Алексей КАЛУГИН ВСЕ ПОД КОНТРОЛЕМ Фантастические повести Leo's library, spellcheck Svetlana Анонс Трудна и опасна работа сотрудников Департамента контроля за временем! Но зато на их долю регулярно выпадает высокая честь раскрытия самых головоломных загадок истории. И именно их расследование помогло установить, что таинственные статуи острова Пасхи - всего лишь результат деятельности двух оболтусов, которым просто нечем было заняться, а смертельно раненный Ван Юг, помещенный в зону Безвременья, сумел создать целых восемь невестных искусствоведам полотен. А если в актив контролеров времени добавить еще и успешное проникновение в тайну архива самого Уильяма нашего Шекспира, то сразу становится понятно, кто же на самом деле творит историю! Все события, описанные в книге, являются реальными. Так же, как персонажи, каждый которых выведен под своим собственным именем. Автор "Искусство - это ложь, которая помогает нам понять правду". Пабло Пикассо, сентябрь, 1958г. ДЕЛО МЕЛКОГО КОНТРАБАНДИСТА Глава 1 Улочка была узкой и ужасающе грязной. Смрад стоял такой, что от него, казалось, даже глаза резало. Что поделаешь, в XVII веке в Лионе еще не было каналации, по причине чего не только мусорные ведра, но зачастую и ночные горшки горожан опоражнивались через окна прямо на мостовую. К чему Жан-Поль Сейт никак не мог привыкнуть, так это к ужасающей антисанитарии позднего Средневековья. Не помогал даже безотказный в иных ситуациях психотренинг, когда достаточно бывает просто заставить себя не замечать то или иное неудобство. Поэтому и походка у Сейта была неуверенная и неловкая - он не шагал, держа руку на эфесе шпаги и гордо выпятив грудь, демонстративно не замечая того, что попадает под ноги, а старался выбирать места посуше и почище. Но когда навстречу ему попались двое крепко подвыпивших мушкетеров, Сейту, чтобы разойтись с ними, пришлось-таки прижаться спиной к обшарпанной стене дома, по щиколотку утопив при этом ботфорты в луже с какой-то черной, вонючей жижей. И все равно один мушкетеров с длинным носом и серыми сальными волосами, грязными сосульками свисающими до плеч, зацепил Сейта плечом, откровенно нарываясь на ссору. Конфликты с местным населением никоим образом не входили в планы Сейта, а потому он сделал вид, что не заметил выпада. Разминувшись тем же манером еще с парой развеселых компаний, Сейт наконец вышел к Ратушной площади. Дом аптекаря Жака находился как раз напротив ратуши. В мансарде, которую хозяин сдавал внаем, жил агент Департамента контроля за временем, который вот уже вторую неделю вел наблюдение за приезжими торговцами, раскинувшими свои лотки по всей площади. И дежурил он, похоже, не зря - Сейт увидел в окне мансарды условный сигнал, означавший, что Марин уже на месте. Сейт не спеша обошел ратушу и, отмахнувшись от торговца, настойчиво предлагавшего ему купить плюмаж, вошел под своды галереи, тянущейся вдоль стены ратуши. Одной стороной галерея прилегала к каменной кладке ратушной стены, другая была открыта и ограничивалась тонкими столбиками, поддерживающими сводчатые перекрытия. Длинная и узкая настолько, что в ней с трудом смогли бы разойтись двое человек, галерея заканчивалась тупиком с нишей в форме маленькой полукруглой беседки. В нише находились двое. Изысканно одетый, со шпагой на боку, худой и высокий господин стоял в надменной позе и свысока взирал на человека невысокого роста, с ног до головы закутанного в светло-коричневый, рядно затасканный плащ. Человечек то и дело быстро наклонял покрытую капюшоном голову и что-то суетливо перебирал в огромной холщовой сумке, стоявшей рядом с ним на скамье. - Ты наглец, Марин! - медленно и громко, но без злости пронес высокий. - Но, черт возьми, товар у тебя действительно отменный! Даже в Париже я не видел ничего подобного! Я беру три штуки! Марин протянул господину три небольших брикета в яркой пластиковой упаковке и получил взамен увесистую золотую цепь с медальоном. На лице торговца, на мгновение выглянувшем -под капюшона, появилась довольная улыбка. - Благодарю вас, сударь. Через пять дней я постараюсь быть здесь с новым товаром. Буду счастлив снова видеть вас. Высокий господин небрежно кивнул торговцу и вихляющей походкой направился в сторону площади, где его ожидала карета. Марин присел на каменную скамью, поставив сумку между ногами. Цепь, полученную только что в обмен на товар, он намотал на пальцы. Положив медальон на ладонь, он вытянул руку, чтобы полюбоваться тем, как солнечные лучи играют на золоте. Сейт огляделся по сторонам и, не заметив никого, кто бы тоже интересовался Марином, зашагал к каменной беседке, нарочито громко ударяя каблуками ботфорт о камень и звякая шпорами. Увидев приближающегося к нему человека, одетого, как богатый аристократ, Марин кинул цепь в сумку и поспешно поднялся на ноги. Дождавшись, когда Сейт подошел к нему, он учтиво поклонился. - Чем могу служить вам, сударь? Высокомерно вскинув подбородок, как и подобает знатному вельможе, которому приходится общаться с простолюдином, Сейт осведомился: - Ты - Марин, торговец? - Да, это я, - Марин еще раз поклонился, учтиво, но без подобострастия. - Мне рекомендовал тебя мой друг, капитан де Тарси, - как бы между прочим сообщил Сейт. - Что за товар у тебя сегодня? - О, сударь, не хуже, чем всегда! - Марин принялся рыться в сумке, краем глаза оценивающе поглядывая на покупателя. - Для вас у меня найдется нечто совершенно необыкновенное!.. Но, сударь, - глаз торговца, направленный на потенциального покупателя, хитро прищурился, - ваш друг, направивший вас ко мне, должно быть, также предупредил вас, что я предпочитаю брать плату не деньгами, а ювелирными делиями или художественными миниатюрами. В исключительных случаях меняю товар на картины. Сразу видно, что вы человек состоятельный, но... - Я все знаю, - взмахом руки прервал Сейт торговца. - Показывай товар. Марин быстро кивнул и достал сумки кусок цветочного мыла в яркой пластиковой обертке и упаковку мятной жевательной резинки. - Это необыкновенные вещи, сударь, - Марин улыбался. Ему нравилось удивлять своих покупателей. - Я расскажу вам об их назначении. И, уверяю вас, вы не только не пожалеете средств, потраченных на их покупку, но и обязательно придете ко мне в следующий раз... - А вот это вряд ли. Быстрым профессиональным движением Сейт обернул вокруг запястий Марина тонкий пластиковый ремешок силовых наручников. - Павел Марин, вы арестованы по обвинению в контрабанде, - объявил он официальным тоном. - Я инспектор Департамента контроля за временем. Вот и все! Конец нудному двухнедельному наблюдению за проделками какого-то мелкого контрабандиста, осмелившегося обделывать свои грязные делишки под самым носом у сотрудников Департамента! Несмотря на столь неожиданный поворот событий, Марин не проявил ни удивления, ни беспокойства. Он занимался контрабандой всю свою сознательную жнь, и арест был для него делом вполне привычным, хотя и не особенно приятным. Аккуратно уложив товар в сумку, Марин поднял ее за длинную лямку и легко закинул на плечо. - Ведите, инспектор, - улыбнулся он как-то очень уж беззаботно. - Но вначале хочу официально заявить, что в ходе своей профессиональной деятельности я целиком и полностью придерживался "Всемирной Конвенции о временных переходах". Во-первых, я не доставлял во Францию XVII века ни наркотиков, ни технических устройств, ни оружия. Хотя, сами понимаете, на делиях вроде ваших наручников я мог бы без особых проблем за короткий срок сколотить состояние. Но в своей торговле я ограничивался только средствами индивидуальной гигиены и кое-какими безобидными безделушками. Во-вторых, я не вывозил Франции XVII века ничего, что входило бы в Каталог всемирного наследия. В-третьих, в целях оказания помощи следствию я готов добровольно сдать свой темпоральный модулятор и склад товаров. - Склад? - удивленно поднял бровь инспектор. На самом деле, в настоящий момент Жан-Поль Сейт находился в звании младшего инспектора, которого всего полшага отделяло от недавнего стажера, но задержанному знать об этом было совсем необязательно. - Ну, склад - это, конечно, громко сказано, - смущенно улыбнулся Марин. - Всего лишь небольшой тайник с запасом товаров. Не думаете же вы, что я мотался через шесть веков с одной лишь сумкой на плече? - Далеко ваш тайник? - поинтересовался Сейт, не проявляя при этом особой радости. Будь его воля, он бы предпочел поскорее вернуться домой и сдать контрабандиста охране, а не прогуливаться в его обществе по городу. Лион и в особенности его окраины пользовались дурной славой. Здесь можно было легко вляпаться в историю, не прилагая к тому никаких усилий. - Возле трактира "Красный Гусиный Клюв", - сообщил местонахождение тайника Марин. - У меня не было времени на знакомство с местными кабаками, - высокомерно и чуть презрительно усмехнулся Сейт. - И уверяю вас, зря, дорогой инспектор... - Далеко? - перебил словоохотливого контрабандиста Сейт. - В десяти минутах ходьбы отсюда. - Ладно, пошли, - Сейт на всякий случай взял Марина за локоть. - Только не в кабак, а к тайнику. Глава 2 Маленький контрабандист, семенивший справа от инспектора, постоянно путающийся в полах широкого плаща, но при этом без умолку рассуждающий о гуманитарных целях своей коммерческой деятельности, о том, что бартер - это вовсе не контрабанда, и о том, что ход мировой истории вряд ли менится от того, что французы начнут жевать резинку еще в XVII столетии, если прнаться честно, был даже чем-то симпатичен Сейту. Он напоминал инспектору классического недотепу, неменно присутствующего почти в каждой старой французской комедии. Но, во-первых, Сейту не было никакого дела до тех моральных оправданий, которые так старательно подыскивал для себя Марин, а во-вторых, инспектору полагалось выдерживать в отношениях с нарушителями закона строгий и даже немного суровый тон. А потому слушал Сейт своего спутника вполуха, думая при этом о том, что задержание, на которое до него никто не мог решиться, он провел в одиночку, настолько чисто, что даже не потребуется вызывать реставраторов, чтобы устранять негативные последствия межвременных контактов. И, если вышестоящее руководство обратит внимание на то, как быстро и четко сработал младший инспектор, чей срок службы в Департаменте составлял без году неделю, то не исключено, что в ближайшее время ему светит продвижение по службе. Сейт, можно сказать, замечтался. Но только самую малость, не теряя при этом бдительности. И когда Марин внезапно остановился, Сейт четко зафиксировал пальцы на его локте. - Пришли, - сказал Марин. Они стояли возле круглой каменной башни высотой в три этажа. Большие каменные блоки, которых были сложены стены, местами потрескались и поросли мхом, а в щелях между ними топорщилась мелкая сорная трава. Кровля покосилась и, насколько можно было рассмотреть сну, местами провалилась. Но все равно выглядела башня весьма внушительно. - Кто владелец башни? - подозрительно посмотрел на Марина Сейт. - Я, - мило улыбнулся Марин. Деликатно высвободив локоть пальцев инспектора, Марин подошел к тяжелой, обитой кованым железом двери и навалился на нее плечом. С душераздирающим скрежетом дверь чуть приоткрылась - ровно настолько, чтобы можно было протиснуться внутрь. - Прошу! - сделав шаг в сторону, Марин указал скованными руками на дверь, предлагая инспектору войти первым. - Что внутри? - спросил Сейт, не двигаясь с места. - На первых двух этажах нет ничего, только широкая каменная лестница, ведущая наверх. А вход на третий этаж наглухо замурован. Говорят, что эту башню построил лет сто тому назад какой-то благородный граф для того, чтобы заживо схоронить в ней свою похотливую женушку. Ее замуровали на третьем этаже, а еду передавали через узенькое оконце - него невозможно было даже выброситься. Так и просидела она там до самой смерти. Может быть, это всего лишь легенда, но местные жители боятся даже блко подходить к башне. Одни говорят, что по ее лестницам до сих пор слоняется пррак графини, другие - что сюда заглядывает привидение самого графа, мучимого угрызениями совести. Одним словом, жуткое суеверие XVII века охраняет мой тайник лучше любых замков. Сообразив наконец, что инспектор не желает входить в башню первым, Марин улыбнулся и осторожно, бочком проскользнул за дверь. Сейт последовал за ним, готовый к любым неожиданностям. Но Марин не готовил инспектору никакого подвоха. В очередной раз улыбнувшись, он начал неторопливо подниматься по широкой пристенной лестнице. Сейт отметил, что каменные ступени лестницы сохранились на удивление хорошо. Должно быть, ими и в самом деле пользовались нечасто. На площадке второго этажа Марин остановился возле оконного проема и протянул Сейту руки, скованные наручниками. - Здесь, дорогой инспектор, вам придется меня освободить. Дело в том, что запор тайника расположен с наружной стороны стены, и со скованными руками я до него не дотянусь. К тому же, могу вас заверить, я не настолько глуп, чтобы пытаться сбежать от человека, который, вне всяких сомнений, виртуозно владеет психотехникой. Сделав вид, что не заметил откровенной лести, Сейт снял с Марина наручники. Быстро растерев запястья, Марин легко запрыгнул на подоконник и, держась одной рукой за его край, свесился за оконный проем. Что он там делал, Сейту не было видно, но через какое-то время один каменных блоков стены бесшумно провалился до уровня пола, открыв потайную нишу глубиною около метра. - Толстые стены делали в старину, - Марин спрыгнул с подоконника и принялся вытаскивать ниши большие черные кейсы. - В первом-темпоральный модулятор, во втором - одежда, в третьем - товар, в четвертом - то, что удалось выторговать у местных скряг. - Марин хитро глянул на инспектора. - Опись будем делать прямо сейчас? - Нет, - покачал головой Сейт. - Мы отправим вещи в Департамент, воспользовавшись вашим темпоральным модулятором. А вам придется совершить путешествие домой вместе со мной. - Нет-нет-нет! - протестующе вскинул руки Марин. - Я свои права знаю. Я могу потребовать сделать опись моих вещей на месте их ъятия, и я требую этого! Я не хочу, чтобы ваши специалисты нашли вдруг в моих кейсах портативный диктофон или последнюю модель автомата Калашникова. - Ваше право, - неохотно согласился Сейт. - Но это займет какое-то время... - А я никуда не тороплюсь, - улыбнулся Марин, довольный тем, что ему удалось-таки подловить инспектора. - Скажу вам честно, инспектор, я здесь прижился. Нравится мне здешний климат, воздух чистый, да и народ здесь по большей части тоже неплохой. Хотя, конечно, встречаются всякие... - Ну, хватит, - с несвойственной для него резкостью оборвал Марина Сейт. Инспектора можно было понять. Сидеть в башне с привидениями и дотошно переписывать барахло четырех кейсов - занятие не приятных. Но в данном случае закон, которому служил инспектор, был, как это ни обидно, на стороне правонарушителя. Марин же, в свою очередь, понял, что дальнейшее злорадство по поводу того, в какую канитель ввязался, сам того не желая, инспектор, к добру не приведет, и, успокоившись, с деловым видом взялся за свои кейсы, давая тем самым понять, что всецело готов сотрудничать с властями. Сейт сел на ступеньку лестницы, ведущей на третий этаж, положил рядом свою широкополую шляпу с роскошным розовым плюмажем и достал -под плаща опломбированный цифровой диктофон для записи протоколов. - Приступайте, - кивнул он Марину. - Начнем с этого, - взявшись двумя руками за углы, Марин открыл крышку первого кейса. - Темпоральный модулятор "Скат-015-21М" с питанием от шести элементов типа "Сириус". Должен вам заметить, инспектор, замечательная модель. А вы какой пользуетесь? Сейт оставил вопрос Марина без ответа. Записав на диктофон характеристики темпорального модулятора, цвет и видимые дефекты прибора, он нажал кнопку паузы и скомандовал: - Давайте следующий кейс. Марин послушно захлопнул кейс с темпоральным модулятором, отодвинул его в сторону и открыл другой, заглянув в который Сейт даже присвистнул от тоски. Чего там только не было: зубные щетки и расчески всех цветов и размеров, мыло и зубная паста всевозможнейших сортов, неимоверное количество пластиковой бижутерии самых невероятных форм, духи, лосьоны, кремы, помада, какие-то застежки, пряжки, пуговицы, жевательная резинка, одноразовые зажигалки, авторучки, зубочистки... Марин остался доволен проведенным эффектом. - Вы еще не так засвистите, инспектор, когда я открою кейс с тем, что я получил в обмен на парфюмерию, - многозначительно пообещал он. - Работы здесь не на один час. Может, сходим сначала перекусить в "Красный Гусиный Клюв"? - предложил он и быстро добавил: - За обед плачу я. Ответ Сейта был прост: - Вытряхивайте свое барахло. Уловив в голосе инспектора угрожающие интонации, Марин счел за лучшее не настаивать на своем предложении. Он лишь вновь улыбнулся: - Ну, как вам будет угодно. Развернув кейс, Марин передвинул его к краю лестничной площадки, а сам спустился на пару ступенек вн и присел на корточки. Склонившись над яркой грудой, представляющей собой совершенно бессмысленный и бессистемный набор вещей, он начал не спеша, с любовью и нежностью, перебирать свой товар. Сейту даже показалось, что Марин погрузился в состояние легкого транса. - Эй, - негромко окликнул он контрабандиста. Марин поднял взгляд на инспектора и ласково улыбнулся ему. Выудив вороха парфюмерии кусок мыла в ярко-красной упаковке, он чуть приподнял его, держа на ладони точно так же, как недавно держал золотой медальон. Затем, словно священнодействуя, он зажал кусок мыла между ладонями, поднес к лицу и, прикрыв глаза, медленно втянул в себя частичку его аромата. - "Малиновый звон" с запахом кориандра, проводство "Прага-Центр", евро за упаковку, - пронес он, не открывая глаз, так, будто это были слова сношедшего на него озарения. После столь впечатляющего театрального начала Сейт настроился на самое худшее. Но, вопреки ожиданиям инспектора, Марин быстро перестал ломать комедию и повел себя вполне по-деловому. Он брал в руки один кусок мыла за другим и с ходу, даже не взглянув на упаковку, называл характеристики и цены, которые Сейт едва успевал записывать на диктофон. Через полчаса Сейт почувствовал, что начинает тупеть от бесконечного перечисления сортов, цветов, цен и названий фирм. Прежде он даже не задумывался о том, сколько видов мыла выпускается в XXII веке. Наконец Марин остановился. - С мылом как будто закончили. - Марин окинул взглядом ворох мелких разноцветных предметов, которыми все еще был полон кейс. - Да, чуть не забыл, - неожиданно хлопнул он себя по лбу. - В сумке осталось еще несколько кусков. Ухватившись за длинную лямку, Марин подтянул к себе холщовую сумку и высыпал все ее содержимое в верхнюю крышку кейса. - Вот еще пять кусков, - сообщил он, выуживая груды самых разнообразных предметов упакованные в пластик куски мыла. - Записываете, инспектор? Сейт кивнул, даже не взглянув на Марина. - Два куска "Розовой феи" с миндальным запахом, проводство "ИТС", по полевро каждый. Кусок "Земляничного", проводство "Зари", по четверть евро. - Марин зачем-то понюхал кусок мыла, прежде чем отложить его в сторону. - Дешевка, но, как ни странно, пользуется популярностью у местной знати. Кусок "Цветка Лотоса", проводство "Эриксон и Петров", по евро за упаковку. А вот это - нечто особенное. Взгляните, инспектор. Продолжая записывать на диктофон названия сортов мыла, Сейт машинально взял в руку протянутый Марином брикет в красно-синей пластиковой упаковке. В ту же секунду внутри упаковки что-то щелкнуло и раздался пронзительный свист, каким обычно сопровождается экстренный временной переход. Марин оттолкнул стоявший перед ним раскрытый кейс, собрался в комок и покатился вн по лестнице. Остановился он, лишь когда, прокатившись по всем ступенькам, ударился плечом о стену на лестничной площадке этажом ниже. С трудом распрямив спину, он со стонами и причитаниями поднялся на четвереньки. Ощущение после падения было таким, словно его как следует отколотили палками. Казалось, на теле не осталось ни единого живого места. Оперевшись рукой о стену, Марин не без труда поднялся на ноги. Лестница наверху, где минуту назад сидел инспектор Департамента контроля за временем, была пуста. На ступеньке одиноко лежала его широкополая шляпа, самая модная в нынешнем сезоне. - Порядок, - улыбнулся самому себе Марин. Поднявшись по лестнице, он начал неторопливо собирать разбросанные вещи. Ничего не скажешь, ловко ему удалось бавиться от инспектора. А весь фокус заключался в том, что в мыльной упаковке, которую сунул Марин ему в руку, был спрятан миниатюрный одноразовый темпоральный модулятор. Пройдоха Шмульц, собравший эту штучку, содрал за нее с Марина полторы тысячи евро. Но, как выяснилось, денежки были потрачены не зря. Мотался бы сейчас Марин по кабинетам Департамента контроля за временем, давал показания, проходил комиссии, подписывал протоколы, врал, юлил, ворачивался, оправдывался. А он, вместо этого, пойдет выпить на радостях в таверну "Красный Гусиный Клюв". Ну, не ловок ли он - отбросил инспектора на пару веков в сторону, да еще и товар сохранил! Хотя и дорого, но надо будет заказать у Шмульца еще одну такую мыльницу! Почувствовав какое-то движение у себя за спиной, Марин стремительно обернулся. Он был готов к любым неожиданностям - например, к тому, что темпоральный модулятор Пройдохи Шмульца оказался с дефектом, и инспектора зоны безвременья выбросило назад, в то же самое время. Но то, что предстало взору Марина, могло бы повергнуть в трепет любого, у кого нервы были чуть мягче и нежнее колючей проволоки. На середине лестницы, ведущей вверх и упирающейся в глухую каменную стену, стояла женщина, облаченная в белый саван. У нее было бледное лицо с высохшей, как пергамент, кожей, длинный крюкообразный нос, глубоко провалившиеся, горящие красноватым светом глаза и полураскрытый, перекошенный на сторону рот с торчащими обломками зубов. Длинные седые волосы патлами свисали на плечи. Фигура ее была полупрозрачной, с неверными очертаниями, колеблющимися от дуновений ветерка в окне. Пррак вскинул руки над головой, запрокинул голову и душераздирающе застонал. Марин с облегчением вздохнул. - Ну и напугали же вы меня, графиня. - Укорненно покачав головой, он достал складок плаща черную прямоугольную пластинку пульта дистанционного управления. - Должно быть, включился, когда я катился вн по лестнице. Женщина протянула к Марину руки со скрюченными, сведенными судорогой пальцами и зловеще оскалила гнилые зубы. - Где мой преступный муж?! - закричала она страшным голосом. - Ну-ну, сударыня, меня-то вам не запугать... Марин нажал кнопку пульта, и голографическое ображение пррачной графини растаяло в воздухе. - Исчезла, как господин инспектор, - констатировал Марин и горестно вздохнул: - Придется все-таки убираться отсюда. Место засвечено. А как прекрасно все было органовано! Глава 3 В одноразовом темпоральном модуляторе Марина отсутствовала система пространственной стабилации, и, вылетев зоны безвременья, младший инспектор Департамента контроля за временем Жан-Поль Сейт перевернулся в воздухе, обо что-то ударился головой и потерял сознание. Глазам жителей районного городка Кипешмы, оказавшихся в тот самый день на той самой улице, предстало зрелище в высшей степени необычное: густых кустов цветущей акации чуть ли не на четвереньках выбегает мужчина в синем мушкетерском плаще, в таких же синих панталонах с кружевными оборочками, в ботфортах до колен, да еще и при шпаге и почти замертво падает на тротуар. Народ сгрудился вокруг неподвижного тела. - Клоун, что ли? - неуверенно пронесла старуха с кошелками в обеих руках. - Сама ты клоун! - веско возразил ей высокий худой мужчина в кепке. - Артист! - Да у нас же в городе нет театра, - пронес кто-то толпы. - И цирка - тоже, - поддержал его кто-то другой. - Кино снимают, - так же веско успокоил всех худой в кепке. - А что за кино-то? - опять выкрикнул кто-то толпы. - Да какая разница! - закричал в ответ худой. - Не видите, что ли, товарищу артисту плохо! "Скорую" вызовите кто-нибудь! Пока кто-то вызывал "Скорую", Сейта перенесли в тень тех самых кустов, которых он и вылетел на мостовую Кипешмы. Пока "Скорая" ехала, Сейт понемногу начал приходить в себя и ориентироваться в окружающем. Он видел, что вокруг него толпятся люди, и слышал, как местные жители переговариваются между собой: - Напился до чертиков. Ноги не держат. - Да кто напился? Кто напился-то? И не пахнет от него вовсе! - А что это он в таком костюме по городу шляется? - Как солнечный удар схватил, так и память у него всю отшибло. Вот и пошел, не соображая куда. Язык казался Сейту знакомым. Ему нужно было только вспомнить название этого языка, чтобы включить кодовую систему подсознания, но он не мог ни на чем сосредоточиться, потому что голова у него раскалывалась от боли. Сделав усилие, Сейт приподнялся на локте. - Лежите, лежите, товарищ артист, - заботливые руки снова уложили его на траву. - Сейчас за вами приедут. С пронзительным воем подкатила машина "Скорой помощи". Первым к вышедшему машины фельдшеру подскочил худой в кепке и по-военному четко и ясно доложил о происшествии: - Несчастный случай здесь. Товарищ артист, перетрудившись на съемках новой художественной киноленты, получил солнечный удар. Вследствие чего потерял сознание, упал и расшиб голову. - Где кино-то снимают? - поинтересовался фельдшер. Худой замялся, но на помощь ему пришла очень толстая дама в очень открытом сарафане. - Да на окраине, возле сгоревшего промсклада, - махнула она рукой куда-то в сторону. - Я вчера мимо проходила - военные там, человек тридцать. Копают что-то. Фельдшер с пониманием покачал головой и подошел к пострадавшему. Опершись руками о колени, он внимательно осмотрел его с головы до пят, покивал головой и, выпрямившись, крикнул шоферу: - Петрович, тащи носилки! Госпиталировать будем! Когда Сейта стали укладывать на носилки, он вдруг испуганно принялся шарить руками в траве вокруг себя. - Ну, в чем дело, больной? В чем дело? - недовольно забурчал фельдшер. - Да мыльницу он свою небось ищет, - ответил кто-то толпы, и Сейту в руку сунули темпоральный модулятор в яркой мыльной упаковке. - Импортная... Глава 4 В больнице Сейту поставили диагноз "сотрясение мозга", переодели в застиранную до полной потери цвета больничную пижаму и уложили на койку в палате на первом этаже. Поскольку новый больной не мог сообщить о себе ничего вразумительного и никаких документов при нем не оказалось, о пострадавшем артисте было заявлено в милицию. Милиция быстро установила, что никакой съемочной группы в городе нет. В ДК "Железнодорожник", при котором числился самодеятельный театр, ни артисты, ни костюмы в последнее время не пропадали по причине полного отсутствия как первых, так и вторых. Так же и в розыске не числилось граждан, под приметы которых подходил бы невестный, находившийся на лечении в городской больнице и значившийся в милицейских протоколах под кличкой Артист. Спустя три дня после поступления Сейта в больницу врачи прнали состояние больного удовлетворительным и дали согласие на его встречу с сотрудниками милиции. Беседа с Артистом не дала милиции никакой новой информации: пострадавший не мог назвать ни своего имени, ни места жительства, так же как не мог объяснить и то, каким образом на нем оказался столь странный костюм и как сам он оказался в Кипешме. Он даже не знал названия города, в котором находился, и затруднялся назвать сегодняшнюю дату. Лечащий врач, оставшийся с капитаном милиции после того, как Сейт вернулся в палату, назвал состояние больного ретроградной амнезией - полной потерей памяти о своей прошлой жни, - нередко случающейся после травмы головы. При этом врач заверил капитана, что во всем остальном пострадавший остается совершенно нормальным человеком и не представляет никакой угрозы для общества. У милиционера на сей счет имелись свои соображения, но он не стал обсуждать их с врачом. Глава 5 Вопреки мнению врачей, инспектор Сейт помнил, кто он такой и что с ним проошло до того, как он очутился сначала на разогретой солнцем мостовой, а затем и на больничной койке маленького провинциального городка. Более того, он отлично понимал полнейшую безвыходность своего положения. Марин оказался совсем не тем безобидным простаком, за которого принял его Сейт. Усыпив бдительность инспектора, контрабандист подсунул ему в мыльной упаковке портативный темпоральный модулятор, который и выбросил Сейта XVII века. Сейту еще повезло, что он ударился головой о мостовую Кипешмы, а не оказался погребенным в песках пустыни или замерзающим среди арктических льдов, поскольку в темпоральном модуляторе, собранном народным умельцем, вестным под именем Пройдоха Шмульц, в целях экономии места отсутствовал не только пространственный стабилатор, но и система привязки к местности. Когда инспектор впервые открыл глаза на больничной койке, первым, кого он увидел, оказался мужчина лет тридцати с густой черной бородой и длинными волосами, спадающими ему на плечи и перехваченными на лбу пестрой тесемкой. Так же как Сейт, бородач был одет в линялую больничную пижаму. - Как самочувствие? - спросил он у Сейта, присаживаясь на соседнюю свободную койку. - Спасибо, неплохо, - ответил инспектор. Когда в голове у него перестало звенеть от боли, он смог воспользоваться гипнопедической программой учения языков, заложенной у него в подсознании. - Меня зовут Михаил Цетлин, - представился бородач. - Я - скульптор-монументалист. Полагаю, что гений. Хотя широким массам общественности, равно как и критикам, пока невестен. Видел голову Ильича на центральной площади? Смущенно улыбнувшись, Сейт отрицательно качнул головой. - А Ильича в полный рост, что возле ДК "Железнодорожник"? - Я случайно оказался в этом городе, - прнался Сейт. - И сразу же попал в больницу. Цетлин с пониманием кивнул. - Я вот тоже попал под нож хирурга по причине приступа острого аппендицита. Он расстегнул пижамную куртку и показал марлевую наклейку вну живота. - Разрезали удачно, а вот заживает плохо, - пожаловался он. - Гноится. - Я мог бы вам помочь, - сказал Поль. - Серьезно? - заинтересованно посмотрел на него Цетлин. - Можешь лекарства импортные достать? - Не дожидаясь ответа, он начал объяснять: - Понимаешь, меня местное руководство за что ценит? За то, что я работаю быстро! У меня сейчас в мастерской два незаконченных заказа стоят. Правда, работы, не в пример Ильичам, помельче. Одна - здешний первый секретарь, бюст в натуральную величину; вторая, - художник тихо прыснул в кулак. - Не поверишь, - заговорщицки пронес он, понив голос, - любовница первого секретаря в чем мать родила. Да-да, - поспешно кивнул он, хотя Сейт и не думал проявлять каких-либо сомнений на сей счет. - Обнаженка в чистом виде. Говорят, персек хочет статую на даче установить. Правда, позировать нагишом эта краля мне наотрез отказалась. Поэтому приходится пользоваться классическими образцами. Ну а если я стану тормозить работу, то, сам понимаешь, мне замену быстро найдут... Слушая Цетлина, Сейт внимательно осматривал больничную палату, пытаясь хотя бы приблительно определить эпоху, в которой оказался. - Где мы сейчас находимся? - поинтересовался он, воспользовавшись первой же паузой, возникшей в бесконечном монологе соседа по палате. - В городской больнице, - тут же ответил Цетлин. Подняв подушку повыше, Сейт сел, прислонившись к ней спиной. - А в каком городе? - Кипешма, - скульптор-монументалист тяжело и безнадежно вздохнул. - Русский Север. - Какой сейчас год? Сейт полагал, что столь необычный вопрос должен был вызвать недоумение у соседа по палате. Но Цетлин, как ни странно, вовсе не был удивлен. - 1990-й, 20 июля, - с готовностью сообщил он. После чего заметил: - Между прочим, ты еще не представился. - Жан-Поль Сейт, - назвал свое имя инспектор. - Французское имя, - как бы между прочим заметил Цетлин. - Мать у меня наполовину француженка, - объяснил Сейт. - А самого-то тебя как сюда занесло? Сейт промолчал, не зная, как лучше ответить на этот вопрос. - Можешь, конечно, не отвечать, - не стал настаивать Цетлин. - Но имей в виду, что про тебя здесь рассказывают бог знает какие небылицы. И милиция в больницу уже наведывалась. - Простите, Михаил, - сконфуженно пронес Сейт. - Я нахожусь в глупейшем положении... Мне необходима помощь, но я здесь чужой, и мне не к кому обратиться. - Обратись ко мне, - запросто предложил Цетлин. - И вы обещаете помочь, не задавая никаких вопросов? - с сомнением посмотрел на соседа по палате Сейт. Цетлин задумчиво поскреб ногтями бороду. - А в чем, собственно, проблема? - При мне был кусок мыла в яркой упаковке. Мне непременно нужно его отыскать. Цетлин удивленно шевельнул левой бровью. - И это все? - Пока все, - ответил Сейт. - Ну, за этим дело не станет. - Цетлин поднялся с койки и приоткрыл дверь в коридор. - Аллочка! - громко позвал он. - Можно вас на минуточку? В дверь вошла молодая медсестра с высокой прической и жеманной улыбкой на ярко накрашенных пухлых губах. Из-за плотного слоя макияжа, наложенного везде, где только можно, выглядела она лет на десять старше своего реального возраста. - Аллочка, наш новый больной проснулся и хотел бы привести себя в порядок, - подобострастно улыбаясь, сообщил ей Цетлин. - Вы не могли бы принести нам его вещи? Медсестра окинула Сейта оценивающим взглядом. - Саблю, что ли, он свою хочет? - спросила она, растягивая слова, как жевательную резинку, да еще и проглатывая при этом окончания. - Бог с вами, Аллочка, с кем здесь сражаться? - протестующе взмахнул руками Цетлин. - Разве только вызвать меня на поединок -за вашей несравненной красоты. - Польщенная Аллочка приторно улыбнулась, но почему-то не Цетлину, а Сейту. - Только у меня и без того живот уже распорот. Так что дуэль мы отложим до лучших времен. Мыло у него было... - А сам он разговаривать не умеет? - перебила Аллочка, не отрывавшая взгляда от Сейта. - Умеет, Аллочка, умеет! - горячо заверил ее Цетлин. - Только, увидев вас, лишился дара речи! Аллочка довольно хихикнула и вышла палаты. Наблюдая за ней через щелку чуть приоткрытой двери, Цетлин сделал Сейту обнадеживающий жест рукой, не волнуйся, мол, все идет по плану. Минут через пять медсестра вернулась. - Вот ваше мыло, - сказала она, положив на тумбочку темпоральный модулятор, завернутый в яркую мыльную упаковку. - И еще какая-то штуковина, - рядом с темпоральным модулятором легла плоская зеленая коробочка размером с пачку сигарет. - Это бритва, - Цетлин ловко подхватил Аллочку под локоток и легко, словно заправский мастер айкидо, почти не встретив сопротивления, развернул медсестру в сторону двери. - Премного вам благодарны. Через полчаса предстанем перед вами в наилучшем виде. А пока мы занимаемся туалетом, не говорите, пожалуйста, дежурному врачу, что мы уже проснулись. Хорошо? - Ладно, брейтесь, - снисходительно бросила Аллочка, выходя палаты. - Ну, что скажешь? - закрыв дверь, с гордостью глянул на своего соседа Цетлин. Сейт молча раскрыл мыльную упаковку и показал ее начинку, состоявшую переплетения мелких разноцветных деталек и проводков. - Ты знаешь, что это такое? - Радио? - предположил Цетлин. - Нет. Это темпоральный модулятор. Художник озадаченно почесал бороду. - До того как я окончательно и бесповоротно решил стать художником, я проучился три семестра на фмате, но, разрази меня гром, не помню, что такое темпоральный модулятор. - Это аппарат для перемещения во времени, - объяснил Сейт. - То есть машина времени? - уточнил Цетлин. - Можно сказать и так, - согласился с предложенной формулировкой Сейт. Не так давно перенесший аппендиксотомию скульптор посмотрел на соседа по палате недобрым взглядом. - И ты прикатил к нам прямиком от Людовика XIV? - На соответствующем участке витка временной спирали, сопряженном с нашим временем, на престоле пока еще находится Людовик XIII, - ответил Сейт. - А ты сам?.. - не закончив вопрос, Цетлин выполнил некий замысловатый жест рукой, смысл которого остался для Сейта непонятым. - В XVII век я прибыл XXII, - ответил Сейт и развел руками, как будто виняясь за то, что все так получилось. Окончательно утвердившись во мнении, что он имеет дело с классическим психом, тихим, но скучным, Цетлин откинулся на спинку койки. - И этот твой темпоральный модулятор работает? - поинтересовался он, небрежно ткнув пальцем в электронную начинку мыльницы, которую держал в руках Сейт. - Нет, - покачал головой инспектор. - Жаль, - Цетлин с досадой цокнул языком. - А то смотались бы обратно к Людовику, винца бы хорошего попили. Поднявшись с койки, Цетлин не спеша направился в сторону двери. - Постой! Цетлин обернулся. Лицо у сидевшего на больничной койке психа было такое несчастное, что он вернулся и сел на прежнее место. - Я знаю, что люди XX века имеют пока еще очень смутное представление о природе, сущности и форме временного потока, - Сейт говорил очень быстро, боясь, что Цетлин, не дослушав его, снова встанет и уйдет. - Он имеет спиральную форму. Длина каждого витка спирали колеблется в пределах от ста до ста пятидесяти лет. Преодолев зону безвременья, заполняющую пространство между витками, можно перескочить с одного витка на другой и оказаться в дне, сопряженном с нынешним. В XX веке я оказался, перескочив сразу через два витка... - Подожди, - взмахнув рукой, остановил его Цетлин. - В теории я все равно ничего не смыслю. У тебя есть какие-нибудь реальные доказательства того, о чем ты говоришь, кроме этой неработающей мыльницы? Сейт показал Цетлину зеленую коробочку. - Это преобразователь пси-энергии. - Тоже временно не работающий, - понимающе улыбнулся Цетлин. - Надеюсь, что преобразователь в исправности. - Сдавив пси-преобразователь в руке, Сейт почувствовал, как он в ответ слегка завибрировал. - Вообще-то его трудно сломать, - улыбнулся Сейт. - Это уже интересно, - несколько оживился Цетлин. - И на что способен этот преобразователь? - Прибор служит для преобразования психической энергии человека в любые другие виды энергии. - Сейт взял с тумбочки карандаш. - Ты позволишь использовать его для демонстрации? - Да ради бога! - с готовностью согласился заинтригованный скульптор. Сейт взял карандаш за незаточенный конец и провел поперек него пси-преобразователем. Заточенная половинка карандаша с тихим стуком упала на покрытый вытертым линолеумом пол. - Это пример преобразования- пси-энергии в механическую работу, - сделал необходимое пояснение Сейт. Цетлин поднял с пола обрезанный черенок, погладил пальцем гладкое, как будто отшлифованное, место среза и совершенно по-новому, с интересом посмотрел на Сейта. - Впечатляет, - сказал он. - А что-нибудь потолще карандаша перерезать сможешь? - Все, что угодно, - уверенно улыбнулся Сейт. Цетлин нырнул под койку и выволок оттуда пудовую гирю. - Ну-ка, попробуй! - предложил он, поставив гирю на пол возле койки. Сейт провел пси-преобразователем по гире, и она распалась на две ровные половины, каждая которых гулко стукнулась о пол. - Впечатляет! - Цетлин вцепился всей пятерней в бороду так, словно собирался вырвать ее. - И человека можно точно так же, пополам? - Нет, - отрицательно качнул головой Сейт. - Пси-поле человека блокирует работу пси-преобразователя. На человека им можно воздействовать по-иному. Покажи-ка свой шов. Цетлин с готовностью распахнул полы куртки. - Повязку тоже снять? - спросил он. - Пока не надо. Сейт приложил пси-преобразователь поверх марлевой повязки и замер, полуприкрыв глаза. Вначале Цетлин абсолютно ничего не чувствовал, но спустя минуту начал тихо посмеиваться. - Щекотно, - ответил он на вопросительный взгляд Сейта. - Значит, пора снимать повязку, - сказал Сейт, убирая пси-преобразователь. Очень осторожно, двумя пальцами, Цетлин начал отклеивать кусочек марли. - Смелее, - подбодрил его Сейт. Сняв повязку, Цетлин недоверчиво погладил рукой бледно-розовый шрам, оставшийся на месте незаживавшего шва. - А где же ниточки? - растерянно посмотрел он на Сейта. - Наверное, на повязке остались, - с улыбкой ответил тот. Цетлин развернул скомканную марлю. На ней действительно лежали завязанные узелками пять шелковых ниточек. - Нет слов! - восхищенно развел руками Цетлин. - Шрам тоже можно убрать, - сказал Сейт. - Только для этого потребуется чуть больше времени. - Дай-ка посмотреть, - Цетлин почти выхватил пси-преобразователь рук Сейта и быстро осмотрел прибор со всех сторон. На поверхности плоской коробочки, сделанной какого-то чрезвычайно прочного пластика, не было ни кнопок, ни переключателей, ни верньеров, ни даже контрольных огоньков - вообще никаких выступающих деталей. - От батарейки работает? - спросил Цетлин, чтобы не выглядеть полным профаном. - Прибор работает без дополнительных источников энергии. Это же просто преобразователь. - Ничего себе - просто! Сосредоточенно насупив брови, Цетлин взмахнул пси-преобразователем, словно мечом, явно намереваясь рассечь койку надвое. Но, к величайшему его удивлению, койка осталась цела. - С первого раза не получится, - покачал головой Сейт. - Для того чтобы пользоваться пси-преобразователем, требуется определенный навык. Цетлин скорчил недовольную гримасу и вернул пси-преобразователь Сейту. - Но теперь-то ты мне веришь? - с надеждой посмотрел на соседа по палате Сейт. Цетлин задумчиво почесал бороду и закатил глаза к белому больничному потолку. В правом углу на потолке имелось большое желтое пятно, по форме похожее на очертания Австралии, - след от недавней протечки. Скользнув взглядом по западной оконечности материка, Цетлин вновь посмотрел на Сейта. - На 75 процентов, - сказал он и заговорщицки подмигнул пришельцу будущего. - Что ж, тоже неплохо, - немного натянуто улыбнулся инспектор. - А теперь слушай меня внимательно. - Цетлин присел на край свободной койки и посмотрел на своего собеседника серьезно, как никогда прежде. - Если расскажешь все это врачам, они тебя упекут в сумасшедший дом, и выберешься ты оттуда очень не скоро, если, конечно, вообще когда-нибудь выберешься. Если ты к тому же продемонстрируешь кому-нибудь свой пси-преобразователь, то тебя увезут в другое место, далеко и надолго, возможно, что и навсегда. Следовательно, действовать будем так: на все вопросы отвечай: "Не помню. Не знаю". Короче, прикинься, что у тебя начисто отшибло память. Потянем пока время и будем соображать, что делать. Читал Чернышевского?.. По глазам вижу, что нет. Ну, да бог с ним, сами что-нибудь сообразим. Кто бы мог сказать, верил ли Цетлин в эту минуту тому, что рассказал ему сосед по палате? Про XVII век, про XXII век, про временную спираль? Цетлин и сам не смог бы ответить на этот вопрос. Конечно, с одной стороны, мушкетерский костюм, пси-преобразователь, затянувшаяся за одну минуту незаживающая рана, шрам на месте которой в любой момент можно было потрогать рукой... Но, с другой стороны, на него упруго давила инертность сознания взрослого и в меру серьезного человека, твердо уверенного в том, что пришельцы будущего, равно как и прошлого, могут появляться только в фантастических романах и фильмах. Скорее всего, Цетлин просто решил включиться в интересную игру, приняв те условия, которые предлагал ему странный сосед по палате. Ну, очень скучно было в Кипешме! Глава 6 Дверь отворилась, и в палату в сопровождении Аллочки вошел дежурный врач - высокого роста, плотного телосложения, с выступающим брюшком и наметившейся лысиной, любимец всей больницы, добрейший Александр Петрович Зимаков. - Ну-с, как наш больной? - спросил он, подходя к кровати, на которой сидел Сейт. Проведя обычный в таких случаях осмотр, Зимаков остался вполне доволен результатами. С его точки зрения, пациент был абсолютно здоров. Зимакова ничуть не смущал тот факт, что Сейт почти ничего не помнил своей биографии, поскольку невестно было, помнил ли он что-нибудь о себе прежде, до того, как попал в больницу. Прописав больному успокаивающее и витамины, Зимаков переключил свое внимание на Цетлина. - А как ваш шовчик? - поинтересовался он, потирая руки. Цетлин обеими руками схватился за бок и сделал страдающее лицо. - Ноет, - сообщил он доверительным тоном. - И по ночам дергает. Если можно, доктор, обезболивающий укольчик на ночь? - Напомните сестре, - взглядом указал на Аллочку Зимаков. - А завтра, не забудьте, на перевязочку! Когда врач и сестра вышли палаты, Сейт рассказал Цетлину всю свою историю, начиная с того, как, находясь во Франции XVII века, он решил самостоятельно задержать контрабандиста Марина. - ...Мы две недели просто наблюдали за ним, и никто не мог внятно объяснить мне, для чего это нужно. В любой момент Марина легко можно было взять с поличным. Но всем остальным в нашей группе такая работа, похоже, даже нравилась: тихо, спокойно, никакой ответственности. А мне каково, если я всего лишь младший инспектор и это мое первое оперативное задание? Так ведь можно и всю жнь просидеть на одном месте, ожидая, когда представится случай проявить себя!.. - Понятное дело, - с сочувствием кивал Цетлин. - У нас то же самое. Все самые выгодные заказы загребают старики, успевшие сделать себе имя, а остальным приходится выбирать того, что осталось. По мнению Цетлина, все, что он слышал, здорово смахивало на бред сумасшедшего, свихнувшегося на чтении фантастики. Однако не так просто было сбросить со счета пси-преобразователь, работу которого он лично наблюдал. Заканчивалась история тем, как, попавшись на уловку Марина, младший инспектор Департамента контроля за временем Сейт оказался в XX веке на мостовой Кипешмы. - И что же ты теперь собираешься делать? - спросил Цетлин, когда Сейт закончил свой рассказ. - В Департаменте никому и в голову не придет искать меня в конце XX века. А я не имею возможности сообщить о себе, потому что не знаю здесь ни одной точки контакта. Все, что мне остается, - попытаться вновь запустить темпоральный модулятор, хотя на первый взгляд он полностью сгорел после первого же хроноброска. - Но ты говорил, что у этого темпорального модулятора нет каких-то там стабилаторов пространства, - напомнил Цетлин, - отсутствует направление линии времени, не хватает чего-то еще... - По времени нельзя передвигаться, как по ровной и прямой дороге, - объяснил Сейт. - Можно только совершать прыжки с одного витка временной спирали на другой. Из XVII века я переместился в XX. На большее эта мыльница, я думаю, просто не способна. Если с ее помощью я смогу переместиться на виток вперед, то попаду к себе домой, - направляясь в будущее, невозможно попасть дальше того времени, которому принадлежит темпоральный модулятор. А переместившись в прошлое, я имею шанс попасть либо в XVII век, либо в начало XIX. Там я постараюсь добраться до Франции, где имеются вестные мне точки контакта. - А почему бы тебе не остаться у нас? - спросил Цетлин. - Так безопаснее. А со временем тебя, быть может, и отыщут. - И все это время ображать себя чудака с отшибленной памятью? - невесело усмехнулся Сейт. - Да, перспектива не лучших, - вынужден был согласиться Цетлин. - Так что там с твоим темпоральным модулятором? Прежде чем ответить, Сейт еще раз заглянул в мыльницу. Электронная начинка выглядела так, словно внутри ее взорвалась петарда. - Чтобы разобраться с ним, мне потребуются инструменты. Вероятнее всего, некоторые детали придется заменить. Было бы неплохо посмотреть справочную литературу по электронике вашего времени, чтобы знать, на что я могу рассчитывать. - Это я тебе органую, - уверенно пообещал Цетлин. Глава 7 После обеда больным по расписанию полагался отдых. Воспользовавшись затишьем, Цетлин сбежал в город, что не составляло большого труда, поскольку палата находилась на первом этаже и окна ее выходили на задний двор с цветущей акацией и контейнером гниющих пищевых отходов. Вернулся он часа через три, неся на каждом плече по сумке. В одной лежали инструменты городского радиолюбителя Пырькина, которые Цетлин у него отобрал почти силой, клятвенно пообещав при этом вернуть не позже чем через неделю. Во второй находились трофеи городской , которой Цетлин ъял всю литературу по радио- и электротехнике, включая три годовые подшивки журнала "Радио". Ремонт темпорального модулятора занял у Сейта четыре дня. В аппарате, вопреки его наихудшим опасениям, вышло строя не так уже много функциональных элементов. Но, поскольку необходимых для ремонта мини-чипов в XX веке попросту не существовало, Сейту пришлось взамен им собирать громоздкие схемы тех радиодеталей, которые приносил ему Цетлин все от того же Пырькина. Отвлекали Сейта от работы и ежедневные осмотры врачей, которых с каждым днем становилось все больше, и периодические виты милиции. Хорошо еще, что Цетлин взял на себя кропотливый труд заполнения многочисленных тестов, которыми в огромном количестве снабжали потерявшего память пациента невропатологи и психиатры, пытавшиеся докопаться до истоков его болезни. Когда Сейт решил, что темпоральный модулятор полностью восстановлен и готов к эксплуатации, аппарат размещался уже не в упаковке от мыла, а в коробке -под зимних женских сапог. В качестве источника энергии, взамен напрочь сгоревшего микроконденсатора, Поль выбрал аккумулятор от "Жигулей". Заряженный аккумулятор стараниями Цетлина был уже доставлен в больничную палату и стоял под свободной койкой. Но прежде чем пускать его в дело, нужно был собрать выравниватель импульса. То, что удалось совершить Сейту, скорее всего, оказалось бы не по плечу более опытному инспектору, прослужившему в Департаменте не один год и привыкшему пользоваться темпоральным модулятором, как любым бытовых автоматов: главное, знать, в какой последовательности следует поворачивать ручки и переключать клавиши. Сейт же, не так давно сдававший последний экзамен по прикладной темпористике, пока еще помнил не только общий принцип действия темпорального модулятора, но и его устройство. Больше всего сомнений вызывал у Сейта расчет мощности импульса, который нужно было подать от аккумулятора на темпоральный модулятор. В конце концов Сейт решил дать максимально возможный импульс, надеясь на то, что если темпоральный модулятор и сгорит, то снова восстанавливать его уже не придется. Сейт работал всю ночь при свете ночника. Уже на рассвете он в последний раз проверил надежность всех соединений и паек. - Ну что ж, все как будто в порядке, - сказал он, взглянув на своего соседа. Цетлин достал тумбочки бледно-голубые заношенные джинсы, клетчатую рубашку и старые кроссовки. - Переоденься, - протянул он одежду Сейту. - Костюм не вполне соответствует той эпохе, куда ты направляешься, но все же лучше, чем больничная роба. Больничную пижаму Сейт сложил на краю аккуратно застеленной кровати. Рядом с тумбочкой поставил тапочки. Достав -под подушки пси-преобразователь, положил его в нагрудный карман рубашки, застегивающийся на пуговицу. - Вот, кажется, и все, - Сейт еще раз огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Он сел на край кровати и поставил себе на колени коробку с темпоральным модулятором. Цетлин вытянул -под кровати аккумулятор, и взял в руки концы проводов от выравнивателя импульса. - Ну что, поехали? - вопросительно посмотрел он на Сейта. - Поехали, - кивнул Сейт. Цетлин сосредоточенно сжал губы, чуть прищурил глаза и поднес провода к клеммам аккумулятора: Глава 8 Сейт вынырнул -под воды и жадно глотнул воздух. Спустя пару секунд рядом с ним на поверхности воды появилась еще одна голова с лицом, облепленным длинными мокрыми волосами. - Михаил? - выдохнул Сейт. - Он самый, - Цетлин ладонью отбросил волосы с лица, которое сияло, как начищенный пятак. - Ты знаешь, я до самой последней секунды сомневался в том, что твой темпоральный модулятор сработает! А уж на то, что ты и меня с собой прихватишь, даже и не надеялся! Сейт глотнул воздуха, словно готовясь .снова уйти под воду. - Это моя вина! - в сердцах ударил он ладонью по воде. - Я не имел возможности проверить равномерность распределения поля хроноброска и понадеялся на распределитель старой схемы. Да и все равно мне нечем было его заменить! По-видимому, он сгорел в первый же момент, когда я еще оставался в твоем времени, и вырвавшийся протуберанец поля хроноброска захватил тебя. - Хорошо еще, что целиком захватил, а не разорвал пополам, - весьма рассудительно заметил Цетлин. - А то получилось бы: голова в XVII веке, а ноги - в XX. - Такого не могло случиться. Тебя бы "вытянуло" в то или иное время, в зависимости от мощности поля хроноброска. - Сейт снова ударил рукой по воде, давая выход раздражению и злости. - Прости, Михаил! - Да кончай ты виняться! - недовольно поморщился Цетлин. - Не время сейчас рвать на себе волосы! Я не буду на тебя в обиде, если мы не пойдем ко дну и нас не съедят акулы. Вода - соленая, море - теплое, солнце - в зените: похоже, что мы где-то в тропиках. Загребая одной рукой, Цетлин принялся стаскивать с себя больничную пижаму. Сейт выпрыгнул воды вверх как можно выше и, вытянув шею, огляделся по сторонам. - Берег! - радостно воскликнул он. - Я видел деревья! Не так далеко! Доплывем! - Ага, - с готовностью кивнул Цетлин. - Если только акулы нас не сожрут! - Не сожрут, - пообещал Сейт. - Акул я беру на себя. Я проходил пси-подготовку и знаю, как не подпустить к себе дикого зверя. - Так то ж зверя, а акула - это рыба! - резонно возразил Цетлин. - Безмозглая притом! Для нее твоя пси-защита, что дробь для слона. Подплывет сну незаметно - и хвать за ногу! Ты фильм "Челюсти" видел? - Сейт отрицательно мотнул головой. - Вот то-то и оно! Рекомендую, посмотри. Это надолго отобьет у тебя интерес к дальним заплывам. Но разговоры разговорами, а, так или иначе, нужно было плыть. Море было спокойным, и если бы не постоянные причитания Цетлина, с обреченностью приговоренного ожидавшего появления стаи прожорливых акул, то получасовой заплыв мог бы показаться Сейту даже приятным. Наконец, нырнув в очередной раз, чтобы проверить, нет ли поблости акул, Цетлин увидел под собой песчаное дно. Проплыв еще несколько метров, пловцы смогли встать на ноги. Медленно, разгребая воду руками, пошли они к берегу, до которого оставалось еще метров двести. Расстояние до берега сократилось наполовину, когда на живописно декорированный пальмами песчаный пляж выбежала группа людей, всю одежду которых составляли чисто символические набедренные повязки и юбочки травы. Бегая по берегу, они что-то громко кричали и размахивали руками, то и дело указывая в сторону пришельцев, явившихся вод морских. - По-моему, это не XXII век. - Цетлин остановился и, словно испуганный ребенок, схватил своего спутника за руку. - И даже не XX. - Следовательно, нас выбросило в XVII век, - логично завершил его мысль Сейт. - Нас сейчас или съедят, жарив на костре, или принесут в жертву каким-нибудь местным богам, - с убийственной мрачностью спрогнозировал Цетлин. -С каких это пор ты стал пессимистом? - удивленно посмотрел на него Сейт. - Что поделаешь, - патетически развел руками художник. - Прежде мне не доводилось бывать в прошлом. В своих предположениях я исхожу того, что мне удалось узнать об обычаях и нравах диких островитян книг и кинофильмов. А вестно мне то, что всех пришельцев они первым делом пытаются попробовать на вкус! - Так уж и всех? - с сомнением прищурился Сейт. - Единственным исключением, о котором я слышал, был Миклухо-Маклай, - подумав, ответил Цетлин. - Но сей факт вовсе не ломает общей закономерности. - Ну и что ты предлагаешь? - поинтересовался Сейт. - Не знаю, - несмотря на жару, Цетлин зябко передернул голыми плечами. - Просто хочу сказать, что мне все это не нравится. - В таком случае пошли дальше. - Не дожидаясь, какое решение примет Цетлин, Сейт снова зашагал по направлению к суше. - Все равно деваться нам некуда. Тем временем с десяток туземцев, что-то громко выкрикивая, вошли в воду и двинулись навстречу незадачливым путешественникам во времени. - Ты случайно не понимаешь, что они там кричат? - спросил Цетлин. Сейт отрицательно покачал головой. - А пси-преобразователь? - Цетлин вновь, теперь уже с надеждой, схватил своего спутника за руку. - Он от воды не испортился? Держи его наготове! Сейт устало вздохнул: - Единственный способ использовать пси-преобразователь в качестве оружия - это ударить им противника по затылку. - Ты не понял! - протестующе затряс головой Цетлин. - Мы не будем никого калечить, просто сотворим для аборигенов какое-нибудь простенькое чудо. Например, туземец замахивается на тебя копьем, а ты его - раз! - и пополам!.. Копье то есть. - Да у них же нет никаких копий, - еще раз взглянув в сторону приближающихся туземцев, заметил Сейт. - Как это - нет? - брови Цетлина возмущенно взлетели к середине лба. - Почему? Казалось, художник был обижен в лучших чувствах. Он был готов дать бой кровожадным каннибалам, а островитяне, спешившие к ним навстречу, приветливо улыбались, и в руках у них в самом деле не было никакого оружия. И даже лица их не украшали устрашающие боевые узоры. Напротив, лица аборигенов были открытыми и симпатичными. - Иа ора на! Иа ора на! - улыбаясь, радостно кричали туземцы. Добравшись до двух усталых путешественников во времени, островитяне не набросились на них с ножами и вилками, а стали помогать им идти к берегу. При этом аборигены что-то без умолку лопотали, весело смеялись и ободряюще похлопывали пришельцев по плечам и спинам. На берегу Цетлина и Сейта обступила целая толпа островитян, каждый которых считал своим долгом дружески похлопать гостей, всем своим видом показывая, как он рад, что они наконец-то прибыли. Сейт пытался говорить с аборигенами на всех вестных ему языках, но ответом ему всякий раз было только полное непонимание. Цетлин, убедившись, что его не собираются тут же на берегу разделывать на шашлык, обрел свой обычный оптимм и, расчесав пятерней волосы, принялся по-русски троекратно расцеловывать островитянок, подходивших к нему для выражения своего восторга. Островитянки, следует прнать, были весьма недурны собой и одеты, между прочим, только в коротенькие юбочки травы. Расцеловываясь и раскланиваясь направо и налево, Цетлин усердно ображал себя светского человека, ничуть не смущаясь тем, что одежды на нем имелись только красные спортивные трусы с белыми лампасами. Когда церемония знакомства была наконец завершена, гостей повели в сторону расположившихся неподалеку хижин. Дома стояли кругами, образуя в центре некое подобие площади, на которой уже горели костры и готовилась праздничная еда. Гостей усадили на небольшом возвышении, рядом с маленьким, седовласым старичком, к которому все обращались с чрезвычайным почтением. "Староста", - тут же окрестил старичка Цетлин. Староста что-то отрывисто крикнул, и две молоденькие островитянки надели на шеи гостям пышные цветочные гирлянды. Цетлин встал и, придерживая одной рукой гирлянду, поднял другую высоко вверх, как это обычно делает победитель велокросса, когда ему на шею надевают лавровый венок. Аборигены взвыли от восторга. Овации, продолжавшиеся после этого в течение нескольких минут, не давали Цетлину сесть. Опустившись наконец на свое место, он легонько толкнул локтем в бок своего как будто загрустившего спутника. - Жан-Поль, - сообщил он заговорщицким полушепотом, - мне здесь нравится. - Мне тоже нравится, - кивнул в ответ Сейт. Вот только улыбнулся он при этом как-то не очень весело. - Судя по тому, что я не вижу вокруг себя ни одного металлического предмета, мы с тобой являемся первооткрывателями этого острова. Похоже, мы оказались где-то в Полинезии. - Полинезия так Полинезия, - легко согласился с таким выводом Цетлин. - На мой взгляд, местные дикари - очень даже симпатичные ребята. А дикарки... - Меня беспокоит вопрос о том, как мы будем отсюда выбираться? - перебил приятеля Сейт. Цетлин неопределенно пожал плечами и попытался придать лицу выражение озабоченности, но получилось у него это не очень убедительно. Он не стал спорить с Сейтом, но про себя решил, что этот остров, быть может, и не земля обетованная, но все же далеко не самое худшее место на планете, поэтому и не стоит спешить покидать его. Цетлин вообще не имел привычки торопить время, считая, что если не мутить воду зря, то со временем все так или иначе само собой образуется наилучшим образом. Празднество в честь гостей, прибывших весьма неожиданно, но тем не менее оказавшихся столь желанными, словно их давно и с нетерпением ждали, продолжалось весь день и закончилось только поздно ночью, уже при свете костров. Перемены блюд следовали одна за другой. На широких пальмовых листьях гостям подносили тушки птиц, зажаренных на вертелах и обсыпанных местными ароматными травами, мясо, по вкусу похожее на свинину, запеченное со сладким картофелем, свежие фрукты и только что испеченные лепешки, отварную рыбу в прозрачном душистом бульоне и омаров, которые не далее как полчаса тому назад разгуливали себе преспокойно по морскому дну, даже и не думая о том, что им суждено стать украшением стола на чужом пиру. После диетического больничного питания оба бывших пациента кипешминской больницы отъедались вволю. Трапеза проходила в сопровождении пения островитян, тянувших одну и ту же бесконечно длинную мелодию, то ускоряя, то почти останавливая темп. Когда песня становилась более темпераментной, в центр круга, образованного пирующими, со страшными криками выскакивали несколько воинственно раскрашенных островитян. Размахивая руками и высоко подбрасывая согнутые в коленях ноги, они носились по кругу, громко выкрикивая что-то весьма агрессивное. Затем мелодия успокаивалась, становилась более медленной, и на площадку, ритмично покачивая бедрами, выходили девушки в юбках белых перьев, разлетающихся в стороны в ритме танца. Глядя на все это, Цетлин окончательно утвердился во мнении, что жнь прекрасна и удивительна. Глава 9 Следующий день был посвящен учению местности. Экскурсия проходила в сопровождении троих взрослых островитян и веселой стайки ребятишек. Остров оказался не слишком большим. Почти в самом центре его возвышался потухший вулкан с двумя черными пиками скал на вершине. Поднявшись по склону, путешественники увидели темно-синее, похожее в неподвижности своей на слюдяную пластинку озеро, лежащее в неглубокой чаше кратера. По берегам озера шелестели заросли высокого тростника. С вершины вулкана можно было окинуть взглядом весь остров, покрытый зеленью тропической растительности, с желтой каймой песка вдоль берега и бесконечной, сливающейся с небом, синевой океана. Что-то старательно объясняя гостям, островитяне размахивали руками и тщательно артикулировали свою речь. Но Сейт, как ни старался, не мог найти с ними общего языка. Гораздо быстрее это получилось у Цетлина, который вполне сносно объяснялся с островитянами на языке жестов и даже пытался повторять за ними отдельные слова, чем неменно приводил своих учителей в неописуемый восторг. Спустившись с горы, путешественники вместе с провожатыми направились на побережье, где по просьбе Цетлина для них устроили смотр островного флота. - Эти лодочки годятся только для каботажного плавания вокруг острова, - сделал свое заключение Сейт, взглянув на узкие долбленые каноэ, которыми островитяне пользовались для рыбной ловли. - А позвольте полюбопытствовать, куда вы собрались плыть? - ехидно поинтересовался Цетлин. - В Европу! - рявкнул в ответ Сейт. - Не горячись, Жан-Поль, - Цетлин успокаивающе похлопал приятеля по плечу. - Что толку от того, что мы будем кидаться друг на друга. исходить реальных условий. Судя по всему, мы оказались в XVII веке, где-то в Полинезии... Кстати, а где находится Полинезия? - В Тихом океане, - ответил Сейт. Цетлин присел на корточки и пальцем начертил на песке контуры материков. Аборигены, тут же обступившие его со всех сторон, с умлением и восторгом следили за его действиями. - Вот - Тихий океан, - Цетлин ткнул пальцем между контурами Америки и Азии. - Ты можешь показать, где мы находимся? - Нет, - угрюмо ответил Сейт. - Ну, нет так нет, - не стал настаивать Цетлин. - Значит, мы находимся на одном островов Тихого океана, который, скорее всего, еще не открыт мореплавателями. Ты желаешь оказаться в Европе. Отлично! Я тоже не против! Вопрос только в том, как мы туда попадем? - Не знаю, - раздраженно дернул плечом Сейт. - Но надо же как-то отсюда выбираться! - Как? - беспомощно развел руками Цетлин. - Изобрести самолет? - Можно построить плот! - И что дальше? Это же океан, а не пруд! Тебе приходилось плавать по океану на плоту? Скажи мне хотя бы, в какую сторону ты собираешься плыть, Тур Хейердал? - Но нельзя же просидеть здесь до конца жни! - в отчаянии всплеснул руками Сейт. - А почему бы и нет? - недоумевающе посмотрел на него Цетлин. - Я лично совсем не против! Климат здесь благоприятный, народ - дружелюбный... - заметив выражение глухой ярости на лице своего спутника, Цетлин сделал паузу, после чего повернул разговор в несколько более обнадеживающее русло. - XVII век - эпоха Великих географических открытий. Может быть, через пару лет наш остров откроют какие-нибудь испанцы или голландцы. Вот тогда и махнем в Европу! А пока можно посвятить себя учению жни аборигенов, чтобы написать потом ученый труд. - Я не этнограф, чтобы учать жнь аборигенов! - не сдержавшись, снова закричал Сейт. - Я инспектор Департамента контроля за временем! - В таком случае могу предложить тебе заняться органацией системы безопасности острова, - тут же нашел выход положения Цетлин. - Не исключено, что на него могут высадиться пираты... - Ты можешь говорить серьезно? - с тоской посмотрел на своего спутника Сейт. - Куда уж серьезнее? - усмехнулся Цетлин. - Если бы даже мы не утопили темпоральный модулятор, то вряд ли нам удалось бы запустить его еще раз. Можно сказать, что мы счастливо отделались. Сидим здесь на солнышке, сытые, никем не обиженные. А могли бы сейчас рыб кормить, окажись мы чуть подальше от острова. Хоть этому мог бы порадоваться! Для тебя большая разница, где прозябать - здесь или в XX веке, в Кипешме? Заявляю тебе авторитетно: здесь лучше! Атмосфера здоровее. Что мы можем предпринять, чтобы выбраться с этого острова или этого времени? Мне лично ничего дельного в голову не приходит. Если тебе удастся что-то придумать, клянусь, я буду помогать тебе со всем усердием, на какое способен! В конце концов, если ты действительно инспектор Департамента контроля за временем, то я - просто художник. - Хорошо, Михаил, давай не будем ссориться, - уже более спокойно, понимая, что и в самом деле погорячился, пронес Сейт. - Должно быть, я хуже тебя адаптируюсь к новым условиям. - Ладно, чего уж там, я тоже наговорил лишнего, - Цетлин оглянулся на островитян, которые, рассевшись на песке, с интересом наблюдали за перепалкой двух белых пришельцев. - Пошли-ка в деревню, ребята! Что-то я проголодался. Что у нас сегодня на обед? Глава 10 Цетлин действительно обладал уникальными адаптационными способностями. На третий день своего пребывания на острове он, как все остальные, стал носить поверх красных трусов короткую юбочку травы. Через неделю он уже мог вполне сносно объясняться с островитянами на их языке. А к концу второй недели решил, что неудобно так долго злоупотреблять гостеприимством Старосты, в доме которого они с Сейтом жили с момента своего появления на острове, и с помощью островитян приступил к строительству собственного дома. Сейт, похоже, тоже начал понемногу привыкать к мысли, что, хочет он того или нет, придется какое-то время пожить на острове. Чтобы хоть чем-то себя занять, он тоже присоединился к строительству. Если раньше Цетлин приводил в восторг местных жителей своей бородой и способностью проносить слова на понятном им языке, то теперь Сейт поверг их в благоговейный трепет, применив на практике свой пси-преобразователь, с помощью которого можно было не только раскалывать камни и валить деревья, но и выполнять более тонкую работу, вплоть до снятия аккуратной полупрозрачной стружки и полировки поверхности. Цетлин хотел было даже украсить косяк дверного проема резным орнаментом в традиционном русском стиле, но, выяснив что работа с пси-преобразователем требует определенных навыков и немалой сноровки, временно отказался от своей затеи. После торжественно отпразднованного новоселья Цетлин заявил, что не может и далее даром есть свой хлеб, и, переговорив с местными мужчинами, отправился с ними на рыбную ловлю. Его высадили на берег через полчаса, бледного и едва держащегося на ногах. - Увы, я не моряк, - только и смог сказать он в свое оправдание, прежде чем рухнуть на песок. Впрочем, приступ морской болезни вскоре миновал, и Цетлин, скрываясь от насмешливых взглядов вернувшихся с уловом рыбаков, ушел бродить по склонам вулкана. С собой он прихватил пси-преобразователь Сейта, сказав, что собирается попрактиковаться в обращении с ним. Вернулся он поздно вечером в весьма приподнятом расположении духа. На вопрос Сейта, чем вызвано такое хорошее настроение, Цетлин загадочно улыбнулся и ответил, что пока это секрет. На следующее утро он снова ушел, прихватив с собой еду и пси-преобразователь, и вернулся только под вечер, когда уже начало темнеть. Так продолжалось несколько дней. Однажды, вернувшись домой раньше обычного, Цетлин пригласил Сейта прогуляться на следующий день вместе с ним. Утром Сейт наконец-то увидел, чем занимался его приятель целую неделю. Среди зарослей нкорослого кустарника, прижавшись спиной к склону горы, стоял вырезанный серого вулканического туфа пятиметровый идол. Это было очень условное ображение человека. Длинное продолговатое тело без плеч, по бокам которого обозначены руки. Плоские ладони с длинными пальцами сложены на животе. Прямо на плечи, без намека на шею, водружена цилиндрическая голова с вытянутым вн подбородком и плоской, как будто срезанной макушкой. Уши с отвислыми мочками плотно прижаты к голове. Прямой нос с вывернутыми африканскими ноздрями, такие же широкие, плоские африканские губы. Два глубоких провала на месте глаз, очерченные сверху одной широкой надбровной дугой. Фигура казалась удивительно спокойной и одновременно как будто державшейся настороже. Отсутствие у нее глаз проводило впечатление некой потусторонней отрешенности, нездешности. Сейт долго задумчиво глядел на идола. - У меня такое чувство, что я его где-то видел, - задумчиво пронес он, проведя пальцами по подбородку, на котором у него уже начала кудрявиться короткая бородка. - Конечно, видел, - довольно улыбнулся Цетлин. - Я воспровел по памяти одну статуй с острова Пасхи. - Точно! - хлопнул ладонью о ладонь Сейт. - Я ведь сотни раз видел их по вору! Тебе доводилось бывать на острове Пасхи? - вопрошающе посмотрел он на Цетлина. - Я ни разу в жни не покидал просторов моей необъятной родины! - с напыщенной гордостью выдал скульптор. - Тоже по телевору видел, фотографии в книгах... Ну и как ты оцениваешь мою работу? Сейт еще раз внимательно осмотрел статую. - Честно говоря, я не вижу смысла в копировании, - не очень уверенно пронес он. - Чудак ты, - усмехнулся Цетлин. - Я же сделал этого идола просто для практики, чтобы освоиться с новым инструментом. Работать с пси-преобразователем, скажу я тебе, одно удовольствие. Сам все делает за тебя, нужно только четко представить, что именно ты хочешь получить в итоге. Вторую такую статую я смог бы вырубить камня всего за полдня! - воссоздавая состояние легкого аффекта, Цетлин поцеловал коробку пси-преобразователя. - Кстати, аборигены, не в пример тебе, чрезвычайно высоко оценили мое творчество, - добавил он со сдержанной гордостью скромного гения. - Староста даже спросил, не имею ли я возражений против того, чтобы эта статуя украсила одно священных мест острова. Ты видел их, это те самые каменные плиты, которых полным-полно по всему берегу. - И как ты к этому отнесся? - с серьезным видом спросил Сейт. - Я, конечно, не против, - Цетлин застенчиво потупил взгляд. - Статуя и в самом деле удалась. Только как дотащить такую громадину до берега? Сейт внимательно осмотрел идола со всех сторон и даже похлопал его ладонью по животу, после чего сказал: - Пожалуй, я мог бы помочь с транспортировкой. - Ты? - удивленно посмотрел на него Цетлин. - Каким образом? - Увидишь, - Сейт загадочно подмигнул приятелю и взглядом указал на группу ребятишек, которые, как всегда, увязались следом за странными чужаками. - Пошли кого-нибудь них в деревню. Пусть приведет с собой Старосту и еще человек десять мужчин. - Посильнее? - спросил Цетлин. - Поумнее, - усмехнулся Сейт. Цетлин юмора не оценил. Подозвав к себе голого мальчонку лет семи, он, медленно и тщательно подбирая слова, стал объяснять посыльному, что от него требовалось. Под конец он показал ему две пятерни с растопыренными пальцами. Мальчик быстро закивал головой, что-то крикнул своим друзьям и через мгновение скрылся в кустах. В ожидании подмоги Цетлин и Сейт устроились в тени у подножия истукана. Сейт сорвал травинку и, сунув ее в угол рта, блаженно зажмурился. Он ждал расспросов Цетлина, но тот о всех сил сдерживал себя, старательно фиксируя на лице выражение полного безразличия. Но хватило его ненадолго. - Все-таки как ты собираешься тащить к берегу этого истукана? - непонимающе развел руками Цетлин. - В нем же тонн двадцать веса. - Когда используешь психотехнику, вес груза, который ты собираешься переместить, не имеет значения, - ответил, чуть приоткрыв глаза, Сейт. - Главное - создать достаточное по объему пси-поле. В этом мне и должны помочь аборигены. Цетлин недоверчиво посмотрел на Сейта, затем перевел взгляд на каменного идола. - Думаешь, островитяне владеют пси-техникой? - От них этого и не потребуется, - ответил Сейт. - Пси-поле есть у каждого человека, независимо от того, знает он об этом или нет. Но, к примеру, твое пси-поле для передвижения статуи использовать нельзя. - Это почему же? - обиженно насупился Цетлин. - Да потому что ты не веришь в то, что ее можно сдвинуть с места. А аборигенов, с их детской непосредственностью и верой в чудеса, убедить в этом не составит труда. Убеждать, кстати, придется тебе. - Как же я смогу их в этом убедить, если и сам не верю? - Скажи им, что я великий колдун, - предложил Сейт. Цетлин не успел ничего ответить. На тропинке, петляющей меж зарослей густого кустарника, показался Староста. Следом за ним тянулась цепочка островитян, которых оказалось никак не меньше двадцати человек, - все как на подбор молодые крепкие мужчины. -Десяти будет вполне достаточно, - сказал, быстро поднимаясь на ноги, Сейт. - Остальные пусть отойдут в сторону, иначе они будут только мешать. Цетлин перевел слова Сейта Старосте. Среди островитян тут же разгорелся оживленный спор. Все одновременно кричали и махали руками друг на друга. Ни один них не желал уступать другому право участвовать в передвижении статуи. В конце концов Старосте пришлось применить власть. Отобрав по собственному усмотрению десять человек, он взмахом руки отогнал остальных прочь. Сделав это, Староста подошел к Сейту и что-то сказал. Сейт, все еще плохо понимавший язык аборигенов, посмотрел на Цетлина. - Он спрашивает, что должны делать эти люди, - перевел вопрос старосты скульптор. - Скажи ему, что по моему приказу эта статуя сама пойдет к берегу, - распорядился Сейт. - Только скажи это как можно более убедительно, чтобы у Старосты даже сомнений не зародилось в том, что я могу заставить статую двигаться! Цетлин перевел островитянам слова Сейта. Староста слушал внимательно, время от времени наклоняя голову в знак того, что ему все ясно, и искоса с интересом поглядывал на человека, который собирался двигать статую. Но при этом на лице его не мелькнуло даже тени сомнения. Выслушав Цетлина до конца, Староста махнул рукой в сторону отобранных им десяти островитян и стал что-то быстро говорить, показывая рукой то на них, то на статую. - Он говорит: "Если статуя сама пойдет к берегу, для чего нужны эти люди?" - перевел Цетлин. - Скажи, что люди должны сопровождать статую, - ответил Сейт. - Ну, что-то вроде почетного караула. Выслушав Цетлина, Староста согласно кивнул и что-то сказал другим островитянам, которые в ответ тоже закивали. Убедившись в том, что островитяне готовы выполнить свою часть работы, Сейт разделил их на две равные группы, каждая которых заняла место по одну сторон статуи. Старосте Сейт предложил встать рядом с собой, прямо напротив каменного истукана. - Теперь, Михаил, Староста должен показать статуе, куда ей нужно идти, - сказал Сейт. - И очень вежливо попросить ее последовать за ним. - Я не знаю, как будет "вежливо", - смущенно прнался Цетлин. - Скажи "старательно", - посоветовал Сейт. Выслушав Цетлина, Староста снова кивнул и, обращаясь к Сейту, пронес одну короткую фразу. - Он спрашивает, можно ли начинать? - перевел Цетлин. Сейт утвердительно наклонил голову и указал рукой на статую, приглашая Старосту к разговору с идолом. Почтенный островитянин распрямил спину, выгнул грудь колесом и сделал шаг вперед. Говорил он весьма уважительно и долго, показывая руками то на островитян, стоявших по бокам от статуи, то на себя, то в сторону берега. Вдруг, - Цетлин не поверил своим глазам, - статуя качнулась сначала вперед, затем немного вправо, как будто разминаясь после долгой неподвижности. Староста взглянул на Сейта. Сейт одобрительно кивнул ему и снова указал на статую, предлагая продолжить. Староста пронес еще пару слов, и статуя, ко всеобщему удивлению, медленно двинулась вперед, переваливаясь с одного бока на другой, словно тяжелый шкаф, который кантуют умелые грузчики. Цетлин ожидал, что, увидев идущего каменного исполина, аборигены в ужасе разбегутся кто куда, но вместо этого островитяне с криками восторга, радуясь, словно дети, запрыгали на месте, как будто соревнуясь, кто выше подпрыгнет. Больше всех был рад и горд Староста, ведь это он уговорил статую сдвинуться с места! Воспользовавшись тем, что статуя, сделав несколько шагов, остановилась, Староста выстроил эскорт с обеих ее сторон ровными рядами, занял свое почетное место впереди шествия и, прихлопывая в ладоши, затянул бойкую песню, которую тут же подхватили остальные аборигены. Не прекращая петь. Староста сделал шаг вперед, подражая движению статуи. Это же проделали и остальные. И статуя тоже сделала шаг вперед. Качнувшись в другую сторону, Староста снова шагнул, и вся процессия, включая статую, повторила его движение. Сейт, двигаясь рядом со Старостой, с удивлением наблюдал за его действиями. - Они оказались куда способнее, чем я ожидал! - сказал он, отыскав взглядом Цетлина. - Может быть, ты зря научил их этому фокусу? - Цетлин с сомнением посмотрел на самозабвенно занятого новым для него делом Старосту. - Они ведь всего лишь дикари. Бог знает, что им может взбрести в голову. Сейт заговорщицки подмигнул приятелю: - Что бы ни думал Староста о своих способностях договариваться с каменными идолами, без меня он не сможет сдвинуть с места даже глиняный горшок. Двигаясь все более уверенно, статуя вскоре доковыляла до берега. После водружения идола на священную площадку, которая на местном языке называлась "тагаи", здесь же, у подножия каменного колосса, было устроено торжественное празднование в честь этого достопамятного события, с танцами, песнями и поглощением невероятного количества всевозможной снеди. Глава 11 Наутро, после окончания длившихся ночь напролет народных гуляний, Староста обратился к Цетлину с просьбой сделать еще одного идола, чтобы поставить его на соседний тагаи. На этот раз, чтобы поразить островитян, Цетлин вырубил вулканического туфа исполина высотой около 20 метров. Для удобства вырезать его пришлось в лежачем положении. Эта работа заняла у Цетлина почти три дня. Зато результат привел всех, без исключения, островитян в полнейший восторг. И снова у подножия статуи всю ночь не гасли праздничные костры. Однако Цетлин не учел того, что священных площадок тагаи на острове было очень много. И на следующий день Староста вновь попросил его заняться готовлением новой статуи. Сначала Цетлин делал статуи разных размеров и даже руководил созданием скульптурных групп на берегу, но со временем все это ему настолько надоело, что он перешел на готовление стандартных трех-пятиметровых фигур, предоставив Сейту и Старосте заниматься их расстановкой по собственному усмотрению. Освоившись с работой пси-преобразователя и набив руку в вырезании фигур моаи - так называли его статуи островитяне, - Цетлин делал их по две-три штуки в день. Когда на косяке дверного проема, где Сейт отмечал дни, проведенные на острове, появилась трехсотая зарубка, Цетлин лег на тростниковую циновку, сложил ладони на груди и сказал: - Все. Больше я этих каменных уродов видеть не могу. У меня целая куча нереалованных творческих планов, а мне приходится поточным методом выпускать истуканов с дебильными рожами. - Можешь поделиться своими планами со мной, - предложил Сейт. - Есть у меня одна задумка, - Цетлин приподнялся на локте, в глазах его вспыхнули азартные огоньки. - Хочу создать здесь Скалу Президентов вроде горы Рашмор в Америке... Впрочем, в Америке ее пока еще нет... Ты только представь себе: на самом высоком пике над вулканом, озаренные солнцем, три профиля - Брежнев, Горбачев и Ельцин! Какая грандиозная, величественная картина будет открываться на этот барельеф со стороны моря! - Представляю, - криво усмехнулся Сейт. - А теперь ты представь себе, что будут говорить об этом твоем, к счастью, не созданном, шедевре в XX веке? "Еще одна загадка древней истории!", "Неопровержимое доказательство посещения Земли инопланетянами в далеком прошлом!"... И думать об этом забудь. - О-о-ох! - Цетлин скривил ехидную гримасу. - Инспектор всегда на посту! Моя милиция меня бережет! А то, что мы заставили весь этот остров каменными идолами, не вызовет удивления у людей будущего? - Ну, должны же мы были как-то отплатить островитянам за оказанное гостеприимство. - Почувствовав, что первый его довод прозвучал не очень-то убедительно, Сейт тут же привел второй: - А во-вторых, моаи не несут в себе никакой информации будущего. В-третьих, - голос инспектора сделался уверенным, - есть же остров Пасхи! - А мы создали всего лишь его филиал, - тут же подхватил его мысль Цетлин. - Остров Пасхи-2. К тому времени, когда его найдут, статуи все развалятся. - Ну, до моего времени статуи острова Пасхи сохранились в целости, - возразил ему Сейт. - Недавно их покрыли стабилирующим составом, так что теперь им не страшны тысячелетия. - Но второго острова Пасхи я что-то не припоминаю, - озадаченно почесал затылок Цетлин. - Я тоже, - прнался Сейт. - И, честно сказать, меня это несколько удивляет... Закончить свою мысль он не успел. За дверью послышалась какая-то негромкая возня, после чего в дверном проеме возникла фигура Старосты. - Все! Я умер! - Цетлин растянулся на циновке и сложил руки на груди. Войдя в хижину, Староста пронес традиционное приветствие: "Иа ора на", - после чего присел на циновку, скрестив ноги. - Иа ора на, - ответил ему Сейт. Староста посмотрел на спину Цетлина, молча и неподвижно лежавшего на боку, повернувшись. лицом к стене. - Ма, я удивлен, - негромко, но с укором пронес Староста. - Почему ты больше не делаешь моаи? Цетлин что-то тяжело и невнятно прохрипел. Староста удивленно посмотрел на Сейта. - Что случилось с Ма? - Он заболел, - соврал Сейт, старательно отводя взгляд в сторону от умных и проницательных глаз Старосты. - Но разве ты не лечишь всех людей на острове, Сей? - спросил Староста. - Почему же ты не можешь помочь Ма? Сейт в растерянности потеребил бороду. Он не знал, что ответить. Умные, всепонимающие глаза Старосты вновь взглянули на спину Цетлина. - Ма, ты же знаешь, как нужны людям моаи, которых умеешь делать только ты один, - пронес он мягким, всепрощающим голосом. - Ты же знаешь, какую радость доставляют они всем: женщинам, мужчинам, детям, старикам. Почему же ты больше не хочешь приносить нам радость?.. Староста говорил долго и убедительно, говорил до тех пор, пока Цетлин не поднялся с циновки и не сказал: - Достаточно! Я иду делать нового моаи. - Не выдержал? - сочувственно спросил по-русски Сейт. - Как я мог выдержать? - развел руками Цетлин. - Этот старик сумел бы уговорить даже каменную статую! Едва только Староста вышел за дверь, как Цетлин упал на колени и воздев руки к крыше хижины, возопил пронзительным голосом: - Господи! Чем я прогневил тебя?! Ты видишь, я превратился в халтурщика! Почему я должен лепить этих каменных моаи со скоростью фордовского конвейера? Староста снова заглянул в хижину. На лице его было выражение серьезной озабоченности. - Со мной все в порядке, - заверил Старосту Цетлин. Поднявшись на ноги, он взял с полки пси-преобразователь и, обреченно потупив взгляд, направился к выходу, на ходу бросив Сейту: - Собирай после обеда свою бригаду. Глава 12 На втором году пребывания Сейта и Цетлина среди аборигенов на острове появились новые люди: трое белых людей, аккуратно подстриженных и выбритых, одетых в белые шорты и разноцветные майки. Цетлин увидел их утром на берегу в окружении ликующих туземцев, встречающих незнакомцев с таким же энтузиазмом, как когда-то они встречали его. Только было не похоже, что эти трое ухоженных парней добирались до острова вплавь. Цетлин бросился в хижину за Сейтом - Жан-Поль! На берегу люди! - крикнул он, откинув дверь в сторону. - Какие люди? - не понял Сейт. - Цивилованные! Европейцы! В ботинках! - схватив Сейта за руку, Цетлин потащил его к выходу. - Пойдем, сам увидишь! Все еще не понимая, что происходит, Сейт последовал за Цетлиным. - Иа ора на! Иа ора на! - кричали на берегу островитяне, приветствуя гостей. Растолкав аборигенов, Сейт выбежал вперед. - Егор! - закричал он во все горло, стараясь перекрыть радостные крики островитян. Один гостей обернулся и удивленно посмотрел на Сейта. - Егор! Неделин! Это же я - Жан-Поль Сейт! - со слезой в голосе крикнул инспектор, несколько раз ударив себя ладонью в грудь, - Бог ты мой, Жан-Поль! - вне себя от умления раскинул руки в стороны тот, к кому с такой надеждой и отчаянием взывал Сейт. - Тебя и не узнать! Действительно, трудно было узнать в загоревшем до черноты, обросшем бородой и длинными волосами, одетом в юбочку трав дикаре прежнего младшего инспектора Департамента контроля за временем. От остальных островитян его отличали только светлые волосы и борода. - Ну и одичал же ты, брат! - с восторгом пронес Егор, обнимая Сейта за плечи. - Одна борода чего стоит! - А вы-то здесь какими судьбами? - Сейт хлопал Егора по плечу так, словно хотел убедиться в том, что это человек, а не пррак, способный в любую минуту растаять в воздухе. - Как это - какими судьбами? - удивленно вскинул брови Егор. - Тебя с твоим другом ищем. Взглянув -под ладони на яркое солнце, Неделин достал кармана красную бейсболку и, расправив, натянул ее на голову. - Как же вам удалось нас отыскать? - спросил Сейт, присаживаясь на тагаи в тени десятиметрового моаи рядышком с вновь прибывшим на остров инспектором. - Через пару дней после твоего исчезновения в Департамент пришло анонимное письмо, в котором говорилось, что ты покинул XVII век, воспользовавшись для этого одноразовым темпоральным модулятором, и поэтому не имеешь возможности самостоятельно вернуться назад. Поскольку невозможно было установить, на каком витков временной спирали ты оказался в результате перехода, пришлось вести широкий поиск сразу в нескольких направлениях, - Егор усмехнулся, правда, как-то совсем невесело. - Видел бы ты выражение генерального инспектора, когда он понял, что для органации твоих поисков ему понадобится снять с заданий почти всех агентов. Так что, будь уверен, тебе предстоит серьезный разговор с Барцисом. В конце концов, группе Старостина удалось отыскать в милицейских сводках конца XX века сообщение о таинственном мушкетере, потерявшем сознание на улице Кипешмы, а потом исчезнувшем без следа городской больницы вместе с еще одним пациентом. Дальше работали аналитики, у которых теперь имелись данные для моделирования ситуации. Они назвали несколько возможных точек вашего местонахождения, куда и были отправлены поисковые отряды. - А мы уже думали, что останемся здесь навсегда, - сказал сидевший на корточках неподалеку Цетлин. - Извините, что расстраиваю ваши планы, - рассмеялся Егор. - Но нам необходимо сегодня же покинуть остров. Вам, - обратился он к Цетлину, - тоже придется отправиться вместе с нами. - Как скажете, - легко согласился тот. - Только к чему такая спешка? У меня здесь осталась кое-какая незавершенка... - Вы разве ничего не знаете? - удивленно посмотрел на бородатых дикарей Неделин. Сейт и Цетлин быстро переглянулись. - А что, собственно, нам следовало бы знать? - спросил за них обоих Се.йт. - Завтра к берегу этого острова подойдет голландский корабль под командованием капитана Якоба Роггевена, остров будет нанесен на карту и назван... - Егор сделал паузу и лукаво прищурил глаза. - Вам хотя бы вестно, как называется остров, на котором вы провели полтора года? - Аборигены называют его Рапа-Нуи, - ответил Цетлин. - Правильно, аборигены называют его Рапа-Нуи, - кивнул Неделин. - А вот Роггевен назовет его островом Пасхи. Цетлин и Сейт ошарашенно уставились друг на друга. Глава 13 То, что не вызвало у Сейта ни малейшей тревоги на острове, когда он был просто счастлив, узнав, что может наконец-то вернуться домой, не давало ему покоя все те три дня, что он, в компании с Цетлиным, провел в санитарном оляторе, в ожидании встречи с генеральным инспектором Отдела искусств, который должен был решить судьбу младшего инспектора Сейта. Неделин сказал, что Барцис зол на Сейта. Зная вошедшую в пословицы невозмутимость генерального инспектора, можно было догадаться, что он не просто зол, а вне себя от бешенства. Следовательно, думать теперь надо было не о повышении, о котором мечтал младший инспектор Сейт, застегнув наручники на запястьях Марина, а о том, как бы не вылететь Департамента. Предстоящую встречу с генеральным Сейт ожидал теперь с внутренним содроганием. Но она была так же неотвратима, как закат солнца, который непременно наступит в урочное время, хочешь ты того или нет. Когда спустя три дня после прибытия Сейта с Цетлиным пригласили в кабинет генерального инспектора Отдела искусств, Сейт неожиданно для самого себя почувствовал облегчение. Сегодня будет вынесен окончательный приговор, и ему не придется больше ворочаться с боку на бок бессонными ночами, стараясь угадать, какие вопросы может задать ему Барцис, и придумывая достойные ответы на них. В кабинете, в котором они оказались, миновав приемную, не было ничего, кроме встроенных стенных шкафов и большого письменного стола. За столом сидел уже далеко не молодой человек с огромной лысой головой, одетый в тонкий серый свитер под горло. Глаза его были полуприкрыты веками, наползающими складками -под густых бровей. Большие, сильные руки лежали перед ним на столе. Справа, у самой стены располагался еще один стол, за которым сидел личный секретарь генерального инспектора. Войдя в кабинет, Сейт замер, вытянувшись в струнку. Не привыкший к официальным строгостям Цетлин слегка поклонился и сказал: - Добрый день. Генеральный инспектор Барцис поднял веки и взглянул на вошедших. - Ну что, натворили дел, - негромко пронес он. Слова его прозвучали не как вопрос, а как уже готовое обвинение. Отвечать что-либо на это не имело смысла. Взгляд генерального инспектора остановился на Цетлине. - Михаил Цетлин, - мрачно пронес Барцис. - Так точно, - с улыбкой ответил скульптор. "Еще бы ему не улыбаться", - с тоской подумал Сейт. Цетлин, в отличие от инспектора, не чувствовал за собой никакой вины. - Присаживайтесь, - Барцис взглядом указал Цетлину на одно свободных кресел. - Благодарю вас. - Цетлин занял предложенное ему место и, обернувшись, удивленно посмотрел на Сейта, который остался стоять позади него. Генеральный инспектор не предложил Сейту присесть. Казалось, он вообще не замечал присутствия младшего инспектора. - Первое, - медленно пронес Барцис, глядя на Цетлина, - от имени Департамента контроля за временем я приношу вам винения за то, что вы были втянуты в эту историю. Второе: я приношу вам винения за ошибки в работе наших сотрудников. Сейчас я объясню, в чем дело. Когда наши реставраторы, такая же активная молодежь, как вы, работали в XX веке, затирая следы, оставленные младшим инспектором Сейтом, они, проявив чрезмерное усердие, убрали заодно и всю информацию, имеющую отношение к вашей личности. То есть человек по имени Михаил Цетлин как будто никогда и не жил в XX веке. Особенность перемещения во времени состоит в том, что мы не движемся по стреле времени в ту или иную сторону, а перепрыгиваем с одного витка временной спирали на другой. Вы покинули свое время в 1991 году. Сегодня мы имеем реальную возможность вернуть вас только в 1993-й. И при этом вы окажетесь примерно в той же ситуации, что и инспектор Сейт, когда он попал в ваше время - человек без прошлого. Поскольку вина за все случившееся лежит на Департаменте, мы предлагаем вам самому сделать выбор: вернуться в свое время или остаться у нас. В случае, если вы решите остаться, мы гарантируем вам все права гражданина. Если же вы пожелаете вернуться, мы постараемся создать для вас новую биографию. Услышав такое, Цетлин почувствовал себя весьма неуверенно. Ему предлагали сделать выбор, от которого зависела вся его дальнейшая жнь. Одно он понял сразу: если ему предлагают остаться в будущем, значит, в своем времени он не оставил никакого заметного следа. Как художник Михаил Цетлин не состоялся. Что, впрочем, легко можно было объяснить не отсутствием у него таланта как такового, а неблагоприятной для любого художника ситуацией, складывавшейся в России на исходе второго тысячелетия. - Прежде чем дать ответ, я должен все как следует обдумать, - сказал Цетлин внезапно севшим голосом. Генеральный инспектор слегка наклонил голову. - Правильно. Подумайте, вас никто не торопит. - Барцис сделал паузу, начертив пальцем на столе длинную дугообразную линию. - Теперь, когда официальная часть нашей беседы окончена, от себя лично хочу сказать, что, будь на то моя воля, я велел бы вас примерно высечь, господин Цетлин, чтобы другим неповадно было. Не зная, что сказать, Цетлин только удивленно вскинул брови. - Подумать только! - Барцис с неожиданной для него эмоциональностью взмахнул рукой. - Статуи острова Пасхи, над историей создания которых ломали головы маститые ученые всех времен, как выясняется, были сделаны двумя оболтусами, которым просто нечем было заняться, да еще и с применением пси-техники! А бедные островитяне? До сих пор их поднимали на смех, когда на вопрос: "Каким образом статуи доставляли на берег?", они отвечали: "Сами шли!" Сейт сделал попытку оправдаться, а заодно и напомнить о своем присутствии: - Но мы не знали, что это остров Пасхи. - Тем более! - хлопнул ладонью по столу Барцис. - Надо было сидеть тише мышей! - Извините, - осторожно подал голос Цетлин. - Но я читал, что на острове Пасхи осталось большое количество незавершенных статуй. Я же оставил после себя только две заготовки. Да еще были найдены каменные молотки, которые использовали для готовления статуй островитяне. - Ничего удивительного - аборигены просто пытались копировать ваши статуи. Сделать-то они их сделали, вот только ни одну них не смогли даже с места сдвинуть. Пока у вас еще свежа память, можно органовать для вас поездку на остров Пасхи. Посмотрите, стоит ли там хотя бы одна статуя, сделанная не вами? - Почему же реставраторы, работавшие после нас на острове, не убрали статуи? - не унимался Цетлин. - Потому что в их распоряжении были только одни сутки, - Барцис показал Цетлину кулак, которого торчал указательный палец. - За столь короткий срок убрать все ваши художества было невозможно. Но даже если бы это было осуществимо... Вы представляете себе, сколько людей занималось учением каменных идолов острова Пасхи? Сколько книг и статей о них написано? Сколько фильмов снято? Что со всем этим прикажете делать? Моаи острова Пасхи принадлежат теперь уже не вам и не мне, а всему человечеству. - Но я ведь сам скопировал эти статуи с тех, которые видел по телевору! - недоумевающе развел руками Цетлин. Впервые за время всего разговора уголки губ генерального инспектора слегка приподнялись. - Что ж, можно назвать это автоплагиатом, - сказал он. - Так, значит... - взгляд Цетлина растерянно скользнул по голым стенам и вновь замер на лице генерального инспектора. - Получается, что остров Пасхи - это моя авторская работа? - Время выкидывает порою и не такие фокусы, - усмехнулся Барцис. - Но это значит, что я сам у себя украл грандиозную идею! - возопил, точно раненый вепрь, Цетлин. - Я создал монументальный скульптурный комплекс, вестный всему миру, но при этом только несколько человек знают, что это моя работа! - Цетлин шумно вздохнул, медленно и скорбно развел руками и, с болью в голосе воскликнув: - Поистине, судьба безжалостна ко мне! - согнулся пополам, уткнувшись лбом в колени. - Ну, зато вы теперь имеете возможность слетать на остров Пасхи и посмотреть на свои работы, простоявшие без малого пять веков, - заметил Барцис. Цетлин никак не отреагировал на его слова. Генеральный инспектор молча посмотрел на секретаря. Секретарь так же молча надавил на кнопку селектора и пронес только одно слово: - Пора. Обогнув замершего, словно соляной столп, Сейта, в кабинет вошли двое в голубых куртках медицинской службы Департамента. Осторожно взяв скульптора под руки, они влекли его скорченное тело кресла и, нашептывая на ухо слова утешения, повели бедолагу к выходу. После удара, который постиг художника, несчастный нуждался в покое и отдыхе. Едва только за сопровождавшими Цетлина медиками закрылась дверь, генеральный инспектор обратил свой взор на Сейта. - Полагаю, младший инспектор Сейт, у вас было достаточно времени для того, чтобы найти если не оправдание, так хотя бы объяснение своим действиям. Слова, проносимые Барцисом, падали подобно каменным глыбам, уворачиваться от которых было бессмысленно. - Я не смог найти себе оправдания, - честно прнался Сейт. Ему показалось, что всего на один неуловимо короткий миг взгляд генерального инспектора сделался не таким тяжелым, как прежде, и в нем даже мелькнуло что-то похожее на одобрение. - А как насчет объяснений? - спросил он. Сейт понуро склонил голову. - Если вы хотите получить объяснения по поводу того, что проошло на острове Пасхи... - Нет! - рявкнул, не дослушав его, генеральный инспектор. - Мне и без твоих объяснений ясно, что там проошло! И все потому, что вел ты себя как последний болван! Вместо того чтобы попытаться удержать ситуацию в рамках существующей реальности, принялся резвиться, словно мальчишка! Кем ты себя возомнил, Сейт? Повелителем времени? Или ты ловил кайф от того, с каким восторгом смотрели на тебя наивные островитяне, пораженные твоими сверхъестественными способностями? Сейт не стал даже пытаться отвечать ни на один заданных генеральным инспектором вопросов. Какой в этом был смысл? Он чувствовал себя раздавленным и смятым, словно ненужный обрывок бумаги, который оставалось разве что только швырнуть в мусорную корзину. - Ты так ничего и не понял, Сейт? - тихо спросил Барцис. Удивленный неожиданной переменой в настроении генерального инспектора, Сейт поднял взгляд. - Ну? - с надеждой посмотрел на него Барцис. - У тебя ведь было достаточно времени на то, чтобы все как следует обдумать. - Я виноват в том, что -за меня были сняты с задания агенты, - неуверенно начал Сейт. - Пустое, - поморщившись, махнул рукой Барцис. - Такое случалось и прежде. То, что тебе за это причитается, ты получишь сполна. Что еще? - Вы полагаете, что мне следовало оставаться в XX веке и ждать, когда меня отыщут? - Неплохая мысль, - одобрительно кивнул генеральный инспектор. И с разочарованием щелкнул пальцами. - Но я не это имел в виду! - Барцис оперся руками о край стола и тяжело откинулся на спинку кресла. - Ты разочаровал меня, Сейт. Разочаровал даже сильнее, чем я думал до встречи с тобой. Для таких людей, как ты, в Департаменте существует только одно место. Догадываешься какое? - Склад невостребованных вещей, - угрюмо пронес Сейт. - Точно, - улыбнулся Барцис. В улыбке его было столько яда, что хватило бы на дюжину гремучих змей. Склад невостребованных вещей, куда поступали предметы, попавшие в XXII век других эпох, которые после завершения того или иного дела оказывались никому не нужными, выполнял в Департаменте функцию первого круга Ада. Попавший туда одномоментно выпадал жни Департамента, хотя и продолжал формально числиться его сотрудником. О них все забывали, как о вещах, за которыми им приходилось присматривать. Если кто-то инспекторов и спускался вдруг на склад невостребованных вещей, чтобы просмотреть материалы, оставшиеся после того или иного дела, то, не взглянув на бирку, пришпиленную к карману смотрителя склада, он обычно даже имени его не мог вспомнить. Каждый практикант в Департаменте знал, что, попав однажды на склад невостребованных вещей, можно забыть о всех своих былых надеждах и стремлениях. Сейт с удивившей даже его самого стойкостью перенес вестие об этом назначении. Сглотнув вставший в горле комок, он только спросил: - Когда мне приступать? - Да хоть прямо сейчас, - по-прежнему с улыбкой ответил генеральный инспектор. - Зачем откладывать? Сейт коротко кивнул, развернулся на месте и на негнущихся ногах сделал шаг к выходу кабинета. Но уже возле двери он остановился и обернулся. Он был уверен, что в первый и последний раз оказался в кабинете генерального инспектора Отдела искусств, а потому полагал, что терять ему по большому счету нечего. - Простите, господин генеральный инспектор, но я хотел бы знать, в чем все же состояла главная моя ошибка? Прежде чем дать ответ, Тимур Барцис усмехнулся: - В том, Сейт, что ты решил арестовать Марина. Сейт ожидал чего угодно, но только не этого. Группа, в которую он входил, вела наблюдение за Мариным в течение двух недель, и все давно уже говорили о том, что пора бы его взять. Да, решив арестовать Марина, Сейт действовал без приказа. Но каждый инспектор Департамента контроля за временем, работающий в прошлом, имел право принять самостоятельное решение. Барцис как будто угадал его мысли. - Ты принял неверное решение, Сейт. Марин не простой контрабандист, а подлинный мастер, я бы даже сказал, виртуоз своего дела. Он никогда бы не отправился в прошлое для того, чтобы просто встать на площади с мешком контрабандного товара. А если уж он так поступил, значит, затевалось поистине нечто грандиозное. Пока мы вели Марина, у нас была возможность понять, что именно он задумал. Однако после твоей дурацкой выходки мы его потеряли. Теперь мы, скорее всего, уже никогда не узнаем, чем именно собирался заняться Марин во Франции XVII века, - генеральный инспектор Отдела искусств скорбно развел руками. - Если бы ты только мог понять, Сейт, насколько сильно это меня огорчает. Глава 14 Двое мужчин, одетых в темно-коричневые рясы доминиканцев, не спеша прогуливались по саду. Зима была уже не за горами, и листва на деревьях приобретала все более заметный золотистый оттенок. Но дни все еще стояли теплые, а холодные осенние дожди лишь редка окропляли землю. А поскольку сады в окрестностях Версаля пользовались заслуженной славой одного наиболее красивых мест королевства, немало людей покинули в этот теплый осенний день свои дома для того, чтобы прогуляться по ветвящимся тропинкам под сенью деревьев, пока еще не сбросивших листву. Но двое монахов-доминиканцев, казалось, никого вокруг себя не замечали. Они смотрели только себе под ноги, как, впрочем, и подобает истинным слугам Всевышнего. Пальцы их сноровисто, словно белка, расправляющаяся с шишкой, полной спелых семян, перебирали шарики на деревянных четках, которые они держали в руках. - Время представляет собой одно удивительнейших проявлений материи, - негромко говорил невысокий монах, обращаясь к своему значительно более юному спутнику. - Прикоснувшись ко времени, ты можешь только предполагать, но никогда не знаешь заранее, к чему приведут твои действия. - Но ведь существуют законы временной спирали, - заметил молодой монах. - Законы? - усмехнулся его невысокий спутник. - Я говорю не о законах, а о непосредственном взаимодействии связки человек - время. Этот феномен пока еще никто не сумел объяснить. Мы даже не знаем в точности, кто в этой паре на кого оказывает решающее воздействие. С одной стороны, время обладает удивительной стабильностью. Для того чтобы хотя бы немного менить прошлое, приходится прикладывать неимоверные усилия. И в то же самое время вполне заурядный человек, случайно свернувший не на ту тропинку, способен, сам того не подозревая, в корне менить ход мировой истории. В этот момент монахи как раз остановились в том месте, где тропинка разделялась надвое. Молодой монах посмотрел сначала налево, а затем направо, как будто желая сделать правильный выбор, основанный не на случайности, а на точном, выверенном до последнего вздоха, расчете. - И на какую же тропинку ты решил свернуть? - с немного лукавой улыбкой посмотрел на своего молодого спутника невысокий монах. - Туда, - уверенно указал молодой монах налево. - Почему именно туда? - поинтересовался второй. - Я чувствую... Я уверен, что нам следует идти именно в этом направлении... А вы сами как считаете? - Я полагаю, что нам следует оставаться на месте, - по-прежнему с улыбкой ответил невысокий монах. - Тем более что та, кого мы ждем, уже сама направляется в нашу сторону. Молодой монах хотел было обернуться, чтобы посмотреть в ту же сторону, куда был устремлен взгляд его спутника, но второй монах быстро схватил его за руку. - Нет, - негромко пронес он. - Не забывай, что нам не следует проявлять нетерпения. Молодой монах виновато склонил голову и вновь с энтузиазмом защелкал шариками на четках. Минуту спустя к ним подошла высокая, стройная женщина, одетая в дорогое платье темно-синего бархата, расшитое серебряной нитью и украшенное всего одной нитью жемчуга. Но зато все жемчужины на этой нити были как на подбор, - крупные, округлой формы, с умительным перламутровым блеском. Женщина старательно прикрывала лицо атласным лазоревым веером, так что видны были только ее маленькие, блко посаженные глаза, словно мышки, быстро бегающие по сторонам. - Ты Марин, торговец? - обратилась женщина к невысокому монаху. Голос у нее был нкий и чуть приглушенный. Звучал он настолько властно, что не возникало сомнений в том, что эта женщина привыкла повелевать. - Да, госпожа, - нко склонил голову монах. - Я именно тот, кто вам нужен. - Ты принес? - спросила женщина. - Да, госпожа, - еще ниже склонился пред ней Марин. - Давай! - протянув руку, женщина нетерпеливо дернула кончиками тонких пальцев. - Простите меня, госпожа, но я хотел бы вначале удостовериться в том, что вы тоже принесли мне то, что обещали. - Ты наглец, Марин! - возмущенно воскликнула женщина. - Да, госпожа, - покорно согласился с таким определением переодетый монахом контрабандист. Женщина быстро выдернула -за широкого пояса платья небольшой кожаный кошель и нервно кинула его Марину. Марин не спеша раскрыл кошель, чтобы заглянуть в него. Затем он так же неторопливо достал сумки, висевшей у него на плече, объемистый сверток, упакованный в белый льняной платок. - Здесь все, о чем вы просили, - сказал он, протягивая сверток женщине. Та быстро схватила сверток, взмахнув широким подолом платья, развернулась на месте и убежала прочь, не сказав даже слова. - Женщина способна на все ради набора хорошей косметики, - глядя ей вслед, глубокомысленно рек Марин. - Позвольте вас спросить, - обратился к Марину его спутник. - Что передала вам эта женщина? Марин протянул юноше кошель, полученный от незнакомки. - Рубиновые подвески? - удивленно и немного разочарованно пронес тот, заглянув в кошелек. - Для чего они вам? - Тебе кажется, что подвески не стоят того, чтобы отправляться за ними в XVII век? - лукаво улыбнувшись, спросил Марин. Его спутник, ничего не ответив, пожал плечами. - Дело в том, что это подвески французской королевы Анны Австрийской, подаренные ей год назад ее мужем Людовиком XIII, - Марин сделал паузу, после чего снова спросил своего молодого спутника: - Тебе это ни о чем не говорит? Тот вновь вместо ответа пожал плечами. - Ты не читал "Трех мушкетеров"? - с недоумением посмотрел на него Марин. - Читал, конечно, - обиделся молодой монах. - Но... Ведь Дюма выдумал историю с подвесками. - Совершенно верно, - согласился с ним Марин. - А мы попытаемся воплотить ее в жнь. - Вы полагаете, это возможно? - Все, в том числе и время, в руках Всевышнего, сын мой, - одетый монахом контрабандист благочестиво воздел руки к небесам. - Но, если ему совсем немного помочь, вестная нам история может стать куда более интересной и занимательной. Ты так не считаешь? ДЕЛО О КАРТИНЕ НЕИЗВЕСТНОГО АВТОРА Глава 1 Название бара - "Время от времени" - звучало многозначительно и символично, особенно если принять во внимание то, что находился он всего в двух шагах от главного управления Департамента контроля за временем. К тому же владельцем бара являлся не кто иной, как Федор Николаевич Векслер, бывший инспектор вышеназванного Департамента, без малого полвека проработавший в Отделе искусств. Наверное, не было в Департаменте человека, который, услышав имя Векслера, непонимающе посмотрел бы на того, кто это имя пронес. Начав службу простым стажером, Векслер закончил ее в должности старшего инспектора, курирующего всю оперативную работу в прошлом. Проведенные им операции преподносились новичкам как образцы для подражания. Молодые инспекторы, которым не довелось лично поработать с Векслером, проносили его имя с благоговением. Те же, кто успел застать Векслера во время его службы в Департаменте, только усмехались загадочно, когда их спрашивали о том, в чем секрет успеха, неменно сопутствовавшего Векслеру, и удачи, помогавшей ему выходить сухим воды в таких ситуациях, когда, казалось, все козыри находились на руках у противника. Генеральный же инспектор Отдела искусств Тимур Барцис, когда при нем упоминалось имя Векслера, неменно клал ладонь на свой массивный, гладко выбритый затылок и давал звук, подобный тому, что во время оно использовал тираннозавр рыке, чтобы прогнать вторгшегося на его территорию соперника. Короче, Федор Николаевич Векслер был живой легендой Отдела искусств. О нем первом слышал любой стажер, переступавший высокий порог Департамента контроля за временем. Отсюда становится понятно, почему бар "Время от времени", который Векслер открыл после того, как, отслужив положенный срок, ушел на заслуженный отдых, пользовался неменной популярностью среди работников Департамента. Помимо того, что большая часть инспекторов, не говоря уж о стажерах, обедали в баре у Векслера, а кто-то, задержавшийся на работе сверх урочного времени, забегал еще и поужинать, а то и позавтракать перед тем, как идти на ковер к начальству с докладом. В баре отмечали все сколько-нибудь заметные события в жни Департамента: успешно проведенную операцию, повышение по службе, награждение, дни рождения сотрудников, свадьбы, равно как разводы, а также уход со службы, который далеко не всегда происходил в соответствии с собственным желанием "героя" застолья в сей знаменательный день. Но тут уж ничего не попишешь - такова специфика службы инспектора Департамента контроля за временем. Время - настолько деликатная форма материи, что невозможно даже прикоснуться к нему так, чтобы волны возмущений не пошли вверх по временной спирали. У инспектора же, работающего в прошлом, далеко не всегда в момент принятия решения находится это самое время на то, чтобы оценить все возможные последствия собственных действий. Нередко ему приходится действовать, руководствуясь не точным расчетом, а интуицией. Ну а если интуиция подводит, то отвечать за все приходится самому инспектору. Недаром в Департаменте говорят, что инспектор так же, как сапер, ошибается только один раз. Всех служащих Департамента, включая и новичков, которых ветераны непременно приводили в бар знакомиться с хозяином, Векслер знал в лицо. За годы службы в Департаменте он приобрел неплохие навыки фиогномиста, поэтому, когда в баре у него появлялся посетитель, Векслер точно знал, как его следует обслужить. Одному требовались хорошая выпивка и соленая шуточка, другому необходимо было просто посидеть в одиночестве со стаканом пива, с третьим нужно было сесть за стол и выслушать исповедь, которая могла затянуться не на один час. Если же инспектор появлялся в баре в неурочное время, когда добросовестному служащему следовало бы сосредоточить все внимание на вопросах пресечения контрабанды проведений искусства прошлого, да к тому же еще и требовал самый крепкий напиток, какой только имелся в запасе, тут уж было ясно без лишних слов - стряслась беда. И если кто и мог помочь бедолаге, так только Федор Николаевич Векслер, который ради такого случая всегда был готов, не задумываясь, покинуть свой пост за начищенной до зеркального блеска никелированной стойкой. Поэтому, когда тринадцатого апреля, в пятницу, ровно в десять сорок две, когда в баре "Время от времени" находилось всего двое случайных посетителей, над входной дверью мелодично звякнул серебряный китайский колокольчик и легкое дуновение залетевшего с улицы ветерка едва заметно шевельнуло красные ленты с выписанными золотом иероглифами, чье сочетание допускало самое разнообразное толкование, но в отдельности соответствовало понятиям "время", "удача" и "достаток", Федору Николаевичу оказалось достаточно бросить взгляд на вошедшего, чтобы понять, что без его личного участия дело добром не разрешится. Наполнив два высоких стакана своим фирменным коктейлем, именуемым "Особая необходимость", Векслер знаком велел помощнику занять место за стойкой. Глава 2 Игорь Егоршин занимал должность инспектора в подотделе, работающем с первой половиной XX века. Векслеру в свое время тоже довелось поработать на этом витке временной спирали, и он с полным на то основанием мог сказать, что это один наиболее сложных и ответственных участков работы Отдела искусств. Две мировых войны, последовавшие одна за другой и повлекшие за собой, помимо прочих бед, еще и проблемы со значительными объемами как перемещенных, так и пропавших без вести проведений искусства, создавали самую благоприятную атмосферу для мошенников и аферистов всех мастей и любых специалаций. Одна только история с поисками Янтарной комнаты чего стоила! Расскажи кому - не поверит!.. Впрочем, это уже было делом прошлого, не имеющим никакого отношения к нынешним проблемам инспектора Егоршина, которые, судя по выражению его лица, были вроде тех, что в свое время господь, смеха ради, вывалил на голову старого маразматика Иова. И решать их Егоршин, похоже, собирался в том же ключе, что и культовый библейский персонаж, - пытаясь воспринимать все как должное. Вот только, в отличие от Иова, инспектору для этого нужно было как следует выпить. - Что нового в Департаменте? - как ни в чем не бывало поинтересовался Векслер, ставя высокие стаканы с "Особой необходимостью" на задвинутый в самый дальний угол зала столик, за которым притулился инспектор. Егоршин даже не взглянул на хозяина бара, только рукой махнул. Из чего Векслер сделал вывод, что дела, по всей видимости, и в самом деле хуже некуда. Присев на свободный стул, Векслер пододвинул один стаканов Егоршину. - Что случилось, Игорь? - спросил он негромко, искусно наполняя голос обертонами, которые у опытного психотерапевта вырабатываются не раньше, чем после семи лет неустанной практики. - Ты ведь знаешь, старику Векслеру можно рассказать все. Егоршин взял предложенный ему стакан и одним махом ополовинил его. Это был смелый поступок. Стакан "Особой необходимости" мог запросто свалить с ног и самого умелого выпивоху. Но, к удивлению Векслера, на Егоршина порция фирменного коктейля не оказала почти никакого воздействия. Оставалось надеяться, что выпивка хотя бы поможет инспектору немного сбросить нервное напряжение, которое скручивало его, словно судорога. Сделав небольшой глоток своего стакана, Векслер выжидающе посмотрел на Егоршина. Инспектор уперся взглядом в поверхность стола, синтетическое покрытие которого вполне правдоподобно имитировало карельскую березу, и сквозь стиснутые зубы зло процедил лишь одно слово: - Стажер... Сделав большой глоток "Особой необходимости", он счел возможным прибавить к этому: - Зараза. - Само собой, - ничуть не удивился Векслер. После сорока восьми лет службы в Департаменте контроля за временем его вообще трудно было чем-либо удивить. - Большинство бед в этом мире происходит от стажеров, - продолжил он глубокомысленно. - По разрушительной силе сравниться с ними могут только женщины. К счастью, энергия представительниц слабого пола направлена в иное русло. Вот, если нужно перебить посуду в доме... - Точно, - Егоршин поднял голову, а затем резко уронил ее на грудь. - Именно посудой он и занялся. - Кто? - не понял Векслер. - Стажер. Егоршин сделал еще один глоток коктейля, после чего принятая им доза волшебного напитка перевалила за критическую отметку. Теперь уже не требовалось никаких усилий для того, чтобы выжать инспектора прнание. Это было все равно что вращать мельничный жернов - трудно только с места сдвинуть. - Два дня назад посадили мне на шею стажера. В жни такого растяпы не видывал. Вроде бы и парень неплохой, старательный, а за что бы ни взялся - все сделает не так. И глаза, будто у побитой собаки, - посмотришь и ругаться не хочется. Я уж посадил его за стол в углу, у окошка, велел каталогами заняться. Думал, так от него вреда меньше будет. А он дотошный такой, все время с вопросами разными лезет... Ну а сегодня с утра принесли мне коробку конфискованной контрабанды. Всего-то и работы было, что оприходовать все предметы и распределить, что куда следует вернуть. Ну вот и подсунул я эту коробку стажеру. Дело неспешное, пусть, думаю, ковыряется потихонечку, а я потом за полчаса все проверю. В коробке этой и ценного-то ничего не было, кроме керамического блюда с ображением четырех танцоров. Пикассо. Он в свое время такой кухонной утвари много наделал, а нынче каждое блюдце, по которому он кистью поводил, состоит на учете в Каталоге всемирного наследия. Инспектор тяжело вздохнул и еще разок приложился к стакану. Заметив, что стакан Егоршина опустел, Векслер сделал знак отдыхавшему за стойкой помощнику. В общих чертах он уже представлял себе, о чем пойдет речь, а потому сделал вывод, что инспектору нужен не еще один стакан "Особой необходимости", а большая чашка черного кофе. - Когда дело дошло до блюда, то стажер мой занервничал, заволновался, на месте заерзал, на меня взгляды искоса бросать начал. Я сижу и делаю вид, что ничего не замечаю. Пусть, думаю, сам разбирается, что к чему. Не знаю, что уж ему взбрело в голову, но вместо того, чтобы просто заглянуть в Каталог всемирного наследия, который всегда под рукой, полез он на верхнюю полку стеллажа, где стоял пенал с мемори-чипами авторских каталогов... Егоршин медленно провел рукой по коротко остриженным светло-русым волосам и беззвучно, одними губами выругался. - Короче, слезая со стула, этот недотепа оступился, потерял равновесие и опустился своим тощим задом точнехонько на блюдо с танцорами! Инспектор в сердцах хватил кулаком по столу. - Ну-ну, - поспешил успокоить его Векслер. - И не такое случается. - Да? - с обидой глянул на Векслера инспектор. - Тарелка разлетелась на восемь частей! Восемь! - при этом Егоршин взмахнул руками, но почему-то показал не восемь пальцев, а две растопыренные пятерни. - И это не считая мелких осколочков! Что мне теперь прикажете делать? Когда дело дойдет до Барциса, он не станет разбираться, чей зад придал блюду столь непрезентабельный вид! Он с меня голову снимет! - Ну, может быть, все не так уж и плохо, как кажется, - Векслер пододвинул инспектору большую чашку дымящегося кофе, которую принес помощник. Егоршин безнадежно махнул рукой и принялся за кофе. - Ты, Игорек, кому-нибудь уже рассказал о своей беде? - как бы между прочим поинтересовался Векслер. Егоршин отрицательно мотнул головой. Векслер с пониманием кивнул, - естественно, инспектор пытался до последнего оттянуть момент небежной экзекуции. - А стажер сейчас где? - Я его в кабинете запер, - ответил Егоршин. - Велел все осколки до последнего собрать. Чтобы блюдо можно было склеить, и поаккуратней, понезаметней. - Это правильно, - одобрительно наклонил голову Векслер. -А что толку, - Егоршин запрокинул голову назад, словно хотел получше рассмотреть нарисованных на потолке китайских драконов. Но вместо этого закрыл глаза и пару раз как следует тряхнул головой. - Все равно разбитое блюдо целым не сделаешь. - Ну, отчего же, - загадочно улыбнулся Векслер. - Если все осколки на месте... Егоршин недоверчиво, но одновременно с затаенной, почти безумной надеждой, похожей на ожидание кажущегося невозможным чуда, посмотрел на своего многомудрого собеседника. Векслер поставил локоть на стол и, чуть подавшись вперед, прищурившись, посмотрел на инспектора. Он как будто хотел оценить, сможет ли инспектор выдержать груз той истины, которую он собирался перед ним открыть. - Ты хочешь сказать, что у тебя в кабинете нет дубликатора? - едва слышно пронес он. Егоршин, словно испугавшись чего-то, откинулся на спинку стула и ошарашенно уставился на Векслера, сидевшего напротив него с видом невозмутимо-спокойным, точно Будда. - Вы имеете в виду?.. Инспектор умолк, не закончив начатую фразу. Суть, заключенная в вопросе, так и оставшемся незаданным, представлялась ему настолько святотатственной, что, будучи облеченной в словесную форму, она, быть может, способна была обрушить стены и потолок с ображением парящих между облаками драконов. На лице Векслера не дрогнул ни единый мускул. - Именно это я и имел в виду, - взгляд его, однажды поймав, уже не отпускал от себя взгляда инспектора Егоршина. - Собери все до единого осколки разбитого блюда, аккуратно склей их молекулярным клеем и сунь в камеру дубликатора, предварительно введя в программу дополнительное задание на устранение всех дефектов и следов клея. В результате ты получишь блюдо точно таким, каким оно было до того, как на него сел твой стажер, - дабы особо подчеркнуть этот момент, Векслер сделал секундную паузу. - Оригинал после этого уничтожь. Егоршин судорожно сглотнул. От внезапно открывшейся перспективы в горле у него пересохло. Вспомнив о чашке, в которой еще оставалось немного остывшего кофе, инспектор схватил ее и одним глотком осушил до дна. - Но ведь это подлог, - сдавленным полушепотом пронес он. - Разве? - ображая недоумение, Векслер картинно поднял левую бровь, огнув ее при этом дугой. - У тебя на руках останется блюдо, до последнего атома идентичное тому, которого когда-то коснулся своей кистью Пикассо. К тому же существующее в единственном числе. - Но ведь это будет ненастоящее блюдо, - еще тише пронес Егоршин. - А кто об этом будет знать? - Векслер быстро глянул по сторонам, как будто хотел убедиться в. том, что их никто не подслушивает. - Твой стажер будет молчать об этом случае, поскольку именно он в нем повинен. А ему ведь еще нужно закончить стажировку. Тебе, как я полагаю, тоже нет никакого резона рассказывать о случившемся каждому встречному. Ну, а я, - Векслер улыбнулся и, приподняв лежавшие на столе ладони, - узкие, с длинными, словно у скрипача, пальцами, - чуть развел их в стороны. - Можешь мне довериться, Игорек. Я и сам в свое время проделывал подобные фокусы. Егоршин быстро облнул пересохшие губы и заглянул в чашку. Убедившись в том, что в ней не осталось ничего, кроме кофейной гущи, он поднял голову, и затравленный взгляд его вновь встретился со спокойным и уверенным взглядом Векслера. - А как же Пикассо? - А при чем здесь Пикассо? - недоумевающе наклонил голову к плечу Векслер. - Но, как же... Блюдо... - сосредоточившись, Егоршин смог все-таки сформулировать мысль, не дававшую ему покоя. - Оно ведь было одухотворено гением Пикассо. Векслер усмехнулся и покачал головой, дивясь наивности нынешнего поколения инспекторов. Казалось бы, уже успели порыскать по виткам временной спирали, посмотрели, что там да как. А все туда же - человеческий фактор, непревзойденный гений мастера, неповторимый мазок волшебной кисти... Ну прямо как выпускницы Института благородных девиц. - Пикассо, говоришь... Повернувшись к стойке, Векслер вновь махнул рукой своему проницательному помощнику. В свое время тот был принят на работу именно благодаря удивительной способности понимать хозяина не то что с полуслова, а и вовсе без слов. Не прошло и минуты, как на столике появилась новая чашка кофе для инспектора, чашка чая с бергамотом для хозяина бара и тарелка с сандвичами: сыр и ветчина, прослоенные кетчупом с майонезом, - именно то, что любил Векслер. Подавая пример инспектору, Векслер первым взял сандвич с тарелки. - Я, конечно, не отрицаю того, что Пикассо был гением, - Векслер сделал глоток чая чашки. - Но в чем именно заключалась его гениальность? В умении удивить подлинных ценителей? А может быть, просто в умении потрафить самолюбию неискушенного зрителя, который, глядя на его картину, радуется тому, какой он сам умный? Или же художник просто умел предугадать, что именно хочет увидеть публика в данный момент? Всем вестно, что в творчестве Пикассо сначала был голубой период, потом розовый, затем он создал кубм, после чего обратился к неоклассицму, чтобы в конце концов прийти к сюрреалму. Но никто не может ответить на вопрос, в чем заключалась причина этих удивительных метаморфоз. Что заставляло мастера неожиданно для всех резко менять как технику, так и стилистику своей работы? Никто не знает ответа на этот вопрос, - Векслер сделал театральную паузу, после чего многозначительно пронес: - Никто, кроме меня. Глянув на инспектора и убедившись в том, что он слушает его, забыв о кофе и сандвичах, Векслер начал свою историю: - О голубом и розовом периоде творчества Пикассо ничего сказать не могу. Но вот о том, что послужило толчком, обратившим его к кубму, мне вестно доподлинно... Глава 3 Точно не могу сейчас сказать, в каком году было дело. Но помню, что именно в тот год были отменены квоты на путешествия во времени для частных лиц. Работы у нас после этого прибавилось, поскольку к профессиональным контрабандистам, осведомленным не хуже нас с тобой о том, что можно, а чего нельзя брать нашего времени в прошлое, и что в прошлом ни в коем случае нельзя трогать, присоединились еще и толпы дилетантов, волокущих туристических поездок в прошлое все что ни попадя. Поверишь ли, у одного таких туристов, прибывшего пятнадцатого века, я лично ъял подлинник Босха, которого нет ни в одном каталоге! А у кого он его прикупил, этот любитель живописи и сам не мог толком объяснить. Впрочем, если хочешь точно выяснить, когда случилась эта история, можешь проверить по таблице сопряженных годов. Я получил задание, о котором инспектор Отдела искусств может только мечтать. Мне предстояло вернуть на место картину, ъятую у контрабандиста по имени Павел Марин. Ну, естественно, кто же в Департаменте не знает Марина! Он столько лет в качестве заключенного провел в зоне безвременья, что успел поработать с тремя поколениями инспекторов Отдела искусств. Марин - это уникальнейшая личность. Он превосходно знает историю искусств, держит в памяти весь Каталог всемирного наследия и никогда не позволяет себе взять прошлого что-то, что могло бы создать проблемы в будущем. Не то что нынешние нигилисты, именующие себя клинерами! До сих пор не могу понять, почему Марин подался в контрабандисты, а не поступил на работу в Департамент. Порою мне кажется, что он занимается контрабандой вовсе не корысти, а исключительно любви к искусству, - как ни парадоксально это звучит. Картина, о которой идет речь, по сути не представляла собой ничего ценного. До той поры, пока Марин не умыкнул ее, она хранилась в личной коллекции графа Витольди. Картина имела размеры тридцать два на двадцать три сантиметра, незамысловато именовалась "Утро" и принадлежала, как утверждал каталог, составленный самим графом, невестному голландскому художнику первой половины семнадцатого века. Что было ображено на картине, понятно названия. Бог знает, по какой причине граф завещал свою коллекцию Шотландской национальной галерее в Эдинбурге. Получив после смерти графа находившиеся в его коллекции картины, шотландские эксперты пришли к выводу, что "Утро" является дешевой подделкой, выполненной не раньше конца девятнадцатого века, - кстати, с этим мнением, осмотрев картину, согласились и наши специалисты, - после чего картина была отправлена в запасник. Публике картина была представлена всего однажды - вследствие какого-то совершенно невероятного стечения обстоятельств она попала на престижную международную художественную выставку в Лувре, проводившуюся в 1977 году. Естественно, "Утро" попало в каталог выставки, что автоматически ставило ее в один ряд с высочайшими достижениями человеческого гения в области образительного искусства. Марин, должно быть, Луврского каталога не видел, а потому, доверившись собственному художественному вкусу, счел возможным переместить "Утро" начала XX в середину XXII века. Здесь его ожидала засада, и Марин скрылся, бросив весь свой товар. Картинка - дрянь, но следовало вернуть ее на место. Что мне и надлежало сделать, отправившись в 1906 год. Приятная сторона дела, помимо того, что само по себе оно было совершенно необременительным, заключалась в том, что стояла середина июля, а вышеназванный граф Витольди, домашней коллекции которого была похищена картина, проживал не где-нибудь, а в Каннах. Заманчивую перспективу провести несколько дней на роскошном курорте на побережье Средемного моря несколько подмачивал тот факт, что в компании со мной должен был отправиться лаборант-исследователь Отдела экологии. Задачи служащих Отдела экологии не в пример проще тех, которые приходится решать нам. Все, что от них требуется, это собрать образцы воздуха, воды, грунта, растений, еды и вообще всего, что попадется под руку, чтобы потом, вернувшись назад, можно было в очередной раз удостовериться в том, что к настоящему времени наш мир сделался совершенно непригодным для жни. Казалось бы, бог с ними, - каждый выполняет свою работу. Но все дело в том, что экологи имеют весьма смутное представление об исторических особенностях и реалиях того времени, куда они направляются. Проходить соответствующую подготовку они отказываются, мотивируя это тем, что не хотят забивать голову информацией, которая им, скорее всего, больше никогда не понадобится. В итоге получается, что к каждому лаборанту-исследователю, отправляющемуся в прошлое с набором пластиковой тары для образцов, требуется приставить провожатого, знакомого с тем временем, в котором им предстоит работать. Чаще всего это был кто-то Отдела искусств или Отдела науки и техники. Для нас это стало чем-то вроде повинности, которую, хочешь не хочешь, приходится отбывать. В то время, когда происходила история, о которой я рассказываю, Департамент решил провести эксперимент, суть которого заключалась в том, что к каждому инспектору Отдела искусств или Отдела науки и техники, отправляющемуся на задание в прошлое, прикреплялся лаборант-исследователь Отдела экологии. Не посоветовавшись с нами, непосредственными исполнителями, умные головы руководства Департамента решили, что таким образом они резко сократят число межвременных переходов и тем самым снят себестоимость проводимых экологами исследований. В паре со мной оказался совсем еще молодой паренек, лет двадцати двух, рыжий, весь в веснушках и со смешным носом, похожим на птичий клюв. Звали его... Впрочем, имя его не имеет значения. Тем более что сейчас этот бывший лаборант-исследователь Отдела экологии занимает не самую последнюю должность в Объединенном правительстве. Поэтому назовем его просто Славиком. Я Славику доходчиво объяснил, что к чему и что почем. В том смысле, что сначала я делаю свою работу, а уж потом, если остается время, помогаю ему с его заданием. Парень оказался понятливым. Дважды объяснять ему ничего не пришлось - он сразу же со всем согласился. - Нет проблем, Федор Николаевич, - заявил он. - Три дня на берегу Средемного моря, в разгар курортного сезона, да еще и в начале двадцатого века, - это счастливый билет, который вытягивает не каждый. Надеюсь, пока вы занимаетесь своим делом, мне будет дозволено ходить на пляж одному? После этого я понял, что со Славиком у меня проблем не будет. Сказать по чести, я и сам рассчитывал управиться с делом в первый же день, а оставшееся время посвятить учению местных достопримечательностей, среди которых был отмечен и пляж. Глава 4 В назначенный срок мы прибыли на место. В отеле "Палас" для нас уже были зарезервированы два смежных номера с окнами на море. В соответствии с разработанной легендой, мы со Славиком должны были ображать двух английских плейбоев, наследников не слишком титулованных, но зато достаточно богатых семей, приехавших в Канны отдохнуть и промотать часть семейного состояния. Погода на побережье стояла великолепнейшая. Мягкий средемноморский климат обеспечивал теплые дни без нуряющей жары. А за то, что в те три дня, которые нам предстояло пробыть гостями Канн, дождь не ожидается, поручился Славик, перед отправкой внимательно учивший метеосводки за соответствующий исторический период. Выйдя на балкон и взглянув на лазурное море, похожее на туго натянутый шелковый платок, очерченное острым серпом золотистого полумесяца песчаного пляжа, я впервые по-настоящему, не разумом, а всей душой ощутил, что за два с половиной столетия в мире и в самом деле что-то серьезно менилось. В середине двадцать второго века, выйдя на тот же самый балкон несколько раз перестроенного, оборудованного по последнему слову техники отеля "Палас", увидишь тот же самый берег и то же самое море. Но при этом тебе ни за что не удастся ощутить той тишины и того покоя, которые разливались над морем в том достопамятном 1906 году. Быть может, историк возразит мне и станет утверждать, что тишина, окутавшая в то далекое утро каннский берег, на самом деле была напряженной и зловещей, и, прислушавшись как следует, в ней уже можно было различить эхо грядущей войны, но лично мне казалось, что тогда никто даже в страшном сне не мог услышать тот роковой выстрел в Сараеве, который всего через несколько лет перевернет этот тихий и спокойный мир, ввергнув его в пучину бойни, равной которой человечество еще не знало. От размышлений о судьбах мира меня оторвал мой напарник. Выскочив на балкон, Славик окинул взглядом расстилающиеся до самого горонта морские просторы, вдохнул полной грудью экологически чистый воздух и, блаженно улыбнувшись, посмотрел на меня. - Каков план действий, Федор Николаевич? Я только с досадой цокнул языком и покачал головой. Конечно, в начале двадцатого века в Каннах запросто могла звучать и русская речь, но, если уж мы взялись ображать парочку английских лоботрясов, то и разговаривать следовало на английском. - Я собираюсь заняться делом, - ответил я на абсолютно правильном английском с легким налетом мягкого стратфордширского акцента. - Как сообщил агент, у графа Витольди на сегодня заказан билет в оперу. Случай подходящий, и я хочу сегодня же вечером вернуть картину ее законному владельцу. - А я, если позволите, отправлюсь на пляж, - с надеждой посмотрел на меня Славик, не забыв, однако, перейти на английский. На всякий случай, чтобы парень не расслаблялся, я все же спросил у него: - А как же твои образцы? - Воздух, - указал Славик на небо, - вода, - протянул он руку в сторону морского берега, - все рядом. Мне и десяти минут не потребуется на то, чтобы заполнить емкости. А образцы пищи возьму за ужином. - Смотри, Славик, - строго глянул я на парня. - Чтобы, когда вернемся в Департамент, ко мне от твоего начальства никаких претензий не было. - Никаких, Федор Николаевич, - клятвенно приложил ладонь к груди Славик. - Я свое дело знаю. В этом-то я как раз не сомневался. - Инструкции помнишь? - Без особой необходимости с местными жителями в контакты не вступать, - начал по памяти перечислять Славик те наставления, что я ему дал. - Ни поведением, ни внешним видом не выделяться общей массы. Деньгами не сорить. Быть в номере не позже одиннадцати. - Как насчет одежды? - Никакой синтетики, все только натуральных материалов. Вся одежда соответствует принятому в настоящем времени стилю. Бирки с наименованиями фирм-проводителей спороты. У меня даже есть закрытый купальный костюм. Я приобрел его в магазине, предлагающем наряды для костюмированных вечеров. Естественно, я не сомневался в том, что, едва оказавшись на пляже, Славик забудет большую часть того, что я ему говорил. Но я не видел ничего страшного в том, что он перекинется парой игривых фраз с симпатичной девушкой, а может быть, даже и попытается назначить ей свидание, - все равно со своей нелепой внешностью паренек не имел ни малейшего шанса на сиюминутный успех. А на то, чтобы по полной программе раскрутить легенду о богатом плейбое, у него просто не было времени. Сыграло свою роль и удивительное, я бы даже сказал, ошеломляющее ощущение покоя - после нескольких месяцев бесконечной и по большей части совершенно бессмысленной суеты в Департаменте оно буквально околдовало меня. В иной ситуации я ни в коем случае не отпустил бы Славика на пляж одного. Но в тот момент я был просто уверен, что с ним ничего не случится. Не то это было место, чтобы здесь могло проойти что-то дурное. Глава 5 Отпустив Славика, я начал собирать вещи. В белый парусиновый портфель с подкладкой, прошитой углеродной нитью и дактилоскопическим кодом на замке, я уложил картину, которую следовало вернуть в коллекцию графа Витольди, пару пачек денег, которые могли понадобиться в самый неожиданный момент, связку универсальных отмычек, чехлы для ботинок, позволяющие ступать бесшумно и не оставляя следов, и еще кое-какую мелочь. В карманах же у меня не было ничего, кроме документов на вымышленное имя и большого бумажника крокодиловой кожи, набитого витными карточками и купюрами крупного достоинства. Выйдя отеля, я, как обычно, для начала прогулялся по набережной, среди прохаживающихся вдоль мраморной балюстрады семейных пар, которых сопровождали присматривающие за детьми горничные или гувернантки. На мне был легкий ослепительно белый костюм и такая же белая шелковая рубашка. Ворот ее поддерживал галстук небесно-голубого цвета, завязанный широким узлом, в центре которого сверкала золотая иголка с искусственным алмазом в двадцать два карата. Ни один нынешних ювелиров не смог бы отличить этот камешек от настоящего. На ногах у меня были блестящие черные ботинки с острыми носами. Голову прикрывала мягкая светло-серая шляпа с узкой малиновой лентой и чуть подвернутыми кверху полями. Погуляв с полчаса, я понял, что чувствую себя в толпе богатых бездельников не просто легко и непринужденно, но даже вполне комфортно. Мне не составляло никакого труда выдавать себя за такого же хлыща, как любой тех, что то и дело попадались мне навстречу. Единственным предметом, несколько портившим общее впечатление от моей внешности, был портфель, который я нес в руке. Но с этим приходилось мириться, поскольку в портфеле находились вещи, необходимые для работы. Мне оставалось только придать себе несколько чопорный вид, позволявший сразу же опознать во мне одного истинных сынов туманного Альбиона, которым, по мнению подавляющего большинства жителей континента, была свойственна некоторая чудаковатость. Почувствовав себя уверенно в 1906 году, я остановил проезжавший мимо кабриолет и велел кучеру отвезти меня к ресторану "Александрия", находившемуся на том же конце города, что и вилла графа Витольди. Поездка заняла около получаса. Кучер не торопился, а я не требовал от него погонять лошадь. Мне было приятно ехать не спеша мимо цветущих садов и великолепных фонтанов, в струях которых переливались радужные отблески солнечного света, мимо площадей со стилованными под античность статуями, облюбованными стаями сых голубей, мимо великолепных фасадов домов с широкими мраморными лестницами и небольших уютных летних кафе, прячущихся в тени веранд, затянутых лианами дикого винограда. Кучер превосходно знал свое дело - к указанному месту он вез меня, быть может, не самой блкой, но зато уж, несомненно, самой красивой дорогой. Выйдя кабриолета возле ресторана "Александрия", я щедро расплатился с кучером, дабы у него, так же как и у меня, остались самые приятные воспоминания о нашей поездке. Окинув взглядом фасад ресторана с гигантскими мраморными львами по краям лестницы, возложившими передние лапы на большие шары, я про себя отметил, что здесь можно будет пообедать. В этой части города гуляющих было значительно меньше. Поэтому я придал своему лицу выражение серьезности и даже некоторой озабоченности. Походка моя по-прежнему оставалась неспешной, но при этом в ней уже не присутствовало ленивой расслабленности. Каждому взглянувшему на меня сразу же должно было стать ясно, что я вовсе не без дела прогуливаюсь по улице, а пытаюсь таким образом скоротать время, оставшееся до серьезной деловой встречи, на которую я прибыл слишком рано. Пройдя чуть более ста метров по улице, укрытой от солнца развесистыми кронами цветущих каштанов, на перекрестке я свернул налево. Улица, на которой я оказался, была еще более тихой и безлюдной. Медленно спускаясь под едва заметный уклон, ее брусчатая мостовая вела меня к берегу моря, поделенному на участки, принадлежащие частным лицам. Виллу графа Витольди, знакомую по фотографиям, я узнал без труда. Своей архитектурой она заметно отличалась от всего, что можно было увидеть вокруг. Это было премистое двухэтажное здание с плоской крышей, построенное по эскам архитектора, предчувствовавшего или же гениально предугадавшего пришествие эпохи конструктивма. Здание находилось в глубине сада, за которым, судя по его запущенному виду, не очень старательно ухаживали. Сад же окружала двухметровая ограда металлических прутьев толщиною в два пальца, переплетенных тремя полосами шириною в ладонь. Через каждые полметра городь украшали выкованные металла стилованные щиты ромбической формы с причудливой виньеткой переплетающихся ржаных колосьев и виноградных листьев по краю и оскаленной львиной мордой в центре. В Департаменте меня снабдили подробнейшим планом как самой виллы с садом, так и прилегающего к ней участка пляжа. Но я всегда, прежде чем начать операцию, предпочитал лично удостовериться в том, что меня не ожидают никакие неприятные сюрпры. В нашей работе всякое случается. Кто знает, быть может, именно сегодня утром граф решил сменить все замки в доме. Или нанял для охраны виллы пару частных детективов. Включив универсальный сканер, встроенный в ручку портфеля, я не спеша обошел по периметру весь окружающий виллу забор. Заняло это у меня без малого час. Но зато теперь я располагал самой свежей информацией относительно дома, в который сегодня вечером мне предстояло проникнуть. Агент, постоянно работающий на данном витке временной спирали, сообщил, что картина "Утро", обнаруженная в вещах, брошенных Мариным, пропала дома графа Витольди ровно неделю назад. Я был уверен в том, что похитителем был не Марин, потому что главным правилом этого контрабандиста было не совершать никаких противоправных действий в прошлом, за которые в настоящем он мог получить дополнительный срок. Все то, что он доставлял прошлого, Марин покупал или выменивал. Следовательно, и картину "Утро" он приобрел у кого-то местных воришек. Казалось бы, схема преступления ясна. В целом - да. Но два вопроса, на которые я так и не смог получить вразумительного ответа, заставляли меня не то чтобы серьезно нервничать, но испытывать некоторое внутреннее неудобство. Трудно было поверить, что за неделю, истекшую со дня похищения картины, граф Витольди не заметил исчезновения одного экспонатов своей коллекции. А если так, почему он до сих по не заявил об этом в полицию? Допустим, у графа могли быть какие-то невестные нам причины молчать о пропаже. Допустим, в свое время он и сам приобрел картину не вполне законным путем. С определенной натяжкой эту версию можно было принять за объяснение странного молчания графа. Все бы ничего, если бы не было второго вопроса: почему невестный похититель взял коллекции графа только одну, да и то далеко не самую ценную картину? Как сообщил все тот же агент, преступник действовал аккуратно и не оставил после себя никаких следов. Следовательно, был не новичок. Если уж он влез в картинную галерею, значит, именно туда ему и нужно было попасть. Кроме картин, в галерее ничего ценного для вора не было. Выходит, похититель проник на виллу графа Витольди только за тем, чтобы унести картину. И не какую-нибудь, а именно "Утро", которая теперь лежала у меня в портфеле. Вывод напрашивался сам собой - похититель действовал по наводке. Не могу сказать, сколько стоило заказное похищение картины во Франции в 1906 году, но полагаю, что сумма была далеко не символическая. Кому же могло прийти в голову платить за похищение картины, которая, по большому счету, не представляла собой никакой ценности? Единственным разумным объяснением являлось то, что похититель по ошибке прихватил не ту картину. Косвенным подтверждением этому служил и факт, что картина в конечном итоге оказалась у Марина. Видимо, заказчик отказался платить деньги, увидев добычу похитителя, и тот продал картину случайному покупателю. Но в таком случае следовало прнать, что похититель был полным остолопом. А это, в свою очередь, совершенно противоречило тому, как ловко и аккуратно обстряпал он дельце. Закончив обход виллы, я вернулся в ресторан "Александрия". Настало время обеда, и зал ресторана был почти полон. Но, сунув в руку метрдотелю пару симпатичных купюр, я тут же получил отдельный кабинет. Обед, который я съел в ресторане, достоин отдельного описания. Я не стану этого делать вовсе не недостатка мастерства, а лишь потому, что не хочу отваживать посетителей от собственного заведения. После описания всех прелестей французской кухни, каковой она была в начале XX века, все, что подается у нас на стол сегодня, покажется пресным и безвкусным. Итак, завершив обед, который явился подлинным шедевром кулинарного искусства, я попросил официанта принести мне сигару, бутылку "Шабли" и пару местных газет. Получив все вышеназванное, я наградил его щедрыми чаевыми, после чего просьба не беспокоить меня была воспринята им с полным пониманием. Поскольку я не курю, мне пришлось надеть на конец сигары насадку-имитатор. После этого я зажег сигару, положил ее в пепельницу и просто забыл о ней. Если бы кто-то случайно вошел в кабинет, мне достаточно было взять сигару в руку, чтобы создать видимость процесса курения. А вот в удовольствии попробовать вино я себе отказать не смог. Однако, отпив полбокала удивительно ароматного, немного терпкого, чуть-чуть приятно щекочущего кончик языка вина, я принялся за дело. Достав портфеля рабочий планшет с трехмерным ображением, я перегрузил в его память всю информацию, собранную сканером за время прогулки вокруг виллы графа Витольди. Изучив эти данные, я не обнаружил ничего принципиально нового по сравнению с тем, что сообщил агент. За истекшую неделю замки в доме не менялись. Никаких новых охранных систем установлено не было. Судя по всему, самой надежной охраной граф считал свору доберманов, которых на ночь выпускали в сад. Кстати, в связи с этим возникал еще один любопытный вопрос: почему сторожевые псы никак не отреагировали на появление похитителя? Биодатчик указывал на то, что, помимо графа, в доме обреталось еще шесть человек. Если все они были числа прислуги, то после восьми часов вечера их должно было остаться только трое. Картинная галерея находилась в правом крыле здания, на первом этаже. Проникнуть в нее можно было как через окно, так и через отдельную дверь, ведущую в небольшую прихожую перед галереей, в которой стоял только круглый столик с телефоном, - должно быть, на тот случай, если потребуется срочно вызвать полицию. Что ж, все эти детали ничуть не противоречили моему плану, который я собирался привести в исполнение сегодня вечером. Я намеревался проникнуть незамеченным в картинную галерею графа и вернуть "Утро" на его прежнее место. Если граф не заявил об исчезновении картины до сих пор, то, следует полагать, он не станет поднимать шум и после ее таинственного возвращения. Спрятав планшет в портфель, я взял в руку бокал вина и, полный блаженства, откинулся на спинку кресла. Думал я теперь уже не о деталях предстоящей операции, а о том, что после ее успешного завершения у меня останутся еще два дня, которые я проведу в полное свое удовольствие. Глава 6 Времени до десяти вечера, когда граф Витольди должен был покинуть свою резиденцию, оставалось вполне достаточно для того, чтобы, прихватив в гостинице купальный костюм, посетить пляж и окунуться в лазурные воды Средемного моря. Но я не позволил себе расслабиться. Завтра, после окончания операции, - все что угодно, но сегодня я должен был оставаться собранным и нацеленным только на то, что мне предстояло сделать. По собственному опыту мне было вестно, что зачастую именно те операции, которые на первый взгляд кажутся до смешного простыми, на деле преподносят такие сюрпры, о которых потом еще долго вспоминают в Отделе. Например, история о яйцах Фаберже... Да что я буду рассказывать, когда все ее и без того знают. Покинув ресторан, я немного прогулялся по центру города, наслаждаясь тишиной и спокойствием, какие невозможно ощутить в современных городах, перегруженных транспортом и до предела заполненных людьми, вечно торопящимися куда-то и в спешке, на ходу обсуждающими через ком-браслеты какие-то чрезвычайно важные дела. Там же, где я находился, сам ритм жни, казалось, был совершенно иной, замедленный, по сравнению с привычным для нас. Незнакомые люди, встречаясь на улице, улыбались друг другу и вежливо раскланивались. А если кто-то обращался к тебе с каким-то незначительным вопросом, то это непременно предварялось длинной вступительной речью, в которой винения за то, что тебя отвлекают от созерцания разгуливающих по брусчатке раскормленных голубей, смахивающих на миниатюрных индюков, искусно переплетались с заверениями в искренней прнательности за помощь, которую ты даже еще и не успел оказать. Подозвав кабриолет, я попросил отвезти меня к набережной. Прогуливаясь берегом моря, я не без интереса наблюдал за купающимися. Их купальные костюмы порою вызывали усмешку. Но зато детская непринужденность, с которой они плескались в воде или играли с мячом, могла вызвать у меня разве что зависть. В этих людях, казалось, не было ни капли расчетливого рационалма, в той или иной степени присущего всем без исключения нашим современникам. Купающихся было не так много - почти все сидели под зонтами неподалеку от кромки моря, наблюдая за медленно набегающими на песчаный берег прозрачными голубыми волнами, отороченными узкой каймой белой пены, и ведя какие-то неспешные и, судя по всему, ни к чему не обязывающие беседы. Я подумал, что, возможно, увижу среди них Славика. Но, дойдя до аллеи, ведущей к отелю, в котором мы остановились, я так и не заметил на берегу его красно-белого полосатого купального костюма. Меня это ничуть не взволновало. Возможно, он заплыл так далеко в море, что с берега его было невозможно отличить от других любителей дальних заплывов. А может быть, вволю наплескавшись, Славик решил переместиться с пляжа в одно маленьких, симпатичных кафе, во множестве разбросанных поблости. Начало смеркаться, и я вернулся в отель, чтобы сменить одежду. Достоинством костюма, который я выбрал для ночной прогулки, помимо его темного цвета, являлись еще и вшитые под подкладку эластичные тяжи. Совершенно незаметные для постороннего взгляда, они могли в одну секунду превратить элегантный костюм в облегающее тело трико, стоило мне только потянуть спрятанную в углу кармана петлю. И точно таким же образом я мог быстро превратить спортивное трико в вечерний костюм, на котором не было ни единой лишней складочки. Так и не дождавшись Славика, я спустился в ресторан отеля и заказал себе ужин, позаботившись о том, чтобы он был не слишком обременительным для желудка. Уже на выходе отеля я в дверях столкнулся со Славиком. На нем были широкие светло-серые брюки и легкая кремовая рубашка с короткими рукавами. Под мышкой мой напарник держал теннисную ракетку с плетеной ручкой. На губах у него блуждала немного растерянная улыбка, которая могла возникнуть только на лице абсолютно счастливого человека. Я взял Славика за локоть и отвел его чуть в сторону от дверей. - Как провел время? - Великолепно! - Славик восторженно закатил глаза. - Не припомню, когда я в последний раз так роскошно отдыхал. - Никаких проблем? - Нет. Однако прозвучало это "нет" как-то не очень уверенно. Я посмотрел Славику в глаза. То, что он даже не попытался отвести взгляд в сторону, было хорошим знаком. - Что? - спросил я. - Да парень какой-то на пляже пристал, - сказав это, Славик пренебрежительно дернул плечом, как будто хотел показать, что дело не стоит того, чтобы уделять ему особое внимание. Но все же у него, видимо, имелись какие-то сомнения. - В каком смысле "пристал"? - взгляд мой, устремленный на Славика, сделался по-отечески строгим. - Майка ему моя понравилась! - движение разведенных в стороны рук можно было расценить и как сожаление по поводу того, что все так вышло, и как винение за некую допущенную промашку, и как возмущение по поводу фривольного поведения незнакомца. - Сначала спросил, откуда, мол, такая? Я ответил, что колониальный товар, ручная работа. Так он пристал: продай да продай... Еле отделался... Я насторожился. - Что за майка? - Да самая обыкновенная. Белая хлопчатобумажная тенниска с короткими рукавами и шнуровкой. - Какие-нибудь надписи? - Нет, - уверенно отверг мое предположение Славик. - А рисунки? - Только на кармане. Какой-то мелкий и совершенно невразумительный... Да, по сути, и не рисунок вовсе, а просто разноцветные пятна. - Где сейчас майка? - Наверху, в номере, - Славик большим пальцем указал на потолок. - Я после обеда зашел. чтобы переодеться. - Ладно, - я ободряюще хлопнул Славика по плечу и посмотрел на часы. Времени на разговоры у меня уже не оставалось. - Завтра посмотрим на твою майку. Глава 7 Славик отправился в свой номер, чтобы переодеться к ужину, я же вышел на улицу и взмахом руки подозвал к себе стоявший неподалеку кабриолет. Еще раз сверившись с часами, я попросил кучера высадить меня поблости от ресторана "Александрия". Кто неменно привлекает к себе внимание прохожих? Верно, человек, который стоит на месте, то и дело оглядываясь по сторонам и явно чего-то ожидая. При случае прохожий непременно припомнит этого человека. В то время как тот же самый человек, не спеша, но и не рассеянно идущий по улице, вряд ли привлечет к себе чье-то внимание. Именно поэтому, находясь на задании, я всегда предпочитал выстроить свой маршрут к намеченной цели таким образом, чтобы не приходилось нигде задерживаться. Я вышел к перекрестку точно в тот момент, когда черный лимузин графа Витольди, пыхтя и фыркая, выехал -за угла, свернул направо и укатил, оставив за собой облачко сого выхлопа, ненадолго повисшее в прозрачном вечернем воздухе. Глядя ему вслед, я с грустью подумал о том, что начинается эпоха тотального загрязнения окружающей среды, которую, к сожалению, очень не скоро сменит эпоха борьбы за ее защиту. Увы, в те далекие от нас времена никто еще не имел представления об экологически чистом топливе. Да, наверное, никто и не думал о том, насколько оно необходимо. Тут уж ничего не попишешь - человек испокон веков живет если и не одним днем, то, в лучшем случае, временном отрезком, не превышающим продолжительность его жни. Но, вопреки мнению многих маститых исследователей, я все же полагаю, что, на фоне других живых существ, населяющих нашу Землю, которые вообще не осознают небежности хода времени, наше к нему отношение - это все же несомненный прогресс. Итак, убедившись в том, что хозяин интересующей меня виллы покинул дом, я мог начать действовать. Я не спеша спустился к берегу моря, что заняло у меня около двадцати минут. Правое крыло виллы графа Витольди, в котором располагалась картинная галерея, тонуло во мраке. Огни в окнах горели только в левом крыле, где находились комнаты прислуги. Включив сканер, я прошелся вдоль забора, чтобы снять общий профиль и выяснить, сколько человек находится в доме. Дойдя до середины забора, я услышал приглушенное рычание. Из-за забора на меня смотрела злобно оскаленная черная собачья морда. Я приветливо улыбнулся песику и помахал ему рукой. Снедаемый желанием вцепиться мне в горло, доберман с лаем кинулся грудью на решетку, словно всерьез рассчитывал проломить ее. Я неодобрительно покачал головой и продолжил путь. Звери, охранявшие собственность графа Витольди, внушали уважение, но у меня имелось надежное средство для защиты от них. Дойдя до конца ограды, я прошел еще метров сорок вперед и присел на прибрежный камень. Осторожно посмотрев по сторонам и убедившись, что за мной никто не наблюдает, я достал портфеля рабочий планшет. Результаты сканирования оказались именно такими, какие я и ожидал. В доме находились трое человек. Двое сидели за столом в подсобном помещении для прислуги. Чем именно они там занимались, на полученном со сканера ображении рассмотреть было невозможно, но я почему-то подумал, что они играют в карты. Третий человек находился в обеденном зале - должно быть, наводил там порядок. По саду бегали шесть злобных псов. Путь к галерее был свободен. Убрав планшет в портфель, я посмотрел на часы. Начало двенадцатого. Стемнело уже настолько, что в двух шагах ничего не было видно. Зато, если запрокинуть голову, можно было полюбоваться бриллиантовой россыпью звезд и тонюсеньким серпом луны. Со стороны моря доносился едва слышный шорох набегающих на песчаный берег волн. Легкий ветерок нес с собой чуть кисловатый запах соленых морских брызг и выброшенных на берег подгнивших водорослей. Где-то вдалеке кто-то громко кричал по-немецки, пытаясь отыскать потерявшегося в ночи приятеля по имени Курт. Тишина и покой. Самое время, чтобы заняться делом злоумышленнику. Слуги, довольные тем, что хозяин покинул дом, отдыхают от повседневных забот. Чуть позже они начнут прислушиваться и реагировать на каждый посторонний звук, доносящийся сада. Но до тех пор охрана виллы была полностью доверена доберманам. Я достал портфеля очки в тонкой металлической оправе с чуть затемненными стеклами. С виду самые обыкновенные очки, которые приходится носить человеку с ослабленным зрением. Но в их левую дужку был встроен усилитель световых сигналов, а в правую - инфракрасный сканер. С такой экипировкой я мог видеть в темноте лучше кошки. Я обошел виллу со стороны моря. Выбрав место, откуда было ближе всего до галереи, я присел возле ограды на корточки и достал портфеля миниатюрный, размером с авторучку, плазменный резак. Для того чтобы проникнуть в сад, мне нужно было вырезать всего один металлический прут ограды. Но едва я принялся за работу, как кустов, захлебываясь безумным лаем, вылетела сразу пара доберманов, намеревавшихся добросовестно исполнить свой служебный долг. Право же, напрасно они проявляли такое рвение. Я сунул руку в карман и нажал на кнопку небольшого цилиндрического приборчика, который мы в отделе называем "жужжалкой". Доберманов как языком слнуло. Были - и нет их. Умотали куда-то, поджав хвосты. Жужжалка воспроводит определенный набор звуков в ультразвуковом диапазоне. Ухо человека уловить их не в состоянии, а вот животные слышат великолепно. На собак жужжалки наводят такой страх, что они сломя голову бегут куда подальше от источника звуков. На то, чтобы в двух местам перерезать прут ограды, у меня ушло минут пять. Аккуратно положив вырезанный кусок на траву, - на обратном пути я собирался установить его на прежнем месте с помощью молекулярного клея, - я потянул за петлю в левом кармане пиджака, и мой великолепный костюм превратился в черное трико, идеально подходящее для лазанья по чужим домам. Подошвы ботинок я обработал составом небольшого распылителя. Теперь в них можно было ступать почти беззвучно. К тому же к подошвам не липла никакая грязь, а значит, на паркетном полу галереи я не оставлю следов. Отобрав инструменты, которые могли мне понадобиться, я рассовал их по карманам. После этого вытянул днища портфеля широкую ленту с "липучкой" и с ее помощью надежно закрепил портфель на спине. Внимательно прислушавшись и не уловив никаких посторонних звуков, я бочком пролез в сад через проделанную в ограде дыру. В окнах картинной галереи по-прежнему не было огней. Добравшись до наружной двери, я вставил в замок универсальную отмычку и нажал на кнопку активации. Подбор варианта ключа занял секунд десять - замок был не самым простым. Смазав дверные петли специальным составом, дабы они невзначай не скрипнули, я осторожно приоткрыл дверь и проскользнул за нее. Прикрыв дверь за собой, я осмотрел помещение, в котором оказался. Кроме столика, на котором стоял телефон, в прихожей ничего и никого не было. Дверь, ведущая в галерею, не запиралась. Вновь использовав смазку, я взялся за дверную ручку и осторожно потянул ее на себя. Галерея представляла собой длинный зал шириною около пяти метров. По одной стен через равные интервалы следовали окна, закрытые тяжелыми узорчатыми портьерами. На противоположной стене располагались экспонаты коллекции графа. За стеной находился точно такой же зал. Чтобы попасть в него, нужно было пройти до конца первого зала галереи и повернуть направо. Но мне туда идти было незачем. Место, на которое я должен был повесить злополучную картину, находилось примерно посередине между входом в галерею и поворотом, ведущим во второй зал. По имевшейся в отделе трехмерной виртуальной проекции я так хорошо учил расположение картин на стене, что мог бы найти нужное место с завязанными глазами. Ну а с моими чудо-очками это и вовсе не составляло труда. Ступая беззвучно, я уверенно прошел к месту, где должно было висеть "Утро". Крючок, предназначенный для картины, само собой, был пуст. Я снял со спины портфель, открыл его и поставил на пол. Осторожно, двумя руками влек портфеля картину, освободил ее от обертки и уже приготовился повесить на то же самое место, откуда снял ее невестный похититель, когда внезапно в зале вспыхнул весь верхний свет. Усилитель световых сигналов, встроенный в дужку очков, имел режим автоматической настройки, но все же я на секунду ослеп. Да так и замер на месте с картиной в руках. Когда же я вновь обрел способность видеть то, что происходит вокруг, меня уже держали за руки двое жандармов. Еще двое стояли в стороне, держа наготове наручники и револьверы. Тут же находился и граф Витольди, который должен был сейчас наслаждаться чудной музыкой Верди. А рядом с ним стоял человек в темно-коричневом штатском костюме-тройке. В руках, заведенных за спину, он держал толстую трость с загнутой рукояткой. Глядя на меня, он улыбался, насмешливо и одновременно как будто с сочувствием, пряча улыбку в пышных усах, которые, вне всяких сомнений, были искусственными. И я знал этого человека. Это был Павел Марин, тот самый контрабандист, в брошенных вещах которого была обнаружена картина, которую я держал в руках. И это оказалось ударом куда более сильным, чем тот факт, что я каким-то совершенно непостижимым для меня образом очутился в руках стражей закона. Явление Марина потрясло меня настолько, что на какое-то время я лишился дара речи. - Что ж, комиссар Мегрэ, - с улыбкой посмотрел на Марина граф. - Прнаться, я сомневался до самого конца. Но вы оказались на высоте. Позвольте выразить вам мою самую искреннюю прнательность. Улыбка на лице Марина сделалась смущенной, но при этом настолько неестественной, что только полный остолоп мог не заметить фальши. Видимо, таковым и являлся граф Витольди, - он горячо пожал протянутую ему Мариным руку. - Комиссар Мегрэ? - недоумевающе повторил я следом за графом имя, которым он назвал контрабандиста. - Да, друг мой, - Марин подошел ко мне и забрал моих рук картину. - Сегодня тебе не повезло. Но, если тебя это утешит, имей в виду, что еще ни один преступник не уходил от комиссара Мегрэ! Бог ты мой! Это было сказано с таким пафосом, словно Марин и в самом деле рассчитывал убедить меня в том, что он решил сменить специальность, - бросить профессию контрабандиста и с рвением приняться за очистку общества от преступных элементов. Наверное, это было бы смешно, если бы я только мог понять, что за игру затеял Марин. Как только картина моих рук перешла в руки Марина, на моих запястьях защелкнулись холодные браслеты стальных наручников. И одновременно с этим ко мне вернулась способность четко и ясно оценивать ситуацию, которая, следует прнать, была хуже некуда. Использовать психотехнику для блокирования сознания одновременно шести человек, находившихся рядом со мной, я не мог. Следовательно, мне не оставалось ничего иного, как только позволить им препроводить меня в участок. Находившиеся при мне инструменты были закамуфлированы под самую обычную мелочь, которую можно найти в кармане у каждого. Костюм я верну в обычное состояние, как только представится такая возможность. Документы у меня были отличные. Так что оставалось только сидеть и ждать, когда в Отделе меня хватятся и пришлют помощь. За то, что случилось, по головке меня, конечно, не погладят. Ну, так что делать - у каждого в жни бывают не самые удачные дни. Оставалось только смириться и склонить голову, прнав поражение. Я так и сделал. И в тот момент, когда я наклонил голову, взгляд мой упал на стоявший у стены портфель. Вскрыть запертый портфель, не имея отпечатка моего большого пальца левой руки, было практически невозможно. Пытаться разрезать материал, которого он сделан, все равно что ковырять гвоздем бетонную стену. Но, достав портфеля картину, я оставил его открытым. И, если кому-нибудь придет в голову заглянуть в него, то найдет он там очень много любопытных вещиц, которым совсем не место в двадцатом веке. Внутри у меня все оборвалось. За такой ляп меня в два счета вышибут Департамента. И никто даже слушать не станет мои объяснения по поводу того, что ситуация, в которой я оказался, была не то что непредсказуемой, а попросту невозможной. Хотя бы уже потому, что число людей, находившихся рядом со мной, вдвое превышало незадолго до этого показанное сканером. Марин тем временем взял картину обеими руками за края рамы и немного подался назад, словно хотел взглянуть на нее в перспективе. На лице у него появилось умильно-восторженное выражение, сравнимое с тем, которое можно увидеть на кошачьей морде, когда кошка заметила, что хозяйка забыла на столе открытую банку сметаны. Выдержав паузу, он обратил свой маслянистый взор на графа Витольд и. - Граф! - торжественно провозгласил Марин. - Позвольте вернуть вам в целости и сохранности жемчужину вашей великолепнейшей коллекции! Разум мой решительно отказывался понимать что-либо в происходящем. Контрабандист, выдающий себя за полицейского, - и не за кого-нибудь, а за самого комиссара Мегрэ! - возвращал хозяину картину, которую незадолго до этого сам же пытался умыкнуть. Но в немеримо большей степени меня поражало то, что Марин рассыпался в восторгах по поводу более чем заурядной картинки, находившейся у него в руках. Возможность того, что он искренне заблуждался на сей счет, я сразу же отбросил, - на моей памяти не было ни единого случая, чтобы Марин ошибся в оценке того или иного проведения искусства. А если так, то, следовательно, он вел какую-то свою игру. Мне было обидно, что Марину удалось провести меня, но еще обидней, что я не мог даже в общих чертах понять смысл его затеи. В ответ на восторженную сентенцию Марина на губах графа появилась вполне искренняя смущенная улыбка. - Должен вам прнаться, комиссар, до сегодняшнего дня я не придавал этой картине большого значения. Она досталась мне по случаю, почти за бесценок. Но теперь... Не закончив фразу, граф развел руками, давая понять, что отношение его к картине, которую пытались украсть коллекции, включавшей работы общепрнанных мастеров, в корне переменилось. - Прошу вас, граф! - Марин протянул владельцу "спасенную" картину. - Нет-нет, комиссар! - протестующе взмахнул руками граф. - Я настаиваю, чтобы вы лично вернули картину на ее законное место! Проходя мимо, Марин бросил на меня насмешливый взгляд. Но меня сейчас интересовал не он, а открытый портфель, как-то совсем уж одиноко и невостребованно стоявший у стены. Марин повесил картину на предназначавшийся для нее крючок. Сделав шаг назад, он оценивающе посмотрел на дело рук своих, после чего аккуратно поправил картину, исправляя совершенно незаметный наклон. - Что ж, граф, - вновь обратил он свой взор на хозяина галереи. - Вы получили назад свою картину, позвольте же и мне забрать то, что мне причитается, - при этих словах Марин улыбнулся и кивнул в мою сторону. Граф Витольди смерил меня холодным, презрительным взглядом, после чего одарил Марина самой благосклонной своих улыбок. -Это ваше право, дорогой мой комиссар, - сказал он. - Хотя, будь на то моя воля, я бы выгнал этого мерзавца в сад и спустил бы на него собак. Уж они бы живо отбили у него охоту лазить по чужим домам. - Разделяю ваши чувства, граф, - с пониманием наклонил голову Марин. - Но, увы, - он с сожалением развел руками, - я вынужден подчиняться закону. Марин наклонился и небрежно поднял с пола мой портфель. После этого он снял с меня очки и кинул их туда. Следом за очками последовала жужжалка, которую Марин влек у меня кармана, и прочие инструменты, находившиеся при мне. Мимоходом он дернул петлю в левом кармане моего трико, превратив его в элегантный костюм. Достав внутреннего кармана моего пиджака бумажник, Марин заглянул в документы, усмехнулся и тоже кинул бумажник в портфель. Быстро взглянув мне в глаза, он застегнул портфель. Хотя прекрасно знал, что открыть его могу только я один. - Лишь поздний час, дорогой комиссар Мегрэ, удерживает меня от желания настоять на том, чтобы вы отужинали со мной, - со всей учтивостью обратился к Марину граф. - Поскольку вы планируете завтра же отбыть в Париж, боюсь, у меня не будет иной возможности отблагодарить вас за ту поистине бесценную услугу, которую вы мне оказали. Марин с озабоченным видом сдвинул брови к переносице. Откинув в сторону полу пиджака, он достал жилетного кармашка позолоченные часы и, щелкнув крышкой, взглянул на циферблат. - Время и в самом деле позднее, - сказал он. - Но я по себе знаю, насколько неудобно чувствовать себя перед кем-то в долгу. Поэтому я готов принять ваше предложение относительно ужина. - Великолепно! - граф плавно взмахнул руками, как будто не восторг выражал, а пытался найти невидимую нитку, повисшую в воздухе где-то рядом с ним. - Господа, - обратился Марин к жандармам. - Надеюсь, вы сумеете препроводить арестованного в участок? Жандарм с сержантскими нашивками на рукаве молча взял под козырек. - Выполняйте, - коротко кивнул Марин. Глава 8 Марин с графом остались в зале, а жандармы, державшие меня - следует сказать, весьма деликатно, - двинулись к выходу. Мне не хотелось идти с ними. Но сопротивляться было бы глупо и совершенно бессмысленно. А о бегстве я даже и не помышлял, поскольку совершенно пал духом. Марин обставил меня по всем статьям. Я не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, что после всей этой истории я мало того что вылечу Департамента, но к тому же еще стану всеобщим посмешищем. А операция, которую я столь фантастическим образом провалил, войдет в фольклор и будет пересказываться каждому поколению стажеров со все новыми цветистыми подробностями. Большинство них, конечно же, не будет иметь никакого отношения к реальности, да только кто тогда об этом вспомнит. Жандармы вывели меня на вымощенную шестигранными плитками дорожку парка. Неподалеку стояли слуги графа Витольди, державшие на поводках злобно скалившихся доберманов. Когда мы подошли к парадным воротам виллы, возле них уже стояла черная закрытая карета, запряженная парой лошадей. Окна были задернуты шторками. Для чего были нужны шторки, я понял, когда оказался внутри кареты, - они закрывали от случайных прохожих толстые металлические прутья, крест-накрест перекрывавшие оконные проемы. Чтобы не смущать гостей, прибывших на курорт отдохнуть, расслабиться и по возможности забыть о всех темных и неприглядных сторонах жни. Усадив меня в карету, двое жандармов сели по краям от меня. Двое других, с большими электрическими фонарями в руках, расположились напротив. За спиной у меня звучно щелкнул кнут. Возница громко крикнул, и карета покатила вперед. Ехали мы недолго, не более десяти минут. Когда меня вывели кареты, я успел рассмотреть только серый невзрачный фасад трехэтажного здания. Пройдя через пару дверей, узорчатые стекла в которых весьма удачно маскировали прутья решеток, мы оказались в дежурном помещении жандармерии. Жандарм, сидевший за столом, окинул меня сонным взглядом. - Это кто еще? - недовольно поинтересовался он у тех, кто меня доставил. - Лондонский Похититель Картин, задержанный комиссаром Мегрэ, - ответил жандарм, поддерживавший меня за левый локоть. Взгляд сидевшего за столом мгновенно прояснился. Вновь взглянув на меня, уже как на приму, он быстро достал ящика стола книгу регистрации, открыл ее на чистой странице и, вскинув руку с зажатым в ней пером, посмотрел на меня так, будто я сам должен был знать, какая именно информация его интересует. Ну, думаю, здорово! Оказывается, я, сам того не подозревая, стал знаменитостью. Лондонский Похититель Картин! Как звучит-то! Почти как Джек-Потрошитель! На немой вопрос дежурного жандарма я ответил, как любой другой рецидивист, окажись он на моем месте: - Ошибочка вышла, господин начальник. Картину я не брал. Случайно оказался рядом. А тот парень, который вам нужен, как раз пробежал мимо меня. Говорил я, как мне казалось, весьма убедительно. И в речи моей не присутствовало даже намека на английский акцент. Но старался я понапрасну - на жандармов мои слова не провели ни малейшего впечатления. - Ваше имя? - спросил дежурный. Я назвал имя, которое было указано в документах, отобранных у меня Мариным. Затем меня так же вежливо попросил назвать гражданство, постоянное место проживания и род занятия, которым я зарабатываю себе на хлеб. Я отвечал, а жандарм аккуратно записывал мои слова. Впрочем, интересовало его немногое. Задав с десяток вопросов, последним которых оказался вопрос о моем вероисповедании, он захлопнул книгу и сунул ее в стол. - И что теперь? - полюбопытствовал я. - Теперь вас проводят в камеру, - ответил дежурный и взглядом указал вдоль по коридору. После чего спросил: - Вы ужинать будете? - Нет, - отрицательно качнул головой я. - Прошу, - дежурный вновь, на этот раз рукой, указал верное направление. Сопровождавшие меня жандармы крепче сжали мне локти. Не двигаясь с места, я уперся пятками в пол. - Одну минуточку. Когда мне будет предъявлено официальное обвинение? - Спросите об этом комиссара Мегрэ, когда он придет за вами завтра, - ответил дежурный. Мне показалось, что я ослышался. - Он придет за мной завтра? - переспросил я. Должно быть, голос мой звучал весьма странно, потому что все пятеро жандармов посмотрели на меня так, словно я вдруг начал говорить по-китайски. - Ну да, - как-то не очень уверенно ответил дежурный. - Комиссар Мегрэ доставит вас в Париж. Там, как я понимаю, вы будете переданы представителям Скотленд-Ярда, которые давно уже охотятся за вами по всей Европе. Я наклонил голову и сосредоточился, пытаясь проникнуть в смысл того, что сказал дежурный. Жандармы, державшие меня за руки, не проявляя ни малейших прнаков беспокойства, спокойно ждали, когда я позволю им препроводить себя в камеру. - Чушь какая-то, - это было все, что я смог сказать после тщательного анала новой информации. Жандарм, сидевший за столом, молча пожал плечами, словно винялся передо мной за несовершенство французского законодательства. - Идемте? - спросил охранник, находившийся по левую руку от меня. - Идемте, - обреченно согласился я. Все. Я готов был смириться и просто ждать, чем закончится эта совершенно непонятная и, даже более того, бессмысленная, глупая, нелогичная история, в которой роль главного положительного героя взял на себя вестный контрабандист. В конце концов, к тому, чтобы ждать, меня обязывало и одно неписаных правил инспекторов Департамента контроля за временем: если ситуация вышла -под контроля, лучше не делай ничего, иначе окончательно все запутаешь, - жди, когда прибудут реставраторы. И я приготовился ждать. Камера, в которую меня отвели, оказалась совсем не так плоха, как я ожидал. В ней имелась койка с соломенным матрасом, застеленная грубым шерстяным одеялом, и специальное ведро, от которого почти не пахло. Но, что самое главное, - у меня не было соседей. Должно быть, одиночка досталась мне как следствие той славы, которую я заимел благодаря Марину. Не каждый же день в Каннах объявляется знаменитый Лондонский Похититель Картин. Не раздеваясь, я лег на кровать и, положив наконец-то освобожденные от оков руки под голову, уставился в серый потолок. Так я и пролежал до самого рассвета. Глава 9 В камере не было окон. О наступлении утра я понял по тому, что мне принесли завтрак. К макаронам под сырным соусом с зеленью доставивший завтрак жандарм предложил мне на выбор бокал красного вина или чашку кофе. Я попросил его налить мне кофе. Жандарм относился ко мне со всем уважением, однако от беседы, которую я попытался с ним завязать в надежде разузнать что-нибудь новенькое относительно дела Лондонского Похитителя Картин, отказался. Позавтракав и выпив кофе, я почувствовал себя чуть бодрее. Усевшись на койку, я вперил взгляд в противоположную стену и предался размышлениям о превратностях судьбы. А что мне еще оставалось? Использовав психотехнику, я мог заставить охранника открыть дверь камеры. Но вряд ли мне удалось бы после этого выйти незамеченным здания жандармерии. А если я попадусь при побеге, это только подтвердит мою дурную репутацию и вынудит жандармов ужесточить меры безопасности. Пока со мной по крайней мере хорошо обращались. И даже вкусно покормили. Это следовало ценить. Именно поэтому думал я не о побеге, а о том, что проошло вчера вечером. Действия Марина по-прежнему оставались для меня необъяснимыми. И сколько я ни старался, мне не удавалось даже блко подобраться к разгадке. С какой бы точки зрения я ни пытался посмотреть на то, что делал Марин, я не видел в этом ни малейшего смысла. Больше всего в тот момент мне хотелось забыть, что я являюсь инспектором Отдела искусств и мне еще предстоит по возвращении предстать пред светлым ликом Тимура Барциса и держать ответ за все, проошедшее в Каннах за двести с лишним лет до моего рождения. Я травил себе душу картинами страшной мести, которую учиню над Мариным, как только он попадется мне в руки, - а в том, что рано или поздно именно так и проойдет, я ни секунды не сомневался! - до тех пор, пока мой обидчик не возник передо мной, во плоти и крови. Марин стоял на пороге камеры и ухмылялся в свои наклеенные усы. Если бы только он был один!.. Но вместе в ним явились двое жандармов, которые молча занимали отведенное им место за спиной самозваного комиссара. Марин крайне редко допускал ошибки. - Пора, - сказал, обращаясь ко мне, Марин и протянул руку в направлении выхода. - Куда теперь? - мне удалось даже презрительно усмехнуться, когда я задавал этот вопрос. Впрочем, Марин на это никак не отреагировал. - На вокзал, - Марин дружески улыбнулся мне. - Вам приходилось бывать в Париже? - И неоднократно, - ответил я. - Только я решительно не понимаю, что мы будем делать там на этот раз? - В Париже вас уже ждут представители Скотленд-Ярда, прибывшие специально за тем, чтобы доставить вас на родину. Честно прнаться, - Марин недовольно поморщился, отчего его искусственные усы сделались похожими на платяную щетку, - я с удовольствием передам своим английским коллегам всю дальнейшую заботу о вас. И буду надеяться, что за свои преступления вы получите достаточно долгий срок, чтобы больше не появляться во Франции, - Марин усмехнулся. - По крайней мере в этой жни. Я пристально посмотрел Марину в глаза. Глаза у него были маленькие, почти круглые, поблескивающие, как мелкие разменные монетки. Белки в сетке красноватых прожилок, - похоже, Марин, как и я, не спал этой ночью, - радужка серо-голубого цвета, с крошечными темно-коричневыми крапинками, зрачок чуть расширен. - закончим это представление, Марин, - тихо пронес я. Марин несколько раз быстро сморгнул. Он почувствовал, что я пытаюсь оказать на него психологическое воздействие. Но присутствие жандармов у него за спиной мешало мне действовать в полную силу, и Марину без особого труда удалось бавиться от легкого морока, который я на него навел. - О чем вы, друг мой? - вновь насмешливо взглянул он на меня. - Ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь, - медленно процедил я сквозь зубы и вновь попытался поймать взгляд Марина. Но на этот раз он был наготове и не позволил мне даже на мгновение прикоснуться к своему сознанию. - Комиссар, - негромко пронес за спиной у Марина один жандармов, давая понять, что он готов вмешаться. - Нет-нет! - не оборачиваясь, быстро помахал рукой над плечом Марин. - Все в порядке, - он прищурился так, что глаза его сделались похожими на узенькие щелочки, - не так ли, мсье Векслер? Сказав это, он вновь указал рукой в направлении выхода. Я сделал всего два шага в указанном направлении. И тотчас же жандармы схватили меня за локти, завернули руки за спину, и на запястьях у меня сомкнулись браслеты наручников. Меня подхватили под руки и быстро повели к выходу. Сопротивляться не имело смысла, поскольку в противном случае меня попросту поволокли бы по коридору. Мы проследовали через дежурное помещение. Марин на секунду задержался возле стола, чтобы расписаться в книге регистрации. Сидевший за столом дежурный проводил меня заинтересованным взглядом. Наверное, вечером станет рассказывать жене о том, что видел сегодня знаменитого Лондонского Похитителя Картин. На улице нас уже ждала закрытая карета, возможно, та же самая, на которой вчера меня привезли в участок. Усадив меня в карету, жандармы заняли боковые места, и карета сразу же тронулась с места. Марина вместе с нами в карете не было, и у меня мелькнула мысль, уж не сбежал ли он, оставив меня на попечении каннской полиции? Но, как вскоре выяснилось, Марин просто решил добраться до вокзала другим транспортом. Я вновь увидел его, выйдя кареты, которая подкатила к последнему вагону готового к отправлению поезда. Он о чем-то любезно разговаривал с человеком, одетым в темно-синюю с красной окантовкой форму железнодорожника. В левой руке Марин держал мой портфель. Улыбнувшись своему собеседнику и получив такую же приветливую улыбку в ответ, Марин подошел к нам. - Ну, что ж, господа, - обратился он к сопровождавшим меня жандармам. - Благодарю вас за помощь. Поезд отправляется через две минуты. Надеюсь, мы доберемся без проблем. А в Париже на вокзале нас уже будут встречать местные представители власти. После того как Марин сердечно пожал руки обоим жандармам, они сели в карету с плотно занавешенными окнами, которая, развернувшись, покатила в ту сторону, где на песчаный берег медленно набегали одна за другой прозрачные волны ласкового Средемного моря, в котором сейчас, возможно, купался Славик. - Надеюсь, теперь мы можем все спокойно обсудить? - спросил я, глянув на Марина через плечо. - Заходите в вагон, - пронес он, прячась у меня за спиной. - Быть может, ты хотя бы снимешь с меня наручники? - спросил я, не двигаясь с места. - Заходите в вагон, - Марин слегка подтолкнул меня в спину. - Поезд скоро отправляется. - Ты что, всерьез вознамерился везти меня в Париж?! - возмущенно воскликнул я. - Тебе не кажется, что ты слишком увлекся игрой, Марин? Со стороны головного вагона поезда раздался протяжный гудок. Марин схватил меня сзади за локти и затолкнул в вагон. Поезд дернулся, и я широко расставил ноги, пытаясь сохранить равновесие. Все же меня повело влево, и я уперся плечом в стенку. За спиной у меня хлопнула вагонная дверь. - Что все это значит, Марин? - спросил я. Мне никто не ответил Я обернулся. Тамбур вагона позади меня был пуст. Поезд уже отъехал от станции и, быстро набирая скорость, уносил меня прочь от Каннов, от купающегося в море Славика и от оставшегося на платформе Марина. В углу тамбура стоял мой портфель, к ручке которого было прицеплено кольцо с ключом от наручников. Я не успел ничего сделать, когда вагона, едва не сбив меня с ног, вылетел проводник и в умлении уставился на меня. - Все в порядке, - улыбнулся я, поймав глазами его взгляд. Проводник в ответ глупо улыбнулся. Повинуясь моему мысленному приказу, он взял в руку ключ и снял с меня наручники. - Благодарю вас, - сказал я, растирая затекшие руки. Открыв портфель, я заглянул в него. На первый взгляд все было на месте. Забрав у проводника наручники и ключ, я кинул их в портфель. - Очнись, приятель, - сказал я и быстро провел перед глазами проводника ладонью с растопыренными пальцами. Проводник вздрогнул и удивленно посмотрел на меня. - Едва не опоздал, - виновато улыбнулся я. - Буквально в последнюю секунду запрыгнул в вагон. - Бывает, - с пониманием кивнул проводник. - Какая следующая станция? - спросил я. - Перье, - ответил проводник. - Когда? - Через три часа. - В таком случае проводите меня в купе. Я хочу отдохнуть. На лице проводника появилось озадаченное выражение. - А какое у вас купе? - поинтересовался он. - Не знаю, друг мой, - улыбнулся я и вновь пристально посмотрел проводнику в глаза. - Вам должно быть виднее. - Да, - тут же кивнул проводник. - Да, - кивнул он во второй раз, уже более уверенно, чем в первый. - Седьмое купе свободно. Должно быть, оно ваше. Глава 10 Обратный поезд в Канны должен был проследовать через Перье только следующим утром. Не имея желания ждать до утра, я попросил одного местных жителей отвезти меня на своей коляске, предложив за эту простую услугу такую сумму, от которой у бедняги глаза полезли на лоб. Получив задаток, он уже ни секунды не колебался. К тому времени, когда я вышел небольшого трактирчика, в который заглянул, чтобы перекусить перед долгой дорогой, коляска, запряженная гнедой лошадью, уже ждала меня у порога. Возница щелкнул кнутом, и коляска покатила вперед по ровной и прямой, как стрела, грунтовой дороге. Вскоре мы выехали за город. Погода стояла восхитительная. По небу плыли легкие, полупрозрачные облака, временами закрывавшие ослепительно яркий диск солнца. Было по-летнему тепло, но при этом земля не страдала от нуряющей жары. Дорога пролегала среди зеленых лугов, на которых паслись стада флегматичных коров. Светло-коричневые пятна на их спинах по форме напоминали разрозненные фрагменты головоломки, которую никому никогда не удастся собрать воедино. Не прекращая жевать, коровы поворачивали головы, провожая нас меланхоличными взглядами. Заглянув в их глаза, можно было подумать, что им вестно все на свете, в силу чего само их существование становилось мучительно скучным. Одна коров, посмотрев нам вслед, протяжно замычала. Как будто хотела сказать: "Ну и болван же ты, Векслер". Ближе к Каннам на нашем пути все чаще стали встречаться фруктовые сады, похожие скорее на райские кущи. Яблони, сливы и вишни склоняли ветви под тяжестью плодов, прячущихся где-то среди густой листвы. Спелость их пока еще не достигла той степени, которая привлекает к себе сборщиков. Возницу - мужчину лет шестидесяти с красным лицом гипертоника и короткой седой бородкой - местные красоты, к которым он привык с детства, судя по всему, не вдохновляли на размышления о прекрасном и вечном. Чтобы как-то скоротать время в пути, он пару раз пытался завести со мной непринужденный и ни к чему не обязывающий разговор. Но отвечал я ему настолько рассеянно и односложно, что очень скоро он оставил свои попытки. Я же, как ни старался, не мог бавиться от одолевавших меня мрачных мыслей. Казалось бы, в конечном итоге все сложилось как нельзя более удачно: я на свободе, ни один инструментов, находившихся у меня в портфеле, не пропал, а злосчастная картина "Утро", -за которой и разгорелся весь этот сыр-бор, возвращена законному владельцу. О случившемся почти никому не было вестно. А те, кто был посвящен в события минувшей ночи, вряд ли станут распространяться о них. Вернувшись в гостиницу и отыскав Славика, я смогу со спокойной совестью и чувством выполненного долга возвращаться в свое время. Но на душе у меня по-прежнему было неспокойно. Я никак не мог взять в толк, что же на самом деле крылось за совершенно нелогичными с виду действиями, которые совершал Марин. Единственное, что мне было ясно, так только то, что все события, начинавшиеся с того момента, когда Марин позволил служащим Департамента контроля за временем обнаружить и конфисковать свой груз, были далеко не случайными. Я знал себя лучше, чем кто-либо другой, а потому был уверен, что не смогу успокоиться до-тех пор, пока не найду всему этому объяснения. Глава 11 В Канны мы въехали уже на закате. Далеко не новая коляска, вполне респектабельно смотревшаяся на проселочной дороге, на улицах города выглядела чем-то откровенно инородным. Мне-то до этого не было никакого дела, но дверца коляски, на которой были вырезаны целующиеся голубки, а в особенности сидевший на козлах возница, одетый в алую рубаху с широкими рукавами и фиолетовый вышитый жилет, приковывали к себе взгляды прохожих. Дабы не привлекать к своей личности лишнего внимания, я попросил возницу остановиться и, расплатившись с обещанной щедростью, отпустил его. Как только коляска, доставившая меня в город, скрылась за поворотом, я взмахом руки подозвал стоявший неподалеку кабриолет и велел доставить меня в "Палас". Войдя в холл отеля, я взял у портье ключ от номера и поинтересовался, нет ли каких-либо сообщений для меня. Бросив взгляд на пустую почтовую ячейку, портье отрицательно качнул головой,. Поднявшись в свой номер, я первым делом разделся и встал под душ. Наклонив голову, я подставил затылок и плечи под колючие удары упругих струй. За время поездки я успел перебрать и отбросить по причине полной несостоятельности все версии, какими только можно было попытаться объяснить то, что вытворял Марин. Я устал. Устал настолько, что не мог уже ни о чем думать. Единственная мысль сидела у меня в мозгу, точно заноза: во что бы то ни стало я должен найти Марина и получить, а если потребуется, то вытянуть, выдавить, вытрясти него объяснение. Выйдя душа, я накинул на плечи халат, завязал пояс и, взяв в руку стакан с апельсиновым соком, подошел к окну. Солнце уже почти село. Только узенький край его, отливающий багровым, цеплялся за тонкую нить горонта, почти незаметную на фоне темно-синего неба, плавно перетекающего в море, поверхность которого теребила легкая зыбь. В дверь, разделявшую два соседних номера, негромко постучали. Я поставил недопитый стакан на столик, подтянул пояс халата и, подойдя к двери, повернул ручку замка. Стоявший за дверью Славик, увидев меня, улыбнулся. Улыбка его почему-то была виноватой. - Я услышал, что вы вернулись, - сказал он. Я молча сделал шаг в сторону, давая ему возможность войти. В конце концов, он был моим напарником. Славик прошелся по комнате, подошел к окну, стукнул пальцами по стеклу и, развернувшись на пятках, посмотрел на меня. Как и вчера, на нем были светло-серые брюки и теннисные туфли. Только рубашка с короткими рукавами была сегодня не кремовая, а нежно-голубая. Собственно, то, как он был одет, не имело никакого значения. Мне не понравился его взгляд. Так смотрят, когда хотят сознаться в каком-нибудь весьма неблаговидном поступке. Я приготовился к тому, что услышу нечто такое, после чего все мои неприятности покажутся мне совершеннейшим пустяком. Занятый собственными делами, я бросил Славика одного, напрочь позабыв о том, что парень не имел опыта работы в прошлом и ему в любой момент мог понадобиться мой совет, а то и помощь. - Слушаю тебя, - пронес я голосом, который должен был дать понять Славику, что все сказанное им будет воспринято с пониманием. Неожиданно взгляд Славика скользнул в сторону и остановился на оставленном мною недопитом стакане с соком. - Можно я налью себе сока? - спросил Славик. Я сделал приглашающий жест рукой. Славик не спеша подошел к столу, медленно снял стеклянную крышку с высокого узкогорлого графина и так же медленно до краев наполнил пустой стакан. Взяв стакан в руку, он сделал него только один маленький глоток. Пить ему совершенно не хотелось - он делал это, только чтобы оттянуть время, когда нужно будет говорить о том, ради чего он, собственно, и пришел. - Как ваши дела? - спросил Славик, глянув на меня поверх края стакана. - Все в порядке, - коротко кивнул я. Славику было совершенно ни к чему знать о моих злоключениях в доме графа Витольди. Славик тоже кивнул и вновь прошелся по комнате. - Значит, завтра возвращаемся? - спросил он. Вопрос был напрочь лишен какого-либо смысла, поэтому я и не стал на него отвечать. Славик не хуже меня знал, что даже в том случае, если бы "Утро", как прежде, лежало в моем портфеле, мы были обязаны в указанный срок вернуться в Департамент. Славик поставил стакан, полный сока, на столик. - Я снова встретил сегодня на пляже того парня, - пронес он, повинно склонив голову. Я непонимающе сдвинул брови. В голове у меня, вопреки всякому здравому смыслу, промелькнула мысль о Марине. - Какого еще парня? - Ну, тот самый, - не глядя на меня, угрюмо пронес Славик. - Про которого я вам вчера рассказывал. Я что-то начал припоминать. - Тот, что хотел купить у тебя майку? - Ага, - не поднимая взгляда, кивнул Славик. - Ну, и что? - Он как будто ждал меня, - в голосе Славика прозвучала не то обида, не то желание оправдаться. - Как только я сел в шезлонг, он тут же подбежал ко мне и начал предлагать деньги. - Ты снова был в той же самой майке? - Я же не знал, что снова встречу этого психа, - виновато развел руками Славик. Взяв со столика стакан, он сделал него большой, торопливый глоток. - Покажи мне майку, - кивнул я в направлении двери, ведущей в соседний номер. Славик аккуратно поставил стакан на стол. - Так нет же ее у меня, - глухо пронес он. - Как это нет? - не понял я. - Должно быть, тот самый парень стащил, когда я пошел купаться. Он мне в ботинок деньги засунул, - Славик вытащил кармана и показал мне несколько смятых купюр. - Все, что предлагал за майку. Я медленно провел рукой по мокрым волосам. Мне сейчас только проблемы с украденной майкой и не хватало. - Майка была чистая? - спросил я. Славик удивленно глянул на меня. - Я надел ее второй раз. Я недовольно поморщился. - Я имею в виду другое - майка имела какие-либо отличительные прнаки, по которым можно определить, что она не принадлежит этому времени? Славик задумался. Это меня порадовало, - значит, он со всей серьезностью отнесся к моему вопросу. - Нет, - уверенно покачал головой Славик. - Это была самая обыкновенная хлопчатобумажная майка, а все этикетки я с нее срезал. - Ты говорил о рисунке на кармане, - напомнил я. - Да ничего необычного в нем не было, - Славик пожал плечами. - Какой-то геометрический рисунок. - Часом, не голограмма? - Ну, что вы! - обиделся Славик. И все же что-то в этой майке привлекло внимание невестного похитителя, который не просто украл вещь, на первый взгляд не представляющую собой никакой ценности, а честно за нее расплатился. Но сейчас я был не в состоянии думать об этом. Я просто подошел к Славику и по-дружески обнял его за плечи. - Вот что я тебе скажу, Славик, - проникновенно пронес я. - В нашей работе порою случаются накладки. И совсем необязательно, чтобы о каждой них становилось вестно начальству. Ты меня понимаешь? Славик на секунду задумался, после чего быстро кивнул. - Значит, когда ты будешь писать отчет... - я не закончил фразу, предоставив Славику возможность сделать это самому. - Я не стану упоминать в нем об украденной майке, - правильно все понял Славик. - Отлично, - я ободряюще похлопал парня по плечу. - А с деньгами что делать? - Славик вновь показал мне вырученные за майку франки. - Купи себе какой-нибудь сувенир, - посоветовал я. - Неудобно как-то, - смутился Славик. - Я ведь не собирался здесь майками торговать. - Ну, в таком случае купи подарок своей подружке, - улыбнулся я. - В местных лавочках можно приобрести недорогую, но очень симпатичную безделушку. Только потом, когда станешь дарить, не говори, откуда ты ее привез. - Заметив сомнение во взгляде Славика, я поспешил заверить его: - О таможне не беспокойся, там у меня свои ребята. Славик улыбнулся; - Хорошая у вас работа. - В каком смысле? - решил уточнить я. - Ну, море, солнце, сувениры... - широким жестом руки Славик обвел стены гостиничного номера, словно именно в нем заключалось все то, что было им названо. - Если бы я знал, что у вас так здорово, то занимался бы не экологией, а искусствоведением. Я только невесело усмехнулся в ответ. Если бы мне сегодня было предоставлено право выбора, я бы, не задумываясь, с преогромным удовольствием махнулся местами со своим напарником. Но Славику я об этом говорить не стал - все равно бы он меня не понял. Глава 12 Утром меня разбудил телефонный звонок. Прежде чем снять трубку, я посмотрел на часы, лежавшие на столике рядом с телефоном. Я проспал почти до десяти часов, хотя обычно поднимаюсь в восемь. Телефон зазвонил вновь, пронзительно и резко. Поморщившись, я снял трубку. - Слушаю, - пронес я чуть хрипловатым спросонья голосом. - Мсье Векслер? Голос показался мне знакомым. - Кто это? - спросил я. - Комиссар Мегрэ, - насмешливо ответил голос. Я вскочил с постели, словно на меня вылили ушат ледяной воды. - Марин! - Рад, что вы меня помните. Чтобы справиться с ударившей в голову злостью, я сделал глубокий вдох и на время задержал дыхание. - Мсье Векслер? - позвал меня голос Марина трубки. - Самый лучший для тебя выход, Марин, это явиться с повинной, - пронес я профессионально поставленным, холодным, как стальной клинок, голосом. Марин в ответ только усмехнулся. - Я не намерен облегчать вам работу, мсье Векслер. - В таком случае... - Давайте сменим тему разговора, мсье Векслер, - не дослушав, перебил меня Марин. - Я испытываю чувство неловкости -за того, что причинил вам некоторые неприятности. Вы же, как я полагаю, хотели бы понять, что вчера проошло. На набережной, неподалеку от вашего отеля, находится открытое кафе "Морской конек". Я буду ждать вас там в одиннадцать. Имейте в виду, мсье Векслер, что в это время в кафе много посетителей. Я не успел ничего ответить - Марин повесил трубку. Он, похоже, не сомневался в том, что я приду на назначенную им встречу. Глава 13 Марин не первый год имел дело с Департаментом контроля за временем. Порою ему удавалось обвести нас вокруг пальца, порою удача была на нашей стороне, и на какой-то срок, чаще всего весьма незначительный, Марин препровождался в зону безвременья. Марин успел учить наши методы работы и нередко использовал против нас наше же оружие. Сам же Марин никогда не повторял дважды один и тот же ход, даже если этот ход был безупречным и удачным во всех отношениях. Марин всегда был непредсказуем, и именно это, в совокупности с глубокими познаниями в области, которую он брал своим основным полем деятельности, являлось и остается, как мне кажется, главной причиной того, что он до сих пор в гордом одиночестве красуется на вершине Олимпа. Если, конечно, можно так выразиться о бнесе, выстроенном на контрабанде предметов искусства прошлого. Подойдя к назначенному месту встречи, я убедился в том, что и на этот раз Марин продумал все до мелочей. Открытая веранда кафе "Морской конек" выходила одной стороной на набережную, по которой прогуливались отдыхающие, считавшие купание в море занятием, недостойным их высокого положения в обществе. В другую сторону было рукой подать до пляжа, на котором во множестве стояли кабинки для переодевания, раскрытые шезлонги и огромные разноцветные зонты, а людей было не меньше, чем на набережной. Таким образом, у Марина имелось сразу два направления на тот случай, если он заметит что-то подозрительное и решит ретироваться. На самой веранде не было ни одного свободного столика. Проходы между столиками были настолько узкими, что пробираться между огнутыми, словно арфы, спинками двух соседних стульев приходилось боком. Я был уверен, Марин выбрал столик где-нибудь в самом центре веранды, - он знал, что присутствие большого числа людей не позволит мне создать надежную пси-блокаду. Войдя на веранду, я сразу же столкнулся с улыбчивым официантом в белой накрахмаленной рубашке, темно-синем, в цвет узким брюкам, жилете и с огромной малиновой бабочкой под воротником. Деликатно, но решительно официант преградил мне дорогу. - Извините, мсье, но в данный момент свободных мест в кафе нет, - сообщил он мне, приветливо улыбаясь. - У меня назначена встреча. Я полагаю, что мой знакомый уже занял мне место. Я быстрым взглядом обвел веранду. Нужно ли говорить, что я оказался прав: Марин занял место за маленьким столиком неподалеку от центра веранды. Приподнявшись, он махнул мне рукой. Проведя по воздуху двумя сложенными вместе пальцами, я устранил со своего пути официанта и начал пробираться к облюбованному Маринрм столику. Сегодня Марин был одет в строгий темно-коричневый костюм в мелкий рубчик. На краю стола лежала серая шляпа с узкими полями. Определенная метаморфоза проошла и с лицом Марина - теперь его уже не украшали густые черные усы, придававшие ему исключительно самоуверенный и глупый вид. Без усов Марин выглядел вполне симпатично. Что, впрочем, не вводило меня в заблуждение и не позволяло забыть о происшествиях вчерашнего вечера. - Добрый день, комиссар Мегрэ, - язвительно улыбнулся я, остановившись рядом со столиком Марина. Марин с тоской посмотрел на меня, так, словно я продолжал разыгрывать какую-то невообразимо глупую пьесу, которую уже никто не желал смотреть, и молча указал на свободный стул. На столе стояла большая бутылка красного вина и несколько тарелок с легкими закусками. - Я позволил себе смелость заказать для вас ассорти морских деликатесов, - Марин провел рукой над блюдом, один вид которого мог заставить облнуться даже человека, напрочь лишенного аппетита. Я с подозрением посмотрел на Марина: откуда ему были вестны мои кулинарные пристрастия? Марин как ни в чем не бывало пододвинул к себе салат капусты и яблок, приправленный оливковым маслом. Затем откупорил бутылку и плеснул вина в широкие бокалы, стоявшие в центре стола. - Полагаю, что, если я предложу выпить за дружбу, вы этот тост не поддержите? Я только криво усмехнулся в ответ. - В таком случае - за взаимопонимание, - Марин поднял бокал и посмотрел на меня сквозь стекло. Руки мои неподвижно лежали на краю стола. Едва заметно пожав плечами, Марин сделал пару глотков, после чего поставил бокал на стол и принялся за салат. Минуты две он ел, а я молча наблюдал за ним. Наконец Марин положил вилку на край тарелки и посмотрел на меня осуждающим взглядом, как будто я на виду у всех занимался чем-то совершенно непристойным. - Вы так и будете следить за тем, как я ем? Изображая удивление, я приподнял бровь. - А что я, по-вашему, должен делать? - Вы не любите морепродукты? Марин взглядом указал на блюдо, на котором были аккуратно разложены морские гребешки, запеченные устрицы, кусочки щупальцев осьминога и очищенные от панцирей креветки, каждая размером с ладонь. - Люблю, - спокойно ответил я. - Тогда в чем же дело? - Я пришел сюда не для того, чтобы есть. Марин усмехнулся и покачал головой. Взяв свой бокал, он допил остававшееся в нем вино и вновь наполнил его. - Послушайте, инспектор, я, кажется, уже принес вам свои винения... - Разве? - Хорошо, - Марин коснулся края стола ребром ладони. - Я сейчас приношу вам свои винения. Теперь вы удовлетворены? - Я буду удовлетворен только тогда, когда надену на тебя наручники и в таком виде доставлю в Департамент. На лице Марина появилась странная гримаса, которая выражала одновременно презрение и сочувствие. И все это я должен был принимать на свой счет. - Вот только не нужно этой дешевой патетики, инспектор, - Марин тяжело вздохнул. - Ваше начальство сейчас лишено возможности слышать вас, а потому некому оценить вашу несгибаемую преданность служебному долгу. - Я... Марин не пожелал слушать меня. - Вы хотите получить объяснения по поводу того, что проошло вчера? Я замер, как сеттер, сделавший стойку на затаившуюся в кустах куропатку, которую он пока еще не видел, но уже чувствовал, что дичь где-то рядом. Марин поднял бокал и выжидающе посмотрел на меня. Помедлив секунду, я взял со стола свой бокал. Марин улыбнулся. - За взаимопонимание, - вновь провозгласил он и коснулся своим бокалом края моего. Сделав глоток вина, я поставил бокал на стол и наколол на зубец вилки одну гигантских креветок. Марин тоже взялся за вилку. - Вы говорите на суахили, инспектор? - спросил он. Едва только Марин пронес эти слова, в моем подсознании включилась кодовая система, открывающая доступ к словарному запасу и грамматике названного языка. Я коротко кивнул и подцепил на вилку морской гребешок. - Отлично, - Марин с ходу перешел на суахили. - Полагаю, что, помимо нас, в этом кафе язык суахили никому не знаком. Мне не хотелось бы, чтобы предмет нашего с вами обсуждения сделался достоянием гласности. - Я не брал на себя обязательства хранить молчание, - заметил я. - Полагаю, инспектор, у вас не возникнет желания делиться со своим начальством тем, что станет вам вестно в ходе нашего разговора, - улыбнулся Марин. - Мне кажется, что для вас все складывается не так уж плохо. Картина возвращена в коллекцию графа Витольди, и никто, кроме нас с вами, не знает, каким образом это проошло. - Чего ради нужно было устраивать суету вокруг картины, которая, как мы оба понимаем, не представляет собой никакой ценности? - спросил я. - Это был эксперимент, - ответил на мой вопрос Марин. Вилка с насаженным на нее гребешком зависла в воздухе, не добравшись до моего рта. - Эксперимент? - мне показалось, что я ослышался. - Именно так, - подтвердил Марин. Я не смог удержаться от язвительного замечания: - Прежде ты не воровал картины. Марина, похоже, обидели мои слова. - Не думаю, что это можно считать воровством, - сказал он. - Я же собирался вернуть картину хозяину. Кроме того, Витольди даже не обратился в полицию. - Об этом я хотел бы узнать поподробнее, - я попробовал чуть подкопченную устрицу и остался весьма доволен ее нежным вкусом. Марин самодовольно улыбнулся. Должно быть, он полагал, что сию часть головоломки я должен был разгадать, и его самолюбию польстило то, что мне это не удалось. - Граф Витольди попросту не заметил исчезновения картины. Прежде чем снять "Утро" со стены, я сделал с него голографическую копию, после чего установил воспроводящий чип на том месте, где должна была находиться картина. Правда, здорово придумано? Марин глянул на меня, как будто ожидал услышать слова похвалы. - После этого ты намеренно засветился при временном переходе и позволил конфисковать свой груз, в котором находилось "Утро", - продолжил я начатую Мариным историю. - Ты зная, что кто-то Отдела искусств явится сюда, чтобы вернуть картину ее законному владельцу, и заранее подготовил засаду. - Совершенно верно, - подтвердил мою догадку Марин. - Я явился в местную жандармерию с документами на имя комиссара Мегрэ, прибывшего Парижа, чтобы задержать знаменитого Лондонского Похитителя Картин. По имевшимся у комиссара сведениям, Лондонский Похититель намеревался приехать в Канны и похитить картину "Утро" коллекции графа Витольди. Уверяю вас, инспектор, я представил вас самым наилучшим образом. В соответствии с моей характеристикой, вы являлись похитителем-джентльменом, прекрасно разбирающимся в искусстве и берущимся за выполнение лишь самых дорогих заказов, полученных от лиц, чья кредитоспособность не вызывает сомнений. Купившись на эту историю, местная жандармерия выделила мне четверых человек для органации засады. Следует отдать должное графу Витольди, он с огромным скепсисом отнесся к самой мысли о том, что знаменитый Лондонский Похититель Картин явится сюда только за тем, чтобы украсть "Утро". По его мнению, картина не представляла собой большой ценности. Но тем не менее он не стал возражать против того, чтобы в его доме несколько дней подежурили жандармы. - Мой сканер не отметил наличия в доме посторонних лиц, - заметил я. - Дорогой мой инспектор, - снисходительно улыбнулся Марин. - Пройдоха Шмульц давно уже поставил на поток проводство устройства, блокирующего любые сканеры. Дерет он за свою работу немало, но зато с помощью его аппарата я смогу убедить ваш сканер, что в доме нет ни единой живой души, в то время как там будет проходить банкет по поводу столетнего юбилея хозяина. Кстати, вас, инспектор, я засек именно в тот момент, когда вы прогуливались вокруг виллы графа Витольди, сканируя внутреннее пространство дома. А едва только приметив вас, я понял, что вечером вы явитесь в дом, чтобы вернуть картину на место. Как и следовало ожидать, с наступлением сумерек вы надели очки с инфракрасным сканером, которые помешали вам увидеть голографическое ображение, заменявшее реальную картину на стене галереи. Вот, собственно, и все. Оставалось только дождаться того момента, когда вы возьмете картину в руки, чтобы повесить ее на крючок, и отключить в этот момент голографическое ображение. Ни у кого тех, кто увидел вас, когда зажегся свет, не возникло сомнений в том, что вы только что сняли картину со стены. Я сделал глоток бокала и покачал головой. - И все равно я не понимаю, чего ради все это было затеяно. - Я же сказал: это был эксперимент, - с многозначительным видом Марин поднял вверх указательный палец, после чего еще раз повторил: - Эксперимент, инспектор! - Пусть так, - кивнул я. - Ты убедился в том, что можешь красть картины так же искусно, как и определять на глаз их стоимость. Зачем тебе потребовалось возвращать картину владельцу? Да еще обставлять все так, чтобы выставить похитителем меня? Марин посмотрел на меня так, словно сомневался в моей искренности. - Вы так и не поняли этого, инспектор? Я недоумевающе повел плечом. - Вы полагаете, что я похитил картину только ради того, чтобы проверить, удастся ли мне совершить идеальное преступление? - Марин откинулся на спинку стула и захохотал так, что на него оглянулись дама в огромной белой шляпе с цветами, сидевшая за соседним столиком, и официант, прохаживавшийся по веранде, чтобы убедиться в том, что ни у кого посетителей нет претензий к качеству обслуживания. - Вы серьезно так считаете, инспектор? - вновь посмотрел он на меня. - А что я, по-твоему, должен думать? - буркнул я в ответ. Я уже понимал, что причина, по которой Марин решил похитить картину коллекции графа Витольди, была иной, но другого ответа на вопрос Марина у меня не было. - Я полагал, что в Отделе искусств у меня неплохая репутация, - улыбнулся Марин. - В Отделе искусств у тебя репутация прожженного контрабандиста, которого непросто поймать, - довольно резко ответил я на его реплику. Марин сделал неопределенный жест рукой, после чего снова принялся за свой салат. - Так что же это был за эксперимент? - спросил я, хотя и понимал, что именно этого и дожидался от меня Марин. Марин тут же положил вилку на край тарелки и аккуратно промокнул губы салфеткой. - Мне захотелось выяснить, насколько сильно стечение внешних обстоятельств может повлиять на ценность той или иной картины. Картина "Утро", как вы сами понимаете, всего лишь слабая подделка под голландскую школу пейзажа. Но с вашей помощью мне удалось убедить графа Витольди в том, что она является наиболее ценным экспонатом его коллекции, в которой, между прочим, имеются по-настоящему достойные вещи. История с Лондонским Похитителем Картин, прибывшим с Британских островов на континент только ради того, чтобы выкрасть эту картину, сработала. Поверив в ценность "Утра", граф сумел убедить в этом и других ценителей живописи, с которыми был блко знаком. В Каталог всемирного наследия "Утро" все же не попало. Но тем не менее я считаю немалым своим успехом тот факт, что ничем не примечательная картинка оказалась представленной на весьма престижной выставке в Лувре. Я не мог поверить тому, что слышал. Вся эта многоходовая комбинация, в которую Марину удалось втянуть Департамент, была просчитана и проведена только ради того, чтобы грубую подделку прнали шедевром? Подобное просто не укладывалось в голове. Я чувствовал, что Марин говорит мне не всю правду, что должно существовать и другое объяснение, лежащее в совершенно иной плоскости. Но я не мог поймать Марина даже на незначительных неточностях. Все, что он рассказывал, вполне укладывалось в представленную им схему, в которую я должен был безоговорочно поверить. - Я вижу, вы все еще сомневаетесь, инспектор, - Марин взял со стола бутылку и наполнил наши бокалы вином. - Уверяю вас, "Утро" сейчас находится в картинной галерее графа Витольди. В этом-то я как раз не сомневался. Сомнения вызывало у меня то, что Марин решил рассказать мне о своем, как он сам выразился, эксперименте. Зачем ему это понадобилось? Он удовлетворил свое любопытство, выставив при этом дураком инспектора Департамента контроля за временем. Так что же еще? Вряд ли он пытался удовлетворить подобным образом собственное тщеславие - он ведь понимал, что я не стану никому рассказывать об этой истории. Так, спрашивается, чего ради он пригласил меня на эту встречу в кафе? Просто чтобы угостить вином и ассорти морских деликатесов? Пока я думал над этим вопросом, Марин взял свою шляпу, лежавшую на краю стола, надел ее на голову и неторопливо поднялся со стула. - Было приятно поговорить с вами, инспектор, - сказал он уже по-французски. - Но, к сожалению, мне пора возвращаться к своим делам. - Ты больше ничего не хочешь мне сказать? - спросил я. Марин только улыбнулся в ответ и, лавируя между столиками, быстро зашагал к выходу с веранды. Оказавшись на набережной, он сделал всего три шага и словно растворился среди гуляющих. Я не пытался преследовать его. Задание, с которым я прибыл в 1906 год, было выполнено. Время перевалило за полдень. Пора было собираться домой. Глава 14 Закончив рассказ, Федор Николаевич Векслер обвел взглядом своих слушателей, которых к этому времени собралось уже человек двенадцать, а то и поболее. В Департаменте контроля за временем начался обеденный перерыв, и бар быстро заполнился людьми. И хотя Векслер вроде бы не собирался продолжать, самые искушенные его слушателей знали, что это всего лишь театральная пауза, которую умело держит опытный актер, чтобы распалить интерес зрителей перед взрывным финалом. - И это все? - спросил один молодых инспекторов, для которого выступление Векслера было в новинку. - Да, пожалуй, что и все, - Векслер взял чашку с остывшим чаем, сделал нее глоток, недовольно сморщился и взмахнул рукой, подзывая помощника. Минуты не прошло, как на столе перед ним появилась чашка свежезаваренного чая. Сделав глоток, Векслер одобрительно хмыкнул и аккуратно поставил чашку на блюдце. Взгляд его скользнул по сплоченным рядам заинтересованных слушателей. Никто них не знал, чем закончится история, и от осознания этого Векслер испытывал удовольствие, сравнимое с тем, что предвкушает актер, собирающийся пронести монолог, после которого представление зрителей обо всем, что они видели, перевернется с ног на голову. - Но Марин не был бы Мариным, если бы за всем, что он делал, не стояли корыстные интересы, - Векслер поднял вверх указательный палец, прывая всех, кто его слушал, к вниманию. - Я ни в коем случае не хочу сказать, что Марин корыстный человек. Более того, я могу поведать вам не одну историю о том, как он отказывался от собственной выгоды ради того, чтобы поставить на место какого-нибудь распоясавшегося прохиндея, который ровным счетом ничего не понимал в искусстве, но при этом считал, что способен в корне менить представления людей о прекрасном. И все же Марин был и остается контрабандистом. Это его првание и его судьба. Запомните это, друзья мои. Я-то уже на пенсии, а вам, я уверен, еще не раз предстоит столкнуться с его художествами. Что касается истории, о которой идет речь, - Векслер вновь сделал паузу, придав лицу таинственное выражение. - Надеюсь, все, что будет здесь сказано, останется между нами? Народ, собравшийся вокруг столика Егоршина, зашумел. Каждый хотел сказать что-то свое, но в результате получался только гомон, которого невозможно было вычленить ни единого членораздельного звука. Векслер взмахнул рукой, и в баре мгновенно воцарилась тишина. - Вернувшись в Департамент, я сдал руководству отчет, которым оно осталось вполне довольно. Славик тоже успешно отчитался перед своим начальством об экспедиции в 1906 год и даже заслужил какое-то поощрение. Вскоре я получил повышение по службе и теперь по большей части работал в департаменте, планируя операции, которые предстояло выполнять другим. Казалось бы, о каннской истории можно было забыть. Но какое-то странное чувство, похожее на зуд в том месте, которое никак не удается почесать, не давало мне покоя. Я не сомневался, что во время встречи в кафе "Морской конек" Марин сказал мне правду. Но при этом я был так же уверен в том, что он рассказал мне не всю правду. Кончилось это тем, что я послал запрос в Шотландскую национальную галерею, в которой по сей день хранится картина "Утро". Ответ, который я получил Эдинбурга, наконец-то расставил все по своим местам. Мне сообщили, что все это время картина "Утро" кисти невестного художника хранилась в запасниках музея, поскольку, по мнению экспертов, она не представляла собой никакого интереса. Но месяц назад с дирекцией галереи связался некий человек по имени Гай Гутар, проживающий на одном островов Новой Зеландии, и предъявил свои права на картину. У него имелись прошедшие эксперту документы, них следовало, что он является единственным законным наследником человека, который в свое время, как выяснилось, вовсе не продал, а лишь передал на хранение графу Витольди картину "Утро". В соответствии с не так давно принятым законом "О праве наследования предметов и делий, представляющих собой историческую и культурную ценность" господин Гутар не мог заставить музей вернуть ему картину, но зато он имел полное право требовать материальную компенсацию. Картина "Утро" всего лишь раз, в 1977 году, была занесена в официальный выставочный каталог проходившей в Лувре международной художественной выставки. Но благодаря этому она подпадала под действие вышеупомянутого закона. Не случись этого, у господина Гутара не было бы никаких оснований требовать компенсацию за картину, некогда принадлежавшую его далекому предку. Честно прнаюсь, все мои попытки обнаружить связь между Гаем Гутаром и Мариным не увенчались успехом. Но Марин потому и носит титул короля контрабандистов с момента открытия временной спирали, что тщательнейшим образом планирует все свои операции и почти не оставляет следов. У меня нет никаких доказательств, но я убежден, что афера с картиной "Утро" была провернута Мариным не просто чисто спортивного интереса. Если его и интересовал вопрос, насколько сильное воздействие оказывают на судьбу того или иного проведения искусства внешние условия, то за всем этим стоял еще и вполне конкретный материальный интерес, поскольку сумма компенсации, причитающейся владельцу картины, прнанной культурным наследием человечества, может показаться весьма соблазнительной даже далеко не самому бедному человеку. - В таком случае чего ради Марин решил рассказать вам о том, как он все это устроил? - поинтересовался совсем молоденький инспектор. - Элементарно, друг мой, - опередив Векслера, ответил ему более старший, умудренный опытом коллега. - Если бы Федор Николаевич не был на все сто процентов уверен в том, что картина возвращена законному владельцу, он бы непременно доложил обо всем проошедшем руководству. А после приватной беседы с инспектором, в которой он вполне убедительно разъяснил ему свои мотивы, Марин мог не опасаться, что в компьютерной сети Департамента появится новый файл под именем "Павел Марин. Контрабанда и мошенничество". - Совершенно верно, - согласился с выводами инспектора Векслер. Глава 15 - Но какое все это имеет отношение к Пикассо? - непонимающе приподнял бровь инспектор Егоршин. - Помнится, собирались рассказать именно о нем. Слушая историю, рассказанную Векслером, инспектор несколько приободрился и воспрял духом. Ситуация, в которой он оказался по вине неловкого стажера, уже не казалась ему настолько безвыходной, что хоть в петлю лезь или с моста вн головой. - Все верно, - не стал отказываться от заявленной в самом начале разговора темы Векслер. - Как я уже, говорил, дело происходило в июле 1906 года в Каннах, - Векслер воздел вверх указательный палец. - Прошу обратить на это особое внимание. Как всем нам вестно, именно в 1906 году закончился так называемый розовый период в творчестве Пикассо. Начиная со следующего года он уже всерьез берется за кубм. Итак, история, начавшаяся в 1906 году, нашла свое завершение только в наше время. Славику, как оказалось, настолько понравилась наша совместная экскурсия в Канны, что он всерьез начал подумывать о том, чтобы перейти Отдела экологии в Отдел искусств. Как-то раз, недели через две после нашего возвращения, Славик заскочил ко мне в кабинет, чтобы обсудить эту идею. Мне все это было не особенно интересно, но я, как вежливый человек, указал Славику на свободный стул, не забыв, однако, предупредить о том, что могу уделить ему всего пару минут. Славик уселся на стул, закинул ногу на ногу и совсем уж было собрался приступить к ложению своих планов, как вдруг взгляд его упал на стену, на которой у меня висел голографический календарь. - Это он, - только и пронес Славик, не сводя глаз с открытого листа календаря. В голосе его было столько недоумения, что можно было подумать, будто он увидел у меня на стене портрет улыбающегося генерального инспектора Барциса. - Черт! - Славик в растерянности быстро провел ладонью по лицу. - Точно! Это он! - пронес он еще раз, уже без каких-либо колебаний, да вдобавок еще и ткнул пальцем в календарь. Календарь, между тем, был самый обыкновенный, точно такой же можно было увидеть едва ли не в каждом кабинете Отдела искусств, - нам их выдали в начале года вместе с чистыми мемори-чипами. Календарь был посвящен предстоящему юбилею Пабло Пикассо. На открытом листе был размещен портрет молодого Пикассо в возрасте двадцати пяти лет. Я посмотрел на портрет художника и, не приметив в нем ничего необычного, перевел взгляд на Славика. - И что с того? Славик посмотрел на меня. Глаза его возбужденно поблескивали. - Это, - он снова ткнул пальцем в календарь, - тот самый парень, который на пляже в Каннах стащил у меня майку! В душе у меня зародилось недоброе предчувствие. Я переключил стереоэкран компьютера на дублирование ображения в двух плоскостях, чтобы видно было как мне, так и Славику. Запустив каталог Картера, я открыл раздел, посвященный Пикассо. - Посмотри внимательно на картины, - предложил я Славику. - Не попадется ли что-нибудь знакомое. Славик недовольно наморщил нос, - несмотря на желание перейти в Отдел искусств, интереса к живописи он не проявлял. Но отказаться было неудобно. Взяв джойстик, он начал быстро перелистывать иллюстрации каталога. Какое-то время взгляд его равнодушно соскальзывал с одной картины на другую. И вдруг застыл. Точно так же, как в тот момент, когда он увидел на стене портрет Пикассо. - Это, - тихо, почти шепотом пронес Славик. - Перед нами на экране была картина "Авиньонские девицы", работа, выполненная Пикассо в 1907 году, его первый эксперимент с направлением в живописи, которое двумя годами позже получило название "кубм". Я уже понял, в чем дело, но все же спросил у Славика: - Этот рисунок был на майке, которую у тебя стащили на пляже? - Славик молча кивнул. Я выключил экран. И посоветовал Славику даже и не думать о переходе в Отдел искусств. Мне показалось, что он правильно меня понял. Глава 16 - Что же получается? - недоумевающе развел руками Егоршин. - Пикассо - плагиатор? - Круто берешь, - усмехнувшись краем рта, слегка покачал головой Векслер. - А если так, то будь добр дать какое-то обоснование тому, о чем говоришь. - Ну, здесь все просто, - с демонстративной небрежностью взмахнул рукой Егоршин. - Пикассо увидел "Авиньонских девиц" еще до того, как сам написал картину. Следовательно, он не сотворил что-то новое, а просто воспровел то, что видел. - А каким образом "Авиньонские девицы" оказались на майке? - Откуда же мне знать, - пожал плечами Егоршин. - Должно быть, какой-то модельер решил, что картина Пикассо будет хорошо смотреться на ней. - Так, значит, она все же принадлежит кисти Пикассо? Егоршин хотел было что-то ответить, но, подумав, смолчал. - Получается, что Пикассо воспровел свою собственную картину? - Векслер обвел вопросительным, да при этом еще и немного насмешливым взглядом обступивших его столик инспекторов. - По-вашему, это можно назвать плагиатом? - Для чего же Пикассо утащил майку? - спросил один инспекторов. - Между прочим, на тот момент, о котором идет речь, кубма вообще не существовало, - заметил другой. - И о чем это говорит? - насмешливо прищурился Векслер. Инспектор, сделавший последнее замечание, смущенно пожал плечами. - Если вас интересует мое мнение, - сказал Векслер, - то я полагаю, что к тому моменту, когда в руки Пикассо попала майка моего напарника, он думал о новом стиле, который, по сути, уже существовал в его сознании. Но по какой-то причине Пикассо все еще не решался совершить революцию в искусстве. Возможно, он сомневался, будут ли оценены по достоинству его творческие поиски. Изображение же, которое Пикассо увидел на майке, убедило его в том, что медлить далее нельзя. Само собой, Пикассо не знал, что майка попала к нему далекого будущего, поэтому, увидев ее, он, скорее всего, решил, что идея кубма витает в воздухе, и если не он, то кто-то другой непременно реалует ее в самое ближайшее время. Вот и все, - Векслер показал слушателям открытые ладони, словно хотел продемонстрировать, что он ничего от них не утаил. - Но если бы не Славик, то не исключено, что первая картина в стиле кубма появилась бы двумя-тремя годами позже. - Два-три года - немалый срок, - качнул головой светловолосый инспектор, державший в руке сандвич с тунцом, который он даже не надкусил. - История искусства могла пойти иначе, не продемонстрируй Пикассо публике свои картины, написанные в новом стиле, в 1907 году. Прежде чем ответить, Векслер заглянул в свою чашку, в которой оставалось только несколько чаинок, прилипших к стенкам. - Очень многое в мире пошло бы совсем иначе, не открой мы однажды временной спирали и не научись прыгать с одного ее витка на другой. Должно быть, у каждого нас имеется история, о которой он не очень-то хочет распространяться, - Векслер обвел строгим, придирчивым взглядом столпившихся вокруг его столика инспекторов Департамента контроля за временем. - Порою мне кажется, что если всех вас как следует порасспросить, то сыскался бы и тот голубь, что принес благую весть Деве Марии. Сказано это было в шутку. Но почему-то вдруг все инспекторы разом принялись учать рисунки на потолке бара. ДЕЛО О КАРТИНАХ ВАН ГОГА Глава 1 Утро выдалось божественно прекрасным. Небо сияло умительно волшебной, кажущейся почти невозможной голубной, для которой Винсент давно уже подбирал краски. К сожалению, рассмотреть остальное мешала стена. Винсент неторопливо направился к воротам. Ворота, как всегда, были не заперты. Но обычно возле них сидел на табурете сторож, старик с неменной потухшей трубкой в углу рта. Анри Божеле. Так звали сторожа приюта для душевнобольных в Сен-Поль-де-Мозоле. Собственно, он почти все время дремал, сидя на нком неокрашенном табурете, оперевшись спиной о выбеленный столб. Его фигура являла собой некий сакральный символ, не понятный никому, кроме обитателей приюта, у каждого которых при одном только взгляде на старика Божеле пропадало само желание пересечь черту, отделяющую территорию приюта от мира, лежащего за воротами. За те пять лет, что Анри Божеле исполнял обязанности сторожа в приюте, у него ни разу не возникло непонимания с кем-либо больных. Но сегодня старика Божеле на месте не было. Возле чуть приоткрытой створки ворот стоял только его табурет. Сей удивительный факт вызвал у Винсента легкое недоумение. В его понимании отсутствие старика Божеле на обычном месте было равносильно тому, как если бы таинственным образом исчезли сами ворота. Винсент приблился к воротам и тронул правую створку рукой. Металлическая решетка качнулась на петлях, тихо пропевших свою короткую скрипучую песню, знакомую каждому, кто хотя бы раз выходил за ворота. Винсент выглянул за ворота лишь за тем, чтобы убедиться, что старика Божеле нет и там. Вдоль ограды тянулась узкая грунтовая дорога, по которой редко кто проезжал. А чуть дальше, всего в нескольких метрах от обочины, начиналось поле, засаженное подсолнухами. Не поле, а бескрайнее море фантастических желтых цветов. Огромные круглые соцветия с большими корзинками, плотно заполненными крошечными оранжевыми цветками, окаймленные широкими ярко-желтыми лепестками, сидели на упругих зеленых стеблях, сгибающихся под этой тяжестью, и плавно качались стороны в сторону, когда над полем пролетал легкий, едва ощутимый вздох ветра. Винсент приподнял голову, чтобы взглянуть на неспешно проплывающие над полем облака. Созданное самой природой сочетание голубого, желтого и белого цветов было настолько великолепным, что у художника на мгновение перехватило дыхание. Голова закружилась, а в ушах послышался слабый, отдаленный, протяжный звон, похожий на комариную трель. Перед глазами поплыли, накладываясь друг на друга, словно мазки, положенные широкой кистью, фрагменты картин, которые Винсент только собирался написать. Винсенту было знакомо подобное состояние. Он неменно погружался в него всякий раз перед тем, как приняться за новую картину. Прежде Винсент полагал, что это удивительное состояние даровано ему богом, который, выбрав его в качестве посредника, предоставил ему чудесную возможность не просто запечатлять удивительные моменты окружающей его реальности, но раскрывать при этом внутреннюю суть предметов и образов, которые для подавляющего большинства людей чаще всего оставались невидимыми. Но врачи в приюте объяснили ему, что это не так. Посещающие его видения вовсе не божественное откровение, а всего лишь плод его больной фантазии. Поэтому, если он хочет чувствовать себя здоровым, ему следует бороться с видениями, гоня их прочь всякий раз, как только они попытаются овладеть его разумом. У Винсента не было никаких оснований не верить тому, что говорили врачи. С тех пор, как он оказался в Сен-Поль-де-Мозоле, художник и в самом деле стал чувствовать себя лучше. И, хотя видения посещали его все реже, он нарисовал много новых картин, перенося на холст то, что уже было явлено ему когда-то. А одну картин, "Красную виноградную лозу", даже удалось продать. Купила ее дама, которую пригласил в приют один врачей, предложив ей взглянуть на картины Винсента. Даму звали Анна Бош, и заплатила она за картину Винсента ровно четыреста франков. Винсент был на седьмом небе от счастья. "Красная виноградная лоза" оказалась первой картиной, которую ему удалось продать. Кроме того, что теперь у него имелись деньги, необходимые для покупки холста, красок и кистей, сам факт продажи свидетельствовал о том, что есть люди, которым удалось увидеть в картинах Винсента то, что он пытался до них донести. Чтобы прийти в себя, Винсент сделал глубокий вдох. Достав кармана пеньковую трубочку на тонком прямом чубуке, он аккуратно набил ее табаком и, сунув в угол рта, не спеша раскурил. Выпустив уголка рта струйку сого табачного дыма, Винсент вновь посмотрел на поле подсолнухов. На этот раз на губах его появилась мечтательная, немного смущенная улыбка. Полуприкрыв глаза, Винсент задумался о чем-то своем. Время от времени он подносил к губам трубку и делал глубокую затяжку. Так он стоял неподвижно возле открытых ворот приюта минут семь, пока в трубке не выгорел весь табак. Выбив трубку о выбеленную стойку ворот, Винсент сунул ее в карман и неторопливо зашагал в сторону поля. Раздвинув обеими руками зеленые, мясистые стебли, Винсент погрузился в море подсолнухов, наполненное тихим шелестом листвы и тяжелыми, дурманящими запахами летнего полдня, смешавшего воедино ароматы сухой земли, подвядшей на солнце листвы, пыльцы, слетающей с оранжевых рылец миллионов крошечных цветков, и еще что-то, напоминающее о пчелином улье, соты в котором полны меда. Винсент двигался вперед, не выбирая пути. Он не знал, куда и зачем идет. Он просто прокладывал себе дорогу среди стеблей подсолнухов. Время от времени, ладонью прикрывая глаза от острых солнечных лучей, он поглядывал на небо, как будто надеялся, что оттуда, сверху, ему будет явлен знак, узрев который он наконец-то поймет, верным ли путем движется. Неожиданно поле кончилось. Винсент вышел на выкошенную лужайку и чуточку удивленно посмотрел по сторонам. Причина его удивления крылась в том, что когда Винсент пробирался среди подсолнухов, видя вокруг себя только безбрежное желто-оранжевое, слегка колышущееся полотно, он почти поверил, что поле это никогда не кончится, поскольку оно и есть весь мир. И, вопреки расхожему мнению, жнь - это тоже поле, которое каждому надлежит перейти. Неподалеку виднелся крестьянский двор. Трехоконный дом под двускатной крышей, чуть покосившийся сарай, хлев с распахнутыми воротами и истоптанный скотиной двор были обнесены городью двух длинных параллельных жердей, перекинутых от столба к столбу. Винсент подошел к городи и, взобравшись на верхнюю перекладину, уселся на нее, поджав ноги, словно петух на насесте. Окинув взглядом двор, он не увидел ни единого живого существа, если не считать бабочки-капустницы, присевшей на конец топорища, глубоко загнанного в чурбак колуна. Что-то странное происходило сегодня в мире. Вначале от ворот приюта исчез старик Божеле, который никогда не покидал своего поста, а теперь еще и этот опустевший двор. Куда исчезли все люди? Размышляя над этим вопросом, Винсент достал кармана трубочку, набил ее табаком и не спеша выкурил. Выбив трубку о перекладину городи, Винсент спрыгнул на землю. Сначала он заглянул в хлев. Здесь царил полумрак. Свет проникал через узкие горонтальные окошки, похожие на бойницы. Резко пахло теплым навозом и прелой соломой. Но, так же как на дворе, в хлеву не было ни единого живого существа. Не видно было даже кур, которые на каждом крестьянском дворе глупо топчутся тут и там, разрывая лапами землю и мусор, в надежде отыскать что-нибудь, что можно кинуть в набитый мелкими камешками желудок. Винсент озадаченно покачал головой. Выйдя хлева, он направился к сараю. Двери сарая были распахнуты настежь. Зайдя в помещение, Винсент увидел справа от себя длинный стол - две широкие, гладко оструганные доски, уложенные на козлы. На столе и вокруг него были рассыпаны золотистые стружки, наполнявшие воздух восхитительным ароматом древесной смолы. Винсент взял лежавшую на краю стола соломенную шляпу с широкими полями. Шляпа была рядно помятой и далеко не новой. Из прорех на тулье и полях торчали пучки бледно-желтой соломы. Покрутив шляпу в руках, Винсент надел ее на голову и медленно двинулся вдоль стены, на которой были развешаны столярные инструменты. Так он дошел до противоположной стены с большим окном. Рамы со стеклами в окне не было, а широкая ставня, которой окно закрывалось на ночь, стояла снаружи, прислоненная к стенке сарая. На краю подоконника, залитого золотистым солнечным светом, лежала вещь, которую Винсент никак не ожидал здесь увидеть. Это был черный, покрытый слоем смазки пистолет, выглядевший совсем как новенький. Винсент ничего не понимал в оружии, а потому не мог определить даже марку пистолета. Да ему это было и не интересно вовсе. Винсент взял пистолет в руку. Ладонь почувствовала приятное тепло нагретого солнцем металла. Капля смазки потекла по запястью. Винсент поймал ее указательным пальцем другой руки, после чего вытер палец о край рубахи. Винсент надавил большим пальцем на выступающую скобу затвора. Сухо щелкнула взводящая курок пружина. Винсент посмотрел за окно, на расстилающееся от края и до края, залитое ясным июльским солнцем поле золотых подсолнухов, за которым не было видно даже крыш приюта, который он покинул, и улыбнулся - счастливо, как еще никогда в жни. Прижав ствол пистолета к тому месту с левой стороны груди, под которым явственно ощущались ровные, неспешные удары сердца, Винсент нажал на спусковой крючок. Глава 2 Тимур Барцис, генеральный инспектор Отдела искусств Департамента контроля за временем, возвышался над огромным, тяжелым двухтумбовым столом как скала, как монолит, как вечная, незыблемая основа всех основ. Абрис этой впечатляющей своими масштабами композиции напоминал пирамиду, причем, как отметил про себя инспектор Малявин, скорее пирамиду Храма Солнца в Мачу-Пикчу, нежели погребальную египетскую. Про стол, так же как про самого генерального инспектора, по Департаменту ходили легенды. Кто-то даже поговаривал, что стол этот, в достопамятные времена принадлежавший Леониду Брежневу, одному правителей Советской Империи, до того приглянулся Барцису в бытность его оперативником, что, став генеральным инспектором, он не удержался и во время операции, проводимой под его контролем в середине 70-х годов XX столетия, умыкнул его прямо Кремля. Редкая возможность как следует учить легендарный стол отнюдь не наполняла радостью души инспекторов Малявина и Фроста. Так уж повелось в Отделе искусств: вызов в кабинет генерального инспектора чаще всего не сулил оперативнику ничего хорошего. - Итак, господа, - генеральный инспектор поднял голову и обратил свое красное, одутловатое лицо с огромным носом-картошкой и высоко поднятыми широкими надбровными дугами в сторону инспекторов. Тяжелый взгляд медленно переместился с одного на другого. Малявин зябко передернул плечами и, опустив глаза, принялся учать носок своего левого ботинка. Фросту же пришла в голову безумная мысль побороться с генеральным инспектором взглядами. На это его спровоцировало, скорее всего, то, что он не ощущал за собой никакой вины. Но он совершенно упустил виду тот факт, что вина - понятие весьма субъективное. И если сам ты не чувствуешь за собой никакой вины, то это вовсе не означает, что начальство придерживается на сей счет той же точки зрения. Должным образом оценив тоскливый взгляд Фроста, генеральный инспектор решил начать именно с него. - Может быть, вы перестанете строить мне глазки, инспектор Фрост, - медленно рек он. - Я предпочел бы услышать ваше мнение о последнем Лондонском аукционе. - Ничего особенного, - дернул плечом Фрост. - Ни одна работ, выставлявшихся в этом году на аукционе, не представляет интереса для нашего ведомства. Мемори-чип с компьютерной версией каталога мы с инспектором Малявиным приложили к нашему отчету и сдали в архив. - В архив, значит, - как будто просто констатируя факт, Барцис пару раз вяло кивнул. - А как насчет двух новых картин Ван Гога, не внесенных в Каталог всемирного наследия? Их, выходит, тоже в архив? Малявин, не отрывая взгляда от ботинка, меланхолично кивнул. Едва узнав о том, что шеф затребовал его с Фростом к себе, он уже понял, о чем именно пойдет речь. Последние пару месяцев Винсент Ван Гог не давал старику покоя. Да и не только ему одному. Весь отдел передернуло два месяца назад, когда на традиционной весенней галерее в Киеве были выставлены сразу три новые, никому прежде не вестные картины Ван Гога. Спустя пару недель на аукционе "Кристи" всплыли еще две новые работы Винсента. Барцис поставил на уши весь отдел, но, естественно, никаких следов таинственного обладателя невестных картин Ван Гога, неожиданно решившего расстаться со своим сокровищем, обнаружить не удалось. Торговцы искусством, которые были обязаны предоставлять Департаменту контроля за временем всю необходимую информацию, ничем помочь не могли - все сделки по Ван Гогу были заключены через подставных лиц. Торговцев такое положение дел вполне устраивало, поскольку в противном случае они рисковали потерять самых выгодных своих клиентов. А инспекторам Департамента оставалось только зло скрипеть зубами да грозить торговцам санкциями, которых те, как правило, не слишком-то боялись, поскольку государственные служащие всегда были вынуждены действовать в рамках закона, который они же сами и защищали, а у частных предпринимателей зачастую оставались лазейки, через которые они при каждом удобном случае пытались что-нибудь протащить. Пять ранее невестных картин Ван Гога, появившиеся за две недели, - это, как ни крути, нечто выходящее за рамки обыденного. Поэтому критику, которую обрушил генеральный инспектор Отдела искусств на головы своих подчиненных, следовало прнать вполне обоснованной. Однако со временем все как будто улеглось. Факт внезапного появления пяти картин Ван Гога сам по себе, несомненно, настораживал, однако никакого злого умысла за ним, похоже, не крылось. Новые работы великого голландца заняли свои места в Каталоге всемирного наследия, а сотрудники Департамента, забыв о Винсенте, занялись более неотложными делами. Впрочем, как оказывается, забыли о нем все, за исключением генерального инспектора. Меланхолично ковыряя носком ботинка ковер на полу кабинета, Малявин пытался припомнить, чем он мог в последнее время прогневать судьбу? Почему еще две новые картины Ван Гога всплыли на всеобщее обозрение именно на том аукционе, на котором пришлось присутствовать ему с напарником? Разве мало на свете других мест, где торгуют картинами? Как бы там ни было, выбранная Малявиным тактика отмалчивания оказалась более чем успешной. Генеральный инспектор только время от времени бросал на него косой взгляд, вроде как просто для того, чтобы не забыть о его существовании, но все внимание шефа было обращено на Фроста. А Фроста словно вдруг прорвало. Вместо того чтобы повинно склонить голову, он вознамерился защитить свои честь и достоинство, прочитав Барцису вводный курс теоретической темпористики. - Видите ли, господин генеральный инспектор, - уверенно начал Фрост. - Все дело в том, что время представляет собой не прямую линию, а спираль с длиной витков, варьирующейся в своей протяженности от ста до ста пятидесяти лет. Соответственно, и путешествие во времени представляет собой не путь по прямой, а, образно выражаясь, прыжок с одного витка временной спирали на другой. Используя темпоральный модулятор, мы можем попасть не в любой, какой пожелаем, день прошлого, а лишь в один дней, сопряженных через определенное число витков временной спирали с днем сегодняшним... Малявин, мельком взглянув на Барциса, заметил, что лицо генерального инспектора медленно приобретает багровый оттенок, подобно тому, как краснеет панцирь рака, брошенного в чан с бурлящим кипятком. Не успел Малявин мысленно отправить всем знакомым и незнакомым богам, к услугам которых прежде прибегать ему еще не доводилось, просьбу о том, чтобы его напарнику не пришло в голову объяснять генеральному инспектору принцип действия темпорального модулятора, как Фрост незамедлительно перешел именно к этому вопросу. - Принцип сопряженности, открытый в семидесятых годах двадцать первого века Стоцким, позволяет проникнуть в зону безвременья, заполняющую пространство между витками временной спирали, и, используя резонансные импульсы... Тут уж Малявин счел необходимым вмешаться, хотя прекрасно понимал, что тем самым рисковал, подобно громоотводу, навлечь на себя заряд начальственного гнева, масса которого, судя по выражению лица шефа, была блка к критической. - Я позволю себе перебить моего коллегу, - вклинился в речь Фроста Малявин, как только тот сделал короткую паузу, чтобы набрать в легкие воздуха, - поскольку вводная часть его речи грозит затянуться. - Он незаметно ткнул кулаком в спину попытавшегося было что-то возразить Фроста и открыто посмотрел в глаза генеральному инспектору. - Он просто хотел сказать, что сегодняшнего дня мы можем переместиться на отрезок витка временной спирали, соответствующий 1864 году, когда Винсенту Ван Гогу исполнилось одиннадцать лет и о карьере художника он даже не помышлял. Следовательно, возможность контрабанды картин Ван Гога этого года полностью исключена. Отрезок следующего витка временной спирали, сопряженный с сегодняшним днем, соответствует 1992 году. В это время Ван Гог уже прнанный художник, давно ушедший в лучший мир, все его работы разошлись по музеям и частным коллекциям и занесены в каталоги. Исчезновение даже одной картины Ван Гога 1992 года не могло остаться незамеченным. Не говоря уж о семи. - Таким образом, - тоном, не предвещающим ничего хорошего, начал Барцис, - вы хотите убедить меня в том, что семь ранее невестных картин Ван Гога, появившиеся на торгах за последние два месяца, никак не могут быть предметом контрабанды прошлого. А следовательно, и Департаменту контроля за временем нет до них никакого дела. Я правильно вас понял? Прежде чем Малявин успел взвесить и всесторонне оценить реплику шефа с тем, чтобы подобрать тот единственный правильный ответ, который позволил бы обоим инспекторам бежать дальнейших неприятностей, Фрост уже радостно воскликнул: - Вы, как всегда, ухватили самую суть проблемы, господин генеральный инспектор! Малявин был уверен, что после такого Барцис непременно взорвется. Но, вопреки столь неутешительному прогнозу, генеральный инспектор сумел сохранить присущее ему ледяное спокойствие и каменное самообладание. - Ну вот и отлично, - гораздо тише, чем обычно, что в данной ситуации также следовало расценивать как дурное знамение, пронес он. - Поскольку совместными усилиями мы установили, что в темпористике я кое-что смыслю, самое время и вам, господа инспекторы, продемонстрировать свои способности. На это у вас ровно неделя. В следующую среду вы, вот в этом самом кабинете, поведаете мне о происхождении семи ранее невестных работ Ван Гога. До этого времени можете быть свободны. Констатируя тот факт, что сегодняшний разговор завершен, генеральный инспектор припечатал к лакированной поверхности стола широкую, тяжелую ладонь. Глава 3 Малявин первым рванулся к выходу. Фрост, несколько подзадержавшись на старте, едва сумел догнать его в коридоре. - Ты в своем уме?! - не глядя на напарника, севшим от возмущения голосом зашипел Малявин. - Не смог придумать другого развлечения, кроме как начать злить старика?! - Я почувствовал, что он собирается повесить на нас это мертвое дело! - в искреннем порыве оскорбленной добродетели взвился на дыбы Фрост, по-прежнему не чувствующий за собой никакой вины. - Отлично! - вскинул руки к потолку Малявин. - Только не мни себя Кассандрой! То, что мы получили дело, вовсе не подтверждает твои провидческие способности, а свидетельствует о том, что усилия, которые ты для этого приложил, не пропали втуне! Выплеснув разом все свое возмущение безответственным поведением напарника, Малявин почувствовал себя значительно лучше. Остановившись возле кафе-автомата, он уже почти спокойным голосом спросил: - Тебе кофе взять? - Да, - угрюмо кивнул Фрост. - Черный, с тремя кусками сахара. - Знаю, - буркнул Малявин. Глава 4 В кабинете Фрост первым делом схватил с полки толстенный каталог "Античное искусство" и, широко размахнувшись, что было сил шарахнул книгой по столу. - Когда я в должности стажера пришел в Департамент контроля за временем, мне предложили на выбор три отдела: наркотики, нравы и искусство, - Фрост раскрутил за спинку вращающееся кресло и, точно угадав момент, прыгнул в него. - Я выбрал Отдел искусств, решив, что это самое спокойное место. С тех пор я вот уже одиннадцатый год ежедневно убеждаюсь в том, как глуп был в молодости. Сделав последний оборот, кресло остановилось. Фрост посмотрел на коллегу в надежде найти в его взгляде сочувствие или, на худой конец, хотя бы понимание. Но вместо этого обнаружил лишь небывную тоску. - Я слышу это от тебя всякий раз после того, как мы выходим кабинета шефа. - Малявин поставил перед напарником пластиковый стакан с кофе. - И вот что я думаю: если бы с того дня, когда ты начал работать в Отделе искусств, ты поумнел хотя бы на йоту, то сегодня дело о невестных картинах Ван Гога досталось бы не нам. - А при чем здесь я? - обиженно развел руками Фрост. - Старик с самого начала задумал скинуть на нас это дело. - Напрасно ты так думаешь, - недобро усмехнулся Малявин. - Решение о передаче дела нам Барцис принял только после твоего блестящего выступления. - С чего ты это взял? - Наблюдательнее надо быть, коллега, - Малявин снисходительно похлопал напарника по плечу. - У старика под рукой лежал лист бумаги, на котором красным карандашом было написано: "Первое. Малявин и Фрост - Лондонский аукцион. Второе. Герасимов - Ван Гог". После того как ты помог старику уяснить принцип действия темпорального модулятора, его рука, не дрогнув, вычеркнула второй пункт. - Я действовал в наших общих интересах, - убежденно заявил Фрост. - А, что теперь толковать об этом... - вяло махнул рукой Малявин. Присев на угол стола, он сделал глоток кофе и недовольно поморщился. Наладчик, два дня ковырявшийся в автомате, так и не смог научить его готовить напиток, соответствующий названию. То, что наполняло стакан, походило на кофе только цветом и температурой, но никак не ароматом. - С чего предлагаете начать расследование, коллега? - отставив стакан в сторону, воззрился на напарника Малявин. - Но ты-то понимаешь, что эти картины никак не могут являться контрабандой прошлого? - с надеждой посмотрел на него Фрост. - Это я понимаю, - кивнул Малявин. - Чего я никак не могу понять, так это того, откуда в XXII веке могли появиться семь! - Акцентируя внимание на этой цифре, Малявин поднял указательный палец. - Семь ранее невестных картин Ван Гога! Если у тебя имеются на этот счет какие-то соображения... - Неожиданная находка где-нибудь в запасниках исключается? - на всякий случай спросил Фрост. - Абсолютно, - покачал головой Малявин. - Случайно могла бы затеряться одна картина, но никак не семь. - А как тебе гипотеза насчет династии безумных коллекционеров, прятавших все это время картины Ван Гога в своем фамильном склепе? - предложил новую версию Фрост. - Это звучит уже лучше, - сохраняя серьезный вид, кивнул Малявин. - Но нам придется представить шефу главу этой спятившей семейки. - Если серьезно, у меня нет абсолютно никаких идей, - безнадежно покачал головой Фрост. - Аналогично, - тяжко вздохнул Малявин. - И все же нам нужна для начала хоть какая-то версия, за разработку которой можно взяться. - Что мы имеем, - Фрост приготовил раскрытую ладонь, с тем, чтобы начать загибать на ней пальцы. - Семь интересующих нас картин Ван Гога не могли быть переправлены контрабандным путем прошлого. Версию о неожиданной находке в наше время мы тоже исключаем. Следовательно... - Фрост сделал многозначительную паузу. - Это не Ван Гог. - Подделка? - спросил Малявин. - Единственное возможное решение, - ответил Фрост. - А как же заключения экспертов? - Эксперты, работающие на торговцев проведениями искусств, получают свою долю от выручки, а потому заинтересованы в том, чтобы картины были оценены как можно дороже. Ну а что касается музейных экспертов, то им, возможно, и удалось докопаться до истины, вот только не хотят они прнаваться в том, что ценное приобретение оказалось на самом деле всего лишь умело сработанной подделкой. Малявин потер рукой подбородок. - Звучит вполне правдоподобно, - сказал он. - Остается только получить доказательства. - Две пяти картин приобретены Цветаевским музеем, - улыбнулся Фрост. - С него и начнем. Глава 5 Спустя два часа инспекторы сидели в кабинете директора Цветаевского музея, имея на руках санкцию ответственного эксперта Департамента контроля за временем, удостоверяющую необходимость дополнительной эксперты недавно приобретенных музеем картин Ван Гога "Нарциссы" и "Мост над бурными водами". Ознакомившись с предоставленной ему бумагой, директор тяжело вздохнул. - Так и знал, что с этими двумя картинами возникнут проблемы, - прнался он. - Но удержаться от их приобретения не смог. Это подлинные шедевры Ван Гога, ставшие украшением нашей коллекции. - Какие именно проблемы вы имели в виду? - тут же поинтересовался Фрост. - Не знаю, - растерянно пожал плечами директор. - Но вот вы пришли, а значит, и проблемы возникли... Я же здравомыслящий человек и понимаю, что просто так, ниоткуда в XXII веке картины Ван Гога возникнуть не могут. - Ну, пока мы никаких претензий к вам не имеем, - заверил директора Малявин. - Мы просто хотели бы взглянуть на картины и взять на эксперту образцы использованных в них материалов. При последних словах инспектора директор болезненно поморщился, словно это у него собирались брать образцы живой плоти. - Картины выставлены в зале, - сказал он. - Если не возражаете, мы взглянем на них прямо там. - Конечно, - согласился Малявин. - Только на то время, пока мы будем работать с картинами, зал придется закрыть для посетителей. Глава 6 Новинки занимали почетные места среди двух десятков других картин великого голландца, составляющих постоянную экспозицию музея. Небольшого размера, как почти все работы Ван Гога, они были заключены в простые светлые деревянные рамы. Полотна, ставшие для инспекторов причиной головной боли, были поистине великолепны. На первой, называвшейся "Нарциссы", был ображен букет цветов, поставленный в прозрачный стакан с водой. Фон картины был почти абсолютно черным, с незначительными темно-фиолетовыми вкраплениями и редкими золотистыми точками, похожими на пронзившие беспросветную ночную мглу звезды. Удивительный вуальный эффект возникал за счет того, что стакан не имел под собой опоры, но при этом не висел в окружающей его темноте, а твердо и уверенно стоял на чем-то, утопающем во мраке и остающемся невидимым для зрителя. Вторая картина также полностью соответствовала своему названию. На ней был ображен крутой гиб реки. Ударившись в ближний к зрителю берег, водный поток словно бы распадался на бесчисленное количество тончайших нитей, которые, причудливо виваясь, сплетались в замысловатые орнаменты, похожие на таинственные знаки никому не вестной письменности. Река исчезала за краем рамы и снова возникала на втором плане картины. Именно там, в правом верхнем углу, над водным потоком нависал небольшой горбатый каменный мост без перил, который был почти неразличим -за царившей вокруг темноты. Ночь, ображенная на картине, была безлунной. Только редкие золотистые точки звезд, складывающиеся в незнакомые созвездия, украшали почти абсолютно черное небо, которое благодаря мастерству художника казалось бесконечно глубоким. Весь мир был поглощен мглой. Оставалась одна только река, но и ее воды уносились все туда же, во тьму. Возле картин инспекторов уже поджидал штатный эксперт музея с папкой документации под мышкой. - Вы уверены в подлинности картин? - вкрадчиво поинтересовался у директора Малявин. - Вне всяких сомнений, - уверенно ответил тот. - Меня настораживает то, что у обеих картин одинаковый фон, - прнался Малявин. - Так же, как и у остальных пяти вновь явленных миру работ великого мастера, - улыбнувшись, добавил директор. - По-видимому, все они относятся к одному периоду в творчестве Ван Гога. - Точной датировки нет? - Нет, - покачал головой директор. - Но, по заключениям видевших эти картины специалистов, они, скорее всего, были созданы в последние годы жни художника. Эксперт распахнул перед Фростом свою папку так, как это обычно делает официант, предлагая клиенту ознакомиться с меню. - Вот акты, сопровождавшие картины при продаже, - эксперт быстро перекинул несколько листов. - А это результаты эксперты, проведенной лабораторией нашего музея. Как вы можете убедиться, для того чтобы подтвердить подлинность картин, мы тщательнейшим образом провели все необходимые исследования... Предоставив Фросту возможность поговорить с экспертом, Малявин занялся непосредственно картинами. Подойдя к той, на которой были ображены нарциссы, он кончиками пальцев провел по периметру рамы, словно желая убедиться в том, что на ней нет пыли. - Картины были приобретены в рамах? - спросил он директора музея. - Нет, - ответил тот. - Рамы наши. Бывший хозяин картин хранил их скрученными в рулоны. Даже на подрамники их натянули только для того, чтобы выставить на продажу. Малявин удивленно поднял бровь, - хранить шедевры Ван Гога, свернутыми в рулоны, было более чем странно. Инспектор осторожно провел пальцем по поверхности картины. Как и следовало ожидать, краски были покрыты сверху тонким, незаметным для глаза слоем стабилирующего состава "200-В". Синтезированный лет тридцать назад жидкий полимер с необыкновенно высоким показателем текучести и блкой к нулевой степенью преломления света, обладающий способностью быстро твердеть на воздухе, в кратчайший срок завоевал прнание как музейных работников, заботящихся о сохранности шедевров, так и самих художников, стремящихся сохранить свои работы для потомков. - Вы купили картины уже покрытые стабилатором? - поинтересовался Малявин. - Естественно, - наклонил голову директор. - В наше время воспользоваться стабилатором может любой. Однако следует прнать, что эти две работы стабилированы со знанием дела. - Мы не смогли обнаружить в покрытии ни единого ъяна, - вклинился в разговор музейный эксперт, которому успела наскучить не особенно содержательная беседа с Фростом. Чтобы взглянуть на тыльную сторону картины "Мост над бурными водами", Фрост приподнял ее за нижний край рамы. - Осторожнее! - бросившись к нему, директор схватился за раму с таким испуганным видом, словно инспектор собирался снять картину со стены и унести с собой. - Все в порядке, - недоумевающе взглянул на музейного работника Фрост. - Я умею обращаться с подобными вещами. - Задние стороны холстов обеих картин абсолютно чистые, - сказал директор. - Никаких надписей, пометок или штампов. Фрост удовлетворенно кивнул, но все же решил самолично удостовериться в истинности слов директора. - Кто дал названия картинам? - спросил Малявин, разглядывая тыльную сторону "Нарциссов". - На картинах стоит только подпись художника, но нет ни даты, ни названия. - Не знаю, - пожал плечами директор. - Мы оставили те названия, под которыми картины значились в аукционном каталоге. - Ну что ж, - Фрост поправил картину на стене. - Нам остается только взять образцы для аналов. При этих его словах директор побледнел так, что оба инспектора испугались, не случится ли у него сердечный приступ. Лицо же эксперта, напротив, сделалось багровым, словно перед апоплексическим ударом. - Не волнуйтесь вы так, - попытался успокоить музейных работников Малявин. - У нас первоклассное оборудование. Поставив на пол принесенный с собой кейс, Малявин раскрыл его и продемонстрировал музейным работникам семплер новейшего образца, снабженный автоматической насадкой для восстановления материи на молекулярном уровне. - Неужели это так необходимо?.. - поднеся руку к горлу, сдавленным голосом пронес директор. Скорбно прикрыв глаза веками, Малявин молча наклонил голову. В эту минуту он был похож на врача, убеждающего родственников тяжелобольного в том, что предписанная им операция на самом деле необходима. Выждав положенное в подобных случаях время, инспектор обратился лицом к картине и в левом нижнем углу, возле самой рамы пронзил полотно микроиглой семплера. Процедура была обычная, сотни раз проверенная на других, менее ценных экспонатах. Мало того что прокол был практически незаметен для глаза, так еще и восстановитель материи воспровел на прежних местах все до последней молекулы, влеченные полотна иглой. Не было ни единого случая, чтобы кто-либо экспертов, которым предлагалось учить картину после взятия с нее образца, смог обнаружить место, где полотно было проколото иглой семплера. Музейным работникам все это было превосходно вестно, и тем не менее, влекая иглу семплера картины, Малявин услышал у себя за спиной слово, едва слышно, но весьма выразительно пронесенное музейным экспертом: - Вандалы!.. Малявин предпочел сделать вид, что не расслышал сказанного. Тяжело вздохнув, он наклонился, чтобы уложить семплер в предназначенную для него ячейку на дне кейса. Музейные работники могли думать о нем все, что угодно, но задачу свою он выполнил: оставшийся в полой игле столбик материала, представляющий собой образец среза полотна вместе со слоем нанесенной на него краски, будет передан на исследование в лабораторию Департамента контроля за временем. Глава 7 Малявин с Фростом успели сдать образцы в лабораторию Департамента за десять минут до ее закрытия. Акцентируя особое внимание на том, что дело не терпит отлагательств и находится под личным контролем Барциса, инспекторы сумели добиться твердых заверений, что результаты исследований будут готовы к завтрашнему утру. И все же на следующий день, несмотря на все обещания, сотрудник лаборатории появился в кабинете инспекторов только ближе к обеду. Но был это не простой лаборант, обычно бегающий по этажам с документацией, а сам Игорь Кравич, о котором руководитель лабораторного отдела Департамента без тени улыбки говорил: "Если Кравич уйдет лаборатории, ее придется закрыть". Кравич являл собой редкий тип не просто мастера, а подлинного фаната дела, которому посвятил жнь. Он владел практически всеми методами исследования материи, позволяющими определить ее возраст. Рассказывают, что как-то раз он на спор определил точные даты и места готовления трех совершенно одинаковых на первый взгляд носовых платков, всего лишь потерев материю между пальцами. Возможно, это была всего лишь байка. Но по поводу результатов, полученных Кравичем в лабораторных условиях, сомнений ни у кого не возникало. Войдя в кабинет, Кравич бросил на стол перед Фростом стандартную синюю папку, а сам упал в кресло, ладонью прикрыв глаза от яркого света. - Кофе... - едва .слышно выдохнул он. - Момент... Малявин выбежал за дверь и вскоре вернулся с двумя стаканами пойла, готовляемого кафе-автоматом. Приняв его рук первый стакан, Кравич осушил его единым залпом, словно принимал лекарство. Возможно, вкус у кофе был и отвратительным, но кофеина в нем было достаточно. Сделав глубокий вдох, Кравич смог отвести ладонь от глаз и взглянуть на дневной свет покрасневшими от бессонницы глазами. - Опять всю ночь работал? - с сочувствием спросил Фрост. Кравич молча кивнул. Малявин протянул ему второй стакан кофе. - Ну и задачку вы мне подкинули! - сделав глоток, с восхищением цокнул языком Кравич. - Удалось обнаружить что-нибудь любопытное? - насторожился Малявин. - Все здесь, - Кравич стукнул ногтем по принесенной папке. Фрост раскрыл лежавшую перед ним папку и начал перебирать подшитые в ней листы, с восхищением и полнейшим непониманием всматриваясь в безупречную четкость вычерченных самописцами графиков, аляповатую пестроту цветных спектрограмм и восхитительную строгость бесконечных столбцов чисел. - Это годится для отчета, - прихлопнул бумаги ладонью Малявин. - А нам ты простым человеческим языком объясни, что тебе удалось выяснить? Эти две картины настоящие или нет? - Что ты понимаешь под словом "настоящие"? - как-то очень уж хитро посмотрел на инспектора Кравич. - Эти картины принадлежат кисти Ван Гога? - задал более конкретный вопрос Фрост. - Да, - уверенно ответил Кравич. - Черт! - с досадой щелкнул пальцами Малявин. - Но Ван Гог не мог их написать, - добавил Кравич. Оба инспектора с немым недоумением воззрились на эксперта, который, откинувшись в кресле, спокойно попивал свой кофе. - Как прикажешь это понимать? - первым пришел в себя Фрост. - Все по порядку, - поставив опустевший стакан на стол, Кравич подался вперед, в сторону слушателей. - В первую очередь я подверг компьютерному аналу голографические снимки обеих картин. Как вам, должно быть, вестно, можно подделать стиль и манеру рисования того или иного художника, но движения грифеля его карандаша или мазки кисти неповторимы, как почерк человека. При тщательном анале подделку всегда можно отличить, если имеется необходимое для точного сравнения количество образцов, достоверно принадлежащих интересующему нас мастеру. С Ван Гогом никаких проблем нет, поскольку образцов его художественного "почерка" более чем достаточно. После проведенного анала компьютер дал ответ, что обе картины - и "Нарциссы", и "Мост над бурными водами" - принадлежат кисти Ван Гога со степенью вероятности 99,97 процента. Более точный результат удается получить крайне редко. - Значит, это все же настоящий Ван Гог? - спросил Фрост, не выдержав томительного ожидания. - Совершенно верно, - подтвердил Кравич. - Дальнейшее вас интересует? - Конечно, - поспешил заверить его Малявин. - Анал доставленных вами образцов полотна и красок с обеих картин однозначно свидетельствует о том, что готовлены они были в 60-е годы XIX века. Если бы кто-то попытался позднее воспровести технологии того времени, то даже в случае абсолютной неотличимости химического состава красок и полотна от оригиналов, на подделку указали бы характерные примеси, попавшие в материалы атмосферы. Но вот углеродный анал тех же материалов свидетельствует об обратном - их возраст не два с лишним века, а всего несколько лет... - Наш нынешний год сопряжен с 1864 годом, - быстро прикинул в уме Малявин. - Значит, кто-то мог привезти того времени полотно, краски и кисти, которыми пользовался и Ван Гог... - А заодно доставил в наше время и самого Ван Гога, - усмехнувшись, добавил Фрост. - Все было бы прекрасно, только в 1864-м Винсенту едва исполнилось одиннадцать лет. - Да, - задумчиво потер подбородок Малявин. - Несостыковочка получается. - Может быть, вы все же дослушаете меня до конца, а потом уже будете высказывать свои умозаключения? - недовольно глянул на инспекторов Кравич. - Да-да! - Конечно! - Ну так вот, - Кравич расправил на колене край прожженного кислотой халата. - Судя по голокопиям, слой красок на картинах находится в идеальном состоянии. Подобное, скажу я вам, возможно только в том случае, если покрыть картину стабилирующим составом не позднее чем через год после ее написания. Вот, собственно, и все, что я могу вам сообщить по данному вопросу... Да, для консервации картин был использован стандартный стабилатор "200-В", имеющийся в продаже любом художественном салоне. Оттолкнувшись руками от подлокотников, Кравич одним движением поднялся на ноги и направился к двери. - Эй, постой! - окликнул его Фрост. - Ты хочешь сказать, что картины стабилатором покрывал сам Ван Гог? - Откуда мне знать? - пожал плечами Кравич. - Я рассказал вам все, что мне удалось обнаружить. А откуда появились эти картины - решать вам. С этими словами главный эксперт Департамента контроля за временем, хлопнув дверью, покинул кабинет, оставив двух озадаченных инспекторов в состоянии глубокой задумчивости. Глава 8 Фрост еще раз, без всякой надежды, перелистал страницы оставленной Кравичем папки. В самом конце, после графиков и диаграмм, был подшит лист с напечатанными на принтере пятью строчками, в которых говорилось примерно то же самое, о чем только что рассказал инспекторам эксперт. - С таким заключением к шефу не пойдешь, - захлопнув папку, посмотрел на напарника Фрост. - Да уж, - согласился тот и, собрав оставленные Кравичем пустые стаканы, кинул их в контейнер для мусора. - Картины написаны Ван Гогом, но написать их он не мог, - процитировал Малявин слова эксперта и, недолго подумав, добавил: - Абсурд! - посмотрим на дело с другого конца, - предложил Фрост. - Кравич утверждает, что картины покрыты слоем стабилатора не позднее года после их написания. Стабилирующий состав "200-В" начал использоваться лет тридцать назад. Следовательно, как ни крути, мы имеем дело с махинациями во времени. Либо стабилатор был отправлен в прошлое, либо картины, сразу же после их создания, каким-то образом попали в наши дни. - Картины никак не могли оказаться в нашем времени сразу после того, как вышли -под кисти Ван Гога, поскольку предыдущий период сопряжения настоящего времени с последней четвертью XIX века закончился 45 лет назад, еще до создания стабилатора "200-В". А следовательно, логичнее предположить, что флаконы со стабилатором были переправлены в XIX век. - И были торжественно вручены одиннадцатилетнему Ван Гогу, который хранил их всю жнь и использовал перед самой смертью, - продолжил Фрост. - А законсервированные картины он спрятал в условленном месте, о котором заранее договорился с таинственным незнакомцем, подарившим ему стабилирующий состав. Ну а хитрый контрабандист сразу же после знакомства с малолетним Ван Гогом отправился в сопряженный с сегодняшним днем виток временной спирали и в 1992 году влек картины тайника и теперь продает их с аукциона. Малявин как будто не обратил внимания на откровенно насмешливый тон напарника. - Я думаю, все происходило не совсем так, как ты описал, - сказал он. - Но сама идея мне нравится. - Ты это серьезно? - недоверчиво сдвинул брови Фрост. - Абсолютно, - кивнул Малявин. - Иначе просто невозможно объяснить происхождение картин. - Все равно получается несостыковка, - покачал головой Фрост. - Даже если предположить, что картины были доставлены к нам 1992 года, выходит, что с момента их написания до продажи прошло больше века. А Кравич уверяет, что материалам, использованным для создания картин, всего-то несколько лет. Такое впечатление, что кто-то вырывал их буквально рук художника, быстро покрывал стабилатором и сразу же тащил на аукцион. - Подобное могло бы проойти не в наши дни, а, скажем, лет через двадцать, - возразил Малявин. - Если, конечно, не брать в расчет возможность того, что одиннадцатилетний Ван Гог, создав несколько шедевров, подарил их незнакомому дяде, а потом надолго забросил занятия живописью. Быть может, определяя возраст материалов, Кравич не учел того, что они были защищены от контактов с окружающей средой слоем стабилатора, а поэтому и старели медленнее? - На результаты углеродного анала это не влияет, - возразил Фрост. - Ну, значит, где-то еще была допущена ошибка! - досадливо взмахнул рукой Малявин. - В противном случае, имея на руках предоставленные Кравичем результаты эксперты, можно смело садиться за пересмотр основных постулатов темпористики! Нам сейчас только этого и не хватало! Подумав, Фрост решил, что спорить с основоположниками темпористики сейчас действительно не время. - Хорошо, - миролюбиво пронес он. - Что ты предлагаешь? - Предлагаю принять за рабочую версию возможность того, что некий весьма хитрый и расчетливый контрабандист нашего времени связался с человеком XIX века, блко знакомым с юным Ван Югом... - И передал ему на хранение флаконы со стабилирующим составом, чтобы он при случае... - Нет-нет-нет, - хитро улыбнувшись, покачал указательным пальцем Малявин. - Он просто предложил ему внимательно наблюдать за будущим художником, обещая за это регулярное вознаграждение. Передать ему стабилирующий состав и договориться о месте, где будут спрятаны картины, он рассчитывает лет эдак через двадцать. После этого он отправляется в 1992 год, находит место, выбранное им в качестве тайника, и, обнаружив в нем картины, убеждается в том, что его партнер XIX века поступил с ним честно. Он влекает картины тайника и, вернувшись в наше время, продает их с аукциона. Теперь у него есть деньги и для собственного безбедного существования, и для выплаты вознаграждения своему партнеру прошлого. Ему остается только дождаться нужного времени и переправить в XIX век стабилирующий состав. - В принципе такое возможно, - подумав, согласился Фрост. - Но в целом практически неосуществимо. При воздействии одновременно на два временных витка, не относящихся к настоящему времени, возникает слишком много элементов неопределенности. Что, если, получив картины и деньги за них, наш гипотетический контрабандист попросту забудет о том, что ему еще только предстоит переправить своему партнеру прошлого стабилирующий состав? Или по какой-то иной причине не сможет этого сделать? Или же попросту не заплатит своему партнеру вознаграждение, в связи с чем сделка окажется расторгнутой? - Но если картины уже здесь, значит, у него все получилось, - ответил Малявин. Секунд двадцать он наблюдал за напарником, задумчиво постукивающим кончиком карандаша по столу, после чего добавил: - Поделись, если у тебя на уме есть что-нибудь более интересное? Фрост кинул карандаш в подставку для авторучек. - И каким же образом ты собираешься вести поиски этого предполагаемого злоумышленника? - взглянув на Малявина, спросил он. - Со стороны торговцев, продавших картины, к нему подобраться не удалось... - Естественно, - кивнул Малявин. - Мы ведь имеем дело не с новичком, а с профессионалом очень высокого класса. Человек, спланировавший и провернувший столь сложную операцию, должен разбираться в теории темпористики не хуже университетских золотых голов. Да и практика у него должна быть серьезная. Прежде всего нам следует проверить всех вестных контрабандистов, чтобы выяснить, чем занят сейчас каждый них. - Особое внимание следует обращать на тех, кто внезапно отошел от дел, - добавил Фрост. - Не думаю, чтобы человек, сорвавший куш на Ван Гоге, продолжал бы мотаться в прошлое с рюкзаком, набитым безделушками. - Ошибаешься, - возразил ему Малявин. - Если наша догадка верна, то нашему клиенту необходимо время от времени бывать в прошлом для того, чтобы напоминать своему партнеру о его миссии. К тому же для некоторых контрабандистов перебрасывание товаров одного времени в другое это не столько способ заработать на жнь, сколько своего рода вид спорта. - Или даже своего рода искусство, - усмехнулся Фрост. - Вспомни хотя бы Марина. Сколько раз он уже отбывал срок в зоне безвременья, но как только вновь оказывается на свободе, первым делом покупает новый темпоральный модулятор. - Кстати, Марин вполне мог бы провернуть операцию вроде этой, с Ван Гогом. Лет пять назад он, помнится, попался на том, что пытался договориться с Цезарем Борджиа, чтобы тот заказал работавшему на него в то время Леонардо да Винчи авторскую копию с портрета Джоконды. - Да, - подумав, согласился Фрост. - Если бы Марин собрался как-нибудь описать все свои дела, включая те, о которых агентам Департамента ничего не вестно, то получился бы великолепный учебник для стажеров. - И пособие для начинающих контрабандистов. - Марин, Марин, Марин... - Фрост трижды, провел пальцем над контактной светоячейкой компьютерной клавиатуры. - На этот раз Марин вне подозрения, - сообщил он, бегло просмотрев появившееся на экране досье. - У него железное алиби. Вот уже почти год, как он находится в зоне безвременья. - Какой у него срок? - Год и два месяца. От стандартного обвинения, - нелицензированное использование темпорального модулятора, - Марин отказываться не стал. А вот товар, который должен был находиться при нем, до сих пор не найден. - А Марин, естественно, божится, что путешествовал в прошлое исключительно с познавательными целями, - усмехнувшись, качнул головой Малявин. - Естественно. - в таком случае с него и начнем. Возможно, он сможет подсказать нам направление для дальнейших поисков. - Ты думаешь, Марин станет сдавать своих коллег? - Фрост скептически поджал губы. - А мы и не будем просить его об этом, - хитро улыбнулся Малявин. - Просто поделимся с ним нашей версией и попросим сделать свои замечания. Марин уже почти год находится в зоне безвременья, и посетители у него, как я думаю, бывают нечасто. Он не откажет себе в удовольствии порассуждать на интересную для него тему. А между делом, глядишь, и сообщит нам что-нибудь полезное. Глава 9 Что представляет собой зона безвременья, внятно не может объяснить ни один прнанных корифеев темпористики. На иллюстрациях в учебниках зона безвременья занимает пространство между витками временной спирали, которая сама по себе всего лишь наглядная модель, а вовсе не точное воспроведение того, что на самом деле представляет собой непрерывный поток времени. С таким же успехом, исследуя строение молекул, можно ожидать, что воочию увидишь разноцветные шарики, соединенные друг с другом тонкими проволочками. И тем не менее зона безвременья существовала. Вход в нее можно было открыть с помощью любого, даже самого примитивного темпорального модулятора. Так же не составляло труда открыть и выход, вот только никогда нельзя было определить заранее, в какое время он приведет, поскольку в зоне безвременья не действовал принцип сопряженности витков временной спирали. Сразу же после открытия зоны безвременья было предложено использовать ее для сброса токсичных отходов. Естественно, столь мудрое решение могло зародиться только в голове кого-нибудь членов правительства. К счастью, Департаменту контроля за временем удалось добиться наложения вето на этот проект. Сам Департамент, создав несколько постоянных узлов перехода в зону безвременья, приспособил ее под место отбытия наказания для нарушителей закона о межвременных переходах. В зоне безвременья человек не испытывал абсолютно никаких фиологических потребностей, что значительно упрощало и удешевляло содержание правонарушителей. Даже больные с хроническими заболеваниями на время заключения забывали о своих недугах. Заключенному надевался на руку электронный браслет с персональным кодом, после чего осужденный проходил через камеру перехода и исчезал в бездне безвременья. Вновь дверь камеры открывалась перед ним только тогда, когда старший охранник набирал на пульте управления код заключенного. Сам наказуемый, в случае необходимости, мог так же с помощью браслета связаться с охранниками и попросить о встрече. Все нарушители закона, направляемые Департаментом контроля за временем для отбытия наказания в зону безвременья, были неплохо подкованы в области как теоретической, так и практической темпористики, поэтому за все время существования подобной практики наказаний не было ни единого случая, чтобы кто-либо заключенных попытался скрыться от охранников, сняв с руки браслет. Каждый них отлично понимал, что самостоятельно выбраться зоны безвременья ему не удастся никогда. Избавившись от браслета, можно было только превратить определенное судом наказание, в бессрочное заключение в пустоте. Глава 10 Охранник вставил в щель определителя пропуск, который вручил ему Фрост, и пробежал глазами появившуюся на экране информацию. - Павел Марин, - прочитал он. - Срок: год и два месяца. Отбыл: девять месяцев и двенадцать дней. Дополнительное расследование? - спросил он, подняв взгляд на инспекторов. - Частный вит, - мрачно буркнул в ответ Малявин. Вообще-то охранника стоило бы поставить на место. Получив удостоверение инспектора Департамента и одноразовый электронный пропуск, он не имел права расспрашивать посетителей о том, с какой целью они хотят встретиться с заключенным. Его дело - открыть вход. Да только не хотелось сейчас инспектору цепляться к охраннику, - и без того настроение было мерзкое. Охранник понял, что едва не нарвался на неприятность. Вручив Фросту два электронных браслета, он набрал на клавиатуре код заключенного Павла Марина и молча указал инспекторам на дверь камеры перехода. - Посетители у Марина бывают? - задал вопрос охраннику Малявин. - Редко, - ответил тот. - Примерно раз в месяц заглядывает к нему двоюродный дядя. Приносит книги, краски и холсты, - заметив недоуменно приподнявшуюся бровь инспектора, охранник счел нужным пояснить: - Марин неожиданно открыл в себе талант живописца. - Ну и как у него, получается? - спросил Фрост. Охранник презрительно скривился. - Мой трехлетний сынишка рисует лучше. Дождавшись щелчка автоматического замка, Малявин открыл дверь, по внешнему виду ничем не отличавшуюся от тысяч других, которые ему приходилось открывать. Однако здесь, за стандартной, выполненной под дерево облицовкой, крылась толстая стальная плита, пронанная многочисленными полостями, заполненными сложной автоматикой и проводами. Переступив порог, инспекторы оказались в ярко освещенной камере, похожей на кабину лифта. Напротив двери, через которую они вошли, находилась еще одна, точно такая же. Как только первая дверь закрылась, над второй зажглось узкое горонтальное табло, по которому быстро побежала красная полоса. Наблюдая за индикатором перехода, Малявин застегнул на руке браслет, который передал ему Фрост. Едва красная полоска заполнила все табло, цвет ее сменился на зеленый. В двери щелкнул замок. Фрост легонько толкнул дверь, и она плавно отошла в сторону. Инспекторам и прежде доводилось бывать в зоне безвременья, и оба они представляли себе, что именно следует ожидать после того, как откроется вторая дверь камеры перехода. Но к жутковатому ощущению падения в бездну, возникающему всякий раз в первое мгновение после перехода в зону безвременья, привыкнуть было невозможно. Взявшись рукой за край дверного косяка, Фрост в нерешительности замер. За порогом была пустота. И не только за порогом. Пустота простиралась во все стороны, заполняя собой все доступное взгляду пространство. Единственной материальной вещью, за которую можно было ухватиться рукой, оставалась дверь. Пустота за порогом была черная, густая, глубокая, бесконечная, как сама вечность. Казалось, стоит протянуть руку, и рука исчезнет, проглоченная пустотой. Но, что странно, одновременно с этим темнота была абсолютно нереальной, похожей на задник декорации для театральной постановки, действие которой происходит ночью. В этом алогичном, противоестественном пространстве отказывали все органы чувств, помогающие человеку в обычной обстановке определять свое местоположение. Взгляд бесцельно блуждал по сторонам, стараясь поймать хоть какой-то ориентир, указывающий, где находится верх, а где н. Глаза, пытаясь бороться с пустотой и мраком, напрягались до тех пор, пока не начинало казаться, будто непроглядную тьму пронывают мириады крошечных, ослепительно ярких звездочек. Впрочем, продолжалось все это недолго. Если у прибывшего в зону безвременья человека не было проблем с вестибулярным аппаратом, то головокружение и растерянность исчезали спустя несколько секунд. Фросту, для того чтобы прийти в себя после перехода, потребовалось лишь сделать глубокий вдох. Он шагнул за порог и оглянулся на задержавшегося в камере перехода Малявина. Как только оба инспектора покинули камеру, дверь автоматически закрылась, и тотчас же все ее линейные размеры сжались в точку, затерявшуюся во тьме. Однако с таким же успехом можно было предположить, что дверь стремительно унеслась куда-то вдаль, сделавшись почти неразличимой, - находясь в пустоте и не имея никаких определенных ориентиров, судить о расстоянии было невозможно. Впрочем, как только дверь камеры перехода исчезла, выяснилось, что окружающее пространство не так уж и пусто. - Добро пожаловать, господа! - услышали инспекторы позади себя приветливый голос и, оглянувшись, увидели человека, сидевшего прямо в пустоте так, словно под ним находилось просторное кресло. На вид человеку было лет пятьдесят или чуть больше. Лицо у него было широкое и открытое, а роскошная грива чуть вьющихся волос придавала ему некоторое сходство с Бетховеном. Одет он был в домашний костюм темно-синего плюша: штаны и короткая курточка, подпоясанная плетеным шнурком с широкими кистями на концах. На ногах - шлепанцы с острыми, загнутыми кверху носами. Неподалеку от него, так же прямо в пустоте, стоял или, быть может, правильнее было бы сказать, висел телемонитор, рядом с которым располагалась небольшая стойка, заполненная видеодисками. В зоне безвременья не действовали никакие средства связи, но заключенные могли, заблаговременно ознакомившись с программой, заказать ту или иную телепередачу, с тем, чтобы получить ее, записанной на видеодиск. Работал телемонитор от аккумуляторных батарей, срок службы которых в зоне безвременья был практически неограничен. За телемонитором висела в пустоте полка с книгами, причем книг было значительно больше, чем видеодисков. Рядом стоял небольшой мольберт с наброшенной поверх него широкой полосой белой материи. - Хотя я и не имею чести знать вас, но тем не менее рад вас видеть, господа, - приветливо, как старым знакомым, улыбнулся инспекторам заключенный. - Гости у меня бывают нечасто. Прошу вас, присаживайтесь. Он сделал приглашающий жест рукой, как будто указывая на несуществующие кресла. - Павел Марин? - сделав шаг вперед, строго официальным голосом осведомился Малявин. - А вы рассчитывали встретить здесь кого-то другого? - едва заметно улыбнулся заключенный. - Инспекторы Департамента контроля за временем Малявин и Фрост, - Малявин протянул Марину свое служебное удостоверение. - Отдел искусств. - И чему же я обязан вашим витом? - спросил заключенный, даже не взглянув на удостоверение. Фрост, отставив руку назад, попытался нащупать невидимую опору, которая в зоне безвременья сама собой появлялась именно там и тогда, когда возникала необходимость в ней. - Смелее, молодой человек, - подбодрил его Марин. - Рукой вы ничего не найдете. Полностью положитесь на свои драгоценные ягодицы. Фрост резко опустился вн и почувствовал, что сидит на ровной, в меру податливой горонтальной поверхности. Откинувшись назад, он прижался спиной к невидимой спинке. - Интереснейшее место, - сказал, поведя руками по сторонам, Марин. - Я здесь уже не в первый раз, но все время открываю для себя что-то новое. Малявин подошел к телемонитору и провел кончиками пальцев по его верхней горонтальной поверхности, на которой не было даже следов пыли. - Новости смотрите, Марин? - повернув голову в сторону заключенного, спросил он. - Нет, - равнодушно покачал головой тот. - Дома, бывало, иногда смотрел... Между делом, за едой... А сейчас не испытываю абсолютно никакого интереса. Я заказываю только видеодиски с фильмами. Да и то старые, хорошо знакомые, чтобы не увидеть вдруг какую-нибудь несусветную чушь или, прости господи, похабщину... Чего я совершенно не переношу, так это бездарности и пошлости. - Значит, и про Ван Гога вам ничего не вестной - Ван Гог - один моих любимых художников, - улыбнулся Марин. - Что конкретно вас интересует, инспектор? - Что вы думаете об этом? - Фрост протянул Марину репродукции семи новых работ художника. Несколько минут Марин внимательно рассматривал предложенные ему ображения. Как отметил Малявин, особенно долго задержался его взгляд на картине "Нарциссы". - Имея в распоряжении только репродукции, очень трудно сделать какие-либо конкретные выводы, - Марин вернул фотографии инспектору. - Очень похоже на Ван Гога, но я никогда прежде не встречал эти картины ни в одном каталогов художника. Поскольку творческое наследие Ван Гога уже давно учено и аккуратно систематировано, можно сделать вывод, что вы, скорее всего, имеете дело с искусно выполненными подделками. Хотя следует прнать, что если бы картины действительно принадлежали кисти Ван Гога, то могли бы украсить коллекцию любого музея. - А что бы вы сказали, если бы узнали, что эти картины подлинные? - спросил Фрост. - Сказал бы, что этого не может быть, - ответил Марин. - Я понимаю, на что вы намекаете. Вас, конечно же, интересует не моя оценка этих картин, а мое профессиональное мнение по поводу того, каким образом могла быть осуществлена их доставка в наше время, - Марин перевел взгляд с одного инспектора на другого. - Право же, я смущен, господа. Я знаю, что в Юридической академии до сих пор не существует специального отделения для подготовки кадров, так необходимых Департаменту контроля за временем, и выпускникам, выбравшим для себя нелегкую стезю распутывания временных петель, приходится перенимать опыт у более старших и опытных товарищей уже в период стажировки. Но вы, судя по возрасту, уже миновали этот непростой период своей жни. Неужели я должен лагать вам принцип сопряженности, чтобы убедить вас в том, что в настоящее время контрабанда картин Ван Гога фически невозможна. Благоприятный период наступит лет через двадцать. Вот тогда уж вам придется внимательно следить за музеями и частными коллекциями, имеющими в своих собраниях работы великого голландца. Но даже тогда вы можете быть совершенно спокойны на мой счет. Я - законопослушный гражданин. Пока Марин проносил свою речь, Малявин учал стоявшие на полке книги. В основном это были художественные проведения. Вперемешку стояли дешевые дания в мягких переплетах: Пруст, Агата Кристи, Джойс, Желязны, Набоков, Дик и еще с десяток других невестных инспектору авторов. - Законопослушные граждане не отбывают сроки в зоне безвременья, - довольно язвительно заметил Фрост. - Всему виной несовершенство законодательной системы, - спокойно возразил ему Марин. - Ни разу за всю свою практику, которую рассчитываю продолжать и в дальнейшем, я не предпринимал попыток вывезти прошлого проведение, внесенное в Каталог всемирного наследия. Хотя предложения были. И, надо заметить, весьма соблазнительные. Кому, скажите мне, я причиняю вред тем, что нахожу и доставляю в наше время работы никому не вестных ремесленников и непрнанных художников, чьи имена затерялись в веках, если их проведения, на мой взгляд, представляют определенный интерес? - Да? А как насчет копии "Джоконды", которую вы собирались заказать Леонардо через подставных лиц? - Это вы Цезаря Борджиа называете подставным лицом? Леонардо работал по его заказам. К тому же речь шла не совсем о копии. - Но вы же собирались заказать второй ее портрет! - Ну и что? Я же не собирался везти его в настоящее время. - Тогда для чего вам он понадобился? - Просто хотел посмотреть, как Мона Ла будет выглядеть без своей глупой ухмылочки. - Не проще ли было взглянуть на живую Джоконду? - На живую? - Марин усмехнулся и покачал головой. - Это была не женщина, а дьяволица. К ней страшно было даже подойти. Кроме того... - А как насчет Ван Гога? - перебил Марина Фрост. - Разве я еще не ответил на ваш вопрос? - удивленно поднял брови Марин. - В настоящее время доставка картин Винсента Ван Гога прошлого неосуществима, в силу существующих фических законов, которые никто, ни за какие деньги не сможет отменить. - И тем не менее все семь картин, репродукции которых мы вам показали, являются подлинниками, - сказал Малявин. - Как установила самая тщательная эксперта, их не мог написать никто, кроме Ван Гога. - Серьезно? - удивленно приподнял бровь Марин. - Но при этом те же эксперты оценивают их возраст максимум в пару десятилетий, - продолжал Малявин. - Так что, как ни крути, налицо факт контрабанды. - И что же вы хотите от меня? - взгляд у Марина был подобен взгляду младенца, незнакомого с самим понятием греха. Он прекрасно понимал, что привело к нему инспекторов, но хотел, чтобы кто-нибудь них сам в этом прнался. Для него это было бы маленькой победой в заочном поединке с Департаментом контроля за временем. - Мы хотим, чтобы вы как законопослушный гражданин, каковым себя считаете, помогли нам разобраться с этим случаем, - быстро пронес Фрост. Фраза была пронесена таким тоном, словно инспектор не просил контрабандиста о помощи, а просто хотел услышать его мнение, чтобы сопоставить с тем, которое у самого Фроста уже имелось. - Каким же образом я могу это сделать? - закинув ногу на ногу, Марин водрузил локоть правой руки на невидимый подлокотник. - Как действовали бы вы сами, если бы вам понадобилось добыть эти картины? - Я бы и пальцем не тронул ни одну картин Ван Гога, - ответил ему Марин. - Для меня это святое. - А если бы вам предоставилась возможность спасти проведения, которые в наше время считаются безвозвратно утраченными? - Это совершенно иной случай, - подумав, сказал Марин. - При таких обстоятельствах я, пожалуй, рискнул бы даже пойти на конфликт с законом. Но, насколько мне вестно, до наших дней не дошло вестий о пропавших картинах Ван Гога. К тому же, для того чтобы заполучить их, нужно оказаться в прошлом к моменту их гибели, а до наступления периода сопряжения времен это, как вы сами понимаете, неосуществимо. - Ну а что, если действовать не самому, а через сообщника, оставшегося в прошлом? По тому, как загорелись глаза Марина, инспектор понял, что тот мгновенно уловил суть его идеи, поэтому и не стал вдаваться в подробности. - Вы имеете в виду, что кто-то современников Ван Гога, получив соответствующее вознаграждение, мог припрятать какие-то его картин в заранее оговоренном месте, а его сообщник нашего времени, совершив путешествие в точку следующего сопряжения, - если не ошибаюсь, это январь 1992 года, - влек их на свет. - Марин взглянул на Малявина, требуя подтверждения своей догадки. Инспектор молча кивнул. - Поздравляю вас, инспектор. Мысль действительно интересная, - согласился Марин. - Увы, существует одно "но". Для того чтобы осуществить эту операцию на практике, оба компаньона, - тот, что остался в прошлом, и тот, что вернулся в настоящее, - должны на протяжении нескольких десятилетий неукоснительно и четко выполнять взятые на себя обязательства. В противном случае будет нарушена причинно-следственная связь, и на каком-то этапов операции проойдет неминуемый сбой. Это работа не для тех, кто путешествует в прошлое исключительно ради наживы. Здесь требуется точно просчитывать каждый шаг, а подобные людишки для этого слишком суетны и нетерпеливы. Кроме того, они еще и нечистоплотны при расчетах. Задумать и осуществить операцию протяженностью в несколько десятилетий... - Марин с сомнением покачал головой. - Это не для них. Каждый них думает только о том, как бы урвать свой кусок прямо сейчас, не откладывая на потом, даже если долгосрочный вклад будет сулить фантастическую прибыль. - То есть вы хотите сказать, что не знаете ни одного человека, который мог бы осуществить подобную махинацию с картинами Ван Гога? - уточнил Фрост. - "Операцию", - деликатно поправил его Марин. - Не "махинацию", а "операцию". - Как вам будет угодно, - благоразумно не стал вступать в спор инспектор. - Почему же, - откинулся на спинку невидимого кресла Марин. - Мне вестны двое таких людей. - Внешне он не подал вида, но про себя от души рассмеялся, заметив, как насторожились оба инспектора. - Один них - это я. Но, во-первых, как я уже говорил, я никогда не имею дела с работами, входящими в Каталог всемирного наследия, - Марин поднял руку, предвосхищая возможные возражения со стороны инспекторов. - И даже с теми, которые могли, но по какой-то причине в него не попали. Во-вторых, я вот уже девять месяцев нахожусь здесь, - заключенный картинно повел руками по сторонам. - В пустоте безвременья. - Ну а второй? - нетерпеливо спросил Малявин. - Вторым мог бы быть Игорь Николаевич Травинский, - Марин пронес это имя едва ли не с благоговением. - Матерый человечище! Но не так давно старику перевалило за сто десять. Иногда он еще совершает прогулки в прошлое. Но он слишком ответственный человек для того, чтобы начать раскручивать операцию, до финала которой ему, скорее всего, не суждено дожить. - Дело можно передать преемнику, - заметил фрост. - В подобных делах можно рассчитывать только на самого себя, - не согласился с ним Марин. - Кстати, это еще одно возражение против долгосрочных контрактов с представителями прошлого, без которых в предложенной вами операции с картинами Ван Гога попросту не обойтись. - Значит, вы полностью исключаете подобную возможность? - Как бы мне ни хотелось вас обнадежить... - Марин скорбно развел руками. - Скорее всего, вы имеете дело с безупречно сработанными подделками. - Наверное, никто сильнее нас не желает, чтобы эти картины оказались подделками, - обреченно вздохнул Фрост. - В таком случае взгляните на дело с другой стороны, - предложил Марин. - Человечество обрело восемь новых картин Ван Гога... - Семь, - автоматически поправил его Фрост. - Да, - быстро кивнул Марин. - Семь новых, прежде никому не вестных картин Ван Гога! Это же прекрасно! - Что ж, человечество может ликовать. - Кстати, Марин, - направил указательный палец на заключенного Малявин. - Вы сказали, что могли бы и сами осуществить такую операцию. - Но при этом добавил, что никогда бы не взялся за нее, - возразил Марин. - Это не мой стиль. - А для чего здесь это? - Малявин снял с полки и продемонстрировал солидный том под названием "Жнь Ван Гога". - Моя любимая книга, - спокойно ответил Марин. - Я ее часто перечитываю. - А это? - Малявин протянул заключенному другую книгу, "Русско-голландский разговорник". - Ну и что? - пожал плечами Марин. - От скуки чем только не займешься. Я вот решил заняться иностранными языками. - Не проще ли пройти гипнокурс? - Только не в зоне безвременья, - усмехнувшись, покачал головой Марин. - Почему именно голландский? - А почему бы и нет? Хотя бы потому, что Ван Гог был голландцем. Возможно, в будущем я совершу путешествие в прошлое, ради того, чтобы встретиться и поговорить с ним. - Для учения иностранных языков больше подходят самоучители, а не разговорники. - Послушайте, инспектор, - устало пронес Марин. - В чем, собственно, вы меня обвиняете? В том, что, находясь в зоне безвременья, я каким-то образом сумел закрутить аферу, с которой вы никак не можете разобраться? Вам не кажется, что подобное предположение попросту смешно? - Нет-нет, Марин, - протестующе взмахнул рукой Малявин. - Я вовсе не собираюсь выдвигать против вас какое-либо обвинение. Мне просто показалась занятной подобная цепь совпадений: невесть откуда появившиеся доселе невестные картины Ван Гога, "Жнь Ван Гога" у вас на полке, этот "Русско-голландский разговорник" и плюс ко всему ваше внезапное увлечение живописью. Малявин сделал жест рукой в сторону мольберта с накинутым на него покровом. - Ну, я давно мечтал попробовать себя в живописи, - польщенный тем, что на его увлечение обратили внимание, Марин улыбнулся. - Раньше у меня на это просто не хватало времени. Зато сейчас - сколько угодно, - Марин не спеша поднялся на ноги. - Должен вам заметить, господа, зона безвременья - идеальное место для творчества. Во-первых, никто и ничто не отвлекает от работы. А во-вторых, пребывание в зоне безвременья продлевает творческое долголетие. Будь я настоящим художником или писателем, так непременно совершал бы какие-нибудь мелкие правонарушения, чтобы на время исчезать в зоне безвременья, а затем вновь появляться перед поклонниками своего таланта с новым шедевром в руках. И, что так же немаловажно, - почти непостаревшим. Насладился вволю славой - и снова ушел в зону безвременья, чтобы полностью отдаться творчеству. Марин подошел к мольберту, рядом с которым стояли, прислоненные одна к другой, несколько картин. - Не желаете взглянуть? - предложил он, положив руку на край одной картин. Отказаться было бы неудобно, и Малявин коротко кивнул. Поднявшись со своего места, подошел к ним и Фрост, которого, похоже, всерьез заинтересовали результаты творческого самовыражения Марина. Прежде чем показать картины, Марин счел необходимым сделать небольшое пояснение: - В своих работах я отдаю предпочтение традициям чистого абстракционма начала XX века. На мой взгляд, это направление в живописи, хотя, быть может, и не самое простое в плане восприятия, тем не менее позволяет автору наиболее адекватно выразить идею, заставившую его взяться за кисть. Названия своим работам я не даю, поскольку, как мне кажется, зритель должен воспринимать каждую них непосредственно такой, какая она есть, а не пытаться выискивать смысл, опираясь на зачастую абсолютно ничего не значащее сочетание слов. Итак... Марин развернул в сторону зрителей первую картину. Фрост как истинный ценитель приложил указательный палец к подбородку и склонил голову к плечу. Малявин просто почесал затылок. Работа была выполнена в масле. На абсолютно черном фоне было ображено несколько кривых, небрежно намалеванных белых кругов. Краска была наложена густым слоем, настолько неумело и небрежно, что если бы картина лежала горонтально, то поверхность ее легко можно было принять за макет участка местности, расположенного где-нибудь на темной стороне Луны. - Ну как? - нетерпеливо спросил Марин. - Что-то мне это напоминает... - неуверенно пробормотал Малявин. Фрост молча повел подбородком сверху вн. Марин быстро убрал картину с кругами и поставил на ее место другую, которая отличалась от первой только тем, что фон у нее был ярко-оранжевый, а вместо кругов были нарисованы какие-то зеленые спирали, похожие на побеги бобовых культур. Затем последовали три картины, состоящие накладывающихся друг на друга разноцветных мазков и клякс, напоминающих увеличенные варианты карточек, которые показывает своим пациентам психиатр, предлагая угадать, что на них нарисовано. - Это, конечно же, любительские работы, - смущенно пронес Марин, выставляя на суд зрителей очередную картину, на которой, судя по всему, был ображен пожар на солнце. - Что-то в этом есть, - попытался подбодрить начинающего художника Фрост. - По крайней мере, красок вы не пожалели, - сказал единственное, что пришло в голову, Малявин. Фрост осуждающе посмотрел на напарника. Чтобы хоть как-то сгладить неловкость от не в меру откровенного замечания коллеги, Фрост указал на мольберт и спросил: - А здесь что? - Эта работа пока еще не закончена, - ответил Марин. - Мне не хотелось бы показывать ее в таком виде. Но, если вы желаете... Он подошел к мольберту и сдернул с него покров. Если можно говорить о стиле, присущем Марину-художнику, то стоящая на мольберте картина соответствовала ему на все сто десять процентов. Фрост подошел поближе и, наклонившись вперед, внимательно посмотрел на левый нижний угол картины. - Это место вам особенно удалось, - сказал он художнику, указав на темно-пурпурное пятно. Марин польщенно улыбнулся и с благодарностью наклонил голову. - Если вы не возражаете, я хотел бы подарить вам одну своих работ, - предложил он Фросту. Живо представив себе, как будет выглядеть его напарник, выходящий камеры перехода, а затем идущий по длинным коридорам Департамента с одним ужасающих полотен Марина в руках, Малявин быстро заслонил коллегу грудью. - Нет-нет, в другой раз... Нам еще предстоит нанести пару витов... Не давая возможности Фросту что-либо возразить, Малявин нажал кнопку вызова на браслете. В ту же секунду слева от них материаловалась дверь камеры перехода. - Ну что ж, - с явным разочарованием, но в то же время проявляя деликатность и понимание, улыбнулся Марин. - Был рад с вами познакомиться. Глава 11 - Ьы обратил внимание на то, что все свои картины Марин покрыл стабилирующим составом? - насмешливо заметил Малявин, когда, покинув камеру перехода и сдав браслеты охраннику, они с Фростом вышли в коридор. - Должно быть, надеется, что потомки его оценят. - Все, кроме последней, - Фрост показал напарнику испачканный краской рукав. - Новый пиджак. Третий раз надел... Жена дома убьет... Остановившись возле окна, Малявин поставил на подоконник свой кейс. С видом мага, совершающего наиболее сложный трюк своего репертуара, он поднял крышку кейса и продемонстрировал герметичную пластиковую упаковку с мелкопористым гигроскопичным фильтром, предназначенным для сбора микрообразцов. Приложив фильтр к пятну на рукаве Фроста, он на пару секунд крепко прижал его. После того как фильтр был удален, на светлосерой материи не осталось даже следа краски. - Чудеса современной науки! - победоносно улыбнулся Малявин. После чего с укорной пронес: - Между прочим, истратил на тебя единицу дорогостоящего материала. Теперь, чтобы не оплачивать фильтр собственного кармана, придется сдать его на исследование. - Шутишь? - недоверчиво прищурился Фрост. - Какие там шутки. Взамен каждого использованного фильтра я обязан подшить к делу бланк с результатами исследований, - Малявин открыл пакет для образцов и аккуратно уложил в него фильтр. - Надеюсь, Кравич на меня не обидится. - Ну а что ты скажешь по поводу нашего расследования? - спросил у напарника Фрост, когда они вновь зашагали по коридору Департамента, держа направление в сторону выхода здания. - Думаю, что оно благополучно зависло в пустоте, - с ледяным спокойствием ответил ему Малявин. - И, как мне кажется, у нас нет ни малейшего шанса в нем разобраться. Поверь моему слову, дело о невестных картинах Ван Гога на долгие годы превратится в крест, который шеф с садистским наслаждением станет возлагать на спины тех, кого решит покарать. - Но что-то же нужно делать, - как-то не очень уверенно пронес Фрост. - Я лично собираюсь прямо сейчас отправиться домой, - сообщил ему Малявин. - Приготовлю себе яичницу с крабами и съем ее, запивая темным "Московским". Глава 12 В пятницу утром, едва только инспекторы Малявин и Фрост успели поздравить друг друга с началом нового рабочего дня, в гости к ним нагрянул непревзойденный эксперт лаборатории Департамента. На этот раз Кравич не выглядел утомленным бессонной ночью, и даже его черные, жесткие, как проволока, волосы, которые он стриг строго два раза в год, не торчали, как обычно, во все стороны, а были аккуратно зачесаны за уши. - Примите мои поздравления, ребятки, - весьма многозначительно рек он, развалившись в кресле для посетителей и помахивая в воздухе тоненькой синей папкой, которую держал за края двумя руками. - Принимаем, - с готовностью согласился Фрост. - Только, позволь узнать, с чем именно ты нас поздравляешь? - Похоже, ваше расследование сдвинулось с мертвой точки, - Кравич кинул папку, которую держал в руках, на стол Малявина. Инспектор непонимающе посмотрел на папку, затем, не меняя выражения, перевел взгляд на Кравича. - Это что еще такое? - осторожно указал он на папку. При этом Малявин даже не коснулся ее пальцем, словно боялся, что оттуда может выскочить чертик с острыми зубами, и палец станет на одну фалангу короче. - Результаты анала образца, который ты принес мне вчера вечером, - ответил эксперт. - Это та же самая краска, которой написаны картины Ван Гога. - Что?!! - вскричали в унисон оба инспектора, навалившись грудью каждый на свой стол. Испуганно подавшись назад, Кравич вжался в спинку кресла. - Вы что, ребята, не выспались? - с опаской посмотрел он сначала на Фроста, а затем на Малявина. - Повтори еще раз то, что ты сказал, - зловещим полушепотом потребовал Малявин. - Только медленно и разборчиво. - На фильтре, который ты вчера передал мне, была та же самая краска, которую я обнаружил в образцах, предоставленных вами два дня назад, - сказал Кравич. - Тогда вы сказали, что это пробы с картин Ван Гога. Малявин и Фрост быстро переглянулись. - Ты понимаешь, о чем идет речь? - спросил у напарника Малявин. - Нет, - уверенно покачал головой тот. - Я тоже, - Малявин озадаченно прикусил нижнюю губу. - А я так и подавно, - отчего-то хихикнул Кравич. Озаренный внезапной догадкой, Фрост метнулся к аппарату внутренней связи и торопливо, то и дело попадая пальцем не на ту кнопку, стал набирать номер отдела охраны зоны безвременья. - Охрана?! - крикнул он в трубку так, что Малявин с Кравичем болезненно поморщились. - Это инспектор Фрост Отдела искусств... Да, это я был у вас вчера... С напарником... Совершенно верно, мы беседовали с Павлом Мариным... Именно он меня и интересует... Черт возьми, уважаемый, вы мне дадите сказать хоть слово! - быстро взглянув на находящихся в комнате коллег, Фрост тяжело вздохнул, покачал головой и провел пальцами по лбу. - У Марина после нас вчера были посетители?.. Понял... Ясно... Задержите всю корреспонденцию, через полчаса мы будем у вас. - Фрост бросил трубку на рычаг. - Сегодня у Марина свидание с двоюродным дядюшкой, который его периодически навещает, - сказал он, обращаясь к Малявину. - Марин каждый раз отдает ему свои новые картины. Сегодня утром он передал в инспекцию на проверку семь картин. Я приказал арестовать их. - Но Марин - это не Ван Гог, даже если он работает теми же красками, - с сомнением покачал головой Малявин. - Но и впечатление идиота он тоже не проводит, - заметил Фрост. - Нет, - согласился Малявин. - Ну и что с того? - Только полному идиоту могло прийти в голову использовать для своей мазни краски, доставленные контрабандным путем XIX века. Ты представляешь, во сколько обходится такая причуда? Идем, - Фрост поднялся -за стола и проверил, на месте ли служебное удостоверение. - А ты, - повернулся он к Кравичу, - сиди у себя в лаборатории и будь готов. - А что вы сегодня притащите?- поинтересовался эксперт. - Ты любишь живопись? - спросил Малявин. - Да, - подумав, кивнул Кравич. - В таком случае будь готов к самому худшему. Глава 13 Спустя час инспекторы, как и обещали, появились в лаборатории Департамента. Тубус, в котором лежали свернутые в тугой рулон картины заключенного Павла Марина, перешел рук инспектора Фроста в руки эксперта Кравича. Еще через полтора часа в коридор, где, расположившись на стульях, инспекторы ели сосиски, запивая их кофе автомата, вышел Кравич и пригласил их пройти в свой кабинет. Картины Марина, подобно большой пестрой скатерти, были расстелены на длинном лабораторном столе. - Все именно так, как вы и предполагали, - сообщил инспекторам Кравич. - Полотна и краски, использованные для этой пачкотни, абсолютно идентичны тем, которыми пользовался в своих ранее невестных работах Ван Гог. Более того, краски были взяты одной емкости. И все это, - я имею в виду, конечно, не сами картины, а полотно и краски, - было готовлено в первой половине XIX века. Однако стиль работы, как видно даже невооруженным глазом, не имеет ничего общего с творениями Ван Гога. И, уверяю вас, то, что вы видите перед собой, это вовсе не имитация. Автор этих "абстрактных" полотен совершенно не умеет рисовать. Возможность того, что он мог подделывать картины Ван Гога, исключена полностью. Все картины, кроме одной, покрыты стабилирующим составом "200-В". Картина, оставшаяся незаконсервированной, - Кравич поднял натянутую на проволочный подрамник картину, которую накануне инспекторы видели стоявшей на мольберте в "мастерской" Марина в зоне безвременья, - представляет для нас наибольший интерес. С помощью компьютерной томографии удалось выяснить, что под верхним слоем краски находится другое ображение, покрытое стабилирующим составом. Вот то, что удалось рассмотреть, не снимая верхнего слоя красок. Эксперт положил картину на стол и протянул инспекторам фотоснимок. Изображение было нерезким и неконтрастным, но тем не менее можно было понять, что это портрет. Черты лица человека, ображенного на портрете, было почти невозможно различить, но почему-то складывалось впечатление, что это мужчина. - Ну и каковы ваши дальнейшие планы? - поинтересовался Кравич. - Сколько времени займет расчистка первоначального ображения? - спросил Малявин. - Поскольку нижний слой краски покрыт стабилирующим составом, тот, что находится сверху, можно просто смыть, - ответил эксперт. - Я не очень-то доверяю автоматике, но в данном случае сгодится и она. За час управлюсь. Малявин взглянул на напарника. Фрост молча кивнул. - Действуй, - распорядился инспектор. Глава 14 Кравич управился за сорок пять минут. Когда он достал растянутую на раме картину пасти реставрационного агрегата, глазам инспекторов предстал портрет, вне всякого сомнения, принадлежавший кисти Ван Гога. На аспидно-черном фоне, с поворотом головы примерно в три четверти был ображен небезызвестный всем присутствующим Павел Марин. - А ведь он еще пытался учить нас принципу сопряженности времен, - взглянув на коллегу, с плохо скрытой обидой пронес Фрост. - И я почти поверил ему, - разочарованно добавил Малявин. Глава 15 Малявин поставил картину на мольберт и, сложив руки на груди, выжидающе посмотрел на Марина. Заключенный сидел на невидимом, скорее всего, вовсе несуществующем кресле, перекинув руки через подлокотники, и, закинув ногу на ногу, мерно покачивал висящим на кончиках пальцев стопы шлепанцем. На лице его можно было прочесть выражение сожаления, но отнюдь не раскаяния. - Мы пока еще не возбуждали против вас уголовного дела, Марин, - сказал, присев на краешек пустоты, Фрост. - Однако лично я сильно сомневаюсь в том, что вы сможете дать нам вразумительные объяснения по данному вопросу, - инспектор указал рукой на стоящий на мольберте портрет Марина кисти Ван Гога. - Налицо не только факт контрабанды прошлого, но и необратимое вмешательство в исторический процесс. - Обвинение? - Марин презрительно усмехнулся. - А, собственно, какое обвинение вы собираетесь против меня выдвинуть? Вы надеетесь доказать, что, отбывая заключение в зоне безвременья, я каким-то образом оказался причастен к новому правонарушению? - Именно так, - медленно наклонил голову Малявин. - Вы причастны к афере с картинами Ван Гога, о которой мы с вами вчера говорили. - Не смешите меня, инспектор, - Марин откинулся на спинку невидимого кресла. - Вы никогда не сумеете это доказать. - Разве это не доказательство? - указал на картину Малявин. - Портрет работы Ван Гога находился под вашей абстракционистской мазней. Марин сделал вид, что обиделся. - Если мои работы вам не понравились, это вовсе не повод, чтобы называть их мазней, - буркнул он. - Речь сейчас идет не о ваших работах, а о картинах Ван Гога, - напомнил Фрост. - Это? - Марин кончиками пальцев указал на стоявший на мольберте портрет. - Такой работы нет ни в одном каталогов Ван Гога, и вам не удастся убедить жюри присяжных в том, что это подлинник. А я буду стоять на том, что мне просто попался холст, который прежде уже был в работе. - Но вы-то сами согласны с тем, что перед нами работа Ван Гога? - спросил Фрост. - Свое мнение я оставлю при себе, - ответил Марин. - Я имею право не отвечать на ваши вопросы. - Но это же ваш портрет, Марин! - Серьезно? - вглядываясь в картину, Марин подался вперед. - Да, - кивнул он через некоторое время, - отдаленное сходство действительно присутствует. - Каким образом Ван Гог смог написать ваш портрет? - Перед нами, скорее всего, подделка, - недовольно поморщился Марин. - Вам не хуже, чем мне, вестен принцип сопряженности витков временной спирали... - Именно поэтому мы и хотим выяснить, каким образом вам удалось встретиться с Ван Гогом, - перебил его Фрост. - Я отказываюсь вас понимать, - удрученно покачал головой Марин. - Хорошо, поговорим иначе, - Фрост обошел Марина и заглянул ему в лицо с другой стороны. - Сколько вам еще осталось сидеть? - Четыре с половиной месяца, - ответил Марин и с удивлением посмотрел на инспектора. - А разве вам это невестно? Фрост пропустил вопрос Марина мимо ушей. - Что вы скажете, если мы предложим вам выйти на свободу через неделю? - Буду весьма вам за это прнателен, - не поднимаясь со своего места, Марин учтиво поклонился. - Но в этом случае и вы должны будете нам помочь. - Все, что в моих силах, господин инспектор, - Марин приложил руки к груди. - Отлично, - Фрост снова обошел вокруг Марина и сел напротив него. - Если вы объясните нам, каким образом попали в наше время ранее невестные работы Ван Гога, включая эту, - инспектор указал на портрет, - то мы сможем оформить это как помощь следствию. И, поскольку вы уже отбыли две трети своего срока, мы подадим ходатайство о вашем досрочном условном освобождении. - И я выйду на свободу только для того, чтобы предстать перед судом по обвинению в контрабанде картин Ван Гога, - усмехнувшись, добавил Марин. - Вы принимаете меня за идиота, господин инспектор? Срок, который мне светит за Ван Гога, будет в несколько раз длиннее того, что я отбываю сейчас. - Так или иначе, Марин, новый срок вам мотать придется, - постучав пальцами по картине, заверил его Малявин. - Ошибаетесь, господин инспектор, - рассмеялся в лицо Малявину Марин. - Без моего прнания вы ничего не сможете доказать. В противном случае, вы бы не пришли ко мне? - Я бы на вашем месте не был столь самоуверенным, Марин, - с укорной покачал головой Фрост. - Доказать вашу вину будет действительно непросто. Но вам так же должно быть вестно, что дела, связанные с необратимым вмешательством в исторический процесс, никогда не сдаются в архив незавершенными. Сколько бы времени ни заняло следствие, виновный будет наказан. - Ну а если никакого вмешательства в исторический процесс не было? - подавшись вперед, негромко спросил Марин. - Увы, - покачав головой, Фрост в который уже раз указал на портрет Марина. - Ваш портрет, написанный Ван Гогом, является несомненным доказательством того, что факт вмешательства имел место. - Скажите мне, господин инспектор, какое именно действие закон определяет как контрабанду? - задал вопрос Марин. - Вы имеете в виду контрабанду во времени? - уточнил Фрост. - Именно, - подтвердил Марин. - Контрабандой считается доставка какого-либо предмета, принадлежащего определенному времени, в иной временной период, - процитировал строку свода законов Фрост. - То есть с одного сопряженного витка временной спирали на другой, вне зависимости от того, куда он был перемещен, в прошлое или в будущее. - Ну а если предмет никогда, ни единой секунды не принадлежал ни одному времен, можно ли квалифицировать как контрабанду его доставку в наше время? Инспекторы непонимающе переглянулись. - Что вы имеете в виду? - осторожно спросил Малявин. - Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос, господин инспектор, - вежливо попросил Марин. - А после этого я дам вам все необходимые разъяснения. - Насколько мне вестно, подобных прецедентов пока еще не было, - ответил Малявин. - Я думаю, что доставку в наше время некоего гипотетического предмета, никогда не принадлежавшего ни одному времен, можно квалифицировать двояко: либо как контрабанду, либо как находку, - Фрост сделал паузу и, многозначительно посмотрев на Марина, добавил: - В зависимости от конкретных обстоятельств. - Ну а если окажется, что этот портрет, - Марин кивнул в сторону стоявшей на мольберте картины, - никогда, ни единой секунды не находился в XIX веке, мы сможем квалифицировать мой случай именно как находку? - Что вы хотите этим сказать? Что Ван Гог написал ваш портрет, находясь в нашем времени? Малявин чувствовал, что Марин готовит им какой-то подвох, но при этом никак не мог понять, в чем именно этот подвох заключается. И это нервировало инспектора. - Нет, - покачал головой Марин. - Он вообще не писал его, ни в одном времен. Так же, как и другие семь картин. - Давайте-ка поконкретнее и с самого начала, - Фрост достал кармана диктофон и, включив запись, оставил его висящим в пустоте. - Э, нет, - протестующе взмахнул рукой Марин. - Давайте еще раз уточним: если я все расскажу вам о картинах Ван Гога и при этом докажу, что я получил их, не покидая своего времени, вы гарантируете, что против меня не будет выдвинуто обвинение? - Да, - уверенно кивнул Фрост. - А как насчет досрочного освобождения? - прищурился Марин. - Считайте, что мы уже обо всем договорились, - заверил его инспектор. - Отлично. - Марин поудобнее устроился в пустоте и начал рассказ. Глава 16 Это случилось на третьем месяце моего заключения. Я сидел в кресле и читал книгу. Как сейчас помню, это был роман Дика "Сканирование втемную". Я уже привык к тому, что вокруг ничего не происходит, и поэтому не сразу обратил внимание на то, что взгляд мой, скользя время от времени над верхним краем раскрытой книги, фиксирует какое-то движение. Я положил книгу на колени и посмотрел на то, что привлекло мое внимание. Это был человек, движущийся в мою сторону. Он находился еще далеко, и фигура его казалась не больше минца. Уже то, что человек, находясь на значительном удалении, медленно приближался ко мне, было в высшей степени удивительно. В зоне безвременья не существует расстояний. Все находится рядом, в одном месте. Даже дверь камеры перехода не приближается дали, а мгновенно возникает в пустоте. И тем не менее человек двигался в абсолютной пустоте безвременья, медленно приближаясь ко мне. Когда он подошел достаточно блко, чтобы я смог как следует его рассмотреть, я увидел, что он очень стар. По крайней мере, он показался мне тогда очень старым. Худое лицо незнакомца покрывала частая сетка глубоких морщин. Коротко остриженные волосы на голове были почти седыми, лишь местами сквозь седину пробивались рыжие пряди, похожие на перепачканную засохшей краской щетину, вылезшую старой кисти. Одет он был в какой-то странный костюм, застиранный сверх всякой меры и сильно помятый, мерзкого бледно-бледно-коричневого цвета, похожий не то на больничную пижаму, не то на тюремную робу. Я терялся в догадках: что за странный человек появился в месте моего заключения? Поначалу я решил, что это один моих коллег, решивший осваивать зону безвременья и заблудившийся в ней. Но как такое могло проойти, если в соответствии с основополагающими принципами темпористики случайные встречи в зоне безвременья абсолютно исключены? Однако у меня и мысли не возникло нажать на браслете кнопку вызова охраны. Прежде чем помочь человеку выбраться зоны безвременья, я хотел узнать, входит ли в его планы встреча с представителями власти? Тем временем незнакомец подошел ко мне совсем блко. Взглянув на меня бледно-голубыми глазами, в которых отражалась вековая усталость и небывная вселенская печаль, он что-то пронес на незнакомом мне языке. В силу своих профессиональных интересов, я в свое время учил многие языки, используя метод гипнопедии, но, как вам вестно, воспользоваться знаниями, полученными таким образом, в зоне безвременья невозможно. Поэтому я только улыбнулся и развел руками, давая понять, что не понимаю его вопрос. Он снова что-то пронес. На этот раз это был не вопрос, а, как мне показалось, восторженное восклицание. При этом он посмотрел вверх и сделал руками широкое движение, как будто очерчивая контуры огромного круга. Я опять улыбнулся и покачал головой. Я был уверен, что никогда прежде не встречался с этим человеком, но в облике его сквозило что-то знакомое. Я вспомнил, где видел это лицо, когда человек повернулся ко мне чуть боком. Помните знаменитый "Автопортрет с отрезанным ухом"?.. Да, у человека, который стоял предо мной, тоже не было части левого уха. - Винсент Ван Гог? - спросил я. Человек, посмотрев на меня, улыбнулся, как мне .показалось, несколько удивленно и быстро кивнул. При этом он снова повернулся ко мне лицом, и я увидел на левой стороне его груди темное влажное пятно. Как вестно, последний год жни Ван Гог провел в приюте для душевнобольных в Сен-Поль-де-Мозоле. 29 июля 1890 года после обеда Ван Гог в одиночку ушел приюта. Побродив по полю, он зашел в крестьянский дом. Никого не застав дома, художник взял пистолет и выстрелил себе в сердце. Но пуля, попав в ребро, отклонилась и прошла мимо сердца. Зажав рану рукой, Ван Гог вернулся в приют. Умер он только ночью. Не спрашивайте меня, каким образом в день своей смерти Ван Гог попал в зону безвременья. Ответа я не знаю. Могу только предположить, что это каким-то образом связано с психическим заболеванием, которым страдал великий художник. По-видимому, он вернулся в свое время в тот же момент, когда и покинул его, - ведь принципа сопряженности времен для него не существовало! - поэтому никто и не заметил его отсутствия. Хотя гостил он у меня довольно долго. Если он и пытался в своем времени рассказать кому-нибудь о том, что с ним проошло, то история эта, скорее всего, была принята за бред умирающего. Оказавшись в зоне безвременья, Ван Гог забыл обо всех своих недомоганиях. И даже рана в груди, которую он сам себе нанес, нисколько его не беспокоила. Жажда творчества кипела в нем с неистовой силой. Он знаками дал мне понять, что ему нужны краски, кисти и что-то, на чем можно было бы рисовать. Я смог предложить ему только свой блокнот и авторучку. Художник попытался сделать несколько набросков, но у него не было навыков работы с материалами, которые у меня имелись. Авторучка скользила у него между пальцами, а ее острый наконечник рвал тонкую бумагу. Ван Гог ругался, комкал вырванные блокнота листы и отбрасывал их в сторону. Я как мог попытался успокоить его, заверив в том, что в ближайшее время достану для него холст, краски и кисти. Для этой цели я связался с охраной и передал сообщение своему двоюродному дяде, в котором просил его немедленно встретиться со мной. Он пришел ко мне на свидание на следующий день. К тому времени у меня уже был готов план. Замечу, что руководствовался я при этом вовсе не корыстными интересами. Я просто хотел помочь несчастному художнику, у которого каким-то чудом перед самой смертью появилась возможность создать еще несколько живописных работ. Но, решив помочь Винсенту, я подумал и о том, что, если работы его будут выполнены современными материалами, то мне никогда не удастся убедить кого-либо в том, что это прежде невестные, - да что там невестные, несуществовавшие! - картины Ван Гога. А между тем я собирался вернуть эти картины людям. Руководствуясь этими соображениями, я вручил дяде записку к одному моих коллег, который в кратчайшие сроки мог достать все необходимое. Кстати, именно стремление к тому, чтобы новые картины Ван Гога были приняты как подлинники, надоумило меня продать их с аукциона. А как иначе я мог их представить? Подкинуть на порог какой-нибудь картинной галереи? Глупость полнейшая! Это сразу же породило бы сомнения в подлинности картин... Но отрицать не стану, свою часть выручки от этой сделки я, естественно, получил. Сразу хочу сказать, что мой дядя не имеет ни малейшего отношения к тому, что вы называете аферой с картинами Ван Гога. Он даже не знал, с чем имеет дело. Просто отправлял посылки по указанным мною адресам. Итак, получив наконец холсты, краски и кисти, Ван Гог принялся за работу. Надо было видеть, с каким упоением он отдавался ей! Он трудился как одержимый! От начатой картины он мог отойти буквально на несколько минут, только для того, чтобы присесть чуть в стороне, свесив руки с зажатыми в них кистями между колен, и окинуть свое творение оценивающим взглядом. Глядя на него, можно было понять, что он счастлив. Возможно, как никогда в жни. Но каково было мне наблюдать за работой великого художника и знать при этом, что через несколько часов после того, как Винсент вернется в свое время, он должен будет умереть! Я никак не мог решить, что же мне делать? Временами меня так и подмывало нажать кнопку вызова охраны. В конце концов, почему я должен был брать на себя ответственность за судьбу Ван Гога, когда у нас имеется Департамент контроля за временем, который как раз и должен заниматься подобными вопросами?.. Наверное, в итоге я именно так и поступил бы. Но до тех пор, пока Ван Гог был занят работой и никуда, похоже, не собирался уходить, я решил ничего не предпринимать. Мы почти не разговаривали. Я о многом хотел расспросить Ван Гога, но он не обращал на мои вопросы никакого внимания. И дело тут было вовсе не в моем ужасном знании языка, на котором я к нему обращался. Художник был всецело поглощен работой. Он не желал ни секунды тратить на что-либо иное, кроме красок, накладываемых на полотно. Я так и не смог выяснить, понимал ли он, что с ним проошло и где он находится? Одна за другой появлялись картины, созданные неподражаемым мастерством великого художника, его поразительным видением мира, сочетающимся с болезненным воображением. Кстати, если вы внимательно рассматривали его картины, то, несомненно, заметили, что фоном для них послужило не что иное, как пустота, окружающая нас в зоне безвременья. Ван Гог никогда не позволял мне смотреть на еще не законченные работы. Обычно, наложив последний мазок, он окидывал картину придирчивым взглядом, делал два шага назад и, склонив голову к плечу, как-то странно усмехался. Мне так и не удалось понять, что за чувства он испытывал, глядя на завершенную работу. Только после этого он бросал в мою сторону быстрый, чуть лукавый взгляд и легким, едва заметным движением кончиками пальцев подзывал меня к себе. Сам он при этом отходил в сторону, - похоже, мои восторги по поводу его новой работы были ему совершенно безразличны. Если бы я знал заранее, что Ван Гог задумал написать мой портрет, я ни за что не позволил бы ему сделать это. Кому, как не мне, знать, что подобная картина, - портрет человека XXII века, написанный художником XIX, - явилась бы грубейшим нарушением закона непрерывности временной последовательности и первого принципа причинно-следственной связи. Но Ван Гог, как обычно, показал мне уже законченную работу. Увидев ее, я на какое-то время потерял дар речи. Видеть свой портрет, написанный рукой гения, - это, скажу я вам, несравнимо ни с чем! Я не знал, что мне делать, что сказать Винсенту. Я был настолько потрясен и взволнован, что горло мне сдавил спазм, как будто я собирался разрыдаться. Когда же я наконец смог в какой-то степени совладать со своими чувствами и оглянулся, ища взглядом Ван Гога, рядом со мной никого не было. Он просто исчез. Так же неожиданно, как появился. В свое оправдание могу сказать только то, что продавать последнюю картину я не собирался. Я хотел оставить ее себе, как память о встрече с Винсентом Ван Гогом, которая никогда не могла состояться в реальности. Глава 17 - Послушайте, Марин, почему вы не рассказали об этом с самого начала? - спросил инспектор Фрост. - Для чего нужно было устраивать мистификацию с продажей ранее невестных картин Ван Гога, если вы могли сразу обратиться в Департамент контроля за временем? Вы же сами прекрасно понимаете, что в данном случае вам невозможно предъявить никакого обвинения? Напротив, лично я считаю, что вы действовали, руководствуясь самыми наилучшими побуждениями. Ну, для чего нужно было всех вводить в заблуждение? Прежде чем ответить, Марин задумался. - Ну, во-первых, я работал именно так, как привык. Недоверие к Департаменту является одной основных особенностей моей профессии. А во-вторых, - и это, пожалуй, самое главное, - я не хотел, чтобы удивительное событие последнего дня жни Ван Гога стало достоянием гласности. История жни Винсента Ван Гога уже написана, и, как мне кажется, не имеет смысла что-либо к ней добавлять. Глава 18 После того как руководство Департамента контроля за временем ознакомилось с материалами дела, оно было переведено в мемори-чип под кодом "Секретно. Только для служебного пользования". Подобное решение мотивировалось тем, что, по мнению руководства, сообщение о невестных прежде свойствах зоны безвременья могло послужить причиной того, что на ее исследование бросились бы искатели приключений и легкой наживы. И в таком случае Департаменту контроля за временем пришлось бы заниматься только спасательными работами. Контрабандист Павел Марин, отбывавший заключение в зоне безвременья, за помощь следствию был условно освобожден на четыре месяца и десять дней раньше положенного срока. Все восемь картин Ван Гога, написанные художником в зоне безвременья, были прнаны подлинными и включены в Каталог всемирного наследия. Последняя картина Ван Гога заняла почетное место в ряду других работ художника в экспозиции Цветаевского музея в Москве. На медной табличке, закрепленной на раме, значится: "Винсент Ван Гог. Портрет невестного. 1890 год. Картина передана в дар музею П. Мариным". Глава 19 Винсент почувствовал сильный толчок в грудь и, чтобы не упасть, сделал шаг назад. Опустив руку, все еще сжимавшую пистолет, дула которого выползала тоненькая струйка порохового дыма, Винсент удивленно посмотрел на расплывающееся по светло-коричневому полотну больничной куртки алое пятно. Что проошло? Почему он все еще жив? Винсент приложил к ране ладонь. Сердце в его простреленной груди по-прежнему ровно отсчитывало секунды жни. Пуля, направленная в этот удивительный природный метроном, средоточие всех радостей и печалей человеческих, скользнула по ребру и ушла в сторону. Винсент даже не чувствовал боли, как и в тот раз, когда в порыве ярости отмахнул себе сапожным ножом половину уха. Винсент осторожно положил пистолет на прежнее место. Он был ему больше не нужен. Зажав рану на груди рукой, Винсент вышел на двор, где по-прежнему не было ни единой живой души, кроме бабочки-капустницы, замершей неподвижно с раскрытыми крыльями на обухе колуна. Винсент пересек двор и погрузился в желтое море подсолнухов. Он двигался в обратном направлении, туда, где находился приют, ставший для него последним пристанищем в этом мире. Место старика Божоле у ворот приюта все еще пустовало. Войдя во двор, Винсент оглянулся назад, чтобы в последний раз взглянуть на ту удивительную картину, которую нарисовала сегодня природа. Поднявшись в свою комнату, Винсент разделся, аккуратно повесил на стул перепачканную кровью одежду и лег в постель. Он по-прежнему чувствовал то удивительное умиротворение, что сношло на него сегодня после обеда, когда он вышел за ворота приюта. Вот только слабость не позволяла ему оставаться на ногах. Повернувшись на бок, Винсент достал кармана штанов трубку, кисет и спички. Разложив все это на коленях поверх одеяла, он аккуратно, не просыпав ни крупинки табаку, набил трубку и, чиркнув спичкой, раскурил ее. Лежа в кровати и покуривая трубочку, Винсент думал не о жни, которая неумолимо утекала его тела, а о том удивительном человеке, портрет которого он написал, находясь в пустоте. Что это было: сон или некая иная реальность, постичь которую в состоянии лишь тот, кого уже ничто не связывает с тем, что принято считать действительностью? Примерно через полчаса в комнату заглянула сестра. Увидев окровавленную одежду и пятно, расплывающееся поверх тонкого одеяла, которое натянул на себя Винсент, она в ужасе вскрикнула и выбежала в коридор. Спустя некоторое время ближайшего поселка прибыл врач в сопровождении полиции. Винсент, как и прежде, лежал в кровати, сложив руки крест-накрест на груди, и с невозмутимым видом посасывал дымящуюся трубочку. Осмотрев Винсента, врач сказал, что уже ничем не может ему помочь. Но Винсента это ничуть не расстроило. Он вновь погрузился в мир видений, и в этом мире ему являлись картины, которые так и не были написаны. Винсент видел перед собой желто-оранжевое поле спелых подсолнухов, к самому краю которого он подошел. Винсент скончался ночью. Тело его положили на зеленое сукно бильярдного стола. По стенам комнаты были развешены картины, написанные художником за тот год, что он провел в доме для умалишенных в Сен-Поль-де-Мозоле. Среди них не было лишь картины "Красная виноградная лоза", проданной незадолго до смерти Винсента за четыреста франков некой Анне Бош, и восьми его последних картин, которые Ван Гог написал уже после того, как подвел итог своей скорбной жни. ДЕЛО О ПОРТРЕТЕ МОНЫ ЛИЗЫ Глава 1 Предмет, оказавшийся в руках Леонардо, не был похож ни на что. За свою жнь, - а не так давно, в апреле, ему исполнился пятьдесят один год, - Леонардо повидал немало диковинок, но сейчас он готов был прнать, что держит в руках самую удивительную вещь всех, что когда-либо создавались гением человеческого разума в сочетании с немыслимо тонкой работой искуснейшего мастеров. Взявшись двумя пальцами за кончики черной полоски, сделанной прочного, упругого, но при этом необычайно пластичного материала, Леонардо растянул ее и, наклонив голову, так, что длинные волосы упали на правое плечо, посмотрел на плоский прямоугольник со срезанными углами, закрепленный по центру. Леонардо сделал два шага к окну, плечом приоткрыл створку, забранную свинцовым переплетом с небольшими четырехугольными стеклами-миллефиори, внутрь которых были вплавлены разноцветные звездочки и цветы, и присел на подоконник. Ему хотелось получше рассмотреть драгоценную вещицу. Человек, передавший Леонардо удивительный прямоугольный предмет на черной полоске, назвал его часами. Но с часами, что висели на стене мастерской Леонардо, они не имели ничего общего. Начать хотя бы с того, что на крошечных часах, которые, как объяснил Леонардо незнакомец, следовало носить, пристегнув ремешком к запястью, не было циферблата. Цифры, соответствующие часам и минутам, горели в узком окошке, расположенном в верхней части часового корпуса. Освоиться с цифрами, указывающими время, для Леонардо не составило труда. Разобраться же с прочими функциями, которые, как выяснилось, могли выполнять диковинные часы, оказалось куда труднее. Человек, принесший часы, показал, как с их помощью можно легко и быстро проводить математические расчеты. Все остальное он обещал объяснить после того, как Леонардо согласится отдать за часы картину, которую он на днях закончил. Незнакомец обставил свое предложение с искусством, достойным опытнейшего демона-искусителя со стажем в несколько веков: он ушел, пообещав снова зайти завтра после полудня, но оставил Леонардо часы, предоставив мастеру возможность самому разобраться с тем, на что они были способны. Леонардо уже попытался наугад нажимать на клетки, обозначенные незнакомыми ему символами. Но в ответ на это в светящейся ячейке появлялись либо точно такие же непонятные значки, либо цифры, невестно что обозначавшие. Леонардо перевернул часы. С обратной стороны корпус был закрыт тонкой металлической пластинкой с выбитым на ней семначным числом. Нитевидная щель, тянущаяся по краю крышки, свидетельствовала о том, что корпус часов можно открыть. Но незнакомец предупредил Леонардо, что делать этого не следует. По его словам, часы могли работать без завода на протяжении двадцати пяти лет. Но только в том случае, если их корпус будет оставаться закрытым. Леонардо был почти уверен, что ему, с его знанием тончайших механмов и опытом работы с прихотливыми устройствами, удастся вскрыть корпус часов, не повредив ни одной деталей, приводящих этот удивительный прибор в действие. Но, поскольку крошечное, размером с маковое зернышко сомнение у него все же оставалось, он хотел для начала разобраться с теми функциями часов, которые пока были ему невестны. В дверь негромко постучали. Спрыгнув с подоконника, Леонардо быстро спрятал часы в карман. Тайна также являлась одним условий, на которых настаивал незнакомец. Да Леонардо и сам понимал, что устройства, подобные сим удивительным часам, равно как и место, где они были готовлены, представляют собой один тех великих секретов, которые не скоро станут достоянием всего человечества. Ему доводилось слышать о тайных обществах, хранящих знания древних цивилаций, о самом существовании которых мало кому было вестно. Однажды ему даже было осторожно предложено вступить в одно них. Но Леонардо предпочитал жить открыто, не делая тайны того, что ему удавалось создать с помощью собственного разума и рук, поэтому он, не раздумывая, ответил отказом. Принадлежал ли незнакомец, принесший Леонардо часы, к одному тайных обществ? А если так, то что побудило его нарушить запрет, который, вне всяких сомнений, был наложен на передачу подобных делий непосвященным? Почему он хотел обменять часы, наверняка стоившие целого состояния, всего лишь на картину? Об этом незнакомец не стал рассказывать Леонардо. А Леонардо благоразумно не стал задавать вопросы, ответы на которые он все равно бы не получил. Тяжелая дубовая дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в нее смог заглянуть юноша шестнадцати лет. - Входи, Франческо, - улыбнувшись, махнул рукой Леонардо. Юноша вошел в мастерскую и аккуратно прикрыл за собой дверь, - мастер Леонардо настаивал на том, чтобы двери в комнатах, в которых он работал, были всегда закрыты. Франческо был одет в малиновый кафтан, перехваченный на талии плетеным золотистым шнурком, и узкие панталоны, доходившие до колен, сшитые бело-голубых продольных полос. На ногах - башмаки с отворотами, но без новомодных удлиненных носков. Два года назад Леонардо взял соседского сына к себе в подмастерья. Франческо, хитрый и вороватый подросток, которого родители ни к одному делу не могли пристроить, оказался весьма смышленым учеником. Для начала Леонардо научил его разбираться в медицинских инструментах, правильно подготавливать и подавать их во время опытов, которые он проводил на животных. Достоинством Франческо оказалось и то, что в отличие от многих других помощников, с которыми приходилось работать Леонардо, он не пугался вида крови и не падал в обморок, едва взглянув на раскрытую брюшную полость с еще живыми, теплыми внутренними органами. Однако особый интерес Франческо проявлял не к медицинским опытам мастера и не к работе по созданию удивительных, невиданных прежде механмов и устройств, которыми также занимался Леонардо, а к рисунку и живописи. Он мог часами стоять неподвижно, завороженно наблюдая за тем, как мастер накладывает осторожные полупрозрачные мазки на уже подсохший слой краски, отчего ображенные на картине фигуры казались окутанными слоем кристально чистого воздуха. Никому великих мастеров живописи, кроме мастера Леонардо, не удавалось создать подобный вуальный эффект! Страсть юноши не осталась незамеченной. Первым делом мастер Леонардо научил его смешивать краски и выбирать кисти. Франческо на удивление быстро освоил эти навыки, после чего мастер Леонардо начал учить его рисовать карандашом. Но оказалось, что Франческо уже умеет передавать не только контуры предметов, но и их объем. А взглянув на нарисованную способным юношей кисть руки, Леонардо с досадой подумал, что у него самого ображение рук так и оставалось слабым местом. И тогда Леонардо дал своему подмастерью небольшой, около сорока сантиметров в длину испорченный кусок холста, чтобы Франческо мог поупражняться в накладывании красок и отработать твердость и точность мазка. - Посыльный принес письмо, - негромко пронес Франческо. - От синьора дель Джокондо. - Давай, - требовательно дернул кончиками пальцев Леонардо. Франческо быстрым шагом пересек комнату и вручил мастеру запечатанный конверт. Нетерпеливым движением сорвав печать, Леонардо развернул хрустящий лист чуть желтоватой плотной бумаги. Быстро пробежав глазами по ровным, аккуратно выписанным секретарем Франческо дель Джокондо строчкам и едва глянув на корявую, неразборчивую подпись вну, Леонардо усмехнулся и, скомкав бумагу, кинул ее в угол мастерской. - Хорошие новости? - осторожно осведомился Франческо. - Очень даже, - весело подмигнул юноше Леонардо. - Дель Джокондо отказывается от покупки портрета своей жены, поскольку считает, что я образил ее слишком фривольно, и в соответствии с имеющимся договором требует вернуть половину уплаченной мне за работу суммы. - И вы этому рады? - искренне удивился Франческо. Леонардо взмахнул согнутой в локте рукой и щелкнул пальцами, как будто собирался пуститься в пляс. - В иной ситуации я, возможно, и расстроился бы. Но сейчас я рад, поскольку за минуту до того, как ты вошел в мастерскую, я пытался придумать предлог, под которым можно было бы оставить заказанный дель Джокондо портрет себе. В случае, если бы инициатива исходила от меня, мне пришлось бы вернуть заказчику всю сумму, уплаченную за портрет. А так, раз уж дель Джокондо сам отказался от моей работы, я имею законное право оставить себе половину. Франческо непонимающе пожал плечами, - по его мнению, вся сумма была куда лучше половины, - но перечить мастеру не стал. - Посыльный еще здесь? - спросил Леонардо. - Нет, оставил письмо и ушел. - Тогда отнесешь деньги дель Джокондо сам. И немедленно, пока этот скряга не передумал. Леонардо подошел к стоявшему в дальнем конце мастерской большому сундуку, стенки которого были покрыты резьбой, ображающей переплетающиеся виноградные лозы, а на крышке красовалась большая сова с раскинутыми крыльями и страшно выпученными глазами. Достав кармана связку ключей, Леонардо отомкнул сундук, поднял крышку и вынул плоский, окованный железом ларец. Захлопнув крышку сундука, Леонардо поставил ларец сверху и отомкнул его другим ключом. Подмастерье, стоявший в трех шагах позади Леонардо, вытянул шею, пытаясь рассмотреть то, что лежало в ларце. Но широкая спина мастера закрывала ему обзор. Отсчитав требуемую сумму, Леонардо ссыпал монеты в кожаный кошель, затянул шнурок и обмотал его вокруг горловины. - Держи, - он кинул увесистый кошель Франческо. - Отнеси дель Джокондо. И имей в виду, - добавил он строгим голосом, - я не ошибаюсь, когда считаю деньги. Столь откровенный намек ничуть не смутил Франческо. - Конечно, мастер, - ответил он как ни в чем не бывало. Леонардо запер ларец, поставил его в сундук, захлопнул крышку и, повернув ключ в замке, спрятал связку в карман. Когда он обернулся, подмастерье, как прежде, стоял на том же самом месте. - Ну? - сдвинул густые брови Леонардо. - Значит, картина останется у нас? - Франческо задал этот вопрос, слегка понив голос, с придыханием, так, словно речь шла о чем-то чрезвычайно важном для него. Леонардо машинально глянул в ту сторону, где посреди комнаты, на наиболее удачно освещенном месте, стоял мольберт с недавно законченной картиной, поверх которой было накинуто легкое белое покрывало. - Не у нас, а у меня, - поправил он юношу. - И только до завтра. - Только до завтра, - упавшим голосом, словно эхо, повторил следом за мастером Франческо. - Да, - Леонардо, казалось, не заметил перемены в настроении юноши. - Я уже нашел нового покупателя. - Мастер, - с надеждой глянул на Леонардо юноша. - Вы позволите мне еще раз взглянуть на нее? Леонардо едва заметно усмехнулся. Он уже давно заметил, что взгляд Франческо загорался огнем страсти всякий раз, стоило ему только посмотреть на портрет Моны Лы дель Джокондо. Поначалу Леонардо было решил, что его подмастерье без ума от молодой жены дель Джокондо. И даже опасался, как бы по молодости лет юноша не натворил каких-нибудь глупостей, за которые потом дорого придется расплачиваться. Но, как вскоре выяснилось, Франческо был влюблен именно в портрет, а вовсе не в ту живую женщину, с которой он был написан. Этого Леонардо не мог понять. Мастер подошел к мольберту и сдернул с картины покрывало. Франческо замер, весь обратившись в зрение. Взгляд его плавно скользил по фигуре и лицу ображенной на картине женщины, чьи восхитительные черты были богоподобны. Казалось, он хотел, чтобы каждый мазок, отображающий движение кисти художника, навеки запечатлелся в его памяти. - Ты тоже находишь картину непристойной? - спросил у подмастерья Леонардо. - Что вы? - не отводя взгляд от ображения, негодующе воскликнул Франческо. Затем, после паузы, он тихо выдохнул: - Она восхитительна! Леонардо довольно улыбнулся. Несмотря на то, что это была уже далеко не первая его работа, каждая которых вызывала неменные восторги зрителей, он все еще получал истинное удовольствие от похвалы. Недовольство же безголовых ослов вроде дель Джокондо мастер просто не принимал в расчет. Он обладал весьма полезной способностью быстро и прочно забывать эподы, о которых не хотел вспоминать в дальнейшем. Глава 2 Опытные вулканологи считают, что вулкан наиболее опасен и непредсказуем именно тогда, когда внешне все выглядит тихо и мирно: не вздрагивает то и дело земля у подножия огнедышащей горы, не вырываются трещин в камнях струи едких, удушающих серных газов, не взлетают высоко вверх тучи серого пепла, а темными ночами над жерлом вулкана не висит красноватое марево, - как будто раскаленное магматическое озеро навсегда застыло, покрывшись толстой коркой холодного базальта. Но на самом деле в это время в глубинах вулкана протекают незаметные стороннему наблюдателю процессы, результатом которых может стать разрушительной силы выброс, способный уничтожить любые прнаки жни на много километров вокруг. Впрочем, как говорят все те же специалисты-вулканологи, с таким же успехом может и ничего не случиться. Зарождающаяся в глубинах вулкана мощь уйдет глубоко вн, под землю, спровоцировав разве что появление новой трещины в тектонической плите, той самой, которая в незапамятные времена выдавила на поверхность огнедышащую гору. Но, в любом случае, если вулкан вдруг затихает, вулканологи настоятельно советуют оставаться настороже и быть готовым к самому худшему. В конце концов, если ничего так и не случится, это станет великолепным поводом от души посмеяться над незадачливыми предсказателями, чтобы больше никогда уже не вспоминать о собственных страхах, пережитых в минуты нервозного ожидания кажущейся неминуемой катастрофы. Тимур Барцис, генеральный инспектор Отдела искусств Департамента контроля за временем, был похож на вулкан, находящийся в стадии временной стабилации протекающих внутри его процессов. Кипящая в нем энергия почти никак не проявлялась ни в его нарочито замедленных движениях, ни в выражении лица, которое порою казалось лишенным мимической мускулатуры. Однако все сотрудники Отдела искусств знали, что, находясь поблости от Барциса, взрыва следовало ожидать в любую минуту. Если же аудиенция у генерального инспектора заканчивалась без эксцессов, то, выходя начальственного кабинета, следовало поблагодарить за это провидение, проявившее на сей раз благосклонность. Чуть повернув бритую голову, похожую на большой кокосовый орех, в сторону стоявшего навытяжку слева от стола инспектора Ладина, Барцис едва заметно шевельнул левой бровью. Принимая в расчет присущую генеральному инспектору скудость мимики, расценивать сей жест можно было двояко: как прнак заинтересованности или как симптом недовольства. - И что дальше? - гулко пророкотал генеральный инспектор. - Он сказал, что будет говорить только с вами, - инспектор Ладин быстро сглотнул и с вожделением посмотрел на небольшой столик возле окна, на котором стояли бутылки с минеральной водой, охлаждаемые нагнетаемым сну потоком ледяного воздуха. Барцис задумался. Лицо его при этом сделалось настолько неподвижным, что можно было подумать, будто он заснул с открытыми глазами. Спустя минуту указательный палец левой руки генерального инспектора поднялся на полсантиметра вверх. Это могло означать только одно - он принял решение. - Переключи на внешнюю связь, - велел он секретарю. Секретарь на вращающемся кресле повернулся на пол-оборота влево и щелкнул парой клавиш контрольного селектора. Из невидимых динамиков, расположенных где-то под потолком, раздался приятный переливчатый сигнал зуммера. - Можете говорить, - тихо сказал секретарь. - Слушаю, - коротко пронес Барцис. - С кем я разговариваю?! - прокричал динамиков неприятно высокий, подвгивающий в конце фразы голос. - Мне нужен генеральный инспектор Отдела искусств! Ни с кем другим я говорить не стану! Не дожидаясь указаний, секретарь уменьшил громкость. Барцис скосил взгляд на лист распечатки, которую вручил ему Ладин. Это были результаты анала голосовых характеристик звонившего, в соответствии с которыми желающий говорить с генеральным инспектором незнакомец имел психопатический тип личности с явно выраженным комплексом неполноценности и необоснованными претензиями на всеобщее прнание. Левый уголок губ генерального инспектора чуть приподнялся вверх, - похоже было, что Барцис не ожидал от разговора ничего хорошего. - Как ваше имя? - медленно пронес он. - С кем я разговариваю?! - вновь взвгнул незнакомец. - Тимур Барцис, генеральный инспектор Отдела искусств Департамента контроля за временем. - Как вы можете это подтвердить? - спросил незнакомец после непродолжительной паузы. - А какое подтверждение вы хотели бы получить? - поинтересовался Барцис. Незнакомец, похоже, задумался. - Я верю вам! - неожиданно объявил он. - Рад это слышать, - усмехнулся одними губами Барцис. Незнакомец словно и не услышал его вовсе. - И знаете, почему я вам верю? - спросил он и тут же, не сделав даже секундной паузы, сам ответил на вопрос: - Потому что вы обязаны со мной поговорить! - он сделал особый нажим на слове "обязаны". - В противном случае проойдет непоправимое! Да-да! Именно - непоправимое!.. Незнакомец был готов и далее продолжать свою довольно-таки бессвязную речь, но Барцис перебил его: - Быть может, для начала вы представитесь? - Конечно! - с отчаянной решимостью выкрикнул незнакомец, да так, что секретарю вновь пришлось понить уровень звука. - Мое имя должно быть вам знакомо! А вскоре оно станет вестно всем и каждому! Меня зовут Юрген Хрычов! - Хрящ, - пронес одними губами инспектор Ладин. Барцис скосил взгляд на инспектора и едва заметно кивнул. Вне всяких сомнений, имя Юргена Хрычова было вестно каждому сотруднику Отдела искусств. Неудачливый художник, не сумевший сыскать ни благорасположения критиков, ни любви истинных ценителей живописи, ни прнания широких масс неискушенной публики, нередко отдающей свое сердце трудолюбивым ремесленникам без искры божьей в душе, но зато с исключительным пониманием той простоты и безыскусности, которая, как это ни странно звучит, остается востребованной во все времена, Юрген Хрычов решил отправиться на поиски славы иным путем. Он объявил себя лидером группы нигилистов-реформаторов от искусства. По большей части это были такие же несостоявшиеся или же попросту обделенные талантом художники и примкнувшая к ним анархиствующая молодежь, приходящая в граничащий с легким помешательством экстаз от книг Троцкого, Че Гевары и Придорогина. Хрычов, взявший себе к тому времени мужественный псевдоним Хрящ, доходчиво объяснил своим адептам следующее: их жненные неудачи проистекают того, что все места в Зале Славы, на которые имеет право претендовать каждый, уже заняты мертвецами. Все великие картины уже написаны! Все значительные литературные проведения созданы! Невозможно открыть новый стиль или направление ни в одном видов искусства, если тысячи и тысячи людей до тебя уже неоднократно вспахивали это поле!.. Ну, и так далее, в том же духе. Софистика, конечно, но на неокрепшие умы его последователей, именующих себя клинерами, речи Хрычова-Хряща оказывали сильное воздействие. Поначалу в Департаменте контроля за временем клинерам не придали большого значения. Решили, пусть, мол, болтают себе что вздумается, вреда от этого большого не будет. А со временем, глядишь, и сами поймут, что были не правы. И это при том, что Хрычов заваливал Департамент лозунгами и прокламациями, прывающими провести основательную ревию Каталога всемирного наследия. В соответствии с идеями Хрычова, чистка должна была освободить поле деятельности для молодых талантов, которые в существующих условиях не имели возможности самореаловаться. "Уничтожим старые, набившие оскомину картины! - писал в одном своих манифестов неистовый лидер клинеров. - Разобьем застывшие в тупой неподвижности античные статуи! Сожжем книги, знакомые каждому с детства! Заново, на пепелище и так уже надолго пережившей свое время дегенеративной культуры прошлого создадим Великое Новое Искусство!" На возглавляемых Хрящом клинеров обратили внимание только после предпринятой ими попытки уничтожения фресок Сикстинской капеллы. Поскольку против современных средств безопасности злоумышленники были бессильны, они решили перенести акцию в прошлое. Для воплощения своих планов в жнь клинеры собирались воспользоваться самодельными ручными огнеметами. Акт вандалма удалось предотвратить, но, увы, не в результате операции, успешно проведенной Департаментом контроля за временем. Клинеры совершили роковую ошибку еще в процессе подготовки этого безумного деяния, обратившись за консультацией к контрабандисту, давно и весьма успешно промышляющему на витках временной спирали. Специалиста звали Павел Марин. Внимательно выслушав явившихся к нему прыщавых юнцов с горящими взглядами и козлиными бородками, Марин дал им пару советов относительно того, как следует вести себя в той или иной ситуации. А после ухода клинеров незамедлительно сообщил о готовящейся акции в Департамент. В отличие от мнящих себя героями ниспровергателей истин, Марин превосходно понимал, чем лично для него обернется чья-то чужая, пусть даже неудавшаяся попытка уничтожить один величайших памятников культуры. У Марина имелись свои планы, и его вовсе не устраивала возможность объявления чрезвычайного положения в зоне контроля за временными переходами. Однако после провала первой операции по уничтожению старого, отжившего свой век искусства Хрящ, вопреки ожиданиям, не пал духом. Напротив, он объявил поражение победой. "Нас боятся, - писал он в очередном своем воззвании, - а это значит, что мы - Сила, способная менить Историю!" Текст воззвания был размещен на пиратском сайте клинеров во Всеобщей коммуникационной сети, а также разослан по адресам музеев, библиотек, картинных галерей, научных центров и прочих учреждений и органаций, имеющих хотя бы косвенное отношение к культуре. Естественно, не был забыт и Департамент контроля за временем, - очередную эпистолу Хрычова получил персонально каждый сотрудник, включая секретарей и технических служащих. После этого клинеры уже не могли пожаловаться на недостаток внимания со стороны инспекторов Отдела искусств. В течение года были предотвращены еще пять попыток аналогичных диверсий на различных витках временной спирали. Результатами новых акций клинеров стало лишь то, что восемнадцать человек состава органации получили различной продолжительности сроки, которые им предстояло отбыть в зоне безвременья, а Юрген Хрычов развернул активную пропагандистскую кампанию в поддержку "жертв провола властей", как он именовал своих незадачливых подельников. Хрящ же оставался неуловим. Так, по крайней мере, он сам считал. По сути же, Департамент и не предпринимал активных поисков Хрычова. Лидеру клинеров нельзя было предъявить никакого официального обвинения, - Хрящ занимался лишь планированием и подготовкой своих широко рекламируемых "акций восстановления исторической справедливости", но сам участия в них не принимал. А за творческую бездарность и скудоумие никакого наказания, увы, до сих пор не предусмотрено. Нажав клавишу, Барцис временно отключил микрофон, посредством которого общался с Хрычовым. - Звонок? - коротко спросил он. - Уже отслежен, - правильно понял инспектор Ладин. - Вернее, сделана попытка отследить, - тут же поправил он себя. - Вызов идет через сеть с использованием системы разводящих зеркал, - Ладин, словно виняясь за что-то, развел руками. Барцис неодобрительно цокнул языком, как будто инспектор и в самом деле был в чем-то виноват, и отпустил удерживаемую клавишу. - Так о чем идет речь, господин Хрычов? - совершенно равнодушным голосом осведомился он у своего невидимого собеседника. Прежде чем ответить. Хрящ демонически расхохотался. Барцис покачал головой, молча сетуя на совершенно неуместную, как ему казалось, экзальтированность собеседника. - Речь идет о "Джоконде"! - весьма многозначительно пронес Хрящ. - О "Джоконде"? - переспросил Барцис. - О "Джоконде" Леонардо да Винчи, - подтвердил Хрычов. И на всякий случай уточнил: - О той, что пока еще выставлена в Лувре. - И что же интересного вы хотите рассказать мне о "Джоконде"? Голос генерального инспектора по-прежнему не выражал никаких чувств, хотя в душе у него уже зародилось очень недоброе предчувствие. - Картина находится в наших руках! - гордо сообщил Хрящ. - И по сему поводу возглавляемый мною Союз борьбы за новое искусство обращается к вам с рядом требований, которые должны быть выполнены в оговоренный срок. В противном случае "Джоконда" будет уничтожена. - Что за требования? - спросил Барцис. - Они уже высланы вам электронной почтой. Генеральный инспектор глянул на секретаря. Тот коротко кивнул. Обеими руками он быстро подхватывал и складывал в стопку выскальзывающие принтера листы. - Во-первых, мы требуем, чтобы в Москве был открыт выставочный зал, постоянную экспозицию которого должны составить работы членов нашего Союза, - продолжал между тем Хрычов. - Список работ прилагается. После двух месяцев работы в Москве выставка должна быть провезена по всему миру. Список городов, в которых выставка должна побывать непременно, также прилагается. Секретарь положил перед генеральным инспектором увесистую стопку листов. Придавив верхний лист четырьмя пальцами, Барцис подцепил угол стопки большим пальцем и быстро пролистнул ее, только чтобы оценить объем послания. - Далее в послании приведен список проведений поэтов и прозаиков, входящих в наш Союз, чьи книги должны выйти в свет в ближайшие два-три месяца в достойном типографском исполнении. Ориентировочные тиражи книг указаны. Список кандидатов на бестселлеры года с трудом уместился на сорока трех страницах. - Кроме этого, мы выдвигаем требования выпуска массовыми тиражами мемори-чипов с записью музыки членов нашего Союза. Тем же, кто не имел пока еще возможности воплотить свои замыслы в жнь, должны быть предоставлены студии для работы. В соответствии со списком. - И это все? - спросил Барцис. - Да, - подумав, согласился Хрящ. - Как видите, мы - реалисты и не требуем ничего невозможного. Поэтому мы рассчитываем получить от вас ответ в течение суток. - Мне нравятся ваши требования, - медленно пронес Барцис. - Но мне не нравится то, что вы не предъявляете никаких доказательств того, что картина находится у вас. Где гарантии, что это не блеф? Хрящ снова рассмеялся. - Я думал, мы доверяем друг другу, господин генеральный инспектор. - Всякому доверию существуют пределы. - У вас двадцать четыре часа на размышление, - сказал, как отрубил, Хрычов. - Если в течение этого срока вы не предоставите нам гарантий того, что все наши требования будут выполнены, "Джоконда" будет уничтожена. И тогда вы, просто заглянув в Квадратный кабинет Лувра, сможете убедиться в том, что я не блефовал. - Хорошо, - не стал вступать в бессмысленный спор с неврастеником Барцис. - Как я могу связаться с вами? - Я сам свяжусь с вами, когда придет время, - ответил Хрычов и, не прощаясь, отключился. Генеральный инспектор медленно поднял левую руку и провел ладонью по бритому затылку с тремя широкими складками кожи. Правой рукой Барцис включил стереоскопический экран, повисший в воздухе прямо перед ним. - Нынешний год сопряжен с 1503-м, - сказал он, взглянув на высветившиеся на экране данные. - В этом году Леонардо да Винчи закончил работу над портретом Моны Лы дель Джокондо. Рука генерального инспектора легла на стопку бумаг с выдвинутыми Юргеном Хрычовым требованиями. Тяжелый взгляд его переместился на стоявшего слева от стола инспектора. - Вы слышали, сколько времени отвел нам Хрящ? - Да, - коротко кивнул Ладин и уже в который раз с вожделением посмотрел на столик с холодной минералкой. - У вас ровно половина этого срока, инспектор. Через двенадцать часов я жду вас с докладом, которого мне должно стать ясно, какие меры следует предпринять и как разговаривать с Хрычовым в дальнейшем. Действуйте, инспектор. На этот раз вулкан не взорвался. Глава 3 С Леонардо да Винчи инспектор Ладин познакомился три года назад. По долгу службы инспектору приходилось часто бывать во Флоренции начала XVI века. Он специалировался на культуре раннего Возрождения и, испытывая неподдельный интерес к тому, что было создано в эту удивительную эпоху, досконально учил местные традиции и особенности. Попервоначалу многое в этом времени воспринималось Ладиным едва ли не как дикость. Однако, пообвыкнув, он стал если не с пониманием, то, по крайней мере, вполне спокойно относиться к тому, что даже прогуливаясь по пьяцца делла Сеньория, приходилось постоянно смотреть под ноги, дабы не вляпаться в вонючую лужу нечистот. Зайдя как-то раз в мастерскую художника, инспектор представился венецианским купцом Паоло дель Ланци и выразил желание познакомиться с последними работами знаменитого живописца и обретателя. Леонардо сразу же разглядел в нем тонкого знатока и ценителя искусства. А познания дель Ланци в области механики, оптики и естественных наук провели на мастера Леонардо негладимое впечатление. Конечно же, инспектор не говорил с Леонардо ни о чем, что могло бы выходить за рамки познаний великого обретателя, но сам факт, что купец, занимающийся перепродажей флорентийского стекла и майолики, не только превосходно разбирался в искусстве, но был к тому же осведомлен обо всех последних достижениях науки, заставил мастера отнестись к гостю с вниманием и уважением, каковыми он удостаивал немногих. С тех пор инспектор Ладин примерно раз в полгода наведывался в дом мастера Леонардо, чтобы взглянуть на новые работы художника и поговорить об обретениях, над которыми тот работал. Как ни странно, двое людей, которых во времени разделяли пять с половиной веков, оказались удивительно блки друг другу по духу и стилю мышления. Последний раз Ладин навещал Леонардо два с половиной месяца назад. Но сейчас у него имелась весьма веская причина для того, чтобы нанести мастеру внеочередной вит. Ну а над обоснованием внепланового появления во Флоренции венецианского купца как следует поработали ребята группы поддержки, создавшие всего за полчаса вполне достоверную легенду. Дом, в котором жил Леонардо, находился в правобережной части города, неподалеку от церкви Санта-Мария Новелла. Небольшой двухэтажный особнячок, прячущийся в тени ухоженного сада, украшали остродужные арки и высокие стрельчатые окна, окаймленные растительным орнаментом, вне всяких сомнений, позаимствованные ранней европейской готики. Подмастерье, встретивший инспектора у порога, побежал доложить о нем мастеру. В ожидании, когда Леонардо спустится, инспектор уже в который раз окинул придирчивым взглядом свой костюм. Он рискнул надеть панталоны без вырезов, нераспашной кафтан с прямым воротом, почти без складок, с узкими рукавами, и башмаки с расширенными носами. Подобный стиль одежды только еще начал входить в моду на территории Италии, и Ладин немного побаивался, что его костюм покажется флорентийцам лишне экстравагантным. Леонардо сбежал по узкой пристенной лестнице со второго этажа, где находилась мастерская, в которой он проводил большую часть своего времени. - Рад тебя видеть, сеньор дель Ланци! - разведя руки в стороны, Леонардо приветливо улыбнулся. - Какими судьбами? Я не ждал тебя раньше осени. - Как всегда, во Флоренцию меня привели дела, - немного смущенно улыбнулся инспектор. Он подошел к Леонардо, и они, по давно уже сложившейся традиции, обнялись. Леонардо, как обычно, был одет только в панталоны и белую рубашку с широкими рукавами, поверх которой был накинут расстегнутый малиновый жилет с вертикальным узором в виде нераспустившихся розовых бутонов. С точки зрения любого представителей флорентийской знати, подобный костюм был совершенно недопустим для человека, чей общественный статус соответствовал тому, который занимал Леонардо да Винчи. Но сам Леонардо не придавал этому никакого значения. И тем, кто хотел иметь с ним дело, приходилось мириться со вкусами мастера. - Хорошие новости или плохие? - отстранившись на расстояние вытянутых рук и по-прежнему держа инспектора за плечи, спросил Леонардо. - Смотря как на это взглянуть, - Ладин сделал неопределенный жест рукой. - Один моих флорентийских поставщиков оказался недобросовестен в отношении взятых на себя обязательств. По счастью, мне вовремя стало об этом вестно. Поэтому я и прибыл во Флоренцию, чтобы разобраться со всем на месте, а если потребуется, найти себе другого партнера. - Ну, у нас, во Флоренции, с каждым торгашом следует держать ухо востро, - Леонардо ободряюще похлопал приятеля по плечу. - Такой уж здесь народ. - В любом случае я рад, что представилась возможность повидаться с тобой, - улыбнулся инспектор. Искренность его не вызывала сомнений. Он и в самом деле был рад встрече. - Франческо, накрывай на стол! - крикнул Леонардо, заметив заглянувшего в комнату подмастерья. - Нет-нет, - тут же протестующе взмахнул рукой инспектор. - У меня не так много времени, чтобы тратить его на пережевывание пищи. Пообедать я смогу и в другом месте, где мне не смогут предложить ничего более интересного. - Ах, Паоло! - лукаво улыбнувшись, Леонардо погрозил приятелю пальцем. - Вижу, ты уже наслышан о моих новых работах! - Да, - наклонил голову инспектор. - И на некоторые них я непременно хочу взглянуть. - Прошу! - Леонардо приглашающим жестом вытянул руку, указывая на лестницу, ведущую на второй этаж. Уже поднимаясь наверх следом за гостем, Леонардо обернулся и на ходу кинул подмастерью: - Кувшин вина! Войдя в мастерскую, залитую ярким, почти осязаемо белым светом позднего летнего утра, Ладин остановился и как зачарованный посмотрел по сторонам. Всякий раз, когда он оказывался здесь, ему казалось, что он попадал в некий нереальный мир, существующий по каким-то своим законам, не имеющим никакого касательства к окружающей действительности. Изумление, восторг и ожидание чуда, - вот чувства, охватывающие инспектора, едва только он оказывался в этом удивительном месте, существующем то ли в ином мерении, то ли и вовсе вне времени и пространства, и в этом Храме Искусства, в котором творил величайший гений эпохи Возрождения, а может быть, и всего человечества. До того момента, как виток временной спирали, на котором обосновался Департамент контроля за временем, вошел в сопряжении с витком, соответствующим эпохе Возрождения, существовала гипотеза, что Леонардо да Винчи - человек еще более отдаленного будущего, совершивший временной переход во вторую половину XV века и по каким-то причинам навсегда оставшийся в прошлом. Однако тщательнейшее наблюдение за жнью молодого Леонардо да Винчи не оставило от этого предположения камня на камне. Каждый год жни мастера был тщательнейшим образом отслежен и задокументирован. В ней не было места для подмены. Леонардо был сыном своего времени. А природа его гениальнейших предвидений и прозрений по-прежнему оставалась загадкой. Жнь Леонардо ничем особенно не отличалась от жни любого его современников. Он получил обычное для своего времени образование и общался с людьми, которые не могли заглянуть дальше сегодняшнего дня. Как выявили наблюдения за жнью Леонардо, он не был лишен слабостей, присущих большинству смертных, а работоспособность его соответствовала той, что проявлял добросовестный ремесленник, шьющий башмаки. Так почему же именно в его голове рождались идеи, многие которых были по достоинству оценены только спустя столетия? От размышлений о сути данного феномена Ладина оторвал вопрос, заданный Леонардо: - Что именно ты желаешь увидеть, Паоло? Ладин обернулся на звук голоса. Леонардо стоял в двух шагах от инспектора. Причудливая игра света окна, оказавшегося у него за спиной, создавала фантастическое сияние вокруг фигуры мастера. А грива слегка растрепанных, волнистых темных волос на его голове была похожа на невиданную пряжу, в которую вплетены солнечные лучи. Поистине, можно было решить, что видишь перед собой живое воплощение античного бога, для которого в мире не существует тайн. Смущенный молчанием гостя, Леонардо в легком недоумении чуть развел руки в стороны и повторил свой вопрос: - Так что же? Ладин тряхнул головой, прогоняя наваждение. - Я слышал, ты пишешь портрет молодой жены синьора дель Джокондо, - сказал он. - Портрет уже закончен, - на лице Леонардо появилось выражение легкого недовольства. - Откуда тебе стало вестно о нем? - Слухами мир полнится, - таинственно улыбнулся инспектор. - А когда художник создает гениальное творение, весть о нем разносится молниеносно. - Гениальное... - Леонардо усмехнулся и с озадаченным видом покачал головой. - Боюсь, друг мой, тебя ввели в заблуждение. Портрет получился неплохой, но лично я считаю его далеко не лучшей своих работ. К тому же я пока еще не расстаюсь с надеждой написать нечто такое, что обессмертит мое имя в веках. - Ты и без того уже стал легендой, - не смог удержаться Ладин. Леонардо только пренебрежительно взмахнул рукой. - За портрет Моны Лы я взялся исключительно ради денег. Но натура, с которой я его писал, оказалась такой великолепной, что я невольно увлекся. В результате картина получилась столь хороша, что дель Джокондо отказался ее брать, - Леонардо усмехнулся. - Он сказал, что портрет получился слишком уж фривольным. Но, - художник интимно понил голос, - видел бы ты его женушку. Такая красотка! Леонардо приложил кончики сложенных щепотью пальцев к губам и образил восторженный поцелуй. - Так, значит, картина все еще у тебя? - с надеждой спросил инспектор. - Увы... Прервав художника, открылась дверь мастерской. Леонардо принял рук заглянувшего в комнату подмастерья поднос с высоким кувшином, наполненным красным виноградным вином, и двумя стеклянными чашами в серебряных подставках в виде опрокинутых цветочных бутонов с декоративно выгнутыми лепестками, и поставил его на стол с восьмиугольной столешницей, инкрустированной слоновой костью и серебром. Сняв с кувшина крышку, он наполнил чаши вином и протянул одну них гостю. - Ты сказал "увы", - напомнил мастеру инспектор. - Что это значит? - Увы, в том смысле, что ты не сможешь увидеть картину, поскольку ее у меня нет. - Но ведь синьор Джокондо отказался от портрета. - Нашелся другой покупатель. - Леонардо сделал глоток вина и, вытянув руку, отнес чашу с вином в сторону, чтобы взглянуть сквозь нее на солнечные лучи, скользящие по подоконнику. - Картина была мне совершенно безразлична. Я бы, не задумываясь, продал ее и за половину той суммы, что обещал мне дель Джокондо. Плата же, предложенная внезапно объявившимся покупателем, оказалась такой, что я не смог отказаться. - Надо же... - не в силах скрыть досаду, Ладин резко дернул подбородком. - И давно это случилось? - Вчера днем, - ответил Леонардо. Реакция гостя на то, что картина, которую он хотел увидеть, уже покинула мастерскую художника, показалась мастеру несколько чрезмерной, но он деликатно сделал вид, что не обратил на это внимания. - Кто покупатель? - Ладин невольно заговорил как истинный инспектор, ведущий допрос свидетеля. - Представления не имею, - Леонардо провел перед собой рукой, в которой держал чашу с вином, пропустив ножку подставки между пальцами. - Я видел его впервые. По одежде - человек среднего достатка. Не очень удачливый торговец или, напротив, преуспевающий ремесленник. Скорее .всего, не местный. И даже не итальянец. - Почему ты так решил? - У него была очень странная речь. Он правильно проносил слова, но при этом строил фразы так, что, почти не рискуя ошибиться, можно было предположить, что язык, на котором он объяснялся, для него не родной, - Леонардо сделал глоток вина и задумчиво посмотрел на застекленную оконную раму. - Полагаю, он купил картину не для себя лично, а выполняя чье-то поручение. Ладин приподнял левую бровь и вопросительно посмотрел на Леонардо. Художник усмехнулся: - Он только мельком взглянул на картину. Спросил лишь: "Это Джоконда?" А получив утвердительный ответ, тут же заявил, что желает ее купить. - Сколько он заплатил? - Извини, друг мой, но этого я тебе сказать не могу, - хитро улыбнувшись, покачал головой Леонардо. Ладин с пониманием кивнул. - А тебе вестно, как можно отыскать этого покупателя? - Зачем он тебе? - Леонардо подозрительно прищурился, но это была всего лишь игра, а вовсе не попытка выведать у гостя что-то, чего он сам не хотел говорить. - Хочешь перекупить у него картину? Инспектор улыбнулся шутке мастера, но улыбка получилась откровенно фальшивой. - Хочу всего лишь взглянуть на нее, - сказал он в свое оправдание. - Зачем? - таинственным полушепотом пронес Леонардо. - Картина - это всего лишь запечатленный образ, который никогда не сравнится с живым Оригиналом. Правда, мой подмастерье, как я полагаю, по-настоящему влюбился в нарисованную мною Джоконду. Впрочем, юноше это можно простить... - А Франческо ничего не знает о человеке, купившем картину? - довольно бестактно перебил художника инспектор. Поскольку сам Леонардо ничего не мог сообщить о таинственном покупателе, подмастерье художника оставался единственной ниточкой, которая могла вывести на его след. Леонардо как-то странно глянул на своего гостя. Поставив чашу с вином на стол, он приоткрыл дверь на лестницу и, выглянув за нее, зычно крикнул: - Франческо! Не прошло и минуты, как запыхавшийся подмастерье влетел в мастерскую. Мастер глянул на него, сурово сдвинув брови к переносице, словно собирался уличить юношу в каком-то неблаговидном поступке, который тот тщетно пытался утаить. Под колючим взглядом проницательных глаз Леонардо Франческо невольно поежился. Одновременно он принялся мысленно перебирать водившиеся за ним грешки, о которых, как он полагал, мастеру не было вестно. - Ты помнишь того человека, что купил у меня портрет синьоры дель Джокондо? - строгим голосом спросил Леонардо. - Да, мастер, - поспешно кивнул Франческо. - Что тебе о нем вестно? Парень втянул голову в плечи, словно ожидая удара. - Ничего, мастер. Однако ответил он не сразу, а после паузы, которую нельзя было не заметить. И это свидетельствовало о том, что подмастерье лжет. Или по меньшей мере не говорит всей правды. - Франческо, - Леонардо едва заметно прищурил левый глаз. - Тебе хотя бы раз удавалось меня обмануть? - Нет, мастер, - испуганно затряс головой подмастерье. - Почему же ты вновь пытаешься это сделать? Голос Леонардо прозвучал по-отечески ласково. Но Франческо было превосходно вестно, что за внешним спокойствием мастера скрывается взрывная сила, которая способна снести на своем пути любую преграду. А в ярости Леонардо мог запросто запустить в него первое, что попадется под руку. Именно поэтому Франческо окинул быстрым взглядом комнату, чтобы найти и оценить самый опасный предмет тех, до которых могла дотянуться рука мастера. Это оказался пюпитр с серебряной отделкой, на котором лежала незаконченная рукопись Леонардо. И только после этого Франческо предпринял отчаянную попытку оправдаться: - Я говорю правду, мастер. Мне ничего не вестно о том синьоре, который купил у нас картину, - быстро затараторил юноша. - Не у нас, а у меня, - автоматически поправил его Леонардо. - Конечно, у вас, синьор Леонардо, - не раздумывая, согласился Франческо. - А я лишь помог ему донести картину. - Кто тебе велел это делать? У тебя что, своих дел мало? Решил перехватить деньжат на стороне? Франческо оказался прав, - рука Леонардо потянулась к пюпитру. - Нет-нет, сеньор Леонардо! - в испуге взмахнул перед собой руками несчастный подмастерье. - Я не взял ни единого сольдо у синьора, купившего у нас... у вас картину!.. Доска пюпитра взлетела вверх. Лежавшие на ней листы бумаги разлетелись по комнате, порхая, словно большие белые бабочки. Подмастерье пригнулся, подставляя под удар спину. - Постой! - неожиданно остановил Леонардо инспектор. Леонардо удивленно посмотрел на своего гостя. - Ты сказал, что помог покупателю донести картину, - обратился Ладин к Франческо. Вывернув шею, юноша посмотрел на занесенную над ним, словно дамоклов меч, доску пюпитра. Ладин понял, что подмастерье не пронесет ни слова до тех пор, пока над ним висит эта угроза. Извиняюще улыбнувшись Леонардо, инспектор взял его руки доску и поставил ее на место. Леонардо недовольно хмыкнул, взял со стола чашу с вином и демонстративно отвернулся к окну, давая понять, что его ни в малейшей степени не интересует то, о чем станут говорить его гость и подмастерье. - Ну, так что? - инспектор нетерпеливо дернул юношу за рукав. - Да, я помог ему донести картину, - пронес Франческо, медленно выпрямляя спину. - Но я не взял с него за это ни единого сольдо, - добавил он, бросив осуждающий взгляд в сторону безразлично смотревшего в окно мастера. - Мне просто было жаль расставаться с этой картиной. И я... Я хотел узнать, где она будет находиться после того, как покинет наш дом. - Мой дом! - зло глянул на подмастерье Леонардо. - Ваш, синьор, - повинно склонил голову Франческо. - Ты хочешь сказать, что проводил покупателя до самого дома? - все еще не веря в такую удачу, спросил инспектор. - Да, синьор, - кивнул Франческо. - И всю дорогу я сам нес картину, чтобы с ней по пути, не приведи господь, не случилось чего. - Где живет покупатель? - На левом берегу Арно, - махнул рукой куда-то в сторону Франческо. - Неподалеку от моста Понте Веккио. - Ты можешь указать этот дом? - Конечно, - уверенно кивнул подмастерье. - Только я не могу ручаться за то, что вы застанете там синьора, купившего у мастера картину. Комнаты в этом доме обычно снимают не очень богатые люди, прибывшие во Флоренцию по каким-то своим делам на день-другой. - Однако у этого человека хватило денег, чтобы купить картину великого Леонардо, - инспектор Ладин подозрительно посмотрел на мастера. Художник сделал вид, что не заметил взгляда. Продолжая пить вино, он безразлично глядел за окно. - Мне нужен портрет покупателя, - сказал Ладин, глядя на профиль Леонардо. Мастер, как раз в этот момент собравшийся сделать глоток, едва не поперхнулся. - Ты хочешь заказать мне портрет типа, который купил у меня эту картину? - удивленно уставился он на гостя. - Нет, - протестующе взмахнул рукой Ладин. - Мне нужен рисунок карандашом. Просто, набросок, который помог бы мне опознать этого незнакомца. - Обратись к нему, - кивнул в сторону подмастерья Леонардо. - Он неплохой рисовальщик. Глава 4 Группа захвата состояла трех человек, включая самого Ладина. Два агента, постоянно работающие во Флоренции начала XVI века, - вот и все, на что мог рассчитывать инспектор, не обращаясь за помощью в Департамент. Опыта оперативно-розыскной работы у них не было, но многого от них и не требовалось. Причин, по которым Ладин хотел самостоятельно провести операцию по ъятию "Джоконды" у клинеров, было две. Первая заключалась в том, что в сложившейся ситуации промедление было недопустимо. Хотя срок, обозначенный Хрычовым, не истек еще и наполовину, похитители картины в любой момент могли скрыться. Переправить "Джоконду" в XXII век было практически невозможно. Сразу же после получения подтверждения факта похищения картины Департамент раскинет плотную сеть перехвата, которая способна засечь любой несанкционированный временной переход. Мероприятие это обходилось в копеечку. На памяти Ладина сеть перехвата использовалась всего лишь дважды. Но на этот раз она будет задействована непременно. И работающие в XVI веке клинеры, надо полагать, были не настолько глупы, чтобы не понимать этого. Следовательно, покинув Флоренцию эпохи Возрождения, они отправятся не в свое время, а в любой другой год, сопряженный с 1503-м. Если же они позаботились еще и о том, чтобы заранее подготовить себе убежище на одном сопряженных витков временной спирали, то поимка их за тот короткий срок, что был обозначен Хрычовым, становилась делом совершенно нереальным. Только действуя внезапно и быстро, можно было попытаться захватить похитителей вместе с картиной. Вторая причина, по которой инспектор решил взять на себя всю ответственность за спасение "Джоконды", была, можно сказать, личной. Думая о финале операции, Ладин уже предвкушал тот момент торжества, когда он развернет перед генеральным инспектором ъятый у похитителей подлинник великого полотна Леонардо да Винчи. Интересно, проявятся ли при этом хоть какие-то чувства на невозмутимо-каменном лице Барциса? Какая этих двух причин была главенствующей, а какая служила лишь необходимым обоснованием, не знал, наверное, и сам инспектор Ладин. Уверенность в правильности собственных действий ему придавала мысль о том, что еще ни одна террористическая акция в прошлом, органованная клинерами, не имела успешного завершения. Профессионалу, имеющему за плечами серьезный опыт оперативной работы, предстояло действовать против дилетантов, возомнивших себя вершителями истории. Сколько человек могли задействовать в этой операции клинеры? Двух-трех, не больше. Одномоментный переброс в прошлое более крупной группы был связан как со значительными материальными затратами, так и с риском оказаться задержанными сразу же по прибытии на место. Ладин даже не сомневался, - или, лучше будет сказать, почти не сомневался, - в том, что, использовав психотехнику, он легко сможет нейтраловать пару-тройку прыщавых юнцов, не имеющих представления о том, как выстроить психоблок. Агенты были нужны Ладину только для того, чтобы блокировать клинеров в комнате, которую они снимали в доме, принадлежавшем Умберто да Сторци, хозяину небольшой мастерской, занимающейся готовлением керамической плитки. Поначалу инспектору показалось странным то, что хозяин вполне преуспевающей мастерской, проводящей делия, пользующиеся неменным спросом у иноземных купцов, сдает приезжим комнаты в своем доме. Но Франческо, усмехнувшись, объяснил, что да Сторци представляет собой классический тип скупердяя, - имя его во Флоренции стало почти нарицательным. Каждый заработанный сольдо он прятал в кошель, при том, что вся его семья ходила в обносках и зачастую не ела досыта. По этой же причине он согнал всех своих многочисленных родственников в две большие комнаты на первом этаже собственного двухэтажного дома. Второй же этаж да Сторци перестроил, разделив все свободное пространство на множество крошечных комнатушек, которые и сдавал приезжим. Именно большое число комнат, отведенных в доме да Сторци для постояльцев, могло создать проблему. В какой именно комнате поселился человек, купивший картину у Леонардо, Франческо не знал. Он проводил покупателя только до лестницы на заднем дворе дома, ведущей на открытую галерею, тянущуюся вдоль всего второго этажа. На этом месте незнакомец забрал у подмастерья картину и, поблагодарив за помощь, отослал его назад. - Нам нужен этот человек, - Ладин еще раз показал своим помощникам лист бумаги, на котором Франческо вполне профессионально образил покупателя картины. - И все те, кто окажется с ним в одной комнате. Ни один них не должен уйти. Действуем быстро, тихо и аккуратно, - дабы обратить особое внимание на названные три пункта, Ладин воздел вверх указательный палец. На то, чтобы провести с агентами серьезную подготовительную работу, времени у инспектора не было, а информационная перегрузка, как он полагал, могла привести лишь к суете и неразберихе. Поэтому Ладин выдал своим помощникам тот минимум информации, которого с лихвой должно было хватить на то, чтобы справиться с порученным им делом. Лица внимавших его словам агентов были серьезными и сосредоточенными. Не так часто оперативники обращаются за помощью к постоянно действующим агентам. Обычно на их долю приходится разве что подготовка конспиративных квартир и органация необходимого прикрытия в случае, если оперативнику нужно срочно исчезнуть. Еще раз многозначительно взглянув на агентов, Ладин положил руку на окрашенные в цвет болотной гнили перила и стал быстро подниматься на галерею, прилепившуюся ко второму этажу доходного дома синьора да Сторци. Оказавшись на краю галереи, инспектор окинул внимательным взглядом ряд небольших овальных окон, задернутых одинаковыми шторками безумно-малинового цвета, выбрать который мог лишь человек, напрочь лишенный каких-либо претензий на право обладания художественным вкусом. За каждым окном находилась комната, занятая постояльцами, которым можно было только молча посочувствовать. Второй ряд комнат с точно такими же окнами тянулся по другую сторону дома. Между ними вклинивался длинный коридор, в который выходили все двери. Коридор имел два выхода на галерею. Один находился прямо напротив лестницы, в том месте, где стоял сейчас Ладин вместе со своими помощниками. Другой - на противоположном конце галереи. Галерея располагалась на высоте двух с половиной метров над землей, - человек, оказавшийся в отчаянном положении, мог рискнуть спрыгнуть с нее вн. А учитывая то, что вну была мягкая земля, у него имелись бы вполне реальные шансы бежать травмы. Дабы обойтись без неожиданностей, Ладин отправил одного агента к двери на дальнем конце галереи, а другому велел оставаться возле лестницы, перекрыв таким образом оба выхода этой части здания. Прижавшись спиной к узкому участку стены возле двери, Ладин снял с пояса широкий прямоугольный кошель мягкой замши с нашитыми серебряными пластинами, складывающимися в причудливый узор, отдаленно напоминающий дерево с развесистой кроной. Пересыпав в карман деньги кошеля, Ладин вывернул его нананку и оттянул край подкладки, под которой был спрятан гибкий полимерный экран универсального сканера. Проведя сканирование внутреннего пространства второго этажа, Ладин выяснил, что в настоящий момент лишь в пяти двенадцати комнат, сдающихся внаем, находились люди. Еще три комнаты были заняты постояльцами, которых в данный момент не было на месте. Четыре оставшиеся комнаты были свободны. Инспектор полагал, что, заполучив "Джоконду", клинеры не станут разгуливать с ней по улицам. И уж, конечно, не оставят картину в комнате без присмотра. Следовательно, можно было предположить, что последняя работа мастера Леонардо находилась в одной пяти обитаемых комнат. Три занятые комнаты выходили окнами на противоположную сторону дома, где высота от нижнего края окна до каменной мостовой составляла без малого три метра. Имей клинеры хотя бы самое общее представление о работе нелегалов, они выбрали бы комнаты, выходившие окнами на галерею. А если так, то они находились в одной двух комнат, расположенных в противоположных концах коридора. В той, что возле лестницы, квартировали двое. В дальней - трое, хотя для троих комната была тесна. Вывернув кошель на лицевую сторону, Ладин снова прицепил его на пояс и наполнил деньгами. Инспектор постоянно думал о злоумышленниках во множественном числе, поскольку был почти уверен в том, что их должно быть как минимум двое. Опыт подсказывал ему, что на такое дело, как похищение бессмертного шедевра Леонардо да Винчи, не идут в одиночку. Неподалеку от непосредственного исполнителя непременно должен присутствовать кто-то еще, в чью задачу входило бы наблюдение за всем происходящим со стороны и в случае необходимости обеспечение прикрытия. Сейчас похитители должны были пребывать в состоянии легкой эйфории, поскольку, как дилетанты, полагали, что все самое сложное уже позади. Картина у них в руках, и теперь клинеры наверняка думают, что сам черт им не брат: умыкнув "Джоконду", они тем самым уже причислили себя к тем немногим героям нашего времени, о которых будут слагаться легенды. Появление инспектора Департамента контроля за временем должно было стать для похитителей сюрпром, которого они, скорее всего, никак не ожидают. Быстро глянув на своих помощников и еще раз мысленно сказав себе, что на них вполне можно положиться, Ладин осторожно открыл дверь с цветным витражом и вошел в короткий, полутемный проход. Пройдя пару метров, он свернул направо и оказался в узком коридоре, по обеим сторонам которого тянулись ряды дверей. Свет проникал в коридор через пару прорезанных в потолке окон, забранных неровными, толстыми стеклами. Подойдя к двери первой комнаты, окна которой выходили на галерею, инспектор деликатно постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Дверь оказалась незапертой. В комнате, на тюфяках, раскатанных прямо на полу, валялись двое мертвецки пьяных мужиков. Ни один них даже не отреагировал на появление в комнате постороннего. Ладину не потребовалось вынимать кармана рисунок Франческо, чтобы удостовериться в том, что пьяницы не были похожи на покупателя "Джоконды". Прикрыв за собой дверь, Ладин вышел в коридор. Следующая комната находилась по другую сторону коридора. Возле ее двери Ладин поступил точно так же, как и у предыдущей, - постучал и тут же попытался открыть. Дверь оказалась запертой. Но сразу же вслед за стуком -за двери послышались торопливые шаркающие шаги. Инспектор внутренне собрался, готовясь встретиться лицом к лицу с похитителем. Однако дверь открыл старик, облаченный в поношенный восточный халат, с окладистой седой бородой, ровно обрезанной на уровне груди. - Я слушаю вас, - пронес он, чуть шепелявя, вперив в переносицу инспектора взгляд бледно-голубых, водянистых, удивительно неприятных глаз. Ладин невольно поежился. - Извините, - натянуто улыбнулся он. - Я, кажется, ошибся дверью. Седая бровь старика медленно поднялась вверх, заняв почти вертикальное положение. - Разве вы не желаете узнать свое будущее? - Нет, - винительно улыбнулся Ладин. - Благодарю вас, но - нет. Он хотел было пойти дальше по коридору, но старик неожиданно выбросил вперед костлявую руку и вцепился кривыми пальцами в локоть инспектора. - Впереди вас ждет глубокое разочарование, - пронес он таинственным голосом. Не зная, как бавиться от навязчивого предсказателя, Ладин растянул губы в фальшивой улыбке. - Вы так полагаете... Брови старика возмущенно взлетели вверх. - Я в этом уверен! Ладин торопливо вытянул кошелька пару монет и протянул их старику, полагая, что таким образом скорее удастся от него отвязаться. Прежде чем взять монеты, предсказатель вновь пронзил Ладина взглядом. - Комната, которая вам нужна, находится в конце коридора, - пронес он уже вполне обыденным голосом. - Только там вас никто не ждет. Проворно выхватив монеты пальцев онемевшего от умления инспектора, старик хлопнул дверью. Негромко щелкнул дверной замок. Ладин тряхнул головой, прогоняя наваждение. Старику ничего не могло быть вестно о тех, кто был нужен инспектору. Он просто ляпнул первое, что пришло в голову, рассчитывая на случайное попадание в цель, как сделал бы на его месте любой другой предсказатель. Не исключено, что это была стандартная заготовка, с помощью которой старик вытягивал денежки у каждого, кто случайно заглядывал к нему в комнату. И все же Ладин решил следующей проверить комнату, расположенную в конце коридора, в которой по показаниям сканера находились трое. Нет, вовсе не потому, что так посоветовал ему старик. Просто окна комнаты выходили на галерею, а следовательно, с высокой степенью вероятности можно было предположить, что клинеры обосновались именно в ней. Если, конечно, они не были полными остолопами. Благодаря инертному составу, которым он загодя обработал подошвы башмаков, шаги инспектора были не слышны. Подойдя к двери последней комнаты, он замер и, затаив дыхание, прислушался. Из-за двери доносились негромкие, приглушенные голоса. Разобрать, о чем шла речь, было невозможно. Инспектор не мог даже определить, на каком языке велся разговор. В универсальный сканер, замаскированный под кошель, висевший у Ладина на поясе, был встроен высокочувствительный микрофон, с помощью которого можно было узнать, о чем говорили люди за дверью, но использовать его в настоящий момент было бы в высшей степени неосмотрительно - в любую секунду кто-нибудь постояльцев мог выйти комнаты. Инспектор осторожно положил пальцы на дверную ручку и едва-едва надавил на нее. Дверь не поддалась. Ладин сильнее надавил на дверную ручку, чтобы окончательно удостовериться в том, что дверь заперта. Неожиданно дверь широко распахнулась, и инспектор оказался лицом к лицу с парнем лет тридцати пяти в ярко-зеленом расстегнутом на груди кафтане. У парня было бледное лицо с тонкими чертами и непропорционально длинным носом. На подбородке топорщилась нелепая бородка. Прямые черные волосы были расчесаны на тонкий, как лезвие бритвы, пробор, разделяющий продолговатую, словно дыня, голову парня на две равные половины. Не говоря ни слова, парень почти без замаха ударил инспектора кулаком в челюсть. Удар получился не очень сильным, - похоже, парню не часто приходилось махать кулаками, - но от неожиданности инспектор отшатнулся назад. Толкнув инспектора плечом, парень проскочил между ним и дверным косяком и кинулся к выходу на галерею. Следом за ним комнаты рванулся блондин в красном кафтане и голубых панталонах. Этого инспектор уже не упустил. Прыгнув на парня сзади, Ладин сбил его с ног, не давая опомниться, завернул руки за спину и в один миг затянул на них тонкий пластиковый ремешок силовых наручников. Из комнаты послышался звук бьющегося стекла. Оставив парня со скованными руками в коридоре, инспектор метнулся в комнату. Окно в комнате было высажено вместе с частью рамы. А за окном, на узкой пристенной галерее отчаянно боролись двое, один них был агентом, оставленным Ладиным возле дальней двери, а другой - тем самым безымянным покупателем картины, которого так великолепно образил Франческо. На спине у клинера тоненьким ремешком была закреплена короткая черная туба, в которой, вне всяких сомнений, находилась картина. Перепрыгнув через подоконник, инспектор оказался на галерее, рядом со сцепившимися противниками. Он уже протянул руку, чтобы сорвать со спины клинера заветную тубу, но клинер, опередив его на какую-то долю секунды, обхватил своего противника поперек пояса и, заорав так, будто у него что-то лопнуло внутри, вместе с агентом перевалился через парапет. Навалившись грудью на парапет, Ладин успел увидеть, как оба упали на землю. Ни один противников, похоже, серьезно не пострадал, и оба почти одновременно вскочили на ноги. Клинер кинулся было бежать в сторону выхода со двора, но оттуда наперехват ему несся второй агент, оставленный Ладиным возле лестницы. Развернувшись на девяносто градусов, парень бросился напролом сквозь окружающую дом живую городь густого колючего кустарника. Агент успел догнать клинера, но рука его, скользнув по спине парня, только сорвала с нее черную тубу. Не устояв на ногах, парень упал и покатился вн по крутому склону. Проворно вскочив на ноги, он сломя голову кинулся прочь. Пробежав метров сто с рекордной скоростью, парень нырнул в густые заросли жимолости, и его красный кафтан исчез виду. Черноволосого, первым выскочившего комнаты, уже и след простыл. Но инспектора сейчас интересовали не злоумышленники. Один троицы незадачливых похитителей лежал со скованными за спиной руками в коридоре, и этого было достаточно, чтобы выдвинуть против клинеров обвинение в попытке похищения величайшей картины эпохи Возрождения. А то, что сама "Джоконда" находится в черной тубе, которую держал в руках агент, не вызывало у инспектора никаких сомнений. Если там была не картина, то, спрашивается, чего ради, спасаясь бегством, клинер прихватил тубу с собой? Из-за лестницы появился невысокий коренастый мужчина с красным, одутловатым лицом и растрепанными рыжими волосами. Короткий темно-синий кафтан со вставными оранжевыми клиньями едва сходился на его выпирающем животе, а розовые панталоны обтягивали жирные ляжки, словно тонкая оболочка колбасу. Это и был хозяин дома Умберто да Сторци. - В чем дело?! - вгливо заорал он, обращаясь к Ладину, который первым попался ему на глаза. - Какого черта здесь происходит? - взгляд толстяка, скользнув по ряду окон, остановился на выбитом. - Какого черта! - возопил он так пронзительно, что впору было уши затыкать. - Вы разнесли мой дом! - Успокойтесь, уважаемый, - направляясь к лестнице, у подножия которой стоял возмущенный хозяин доходного дома, инспектор поднял руку. Жест был успокаивающим, но одновременно и твердым, чтобы дать да Сторци понять, что обратившийся к нему человек не только контролирует ситуацию, но к тому же еще и обладает достаточной властью, чтобы доставить домовладельцу столько неприятностей, сколько сочтет нужным. Да Сторци притих, но все же счел нужным заметить: - Я всего полгода назад сделал в доме ремонт. - Не волнуйтесь, синьор да Сторци, внакладе вы не останетесь, - сбежав по лестнице, Ладин ободряюще хлопнул толстяка по плечу. - Так уж случилось, что в одной комнат вашего дома поселились трое негодяев, пытавшихся надуть меня на приличную сумму. А я, хочу вам сказать, такого отношения к себе не терплю. Мои люди выследили этих жуликов, и мы пришли сюда, чтобы свести с ними счеты. Вы можете сами оценить ущерб, который был нанесен вам при этом, и я незамедлительно возмещу его. Уставившись на разбитое окно, домовладелец озадаченно прикусил губу. Он определенно боялся продешевить, но все же опасался заломить слишком высокую цену. Синьор, предложивший оплатить ремонт, был явно крутого нрава и мог весьма резко отреагировать на попытку откровенного надувательства. Понимая, что ответ последует не скоро, инспектор улыбнулся и посмотрел туда, где стоял агент, в руках у которого находилась отобранная у контрабандистов туба. Только в этот момент он вспомнил, что не удосужился проинструктировать агентов по поводу того, как следует обращаться с ъятыми у контрабандистов вещами. Агент, которому не терпелось выяснить, что именно оказалось у него в руках, ничтоже сумняшеся, прижимал одной рукой тубу к груди, а другой свинчивал с нее крышку. - Стой! - заорал во все горло Ладин. Сорвавшись с места, он уже понимал, что не успеет предотвратить то, что должно было случиться. Агент удивленно глянул на инспектора, не понимая, чем вызвана столь странная реакция. А в следующую секунду он снял крышку с торца тубы. Из тубы вырвался сноп ослепительно-яркого белого огня, едва не опаливший агенту лицо. Агент в испуге кинул тубу на землю. Когда инспектор, упав на колени, схватил тубу, огонь в ней уже погас. Внутри тубы, где прежде находилась бесценная картина, осталась только черная, маслянистая зола. Это был трюк, широко распространенный среди контрабандистов. Дабы иметь возможность легко и просто уничтожить все следы своего преступления, контрабандисты нередко обрабатывали вывозимые прошлого картины раствором люминолюфа - синтетического вещества, мгновенно самовозгорающегося под воздействием света. Для того чтобы сохранить картину, нужно было вскрыть тубу в затемненном помещении и просто обработать ее нейтралующим раствором. Всего-то... Но агент, никогда прежде не имевший дела с нелегалами, конечно же, не мог об этом знать. Инспектор выронил закопченную тубу рук и встал на четвереньки. Подняться на ноги он был не в силах. Он чувствовал себя опустошенным и раздавленным. В голове стоял стон, словно кто-то настойчиво дергал за язык треснувший колокол. Во рту было сухо, как в занесенном песком колодце. Несчастье, обрушившееся на него в тот самый момент, когда инспектор был уже уверен в том, что все закончилось как нельзя более удачно, придавило его к земле, едва не заставив завыть по-волчьи. И он бы непременно завыл, если бы за спиной у него не раздался заискивающий голос Умберто да Сторци: - Как по-вашему, синьор, пятьдесят лир за разбитое окно - это не очень дорого?.. Или как?.. Инспектору захотелось подняться на ноги, чтобы убить алчного толстяка, не понимающего, что минуту назад человечество лишилось одного наиболее значительных проведений живописи, картины, входящей в золотой фонд культурного наследия, потерю которой невозможно было компенсировать никакими деньгами. Глава 5 Закинув ногу на ногу и время от времени покачивая невообразимо узким носком лакированной туфли, Юрген Хрычов сидел на старом, потертом кожаном диване с прямой спинкой и двумя валиками по краям. На диване свободно могли бы разместиться трое, но Хрычов, раскинув руки в стороны, умудрялся один занять все свободное пространство. Предводитель клинеров был невысок ростом и не слишком удачно сложен. Фигура его была угловата и несколько кособока, по причине чего он предпочитал всех своих гостей встречать сидя. Узкое лицо со впалыми щеками и выступающей нижней челюстью трудно было назвать даже просто симпатичным. А блко посаженные глаза придавали ему немного растерянное выражение, которое выводило Хрычова себя, когда он видел свое отражение в зеркале. Попытки сгладить этот недостаток сурово сдвинутыми к переносице бровями к успеху не приводили. Жидкие волосы неопределенного цвета, - серые, с рыжеватым оттенком, - Хрычов зачесывал назад, чтобы скрыть лысину, намечавшуюся на затылке. Напротив Хрычова на стульях с узкими спинками сидели двое похитителей, которым удалось уйти ловушки, устроенной Департаментом контроля за временем, перебросившим для этой цели в 1503 год все свои лучшие силы, - такова была предложенная ими версия случившегося. - Господа, - голос Хрычова был холоден, как только что влеченный морозилки антрекот. Такова уж была природа этого странного человека: он не знал промежуточных состояний. Общаясь с людьми, он либо доходил до почти безумной экзальтации, либо, как могло показаться, вообще не испытывал никаких эмоций. - Господа, - вновь повторил он, дернув носком лакированной туфли. - Я обратился за помощью к вам только потому, что мне надоело иметь дело с непрофессионалами. После того как мы обговорили с вами условия сделки, вы пообещали, что вся операция будет проведена без сучка и задоринки. - Послушай, Хрящ, никто не ожидал, что там объявится толпа "депов", - попытался было сказать слово в свое оправдание черноволосый. - Картинка уже была у нас в руках, когда... Хрычов плавно вознес вверх руку с выставленными, как для благословения, двумя пальцами, указательным и средним. Голос говорившего тотчас же сорвался и умолк. - Меня совершенно не интересует причина, по которой вы не справились с порученным вам заданием, - склонив голову к правому плечу, Хрычов посмотрел на своих собеседников так, словно черты их лиц могли рассказать ему то, о чем сами они желали умолчать. - От вас всего-то и требовалось, что заполучить картину и отсидеться с ней где-нибудь в течение двадцати четырех часов. И что же? Не прошло и десяти часов, как на ваш след вышли оперативники Департамента, которые без особого труда ъяли у вас картину, да к тому же еще и арестовали Шимона. Мне вас представили как профессионалов, знающих все тонкости контрабанды прошлого. Но теперь я склонен полагать, что мои парни сработали бы не хуже вас. - Шимон ничего не скажет "депам", - широко взмахнув рукой, заверил Хрычова брюнет. Хрычов поставил обе ноги на пол и, оперевшись руками о колени, подался вперед. - Меня не интересует Шимон, - голос его звучал все так же невозмутимо и ровно, только чуть тише, чем в начале разговора. - Мне нужна картина. - Картина была у нас в руках... Хрычов всплеснул руками, прерывая речь черноволосого. - У вас в руках могли находиться все сокровища Британской короны. Но в данный момент у вас нет ничего того, что могло бы меня заинтересовать, - Хрычов резко схватил брюнета за запястье и перевернул кисть его руки ладонью вверх, словно действительно хотел убедиться в том, что там ничего не спрятано. - А следовательно, - Юрген откинул руку брюнета, словно это было какое-то омерзительное существо со скользким телом и пятью гибкими щупальцами, - следовательно, я считаю, что условия нашего договора не выполнены, и вам не полагается ни одного евро той суммы, на которую вы рассчитывали. - Но нам нужны деньги хотя бы для того, чтобы внести залог за Шимона, - брюнет был явно недоволен решением Хрычова. - Мы должны вытащить его -за решетки, Хрящ! Иначе он всех нас за собой потащит! - Быть может, для таких олухов, как вы, это будет наилучшим выходом, - Хрычов криво усмехнулся и, раскинув руки в стороны, возложил их на спинку дивана. - Неужели вы не понимаете, что за одну только попытку похищения "Джоконды" ваш дружок получит приговор по полной программе. И просто залогом здесь не отделаешься. - Похоже, Хрящ, ты и в самом деле держишь нас за полных кретинов, - подал голос молчавший с самого начал разговора блондин. Он сидел, оперевшись согнутыми локтями о колени и нко опустив голову, как будто учал незатейливый узор пластикового покрытия пола меж своих широко расставленных стоп. Голос у него был нкий, скрипучий, царапающий душу острыми нотками. - Простите? - вопросительно приподнял бровь Хрычов. Он не мог понять, что имел в виду блондин, имя которого было Лешик, да к тому же его нервировало то, что он видел только его темечко, с закрученными, словно воронка водоворота, длинными прядями светлых, почти белых волос. - У "депов" на Шимона ничего нет, - Лешик поднял голову. Взгляд его был устремлен не на Хрычова, а чуть в сторону, в точку, расположенную над его левым плечом. - Ему грозит только обвинение в нелицензированном временном переходе. - А как же картина? - Картины больше нет. - Как это нет? - Хрычов по-птичьи крутанул голову стороны в сторону, так, словно слишком узкий ворот малиновой водолазки сдавил ему горло. - Что значит "нет"? Лешик медленно развел руки в стороны. - Ее больше не существует. Хрычов снова дернул подбородком. - Мне нужны объяснения. - Пожалуйста, - угол губ Лешика дернулся чуть в сторону и вверх. Это было похоже скорее на непровольное сокращение мышц, нежели на усмешку. - Перед тем как поместить картину в тубу, я обработал ее люминолюфом. Как только "деп" открыл оказавшуюся у него в руках тубу, картина превратилась в кучку золы. Имея такую улику, трудно предъявить серьезное обвинение. - Нам требуется совсем небольшая сумма, чтобы вытащить Шимона -за решетки, - поддержал приятеля брюнет. - Если мы этого не сделаем, то он потащит за собой нас, а мы - тебя, Хрящ. Можешь в этом не сомневаться. - Трюк старый, но срабатывает четко, - добавил Лешик. Трудно было понять, что именно он имел в виду: способ обработки картины люминолюфом или же круговую поруку, повязанными которой оказались все, имеющие отношение к попытке похищения картины Леонардо. Но Хрычову это сейчас было совершенно безразлично. Он положил руки ладонями на край дивана и подался вперед. Расстояние между его лицом и лицом Лешика сократилось до нескольких сантиметров. - Ты уверен, что картина сгорела? - процедил Хрычов, почти не разжимая губ. Вместо ответа Лешик кинул ему на колени небольшой плоский кружок, на котором светился красный огонек. - Что это? - как будто даже с опаской посмотрел на незнакомый ему предмет Хрычов. - Индикатор, - ответил Лешик. - К углу картины был прикреплен микродатчик. Как только он был уничтожен, на индикаторе загорелся красный свет. Хрычов взял индикатор двумя пальцами. Посмотрев на красный огонек, он перевернул индикатор на другую сторону, где имелась только ровная пластиковая поверхность. - Не очень-то убедительно, - искоса взглянул на блондина Хрычов. Лешик сделал в высшей степени неопределенный жест кистью левой руки. Взгляд его, как и прежде, был устремлен мимо собеседника. Казалось, ему абсолютно безразлично, верит ему Хрычов или нет. И это вовсе не было показным спокойствием. В отрешенности Лешика таилось нечто пугающее, проникавшее в самые глубины подсознания, где не было ничего, кроме первобытных ужасов, которые почти никогда не всплывают в памяти цивилованного человека. Но если такое вдруг происходит, то в одно мгновение рвутся все нити, связывающие сознание человека с реальностью, после чего единственным исходом для него становится безумие. - Если я получу подтверждение того, что "Джоконда" уничтожена, то выдам вам половину оговоренной суммы. Фраза, пронесенная Хрычовым, удивила его самого. Но после этого пути к отступлению у него уже не оставалось. - Идет, - спокойно ответил на сделанное Хрящом предложение Лешик. - Мне дела нет до того, как называется эта картинка и кто ее нарисовал, - тут же ввернул брюнет. - Лешик нашел мужика, о котором ты говорил, и выменял у него картину, которую этот итальянец только что нарисовал. А уж как звали бабу, что была на ней, мне, честно скажу, все равно. - На картине была ображена Мона Ла, жена Франческо дель Джокондо, - спокойно пронес Лешик. - Об этом мне сказал сам художник по имени Леонардо да Винчи, у которого я ее купил. Быть может, в искусстве я ничего и не понимаю, но уж в именах не путаюсь никогда. - Точно, - поддакнул брюнет. - Хорошо, - быстро кивнул Хрящ. - Сейчас мы все проверим. Оперевшись на локоть, Хрычов нажал пальцем на кнопку встроенного в диванный валик пульта дистанционного управления. На стене за спинами контрабандистов обозначились контуры экрана видеосистемы. - Сводку криминальной хроники, пожалуйста! - громко пронес Хрычов. - Ну, ты даешь, Хрящ! - брюнет размашисто хлопнул себя ладонью по бедру. - Ты что, думаешь, "депы" тут же скинут сообщение в сеть? Да они будут молчать до тех пор, пока не убедятся, что в тубе находилась именно та картинка, которую мы умыкнули у твоего Леопольда, а не какая-нибудь дешевая подделка! - Что ж, давайте подойдем к проблеме иначе, - Хрычов нажал другую кнопку на пульте и отдал команду: - Виртуальная экскурсия по Лувру в режиме реального времени. На экране появилось ображение Луврского дворца и надпись "Общая информация". - Отменить, - махнул рукой Хрычов. Изображение переместилось внутрь здания. Новая надпись возникла на фоне широкой парадной лестницы: "Обзорная экскурсия". - Отменить! "Тематическая экскурсия". - Отменить! "Зал. Художник. Картина". - Квадратный кабинет. Леонардо да Винчи. "Джоконда". Секунду спустя на экране во всей своей красе появилось бессмертное творение гения эпохи Возрождения. С левой стороны прорисовалась узкая полоска меню, предлагающая дополнительную информацию как о картине, так и о ее создателе. Левая щека Хрычова нервно дернулась. - Господа, - обратился он к контрабандистам, ни один которых не соволил даже головы повернуть, чтобы взглянуть на экран. - Вы ставите себя в глупое положение. Судя по тому, что я вижу на экране, картина, о которой мы с вами говорим, сейчас, как и прежде, находится на своем месте в одном залов Лувра. Следовательно, либо вы намеренно пытаетесь ввести меня в заблуждение, либо... - А ты не верь тому, что видишь, Хрящ, - перебил его Лешик. - Это же виртуальная реальность, в которой можно показать все, что угодно. "Депам" не нужен преждевременный шум вокруг этого дела. - Что же вы предлагаете? - прищурился Хры-чов. - Можешь поверить нам на слово, - усмехнулся брюнет. - Исключено, - решительно отмел подобный вариант Хрычов. - Я не настолько наивен, чтобы... Лешик вновь не дал Хрычову закончить начатую фразу: - В таком случае либо подожди пару дней, либо сам смотайся в свой Лувр и проверь все на месте. Хрычов задумчиво посмотрел на картину, после чего перевел взгляд на часы. До срока, который он обозначил в разговоре с генеральным инспектором Отдела искусств, оставалось около восьми часов. Если "Джоконда" и в самом деле безвозвратно погибла, сей факт тоже мог стать неплохим козырем в его игре. После столь дерзкого вызова, брошенного Департаменту контроля за временем, имя предводителя и идейного вдохновителя клинеров прогремит по всему миру. Но прежде чем брать на себя ответственность за проведенную акцию, следовало убедиться в том, что картина действительно уничтожена. Положив руку на пульт, Хрычов быстро набрал номер. "Джоконда" исчезла с экрана, уступив место рыжеволосой девушке с широко распахнутыми, словно вечно испуганными, глазами. - Юрген? - немного удивленно пронесла девушка с экрана. - Мне нужен билет на ближайший рейс скоростного экспресса до Парижа, - сказал вместо приветствия Хрычов. Девушка скосила взгляд в левый верхний угол экрана. Именно там находилась информационная врезка. - Отправление с Западного вокзала через двадцать две минуты, - девушка перевела взгляд на Хрычова. - Успеешь? Что-то быстро прикинув в уме, Хрящ кивнул: - Закажи мне три билета. Глава 6 Леонардо даже не поднялся кресла, когда Франческо впустил в мастерскую инспектора Ладина, как и прежде облаченного в наряд венецианского купца. Художник только повернул голову, чтобы бросить на гостя насмешливый взгляд. -Я почему-то был уверен в том, что ты вернешься, - сказал он. Ладин ничего не ответил. Пройдя мимо пустого мольберта с наброшенным на угол куском белой льняной материи, он тяжело опустился на ненький табурет. Чтобы удобно устроиться на нем, инспектору пришлось скрестить и поджать под себя ноги. - Ты плохо выглядишь, - заметил Леонардо. - Сегодня я не стал бы писать твой портрет. Ладин устало провел рукой по волосам. Казалось, движение это далось ему с огромным трудом. Никогда прежде инспектор не чувствовал себя столь паршиво. Он почти фически ощущал щемящую пустоту в душе, там, где прежде было место для отчаяния и тоски, - как будто мерзостный, липкий слняк размером с кошку выел дыру себе под кокон. И еще невестно было, что появится этого кокона. Все, на что ни посмотрел бы инспектор, вызывало у него чувство тошноты, спазмами подкатывающей к горлу. В особенности голубое, безоблачное небо и солнце, похожее на начищенный медный таз, сияющее всем тем, кто хотел жить и радоваться жни. В число этих счастливцев не входил инспектор Ладин, жнь которого была закончена. Во всяком случае, та ее часть, о которой можно вспоминать, не испытывая мучительной тоски -за бездарно упущенных возможностей. На карьере, которая хотя и не летела стремительно в гору, но в целом продвигалась вполне успешно, можно было со спокойной совестью ставить жирный крест. После того как все подробности неудавшейся попытки захвата группы похитителей "Джоконды" станут вестны в Департаменте, его ждет позорное увольнение и убийственная отметка на личной карточке, с которой ни в одном приличном месте на работу не примут. Даже Векслер, владелец бара "Время от времени", расположенного как раз напротив Департамента, не возьмет его к себе мыть стаканы, - для этого существовала посудомоечная машина. Ей можно было смело доверить то, чего ни в коем случае нельзя позволить делать инспектору, на глазах которого превратилась в кучку золы картина великого Леонардо. В тот момент, когда до сознания Ладина с убийственной однозначностью наконец-то дошло, что хлопья маслянистой золы, налипшей на стенки тубы, которую он держал в руках, были тем, что осталось от портрета Моны Лы, инспектор испытал некое мазохистское наслаждение от боли, едва не вывернувшей нананку его душу. Он хотел, чтобы эта боль осталась в нем навсегда, поскольку только она могла помочь пережить подобную трагедию. Чтобы не перекладывать на чужие плечи даже часть своей вины, инспектор не стал объяснять агентам, что проошло возле дома Умберто да Сторци. Он даже попытался убедить их в том, что ничего страшного не случилось. Расплатившись с толстяком хозяином, который, едва взглянув на перекошенное ненавистью лицо инспектора, тут же втрое снил плату за разбитое окно, и прихватив с собой задержанного контрабандиста, Ладин отправился к находившемуся за городом тайнику с темпоральным модулятором. По пути инспектор попытался узнать у клинера, чем его приятель расплатился с Леонардо за картину. К настоящему времени да Винчи был весьма состоятельным человеком, и деньги, предложенные незнакомцем, вряд ли могли настолько заинтересовать художника, чтобы он, не раздумывая, отдал ему свою картину. Покупатель должен был предложить в обмен на нее нечто такое, перед чем Леонардо не смог бы устоять. Но арестованный упрямо молчал. Инспектору в этом молчании виделась скрытая насмешка, что приводило его в бешенство. Переправив в Департамент задержанного, тубу с золой и мемори-чип со своими очень краткими комментариями по поводу всего проошедшего, инспектор еще раз поблагодарил агентов за службу, после чего отпустил их обоих. Наверное, ему следовало и самому вернуться в Департамент. Но возвращение стало бы его последним временным переходом. И именно поэтому он не торопился сделать это. К тому же он не мог предстать перед генеральным инспектором Отдела искусств, не приведя в порядок собственные мысли и чувства. С полчаса инспектор сидел на берегу Арно, неспешно несущей свои чистые, пока еще незамутненные химическими отходами воды куда-то вдаль, и думал о том, существует ли где-нибудь на земле такое место, где жнь размеренно-спокойна и проста, где нет места заговорам, интригам и обманам, где каждый человек, совершая тот или иной поступок, в первую очередь думает о том, не доставит ли он тем самым неудобства кому-то другому, кого он, быть может, даже не знает по имени. Придя наконец к окончательному выводу, что такого места нет и в принципе быть не может, Ладин поднялся на ноги. Что бы ни проошло, он пока еще, пусть чисто формально, оставался инспектором Департамента контроля за временем. И на нем висело незавершенное дело. Чтобы довести дело до конца, он должен был остаться во Флоренции. Ладин тяжело вздохнул и исподлобья глянул на Леонардо. Художник сидел в кресле с высокой резной спинкой. Голова его была чуть откинута назад, так, что касалась затылком спинки. Длинные темные волосы, в которых были едва различимы тонкие, как паутинки, ниточки седины, падали на плечи. Руки лежали на подлокотниках. Лицо мастера было спокойно. Это был покой не безразличного, но уверенного в себе человека, не имевшего привычки упрекать судьбу за собственные просчеты и ошибки. Все, что ему удавалось, принадлежало лишь ему одному. Если же он терпел неудачу, то, становясь неотъемлемой частью его жни, она не превращалась при этом в цепь, приковывающую творца к одному месту. Забыв о неудаче, он шел вперед, дальше, к новым высотам, которые могли покорить его буйный талант и неудержимая фантазия. Инспектор с трудом подавил очередной приступ мерзкой тошноты. Леонардо молча указал рукой на восьмиугольный столик, на котором все еще стоял кувшин с вином и чаша инспектора. Ладин поднялся со своего места, налил полную чашу вина и четырьмя большими, торопливыми глотками осушил ее. - Тебе удалось взглянуть на портрет Моны Лы? - Нет, - не глядя на Леонардо, инспектор качнул головой стороны в сторону. Он ждал, что еще скажет художник, но Леонардо молчал. Ладин плеснул себе еще вина, поднял чашу, но, вместо того чтобы сделать глоток, поставил ее на место и оглянулся. Леонардо поднялся со своего кресла, не спеша подошел к распахнутому окну и присел на подоконник. Ухватившись одной рукой за оконную раму, он свесился за окно, так, словно хотел заглянуть за угол здания. - Быть может, тебе будет любопытно взглянуть на живую Мону Лу? - спросил он у Ладина, усевшись на подоконнике, как на скамье, и слегка покачивая ногами. - Ты предлагаешь нанести вит дель Джокондо? - Ладин коротко взмахнул кистью руки, давая понять, что подобное предложение его не интересует. - Я хочу предложить тебе нечто иное, - голос Леонардо сделался еще более загадочным. - Я предлагаю тебе взглянуть на молодую жену дель Джокондо в тот момент, когда она сама об этом не подозревает. Инспектор непонимающе посмотрел на мастера. Если речь шла именно о том, что он предполагал, то мнение его о Леонардо могло мениться не в лучшую сторону. Леонардо спрыгнул с подоконника, подошел к стоявшему у стены большому сундуку и отомкнул его ключом, который достал кармана. Спустя какое-то время, понадобившееся Леонардо для того, чтобы нырнуть головой в сундук и отыскать там то, что ему было нужно, на свет появился цилиндр длиною около сорока сантиметров и толщиною в руку. Цилиндр состоял двух частей, каждая которых представляла собой туго скрученный лист плотной бумаги, перевязанный в трех местах бечевкой и выкрашенный снаружи в черный цвет. Один цилиндров был чуть уже другого, ровно настолько, чтобы туго входить в него. Когда Леонардо раздвинул вставленные друг в друга цилиндры, блеснули толстые линзы, закрывающие полые концы бумажной трубы. - Подзорная труба! - не смог удержаться от удивленного возгласа инспектор. Лицо Леонардо разочарованно вытянулось. Еще бы! Он держал в руках первую в мире подзорную трубу, которая, если верить официальной истории, должна была появиться не раньше XVII века! - Ты уже где-то видел нечто подобное? - Нет-нет, - Ладин замахал рукой, торопясь развеять сомнения мастера по поводу его приоритета в данном обретении. - Я просто... - инспектор замялся, не зная, что сказать. - Я просто увидел в твоих руках трубу и решил, что с ее помощью, возможно... Особенно меня удивили линзы на концах! - Да, с линзами мне пришлось повозиться, - гордо улыбнулся Леонардо. - Я сам отшлифовал их вручную, поскольку чистота поверхностей и их кривна должны быть идеальными, - мастер любовно погладил ладонью свое творение, так, словно это было живое существо. - Вообще-то я назвал этот прибор оптической трубой... Но "подзорная труба", по-моему, тоже звучит неплохо. С трубой в руке Леонардо вновь уселся на подоконник. - Придержи-ка меня, - попросил он инспектора. И, как только тот обхватил его за пояс, свесился за край оконного проема. Держа оптическую трубу обеими руками, Леонардо приложил один ее концов к правому глазу и принялся медленно вводить один бумажный цилиндр в другой, сокращая фокусное расстояние. - Есть, - не отрывая взгляда от трубы, Леонардо хищно оскалился. - Что именно? - не понял, о чем идет речь, инспектор. - Сейчас сам все увидишь! Схватив инспектора за локоть, Леонардо подтянулся и слез с подоконника. Оптическую трубу он держал в вытянутой руке, боясь неосторожным движением сбить фокусное расстояние. - Садись на подоконник, - велел инспектору Леонардо. Конечно, тот факт, что подзорная труба была обретена Леонардо да Винчи как минимум на столетие раньше, чем полагали историки, был весьма интересен. Но даже это не могло поднять дух инспектору Ладину. Выпитый бокал вина не столько приглушил боль в душе, сколько загнал ее глубже. Леонардо забавлялся со своей оптической трубой, как ребенок с новой игрушкой, не замечая того, что у инспектора нет желания принимать участие в этой игре. Ладин всего-то и собирался выяснить, как расплатились с художником контрабандисты. Но, вместо того, чтобы перевести разговор на интересующую его тему, инспектор тяжело вздохнул и с обреченным видом великомученика уселся на подоконник. - Выгляни наружу, - велел инспектору Леонардо. Взявшись одной рукой за край оконной рамы, Ладин послушно выполнил указание. - Видишь выступающее -за угла здания крыло церкви? - спросил Леонардо. - Да, - ответил Ладин. - А овальный дворик в зарослях жимолости чуть левее его? - Вижу. Там гуляют люди. - Вот на них-то тебе и следует смотреть. Держи, - Леонардо протянул ему трубу. - Только будь осторожен, не сбей резкость. Вручив оптическую трубу инспектору, Леонардо обхватил его за пояс. На силу рук мастера можно было положиться, - даже в свои пятьдесят с лишним Леонардо мог согнуть руками подкову. Отклонившись в сторону от края оконного проема, Ладин завис в воздухе. Прикрыв левый глаз, он осторожно поднес к правому указанный Леонардо конец оптической трубы. Изображение было на удивление четким. Вот только, балансируя на краю подоконника, не так-то просто было навести объектив трубы на нужный предмет. Сначала взгляд Ладина, усиленный оптической системой Леонардо, скользнул по краю цветущего кустарника. Затем уперся в каменную кладку церковной стены. Зафиксировав это положение, Ладин стал медленно опускать трубу. В поле зрения попал песчаный дворик. Ладин еще немного сместил положение объектива и увидел широкий подол зеленого женского платья. - Ну как, видишь? - спросил Леонардо. - Вижу, - не отрываясь от окуляра, ответил Ладин. Чуть приподняв противоположный конец трубы, он смог рассмотреть лицо женщины, покрытое частой сеткой глубоких морщин, с длинным острым носом и глубоко запавшими глазами. Почтенной матроне было лет шестьдесят пять от роду, никак не меньше. - Ну что? - снова нетерпеливо поинтересовался Леонардо. - Я вижу старуху, - ответил инспектор. - Не то! - недовольно цокнул языком Леонардо. - Ищи молодую женщину в темно-лиловом платье. Это и будет Мона Ла. Ладин на мгновение оторвался от окуляра, чтобы бросить на Леонардо быстрый удивленный взгляд. - Разве она не носит траур? - Траур? - удивился в свою очередь художник. - Насколько мне вестно, ее муж Франческо дель Джокондо жив и превосходно себя чувствует. - Почему же ты образил ее в трауре? - спросил Ладин, вновь припадая к окуляру оптической трубы. - Кого? - не понял Леонардо. Ладин ничего не ответил художнику, потому что в объектив оптической трубы наконец-то попало темно-лиловое пятно. Инспектор затаил дыхание - ему предстояло увидеть ту, чей портрет восхищал, удивлял, поражал и задавал загадки миллионам людей на протяжении вот уже семи с половиной столетий. Медленно подняв трубу, Ладин увидел лицо молодой женщины с тонкими чертами лица, прямым носом и огромными миндалевидными глазами. Поистине, она была ослепительно красива. Но это была не Джоконда! Глава 7 Юрген Хрычов уверенно прошествовал мимо ларьков, торгующих альбомами, каталогами и сувенирами, миновал столик, на котором были разложены рекламные буклеты, и ступил на зеленый ковер парадной лестницы Луврского дворца. Следом за ним, словно два телохранителя, шествовали блондин Лешик и его черноволосый подельник Вадим. Поднявшись на второй этаж, троица прошла через зал импрессионистов, даже мельком не взглянув ни на одну представленных в экспозиции картин. Не оделив вниманием, обогнула она и статую Венеры Милосской. Путь сих джентльменов пролегал к Квадратному кабинету - небольшому залу, в котором экспонировалась одна, самая знаменитая всех представленных в музее, картина. Возле входа в Квадратный кабинет стояли люди. Ни один тех, кто входил под своды Лувра, не покидал его, не взглянув на улыбку "Джоконды". Однако среди осаждающих Квадратный кабинет посетителей не было заметно никакого необычного волнения, приличествующего чрезвычайной ситуации, связанной с внезапным исчезновением самой ценной картины Луврского собрания. Да и людей в форме поблости также не наблюдалось. Вначале это несколько озадачило Хрычова, но он быстро нашел нужное объяснение. Если "Джоконда" была уничтожена еще в XVI веке, то, следовательно, в менившейся реальности она никогда и не находилась в Лувре. А если так, то народ толпился у дверей Квадратного кабинета ради того, чтобы взглянуть на какую-то другую картину. Улыбнувшись, Хрычов пристроился в хвост небольшой очереди. Лешик и Вадим заняли места позади него. Двигаясь вместе с очередью, Хрычов подумал, что удостовериться в отсутствии "Джоконды" в музее можно было, просто купив у входа иллюстрированный каталог. Но вместе с этой мыслью в душу к нему закралось нехорошее предчувствие. Если "Джоконда" никогда не выставлялась в Лувре, то, спрашивается, каким образом она оказалась в соответствующем разделе виртуальной экскурсии по музею?.. Окончательно запутавшись в невообразимо сложных сопоставлениях прошлого и настоящего во всех возможных вариантах, Хрычов решил просто немного подождать, чтобы все увидеть своими глазами. Едва ступив за порог Квадратного кабинета, Юрген почувствовал, что у него задрожали коленки. Сделав еще пару шагов вперед, он остановился, вперив взгляд в небольшую картину, с которой ему насмешливо улыбалась женщина, чье лицо было вестно, должно быть, каждому интеллигентному человеку на Земле. Нижняя челюсть Хрычова медленно поползла вн. "Джоконда" находилась на своем обычном месте, а это означало, что все его угрозы, все требования, продиктованные генеральному инспектору Отдела искусств, обернулись пшиком. Так кто он теперь после этого? Пустой болтун, слова которого стоят меньше, чем лай брехливой собачонки, бросающейся на каждого проходящего мимо?.. - Ну, и где картина-то? - ворчливо пробурчал за спиной у Хрычова Вадим. - Что?! - взвгнул Хрящ, стремительно, точно волчок, разворачиваясь на месте. Вадим одарил его взглядом каменного сфинкса. - Где картинка-то, говорю, -за которой мы сюда прикатили? - А это? - Хрящ махнул рукой в направлении "Джоконды", заставив насторожиться пару сидевших по углам смотрителей музея. - Это, по-твоему, что такое? Тонкие губы Вадима огнулись, сделавшись похожими на подкову, развернутую концами вн. - Так это ж не та картинка. - Что?! - едва не подскочил на месте Хрящ. - Не та?! - Ну да, - Вадим посмотрел на своего подельника, ища у него поддержки. - Верно я говорю, Лешик? - Не та, - уверенно покачал головой блондин. - Не та?! - Что ты орешь, Хрящ? - Вадим быстро глянул по сторонам. - На нас уже люди таращатся. - Не та?! - Кончай дурковать, Хрящ, - зло процедил сквозь зубы Лешик. - Я тебе не пацан. Ты что нам велел? Найти художника по имени Леонардо да Винчи и забрать у него портрет Джоконды. Во Флоренции всего один художник с таким именем. А на картине, которую я у него выменял, еще краска не просохла. Чтобы свернуть в рулон, мне ее пришлось обработать стабилирующим составом. - Так вот же она! - вновь указал на "Джоконду" Хрычов. - Сдохни, Хрящ! - прикрикнул на него Вадим. - Это не та картинка! Та, что была у нас, давно сгорела! - Молодые люди... - приподнявшись со своего места, обратился к не в меру расшумевшимся посетителям один смотрителей. - Боже мой! - обхватив руками голову, Хрычов в отчаянии посмотрел по сторонам, словно надеялся увидеть кого-то, кто мог помочь ему развеять весь этот кошмар. - Вы что, - вновь посмотрел он на контрабандистов, - никогда прежде не видели "Джоконду" Леонардо? - Мы художественных школ не кончали, - усмехнулся Вадим. - И работаем только по конкретному заказу: время, имя и место. - И, между прочим, Хрящ, - недобро прищурился Лешик, - ни с кем у нас еще не возникало таких проблем, как с тобой. - Это точно, - кивнул, подтверждая слова приятеля, черноволосый Вадим. - Боже мой!.. Хрычов посмотрел на "Джоконду" так, словно собирался воззвать к ней о помощи. В следующую секунду ноги его подкосились, и он упал на колени. - Боже мой, - едва слышно прошептал Хрящ. - Я снова связался с дилетантами... К упавшему посетителю подбежали двое пожилых смотрителей музея. Подхватив его под руки, они постарались помочь Хрящу подняться. - Вы только посмотрите, - негромко обратился к своему коллеге один смотрителей. - А кто-то еще говорит, что нынешнее поколение не способно сопереживать прекрасному. Глава 8 - Это не Джоконда! Ладин смотрел на Леонардо так, словно только что уличил его в подлоге. - Мне ли не знать Мону Лу, - усмехнулся художник. - Я всего пару дней как закончил ее портрет. - Заподозрив что-то неладное, мастер сдвинул брови к переносице. - Может быть, ты смотрел не на ту? Красотка в темно-лиловом платье. Видел? - Видел. Но это не Джоконда! - Так, - растопырив пятерню, Леонардо прижал большой и средний палец к вискам и быстро помассировал их. - Не знаю, о какой Джоконде ты говоришь, но красотка, которую я тебе показал, это и есть та самая Джоконда, чей портрет я написал по заказу ее мужа. - Мона Ла, жена Франческо дель Джокондо? - Она самая, - уверенно кивнул Леонардо. Ладин провел ладонью по внезапно покрывшемуся испариной лбу. - Позволь, я еще раз взгляну на нее? - попросил он художника. - Да ради бога! Леонардо с готовностью вновь обхватил инспектора за пояс. Ладин откинулся в сторону, повис в оконном проеме и, приникнув к оптической трубе Леонардо, быстро отыскал взором ту, которую художник представил в качестве своей модели. Молодая женщина была необычайно красива. Ее удивительно правильными, четко выписанными чертами лица можно было любоваться без конца. Но в облике ее не было ничего общего с той таинственно улыбающейся дамой со знаменитого полотна Леонардо, которую Ладин, так же как миллионы других людей, восхищавшихся и продолжающих восхищаться непревзойденным мастерством художника, именовал Моной Лой, или Джокондой. Ладин взмахнул рукой, и Леонардо втащил его в комнату. - Ну что? - художник с интересом посмотрел на инспектора. Ладин протянул Леонардо оптическую трубу. - Похоже, проошло недоразумение, - задумчиво пронес инспектор. Глаза его восторженно округлились: - Грандиозное недоразумение!.. Леонардо положил оптическую трубу в сундук и запер его на ключ. Обернувшись, он скрестил руки на груди и посмотрел на инспектора чуть прищурившись, словно собирался писать его портрет. - По-моему, нам есть о чем поговорить. Не так ли, сеньор дель Ланци? - Да, - согласился инспектор. - Так с чего начнем? Инспектор посмотрел по сторонам. - У меня во рту с утра крошки не было, - смущенно улыбнулся он. - Может быть, для начала перекусим? - Почему бы и нет, - Леонардо пожал плечами и, подойдя к двери, пару раз громко стукнул в нее. - Франческо! В мастерскую влетел запыхавшийся подмастерье. - Что у нас осталось от обеда? - спросил Леонардо. - Половина утки, тушеная капуста и салат зелени, - отрапортовал подмастерье. - Неси! - махнул рукой мастер. Франческо скрылся за дверью. - Прошу, - Леонардо указал на восьмиугольный столик, который по мере необходимости и сам использовал в качестве обеденного. - Так что именно ты хотел сказать, когда заявил, что женщина, которую ты видел на церковном дворе, не Джоконда? - спросил художник, когда Ладин занял предложенное ему место. Инспектор замялся, не зная, что ответить. Его спас Франческо, появившийся на пороге мастерской с подносом в руках. Быстро переставив блюда на стол, подмастерье подхватил поднос и, не глядя на мастера, покинул мастерскую, аккуратно прикрыв за собой дверь. Ладин положил себе на тарелку зеленого салата и отломил ножку от румяной, но, к сожалению, уже остывшей утки. Когда инспектор понял, что, возможно, все обстоит не так плохо, как ему казалось, у него внезапно проснулся зверский аппетит. - Ты уверен, что девушка в темно-лиловом платье, гуляющая по церковному дворику, это Мона Ла, жена Франческо дель Джокондо? - спросил он у присевшего в кресло художника. - Само собой, - кивнул Леонардо. - И именно ее портрет ты продал незнакомцу, явившемуся накануне в твой дом? - Да, - ответил художник. - И тебе незнакома другая женщина, которую звали бы Мона Ла, или просто Джоконда? Леонардо молча развел руками. Ладин глубоко вздохнул, закатил глаза к потолку и откусил кусок от утиной ноги. - Покупатель видел картину? - Конечно, - кивнул Леонардо. - Правда, мне показалось, что он не проявил к ней особого интереса. Он взглянул на картину мельком, после чего спросил, это ли портрет Моны Лы дель Джокондо. Когда я дал ему утвердительный ответ, он без лишних слов заявил, что покупает картину. - И что он предложил тебе взамен? Леонардо, склонив голову к плечу, оценивающе посмотрел на собеседника. - А что ты сам думаешь по этому поводу? - Я полагаю, что это были не деньги, - ответил Ладин. Леонардо усмехнулся и медленно провел ладонью по усам и бороде. - Ты хочешь забрать то, что дал мне за картину покупатель? - спросил он. - Да, - не стал темнить инспектор, хотя пока еще не знал, о чем именно идет речь. - Я так понимаю, что картину назад я уже не получу? Ладин отрицательно качнул головой. Леонардо поглядел в открытое окно. Солнце клонилось к закату, но все еще было по-летнему жарким. - И ты ничего не расскажешь мне? - Если я сделаю это, то мы никогда уже не сможем встретиться снова. - Да-да, - быстро кивнул Леонардо. - Это я понимаю... Мне будет недоставать бесед с тобой, - у меня никогда еще не было такого заинтересованного и, что самое главное, понимающего собеседника... Но... - Леонардо образил на лице улыбку и слегка развел руками, заранее прося винения. - Я должен узнать, откуда этот удивительный прибор... Иначе мне не будет покоя до конца дней моих! Леонардо решительно сунул руку в карман и достал оттуда электронные наручные часы в черном пластиковом корпусе. Инспектор едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Он-то ломал себе голову, пытаясь угадать, чем могли удивить великого Леонардо контрабандисты, а это были всего лишь дешевые часы со встроенным калькулятором и несколькими дополнительными функциями вроде мерения частоты пульса и кровяного давления, которыми чаще всего никто не пользовался. Единственным достоинством этой марки часов, снятых с проводства лет пять назад, была крошечная иридиевая батарейка, по заверениям проводителей, гарантирующая двадцать пять лет бесперебойной работы. Однако в тех же самых гарантийных обязательствах существовала оговорка: "при условии правильной эксплуатации". Что это означало, можно было понять, прочитав дополнительный список семидесяти пяти пунктов. - Это обычные часы, - сказал инспектор, забирая часы у Леонардо. - Я бы не назвал их обычными, - усмехнулся мастер. - Обычные для тех мест, откуда явился тот, кто купил у тебя картину, - уточнил Ладин. - Тебе приходилось бывать в тех местах? - И нередко. Ладин ожидал, что от вопросов, которые тут же начнет задавать Леонардо, не будет отбоя. Но мастер не торопился спрашивать о чем-то своего гостя, который, как выясняется, был причастен к одной самых великих тайн эпохи. У Леонардо имелось несколько гипотез по поводу того, откуда появился странный покупатель, выменявший у него портрет Моны Лы на вещь, удивительнее которой он никогда прежде не видел. И, по здравом размышлении, вряд ли когда еще увидит. Но Леонардо молчал в ожидании того, что скажет его венецианский гость. Что Ланци был человеком далеко не самым обычным, Леонардо догадывался давно. Но то, что должно было приоткрыться художнику сегодня, судя по всему, обещало многократно превзойти все его самые смелые ожидания. Разговоры о том, что существует небольшая группа людей, принадлежащих к некоему тайному обществу, не то каким-то образом постигших, не то сумевших сохранить, пронеся через тысячелетия, мудрость древних цивилаций, Леонардо слышал и прежде. Но сегодня у него, похоже, появилась возможность выяснить, насколько эти разговоры соответствуют действительности. И именно поэтому, боясь вспугнуть своего гостя вопросом, который тот мог счесть не в меру дерзким или попросту неуместным, Леонардо не хотел торопить события. - Так что же? - первым нарушил молчание инспектор. - Ты не хочешь получить никакой компенсации за то, что тебе пришлось расстаться как с картиной, так и с оплатой за нее? Держа за кончик черного пластикового ремешка, Ладин слегка взмахнул часами. Чем спровоцировал внезапное резкое движение со стороны Леонардо, который испугался, что с хрупким, как ему казалось, прибором могло случиться что-то непоправимое. - Все в порядке, - успокаивающе улыбнулся инспектор. - Эти часы не так просто сломать. Если, конечно, не забираться под крышку. - Я уже сделал это, - прнался после некоторого колебания мастер. - Что? Ладин удивленно посмотрел сначала на художника, который в ответ на это смущенно взмахнул рукой, а затем перевел взгляд на часы. Нажав кнопку подсветки, инспектор убедился, что рабочее табло в порядке. - Мне кажется, я ничего там не испортил, - ответил на очередной удивленный взгляд инспектора Леонардо. - Я просто не мог не сделать этого, - на этот раз мастер сопроводил свои слова жестом, который скорее можно было назвать виняющимся. - Как можно держать в руках чудо и даже не попытаться понять, каким образом оно работает? - Леонардо покачал головой. - И что же? - спросил заинтригованный Ладин. - Тебе удалось что-то понять? - Я убедился в том, что эти часы были созданы не в нашем мире, - уверенно ответил Леонардо. - Почему ты так решил? - Во-первых, это не ручная работа, - взглядом указал на часы Леонардо. - В Италии немало искусных мастеров. Но ни одному них не под силу готовить что-либо блкое тому, что я увидел под крышкой часов. Руки человека - слишком грубый инструмент, чтобы выполнить столь тонкую работу. Во-вторых, эти часы не имеют механма как такового. Я не сумел понять принцип их действия, но мне удалось выделить крошечный источник силы, заставляющий часы работать. Как только я удалил малюсенькую прямоугольную пластинку, спрятанную под крышкой, часы перестали отвечать на нажатие кнопок. Я полагаю, нет смысла спрашивать у тебя, что представляет собой эта пластинка? - Честно прнаться, я сам плохо себе это представляю, - смущенно покачал головой инспектор. - Большинство людей в нашем мире пользуются подобными приборами, не задумываясь о том, каким образом они действуют. В этом просто нет необходимости. Во взгляде мастера мелькнуло недоверие. - А как же простое человеческое любопытство? Или уже не осталось вопросов, которые могли бы вас взволновать? - Будь это так, - улыбнулся инспектор, - мне сегодня не пришлось бы носиться сломя голову по Флоренции, пытаясь отыскать тех, кто купил у тебя картину. - Так все же, - сложив руки на груди, Леонардо откинулся на прямую, жесткую спинку кресла, - что это за история с покупкой портрета Моны Лы? Прнаться, я до сих пор мало что в ней понимаю. - А ты уверен, что хочешь знать, что проошло? - Я ведь отдал тебе часы, - напомнил инспектору Леонардо. - Кроме того, за время нашего разговора я сделал некоторые выводы, которые, как мне кажется, вплотную подвели меня к ответу на главный вопрос. Мне просто хочется убедиться в своей правоте. - Хорошо, - Ладин был далеко не уверен в том, что поступает правильно, но все же утвердительно наклонил голову. - сделаем так: я выслушаю то, что ты мне скажешь, и, если ты ошибешься, скажу тебе об этом. - А если я окажусь прав? - В таком случае я не стану комментировать твои слова. Леонардо положил руки на подлокотники и чуть подвинулся, удобнее усаживаясь в кресле. - Я полагаю... - медленно, боясь ошибиться, начал он. Не закончив фразу, Леонардо взял со стола бокал вина, чтобы промочить пересохшее от волнения горло. - Я полагаю, - вновь повторил он вводные слова, присутствие которых считал абсолютно необходимым, - что ты и тот человек, который купил у меня картину, прибыли к нам будущего. Инспектор уже приготовился к тому, чтобы спокойно и невозмутимо выслушать самую фантастическую идею, которая только могла прийти в голову Леонардо. В какой-то степени ему было даже любопытно, как далеко уведет фантазия великого мастера, когда он начнет рассуждать по поводу места, где могли быть готовлены удивительные часы, несоответствующие тому времени, в котором он жил и категориями которого привык мыслить. Это могла бы оказаться гипотеза о никому не вестном поселении древних атлантов, спасшихся после гибели Атлантиды. Или о тайном обществе, посвященном в оккультные тайны. Или о неведанных землях, лежащих где-то за морем, в которых живут люди, чья цивилация заметно обогнала европейскую. Да, собственно, все, что угодно, - любая выдумка, соответствующая уровню образования людей раннего Средневековья и их представлениям о существующем миропорядке. Леонардо был гением - этого никто не отрицал. Но он не мог высказать версию, связанную с путешествием во времени. Точно так же, как не мог предположить и того, что Ладин и покупатель его картины являются представителями внеземной цивилации, прилетевшими на космическом корабле, который они припарковали где-то на берегу Арно. Знания людей начала XVI века о времени и пространстве были слишком ничтожны для того, чтобы выдвигать подобные гипотезы. Пространство для них было всего лишь расстоянием, которое нужно пройти, чтобы оказаться на другом конце города. А время... Время было неотделимо от мерного движения стрелок по циферблату часов. Смена дня и ночи, времена года, неменно следующие одно за другим, - все это являлось для них настолько обыденными проявлениями повседневной жни, что мало кто задумывался, почему так происходит? Что за сила движет этим механмом, в работе которого никогда не случается сбоев? Божественная воля казалась вполне естественным, на редкость простым и понятным буквально каждому ответом на все кажущиеся неразрешимыми вопросы. И она не оставляла места для присутствия каких бы то ни было иных внешних сил. - Я угадал. Слова, пронесенные Леонардо, прозвучали почти без вопросительных интонаций. Если он и решил придать им форму вопроса, то только потому, что не хотел задевать самолюбия гостя. На самом деле он давно уже все понял, глядя на удивленное, недоумевающее, растерянное лицо инспектора, которое сделалось похожим на восковую маску, медленно теряющую свою форму под лучами жаркого полуденного солнца, -за чего казалось, что одно выражение на нем неуловимо перетекает в другое. - Догадаться было не так сложно, как тебе, возможно, кажется, - улыбнулся Леонардо. Молчание инспектора было воспринято им как подтверждение собственной правоты. - Во-первых, сами часы, которые невозможно сделать в настоящее время. Я в этом совершенно уверен. Во-вторых, непонятная суета вокруг моей картины, которая, как мне кажется, не заслуживает столь пристального внимания. В-третьих, твое странное поведение после того, как ты увидел Мону Лу. - А это-то здесь при чем? - не смог удержаться от вопроса Ладин. - Это был последний и самый главный довод в пользу того, что ты прибыл будущего. Вначале ты говорил о портрете жены дель Джокондо так, словно уже видел его. Когда же я показал тебе живую Мону Лу, ты как будто даже подумал, что я намеренно пытаюсь ввести тебя в заблуждение. Все это плюс то, о чем я упомянул прежде, позволило мне сделать вывод, что ты видел какую-то другую мою картину, которую я еще не успел написать, и считал, что это и есть портрет Моны Лы. Но подобное могло случиться лишь с человеком, побывавшим в будущем. Сказав это, Леонардо протянул перед собой руку с открытой ладонью, так, будто предоставлял теперь своему собеседнику право сказать, что он думает по этому поводу. Но инспектор молчал, пытаясь понять, свидетелем чего он только что стал? Что продемонстрировал ему Леонардо? Фантастическую, кажущуюся невозможной способность к гениальным прозрениям? Или же просто ловкий трюк, ключ к пониманию которого найти, быть может, и не так сложно? Глава 9 По лицу генерального инспектора Отдела искусств, как всегда, невозможно было догадаться, о чем он думает в данный момент. Но на этот раз внешняя невозмутимость стоила ему немалых усилий. Первой реакцией на доклад инспектора Ладина было раздражение, которое Барцису с трудом удалось сдержать. Что возомнил о себе этот мальчишка, рассказывающий в кабинете генерального инспектора историю, место которой в третьесортной бульварной газетенке? Однако, сопоставляя факты, которые лагал Ладин, с теми, что стали вестны в результате предпринятого генеральным инспектором параллельного расследования, Барцис все больше убеждался в том, что инспектор прав. Возможно, в чем-то он заблуждался, преувеличивая значимость тех или иных событий, проошедших за истекшие сутки. Но чтобы убедиться, что в главном Ладин не ошибся, достаточно было связаться с инспектором, отслеживающим ситуацию в Квадратном кабинете Лувра, и спросить, на месте ли "Джоконда". Картина до сих пор была цела. А это означало... Если бы кто-то смог сейчас внятно объяснить генеральному инспектору, что именно это означало, подобная проницательность могла бы обернуться для счастливчика внеочередным повышением по службе. - ...Исходя всего вышесказанного, можно сделать вывод, что картина, написанная Леонардо да Винчи в 1503 году, хотя и является портретом Моны Лы, жены флорентийского магната Франческо дель Джокондо, не имеет ничего общего с тем портретом, который находится в Лувре и который во всех каталогах именуется "Джокондой". Подведя таким образом итог докладу, Ладин затаил дыхание в ожидании реакции генерального инспектора. Барцис медленно поднял руку и плотно прижал ладонь к своему гладко выбритому затылку. Вопреки обыкновению, его рука не начала медленно смещаться в направлении шеи, а замерла на месте. - Вам вестно, что анал золы в тубе, которую вы переслали в Департамент, подтвердил донесение о сгоревшей в ней картине? - Да, - коротко кивнул Ладин. - Вам, должно быть, также вестно, что контрабандист, которого вы переправили в Департамент вместе с тубой, отрицает какую бы то ни было свою причастность к случившемуся? - Да, - снова наклонил голову инспектор. - Таким образом, ни ему, ни его сообщнику, - Барцис тронул кончиками пальцев листок бумаги с портретом, нарисованным подмастерьем Леонардо, - мы не можем предъявить никакого иного обвинения, кроме нелицензированного временного перехода. На этот раз инспектор промолчал. Проявив лишнюю самоуверенность, он допустил серьезную промашку. После такого ждать снисхождения было бы просто глупо. Чуть повернув голову, Барцис еще более пристально посмотрел на Ладина. Он ждал ответа на вопрос, который не был задан, но явно подразумевался. Под взглядом генерального инспектора не имело смысла делать вид, что не понимаешь, о чем идет речь. - Я не знаю, что за картина находилась в тубе, - пронес Ладин, стараясь даже не глядеть в сторону массивного письменного стола, за которым восседал Барцис. - Но полагаю, что это был портрет Моны Лы... Истинной Моны Лы, о которой мы никогда не знали. - Почему же случилось так, что одна работ Леонардо осталась никем не замеченной? - Быть может, в реальной истории, до того, как в нее вмешалась банда Хрычова, картина была также уничтожена вскоре после ее написания? - высказал предположение Ладин. - Леонардо говорил, что дель Джокондо портрет жены не понравился, - он счел его слишком фривольным. - Слишком фривольным... - генеральный инспектор чуть оттопырил нижнюю губу, что делал в минуту глубокой задумчивости. - О той "Джоконде", которую мы знаем, такого не скажешь... Не так ли, инспектор? Сделав глубокий вдох, Ладин пронес: - У меня имеется предположение, господин генеральный инспектор... Если вы позволите... Ладин понимал, что идет на серьезный риск. Но в ситуации, в которой он находился, риск казался ему оправданным. Судя по всему, генеральный инспектор пока еще не принял окончательного решения относительно того, какое именно наказание должен понести инспектор Ладин за свое самоуправство. Если его объяснение покажется Барцису необоснованным и глупым, то это позволит генеральному инспектору утвердиться во мнении, что перед ним находится самоуверенный болван, которого и наказывать следует по всей строгости. Но если Ладину все же удастся заинтересовать Барциса своей версией, то, кто знает, быть может, судьба окажется к нему снисходительной. - Ну так что? - недовольно насупил брови генеральный инспектор. - Разрешите? - взглядом указал на столик с охлаждаемой минеральной водой Ладин. Барцис сделал приглашающий жест рукой. Ладин подошел к столику, налил воды в стакан, который тотчас же покрылся крошечными капельками испарины, и залпом осушил его. Утолив жажду, инспектор почувствовал себя куда спокойнее и увереннее. Он вдруг с отчетливой ясностью осознал, что ему и в самом деле нечего терять. - Я полагаю, что картина, которая находится в Лувре, была написана Леонардо не в 1503 году, а гораздо позже. И это был портрет не жены Франческо дель Джокондо, вестной под именем Моны Лы, а вдовы родовитого испанского дворянина Пачифики Брандано, ставшей впоследствии любовницей герцога Джулиано Медичи. Как нам вестно, в 1513 году герцог Медичи заказал Леонардо портрет своей любовницы, над которым художник начал работать в Риме, в папском дворце, где для него была оборудована специальная мастерская. Леонардо работал над портретом Пачифики три года. Но к моменту окончания работы Джулиано Медичи умирал от чахотки. Он отправил Леонардо в Париж, ко двору короля Франциска, оставив ему портрет в качестве прощального подарка. Французский король, пожелавший купить картину, получил от художника отказ под предлогом того, что работа над картиной не завершена. Леонардо не расставался с картиной до самой смерти, которая наступила в 1519 году. Дальнейшая судьба портрета Пачифики Брандано невестна. Можно предположить, что это и есть тот самый портрет, который сейчас находится в Лувре. Закончив свою короткую речь, инспектор почти с облегчением перевел дух. Он сделал все, что мог, - дальнейшее от него теперь уже не зависело. Тимур Барцис трижды стукнул согнутым средним пальцем по крышке стола. - И когда же вы пришли к такому выводу, инспектор? - спросил он, не поднимая взгляда. - Меня давно интересовала судьба портрета Пачифики Брандано, - тут же ответил Ладин. - Перед тем как идти к вам с докладом, я всего лишь просмотрел некоторые документы, сопоставив их с теми фактами, что стали вестны мне сегодня. Палец генерального инспектора вновь трижды поднялся и опустился с глухим стуком на полированную поверхность стола. - В таком случае вам, инспектор, должно быть, вестно и то, что за природное веселье, острый ум и умение легко управляться со своими многочисленными поклонниками Пачифика Брандано была прозвана Играющей. Генеральный инспектор поднял голову, и Ладин готов был поклясться, что на какой-то миг во взгляде Барциса мелькнули едва заметные насмешливые искорки. - Играющая, - повторил следом за генеральным инспектором Ладин. - Или - Джоконда. - Вот именно, - медленно наклонил тяжелую лысую голову Барцис, - Но та ли это Джоконда, мы сможем убедиться лет через десять, когда Леонардо примется за работу над ее портретом. - Усмехнувшись одними губами, Барис добавил: - Если вы впредь будете осмотрительнее, инспектор Ладин, то, быть может, к тому времени вас еще и не выгонят с работы. Глава 10 История с похищением портрета Моны Лы закончилась для инспектора Ладина, можно сказать, с минимальными потерями. Временно он был отстранен от оперативной работы и переведен в группу поддержки. Теперь его задача заключалась в том, чтобы подготавливать достоверные легенды для своих коллег, отправляющихся в прошлое; Ладин легко смирился с этой потерей, поскольку, прнаться честно, он уже видел себя уныло бредущим по темным, бесконечно длинным коридорам склада невостребованных вещей. А так, по истечении полугода, он мог рассчитывать вернуться на прежнее место работы. Конечно, эпоха Возрождения была для него теперь закрыта навсегда. Но и это было не так страшно - на многочисленных витках временной спирали имелось еще немало интересных мест, где ему хотелось побывать. Однако во всем проошедшем оставался один момент, который не позволял инспектору забыть о Леонардо и вплотную заняться текущими служебными делами. В беседе с генеральным инспектором Ладин умолчал о нем, поскольку тогда еще и сам не был до конца уверен в том, что это не ошибка, не недоразумение, не обман зрения и не ложная память. Но чем больший отрезок времени отделял его от того момента, когда Леонардо вручил ему свою оптическую трубу и указал на гуляющую в церковном саду молодую жену дель Джоконде, тем крепче становилась уверенность Ладина в том, что до этого он уже где-то видел лицо Моны Лы. Это было похоже на знакомое, должно быть, каждому мучительное напряжение памяти, какое нередко испытываешь после того, как случайно бросишь взгляд на мелькнувшее в толпе лицо, а после долго и безрезультатно ломаешь голову, пытаясь вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах ты мог прежде встречать этого человека, до которого в данный момент тебе нет никакого дела. Несколько дней Ладин старательно перебирал в уме всех своих знакомых и сотрудниц Департамента, с которыми он сталкивался в коридорах, чтобы убедиться в конце концов, что в чертах лица ни одной них не присутствовало даже намека на ту удивительную точность и правильность, что продемонстрировала природа, создавая образ Моны Лы. О ведущих видео-шоу, звездах эстрады и киноактрисах вообще не могло быть и речи, - ысканно утонченные черты лица жены дель Джокондо были лишены даже намека на агрессивную вульгарность, которая является неотъемлемой частью сценического образа даже самой интеллигентной представительниц вуальной массовой культуры. Придя к окончательному выводу, что среди современниц ему не удастся отыскать образ, хотя бы отдаленно напоминающий Мону Лу, Ладин менил направление поиска. Он взялся за объемистый раздел каталога Картера, посвященный живописи и скульптуре эпохи Возрождения. Каталог Картера прнавался всеми специалистами как наиболее полное и авторитетное собрание проведений образительного искусства и охватывал период с доисторических времен до начала XXII века. Объем его был поистине феноменален и почти необъятен. Каталогом было бы невозможно пользоваться, если бы не подготовленная специально для него уникальная система поиска, включающая в себя, помимо именных указателей и названий работ, еще и огромный список ссылок и уточнений, а также возможные неточности при переводах имен и названий с одного языка на другой. Единственный принцип выборки, который мог использовать Ладин, - оставить в стороне все, что не имело отношения к женским портретам. Но даже после этого простой просмотр материала, подготовленного для него поисковой системой, должен был занять уйму времени. Инспектор взялся за планомерный просмотр отобранных женских портретов без особой надежды на успех, - только потому, что эта работа позволяла ему на время забыть о том странном предчувствии блкого узнавания, которое охватывало его всякий раз, когда перед его мысленным взором возникал образ Моны Лы. Как только у него выдавалась свободная минута, Ладин запускал программу воспроведения каталога Картера. И когда перед ним один за другим проплывали удивительные женские образы эпохи Возрождения, которые были настолько ящны, легки и одухотворенны, что, казалось, не имели ничего общего с живыми существами, ступающими по грешной земле, он уже почти забывал о подлинной причине, побудившей его начать поиски. Глядя на этих женщин, Ладин пытался понять, что менилось с тех давних пор? Стал ли сам человек иным? Или же иным стало его восприятие прекрасного? А может быть, дамы Средневековья вовсе и не были столь умопомрачительно прекрасны, какими кажутся на полотнах старых мастеров, и вся слава принадлежит лишь художникам, сумевшим с помощью своего искусства придать своим современницам неземные черты?.. Странно, но Ладин почему-то вовсе не испытал особой радости, когда наконец-то увидел портрет той, что искал. С первого взгляда на репродукцию картины инспектору стало ясно, что это была она, та женщина, на которую направил его взгляд через оптическую трубу Леонардо. Это был вполне характерный для Леонардо поясной портрет. Мона Ла, - та, которую видел Ладин! - сидела, повернув голову на три четверти влево. Костюм Флоры, в который одел ее по собственной прихоти художник, мог и в самом деле показаться не в меру открытым богатому флорентийскому торговцу, мало что смыслящему в искусстве и при этом считающему жену своей неотъемлемой собственностью. Взгляд полуприкрытых глаз женщины-богини был устремлен на цветок, который она держала двумя пальцами. Неестественно тонкий стебелек гибался под тяжестью темно-фиолетового бутона, похожего на миниатюрный китайский фонарик. Другая рука женщины лежала на коленях, придерживая гибкую ветвь, усеянную небольшими белыми цветками. Репродукцию картины Ладин видел и прежде, но в сознании его она никогда не связывалась с именем самой вестной модели, позировавшей Леонардо да Винчи. Оригинал картины находился в Санкт-Петербургском Эрмитаже, именовалась она "Коломбиной" и приписывалась одному учеников Леонардо по имени Франческо Мельци. Не отрывая взгляда от воспроведенной на экране репродукции, инспектор откинулся на спинку стула и медленно провел ладонью по лицу. То, что перед ним подлинный портрет Моны Лы, написанный Леонардо да Винчи в 1503 году по заказу ее мужа Франческо дель Джоконде, у самого Ладина не вызывало ни малейшего сомнения. Но как убедить в этом других, тех, кто не видел живую Мону Лу? Кроме того, возникал еще один весьма непростой вопрос: каким образом портрет уцелел, если все, кто так или иначе оказались причастными к событиям, в которых волею судьбы пришлось сыграть свою роль и инспектору Ладину, были уверены в том, что обработанная люминолюфом картина сгорела в тубе? Глава 11 - Франческо! - рявкнул во всю глотку Леонардо. Не прошло и полминуты, как запыхавшийся подмастерье влетел в мастерскую. Окинув всполошенным взглядом комнату, Франческо преданно уставился на мастера. - Что ты обо всем этом думаешь, Франческо? Под испытующим взглядом Леонардо подмастерье невольно втянул голову в плечи. - О чем, мастер? - Обо всей этой истории с портретом Джоконды. Франческо непонимающе пожал плечами, - мол, что я, бедный подмастерье, могу об этом знать? Леонардо недовольно поджал губы. - Не темни, Франческо. Ты ведь знаешь, я всегда чувствую, когда ты пытаешься меня надуть. У меня есть основания полагать, что тебе вестно нечто такое, о чем не знает больше никто. И я требую, чтобы ты немедленно рассказал мне об этом. - О чем, мастер? - невинности выражения лица Франческо мог позавидовать новорожденный младенец. - Я всего лишь помог человеку, купившему картину, донести ее до дома. - И что ты получил за это? - Он не заплатил мне ни единого сольдо! - Именно это и кажется мне подозрительным, - кивнул Леонардо. - Насколько я тебя знаю, ты за просто так и пальцем не двинешь. - Мастер!.. - Франческо клятвенно прижал руку к груди. Леонардо рывком вскочил с кресла, одновременно выбросив правую руку вперед. Превосходно зная, что это означает, Франческо попытался увернуться. Но Леонардо оказался проворнее и успел-таки схватить подмастерье за ухо. - Синьор! - взвгнул Франческо, ворачиваясь всем телом, точно угорь, попавшийся на крючок. - Я ни в чем не виноват! - Да? - Леонардо усмехнулся и сильнее сдавил ухо подмастерья. - А почему последнее время у тебя руки и одежда в красках? - Я убирался в мастерской! - Серьезно? - вскинув брови, образил удивление Леонардо. - Что-то я не вижу следов твоего усердия! По-моему, так ты вообще забыл о своих обязанностях! - Я старался, синьор! - А куда исчезли сорок семь лир моего сундука? Когда ты успел подобрать к нему ключи? - Леонардо крутанул ухо подмастерья так, что тот огнулся, словно плющ. - Говори, паршивец, или я оторву тебе ухо! Чувствуя, что это не пустая угроза, Франческо решил частично сознаться в содеянном. - Да, мастер! Я взял у вас деньги!.. Но я собирался вернуть их при первой же возможности! - Снова проигрался в кости?! - Нет, мастер! Нет! Мне нужен был холст и краски! Удивленный таким поворотом событий, Леонардо слегка ослабил хватку. Франческо не преминул воспользоваться этим и попытался освободить свое и без того пострадавшее ухо крепких пальцев мастера. Но попытка оказалась неудачной. Леонардо был начеку, и пальцы его еще больнее сдавили ухо несчастного Франческо. - Ты снова пытаешься меня обдурить, негодник! - гневно прорычал Леонардо. - Нет, мастер! Нет! - Франческо обеими руками ухватился за запястье руки, сжимавшей его ухо, пытаясь воспрепятствовать вращательному движению кисти. - Клянусь! Я работал над картиной! - Вранье! - Клянусь, мастер! Я писал картину! - Где же твоя новая работа? - усмехнулся Леонардо. - Я... - Франческо запнулся, как будто испугавшись того, что хотел сказать, но новый приступ острой боли в терзаемом рукой мастера ухе заставил его прокричать: - Я продал ее! Тут уж Леонардо рассмеялся в полный голос. Франческо окончательно заврался. У парня были несомненные способности к живописи, но самостоятельно написать картину, за которую кто-то согласился бы заплатить больше, чем стоили холст и краски, он был пока еще не в состоянии. Если бы это было так, то Леонардо первым прнал бы, что под одной крышей с ним живет будущий гений. - Клянусь вам, мастер, я продал картину! - Франческо уже не мог сдержать слез унижения и боли. - Я все расскажу вам! Только отпустите мое ухо! - Что ж, я с удовольствием выслушаю твою историю. Леонардо разжал пальцы. В ту же секунду Франческо оказался на противоположном конце комнаты. Страдальчески поскуливая, он прижимал руку к мученному уху. - Держи, - Леонардо кинул парнишке полотенце. - Намочи в холодной воде и приложи к уху. Опасливо поглядывая в сторону мастера, Франческо подошел к стоявшему в углу умывальнику, как следует смочил полотенце и, сложив его в несколько раз, приложил к багровому, распухшему уху. Первоначальное ощущение оказалось не самым приятным. Стиснув зубы, парень тихо зашипел. - Я слушаю тебя, - напомнил о своем присутствии Леонардо. Подмастерье обреченно вздохнул и, повинно склонив голову, начал свою покаянную речь: - Я был восхищен вашей картиной, мастер. Днем она не давала мне заниматься своими обычными делами, ночью не давала спать, являясь в снах. Мне хотелось все время смотреть на нее... Я понимал, что это похоже на безумие, но ничего не мог с собой поделать! Для меня была невыносима сама мысль о том, что, когда вы закончите свою работу, она покинет наш дом... - Мой дом, - автоматически поправил подмастерье Леонардо. - Ваш дом, синьор, - не стал спорить Франческо. - И тогда я решил сделать копию с портрета, над которым вы работали. У меня не было иллюзий на счет своих способностей. Я знал, что у меня получится всего лишь слабое подобие того, что создавалось вашими удивительными руками. Если бы я мог, то купил бы портрет Моны Лы, заплатив за него вдвое, втрое, вчетверо больше, чем предлагал вам синьор дель Джокондо. Но у меня не было таких денег. Поэтому я сам взялся за кисти и краски... - Стащив деньги на них у меня, - вставил Леонардо. Франческо обреченно вздохнул, давая понять, что готов понести за содеянное любую кару. - И когда же ты закончил свою работу? - поинтересовался Леонардо. - Почти одновременно с вами, мастер, - ответил Франческо. - И сразу же продал ее? Брови Леонардо сместились к переносице, отчего лицо приобрело гневное выражение, - художник представил себе, какой удар по его репутации могло нанести появление в коллекции какого-нибудь знатного вельможи, мнящего себя ценителем живописи, но при этом ровным счетом ничего не смыслящего в ней, грубой подделки одной его картин. - Ну, не совсем продал... - вновь замялся Франческо. Пальцы Леонардо сами собой сжались в кулаки. - Я не получил за свою картину ни единой лиры! - испуганно сжался Франческо. - Я просто отдал ее тому синьору, который купил у вас портрет Моны Лы! - Что?.. - Леонардо показалось, что он ослышался. - Ты пытался обмануть моего покупателя, всучив ему подделку?! Впрочем, в данной ситуации "пытался" было не совсем подходящим словом - лукавому подмастерью и в самом деле удалось то, о чем Леонардо жутко было даже подумать. - А моя картина? - Она осталась у меня, - не глядя на мастера, едва слышно пробормотал Франческо. - Она и сейчас в твоей комнате? Франческо молча кивнул. Голова его при этом мотнулась так, словно уже готова была слететь с плеч. Леонардо вытянул руку, указывая пальцем на дверь. - Живо! Франческо не потребовалось никаких дополнительных указаний, - когда было нужно, он соображал очень быстро. Бросив на край умывальника мокрое полотенце, он стрелой вылетел комнаты. Леонардо подошел к столику и плеснул в чашу вина. То, о чем говорил Франческо, просто не укладывалось у него в голове. И он не собирался верить ни единому слову подмастерья до тех пор, пока собственными глазами не увидит портрет. Леонардо поднял чашу. Но прежде чем он успел сделать глоток, в мастерскую влетел взмыленный Франческо. В руках он держал предмет, который и в самом деле походил на завернутую в покрывало картину. И формат у нее соответствовал тому, что выбрал для портрета Моны Лы Леонардо. Бросив быстрый заискивающий взгляд на мастера, Франческо поставил картину на мольберт и, отойдя на шаг в сторону, сдернул покрывало. Леонардо, не глядя, поставил чашу с вином на стол. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы узнать свою работу. Сомнений быть не могло - на мольберте стоял портрет Моны Лы дель Джокондо, написанный его рукой. - Клянусь вам, мастер, я не собирался обманывать покупателя, - вновь принялся оправдываться Франческо. - Все проошло само собой. Когда вы велели мне упаковать картину, я спустился с ней к себе в комнату. Я поставил рядом две картины, вашу и свою, чтобы лишний раз убедиться, насколько самонадеянной и беспомощной была моя попытка скопировать созданный вами портрет, являющий собой нечто большее, нежели просто мастерски выполненная работа. После этого я, как и полагается, тщательно упаковал написанный вами портрет. Не успел я это сделать, как в комнату вошел покупатель. Я взялся было за упакованный портрет, но покупатель протестующе взмахнул рукой. "Нет-нет, - сказал он. - Я купил эту картину". И указал на копию, выполненную мною. Моя вина только в том, что я не смог побороть искушения, - Франческо повинно развел руками. - Магия вашего искусства, мастер, слишком велика. Я быстро упаковал свою картину и, дабы поскорее выпроводить покупателя, взялся даже помочь ему донести ее. - Поразительно, - недоумевающе покачал головой Леонардо. - Человек, купивший картину, видел портрет Моны Лы у меня в мастерской. И после этого он, не моргнув глазом, прнает копию, выполненную учеником, за работу мастера. Выходит, он ничего не понимал в живописи? - Леонардо порывисто схватил со стола чашу с вином и сделал нее пару быстрых глотков. - И это человек будущего! - с возмущением взмахнул он рукой. На восклицание мастера, завершившее пронесенную им тираду, Франческо не обратил внимания, - мало ли что может прокричать охваченный страстью художник. Но все же он счел нужным внести некоторое уточнение. - Быть может, все дело в том, что в моей комнате не очень хорошее освещение? - предположил он. - К тому же покупатель лишь мельком взглянул на портрет. А, к слову сказать, чисто внешне копия получилась у меня очень даже похожей. В ней только не чувствовалось той глубины и одухотворенности, которые присущи всем вашим работам, мастер. Последняя фраза откровенно служила делу лести. Вне всяких сомнений, Леонардо понял это. Однако никаких нареканий высказывать не стал. Главным образом потому, что по сути Франческо, конечно же, был прав. - Интересно, что ты собирался сделать с оригиналом? - спросил у подмастерья Леонардо. - Не знаю, - пожал плечами Франческо. И на этот раз он, как ни странно, был искренен. Глядя на понуро опустившего голову юношу, Леонардо улыбнулся, - не без насмешки, но в целом по-доброму, - и пригубил чашу с вином. - Ты не станешь возражать, если я подарю тебе этот портрет? Франческо вскинул растерянный, недоумевающий взгляд на мастера. - Но только при двух условиях, - прывая к вниманию, Леонардо поднял указательный палец. - Все должны считать, что эту картину ты написал сам. И, дабы никто не заподозрил неладного, мы должны дать Моне Ле новое имя, - чуть прищурив глаз, Леонардо оценивающе посмотрел на ображенную на портрете женщину. - Назовем ее, к примеру, Коломбиной. Годится? Франческо хотел было что-то сказать, но, как ни старался, не смог найти нужных слов для того, чтобы выразить объявшее его смятение, блкое к испугу. Он так и остался стоять с приоткрытым ртом, отчего вид его сделался невероятно глупым. Но в данный момент Франческо нисколько не заботил ни его внешний облик, ни то, что мог подумать, взглянув на него, мастер. Происходящее казалось ему настолько нереальным, что он не знал, как на все это реагировать. Проще всего было отнестись к предложению Леонардо как к шутке. Но мастер не был расположен к подобного рода розыгрышам. Все, что касалось работы, будь то живопись или наука, было для него свято. Леонардо понял, что ему следует дать какое-то объяснение своему удивительно щедрому предложению, повергшему несчастного Франческо в состояние оторопи, грозящей перерасти в ступор. - Во-первых, многие уже знают о том, что я продал портрет Моны Лы. И, если он вновь объявится у меня, это будет выглядеть в высшей степени странно. Вроде как покупатель остался недоволен и вернул мне картину. Во-вторых, боюсь, что, объявись эта картина вновь, вокруг нее станут происходить еще более странные события, чем те, свидетелями которых мы стали. Ну а в-третьих, - Леонардо внимательно посмотрел на свою работу. - Как тебе вестно, я умею считать деньги. Но за эту картину я получил даже больше, чем рассчитывал. Леонардо одним глотком допил остававшееся в чаше вино. - Кстати, - вновь обратил он свой взор на Франческо, - не забудь, что ты должен мне сорок семь лир, которые стащил сундука. ДЕЛО ОБ АРХИВЕ УИЛЬЯМА ШЕКСПИРА Глава 1 Такси остановилось, выпав нескончаемого транспортного потока, непрерывной волной движущегося в направлении, которое, казалось, было определено раз и навсегда еще при сотворении мира. Красочная иллюминация габаритных огней обозначила местоположение неисправной машины, превратившейся в крошечный островок статики посреди бесконечного движения. - Приносим вам свои винения за доставленные неудобства, - сообщил пассажиру голос автодиспетчера. - К сожалению, машина, которой вы воспользовались, вышла строя. Причина неисправности пока не установлена. К вам выслана новая машина, которая прибудет на место через три с половиной минуты. Поскольку задержка проошла по нашей вине, плата за проезд будет снижена на тридцать три и три десятых процента. Еще раз примите наши самые искренние винения. Благодарим вас за то, что вы воспользовались услугами транспортной компании "Такси-Люк". От всей души желаем вам счастливого дня. Инспектор Шелуденко с досадой откинулся на спинку мягкого сиденья. День начинался исключительно неудачно. Новое такси прибыло точно в назначенный срок. Аккуратно припарковавшись в отведенном для этого месте рядом с пешеходной зоной, такси зажгло синий сигнальный огонек, вещающий о том, что оно ожидает пассажира. Проблема заключалась лишь в том, что движение вокруг было слишком интенсивным. Шелуденко, появись даже у него желание поиграть с судьбой в пятнашки, все равно не смог бы выйти забастовавшей машины, чтобы пересесть в ту, которую прислали ей взамен. Аварийный тягач появился через десять минут. По счастью, управлял им человек. Остановив свою громадину перед неисправным такси, в котором сидел нывающий от жары инспектор, ремонтник через люк выбрался на крышу тягача, ловко перепрыгнул на крышу такси и так же через люк забрался в кабину. - Как дела, приятель? - сверкнув белозубой улыбкой кинозвезды, поинтересовался он у инспектора. Шелуденко промолчал, полагая, что ситуация в комментариях не нуждается. На откровенно недружелюбное молчание ремонтник отреагировал абсолютно спокойно. Негромко насвистывая какой-то простенький мотивчик, он достал накладного нагрудного кармана автоматический тестер и подключил его к соответствующему разъему на рабочей панели такси. Продолжая насвистывать, он заложил руки за голову и улегся на спинку сиденья. Спустя пять минут Шелуденко нетерпеливо кашлянул в кулак. - В чем дело, приятель? - глянул на него через плечо ремонтник. - Я опаздываю на работу, - объяснил инспектор. Ремонтник безразлично пожал плечами, - Не могли бы вы помочь мне добраться до пешеходной зоны? - спросил после непродолжительной паузы Шелуденко. - Каким образом? - ремонтник, похоже, был удивлен совершенно искренне. - У вас же есть машина, - Шелуденко взглядом указал на стоявший впереди тягач. - Извини, приятель, не могу, - с сожалением качнул головой ремонтник. - Сначала я должен закончить тестирование системы управления этой развалюхи и решить, что с ней делать. - А какие имеются варианты? - поинтересовался Шелуденко. - Если окажется, что машине необходим ремонт, после которого она еще сможет побегать, я отбуксирую ее на стоянку. Ну а если выяснится, что место ей только на свалке, то вызову грузовой вертолет, который и доставит ее туда. - И сколько еще ждать? Ремонтник подался вперед, чтобы взглянуть на табло тестера. - Еще пару минут, - сообщил он, вновь сверкнув жемчужной улыбкой. Шелуденко протяжно вздохнул. Дождавшись окончания проверки автоматических систем такси, ремонтник отключил тестер от панели. Быстро просмотрев выведенные на дисплей данные, он вынес окончательное решение: - В утиль! Включив радиомаяк для вертолета, которому предстояло доставить отслужившую свой век машину на свалку, ремонтник выбрался на крышу такси и прежним путем перебрался на тягач. - Помочь? - оглянувшись, спросил он у Шелуденко. Инспектор молча передал ремонтнику кейс с документами, после чего самостоятельно перепрыгнул на крышу тягача. Оказавшись в кабине, ремонтник включил стандартную программу управления, и машина, удачно вписавшись в транспортный поток, понеслась вперед. - Где вы меня высадите? - оглянувшись назад, Шелуденко отыскал взглядом быстро удаляющийся синий огонек ожидавшего его такси. - Это уж как получится, приятель, - ответил ремонтник. - Сам видишь, какое движение... Тебе куда нужно-то? - В Департамент контроля за временем. Ремонтник с интересом посмотрел на инспектора, но голова его при этом все равно отрицательно качнулась стороны в сторону. - Не, мне не по пути. - Тогда высадите меня у пешеходной зоны! - теряя терпение, потребовал Шелуденко. - В конце концов, я не виноват в том, что ваше такси сломалось! - Во-первых, такси не мое, - спокойно возразил ему ремонтник. - Во-вторых, я тоже не виноват в том, что оно сломалось. В-третьих, я высажу вас, как только удастся припарковаться возле пешеходной зоны. Давая понять, что на этом разговор окончен, обидевшийся ремонтник отвернулся к окну и вновь что-то засвистел. Шелуденко обхватил обеими руками стоявший на коленях кейс и мрачно уставился вперед. Место для парковки удалось найти минут через десять. Ремонтник высадил инспектора и, даже не кивнув на прощание, укатил на своем тягаче. Возвращаться назад, к тому месту, где его ожидало такси, не имело смысла. Шелуденко достал кармана телефон, вызвал новую машину и приготовился ждать. Глава 2 Рабочий день инспектора Шелуденко был нелимитированным, но компьютер Департамента все равно счел нужным обратить его внимание на задержку. Выполнив фискальную функцию, компьютер, судя по всему, решил, что уже достаточно потрудился, и благополучно "завис". Шелуденко потратил полчаса, пытаясь убрать с дисплея обличающую его надпись "Вы опоздали на 1 час 12 минут!", - но, так и не добившись успеха, был вынужден вызвать дежурного программиста. Специалист легко справился с задачей. Покидая кабинет инспектора, он даже не пытался скрыть насмешливую ухмылку. Шелуденко так и не понял, что именно развеселило программиста: полнейшая беспомощность инспектора перед электронной начинкой компьютера или же надпись, которую требовалось убрать с дисплея. Инспектор Шелуденко почувствовал, что готов взорваться. Не хватало самой малости. То ли ему это казалось, то ли в кабинете и в самом деле было невыносимо жарко и душно, только лоб Шелуденко покрылся испариной. Инспектор дотянулся до лежавшего на дальнем краю стола пульта дистанционного управления и нажал кнопку, включающую климататор. Система искусственного климата, запрограммированная на оптимальные параметры, включиться не пожелала. Инспектор поставил на колени кейс с документами, которые взял вчера домой, собираясь просмотреть перед сном. Сунув руку в карман, он выяснил, что забыл дома магнитный ключ от кейса. Шелуденко медленно, стараясь не делать резких движений, поставил кейс на пол и положил руки на стол. - Все в порядке, - тихо пронес он, обращаясь к самому себе. - У каждого бывают неудачные дни. Прозвучало это как-то очень уж неубедительно. В дверь громко и требовательно постучали. Все двери в Департаменте были снабжены зуммерами с богатым выбором звуковых сигналов, от простого попискивания до развернутого фрагмента "Фуникули-фуникуля". Но практически никто ими не пользовался, предпочитая просто стучать в дверь. Должно быть, причина крылась в том, что даже самый красивый дверной зуммер остается скучным и безличностным, в то время, как стук в дверь зачастую превосходно передает эмоциональное состояние того, кто стоит за дверью. - Войдите, - упавшим голосом пронес Шелуденко. Стук в дверь, который он услышал, не предвещал ничего хорошего. А что, собственно, можно было ожидать после столь впечатляющего начала дня? Глава 3 Приоткрыв дверь, в кабинет заглянул дежурный инспектор Тейлор. Шелуденко уже видел его сегодня, рысцой пробегая через холл и приемную. - Плохо выглядишь, - вместо приветствия сообщил Шелуденко Тейлор. Шелуденко поднялся кресла, чтобы снять пиджак. Когда он начал вытягивать руку, шов на рукаве разошелся. - Что еще скажешь? - мрачно глянув на незваного гостя, Шелуденко кинул пиджак на вешалку. - У меня для тебя клиент, - усмехнулся Тейлор. И усмешка была нехорошая - ехидная. Шелуденко молча уселся за стол. Сунув под мышку стопку бумаг, которую он держал в руке, Тейлор сдвинул в сторону папки с подшитыми в них документами и уселся на углу стола с таким видом, словно это было его законное место. - Тебя, часом, не интересует, кто писал за Шекспира его пьесы? - непринужденно поинтересовался он. Шелуденко полуприкрыл глаза и, наклонив голову, приложил пальцы к вискам. - Еще один теоретик, - с болью в голосе простонал он. - Если бы, - усмехнулся Тейлор. - Практик. Чуть повернув голову, Шелуденко глянул на Тейлора краем глаза. Не то, чтобы его заинтересовали слова дежурного инспектора, но все же подобное заявление несколько выходило за рамки обыденности. Являясь главным экспертом Отдела искусств в области шекспироведения, Шелуденко за последние десять лет повидал столько знатоков творчества великого драматурга, сумевших установить подлинное имя того, кто творил, скрываясь за псевдонимом Уильям Шекспир, и выслушал столько бредовых теорий и версий, что с полным на то основанием полагал, что удивить его чем-то новым уже невозможно. - Практик - это в каком смысле? - осторожно спросил Шелуденко. - Тип, который сидит сейчас у меня в дежурке, утверждает, что он лично написал за Шекспира все его пьесы. - Тейлор взял со стола степлер, покрутил его в руке, пару раз щелкнул и кинул на место. - И чего он хочет? - спросил Шелуденко. - Хочет, чтобы я оформил ему явку с повинной, - усмехнулся Тейлор. - Лучше вызови санитаров, - посоветовал Шелуденко. - У бедолаги, видимо, не все дома. - Так-то оно так, - согласно кивнул Тейлор. - Да только я подумал, может быть, ты все же потолкуешь с ним. Объяснишь, что к чему. Пусть убирается себе, откуда пришел, - Тейлор недовольно поморщился. - Зачем мне эксцессы во время дежурства? - А чего ради мне выслушивать откровения еще одного психа? - возмущенно всплеснул руками Шелуденко. - Ну, может быть, он не совсем псих, - не очень уверенно предположил Тейлор. Шелуденко скривил презрительную гримасу. - У тебя есть какие-то основания так думать? - Не знаю, - Тейлор взвесил на руке плотную стопку грубой желтой бумаги, прошитую в трех местах толстой дратвой, и кинул ее на стол перед Шелуденко. - Сам посмотри. Шелуденко перевернул стопку листов, легшую на стол кверху ногами. Это была рукопись, выполненная темно-фиолетовыми чернилами. Лист, подшитый сверху, был испещрен крупными, неровными буквами, складывающимися в кривые, загибающиеся концами вн строки. Судя по особенностям графики и обилию помарок, при написании ее было использовано не очень хорошее перо. Скорее всего, не металлическое, а настоящее - воронье или гусиное. Текст был на староанглийском, написанный малоразборчивым, так называемым "секретарским" почерком, с едва различимыми прнаками "итальянского", который в конце шестнадцатого - начале семнадцатого века только начал входить в употребление на территории Англии. Документ можно было отнести к концу эпохи королевы Елаветы или же к самому началу периода царствования короля Якова I. Хотя с той же степенью вероятности рукопись могла оказаться искусной фальшивкой, состряпанной в настоящее время. В последнем убеждала заглавная надпись, сделанная по самому верху первого листа крупными, чуть угловатыми буквами. А написано там было следующее: "КАРДЕНИО. Сочинение Уильяма Шекспира". Далее читать не имело смысла. Шелуденко быстро пролистал прошитую стопку, отметив, что все листы в ней были исписаны одной и той же рукой. Захлопнув рукопись, инспектор припечатал ее сверху ладонью. - Ну, и как тебе это? - поинтересовался Тейлор. Вместо того чтобы ответить, Шелуденко задал встречный вопрос: - Откуда у тебя эти бумаги? - Я же тебе уже сказал, - Тейлор попытался носком ботинка подцепить электрический шнур, тянущийся от стены к столу, - у меня в дежурке сидит тип, заявляющий, что это он написал все пьесы Шекспира. Хочет сделать чистосердечное прнание... - Рукопись принесен? -перебил, не дослушав, Шелуденко. - Ну, да, - кивнул Тейлор. - И чего ты хочешь от меня? - Чтобы ты с ним разобрался. - С ним должен разбираться не я, а психиатр, - Шелуденко оттолкнул на край стола лежавшую перед ним стопку бумаг. - Текст пьесы Шекспира "Карденио" не сохранился. И тот, кто утверждает обратное, либо жулик, либо не в своем уме. - Ну, это тебе вестно, - с обидой развел руками Тейлор. - Это вестно каждому образованному человеку, - внес необходимое уточнение Шелуденко. Тейлор обиженно засопел. - И что мне с ним делать? - С кем? - сделал вид, что не понял, Шелуденко. - С тем типом, что принес эти бумаги, - злобный взгляд Тейлора едва не воспламенил прошитую дратвой рукопись, как будто именно в ней заключался источник всех его бед. - Это уж твоя забота, - безразлично усмехнулся Шелуденко. - Мне он точно не нужен. - Слушай, Игорек, - оперевшись руками о край стола, Тейлор подался вперед и проникновенно глянул Шелуденко в глаза. - Может быть, ты все же побеседуешь с ним? На вид он мужик неглупый... - Пару секунд подумав, Тейлор все же несколько менил формулировку: - Ну, во всяком случае, не полный идиот. Глядишь, после разговора с тобой и образумится... - Нет! - решительно хлопнул ладонью по столу Шелуденко. - У меня и без того дел хватает. Он подхватил стоявший рядом с креслом кейс, чтобы демонстративно выложить на стол пачку документов, но, вспомнив, что ключа от кейса нет, чертыхнулся и снова поставил его на пол. Потерпев неудачу с уговорами, Тейлор выпрямился во весь свой немалый рост и неожиданно энергично взмахнул руками. - А к кому я, спрашивается, должен вести типа, заявляющего, что он лучший друг Шекспира? Может быть, сразу к Барцису? Упоминание всуе имени генерального инспектора Отдела искусств считалось в Департаменте дурным предзнаменованием. И Тейлору об этом было превосходно вестно. Дабы не усугублять положения, Шелуденко поспешил сменить гнев на милость. - Ладно, - обреченно махнул он рукой. - сюда твоего шекспироведа. - Я так и знал, что ты согласишься, - тут же заулыбался Тейлор. - Я всегда всем говорю: Игорек у нас человек добрейшей души. Шелуденко недовольно поморщился. Глава 4 Мужчина, появившийся в кабинете инспектора Шелуденко спустя пару минут, был невысокого роста, щуплый, с вытянутой, по форме похожей на редьку головой. Морщинистое лицо отнюдь не украшали блко посаженные маленькие глаза с узким разрезом век и крошечный нос. Длинные серые волосы с густой сединой были зачесаны назад, открывая глубокие залысины на висках. И совсем уж комично смотрелись небольшая бородка и широкие, не очень удачно подкрашенные усы. Одет незнакомец был в легкие летние брюки бледно-голубого цвета и розовую тенниску с серебристым парусником на кармане. На ногах - зеленые пластиковые шлепанцы со множеством отверстий. В руках человек держал небольшой плоский кейс - точь-в-точь такой же, как у Шелуденко. - Мое имя - Вальдемар Хвостов! - громко объявил витер, едва переступив порог. Глубоко вздохнув, он добавил: - Я пришел, чтобы сделать чистосердечное прнание! Я виновен в том, что начиная с 1589 года... Инспектор чуть приподнял руку с открытой ладонью, предлагая посетителю сделать паузу. Хвостов удивленно умолк. Шелуденко указал на кресло, стоявшее по другую сторону стола. - Присаживайтесь. После короткой заминки Хвостов нервно кивнул. - Благодарю вас, - и сел на предложенное ему место. Кейс он сначала поставил к себе на колени. Но в следующую секунду переставил его на пол, по левую руку от себя. На вид Хвостову можно было дать лет сто. Но если предположить, что он ни разу в жни не прибегал к услугам нейропластики и энзимотерапии, то ему исполнилось лет шестьдесят или около того. Именно так выглядел шестидесятилетний человек в двадцатом веке. Или в семнадцатом. - Я хочу сделать официальное заявление, - пронес он чуть тише, чем с порога. Наклонив голову к плечу, инспектор с любопытством посмотрел на странного витера. - Так все же прнание или заявление? - спросил он. Хвостов смутился. Но всего лишь на секунду. - Я хочу сделать прнание в форме заявления! - Чудесненько, - устало улыбнулся Шелуденко. - В таком случае вы, наверное, не станете возражать, если я включу запись. Не дожидаясь ответа, инспектор нажал кнопку встроенного в угол стола диктофона. - Я могу начинать? - быстро сглотнув, спросил Хвостов. - Для начала расскажите мне, что это такое? - инспектор пододвинул Хвостову прошитую дратвой стопку бумаг, которую оставил Тейлор. - Это рукопись Уильяма Шекспира, - ничтоже сумняшеся объявил Хвостов. - Пьеса "Карденио", считавшаяся прежде утраченной. - Ага, - с пониманием наклонил голову Шелуденко. - Пьеса, приписываемая Шекспиру, которую на самом деле написали вы? - Нет! - протестующе взмахнул рукой Хвостов. - Как я мог ее написать, если она не включена ни в одно вестных даний Шекспира? Это как раз единственная пьеса, которую Уильям написал самостоятельно. - А остальные - вы? Хвостов вновь ненадолго замялся, после чего ответил весьма туманно: - Я принимал в этом участие. - Понятно, - с невозмутимым видом кивнул Шелуденко. Инспектор повидал уже столько претендентов на роль автора шекспировских пьес, что появление еще одного не могло серьезно поколебать систему жненных ценностей, которую он успел для себя выработать. К тому же Вальдемар Хвостов вел себя в высшей степени корректно и скромно, поскольку напрашивался всего лишь в соавторы к Шекспиру. И даже, более того, готов был прнать за ним авторское право на одну пьес. Правда, лишь той, которая никогда прежде не публиковалась по причине того, что ни одному дателю не удалось отыскать ее текст. - Значит, это, - Шелуденко указал пальцем на стопку бумаги, принадлежавшую Хвостову, - рукопись Шекспира? - Совершенно верно, - утвердительно наклонил голову Хвостов. - Пьеса, написанная им собственноручно? - уточнил на всякий случай инспектор. - Конечно! - Хвостов как будто даже удивился тому, что инспектор задает так много бессмысленных вопросов. - Если вы откроете последнюю страницу, то сможете увидеть там подпись Шекспира. Шелуденко последовал совету витера и в самом деле обнаружил в самом ну последнего листа рукописи подпись, сделанную той же рукой, которой был написан и сам текст. - Если вы сличите этот автограф с вестной подписью Шекспира на его завещании, то сможете убедиться в том, что они идентичны, - продолжал между тем Хвостов. - Ни секунды в этом не сомневаюсь, - серьезно посмотрел на Хвостова инспектор. - А что, если провести графологическую эксперту? Хвостов безразлично пожал плечами, - мол, делайте то, что считаете нужным. - Откуда у вас эта рукопись? - спросил инспектор, уставившись на витера взглядом строгого классного наставника. - От Шекспира, конечно же, - выражение лица Хвостова говорило о том, что он не понимает, почему инспектор вообще спрашивает его об этом, - и без того должно быть понятно, что рукопись невестной пьесы Шекспира можно было получить только рук того, кто сам ее написал. - Вам вестно, что не сохранилось вообще ни одной рукописи Шекспира? - спросил Шелуденко у гостя. - Конечно, - кивнул тот. - И я могу объяснить вам, почему так проошло. - И почему же? - Потому что я все их продал. Шелуденко в недоумении откинулся на спину кресла. Ситуация, которая вначале казалась ему простой, как первый трактор, становилась все более запутанной. - То есть как это продал? - Нелегально, конечно же, - ответил на вопрос инспектора Хвостов. - Возможно, я получал за рукописи меньше того, что они стоят в действительности. Но вырученных денег мне хватало. - Хватало на что? - На то, чтобы помочь Шекспиру написать его пьесы. - Так, - Шелуденко положил руки ладонями на стол. Посидев какое-то время в этой позе, он взял со стола пульт и нажал кнопку включения климататора, - в кабинете становилось просто невыносимо жарко. Не услышав знакомого тихого жужжания, Шелуденко вспомнил, что климататор не работает, и в сердцах кинул пульт на полку с архивными мемори-чипами. - Вы, надеюсь, знакомы с теорией временной спирали? - на всякий случай спросил он у Хвостова. - Конечно, - ответил тот. - Надеюсь, вам также вестно, что нынешний год нашего витка временной спирали сопряжен с 1617 годом. Шекспир же, как мы оба знаем, умер в 1616-м, то есть год назад в витке сопряженного времени. - И что же? - не понял Хвостов. - Все дело в том, господин Хвостов, что Отдел искусств Департамента контроля за временем приложил максимум усилий к тому, чтобы наконец поставить точку в так называемом "шекспировском вопросе". Мы отследили всю жнь Уильяма Шекспира. И поскольку именно я возглавлял работу шекспировской секции, то могу с полной ответственностью заверить вас в том, что Шекспир писал свои пьесы сам, без чьей-либо помощи! Шелуденко чувствовал, что, помимо собственной воли, начинает заводиться, теряя контроль над эмоциями. Ему и прежде приходилось вести разъяснительные беседы с воинствующими дилетантами, считающими себя непревзойденными знатоками творчества великого британца. Но почему-то искатель несуществующей истины, которого он видел перед собой в данный момент, - аккуратно сложив руки на коленях, Хвостов внимательно слушал инспектора, - вызывал у Шелуденко не просто раздражение, а желание немедленно выставить его за дверь. Желание было устойчивым и лишь крепло по мере того, как Шелуденко лагал элементарные основы шекспироведения, видя при этом только блеклые, невыразительные глаза человека, чье разочарование во всем сущем, казалось, не имело себе равного. Быть может, виной всему был крайне неудачно начавшийся день. Или удушающая июльская жара и сломавшийся так не вовремя климататор, - в кабинете просто нечем было дышать, и если бы не назойливый посетитель, то Шелуденко давно бы уже снял давящий на шею галстук и расстегнул на рубашке три-четыре верхние пуговицы. Продолжая говорить, инспектор все время повышал голос, и к концу он находился уже на предельной границе диапазона, за которым простирается зона, именуемая истерическим криком. - Ни Кристофер Марло, ни граф Рэтланд, ни Фрэнсис Бэкон, ни Роберт Сесил, ни святые отцы иезуиты и даже ни сама Елавета Тюдор, - никто вышеназванных людей, включая еще порядка сотни имен, в совокупности с теми, которые, как я думаю, вы тоже готовы назвать, не имеют никакого отношения к творчеству Шекспира! Все пьесы Шекспира написаны самим Уильямом Шекспиром, сыном перчаточника Стратфорда-на-Эйвоне, городка, в котором говорили на диалекте, распространенном в графстве Уорвик, причем этот диалект с трудом понимали в других районах Англии, человеком, не знавшим ни одного иностранного языка и никуда дальше Лондона не ездившим. Быть может, в это трудно поверить, но именно так все и было! Подождав какое-то время, чтобы убедиться в том, что инспектор закончил свою речь, Хвостов невозмутимым голосом пронес: - Абсолютно с вами согласен. Шелуденко непонимающе развел руками. - Тогда в чем проблема? - В том, что рукопись "Карденио", - Хвостов осторожно передвинул лежавшую на столе стопку бумаг поближе к инспектору, - подлинная. Она написана рукой Уильяма Шекспира. Я сохранил ее как доказательство того, что история, в которой я оказался замешан, не досужий вымысел. Инспектор устало откинулся на спинку кресла. Сунув указательный палец за воротник, он попытался оттянуть его. Но виндзорский узел галстука был затянут слишком туго. - В таком случае скажите мне, пожалуйста, почему до сего дня пьеса "Карденио" считалась утерянной? Хвостов чуть приоткрыл рот и подался вперед, готовый немедленно дать ответ на заданный ему вопрос, но Шелуденко успел сделать предупреждающий жест рукой. - Советую вам, отвечая на мой вопрос, - пронес он голосом следователя, сумевшего разорвать паутину лжи, которую пытался сплести вокруг него коварный злоумышленник, - помнить о том, что ни один агент группы наших наблюдателей, работавших в Англии начала XVII века, не смог засвидетельствовать ни единого, - Шелуденко патетически воздел к потолку руку с вытянутым указательным пальцем, - я повторяю, - ни единого случая представления пьесы "Карденио" какой-либо многочисленных театральных трупп того времени. Хотя она и стояла в репертуаре "Комедиантов короля" как пьеса, написанная совместно Шекспиром и Флетчером. - Естественно, - тут же кивнул Хвостов. - Каким образом они могли поставить эту пьесу, если единственный ее экземпляр находился у меня? - Хвостов как бы в недоумении развел руками. Инспектор решил сделать вид, что принимает игру, которую предлагал ему гость. - Выходит, что рукопись пьесы попала к вам, - он направил на Вальдемара Хвостова два сложенных вместе пальца, указательный и средний, - прежде чем с нее была сделана хотя бы одна копия? - Именно так, - Хвостов коротким кивком подтвердил высказанное инспектором предположение. И улыбнулся, - похоже, он был рад, что инспектор наконец-то начал понимать, о чем идет речь. - А, простите, чего ради вы это сделали? - прищурившись, со скрытой насмешкой посмотрел на Хвостова инспектор. - Почему вы утаили единственную рукопись одной последних пьес Шекспира от театральной общественности XVII века? Могли хотя бы копию им оставить. Если бы пьеса была поставлена на сцене, это только подняло бы стоимость имеющейся у вас оригинальной рукописи. - "Карденио" нет ни в одном собраний сочинений Шекспира, - ответил гость. - И что с того? - не понял Шелуденко. Хвостов посмотрел на инспектора так, словно подозревал, что он над ним подтрунивает. - Вы представляете, какая началась бы неразбериха, если бы рукопись "Карденио" попала в руки к тем же Хеминджу и Конделлу? - Первое собрание сочинений Шекспира стало бы более полным, - усмехнулся Шелуденко. - Не вижу в этом ничего страшного. - И это говорит инспектор Департамента контроля за временем! - с праведным негодованием глянул на собеседника Хвостов. - Интересно, какова бы была реакция шекспироведа, живущего в любом столетий, когда о путешествиях во времени можно было прочитать разве что в фантастическом романе, если бы вдруг однажды, взяв с полки последний том собрания сочинений Шекспира, он обнаружил в нем ранее невестную пьесу? Шелуденко не был расположен рассуждать о временных парадоксах и возможных последствиях менений, привнесенных в прошлое гостями будущего. До сих пор ни одного реального хроноклма зафиксировано не было, в связи с чем данная область по сей день оставалась в ведении теоретиков, которые, как полагал Шелуденко, сами весьма смутно представляли, к чему может привести спонтанное наложение будущего на прошлое. Хотя, с другой стороны, если бы в прошлом что-то менилось, то в настоящем этого, скорее всего, никто бы даже не заметил, - для людей XXII века все, что проошло до их появления на свет, являлось уже историей в законченном, определенном и строго систематированном виде, а не субстратом для поливариантного будущего. - Какие у вас имеются доказательства того, что эта рукопись, - Шелуденко постучал пальцем по краю прошитой стопки бумаги, лежавшей перед ним на столе, - подлинная? На лице Хвостова отразилось истинное недоумение. - А какие вам еще требуются доказательства? - руки гостя плавно разошлись в стороны. - Я пришел к вам сам, чтобы сделать чистосердечное прнание. Губы инспектора едва заметно огнулись, наметив ироничную ухмылку. - Это я уже слышал. - Ну так в чем же дело? - еще шире развел руки в стороны Хвостов. - Простите, а каких действий вы от меня ожидаете? Вопрос инспектора озадачил Хвостова. - Но ведь вы инспектор Департамента контроля за временем, - он посмотрел на Шелуденко так, словно у него вдруг возникло сомнение в том, что он попал именно туда, куда ему было нужно. - Вы - представитель закона. Следовательно, вам должно быть вестно, как поступать с такими, как я. - Если вы имеете в виду рукопись "Карденио", которую вы якобы выкрали у Шекспира, то для начала нужно убедиться в том, что она подлинная. - Во-первых, я не крал рукопись, а получил ее вполне законным путем. - Уточните, как именно. Хвостов гордо вскинул острый подбородок, украшенный маленькой бородкой. - Шекспир подарил мне ее! - Шекспир? Хвостов уронил подбородок на грудь и озадаченно посмотрел на инспектора. Шелуденко показалось, что в этот момент он заметил в глазах витера сомнение. И это был хороший прнак. - Так, значит, рукопись "Карденио" вам подарил Шекспир? - поспешил закрепить свой успех Шелуденко. - Уильям Шекспир? - Ну, да, - как-то не очень уверенно кивнул Хвостов. - А как насчет остальных рукописей? - Я ведь уже говорил, что продал их! - Ну, да, конечно! -Шелуденко с досадой хлопнул себя по лбу. Хвостов чуть повернул голову. Во взгляде его явственно читалось сомнение. И теперь можно было понять, что это было сомнение по поводу умственных способностей инспектора, с которым ему приходилось вести диалог. Шелуденко этот взгляд не понравился. - Хорошо, - подавшись вперед, он положил руки на стол. - Давайте серьезно и начистоту. Чего вы хотите? Хвостов растерянно хлопнул глазами. - Я пришел, чтобы отдать себя в руки правосудия. - Отлично, - Шелуденко ладонью припечатал рукопись "Карденио" к столу. - В таком случае я передаю рукопись на эксперту. Это займет несколько часов. За это время вы можете рассказать мне всю свою историю, с самого начала. Согласны? - Конечно, - Хвостов кивнул так поспешно, словно боялся, что инспектор внезапно менит свое решение. Шелуденко щелкнул ногтем по пьезокнопке интеркома. - Слушаю! - в ту же секунду ответил ему нкий женский голос. - Элис, - пронес, глядя в потолок, Шелуденко. - У меня для тебя есть работа. - Серьезная? - поинтересовалась женщина. - Рукопись, предположительно относящаяся к началу XVII века. - Очередной автограф Шекспира? - в голосе женщины прозвучала откровенная насмешка. - Если ты убедишь меня в том, что это подделка, я буду тебе только благодарен, - ответил инспектор. - Хорошо, пришлю практиканта. - Спасибо, Элис, - инспектор нажал кнопку отбоя. - Может быть, у вас есть что-нибудь еще, что следовало бы передать на эксперту? - обратился он к гостю. - У меня имеется первое дание поэмы "Венера и Адонис" с дарственной надписью Шекспира. Но я очень дорожу им, а потому оставил дома. - Жаль, - насмешливо улыбнулся инспектор. Хвостов посмотрел на стоявший рядом с креслом кейс. - С собой у меня первое дание сонетов "инкватро". Но вам, должно быть, вестна эта книга. - Если это дание Джорджа Элда 1609 года, - усмехнулся Шелуденко, - то я могу подарить вам один имеющихся у меня экземпляров. Хвостова задели не столько слова инспектора, сколько тон, каким они были пронесены. - В таком случае, - сказал он, - можете взять один своих экземпляров и прочитать имеющееся в книге посвящение. - Я помню его наусть, - все так же насмешливо ответил инспектор. - А я хочу, чтобы вы еще раз на него взглянули! Наклонившись, Хвостов быстро провел магнитным ключом по замку, открыл кейс и достал него небольшую книжечку. - Вот! - торжественно возложил он книгу на стол. Как Шелуденко и ожидал, дание было ему знакомо. На титульном листе значилось: "Сонеты Шекспира. Никогда ранее не дававшиеся В Лондоне. Д.Элд для Т.Т. Будут продаваться Уильямом Эспли. 1609". Книжка выглядела совсем как новая, но, судя по качеству бумаги и печати, она, скорее всего, действительно была отпечатана в 1609 году. - Это даже на контрабанду не тянет, - разочарованно покачал головой инспектор. - В свое время мы выдавали туристам разрешение на покупку в прошлом этого дания. Разумеется, в строго ограниченных количествах. - Посмотрите на посвящение! Возмущенный медлительностью инспектора, Хвостов сам перевернул страницу и ткнул пальцем в нужную строку. - "Единственному вдохновителю следующих сонетов, мистеру Дабл-ю Эйч, всех благ, - вслух прочитал Шелуденко. - Все счастье и саму вечность, предсказанную нашим бессмертным поэтом, - благосклонному искателю приключений в момент отбытия. Т.Т." - Закончив читать, он перевел взгляд со страницы книги на Хвостова. - Вы хотите сказать, что вам вестно, кто такой этот таинственный "мистер Дабл-ю Эйч"? - Во-первых, вы не совсем точно перевели текст со староанглийского, - тяжело и как-то даже обреченно вздохнул гость. - Следует читать не "единственному вдохновителю", а "исключительному подателю следующих сонетов". Ну а что касается инициалов, то "Дабл-ю Эйч" означает "Вальдемар Хвостов". Шелуденко не успел никак отреагировать на сделанное замечание. Дверь кабинета без стука отворилась, и в помещение вошел присланный за рукописью практикант. - А стучаться вас не учили? - недовольно глянул на парня с всклокоченной рыжей шевелюрой Шелуденко. Парень словно и не услышал заданный ему вопрос. - Я за рукописью, - с мрачным видом буркнул он. - Для эксперты. - А где контейнер? - поинтересовался инспектор. - Да я так донесу, - махнул рукой практикант. - Так донесу, - передразнил его инспектор. - А что, если это бесценнейшая рукопись? Практикант скривил недовольную гримасу. - Можно подумать, что вам ее доставили в стерильном контейнере. Не вступая в дальнейшие дебаты, инспектор протянул практиканту рукопись. Парень взял стопку бумаг, прошитую дратвой, сунул ее под мышку и, не проронив ни слова, вышел за дверь. Посмотрев на Хвостова, инспектор виняющеся развел руками. - Молодежь... Хвостов с пониманием кивнул. Шелуденко еще раз взглянул на страницу с посвящением лежавшей перед ним книги сонетов и решительно закрыл ее. - Вот что, мистер Дабл-ю Эйч, рассказывайте-ка свою историю с самого начала. Глава 5 Все началось очень давно, без малого двадцать восемь лет назад. Если вас интересует точная дата, то это было 27 апреля. Почему я так точно запомнил этот день? Да потому что это день моего рождения. В тот день мне исполнилось тридцать пять лет. К своему тридцатипятилетию я подошел с весьма неплохим, как самому мне тогда казалось, заделом на дальнейшую жнь. Я являлся научным сотрудником Академии литературоведения, специалирующимся в области литературы эпохи Ренессанса. У меня имелось около тридцати статей, опубликованных в сетевых журналах, и три монографии, также размещенных в инфосети. У специалистов мои работы вызывали интерес. Среди отзывов, естественно, встречались и критические, но, в процентном отношении, их было абсолютное меньшинство, появление которого вполне можно объяснить личной неприязнью. В довершение всего у меня была почти готова книга объемом в тридцать девять авторских листов с условным названием "Становление классической драматургии на рубеже XVI и XVII веков", которую планировалось дать в печатном варианте. Я заключил договор с дательством "Три Слона", которое, как вам должно быть вестно, специалируется в области интеллектуальной литературы. В личной жни у меня тоже как будто все было в порядке. Я не был женат, но у меня имелась хорошая знакомая, с которой мы регулярно встречались. Это были ни к чему не обязывающие встречи, но, поскольку продолжались они на протяжении нескольких лет, мы уже начинали подумывать о том, чтобы начать совместную жнь. Тем более что никаких серьезных препятствий к тому не было. Я рассказываю все это, чтобы вам стало ясно: не существовало никаких объективных предпосылок к желанию радикально менить мою жнь. Я сам не могу найти никаких разумных объяснений тому, что проошло со мной. Должно быть, в какой-то момент между мной и человеком, встреча с которым вовлекла меня в бесконечную цепь событий, противоречащих не только привычному для меня образу жни, но и всем моим представлениям о том, что следует и чего не следует делать разумному индивиду, возникла необъяснимая, мистическая связь, разорвать которую мы оба оказались не в силах. Конец всему положила лишь смерть одного нас. Но ведь это нельзя считать разумным объяснением? Впрочем, вы сможете судить об этом только после того, как услышите всю историю. Итак, в день своего тридцатипятилетия я получил подарок, о котором может только мечтать литературовед. Моя знакомая купила для меня место в туристической группе, отправляющейся на однодневную экскурсию в Лондон XVI века. Тот год, о котором идет речь, был сопряжен с 1589 годом. Следовательно, я имел реальную возможность своими глазами увидеть Уильяма Шекспира, который в то время перебрался Стратфорда в Лондон, присоединился к театральной труппе "Комедианты Пембрука" и даже, возможно, уже пробовал себя как драматург, занимаясь переложением чужих пьес. Конечно, я мог и сам купить для себя экскурсию в прошлое, но не делал это по одной простой причине - мне было страшно прикоснуться к объекту собственных исследований. Я ужасно хотел увидеть живых Марло, Нэша, Грина, Джонсона и, конечно же, самого Шекспира, но при этом боялся, что реальные образы окажутся несоответствующими тем представлениям, которые сложились у меня об этих людях в результате учения их творчества. Именно поэтому я постоянно откладывал экскурсию в прошлое. Теперь же, когда мне в руки был торжественно вручен билет с датой и временем отправления, у меня не оставалось иного выбора, как только подчиниться судьбе. Что я и сделал, следует прнаться, не без радости. Вместе с остальными членами экскурсионной группы я прослушал трехчасовую лекцию о правилах поведения во время путешествия в прошлое, после чего все мы дали подписку об ответственности за нарушение требований, с которыми нас ознакомили. На другой день каждому участнику предстоящей экскурсии была введена универсальная вакцина, которая должна была защитить нас от инфекционных болезней, свирепствовавших на территории Европы в Средние века. Еще один день ушел на то, чтобы с помощью ускоренного психотехнического курса усвоить староанглийский язык и кое-что обычаев и манер поведения, свойственных тому времени. А в довершение всего - имплантат под кожу левого плеча был введен с персональным кодом, позволявшим оператору, наблюдающему за группой, безошибочно определить местонахождение каждого туриста. Сам же турист, в случае необходимости, мог с помощью этого устройства подать сигнал бедствия. Последнее мне особенно не понравилось. Я не могу сказать точно, в чем тут было дело, но мне казалось, что тот мир, то время, которое я собирался покинуть, хотело поставить на мне свое клеймо, привязать меня к себе, чтобы я, не приведи господи, вдруг не исчез навсегда. Почему-то сразу пришли на память эподы исторических фильмов о странах с тоталитарным режимом, где каждый гражданин в той или иной форме получал свой идентификационный номер, чтобы идти с ним по жни, словно маркированная деталь механма, которую, в случае надобности, не составляло труда заменить на аналогичную. Впрочем, подобные ассоциации приходили на ум только мне одному. Остальные члены группы относились ко всем предварительным процедурам как к должному и с нетерпением ждали назначенного дня, когда нам предстояло с головой окунуться в прошлое, чтобы, что называется, на собственной шкуре почувствовать, как жили наши далекие предки. Почему-то все, с кем мне предстояло провести вместе всего один день, только и говорили о том, как это удивительно, как необычно, как щекочет нервы, - как будто путешествие в прошлое в сопровождении опытных гидов и в самом деле казалось им опасным, но одновременно и захватывающим приключением. Когда я спросил о потенциальной опасности у одного инструкторов, занимавшихся с нашей группой, тот в ответ сначала рассмеялся, а затем ответил мне, что за двенадцать лет существования службы путешествий в прошлое не было ни одного случая, чтобы с туристом что-то случилось. Как он объяснил мне, безопасность туристов обеспечивают специально подготовленные гиды, превосходно знающие соответствующий исторический период и страну, которую предстояло посетить. Со своими гидами мы познакомились за день до отправки. Обычно один гид берет с собой не более двух человек, поэтому нашу группу, состоявшую десяти человек, требовалось разбить на пять пар. Для того чтобы объединить пары по интересам, инструктор предложил каждому нас сообщить, что именно он хотел бы увидеть в Лондоне 1589 года. Меня поразило, что ни один членов группы даже не вспомнил, что мы отправлялись во времена Шекспира. Ни у одного присутствующих не возникло желания посетить "Театр", "Розу" или "Куртину", где к тому времени уже давали регулярные представления лондонские театральные труппы. Мне пришлось довольствоваться компанией господина лет пятидесяти пяти, ъявившего желание посетить питейные заведения Лондона и попробовать подающееся в них пиво. Гид, вызвавшийся сопровождать нашу пару, заверил меня, что знает таверну, в которую частенько заглядывает Шекспир. Вечером нас ожидал еще один инструктаж. Проводили его на этот раз гиды, которые должны были дать своим подопечным наставления, соответствующие выбранной ими программе. Ничего нового для себя я не услышал. По большей части это было похоже на повторение пройденного материала, протекающее в форме непринужденной беседы. Должно быть, каждому гидов нужно было убедиться в том, что их подопечные - взрослые, вполне самостоятельные, здравомыслящие, люди, умеющие контролировать свои поступки, а если потребуется, то и отвечать за них. Я их прекрасно понимал - нет ничего хуже, чем, оказавшись в чужой стране, в чужом времени, в иной культурной среде, среди абсолютно незнакомых людей, вдруг обнаружить, что один тех, за жнь кого ты отвечаешь, попросту не понимает, где он находится и что вокруг него происходит. Глава 6 В пять утра, за час до отправки, все десять человек нашей группы собрались в большом полукруглом зале ожидания центрального здания Бюро по турму во времени, в подвале которого был расположен стационарный темпоральный модулятор, позволяющий перебрасывать в прошлое большие группы людей. Вскоре к нам присоединилась и пятерка гидов. Для начала у каждого нас проверили туристические вы. Затем - тест иммунного ответа на универсальную вакцину. У одной дам тест показал слишком слабый иммунный ответ, и ее тут же вывели состава группы, принеся винения и заверив, что она сможет совершить путешествие в другой раз, когда у врачей не будет сомнений по поводу того, что вит в прошлое не нанесет вреда ее здоровью. Дама была крайне возмущена, но крики ее не оказали никакого действия на подписывающих выездные документы медиков. Вызванные ими охранники, действуя вежливо, но настойчиво, помогли даме покинуть зал ожидания. Последним этапом стала проверка эффективности работы имплантатов. С электроникой ни у кого проблем не возникло, и все оставшиеся в составе группы получили предложение пройти в следующее помещение, которое оказалось значительно меньше зала ожидания. Здесь с помощью лазерного сканирования с каждого туриста была снята мерка, после чего мы прошли в отдельные кабинки, чтобы переодеться в костюмы, соответствующие эпохе, в которую отправлялись. Я получил одежду, которую мог носить преуспевающий торговец того времени: широкую рубашку грубого серого полотна без ворота, со шнуровкой, стягивающей разрез на груди, темно-синий кафтан, синие обтягивающие панталоны, короткие прямые верхние штаны коричневого цвета, кожаные башмаки с ремешками, как на сандалиях, и черный берет со шнурком и узкими отогнутыми вн полями. Одевшись, я вышел кабинки. Остальные члены группы, успевшие переодеться, стояли перед зеркалами, одергивая и поправляя на себе непривычную одежду. А двум дамам, которые, судя по их костюмам, собирались посетить королевский бал, помогала привести одежду в порядок женщина-гид, также облаченная в роскошный наряд. Как ни странно, в новом, непривычном костюме я чувствовал себя так уверенно и легко, словно все время только его и носил. И даже гид, придирчиво оглядев меня со всех сторон, не сделал ни единого замечания. Зато с нашим третьим спутником ему пришлось повозиться, - помимо прочих мелких огрехов, он умудрился натянуть верхние штаны задом наперед. К слову заметить, костюмы нашей троицы оказались наиболее скромными. Остальные, не в пример нам, были разодеты так, словно собирались на костюмированный вечер. - Держите, - гид протянул мне и моему спутнику, успевшему переодеть штаны и как полагается пристроить на голове берет, кожаные кошельки. - У каждого вас по пять фунтов мелкими монетами. По курсу XVI века это очень большие деньги. Так что следите, чтобы кошельки у вас не вытащили. В том времени, куда мы направляемся, в Лондоне полно ловких карманников. Перед самым выходом на площадку темпорального модулятора мы оказались в совсем крошечной комнате, где на пару минут погрузились в плотное облако серебристого тумана, пахнущего лавандой и еще чем-то очень знакомым. - Это репеллент пролонгированного действия, - услышал я голос гида. - Вы и представить себе не можете, сколько в XVI веке паразитов. После обработки репеллентом, который должен был в течение суток отпугивать от наших нежных, непривычных к грязи тел блох, клопов, вшей и прочую кровососущую и переносящую заразу нечисть, мы наконец-то оказались на площадке темпорального модулятора. Круглая площадка с темно-серым матовым покрытием была ограничена невысоким поручнем, за который нам посоветовали взяться. - Между прочим, меня укачивает! - с тревогой сообщила одна дам, облаченная в бальное платье зеленого бархата. - Ни качки, ни тряски не будет, - успокоил ее и всех остальных один гидов. - Перемещение во времени не связано ни с какими неприятными ощущениями. Скорее всего, мы с вами вообще ничего не почувствуем. - Для чего же держаться за поручень? - поинтересовалась все та же дама. - На всякий случай, - ответил гид. - Внимание! - пронес оператор, находившийся на небольшом возвышении, расположенном чуть в стороне от площадки темпорального модулятора. - Прошу всех держаться за поручни и оставаться на своих местах! - Мы уже отправляемся?! - взволнованно воскликнула все та же дама. Одной рукой она держалась за поручень, а другой суетно поправляла волосы, уложенные в прическу "ан бишон", прикрытую сверху крошечной .четырехугольной шапочкой розовой парчи. - Мы уже прибыли на место, мадам, - с улыбкой, образив галантный полупоклон, ответил ей гид. Глава 7 Я потому так подробно останавливаюсь на отдельных моментах подготовки нашей туристической группы к отправке в прошлое, которые вам, инспектор, скорее всего, кажутся рутинными и незаслуживающими того внимания, которое я им уделяю, что мне кажется, каким-то образом они сыграли свою роль в событиях, проошедших чуть позднее. Это было мое первое путешествие в прошлое, и я обращал особое внимание на все детали, которые опытный путешественник пропускает мимо своего сознания, поскольку считает их вполне обычными. Если вы о дня в день поднимаетесь по одной и той же лестнице, то, скорее всего, даже не сможете дать точный ответ, если вас спросят, сколько в ней ступенек. В то время как человек, впервые ступивший на ту же самую лестницу, не только мысленно пересчитает все ее ступени, но еще и обратит внимание на незначительные детали вроде щербин или трещин на краях. Впрочем, все эти мелочи вскоре выветрятся его памяти, если дорога станет для него привычной. Подготовительный этап, который мне пришлось пройти, прежде чем впервые в жни ступить на площадку темпорального модулятора, определенным образом настроил мое сознание на восприятие последующих событий. Находись я в тот день в несколько ином расположении духа, будь мое душевное состояние немного другим, и ничего бы не проошло. Но помимо обычного волнения, которое, наверное, испытывает каждый человек, впервые отправляющийся в прошлое, я чувствовал еще и раздражение. Должен прнаться, впервые направляясь на собрание группы, я был уверен, что посещение спектакля театральной труппы "Комедианты Пембрука", одним актеров которой являлся Уильям Шекспир, станет основным пунктом программы вита в Лондон конца XVI века. Но нет же! Похоже было, что никто, кроме меня, даже не помнил о том, что мы отправляемся в шекспировские времена! Глядя на лица своих спутников, я задавал себе вопрос: а для кого, собственно, я написал свою книгу? Но одновременно с этим я испытывал еще и удивительную легкость, как после бокала хорошего вина. Но вот на вопрос, откуда вдруг возникло это приятное, но вместе с тем и немного пугающее ощущение, я не мог ответить даже самому себе. Мне лишь пришло в голову сравнение с людьми, которых я прежде считал, деликатно выражаясь, чудаками. Привязав к ногам упругие канаты, они прыгают вн головой в пропасть. Как я понимаю, их приводит в дикий восторг то, что, пробегая по самому краю, они все же остаются целы. Что-то подобное испытывал и я, стоя на площадке темпорального модулятора и держась обеими руками за прохладный металлический поручень. Мне казалось, что я стою на краю. У меня захватывало дух от одной только мысли о том, что здесь, сделав всего лишь шаг в неверном направлении, можно сорваться. И не было рядом никого, кто мог бы указать мне, где та черта, за которую нельзя ступить. Я был один на один со временем. Глава 8 Вторая площадка темпорального модулятора располагалась в подвале трехэтажного кирпичного дома в западном предместье Лондона. Если я не ошибаюсь, это было то самое место, где значительно позднее построили Падингтонский вокзал. Как сообщил нам гид, дом принадлежал одному работников Бюро по турму во времени, который постоянно находился в XVI веке, ображая себя преуспевающего торговца ячменем. В доме помимо жилых комнат имелся еще и большой амбар, заваленный ячменем, в глубине которого находилась крошечная дверца, через которую мы и выбрались на свет. Встретивший нас хозяин дома с дежурной улыбкой на лице поздравил всех туристов, впервые прибывших на экскурсию в Лондон 1589 года, и выразил надежду, что нам здесь, конечно же, понравится и в скором времени мы захотим вновь сюда вернуться. После этого он вместе с гидами ненадолго отошел в сторону. Насколько можно было понять обрывков фраз, доносившихся до нас, речь шла о согласовании планов, которые имели туристы, с реальной ситуацией на данный день. Вскоре выяснилось, что никаких серьезных проблем не возникло, и гиды пригласили вверенных их заботам туристов начать экскурсию. Разбившись на тройки, одна которых - женская - оказалась неполной, мы покинули дом и почти сразу же разошлись в разные стороны. Собраться вместе в том же самом доме нам предстояло только около полуночи, когда придет пора возвращаться назад, в свое время. Еще во время первой встречи мой спутник по группе солидно представился Владимиром Ромуальдовичем Ручинкиным и попросил, чтобы именно так его и называли. Но гид потребовал, чтобы во время экскурсии мы обращались друг к другу только по именам, да к тому же еще и сократил имя моего напарника до Влада. Гида нам следовало именовать Алексом. Мое имя Алекс счел вполне созвучным эпохе и оставил его без менений. Пока мы быстро шли по разбитой грунтовой дороге в направлении видневшихся на горонте домов, Алекс еще раз дал нам короткое наставление относительно того, как нам следовало вести себя в городе. Во-первых, разговаривать между собой мы должны были только на староанглийском, во-вторых, прямые контакты с местным населением следовало свести до минимума, в-третьих, решение любых вопросов, которые могли у нас возникнуть, предоставить гиду; самостоятельные действия мы могли предпринимать только с его согласия. И, наконец, в-четвертых, мы должны были все время держать друг друга в поле зрения. В случае, если один туристов замечал отсутствие другого, ему следовало незамедлительно поставить в вестность об этом гида. Ну, а если же, не дай бог, терялся гид, туристу надлежало немедленно поднять тревогу, использовав для этого имевшийся у него имплантат. Как вы помните, одной целей прогулки нашей троицы по Лондону было посещение питейных заведений. Как выяснилось, в городе таковых имелось немало. Мы начали с безымянного постоялого двора на окраине столицы, в котором зал с тремя длинными столами, сколоченными оструганных досок, и такими же длинными скамьями отделяла от скотного двора лишь длинная жердь, переброшенная от стены к стене. Лошади, уныло опустив морды, наблюдали за тем, как пили и ели немногочисленные посетители постоялого двора, а люди, по мере необходимости, поднимались со скамеек и неверной походкой добирались до лошадей, чтобы рядом с ними справить нужду. В полутемном помещении воняло прелой соломой и мочой. - В этом году не свирепствует чума, - негромко заметил наш гид. - Иначе у входа, на мусорной куче, непременно лежала бы парочка трупов. По счастью, долго мы в этом месте не задержались, - пиво на постоялом дворе оказалось отвратительным, а царившая вокруг атмосфера совершенно не располагала к тому, чтобы предаться наблюдениям за особенностями взаимоотношений местного населения. Не стану описывать вам все наше путешествие от окраин Лондона к центру - вы и сами, должно быть, представляете себе, с чем нам пришлось столкнуться. Больше всего меня поразило то, что, вопреки моим наихудшим ожиданиям, улицы, по которым мы шли, вовсе не были похожи на сточные канавы. На окраинах порою еще встречались кучи гниющего мусора, в которых копались тощие, облезлые дворняги. Но, чем ближе к центру, тем чище становилось на улицах. Да и таверны, в которые мы заходили, хотя и не могли похвастаться ысканным меню и культурой обслуживания, все же приобретали все более опрятный и, я бы даже сказал, респектабельный вид. Когда я обратил на сей факт внимание нашего гида, Алекс только улыбнулся. - Вам повезло, что вы выбрали Лондон, а не Париж, - сказал он. - В настоящее время столица Франции, по сравнению с Англией, настоящая помойка. - Не может быть, - недоверчиво глянул на гида Ручинкин. - Английские врачи обратили внимание на то, что периодически возникающие эпидемии чумы начинаются в больших городах и чаще всего в бедных окраинных районах, - ответил на замечание Влада Алекс. - Не сумев найти правильное объяснение тому, почему так происходит, они тем не менее смогли сделать своих наблюдений верные выводы. Теперь за чистотой улиц следят городские власти. Тот, кто рискнет сваливать мусор в ненадлежащем месте, может серьезно поплатиться за это. Конечно, Лондон - город большой, и здесь трудно за всем уследить. А вот в небольших городках сельской Англии, население которых не превышает полторы тысячи человек, на улицах царят поразительные чистота и порядок. Поэтому и чума добирается до них нечасто. И представители знати во время эпидемий чумы, которые, как правило, случаются летом, а с холодами сходят на нет, спешат укрыться в своих загородных владениях. По пути мы заглянули еще в пять или шесть таверн, в каждой которых Ручинкин непременно, пробовал пиво. Сам я небольшой любитель этого напитка, но должен прнать, что в любом заведении, в которое мы заглядывали, пиво действительно имело свой особенный вкус. По всей вероятности, это было связано с тем, что пиво либо готовилось здесь же, хозяином таверны или его женой, либо закупалось у знакомого пивовара. Ручинкин от этой дегустации, судя по всему, получал истинное наслаждение. Взяв в руку очередной оловянный стакан, наполненный до краев пивом, он сначала осторожно отпивал него глоток, после чего смачно чмокал губами и проводил по ним кончиками пальцев. Затем он делал глубокий вдох, подносил стакан к губам и опорожнял его почти наполовину. После этого он обычно давал свое квалифицированное заключение относительно качества испробованного напитка. Но, вне зависимости от оценки, стакан неменно осушался до дна. Следует отметить, что суждения Ручинкина о том или ином сорте пива чаще всего совпадали с мнением завсегдатаев данного заведения. Алекс, как я обратил внимание, только чисто символически пригублял свой стакан, внимательно наблюдая при этом за мной и, главным образом, за Ручинкиным, который все больше нагружался пивом. Вскоре гид выдал Владу пару отрезвляющих таблеток, но действие их оказалось весьма непродолжительным. После двух стаканов портера Ручинкин вновь захмелел, отчего сделался улыбчивым и разговорчивым. Когда Влад стал порываться угостить пивом соседей по столу, Алексу пришлось урезонить его, сказав несколько резких слов. Новоявленным приятелям Ручинкина это не понравилось, но Алекс их быстро успокоил, назвав пару имен, услышав которые парни быстро покинули таверну. Помимо этого, наш гид был вынужден все внимательнее следить за тем, чтобы подвыпивший клиент не принялся болтать лишнего. - И часто вам приходится возиться с такими туристами? - поинтересовался я у Алекса. - Это еще не худший экземпляр, - мрачно усмехнулся Алекс. - Он по крайней мере хочет только напиться. Чего требуют иные клиенты, Алекс уточнять не стал. А я не стал приставать к нему с расспросами. - Сегодня "Комедианты Пембрука" дают представление в "Театре". Это неподалеку от прихода Святого Леонарда в Шордиче, - сказал Алекс. - Будет показана пьеса Марло "Трагическая история доктора Фауста". Пьеса новая, и я сам с удовольствием посмотрел бы ее. - Проблема в нашем спутнике, - догадался я. Алекс невесело улыбнулся, но поспешил успокоить меня: - Надеюсь, нам удастся ее решить. Я выстроил маршрут таким образом, чтобы к началу представления, которое назначено на шесть часов вечера, как раз добраться до "Театра". Надеюсь, наш друг не сразу разберется, что мы оказались не на очередном постоялом дворе, а в театре, и останется доволен пивом в бутылках, которое подают зрителям. А мы с вами сможем посмотреть пьесу. Меня такой план вполне устраивал. Как ни странно, хождение по постоялым дворам и тавернам, заполненным по большей части рядно подвыпившей и потому не особенно интересной публикой, ничуть не тяготило меня. Я по-прежнему пребывал в удивительно приятном состоянии легкой эйфории, которое ощутил, ступив на стартовую площадку темпорального модулятора. И все же я позволил себе напомнить: - Мы договаривались зайти в таверну, в которой бывает Шекспир. - Я помню об этом, - заверил меня гид. - Именно там мы сегодня пообедаем. Глава 9 Таверна, называвшаяся "Белый Огонь", находилась на западной окраине Лондона, вне стен Сити. До реки от нее было рукой подать. Фасад таверны, выходивший на Флитт-стрит, украшала восьмиугольная вывеска с грубо и неумело намалеванным костром, который по незнанию легко можно было принять за растрепанную ветром копну сена. Помещение, как и во всех прочих тавернах, в которых мы успели побывать, было небольшое, полутемное, наполненное причудливой смесью разнообразных запахов. Маленькие оконца, даже распахнутые настежь, были не в состоянии ни наполнить обеденный зал светом, ни выветрить него все те ароматы, которыми, казалось, были пропитаны сами стены таверны, столы, нкие трехногие табуреты, потолочные балки над головой и соломенная крыша, накрывающая это строение. Сверху в кружки и тарелки сидевших за столами посетителей сыпался всевозможнейший мусор вперемешку с мелкими жуками. Но на подобные мелкие неудобства никто здесь, похоже, не обращал внимания. В остальном же таверна была очень даже милой. А за цветастыми шторками на окнах, которые, судя по их состоянию, посетители нередко использовали в качестве салфеток и носовых платков, и горшками с цветами, выставленными на подоконниках, безошибочно угадывалась заботливая женская рука. Посетителями таверны были по большей части люди только зарождающегося среднего класса: мелкие ремесленники, имеющие собственные мастерские, да удачливые торговцы, получающие стабильный доход от перепродажи зерна, кожи и шерсти. Выглядели они, быть может, и не вполне респектабельно, но зато держались с достоинством. Ни один них уже не сел бы за стол рядом с оборванцем, покупающим на последний пенни стакан прокисшего пива. Среди такой публики вполне могли оказаться и актеры. Оловянная посуда, в которой нам подали еду, была почти чистой, - края ее только едва заметно поблескивали от жира. Поскольку пришло уже время обеда, Алекс заказал мясную похлебку и зайца, зажаренного на вертеле. Суп мне понравился, хотя мне показалось, что в нем не хватает специй. А пропахшее дымом очага заячье мясо, которое нужно было самому отрезать широким ножом от выложенной на большое круглое блюдо подрумяненной тушки, оказалось настолько вкусным, что я один съел не меньше половины. Угрызения совести по этому поводу меня не мучили, поскольку господин Ручинкин, как и прежде, почти ничего не ел, налегая на пиво. Мы же с Алексом запили плотный обед кисловатым сидром, который приятно пузырился во рту, слегка пощипывая язык. Я сидел за столом спиной к входу. По правую руку от меня что-то невнятно бубнил господин Ручинкин. Напротив, возле стены, сидел наш гид Алекс. Обратив внимание на то, что Алекс начал время от времени посматривать мне за спину, я тоже непровольно стал оглядываться. Но ни в обеденном зале, ни возле входа в таверну не происходило, на мой взгляд, ровным счетом ничего интересного. Алекс заметил мое недоумение, но ничего не сказал, только загадочно улыбнулся. Наконец я не выдержал и спросил, что так его заинтересовало. Алекс наклонился ко мне через стол и полушепотом пронес только одно слово: - Шекспир. Я едва не вскочил с табурета. Но, вспомнив наставления гида, - не привлекать к себе внимание местных жителей, - взял в руку полупустой стакан сидра, пригубил его и, не спеша обернувшись, окинул обеденный зал ленивым взглядом, так, словно хотел удостовериться в том, что человек, с которым у меня была назначена встреча, до сих пор не объявился. Я намеренно не стал спрашивать у гида, за каким столиком сидит Шекспир, - мне хотелось самому узнать его. В настоящее время, после многочисленных витов в прошлое, как представителей Департамента контроля за временем, так и частных лиц, имеется множество фотопортретов Шекспира. События же, о которых идет речь, напомню вам, происходили в 1589 году. Как вестно, ни одного достоверного портрета Шекспира не сохранилось. Бюст на могиле поэта в церкви Святой Троицы в Стратфорде-на-Эйвоне, скорее всего, порождение фантазии скульптора, которому он был заказан. Даже если один вестных мне портретов Шекспира и являлся подлинным, то узнать ображенного на нем человека в возрасте, когда ему только-только исполнилось двадцать пять, было не так-то просто. Но по крайней мере я мог сразу же отсеять тех посетителей таверны, кому было явно за тридцать. В результате остались четверо кандидатов. Двоих них я убрал, поскольку давно уже приметил их. Они пришли вместе и сидели на углу длинного стола, беседуя о чем-то настолько оживленно, что порою казалось, в дело вот-вот пойдут кулаки. Двое других молодых людей, на которых я обратил внимание, сидели в разных концах обеденного зала. Один них был одет в несколько старомодный зеленый кафтан с широким четырехугольным вырезом и заложенным в него нагрудником, далеко не новым, хотя и старательно выстиранным. У незнакомца было узкое лицо с резко очерченными скулами, небольшая бородка и аккуратные усики. Черные волосы коротко подстрижены и расчесаны на прямой пробор. Взгляд его темно-карих глаз был внимателен и строг. Особое внимание я обратил на то, что незнакомец осторожно наблюдал за присутствующими в обеденном зале людьми, стараясь при этом, чтобы его интерес оставался незамеченным. Казалось, он учал костюмы людей, их манеру держаться и разговаривать. Другой кандидат, по возрасту вполне подходящий на роль Шекспира, сидел вполоборота ко мне. Держа в руке большой стакан пива, он задумчиво глядел в окно. На нем был новенький лиловый камзол, расшитый на плечах красными галунами. Однако на левом рукаве зияла прореха, - кусочек ткани был вырван гвоздем или каким-то другим острым предметом, за который зацепился рукав. Вдобавок к этому камзол был мят так, словно в нем спали, и расстегнут почти до пояса. Под камзолом у незнакомца была рубаха с широким воротом, которую он носил, не снимая, должно быть, не меньше месяца. Длинные и не очень чистые темно-русые волосы были зачесаны назад, но настолько небрежно, что упавшие прямые пряди скрывали лицо незнакомца, обращенное ко мне в профиль. Я мог видеть только небольшую бородку, обрамлявшую подбородок молодого человека, подстриженную весьма небрежно. Казалось, он оставил ее не потому, что считал это красивым, а лишь поскольку ему было лень бриться. Алекс угадал мою игру. - На кого ставите, Вальдемар? - поинтересовался он. - Пожалуй, на молодого человека в зеленом кафтане, - ответил я, почти уверенный в том, что не ошибся. Однако, когда Алекс спросил: - Почему именно он? - мне показалось, что в голосе его прозвучало недоумение. Прежде чем ответить, я еще раз внимательно посмотрел на выбранного мною кандидата в гении. - У него очень внимательный взгляд, - сказал я. - Мне кажется, он подмечает буквально все, что происходит в таверне. - И не только подмечает, но еще и подслушивает, о чем говорят посетители, - усмехнулся Алекс. - Увы, Вальдемар, ваш выбор оказался ошибочным. Человек, которого вы приняли за Шекспира, на самом деле является осведомителем королевского Тайного совета. Писатели и комедианты во все времена причислялись к категории неблагонадежных. Ну а поскольку актеры в этой таверне бывают нередко, то и служители Тайного совета сюда захаживают, чтобы послушать, о чем они, подвыпив, говорят между собой. - Значит, Шекспир... - я посмотрел на человека в лиловом камзоле, сидевшего у окна. - Да, это он, - кивнул Алекс. Должно быть, выражение моего лица в этот момент о многом сказало гиду, поскольку он спросил: - Вы разочарованы? - Нет, - медленно покачал головой я. - Но я представлял себе Шекспира несколько иначе. В этот момент Шекспир со стуком поставил стакан на стол и, привалившись спиной к стене, обратился лицом к залу. У него были небольшие, широко расставленные глаза, смотревшие на мир -под нких надбровных дуг не то с тоской, не то с осуждением. - Я полагал, что первое время в Лондоне Шекспир жил довольно бедно, - заметил я. - Верно, - кивнул Алекс. - Он всего около года как принят в труппу "Комедианты Пембрука" и, говорят, актерским мастерством не блещет. А до этого он зарабатывал на жнь тем, что занимался лошадьми благородных господ, пришедших на представление в театр. И в этом деле он достиг превосходных результатов. Его проворство и сноровка были замечены, и вскоре у него появилось столько работы, что он не мог справляться с ней один. Компанию молодых людей, которых он набрал себе в помощники, актеры, работавшие в "Театре", называли "парнями Шекспира". Забавно, правда? Я и прежде слышал эту историю, и она вовсе не казалась мне забавной. Но я не стал спорить с гидом. Я только заметил: - Не кажется ли вам странным, что человек, занимавшийся лошадьми, вдруг стал великим драматургом? - Почему же вдруг? - удивленно вскинул брови Алекс. - Все, кто хорошо знает Шекспира, говорят, что он отличается поразительной работоспособностью и невероятной усидчивостью. Я сам нередко вижу его в этой таверне, и ни разу он не приходил сюда без книги или без бумаги и чернил. Пока другие просто о чем-то судачат, он читает или делает записи. Прнаюсь, я не встречал в Лондоне XVI века человека, который читал бы больше, чем Шекспир. Я осторожно повернул голову, чтобы еще раз незаметно взглянуть на Шекспира. Молодой русоволосый парень, как и прежде, сидел за длинным столом, на противоположном конце которого разместилась шумная компания пяти человек. Отодвинув тарелку и стакан в сторону, Шекспир поставил на стол небольшую склянку с чернилами и выложил стопку бумаги. Лицо его вновь было обращено ко мне в профиль, и я хорошо видел, как, растянув губы, он покусывал зубами кончик короткого вороньего пера. Похоже было, что Шекспир не слышал шума, царящего в обеденном зале, настолько он был поглощен обдумыванием строки, которую пока еще не решался запечатлеть на бумаге. Мне до зуда в коленях захотелось встать, подойти к Шекспиру сзади и заглянуть через плечо, чтобы узнать, над какой пьесой он сейчас работает. Я склонялся к мысли, что это должен быть "Генрих Шестой", которого в 1590 году поставили "Комедианты Пембрука". Но сделать это было нельзя. Я даже не стал беспокоить Алекса, заранее зная, каков будет его ответ, если я спрошу, нельзя ли мне подойти и просто поздороваться с Шекспиром, представившись почитателем его актерского мастерства. Нас неоднократно предупреждали, что контакты с местным населением должны быть сведены к минимуму. А уж если этим представителем был не кто-то, а сам Уильям Шекспир, то не могло быть и речи о том, чтобы перекинуться с ним хотя бы парой ничего не значащих словечек. - Ваше любопытство удовлетворено? - спросил у меня Алекс. - О, да! - абсолютно искренне ответил я. - Даже если бы, кроме этого трактира, мы не увидели больше ничего, я бы и тогда сказал, что экскурсия в прошлое полностью оправдала мои ожидания. - Вы в самом деле совершили это путешествие только ради того, чтобы увидеть Шекспира? - в вопросе гида мне послышалось легкое недоверие. Должно быть, подобных мне чудаков ему прежде встречать не доводилось. Алекс смотрел на меня и ждал ответа. А что я мог ему сказать? То, что я оказался здесь по чистой случайности, только потому, что моя знакомая не нашла ничего лучшего, как подарить мне на день рождения поездку в гости к Шекспиру? То, что я боялся этой встречи и одновременно понимал, что не смогу ее бежать? Или, быть может, то, что Шекспир всегда служил мне примером того, что подлинный мастер должен выстраивать свою жнь как театральное представление, тщательно выписывая мансцены, но при этом умело оставляя в тени то, что не следует выставлять напоказ, что совершенно необязательно знать ни обывателям, коллекционирующим сплетни и анекдоты жни знаменитостей, ни исследователям, для которых любопытный факт, позволяющий по-новому интерпретировать то или иное событие, зачастую представляет куда более значительную ценность, нежели то, что действительно за ним стоит? Определенно, я в тот момент не хотел говорить ни о чем таком, что требовало серьезного обсуждения и тщательного, взвешенного анала. Поэтому в ответ на вопрос Алекса я только неопределенно пожал плечами и, в свою очередь, спросил: - Мы могли бы сделать несколько снимков? На инструктаже нас предупредили, что мы можем воспользоваться услугами гида, попросив его сфотографировать нас в том или ином интерьере прошлого. Алекс машинально коснулся кончиками пальцев небольшой бронзовой брошки, приколотой к левому борту его кафтана, в которую был встроен миниатюрный цифровой фотоаппарат. - Если вы выйдете на улицу, а потом снова войдете, я смогу снять вас рядом с Шекспиром, когда вы будете проходить мимо него, - предложил он. - Нет, - я слегка поморщился и сделал отрицательный жест рукой. - Я хотел бы получить фотографию самого Шекспира. - Как угодно, - не стал спорить гид. - Будьте добры, сдвиньтесь чуть левее. Я выполнил просьбу, и Алекс, наведя фотоаппарат на сидевшего у окна Шекспира, сделал несколько снимков. Взглянув на Шекспира, я заметил, что он сидит все в той же позе, - чуть наклонив голову и зажав кончик пера зубами. Похоже было, что с того момента, когда я впервые на него взглянул, Шекспир не написал ни строчки. - Вы остались довольны обедом? - спросил меня Алекс. - Или, быть может, желаете отведать еще что-нибудь? Могу порекомендовать на десерт сливовый пирог, - у здешней хозяйки он получается отменно. Я хотел ответить, что наелся от души, но не успел ничего сказать. Наш третий товарищ, о котором мы с Алексом на время забыли, дал какой-то нечленораздельный булькающий звук и, оттолкнувшись руками от стола, рывком поднялся на ноги. Табурет, на котором он сидел, с приглушенным стуком упал на застеленный соломой пол. Все то время, что мы с Алексом говорили о Шекспире, господин Ручинкин самозабвенно занимался дегустацией имевшихся в таверне напитков. Заглянув в стакан Ручинкина, я понял, что он от пива плавно перешел к красному вину. И, судя по всему, это не лучшим образом сказалось на его самочувствии. Развернувшись на месте, Ручинкин целенаправленно потопал в сторону открытой двери. Выскочив -за стола, Алекс догнал Ручинкина, схватил его за руку и попытался вернуть на место. Но Ручинкин не сдавался. Что-то громко, но совершенно невнятно выкрикивая, он тащил гида за собой к двери. Схватив подвернувшийся под руку табурет, Алекс силой усадил на него Ручинкина и жестом попросил его оставаться на месте. Ручинкин размашисто кивнул. Алекс метнулся ко мне. - Мне необходимо вывести Влада на двор, - быстро заговорил он полушепотом, склонившись над моим плечом. - Надеюсь, там мне удастся привести его в норму. Алекс оглянулся через плечо на Ручинкина, который одну за другой предпринимал неловкие попытки подняться с табурета. Все они заканчивались ничем, поскольку рядом не было стола, на который можно было опереться. - Надеюсь, Вальдемар, я могу положиться на ваше благоразумие? - пристально посмотрел мне в глаза Алекс. - Вне всяких сомнений, - заверил я гида. - Я с места не сдвинусь, пока вы не вернетесь. - Благодарю вас. В знак благодарности Алекс быстро, но крепко пожал мне плечо и поспешил к брошенному в одиночестве, беспомощному, как младенец, клиенту. Подхватив Ручинкина под мышки, он помог ему подняться и, поддерживая за локоть, повел к выходу. Глава 10 Я остался один, без присмотра гида. Но, честное слово, вначале у меня и в мыслях не было нарушать данное Алексу обещание. Я взял лежавшую на краю стола двузубую вилку, подцепил остававшийся .на блюде кусок зайчатины и отправил его в рот. Прожевав мясо, я запил его глотком густого, темного пива с насыщенным вкусом ячменного солода и каких-то, как мне казалось, трав, придававших ему совершенно неповторимый аромат. Держа стакан в руке, я оперся локтем о край стола и повернулся вполоборота к входной двери. Я совершил это движение совершенно неосознанно и вначале объяснил его тем, что ждал возвращения своих спутников. Но очень скоро я понял, что это не более чем самообман. Взгляд мой был устремлен не на распахнутую дверь таверны, а на стол, за которым, склонив голову над бумагой, сидел Шекспир. Рука, в которой он держал перо, стояла локтем на столе. Перо замерло почти в горонтальном положении. Чернила на его заостренном кончике давно высохли. Шекспир так и не решился коснуться пером бумаги. Что было тому причиной? Страх автора перед чистым листом? Сомнения в том, что выбранное слово наиболее точно отражает суть задуманного? Неуверенность, которая возникает, когда образ главного героя начинает расплываться и словно бы растворяться в общей канве сюжета, который движется уже как бы сам по себе, независимо от автора? А может быть?.. Мысль, мелькнувшую у меня в голове, я и сам готов был назвать крамольной. Но глядя на напряженный профиль сидевшего всего в нескольких шагах от меня Шекспира, я не мог от нее отделаться. А что, если ему просто нечего написать? Что, если стремление Шекспира стать драматургом имело под собой вовсе не потребность лить на бумаге все то, что в душе его превращалось в полуфантастические образы, любая трактовка которых кажется слишком упрощенной, а всего лишь желание неудавшегося актера найти себе иное поприще, так или иначе связанное с театром, без которого он себя не мыслил?.. Я тряхнул головой, прогоняя внезапное наваждение, и залпом допил остававшееся в стакане пиво. И в этот момент Шекспир быстрым, коротким движением, словно хотел убить муху, ткнул перо в чернильницу и, стряхнув повисшую на конце тяжелую темную каплю, крест-накрест перечеркнул лежавший перед ним лист. Я вздрогнул так, будто в руке Шекспира было не перо, а остро заточенный гвоздь, и провел он им не по бумаге, а по коже на моей груди, процарапывая ее до крови. Я бросил быстрый взгляд на дверь. Алекса с Ручинкиным видно не было. Шекспир положил перо поверх бумаги и медленно провел ладонью по лицу. Затем он повернул голову, и я увидел его глаза, полные душевной муки и тоски. Я больше не мог оставаться на месте. Поднявшись с табурета, я быстро подошел к двери и выглянул на улицу. Кроме двух подвыпивших ремесленников, о чем-то вяло споривших друг с другом, рядом с таверной никого не было. Должно быть, Ручинкину стало совсем плохо, и Алексу пришлось отвести его на задний двор. Сделав всего лишь шаг в сторону от двери, я оказался за спиной у Шекспира. Чуть подавшись вперед и вытянув шею, я попытался незаметно взглянуть на то, что он писал. Одновременно с моим движением вперед Шекспир обернулся. Наши взгляды встретились. У меня дыхание перехватило от чувств, захлестнувших мою душу. Я смотрел в глаза гения! Я почувствовал слабость в коленях и, чтобы устоять на ногах, был вынужден опереться ладонью о край стола. - Вам дурно? - спросил Шекспир, по-прежнему не отводя от меня взгляда своих странных глаз, которые, казалось, смотрели куда-то мимо собеседника. Слова он проносил отрывисто и резко. Голос был высокий и чуть надтреснутый, похожий на звук, который получается, когда дергаешь за щепу. Я даже подумал, что, возможно, именно -за неприятного голоса и не сложилась его актерская карьера. - Нет-нет! - отрицательно махнул рукой я. - Просто немного закружилась голова. Должно быть, от духоты. Я слабо улыбнулся. Шекспир образил губами ответную улыбку. И все. Я словно бы перестал для него существовать. Он смотрел в окно, думая о чем-то своем. - Вы позволите мне присесть? - спросил я. Даже не посмотрев в мою сторону, Шекспир безразлично дернул плечом. Я пододвинул трехногий табурет и сел. Взгляд мой скользнул по верхнему листу бумаги в тоненькой стопке, лежавшей перед Шекспиром. Это, вне всяких сомнений, была рукопись пьесы. Но по тем строчкам, что мне удалось прочесть, я не мог определить, что это за проведение. В первоначальный вариант рукописи было внесено много правок. Местами были вычеркнуты и переписаны заново целые строфы. А в конечном итоге все, что было написано на листе, оказалось размашисто перечеркнуто крест-накрест. - Вы не станете возражать, если я угощу вас пивом? - предложил я, бросив настороженный взгляд на дверь, в которой с минуты на минуту могли появиться мои спутники. Шекспир вновь посмотрел на меня, и его левая бровь удивленно приподнялась. - С чего бы вдруг? - не очень-то дружелюбно спросил он. Я не ожидал такого вопроса, но быстро нашел что сказать: - Вы ведь актер труппы "Комедианты Пембрука"? Я сделал паузу, ожидая утвердительного ответа или хотя бы легкого кивка, но Шекспир не пожелал подтвердить высказанную мною догадку. - Конечно, это были вы, - натянуто улыбнулся я. - Я сразу же вас узнал! Я недавно был на спектакле в "Театре"... Сказав это, я испугался, что Шекспир спросит, какой именно спектакль с его участием я видел. Мне примерно был вестен репертуар "Комедиантов Пембрука", но в каких пьесах играл Шекспир и какие роли в них были ему отведены, я не имел представления. По счастью, Шекспир не стал уточнять, какую именно пьесу с его участием я видел. Он спросил только: - Ну и что? - чем поверг меня в полнейшее замешательство. Чтобы как-то выйти неловкого положения, я взмахом руки подозвал девчушку лет тринадцати, разносившую пиво, и, дав ей пенни, велел принести два стакана. Вновь обратив свой взгляд на Шекспира, я уже знал, как построить дальнейшую беседу. Единственное, что беспокоило меня в этот момент, это то, что внезапное появление Алекса и Ручинкина могло все испортить. - Мне вестно, что помимо игры в спектаклях вы небезуспешно пробуете свои силы в искусстве драматургии, - сказал я. К моему величайшему недоумению, Шекспира подобное заявление ничуть не удивило. Усмехнувшись, он подцепил пальцами стопку бумаги, лежавшую перед ним на столе, чуть приподнял ее и снова бросил, пронеся при этом лишь одно слово: - Пачкотня. Внутри у меня все похолодело. Я готов был услышать все что угодно, но только не столь уничижительный отзыв драматурга о своем творчестве. - Вы несправедливы к себе, - с укорной покачал головой я. Но получилось это у меня как-то не совсем убедительно. - Вы тоже пишете? - спросил у меня Шекспир. - Пожалуй, - подумав, кивнул я. Девчушка поставила на стол наполненные пивом стаканы, один которых я пододвинул Шекспиру. Коротко кивнув в знак благодарности, Шекспир взял стакан и разом ополовинил его. - Позвольте спросить, над чем вы сейчас работаете? Шекспир поставил недопитый стакан на стол и вытер губы тыльной стороной ладони. - Делаю переработку пьесы "Томас Мор" по заказу "Комедиантов Пембрука". - Чья пьеса? - спросил я. - Кажется, ее купили у "Комедиантов графа Лестера". Они играли ее в течение года, так что, сами понимаете, показывать ее снова в том же виде было бы глупо. Я даже придумал для нее новое название: "Жнь и смерть одного придворного". Название показалось мне не очень-то удачным, но я не стал акцентировать на этом внимание. - А кто автор пьесы? - уточнил я свой вопрос. - Представления не имею, - Шекспир безразлично пожал плечами и сделал глоток пива. Взглянув на лист бумаги с перечеркнутым текстом, я спросил: - И как продвигается ваш труд? - Не очень, - небрежно махнул рукой Шекспир. - Но думаю, что через пару недель закончу. - Наклонившись ко мне, он доверительным тоном сообщил: - Деньги нужны до зарезу. - Рассчитываете заработать? - с пониманием улыбнулся я. - Обычно за пьесу платят пару фунтов. Но мне обещали только половину суммы. Пьеса не новая, да к тому же это мой первый опыт. - Уверен, вас ждет успех, - ободряюще улыбнулся я. Шекспир только хмыкнул в ответ. - Наверное, вы занимаетесь не только переработками чужих пьес, но и подумываете о чем-то своем, - весьма прозрачно намекнул я. Но Шекспир как будто не понял, о чем я говорю. - Какое там свое, - вновь махнул он рукой. - Есть у меня один славный сюжетец, да только заняться им некогда. Помимо "Томаса Мора", я до конца года должен сделать для "Комедиантов Пембрука" еще два переложения. - Вы зарываете свой талант в землю! - возмущенно воскликнул я. - Вам следует писать собственные пьесы! Шекспир глянул на меня как-то странно. Должно быть, ему не понравилась моя чрезмерная горячность. - Вам-то что за дело? - недовольно буркнул он. Я глубоко вздохнул и медленно выпустил воздух через чуть приоткрытые губы. - Давайте еще закажем пива, - предложил я и, не дожидаясь ответа, махнул рукой девчушке. Решение созрело буквально за пару минут. К тому моменту, когда девчушка принесла пиво, я уже готов был совершить величайшую глупость в своей жни. - Послушайте, - сказал я, передавая Шекспиру стакан. - У меня есть для вас предложение, от которого вы не сможете отказаться. Глава 11 К тому времени, когда вернулись Алекс с Ручинкиным, я уже сидел на прежнем месте, неторопливо потягивая пиво. Не знаю, что уж Алекс сделал с нашим третьим спутником, но выглядел Ручинкин заметно посвежевшим. Пива заказывать он больше не стал, но зато в момент расправился с парой голубей, которых заказал для него Алекс. Зато я, должно быть, выглядел совершенно потерянным. На вопросы, которые задавал мне Алекс, я отвечал невпопад, почти не задумываясь над смыслом того, о чем меня спрашивали. Мне казалось, что со всех сторон в мою сторону обращены обличающие взгляды. Я с ужасом ждал, что в любую секунду кто-нибудь посетителей таверны поднимется и, указав на меня пальцем, громогласно провозгласит: "Он заключил договор с Шекспиром!" В какой-то момент я готов был даже сорваться с места, подбежать к Шекспиру и сказать ему, что наша сделка отменяется. Но когда я как бы ненароком глянул через плечо, то увидел, что угол стола, за которым он еще недавно сидел, пуст. Не помню точно, но, должно быть, в этот момент я с облегчением перевел дух. Пути назад уже не было. Все, что мне теперь оставалось, - предоставить событиям течь своим чередом. Вскоре мы покинули таверну "Белый Огонь" и отправились в "Театр". Здание "Театра" имело форму многоугольника, стремящегося превратиться в круг. Заплатив по три пенса за лучшие места, мы уселись в ложу неподалеку от сцены. Стоячие места в партере под открытым небом быстро заполнялись людьми, и вскоре представление началось. Должно быть, спектакль и в самом деле был неплох. Во всяком случае, Алекс смотрел его с неподдельным интересом. Мне же запомнилось только то, как Ручинкин начал бурчать, что ему скучно и он вовсе не за то платил деньги, чтобы сидеть и смотреть, как несколько разряженных парней бегают по дощатому помосту, и Алекс, чтобы утихомирить его, купил у разносчика пару больших глиняных бутылок с пивом. Шекспир не был занят в представлении пьесы Марло - это я тоже хорошо помню. В остальном же весь спектакль пронесся мимо меня. То есть я делал вид, что смотрю на сцену и прислушиваюсь к монологам актеров, но все их действия проходили мимо моего сознания. Я мог думать только о разговоре, состоявшемся в таверне между мной и Шекспиром. Я пытался понять, правильно ли я поступил? И почему я так поступил? Откуда вдруг у меня возникли сомнения в том, что Шекспир способен самостоятельно написать пьесы, которые принято считать шекспировскими? Только потому, что он упомянул о заказе на пересказ уже готовых пьес? Так что же, эта работа могла стать хорошей практикой для начинающего драматурга. Нет, дело было в чем-то ином. А вот в чем именно, я не смог понять тогда и не могу понять сейчас. Быть может, всему виной моя непомерная гордыня? То, что мне захотелось ощутить свою сопричастность к тому, что предстояло сделать гению? Порою мне кажется, что таким образом я просто хотел вырваться безумной круговерти нашего суетного века и погрузиться в неспешное течение времени, когда создавались величайшие проведения искусства. Быть может, именно та бесконечная гонка со временем, в которую превратилась наша жнь, лишает нас способности воспринимать мир во всех его многогранных проявлениях? Или мы сами не желаем верить в то, что случайная на первый взгляд встреча двух прежде незнакомых людей может вылиться в фантастический каскад событий, последствия которых просто невозможно предугадать? Не знаю. Глава 12 После окончания представления в "Театре" мы поужинали в таверне неподалеку. У нас оставалась еще пара часов на то, чтобы погулять по Лондону, чем мы и занялись. Но вот что именно показывал нам гид, я почти не помню. Я находился словно в тумане, который мешал мне воспринимать происходящее вокруг как реальность. Мне хотелось поскорее вернуться назад, в свое время, домой, чтобы наконец остаться одному. Я уже считал свой поступок опрометчивым и глупым, но мне нужно было понять, существует ли возможность отказаться в одностороннем порядке от предложения, которое я сделал Шекспиру? Поставить на всей этой истории крест, точно такой же, какой запечатлел Шекспир на странице чужого текста, не составляло никакого труда. Для этого достаточно было не явиться на назначенную встречу, которая должна была состояться ровно через месяц в той же самой таверне "Белый Огонь". Но чем это обернется в дальнейшем? Не поставит ли это, в свою очередь, крест и на всем творчестве Шекспира, которого я вначале обнадежил, а после оставил ни с чем? Короче, мне нужно было сосредоточиться, собраться с мыслями и как следует все обдумать. К полуночи вся наша группа вновь собралась в подвале дома на западной окраине Лондона. Все тройки, за исключением той, которая еще до отправки сократилась до двух человек, прибыли в полном составе. По ходу экскурсии ни у кого не возникло никаких непредвиденных проблем, и мы все вместе в назначенный срок вернулись в свое время. И все же Алекс, должно быть, обратил внимание на странности, проявившиеся под вечер в моем поведении. Полагаю, что именно по его настоянию медики, осматривавшие нас после того, как мы прошли процедуру дезинсекции, уделили мне особое внимание. Но, поскольку проблемы у меня были не со здоровьем, вскоре мне было позволено покинуть медицинский кабинет. В следующей комнате моего плеча был влечен контрольный имплантат, после чего я смог переодеться в свою обычную одежду и покинуть здание Бюро по турму во времени. На выходе служащий вручил мне конверт с уже отпечатанными цветными фотографиями Шекспира, на обратной стороне которых была проставлена дата: 5 мая 1589 года. Домой я вернулся под утро. После празднования дня рождения у меня осталась початая бутылка коньяка. Подержав какое-то время теплую бутылку в руке, я поставил ее на прежнее место. Пить мне сейчас не хотелось, хотя, наверное, следовало бы. А вот спать хотелось смертельно. Дав кухонному комбайну задание заварить чай и установив таймер на час дня, я через голову стянул рубашку, на ходу освободился от брюк и, побросав всю одежду на пол, упал на кровать. Я думал, что, несмотря на усталость, нервное возбуждение не даст мне уснуть. Но, вопреки опасениям, заснул, едва щека коснулась подушки. Сон был глубокий, без сновидений. Во всяком случае, я не помню, чтобы мне что-нибудь снилось в ту ночь. Проснулся я только от писка таймера, вещавшего, что чай готов. Я поднялся с кровати с ясной головой и готовым решением, сформировавшимся как будто само собой: нужно действовать. Должно быть, во время сна в моем подсознании все же протекал некий аналитический процесс, в результате которого все было расставлено по своим местам. Меня больше не мучили сомнения. Я понял, что не имею права отказаться от того, за что взялся, поскольку, хотел я того или нет, на карту оказалось поставлено очень многое. Вольно или невольно я вмешался в жнь человека, чьим предназначением было создание проведений, без которых выпадет целый пласт человеческой культуры, включающий в себя не только литературу, но и хореографию, кинематограф, образительное искусство... Да нет, наверное, такого вида искусства, на которое тем или иным образом не повлияло творчество Уильяма Шекспира! Попытайтесь вообразить себе наш сегодняшний мир без Шекспира, и вы убедитесь, что он буквально зияет огромнейшими черными дырами, которые нечем закрыть! Сидя в таверне "Белый Огонь", я испытал приступ панического страха от одной только мысли о том, что Шекспир, возможно, всего лишь выполнял работу, за которую рассчитывал получить неплохие деньги, не чувствуя при этом никакой внутренней потребности создавать собственные драматические проведения. Теперь же судьба Шекспира-драматурга находилась у меня в руках. Я не собирался форсировать события. Справится Шекспир со всем без моего участия - отлично. А что, если нет? Что, если именно я должен был дать тот самый толчок, который выбьет его привычной колеи и заставит переключиться с переработки чужих пьес на собственное творчество? Отсюда и выбор мой был вполне очевиден. Налив большую кружку крепко заваренного чая, я исключительно по привычке заказал пару горячих тостов с ветчиной и сыром. Я не чувствовал голода, хотя последний раз ел еще в старом Лондоне, почти сутки назад. С чашкой чая и тарелкой с тостами на подносе я вернулся в комнату. Поставив поднос на журнальный столик, я взялся за телефон. Для начала мне нужно было навести некоторые справки. Глава 13 Обзвонив десятка три своих знакомых, блких и дальних, и совершив в три раза больше звонков по тем телефонам, которые получал от них и от их знакомых, я в конце концов нашел того, кто был мне нужен. Ушло у меня на это без малого пять часов. Уже в восьмом часу вечера я набрал телефонный номер человека по имени Павел Марин, который, как меня заверили, может решить все мои проблемы. Автоответчик предложил мне перезвонить ровно через десять минут по другому номеру, который тут же был назван. Перезвонив по указанному номеру, я снова услышал автоответчик, который на этот раз попросил назвать себя, кратко ложить суть интересующего меня вопроса и номер телефона, по которому со мной можно связаться. Не вдаваясь в суть дела, я просто коротко перечислил то, что мне требовалось, назвал свой телефонный номер и нажал кнопку отбоя. Откинувшись на спинку кресла и закинув ногу на ногу, я приготовился к томительному ожиданию. Но ждать пришлось недолго. Не успел я всерьез задуматься над тем, не включить ли телевор, чтобы как-то скоротать время, как запел зуммер телефона. Нажав клавишу приема, я услышал приятный баритон, спросивший: - Вы интересуетесь реалиями XVI века? Судя по тембру голоса, говоривший был мужчина в возрасте, но еще далеко не старый. Он проносил слова неторопливо, тщательно выговаривая окончания, что придавало его голосу внушающую доверие солидность. Получив утвердительный ответ, незнакомец задал новый вопрос: - Я навел о вас справки. Вы работаете в Академии литературоведения. Почему вы обратились за помощью ко мне, а не к своему руководству? - Я занимаюсь работой, которая не стоит в плане Академии, - ответил я первое, что пришло в голову. Голос в трубке какое-то время молчал. По-видимому, человек, который, как я полагал, и был Павлом Мариным, обдумывал полученную информацию. - А вам вестно, сколько стоят мои услуги? - спросил он спустя какое-то время. - Мне назвали примерную цифру, - ответил я. - И как вам она? - Я смогу достать деньги в течение недели. Марин снова на время умолк. - Я вдвое снижу цену, если вы расскажете мне о том, что вы там на самом деле затеваете, - пронес он таким тоном, что сомнений не оставалось: он ни на секунду не поверил объяснению, которое я ему дал. Я же, услышав подобное, вконец растерялся. - Это не телефонный разговор, - только и смог я сказать. - Само собой, - не стал спорить Марин. - Нам нужно встретиться, чтобы все обговорить. Вы завтра свободны? Глава 14 Быть может, вас это удивит, инспектор, но Марин назначил мне встречу в баре "Время от времени". Вижу, вам знакомо это заведение. Еще бы, оно ведь расположено всего в двух шагах от главного управления Департамента контроля за временем. Я пришел в бар точно в назначенное время, в десять утра. Посетителей в баре было всего двое, и оба сидели на высоких табуретах у стойки. Сев за указанный Мариным столик, я заказал кофе и пирожное, развернул газету "Московские новости", которая должна была послужить опознавательным знаком, и, поскольку Марин предупредил, что может задержаться, приготовился ждать. Время пролетело незаметно. Кофе и пирожное оказались удивительно вкусными, а в газете мне на глаза попалась любопытная статья, речь в которой шла о работе группы исследователей в Москве в самом конце XX века и реконструкции ряда событий того периода Российской истории, до сих пор не имевших ясных объяснений. Я заметил Марина, только когда он присел за мой столик. На вид ему было лет сорок. У него были широкое, открытое лицо с крупными, четко прорисованными чертами и густые темные волосы, зачесанные назад. Такая внешность обычно с первого взгляда вызывает доверие. А первое впечатление о человеке, как кажется лично мне, чаще всего оказывается самым правильным. Из одежды на нем были бледно-голубые, вылинявшие джинсы, в последнее время вновь вошедшие в моду, белая майка без рукавов с тремя широкими разрезами на груди и спине, и легкие, сплетенные тонких кожаных ремешков сандалии. - Вальдемар Хвостов, полагаю? - вежливо осведомился Марин. Я утвердительно кивнул. Взмахом руки подозвав к себе официанта, Марин заказал мороженое и бутылку минеральной воды. После чего посмотрел на меня учающим взглядом. - Я слушаю вас, - сказал он, завершив осмотр, и кивком поблагодарил официанта, принесшего заказ. Я обреченно вздохнул и приступил к описанию своей идеи, которая уже вновь начинала казаться мне полным безумием. Вначале я собирался ложить все буквально в двух словах, так, чтобы у моего собеседника составилось только самое общее представление о том, что я задумал. Но, начав говорить, я понял, что общей схемой здесь не обойтись, и незаметно для себя перешел к детальному описанию своих мотивов. Марин слушал меня внимательно, не перебивая. К тому времени, когда я закончил говорить, он съел мороженое и налил себе в стакан минеральной воды. - Если бы я не разбирался в людях, то, пожалуй, решил бы, что вы сумасшедший, - сказал он. - И, не задумываясь, ушел бы. Это ж надо, придумать такое, - Марин, усмехнувшись, качнул головой, - помочь Шекспиру написать "Генриха Шестого"! Но, - Марин поднял указательный палец, - вам, господин Хвостов, можно сказать, повезло. В том смысле, что мне на моем веку доводилось слышать и не такое. А уж сколько всевозможных чудаков я повидал - вам даже и не снилось. К тому же мне кажется любопытной сама идея проверить, насколько велика у автора потребность создавать проведения и нельзя ли подменить ее простым переписыванием чужих рукописей. Поэтому я готов работать с вами, господин Хвостов. Прнаться, подобная постановка вопроса несколько смутила меня. Я рассчитывал всего лишь получить от Марина необходимый инвентарь. Да и задача, которую я ставил перед собой, отличалась от той, которую сформулировал Марин. Но, прежде чем я успел что-либо возразить, Марин достал кармана электронный блокнот и начал составлять список всего необходимого, подсчитывая, во что это нам обойдется. Он говорил "нам", словно мы были равноправными компаньонами, а не покупателем и продавцом, встретившимися всего полчаса назад для того, чтобы обсудить детали заключаемой сделки. И похоже было, что Марину даже не требовалось моего согласия. Он вел себя так, словно у нас давно уже все было обговорено и оставалось лишь согласовать незначительные детали. Вначале поведение Марина насторожило меня. Я даже начал подумывать, а не уйти ли мне подобру-поздорову, сославшись на то, что мне необходимо еще раз как следует обдумать свое принятое в спешке решение. Я остался лишь потому, что сомневался в возможности разыскать другого человека, способного обеспечить меня всем необходимым для осуществления задуманного. Однако вскоре я убедился в том, что Марин в своем деле был истинным профессионалом, без содействия которого вся моя затея, скорее всего, пошла бы прахом. Марин обращал внимание на такие моменты, о которых я, если бы и вспомнил, то лишь тогда, когда исправить что-либо было бы уже невозможно. Например, он сразу же спросил, когда мне была сделана инъекция универсальной вакцины и каков был иммунный ответ. Оказывается, при хорошем иммунном ответе вакцина действует не менее восьми лет, после чего непременно нужно провести тест и, в случае необходимости, повторить вакцинацию. Я не собирался заглядывать так далеко вперед, но Марин все же поставил меня в вестность о том, что достать универсальную вакцину для него не проблема. Я бы никогда не подумал и о репелленте, без которого, как заверил меня Марин, нечего и соваться в Средневековье, - заедят вши да блохи. Вместо аэрозольного репеллента пролонгированного действия Марин предложил использовать миниатюрные капсулы-распылители, которые готовлял его знакомый со странным именем Пройдоха Шмульц. Капсулы нужно было вшивать под подкладку одежды и по мере необходимости давить пальцами. Марин уверял, что подобный способ защиты от паразитов хотя и может показаться несколько обременительным, но по эффективности не уступает тому, который используют Бюро по турму и Департамент контроля за временем. Преимущество же его заключалось в том, что в случае задержки с возвращением в свое время, - а подобное в практике нелицензированных временных переходов, как заранее предупредил меня Марин, порой случается, - можно было не беспокоиться о том, что паразиты не дадут тебе житья, - знай дави себе капсулы с репеллентом. Не вдаваясь в подробности, скажу, что и в дальнейшем мне ни разу не пришлось пожалеть о том, что я начал работать с Мариным. Возможно, у Департамента контроля за временем имеются к нему какие-то претензии, но лично я считал и продолжаю считать его человеком в высшей степени порядочным и, вне всяких сомнений, мастером своего дела. Кроме всего прочего, как мне стало вестно в дальнейшем, Марин превосходно разбирается в искусстве. И, что также на мой взгляд, немаловажно, - он не тот человек, который ради денег готов на все. У Марина имеется собственный кодекс чести, который он никогда и ни при каких обстоятельствах не нарушает. Порою мне даже казалось, что контрабанда во времени для него не столько способ зарабатывать себе на жнь, сколько своеобразный вид искусства, которому он отдается всецело и самозабвенно. Глава 15 Первый заказ Марин, как и обещал, исполнил в течение недели. Обычную посылочную коробку принес молодой парнишка лет четырнадцати с выбеленными, словно у альбиноса, волосами. Когда я открыл дверь, он молча сунул посылку мне в руки и, не сказав ни слова, ушел. В коробке находилась стопка серой, шершавой бумаги, несколько вороньих перьев, небольшой ножичек для их заточки, пузатая металлическая чернильница с крышкой и три флакона чернил. Все это были подлинные вещи, доставленные 1589 года. Я быстро освободил свой рабочий стол и выложил на него полученные предметы, каждый которых брал в руки едва ли не с благоговением. Подумать только, эти вещи могли бы служить самому Шекспиру! Поскольку я хотел, чтобы рукопись, которую я собирался передать Шекспиру, не вызывала никаких подозрений относительно времени ее создания, и счел необходимым написать ее подлинным вороньим пером. Но задача эта оказалась далеко не простой. Отыскав в одной книг подробное описание этого процесса, я принялся за дело. Испортив пару перьев, я все-таки научился правильно их затачивать. Куда труднее оказалось освоить искусство облывания пера перед тем, как опустить его в чернильницу. Это может показаться смешным, но, как сам я смог убедиться на практике, то, насколько ровно будут ложиться чернила на шершавую бумагу, в значительной степени зависело от того, правильно ли был обслюнявлен заточенный кончик пера. На то, чтобы научиться как следует писать пером по грубой бумаге, готовленной в конце XVI века, да еще и имитируя при этом угловатый и неразборчивый так называемый "секретарский" почерк, который в те времена практиковался в Англии, у меня ушло, если не ошибаюсь, дней десять или около того. После чего я приступил к самой работе. С волнением и душевным трепетом снял я с полки переплетенный в искусственную кожу толстый том репринтного передания первого собрания сочинений Уильяма Шекспира, подготовленного и данного в 1623 году Хеминджем и Конделлом, и перенес его на стол. Открыв пьесу "Генрих Шестой" и прочитав первые строки, которые и без того знал наусть, я почувствовал, что на глазах у меня выступили слезы. Померкни, день! Оденься в траур, небо! Кометы, вестницы судьбы народов, Взмахните космами волос хрустальных, Бичуйте возмутившиеся звезды, Что Генриха кончине обрекли! Он слишком славен был, чтоб долго жить!* Перевод Е.Бируковой Я старался, но не мог справиться с охватившим меня восторженным волнением. Я ничего не мог с собой поделать. Мне предстояло в буквальном смысле собственными руками прикоснуться к одному проведений, созданных великим мастером. Но, прежде чем взять в руки перо, нужно было сначала унять нервную дрожь. Чтобы прийти в себя, я сходил на кухню, сам заварил чай и не спеша выпил чашку этого благородного напитка. Только после этого я вернулся в комнату, сел за рабочий стол, положил перед собой лист бумаги, взял в руку перо, тщательно обслюнявил аккуратно заточенный кончик, опустил его в чернильницу, обтер о ее край лишнюю каплю чернил и осторожно, с величайшим тщанием вывел в верху листа: "Генрих VI. Сочинение Уильяма Шекспира" После недолгого колебания я снова окунул перо в чернильницу и тщательно выписал вторую строчку. Глава 16 Перед тем как отправить меня в прошлое, Марин провел серьезную подготовку. Когда я в шутку заметил, что он более педантичный инструктор, чем тот, с которым я занимался в Бюро по турму во времени, Марин с серьезным видом ответил: - В отличие от тех, кто работает по официальной лицензии Департамента контроля за временем, я, отправляясь в прошлое, не надеюсь на то, что в случае необходимости за мной тотчас же примчатся спасатели. В любой ситуации мне приходится рассчитывать только на себя самого. И вам, уважаемый, также следует все время помнить об этом. Наверное, только после этого замечания опытного путешественника во времени я проникся всей серьезностью ожидавшей меня работы. Поскольку на этот раз я отправлялся в прошлое один, Марин заставил меня учить устройство портативного темпорального модулятора "Скат-015-21М", которым мне предстояло пользоваться. Темпоральный модулятор был помещен в небольшой пластиковый кейс с дактилоскопическим замком. После того как Марин менил программу замка, открыть его мог только я. После первой встречи в баре "Время от времени" все мое последующее общение с Мариным происходило либо по телефону, либо у меня дома. Если Марин собирался прийти, то никогда не назначал встречу заранее. Он звонил мне по телефону, предупреждал, что сейчас зайдет, и буквально через минуту я уже слышал зуммер дверного звонка. Я полагаю, что Марин поступал так не -за недоверия ко мне, а просто в силу укоренившейся привычки. Отправиться в прошлое мне предстояло так же своей квартиры. Марин должен был проводить меня и дождаться возвращения. Я не собирался задерживаться в прошлом дольше, чем это было необходимо для того, чтобы осуществить задуманное. Марин приехал ко мне после полуночи. С собой он привез костюм, в котором мне предстояло во второй раз встретиться с Шекспиром. Костюм не сильно отличался от того, что был на мне, когда я отправлялся в прошлое, воспользовавшись услугами Бюро по турму во времени. Разве что был более поношен. Я не стал выяснять у Марина, сколько человек уже побывали в XVI веке в этом костюме. Когда я переоделся в широкую полотняную рубашку, темно-зеленый кафтан, синие обтягивающие панталоны и серые верхние штаны, Марин показал мне, как найти вшитые под подкладку капсулы с репеллентом. Пять капсул мне следовало раздавить сразу же по прибытии в прошлое. После чего через каждые три часа я должен был использовать две новые капсулы. Убедившись, что костюм сидит на мне как следует, Марин занялся темпоральным модулятором. Он лично настроил его, после чего потребовал, чтобы я провел перенастройку. Я уже столько раз проделывал эту операцию, что мог бы справиться с задачей с завязанными глазами. Быстро совершив все необходимые манипуляции, я с гордой улыбкой посмотрел на Марина. Марин одобрительно кивнул. Поскольку у Марина не было сотрудников в прошлом, система привязки к местности темпорального модулятора была настроена таким образом, чтобы после временного перехода я оказался на северном берегу Темзы, примерно в сорока километрах от западной окраины Лондона. Место это, по словам Марина, было глухим, и люди там появлялись нечасто. А уж в четыре часа утра я и подавно не должен был никого там встретить. На берегу имелся тайник, в который мне следовало спрятать темпоральный модулятор. После этого я мог действовать по собственному усмотрению. Марин заверил меня, что, даже двигаясь не напрямую, а длинным путем вдоль берега реки, я доберусь до Лондона, имея в запасе четыре часа до встречи, назначенной в таверне "Белый Огонь". За сборами да разговорами время пролетело незаметно. Когда я взглянул на настенные часы, было уже без десяти четыре. - Пора? - вопросительно посмотрел я на Марина. - Пора, - утвердительно наклонил голову он. Я поставил кейс с темпоральным модулятором в центр комнаты, заранее освобожденный от всех посторонних предметов, которые могли бы перенестись вместе со мной в прошлое. Взяв со стола серый бумажный пакет, перевязанный толстой бечевкой, Марин взвесил его на руке и удивленно, как мне показалось, приподнял бровь. - Это "Генрих Шестой", три части, - счел нужным объяснить я. Марин кивнул и передал мне пакет. Я зажал упакованную рукопись под мышкой. - Ну?.. - Поехали, - улыбнулся Марин. Я присел на корточки, зрительно проверил настройку темпорального модулятора и, в последний раз глянув на Марина, нажал пусковую кнопку. Глава 17 Так же, как в первое мое путешествие, я не смог зафиксировать момент временного перехода. Просто Марин и интерьер моей квартиры исчезли, а сам я оказался на берегу реки, в предрассветных сумерках и тумане. Поднявшись во весь рост, я быстро осмотрелся по сторонам. Река неспешно несла свои серые воды, точно так же, как будет делать это и спустя шесть столетий. Сверху над водой плыли широкие туманные полосы. Берег укрывал густой кустарник, за которым поднимался лес. Воздух был прохладным и влажным, как всегда перед рассветом. Но, судя по тому, что небо было безоблачным, день обещал быть ясным и теплым. Сделав глубокий вдох, я почувствовал чуть кисловатый запах прели и подгнивших водорослей. Легкий ветерок прошуршал в ветках кустарника, подняв на реке рябь. Это было единственное движение, которое я заметил. Если поблости и находился кто-то живой, то прятался он очень умело. Присев возле открытого кейса, я активировал систему контроля движения, которая подтвердила, что ни одной живой души, размером крупнее белки, поблости не было. Следуя указаниям Марина, я без труда отыскал тайник. Сунув кейс в узкую щель между камнями, я прикрыл ее титановой пластиной и дернул за ручку замка. Дюжина тонких штырей вошла в камень. Теперь, не зная кода, добраться до спрятанного в тайнике кейса можно было, лишь разбив камни, которые в незапамятные времена притащил сюда ледник. Поднявшись на ноги, я вновь огляделся по сторонам, вспоминая при этом, все ли я сделал так, как велел Марин? Конечно, выяснилось, что кое-что я все же забыл. Быстро отыскав под подкладкой кафтана капсулы-распылители с репеллентом, я раздавил пять штук. Теперь можно было отправляться в Лондон, не беспокоясь о безопасности своих кожных покровов. Продравшись сквозь заросли кустарника, я поднялся на берег. Приметой, которая должна была указать мне путь к тайнику, служил огромный дуб, ствол которого на высоте примерно в два человеческих роста разделялся натрое. Такой указатель трудно было пропустить. Не торопясь, я двинулся через редкий подлесок в ту сторону, где, если я правильно понял объяснения Марина, должна находиться проселочная дорога. Времени у меня было предостаточно, так что, если бы найти дорогу не удалось, я мог вернуться к реке и добраться до Лондона, следуя вдоль берега. Но примерно через полчаса, когда небо сделалось светло-серым, я вышел на узкую грунтовую дорогу. Сей факт сразу же придал мне уверенности в собственных силах. Я решил, что раз уж я, городской житель, легко сумел отыскать дорогу в лесу, то теперь мне вообще не о чем беспокоиться, - все будет так, как я задумал. Вдохновленный столь славной мыслью, я поправил на голове берет, поплотнее прижал локтем пакет с рукописью и, насвистывая услышанный на днях игривый мотивчик, легко и весело зашагал по дороге. Примерно через час, когда солнце уже поднялось над вершинами деревьев, меня догнала телега, запряженная пегой лошадью, неспешно бредущей по дороге с понуро опущенной головой. Я отошел на обочину, остановился и поднял руку. Селянин, сидевший на краю телеги, заваленной каким-то домашним скарбом, сильно напоминающим кучу мусора, натянул вожжи. Лошадь встала, не подняв головы даже для того, чтобы посмотреть, чего это ради ее остановили. - Не подвезете ли до Лондона, дружище? - приветливо обратился я к вознице. - До Лондона? - селянин сдвинул на лоб странного вида остроконечную шапку и с озадаченным видом почесал затылок. - Плачу два пенса, - пообещал я. - Два пенса? - словно эхо, только с вопросительными интонациями, повторил следом за мной селянин, не прекращая скрести ногтями затылок. Я непонимающе поднял брови. - В чем проблема, уважаемый? - по моим представлениям, плата за проезд, которую я предлагал, была более чем щедрой. - Проблема? Я подумал, что у самого возницы какая-то проблема с психикой, -за которой он не способен к самостоятельному формулированию мыслей. Махнув на селянина рукой, я снова вышел на дорогу. - Господин, - услышал я у себя за спиной. Я обернулся. Селянин, сидевший на краю телеги, которая по-прежнему неподвижно стояла посреди дороги, поднял длинный прут, заменявший ему кнут, и указал им себе за спину. - Лондон в той стороне, - сказал он, и мне показалось, что на лице его, покрытом угрями, промелькнула тень насмешливой улыбки. Что и говорить, выставил я себя перед ним полнейшим идиотом. - Ну да, - не глядя на возницу, быстро кивнул я и свободной рукой натянул берет до бровей. - Мне именно туда и нужно. Обогнув телегу, я вышел на дорогу и, не оборачиваясь, торопливо зашагал в указанном направлении. Глава 18 До Лондона я добрался лишь к полудню. За час до назначенной встречи я сидел в таверне "Белый Огонь" на том самом месте возле окна, где ровно месяц назад мне довелось беседовать с Шекспиром. Рядом со мной на углу стола лежал перевязанный бечевкой бумажный пакет с рукописью "Генриха Шестого", прикрытый сверху поношенным беретом. Больше всего я боялся, что Шекспир не придет. И одновременно я подсознательно надеялся на то, что именно так и случится. Решение самого Шекспира не приходить на встречу, назначенную ему странным незнакомцем, автоматически сняло бы с меня всякую ответственность как за его будущее, так и за судьбу его драматических проведений. Не мог же я силой заставить его принять от меня помощь. К тому же у меня просто не оставалось времени на то, чтобы бегать по городу в поисках маловестного актера труппы "Комедианты Пембрука". Почувствовав за спиной движение, я обернулся. Позади меня, уперевшись руками в бока и широко улыбаясь, стоял Уильям Шекспир. Он был одет так же, как при первой нашей встрече, только на этот раз одежда его была тщательно вычищена, и даже дырка на рукаве кафтана зашита. Сам же кафтан был застегнут до середины груди, выставляя напоказ белый накрахмаленный нагрудник. Бросив под окно сумку, висевшую у него на плече, Шекспир опустился на табурет рядом со мной. - Сегодня моя очередь угощать, - весело сообщил он и взмахнул рукой, подзывая разносившую пиво девчушку. Я кашлянул в кулак, чтобы прочистить горло. - Вам удалось продать "Томаса Мора"? - поинтересовался я. - Да, - все так же весело кивнул Шекспир. - И весьма удачно. Так что сейчас я при деньгах и при работе. - Новый заказ? - Мы, артисты, люди подневольные, - с улыбкой, как будто за что-то виняясь, развел руками Шекспир. - Но на этот раз работа интересная, и взялся я за нее не без удовольствия. - Очередная переработка устаревшей пьесы? - Можно сказать и так, - уклончиво ответил Шекспир. - Историческая хроника времен... Он хотел еще что-то сказать, но ему помешала девчушка, поставившая на стол огромный поднос, на котором, кроме пива, стояла еще тарелка с зажаренным на вертеле фазаном, возлежащим поверх охапки свежей зелени. - Угощайтесь! - сделал приглашающий жест рукой Шекспир. Взяв стакан с пивом, он залпом ополовинил его, после чего со стуком поставил на стол, с удовольствием причмокнул и провел по влажным губам тыльной стороной ладони. Не прерывая движения, он тут же протянул руку к тарелке, на которой лежала птица, отломил зажаренное до хрустящей корочки крылышко и впился в него зубами. - Самое вкусное у фазана - крылышко, - сообщил он мне, не прекращая жевать, и для наглядности взмахнул им в воздухе. - Берите себе второе, пока я до него не добрался. Я отрицательно качнул головой. Шекспир не стал настаивать. Покончив с аппетитной косточкой, он кинул ее на блюдо и отломил от тушки фазана второе крыло. - Простите, - вновь обратился он ко мне. - Но я запамятовал ваше имя. Помню только, что оно довольно необычное. - Вальдемар Хвостов, - напомнил я. - Хвостофф, - медленно, словно пробуя слово на вкус, повторил Шекспир. - Вы, часом, не голландец? - Это не имеет значения, - ответил я. - Да, конечно, - Шекспир кинул на блюдо обглоданную косточку и допил остававшееся в стакане пиво. Ловкая девчушка тут же подставила ему полный стакан. Шекспир улыбнулся и ласково потрепал девочку по голове. - Прнаться, господин Хвостофф, я был почти уверен в том, что вы не придете на встречу, - сказал, посмотрев на меня, Шекспир. - Предложение, которое вы сделали мне в прошлый раз, показалось мне в высшей степени необычным и, даже более того, наводило на подозрение о глупом розыгрыше. - Почему же в таком случае вы пришли? - спросил я. Шекспир недоумевающе пожал плечами. - За редким исключением, я почти каждый день обедаю в этой таверне. С чего бы мне вдруг менять свои привычки? Кроме того, я имею обыкновение все начатое доводить до конца. Если бы я не пришел сегодня на встречу с вами, то после всю жнь мучился бы сомнениями, не упустил ли я по собственной глупости тот самый случай, который выпадает человеку только раз? - Вы правильно поступили, - натянуто улыбнулся я. Я взял в руку берет и пододвинул в сторону Шекспира пакет с рукописью "Генриха Шестого". Шекспир посмотрел на пакет, но даже не коснулся его рукой. - Это ваша пьеса? - спросил он. - Теперь она ваша, - все с той же вымученной улыбкой ответил я. - Как я понял, за этой пьесой последуют и другие? - спросил Уильям. - Непременно, - пообещал я. - Когда? - Следующую пьесу я рассчитываю передать вам через год. - Вы как-то дадите о себе знать? - Мы, как и в прошлый раз, заранее договоримся о встрече. - На год вперед? - удивился Шекспир. - Почему бы и нет? - Что, если я не смогу прийти на встречу? - В таком случае вы больше не сможете получать от меня пьесы. - Но встреча может сорваться по независящим от меня обстоятельствам, - как будто даже с обидой заметил Шекспир. - Труппа может уехать на гастроли. - Постарайтесь в нужный день оказаться в Лондоне, - сказал я, не вдаваясь в дальнейшее обсуждение данного вопроса. - В конце концов, это в ваших же интересах. Шекспир положил ладонь на пакет с рукописью и несколько раз ударил по нему пальцами. В какой-то момент мне даже показалось, что он готов отказаться от моего предложения. Я с затаенной надеждой ждал, что вот сейчас он отодвинет в сторону рукопись и, покачав головой, решительно скажет "нет". Но вместо этого Шекспир сказал: - Хорошо. Наклонившись, он поднял с пола сумку, поставил на колени и сунул в нее пакет. Вслед за этим сумка снова полетела на пол, а Шекспир оторвал большой кусок белого мяса от фазаньего бока, положил его на ломоть хлеба и украсил сверху горстью зелени. Я, прнаться, был несколько разочарован тем, что Шекспир даже не пожелал взглянуть на пьесу, которую я предлагал ему дать под его собственным именем. - Вас не интересует содержание рукописи? - осторожно поинтересовался я. Сделав глоток пива, Шекспир посмотрел на меня удивленно. - Это же ваша пьеса, - ответил он, сделав акцент на слове "ваша". Я так и не понял, что он хотел этим сказать. Но Шекспир как будто и не заметил мой растерянный вид. - Почему вы не едите? - спросил он, вырывая грудки фазана кусок белого мяса. - Спасибо... Я хотел было сказать, что не голоден, но, вспомнив о том, что мне еще предстоял долгий обратный путь к тайнику с темпоральным модулятором, решил не отказываться. Проявив немного сноровки, я соорудил себе точно такой же огромный бутерброд, как тот, что был у Шекспира. - Единственное мое обязательное требование сводится к тому, что оригинал этой рукописи не должен попасть в чужие руки, - сказал я, постаравшись, чтобы слова мои прозвучали убедительно и веско и не прошли мимо ушей собеседника, который в данный момент всецело сосредоточился на еде. - Конечно, конечно, - торопливо кивнул Шекспир. Должно быть, он и сам понял, насколько неубедительно прозвучали его слова. Положив недоеденный бутерброд на стол, Шекспир быстро запил еду пивом, после чего посмотрел на меня - Не беспокойтесь, господин Хвостофф, я сделаю все так, как нужно, - сказал он и, улыбнувшись, как мне показалось, чуть лукаво, добавил: - Я ведь понимаю, с кем имею дело. Глава 19 Как мы и договаривались, Марин дождался моего возвращения. - Все в порядке? - спросил он, едва я появился в комнате. Я смог только молча кивнуть в ответ. Первым делом Марин потребовал, чтобы я немедленно снял средневековый костюм и упаковал его в герметично запечатывающийся пакет, в который он бросил саморастворяющуюся ампулу с дезинфицирующим газом. Пока я принимал душ с каким-то странным зеленоватым гелем, налитым в пластиковый баллончик без маркировки, который вручил мне Марин, сам он хозяйничал на кухне. Когда я вышел ванной, на столе уже стояли заваренный чай и горячие бутерброды. Я был все еще несколько возбужден после встречи с Шекспиром, поэтому не сразу смог приступить к рассказу о своем путешествии. Марин меня не торопил. Заботливо подливая мне в чашку чай, он то и дело подкладывал на тарелку горячие бутерброды. А я ел с таким аппетитом, словно месяц сидел на строгой диете. Я испытывал ни с чем не сравнимый пьянящий восторг от одной лишь мысли о том, что все задуманное мною наконец-то свершилось. Я пока еще не знал, чем закончится история, начало которой я положил, но уже чувствовал себя победителем. И я хотел сполна насладиться этим удивительно приятным состоянием, которое, как я сам понимал, очень скоро уступит место критическому осмыслению проошедшего и серьезным размышлениям по поводу дальнейших действий. Когда я наконец начал свой рассказ, Марин слушал меня, не перебивая. Откинувшись на спинку кресла, он поставил локоть левой руки на подлокотник и приложил указательный палец к подбородку. Полуприкрыв глаза, он, казалось, пытался мысленно увидеть все то, о чем я говорил. - Значит, Шекспир взял у вас рукопись "Генриха Шестого", и вы договорились о новой встрече ровно через год, - подвел итог моему рассказу Марин. - Именно так, - наклонил голову я. - Как я понимаю, планируется долгосрочный проект, - Марин, как будто задумавшись о чем-то крайне серьезном, слегка прикусил верхнюю губу. - В таком случае самое время поговорить о финансировании нашей программы. Марин глянул на меня -под бровей. Не скажу, что это был холодный взгляд прожженного дельца. Скорее даже дружелюбный взгляд, приглашающий к диалогу. Но при этом он оказался достаточно выразительным для того, чтобы привести меня в чувство. В самом деле, в свое время мы с Мариным составили приблительную смету того, во сколько обойдется моя нелегальная встреча с Шекспиром. Я плохо понимал тогда, да и сейчас не очень хорошо разбираюсь в том, сколько стоит та или иная вещь, необходимая для путешествия во времени. Сумма, которую назвал Марин, показалась мне вполне приемлемой. К тому же Марин, как и обещал, уполовинил ее, взяв часть расходов на себя. Но, едва я поинтересовался, когда мне следует внести свою долю, Марин сделал пренебрежительный жест рукой и сказал, что рассчитаемся после того, как дело будет сделано. Таким образом, я до сего момента не заплатил Марину ни гроша. Даже бумага, чернила и перья, доставленные по моей просьбе XVI века, до сих пор не оплачены. У меня имелись некоторые сбережения, которых, как я полагал, должно было хватить, чтобы сполна рассчитаться с Мариным даже в том случае, если бы он, передумав, решил взять с меня полную стоимость. Но, договариваясь с Шекспиром о новой встрече, я совершенно не подумал, что следующий нелицензированный временной переход потребует дополнительных денежных расходов. Допустим, еще на один временной переход я денег наберу - что-то продам, что-то займу у знакомых. Ну а как быть дальше? Если Шекспир согласится продолжать сотрудничество, это и в самом деле будет долгосрочным проектом. Чтобы поддерживать связь с Шекспиром и вовремя передавать ему необходимые рукописи, мне нужно будет раз, а то и два в год отправляться в прошлое. Увы, моя работа, которую я к тому же еще и основательно забросил, не могла дать мне необходимых для этого средств. А других источников доходов у меня не было. Должно быть, выражение моего лица настолько соответствовало моим невеселым мыслям, что Марин не стал ни о чем меня спрашивать, а сразу же перешел к делу: - Я предполагал, что у вас недостаточно денег для финансирования всего проекта. А потому позволил себе заранее проработать несколько вариантов того, как совместить наш интерес к творчеству Шекспира, лежащий в плоскости отнюдь не коммерческой, с возможностью что-то заработать при этом. Видите ли, Вальдемар, - к тому времени мы уже обращались друг к другу просто по имени, - подавляющее большинство тех, кто прибегает к моим услугам, делает это исключительно с целью влечь путешествия в прошлое определенную коммерческую выгоду. Существует множество способов заработать деньги, перемещая ряд товаров с одного витка временной спирали на другой. Незаконными они считаются лишь в силу определенной косности, проявляемой Департаментом контроля за временем. В принципе я могу понять работников Департамента. Разрешив легальную торговлю во времени, они тем самым поставили бы перед собой довольно сложную задачу контроля за тем, как эта торговля протекает. Я, к примеру, никогда не совершу в прошлом действие, которое могло бы повлиять на ход исторического процесса. Ни за какие деньги я не возьмусь доставить в настоящее время "Джоконду" Леонардо или же выкупить у Льюиса Кэрролла рукописный вариант "Алисы в Стране чудес" еще до того, как книга была опубликована. Но, к сожалению, далеко не каждый торговец так же щепетилен. Для многих моих так называемых "коллег" коммерческая выгода стоит превыше всего. Но, с другой стороны, если я действую настолько деликатно, что мое аккуратное прикосновение к нашему общему прошлому остается незамеченным, так почему бы мне не заработать на этом? Марин сделал паузу, ожидая моей реакции на его откровения. Но, честно говоря, я просто не знал, что сказать. Конечно же, я отдавал себе отчет в том, что, воспользовавшись услугами нелегала, а не Бюро по турму во времени, я нарушил закон. Но при этом я намеренно не задавался вопросом, насколько далеко мне пришлось выйти за рамки дозволенного. Я не хотел ничего об этом знать, потому что миссия, которую я на себя взял, не имела ничего общего с теми операциями, которые, как я полагал, проворачивали в прошлом Марин и ему подобные. Теперь же я был поставлен перед необходимостью принять решение, насколько глубоко я готов завязнуть во всей этой истории. Естественно, я не одобрял контрабанду во времени. Даже если она, как уверял Марин, никак не влияла на ход исторического процесса, это была деятельность, на которую Департамент контроля за временем наложил запрет. Но, с другой стороны, сразу же ответить отказом, даже не узнав, что именно собирался предложить мне Марин, было бы просто глупо. Поэтому я с серьезным видом кашлянул в кулак и, посмотрев на Марина, спросил: - О чем, собственно, идет речь? - О рукописях Шекспира, - как ни в чем не бывало ответил Марин. - Всего-то? - усмехнулся я. То, что сказал Марин, и в самом деле показалось мне смешным. Он говорил о рукописях Шекспира так, словно речь шла о мелких разменных монетках XVI века, которые каждый путешественник во времени, воспользовавшийся услугами Бюро по турму, имел право прихватить с собой в качестве сувенира. - А что вас смущает, Вальдемар? - с недоумением глянул на меня Марин. - Что меня смущает? - возмущенно всплеснул руками я. - Ну, например, то, что вы предлагаете мне похитить рукописи Шекспира! Услышав такое, Марин удивленно округлил глаза. Мне показалось, что он едва удержался, чтобы не замахать на меня руками. - Да бог с вами, Вальдемар! Вы неверно меня поняли! - Да? Я несколько смутился. В самом деле, стоило ли так горячиться? Марин ведь и в самом деле не сказал пока ничего, помимо того, что речь идет о рукописях Шекспира. А я почему-то сразу решил, что он задумал их похищение. - Так что вы предлагаете? Марин оперся локтями о колени и, переплетя пальцы рук, наклонился вперед. Он как будто хотел сократить разделявшее нас расстояние, чтобы подчеркнуть тем самым, насколько деликатно предложение, которое он мне делал. - Вам ведь вестно, Вальдемар, что к тому времени, когда исследователи начали проявлять серьезный интерес к творчеству Шекспира, не сохранилось ни одной его рукописи. Более того, ни одной строчки, написанной его рукой. Существует всего четыре достоверных автографа Шекспира, - подписи, поставленные им под официальными документами. Судьба рукописей Шекспира невестна. Быть может, они просто затерялись среди копий, сделанных для театров, ставивших пьесы Шекспира. А может быть, пошли на растопку камина в холодный зимний вечер. Судя по всему, Шекспир полагал, что не имеет смысла хранить черновики пьес, разошедшихся во множестве копий. В любом случае рукописи Шекспира исчезли безвозвратно. Таким образом, я полагаю, что мы никому не причиним вреда, если попросим Шекспира передать свои рукописи нам. - Нам? - непонимающе переспросил я. - Нам, - утвердительно наклонил голову Марин. - Все очень просто, Вальдемар: вы отдаете Шекспиру подготовленную вами рукопись очередной пьесы, а он передает вам переписанную его собственной рукой копию той, которая уже идет в театре. - И что же мы будем делать с рукописями Шекспира? - я все еще не понимал, куда клонит Марин. - Видите ли, Вальдемар, по роду моей деятельности мне приходится общаться с самыми разнообразными людьми. В частности, я знаком с несколькими весьма состоятельными коллекционерами, которые, как я полагаю, заплатят неплохие деньги за подлинные рукописи Шекспира. И при этом, что немаловажно, не станут задавать никаких вопросов относительно их происхождения. Имея дело с одним них, мы можем быть уверенными в том, что рукописи осядут в частной коллекции. Таким образом, тайна рукописей Шекспира так и останется тайной для всех, за исключением нескольких посвященных, - заговорщицки улыбнувшись, Марин указал сначала на меня, затем - на себя. - А мы с вами получим средства, необходимые для осуществления нашего проекта. Изложив свой план, Марин умолк. Он не торопил меня с ответом, представляя возможность все тщательно обдумать и взвесить. Не знаю, что именно сыграло тут решающую роль, но в конце концов я принял предложение Марина. Быть может, меня убедило то, что он все время говорил "мы", подчеркивая тем самым, что вовсе не собирается взваливать на меня одного всю ответственность за столь непростое решение. А может быть, меня подстегнуло то, что я уже и без того нарушил закон. Так стоило ли после этого идти на попятную? Тем более что Марин был абсолютно прав - у меня не было никаких иных источников финансирования нашего проекта. А может быть, все дело заключалось в том последнем доводе, который привел Марин, видя, что я все еще сомневаюсь. - Существует еще одна причина, по которой мне хотелось бы, чтобы рукописи Шекспира оказались в частной коллекции, откуда они очень не скоро попадут в руки экспертов, - Марин тяжело вздохнул и, вытянув руки перед собой, свел вместе кончики пальцев. - Рукописями Шекспира, вне всяких сомнений, интересуется и Департамент контроля за временем. И если мы не сумеем их ъять, это непременно сделают агенты Департамента. Вы полагаете, у них не вызовет подозрений тот факт, что все пьесы Шекспира написаны сразу же набело, без единой помарки? С этим было трудно поспорить. Я угодил в ловушку; которую сам же для себя построил. И я сделал единственное, что мне оставалось в такой ситуации. - Согласен, - сказал я Марину. Глава 20 Последующий год был очень необычным для меня. Необычным в первую очередь в плане того, как я начал воспринимать действительность. Жнь разделилась для меня на два уровня. Я, как обычно, ходил в Академию, готовил какие-то статьи для сетевых журналов и сборников, иногда встречался с друзьями, чтобы обсудить то, как быстро летит время и как неумолимо оно меняет нас, хотим мы того или нет. Но одновременно с этим я на каком-то подсознательном уровне постоянно ощущал свое присутствие рядом с Шекспиром. Быть может, это была всего лишь игра воображения, но порой мне казалось, я точно знаю, что он делает в тот или иной момент. Вот сейчас он сидит в небольшой комнатке, которую снимает у бондаря на южном берегу Темзы. У бондаря больная жена и трое детей - две дочери и сын. Девочки еще слишком малы, а сын уже помогает отцу в работе. Но все равно денег на жнь им катастрофически не хватает. Поэтому и сдает бондарь комнату под лестницей безвестному актеришке, который ведет себя так надменно, словно он самый знаменитый человек в Лондоне после Ее Величества королевы Елаветы. За окном уже темно. На столе, рядом со стопкой исписанных бумаг, горит огарок свечи. Глядя на мерцающее пламя, Шекспир покусывает кончик пера. Все это я вижу настолько отчетливо, что порою мне кажется, будто я сам нахожусь в той же комнате. Шекспир не видит меня, потому что я стою у него за спиной. Но, стоит мне только сделать движение или шумно вздохнуть, как он, вздрогнув, обернется. Но я не хочу, чтобы он видел меня. Вытягивая шею, я пытаюсь заглянуть через плечо сидящего на стуле человека, чтобы разглядеть строки, написанные на бумаге, которая лежит перед ним. Но, как я ни стараюсь, у меня ничего не выходит. Строки расплываются и меркнут, буквы наползают друг на дружку, словно уродливые жуки, превращая слова в бессмысленное месиво штрихов, черточек и полуокружностей. В другой раз я оказываюсь рядом с Шекспиром, когда он куда-то торопливо идет по узкой немощеной улочке. Я иду следом за ним, стараясь, чтобы он не услышал моих шагов. Мы вместе сворачиваем за угол и оказываемся перед округлым зданием театра, принадлежащего Джеймсу Бербиджу. Он называется без затей - просто "Театр". Обойдя здание театра, Шекспир входит в невысокую дверцу, ведущую в помещения, расположенные за сценой. Я незаметно следую за ним, старательно переступая ступени, дававшие скрип под его ногами. Поднявшись по шаткой деревянной лестнице, мы оказываемся на втором этаже. Здесь дверь, за которой находится комната владельца театра. То, что Шекспир решительно открывает дверь, всего раз стукнув в нее и не дождавшись ответа, говорит о том, что он в хороших отношениях с Бербиджем. Может быть, они даже друзья. Шекспир и Бербидж обмениваются парой обычных при встрече фраз, после чего Уильям выкладывает на дощатый стол пачку бумаг, прошитую суровой ниткой. Он говорит, что это новая пьеса. Он даже проносит ее название, но в этот момент, как назло, хлопает оконная створка, и я не слышу его слов. Шекспир отходит к окну, а Бербидж склоняется над столом и начинает листать рукопись. Я незаметно подкрадываюсь к нему сзади и пытаюсь, выглянув -за плеча, увидеть то, что написано на бумаге. И вновь в тот самый миг, когда мне кажется, что я вот-вот смогу прочесть написанное, перед глазами у меня все начинает плыть. Я встряхиваю головой и оказываюсь в своем мире. Нас с Шекспиром снова разделяет временная пропасть в пять с половиной столетий. Но самым удивительным, пожалуй, было то, что эти видения, возникающие и исчезающие внезапно, вне зависимости от моего на то желания, не доставляли мне никаких неудобств. Напротив, мне казалось, что, если бы я не имел возможности время от времени хотя бы мысленно погружаться в мир Шекспира, я полностью утратил бы связь с действительностью. Чем ближе было до назначенной даты, тем все большее нетерпение охватывало меня. То и дело я с внезапной тревогой бросался к столу, на котором у меня уже лежала подготовленная рукопись пьесы "Тит Андроник", и начинал торопливо перелистывать ее. Я искал место, в котором, как мне казалось, допустил ошибку или пропустил строку, переписывая текст пьесы. И только сравнив рукопись с соответствующей страницей дания Хеминджа и Конделла и убедившись, что все в порядке, я на какое-то время обретал покой. Марин не давал о себе знать весь год. Он предупредил, что мне не следует пытаться отыскать его, - он сам явится, когда придет время. И он действительно позвонил мне за неделю до назначенного дня. При встрече Марин прежде всего поинтересовался, не менил ли я своего решения относительно необходимости продажи рукописей Шекспира. У меня было достаточно времени, чтобы подумать над этим, и я без колебаний подтвердил свое согласие. Марин проинструктировал меня, как я должен себя вести, договариваясь с Шекспиром об обмене рукописями. Главное, как считал Марин, не пытаться давить на партнера - так он называл Шекспира, - а осторожно и деликатно подвести его к самостоятельному принятию нужного решения. - Если партнер считает, что инициатива в принятии решения принадлежит ему, то он будет отстаивать его с утроенной энергией даже в том случае, если оно идет вразрез с его собственными интересами. Такова уж человеческая натура. Поверьте мне, Вальдемар, я знаю, о чем говорю. Глава 21 На следующую встречу Шекспир явился раньше меня. Когда я вошел в таверну "Белый Огонь", он уже сидел на обычном нашем месте у окна, неторопливо потягивая пиво. Увидев меня, Шекспир улыбнулся и приветливо взмахнул рукой. - Как успехи в творчестве? - поинтересовался я, присаживаясь за стол. - Великолепно, - широко улыбнулся Шекспир. - Пьесу "Генрих Шестой" поставили "Комедианты Пембрука". Она до сих пор с успехом идет в "Театре". И, что меня в особенности порадовало, каждая трех частей пьесы идет как отдельный спектакль. Таким образом, представив труппе одну, хотя, следует прнать, довольно объемную пьесу, я получил за нее, как за три. Шекспир снова улыбнулся и отсалютовал мне стаканом. Я в ответ поднял свой стакан, и мы вместе выпили. - Я принес вам новую рукопись, - сказал я, положив на стол серый пакет, перевязанный бечевкой. Точно такой же, как тот, в котором я передал ему в прошлый раз пьесу "Генрих Шестой". Шекспир коротко кивнул, взял пакет со стола и сунул его в сумку. И тотчас же принялся выбирать кости зажаренной до золотистой корочки рыбы, лежавшей перед ним на блюде в живописном обрамлении свежей петрушки и укропа. Я посмотрел на точно такую же, совершенно умительную на вид рыбу, лежавшую на тарелке передо мной. Меня удивило то, с каким пренебрежением отнесся Шекспир к рукописи, которую я ему передал. Можно было подумать, что содержание пакета, который он небрежно кинул в сумку, нисколько его не интересовало. Более того, он как будто демонстративно давал мне понять, с каким безразличием относится к тому, что я ему принес. Впрочем, памятуя указания, полученные от Марина, я сделал вид, что не заметил показавшегося мне странным поведения Шекспира. Мне ведь предстояло еще обсудить с ним вопрос о его рукописях. К моему величайшему недоумению, Шекспир не выказал ни малейшего удивления, когда я осторожно поинтересовался, не мог бы он отдавать мне тексты уже поставленных пьес, написанные его собственной рукой. Не задумываясь ни на секунду, он тотчас же ответил согласием на это предложение, даже не поинтересовавшись, зачем мне, собственно, нужны его бумаги. Более того, он тут же полез в сумку и выложил передо мной пакет, на вид в точности такой же, как тот, что я вручил ему при встрече. Он сказал, что это рукопись пьесы "Генрих Шестой", которую он по чистой случайности прихватил с собой. Тут уж я просто онемел от умления - сидел, тупо уставившись на серый пакет, лежавший передо мной на столе, и не знал, что сказать. А Шекспир тем временем уписывал свою рыбину и, сплевывая на край тарелки мелкие косточки, с усмешкой поглядывал на меня. - А как вы поступили с той рукописью, что я вручил вам в прошлый раз? - спросил я, сам не знаю почему. - Не беспокойтесь, - с улыбкой ответил Шекспир. - Я все сделал, как нужно. Я взял пакет со стола и сунул его под мышку. - Вы уже уходите? - удивленно посмотрел на меня Шекспир. - Вы ведь даже не попробовали рыбу! Глава 22 Условившись о новой встрече, которая должна была состояться ровно через год, я распрощался с Шекспиром и без приключений добрался до уже хорошо знакомого мне места на берегу Темзы, где в тайнике среди камней был спрятан темпоральный модулятор. Но прежде чем открыть тайник, я присел на камень и положил на колени пакет с рукописью Шекспира. Сначала я хотел открыть пакет, чтобы собственными глазами увидеть автограф Шекспира, который до сих пор не доводилось видеть ни одному исследователей творчества великого драматурга. Но, уже взявшись за бечевку, которой был перевязан пакет, я понял, что не могу этого сделать. Что я увижу, раскрыв конверт? Безупречно чистую рукопись, скопированную с той, что я сам передал Шекспиру год назад! Без помарок и авторской правки! Иначе и быть не могло, поскольку свою копию я делал с канонического дания шекспировских пьес. Хотел ли я видеть эти листы, аккуратно заполненные рядами знакомых мне слов? Должно быть, не меньше часа просидел я на берегу, глядя на реку, катящую вдаль, к океану, свои серые воды. Я пытался понять, правильно ли я поступил, ввязавшись в эту историю? Быть может, мне стоит прямо сейчас кинуть пакет с рукописью Шекспира в реку и, вернувшись в свое время, сказать Марину, что больше не стану заниматься шекспировскими пьесами? Я, наверное, так и поступил бы, если бы не вспомнил о том, что, как и в прошлый раз, Марин оплатил мое путешествие своего кармана. И мне еще только предстояло с ним рассчитаться. А без рукописи, которую я держал в руке, сделать это было невозможно. Я поднялся на ноги, открыл тайник и достал него темпоральный модулятор. Одно нажатие клавиши, и я вновь оказался в своей квартире. Марин ждал меня, сидя в кресле. Все повторилось, как в первый раз. У меня появилось ощущение, что я попал в замкнутый круг, которого не смогу выбраться уже никогда. Я молча кинул пакет на колени Марину. Состроив недовольную гримасу, Марин осторожно взял перевязанную бечевкой рукопись за угол и упаковал ее в вакуумный пакет. - Все в порядке? - спросил он у меня. - Да, - коротко ответил я, сбрасывая одежду. Меня уже почти не удивило, что Марин тоже не ъявил желания взглянуть на содержимое пакета, который я ему вручил. Как будто ему было совершенно безразлично, что там лежит. Или же он не сомневался в том, что в пакет упакована именно необходимая ему рукопись. Глава 23 Примерно через пару недель Марин позвонил мне и сообщил, что договорился с коллекционером, согласившимся выкупить у нас все рукописи Шекспира, которые мы сможем ему предложить. Таким образом, над проблемой финансирования дальнейших экспедиций в прошлое можно было больше не задумываться. Еще через год я снова встретился с Шекспиром, передал ему переписанные мною пьесы "Комедия ошибок" и "Ричард Третий", а взамен получил его собственную рукопись, которую, в свою очередь, вручил Марину. Так оно и пошло. Раз или два в год, в условленный день, я отвозил Шекспиру одну-две новые пьесы и забирал его рукописи. То, что вначале казалось мне удивительным приключением, превратилось в рутину. У меня имелась уникальная возможность проследить жнь Шекспира, но, встречаясь, мы почти ни о чем не разговаривали. Вернее, мы не разговаривали ни о чем, что могло бы представлять интерес для исследователя творчества Шекспира. Мы обсуждали достоинства блюд, которые нам подавали в таверне, или то, что улицы в Лондоне давно бы пора замостить. Порою Шекспир отпускал реплику-другую по поводу нравов, царящих в актерской среде. Но мне почему-то совершенно не хотелось развивать эту тему. Вначале меня беспокоило то, что бессмысленная работа по переписыванию чужих рукописей, которые он должен был выдавать за свои, будет угнетать Шекспира. Я опасался, что он потеряет веру в себя, превратившись в мрачного меланхолика, видящего мир только через узкие прорези в маске, которую ему приходилось носить. Но, как выяснилось, я ошибался. Проходил год за годом, а Шекспир при встречах со мной был все так же жнерадостен. И с каждым разом, как мне казалось, он становился все более уверенным в себе. Быть может, это проистекало того, что Шекспир, хотя и занимался тем, что переписывал пьесы, которые я ему приносил, тем не менее все равно считал их своими? Наверное, так оно и было. Ведь он мог и сам написать все эти пьесы. Или хотя бы часть них. Я просто облегчил ему жнь, освободив от долгих ночных бдений над чистым листом бумаги, когда слова упорно не желают складываться в строки, способные передать смысл того, что пока существует лишь в форме предчувствия и неясных, безымянных образов. Во время одной наших встреч Шекспир с восторгом сообщил мне, что премьера пьесы "Тит Андроник", состоявшаяся в театре "Роза" 22 января 1593 года, принесла владельцу театра Филиппу Хенслоу фантастическую выручку в 3 фунта и 6 шиллингов. Сказано это было таким тоном, как будто небывалым успехом пьесы все были обязаны лишь ему одному, Уильяму Шекспиру. Сейчас, когда я рассказываю об этом, мне кажется, что тогда во мне говорило чувство ревности. А может быть, и зависти к успеху Шекспира. Он ни разу не удосужился сказать мне даже "спасибо", хотя, не будь меня... А в самом деле, что было бы, если бы в свое время я так и не решился подойти к начинающему драматургу, сидевшему за столиком в таверне "Белый Огонь" с пером в руке? Рухнули бы все устои современной драматургии? Или ничего ужасного не случилось бы, и все текло своим обычным чередом, повторяя вестную всем нам историю о сыне перчаточника провинциального городка, приехавшем однажды в Лондон и, ко всеобщему удивлению, добившемся небывалого успеха, всемирной вестности и бессмертной славы, которой не было, да, наверное, уже никогда и не будет ни у одного его собратьев по перу? А видели бы вы, как негодовал Шекспир, узнав о выпаде, который сделал против него Роберт Грин в своей статье "Крупица здравого смысла, купленная миллионами раскаяний"! - "Ворон, только что добившийся успеха, обрядившись в наши перья"! - восклицал, потрясая текстом статьи, Шекспир. - "Настоящий пройдоха, представляющий себя единственным потрясателем сцены"!.. И это написал человек, которым я некогда восхищался!.. Да ни одна его паршивеньких пьесок и в сравнение не идет с "Генрихом Шестым", которого он посмел критиковать!.. Мерзкий писака, неспособный создать ничего стоящего, а потому со злостью, словно бешеный пес, набрасывающийся на того, кто представляется ему подходящим объектом для травли!.. В его гневных и по большей части совершенно бессвязных репликах, как ни странно, совершенно искренне звучала уязвленная гордость автора, выстрадавшего свои проведения и вместо понимания наткнувшегося на глухую стену тупого неприятия. В том году в Лондоне свирепствовала эпидемия чумы, унесшая одиннадцать тысяч душ. На воротах домов, пораженных чумой, были нарисованы красные кресты и вывешены деревянные таблички с надписью "Господи, помилуй нас!". Королева укрылась от эпидемии в Виндзорском дворце, куда не пускали посторонних. Театры, как места скопления людей, а следовательно, возможные рассадники заразы, по приказу властей были закрыты, и Шекспиру почти год пришлось провести в своем родном доме в Стратфорде. Похоже, он не испытывал большой радости от общения со своими родителями и женой. Во всяком случае, когда мы вновь встретились с ним год спустя, зимой 1593-го, он рассказывал не о своей семье, а о знакомстве с графом Саутгемптоном. Он даже мечтал написать поэму и посвятить ее своему новому другу и покровителю. Мне об этом, конечно же, было вестно заранее, и вместе с пьесой "Укрощение строптивой" я передал Шекспиру две поэмы: "Венера и Адонис" и "Изнасилование Лукреции". В том же году поэма "Венера и Адонис" была напечатана "ин-кварто" Ричардом Филдом, земляком и другом детства Шекспира. Радости Шекспира не было границ, - это была его первая опубликованная работа! Видели бы вы улыбку, сиявшую на его лице, когда он вручал мне эту тоненькую книжечку, на обложке которой он сделал надпись: "Вальдемару Хвостову от Уильяма Шекспира. Надеюсь, вы по достоинству оцените сей труд". Можно было подумать, что он был уверен, будто я никогда прежде не читал "Венеру и Адониса". Зимой с 1593 на 1594-й, выдавшейся на редкость теплой и слякотной, труппа "Комедианты Пембрука" оказалась на грани разорения -за закрытия театров во время продолжающейся эпидемии чумы и, чтобы как-то свести концы с концами, отправилась в турне по провинции. Но Шекспир не поехал вместе со всеми. Получив выгодное предложение, он остался в Лондоне и присоединился к "Комедиантам лорда-камергера". Расчет оказался верным. К концу 1594 года эпидемия чумы пошла на убыль, и "Комедианты лорда-камергера" буквально за одну неделю превратились в ведущую лондонскую труппу, предоставив вниманию столичной публики уже давно готовую новую пьесу Шекспира "Комедия ошибок". Именно с этого момента у Шекспира начала все заметнее проявляться коммерческая жилка. В конце 1594 года он покупает десятипроцентный пай "Театра". Три года спустя покупает второе по величине кирпичное здание в Стратфорде, уплатив за него 60 фунтов. В том же, 1597 году он начинает операцию по спекуляции ячменем. Закупив десять четвертей ячменя на сумму 25 фунтов, - сельский работник мог заработать такие деньги за три года! - он свалил его в подсобных помещениях своего нового дома. В 1599 году он прикупает дополнительный пай в "Глобусе", только что построенном братьями Бербидж взамен "Театра", который пришлось разрушить по причине того, что срок на аренду земли, на которой он стоял, истек. Еще через пару лет он приобретает за 320 фунтов 107 акров пахотной земли в Олд Стратфорде. Я так точно называю все суммы и цифры, потому что сам Шекспир с гордостью перечислял их мне. Своим финансовым успехам он радовался не меньше, чем литературным достижениям. Быть может, это было именно то, что психоаналитики называют замещением? Шекспир вполне серьезно считал себя талантливым драматургом, но при этом на подсознательном уровне все же понимал, что он лишь переписывает чужие пьесы, которые затем выдает за свои. Поэтому ему был необходим успех на каком-то ином, нелитературном поприще, который он автоматически переносил бы и на свою деятельность в роли драматурга. Не составляло труда заметить, что Шекспир тратит гораздо больше, чем мог себе позволить артист даже самой преуспевающей театральной труппы, являющийся одновременно еще и талантливым драматургом, чьи пьесы идут нарасхват. Но я не пытался разобраться в том, откуда у него деньги. Как-то раз, кажется на третий или четвертый год нашего знакомства, во время очередной нашей встречи, в ходе беседы у меня сложилось впечатление, что Шекспир пребывает в несколько стесненном финансовом положении. Я весьма деликатно поинтересовался, не согласится ли он принять от меня некую сумму под беспроцентный заем. - Ни в коем случае, - почему-то с улыбкой взглянул на меня Шекспир. После чего добавил: - Вы и без того сделали для меня слишком много. Наверное, стоит отдельно сказать о сонетах. Я передал Шекспиру первые стихотворения летом 1593 года. Последние - в 1598-м. Ирония заключается в том, что я воспроводил их по данию Джорджа Элда 1609 года, которое было посвящено мне. Шекспир отрицал, что передавал сонеты в печать. Хотя, как я полагаю, он лукавил. Когда я поинтересовался у самого Элда, кто именно передал ему сонеты для печати, он как-то очень уж неопределенно принялся описывать мне темноволосого мужчину среднего роста, весьма представительного и разговаривающего со странным акцентом. Образ этот мог быть как вымышленным, в том случае, если Шекспир попросил Элда никому не говорить, что это он принес сонеты, так и реальным, поскольку Шекспир вполне мог попросить о небольшой услуге кого-то своих друзей. Не скрою, мне польстило то, что Уильям наконец хоть как-то оценил мои заслуги в становлении его как драматурга. И все же мое мнение о нем все сильнее менялось не в лучшую сторону. Помимо того, что Уильям слишком много времени уделял финансовым делам, мне не нравились заносчивость и высокомерие, проявляющиеся в нем с некоторых пор. Начало этому процессу положил, если не ошибаюсь, родовой герб, который Шекспир получил в 1596 году. Теперь он был знатным господином, требующим к себе уважения. Ну а уж когда после восшествия на престол короля Якова Первого труппа "Комедианты лорда-камергера" была преобразована в "Комедиантов короля в качестве лакеев Его Величества", распиравшая Шекспира тщеславная гордость перевалила все мыслимые границы. Порою он казался мне похожим на огромный мыльный пузырь, готовый лопнуть в любую секунду. И пузырь этот надул я. Кажется, в начале лета 1595 года Уильям как бы между прочим упомянул в разговоре со мной, что собирается написать продолжение комедии "Бесплодные усилия любви", которая в прошлом году была с успехом показана "Комедиантами лорда-камергера". И называться она будет "Вознагражденные усилия любви". Мы в тот момент рассматривали новинки в книжной лавке Джона Харрсона "Белая борзая", что возле кладбища Святого Петра. Шекспир завел меня туда, чтобы похвалиться новеньким данием поэмы "Изнасилование Лукреции", напечатанной все тем же Ричардом Филдом. Издание и в самом деле было роскошным. Обложка книги формата "ин-кварто" имела красивую фактуру, была украшена якорем и девом "Anchora Spei", которые Филд унаследовал от Томаса Вотрольера, одного лучших печатников Лондона, женившись на его вдове. Когда до меня дошел смысл слов, пронанесенных Шекспиром, я едва не выронил книгу рук. - Что? - переспросил я. Должно быть, взгляд у меня был весьма выразительный, потому что Шекспир как следует задумался, прежде чем ответить. - А в чем, собственно, дело? - недоумевающе пожал он плечами. - Пьеса "Бесплодные усилия любви" пользуется успехом у зрителей. Так почему бы не сделать продолжение? Он еще спрашивал "почему"! Да потому, что такой пьесы не было ни в одном его собраний сочинений! - Послушайте, Уильям, - я по-дружески положил руку ему на локоть. - По-моему, это не слишком удачная мысль. - Почему? - недовольно сдвинул брови Шекспир. - Комедия - легковесный жанр. Я думаю, нам, - я особо подчеркнул слово "нам", - стоило бы заняться чем-нибудь более серьезным. - Например? - Например, продолжить исторические хроники. Точнее, даже не продолжить, а написать пьесу, которая предваряла бы историю Генриха Шестого. - "Король Джон"! - радостно воскликнул Шекспир. Поистине, он буквально на лету ловил мои мысли! - Именно, "Король Джон", - подтвердил я его догадку. Шекспир провел ладонью по своей короткой бородке. - Над этим стоит подумать, - рек он глубокомысленно. Вид у него при этом был такой, словно он сегодня же вечером собирался взять в руку перо и набросать подробный план пьесы, которая, между прочим, уже лежала у меня дома на столе, переписанная набело. Подобное двуличие не могло не вызывать у меня неприятия. И все же я относился к нему с любовью. Как-никак Шекспир был моим подопечным, и меня беспокоила его судьба. И, должно быть, как у всякого родителя, наблюдающего за успехами и неудачами своего чада, чувства, которые я испытывал к Шекспиру, были весьма неоднозначными. Временами я ненавидел его за присущую ему тщеславную гордость, алчность и высокомерие. В эти моменты мне хотелось как следует хлопнуть по столу очередной рукописью, которую я ему принес, чтобы напомнить, кто был подлинным творцом его успеха. Но, когда мы расставались, я уже через несколько дней начинал думать о новой встрече, о том, что скажу Уильяму, с какой стороны от него сяду, как будет обращено ко мне его лицо... Это было похоже на вялотекущую шофрению. Я одновременно любил и ненавидел этого человека. И я никак не мог понять его отношение ко мне. Но подлинный кошмар начался для меня с приближением 1616 года. Глава 24 Должно быть, ужасно знать точную дату своей кончины. Каждый день смотреть на календарь, на котором все меньше дней остается до числа, отмеченного красным карандашом, это все равно что наблюдать за тем, как медленно вытекает кровь перерезанной на запястье вены. Не знаю, найдется ли хотя бы один человек, находящийся в здравом уме, который мог бы при этом думать о чем-то ином, кроме того, что он находится у черты, переступив которую никто еще не возвращался назад. Но, поверьте мне, еще мучительнее знать точную дату смерти блкого тебе человека и не иметь при этом возможности что-либо менить. За те двадцать шесть лет, на протяжении которых проходили наши встречи с Шекспиром, я действительно привязался к нему. Хотя и не могу понять, почему. Мне были видны все недостатки Уильяма, о которых не знают ревностные почитатели его творчества. Да к тому же и виделись мы не слишком часто. Со временем наши встречи стали более продолжительными, чем в начале знакомства, но все равно, если сложить все те часы, что мы провели вместе, то в сумме не наберется и двух недель. Быть может, причина привязанности, которую я испытывал к Шекспиру как к человеку, а вовсе не как к гению, заключалась в том, что за годы нашего общения у меня практически не осталось друзей в моем времени. Мир средневековой Англии, мир Шекспира сделался для меня куда более реальным, чем тот мир, которому я принадлежал по праву рождения. Все мои мысли были рядом с Шекспиром. Я жил лишь ожиданием назначенного дня нашей очередной встречи. Люди, которых я видел вокруг, казались мне бесплотными прраками. Я общался с ними лишь в силу необходимости и никому них не мог рассказать о том, что со мной происходит, не рискуя прослыть в лучшем случае чудаком. Единственным человеком, который, как мне казалось, понимал меня, был Марин. Мне даже не нужно было ничего ему объяснять, он как будто чувствовал мое состояние. Я думаю, причина подобного отношения заключалась в том, что Марину и самому нередко приходилось бывать в прошлом, и, в отличие от остальных, он мог понять, чем притягивает прошлое современного человека. Кстати, с Мариным я виделся даже реже, чем с Шекспиром. Случалось, что он исчезал куда-то на несколько лет. Но в этом случае непременно объявлялся кто-либо его помощников. Посылки с бумагой, чернилами и перьями доставлялись мне без задержки. А когда наступал момент отправиться в прошлое, кто-то неменно оказывался рядом со мной. Чаще всего это был тот молчаливый светловолосый юноша, который принес мне первую посылку от Марина. За истекшие годы он превратился во взрослого мужчину. А вот над Мариным годы были не властны. После двадцати шести лет нашего знакомства он оставался все таким же моложавым и подтянутым, как в тот день, когда я впервые увидел его в баре "Время от времени". Движения его, как прежде, были неторопливы, а взгляд - внимателен и остр. В самом начале 1616 года по календарю Шекспира Марин неожиданно пришел ко мне домой, и у нас с ним состоялся серьезный разговор. Речь, естественно, шла о блящемся дне смерти Уильяма. Марин сказал, что превосходно понимает мое нынешнее состояние. Ему и самому не раз приходилось оказываться в подобной ситуации, когда кажется, что именно от тебя зависят жнь и смерть человека. - Мне потребовалось время для того, чтобы понять, что это только иллюзия, - Марин как будто с сожалением развел руками. Но одновременно этот его жест напоминал движение фокусника, который хочет показать, что в рукавах у него ничего не спрятано. - Мы не властны над судьбами людей прошлого. Временная спираль существует помимо нашей воли, и все, что должно случиться в том или ином времени, включая и наше, непременно проойдет. То, что нам вестно чужое прошлое, накладывает на нас особую ответственность. Пытаясь менить прошлое, мы лишь приносим страдания тем, ради кого это делаем. Помните об этом, Вальдемар. - Последний раз я видел Шекспира в июле 1614-го, - сказал я. - Он передал мне рукопись пьесы "Два знатных родича". И, как мне показалось, его ничуть не обеспокоило то, что я не принес ему очередную пьесу. Он был вполне доволен собой и жнью. Рассказывал, что прикупил дополнительный пай во вновь отстроенном после пожара "Глобусе". Что последняя его пьеса имеет успех у зрителей и приносит хороший доход... Очень переживал по поводу начавшейся в Олд Стратфорде кампании по огораживанию пахотных земель, которые собираются переводить в выгонные. Боялся, что понесет на этом серьезные убытки... Я умолк, так и не сказав самого главного. Но Марину это и не требовалось. - Вы хотите сказать, что Шекспир вовсе не выглядел старой развалиной, - тихо пронес он. - Он не жаловался на здоровье и не думал о том, что жить ему осталось меньше двух лет. Верно? - Шекспир скончался от лихорадки, возникшей после веселой пирушки с Беном Джонсоном, - сказал я. - Если отговорить Уильяма идти на нее... - Тогда 23 апреля 1616 года он свалится с лестницы и свернет себе шею, - намеренно жестко перебил меня Марин. - Или просто ляжет спать и не проснется. Поднявшись на ноги, Марин обошел кресло, в котором я сидел, и, положив руки на спинку, склонился над моим плечом. - Уильям Шекспир умер 23 апреля 1616 года, Вальдемар, - пронес он полушепотом. - Это проошло почти шесть веков тому назад. Кем вы себя считаете? Господом богом, способным менить то, что однажды уже случилось? Он положил руку мне на плечо, требуя ответа. - Нет, - едва слышно пронес я. - Как я уже сказал, попытавшись спасти Шекспира, вы не добьетесь желаемого. Однако при этом вы внесете элемент хаоса в исторический процесс. И к чему это может привести, вам не скажет лучший аналитик Департамента контроля за временем. - Марин слега хлопнул меня по плечу, после чего убрал руку. - Я надеюсь, мы поняли друг друга. - Я могу в последний раз увидеться с Шекспиром? Я почувствовал, как Марин у меня за спиной сделал шаг назад. - Конечно, - пронес он уже своим обычным голосом. - Почему же нет? Глава 25 Последний раз я видел Уильяма 20 апреля, за три дня до его смерти. Мы не договаривались о встрече, но я знал, что он сейчас находится в своем родном городе. Стратфорд - городок небольшой, и найти в нем нужного тебе человека не составляет труда. Пройдя по Чепел-стрит до того места, где она пересекалась с Уолкер-стрит, я вышел к углу дома, в котором обитало семейство Шекспира. Напротив, в тени вяза, был кем-то оставлен трехногий табурет, на который я и присел. День был солнечный и теплый. Над головой у меня, прячась в молодой листве, щебетал дрозд. Где-то вдалеке громко кричали дети, не поделившие что-то между собой. По улице мимо меня прошла старушка в аккуратном темно-коричневом платье и белом чепце. Увидев незнакомца, она приветливо улыбнулась и наклонила голову. Я привстал с табурета и поклонился в ответ. Все вокруг был тихо и мирно, словно в кино, перед тем как должен проойти взрыв. Не могу сказать точно, сколько я просидел на табурете под окнами дома Шекспира, - я не следил за временем. Мне казалось, что я пребываю в некой иной реальности, где не существует понятия времени, где миг, который я зафиксировал взглядом, будет тянуться вечность. Я понял, что это не так, только когда дверь в доме, напротив которого я сидел, отворилась и по невысокой каменной лестнице быстро сбежал хорошо знакомый мне человек. - Почему вы не заходите? - приветливо махнув мне рукой, крикнул Шекспир. - Я случайно увидел вас в окно! Я поднялся с табурета и натужно улыбнулся. Шекспир подошел ко мне. - Давненько вас не было видно, - Уильям улыбался, и мне показалось, он был искренне рад меня видеть. - Надеюсь, с вами все в порядке? - Да, - с трудом выдавил себя я. Шекспиру было пятьдесят три года. По меркам его времени, это был уже весьма солидный возраст. Но Уильям вовсе не выглядел больным или мученным жнью. Смерть, которая должна была забрать его спустя три дня, казалась величайшей несправедливостью. - Не хотите пройти в дом? - предложил, указав рукой на все еще открытую дверь, Шекспир. - Нет, - отрицательно качнул головой я. - Я только хотел передать вам... Быстро сунув руку за полу кафтана, я достал небольшой конверт и протянул его Уильяму. - Что-то на этот раз очень маленький, - весело улыбнулся Шекспир. - Вы должны обещать мне, что распечатаете его только 23 апреля, - сказал я. - Не раньше. Шекспир удивленно вскинул брови. - Разве я не должен поступить с ним так же, как со всеми предыдущими вашими посланиями? Вопрос поставил меня в тупик. - Вы сами поймете, что делать с тем, что находится в конверте, - ответил я после томительной паузы. - Или кто-то другой. Но вы должны обещать... - Да-да, - перебил меня Шекспир, - Я обещаю, что не стану вскрывать конверт до 23-го. Небрежно сложив конверт пополам, он сунул его в карман. - Вы уверены, что не хотите зайти? - еще раз спросил он у меня. - Нет, - вновь отказался я. - К сожалению, мне уже пора. Я наклонил голову, собираясь попрощаться. - Подождите минуту, - остановил меня Шекспир. - У меня тоже есть кое-что для вас. Он сходил в дом и вернулся с пакетом, похожим на те, в каких мы обычно обменивались рукописями. - Что это? - удивился я. - Мы ведь договаривались, что я стану отдавать вам свои рукописи, - сказал Шекспир, вручая мне пакет. Я непонимающе смотрел на него. Рукопись последней пьесы "Два знатных родича" Уильям вручил мне во время нашей прошлой встречи. То, что я держал в руках, не могло быть пьесой. - Это - пьеса? - с недоумением спросил я. Шекспир похлопал меня по плечу и, ничего не сказав, пошел в дом. Глава 26 - И что же находилось в пакете, который вручил вам Шекспир? - спросил инспектор Шелуденко, когда понял, что сидевший в кресле напротив него посетитель закончил свой рассказ. - Рукопись "Карденио", которую я передал вам, - ответил Хвостов. - Пьесы, которую я не переписывал для Уильяма. Я попросту не мог этого сделать, - словно виняясь за допущенную оплошность, Хвостов развел руками. - Потому что, как вы сами уже сказали, не существует ни одной сохранившейся копии "Карденио". И это черновик, выполненный рукой Шекспира, с правкой и различными вариантами отдельных фрагментов. - Почему вы не передали рукопись "Карденио" Марину? - Я решил, что имею право оставить ее себе, поскольку дальнейшего финансирования нашей работы в прошлом не требовалось. Кроме того, я больше не виделся с Мариным. Последний раз мое пребывание в прошлом контролировал один его помощников, который и забрал темпоральный модулятор и костюм. На сверток, находившийся у меня в руках, когда я вернулся, он не обратил внимания. Видимо, у него не было никаких инструкций от Марина на этот счет. Инспектор провел ладонью по подбородку и бросил взгляд на часы. Изложение всей истории заняло у Хвостова четыре с половиной часа. - Кофе будете? - спросил Шелуденко у гостя. - Не откажусь, - ответил тот. Развернувшись, инспектор открыл створку шкафа у себя за спиной и включил спрятанную в нем кофеварку. Грубо нарушая запрет на пользование бытовыми электроприборами в служебных помещениях, Шелуденко сам варил кофе, дабы не потреблять отвратительную бурду, которую предлагал находившийся в холле автомат. - Сахар? Сливки? - спросил он, не оборачиваясь. - Черный и без сахара, - ответил Хвостов. Инспектор поставил перед посетителем большую чашку свежесваренного кофе. Точно такую же чашку приготовил он и себе. Инспектор и человек, считающий себя нарушителем закона, пили кофе молча, время от времени бросая друг на друга учающие взгляды. За то время, пока Хвостов лагал свою историю, Шелуденко успел просмотреть некоторые компьютерные файлы, имеющие отношение к жни и творчеству Уильяма Шекспира, и теперь был готов к обстоятельной беседе с Вальдемаром Хвостовым. - Почему вы решили принести рукопись в Департамент? - спросил Шелуденко, убрав со стола опустевшие чашки. - Разве непонятно? - удивленно поднял брови Хвостов. - Это пьеса Шекспира, которая до сих пор считалась утерянной. Она не может принадлежать только одному человеку. - И ради этого вы готовы понести наказание, которое полагается за нелицензированные временные переходы? - недоверчиво посмотрел на посетителя Шелуденко. - Сколько, кстати, вы их совершили? - Не знаю, - пожал плечами Хвостов. - Не считал. - И вы не вели никаких записей или дневника? - Нет, - отрицательно покачал головой Хвостов. - Вы надеетесь, что, передав нам единственную, как вы сами полагаете, уцелевшую рукопись "Карденио", снимете с себя часть ответственности? - Не знаю, - снова покачал головой Хвостов. - Честно говоря, я об этом не думал. - Вы готовы дать показания, подтверждающие участие Павла Марина в том, чем вы занимались на протяжении двадцати шести лет: нелицензированные временные переходы, доставка в прошлое предметов настоящего времени и обратный вывоз прошлого не подлежащих импорту вещей? - Нет! - протестующе взмахнул рукой Хвостов. - Нет! - снова повторил он. - Марин не имеет к этому никакого отношения. Он просто... оказывал мне некоторые услуги, которые я мог бы получить и в другом месте... К тому же Марин - это вымышленное имя. Я придумал его, чтобы было проще рассказывать о человеке, помогавшем мне. Хвостов умолк, приметив саркастическую ухмылку инспектора. - Вы глубоко заблуждаетесь, господин Хвостов, если полагаете, что имя Марина незнакомо служащим Департамента контроля за временем. Это, можно сказать, легендарная личность. На его счету не одна незаконная операция во времени, провернутая с такой виртуозностью, что, не будь Марин правонарушителем, я первым назвал бы его гением. -Я представления не имею, о ком вы говорите, - решительно заявил Хвостов и демонстративно отвернулся в сторону. - Та-а-ак, - инспектор щелкнул пальцами по крышке стола и откинулся на спинку кресла. Хвостов нервно дернул подбородком. - Какое наказание мне грозит? - спросил он. Шелуденко вновь ударил пальцами по столу. - Полагаю, что все будет зависеть от того, в качестве кого вы предстанете перед судом: преступника или жертвы. - Я не понимаю вас, - озадаченно приподнял левую бровь Хвостов. - Попытаюсь объяснить. Шелуденко передвинул в центр стола вертикальный монитор и переключил его на двухсторонний обзор. Теперь ображение на полупрозрачном экране одновременно с ним мог видеть и сидевший напротив Хвостов. - Я думаю, вам знаком этот почерк? - спросил инспектор, выведя на экран ображение листа бумаги, исписанного от руки. Положив руки на колени, Хвостов подался вперед. Нос его едва не коснулся экрана. - Да, - медленно пронес он, не отрывая взгляда от строчек на экране. - Это почерк Уильяма. - Совершенно верно, - кивнул Шелуденко. - Это начало второй сцены первого акта пьесы "Сон в летнюю ночь". Я показал вам именно эту страницу, потому что на ней особенно хорошо заметна плотная авторская правка, сделанная той же рукой, что и черновой текст. Чтобы развеять сомнения, которые могут возникнуть, сразу же сообщу вам, что данная рукопись, точно так же, как все остальные, хранящиеся в архиве Департамента, была подвергнута тщательнейшей эксперте, и нет ни малейшего повода сомневаться в их подлинности. - Откуда у вас эта рукопись? Непонимание, растерянность, испуг - все это одновременно увидел Шелуденко во взгляде Хвостова. - Данная рукопись, вместе с остальным архивом Уильяма Шекспира, включающим в себя черновые рукописи тридцати девяти пьес, трех поэм и сонетов, попала к нам при довольно загадочных обстоятельствах. Но сейчас, услышав историю, которую вы рассказали, я полагаю, мы сможем разобраться с тем, что же проошло на самом деле, - инспектор отключил монитор и посмотрел на Хвостова сквозь легкое марево вертикального экрана. - Вы уверены, что не хотите ничего добавить к своей истории? - Я рассказал все, что касается фактической стороны дела, - Хвостов непонимающе развел руками. - Если вас интересуют какие-то мои наблюдения или впечатления... - Из вашего рассказа я понял, что вы передавали свои рукописи Шекспиру в запечатанном виде. - Совершенно верно. - И при вас он их не вскрывал? - Нет. - Свои пьесы он также отдавал вам в пакетах? - Да. - И вы никогда в них не заглядывали? - Я открыл только последний пакет, в котором обнаружил рукопись "Карденио". - Понятно. Инспектор вновь постучал пальцами по столу. - В чем, собственно, дело, инспектор? - Хвостов всплеснул руками. Жест этот выражал недоумение, но одновременно и раздражение. - Я прнался во всех правонарушениях, которые совершил. Если вы собираетесь предъявить мне еще какие-то обвинения... Не закончив фразу, Хвостов сделал жест рукой, который можно было истолковать следующим образом: давайте, инспектор, шейте мне свое дело, я теперь на все согласен! Шелуденко усмехнулся. - Я, господин Хвостов, пытаюсь снять с вас хотя бы часть обвинений тех, что вы так старательно сами на себя навешали. Хвостов вновь развел руками, на этот раз совершенно растерянно. - Марин был прав, когда говорил вам, что Департамент контроля за временем непременно заинтересуется таинственным исчезновением рукописей Шекспира. Наши агенты в прошлом проявили немало усердия, пытаясь приобрести рукописи шекспировских пьес и у самого автора, и у хозяев театральных трупп, ставивших его вещи. Увы, все их попытки закончились безуспешно. В лучшем случае им удавалось найти копию, сделанную для театра кем-то переписчиков, в которую Шекспир внес своей рукой какие-то незначительные исправления. Мы уже почти смирились с тем, что рукописи Шекспира потеряны навсегда, когда неожиданно к одному наших агентов подошел на улице человек, поинтересовавшийся, не желает ли он приобрести полный архив рукописей Шекспира. Быть может, это было простое совпадение, но проошла эта встреча 23 мая 1616 года, - ровно через месяц после смерти великого драматурга. Так же следует отметить, что незнакомец не продавал отдельные рукописи, а только весь архив целиком. Чтобы агент был уверен в том, что его не пытаются одурачить, незнакомец вручил ему по одной, последней, странице каждой пьесы. После чего, назначив место и время новой встречи, удалился. Эксперта полученных агентом страниц подтвердила, что они действительно написаны рукой Шекспира. Из всего этого можно было сделать вывод, что мы имели дело не с одним местных жителей, к которому случайно попал архив Шекспира, а с предприимчивым человеком нашего времени, который каким-то образом заполучил рукописи и к тому же знал, кому их можно продать. Не стану останавливаться на деталях операции, в результате которой архив Шекспира оказался в Департаменте. Скажу только, что попытка вычислить и арестовать правонарушителя, незаконно завладевшего бесценными рукописями, успехом не увенчалась. Тот, кто предлагал рукописи Шекспира на продажу, оказался далеко не новичком в деле торговли древностями. На протяжении всей этой истории нашим агентам пришлось иметь дело с тремя разными людьми, которые вели с ними переговоры о продаже. В конце концов, когда владелец рукописей пригрозил, что в случае, если все его условия не будут приняты, он уничтожит рукописи, генеральный инспектор Отдела искусств принял решение о покупке архива. Я не могу назвать вам сумму, которая была уплачена Департаментом невестному владельцу архива Уильяма Шекспира, но замечу, что она была весьма внушительной. Следует отдать проходимцу должное, он до конца вел себя честно. Получив деньги, он тут же указал место, где спрятан архив, которого не пропало ни единой странички. Все это были черновые рукописи Шекспира, позволяющие отследить весь процесс работы автора над текстами. И, между прочим, среди них оказалась рукопись пьесы "Эдуард Третий", принадлежность которой перу Шекспира до последнего времени вызывала сомнения... - Не может быть! - едва ли не с возмущением перебил инспектора Хвостов. - Я не передавал Уильяму текст "Эдуарда Третьего"! - Насколько я понял, вы ограничились лишь теми пьесами, что вошли в дание Хеминджа и Конделла, - с улыбкой заметил Шелуденко. - Я считаю это дание наиболее авторитетным! - с гордым и независимым видом вскинул подбородок Хвостов. - Пьесы, отсутствующие в первом дании, я воспровел по последующим: "Перикл" и "Троил и Крессида" - по третьему данию "ин-фолио" 1663 года, "Два благородных родича" - по второму данию Бомонта и Флетчера 1673 года. Во всех трех даниях пьеса "Эдуард Третий" отсутствует! - И поэтому вы решили отказать Шекспиру в авторском праве на эту пьесу, - все так же с улыбкой заметил Шелуденко. - Я... Хвостов внезапно запнулся. Подбородок его дернулся так, словно в горле у него застряла кость. Инспектор тут же протянул ему стакан с водой, но Хвостов сделал отрицательный жест рукой. - Я не занимался установлением авторских прав, - рек он, совладав наконец с эмоциями. - Я передавал Уильяму те пьесы, по поводу которых у меня лично не возникало никаких сомнений. - А я полагал, что отмерить размеры того или иного дарования способен разве что только господь бог, - инспектор даже и не думал скрывать иронии. Лицо Хвостова пошло багровыми пятнами, а губы, напротив, побледнели. - Инспектор, я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать ваши насмешки. - Верно, - кивнул Шелуденко. - Вы принесли рукопись "Карденио". А кто, по-вашему, написал эту пьесу? Ее ведь, как я понимаю, тоже не было среди тех, которые вы передали Шекспиру. Подбородок Хвостова мелко задрожал, а глаза забегали по стенам кабинета, так, словно он искал выход, чтобы попытаться спастись бегством. Инспектор понял, что задал Хвостову вопрос, которого тот панически боялся, а потому не решался задавать его себе сам. Если прнать, что Шекспир самостоятельно написал хотя бы одну пьесу, то получалось, что все то, на что Хвостов потратил лучшие годы своей жни, не стоило выеденного яйца. Было от чего прийти в отчаяние. - Хорошо, вернемся к этому вопросу чуть позже, - инспектор провел пальцами над клавиатурой. На экране компьютера появились три фотографии людей, одетых в средневековые костюмы. - Посмотрите внимательно на эти снимки, господин Хвостов. На них запечатлены люди, с которыми наши агенты вели переговоры о покупке архива Шекспира. Быть может, кто-то них вам знаком? - Этот, - Хвостов не задумываясь, ткнул пальцем в снимок, расположенный в центре. - Это тот самый блондин, которого Марин... - запнувшись на секунду, Хвостов иначе построил фразу: - Молодой человек, ображенный на снимке, приносил мне посылки с бумагой и чернилами, доставленные XVI века. Три или четыре раза он помогал мне подготовиться к временному переходу. Этого я тоже пару раз видел, - указал он на соседнюю фотографию. - А третий мне незнаком. - Понятно, - Шелуденко отключил экран. - Выходит, дело все же не обошлось без Марина. - Я этого не говорил, - тут же протестующе взмахнул рукой Хвостов. Инспектор улыбнулся одними губами. И улыбка его была отнюдь не веселой. - К тому же не забывайте, что я сам обратился к нему за помощью, - добавил Хвостов. - Не волнуйтесь так, господин Хвостов, - устало вздохнул Шелуденко. Хотя у инспектора Шелуденко теперь уже не было ни малейших сомнений в том, что всю операцию с продажей рукописей Шекспира задумал и провернул Марин, Департамент не мог предъявить ему обвинение. За два месяца до начала переговоров по сделке Марина с какой-то мелочевкой взял один младших инспекторов Отдела искусств. Контрабандист получил пять месяцев пребывания в зоне безвременья и тем самым обеспечил себе железное алиби. Теперь на любое выдвинутое против него обвинение Марину оставалось лишь удивленно поднять брови: какие ко мне могут быть претензии, инспектор? Вам же превосходно вестно, где я в то время находился! И это при том, что у Шелуденко появился такой свидетель, как Хвостов, который, как полагал инспектор, являлся не соучастником преступления, а всего лишь инструментом, на котором Марин виртуозно сыграл свою партию! В зону безвременья следовало бы сослать не Марина, а того олуха-инспектора, который, лучась от счастья, притащил его в Департамент XVIII века с двумя простенькими геммами в кармане. Когда каждому в Департаменте было вестно, что, если Марин решил отдохнуть в зоне безвременья, значит, кто-то его многочисленных подручных в это время заканчивает спланированную и подготовленную им серьезную операцию! Теперь Шелуденко мог только расставить все точки над "i" в деле об исчезновении архива Уильяма Шекспира. А заодно и попытаться объяснить бедолаге Хвостову, насколько прав был Марин, знавший законы временной спирали, наверное, лучше, чем кто-либо другой, когда говорил, что прошлое менить невозможно. - Хочу показать вам еще один снимок, - сказал Шелуденко, вновь проведя рукой над клавиатурой. При виде появившегося на экране ображения лицо Вальдемара Хвостова вытянулось и приобрело землистый оттенок. Увидеть такое он никак не ожидал. - Узнаете? - усмехнулся инспектор. На снимке был запечатлен край стола в хорошо знакомой Хвостову таверне "Белый Огонь", за которым сидели, о чем-то оживленно беседуя, Уильям Шекспир и он сам. Судя по возрасту обоих, снимок был сделан в интервале между 1600 и 1605 годами. Не в силах вымолвить ни слова, Хвостов молча посмотрел на Шелуденко. Взгляд его был похож на взгляд человека, который внезапно понял, что много лет назад он начал сходить с ума и к настоящему моменту окончательно перестал отличать реальность от собственных бредовых фантазий. - Этот снимок сделан нашим агентом в 1603 году, - поспешил на помощь несчастному инспектор. - Так, значит, вы обо всем знали, - с трудом выдавил себя Хвостов. Одновременно с этими словами него словно бы улетучилась половина жни. Плечи его опали, грудь и живот провалились, - Хвостов осел в кресле и как будто даже уменьшился в размерах. - Нет, - покачал головой инспектор. - Я даже не сразу вспомнил, где видел вас прежде. В соответствии с рапортом агента на фотографии запечатлен иностранный шпион, работающий на королевский Тайный совет и использующий Уильяма Шекспира в качестве курьера для передачи своей информации в надежные руки. Хвостов поднял руки, держа их открытыми ладонями вверх, и несколько раз провел стороны в сторону. Что он хотел сказать этим жестом, Шелуденко не понял. - Шекспир, судя по всему, был также уверен, что работает на Тайный совет, - продолжил инспектор. - Кстати, подобным образом подрабатывал на жнь не только он один, но и многие другие поэты и прозаики того времени. Обязанность Шекспира заключалась в том, чтобы в тот же день, когда он получал от вас пакет, доставить его в условное место и передать определенному человеку, которого он знал только в лицо. Взамен он получал причитающееся ему денежное вознаграждение, которое, надо полагать, было весьма приличным, поскольку помогало ему не просто жить безбедно, но даже приобретать недвижимость. Вот вам и ответ на вопрос о таинственном источнике доходов Шекспира. - Простите, - перебил инспектора Хвостов. - Но кто покупал у Шекспира рукописи его еще не написанных пьес? - Вы так и не поняли? - немного недоверчиво посмотрел на собеседника инспектор. Хвостов недоумевающе развел руками. - Ваш приятель Марин. - Но... - Естественно, не собственноручно, а через еще одного своего помощника, который, возможно, даже не представлял, с кем его свела судьба. Марин отличается тем, что подбирает себе не очень образованных, но зато исключительно исполнительных подручных. Шекспир, надо полагать, даже не заглядывал в ваши пакеты, поскольку был уверен, что они являются собственностью Тайного совета. Черновики же пьес, написанных им самим, он передавал вам. Во времена Шекспира рукописям не придавали большого значения. К тому же вознаграждение, что он получал от Марина за простенькие услуги, значительно превосходило гонорар от продажи своей интеллектуальной собственности. Хвостов, похоже, забыл, что собирался до конца покрывать Марина, потому что спросил: - Выходит, все эти годы Марин финансировал мои экспедиции в прошлое собственного кармана? - Поверьте мне, это не такие большие деньги, как вам кажется, - ответил инспектор. - А в конечном итоге Марин многократно покрыл все свои затраты. - Но ведь это я, - Хвостов так сильно ткнул себя указательным пальцем в грудь, как будто собирался проделать в ней дырку, - я сам обратился к Марину за помощью! - И что с того? - пожал плечами Шелуденко. - Быть может, у Марина уже был наготове этот план, и он лишь ожидал подходящего случая, чтобы начать его воплощение в жнь. Хотя с той же степенью вероятности я могу предположить, что он попросту решил сымпровировать, узнав о вашей затее. Ну а после втянулся в игру. - А как же посвящение! - неожиданно вспомнил Хвостов. - Какое посвящение? - не понял инспектор. - Посвящение на книге сонетов! Хвостов так воодушевился, что на щеках его появился легкий румянец. Инспектору было жаль разочаровывать его. Но в конце концов Хвостов являлся нарушителем закона и должен был понести наказание, соответствующее содеянному. - Зная склонность Марина к всевозможным шуткам и розыгрышам, я бы рискнул предположить, что сонеты Шекспира опубликовал он, - сказал Шелуденко, внимательно наблюдая за реакцией своего собеседника. - И посвящение в начале книги также было предложено им. - Чушь! - возмущенно взмахнул рукой Хвостов. - С чего бы вдруг Марину этим заниматься?.. Не вижу в этом ничего смешного! Инспектор положил руки локтями на стол. Края губ его раздвинулись в едва заметной, но при этом очень ехидной ухмылке. - А что, если прочесть посвящение в начале книги сонетов несколько по-иному, чем предлагаете вы? - Шелуденко провел пальцем над клавишами, и на экране воспровелась страница книги сонетов Шекспира, данной в 1606 году, с напечатанным на ней посвящением. - Например, так: "Тому единственному, кому обязаны своим появлением нижеследующие сонеты, мистеру Дабл-ю Эйч, всякого счастья и вечной жни, предсказанных ему нашим бессмертным поэтом, желает человек, доброжелатель, рискнувший дать их". - Инспектор сделал точно выверенную паузу, после чего убийственным тоном пронес: - Как вестно, в большей части сонетов Шекспир обращает свой восторженный поэтический взор в направлении представителя одного с ним пола. А если вспомнить, что сам Шекспир публиковать свои сонеты не собирался и тот факт, что это проошло помимо его воли, вызвал у поэта бурю негодования, то, полагаю, открытие истинного имени таинственной музы поэта вызвало бы подлинный фурор среди современных исследователей и поклонников творчества Уильяма Шекспира. Хвостов рухнул в кресло, как будто получил нокаутирующий удар от боксера-тяжеловеса. Примерно на такую реакцию и рассчитывал Шелуденко. Медленно, так, чтобы не разрушить возникшую атмосферу мрачного ужаса, инспектор протянул руку и надавил пальцем на пьезо-кнопку интеркома. Раздавшийся короткий писк заставил Хвостова судорожно дернуться. - Как успехи, Элис? - отчетливо и громко пронес инспектор. - Я покончила с твоей рукописью, - ответил ему ворчливый женский голос. Инспектор заговорщицки подмигнул Хвостову и, нажав кнопку временного отключения микрофона, шепотом сообщил: - Элис всегда говорит "покончила" вместо "закончила", если ей что-то не нравится. Хвостов никак не отреагировал на его слова. - Результаты обнадеживающие? - отпустив кнопку, задал новый вопрос Шелуденко. - Все зависит от того, на что ты рассчитывал, - недовольно проворчала в ответ Элис. - Через пятнадцать минут я закончу отчет о результатах эксперты и пришлю его тебе вместе с рукописью. - А если в двух словах? - Чистейшей воды фальшивка. Хотя не могу не прнать, что выполнена очень аккуратно и, вне всяких сомнений, квалифицированным специалистом. Бумага, чернила и даже веревочка, которой прошиты листы, - все подлинное. То есть проведено в конце XVI - начале XVII века. Но степень ветхости указывает на реальный возраст в пять-шесть лет, не больше. На всех без исключения листах бумаги различимы следы от механма протяжки лазерного принтера "Эмиль-005". Из чего я делаю вывод, что незнакомец, занимавшийся готовлением этой подделки, вначале смоделировал почерк Шекспира с помощью компьютерной программы "Стилос-66", после чего набрал текст и перенес его на бумагу. При распечатке был использован светочувствительный краситель, поверх которого затем были нанесены чернила. Вне всяких сомнений, это было сделано вручную с использованием настоящего пера. Тому, кто этим занимался, пришлось здорово потрудиться. Ну а после того, как светочувствительный краситель разложился под действием света, мы получили то, что имеем, - рукопись, которую эксперты, скажем, начала XXI века, скорее всего, приняли бы за настоящую. Но их трудно было бы винить в этом, поскольку в отличие о нас, они не располагали образцами отпечатков пальцев Шекспира. Скажи мне, Шелуденко, ты можешь себе представить, что человек написал пьесу, а затем внес в текст необходимые, как ему казалось, менения и при этом не оставил на страницах рукописи ни одного своего отпечатка? - Ты не нашла ни одного отпечатка пальца Шекспира? - инспектор скосил взгляд на Хвостова, оплывшего в кресле, словно огарок свечи. - Зато среди кучи отпечатков, принадлежащих человеку, данных на которого у нас в архиве нет, я нашла всего один отпечаток большого пальца правой руки, аккуратно поставленный на первом листе, точно под надписью "Сочинение Уильяма Шекспира". Как будто кто-то хотел удостоверить тем самым свое авторство. И знаешь, Шелуденко, чей это был палец? - Павла Марина, - ответил инспектор. - Откуда ты знаешь? - разочарованно протянула Элис. - Интуиция, - усмехнулся Шелуденко. - Спасибо за работу, Элис. - Да не за что. Шелуденко нажал кнопку отбоя. - Я думаю, в комментариях нет необходимости? - спросил он, взглянув на Хвостова. - Зачем он это сделал? - не глядя на инспектора, едва слышно пронес Хвостов. Не нужно было уточнять, о ком именно идет речь. - Я уже говорил вам, что Марин большой шутник. К тому же он еще и талантливый мистификатор. На его удочку попадались и куда более искушенные люди, нежели вы. Шелуденко сделал паузу, ожидая, что скажет на это Хвостов. После минуты молчания инспектор спросил: - Вы по-прежнему не желаете дать показания против Марина? Хвостов отрицательно мотнул головой. - Что ж... Шелуденко провел пальцами над клавиатурой, и принтер выдал стандартный бланк подписки для свидетеля. - Подпишите здесь, вну, - сказал он, положив бланк на стол перед Хвостовым. - Что это? - вяло поинтересовался тот. - Вы подтверждаете, что предупреждены о том, что повторное совершение того же самого правонарушения, которое стало причиной вашей явки в Департамент, повлечет за собой ужесточение наказания. - При всем желании я не смог бы повторить то, что уже сделал, - мрачно рек Хвостов. - Уильям умер год назад. - Кроме того, вы подтверждаете, что не имеете в собственном распоряжении транспортного средства, позволяющего путешествовать во времени. - Не имею, - отрицательно мотнул головой Хвостов и взялся за лазерное перо. - И гарантируете, что не станете уклоняться от явки в Департамент контроля за временем для дачи показаний или допроса, в случае, если в том возникнет необходимость, - быстро закончил инспектор. Хвостов, почти не глядя, царапнул бумагу пером. - И что теперь? - спросил он, ткнув перо в подставку. - Можете идти, - ответил инспектор, убирая подписанный бланк в папку. Хвостов тяжело поднялся кресла, подхватил за ручку кейс, с которым пришел, и, не прощаясь, направился к выходу кабинета. Странное дело, но, глядя на его согбенную спину, инспектор Шелуденко не испытывал радости победителя при виде поверженного в прах противника. - Вы можете забрать рукопись, - пронес в спину Хвостову инспектор. Даже не оглянувшись, Хвостов безразлично махнул рукой. Он уже приоткрыл дверь, когда Шелуденко вновь окликнул его: - Постойте! А что находилось в конверте, который вы отдали Шекспиру в последнюю вашу встречу? Обернувшись, Хвостов посмотрел на инспектора взглядом, исполненным скорби и тоски по несбывшемуся чуду. Подбородок его, дернувшись, чуть приподнялся. Полуприкрыв глаза, Хвостов нараспев прочитал: - Коль божий гнев тебе внушает страх, Мой друг, оставь в покое этот прах. Тот будет славен, кто не тронет сих камней, И проклят тот, кто потревожит сон костей. Глава 27 Вытянув ноги и сложив руки на груди, инспектор Шелуденко полулежал в кресле. Взгляд его был устремлен на спинку кресла, в котором несколько минут назад сидел Вальдемар Хвостов. Инспектор не мог определить своего отношения к странному маленькому человечку, покинувшему его кабинет, прочитав перед уходом слова эпитафии, выбитой на надгробном камне Уильяма Шекспира, что покоится в северной стороне алтаря церкви Святой Троицы в Стратфорде-на-Эйвоне, так и оставшемся милым маленьким провинциальным городком, все достопримечательности которого связаны с именем Шекспира. И эта неопределенность беспокоила Шелуденко куда сильнее, чем история, рассказанная Хвостовым. Марин был весьма своеобразной и даже уникальной в своем роде личностью, но мотивы его действий были в целом ясны и понятны. Словно заправский шахматист, он разыгрывал сложные многоходовые партии, охватывающие два, три, а случалось, что и четыре витка временной спирали. Он получал истинное удовольствие от увлекательной игры, не забывая при этом и о собственной выгоде. Но он никогда не нарушал тех правил, что установил сам для себя. Искусство, в любых своих проявлениях, являлось для него святыней, к которой не следует прикасаться лишний раз без особой на то необходимости. Своими действиями он как бы создавал новый вид искусства, фантастический перформанс, местом действия которого становилось все необъятное время. Ну, кто бы мог остаться равнодушным к тому, с какой ощренной виртуозностью он не позволил Хвостову вмешаться в ход творческого процесса Шекспира? Разве не к такой же отточенности в своих действиях стремился любой инспекторов Отдела искусств Департамента контроля за временем? И разве выбрал бы своей работой контроль за прошлым человек, уверенный в том, что подлинная жнь - это только то, что происходит здесь и сейчас? Шелуденко вспомнил такси, застрявшее в бесконечном потоке машин, и мрачно усмехнулся. Мимо с бешеной скоростью проносились машины с тонированными стеклами. Людям в них не было никакого дела до неподвижно стоящей машины. А уж о том, что в машине мог кто-то находиться, большинство них, скорее всего, даже и не задумывались. Занятые собственными мыслями, они воспринимали все, что их окружало, как часть привычного пейзажа. У современного человека нет времени на эмоции и чувства. Но разве не думал в тот момент запертый в сломавшемся такси Шелуденко о том, как здорово было бы сейчас оказаться где-нибудь в прошлом? Ну, к примеру, в Лондоне начала XVII века? Но для Хвостова путешествия в прошлое не были бегством от настоящего. Он сам прнавал, что неплохо вписывался в нынешнюю действительность до тех пор, пока в таверне "Белый Огонь" не увидел Шекспира, с пером в руке склонившегося над рукописью. Хвостов постарался как можно более убедительно и точно описать то, что проошло с ним в тот момент. Но был ли он при этом до конца искренен? И можно ли полагаться на его объективность? В смысле, насколько может быть объективен человек с нервным расстройством, пытающийся как можно более точно описать собственные ощущения? Речь, конечно, вовсе не о том, что у Хвостова не все в порядке с головой, хотя нервы у него, следует честно сказать, ни к черту. По версии самого Хвостова, он счел необходимым вмешаться в ход исторического процесса в тот момент, когда почувствовал, насколько легко коммерческая жилка в душе Шекспира берет верх над его поэтическим талантом. Человек пришел в ужас, подумав о том, что Шекспир-коммерсант может не ужиться с Шекспиром-драматургом, и решил сделать все от него зависящее, чтобы сохранить для потомков творчество гениального англичанина. По крайней мере ту его значительную часть, которую сам он счел достойной пера Шекспира. Казалось бы, поступок, заслуживающий если и не снисхождения, то уж, во всяком случае, понимания. Но Шелуденко смущало то, что, лагая свою историю, Хвостов уж слишком акцентировал внимание на коммерческой стороне деятельности Шекспира. Кого он пытался убедить в том, что Шекспир действительно был блок к тому, чтобы переключиться на чисто коммерческий пересказ чужих пьес, а в дальнейшем и вовсе бросить писать ради того, чтобы заняться выгодным вложением накопленных денег, - слушавшего его рассказ инспектора или, быть может, самого себя? Чего ради Хвостов принес с собой рукопись "Карденио", если был уверен в том, что Шекспир не писал этой пьесы? Быть может, ему с самого начала было вестно, что это фальшивка? И почему бы не предположить, что состряпал ее сам Хвостов? Подделать чужой отпечаток пальца ненамного сложнее, чем нарисовать чужую подпись. У Хвостова могли иметься отпечатки пальцев Марина, который, по его же словам, неоднократно бывал у него дома. Только для чего он все это сделал? Чтобы попытаться таким образом образить себя жертву злых козней коварного контрабандиста-профессионала? Но Хвостову и без того ничего не грозило, если бы он сам не явился в Департамент. Вывод напрашивался сам собой: Хвостов принадлежал к когорте людей, не обладающих даже зачаточным творческим потенциалом и потому мечтающих любым способом запечатлеться в отблесках славы того, чей гений был неоспорим. Уильям Шекспир, с именем которого до самого последнего времени было связано немало загадок, тайн и домыслов, представлял собой идеальный объект для подобных устремлений. За то время, что инспектор Шелуденко занимался Шекспиром, через его руки прошли тысячи поддельных рукописей "ранее невестных" пьес Шекспира. Поэм было значительно меньше. Зато число сонетов, которые непременно следовало добавить к ста пятидесяти четырем общевестным, не поддавалось учету. Хвостов пошел дальше других. Он не просто написал за Шекспира новую пьесу, а попытался убедить себя, а заодно и всех вокруг, в том, что без его помощи Шекспир вообще не состоялся бы как драматург. И, если бы не хитроумный Марин, случайно встретившийся Хвостову на пути к славе, ему бы это удалось. Наверняка, не полагаясь на одну лишь графологическую эксперту, он старательно прикладывал к обратной стороне листов рукописей, которые передавал Шекспиру, свой палец, тщательно смазанный чернилами. Вот только зачем он поставил отпечаток пальца Марина на рукопись "Карденио"?.. Глава 28 От размышлений инспектора оторвал писк зуммера интеркома. - Слушаю, - нажал кнопку приема Шелуденко. - Ну как тот тип, которого я направил к тебе? - раздался микрофона голос дежурного инспектора Тейлора. - Пустышка, - коротко ответил Шелуденко. - Понятно... - как будто даже с разочарованием протянул Тейлор. - Пневмопочту получил? Шелуденко скосил взгляд на ячейку пневмопочты слева от стола. В контрольном окошке горел зеленый огонек, вещающий о поступлении почты. - Я уже минут пятнадцать, как тебе отправил, - продолжал между тем Тейлор. Протянув руку, Шелуденко открыл ячейку и достал нее посылку, завернутую в плотную серую бумагу и перевязанную грубой бечевкой. На обертке не было ни адреса, ни имени получателя. В душе инспектора шевельнулось недоброе предчувствие. - Что это? - спросил он у Тейлора. - Не бойся, не бомба, - усмехнулся тот. - Сканер обнаружил только бумагу. - Откуда пакет? - уточнил свой вопрос Шелуденко. - Мальчишка какой-то принес, лет четырнадцати. Сказал, что для инспектора Шелуденко, бросил на стойку и тут же убежал. Уже открыл? - Нет еще, - буркнул Шелуденко. - Ну так давай, не тяни! Мне ведь тоже интересно, что там! Шелуденко положил руку на посылку. -Документы, - сказал он, выждав какое-то время. - Мне должны были их передать... Не дожидаясь новых вопросов, он коротко бросил: - Пока, - и нажал кнопку отбоя. Затем Шелуденко попытался руками разорвать перевязывающую посылку бечевку, но она оказалась на удивление прочной. Выдвинув ящик стола, инспектор принялся суетливо перебирать все, что в нем находилось, пытаясь отыскать что-нибудь, чем можно было перерезать бечевку. Под руку ему попался нож для резки бумаги. Трижды подцепив бечевку ножом, Шелуденко в конце концов все же не разрезал, а разорвал ее. Развернув грубую оберточную бумагу, Шелуденко увидел запечатанный вакуумный пакет, в который была уложена не очень толстая стопка листов, прошитая черным шнурком. Перевернув пакет, инспектор прочел на заглавном листе рукописи именно то, что и ожидал: "КАРДЕНИО. Сочинение Уильяма Шекспира". Шелуденко не сразу заметил, что поверх рукописи в пакет была вложена еще и небольшая прямоугольная карточка с убористыми строчками, отпечатанными на принтере: "Надеюсь, вы оценили шутку, которую я сыграл с Хвостовым. А теперь попытайтесь угадать, настоящая или поддельная рукопись вложена в этот пакет?" В уголке, вместо подписи, только одна буква: М. Шелуденко аккуратно накрыл пакет оберточной бумагой и отодвинул его на край стола. Прикрыв глаза ладонью, он тяжело откинулся на спинку кресла. Ему нужно было все как следует обдумать, а "Карденио" мог и подождать. Инспектор был уверен, на рукописи, которая лежала сейчас у него на столе, Марин своих отпечатков не оставил.

[X]