Книго 

   -----------------------------------------------------------------------
   В кн.: "А.И.Куприн. Избранные сочинения".
   М., "Художественная литература", 1985.
    & spellcheck by HarryFan, 7 February 2001
   -----------------------------------------------------------------------
   На берегу Невы мы сидим в легком,  качающемся  поплавке-ресторанчике  и
едим раков в ожидании скромного ужина. Десять с половиной часов вечера, но
еще совсем светло. Стоят длительные, томные, бессонные белые ночи -  слава
и мука Петербурга.
   Нас -  пятеро:  клоун    цирка  Чинелли,  Танти  Джеретти  с  женой
Эрнестиной Эрнестовной; клоун Джиакомо Чирени (попросту Жакомино)  цирка
"Модерн"; ваш покорный слуга и гастролировавший за прошедший сезон в обоих
цирках укротитель диких зверей Леон Гурвич, чистокровный  и  чистопородный
еврей, единственный в своем племени, кто после пророка Даниила  занимается
этой редкой, тяжелой и опасной профессией.
   Свидание наше лишено обычного непринужденного веселья.  Оно  прощальное
перед скорой разлукой. Постоянные большие цирки с началом лета  прекращают
обыкновенную работу, перестающую в  эту  пору  давать  необходимый  доход.
Половина публики  разъехалась  на  дачи  и  за  границу,  другая  половина
развлекается на свежем воздухе в различных кабаре и мюзик-холлах.  Артисты
до начала осени остаются в положении свободных птичек небесных. Те  них,
кому случай, талант или удача успели  сковать  прочные,  громадные  имена,
заранее уже запаслись на летний сезон ангажементами в  богатые  губернские
города, давна славящиеся любовью и привязанностью к цирковому искусству.
Мелкая рыбешка и униформа пристают к бродячим маленьким циркам  -  шапито,
пользующимся старой  доброй  репутацией,  и  проводят  трудовое  лето  под
парусиновым навесом, обходя городишки и местечки.
   Правда, работая под шапито, трудно приобрести  вестность,  но  хорошо
уже и то, что в течение трех месяцев тело, мускулы, нервы и чувство  темпа
не отстают от манежной тренировки. Недаром же  цирковая  мудрость  гласит:
"Упражнение - отец и мать успеха".
   Говорит  Гурвич,  укротитель  зверей.  Речь  его,  как  всегда,   тиха,
однообразна и монотонна. Между  словами  и  между  предложениями  -  очень
веские паузы. Его редкие жесты - наливает ли он себе в стакан    бутылки
пиво, закуривает ли он папиросу, передает ли соседу  блюдо,  указывает  ли
пальцем  на  многоводную   Неву   -   спокойны,   ритмичны,   медленны   и
обдуманно-осторожны, как, впрочем, и  у  всех  первоклассных  укротителей,
которых сама профессия приучает навсегда быть поддельно-равнодушным и  как
бы притворно-сонным. Странно: его  неторопливый  голос  как-то  гармонично
сливается с ропотом и плеском прибрежных холодных волн.
   Лицу его абсолютно чуждо хотя бы самое малое подобие мимики.  Оно,  как
камень, не имеет выражения:  работа  съела  его.  Со  всегдашним  мертвым,
восковым, мраморным лицом и с тем же холодным  спокойствием  он  входит  в
клетку со зверями, защелкивая за собою одну за другой внутренние  железные
задвижки.
   Он очень редко употребляет в работе шамбарьеры,  пистолетные  выстрелы,
бенгальские огни, и устрашающие крики, и всю  другую  шумливую  бутафорию,
столь   любимую   плебейским   граденом,    расточителем    аплодисментов.
Гагенбек-старший называл его лучшим  современных укротителей, а  старший
в униформе парижского цирка, престарелый мосье Лионель, говорил о нем, как
об артисте, весьма похожем на покойного великого Блонделя.
   - На ваш вопрос, мадам Эрнестин, - сказал Гурвич, -  мне  очень  трудно
ответить. Боимся  ли  мы  зверей?  Тут  все  дело  в  индивидуальности,  в
характерах, в привычке и навыке, в опытности, в любви к делу  и,  конечно,
уже в психологии зверя, с которым работаешь... Главное же все-таки наличие
дара и его размеры, -  это  уж  от  бога.  Возьмите,  например,  великого,
незабвенного и никем не превосходимого  Блонделя.  Это  был  истинный  бог
циркового искусства, владевший в совершенстве всеми его видами,  родами  и
отраслями, за исключением клоунады. Это он впервые дерзнул  перейти  через
водопад Ниагару по туго натянутому канату, без балансира. Впоследствии  он
делал этот переход с балансиром, но неся на плечах, в виде  груза,  любого
  зрителей,  на  хладнокровие  которого  можно  было  полагаться.  После
Блонделя осталась книга его мемуаров,  написанная  превосходным  языком  и
ставшая  теперь  большою  редкостью.  Так,  в  этой   книге   Блондель   с
необыкновенной силой рассказывает о том, как на его вызов вышел    толпы
большой, толстый немец, куривший огромную вонючую сигару, как  сигару  эту
Блондель приказал ему немедленно выбросить  о  рта  и  как  трудно  было
Блонделю найти равновесие, держа на спине непривычную тяжесть, и как он  с
этим справился. Но на самой половине воздушного пути  стало  еще  труднее.
Немец "потерял сердце", подвергся ужасу пространства,  лежащего  вну,  и
ревущей воды. Он смертельно испугался и начал ерзать  на  Блонделе,  лишая
его эквилибра [равновесия (о equilibre)].
   - Держитесь неподвижно, - крикнул ему артист, - или я  мгновенно  брошу
вас к чертовой матери!
   И тут настала ужасная  минута,  когда  Блондель  почувствовал,  что  он
начинает терять равновесие и готов упасть.
   Сколько понадобилось времени, чтобы снова выправить  и  выпрямить  свое
точное движение  по  канату,  -  невестно.  Это  был  вопрос  небольшого
количества секунд, но в книге его этим героическим усилиям отведена  целая
небольшая  страница,  которую  нельзя  читать  без   глубокого   волнения,
заставляющего  холодеть  сердце.  А  дальше  Блондель  рассказывает,  что,
окончив свой страшный переход, он был доставлен кружным путем к месту  его
начала. Надо сказать, что среди многочисленных  зрителей  находился  тогда
наследный принц Великобритании, в будущем король  Эдуард  Седьмой,  король
между джентльменами и джентльмен между королями.  Он  был  в  восторге  от
подвига Блонделя, пожал ему руку и подарил ему на память  свои  прекрасные
золотые часы. Блондель был человек воспитанный и очень любезный. Он нко,
но  свободно  поклонился  принцу,  благодаря  его  за  подарок,  и,  когда
выпрямился, сказал с учтивостью:
   - Я буду счастлив, ваше королевское высочество, если  вы  соблаговолите
сделать мне великую честь, согласившись вместе со мною  прогуляться  таким
образом через Ниагару.
   И умный принц не  хотел  отказом  огорчить  отважного  канатоходца.  Он
сказал с очаровательной улыбкой:
   - Видите ли, господин Блондель. Я на ваш умительный переход с великим
вниманием смотрел, не пропуская ни одного движения, и -  пусть  это  будет
между нами - я убедился в том, что  для  выполнения  такого  головоломного
номера мало того, что артист отважен, спокоен, хладнокровен  и  безусловно
опытен в своем деле. Надо, чтобы и человек, являющийся его  живым  грузом,
обладал хотя бы пассивным бесстрашием. Не так ли? Я же, хотя и  не  считаю
себя трусом и не боюсь пространства, но одна мысль  о  том,  что  случайно
могу испортить или затруднить переход, приводит меня заранее  в  отчаяние.
Но вы подождите, господин Блондель. Когда-нибудь в свободные часы я  начну
усердно работать  над  моим  равновесием,  и  когда,  наконец,  найду  его
достойным,  то  мы  с  вами  непременно  отправимся  на  Ниагару,   выждав
благоприятное время.
   Да, этот государь имел, без всяких стараний и  поз,  инстинктивный  дар
очаровывать людей.  Гордый  Блондель  остался  до  конца  своих  дней  его
преданным и восторженным поклонником.
   А теперь еще два слова о Блонделе. Известно, что  в  числе  его  многих
цирковых талантов был и талант укротителя, в котором он,  как  и  повсюду,
оставил рекорды, до сих пор еще недосягаемые. Так, однажды он держал  пари
со знаменитым менеджером [директором (от англ. manager)] Барнумом  в  том,
что он один войдет в любую клетку со зверями какой угодно породы, возраста
и степени дрессинга и проведет в ней ровно десять минут.
   Нет, то не был спор, в котором на одних весах висело человеческое мясо,
а на других ничтожная кучка  долларов.  Блондель  настоял  на  том,  чтобы
нотариус  Чикаго (где все это происходило)  засвидетельствовал  в  своей
конторе все условия пари. Блондель поставил со своей стороны такую круглую
сумму, которая заставила богатого Барнума поморщиться. Идти вспять ему  не
дозволил  его  громадный  престиж.  Также  настоял   Блондель,   чтобы   в
нотариальный акт были внесены следующие  условия:  a)  звери  должны  быть
накормлены,  по  крайней  мере,  полсуток  назад;  b)  контроль  кормления
принадлежит помощнику Блонделя; c) ввиду крайней опасности номера  женщины
и дети во время его исполнения  в  манеж  не  допускаются  и  d)  Блонделю
предоставляется выбор костюма.
   Старые свидетели этого безумного пари рассказывали о нем потом до конца
жни, как о дерзком и великолепном чуде. Вы, господа, конечно, не  можете
себе представить, какой комплект веселеньких зверей распорядился подобрать
Барнум, истинный, чистокровный американец, человек, начавший свою  карьеру
чистильщиком  сапог  и  завершивший  ее  миллиардами   долларов,   субъект
железный, холодный и беспощадный.
   Под звуки марша Блондель вошел на арену, и вся публика охнула, как один
человек, от удивления.
   Блондель оказался... голым. На  нем  ничего  не  было,  кроме  замшевых
туфелек и зеленого Адамова листка ниже пояса, в руке же он держал  зеленую
оливковую ветку в половину метра длиною. Звери  встретили  его  молчанием,
когда он входил в клетку, запирая  ее  за  собою.  По-видимому,  они  были
поражены  больше,  чем  публика,  костюмом   нового   укротителя   и   его
сверхъестественным спокойствием. Он неторопливо  обходил  большую  клетку,
переходя от зверя к  зверю.  Очевидно,  он  узнавал  в  них  воспитание  и
дрессинг Гагенбека  Гамбурга, потому что порою на  тревожные  взгляды  и
движения их ласково говорил  по-немецки.  Молодой  крупный  азиатский  лев
рыкнул на Блонделя не злобно, но  чересчур  громко,  так  что  в  конюшнях
тревожно забились и  затопали  лошади.  Блондель  отеческим  жестом  обвил
вокруг звериной морды свою волшебную зеленую  ветвь  и  сказал  воркующим,
приветливым голосом: "О мейн кинд. Браво, шон, браво, шон"  [О  дитя  мое.
Браво, прекрасно, браво, прекрасно (от нем. O mein Kind. Bravo, schon)]. И
лев, умолкнув, тяжело пошел следом за ногами Блонделя,  как  приказчик  за
строгим хозяином.
   В общем, Блондель пробыл в клетке четверть часа, на пять  минут  дольше
условленного. Выходил он  нее не спиною, как это делают   осторожности
большинство укротителей, а прямо лицом к дверям. Таким образом, он не  мог
заметить того, что заметила публика: одна нервная и злая  тигрица,  увидев
уход укротителя, вдруг стала эластичными беззвучными шагами подкрадываться
к нему. Но тот же азиатский лев стал ей поперек дороги и  угрожающе  забил
хвостом.
   Когда по окончании сеанса  Блонделю  сказали  об  этом  в  уборной,  он
ответил беспечно:
   - Иначе и не могло быть. Ведь обходя клетку, я  успел  взглянуть  и  на
глупую трусливую тигрицу, и на великодушного, благородного льва. Ведь  для
хорошего укротителя зверей надобны два главных качества: абсолютное, почти
уродливое отсутствие трусости и умение приказывать  глазами.  Правда,  все
животные  любят,  чтобы  человек  говорил  с   ними,   но   это   -   дело
второстепенное...
   - Да, великим человеком  был  этот  удивительный  француз  Блондель,  -
сказал Гурвич. - Такие люди рождаются только раз в тысячу лет, по  особому
заказу природы...
   1933
Книго
[X]