Анатолий Федорович Кони. Иван Дмитриевич Путилин
--------------------
Анатолий Федорович Кони. Иван Дмитриевич Путилин (Из записок и воспоминаний судебного деятеля) [8.06.04]
--------------------
ИЗ ЗАПИСОК И ВОСПОМИНАНИЙ СУДЕБНОГО ДЕЯТЕЛЯ
Начальник петербургской сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин был
одной тех даровитых личностей, которых умел искусно выбирать и не менее
искусно держать в руках старый петербургский градоначальник Ф. Ф. Тренов.
Прошлая деятельность Путилина, до поступления его в состав сыскной
полиции, была, чего он сам не скрывал, зачастую весьма рискованной в
смысле законности и строгой морали; после ухода Трепова
градоначальников отсутствие надлежащего надзора со стороны Путилина за
действиями некоторых подчиненных вызвало большие на него нарекания. Но
в то время, о котором я говорю (1871 - 1875), Путилин не распускал ни
себя, ни своих сотрудников и работал над своим любимым делом с несомненным
желанием оказывать действительную помощь трудным задачам следственной
части. Этому, конечно, способствовало в значительной степени и влияние
таких людей, как, например, Сергей Филиппович Христианович, занимавший
должность правителя канцелярии градоначальника. Отлично образованный,
неподкупно честный, прекрасный юрист и большой знаток народного быта и
литературы, блкий друг И. Ф. Горбунова, Христианович был по личному
опыту знаком с условиями и приемами проводства следствий. Его указания
не могли пройти бесследно для Путилина. В качестве опытного пристава
следственных дел Христианович прывался для совещания в комиссию по
составлению Судебных уставов. Этим уставам служил он как правитель
канцелярии градоначальника, действуя, при пересечении двух путей -
административного усмотрения и судебной независимости - как
добросовестный, чуткий и опытный стрелочник, устраняя искусной рукой, с
тактом и достоинством, небежные разногласия, могшие перейти в резкие
столкновения, вредные для роста и развития нашего молодого, нового суда.
На службе этим же уставам, в качестве члена Петербургской судебной палаты,
окончил он свою не шумную и не блестящую, но истинно полезную жнь.
Блкое знакомство с таким человеком и косвенная от него служебная
зависимость не могли не удерживать Путилина в строгих рамках служебного
долга и нравственного приличия.
По природе своей Путилин был чрезвычайно даровит и как бы создан для
своей должности. Необыкновенно тонкое внимание и чрезвычайная
наблюдательность, в которой было какое-то особое чутье, заставлявшее его
вглядываться в то, мимо чего все проходили безучастно, соединялись в нем
со спокойной сдержанностью, большим юмором и своеобразным лукавым
добродушием. Умное лицо, обрамленное длинными густыми бакенбардами,
проницательные карие глаза, мягкие манеры и малороссийский выговор были
характерными наружными прнаками Путилина. Он умел отлично рассказывать и
еще лучше вызывать других на разговор и писал недурно и складно, хотя
место и степень его образования были, по выражению И. Ф. Горбунова,
"покрыты мраком невестности". К этому присоединялась крайняя
находчивость в затруднительных случаях, причем про него можно было
сказать, "qu'il connaissait son monde" [что он знал свой мир)], как
говорят французы. По делу о жестоком убийстве для ограбления купца
Бояринова и служившего у него мальчика он разыскал по самым почти
неуловимым прнакам заподозренного им мещанина Богрова, который,
казалось, доказал свое alibi (инобытность) и с самоуверенной усмешечкой
согласился поехать с Путилиным к себе домой, откуда все было им уже
тщательно припрятано. Сидя на возчике и мирно беседуя, Путилин внезапно
сказал: "А ведь мальчишка-то жив!" - "Неужто жив?" - не отдавая себе
отчета, воскликнул Богров, утверждавший, что никакого Бояринова знать не
знает, - и сознался...
В Петербурге в первой половине семидесятых годов не было ни одного
большого и сложного уголовного дела, в розыск по которому Путилин не
вложил бы своего труда. Мне наглядно пришлось ознакомиться с его
удивительными способностями для исследования преступлений в январе 1873
года, когда в Александро-Невской лавре было обнаружено убийство иеромонаха
Иллариона. Илларион жил в двух комнатах отведенной ему кельи монастыря,
вел замкнутое существование и лишь редка принимал у себя певчих и поил
их чаем. Когда дверь его кельи, откуда он не выходил два дня, была
открыта, то вошедшим представилось ужасное зрелище. Илларион лежал мертвый
в огромной луже запекшейся крови, натекшей множества ран, нанесенных
ему ножом. Его руки и лицо носили следы борьбы и порезов, а длинная седая
борода, за которую его, очевидно, хватал убийца, нанося свои удары, была
почти вся вырвана, и спутанные, обрызганные кровью клочья ее валялись на
полу в обеих комнатах. На столе стоял самовар и стакан с остатками
недопитого чая. Из комода была похищена сумка с золотой монетой (отец
Илларион плавал за границей на судах в качестве иеромонаха). Убийца искал
деньги между бельем и тщательно его пересмотрел, но, дойдя до газетной
бумаги, которой обыкновенно покрывается дно ящиков в комодах, ее не
приподнял, а под ней-то и лежали процентные бумаги на большую сумму. На
столе у входа стоял медный подсвечник, в виде довольно глубокой чашки с
невысоким помещением для свечки посредине, причем от сгоревшей свечки
остались одни следы, а сама чашка была почти на уровень с краями наполнена
кровью, ровно застывшей без всяких следов брызг.
Судебные власти прибыли на место как раз в то время, когда в соборе
совершалась торжественная панихида по Сперанском - в столетие со дня его
рождения. На ней присутствовали государь и весь официальный Петербург.
Покуда в соборе пели чудные слова заупокойных молитв, в двух шагах от
него, в освещенной зимним солнцем келье, происходило вскрытие трупа
несчастного старика. Состояние пищи в желудке дало возможность определить,
что покойный был убит два дня назад вечером. По весьма вероятным
предположениям, убийство было совершено кем-нибудь послушников,
которого старик пригласил пить чай. Но кто мог быть этот послушник,
выяснить было невозможно, так как оказалось, что в монастыре временно
проживали, без всякой прописки, послушники других монастырей, причем они
уходили совсем лавры, в которой проживал сам.
митрополит, не только никому не сказавшись, но даже, по большей части,
проводили ночи в городе, перелезая в одном специально приспособленном
месте через ограду святой обители.
Во время составления протокола осмотра трупа приехал Путилин.
Следователь сообщил ему о затруднении найти обвиняемого. Он стал тихонько
ходить по комнатам, посматривая туда и сюда, а затем, задумавшись, стал у
окна, слегка барабаня пальцами по стеклу. "Я пошлю, - сказал он мне затем
вполголоса, - агентов (он выговаривал ахентов) по пригородным железным
дорогам. Убийца, вероятно, кутит где-нибудь в трактире, около станции". -
"Но как яке они узнают убийцу?" - спросил я. "Он ранен в кисть правой
руки", - убежденно сказал Путилин. - "Это почему?" - "Видите этот
подсвечник? На нем очень много крови, и она натекла не брызгами, а ровной
струей. Поэтому это не кровь убитого, да и натекла она после убийства.
Ведь нельзя предположить, чтобы напавший резал старика со свечкой в руках:
его руки были заняты - в одной был нож, а другою, как видно, он хватал
старика за бороду". - "Ну, хорошо. Но почему же он ранен в правую руку?" -
"А вот почему. Пожалуйте сюда к комоду. Видите: убийца тщательно перерыл
все белье, отыскивая между ним спрятанные деньги. Вот, например, дюжина
полотенец. Он внимательно переворачивал каждое, как перелистывают страницы
книги, и видите - на каждом свернутом полотенце сну - пятно крови. Это
правая рука, а не левая: при перевертывании левой рукой пятна были бы
сверху..."
Поздно вечером, в тот же день, мне дали знать, что убийца арестован в
трактире на станции Любань. Он оказался раненым в ладонь правой руки и
расплачивался золотом.
Доставленный к следователю, он сознался в убийстве и был затем осужден
присяжными заседателями, но до отправления в Сибирь сошел с ума. Ему,
несчастному, в неистовом бреду все казалось, что к нему лезет о. Илларион,
угрожая и проклиная...
Путилин был очень возбужден и горд успехом своей находчивости. У
судебного следователя, в моем присутствии, пустился он с увлечением в
рассказы о своем прошлом. Вот что, приблительно, как записано в моем
дневнике, он нам рассказал тогда.
"Настоящее дело заурядное, да теперь хороших дел и не бывает; так все -
дрянцо какое-то. И преступники настоящие перевелись - ничего нет лестного
их ловить. Убьет и сейчас же сознается. Да и воров настоящих нет. Прежде,
бывало, за вором следишь, да за жнь свою опасаешься:
он хоть только и вор, а потачки не даст! Прежде вор был видный во всех
статьях, а теперь что? - жалкий, плюгавый!
Ваш суд его осудит, и он отсидит свое, - ну, затем вышлют его на
родину, ,а он опять возвращается. Они ведь себя сами
"Спиридонами-поворотами" называют. Мои агенты на железной дороге его
узнают, задержат да и приведут ко мне:
голодный, холодный, весь трясется - посмотреть не на что.
Говоришь ему: "Ты ведь, братец, вор". - "Что ж, Иван Дмитриевич, греха
нечего таить - вор". - "Так тебя следует выслать". - "Помилуйте, Иван
Дмитриевич!" - "Ну какой ты вор?! Вор должен быть себя видный, рослый,
одет по-почтенному, а ты? Ну посмотри на себя в зеркало - ну какой ты вор?
Так, мразь одна". - "Что ж, Иван Дмитриевич, бог счастья не дает. Уж не
высылайте, сделайте божескую милость, позвольте покормиться". - "Ну
хорошо, неделю погуляй, покормись, а через неделю, коли не попадешься до
тех пор, вышлю: тебе здесь действовать никак невозможно..." То ли дело
было прежде, в сороковых да пятидесятых годах. Тогда над Апраксиным рынком
был частный пристав Шерстобитов - человек вестный, ума необыкновенного.
Сидит, бывало, в штофном халате, на гитаре играет романсы, а канарейка в
клетке так и заливается.
Я же был у него помощником, и каких дел не делали, даже вспомнить
весело! Раз зовет он меня к себе да и говорит:
"Иван Дмитриевич, нам с тобою, должно быть, Сибири не миновать!" -
"Зачем, - говорю, - Сибирь?" - "А затем, - говорит, - что у французского
посла, герцога Монтебелло, серв серебряный пропал, и государь император
Николай Павлович приказал обер-полицмейстеру Галахову, чтобы был серв
найден. А Галахов мне да тебе велел найти во что бы то ни стало, а то,
говорит, я вас обоих упеку куда Макар телят не гонял". - "Что ж, - говорю,
- Макаром загодя стращать, попробуем, может, и найдем". Перебрали мы всех
воров - нет, никто не крал! Они и промеж себя целый сыск провели получше
нашего. Говорят: "Иван Дмитриевич, ведь мы знаем, какое это дело, но вот
образ со стены готовы снять - не крали этого серва!" Что ты будешь
делать? Побились мы с Шерстобитовым, побились, собрали денег, сложились да
и заказали у Сазикова новый серв по тем образцам и рисункам, что у
французов остались. Когда серв был готов, его сейчас в пожарную команду,
серв-то... чтобы его там губами ободрали: пусть имеет вид, как бы был в
употреблении. Представили мы серв французам и ждем себе награды. Только
вдруг зовет меня Шерстобитов. "Ну, - говорит, - Иван Дмитриевич, теперь уж
в Сибирь всенепременно". - "Как, - говорю, - за что?" - "А за то, что звал
меня сегодня Галахов и ногами топал и скверными словами ругался. "Вы, -
говорит, - с Путилиным плуты, ну и плутуйте, а меня не подводите.
Вчера на бале во дворце государь спрашивает Монтебелло:
"Довольны ли вы моей полицией?" - "Очень, - отвечает, - ваше
величество, доволен: полиция эта беспримерная. Утром она доставила мне
найденный ею украденный у меня серв, а накануне поздно вечером
камердинер мой сознался, что этот же самый серв заложил одному
иностранцу, который этим негласно промышляет, и расписку его мне
предствил, так что у меня теперь будет два серва". Вот тебе, Иван
Дмитриевич, и Сибирь!" - "Ну, - говорю, - зачем Сибирь, а только дело
скверное". Поиграл он на гитаре, послушали мы оба канарейку да и решили
действовать. Послали узнать, что делает посол. Оказывается, уезжает с
наследником-цесаревичем на охоту. Сейчас же к купцу знакомому в Апраксин,
который ливреи шил на посольство и всю ихнюю челядь знал. "Ты,
мил-человек, когда именинник?" - "Через полгода". - "А можешь ты именины
справить через два дня и всю прислугу французского посольства
пригласить, а угощенье будет от нас?" Ну, вестно, свои люди, согласился.
И такой-то мы у него бал задали, что небу жарко стало. Под утро всех
развозить пришлось по домам: французы-то совсем очумели, к себе домой-то
попасть никак не могут, только мычат. Вы только, господа, пожалуйста, не
подумайте, что в вине был дурман или другое какое снадобье. Нет, вино было
настоящее, а только французы слабый народ: крепкое-то на них и действует.
Ну-с, а часа в три ночи пришел Яша Вот человекто был! Душа! Сердце
золотое, незлобивый, услужливый, а уж насчет ловкости, так я другого
такого не видывал.
В остроге сидел бессменно, а от нас доверием пользовался в полной мере.
Не теперешним ворам чета был. Царство ему небесное! Пришел и мешок принес:
вот, говорит, вольте сосчитать, кажись, все. Стали мы с Шерстобитовым
считать:
две ложки с вензелями лишних. "Это, - говорим, - зачем же, Яша? Зачем
ты лишнее брал?" - "Не утерпел", - говорит... На другой день поехал
Шерстобитов к Галахову и говорит: "Помилуйте, ваше
высокопревосходительство, никаких двух сервов и не бывало. Как был один,
так и есть, а французы народ ведь легкомысленный, им верить никак
невозможно". А на следующий день затем вернулся и посол с охоты. Видит -
серв один, а прислуга вся с перепою зеленая да вместо дверей в косяк
головой тычется. Он махнул рукой да об этом деле и замолк".
"Иван Дмитриевич, - сказал я, выслушав этот рассказ, - а не находите
вы, что о таких похождениях, может быть, было бы удобнее умалчивать? Иной
ведь может подумать, что вы и до сих пор действуете по-шерстобитовски..."
- "Э-э-эх! Не те времена, и не такое мое положение, - отвечал он. - Знаю
я, что похождения мои с Шерстобитовым не совсем-то удобны, да ведь
давность прошла, и не одна, а, пожалуй, целых три. Ведь и Яши-то вора -
царство ему небесное! - лет двадцать как в живых уж нет".
Иван Дмитриевич Путилин
Биографический очерк напечатан в "Русской старине" (1907. - Э 12)
Вошел в первые тома "На жненном пути" и Собрания сочинений.
С. 42. градоначальник Ф. Ф. Трепов (1803 - 1889) - после 1866 г.
(покушение Д. Каракозова) один проводников курса контрреформ, тип
бурбона, исполнителя "старой школы", всегда готового "тащить и не пущать".
В то же время не забывал о личных выгодах, запускал рку в казну.
Дело В. Засулич раскрыло с разных сторон эту фигуру.
С. 42. Горбунов И. Ф. (1831 - 1895) - актер, талантливый рассказчик.
писатель, друг Кони.
С. 44. Сперанский М. М. (1772 - 1839) - выдающийся государственный
деятель, составитель Основных законов империи (1832), возносился и
подвергался опалам при Александре I и Николае I.
Путилин И. Д. (1830 - 1893(99)?) в 60 - 80-х годах руководил столичной
сыскной полицией; Кони, блко соприкасавшийся с ним, высоко ставил его
профессиональные качества и верность служебному долгу. Однако Путилин
выглядит у автора односторонне добрым, благодушным, в то время как он
сыграл незавидную роль в политических делах М. Л. Михайлова, Н. Г.
Чернышевского революционеров (см.: Лемке М. К.
Политические процессы в России 1860-х годов. - М.; Пг., 1923),
выслеживал деятелей освободительной борьбы, оказывал помощь III отделению.
Составление, вступительная статья и примечания Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова
Художник М. 3. Шлосберг
Кони А. Ф.
К64 Избранное/Сост., вступ. ст. и примеч. Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова. - М.: Сов. Россия, 1989. - 496 с.
В однотомник замечательного русского и советского писателя, публициста,
юриста, судебного оратора Анатолия Федоровича Кони (1844 - 1927) вошли его
бранные статьи, публицистические выступления, описания наиболее
примечательных дел и процессов его богатейшей юридической практики.
Особый интерес вызывают воспоминания о деле Веры Засулич, о литературном
Петербурге, о русских писателях, со многими которых Кони связывала
многолетняя дружба, воспоминания современников о самом А. Ф. Кони. Со
страниц книги перед читателем встает обаятельный образ автора, истинного
российского интеллигентадемократа, на протяжении всей жни превыше всего
ставившего правду и справедливость, что и помогло ему на склоне лет
сделать правильный выбор и уже при новом строе отдать свои знания и опыт
народу.
К --------------- 80-89 PI
М-105(03)89
Анатолий Федорович Кони
ИЗБРАННОЕ
Редактор Т. М. Мугуев
Художественный редактор Б. Н. Юдкин
Технические редакторы Г. О. Нефедова, Л. А. Фирсова
Корректоры Т. А. Лебедева, Т. Б. Лысенко
Сдано в набор 02.02.89. Подп. в печать 14.09.89. Формат 84Х108/32.
Бумага типографская Э 2.
Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Усл. печ. л. 26,04. Усл.-отт. 26,04. Уч.- д. л. 30,22. Тираж 750000 экз. (5-й завод
620001-750000 экз.) Зак. 2995 Цена 40 к.
Изд. инд. ЛХ-245.
Ордена "Знак Почета" дательство "Советская Россия" Госкомдата
Р 103012, Москва, проезд Сапунова, 13/15.
Калининский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат детской
литературы им. 50-летия СССР Госкомдата Р 170040, Калинин, проспект
50-летия Октября, 46.
Pirat