Агота Криштоф. Толстая тетрадь
---------------------------------------------------------------
Перевод П. ВЯЗНИКОВА
"Иностранная литература", No10, 1997
Origin: http://www.ntv.ru/dibrov/read/krishtoff.htm
---------------------------------------------------------------
Роман
Мы приезжаем Большого Города. Мы ехали всю ночь. У мамы красные
глаза. Она несет большую коробку, а мы, два мальчика, несем по маленькому
чемодану, в которых лежат наши вещи, и еще мы несем папин толстый словарь.
Словарь мы несем по очереди, потому что у нас устают руки.
Мы идем долго. Дом бабушки далеко от станции, на другом конце Городка.
Тут нет трамваев, автобусов или машин. Ездят только несколько военных
грузовиков.
На улицах совсем немного людей. Городок очень тихий. От наших шагов по
мостовой отдается эхо; мы идем молча, мама идет между нами.
Когда мы подходим к калитке бабушкиного сада, мама говорит:
-- Подождите меня здесь.
Мы ждем немного, а потом входим в сад, обходим дом и приседаем под
окном, которого слышны голоса. Мама говорит:
-- Дома стало совсем нечего есть, там нет ни хлеба, ни мяса, ни овощей,
ни молока. Ничего. Я больше не могу кормить их.
Другой голос отвечает:
-- И ты, понятно, тут же вспомнила обо мне. Десять лет ты обо мне и не
думала. Не приезжала. Не писала.
Мама говорит:
-- Вы знаете почему. Я
любила
отца.
Другой голос говорит:
-- Да-да. А вот теперь ты вдруг припомнила, что у тебя и мать есть.
Приехала вот и просишь помочь.
Мама говорит:
-- Для себя я ничего не прошу. Я хочу только, чтобы мои мальчики
пережили эту войну. Большой Город бомбят день и ночь, продуктов нет. Всех
детей эвакуируют в деревню, к родственникам или даже к чужим людям --
куда-нибудь.
Другой голос говорит:
-- Так что ж и ты не отправила их к чужим людям, куда-нибудь?
Мама говорит:
-- Это ваши внуки.
-- Внуки? Да я их и не знаю. Сколько их?
-- Двое. Два мальчика. Блнецы, двойня.
Другой голос спрашивает:
-- А куда ты дела остальных? Что ты с ними сделала?
Мама спрашивает:
-- Каких остальных?
-- Суки приносят в одном помете по четыре или пять щенков. Обычно
одного-двух оставляют, а остальных топят.
Другой голос громко смеется. Мама ничего не отвечает, тогда другой
голос снова спрашивает:
-- Отец-то у них есть? Ты ж не замужем, насколько мне вестно. По
крайней мере, на свадьбу меня не звали.
-- Я замужем. Их отец на фронте. Я ничего о нем не слышала вот уже
шесть месяцев...
-- Ну так можешь, значит, поставить на нем крест.
Другой голос снова смеется. Мама плачет. Мы возвращаемся к калитке.
Мама выходит дома с какой-то старухой.
Мама говорит нам:
-- Вот ваша бабушка. Вы поживете у нее некоторое время -- до конца
войны.
Бабушка говорит:
-- Ну, это, похоже, надолго. Да ничего: я им работу найду. Тут еда,
знаешь, тоже с неба не падает.
Мама говорит:
-- Я буду посылать тебе деньги. Их одежда -- в чемоданах. А в коробке
-- одеяла и простыни. Ведите себя хорошо, ребятки! Я вам напишу!
Она целует нас и уходит. Она плачет.
Бабушка громко смеется и говорит:
-- Скажите на милость -- одеяла и простыни! Белые рубашечки, кожаные
ботиночки! Ну, вы у меня еще узнаете, почем фунт лиха-то!
Мы показываем бабушке язык. Она только хохочет еще громче и хлопает
себя по бедрам.
Бабушкин дом стоит в пяти минутах ходьбы от последних домов Городка. За
ним уже ничего нет, только пыльная дорога, перегороженная шлагбаумом чуть
дальше. За шлагбаум ходить запрещается, там стоит часовой. У него есть
автомат и бинокль. Когда идет дождь, часовой укрывается в будке. Мы знаем,
что за шлагбаумом, в лесу, -- секретная военная база, а за базой -- граница
другой страны.
Вокруг бабушкиного дома -- сад, он доходит до речки, а за речкой
начинается лес.
В саду растут фруктовые деревья и разные овощи. В углу сада стоят
крольчатник, курятник, свинарник и сарай для коз. Мы пробовали покататься на
самой большой свинье, только не смогли на ней удержаться.
Овощи, фрукты, кроликов, уток и кур бабушка продает на рынке. Еще она
продает утиные и куриные яйца и козий Свиней она отдает мяснику, а
мясник расплачивается деньгами или ветчиной и копченой колбасой.
Еще у бабушки есть пес, чтобы охранять дом и сад от воров, и кот, чтобы
ловить мышей и крыс. Кормить кота нельзя, потому что он должен все время
быть голодным.
Еще у бабушки есть виноградник по ту сторону дороги.
Входят в дом через кухню, она большая и очень теплая. Огонь в печке
горит весь день. Печку топят дровами. У окна стоит стол, а в углу -- лавка.
Мы спим на лавке.
Дверь кухни ведет в бабушкину спальню, но она всегда заперта. В
спальню заходит только бабушка и только ночью, чтобы спать.
Есть еще одна комната, и в нее можно попасть не только через кухню, но
и прямо сада. Ее занимает иностранный оф Дверь в его комнату тоже
заперта.
Под домом есть погреб, полный припасов, а под крышей -- чердак, куда
бабушка больше не поднимается -- с тех пор как мы подпилили ступеньки у
приставной лестницы и она упала и сильно ушиблась. Вход на чердак -- прямо
над дверью в комнату офицера. Чтобы попасть туда, мы лазаем по веревке. На
чердаке мы прячем Тетрадь, папин словарь и другие вещи, которые нам тоже
приходится прятать.
Сейчас у нас есть свой ключ -- мы сами его сделали, -- который подходит
ко всем дверям в доме. Еще мы просверлили несколько дырок в полу чердака.
При помощи ключа мы можем свободно ходить по всему дому, когда никого нет, а
через дырки мы можем наблюдать за бабушкой и офицером в их комнатах так, что
они об этом не догадываются.
Бабушка -- это мамина мама. Раньше, до того как мы приехали сюда, мы
даже не знали, что мамина мама еще жива.
Мы зовем ее "бабушка".
Все остальные зовут ее Ведьма. А она зовет нас "сукины дети".
Бабушка маленькая и худая. На голове она всегда носит черный платок.
Остальная ее одежда -- темно-серая. Обувает она старые солдатские башмаки, а
когда тепло -- ходит босиком. Лицо у бабушки все в морщинах, коричневых
пятнах и бородавках, которых растут волосы. Зубов у нее не осталось -- по
крайней мере, их не видно.
Бабушка никогда не моется. После еды или выпив что-нибудь, она вытирает
рот уголком платка. Панталон она не носит. Когда она хочет помочиться, она
просто останавливается, не важно где, расставляет ноги и писает прямо на
землю, под юбкой. Дома она, конечно, так не делает.
Бабушка никогда не раздевается. Мы наблюдали за тем, как она ложится
спать. Она снимает юбку, а под ней еще одна юбка. Она снимает блузку, а под
ней еще одна блузка. Потом она так и ложится в постель. Платок она не
снимает.
Говорит бабушка мало. Правда, вечером она берет с полки бутылку и пьет
прямо нее. Потом она начинает разговаривать на каком-то языке, которого
мы не знаем. Это не тот язык, на котором говорят иностранные солдаты, -- это
совсем другой, непохожий язык.
На этом языке бабушка задает себе вопросы и сама же на них отвечает.
Иногда она смеется, иногда сердится и принимается кричать. Под конец она
почти всегда начинает плакать, идет в свою комнату, спотыкается на ходу,
потом падает на кровать, и мы еще долго, полночи, слышим, как она
всхлипывает.
Мы должны выполнять свою часть работы, иначе бабушка не дает нам есть и
не впускает на ночь в дом.
Но сначала мы отказываемся. Мы спим в саду, едим сырые овощи и фрукты.
Утром, еще до рассвета, мы видим, как бабушка выходит дома. Она
ничего не говорит нам. Она задает корм скотине и птице, доит коз, отгоняет
их на берег речки и привязывает там к деревьям. Потом поливает огород,
собирает овощи и фрукты и нагружает ими тачку. Еще она кладет в тачку полную
корзину яиц, маленькую клетку с кроликом и курицу или утку со связанными
ногами.
Все это она везет на рынок. К ручкам тачки привязана лямка, которую
бабушка накидывает на шею. Шея тонкая и жилистая. Лямка сильно пригибает ее
голову вн. От тяжести бабушка пошатывается. Натыкаясь на камни на дороге,
она теряет равновесие, чуть не падает, но все-таки идет, носками внутрь, как
утка. Она идет в Городок, на рынок, и по дороге ни разу не останавливается.
Вернувшись с рынка, бабушка варит непроданных овощей суп, а
фруктов -- варенье. Она ест, потом идет в виноградник поспать, спит около
часа, а потом работает в винограднике или, если там нет работы, возвращается
домой: колет дрова, опять кормит скотину, загоняет коз, доит их, идет в лес
и приносит грибы и хворост, делает сыр, сушит грибы и бобы, консервирует
овощи, снова поливает огород, убирает в погреб новые припасы, и так до самой
ночи.
На шестой день, когда бабушка утром выходит дома, мы уже полили сад
и огород. Мы перехватываем у бабушки тяжелые ведра со свиным пойлом,
отгоняем коз к речке, помогаем нагрузить тачку. Когда бабушка возвращается с
рынка, мы рубим дрова.
За обедом бабушка говорит:
-- Ну вот, теперь вы знаете, что еду и постель надо зарабатывать.
Мы отвечаем:
-- Не в этом дело. Работа тяжелая, но еще тяжелее смотреть, как кто-то
работает, а самим ничего не делать, особенно если это кто-то старый.
Бабушка хихикает:
-- Ах, сукины дети! Вы хотите сказать, что вам меня стало жаль?
-- Нет, бабушка. Нам просто стало стыдно.
После обеда мы идем в лес собирать хворост.
С этого времени мы делаем всю работу, какую можем.
Лес очень большой. Речка очень маленькая. Чтобы попасть в лес, надо
перейти речку. Когда в речке воды мало, можно перейти ее, просто прыгая с
камня на камень, но после большого дождя вода доходит нам до пояса, она
холодная и грязная. Поэтому мы решили построить мостик кирпичей и досок,
которые можно собрать вокруг разбомбленных домов.
Мостик получается крепкий. Мы показываем его бабушке. Она осматривает
его и говорит:
-- Неплохо, неплохо. Только не заходите далеко в лес: граница совсем
рядом и солдаты могут вас пристрелить. А главное, не заблудитесь: я вас
искать не пойду.
Пока мы строили мостик, мы заметили, что в реке водится рыба. Рыбы
прячутся под камнями или в тени кустов и деревьев, там, где ветки сходятся
над речкой. Мы выбираем самых больших рыб. Мы ловим их и кладем в ведро с
водой. Вечером мы приносим рыбу домой, и бабушка удивляется:
-- Ну, сукины дети! Как же вы их поймали?
-- Руками. Это просто. Надо только стоять неподвижно и выжидать.
-- Тогда наловите побольше. Сколько сможете.
На следующий день бабушка ставит ведро с рыбой на тачку и продает нашу
рыбу на рынке.
Мы часто ходим в лес, и мы ни разу не заблудились. Мы знаем, где
граница. Пограничники и солдаты вскоре начинают узнавать нас. Они в нас не
стреляют. Бабушка учит нас отличать съедобные грибы от ядовитых.
Из леса мы приносим на спине вязанки хвороста, а в корзинках -- грибы и
каштаны. Дерево и хворост мы аккуратно складываем у стены дома под навесом,
а каштаны, когда бабушки нет, жарим на печке.
Однажды в лесу, возле воронки от бомбы, мы находим убитого солдата. Он
совсем целый, только глаз нет -- вороны выклевали. Мы берем его ружье,
патроны и гранаты. Ружье мы прячем в вязанке хвороста, а патроны и гранаты
-- в корзинках под грибами.
Вернувшись домой, мы заворачиваем все это в солому и мешки -под
картошки, а потом закапываем под лавкой прямо под окошком у офицера.
Дома, в Городе, мама часто нас мыла, в ванне или под душем. Потом она
одевала нас в чистую одежду и стригла нам ногти. Мама водила нас в
парикмахерскую стричься. Мы чистили зубы щеткой каждый раз после еды.
У бабушки мыться негде. Ванной у нее нет, водопровода нет. Нам
приходится качать воду колодца во дворе и таскать ее ведрами. В доме нет
ни мыла, ни зубной пасты, ни стирального порошка.
В кухне все грязное. Доски пола -- красные, все разной ширины, --
липкие, и ноги к ним пристают. Руки и локти прилипают к столу. Плита вся
черная от горелого жира, а стены вокруг -- от сажи. Бабушка, правда, моет
посуду, но миски, тарелки, кружки, ложки и ножи все равно покрыты толстым
грязным слоем жира. Посудные полотенца, вернее, тряпки потеряли всякий цвет
и воняют.
Сначала мы даже не хотим ничего есть, особенно когда мы видим, как
бабушка готовит. Она вытирает нос рукавом и никогда не моет руки. Но теперь
мы не обращаем на это внимания.
Пока тепло, мы моемся в речке, а умываемся и чистим зубы водой
колодца. Но когда холодает, то мыться как следует становится невозможно. А в
доме нет достаточно большой лохани. Наши простыни, одеяла и полотенца давно
исчезли. И мы больше не видели большой картонный ящик, в котором мама их
привезла.
Бабушка все продала.
Мы становимся все грязнее и грязнее. Наша одежда тоже. Мы достаем
чистую одежду наших чемоданов, спрятанных под лавкой, но скоро чистой
одежды не остается. А та, которую мы носили, нашивается до дыр, ботинки
тоже. Когда можно, мы ходим босиком и надеваем только штаны или трусы. Наши
подошвы грубеют, и мы больше не чувствуем колючки и острые камни. Наша кожа
становится дочерна загорелой, и мы с ног до головы покрыты царапинами,
ссадинами, укусами насекомых. Наши ногти, которые никто не стрижет,
обламываются, а волосы, теперь совсем белые от солнца, отрастают до плеч.
Уборная находится в дальнем углу сада. Бумаги там никогда не бывает. Мы
подтираемся листьями, какие побольше.
От нас пахнет смесью навоза, рыбы, травы, грибов, дыма, молока, сыра,
грязи, глины, земли, пота, мочи и перегноя.
От нас пахнет скверно. Как от бабушки.
УПРАЖНЕНИЯ ДЛЯ ЗАКАЛКИ ТЕЛА
Бабушка часто бьет нас -- руками, метлой или мокрой тряпкой. Она
дергает нас за уши и за волосы.
Другие люди тоже часто колотят и пинают нас, мы не понимаем почему.
Нам больно, мы даже плачем.
Падения, порезы, ушибы, царапины, работа, холод, жара тоже причиняют
нам страдания.
Мы решаем закалить тело, чтобы переносить боль без слез.
Сначала мы бьем и щиплем друг друга. Бабушка видит наши распухшие лица
и спрашивает:
-- Кто это вас так?
-- Мы сами, бабушка.
-- Вы что, подрались? С чего бы?
-- Просто так, бабушка. Ни -за чего. Не беспокойтесь -- это так,
упражнения.
-- Упражнения? Да вы просто спятили! Ну, впрочем, если это, по-вашему,
забавно... делайте что хотите.
...Мы голые. Мы хлещем друг друга ремнем. При каждом ударе мы
повторяем:
-- Не больно!
И мы хлещем все сильнее, сильнее и сильнее.
Мы держим руки над огнем, мы режем себе бедра, руки и грудь ножом и
льем на раны водку. И все время повторяем:
-- Не больно!
Вскоре мы действительно перестаем чувствовать боль. Кого-то другого
бьют, режут и обжигают, кому-то другому больно.
Мы больше не плачем.
Когда бабушка сердится и кричит на нас, мы говорим:
-- Не кричите, бабушка. Лучше побейте нас.
А когда она нас бьет, мы говорим:
-- Еще, бабушка! Вот смотрите: мы подставляем вам и другую щеку, как
написано в Библии. Ну так ударьте нас и по другой щеке, бабушка!
Она отвечает:
-- Да чтоб вас черти взяли и с вашей Библией, и с вашими щеками, сукины
вы дети!..
Мы лежим на наших скамьях, которые стоят в углу кухни, голова к голове.
Мы еще не спим, хотя лежим с закрытыми глазами. Кто-то распахивает дверь. Мы
открываем глаза. Нас ослепляет свет карманного фонарика. Мы спрашиваем:
-- Кто здесь?
Мужской голос отвечает:
-- Нет бояться. Вы нет бояться. Вы есть два, или я есть слишком много
пьяный?
Он смеется, зажигает керосиновую лампу на столе и выключает фонарик.
Теперь мы хорошо видим его. Это иностранный солдат, рядовой. Он говорит:
-- Я есть денщик капитана. Вы что делать здесь?
Мы говорим:
-- Мы здесь живем, у бабушки.
-- Вы внуки от Ведьма? Я вас раньше не видеть. Вы есть здесь от когда?
-- Две недели.
-- А! Я ездить в отпуск домой, в моя деревня. Много весело.
Мы спрашиваем:
-- Откуда вы знаете наш язык?
Он говорит:
-- Моя мама, она есть родиться ваша страна. Приехал работать в наша
страна, есть официантка в кафе. Встретил мой папа, жениться. Когда я
маленький, говорить мне ваш язык. Ваш страна и мой страна есть друзья.
Вместе воевать с врагом. Вы два есть откуда?
-- Из Большого Города.
-- Большой Город есть опасно. Бах! Бах!
-- Да, и есть нечего.
-- Здесь есть много еда. Яблоки, яйца, свинья, куры, все. Вы есть здесь
долго? Или только каникулы?
-- Мы будем здесь жить, пока война не кончится.
-- О, война скоро есть конец. Вы здесь спать? Лавка голый, жесткий,
холодный. Ведьма не хотеть брать вас спать в ее комната?
-- Мы и сами не хотим спать в бабушкиной комнате. Она храпит, и от нее
плохо пахнет. У нас были простыни и одеяла, только бабушка их продала.
Денщик набирает горячей воды котла на плите и говорит:
-- Я должен мыть комната. Капитан, он возвращаться отпуск. Эта ночь
или завтра утро.
Он выходит. Через несколько минут он возвращается. Он приносит два
серых солдатских одеяла.
-- Нет продавать это старый Ведьма. Если она есть злой, вы сказать мне.
Я бах-бах -- я убить.
Он снова смеется. Он укрывает нас одеялами, гасит лампу и выходит.
На день мы прячем одеяла на чердаке.
УПРАЖНЕHИЯ ДЛЯ ЗАКАЛКИ ЧУВСТВ
Бабушка называет нас "сукины дети".
Люди говорят нам: "Ведьмины дети! Шлюхины дети!"
Другие люди говорят нам: "Идиоты! Хулиганы! Грязные мальчишки!
Засранцы! Грязные щенки! Свиньи! Поросята! Ведьмино отродье! Наглецы!
Поганцы! Висельники!"
Когда мы слышим такие слова, у нас краснеют лица, звенит в ушах, глаза
щиплет, а колени дрожат.
Но мы не хотим больше ни краснеть, ни дрожать. Мы хотим привыкнуть к
ругани и оскорблениям, к разным злым словам.
Мы садимся за кухонный стол друг против друга и, глядя друг другу в
глаза, говорим все более злые и плохие слова. Один нас говорит:
-- Дерьмо! Засранец!
Другой говорит:
-- Педик! Гомик!
Мы говорим так, пока слова не перестают доходить до нашего сознания.
Даже до наших ушей.
Мы упражняемся так по полчаса в день, потом выходим на улицу. Мы
специально ведем себя так, что нас ругают и оскорбляют, и мы понимаем, что
нас больше не задевают такие слова.
Но есть еще и другие, старые слова.
Мама говорила нам: "Мои дорогие! Мои милые! Мои любимые! Радость моя!
Мои хорошие малыши!"
Когда мы вспоминаем такие слова, у нас появляются слезы в глазах.
Мы должны забыть такие слова, потому что теперь никто не говорит нам
ничего подобного, а вспоминать их слишком тяжело.
Поэтому мы начинаем упражняться заново, по-другому.
Мы говорим:
-- "Мои дорогие! Мои милые! Я вас люблю!.. Я вас никогда-никогда не
оставлю!.. Я никого не буду любить, кроме вас... Всегда-всегда! Вы -- все,
что у меня есть в жни!.."
Так мы повторяем эти слова снова и снова, и постепенно они теряют свое
значение, и боль, которую они приносят, понемногу забывается.
Это было три года назад.
В Родители думают, что мы спим. Они говорят между собой в соседней
комнате. Говорят о нас.
Мама говорит:
-- Они не смогут друг без друга.
Папа говорит:
-- Это ведь только на время уроков.
Мама говорит:
-- Они не вынесут.
-- Придется им потерпеть. Это необходимо для их же пользы. Все так
говорят. Учителя, психологи -- все. Конечно, сперва им будет нелегко, но
пора уже привыкать. Привыкнут!
Мама говорит:
-- Нет, не привыкнут, я знаю. Я знаю их. Пойми, они -- это одна
личность, единое целое!
Папа повышает голос:
-- Вот именно! И это ненормально! Они думают вместе. Действуют вместе.
Они живут в отдельном, своем собственном мире. Это нельзя считать здоровым.
Это меня беспокоит. Да-да, они меня беспокоят! Они странные. Никогда нельзя
сказать, о чем они думают. И они чересчур развиты для своих лет. Они слишком
многое знают.
Мама смеется:
-- Надеюсь, ты не собираешься ставить им в вину лишний ум?
-- Тут нет ничего забавного. Ты напрасно смеешься.
Мама отвечает:
-- Блнецы -- всегда проблема. Но во всяком случае, это не конец
света. Все еще образуется.
Папа говорит:
-- Да, все образуется -- если мы их разделим. У каждого человека должна
быть своя собственная жнь.
Через несколько дней мы впервые идем в школу. Мы -- в разных классах.
Мы оба сидим в первом ряду.
Друг от друга нас отделяет длина всего школьного здания. Это расстояние
кажется нам чудовищным. Невыносимая боль. Кажется, будто кто-то отрезал у
каждого нас половину тела. Мы теряем чувство равновесия. Кружится голова.
Мы падаем. Мы теряем сознание.
Мы приходим в себя в карете "скорой помощи", которая везет нас в
больницу.
Мама приходит в больницу за нами. Она улыбается и говорит:
-- С завтрашнего дня вы будете в одном классе.
Дома папа говорит нам:
-- Симулянты!
Вскоре он уезжает на фронт. Он журналист, военный корреспондент.
Мы ходим в школу два с половиной года. Учителя тоже уходят на фронт;
теперь у нас женщины-учительницы.
Наконец школа закрывается -за частых воздушных налетов.
Мы научились читать, писать и считать.
Сейчас, у бабушки, мы решили учиться дальше, без учителя, сами.
МЫ ПОКУПАЕМ БУМАГУ,
ТЕТРАДЬ И КАРАНДАШИ
В бабушкином доме ни бумаги, ни карандашей нет. Поэтому мы идем в
магазин "Книги и канцелярские товары". Там мы отбираем пачку бумаги в
клетку, два карандаша и большую толстую тетрадь. Все это мы выкладываем на
прилавок перед толстым господином, который стоит за этим прилавком. Мы
говорим ему:
-- Нам нужны эти предметы, но у нас нет денег.
Продавец говорит:
-- Что?.. Но... вы должны заплатить!
Мы повторяем:
-- У нас нет денег, однако нам абсолютно необходимы эти предметы.
Продавец говорит:
-- Школа закрыта. Кому сейчас нужны тетради и карандаши?
Мы говорим:
-- Мы учимся сами, дома. Сами по себе.
-- Ну так попросите у родителей денег.
-- Папа на фронте, а мама в Большом Городе. Мы живем с бабушкой, и у
нее тоже нет денег.
Продавец говорит:
-- Но без денег ничего купить нельзя.
Мы ничего не говорим. Мы только смотрим на него. Он тоже смотрит на
нас. Мы видим, что у него вспотел лоб. Наконец он кричит:
-- Не смотрите на меня так! Убирайтесь отсюда!
Мы говорим:
-- Мы, однако, готовы при необходимости выполнять для вас, в качестве
оплаты за эти предметы, определенную работу. Так, например, мы могли бы
поливать ваш сад либо же доставлять покупки...
Он кричит опять:
-- Нет у меня сада! И вас мне не надо! И потом, вы что, не можете
говорить нормально?
-- Мы говорим вполне нормально.
-- "Мы готовы при необходимости выполнять для вас определенную работу"
-- это, по-вашему, нормально?!
-- Мы говорим правильно.
-- Слишком правильно! И мне не нравится ни как вы говорите, ни как
пялитесь на меня! Пошли вон!
Мы спрашиваем:
-- Простите, сударь, а куры у вас есть?
Продавец утирает белое лицо белым платком. Он спрашивает, уже без
крика:
-- Куры?.. При чем тут куры?
-- Видите ли, если вы не держите кур, то мы, имея в своем распоряжении
определенное количество свежих яиц, могли бы снабжать вас ими в обмен на эти
предметы, совершенно необходимые для нас...
Продавец смотрит на нас и молчит. Мы продолжаем:
-- Цена яиц, сударь, постоянно повышается. С другой стороны, цена
бумаги и карандашей...
Он швыряет нашу бумагу, наши карандаши и нашу тетрадь в сторону двери и
кричит:
-- Убирайтесь! Не нужны мне ваши яйца! Забирайте все это, и чтоб я вас
больше не видел!
Мы аккуратно подбираем наши вещи и говорим:
-- Тем не менее, сударь, мы будем вынуждены вновь прийти к вам, когда
используем эту бумагу и карандаши.
Для учебы у нас есть папин словарь и Библия, которую мы нашли на
чердаке бабушкиного дома.
У нас бывают уроки правописания, сочинения, чтения, устного счета,
математики. Еще мы учим наусть.
Словарь нам нужен для занятий правописанием, для учения значения
слов, а еще -- чтобы узнавать новые слова, синонимы и антонимы.
Библией мы пользуемся для уроков чтения вслух, диктантов и чтобы учить
наусть. Теперь мы знаем наусть целые страницы Библии.
А сочинения мы пишем так.
Садимся за кухонный стол, разложив на нем бумагу, карандаши и Толстую
тетрадь. Кроме нас, в доме никого нет.
Один нас говорит:
-- Название твоего сочинения "Приезд к бабушке".
Другой говорит:
-- Название твоего сочинения "Наша работа".
Мы начинаем писать. У нас два часа и по листу бумаги на каждого.
Через два часа мы меняемся сочинениями, с помощью словаря исправляем
друг у друга ошибки, а потом ставим вну страницы оценку -- "хорошо" или
"плохо". Если отметка -- "плохо", мы бросаем сочинение в огонь и на
следующем уроке пробуем написать на ту же тему еще раз. Если "хорошо", то мы
можем переписать сочинение в Тетрадь.
Правило, по которому мы решаем, что ставить -- "хорошо" или "плохо", --
очень простое: сочинение должно быть правдой. Мы должны описывать, что
происходит, что мы видим, что мы слышим, что мы делаем.
Например, нельзя писать "Бабушка похожа на ведьму", но можно писать
"Люди называют бабушку Ведьма".
Нельзя писать "Городок очень красивый": ведь Городок может быть
красивым для нас и не нравиться кому-то другому.
Нельзя писать "Денщик -- хороший человек", потому что это неправда:
ведь денщик мог сделать много плохих вещей, о которых мы просто не знаем.
Поэтому мы пишем только : "Денщик дал нам одеяла".
Нам можно писать "Мы едим много грецких орехов", но нельзя -- "Мы любим
грецкие орехи", потому что слово "любить" -- слишком неопределенное, в нем
недостает точности и объективности. "Любить орехи" и "любить маму" -- совсем
разные вещи. Первое выражение обозначает приятный вкус во рту, второе --
чувство.
Слова, обозначающие чувства, весьма расплывчаты; всегда лучше бегать
их и придерживаться просто описания предметов, явлений, людей и себя --
иначе говоря, беспристрастного описания фактов.
Наша соседка не такая старая, как наша бабушка. Она живет со своей
дочерью в последнем доме Городка, на самой окраине. Это совсем ветхая
хижина, ее крыша вся дырявая. Вокруг хижины сад, но он совсем не похож на
ухоженный бабушкин сад. Сад соседки весь зарос сорняками.
Соседка весь день сидит на табуретке в своем саду, глядя прямо перед
собой. Мы не знаем, на что она смотрит. Вечером или если собирается дождь,
ее дочь берет ее за руку и уводит в дом. Иногда дочь забывает это сделать,
или ее нет дома, и тогда соседка всю ночь проводит на улице, в любую погоду.
Люди говорят, что наша соседка -- сумасшедшая, что она сошла с ума,
когда мужчина, давший жнь ее дочери, бросил ее.
Бабушка говорит, что соседка просто ленивая и предпочитает быть бедной
-- лишь бы не работать.
Дочь соседки не выше нас, но она немного старше. Днем она просит
милостыню возле кафе и на перекрестках. На рынке она подбирает подгнившие
овощи и фрукты, которые другие люди выбрасывают, и относит домой. Еще она
ворует все, что может стянуть. Несколько раз нам пришлось выгонять ее
нашего сада -- она приходила воровать фрукты и яйца.
Однажды мы ловим ее, когда она пьет молоко прямо вымени одной
наших коз. Когда она видит нас, она утирает рукой губы и говорит:
-- Не бейте меня.
И добавляет:
-- Я быстро бегаю. Вам меня не догнать.
Мы смотрим на нее. Так блко мы видим ее впервые. У нее заячья губа,
она косоглазая, в носу сопли, глаза красные, а в уголках глаз -- желтая
грязь. На ногах и руках у нее цыпки.
Она говорит:
-- Меня все зовут Заячья Губа. Я люблю молоко.
Она улыбается. Зубы у нее черные.
-- Я люблю молоко, но еще больше я люблю сосать вымя. Это очень
приятно. Оно такое твердое и в то же время мягкое.
Мы молчим. Она подходит к нам ближе.
-- Я и еще кое-что сосать люблю.
Она протягивает к нам руку. Мы отступаем. Она говорит:
-- Вы что, не хотите? Вы не хотите со мной поиграть?.. А мне бы очень
хотелось. Вы такие красивые.
Она опускает глаза и говорит:
-- Я вам противна.
Мы говорим:
-- Нет, ты нам не противна.
-- Я понимаю. Вы еще слишком маленькие, вот и стесняетесь. Но меня
стесняться не надо. Я вас научу очень интересным играм.
Мы говорим:
-- Мы никогда не играем.
-- Что же вы тогда делаете целый день?
-- Работаем и учимся.
-- А я попрошайничаю, ворую и играю.
-- И ты ухаживаешь за своей матерью. Ты хорошая.
Она подходит ближе и говорит:
-- Вы в самом деле думаете, что я хорошая? Взаправду?
-- Да. И если тебе будет что-то нужно, для тебя или для твоей мамы,
скажи нам. Мы будем давать тебе фрукты, овощи, рыбу и молоко.
Она начинает кричать:
-- Не нужны мне ваши фрукты, ваша рыба и ваше молоко! Я это все и сама
могу украсть! Я хочу только, чтобы вы меня любили! Меня никто не любит! Даже
мать! Так и я вас никого не люблю! И мать не люблю!
Мы надеваем грязную, рваную одежду, снимаем обувь, натираем грязью лицо
и руки. Мы выходим на улицу. Там мы останавливаемся и ждем.
Когда мимо проходит иностранный офицер, мы вскидываем в приветствии
правые руки, а левые протягиваем ладонью вверх. Чаще всего офицер проходит
мимо, не обращая на нас внимания.
В конце концов один офицер останавливается. Он проносит что-то на
языке, которого мы не понимаем. Он о чем-то нас спрашивает. Мы не отвечаем.
Мы стоим неподвижно -- правая рука поднята в приветствии, левая протянута за
подаянием. Тогда он роется в карманах, кладет нам на грязную ладонь монетку
и кусок шоколада и уходит, покачивая головой.
Мы ждем.
Проходит женщина. Мы протягиваем к ней руки. Она говорит:
-- Бедные вы мои ребятишки! Да вот нет у меня ничего для вас...
Она гладит нас по голове.
Мы говорим:
-- Спасибо.
Другая женщина дает нам два яблока, еще одна -- немного печенья.
Проходит еще одна женщина. Мы протягиваем руку за подаянием. Она
останавливается и говорит:
-- И не стыдно вам попрошайничать? Идите со мной, у меня для вас
найдется работа по силам. Дров наколоть, например, террасу расчистить. Вы
уже достаточно большие и сильные. А потом, если хорошо поработаете, я вас
накормлю супом и хлебом.
Мы отвечаем:
-- Мы не хотим работать на вас, сударыня. И супа вашего не хотим, и
хлеба. Мы не голодны.
Она спрашивает:
-- Так чего ж вы тогда тут попрошайничаете?
-- Чтобы выяснить, каково это, а также чтобы наблюдать за реакцией
людей.
Она уходит, ругаясь:
-- Грязные маленькие оборванцы! Еще и деваются!..
По дороге домой мы выбрасываем в высокую траву на обочине яблоки,
печенье и монеты.
Но выбросить так же ласку женщины, которая погладила нас по голове, мы
не можем.
ЗАЯЧЬЯ Г
УБА
Мы удим рыбу в речке. Прибегает Заячья Губа. Она нас не видит. Она
ложится на траву и задирает юбку. Панталон на ней нет. Мы видим ее голые
ягодицы и волосы между ногами. У нас там волос нет. У Заячьей Губы есть,
хотя не очень много.
Заячья Губа свистит. Прибегает собака. Это наш пес. Заячья Губа
обнимает его и катается с ним по траве. Пес лает, вырывается, отряхивается и
отбегает. Заячья Губа ласково зовет пса и рукой щекочет себя между ног.
Пес возвращается, несколько раз нюхает Заячью Губу между ног и начинает
лать ее там. Заячья Губа раздвигает ноги и прижимает голову пса к своему
животу. Он тяжело дышит и как бы вивается.
Член пса удлиняется, вытягивается, он тонкий и красный. Пес поднимает
голову и пытается забраться на Заячью Губу. Заячья Губа поворачивается,
встает на четвереньки, подставляет псу зад. Пес кладет передние лапы на
спину Заячьей Губы. Его задние лапы начинают трястись. Он елозит по заду
Заячьей Губы, придвигаясь все ближе. Наконец он, стоя между ног Заячьей
Губы, как бы вдавливается между ее ягодиц. Теперь он быстро двигается
вперед-назад. Заячья Губа вскрикивает и немного погодя падает на живот.
Пес медленно отходит в сторону.
Заячья Губа некоторое время лежит на земле, потом встает, видит нас и
краснеет. Она кричит:
-- Грязные шпики! Что вы тут видели?
Мы отвечаем:
-- Мы видели, как ты играешь с нашим псом.
Она спрашивает:
-- Я все еще ваша подруга?
-- Да. И мы разрешаем тебе приходить и играть с нашим псом так часто,
как ты захочешь.
-- И никому не расскажете о том, что видели?
-- Мы никогда и ничего никому не рассказываем. Можешь нам поверить.
Она садится на траву и плачет:
-- Только животные меня и любят!
Мы спрашиваем:
-- А правда, что твоя мать сумасшедшая?
-- Нет. Просто глухая и слепая.
-- Что с ней случилось?
-- Ничего. Ничего особенного. Просто однажды она вдруг ослепла, а потом
и оглохла. Она говорит, что и со мной то же будет. Видели мои глаза? Когда я
утром просыпаюсь, у меня ресницы склеены. Полные глаза гноя.
Мы говорим:
-- Несомненно, это болезнь, которую можно вылечить при помощи лекарств.
Она говорит:
-- Может быть. Но как пойти к доктору без денег? Да и нет их,
врачей-то. Все на фронте.
Мы спрашиваем:
-- А что у тебя с ушами? Болят?
-- Нет, с ушами у меня все в порядке. И я думаю, у матери тоже. Она
только притворяется, что ничего не слышит: не хочет отвечать ни на какие
вопросы.
УПРАЖНЕНИЯ В СЛЕПОТЕ И ГЛУХОТЕ
Один нас притворяется слепым, второй -- глухим. Сначала -- для
тренировки -- слепой завязывает глаза одним бабушкиных платков, а глухой
затыкает уши травой. Платок пахнет плохо, как бабушка.
Мы беремся за руки и выходим на улицу после сигнала воздушной тревоги,
когда все попрятались по погребам и подвалам и улицы совсем опустели.
Глухой описывает все, что видит:
-- Улица длинная и прямая. По сторонам улицы стоят нкие одноэтажные
дома. Они покрашены в голубой, серый, розовый и белый цвет. В конце улицы --
парк и фонтан. Теперь я вижу самолеты. Пять бомбардировщиков. Летят очень
нко.
Слепой говорит медленно, чтобы глухой мог читать по губам:
-- Я слышу самолеты. Они гудят очень нко и тяжело, моторы на полной
мощности -- значит, они загружены бомбами. Вот они прошли над нами. Улетели.
Я опять слышу птиц. Больше никаких звуков.
Глухой читает по губам, что говорит слепой, и отвечает:
-- Да, улица совсем пустая.
Слепой говорит:
-- Ненадолго. Я уже слышу чьи-то шаги в переулке слева.
Глухой говорит:
-- Правильно. Идет мужчина.
Слепой спрашивает:
-- Как он выглядит?
Глухой отвечает:
-- Как все: бедный и старый.
Слепой говорит:
-- Я догадался. Он шаркает, как старик. И он босой -- значит, бедный.
Глухой говорит:
-- Он лысый. В старой солдатской куртке. Штаны у него слишком короткие,
а ноги грязные.
-- А глаза?
-- Не вижу. Он смотрит себе под ноги.
-- А рот?
-- Губы слишком втянуты... наверно, он совсем беззубый.
-- А руки?
-- Он их держит в карманах. Карманы большие и чем-то набиты, сильно
оттопыриваются. Это картошка или грецкие орехи -- судя по форме... Вот он
глядит на нас. Но цвет глаз я не разберу.
-- Еще что ты видишь?
-- Морщины на лице. Глубокие. Как шрамы.
Слепой говорит:
-- Я слышу сигнал отбоя воздушной тревоги. Налет кончился, пошли домой.
Через некоторое время нам уже не нужно завязывать глаза и затыкать уши.
Тот, кто ображает слепого, просто смотрит внутрь, а глухой заставляет себя
ничего не слышать.
В лесу мы находим человека. Живого, молодого и без формы. Он неподвижно
лежит за кустом и смотрит на нас.
Мы спрашиваем:
-- Почему вы тут лежите?
Он отвечает:
-- Я не могу идти. Я перешел границу. Шел две недели, днем и ночью. В
основном ночью. У меня больше нет сил. Я не ел три дня.
Мы спрашиваем:
-- А почему вы без формы? Все молодые мужчины носят форму -- они все в
армии.
Он говорит:
-- Я больше не хочу быть солдатом.
-- Вы больше не хотите сражаться с врагом?
-- Ни с кем я не хочу сражаться. У меня врагов нет. Я хочу домой.
-- А где ваш дом?
-- Еще далеко... Если я не добуду еды, мне туда не дойти.
Мы спрашиваем:
-- Так почему вы не пойдете и не купите еды? У вас что, денег нет?
-- И денег нет тоже, а главное -- нельзя, чтобы меня видели. Я должен
прятаться. Меня никто не должен увидеть.
-- Почему?
-- Я покинул полк без позволения. Я удрал. Я дезе Если меня
поймают -- повесят или расстреляют.
Мы спрашиваем:
-- Как убийцу?
-- Да. Как убийцу.
-- А ведь вы никого убивать не хотите. Просто хотите домой...
-- Да, я только хочу домой...
Мы спрашиваем:
-- Какой еды вам принести?
-- Все равно. Любой.
-- Козий сыр, крутые яйца, хлеб и фрукты. Пойдет?
-- Да, да! Все что угодно!
Мы спрашиваем:
-- Может быть, еще одеяло? Ночи теперь холодные, часто идет дождь...
Он говорит:
-- Да, только так, чтобы вас не заметили. И ведь вы никому не
расскажете, правда? Даже своей матери?..
Мы отвечаем:
-- Нас никто не заметит, мы никогда никому ничего не рассказываем, а
матери у нас нет.
Когда мы возвращаемся с едой и одеялом, он говорит:
-- Вы очень добрые.
Мы отвечаем:
-- Мы не хотим быть добрыми. Мы принесли все это просто потому, что эти
вещи вам совершенно необходимы. Вот и все.
Он говорит:
-- Я не знаю, как вас благодарить. Я вас никогда не забуду.
Его глаза полны слез.
Мы говорим:
-- Знаете, плакать нет смысла. Слезы никому не помогают. Вот мы никогда
не плачем. Хотя мы еще не взрослые, как вы.
Он улыбается и говорит:
-- Вы правы. Простите меня -- я больше не буду плакать. Это все просто
потому, что я так устал...
Мы говорим бабушке:
-- Сегодня и завтра мы ничего не будем есть. Только пить воду.
Она пожимает плечами:
-- Мне-то что! Но работали чтоб как положено.
-- Конечно, бабушка.
В первый день она убивает курицу и жарит ее в печке. Днем она зовет
нас:
-- Идите есть!
Мы идем на кухню; пахнет очень вкусно. Мы голодные, но не очень. Мы
смотрим, как бабушка разрезает курицу. Она говорит:
-- У-мм, а пахнет-то как! Чуете? Ну что, дать вам по ножке?
-- Нет, бабушка, мы ничего не хотим.
-- Жаль, жаль... Курочка-то удалась.
Она ест курицу руками, облывает пальцы и вытирает их о фартук. Она
обгладывает и обсасывает кости.
Она говорит:
-- Молоденькая курочка-то, нежная. Ну бывает ли что вкуснее?
Мы говорим:
-- Бабушка, за все время, что мы здесь живем, вы ни разу не готовили
нам курицу.
Она говорит:
-- Ну вот сегодня и сготовила. Ешьте, радуйтесь.
-- Вы же знаете, что мы ничего не едим ни сегодня, ни завтра.
-- А при чем тут я? Очередная ваша дурость.
-- Это одно наших упражнений. Мы учимся терпеть голод.
-- Ну вот и терпите. Никто вам не мешает.
Мы выходим кухни и принимаемся за работу в саду. К концу дня мы
начинаем по-настоящему чувствовать голод. Мы пьем много воды. Ночью нам
трудно заснуть. А когда мы все же засыпаем, нам снится еда.
Назавтра в обед бабушка доедает курицу. Мы смотрим, как она ест, но
видим ее будто в тумане. Мы больше не чувствуем голод, но у нас кружится
голова.
Вечером бабушка печет оладьи и ставит их на стол с вареньем и молодым
сыром. Нам нехорошо, желудок сводит, но как только мы ложимся, мы сразу
засыпаем глубоким сном. Когда мы просыпаемся, бабушка уже ушла на рынок. Мы
хотим позавтракать, но в кухне ничего нет. Ни хлеба, ни молока, ни сыра.
Бабушка все заперла в погреб. Мы могли бы отпереть его, но решаем ни к чему
не прикасаться. Мы едим помидоры и огурцы с солью.
Бабушка возвращается с рынка и говорит:
-- Вы сегодня утром не сделали своей работы.
-- Вы должны были нас разбудить, бабушка.
-- Сами должны просыпаться. Да ладно, на первый раз, так и быть,
покормлю вас.
Она варит овощной суп того, что принесла обратно с рынка. Как
всегда. Мы съедаем совсем немного. После еды бабушка говорит:
-- Дурацкое упражнение. И вредное для здоровья.
Однажды мы видим, как бабушка выходит дому с лейкой и садовыми
инструментами. Но идет она не в виноградник, а в противоположную сторону. Мы
идем за ней, держась подальше: мы хотим узнать, куда она пошла.
Бабушка идет на кладбище. Она останавливается перед одной могил и
кладет принесенные инструменты на землю. На кладбище больше никого нет.
Только бабушка и мы.
Прячась за кустами и надгробиями, мы подбираемся ближе. Бабушка
блорукая и плохо слышит; мы можем наблюдать за ней незаметно.
Она выпалывает сорняки с могилы, вскапывает и рыхлит граблями землю,
сажает цветы, приносит колодца воду и поливает могилу.
Закончив работу, она собирает инструменты, а потом встает на колени
перед деревянным крестом. Она складывает руки, как для молитвы, но то, что
до нас доносится, -- это в основном брань:
-- Дерьмо... ублюдок... свинья... грязный... проклятый...
Когда бабушка уходит, мы осматриваем могилу: она хорошо ухожена. Мы
смотрим на крест -- там написана та же фамилия, что у бабушки. И еще это
мамина девичья фамилия. А имя двойное, написано через черточку, и это --
наши имена.
На кресте есть еще даты рождения и смерти. Легко сосчитать, что дедушка
умер сорока четырех лет, двадцать три года тому назад.
Вечером мы спрашиваем у бабушки:
-- Каким был наш дедушка?
Она говорит:
-- Что? Нет у вас никакого дедушки.
-- Но был. Давно.
-- Нет, не было. Когда вы родились, он уж давно п Так что не было
у вас деда -- и все.
Мы спрашиваем:
-- А зачем вы его отравили?
-- О чем это вы?
-- Люди говорят, что вы отравили дедушку.
-- Люди говорят, люди говорят... Ну и пусть себе говорят что хотят.
-- Так вы его не травили?
-- Отстаньте от меня, сукины вы дети! Ничего не доказано, а люди всегда
брешут!
Мы снова спрашиваем:
-- Вы дедушку не любили, мы знаем. Тогда почему вы так ухаживаете за
его могилой?
-- Именно потому! Из-за того, что люди говорят. Чтоб не брехали зря! И
потом -- откуда вы знаете, что я ухаживала за его могилой, а? Вы опять за
мной шпионили, сукины вы дети! Чтоб вас черт взял!..
Воскресенье. Мы ловим курицу и перерезаем ей горло -- как это делала
бабушка. Потом мы приносим курицу на кухню и говорим:
-- Приготовьте ее, бабушка.
Она начинает кричать:
-- Кто вам позволил?! Вы не смеете! Я тут распоряжаюсь, вы, грязные
щенки! Я не стану ее готовить -- лучше сдохнуть!
Мы говорим:
-- Ладно. Тогда мы сами ее приготовим.
Мы начинаем ощипывать курицу, но бабушка отнимает ее у нас:
-- Вы не умеете! Косорукие! Вы меня в гроб вгоните, грязные щенки! За
что такое наказание Господне?!..
Пока курица готовится, бабушка плачет:
-- Лучшая ведь курочка была! Они нарочно ее выбрали! А я ведь ее во
вторник на базар снести хотела!..
Когда мы едим курицу, мы говорим:
-- Очень вкусная курица. Мы теперь будем есть курицу каждое
воскресенье.
-- Каждое воскресенье?! Вы спятили! Вы что, разорить меня хотите?!
-- Мы будем есть курицу каждое воскресенье, нравится это вам или нет.
Бабушка опять плачет:
-- Ну что я им сделала? За что? Бедная я, несчастная!.. Они меня
уморить хотят! Бедную беспомощную старуху! А я к ним была так добра!..
-- Да, бабушка, вы добрая, очень добрая. Вот поэтому вы будете жарить
нам курицу каждое воскресенье, доброты.
Когда она немного успокаивается, мы говорим ей:
-- Теперь, когда вам надо будет кого-то убить -- курицу или поросенка,
-- скажите нам. Мы это сделаем.
Она говорит:
-- Так вам это дело нравится, что ли?
-- Нет, бабушка. Это как раз потому, что нам не нравится убивать.
Поэтому мы должны привыкнуть к этому.
Она говорит:
-- Ясно. Новое упражнение. Что ж, на сей раз вы правы: надо суметь
убить, коли нужно будет.
Мы начинаем с рыбы. Мы берем рыб за хвост и бьем головой о камень.
Скоро мы привыкаем убивать животных, предназначенных на еду, -- кур,
кроликов, уток. Потом мы привыкаем убивать и тех животных, которых убивать
незачем. Мы ловим лягушек, прибиваем к дощечке и вспарываем им брюхо. Мы
ловим бабочек и прикалываем булавкой к картонке. Скоро у нас получается
хорошая коллекция бабочек.
Однажды мы вешаем нашего рыжего кота на суку. Он висит и при этом
вытягивается так сильно, что становится невероятно длинным. Он бьется в
конвульсиях. Когда он перестает дергаться, мы обрезаем веревку. Он лежит,
вытянувшись, на траве совершенно неподвижно, но потом вдруг вскакивает и
убегает.
С этого времени кот больше не приближается к дому, хотя иногда крутится
поодаль. Он даже не отваживается подойти, чтобы полакать молоко блюдца,
которое мы ставим для него на крыльцо.
Бабушка говорит:
-- Что-то кот одичал совсем.
Мы говорим:
-- Не беспокойтесь, бабушка, о мышах мы и сами позаботимся.
Мы ставим мышеловки, а пойманных мышей кидаем в кипяток.
В Городке мы встречаемся с другими детьми. Школа закрыта, и они весь
день проводят на улице. Есть и старшие ребята, и малыши. У некоторых тут
есть дома и матери, других привезли откуда-то, как нас. Больше всего детей
Большого Города.
Многие дети живут с людьми, которых они раньше не знали. Им приходится
работать в поле или в винограднике. Люди, у которых они живут, не всегда
добры к ним.
Старшие часто нападают на младших. Они отбирают все, что найдут у
младших в карманах, а иногда и саму одежду. Они их колотят -- особенно
неместных. Это потому, что у малышей Городка есть матери, которые за них
заступаются.
Нас никто не защищает, и нам приходится защищаться самим.
Мы вооружаемся: обкалываем камни, чтобы у них были острые края,
набиваем песком и камешками носки. У нас есть бритва -- мы нашли ее в комоде
на чердаке, рядом с Библией. Нам достаточно достать бритву, и большие
мальчишки убегают.
Однажды в жаркий полдень мы сидим у колонки, где набирают воду те, у
кого нет своего колодца. Рядом валяются в траве трое больших мальчишек. Там
прохладнее -- в тени деревьев, возле воды, которая все время течет
колонки.
Приходит Заячья Губа и ставит под струю свое ведро. Вода течет слабо,
она ждет, пока ведро наполнится.
Когда ведро наконец наполняется, один мальчишек поднимается,
подходит и плюет в ведро. Заячья Губа выливает воду, споласкивает ведро и
снова ставит его под струю.
Когда ведро опять наполняется, встает другой парень и тоже плюет в
ведро. Заячья Губа опять споласкивает ведро и ставит под струю. Теперь она
не дожидается, пока ведро наполнится -- когда ведро налито до половины, она
подхватывает его и пытается убежать.
Третий парень догоняет ее, хватает за руку и плюет в ведро.
Заячья Губа просит:
-- Перестаньте, пожалуйста. Мне нужна вода для питья.
Парень говорит:
-- А вода вполне чистая. Я в нее просто плюнул. Ты же не хочешь
сказать, что моя слюна для тебя недостаточно чистая? Мой плевок чище любой
вещи в вашем доме!
Заячья Губа выливает воду и плачет.
Тогда парень расстегивает ширинку и говорит:
-- Ну-ка пососи! Если отсосешь, так и быть -- дадим тебе налить ведро.
Заячья Губа встает на колени. Парень отходит от нее, говоря:
-- Ты что, и впрямь подумала, что я суну свой член в твой вонючий рот?
Грязная корова!
Он пинает Заячью Губу в грудь и застегивает ширинку.
Тогда подходим мы. Мы поднимаем Заячью Губу с колен, берем у нее ведро,
споласкиваем и наполняем его.
Один мальчишек говорит:
-- Все, пошли отсюда.
Другой говорит:
-- Ты чего, веселье только начинается!
Первый отвечает:
-- Кончаем. Я этих знаю. Они опасные.
-- Опа-асные? Эти-то засранцы? Гляди, ща их уделаю.
Он подходит к нам и хочет опять плюнуть в ведро, но один нас дает
ему подножку, а другой бьет по голове набитым песком носком. Парень падает.
Он без сознания. Его приятели смотрят на нас исподлобья, один хочет подойти,
но второй говорит:
-- Ты поосторожнее! Эти ублюдки на все способны. Они мне как-то голову
камнем разбили. И бритва у них есть -- они ей машутся не долго думая. Они
тебе глотку перережут без всякого. Говорю тебе, психи они!
Парни уходят.
Мы отдаем ведро Заячьей Губе. Она спрашивает:
-- Что ж вы сразу за меня не заступились?
-- Мы хотели посмотреть, как ты станешь защищаться.
-- Да что я могла сделать против этих дылд?
-- Например, ударить ведром по голове, расцарапать им лицо, дать ногой
по яйцам, закричать или убежать и вернуться позже.
Начинает холодать. Перерыв наши чемоданы, мы надеваем все, что там есть
теплого: по нескольку свитеров и по нескольку пар штанов. Но надеть вторые
ботинки поверх наших сношенных до дыр ботинок мы, конечно, не можем. Да и
нет у нас других ботинок. Перчаток тоже нет, нет и шапок. Руки и ноги у нас
в цыпках от холода.
Небо теперь серое, улицы пусты, речка замерзла, а лес засыпан снегом.
Мы больше не можем никуда ходить. Скоро мы останемся без дров.
Мы говорим бабушке:
-- Нам нужны две пары резиновых сапог.
Она отвечает:
-- Еще чего вам нужно? Где я, по-вашему, деньги возьму?
-- Бабушка, у нас дрова кончаются.
-- Значит, экономить их надо.
Мы больше не выходим дома. Мы делаем разные свои упражнения,
вырезаем дерева ложки и хлебные доски, учимся до позднего вечера. Бабушка
почти не встает с постели. Она даже на кухню почти не выходит. Нам никто не
мешает.
Едим мы плохо. Не осталось ни овощей, ни фруктов, куры больше не
несутся. Каждый день бабушка приносит погреба немного сушеных бобов и
несколько картофелин -- хотя погреб забит копченым мясом, колбасой и банками
варенья.
Иногда приходит почтальон. Он звонит в велосипедный звонок, и бабушка
выходит дома. Почтальон мусолит карандаш, пишет что-то на бумажке и
передает бумажку бабушке, которая ставит на ней крестик. Тогда почтальон
дает ей какие-то деньги, пакет или письмо и, насвистывая, едет обратно.
Бабушка запирается с посылкой или деньгами в своей комнате. Письма она
кидает в печку.
Мы спрашиваем ее:
-- Бабушка, почему вы выкидываете письма не читая?
Она отвечает:
-- Я читать не умею. В школу я не ходила, всю жнь только и знала, что
работала. Я-то не то что вы, не балованная.
-- Мы могли бы читать вам вслух.
-- Никто не должен читать мои письма.
Мы спрашиваем:
-- Кто посылает вам посылки, деньги и письма?
Она не отвечает.
На другой день, когда она спускается в погреб, мы обыскиваем ее
комнату. Под кроватью лежит посылка -- ящик вскрыт, в нем свитера, шарфы,
шапки и перчатки. Мы ничего не говорим бабушке, чтобы она не узнала, что у
нас есть ключ от ее комнаты.
После ужина мы ждем. Бабушка прикладывается к своей бутылке с водкой, а
потом, пошатываясь, идет в спальню и открывает дверь ключом, который висит у
нее на поясе. Мы проскакиваем в комнату за ней и толкаем бабушку в спину.
Она падает на кровать, а мы делаем вид, что ищем что-то, и находим посылку.
Мы говорим:
-- Бабушка, это нехорошо. Мы мерзнем, у нас нет теплых вещей, мы не
можем выйти дому, а вы хотите продать все, что мама связала для нас и
прислала нам.
Бабушка не отвечает, только плачет.
Мы говорим ей:
-- Это мама посылает вам деньги и пишет письма.
Бабушка говорит:
-- Не мне она пишет. Она отлично знает, что я неграмотная. Вы тут
живете, вот она и пишет. Да только не нужны мне ее письма! Ничего мне от нее
не нужно!
Теперь мы караулим почтальона у калитки. Почтальон -- старик. Он носит
фуражку и ездит на велосипеде с двумя кожаными сумками на багажнике.
Когда он приезжает, мы не даем ему позвонить -- мы мигом отвинчиваем
звонок, чуть только он останавливается.
Он спрашивает:
-- Где ваша бабушка?
Мы говорим:
-- Это не важно. Отдайте нам то, что привезли.
Он говорит:
-- Ничего нет.
Он хочет уехать, но мы толкаем его и валим в снег. Велосипед падает на
него сверху, почтальон ругается.
Мы обыскиваем его сумки и находим письмо и бланк почтового перевода. Мы
забираем письмо и говорим:
-- Отдайте нам деньги.
Он говорит:
-- Нет. Это адресовано вашей бабушке.
Мы говорим:
-- Но это для нас. Это послала нам мама. Если вы не отдадите деньги, мы
не дадим вам встать и вы будете лежать, пока не замерзнете насмерть.
Он говорит:
-- Ладно, ладно. Помогите встать -- мне ногу велосипедом прижало.
Мы поднимаем велосипед и помогаем подняться почтальону. Он очень худой
и совсем легкий. Он достает кармана деньги и дает нам.
Мы спрашиваем:
-- Подпись вам нужна? Или крестик?
Он говорит:
-- Крестик сойдет. Один крестик ничуть не хуже другого.
И добавляет:
-- Вы, в общем, правы, что защищаетесь. Всякий знает, что за штука ваша
бабка. Скареднее ее нигде не сыщешь. Так, значит, матушка вам все это
посылает, да? Она у вас ничего. Я ее еще девчонкой помню. Она правильно
сделала, что уехала, -- тут бы кто ее замуж взял? Со всеми этими слухами...
Мы спрашиваем:
-- Какими слухами?
-- Да что она муженька своего отравила. Я имею в виду -- бабка ваша
своего мужа. Да это старая история. Ее за то Ведьмой и прозвали.
Мы говорим:
-- Мы не хотим, чтобы кто-нибудь говорил гадости про бабушку.
Почтальон разворачивает велосипед и говорит:
-- Ну, как хотите. Но вам надо об этом знать.
Мы говорим:
-- Мы и раньше знали. А вы теперь отдавайте всю почту нам. Иначе мы вас
убьем. Вам ясно?
Почтальон говорит:
-- С вас станется. Да черт с вами, получите вы свою почту, мне-то все
равно. А уж на Ведьму мне вообще наплевать.
Он уходит, толкая велосипед. Он хромает, чтобы показать, как мы его
сильно покалечили.
На следующий день мы, тепло одевшись, идем в город купить себе
резиновые сапоги на присланные мамой деньги. Ее письмо мы несем под рубашкой
по очереди.
Сапожник живет и работает в подвале дома возле железнодорожной станции.
Комната очень большая. В одном углу стоит кровать, в другом -- кухонная
плита и стол. Мастерская устроена под окном, которое выходит на улицу на
уровне мостовой. Сапожник, окруженный обувью и инструментами, сидит на
нкой табуретке. Он смотрит на нас поверх очков; смотрит на наши ношенные
и потрескавшиеся ботинки когда-то хорошей лакированной кожи.
Мы говорим:
-- Доброе утро. Мы бы хотели приобрести теплые непромокаемые сапоги. Вы
такие продаете? Деньги у нас есть.
Он отвечает:
-- Да сапоги-то у меня есть. Но те, что с подкладкой, теплые, очень
дорого стоят.
Мы говорим:
-- Нам абсолютно необходимы такие сапоги. У нас мерзнут ноги.
Мы выкладываем все свои деньги на прилавок.
Сапожник говорит:
-- Тут только на одну пару наберется. Ну, да вам одной пары хватит.
Размер у вас одинаковый. Будете носить их по очереди.
-- Это невозможно. Мы друг без друга никогда не ходим. Мы всегда
вместе.
Сапожник говорит:
-- Так скажите, чтоб родители вам еще денег дали.
-- У нас нет родителей. Мы живем с бабушкой, которую тут называют
Ведьмой. Она не даст нам денег.
Сапожник говорит:
-- Ведьма -- ваша бабушка? Бедные мальчики! И вы пришли сюда от самого
ее дома в этих ботинках!..
-- Да. У нас есть только эти ботинки. А чтобы пережить зиму, нам нужна
хорошая обувь. Нам надо ходить в лес за дровами, надо расчищать снег во
дворе. Поэтому нам абсолютно необходимы...
-- Две пары теплых непромокаемых сапог?
Сапожник смеется и дает нам две пары сапог:
-- Примерьте-ка.
Мы надеваем сапоги, они нам точно впору.
Мы говорим:
-- Мы берем их. За вторую пару мы заплатим вам весной, когда сможем
продавать рыбу и яйца. Или, если хотите, мы наносим вам дров.
Сапожник отдает нам наши деньги:
-- Вот, возьмите эти ваши деньги, они мне ни к чему. Купите себе лучше
теплые носки. А сапоги я вам так дам, потому что они таки вам абсолютно
необходимы.
Мы говорим:
-- Мы не хотим брать подарки.
-- Это почему же?
-- Потому что мы не хотим говорить "спасибо".
-- Так а кто вас заставляет? Берите свои сапоги и ступайте себе. Нет!
Постойте! Возьмите вот еще тапочки, и эти вот сандалии на лето, да и эти
башмаки тоже -- они очень крепкие. Берите все, что нравится!
Мы спрашиваем:
-- Но почему вы дарите нам все это?
-- Потому что мне все это уже не нужно. Я скоро уезжаю.
Мы спрашиваем:
-- Куда вы уезжаете?
-- Кто знает? Увезут меня да и убьют...
Мы спрашиваем:
-- Кто хочет вас убить и за что?
Он говорит:
-- Не задавайте глупых вопросов, мальчики. Убирайтесь.
Мы берем ботинки, тапочки и сандалии. Сапоги уже на нас. Мы
останавливаемся на пороге и говорим:
-- Надеемся, они все-таки не увезут вас. Или если и увезут, то, может,
не убьют. До свидания, сударь, и -- спасибо. Спасибо вам большое.
Когда мы приходим домой, бабушка спрашивает:
-- Где вы это украли, висельники?
-- Мы не крали. Это подарок. Не все такие жадные, как вы, бабушка.
Теперь, когда у нас есть теплая одежда и обувь, мы снова можем выходить
на улицу. Мы катаемся по льду на речке, ходим за дровами. Мы берем в лес
топор и пилу. Собирать валежник и хворост больше нельзя -- слишком много
снега на земле. Мы залезаем на деревья, спиливаем мертвые ветви и на земле
рубим их топором. За работой совсем не холодно -- мы даже потеем. Поэтому мы
снимаем перчатки и кладем их в карман, чтобы не снашивались слишком быстро.
Однажды, возвращаясь с двумя вязанками дров, мы делаем крюк, чтобы
навестить Заячью Губу.
Снег перед крыльцом не расчищен, и следов на нем нет. Труба не дымится.
Мы стучим в дверь, никто не отвечает. Мы толкаем дверь и заходим.
Вначале мы ничего не видим -- в доме слишком темно, но вскоре наши глаза
привыкают к темноте.
Единственная комната служит и кухней, и спальней. В самом темном углу
стоит кровать. Мы подходим к кровати и зовем. Кто-то шевелится под одеялом и
грудой тряпья, и появляется голова Заячьей Губы.
Мы спрашиваем:
-- Твоя мама дома?
Она говорит:
-- Да.
-- Она умерла?
-- Я не знаю.
Мы кладем дрова на пол и растапливаем печку, потому что в доме так же
холодно, как и на улице. Потом мы идем в бабушкин дом и берем картошки и
сушеных бобов погреба. Мы доим козу и приносим все это в дом соседки. Мы
греем молоко, растапливаем в кастрюле снег и ставим вариться бобы, а
картошку запекаем в печке.
Заячья Губа встает с постели и садится у огня.
Оказывается, соседка не умерла. Мы вливаем ей в рот немного горячего
молока. Мы говорим Заячьей Губе:
-- Когда будет готово, поешь и покорми свою маму. Мы еще придем.
На деньги, которые сапожник вернул нам, мы купили несколько пар носков,
но мы потратили не все деньги. Теперь мы идем к бакалейщику и покупаем
немного муки, а также берем немного сахара и соли тайком, без денег. Мы идем
к мяснику, покупаем маленький кусок копченого сала, а также берем большую
колбасу и не платим за нее. Со всем этим мы возвращаемся в дом Заячьей Губы.
Они с матерью уже съели все, что мы принесли. Мать все еще в постели, а
Заячья Губа моет кастрюлю и миски.
Мы говорим ей:
-- Мы будем каждый день приносить вам вязанку дров, а также немного
картошки и бобов. Но на все остальное вам нужны деньги. У нас денег больше
нет, а без денег в лавку идти нельзя. Если хочешь что-то украсть, надо
что-то и купить.
Она говорит:
-- С ума сойти, какие вы умные. Вы говорите правильно. Только меня в
лавки все равно и не пускают... Но я никогда не думала, что вы способны на
воровство.
Мы говорим:
-- Почему бы и нет? Это можно считать нашим упражнением в ловкости. Но
нам необходимо сколько-нибудь денег. Абсолютно необходимо.
Она некоторое время раздумывает и говорит:
-- Пойдите к приходскому священнику, попросите у него. Он давал мне
иногда деньги за то, что я показывала ему свою щелку.
-- Он что, просил тебя об этом?
-- Да. И еще он иногда совал туда палец. А потом давал мне деньги,
чтобы я никому не рассказывала. Так вы скажите ему, что вам нужны деньги для
Заячьей Губы и ее матери.
Мы идем к приходскому священнику. Он живет в большом доме около церкви.
Мы дергаем за шнурок звонка. Дверь открывает старая женщина:
-- Чего вам надо?
-- Мы хотим видеть священника.
-- Зачем?
-- Люди умирают.
Старая женщина проводит нас в переднюю и стучит в дверь.
-- Святой отец, -- зовет она, -- тут пришли насчет соборования!
Из-за двери отвечает голос:
-- Иду, иду! Скажите им обождать!
Мы ждем несколько минут. Из комнаты выходит высокий худой человек со
строгим лицом. Он одет во что-то вроде белого с золотом плаща поверх темной
одежды. Он спрашивает:
-- Где умирающий? Кто вас ко мне послал?
-- Заячья Губа и ее мать.
Он говорит:
-- Мне нужны настоящие имена этих людей.
-- Мы не знаем, как их зовут. Это слепая и глухая женщина с дочерью,
они живут в последнем доме на краю Городка. Они умирают от голода и холода.
Священник говорит:
-- Хотя мне ничего не вестно об этих людях, я готов дать им последнее
помазание. Пойдемте, вы покажете дорогу.
Мы говорим:
-- Им еще не нужно последнее помазание. Им нужно немного денег. Мы
принесли им дров, немного картошки и сушеных бобов, но больше мы ничего не
можем им дать. Заячья Губа послала нас к вам. Вы раньше давали иногда ей
немного денег.
Священник говорит:
-- Возможно, возможно. Я многим беднякам давал денег. Но не могу же я
всех их помнить... Вот, держите!
Он роется в карманах под своей накидкой и дает нам немного денег. Мы
берем их и говорим:
-- Это немного. Это слишком мало. Этого не хватит даже на одну буханку
хлеба.
Он говорит:
-- Мне очень жаль, но бедняков слишком много. А прихожане почти
перестали жертвовать храму. Всем сейчас трудно. Ступайте, Господь вас
благослови!
Мы говорим:
-- Мы согласны взять эти деньги сейчас, но завтра нам придется прийти
снова.
-- Что? Что это значит? Завтра? Я вас не впущу. Убирайтесь немедленно!
-- Завтра мы будем звонить, пока вы не откроете. Мы будем стучать в
окна, колотить в дверь ногами и всем расскажем, что вы делали с Заячьей
Губой.
-- Я ничего не делал с Заячьей Губой... Я даже не знаю, кто это такая.
Она все выдумывает. Кто примет всерьез россказни сумасшедшего ребенка,
дурочки! Вам никто не поверит. Все, что вы говорите, -- неправда!
Мы говорим:
-- Не важно, правда это или нет. Важно, что это скандал. Люди любят
скандалы...
Священник садится на стул и утирает лицо платком.
-- Это ужасно. Вы понимаете хоть, как называется то, что вы делаете?
-- Да, сударь. Это шантаж.
-- В ваши годы... Как это прискорбно!
-- Да, сударь, прискорбно, что им пришлось прибегнуть к этому. Но
Заячьей Губе и ее матери абсолютно необходимы деньги.
Священник встает, стаскивает свою бело-золотую накидку и говорит:
-- Это испытание, ниспосланное Господом. Надо смириться... Сколько вам
надо? Я ведь не слишком богат, правда.
-- Вдесятеро больше того, что вы нам сейчас дали. Раз в неделю. Мы не
просим у вас невозможного.
Он вытаскивает кармана деньги и дает нам:
-- Приходите по субботам. Только не думайте, что я поддался на ваш
шантаж! Я делаю это единственно милосердия.
Мы говорим:
-- Конечно, святой отец. Мы от вас ничего другого и не ждали.
Однажды вечером денщик заходит к нам на кухню. Мы не видели его
довольно давно. Он говорит:
-- Вы идти помогать разгружать машину.
Мы обуваемся и выходим наружу -- там, у калитки, стоит легковой
вездеход, джип. Денщик дает нам ящики и картонные коробки, а мы носим их в
комнату офицера.
Мы спрашиваем:
-- Что, офицер приезжает сегодня? Мы еще так и не видели его.
Денщик говорит:
-- Офицер нет приезжать здесь зима. Может, никогда. Он не есть
счастливый в любви. Может, потом найти другой. Вы забывать, не слушать --
такая история не есть для вы. Вы приносить теперь дерево для печка, греть
комната.
Мы приносим дрова, растапливаем маленькую железную печку. Денщик
открывает коробки и ящики и ставит на стол бутылки с вином, бренди, пивом и
разную еду -- колбасу, мясные и овощные консервы, рис, печенье, шоколад,
сахар и кофе.
Денщик откупоривает бутылку, отпивает и говорит:
-- Я греть еда в котелке, на керосинка. Сегодня есть, пить, петь песни
с друзья. Мы праздновать победа над врагом. Скоро мы выиграть войну с новый
чудо-оружие!
Мы спрашиваем:
-- Война скоро кончится?
Он говорит:
-- Да, совсем скоро! Зачем вы так смотреть на еда на этом столе? Если
вы есть голодный, вы кушать шоколад, печенье, колбаса.
Мы говорим:
-- Люди умирают от голода.
-- И что? Не надо думать про это. Много людей умирать от голода и еще
от разное. Не думать про это. Мы кушать, и мы нет умирать.
Он смеется.
Мы говорим:
-- Мы знаем слепую и глухую женщину, которая живет неподалеку отсюда со
своей дочерью. Они не переживут эту зиму.
-- Это не есть мой вина.
-- Нет, это ваша вина. Ваша и вашей страны. Вы принесли нам войну.
-- А до войны, тогда как они жить, эта слепая женщина и дочь?
-- До войны они жили подаянием. Люди отдавали им старую одежду и обувь,
приносили им еду. Сейчас у людей у самих ничего нет. Все бедные или боятся
стать бедными. Война сделала их жадными и эгоистичными.
Денщик кричит:
-- Не есть мое дело! Мой все равно! Хватит! Молчать!
-- Да, вам все равно, а вы едите нашу еду.
-- Нет вашу еду! Я брать еду в магазин, в казарма!
-- Все, что сейчас на столе, нашей страны: напитки, консервы,
печенье, с Наша страна кормит вашу армию.
Лицо денщика краснеет. Он садится на кровать, кладет голову на руки:
-- Вы думать, после война я хотеть еще приезжать в ваш грязный страна?
Я много лучше дома! Я жить тихо, делать стулья, столы! Пить вино от моя
страна, веселиться с девушки! Здесь все есть недобрые, даже вы, дети! Вы
говорить, это есть моя вина. Я могу сделать что? Если я говорить -- не
хотеть на войну, не идти в ваша страна, меня паф-паф, расстрелять!.. Вы
забирать все, все на этот стол. Праздник есть конец. Я есть печальный, вы
есть очень недобрый ко мне.
Мы говорим:
-- Мы не хотим брать все. Только несколько банок консервов и немного
шоколада. Но вы могли бы приносить нам, по крайней мере пока стоит зима,
сухое молоко, муку и что-нибудь еще.
Он говорит:
-- Это я мочь. Завтра вы идти со мной в дом к слепая женщина. Но потом
вы не злой ко мне, добрый. Да?
Мы говорим:
-- Да.
Денщик смеется. Приходят его товарищи, а мы уходим. Всю ночь мы слышим,
как они поют.
Как-то утром, уже в конце зимы, мы сидим на кухне с бабушкой. Раздается
стук в дверь, и входит молодая женщина. Она говорит:
-- Доброе утро. Я пришла купить картошки для...
Она замолкает и смотрит на нас:
-- Господи, до чего хорошенькие!
Она пододвигает табуретку и садится:
-- Подойди-ка ко мне! Вот ты!
Мы не двигаемся с места.
-- Или ты!
Мы не подходим. Она смеется:
-- Да что это вы? Подойдите -- вы что, боитесь?
Мы говорим:
-- Мы никого не боимся.
Мы подходим к ней, она говорит:
-- Силы небесные, какие же вы красавчики! Но до чего грязные!
Бабушка спрашивает:
-- Чего вам надобно?
-- Картошки для священника. Но отчего вы такие чумазые, мальчики? Вы
что, никогда не моетесь?
Бабушка сердито говорит:
-- Не ваше дело. Почему старуха не пришла?
Молодая женщина смеется:
-- Старуха! Она моложе вас была. Но она вчера умерла. Она была моей
тетей. Я теперь вместо нее.
Бабушка говорит:
-- Она меня на пять лет была старше. Померла, значит?.. Так сколько вам
картошки надо?
-- Килограмм десять или больше, если есть. И еще яблок. И еще... что у
вас есть? Священник тощий, как кочерга, а в чулане у него хоть шаром покати.
Бабушка говорит:
-- Осенью думать надо было!
-- Не было меня осенью. Я только со вчерашнего дня у него.
Бабушка говорит:
-- Учтите, в это время еда недешево стоит -- дело-то к концу зимы!
Молодая женщина снова смеется:
-- Называйте вашу цену. Выбирать-то нам не чего! В лавках тоже почти
ничего нет.
-- Скоро нигде ничего не останется...
Бабушка хихикает и выходит. Мы остаемся с экономкой священника. Она
спрашивает:
-- Так отчего вы не моетесь?
-- У нас нет ни ванны, ни мыла. Негде мыться и нечем.
-- А ваша одежда! Ну и тряпье, ну и грязь! У вас что, и надеть больше
нечего?
-- Есть еще одежда в чемоданах, что под лавкой, но она вся грязная и
рваная. Бабушка никогда не стирает.
-- Так Ведьма вам бабка? Ну дела!
Бабушка возвращается с двумя мешками:
-- За все десять серебряных монет или одна золотая. Бумажки я не беру.
Скоро они ничего стоить не будут.
Экономка спрашивает:
-- В мешках-то что?
Бабушка отвечает:
-- Еда. Хотите -- берите, хотите -- нет.
-- Беру, беру. Деньги завтра принесу. Может быть, мальчики помогут
донести мешки?
-- Может, и помогут, коли захотят. Они могут и не захотеть -- никого не
слушают.
Экономка спрашивает нас:
-- Вы ведь поможете мне, правда? Вы возьмете по мешку, а я возьму ваши
чемоданы.
Бабушка спрашивает:
-- Чемоданы тут при чем?
-- Я постираю их вещи. Принесу их завтра, вместе с деньгами.
Бабушка хихикает:
-- Постирать их вещи! Ну, коли вам делать нечего...
Мы выходим дому с экономкой и несем мешки к дому священника. У
экономки две длинные светлые косы, они мотаются по накинутой на плечи черной
шали. Косы у нее до пояса. Она идет, качая бедрами под красной юбкой. Мы
видим ее ноги между башмаками и юбкой -- чулки у нее черные, на правом петля
спустилась.
Мы приходим в дом священника. Экономка впускает нас через черный ход.
Мы кладем мешки в кладовой и идем за экономкой в прачечную. Здесь от стены к
стене натянуты веревки для белья, стоят всякие чаны и баки, а также цинковая
ванна странной формы -- она похожа на глубокое кресло.
Экономка открывает наши чемоданы, замачивает нашу одежду в холодной
воде, потом начинает разводить огонь под двумя большими котлами. Она
говорит:
-- Что вам сразу понадобится надеть, я прямо сейчас постираю. Пока вы
моетесь, все и высохнет. А прочее завтра принесу -- все равно там еще шить и
штопать надо.
Она наливает в ванну горячей воды, потом добавляет холодной.
-- Ну, кто первый?
Мы не двигаемся.
Она говорит:
-- Ну, кто? Ты или ты? Давайте раздевайтесь!
Мы спрашиваем:
-- Вы что, не уйдете, пока мы моемся?
Она громко смеется:
-- Че-го? Разумеется, не уйду! Я вам еще спину и голову помою. Вы же не
станете меня стесняться, а? Я вам, можно считать, в матери гожусь!
Мы по-прежнему не двигаемся. Тогда она начинает раздеваться сама:
-- Ну ладно. Тогда я вымоюсь первой. Видите, я-то вас не стесняюсь! Вы
ведь еще маленькие.
Она напевает что-то себе под нос, но краснеет, когда видит, что мы
разглядываем ее. У нее тугие груди с острыми концами, похожие на воздушные
шарики, которые надули не до конца. Кожа у нее очень белая, и на ней много
белых волос. Не только между ног и под мышками, но и на животе и бедрах. Она
продолжает напевать и намыливается. Потом она смывает пену, выходит ванны
и быстро накидывает купальный халат. Потом она меняет воду в ванне и,
повернувшись к нам спиной, берется за стирку. Тогда мы раздеваемся и
забираемся в ванну вдвоем -- места нам в ванне вполне достаточно.
Через некоторое время она протягивает нам две большие белые простыни:
-- Надеюсь, вы хорошенько оттерли всю грязь!
Мы садимся на лавку, завернувшись в простыни, -- ждем, пока высохнет
наша одежда. Прачечная полна пара, очень тепло. Экономка подходит к нам с
ножницами:
-- Теперь я вам ногти подстригу. И хватит валять дурака -- я вас не
съем!
Она обрезает нам ногти на руках и ногах. Потом она стрижет нам волосы.
Она целует нас в лицо и шею и не переставая говорит:
-- О! Какие чудные ножки, такие красивые, такие чистенькие! О! Какие
хорошенькие ушки, какая нежная шейка! О! Как бы я хотела, чтобы у меня было
два таких милых, красивых сыночка, как вы, два моих милых мальчика! Я бы их
ласкала и щекотала, вот так, вот так!
Она гладит и целует нас по всему телу. Она языком щекочет нам шею,
подмышки и между ягодиц. Потом она встает перед скамьей на колени и сосет
наши члены, которые от этого становятся больше и тверже. Потом она садится
между нами, обнимает нас и крепко прижимает к себе:
-- Если бы у меня было два таких малыша, я бы им давала пить сладкое
молочко -- вот так, вот так!
Она прижимает нас к груди, которая теперь вся снаружи, потому что халат
распахнулся, и мы сосем розовые концы грудей, которые становятся очень
твердыми. Она засовывает руки под халат и трет себя между ног:
-- Ах, были бы вы чуток постарше!.. О! Как хорошо играть с вами!..
Она вздыхает, задыхается и потом вдруг застывает неподвижно.
Когда мы уже уходим, она говорит нам:
-- Приходите сюда купаться каждую субботу. И приносите грязную одежду.
Я хочу, чтобы вы были всегда чистыми.
Мы говорим:
-- Мы будем приносить вам дрова за вашу работу. А летом -- еще грибы и
рыбу.
На следующую субботу мы снова приходим мыться. После купания экономка
говорит нам:
-- Пойдем в кухню. Я вам дам чаю и хлеба с маслом.
Когда мы едим хлеб с маслом, входит священник.
Мы говорим:
-- Доброе утро, сударь.
Экономка говорит:
-- Святой отец, это мои подопечные. Они внуки старухи, которую кличут
Ведьмой.
Священник говорит:
-- Да, я их знаю. Идите за мной.
Мы идем за ним, проходим через комнату, в которой ничего нет, только
большой круглый стол со стульями вокруг да распятие на стене, потом входим в
довольно темную комнату, от пола до потолка заставленную книгами. Напротив
двери -- божница с распятием, у окна -- стол, в углу -- узкая кровать, у
стены три стула. Больше мебели нет.
Священник говорит:
-- Вы сильно менились. Вы чистые и выглядите просто как два ангела...
Садитесь.
Он пододвигает два стула к столу, мы садимся. Сам он садится за стол,
достает конверт и вручает его нам:
-- Вот деньги.
Мы принимаем конверт и говорим:
-- Скоро можно будет перестать давать им деньги. Летом Заячья Губа и
сама справляется.
Священник говорит:
-- Нет. Я и летом буду помогать этим двум женщинам. Мне стыдно, что я
не делал этого раньше. А сейчас поговорим кое о чем другом, ладно?
Он смотрит на нас, мы молчим. Тогда он говорит:
-- Я никогда не видел вас в церкви.
-- Мы не ходим в церковь.
-- А вы молитесь когда-нибудь?
-- Нет, сударь. Не молимся.
-- Бедные заблудшие овечки. Я сам буду молиться за вас... Читать-то вы
хоть умеете?
-- Да, сударь. Умеем.
Священник дает нам книгу:
-- Вот, прочтите это. Вы найдете здесь прекрасные рассказы об Иисусе
Христе и о святых.
-- Мы знаем все это, сударь. У нас есть Библия. Мы уже читали и Ветхий
Завет, и Новый.
Священник поднимает темные брови:
-- Что? Вы прочли все Святое Писание?
-- Да, сударь. Мы даже знаем некоторые главы наусть.
-- Какие, например?
-- Некоторые главы книг Бытия, Исхода, Екклесиаста, Откровения Иоанна и
других.
Священник какое-то время сидит молча, затем говорит:
-- Стало быть, вы должны знать и десять заповедей. А соблюдаете ли вы
их?
-- Нет, сударь, не соблюдаем. Да и никто не соблюдает. Сказано "Не
убий", а все только и делают, что убивают.
Священник говорит:
-- Что поделаешь... Война...
Мы говорим:
-- Мы бы хотели прочесть и другие книги, кроме Библии, но у нас других
книг нет. А у вас книг много. Вы могли бы давать их нам почитать.
-- Эти книги будут слишком сложны для вас.
-- Они сложнее, чем Библия?
Священник смотрит на нас пристально и спрашивает:
-- Какие же книги вы хотели бы прочесть?
-- Книги по истории и географии. Книги о реальных вещах, а не
выдуманных.
Священник говорит:
-- К следующей субботе я подберу вам подходящие книги. А теперь
оставьте меня. Ступайте на кухню и допивайте ваш чай...
Мы с экономкой собираем в саду вишни, когда подъезжают на джипе денщик
и иностранный оф Офицер идет мимо нас прямо в свою комнату, денщик
останавливается и говорит:
-- Доброе утро, маленькие друзья, доброе утро, красавица! Вишня уже
есть спелый? Я сильно любить вишня, я сильно любить молодой красавица!
Офицер зовет его окна, денщик уходит. Экономка говорит:
-- Почему вы не сказали мне, что в вашем доме есть взрослые мужчины?
-- Они же иностранцы.
-- Ну и что? Офицер-то красавец...
Мы спрашиваем:
-- А денщик вам, значит, не понравился?
-- Он толстяк и коротышка.
-- Зато он неплохой человек, и веселый. И хорошо говорит по-нашему.
Она говорит:
-- Мне все равно. Мне нравится оф
Офицер выходит дома и садится на скамейку под окном.
Корзинка экономки уже полна, она может возвращаться в дом священника,
но она не уходит. Она поглядывает на офицера и громко хохочет. Она хватается
за ветку дерева, повисает на ней, раскачивается, спрыгивает и падает в
траву, наконец она срывает ромашку и кидает ее к ногам офицера. Офицер
встает и уходит в комнату. Вскоре он выходит, садится в джип и уезжает.
Из окна высовывается денщик и кричит:
-- Кто может помочь несчастному человеку убирать один очень грязный
комната?
Мы говорим:
-- Мы поможем.
Он говорит:
-- Надо женщина для помогать. Надо молодой красавица!
Мы говорим экономке:
-- Пойдем поможем ему.
Мы втроем входим в комнату офицера. Экономка берет веник и начинает
подметать. Денщик садится на кровать и говорит:
-- Я спать. Я видеть принцесса во сне. Принцесса должен щипать меня,
чтобы будить.
Экономка хохочет и сильно щиплет денщика за щеку.
Денщик кричит:
-- Теперь я просыпался! Я теперь тоже хочу щипать злая принцесса!
Он хватает экономку и щиплет ее за зад. Экономка вырывается, но денщик
держит ее крепко. Он говорит нам:
-- Вы, на улицу! И закрыть дверь!
Мы спрашиваем экономку:
-- Нам остаться с вами?
Она смеется:
-- Зачем это? Я могу и сама о себе позаботиться!
Тогда мы выходим и закрываем дверь. Экономка подходит к окну, улыбается
нам, захлопывает ставни и задергивает занавески. Мы идем на чердак и через
дырки в полу наблюдаем за тем, что происходит в комнате офицера.
Денщик и экономка лежат в постели. Экономка совсем голая, на денщике
только рубашка и носки. Он лежит на экономке, и оба дергаются вперед-назад и
вправо-влево. Денщик всхрапывает, как бабушкин кабан, а экономка
вскрикивает, будто ей больно, но в то же время она смеется и говорит:
-- Да, да, да! О! О! О!..
Начиная с этого дня экономка часто приходит к денщику, и они запираются
вдвоем. Мы иногда подглядываем за ними, но не каждый раз.
Денщик больше всего любит, когда экономка встает на четвереньки, тогда
он берет ее сзади.
Экономка больше любит, когда денщик лежит на спине. Тогда она садится к
нему на живот и начинает приподниматься и опускаться, словно едет верхом.
Денщик иногда дает экономке шелковые чулки или одеколон.
Мы в саду занимаемся упражнениями в неподвижности. Очень тепло, мы
лежим на спине в тени грецкого ореха. Сквозь листья мы видим облака и небо.
Дерево и его листья неподвижны; облака тоже кажутся неподвижными, но если
смотреть на них долго, можно увидеть, как они меняют форму и медленно
движутся.
Бабушка выходит дома. Проходя мимо нас, она поддает ногой песок и
камушки так, что они летят нам в лицо. Она бормочет что-то себе под нос и
уходит в виноградник на свою сиесту.
Офицер сидит на лавке под своим окном, голый по пояс. Он сидит на самом
солнцепеке, закрыв глаза и прислонившись к беленой стене. Неожиданно он
поднимается и подходит к нам, говорит что-то, но мы не отвечаем и не глядим
на него. Он возвращается на свою лавку.
Позже денщик говорит нам:
-- Офицер хочет, чтобы вы идти говорить с ним.
Мы не отвечаем. Он снова говорит:
-- Вы вставать и идти. Если не слушаться, офицер сердитый.
Мы не шевелимся.
Офицер говорит что-то, и денщик уходит в дом. Мы слышим, как он поет,
прибираясь в комнате.
Когда солнце касается крыши дома возле трубы, мы встаем. Мы идем к
офицеру и встаем перед ним. Он зовет денщика. Мы спрашиваем:
-- Чего он хочет?
Офицер спрашивает что-то, денщик переводит:
-- Офицер спрашивать, почему вы не двигаться, почему молчать?
Мы говорим:
-- Это было наше упражнение в неподвижности.
Денщик опять переводит:
-- Офицер говорить, вы два делать много упражнений. Другие упражнения
тоже. Он видеть, как вы бить друг друга ремнем.
-- Это было упражнение в перенесении боли.
-- Офицер спрашивать, зачем вы делать все это?
-- Чтобы привыкнуть к боли.
-- Он спрашивать, вам есть удовольствие от боли?
-- Нет. Мы хотим только уметь преодолевать боль, жару, холод, голод --
все, что причиняет страдания.
-- Офицер восхищаться. Он думает, вы необыкновенные.
Офицер добавляет что-то. Денщик говорит:
-- Хорошо, это все. Теперь я должен идти. Вы тоже идти, ловить рыбу.
Но офицер придерживает нас за руки, улыбаясь и знаком отсылая денщика.
Денщик отходит, потом оборачивается:
-- Вы уходить! Быстро! Идти гулять в Городок!
Офицер смотрит на него, и денщик идет к калитке. От калитки он кричит
снова:
-- Уходить прочь, вы! Не оставаться! Вы не понимать, дураки?!
Наконец он уходит. Офицер улыбается нам, потом ведет к себе в комнату.
Там он садится на стул, притягивает нас к себе и сажает к себе на колени. Мы
обнимаем его за шею, прижимаемся к его волосатой груди. Он качает нас на
коленях.
Потом мы чувствуем, как под нами, между ног офицера, как будто что-то
движется. Мы смотрим друг на друга, потом пристально глядим в глаза офицеру.
Он мягко сталкивает нас с колен, ерошит нам волосы и встает. Затем он
вручает нам две плетки и ложится лицом вн. Он проносит одно слово -- мы
понимаем его, даже не зная его языка.
Мы бьем его, нанося по очереди удар за ударом.
На спине офицера появляются багровые полосы. Мы бьем все сильнее и
сильнее. Офицер стонет и, не меняя позы, стягивает до щиколоток галифе и
кальсоны. Мы хлещем его по ягодицам, по бедрам и икрам, по спине, по плечам
и по шее, хлещем о всех сил, и скоро его тело все становится красным.
Тело офицера, его волосы и одежда, простыни, половики, наши руки -- все
становится красным. Кровь брызжет нам даже в глаза, смешивается с нашим
потом, но мы хлещем, пока офицер не дает последний, уже нечеловеческий
крик, и тогда мы без сил валимся в ногах его кровати.
Офицер приносит нам словарь, по которому мы можем выучить его язык. Мы
учим слова, денщик поправляет наше проношение. Через несколько недель мы
уже бегло говорим на новом языке. Мы учимся, и вскоре денщику уже не надо
переводить. Офицер очень доволен нами. Он дарит нам губную гармошку. Еще он
дает нам ключ от его комнаты, чтобы мы могли заходить туда, когда захотим
(мы и раньше заходили туда, открывая дверь своим ключом, но тайно). Теперь
нам больше не надо прятаться и мы можем делать что хотим: есть печенье и
шоколад, курить сигареты.
Мы часто ходим в комнату офицера, потому что там очень чисто и гораздо
спокойнее, чем на кухне. Теперь мы обычно занимаемся в комнате офицера.
У офицера есть граммофон и пластинки. Мы слушаем музыку, валяясь на
кровати. Однажды мы, чтобы сделать офицеру приятное, поставили пластинку с
гимном его страны. Но он рассердился и вдребезги разбил пластинку кулаком.
Иногда мы спим на кровати -- она очень широкая. Как-то утром денщик
застает нас в кровати, и это ему не слишком нравится:
-- Вы есть очень неосторожные! Вы больше не делайте такой глупый вещь.
Что будет, если офицер прийти ночью?
-- А что будет? Постель широкая, всем места хватит...
Денщик говорит:
-- Вы есть очень глупый. Однажды вы будете платить за вашу глупость. Но
если офицер вас обидеть, я его буду убить.
-- Он нас не обидит, не беспокойтесь.
Однажды ночью офицер приходит домой и видит нас на своей кровати. Мы
просыпаемся от света керосиновой лампы и спрашиваем:
-- Нам в кухню уйти?
Офицер треплет нам волосы и говорит:
-- Оставайтесь тут. Оставайтесь...
Он раздевается и ложится между нами. Он обнимает нас и шепчет нам на
ухо:
-- Спите. Я люблю вас. Добрых снов.
Мы засыпаем. Позже, уже под утро, мы хотим выйти, но офицер удерживает
нас:
-- Не вставайте. Спите.
-- Но нам надо выйти. По нужде.
-- Не ходите. Делайте это здесь.
Мы спрашиваем:
-- Где -- здесь?
Он говорит:
-- На меня. Да. Не бойтесь. Писайте же! Мне на лицо!
Мы делаем, как он просит, а потом выходим в сад, потому что постель
совсем мокрая. Солнце уже встает, и мы принимаемся за свою утреннюю работу.
Иногда офицер приводит домой своего друга, тоже офицера, молодого. Они
проводят весь вечер вдвоем, а потом друг остается на ночь. Мы наблюдаем
иногда за ними через дырку в потолке.
Летний в Денщик готовит что-то на керосинке. Он застилает стол
скатертью и ставит на стол цветы. Потом офицер и его друг сидят за столом и
пьют. Потом они едят. Денщик ужинает, сидя на табурете у дверей. Потом
офицеры снова пьют. А мы в это время заводим музыку. Мы меняем пластинки и
крутим ручку граммофона.
Друг офицера говорит:
-- Эти дети раздражают меня. Отошли их.
Офицер спрашивает:
-- Ты что, ревнуешь?
Его друг отвечает:
-- К кому, к ним? Не говори глупостей! Это просто два маленьких
варвара-туземца...
-- А они красивые, разве нет?
-- Возможно. Я не разглядывал.
-- То-то и оно, что не разглядывал. Так взгляни!
Друг офицера краснеет:
-- Что ты хочешь сказать? Они меня раздражают своей настороженностью.
Будто они слушают нас и следят за нами.
-- Они и правда нас слушают. Они великолепно говорят на нашем языке. И
они все понимают.
Друг офицера бледнеет и встает -за стола:
-- Ну, знаешь, всему есть граница! Я ухожу немедленно!
Наш офицер говорит:
-- Не дури. А вы, ребята, ступайте!
Мы выходим и поднимаемся на чердак. Мы смотрим в дырки и слушаем.
Друг офицера говорит:
-- Ты выставил меня в идиотском виде перед этими маленькими дебилами!
Офицер отвечает:
-- Эта парочка -- самые умные дети, каких я когда-либо видел.
Друг говорит:
-- Это ты нарочно так говоришь, чтобы задеть меня побольнее. Ты все
делаешь, чтобы унижать и мучить меня. Однажды я убью тебя!
Наш офицер кидает ему свой револьвер:
-- А пожалуйста. На, держи. убей меня!
Друг хватает револьвер и целится в офицера:
-- Я сделаю это. Вот увидишь, сделаю. Только заговори еще хоть раз про
того, другого, -- и я убью тебя.
Офицер прикрывает глаза и мечтательно улыбается:
-- Да, он был красив... молод... силен... грациозен... строен...
нежен... такой утонченный, такой мечтательный, смелый... дерзкий... Я любил
его. Он погиб на Восточном фронте. Ему было всего девятнадцать! Я не могу
жить без него...
Друг офицера швыряет револьвер на стол и кричит:
-- Свинья!
Офицер открывает глаза и оглядывает своего друга:
-- Ну и трус же ты. Слняк.
Друг говорит:
-- Раз ты такой смелый, сделал бы это сам. Раз ты так убит горем. Не
можешь жить без него? Так иди за ним. Или ты хочешь, чтобы я помог тебе? Не
выйдет, я еще с ума не сошел! Хочешь сдохнуть? Подыхай! Подыхай один!
Тогда офицер берет револьвер и приставляет себе к виску. Мы спускаемся
с чердака. Денщик сидит возле распахнутой двери. Мы спрашиваем:
-- Он что, правда хочет убить себя?
Денщик смеется:
-- Вы не надо бояться! Они всегда так делать, когда выпивать слишком
много. А я раньше того разряжать их револьверы.
Мы заходим в комнату и говорим офицеру:
-- Если вы хотите, мы можем убить вас. Дайте нам ваш револ
Друг офицера говорит:
-- Вот маленькие ублюдки!..
Офицер улыбается и говорит:
-- Спасибо. Это очень любезно с вашей стороны, но мы просто шутили.
Идите спать.
Он встает, чтобы закрыть за нами дверь, и видит денщика:
-- Ты что, все еще здесь?
Денщик говорит:
-- Вы меня не отпускали.
-- Пошел вон! Я желаю, чтоб меня оставили в покое! Ясно?
Мы слышим через дверь, как он говорит своему другу:
-- Это тебе урок, трус несчастный!
Мы слышим звуки драки, ударов, грохот перевернутых стульев, шум
падения, тяжелое дыхание. Потом все стихает.
НАШЕ ПЕРВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
Экономка часто поет. Она поет старые популярные песни и новые, про
войну. Мы слушаем эти песни и разучиваем их мелодии на нашей губной
гармонике. Еще мы просим денщика научить нас песням его страны.
Однажды поздно вечером, когда бабушка уже легла спать, мы идем в
Городок. Мы встаем напротив одноэтажного дома неподалеку от замка. За
открытой дверью -- лестница, ведущая вн. Из-за двери слышны голоса и шум,
валят клубы табачного дыма. Мы спускаемся вн по каменным ступеням и
оказываемся в подвале, где устроено кафе. Оно полно людей -- кто стоит, кто
сидит на лавках и бочонках, и все пьют вино. Большинство здесь -- старики,
но есть и люди помоложе, а также три женщины. На нас никто не обращает
внимания.
Один нас начинает играть на губной гармошке, а второй поет вестную
песню о женщине, которая ждет мужа: муж ушел на войну и скоро вернется с
победой.
Понемногу все посетители кафе поворачиваются к нам; голоса и шум
стихают. Мы играем и поем все громче и громче, мы слышим, как отдается под
сводчатым потолком подвала наша песня -- как будто вместе с нами поет кто-то
еще.
Когда мы заканчиваем песню, мы смотрим на усталые, пустые лица. Одна
женщин смеется и хлопает нам. Молодой однорукий парень с шелушащейся кожей
на лице просит:
-- Еще. Спойте еще что-нибудь!
Мы меняемся ролями. Тот, кто играл на гармошке, отдает ее второму, и мы
поем новую песню.
Тощий человек, шатаясь, подходит к нам и кричит нам в лицо:
-- Молчать, щенки!
Он грубо толкает нас так, что один отлетает направо, другой налево. Мы
падаем, роняем губную гармошку на пол. Тощий, держась за стену, поднимается
по лестнице, и мы слышим, как он, уже на улице, орет: "Молчать! Всем
молчать!.."
Мы подбираем нашу губную гармошку и обтираем ее; кто-то говорит:
-- Этот парень глухой...
Еще кто-то добавляет:
-- Он не только глухой, он еще и ненормальный. Полный псих.
Старик гладит нас по голове. Из его глубоко запавших, обведенных
темными кругами глаз текут слезы.
-- Эх, жнь несчастная!.. Бедные вы ребята! Бедный наш мир!..
Одна женщин говорит:
-- Глухой, ненормальный -- а вернулся все-таки. Вот и ты вернулся...
Она садится на колени к однорукому, тот говорит:
-- Это точно, красотка. Я-то вернулся. А только как мне теперь
работать, а? Пилить, скажем, -- и то, чем доску держать стану? Рукавом
пустым?..
Другой парень, который сидит на скамейке, невесело смеется:
-- Вот и я тоже вернулся. До пояса -- человек, а ниже -- паралитик. И
ноги не работают, и все прочее. И уж, говорят, никогда не поправлюсь. Так
лучше бы меня разом убило...
Другая женщина говорит:
-- Ну, вам, мужикам, не угодишь. Вот в госпитале, где я работаю, только
и слышишь от умирающих -- мол, каким ни есть, а выжить бы, вернуться домой,
мать увидеть, жену, еще хоть чуток пожить...
-- А ты заткнись. Бабы войны не нюхали!
Женщина отвечает:
-- Не нюхали, говоришь? Гомик недоделанный. Это мы все тянем на себе --
и работу и заботу. Кто детишек поднимает, кто вас продырявленных выхаживает?
Вот кончится война, вы, мужики, враз все героями заделаетесь. Помер --
герой, выжил -- герой, калека -- тоже герой. Потому вы, мужики, войну и
придумали. Это ваша война, вы ее хотели -- ну так теперь не жалуйтесь.
Герои. Герой управляться с дырой!
Все начинают спорить и кричать. Старик рядом с нами повторяет:
-- Никто этой войны не хотел, никто.
Мы выходим подвала и идем домой.
Улицы и пыльная дорога, которая ведет к дому бабушки, ярко освещены
луной.
Мы учимся жонглировать фруктами: яблоками, грецкими орехами,
абрикосами. Сначала двумя -- это просто, потом тремя, четырьмя и, наконец,
пятью.
Мы придумываем фокусы с картами и сигаретами.
Мы разучиваем акробатические номера. Мы можем ходить колесом, делать
сальто вперед и назад, хорошо ходим на руках.
Мы одеваемся в очень старую одежду, которая нам сильно велика, мы нашли
ее в сундуке на чердаке. Это рваные клетчатые куртки и широкие, мешковатые
штаны -- их мы подвязываем веревкой. Еще мы нашли в сундуке круглую черную
шляпу-котелок.
Один нас привязывает на нос стручок сладкого красного перца, другой
нацепляет усы кукурузных метелок. Нам удается раздобыть губную помаду, и
мы рисуем себе рты до ушей.
Одетые как клоуны, мы идем на рынок. Там много лавок и всегда много
народу.
Мы начинаем представление, и для начала о всех сил дудим в губную
гармошку и колотим в барабанчик -- мы сделали его большой тыквы-горлянки,
которую мы выскребли и высушили. Когда собирается достаточно народу, мы
жонглируем помидорами и даже яйцами. Помидоры настоящие, но яйца мы выпили и
наполнили скорлупу песком. Люди этого, конечно, не знают и аплодируют, когда
мы делаем вид, что едва не роняем яйцо и подхватываем его в последний
момент.
Потом мы показываем фокусы и акробатические номера.
Пока один нас ходит колесом и крутит сальто, второй обходит зрителей
-- он идет на руках, держа в зубах шляпу.
Вечером, одевшись уже в обычную одежду, мы обходим городские кафе.
Вскоре мы уже знаем все кафе в Городке, погребки, где хозяева продают
вино собственного готовления, распивочные, где пьют стоя, заведения
получше, куда ходит хорошо одетая публика и офицеры, которые ищут девушек.
Пьющие легко расстаются с деньгами. Они так же легко доверяются другим.
Поэтому скоро мы знаем очень многое о разных людях, даже их тайны.
Часто люди угощают нас или покупают нам вино, и постепенно мы привыкаем
к алкоголю. Еще мы курим -- нас угощают и сигаретами.
Наши выступления повсюду пользуются большим успехом. Люди считают, что
у нас хороший голос, хлопают нам и все время просят повторить наши номера.
Иногда, если публика внимательна, не слишком пьяна и не очень шумит, мы
показываем одну маленьких пьес, которые мы сами придумали. Например,
"Богач и бедняк".
Один нас играет богача, другой бедняка.
Богач сидит за столом и курит. Входит бедняк:
-- Я уже наколол ваши дрова, сударь.
-- Тебе трудиться полезно. Для здоровья хорошо. Вон какой ты здоровый
-- щеки-то румяные какие!
-- Но у меня руки замерзли, сударь.
-- Подойди-ка сюда! Покажи руки. Фу, как ты их запустил! Вся кожа в
трещинах и болячках! Просто отвратительно!
-- Это от холода, сударь. Это цыпки.
-- Бр-р, вечно вы, бедняки, цепляете разные скверные болезни. Это все
оттого, что вы такие грязные. Ну ладно, на -- вот тебе за работу.
Он кидает бедняку пачку сигарет, и бедняк закуривает. Но он стоит у
дверей, и пепельницы поблости нет, а подойти к столу он не осмеливается,
поэтому он стряхивает пепел себе в ладонь. Богач, который хочет поскорее
выпроводить бедняка, притворяется, будто не замечает, что тому нужна
пепельница. Но бедняк не хочет уходить, потому что он голоден. Он говорит:
-- У вас хорошо пахнет, сударь.
-- Это потому, что у меня в доме чисто. Это запах чистоты.
-- У вас еще и горячим супом пахнет, сударь. Я сегодня еще не ел...
-- И напрасно. Что касается меня, я сегодня обедаю в ресторане, потому
что дал кухарке выходной.
Бедняк принюхивается:
-- А супом пахнет...
Богач сердито кричит:
-- Не может тут супом пахнуть; никто тут никакого супа не варит; это
или от соседей тянет, или мерещится тебе! Вы, бедняки, ни о чем не можете
думать, кроме своего брюха, -- вот почему у вас нет денег: вы их проедаете
на супе и колбасе! Свиньи вы прожорливые, вот и все! Нечего тут стоять,
пеплом пол посыпать! Убирайся, и чтоб я тебя больше не видел!
Богач отворяет дверь, пинками выгоняет бедняка, и бедняк падает на
мостовую.
Потом богач запирает дверь, садится за стол, наливает себе большую
тарелку супа и, складывая ладони, говорит:
-- Благодарю Тебя, Господи Иисусе, за милости Твои и блага, иже даровал
нам за наше смирение!
Когда мы только приехали к бабушке, воздушных налетов на Городок почти
не было. Теперь они случаются все чаще и чаще. Сирены начинают выть в любое
время дня и ночи -- совсем как в Большом Городе. Люди прячутся по подвалам и
погребам. Улицы во время налетов пустеют. Иногда хозяева даже оставляют
открытыми двери домов и лавок. Мы этим пользуемся -- заходим и берем что
хотим.
Сами мы никогда не прячемся в погреб. Бабушка тоже не прячется. Днем мы
работаем, как обычно, и ночью спим, как спали.
Чаще всего самолеты просто пролетают над Городком и сбрасывают бомбы по
ту сторону границы. Но иногда бомба все-таки попадает в дом. Когда такое
случается, мы находим место, куда упала бомба, по столбу дыма и идем
посмотреть, что разрушено. Если в разрушенном доме находится что-нибудь
нужное нам, мы это берем.
Мы заметили, что люди, которые прятались в подвалах разбомбленных
домов, всегда погибают. Зато печка и труба почти всегда остаются
неповрежденными, даже если дом рушится.
Иногда самолет пролетает очень нко, стреляя пулеметов по людям на
улице. Денщик объяснил нам, что, когда самолет летит на нас, нужно быть
очень осторожными, но когда он над головой, опасности уже нет.
Из-за налетов запрещено зажигать огни, если окна не закрыты плотными
шторами. Бабушка считает, что проще вовсе не зажигать лампу. Ночью патрули
ходят по улицам и следят за соблюдением этого приказа.
Однажды за ужином мы разговариваем о самолете, который сбили возле
Городка: он загорелся и упал. Мы видели, как летчик выпрыгнул него с
парашютом.
-- Мы не знаем, что было дальше с этим вражеским летчиком, -- говорим
мы.
Бабушка говорит:
-- Вражеским? Это наши друзья, наши братья. Скоро они придут сюда.
Как-то мы идем по улице во время налета. К нам бросается испуганный
человек:
-- Нельзя оставаться на улице после сигнала воздушной тревоги!
Он тянет нас за руки к двери:
-- Сюда, сюда!
-- Мы не хотим прятаться.
-- Это же убежище! Здесь вы будете в безопасности.
Он открывает дверь и вталкивает нас внутрь. Подвал полон людей. Здесь
царит молчание. Женщины прижимают к себе детей.
Вдруг где-то раздаются взрывы бомб. Они приближаются. Человек, который
загнал нас в убежище, бросается к куче угля в углу и пытается зарыться в
нее. Некоторые женщины при виде этого презрительно фыркают. Одна старуха
говорит:
-- У него нервы не в порядке. Поэтому ему дали отпуск.
Внезапно мы чувствуем, что нам трудно дышать. Мы отворяем дверь
подвала; какая-то толстая женщина вталкивает нас внутрь и снова запирает
дверь. Она кричит:
-- Вы что, спятили?! Сейчас выходить нельзя!
Мы говорим:
-- В подвалах люди всегда погибают. Мы хотим выйти отсюда.
Толстуха заслоняет собой дверь и показывает нам нарукавную повязку
Гражданской обороны:
-- Я здесь главная! И вы никуда не пойдете!
Мы кусаем ее толстые руки, мы пинаем ее в голени. Она кричит и пытается
ударить нас. Люди смеются. В конце концов она, вся красная от стыда и гнева,
говорит:
-- Ну и катитесь! Ступайте! Чтоб вас там прибило! Невелика потеря!..
Оказавшись на улице, мы снова можем свободно дышать. Это был первый
раз, когда мы испугались во время налета.
Налет продолжается, бомбы падают на Городок.
Мы приходим в дом священника забрать стираную одежду. Мы сидим с
экономкой на кухне и едим хлеб с маслом. Вдруг с улицы раздаются крики. Мы
кладем хлеб с маслом на стол и выбегаем на улицу. Люди стоят возле своих
домов; все смотрят в сторону железнодорожной станции. По улице бегут дети и
взволнованно кричат:
-- Ведут! Ведут!
Из-за угла показывается армейский джип с иностранными офицерами. Он
медленно едет по улице, а за ним идут солдаты с ружьями, которые висят у них
поперек живота. За ними движется как бы стадо -- только это стадо состоит
людей. Идут дети, такие, как мы. Женщины, как наша мама. Старики, как
сапожник.
Здесь их две или три сотни, они бредут по улице, а по сторонам идут
солдаты. Некоторые женщины несут маленьких детей за спиной, на плече или
прижимают их к груди. Одна женщина падает; ее соседи протягивают руки,
подхватывают ее и ребенка и несут обоих, потому что солдаты уже навели на
них ружья.
Никто ничего не говорит, никто не плачет; все смотрят только под ноги.
Все, что слышно, -- это только стук кованых сапог солдат.
Прямо перед нами толпы протягивается худая, грязная рука:
-- Хлеб...
Экономка улыбается и делает вид, будто хочет положить в протянутую руку
свой кусок хлеба; она подносит его к грязной ладони и, хохоча, отдергивает и
откусывает сама, говоря:
-- Самим есть нечего!
Солдат, который видел это, сильно шлепает экономку по заду; он щиплет
ее за щеку, а она машет ему платочком, пока колонна не скрывается за облаком
пыли в стороне заходящего солнца.
Мы возвращаемся в дом. Из кухни мы сквозь открытую дверь видим
приходского священника -- он стоит на коленях перед большим распятием в углу
своей комнаты.
Экономка говорит:
-- Доедайте свой хлеб с маслом.
Мы говорим:
-- Нам больше не хочется.
Мы идем в комнату. Священник оборачивается:
-- Может быть, хотите помолиться со мной, мальчики?..
-- Мы никогда не молимся, вы это прекрасно знаете. Но мы хотим понять.
-- Вы не поймете. Вы еще слишком малы.
-- Зато
вы
уже взрослый. Вот поэтому мы и спрашиваем
вас
. Кто эти люди?
Куда их увели? Почему?..
Священник встает, подходит к нам, закрывает глаза и говорит:
-- Пути Господни неисповедимы.
Он открывает глаза и кладет ладони нам на головы:
-- Очень печально, что вам приходится видеть такое. Вы дрожите...
-- Вы тоже дрожите, святой отец.
-- Да, я дрожу... я
-- А мы замерзли. Мы же без рубашек, голые по пояс. Мы сейчас пойдем
оденемся -- ваша экономка постирала наши рубашки.
Мы возвращаемся на кухню. Экономка дает нам пакет с выстиранным бельем.
Мы берем по рубашке и одеваемся. Экономка говорит:
-- Очень уж вы чувствительные. Лучше бы вам забыть то, что вы видели.
-- Мы никогда ничего не забываем.
Она подталкивает нас к двери:
-- Ступайте и не волнуйтесь понапрасну! К вам все это никак не
относится. С вами такого не случится. А те люди -- на самом деле просто
животные.
От дома священника мы бежим к дому сапожника. Все окна выбиты, дверь
выломана. Внутри не осталось ничего ценного -- все или унесено, или сломано.
На стенах написаны ругательства.
На лавочке перед соседним домом сидит старушка. Мы спрашиваем ее:
-- Что, сапожника увезли?
-- Да, давно уже. Бедняга.
-- Он был среди тех, кого сегодня вели через Городок?
-- Нет, сегодняшних откуда-то далека привезли. В телячьих вагонах. А
его убили прямо тут, в его мастерской, среди его инструментов. Не
беспокойтесь: Господь все видит; Он возьмет к себе невинных.
Когда мы приходим домой, мы находим возле калитки бабушку -- лежащей на
спине раскинув ноги. Вокруг рассыпаны яблоки.
Бабушка не двигается, лоб ее в крови.
Мы бежим на кухню, мочим тряпку, берем бутылку с водкой. Мы
прикладываем тряпку ко лбу бабушки и вливаем ей в рот немного водки. Спустя
некоторое время она приоткрывает глаза и говорит:
-- Еще!
Мы льем ей в рот еще немного водки.
Она садится и начинает кричать:
-- А ну, живо подберите яблоки! Чего ждете, сукины дети?
Мы подбираем с пыльной дороги яблоки и складываем в бабушкин передник.
Мокрая тряпка свалилась с бабушкиной головы, и кровь течет ей прямо в
глаза. Она вытирает капли крови уголком своего платка. Мы спрашиваем:
-- Бабушка, вам очень больно?
Она фыркает:
-- Чтоб меня прибить, одного удара прикладом не хватит, пожалуй!
-- Что случилось, бабушка?
-- Ничего! Я тут яблочки собирала, подошла к калитке посмотреть на это
шествие, возьми да и выпусти передник. Яблоки и раскатились по дороге, прямо
посреди этой толпы. За что ж меня было бить-то?..
-- Кто вас ударил, бабушка?
-- Кто, кто! А вы как думаете? Вы ж не дураки! Они и их били -- людей в
толпе. А все-таки кое-кто успел мои яблочки подобрать!
Мы помогаем бабушке встать. Мы ведем ее в дом. Там она начинает чистить
яблоки для компота, но почти сразу падает, и мы относим ее в постель. Мы
снимаем с нее ботинки. Платок падает, и мы видим, что бабушка совсем лысая.
Мы снова повязываем ей платок. Потом мы долго сидим рядом с ее кроватью,
держим ее за руку и слушаем, как она дышит.
Мы вместе с бабушкой завтракаем на кухне. Вдруг входит без стука
какой-то человек. Он показывает нам полицейское удостоверение.
Бабушка сразу начинает кричать:
-- Не желаю я видеть полицию в своем доме! Я ничего дурного не делала!
Полицейский говорит:
-- Конечно, ничего. Так, отравили того, другого -- да кто вам считает?
Бабушка отвечает:
-- Ничего не доказано. Вы мне ничего сделать не можете.
Полицейский говорит:
-- Успокойся, бабка. Нам старых мертвецов откапывать недосуг -- новых
бы успеть закопать!
-- Ну так что вам тогда нужно?
Полицейский глядит на нас и говорит:
-- Яблочки от старой яблони недалеко падают, а?..
Бабушка тоже смотрит на нас:
-- Надеюсь, что так. Что вы натворили, сукины дети?
Полицейский спрашивает:
-- Где вы были вчера вечером?
Мы отвечаем:
-- Тут, дома.
-- А может, по кафешкам болтались, как всегда?
-- Нет. Мы остались дома, потому что с бабушкой проошел несчастный
случай.
Бабушка поспешно говорит:
-- Я тут в погреб свалилась. Ступеньки совсем мохом обросли, ну я
поскользнулась да и упала. А мальчишки меня погреба принесли и за мной
ухаживали. Всю ночь возле кровати просидели.
Полицейский говорит:
-- Да, вижу -- здорово голову расшибли. В вашем возрасте поосторожнее
надо быть. Ну ладно -- я сейчас буду обыск делать. Пошли все трое со мной.
Начнем с погреба.
Бабушка отпирает погреб, и мы спускаемся в него. Полицейский все
осматривает и передвигает -- мешки, банки, корзины, кадки и даже раскидывает
кучи картофеля.
Бабушка спрашивает шепотом:
-- Чего он ищет-то?
Мы пожимаем плечами.
После погреба полицейский обыскивает кухню. Потом бабушке приходится
отпереть свою комнату. Полицейский перерывает ее постель, но там ничего нет,
и в соломенном матрасе тоже нет ничего, кроме соломы. Полицейский находит
только немного денег под подушкой.
Возле комнаты иностранного офицера полицейский спрашивает:
-- Там что?
Бабушка отвечает:
-- Там живет иностранный оф Я ему комнату сдаю. Ключей у меня нет.
Полицейский смотрит на дверь чердака:
-- Лестница есть?
Бабушка говорит:
-- Она сломана.
-- А сами как туда забираетесь?
-- Я никак. Туда только мальчишки лазают.
Полицейский говорит:
-- Ну раз так -- полезайте... мальчишки.
Мы забираемся на чердак по веревке, полицейский за нами. Он открывает
сундук, в котором мы храним все, что нам нужно для наших занятий: Библию,
словарь, бумагу, карандаши и Толстую тетрадь, в которую мы все записываем.
Но полицейский не собирается читать. Он роется в груде старой одежды и
одеял, потом мы спускаемся с чердака. Вну полицейский оглядывает сад и
говорит:
-- Сад мне не перекопать, это ясно. Ну ладно. Пошли!
Он ведет нас в лес -- к той воронке, возле которой мы когда-то нашли
труп. Трупа там уже нет. Полицейский спрашивает:
-- Вы тут когда-нибудь были?
-- Нет. Никогда. Мы так далеко заходить побоялись бы.
-- И воронку эту не видели, и мертвого солдата?
-- Нет, никогда не видели.
-- Когда тут нашли того убитого солдата, при нем не было ни винтовки,
ни патронов, ни гранат.
Мы говорим:
-- Этот ваш солдат, должно быть, был очень рассеянным и
безответственным человеком, раз потерял предметы, которые так необходимы
солдату.
Полицейский говорит:
-- Он их не терял. Их украли после того, как он Вы в лесу часто
бываете, может, у вас есть какие соображения на этот счет?
-- Нет. Никаких.
-- Но ведь кто-то же взял эту винтовку, патроны и гранаты!
Мы говорим:
-- Кто бы решился трогать такие опасные вещи?
Мы в полицейском участке. Полицейский сидит за столом, а мы стоим перед
ним. Он берет бумагу и карандаш, закуривает и начинает спрашивать:
-- Как давно вы знаете экономку приходского священника?
-- С весны.
-- Где вы с ней познакомились?
-- У бабушки. Она приходила к нам за картошкой.
-- Вы носили в дом священника дрова и хворост. Сколько вам за это
платили?
-- Ничего. Мы носили дрова в благодарность за то, что экономка стирала
нашу одежду.
-- Она была к вам добра?
-- Да, очень. Она кормила нас хлебом с маслом, стригла нам волосы и
ногти и позволяла нам мыться в их ванне.
-- Значит, была прямо как мать родная. Ясно. Ну а священник? Он к вам
добр?
-- Очень. Он дает нам книги и учит разным вещам.
-- Когда вы в последний раз приносили священнику дрова?
-- Пять дней назад. Во вторник утром.
Полицейский ходит по комнате вперед-назад. Потом он задергивает шторы и
включает настольную лампу. Ставит возле стола два стула и приказывает нам
сесть. Потом он направляет свет лампы нам в лицо:
-- Вы хорошо относитесь к экономке священника?
-- Да, очень хорошо.
-- Вы знаете, что с ней проошло?
-- А что, с ней что-то случилось?
-- Да. Ужасный случай. Сегодня утром она, как обычно, растапливала
плиту на кухне, и та взорвалась. Ее ударило прямо в лицо. Она в больнице.
Полицейский замолкает; мы ничего не говорим. Тогда он спрашивает:
-- Вам что, нечего сказать на это?
Мы говорим:
-- Когда у вас перед лицом что-то взрывается, то, конечно, вы попадете
в больницу. Если не в морг. Ей повезло, что она осталась жива.
-- Но она уродована на всю жнь!
Мы молчим. Полицейский тоже молчит. Он смотрит на нас. Мы смотрим на
него. Наконец он говорит:
-- Что-то, погляжу, не больно вы расстроены.
-- Мы рады, что она осталась в живых после такого несчастного случая.
-- Это не был несчастный случай. Кто-то спрятал в дровах взрывчатку.
Точнее, патроны от армейской винтовки. Мы нашли гильзу.
Мы спрашиваем:
-- Зачем кому-то понадобилось делать это?
-- Чтобы убить ее или священника.
Мы говорим:
-- Люди жестоки. Им нравится убивать. Война научила их этому. А всякая
взрывчатка и патроны теперь повсюду валяются.
Полицейский кричит на нас:
-- Хватит умничать! Это вы носите дрова священнику! Вы днями напролет
болтаетесь в лесу! Вы обираете трупы! Вы на все способны! Это у вас в крови!
У вашей бабки тоже убийство на совести! Она своего муженька отравила! Она
действует ядом, вы -- порохом! Ну, прнавайтесь, ублюдки! Прнавайтесь!
Это ведь ваших рук дело!
Мы говорим:
-- Не мы одни носим священнику дрова.
Он говорит:
-- Это правда. Еще старик. Его я уже допросил.
Мы говорим:
-- Кто угодно мог спрятать в дровах патрон.
-- Да, но патроны не у всякого найдутся. Мне плевать на экономку! Я
хочу знать, где патроны! И гранаты! И винтовка! Старик во всем прнался. Я
его хорошенько допросил, и он прнался во всем. Но показать мне, где он
спрятал винтовку, патроны и гранаты, он не смог! Так что он не виноват. Это
вы! Вы знаете, где патроны, гранаты и винтовка, -- и вы мне расскажете!
Мы молчим. Тогда полицейский бьет нас по лицу обеими руками. Справа и
слева. У нас носа и о рта идет кровь.
-- Прнавайтесь!
Мы ничего не говорим. Он белеет от злости и бьет нас снова и снова. Мы
падаем со стульев. Он бьет нас ногами по ребрам, по почкам, в живот.
-- Прнавайтесь! Прнавайтесь! Это ваша работа! Прнавайтесь!
Мы больше не можем открыть глаза и перестаем что-либо слышать. Мы
мараны кровью, потом, мочой и калом. Мы теряем сознание.
Мы лежим на твердом земляном полу камеры. Сквозь маленькое зарешеченное
окно проходит немного тусклого света, но мы не знаем, сколько времени, не
знаем даже, утро сейчас или в
Все тело болит. Стоит пошевелиться, и мы впадаем в полузабытье. Мы
видим все как в тумане, в ушах звенит и в голове стучит. Нам страшно хочется
пить, рот пересох.
Проходят часы. Мы не разговариваем. Позже приходит полицейский и
спрашивает:
-- Хотите чего-нибудь?
Мы говорим:
-- Пить...
-- Тогда говорите. Прнавайтесь. Как прнаетесь, будет вам и еда, и
питье сколько захотите.
Мы молчим. Он спрашивает:
-- Старик, а ты есть хочешь?
Никто не отвечает. Полицейский выходит.
Мы понимаем, что, кроме нас, в камере кто-то есть. Мы осторожно
приподнимаем головы и видим, что в углу лежит скорчившись старик. Мы
медленно подползаем к нему и трогаем его. Он холодный и окоченевший. Мы
отползаем обратно к двери.
Когда за окошком совсем темнеет, полицейский приходит с карманным
фонариком. Он светит на старика и говорит:
-- Спи, дедушка. Завтра сможешь пойти домой.
Потом он светит на нас, прямо нам в лицо, каждому по очереди:
-- Что, все еще нечего мне сказать? Как знаете. Я подожду. Или
заговорите, или так тут и сдохнете.
Еще позже ночью дверь камеры снова отворяется. Входят полицейский,
денщик и иностранный оф Офицер наклоняется над нами, смотрит на нас. Он
говорит денщику:
-- Немедленно позвонить на базу! Пусть вышлют санитарную машину!
Денщик выходит, офицер осматривает старика. Он говорит:
-- Мерзавец забил его насмерть.
Он поворачивается к полицейскому:
-- Ты за это заплатишь, скотина! Если б ты только знал, как ты за это
заплатишь!..
Полицейский спрашивает нас:
-- Что он сказал?
-- Он говорит, что старик умер и ты дорого заплатишь за все, скотина!
Офицер гладит нас по голове:
-- Мои бедные, бедные мальчики. Он осмелился мучить вас, грязная
свинья!
Полицейский спрашивает:
-- Что он со мной сделает? Скажите ему -- у меня самого есть дети... я
не знал... Он что, ваш отец или что?..
Мы говорим:
-- Дядя.
-- Почему же вы мне сразу не сказали?.. Откуда мне было знать? Мне
очень жаль! Что я могу сделать, чтобы...
Мы говорим:
-- Молись.
Возвращается денщик, с ним еще солдаты. Нас кладут на носилки и несут в
санитарную машину. Офицер садится рядом с нами. Полицейского солдаты сажают
в джип, садятся по сторонам от него и увозят. Денщик за рулем джипа.
В армейском госпитале, в большой белой комнате, нас сразу осматривает
врач. Он дезинфицирует наши раны, делает уколы от боли и от столбняка. Потом
он обследует нас под рентгеном. У нас ничего не сломано, только несколько
зубов выбито, но зубы все равно были молочные.
Денщик отвозит нас к бабушке. Он кладет нас на большую кровать офицера,
а сам ложится на одеяло возле постели, на полу. Утром он приводит бабушку, а
бабушка приносит нам в постель теплое молоко.
Когда денщик выходит, бабушка спрашивает:
-- Вы сознались?
-- Нет, бабушка. Нам не в чем сознаваться.
-- Так я и думала. А что с полицейским?
-- Не знаем. Но он больше не придет, это уж точно.
Бабушка хихикает:
-- Депортация или расстрел, а? Свинья! Ладно, мы это дело отметим.
Пойду сейчас курицу разогрею -- я вчера ее зажарила. Я к ней еще не
притрагивалась.
В полдень мы встаем с постели и идем на кухню.
Когда мы едим, бабушка говорит:
-- Интересно, зачем вам понадобилось убивать ее?.. Впрочем, я думаю, у
вас на то были какие-нибудь причины.
Вскоре после ужина приезжает пожилой господин с девочкой, которая выше
нас.
Бабушка спрашивает его:
-- Что вам нужно?
Пожилой господин называет бабушку по имени, и бабушка говорит нам:
-- Убирайтесь. Пойдите погуляйте в саду.
Мы выходим. Мы обходим дом и прячемся под окном кухни. Мы подслушиваем.
Пожилой господин говорит:
-- Пожалейте ее.
Бабушка отвечает:
-- Как вы можете просить меня об этом?
Пожилой господин говорит:
-- Вы знали ее родителей. Они доверили девочку мне перед депортацией.
Они дали мне ваш адрес -- на случай, если девочке будет небезопасно
оставаться со мной.
Бабушка спрашивает:
-- Вы понимаете, чем я рискую?
-- Да, знаю -- но это вопрос жни и смерти.
-- У нас в доме живет иностранный оф
-- Вот именно! Кто станет искать ее здесь? Вам придется сказать только,
что она -- ваша внучка, двоюродная сестра этих двух мальчиков.
-- Тут всем вестно, что у меня только двое внуков -- вот эти.
-- Вы можете сказать, что она семьи вашего зятя.
Бабушка хмыкает:
-- Да я зятя своего в жни не видела!
После долгой паузы пожилой господин продолжает:
-- Я прошу вас только лишь прокормить девочку несколько месяцев -- до
конца войны.
-- А если война еще несколько лет протянется?
-- Нет, теперь уже недолго.
Бабушка начинает притворно хныкать:
-- Я всего лишь старуха, которую непосильный труд сводит в могилу. Куда
мне столько ртов прокормить!..
Пожилой господин говорит:
-- Вот все сбережения ее родителей и их семейные драгоценности. Если вы
ее спасете, все это ваше.
Вскоре после этого бабушка зовет нас:
-- Это ваша кузина.
Мы говорим:
-- Понятно, бабушка.
Пожилой господин говорит:
-- Вы ведь будете играть вместе, втроем, правда?
Мы говорим:
-- Мы никогда не играем.
Он спрашивает:
-- Чем же вы тогда занимаетесь?
-- Мы работаем, учимся, тренируемся.
Он говорит:
-- Понимаю. Вы серьезные люди. На игры у вас времени нет. Но вы
присмотрите за своей кузиной, правда?
-- Да, сударь. Присмотрим.
-- Благодарю вас.
Наша новая кузина говорит:
-- Я выше вас.
Мы отвечаем:
-- Но нас двое.
Пожилой господин говорит:
-- Вы правы. Двое гораздо сильнее одного. И не забывайте называть ее
кузиной, договорились?
-- Сударь, мы никогда ничего не забываем.
-- Я на вас полагаюсь.
Наша кузина на пять лет старше нас. Глаза у нее темные, а волосы рыжие
-за чего-то, что называется хна.
Бабушка сказала нам, что она -- дочь сестры отца. Мы рассказываем всем,
кто нас спрашивает, то же самое.
Мы, конечно, знаем, что у отца нет и не было сестры. Но мы знаем также,
что без этой лжи жнь нашей кузины будет в опасности -- а ведь мы обещали
пожилому господину заботиться о ней.
Когда пожилой господин уезжает, бабушка говорит:
-- Ваша кузина будет спать с вами на кухне.
Мы говорим:
-- На кухне нет больше места.
Бабушка говорит:
-- Это уж сами решайте промеж себя.
Наша кузина говорит:
-- Я могу и под столом спать... на полу... если только вы мне одеяло
дадите...
Мы говорим:
-- Можешь спать на лавке и взять наши одеяла. Мы тогда будем спать на
чердаке. Сейчас не холодно.
Она говорит:
-- Я тоже буду спать на чердаке, вместе с вами.
-- Ты нам там не нужна. Ты никогда не должна подниматься на чердак.
-- Почему?
Мы говорим:
-- У тебя есть тайна. Вот и у нас есть тайна. Если ты не станешь
уважать нашу тайну, мы не будем уважать твою.
Она спрашивает:
-- Вы что, способны меня выдать?
-- Зайдешь на чердак -- умрешь. Понятно?
Она минуту молча на нас смотрит, потом говорит:
-- Понятно. Понятно, что вы полные психи. Ну и пожалуйста, не нужен мне
ваш вонючий чердак. Обещаю, что никогда туда не полезу.
Она держит свое слово и на чердак не поднимается. Но во всех остальных
местах она пристает к нам постоянно.
Она говорит:
-- Принесите мне малины.
Мы говорим:
-- Иди собери сама в саду.
Она говорит:
-- Прекратите читать вслух. У меня от вас голова болит.
Мы продолжаем читать.
Она спрашивает:
-- Что это вы часами валяетесь на полу?
Мы продолжаем упражнение в неподвижности, хотя она кидает в нас гнилыми
фруктами.
Она говорит:
-- Что вы все молчите! Вы мне на нервы действуете!
Но мы продолжаем упражнение в молчании.
Она спрашивает:
-- Почему вы сегодня ничего не едите?
-- У нас сегодня пост. Мы упражняемся в перенесении голода.
Наша кузина не работает, не учится, не делает упражнений. Часто она
просто сидит и глядит на небо, иногда плачет.
Бабушка никогда не бьет кузину. Она не ругает ее. Она не просит ее
помочь. Она вообще ни о чем ее не просит. Она никогда с ней не
разговаривает.
В тот же вечер, когда кузина поселяется у нас, мы перебираемся спать на
чердак. Мы берем в комнате офицера пару одеял и расстилаем на полу чердака
сено. Перед сном мы смотрим через дырки в полу, что делается в доме. В
комнате офицера никого нет. А в комнате бабушки горит свет, что случается
нечасто.
Бабушка взяла на кухне керосиновую лампу и повесила ее над трюмо у себя
в комнате. Трюмо -- это старинный столик с тройным зеркалом на нем. Бабушка
сидит перед этим зеркалом; на голову, поверх своего черного платка, она
надела что-то блестящее. На ее шее несколько ожерелий сразу, на руках
браслеты, пальцы унаны перстнями и кольцами. Она говорит сама с собой,
любуясь своим отражением:
-- Богатство, богатство... Со всем этим легко стать красавицей. Легко.
Колесо поворачивается! Теперь они мои, эти драгоценности. Мои. Это всего
лишь справедливо. Как они сияют! Как сияют!
Немного спустя она говорит:
-- Но что, если они вернутся? Если потребуют это обратно? Как только
опасность проходит, они забывают. Они не знают благодарности. Такой народ --
обещают с три короба, а потом... Но нет, нет, они уже мертвы. И старика
скоро не станет тоже. Он сказал -- я могу оставить все себе... Но
девчонка... она все видела... все слышала... она точно захочет отобрать у
меня это. Война закончится -- и она станет требовать отдать ей все... Но я
не хочу отдавать, я не могу! Это мое! Мое навсегда!.. Она тоже должна
умереть. Тогда никто ничего не докажет. Никто не узнает. Да, девчонка должна
умереть. Перед самым концом войны. Да, это должен быть несчастный случай --
не яд. В этот раз -- не яд. Да, несчастный случай. Что, если она утонет в
речке?.. Нет. Трудно будет удержать ее голову под водой. Если она оступится
и упадет в погреб... Там неглубоко. Остается яд. Все-таки только яд.
Что-нибудь медленное. Маленькими дозами, постепенно... Болезнь, которая
медленно, за несколько месяцев, сведет ее в могилу... Врача тут нет. В войну
многие умирают вот так -- потому что некому их лечить...
Бабушка кулаком грозит своему отражению в зеркале:
-- И вы ничего не сможете доказать! Ничего!
Она хихикает, снимает украшения, складывает их в холщовый мешочек, а
мешочек прячет в свой соломенный матрас. Потом она ложится спать -- и мы
тоже.
Наутро, когда кузина выходит дома, мы говорим бабушке:
-- Бабушка, мы должны вам кое-что сказать.
-- Что еще такое?
-- Послушайте, бабушка. Мы обещали пожилому господину, что позаботимся
о нашей кузине. Поэтому с ней ничего не должно случиться -- ни несчастный
случай, ни болезнь. Ничего. Понимаете? И с нами тоже.
Мы показываем ей заклеенный конверт:
-- Мы все записали. Это письмо мы отдадим священнику. Если с кем-нибудь
нас троих что-то случится -- священник вскроет письмо. Вы понимаете,
бабушка?..
Бабушка смотрит на нас, полуприкрыв веки. Она тяжело дышит и очень тихо
говорит:
-- Сукины дети, порождение шлюхи и дьявола! Проклят день, когда вы
появились на свет!..
После обеда бабушка идет работать в винограднике, а мы обыскиваем ее
матрас. В матрасе ничего нет.
Наша кузина становится более серьезной. Больше она не пристает к нам.
Каждый день она моется в большой лохани, которую мы купили на заработанные в
кафе деньги. Она очень часто стирает платье и панталоны. Пока ее вещи
сохнут, она ходит завернувшись в большое полотенце или лежит на солнце,
положив панталоны сохнуть на себя. Она очень смуглая. Волосы у нее до ягодиц
-- когда она переворачивается на спину, то закрывает грудь волосами.
Ближе к вечеру она уходит в Городок. Она проводит в Городке все больше
и больше времени. Однажды вечером мы идем за ней так, чтобы она нас не
видела.
Возле кладбища она встречается с парнями и девчонками Городка, все
они старше нас. Они сидят под деревьями и курят. У них с собой есть вино.
Они пьют прямо бутылок. Один них караулит -- он сидит на скамейке у
дорожки. Если кто-то идет, он начинает насвистывать популярную песенку, но
никуда не уходит. А все остальные прячутся в кустах или за памятниками.
Когда опасности больше нет, тот, кто караулит на скамейке, насвистывает
другую песенку.
Они очень тихо говорят о войне, о дезертирстве, депортации,
сопротивлении и освобождении.
По их мнению, иностранные военные, которые находятся в нашей стране и
считаются нашими союзниками, на самом деле наши враги, а те, что скоро
придут сюда победителями, вовсе даже не враги, а, наоборот, наши
освободители.
Они говорят:
-- Мой отец перешел на другую сторону. Он вернется домой вместе с ними.
-- А мои родители ушли к партанам. Жаль, я мал еще был, чтобы с ними
уйти.
-- А моих эти гады взяли. Депортировали.
-- Ну, тебе их больше не видать. И мне -- моих. Их уж в живых нет
наверняка.
-- Кто знает, может, кто и выживет...
-- А за погибших мы отомстим.
-- Эх, жаль, мы в войну еще маленькие были, ничего сделать не могли. А
то б мы!..
-- Да, войне скоро конец. "Они" придут не сегодня-завтра.
-- Мы будем встречать их на ратушной площади с цветами!
Поздно ночью компания расходится. Все идут по домам.
Наша кузина уходит с каким-то парнем. Мы идем за ними. Они идут к замку
и скрываются за руинами стены. Нам их не видно, зато хорошо слышно.
Наша кузина говорит:
-- Ложись... вот так, на меня... Да, вот так. Целуй меня! Целуй!
Парень говорит:
-- Ты такая красивая! Я хочу тебя!
-- И я хочу тебя. Но я боюсь. Что, если я забеременею?..
-- Тогда я женюсь на тебе. Я люблю тебя. После освобождения мы
поженимся.
-- Мы еще слишком молоды. Нам надо подождать.
-- Я не могу ждать!
-- Постой! Ты делаешь мне больно... не надо, милый, не надо...
Парень говорит:
-- Да, ты права... Но ты ласкай меня. Дай мне руку... вот так -- ласкай
меня вот так... Повернись -- я хочу тебя целовать, пока ты меня ласкаешь...
вот здесь... и здесь...
Наша кузина говорит:
-- Нет, не надо! Мне стыдно... О! О! Еще! Еще! Я люблю тебя, люблю!..
Мы идем домой.
Мы идем к священнику -- вернуть книги, которые он нам давал.
Дверь нам открывает пожилая женщина. Она впускает нас и говорит:
-- Святой отец ждет вас.
Священник говорит:
-- Садитесь.
Мы кладем книги на стол и садимся. Священник глядит на нас и говорит:
-- Я вас ждал. Вас долго не было.
Мы говорим:
-- Мы хотели сначала дочитать книги. И мы были очень заняты.
-- А как же ваше мытье и стирка?
-- Теперь у нас есть все, что нужно. Мы купили лохань, мыло, ножницы и
зубные щетки.
-- На какие деньги?
-- Мы зарабатываем в кафе. Мы играем и поем.
-- Эти кафе -- места на погибель души. Особенно в вашем возрасте.
Мы молчим. Он говорит:
-- И за деньгами для той слепой вы тоже давно не приходили. Скопилась
довольно порядочная сумма... Вот, возьмите.
Он вручает нам деньги. Мы говорим:
-- Оставьте себе. Вы дали достаточно. Мы брали ваши деньги, только
когда это было абсолютно необходимо. А сейчас мы зарабатываем довольно для
того, чтобы давать немного Заячьей Губе. И мы научили ее работать. Мы
помогли ей вскопать их сад и посадить картошку, бобы, кабачки и помидоры. Мы
дали ей цыплят и кроликов, чтобы она их разводила. Она больше не просит
милостыню. И ваши деньги тоже ей больше не нужны.
Священник говорит:
-- Тогда оставьте их себе. Вам больше не надо будет зарабатывать в
кафе.
-- Нам нравится работать в кафе.
Он говорит:
-- Я слышал, вас били... пытали...
Мы спрашиваем:
-- А что стало с вашей экономкой?
-- Она пошла на фронт, чтобы ухаживать за ранеными. Она погибла.
Мы ничего не говорим. Он спрашивает:
-- Может быть, вы хотели бы исповедаться? Я дал обет хранить тайну
исповеди. Вам нечего бояться. Вы можете покаяться...
Мы говорим:
-- Нам не в чем каяться.
-- Вы не правы. Такой грех -- это тяжкая ноша. Покаяние облегчит ее.
Господь прощает всех, кто искренне раскаивается в своих грехах...
Мы говорим:
-- Мы ни в чем не раскаиваемся. Нам не в чем.
После долгой паузы он говорит:
-- Ведь я все видел в окно. Тот хлеб... Но отмщать дано лишь Богу. У
вас нет права брать на себя Его дело.
Мы молчим. Он спрашивает:
-- Могу я благословить вас?
-- Да, если вы этого хотите.
Он кладет нам руки на головы:
-- Господь всемогущий, благослови этих детей. Прости им согрешения
вольные и невольные, прости им то, что они сотворили. Это бедные заблудшие
агнцы, они потеряли путь в этом ужасном мире, они -- жертвы нашего
исковерканного времени и не ведают, что творят. Молю Тебя, спаси души этих
детей и очисти их в своем бесконечном милосердии и благодати. Аминь.
Потом он говорит нам:
-- Навещайте меня иногда, даже если вам ничего от меня не нужно.
Каждый день на стенах домов и заборах в Городке появляются плакаты.
Один плакат ображает лежащего на земле старика, которого неприятельский
солдат протыкает штыком. На другом плакате неприятельский солдат бьет
ребенка другим, совсем маленьким ребенком, которого держит за ноги. Еще на
одном неприятельский солдат тащит за руку женщину, разрывая при этом ее
платье на груди. Рот женщины открыт, как бы в крике, а по щекам текут слезы.
Люди, глядя на эти плакаты, боятся прихода неприятельских солдат.
Бабушка смеется:
-- Вранье. Бояться нечего.
Люди говорят, что Большой Город захвачен неприятелем.
Бабушка говорит:
-- Если они перешли Большую Реку, их уже ничто не остановит. Скоро они
будут здесь.
Наша кузина говорит:
-- Тогда я смогу вернуться домой.
Однажды люди начинают говорить, что армия сдалась, что военные действия
прекращены и война кончилась. На следующий день они говорят, что у власти
новое правительство и война продолжается.
На поездах и машинах в Городок приезжает много иностранных солдат и
солдат нашей армии. Многие ранены. Когда люди начинают расспрашивать наших
солдат, те отвечают, что ничего не знают. Они проходят через Городок и по
дороге, ведущей мимо лагеря, уходят в соседнюю страну.
Люди говорят:
-- Они бегут. С ними все кончено.
Другие возражают:
-- Они временно отступают для перегруппировки. Они остановят неприятеля
здесь и не дадут ему перейти границу.
Бабушка говорит:
-- Посмотрим.
Много людей проходит мимо бабушкиного дома. Они тоже идут в другую
страну. Они говорят, что покидают нашу страну навсегда, потому что здесь
скоро все будет захвачено неприятелем, а неприятель станет мстить. И он
ввергнет нашу страну в рабство.
Некоторые идут пешком, с мешками за спиной, другие толкают велосипеды,
нагруженные разным имуществом, -- например, к раме могут быть привязаны
скрипка, поросенок в клетке, кастрюли... Третьи сидят на телегах, которые
тянут лошади: эти увозят с собой всю свою мебель и другое имущество.
Большинство людей -- жители Городка, но некоторые пришли других
мест.
Однажды утром денщик и иностранный офицер приходят попрощаться.
Денщик говорит:
-- Все кончено. Но лучше побежденный, чем мертвый.
Он смеется. Офицер заводит граммофон и ставит пластинку. Мы молча
слушаем музыку, сидя на большой кровати. Офицер крепко обнимает нас и
плачет:
-- Я больше никогда не увижу вас!..
Мы говорим:
-- У вас будут свои дети.
-- Я не хочу.
Потом он говорит, указывая на граммофон и пластинки:
-- Оставьте это себе на память обо мне. Но словарь отдайте. Все равно
вам теперь надо будет учить другой язык.
Однажды ночью мы слышим взрывы, ружейные выстрелы и пулеметные и
автоматные очереди. Мы выходим посмотреть, что происходит. Мы видим, что в
лагере п Мы решаем, что пришел неприятель, но на следующее утро в
Городке все тихо; слышна только далекая канонада.
В конце дороги, которая ведет к военной базе, больше нет часового. В
небо поднимается густой тошнотворный дым. Мы решаем пойти посмотреть, что
там горит.
Мы входим в лагерь. Он пуст. Никого нет. Некоторые постройки еще горят.
Запах невыносим, но мы зажимаем нос и идем дальше. Наконец мы подходим к
ограде колючей проволоки. Мы поднимаемся на сторожевую вышку. Мы видим
широкий плац, на котором возвышаются три высокие черные кучи. Потом мы
замечаем вход на огороженную территорию. Мы спускаемся с вышки и идем туда.
Это высокие, большие железные ворота, которые оставили распахнутыми настежь.
Над воротами на иностранном языке написано: "Транзитный лагерь". Мы входим в
ворота.
Черные кучи, которые мы заметили с вышки, состоят обугленных тел.
Некоторые сгорели полностью, остались только кости. Некоторые почти совсем
не обгорели. Таких тел очень много. Большие и маленькие. Взрослые и дети.
Наверное, их сначала убили, потом сложили в кучи, облили бензином и
подожгли.
Нас тошнит. Мы убегаем лагеря. Мы идем домой. Бабушка зовет нас
обедать, но нас снова тошнит.
Бабушка говорит:
-- Небось опять ели какую-нибудь дрянь.
Мы говорим:
-- Да. Зеленые яблоки.
Наша кузина говорит:
-- Они сожгли лагерь. Надо пойти посмотреть. Пока там никого нет.
-- Мы там уже были. Там не на что смотреть -- ничего интересного.
Бабушка хмыкает:
-- Значит, наши храбрецы ничегошеньки не оставили? Все с собой забрали?
Что, совсем ничего, что может пригодиться? Да вы хорошо ли смотрели?
-- Да, бабушка. Очень хорошо. Там ничего нет.
Наша кузина выходит кухни. Мы идем за ней. Мы спрашиваем:
-- Ты куда?
-- В Городок.
-- Уже? Обычно ты туда только вечером уходишь.
Она улыбается:
-- Да, но я кое-кого жду. Все, хватит вам приставать ко мне!
Наша кузина опять улыбается и бежит в город.
Мы в саду. Перед домом останавливается армейский джип, выходит наша
мама с иностранным офицером. Она бежит через сад к нам. На руках у мамы
маленький ребенок. Мама кричит нам:
-- Скорее, скорее! Быстро в машину -- мы уезжаем! Поторапливайтесь!
Бросайте все, и едем!
Мы спрашиваем:
-- Что это за ребенок?
Она говорит:
-- Это ваша сестра. Поехали! Нельзя терять ни минуты!
Мы спрашиваем:
-- А куда ехать?
-- В другую страну. Перестаньте наконец задавать вопросы! Едем!
Мы говорим:
-- Мы не хотим никуда уезжать. Мы хотим остаться здесь.
Мама говорит:
-- Я должна уехать туда. А вы поедете со мной.
-- Нет, мы останемся здесь.
Из дома выходит бабушка. Она спрашивает маму:
-- Что это ты еще придумала? И что у тебя в руках?
Мама говорит:
-- Я приехала за своими сыновьями. Я пришлю вам денег, мама.
Бабушка говорит:
-- Мне не нужны твои деньги. И мальчишек я тебе не отдам.
Мама просит офицера забрать нас силой. Мы быстро карабкаемся на чердак
по веревке. Офицер пытается схватить нас, но мы ногой толкаем его в лицо.
Офицер ругается, а мы втягиваем наверх веревку.
Бабушка хихикает:
-- Видала? Не хотят они с тобой уезжать.
Мама кричит на нас:
-- Я вам приказываю -- спускайтесь немедленно!
Бабушка говорит:
-- А приказов они никогда не слушаются.
Мама начинает плакать:
-- Идите ко мне, дорогие мои, милые! Я не могу уехать без вас!
Бабушка говорит:
-- Что, иностранцева выблядка тебе мало?
Мы говорим:
-- Нам тут нравится, мам. Езжай. Нам хорошо у бабушки.
Мы слышим канонаду и пулеметные очереди. Офицер обнимает маму за плечи
и ведет к машине. Но мама вырывается от него:
-- Они мои дети! Они мне нужны! Я люблю их!
Бабушка говорит:
-- Они и мне нужны. Я уже старая. А ты себе еще нарожаешь -- я вижу, с
этим у тебя проблем нет!
Мама говорит:
-- Умоляю вас, не держите их!
Бабушка говорит:
-- Да кто их держит? Эй, мальчишки! Ну-ка спускайтесь сейчас же и
поезжайте со своей матерью!
Мы говорим:
-- Мы не хотим ехать. Мы хотим остаться с вами, бабушка.
Офицер обнимает маму и тянет ее к машине, но мама отталкивает его.
Офицер садится в машину и заводит м В тот же самый момент в саду
раздается взрыв. В следующий миг мы видим, что мама лежит на земле. Офицер
подбегает к ней. Бабушка пытается оттащить нас в сторону:
-- Не смотрите! Ступайте в дом!
Офицер выкрикивает ругательство, прыгает в джип и, резко рванув с
места, уезжает.
Мы смотрим на маму. У нее вылезли кишки живота. Она вся в крови, и
младенец тоже. Мамина голова свисает в воронку от снаряда. Глаза у нее
открыты и все еще полны слез.
Бабушка говорит:
-- Лопаты принесите.
Мы кладем на дно ямы одеяло, кладем на него маму. Она все еще прижимает
к себе девочку. Мы укрываем их вторым одеялом и засыпаем яму.
Когда кузина возвращается города, она спрашивает:
-- Что-нибудь случилось?
Мы говорим:
-- Да, снаряд у нас в саду взорвался и воронку сделал.
Ночью слышны канонада и взрывы. На рассвете все вдруг стихает. Мы спим
на широкой кровати офицера. Теперь его кровать -- наша, и комната тоже.
Утром мы идем на кухню завтракать. Бабушка стоит у плиты. Кузина
сворачивает свои одеяла.
Она говорит:
-- Я так плохо спала сегодня!
Мы говорим:
-- Спи в саду. Там сейчас тишина и стало тепло.
Она спрашивает:
-- Неужели вам не было страшно ночью?
Мы только молча пожимаем плечами.
Раздается стук в дверь. Входит человек в штатском, с ним двое солдат. У
солдат автоматы, и они одеты в форму, какой мы раньше не видели.
Бабушка говорит что-то на языке, на котором она говорит, когда выпьет.
Солдаты отвечают. Бабушка обнимает их и целует. Потом она говорит еще
что-то.
Штатский спрашивает:
-- Вы говорите на их языке, сударыня?
Бабушка говорит:
-- Это мой родной язык.
Наша кузина спрашивает:
-- Они уже здесь? Когда же они пришли? Мы хотели встречать их с цветами
на ратушной площади...
Штатский спрашивает:
-- Кто это "мы"?
-- Я и мои друзья.
Штатский улыбается:
-- Опоздали. Они ночью в Городок вошли. А я прибыл почти сразу вслед за
ними. Я ищу одну девочку...
Он называет имя, наша кузина говорит:
-- Да, это я. Где мои родители?
Штатский говорит:
-- Не знаю. Мое дело -- находить детей по списку. Мы сначала направим
тебя в распределитель в Большом Городе. А там попытаемся и родителей твоих
отыскать.
Кузина говорит:
-- У меня здесь есть друг. Он тоже в вашем списке?
Она называет имя своего любовника. Штатский листает список:
-- Да. Он уже в военном штабе. Поедете вместе. Собирайся.
Кузина счастлива. Она собирает свои платья и складывает всякую мелочь
на свое большое купальное полотенце.
Штатский обращается к нам:
-- Ну, а вы что? Как вас зовут?
Бабушка говорит:
-- Это мои внуки. Они остаются со мной.
Мы говорим:
-- Да, мы остаемся с бабушкой.
Штатский говорит:
-- Все равно назовите мне ваши имена.
Мы называем ему свои имена. Он сверяется со списком.
-- Да, вас в списке нет. Можете оставить их, сударыня.
Бабушка говорит:
-- Что значит -- могу оставить? Само собой могу!
Наша кузина говорит:
-- Я готова. Поехали.
Штатский говорит:
-- Ты не слишком спешишь, а? Могла бы по крайней мере поблагодарить
хозяйку и попрощаться с мальчиками.
Кузина говорит:
-- С мальчиками? С поганцами, вы хотите сказать.
Она крепко обнимает нас:
-- Целовать вас я не стану, я знаю, что вам телячьи нежности не по
вкусу. Постарайтесь делать поменьше глупостей... Ну, пока!
Она обнимает нас еще крепче и плачет. Штатский поворачивается к
бабушке:
-- Я хотел бы поблагодарить вас, сударыня, за все, что вы сделали для
этой девочки.
Мы все вместе выходим дома. У калитки стоит джип. Солдаты садятся
вперед, штатский и кузина -- сзади. Бабушка кричит что-то солдатам. Солдаты
хохочут. Джип уезжает. Кузина не оглядывается.
После отъезда кузины мы идем в город посмотреть, что там происходит.
На каждом углу стоят танки. На ратушной площади -- множество
грузовиков, джипов, мотоциклов, простых и с колясками. Всюду множество
иностранных солдат. На рыночной площади, которая не заасфальтирована, они
ставят палатки и полевые кухни.
Когда мы проходим мимо, они улыбаются нам, что-то говорят, но мы пока
не понимаем их речи.
Кроме солдат, на улицах никого нет. Двери домов заперты, окна тоже,
витрины магазинов закрыты решетками или жалюзи.
Мы идем домой и говорим бабушке:
-- В Городке все тихо.
Она хмыкает:
-- Это они отдыхают. Вот погодите, увидите, что вечером будет!
-- А что будет, бабушка?
-- Для начала -- обыски. Они пройдут по всем домам и все обыщут. Ну, и
возьмут себе все, что им понравится. Я одну войну пережила уже, я знаю.
Нам-то бояться незачем -- взять у нас нечего, и я знаю, как с ними говорить.
-- Но что они будут искать, бабушка?
-- Шпионов, оружие, боеприпасы, часы, золото, женщин.
Действительно, во второй половине дня солдаты начинают систематически
обыскивать дома. Если им не отвечают, они дают выстрел в воздух, а затем
ломают дверь.
Многие дома стоят пустыми. Жители ушли насовсем или прячутся в лесу.
Дома без хозяев и магазины солдаты обыскивают так же тщательно.
Вслед за солдатами по брошенным домам и магазинам идут воры. Это в
основном дети, старики и некоторые женщины -- те, кто не боится и беден.
Мы встречаем Заячью Губу. Она тащит охапку платьев и туфель. Она
говорит нам:
-- Поторопитесь, пока что-то еще остается. Я уже три раза сходила в
магазин.
Мы идем в магазин "Книги и канцелярские товары" -- дверь выбита и
здесь. В магазине только несколько детей -- они берут карандаши, цветные
мелки, ластики, точилки и школьные ранцы.
Мы не спеша отбираем то, что нужно нам: многотомную энциклопедию,
карандаши, бумагу.
На улице старик и старуха дерутся -за копченого окорока. Вокруг них
собралась толпа, люди подзуживают стариков и смеются над ними. Старуха
ногтями царапает лицо старика и наконец убегает, унося окорок.
Мародеры напиваются краденым спиртным допьяна, дерутся, бьют окна и
витрины разграбленных домов и магазинов, крушат посуду и ломают все, что им
не нужно или что они не могут унести.
Солдаты тоже пьют и снова идут по домам -- на этот раз они ищут женщин.
Повсюду слышны выстрелы и крики насилуемых женщин.
На ратушной площади солдат играет на аккордеоне. Другие солдаты поют и
пляшут.
Уже несколько дней мы не видели свою соседку -- она не выходит в сад.
Не видели мы и Заячью Губу. Мы идем посмотреть, что с ними.
Дверь домика распахнута. Мы входим. Хотя на улице ярко светит солнце,
внутри темно, потому что окна очень маленькие.
Когда наши глаза привыкают к темноте, мы видим соседку. Она лежит на
кухонном столе. Ее ноги свисают со стола, а руки она прижимает к глазам. Она
не движется.
Заячья Губа лежит на постели. Она голая. Между ее раздвинутых ног --
целая лужа крови и спермы. Ее ресницы слиплись -- теперь уже навсегда, а
ее губы растянуты и открывают черные зубы в вечной улыбке: Заячья Губа
мертва.
Соседка говорит нам:
-- Уходите.
Мы подходим к ней и спрашиваем:
-- Так вы не глухая?
-- Нет. И не слепая. Уходите.
Мы говорим:
-- Мы хотим вам помочь.
Она говорит:
-- Мне не нужна помощь. Мне уже ничего не нужно. Уходите.
Мы спрашиваем:
-- Что здесь проошло?
-- Сами не видите?.. Она ведь умерла, да?
-- Да. Это были новые иностранцы?
-- Да. Она сама их зазвала. Она вышла на дорогу и знаками звала их в
дом. Их было двенадцать или пятнадцать. И они ее трахали один за другим, а
она только кричала: "О, хорошо, хорошо! Давайте, давайте, все по очереди!"
Она умерла счастливой -- затраханная насмерть. А я не могу умереть! Я не
знаю, сколько я уже тут лежу без еды и питья. А смерть все не приходит. Она
никогда не приходит, если ты зовешь ее сам. Ей нравится мучить нас. Я зову
ее вот уже много лет -- а она не слышит меня.
Мы спрашиваем:
-- Вы действительно хотите умереть?
-- Чего я могу еще хотеть? Если вы и впрямь хотите мне помочь,
подожгите дом. Я не хочу, чтобы нас нашли -- вот так.
Мы говорим:
-- Но это же будет очень больно.
-- А это уж не ваше дело. Подожгите дом, и все, если, конечно, вы на
это способны.
-- Да, сударыня, мы на это способны. Положитесь на нас.
Мы перерезаем ей горло бритвой, потом идем и сливаем немного бензина
бака армейского грузовика. Мы поливаем бензином тела и стены дома. Потом мы
поджигаем дом и идем к себе.
Утром бабушка говорит:
-- Дом соседки сгорел. Они обе были внутри -- и она, и ее дочь. Верно,
девчонка оставила что-нибудь на огне -- с дурочки станется.
Мы идем к дому соседки, чтобы забрать кур и кроликов, но другие соседи
уже растащили их ночью.
Уже несколько дней мы видим, как победоносная армия новых иностранцев
-- которую мы теперь называем армией-освободительницей -- идет мимо
бабушкиного дома.
Танки, пушки, бронеавтомобили и грузовики Освободителей день и ночь
идут через границу. Фронт уходит все дальше и дальше в глубь соседней
страны.
В противоположном направлении движется другой поток: идут пленные,
побежденные. Среди них много людей и нашей страны. Пленные все еще в
форме, но без оружия и без знаков различия. Они бредут, опустив голову, к
станции, где их сажают в вагоны и увозят. Никто не знает, куда и надолго ли
их увозят.
Бабушка говорит, что их везут далеко, в холодные и безлюдные края, где
их заставят работать так тяжело, что никто не вернется. Все они умрут от
холода, непосильного труда, голода и разных болезней.
Через месяц после освобождения нашей страны война заканчивается совсем,
и Освободители занимают нашу страну -- люди говорят, навсегда. Поэтому мы
просим бабушку научить нас их языку. Она говорит:
-- Что я вам, учительница? Как я вас учить-то буду?
Мы говорим:
-- Очень просто, бабушка. Просто говорите с нами весь день на их языке
-- в конце концов мы начнем понимать.
Вскоре мы знаем достаточно, чтобы переводить, когда местные говорят с
Освободителями. Мы пользуемся этим и становимся посредниками при обмене
того, что в бытке у военных: сигареты, шоколад, табак, -- на то, что есть
у жителей: вино, водка и фрукты.
Деньги ничего не стоят, все только меняются.
Девушки спят с солдатами за шелковые чулки, украшения, духи, часы и
прочие вещи, которые солдаты набрали в освобожденных городах.
Бабушка больше не ходит на рынок со своей тележкой. Наоборот -- теперь
к ней приходят хорошо одетые дамы и умоляют продать им курицу или колбасу за
перстень или серьги.
Люди получают продовольственные карточки. С четырех часов утра у мясных
и хлебных лавок выстраиваются длинные очереди. Остальные магазины закрыты --
им нечем торговать.
Не хватает всего.
Но у нас с бабушкой есть все, что нам нужно.
Сколько-то времени спустя у нашей страны снова появляется свое
правительство и своя армия, правда, и правительство и армия находятся под
контролем наших Освободителей. Их флаг висит на всех общественных зданиях.
Повсюду портреты их Вождя. Они учат нас своим песням и танцам; они
показывают в кинотеатрах свои фильмы. В школах введено обязательное учение
языка наших Освободителей, а все остальные иностранные языки запрещены.
Запрещено критиковать наших Освободителей или наше новое правительство,
запрещены шутки о них. Достаточно доноса, чтобы любого человека бросили в
тюрьму без суда и следствия. Люди -- и мужчины, и женщины -- исчезают без
следа, никто не знает за что, и их семьи больше ничего про них не слышат.
Границу восстановили. Теперь ее невозможно перейти.
Нашу страну окружили колючей проволокой; теперь мы полностью отрезаны
от остального мира.
Осенью все дети опять идут в школу -- кроме нас.
Мы говорим бабушке:
-- Бабушка, мы не хотим идти в школу.
Она говорит:
-- Надеюсь, что так: вы мне дома нужны. К тому же, что вы там еще
можете узнать нового?..
-- Ничего, бабушка, совершенно ничего.
Вскоре мы получаем письмо. Бабушка спрашивает нас:
-- Что тут написано?
-- Тут написано, что вы несете за нас ответственность и что мы обязаны
явиться в школу.
Бабушка говорит:
-- Киньте это в печку. Я неграмотная, вы тоже. Никто нас это письмо
не прочел.
Мы сжигаем письмо. Через несколько дней приходит еще одно. В нем
сказано, что, если мы не пойдем в школу, бабушка будет наказана по закону.
Мы бросаем в печку и это письмо и говорим бабушке:
-- Бабушка, не забудьте, что один нас глухой, а другой слепой.
Еще через несколько дней приходит какой-то человек. Он говорит:
-- Я -- инспектор начальных школ. В вашем доме проживает двое детей, по
возрасту подпадающих под закон о всеобщем образовании. Вы получили уже два
письменных предупреждения.
Бабушка говорит:
-- Вы о письмах? Не знаю, не читала. Я неграмотная, и дети тоже.
Один нас спрашивает:
-- Кто это? Что он говорит?
Другой отвечает:
-- Он спрашивает, умеем ли мы читать. На кого он похож?
-- Он высокий, и лицо у него злое.
Мы начинаем кричать вдвоем:
-- Уходи! Не трогай нас! Не убивай нас! Помогите!..
Мы прячемся под стол. Инспектор спрашивает бабушку:
-- Что это с ними?
Бабушка говорит:
-- Ох, бедняжки всех боятся! Они пережили ужасные вещи в Большом
Городе. К тому же один глухой, а другой слепой. Глухой поэтому рассказывает
слепому, что он видит, а слепой объясняет глухому, что он слышит. А иначе
они ничегошеньки не понимают.
Мы продолжаем кричать под столом:
-- Спасите, спасите! Все рушится! Я не могу выдержать этот грохот! Я
ничего не вижу!..
Бабушка объясняет:
-- Видали? Когда кто-нибудь их пугает, они слышат и видят то, чего нет.
Инспектор кивает:
-- У них галлюцинации. Их надо положить в больницу.
Мы кричим еще громче.
Бабушка говорит:
-- Это еще хуже! В больнице-то все и случилось. Они навещали свою мать
-- она там работала. А тут бомбежка, как раз когда они были в больнице. Они
видели взрывы, убитых и раненых; они и сами были несколько дней без
сознания.
Инспектор говорит:
-- Бедные ребята! А где их родители?
-- То ли померли, то ли пропали. Сгинули. Кто знает, что с ними!
-- Это, должно быть, тяжкая ноша для вас.
-- Что поделаешь. Я -- единственная, кто у них остался.
Перед уходом инспектор пожимает бабушке руку:
-- Вы очень добрая женщина.
Вскоре мы получаем еще одно письмо -- в нем написано, что мы
освобождены от посещения школы в связи с фическими травмами и психическим
состоянием.
БАБУШКА ПРОДАЕТ ВИНОГРАДНИК
К бабушке приходит оф Он хочет, чтобы она продала свой
виноградник. Армия хочет построить на его месте казарму для пограничников.
Бабушка говорит:
-- А чем вы мне заплатите? Деньги нынче ничего не стоят.
Офицер говорит:
-- В обмен за вашу землю мы проведем в ваш дом водопровод и
электричество.
Бабушка говорит:
-- Не нужны мне ваши водопровод и электричество. Я всю жнь без них
прекрасно обходилась.
Офицер говорит:
-- Мы ведь могли бы реквировать ваш виноградник и ничего вам не
платить. Собственно, мы так и сделаем, если вы откажетесь продать его. Армии
нужен ваш участок. Передать его нам -- ваш патриотический долг.
Бабушка открывает рот, чтобы сказать что-то, но тут вмешиваемся мы:
-- Бабушка, вы уже старая, и вам не так легко работать. Виноградник --
это лишняя работа для вас, а родит он плохо, пользы от него мало. С другой
стороны, стоимость дома существенно возрастет после проведения в него воды и
электричества.
Офицер говорит:
-- Ваши внуки гораздо сообразительнее вас, бабушка.
Бабушка говорит:
-- Еще бы. Что ж, обсуждайте это дело с ними. Пусть они решают.
Офицер говорит:
-- Но мне понадобится ваша подпись.
-- Я подпишу что хотите. Правда, писать я не умею.
Бабушка плачет, встает и говорит нам:
-- Разбирайтесь сами.
Она уходит в виноградник.
Офицер говорит:
-- Бедная старуха. Она любит свой виноградник, да?.. Так что -- мы
договорились?
Мы говорим:
-- Как вы сами только что отметили, этот участок земли представляет
большую ценность в ее глазах -- он весьма дорог ей как память. Безусловно,
армия не станет лишать заработанной честным тяжким трудом собственности
бедную пожилую женщину, которая к тому же является уроженкой страны наших
героических Освободителей.
Офицер говорит:
-- Вот как! Она, значит, по происхождению...
-- Вот именно. Она безупречно говорит на их языке. И мы тоже, кстати. И
если вы намерены злоупотребить...
Офицер быстро говорит:
-- Нет, нет, ничего подобного! Что вы хотите за виноградник?
-- В дополнение к уже оговоренным водопроводу и электричеству нам нужна
ванная.
-- Еще что? И где вы хотите эту вашу ванную?
Мы ведем его в свою комнату и показываем, где надо пристроить ванную:
-- Вот здесь; чтобы дверь выходила в комнату. Семь-восемь квадратных
метров, ванна, раковина, душ, нагревательная колонка, ватерклозет.
Он долго глядит на нас, потом говорит:
-- Ладно, это можно.
Мы добавляем:
-- И кроме того, нам нужен радиоприемник. Купить его невозможно.
Он спрашивает:
-- Но уж это-то все?
-- Да, все.
Он смеется:
-- Ладно, будет у вас и ванная, и радио. Но лучше б я торговался с
вашей бабкой!
Однажды утром бабушка не выходит комнаты. Мы стучимся к ней, зовем,
но она не отзывается.
Тогда мы ломаем оконную раму и пролезаем внутрь.
Бабушка лежит на кровати. Она неподвижна. Но она дышит, и сердце
бьется. Один нас остается с ней, второй бежит за доктором.
Доктор осматривает бабушку. Он говорит:
-- У вашей бабушки инсульт -- кроволияние в мозг.
-- Она умрет?
-- Сказать наверняка невозможно. Возраст весьма преклонный, но сердце в
порядке. Давайте ей вот эти лекарства, три раза в день. И кто-то должен
будет ухаживать за ней.
Мы говорим:
-- Мы сами будем за ней ухаживать. Что надо делать?
-- Кормить, мыть. Вероятно, она навсегда останется паралована.
Доктор уходит. Мы делаем пюре овощей и кормим бабушку маленькой
ложкой. Вечером в ее комнате пахнет очень скверно. Мы снимаем одеяло и
видим, что матрас весь маран испражнениями.
Мы покупаем у крестьянина свежей соломы, покупаем детские клеенчатые
штанишки и пеленки.
Мы раздеваем бабушку, купаем ее, меняем постель. Бабушка такая худая,
что детские штанишки ей впору. Мы меняем ей пеленки несколько раз в день.
Неделю спустя бабушка начинает немного шевелить рукой. А однажды утром
она начинает ругать нас:
-- Сукины дети! Быстро мне курицу жарьте! Откуда, по-вашему, у меня
будут силы, чтоб поправиться, -- с вашей размазни овощной, что ли? И молока
козьего принесите! Надеюсь, вы хоть хозяйство не совсем забросили, пока я
тут лежала?
-- Нет, бабушка, не забросили.
-- А ну, помогите мне встать, бездельники!
-- Бабушка, вам надо лежать, так доктор велел.
-- Доктор, шмоктор! Дурак он, ваш доктор! "Навсегда останется
паралована", сказал тоже! Я вот ему покажу, как я паралована!
Мы помогаем бабушке подняться, ведем в кухню и сажаем за стол. Когда
курица готова, она съедает ее целиком, одна. После еды она говорит:
-- Ну, чего ждете? Сделайте мне крепкую палку! Поторапливайтесь,
лодыри, я хочу сама проверить хозяйство!
Мы бежим в лес, находим подходящее деревце, бегом возвращаемся домой и
под присмотром бабушки вырезаем клюку нужного размера. Бабушка хватает ее и
грозится:
-- Ну задам я вам, коли не все в порядке!
Она выходит в сад. Мы идем чуть поодаль. Потом она идет в уборную, и мы
слышим, как она бормочет:
-- Штаны! Ишь чего придумали! Совсем спятили!..
Когда она возвращается в дом, мы заглядываем в выгребную яму. Бабушка
бросила туда штаны и пеленки.
Как-то вечером бабушка говорит:
-- Заприте окна и двери. Я хочу поговорить с вами, и никто не должен
нас услышать.
-- К нам больше никто не приходит, бабушка.
-- Все равно. Пограничники все время шляются вокруг, сами знаете, а с
них станется подслушивать под окнами. И еще принесите мне карандаш и бумагу.
Мы спрашиваем:
-- Бабушка, вы хотите что-то написать?
Она кричит:
-- Делайте, как сказано! Не задавайте дурацких вопросов!
Мы закрываем окна и двери, приносим ей карандаш и бумагу. Бабушка, сидя
за столом напротив нас, рисует что-то на листке бумаги. Она шепчет:
-- Вот где спрятано мое сокровище...
Она дает нам листок. Там нарисован прямоугольник, крест, а под крестом
-- кружок. Бабушка спрашивает:
-- Вам ясно?
-- Да, бабушка, ясно. Но мы это давно знаем.
-- Что?.. Что это вы давно знаете?
Мы отвечаем шепотом:
-- Что ваши драгоценности зарыты под крестом на могиле дедушки.
Несколько минут бабушка молчит, потом говорит:
-- Я должна была сама догадаться. И давно вы знаете?
-- Очень давно, бабушка. Мы догадались, как только увидели, как вы
ухаживаете за дедушкиной могилой.
Бабушка тяжело дышит:
-- Н-ну, хорошо, волноваться не -за чего. Все равно это ваше. Вы,
пожалуй, достаточно умны, чтобы сообразить, как распорядиться
драгоценностями.
Мы говорим:
-- Сейчас толку от них немного.
Бабушка говорит:
-- Немного, тут вы правы. Придется подождать. Вы сможете подождать, а?
-- Конечно, бабушка.
Некоторое время мы все молчим, наконец бабушка говорит:
-- И вот еще что. Я хочу, чтобы вы знали: когда у меня будет еще один
удар, я не желаю ваших купаний, штанов и пеленок.
Она встает, роется на полке среди своих бутылок и пузырьков, достает
маленькую синюю бутылочку:
-- Вот. Вместо ваших вонючих лекарств выльете это в первую же кружку
молока.
Мы молчим. Она кричит:
-- Вам ясно, сукины дети?
Мы молчим. Она говорит:
-- Вы что, боитесь вскрытия, потаскухино отродье? Не будет никакого
вскрытия. Кто станет возиться со старухой, которая померла после второго
удара?
Мы говорим:
-- Вскрытия мы не боимся, бабушка. Но что, если вы и во второй раз
сможете поправиться?
-- Нет. Не смогу. Я это знаю. Так что лучше будет покончить со всем
этим сразу.
Мы молчим, и бабушка плачет:
-- Вы не знаете, каково это -- быть паралованной. Все видеть, все
слышать и не мочь пошевелиться. Если вы даже этого для меня сделать не
можете, значит, вы просто твари неблагодарные, значит, я змей вскормила на
своей груди!..
Мы говорим:
-- Не плачьте, бабушка. Мы это сделаем; если вы правда хотите, чтобы мы
это сделали, -- мы это сделаем.
Когда приезжает папа, мы втроем трудимся на кухне, потому что идет
дождь.
Папа встает у порога, расставив ноги и сложив руки на груди. Он
спрашивает:
-- Где моя жена?
Бабушка хмыкает:
-- Ну-ну! Стало быть, у нее и впрямь муж был!
Папа отвечает:
-- Да, я муж вашей дочери. А это мои дети.
Он смотрит на нас и добавляет:
-- Вы сильно выросли. Но ничуть не менились.
Бабушка говорит:
-- Твоя жена -- моя дочь -- доверила детей мне.
Папа говорит:
-- Лучше бы она доверила их кому-нибудь другому. Так где она? Мне
говорили, что она уехала за границу. Это правда?
Бабушка говорит:
-- Это все дела прошлые. Где ты был столько времени?
Папа говорит:
-- В плену. А сейчас я хочу найти свою жену. Не пытайтесь скрыть от
меня что-либо, Ведьма старая!
Бабушка говорит:
-- Славно же ты благодаришь меня за все, что я сделала для твоих детей.
Папа орет:
-- Плевать мне на это! Где моя жена?
Бабушка говорит:
-- Тебе плевать? На своих сыновей и на меня?.. Ну что ж! Сейчас я тебе
покажу, где твоя жена!
Бабушка идет в сад, мы следуем за ней. В саду она своей палкой
показывает на клумбу, которую мы разбили на маминой могиле:
-- Вот где! Вот где твоя жена! В земле!
Папа говорит:
-- Она мертва?.. Но отчего? Когда?..
Бабушка говорит:
-- Мертва. Это был снаряд. За несколько дней до конца войны.
Папа говорит:
-- Хоронить людей где попало не разрешается.
Бабушка отвечает:
-- Мы похоронили ее там, где она погибла. И это не "где попало" -- это
мой сад. Это был мой сад, еще когда она была маленькой девочкой.
Папа глядит на мокрые цветы и говорит:
-- Я хочу увидеть ее.
Бабушка говорит:
-- Не стоит. Не годится тревожить мертвых.
Папа говорит:
-- В любом случае надо похоронить ее на кладбище. Все должно быть по
закону. Принесите мне лопату.
Бабушка пожимает плечами:
-- Принесите ему лопату.
Мы стоим под дождем и смотрим, как папа уничтожает наш маленький
цветник и роет яму. Он доходит до одеял и снимает их. Там лежат два скелета
-- большой и маленький, маленький сцеплен с ребрами большого.
Папа спрашивает:
-- Что это? Что это на ней?..
Мы говорим:
-- Это младенец. Наша маленькая сестричка.
Бабушка говорит:
-- Я же говорила тебе, что не надо тревожить мертвых. Пойдем на кухню,
вымоешь руки.
Папа не отвечает. Он глядит на два скелета в яме. По его лицу текут
капли пота, слез и дождя. Он с трудом выбирается ямы и уходит не
оборачиваясь. Его руки и одежда вымазаны глиной.
Мы спрашиваем бабушку:
-- Что нам делать?
Она говорит:
-- Зарыть яму, конечно. Что еще остается?
Мы говорим:
-- Идите домой, бабушка. Мы все сами сделаем.
Мы на одеяле относим скелеты на чердак, а там раскладываем кости
сушиться на соломе. Потом мы спускаемся в сад и заваливаем яму, в которой
теперь никто не лежит.
Потом мы в течение нескольких месяцев чистим и полируем мамин череп и
остальные кости и кости малышки, потом мы аккуратно собираем скелеты,
связывая кости кусочками тонкой проволоки. Закончив эту работу, мы вешаем
мамин скелет на балку крыши, а скелет младенца привязываем ей на шею.
Несколько лет папа не появляется.
За это время у бабушки случился новый инсульт, и мы помогли ей умереть,
как она и просила. Теперь она похоронена рядом с дедушкой. Перед тем как
могилу раскопали, мы достали клад и закопали его под лавкой перед нашим
окном, где до сих пор лежат винтовка, патроны и гранаты.
Однажды вечером приходит папа и спрашивает:
-- А где ваша бабка?
-- Умерла.
-- Вы одни живете? И как вы справляетесь?
-- Прекрасно, папа.
Он говорит:
-- Я пробрался сюда тайно. Вы должны мне помочь.
Мы говорим:
-- Вы несколько лет не давали о себе знать.
Он показывает нам руки. На пальцах нет ногтей. Они вырваны с корнем.
-- Я только что вышел тюрьмы. Меня пытали.
-- За что?
-- Не знаю. Просто так. Я -- политически ненадежный тип. Мне нельзя
работать по профессии. Я под постоянным наблюдением. Мою квартиру регулярно
обыскивают. Я не могу больше жить в этой стране.
Мы говорим:
-- То есть вы хотите перейти границу.
Он говорит:
-- Да. Вы здесь живете, вы должны знать...
-- Да, мы знаем. Границу перейти невозможно.
Папа опускает голову, смотрит некоторое время на руки, потом говорит:
-- Должно же быть где-то слабое место. Какой-то способ пробраться...
-- Рискуя жнью -- да.
-- Лучше умереть, чем оставаться здесь.
-- Вы должны решить сами, когда будете знать все факты, папа.
Он говорит:
-- Я слушаю.
Мы объясняем:
-- Первая проблема состоит в том, чтобы добраться до первых рядов
заграждений колючей проволоки так, чтобы не наткнуться на патруль и не
быть замеченным со сторожевой вышки. Это возможно. Мы знаем время
патрулирования и расположение вышек. Высота заграждений полтора метра и
ширина один Поэтому понадобятся две доски. По одной можно влезть на
ограду, вторую надо положить сверху, чтобы можно было пройти по проволоке.
Но если вы потеряете равновесие, то упадете в середину и не сможете
выбраться.
Папа говорит:
-- Равновесие я не потеряю.
Мы продолжаем:
-- Затем вам надо будет взять эти две доски, чтобы таким же образом
перебраться через следующие ряды колючей проволоки, которые находятся в семи
метрах от первых.
Папа смеется:
-- Детская забава!
-- Да, но промежуток между заграждениями заминирован.
Папа бледнеет:
-- Значит, это невозможно.
-- Нет, возможно, если очень повезет. Мины заложены зигзагами в виде
буквы W. Поэтому, если бежать по прямой, вы рискуете наступить только на
одну. Если бежать широкими шагами, то будет примерно один шанс семи, что
вы проскочите.
Папа думает немного и говорит:
-- Я рискну.
Мы говорим:
-- Тогда мы готовы помочь вам. Мы пойдем с вами до первого ограждения.
Папа говорит:
-- Хорошо. Спасибо. Кстати, поесть у вас найдется?..
Мы даем ему хлеба с козьим сыром. Мы предлагаем ему вина, еще с
бабушкиного виноградника. В стакан с вином мы подливаем несколько капель
сонного настоя, который бабушка хорошо умела готовить растений.
Мы отводим папу в свою комнату и говорим:
-- Спокойной ночи. Выспитесь как следует. Мы разбудим вас завтра.
Мы ложимся на скамейках в углу кухни, как прежде.
На следующее утро мы встаем очень рано. Первым делом мы убеждаемся, что
папа крепко спит.
Мы заготавливаем четыре доски.
Мы выкапываем бабушкины драгоценности: золотые и серебряные монеты и
много украшений. Большую часть мы складываем в мешочек. Потом мы берем
каждый по гранате -- на случай, если на нас все-таки натолкнется патруль.
Если мы уничтожим патруль, мы можем выиграть сколько-то времени.
Мы идем на разведку, чтобы выбрать самое подходящее место: мертвая зона
между двух вышек. Здесь, у корней большого дерева, мы прячем мешочек с
драгоценностями и две доски.
Мы возвращаемся и завтракаем. Немного позже мы относим завтрак папе.
Нам приходится трясти его, чтобы разбудить. Он трет глаза и говорит:
-- Давненько я так хорошо не спал.
Мы ставим поднос с завтраком ему на колени. Он говорит:
-- Да это же настоящий пир! Молоко, кофе, яйца, ветчина, масло,
варенье! В Большом Городе уже давно ничего подобного не видали. Где вы это
достаете?
-- Мы работаем. Ешьте, папа. У нас больше не будет времени покормить
вас до ухода.
Он спрашивает:
-- Я уйду сегодня вечером?
Мы говорим:
-- Вы уходите прямо сейчас. Как только будете готовы.
Он говорит:
-- Да вы с ума сошли! Нет, я отказываюсь лезть через эту вонючую
границу среди бела дня! Нас сразу увидят!
Мы объясняем:
-- Нам ведь тоже надо видеть, папа. Только глупцы пытаются перейти
границу ночью. Ночью на ней вчетверо больше патрулей, к тому же ее постоянно
обшаривают прожекторами. Зато около одиннадцати утра наблюдение ослабевает.
Пограничники считают, что только сумасшедший может попытаться пересечь
границу в это время.
Папа говорит:
-- Да, вы, конечно, правы. Вверяю себя в ваши руки!
Мы спрашиваем:
-- Вы разрешите нам обыскать ваши карманы, пока вы едите?
-- Мои карманы? Зачем?
-- Вас не должны опознать. Если с вами что-то случится и узнают, что вы
наш отец, нас обвинят в соучастии.
Папа говорит:
-- Да вы обо всем подумали!
Мы говорим:
-- Мы должны позаботиться о собственной безопасности.
Мы обыскиваем его одежду. Мы забираем его бумаги, удостоверение
личности, записную книжку с адресами и телефонами, трамвайный билет, счета,
квитанции и мамину фотографию. Все это мы сжигаем в кухонной плите -- все,
кроме фотокарточки.
В одиннадцать часов мы выходим дома. Каждый нас несет по доске.
Папа не несет ничего. Мы сказали ему просто идти за нами и стараться не
шуметь. Мы подходим к границе, велим папе лечь на землю за большим деревом и
не шевелиться.
Вскоре в нескольких метрах от места, где мы прячемся, проходит патруль
двух человек. Мы слышим, как они разговаривают:
-- Интересно, что дадут на обед?
-- Да что могут дать -- небось такое же дерьмо, как обычно.
-- Ну, дерьмо дерьму рознь. Вчера, к примеру, в рот взять нельзя было,
а иной раз ничего, есть можно.
-- Ничего, говоришь? Попробовал бы ты, как моя мама суп варит!
-- Я не пробовал суп у твоей мамы; у меня мамы вообще не было. Так что
я всю жнь ничего, кроме дерьма, и не пробовал. В армии его хоть вдоволь, а
иногда и на вкус не так уж плохо...
Патруль удаляется. Мы говорим:
-- Давайте, папа. У нас двадцать минут до следующего патруля.
Папа берет под мышку две доски и бежит вперед. Он прислоняет одну доску
к забору и карабкается вверх.
Мы ложимся на землю за стволом большого дерева лицом вн, зажав уши
руками и открыв рот.
Раздается взрыв.
Мы бежим к ограждению, захватив спрятанные доски и мешочек с
драгоценностями.
Папа лежит около следующего ограждения.
Да, перейти границу возможно: для этого надо пустить перед собой
кого-нибудь.
Взяв мешочек, ступая точно в папин след, потом перепрыгнув через
неподвижное тело папы, один нас уходит в другую страну.
Второй возвращается в бабушкин дом.