Федор Федорович Кнорре. Черная трава
-----------------------------------------------------------------------
Кнорре Ф.Ф. Одна жнь. - М., Известия, 1974.
& : Zmiy ([email protected]), 11 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
Почтовые тройки, добежав под вечер до спуска в овраг, опасливо
упираясь, начинали спускаться шагом под откос, встряхивая глухими
бубенцами, шагом протопав по толстым бревнам мостка, выносили на пригорок,
и тут ямщик, неуклюже отваливаясь набок, скосив глаза и не выпуская вожжей,
обязательно оборачивался, спрашивая путешественника, как быть: заворачивать
ночевать на постоялый двор сразу за оврагом, или уж рискнуть, гнать
напропалую до Москвы, чтоб в темноте добраться до первого масляного фонаря
у городской заставы?
Самые нетерпеливые приказывали гнать, рассчитывая хоть к полуночи
добраться до своего Сивцева-Вражка, а путешественники более рассудительные,
осоловев от тряски, устало махали рукой в мучном от пыли рукаве, показывая
сворачивать на постоялый в надежде уже поутру, по ранней прохладе, часа
через два езды в далекой пыльной дымке с превеликим облегчением разглядеть
наконец первые жаркие блики на московских золотых куполах...
Теперь все, что было в те времена кривыми переулками с лабазами и
трактирами, заросшими травой тупичками, вишневыми садочками, дровяными
складами, трехоконными домиками с лавочками у ворот, - все давно ушло под
асфальт широчайшего городского проспекта. Пригородные огороды с
бесконечными рядами капустных кочанов и вонючими бочками на колесах,
обнищавшие загородные усадебки с подгнившими беседками с нкорослыми
античными статуйками, овсяные и жидкие ржаные поля с их пригорками и
овражками, болотца с пучками кривых березок на болотных кочках - все ушло
под асфальт, который широкой полосой, мягко взлетая на сглаженные
возвышенности, бесконечной полосой убегал за горонт, днем и ночью шурша
под автомобильными шинами.
А по обе стороны автомагистрали вырастали новые дома, быстро
продвигаясь все дальше, складываясь в кварталы, и в них сейчас же вселялись
новые жильцы, путая названия новых улиц и номера кварталов.
Мы переселились в самые новые, самые крайние дома. Сразу там, где
кончалась стена нашего дома, уже начиналась необитаемая грязь: грузовики,
бульдозеры и всякие машины размесили кругом такую глиняную грязищу, будто
нее они и дома строили, и даже удивительно было, что дома получились
песочного цвета, розоватые или со стенками в клеточку, точно арифметическая
тетрадка.
Начало пригревать солнце, и стали подсыхать и каменеть колеи с
отпечатками громадных рубчатых покрышек; мы, новые поселенцы, стали
понемногу в свободные часы после школы выбираться домов и осматриваться,
перескакивая с кочки на кочку через желтые глиняные лужи.
Подъезжал какой-нибудь грузовик, заваленный мебелью и узлами, и
водитель кричал, высовываясь, как проехать в такой-то квартал или улицу, а
мы и сами не знали! Мы свой-то подъезд старались не очень надолго терять
виду!
В воздухе было еще холодно, пахло горячим асфальтом, во всех этажах
хозяйки мыли окна. Наверное, им было очень интересно вот так протирать
радужное от мыльной пены, мутное стекло и наблюдать, как с каждой минутой
стекло делается все прозрачнее и за ним все яснее открывается совершенно
новый вид, целый мир, точно они после долгого путешествия вместе с домом
приехали в новую страну... Во всяком случае, нам так казалось.
Прямо от последних стен наших крайних домов начиналось большое
бугристое поле, и оно шло до того самого оврага, около которого когда-то
был постоялый
Последние дни все это поле зазеленело, и было странно думать что эта
же самая трава тут росла и до нас, и когда тут тройки скакали, и, наверное,
на этом же лугу паслись татарские кони, когда во время нашествия ханская
орда подходила к Москве! Так, во всяком случае, считал Ленька. И очень
может быть, что так оно на самом деле и было.
Мы с ним и еще с несколькими другими мальчиками тоже новоселов
познакомились, пробираясь вместе по полю к оврагу, с целью начать обживать
незнакомый материк, куда мы попали, и завязать дружеские отношения с
туземцами и старожилами.
Овраг, кривой, вилистый, глубокой щелью уходил куда-то вдаль.
Черные, колючие ветки кустов и деревьев, боком примостившихся по его крутым
склонам, колюче таращились, высовываясь сумеречной сырости.
По самому дну бежала мелкая вода, омывая камушки, обломки кирпича и
красные от ржавчины железки, и холодной земли уже вылезли бледные
цветочки, точно сделанные папиросной бумаги.
Прислушиваясь и осматриваясь, мы пробрались немного вдоль оврага и
вдруг наткнулись на облезлую грязнущую козу со впалыми боками, она
карабкалась по откосу, как кошка, вставала на задние ноги, дергала и
обрывала веточки, а увидев нас, затрясла бороденкой и так противно и
гнусаво сказала "ме-ке-ке-е!", точно передразнивала какую-то другую, еще
более противную козу.
Скоро мы наткнулись на забор, до того покосившийся, что он был похож
на дугой растянутые мехи баяна. За забором стояла собачья будка и
человеческое жилье. Мы никак не могли придумать ему название: бенка,
домишко, хатка, хижина, халупа, развалюшка, будка, банька, вигвам, и все
более или менее подходило, кроме вигвама. Только домом это назвать было
нельзя.
Во дворе была такая грязь и лужи - ведь эта самая развалюха
прилепилась к мокрому скату обрыва, - что угрюмая собака сидела на крыше
своей будки, втащив за собой тяжеленную цепь. Она была точно невыспавшаяся
и захрипела от злости на нас, скаля зубы, и стала бросаться, не соскакивая,
однако, со своей крыши.
- Владелец этой гациенды украл эту цепь в зоопарке у слона, - сказал
Ленька, - и вот он посадил теперь на нее такую маленькую собачонку.
Зверство какое-то.
- Слонов на цепь не сажают.
- Это в Индии-то? Сколько угодно, особенно в восточных провинциях, это
как правило!.. Но скорей всего, он украл цепь не от слона, а
какого-нибудь небольшого корабля. Отпилил кусочек от якорной цепи! Собаке
от этого не легче.
На хрип собаки дома вышел старик и стал на нас кричать, что нам
нужно и зачем мы шляемся, мы выдержанно объяснили, что нам ничего не нужно
и мы осматриваем окрестности просто так, и он, увидев, что затеять с нами
ругательную перестрелку ему не удастся, замолчал. Это ведь как в волейбол:
ты начинаешь первый, что есть силы лупишь мяч на чужую площадку и ждешь
ответа, а если противник стоит улыбается, опустив руки, и не отбивает мяча
- игра никак не получится.
А мы стояли, опустив руки, и не отвечали, и старик замахнулся и о
всех сил ударил собаку локтем по морде, так что она зажмурилась и
шмякнулась в грязь, загремев цепью, и мы сейчас же повернулись и ушли, чтоб
он на собаке не срывал свою злость против нас.
Мы полезли наверх обратно оврага, и при этом все ненавидели
старика, и Ленька говорил, что теперь он вполне уверен: цепь корабельная,
старик как-то урвал ее кусок от якоря, и -за этого, может быть, погиб
корабль - в критическую минуту куска цепи не хватило, якорь не достал до
дна, и корабль разбился о рифы. Рифы не рифы, а уж сразу видно было, что от
этого старика чего угодно можно ожидать!
Потом мы кое-что узнали про этого старика, так как он был тут
единственный старожил в овраге. Когда-то он действительно что-то тут
сторожил - поэтому мы его и назвали "Сторожилой", но этого лесного склада,
или пещеры с сокровищами, или подвала с кислой капустой давным-давно уже на
свете не было, а старик жил в овраге тонкого расчета, что когда на этом
месте начнут строить новый мост, он сдерет какую-то невообразимую
компенсацию. И ждал уже, кажется, лет пятнадцать.
Ленька говорил, что наш Сторожила прекрасный пример, как может
задичать человек, отщепившийся от общества. Если проследить за ним на
протяжении достаточного количества лет, то мы увидим, как он сперва с
бронзовым, а потом с каменным топором будет красться по окрестностям,
собирая гусениц и питательные коренья, разучится пользоваться спичками и
огонь начнет добывать трением!
Однако спичек зажигать он не разучился и водочные бутылки откупоривать
тоже. Скоро мы узнали, что у него есть очень приличный сын в кожаной
куртке. Он иногда приезжал к Сторожиле на своем мотороллере, привозил ему
какую-то еду и бутылку водки. Сам он не пил, а сидел с несчастным видом и
смотрел, как пьет Сторожила на свежем воздухе, среди двора у собачьей будки
и учит его, как надо жить, обещался, что на тот свет ничего с собой не
возьмет, все оставит сыну: козу, хату и компенсацию, а потом заставлял сына
приделывать к роллеру удивительное приспособление: две кривые растопыренные
жерди с перекладинами. Концы жердей волочились по земле на ходу за
роллером, а на перекладины старик наваливал рваные мешки, набитые сырой
травой, которую он заранее воровски накашивал по обочинам и полянкам и
припрятывал, часто сам забывая где.
Кажется, косить там никому не запрещалось, просто в голову никому не
приходило возиться с такими дрянными клочками зелени. Но старик бежал за
медленно едущим роллером, подбирая сыплющуюся траву, возбужденно махал
руками и радостно ругался, уверенный, что кого-то ловко обманывает.
Проносившиеся мимо водители оборачивались, а приличный сын Сторожилы сидел
в седле несчастный и злой, стиснув зубы, и тащил всем на посмешище за собой
эту волокушу.
Потом приличный сын каждый раз уговаривал отца бросить всю эту музыку
и куда-то переехать, но Сторожила начинал вопить, что он с собой ничего не
возьмет, все останется сыну, и тот должен чувствовать.
Сын с ходу прыгал на свой роллер и уносился по шоссе. До следующего
раза.
У Леньки отец был генерал. Про самого отца он никогда не говорил, не
хвастался, но он знал и любил рассказывать разные военные эподы, иногда
довольно интересные.
Обычно их ему рассказывали разные знакомые и сослуживцы отца.
Например, один капитан рассказал, как он сидел у себя в блиндаже на фронте.
Вдруг прибегает солдат и говорит: "Товарищ капитан, как хотите: слон!"
Капитан выскочил наружу, смотрит. Что ты скажешь? Действительно, по
снежному полю медленно бредет, уныло опустив голову, слон.
Дело потом объяснилось-то просто: фашисты разбомбили зоопарк, и звери
разбежались от пожара кто куда. Вот к ним и пришел слон. Раненый. Его
поцарапало осколками в нескольких местах.
Ну, достали лесенку, военврач залез повыше, промыл слону его раны.
Слон, конечно, стоит, понимает, что его лечат, даже когда щиплет, все равно
терпит.
Принесли ему капусты, свеклы, сена, он поел, они его отвели в сарай,
он еле в ворота протиснулся, подстелили ему соломы, и он у них там жил
сколько-то времени, но недолго, потому что фашисты вдруг налетели, и на
улицах этого поселка разгорелся бой. Слон услышал крики и стрельбу и стал
сердиться - к нашим солдатам он уже привык и привязался, а тут какие-то
чужие орут, стреляют, и он вылез сарая.
Видит, фашистский танк застрял одним боком в канаве, но вовсю ведет
огонь своей пушки. И тут, наверное, слону показалось, что это какой-то
чужой, противный слон с железным хоботом, и он озверел, ухватил за этот
хобот своего врага - за пушку, значит, - и стал о всех сил трясти,
дергать и толкать - оторвать хотел или на землю повалить - невестно. Те
палят пушки, а пушка вся трясется, и снаряды летят черт его знает куда:
какой в небо, какой в сторону.
В конце концов наши захватили этот танк, атака была отбита, но слон
был тяжело ранен, и капитан рассказывал, как всем было его жалко, когда он,
умирая, лежал на холодном снегу, вдали от своей жаркой родины, смотрел на
всех своими глазками, а у них не было даже какого-нибудь яблока, чтоб
угостить его на прощание. Капитан прнавался Леньке, что сам не мог
удержать нескольких скупых слезинок, и только взял с Леньки слово, что тот
никому про это не расскажет...
- Зачем же ты, гад, нам рассказываешь? - спросил парень по прозвищу
Дранка. - Дал слово?
- Да, нехорошо, - честно сознался Ленька.
Но мы не стали его за это терзать, хотя кое-что в этой истории
немножко смахивало на кино: на глазах у Леньки мы видели такие же, да еще
не очень скупые слезинки, как у того капитана, а самое главное - нам этого
слона тоже было жалко! Так что мы замяли этот вопрос, и кто-то стал (кстати
о слонах) рассказывать истории про затонувшие корабли с сокровищами, про
"Черного принца" и всякие подводные штуки, дельфинов и спрутов.
- Мне тоже один водолаз рассказывал, как он в подводной пещере
встретился с громадной ярко-красной лампедузой, - сказал Ленька.
- С медузой! Сам ты лампедуза! - закричали мы на него и начали его
высмеивать, но он сам насмешливо улыбнулся:
- Медузы? Это ерунда, что в них интересного? Глядеть не на что! А
лампедузы это, в общем, родственный отряд медуз, но они отличаются тем, что
очень ярко светятся. Поняли? Ну, как лампа, зеленая или красная. Настолько
ярко, что можно бы под водой газету читать при их свете, если бы только
бумага не размокла. Поэтому у них и название такое.
Мы заспорили, не очень уже уверенно, он действительно много чего знал,
этот Ленька, но ребята, учившиеся с ним в одном классе, на другой день
рассказывали, как Леня отличился на уроке. Он сказал: "Когда рабы строили
пирамиды для египетских фанфаронов!" - и весь класс повалился от хохота.
Если бы учительницы не было, он, наверное, стал бы спорить. Но тут кто-то
вспомнил и лампедузу, и оказалось, что это чистейшая чепуха и треп.
Некоторое время все его звали египетским фанфароном, но без всякой
злости. Он был, в общем, довольно безобидной лампедузой... А тут случилось
новое событие: наш знакомый Сторожила, дичавший в своем допотопном бунгало
посреди оврага, вдруг постригся. Мы увидели его стриженым и не могли
понять, что случилось. Потом исчезла собака, и мы узнали, что он ее продал
вместе с будкой, а потом продал козу пьяному художнику. Бородатый художник
повел козу к автобусной остановке, и мы пошли за ним смотреть, что будет.
Как только дверца автобуса отворилась, художник вошел, а коза вслед за ним
вскочила в автобус так уверенно, точно там не люди сидели, а ее знакомые
козлы и козы. Поднялся крик и возмущение, козу в проходе повернуть обратно
оказалось невозможно, кондукторша кричала, что художник пьяный, а он
возражал, что раз в этом все дело, то коза-то трезвая, пусть едет одна, он
купит ей билет.
В общем, автобус уже давно уехал, а он сидел и хохотал на краю канавы,
а потом повел козу пешком в Москву по шоссе, но довольно скоро вернулся и
всех расспрашивал, не видел ли кто его козы, она сожрала у него всю лиловую
краску, и ему теперь нечем писать портреты современников...
На другой день приличный сын нашего Сторожили приехал за отцом на
машине, и они начали грузить его пожитки. Грузили они так: старик таскал
всякую рухлядь, вваливал ее в кузов грузовика, а сын выбрасывал все это с
другой стороны в кусты: табуретку с обгорелой ножкой, скамейку, длинную
кочергу, некрашеный стол. В конце концов старик выковырял печи громадный
чугунный котел.
Они долго спорили и боролись с сыном -за котла, и оба перемазались в
саже, как черти, машина уже тронулась, а они рвали друг у друга рук этот
котел, прижимая к груди, и только где-то на дальнем пригорке видно было,
что сын одолел. Он поднял котел над головой, как Стенька Разин персидскую
княжну, и на всем ходу ухнул его в набежавшую канаву. Больше мы их не
видели.
Развалюха опустела. Но через несколько дней мы обратили внимание на
то, что оврага доносится собачий лай, тоскливый, настойчивый и редкий.
Мы подумали, уж не Сторожила ли наш вернулся в свои владения, и пошли
на разведку, но оказалось, вернулась только его собака. Наверное, будка, с
которой вместе он ее продал, наконец развалилась, и собачонка вернулась
домой, приволокла свою корабельную цепь с куском доски.
В чаще оврага доска с цепью запуталась, и собака сидела и не могла
сдвинуться. Стерегла пустое место.
Когда мы к ней пробовали подойти, она рычала и скалила на нас зубы, а
когда мы уходили, она сперва долго молчала, а потом опять начинала лаять
редко и тоскливо.
Мы побежали и принесли ей миску, набрали ручья воды, и она пила не
отрываясь, пока не выпила всю миску, и мы принесли ей еще и стали таскать
ей в овраг еду, потому что сдвинуться с места она не могла, а снять с нее
цепь мы боялись - она хрипела и рычала, стоило протянуть к ней руку.
Напрасно мы обходили квартиры и расспрашивали, не нужна ли кому-нибудь
очень хорошая сторожевая собака... Кому нужна на пятом этаже сторожевая
собака? Конечно, ничего у нас не получилось, а собака, видно, решила
умереть в своем родном овраге, где когда-то старик бил ее локтем по морде.
И вот однажды, когда уже расчистили перед домом площадку для
волейбола, вкопали-поставили три здоровенных фанерных мухомора, которых все
управхозы считают залогом счастливого детства, и повсюду копошились малыши
и ездили взад-вперед колясочки с теми, кто даже до малышей не дорос, вдруг
появился Ленька, весь белый и перепуганный так, что все всполошились,
замахали руками, выпучили глаза и вообще удивились. Он вел на корабельной
цепи стариковскую собаку, а в другой руке тащил за хвост змею.
Мамы и ребята завопили, все отхлынули, потом прихлынули обратно,
потому что собака была на цепи, а змея не шевелилась.
- Эта собака спасла мне жнь! - сказал Леня, и слезы выступили у него
на глазах.
Вокруг него собрались все, и он рассказал, как было дело. Собака
как-то отвязалась, распуталась или доска от будки сама развалилась, и
Ленька вдруг столкнулся с ней на дорожке в овраге. Он прнался, что сперва
здорово перепугался и постарался обойти собаку сторонкой. И в этот момент
услышал угрожающее шипение: виваясь, на него бросилась змея, но вдруг
собака кинулась на змею и вмиг ее задушила.
Все пришли в восторг, кто-то побежал за сахаром, а очень маленький
мальчик Толя вдруг сел на корточки перед собакой, потянул ее обеими руками
за уши и сказал убежденным тоном:
- Это очень хороший собака Тузик! - И после этого Ленька решился
трясущимися руками расстегнуть ошейник, корабельно-слоновая цепь упала на
землю, а Тузик сел и стал спокойно осматриваться по сторонам, стараясь
сообразить, что с ним будут делать дальше.
Ленька положил перед ним змею, Тузик быстро ее опять схватил и стал
трепать, так что дохлая змея моталась, как старая веревка.
Известие, что по оврагу ползают змеи и нашлась собака, которая их
ловит и душит, в один момент облетело весь дом, пошли разговоры, что в
таком месте, где столько детей, просто цены нет такой собаке, и все стали
вспоминать ужасные случаи - кого, когда и как кусали змеи, а Тузик грыз
сахар, лежа около своей змеи, как победитель.
Одна женщина рассказала, как кому-то в дом принесли ящик торфа, и в
нем была замерзшая змея, но ее никто не заметил, кроме мальчика, который
ползал на четвереньках, и потом рассказывал маме, что в ящике "сидит
рыбка", а мама так ничего и не сообразила, пока змея не отогрелась и не
укусила мальчика, и он Дослушав этот рассказ, все стали кричать на
нас, что мы паршивые мальчишки, столько времени держали такую собаку в
овраге, и теперь нужно сделать так, чтоб эта собака никуда от нас не ушла и
жила при наших домах, как общая собака.
Ленька, как всегда, знал больше всех и рассказал, что собаки-змееловы
на Суматре ценятся на вес золота. Тузик, конечно, не с Суматры, но просто
встречаются экземпляры собак, обладающие необыкновенным мужеством. Они не
отличаются большой фической силой и ростом, но славятся полной
неустрашимостью. Попадется змея - змея! Пантера? Они и на пантеру кидаются,
защищая человека. Мгновенно вцепляются хищнику в хвост, и, пока пантера
разбирается, что там у нее происходит с хвостом, хозяин собаки успевает
пронзить хищника копьем или в крайнем случае спастись бегством...
В общем, Тузик оказался очень покладистый, общительный песик, прощал
малышам все их глупые выходки, когда его дергали за хвост или осыпали
песком формочек. Даже когда история со змеей уже позабылась, всем
нравилось, что у нас завелся такой Тузик...
В то время я довольно много размышлял о любви, откуда она вдруг
берется, и как это получается, что ты внимания не обращал на человека и
вдруг начинаешь замечать, что он не такой, как другие, а совсем особенный и
хороший. Ну, и попутно я стал думать, откуда начинается и как разрастается
ненависть.
Считается, что мальчики о таких вопросах совершенно не думают. И очень
хорошо, пускай считается и дальше, нам так гораздо спокойнее, ничего нет
противнее, когда мешаются в твои личные дела.
Так вот, у нас как-то завелась легкая неприязнь с одной кучкой
мальчишек и парней дальнего квартала. Известно, как это начинается:
кто-то идиотски сострил, кто-то хихикнул, на другой день кто-то это все
припомнил и добавил, и скоро начинаешь замечать, что парни, которые совсем
недавно казались тебе ничего себе, оказывается, очень противные.
Началось, кажется с Тузика, они, конечно, завидовали, что у нас такой
песик, который почти у всех на глазах задавил змея. Он был общей собакой,
но спать ходил к Леньке, и это было справедливо - ведь он его спас от
гадюки!
Не знаю, может быть, мы немножко хвастались Тузиком? Может быть! А
парни эти, наши будущие злодеи, хвастались какой-то кавказской овчаркой,
которую якобы зовут Мамед и которой у них, конечно, и на свете нет, но
которая якобы умеет давить волков. Мы, конечно, хохотали и приглашали, чтоб
они приводили собаку к нам в гости, а волков мы им достанем!
Потом все это стало понемногу всем надоедать, и однажды мы большой
общей компанией, даже с многими девочками, отправились на экскурсию в
старинную усадьбу-музей. Там разбрелись, осматривая статуи, и антресоли для
музыкантов, портреты, и конюшни, и старинный парк с густыми аллеями.
И тут они нам устроили подлость такую, что даже подробно вспоминать
противно. У одного ихних парней отец был водитель грузовика, и, как
потом оказалось, он обещал заехать в усадьбу-музей и отвезти всех
экскурсантов домой.
Ихняя компания это все знала с самого утра, они пересмеивались,
обменивались намеками, но ничего нам не сказали, и когда мы вернулись
парка к сборному пункту, то успели только увидеть, как они уже отъезжают,
забравшись в кузов.
Мы еще не понимали, что это подлость, думали, какое-нибудь
недоразумение, и бежали за машиной, махали руками и кричали, а они делали
вид, что не слышат, но, отъехав подальше, стали нам махать ручками и
приплясывать.
Мы были усталые, идти было еще очень далеко, и, конечно, здорово
бесились и, топая к дому по обочине шоссе, задумывали, как бы им отомстить.
Леня предложил, что он в следующий раз попросит своего
папу-полковника, у которого в распоряжении энное количество машин, прислать
за нами крытую военную машину, и мы выберем день, когда пойдет дождь, и
прокатим мимо наших врагов и еще обрызгаем их грязью.
- У тебя же папа генерал, - сказал я Леньке. - Что это он вдруг в
полковники попал?
- Я говорил, что он генерал? - умился Леня. - Он полковник. Неужели
не понятно? Он в звании полковника, но должность занимает генеральскую. Вы
что, не слыхали, что так бывает очень даже часто?
Мы слыхали, и мы очень устали, и плелись очень долго до дому, и дождик
пошел ради нас, а для мести нашим злодеям ничего не могли придумать и
только в конце пути Ленька предложил сделать так:
- Мы промчимся мимо них, но в ту минуту, когда они решат, что мы такие
же подлецы, как они, мы вдруг остановим машину и скажем: садитесь,
пожалуйста, ребята, неужели вы думаете, что мы способны проехать мимо и
бросить вас тут одних?
Стали спорить, какая месть лучше, но тут дождик еще припустил, и мы,
мокрые, шлепая, скользя по грязи, кое-как добрались до дому, так ничего и
не решив.
Но с этого дня мы стали подумывать, какую бы им сделать пакость. И,
как оказалось, их мысли работали, как говорится, в том же направлении.
Песочного цвета, громадная, лохматая кавказская овчарка, которая имела
диплом, что ее отец загрыз восемь волков! Свирепая, с широченной грудью и
обкусанными ушами собачища, оказалось, существует на самом деле!
Мало того, Дранке кто-то давал ее водить гулять на сыромятном ремне.
По одному ремню было видно, на что способна эта зверюга, если начнет
рваться!
Наши злодеи почти каждый день стали прохаживаться с этим диким чертом
вдоль оврага на нашей стороне, и Дранка двумя руками с натугой еле
удерживал его, когда тот тащил его за собой.
Общественность, в особенности у кого были дети, в пашем доме
возмутилась, были приняты меры, и этого Мамеда строго-настрого было
запрещено даже блко подводить к нашей территории, так что Дранка теперь
только далека кричал со своими мальчишками всякие глупости вроде:
- Скорей давайте сюда вашего Тузика, тут змея! - Или звали: - Тузик,
Тузик!.. Тузик!.. Иди сюда!
Мамед вставал на задние лапы, рвался, и мы, конечно, понимали, что
нашему маленькому Тузику вмиг придет конец, если этот черт до него
дорвется.
Едва на горонте появлялся окаянный песочный Мамед, весь дом, начиная
с малышей, кидался спасать и прятать Тузика. Его звали, ловили,
подкармливали печеньем, заманивали и запирали где-нибудь, чтоб он не мог
выскочить и случайно попасться на зубы дикой кавказской собаке.
Тузику не очень нравилось, когда ему навязывали какую-нибудь веревку
или детский поясок и держали на привязи. Довольно насиделся на цепи у
своего Сторожилы! Поэтому мы, дождавшись, когда песочного зверя уведут и
опасность минует, иногда водили Тузика прогуляться по оврагу.
Самой мирной компанией, даже с несколькими девочками, которые
увязались за Галей, мы гуляли однажды по опушке кустов, а наш несчастный
Тузька, не чуя беды, шнырял по полю, подскакивал, делая вид, что вот-вот
поймает мыша, или копал землю, разрывая чью-то норку, наверное
какого-нибудь крота, который в это время отдыхал где-нибудь в безопасном
подвале своего домика, посмеиваясь над тем, кто там пыхтит у него на крыше.
А Дранка со своими паршивцами, оказывается, сделали вид, что ушли, а
сами вернулись и затаились в кустах, и теперь вдруг они все выскочили с
каким-то идиотским торжествующим воплем вроде:
- Эхе-э-э! Хе-э!.. - И впереди всех выскочил, натянув, как струну,
свой толстый ремень, этот самый пес Мамед. Скорее всего Дранка с
прихвостнями хотели просто нас напугать. Не нас самих, а чтоб мы
перепугались за Тузика, конечно. Но тут случилось то, чего, наверное, они
сами не ожидали и не хотели.
Мамед рявкнул, вырвал поводок рук и кинулся на нашего бедного
змеелова.
Никто ахнуть не поспел, как Тузик, поджав хвост, дунул в кусты, Мамед
за ним напролом, с разинутой пастью, и они оба прямо кубарем с треском
покатились на дно оврага. Кавказец рванул напролом, ломая кусты, только
треск пошел, оба они исчезли глаз и через минуту выскочили на луг по ту
сторону оврага. Тузик, спасая свою потрепанную, лохматую шкурку, прижав
ушки, мчался во весь мах, как кролик, за которым гонится матерый волк.
Тузик успевал сделать три отчаянных маленьких прыжка, а кавказец всего
один, но этот один был длиннее трех Тузикиных, так что он прямо у нас на
глазах его нагонял, как зайчонка, и если бы тот не поджимал хвоста, он бы
его уже схватил.
Потом они на всем скаку влетели в березовую рощу за оврагом, мелькнули
между деревьев, исчезли, и далека до нас донесся тоненький взвг Тузика,
точно он звал нас в последнюю минуту на помощь, а чем мы могли помочь,
когда их уже и видно-то не было, и Тузик пискнул, прощаясь с жнью, мы это
все поняли. И тут мы сами немножко озверели.
Тузику теперь уже ничто не могло помочь, но те, кто во всем были
виноваты, кто его сгубил, наши враги были тут, рядом с нами.
Долговязый дурень Дранка, который, может быть, и вправду нечаянно
упустил своего пса, - теперь сделал именно то, что и должен был сделать на
его месте любой малодушный тип...
Каждый по себе знает, как это бывает, например, когда, разыгравшись на
улице в снежки, ты вдруг нечаянно залепишь в ухо какой-нибудь старушке или
пожилому прохожему тугим снежком! Каждый знает, до чего трудно тут
остановиться, подойти, выслушать упреки, а то и брань пострадавшего и
сказать ему самые простые слова: "У меня это вышло нечаянно. Я не хотел
ляпнуть вас снежком!" Это просто ужасно трудно себя заставить сделать. Для
этого нужно быть здорово мужественным парнем с сильной волей.
Ну, а как на его месте поступит обычный малодушный паренек? Это мы
знаем: он подмигнет товарищам, заржет и выкрикнет, чтоб поддержать свой
авторитет: "А ты, дяденька, другой раз уши дома оставляй, целей будут!" -
или что-нибудь подобное в том же роде, что кажется таким остроумным на
улице и перед товарищами и о чем потом так стыдно вспомнить...
Дранка, конечно, именно так и поступил.
- Приветик, Тузик! - дурашливо проблеял он. - Не поминайте лихом! - И
бессмысленно заржал, и в тот же момент Ленька бросился на него и стал его
бить.
Наверное, у него от возмущения что-то заскочило в голове, он даже
как-то ослаб, себя не помнил, и, невнятно выкрикивая какие-то слова, глотая
раскрытым ртом воздух и заикаясь, он стал пихать кулаками Дранку, толкать
его плечом, лягать коленкой, но от горя и возмущения делал это все так
медленно и так слабо, что тот даже сразу не понял, что его бьют. Он только
пятился, отпихивал Леньку своими длинными ручищами и с удивлением тупо
повторял:
- Ты это что? Драться?
Но было видно, что сам-то он в этом далеко не уверен. Он все пятился,
и спрашивал, и отпихивался ручищами, как вдруг Леньке каким-то чудом
удалось залепить ему довольно удачно куда-то в область носа; Дранка
разозлился и ударил Леньку так, что тот отлетел шага на четыре и сел на
землю, но опять вскочил и кинулся опять в бой.
И вот уже тут мы все заорали: "Ах, вы еще и драться?!" - и пошла общая
драка, какой, наверное, не было с тех пор, как привезли первый кирпич для
постройки первого дома, в самом первом квартале нашего района.
Девочки кричали: "Позор! А еще школьники называются! Прекратите
немедленно!", но у нас в ушах все еще стоял предсмертный вопль Тузика, и
нам в ту минуту казалось, что вся подлость и несправедливость мира стала
тут, прямо перед нами, и мы набросились на нее и дрались о всех сил. Если
мы уж никак не могли помочь загнанному Тузику, мы жаждали хоть отомстить,
потому что мы не желали прнавать торжества несправедливой силы, у кого
зубы длиннее, как у этого лохматого черта...
Конечно, это всем нам приходило в голову некоторое время спустя, а в
ту минуту мы, стиснув зубы, лупили, боролись, подбивали подножками,
валились в обнимку на землю, старались затиснуть себе под локоть чью-нибудь
шею и ткнуть мордой в грязь. И Дранкины мальчишки орали:
- Ах! Так вы драться?
А наши вопили:
- А-а! Вы еще драться?
Уже кто-то маленьких, сидя на земле, ревел, держась за ухо, двое
врагов в обнимку докатились до края и зашуршали в овраг!
Девочки на нас кричали, пробовали растаскивать в разные стороны, но
никто на них не обращал внимания.
Когда ты, сцепившись с каким-нибудь злодеем, только и думаешь, как бы
его свалить, а он пыхтит у тебя над ухом, стараясь тебя тоже подкузьмить
каким-нибудь приемчиком, и потом вы вместе бухаетесь на землю - тут может
заиграть духовой оркестр, и ты его не слышишь, ты как будто находишься в
каком-то другом мире, довольно-таки гадком, злобном и даже диком, но
выбираться него тебе вовсе не хочется!
Но все-таки мало-помалу до нас стало доходить, что девочки вжат и
кричат как-то по-другому. К тому же мы сами немного повыдохлись - еле
дышали, морды у всех были багровые, пятнистые. Если б нас нарисовать,
наверное как раз понадобилась бы та лиловая краска, которую слопала коза у
бородатого художника. И зеленая тоже. От травы, по которой мы катались и в
которую тыкали друг друга мордами. Девчонки вжали и показывали пальцами,
все в одну сторону. Мы тут поглядели и просто ахнули!
По ту сторону оврага мчался во весь свой кроличий мах, прижав ушки,
Тузик, а за ним своими громадными прыжками - озверелый кавказец. Он престо
висел у Тузика на хвосте, но, оказывается, все никак не мог схватить!
Тузик еще был живой и все еще боролся, спасая свою шкурку.
Девочки стали звать и кричать. Ленька вопил, мы все орали:
- Тузя! Сюда! Тузик! К нам, скорей! - Уж тут мы бы его не дали на
растерзание! Да куда там! Обе собаки опять мелькнули между белых стволов
берез и умчались в рощу.
Тогда мы опомнились, и всей толпой сломя голову кинулись вн по
откосу оврага, подбирая на ходу кто хворостину, кто какой-нибудь гнилой
сучок или камушек ручейка на дне оврага.
У нас появилась надежда, если Тузик еще продержится несколько минут,
как-нибудь отбить его от преследователя.
Мы выбрались на ту сторону, вооруженные кусочками кирпича и сучками,
но на поляне уже никого не было. Было так безнадежно тихо, что девочки
начали всхлипывать.
Потом среди березовых стволов мелькнула песочного цвета шкура Мамеда -
перед ним никого уже не было, он один выбежал на поляну, остановился,
оглянулся и вдруг, поджав хвост, помчался опять, описывая круг по поляне, а
за ним следом вылетел и погнался наш Тузик!
Они описали полный круг и вдруг повалились рядом на землю, тяжело
дыша, разинув пасти. Нужно было быть слепым или идиотом, чтоб не
разглядеть, что морды у них развеселые, они вдосталь наигрались, бегая
взапуски, и теперь, страшно довольные, вывалив набок языки, лежат морда к
морде, в восторге от приятной игры и друг от друга.
Потом девочки помогали нам оттирать наши багровые рожи, макая платки в
воду, кое-как застегивали рваные вороты на рубашках, и мы, опять разбившись
на две партии, молча пошли по домам.
Галя громко проговорила, ни к кому не обращаясь:
- Великий ученый Павлов как-то сказал, что собака вывела человека в
люди. Но он ошибся: она дошла в своей работе только до полдороги!.. До сих
пор приходится поражаться, насколько собаки бывают разумнее мальчишек!
Вскоре после этого случая к Леньке приехал наконец его отец-полковник,
он побежал стричься в парикмахерскую, надел белую рубашку и укатил на весь
день в Москву, обедал с отцом в новой гостинице и вернулся домой еле живой
от усталости, счастливый, но грустный - оказывается, полковник завтра утром
улетит к себе обратно "туда", а ведь рассчитывал провести в Москве День
Победы, но так уж получилось! Служба!
В семь утра ему нужно было ехать провожать и прощаться, опять
невестно насколько! У него был такой рассеянный и грустный вид, что я
сказал:
- Хочешь, мы поедем вместе с тобой? - Аэропорт был по нашей трассе, и
ехать было недалеко.
Леня обрадовался и сказал, что это отличная мысль, у отца времени
будет все равно в обрез, а одному возвращаться всегда так тоскливо.
Мы договорились ровно в семь быть на автобусной остановке: и так оно и
вышло, мы явились минута в минуту - втроем, все, кто сговорился, а кроме
того, зевая, притащился и долговязый Дранков - Дранка - проводить нас до
автобуса.
Не то, чтобы мы с ним очень подружились за это время, но после
собачьей истории вся вражда наша с шипением и свистом вылетала, как воздух
тугой проколотой камеры.
Леньки на пустой автобусной остановке еще не было, но там стояли два
чемодана, которые стерегла Галя. Вообще-то Галь у нас видимо-невидимо. В
редком корпусе одна-две, а то есть и по четыре. Но это была наша Галя,
симпатичная. Она ехала провожать свою маму. Они пропустили автобус, потому
что мама вспомнила, что позабыла на столе какой-то документик, не очень
важный, но все-таки решила за ним сбегать, а Галю оставила на остановке с
чемоданами.
Мы поздоровались, и Галя сказала, что видела, как Ленька уехал уже
пятнадцать минут назад на предыдущем автобусе, не дождавшись нас. Это было
очень странно. Дранка перестал зевать и сказал, что поедет вместе с нами.
В общем, на следующем автобусе мы все подъехали к аэровокзалу и пошли
бродить по всем помещениям, чтоб все осмотреть как следует, раз уж мы сюда
попали.
Лени нигде не было, потом он появился на каком-то балкончике, радостно
нам помахал сверху и исчез. Ну, ясно, когда с отцом видишься раз в год, с
нами некогда ему было возиться. А я разговорился с Галей и даже немножко
упустил виду, зачем сюда приехал. Галя слегка всплакнула, прощаясь с
мамой, когда стали вызывать на посадку. Мама укорненно сказала, что Галя
стала сентиментальной. А еще спортсменка!
Это правильно - многие девочки бывают сентиментальные. Но бывают и
несентиментальные тоже. И я обратил внимание, что эти часто бывают довольно
противные. Мне лично, конечно. А среди сентиментальных попадаются гораздо
больше очень славных. Вот уж хоть Галя, например!
Все заторопились на посадку, а Леня мелькал где-то впереди всех и
цеплялся за рукав здоровенного дяди летчика-майора, а тот весело смеялся.
Конечно, это и был Ленин отец, и Дранка сказал, что, наверное, его отец
майор на должности полковника, а еще скорее майор на должности майора, а
остальное Ленька выдумал, свистун этакий!
Галина мама уже прошла последний барьер, и Галя осталась где-то сбоку
от контролеров. Отец Лени остановился, взял его за подбородок и
внимательно, долго посмотрел ему в лицо. Наверное, хотел насмотреться перед
долгой разлукой. Потом с сомнением покачал головой, а Ленька потихоньку
что-то бормотал. Наконец отец нагнулся, чмокнул сына в щеку, ни разу не
оглянувшись, быстро пошел к взлетной дорожке. Жестковатый, видно, человек.
- Вот неприятность, - сказали мы Лене, когда все вместе опять сели в
автобус. - Взяли человека да полковников разжаловали в майоры?
- Я сам ужасно удивился в первое мгновение! - всплеснул руками Леня. -
Смотрю - майор! А вчера он был в полковничьих погонах. А что я могу
сказать? Наверное, так надо...
- Врать не надо! - грубо оборвала его Галя.
Он покраснел и, отвернувшись от всех, уткнулся носом в стекло
автобуса.
И тут сентиментальная Галя потянула его за ухо и заставила повернуться
к нам лицом:
- Ты слышал, что я сказала? Врать не надо!
- Да, - послушно подтвердил Леня. - Я знаю... Ты что, весь разговор
наш слышала?
- Не глухая, рядом стояла. А чего ты реветь собираешься?
Ленька гукнул горлом, точно целую сливу проглотил, но не заревел.
- Потому... потому что он, наверное, очень хороший человек.
- Не выкручивайся. Подсвинок! - Галя с отвращением отвернулась.
Дранка одобрительно крякнул:
- Так его! Правильно! Так его!
Накануне Дня Победы вселялись новые жильцы еще в один достроенный дом.
Нас всех повыгоняли квартир, где шла чистка и уборка к празднику, и мы,
сбившись в кучки, обсуждали вопрос, как мы будем праздновать завтра сами.
В конце концов решили большой компанией заранее пойти перед салютом на
горку, захватить с собой красного вина и в самый момент салюта поднять
бокалы, какие кому удастся притащить в кармане дому.
На горке мы собрались заранее, в ожидании салюта. Из зазеленевшего
нашего косматого оврага и то пахло весенней зеленью, сверху были видны наши
дома, в которых сегодня, кажется, не осталось ни одного не освещенного
окна, а слева под нами шуршали и мчались автомобили по освещенной
магистрали - спешили к празднику.
- Порядочная компания собралась! - радостно объявил один парень,
расставляя на неровной земле бутылки с красным вином. - Газету сегодня
читали? Интересное сообщение: гостеприимно распахнулись двери новой
гостиницы!
- Ну и что?
- Сегодня! Сегодня распахнулись! А Ленька когда еще орал, как он со
своим папулей обедал, с балкона любовался и разноцветные кнопки нажимал! От
Лампедуза!
Дранка, еле сдерживая смех, замахал руками:
- Лампедуза это что! Погоди, он сам сюда придет! - И своим противным
голосом, который у него все срывался с петуха на бас и обратно, запел:
"Профессия - пекарь!.. Профессия - шмекорь!.."
Тут кто-то рассудительно заметил, что во время салюта поднимать бокалы
будет некогда и, кроме того, посуды на всех не хватит, так что лучше всего
выпить сейчас, пока мы все равно только ждем и ничего не делаем.
Всем эта мысль понравилась, и мы стали разливать красную кислятину по
пластмассовым стаканчикам: сперва девочкам, потом всем, кому не досталось в
первую очередь, и тут на горке появился Ленька.
Я ему подал стаканчик и конфету.
- Где же ты до сих пор болтался?
- А спасибо! - Он второпях схватил стаканчик так, что вино плеснулось
ему на пальцы, поднес ко рту, но тут же опустил руку: - Может, кто хочет? Я
уже хватанул, прнаться.
- Давай, - сказал Дранка, вырывая стаканчик. Перед тем как выпить, он
быстро ткнулся носом прямо в лицо Леньки: - И опять соврал! Ничегошеньки ты
и не пил!.. Профессия - пекарь! - и заржал.
Ленька недоуменно глянул на него и рассеянно отмахнулся.
- Мне одна вещь вспомнилась, мы с вами, ребята, вышли новых
домов... там Москва светится, машины бегут... и ждем салюта. Это салют -
воспоминание! А был когда-то первый салют! Пушки гремели, объявляя чудо!
Конец войне!
Еще вчера, скажем, моя мама с каждой почтой могла получить похоронную
на отца, а после салюта - уже ни одна старушка или девочка, ни в одной
деревне уже больше не ждали этой похоронной!..
- Да заткнись ты с похоронными!
- Нашел о чем пластинку завести!
- А пускай, а пускай! А пускай говорит!
Леня оглядывался на все эти выкрики, видно, боялся, что ему не дадут
досказать.
- Нет, нет, я вовсе не про это хотел... просто одну картинку, я
быстро! Подумайте, подумайте, уже подрастали дети, которые ни разу в жни
не видели освещенного окна на улице - улицы были темными и каждое окошко
занавешено черной шторой...
- Без тебя никто не знал!
- Нет, верно, отчего же, как раз сегодня это хорошо вспомнить, -
спокойно поддержала одна толстоногая девочка, чмокая во рту конфетой.
- Я знаю, что все все знают, я только одну картинку хочу передать
этого первого салюта Победы, когда все площади, и переулки, и мосты - все
было заполнено толпами народа, и все толпятся и радуются, и у всех головы
запрокинуты в небо, и там рвутся с треском и опять взлетают пучки ракет...
и как цветные фонтанчики они льются обратно на город, освещают дома и лица,
отражаются в воде Москвы-реки... и, наверное, даже в глазах людей. И все
старые, надоевшие маскировочные шторы сорваны со всех окон в городе. Точно
город проснулся и открыл глаза...
- Где-то вычитал и вот чешет... - сказал кто-то нас, но остальные
молчали.
- Это вы все знаете, знаете, - торопился Ленька. - Но вот самое: в
этой многолюдной радостной толпе, крепко держась за чугунные перила моста,
стоял солдат в шинели, мятой, как бывает дезинфекции. Стоит, запрокинув
к небу голову, как все, и весь сияет от радости, и когда в толпе его
кто-нибудь толкнет, он быстро к тому оборачивается и негромко спрашивает:
"А окна? Как затемнение-то на окнах? Все снято? Все окна светлые?"
"Ну ясно, солдат, ясно - всюду свет!"
И он обрадованно кивает и оборачивается в ту сторону, откуда в эту
минуту больше доносится треска лопающихся ракет, и слушает, запрокинув
голову, и разноцветные звезды скользят, отражаясь в его глазах, и никто не
видит, что у солдата глаза слепые, даже те, кто стоят с ним рядом, и
замечают, что он все время крепко почему-то держится за чугунную решетку
моста...
Он стоял долго и после того как кончился салют, пока не услышал
окликающий его голос: "Сарыкин!.. Сарыкин!.. - К нему подошла, пробираясь
сквозь редеющую толпу, сестра: - Вот ты где, а я было и сама-то тут
заплуталась... У меня там Колесин Ваня у столба стоит, дожидается. Нам
прямо на вокзал! Доволен? Вот, как просил - все тебе сделали!.."
Солдат уцепился ей за рукав, проталкиваясь через толпу к фонарному
столбу, и там к ним прицепился Колесин Ваня, и сестра, отыскивая, как
удобнее провести слепых, повела их вокруг площади, где играла музыка и уже
начинали танцевать.
...Ага, ну вот и наш салют начинается!..
Все разговоры оборвались, мы быстро разлили остатки вина по
стаканчикам, выпили и прокричали "ура!". Мы молча после этого простояли до
конца салюта, от Ленькиного рассказа что-то у меня сжималось и немножко
тянуло внутри. Я посмотрел, отражаются ли у Гали в глазах звезды ракет.
- Ты что-то не туда смотришь. Салют вон где! - сказала она мне.
- Я проверяю, отражаются ли у тебя в глазах звезды.
- Ну и как?
- Да. Как цветные огоньки в выпуклых зеркальцах.
- Воображение плюс подхалимство!
Салют кончился, вокруг потемнело, пора было идти по домам, но тут
Дранка очень неподходящим ему ласковым голосом спросил:
- Наверное, этот ослепший солдат провел на тебя сильное впечатление?
- Ты что, рядом стоял, что все так разглядел? Глаза. И так далее?
- А что?
- А так, просто интересно бы узнать: ты это все вычитал газеты или
книжки? Или сам выдумал и опять все набрехал?
- А тебе какое дело? Я не для тебя рассказывал.
- А для кого, позвольте узнать?
- А тебе какое дело?.. Пускай для самого себя!
- Профессия - пекарь! - загадочно прогудел в нос Дранка. - Как тебя в
школу пускают? Тебе же лет двадцать пять, не меньше, раз ты гулял по Москве
в день первого салюта.
Кто-то рассмеялся, но я сказал:
- А какая разница, если он это все видел не во время первого, а
десятого салюта? Что придираться!
- Да? Очень приятно! А откуда тогда взялось затемнение?
С затемнением действительно концы с концами не сходились.
Тот парень, что прочел про открытие гостиницы, невинно спросил:
- Может, ему его папуля рассказывал?
- Профессия - пекарь!
- Что ты взбесился со своим пекарем? Надоело слушать.
Дранка оглядел всех торжествующе.
- Ленькиного отца профессия - пекарь. Один парень сам видел справку!
- Какое твое дело! - дрожащим голосом крикнул Ленька. - Плевал я на
тебя! Я пошел домой.
Но мы все тоже пошли, так что разговор не оборвался. Я понимал, что
Ленька заврался, был на него зол, но почему-то был, кажется, на его
стороне.
- Скотина твой парень со справкой, и пекарь такая же профессия, как
летчик. А майора ты сам с ним видел на аэровокзале. Видел?
- Я сто майоров видел, да меня так не одурачить! Эх, вы, простофили!
Ну, Ленька, скажи честно, один раз в жни честно! Нам ведь все равно,
только врать и обманывать - это позорно! Ну скажи, как товарищам!
- Как вы мне все опротивели, - сказала Галя.
- Ага! Опротивели! А товарищам врать - не противно! Идет, молчит.
Леня вдруг остановился и равнодушно сказал:
- Я не молчу. Да, профессия - пекарь. Но это давно было. Он с нами не
живет.
- Верно, правду сказал! А майор откуда?
- Какой майор? А-а!.. Просто вы все на меня смотрели...
Галя ожесточенно дернула Леньку за рукав около самого плеча, точно
оторвать хотела. Ее бесил этот разг
- Да заткнись ты, идиотик несчастный! Что ты позволяешь себя
допрашивать! Позор в чужие справки подглядывать!
- Я не подглядывал, - злобно огрызнулся Дранка. Он, видно, думал
вызвать общий восторг и улюлюканье своими разоблачениями.
- Ничего, - сказал Ленька Гале, поправляя рукав. - Ты же стояла рядом,
слышала. И ты никому не рассказала...
- Заткнись! Никому не интересно!
- Нет, отчего же? Видишь? Многим интересно. Я подошел к этому
незнакомому майору, и я сперва сам не знал, что буду делать, и он меня
спросил, чего это я смотрю на него, а он был такой добрый и высокий, и я
подумал, как хорошо бы, чтоб он правда был моим отцом и я правда бы его
провожал сейчас на самолет, и я почти совсем позабыл, что вы на меня
смотрите, почти совсем, но все-таки не забыл, и я ему сказал, что много раз
провожал на этом самом месте своего отца-летчика и что он погиб, и
попросил, чтоб он со мной попрощался, когда пойдет на самолет...
- Зачем ты это все рассказываешь... - Галя с досадой передернула
плечами. - Но вообще-то все так и было. Только докладывать ты тут никому об
этом не обязан...
- Это лирика! - крикнул Дранка. - "Представил", "почти поверил"! Врал?
Обманывал? Вот так и говори.
- Я же сказал, все сказал, чего тебе еще?
- А мне на тебя! - Дранка сочно плюнул на землю и круто свернул на
другую тропинку. - Только к нам больше не лезь, дурачков обдувай.
- До чего мне все это противно, до того опротивело вас слушать! - с
отвращением проговорила Галя, круто отвернулась и пошла к своему кварталу
напрямик через поле. За ней пошли ее попутчики, другие скоро расползлись в
темноте в разные стороны.
Так и получилось, что в проход дворового скверика мы свернули уже
только вдвоем с Ленькой. За освещенными окнами дома играла музыка
телеворов, в одной квартире танцевали, раскрыв двери на балкон.
- Я, пожалуй, здесь посижу, - сказал Ленька и сел на край песочного
ящика, среди площадки для малышей около игрушечной бушки.
- Ладно, - сказал я ему. - Одного я не могу понять: откуда змея
взялась?
Ленька виновато усмехнулся, пожал плечами:
- Ну... достал. - Он приподнял голову, и я увидел, что глаза у него в
темноте мокро блестят.
- Теперь-то чего расстраиваться?
- Черт меня знает, - очень искренне проговорил он, сам на себя
удивляясь. - Просто мне того солдата жалко... Что он не увидал салюта! Ну,
невыносимо прямо... Ччерт! - он попытался насмешливо выругаться, но
все-таки было слышно, что он всхлипнул.
- Так ведь ты же его сам и выдумал?
- Ну, конечно.
- Значит, ты псих.
- Ну и пожалуйста! - уже довольно бодро огрызнулся Ленька. И это был
наш последний разговор за много месяцев.
Начиналось лето, и прежние наши компании распадались, разделились,
поразъехались в разные стороны. Да и без этого в нашем районе можно прожить
рядом целый год и раза два встретиться, мы живем между двух автомагистралей
и двух железных дорог - каждый сам себе выбирает, куда как поближе
проехать.
В общем, этот лгунишка Ленька как-то исчез нашей жни. Только к
осени, когда пододвинулось первое сентября, все стали возвращаться на
старое место, опять собирались компании и теперь уже, как нашу общую
старину, вспоминали, как мы сюда в первый раз приехали, и ходили все
осматривать, и нашли овраг и хижину Сторожилы и козу, и вспомнили историю
Тузика и Леньку. Две девочки рассказали, что они давно, уже месяца два
назад, его один раз видели в зоопарке. Он там прогуливался с каким-то
стариком под ручку, таскал его повсюду и, по своему обыкновению не
переставая, трепал языком, точно экскурсовод, и когда девочки подошли
поближе, они, конечно, услышали, что Ленька и тут врет.
Нахально уверяет старика, что обезьяна вот только что держала на руках
котенка и гладила его и даже кормила молоком блюдца, и котенок вот
только что убежал в будку. Глупые девчонки после простояли полчаса, все
ожидая котенка, но, конечно, никакого котенка не оказалось, а обезьяны
только качались на хвостах или искали блох. А Ленька в это время уже был у
площадки молодняка и врал что-то дальше и смеялся, и старик тоже смеялся,
слушая его вранье.
- Кого-то опять обдуривает! - решили мы и стали расспрашивать, как
выглядел человек, который был с Ленькой, но девчонки могли только
вспомнить, что это вроде как будто старик (они и в этом не совсем были
уверены), очень высокий и сухой, и зубы у него желтые и такие редкие, как
будто их сажали через один! Потом они еще вспомнили, что он был в сером
пиджаке и высоких сапогах, без каблуков - каблуки девчонки уж заметят.
Ах, как интересно: старик в сапогах и Ленька в зоопарке, да еще два
месяца назад, мы и дослушивать не стали и стали вспоминать, как бородатый
художник сажал козу в автобус.
Так прошло еще сколько-то дней. У нас на лугу была самодельная
площадка, где мы так, не всерьез, играли в волейбол. Народу было маловато,
настоящих игроков, так что мы приняли в игру малышей, клопиков, и было
больше смеху и вгу, чем игры. Наконец появляется Дранка со своим дружком
Малявкой - тоже долговязым, хватают мяч и останавливают игру.
- Что такое?
- Отдайте малышам, пусть играют, есть серьезное дело!
Мы бросили игру, отошли в сторонку, малыши верещат, шлепаются, им без
нас на площадке раздолье, а Дранка стоит среди нас мрачный и загадочный и
никак не может начать своего экстренного сообщения.
- В чем же дело? - спрашиваем. - Что случилось?
- Опять Ленька! - выдавил себя Малявка и смотрит на Дранку, как на
главного.
- Да, - замогильным голосом подтверждает Дранка. - Опять Ленька. Мы
его проследили.
- Больше вам делать нечего? Чего вы к нему привязались!
- Вы слушайте. Комментарии будут после... Мы общими силами поймали его
на вранье? Пристыдили? Загнали в угол и заставили сознаться? Точно я
говорю?
- Ну точно, только надоело уж про это. Охота свои подвиги вспоминать.
- Вот вы все и дураки, что так воображаете. И мы дураки. И я дурак.
Разоблачили? Как бы не так! Он нас обманул!
- Так ведь он же сам и сознался, что врал!
- Ага! Вот когда он сознавался, он больше всего и врал, Собакин сын! А
мы, дураки, воображали! Молчите! Ничего я не путаю... Можете вы понять:
когда он нам сознавался, что все выдумал и соврал, это и была самая его
отчаянная ложь, потому что он говорил правду! Поняли?
- Тьфу! Никак не дойдет до них, - вмешался Малявка. - Ну, мы его
поймали на вранье, на самом главном. А это, оказывается, была правда. Мы на
него навалились и заставили прнаться, он и прнался, что соврал, а это
был факт.
- Что факт? Майор?
- А-а, майор, чушь этот майор!.. Слепой солдат, вот что! Он нам про
ослепшего солдата во время салюта рассказывал, так все это правда, мы его
выследили с Малявкой! Мы-то как следует проследили! Эти две дуры
рассказывали про зоопарк, как он водил старика и ему рассказывал, как
обезьяна с котенком играет, - ведь это надо безмозглым тюленем быть, чтоб
не понять: он же только слепому мог все так рассказывать!.. Он все лето с
ним гулять ходит, а вчера мы выследили.
Видим, топают два приятеля - этот высокий дядька, он, может, и не
старик вовсе, только худой, и лицо спокойное уж очень. Идут к болотцу. Мы,
как разведчики, дали кругу и подобрались к ним с другой стороны, и видим
такую картину. Ленька шлепает по болоту, по воде босиком, а тот сидит на
камушке, его дожидается.
Наконец Ленька поймал лягуху, поймал и несет, и дает тому в руки, и
тут нам в голову ударило: да ведь старик - не старик-то этот вовсе слепой!
Это уж сразу понятно стало, как он стал лягуху осторожненько так
ощупывать, кончиками пальцев, а сам смотрит куда-то вверх. Он ее, будто
птенчика какого, чуть касается и приговаривает: "Ну и мордасия, ай зверская
рожа... лягушка называется... да, правильно, лягушка, мордила такая, а
лапочки, вон они, какие лапочки... Дыхание это у нее от волнения, боится,
что мы ее не отпустим... Ну, на, пусти ее... Поскакала?"...
Потом они траву разную исследовали. Ленька принесет, и они вдвоем
обсуждают, где какие зубчики или бахрома и какого цвета. Другую разотрут
пальцами и нюхают, и старик все спрашивает, какого что цвета: "Зеленого?"
"Зеленей зеленого, вот как зеленью пахнет, слышите?" - это Ленька его
убеждает. А старик нюхает и кивает...
Ленька обулся, и они потом сидели так, рассуждали, и Ленька про лошадь
ему рассказывал... После войны, когда его отец их с матерью бросил, Ленька
маленький был, а что-то понимал. И как отец пришел в полушубке, говорит,
подпоясанный в дорогу и все осматривается, не забыл ли чего своего взять, и
Леньке говорит: "Ну, прощай, малый! Мне пора!" А Ленька ему: "Ты посиди еще
с нами, не уходи", а тот говорит: "Нельзя, за мной лошадь пришла". И Ленька
перепугался и больше не просил, ему все казалось, что какая-то лошадь
встала на дыбы и бух-бух по ступенькам копытами и в дверь, и зубищи у нее
оскалены - за отцом пришла и нельзя ослушаться никак!
Ленька рассказывал только подробно, я так не могу, а старик
спрашивает:
"Снилась? Лошадь-то тебе после?"
"Сколько лет снилась!"
Еще они посидели, птичку послушали, а Ленька объяснил, какая она с
виду - синичка. Потом старик схватился за какие-то гравинки, вырвал пучок,
растер между пальцами, нюхает:
"Зеленая?"
А Ленька так ему даже грубо:
"Будет, дядя Филя, надо мной смеяться, будто сами не слышите по
запаху. Какой запах?"
А тот вроде его послушался, кивнул:
"Зеленый запах. Верно..."
...Ребятишки бесновались на волейбольной площадке, к нам уже несколько
девочек подошли, слушали конец рассказа Дранки, ничего не поняли, а мы
объяснять не стали, нам самим этого рассказа хватило утонуть с головой. Мы
переглянулись и пошли отыскивать Леньку, просто так, без всякого плана, ни
о чем не сговариваясь. Пожалуй, это Дранка нас потащил.
Ленькина мама открыла нам дверь и сказала, что он болен, лежит в
постели.
- У меня заразная форма вирусного гриппа! - крикнул Ленькин голос
через дверь. - Никого ко мне не пускай!
Мама, кажется, немного удивилась, попросила нас подождать и ушла в
другую комнату. Мы слышали, как она его уговаривала: "Тебя товарищи пришли
навестить...", а он на нее шипел.
Потом она вышла и сказала:
- Заходите, пожалуйста, только очень блко к постели лучше не
подходить. Он действительно простудился и чихает, как поросенок, без
передышки. Искупался вчера в бассейне.
- Бассейн это даже полезно, - сказали мы, вваливаясь кучен в дверь, и
Малявка добавил:
- В особенности, если с лягушками.
- Может быть, и полезно, если не пересаливать, то все полезно, -
сказала Ленина мама и ушла, прикрыв за собой дверь.
Ленька лежал в постели раздетый, настороженно выглядывая -за
переплета большой книги, которую он держал перед собой в руках.
Мы не знали, как начать разговор, и кто-то спросил:
- Ты, оказывается, бассейном стал увлекаться? А мы тебя там что-то не
встречали.
Ленька выглянул -за книги с вызовом:
- А я там переодеваюсь и приклеиваю усы. И я сейчас больной, мне
разговаривать вредно. Раз вас мое здоровье так беспокоит, вы лучше в другой
раз зайдите.
- Мы по-хорошему, - хмуро сказал Дранка. - Зачем ты нас обманул?
Ленька выскочил до самого подбородка -за переплета:
- Я с вами даже не разговариваю десять месяцев, а вы опять ко мне
лезете! Опять я вас обманул! У меня вирус, вы не слышали?
- Да нет, всего месяца три... - примирительно промямлил Малявка.
- Давайте договоримся еще на тридцать три. А после подумаем о
продлении.
- Пустой разговор, - грубо брякнул Дранка. - Ты нам сознался, что
наврал про слепого. Про салют. А мы теперь знаем, что это была правда. Ты
же нас гадами сделал, это хуже всякого вранья.
Ленька опустил книжку на одеяло.
- Почему это гадами? И как это я вас сделал?
- Этот солдат, с которым ты ходишь... тот самый и есть, про которого
ты рассказывал?
Ленька насторожился и соображал, у него даже рот приоткрылся от
удивления, видно, такой оборот дела ему в голову не приходил.
- Мне же не двадцать пять лет, вы сами знаете... - сказал он,
усмехаясь.
- Ты сообразительный парень, - сказал тогда я, - ты и с нами не
разговаривай, будто мы тебя глупее. Разве в этом дело, в каком году кто что
узнал и так далее.
- Мы не гады, - тупо долбил Дранка. - А ты нас такими сделал...
- Так вы за этим и пришли?
- Видишь ли, - сдержанно сказала Галя. - Ты поставь себя на место
других, кто ржали и насмехались над тобой, а ты знал правду и молчал. Как
они себя должны чувствовать?
Тогда Ленька сел по-турецки и, замахав руками, возбужденно заговорил,
торопясь и радуясь:
- Нет, нет, ничего подобного! Вы зря себя пилите! Честное слово, я
врал. Когда я вам рассказывал, ничего еще не было на самом деле. Когда
сгружали у нового корпуса вещи, я видел пожилого человека, слепого, я
подумал, а что, если он бывший солдат? Оказалось, правильно, а тогда я даже
не знал наверняка, только высокие сапоги заметил, и мне показалось. А потом
уж я познакомился с дядей Филей. А когда мы собрались на горке ждать
салюта, вдруг я подумал, что он-то ведь его и не увидит! Вот и все... И я
представил, ну, соврал, как хотите, - мост, и солдата, и первый салют. Это
я прямо там же все это придумал, при вас, даже не сразу, а пока
рассказывал, я все придумывал...
- Теперь-то тебе верить можно? - пытливо спросила Галя и, нагнувшись,
заглянула ему в глаза. Ленька стеснительно улыбнулся. - Можно! - сказала
Галя. - Когда он говорит правду, он всегда стесняется, - и засмеялась.
Леня криво усмехнулся, сделал испуганное лицо и чихнул два раза
подряд, едва успев спрятаться за книгой.
- Выздоравливай, - сказала Галя. - твою сопливую руку! Смешной
ты парень.
Больше никому ничего говорить сейчас не хотелось, и мы, попрощавшись,
выбрались на улицу, как стояли в комнате - тесной кучкой.
Когда мы явились на квартиру к дяде Филе, нас встретила бабка тех,
что всех чужих встречают в дверях со щеткой или ведром, с грязной тряпкой в
руках и разговор ведут не сдвинувшись с места, точно у нее за спиной не
однокомнатная квартира с кухней, а засекреченный синхрофазотрон.
Мы вежливей вежливого объяснили, что хотели бы побеседовать с ее
сыном, инвалидом Отечественной войны, хотя бы на улице, и не хотим
прорываться к ее синхрофазотрону.
- А какого сына вам требуется? У меня их пятеро и ни одного тут нету.
А если вам Филю нужно, так и говорить надо. Филя мне внук. Я с ним живу,
потому что он горел на фронте и лишился зрения. И легких у него нету, так
что я его гоняю гулять на свежий воздух - доктора советуют. Ну чего вам еще
надо?.. Карьер знаете? Ну, котлован этот?.. Вот он там и сидит, дышит,
идите, он на пригорочке сидит. Один, далека увидите...
- Как же он один ходит? Там обрывы, вода... Глубоко.
- Протопал дорожку. Прежде я водила. Потом этот мальчишка повадился,
Ленька. Он и сегодня являлся, да я его полотенцем вымахала отсюда; пускай
сперва отчихается, тогда приходит...
Мы пошли через Горелую рощу, так назывался молодой лес. Горел он
когда-то, лет тридцать назад, а название осталось. За рощей начинался
громаднейший котлован, заброшенный карьер, которого возили песок, когда
никому еще в голову не приходило, что Москва может блко к нему
придвинуться.
Он был залит водой, берега были неровные, рытые, где осыпанные, где
поднимавшиеся довольно высокими обрывами, поросшими кое-где тощими кустами
с длинными узкими листиками. А далеко, на той стороне, валялись брошенные
помятые вагонетки и дымилась фабричная труба.
Действительно, уже дали на пригорке мы увидели одинокую фигуру
худого высокого человека. Он сидел около маленькой, в рост человека,
березки и как будто смотрел на расстилавшийся перед ним роскошный пейзаж
нашего обваленного, затопленного котлована.
Нас было восемь человек, и мы решили, что всем неудобно разом
наваливаться на незнакомого человека. Мы все обошли пригорок немножко
сторонкой, а вперед пустили Галю - мы думали, что она лучше всех сумеет
поговорить, да так оно и было, но Дранка, про которого никто этого не
думал, привязался и пошел напрямик, следом за Галей.
Они подошли и сели рядом со слепым солдатом, и Галя прощебетала нежным
голоском - у нее это иногда получалось, к сожалению:
- Уфф, устала... посидим!.. А-а, добрый день!.. - Она хотела
сказать дедушка, но, вовремя глянув ему в лицо, заметила, что он вовсе не
старик, и, молодец, сказала: - Добрый день, дяденька!
- День добрый и тебе, девочка, - медленно сказал солдат. Теперь, когда
мы его разглядели, смешно было назвать даже про себя его стариком. Это был
просто пожилой, широкий и плоский в плечах человек, с загорелыми, туго
обтянутыми скулами. Серый пиджак лежал рядом с ним на траве, а ноги в
высоких, невоенных сапогах без каблуков, как в ступеньку, упирались в
выемку на краю обрыва.
- Вам привет от одного вашего знакомого! - храбро сказала Галя. - От
Леньки! Знаете?
- А-а! - сказал солдат и, повернувшись к Гале, усмехнулся. - Чихает?..
Бабка, окаянная, его прогнала сегодня. Как он теперь?
- Ничего, лежит, книжку читает. Чихает, действительно!.. Мы к бабке
вашей заходили, вас спрашивали!
- Боевая бабка! - ляпнул Дранка, встревая в разг
- Эта бабка, - пояснил солдат, - меня переживет, похоронит и после
того еще лет десять ругать будет, что ее не слушался... А вы здешние,
ребята? Товарищи с Ленькой?
- Здешние, - сказала Галя.
Солдат долго молчал. Вообще он говорил немножко с натугой, точно
припоминая некоторые слова и то и дело замолкая, прежде чем ответить. Но
оставаться одному ему, видно, не хотелось. Он спросил, как зовут Галю,
дружелюбно дотронулся до ее руки, сказал: "Худенькая какая... еще
молоденькая совсем... значит, соседи?.." - и потом опять долго молчал,
прежде чем заговорить.
- Приехали мы к вам по соседству, квартиру нам дали, бабке-то это
утешение, а у меня потеря зрения и с памятью... частично тоже. Бабка тут
враз разобралась: где молоко, где картошка, где аптека, какой автобуса
н Ее ты закинь в Африку или в Австрию, она у австриек через два дни
узнает, в какой лавке молоко лучше!.. А я? Как в темный океан попал, все
начинай сначала. На старом жительстве мне все углы, все переходы, двери -
все знакомо, а тут не знаю ни одной канавки, ни стенки.
И вот бабка стала меня выводить вот сюда, на пригорок, потому комиссия
у меня не прнает полного дыхания, мне полезно дышать просторным воздухом,
а не взаперти сидеть...
А главное - сна нету. А снится черт его знает что: черная трава
снится! Как есть черная... Да, правду говорю. Лежишь ночь. То не спишь. То
черная трава! Будь ты проклята! Как благую весть дожидаешься, пока утром
лифт загудит, - значит, ночь кончилась... Вот так, деточка, бывает... Это я
так, к слову... Слушаешь?
Ну вот. А однажды раз сижу я тут, у этой березки, и слышу, ктой-то
бурчит, книжку, что ли, вслух читает. Ну, я окликнул. Вот он ко мне подсел
тогда, Ленька. Я говорю: "Что это ты бурчишь, почему про себя не
читаешь?.." Ну, он тут прнался в своем горе, поделился... Вы-то знаете
небось?
- Ну да, - с отчаянной уверенностью сказала Галя. - А вы про какое?
- Да про дедушку его. Старичок был, лесник, что ли? Издалека,
Мордвы, глухих лесов... Просидел всю жнь в самой чаще, и до того -
грамоте разучился...
Вижу, мальчишка ничего, привязчивый, рассказывает чуть не вплачь, это,
оказывается, он деду своему привык вслух читать, и теперь даже ему
неинтересно про себя, а интересно слышать проношение вслух, и вот он,
чудак, уходит в такие места подальше, чтоб другим не мешать, и бурчит...
Жалкий мальчонка он мне тогда показался, потом-то вроде ничего... Ну, я ему
говорю: валяй, читай как привык, я не против... Сперва непривычно, а потом
пошло, много прочитали с ним... Мифы древней Эллады даже.
Гулять ходим, он мне все описывает, где какая природа или
музей-усадьба с колоннами. Или смешной человек пройдет, он мне нашепчет, ну
нам смешно обоим, смеемся... Птиц слушали весной тоже, скворцы одни до чего
по-разному могут: один клювом стучит, другой на дудочке посвистывает,
другой ржет как жеребенок, а Ленька рассказывает, как у него бороденка
трясется, нам опять не скучно...
Да ведь и то сказать: посади меня на берегу самого райского озера и
скажи: там угольная яма, я ведь и чувствовать буду - сижу на краю угольной
ямы! Верно?.. А-а... Мне сказали: "Котлован". Я и сижу, и в голове у меня
котлован: грязь, ржавая железина какая-нибудь, рытвины. Вам-то видно, как
тут чайки летают, волночки ходят, вон в той стороне островок с кривой
сосной, а на том берегу вишневые садочки. А мне-то, пока Ленька все не
рассказал, ничего этого видно не было, верно?
Галя что-то начала говорить, но он, ее не слушая, радостно сказал:
- А на этом островку, где сосна, видишь? Там двое журавлей с перелета
отдыхали, мы до вечера ждали, пока улетят... Да... Ну вот поболтали и время
скоротали, верно?
- А мы, дядя Филя, будем приходить сюда тоже. Тут хорошо! Вам ничего,
если мы станем приходить?
- Озеро не мое и сосна не моя, - радушно сказал солдат. - Приходите
сколько захочется!.. - Помолчал и скрипучим от стеснительности голосом с
трудом добавил: - Очень приятно.
Он сжал протянутую Галей ему на прощание руку, и его равнодушное,
какое-то точно пустынное и отрешенное лицо прояснилось так, что мы почти
испугались, нам стало казаться, что он вовсе и не слепой и смотрит в лицо
Гали и видит ее, может быть, лучше, чем те, у кого есть глаза. Он
наклонился к ней, точно видел, как она кусает губы, чтобы не зареветь:
- Ласточки вот... Долго я не мог вспомнить, какие это ласточки?.. А он
все говорит: над водой... Над водой кружатся! Я и вспомнил: ну,
обыкновенная птичка. Ласточка... И вот трава, я ее глажу и знаю теперь, что
зеленая. Черная трава! Ведь приснится же такое! Вон я ее глажу... Ну?..
Зеленая!.. Зеленая трава.