Книго 

                                  Рассказ
     -----------------------------------------------------------------------
     Козловский Ф. "Третий" выходит на связь. Повесть и рассказы.
     Мн.: "Маст. лiт.", 1977. - 96 с.
      & : Zmiy ([email protected]), 2 января 2004 года
     -----------------------------------------------------------------------
     О нашем современнике повествуется в рассказах, вошедших в сборник.
     Впервые мне  довелось  увидеть  Руссова  на  международном  симпозиуме.
Высокий, подтянутый, с седыми волосами, он держался на  трибуне  спокойно  и
просто. В скупых движениях,  в  негромком  глуховатом  голосе  чувствовалась
усталость.
     Руссов рассказывал о синтезе одного  белковых веществ в  лабораторных
условиях.
     Когда доклад окончился, профессора обступили журналисты.
     - Что ваше открытие практически дает человечеству? - спросил кто-то  
моих коллег.
     Руссов скупо усмехнулся:
     - Многое.  Например,  возможность  осуществить  мечту  человечества   о
продлении жни. Скажем, лет до двухсот.
     - Фантастика, - послышался тот же голос.
     Руссов пожал плечами:
     - Когда-то это  и  впрямь  называлось  фантастикой.  Сейчас  -  наукой.
Получение   белков   и   нуклеиновых   кислот,   проникновение   в   клетку,
воспроведение в лабораторных условиях генов, расшифровка их кода  позволят
применять  в  медицине  генотерапию.  Человек  преодолеет  недостатки  своей
биологической природы. Откроются новые  возможности  получения  биологически
активных веществ искусственным путем. А это, естественно, позволит  бавить
человечество от многих и многих болезней, остановить процесс старения.
     Ответив на ряд вопросов, Руссов собрал свои бумаги и ушел.  А  я  долго
глядел ему вслед. Я уже кое-что знал о  нем,  о  его  жни,  о  том,  какой
долгий и трудный путь вел  Ивана  Романовича  к  открытию.  Мне  нужно  было
встретиться с ним. Но как? На все  мои  просьбы  о  встрече  Руссов  отвечал
вежливым, но твердым отказом: "Извините, голубчик, занят".
     Может, теперь, после симпозиума?  Завершена  такая  огромная  работа...
Отдыхает же он когда-нибудь, этот человек.  Вечером  я  позвонил.  То  ли  в
пятый, то ли в шестой раз. И неожиданно услышал: "Приезжайте".
     И вот мы сидим в небольшом, заполненном книгами кабинете профессора,  и
на столике посвистывает электрический самовар, а в вазочке янтарно  светится
варенье.
     - Ну-с, - насмешливо щурится Иван Романович,  и  я  торопливо  прячу  в
карман свой блокнот. - С чего начнем?
     - Если не трудно, с самого начала.
     - С самого, так с самого. Родился в Минске, окончил  школу,  химический
факультет университета и поступил  в  аспирантуру.  В  университете  по  тем
временам была хорошая лаборатория.  Там  и  пропадал  все  свободное  время.
Дипломную работу  делал  по  синтезу  белковых  веществ.  Моими  ысканиями
заинтересовался вестный ученый-химик Чагин. Сергей  Яковлевич  позже  стал
моим научным руководителем.
     Руссов отодвинул пустой стакан.
     - Вскоре нас с матерью постигло горе - умер отец. А  потом...  Потом  я
влюбился. Мне было двадцать три года, возраст, как вы  сами  понимаете,  для
такого дела вполне подходящий. У нас в университете  была  лаборантка  Нина.
Она часто помогала мне во время опытов. Девушка серьезная, красивая.  Хотите
взглянуть на ее фотокарточку?
     Я кивнул: о  судьбе  невесты  профессора  ходили  самые  противоречивые
слухи.
     Иван Романович подошел к письменному  столу,  выдвинул  ящик  и  достал
фотографию. Некоторое время разглядывал ее, потом передал мне.
     С пожелтевшего от времени глянцевого листка на  меня  открыто  и  прямо
смотрела совсем юная девушка. Она как бы говорила: вот я  вся,  какая  есть,
ничего не скрываю. В моем взгляде профессор прочел немой вопрос,  который  я
не решался задать ему, и сказал:
     - Да, она погибла. В вестной мере - -за меня.  Не  возьми  я  ее  с
собой...
     Я отвернулся, и когда снова взглянул на Ивана Романовича,  -  лицо  его
было непроницаемо. Он молча забрал  снимок  и  положил  в  ящик  письменного
стола.
     - Моего руководителя  профессора  Чагина  пригласили  на  международный
симпозиум химиков в Геную. Сергей Яковлевич сказал, что я буду  сопровождать
его, и должен подготовиться к докладу по  синтезу  белков,  возможно,  дадут
слово. У меня к этому  времени  было  несколько  опубликованных  работ,  две
печатались в научных журналах за рубежом.
     Чагин выхлопотал ву для Нины и посмеивался:
     - Редкий случай: сначала свадебное путешествие, а уж  потом  -  и  сама
свадьба.
     - Мы все тогда даже не представляли, чем это путешествие окончится...
     В дороге у Нины начался острый приступ аппендицита, в Варшаве ее  сняли
с поезда и увезли в клинику. Я, конечно, задерживаться не мог и уже в  Генуе
получил от Нины письмо, что операция прошла успешно  и  она  чувствует  себя
хорошо.
     Прнаться, от симпозиума мы  ожидали  большего.  Тень  второй  мировой
войны уже висела над Европой, и  многие  крупные  ученые  предпочитали  свои
работы не обнародовать.
     Вскоре мы стали  собираться  домой.  Поздно  вечером  нас  проводили  в
аэропорт. Перед  вылетом  нас  пригласили  в  служебную  комнату  аэропорта:
началась проверка документов. Когда мы вышли,  самолета  уже  не  было.  Нам
указали на другой, объяснив, что наш оказался неисправным.
     Я думал о Нине, о нашей встрече. Чагин дремал,  откинувшись  в  кресле.
Вскоре под рев моторов задремал и я.
     Наконец мы премлились. Молча вышли  самолета, спустились по  трапу.
Первое, что бросилось в глаза - слово "Берлин" на здании аэропорта. "Как  же
так, - подумал я, - посадка должна быть в Варшаве, причем тут Берлин?" Но  в
это время меня и профессора схватили какие-то люди и  втолкнули  в  легковую
машину.
     - Когда это случилось?
     - Осенью тридцать восьмого.
     Иван Романович плеснул в стакан черной, как деготь, заварки  и  включил
сам
     - Сейчас подогреется. Да... Так вот,  вместо  Варшавы  мы  очутились  в
Берлине, в машине да еще под охраной. Наши протесты и  вопросы  были  гласом
вопиющего  в  пустыне.  Машина   неслась   по   незнакомым   улицам.   Затем
остановилась. Нас снова взяли под руки и ввели в  темный  коридор  какого-то
здания.  Тут  я  почувствовал,  что  меня  и  Чагина  разъединили.  Кричать,
сопротивляться не было смысла. Портфель с докладом давно отобрали.
     Темный, узкий коридор казался бесконечным. Вдруг открылась дверь,  и  я
очутился в большой ярко освещенной комнате. Навстречу вышел лысый человек  в
белом халате. Он улыбался и протягивал руки:
     - Здравствуйте, дорогой! Вы удивлены и еще не  совсем  пришли  в  себя.
Успокойтесь и садитесь, я ваш друг.
     - Где мой портфель? И по какому праву со мной так обращаются?! -  резко
спросил я.
     - Вот он, - указал на стол незнакомец.
     Я невольно схватил портфель, раскрыл: доклад был на месте.
     - Вы находитесь в Берлине. Возвращение домой всецело зависит от вас.
     - Чего вы хотите? Где профессор Чагин?
     - В свое время вам  об  этом  скажут.  А  сейчас  отдыхайте  с  дороги.
Слева - комната, там вы будете жить. Справа -  лаборатория,  где  мы  вместе
будем работать.
     В  комнате  было  уютно:  кровать,  диван,  книжная  полка,   приемник,
тумбочка, ковры... За ширмой - что-то вроде столовой. Стол накрыт.
     - Что все это значит? - спросил я. - Немедленно отправьте меня  в  наше
посольство.
     - Я не уполномочен отвечать на ваши вопросы.
     - А кто вы такой, черт побери? - взорвался я.
     - Называйте меня "мой друг".
     - Слишком много чести. Учтите, если я не  получу  объяснений,  объявляю
голодовку.
     - Не советую, - ответил он и ушел.
     Вскоре меня начали таскать по подземелью  от  одного  чина  к  другому.
Положение прояснилось.  Мне  напрямик  предложили  сотрудничать  с  немцами.
Обещали все, что обещают в таких случаях: деньги, виллу, славу...  Говорили,
что профессор Чагин уже приступил к  работе  над  синтезом  белка  и  я  зря
упрямлюсь. Но я не верил ни одному их слову.
     Через какое-то время я обнаружил у  себя  на  столе  газету.  Там  была
помещена  моя  фотография   и   крупным   шрифтом   напечатана   просьба   о
предоставлении мне,  молодому  русскому  ученому,  политического  убежища  в
фашистской Германии. Фальшивка,  а  как  ее  опровергнуть?  Я  ведь  не  мог
поговорить с кем-либо  нашего посольства, обо мне могли думать разное...
     От разговоров перешли к  пыткам.  Вспоминать  не  хочется:  как  пытали
гитлеровские заплечных дел мастера, знаете.
     Я потерял представление о времени, и не  могу  сказать,  через  сколько
дней это случилось. Но однажды двое солдат внесли  в  мою  комнату  какой-то
черный продолговатый ящик и осторожно открыли его.
     Я подошел. В ящике, свернувшись  калачиком,  лежала  девушка  в  летнем
платьице с короткими рукавами. Наклонившись, я ахнул: это была Нина.
     - Они ее выкрали  клиники? - не выдержал я.
     - Вы ужасно догадливы, - усмехнулся  Руссов.  -  Они  хотели  заставить
меня работать, а  для  этого  годилось  все.  Ведь  наука  может  не  только
продлевать людям жнь, но и  убивать  их.  Им  хотелось,  чтобы  я  занялся
именно такой наукой.
     Нина была еще очень слаба после операции. Когда  нас  оставили  вдвоем,
она рассказала, как ее выписали, посадили в машину,  привезли  на  аэродром.
Думала, летит домой, а оказалось...
     В  свою  очередь  и  я  рассказал  о  том,  что  случилось  со  мной  и
профессором Чагиным.
     Мы проговорили всю ночь.
     Потянулись трудные дни в неволе. В то время до синтеза белка  было  еще
далеко, но немцы знали  о  моих  успешных  начинаниях  и  всячески  пытались
выведать о них.
     Мы  решили  бежать.  Для  этого  нужно  было  сохранить  силы,  усыпить
бдительность врагов. Поэтому мы согласились работать в  лаборатории  -  так,
ради видимости.
     Днем мы возились в лаборатории, причем  немцы-"ассистенты"  фиксировали
буквально каждую мелочь. Ночью же я не мог уснуть: все думал,  как  запутать
своих "опекунов".
     О профессоре Чагине вестий не было.
     Надо было что-то предпринимать. Но что? Я предлагал различные  варианты
побега, но Нина их отвергала. Она говорила, что побег станет возможным  лишь
тогда, когда нам начнут доверять.
     Как войти в доверие?
     В лаборатории у нас ничего не получалось. Срывались даже самые  простые
опыты. Нина уговаривала меня что-нибудь сделать, хоть для  видимости,  но  я
не мог. Это означало бы предать себя и свою науку.
     - Или вы будете работать, и работать хорошо, -  сказал  лысый  толстяк,
когда-то  назвавшийся  "моим  другом",  -  или  ваша  невеста   очутится   в
концлагере.
     И ее отняли у меня.
     Принимать решение мне не пришлось. К счастью или  к  несчастью,  уж  не
знаю, как сказать, я тяжело заболел. Сказались испытания последних  месяцев.
Врачи поставили диагноз: истощение нервной системы, горячка. И я очутился  в
госпитале.
     Оправившись после болезни, я отдался работе. Нина была  права  -  иначе
доверия не заслужишь. "Рвение" мое заметили. Вскоре  разрешили  выходить  на
улицу. Как правило, меня сопровождали двое каких-то типов, но это  уже  была
победа.
     Была зима, холодная, вьюжная. По вечерам я бродил по улицам, не  ощущая
мороза. Мои сопровождающие уныло плелись сзади, тихонько кляня меня  и  свою
собачью службу. Как-то они пригласили меня в кабачок  погреться.  Мы  зашли.
"Грелись" они основательно, я только успевал подливать.  Когда  стемнело,  я
встал и сказал, что мне нужно в туалет.  Один    охранников,  пошатываясь,
пошел за мной. В туалете я оглушил его  и  выскочил  на  улицу.  Найти  наше
посольство труда не представляло.
     Руссов посмотрел на часы.
     - Ну  что  ж,  будем  закругляться.   В   посольстве   меня   встретили
сочувственно, но сдержанно, - до  выяснения  обстоятельств.  Выяснились  они
достаточно быстро, и наше правительство  потребовало  немедленно  освободить
профессора Чагина, меня и Нину и отправить на Родину.
     Первым освободили Чагина. Мы его еле узнали, таким он  был  истощенным.
Профессора держали взаперти полуголодного,  но  так  ничего  от  него  и  не
добились. Теперь  все  заботы  были  о  Нине.  Ее  задерживали  под  разными
предлогами. Мы уже  думали,  что  Нины  нет  в  живых,  когда  вдруг  пришло
сообщение, что девушку можно забрать    концлагеря.  Работники  посольства
тут же выехали за нею, и к вечеру я ее увидел.
     Иван Романович тяжело сглотнул комок, засевший в горле,  на  щеках  его
резко обозначились твердые желваки скул.
     - Они замучили ее, сволочи.  Она  умерла  через  несколько  дней  после
того, как мы, все трое, вернулись в Минск. А потом... А  потом  была  война.
Налибокская пуща, где  я  партанил,  и  в  сорок  четвертом  -  взорванный
фашистами  университет,  разграбленные  лаборатории.  От  них  и  до   моего
нынешнего открытия - годы напряженного труда. А о труде  этом  рассказывать,
сами понимаете, не  очень-то  интересно:  опыты,  опыты  -  длинная  цепочка
опытов, разочарований и неудач - и вот это.
     Он позвал меня к столу и показал на колбу, в  которой  плавал  какой-то
комочек, похожий на горошину.
     - Видите?
     - Вижу.
     - Вам посчастливилось. Вы один  первых, кто видит  рождение  вещества
  неживой  природы.  Смотрите,  комочек  двигается  и,  главное,   растет,
увеличивается в размерах. Вчера он был  совсем  маленьким.  Когда-нибудь  он
ответит на многие вопросы, на которые я  сегодня  ответить  не  могу.  Будем
надеяться, что наша встреча не последняя.
     - Мне очень хочется на это надеяться, профессор, - ответил  я,  пожимая
его большую, теплую руку.
     Поздно уже было, когда я вышел на улицу, далеко за полночь.
Книго
[X]