Георгий Миронов, Леонид Миронов. "Я любил свой народ, свою страну..."
--------------------
Георгий Миронов, Леонид Миронов "Я любил свой народ, свою страну..." (о А.Ф.Кони) [7.05.03]
--------------------
Два крисных момента, два "звездных" поступка пришлись на большую,
83-летнюю жнь Анатолия Федоровича Кони. Первый них - громовое дело
Веры Засулич, второй неколебимый выбор между прошлым и будущим, когда в
октябре семнадцатого он оказался вместе со своим мятежным народом, со
своей страною, повернувшей на новый путь.
И оба события были тесно связаны между собою, хотя их разделяли четыре
десятилетия.
31 марта 1878 года Кони председательствовал на суде над
революционеркой-террористкой Верой Засулич, двумя месяцами ранее
стрелявшей в столичного градоначальника Ф. Ф. Тренева в отместку за
товарища-революционера, которого генерал приказал подвергнуть телесному
наказанию.
После блестящей речи защитника Александрова, затмившей бледную
обвинительную, встал председательствующий Кони: быть может, никогда таким
намеренно спокойным, столь логичным, внешне подчеркнуто беспристрастным не
было его обращенное к присяжным резюме; каждый этих "двенадцати
сфинксов" не столько понимал, сколько чувствовал: от розог Треневых и
впредь никому, в том числе и им, незнатным столичным обывателям, не будет
пощады, если они осудят отважную мстительницу. В мертвой тишине зала
отчетливо прозвучали слова председателя суда, в которых он удивительно
четко сформулировал не только напутствие присяжным, но и свое гражданское
и профессиональное кредо:
"Обсудите дело спокойно и внимательно, и пусть в приговоре вашем
окажется тот "дух правды", которым должны быть проникнуты все действия
людей, исполняющих священные обязанности судьи" [Кони А. Ф. соч.: В
8 т.-М., 1968.-Т. 2.-С. 168].
А ранее, перед тем как старшина присяжных получил в руки опросный лист,
председательствующий напомнил: "Вы судите не отвлеченный предмет, а живого
человека..."
Эти слова тоже были девом служителя закона - именно служителя, а не
лакея, не слуги, как это очень часто случалось в самодержавной России; и
притом служителя Закона с большой буквы.
А когда специальной комнаты гуськом вышли все двенадцать и первый
пронес первые слова: "Нет! Не виновна..." - зал взорвался.
Аплодировали справедливости, отомстившей беззаконию, даже сановники, не
говоря о публике "попроще". Органация революционеров "Земля и воля"
писала в специально выпущенной листовке: "31 марта 1878 года для России
начался пролог той важной исторической драмы, которая называется судом
народа над правительством" [Сб. "Революционное народничество семидесятых
годов XIX века". - М., 1965.- С. 53-54.].
Вольным или невольным судьей в этот день действительно народкого суда,
"суда улицы" [Ленин В. И. Поли. соч. - Т. 4. - С. 407] над
бесправием оказался статский советник Кони. Он знал, на что шел:
правительственные верхи только потому и предали революционерку не
специальному, закрытому судилищу, а суду присяжных, что были уверены в
обвинительном приговоре, и в том, что председательствующий не станет
рисковать карьерой. От него ждут "не юридического, а политического" [Кони
А. Ф. соч.- Т. 2.- С. 85] поступка - Кони это понял и решительно
отрекся от пособничества проволу.
Таким он оставался всю жнь: слугой и адвокатом народа и общества,
хотя свыше полувека состоял на коронной службе и об этом своем служении
говорил с гордостью.
А когда третья русская революция очистительно грянула над страной,
действительный тайный советник Кони, сановник второго класса, без
сожаления снял шитый золотом сенаторский мундир, взял свои костыльки и,
хромой, больной, пошел читать лекции матросам и красногвардейцам, врачам и
студентам - об этике общежития, о законе и законности, вспоминать в своих
речах о деятелях русской литературы, о выдающихся правоведах России.
Из своих 83-х 10 лет Анатолий Федорович прожил при Советской власти.
Она лишила его, кажется, всего: высших чиновничьих званий и орденов, поста
члена Государственного совета. Кроме, конечно, звания почетного академика
по разряду ящной словесности, учрежденному к столетию со дня рождения
Пушкина. Как всякое академическое звание, оно присваивалось выдающимся
российским писателям пожненно.
В самом начале первого года нового века вместе с Львом Толстым,
Короленко, Чеховым - в ознаменование заслуг их в литературе - Кони был
бран почетным академиком. Как вестно, находившийся в оппозиции к
царской власти и ее институтам Толстой вообще не принял этого звания,
Короленко и Чехов демонстративно, в знак протеста против небрания в
"почетные" Горького, сложили с себя это звание - Кони оставался
"почетным", чем чрезвычайно гордился.
Едва ли не на протяжении всей своей жни он выступал с докладами,
речами, статьями о Пушкине, Лермонтове и Толстом, Тургеневе и Достоевском,
Гончарове и Некрасове... Так что когда Российская академия наук перестала
быть "императорской", Анатолий Федорович почетным ее академиком остался и
его плодотворное сотрудничество с высшим научным органом страны - теперь
уже России Советской - продолжалось.
Он посчитал себя нужным стране и народу - и продолжал свое служение им.
Ему предложили поехать за рубеж на лечение (то было, как для Короленко,
завуалированное предложение выбрать между голодной, воюющей, обновляющейся
Родиной и сытым, комфортным Западом). Как и Короленко, старый Кони
отказался.
А иначе не могло быть.
Это не значило, что Анатолий Федорович принимал идеи партии, новой
власти. Народный комиссар просвещения А. В. Луначарский в эти годы считал
Кони лишь "блестящим либералом", забывая о его демократме, зачастую
неотделимом от либералма человека, вынужденно служившего в самом капище
"судебного мира эпохи царей" [Луначарский А. В. Три встречи//0гонек. -
1927. - JY
o
40. - 2 окт.; Воспоминания и впечатления. - М., 1968. - С.
297.] и тем не менее сумевшего сохранить гражданское лицо, нравственную
независимость, уважение даже своих политических противников - "седых
злодеев" Государственного совета и сената.
В первом "звездном часе" Кони надолго подвергся остракму со стороны
власть и силу имущих и заслужил прозвище "красный" за то, что
противопоставил себя власти. Второй "звездный час" его совсем иной:
он сам пришел к этой власти и предложил себя в ее распоряжение. Он не
ставил никаких условий, не просил никаких привилегий. Старый правовед
ограничился советами гражданина этой страны, кровно заинтересованного в
благе Родины и ее народа. "Вам нужна железная власть, - говорил он и
прозорливо добавлял: - и против врагов, и против эксцессов революции,
которую постепенно нужно одевать в рамки законности, и против самих
себя... Придется резко критиковать самих себя. А сколько будет ошибок,
болезненных ошибок, ушибов о разные непредвиденные острые углы! И все же я
чувствую, что в вас действительно огромные массы приходят к власти" [Там
же, в сборнике. - С. 301].
Интересам повышения культуры этих "огромных масс" все 10 последних лет
жни служил Кони. Никогда он так не нужен был народу, как теперь, в пору
зарождения и становления народной власти. В своем полуироническом стиле он
пишет знакомому: "...профессура, когда-то утраченная, вернулась в
обилии" [Кони А. Ф. соч.-Т. 8.- С. 307]. Известно, что за 1917 -
1920 годы Кони прочел около тысячи публичных лекций [Смолярчук В. И.
Анатолий Федорович Кони. - М., 1982. - С. 198]. В начале 20-х годов он
ездил и в Москву, в столице читал лекции, выступал с воспоминаниями в
Политехническом.
Его очень любила молодежь, тянулась к нему. В его личности, в его
выступлениях связывались воедино две эпохи России - XIX век и новый,
революционный.
Как много прошлого в настоящее сумел перенести Кони - ученый,
юрист-практик, литератор, лектор-просветитель. Через несколько лет будет
юбилей - он к своим юбилеям был равнодушен, однако не забывал "круглых
дат" выдающихся людей России: 9 февраля 1994 года исполнится 150 лет со
дня его рождения, но многое в творческом наследии Кони не устарело.
Печататься он начал рано. Ему не было и двадцати двух, когда увидела
свет его кандидатская диссертация "О праве необходимой обороны". Вообще
надо сказать, что многое, очень многое в детстве, отрочестве, юности
Анатолия складывалось необыкновенно счастливо.
Его отец был вестный в 30 - 40-х годах литератор, журналист,
датель; мать тоже писала и давала рассказы и повести, позднее стала
вестной в столицах и провинциях актрисой. И Федор Алексеевич Кони и
Ирина Семеновна Юрьева (по сцене Сандунова) были людьми незаурядными,
талантливыми многосторонне и столь же крепко преданными каждый своей
профессии. Горько писать о том, что они расстались: по-видимому,
артистические, художественные натуры их требовали большей
самостоятельности и большей терпимости друг к другу...
Сохранился любопытный документ, характерующий уровень воспитания
отцом младшего сына (старший оказался способным, но слабовольным,
непутевым, растратил казенные деньги, кончил печально...)
"Я, нижеподписавшийся! Сделал сего 1858 года X. марта 11 дня
условие с Анатолием Федоровым сыном Кони в том, что я обязуюсь дать
переводимое им, Кони, сочинение Торквато, невестно чьего сына Тассо,
"Освобожденный Иерусалим" с немецкого и обязуюсь дать его с картинами и
с приличным заглавным листом на свой счет числом тысяча двести экземпляров
(1200) и пустить их в счет по одному рублю серебром за экземпляр с.);
а также заплатить ему, Кони, за каждый переводимый печатный лист по десяти
(с.) рублей серебром, а листов всех одиннадцать (11 числом)...
Руку приложил: переводчик Анатолий Кони, коллежский советник доктор
философии Федор Кони..." [Рукописный отдел Института русской литературы
(Пушкинский дом). Ф. 134. Цит. с поправками по архивному экземпляру по:
Высоцкий С. Кони.- М., 1988.- С. 28.]
Мы не знаем, выполнил ли 14-летний переводчик эту работу, но, судя по
твердости характера и настойчивости, которые проявлял А. Ф. Кони с детских
лет и до последних дней жни, он довел перевод до конца.
Он окончил трехгодичную немецкую школу в своем родном Петербурге, три
года проучился в гимназии, 6-го, предпоследнего класса, подготовившись,
сдал экзамены и поступил в университет на фико-математический факультет;
знал несколько европейских языков; в студенческие годы существовал на
средства, добываемые частными уроками, отказываясь от материальной
поддержки небогатых, в общем, родителей не потому, что они не в состоянии
были помогать, а потому, что считал: должен обеспечивать себя сам. А с
учениками занимался по словесности и истории, по ботанике и зоологии (он
учился на факультете по разряду естественных наук). И только после
закрытия столичного университета по причине студенческих беспорядков
перевелся в Московский, но уже на юридический.
Что побудило юношу к переводу на "престижный", как сейчас бы сказали,
факультет? Только что прогремела "Великая реформа", готовились Земская и
Судебная; к первой Кони навсегда сохранил благоговейное отношение, к
последней и сам "руку приложил", предельно четко и последовательно
претворяя в жнь только что увидевшие свет судебные уставы (с 1864 года).
Пожалуй, главную роль в выборе профессии правоведа сыграло время. Анатолий
Федорович всегда считал себя сыном "святых шестидесятых" - и не менил ни
разу их лучшим заветам: гражданской честности, верности общественным
идеалам, профессиональной этике, высоконравственным порывам молодости,
когда не личные выгоды, а высшие интересы стоят у человека на первом плане.
"Повезло" Анатолию Кони и в том смысле, что эпоха наложила отпечаток и
на наставников его - среди них были замечательные юристы, в разной степени
причастные к реформам суда: Н. И. Крылов и Б. Н. Чичерин, С. И. Баршев и
В. Д. Спасович, отечественную историю с особенным блеском читал С. М.
Соловьев. Только с одним преподавателем в будущем недобро скрестился путь
Кони, а симпатия ученика сменилась презрением гражданина: курс
гражданского судопроводства читал архимракобес К. П. Победоносцев...
О студенческих годах Кони оставил интересные, полные благодарной
теплоты воспоминания (а равно, впрочем, и о годах юности), об учителях, о
Москве. Как в школьные и гимназические годы в столице, в доме отца,
Анатолий встречался и в Белокаменной с интересными людьми - писателями,
историками, актерами; в старой столице он усердно посещал собрания
знаменитого Общества любителей российской словесности, о котором отзовется
впоследствии: "Они собирали всю прогрессивно мыслящую Москву". Еще
усерднее занимался юный студент "своими" науками.
Возможно, он стал бы неплохим естественником, продолжив учебу на
фмате, но именно в правоведении он нашел себя - служителем Фемиды Кони
оказался действительно блестящим.
Впервые это обнаружила его диссертация, после написания которой
Анатолий не только был выпущен в службу со степенью кандидата прав, но и
"в приложение" к ней получил множество неприятностей. Изданная как
выдающаяся кандидатская работа в 1-м томе "Приложения к Московским
университетским вестиям" (дание, похожее на нынешние "Ученые
записки"), она обратила на себя внимание не одних специалистов. Ею
заинтересовалось министерство народного просвещения - после того, как
цензурное ведомство усмотрело в диссертации нежелательные мысли и особенно
- выводы, а затем "дело" легло на стол к министру внутренних дел Валуеву.
"Власть не может требовать уважения к закону, когда сама его не уважает",
- цитировал цензор и как посягательство на незыблемые устои власти со
стороны диссертанта приводил одно "крамольных"
мест: "Граждане вправе отвечать на ее требования: "врачу, исцелися сам"
[Анатолий Федорович Кони. 1844 - 1924. Юбилейный сборник. - Л., 1925.-С.
76-77]
Чеканные, хотя и несколько тяжеловесные, характерные для Кони обороты -
он сохранил их навсегда - привели в ужас чиновника-доносителя:
"...Употребление личных сил может быть допущено только при отсутствии
помощи со стороны общественной власти..." "Народ, правительство которого
стремится нарушить его государственное устройство, имеет в силу правового
основания необходимой обороны право революции, право восстания" [Кони А.
Ф. О праве необходимой обороны: Приложение к Московским университетским
вестиям. - М., 1865. - Т. 1. - С. 205, 294.].
И это пишет человек, которого мы привычно окрестили в свое время
полубранной кличкой "либерал"!
У 22-летнего диссертанта - черным по белому: "Очевидно, что необходимая
оборона, как сопротивление действиям общественной власти, может быть
только в случае явного противодействия закону". Анатолий Кони еще не
служит, еще не чиновник, он едва отошел от "вольного сословия" студента.
Но какая цепкая связь этой мысли и действий судьи через 12 лет: Треневым
грубо нарушен закон - виновна ли Засулич, вышедшая с револьвером, как
символ сопротивления беззаконию, господа присяжные?
Да, конечно, служа закону, Кони служил строю, несчетное число раз
допускавшему нарушение им же декларируемого закона. Но каждый раз защищая
интересы человека народа, общества, Кони занимал позицию не просто
блюстителя закона - он, отстаивая достоинство простого человека, прывая
видеть в нем личность, действовал с общедемократических позиций - и
нередко демократ в нем побеждал либерала.
Неуклонно следуя закону, судья или прокурор Кони глубоко вникал в
психологию провинившегося человека, всегда видел в нем не отвлеченную
фигуру, к коей необходимо применить ту или иную статью Уложения о
наказаниях, а "душу живу", тщательно аналировал все за и против, с
последовательным гуманмом и бесстрашием отстаивал право человека в тех
случаях, когда оно попиралось.
Однако всегда был непримирим к заведомым и бесстыдным закононарушителям.
Когда прокурор Кони принимался "распутывать" дело представителя
определенного сословия, почему-то обижалось все сословие. Петербургский
гильдейный купец миллионер Овсянников поджег собственную фабрику в
корыстных целях и получил "при содействии Кони" сибирскую каторгу -
затаили недоброе на неподкупного прокурора уверенные в силе золота
толстосумы.
Осуждена игуменья Митрофания - недовольна церковь.
Спустя двадцать лет полиция обвиняет крестьян-вотяков села Старый
Мултан в человеческом жертвоприношении. Оказывается, их вековое общение с
русским народом, давнее обращение в христианство - ничто перед
полицейскими обвинениями целого народа в кровавом уверстве. В защиту
крестьян выступает передовая интеллигенция, вмешивается писатель В. Г.
Короленко, которого называют совестью нации, - против, заодно с полицией и
судом, невежественный мракобес поп Блинов. Церковь, когда-то возмущенная
"делом игуменьи", теперь напугана двойной кассацией Мултанского дела в
сенате, поддержанной обер-прокурором Кони.
Правда и закон победили и на этот раз: крестьяне были оправданы и
освобождены. Когда Кони и Короленко встретились после процесса, писатель
поведал судебному деятелю: на последнем, третьем суде над несчастными
удмуртскими мужиками заколебались русские мужики-присяжные: "Виновны или
не виновны?" И все же победило исконное народное чувство: не могут соседи,
такие же землепашцы, совершить человеческое жертвоприношение. И: "Не
виновны!" После суда старшина присяжных подошел к Короленко: "Ехал я сюда
с желанием закатать вотских. Вы меня переубедили. Теперь сердце у меня
легкое".
Привлечен к ответу за содержание игорного дома офицер Колемин, ему
грозит Сибирь - и на Кони ополчаются военные: затронута честь мундира.
Если суд, в котором обвинение поддерживал Кони (как, например, дело об
убийстве губернским секретарем Дорошенко харьковского мещанина Северина),
прнавал виновным дворянина-чиновника, на ноги поднималась вся помещичья
рать, пытаясь ошельмовать или подкупить молодого товарища прокурора
Харьковского окружного суда, осмелившегося "закатать" представителя
первого сословия империи.
Вышеупомянутые дела нашли отражение в очерках "Дело Овсянникова",
"Игуменья Митрофания" и других, где правовые и моральные акценты были
четко расставлены. В очерке "По делу об утоплении крестьянки Емельяновой
ее мужем" с болью и горечью, с глубоким сочувствием к судьбе простой
русской женщины поведана ее горькая история, а, с другой стороны, в адрес
"баловавшегося" в городе ее мужаотходника у автора, ведшего это дело,
нет прямых негативных высказываний - цель Кони иная: не столько обличить
убийцу, сколько показать сложившийся под влиянием определенных социальных
условий характер Емельянова, его постепенно окрепшую уверенность в
собственной вседозволенности и животное равнодушие к судьбе жены.
Нелишне будет подчеркнуть внутреннюю связь публикуемой статьи "К
истории нашей борьбы с пьянством" и трагедии семьи Емельяновых:
в спаивании тысяч емельяновых виновны условия, когда сиюминутная выгода
государственных целовальников ставится выше народного здравия.
Непримиримый к сознательным нарушителям закона и снисходительный к
"простолюдинам", пред коими он, будучи истым шестидесятником, считал
должником и себя как член интеллигентного общества, - Анатолий Федорович с
высокой требовательностью относился к духовно блким ему
единомышленникам, а к борцам за общественные интересы - с трогательной,
самозабвенной дружбою. Одним таких стал для него вестный ученый и
публицист профессор К. Д. Кавелин, чью весьма содержательную
характеристику можно отнести к самому Кони.
"Бывают люди уважаемые и в свое время полезные. Они честно осуществляли
в жни все, что им было "дано", но затем, по праву усталости и возраста,
сложили поработавшие руки и остановились среди быстро бегущих явлений
жни... Новые поколения проходят мимо, глядя на них, как на почтенные
остатки чуждой им старины. Живая связь между их замолкнувшей личностью и
вопросами дня утрачена или не чувствуется, и сердце их, когда-то горячее и
отзывчивое, бьется иным ритмом, безучастное к явлениям окружающей
действительности. Холодное уважение провожает их в могилу, и больное
чувство незаменимой потери, незаместимого пробела не преследует тех, кто
возвращается с этой могилы...
Но есть и другие люди немногие, редкие. В житейской битве они не кладут
оружия до конца. Их восприимчивая голова и чуткое сердце работают дружно и
неутомимо, покуда в них горит огонь жни. Они умирают, как солдаты в
ратном строю, и, уже чувствуя дыхание смерти, холодеющими устами еще
шепчут свой нравственный пароль и лозунг Жнь часто не щадит их, и на
закате дней, в годы обычного для всех отдыха и спокойствия, наносит их
усталой, но стойкой душе тяжелые удары.
Но зато - ничего области живых общественных вопросов не остается им
чуждым. Вступая в жнь с одним поколением, они делятся знанием с другим,
работают рука об руку с третьим, подводят итоги мысли с четвертым,
указывают идеалы пятому... и исходят со сцены всем им понятные, блкие,
бодрые и поучительные до конца. Они не "переживают" себя, ибо жить для них
не значит только существовать да порою обращаться к своим, нередко богатым
воспоминаниям... Их чуждый личных расчетов внутренний взор с тревожною
надеждою всегда устремлен в будущее, и в их многогранной душе всегда
найдутся стороны, которыми она тесно соприкасается с настроением и
стремлениями лучшей части современного им общества.
Одним таких людей был К. Д. Кавелин" [Речь А. Ф. Кони в мае 1885 г
на могиле Кавелина// Памяти Анатолия Федоровича Кони. - М., Л., 1929. - С.
9 - 10.]
А сам Кони? Он был глубоко искренен, когда в конце своих дней исповедно
прнал: "Я прожил жнь так, что мне не за что краснеть...
Я любил свой народ, свою страну, служил им, как мог и умел. Я не боюсь
смерти. Я много боролся за свой народ, за то, во что верил" [Цит. по:
Чуковский К. И. Современники. - М., 1962. С. 205]
Мы смело можем прибавить к упомянутой Кони когорте "немногих, редких"
его самого. Блко соприкасавшиеся с ним люди либо отходили прочь, либо
становились невольно или вольно в один с ним ряд честных служителей долга,
о которых создал прекрасные очерки или воспоминания Анатолий Федорович:
юрист и историк искусства Д. А. Ровинский, судебные деятели и поэты А. Л.
Боровиковский и С. А. Андреевский.
Кони сочувственно цитирует прозаика и критика В. Ф. Одоевского - и тоже
как бы о себе: "Перо писателя пишет успешно только тогда, когда в
чернильницу прибавлено несколько капель крови его собственного сердца...
[Кони А. Ф. соч. Т 6.-С. 105] Сам он писал именно так.
С какой теплотой вспоминает Кони о людях, профессионально честно
выполнявших свой долг, например об Иване Дмитриевиче Путилине или о
судебных деятелях, чья нерядовая практика поднимала и возвышала в глазах
народа и общества служителей Фемиды - равно и адвокатов (в их ряды
несчетное количество раз был безрезультатно зван Кони теми, кто хотел
иметь такого сильного и честного коллегу в условиях почти сплошного
засилья врагов судебной перестройки).
Среди не очень многочисленных, но важных для понимания
идейнотворческого облика Кони работ значительное место занимают его статьи
о высших государственных деятелях России: Шувалове и Витте, предпоследнем
и последнем русских самодержцах, о Петре Великом и Лорис-Меликове...
Анатолий Федорович, достигший на иерархической лестнице высших званий и
наград исключительно благодаря своим природным дарованиям, в "сферах" (от
царей до сиятельных чиновников) не пользовался благоволением, его лишь
терпели, потому что таких умов в распоряжении самодержавного режима
оказывалось очень и очень мало. Правая печать ("Русский вестник" и
"Гражданин" Каткова и Мещерского, суворинские "Московские ведомости", ряд
откровенно реакционных и погромных органов) не упускали ни одной, хоть
малой, возможности обрушиться, разбранить, кольнуть, укусить независимого,
профессионально и нравственно неуязвимого, но душевно легко ранимого
служителя права. "Жрец нигилистической демократии", "красный Кони",
обвинения в скрытой или даже явной оппозиции правительству, недоверие либо
недоброжелательство государей - и при всем том нежелание расстаться с этим
замечательным человеком. Нужен, очень нужен был склоняющемуся к закату
самовластительному правлению этот блестящий ум, энциклопедическая
образованность, всеми прнанная неподкупность, талантливое перо... Даже
такой недалекий тяжелодумный правитель, как Александр III, и даже вовсе
ограниченный Николай II понимали: в сонме посредственностей, лоблюдов,
лакеев, "холуев последнего сорта" (выражение Кони) должна быть эталонная
личность, пусть оппозиционная, нежелательная, но от которой в крисных
ситуациях можно ожидать нелицеприятное мнение, бескорыстное исполнение
сложнейшего поручения, чистейшую правду (вспомним хотя бы дело Засулич,
порученное все-таки Кони; не забудем, что расследование причин катастрофы
с царским поездом в Борках с ведома царя поручено было тому же Кони; а
сколько предложений принять пост министра юстиции получил Анатолий
Федорович от далеко не бесталанного истового монархиста Столыпина,
которому крепко хотелось этой светлой личностью как-то загородиться от
ненависти прогрессивно мыслящей России)
Да и сам Кони невысоко ставил многих тех, кто на протяжении полувека
вел российский государственный корабль на скалы, не желая того, готовил
преступно бездарным и жестоким правлением грядущую народную революцию.
Каких уничтожающе точных характеристик от Кони - подлинно государственного
деятеля и мыслителя - дождались коронованные или титулованные ничтожества,
с которыми общался внимательный летописец своей эпохи, непримиримый враг
ее злых гениев и друг - не за страх, а за совесть - добросовестных
служителей.
Особое место в творческом наследии Кони по праву занимают его статьи и
воспоминания о литераторах: от Пушкина и Лермонтова до Толстого и
Короленко... Автор "Ледяного дома" Иван Лажечников и великий Иван
Тургенев. Федор Кони, отец - журнальный деятель и драматург и Дмитрий
Григорович, кого Кони считал в вестном смысле предшественником Тургенева
в развенчании рабства в России. "Если Тургенев умел возбудить в
мало-мальски отзывчивом коллективном читателе чувства жалости и стыда, то
Григорович возбудил чувства печали и гнева"
своими повестями, "рисующими крепостной быт" [Кони А. Ф. соч.- Т.
6. - С. 128]. Более того, Кони справедливо отмечает, что "Григорович как
бы разделил с Тургеневым задачу Обрисовки наступившего разлада между
отцами и детьми, брав только другую область наблюдений" - например
"между пахарем-отцом и городским-фабричным сыном" [Там же. - С. 129] в
рассказе "Рыбаки". В заслугу писателю Анатолий Федорович ставит и
поддержку молодого Чехова.
С необыкновенной любовью воссоздает Кони художественный и нравственный
портрет писателя и актера Ивана Горбунова. В очерке о нем проявился с
недюжинной силой демократм самого автора, который не устает
подчеркивать: герои рассказов, очерков, сценок Горбунова -
труженики-крестьяне, мастеровые, негильдейные купцы, ншее духовенство,
мелкое чиновничество. "Русского человека, - справедливо считает Кони, - им
описываемого и выводимого, Горбунов глубоко понимал и любил горячо, без
фраз и подчеркиваний, любил, потому что жалел". И автору блок
демократм Горбунова: его любовь к народу, к труженической городской и
сельской интеллигенции сродни горбуновской - любить народ "не идеалируя
его и не замалчивая его недостатков" [Там же. - С. 138. Интересно и важно
для характеристики Копи, товарища и друга писателя, отметить: стараниями
его было подготовлено и увидело свет лучшее даний Горбунова - его
трижды выходивший в начале 900-х годов трехтомник, сопровожденный в виде
вступительной статьи данным очерком.].
Необыкновенно ярко написан портрет Тургенева. Читатель сможет оценить
ту высокую степень любви и преклонения, которую вложил автор в описание
внешности Ивана Сергеевича (нельзя не отметить: Кони был мастером
словесного портрета) и в рассказ о драме любви писателя к выдающейся
актрисе. Верный своему принципу повествовать о характерном, типичном для
большого человека (это относится и к очеркам о Достоевском, Некрасове,
Толстом, Гончарове), Анатолий Федорович решительно отбрасывает "неглавные
черты". С какой воистину русской интеллигентской деликатностью живописует
он встречу с Иваном Сергеевичем в его парижской получужой обители. Боль за
того, кто, по словам Некрасова, "любящей рукой не охранен, не обеспечен",
у рассказчика не переходит в гнев, он находит акварельные тона в раскраске
гаммы возвышенных чувств, владеющих Тургеневым, когда на лестнице их
настигает голос поющей почти 60-летней Полины Виардо. "...Сказал мне,
показывая глазами на дверь: "Какой голос! До сих пор!" Я не могу забыть ни
выражения его лица, ни звук его голоса в эту минуту: такой восторг и
умиление, такая нежность и глубина чувства выражались в них..." [Кони А.
Ф. соч.- Т. 6.- С. 309] В воспоминаниях о Некрасове читателю блка
ненависть самого автора и его героя к судейской породе "скотов старых
приказных времен" [А. Ф. Кони приводит строки письма к нему Некрасова.
соч. - Т. 6. - С. 266], понятен и дорог Некрасов в проявлениях "доброты
и даже великодушной незлобивости" по отношению к чуждым ему людям. Его
прекрасные, внимательные и участливые отношения к сотрудникам, его
отзывчивая готовность "подвязывать крылья" начинающим даровитым людям
очень импонировали Кони. Явно имея в виду вестный эпод, когда
отчаянное положение любимого детища, журнала "Современник", толкнуло поэта
ради его спасения составить приветственную оду Муравьеву-Вешателю, Кони с
присущим ему мудрым пониманием души художника отмечает: "Не "прегрешения"
важны в оценке нравственного образа человека, а то, был ли он способен
сознавать их и глубоко в них каяться".
Язык Кони в воспоминаниях о писателях, в рассказах о встречах с ними
обретает особую вдохновенную выразительность, стиль этого почетного
академика по разряду ящной словесности ни с чьим другим не смешаешь. Не
просто читать его: масса иностранных аформов, ссылок, и в то же время
по-своему лиричный язык, обладающий особой притягательностью, почти
начисто лишенный канцелярмов, казалось бы, обязательных для чиновничьей
письменной речи, тем более судейской.
Не только публикациями в прессе, книгами, но и речами, лекциями,
выступлениями перед массовой аудиторией он неменно вызывал восхищение и
восторг публики. Зато его "служебные" речи - четкие, отточенные, неменно
строго логичные и неопровержимо доказательные - оказывали зачастую на
старцев Государственного совета и сената действие обратное.
Вот несколько примеров стилистики Кони, пронанной мощью и красотою
родного языка. В статье о Достоевском юрист и литератор обращается к
состоянию души героя "Преступления и наказания" в час его адской
решимости: "Мысль об убийстве уже созрела вполне и всецело завладела им.
Нужен лишь толчок - пустой, слабый, но имеющий непосредственную связь с
этой мыслью - и все окрепнет, и решимость поведет Раскольникова "не своими
ногами" на убийство... Так, поставленный под ночное тропическое небо,
сосуд с водой, утративший свой лучистый водород, ждет лишь толчка, чтобы
находящаяся в нем влага мгновенно отвердела и превратилась в лед" [Кони А.
Ф. соч. - Т 6. - С 412]
А вот как тонко, даже с какой-то влюбленностью, разбирает Кони одно
лучших творений толстовского гения. "От рассказа "После бала"
веет таким молодым целомудренным чувством, что этой вещи нельзя читать
без невольного волнения. Нужно быть не только великим художником, но и
нравственно высоким человеком, чтобы так уметь сохранить в себе до
глубокой старости, несмотря на "охлаждении лета", и затем образить тот
почти неуловимый строй наивных восторгов, чистого восхищения и
таинственно-радостного отношения ко всему и всем, который называется
первою любовью" И сцена, когда отец Вареньки бьет солдата, "нанесшего
слабый удар" проводимому сквозь строй замученному службой татарину, "этот
роковой диссонанс, скорбно и проницательно отмечает Кони, читатель,
проведший жнь за столом прокурора и судьи и насмотревшийся на людские
драмы вдосталь, действует сильнее всякой длинной и сложной драмы" [Там же.
- С. 489]
Или примеры своеобразного "проповедничества", так полно характерующие
личность Кони:
"Огромное крестьянское население" дореформенной России, "осужденное на
то, что можно назвать самобессудием" [Кони А. Ф. Отцы и дети Судебной
реформы. - Спб., 1914. С. 17],- пишет ярый сторонник неурезанных реформ
60-х правовед литератор Кони, упорно не желающий говорить об их
ограниченности, "без лести" преданный им. "На этом островке, - страстно
говорит юрист-художник о Судебной реформе,- пятьдесят лет назад был зажжен
впервые, как маяк, огонь настоящего правосудия". "Но когда наступили
тяжелые времена,- добавляет он к либеральным несбывшимся упованиям толику
демократического прозрения, и волны вражды и вольного и невольного
невежества стали заливать берега этого островка, отрывая от него кусок за
куском, с него стали повторяться случаи бегства на более спокойный,
удобный и выгодный старый материк, а число тех, кто с прежней верой, но с
колеблющейся надеждой поддерживал огонь и проливаемый им свет, загораживая
его собою от ветра, стало заметно уменьшаться" [Там же. - С. 5.]
Анатолий Кони никогда не сходил со своего "островка" законности и
права, никогда не уставал нести "огонь" правды, справедливости и культуры
в народ и в общество. Оттого отважный, даже дерзкий по мужественности
переход одной эпохи в другую стал для него выражением высшей творческой
и гражданской любви к своей многолюдной, многонациональной России, к ее
народу, от которых он никогда не мыслил ни отделить, ни отдалить себя.
Составление, вступительная статья и примечания Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова
Художник М. 3. Шлосберг
Кони А. Ф.
К64 Избранное/Сост., вступ. ст. и примеч. Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова. - М.: Сов. Россия, 1989. - 496 с.
В однотомник замечательного русского и советского писателя, публициста,
юриста, судебного оратора Анатолия Федоровича Кони (1844 - 1927) вошли его
бранные статьи, публицистические выступления, описания наиболее
примечательных дел и процессов его богатейшей юридической практики.
Особый интерес вызывают воспоминания о деле Веры Засулич, о литературном
Петербурге, о русских писателях, со многими которых Кони связывала
многолетняя дружба, воспоминания современников о самом А. Ф. Кони. Со
страниц книги перед читателем встает обаятельный образ автора, истинного
российского интеллигентадемократа, на протяжении всей жни превыше всего
ставившего правду и справедливость, что и помогло ему на склоне лет
сделать правильный выбор и уже при новом строе отдать свои знания и опыт
народу.
К --------------- 80-89 PI
М-105(03)89
Анатолий Федорович Кони
ИЗБРАННОЕ
Редактор Т. М. Мугуев
Художественный редактор Б. Н. Юдкин
Технические редакторы Г. О. Нефедова, Л. А. Фирсова
Корректоры Т. А. Лебедева, Т. Б. Лысенко
Сдано в набор 02.02.89. Подп. в печать 14.09.89. Формат 84Х108/32.
Бумага типографская Э 2.
Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Усл. печ. л. 26,04. Усл.-отт. 26,04. Уч.- д. л. 30,22. Тираж 750000 экз. (5-й завод
620001-750000 экз.) Зак. 2995 Цена 40 к.
Изд. инд. ЛХ-245.
Ордена "Знак Почета" дательство "Советская Россия" Госкомдата
Р 103012, Москва, проезд Сапунова, 13/15.
Калининский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат детской
литературы им. 50-летия СССР Госкомдата Р 170040, Калинин, проспект
50-летия Октября, 46.
Pirat