Дин КУНЦ

      ЛЕДЯНОЕ ПЛАМЯ

      Анонс

      Совершенно необъяснимым образом на протяжении нескольких месяцев в разных уголках США один и тот же человек, неожиданно появляясь, спасает людей за считанные мгновения до неминуемой трагедии. Заинтересовавшаяся странными происшествиями начинающая журналистка нападает на след незнакомца. Она решает выяснить, что за могущественная сила помогает бывшему школьному учителю Джиму Айренхарту предотвращать преступления. То, с чем она сталкивается в ходе расследования, буквально ошеломляет ее…

      Нику и Вики Пейдж, людям, которые умеют быть добрыми соседями и друзьями — стоит им только этого пожелать — и Дику и Пэт Кэрнал, одним из немногих в Голливуде, кому удается владеть собственной душой — и всегда принадлежать самим себе.

      Благодаря вам моя жизнь стала странной, но зато интересной!

      Часть первая

      ГЕРОЙ, ДРУГ

      Мир реальный — лишь грезы, Все в нем — сон, полуложь, Радость, боль и угроза — Все иначе, чем ждешь.

      Жизнь без цели, без смысла Не рождается в мир.

      Мы находим ту искру, Что зажег наш кумир…

      Или черный рог Смерти Нас взывает на пир.

      Жизнь, лишенная цели, Ослепляет, как дождь, Мы блуждаем в потемках В сердце холод и дрожь…

      Или жаждою смерти Обагряем свой нож.

      «Книга Печалей»

      12 АВГУСТА

      Глава 1

      Опасность неотвратимо приближалась. Он мог бы это почувствовать ещё до происшествия в супермаркете. Во сне его преследовала стая гигантских черных птиц, которые кружились над ним с пронзительным клекотом и неистовым хлопаньем крыльев. Джим Айренхарт бежал по полю, падал и снова бежал, пытаясь спастись от кривых, острых, как скальпель, клювов. Он проснулся весь в поту и долго не мог отдышаться. Затем, чувствуя, что ему не хватает воздуха, шаркающей походкой вышел на балкон. Но к девяти тридцати термометр показывал двадцать восемь градусов. Ощущение удушья, с которым он проснулся, усилилось.

      Джим принял холодный душ, побрился и немного пришел в себя.

      В пустом холодильнике завалялся заплесневелый кусок пирога, цвет которого наводил на мысль о новом, особенно смертельном штамме ботулина, выведенном в лабораторных условиях. Приходилось выбирать: умереть с голоду или открыть дверь и шагнуть в раскаленное августовское пекло.

      В знойной синеве калифорнийского неба не видно было ни одной птицы. В отличие от тех бестий, что гнались за ним в ночном кошмаре, все они попрятались в кронах деревьев, и из густой листвы изредка доносился их негромкий щебет. Собаки, поджимая лапы, трусили по тротуару. Никто из случайных прохожих не усомнился бы в том, что на раскаленном бетоне можно поджарить яичницу.

      После легкого завтрака во дворике одного из кафе Лагуна-Бич Джим откинулся на спинку стула совершенно обессиленный. По лбу катились крупные капли пота. Один из редких дней на побережье, когда все безжизненно и с океана не дует даже самый слабый ветерок.

      Долгожданное спасение от жары он обрел в ближайшем супермаркете. В зале работали кондиционеры, и струи холодного воздуха приятно освежали тело, продувая легкие брюки и тонкую майку.

      Джим стоял в кондитерском отделе и разглядывал пачку миндального печенья и шоколадную плитку, решая, какая покупка будет меньшим преступлением против диеты. И в это время начался приступ. Это не был приступ в обычном понимании: никаких конвульсий, судорог, пота или странных звуков. Джим просто повернулся к стоявшей рядом покупательнице и сказал:

      — Линия жизни.

      Та отступила на шаг и окинула его настороженным взглядом.

      — Простите, что вы сказали?

      Симпатичная женщина лет тридцати в шортах и короткой блузке. Мужчины на таких заглядываются. Наверное, подумала, он пытается с ней познакомиться.

      Хватит, приказал он себе, не бойся!

      По телу пробежала дрожь. Кондиционер тут был ни при чем: внутри извивался скользкий, как угорь, холод.

      Силы оставили его, ладонь разжалась, и пачка печенья шлепнулась на пол.

      Ему было неловко, но он ничего не мог с собой поделать и повторил:

      — Линия жизни.

      — Извините.., я не понимаю, — ответила женщина.

      Это случилось с ним уже в десятый раз, но он шепнул:

      — Я.., сам не понимаю.

      Она сжала в руках коробку с ванильными пирожными, точно собиралась швырнуть её Джиму в лицо и пуститься бежать. Похоже, в голове у неё крутился один из газетных заголовков вроде:

      «Кровавая трагедия в супермаркете». Но покупательница была доброй самаритянкой и, несмотря на испуг, решилась спросить:

      — Вам плохо?

      Должно быть, он стал совсем бледный, казалось, вся кровь отхлынула от лица. Ему захотелось успокоить женщину и он попробовал улыбнуться. Вышла гримаса.

      — Я, пожалуй, пойду.

      Оставив тележку с покупками, Джим неверной походкой пошел к выходу. После прохлады супермаркета жара на улице оглушила, от мгновенной разницы температур у него перехватило дыхание.

      Горячий асфальт на автостоянке прилипал к подошвам. Солнечные лучи играли на стеклах, разлетались на тысячи зеркальных осколков, ударяясь о хромированные бамперы и решетки автомобилей.

      Он сел за руль и включил кондиционер. Однако это не помогло. И после того, как его «Форд» выехал со стоянки и повернул в сторону Краун-Вэлли-Парк, воздух в салоне машины оставался горячим, как в печке. Джим опустил боковое стекло.

      Сначала он не знал, куда едет. Затем возникло неясное чувство, что следует вернуться домой. Это ощущение постепенно усиливалось и переросло в твердую уверенность: ему во что бы то ни стало нужно попасть домой.

      Он ехал слишком быстро, шел на рискованный обгон и снова вклинивался в поток машин. Такая езда была не в его привычках. Останови его сейчас полиция, Джим не смог бы объяснить, зачем эта спешка. Он этого и сам не знал.

      Казалось, невидимый дирижер управлял каждым его движением точно так же, как он сам управлял автомобилем.

      Джим снова приказал себе успокоиться, но страх держал его мертвой хваткой.

      Наконец он въехал во двор своего дома в Лагуна-Нигель.

      Остроконечные тени пальмовых листьев на ослепительно белой штукатурке были похожи на черные трещины, словно дом высох и раскололся на солнцепеке. Его красная черепичная крыша вздымалась в небо, как пламя.

      Солнечные лучи, проникавшие в спальню сквозь затемненные стекла окна, освещали комнату красноватым светом'. Медный отблеск лежал на белом покрывале, сливаясь с длинными полосами теней от полузакрытых ставен. Джим включил торшер, открыл шкаф, достал саквояж и только теперь понял, что уезжает и что ему нужно собрать вещи в дорогу. Он уложил на дно саквояжа бритву, зубную пасту, щетку, полотенце и сверху, на всякий случай, две смены одежды. Он не знал, куда едет и на сколько. Его рискованные путешествия или задания, Бог знает, как их назвать, обычно были короткими — два-три дня, не больше.

      Джим задержался у шкафа, раздумывая, не забыл ли он чего-нибудь. Впрочем, он рисковал своей жизнью, и каждая поездка могла стать последней. Поэтому пара забытых или лишних вещей не играла никакой роли.

      Он захлопнул саквояж и некоторое время смотрел на него в нерешительности, не зная, что делать дальше.

      Потом сказал:

      — На самолет.

      Теперь он был в этом уверен.

      Дорога до аэропорта Джон Уэйн, расположенного на юго-восточной окраине Санта-Аны, заняла у него не более получаса. По пути в глаза бросились плакаты с призывом экономить воду — напоминание о том, что, до того как в Южную Калифорнию провели акведуки, здесь была настоящая пустыня. Жители сажали перед новыми белыми зданиями неприхотливые кактусы и траву. Зеленые посадки и чистые нарядные домики сменялись холмами, покрытыми бурой, выжженной солнцем травой. Одна-единственная спичка в дрожащей руке маньяка — и трудно представить, что может произойти.

      Поток пассажиров на входе в центральное здание аэропорта не иссякал ни на минуту. Их черные, красные, желтые лица опровергали миф об Апельсиновой Стране, населенной одними протестантами англосаксонского происхождения. В зале говорили на нескольких языках. Джим насчитал четыре, кроме английского, пока шел к табло отправления рейсов Тихоокеанской авиакомпании. Его взгляд скользнул по колонке названий, высвеченных на мониторе, и замер на предпоследнем — Портленд, штат Орегон. Невидимая сила подтолкнула Джима к окошку билетной кассы.

      — Рейс на Портленд через двадцать минут. Свободные места ещё есть? — обратился он к молодому человеку за стойкой, чье чисто выбритое лицо и аккуратная униформа напомнили ему образцового служащего Диснейленда.

      Тот повернулся к экрану компьютера.

      — Вам повезло, осталось три места. — Молодой человек взял протянутую ему кредитную карточку и стал оформлять билет.

      Джим с удивлением заметил, что уши у него проколоты. Достаточно большие отверстия в мочках говорили о том, что после работы кассир носит тяжелые серьги. Молодой человек вернул кредитную карточку, при этом рукав его рубашки задрался, и Джим успел рассмотреть оскаленную пасть дракона на правом запястье. Яркая цветная татуировка покрывала всю руку. Кожа на костяшках пальцев была сбита, скорее всего в драке. Джим отошел от кассы, размышляя, в каком мире живет этот служащий аэропорта после того, как снимает униформу. Похоже, парень был обычным панком.

      Самолет оторвался от земли и стал набирать высоту, уходя к югу. Безжалостное солнце слепило глаза. Затем они повернули на восток, пересекли береговую полосу и повернули на север. Огненный шар в иллюминаторе исчез, и Джим видел только ослепительные блики на воде. Внизу покачивался океан, переливаясь в лучах солнца, как магма, текущая из отверстия в земной коре.

      Джим почувствовал, что невольно стискивает зубы, и перевел взгляд на свои руки: побелевшие пальцы сжимали подлокотник кресла — так большая испуганная птица цепляется когтями за ненадежную опору.

      Джим попробовал расслабиться.

      Полета он не боялся. Но впереди его ждал Портленд, где притаилась смерть, готовая нанести коварный удар.

      Глава 2

      Журналистка Холли Тори приехала в частную школу на западе Портленда, чтобы взять интервью у учительницы Луизы Тарвол, чью книгу стихов приобрело одно из крупнейших нью-йоркских издательств. Это было событие, достойное внимания в век, когда большинство людей под словом «поэзия» понимает тексты популярных песен и рифмованные строчки телероликов, рекламирующих собачьи консервы, средства от пота или автопокрышки.

      В этот летний день школа оказалась почти пустой. Одна из учительниц взялась присмотреть за классом Луизы, а она сама и Холли направились к столику из красного дерева.

      Перед тем как усесться на скамейку, Холли провела ладонью по доске и убедилась, что её белому платью ничто не грозит.

      Рядом находилась игровая площадка: слева — гимнастический городок, справа — качели. Было тепло и пахло сосновой хвоей.

      — Вы только обратите внимание, какой здесь воздух! Дыши — не надышишься! — Луиза сделала глубокий вдох и прикрыла глаза. — Сразу видно, что мы на краю огромного парка. Чистота, почти не тронутая цивилизацией.

      Перед встречей Том Корви, редактор раздела «Досуг и развлечения», поручивший Холли это задание, дал ей прочесть «Шелест кипариса и другие стихи». Окажись книга по-настоящему интересной, Холли была бы счастлива. Она всегда радовалась за других людей, может быть, потому, что её собственные успехи в журналистике оставались довольно скромными, а чужие удачи вселяли надежду в собственные силы. Но, к сожалению, стихи были скучными и сентиментальными. Они уныло славили красоты дикой природы и выглядели как неудачное подражание Роберту Фросту, к тому же подслащенное опытным редактором, знающим вкусы читающих бабушек.

      И тем не менее Холли не собиралась писать разгромную статью. За годы работы ей встречалось слишком много репортеров, готовых из зависти, злобы или ложного чувства превосходства разнести в пух и прах ни в чем не повинного человека. Ее статьям всегда недоставало злости, если только она не писала об особенно гнусных преступниках и политиканах. Это и было одной из причин, почему Холли, проработав в трех центральных газетах, в конце концов перебралась в скромное помещение редакции «Портленд пресс».

      Тенденциозные статьи зачастую смотрелись ярче, эффектнее, чем беспристрастные, взвешенные репортажи; о них спорили, ими восхищались, и, конечно, газеты, которые их печатали, шли нарасхват. Однако и теперь, даже несмотря на растущее чувство неприязни к Луизе Тарвол и её стихам, Холли все же не решилась бы на подобный шаг.

      — Только в единении с природой, вдали от цивилизации я живу, слышу голоса деревьев, кустарников, рыб…

      — Голоса рыб? — Холли едва не рассмеялась.

      Луиза нравилась ей внешне: волевая, деятельная женщина тридцати пяти лет. Самой Холли было тридцать три, но выглядела она лет на десять моложе Луизы. Бронзовое обветренное лицо, лучики морщин у глаз и у рта, выгоревшие на солнце волосы выдавали в поэтессе человека, привыкшего большую часть времени проводить на воздухе. Она и одета была очень просто: джинсы, синяя клетчатая рубашка.

      — В лесу, даже в грязи, — говорила Луиза, — чистота, сравнимая со стерильностью хирургической клиники.

      Она запрокинула голову, подставляя лицо солнечным лучам.

      — Чистота природы очищает вашу душу, и в обновленной душе рождается высокое испарение великой поэзии.

      — Высокое испарение? — переспросила Холли, словно желая убедиться, что каждое бесценное слово фиксируется на пленке её диктофона.

      — Высокое испарение, — повторила Луиза и улыбнулась.

      Она нравилась Холли внешне, но её внутренний мир вызывал протест. Учительница говорила о себе как о внеземном существе, но в каждом слове чувствовалась фальшь. Ее отношение к миру не было основано на знании или интуиции — это была всего лишь прихоть. И выражала Луиза свои мнения цветисто, но неточно. Говорила много, а слова были пустыми, ничего не значащими.

      Холли сама интересовалась экологией, но мысль о том, что они с Луизой сходятся во взглядах, привела её в смятение. Всегда неприятно открывать, что в единомышленниках у тебя человек, которого считаешь глупцом.

      Тут недолго усомниться и в собственной правоте.

      Луиза подалась к собеседнице, положила руки на стол.

      — Земля — живое существо. Она могла бы говорить с нами, если бы мы были этого достойны. Отверзлись бы уста скал, растений, воды и заговорили с вами так же свободно, как говорю я.

      — Какая удивительная мысль! — отозвалась Холли.

      — Люди — это всего лишь вши.

      — Простите, кто?

      — Вши, кишащие на живом теле Земли. — Луиза прикрыла глаза.

      — Мне это никогда не приходило в голову, — сказала Холли.

      — Бог не только в каждой бабочке, Бог — каждая бабочка, каждая птица, каждая живая тварь. Я бы пожертвовала миллионом, нет, десятками миллионов человеческих жизней ради спасения одной невинной семьи кроликов, потому что каждый из этих кроликов — Бог.

      Экофашизм, подумала Холли, но вслух сказала:

      — Я каждый год жертвую на защиту окружающей среды все, что могу, экология никогда не была мне безразлична, но, вижу, мое сознание ещё не достигло таких высот, как ваше, Луиза.

      Поэтесса не уловила сарказма. Она наклонилась вперед, и её рука сжала пальцы Холли.

      — Не волнуйтесь, дорогая, к вам это придет. Я чувствую в вас огромный духовный потенциал.

      — Помогите мне понять, Луиза… Бог в бабочках и в кроликах, в каждом живом существе, в скалах, земле, воде.., но в людях Бога нет?

      — Вы абсолютно правы, и виной тому — одно из наших противоестественных свойств.

      — Что вы имеете в виду?

      — Люди разумны.

      Холли даже заморгала от удивления.

      — Да, высокая степень разумности противоестественна. Ни одно другое создание природы не обладает этим качеством. Поэтому природа боится нас, а мы подсознательно ненавидим её и хотим уничтожить. Разум породил прогресс, а прогресс ведет к ядерному оружию, генной инженерии, хаосу и в итоге — всеобщей гибели.

      — Но разве не Бог.., или, скажем по-другому, не эволюция природы дала нам способность мыслить?

      — Случайная мутация. Мы все мутанты, монстры.

      — Но тогда, чем менее разумно живое существо.. — Тем ближе оно к естественному состоянию, — докончила за неё Луиза.

      Холли медленно кивнула, словно размышляя о преимуществах неразумного существования. На самом деле она думала, что со статьей у неё ничего не выйдет. Все, что говорила Луиза Тарвол, было настолько нелепо, что честность не позволила бы ей написать положительную статью. В то же время у Холли не было желания выставлять эту женщину на посмешище. Всю жизнь она страдала не из-за холодного цинизма, а из-за доброты. Что может быть печальнее существования закоренелого циника с мягким сострадательным сердцем?

      Холли отложила карандаш — он ей все равно не понадобится. Реальный мир не намного разумнее сегодняшней встречи, но единственно, чего ей сейчас хотелось, — это вернуться в него, не видеть этой игровой площадки и не думать о Луизе. Но она ещё должна Тому Корви полуторачасовую, на худой конец часовую, магнитофонную запись интервью. Вполне достаточно, чтобы другой репортер написал статью.

      — Э даете, Луиза, — обратилась она к собеседнице, — я вот думаю над вашими словами и вижу, что вы, пожалуй, ближе, чем кто-либо, к естественному состоянию.

      Та приняла это за комплимент, и лицо её просияло.

      — Деревья — наши сестры, — пылко продолжала поэтесса с воодушевлением человека, обнаружившего в собеседнике благодарного слушателя; она стремилась приоткрыть Холли новую грань своей философии и, похоже, забыла, что люди всего лишь вши. — Могли бы вы своей сестре отрезать руки, рассечь её плоть и построить дом из частей её тела? Я уверена, что нет. У вас доброе сердце.

      — Конечно, нет, — искренне ответила Холли. — Да и потом, вряд ли городской совет согласится на подобное строительство.

      Она могла говорить что угодно. У Луизы не было чувства юмора, обидеть её было невозможно.

      Поэтесса продолжала разглагольствовать, а Холли, изобразив на лице интерес, задумалась о прожитой ею жизни. Она тратила бесценное время в компании идиотов и жуликов, выслушивая их излияния, безуспешно пытаясь обнаружить крупицы смысла в глупых или параноидальных историях.

      Ей стало жаль себя. Как и с работой, с личной жизнью тоже не складывалось. Она не пыталась подружиться с женщинами в Портленде, возможно, потому, что в глубине души знала:

      «Портленд пресс» — только случайная остановка на её пути. Опыт общения с мужчинами приводил её в ещё большее уныние, чем репортерская работа. Она надеялась встретить настоящего мужчину, выйти замуж, воспитывать детей, жить счастливой жизнью в кругу семьи; но в последнее время все чаще спрашивала себя: настанет ли когда-нибудь такой день, когда он — добрый, умный, интересный — появится в её жизни?

      Возможно, никогда.

      А если кто-то похожий на героя её мечты и встретится на пути, то его улыбка наверняка окажется маской, скрывающей лицо маньяка — убийцы с циркулярной пилой.

      Глава 3

      Джим вышел из здания портлендского международного аэропорта и поймал такси. Название таксомоторной компании «Город Роз» на двери машины напомнило ему давно забытые времена хиппи. Однако водитель, чье удостоверение на приборном щитке сообщало о том, что его зовут Фрезьер Тули, объяснил, что Городом Роз называют Портленд. Роз здесь великое множество, и эти цветы считаются символом обновления и возрождения.

      Точно так же, добавил он, как нищие на улицах Нью-Йорка — символ загнивания и упадка. В его тоне слышалось обезоруживающее превосходство, как видно, разделяемое многими портлендцами.

      Тули, который по виду напоминал итальянского оперного певца — настоящий Лучано Паваротти, не был уверен, что правильно понял пассажира.

      — Значит, сначала покатаемся по городу? — переспросил он.

      — Да, я хотел бы посмотреть город, а потом уже ехать в гостиницу. Я здесь впервые.

      На самом деле Джим не знал, в какой гостинице ему остановиться и когда наступит миг, ради которого он сюда приехал: сегодня вечером или, может быть, завтра. Он надеялся, знание придет к нему, надо только суметь расслабиться. Тули остался доволен таким ответом: клиент заплатит хорошую сумму по счетчику, да и роль гида ему нравилась. И правда, город стоил того, чтобы его посмотреть. Аккуратные старинные домики кирпичной кладки и железобетонные здания девятнадцатого века соседствовали с современными башнями из сверкающего стекла. Портленд утопал в зелени парков, раскинувшихся по всему городу. Шумели фонтаны, и повсюду, куда ни брось взгляд, росли розы. Цветов было меньше, чем в начале лета, но оттенков — не сосчитать.

      Не прошло и получаса, как Джима охватило чувство, что отпущенное ему время стремительно сокращается. Он наклонился к водителю и услышал, как его собственный голос произнес:

      — Вы знаете школу Мак-Элбери?

      — Конечно, — ответил Тули.

      — Что это за школа?

      — Вы так спросили, что я подумал: вы знаете. Частная начальная школа в западном районе города.

      Сердце Джима учащенно забилось.

      — Мне нужно туда попасть. Тули нахмурился.

      — Что-нибудь случилось?

      — Я должен там быть.

      Машина затормозила у светофора. Тули бросил взгляд на пассажира.

      — Что случилось?

      — Мне просто нужно там быть, — голос Джима звучал резко и подавленно.

      — Конечно, какие могут быть вопросы! Страх жил в нем с того мгновения, как в супермаркете Джим обратился к женщине со словами: «Линия жизни». Теперь он бился внутри темными волнами, поднимался и гнал к школе Мак-Элбери.

      Только бы не опоздать. Он обратился к водителю:

      — Я должен быть в школе через пятнадцать минут.

      — Что же вы раньше не сказали? Джим хотел ответить: «Я только сейчас узнал», но вместо этого спросил:

      — Мы доедем за пятнадцать минут?

      — Если очень постараемся.

      — Плачу три цены по счетчику.

      — Тройную цену?

      — Если успеем. — Джим достал из кармана бумажник, извлек из него стодолларовую бумажку и протянул Тули. — Вот, возьмите вперед.

      — Это очень важно?

      — Вопрос жизни и смерти. Тули окинул его взглядом, ясно говорившим: парень, у тебя не все дома.

      — Зеленый свет, — махнул рукой Джим. — Вперед.

      Водитель ещё больше нахмурился и повернулся к рулю. Проскочив перекресток, они свернули налево, и Тули до отказа выжал педаль акселератора.

      Всю дорогу Джим смотрел на часы. Наконец машина притормозила у здания школы. В запасе у него оставалось всего три минуты. Джим заплатил водителю — вышло даже больше чем втрое, рванул ручку двери и выскочил из машины, сжимая в руке саквояж.

      Тули высунулся из окна и окликнул его:

      — Мне ждать или нет?

      — Нет-нет, спасибо, не надо.

      Джим захлопнул дверь, повернулся и услышал, как отъехало такси. Его взгляд впился в здание школы, белевшее в тени сосен и старых могучих платанов: большой дом колониальных времен с высокой верандой и двумя одноэтажными крыльями более поздней постройки. Лужайка перед главным входом и игровая площадка, окруженные оградой из остроконечных железных прутьев, занимали всю территорию небольшого квартала.

      На крыльце постоянно хлопала дверь. Дети выскакивали из школы и, перепрыгивая через ступеньки, сбегали вниз по лестнице. Смеясь и болтая, они шли по дорожке мимо Джима, держа в руках книги, мольберты, коробки для завтраков, разрисованные картинками из мультфильмов. Через открытую калитку они выходили на улицу и расходились в разные стороны.

      Осталось две минуты. Ему не нужно было смотреть на часы. Сердце отбивало два удара в секунду, и он знал время, словно сам был секундной стрелкой.

      Солнечные лучи, проникавшие сквозь раскидистые кроны деревьев, рождали удивительную игру света: крохотные блики танцевали на земле, прыгали по лицам детей, переливались в воздухе золотыми нитями волшебного кружева. Казалось, громче ребячий смех — и ярче вспыхивает прозрачная солнечная ткань. Безмятежно спокойный, чудесный летний день.

      Но смерть затаилась поблизости.

      Теперь он знал: она угрожает одному из детей. Трое учителей на крыльце в безопасности. Катастрофы, в которой могут погибнуть десятки детей, можно не бояться. Взрыва, пожара или падения самолета не произойдет. Только трагедия одной человеческой жизни. Но как узнать, кто из детей в опасности?

      Его взгляд метался по веселым загорелым лицам идущих мимо детей, пытаясь различить на одном из них печать неминуемой смерти. Но их цветущий вид говорил о том, что все они собираются жить вечно.

      — Кто же из них? — сказал он вслух, обращаясь не к себе и не к детям, может быть, спрашивая у Бога: кто из них?

      Малыши выходили на улицу. Одни шли вверх к перекрестку, другие спускались под гору в сторону соседнего квартала. И там, и там женщины в ярких оранжевых куртках, размахивая красными флажками, собирали детей в небольшие группы и переводили через дорогу. Улица была пустынна, и опасность, что кто-нибудь из детей попадет под машину, казалась маловероятной.

      Полторы минуты.

      Джим бросил взгляд на два желтых автобуса на школьной стоянке. Похоже, большинство детей из Мак-Элбери жили неподалеку и ходили домой пешком. В автобусы садилось всего несколько школьников. Водители стояли у входа, перешучиваясь с юными пассажирами, которые штурмовали автобус с присущей своему возрасту энергией.

      Смерть была рядом.

      Всего в нескольких шагах.

      Внезапно золотая паутина исчезла, и сквозь яркую филигрань света проступили черные тени: игольчатые тени сосновых ветвей, широкие тени стволов, геометрически ровные тени остроконечных прутьев железной ограды. Никто, кроме Джима, ничего не заметил, зловещая перемена произошла только в его сознании. Теперь каждое пятно могло стать дверью, через которую проникнет смерть.

      Одна минута.

      Он бешено рванулся к группе школьников, спускающихся под гору, догнал и быстро пошел рядом, заглядывая им в лица и встречая недоуменные взгляды. Джим и сам не знал, каким должен быть знак смерти. Он спешил, саквояж молотил его по ногам.

      Пятьдесят секунд.

      Тени сгущались, обволакивая, поглощая солнечный свет.

      Он остановился, обернулся и посмотрел туда, где улица шла на подъем. Там, на перекрестке, стояла женщина с красным флажком, по её сигналу дети переходили улицу. Пятеро из них как раз шли по переходу.

      Еще несколько малышей приближались к краю тротуара.

      Водитель желтого автобуса окликнул его:

      — Эй! Что случилось?

      Сорок секунд.

      Джим бросил саквояж и побежал к перекрестку. Он все ещё не знал, что должно произойти и кому из детей угрожает опасность. Невидимая рука, заставившая собрать вещи и вылететь в Портленд, вела его к цели. Стайка ребят брызнула в разные стороны, освобождая дорогу.

      Взгляд его был устремлен в одну точку — на перекресток, все остальное расплывалось, становилось черным, и белые полосы перехода надвигались на него, как сцена в темном зале, освещенная лучами прожекторов.

      Полминуты.

      Две женщины замешкались, уступая ему дорогу. Джим попытался увернуться, но налетел на блондинку в белом летнем платье и чуть не сбил её с ног. Не теряя ни секунды, он продолжал свой отчаянный бег, чувствуя, как обжигает лицо холодное дыхание смерти.

      Добежал до перекрестка, перепрыгнул через бордюр и остановился. Четверо малышей семенили по переходу. Один из них — жертва. Но кто? И что должно произойти?

      Двадцать секунд.

      Женщина с флажком окинула его непонимающим взглядом. Трое детей уже достигли противоположной стороны улицы, а четвертый ребенок — маленькая рыжеволосая девочка — немного отстала. На тротуаре дети в безопасности, смерть поджидает свою жертву на дороге. Джим шагнул к маленькой девочке. Девочка удивленно захлопала светлыми ресницами.

      Пятнадцать секунд.

      Нет, ей ничего не угрожало. Он видел это в её зеленых глазах.

      Теперь вся четверка была на спасительном тротуаре.

      Четырнадцать секунд.

      Еще четверо детей начали переходить улицу.

      Они шли мимо, поглядывая на Джима с опаской. Он знал, что вид у него не из лучших: искаженное ужасом лицо, дикий, загнанный взгляд.

      Одиннадцать секунд.

      Дорога пустынна. Ни одной машины. Но метрах в ста от перекрестка улица устремлялась вверх и делала крутой поворот. И если какой-нибудь идиот сейчас мчится сюда, утопив в пол педаль акселератора… Эта мысль промелькнула у него в мозгу, и Джим понял, какое орудие выбрала смерть — пьяный водитель.

      Восемь секунд.

      Надо предупредить детей об опасности. Пусть бегут к спасительному тротуару. Но Джим подавил готовый сорваться крик. А что, если он только испугает детей и подтолкнет обреченного ребенка навстречу смерти?

      Семь секунд.

      Он прислушался и различил шум мотора. Звук этот стремительно приближался, перерастая в оглушительный рев. Из-за поворота вылетел грузовик. Солнце вспыхнуло на ветровом стекле, и он, казалось, завис в воздухе, как огненная колесница в день Страшного Суда. Это длилось доли мгновения. Передние колеса с пронзительным визгом вспороли асфальт, с лязгом громыхнул кузов.

      Пять секунд.

      Дети бросились врассыпную. Все, кроме маленького белоголового мальчишки. Он так и остался стоять на дороге, прижимая к груди яркую коробку с завтраком. Широко раскрыв васильковые глаза, он завороженно смотрел, как вырастает черная громада грузовика, точно знал: это сама неумолимая судьба. Малыш восьми-девяти лет, спасти которого могло только чудо.

      Две секунды.

      Джим прыгнул под налетающий грузовик.. — Ему почудилось, время остановилось, и он, как большая белая птица, медленно парит в воздухе… Сгреб малыша в охапку и, не дотянувшись до края тротуара, скатился к сухой водосточной канаве, засыпанной опавшими листьями. Ужас сковал сознание, и Джим не почувствовал боли от удара о землю, точно не на асфальт упал, а в мягкую глину.

      Дикий рев мотора разорвал барабанные перепонки. Страшная тяжесть, как молот, обрушилась на левую ногу, нечеловеческая сила скрутила и сплющила ступню. Боль с хрустом и шипением прожгла бедро, и перед глазами поплыли огненные сполохи на черном небе.

      Холли бросилась вслед за мужчиной с намерением хорошенько отчитать грубияна, который толкнул её и даже не извинился. Но не успела она добежать до перекрестка, как из-за поворота, точно камень, пущенный из гигантской рогатки, вылетел грузовик. Холли застыла на месте.

      Рев мотора магическим образом нарушил ход времени. Словно в замедленной киносъемке, она увидела, как незнакомец выхватывает ребенка из-под колес грузовика и прыгает в сторону. Его прыжок был так красив и стремителен, что Холли показалось, будто она наблюдает какой-то сумасшедший уличный балет. Бампер машины все-таки задел мужчину. Холли содрогнулась: в воздухе кувыркался подброшенный ударом ботинок.

      Краем глаза она видела, как мужчина и мальчик катятся к тротуару, женщина-регулировщица роняет флажок, красно-серый грузовик круто виляет вправо, налетает на стоящую машину, заваливается на бок, грохочет вниз по склону, высекая из асфальта снопы желтых и синих искр, — но все это время её внимание было приковано к черному ботинку, который медленно, очень медленно поднимался в голубом небе, наконец завис — ей показалось, прошла целая вечность — и стал так же медленно опускаться. Холли не могла отвести глаз от этого зрелища, потрясенная жуткой мыслью, что в ботинке оторванная ступня с торчащими осколками кости и кровавыми лохмотьями артерий и вен. Ботинок медленно опускался, ещё миг — и упадет на землю. Холли смотрела, завороженная его падением, сдерживая готовый сорваться крик. Ниже, ниже…

      Ботинок, а точнее, кроссовка «рибок» плюхнулась в канаву в двух шагах от Холли. Она опустила глаза. Вот так, не в силах отвести взгляда, смотрела на монстра в ночном кошмаре, борясь с отвращением и одновременно испытывая неодолимое желание увидеть то, о чем нельзя даже помыслить… Кроссовка оказалась пустой. Ни оторванной ноги, даже ни капли крови.

      Холли проглотила застрявший в горле крик. Почувствовала тошноту и сглотнула слюну. Грузовик перевернулся и замер в нескольких десятках метров ниже по склону. Холли находилась ближе всех к месту происшествия и первой подбежала к мужчине с мальчиком. Ребенок был цел и невредим, если не считать царапины на руке и небольшой ссадины на подбородке. Он даже не плакал.

      Холли опустилась перед мальчиком на колени и взяла его за руку.

      — Все в порядке, малыш? Он был ошеломлен случившимся, но вопрос понял и кивнул:

      — Да, только руку поцарапал.

      Мужчина в белых брюках и синей майке, стянув носок с левой ноги, осторожно ощупывал ступню. Лодыжка была вся красная и распухла. Но ни капли крови, снова удивилась Холли.

      Над мальчиком уже хлопотали подоспевшие учителя, регулировщица, школьник. Но Холли не слышала их возбужденных голосов. Она смотрела на мужчину, который, морщась от боли, продолжал массировать ногу. Он случайно поднял голову. Взгляд ярко-синих глаз был таким холодным, что в первый миг Холли почудилось, что она смотрит в оптические рецепторы машины.

      Но незнакомец улыбнулся, и ощущение холода мгновенно исчезло. Холли поразила красота его глаз, синих и чистых, как утреннее небо. Они казались окнами, в которых можно увидеть душу.

      Холли не привыкла доверяться первому впечатлению. С кем бы ни сводила её судьба, с монахиней или главарем мафии, она всегда следовала этому правилу. Поэтому мгновенное чувство симпатии к незнакомцу потрясло её до глубины души. Слова были первой любовью и ремеслом Холли, но сейчас она словно онемела. Просто стояла и смотрела на него.

      — Могло быть хуже, — улыбнулся мужчина, и Холли улыбнулась в ответ.

      Глава 4

      Холли ждала Джима Айренхарта в коридоре возле мальчишечьей раздевалки. Все дети и учителя наконец разошлись. В здании было тихо, и только со второго этажа доносилось гудение электрического полотера. Пахло мелом, пластилином и сосновой хвоей от дезинфицирующей мастики.

      На улице все ещё возились рабочие из транспортной компании, пытаясь перевернуть и отбуксировать на стоянку разбитый грузовик. Рядом прохаживались полицейские. Водителя, который оказался пьян, отвезли в больницу, и сейчас врачи занимались его сломанной ногой, ссадинами и ушибами.

      Холли собрала все необходимое для будущей статьи: сведения о Билли Дженкинсе — мальчике, который чудом остался жив, описание происшествия, свидетельства очевидцев, полицейский протокол и невнятные извинения водителя, в которых угадывалась пьяная жалость к себе.

      Не хватало только одного, но зато самого важного — информации о герое дня Джиме Айренхарте. Читатели захотят получить мельчайшие подробности, но пока она знала лишь его имя и то, что приехал он из Южной Калифорнии.

      Холли не спускала глаз с коричневого саквояжа, стоявшего у двери раздевалки. Ей до смерти хотелось расстегнуть замки и заглянуть внутрь. Сначала она не поняла, откуда такое желание, но потом сообразила — сработал профессиональный навык или врожденное любопытство: человек с дорожным саквояжем на этих тихих улочках сразу привлекал внимание-Звук отворяемой двери заставил Холли виновато вздрогнуть, как будто её поймали роющейся в чужих вещах. Перед ней стоял Джим. Он причесал свои густые каштановые волосы и постарался отряхнуть грязь с белых брюк. Левый ботинок был порван и измят.

      — Как вы себя чувствуете? — спросила Холли.

      — Отлично, — он заметно прихрамывал. — Я ведь просил вас: никаких интервью.

      — Я не отниму много времени, — пообещала она.

      — Не сомневаюсь, — улыбнулся он.

      — Всего несколько слов, что вам стоит!

      — Прошу прощения, но героя из меня не выйдет.

      — Но вы спасли ребенку жизнь!

      — Вы правы, но.., в остальном я ужасно заурядная личность.

      Что-то в облике Джима заставляло усомниться в этих словах, хотя Холли затруднялась сказать, в чем секрет его обаяния. Высокий мужчина лет тридцати пяти. Стройный, мускулистый. Джим был хорош собой, но ничто в нем не напоминало голливудскую кинозвезду. Да, синие глаза поражали своей удивительной красотой, но Холли была не из тех, кто теряет голову из-за приятной внешности.

      Он взял саквояж и зашагал по коридору, прихрамывая на левую ногу.

      — Вам необходимо показаться врачу, — Холли догнала Джима и пошла рядом.

      — Пустяки, у меня всего лишь растяжение.

      — Все равно это нельзя так оставлять.

      — Куплю эластичный бинт в аэропорту или когда приеду домой.

      Может быть, её привлекла его манера держаться. Джим был безукоризненно вежлив, улыбался легко и непринужденно, по виду — настоящий джентльмен со Старого Юга, вот только речь правильная, без малейшего акцента. Несмотря на хромоту, он двигался с удивительным изяществом, и Холли вспомнила балетную легкость его прыжка навстречу мчащемуся грузовику. Грация движений и врожденное благородство в мужчине много значили для Холли, и все-таки главным было нечто иное, то, о чем она смутно догадывалась, но не могла выразить словами.

      Они подошли к выходу, и Холли предложила:

      — Могу подбросить до аэропорта.

      — Я вам очень признателен, но, право, не стоит.

      Джим открыл дверь, и они вышли на крыльцо.

      — Пешком вы туда не скоро доберетесь. Он остановился и нахмурился.

      — Пожалуй, вы правы… Здесь наверняка где-нибудь есть телефон. Я вызову такси.

      — Послушайте, вы меня боитесь, точно я маньяк-убийца! Честное слово, я не держу в машине циркулярную пилу.

      Джим посмотрел ей в лицо и улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.

      — Вообще-то вы больше похожи на любителя поохотиться с тупой бритвой.

      — Ну что вы! Мы, журналисты, предпочитаем остро отточенное перо. Однако на этой недели на моем счету ни одной жертвы.

      — А на прошлой?

      — Две. Но обе были несносными рекламными агентами.

      — Что ни говори, а все-таки убийство.

      — Но при смягчающих вину обстоятельствах.

      — Убедили. Ничего не остается, как принять ваше предложение.

      Синяя «Тойота» Холли находилась в глубине стоянки, через два ряда от машины, в которую врезался пьяный водитель. Тягач транспортной компании как раз тронулся с места и потащил на буксире злосчастный грузовик. Полицейские садились в патрульную машину. На черном асфальте в лучах полуденного солнца блестели неубранные осколки разбитого стекла.

      Некоторое время они ехали молча.

      Затем Холли спросила:

      — У вас в Портленде друзья?

      — Да, ещё со студенческих времен.

      — Вы у них и остановились?

      — Да.

      — И они не могли отвезти вас в аэропорт?

      — Если бы самолет улетал утром, конечно, отвезли бы, но днем они на работе.

      — А… — Холли не нашлась что сказать и замолчала.

      Потом обратила его внимание на ярко-желтую цветочную клумбу за железным забором и спросила, знает ли он, что Портленд называют Городом Роз. Он знал.

      Тогда после некоторого молчания она предприняла новую попытку:

      — У них не работал телефон?

      — Простите, не понял?

      — Телефон в квартире у ваших друзей, вы могли бы вызвать такси из дома.

      — Мне хотелось прогуляться.

      — До аэропорта?

      — Когда я выходил из дома, ноги у меня были в полном порядке.

      — Но до аэропорта очень далеко!

      — Мне не привыкать.

      — Очень далеко, особенно с саквояжем.

      — Он почти пустой. И потом, когда я тренируюсь, то беру в руки гантели, чтобы при ходьбе работали мышцы.

      — Я сама люблю ходьбу. — Холли притормозила на красный свет. — Раньше бегала по утрам, но потом стали ныть колени.

      — Со мной была та же история, и я бросил бег и перешел на ходьбу. Она дает такую же нагрузку на сердце, если держать хороший темп.

      Холли хотелось продлить недолгие минуты этой беседы, и она вела машину совсем медленно. Они оживленно болтали о тренировках и диете. Одна из реплик Джима позволила ей совершенно естественно поинтересоваться именами его друзей в Портленде.

      — Нет, — твердо сказал он.

      — Что значит — нет?

      — Я не скажу вам, как зовут моих друзей. Они тихие славные люди, и мне не хочется, чтобы к ним приставали с глупыми вопросами.

      — Благодарю за комплимент, — вспыхнула Холли.

      — Я не имел в виду вас, мисс Торн. Просто мне бы не хотелось, чтобы по моей милости их имена замелькали в газетах и для них кончилась спокойная жизнь.

      — Многие мечтают увидеть свое имя в газетах.

      — Далеко не все.

      — Но может быть, им будет приятно рассказать о своем отважном друге.

      — Прошу прощения, но… — Он извиняюще улыбнулся.

      Она понемногу стала понимать, что так поразило её в Джиме Айренхарте — его удивительное самообладание.

      За два года работы в Лос-Анджелесе Холли приходилось встречать немало мужчин, выдающих себя за образец калифорнийского хладнокровия и уверенности:

      «Положись на меня, детка, и ни о чем не думай, я с тобой, и пусть весь мир катится к чертям». На словах это звучало эффектно, но как только доходило до дела, оказывалось пустым звуком. Иметь безукоризненный загар и подражать голливудскому спокойствию Брюса Виллиса ещё не значит быть невозмутимым Брюсом Виллисом. Уверенность в себе приходит с опытом, а с настоящей невозмутимостью нужно родиться, её можно изображать, но опытный глаз все равно отличит подделку от подлинника. Что касается Джима Айренхарта, то его невозмутимости с избытком хватало на все мужское население маленького штата Род-Айленд. Ни сумасшедшие грузовики, ни вопросы репортера не могли пробить стену его хладнокровного спокойствия. Странное дело, но одно его присутствие вселяло уверенность в собственных силах.

      — У вас интересное имя, — возобновила разговор Холли.

      — Джим?

      Он над ней подшучивал Айренхарт — «железное сердце». Похоже на прозвище индейского вождя.

      — Было бы неплохо, окажись в моих жилах кровь сиу или апачей. Это придало бы мне ореол таинственности. Но должен вас разочаровать: Айренхарт — всего лишь английский вариант немецкой фамилии Айзенхерц.

      Машина выехала на Восточную автостраду и быстро двигалась к повороту на Киллингсворт. Через несколько минут они будут в аэропорту. Такая перспектива не радовала Холли. Она была репортером, и большинство её вопросов так и остались без ответа. И, что ещё более важно, Холли была женщиной, и впервые в жизни она встретила такого мужчину, как Джим Айренхарт.

      Она быстро прикинула, не поехать ли в объезд и тем самым в два раза удлинить дорогу. Джим не знает города и вряд ли заметит её хитрость. Но потом ей пришло в голову, что дорожные знаки уже сообщили о приближении к аэропорту. И, даже если Джим не обратил на них внимания, в ярко-синем небе невозможно не увидеть белые силуэты самолетов, которые один за другим взлетали и шли на посадку.

      — И чем вы занимаетесь у себя в Калифорнии? — нарушила затянувшееся молчание Холли.

      — Радуюсь жизни.

      — Я имела в виду, кем вы работаете?

      — А как вы думаете?

      — Ну.., во всяком случае, не библиотекарем.

      — Почему вы так думаете?

      — В вас есть что-то таинственное.

      — А разве библиотекарь не может быть таинственным? — — По крайней мере, я таких не встречала. Она неохотно свернула с шоссе на дорогу, ведущую к аэропорту.

      — Может, вы из полиции.

      — Значит, я похож на полицейского?

      — У настоящих полицейских стальные нервы.

      — А я-то считал себя простым и общительным. Вы думаете, у меня стальные нервы?

      — Я хотела сказать, вы очень уверены в себе.

      — И давно вы на репортерской работе?

      — Двенадцать лет.

      — Все время в Портленде?

      — Нет. Здесь я около года.

      — А раньше где приходилось бывать?

      — Чикаго… Лос-Анджелес… Сиэтл.

      — Любите журналистику? Поняв, что Джим перехватил у неё инициативу, Холли ответила:

      — Послушайте, это все-таки не игра в вопросы и ответы.

      — Что вы говорите! Выходит, я ошибался. Похоже, этот разговор его по-настоящему забавлял.

      Холли почувствовала свое бессилие перед его непонятным, вызывающим раздражение упрямством. Ей не понравилось, что Джим сумел подчинить её своей воле. Впрочем, он не имел злого умысла, и обманщик из него был неважный. Он не хотел, чтобы кто-то копался в его делах, и Холли, которая в последнее время все чаще задумывалась о праве журналиста вмешиваться в чужую жизнь, в глубине души сочувствовала ему. В конце концов ей не оставалось ничего другого, как рассмеяться.

      — Победа за вами, поздравляю!

      — Вы неплохо держались.

      Машина притормозила у входа в здание аэропорта.

      — Вот уж нет! Будь я на высоте — по крайней мере узнала бы, кем вы работаете.

      Джим улыбнулся. Холли в который раз удивилась, какие синие у него глаза.

      — Вы держались неплохо, но.., не победили. Он вышел из машины, достал с заднего сиденья саквояж и повернулся к Холли:

      — Понимаете, я просто оказался в определенное время в определенном месте, И по чистой случайности мне удалось спасти мальчика. Неужели будет справедливо, если газеты перевернут мою жизнь вверх дном из-за того, что я совершил хороший поступок?

      — Нет, что вы, конечно, нет, — ответила Холли.

      Джим вздохнул с облегчением:

      — Благодарю вас, мисс Торн.

      — Знаете, мистер Айренхарт, я тронута вашей скромностью.

      Их взгляды встретились.

      — А я вашей, мисс Торн.

      Он захлопнул дверь машины, повернулся и исчез за стеклянными дверями аэропорта.

      Прощальные слова все ещё звучали у неё в ушах: «Мистер Айренхарт, я тронута вашей скромностью. — А я вашей, мисс Торн».

      Холли не спускала глаз с двери, в которую только что вошел Джим. Все случившееся было слишком нереально. Как будто с ней в машине находился призрак пришельца из иных миров. Воздух позолотили лучи заходящего солнца, и Холли вспомнила: похожее свечение она видела в старых фильмах о привидениях.

      Она вздрогнула от резкого жестяного грохота. Обернулась и увидела служащего аэропорта, который костяшками пальцев барабанил по капоту её машины. Заметив, что Холли смотрит в его сторону, он указал ей на знак: «Зона погрузки». Спрашивая себя, сколько времени она провела здесь, занятая мыслями о Джиме Айренхарте, Холли отпустила ручной тормоз, завела машину и отъехала от блюстителя порядка.

      «Тронута вашей скромностью, мистер Айренхарт. — А я вашей, мисс Торн».

      На обратном пути Холли не покидало ощущение того, что в её жизнь вмешались потусторонние силы. Было немного не по себе: она никогда не думала, что случайная встреча с мужчиной может так подействовать на нее. Она чувствовала себя девчонкой, маленькой глупой девчонкой. Однако ощущение приятно волновало, и Холли не хотелось, чтобы оно исчезло.

      Глава 5

      Вернувшись домой, Холли принялась готовить на ужин макароны с соусом из арахиса, чеснока и помидоров. Неожиданно она спросила себя: как Джим Айренхарт мог знать, что ребенок в опасности, прежде чем показался грузовик?

      От этой мысли Холли перестала резать помидоры и выглянула в окно. Внизу, совсем рядом — её квартира находилась на третьем этаже, — раскинулся парк Каунсил-Крест, освещенный багровыми лучами заходящего солнца. Янтарный свет затерянных среди деревьев фонарей выхватывал из полумрака прямые аллеи, окаймленные высокой темной травой.

      …Джим Айренхарт рванулся вверх по улице и столкнулся с ней. Она бросилась вслед за ним, намереваясь хорошенько его отругать. Когда она добежала до перекрестка, Джим стоял посреди улицы, возбужденно оглядываясь. Вид у него был.., странный, и дети опасливо обходили Джима стороной. Она заметила испуг на его лице и реакцию детей за одну-две секунды до того, как из-за поворота, точно дьявольская колесница, сорвавшаяся с головокружительной высоты, вылетел грузовик. Только тогда внимание Айренхарта привлек маленький Билли Дженкинс. Джим бросился под грузовик и в последний миг выхватил ребенка из-под колес.

      Может быть, он услышал шум мотора, понял, что к перекрестку на сумасшедшей скорости мчится машина, и, предугадав опасность, бросился на помощь?

      Холли не удалось вспомнить, слышала ли она звук мотора до того, как они с Джимом столкнулись на тротуаре. Может быть, и слышала, но не обратила внимания. А может быть, и нет, потому что была поглощена мыслями о том, как избавиться от неутомимой Луизы Тарвол, вызвавшейся проводить её до машины.

      Холли тогда казалось: ещё минута поэтических излияний — и дело кончится буйным помешательством. Так что в тот миг она не думала ни о чем, кроме бегства.

      В большой кастрюле на плите закипела вода. Нужно убавить газ, засыпать макароны, поставить часы…

      Но Холли застыла над доской для резки овощей. Она смотрела в окно на темные громады деревьев, но видела тот роковой перекресток у школы Мак-Элбери.

      Хорошо, пусть Айренхарт за полквартала услышал шум приближающейся машины, но как он сумел так быстро определить направление движения грузовика, состояние водителя и опасность ситуации? Женщина-регулировщица и дети находились гораздо ближе к машине, но были застигнуты врасплох. , Впрочем, некоторые люди обладают повышенной остротой восприятия. Создатель симфоний живет в мире мелодий и ритмов, недоступных уху обычного слушателя; мастер бейсбола способен заметить крошечный мяч, летящий со стороны солнца, но большинство зрителей его не увидит; тончайший букет редкого вина — открытая книга для опытного винодела и пустое место для заурядного пропойцы. Точно так же есть люди, обладающие повышенной быстротой реакции. Достаточно вспомнить хоккеиста Уэйна Грецки, игра которого оценивается в миллионы долларов. Она видела своими глазами: Айренхарт обладал молниеносной реакцией прирожденного атлета. Без сомнения, природа наделила его и необычайно острым слухом. Обычно люди с редким физическим даром обладают и высокими спортивными данными. Все дело в наследственности. Такое объяснение все ставит на свои места. Все проще простого. Никакой мистики. Все дело в хороших генах.

      За окном в парке сгущались тени. По-прежнему горели фонари, но их слабый свет отступал перед надвигающейся темнотой. Аллеи теряли очертания и растворялись во мраке. Казалось, деревья медленно придвигаются друг к другу.

      Холли положила нож, подошла к плите, убавила газ и высыпала макароны в бурлящую воду.

      Потом снова взялась за нож и посмотрела в окно. Алая полоса на горизонте стала кроваво-красной, багровое сумеречное небо быстро погружалось в темноту, и на нем одна за другой загорались крохотные звезды. Почти весь парк утонул в лилово-черной мгле.

      Неожиданно она представила, как из темноты на освещенную аллею выйдет Джим Айренхарт, поднимет голову и посмотрит на её окно. Он знает, где она живет, и приехал к ней.

      До чего нелепая мысль! Смех, да и только. Но Холли почувствовала, как мороз пробежал у неё по коже.

      * * *

      Дело шло к полуночи. Холли присела на край кровати и включила ночник. Она посмотрела на окно спальни, которое тоже выходило в парк, и снова содрогнулась от странного ощущения чужого присутствия. Хотела лечь, но после некоторого колебания встала и, как была в майке и трусиках, прошла через темную комнату к окну и раздвинула щель между шторами.

      Под окнами никого не было. Холли подождала минуту, другую. Джим не появился. Смущенная, она вернулась в постель.

      * * *

      Пробуждение было внезапным. Холли резко подняла голову и села на кровати. Ее бил озноб. Она не знала, что ей приснилось, помнила только синие, ослепительно синие глаза, их взгляд пронзал её насквозь, как острый нож входит в подтаявшее масло.

      Лунный свет пробивался сквозь неплотно задернутые шторы. Холли встала и на ощупь прошла в ванную. Не зажигая света, включила воду и умыла лицо. Постояла, глядя на свое отражение в серебристо-черном зеркале, выпила холодной воды. Поняла, что бессознательно медлит с возвращением в спальню, боясь, что её опять потянет к окну.

      Что за глупости, сказала она себе. Что с тобой происходит?

      Она вошла в спальню и, вместо того чтобы лечь, снова приблизилась к окну. Раздвинула шторы.

      Его там не было.

      С облегчением и вместе с тем с разочарованием смотрела Холли на ночной парк. По телу снова пробежала дрожь, и она осознала, что дело не только в непонятном страхе. Холли испытывала возбуждение и смутное сладостное предчувствие…

      Предчувствие чего? Она не знала.

      Встреча с Джимом Айренхартом оставила неизгладимый след в её душе. Ничего похожего раньше не случалось. Холли безуспешно пыталась разобраться в своих чувствах. Такое простое объяснение, как сексуальное влечение, казалось бессмысленным. Она давно вышла из подросткового возраста, и то, что с ней сейчас творилось, нельзя было объяснить ни тоской по мужскому телу, ни романтическими девичьими грезами.

      Наконец Холли вернулась в кровать. Она была уверена, что до утра не сомкнет глаз, но стоило ей лечь, как почувствовала, что засыпает. «Эти глаза», — услышала Холли свой голос и стала стремительно падать в зияющую пустоту.

      * * *

      Джим проснулся до рассвета. За окнами спальни — ночная Лагуна-Нигель. Бешено колотилось сердце, и все тело, несмотря на ночную прохладу, было мокрым и липким от пота. Опять мучили кошмары. Он смутно помнил, что во сне его опять преследовали злобные, безжалостные и могущественные силы.

      Чувство смертельной опасности заставило его включить свет и убедиться, что в спальне никого нет. Ничего угрожающею.

      — Уже скоро, — произнес он вслух.

      И спросил себя, что значат эти слова.

      20-22 АВГУСТА

      Глава 1

      Джим напряженно следил за дорогой сквозь грязное ветровое стекло угнанного «Камаро». Солнце висело в небе ярким шаром, и от его света, белого и едкого, как сухая известка, не спасали даже черные очки: приходилось щуриться. Волны горячего воздуха поднимались от раскаленного асфальта, и в знойном мареве возникали миражи озер, людей, машин.

      По телу разлилась усталость, в глаза словно насыпали песку. Из-за миражей и песчаных вихрей Джим с трудом различал дорогу. В бесконечных просторах пустыни Мохавк пропадало ощущение скорости. Не верилось, что на спидометре почти сто миль в час. При таком состоянии это было рискованно.

      Но в нем росла уверенность: стоит чуть промедлить — и случится непоправимое. От его быстроты зависит человеческая жизнь.

      Джим скосил глаза на заряженный дробовик, прислоненный к спинке переднего сиденья. Возле приклада лежала коробка патронов.

      Его мутило от страха, но нога сама надавила на педаль акселератора, и стрелка спидометра дернулась и переползла за стомильную отметку — Дорога перевалила через хребет. Внизу лежала круглая, как чаша, долина двадцати-тридцати миль в диаметре. На её белых, выжженных солнцем солончаках не росло ничего, кроме серых колючек перекати-поля и сухого чахлого кустарника. Может быть, несколько миллионов лет назад в этом месте упал астероид, и след его падения, хотя и размытый прошедшими тысячелетиями, сохранил свои первоначальные очертания.

      Черная нить автострады резала долину пополам. Асфальт сверкал и переливался миражами озер, а вдоль обочины мерцали и медленно корчились причудливые фантомы.

      Сначала ему бросился в глаза пикап, черневший в миле впереди. Он стоял по правой стороне обочины возле сухой дренажной трубы, наполнявшейся водой только во время редких ливней.

      Сердце учащенно забилось, и, хотя в салоне работал кондиционер, Джима бросило в пот. Он у цели.

      В следующий миг он заметил фургон, который вынырнул из сверкающего миража и полз к выходу из долины, туда, где черная нитка шоссе исчезала среди красных скал.

      Джим сбросил скорость и, не спуская глаз с удаляющегося фургона, приближался к пикапу. Он не знал, какая от него требуется помощь.

      Стрелка спидометра отклонилась влево. Джим ждал, надеясь, что наступит прозрение, но все было тщетно. Обычно он действовал по наитию, подчиняясь приказам внутреннего голоса, существующего в глубинах подсознания, или становился машиной, выполняющей заданную программу. На этот раз все было иначе. С чувством растущего отчаяния Джим затормозил возле пикапа, бросил взгляд на дробовик, хотя и знал, что оружие ему не потребуется, и выскочил из машины. Багажник пикапа был забит вещами. Джим приблизился и через боковое стекло увидел фигуру мужчины, распростертого на переднем сиденье. Рванул ручку двери и содрогнулся от ужаса — все внутри залито кровью.

      Человек в машине умирал, его грудь была прострелена в двух местах. Голова, неловко прислоненная к двери, напомнила Джиму склоненную набок голову распятого Христа. Исполненный муки взгляд умирающего на мгновение прояснился.

      — Лиза… Сузи… Жена, дочь… — В слабом голосе незнакомца звучало неистовое отчаяние.

      Его глаза закрылись, из груди вырвался последний вздох, голова упала набок. Он был мертв.

      Придавленный грузом ответственности за смерть этого человека, Джим отступил от двери пикапа и застыл под палящими лучами белого солнца, опустив голову и уставившись в черный асфальт. Если бы он ехал быстрее и оказался здесь на несколько минут раньше, все было бы иначе.

      Джим глухо, мучительно застонал, потом взглянул на удаляющийся фургон, и стон сменился криком ярости. Он понял, что случилось, и знал, что нужно делать.

      Вернувшись в машину, он стал набивать патронами глубокие карманы своих голубых брюк. Короткоствольный дробовик двенадцатого калибра лежал рядом, стоило только протянуть руку.

      Джим посмотрел в зеркало заднего обзора. Дорога пустынна. Помощи ждать неоткуда. Все зависит только от него.

      Далеко впереди полз фургон, ныряя в знойном мареве. Время от времени он словно исчезал за развевающимся занавесом из стеклянных бусин.

      Джим включил передачу, но колеса, взвизгнув на вязком горячем асфальте, провернулись вхолостую, и машина не тронулась с места. Жуткое эхо прокатилось по пустыне, и Джим представил, как вскрикнули жена и дочь застреленного в упор незнакомца. В следующий миг «Камаро» рванулся вперед. Джим выжал педаль акселератора и прищурился, пытаясь разглядеть цель. Наконец сверкающий занавес раздался, и проступили очертания фургона. Словно большой корабль, он медленно плыл по бескрайним волнам песчаного моря.

      Фургон уступал «Камаро» в скорости, и через несколько минут Джим приблизился к нему вплотную и стал разглядывать старый девятиметровый «Роадкинг», алюминиевые борта которого были поцарапаны, заляпаны грязью и покрыты пятнами коррозии. Занавески на окнах, когда-то наверняка белые, пожелтели от пыли и времени. Ничем не примечательный дом на колесах, принадлежащий семье стариков, любящих путешествовать, чьих жалких пенсий не хватает на то, чтобы поддерживать в достойном состоянии предмет былой гордости.

      Вот только мотоцикл «харлей», прикрученный цепью к железной скобе на задней стенке фургона, небольшой, но с мощным двигателем, не мог принадлежать семье пенсионеров.

      Ничто в фургоне, за исключением мотоцикла, не вызывало подозрений, и тем не менее за его стенками притаилось зло. От него исходили мощные черные волны. У Джима перехватило дыхание, будто он мог почувствовать смрадное гниение тех, кто прятался в фургоне.

      Какое-то время он колебался, не зная, что предпринять, опасаясь, что его действия поставят под угрозу жизнь женщины и ребенка. Но и медлить было нельзя. Чем дольше жертвы пробудут в руках преступников, тем меньше у них шансов остаться в живых.

      Он пошел на обгон, решив, что обойдет фургон и мили через две поставит свою машину поперек дороги.

      Но, очевидно, водитель «Роадкинга» видел, как Джим останавливался возле пикапа. Стоило «Камаро» поравняться с фургоном, как тот резко вильнул влево и со скрежетом обрушился на маленькую машину Джима.

      «Камаро» подбросило, и Джим с трудом выровнял машину. Борт фургона отодвинулся и снова обрушился на него, вытесняя с асфальта на обочину. Еще несколько сот метров они неслись бок о бок: фургон по левой полосе, рискуя столкнуться со встречной машиной, которая могла вынырнуть из знойного марева; «Камаро», вздымая клубы пыли, по самому краю обочины.

      Дорожная насыпь возвышалась на метр от поверхности пустыни; стоило чуть притормозить, машину выбросит с дороги, и она закувыркается вниз. Джим осторожно ослабил нажим на педаль, замедляя ход.

      Но водитель фургона разгадал его замысел и тоже сбросил скорость. Держась вровень с «Камаро», он стал неотвратимо, сантиметр за сантиметром, выдавливать маленькую легковушку с обочины.

      «Камаро» был намного легче фургона, и, несмотря на все усилия Джима, переднее колесо провалилось в пустоту. Он нажал на тормоз. Слишком поздно! Заднее колесо сорвалось с обочины, «Камаро» завалился влево и рухнул под насыпь.

      Привычка пользоваться ремнями безопасности спасла от удара головой о боковую стойку или грудью о рулевое колесо. Джима бросало во все стороны, сорвало солнечные очки, но сам он остался цел. Лобовое стекло покрылось паутиной трещин, и он успел зажмурить глаза, прежде чем сверху посыпались осколки. Машина перевернулась во второй раз, подскочила и осталась лежать вверх колесами.

      Джим повис на ремнях, задыхаясь в клубах белой пыли, проникавшей сквозь разбитое стекло.

      Они постараются прикончить меня.

      Он стал лихорадочно шарить руками по ремню, пытаясь нащупать замок, нашел его, расстегнул и свалился на потолок перевернутой машины. Прямо на дробовик. Счастье, что в этой круговерти оружие не выстрелило.

      Они идут сюда.

      Ему потребовалось несколько секунд, чтобы найти ручку двери. Она была как раз над головой. Сначала дверь не поддавалась, но затем с металлическим треском открылась и закачалась на петлях.

      С чувством, что попал в мир, созданный воображением Дали, Джим ползком выбрался из машины и вытащил дробовик. Облачко белой пыли, поднятое падением автомобиля, постепенно оседало, но он все не мог откашляться, хотя и понимал, что жизнь висит на волоске и любой неосторожный звук может привлечь внимание врагов. Оглянувшись по сторонам в поисках укрытия и завидуя быстроте и неприметности маленьких песчаных ящериц, снующих у него под ногами, Джим пригнулся и бросился к руслу высохшего ручья. Глубина этого естественного дренажного канала не превышала метра. Джим спрыгнул вниз и почувствовал под ногами твердое дно.

      Вжавшись в песок, он осторожно поднял голову и посмотрел в сторону «Камаро», вокруг которого ещё не рассеялось облачко белой были. Как раз в этот миг напротив перевернутой машины остановился фургон.

      Открылась дверь, и на обочину спрыгнул человек. Через несколько секунд к нему присоединился его сообщник. Эти двое ничем не напоминали пенсионеров — любителей путешествий, которых можно было бы представить за рулем обшарпанного дома на колесах. Крепкие мужчины лет тридцати. Их загорелые лица казались высеченными из обожженной солнцем скалы. У одного черные волосы были зачесаны назад и стянуты двойным узлом. Такой стиль вышел из моды, и дети называют его «куриным хвостом». Второй — стриженный ежиком, с выбритыми висками. Оба в майках без рукавов, джинсах и грубых ковбойских ботинках. Они разделились и сжимая в руках пистолеты, с двух сторон начали медленно приближаться, прежде чем скатился на дно высохшего ручья и отползти вправо. Оглянулся, проверяя, не оставляет ли следов, но со времени последнего дождя прошло немало дней и выжженная яростным солнцем земля была твердой, как камень. Метров через пятнадцать русло резко сворачивало влево и соединялось с дренажной трубой, уходящей под дорожную насыпь.

      К Джиму вернулась надежда. Однако его по-прежнему трясло от страха — с тех пор как он обнаружил в пикапе умирающего незнакомца. Его тошнило, но желудок был пуст. Что бы там ни говорили диетологи, иногда полезно пропустить завтрак.

      В трубе было темно и прохладно. На миг захотелось остаться, спрятаться в темноте в надежде, что преследователи бросят поиски и уйдут.

      Но, конечно, это невозможно. Джим не был трусом. Даже если бы совесть позволила ему эту слабость, все та же таинственная сила заставила бы его подняться и продолжать борьбу. В какой-то степени он был марионеткой в руках невидимого кукольника, героем пьесы с непонятным сюжетом.

      Джим пополз по трубе, чувствуя, как впиваются в тело острые колючки перекати-поля, вылез с противоположной стороны шоссе и подобрался к краю дорожной насыпи. До фургона рукой подать, чуть дальше, как мертвый жук, лежащий на спине, чернел «Камаро». Бандиты стояли у перевернутой машины, они уже проверили, что в легковушке никого нет.

      Они оживленно переговаривались, но расстояние было слишком велико и до Джима долетали лишь невнятные обрывки слов, искаженные горячим воздухом.

      Пот струился по лбу, заливая глаза. Джим вытер лицо рукавом и продолжал следить за преследователями.

      Они медленно двигались в глубину пустыни. Один настороженно озирался по сторонам которой шел, пригибаясь к земле: искали следы. Сейчас, на его несчастье, окажется, что один из них воспитался среди индейцев, и они настигнут его быстрее, чем игуана ловит песчаного жука. С запада донесся глухой рев приближающейся машины. Звук быстро усиливался, и через несколько минут из сверкающего миража вынырнул грузовик. Джим смотрел на него снизу вверх, и грузовик показался ему гигантской боевой машиной, заброшенной в наше время из двадцать второго века.

      Завидев перевернутый «Камаро», водитель грузовика остановится, чтобы, как это водится у дальнобойщиков, предложить помощь. Его появление застанет убийц врасплох, и их замешательством можно будет воспользоваться.

      Так рассчитывал Джим, но план не сработал. Грузовик не сбросил скорость на подходе, и Джим хотел вскочить и знаками привлечь его внимание. Но, прежде чем он успел пошевелиться, огромная машина с ревом и грохотом пронеслась мимо него, роняя клубы горячего черного дыма, точно дьявольская колесница с душами грешников, опаздывающая в ад.

      Джим с трудом подавил желание вскочить и крикнуть вслед удаляющемуся грузовику: «Где ж твои самаритянские чувства, скотина?» Над шоссе снова повисла горячая тишина.

      Убийцы, проводив взглядами грузовик, продолжили поиски.

      Страх и ярость бушевали в душе Джима. Он снова скатился под откос и, волоча за собой дробовик, пополз в направлении фургона. Дорожная насыпь скрывала его от глаз преследователей. Но что им стоило перебежать через шоссе и всадить в него десяток пуль?

      Когда он снова рискнул поднять голову, то увидел, что находится напротив фургона, закрывающего его от врагов. Он не видел их, но и они не могли его сейчас заметить. Вскочив на ноги, Джим быстро перебежал через шоссе и остановился у двери со стороны пассажира. Убийцы оставили её открытой.

      Джим было взялся за ручку, но тут ему пришло в голову, что внутри фургона мог скрываться третий, оставшийся охранять женщину с дочерью. Чтобы не попасть под перекрестный огонь, нужно сначала покончить с двумя первыми.

      Он двинулся к кабине фургона, но не сделал и двух шагов, как услышал приближающиеся голоса и замер, ожидая, что из-за угла выйдет убийца со странной прической. Но они остановились с противоположной стороны фургона.

      — Плевать…

      — Он мог запомнить наш номер…

      — Наверняка скоро сдохнет…

      — В машине не было крови…

      Джим опустился на колено возле колеса и заглянул под фургон. Они стояли возле двери водителя.

      — Будем двигаться к югу…

      — А копы повиснут у нас на хвосте…

      — Пока он доберется до копов, мы будем в Аризоне…

      — Ты думаешь.. — — Я знаю.

      Джим поднялся и стал осторожно красться вдоль бампера.

      — Через Аризону в Нью-Мексико…

      — Там тоже полиция…

      — В Техас, позади останется несколько штатов, если надо, будем гнать всю ночь…

      К счастью, обочина была посыпана песком, а не щебенкой, и Джим, бесшумно ступая, приблизился к фарам со стороны водителя.

      — Ты знаешь, что связь у копов хреновая…

      — Он где-то здесь, черт бы его побрал…

      — Здесь миллион скорпионов и гремучих змей…

      Джим выступил из-за угла и навел дробовик:

      — Ни с места!

      На какой-то миг они застыли с разинутыми ртами, с таким выражением он бы смотрел на трехглазое чудовище с пастью во лбу. Между ними было меньше трех метров. Можно плюнуть им в лицо, негодяи этого как раз заслуживают. Издали они казались двуногими змеями, да и сейчас они опаснее любой ядовитой твари, ползающей в пустыне.

      Стволы их пистолетов были опущены к земле. Джим повел дробовиком.

      — Бросай оружие, живо!

      Это были закоренелые негодяи или полные идиоты, а может быть, и то и другое, — словом, дробовик не произвел на них никакого впечатления. Один, тот, который с хвостом, бросился на землю, второй, с выбритыми висками, вскинул пистолет, и Джим с двух шагов всадил ему в грудь заряд картечи.

      Первый убийца юркнул под фургон и исчез.

      Чтобы не получить пулю в ногу, Джим ухватился за ручку водительской двери и вскочил на ступеньку. В тот же миг из-под фургона хлопнули два выстрела, и пуля пробила колесо, за которым он только что стоял.

      Вместо того чтобы забраться в кабину, Джим снова спрыгнул на землю и растянулся на животе, выставив перед собой дробовик. Он думал, что застигнет убийцу врасплох, но тот уже вылез из-под машины с противоположной стороны, и Джим только успел заметить, как мелькнули и исчезли черные ковбойские ботинки.

      Джим вспомнил лестницу, рядом с которой был привязан мотоцикл.

      Негодяй хочет забраться на крышу. Чтобы не стать легкой мишенью, Джим протиснулся под фургон. Под машиной было так же душно, как и на солнцепеке. Песок обочины излучал зной, накопленный с самого утра.

      Две машины одна за другой проскочили мимо. Он не слышал, как они приблизились. Сердце бешено колотилось в груди, в голове били литавры. Он выругался вслед трусливым водителям, но потом сообразил: вряд ли кто захочет остановиться, увидев на крыше фургона человека с пистолетом.

      Только неожиданность могла принести успех. Как морской пехотинец под огнем, Джим стремительно пробрался к заднему бамперу и выглянул из-под фургона, Над головой висел «харлей», сверкая спицами на ослепительно белом солнце.

      Лестница была пуста. Убийца уже залез на крышу. Наверняка думает, что сбил противника с толку, и не ожидает от Джима таких стремительных действий.

      Джим выбрался из-под фургона и, стараясь не шуметь, стал подниматься по лестнице. Одной рукой он держался за боковую железную скобу, другой сжимал дробовик. С крыши не доносилось ни звука. Неверный шаг, скрежет старой лестницы под ногой — и дело плохо.

      Джим достиг верха и осторожно выглянул из-за края крыши. Убийца полз по правой стороне фургона к кабине, заглядывая вниз. Он двигался на четвереньках. Хотя обшарпанная белая краска и отражала большую часть солнечных лучей, раскалившаяся на солнцепеке крыша чувствительно ранила даже самые заскорузлые ладони и прожигала толстую джинсовую ткань. Но если парню с хвостом и было больно, он этого не показывал. С решительностью самоубийцы, отличавшей и его мертвого дружка, он спешил навстречу своей смерти.

      Джим поднялся ещё на одну ступеньку.

      Убийца вытянулся на животе, раскаленное железо наверняка прожигало тонкую майку, но он терпеливо ждал, когда внизу появится противник.

      Джим сделал ещё один шаг. Теперь крыша была на уровне его груди. Переступил ногами, стараясь закрепиться на лестнице, и освободил руки для стрельбы, чтобы отдача не сбросила его вниз.

      Если негодяй не обладал шестым чувством, ему просто чертовски везло. Джим не издал ни малейшего звука, но убийца неожиданно оглянулся через плечо и заметил его.

      Чертыхаясь, Джим вскинул дробовик.

      Бандит скатился с крыши.

      Джим спрыгнул с лестницы, больно ударился о землю, но устоял на ногах и, выступив из-за угла, нажал на курок.

      Однако убийца уже нырнул в дверь фургона. В лучшем случае у него в ноге засело несколько дробин. Но похоже, он вообще промазал.

      В фургоне женщина с ребенком.

      Заложники. Но что, если негодяй захочет их убить, перед тем как погибнуть самому? За последние двадцать лет развелось столько убийц и насильников, блуждающих по дорогам страны в поисках легкой добычи.

      Джим снова услышал слова умирающего:

      «Лиза… Суш… Жена, дочь…» Раздумывать было некогда, и он бросился вслед за убийцей. После яркого солнца глаза с трудом различали в полумраке темную фигуру негодяя, бегущего в дальний конец фургона.

      Убийца обернулся, Джим увидел темный овал вместо лица. Тот выстрелил. Пуля ударилась в деревянный шкаф, висевший слева на стене. На Джима посыпались щепки.

      Он не знал, где находились женщина с ребенком, и медлил с ответным выстрелом, боясь их задеть. Дробовик — неподходящее оружие для прицельной стрельбы.

      Убийца снова выстрелил. На этот раз пуля прошла так близко от лица, что Джиму опалило правую щеку.

      Он нажал на курок, и тонкие перегородки фургона содрогнулись от страшного грохота. Убийца вскрикнул и упал спиной на кухонную раковину. Полуоглушенный, Джим выстрелил ещё раз, по инерции. Бесчувственное тело подбросило, швырнуло на перегородку, и оно медленно сползло по стене, отделявшей кухонный отсек фургона от спальни.

      Джим выхватил из кармана несколько патронов, быстро перезарядил магазин и мимо рваного продавленного дивана двинулся в глубь комнаты.

      Негодяй наверняка мертв. Но хотя солнечные лучи, словно горячие прутья, били в лобовое стекло и открытые двери фургона, окна были плотно закрыты ставнями, и очертания комнаты растворялись в темноте, смешанной с едким запахом пороха.

      Джим достиг противоположной стены и склонился над темной фигурой, распростертой на полу. Все кончено. Кровавый человеческий мусор. Еще несколько мгновений назад подонок был жив.

      Он глядел на развороченный окровавленный труп, испытывая дикую необузданную радость, упиваясь торжеством справедливости. Эти чувства рождали в нем трепетный восторг у в то же время пугали. Джим хотел ужаснуться содеянному, хотя застреленный им преступник и заслуживал смерти, но, несмотря на отвращение к убийству, не чувствовал никаких угрызений совести.

      Он столкнулся с чистым злом в человеческом обличье. Эти негодяи заслуживали более тяжкого наказания, долгой, мучительной смерти. Джим чувствовал себя ангелом мщения и, хотя понимал, что сам находится на грани психического срыва, поскольку только безумный уверен в правоте совершаемого преступления, не испытывал никаких сомнений. Его переполняла страшная ярость. Он был карающей рукой Всевышнего.

      Джим повернулся к запертой двери спальни.

      Там женщина с ребенком.

      «Лиза… Сузи…» Но что, если там ещё один преступник? Обычно маньяки действуют в одиночку, иногда парами, как эти двое. Редко, но встречаются банды, такие, как Чарльз Мэнсон и его «семейка». В этом мире, где ученые философы утверждают, что нравственность зависит от обстоятельств и любая точка зрения, независимо от логики или настроения, достойна уважения, нет места правилам. Этот мир рождает монстров, и мертвые негодяи могли быть щупальцами многоголовой гидры.

      Что, если за дверью притаилась опасность? Праведный гнев дал ему пьянящее чувство неуязвимости. Ударом ноги Джим распахнул I дверь спальни и ворвался внутрь с оружием наперевес, готовый встретить смерть и, если надо, смести все на своем пути.

      Женщина и девочка лежали на грязных одеялах, прикрученные клейкой лентой к спинкам кроватей. Эта же лента залепляла их рты.

      Женщина, стройная блондинка лет тридцати, поражала своей красотой, но дочь, десятилетняя Сузи, была ещё красивее — поистине небесное создание с лучистыми зелеными глазами, тонкими чертами лица и бархатисто-нежной кожей. Воплощение невинности, добродетели и чистоты — ангел, брошенный в клоаку.

      При виде связанного ребенка в нем с новой силой вспыхнула ярость.

      По лицу девочки текли слезы, она глухо всхлипывала под лентой, которой были заклеены её губы.

      Женщина не плакала, но в её глазах застыли мука и страх. Ответственность за судьбу дочери и ярость, похожая на ту, которую испытывал Джим, удерживали её от истерики.

      Он увидел ужас на их лицах: жертвы приняли его за одного из похитителей.

      Джим прислонил дробовик к встроенному в стену столику и сказал:

      — Не бойтесь, вам ничего не угрожает. Я застрелил обоих бандитов.

      Женщина смотрела на него широко открытыми глазами, она ему не верила.

      Джим не судил её за это недоверие. Она была напугана его голосом, хриплым и яростным, то переходящим в шепот, то срывающимся на крик.

      Он оглянулся в поисках острого предмета, с помощью которого можно было бы перерезать путы пленников, и увидел рулон клейкой ленты и ножницы на столике. Протянул руку за ножницами и обратил внимание на сложенные стопкой видеокассеты. Поднял глаза и вдруг осознал, что все стены и потолок оклеены фотографиями из порнографических журналов. И везде дети. Взрослые мужчины и дети. Ни одной взрослой женщины, только девочки и мальчики, такие же юные, как Сузи, а некоторые ещё моложе, истязаемые насильниками, лица которых всегда были скрыты.

      Убитые им негодяи охотились не за матерью. Изнасиловав её в назидание дочери, они бы бросили тело женщины с перерезанным горлом или разможженной головой в пустыне на съедение ящерицам, муравьям и стервятникам. Куда более страшная участь ожидала ребенка. Жизнь девочки могла превратиться в ад, который длился бы несколько месяцев или даже лет.

      Его захлестывал дикий, бешеный гнев. Внутри, точно черная нефть, готовая вырваться из скважины, расползалась жуткая липкая тьма.

      Джим задыхался от ярости: ребенок видел эти фотографии, лежал на этих грязных отвратительных простынях. Появилось безумное желание схватить ружье и всадить ещё несколько зарядов в трупы подонков.

      Они её не тронули. Слава Богу, они не успели.

      Но эта комната! Что чувствовала девочка, находясь в этой комнате!

      Он содрогался от ярости.

      Потом заметил, что женщина тоже дрожит, и понял: она его боится. Ее испуг стал ещё сильнее, чем в тот момент, когда он вошел в спальню.

      Хорошо, что рядом нет зеркала. Увидеть свое лицо, искаженное приступом безумия, — зрелище не из приятных. Джим с трудом взял себя в руки.

      — Не бойтесь, — заговорил он, стремясь успокоить женщину. — Я хочу вам помочь.

      Охваченный желанием скорее освободить пленниц, Джим опустился на колени перед кроватью и перерезал ленту, стягивающую ноги и руки женщины. Потом склонился над Сузи.

      Путы на руках упали, девочка, защищаясь, прикрыла лицо. Джим освободил ей ноги, а она вдруг пнула его в грудь и забилась в угол кровати, скорчившись на серых засаленных простынях. Он не пытался её удержать, наоборот, попятился.

      Лиза содрала с губ ленту и вытащила изо рта кляп. Она задыхалась, давилась кашлем. Хриплым голосом, в котором неистовое волнение странным образом соединялось с покорностью судьбе, сказала:

      — Мой муж остался в машине… Он там… Джим взглянул на нее, но ничего не сказал: не мог этого сделать в присутствии ребенка. Женщина прочитала ответ в его глазах, и её красивое лицо исказилось от горя. Но мысль о дочери заставила её подавить готовые сорваться рыдания.

      — Боже мой, — с мукой сказала она, думая о свалившемся на неё горе.

      — Вы сможете нести Сузи? Она не расслышала, занятая мыслями о смерти мужа.

      — Сможете взять на руки Сузи? — повторил свой вопрос Джим.

      Женщина растерянно захлопала ресницами.

      — Откуда вы знаете, как её зовут?

      — Ваш муж мне сказал…

      — Но…

      — Перед тем… — резко сказал Джим, не докончив фразу: «Перед тем, как умереть». — Вы сможете взять её на руки?

      — Да, наверное, я думаю, да.

      Джим мог вынести девочку сам, но что-то говорило ему: он не должен прикасаться к её хрупкому телу. Пусть это нелогично, но то, что сделали с ней эти двое, и то, что не помешай он им, они могли бы сделать, лежало на совести 55 всех мужчин. В страданиях Сузи была частица и его вины.

      Только отец имел право взять на руки бедного ребенка. Но отец был мертв.

      Джим поднялся с коленей, отступил от кровати. Спиной открыл дверь и вышел из спальни.

      Девочка билась в истерике, уворачиваясь от рук матери. Она была в шоке и не узнавала родных любящих рук. Потом резко умолкла и бросилась в объятия матери. Лиза, прижав голову дочери к груди, гладила девочку по волосам, шептала что-то ласковое, успокаивающее.

      Кондиционер не работал с тех пор, как убийцы вышли из фургона и направились к перевернутому «Камаро». В спальне сгущалась духота. Пахло прокисшим пивом и потом. От черных пятен на ковре поднимался отвратительный запах высохшей крови.

      — Пойдемте отсюда.

      Лиза казалась хрупкой, но она легко, как перышко, подняла дочь и шагнула к двери.

      — Постарайтесь, чтобы она не смотрела влево. Там у двери лежит один из них. Зрелище не из приятных.

      Женщина кивнула, благодарная за предупреждение.

      Джим хотел последовать за ней, но взгляд его упал на полки шкафчика, заставленные видеокассетами. Длинная вереница белых этикеток с названиями самодельных фильмов. Одни имена: «Синди», «Тифани», «Джой», «Сисси», «Томми», «Кейвин». На двух кассетах чернела надпись «Салли», на трех — «Венди». Имена. Много имен. Более тридцати. Джим знал, что перед ним, и все-таки верить в это не хотелось. Память о преступлениях. Садизм. Жертвы. В нем клокотала черная горькая ярость. Лиза вышла наружу, и Джим присоединился к ней. Над их головами висело ослепительное солнце пустыни.

      Глава 2

      Лиза и Сузи, освещенные золотыми лучами солнца, стояли возле фургона на обочине шоссе. Девочка прильнула к матери, спрятав голову у неё на груди. Крохотные блики света струились по их лицам, переливаясь и искрясь в соломенных кудрях. Как лампа в витрине ювелира придает магический блеск разложенным на бархате изумрудам, так солнечный свет подчеркивал красоту огромных лучистых глаз и удивительную прозрачность кожи. Глядя на светлые лица женщины и ребенка, трудно было поверить, что в их жизнь вторглась тьма, непроглядная и черная, как ночь, которая спускается в мир после наступления сумерек.

      Их присутствие было невыносимо. Они напоминали о человеке, чью смерть не удалось предотвратить. Сердце сжималось от горя. Джим страдал от невыносимой боли, сильной и мучительной, какую причиняет настоящая физическая рана.

      Ключом из связки, найденной в кабине фургона, Джим открыл замок, опустил железную скобу и снял мотоцикл. Оглядел потертый «харлей-дэвидсон». Специальная модель для езды по бездорожью: карбюратор на 1340 кубических сантиметров, V-образный двигатель, пятискоростная коробка передач, соединенная с задним колесом приводным ремнем, а не цепью.

      Ему приходилось ездить на мотоциклах помощнее и покрасивее, но он остался доволен результатами осмотра. «Харлей» — хорошая, надежная машина, а для его целей нужна не красота, а скорость и простота в обращении.

      Увидев, что Джим снимает и осматривает мотоцикл, Лиза встревожилась.

      — Здесь нет места для троих.

      — Да, конечно, только для меня.

      — Пожалуйста, не оставляйте нас одних!

      — Вас заберут прежде, чем я уеду.

      Вдали показалась машина. Трое пассажиров прильнули к окнам. Водитель прибавил газу, и автомобиль скрылся из виду.

      — Все едут мимо, — горестно заметила Лиза.

      — Кто-нибудь остановится. Я подожду. После короткого молчания она сказала:

      — Я боюсь ехать с незнакомыми людьми.

      — Мы увидим, кто остановится. Джим заметил, что женщина протестующе качнула головой, и поспешил её успокоить:

      — Я узнаю, можно ли им доверять.

      — Я не… — Голос Лизы сорвался на крик; она замолчала, приходя в себя. — Я никому не верю.

      — Хороших людей много. Гораздо больше, чем плохих. Во всяком случае, когда кто-нибудь остановится, я сразу узнаю, чего он стоит.

      — Но как? Как вы это сделаете?

      — Я увижу.

      Большего Джим сказать не мог, как, впрочем, не мог объяснить и то, как узнал, что в этой Богом забытой пустыне нуждаются в его помощи.

      Он оседлал мотоцикл, нажал кнопку стартера. «Харлей» послушно завелся. Джим погонял его вхолостую и заглушил двигатель.

      — Кто вы? — спросила женщина.

      — К сожалению, не могу вам это сказать.

      — Но почему?

      — Газетчики приложат все усилия, чтобы сделать из этого случая сенсацию — И что?

      — Мои фотографии появятся на каждом углу, а я не люблю лишнего шума.

      Джим снял поясной ремень и привязал дробовик к багажнику мотоцикла.

      Лиза сказала дрожащим от волнения голосом:

      — Мы вам стольким обязаны.

      Ее голос разрывал сердце. Он посмотрел на нее, потом на Сузи. Девочка тесно прижалась к матери, обхватив её тонкими руками. Она не слушала, о чем разговаривали взрослые. Смотрела вдаль пустым, отсутствующим взглядом, думая о чем-то своем. Джим увидел её руку, прокушенную до крови, и перевел взгляд на мотоцикл.

      — Вы ничем мне не обязаны.

      — Но вы спасли…

      — Не всех, — быстро прервал её Джим. — Не всех, кого должен был спасти.

      Их внимание привлек приглушенный звук мотора. Они повернули головы и стали следить, как из сияющего миража выплывает и приближается автомобиль. Заскрежетали тормоза, и в двух шагах от них, сверкая хромированной сталью и красными языками пламени, нарисованными на покрышках, остановился черный «Трэнз эм». Широкие выхлопные трубы, ослепительные, как ртуть, переливались в лучах свирепого солнца.

      Из машины вышел водитель — темноволосый парень лет тридцати, одетый в джинсы и белую майку с закатанными рукавами. Его густые волосы были стянуты на затылке в пучок. На загорелых бицепсах синели татуировки.

      — Что у вас стряслось? — спросил он издали, кивая на фургон.

      Джим окинул его долгим взглядом.

      — Этих людей нужно подбросить до ближайшего населенного пункта.

      Незнакомец подошел ближе. В это время открылась дверь, и из машины выбрался пассажир — молодая женщина в широких шортах и короткой белой майке. Непослушные крашенные в белый цвет волосы выбивались из-под повязки, обрамляя крепкое скуластое лицо. В ушах покачивались крупные серебряные серьги, на шее висели три нитки красных бусин, на руках она носила два браслета, часы и четыре кольца. В широком вырезе майки можно было увидеть красно-синюю бабочку, вытатуированную поверх левой груди.

      — Поломка? — спросила женщина.

      — У фургона спустило колесо, — ответил Джим.

      — Меня зовут Фрэнк, — представился незнакомец. — А её Верна.

      Он жевал резинку, и его челюсти равномерно двигались.

      — Я помогу поменять колесо. Джим отрицательно качнул головой.

      — Мы все равно не можем ехать. В машине убитый человек.

      — Труп?

      — Да, и там ещё один. — Джим махнул рукой в сторону.

      Глаза Верны округлились.

      Фрэнк перестал жевать и посмотрел на дробовик на багажнике «харлея», потом поднял глаза на Джима.

      — Ваша работа?

      — Они похитили эту женщину и ребенка. Фрэнк окинул его испытующим взглядом и обернулся к Лизе.

      — Это правда? Она кивнула.

      — Иисус Спаситель, — промолвила Верна.

      Джим взглянул на Сузи и подумал, что она совершенно не слышит, о чем говорят взрослые. Девочка, казалось, пребывала в ином, далеком мире. Ей потребуется профессиональная помощь врача, чтобы вернуться к реальности.

      Безучастность Сузи странным образом передалась Джиму. Внутренне он все больше погружался в черную пустоту. Еще немного, и невидимая тьма окончательно его поглотит.

      Он повернулся к Фрэнку:

      — Эти двое убили её мужа.., отца девочки. Его тело в машине в двух милях к западу отсюда.

      — Черт, — выругался Фрэнк. — Дело дрянь. Верна прижалась к плечу своего спутника, было заметно, как она дрожит.

      — Нужно поскорее довезти их до ближайшего города. Сразу найдите врача и свяжитесь с полицией. Пускай едут сюда.

      — Сделаем, — кивнул Фрэнк. Но Лиза ухватила Джима за руку.

      — Постойте… Я не могу. — И, когда он обернулся, горячо зашептала:

      — Они похожи… Я боюсь…

      Он положил ей руку на плечо и, глядя прямо в глаза, сказал:

      — Внешность часто обманчива. Фрэнк и Верна хорошие люди. Вы мне доверяете?

      — Да, сейчас конечно.

      — Тогда поверьте мне. На них можно положиться.

      — Но откуда вы знаете? — Голос Лизы опять сорвался.

      — Знаю, — спокойно и твердо ответил Джим. Женщина посмотрела ему в глаза и наконец кивнула:

      — Хорошо.

      Дальше все было просто. Сузи, покорную и безучастную, словно она находилась под действием наркотиков, перенесли в «Трэнз эм». Мать последовала за ней. Обе несчастные забились в угол на заднем сиденье и прижались друг к другу. Фрэнк сел за руль. Верна забралась в машину, достала из холодильника банку пепси и протянула Джиму. Он с благодарностью принял подарок, захлопнул за ней дверь и нагнулся к окну, чтобы попрощаться.

      — Полицию ждать не станете?

      — Нет.

      — Вам-то бояться нечего. Вели вы себя геройски.

      — Знаю, но мне пора. Фрэнк кивнул:

      — Дело ваше, конечно. Хотите, скажем копам, что у вас лысина, черные глаза и уехали вы с попуткой на восток?

      — Не надо. Скажите все как есть.

      — Дело ваше, — повторил Фрэнк.

      — Не волнуйтесь, мы о них позаботимся, — прибавила Верна.

      — Я знаю, что на вас можно положиться.

      Джим пил пепси, провожая взглядом удаляющийся «Трэнз эм». Вскоре черная машина скрылась из виду. Джим сел за руль «харлея», нажал стартер, подвернул газ и отпустил сцепление. Пересек шоссе, съехал с обочины и направился к югу в глубь огромной, неприветливой пустыни.

      Сначала он ехал со скоростью свыше семидесяти миль в час, хотя мотоцикл не имел ветрового щитка. Жесткий горячий ветер бил в лицо. Глаза то и дело наполнялись слезами.

      Странно, но Джим не обращал внимания на жару. Просто не чувствовал её. Одежда взмокла от пота, но ему было прохладно.

      Он потерял счет времени. Прошло не менее часа, прежде чем Джим осознал, что равнина сменилась голыми холмами ржавого цвета. Он сбросил скорость. Все чаще приходилось маневрировать между торчащими из земли камнями, но «харлей» как нельзя лучше подходил для подобной езды. Благодаря более высокой, по сравнению с обычными моделями, подвеске, специальным рессорам, двойным дисковым передним тормозам Джим без труда справлялся со всеми сюрпризами, какие подкидывала ему пустыня. Всякий раз, когда на пути вырастало очередное препятствие, он, как заправский гонщик, бросал мотоцикл в крутой вираж и легко уходил от, казалось бы, неминуемого столкновения.

      Ощущение прохлады исчезло. Джим дрожал от холода.

      Казалось, солнце стало меркнуть. Но он знал, что до вечера ещё далеко: это тьма смыкается над ним, поглощая изнутри его сознание Джим заглушил мотор и остановился в тени высокой скалы. Время, ветры, солнце и редкие, но неистовые ливни придали ей жуткую форму руин древнего замка, похороненного в бескрайних песках пустыни Мохавк.

      Он поставил мотоцикл.

      Опустился на темную землю.

      Лег на бок и сжался в комок. Сложил руки на груди.

      Он едва не опоздал. Неистовые волны отчаяния нахлынули, захлестнули сознание, унося в черную бездну последние обрывки мыслей.

      Глава 3

      Солнце клонилось к земле. Джим снова мчался по красновато-серой равнине, где изредка встречались заросли колючих мескитовых деревьев. Ветер, пахнущий железом и солью, поднимал в воздух мертвые колючки перекати-поля и гнал по песку вслед за «харлеем».

      Он смутно помнил, как по дороге сломал кактус и жадно сосал сок из сердцевины растения. Во рту опять пересохло. Отчаянно хотелось пить.

      Джим выехал на пригорок и слегка сбросил газ. Милях в двух впереди лежал маленький городок, вытянувшийся вдоль автострады. После стольких часов одиночества в пустыне, физического и духовного, зелень деревьев казалась неестественно яркой. Все это было похоже на сон, но он прибавил скорость и устремился вниз по склону.

      Быстро темнело. На горизонте догорало багровое зарево. Внезапно его внимание привлек черный силуэт церкви с высоким шпилем. Джим смертельно устал и не пил уже несколько часов.

      Он понимал, что у него начинается бред, но без колебаний поехал в сторону церкви. Хотелось побыть одному в тишине и покое храма. Это желание пересилило жажду.

      В полумиле от города Джим свернул к руслу сухого ручья. Спустился на дно, положил мотоцикл набок и быстро засыпал рыхлым песком. Он решил, что без особого труда доберется до цели пешком, но не прошел и четверти пути, как понял, что опрометчиво переоценил свои силы. В глазах поплыло. Сухим шершавым языком, который прилипал к воспаленному небу, он поминутно облизывал горячие губы. Горло болело, как при ангине. Мышцы ног сводило судорогами, каждый шаг давался с таким трудом, будто на подошвах налипли бетонные глыбы.

      Потом наступил провал в памяти. Джим видел, что поднимается по кирпичным ступенькам белого крыльца, но совершенно не помнил, как преодолел последний отрезок пути. Над двустворчатой дверью церкви висела медная табличка: «Святая Дева Пустыни».

      Когда-то он был католиком. Часть его души до сих пор принадлежала католичеству. Позднее он становился методистом, иудаистом, буддистом, баптистом, мусульманином, индуистом, даосистом. Вера проходила, но оставались прочные невидимые нити, связывающие его с каждой из этих религий.

      Дверь, казалось, весила больше, чем огромная глыба, закрывающая Гроб Господень, но он все-таки сумел открыть её и вошел.

      Под сводами церкви было не намного прохладнее, чем на улице. Джим вдохнул аромат благовоний, сладковатый запах горящих свечей. Сразу нахлынули воспоминания. Стало хорошо и покойно. Будто он вернулся домой после долгих странствий. Он приблизился к купели со святой водой, обмакнул в неё два пальца и перекрестился. Потом погрузил горячие ладони в прохладную влагу. Зачерпнул, отпил из пригоршни и содрогнулся от отвращения: у воды был соленый вкус крови. Джим с ужасом уставился на белую мраморную купель, уверенный, что она до краев наполнена кровью. Но увидел только свое размытое отражение в прозрачной мерцающей воде.

      Он замер в растерянности. Потом внезапно понял, в чем дело. Облизал воспаленные, потрескавшиеся губы. Это его кровь. Он испугался вкуса собственной крови.

      Должно быть, он снова потерял сознание. Очнулся на коленях перед оградой гробницы. Губы беззвучно шевелились, шептали молитву.

      За окнами гудел горячий ночной ветер, унесший последние лохмотья бледных сумерек. В церкви царил полумрак: горела тусклая лампада у притвора, колебались языки пламени нескольких свечей в красных стеклянных подсвечниках, маленький фонарь освещал распятие.

      Джим взглянул вверх и на месте нарисованной головы Христа увидел свое лицо. До боли зажмурил глаза и снова открыл: на него смотрел мужчина, которого он нашел в машине умирающим. Затем святой лик приобрел черты лица матери Джима, его отца, девочки Сузи, Лизы — и стал черным овалом, каким было лицо убийцы в полумраке фургона в момент, когда он обернулся и выстрелил.

      Убийца занял место Христа. Он открыл глаза, посмотрел на Джима и улыбнулся. Рывком освободил ноги — в одной остался торчать гвоздь, в другой зияла черная дыра. Оторвал от креста руки и, взмахнув пронзенными ладонями, закачался в воздухе. Плавно опустился на пол и, не сводя с него глаз, поплыл над алтарем к ограде гробницы. Неподвластный земному притяжению, он медленно приближался к Джиму.

      Сердце бешено забилось. Джим пытался сохранить присутствие духа, убеждая себя, что это галлюцинация, что призрак убийцы — лишь плод воспаленного сознания.

      Убийца протянул руку и дотронулся до его лица. Ладонь была мягкой, как гниющее мясо, и холодной, точно поверхность стального баллона с жидким газом.

      Джим задрожал и потерял сознание. Так евангелист, находящийся в религиозном трансе, падает от целительного прикосновения проповедника. Перед глазами сомкнулась тьма. Он летел в черную бездонную пропасть.

      Глава 4

      Белые стены Узкая кровать.

      Простая скромная мебель.

      За окном ночь.

      Он приходил в себя и снова впадал в беспамятство. Всякий раз, когда к нему ненадолго возвращалось сознание, Джим видел склонившегося над кроватью лысоватого, полного человека лет пятидесяти с густыми бровями и расплющенным носом.

      Незнакомец бережно протирал ему лицо холодной водой, иногда прикладывал ко лбу ледяную мокрую тряпку.

      Приподняв и придерживая голову Джима, он влил ему в рот через соломинку несколько сладковатых капель. Джиму не хотелось пить, но в глазах незнакомца светились участие и доброта, и он не стал противиться.

      К тому же для этого у него не было ни голоса, ни сил. Горло болело, точно он проглотил керосин и горящую спичку, а тело так ослабло, что Джим не мог оторвать руки от простыни.

      — Отдыхайте, — сказал незнакомец. — Вы перенесли сильный солнечный удар.

      Ветровой удар — вот самое худшее, подумал Джим, вспоминая езду на «харлее» без плексигласового щитка.

      * * *

      В окно просочился рассвет. Начинался новый день.

      Щипало глаза.

      Лицо ещё сильнее распухло.

      Джим снова увидел незнакомца. Тот был одет в черную рясу священника.

      — Святой отец, — произнес он хриплым шепотом, не узнавая собственного голоса.

      — Я нашел вас в церкви. Вы были без сознания.

      — «Святая Дева Пустыни». Священник приподнял голову Джима и поднес к его губам стакан воды.

      — Правильно, сын мой. Меня зовут отец Гиэри, Лео Гиэри.

      На этот раз Джим смог самостоятельно проглотить сладковатую жидкость.

      — Как вы оказались в пустыне? — спросил священник.

      — Странствовал.

      — С какой целью? Джим не ответил.

      — Как вас зовут?

      — Джим.

      — У вас нет документов.

      — Да, на этот раз я их не взял.

      — Что вы имеете в виду? Джим молчал. Священник сказал:

      — Я нашел в ваших карманах три тысячи долларов.

      — Возьмите сколько вам нужно.

      Священник пристально посмотрел на Джима, потом улыбнулся.

      — Будьте осторожнее, когда предлагаете деньги. Церковь у нас бедная, и нам нужно все, что мы можем достать.

      * * *

      Джим открыл глаза. Священника не было. Тишина во всем доме. На улице завывал ветер. Под его порывами скрипели балки потолка, в окнах дрожали стекла.

      Вернулся священник, и Джим обратился к нему:

      — Могу я задать вам вопрос, святой отец?

      — Слушаю, сын мой.

      Голосом хриплым, но уже более знакомым он спросил:

      — Если Господь существует, почему он позволяет страдать?

      — Вам хуже? — обеспокоенно спросил отец Гиэри.

      — Нет, я чувствую себя лучше. Просто хочу знать.., почему Бог позволяет людям страдать?

      — Всевышний испытывает нас, — ответил священник.

      — Но зачем нас испытывать?

      — Чтобы понять, достойны ли мы.

      — Достойны чего?

      — Достойны спасения, вечной жизни на небесах.

      — Почему же Господь не сделал нас достойными?

      — Всевышний создал нас совершенными. Но человек впал в грех и был лишен Господней милости.

      — Но как человек мог согрешить, если был совершенным?

      — У людей было право выбора.

      — Мне этого не понять.

      Отец Гиэри нахмурился.

      — Я не богослов, искушенный в таких спорах, а обычный священник. Это часть таинства — вот все, что я могу вам сказать. Мы лишились милости Господней и должны снова её заработать.

      — Мне нужно в туалет, — сказал Джим.

      — Пожалуйста.

      — Только на этот раз обойдусь без судна. Попытаюсь дойти с вашей помощью.

      — Думаю, сможете. Слава Богу, дела у вас идут на поправку.

      — Право выбора, — сказал Джим. Священник нахмурился.

      * * *

      К вечеру у него спала температура. С тех пор как Джим оказался в церкви, прошли целые сутки. Спазмы мускулов прекратились, перестало ломить суставы, голова прояснилась, и грудь уже не болела при глубоком вздохе. Лишь время от времени острыми вспышками давала о себе знать боль в лице. Джим разговаривал, стараясь, чтобы мышцы лица как можно меньше двигались. Стоило открыть рот, как трещины на губах и в уголках рта лопались и кровоточили, несмотря на то что отец Гиэри несколько раз в день смазывал их кремом.

      Теперь при желании Джим мог сидеть, опершись о спинку кровати, Я передвигаться по комнате с небольшой помощью священника. К нему вернулся аппетит. Отец Гиэри дал ему куриного бульона, а потом принес ванильное мороженое. Джим ел очень медленно и осторожно, ни на секунду не забывая о разбитых губах. Не хотел испортить пищу вкусом собственной крови.

      — Я бы ещё чего-нибудь съел, — сказал он, опустошив тарелку.

      — Давайте не будем спешить. Посмотрим, как вы справитесь с этим.

      — Я нормально себя чувствую. У меня был только солнечный удар и обезвоживание организма.

      — От солнечных ударов умирают. Вам надо отдохнуть, сын мой.

      Однако спустя некоторое время священник смягчился и принес вторую порцию мороженого. Джим спросил его сквозь зубы, почти не разжимая замороженных губ:

      — Почему люди убивают? Я не говорю о полицейских, солдатах или тех, кто убивает, чтобы спасти свою жизнь. Откуда берутся убийцы?

      Священник, устроившийся возле кровати в кресле-качалке с высокой прямой спинкой, посмотрел на него, приподняв правую бровь.

      — Любопытный вопрос.

      — Может быть. Вы знаете ответ?

      Некоторое время оба молчали.

      Джим медленно ел мороженое, а плотный коренастый священник покачивался в кресле. Комната погружалась в сумерки.

      — Убийства, катастрофы, болезни, старость, — нарушил молчание Джим. — Почему Бог сделал нас смертными? Почему мы должны умирать?

      — Смерть — не конец. По крайней мере, я в это верю. Смерть — только переход в иной мир, поезд, который доставляет нас к высшей награде.

      — Рай?

      Священник поколебался:

      — Не только.

      Джим проспал часа два, а когда проснулся, то увидел отца Гиэри, который стоял возле кровати и пристально его разглядывал.

      — Вы разговаривали во сне.

      Джим приподнялся и сел на кровати.

      — Правда? И что я говорил?

      — «Враг рядом».

      — И это все?

      — Вы ещё сказали: «Он все ближе. Он нас всех убьет».

      Мурашки пробежали у него по коже. Хотя сами по себе эти слова ничего не значили и Джим не понял их смысла, он почувствовал, что его подсознание слишком хорошо знает, о чем он говорил во сне.

      — Наверное, что-нибудь страшное приснилось. Не стоит волноваться, — ответил Джим.

      Но в три часа ночи он внезапно проснулся, сел на кровати и услышал свой собственный голос, повторяющий те же слова: «Он нас всех убьет».

      В комнате было темно.

      Джим нащупал ночник и зажег свет.

      Никого.

      За окном смыкалась кромешная тьма.

      Его охватило странное, но цепкое чувство, что совсем рядом прячется жуткое и безжалостное чудовище, с каким не приходилось встречаться ни одному из смертных.

      Трепеща от ужаса, он встал с кровати и некоторое время стоял в нерешительности, кутаясь в не по росту короткую, но чересчур широкую пижаму священника.

      Выключил свет и босиком подошел к окну, потом к другому. Комната находилась на втором этаже. Ночь, глубокая и спокойная, хранила молчание. Если кто-то и скрывался поблизости несколько минут назад, то теперь его уже нет.

      Глава 5

      На следующее утро Джим в чистой одежде, выстиранной отцом Гиэри, вышел в гостиную. Там, уютно устроившись в кресле, положив ноги на подушечку, он и провел почти весь день. Читал журналы или дремал, пока священник ходил по делам.

      Лицо, обожженное солнцем и ветром, превратилось в неподвижную маску.

      Вечером они вместе принялись готовить ужин. Отец Гиэри, склонившись над раковиной, мыл зелень и помидоры для салата, а Джим накрыл на стол, откупорил бутылку дешевого сухого вина и стал резать консервированные грибы, высыпая их в стоящую на плите кастрюлю для спагетти.

      Словно по взаимному уговору, оба молчали, занимаясь каждый своим делом. Джим размышлял о странных отношениях, которые установились у него со священником. Прошедшие два дня казались сном. Он не только нашел приют в маленьком городке, окруженном пустыней, но и обрел духовное пристанище, убежище от жестокой реальности, попал в таинственную обитель Сумеречного Света. Священник перестал задавать вопросы. При подобных обстоятельствах от него следовало ожидать куда большей настойчивости. Джим догадывался, что уход за ранами подозрительных незнакомцев выходит за рамки обычного гостеприимства святого отца. Не понимая, чем вызвано особое расположение отца Гиэри, он был благодарен священнику.

      Внезапно Джим выпрямился, опустил нож, которым резал грибы и произнес:

      — Линия жизни.

      Отец Гиэри повернулся к нему, сжимая в руке пучок мокрого сельдерея.

      — Простите, что вы сказали?

      Внутри поднималась ледяная волна. Джим чуть не уронил нож в кастрюлю с соусом и положил его на стол.

      — Джим, что случилось?

      Содрогаясь от холода, он повернулся к священнику:

      — Мне нужно в аэропорт.

      — В аэропорт?

      — Прямо сейчас.

      Круглое лицо священника выразило сильнейшую озадаченность. Он посмотрел на Джима, наморщив загорелый, с большими залысинами лоб.

      — Но здесь нет аэропорта.

      — Как далеко до ближайшего?

      — Ну.., часа два на машине. До самого Лас-Вегаса.

      — Отвезите меня туда.

      — Что, прямо сейчас?

      — Да, немедленно.

      — Но, сын мой…

      — Я должен быть в Бостоне.

      — Но вам нужно оправиться от болезни…

      — Мне гораздо лучше.

      — Ваше лицо…

      — Немного болит, и вид не из лучших, но это не смертельно. Святой отец, я должен попасть в Бостон.

      — Но зачем?

      Джим поколебался, но потом решился приоткрыть часть правды:

      — Если я не успею в Бостон, погибнет человек. Ни в чем не повинный человек.

      — Кто? Кто этот человек? Джим облизал пересохшие губы:

      — Не знаю.

      — Как не знаете?

      — Буду знать, когда окажусь на месте. Отец Гиэри окинул его долгим оценивающим взглядом и наконец произнес:

      — Вы самый странный человек из всех, кого я знаю.

      Джим кивнул:

      — Я самый странный человек из всех, кого я знаю.

      Они вышли из церкви и сели в старую «Тойоту» священника. На улице было ещё светло — дни в августе длинные, — хотя солнце пряталось за тучами, которые казались пропитанными свежей кровью.

      Не прошло и получаса, как молнии раскололи сумрачное небо и затанцевали пьяный танец на потемневшем горизонте. Вспышки следовали одна за другой, озаряя сухой прозрачный воздух пустыни. Джим никогда не видел таких ярких молний. Через несколько минут темнота сгустилась, тучи набухли, опустились, и наконец разверзлись хляби небесные — серебряные водопады с шумом обрушились на землю. Такого ливня не бывало со времени всемирного потопа, когда старик Ной поспешно сколачивал свой ковчег.

      — Летом такие дожди не часто увидишь, — отец Гиэри включил стеклоочистители.

      — Нам нельзя задерживаться, — с тревогой сказал Джим.

      — Доедем, все будет нормально, — успокоил его священник.

      — Из Лас-Вегаса на восток мало ночных рейсов. В основном все летят днем. Мне нельзя опаздывать. Придется ждать до утра, а я должен быть в Бостоне завтра.

      Раскаленный песок мгновенно впитывал воду. Но в некоторых местах, где были скалы или земля затвердела как камень от палящих лучей солнца, тысячи сверкающих ручейков устремились вниз по склонам. Ручейки превращались в потоки, потоки сливались в бурные реки, наполняя сухие русла, и в мутных водоворотах, в клочьях грязной белой пены мчались пучки вырванной с корнем травы, сухие колючки перекати-поля, ветви деревьев и комья глины.

      Отец Гиэри держал в машине две любимые кассеты: записи старых рок-н-роллов и лучшие песни Элтона Джона. Он поставил Элтона. Зазвучали «Похороны друга», «Даниэль», «Бенни и истребители». Струи дождя барабанили по крыше, омывая ветровое стекло. Они ехали сквозь ночь, плыли по волнам грустной нежной мелодии.

      На черном асфальте сверкали и переливались серебряные лужи. Для Джима это было жуткое зрелище: водные миражи, которые он видел на автостраде несколько дней назад, вдруг стали реальностью.

      Напряжение в нем росло с каждой минутой Бостон звал его, но та опасность ещё слишком далека. Джим с тревогой смотрел на мокрую блестящую поверхность шоссе, черную и коварную, как ничто на свете. Пожалуй, одно только человеческое сердце не уступит и коварстве этой ночной дороге в пустыне.

      Священник сгорбился за рулем, пристально вглядываясь в черноту ночи и негромко подпевая Элтону.

      Они долго молчали, потом Джим спросил:

      — Святой отец, в вашем городе нет врача?

      — Есть.

      — Тогда почему вы его не вызвали?

      — Я сходил к нему и взял для вас рецепт.

      — Я видел пузырек с лекарством. Его выписали вам три месяца назад.

      — Ну.., мне приходилось иметь дело с солнечными ударами. Я знаю, что нужно делать в таких случаях.

      — Мне показалось, сначала вы были здорово озабочены.

      Несколько миль они проехали в молчании. Потом священник сказал:

      — Мне неизвестно, кто вы, откуда пришли и зачем вам нужно в Бостон. Но я вижу: вы в беде, вам требуется помощь. И я знаю.., по крайней мере, думаю, что в сердце своем вы человек хороший. Словом, мне казалось, что любой на вашем месте постарался бы не привлекать к себе лишнего внимания.

      — Большое спасибо, именно этого мне и хотелось.

      Они проехали ещё пару миль. Дождь настолько усилился, что стеклоочистители едва справлялись с работой и из-за потоков воды стало почти не видно дорогу. Отец Гиэри сбросил скорость и посмотрел на Джима:

      — Вы спасли женщину с ребенком. Джим весь напрягся, но ничего не сказал.

      — По телевизору передавали описание вашей внешности.

      Священник замолчал, потом возобновил разговор:

      — Я не верю в божественные чудеса. Слова отца Гиэри буквально ошеломили Джима.

      Священник выключил магнитофон. Стало слышно, как шуршат шины по мокрому асфальту и, точно метроном, постукивают стеклоочистители.

      — Я верю, что все библейские чудеса произошли в действительности, но воспринимаю это как реальную историю, — снова заговорил отец Гиэри. — Но я не верю, что на прошлой неделе статуя Святой Девы в церкви Цинциннати или Пеории заплакала настоящими слезами. Эти слезы видели только двое подростков и женщина из местного прихода. Она подметала в храме. Никогда не поверю, что на стену одного гаража в Тинеке упала тень Христа и её желтый свет возвестил о грядущем Апокалипсисе. Пути Господни неисповедимы, но зачем Всевышнему освещать стены чьих-то гаражей?

      Священник умолк. Джим тоже молчал, ожидая продолжения.

      — Когда я нашел вас в церкви у алтарной ограды, — начал отец Гиэри, с трудом подбирая слова; в голосе его появился благоговейный ужас, — то увидел знак стигмы Христа. В ваших ладонях были дыры от гвоздей…

      Джим взглянул на свои руки — никаких следов от ран.

      — ..лоб весь исцарапан и исколот, как от шипов тернового венца.

      На лицо, обожженное солнцем и ветром, до сих пор было страшно взглянуть, поэтому искать в зеркале заднего обзора раны, о которых говорил священник, не имело смысла.

      — Я был.., испуган, потрясен до глубины души…

      Они въехали на небольшой бетонный мост. Большую часть года русло реки оставалось сухим, но сейчас вода вышла из берегов и поднялась выше уровня дорожной насыпи. Священник сбавил скорость. Волны, вспыхнув отраженным светом фар, как большие белые крылья, раздались в стороны и сомкнулись за задним бампером машины.

      — Мне раньше не доводилось видеть стигму, — продолжил Гиэри, кода они миновали опасный участок, — хотя я немало слышал об этом явлении. Я расстегнул вашу рубашку.., и увидел воспаленный шрам.., это могла быть рана от копья.

      За последние месяцы его жизни произошло столько невероятного, что Джим утратил способность удивляться. Однако то, что поведал ему священник, внушало благоговейный страх. От этого рассказа мороз пробегал по коже.

      Голос священника понизился почти до шепота:

      — Когда я перенес вас в постель, раны исчезли. Но я-то знал, что мне это вовсе не почудилось. Я видел их, они были. Я понял: вы отмечены особым знаком.

      Молнии давно погасли. Черное небо потеряло свое яркое электрическое ожерелье. Дождь стихал. Отец Гиэри уменьшил скорость стеклоочистителей и надавил на педаль акселератора старенькой «Тойоты».

      Какое-то время оба, казалось, не знали что сказать. Наконец священник откашлялся и спросил:

      — С вами это уже случалось? Я имею в виду стигму.

      — — Нет. Я ничего такого не замечал, хотя, конечно, и в этот раз, если бы не вы, я бы ни о чем не подозревал.

      — Вы не заметили ран на ладонях до того, как подошли к алтарю?

      — Нет.

      — Но это не единственный необычный случай, который произошел с вами за последнее время?

      Во всем этом было мало смешного, но Джим рассмеялся, скорее из чувства черного юмора:

      — Это уж точно, не единственный.

      — Не хотите рассказывать?

      Джим задумался, прежде чем ответить:

      — Хочу, но не могу этого сделать.

      — Я священник и умею хранить тайну исповеди. Даже полиция не в силах мне приказать.

      — Что вы, святой отец, я верю вам как себе. И потом, я не беспокоюсь насчет полиции.

      — Тогда почему?

      — Если я расскажу вам.., придет Враг. — Джим нахмурился, услышав, как его собственный голос произнес эти слова. Они, казалось, шли через него, но ему не принадлежали.

      — Какой враг?

      Джим разглядывал бесконечные, черные, теряющиеся в кромешной тьме очертания пустыни.

      — Не знаю.

      — Враг, о котором вы говорили во сне прошлой ночью?

      — Может быть.

      — Вы сказали, он всех нас убьет.

      — Да. — Джиму этот разговор был интересен даже больше, чем священнику; он не знал, какое слово сорвется с его уст, до тех пор пока не услышал собственный голос:

      — Если он узнает, что я спасаю людей, особых людей, то придет, чтобы остановить меня.

      Священник бросил на Джима быстрый взгляд:

      — Особые люди? Что вы этим хотите сказать?

      — Не знаю.

      — Если вы доверитесь мне, о ваших словах не узнает ни одна живая душа. Кто бы он ни был, этот враг, как он узнает?

      — Не знаю.

      — Не знаете?

      — Да.

      Священник тяжело вздохнул.

      — Святой отец, я не веду никакой игры и не стараюсь вас запутать.

      Джим поправил ремни безопасности и попытался устроиться в кресле поудобнее. Но возникшее ощущение неудобства объяснялось душевным, а не физическим состоянием. От него не так легко было избавиться.

      — Вам знаком термин «автоматическое письмо»?

      Гиэри ответил, не отрывая взгляда от ветрового стекла:

      — Об этом болтают медиумы. Дешевый трюк, рассчитанный на суеверных. Медиум впадает в транс, а его рукой якобы движет дух, который пишет сообщения из загробного мира. — Он прищелкнул языком, ясно выражая свое отношение к обманщикам. — Те же люди, что издеваются над идеей общения с Господом, и даже отвергают само существование Всевышнего, готовы броситься в объятия первому встречному, который заявит, что умеет общаться с душами умерших.

      — Как бы там ни было, то, что происходит со мной, как раз напоминает «автоматическое письмо», только в устной форме. Как будто кто-то общается с миром через меня. Я не знаю, что собираюсь сказать, до тех пор пока не услышу свой голос.

      — Но вы же не в трансе.

      — Нет.

      — Вы медиум?

      — Уверен, что нет.

      ;«— Думаете, что через вас говорят мертвые?

      — Нет.

      — Тогда кто?

      — Не знаю.

      — Бог?

      — Может быть.

      — Но вы не знаете, — раздраженно сказал Гиэри.

      — Не знаю.

      — Вы, Джим, не только самый странный человек из всех, кого я видел. Вы ещё и самый обескураживающий.

      * * *

      В десять часов они были в аэропорту Лас-Вегаса. По дороге им попалось всего несколько такси. Дождь перестал. Тихий ветерок шевелил пальмовые листья. Казалось, все вокруг выскребли и вычистили до блеска.

      Отец Гиэри притормозил у входа в здание аэропорта. «Тойота» ещё не остановилась, а Джим уже распахнул дверь. Он выскочил из машины и обернулся на прощание.

      — Спасибо, святой отец. Возможно, вы спасли мне жизнь.

      — Не стоит драматизировать.

      — У меня с собой три тысячи, и я был бы рад передать кое-что для вашей церкви, но не знаю, что ждет меня в Бостоне. Могут потребоваться все деньги, которые есть.

      Священник протестующе покачал головой:

      — Это совершенно не нужно.

      — Когда вернусь домой, вышлю сколько смогу. На конверте не будет обратного адреса, но, не сомневайтесь, это честные деньги. Вы можете принять их с чистой совестью.

      — В этом нет необходимости, Джим. Достаточно того, что я встретил вас. Я хотел вам сказать… Ваше появление придало новый смысл жизни скромного священника, который усомнился было в собственном призвании, но после встречи с вами обрел второе дыхание.

      Они обменялись взглядами, полными такого тепла, что оба смутились. Джим просунул голову в окно, священник подался к нему навстречу. Они пожали друг другу руки. Ладонь отца Гиэри была сухой и крепкой.

      — С Богом, — сказал священник.

      — Дай Бог.

      24-26 АВГУСТА

      Глава 1

      Холли сидела за своим рабочим столом в редакции, уставившись на пустой экран компьютера. До рассвета оставалось ещё несколько часов. В эту минуту больше всего на свете ей хотелось вернуться домой, забраться под одеяло и проваляться там несколько дней. Сама Холли презирала людей, которые вечно плачут о своих невзгодах. Но, решив пристыдить свою гордость за жалость к себе, она вместо этого пожалела себя за проявленную слабость и окончательно приуныла. Комизм ситуации бросался в глаза, но ей было не до улыбок. Холли упивалась своим несчастьем, размышляя о собственной глупости и нелепости.

      К счастью, работа над утренним выпуском подошла к концу, редакция опустела, и Холли радовалась, что коллеги не увидят её в таком позорном состоянии. Кроме неё в комнате находились двое — Томми Вике, высоки-; худой уборщик, который шуршал веником и бумагой. к подметая пол и вытряхивая корзины с мусором, и Джордж Финтел.

      Джордж писал о деятельности городских с властей. Он сидел в дальнем углу комнаты да так и заснул, навалившись грудью на край стола и уронив голову на руки. Время от времени а Джордж громче всхрапывал, и Холли оглядывалась в его сторону. Иногда, когда бары закрывались, Джордж возвращался в редакцию, вместо того чтобы идти домой. Так старая лошадь, если отпустить поводья на знакомой дороге, будет тащить повозку к месту, которое она считает своим домом. Проснувшись посреди ночи, он с трудом соображал, где находится, и шел к себе, тяжело передвигая ноги.

      Политики, частенько говорил Джордж, низшая форма жизни, существа, которые деградировали с тех пор, как первая тварь выползла из грязи первичного моря. Джордж был человек конченый» пятьдесят семь не тот возраст, чтобы начинать жизнь заново. Он продолжал писать статьи об отцах города, ругая их в узком кругу, и все это так ему опротивело, что старый журналист возненавидел себя и постоянно искал спасения в вине, причем пил каждый день и лошадиными дозами.

      Имей Холли склонность к спиртному, она бы всерьез задумалась о том, что и её может ожидать похожий финал. Но если от первой рюмки она чувствовала приятную легкость, после второй начинало шуметь в голове, то третья укладывала её спать.

      Проклятая жизнь, до чего я её ненавижу, думала она.

      — Ты жалкая тварь. — произнесла она вслух, обращаясь сама к себе.

      — Ну и пусть. К черту! Все так беспросветно.

      — Меня тошнит от твоих истерик, — сказала 82 Холли тихо, с отвращением.

      — Это вы мне? — спросил Томми Вике, подметавший пол в нескольких шагах от её стола.

      — Нет, Томми, так.., сама с собой разговариваю — Придумаете тоже! Вид у вас неважнецкий. О чем печалитесь?

      — О жизни.

      Томми выпрямился и оперся о щетку, скрестив длинные ноги На его широком веснушчатом лице появилась добрая сочувственная улыбка.

      — Что-то не ладится?

      Холли посмотрела на его оттопыренные уши, копну волос морковного цвета, достала из пакета несколько конфет и бросила в рот. Откинулась на спинку кресла.

      — Когда я закончила университет в Миссури и получила диплом журналиста, мне хотелось перевернуть весь мир, писать сногсшибательные статьи, получать Пулитцеровские премии — и что вышло?! Знаете, чем я занималась сегодня вечером?

      — Понятия не имею, но готов поклясться, вам это было не по душе.

      — Торчала на ежегодном банкете портлендской Ассоциации лесопромышленников, брала интервью у изготовителей пульмановских вагонов, торговцев трехслойной фанерой и облицовкой из красного дерева. Они присуждали премию «Призовое бревно» — так они его называли. Мне пришлось брать интервью у победителя — «Лесопромышленник года». Потом летела сюда, чтобы успеть дать статью в номер. Горячий материал, только успевай поворачиваться, не то ловкачи из «Нью-Йорк тайме» оставят тебя с носом.

      — Я думал, вы пишите об искусстве и досуге.

      — Надоело до чертиков. Знаете, Томми, один-единственный графоман может внушить вам такое отвращение к поэзии, что пройдет лет десять, прежде чем вы снова начнете читать стихи.

      Холли бросила в рот ещё несколько конфеток. Обычно она избегала сладостей — не хотела растолстеть, помня о печальном примере собственной матери; но сейчас глотала конфеты одну за другой. Все равно настроение хуже некуда.

      — Если верить кино и телевидению, журналистика — блеск, романтика, слава. Какая ложь!

      — У меня ведь тоже жизнь не удалась. — Томми почесал за ухом. — Думаете, я мечтал подметать полы?

      — Наверное, нет, — ответила она, готовая расплакаться от жалости к нему — судьба Томми была ещё печальнее.

      — Куда там! Я ещё мальцом был, а уже мечтал ездить на большом грузовике, из тех, что возят мусор. Как представлю, что сижу в кабине, жму на кнопки, включаю гидравлику… — Его голос стал мечтательным. — Гляжу на мир сверху, и вся эта силища в моих руках. Я это все во сне видел, но врачи зарубили вчистую. Говорят, почки не в порядке. Так, ничего серьезного, но водителем мне не бывать.

      Он оперся о щетку, глядя вдаль и чуть заметно улыбаясь своим мыслям — наверное, представлял себя в королевской кабине мусороуборочной машины.

      Холли уставилась на него, не веря своим ушам. Широкое лицо Томми больше не казалось ей добрым и приятным. Как она сразу не разглядела! Это было глупое лицо.

      Ей хотелось крикнуть: «Идиот! Я мечтала завоевать Пулитцеровскую премию, а пишу всякую дребедень о проклятых «Призовых бревнах»! Это трагедия! Ты подметаешь мусор щеткой, вместо того чтобы жать на кнопки мусорной машины. Какое ты имеешь право сравнивать!» Но она ничего не сказала, потому что поняла: он имел право сравнивать. Несбывшаяся мечта, неважно, высокая или совсем скромная, всегда трагедия для человека, потерявшего надежду. Невозможность оказаться за рулем мусороуборочной машины, как и неполученные Пулитцеровские премии, рождает отчаяние и лишает сна. И эта мысль была самой страшной из всех, какие приходили ей в голову.

      Глаза Томми приняли свое обычное выражение:

      — Постарайтесь отвлечься, мисс Тори. Жизнь — это ведь как кафе. Вы заказываете абрикосы с орехами, а вам подсовывают черничные оладьи. Ни орехов, ни абрикосов. Но, если все время о них думать, можно, пожалуй, и свихнуться. Куда лучше сообразить, что черника — тоже вещь неплохая.

      Боже мой, ну и жизнь! Захламленная комната редакции в полночь. Доморощенные философы-уборщики. Репортеры-пропойцы, храпящие за столами.

      — Мне уже лучше, этот разговор мне очень помог, — солгала Холли. — Спасибо, Томми.

      — Не за что, мисс Тори.

      Томми вернулся к прерванной работе, а Холли проглотила ещё одну конфету и подумала, не пройти ли комиссию на профессиональную пригодность в качестве водителя мусороуборочной машины.

      Тут были свои преимущества: работа куда чище, чем журналистика, и потом, приятно сознавать, что, по крайней мере, один человек в Портленде будет ей смертельно завидовать.

      Она посмотрела на циферблат настенных часов. Половина второго. Спать не хотелось. Какой смысл идти домой, валяться на кровати, глядя в потолок, и чувствовать себя несчастной. Вообще-то, именно этого ей и хотелось — как раз под настроение, но, конечно, это не самый лучший способ убить время. На её беду, выбирать особенно не приходилось: и днем и ночью Портленд был огромной забегаловкой с круглосуточным графиком обслуживания.

      До отпуска оставался всего один день, даже меньше. Она ждала его с таким нетерпением! Не строила никаких планов, хотела просто отдохнуть, отрешиться от всего, забыть о том, что в мире существуют газеты. Можно сходить в кино. Что-нибудь прочесть. Или отправиться в реабилитационный центр Бетти Форд и пройти курс лечения от жалости к себе.

      Она достигла опасной стадии, на которой начинались горестные размышления о собственном имени. Холли Торн Красота! Нечего сказать! И как это родителей угораздило наградить её таким ботаническим имечком? Да разве станет Пулитцеровский комитет присуждать премию женщине, имя которой больше подходит герою детских мультфильмов?! Иногда по ночам так хотелось позвонить родителям и спросить: за что? Кто виноват? Плохой вкус, глупая шутка или сознательная жестокость?

      Родители прожили честную трудовую жизнь, во всем себе отказывая, зато дочь получила хорошее образование. Они желают ей только добра, и для них будет тяжелым ударом узнать, что она ненавидит свое имя. Идея дать дочери имя, которое вместе с фамилией звучало как название растения — «шип остролиста», — казалось им удачной и не лишенной изящества. Холли безумно любила своих стариков, и надо было дойти до точки, чтобы обвинить их в собственных неудачах.

      Испугавшись, что не выдержит и позвонит родителям, Холли быстро повернулась к компьютеру и нашла файл с утренними номерами американских газет. Работа над выпуском закончилась, все материалы сверстали и отправили в печать, но с помощью системы «Пресса» Холли могла отыскать страницу любой газеты. Шрифт на экране был мелкий, легко читались только заголовки, но при желании можно укрупнить любую часть текста. Иногда чтение сенсационной статьи, о которой публика узнает только на следующий день, поднимало ей настроение, рождало смутное ощущение причастности к таинству. Именно об этом мечтают юные, желающие избрать карьеру журналиста. В поисках интересной статьи она пробежала глазами несколько заголовков на первой странице и нахмурилась. Большой пожар в Сент-Луисе, девять человек погибли. Предчувствие войны на Ближнем Востоке. Нефтяное пятно у берегов Японии. Ураган и наводнение в Индии, тысячи людей остались без крова. Правительство снова повышает налоги. Она всегда знала, что газеты питаются несчастьями, катастрофами, скандалами, насилием и политическими склоками, но сейчас эта мысль показалась ей омерзительной. Холли осознала: она не хочет быть причастной к этому, не хочет первой узнавать отвратительные черные новости.

      Она уже собиралась выключить компьютер, как вдруг внимание привлек заголовок: «Таинственный незнакомец спасает мальчика». Со дня происшествия в Мак-Элбери не прошло и двух недель, и эти четыре слова показались ей ужасно знакомыми. Охваченная любопытством, Холли дала команду укрупнить текст статьи. Рядом со статьей располагалась фотография. Изображение было темным и размытым, но текст можно было прочесть. Холли ещё больше укрупнила изображение и стала просматривать первый столбец.

      Она пробежала глазами первую строчку и выпрямилась в кресле: «Бесстрашный незнакомец, о котором известно только, что его зовут Джим, спас жизнь шестилетнему Николасу О Коннору, который едва не погиб при взрыве трансформаторной будки, принадлежащей компании «Электростанции Новой Англии».

      «Черт знает что…» — прошептала Холли. Ее пальцы забегали по клавишам компьютера, текст передвинулся вправо, и его место заняла фотография. Холли увеличивала изображение до тех пор, пока лицо не заняло весь экран.

      Джим Айренхарт.

      Как громом пораженная, не веря собственным глазам, она застыла перед экраном компьютера. Затем возникло внезапное желание, настоящая физическая потребность, похожая на острые спазмы голода, — разузнать о нем как можно больше.

      Она погрузилась в чтение статьи. Мальчик сидел перед домом на тротуаре недалеко от большой трансформаторной будки. Играл с машинками, родители с крыльца наблюдали за сыном. Вдруг на улице появился незнакомый мужчина. «Подбегает к Ники, — прочла Холли интервью с отцом спасенного ребенка, — хватает его… Я решил, какой-то маньяк хочет украсть моего сына». Схватив кричащего мальчика, незнакомец перепрыгнул через невысокую ограду на лужайку у дома О'Конноров, и в тот же миг за его спиной взорвалась линия высокого напряжения на семнадцать тысяч вольт. Бетонная стена трансформаторной будки, возле которой играл мальчик, разлетелась вдребезги, к небу рванул столб пламени. Незнакомец, смущенный шумным выражением признательности со стороны родителей и соседей, подоспевших к месту происшествия и видевших его смелый поступок, объяснил, что почувствовал запах горящей изоляции, услышал шипение, доносившееся из трансформаторной будки, и понял, что произойдет взрыв, так как, по его словам, он «одно время работал электриком». Недовольный тем, что его сфотографировал один из очевидцев, он решительно покинул место происшествия ещё до прибытия журналистов, объяснив, что не хочет привлекать слишком много внимания к своей персоне.

      Этот поразительный случай произошел вчера вечером около восьми часов по бостонскому времени. В Портленде в этот момент было около пяти. Холли взглянула на часы: стрелки показывали две минуты третьего. Прошло меньше девяти с половиной часов.

      Она шла по свежему следу.

      У неё накопилось немало вопросов к репортеру из «Глоб», написавшему статью: но в Бостоне сейчас пять утра. Придется подождать, пока они начнут работу.

      Холли закрыла файл с утренними выпусками, подождала, пока изображение газетного текста исчезнет, подключилась к гигантской информационной сети, соединенной с системой «Пресса», и дала компьютеру команду отыскать все статьи, опубликованные в американских газетах за последние три месяца, в которых на десять слов встречалось имя «Джим» или слова «прийти на помощь», «спас жизнь», и распечатать их на принтере, не повторяя информацию об одном и том же происшествии.

      Машина занялась выполнением этого поручения, а сама Холли схватила со стола телефонную трубку и стала обзванивать междугородные справочные, набирая коды 813, 213, 714 и 619. Она пыталась узнать номер телефона Джима Айренхарта, но ни один из операторов в Лос-Анджелесе, Орандже, Сан-Бернардино и Сан-Диего не смог ей помочь. Если Джим сказал ей правду и действительно живет в Южной Калифорнии, его номера нет в телефонных справочниках.

      Тихо загудел лазерный принтер, выдавая первую страницу с найденным материалом.

      Холли подавила желание броситься к машине, выхватить лист и прочесть. Вместо этого она сосредоточила внимание на телефоне, размышляя, каким ещё способом определить адрес Джима Айренхарта, живущего в части Калифорнии, которую местные жители называют «Южная Земля».

      Несколько лет назад она бы просто связалась с компьютерной системой Калифорнийского департамента автотранспорта и за скромную плату получила адрес любого владельца водительских прав, зарегистрированных в штате. Но после убийства актрисы Ребекки Шеффер, совершенного свихнувшимся фанатом, который получил сведения о своей жертве именно таким способом, вышел новый закон, ограничивающий доступ к информации департамента.

      Будь Холли закоренелым компьютерным вором, искушенным в различных хитростях, она бы добралась до их картотеки несмотря на все системы защиты или проникла в банк данных страхового агентства, где наверняка хранится информация об Айренхарте. Она знавала репортеров, которые совершенствовали свое компьютерное мастерство как раз для подобных целей, но сама всегда действовала в рамках закона и никогда не прибегала к обману.

      Вот поэтому тебе и приходится писать о таких увлекательных вещах, как награждение «Призовым бревном», уныло подумала она.

      Ломая голову, как решить эту задачу, Холли направилась в буфет и, опустив в автомат монету, получила чашку горького, как желчь, кофе. Сморщилась, но выпила — до утра далеко, нужно взбодриться. Налила ещё одну чашку и пошла к себе в комнату.

      Принтер молчал. Она сгребла пачку лежащих возле него страниц и уселась за стол. Компьютер выдал ей внушительную кипу статей, в которых на протяжении десятка слов встречалось имя Джим или слова «прийти на помощь», «спас жизнь». Она их быстро пересчитала. Вышло двадцать девять.

      Самой первой лежала статья из «Чикаго сан тайме». Первая строка гласила: «Житель Оук-Парк Джим Фостер спас жизнь десяткам бездомных кошек…» Холли скомкала лист бумаги и бросила в мусорную корзину. Глаза впились в следующую страницу. Статья из «Филадельфия инкуайерер» сообщала: «Джим Пилсбури, выступающий за «Филлиз», спас свой клуб от унизительного поражения в матче бейсбольных команд.. ;«Лист полетел в корзину, а Холли уже пробегала глазами третью статью. Ею оказалась рецензия на фильм, и Холли не стала терять время на поиски упоминаний о Джиме. Четвертая страница рассказывала о писателе Джиме Харрисоне. Пятая поведала любопытную историю о находчивом политике из Нью-Джерси, спасшем жизнь крупного мафиозо. Оба сидели в баре за кружкой пива, как вдруг «крестный отец» едва не погиб, подавившись перченой сосиской. К счастью, политик не растерялся, надавил бедняге на живот, и все закончилось благополучно. Сосиска называлась «Тонкий Джим».

      Она уже стала беспокоиться, что все её усилия окажутся напрасными, но шестая статья из «Хьюстон кроникл» подействовала на неё лучше всякого кофе. Широко раскрыв глаза, Холли прочла: «Женщина спасена от мести мужа». Четырнадцатого июля Аманда Катер, выигравшая долгий бракоразводный процесс, едва не погибла от руки своего бывшего мужа Космо. Узнав о решении суда, Космо Каттер впал в ярость и дважды выстрелил в Аманду, встретив её в районе Ривер-Оукс, но, к счастью, промахнулся и был схвачен и обезоружен случайным прохожим, который, по словам потерпевшей, «словно вырос из-под земли». Незнакомец, сообщив только то, что его зовут Джим, испарился в сыром воздухе вечернего Хьюстона прежде, чем на место происшествия прибыла полиция. Похоже, что его появление оставило неизгладимый след в душе спасенной им женщины. Молодая, привлекательная Аманда живописала своего героя следующими словами: «Красивый, весь из мускулов, настоящий супермен, какие бывают только в кино, а глаза синие, мечтательные».

      В голове у Холли возник живой образ Джима Айренхарта. Она так ясно помнила взгляд его ярко-синих глаз, как будто они виделись только вчера. Она бы не назвала глаза Джима «мечтательными», хотя, без сомнения, такой поразительной чистоты и магической притягательности ей раньше встречать не приходилось… Хотя нет, они действительно мечтательные. Ей не хотелось думать о том, как, встретив Джима, она вдруг смутилась и почувствовала себя маленькой девчонкой. Но себя не обманешь. Холли вспомнила нечеловеческий холод во взгляде Джима, когда глаза их впервые встретились, и удивительное тепло его улыбки.

      Седьмая статья описывала ещё одного скромного Джима, который, вместо того чтобы принимать поздравления, выслушивать благодарности и купаться в лучах заслуженной славы, незаметно скрылся сразу после того, как спас из горящего дома тридцатилетнюю Кармен Диас. Случай произошел в Майами пятого июля. Очевидцы запомнили голубые глаза.

      Просмотрев двадцать две оставшиеся статьи, Холли обнаружила две, где речь шла об Айренхарте, хотя в обоих случаях упоминалось только имя. Двадцать первого июня в Гарлеме четверо подростков из местной молодежной группировки едва не сбросили Тадеуша Джонсона с крыши восьмиэтажного дома. Таким путем с ним хотели рассчитаться за отказ участвовать в торговле наркотиками. Неожиданная помощь пришла в лице синеглазого мужчины, который провел серию приемов тэквондо, мгновенно разбросав и обезвредив нападавших. «Как Бэтмен, только без смешного костюма», — рассказывал Тадеуш репортеру из «Дейли ньюс». А двумя неделями раньше ещё один синеглазый Джим, «непонятно как оказавшийся» возле дома калифорнийца Луиса Андретти, который собирался чинить трубу в подвале, посоветовал тому не спешить с работой. «Сказал, что под домом поселилось семейство гремучек», — читала Холли рассказ Андретти. Агенты из санинспекции, обследовавшие дом с помощью галогенной лампы, обнаружили не просто змеиный выводок, а нечто такое, что «может присниться только в страшном сне». Они извлекли из подвала сорок одну гремучую змею. «Одного не могу понять, — удивлялся Андретти, — как этот парень узнал о змеях? Я прожил здесь столько лет и ничего не замечал».

      Теперь Холли знала о четырех эпизодах из биографии Джима Айренхарта, не считая спасения Ники О'Коннора в Бостоне и Билли Дженкинса в Портленде. Все шесть случаев произошли после первого июня. Она повернулась к компьютеру и дала машине новое задание: провести точно такой же поиск, включая предшествующие месяцы: март, апрель, май.

      Надо выпить ещё кофе. Холли встала и пошла в буфет.

      Только сейчас она заметила, что место Джорджа Финтела опустело. Старик все-таки проснулся и потащился домой. Холли не слышала, как он уходил. Томми тоже покинул комнату. Она была одна.

      Холли отхлебнула глоток кофе, отметив, что напиток не так уж плох, по крайней мере лучше, чем в первый раз. Конечно, кофе ничуть не изменился, но две предыдущие чашки заглушили все вкусовые ощущения.

      Компьютер справился с заданием и выдал одиннадцать статьей, опубликованных в различных газетах с марта по май. Однако, просмотрев новую стопку листов, Холли заинтересовалась лишь одной. Пятнадцатого мая в Атланте в момент вооруженного ограбления хозяйственного магазина на сцене появился синеглазый Джим. Он застрелил грабителя Нормана Ринка, намеревавшегося убить двух покупателей — молодого мужчину Сэма Ньюсома и его пятилетнюю дочь. Накачавшись наркотиками и потеряв всякий рассудок. Ринк уже успел застрелить продавца и двух других покупателей, причем сделал это просто так, от нечего делать. Покончив с Ринком и убедившись, что с Ньюсомами все в порядке, Джим исчез, не дождавшись приезда полицейских.

      Рядом публиковалась размытая фотография мужественного спасителя. Ее получили при помощи установленной в магазине телекамеры. Вторая фотография за все время. Изображение никуда не годилось, но Холли мгновенно узнала Джима Айренхарта.

      Некоторые детали этого происшествия выбили её из колеи. Допустим, Айренхарт обладает экстрасенсорными способностями — поразительным даром предвидеть фатальные случаи и возможностью вмешиваться в ход событий, предотвращая неминуемую трагедию. Но тогда почему он не появился в магазине на несколько минут раньше? Продавец и покупатели остались бы живы. Почему он спас Ньюсомов и позволил другим людям умереть?

      Но ещё больше её потрясло то, как Джим расправился с Ринком. Он всадил в грабителя четыре заряда из дробовика двенадцатого калибра, а затем, хотя Ринк был уже мертв, перезарядил ружье и выстрелил в труп ещё четыре раза. «Он был в такой ярости, — рассказывал Ньюсом, — лицо красное, в поту, на висках и на лбу жилы вздулись. В глазах слезы… Жуткое зрелище».

      Потом Джим попросил прощения за то, что так жестоко вел себя на глазах у маленькой Эмми Ньюсом, сказав в свое оправдание, что подонки вроде Ринка, убивающие невинных людей, «приводят его в бешенство». Ньюсом сказал репортеру: «Он спас нам жизнь, мы благодарны ему, но он был страшен, почти так же страшен, как Ринг».

      Сообразив, что в некоторых случаях Айренхарт мог и не называть своего имени, Холли занялась поиском статей, опубликованных за последние полгода, отбирая из них те, где рядом со словом «прийти на помощь» и «спас жизнь», попадалось слово «синие». Она заметила, что многие свидетели путались в описании его внешности, но зато почти все помнили удивительно синие глаза.

      Холли выпила кофе, подошла к принтеру. Машина гудела и одну за другой выдавала новые страницы. Холли хватала очередной лист, пробегала глазами текст, комкала, швыряла бумажный шарик в корзину или погружалась в чтение рассказа о ещё одном поразительном происшествии. Компьютер нашел четыре статьи, в которых, без сомнения, говорилось о Джиме Айренхарте, хотя ни в одной из них его имя не упоминалось.

      Холли дала команду компьютеру искать фамилию Айренхарт в американских газетах, вышедших за последние полгода.

      В ожидании ответа она принялась разбирать полученные материалы. Составила список людей, спасенных Джимом Айренхартом, включив четыре последних случая и расположив имена в хронологической последовательности. Она выписала возраст, место, где случилось происшествие, и вид смерти, от которой спасли этих людей.

      Внимательно просмотрела список, сделав несколько пометок в местах, привлекших её внимание. В это время компьютер завершил работу над последним заданием, и Холли все отложила в сторону.

      Она встала с кресла, чтобы подойти к лазерному принтеру, и застыла, с удивлением обнаружив, что не одна в комнате. Три репортера и редактор сидели на своих местах. Все они отличались привычкой начинать работу спозаранку. Хэнк Хокинс, редактор экономического отдела, вообще любил приходить к открытию финансовых рынков на Восточном побережье. Она и не заметила, как они здесь очутились. Двое обменивались анекдотами и громко смеялись, Хокинс разговаривал по телефону, но все это время Холли их не слышала. Она посмотрела на часы: десять минут седьмого.

      Сквозь стекла окна в комнату пробивался серый утренний свет. Ночь отхлынула, уступая дорогу новому дню. Холли посмотрела на стол и удивилась, сосчитав пустые чашки из-под кофе: на две чашки больше, чем она думала.

      Отчаяние прошло.

      Она никогда не чувствовала себя так хорошо. Лучше, чем за последние дни, недели, годы. В ней снова проснулся дух настоящего репортера.

      Она подошла к лазерному принтеру, собрала оставшиеся листы и вернулась к столу. Похоже, пресса не баловала Айренхартов вниманием. За последние полгода эта фамилия упоминалась в газетах всего пять раз.

      Кейвин Айренхарт, Буффало, штат Нью-Йорк, сенатор штата. Выставил свою кандидатуру на пост губернатора.

      Анна Дениз Айренхарт, Бока-Ратон, Флорида. Обнаружила в своей спальне живого аллигатора.

      Лора Айренхарт, Лос-Анджелес, Калифорния. Композитор. Выдвинута на Академическую премию за лучшую песню года.

      Валери Айренхарт, Седар-Рэпидз, Айова. Родила четверых малышей.

      Последним в списке шел Джим Айренхарт.

      Холли взглянула на название газеты. Статья была напечатана в апрельском номере «Орандж каунти реджистер» за десятое число и представляла собой один из вариантов сообщения, опубликованного всеми газетами штата. Компьютер выбрал только эту статью, поскольку Холли дала команду не печатать материалы разных газет, посвященные одному событию.

      Холли посмотрела на выходные данные. Лагуна-Нигель. Калифорния. Южная Калифорния. «Южная Земля».

      Фотографии не было, но автор статьи описывал синие глаза и густые каштановые волосы. Без всякого сомнения, это её Джим Айренхарт. Холли не испытывала удивления от того, что в конце концов нашла Джима. Она не сомневалась, что рано или поздно сумеет сделать это. Но содержание статьи, в которой шла речь о Джиме Айренхарте, поразило её в самое сердце.

      Она предполагала прочесть ещё одну историю о чьем-нибудь чудесном спасении из объятий смерти и застыла с открытым ртом, глядя на заголовок: «ЛОТЕРЕЙНЫЙ ВЫИГРЫШ — ШЕСТЬ МИЛЛИОНОВ — ДОСТАЕТСЯ ЖИТЕЛЮ ЛАГУНА-НИГЕЛЬ».

      Глава 2

      После спасения Николаса О'Коннора впервые за последние четыре дня Джиму удалось спокойно выспаться. Двадцать четвертого августа, в пятницу днем, он вылетел из Бостона, пересек всю страну и, выиграв три часа, приземлился в аэропорту Джон Уэйн. Часы показывали шестнадцать десять. Еще через полтора часа он был дома.

      Он сразу направился в кабинет и приподнял край ковра, скрывавшего тайник. Набрал код, открыл люк и извлек из углубления в полу пять тысяч долларов — десять процентов всех денег, хранившихся в сейфе.

      Усевшись за стол, Джим вложил стодолларовые купюры в конверт из плотной бумаги и сколол его несколькими скрепками. Написал адрес отца Лео Гиэри, священника церкви Святой Девы Пустыни, и наклеил марки. Завтра утром первым делом надо бросить конверт в почтовый ящик.

      Джим прошел в гостиную и включил телевизор. Попробовал несколько каналов — ничего, стоящего внимания. Оставил новости и сел в кресло, слепо уставившись на экран. Никак не мог сосредоточиться, мысли плавали где-то далеко. Пошел на кухню, разогрел пиццу в микроволновой печи и открыл банку пива. Поел, вернулся в комнату, взял книгу. Прочел несколько страниц и отложил в сторону — скучно. Просмотрел стопку свежих журналов — ни одной интересной статьи.

      Когда наступили сумерки, Джим, прихватив банку пива, вышел на улицу. Расположился на веранде, слушая шорох пальмовых листьев, подставляя лицо дуновению ветерка. Жасмин, растущий вдоль стены забора, источал сладкий дурманящий аромат. В тусклом дымчатом свете сияли красные, фиолетовые, розовые пионы. Солнце скользнуло за горизонт, и они погасли, как гаснут сотни маленьких лампочек отключенного реостата. Ночь спускалась на город, точно огромный плащ из легкого черного шелка.

      Трудно представить более мирную картину, но он не мог обрести долгожданный покой — такая сумятица царила в сердце.

      С тех пор как пятнадцатого мая Джим спас Сэма Ньюсома и его дочь, прошло немало времени. И с каждым днем он все больше терял интерес к заботам и радостям старой привычной жизни. Постоянно находился в напряжении. Думал о пользе, которую мог принести, о человеческих жизнях, которые можно спасти. Ждал, когда прозвучат магические слова: «Линия жизни». Все остальное потеряло для него всякий смысл.

      Превратившись в орудие высших сил, он перестал быть самим собой.

      * * *

      Проведя весь следующий день за сбором информации о Джиме Мэдисоне Айренхарте и выкроив для отдыха всего пару часов, что было довольно слабой компенсацией за бессонную ночь, Холли получила долгожданный отпуск и вылетела в Апельсиновую Страну. Прибыв на место, она взяла напрокат машину, поехала в Лагуна-Хиллз и остановилась в местном мотеле.

      В отличие от прибрежных курортов Лагуна-Бич и Лагуна-Нигель, где летом места в гостиницах нужно заказывать заранее, этот городок лежал вдалеке от океана и не испытывал наплыва отдыхающих. Но Холли все равно не собиралась терять время на пляже. Хотя она и принадлежала к огромной армии энтузиастов, стремящихся заполучить рак кожи, на этот раз она приехала не купаться и загорать, а работать.

      В мотель Холли приехала совершенно обессиленная. Веки налились свинцом. Она еле доволокла чемодан до двери номера, вошла, и туг гравитация сыграла с ней жестокую шутку: навалилась пятикратной силой тяжести и намертво припечатала к постели.

      Обстановка небольшой чистой комнаты пленяла простотой и естественностью. Работал кондиционер. Окажись обитателем номера эскимос, измученный тоской по дому, он запросто бы воспроизвел климат далекой родной Аляски.

      Она все-таки заставила себя спуститься вниз и купила в автомате пакет арахисового печенья с сыром и банку пепси. Забралась с ногами на постель и стала ужинать. Тело онемело от усталости. Все чувства притупились. Она жевала какую-то безвкусную массу. С таким же успехом можно есть сахарную вату и запивать лошадиным потом.

      Как только голова коснулась подушки, щелкнул невидимый выключатель, и Холли моментально уснула.

      Ночью ей привиделся страшный сон. Она шла на ощупь в полной темноте. Откуда-то доносились звуки, долетали запахи. Наверное, такие сны снятся слепым от рождения. Было сыро, зябко. Слабо пахло известкой. Она не испытывала страха, только непонятное смущение. Осторожно двигалась вдоль длинных стен, касаясь рукой холодных, плотно уложенных кирпичей. Некоторое время спустя поняла, что стена всего одна, и она все время шла по кругу. Все шорохи и звуки шли от неё самой, кроме шума дождя, который высоко над головой барабанил по черепичной крыше.

      Холли отступила от стены и, вытянув руки вперед, сделала несколько шагов по толстым доскам деревянного пола. Ладони наткнулись на пустоту, но любопытство улетучилось, и её внезапно обуял страх. Она застыла, затаив дыхание. Прислушалась, пытаясь понять, откуда донесся зловещий звук.

      Трудно уловимый звук, заглушаемый негромким монотонным шорохом дождя. Вот снова. Еле слышный писк.

      Воображение мгновенно нарисовало жирную лоснящуюся крысу, но странный звук, слишком долгий и неестественный, не мог принадлежать живому существу. Больше похоже на скрип, но не так скрипят половицы под ногой. Воцарилась тишина.., через несколько секунд звук повторился.., затих.., и раздался снова.., установился ритм.

      Сообразив, что слышит скрип несмазанного механизма, Холли не только не успокоилась, а, наоборот, почувствовала, как все быстрее бьется её сердце. Она стояла в черной мрачной комнате, пытаясь представить невидимую машину.

      Звук немного усилился, машина набирала обороты. Теперь скрипы следовали не через пять-шесть секунд, а через три-четыре, две, каждую секунду.

      Внезапно к скрипу присоединился новый странный звук: «Ссшш.., ссшш.., ссшш…» Невидимая широкая плоскость резала воздух.

      — Ссшш…

      Она приближалась.

      — Ссшш…

      В голову пришла дикая мысль — это лезвие.

      — Ссшш…

      Большое лезвие. Острое. Огромное лезвие, которое режет воздух.

      Надвигалось нечто страшное, невыносимо жуткое, настолько непонятное, что даже яркий дневной свет не принесет разгадки. Холли понимала, что это лишь сон, но знала: ей надо во что бы то ни стало покинуть эту каменную темноту. Иначе она умрет. Из ночного кошмара нельзя убежать. Нужно проснуться. Но она не могла, слишком устала, чтобы вырваться из оков сна.

      Темнота начала вращаться. Огромная безжалостная машина ускоряла ход:

      — Скрип, ссшш…

      Сквозь шорох ночного дождя:

      — Скрип, ссшш… Резала воздух:

      — Скрип, ссшш… Холли хотела закричать.

      — Скрип, ссшш…

      Но только беззвучно шевелила губами.

      — Скрип, ссшш…

      Не могла проснуться, закричать, позвать на помощь.

      — Ссшш…

      * * *

      — Нет!

      Джим рывком уселся на кровать. В ушах продолжал звенеть собственный крик. Он обливался холодным липким потом и старался унять дрожь.

      Прошлой ночью Джим заснул с включенной лампой. В последнее время он часто ложился при свете. Дикие ночные кошмары мучили его больше года. Нередко, очнувшись утром, он не мог вспомнить, что ему снилось. Страшнее всего был «враг» — безликое, бесформенное чудовище, о котором он говорил в бреду, когда лежал больной в доме отца Гиэри, но существовали и другие монстры.

      На этот раз его испугал не человек или чудовище, а место: ветряная мельница.

      Джим посмотрел на часы, стоявшие на ночном столике. Без пятнадцати четыре. Еще не рассвело.

      Встал с кровати и в пижамных брюках, пошатываясь, поплелся на кухню. Глаза привыкли к электрическому свету. Теперь ему было гораздо лучше. Хотелось поскорее сбросить остатки мерзкого сна.

      Проклятая мельница.

      Джим включил кофеварку и приготовил крепкий колумбийский кофе. Стоя, отхлебнул глоток, налил чашку до краев и сел за стол. Он хотел выпить весь кофейник. Боялся снова заснуть и увидеть тот же страшный сон.

      По утрам после каждого кошмара он долго приходил в себя, но те, в которых появлялась ветряная мельница, доводили его до изнеможения. Грудь саднило, будто сердце поранилось в кровь, бешено колотясь о ребра грудной клетки. Даже спустя несколько часов по телу пробегала противная дрожь, голова раскалывалась. Боль в ней пульсировала с такой силой, что, казалось, инородный организм пытается раздробить черепную кость и вырваться наружу. Джим не хотел смотреть в зеркало. Знал, что увидит бледное, изможденное лицо, синие круги под глазами. Лицо смертельно больного, из которого раковая опухоль вылила последние соки.

      Ветряная мельница не часто являлась ему во сне. Кошмар преследовал его один-два раза в месяц. Но и этих двух раз хватало с избытком.

      Как ни странно, это был самый обычный сон. Он, десятилетний мальчишка, сидел в маленькой пыльной комнате над главным помещением мельницы, где находились старинные жернова. Колеблющееся пламя желтой свечи выхватывало из темноты пыльный деревянный пол, толстые известняковые стены, узкие окна, похожие на бойницы древней крепости. Снаружи притаилась черная ночь. Капли дождя глухо барабанили по стеклу. Внезапно заскрипели несмазанные ржавые шестеренки. Мельница пришла в движение. Огромные деревянные крылья качнулись и стали описывать круги, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее… Со свистом, точно гигантский серп, они резали плотный сырой воздух. Джим увидел, как повернулась ось в центре комнаты. Деревянный столб пронзал потолок и уходил вниз сквозь отверстие в балках пола. Теперь, казалось, пришла в движение вся комната. Круглый пол вращался, как бешеная карусель. В глазах поплыло.

      Он услышал, как внизу заходили, ударяясь друг о друга жернова, будто издалека доносились глухие раскаты грома.

      Такой вот сон. Ничего необычного. Но он поверг его в дикий испуг.

      Джим отхлебнул кофе.

      И самое странное: он любил старую мельницу. В этом месте прошло его детство, и память сохранила об этом самые лучшие воспоминания. Мельница принадлежала деду и стояла на его ферме между прудом и кукурузным полем. Чудесная и таинственная, она манила выросшего в городе мальчика. Как здорово было играть под её прохладными тенистыми сводами, мечтать и строить планы, забравшись в укромный уголок на чердаке. Мельница служила ему надежным пристанищем и в минуты горестей. Сюда он прибегал со своими детскими обидами и заботами.

      Джим никак не мог понять, почему милая старая мельница преследует его в ночных кошмарах.

      * * *

      Жуткий кошмар прошел, Холли так и не проснулась. Она беззвучно посапывала во сне, тихая и спокойная, как камень на морском дне.

      Глава 3

      Проснувшись в воскресенье утром, Холли спустилась вниз, чтобы наскоро позавтракать за стойкой кафе мотеля. Похоже, большинство постояльцев гостиницы составляли семьи отдыхающих, одетые как на подбор в шорты, белые брюки и пестрые рубашки. Дети бегали в кепках и ярких майках с рисунками морских чудовищ и диснеевских персонажей. Родители, дожевывая бутерброды, совещались над картами и листали путеводители, решая, куда поехать. Выбор был огромный. Калифорния — известный рай для туристов. Посетители кафе как один щеголяли в рубашках в стиле «поло». Пришельцы из иных миров могли бы принять законодателя этой моды Ральфа Лорена за верховное божество мировой религии или вселенского диктатора.

      Склонившись над тарелкой с черничными оладьями, Холли внимательно изучала составленный ею список людей, спасенных от смерти благодаря своевременному вмешательству Джима Айренхарта.

      — 15 МАЯ:

      Сэм (25 лет) и Эмми (5 лет) Ньюсомы — Атланта, штат Джорджия (убийство).

      — 7 ИЮНЯ:

      Луи Андретти (28 лет) — Корона, штат Калифорния (укус змеи).

      — 21 ИЮНЯ:

      Тадеуш Джонсон (12 лет) — Нью-Йорк, штат Нью-Йорк (убийство).

      — 30 ИЮНЯ:

      Рэчел Стейнберг (23 года) — Сан-Франциско, штат Калифорния (убийство).

      — 5 ИЮЛЯ:

      Кармен Диас (30 лет) — Майами, штат Флорида (пожар).

      — 14 ИЮЛЯ:

      Аманда Каттер (30 лет) — Хьюстон, штат Техас (убийство).

      — 20 ИЮЛЯ:

      Стивен Эймс (57 лет) — Бирмингем, штат Алабама (убийство).

      — 1 АВГУСТА:

      Лора Ленаскиан (28 лет) — Сиэтл, штат Вашингтон (утопление).

      — 8 АВГУСТА:

      Дуги Беркет (11 лет) — Пеория, штат Иллинойс (утопление).

      — 12 АВГУСТА:

      Билли Дженкинс (8 лет) — Портленд, штат Орегон (дорожный инцидент).

      — 20 АВГУСТА:

      Лиза (30 лет) и Сузи (10 лет) Явольски — пустыня Мохавк (убийство).

      — 23 АВГУСТА:

      Николас О'Коннор (6 лет) — Бостон, штат Массачусетс (взрыв).

      Некоторые выводы напрашивались сами собой. Из четырнадцати спасенных шестеро были детьми. Семь остальных — люди в возрасте от двадцати трех до тридцати. Исключение составлял Стивен Эймс, которому оказалось пятьдесят семь. Айренхарт спасал молодых. Кроме того, Холли заметила, что его активность постоянно росла: один случай в мае, три в июне, три в июле и целых пять в августе, хотя до конца месяца ещё целая неделя.

      Ее особенно поразило число спасенных, которые могли погибнуть от руки убийц, не окажись рядом Джим Айренхарт. По статистике, люди куда чаще гибнут в результате несчастных случаев. Одни только дорожные происшествия уносят больше человеческих жизней, чем пули и ножи всех вместе взятых преступников. И тем не менее Джим гораздо чаще спасал от злого умысла. Об этом свидетельствовали восемь случаев из четырнадцати — свыше шестидесяти процентов спасенных едва не погибли насильственной смертью.

      Возможно, он острее чувствовал готовящееся убийство, чем другие виды смертельной опасности. Насилие порождает более мощные психические импульсы, чем обычный несчастный случай.

      Холли перестала жевать и застыла, не донеся вилку до рта. Только теперь она поняла, в какую странную историю ввязалась. Поспешно бросившись на поиски синеглазого героя, движимая репортерским честолюбием и женским любопытством, она недооценила сложность стоящей перед ней задачи. Возбуждение, а затем усталость помешали трезво оценить ситуацию. Холли опустила вилку и уставилась в тарелку, словно надеясь в крошках оладьев и черничном соусе прочесть ответ на свои вопросы.

      А почему бы и нет? Ведь гадают же цыганки по руке и на кофейной гуще.

      Так кто же, черт возьми, этот Айренхарт? Медиум?

      Ее никогда не интересовали ясновидцы и экстрасенсы. Холли слышала о людях, которые утверждали, что «видят» убийцу, прикасаясь к одежде жертвы. Они помогали полиции отыскивать тела пропавших людей. «Нэшнл инкуайерер» неплохо оплачивал экстрасенсам прогнозы мировых событий и предсказаний судеб знаменитостей. Некоторые заявляли, что могут общаться с душами умерших. Но, оставаясь равнодушной ко всему сверхъестественному, Холли и не задумывалась, где здесь правда, где вымысел. Не то чтобы все эти люди казались ей обманщиками, просто сама тема нагоняла зевоту.

      Она подозревала, что её жесткий и нередко циничный рационализм достаточно гибок, чтобы принять идею о существовании медиума, обладающего реальным могуществом, вот только не была уверена, подходит ли слово «медиум» для Джима Айренхарта. В отличие от всех прочих, он не печатал астрологических прогнозов в дешевых газетенках, «прозорливо» предрекая успех новым фильмам великого Стивена Спилберга или предсказывая, что австриец Шварценеггер и дальше будет говорить по-английски с акцентом; ветреный Том Круз бросит свою нынешнюю подружку, а негр Эдди Мэрфи в обозримом будущем останется черным. Этот человек знал, кому, где и когда угрожает смерть, и, обладая этим знанием, бесстрашно вмешивался в ход событий. Он не гнул ложки усилием воли, не вещал загробным голосом древнего Рама-Лама-Дингдонга, не гадал на картах, внутренностях животных или воске.

      Вступая в схватку с судьбой, Айренхарт спасал человеческие жизни.

      Он помогал не только тем, кого спасал, но и родным и друзьям этих людей, избавляя их от ужаса потери близкого человека. Его возможности поистине не знали границ. Даже за три тысячи миль, отделявших Лагуна-Нигель от Бостона, он чувствовал опасность и спешил на помощь.

      Не исключено, что она знает о подвигах Джима далеко не все. Занявшись изучением американских газет, она совсем выпустила из виду, что его имя могло встречаться в зарубежной прессе. Теперь Холли не удивилась бы, узнав, что Айренхарт спасает людей в Италии, Франции, Германии, Японии, Швеции или Паго-Паго.

      Конечно, слово «медиум» не годилось. Однако в голову не приходило ничего лучшего. Холли охватило удивительное ощущение причастности к чуду. Такого она не испытывала много лет — с тех пор как выросла и стала взрослой. Но вместе с этим светлым чувством в ней родился суеверный страх. Повеяло холодом, она поежилась.

      Так кто же он? Что он за человек?

      Около тридцати часов назад, наткнувшись на статью о спасении маленького Николаса О'Коннора, Холли поняла, что ей в руки попал сенсационный материал; после того как она ввела информацию в компьютер и получила результаты, стало ясно: новая работа будет главным достижением её репортерской карьеры. Ну а теперь она начала подумывать о том, что имеет все шансы написать лучшую статью десятилетия.

      — Что-нибудь не так?

      — Все не так, — сказала Холли и лишь мгновение спустя сообразила, что отвечает на чужой вопрос.

      Подняла голову и увидела официантку, которая с озабоченным видом стояла возле её столика. «Бернис» — прочла Холли имя девушки, вышитое на форменной блузке. Она спохватилась, что уже давно сидит, уставившись в тарелку, и не ест, занятая мыслями о Джиме Айренхарте. Это заметила Бернис и подошла выяснить, что не нравится клиентке.

      — Не так? — переспросила Бернис и нахмурилась.

      — Да.., все не так.., как я думала… Захожу к вам, думаю, что попала в обычное кафе, а мне приносят потрясающие оладьи. В жизни не ела ничего вкуснее!

      Бернис с подозрением посмотрела на странную посетительницу, спрашивая себя, не разыгрывают ли её.

      — Значит.., они вам в самом деле понравились?

      — Я просто в восторге, — с воодушевлением заверила её Холли и принялась жевать холодные непропеченные оладьи.

      — Я так рада! Хотите ещё что-нибудь?

      — Спасибо, только счет, — промычала Холли с набитым ртом.

      Официантка наконец ушла, а сраженная внезапным приступом голода Холли обратила все свое внимание на содержимое тарелки.

      Она ела, поглядывая по сторонам и украдкой рассматривая пестро одетых отдыхающих за соседними столиками. Они оживленно разговаривали, делились впечатлениями, строили планы, предвкушая новые удовольствия. Холли наблюдала за окружавшей её суетой с чувством невыразимого превосходства. Она знала то, о чем они даже не подозревают, была единственной владелицей потрясающей репортерской тайны. Скоро расследование подойдет к концу, и она напишет главное произведение своей жизни. Это будет прозрачная кристальная проза, строгая и вместе с тем яркая, достойная пера самого Хемингуэя (почему бы и нет?) Статья попадет на первые страницы всех центральных американских газет, завоюет ей славу во всем мире. И самое прекрасное то, что её тайна не имеет никакого отношения к политическим дрязгам, торговле наркотиками и всей той грязи, которой питаются современные средства массовой информации. Она напишет об удивительных чудесах, мужестве и надежде. Поведает миру о неслучившихся трагедиях, спасенных человеческих жизнях, победе над смертью.

      Как прекрасна жизнь, думала Холли, глядя на соседей за столиками и сочувственно улыбалась, жалея их, веселых, шумных, не знающих, что такое настоящее счастье.

      * * *

      Сразу после завтрака, раскрыв путеводитель с картой Лагуна-Нигель, Холли без труда нашла дом Джима Айренхарта. Его адрес она получила ещё в Портленде, проверив с помощью компьютера все сведения о продаже недвижимости в Апельсиновой Стране за последний год. Предположив, что человек, выигравший в лотерею шесть миллионов, захочет купить себе новый дом, Холли попала в самую точку. Джим выиграл эти деньги в начале января. Не исключено, что с помощью своей способности к ясновидению. Третьего мая он приобрел дом на улице Бугенвиллия-Уэй. Поскольку в регистрационных записях не упоминалось о продаже его старого дома, Холли решила, что до того, как ему улыбнулась фортуна, Джим снимал квартиру.

      Она порядком удивилась, увидев, в каком скромном доме он живет. Место было хорошее: новый район, чистые, опрятные здания, построенные в лучших традициях Апельсиновой Страны. По краям широких, плавно изгибающихся улиц росли молодые пальмы. Живописные домики средиземноморского типа блестели красными черепичными крышами. На некоторых черепица была цвета песка или спелого персика. Но даже в таком чудесном южном городке, как Лагуна-Нигель, где цены на землю не уступают нью-йоркским в районе Манхэттена, Джим мог бы позволить себе куда более роскошное жилище. Его домик был самый маленький в округе. Перед крыльцом на крохотной зеленой лужайке пестрели азалии и пионы. Рядом росли две пальмы. Их раскидистые кроны отбрасывали кружевные тени на кремово-белую штукатурку.

      Холли сбросила скорость и, не спуская с дома глаз, медленно проехала мимо. Стоянка для машины пуста. На окнах занавески. Единственный способ узнать, дома Айренхарт или нет, — просто подойти к двери и позвонить. В конце концов она так и сделает. Но не сейчас.

      Она достигла границы квартала, развернулась и снова проехала мимо дома. Он показался ей милым и привлекательным, но совершенно обычным. Трудно поверить, что за этими стенами живет такой удивительный человек.

      * * *

      Виола Морено жила в зеленом живописном районе, построенном компанией «Ирвин» в шестидесятых-семидесятых годах. Даже в самый палящий зной здесь было хорошо и прохладно под сенью высоких эвкалиптов. Красивые светлые здания, окруженные живой изгородью, утопали в зелени лавров.

      Все в доме у Виолы было простым и удобным: старый горбатый диван, мягкие глубокие кресла, широкие скамеечки для ног. Преобладали яростные тона. Холли обратила внимание на картины, висевшие на стенах. Спокойные, традиционные пейзажи радовали глаз. Повсюду лежали стопки журналов, на полках стояли книги. Едва переступив порог комнаты, она почувствовала себя как дома.

      Под стать жилищу оказалась и хозяйка, встретившая Холли тепло и радушно. Виоле было около пятидесяти. Но, несмотря на возраст, кожа на загорелом лице оставалась матово-гладкой. В блестящих мексиканских глазах, черных, как чернила, горели веселые искорки. Роста она была небольшого и немного располнела с возрастом, но Холли представила, как в молодости эта женщина шла по улице и мужчины провожали её взглядами, рискуя вывихнуть шеи. Виола и сейчас казалась очень красивой.

      Распахнув дверь, она протянула Холли руку и пригласила войти, будто они были старыми друзьями, а не познакомились вчера по телефону. Они прошли в гостиную, а потом во внутренний дворик дома и очутились на маленькой, покрытой дерном лужайке, где на стеклянном столике стояли два стакана и кувшин с лимонадом, в котором плавали кусочки льда. На плетеных стульях лежали мягкие желтые подушки.

      — Летом я провожу здесь почти все время, — сказала Виола, усаживаясь за столик. — Не правда ли, чудесный уголок?

      Прозрачный зеленый занавес отделял дом Виолы от зданий на противоположной стороне улицы, белеющих в тени высоких деревьев. Издали виднелись круглые цветочные клумбы с ярко-красными и фиолетовыми гладиолусами. Две белки спустились с маленького пригорка и перебежали через извилистую тропинку.

      — Здесь просто замечательно, — согласилась Холли.

      Виола налила лимонад в стаканы.

      — Когда мы с мужем купили дом, деревья были совсем крохотные. Кругом почти пустыня. Но мы мечтали о будущих временах. Мы умели ждать, хотя лет нам тогда было совсем немного, — она вздохнула. — Иногда бывает так грустно. Горько думать, что он умер таким молодым и никогда не увидит, как выросли наши саженцы. Но обычно я гляжу на сад и радуюсь. Я знаю, Джо сейчас в лучшем мире, чем мы с вами. Мне хочется верить, что он радуется вместе со мной.

      — Простите, — смутилась Холли, — я не знала, что ваш муж умер.

      — Конечно, моя дорогая. Откуда вам знать? Это случилось так давно. Еще в шестьдесят девятом. Мне тогда было всего тридцать, а ему тридцать два. Муж служил в морской пехоте. Я им так гордилось. Столько лет прошло, как Джо погиб во Вьетнаме, а для меня он как живой.

      Холли поразила мысль о том, что павшие в этой войне, останься они в живых, были бы уже далеко не молодыми людьми. Их вдовы прожили без них долгие годы, гораздо больший срок, чем вся их семейная жизнь.

      Сколько лет пройдет, прежде чем Вьетнам встанет в один ряд с крестовыми походами Ричарда Львиное Сердце и Пелопонесскими войнами?

      — Погиб таким молодым… — Голос Виолы дрогнул, однако она справилась с собой и сказала тихо и печально:

      — Столько уж лет прошло…

      Холли смотрела на женщину совершенно другими глазами. Первое впечатление оказалось ошибочным. Спокойная, умиротворяющая обстановка в доме, радушие и доброта хозяйки, веселые искорки в её черных глазах — за всем этим кажущимся благополучием таилось огромное безутешное горе. То, с какой любовью Виола произносила «мой муж», ясно говорило: никакое время не в силах стереть память о молодом морском пехотинце — её первом и последнем мужчине. После смерти Джо жизнь к потеряла для Виолы всякий интерес и, несмотря на веселый жизнерадостный характер, в сердце женщины навсегда поселилась скорбь.

      Люди редко оказываются тем, чем кажутся, — этот урок усваивает каждый начинающий журналист, если он только способен чему-нибудь научиться. Люди никогда не бывают проще, чем сама жизнь со всеми её проблемами и сложностями.

      Виола опустила в лимонад соломинку.

      — Слишком сладко. Я всегда кладу чересчур много сахара. Прошу прощения. Она поставила стакан на столик.

      — Пожалуйста, расскажите мне о брате, которого вы разыскиваете. Вы меня очень заинтриговали.

      — Помните, когда я вам звонила из Портленда, то сказала, что меня воспитали чужие люди. Я очень благодарна за все, что они для меня сделали, и люблю их, как любила бы настоящих родителей, но…

      — Конечно, вы хотите узнать, кто ваши настоящие родители.

      — Просто.., я чувствую какую-то пустоту.., пустоту в сердце, — запинаясь, заговорила Холли, стараясь не переиграть.

      Ее удивила не легкость, с какой она лгала, а то, как хорошо у неё это получается. Обман — удобный способ получить информацию у не слишком разговорчивых собеседников. В свое время такие признанные светила, как Джо Макгиннис, Джозеф Вамбо, Боб Вудворд и Карл Бернштейн, доказывали, что журналист имеет право на обман во имя высшей истины. Однако Холли не могла похвалиться большими успехами в этом искусстве. Она смущалась и ругала себя за вынужденную ложь, но, по крайней мере, ей удавалось скрывать эти чувства от Виолы Морено.

      — В агентстве по усыновлению почти не сохранилось сведений о моих настоящих родителях, но я все-таки сумела узнать, что они умерли двадцать пять лет назад. Мне тогда было всего восемь.

      В действительности она рассказывала историю о родителях Джима Айренхарта, которые умерли, когда мальчику не исполнилось и десяти. Обо всем этом Холли узнала из газет, читая статью о лотерейном выигрыше.

      — Поэтому я их совсем не помню.

      — Как это ужасно. Теперь моя очередь жалеть вас. — В мягком голосе Виолы звучали нотки неподдельного сочувствия.

      Холли чувствовала себя последним предателем. Состряпанная ею история выглядела насмешкой над огромным горем Виолы. Однако, помня, что обратного пути нет, она продолжала:

      — Но оказалось, все не так уж плохо. Я обнаружила, что у меня есть брат. Помните, я говорила вам по телефону.

      Виола придвинулась к собеседнице и положила руки на стол. Ей не терпелось услышать подробности и узнать, какая от неё требуется помощь.

      — И вы обратились ко мне потому, что я могу помочь отыскать вашего брата?

      — Это не совсем так. Дело в том, что я его уже нашла.

      — Как замечательно!

      — Но.., я боюсь…

      — Боитесь? Чего?

      Холли опустила глаза в землю. Проглотила несуществующий комок в горле, всем своим видом изображая, что пытается овладеть собою и борется с охватившим её волнением. Вышло неплохо. Сцена, достойная Академической награды. Холли была противна сама себе. Она снова заговорила, стараясь придать голосу убедительную дрожь:

      — Он мой единственный родной человек во всем мире, единственная ниточка к отцу и матери, которых я никогда не увижу. Он мой брат, миссис Морено, и я люблю его. Люблю, хотя : никогда не видела. Но что, если я брошусь к нему с открытым сердцем, а он.., оттолкнет меня? Скажет.., лучше бы мне не показываться? Что, если я ему не понравлюсь?

      — Боже мой, да как вам такое пришло в голову! Как может не понравиться такая славная молодая женщина? Говорю вам, он будет счастлив, когда узнает, что у него есть такая сестра!

      Гореть мне в аду синим пламенем, мрачно подумала Холли, но вслух сказала:

      — Вам это может показать глупым, но я ужасно волнуюсь. Мне никогда не удавалось произвести хорошее впечатление при первой встрече.

      — Что вы, дорогая, мне вы сразу понравились!

      Ну-ка, стукни мне каблуком по носу, давай, чего же ты медлишь, мысленно обратилась она к Виоле, но вслух сказала:

      — Я боюсь рисковать. Хочу узнать о нем как можно больше, прежде чем постучусь в его дверь. Что он любит, что не любит. Как относится к.., ко многим вещам. Ах, миссис Морено, я боюсь все испортить.

      Виола понимающе кивнула:

      — И вы пришли ко мне потому, что я знаю вашего брата. Возможно, он был среди моих учеников?

      — Вы преподаете историю в старших классах Ирвинской школы…

      — Да, я работаю здесь с тех пор, как умер Джо.

      — Видите ли, мой брат не был вашим учеником. Он преподавал английский в вашей школе. Мне сказали, что вы лет десять работали в соседних кабинетах и хорошо его знаете.

      Лицо Виолы озарилось улыбкой:

      — Так вы говорите о Джиме Айренхарте?

      — Да, Джим и есть мой брат.

      — Вы просто не представляете, как вам повезло! Это замечательно!

      Такая восторженная реакция поразила Холли, и она захлопала ресницами, в растерянности уставившись на Виолу.

      — Джим — замечательный человек, — сказала женщина с искренней теплотой в голосе. — Как бы я хотела иметь сына, похожего на него! Он иногда заходит ко мне, правда, не так часто, как раньше. Мы вместе обедаем. Люблю угощать его чем-нибудь вкусненьким. Для меня это такая радость…

      Она умолкла на полуслове, и тень легкой грусти прошла по её лицу.

      — Да.., лучшего брата невозможно и желать. Редко встретишь такого хорошего человека. Джим — прирожденный учитель, вежливый, добрый, терпеливый.

      Холли подумала о Нормане Ринке — психопате, который вошел в магазин и средь бела дня убил продавца и двух покупателей. Самого его застрелил вежливый, добрый Джим Айренхарт. Он всадил в Ринка восемь зарядов в упор. Причем четыре из них в бездыханный труп. Хотя Виола Морено и знала своего коллегу столько лет, она не имела ни малейшего понятия о том, каким он бывает в гневе.

      — Я повидала немало хороших учителей на своем веку, но Джим Айренхарт не такой, как все. Он заботился о своих учениках, точно это были его собственные дети.

      Виола откинулась на спинку стула и покачала головой, припоминая:

      — Джим отдавал им всего себя, хотел сделать жизнь детей лучше, а ему так страшно не повезло. Он и ученики понимали друг друга с полуслова. Иной учитель за такое все готов отдать, и так и этак старается, а все бесполезно — не любят его дети. А у Джима все само собой получалось.

      — Почему он ушел из школы?

      Улыбка на губах Виолы погасла. Помолчав, она нерешительно произнесла:

      — Отчасти в этом виновата лотерея.

      — Лотерея?

      — Разве вы не знаете?

      Холли посерьезнела и отрицательно покачала головой:

      — Джим выиграл шесть миллионов долларов. Это было в январе, — пояснила Виола.

      — Что вы говорите!

      — Представляете, первый раз в жизни купил билет и выиграл.

      Убрав с лица удивление, Холли изобразила озабоченный вид:

      — Какая неожиданность! Теперь Джим подумает: я приехала, узнав, что он разбогател.

      — Ну что вы, — поспешно успокоила её Виола. — Джим совсем не такой. Он никогда не думает о людях плохо.

      — Зарабатываю я прилично, — выдала Холли новую ложь. — Мне его деньги не нужны. Если Джим их предложит, я все равно откажусь. Мои приемные родители — врачи. Не миллионеры, конечно, но на жизнь всегда хватает. Сама я работаю адвокатом, у меня много клиентов.

      «Ну довольно, раскудахталась: тебе в самом деле не нужны его деньги, — подумала Холли, презирая себя до глубины души, — но ты гнусная лживая тварь, погрязшая во вранье. Стоять тебе веки вечные по уши в дерьме и чистить Сатане ботинки».

      Настроение Виолы изменилось. Она отодвинула стул, встала и подошла к большому керамическому горшку с бегониями и медно-желтыми ноготками. Сорвала стебелек сорной травы, размяла его в ладони, устремив отсутствующий взгляд на зеленые кроны деревьев.

      Она долго молчала.

      Холли сидела как на иголках, обеспокоенно соображая, не выдала ли она себя, ляпнув какую-нибудь глупость. С каждым мгновением нервничала все больше. Еще немного — и она выложит всю правду и покается во лжи.

      В траве бегали белки. Прилетела бабочка. Она попорхала над столиком, села на край кувшина с лимонадом, а потом улетела.

      Наконец Холли осмелилась нарушить затянувшееся молчание. Дрожащим, на этот раз от настоящего волнения, голосом она спросила:

      — Простите, миссис Морено, что-нибудь не так?

      Виола скатала стебелек в шарик и бросила его в траву.

      — Просто не представляю, как все это сказать?

      — Что сказать? — нервно спросила Холли. Виола повернулась к ней и приблизилась к столу.

      — Вы спросили, почему Джим.., почему ваш брат ушел из школы. Я сказала, что из-за лотереи. Но на самом деле это не так. Если бы Джим любил школу, как несколько лет назад, даже год назад, он никогда бы не бросил свою работу, пусть даже из-за сотни миллионов.

      Холли едва удержалась, чтобы не вздохнуть с облегчением. Слава Богу, Виола ни о чем не догадалась.

      — И что случилось, почему он так изменился?

      — Он потерял ученика.

      — Потерял?

      — Его звали Ларри Каконис. Он учился в восьмом классе. Очень способный мальчик. Добрый. Но нервы у него никуда не годились. Семья была неблагополучной. Отец постоянно истязал мать. Бил все годы, сколько Ларри себя помнил. Мальчик переживал, что не может спасти мать от побоев. Чувствовал свою ответственность, хотя его вины здесь как раз не было. Знаете, есть дети с очень сильным чувством ответственности. Ларри был как раз из таких.

      Виола взяла стакан с лимонадом, вернулась на прежнее место и уставилась в землю.

      Во дворике воцарилась тишина.

      Холли терпеливо ждала.

      Наконец женщина заговорила:

      — У его матери серьезные отклонения в психике. Она была жертвой своего мужа по собственной воле. Оба они были не в себе. А Ларри никак не мог примириться с этой раздвоенностью: он любил мать, но терял к ней уважение, потому что стал понимать: ей нравится получать побои.

      Холли все поняла. Она знала, чем закончится рассказ Виолы, и ей хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать жестоких слов, но выбора не было.

      — Джим много занимался с мальчиком. Я не имею в виду только уроки английского. Ларри доверял ему как никому на свете, и Джим был для него как старший брат. Джим советовался с доктором Дансингом, который работает у нас психологом по совместительству. Казалось, дело идет на поправку. Мальчик старался разобраться в своих чувствах к родителям, понять их… Мы думали, все будет хорошо. Но однажды ночью, это было пятнадцатого мая прошлого года — даже не верится, что прошло больше пятнадцати месяцев, — Ларри взял пистолет отца, зарядил, направил дуло себе в рот.., и выстрелил…

      Холли дернулась, как будто её ударили. Она испытала настоящий шок, хотя полученные ею удары не были физическими. Она содрогнулась при мысли о самоубийстве мальчика. Тринадцать лет — это же так мало, жизнь ещё только начинается. В этом возрасте пустяковые сложности разрастаются до огромных размеров, а действительно серьезная проблема кажется катастрофой и приводит в отчаяние. Холли жалела Ларри, её распирало чувство бессильного гнева: у мальчика было слишком мало времени, чтобы понять — непреодолимых препятствий не существует и в жизни гораздо больше радости и веселья, чем горя и отчаяния.

      Но не меньше её потрясла дата самоубийства Ларри Какониса — пятнадцатое мая.

      В этот день ровно год спустя в Атланте Джим Айренхарт совершил свое первое чудо — спас от смерти Сэма и Эмми Ньюсомов, застрелив наркомана и убийцу Нормана Ринка.

      Холли не могла усидеть на месте. Она встала и подошла к Виоле. Они вместе стали смотреть на белок, снующих по лужайке.

      — Джим обвинил себя в смерти мальчика, — тихо произнесла Виола.

      — Но почему? В том, что случилось, не было его вины.

      — Он все равно во всем обвинял себя. Такой уж он человек. Но того, что случилось потом, никто не мог представить. После смерти Ларри он потерял всякий интерес к работе. Не верил, что может что-нибудь изменить к лучшему. Он добился больших успехов, чем любой из учителей, которых я знаю, но эта неудача напрочь выбила его из колеи.

      Холли вспомнила, с каким бесстрашием Айренхарт выхватил маленького Билли Дженкинса из-под колес бешено мчащегося грузовика. Здесь неудачи не было.

      — Он полностью ушел в себя. Ходил подавленный, никак не мог забыть.

      Человек, которого Холли встретила в Портленде, не выглядел подавленным, скорее загадочным и сдержанным. Но у него было неплохое чувство юмора, и улыбался он легко и открыто.

      Виола отпила глоток лимонада.

      — Надо же, сейчас кажется кислым. — Она поставила стакан на бетонный пол возле ног к и вытерла мокрую ладонь о брюки. Ей хотелось что-то сказать, но она заколебалась и не сразу в произнесла:

      — Затем с ним стали происходить странные вещи.

      — Странные вещи?

      — Джим стал тихим, отрешенным. Начал заниматься восточными единоборствами. — Записался в школу таэквондо. Есть много людей, которые увлекаются подобными вещами, но такие интересы совершенно не в его характере.

      Это было вполне в характере Джима Айренхарта, которого знала Холли.

      — И это не было мимолетным увлечением. Каждый день, как только уроки заканчивались, Джим ехал на тренировку в Ньюпорт-Бич. Я уже начала беспокоиться. Он все бросил и занимался только своим таэквондо. Когда в январе Джим выиграл в лотерею, я была счастлива за него. Получить шесть миллионов долларов! Такая большая удача! Я надеялась: выигрыш изменит его жизнь к лучшему и он снова станет Джимом, которого я знала много лет.

      — Но этого не случилось?

      — Да. Казалось, он даже не удивился и не обрадовался. Ушел из школы. Переехал из квартиры в новый дом.., и ещё больше отдалился от друзей.

      Виола повернулась к Холли и улыбнулась.

      — Вот почему я так обрадовалась, когда узнала, что вы его сестра и Джим ничего о вас не знает. Может быть, вы сумеете помочь там, где оказались бессильны шесть миллионов долларов.

      Чувство вины за совершенный обман с новой силой охватило Холли. Она покраснела до корней волос.

      — Я была бы счастлива помочь, если только 123 у меня получится. — Она надеялась, что простодушная Виола примет краску стыда на её лице за признак волнения и радости.

      — Вы сможете, я уверена. Джим сейчас одинок или, вернее, так думает. Ваше присутствие в доме излечит его от тоски. Поезжайте к нему сегодня, лучше всего прямо сейчас.

      Холли покачала головой.

      — Не так сразу. Я все-таки не буду спешить. Хочу.., немного прийти в себя. Надеюсь, вы ему обо мне ничего не скажете?

      — Конечно, дорогая. Это ваше право первой сообщить ему эту радостную весть. Представляю, какой это будет волнующий момент!

      Холли благодарно улыбнулась. Ей показалось, что губы сделаны из жесткой пластмассы и приклеены к лицу, точно бутафория карнавального костюма во время празднования Хэллоуина «Канун Дня Всех Святых, который отмечается в США 31 октября и сопровождается веселыми играми и красочными карнавальными представлениями.».

      Несколько минут спустя, провожая Холли до двери. Виола взяла её руку в свою ладонь и сказала:

      — Мне бы не хотелось вас обманывать: вернуть его к жизни — задача не из легких. Сколько я знаю Джима, в нем всегда чувствовалась затаенная печаль. Да тут и нечему удивляться, если вспомнить, как рано он потерял родителей. В десять лет остался сиротой.

      Холли понимающе кивнула:

      — Огромное вам спасибо. Вы очень мне помогли.

      Виола порывисто обняла её, поцеловала в щеку и сказала:

      — Надеюсь, мне недолго придется ждать вас обоих на ужин. Посмотрим, что вы скажете о моей толченой кукурузе с мясом и красным перцем и черных бобах с рисом. Я готовлю все острое как огонь.

      Холли было и приятно, и совестно. Ей очень понравилась Виола. Через несколько минут знакомства учительница казалась любимой тетушкой, которую знаешь много лет. Но Холли мучили угрызения совести: в дом Виолы она проникла нечестным путем.

      Возвращаясь к машине, Холли ругала себя последними словами. Она не испытывала недостатка в красочных словах и виртуозных выражениях. Сказывался немалый опыт общения с репортерской братией, приобретенный за двенадцать лет скитаний по различным редакциям. Ей ничего не стоило завоевать «Гран-при» в конкурсе на звание самого неистощимого и витиеватого сквернослова.

      * * *

      В телефонном справочнике Ньюпорт-Бич была указана всего одна школа таэквондо. Она располагалась в торговом центре неподалеку от Ньюпортского бульвара между булочной и магазином, где продавали шторы.

      «Додж» — прочла Холли на вывеске, украшавшей вход в здание. По-японски слово «додж» означает «зал для занятия боевыми искусствами». С таким же успехом можно назвать ресторан «Рестораном», а магазин одежды — «Магазином одежды». Подобная незамысловатость немало удивила Холли, знакомую с привычкой азиатских бизнесменов награждать свои заведения поэтическими названиями.

      Трое прохожих стояли на тротуаре перед большой витриной «Доджа». Они жевали эклеры, наслаждались сладостным ароматом, доносившимся из соседней кондитерской, и наблюдали за тренировкой шести спортсменов, которые отрабатывали приемы под командой коренастого, но необычайно проворного инструктора в черном кимоно. Время от времени инструктор швырял на пол одного из учеников, и стекла в витрине начинали дрожать.

      Еще раз втянув в ноздри воздух, благоухающий шоколадом, корицей, сахаром и свежей сдобой, Холли вошла в дверь и задохнулась от едкого аромата восточных благовоний, смешанного со слабым запахом пота. В свое время она писала статью о портлендском школьнике, который выиграл медаль на чемпионате страны по таэквондо, и помнила, что это корейская разновидность карате, где используются молниеносные прямые и рубящие удары, блоки, захваты и мощные удары ногами в высоком прыжке.

      Сэнсей-кореец в черном кимоно не скупился на тумаки. Ученики один за другим так и сыпались на пол. Воздух в зале сотрясался от хрипов, сопения, гортанных криков и оглушительных шлепков о маты.

      За стойкой в дальнем углу зала сидела симпатичная секретарша, которая перебирала листы бумаги и время от времени что-то писала. От уголков глаз до кончиков ногтей она казалась воплощением сексуальности. Узкая красная майка, обтягивающая соблазнительную грудь, не скрывала темных, больших, как спелые вишни, сосков. Буйные пряди густых, искусно подцвеченных волос завитками спускались на чистый лоб. Холли отметила умело наложенные тени вокруг выразительных глаз, маленький коралловый рот и не правдоподобно длинные ногти, покрашенные в тон ярко-красной губной помаде. Драгоценностей, украшающих шею и грудь секретарши, хватило бы на целую витрину ювелирного магазина. Если бы женщина продавались в каждом местном супермаркете, лучшей рекламы для этого товара невозможно и представить.

      — И что, этот грохот и рев продолжаются целый день? — спросила её Холли. — Да, с утра до вечера. — Нелегко вам, наверное, приходится. — Не то слово, — заговорщицки подмигнула секретарша. — Понимаю, что вы имеете в виду. Эти племенные жеребцы как начнут налетать друг на друга — я и часу не просижу: вхожу в экстаз.

      Холли не ожидала, что её вопрос будет понят таким образом. Ее слова подразумевали, что от постоянного шума может заболеть голова, а уж никак не то, что подумала секретарша.

      Однако она понимающе подмигнула в ответ и спросила:

      — Босс на месте?

      — Эдди? Он сейчас где-нибудь на двухсотой ступеньке, — произнесла женщина непонятную фразу. — А что вы хотели?

      Холли объяснила, что работает над статьей, которая некоторым образом связана с «Доджем».

      Секретарша, если она ею действительно была, просияла при этом известии. Весьма многие при схожих обстоятельствах мрачнеют. Она весело сообщила Холли, что Эдди всегда не прочь получить рекламу для своей фирмы. Она встала со стула и, покачиваясь на высоких каблуках, подошла к двери за стойкой. Тугие шорты сидели как влитые. Казалось, нижнюю часть её тела просто покрасили белой краской.

      Кому здесь нелегко, так это мужчинам, подумала Холли, окидывая взглядом секретаршу.

      Как и предсказывала женщина, Эдди весьма обрадовался, узнав, что «Додж», хотя бы и косвенно, будет упомянут в газетной статье. Он только предложил Холли взять у него интервью во время тренировки. Эдди не был выходцем из Азии. Возможно, этим и объяснялось отсутствие полета фантазии в названии его фирмы. Высокий, светловолосый, голубоглазый, он весь, казалось, лопался от мускулов. Когда Холли вошла, Эдди, одетый только в черные эластичные шорты, занимался на тренажере, имитирующем подъем по ступенькам несуществующего здания.

      — Неплохо, — сказал он, ритмично переставляя ноги, на которых шарами вздувались мускулы. — Еще шесть пролетов, и я буду на вершине колонны Вашингтона.

      Он дышал тяжело, но не так, как дышала бы Холли, пробеги она вверх по лестнице шесть пролетов до своей портлендской квартиры на третьем этаже.

      Она села в указанное ей кресло, которое стояло как раз напротив тренажера. С этой точки Эдди смотрелся во всей своей красе. На загорелой бронзовой коже блестели мелкие капельки пота, взмокшие волосы на затылке потемнели и прилипли к могучему загривку. Черные эластичные шорты сидели на нем так же плотно, как на секретарше. Он словно готовился к приходу Холли и специально расположил тренажер и кресло, чтобы показать себя в лучшем виде.

      Обстоятельства снова вынуждали Холли прибегнуть к обману. Но на этот раз она не испытывала таких сильных угрызений совести, как при разговоре с Виолой Морено. Во-первых, придуманная для этого случая история выглядела куда скромнее: она пишет большую, подробную статью о Джиме Айренхарте (правда), посвященную влиянию, которое оказал на его жизнь лотерейный выигрыш (ложь), с его собственного согласия (ложь). Итого тридцать три процента правды. Вполне достаточно, чтобы спать со спокойной совестью.

      — Вы уж постарайтесь слово «Додж» написать без ошибок, — сказал Эдди, оглядел свою правую ногу и счастливо добавил:

      — Вы только посмотрите на икры! Твердые как камень.

      Как будто все это время его ноги не мелькали у неё перед глазами.

      — Ни капли жира между кожей и мышцами! Что скажете, а?

      Перед ней был тщеславный, самодовольный осел. Еще и поэтому Холли не слишком себя казнила.

      — До вершины. Три пролета, — объявил Эдди.

      Он тяжело дышал. Слова ритмично вылетали из его рта при каждом новом выдохе.

      — Всего три? Тогда я подожду.

      — Нет-нет. Задавайте вопросы. Я не буду останавливаться. Полезу на «Эмпайр Стейт Билдинг». Посмотрю. На сколько. Меня. Хватит.

      — Айренхарт занимался в вашей школе?

      — Сам учил. Лично.

      — Он пришел к вам задолго до того, как выиграл в лотерею?

      — Больше года назад.

      — Если не ошибаюсь, в мае прошлого года.

      — Может быть.

      — Он рассказывал вам, почему решил изучать таэквондо?

      — Нет. Он был как одержимый. Следующие слова Эдди почти прокричал, как будто с триумфом взошел на настоящую высоту:

      — Вершина!

      Вместо того чтобы замедлить ход, он зашагал ещё проворнее.

      — Его желание не показалось вам странным?

      — Как это?

      — Он все-таки был школьным учителем.

      — У нас есть учителя. Кто угодно. Все хотят быть героями.

      Он сделал глубокий вдох, со свистом выпустил воздух и возвестил:

      — Иду по лестнице «Эмпайр Стейт».

      — Что вы можете сказать об успехах Айренхарта?

      — Классный боец.

      Дыхание Эдди участилось. Слова вылетали быстрее, но так же ритмично.

      — Приходил каждый день. Семь-восемь месяцев. Как проклятый. Железо. Атлетика. Плюс боевые искусства. До потери пульса. Был в такой форме, что мог трахнуть скалу. Извиняюсь. Но так и было. Не вру. Потом бросил. Через две недели, как выиграл баксы.

      — Понятно.

      — Вы не так поняли. Дело не в деньгах.

      — Тогда в чем?

      — Он сказал, что получил от меня все, что хотел.

      — Хотел что?

      — Таэквондо для его целей.

      — Он не сказал, каких именно?

      — Без понятия. Наверное, хотел кому-то вышибить мозги.

      Эдди уже выбивался из сил, но продолжал упорно и ритмично шагать по ступенькам тренажера. Все его мускулистое тело покрылось потом, и бронзовая кожа казалась смазанной маслом. Он встряхивал головой, и мелкие капли пота летели по сторонам. Огромные бицепсы на мощных руках вздувались почти так же неистово, как рельефные мышцы на бедрах и икрах.

      Сидя от него в трех метрах, Холли чувствовала себя зрителем на стриптизе в грязном ночном клубе, где мужчины и женщины неожиданно поменялись ролями. Она встала с кресла.

      Эдди шагал и шагал, уставившись на противоположную стену комнаты. Его потное лицо искажалось гримасами напряжения и боли, но отрешенный взгляд уносился в бесконечную даль. Быть может, вместо стены у него перед глазами стояли нескончаемые ступеньки небоскреба «Эмпайр Стейт Билдинг».

      — Айренхарт не говорил чего-нибудь, что показалось вам.., интересным, необычным?

      Эдди не ответил. Ему было не до нее. Он продолжал свое восхождение. Вздутые артерии на толстой шее пульсировали, словно по ним плыли стайки маленьких круглых рыбешек.

      Холли взялась за ручку двери, и в этот момент Эдди произнес:

      — Три вещи. Она обернулась.

      — Что именно?

      Эдди не глядел в её сторону. Устремив взгляд в пустоту, он шагал по лестнице далекого нью-йоркского небоскреба, ни на секунду не сбавляя темпа.

      — Из всех, кого я встречал, только Айренхарт был одержимее меня.

      Холли нахмурилась, обдумывая услышанное.

      — Что-нибудь еще?

      — За время занятий он пропустил только две недели. В сентябре ездил на курсы вождения в экстремальных условиях. Это где-то на севере Марин-Каунти.

      — Что это за курсы?

      — Готовят водителей для политиков, дипломатов, богатых бизнесменов. Учат водить машину, как Джеймс Бонд. Обходить засады террористов и гангстеров. Все в этом духе.

      — Он говорил, зачем ему это нужно?

      — Сказал, хочет поразвлечься.

      — Вы говорили о трех вещах.

      Он кивнул головой. Крупные капли пота брызнули на ковер и мебель. К счастью, Холли была вне их досягаемости. Эдди по-прежнему глядел мимо нее.

      — Третья вещь — когда он решил, что знает таэквондо, то захотел научиться стрелять.

      — Стрелять?

      — Спросил, где можно узнать все об оружии. Револьверы, пистолеты, винтовки, ружья…

      — И к кому вы его послали?

      Эдди задыхался, но слова произносил по-прежнему отчетливо, они следовали все в том же ритме.

      — Ни к кому. Пушки не по моей части. Знаете, я сейчас подумал: он начитался «Солдат удачи». Решил стать наемником. Как пить дать, готовился к войне.

      — И вас не волновало, что вы помогаете такому человеку?

      — Ни грамма, пока он платил за уроки. Холли отворила дверь и задержалась, чтобы спросить:

      — У вас есть счетчик на этой штуковине?

      — Да.

      — На каком вы сейчас этаже?

      — На десятом, — судорожно выдохнул Эдди, с шумом втянул воздух и снова выдохнул. Лицо его озарилось счастливой улыбкой:

      — Черт возьми! У меня ноги точно из камня. Чистый гранит. Могу сдавить, как ножницами, и сломать хребет. Так и напишите в своей статье: могу запросто переломить человека, как соломинку. Напишите, а?

      Холли вышла и осторожно прикрыла дверь.

      В спортивном зале стало ещё более шумно. Сразу несколько спортсменов атаковали корейца-инструктора. Но он ставил блоки, наносил удары, прыгал и кружился, как дервиш, молниеносно расправляясь с нападавшими.

      Секретарша сняла драгоценности и сменила свой наряд на спортивные кроссовки, широкие шорты, свободную майку и бюстгальтер. Она стояла перед стойкой и делала разогревающие упражнения.

      — Час дня, — пояснила она удивленной Холли. — Обеденное время. Я вместо еды пробегаю четыре мили, иногда пять. Пока.

      Секретарша быстро направилась к двери, выскочила на теплую летнюю улицу и побежала вдоль стены торгового центра. Через несколько секунд Холли потеряла её из виду.

      Сама она вышла из здания и на миг остановилась, наслаждаясь ласковыми лучами августовского солнца. Теперь она знала, что многие покупатели, снующие у дверей торгового центра, могли похвастаться неплохой спортивной формой. Холли переехала на Северо-Запад почти полтора года назад и совсем забыла, как заботятся о своем здоровье и внешности жители Южной Калифорнии. В Апельсиновой Стране на душу населения приходится куда меньше двойных подбородков, нервных переутомлений, больных желудков и геморроев.

      Хорошая внешность и хорошее настроение — вот неотъемлемые черты местного образа жизни. Именно эти качества привлекали Холли в калифорнийцах, но они же порядком выводили её из себя.

      Она зашла в кондитерскую. Выбрала шоколадный эклер, пирожное крем-брюле, украшенное плодом киви, кусок хрустящего пирога с орехами и кремом из какао, круглую сдобную плюшку и порцию апельсинового рулета.

      В кондитерской можно было перекусить, и Холли, заказав ещё банку диетической кока-колы, прошла с полным подносом к столику у окна.

      Стала есть и смотреть на подтянутых, загорелых, по-летнему одетых прохожих. Пирожные произвели на неё самое приятное впечатление. Она медленно, с наслаждением откусывала понемногу от каждого куска, намереваясь уничтожить все до последней крошки.

      Какое-то время спустя Холли почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась. Толстая женщина лет тридцати пяти, сидевшая через два столика, застыла с приоткрытым ртом, не сводя глаз с её тарелки. Полное лицо выражало сильнейшее потрясение и зависть. Сама она сжимала в руке лишь жалкий кусочек малокалорийного фруктового печенья.

      Ощущая потребность объяснить свое чревоугодие и испытывая жалость к несчастной жертве диеты, Холли сказала:

      — Сама себя проклинаю за это, но не могу удержаться. Я как вхожу в экстаз — сама не своя. Это единственный способ дать выход энергии.

      Толстая женщина понимающе кивнула:

      — Прямо как у меня.

      * * *

      Холли поехала к Айренхарту. Теперь она знала о нем достаточно много и хотела рискнуть. Подойти к двери и позвонить. Так она и собиралась сделать. Но вместо того чтобы свернуть к воротам дома, Холли, как и в прошлый раз, медленно проехала мимо.

      Внутренний голос подсказал ей, что спешить не стоит. Нарисованный ею портрет Джима имел только кажущуюся завершенность. Оставались кое-какие пробелы. И, пока их не покроет слой краски, имеет смысл подождать.

      Холли вернулась в мотель и провела остаток дня, сидя в комнате у окна. Пила сельтерскую воду, смотрела на сверкающую синюю гладь бассейна в центре ярко-зеленого двора. Думала.

      Ну что ж, сказала она себе. Что у нас на сегодня? Айренхарт — человек с глубокой печалью на сердце. Возможно, оттого, что потерял родителей ещё в десятилетнем возрасте. Допустим, он провел много времени, размышляя о смерти, особенно о несправедливости преждевременной гибели. Он посвящает свою жизнь детям — может быть, потому, что сам хорошо помнит об одиночестве, в котором оказался после гибели родителей. Потом Ларри Каконис совершает самоубийство. Его смерть становится тяжелым ударом для Айренхарта. Он обвиняет себя в том, что случилось, думает, что мог спасти мальчика. В нем вспыхивает ярость на судьбу и хрупкость человеческого существования. Он восстает против Бога. Находясь на грани помешательства, Айренхарт решает сделать из себя супермена, что-то вроде Рэмбо, и бороться с судьбой. В лучшем случае — странное, в худшем — безумное решение. Поднимая тяжести до изнеможения, занимаясь атлетикой и таэквондо, он превращает свое тело в боевую машину. Учится водить автомобиль, как профессиональный каскадер, снайперски стрелять из всех видов оружия. Он готов к бою. И ещё одно. Он становится ясновидцем и выигрывает в лотерею шесть миллионов долларов, чтобы на полученные средства начать свой крестовый поход. Он заранее узнает о приближающейся смерти и приходит на помощь.

      И в этом месте тщательно выстроенная схема разваливалась. Можно отыскать десятки спортивных клубов вроде «Доджа», где можно освоить боевые искусства, но ни в одном телефонном справочнике не найдешь упоминаний о школах, где учат ясновидению. Откуда у него эти сверхъестественные способности?

      Холли обдумывала этот вопрос и так и этак. Она не надеялась на внезапное озарение, только пыталась определить, в какой стороне можно искать разгадку. Но волшебство есть волшебство. Гадай не гадай — все без толку.

      Она подумала, что в этот миг похожа на репортера из дешевой газетенки, который стряпает сенсации о космических пришельцах в окрестностях Кливленда, детеныше гориллы, родившемся у аморальной служащей зоопарка, и невероятных дождях в Таджикистане, где с неба сыплются лягушки и цыплята. Но, черт возьми, факты — упрямая вещь, а Джим Айренхарт спас четырнадцать человеческих жизней в самых разных уголках страны. И он всегда появлялся за миг до того, как могло произойти непоправимое.

      К восьми часам ей уже хотелось биться головой о стену, стол, бетонные бортики бассейна во дворе. Стукнуться лбом обо что-нибудь твердое и выбить в мозгу пробку, мешающую найти ответ. В конце концов Холли решила: пора на ужин.

      Как и в прошлый раз, она поела в кафе мотеля. Желая искупить вину за пиршество в кондитерской, Холли заказала только вареного цыпленка и салат. Она попробовала снова понаблюдать за посетителями кафе, сидящими за соседними столиками, но мысли об Айренхарте навязчиво преследовали её.

      Она продолжала думать о нем и позднее, забравшись в кровать и пытаясь заснуть. Свет уличных фонарей пробивался сквозь неплотно задвинутые жалюзи окна. Лежа на спине с открытыми глазами и разглядывая тени на потолке, Холли честно призналась себе, что Джим интересует её не только как репортера. Этот материал значил для неё больше, чем что-либо за всю журналистскую карьеру, и Айренхарт, таинственный и непостижимый, сам по себе покорял воображение, независимо от профессиональных устремлений. Однако Холли потянуло к нему ещё и потому, что она слишком долго была одна. Одиночество оставило в душе пустоту, заполнить которую может только Джим Айренхарт — самый желанный мужчина из всех, кого она когда-либо встречала.

      Безумное желание.

      Может быть, потому, что он безумен.

      Холли не привыкла гоняться за мужчинами, способными принести только несчастье. Унижаться, чтобы тебя использовали, оскорбили и выбросили как тряпку — нет, это не для нее. Она не желала кидаться на шею первому встречному. Слишком немногие отвечали её требованиям. Именно поэтому она была одна.

      Да, ты определенно не из тех, кто кидается на шею первому встречному, саркастически сказала она себе. Именно поэтому ты «входишь в экстаз», едва завидев этого парня с замашками Супермена, только без трико и плаща. Приди же наконец в себя, Торн.

      Как безответственно, бессмысленно и, в конце концов, просто глупо предаваться романтическим бредням о Джиме Айренхарте.

      Но какие у него глаза!

      Холли погружалась в сон. Перед её мысленным взором стояло лицо Джима, нарисованное на огромном полотнище, которое чуть заметно колебалось в лазурном небе. Его глаза были ярче, чем бездонная небесная синь.

      Ей приснился тот же сон. Она снова очутилась в темной круглой комнате, шла по деревянному полу, чувствовала запах сырого известняка. Слышала стук дождя, барабанящего по крыше. Потом раздался ритмичный скрежет.

      Ссшш…

      На неё надвигалось что-то страшное. Как будто темнота ожила и превратилась в безжалостного монстра, приближение которого нельзя ни увидеть, ни услышать, а можно только почувствовать. Враг.

      Ссшш…

      Он неумолимо приближался, жестокий и свирепый. Повеяло холодом, и все внутри сжалось от ужаса.

      Ссшш…

      Хорошо, что она ничего не видит. Рядом чудовище настолько жуткое и непостижимое, что даже один взгляд на него означает смерть.

      Ссшш…

      Мокрые скользкие щупальца присосались к шее и стали расползаться, омерзительно холодные, толстые, как карандаши. Острое жало зонда пробуравило шею и медленно вонзилось в череп.

      Ссшш…

      Холли вскрикнула и проснулась. И сразу поняла, что находится в номере мотеля Лагуна-Хиллз.

      Ссшш…

      Звук из ночного кошмара продолжал её преследовать. Огромное лезвие со свистом резало воздух. Это не сон. Все происходило на самом деле. Комната дышала холодом, как непроглядная черная тьма ночного кошмара. Сердце, скованное цепями страха, тянуло к земле, Холли не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Она вдыхала запах сырого известняка. Откуда-то снизу, как будто под полом мотеля разверзлась бездна, донесся приглушенный рокот. Каким-то образом она знала, что означает непонятный звук: огромные каменные колеса с грохотом ударялись друг о друга.

      Ссшш…

      Мокрые щупальца продолжали обвивать шею и затылок. Словно отвратительные черви, они вгрызались в кость, корчились за стенками черепа. Мерзкий паразит выбрал её тело, чтобы отложить яйца в человеческом мозгу. Но не было сил пошевелиться.

      Ссшш…

      Она видела только бледные полосы на черном потолке — мутный свет уличных фонарей, проникающий сквозь щели в жалюзи на окнах. Так хотелось, чтобы было больше света.

      Ссшш…

      Холли жалобно захныкала от ужаса. Собственная слабость показалась ей отвратительной. Презрение к себе помогло выйти из долгого паралича. Задыхаясь, она села на кровати, потянулась руками к затылку, спеша оторвать от тела маслянистый, холодный, как червь, зонд. Пальцы наткнулись на пустоту. Холли свесила ноги с края кровати. Стала нащупывать ночник. Чуть не уронила его со столика. Нашла выключатель. Комната озарилась светом.

      Ссшш…

      Она спрыгнула с кровати. Снова скользкие щупальца на затылке. Они расползались по шее и лопаткам. Ее пальцы судорожно хватали воздух, не находя ничего, царапали собственную кожу, но Холли чувствовала омерзительные прикосновения этих кошмарных щупальцев.

      Ссшш…

      Она была на грани истерики и ничего не могла поделать, только глухо всхлипывала от страха и отчаяния. Краем глаза заметила, что комната ожила и задвигалась. Стена за кроватью, мокрая и блестящая, набухла, вспучилась, будто мембрана, словно на неё давила жуткая тяжесть. Она пульсировала как огромный склизкий орган в разрубленном брюхе доисторического ящера.

      Ссшш…

      Холли попятилась от надвигавшейся на неё зловещей стены. Повернулась. Бросилась бежать. Скорее выбраться отсюда. Враг из ночного кошмара. Он преследует её. Хочет убить. Она заметалась в поисках выхода. Налетела на запертую дверь. Трясущимися руками отодвинула тугую задвижку, сорвала цепочку и, уже ничего не соображая от ужаса, распахнула дверь настежь. В проеме чернела огромная жуткая глыба. Она зашевелилась и, дрожа и пульсируя, начала вползать в комнату. Такое увидишь только в горячечном бреду. На Холли надвигалось гигантское черное насекомое или рептилия. Чудовище тянулось к её лицу склизкими щупальцами, сучило мохнатыми паучьими лапами, извивалось, рывками протискивая в дверь длинное туловище, покрытое чешуйчатыми кольцами. Оно разевало пасть, роняя черную пену, обнажая страшные клыки, желтые и острые, как у гремучей змеи. Пустые стеклянные глаза обшарили комнату, и их ледяной взгляд остановился на Холли. Тысячи кошмаров, спрессованные в один. Но это не сон. Чудовище переползало через порог. Острые крючья когтей вонзились ей в тело, разрывая кожу, раздирая на куски живую плоть.

      Холли закричала от боли.

      Легкий ночной ветерок ворвался в комнату, принеся с собой теплое дыхание летней ночи. В комнате и за дверью никого.

      Холли прислонилась к косяку, пытаясь отдышаться, унять дрожь. Она изумленно посмотрела на пустую бетонную дорожку во дворе мотеля, перевела взгляд на раскидистые королевские пальмы, заросли австралийского папоротника. Теплый ночной бриз ласково покачивал широкие кружевные листья. Поднимал рябь на поверхности плавательного бассейна. Мелкие нескончаемые круги разбегались во все стороны, отражая свет установленных на дне прожекторов. Холли почудилось, что она видит не бетонную коробку, заполненную водой, а яму со сверкающими сапфирами из пиратской казны.

      Страшное чудовище пропало, будто его никогда не было. Оно не убежало со всех ног, не уползло в темноту по качающейся паутине, просто исчезло, испарилось. Холли и глазом не успела моргнуть.

      Она перестала чувствовать ледяное, скользкое жало, которое буравило шею, извивалось и корчилось в черепе.

      Захлопали двери ближайших номеров: на бетонной дорожке показались соседи, разбуженные её криком.

      Холли отступила в комнату. Зачем привлекать всеобщее внимание?

      Она обернулась и посмотрела на стену, возле которой стояла кровать. Стена как стена, ничего особенного.

      Часы на ночном столике показывали восемь минут шестого. Наступило утро.

      Она тихо прикрыла дверь. Силы вдруг оставили её, ноги подкосились, и Холли прислонилась к стене, чтобы не упасть.

      Тяжкое испытание осталось позади, но облегчения не было. Холли чувствовала себя совершенно разбитой. Просунув руки под мышки, она попыталась согреться и успокоиться, но все тело сотрясалось от крупной дрожи, зубы стучали. По лицу текли слезы, она тихо и жалобно всхлипывала. Холли плакала не от пережитого страха или опасений за свою дальнейшую судьбу — угнетала легкость, с которой растоптали её волю. В течение этих коротких, но бесконечных мгновений она почувствовала себя беспомощной, истерзанной, целиком во власти страшных, недоступных человеческому пониманию сил. Она стала жертвой психического насилия. Дикое свирепое чудовище сломило её сопротивление и вторглось в сознание. Оно ушло, оставив черные следы своего присутствия, запачкав душу и разум.

      Это всего лишь сон, подбодрила себя Холли.

      Но это не было сном. Когда она села на кровати и потянулась к выключателю, она проснулась, но кошмар последовал за ней в реальный мир.

      Это всего лишь сон, успокойся, не надо так нервничать, убеждала себя Холли, пытаясь обрести утраченное самообладание. Тебе приснилась темная комната, потом приснилось, как садишься на кровати, зажигаешь свет, как надвигается стена и ты бежишь к двери. Но ты шла, как лунатик. Спала на ходу. Тебе снилось, как открывается дверь и в комнату вваливается монстр. Ты закричала от ужаса и проснулась от собственного крика.

      Хотелось верить в это объяснение, но слишком уж оно было гладким Никогда в жизни Холли не видела кошмаров, где каждая мелочь поражает достоверностью. Кроме того, она не лунатик Ей угрожала реальная опасность. Хотя, может быть, и не само чудовище, похожее одновременно на рептилию и паука. Возможно, это всего лишь маска, с помощью которой её хотели напугать. Но угрожавшее ей зловещее существо проникло в реальный мир из…

      Откуда оно взялось?

      Не столь важно. Из запредельного, нечеловеческого мира. Извне.

      И она едва не погибла.

      Какая чушь! Материал для бульварной прессы. Такую несусветную галиматью не станут печатать даже в «Нэшнл инкуайерер». «Чудовище из чужой галактики изнасиловало мой мозг». Это в три раза глупее, чем «Певица Шер объявляет себя пришелицей из космоса», в два раза нелепее, чем «Иисус говорит с монахиней из микроволновой печи», и куда скучнее, чем «Элвис с пересаженным мозгом живет под именем Розанны Барр».

      От этих мыслей она развеселилась и успокоилась. Со страхом легче справиться, если веришь, что все ужасы — плод твоего воспаленного воображения. Не так уж удивительно, если учесть, что случай Айренхарта действительно выходит за рамки обычного.

      К Холли вернулись силы. Она отступила от стены, закрыла задвижку, набросила цепочку на крючок.

      Сделала ещё шаг и сморщилась от внезапной боли в левом боку. Ничего страшного, но щиплет. Холли даже тихонечко застонала. Повернулась и почувствовала, что правый бок тоже саднит, хотя и слабее, чем левый.

      Она задрала майку и увидела, что материя порвана и испачкана кровью. Три пореза на левом боку, два справа.

      Охваченная прежним страхом, Холли прошла в ванную и включила яркий свет. Замерла перед зеркалом в нерешительности, потом стянула с себя майку.

      Из трех глубоких царапин на левом боку тоненькими струйками сочилась кровь. Верхняя рана алела под грудью, две другие шли параллельно. Все три на равном расстоянии друг от друга. Две царапины справа уже не кровоточили.

      Это были следы когтей.

      * * *

      Джима вырвало. Он включил воду, прополоскал рот и почистил зубы мятной пастой.

      Взглянул в зеркало и вздрогнул, увидев перед собой незнакомое, смертельно бледное лицо. Не выдержал и поспешно отвернулся.

      Прислонился к раковине. Боже мой, что со мной происходит, в тысячный раз задал он себе вопрос, который терзал его уже больше года.

      Ему опять приснился сон про мельницу. Никогда прежде один и тот же кошмар не мучил его две ночи подряд. Обычно проходили недели. Он мог хотя бы немного прийти в себя.

      На первый взгляд все выглядело как раньше — шум дождя за стеклами узких окон, дрожащее пламя свечи, тени, пляшущие по потолку, свист вращающихся крыльев мельницы и глухой гул жерновов под полом. Снова необъяснимый судорожный страх.

      На этот раз он был не один. Кто-то незримый, зловещий надвигался из темноты, приближаясь с каждой секундой. Джим не представлял, как выглядит невидимое существо и каковы его намерения. Ждал, что вот-вот посыплются кирпичи и из пролома в стене вырастет кошмарный монстр.

      Чудовище могло появиться откуда угодно — из отверстия в полу, через тяжелую дубовую дверь на верхней площадке лестницы.

      Джим заметался в растерянности, не зная, куда бежать. Наконец бросился к двери, распахнул её и.., проснулся от собственного крика. Открыл глаза. Он не помнил, кто скрывался за дверью.

      Но кем бы ни было зловещее чудовище, Джим знал, как его назвать: «Враг». Только теперь это слово отпечаталось в его мозгу, словно на листе бумаги. Оно начиналось с заглавной буквы: «Враг». Безликий монстр, преследующий его во многих ночных кошмарах, проник в сон о старой мельнице.

      Ему в голову пришла безумная мысль: чудовище — не кошмарный бред, рожденный в черных глубинах подсознания, а реальность, такая же реальность, как он сам. Рано или поздно «Враг» пересечет барьер, отделяющий мир снов от действительности, так же легко, как перешел из одного кошмара в другой.

      Глава 4

      О возвращении в постель не могло быть и речи. Холли знала: ничто в мире не заставит её снова лечь спать. Пока хватит сил, она будет держаться на крепком черном кофе, а потом дойдет до предела своих возможностей и рухнет в беспамятстве. Сон перестал быть убежищем и превратился в источник опасности, дорогу в ад или ещё куда похуже. На этой дороге можно ненароком повстречать непрошеного попутчика с нечеловеческим лицом.

      Холли страшно разозлилась. Ее лишали неотъемлемого права на спасительный отдых.

      Наступил рассвет. Она забралась под душ и долго мылась. От горячей воды и мыла щипало незатянувшиеся раны на боках. Она осторожно и тщательно соскребла засохшую кровь. В голову пришла тревожная мысль: от короткого соприкосновения с монстром можно заразиться какой-нибудь чудовищной инфекцией.

      Это привело её в ярость.

      Еще со скаутских времен Холли привыкла иметь дело со всякими неожиданностями. Рядом со щеткой и бритвой в её дорожной сумочке всегда лежала маленькая аптечка с йодом, марлей, лейкопластырем, баллончиком противоинфекционного аэрозоля и мазью от ожогов.

      Она вытерлась полотенцем и, не одеваясь, села на край кровати. Попрыскала на раны аэрозолем и смазала порезы йодом.

      Холли стала репортером ещё и потому, что в юности верила: журналистика способна показать народу правду жизни, объяснить вещи и явления, которые иногда кажутся хаотичными и бессмысленными. Однако за десять лет работы в газете эта вера основательно пошатнулась. В конце концов она бросила попытки отыскать хоть какую-нибудь логику в людских поступках и пришла к выводу, что в мире царит хаос, а феномен человека вообще не поддается объяснению. Тем не менее её рабочий стол в редакции, на котором не было ничего лишнего и каждая вещь лежала на своем месте, являл собой образец аккуратности, а одежда в шкафу располагалась в строго определенном порядке: сначала по времени года, потом в зависимости от того, по какому случаю она собиралась выйти из дома (официальная, полуофициальная, повседневная), и, наконец, по цвету. Раз жизнь сплошной хаос, а журналистика так жестоко её подвела, не остается ничего лучшего, как положиться на собственные привычки и размеренный образ жизни. Только так, создав крохотный и хрупкий, зато стабильный мирок, можно оградить себя от всеобщего беспорядка и сумятицы.

      Йод щипал ранки.

      Ярость переполняла Холли.

      Жесткие струи душа смыли запекшуюся кровь, и из глубокого пореза в левом боку потекли тонкие алые струйки. Она снова опустилась на край кровати и, прижав к ранкам бумажный тампон, подождала, пока не остановилось кровотечение. Потом встала и оделась: натянула темно-коричневые джинсы и блузку изумрудного цвета. Часы показывали половину восьмого.

      Холли давно решила, с чего начнет день, и не собиралась отступать от своих планов. Завтракать она не стала — какой уж тут аппетит! Вышла на улицу. На небе ни единого облачка, утро необычайно теплое даже для Апельсиновой Страны. Прекрасная погода для отдыха, но Холли спешила, у неё даже не возникла мысль замедлить шаг и подставить лицо ласковым лучам утреннего солнца. Она села в машину, выехала со стоянки и направилась в сторону Лагуна-Нигель. Пришло время позвонить в дверь Джима Айренхарта и потребовать ответа на вопросы, которых накопилось уже предостаточно.

      Холли намеревалась получить исчерпывающее объяснение, каким образом он узнает о приближающейся опасности и почему рискует жизнью ради спасения совершенно незнакомых людей. Но она также хотела узнать, как ночной кошмар превратился в действительность, почему стена в номере гостиницы начала блестеть и пульсировать, словно живая плоть, и что за чудовище набросилось на неё ночью и оставило на коже следы вполне реальных когтей, сделанных из материала посущественней сновидений.

      Наверняка Айренхарт знает ответы на эти вопросы. Прошлой ночью, второй раз за тридцать три года её жизни, Холли столкнулась с непостижимым. Первая встреча произошла двенадцатого августа, в день, когда неподалеку от школы Мак-Элбери Айренхарт чудом спас Билли Дженкинса из-под колес грузовика, — хотя в тот миг она и не поняла, что сверхъестественное появилось из Сумеречной Зоны. Недостатков у неё хоть отбавляй, но глупость не из их числа. Только полный идиот не увидит связи между полунормальным Айренхартом и ночным кошмаром, который становится реальностью.

      Так что сказать, что Холли разозлилась, значило ничего не сказать.

      Машина стремительно двигалась по шоссе Краун-Велли. Внезапно Холли поняла, что злится ещё и из-за того, что надежды, связанные с эпохальной статьей о светлом чуде, мужестве и торжестве справедливости оказались разбиты в пух и прах. Как и большинство сенсационных репортажей со времен появления первых газет, её история имеет мрачную сторону.

      * * *

      Джим принял душ и оделся, чтобы идти в церковь. Вообще-то он не слишком часто посещал воскресную мессу или службы религий, к которым время от времени обращался в последние годы. Однако, став оружием высших сил — это произошло в мае, когда он вылетел в Джорджию и спас Сэма и Эмили Ньюсомов, — Джим все чаще думал о Боге. Рассказ отца Гиэри, который нашел его лежащим без сознания на полу церкви Святой Девы Пустыни со следами Христовых ран, взволновал Джима до глубины души и заставил опять, впервые за последние два года, обратиться в лоно католической церкви. Он не рассчитывал, что этот шаг даст ему ключ к разгадке случившихся с ним таинственных событий, но по крайней мере у него оставалась надежда.

      Войдя в кухню, Джим протянул руку за ключами от машины, которые висели на гвоздике возле двери гаража, и вдруг услышал знакомые слова, произнесенные им самим: «Линия жизни». Все задуманное мгновенно отошло на второй план. Он замер в нерешительности. Потом, повинуясь знакомому ощущению марионетки, управляемой неведомым кукольником, повесил ключи на место.

      Вернулся в спальню, снял изящные ботинки из мягкой кожи, серые брюки, темно-синий плащ, белую рубашку и надел легкие хлопчатобумажные бананы и широкую гавайскую рубаху навыпуск.

      Одежда должна быть просторной и не стеснять свободы движений. Джим не имел понятия, зачем ему это нужно и что его ждет впереди, но чувствовал, что это необходимо.

      Он опустился на пол перед шкафчиком с обувью и выбрал пару удобных разношенных кроссовок. Завязал шнурки, крепко, но не слишком туго. Встал, прошел по комнате. Полный порядок.

      Рука потянулась к верхней полке, где лежал дорожный саквояж, и остановилась на полпути. Джим не был уверен, что ему потребуется багаж. Еще через несколько секунд он понял, что будет путешествовать налегке, и, не взяв чемодан, захлопнул дверь шкафа.

      Отсутствие багажа обычно означало, что он доберется до цели на машине и вся поездка, включая дорогу и само задание, займет не более суток. Но, повернувшись к шкафу спиной, Джим с удивлением услышал свой голос: «Аэропорт». Хотя, конечно, за день можно слетать туда и обратно. Таких мест не так уж мало.

      Он взял со столика бумажник, подождал, не наступит ли команда положить вещь на место, и опустил его в карман брюк. Очевидно, ему потребуются не только деньги, но и документы — в противном случае он не стал бы брать в дорогу удостоверение личности, рискуя быть опознанным.

      Вернувшись на кухню за ключами от машины, Джим почувствовал холодный озноб. Однако охвативший его страх был слабее, чем в тот день, когда внутренний голос приказал ему угнать машину и отправиться в пустыню Мохавк. Он волновался куда меньше, чем в прошлый раз, хотя впереди его могла ждать встреча с врагами пострашнее, чем двое негодяев из фургона. Джим знал, что может погибнуть. Загадочные высшие силы, управляющие его поступками, не гарантировали бессмертия. Он по-прежнему был обычным человеком с уязвимой плотью, хрупкими костями и сердцем, чей бег легко остановит свинцовая пуля. И несмотря на это, к Джиму возвращалось спокойствие — мистическая поездка на «харлее», два дня, проведенные с отцом Гиэри, и рассказ о стигме убедили его, что здесь не обошлось без Божественного провидения.

      * * *

      Машина Холли двигалась по Бугенвиллия-Уэй. Она почти у цели, осталось проехать всего один квартал. Неожиданно Холли увидела, что от дома Айренхарта отъехал темно-зеленый «Форд». Она не знала, какой у него автомобиль, но так как Джим жил один, решила, что в машине он.

      Холли прибавила скорость. Ее первым желанием было обогнать «Форд» Айренхарта, перегородить дорогу и прямо на улице выложить все, что она о нем думает. Но затем Холли успокоилась и ослабила нажим на педаль акселератора. От осторожности ещё никто не умирал. Благоразумнее всего проследить, куда он направляется и что собирается делать.

      Холли миновала дом Джима как раз в тот момент, когда опустилась автоматическая дверь гаража. Все произошло очень быстро, но она успела заметить, что другой машины в гараже нет. Значит, человек в «Форде» — Джим Айренхарт.

      Поскольку Холли никогда не поручали статьи о торговцах наркотиками, коррумпированных политиках и продажных бизнесменах, ей не довелось изучить искусство слежки. Какой толк от навыков секретного агента, если пишешь только о «Призовых бревнах», конкурсах обжор и ловкачах, которые жонглируют живыми мышами на ступеньках муниципалитета и выдают это занятие за новый вид искусства. К тому же Айренхарт прошел двухнедельную подготовку в специализированной школе вождения в Марин-Каунти. Если уж он знает, как уходить от погони террористов, то от неё скроется в мгновение ока, лишь только заметит, что она за ним следит.

      Холли отпустила «Форд» на самое большое расстояние, на которое она решилась, и спряталась за соседними автомобилями. Ей повезло: в это воскресное утро движение оказалось довольны оживленным, хотя машин было не так много, чтобы она боялась потерять его из виду.

      Зеленый «Форд» двигался на восток, затем повернул на север и по 405-й автостраде направился в сторону Лос-Анджелеса.

      Промелькнули высотные здания Сауф-Коаст-Плаза. Эта центральная площадь — основное место, куда жители двухмиллионной столицы Апельсиновой Страны приезжают по делам и за покупками. Настроение у Холли было лучше не придумаешь. Она оказалась на удивление хорошим сыщиком и вела слежку на высоком профессиональном уровне: пристроившись в хвосте у зеленого «Форда», она шла на две-четыре машины позади, ни на секунду не упуская его из виду и сохраняя расстояние, достаточное для того, чтобы мгновенно среагировать, если Айренхарт захочет неожиданно свернуть с шоссе. Радость от собственных успехов понемногу вытеснила гнев Эта погоня доставляла ей немалое удовольствие. Холли даже поймала себя на мысли, что восхищается небесной лазурью и буйным цветением бело-розовых олеандров, растущих вдоль обочины шоссе.

      Однако, когда позади остался Лонг-Бич, Холли начала беспокоиться: так можно проездить целый день и все без толку. Ведь и ясновидящим супергероям тоже нужен отдых. Например, чтобы пойти в театр или отправиться в китайский ресторанчик, где самая большая опасность — едкая горчица местного шеф-повара.

      Она спросила себя: не может ли Айренхарт, обладая экстрасенсорными способностями, узнать о её присутствии. Их разделяет всего несколько машин, и сделать это куда легче, чем почувствовать, что маленькому мальчику в Бостоне угрожает смертельная опасность. Хотя, может быть, его дар к ясновидению непостоянен, и им нельзя пользоваться по собственному усмотрению. Вполне возможно, он срабатывает только на сильные импульсы опасности, разрушения и смерти. Такое объяснение не лишено здравого смысла. Это ведь сущая мука — знать наперед, понравится ли тебе новый фильм, вкусным ли окажется ужин и не придется ли страдать желудком из-за того, что ты с таким удовольствием ел спагетти с чесночным соусом. Тем не менее Холли решила держаться подальше и пропустила вперед ещё пару машин.

      Когда «Форд» свернул с шоссе на дорогу, ведущую к Лос-Анджелесскому международному аэропорту, Холли пришла в возбуждение. Вполне возможно, он просто едет кого-нибудь встречать. Однако куда более вероятно, что Айренхарт отправляется в одну из своих спасательных командировок, точно так же, как две недели назад, двенадцатого августа, он вылетел в Портленд. Такая неожиданность застала Холли врасплох: она не рассчитывала на длительное путешествие и не взяла с собой ничего из вещей. Впрочем, все не так уж плохо, если имеешь деньги и кредитные карточки. В конце концов, в любом месте можно купить блузку и переодеться. Перспектива следовать за Джимом до самой развязки казалась весьма соблазнительной. Когда она станет писать статью, у нее, как у очевидца двух случаев чудесного спасения, будет о чем рассказать читателям.

      Холли порядком перетрусила, когда Джим неожиданно развернулся перед гаражом и их машины оказались совсем рядом. Можно было, конечно, проехать мимо и найти место на соседней стоянке, но тогда она его наверняка упустит. Она отстала, насколько ей это удалось, и приняла талончик из рук служащего гаража всего через несколько секунд после Джима.

      Айренхарт поставил «Форд» в середине ряда на третьем уровне, Холли нашла свободное место через десять машин от него. Она пригнулась на сиденье и подождала, пока он выйдет и закроет дверь: меньше вероятности, что Айренхарт обернется и заметит её.

      Она немного промедлила и чуть его не упустила. Когда выскочила из машины, Джим уже дошел до конца коридора и скрылся за поворотом.

      Холли бросилась вдогонку. Ее быстрые легкие шаги гулко отдавались в пустом коридоре с бетонными стенами и низким потолком. Она добежала до поворота и увидела, что он подходит к лестнице. Она последовала за ним, прислушиваясь к звуку его шагов: Джим достиг последней ступеньки и открыл дверь.

      К счастью, его яркая гавайская рубаха позволила Холли держаться на безопасном расстоянии без риска упустить Айренхарта. Она смешалась с толпой, и поток пассажиров понес её к зданию Объединенных авиакомпаний. Отправляться в рабочую командировку без финансовой поддержки газеты весьма и весьма накладно. Если Айренхарт собирается кого-то спасать, не обязательно лететь в Гонолулу. Это можно сделать в Сан-Диего.

      Джим остановился перед мониторами и стал изучать табло отправления, а Холли наблюдала за ним, спрятавшись за спинами высоких шведов, расположившихся неподалеку от расписания. Судя по нахмуренному лицу, он, похоже, не мог найти подходящего рейса. Или, быть может, просто ещё не знал, куда ему нужно лететь. Возможно, знание придет позднее, и это потребует усилий. Но до тех пор пока Джим не попадет на место, для него так и останется загадкой, чью жизнь он будет спасать.

      Через несколько минут Джим отошел от мониторов и направился к кассам. Холли продолжала следить за ним издали, пока не сообразила, что единственный способ узнать, куда он летит, — подойти поближе и подслушать его разговор с кассиром. Она неохотно приблизилась.

      Конечно, можно подождать, пока он купит билет, пройти за ним в зал отправления, узнать, куда он отправляется, и купить билет на тот же рейс. Но что, если самолет улетит, пока она бегает по бесконечным залам и коридорам аэропорта? Можно сказать клерку в кассе, что она нашла оброненную Айренхартом кредитную карточку, и спросить номер рейса, на который Джим купил билет. Но служащие авиакомпании могут предложить оставить карточку у них, или, если её история покажется им подозрительной, они еще, чего доброго, вызовут людей из службы безопасности.

      Холли встала в очередь к окошечку. Она осмелилась подойти к Джиму так близко, что теперь они стояли через одного человека. Перед ней возвышался массивный пассажир с большим животом — ни дать ни взять отставной защитник из Национальной футбольной лиги. От него пахло потом, но Холли радовалась, что нашла такое хорошее прикрытие.

      Короткая очередь быстро двигалась. Когда Айренхарт подошел к окошечку, Холли протиснулась мимо толстого «футболиста» и вся обратилась в слух.

      Но в этот миг, очень некстати, начали передавать объявление. Женский голос, звучный, но словно механический, сообщил о том, что найден потерявшийся ребенок. И тут ещё мимо них проследовала группа возбужденных Нью-Йоркцев, которые дружно жаловались на фальшивую приветливость калифорнийских работников сферы обслуживания. Похоже, их замучила ностальгия по суровым лицам нью-йоркских продавцов и официантов. В этом шуме потонули слова Айренхарта.

      Холли подалась вперед.

      Громоздкий пассажир посмотрел на неё сверху вниз и нахмурился: он явно решил, что она хочет проскочить без очереди. Холли заискивающе улыбнулась, стараясь всем своим видом показать, что не имеет дурных намерений и хорошо понимает, какой он большой и мощный и что ему ничего не стоит раздавить её как муху.

      Если бы Айренхарт оглянулся, они бы столкнулись нос к носу. Затаив дыхание, она услышала, как клерк произнес: «Аэропорт О'Хэр в Чикаго, отправление через двадцать минут», и спряталась за широкой спиной «футболиста», который проводил её недружелюбным взглядом.

      Холли не могла взять в толк, зачем нужно было ехать в Лос-Анджелесский международный аэропорт, чтобы лететь в Чикаго Ведь наверняка из аэропорта Джон Уэйн в Апельсиновой Стране есть куча рейсов до О'Хэр Что ж, Чикаго, конечно, дальше, чем Сан-Диего, но ближе и, что самое главное, дешевле, чем Гавайи.

      Айренхарт расплатился за билет и, так и не заметив Холли, поспешил в зал отлета.

      А ещё экстрасенс!

      Холли осталась довольна собой.

      Когда подошла се очередь, она протянула в окошко кредитную карточку и назвала тот же рейс. На какой-то миг Холли встревожилась, что ей ответят: мест нет. Но места были и она купила билет.

      Зал отлета опустел. Очевидно, посадка уже заканчивалась. Айренхарта тоже не видно.

      Холли прошла в стеклянные двери и заспешила по телескопическому трапу. Чувствовала она себя неуютно: Джим может её увидеть, пока она будет идти по проходу к своему месту. Конечно, можно сделать вид, что она его не заметила, или притвориться, что не помнит, кто он такой. Однако вряд ли он поверит, что их встреча — чистая случайность. Всего полтора часа назад ей не терпелось встретиться с ним лицом к лицу, а сейчас она больше всего хотела остаться незамеченной. Вдруг, обнаружив её в самолете, Айренхарт решит отменить свои планы, и она упустит шанс ещё раз увидеть, как он спасает людей, находящихся на волоске от смерти.

      В просторном салоне «ДС-10» было два прохода между креслами. Каждый ряд из девяти кресел разделялся на три секции: по два кресла у иллюминаторов и пять в середине. Холли досталось место в двадцать третьем ряду, правая сторона, второе кресло от окна. Она двинулась по проходу, бросая быстрые взгляды на лица пассажиров и надеясь, что не встретится глазами с Айренхартом. Честно сказать, ей вообще не хотелось видеть его во время полета, да и о встрече в Чикаго она тоже думала с неохотой. «ДС-10» поражал своими размерами. Хотя многие места пустовали, на борту находилось более двухсот пятидесяти человек. Они с Айренхартом могли бы путешествовать вокруг земного я шара и ни разу не столкнуться друг с другом. До Чикаго лететь всего несколько часов, так что можно не волноваться.

      И тут она его увидела. Джим сидел в крайнем левом кресле центральной секции шестнадцатого ряда. Он перелистывал рекламный журнал авиакомпании. Холли молила Бога, чтобы Джим не поднял глаз от журнала, пока она не пройдет мимо. Ей пришлось отступить в сторону и пропустить стюардессу, сопровождавшую маленького мальчика, который путешествовал один. Но просьба её была услышана. Она проскользнула мимо Айренхарта, а он, погруженный в чтение, не обратил на неё никакого внимания. Она нашла свое место и со вздохом облегчения опустилась в кресло. Даже если Джим захочет пойти в туалет или просто встанет, чтобы размять ноги, ему вряд ли придет в голову заглянуть в противоположный проход между креслами. Отлично.

      Холли бросила взгляд на своего соседа у окна. Рядом с ней сидел загорелый, подтянутый бизнесмен лет тридцати с небольшим. Несмотря на воскресенье, на нем был строгий темно-синий костюм, белая рубашка и галстук. На безукоризненно выглаженной одежде не просматривалось ни единой складки. Похоже, все они перешли на наморщенный лоб молодого человека, который сосредоточенно склонился над переносным компьютером, вмонтированным в дипломат. В ушах у него были наушники от плейера: то ли он слушал музыку, то ли надел их для виду, чтобы не приставали с разговорами. Сосед перехватил взгляд Холли и улыбнулся вежливой холодной улыбкой, рассчитанной на такую же реакцию.

      Такой вариант вполне устраивал Холли. Как и многие репортеры, она не была словоохотливой по натуре. В работе от неё требовалось 155 главным образом умение выслушать собеседника, а не развлекать его разговорами. Поэтому она была не прочь скоротать время полета, перелистывая предложенный стюардессой журнал и блуждая в лабиринтах своих запутанных мыслей.

      * * *

      Самолет летел уже два часа, а Джим все ещё не имел понятия, куда он направится после посадки в аэропорту Чикаго. Впрочем, такая неясность не слишком его тревожила. Прошлые поездки научили его терпению, и он не сомневался, что рано или поздно узнает, что от него требуется.

      Журнал показался ему скучным, и Джим отложил его в сторону. В салоне показывали фильм, но это зрелище было не намного увлекательнее отдыха в советской тюрьме. Два места справа пустовали, и он был избавлен от необходимости поддерживать дипломатические разговоры с сидящими рядом пассажирами. Джим откинулся на спинку кресла, сложил руки на животе и прикрыл глаза, погружаясь в размышления о кошмаре, в котором являлась мельница. Однако скоро ему пришлось отвлечься и ответить на вопросы стюардессы, которая разносила еду и спрашивала о самочувствии пассажиров. Но потом он снова вернулся к прерванным мыслям.

      Вернее, попытался заставить себя думать о том, что означает страшный сон, но почему-то вспомнил журналистку Холли Торн.

      Впрочем, какой смысл себя обманывать? Он отлично знает, почему его мысли уже в который раз обратились к Холли Торн. С тех пор как они встретились, он постоянно думал о том, какая она красивая и умная. Стоит только на неё взглянул, как сразу понимаешь, что в голове у Холли миллион хорошо смазанных колесиков и пружинок, которые работают четко, бесшумно и эффективно.

      У неё великолепное чувство юмора. Он отдал бы все на свете за возможность разделить с такой женщиной свои дни и длинные кошмарные ночи. Вместе с ней в его пустом доме поселится веселый женский смех. Одиночество не располагает к веселью. Если начинаешь смеяться над собственными шутками, пора подумать о долгом отдыхе в одном из заведений с мягкими стенами.

      Джим плохо знал женщин и зачастую сторонился их. Приходилось констатировать, что и до того, как с ним начали твориться все эти чудеса, он был труден в общении. Нельзя сказать, что его общество действовало на окружающих угнетающе, просто он слишком хорошо знал, что смерть — непременный спутник человека, и, часто задумываясь о приближении конца, не мог отрешиться от черных мыслей и наслаждаться жизнью. Вот если бы…

      Почувствовав внезапное озарение, Джим открыл глаза и выпрямился в кресле. Он все ещё не представлял, что должно случиться в Чикаго, но теперь ему были известны имена людей, которых нужно спасти: «Кристин и Кейси Дубровек».

      С удивлением осознав, что жертвы находятся на борту самолета, он предположил, что беда может произойти в здании аэропорта О'Хэр или сразу после посадки. Иначе бы их пути не пересеклись так рано. Обычно он встречал людей, которых спасал, всего за несколько минут до того, как их жизнь оказывалась в опасности. Движимый теми же силами, которые с пятнадцатого мая время от времени управляли его поступками, Джим встал, перешел на правую сторону и двинулся по проходу к хвосту самолета. Он не знал, что собирается предпринять, пока не остановился возле двух кресел у окна в двадцать втором ряду. Его взгляд остановился на лицах симпатичной молодой матери и её ребенка. Женщине было около тридцати. Ее нельзя было назвать красивой, но её миловидное лицо выражало доброту и приветливость. Дочка казалась не старше пяти-шести лет.

      Женщина с любопытством посмотрела на него, и он услышал, как его голос спросил:

      — Миссис Дубровек?

      — Та удивилась:

      — Простите.., мы с вами где-то встречались?

      — Нет, просто Эд сказал мне, что вы летите этим рейсом, и попросил за вами приглядеть.

      Произнося это имя, Джим уже знал, что Эд её муж, хотя, как ему это удалось, оставалось для него полнейшей загадкой.

      Он опустился на корточки рядом с её креслом и широко улыбнулся.

      — Я — Стив Хэркмен. Эд в торговом отделе, а я по рекламной части. Работаем, так сказать, рука об руку. За день раз по десять встречаемся, подкидываем друг другу задачки.

      Светлое, как у Мадонны, лицо Кристины Дубровек просияло.

      — Ну да, конечно, он столько о вас рассказывал. Вы пришли в компанию месяц назад?

      — Да уже почти полтора.

      Джим полностью положился на внутренний голос, уверенный, что у него изо рта вылетают правильные ответы и что он не сделает ошибки, даже если не знает, о чем идет речь.

      — А это, надо полагать, Кейси?

      Маленькая девочка сидела в кресле у окна. Услышав свое имя, она оторвала взгляд от книжки с яркими картинками и посмотрела на Джима.

      — У меня завтра день рождения. Шесть лет. Мы едем к бабушке с дедушкой. Они очень старые, но очень хорошие.

      Он рассмеялся и сказал:

      — Могу поспорить, они здорово гордятся такой смышленой внучкой.

      * * *

      Увидев Джима, который неожиданно возник в правом проходе, Холли едва не вывалилась из кресла. Сначала ей показалось, что он направляется к ней, и она уже было раскрыла рот, чтобы выпалить свое признание: «Думайте что хотите, но я действительно следила за вами, шпионила за каждым шагом». Немногие из её знакомых журналистов ощутили бы свою вину при подобных обстоятельствах. Но Холли не могла переступить через чувство элементарной порядочности. Эта щепетильность всегда мешала её карьере, с тех пор как она закончила университет и вступила на путь репортера. Еще миг — и все было бы испорчено, но тут Холли сообразила, что Айренхарт смотрит не на нее, а на брюнетку, сидящую прямо перед ней. Она проглотила сухой комок в горле и, вместо того чтобы вскочить и принародно покаяться, съежилась в кресле. Потом взяла журнал, который отложила в сторону несколько минут назад, и нарочито медленно раскрыла. Быстрое движение могло её выдать, и она опасалась, что не успеет заслонить лицо обложкой журнала.

      Теперь Холли ничего не видела, но зато слышала каждое слово из их разговора. Он назвался менеджером по рекламе, Стивом Хэркменом, и она задумалась над этой новой загадкой.

      Через какое-то время Холли осмелилась выглянуть из-за края журнала: Айренхарт разговаривал с женщиной. Его спина была так близко, что можно доплюнуть, хотя опыта в плевках на точность у неё не больше, чем в слежке. Холли почувствовала, что по рукам пробежала дрожь, и услышала, как загремела глянцевая бумага. 159 Она снова спряталась за свое прикрытие, уставилась прямо перед собой и приказала себе успокоиться.

      * * *

      — Как вам удалось меня узнать? — спросила Кристин Дубровек.

      — Удалось, хотя Эд успел оклеить вашими фотографиями не все стены офиса.

      — Ой, правда, — смутилась она.

      — Видите ли, миссис Дубровек…

      — Зовите меня Кристин.

      — Спасибо, Кристин… Вы уж извините, что надоедаю вам со своими разговорами, но у меня есть одна просьба. Эд говорил, что у вас есть лекарство от одиночества.., то есть вы помогаете людям найти друг друга.

      Судя по тому, как оживилось милое лицо Кристин, он попал в самую точку.

      — Знаете, Стив, мне нравится знакомить людей, если я думаю, что они друг другу подходят. Должна признаться, мне есть чем похвалиться.

      — Мам, а твое лекарство горькое? — спросила маленькая Кейси.

      Ответ Кристин был прост и понятен для шестилетнего ребенка:

      — Нет, золотко, сладкое.

      — Хорошо, — сказала Кейси и снова принялась разглядывать картинки.

      — Дело в том, — начал Джим, — что я в Лос-Анджелесе всего два месяца и никого здесь не знаю. Можно сказать, перед вами — классический тип одинокого мужчины. Бары для холостяков я не люблю, а в спортивный клуб ради знакомства с женщинами записываться не хочется. Можно, конечно, обратиться в компьютерную службу знакомств, но думаю, туда идут такие же отчаявшиеся и суматошные, как я.

      — Вот уж не подумала бы, что вы отчаявшийся и суматошный, — рассмеялась Кристин.

      — Прошу прощения, но вы загораживаете проход, — рука стюардессы дотронулась до плеча Джима. — Пожалуйста, пройдите на место, — её голос звучал дружески, но твердо.

      — Да-да, конечно, — он поспешно поднялся. — Сейчас. Только одну минутку. — Он снова повернулся к Кристин. — Видите ли, мне очень неловко отнимать у вас время, но я бы очень хотел поговорить с вами, рассказать о себе, чтобы вы поняли, что именно я ищу в женщине. Может быть, вы знаете кого-нибудь, кто…

      — С огромным удовольствием, — с воодушевлением воскликнула Кристин. Ни дать ни взять — деревенская сваха или искусная устроительница чужих судеб из еврейских кварталов Бруклина.

      — Возле меня есть два свободных места. Может быть, вы пересядете ко мне… — предложил Джим. И замер в тревожном ожидании. Что, если она не захочет оставить место у окна… Он чувствовал холодную пустоту в желудке.

      Но она колебалась не больше секунды:

      — Почему бы и нет?

      Стюардесса, которая дожидалась, чем кончится эта сцена, кивнули в знак согласия.

      — Я думала, Кейси понравится смотреть в окно, но, похоже, её это не слишком интересует. Да и потом, мы сидим возле самого крыла, и отсюда почти ничего не видно.

      Джим не понял, почему ответ Кристин принес ему такое огромное облегчение. Впрочем, в последнее время он многого не понимал.

      — Замечательно. Спасибо, Кристин. Он отступил в сторону, пропуская её вперед, и случайно бросил взгляд на пассажирку, сидящую в соседнем ряду. Бедная женщина вся тряслась от страха. Она так боялась полета, что уткнулась в журнал «Визави», очевидно, пытаясь отвлечься, но руки её ходили ходуном так, что дребезжали глянцевые страницы журнала.

      — Где ваше место?

      — Шестнадцатый ряд, по левому проходу. Пойдемте, я вам покажу.

      Он подхватил её единственный чемодан, а Кристин с дочерью забрали несколько мелких вещей, и они перебрались на шестнадцатый ряд. Впереди бежала Кейси, а за ней шла Кристин.

      Джим уже было опустился в кресло, как вдруг что-то заставило его оглянуться и посмотреть на испуганную женщину, которая осталась из противоположной стороне салона в двадцать третьем ряду. Опустив журнал, она наблюдала за ним. Джим узнал её.

      Холли Торн.

      Он смотрел на нее, не веря собственным глазам.

      — Стив? — услышал Джим голос Кристин Дубровек.

      Журналистка поняла, что он её заметил. Она застыла в кресле, уставившись на него широко открытыми глазами. Как олень, ослепленный светом фар.

      — Стив?

      Он повернулся к Кристин и сказал:

      — Прошу прощения, Кристин, я отлучусь всего на минутку. Только туда и обратно. Ждите здесь, ладно? Оставайтесь на местах.

      Он поднялся и снова перешел в правый проход.

      Сердце стучало как молот, в горле пересохло от ужаса. Джим не понимал, чего боится. По крайней мере, не Холли Тори. Он сразу сообразил, что её появление не случайно, что она разгадала его секрет и следит за ним. Но сейчас не до этого. Разоблачение сейчас не самое страшное. Необъяснимая тревога все усиливалась.

      Еще немного — и у него из ушей закапает адреналин.

      Увидев его в двух шагах от себя, журналистка попыталась встать, но потом на её лице промелькнуло выражение покорности судьбе и она снова опустилась в кресло. Она показалась ему такой же красивой, какой он её запомнил, хотя кожа под глазами слегка потемнела, словно от недосыпания.

      Джим подошел к двадцать третьему ряду.

      — Пойдемте, — он попытался взять её за руку.

      Она отодвинулась.

      — Нам нужно поговорить, — сказал он.

      — Мы можем говорить здесь.

      — Нет, не можем.

      К ним приближалась стюардесса, которая несколько минут назад просила его не загораживать проход. Поняв, что Холли не собирается вставать, Джим ухватил её за руку и потянул к себе, надеясь, что ему не придется выдергивать её из кресла. Не иначе, стюардесса приняла его за извращенца, который выискивает самых красивых женщин в самолете и сгоняет их в гарем на левую сторону салона. Слава Богу, журналистка не стала спорить и молча встала.

      Он повел её по проходу к туалету. Там никого не было. И Джим втолкнул её внутрь. Оглянулся на стюардессу и, увидев, что она разговаривает с пассажиром и не смотрит в его сторону, протиснулся вслед за Холли в узкую кабинку и закрыл дверь.

      Она забилась в угол, пытаясь отодвинуться от него, но в туалете было тесно, и они стояли буквально нос к носу.

      — Я вас не боюсь, — сказала Холли.

      — И правильно делаете. Чего вам бояться? Полированные стальные стены туалета вибрировали. Ровный гул моторов был громче, чем в салоне.

      — Что вам от меня надо? — спросила она.

      — Делайте только то, что я скажу.

      Холли нахмурилась:

      — Послушайте, я…

      — Делайте, что вам говорят, и не спорьте, сейчас не время для споров, — резко сказал Джим и спросил себя, что значат эти слова.

      — Мне все о вас известно…

      — Мне все равно, что вам известно. Сейчас не до этого.

      — Вы дрожите как осиновый лист, — нахмурилась Холли.

      Джим не только дрожал, его рубашка намокла от пота. В маленькой кабинке было прохладно, но на лбу у него выступили крупные капли. Тоненькая струйка стекла по правому виску, задев уголок глаза.

      Он поспешно сказал:

      — Нужно, чтобы вы сели возле меня, там есть пара свободных мест.

      — Ноя…

      — Вам нельзя оставаться в двадцать третьем ряду, ни в коем случае.

      Холли никогда не отличалась уступчивостью и не привыкла, чтобы ей указывали, что делать.

      — Это мое место. Двадцать три Н. И я не собираюсь…

      — Если останетесь на этом месте, умрете, — нетерпеливо прервал её Джим.

      Как ни странно, она совсем не удивилась, по крайней мере выглядела не более встревоженной, чем он сам.

      — Умру? Что вы хотите этим сказать?

      — Не знаю.

      Но тут он понял.

      — Боже мой, мы падаем.

      — Что?

      — Самолет. — Его сердце билось быстрее, чем лопасти турбин огромных двигателей, которые держали их в воздухе. — Идет вниз. Падает.

      По её глазам Джим увидел, что она осознала страшное значение его слов.

      — Мы разобьемся?

      — Да.

      — Сейчас?

      — Не знаю. Скоро. После двадцатого ряда почти все погибнут.

      Он не знал, что скажет в следующий миг, и ужаснулся, услышав слова, произнесенные его голосом. — У тех, кто сидит до девятого ряда, шансов выжить больше, но тоже не слишком много. Вы должны перейти ко мне.

      Самолет качнуло.

      Холли словно окаменела. Она с ужасом смотрела на блестящие полированные стены, ей казалось, что они вот-вот рухнут и придавят их обоих.

      — Воздушная яма, — сказал Джим. — Всего лишь воздушная яма. У нас есть.., ещё несколько минут.

      Очевидно, Холли знала о нем достаточно много, чтобы верить в его предсказание. Она не сомневалась в том, что он сказал правду.

      — Я не хочу умирать.

      Еще немного — и будет поздно. Джим схватил её за плечи.

      — Идемте! Вы сядете возле меня. Между десятым и двадцатым рядом никто не погибнет. Будут травмы, и довольно серьезные, но никто не умрет, а многие вообще отделаются испугом. Прошу вас, ради Бога, пойдемте.

      Он потянулся к ручке двери.

      — Подождите. Вы должны все рассказать командиру экипажа.

      Он отрицательно качнул головой.

      — Бесполезно.

      — Но ведь он может что-то сделать, чтобы помешать…

      — Мне не поверят. А даже если и поверят… Я не знаю, что ему сказать. Я вижу — мы падаем, но почему? Столкновение в воздухе, дефект конструкции, бомба на борту — это может быть все, что угодно.

      — Но вы экстрасенс, вы должны знать!

      — Если полагаете, что я экстрасенс, вы знаете обо мне меньше, чем вам кажется.

      — Вы должны попытаться?

      — Да ведь, черт возьми, я пытаюсь! Пытаюсь, а все без толку!

      Он увидел борьбу ужаса и любопытства на её лице.

      — Если вы не экстрасенс, то кто?

      — Орудие.

      — Орудие?

      — Кто-то или что-то использует меня. «ДС-10» снова вздрогнул. Они застыли от ужаса, ожидая, что самолет рухнет вниз. Но ничего не случилось. Все три двигателя ровно гудели. Просто ещё одна воздушная яма. Она сжала его руку.

      — Вы не можете допустить, чтобы все эти люди погибли!

      Чувство вины словно веревкой сдавило грудь, у него похолодело под ложечкой. В словах Холли таился намек на то, что вина за смерть остальных людей будет на его совести.

      — Я здесь, чтобы спасти женщину и её дочь. И больше никого.

      — Это ужасно.

      Холли не отпустила его руку, а сердито встряхнула. В её зеленых глазах появилось загнанное выражение. Наверное, в этот миг она видела перед собой разбросанные по земле и наваленные друг на друга трупы и дымящиеся обломки самолета. Она повторила шепотом, в котором звучало неистовое отчаяние:

      — Вы не можете допустить, чтобы они погибли.

      Он потерял терпение:

      — Идите со мной или умирайте с ними. Джим протиснулся в дверь. Холли вышла за ним, но он не знал, идет ли она следом. Дай Бог, чтобы пошла. Он не мог отвечать за смерть остальных пассажиров. Они бы погибли в любом случае, даже если бы его не было на борту. Такая у них судьба, а он послан с определенной целью. Нельзя спасти весь мир. Приходится полагаться на мудрость высших сил, которые им управляют, но смерть Холли Торн ляжет на его совесть. Если бы не его легкомыслие, она бы никогда не оказалась в этом самолете.

      Джим шагал по левому проходу и видел в иллюминаторах чистое синее небо. Он так ярко представил под ногами зияющую пустоту, что все внутри словно оборвалось.

      Он дошел до шестнадцатого ряда и только тогда осмелился взглянуть назад. Вид приближающейся Холли вызвал у него вздох облегчения.

      Он указал ей на свободное место сразу позади его кресла.

      Холли покачала головой.

      — Только если сядете со мной. Нам надо поговорить.

      Он посмотрел на Кристин, потом перевел взгляд на Холли. Он почти физически чувствовал, как, словно вода, уходящая сквозь решетку водосточной канавы, исчезают стремительные секунды отпущенного им времени. Беда неотвратимо приближалась. Ему захотелось схватить журналистку, сунуть её в кресло и намертво защелкнуть замок. Но замки ремней для этого не подходили.

      Не в силах скрыть растущую тревогу, он сказал, почти не разжимая зубов:

      — Мое место рядом с ними.

      Они разговаривали тихо, но на них уже стали посматривать.

      Кристин нахмурилась и, вытянув шею, посмотрела на Холли.

      — Случилось что-нибудь, Стив?

      — Все в порядке, — солгал он. И снова посмотрел в иллюминатор: голубое небо. Огромное и пустое'. Интересно, сколько миль до земли?

      — Вы плохо выглядите, — сказала Кристин. Он сообразил, что его лицо покрылось испариной.

      — Жарковато здесь. Я встретил старую знакомую. Ничего, если задержусь минут на пять?

      Кристин улыбнулась.

      — Конечно, конечно. Я все думаю, к кому лучше обратиться.

      Сперва он даже не понял, о чем она говорит. Потом вспомнил, что сам просил Кристин познакомить его с кем-нибудь из подруг.

      — Замечательно. Я сейчас вернусь, и мы поговорим.

      Он усадил Холли на место в семнадцатом ряду и опустился рядом.

      По правую руку от Холли тихо похрапывала старая леди, круглая, как бочонок, с мелкими, подкрашенными синим кудряшками. Очки в золотой оправе на цепочке из бусин, свесившиеся на почтенный бюст, и цветы на платье вздымались и опадали в такт её ровному дыханию.

      Холли наклонилась к нему и, стараясь, чтобы её не услышали пассажиры, сидящие через проход, заговорила с убежденностью беспристрастного политического оратора:

      — Вы не можете допустить, чтобы эти люди умерли.

      — Мы это уже обсудили, — сурово ответил он, уловив её тихий шепот.

      — Вы отвечаете за…

      — Я всего лишь человек!

      — Да, но особенный.

      — Я не Бог, — горестно сказал Джим.

      — Поговорите с командиром.

      — До чего же вы упрямы.

      — Предупредите его.

      — Он мне не поверит.

      — Тогда скажите пассажирам.

      — Они не смогут перейти сюда, на всех не хватит места.

      Его нежелание действовать привело её в ярость. Глядя ему прямо в глаза так, чтобы он не мог отвернуться, Холли взяла Джима за руку и больно сжала.

      — Черт возьми, ведь могут же они что-то сделать, чтобы спастись.

      — Ничего. Будет паника.

      — Если вы можете их спасти и сидите сложа руки.., это убийство, — произнесла она яростным шепотом, сверкнув глазами.

      Обвинение обрушилось на него как страшный удар молота, и в первый миг он даже задохнулся. Потом заговорил, с трудом произнося слова:

      — Я ненавижу смерть, ненавижу, когда люди умирают. Я хочу их спасти. Хочу, чтобы никто не страдал, но не могу сделать больше того, что в моих силах.

      — Это убийство, — повторила Холли. Ее слова были чудовищно несправедливы. Она хочет взвалить на него ответственность за всех пассажиров. Спасти Дубровеков — значит, совершить два чуда, два обреченных на смерть человека останутся в живых.

      Но два чуда — слишком мало для Холли, которая не знает, что его возможности небезграничны. Она жаждет большего: три, четыре, пять, десять, сотню чудес. Джим чувствовал, как давит на него огромный груз непосильной ответственности, как будто вес проклятого самолета обрушился на плечи, расплющивая его о землю. Она не имеет права его обвинять, это нечестно. Если уж кого и обвинять, то самого Господа, чья непостижимая воля предопределила эту авиакатастрофу.

      — Убийство, — пальцы Холли ещё сильнее впились в его руку.

      Джим физически ощущал исходивший от неё гнев, словно чувствовал жар солнечных лучей, отраженных от металлической поверхности. Отраженных. Внезапно он понял: этот поразительно точный образ не случаен. Он появился из описанных Фрейдом глубин подсознания. Гнев Холли, вызванный его нежеланием спасти всех пассажиров, не сильнее его ярости от собственного бессилия. Ее чувства — отражение его собственных.

      — Убийство, — ещё раз повторила она, очевидно, сознавая, что обвинение задело его за живое. Джим глядел в её красивые глаза, и ему хотелось ударить её прямо в лицо, изо всех сил, так, чтобы она потеряла сознание и он не слышал из её уст своих собственных мыслей. Она слишком проницательна. Джим ненавидел её за эту правоту.

      Но вместо того чтобы её ударить, он поднялся со своего места.

      — Куда вы? — требовательно окликнула его Холли.

      — Поговорить со стюардессой.

      — О чем?

      — Можете радоваться. Вы победили.

      Джим направился в хвост самолета, бросая взгляды на пассажиров и холодея при мысли о том, что скоро многие из них погибнут.

      Отчаяние усиливало воображение, и он видел сквозь кожу черепа и очертания белых костей, точно пассажиры уже были живыми трупами. Его мутило от страха, но он боялся не за себя, а за этих людей.

      Самолет сильно тряхнуло, словно он угодил в выбоину на воздушной дороге. Джим ухватился за спинку сиденья, чтобы не упасть. Нет, это пока ещё не тот удар, которого он ждет.

      Стюардессы и стюарды готовили подносы с завтраком в служебном отсеке. Среди них были люди самого разного возраста: некоторым было по двадцать, а большинству уже за пятьдесят.

      Джим подошел к самой старшей из них. Надпись на её униформе сообщила, что стюардессу зовут Ивлин.

      — Мне нужно поговорить с командиром. — Хотя до ближайших пассажиров было довольно далеко, Джим старался говорить тихим голосом.

      Если Ивлин и удивилась, услышав его просьбу, она этого никак не показала. На её лице появилась натренированная улыбка:

      — Прошу прощения, но это невозможно. Если вы скажете, в чем дело, я уверена, что смогу вам помочь.

      — Послушайте, я был в туалете и услышал подозрительный шум, — солгал он. — Что-то неладно с двигателем.

      Улыбка стюардессы стала шире, но в ней чувствовалась натянутость. Тон её голоса изменился, точно она переключилась на режим успокоения чересчур нервных пассажиров.

      — Видите ли, это совершенно нормальное явление. Во время полета звук двигателей может варьироваться в зависимости от изменения скорости.

      — Я это знаю.

      Он постарался придать своему голосу уверенность и рассудительность: необходимо, чтобы она его выслушала.

      — Я много летал. На этот раз что-то не так. Я работаю в фирме «Макдоннелл-Дуглас» и разбираюсь в двигателях. Мы разработали и построили «ДС-10». Я знаю этот самолет. Звук, который я слышал, не похож на обычный.

      Ее улыбка исчезла. Скорее всего она не восприняла всерьез его предупреждение, а просто пришла к выводу, что ей попался на редкость изобретательный пассажир.

      Ее коллеги перестали возиться с завтраком и молча уставились на Джима, очевидно, прикидывая, чем закончится эта история.

      — Видите ли, полет проходит нормально.

      Вот только воздушные ямы… — осторожно сказала Ивлин.

      Неисправен хвостовой двигатель, — перебил её Джим. Это не было ложью. Наступил знакомый момент истины, и он произносил слова, которые рождались вне его сознания. — Винт пошел вразнос. Оторвутся лопасти — ещё полбеды. Но один Бог знает, что будет, если весь винт разлетится вдребезги.

      Эти слова отличались от обычных выдумок чересчур нервных пассажиров, и стюардессы слушали его если не с уважением, то, по крайней мере, с мрачной задумчивостью.

      — Все нормально, — сказала Ивлин — Даже если мы и потеряем один двигатель, то долетим на двух оставшихся.

      Джим пришел в возбуждение, высшая сила, управляющая его действиями, наконец решила помочь ему убедить этих людей. Может быть, ещё можно что-то сделать, чтобы спасти всех, кто есть в самолете.

      Он снова услышал свой голос, по-прежнему спокойный и уверенный.

      — Этот двигатель — настоящий монстр! Если он взорвется, это будет как взрыв бомбы. Лопнут компрессоры. Все эти тридцать восемь титановых лопастей, крепление винта, даже части ротора взорвутся и, словно шрапнель, изрешетят хвост самолета. Рули высоты, стабилизаторы — все разнесет в клочья… Может случиться так, что от хвоста вообще ничего не останется.

      Одна из стюардесс заметила:

      — Может, все-таки стоит сказать командиру?

      Ивлин не стала возражать.

      — Я знаю эти двигатели, — продолжал Джим, — и могу объяснить командиру, в чем дело. Необязательно идти в кабину, я могу поговорить с ним по селектору.

      — Вы работаете в «Макдоннелл-Дуглас»? — спросила Ивлин.

      — Совершенно верно. Инженером. Уже двенадцать лет, — солгал он.

      Похоже, стюардесса сильно усомнилась в мудрости заученных стандартных ответов, ещё немного — и она сдастся. В нем вспыхнула надежда.

      — Скажите командиру: пусть заглушит двигатель номер два. Мы дотянем на первом и третьем и спасемся.

      Ивлин переглянулась с другими стюардессами, и некоторые из них кивнули:

      — Не будет ничего плохого, если…

      — Быстрее! — взволнованно сказал Джим. — У нас мало времени.

      Он последовал за Ивлин, которая вышла из служебного отсека и направилась по правому проходу в отделение экономического класса.

      Самолет содрогнулся от взрыва.

      Ивлин швырнуло на пол. Джим качнулся и, чтобы не упасть на женщину, ухватился за спинку кресла, но не рассчитал усилия, повалился на одного из пассажиров и после ещё одного толчка скатился в проход между рядами.

      За спиной с лязгом посыпались подносы. Раздались удивленные и встревоженные восклицания и чей-то короткий визг. Джим попытался подняться, но в этот момент нос самолета накренился и они стали стремительно терять высоту.

      * * *

      Холли встала со своего места, прошла вперед и села рядом с Кристин Дубровек. Но не успела она представиться в качестве знакомой Стива Хэркмена, как самолет сильно тряхнуло и она едва не вылетела из кресла. Еще через долю секунды раздался звук удара, как будто в корпус авиалайнера врезался тяжелый предмет.

      — Мама! — Глаза Кейси расширились от ужаса. Она была пристегнута ремнем, хотя в этом, казалось бы, не было необходимости, и не упала, но все её книжки посыпались на пол.

      Самолет терял высоту.

      — Мама!

      — Не бойся, Кейси. — Кристин явно пыталась скрыть от дочери свой собственный страх. — Это просто воздушна;; яма.

      Самолет стремительно падал.

      — Все нормально, — сказала Холли, наклоняясь к ним и стараясь, чтобы девочка её услышала. — С вами ничего не случится. Только сидите здесь. Оставайтесь на этом месте.

      Самолет терял высоту. Тысяча футов.., две тысячи… Холли лихорадочно застегнула ремни своего кресла.

      Три тысячи.., четыре тысячи,..

      Волна ужаса и паники, охватившая пассажиров, сменилась гробовым молчанием. Люди, вцепившись в подлокотники кресел, ждали, что самолет прекратит падение или, наоборот, сорвется в штопор.

      К удивлению Холли, нос лайнера стал подниматься и самолет выровнял курс.

      Всеобщий вздох облегчения. Кое-где раздались жидкие аплодисменты.

      Холли с улыбкой повернулась к Кристин и Кейси.

      — Я же говорила, все будет в порядке. Включился громкоговоритель. Спокойный и уверенный голос командира корабля сообщил, что отказал один двигатель, но они долетят на двух оставшихся, хотя, возможно, в целях безопасности придется садиться раньше на одном из ближайших аэродромов. Капитан поблагодарил пассажиров за проявленное самообладание, словно подразумевая, что самое худшее уже позади.

      Через несколько секунд Джим Айренхарт появился в проходе и тяжело присел на корточки рядом с Холли. Она заметила, что у него разбита губа. Похоже, ему порядком досталось.

      Ее охватило радостное возбуждение. Хотелось его поцеловать, но она только сказала:

      — Вот видите. У вас получилось. Вы смогли что-то изменить.

      — Нет, — мрачно ответил Джим. Он наклонился к ней. Их головы почти соприкасались, и они разговаривали шепотом. — Слишком поздно.

      От этих слов у неё перехватило дыхание, точно он ударил се в солнечное сплетение.

      — Но мы уже не падаем.

      — Взорвался двигатель. Его обломки изрешетили хвост. Гидравлика тоже вышла из строя. И это ещё не все. Скоро самолет потеряет управление.

      Страх, который растаял минуту назад, вернулся и, точно пленка льда на серой поверхности замерзшего пруда, сковал её сознание.

      Они падали.

      — Вы знаете, в чем дело. Вам нужно быть не здесь, а возле пилотов, — сказала Холли.

      — Слишком поздно. Это конец.

      — Нет. Никогда…

      — Сейчас я бессилен.

      — Но…

      В проходе возникла стюардесса; похоже, она уже оправилась от случившегося и выглядела спокойно.

      — Пожалуйста, вернитесь на свое место.

      — Да-да, сейчас, — ответил Джим. Потом повернулся к Холли и сжал её руку. — Не бойтесь. — Он кивнул Кристин и Кейси. — Все будет нормально.

      Он перешел на семнадцатый ряд и сел за спиной Холли. Теперь она его не видела и ей стало не по себе. Один только вид Джима внушал уверенность.

      * * *

      Двадцать шесть лет провел Слейтон Делбо в кабинах пассажирских авиалайнеров. Последние восемнадцать лет он летал в качестве командира корабля. Ему приходилось сталкиваться с самыми различными проблемами, и всякий раз он с честью выходил из любой, порой критической ситуации. Немалую помощь оказала Делбо жесткая программа постоянного обучения и контроля, применяемая Объединенными авиакомпаниями. Но, хотя он думал, что знает самолет как свои пять пальцев и готов к любой неожиданности, то, что случилось, повергло его в совершенное изумление.

      После того как отказал второй двигатель, «ДС-10» начал падать, а контрольные приборы вышли из строя. Пилотам удалось выровнять самолет и замедлить снижение, но потеря одиннадцати тысяч футов — меньшее из зол.

      — Нас заносит вправо, — сказал Боб Анилов.

      Делбо ценил своего второго пилота. Тому было сорок три, и пилот он был отличный.

      — Все-таки тянет вправо. Что скажешь, Слей?

      — Повреждена гидравлика, — заметил бортинженер Крис Лодден. Он был самым молодым из них. Здоровый румянец деревенского парня и, главным образом, застенчивость, столь несвойственная большинству летчиков, делали его неотразимым для молоденьких стюардесс. Кресло Лоддена, следившего за показаниями механических систем, находилось за спиной Анилова.

      — Еще сильнее уходим вправо, — отрывисто бросил Анилов.

      — Черт! — Делбо до отказа вывернул штурвал и отпустил его, доняв, что это бесполезно.

      — Не слушается, — сказал Анилов.

      — Дело хуже, чем я думал. — Словно не доверяя собственным глазам, Крис Лодден склонился над приборами. — Этого просто не может быть!

      Конструкция «ДС-10» предусматривала три гидравлические системы — надежный запас прочности. Невозможно, чтобы вышли из строя сразу все системы. И тем не менее это случилось.

      Кроме них в кабине находился лысоватый и рыжеусый Пит Янковски, инструктор из Денверского отделения подготовки пилотов; который летел в Чикаго к своему брату. Во время полета он оставался наблюдателем и сидел за спиной Делбо, время от времени заглядывая через его плечо. Он поднялся со своего места.

      — Схожу посмотрю, что там с хвостом.

      — Мы можем регулировать тягу двигателей, — сказал Лодден.

      Делбо уже предпринял попытку использовать эту возможность. Он уменьшил тягу в правом двигателе и увеличил в левом, пытаясь выровнять самолет. Если их слишком сильно поведет влево, можно снова увеличить мощность в правом двигателе.

      С помощью бортинженера командир определил, что внешние и внутренние рули высоты не действуют. Элероны и закрылки тоже вышли из строя.

      Размах крыльев «ДС-10» достигает ста пятидесяти пяти, а длина фюзеляжа — ста семидесяти футов. Трудно назвать самолетом такое огромное сооружение. Это настоящий корабль, плывущий в воздушном океане. Два двигателя «Дженерал электрик Прэтт энд Витни» — вот все, что сейчас осталось от системы управления. С таким же успехом можно пытаться управлять мчащимся автомобилем, наклоняясь то вправо, то влево и надеясь, что такое перемещение веса поможет изменить направление движения.

      * * *

      С тех пор как взорвался двигатель, прошло уже несколько минут, а самолет все ещё держался в воздухе.

      Холли верила в Бога не потому, что обрела свою веру в результате сильного душевного потрясения, а скорее из-за того, что альтернатива представлялась ей слишком мрачной. Она выросла в семье методистов и одно время всерьез задумывалась о переходе в католицизм, но так и не сделала окончательного выбора между серым облачением протестантского пастора и пышной сутаной католического патера. В повседневной жизни она предпочитала решать свои проблемы, не дожидаясь помощи Всевышнего, и произносила слова молитвы только за столом у родителей, когда гостила у них в Филадельфии. Обращаться к небу с горячей мольбой о помощи сейчас, по меньшей мере, лицемерно, но, может быть, милосердный Господь все-таки не даст пропасть «ДС-10».

      Кристин читала Кейси вслух и весело комментировала приключения мультипликационных героев, пытаясь отвлечь дочь от воспоминаний о взрыве и падении самолета. Она знала, что самое страшное ещё впереди, и таким образом старалась подавить собственный страх и не думать о случившемся.

      Время шло, и с каждой минутой в ней росло чувство протеста. Ее разум не хотел мириться с тем, что сказал Джим Айренхарт. Холли не сомневалась в том, что она сама, он и Дубровеки останутся в живых. Джим не впервые вступал в схватку с судьбой и каждый раз выходил из неё победителем. Поэтому, пока они сидят в первой секции экономического класса, за их жизни, как он обещал, можно не волноваться. Хотли не могла примириться с неизбежностью гибели стольких людей. Невыносимо думать, что все они, молодые и старые, мужчины и женщины, добрые и злые, невинные и погрязшие во грехе, должны умереть в результате несчастного случая, что их тела, сплющенные в один комок, врежутся в какую-нибудь скалу или будут разбросаны по земле среди полевых цветов и сгорят, облитые керосином. Все вместе — и те, кто вел праведную жизнь, и недостойные.

      * * *

      Миновав Денвер и зону миннеаполисского Центра управления полетами, 246-й рейс вышел на связь с аэропортом Чикаго. Гидравлика полностью отказала, и Делбо запросил у диспетчера Объединенных авиакомпаний разрешения изменить маршрут и совершить вынужденную посадку в ближайшем аэропорту Айовы в Дьюбекс. Он передал управление Анилову и вместе с Лодденом сосредоточил свои усилия на том, как выйти из критической ситуации.

      Прежде всего Делбо связался со службой Центра авиационного техобслуживания международного аэропорта Сан-Франциско, где расположена главная техническая база Объединенных авиакомпаний — огромный сложный комплекс со штатом более десяти тысяч человек.

      — Докладываю обстановку, — спокойно начал Делбо, — полный отказ гидравлики. Пока держимся, но самолет неуправляем.

      Помимо сотрудников Центра, в аэропорту круглосуточно дежурят эксперты фирм, производящих все виды самолетов, которые летают на маршрутах Объединенных авиакомпаний. Среди них специалист из «Дженерал электрик», где изготовляют двигатели СФ-6, и специалист из фирмы «Макдоннелл-Дуглас», которая разработала и построила «ДС-10». В их распоряжении огромное количество книг и компьютерной информации о всех типах самолетов, а также точные данные о техническом обслуживании и состоянии каждого авиалайнера Объединенных авиакомпаний. Они могли рассказать Делбо и Лоддену о любой механической неисправности «ДС-10» за время эксплуатации самолета, о том, какие работы проводились при последнем техническом обслуживании и даже когда чинили обивку кресел. Они знали все, за исключением разве что того, сколько мелочи, вывалившейся из карманов пассажиров, забыто в салоне за последний год.

      Делбо надеялся, что они подскажут ему, как, черт возьми, без рулей, без элеронов управлять огромным, как многоэтажный дом, самолетом. Даже самые лучшие программы подготовки пилотов создавались с учетом того, что в самом худшем случае надежность конструкции позволит сохранить определенную степень контроля. Сначала люди из Центра просто не могли взять в толк, что гидравлика полностью вышла из строя. Они решили, что речь идет о частичном отказе системы, и ему пришлось повысить голос, чтобы на земле наконец поняли, в каком он положении. Делбо сразу же пожалел о своей несдержанности: он всегда стремился следовать традициям, считая, что настоящий профессионал должен хранить спокойствие в самой критической ситуации. К тому же Делбо неприятно поразило раздражение, прозвучавшее в его голосе, и некоторое время спустя командир корабля поймал себя на мысли, что его кажущееся спокойствие всего лишь маска.

      Вернулся инструктор Пит Янковски и доложил, что заметил большую пробоину в горизонтальной плоскости хвоста.

      — Может быть, повреждения ещё серьезнее, просто их не видно в иллюминатор. Похоже, обломки мотора изрешетили хвостовой отсек. Там как раз все гидравлические системы. Хорошо еще, что нет разгерметизации.

      Чувствуя холодную пустоту в желудке и до боли ясно представляя, что в его руках судьба двухсот пятидесяти трех пассажиров и десяти членов экипажа, Делбо передал в Центр информацию, которую сообщил Янковски, попросил совета, как вести поврежденный самолет, и нисколько не удивился, когда после краткого обсуждения эксперты не смогли предложить ему ни одного варианта. Он хотел от них слишком многого. Разве можно сказать, как управлять этим бегемотом, не имея ничего, кроме двух уцелевших двигателей? Но отвечать на этот вопрос ему придется самому перед Богом.

      Делбо продолжал держать связь с диспетчером Объединенных авиакомпаний, который контролировал ситуацию в воздухе. Кроме того, оба канала — и диспетчер, и Центр авиационного техобслуживания в Сан-Франциско — переключились на штаб-квартиру Объединенных авиакомпаний, которая находилась поблизости от аэропорта О'Хэр. Теперь экипаж мог переговариваться со специалистами из Чикаго, но и они пребывали в полнейшей растерянности.

      — Пусть Ивлин немедленно разыщет того парня из «Макдоннелл-Дуглас», о котором она говорила. Приведите его сюда, — сказал Делбо Питу Янковски.

      Пит вышел из кабины. Анилов решительно, но безуспешно крутил штурвал, пытаясь подчинить самолет своей воле. Делбо сообщил менеджеру из Центра, что на борту находится инженер из «Макдоннелл-Дуглас».

      — Незадолго до взрыва он предупредил нас, что хвостовой двигатель неисправен. Кажется, определил по звуку. Сейчас он будет здесь, посмотрим, может быть, сумеет нам как-то помочь.

      — Что вы имеете в виду? Как он определил по звуку? Что это за звук? — удивленно спросил эксперт по двигателям из «Дженерал электрик».

      — Не знаю, — ответил Делбо. — Мы ничего необычного не заметили. Стюардессы тоже. Обычный звук.

      — Этого не может быть, — прозвучало в наушниках у командира.

      Специалист по «ДС-10» из «Макдоннелл-Дуглас» был озадачен не меньше своего коллеги:

      — Кто этот парень?

      — Выясним. Пока что известно только его имя, — ответил Делбо. — Его зовут Джим.

      * * *

      Когда командир корабля объявил пассажирам, что самолет совершит вынужденную посадку в аэропорту Дубьюк, Джим увидел, что в проходе появилась Ивлин и, балансируя на ходу, так как «ДС-10» все время швыряло и трясло, двинулась в его сторону. Он сразу понял, что ей от него нужно, хотя предпочел бы, чтобы его ни о чем не просили.

      «…могут возникнуть некоторые сложности», — услышал он последние слова Делбо.

      Как только пилоты сбрасывали мощность в одном двигателе и увеличивали в другом, крылья самолета начинали дрожать и лайнер раскачивался, как лодка, пляшущая на волнах. К счастью, это длилось недолго, но в перерывах между отчаянными попытками выправить курс «ДС-10» несколько раз проваливался в воздушные ямы и выбирался из них с куда меньшей уверенностью, чем в первые часы полета.

      — Командир корабля Делбо просил вас пройти в кабину, — негромко сказала Ивлин. Ее слова, сопровождаемые улыбкой, прозвучали как приглашение приятно провести время за чаем с бутербродами.

      Он хотел отказаться. Неизвестно, смогут ли Кристин, Кейси и Холли обойтись без его помощи, когда произойдет катастрофа. Джим знал, что при ударе о землю средний отсек фюзеляжа с десятью рядами кресел первого класса оторвется от остальной части самолета и пострадает гораздо меньше, чем передняя и задняя секции. И без его вмешательства в судьбу 246-го рейса все пассажиры, сидящие на этих местах, будут целы и невредимы или отделаются легкими ушибами. Он не сомневался, что эти счастливчики останутся в живых, но не был уверен, что, пересадив Дубровеков в безопасную зону, сделал все для их спасения. Возможно, после приземления потребуется его помощь, чтобы вынести их из-под горящих обломков. Если он будет с экипажем, ему не удастся это сделать.

      Кроме того, Джим не, имел ни малейшего представления о том, что станется с летчиками. Если при столкновении самолета с землей он окажется в кабине…

      И все-таки он пошел с Ивлин. Выбора не было: Холли Тори требовала от него спасти не только женщину с ребенком, но и других людей. Возможно, это ему удастся. Джим слишком хорошо помнил умирающего человека в пустыне Мохавк и трех покупателей, застреленных в хозяйственном магазине Атланты в мае прошлого года. Окажись он чуть быстрее, и эти люди остались бы в живых, как и те, кого ему удалось спасти.

      Проходя мимо шестнадцатого ряда, он бросил взгляд на Дубровеков, склонившихся над книжкой, встретился глазами с Холли и почти физически ощутил её тревогу.

      Джим шел за Ивлин, чувствуя на себе испытующие взгляды пассажиров. Он один из них, но сейчас обстоятельства наделили его особым статусом. Похоже, люди стали подозревать, что эти обстоятельства куда серьезнее, чем им было сказано. Они наверняка ломают головы, спрашивая себя, кто он такой и для чего потребовалось его присутствие в кабине экипажа. Если бы они только знали.

      Болтанка не прекращалась. Джим обратил внимание на уверенную походку Ивлин. Ее не качало из стороны в сторону, потому что стюардесса предугадывала возможный толчок, отклонялась в противоположном направлении и, ловко перемещая центр тяжести, сохраняла равновесие.

      Несколько пассажиров склонились над бумажными пакетами. Другие сдерживали тошноту, но сидели с серыми лицами.

      Картина, которую он увидел в тесной, набитой инструментами кабине, привела его в смятение. Бортинженер листал справочник. В его глазах застыло отчаяние. Двое пилотов — Делбо и Анилов (стюардесса, которая осталась за дверью, сказала, как их зовут) лихорадочно манипулировали приборами, пытаясь вернуть на курс отклоняющуюся вправо громадину. Присевший на корточки между их креслами рыжеволосый лысоватый человек, следуя указаниям капитана, увеличивал и уменьшал мощность в двигателях, чтобы облегчить летчикам задачу.

      — Снова теряем высоту, — заметил Анилов.

      — Ничего страшного, — отозвался Делбо. Почувствовав, что кто-то вошел, он обернулся. На месте командира Джим выглядел бы как загнанная лошадь в мыле, но спокойное лицо Делбо лишь слегка блестело от пота.

      — Значит, это вы?

      — Да.

      Командир снова повернулся к приборам.

      — Нас разворачивает, — сказал он, обращаясь к Анилову. Второй пилот кивнул. Делбо скомандовал рыжеволосому прибавить мощность в левом двигателе, и тот мгновенно исполнил приказание. Затем, не глядя на Джима, командир сказал:

      — Вы знали, что это случится?

      — Да.

      — Можете ещё что-нибудь сказать? Самолет вздрогнул, Джима швырнуло на перегородку, но он устоял на ногах и ответил:

      — Все гидравлические системы вышли из строя.

      — Что-нибудь, чего я не знаю, — сказал Делбо с холодным сарказмом. Было бы неудивительно, если бы в его голосе прозвучало раздражение, но командир хорошо владел собой. Он снова вышел на связь с диспетчером и получил новые инструкции.

      Джим прислушался и понял, что специалисты из Центра управления полетом в Дубьюке решили сажать лайнер с помощью серии поворотов на триста шестьдесят градусов и таким образом вывести его на одну из посадочных полос. Обычный способ здесь неприемлем, поскольку пилоты не могли полностью контролировать движение самолета. «ДС-10» все время разворачивало вправо, и на земле созрел рискованный план использовать это свойство, чтобы направить лайнер в нужную точку. Так загоняют в сарай норовистого быка, который, не слушаясь пастуха, идет своей дорогой и неожиданно оказывается в стойле. Если тщательно рассчитать радиус каждого поворота и темпы снижения, эта задача вполне выполнима.

      До соприкосновения с землей осталось пять минут.

      Джим вздрогнул, получив внутреннее сообщение, и едва не повторил эти слова вслух Вместо этого он дождался, пока Делбо закончит переговоры с диспетчером, и спросил:

      — Что с шасси?

      — Работает, — ответил Делбо.

      — Тогда у нас есть шанс.

      — Все будет нормально, если только нас не ждет ещё один сюрприз.

      — Сюрприз будет, — сказал Джим. Капитан озабоченно взглянул на него:

      — Что вы сказали? Осталось четыре минуты.

      — Во-первых, нас встретит сильный ветер. К счастью, боковой, и мы не врежемся в землю. Но он доставит вам пару неприятных моментов. Будет похоже на посадку на стиральную доску.

      — Что вы такое говорите? — перебил его Анилов.

      — Когда вы сделаете последний заход на посадку и до земли останется несколько сотен футов, самолет все ещё не выровняется по полосе, — продолжал Джим. Он снова находился во власти высших сил, и они говорили его голосом. — Но придется садиться, другого выхода все равно нет.

      — С чего вы это взяли? — недоверчиво бросил бортинженер.

      Произнося слова с лихорадочной поспешностью, Джим продолжал говорить, не обращая внимания на вопрос Лоддена:

      — Самолет неожиданно завалится вправо, заденет крылом о землю и закувыркается по бетонке. Вся эта махина вылетит на грунт, рассыплется на части и сгорит.

      Рыжеволосый человек в гражданской одежде смотрел на Джима, будто не веря собственным глазам:

      — Что за чушь! Да за кого вы себя принимаете?

      — Он заранее знал, что двигатель номер два взорвется, — охладил его пыл Делбо.

      Понимая, что они уже вошли во второй 360-градусный поворот и время стремительно уменьшается, Джим сказал:

      — Вы все останетесь живы, но сто сорок семь пассажиров и четыре стюардессы погибнут.

      — Боже праведный, — тихо сказал Делбо.

      — Он просто не может этого знать, — возразил Анилов.

      Осталось три минуты.

      Делбо дал дополнительные указания рыжеволосому. Стало слышно, как взревел один из двигателей, и огромный самолет начал, снижаясь, второй поворот.

      — Но перед тем, как самолет завалится вправо, вы услышите предупреждение.

      — Предупреждение? — не оглядываясь, переспросил Делбо. Он не прекращал попыток справиться со штурвалом.

      — Странный звук, вы такого никогда не слышали. В том месте, где крыло соединяется с фюзеляжем, структурный дефект. Похоже на звук лопающейся гитарной струны. Как только его услышите, прибавьте мощность в левом двигателе. Только так можно избежать опрокидывания.

      Анилов потерял терпение:

      — Какая чушь! Пока этот парень здесь, я ничего не соображаю.

      Джим знал, что Анилов прав. Специалисты из Центра в Сан-Франциско и диспетчер замолчали, чтобы летчики могли сосредоточиться. Если он останется в кабине, то, даже не произнося ни слова, одним своим присутствием может отвлечь их в самый ответственный момент. Кроме того, он рассказал все, что знал, и добавить ему нечего.

      Джим вышел из кабины и быстро направился к шестнадцатому ряду.

      До встречи с землей две минуты.

      * * *

      Холли не спускала глаз с прохода между кресел, надеясь, что Джим все-таки вернется. Хотелось, чтобы он был рядом, когда случится самое страшное. Она ясно помнила события прошлой ночи, когда в комнату мотеля проникло чудовище из ночного кошмара, и количество жертв, которые оставил на своем пути Айренхарт, спасая невинных людей. Не забыла она и того, как жестоко он расправился с Норманом Ринком в хозяйственном магазине Атланты. Но темное начало в его душе уступило место светлому. Рядом с ним ей было удивительно спокойно, точно окружавший его невидимый ореол опасности превратился в нимб ангела-хранителя.

      По селектору одна из стюардесс инструктировала пассажиров, как вести себя при экстренной посадке. Ее коллеги ходили по рядам, проверяя, все ли люди выполняют эти указания.

      Корпус «ДС-10» вибрировал, самолет швыряло во все стороны. Хотя в его конструкции не было ни одной деревянной детали, он скрипел, как застигнутый штормом парусник. Небо в иллюминаторах оставалось голубым, но в воздухе бушевали неистовые вихри.

      Пассажиры давно поняли, в какой серьезный переплет они угодили. Условия для посадки — хуже не придумаешь, и случиться может все что угодно. Может быть, и самое худшее. В огромном лайнере воцарилась поразительная тишина, словно в соборе во время торжественного богослужения. Вполне возможно, многие представляли себе собственные похороны.

      Из салона первого класса появился Джим. При виде его Холли испытала огромное облегчение. Он чуть замедлил шаг, ободряюще улыбнулся Дубровекам, слегка коснулся плеча Холли и сел в кресло у неё за спиной.

      Самолет попал в воздушный поток. На этот раз дело приняло совсем плачевный оборот. Холли показалось, что они уже не летят, а катятся.

      Кристин взяла её за руку и быстро сжала, словно они были старыми подругами. Впрочем, они ими уже стали. Близость неминуемой смерти сближает людей.

      — Удачи тебе, Холли.

      — Удачи, Кристин.

      Рядом со своей матерью маленькая Кейси казалась совсем крошечной.

      Наконец и стюардессы заняли места в креслах. Холли тоже последовала их примеру, приняв положение, сулящее самые большие шансы выжить: затянула пристяжные ремни, наклонилась вперед и спрятала голову в коленях, обхватив руками лодыжки.

      Болтанка на мгновение прекратилась и самолет скользнул вниз. Но Холли не успела даже вздохнуть с облегчением. В следующую секунду все небо стало похоже на одеяло, которое трясут за края гремлины — злые гномы, приносящие летчикам несчастье.

      Над головой захлопали дверцы багажных полок, и на пассажиров посыпались чемоданы, сумки, куртки и другие вещи. Что-то ударило её по спине и скатилось в сторону. Было совсем не больно, но Холли неожиданно испугалась, что чемодан какой-нибудь модницы, набитый косметикой, свалится на неё под опасным углом и переломит позвоночник.

      * * *

      Слейтон Делбо продолжал давать команды Янковски, который, стоя на коленях между креслами пилотов, управлялся с подачей топлива в двигатели. Летчики в это время пытались удержать лайнер на заданном курсе. Делбо был спокоен, хотя знал, что впереди тяжелая посадка.

      Они начали выходить из третьего, последнего поворота. Посадочная полоса стремительно приближалась. Но, как и предсказывал Джим — черт, фамилия этого парня опять вылетела из головы, — им не удалось выровняться по полосе.

      Незнакомец не ошибся. Вокруг бушевала настоящая буря. Самолет швыряло, как большой старый автобус, который громыхает вниз по склону крутой горной дороги. Такого командиру корабля видеть ещё не доводилось. Даже для исправного самолета посадка при таком сильном встречном ветре представляет немалую опасность.

      Но Делбо не оставалось другого выбора. Слишком поздно, чтобы попробовать ещё один заход или проскочить посадочную полосу и уйти на другой аэродром в надежде на лучшие метеоусловия. После взрыва хвостового двигателя прошло тридцать три минуты, и это настоящий подвиг, что они до сих пор не врезались в землю. Еще немного — и не помогут ни мастерство, ни опыт, ни хладнокровие. С каждой минутой, а теперь секундой, полет все больше напоминал попытку удержать в воздухе обломок огромной скалы.

      До бетонной полосы осталось две тысячи футов, и это расстояние стремительно сокращалось.

      Мысли Делбо обратились к жене и семнадцатилетнему сыну, которые остались дома в Вестлейн-Виллидж на севере Лос-Анджелеса. Второй сын. Том, уже в колледже Вилламот, готовится к поступлению на первый курс. Как бы он сейчас хотел обнять их, почувствовать прикосновение родных рук.

      Он не боялся за себя. По крайней мере, не слишком. И предсказание незнакомца, что экипаж останется в живых, не играло здесь никакой роли. Кто знает, всегда ли сбываются слова этого парня. По сути дела, у Делбо просто не было времени думать о себе.

      Полторы тысячи футов.

      Он думал о пассажирах и экипаже, доверивших ему свои жизни. Если его нерешительность, медлительность или, наоборот, поспешность, приведут к тому, что в этой катастрофе окажется доля его вины, все, чего он достиг за долгие годы работы, будет перечеркнуто этой единственной трагической ошибкой. Возможно, он слишком строг к себе, но многие летчики обладают столь же сильным чувством ответственности.

      Он вспомнил слова незнакомца: «…сто сорок семь пассажиров…» До боли сжал бешено вибрирующий штурвал.

      «…и четыре стюардессы погибнут…» Тысяча двести футов.

      — Нас заносит вправо, — сказал Делбо.

      — Держись! — крикнул Анилов. Сейчас, когда они совсем снизились, все зависело от командира.

      Сто пятьдесят одна смерть, сто пятьдесят одна семья, которая потеряет близких. И ещё больше людей, чьи судьбы окажутся вовлечены в водоворот этой трагедии.

      Но откуда этот парень знает, сколько людей погибнет? Это невозможно. Что он, ясновидец? Чушь, как сказал Янковски. Да, но он знал о взрыве двигателя и о встречном ветре при посадке. Только полный идиот может сбрасывать это со счетов.

      Тысяча футов.

      — Пора, — услышал Делбо собственный голос.

      * * *

      Согнувшись в три погибели, зажав голову между коленями и обхватив руками лодыжки, Джим Айренхарт вспомнил старую шутку: «Поцелуй свой зад на прощание».

      Он молил Бога, чтобы его действия не изменили ситуацию в худшую сторону и вместе с ним и Дубровеками не погибли люди, которым самой судьбой было предназначено остаться в живых. Его разговор с командиром корабля повлиял на будущее, и то, что произойдет, может быть хуже того, что должно было случиться. Похоже, высшие силы в конце концов одобрили его желание спасти не только Кристин и Кейси. Но природа этих сил загадочна, и надо быть дураком, чтобы пытаться понять движущие ими мотивы и намерения.

      Самолет содрогнулся от сильного толчка. Завывание двигателей перешло в пронзительный визг.

      Джим уставился под ноги, ожидая, что пол вот-вот лопнет и брызнет ему в лицо.

      Больше всего он боялся за Холли Торн. Ее присутствие в самолете — самое большое отклонение от первоначального сценария, написанного судьбой. Может быть, ему удастся спасти многих пассажиров, но что, если погибнет Холли?

      * * *

      «ДС-10» с грохотом летел к земле. Холли сжалась в комок и закрыла глаза. Перед мысленным взором поплыли лица матери с отцом, и она обрадовалась им. Затем удивилась, когда вслед за родителями в её сознании возник образ Ленни Кэллевея. Он был её первой детской любовью. Они не виделись с тех пор, как обоим исполнилось шестнадцать… Потом появилась миссис Руни, учительница из старших классов, которая с особенным участием относилась к её проблемам и успехам… За ней Лори Клагер — лучшая подруга на протяжении всех школьных и половины студенческих лет. Жизнь разбросала их по разным уголкам страны… И многие другие, все те, кого она любит или когда-то любила. Она думала о каждом из них не больше доли секунды, но близость смерти словно изменила ход времени, и Холли казалось, что она подолгу всматривается в родные лица. Перед ней вставали не кадры из прожитой жизни, а образы дорогих её сердцу людей — хотя, может быть, это одно и то же.

      Несмотря на пронзительный вой двигателей и нахлынувшие воспоминания, она услышала, как Кристин Дубровек говорит дочери: «Я люблю тебя, Кейси».

      Холли заплакала.

      * * *

      Триста футов.

      Делбо сумел приподнять нос самолета.

      Похоже, все идет нормально. Насколько слово «нормально» применимо в данных обстоятельствах.

      Они шли под небольшим углом к полосе, но, возможно, сразу после посадки самолет удастся выровнять. В противном случае они пронесутся по бетонке три, а то и четыре тысячи футов, и лишь потом лайнер выкатится на недавно убранное поле. Это, конечно, не самый лучший вариант, но по крайней мере скорость значительно уменьшится. Конечно, многое зависит от того, какая поверхность окажется под колесами. Самолет может развалиться, но мало вероятности, что он разлетится вдребезги.

      Двести футов.

      Ветер стих.

      Они парили в воздухе. Легко, словно перышко.

      — Порядок, — сказал Анилов.

      — Спокойно, спокойно, — ответил Делбо.

      Оба имели в виду одно и то же, все идет нормально, ещё немного — и можно обо всем забыть.

      Сто футов.

      Нос самолета кверху.

      Отлично, отлично.

      Земля.

      Странный звук лопающейся струны!

      И одновременно с ним взвыли шины, ударившись о бетонную полосу. Делбо помнил предупреждение незнакомца. Он скомандовал:

      — Левый двигатель! — И направил самолет влево.

      Янковски тоже хорошо помнил слова Джима, хотя и назвал их чушью. Командир не успел договорить, как инструктор выполнил команду. В точности как и было сказано, «ДС-10» завалился вправо, но мгновенная реакция экипажа спасла его от опрокидывания. Лайнер качнулся влево, и правое крыло вернулось в прежнее положение. Возникла опасность излишней компенсации, и Делбо, продолжая удерживать самолет в том же направлении, отдал Янковски новую команду. Дрожа и вибрируя, самолет мчался по полосе. Он приказал включить реверс, потому что бешеная скорость, с которой они неслись по бетонке, означала для них смертельную опасность. Самолет шел под углом к полосе и, хотя и замедлял бег, с каждым мгновением приближался к опасному краю. Правое крыло снова провисло. Оно раскачивалось, издавая дьявольский скрежет рвущегося железа: как и говорил Джим, не выдержал металл в месте соединения крыла с фюзеляжем. Сказалось напряжение дикого полета и встречный ветер, какой бывает раз в столетие. Они мчались вперед, но Делбо ничего не мог поделать со структурным дефектом. Нельзя же вылезти наружу и заварить проклятую трещину. Самолет катился по полосе, замедляя скорость, но правое крыло стало крениться к земле, все попытки помешать этому оказались напрасными. Крыло резко ушло вниз…

      * * *

      Холли почувствовала, что самолет заваливается вправо. Она задержала дыхание, или подумала, что задержала, потому что в то же самое время ловила воздух широко открытым ртом.

      Лязг и скрежет деформируемого металла отдавались в фюзеляже жутким эхом. Внезапно этот звук усилился. «ДС-10» сильно накренился вправо. Затем подпрыгнул и с пушечным грохотом, от которого у пассажиров зазвенело в ушах, ударился о бетон.

      Шасси не выдержало, и лайнер осел на брюхо, продолжая по инерции скользить вперед. Затем он начал переворачиваться. Сердце Холли сжалось, желудок свело судорогой. Лучшая карнавальная поездка в мире. Вот только не, слишком веселая. Пристежные ремни впились в ребра и, словно бритвы, резали её пополам.

      В салоне стоял невыносимый шум. И крики пассажиров были не самое худшее. Голоса людей тонули в реве лайнера, чье израненное брюхо волочилось по бетонным плитам посадочной полосы. Рев умирающей машины можно было сравнить только с предсмертным криком динозавра, провалившегося в мезозойскую трещину. После гибели этих гигантов на Земле не осталось существа, способного издавать такие жуткие пронзительные вопли. Не верилось, что это голос машины. Страшный металлический звук, до странности похожий на стон раненого чудовища, мог бы принадлежать миллионам мучеников ада, чьи отчаянные стенания слились в один душераздирающий вопль. Казалось, ещё миг — и лопнут барабанные перепонки.

      Нарушая все инструкции, Холли подняла голову и быстро огляделась по сторонам. За стеклами иллюминаторов бушевали каскады белых, желтых и бирюзовых искр, как будто их встречали необычайно красочным фейерверком. Впереди, рядов через шесть от нее, фюзеляж раскололся, как яичная скорлупа при ударе о край керамического кувшина.

      Холли решила, что с неё достаточно увиденного, и снова спрятала голову в коленях.

      Она услышала свой собственный лепет, но была так испугана, что сквозь царившую в салоне какофонию с трудом различила только невнятное:

      — Не надо, не надо, не надо…

      Возможно, она на несколько секунд потеряла сознание или под тяжестью неимоверной нагрузки её чувства на время отключились. Холли открыла глаза. Самолет не двигался. В ноздри лез едкий запах, природу которого не могло определить вернувшееся к ней обоняние. Страшное испытание закончилось, но Холли совершенно не помнила последние мгновения посадки.

      Она спасена.

      Холли охватила дикая радость. Она подняла голову, выпрямилась, готовая закричать от переполнявшего душу восторга, и застыла в кресле, увидев впереди огонь.

      * * *

      «ДС-10» не перевернулся. Предупреждение командиру корабля Делбо подоспело вовремя.