Феликс Кривин. Среда обитания
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Хвост павлина". Изд. "Карпаты", Ужгород, 1988.
& spellcheck by HarryFan, 16 January 2001
-----------------------------------------------------------------------
(трактат)
1. ВЗГЛЯД НА МИР
То, что рыбы блоруки, вовсе не означает, что у них блорукий взгляд
на А того, что кроты слепы, вовсе не следует, что у них нет
никакого взгляда. У земноводного протея заросли глаза, но он ухитряется
воспринимать свет поверхностью кожи - какой совершенный, всеобъемлющий
взгляд на мир!
Каждый должен иметь свой взгляд на мир - воспринимать окружающий мир
если не зрением, то слухом, обонянием. Или, скажем, эхолокацией, как
летучие мыши. Или боковой линией, как рыбы, которым колебания окружающей
среды помогают, так сказать, действовать без колебаний. Вы думаете, у
жучка безглазика семейства ощупников нет своего взгляда на мир?
Можно сказать с уверенностью: не зря безглазик семейства ощупников
ушел своего семейства и поселился в семействе муравьев. Муравьи народ
самостоятельный, среди них поживешь - глядишь, и сам муравьем станешь. Вот
и живет безглазик. Приглядывается. Ощупывает. Где еда, где питье. Когда
еще него муравья сделают, да и сделают ли, а пока можно пожить. Вот он
как, безглазик, свое счастье нащупал.
Кое-кто, конечно, паразитом назовет, не без этого. Но у безглазика и на
это свой взгляд: ему лишнее название не помешает.
В животном мире нет четкой границы между пищей и едоком, и, приближаясь
к столу, не всегда можно знать: едоком ты будешь или пищей. Лягушка
никогда этого не знает, но проявляет большой оптимм: все, что движется
возле ее стола, она непременно считает пищей. И стоит змее пошевелить
языком, лягушка тут же хватается за него, как утопающий за соломинку, и
эта соломинка утягивает ее на дно.
Бывают и более удачные обеды. Лягушка любит поесть, и она умеет поесть:
она делает около ста жевательных движений в секунду. Почему она так
торопится? Потому что вокруг все едят. Цапли едят, аисты. И те же змеи.
Потому и торопишься, чтобы успеть побольше съесть на этом обеде, на
котором нет четкой границы между пищей и едоком.
Опыт показывает, что больше всего ошибок совершается там, где
окружающий мир воспринимают желудком.
Среди рыб вестен живоглот, который всех покоряет своим ослепительным
чревом. Глаза могут светиться умом, лицо - улыбкой, но чем, скажите, может
светиться живот? У живоглота светится именно живот. Большой, как матрац, и
растяжной, как резина, он вдобавок еще и светится. Конечно, не умом. И
конечно, не улыбкой. Он светится тем, чем может светиться живот, когда
светится только живот, а глаза и лицо - не светятся.
Многие светятся вокруг нас, но при этом важно определить, чем они
светятся. Не животом ли, как живоглот? Не зубами ли, как некоторые хищные
рыбы?
Как ни странно, среди многих светящихся рыб рыба-свеча почему-то не
светится. Ее называют свечой, но сама она, видно, не считает себя свечой:
на этот счет ее взгляд расходится с общепринятым. И почему это непременно
нужно светиться? Некоторые рыбы, например, лампаникт, фонареглаз, а также
антарктическая рыба электрона, полагают, что каждый непременно должен
светиться, но рыба-свеча не разделяет этого мнения. Почему же ее называют
рыбой-свечой?
Потому что, если ее как следует высушить и вставить ей в рот фитиль,
она будет гореть, как свеча. При жни не горела, а теперь, когда ее
высушили... Оказывается, можно гореть после смерти. Жить незаметно, а
после смерти вдруг запылать...
Но не всех обстоятельства заставляют поменять взгляды. Осьминога не
заставят никакие обстоятельства, и даже если жнь выбросит его на сушу,
взгляд его будет устремлен к морю, и осьминог будет упорно двигаться к
морю. Даже огонь не заставит его свернуть с пути: он пойдет прямо в огонь
- и либо сгорит, либо все-таки выйдет к своему морю.
Видимо, его благородная цель помогает ему бороться с обстоятельствами.
А когда цели неблагородные...
Рыба пиранья трусливо жмется к стенке аквариума. А в реке она никого не
боялась. Наоборот, ее боялись. Даже страшные крокодилы боялись ее,
маленькой рыбки, величиной с карася.
Их была целая стая, в которой кто-то был вожаком, - неважно кто, это не
имело значения. Вожаком становился тот, кто первым чувствовал запах крови.
И даже предчувствовал запах крови, чувствуя поблости жнь.
Жнь - это всегда возможный запах крови, пиранье это вестно лучше
других. Потому что для нее любая жнь - это всего лишь возможный запах
крови.
Там, в реке, пиранья простреливала реку насквозь в едином залпе
устремленной на жертву стан. А здесь она дрожит, жмется к стенке
аквариума. Потому что стаи нет, нет стаи, собранной в едином броске,
огромной стаи, состоявшей таких же, как она, рыбок, почти карасей...
Может быть, она, пиранья, и есть карась, всего лишь карась, который
почувствовал запах крови?
Жучок родниус в своих взглядах до того самостоятелен, что может
самостоятельно прожить без головы. Одна голова хорошо, но и ни одной не
хуже - так считает жучок родниус.
Родниус любил философствовать, пока не остался без головы. Как он
остался без головы, об этом история умалчивает. Возможно, он стал жертвой
собственного любопытства, как это бывает с улитками. Улитка, как вестно,
имеет отдельную раковину, но ей непременно нужно высунуться, чтобы
посмотреть, что делается вокруг. И от всего, что делается вокруг, улитка в
буквальном смысле теряет голову. Глядишь - и нет головы: откусили. По
улитка не может жить без головы, слишком уж она любопытна. Поэтому голова
у нее отрастает, а когда отрастет - снова высунется.
Да, улитка не может жить без головы, поэтому голова у нее всякий раз
отрастает. А жучок родниус прекрасно обходится без головы. Правда,
философствовать он уже, как прежде, не любит. Конечно, можно
пофилософствовать и без головы, но - удивительная вещь! - с тех пор, как
родниус остался без головы, у него как-то переменились взгляды. Нельзя
сказать, чтобы он совершенно не реагировал на свет - реакция на свет у
этих жучков и без головы сохраняется, - но тяга к свету уже не та. Тяга к
свету - хорошо, но и без нее не хуже, - к такой мысли приходит роднике,
оставшись без головы.
Ну скажите, разве такие мысли приходят кому-нибудь в голову? Такие
мысли приходят лишь тогда, когда остаешься без головы. А когда остаешься
без головы, какие уж тут разговоры о взглядах!
Вот тут бы и закончить разговор о взглядах на мир, но необходимо
сделать некоторые выводы. Итак, что важно в формировании настоящего
взгляда на мир?
Для этого важно:
- иметь глаза, уши или какие-нибудь другие органы чувств, - допустим,
боковую линию, как у рыб, или способность к эхолокации;
- не быть паразитом, как безглазик семейства ощупников;
- не воспринимать окружающий мир желудком, иначе всегда будешь
находиться на грани между пищей и едоком;
- по возможности светить (но, конечно, не животом и не зубами);
- помнить, что только благородная цель помогает бороться с
обстоятельствами, и что хищники больше других зависят от обстоятельств;
- иметь свой самостоятельный взгляд, но не такой, чтоб окончательно
потерять голову.
2. БЕЗУМНАЯ, РАЗУМНАЯ
Все мечтают о безумной любви и никто не мечтает о разумной, потому что
в любви безумное оказывается самым разумным, а разумное теряет свой смысл.
Слишком разумную любовь называют любовью по расчету.
Крапивник не может рассчитывать на взаимную любовь, он вынужден
ограничиться любовью по расчету. Крупные птицы берут внешностью, а у него
этой внешности - не на что смотреть. Но если взять крапивника вместе с его
участком, то тут уже будет на что посмотреть: каждый его собственный
сантиметр соответствует гектару его участка.
Другие строят одно гнездо и поэтому имеют одну жену. Крапивник строит
сразу несколько. Причем все это большие, просторные гнезда, чтобы прочно
обосноваться на земле, а не летать в облаках, потому что летать крапивник
не любит. Да и когда тут летать - столько гнезд, столько жен...
Крапивник хлопочет на своем участке и громко поет. При его внешности
ему нужно очень громко петь, чтоб на него обратили внимание, чтобы
полетели на голос его любви. Многие летят на голос любви. Сколько мошкары
гибнет в высоковольтных трансформаторах, принимая их гудение за голос
любви. В любви многие ошибаются, слыша то, что хочется услышать. Но
крапивник-то не ошибается. Он строит так много гнезд не от какой-то там
безумной любви, а по расчету. Чем меньше любви, тем больше требуется жен,
а чем меньше жен, тем больше требуется любви, - таков суровый закон
природы.
К слову сказать, безумная любовь редко гнездится в благоустроенных
гнездах. У птиц калао настолько плохо с жильем, что им приходится жить по
очереди. Чтобы спокойно высидеть потомство, супруга калао вынуждена
замуровать себя в дупле, и супруг собственноручно помогает ей
замуровываться, оставляя для свиданий узкую щель. Потом в эту щель он
будет носить жене передачи, и все будут ему завидовать, потому что каждый
был бы рад носить своей жене передачи, но для этого нужно упрятать жену в
дупло.
Для супруга калао время пролетит незаметно; пока он с передачами будет
мотаться туда-сюда, глядишь, у него в дупле что-нибудь высидится. И станет
калао носить передачи всей семье - вот это будет настоящая радость! А
когда потомство подрастет и супруга калао, взломав стенку, выйдет к своему
супругу на волю, он не узнает ее, располневшую там, взаперти, а она не
узнает его, отощавшего на свободе. Но потом он ее узнает. Узнает свой
труд, свои бессонные ночи, узнает все, что оторвал от себя, чтобы вложить
в это разжиревшее, но по-прежнему любимое тело. А она подумает, что он
отощал от любви, потому что мужчины плохо переносят разлуку. И это будет -
как свадьба, как новая любовь, и все будут радоваться, что дупло, наконец,
освободилось.
Впрочем, разве счастье в дупле? Разве оно в гнезде или норе? Счастье не
втиснешь ни в какую нору, поэтому оно не имеет крова.
Жена медного дятла этого не понимает. Она считает, что ее медный дятел
лучше, чем золотой, и, пренебрегая золотым, держится за своего медного.
Потому что у медного всегда полны кладовые. Он срывает с дубов желуди и
прячет их в стебли агав. И когда всем захочется желудей и все полетят
искать их на дубе, то, конечно, там их никто не найдет, - а кому же придет
в голову искать желуди на агаве?
Хитрый дятел. Хоть и медный, а хитрый. Он понимает: для того, чтоб
блистать, нужно поплотней набить кладовые.
Золотой - другое дело, этот может сам по себе блистать. А что толку?
Ну, полюбуешься на него, но долго ли сможешь любоваться?
Долго не сможешь: есть захочется. Сколько ни любуйся, все равно есть
захочется. Потому что дятлы, которыми любоваться, это совсем не те дятлы,
с которыми жить.
Возьмите певчих. Прекрасные голоса, слуховые данные... Артистические
натуры... А каковы они в быту, в семейном отношении? Все - на один сезон.
Все эти страсти, исполненные с таким вдохновением, - на один сезон. А в
новом сезоне - и страсти новые.
У кого настоящая семья, так это у хищных. Крепкая, на всю жнь.
Правда, голоса не те, что у певчих, да и, честно говоря, хищные, как
правило, глуповаты. Самые глупые среди птиц. Зато внешность у них
представительная, солидная, семейная внешность.
Если говорить о внешности, то тут, конечно, первое место куриным.
Например, павлину с его хвостом. Или фазану с его хвостом. Но ведь эти
красавцы даже на сезон не заводят семью, как дойдет до семьи, только их
хвост и видели.
Среди рыб много говорят о семействе цихлидовых, связанных якобы узами
брака на всю жнь. Называют даже имя одного цихлидов: Герой с голубыми
пятнами. Вот уже до чего дошло: постоянство в любви считается геройством.
Хотя мужчина и женщина составляют как бы две стороны одной медали, но
стороны эти противоположны друг другу, и очень важно, какая них станет
лицевой. При так называемом патриархате мужская сторона повернута к свету
и является лицевой, а женская, оборотная, борется за эмансипацию. Когда же
ей удается добиться эмансипации, она поворачивается к свету и оборотной
становится мужская сторона.
У пятнистых трехперсток настоящий матриархат: жены дерутся на
поединках, умыкают мужей и приводят их в свое, женой построенное, жилище.
Здесь украденному мужу предстоит высиживать птенцов, а жена упархивает в
невестном направлении и находит нового отца для новых детей, чтобы
бросить их для отца и детей, еще более новых... И сидят в гнездах
брошенные отцы, нянчат брошенных детей и ждут: может, кто-нибудь их
умыкнет? Может, кто-нибудь возьмет их вместе с потомством?
Да, если б не дети, какая бы у нас была безумная любовь! Свидетельство
этому - жнь вызывающей улиточки тетис.
Улиточка тетис ходит по поверхности воды, бросая вызов законам о
хождении по водной поверхности. Более того, она ходит не сверху, со
стороны воздуха, а сну, со стороны воды, бросая вызов законам о хождении
вн головой - опять же добавим; по водной поверхности.
И при этом она еще светится. Чтобы всем было видно, как она тут живет.
Вся жнь улиточки тетис - сплошной вызов. И не только жнь. Смерть ее
тоже вызов. Улиточка тетис умирает от любви.
Она мечет икру и сразу же умирает. На пороге семейной жни, самой
важной фазы любви, она умирает, бросая вызов законам любви...
Другим улиткам этого не объяснишь. Они не понимают, как это можно
ходить по водной поверхности, да еще вдобавок вн головой, да еще
зачем-то светиться, а главное - что совсем уж нелепо, - умирать от
любви...
Как объяснить им это? И как самим понять, что такое истинная любовь?..
Вот к каким мы приходим выводам:
- безумная любовь - самая разумная любовь, она дает вам возможность
светиться так, как мы никогда не светимся при любви по расчету;
- тот, кто слишком заботится о собственных гнездах, не знает настоящей
любви. Хоть в каждое гнездо посади по жене, любви от этого не прибавится;
- не бойтесь умереть от любви: это самая прекрасная смерть. Хотя даже
самая прекрасная смерть не идет ни в какое сравнение с жнью...
- ...потому что любовь - это жнь.
3. ПЕДАГОГИКА В ПРИРОДЕ
Из всех профессий, существующих на земле, самая распространенная -
профессия педагога. Воспитывают все: и воспитанные и невоспитанные, и
разумные и неразумные, и позвоночные и беспозвоночные, и даже простейшие.
Водоплавающие учат плавать, летающие - летать, пресмыкающиеся -
пресмыкаться, простейшие - умножаться путем деления... Все чему-то учат, и
каждый считает свою науку единственно достойной быть переданной
подрастающему поколению.
Педагогические методы разнообразны. Один родители верят в силу
родительской опеки, другие, наоборот, отдают предпочтение
самостоятельности. Насекомое, вступающее в жнь, приучается к
самостоятельности не с начала трудовой деятельности, как у людей, и даже
не с детства, как у многих других животных, а прямо-таки с эмбрионального
периода. Ведь насекомые и сами маленькие, как дети, им было бы трудно
носиться со своими детьми, как это делают другие родители. Поэтому
насекомые предоставляют своим эмбрионам полную свободу действий; живи -
как хочешь, питайся - как хочешь, как хочешь, выкарабкивайся своего
эмбрионального состояния и устраивай свою личную" жнь. Эмбрион, имеющий
личную жнь, называют личинкой.
А вот морской судак не бросает свою икру на провол судьбы: он
охраняет ее от бычков и одновременно бычков поедает. Он живет для
потомства и одновременно живет для себя. Это очень важно: живя для себя,
не забывать жить для потомства и, живя для потомства, не забывать жить для
себя. (Правда, бычки недовольны: им никак не удается пожить для себя и
даже не всегда удается пожить для потомства.)
Что касается жабы повитухи, то она спохватывается жить для себя лишь
тогда, когда жни ее угрожает смертельная опасность. У жабы повитухи
главный повитуха отец, это он вынашивает детей, по-мужски обмотав их
вокруг себя, как пулеметную ленту, в которой, однако, каждый патрон несет
в себе жнь, а не смерть. И совершенно правильно: ведь он, отец, воюет за
жнь, а когда воюешь за жнь, нелепо прибегать к помощи смерти.
Отец повитуха всячески бегает смерти, он воюет не на смерть, а на
жнь. И при верной смертельной опасности складывает оружие, срывает с
себя пулеметную ленту.
И все же борьба за жнь продолжается. Пулеметная лента сама продолжает
борьбу, один за другим нее выскакивают маленькие повитухи и принимаются
сами себя вынашивать, без отца. А когда придет время, обмотают себя
пулеметной лентой, чтобы продолжить борьбу за жнь - до первой
смертельной опасности.
Очень важно своевременно позаботиться о будущем потомстве, помочь ему
ответить на вопрос: как быть? Компасные медузы рождаются все мужчинами, но
этого им ненадолго хватает, и все они со временем превращаются в слабый
пол, который они называют прекрасным полом. Пол прекрасный, что в
говорить! Но вот иные рыбки, которые рождаются в этом поле, со временем
меняют его на пол, хотя и не столь прекрасный, но сильный. Не простое
это дело - переступить через свой пол. Отбросить все, что дано тебе от
природы, обновить себя, переделать, пересоздать... Найти в себе достаточно
силы. Или достаточно слабости.
Правда, лучше всего нас формирует жнь, в этом убеждаешься на примере
некоторых ракообразных. В благоприятных жненных условиях род дафний -
сплошной женский род, то есть, род, состоящий особ исключительно
женского пола. В благоприятных условиях у дафний рождается лишь слабый
пол. Настоящие мужчины рождаются только в неблагоприятных условиях.
Да, жнь нас воспитывает. Обычные комнатные мухи рождаются без головы,
а голову обретают там, где другие теряют ее: в школе жни. Однако, школа
школой, но нельзя недооценивать родительский пример, а также взрослое
окружение.
Когда перед молодыми клешненосными осликами ( ракообразных) возникает
вопрос: кем быть? - они берут пример со взрослых, но, конечно, поступают
наоборот: если встретит мужчину, станет женщиной, а если женщину - станет
мужчиной. Это хорошо, что ослики не идут битым путем, плохо то, что
советы взрослых не пользуются у них уважением. Любая педагогика строится
на авторитете взрослых, а если авторитета нет, на чем же тогда строить
педагогику?
Те, кто отдает предпочтение самостоятельному развитию, опять-таки
ссылаются на пример насекомых. За периодом бурного эмбрионального детства
у будущих насекомых наступает переходной период, когда они успокаиваются,
уходят в себя, чтобы хорошенько подумать о своем будущем. В это время их
совсем не узнать, такие они тихие, смирные, уравновешенные (их даже
называют куколками - настолько они ведут себя идеально). Потому что
кончилось эмбриональное детство, наступила эмбриональная юность, пришла
пора пересмотреть эмбриональную личную жнь и подумать о будущей взрослой
жни.
Если бы детей воспитывали только родители! Вопрос воспитания был бы
давно решен. Но он не решен, и с каждым поколением все усложняется.
Личинка суданского кузнечика задумала стать муравьем, простым муравьем,
тех, которые всю жнь на земляных работах. И она во всем старается
быть похожей на муравья. А личинка малайского кузнечика скачет, как
жук-скакун, да и внешне от него не отличается.
Родители в панике: и что это с нашими личинками происходит? Нет чтобы
жить, как деды-прадеды, рода в род свою линию продолжать. Но между
собой прнаются друг другу:
- Я в его возрасте тоже пытался всех обскакать. Таким был скакуном -
мать родная не узнавала.
- А я в муравьи пробивался. Правда, потом образумился.
А дед не пробивался? А прадед не пробивался? Все пробивались и все
образумились.
Чтобы стать взрослой, личинке нужно одно: образумиться. Так считают
взрослые, уважая свой собственный, личный пр Но как трудно добиться у
детей такого же уважения!
Питоны неплохие родители, хотя обычно змеи равнодушны к потомству. У
змей холодная кровь, которую не может согреть ни любовь, ни сочувствие, ни
надежда, что наши дети будут счастливей нас...
У питонов холодная кровь, но когда на свет должны появиться дети...
Маленькие, слабые, пока еще не вылупившиеся... В этом есть что-то
трогательное, и мать свивается над ними клубком, огромным клубком, от
одного вида которого цепенеет вокруг все живое. И этот клубок, леденящий
мир, по-своему лучает тепло, окружает теплом тех, кому предстоит
вылупиться. Ведь для того, чтобы выйти в мир, нужно почувствовать его
теплоту...
Наверно, питоны могли бы стать теплокровными - если бы их
теплокровность была направлена не только внутрь своего клубка, но хотя бы
кого-нибудь согревала снаружи. А так - не станут питоны теплокровными, и
дети их не станут теплокровными, потому что - какой же они видят пример?
Поэтому иногда даже хорошо, что дети не следуют нашим примерам. А
иногда и сами подают нам примеры, которые нам не грех перенять.
У термитов, например, взрослые дети кормят престарелых родителей, разве
это не похвально? И даже обыкновенные личинки обыкновенных мух запасают
пищу для своих родителей... Для родителей, которые, как это водится у
насекомых, бросают своих детей!
У старого Проплиопитека было три сына: Плиопитек, Сивапитек и
Дриопитек.
Любил Проплиопитек своих детей. Плиопитека любил. Сивапитека. А
Дриопитека не очень любил. Можно сказать, совсем не любил. Странный он
был, Дриопитек. Вроде не свой.
Другие сыновья - как сыновья: и на голову сядут отцу, и все, как это в
семье бывает. Прощал им, конечно, Проплиопитек. Плиопитеку прощал.
Сивапитеку. А Дриопитеку не прощал. Хотя прощать ему было нечего. Странный
он был, Дриопитек. Вроде не свой.
Давно это было. Выросли сыновья. Еще время прошло - состарились.
У старого Дриопитека было три сына: Шимпанзе, Горилла и Человек. Любил
Дриопитек своих детей, особенно первых двух. Они у него пошли в род
Проплиопитека. В братьев Дриопитека - Плиопитека и Сивапитека. В
племянников Гиббона и Орангутанга.
Любил Дриопитек двух своих сыновей. А третьего не любил. Какой-то он
был не такой, этот третий. Вроде не свой.
Другие сыновья - как сыновья: и поездят на отце, и душу, как говорится,
вытрясут, а этот все ходит где-то, что-то делает. А что - непонятно. И
отцу непонятно, и братьям непонятно, и дедушке Проплиопитеку тоже было бы
непонятно, хотя дедушка Проплиопитек многое понимал.
И опять прошло время. Выросли сыновья.
У старого Человека было три сына. Двое сыновей - как сыновья: в дедушку
Дриопитека, в прадедушку Проплиопитека, в двоюродных дядюшек Гиббона и
Орангутанга... А третий - невестно в кого.
Какой-то он странный, вроде не свой. И что вырастет него -
невестно...
В этом главная трудность педагогики: невестно, что кого вырастет.
Что же делать, чтоб нащупать правильный путь?
Для этого нужно соблюдать такие условия:
- стараться приучать своих детей к самостоятельности - если не с
эмбрионального периода, то, по крайней мере, не раннего детства;
- в каждой личинке уважать личность и прнавать ее право на личную
жнь;
- всегда следовать правилу: живи сам и давай жить своим детям;
- никогда не бросать своих детей в минуту опасности, а также в другие
неудобные для отцовства минуты;
- помочь ребенку разобраться, кем ему быть: если мужчиной, то настоящим
мужчиной, а если женщиной, то настоящей женщиной;
- подавать примеры, но не навязывать их; особенно следить за тем, что
это за примеры;
- воспитывать детей не столько любовью к ним, сколько любовью к
окружающим (чтоб они не выросли холоднокровными, как питоны);
- если ваш ребенок не похож на дедушку дриопитека, не впадайте в
отчаяние: возможно, него еще вырастет человек.
4. БОЛЬШИЕ И МАЛЕНЬКИЕ
Есть в нашей жни прекрасная пора, когда мы еще не делим окружающих на
позвоночных и беспозвоночных, челюстных и бесчелюстных, головоногих и
брюхоногих, - когда мы делим всех лишь на больших и маленьких. Это самая
начальная пора в нашей жни, когда мы являемся в мир маленькими в надежде
со временем стать большими. Поэтому в каждом для нас наиболее важно одно:
он уже большой или он еще маленький.
Но если этот прнак останется для нас решающим на всю жнь, если,
даже став большими, мы будем по-прежнему делить всех на больших и
маленьких, то это значит, что сами мы нисколько не выросли, то есть,
внешне-то мы выросли, но внутренне стали, может быть, еще меньше, чем
пришли в этот Жнь дает немало примеров такого обратного роста.
Не все, конечно, мельчают так, как Удивительная лягушка, которая от
своих детских, головастиковых, двадцати пяти сантиметров доходит до
взрослых пяти или даже двух. Некоторые с виду вроде бы вырастают, но если
к ним внимательно приглядеться, то становится ясным, что нет, не выросли
они со времени своего детства, и детство в их жни осталось вершиной, с
которой они опускались я опускались вн.
Почему-то принято считать, что величина зависит от высокого положения.
Возможно, это мнение распространяет радужная форель, которая вырастает
почти до двух с половиной метров, попадая в высокогорное озеро Титикака.
Но, во-первых, не все имеют такую способность, как радужная форель, а
во-вторых, не все имеют возможность попасть в высокогорное озеро Титикака.
Что касается птички колибри, то она, хоть и поднимается выше всех птиц, но
даже на самой большой высоте остается вое той же крохотной птичкой
колибри.
А вот кит никуда не поднимается, но при этом он - кит. По сравнению с
колибри кит - это целое государство: в одном ките может поместиться
семьдесят пять миллионов колибри - больше, чем во Франции французов и в
Англии англичан. Поэтому колибри и кит - это далеко не одно и то же.
Например, колибри - никудышный пловец, а кит - могучая морская держава.
Но, с другой стороны, колибри легко отрывается от земли, а державу не
оторвешь, она не захочет покинуть свою территорию.
У колибри температура зависит от окружающей среды: в тени одна, на
солнце - другая. А у кита температура постоянная; он как-никак
государство, он не может все так просто менять.
Колибри умеет здорово спать - совершенно мертвецки, с прекращением
дыхания. Но если один француз может перестать дышать, то разве может
перестать дышать Франция?
И еще: колибри прекрасно летает вперед хвостом (иногда это бывает
необходимо). Потому что колибри - птичка маленькая, у нее почти стерта
грань между головой и хвостом, а когда стерта грань между головой и
хвостом, хвост с успехом может заменить голову.
А попробовал бы кит плыть вперед хвостом! Для государства поплыть
вперед хвостом - значит, повернуть вспять историю.
Что можно сказать по этому поводу? У каждого свои достоинства и свои
недостатки. Причем у больших могут быть очень маленькие достоинства, а у
маленьких - очень большие недостатки.
Возьмите вирусы. Они ведь такие маленькие, что их вообще никто не может
увидеть, кроме, может быть, их самих. И при этом у них очень большие
недостатки. Они ведут паразитический образ жни, то есть, живут за счет
окружающих. Поэтому, хоть они и появились раньше других, но другие
выросли, а они не выросли. Разве можно вырасти, живя за чужой счет?
Это очень стыдно - паразитировать. Когда блохе приходится представлять
свой раздел Крылатых Насекомых, она всякий раз впадает в конфуз и
старается упрыгнуть подальше. Потому что сама-то она - бескрылая. А почему
бескрылая? Потому что она - паразит. Все летают, а она, паразит, не
летает. Хотя и представляет раздел Крылатых Насекомых. Вот к чему приводит
паразитм.
Но, конечно, маленькие могут иметь и большие достоинства, а не только
большие недостатки.
Рыбы-санитары, следящие за санитарным состоянием прочих рыб, никогда не
могут похвастать солидным ростом. Напротив даже, многие мелкие рыбы, не
принадлежащие к этой почетной профессии, хвастают своим несолидным ростом,
выдавая себя за санитаров. И даже хищные рыбы, чтобы привлечь побольше
клиентов, нередко выступают под маркой медицинских работников.
Санитарам хорошо, санитары в неприкосновенности. Им даже не ставят в
вину, что они видят одни лишь язвы на здоровом теле рыбьего общества. А
ведь это нередко ставят в вину, особенно те, которые, не видя язв,
предпочитают питаться здоровым телом. Но, конечно, это не санитары, а
хищники. Мелкие хищники, выдающие себя за санитаров.
Конечно, маленьким приходится трудно. Некоторым них до того
приходится трудно, что они утратили вкус к жни: органы вкуса у насекомых
отошли на последний план, на самые кончики ног, - какой уж тут вкус к
жни! И особенно маленьким трудно, потому что у них всегда много врагов.
Казалось бы, должно быть наоборот, казалось бы, врагов должны иметь
большие, но в природе существует такой закон: меньше всего врагов имеют
крупные звери. Чем меньше зверь, тем у него больше врагов. Как же тут не
утратить вкус к жни?
Да, можно быть большим и иметь маленькие достоинства, можно быть
маленьким и иметь большие достоинства. Так каким же лучше быть - маленьким
или большим?
В зоопарке Санта-Моника в Калифорнии живут и очень дружат между собой
слоненок Попси и мышонок Грегори. Мышонок Грегори весит всего семьдесят
семь граммов, что, согласитесь, довольно мало, а слоненок Попси - целую
тонну, а это слишком много, не правда ли?
Впрочем, говорят, что противоположности сходятся, и вот так же точно
сошлись в зоопарке слоненок Попси и мышонок Грегори.
Слоненок, мечтавший похудеть, считал мышонка своим идеалом, а мышонок,
мечтавший поправиться, считал своим идеалом слоненка.
- Ты ешь больше! - советовал слоненок мышонку. - Тогда ты станешь таким
же, как я... Хотя, - вздыхал он, - я бы лично не прочь похудеть.
- Ты больше бегай, - отвечал на это мышонок. - Я все время бегаю,
поэтому я видишь какой... Хотя, - вздыхал он, - я бы лично не прочь
поправиться.
Вот если бы их сложили и поделили поровну. Мышонок бы не отказался. И
слоненок бы не отказался. Но что бы тогда получилось? Ведь очень важно
заранее знать результат.
Получилось бы два слономышонка или два мышеслоненка и не осталось бы
тех идеалов, к которым каждый них стремится сейчас. И не осталось бы,
наверняка, не осталось бы дружбы, которая их связывает, - потому что какая
же дружба без идеалов?
Так что хорошо, что мышонок Грегори весит всего семьдесят семь граммов,
а слоненок Попси - целую тонну. Хорошо, что они противоположности, которые
сходятся. И пусть слоненок Попси мечтает похудеть, а мышонок Грегори -
поправиться, пусть они побольше мечтают, такие разные, и любят друг друга,
и дружат между собой, как могут дружить только те, кто считает друг друга
идеалом.
Из этого следуют выводы:
- в нашем огромном мире можно быть маленьким и большим, но большим
лучше быть по своим достоинствам, а маленьким - по своим недостаткам;
- не стремиться к величине за счет высокого положения, помня, что выше
всех летает крохотная птичка колибри;
- не стараться жить за чужой счет, поскольку это мешает, а не
способствует росту;
- следуя примеру рыб-санитаров, никогда не проходить мимо язв на
здоровом теле своего общества;
- несмотря ни на какие трудности, никогда не терять вкус к жни (дабы
не уподабливаться насекомым);
- никогда не считайте идеалом себя, а считайте идеалом своего друга
(можно слоненка, а можно мышонка);
- никогда не стремитесь достичь среднего уровне: пусть вам лучше
чего-нибудь не хватает.
5. САМООБОРОНА БЕЗ ОРУЖИЯ
Много лет назад жил в Австралии Тот, у Которого Спереди Два Зуба,
сокращенно называемый дипротодонт. У него не было ни хищных клыков, ни
острых когтей, как, впрочем, и ни у кого обитателей той древней
Австралии, но два зуба его были так расположены, что вполне оправдывали
имя его - дипротодонт (то есть: Тот, у Которого Спереди Два Зуба).
Австралии, зеленая на голубом фойе двух океанов, была сказочно красивой
землей, еще не открытой высшими млекопитающими. Млекопитающие в ней были
ншие, поскольку в большинстве своем они бегали с сумками, как школьники
в первый класс. К таким сумчатым принадлежал и дипротодонт, хотя ростом он
вряд ли напоминал первоклассника - разве что какого-нибудь
третьегодника-переростка.
Австралия была сказочно красивой землей, но в ней мало кто
интересовался сказками, во всяком случае дипротодонт ими не интересовался.
В этом, как и во многих других отношениях, он был похож на кролика
(конечно, кролика-переростка); кролики ведь тоже не интересуются сказками,
и если вы станете рассказывать какому-нибудь кролику сказку, то можете не
рассчитывать на его длинные уши: уши ушами, но сначала дай работу зубам.
Так считал и этот древний кролик дипротодонт, и все сказочные красоты
Австралии давали работу только его зубам. Пока вокруг него не образовалась
пустыня.
И увидев, что зубы его остались без работы, дипротодонт этого не
перенес: он лег и вымер посреди пустыни.
Конечно, этого не случилось бы, если б он думал о будущем своей зеленой
земли. Но сумчатые если и думают о будущем, то лишь о том, которое носят в
сумке на животе. И это не будущее материка или океана, а крохотное,
слепое, сопливое будущее, которое, однако, сумчатые не променяют на
будущее всех океанов и материков.
Так в центре Австралии образовалась пустыня.
Природа безоружна. И хотя ей все чаще приходится прибегать к
самообороне, она никогда не прибегает к помощи оружия. Правда, у некоторых
возникает вопрос: что считать обороной, а что считать нападением? Может ли
нападение рассматриваться как оборона, когда оно обороняет нас от голодной
смерти? А если от голода мы обороняемся так, что вокруг нас образуется
пустыня, - то, может быть, эту оборону следует квалифицировать как
нападение?
На все эти вопросы следует отвечать без оружия, особенно без оружия
массового уничтожения, к которому постоянно прибегает электрический угорь,
обороняясь от голода или просто разыгравшегося аппетита.
Электрический угорь открыл предприятие но проводству кислорода. В
воде это дело прибыльное, особенно в мутной воде. Какая рыба не любит
дышать? Уж что-что, а дышать все любят. Поэтому на продукцию
электрического угря большой спрос.
А проводство несложное: дашь разряд в пятьсот-шестьсот вольт - и
готов кислород, дыши во все жабры. Правда, мало кому удается после этого
подышать: после такого разряда не очень подышишь... Но дышать хочется, и
все спешат к угрю, будто к врачу на прием. И он приглашает, как врач:
- Дышите!
Следует сильный разряд.
- А теперь не дышите!
Выгодное предприятие у электрического угря: в одном разряде у него
совмещены оба процесса. Дается кислород и отнимается возможность дышать. И
в результате к нему течет чистая прибыль.
Это уже не самооборона, а самое настоящее нападение. Эти два понятия не
следует путать между собой.
А птица вертишейка научилась притворяться змеей, но теперь уже забыла,
что научилась этому в целях самообороны, а не нападения.
Вообще непонятно: почему вертишейка не родилась змеей? Как она попала в
семейство дятлов? Может, кто-то когда-то подкинул дятлам змеиное яйцо, и с
тех пор появилась в семействе у них вертишейка? А может быть, ее, птицу
семейства дятлов, высиживала змея и обучила ее змеиным манерам?
Думайте тише; вертишейка уже шипит. Как все змеи, она шипит, прывая к
молчанию. У змей много дел, о которых стоит молчать, так много, что только
успевай молчать, поэтому змеи шипят, всех прывая к молчанию. Точно так
же и вертишейка. Когда она занимает чужое дупло, выгоняя хозяев под
открытое небо, она предупреждает всех: "Чш-ш-ш-ш!" - чтоб никто не вздумал
вступиться за пострадавших. А если и вздумают, пусть думают тише, чтоб их
не слышали.
И когда вертишейка выбрасывает чужие яйца, и когда убивает чужих
птенцов, она говорит: "Чш-ш-ш-ш!" - чтоб не услышать голос протеста.
Для того, чтоб прилетать на готовое, чтобы занимать чужие гнезда, чтобы
разорять, убивать, - словом, чтобы жить так, как ей хочется, - вертишейке
нужно, чтоб все молчали. И главное - тише думали.
Вот так и получается: если слишком усердно занимаешься самообороной, то
иногда и сам не заметишь, как она превратится в нападение.
Для чего рыба-меч завела себе меч? Сейчас она и сама не вспомнит.
- Кто с мечом к нам придет... - предупреждает рыба-меч, потрясая мечом.
Но кто придет к ней с мечом?
Может прийти мечехвост, но он не придет. У мечехвоста меч - просто
семейная реликвия. Когда-то предки его, трилобиты, завоевали весь океан, и
мечехвост сохраняет меч - в память о предках. Но с мечом он ни к кому не
придет, потому что меч у него - просто хвост, семейная реликвия.
- Кто с мечом к нам придет? - вопрошает рыба-меч, потрясая мечом. Но
никто к ней с мечом не приходит.
Это обидно. Ведь недаром же ей дан меч. Меч не должен ржаветь, тем
более, что в воде у него есть такая опасность.
- Так кто же, кто придет к нам с мечом?
Рыба-меч уже плохо владеет собой, но мечом она все же владеет. И она
начинает все крушить - от мелких рыбешек до больших кораблей.
Нет, лучше все-таки самооборона без оружия. Она как-то естественней в
природе.
Свиноносная змея обороняется без оружия, хотя делает вид, что она
вооружена до зубов: она поднимает голову и с шипением бросается на врага,
в надежде, что нервы врага не выдержат. А если выдержат, тогда змея сама
забьется в нервном припадке. Своего рода психическая атака, и даже не
атака, а психическое отступление. Авось нервы врага не выдержат, и он
уйдет подальше от этой грустной картины. От этой трагичной картины. И лишь
когда враг будет далеко, свиноносная змея приоткроет глаз и слегка
приподнимет голову, чтоб убедиться, что опасность миновала.
Так она выигрывает войну. Потому что для нее любая война не
смертоносная, а всего лишь свиноносная, иначе говоря - война нервов.
Следует запомнить: когда безобидный прикидывается хищником - это
средство самообороны, а когда хищник прикидывается безобидным - это
средство нападения.
Черная колючая акула - самая черная и колючая всех акул, потому что
судьба у нее самая незавидная. По происхождению-то она акула, и это,
казалось бы, дает ей права, но она никак не может воспользоваться своими
правами. Голубой акуле нетрудно быть голубой: когда имеешь такую пасть,
тогда все видится в голубом свете. А когда ты ростом не больше леща... По
происхождению-то акула, но ростом - не больше леща... Как тут не стать
самой черной и колючей акулой?
Впечатление очень часто бывает обманчивым, поэтому лучше держаться
подальше от тех, кто слишком заботится о том, чтобы провести
впечатление. О чайке-хохотунье говорят, что она хохотунья, но если вы
суслик, не вздумайте с ней хохотать.
А пауки-бокоходы? Некоторые них до того ушли куда-то вбок, что их
уже не отличишь от трудолюбивых муравьев и безобидных божьих коровок.
Посмотришь на одного - муравей. Посмотришь на другого - божья коровка. Но
на самом деле это паук, настоящий паук. Берегитесь пауков-бокоходов!
Вы заметили, как легко самооборона переходит в нападение? Только что мы
говорили о самообороне - и вот уже опять нападение. Да, не так-то просто
удержаться в рамках самообороны. Особенно хищнику.
Хищники, и это было замечено не раз, умеют создавать себе прекрасную
репутацию. Так, драконы острова Комодо создали себе репутацию мирных
варанов, и по всем документам, в том числе и научным, они числятся
варанами. Поэтому бараны (не вараны, а бараны) острова Комодо не верят в
драконов острова Комодо.
- Драконы? В наш век? Вы что, считаете нас ослами?
Но и ослы острова Комодо не верят в драконов.
- Старые сказки! - смеются ослы. - Вы что, считаете нас баранами?
И вараны (не бараны, а вараны) тоже смеются. И, насмеявшись, съедают
какого-нибудь осла или барана, а насытившись, смеются с оставшимися:
- Драконы! В наше время - драконы! Шутите, не тот век!
Век, конечно, не тот, и все же не следует пренебрегать самообороной -
по крайней мере, до тех пор, пока другие не пренебрегают нападением. И вот
еще что важно: нельзя ограничиваться самообороной, то есть, думать только
о собственной безопасности. Посмотрите на пескаря: даже умирая, он
предупреждает друзей об опасности. И, проливая кровь, всем запахом этой
крови он взывает к товарищам: "Уплывайте! Поскорей уплывайте!"
Пескари уплывают от запаха крови, акулы приплывают на запах крови, но
большинство рыб на запах крови не реагирует. Пахнет? Ну и пахнет. Течет?
Ну и течет. В воде, они считают, все течет и ничего не меняется.
А маленький рачок прямо светится, попадая в зубы сардины. Дескать, вот,
братцы рачки, не берите с меня пример, все эти сардины лишь до той поры
хороши, пока не попадешься им в зубы. А попадешься - засветишься... Так
светится рачок, чтобы всем был виден его пример, но ведь чужой пример и
при свете не всегда виден.
Конечно, по-разному можно съедать. Лучше всего съедать так, чтобы не
повредить самолюбия.
Инфузорий бурсария съедает инфузорию туфельку, и это никому не обидно.
Не обидно бурсарии и не обидно туфельке, потому что все-таки бурсария -
это гигант, достигающий иногда двух миллиметров.
А вот когда туфельку съедает дидиний - до того маленький, что ни одна
туфелька не подходит ему по размеру, - это уже обидно. Подумать только:
быть съеденной каким-то дидинием!
Когда съедают гиганты - это, так сказать, в порядке вещей, а вот как
сказать, когда съедают карлики?
В нашей самообороне без оружия страх - это оружие против нас. И не
нужно покидать океан, чтоб куда-то ходить за примерами.
Говорят, акулы туги на ухо. И вдобавок подслеповаты. У них, говорят, не
хватает колбочек, поэтому они не различают цветов. А зачем им различать
цвета? У акул свои дела в океане. Какие дела? Вот тут-то и начинается
самое страшное. Только вы не бойтесь, не бойтесь, держите себя в руках,
если не хотите, чтоб сюда приплыла акула.
У акулы плохие звукоулавливатели, у нее плохие цветоулавливатели, но у
нее отличный страхоулавливатель. По химическому составу воды, по ее
неуловимому колебанию акула сразу определяет, что поблости кто-то
боится. Есть у нее такой орган, который чувствует чужой страх. И тогда для
того, кто чувствует страх, начинается самое страшное.
Но вы не бойтесь, не бойтесь! Пока вы не боитесь, бояться нечего.
Скептики могут возразить: а зачем вообще городить огород? Не лучше ли
жить, как живешь? В конце концов ко всему можно привыкнуть. И к обороне
можно привыкнуть. И к нападению можно привыкнуть. Посмотрите, мол, на
насекомых, которых принято называть вредителями: ведь они же привыкли к
ядам, которые обрел для них человек. А некоторые даже пристрастились к
ядам. И хотя они, может быть, понимают, что яд пить - здоровью вредить и
что один килограмм ДДТ убивает лошадь, - но все-таки потягивают,
потягивают, потому что как ни сильно сознание, а привычка сильней, и не
так-то просто бавиться от вредных привычек.
Вот то-то, и оно, возразят скептики, ко всему можно привыкнуть. И к яду
можно привыкнуть, и к страху, а к опасностям, и даже к самой смерти можно
привыкнуть. Привычка - вот главный способ самообороны без оружия.
Можно ответить скептикам примером жни тех же насекомых.
Были когда-то на земле насекомые... Богатыри! Столько было богатырей, -
казалось, землю можно перевернуть. Но они ничего не перевернули. Они
только и думали, как бы друг друга вести. Да еще хоть бы водили в
честном бою, а то одни нападали -за угла, а другие прятались, помирали
от страха.
Вот они, дела богатырские, вот отчего мельчали богатыри. Оттого, что
они привыкли к страху, к убийству -за угла, ко всему, что делает
богатырей насекомыми.
Какой этого следует вывод? Какой должна быть самооборона, чтобы она
обороняла не только наши тела, но и наши души, и нашу честь, и все лучшее,
что живет на земле, а может быть, и саму землю?
- Прежде всего не нужно следовать примеру дипротодонта, иметь впереди
не зубы, а глаза, которые видят дальше собственного носа;
- никогда не превращать средство обороны в средство нападения;
- бегать не только смертоносной, но и свиноносной войны, говоря
по-человечески - войны нервов;
- отличать божьих коровок от пауков, даже если на вид их отличить
невозможно;
- не считать, что вараны глупее баранов, когда они утверждают, что век
драконов давно прошел;
- не ограничиваться самообороной: по примеру пескаря и маленького рачка
оборонять не только себя, но и своих товарищей;
- помня, что в мире не дремлют страхоулавливатели, никогда не
поддаваться страху;
- ни к чему не привыкать. Привычка притупляет чувства, принижает и
мельчает душу, превращает в насекомых богатырей. Даже к самому дорогому
не следует привыкать; никогда не путайте привычку с привязанностью!
6. ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ
Дороги, которые мы выбираем, следует отличать от дорог, которые
выбирают нас. Иногда мы только еще раздумываем, какую бы выбрать дорогу, а
дорога уже нас выбрала, и влечет по себе, к своей собственной, а вовсе не
к нашей цели.
Когда ложноскорпион, этакое мелкое, совершенно ничтожное существо
паукообразных, ухватывает крупный кусок, тут же выясняется вся ложность
его положения: не ложноскорпион уносит кусок, а этот самый кусок уносит
куда-нибудь ложноскорпиона. Надо учитывать свои возможности: ложноскорпион
настолько мал, что для него даже муха - крупный кусок. Но приходится
держаться за этот кусок: во-первых, жалко упустить кусок, а во-вторых,
себя упустить с такой высоты - жалко. Так и уносит ложноскорпиона этот
крупный кусок - от дома, от семьи, от приятелей и знакомых... Из всего,
что ему было дорого, остается у него только крупный кусок.
Так всегда бывает, когда погонишься за крупным куском: унесет тебя этот
кусок, назад не вернешься.
Птичка оляпка отряда воробьиных вроде бы и оседлая птичка, а вот
освоила все виды передвижения. Она может и походить, и полетать, и
поплавать, и даже пойти ко дну, что для птицы - сплошное неприличие. Не
каждая птица станет путешествовать по дну речки... Но, согласитесь, есть
особая прелесть в том, чтобы путешествовать по дну речки и при этом не
считать себя утонувшим, а считать себя путешествующим. Оляпка считает себя
путешествующей...
Вот она идет по дну стремительной горной речки, идет не спеша - это
речка мчится стремительно. Речка мчится мимо оляпки, и над оляпкой, и под
оляпкой, речка мчится со всех сторон у оляпки, и оляпке кажется, что
мчится оляпка, такое создается у нее впечатление. Можно обойти весь свет,
а можно стоять на месте, чтобы весь свет обошел тебя...
А жнь? Ведь и она проносится, когда мы стоим на месте. Она мчится
стремительно, даже если мы прочно сидим на дне. Чем прочнее мы сидим на
дне, тем стремительнее жнь проносится мимо нас, хотя нам кажется, что мы
живем, - такое создается у нас впечатление.
Перелетные птицы специально жиреют перед дальним полетом: чтобы иметь
запас на дорогу, чтобы крыльям хватало сил. А домашние птицы - те жиреют
просто так, без полета. Для чего они жиреют? Этого не знают домашние
птицы. Они знают одно: жиреть вредно. Кто жиреет, тот долго не живет.
А как же птицы, которые жиреют перед дальним полетом? Почему для них не
вредно жиреть?
Потому что для птицы не вредно жиреть. Для нее вредно жиреть без
полета. Вредно жить без полета. Кто живет без полета, тот долго не живет.
Правда, полет тоже бывает разный. Иногда для полета не обязательно
отрываться от земли. Почему болотная курочка редко отрывается от земли?
Потому что у нее на земле хватает работы. Болотная курочка принадлежит к
семейству пастушков, она всю жнь пасет чужие стада (своего стада она не
имеет). Вон там, на опушке, пасется стадо коров - возле леса, большого
стада деревьев. А там, дальше, - поле, стада пшеницы, а еще дальше -
город, стадо домов... И все это нужно пасти, когда ж тут летать? Конечно,
иной раз поднимешься, чтобы попасти стада облаков, облакам ведь тоже
трудно без пастушка - того и гляди на землю прольются.
Вот кто по-настоящему живет без полета - это тараканы. Если б даже они
умели летать, они вряд ли приняли бы такое решение. Тут очень многое
зависит от решения. Вы заметили, что тараканы редко появляются в одиночку?
А почему?
Потому что в одиночку приходится принимать решение. Куда сделать шаг -
налево или направо? Мир такой огромный, и столько в нем разных дорог,
которые нужно выбирать таракану! Другое дело, когда он не один, тут уже
дорога сама собой выбирается. Пойти направо? Как все! Пойти налево? Как
все! Главное - делать то же, что все, и тогда совсем не трудно принять
решение.
К сожалению, не все решения принимаются правильно, об этом
свидетельствует статистика смертности тараканов. Но тут уж такое дело -
смерти не бежишь. Таракан знает: смерти не бежишь, но когда нужно
что-то решать, важно не смерти бежать, а ответственности.
Молох, прекрасно представляющий не только семейство агам, но и, можно
сказать, весь подотряд ящериц, имеет очень высокое понятие об
ответственности, - причем не только за выбранную дорогу, а и за то, что ты
с собой несешь.
Сидит молох у муравьиной тропки и слывает с нее муравьев. Одного,
второго, третьего... А почему четвертого нет? Потому что тот имеет при
себе ношу. Потому что трудится муравей.
Сидит молох у муравьиной тропки, как надсмотрщик над работами, как
распорядитель работ. Пятого пропустит, шестого пропустит, а седьмого -
стоп! Нечего болтаться без дела!
Сидит молох у муравьиной тропки, и кто не работает, того ест. Что ты
несешь, муравей? Ничего? Ну так и нечего тебе отправляться в дорогу.
Шагай и трудись, трудись и шагай!.. Моллюску лопатоногу нога заменяет
лопату. И он не бросит лопату, он крепко держит лопату, потому что и его
держит лопата, его единственная нога.
И пока бьется сердце, он не бросит лопату, а пока он не бросит лопату,
сердце его не остановится. Потому что сердце лопатоногу заменяет лопата,
все та же лопата, его единственная нога!
А что тут особенного? У осьминога, например, нога на все руки: вкус у
нее - что у твоего языка, нюх - что у твоего носа. А если случайно
потеряет ее осьминог, нога будет продолжать добросовестно добывать пищу.
Не себе, конечно: какой нее едок? Из нее плохой едок, зато хороший
кормилец. Хотя - и с этим никто не поспорит - трудней быть кормильцем, чем
едоком.
Да, там, где нет ответственности за бранный путь, все пути кончаются
печально. И тот, кто забирается высоко, опускается нко, совершая свой
полет в одном направлении: сверху вн.
Красноречивый пример - летающая лягушка семейства веслоногих
лягушек. Ей для полета нужно забраться повыше, чтобы потом лететь сверху
вн. Ползком она добирается до самых небес, но каждый полет возвращает ее
на землю.
Так часто высшие становятся ншими, а ншие - высшими. Все зависит от
дорог, которые мы выбираем.
Дриопитеки, а иначе говоря, древесные обезьяны, были высшими среди
обезьян, что по тем временам было немало. Природа в своем постоянном
усовершенствовании как раз дошла до обезьян и, созерцая творение своих
рук, радовалась ему и грустила, что лучшего ей уже не создать. Правда,
даже среди этих лучших - дриопитеков - были высшие и ншие, поскольку
жили они на деревьях, а на деревьях всегда так живут: одни повыше, другие
пониже.
Самые проворные поспешили забраться наверх и там поселились, прыгая по
вершинам. А те, что остались вну, держались поближе к земле и даже
временами сходили с деревьев на землю. И вот что получилось этого.
Высшие дриопитеки прыгали по вершинам, выше которых прыгать было уже
некуда, и это, с прискорбием нужно отметить, тормозило эволюционный
процесс. А ншие - ходили по нам и даже иногда спускались на землю.
Конечно, они не умели ходить по земле и по пути хватались на каждую палку,
но, естественно, не в силу своей агрессивности, а в силу привычки
хвататься за ветки у себя на деревьях. Все думали, что обезьяна взяла в
руки палку, но это было не так: она только хотела ухватиться за ветку,
потому что не научилась еще ходить по земле.
А когда она научилась... Вот теперь природа могла по-настоящему
удивиться, потому что у нее на глазах ншие стали высшими, а высшие -
ншими. Ншие дриопитеки поднялись до человека, а высшие, которым некуда
было подниматься, потому что они и без того достигли вершин, так навсегда
и остались обезьянами.
Вот что означают для нас дороги, которые мы выбираем. Они помогают
стать человеком, - в том случае, если мы выполняем следующие условия:
- выбираем себе дорогу, не гоняясь за крупным куском;
- не допускаем, чтобы жнь проносилась мимо нас, как река, которая
течет мимо оляпки (и над оляпкой, и под оляпкой);
- помним опыт домашних птиц: кто живет без полета, тот долго не живет;
- не боимся сами принять решение;
- задаем себе вопрос молоха: что ты с собой несешь? Если ничего не
несешь, нечего пускаться в дорогу;
- не стремимся во что бы то ни стало забраться повыше, помним, что
летающие лягушки летают только вн, а дриопитеки, сидя на своих вершинах,
так навсегда и остались обезьянами.
7. РОДНАЯ СТИХИЯ
По утверждению древних, мир составляют четыре стихии: земля, воздух,
вода и огонь. Из них только в трех можно жить: ходить по земле, плыть по
воде, летать по воздуху. И каждая этих трех стихий для кого-то - родная
стихия. Что касается огня, то он никому не родной, потому что в нем можно
только умереть, а жить - невозможно.
Хотя - что такое невозможно? К счастью, это понятие растяжимое.
В Нижней Калифорнии есть Адская пещера, а в этой пещере - поистине
адское озеро, с кипящей водой. Вокруг озера все мертво, а в самом озере
кипят черепахи - вот у кого поистине кипучая жнь! Здесь никто не
упрекнет их в медлительности: попробуй промедлить, когда вокруг все так и
кипит. И сам не заметишь, как сваришься.
Но черепахи-то не вареные, они живые, и дети у них живые - только
вылупились, а уже вместе со всеми кипят. Да еще подбадривают друг дружку:
- Веселей кипи! Нечего прохлаждаться!
Некоторые до того научились прохлаждаться, что, наподобие рыбы даллии,
буквально превращаются в лед, промерзают насквозь, так что им уже не
страшны никакие морозы. Ведь страшны не морозы, страшна разница
температур, а когда одинаково холодно - что внутри, что снаружи, - тогда
безразлично, что делается вокруг. Вот к чему приводит привычка
прохлаждаться: к равнодушию.
Черепахам адского озера прохлаждаться некогда, а главное - негде:
вокруг сплошной кипяток. И от этого кипятка все черепахи красные, как
вареные раки. Но они-то не вареные, а живые, потому и живые, что кипят.
Когда вокруг все кипит, попробуй не кипеть: в два счета сваришься.
Значит, и кипяток может быть родной стихией, если в нем, конечно,
кипеть, а не прохлаждаться.
Но кипяток - это все же вода, пусть кипящая, но все же вода, а как
жить, если нет воды? Казалось бы - невозможно.
В пустыне Намиб, восточное Атлантического океана, южнее реки Кунене,
западнее озера Нгами, севернее водопада Ауграбис и знаменитой реки
Оранжевой, - в пустыне Намиб никогда не бывает воды. Дождь обходит эту
пустыню, направляясь в Атлантический океан, он спешит влиться в реку
Кунене или нвергнуться водопадом Ауграбисом, он даже готов залечь озером
Нгами - только бы обойти пустыню Намиб. Даже время, кажется, не течет в
пустыне Намиб. Все, все, что течет, течет севернее, западнее, восточное и
южнее. И ничто не растет в пустыне Намиб. И никто не живет в пустыне
Намиб...
Кроме, конечно, жуков-чернотелок.
Как они живут? Трудно, конечно. Иногда ветер занесет сухую травинку,
какой-нибудь сухой стебелек. Воду же приходится добывать самому,
химическим способом. А химическая вода - это не вода Кунене и не вода
водопада Ауграбиса.
Можно, конечно, пошутить, что чернотелки живут в черном теле, хотя тело
у многих них белое. Тело белое, но они в нем, можно сказать, не живут,
потому что живут они в черном теле. А почему бы не пошутить, если живешь
не в пустыне Намиб, а в каком-нибудь месте, подходящем для шуток?
Но если говорить серьезно, стоит задуматься: почему чернотелки живут в
пустыне Намиб? Разве не лучше жить на реке Оранжевой и ходить смотреть на
водопад Ауграбис? Это очень красиво. Когда смотришь на водопад, забываешь,
что воду можно добывать химическим способом.
Но чернотелки живут в пустыне. Чем-то их держит пустыня эта, Намиб.
Хоть и в черном теле, а все-таки держит.
Каждый ищет, где лучше, а находит - где хуже. Может, потому, что когда
все ищут, где лучше, тогда там, где лучше, становится хуже всего? Может,
для того, чтоб найти, где лучше, надо искать, где хуже?
- Худо тут! Худо тут!
Это любленный крик Удода.
Что и говорить, местность убогая: пустоши, скудная земля. Но если
живешь на этой земле, можно найти и что-то хорошее. Другие птицы находят,
и они поют о своей земле, воспевают ее...
Но, как говорится, в семье не без удода.
- Худо тут! Худо тут!
Пингвины живут во льдах, но они не жалуются. Хотя у них есть на что
жаловаться: тут тебе и холод, и полярная ночь. У них там, наверно, вообще
невозможно летать - пингвины, во всяком случае, не летают. И все-таки они
не кричат, что им худо. Они считают, что им хорошо.
Раз они живут во льдах, значит, им во льдах хорошо. Чекан-плясун живет
в песках и при этом пляшет от радости, до того ему хорошо. Почему же удод
живет там, где ему плохо? Разве его здесь держат? Пожалуйста, лети! Если
ты не хочешь жить, как пингвин во льдах, как чекан в песках, - лети, тебя
здесь не держат.
Но он не хочет. Он остается здесь, на своей земле, чтобы кричать на
весь свет, как худо на ней живется. Как будто от его крика что-то
менится. И кому это нужно, чтобы на земле что-то менялось? Пингвину
нужно? Плясуну нужно?
Но, как говорят, в семье не без удода.
Зато змея муссурана настолько любит все родное, свое, что даже питается
исключительно змеями. Она так рассуждает: почему мы должны есть чужих? И
почему нас должны есть чужие? Разве у нас - некому есть? Разве у нас -
некого есть?
Вот как любит свое змея муссурана.
Хороша стихия, когда она обжита, тогда каждый считает ее родной
стихией. Когда стихия благоустроенна, когда в ней можно жить легко и
спокойно, почему не считать стихию родной?
А когда в ней неспокойно?
Толстолоб семейства карповых при малейшем беспокойстве покидает
родную стихию и выпрыгивает нее - куда? В воздух, где живут птицы. Где
живут стрекозы и бабочки. Но где не живут толстолобы. Где рыбы вообще не
живут.
Толстолоб покидает родную стихию, потому что в ней пронесся какой-то
шум. Он, как многие, любит тишину, но где он ищет тишину? Разве в воздухе
можно найти тишину?
Оглушенные громом, облака осыпаются с неба и находят в воде тишину.
Листья падают в воду, оглушенные ветром. И от выстрела падает птица...
Никто не находит в воздухе тишины.
И толстолоб не находит... Где-то на третьем, четвертом метре его
начинает тянуть обратно. Есть такой всемирный закон: нас тянет в нашу
стихию, и мы, как толстолобы семейства карповых, плюхаемся в нее,
спешим с нею слиться, чтобы больше никогда не отделять ее от себя...
Голубая кровь каракатицы льется в голубые моря, спешит возвратиться в
моря, как отторгнутая, но неотторжимая частица. Внутренний мир каракатицы,
запертый в каракатице, отделенный каракатицей от внешнего мира,
возвращается в этот
Как он рвался сюда! Он кипел и бурлил, он готов был разорвать стенки
сосудов. Он не прнавал этой тюрьмы, которая называла себя каракатицей,
он не прнавал этой каракатицы, которая называла его своим собственным
внутренним миром. Собственный мир! Разве мир может быть чьей-то
собственностью? Внутренний мир - это частица внешнего мира.
Безграничный голубой океан сливается с безграничным голубым небом, и
всему этому нет границ. Нет границ этому голубому миру, который мы
называем внешним, но который по сути внутренний, пусть не собственный, но
внутренний, наш, словно он вытек наших жил...
Голубая кровь каракатицы льется в голубые моря и сливается с голубым
небом... Может быть, все на свете небеса и моря - это голубая кровь
каракатицы...
Вот она - родная стихия. Мы думаем, что она вне нас, а она внутри нас,
и нам никуда от нее не уйти, потому что от себя уйти невозможно.
Так что же делать? Прежде всего - запомнить следующее:
- тот, кто ищет, где лучше, находит, где хуже, - поэтому не нужно
искать легких стихий;
- чем стихия труднее, тем она роднее, потому что мы вкладываем в нее
свой собственный труд;
- в трудную минуту не спешите покинуть родную стихию. Помните опыт
толстолоба и всемирный закон: все равно вас потянет назад, в родную
стихию;
- помните, что ваш внутренний мир неотделим от внешнего мира и не
пытайтесь их разделить: вы и ваша родная стихия - нерасторжимые части
одного целого;
- не ждите, что стихия вам будет родная, если вы сами ей не родной.
Живущие в море, в небе и на земле! Будьте до конца родными родной стихии!
1975