Киностудия "Русь", Москва
Постановка не осуществлена
В фильме должны были сняться:
ЖЮЛИ -- Анни Жирардо
КУЗЬМА ЕГОРОВИЧ -- Евгений Евстигнеев
РАВИЛЬ -- Павел Семенихин
АГЛАЯ -- Елена Сафонова
НАСЕЛЬНИК ВОСТОКА -- Фрунзик Мкртчян
Группа NAUTILUS POMPILIUS
Почетный караул застыл у Могилы Невестного солдата. Оркестр неподалеку сиял трубами. Показался кортеж правительственных машин, остановился плавно и многозначительно. Из первой выбрался Кузьма Егорович, тут же окруженный сопровождающими его лицами . Тамбур-мажор взмахнул жезлом. Грянул Гимн Советского Союза. Кузьма Егорович подтянулся прилично случаю. Окончив играть советский гимн, оркестр принялся за Марсельезу. Кузьма Егорович стал несколько вольнее, зато представители французской стороны, напротив, подтянулись. Толпа парижан и гостей столицы, окружившая церемонию, стояла вольно, а смотрела -- лениво. Марсельезу сменил меж тем торжественный марш, под который двинулся почетный караул, а сопровождающие лица поднесли Кузьме Егоровичу венок. Кузьма Егорович поправил ленточку, дав таким образом сигнал, и венок поплыл непосредственно к Могиле.
Марш продолжал греметь, сопровождаемый дикторским комментарием о том, что высокий гость Москвы возложил венок, после чего в честь господина Кропачева состоялся прием в Елисейском дворцеѕ -- смонтированный же репортажем о захватывающих этих событиях видеоряд мелькал на экране небольшого телевора, в который влипла сидящая у кассы Жюли. Мужчина немолодого и довольно жалкого свойства переминался с ноги на ногу, терпеливо ожидая, пока дама снойдет до него -- ѕа вечером господин Кропачев намерен устроить в советском посольстве ужин для членов центрального комитета и активистов Французской коммунистической партии.
Жюли, наконец, обратила внимание на клиента, но затем лишь, чтоб пригласить его разделить свой восторг:
-- Какой представительный!
-- Я больше по женщинам, мадам, -- улыбнулся робкий ожидалец. -- Мне быѕ -- и подмигнул куда-то в глубину здания. -- Только у меня всегоѕ -- протянул несколько денежных бумажек.
-- Ну! -- осудила Жюли. -- За такую суммуѕ
Клиент стыдливо потупился и вознамерился взять деньги назад, -- Жюли, однако, их удержала.
Бочком, мелкой трусцою, покидал заведение человек с акцентом:
-- Спасибо, мадам. Всего хорошего.
-- Заходите еще, мсье Эжен, -- кивнула Жюли и вернулась к незадачливому клиенту: -- У меня есть отличная идея.
-- Правда? -- робко вопросил тот.
-- Вы жертвуете свои деньги на одноразовые шприцы для Советского Союзаѕ
-- Я??!
-- Вы. А я за это обслуживаю вас бесплатно.
-- Вы??!
Последний вопрос прозвучал явно бестактно.
-- Ты думаешь, -- перешла Жюли «на ты», -- если меня передвинули основного состава во вспомогательный, я перестала быть женщиной? -- и, выставив табличку ПЕРЕРЫВ, потащила клиента по коридору. -- Подожди здесь.
Оставшийся без денег клиент с тоскливой опаскою поглядел на захлопнувшуюся дверь, за которою занимающаяся делом пара вопросительно посмотрела на Жюли.
-- Деньги! -- напомнила та. -- Для России!
-- На тумбочке, -- не отказала, но и энтузиазма не проявила девушка.
-- ѕпреподнести десять тысяч одноразовых шприцев, приобретенных на средства докеров Марселя, -- завершил речь лощеный человек, которого по внешнему виду никак нельзя было принять за докера Марселя, и, кряхтя, понес огромную коробку Кузьме Егоровичу.
Тот двинулся навстречу, а праздничная публика за накрытым столом зарукоплескала. Кузьма Егорович принял коробку и, пожалуй, тут же выронил бы ее, если б не подоспевший человек в безупречно нейтральном костюме.
-- Спасибо, Равильѕ
А вну, у входа в посольство, экстравагантная, но несмотря на это, хорошенькая девица, обвешанная фотоаппаратами, пыталась прорваться вовнутрь.
-- И вы смеете, находясь в свободной стране?!. -- орала на посольского, хоронящегося за ажана.
-- Ваша нелояльность в освещении событий в Советском Союзеѕ -- в сотый раз объяснял посольский, и тут такси выбралась, подбородком прижимая к верхней ее грани коробку поменьше, Жюли в обнимку с коробкой-двойняшкой той, что только что подарили докеры Марселя (в лице своего лощеного представителя) СССР (в лице Кузьмы Егоровича).
-- Я -- мадам Лекупэѕ -- через голову ажана крикнула посольскому. -- Меня приглашали, -- и -за коробок неловко, но с очевидной гордостью помахала бумажкою.
-- Мама! -- бросилась к Жюли корреспондентка. -- Скажи там своим! А то я устрою такой бенц!
-- После своих грязных статеек ты еще смеешь?!. -- зашлась Жюли в праведном гневе и скрылась за посольскими воротами.
Вероника успела щелкнуть входящую мать и пробормотала под нос:
-- Проституток пускают, а прессаѕ
-- ѕот нашего небольшого коллектива полторы тысячи одноразовых шприцев, -- волнуясь, проносила Жюли. -- А это, -- достала маленькую коробочку, кокетливо перевязанную красной ленточкою, -- пятьсот презервативов. От меня лично, -- и слегка зарумянилась.
-- Интересная женщина, -- шепнул Кузьма Егорович Эжену, с которым мы расстались в вестибюле заведения страницею выше. -- Кто она?
Эжен покраснел и замялся:
-- Онаѕ Она, Кузьма Егоровичѕ Н-нуѕ наставница молодежи, если можно так выразиться. Изѕ пансиона благородных девиц.
Жюли поднесла обе коробки Кузьме Егоровичу. Тот, принимая, проникновенно глянул дарительнице в глаза.
Секретарь компартии Франции, наблюдая за сценою и стараясь не упустить с лица широкую улыбку, распекал своего секретаря:
-- Провоцируете скандал?
-- А как я мог отказать? -- оправдывался секретарь Секретаря. -- Активистка! член партии с пятидесятого года. Органовала сбор средств, -- а Кузьма Егорович целовал Жюли ручку.
Тем временем очередной оратор успел завести прелюдию к очередному подарку:
-- С неослабевающим интересом наблюдая за процессами, происходящими в Советском Союзеѕ
-- Вот видишь! -- упрекнул Кузьма Егорович Эжена, едва Жюли отошла. -- Значит, есть в Париже такие женщины! Есть! Чего вас ни попросишьѕ
Эжен поймал смешок засекшей публичный разнос хорошенькой посольской машинистки.
-- Знаете, Кузьма Егорович! -- вдруг приосанился. -- Не те времена пошли! -- Кузьма Егорович взглянул на Эжена с некоторым недоумением и чуть ли даже не с восхищением. -- Посольство великой державы не обязано разыскивать кому бы то ни было гувернанток для внучек! Даже первым лицам государства! Даже если их дети разводятся с женами! -- и Эжен бросил победный взор на машинисточку, которая давно уже занялась чем-то другим.
-- Вот как? -- спросил Кузьма Егорович с усмешечкою, а Эжен уже и рад был бы отказаться от опрометчивых слов, но поезд, кажется, ушел.
Оставалось упорствовать в диссидентстве:
-- Да!
-- Ну-ну, -- покивал Кузьма Егорович, а Равиль сделал пометку у себя в блокнотике.
Взобравшись на дерево и держась на нем неведомо как, Вероника рыскала телевиком сквозь приоткрытое окно банкетного зала.
-- Господин Кропачев! -- крикнула с несильным акцентом, завидев Кузьму Егоровича. -- Правда ли, что ваш сын -- лидер рок-группы, самым жестким образом настроенной против режима?
Кузьма Егорович (рядом стоял французский Секретарь) брезгливо прикрыл окно, вздохнул:
-- У нас пресса тоже совершенно распоясалась, -- и, взяв собеседника под локоток, продолжил конфиденциальную беседу: -- Так вот, не могли б вы по своим каналам поспособствовать, чтобыѕ -- кивнул на Жюли, которая с повышенным достоинством и чрезвычайным яществом пила кофе, -- эта милая женщина поработала годик-другой в Москве. Для меня лично.
Французский Секретарь постарался сдержать на лице умление:
-- Но вы знаете кто она?!
-- Еще бы! -- кивнул Кузьма Егорович. -- Именно поэтому. Тем более, что мне сообщили, будто онаѕ высокая профессионалка.
-- Что верно, то верно, -- смущенно подтвердил Секретарь.
-- Видите ли, у нас в стране сейчас возрождаются многие старые традиции, и мне хотелось бы оказаться в числе первых, которыеѕ
-- О, да! -- восхитился Секретарь. -- Вы очень смелый человек, господин Кропачев!
-- У меня, конечно, тоже есть враги, -- вздохнул Кузьма Егорович (Секретарь кивнул весьма понимающе), -- но тот факт, что она -- коммунистка, многим них, надеюсь, заткнет рот.
-- Коль уж вы все равно идете на такой рискѕ может, подобрать кого-нибудьѕ помоложе? Молодые, правда, не очень к нам идут, но если как следует поискатьѕ
-- Ну уж нет! -- возразил Кузьма Егорович твердо. -- Возраст! Опыт! Знание жни!
-- О вкусах, конечно, не спорят, -- развел Секретарь руками.
-- Вот и условились. С валютой у нас, правдаѕ -- пустил Кузьма Егорович многоточие. -- Сами знаетеѕ
-- Молодая, конечно, обошлась бы вам дороже.
-- Ну?! -- умился Кузьма Егорович. -- Порядочки! Впрочем, дороже, дешевле -- это не так важно: я решил передать вам авторские права на мою последнюю книгу, вы назначите мадам достойное ее вознаграждение, а на остальноеѕ На остальное, -- продемонстрировал, что и ему не чуждо понимание комических ситуаций, -- купите для СССР одноразовых шприцов, -- и, взяв с подноса рюмочку ликера, многозначительно поднял ее в сторону Жюли, которая расплылась в счастливой улыбке.
Во Внукове-2 шел на посадку правительственный самолет.
Несмотря на то, что было уже поздно, темно, сеялся дождик со снегом (Москва резко контрастировала с солнечным, разноцветным Парижем), коллеги Кузьмы Егоровича по руководству страною стояли в должном составе, выстроившись в ряд, только разве шляпы надвинули несколько глубже обычного.
Самолет остановился, подкатили трап, отворилась дверь. Кузьма Егорович показался в проеме и демократично пожал руку стюардессе. Шеренга встречающих двинулась навстречуѕ
А видеомагнитофон крутился на запись: в большой сосредоточенности наблюдал за встречею по цветному японскому монитору седовласый человек, которому ассистировал некто помоложе. Кузьма Егорович здоровался, отвечал о самочувствии -- вроде бы нормально, обычно, обыденно, а вместе -- чуть ли не с опаскою, и все норовил скоситься куда-то назад.
Который помоложе на раз усек странность поведения и, справившись с рядком мелких экранчиков, переключил кнопку.
На большой монитор снова вышел проем самолетной двери: сопровождаемая Равилем, показалась в проеме Жюли, вся обвешанная коробками, картонками, чемоданами, сумками.
-- Ну, Кузьма Егорович!.. -- по внешности добродушно погрозил Седовласый в мон
Кузьма Егорович уселся в огромный лимузин, в такие же рассаживались встречавшие. Завыли сирены машин сопровождения. Замигали мигалки. Кавалькада, мягко тронувшись, в мгновенье набрала скорость и, словно нечистая сила, исчезла за темным вивом шоссеѕ
Жюли ехала на заднем сиденьи «Волги» и смотрела по сторонам. Слева неслись черные кусты и деревья, справа -- под маревом освещенного нижним светом неба -- посверкивали окнами окраинные кварталы столицы.
-- Moscou? -- со всею доступной ей восторженностью спросила Жюли.
Равиль обернулся с переднего сиденья и, неестественно улыбнувшись, отрицательно мотнул головою:
-- Тропарево.
-- Oui, oui, -- согласилась Жюли, однако, едва завидев очередной массив, спросила еще восторженнее: -- Moscou?
-- Востряково, -- снова мотнул головою Равиль, улыбнувшись в меньшей степени.
-- Moscou?
-- Очаковоѕ
У въездных ворот загородной резиденции Кузьмы Егоровича мрачно стояла группка людей с протестующими против засилья аппарата плакатиками. Тут же, на снегу, между сосен, расположился рок-ансамбль -- змеи проводов тянулись во тьму.
Едва завидев в конце подъездной аллеи фары эскорта, лидер ансамбля кивнул товарищам и, прервав проигрыш, ребята запели уж-жасно абличительную -- по моде текущего восемьдесят девятого -- песню. Особенно старалась одетая шубкою девочка лет пяти.
Медленно вплыл в распахнувшиеся и тут же схлопнувшиеся ворота кузьмаегоровичев лимузин. Никита бросил гитару через плечо, не сомневаясь, что товарищи подхватят, и скользнул сквозь проходную: Кузьма Егорович как раз выбирался машины.
-- Неужто привез?! -- полюбопытствовал Никита, сопровождая отца к дому.
-- Клоун! -- бросил отец на ходу.
-- Машка-а! -- заорал Никита через весь -- Марш домой! Гастроль отменяется. Дед няньку привез.
А Кузьма Егорович, войдя в кабинет и повернув пипочку выключателя, первым делом бросил взгляд на десяток бюстов Ленина, стоящих полукругом на невысоких книжных шкафах. Так он и знал: каждый идолов был творчески обработан: на одном -- рыжий парик, на другом -- женские бусы, к третьему прилеплена какая-то медалька, кажется -- шоколаднаяѕ Не раздеваясь, Кузьма Егорович принялся убирать кощунственные добавки.
-- А что, дед, ты правда няньку Парижа привез? -- спросила стоящая на пороге девочка. -- Я с папой на гастроль хочу!
Кузьма Егорович обернулся со строгостью.
-- Пусть! -- сказал. -- Пусть я упустил твоего отца. Но тебя -- человека сделаю.
-- А, может, лучше -- тоже упустишь? -- с надеждою поинтересовалась внучка, но Кузьма Егорович не обратил внимания на дерзость: откуда-то сверху звучал особый зу
Не закончив даже с ленинами, Кузьма Егорович ринулся по лестнице, специальным ключиком отпер дверь и снял трубку с телефона, рельефный государственный герб на диске коего заменял сразу все цифры.
-- Спасибо, -- буркнул, послушав. -- Прямо сейчас? -- выказал удивление -- не удивление, недовольство -- не недовольство. -- Ладыѕ
Ребята под соснами, укручивали провода, аппаратуру, упаковывали в РАФик с названием ансамбля по борту.
Жюли совсем было прокатила мимо, но Никита успел заступить машине дорогу, открыл дверцу, нырнул головою в салон.
-- Вы, что ли? -- ткнул в Жюли пальцем.
-- Bon soir, bon soir, -- заулыбалась Жюли.
-- Да будь я и негром преклонных годов, -- назидательно продекламировал Никита, -- и то без унынья и лени я русский бы выучил только за тоѕ Parler vous Franзais ? -- добавил с чудовищным акцентом.
-- Mais certainement! -- ответила обрадованная Жюли и затараторила по-французски: -- Я так давно мечтала побывать в России! Glasnost! Pyeryestroyka! Gorbatchov! Я уже видела Москву дали -- это проводит негладимое впечатлениеѕ
Никита, отчаявшись переждать, закрыл ей рот ладонью, чмокнул в щеку, пронес:
-- Любте Машеньку!
А Кузьма Егорович, плюнув на последнего ленина, стирал с него рукавом следы помады, когда в кабинете возник Равиль, кашлянул, привлекая внимание, скосил взгляд на часы.
-- Ничего, -- буркнул Кузьма Егорович. -- Подождет, -- и уж совсем неслышно добавил: -- Не баринѕ
-- Что-что? -- спросил Седовласый у молодого своего помощника.
-- Боюсь ошибиться. Щас, повторим, -- и молодой заиграл на клавишах.
Завжал звук, задергались фигурки на экране в обратном движении, плюнуло, щелкнуло, остановилось и снова поехало вперед с повышенным усилением звука.
-- Не барин, -- сказал Кузьма Егорович с экрана.
-- Ага, -- кивнул Седовласый. -- Вот теперь -- расслышал.
Равиль нетерпеливо переминался у открытой дверцы лимузина. Жюли стояла посереди двора, окруженная сумками, чемоданами, коробками.
-- Надеюсь, -- пронес Кузьма Егорович по складам на чудовищном французском, вычитав его разговорника под мощным светом дворового фонаря, -- что вам удастся найти деловой контакт, -- и чуть подал вперед Машеньку, держащую деда за руку.
-- Нам, -- поправила Жюли и, показав на себя и Кузьму Егоровича, соблазнительно улыбнулась.
-- Вам! -- возразил Кузьма Егорович по-русски, подталкивая к Жюли Машеньку.
-- Но мсье! -- возмутилась Жюли. -- При чем здесь она?! Я терпеть не могу маленьких детей! Я не знаю как с ними обращаться!.. -- однако, Кузьма Егорович уже шел к машине:
-- Совещание окончено!
Хлопнула дверца, лимузин исчез, двое разного роста стояли на заснеженном пространстве.
Жюли обдала Машеньку пренебрежительным презрением и принялась пересчитывать свои места -- Машенька же составила крепкий снежок и послала в тетю. Жюли сверкнула гневным взором и пошла на девочку, которая подпустила ее поближе и только тогда побежала. Жюли не удержалась, бросилась вдогонку, но Машенька была вертче. Тогда Жюли тоже слепила снежок и кинула.
Со звоном осыпалось стекло. В дверях караулки вырос мент.
-- Е-е-е! -- высунула язык Машенька. -- А я от тебя все равно сбегу: к папе на гастроль!
Намаявшись за день, Машенька заснула в своей кроватке, под плакатом, рекламирующим никитин ансамбль.
Жюли потихоньку притворила дверь детской и пошла на осмотр особняка. Комната открывалась за комнатою, лестница за лестницеюѕ Повсюду висели и лежали дорогие ковры, стояла мебель, место которой, по-хорошему -- в музее. Все убрано, вычищено, однако, странным образом ощущается отсутствие руки хозяйки.
В маленьком кабинетике второго этажа (Кузьма Егорович впопыхах оставил в скважине спец-ключик) стол был уставлен разноцветными, разноформенными телефонами.
Жюли сняла одну трубку -- раздался гудок одного тона, другую -- другого. Соблазнительнее прочих выглядел аппарат с гербом на диске. Жюли сняла трубку и с него. Гудка не было вообще -- какие-то слова.
-- Можно заказать Париж? -- осведомилась Жюли.
Ответили неразборчиво и во всяком случае не по-французски. Жюли решила, что стоит подождать -- так, с трубкою у уха, и присела на кожаный подлокотник.
И тут в дверях появился загадочный молодой человек с пистолетом. Жюли взвгнула, выронила трубку, подняла руки:
-- У меня нету денег! Только франки!
Молодой человек пошел на Жюли, не сводя с нее ни взгляда, ни дула. Одной рукою осторожненько положил трубку на аппарат, потом крадучись приблился к Жюли со спины и сну доверху ощупал.
Жюли, хоть и перепуганная, профессионально заиграла телом под его пальцами:
-- Пожалуйста, мсье. Сколько хотите. Если вам это приятно.
Молодой человек кивнул стволом пистолета на дверь.
Жюли улыбнулась:
-- С удовольствием. И можете убратьѕ это.
Выведя Жюли комнаты, молодой человек погасил свет, щелкнул спецключиком, аккуратненько положил его в карман и растворился во тьме.
-- Мсье! Мсье! -- тщетно взывала француженка. -- Конечно, господин Кропачев может сделаться недоволен, но если мы сохраним в тайне наше с вами свиданиеѕ
Над темной парижской улочкою сеялся дождь. Вероника выбралась малолитражки и направилась к маленькому кафе: там, в полутемном, полупустом зальчике за чашкою кофе устроился Эжен и украдкой поглядывал -за развернутой маскировочной газеты. Увидев Веронику, привысунулся, подмигнул. Она села за столик.
-- Ну, -- сказала, -- слушаю.
-- Кропачев, -- таинственно прошипел Эжен, -- вывез в Москву проститутку.
Это не было новостью для Вероники, поэтому она подогнала:
-- Дальше!
Изумленный посольский повторил громче и членораздельнее:
-- Кропачев вывез в Москву проститутку.
-- Знаю: мою мать, -- несколько раздражилась Вероника. -- Дальше!
-- Нич-че-го не понимают! -- развел посольский руками.
Кузьма Егорович выбрался лимузина во дворе резиденции и, взглянув на часы, плюнул в сердцах.
Вошел в темный, спящий дом. Снял пальто, шляпу, переобулся в тапочки, тихонько, на цыпочках, двинулся по коридору, заглянул в детскую, в спальню. Разделся до трусов и направился в ванную, где шумно умылся, плеснул холодной воды под мышки. Щелкнув резинкою на трусах, вернулся в полумрак спальни, забрался в постель.
-- Милый! -- жарко прошептала Жюли в самое его ухо. -- Наконец-то! -- и страстно обняла.
Кузьма Егорович вскочил как ужаленный и зажег свет: Жюли сидела в прелестном nиgligи и с растерянным выражением; осознав, что посторонняя женщина видит его в одних трусах, Кузьма Егорович тут же свет вырубил.
-- Но это же я, Кузьма! -- нежно пропела Жюли, проясняя недоразумение, и профессионально соблазнительно раскинулась на постели, похлопала ладошкою рядом. (Кузьма Егорович меж тем неслышно, на цыпочках, крался к выходу). -- Пусть вы не понимаете по-французски, но язык любви вы не можете не понять. -- И, поскольку Кузьма Егорович себя не проявлял, выложила главный козырь: -- Kra-syi-vy.
Скрипнула дверь. Жюли подождала минутку и щелкнула выключателем. Вся умление, осмотрела пустую спальню.
А Кузьма Егорович, живой баррикадою привалясь к двери снаружи, бурчал под нос:
-- Говорили же мне, что француженки -- сплошь бляди!
Жюли подошла к зеркалу, придирчиво себя осмотрела:
-- Чего ему еще надо?!
За окном стояло утро и уже не раннее. Кузьма Егорович, укрытый пальто, скрючившийся на кожаном диване, под ленинами, неволею разлепил глаза от пушечного грома захлопнутой где-то неподалеку двери. Подчеркнуто громко, как бы специально усиленно, нверглась в унитаз вода. Хлопнула еще одна дверь, еще -- все ближе и ближе. Основательные басы дверных ударов связывало стаккато звонких каблучков. Когда, наконец, распахнулась дверь кабинета, Кузьма Егорович пугливо прижмурил глаза и о всех сил притворился спящим.
Вошла Жюли, великолепная в праведном негодовании, и, презрительно оглядев Кузьму Егоровича, бросила на него исписанный лист бумаги, повернулась, простучала каблучками, вышла и так хлопнула за собою, что посыпалась штукатурка.
Кузьма Егорович приоткрыл глаза на пол-миллиметрика, потом шире, ширеѕ Убедясь, что Жюли нету, опасливо взял лист:
-- Бусурманка! Написать даже не может по-русски!
Поскольку был час пик, народу в метро набилось под завязку. Входя на станцию, поезд буквально продирался сквозь людскую толпу. Поэтому особенно странным казалось, что средний вагон практически пуст: усталый женский силуэт рисовался за занавескою, да человек с пышными буденовскими усами, одетый в метроформу, расхаживал по проходу, заглядывал под сиденья. Прочие вагоны, не успев выплюнуть-выдавить очередные человеческие порции, подвергались небезуспешным атакам перронных масс, двери же среднего были как чугунные, окна -- как стальные. Так, с пустотою посередине, оставив по себе вой, скрежет и полплатформы народу, поезд и скрылся во тьмеѕ
На какой-то другой станции работали все четыре эскалатора, но публикою было забито только три: четвертый двигался вн налегке, неся Кузьму Егоровича с Машенькою за ручку, да двоих в штатском пятью ступенями ниже и двоих -- пятью выше. Штатские усиленно читали газеты, Кузьма Егорович тоже просматривал «Правду».
-- Гляди-ка! -- ткнул локтем один публики другого и весь вывернулся.
-- Ну?! -- сказал умленный другой.
-- Точно! -- утвердил первый.
И только когда частокол фонарей скрыл Кузьму Егоровича окончательно, повернулся лицом вперед и добавил озадаченно, чуть не в затылке почесав:
-- Де-мо-кра-ти-за-ци-яѕ
Метропоезд притормозил прямо посреди тоннеля. Из боковой дверцы вошли в пустой вагон Кузьма Егорович и Машенька. Поезд понесся дальше. Машинист в кабине включил микрофон:
-- Через следующие станцииѕ
-- ѕпоезд по техническим причинам проследует без остановок, -- услышали машинистов голос битком набитые в вагон пассажиры, и лица их исказились ужасом, но грохот колес заглушил вги отчаянья и возмущенияѕ
Бешеный состав пронесся через переполненную народом станциюѕ
Машенька стояла в торце вагона, упрямо уставясь в занавешенное стекло. Очень по-русски красивая женщина лет двадцати восьми прятала в сумку скомканный платочек.
-- Подойди к матери, Маша! -- жестко приказал Кузьма Егорович, но в ответ получил только передерг плечиками.
-- Оставьте ее, -- сказала Аглая сквозь всхлип.
-- Она от любви, -- пояснил Кузьма Егорович. -- От обиды.
-- Бумагу вашу давайте, -- сухо оборвала Аглая.
-- Я предупреждал, когда ты собиралась за Никиту. И все сделал, чтоб не случилось развода.
-- Или вы сейчас же дадите вашу бумагу, илиѕ
-- Или что? -- осведомился Кузьма Егорович.
Человек в метроформе и усах насторожился, явив тождество с Равилем.
-- Или, спрашиваю, что? -- повторил Кузьма Егорович, но не стал мучить Аглаю дальше сознанием полной ее беспомощности, а протянул полученный утром от Жюли лист.
Аглая надела очки. Машенька украдкою посмотрела на маму.
-- Меморандум, -- прочла Аглая. -- Ну, этоѕ -- взялась было пояснить, но Кузьма Егорович перебил:
-- Не дурак! Читай дальше.
-- Я как честная проституткаѕ -- перевела Аглая первую фразу меморандума и, глазам не поверя, перечитала: -- Ну да: как честная проститутка. Вы ей проститутку в няньки подсунули?
Поезд вынесло тоннеля под тяжелое пасмурное небо. Приоткрыв занавеску, Машенька увидела: по шоссе, рядом с поездом, плавно покачивается серый лимузин Кузьмы Егоровича.
-- Как проститутка?! -- переспросил Кузьма Егорович, отобрал у Аглаи лист, словно имел возможность убедиться сам, и добавил едва ли не с восхищением: -- Подлови-и-илиѕ
По-королевски: небрежно и гордо, -- раскинулась Машенька на переднем сиденьи «ЗИЛа» и снисходительно инспектировала Москву. Сзади сидели Кузьма Егорович и переодевшийся в штатское Равиль: у каждого в руках -- по бумажке.
-- Давай-давай, ничего! -- подмигнул Кузьма Егорович и просуфлировал: -- Ввиду недоразумения, проошедшего как не по вашей, так и не по нашей винеѕ ну!
Равиль, усиливаясь всем лицом, принялся проносить по-французски написанную русскими буквами фразу:
-- Ввиду неѕ недоразуменияѕ проошедшего как не по вашейѕ
-- Видишь! -- подбодрил Кузьма Егорович и вдруг переменил ход разговора: -- Послушай, Равиль. А ты на меня не стучишь? Как на духу, а?
Равиль глянул на шефа чистыми, ясными глазами младенца.
-- Ладно! -- махнул Кузьма Егорович рукою. -- дальше, -- и уткнулся в русский оригинал: -- Считаю наш договор расторгнутым.
-- Считаю наш договор расторгнутым, -- на ломаном французском вымучил Равильѕ
-- ѕи предлагаю покинуть пределы страны в двадцать четыре часа, -- продолжил с чуть большей беглостью, только не в «ЗИЛе» уже, а в мчащейся по вечерней Москве «Волге».
На заднем сиденьи, стиснутая с обеих сторон ребятками в штатском, выслушала ответный меморандум Жюли. Поглядела налево. Направо. Сказала:
-- Хочу в туалет.
-- Что? -- не понял Равиль.
-- Пи-пи! -- агрессивно прикрикнула Жюли и попыталась продемонстрировать.
Равиль обдумал непростую ситуацию, решился:
-- Подвези ее к сортиру!
Черная «Волга» включила вдруг красно-синюю мигалку, душераздирающе взвыла сиреною и, развернувшись на месте, резко ушла в переулокѕ
Первая дверца, возле которой они остановились, оказалась заколоченной крест-накрест, а по доске надпись мелом: РЕМОНТ . Водитель круто сдал назад, скрипнул шинами и двинул дальше, распугивая прохожих и проезжих сиреноюѕ
У следующей точки слово ТУАЛЕТ , рельефом выложенное некогда на фронтоне, было сбито, оттеняя табличку: МАГАЗИН « МЕРКЮРИЙ ». Мелкая фарца бросилась к автомобилю:
-- Сдаете чё?
-- Тьфу ты! -- выругался водитель.
-- Хочу в туалет! -- капрно повгивала Жюли. -- Хочу пи-пи!!
У следующей дверцы даже не остановились, заметив на малой скорости надпись над висящим замком: НЕТ ВОДЫ .
-- Хочу пи-пи!!!
Длинный хвост дам тянулся дверей туалета следующего, наконец -- действующего.
-- Тормози, -- приказал Равиль, кивнул Жюли и пошел, ведя ее за руку, мимо очереди -- туда, в дверцу.
Мгновенье спустя и Жюли, и Равиль вылетели наружу, сопровождаемые диким скандальным ором и чуть ли не колотушками возмущенных совженщин, так что едва успели скрыться в машине.
-- Хочу в туалет! -- требовала Жюли.
-- Да слышу я, слышу! -- заорал выведенный себя Равиль и приказал водителю: -- под кирпич, на Столешников!
Вечерняя толпа пешеходной улицы едва успевала с вгом разлетаться перед лакированным капотом. Над входом сияла неоновая вывеска: КООПЕРАТИВ « УЮТ ».
-- Иди, -- кивнул Равиль.
Жюли вылезла, сопровождаемая двумя мальчиками, скрылась за дверцею. Мальчики замерли по сторонам, как на картине Верещагина.
Жюли показалась через секунду.
-- Что еще?! -- взревел Равиль.
-- L'argent, -- требовательно потерла Жюли большой палец о средний и указательный.
-- Ларжан-ларжан! -- передразнил Равиль и сунул Жюли красное удостоверение с золотым гербом державы на обложке. -- Покажешь -- пропустят.
Жюли, гордо покачивая бедрами, направилась в туалетѕ
Тут же, неподалеку, в густой вечерней толпе Вероника остановила молодого бородатого парня и сунула ему под нос диктофон:
-- Газета «Figarot». Как вы относитесь к господину Кропачеву?
-- Боюсь, -- улыбнулся парень, -- что у меня получится непереводимая игра словѕ
-- К самолету не опоздаем? -- осведомился водитель у стоящего на улице, об «Волгу» облокотившегося Равиля. -- Мне, конечно, все равноѕ
Равиль глянул на часы и решительно ринулся в туалет. Прошел мимо опешившей кассирши, распихал подкрашивающих лица дам, дернул дверь одной кабинки -- раздался вг, другой -- мат, третьейѕ
Узкая потолочная форточка, дорога побега, была открыта настежь, и нее, перечеркивая черноту московского неба, сеялся снежок.
-- У-до-сто-ве-ре-ни-е! -- простонал Равиль, вылетел вон и, явно имея в виду не честную профессию Жюли, но привычное ругательство, добавил сквозь зубы: -- Пр-р-роститутка французская!
В «Интуристе» шла обычная вечерняя тусовка: подъезжали-отъезжали собственно интуристы, туда-сюда таскали багаж носильщики, вилась фарца, похаживали менты с демократаторами, лениво презирали всех вокруг путаны, бдительный швейцар отделял агнцев от козлищѕ
Жюли подошла к администраторше, кивнула на телефон:
-- Можно в Париж?
-- Только номера, -- глядя куда-то за Жюли, улыбнулась администраторша и протянула через ее голову грушу с ключиком, которую небрежно принял нкорослый человек, насельник Востока. -- Вы в каком номере живете? -- скользнула по Жюли взглядом. -- Давайте витку!
Жюли как бы не расслышала вопрос, отошла вслед за восточным гостем, который направлялся в бар, ускорила шаг и успела как раз к моменту, когда две девицы: обе в полтора его роста, но одна беленькая, а другая -- черненькая, обступили насельника.
Тот ткнул пальцем в черненькую, потом в циферблат часов, а от беленькой отмахнулся и даже чуть ли не прикрикнул, когда она попробовала проявить назойливость. Слов было не разобрать, да Жюли по-русски и не понимала, однако смысл сцены читался легче, чем в «Comйdie-Franзaise» .
Насельник Востока двинулся к выходу, черненькая, нагло качнув бедрами перед беленькою и презрительно улыбнувшись на ее -- сквозь зубы -- смачное ругательство, прошла мимо Жюли куда-то в вестибюль. Беленькая проводила черненькую взглядом-лезвием и вернулась к стойке, взобралась на табурет, ухватила губами соломинку недопитого коктейля.
Жюли подсела.
-- Проститутка? -- поинтересовалась.
-- А что? -- агрессивно ответила та.
Жюли радостно и открыто улыбнулась:
-- Я тоже -- проститутка!
-- Ты? -- с некоторым недоверием, однако, уже без злобы, спросила беленькая.
-- Ага, -- ответила Жюли. -- Я. -- И добавила поясняюще: -- Из Парижаѕ
А восточный гость подошел к дверям своего номера, отпер, зашел, по привычке заперся, но, вспомнив про черненькую, отвернул ключик обратно и даже оставил щелку между дверью и коридоромѕ
Беленькая склонилась к администраторше:
-- Наташа, будь другом: закажи Париж на тринадцать-восемнадцатый. Со справкой. Цека компартии.
-- А он оплатит? -- недоверчиво спросила администраторша и вдруг прыснула. -- Как ты сказала? Цека?! Ну, он дает!
Нкорослый насельник Востока потер ручки, оглядел накрытый стол: коньячок, рыбка, что-то там еще вкусненькое, чуть поправил тарелочку, сбросил, насвистывая, пиджак, стянул батник и, оставшись в майке, подошел к зеркалу. Взял дезодорант с шариком на конце и, не без удовольствия глядя на отражение, стал освежать подмышки.
В дверь постучали.
-- Ага, -- промурлыкал восточный гость. -- Захады, дарагая. Гостьей будышь.
Вошла Жюли.
-- Звать как? -- не обернулся насельник.
-- У меня, слава Богу, есть профессия, -- выдала Жюли по-французски. -- Так что ты не думай, что я -- побираться.
Насельник Востока удивленно оглядел совсем не ту, которую ждал, потом все-таки догадался:
-- А-аѕ Арыгыналы привэзла? -- сказал по-русски, но с неимоверным акцентом.
Жюли на всякий случай кивнула.
-- Мы ж вроде на завтра дагаварывалыс?
Жюли пожала плечами.
-- Ладно, давай бистренко, -- и достал стола пачку сторублевок. -- Из Парыша, что ли?
-- Oui, oui, -- обрадовалась Жюли. -- Paris!
-- Ну давай, -- протянул восточный гость руку. -- У миня тут встрэча. Дэловая. Так что ти ызвины. А если каняку хочиш -- захады черыз час, -- перехватил взгляд Жюли, брошенный, впрочем, мимо коньяка на телефон. -- А арыгыналы давай. Вот, -- выставил сторублевки. -- Десат тисач.
-- Нет! -- отказалась Жюли. -- Не надо денег! Я позвоню, а ты потом заплатишь по счету. Договорились? -- и пошла на телефон. -- Между прочим, в Париже я зарабатываю -- на десять разговоров хватило бы.
Насельник Востока преградил Жюли путь:
-- Ну харашо, ладно. Вазмы ыщо и каняк, -- и полез в холодильник. Достал бутылку, всучил Жюли, повлек ее к выходу. -- И чышы. Давай арыгыналы, -- ненавязчиво и ловко полез в сумочку.
Взору его открылось удостоверение с золотым гербом на красной обложке.
-- Убедился, что нету денег? Все у них осталось -- и деньги, и документы, и билетѕ -- начала было Жюли, но осеклась, ибо восточный гость, странно присвистнув, упал в кресло, машинально налил и опрокинул внутрь полстакана и простонал:
-- При-э-ха-лиѕ
-- Бедненький, -- профессиональным тоном посочувствовала Жюли. -- Тебя уже пора приласкать? -- и запустила руку под майку нкорослого насельника.
-- Нэ надо! -- взвился он как ужаленный. -- Только нэ надо питат! Сам все пакажу. Вот валюта, -- и стал выбрасывать на стол пачки франков, долларов, марок, фунтов. -- Можиш каныфисковыват. Пажалуста. И расписки нэ пиши, -- и погреб кучу денег в сторону Жюли.
Та отпихивала назад:
-- Не надо! Ты только за звонок заплати!
-- Какая взатка?! Пачэму сразу взатка?! Каныфискуй на здаровье. А расписка -- зачэм мнэ твая расписка? Что мне с нэй дэлат?! -- и снова пихал деньги.
Тут отворилась дверь и явила черненькую бара.
-- Ти что?! -- замахал на нее хозяин-гость. -- Пашла! Зачэм прихадыла?! Номером ошиблас! Я тут нэ живу.
Жюли взглянула на проститутку с некоторой ревностью:
-- Если дашь позвонить, можешь, конечно, и с этой. Только в нашей профессии главное -- опыт, -- и едва ли не обиженно скрылась за внутренней дверью.
Нкорослый насельник Востока рванулся вослед.
-- Стаю-сматру, -- оправдывался по дороге. -- Дэвушка бэдная, худая. Вдруг, думаю, кюшат хочэт: пазаву-накармлюѕ
Там, во второй комнате, стояли ксероксы, брошюровальные машинки, стопками лежали порнографические открытки, календари всех размеров и разное прочее.
-- Ну и что? -- уже уличенный, ткнул восточный гость в нос Жюли образец продукции. -- Гдэ ти тут увидэла мэжнационалную розн? Чистая парнаграфыя. Два года, -- и, заискивающе взглянув в глаза Жюли, добавил с вопросцем: -- Условно, а? Вот, мэжду прочэм, -- продемонстрировал открытку, на которой негр занимался любовью с блондинкою скандинавского типа. -- Этот вот, прэдпаложим -- армянин. А она Азербайджана. Наабарот -- дружьба народов! Пралетарии всех стран!
Жюли критически осмотрела открытку и скривилась.
-- Харашё, -- согласился насельник, сделал таинственное лицо и поманил Жюли пальчиком; та поневоле склонила ухо. -- Танки, -- прошептал, -- украл Ашот Мелконянѕ
Над Красной площадью сеялся мелкий колючий снежок, особенно контрастно высвечиваясь в лучах прожекторов, направленных наѕ как это? на седые стены древнего Кремля . Двое солдат, сопровождаемые разводящим, печатали шаг по направлению к мавзолею. Начали бить куранты и проошла четкая, словно куклы двигались в механических часах, смена караула.
Кузьма Егорович с непокрытой головою стоял за огородочкою в двух-трех метрах от колумбария и сосредоточенно глядел на пустое место между двумя замурованными урнами.
Взвгнув тормозами по брусчатке, остановилась равилева «Волга» -- Кузьма Егорович не услышал, не обернулся. Равиль подошел, мужественно и сдержанно влек -под мышки пистолет, протянул. Кузьма Егорович взял машинально. Из внутреннего кармана Равиль влек партийный билет и протянул тоже.
-- Сбежала? -- спросил Кузьма Егорович откуда-то оттуда . Издалека. Извысока. Из Вечности.
Равиль подтверждающе и вместе -- скорбно, склонил повинную голову.
Кузьма Егорович слишком был погружен в Высокие Мысли, чтобы вынырнуть них вдруг.
-- Но ложитьсяѕ -- сказал раздумчиво и бросил прощальный взгляд на праздный кусочек стены, -- ложиться надо сегодня.
-- Слушаюсь, -- отозвался Равиль.
-- Да не тебе! Мнеѕ -- и добавил: -- Большая тревогаѕ
И тут же, минуту-другую всего спустя, задвгались мощные телеобъективы, закрутились кольца резкости на плывущем над полузатененной чашею Земли спутнике, а в огромном, до отказа забитом электроникою зале, заметались зеленые лучи по экранам радаров, прерывисто загудел тревожный зуммер, замигали красные лампы и большой трафарет с надписью по-английски: БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ № 1 , заставив офицеров вооруженных сил США напрячь на пультах руки.
Металлический голос вещал -под потолка:
-- Боевая готовность номер один. Боевая готовность номер один. Войска МВД, КГБ и части Советской Армии заняли и прочесывают Москву. В воздух подняты все летательные аппараты Московского военного округа. Боевая готовность номер одинѕ
-- Профессией надо было заниматься, а не политикой! -- кричал в телефон раздраженный Секретарь французского ЦК. -- Вот теперь и возвращайтесь!
-- Чтоб надо мною смеялся весь Париж? -- возмущалась Жюли на своем конце провода, а насельник Востока опрокидывал в себя очередные полстакана. -- Жюли Лекупэ не сумела удовлетворить старую русскую обезьяну! Ха-ха!
Секретарь отставил на отлет трубку, которая выкрикивала еще менее лестные определения Кузьмы Егоровича, и укорненно посмотрел на своего секретаря. Тот взял орущую трубку, словно змею, и пропел вкрадчиво:
-- Но подумайте, дорогаяѕ Что? Не расслышал. Куда идти?
-- В жопу! -- артикулировала Жюли. -- В жо-о-пу!
Восточный гость сидел у стола еле живой (одна бутылка коньяка опустела совершенно, другая -- наполовину) и, вырывая записной книжки листок за листком, разжевывал их и проглатывалѕ
Последнюю сцену представил нам экран монитора, один доброй полусотни, находящийся в специальном подвале «Интуриста»; вместе с нами наблюдал картину и сидящий у самого экрана Кузьма Егорович; за ним, стыдливо полуотвернувшись, чтобы как бы не видеть экрана, но самого Кузьму Егоровича как бы видеть, стоял Равиль, а за Равилем, стыдливо отвернувшись совсем, -- несколько человек интуристовского начальства.
За Кузьмою же Егоровичем и за тем, как он наблюдает за Жюли, наблюдал Седовласый по своему телевору и мурлыкал:
-- Л-любовь нечаянно нагрянетѕ
Жюли в сердцах бросила трубку, взглянула на хозяина номера.
-- Уже едут? -- спросил тот, вставая Жюли навстречу -- руки вперед, под наручники, и свалился.
Жюли подошла, попыталась поднять.
-- Я тыбэ русским языиком гаварю, -- провещал насельник Востока. -- Луче жит стоя, чэм умэрет на калэняхѕ
Кузьма Егорович поигрывал скулами и наливался кровью, глядя, как волочит Жюли восточного гостя к кровати; когда, устроив беднягу, Жюли принялась стаскивать с него ботинки, Кузьма Егорович не вытерпел: встал, нервно слазил в карман, откуда влек, не разобрав что это, равилев пистолет, потом кивнул головою, как полководец перед атакою, и направился к выходу.
-- Кузьма Егорович! -- ринулся за ним Равиль. -- Осторожно! Заряжено!
Едва Жюли дотронулась до замочной ручки, чтобы запереть, как дверь распахнулась и явила разгневанного Кузьму Егоровича. Вдохнув и не находя сил выдохнуть, он стоял, набирая на лице колер от розового до темно-багрового. Свита маячила позади, не смея поднять глаз.
Насельник Востока задрал руки. Жюли презрительно приподняла плечо и двинулась уйти. Кузьма Егорович удержал ее, развернул к себе, удивился собственной вооруженности, передал пистолет пришедшему от этого в сдержанный восторг Равилю и неумело, по-детски как-то замахнувшись, ударил Жюли ладошкою по щекеѕ
«ЗИЛ» Кузьмы Егоровича ехал по ночной Москве.
Впереди, как обычно, сидел Равиль и, подыхивая на пистолет, полировал его рукавом. Сзади -- в одном углу -- Кузьма Егорович, в другом -- Жюли: отвернувшись, безразлично глядя в окно. На откидном сиденьи зажато, с прямой спиною, примостился переводчик. Глаза его были завязаны.
Какое-то время все молчали, потом Кузьма Егорович пронес:
-- Скажи ей: я был неправ.
Переводчик повторил по-французски:
-- Он был неправ.
Жюли не отреагировала: только шины шуршали по асфальту да чуть слышно урчал м
-- Я ее оставляю, -- нарушил паузу Кузьма Егорович.
-- Он вас оставляет, -- сказал переводчик.
-- Не в смысле оставляю, а в смысле -- оставляю, -- поправился Кузьма Егорович.
-- Не в смысле оставляет, а в смысле -- оставляет, -- перевел переводчик, не вдаваясь в языковые тонкости.
Жюли все равно молчала.
Тогда Кузьма Егорович собрался духом и выдал:
-- Каждый мужчина в нашей стране имеет право на ревность.
-- Каждый мужчина в ихней стране имеет право на ревность, -- бесстрастно перевел переводчик.
Жюли кивнула за окно, чуть улыбнулась и спросила совершенно по-русски:
-- Otchakovo?
Лирическая мелодия песни о любви на современном этапе сопровождала не менее лирическую прогулку по огромному пустынному пляжу трех фигурок: взрослого роста двоих и -- за руки между ними -- маленькой.
Мощный артиллерийский бинокль зафиксировал пару невозмутимых рыбаков, стоящих со спиннингами у кромки зимнего штормового прибоя. Быстрая, смазанная панорама, скользнув по гуляющим троим, уперлась в еще одну рыбачащую -- на противоположной оконечности пляжа -- пару и сопроводилась голосом:
-- Второй, второй, как слышите?
Один рыбаков поднес ко рту спиннинг, и возникло искаженное электроникою бормотание:
-- Слышу нормально, слышу нормально.
-- Проверка связи, -- сказал в уоки-токи Равиль, одетый лесничим и примостившийся на плащ-палатке в сырой горной расселине, сказал и бинокль отложил.
-- Я так хочу быть с тобой и я буду с тобо-ой, -- спела Машенька, а потом повторила те же слова по-французски.
-- Не так, Маша! Не совсем так, -- мягко поправила Жюли и вместе с девочкою спела сладостные слова.
Кузьма Егорович, гордый и счастливый, хоть ни бельмеса и не понимающий, скосился на дам.
Когла проходили мимо торчащей песка щелястой раздевальной кабинки, оттуда вдруг высунулась таинственная рука и втащила Жюли вовнутрь. Та взвгнула было, но звук не успел разнестись, удержанный запирающей рот крепкой ладонью.
Жюли посмотрела на похитителя:
-- Ты??! Здесь??! Этого еще не хваталоѕ
Похититель, вернее -- =тельница, которою оказалась Вероника, отпустила мать:
-- Проститутка для Кремля! Эксклюзивное интервью. Дорого, -- быстро, очень по-деловому, выпалила Вероника. -- Встречаемся в восемь, возле церквиѕ
-- Дедушка, дедушка! -- дергала Маша Кузьму Егоровича. -- А где тетя Жюли?
Кузьма Егорович скосил глаза на одинокую кабинку, оставшуюся метрах в двадцати позади, и сказал укорненно:
-- Ай-ай-ай, Маша! Тетя Жюли делает пи-пи, -- и, снова оглянувшись беззаботно, вдруг настороженно приостановился.
-- Я не допущу, -- кипятилась меж тем в кабинке Жюли, -- чтобы ты компрометировала Кузьму Егоровича! Настоящим коммунистам в России и без того туго!..
-- Ну чего, дед? -- тянула Машенька Кузьму Егоровича, пристально глядящего на кабинку. -- Пошли-и. Нехорошо подглядывать.
-- Там, кажется, штаны, -- невнятно пробормотал Кузьма Егорович.
-- Ты никогда, никогда не проникнешь в этот дом! -- шипела Жюли.
-- Думаешь? -- усомнилась Вероника.
-- И думать нечего: я тебя простоѕ в Сибири сгною!
Кузьма Егорович по мере того, как приближался к кабинке, все ускорял шаги, все круче нагибался, все невероятнее выворачивал голову:
-- Штаны-ыѕ
-- Ориентир В-2ѕ Ориентир В-2ѕ -- бормотал в уоки-токи Равиль, раком скарабкивающийся расщелины.
Рыбаки со всех ног чесали к кабинке, утопая в пескеѕ
Кузьма Егорович рванул дверцу, как оперативник в кино.
-- Интервью, господин Кропачев! -- мгновенно сориентировалась Вероника и протянула Кузьме Егоровичу под нос диктофончик.
Жюли оттеснила Веронику, закрыла Кузьму Егоровича собою и авторитетно пронесла:
-- Господин Кропачев в отпуске интервью не дает!
-- Ну отчего жеѕ -- довольный тем, что обладателем штанов оказалась обладательница, ответил Кузьма Егорович. -- Если газета достаточно прогрессивнаяѕ
-- Progressive?? -- возмутилась Жюли. -- Reaction! Reaction! -- и, взяв Кузьму Егоровича под руку, потащила наружу.
Вероникою, впрочем, уже занималась четверка рыбаков.
Большой теплоход, усеянный редкими огнями, медленно разворачивался бл берега.
Кузьма Егорович стоял на верхней палубе -- пальто внакидку -- и вдыхал ветер перемен. Потом спустился в каюты. Дверь ванной, за которою слышался шум душа, была приоткрыта, бросая длинный косой луч на ковер коридора. Кузьма Егорович подошел к щели, приложился глазом: за полупрозрачной занавескою Жюли принимала душ.
Чем дольше смотрел Кузьма Егорович, тем больше воодушевлялся. Жюли почувствовала постороннее присутствие, выглянула -за занавески:
-- Это вы, Кузьма?
Кузьма Егорович вздрогнул и поспешил дверь прикрыть.
-- Ничего-ничего! -- крикнула Жюли. -- Мне не дует.
Кузьма Егорович улыбнулся тоже и даже сделал довольно решительный шаг внутрь, какѕ характерным, требовательным образом зазуммерила кремлевская вертушка. Кузьма Егорович сорвался с места и припустил на звук.
Жюли, накинув халатик, плавно прошествовала в спальню. Дверь за собою закрыла ровно настолько, чтобы, проходя по коридору, можно было увидеть пространство перед зеркалом. В это как раз пространство поместилась, сняла халатик, не спеша надела тончайший, весь в кружевной пене, пеньюар и принялась расчесывать волосы, через зеркало поглядывая на дверь.
В щели тенью, на цыпочках, промелькнул Кузьма Егорович.
-- Вы, кажется, что-то хотели сказать, Кузьма? -- окликнула Жюли.
Кузьма Егорович воровато появился на пороге и, стараясь не смотреть на Жюли, понуро пронес:
-- Спокойной ночи.
После чего прикрыл дверь и бесповоротно скрылся.
В черное окно билась рождественская метель. В детской Жюли, одетая маркою Помпадур, сделала два последних стежка на корсаже Маши -- Красной Шапочки, откусила нитку и, хлопнув девочку по попке, послала:
-- Беги!
Машенька впорхнула в огромную залу, посреди которой стоял торжественно и красиво накрытый рождественский стол: елочка со свечами, подарки на тарелках под салфетками, великолепие вин и закусок. И, конечно, традиционный гусь.
Вслед за Машенькою вплыла Жюли, ловя восхищенные взгляды. По обеим сторонам стола сидели Равиль и Кузьма Егорович: последний в ослепительно белом смокинге, первый -- одетый оперным татарином: шаровары, поясной платок, широкий музейный ятаган. Еще один прибор был пока не задействован.
-- По случаю маскарада, -- торжественно пронесла Жюли, -- говорим только по-французски! -- и уселась за стол.
-- Чего-чего? -- спросил Седовласый у молодого своего ассистента.
-- Собираются говорить только по-французски, -- перевел ассистент.
-- Это кто? -- зашелся мрачным смехом Седовласый. -- Кузьма?!.
-- А почему нету папы? -- спросила по-французски Машенька.
-- Как это нету? -- раздалось от дверей, и появившийся в комнате Никита сделал что-то вроде циркового антрэ.
-- Только по-французски! -- шутливо поправила Жюли, оборачиваясь, и остолбенела: рядом с Никитою стояла Вероника.
-- Ну! -- взглянула Вероника на Никиту.
-- Знакомься, папа, -- решился тот. -- Моя невеста.
-- Добрый вечер, господин Кропачев, -- пропела Вероника, делая несколько пародийный книксен. -- Привет, мама.
Жюли стояла как каменная. Кузьма Егорович стрельнул глазами на нее, потом на будущую невестку и поправил бабочку, с непривычки давящую на горло.
-- Вы, кажется, не вполне точно информированы относительно нашихѕ отношенийѕ Это -- гувернантка моей внучки. Так что называть ее мамойѕ -- объяснил, смущенно краснея.
-- Но вас-то, господин Кропачев, я могу называть папою? -- дерзко улыбнулась Вероника.
-- А я даже очень рада! -- сказала Машенька чересчур громко и твердо, с эдаким вызовом, и потащила Веронику за стол. -- Тебя как звать?
-- Вероника, -- ответила Вероника.
Возникла неловкая пауза, разбавленная восьмикратным боем часов.
-- Мент родился, -- прокомментировал Никита тишину, но она вдруг снова нарушилась: на сей раз посторонним шумом с улицы.
Кузьма Егорович привстал, приник к окну.
-- Народ обретает права, -- пояснил Никита назидательно.
Зазуммерила внутренняя связь. Равиль вскочил, послушал:
-- Фургон с продуктами не пропускают. Пикетчики сраные!
-- Только по-французски! -- пронесла встревоженная Жюли, как бы заклиная праздничную атмосферу вернуться.
-- Постой! -- остановил Кузьма Егорович Равиля. -- Сам выйду. -- И посетовал: -- Вот народ! Только за границей и уважают!
-- А зачем нам еще продукты? -- спросила на ломаном русском Жюли вдогонку мужчинам.
-- Про запас, -- пояснил Никита. -- На случай осады.
За воротами, возле вахты, в сумятице метели, волновался не пикет, а целый небольшой митинг. Лозунги типа: КРОПАЧЕВ, УЙДИ ПО-ХОРОШЕМУ! , ДАЕШЬ СОЦИАЛЬНУЮ СПРАВЕДЛИВОСТЬ! , КПСС -- РЯД ГЛУХИХ СОГЛАСНЫХ! и аналогичные, которых много можно набрать архивов рубежа девяностых, колыхались над толпою, облепившей большой грузовик-фургон с красными надписями АВАРИЙНАЯ на бортах. Народ волновался, барабанил кулаками и древками плакатов по стенам фургона.
-- Разойдись! -- безуспешно пыталась охрана расчистить дорогу грузовику. -- Пропустите аварийную!
-- Знаем мы ваши аварийные! -- кричали пикета. -- Кто ж это КРАСНАЯ ИКРА напишет?!
-- Отдай продукт, Кузьма! Дети голодают!
-- Добром отдай!
Кузьма Егорович в шутовском своем белом смокинге, в короткой внакидку дошке явился на пороге-ступенечке вахты.
-- Товарищи! -- прокричал. -- Товарищи!
Толпа как-то вдруг перестала шевелиться, притихла.
-- Заткнись! -- шипел один на соседа.
-- Гляди, гляди, Сам вышел, -- комментировал другой с уважением.
-- Тамбовский волкѕ -- только отдельные возгласы прежних пыжились вырваться на свободу, но, неуместные в напряженной тишине, гасли, недоговоренные, недокрикнутые.
-- Товарищи! -- сказал Кузьма Егорович спокойнее, почувствовав, что его слушают. -- В резиденции прогнили трубы. Водопровод заливает подвал. Это же, -- кивнул на великолепный особняк прошлого, если не позапрошлого, века, -- народное достояние. Ваше!
-- Ежели наше -- чего ж т тут живешь? -- спросил кто-то ехидный, и реплика прозвучала уже не так неуместно.
-- Вы хотите, чтобы дело рук ваших дедов, ваших прадедов погибло ни за грош?!
-- Заботливый какой, -- понеслось в ответ.
-- Вот и отдай дедово!
Толпа уже почувствовала, что нормального, искреннего разговора не будет, и зашумела, загалдела по-прежнему:
-- Хватит наё..вать!
-- Фургон открывай!
-- Показывай водопроводчиков!
-- Товарищи! -- пытался перекрыть Кузьма Егорович галдеж. -- У нас же правовое государство!
-- Прав до х.. -- жрать нечего! -- выкрикнул толпы басѕ
Равиль стоял позади, поигрывая ятаганом. Вероника с крыльца наладилась снимать происходящее, но Жюли, заметив, бросилась, как орлица на защиту птенца. Завязалась нешуточная борьба, победительницей которой вышла все-таки мать. Завладев аппаратом, вскрыла его, вырвала пленку.
-- Ему и так тяжело! -- сказала. -- Шлюха вонючая.
-- Это я шлюха?! -- умилась Вероника. -- Я?!
Висящий на заборе пикетчик орал тем временем:
-- Неделя до Нового Года, а у них елка горит!
-- И гусь на столе! -- добавил прилипший к щели другой.
-- С яблоками? -- поинтересовался толпы кто-то веселый.
-- Масонам продались.
-- Рождество празднуют.
-- Католическое!
-- Товарищи, товарищи! -- все пытался унять Кузьма Егорович вой, но, кажется, только подливал в огонь масла. -- Мне что, спецназ вызвать? Сами же провоцируете.
-- Ага! Мы и виноватые!
-- Всех не перевешаешь! -- отвечали ему.
-- Открывай фургон, Кузьма! Показывай трубы!
Толпа волновалась уже сильнее критического: вот-вот, чувствовалось, начнет ломать и крушить. Мент в будке вытащил пистолет, снял с предохранителя.
-- А! -- сказал вдруг Кузьма Егорович и жестом, каким бросают на стойку в кабаке последний рубль или -- по национальным преданиям -- бросали купцы под ноги цыганке последние десять тысяч, швырнул шубейку. -- Ну-ка, Равиль, быстренько! Отворяй фургонѕ
Равиль спрятал ятаган в ножны и пошел к машине. Вновь притихшая толпа уважительно давала дорогу. Никита наблюдал серьезно, приподняв Веронику; та втихую перезаряжала аппарат.
Равиль сорвал пломбу. Ключиком, висевшим на шее, отпер замок. Кузьма Егорович и сам уже был тут как тут, помогал, отодвигал тяжелые металлические шпингалеты. Народ смотрел за всем этим с некоторой боязливой оторопью.
Мент спрятал пистолет в кобуру. На порожек-крыльцо подтянулась Жюли. Кузьма Егорович, едва двери фургона распахнулись, ловким пируэтом взлетел внутрь и тут же появился со свиным окороком в руке:
-- Ну! налетай, ребята! угощаю! -- и протянул копченую ногу в толпу, которая испуганно отступила, образовав перед фургоном пустой полукруг.
Вилась, посвистывала метель.
-- Ну, кто смелый?!
Смелых не оказалось.
Кузьма Егорович размахнулся окороком как спортивным снарядом и метнул его прямо в толпу:
-- Кушайте на здоровье!
-- Виртуоз! -- шепнула Никите восхищенная Вероника.
Кузьма Егорович то скрывался в недрах, то появлялся в проеме и швырял в толпу связки колбас и гирлянды сосисок, огромные рыбины и баночки с икрою, бутылки коньяку и шампанскогоѕ Народ постепенно приходил в себя, подтягивался к фургону. Вот кто-то понахальнее залез к Кузьме Егоровичу -- помогать, вот еще одинѕ Кузьма Егорович оценил, что дело пойдет и без него, выпрыгнул наружу.
Толпа сильно поредела. Плакатиков видно не было. Одна тень, другая, третья -- сквозь снежную пелену -- мелькали с ношами под мышками.
Кузьма Егорович взошел на крыльцо.
-- А ну, ребята! -- сказал. -- У кого есть время -- заходи! Отметим Христовое Рождество, -- и обнял Жюли эдаким чисто российским манером (вспыхнул вероникин блиц). -- Принимай гостей, хозяюшка!
Но желающих не нашлось. Или, может, просто со временем у них у всех было туго: последние пикетчики, нагрузившись, чем осталось, покидали поле боя, оставляя по себе истоптанный снег, пустой фургон да валяющиеся на земле гневные плакаты, заметаемые метельюѕ
Милиционер, достававший давеча пистолет, обратился к Равилю, который провожал взглядом остаточные молекулы разгневанного народа:
-- Товарищ майор, можно уйти пораньше? Мне позвонили: в двадцать часов, ровно, жена сына родила. Тоже в милицию парень пойдетѕ
Нестарая женщина (хоть и в штатском, а явно военная) и аналогичный молодой человек мыли на кухне посуду. Двое других парней, доубирающие разоренный пиром стол, попутно успевали перехватить то рюмочку, то кусочек провии.
Кузьма Егорович в пижаме шел полутемным коридором. Перед поворотом воровато огляделся и шагнул к двери, -под которой выбивалась полоска света, чуть приоткрыл: Жюли лежала в постели, по складам разбирая передовицу «Правды».
Кузьма Егорович скользнул в комнату и накинул нутри крючок. Жюли оценила.
-- Кузьма, -- сказала по-русски, коверкая слова. -- Вы же поставили условием воспитывать девочку.
Кузьма Егорович как бы не слышал, а громко дышал и шел на Жюли страстно, сосредоточенно.
-- В вашем положении опасно заводить сомнительные связи, -- защебетала Жюли по-французски, но интонация явно расходилась с буквальным смыслом проносимого.
Кузьма Егорович столь же страстно и решительно, как шел, взял рук гувернантки «Правду» и бросил на пол, потом выключил свет, примостился.
-- Но право же, -- лопотала Жюли по-французски и нежно. -- Я так давно этого не пробовала! должно быть, разучилась, -- а сама Кузьму Егоровича ласкала.
Метель билась за окном, яркая в пламени ртутного дворового фонаря. Кузьма Егорович напрягался о всех сил, но по лицу было видно, что ничего не получается. Скупая мужская слеза выкатилась левого глаза Кузьмы Егоровича и замерла, подрагивая, на щеке.
Для Жюли все это в каком-то смысле было испытанием профессиональной чести, но через минуту и она поняла, что дело швах: ласки эротических стали постепенно жалостливыми, сочувствующими, и глаза тоже выкатилась слеза.
-- Уйдут, -- тихо прокомментировал Кузьма Егорович неудачу. -- Теперь отчетливо вижу: уйдутѕ
На закрытом теннисном корте сияло искусственное солнышко над искусственной травкою. Кузьма Егорович, хоть и выглядел, мягко скажем, странно в спортивном одеянии, играл удовлетворительно.
Партнер, знакомый нам Седовласый, паснул мяч с репликой:
-- Значит, трудно, говоришь, сегодня в России настоящему коммунисту?
-- В каком это смысле? -- опустил Кузьма Егорович ракетку.
Молодой человек, тот, кто обычно ассистировал Седовласому при просмотрах, поднес Кузьме Егоровичу мяч на газетке «Фигаро» с фотографией Кузьмы Егоровича в обнимку с Жюли: на крыльце, в рождественскую ночь.
Кузьма Егорович взял газетку.
-- Выучился уже, или дать перевод? -- спросил Седовласый.
-- Играйте, Борис Николаевич, -- обратился Кузьма Егорович к сидящему рядом Ельцину и вышел вон.
Никита с ансамблем на маленькой ресторанной эстрадке пели мрачную свадебную песню.
Несколько официантов, уборщицы посуды, буфетчица сгрудились в кухонном закутке возле портативного телевора, по которому передавалось какое-то важное кремлевское заседание.
-- Ну? -- агрессивно подскочил к группке оторвавшийся на минутку от плиты повар с длинным ножом.
Никита допел. Публика взорвалась аплодисментами и восторгами несколько, может быть, пьяноватыми. Никита снял гитару, направился за стол, на жениховское свое место, рядом с которым, одетая в белое и в фату, поджидала Вероника.
-- Горько! -- закричал гость со значком «ветеран партии».
-- Горько! Горько! -- подхватили остальные.
-- Варвары, -- прокомментировала Вероника и поцеловалась с Никитою.
-- Раз, два, три, четыре, пятьѕ -- считали варвары хоромѕ
В этот как раз момент тяжелый лимузин Кузьмы Егоровича подкатил к ресторанным дверям.
Кузьма Егорович сидел, не трогаясь с места, и не то что бы плакалѕ словом, это было Прощальное Сидение. Потом полез в подлокотный тайничок, достал коньячную фляжку. Разведя руками, улыбнувшись как-то виновато, пояснил водителю и Равилю:
-- Вот, значитѕ
-- Да нечто мы, Кузьма Егорович, не знали? -- ответил немолодой водитель, растроганный тоже едва не до слез. -- Вы ж выпиваете, выпиваете, а она ж не порожнеет. Кто ж вам туда и доливает, как не мы?..
Чтобы не разрыдаться, Кузьма Егорович вышел автомобиля, Равиль с водителем тоже оказались на улице. Возникла некоторая пауза.
-- Ну, ребятки, прощайте, -- сказал Кузьма Егорович и расцеловался с одним и с другим. -- Спасибо, что довезли, -- и двинулся в ресторан.
У дверей толклось человек пятнадцать. За стеклом висела табличка: МЕСТ НЕТ . Кузьма Егорович пошел сквозь толпу.
-- Куда лезешь, папаша?
-- Э, ща как дам!
-- Да свадьба у меня, ребята! Свадьба! -- Кузьма Егорович ловил, казалось, кайф от столь полного унижения.
-- Отец! А чем ты жениться собрался?
Кузьма Егорович покраснел, кто-то захохотал.
Добравшись все-таки до дверей, Кузьма Егорович принялся стучать, но швейцар делал вид, будто не слышит.
Возник Равиль.
-- Иди, Равиль, иди, -- отправил его Кузьма Егорович. -- Надо ж начинать привыкатьѕ
-- Как шутка? -- спросил меж тем Никита, склоняясь к вероникину уху.
-- Шутка?
-- Ну, все это, -- обвел рукою свадебный стол. -- Отца-то могут снять в любую минуту, -- и попытался оценить впечатление жены от открытой тайны. -- Здорово попала?
-- Мечта иметь наивного мужа сбылась! -- отозвалась Вероника. -- Запомни: за всю жнь я еще не ошиблась ни разу. Даже на ипподроме. -- И, глянув в сторону вестибюля, добавила: -- Уже сняли.
Дело было за полночь. Все успели так или иначе разбрестись-разъехаться кто куда. У подъезда ресторана остались только Кузьма Егорович и Жюли, на руках которой висела сонная Машенька.
Кузьма Егорович неумело ловил такси. Машин было мало, но и те не останавливались. Одна все же притормозила.
-- На Рублевку, -- сказал Кузьма Егорович.
Водитель, оценив парочку, отрицательно мотнул головою и показал табличку В ПАРК.
-- Ах, в парк?! -- зловеще переспросил Кузьма Егорович. -- А я вот номер сейчас запишуѕ -- и полез нетвердой рукою во внутренний карман пиджака.
-- Да пошел ты, папашаѕ -- не договорил таксист куда и врубил передачу.
Жюли вынула двадцатифранковый билет и показала таксисту.
-- Так бы сразу и говорили, -- полюбезнел тот и сам открыл дверцу.
-- Вот с-сволоч-чи! -- выругался Кузьма Егорович сквозь зубы, усаживаясь. -- До чего страну довели!
Аглая стояла у входа в освещенную дачу и смотрела горько-иронически, как бригада грузчиков-ментов человек в пятнадцать выносит с дачи мебель, ковры, картины, посудуѕ
-- Че пялиссься? -- приостановился совестливый сержант, проходя мимо с огромными часами на плече. -- Вещи казенныеѕ
-- А дача? -- спросила Аглая.
-- Дача? -- не понял аглаиной логики мент. -- Дача тоже казенная. Детскому дому, наверное, передадутѕ
Навстречу грузчикам по аллее шагали Кузьма Егорович и Жюли со спящею Машенькой на плече.
-- Злорадствуешь? -- бросил Кузьма Егорович Аглае, проходя мимо. -- Вовремя смылась? -- а та, вдогонку, потянулась к Машеньке, вошла в домѕ
-- Не трогайте! -- неприязненно пронесла Жюли по-русски. -- Разбдите.
Аглая приостановилась:
-- Vous pouvez parlez franзais, si vous voulez bien .
-- Вот еще, по-французски! -- передернула Жюли плечами и понесла Машеньку в детскую.
-- Я, Кузьма Егоровичѕ -- опустила Аглая глаза. -- Если вам негде пожитьѕ Кутузовскую тоже, наверное, отберут. Я на два месяца уезжаю, так чтоѕ
Кузьма Егорович подошел к Аглае, нежно, благодарно поцеловал:
-- Извини. За все.
Жюли выглянула детской, ревниво сверкнула глазками:
-- Кузьма, можно вас? Помогитеѕ Эти антикоммунисты унесли кроватку.
Кузьма Егорович развел руками и пошел к Жюли.
-- Я твоей ёѕой партии, -- закричал Никита с порога, -- иск на пятьдесят тысяч предъявлю! Долларов! Кутузовскую опечатали, аппаратуру на лестницу вышвырнули!
-- Ты вон ей предъявляй! -- высунулся Кузьма Егорович и кивнул на Веронику. -- Не ее бы статьяѕ
-- А нечего проституток Парижа выписывать! -- хмыкнула Вероника.
-- Это кто проститутка? -- осведомилась Жюли и тут же сама и ответила: -- Это ты -- проститутка!
-- Твоя мачеха утверждает, -- с удовольствием перевела Аглая Никите, -- что твоя новая супруга -- проститутка.
-- Как вам не стыдно! -- появилась на пороге пробудившаяся Машенька. -- Такие слова при ребенке!
Вероника, хоть и в подвенечном, хоть и в пылу скандала, а не упускала сверкать блицем своей «мыльницы».
-- Снимай-снимай! -- заорал Кузьма Егорович. -- Тебе партия все дала, а ты!..
-- Мне??!
Перепалка перерастала в настоящий итальянский скандал: все орали, чуть не вцеплялись друг другу в волосы; таскающие мебель менты ходили мимо, деликатно стараясь не видеть -- не слышатьѕ как вдруг Кузьма Егорович как бы выпал ситуации: прислушался, поднял указательный палец.
Состояние и жест оказались заразительными: замолчали все, и тогда явственно стал внятен специфический зуммер вертушки-кремлевки верхнего кабинета.
Тихо, ступая почему-то чуть не на цыпочках, Кузьма Егорович пошел на звук и все остальные -- так же тихо -- за ним.
В кабинете Кузьма Егорович замедлил шаг.
-- А если это уже не тебя, папа? -- шепотом спросил Никита.
-- Меня! -- ответил Кузьма Егорович, и по тону его было совершенно понятно, что он точно знает: его. -- Меня!!
Все замерли перед телефоном, который звонил -- не уставал. Кузьма Егорович протянул руку, но, как в последний момент оказалось, вовсе не чтобы ответить, а чтобы отмерить ее от локтя ребром другой ладони.
-- Только я -- не возьму! -- и засмеялся.
Присутствующие переглянулись и заулыбались тоже, а Кузьма Егорович уже хохотал:
-- Не возьму! Пускай сами теперь выкручиваются!
И все хохотали до слез, точно Кузьма Егорович и впрямь сказал что-то уморительное, и сквозь спазмы проговаривали только кусочки, отрывочки его фразы:
-- Пускайѕ
-- Самиѕ
-- Выкруѕ
-- Выкруѕ
-- Выкручиваютсяѕ
Мебельный грузовик-фургон, натужно пыхтя и на каждой кочке переваливаясь чуть не до переворота, пилил по Москве.
На переднем сиденьи, рядом с водителем, ужались Никита и Вероника, а на колени умудрились примостить еще и Машеньку. Внутри же, в самм фургоне, полутемном, ибо свет проникал только в щелочку неплотно сомкнутых задних ворот-дверей, расположились в разных углах, на тюках с одеждою, Кузьма Егорович и Жюли.
Кроме десятка знакомых нам ленинов, вещей, в общем-то, было чуть, и особо среди них выделялись чемоданы и картонки, с которыми три месяца тому ступила Жюли на московскую землю.
-- В общем, так! -- сказал Кузьма Егорович, не без труда обретая равновесие после очередного ухаба. -- Заезжаем на Кутузовский за никитиным барахлом. Потом -- в Черемушки. А уж потом отвезем ваши вещи в Шереметьево. Лады?
Жюли, пошатываясь, как юнга в шторм, перебралась к Кузьме Егоровичу поближе.
-- Я еще плохо понимаю по-русски, -- сказала. -- Но, кажется, Кузьма, вы меня снова гоните? Надоела?
-- Я подозреваю, -- объяснил тот, -- что твои лягушатники сегодня же
перестанут тебе платить.
-- Nye v dyengach chchastye, -- нежно проворковала
-- Ты не знаешь, что такое хрущоба в Черемушках!
-- S milym i v chalache ray, -- парировала Жюли и приластилась.
-- Так это с милым, -- буркнул закомплексованный Кузьма Егорович и красноречиво покосился долу. -- Постой-ка! -- вдруг встрепенулся. -- Ого! -- прислушался к ну живота с восторженным умлением. -- Ого! О-го-го! -- и, не в силах сдержать темперамент, бросился на Жюли.
И московские ухабы нежно повалили парочку прямо между ленинами, между тюками с одеждою, между чемоданами и картонками Жюли, а грузовик все переваливался и переваливался по очередной столичной улицеѕ
Кузьма Егорович, Жюли и Машенька, напевающая французскую песенку, сидели в обшарпанной, с нким потолком комнате и играли в подкидного.
-- Фу, Маша! -- сказала Жюли и покосилась на приоткрытую дверь, за которою видны были склонившиеся над столом Вероника с Никитою, -- это песня совсем непристойная!
-- Веронику боишься? -- ехидно спросила Машенька и продолжила петь.
-- Фу, стыдно!
Но тут как раз Вероника появилась сама и, смешав карты, выложила на стол макет предвыборного плаката: МОЛОДЕЖНАЯ РОК-ПАРТИЯ: ГОЛОСУЙТЕ ЗА НИКИТУ КРОПАЧЕВА , -- ниже фото, еще ниже -- СЫНА КУЗЬМЫ КРОПАЧЕВА .
-- Ничего, папа, -- возник Никита -за спины супруги и положил отцу на плечо руку, как на вестной картине. -- Но мы пойдем другим путем.
Кузьма Егорович поучал бумагу, буркнул иронически:
-- Партияѕ Ты, что ли, придумала меня приплести?
-- Все должно передаваться по наследству, папочка, -- ответила Вероника. -- Особенно власть. Но нам нужны деньги. Много денег.
Кузьма Егорович продемонстрировал более чем скромную обстановку и развел руками: вот, дескать, все, что я стяжал за жнь в аппарате. Вероника незаметно ткнула мужа в бок.
-- Знаем-знаем, -- сказал Никита. -- Идейный коммунист. Бессребреник, -- и, хитро подмигнув, кивнул на выстроившихся в рядок вождей.
-- Что? -- передразнил-подмигнул Кузьма Егорович.
Никита взял одного лениных и подкинул разок-другой, пробуя на вес:
-- Неужто ж они такие простые, твои подчиненные, что дарили тебе года в год вождей без внутреннего, так сказать, содержания?
-- Да как ты посмел?! Как посмел оскорблять честных, порядочных людей?! А ну поставь на место! Не пачкай своимиѕ -- Кузьма Егорович аж зашелся в праведном гневе.
-- У папочки руки чистые! -- вступилась Машенька. -- Я сама видела -- он недавно мыл. С мыломѕ
Никита состроил гримасу восхищения:
-- Ну, отец!
Нагруженная тяжелыми сумками, видно -- магазина или с рынка, Жюли вошла в квартиру и услышала в комнате гром, треск, звон.
Тихонько приоткрыв дверь, увидела, как Кузьма Егорович крушит ржавым молотком уже, пожалуй, восьмого ленина посреди осколков семи предыдущих, как со вниманием старателя осматривает осколки, как принимается за девятого. Жюли наблюдала молча, в некотором ужасе.
На десятом Кузьма Егорович заметил Жюли и пояснил смущенно:
-- Чистый, бля, гипс!..
Подземный переход выплюнул очередную порцию толпы.
Кузьма Егорович огляделся. Отметил Памятник. Отметил Здание. Достал взором, кажется, и до Старой площади. И -- ринулся в следующую толпу, ту, что вечно копилась у Детского Мира.
-- Какой вы упрямый, Кузьма! -- пыталась поспеть за сожителем бедняжка Жюли. -- У меня осталось еще франков двести. Поехали в «Березку». Я видела там вчера костюмчик прямо на Машеньку.
-- Пусть на медные деньги, -- ответил Кузьма Егорович, продолжая проталкиваться, -- зато на советские!
-- Все равно, -- возразила Жюли, -- ничего здесь не купим.
-- Купим-купим, -- злобился Кузьма Егорович. -- Может, мы и развалили страну. Но не до такой же степени!
Наконец, толпа вынесла их в центральный зал и заметно поредела: как по причинам гидродинамическим, так и потому, что товара, в сущности, не было.
Кузьма Егорович остановился посередине и оглядывался растерянно.
-- А я тебе говорю -- он! -- убежденно шепнула провинциальная дама своему не менее провинциальному мужу.
Другой провинциал с двумя авоськами, под завязку набитыми рулонами туалетной бумаги, подкрался к Кузьме Егоровичу сзади и робко тронул за плечо:
-- Научите, Кузьма Егорович, как жить дальше?.. Вы зря на нас обижаетесь: простой народ -- он всегда был за вас!
А с третьей стороны кто-то уже тянул шариковый карандашик и командировочное удостоверение:
-- Распишитесь, Кузьма Егорович! Внукам завещаю!
Жюли победно оглядывалась по сторонам, как юбилярша на торжественном вечере.
-- Не сдавайся, Егорыч! -- неслось толпы, которая собралась уже вокруг нашего героя.
-- Мы им еще покажем!
-- Чуть что -- сразу снимать! А сами народ накормить не могут!
-- Тихо, друзья, тихо! -- подняв сжатые кулаки и едва не сквозь слезы, говорил Кузьма Егоровичѕ
В директорский кабинет ворвалась юная администраторша:
-- Там, Вадим Васильевич, -- Кропачев! Народ баламутит! Того и гляди, на Кремль пойдут! -- и выскочила, сверкнув безумным глазом.
Директор -- рука на сердце -- за нею: в предбаннике работал десяток мониторов, и вот, к центральному и бросился.
Островок под Чебурашкою, где стояли Кузьма Егорович и Жюли, был окружен народом. Директор откинул на пульте крышку-ящичек: там оказался прозрачный стеклянный колпак. Прямо кулаком, не боясь ни крови, ни боли, саданул по нему и нажал на огромную, как грибок для штопки, красную кнопкуѕ
И тут же вылетели разных подъездов соседнего Здания десятка два молодых людей в штатском и трусцой двинулись к магазинуѕ
-- Микрофон! -- крикнул Равиль, появившись в директорском предбаннике, и над огромным, полным народа залом разнесся многократно усиленный равилев голос: -- Товарищи! В секции номер шестнадцать, на четвертом этаже, имеются в продаже колготы, проводство Франция. Имеются в продаже колготы, проводство Францияѕ
В то же мгновенье толпа стала рассасываться и буквально через десяток секунд Кузьма Егорович и Жюли снова стояли в одиночестве.
-- Ну, народ! -- качнул головою Кузьма Егорович.
Седовласый, расхаживая по кабинету, диктовал помощнику, который отстукивал на машинке:
-- Написал? За предотвращение попытки государственного переворота. Точкаѕ
Пожилая женщина на мгновенье оторвалась от стекла с тем, чтобы приподнять к подоконнику внучку, -- и вот, указывала ей куда-то.
А это -- в драном, внакидку, пальто, в тренировочных, с пузырями в области колен брюках возвращался Кузьма Егорович от помойки, помахивая пустым ведром. Задержался возле дворовой горки.
-- Слаб, дед?! -- крикнула Машенька и лихо, на ногах, съехала вн.
Бабушки и нянюшки, прирающие за питомцами неподалека, бросали на Кузьму Егоровича тактичные взгляды.
-- А вот и не слаб! -- ответил Кузьма Егорович, скатился тоже и попал прямо в объятия некоего старичка.
-- Между прочим, -- выговаривающим тоном пронес старичок, -- в ЖЭКе вчера было партсобрание. Нехорошоѕ
Где-то там, на проспекте, у въезда во двор, собралась кучка людей и тоже за Кузьмою Егоровичем наблюдала. Мимо прошел слесарь-водопроводчик, пьяный, в экипировке, с чемоданчиком, и, несмотря на пятидневную слесареву щетину, пристальный взгляд обнаружил бы в водопроводчике Равиля.
У входа в подъезд Кузьма Егорович нос к носу столкнулся с участковым: пожилым ментом в капитанских погонах. Мент не ответил на кивок, отвел глаза, и Кузьме Егоровичу стало тревожно. Не обращая внимания на возраст, он буквально полетел по лестнице на пятый этаж. Правда, на площадке четвертого пришлось поневоле приостановиться, борясь с задышкою, -- но очень ненадолго.
Жюли плакала и укладывала вещи.
-- Я не преступница, -- сказала, завидя Кузьму Егоровича. -- Я свободная женщина и не хочу быть ни к кому приписанаѕ
-- Прописана, -- поправил Кузьма Егорович.
Жюли всхлипнула и стала надевать шубку.
-- А ну прекратить! -- прикрикнул Кузьма Егорович несколько по-командирски, былой своей жни.
-- Что? -- возмущенно отреагировала Жюли на тон.
-- Я постараюсь уладитьѕ -- примирительно ответил Кузьма Егорович.
-- Не надо мне ничего улаживать! Я не виновата ни в чем, чтобы улаживать!.. -- и, подхватив чемоданы, отпихнула Кузьму Егоровича, побежала вн.
-- Дура! -- заорал тот вдогонку. -- Истеричка! -- и, схватившись за сердце, осел по стене.
Жюли стояла на паперти вечернего «Интуриста». За отчетный период ничего возле него не переменилось ни в атмосфере, ни в публике -- разве что прежнего швейцара заменил Равиль в униформе с лампасами и в сивой бороде до пояса и, впуская-выпуская людей, не забывал время от времени скашивать глаз на Жюли.
Лицо ее вдруг озарилось: она заметила в толпе Кузьму Егоровича, направляющегося к ней.
-- Ты почему здесь?! -- спросил он более чем недовольно. -- Кого поджидаешь?! -- и стыдливо спрятал за спину букетик цветов.
-- Но вас же, Кузьма! -- скромно потупилась Жюли.
-- Неправда! -- уличил Кузьма Егорович. -- Ты не могла знать, что я появлюсь здесь!
Какой-то иностранец, заинтересовавшись Кузьмой Егоровичем, щелкнул блицем и тут же был перехвачен Равилем.
-- Как же вы могли не появиться здесь, если на этом самом месте вы впервыеѕ прнались мне в любви?..
-- Слушай, дарагая! Таварищ майор! -- прорезал вдруг шумовой фон знакомый голос с сильным восточным акцентом: двое молодых людей тащили к ГАЗику-воронку давнего нашего знакомца в наручниках. Он вырывался, чтобы успеть договорить все что хотел, пока дверца с решеткою не захлопнется: -- Миня, канэшно, расстреляют, но на пращанье я должен сказат: как женшина ти мне очен панравиласѕ
Седовласый, разгоряченный после теннисной партии, вошел в душевую раздевалку, где поджидал его смиренный Кропачев.
-- А, Кузьма, -- сказал Седовласый. -- Как поживаешь? Проблемы?
-- Я бы уехал во Францию, а? -- робко спросил Кузьма Егорович. -- Зачем я вам тут? Только людей от дела отрываетеѕ
Седовласый пристально глянул на Кузьму Егоровича, невозмутимо закончил раздеваться и пошел в душевую.
-- Тоже -- Троцкий выискался, -- буркнул на ходу. -- Мы здесь в говне купайся, а онѕ -- и пустил струю.
Кузьма Егорович стоял без вызова, старался только, чтобы вода брызгала на него поменьше.
-- Вот ответь мне, -- пронес Седовласый, отфыркавшись. -- Вот сам бы ты себя, будь на посту, -- выпустил? Ну? Выпустил бы или нет?
Кузьма Егорович справедливо понурился.
-- То-то же, -- резюмировал Седовласый.
-- Венчается раба Божия Юлия рабу Божьему Кузьме, -- пел батюшка в небольшой церкви, нельзя сказать, чтобы переполненной.
Молодые стояли перед аналоем. Никита держал венец над отцом, Вероника -- над матерью. Равиль в одеянии дьякона кадил ладаном.
-- Согласен ли ты, -- вопросил священник Кузьму Егоровича, -- поять в жены рабу Божию Юлию?
-- Согласен, -- ответил Кузьма Егорович, краснея.
-- Согласна ли ты поять в мужья раба Божьего Кузьму?
-- Mais oui, -- ответила Жюли игриво, с чисто французскою грацией. -- Certainementѕ
Народу в небольшом зальце кишело многие сотни. Над одной дверью была вывеска США , над другой -- ИЗРАИЛЬ , над третьей -- ФРАНЦИЯ , над четвертой -- ПРОЧИЕ СТРАНЫ .
Кузьма Егорович растерянно озирался в гудящей толпе, потом, обнаружив дверь, ведущую во Францию, направился к ней, но тут же был остановлен:
-- Куда, папаша?
-- Да яѕ -- встрепенулся было Кузьма Егорович, но тут же и осекся. -- Мне только спросить, -- сказал таким тоном, словно приучался к нему всю жнь.
-- Всем только спросить! -- понеслось очереди.
-- У всех дети!
-- У всех через час самолет!
-- А ктоѕ -- поинтересовался Кузьма Егорович. -- Как этоѕ Кто последний во Францию?
-- Вон, папаша, -- показали ему. -- Видишь?
Кузьма Егорович подошел к длинному, на десяток листов, списку, проставил очередную цифру 946 и рядом дописал: Кропачев. Потом вернулся ко французскому хвосту, спросил у того, кто на список указывал:
-- А у вас какой?
Тот раскрыл перед Кузьмой Егоровичем ладонь, на которой ображена была цифра 72:
-- С позавчерашнего утра!..
Но я хочу быть с тобой!
Я хочу быть с тобой!
Я так хочу быть с тобой
и я буду с тобойѕ --
пели Никита и его ансамбль на деревянном митинговом помосте рядом с аэропортом Шереметьево-2 лирическую песню, которую мы услышали впервые на пустынном зимнем пляже. Вероника стояла рядышком и дирижировала вн, где большая толпа народу, в основном -- людей молодых, слушала песню с должным восторгом. То здесь, то там толпы торчали плакаты: ТОЛЬКО НИКИТА КРОПАЧЕВ СПАСЕТ РОССИЮ! , РОК -- ЭТО СВОБОДА! , ДОЛОЙ ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТНИХ! , ГОЛОСУЙТЕ ЗА РОК-ПАРТИЮ КРОПАЧЕВА-МЛАДШЕГО! -- и несколько особенно трогательных: ДО СВИДАНЬЯ, ПАПОЧКА! Самолеты, садясь и взлетая, перекрывали на мгновенья песню гулом, но, когда не перекрывали, она доносилась и в шумный, суетящийся зал отлетаѕ
Аглая дали глядела на очередь к таможне, включающую Кузьму Егоровича, Машеньку, Жюли. Туда-сюда таскал тележку с чемоданами носильщик Равиль.
-- Но что я там буду делать?! -- прямо-таки ужасался Кузьма Егорович, готовый, кажется, сбежать, как Подколесин.
-- Скажи дедушке, -- обратилась Жюли по-французски к Машеньке, -- что многие истинные коммунисты продолжали борьбу в эмиграции.
-- Бабушка говорит, -- перевела Маша, -- что многие истинные коммунистыѕ
Никита с товарищами пел, Вероника дирижировала, поклонники кричали, свистели, хлопали, махали плакатами и фотографиями ребенка-Никиты в матроске на коленях тридцатилетнего отцаѕ
Аглая смотрела на Машеньку, Машенька -- исподтишка -- на мать взрослым печальным взглядом.
-- На что жить, на что жить! -- передразнила Жюли по-русски. -- Спроси у деда, сколько он получал, пока его не выгнали.
-- Дед, а сколько ты получал, пока тебя не выгнали?
-- Полторы тысячи, -- ответил Кузьма Егорович ностальгически.
-- Сколько ж это выходит? -- полувслух по-французски прикинула Жюли. -- Один к одному, что ли? Переведи дедушке, что самая средняя проститутка зарабатывает у нас больше за в
-- У нас, кажется, тоже, -- вздохнул Кузьма Егорович, и тут их позвали за перегородку.
Никита влетел в зал.
-- Эй, отец! -- крикнул. -- Жди в Париже в составе правительственной делегации. Вероника гарантирует! -- и помахал прощально.
Вещи ползли сквозь рентген-аппарат. Таможенник выдернул большую сумку:
-- Что у вас тут?
-- Как что?! -- возмутилась Жюли. -- Белье, одежда!
-- Нет, вот это! -- и таможенник, запустив в сумку безошибочную руку, влек склеенный осколков бюст Ленина.
-- Этоѕ -- засмущался Кузьма Егорович. -- Это сув
-- Не положено к вывозу, -- отрезал таможенник и бюст отставил.
-- Как не положено?! -- возмутился Кузьма Егорович. -- Почему не положено?! Эта вещь не представляет художественной ценности. Вот -- справка Министерства культуры!
-- Потому чтоѕ -- не нашелся что ответить таможенник. -- Потомуѕ
Седовласый, наблюдая на мониторе прощальную сцену, раздраженно сказал:
-- Потому, осёл, что мы отказались от экспорта революции!
Москва, 1990 г.
| [X] |