Алоиз Качановский.

   Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек.

   1

   Знаю, что произойдет в тот миг, когда я открою глаза. Открываю их, и  тут

же все мои предвиденья сбываются. Несколько паровых молотов начинают изнутри

раскалывать мой череп, а комната медленно вращается вокруг моей постели.

   Зажмуриваюсь, но это не улучшает ситуацию. Оказывается,  что  если  я  уж

решился на то, чтобы открыть глаза, далее следует держать  их  открытыми.  В

противном случае я стремительно падаю в пропасть, как в  лифте,  у  которого

оборвался трос. Итак, я держу глаза открытыми и стараюсь не моргать,  потому

что этот, такой безболезненный в обычных условиях процесс, снова  пускает  в

ход всю батарею паровых молотов.

   Поднимаюсь в постели и сажусь. Реакция на это безумно смелое движение  не

заставляет  себя  ждать:  мой  череп  разлетается  на   куски,   а   комната

закручивается в стремительной карусели.

   Левой рукой осторожно, стараясь не поворачивать голову, ощупываю  столик,

стоящий у кровати. Что-то падает. Часы. Рука прикасается к  телефону,  пачке

папирос - и вот уже край столика. Постепенно  поворачиваю  голову  вместе  с

верхней половиной туловища  влево.  Это  вызывает  приступ  боли  в  области

позвоночника и стреляет в виски. Самое обидное, что я при этом не нахожу  на

столике предмета, которого так настоятельно требует мой организм - стакана с

водой.

   Медленно опускаю ноги на пол. Встаю. И в тот же миг снова  оказываюсь  на

постели. Головокружение нокаутирует меня. Выждав  некоторое  время,  пытаюсь

повторить свой трюк. На этот  раз  мне  удается,  опираясь  о  стену  рукой,

удержаться на ногах. Еще минута, и  я  буду  в  силах  добраться  до  ванной

комнаты.

   Снимать пижаму мне не приходится, так как, оказывается,  я  ее  вовсе  не

надевал. Висит себе преспокойненько над ванной. Холодный душ творит  чудеса.

Выхожу из ванной с запасом сил, достаточным для того, чтобы побриться.

   Я еще не совсем пришел в себя, но, к  счастью,  на  помощь  мне  приходит

автоматизм  каждодневных  движений  и  привычек:  я  бреюсь,  возвращаюсь  в

комнату, достаю из шкафа чистую рубашку, вязаный галстук, костюм, зажигаю  в

кухоньке газ и варю кофе.

   Нужно чем-нибудь подкрепиться. Поджарить пару яиц с ветчиной. Нет,  не  с

ветчиной, меня воротит при одной мысли об этом.  Приготовлю  себе  пару  яиц

всмятку. Открываю холодильник...

   И в этот миг припоминаю ВСЕ!

   Только  не  думать  об  этом!  Это  единственный  способ  удержаться   на

поверхности и худо-бедно функционировать. Глотаю  обжигающий  кофе.  Дую  на

него. Допиваю. Определенно помогает. Закуриваю.  Наливаю  еще  одну  чашечку

кофе. Я в форме. Голова еще хрупкая, но боль прошла. Может  быть,  и  с  ТЕМ

удастся управиться? В конце концов - мало ли что померещится!

   Возвращаюсь  в  комнату,  поднимаю  с  пола  часы.  Ходят.  Десять  минут

десятого. Передо мной новый прекрасный день.

   За окном солнце. Утро ранней осени. Смутно припоминаю, что ночью  хлестал

проливной дождь.  Перед  моими  глазами  снова  возникает  мерцающее  стекло

автомобиля, залитое струями воды,  потоки  дождя,  пронзенные  двумя  лучами

света, и в этих лучах, на мокрой улице...

   Стоп, отключаюсь. Не буду об этом думать. Нужно собраться с силами, выйти

из дома и совершить ряд обыденных дел, не слишком, к слову, утомительных.

   Где ключи? В кармане плаща, кажется. А где плащ? В  прихожей  на  вешалке

его нет. А может быть, я пришел вчера без плаща? Такого еще никогда со  мной

не случалось. Плащ должен где-то быть.

   Моя комната с нишей - огромна. В  нише  кровать,  столик  рядом,  кресло,

тумбочка. В комнате полный кабинетный набор мебели, включающий в себя  кроме

прочего большой диван, расположенный спинкой к входу. Он  разделяет  комнату

на две половины.

   На подлокотнике дивана замечаю краешек рукава моего  плаща.  Очевидно,  я

сбросил его там вчера спьяну. Подхожу к  дивану  и  стягиваю  с  него  плащ.

Что-то показывается из-под плаща. Что-то, лежащее на диване, что-то, чего  я

вчера, очевидно, совершенно не заметил в тот  миг,  когда  швырнул  плащ  на

диван.

   Это что-то - труп  женщины.  Лежит  себе  удобненько  пристроившись,  как

гость, оставшийся на ночь после пирушки, гость, заботливо  прикрытый  плащом

хозяина вместо покрывала. Все это так, но  у  меня  не  было  вчера  никакой

пирушки. И гостей тоже не было. Если мне  не  изменяет  память,  я  вернулся

домой только под утро. Откуда взялась эта женщина?

   А, может быть, и это мне только мерещится? Зажмуриваюсь,  вновь  открываю

глаза, смотрю. Нет, не исчезает, лежит на диване. Еще  раз  закрываю  глаза.

Открываю. Женщина существует наяву. Я не могу успокаивать себя  мыслью,  что

это белая горячка. А впрочем, может быть, так и лучше.

   Конечно, лучше уж так. Труп -  это  всего  лишь  труп.  Мертвый  человек,

присутствие которого на моем диване каким-либо способом но выяснится. А  вот

ТО - то гораздо хуже. ТО я видел ясно, хотя оно и не существовало.

   Труп, лежащий здесь, конкретный труп, я сказал бы,  совершенно  зауряден.

Худая, скромно одетая дама. Довольно поношенные черные туфельки, тонкие ноги

в нейлоне, черный костюм не первой  молодости,  на  шее  шелковый  шарфик  в

крупную черную и белую клетку. Худое лицо, узкие губы, слегка искривленные в

предсмертной гримасе, полуприкрытые глаза почти без ресниц. Из-под  немодной

черной шляпки выбиваются волосы неопределенного  цвета.  Возраст  определить

трудно. Скорее всего - около пятидесяти. Но не следует забывать и того,  что

смерть не омолаживает. Руки без перчаток,  ногти  без  маникюра.  При  жизни

покойница смахивала, вероятно, на учительницу  географии  или  что-нибудь  в

этом роде. Знаете этот тип.

   Беру  ее  руку,  пытаюсь  приподнять.  Рука  окоченела,   моя   покойница

перенеслась в вечность минимум несколько часов назад. Чего-то не хватает при

этом трупе,  убранном  старательно,  как  к  воскресной  мессе.  Не  хватает

сумочки. Нет ее ни на полу, ни где-нибудь поблизости.  Это  значит,  мне  не

удастся легко узнать,  чьи  останки  приютил  так  гостеприимно  мой  диван;

документы, вне всякого сомнения, были в сумочке.

   Неожиданно я слышу щелканье замка входных дверей. Уборщица! Разумеется, я

мог бы выбежать в прихожую, закрыв  за  собою  дверь  в  комнату,  встретить

уборщицу там и отправить ее домой под каким-либо предлогом. Так поступил  бы

на моем месте каждый разумный человек.

   Каждый. Но не я. Подобный простейший  выход  просто  не  приходит  мне  в

голову. Единственное решение, которое я принимаю в  растерянности,  выглядит

совершенно по-другому.

   Я беру труп на руки и тащу его к дверям балкона.  Локтем  прижимаю  ручку

двери, ногой распахиваю ее. Мой балкон, строго говоря, не является балконом.

За дверью только место для ящика с  цветами  и  небольшая  железная  ограда.

Опускаю труп на эту ограду и бросаю взгляд вниз.

   Внизу подо мной еще два этажа и улица. Широкая, шумная, по ней проносятся

автомобили и автобусы, тротуары полны людей.

   Рассчитываю на то, что никому из них не придет в  голову  именно  в  этот

момент посмотреть вверх.

   От глаз прохожих меня частично заслоняет балкон нижнего этажа.  Настоящий

балкон с каменной литой оградой. Вижу под собой целый ряд этих балконов. Все

они - пусты.

   Поднимаю труп на руках над железной оградой, наклоняю его и  роняю  вниз.

Тело приземляется на балконе находящейся подо  мной  квартиры,  издавая  при

этом малоприятный глухой  хруст.  Быстро  возвращаюсь  в  комнату,  закрываю

дверь, утираю пот со лба.

   Из кухни доносятся отголоски возни,  льющейся  воды  и  громкое  сопение.

Уборщица в разгаре битвы за чистоту и порядок. Думаю,  она  в  бешенстве:  я

оставил вчера окно кухни раскрытым, и  потоки  дождевой  воды  сделали  свое

дело.

   На цыпочках выбираюсь в прихожую и  украдкой  выскальзываю  на  лестницу.

Спускаюсь на второй этаж. На дверях  квартиры  подо  мной  не  вижу  никакой

таблички. Стучу. Никто  не  открывает.  Стучу  еще  раз.  Тишина.  Осторожно

прикасаюсь к ручке. Дверь открыта!

   Вхожу в квартиру. Комната аналогична моей. Но какая угрюмая нищета  царит

здесь! Несколько допотопных кресел с пучками торчащих  волос  и  вылезающими

пружинами, столик без одной ножки,  подпертый  томами  старой  энциклопедии,

пустой шкаф с выбитым  стеклом,  разбросанные  по  комнате  предметы  одежды

вперемешку с  надбитыми  тарелками,  и  кастрюли  с  остатками  пищи  -  как

дополнение этой роскошной картины. И на  всем  -  толстый  слой  пыли,  а  в

воздухе запах, как в клетке со львами.

   Балконная дверь прикрыта. Из комнаты не увидишь то, что лежит на балконе,

так как низ двери деревянный. Стекло начинается лишь в метре от пола.

   Приоткрываю дверь - и вот моя покойница. Лежит  себе  преспокойненько  на

бетонном полу, прикрытая от улицы  каменной  оградой.  Выхожу  на  балкон  и

принимаюсь за самую трудную часть мероприятия.

   Беру труп на руки, опускаю его спиной на левую ограду балкона и  взглядом

мерю расстояние  до  балкона  соседней  квартиры.  Расстояние  не  такое  уж

большое, метра полтора.  Но  перебросить  труп  не  так-то  просто:  у  меня

совершенно нет места для размаха да и весит он больше,  чем  можно  было  бы

предположить по внешнему виду.

   Собираюсь с силами и решительным движением перебрасываю тело вдоль  стены

влево в сторону соседнего  балкона.  Оно  приземляется  как  раз  на  ограде

балкона и в течение бесконечно долгой секунды балансирует  в  этой  позиции,

как бы выбирая, в какую  сторону  перевесить.  Если  я  бросил  слабо,  если

перевесят ноги, тело упадет на улицу. Перевешивает голова, тело  сползает  с

ограды на соседний балкон и исчезает там.

   Тяжело вздыхаю. Потом прикрываю дверь, пробегаю по комнате и вот я уже на

лестничной площадке. Останавливаюсь у соседней двери.

   На  этой  двери  красуется  солидная  давней  работы  медная  табличка  с

выгравированной надписью "Эдвард Рифф и Карл Опольский - адвокаты". Рядом  с

дверью находится ниша с противопожарным гидрантом.  Открываю  ее  стеклянную

дверцу, всовываю руку под гидрант и вынимаю ключ. Отпираю дверь, прячу снова

ключ под гидрант и вхожу в квартиру.

   Приемная со следами былого великолепия. Плюшевая мебель  пообтерлась,  но

когда-то стоила немалых денег. Журналы на круглом столике  помоложе  мебели,

им, примерно, с годик. Дверь, ведущая в глубину квартиры, закрыта.

   Сил у меня хватает только на то, чтобы  бухнуться  в  ближайшее  плюшевое

кресло. Сажусь. Тяжело дышу. Руки и ноги у меня трясутся.

   Вдруг волосы встают у меня на голове дыбом. В комнате за дверью  я  слышу

чьи-то шаги. Женский голос  мурлычет  "Путь  далек  до  Типперери".  В  моем

сознании проносится видение покойницы в черном костюме, возвращенной к жизни

двумя  падениями  на  бетонный  пол  балконов,  представляю  себе,  как  она

поднимается с балкона и входит в комнату с беззаботной  песенкой  на  устах.

Еще секунда... и она здесь, в приемной.

   В это мгновение двери комнаты открываются. Заслоняю глаза руками, не хочу

оказаться с нею лицом к  лицу.  Пение  смолкает,  тишина,  и  женский  голос

произносит:

   - Вы к кому?

   Голос неуверенный, тихий и, как мне кажется, намного моложе, чем  тело  в

черном костюме. Открываю глаза. На пороге стоит девушка. Никогда в жизни  до

этого я ее не видел.

   2

   Она невысокая, не очень изящная, одета в  юбочку  и  недорогой  свитерок.

Бледное лицо, водянистые глаза и прическа в виде торчащих в  разные  стороны

мышиных хвостиков. Ногти ярко-красные. На ногах нейлон и туфельки на высоких

каблуках, явно большего, чем нужно, размера.

   Одной рукой она оперлась на косяк двери,  другую  кокетливо  положила  на

бедро, как на фото Мэрилин Монро. Но глаза у нее испуганные.

   - Что вы тут делаете? Как вы вошли? - спрашивает она.

   - Я... скрываюсь, - говорю я, соответственно с состоянием моего духа.

   - От полиции? - спрашивает девушка. Напугана она еще сильнее.

   - Еще не знаю, - отвечаю я.

   - Если вы к адвокату, то его еще нет, -  произносит  она.  Забыла  уже  о

Мэрилин Монро, держит теперь руки нормально, ноги носками чуть-чуть  внутрь.

Страх придает ее лицу не очень умное выражение,  крашеные  губы  приоткрыты,

как у рыбы.

   - Как раз наоборот, - говорю я, - адвокат есть. Не нужно меня обманывать.

   - Вы слишком  много  себе  позволяете,  -  неуверенно  возражает  она.  -

Адвоката нет, и я не знаю, когда он будет. Придите, пожалуйста, через часок.

   - Я как раз и есть адвокат, - произношу с уверенностью я.

   - Не верю, - говорит она, - теперь как раз вы обманываете.

   - Нет, не обманываю, моя фамилия Рифф, и это мое бюро. Что вы сами  здесь

делаете?

   - Вы адвокат Рифф? Правда?

   - Хотите заглянуть в мое удостоверение личности? Я должен  объясняться  с

вами по поводу присутствия в собственной  приемной?  -  говорю  я.  Ситуация

начинает забавлять меня.

   - В  таком  случае...  я  прошу  прощения...  -  заикается  девушка.  Она

приближается ко мне, примеряет к лицу живую улыбку (Мартина Карол  в  фильме

"Наталья") и протягивает мне руку.

   - Я ваша секретарша, - говорит она.

   - Очень приятно, - произношу я и слегка стискиваю  ее  руку.  -  А  можно

узнать, чем я обязан такой чести?

   -  Меня  прислала  Нина,  она  ведь  звонила   вам   по   этому   поводу.

Действительно, Нина звонила. Нина это моя  предыдущая  секретарша.  Покинула

меня месяц назад, так как вышла замуж. Обещала найти себе заместительницу  и

на самом деле звонила мне о том, что нашла "подходящую особу" и  пришлет  ее

мне. Но все это было недели две назад.

   А почему вы не объявились раньше?

   - Когда раньше?

   -  Тогда,  когда  звонила  Нина.  Две  недели  назад.  Девушка  краснеет,

отворачивается. Неужели я сказал что-то не то?

   - А в конце концов все равно, - говорю я. - Правда, секретарша нужна  мне

сейчас, как петуху баня. Но раз уж вы  пришли,  будем  считать,  что  все  в

порядке. Умеете вы стенографировать?

   Девушка делает большие глаза.

   - Тем лучше, - спасаю я ситуацию. - Все равно  это  не  приносит  никакой

пользы.

   В кабинете раздается телефонный звонок.  Девушка  вопрошающе  смотрит  на

меня.

   - Поговорите, - разрешаю я. - И скажите, что меня здесь нет.

   Девушка направляется в кабинет. Я вхожу  за  нею.  Плюшевая  портьера  до

самого  пола  прикрывает  балконную  дверь.  В  кабинете  не  очень  светло.

Застекленные  дубовые  шкафы,  полные  книг  и  папок,  два   монументальных

письменных стола,  старинный  сейф  и  клубные  кресла  гигантских  размеров

создают колорит солидности и значительности.  Если  что-нибудь  здесь  может

поколебать доверие  клиента,  то  это  только  моя  персона.  Все  остальное

излучает благопристойность.

   Девушка откладывает трубку,

   - Эта особа звонила уже дважды, - говорит она.

   - Должно быть, у нее масса свободного времени, - отвечаю я.

   - Кстати, как вас зовут?

   - Пумс, - произносит девушка.

   - Это имя или фамилия?

   - Фамилия. Имя мое - Женевьева.

   - Предпочитаю "Пумс". Буду вас называть по фамилии. Ладно?

   - Как вам угодно, - покорно отвечает девушка.

   - Тебе нужны деньги, Пумс?

   - У меня осталось еще немножко.

   - Это прекрасно. Фирма временно находится на  мели.  Как  только  удастся

перехватить что-нибудь, поделимся честно. А пока не сможешь ли  ты  выделить

мне десятку? Если мне не удастся опохмелиться, я пропал.

   Девушка подходит к столику с машинкой,  который,  судя  по  следам  пудры

вокруг него, успела уже обжить, вынимает из белой  пластиковой  сумочки  два

банкнота и подает их мне.

   - Благослови тебя Бог, - говорю я, - кстати, а как ты сюда попала?

   - Нина дала мне ключ, который забыла вернуть вам.

   - Есть еще один. Он лежит всегда в нише под  гидрантом,  покажу  тебе  на

всякий случай. Веду девушку на лестничную клетку и знакомлю ее с тайничком.

   - А пан Опольский когда приходит в  бюро?  -  спрашивает  Пумс,  указывая

подбородком на медную табличку, украшающую нашу дверь.

   - Опольским не забивай себе голову. Ему лет сто и  делами  он  занимается

максимум раз в два года. Если кто-нибудь  очень  захочет  увидеться  с  ним,

пошли его в кафе Рома, Опольский обедает там ежедневно.

   Прислоняюсь к стене у гидранта. Ноги - ватные. Если не выпью в  ближайшие

минуты, я пропал.

   На ступеньках раздаются шаги. К  нам  поднимается  седовласая,  давно  не

причесывавшаяся особа в юбке, застегнутой на  половину  пуговиц.  Я  не  раз

видел ее в нашем подъезде. Обычно  она  ходит  медленным  тяжелым  шагом,  я

всегда обгонял ее на лестнице. На этот раз она явно спешит.  Останавливается

дама рядом с нами.

   - Прошу прощения. Не могла бы я позвонить от  вас?  -  произносит  она  с

одышкой.

   - Пожалуйста, - отвечаю я. Втроем входим в кабинет. Седовласая  поднимает

трубку и обращается ко мне:

   - Не подскажете номер полиции? Мне нужно срочно позвонить им.

   Глаза у нее белые,  словно  она  только  что  увидела  рядом  привидение.

Насколько я помню, они у нее всегда такие.

   - Шесть пятерок, - говорю я.

   Дама начинает набирать номер.  Ошибается.  Начинает  набирать  снова.  На

расстоянии нескольких шагов ощущаю ее отвратительный запах. Быстро подхожу к

ней и нажимаю на вилку.

   - О чем вы хотите звонить в полицию? - спрашиваю я. Дама задумывается  на

минуту.

   - Вы ведь адвокат, правда?

   - Именно!

   -  В  таком  случае  вы  мне  посоветуете,  что  делать.  Вы,  наверняка,

разбираетесь в этом. Дело в том, что у меня в квартире - труп.

   Пумс вытаращивает глаза. Я отнимаю трубку у  седовласой  дамы  и  бережно

укладываю на аппарат.

   - Кто-нибудь скончался? - спрашиваю я.

   - Нет, нет, - говорит дама, - никто не скончался. Вообще, я живу одна.

   - Ваша квартира рядом, не так ли?

   - Да, шестая. Я знаю вас в лицо уже давно.

   - Я тоже знаю вас, - говорю я. - Так что там с трупом? Откуда он взялся у

вас?

   - Упал с неба, - отвечает моя собеседница. - С неба на  балкон.  И  лежит

теперь на балконе.

   Пумс прижимает обе руки к груди и втягивает голову в плечи.

   - Это вам показалось, - решительно заявляю я.

   - Вы так думаете? Вообще-то, время от времени со мною такое случается,  -

соглашается дама.

   - Я постараюсь убедить вас, - заявляю я. - Давайте пройдем к вам.

   Выходим на лестничную клетку. Пумс идет с нами. Останавливаемся  у  двери

квартиры ј 6, и ее хозяйка лихорадочно начинает искать свой ключ.

   - Я его потеряла. Наверное, забыла в баре. "Двери не  заперты",  -  готов

произнести я, но вовремя одумываюсь.

   - Я хотела позвонить из бара, но там испорчен телефон, и я, должно  быть,

оставила ключ у аппарата, - говорит моя соседка и направляется к лестнице.

   - Минуточку, - удерживаю я ее. - Может быть, вы просто забыли взять  ключ

с собою?

   Седовласая прикасается к ручке двери, дверь открывается.

   - Действительно, я забыла  запереть  дверь,  была  очень  взволнована,  -

делает она вывод и приглашает нас войти. Львиный  запах  хватает  за  горло.

Пумс бледнеет от страха.

   - Вон там лежит, - хозяйка  протягивает  палец  в  направлении  балконной

двери.

   Подхожу к двери и открываю балкон.

   - Тут ничего нет, - уверенно произношу  я  и  начинаю  водить  рукой  над

балконом, словно желая продемонстрировать, что там действительно ничего нет.

Женщины подходят поближе и всматриваются в голый бетон.

   - Я говорил вам, что это вам привиделось, - резюмирую я.  Бросаю  попутно

взгляд на соседний балкон. Если вытянуть шею,  можно  заметить  шляпку  моей

покойницы. Не оставляю надежды, что седовласая не станет вытягивать шею.

   - Но ведь я видела собственными глазами, - упорствует соседка. -  Сначала

что-то  грохнуло  на  балконе,  потом  я  высунулась  и  увидела  там  труп.

Совершенно так, словно он упал с неба.

   - Когда это было?

   - Минут пятнадцать тому назад. Я готовила овсяную кашу, что-то  хряснуло,

я подбежала и увидела.

   - Что вы предприняли после этого?

   - Погасила газ. Выбежала из дому, чтобы позвонить в  полицию.  Магазинчик

рядом был закрыт, в баре телефон испорчен. Я припомнила, что  у  вас  должен

быть телефон и вернулась.

   - Я все поняла, - отозвалась вдруг Пумс. - Вы оставили  двери  открытыми,

правда?

   - Да, получается, что так.  Это,  кстати,  часто  со  мной  случается,  -

признается седовласая.

   - Этот труп, следовательно, встал с  балкона  и  вышел  себе  преспокойно

через двери, - говорит Пумс.

   - Но это был настоящий труп,  совершенно  неживой,  -  возражает  хозяйка

квартиры.

   - Очевидно, еще немножечко живой, упорствует Пумс. - Может быть, он выпал

из самолета. Я видела такое в кино.

   - Во всяком случае, здесь его нет, - заключаю дискуссию я.  -  Лично  мне

кажется, что у вас была галлюцинация... ("В этом-то я  разбираюсь,  с  самим

случалось не раз", - просится мне на уста.)

   - Не представляю, что и думать обо всем этом,  -  говорит  седовласая.  -

Прошу вас, не рассказывайте никому в нашем доме, ладно? И так уже  некоторые

считают, что я не того. Не хватало только трупов, падающих  с  неба  на  мой

балкон. Мне одной так везет.

   - Нет, пожалуй, не вам одной, - подхватываю я. - Мы уходим,  а  вы  дайте

знать, если произойдет еще что-нибудь в этом роде.

   - Большое спасибо, и простите меня ради Бога. Вы  мне  очень  симпатичны.

Седовласая протягивает руку на прощанье. Выходим. Уже в приемной слышим, как

в кабинете надрывается телефон. Пумс бежит к аппарату.

   - Господина адвоката нет дома, - заявляет она в трубку. - Нет, нет, ничем

не могу помочь... Когда будет? Сейчас спрошу у него...

   - Идиотка! - ору я и вырываю трубку у нее из рук.  Пумс  с  убитым  видом

прячется за свой столик с пишущей машинкой.

   - Алло, - произношу я в трубку.

   - Ты еще жив? - отзывается веселый голосок.

   - Кто говорит?

   - Твоя любимая невеста, не узнаешь? - щебечет голос.

   - С каких пор? - спрашиваю я довольно грубо.

   - С трех часов утра. Именно в это время ты предложил  руку  и  сердце,  -

слышу в телефоне.

   - Кому? - спрашиваю я.

   - Конечно, мне.

   - Прошу назвать вашу фамилию,  -  произношу  я  официальным  тоном,  хотя

именно в этот момент начинаю что-то припоминать. Впрочем, и голос  этот  мне

знаком.

   - Ладно, хватит шутить. Пригласи меня  на  завтрак,  у  меня  сумасшедший

аппетит, - произносит телефон.

   - Платить будешь ты?

   - Заметано! Через час, ладно?

   Стук опущенной трубки. Следую примеру моей собеседницы. Пумс в это  время

стоит у самой балконной двери, спиной ко мне. Играет со  шнурком  от  шторы.

Еще мгновение и потянет за него...

   - Пумс, - кричу я. Девушка оборачивается.

   - Я сваляла дурака, не сердитесь на меня за это, - говорит она.

   - Мелочь, ничего страшного. Садись поудобнее.

   Пумс усаживается в кресло.  Не  вижу  выхода,  придется  посвятить  ее  в

историю с трупом, я нуждаюсь в ее помощи.

   - Что ты думаешь об этой седой идиотке? - спрашиваю я.

   - Довольно милая особа, - отвечает Пумс.

   - А как с этим трупом с неба?

   - Загадочная история, я думаю, вам удастся  разгадать  ее,  -  произносит

Пумс голосом киногероини.

   - Не придуривайся, дело не такое уж веселое, - заявляю  я.  -  Этот  труп

действительно существует. И надо придумать, что нам делать с ним.

   - Но ведь его не было там, - протестует Пумс.

   - Не было его там, потому что он находится уже в  другом  месте.  Соседке

все это не привиделось. Только в тот момент,  когда  она  побежала  звонить,

кто-то вошел в ее квартиру и перебросил труп дальше. Теперь он вот тут...

   Через плечо большим пальцем указываю на дверь балкона.

   - То есть где? - уточняет Пумс.

   - Открой штору и увидишь.

   - Боюсь, - произносит Пумс.

   - В обязанности моей секретарши входит умение ничего не бояться. Ты и так

не очень высокая профессионалка, а если еще и труслива, то лучше верни аванс

и беги записываться секретаршей в монастырь кармелиток, - заявляю я грозно.

   - Какой аванс? - удивляется Пумс.

   - Ладно, не в этом дело. Боишься или нет?

   - Не боюсь, - говорит Пумс. - Что мне делать?

   - Подойди к шторе и  посмотри,  что  там  за  нею,  потом  продолжим  наш

разговор.

   Пумс послушно направляется к балконной двери.  Я  отворачиваюсь.  Отлично

знаю, что она увидит там. И отнюдь не жажду увидеть это еще раз.

   Тишина. Наконец шаги. На цыпочках возвращается Пумс в свое кресло. Смотрю

на нее. Бледная, но спокойная. (Тоже кино.)

   - Ну и как? - спрашиваю.

   - Действительно, там труп, настоящий труп, -  произносит  Пумс  тихо,  но

довольно решительно.

   - Выкрутимся, но голову поломать придется, - подытоживаю я. - А  вы,  что

бы вы сделали на моем месте?

   - Не знаю, - произносит Пумс.

   - Я тоже не знаю. Это не так  просто.  Труп  этот  свалился  не  с  неба.

Свалился он из моей квартиры, расположенной этажом выше. Я проснулся утром и

обнаружил его на диване в моей квартире. Неожиданный приход уборщицы  привел

к тому, что я сбросил труп на  балкон  соседки  из  шестой  квартиры.  Потом

спустился к ней, как раз в то время, как она побежала звонить в  полицию,  и

переправил его именно в эту  квартиру,  где  мы  с  вами  сейчас  находимся.

Короче: из моей личной квартиры я переправил тело в мою адвокатскую контору.

Что же дальше?

   - Именно, что же дальше? - спрашивает Пумс.

   - Самым простым выходом было бы позвонить в полицию, - говорю я.

   - Нет, нет! - с неожиданным оживлением  восклицает  Пумс.  -  Не  делайте

этого!

   - Почему?

   - Вас будут подозревать. Полиция всегда всех подозревает.

   - Это малоправдоподобно. Адвокаты, как правило, не убивают.

   - От полиции можно ожидать любого свинства, -  убежденно  заявляет  Пумс.

Почему-то мне передается ее убеждение. И действительно,  что  стоит  полиции

подозревать и меня?

   Голова раскалывается. Нужно приложиться,  это  определенно.  Может  быть,

после этого хоть какая-нибудь разумная мысль проскользнет в мою голову.

   - Я спускаюсь в бар, оставайся здесь и  следи  за  конторой,  -  отдаю  я

распоряжение Пумс.

   - Ни за что в мире не останусь с ним одна, разве что вы возьмете  труп  с

собой, - решительно заявляет Пумс и хватается за свою сумочку в  знак  того,

что в случае моего отказа готова немедленно покинуть поле боя.

   - Боишься мертвой старушки? - издеваюсь я.

   - Какой старушки? - удивляется Пумс.

   - Ну, этой, - указываю на штору.

   - Но ведь там мужчина, - говорит Пумс.

   - Где, там?

   - За шторой. Вы ведь сами велели мне полюбоваться этим трупом.

   - Но ведь это женщина. Худая, правда, но женщина, тут не может быть  двух

мнений. Что тебе привиделось?

   Пумс взирает на меня озадаченно.  Я  поднимаюсь  и  подхожу  к  балконной

двери, отодвигаю штору... Ноги мои  подкашиваются.  Между  шторой  и  дверью

лежит что-то.

   Это что-то - труп, причем труп мужчины,  нет  никакого  сомнения.  Бросаю

взгляд на балкон. На балконе лежит еще один труп, так хорошо  знакомый  мне,

особа в черном костюме. Но что, черт побери, делает здесь этот второй  труп,

труп сверх программы? В голове - туман. Все вместе это попахивает  кошмарным

гротеском. Никто ведь не находит в  своей  квартире  один  труп  за  другим,

причем трупы людей совершенно неизвестных. Потому что этот тип, валяющийся у

меня под ногами, тоже не встречался мне никогда раньше. Так же, впрочем, как

и дама в черном, выбравшая себе для вечного успокоения  место  на  диване  в

моей квартире.

   Как вам это понравится!? Прелестная  пара!  Прелестная  ситуация!  О  чем

говорить!? Мне невероятно повезло!

   И плюс ко всему голова просто раскалывается.  Именно  в  таком  состоянии

происходят со мной самые нелепые истории. ("А когда же им происходить,  если

ты пьешь, не просыхая", - говаривала обычно Нина).

   - Ты права, Пумс, - обреченно соглашаюсь я. - Есть и мужчина.

   - Ну вот видите!

   - Но на балконе есть еще один труп. Женщина.

   - Что за денек, - отзывается Пумс. - И тоже застрелена?

   - А что, мужчина застрелен?

   - Проверьте сами.

   Наклоняюсь, присматриваюсь. Труп полулежит, опираясь головой и плечами  о

косяк двери. Пиджак распахнут, на рубашке - кровавое пятно.

   - Прямо в сердце, - констатирую я. - Умер мгновенно.

   - Прошу прощения, мне не совсем хорошо, - говорит Пумс.

   Смотрю на нее и вижу, что лицо ее приобрело зеленоватый оттенок.

   - Спустись вниз в бар и принеси бутылочку, - командую я. - Но пулей!

   Пумс поднимается, идет к двери. Оборачивается.

   - У меня нет денег.

   - Возьми, - и я протягиваю ей один из банкнотов, полученных не так  давно

от нее. Пумс исчезает.

   Я подхожу к столику, выдвигаю нижний ящик. Вынимаю револьвер,  валяющийся

там минимум несколько тысячелетий, проверяю обойму. Недостает двух патронов,

ни больше, ни меньше. Вспоминаю, что совсем  недавно  один  из  моих  гостей

случайно наткнулся на револьвер в нижнем ящике, и мы попутно убедились,  что

обойма была набита полностью. Откладываю револьвер и  высматриваю  местечко,

где можно было бы припрятать его  получше.  Затем  набираю  номер  телефона.

Отзывается мне уверенным: "Алло!"

   - Хичкок? - спрашиваю я.

   - Собственной персоной. Ты обязательно должен помешать нам?

   - Кому? В чем?

   - Привет, Монти. Как дела, старый пропойца? - отзывается женский голос.

   - Салют, Ванда! - говорю я. - Давно приехала?

   - Как было запланировано, сегодня в семь  утра.  Нашла  моего  супруга  в

состоянии полнейшего алкогольного разложения, думаю, что твое участие в этом

было весьма заметным. А может быть, я ошибаюсь.

   - Твой муж вел себя, как ангел, и только вчера дал уговорить себя на пару

капель - в честь предстоящего появления любимой жены с  юга.  Разве  это  не

вполне приличный повод? Как ты считаешь?

   - Для вас каждый повод приличен. Невозможно выбраться  из  дому  на  пару

недель, чтобы, вернувшись не найти руину  на  месте  вполне  еще  приличного

мужчины. И это Франк, никогда  не  пивший  раньше.  Что  ты  сделал  с  ним,

прохвост?

   - Без истерики, - отвечаю я. - Твой сладенький Франк раз  в  жизни  решил

приложиться к рюмке. И это, безусловно, моя  вина.  Будь  же  умницей  и  не

цепляйся к нему. Дай ему трубку.

   - Мы еще посчитаемся, - заявляет Ванда, и в трубке возникает Франк.

   - Говори покороче. У меня тут буря!

   - Ванда безумствует по поводу нашего вчерашнего выпивона?

   - Мягко выражаясь, она не в восторге от него. Что у тебя?

   - Мне нужно срочно увидеться с тобой.

   - С ума сошел! Ты слышишь, что у нас происходит?

   - Ты едешь на студию?

   - Никуда не еду, хочу побыть с женой, которую не видел сто лет. Возможно,

твой прирожденный цинизм мешает тебе понять это, но тем не менее это так.  А

посему - отвали.

   - В моей конторе два трупа, - отвечаю я. - Нужно что-то делать.

   - Что в твоей конторе?

   - Два трупа. Не знаю, откуда они взялись.

   - Глупая шутка? - спрашивает Франк.

   - Хотелось бы. Но это не шутка, нужно выяснить, в чем тут дело.

   - Посоветуйся с адвокатом, - пробует шутить Франк.

   - Приезжай. Буду в баре. Согласен? - говорю я и вешаю трубку.

   3

   Еще во время разговора  вошла  Пумс  с  долгожданной  бутылкой  в  руках.

Выбиваю  пробку.  Первый  глоток  прямо  из  горлышка.   Вожделенное   тепло

разливается по жилам. Передаю бутылку Пумс. Профессиональным жестом обтирает

горлышко бутылки ладонью и следует моему примеру.

   - Трагедия заключается в том, что я совершенно не  помню,  чем  занимался

вчера, - разъясняю я. - Но Франк знает. Он вчера  был  все  время  рядом  со

мной.

   - Кто это Франк? - спрашивает Пумс.

   -  Приятель.  Сценарист  и  режиссер  кино.  Ты,  наверняка,  видела  его

боевички. Его фамилия Шмидт.

   - Не знаю такого, - заявляет Пумс. - А кого он играл?

   - Не играл. Он писал и ставил фильмы. Не видела "Черную лестницу"?

   - С Майей Поляк? Видела, гениально! - восклицает Пумс. -  А  что  он  еще

делал?

   - Массу вещей. "Капкан", "Четыре такта", "Восьмое дерево"...

   - Конечно, видела, - восхищается Пумс. - Классные фильмы!

   - Кассовые, - уточняю я. - Правда, некоторые считают, что и  к  искусству

они тоже имеют отношение. "Открыл  современную  формулу  мелодраматизма",  -

пишут критики. Большие деньги, можешь мне поверить. Глотни еще, Пумс.

   - А вы?

   - Отказываюсь в твою пользу, тебе следует поднабраться смелости, так  как

я покидаю тебя на время. Уже бегу.

   Спускаюсь в бар. Устраиваюсь у стойки, заказываю рюмочку. Сегодня в  роли

бармена сам хозяин, пожилой толстяк с грязной тряпкой в  руке.  Одновременно

он дирижирует кельнершей, мотающейся между столиками. Сейчас она  заказывает

у буфета пиво и ждет, пока толстяк нальет его.

   - Не стой без дела, - поучает ее хозяин. - Подашь через  минуту,  а  пока

беги к окну, прими заказ, видишь, гость недоволен.

   Знаю, что мне не следует пить. Последствия не заставят себя долго  ждать.

Но попробуйте не пить в моей ситуации. Заказываю еще.  Все  равно  меня  уже

ничего не спасет.

   В эту секунду на ноги мне хлещет струя  пива,  кельнерша  слишком  ретиво

подхватывает чашки со стойки.

   - Что ты вытворяешь, недотепа! - рычит толстяк, выбегает из-за  стойки  и

подает мне тряпку.

   - Ничего страшного, - успокаиваю я его.

   - Ох, господин адвокат, простите, дело в том, что это вовсе не кельнерша,

а посудомойка, но что  поделаешь,  кельнер  не  явился  сегодня  на  работу,

пришлось взять ее из кухни сюда. Могу  я  повторить  ваш  заказ?  -  Толстяк

возвращается за стойку и берет бутылку. Не сопротивляюсь.

   В  глубине  бара  из  двери,  ведущей  в  туалет,  выходит   парнишка   в

комбинезоне. По пути укладывает инструменты в сумку.

   - Готово, шеф. Все исправил, - говорит он.

   Вынимает из кармана и вращает в руках серебряный кружок.

   - Смотрите, что за люди! Суют в автомат черт знает что,  не  мудрено  тут

сломаться!

   Толстяк берет монетку в руки, рассматривает ее.

   - Заграничная. Посмотрите, господин адвокат. - Подает мне монетку.

   - Французская, двадцать франков, - говорю я. Держу монету в  одной  руке,

другую опускаю в карман и стискиваю в пальцах стофранковку, которую нашел на

балконе соседки в тот момент, когда  доказывал  ей,  что  там  нет  никакого

трупа.

   - Размер почти совпадает, могла даже соединить, но следующему дозвониться

уже не удалось - заблокировала автомат, - говорит о монетке механик. - С вас

десятка, - добавляет он.

   - Поймать бы этого прохвоста, - ворчит толстяк, доставая деньги из кассы.

- Я бы с него содрал и десятку и компенсацию.

   - А когда автомат испортился? - спрашиваю я.

   - Вчера еще работал, - отвечает толстяк.

   - Бывают у вас французы?

   - Да что я знаю  всех,  кто  сюда  заглядывает?  Заскочит  такая  свинья,

проберется в автомат, бросит фальшивую монетку, а то  и  пуговицу  -  и  ищи

потом ветра в поле.

   - Вчера у вас было много народу?

   - Не могу жаловаться, да еще перед самым закрытием кельнер исчез куда-то,

мне пришлось самому разносить по столикам пиво, так что я не видел, кто  там

идет к автомату или в туалет, нет у меня глаз на затылке, - горюет толстяк.

   Выбираюсь из-за стола и направляюсь  к  туалету,  в  глубину  бара.  Там,

собственно, не дверь, а портьера,  обычно  сдвинутая  в  сторону,  чтобы  не

мешала. За портьерой коридорчик, заканчивающийся  дверью  с  надписью  "00".

Посредине коридорчика окошко для подачи  блюд  их  кухни.  Рядом  с  окошком

телефонный автомат, под ним столик со справочником и кресло.

   Когда я возвращаюсь в зал, Франк уже сидит за столиком у  окна,  Подхожу.

Здороваемся. Я усаживаюсь напротив него на диванчике, покрытом искусственной

кожей. Столик у окна находится в уютной нише, можно поболтать без помех.

   Излагаю Франку все мои  приключения,  начиная  с  момента  пробуждения  и

обнаружения первого трупа на диване.  По  мере  развития  сюжета  физиономия

Франка все более и более вытягивается.

   - Сейчас же звони в полицию. Чего ты ждешь? - решительно произносит он.

   - Позвоню, не робей, - отвечаю я. - Но перед этим мне хотелось бы узнать,

чем я занимался с девяти вечера до девяти утра, то есть  до  момента,  когда

сознание в большей или  меньшей  степени  вернулось  ко  мне.  Я  же  должен

излагать в полиции что-то разумное.

   - Во всяком случае я сумею подтвердить  твое  алиби,  -  улыбается  Франк

(первый шок у него, видимо, прошел). - Мы расстались только под утро.

   - Ты снимаешь камень с моей души, - говорю я. - Но давай уточним факты.

   - Уточним, - соглашается Франк. - Началось все с того,  что  ты  позвонил

мне и поинтересовался, нет ли у меня  желания  пропустить  пару  рюмочек.  Я

решительно отказался. Точно, отказался. Ванда никак не может поверить этому.

Тебе еще придется подтверждать ей мою невиновность.

   - Точно, ты отказался, - подхватываю я. - Прекрасно помню это. Помню  еще

некоторые события этого вечера. Ты сказал, что если уж  не  пил  все  время,

пока Ванда была в санатории, то  нет  никакого  резона  надираться  как  раз

накануне ее возвращения. Ну хорошо, возразил я тебе,  в  таком  случае  пить

буду я один, а ты только оплатишь счет, так как я в настоящее время на мели.

Ты ответил мне на это, что уже несколько часов  подряд  долбишь  на  машинке

сценарий и у тебя нет никакого желания одеваться и выходить из дома. Но если

у меня такая  жажда,  я  могу  приехать  к  тебе  и  выхлестать  полбутылки,

оставленные Вандой в холодильнике перед отъездом. А  ты  будешь  играть  при

этом роль наблюдателя. Сходится?

   -  Точно.  Добавлю  только,  что  после   поглощения   содержимого   этой

полбутылки, тебе удалось найти еще одну, полную, затерявшуюся с незапамятных

времен в глубинах буфета. Я был просто потрясен твоим талантом сыщика.

   - Потрясен  настолько,  что  принял  участие  в  уделывании  этой  второй

бутылки.

   - О, участие очень скромное. Как хозяин, не хотел бы упрекать тебя, но на

мою долю досталась самое большее пятая часть ее.

   - Хочешь сказать, что я упился в доску?

   - Даже бредил. Все время рассказывал мне о каком-то фиолетовом  призраке,

навещающем тебя...

   - Хватит! - говорю я. - Это не имеет отношения к делу. Бредил, ладно. Что

было дальше?

   - Ты требовал еще выпивки. Дома уже не было ни капли. В город  я  не  мог

тебя выпустить в таком виде. Тут как раз позвонила Майка.

   - Помню! Я прыгал вокруг  аппарата  и  кричал:  "Дай  мне  ее,  она  меня

поймет!", а ты отмахивался от меня и продолжал беседу с нею. В конце  концов

мне удалось вырвать у тебя трубку и крикнуть: "Майка, спасай меня, кончилась

выпивка!" А она ответила:

   "Ну так приходите ко мне, ребятки, у меня  найдется  немножко  персиковой

наливки". Я возразил,  что  это  мерзкое  пойло,  но  по  дороге  мы  сможем

прихватить чего-нибудь поприличнее. И мы поехали к Майке. Точно?

   - Могу еще напомнить тебе, что ты рвался вести машину под предлогом того,

что я совершенно пьян. Я!

   Туман, господствующий в моем мозгу, постепенно  редеет,  припоминаю  себе

неожиданно эту сцену со всеми подробностями: мы выходим из дома Франка и под

проливным дождем бежим к его машине. Я  устраиваюсь  за  рулем,  поворачиваю

ключ зажигания, щетки дворников сгоняют  струи  дождя  со  стекла,  запускаю

мотор и в это мгновение Франк лупит меня под дых, отталкивает  в  сторону  и

сам садится за руль. Разъясняю ему, что он слишком пьян, чтобы вести машину,

но Франк не слушает меня, мы отъезжаем  в  потоках  ливня,  минуем  какие-то

улицы, я не узнаю их в темноте и дожде... а потом - дыра в памяти. Следующий

кадр - это Майка в халате, подающая мне  штопор,  и  моя  борьба  с  упрямой

пробкой. Борьба, завершающаяся после определенных усилий полной победой.

   - Помню, как открывал у Майки кальвадос,  -  говорю  я.  -  Откуда  вдруг

взялся этот кальвадос?

   - Мы купили его по дороге, как и  было  запланировано.  Купили  даже  две

бутылки. "На всякий случай", - как ты выразился.

   - Убей меня, этого не припоминаю. Где же мы покупали этот кальвадос?

   - В "Селекте". Ты, впрочем, не выходил из машины. Я сам бросился в  дождь

и бурю, чтобы запастись горячительным. Оцени мое самопожертвование!

   Туман в мозгу  снова  расступается,  но  на  этот  раз  лучше  бы  он  не

расступался. Это, определенно, произошло именно там, возле "Селекта".  Помню

переднее стекло, залитое водой, надрывающиеся в борьбе с нею щетки, в густой

темноте, прорезаемой лучами фар, струи ливня, разбивающиеся  об  асфальт,  и

именно  тогда,  на  мокром  асфальте  прямо  перед  автомобилем   неожиданно

появляющееся ЭТО.

   Помню еще, как я закрыл лицо руками и стал трястись.  Лишь  Франк  вернул

меня к действительности, бросив мне на колени бумажную сумку с  бутылками...

Но "лаза я открыл не сразу, наверное, мы отъехали к  этому  времени  уже  на

километр.

   - Что было у Майки? - спрашиваю я.

   - Обычный запой, - отвечает Франк с гримасой отвращения.

   - Был еще кто-нибудь кроме нас?

   -  Сосед  в  пижаме.  Прилетел  поскандалить,  так   как   мы   запустили

проигрыватель на полную мощность в два часа ночи. Дал уговорить себя и  даже

сбегал за вишневой настойкой, наш кальвадос к этому  времени  уже  кончился.

Вернулся с вишневкой и заспанной женой в папильотках, но вполне симпатичной.

К слову, папильотки она сразу же сняла.

   - Припоминаю, дамочка в полном порядке. Помню даже, что она измазала тебя

губной помадой, а я, чтобы отвлечь внимание мужа, занимал его разговорами  о

кибернетике. Кстати, что за тип?

   - Этот в пижаме? Говорил тебе, сосед. Живет этажом ниже.

   - Они были с нами до конца?

   - А как же! Даже хотели остаться, когда мне удалось  наконец  выпроводить

тебя из этого гнезда разврата. Думаю,  что  после  нашего  исчезновения  они

утратили интерес к веселью и вежливо пошли баиньки, потому что Майке в  семь

утра нужно было ехать на съемки.

   - И поехала. Можешь быть уверен. У Майки железный характер. В восемь  уже

звонила мне, - говорю я.

   - Звонила тебе? Откуда такая  заботливость?  -  удивляется  Франк.  Издаю

тихий стон бессилия перед лицом судьбы:

   - Мы, кажется, обручились, - произношу я, опуская голову.

   - Поздравляю, -  говорит  Франк  с  невозмутимым  видом.  -  Ванда  очень

обрадуется.

   - С ума сошел. Ты не проронишь ни слова! Что было дальше?

   - Ничего интересного. Я отвез тебя домой, выгрузил у подъезда,  уехал  и,

возвратившись домой, поставил будильник на 6.15, так как в  7  уже  приходил

поезд Ванды.

   - Успел?

   - Даже минут десять ждал ее, как и положено истосковавшемуся супругу. Вот

и все. Вся ночь - как на ладони.  Разве  что  ты  успел  совершить  оба  эти

убийства уже после того, как вернулся.

   - Такой вариант не проходит. Оба покойничка  покинули  этот  мир  намного

раньше, вскрытие это покажет.

   - Так, может быть, ты проделал это еще до того, как выбрался из дома?

   - У меня железное алиби с шести вечера. Наш приятель Густав  морочил  мне

голову по поводу планируемого убийства его тетки. Он слышал мой  разговор  с

тобой и сам подбросил меня к твоему дому, так как пахло дождем и  ни  одного

такси поблизости не было.

   - Ты в броне с головы до пят, - резюмирует Франк. - Чего же ты трясешься,

как мокрая курица?

   В бар входит Ванда. Оглядывается по сторонам, видит нас, подходит.

   - Привет, Монти,  сто  лет  тебя  не  видала,  приди  в  мои  объятия,  -

декламирует она и забрасывает руки мне на шею. Нет на свете мужчины, который

отнесся бы к такому с пренебрежением. Ванда слишком великолепна.

   Усаживается  на  диванчике  против  меня,  рядом  с  Франком,  сбрасывает

перчатки.

   - Перехватишь чего-нибудь, - любезно предлагаю я,  хотя  состояние  моего

кармана не перевесит и того, что я уже выпил у стойки.

   - Как примерная жена и хозяйка, я приготовила дома шикарный ленч. Тушеные

зразы с грибами и ванильный пудинг - приглашаю вас, - говорит Ванда. - Дайте

мне папироску.

   Оба  протягиваем  пачки.  Ванда  вынимает  папироску  из  пачки   Франка,

одновременно улыбаясь мне. Обаяние у нее потрясающее! Что-то вроде  "девушки

с косичкой в летних лагерях", хотя косички у нее  нет,  а  есть  супермодная

короткая стрижки. У нее талант выглядеть в самом изысканном наряде просто  и

по-домашнему, и одновременно дьявольски соблазнительно - не знаю,  понимаете

ли вы, что я имею здесь в виду. Она невысокая, худенькая, изящная,  тот  тип

женщины, в присутствии которой мужчина чувствует  себя  мужчиной  вдвойне  и

немножечко старшим братом. Что-то у нее было с легкими, и  с  этих  пор  она

должна следить за собой. Словом, она женщина, которую  непрестанно  хотелось

бы брать на руки и переносить через поток. Потрясающая!

   - Ты прелестно отдохнула, - заявляю я. - Выглядишь, как юная телочка.

   - Открою тебе тайну, - говорит Ванда. - У  меня  железное  здоровье,  это

только Франк воображает себе, что я такая  слабенькая  и  ежегодно  высылает

меня на какие-нибудь скучные воды. На этот раз целых шесть недель я томилась

в Бандоль.

   Кельнерша ставит перед нею апельсиновый сок, и Ванда выпивает  его  одним

глотком.

   - Поехали к нам, зразы не могут слишком долго томиться в печи, -  говорит

она.

   - В следующий раз, - отвечаю я. - Сегодня у меня куча дел.

   - Он обручился, -  объясняет  ситуацию  Франк  с  предательски  серьезным

видом. Я с удовольствием лягнул бы его.

   - Поздравляю. С кем? - спрашивает Ванда оживленно.

   - Франк расскажет тебе все по дороге домой. Но дело тут не в  невесте.  У

меня дома сейчас двое гостей. Не хочется повторять все снова,  Франк  сумеет

заменить меня в этом, у вас будет обширная и увлекательная тема  для  беседы

при зразах и пудинге с соком. Прощайте,  голубки,  и  не  забудьте  оплатить

счет, у бара я выпил три рюмочки, четвертую тут, - заканчиваю я нашу беседу.

   Кельнерша возится со счетом, возится со сдачей, видно, что  ей  недостает

опыта. Старательно выискивает сдачу в груде мелочи, извлеченной из  кармана.

Держит ее на раскрытой ладони, ковыряясь в  монетках  пальцем  другой  руки.

Франк нетерпеливым жестом дает ей понять, что сдачу она может оставить себе.

Но задерживается и Ванда, наводящая красоту у зеркала.

   Кое-что приходит мне в голову. Я останавливаю  кельнершу,  направляющуюся

уже к стойке.

   - Девушка, - говорю я. Кельнерша оборачивается, подходит к нам.

   - Вы подавали здесь вчера вечером?

   - А что? - спрашивает она.

   - Подавали или не подавали?

   -  Сначала  не  подавала,  а  потом  подавала,  -  отвечает  девица.  Она

определенно не производит впечатление чересчур интеллигентной.

   - Вы не заметили пожилую худую даму в черном костюме?

   - Даму?

   - Даму, разумеется.

   - Не заметила, - говорит кельнерша. - А что?

   - Ни одной дамы не заметили за весь вечер? Ну!

   - Может быть, какая-нибудь и была, столько людей тут крутится!

   Тем временем Франк поднимается и стоит в ожидании Ванды.  Ванда  слюнявит

палец и приглаживает брови.

   - Пожилая, худая, вся в черном, - повторяю я, стараясь  пробудить  память

кельнерши.

   - А что она ела? - спрашивает кельнерша. "Вскрытие покажет", -  порываюсь

ответить я, но вовремя останавливаю себя.

   - Я не знаю, что она ела, - говорю я. - Это вы должны знать.

   - Она могла есть винегрет или вареные яйца, ничего другого  на  кухне  не

было, - говорит кельнерша.

   - Да дело не в том, что она ела, - говорю я.

   - Тогда зачем же вы спрашиваете? - удивляется кельнерша.

   - Мне важно узнать не что она ела, а ела ли вообще, была ли она здесь.

   - А то что? - спрашивает кельнерша. Теряю терпение, хотя, казалось бы,  к

тупым свидетелям мне не привыкать. На помощь мне приходит Ванда:

   - Дело в том, - говорит она, - что этот господин только что обручился,  а

невеста его убежала, теперь он ищет ее, это как раз пожилая  дама  в  черном

костюме. На вас вся надежда, наведите нас на след, постарайтесь вспомнить...

- Одновременно Ванда укладывает прическу модными острыми прядями.

   - Прошу вас, если вы что-нибудь припомните, зайдите ко мне, моя контора в

этом же доме, на втором этаже. Адвокат Рифф, запомните?

   - Вы адвокат? - спрашивает кельнерша.

   - Да, адвокат. Если вдруг  не  застанете  меня,  оставьте  весточку  моей

секретарше.

   Выходим. Франк и Ванда усаживаются в машину, отъезжают. Я вхожу в подъезд

и раздумываю, не заскочить ли в контору. Не стоит, пожалуй, оставлять Пумс с

двумя трупами, и так бедняжка, наверное, уже сходит с ума от страха.

   А ладно! Мир не провалится в тартарары, если она побудет с ними еще пяток

минут. А я тем временем завалюсь в постельку и чуть-чуть  отдохну.  Несмотря

на четыре рюмочки в баре я еще не в форме.

   Поднимаюсь на третий этаж.  Двери  не  заперты.  Очевидно,  уборщица  еще

возится в квартире. Протискиваюсь в прихожую. Вздремнуть хоть на миг! Забыть

хоть на миг о кошмаре. Не имею в виду моих покойничков. Боюсь ТОГО.

   Но пока я еще  не  улегся,  нужно  проверить  кое-что.  На  диване  могли

остаться следы крови. Не обнаружила ли  их  уборщица?  А  может  быть,  этих

следов и не было? Приближаюсь к дивану. Волосы на голове у меня  поднимаются

дыбом. На диване лежит труп.

   "Это невозможно, нет! Умоляю! Это  неправда!  Слишком  много  для  одного

дня!" - повторяю  я  про  себя  и  одновременно  ощущаю,  как  холодный  пот

выступает у меня на лице и руках. "Держись, Монти, не может быть  такого  на

самом деле. Не поддавайся на подобные штучки", - уговариваю я себя.  Но  все

разумные мысли разбегаются, как тараканы, оставляя поле боя на  волю  ужаса,

который постепенно все сильнее и сильнее овладевает мной.

   Этот труп лежит навзничь вдоль дивана,  так  же,  как  лежала  женщина  в

черном костюме. Разница лишь в  том,  что  ноги  теперь  опираются  о  валик

дивана, а голова опущена между подушками. Лицо накрыто чем-то белым. Труп  -

женский. Ноги без чулок, босые пятки. Труп одет в легкое  цветное  платьице.

На  полу  рядом  с  диваном  лежат  пляжная  сумочка,  соломенная  шляпка  и

сандалики.

   Суперкошмар, казалось бы. Но нет.  Настоящий  кошмар  только  начинается.

Белая маска шевелится. Приподнимается. Труп садится!

   Не хочу видеть  этого!  Отворачиваюсь,  двумя  прыжками  достигаю  ванной

комнаты, врываюсь туда и закрываюсь на задвижку.  Сажусь  на  край  ванны  и

произношу слова молитвы, единственной, которую я запомнил с детских лет.

   За дверью раздаются шаги, стук каблучков. Шаги приближаются, труп  стучит

в дверь ванной. Не реагирую.

   - Монти, ты там? - спрашивает голос. Открываю дверь. Это  Майка.  Мог  бы

догадаться. Успела уже надеть сандалики на  каблучках,  высотой  с  Эйфелеву

башню.

   - Что за шуточки ты устраиваешь? Хотела испугать  меня,  черт  побери!  -

взрываюсь я.

   - О чем ты говоришь? - удивляется Майка.

   - Объясни мне, пожалуйста, что ты делаешь в моем доме?

   - Разряжаюсь, - говорит Майка. - На научной основе:  ноги  К  приподняты,

глаза накрыты чем-нибудь, мускулы расслаблены, приятные мысли и так далее. Я

всегда делаю это в перерывах между съемками.

   - Тебе прописали для этого как раз мой диван?

   - Я должна разряжаться всюду, где  только  предоставится  возможность,  -

произносит Майка. - Вчера разряжалась на подшивках  "Кинообзора",  прекрасно

получилось.

   Иду в комнату. Майка за  мною.  Приближаюсь  к  дивану,  делаю  вид,  что

поправляю разбросанные подушки.  Есть  небольшое  коричневатое  пятнышко  на

обшивке, почти незаметное.

   - Пошли позавтракаем, - предлагает Майка.

   - Куда? - спрашиваю я и мысленно перебираю рестораны, в  которых  у  меня

еще есть кредит.

   - В "Селект", разумеется, - говорит Майка.

   Припоминаю, что заплатить обещала она. Пускай будет "Селект".

   - Приведу себя в порядок, - говорит Майка и удаляется в ванную, прихватив

с  собой  пляжную  сумку.  Успеваю  выкурить  пару  сигарет,   и   вот   она

возвращается. Не представляю, чем она занималась  там,  так  как  появляется

абсолютно в том же  виде,  в  каком  удалилась.  Майка  придерживается  типа

"женщина из воды". Светлые, прямые волосы  до  плеч,  глаза  неподкрашенные,

ногти натуральные, ноги  босые  в  сандаликах  на  высоком  каблучке.  Ванда

утверждает, что такая внешность "из воды" наиболее трудоемкая. Наверное, так

и есть.

   Наряды Майки тоже предельно  просты:  обычно  это  коротенькое  платьице,

наброшенное на голое тело, с огромным декольте  в  стиле  дешевого  готового

платья. Эффект обеспечен. Анатомия Майки знакома и высоко ценится в стране и

за рубежом миллионами  кинозрителей,  расплачивающихся  звонкой  монетой  за

удовольствие восхищаться ею в самых разных ракурсах. Особенность  ее  фигуры

заключается  в  том,  что  она  невероятно  узка  во  всех  узких  местах  и

сверхвыпукла во всех выпуклых. В такой степени, что граничит с сюрреализмом.

   В  это  мгновение  Майка  нервно   вздрагивает.   В   комнате   раздается

приглушенный треск,  тихий,  но  странно  неестественный,  словно  отголосок

чего-то потустороннего. Подхожу к телефону и поднимаю трубку.

   - Это вы? - слышу голос  Пумс.  -  Какой-то  тип  звонил  к  вам.  Просил

передать, что будет звонить еще. Что сказать ему, когда он, позвонит?

   - Скажи ему, чтобы он сделал из себя чучело  и  покрасил  его  в  зеленый

цвет, - говорю я. - Запрещаю тебе звонить в мои  личные  апартаменты  в  тот

миг, когда меня посещает одна из звезд экрана. Поняла?

   - Прошу прощения, - говорит Пумс и вешает трубку.

   - Сигнал моего телефона в последнее время барахлит, но, мне кажется, звук

приятный, - говорю я Майке.

   - Брр, отваливаем отсюда поскорей, - отвечает она и берет в руки шляпку.

   Достаю ключ из  кармана  плаща,  и  мы  выходим  Уже  на  лестнице  Майка

припоминает, что ей необходимо срочно позвонить на студию и узнать, нужно ли

ей возвращаться после обеда на  съемки,  так  как  из-за  отсутствия  Франка

возникли какие-то сложности, застопорившие работу.

   Поскольку мы уже на втором этаже, я завожу Майку в канцелярию. В приемной

сидит какая-то женщина. При виде меня  она  поднимается.  Это  кельнерша  из

бара.

   - Погодите минутку, - говорю я.

   Иду с Майкой  в  кабинет.  Пумс  торопливо  захлопывает  какой-то  томик,

разложенный на машинке, которым она,  очевидно,  зачитывалась,  поднимается,

укладывает книгу на кресло и садится на нее.

   - Представься, Пумс, - командую я.

   - О, мы уже  знакомы,  -  восклицает  Майка.  Я  сначала  искала  тебя  в

канцелярии и только потом отправилась наверх, где меня встретила уборщица. Я

даже ждала тебя здесь, и мы успели поболтать с твоей секретаршей.

   - Значит, тебе известно, Пумс, кого ты видишь перед собой? - спрашиваю я.

   Пумс в  восхищении  кивает  головой  и  вглядывается  в  Майку  с  пылкой

набожностью.

   - Пумс безумно милая особа, можно тебя поздравить с таким  приобретением,

- говорит Майка... Пумс радостно краснеет.

   - Во всяком случае она высокообразована.  И  наверняка  видела  все  твои

фильмы, правда, Пумс?

   Пумс снова с восторгом кивает головой, но не может произнести  ни  слова,

онемев от волнения. Встреча  с  Майкой  Поляк  собственной  персоной  -  это

слишком великое переживание для нее.

   - Звони на студию, а я пока займусь клиенткой, - говорю я Майке.

   За плечами Майки жестами спрашиваю у Пумс, все ли в порядке. Пумс так  же

безмолвно показывает мне, что ничего сногсшибательного не произошло.  Выхожу

в приемную.

   - Слушаю вас, - обращаюсь я к кельнерше и сажусь рядом с нею на козетку.

   - У меня к вам просьба, - говорит она. -  Только  не  знаю,  сколько  это

будет стоить...

   - Что именно? - спрашиваю я.

   - Составление жалобы в суд.

   - А на кого вы собираетесь жаловаться и за что?

   -  На  этого  прохвоста  кельнера  из  нашего  бара.  Прихватил  все  мои

сбережения и смылся. Но я ему этого не прощу.

   - А кто вам велел отдавать ему?

   Девушка не отвечает.

   - Закружил вам голову, да?

   - Божился, что женится на мне, только ему, мол, нужно внести  задаток  за

квартиру. Вот я и взяла все с книжечки и отдала ему. После этого он с  месяц

морочил мне голову, а потом вообще дал драпака.

   - Как его фамилия? Где он живет?

   - Говорил, что его фамилия Пилц и живет он в Новом районе с  коллегой.  Я

была там, никто ни о каком Пилце и слыхом не слыхал.

   - Когда он улизнул?

   - Вчера перед закрытием бара. Сбежал прямо с работы и никому ни словечка.

Толстяк в бешенстве, обещает пересчитать ему ребра, но, я думаю, Пилц больше

не появится в баре, он скрылся навсегда с моими денежками в кармане.

   - Вы знаете каких-нибудь его приятелей?

   - Да к нему всякие заходили, о чем-то шептались по  углам,  но  я  их  не

знаю, темные типы, мне таких знакомых не нужно.

   - Где Пилц работал раньше? - спрашиваю я.

   - Этого я не знаю, - говорит девушка. - Даже подозреваю, что  он  не  был

никаким кельнером. Не очень-то у него это получалось.

   - А зачем тогда толстяк принял такого на работу?

   - Чтобы платить поменьше. Хозяин страшный скупердяй. Знаете, что я думаю?

Пилц, наверное, сидел до этого в тюрьме. Очень уж он не хотел  рассказывать,

чем занимался  перед  тем,  как  пришел  к  нам.  Вообще,  выглядел  он  как

уголовник.

   - А вы хотели выйти за него замуж?

   Девушка смотрит на меня с выражением лица, говорящим, что одно другому не

помеха.

   - Поищем его, - заявляю я. - Сначала проверим, не попал  ли  он  снова  в

тюрьму. Как его имя?

   - Антони. Но я слышала, как приятели называли его "Нусьо".

   - Позвоню, выясню, - говорю я. - Как только узнаю что-нибудь, дам  знать.

Вы сейчас возвращаетесь в бар?

   - Да, толстяк отпустил меня только на полчаса. И то с огромным трудом. Не

может справиться сам. Жена в кухне, он за буфетом,  и  еще  весь  зал  нужно

обслужить - это не шутка.

   - А когда был кельнер, чем вы занимались?

   - Я была на кухне. Мыла посуду  и  выдавала  порции  через  окошко.  ...Я

должна вам заплатить задаток? - говорит она смущенно.

   - Заплатите, когда ваш Нусьо вам вернет, - говорю я  (хотя  понимаю,  что

надежда на это слабая). - А пока у вас есть возможность отплатить за  услугу

другим способом. Припомните что-нибудь о той даме в  черном,  которая  вчера

вечером звонила от вас.

   - А я думала, что та дама ужинала, - говорит кельнерша.

   - Может быть, и ужинала, но во всяком случае  звонила  она  от  вас,  это

точно. Мне очень важна любая информация о ней.

   - Может быть, что-нибудь припомню, постараюсь,  -  говорит  кельнерша.  -

Если бы я хоть знала, как эта дама выглядела...

   В это мгновение двери кабинета распахиваются, Майка стоит у  порога  и  в

яростном нетерпении жестикулирует мне.

   - Ну, вы подумайте, я зайду в бар попозже, - провожаю я кельнершу.

   Вхожу в кабинет.

   - Майка, будь ангелом и потерпи еще один звонок.  Пумс,  соедини  меня  с

номером, записанным красным карандашом на стене у столика, пусть знает,  что

у меня есть секретарша.

   Пумс срывается с кресла так азартно, что задевает этажерку, с  которой  с

треском слетает гипсовая фигурка. Амур и Психея - прощальный  подарок  Нины.

Фигурка вдребезги. Пумс издает стон отчаяния и бросается  собирать  осколки.

При этом смахивает со стола свою сумочку, из  которой  вываливаются  все  ее

убогие принадлежности и смешиваются с кусочками  гипса.  Собираю  с  пола  и

укладываю  обратно  в  сумочку  ее  содержимое.  Майка  добавляет   щербатый

гребешок, вытащенный ею  из-под  кресла.  Пумс  собирает  в  узелок  бренные

останки мифической пары и убирает его в ящик своего столика.

   - Мне так неудобно, - говорит она с огорчением. - Я куплю вам такую же из

первого жалованья.

   - Не вздумай, - протестую я. - Ты не могла придумать ничего лучшего,  как

кокнуть это гипсовое свинство. Соединяй меня с номером, который я дал тебе.

   - Господин адвокат Рифф будет говорить с вами, - произносит Пумс в трубку

и вручает ее мне.

   - Роберт? - спрашиваю я.

   - В чем дело?

   - Мне нужно получить информацию.

   - Весь следственный отдел к вашим  услугам,  приказывайте,  -  произносит

Роберт благоговейным тоном.

   - Я хотел бы узнать кое-что о некоем Антони Пилце, по  прозвищу  "Нусьо".

Есть у вас такой на учете?

   - Загляну в картотеку. Пилц это его настоящая фамилия?

   - Не имею представления. Под такой фамилией  он  числился  до  вчерашнего

вечера в качестве кельнера в баре "Под Балконами".

   - Пропал?

   - Не пришел на работу, и в баре не знают, что с ним произошло.

   - Его приметы?

   - Возраст около тридцати, глаза  не  знаю  какие,  шатен,  рост  средний,

щуплый...

   - Адрес?

   - Скорее всего фальшивый.

   - Проверю. Позвоню тебе. У тебя новая секретарша? Судя по голосу сексапил

довольно средний. Сходится?

   - Ты украшение своей профессии, я всегда говорил  это,  -  прощаюсь  я  и

кладу трубку.

   4

   Выходим, ловим такси и  добираемся  до  "Селекта".  Это  на  другом  краю

города, но Майка платит и за такси. "Селект" это совсем не то, что бар  "Под

Балконами". "Селект" это прежде всего  самая  дорогая  в  городе  гостиница.

Здание, выходящее четырьмя фасадами на четыре улицы. Главный  вход  с  Аллеи

Моцарта. Великолепный холл ведет в ресторан и к бару.  Но  в  эти  заведения

есть еще один вход с боковой улицы. Именно на ней и  останавливается  такси.

Через скромные, не украшенные какой-либо вывеской  двери  входим  в  длинный

коридор, заканчивающийся портьерой. За портьерой - гардероб, зал  ресторана,

коктейль-бар и кафе. Рандеву элегантного  мира.  Моднейшее  место  нынешнего

сезона.

   Усаживаемся в укромном уголке. Майка заказывает сок сельдерея  и  овощное

желе ("только несладкое", предупреждает она), я - двойной кальвадос. Кельнер

исчезает. Остаемся наедине.

   - Майка, мне нужно поговорить с тобой, - начинаю я.

   - Валяй, -  разрешает  Майка.  -  И  так  вижу  по  твоей  мине,  что  ты

собираешься основательно побеседовать.

   - Только пересядь сначала,  потому  что  если  ты  будешь  сидеть  против

зеркала, ты не сумеешь сосредоточиться, - заявляю я.  Майка  пересаживается.

Располагаемся теперь плечо к плечу.

   - С каких пор ты стала клептоманкой? - спрашиваю я.

   - Клептоманкой? - удивляется Майка.

   - Может быть, это какой-то рекламный трюк? Черт его знает, вероятно,  это

так нужно, чтобы Майя Поляк  отличалась  чем-то  сенсационным,  каким-нибудь

"неврозом, вследствие постоянного раздвоения личности  в  творческой  работе

артистки",  проявляющимся  в  данном  случае  в  форме  клептомании.  Отсюда

серийные интервью психиатров о клептомании, слезные признания Майи  Поляк  о

позорной тайне, которую она тщательно скрывала  до  того  самого  мгновения,

когда выяснилось, что это почетная тайна, далее -  пикантные  подробности  о

кражах в домах друзей и гардеробах студии, фотографии украденных  предметов,

упрятанных Майкой в печке, интервью со случайными свидетелями ее болезненных

"подвигов", к каковым свидетелям и я отныне буду иметь  честь  принадлежать,

одним словом - журналистский шлягер на службе твоей популярности.

   - К кому ты имеешь честь принадлежать? - спрашивает Майка.

   - К свидетелям твоих клептоманских склонностей. Я видел, как ты украла  у

Пумс губную помаду.

   - Я украла помаду?

   - Ты подняла с пола помаду, которая выпала  из  ее  сумочки,  и  украдкой

переправила ее в кармашек твоего  платья,  где  она  и  находится  в  данный

момент. Давай помаду и забудем об этом. Скажу, что нашел ее под столом.

   - Не отдам, -  отвечает  Майка,  совершенно  не  выбитая  из  колеи  моей

проповедью. - Это моя помада!

   - Она выпала из сумочки Пумс,  я  видел,  как  ты  подняла  ее  вместе  с

расческой.

   - Выпала из сумочки, потому что она была в сумочке. Пумс украла ее у меня

и положила туда, понятно?

   Майка вынула из кармашка золотой цилиндрик и вращает его в пальцах.

   - Ты представляешь себе, сколько стоит такая помада? - спрашивает она.  -

Или считаешь, что твоя секретарша так богата?

   - А может быть, бедняжка недоедала месяц, чтобы купить ее,  или  получила

от кого-нибудь в подарок.

   - Не упрямься, Монти, Украла  и  все  тут.  Между  нами  говоря,  женщины

довольно часто уводят друг у друга такие мелочи  и  не  считают  это  чем-то

особенным. Но поскольку я привыкла к этой помаде, то просто  воспользовалась

возможностью вернуть ее, вот и все. И нечего тебе делать из мухи слона.

   - Когда она украла, в какой момент?

   - Во время моего первого посещения кабинета, еще до того как я  поднялась

к тебе в  квартиру.  Моя  сумочка  не  запирается,  из  нее  не  так  сложно

что-нибудь вынуть. Должно быть, я отвернулась на  секунду,  и  Пумс  тут  же

нырнула в сумочку. Пропажу я обнаружила только у тебя наверху, когда пошла в

ванную приводить себя в порядок. Я подумала, что оставила ее дома. И только,

когда увидела, как она выпала из сумочки Пумс, поняла в чем дело и взяла ее.

   - Выдумываешь, - говорю я. - Из ванной ты вышла  с  накрашенными  губами.

Значит, помада была с тобою все время. - Да, я вышла накрашенная, но  другой

помадой. Тебе не мешало бы знать, что женщина должна иметь две помады.  Одну

на утро, другую на вечер. Я накрасилась утренней и  одновременно  обнаружила

отсутствие вечерней помады. То  есть  именно  этой,  -  произносит  Майка  и

предъявляет мне цилиндрик, вынутый из кармашка платья, в то время как другой

рукой ищет в сумочке и подносит мне второй, похожий цилиндрик.

   - Извините, кальвадоса сейчас нет, могу предложить прекрасную  старку,  -

обращается ко мне кельнер и одаряет Майку соком сельдерея.

   - Нет кальвадоса? А ведь вчера  был?  -  удивляюсь  я.  Кельнер  разводит

руками.

   - Эта дама может быть свидетелем того, что вчера у вас были  куплены  две

бутылки кальвадоса, - говорю я, указывая на Майку.

   -  Как  на  духу,  привезли  вчера  ко  мне  две  бутылки  кальвадоса,  -

подтверждает Майка.

   - Впрочем, все равно, пусть будет старка, - говорю я. Кельнер удаляется.

   - А чем отличается утренняя помада от вечерней? - спрашиваю я у Майки.

   - Утренняя светлее, вот такая, - Майка открывает один  из  цилиндриков  и

предъявляет мне помаду, - а вечерняя - темнее, сравни.  -  Открывает  второй

цилиндрик. Неопытным взглядом не могу заметить хоть какую-нибудь  разницу  в

оттенках. В это мгновение кельнер приносит старку и  желе.  Прикладываюсь  к

рюмке.

   - Устрою ей головомойку, - заявляю я.

   - Секретарше? Не стоит, лучше не  говори  ей  ничего,  это  действительно

мелочь, - говорит Майка. - Знаешь, что мне приходит в  голову?  Может  быть,

она вовсе и не думала, что ворует помаду, а просто взяла ее на  память.  Она

так была потрясена встречей с героиней "Черной  лестницы"  и  присвоила  эту

помаду просто, как талисман. У девушек бывают такие идеи.

   - Давай вернемся к кальвадосу. Это меня мучит, - говорю  я.  -  Ты  точно

помнишь, что мы вчера приехали к тебе именно с кальвадосом?

   - Да, вроде бы кальвадос. А почему это тебя мучит?  -  отвечает  вопросом

Майка.

   - К сожалению, у меня от этой ночи остались самые смутные воспоминания, а

по некоторым причинам мне необходимо  припомнить  все,  минуту  за  минутой.

Давай пройдемся по фактам. Ладно?

   - Вчера я была на встрече со  шведскими  актерами,  -  говорит  Майка.  -

Вернулась домой в одиннадцать и улеглась.  В  двенадцать  меня  вытащили  из

постели два отвратительных пропойцы, истекающие дождем и  мечтающие  о  том,

чтобы весело провести время в изысканном обществе. Это были ты и Франк.

   - Помедленней, - говорю я. - Будь так великодушна и припомни, что это  ты

сама пригласила нас.

   - Действительно, я совершила такую глупость, - признает Майка. - Никак не

могла уснуть и начала учить роль в постели. Наткнулась на  ужасное  место  в

диалоге с канарейками. Абсолютно непроизносимое. Никакой актер  не  смог  бы

одолеть подобный текст. Ну я и позвонила Франку, чтобы он переписал  диалог.

Франк сопротивлялся, но потом уступил. Как раз в эту минуту ты вырвал у него

трубку и сообщил мне,  что  тебе  нечего  пить.  Я  упомянула  о  персиковой

наливке, ты раскритиковал ее и собрался купить что-нибудь другое по  дороге.

Прорепетировала целую сцену, прежде чем  вы  постучали.  Набросила  халат  и

приняла вас. Вместе мы осилили кальвадос, потом  пришел  сосед  с  кошмарной

женой в папильотках...

   - Не такая уж кошмарная. Она была в вишневом халате, если мне не изменяет

память...

   - В вишневом была я.

   - Ты была в зеленом, - протестую в ответ.

   - Все у тебя перепуталось, - смеется Майка. - Я была в вишневом, а она  в

голубом.

   - Но я помню что-то блестящее и зеленое. Что бы это могло быть?

   - Это был мятный ликер. Когда мы  уже  прикончили  наливку,  в  шкафу  за

бельем нашлась бутылка с остатками мятного ликера. К этому времени ты упился

уже до такой степени, что на рассвете торжественно просил моей руки.

   - Я действительно был не в себе. И что ты ответила?

   - Я ответила очень благородно: "Дорогой друг, - сказала я. -  Мы  знакомы

уже столько лет, твое доброе отношение ко мне не  раз  поддерживало  меня  в

трудные минуты, не позволим же, чтобы это прекрасное чувство растворилось  в

буднях заурядного супружества..."

   - "Восьмое дерево", сцена на террасе, а? - комментирую я.

   - У тебя прекрасная память. А сцена ничего? Согласен?

   - Потрясающе идиотская. Франк порою невыносим.

   - Сценарий как сценарий, а я  была  там  просто  великолепна,  -  говорит

Майка.

   Ты была в порядке, невзирая на то, что  фильм  довольно  серый,  я  и  не

скрывал от Франка своего мнения.

   - Лично я верю во Франка. Что ни фильм, то успех.

   - Успех и уровень - вещи разные. Если  честно,  он  написал  только  один

хороший сценарий и снял тоже только один хороший фильм, ты знаешь это.

   - "Черную лестницу", конечно. Но я не считаю, что  следующие  его  фильмы

были слабее. Мне даже больше по душе мои роли в них, они были  чем-то  ближе

мне. То, что мы снимаем сейчас, вообще будет сенсацией. -

   - Ну ладно, а что было дальше?

   - Ты молил, чтобы я не отталкивала тебя, твердил, что  я  последняя  твоя

надежда на спасение, что ты находишься на  краю  пропасти  и  выручить  тебя

может только крепкое женское плечо, то есть мое. В противном случае, говорил

ты, тебя уничтожит фиолетовый призрак.

   - Не будем углубляться в подробности, - останавливаю я Майку. - Что  было

дальше?

   - А больше ничего. Франк  увел  тебя,  соседи  попрощались,  я  поставила

будильник на шесть и отправилась в постель. В семь утра была уже в студии. В

половине девятого позвонила тебе, так как мне  хотелось  убедиться,  что  ты

благополучно добрался домой. Звонила потом еще трижды, пока наконец  застала

тебя.

   - Плати и пойдем, - говорю я.

   Майка расплачивается, и мы выходим. В гардеробе Майка  останавливается  у

зеркала, а я направляюсь в сторону  бара.  Бармен  при  виде  меня  сияет  и

привычно хватается за бутылку.

   - Уже было за столиком, - останавливаю я жестом его порыв. -  Что  у  вас

там с кальвадосом?

   - Это вы, господин адвокат, заказывали кальвадос на столик? -  удивляется

бармен. - Не знал, что вы изменили своим привязанностям. К сожалению, мы  не

держим этого пойла. Шеф  считает,  что  кальвадос  не  гармонирует  с  нашим

заведением.

   - Вчера ночью  мой  приятель  купил  у  вас  две  бутылки  кальвадоса,  -

настаиваю я.

   - Наверняка, не у меня, - возражает бармен.

   На стоянке такси расстаемся с Майкой, она едет в студию, я прошу  отвезти

меня домой.  В  последнюю  минуту  Майка  дает  мне  взаймы  немного  денег.

Настоящая подруга.

   В канцелярии застаю Пумс над тем же томиком, который при виде меня она  с

прежней ловкостью прячет под себя  на  кресло.  Скучает  бедняжка.  Напрасно

только она скрывает от меня  свое  чтиво.  Нина  совершенно  открыто  читала

целыми днями детективы или разглядывала журналы.

   - Роберт звонил? - спрашиваю ее.

   - Какой Роберт? - отвечает она вопросом. Показываю на  телефонный  номер,

записанный на стене.

   - Звонил, - говорит Пумс. - Он хотел что-то сообщить вам. Сейчас соединю.

   Торжественно приближается к аппарату и соединяет нас. Судя по всему,  она

страшно  обрадована  возможностью   продемонстрировать   хоть   какую-нибудь

деятельность.

   - Этот твой Нусьо Пилц щеголял  двумя  серебряными  фиксами  на  передних

зубах? - спрашивает Роберт. - Если да, он мог бы оказаться  Нусем  Щербатым,

которого мы срочно разыскиваем.

   - Не знаю, были ли у него два серебряных зуба, но могу  уточнить  это,  -

говорю я. - А что это за Нусьо Щербатый?

   - Медвежатник, второсортный взломщик, уже сидел,  -  отвечает  Роберт,  -

Впрочем, он никогда не работал на собственный страх и риск. Последнее  время

обделывал делишки с Длинным Вацеком. Вся  банда  уже  сидит,  недостает  нам

только Нуся, не знаем даже, где он прячется.  Вполне  может  быть,  что  наш

Нусьо и твой Нусьо - одна и та же особа.

   - Благодарю за информацию, при случае отплачу тем же, - завершаю я беседу

и кладу трубку.

   Бросаю взгляд на сейф,  стоящий  в  углу  комнаты.  Потом  направляюсь  к

балконной  двери,  отодвигаю  портьеру,  наклоняюсь,  втыкаю  палец  в  губы

покойника, отдыхающего у косяка. Губы окоченели, но поддаются настолько, что

в  щели  появляется  серебряный  блеск.  Пумс  наблюдает  за  всем  этим   с

вытаращенными глазами. Задвигаю портьеру, усаживаюсь за письменный стол.

   - Это Щербатый Нусьо. - говорю я. - Мне не удалось узнать его сразу.

   - А вы знали его до этого? - спрашивает Пумс.

   - Знал в роли кельнера в баре "Под Балконами". Но знаешь, кельнера не так

просто вспомнить за пределами ресторана или бара. Я всегда видел его в белой

куртке и, как ты понимаешь, живого. В обычной одежде и мертвого я  не  узнал

его и только позднее вычислил, что это он.

   - Интересно, откуда он взялся здесь? - говорит Пумс.

   - Действительно, интересно, - поддерживаю я. -  Во  всяком  случае  вошел

сюда он собственными ногами, и только здесь был убит  за  портьерой,  где  и

лежит до сих пор.

   - Откуда вы знаете?

   - В портьере есть отверстие на высоте примерно  метр  двадцать  от  пола.

Нусьо прятался за портьерой, через портьеру получил пулю в левый бок,  прямо

в сердце, упал, опираясь о дверной косяк, и остался в полулежачей позиции.

   - А кто стрелял в него?

   - Именно это хотелось бы узнать и мне. Дама в черном должна иметь с  этим

что-то общее.

   - Может быть, это она застрелила его?

   - Может, но в таком случае, кто застрелил ее?

   - Убила его, а потом покончила жизнь  самоубийством,  -  предлагает  свой

вариант Пумс.

   - И после самоубийства отнесла револьвер обратно в ящик стола?  Пумс,  ты

несешь околесицу.

   - Револьвер мог отнести кто-нибудь другой.

   - Действительно, но кто? И почему все это должно было  произойти  в  моей

квартире? Можешь ответить на это?

   - Нет, вряд ли, - говорит Пумс.

   - Но, может быть, ты сумеешь ответить мне  на  другой  вопрос:  зачем  ты

украла помаду?

   Пумс краснеет и отворачивается.

   - А как вы узнали? - спрашивает она.

   - Это не важно. Зачем ты украла ее?

   - Я сама не могла бы купить такую дорогую помаду, - пытается  оправдаться

Пумс. - А Нина сказала мне, что я должна быть элегантной, если хочу остаться

работать у вас.

   - Нина дура, а ты поступила отвратительно, и мне стыдно за тебя.

   - Я больше не буду, - плачет Пумс. (Слезы Паскаль Петит в "Обманщиках".)

   - Хватит лить крокодиловы слезы и распрощайся с  помадой,  она  вернулась

туда, откуда ты стащила ее. И прими телефон. Слышишь, звонит.

   - Не туда попали, - говорит Пумс в трубку. - Это  бюро  адвоката  Эдварда

Риффа, никакого Монти тут нет. Выхватываю  трубку  у  нее  из  рук,  говорю:

"Алло".

   - Почему отвечают, что тебя нет, когда ты есть?  -  журчит  в  телефонной

трубке голос почтенного Густава Кокача, псевдоним: Стэн В. Мелтон.

   - Что тебе? - спрашиваю я.

   - Всю ночь думал над тем, о чем  мы  вчера  беседовали  в  машине,  и  не

убежден до сих пор, - заявляет Густав.

   - А какой ты видишь иной выход? - осведомляюсь я.

   - Цианистый калий, - отвечает Густав.

   - Цианистый калий - это не практично, -  возражаю  я.  -  Во-первых,  его

сложно раздобыть, это потребовало бы дополнительных  осложнений.  Во-вторых,

как  подать  это  так,  чтобы  создать  видимость  того,  что   тетка   сама

воспользовалась им с целью покончить счеты с жизнью? Я бы не советовал  тебе

останавливаться на этом варианте.

   - А мне кажется, это все же лучше, чем  газ,  -  пытается  сопротивляться

Густав.

   - Но мой способ надежней, никто  не  подкопается,  -  убеждаю  я  его.  -

Сначала ты приглашаешь тетку на ужин и добавляешь снотворного в  ее  бульон,

потом прокрадываешься в ее квартиру и открываешь газ на кухне, прилегающей к

ее спальне. Потом  отправляешься  домой  и  почиваешь  на  лаврах,  так  как

остальное  уладят  за  тебя  другие.  Включая  и  официальное  подтверждение

самоубийства на почве несчастной одинокой старости. Все олл райт,  чего  тут

капризничать?

   - Капризничаю потому, что такой  вариант  не  предусматривает  алиби  для

меня: Я должен иметь  алиби,  иначе  меня  посадят.  От  алиби,  которое  ты

предлагал мне вчера, я далеко не в восторге.

   -  Могу  предложить  тебе  более  привлекательное:  ты  сговариваешься  с

приятелем и проводишь с ним в пьянке всю ночь, не расставаясь ни на секунду.

   - Если ни на секунду, то как я заберусь к тетке и открою газ?

   - Ты таскаешь его по  разным  ресторанам,  и  между  прочим  заезжаете  в

какой-нибудь, расположенный поблизости от теткиного жилища. Идешь в  туалет,

через заднюю дверь выскальзываешь на улицу, в пару секунд делаешь  все,  что

нужно, у тетки и через туалет же возвращаешься в  зал  ресторана.  Предельно

просто.

   - Но неприемлемо. Я не могу показаться ни в одном ресторане поблизости от

теткиной квартиры. Это исключается. Придумай что-нибудь другое.

   - Как только мне придет что-нибудь в голову, я  позвоню,  -  обещаю  я  и

кладу трубку. Замечаю, что мои аргументы в беседе с  Густавом  произвели  на

Пумс огромное впечатление.

   - Как видишь, я могу считаться  самым  гениальным  адвокатом  в  мире,  -

объясняю я ей. - Другие только после свершившегося стараются вытащить  своих

клиентов из болота,  в  которое  они  вляпались,  я  же,  наоборот,  сначала

продумываю за них преступление, с тем, чтобы потом никто не смог обвинить их

в нем.

   - Вы шутите, - неуверенно возражает мне Пумс.

   - Густав самый настоящий преступник,  он  свершил  целый  ряд  чудовищных

повестушек, не говоря уже о сотнях идиотизмов, которые выпускает в свет  под

маркой "Синей библиотеки".

   - Чем занимается этот господин? - спрашивает Пумс.

   - Он является директором Издательства детективной  литературы.  Выпускает

также журнал "Детектив" и серию криминальных повестей, знакомую тебе  "Синюю

библиотеку". Многие из этих повестей он породил сам, причем я лично принимал

в этих родах самое деятельное участие. Я юридический советник Издательства.

   - Вы что, придумываете для них темы?

   -  Нет,  в  основном,  я  исправляю  фактические  нелепицы,  которыми  их

продукция так богата. Конечно, я могу заметить, может быть, одну  несуразицу

из сотни. Ты догадываешься, наверно, что никто не в состоянии прочесть  весь

тот вздор, который Издательство направляет в печать.

   - Я хотела бы  помочь  вам,  -  сочувствует  мне  Пумс,  -  но  не  очень

ориентируюсь в этом жанре. Мне больше нравятся книжки о любви.

   - Да ладно, я и не ожидал от тебя никакой профессиональной помощи. Но, по

крайней мере, ты могла бы  не  говорить  по  телефону:  "Это  бюро  адвоката

Эдварда Риффа". Откуда это пришло тебе в голову?

   - Но ведь это ваша фамилия?

   - Рифф, но не Эдвард. Эдвард Рифф умер. Он был моим  отцом  и  выдающимся

адвокатом, но скончался уже шесть лет назад.

   - А как зовут вас?

   - Можешь обращаться ко мне "господин Монти".

   - От какого имени это происходит?

   - Я предпочел бы  не  говорить  на  эту  тему.  Мои  родители  отличались

незаурядной фантазией при выборе имени для меня. К  счастью,  второе  имя  у

меня обычное - так что я подписываюсь, как правило,  Одекер  М.Рифф.  Выучи,

пожалуйста, это наизусть, а я выйду минут на пятнадцать.

   Спускаюсь в бар, усаживаюсь за столиком у окна, киваю кельнерше.

   - Вы были правы,  -  говорю  я  ей.  -  Этот  Антони  Пилц  действительно

уголовник. По кличке Щербатый Нусьо. Полиция разыскивает его.

   - А когда его найдут, получу ли  я  обратно  свои  деньги?  -  спрашивает

кельнерша.

   - Сомневаюсь. Думаю, что Нусьо потратил их  на  фальшивые  документы,  он

ведь укрывался, а фальшивые документы стоят недешево.

   - Прохвост, - говорит кельнерша.

   - О мертвых - либо ничего, либо хорошо, - изрекаю я  на  латыни,  заранее

уверенный в том, что кельнерша не сумеет оценить всю глубину моей мысли.

   - А вы ничего не припомнили о даме в чёрном? - спрашиваю я снова.

   - Припоминаю одну такую, она  сначала  звонила,  а  потом  заказала  себе

салат, но не знаю, та ли это, которая вас интересует, - роняет кельнерша.

   Вынимаю из кармана черный шелковый шарфик в белую клетку, который я  снял

с шеи покойницы на балконе у седовласой соседки, так  как  боялся,  что  при

транспортировке трупа на соседний балкон, шарфик соскользнет на  улицу.  При

виде шарфика лицо кельнерши проясняется.

   - Да, это та самая, - подтверждает она. - Помню этот шарфик, он был у нее

на шее. Очень бросается в глаза, точно?

   - Расскажите мне подробно обо всем, что вы заметили, - говорю я.

   В баре сейчас пусто, толстяк дремлет за стойкой,  так  что  вполне  можно

спокойно поговорить.

   - Я заметила, как дама с этим шарфиком на шее звонила по телефону. Я была

тогда в кухне, мыла под краном тарелки, кран находится у  самого  окошка,  а

дама эта стояла в коридоре рядом и звонила  кому-то.  Даже  помню,  что  она

говорила.

   - Как раз это и есть главное: что именно она говорила!?

   - Она набрала номер  и  заявила,  что  хочет  побеседовать  с  господином

адвокатом. Я начала прислушиваться, так как  тоже  собиралась  обратиться  к

адвокату по поводу Нусьо и моих  денег.  Поэтому  меня  и  заинтересовал  ее

звонок.

   - Назвала ли она фамилию адвоката?

   - Наверное, да, но я не  расслышала.  Знаю  только,  что  она  собиралась

поговорить с адвокатом "по поводу лестницы". Она выразилась именно  так  или

похоже. Очевидно, адвокат был там, так как она сразу же стала излагать  суть

своего дела.

   - Прошу вас, повторите дословно все, что вы услышали. Хорошо?

   -  Я  попробую.  Сначала  она  сказала:  "Эта  лестница  украдена",  а  я

удивилась, как можно украсть лестницу?

   - Повторяйте только то, что она говорила, а то, что вы думали, отложим на

потом, - осторожно вставляю я.

   - Она говорила: "У меня есть доказательство, я застраховалась  на  всякий

случай, мой депозит хранится в вашей канцелярии,  я  заставлю  их  заплатить

мне".

   - Какой депозит?

   - Она сказала, что несколько лет назад оставила на  хранение  у  адвоката

что-то, что стоит сейчас кучу денег. Говорила:  "Господин  адвокат  при  мне

поместил мой депозит в несгораемый сейф, мне это необходимо получить,  когда

я могу зайти к вам?" Потом сказала еще, что она прямо с поезда  и  не  хочет

ждать до утра, потому что ей пришлось бы тратиться  на  гостиницу,  так  что

лучше будет, если господин адвокат сразу  отдаст  ей  это  из  сейфа.  Потом

сказала еще: "Ну ладно, час или два я могу подождать, есть еще ночной поезд.

Тем временем я поужинаю, только не подведите меня!  Я  должна  получить  это

сегодня же!" И все время повторяла, что это имеет огромную  ценность.  Потом

еще говорила что-то  о  каком-то  ключе,  только  этого  я  уже  не  поняла.

Говорила: "А как я попаду туда?", а потом еще: "Ах, значит, я  должна  взять

ключ из-под шланга". Из-под какого шланга - этого я не смогла понять.  Может

быть, плохо расслышала?

   - Что она говорила еще?

   - А больше ничего, повесила трубку. И как раз в эту минуту толстяк позвал

меня в зал, потому что Антони исчез и некому было обслуживать гостей.

   - Когда именно исчез Антони? Во время телефонной беседы дамы или до нее?

   - Помню, я подавала ему заказанные блюда еще во время ее разговора. Когда

именно он ушел, не знаю. Когда толстяк вызвал меня из кухни, я заметила, что

белая куртка Антони висит в коридоре на вешалке. Значит, он переоделся перед

выходом.

   - В котором часу все это происходило? Когда точно эта  дама  говорила  по

телефону?

   - Не помню, но наверное,  это  было  до  девяти,  где-нибудь  в  половине

девятого. Потому что в девять я уже подавала в зале.

   - Вы ее в зале видели?

   - Видела и даже подавала ей ужин.

   - Разговаривали с нею о чем-нибудь?

   - Нет, не разговаривала. Она, к слову, и не сидела долго. Даже не  доела,

расплатилась и вышла.

   - И вы уже больше не видели ее?

   - Нет, она не вернулась в бар. Да я и не думала о ней, только злилась  на

этого прохвоста Антони, пусть его Бог накажет за то, что он обидел меня.

   "Уже наказал" - мог бы я уверить ее, но не произношу ни слова.  Благодарю

за информацию и выхожу. На улице ловлю такси и называю адрес.

   5

   Опольский сидит за столиком на террасе, склонившись над стаканом  молока.

Он так стар, что просто грустно смотреть на него. Правда,  в  зале  суда  он

выглядит намного лучше. Здание суда намного  старше  его.  И  он  одерживает

победы, что там говорить! Но появляется там все реже и реже.

   Обычно я всегда начинаю разговаривать с ним на высоких тонах,  просто  не

хочется верить, что такой старый человек еще не глух. Но он  не  глух,  слух

его превосходен. После нескольких фраз я говорю уже нормальным голосом.

   Пересказываю ему всю историю с самого начала и  со  всеми  подробностями,

Опольский слушает  словно  из  вежливости,  он  совершенно  не  кажется  мне

потрясенным или хотя бы удивленным.

   - Ну ладно, а зачем  ты  все  это  мне  рассказываешь,  -  отзывается  он

наконец, когда я заканчиваю свой рассказ и зажигаю сигарету.

   Голос у него слабый. Впрочем, он никогда не отличался громогласностью или

эффектным красноречием. Его таланты относились совсем к иной области.

   - Дело в том, что дама  в  черном  могла  звонить  только  вам  и  никому

другому, - отзываюсь я. - Что ей было нужно?

   - Она не звонила мне, - говорит Опольский.

   - Кому же она звонила? - настаиваю я. -  Все  ведь  совпадает:  ключ  под

шлангом пожарного крана в нише,  который  вы  прятали  там  еще  во  времена

совместной работы с моим отцом, несгораемый сейф, и то, что она  звонила  из

бара, расположенного в нашем доме... И этот депозит был явно положен еще  до

того, как практику в нашем бюро принял я. Тогда еще я был за границей.

   - Не сдавала она мне никакого депозита, - говорит Опольский. - И  звонить

мне не могла тоже: дома у меня нет телефона.

   - В таком случае, кому же она могла звонить? Кто мог назначить ей встречу

в нашей канцелярии, а потом впустить ее в мою  квартиру?  Кто  мог  все  это

устроить кроме вас или меня?

   - Не я. Предполагаю, что это мог сделать ты, - отзывается Опольский.

   - А я предполагаю, что вы. Это было так: дама в черном оставила у вас  на

хранение нечто, а потом выехала за границу, скорее  всего,  во  Францию.  Вы

рассчитывали  на  то,  что  она  не  вернется,  и  использовали  это  нечто,

оставленное ею, в корыстных целях.  Этот  депозит  представлял  собою  некую

денежную ценность, дама в черном подчеркивала это  в  телефонном  разговоре.

Совсем недавно, судя по тому же разговору, дама узнала, что была обманута, и

этот обман имел прямую связь с ее депозитом. Она села в поезд, приехала сюда

и прямо с вокзала пришла в нашу канцелярию. Никого  там  не  застала.  Потом

спустилась в бар и позвонила вам, требуя возвращения депозита. Поскольку  вы

эту вещь промотали, вы никак не могли возвратить ее владелице. Вы велели  ей

подняться в канцелярию, открыть себе  дверь  ключом  из  тайника  и  ожидать

вашего прихода. После чего пришли и застрелили ее из револьвера. Вы  отлично

помнили, где он лежит, так как еще мой отец держал его в том же ящике стола.

   - А какое участие принимал во всем этом Щербатый Нусьо?

   - С ним все просто. Он крутился у телефона  во  время  разговора  дамы  в

черном с вами. Окошко,  в  котором  он  получал  блюда  для  зала,  рядом  с

аппаратом. Все подслушал. Деньги ему нужны были позарез. Земля уже горела  у

него под ногами, нужно было бежать, а это дело дорогостоящее. Услышал, что в

нашем сейфе находится нечто ценное. Прикинул, что  успеет  подняться  к  нам

наверх и облегчить сейф еще до того, как черная доест  ужин.  Пошел  на  наш

этаж, вынул ключ из-под гидранта, открыл дверь,  вошел  в  кабинет  и  начал

подбираться к содержимому сейфа. Но черная  поспешила,  она  нервничала,  не

стала доедать ужин и поднялась наверх раньше, чем рассчитывал Нусьо. Застала

его врасплох. Нусьо спрятался за  портьерой  и  сидел  там  спокойно.  Потом

пришли вы, состоялся, вероятнее всего, короткий разговор, во время  которого

вы достали револьвер из ящика и застрелили даму. Но с первого выстрела вы не

попали в цель, пуля пробила портьеру и досталась Нусьо.  Только  со  второго

выстрела вы убили и черную.

   - А потом притащил ее наверх в твою квартиру? Зачем это было мне нужно?

   - Может быть, вы хотели направить подозрение на меня.

   - Каким способом я попал в твою квартиру?

   - Вы отлично знали, что ключ от канцелярии подходит и к моей квартире, вы

когда-то снимали  ее  вместе  с  отцом,  и  она  перешла  ко  мне  вместе  с

канцелярией. После того, как вы перенесли труп в квартиру, вы  вернули  ключ

под гидрант и преспокойненько отправились домой.

   - И что тебя удерживает от того, чтобы все это пересказать полиции?

   - Я бы предпочел, чтобы вы сделали это сами. Не очень-то приятно обвинять

в убийстве приятеля собственного отца.

   - Мы не были приятелями, мы лишь вели сообща канцелярию.  Твой  отец  был

специалистом по гражданским делам, я - по уголовным, это было очень выгодное

содружество, и мы пользовались отличнейшей репутацией.

   - Которая перешла ко мне по наследству вместе с канцелярией. К сожалению,

мне не под силу с достоинством продолжать вашу традицию, просто,  видимо,  я

из другого теста.

   - Ты дилетант, и в этом твоя трагедия. Образование ты получил, и все-таки

ты лишь любитель и никогда не совершишь ничего стоящего.

   - Почему же? И у меня были свои маленькие успехи.

   - Я  не  утверждаю,  что  ты  бездарен.  Но  удачи  таланта  без  высокой

профессиональности - всегда случайны.

   - Какой же это был депозит? - спрашиваю я.

   - Не имею представления. Очевидно, это была клиентка твоего отца, я лично

ничего не слышал ни о каком депозите.  Возможно,  он  и  сейчас  преспокойно

лежит себе в сейфе. Не могу понять, как ты до сих пор не проверил этого.

   - По самой простой причине, я не знаю, как открывается сейф.  Никогда  не

испытывал необходимости в нем и не предполагал, что отец мог держать  в  нем

что-либо, что могло бы пригодиться мне. А если бы я  захотел  отворить  его,

мне пришлось бы  взламывать  дверцу,  так  как  я  совершенно  не  знаком  с

комбинацией цифр, открывающей  замок.  А  вот  вы,  я  надеюсь,  знаете  эту

комбинацию. Так сообщите ее мне.

   - Я тоже не знаю ее, - заявляет Опольский. - Сейф приобрел и  пользовался

им твой отец.  Кстати,  пользовался  крайне  редко.  Сейф  служил  больше  в

качестве декорации, для пробуждения в клиентах уважения к нашему  заведению.

Поэтому я никогда не интересовался тем, как сейф открывается.

   - У меня появилась  мысль,  -  заявляю  я.  -  Нусьо  Щербатый  вовсе  не

вламывался к нам. Это вы привлекли его в качестве специалиста по  открыванию

сейфов. Вы ничего не знали о депозите. Узнали только из звонка  черной.  Эта

дама позвонила вам, так как узнала, очевидно, что Эдвард Рифф умер. Вот  она

и обратилась к его компаньону, фамилия которого  до  сих  пор  красуется  на

дверях канцелярии. Вполне вероятно, что она звонила не домой к вам, а сюда в

клуб, где вы обычно проводите время. От нее вы узнали, что в сейфе находится

нечто очень ценное. В настоящее время вы не  очень-то  зарабатываете,  перед

вами перспектива плохо обеспеченной старости. И вот - искушение.  Но  вы  не

могли открыть сейф сами, отсюда  участие  Щербатого.  Вы  встретили  даму  в

черном, проводили ее в мою квартиру и застрелили там, а Нусьо  в  это  время

открывал в канцелярии сейф. Потом вы вернулись вниз, Нусьо на всякий  случай

спрятался за портьеру, и вы его застрелили тоже.

   - Зачем мне было убивать его до того, как он открыл  сейф?  -  спрашивает

Опольский. - Ведь это же нелепость.

   - А откуда вы знаете, что Щербатый не открыл его? - спрашиваю с  натиском

я, но Опольский ничуть не смущается.