В.О.Ключевский. Курс русской истории
----------------------------------------------------------------------------
Publisher: Oleg E. Kolesnikov
Origin:
http://www.magister.msk.ru/library/history/history1.htm
----------------------------------------------------------------------------
НАУЧНАЯ ЗАДАЧА ИЗУЧЕНИЯ МЕСТНОЙ ИСТОРИИ. ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС. ИСТОРИЯ
КУЛЬТУРЫ ИЛИ ЦИВИЛИЗАЦИИ. ИСТОРИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ. ДВЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ В
ИСТОРИЧЕСКОМ ИЗУЧЕНИИ - КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ И СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ.
МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ УДОБСТВО И ДИДАКТИЧЕСКАЯ ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ ВТОРОЙ ИЗ НИХ В
ИЗУЧЕНИИ МЕСТНОЙ ИСТОРИИ. СХЕМА СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА. ЗНАЧЕНИЕ
МЕСТНЫХ И ВРЕМЕННЫХ СОЧЕТАНИЙ ОБЩЕСТВЕННЫХ ЭЛЕМЕНТОВ В ИСТОРИЧЕСКОМ
ИЗУЧЕНИИ. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ УДОБСТВА ИЗУЧЕНИЯ РУССКОЙ ИСТОРИИ С ЭТОЙ ТОЧКИ
ЗРЕНИЯ.
Вы прослушали уже несколько курсов по всеобщей истории, познакомились с
задачами и приемами университетского учения этой науки. Начиная курс
русской истории, я предпошлю ему несколько самых общих элементарных
соображений, цель которых - связать сделанные вами наблюдения и вынесенные
впечатления по всеобщей истории с задачей и приемами отдельного учения
истории России.
НАУЧНАЯ ЗАДАЧА ИЗУЧЕНИЯ МЕСТНОЙ ИСТОРИИ. Понятен практический интерес,
побуждающий нас учать историю России особо, выделяя ее состава всеобщей
истории: ведь это история нашего отечества. Но этот воспитательный, т. е.
практический, интерес не исключает научного, напротив, должен только
придавать ему более дидактической силы. Итак, начиная особый курс русской
истории, можно поставить такой общий вопрос: какую научную цель может иметь
специальное учение истории одной какой-либо страны, какого-либо отдельного
народа? Эта цель должна быть выведена общих задач исторического учения,
т. е. задач учения общей истории человечества.
ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС. На научном языке слово история употребляется в
двояком смысле: 1) как движение во времени, процесс, и 2) как познание
процесса. Поэтому все, что совершается во времени, имеет свою историю.
Содержанием истории как отдельной науки, специальной отрасли научного знания
служит исторический процесс, т. е. ход, условия и успехи человеческого
общежития или жнь человечества в ее развитии и результатах. Человеческое
общежитие - такой же факт мирового бытия, как и жнь окружающей нас
природы, и научное познание этого факта - такая же неустранимая потребность
человеческого ума, как и учение жни этой природы. Человеческое общежитие
выражается в разнообразных людских союзах, которые могут быть названы
историческими телами и которые возникают, растут и размножаются, переходят
один в другой и, наконец, разрушаются, - словом, рождаются, живут и умирают
подобно органическим телам природы.
Возникновение, рост и смена этих союзов со всеми условиями и
последствиями их жни и есть то, что мы называем историческим процессом.
ДВА ПРЕДМЕТА ИСТОРИЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ. Исторический процесс вскрывается в
явлениях человеческой жни, вестия о которых сохранились в исторических
памятниках или источниках. Явления эти необозримо разнообразны, касаются
международных отношений, внешней и внутренней жни отдельных народов,
деятельности отдельных лиц среди того или другого народа. Все эти явления
складываются в великую жненную борьбу, которую вело и ведет человечество,
стремясь к целям, им себе поставленным. От этой борьбы, постоянно меняющей
свои приемы и характер, однако, отлагается нечто более твердое и устойчивое:
это - вестный житейский порядок, строй людских отношений, интересов,
понятий, чувств, нравов. Сложившегося порядка люди держатся, пока
непрерывное движение исторической драмы не заменит его другим. Во всех этих
менениях историка занимают два основных предмета, которые он старается
разглядеть в волнистом потоке исторической жни, как она отражается в
источниках. Накопление опытов, знаний, потребностей, привычек, житейских
удобств, улучшающих, с одной стороны, частную личную жнь отдельного
человека, а с другой - устанавливающих и совершенствующих общественные
отношения между людьми, - словом, выработка человека и человеческого
общежития - таков один предмет исторического учения. Степень этой
выработки, достигнутую тем или другим народом, обыкновенно называют его
культурой, или цивилацией; прнаки, по которым историческое учение
определяет эту степень, составляют содержание особой отрасли исторического
ведения, истории культуры, или цивилации. Другой предмет исторического
наблюдения - это природа и действие исторических сил, строящих человеческие
общества, свойства тех многообразных нитей, материальных и духовных, помощью
которых случайные и разнохарактерные людские единицы с мимолетным
существованием складываются в стройные и плотные общества, живущие целые
века. Историческое учение строения общества, органации людских союзов,
развития и отправлений их отдельных органов - словом, учение свойств и
действия сил, созидающих и направляющих людское общежитие, составляет задачу
особой отрасли исторического знания, науки об обществе, которую также можно
выделить общего исторического учения под названием исторической
социологии.
Существенное отличие ее от истории цивилации в том, что содержание
последней составляют результаты исторического процесса, а в первой
наблюдению подлежат силы и средства его достижения, так сказать, его
кинетика. По различию предметов неодинаковы и приемы учения.
ОТНОШЕНИЕ К НИМ ИСТОРИИ ОБЩЕЙ И МЕСТНОЙ. Какое же отношение истории
общей и местной к этим предметам познания? Оба указанных предмета
исторического учения легче различаются в отвлеченной классификации знаний,
чем в самом процессе учения. На самом деле, как в общей, так и в местной
истории одновременно наблюдают и успехи общежития и строение общества,
притом так, что по самым успехам общежития учают природу и действие
строящих его сил, и, наоборот, данным строем общества меряют успехи
общежития. Однако можно заметить, что в истории общей и в истории местной
оба предмета не находятся в равновесии, и в одном учении преобладает один
предмет, в другом - другой. Сравним, какую степень простора и какой материал
находит для своих исследований историк культуры в пределах истории всеобщей
и в пределах истории местной, и затем дадим себе такой же отчет по отношению
к историку, поставившему перед собой вопросы социологического характера.
Успехи людского общежития, приобретения культуры или цивилации, которыми
пользуются в большей или меньшей степени отдельные народы, не суть плоды
только их деятельности, а созданы совместными или преемственными усилиями
всех культурных народов, и ход их накопления не может быть ображен в
тесных рамках какой-либо местной истории, которая может только указать связь
местной цивилации с общечеловеческой, участие отдельного народа в общей
культурной работе человечества или, по крайней мере, в плодах этой работы.
Вы уже знакомы с ходом этой работы, с общей картиной успехов человеческого
общежития: сменялись народы и поколения, перемещались сцены исторической
жни, менялись порядки общежития, но нить исторического развития не
прерывалась, народы и поколения звеньями смыкались в непрерывную цепь,
цивилации чередовались последовательно, как народы и поколения, рождаясь
одна другой и порождая третью, постепенно накоплялся вестный культурный
запас, и то, что отложилось и уцелело от этого многовекового запаса, - это
дошло до нас и вошло в состав нашего существования, а через нас перейдет к
тем, кто придет нам на смену. Этот сложный процесс становится главным
предметом учения во всеобщей истории: прагматически, в хронологическом
порядке и последовательной связи причин и следствий, ображает она жнь
народов, совместными или преемственными усилиями достигавших каких-либо
успехов в развитии общежития. Рассматривая явления в очень большом масштабе,
всеобщая история сосредоточивается главным образом на культурных
завоеваниях, которых удалось достигнуть тому или другому народу. Наоборот,
когда особо учается история отдельного народа, кругозор учающего
стесняется самым предметом учения. Здесь наблюдению не подлежит ни
взаимодействие народов, ни их сравнительное культурное значение, ни их
историческое преемство: преемственно сменявшиеся народы здесь
рассматриваются не как последовательные моменты цивилации, не как фазы
человеческого развития, а рассматриваются сами в себе, как отдельные
этнографические особи, в которых, повторяясь, видоменялись вестные
процессы общежития, те или другие сочетания условий человеческой жни.
Постепенные успехи общежития в связи причин и следствий наблюдаются на
ограниченном поле, в вестных географических и хронологических пределах.
Мысль сосредоточивается на других сторонах жни, углубляется в самое
строение человеческого общества, в то, что проводит эту причинную связь
явлений, т. е. в самые свойства и действие исторических сил, строящих
общежитие. Изучение местной истории дает готовый и наиболее обильный
материал для исторической социологии.
ДВЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ. Итак, разница в точках зрения и их сравнительном
удобстве. Эти точки зрения вовсе не исключают одна другой, напротив,
пополняют друг друга. Не только общая и местная история, но и отдельные
исторические факты могут быть исследуемы с той или другой стороны по
усмотрению исследователей. В Древнем праве Мэна и Античной городской общине
Фюстель-де-Куланжа предмет одинаков - родовой союз; но у последнего этот
союз рассматривается как момент античной цивилации или как основа
греко-римского общества, а у первого - как возраст человечества, как
основная стихия людского общежития. Конечно, для всестороннего познания
предмета желательно совмещение обеих точек зрения в историческом учении.
Но целый ряд соображений побуждает историка при учении местной истории
быть по преимуществу социологом.
ПРЕОБЛАДАНИЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ В МЕСТНОЙ ИСТОРИИ. Всеобщая
история создавалась, по крайней мере доселе, не совокупной жнью всего
человечества, существовавшего в вестное время, и не однообразным
взаимодействием всех сил и условий человеческой жни, а отдельными народами
или группами немногих народов, которые преемственно сменялись при
разнообразном местном и временном подборе сил и условий, нигде более не
повторявшемся. Эта непрерывная смена народов на исторической сцене, этот
вечно меняющийся подбор исторических сил и условий может показаться игрой
случайностей, лишающей историческую жнь всякой планомерности и
закономерности. На что может пригодиться учение исторических сочетаний и
положений, когда-то и для чего-то сложившихся в той или другой стране, нигде
более неповторимых и непредвидимых? Мы хотим знать по этим сочетаниям и
положениям, как раскрывалась внутренняя природа человека в общении с людьми
и в борьбе с окружающей природой; хотим видеть, как в явлениях, составляющих
содержание исторического процесса, человечество развертывало свои скрытые
силы, - словом, следя за необозримой цепью исчезнувших поколений, мы хотим
исполнить заповедь древнего оракула - познать самих себя, свои внутренние
свойства и силы, чтобы по ним устроить свою земную жнь. Но по условиям
своего земного бытия человеческая природа, как в отдельных лицах, так и в
целых народах раскрывается не вся вдруг, целиком, а частично и прерывисто,
подчиняясь обстоятельствам места и времени. По этим условиям отдельные
народы, принимавшие наиболее видное участие в историческом процессе,
особенно ярко проявляли ту или другую силу человеческой природы. Греки,
раздробленные на множество слабых городских республик, с непревзойденной
силой и цельностью развили в себе художественное творчество и философское
мышление, а римляне, основавшие небывалую военную империю завоеванного
ими мира, дали ему удивительное гражданское право. В том, что сделали оба
этих народа, видят их историческое првание. Но было ли в их судьбе
что-либо роковое? Была ли предназначена в удел Греции идея красоты и истины,
а Италии - чутье правды? История отвечает на это отрицательно. Древние
римляне были посредственные художники-подражатели. Но потомки их,
смешавшиеся с покорившими их варварами, потом воскресили древнее греческое
искусство и сделали Италию образцовой художественной мастерской для всей
Европы, а родичи этих варваров, оставшиеся в лесах Германии, спустя века
особенно усердно реципировали римское право. Между тем Греция с преемницей
павшего Рима, Вантией, тоже освеженная наплывом варваров, после
Юстинианова кодекса и Софийского собора не оставила памятных образцов ни в
искусстве, ни в правоведении. Возьмем пример новейшего времени. В конце
XVIII и в начале XIX в. в Европе не было народа более мирного,
идиллического, философского и более пренебрегаемого соседями, чем немцы. А
менее чем сто лет спустя после появления Вертера и только через одно
поколение от Иены этот народ едва не завоевал всей воинственной Франции,
провозгласил право силы как принцип международных отношений и поставил под
ружье все народы континентальной Европы.
ИДЕАЛЬНАЯ ЦЕЛЬ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ."/A" Значит, тайна
исторического процесса, собственно, не в странах и народах, по крайней мере
не исключительно в них самих, в их внутренних, постоянных, данных раз
навсегда особенностях, а в тех многообразных и менчивых счастливых или
неудачных сочетаниях внешних и внутренних условий развития, какие
складываются в вестных странах для того или другого народа на более или
менее продолжительное время. Эти сочетания - основной предмет исторической
социологии. Хотя они запечатлены местным характером и вне данного места
неповторимы, но это не лишает их научного интереса. Чрез общества,
подпадавшие под их действие, они вызывали наружу те или другие свойства
человечества, раскрывали его природу с разных сторон. Все исторически
слагавшиеся общества - все различные местные сочетания разных условий
развития. Следовательно, чем больше учим мы таких сочетаний, тем полнее
узнаем свойства и действие этих условий, каждого в отдельности или в данном
наиболее своеобразном подборе. Так этим путем, быть может, удастся выяснить,
как общее правило, когда, например, капитал убивает свободу труда, не
усиливая его проводительности, и когда помогает труду стать более
проводительным, не порабощая его. Изучая местную историю, мы познаем
состав людского общежития и природу составных его элементов. Из науки о том,
как строилось человеческое общежитие, может со временем - и это будет
торжеством исторической науки - выработаться и общая социологическая часть
ее - наука об общих законах строения человеческих обществ, приложимых
независимо от преходящих местных условий. Определив, в каком соотношении
должны находиться при учении местной истории точки зрения
культурно-историческая и социологическая, перейдем теперь к ближайшему
рассмотрению самого этого вопроса об условиях развития людских обществ, о
тех или иных сочетаниях этих условий.
ОСНОВНЫЕ СИЛЫ ОБЩЕЖИТИЯ. Исторический процесс, как мы его определили,
слагается совместной работы нескольких сил, смыкающих отдельные лица в
общественные союзы. В области опытного или наблюдательного познания, а не
созерцательного, богословского ведения мы различаем две основные первичные
силы, создающие и движущие совместную жнь людей: это - человеческий дух и
внешняя или так называемая фическая природа. Но история не наблюдает
деятельности отвлеченного человеческого духа: это область метафики. Равным
образом она не ведает и одинокого, отрешенного от общества человека: человек
сам по себе не есть предмет исторического учения; предмет этого учения -
совместная жнь людей.
Историческому наблюдению доступны конкретные виды или формы, какие
принимает человеческий дух в совместной жни людей: это индивидуальная
человеческая личность и человеческое общество. Я разумею общество как
историческую силу не в смысле какого-либо специального людского союза, а
просто как факт, что люди живут вместе и в этой совместной жни оказывают
влияние друг на друга. Это взаимное влияние совместно живущих людей и
образует в строении общежития особую стихию, имеющую особые свойства, свою
природу, свою сферу деятельности. Общество составляется лиц; но лица,
составляющие общество, сами по себе каждое - далеко не то, что все они
вместе, в составе общества: здесь они усиленно проявляют одни свойства и
скрывают другие, развивают стремления, которым нет места в одинокой жни,
посредством сложения личных сил проводят действия, непосильные для каждого
сотрудника в отдельности. Известно, какую важную роль играют в людских
отношениях пример, подражание, зависть, соперничество, а ведь эти
могущественные пружины общежития вызываются к действию только при нашей
встрече с ближними, т. е. навязываются нам обществом. Точно так же и внешняя
природа нигде и никогда не действует на все человечество одинаково, всей
совокупностью своих средств и влияний. Ее действие подчинено многообразным
географическим менениям: разным частям человечества по его размещению на
земном шаре она отпускает неодинаковое количество света, тепла, воды,
миазмов, болезней - даров и бедствий, а от этой неравномерности зависят
местные особенности людей. Я говорю не об вестных антропологических расах
- белой, темно-желтой, коричневой и проч., происхождение которых во всяком
случае нельзя объяснить только местными фическими влияниями; я разумею те
преимущественно бытовые условия и духовные особенности, какие вырабатываются
в людских массах под очевидным влиянием окружающей природы и совокупность
которых составляет то, что мы называем народным темпераментом. Так и внешняя
природа наблюдается в исторической жни как природа страны, где живет
вестное людское общество, и наблюдается как сила, поскольку она влияет на
быт и духовный склад людей.
ЕГО ЭЛЕМЕНТЫ. Итак,человеческая личность, людское общество и природа
страны - вот те три основные исторические силы, которые строят людское
общежитие. Каждая этих сил вносит в состав общежития свой запас элементов
или связей, в которых проявляется ее деятельность и которыми завязываются и
держатся людские союзы.
Элементы общежития - это либо свойства и потребности нашей природы,
фической и духовной, либо стремления и цели, какие рождаются этих
свойств и потребностей при участии внешней природы и других людей, т. е.
общества, либо, наконец, отношения, какие возникают между людьми их целей
и стремлений. Сообразно с таким или иным происхождением одни этих
элементов могут быть прнаны простыми или первичными, другие проводными
вторичного и дальнейших образований совместного действия простых. По
основным свойствам и потребностям человека эти элементы можно разделять на
фиологические - пол, возраст, кровное родство, экономические - труд,
капитал, кредит, юридические и политические - власть, закон, право,
обязанности, духовные - религия, наука, искусство, нравственное чувство.
СХЕМА СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА. Общежитие складывается своих
элементов и поддерживается двумя средствами, общением и преемством. Чтобы
стало возможно общение между людьми, необходимо что-либо общее между ними.
Это общее возможно при двух условиях: чтобы люди понимали друг друга и чтобы
нуждались друг в друге, чувствовали потребность один в другом. Эти условия
создаются двумя общими способностями: разумом, действующим по одинаковым
законам мышления и в силу общей потребности познания, и волей, вызывающей
действия для удовлетворения потребностей. Так создается взаимодействие
людей, возможность воспринимать и сообщать действие. Таким обменом действий
отдельные лица, обладающие разумом и волей, становятся способны вести общие
дела, смыкаться в общества. Без общих понятий и целей, без разделяемых всеми
или большинством чувств, интересов и стремлений люди не могут составить
прочного общества; чем больше возникает таких связей и чем больше получают
они власти над волей соединяемых ими людей, тем общество становится прочнее.
Устаиваясь и твердея от времени, эти связи превращаются в нравы и обычаи. В
силу тех же условий общение возможно не только между отдельными лицами, но и
между целыми чередующимися поколениями: это и есть историческое преемство.
Оно состоит в том, что достояние одного поколения, материальное и духовное,
передается другому. Средствами передачи служат наследование и воспитание.
Время закрепляет усвояемое наследие новой нравственной связью, историческим
преданием, которое, действуя поколения в поколение, претворяет
наследуемые от отцов и дедов заветы и блага в наследственные свойства и
наклонности потомков. Так отдельных лиц составляются постоянные союзы,
переживающие личные существования и образующие более или менее сложные
исторические типы. Преемственной связью поколений вырабатывалась цепь
союзов, все более усложнявшихся вследствие того, что в дальнейшие союзы
последовательно входили новые элементы вторичного образования, возникавшие
взаимодействия первичных. На фиологических основах кровной связи
строилась первобытная семья. Семьи, пошедшие от одного корня, образовывали
род, другой кровный союз, в состав которого входили уже религиозные и
юридические элементы, почитание родоначальника, авторитет старейшины, общее
имущество, круговая самооборона (родовая месть). Род через нарождение
разрастался в племя, генетическая связь которого выражалась в единстве
языка, в общих обычаях и преданиях, а племени или племен посредством
разделения, соединения и ассимиляции составлялся народ, когда к связям
этнографическим присоединялась нравственная, сознание духовного единства,
воспитанное общей жнью и совокупной деятельностью, общностью исторических
судеб и интересов.
Наконец, народ становится государством, когда чувство национального
единства получает выражение в связях политических, в единстве верховной
власти и закона.
В государстве народ становится не только политической, но и
исторической личностью с более или менее ясно выраженным национальным
характером и сознанием своего мирового значения. Таковы основные формы
общежития, представляющие последовательные моменты его роста. Начавшись
кровной связью тесной семьи, процесс завершался сложным государственным
союзом. При этом каждый предшествующий союз входил в состав последующего,
него развивавшегося. На высшей ступени, в государстве, эти союзы
совмещались: семья с остатками родового союза становилась в ряду частных
союзов как основная клеточка общественной органации; племена и народы либо
ложились в основу сословного деления, либо оставались простыми
этнографическими группами с нравственными связями и общими историческими
воспоминаниями, но без юридического значения, как это бывало в
разноплеменных, многонародных государствах. Но, складываясь союзов
кровного родства, общественный состав государства подвергался обратному
процессу внутреннего расчленения по разнообразным частным интересам,
материальным и духовным. Так возникали многообразные частные союзы, которые
входят в состав гражданского общества.
НАУЧНЫЙ ИНТЕРЕС РАЗНООБРАЗНЫХ СОЦИАЛЬНЫХ СОЧЕТАНИЙ. Я напомнил вам эту
вестную общую схему социально-исторического процесса для того, чтобы на
ней показать, какие явления наблюдаются в этом процессе при местном его
учении. Бесконечное разнообразие союзов, которых слагается человеческое
общество, происходит оттого, что основные элементы общежития в разных местах
и в разные времена являются не в одинаковом подборе, приходят в различные
сочетания, а разнообразие этих сочетаний создается в свою очередь не только
количеством и подбором составных частей, большею или меньшею сложностью
людских союзов, но и различным соотношением одних и тех же элементов,
например, преобладанием одного них над другими. В этом разнообразии,
коренная причина которого в бесконечных менениях взаимодействия
исторических сил, самое важное то, что элементы общежития в различных
сочетаниях и положениях обнаруживают неодинаковые свойства и действия,
повертываются перед наблюдателем различными сторонами своей природы.
Благодаря тому даже в однородных союзах одни и те же элементы стоят и
действуют неодинаково. Кажется, что может быть в человеческом общежитии
проще и однообразнее семьи? Но какая разница между семьей христианской и
языческой или между семьей древней, в состав которой входили и челядинцы как
родные и в которой все домочадцы рабски безмолвствовали перед домовладыкой,
и семьей новой, основанной исключительно на кровном родстве и в которой
положение всех членов обеспечено не только юридическими, но еще более
нравственными определениями, где власть родителей является не столько
совокупностью прав над домочадцами, сколько совокупностью обязанностей и
забот о детях. Присутствие элементов, незаметных в составе первобытной
языческой семьи, менило характер союза. Одни и те же элементы, сказал я,
действуют неодинаково в различных сочетаниях. Если мы замечаем, что в одной
и той же стране в разные времена капитал то порабощал труд, то помогал
развитию его свободной деятельности, усиливая его проводительность, то
служил источником почета, уважения к богатству, то разжигал ненависть или
презрение со стороны бедноты, - мы вправе заключать, что социальный состав и
нравственное настроение общества в той стране подвергались глубоким
переломам. Или примите в соображение, как видоменяется начало кооперации в
семье, в артели, в торговой компании на акциях, в товариществе на вере.
Посмотрите также, как меняется образ действий государственной власти от
состояния общества в разные периоды государственной жни: она действует то
независимо от общества, то в живом единении с ним, то закрепляет
существующие неравенства и даже создает новые, то уравнивает классы и
поддерживает равновесие между общественными силами. Даже одни и те же лица,
образуя различные по характеру союзы вследствие разнообразия интересов, ими
руководящих, действуют различно в торговой конторе, в составе ученого,
художественного или благотворительного общества. Еще пр Труд -
нравственный долг и основа нравственного порядка. Но труд труду рознь.
Известно, что труд подневольный, крепостной, проводит далеко не то же
действие на хозяйственный и нравственный быт народа, как труд вольный: он
убивает энергию, ослабляет предприимчивость, развращает нравы и даже портит
расу фически. В последние десятилетия перед освобождением крестьян у нас
стал прекращаться естественный прирост крепостного населения, т. е. начинала
вымирать целая половина сельской России, так что отмена крепостного права
переставала быть вопросом только справедливости или человеколюбия, а
становилась делом стихийной необходимости. Последний пр
Известно, что в первобытном кровном союзе личность исчезала под гнетом
старшего, и ее высвобождение -под этого гнета надобно считать значительным
успехом в ходе цивилации, необходимым для того, чтобы общество могло
устроиться на началах равноправности и личной свободы. Но прежде чем успели
восторжествовать эти начала, свобода предоставленного самому себе одинокого
человека по местам содействовала успехам рабства, вела к развитию личной
кабалы, иногда более тяжкой сравнительно с гнетом старинных родовых
отношений. Значит, личная свобода при вестном складе общежития может вести
к подавлению личности, и когда мы читаем статью Уложения царя Алексея
Михайловича, которая грозит кнутом и ссылкой на Лену свободному человеку,
вступившему в личную зависимость от другого, мы не знаем что делать,
сочувствовать ли эгалитарной мысли закона или скорбеть о крутом средстве,
которым он одно самых ценных прав человека превращал в тяжкую
государственную повинность. Из приведенных примеров видим, что составом
общества в различных сочетаниях устанавливается неодинаковое отношение между
составными элементами, а с менением взаимного отношения и самые элементы
обнаруживают различные свойства и действуют неодинаково.
ОБЩАЯ НАУЧНАЯ ЦЕЛЬ ИЗУЧЕНИЯ МЕСТНОЙ ИСТОРИИ. Зная, с какими вопросами
надобно обращаться к историческим явлениям, чего искать в них, можно
определить и научное значение истории вестного народа по отношению к
общему историческому учению человечества. Это значение может быть двоякое:
с одной стороны, оно определяется энергией развития народа и, в связи с
этим, степенью его влияния на другие народы, а через них на общее культурное
движение человечества; с другой стороны, отдельная история вестного народа
может быть важна своеобразностью своих явлений независимо от их культурного
значения, когда представляет учающему возможность наблюдать такие
процессы, которые особенно явственно вскрывают механику исторической жни,
в которых исторические силы являются в условиях действия, редко
повторявшихся или нигде более не наблюдаемых, хотя бы эти процессы и не
оказали значительного влияния на общее историческое движение.
С этой стороны научный интерес истории того или другого народа
определяется количеством своеобразных местных сочетаний и вскрываемых ими
свойств тех или иных элементов общежития. В этом отношении история страны,
которая представляла бы повторение явлений и процессов, уже имевших место в
других странах, если только в истории возможен подобный случай, представляла
бы для наблюдателя не много научного интереса.
УДОБСТВО ИСТОРИИ РОССИИ ДЛЯ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ. История России
представляет некоторые методологические удобства для отдельного
социологического учения. Эти удобства состоят: 1) в сравнительной простоте
господствующих в ней процессов, помогающей достаточно отчетливо разглядеть
работу исторических сил, действие и значение различных пружин, входивших в
сравнительно несложный состав нашего общежития; 2) в своеобразном сочетании
действовавших в нашей истории условий народной жни. Сравнительная простота
строя нашей исторической жни не мешала своеобразности ее строения. В ней
наблюдаем действие тех же исторических сил и элементов общежития, что и в
других европейских обществах; но у нас эти силы действуют с неодинаковой
напряженностью, эти элементы являются в ином подборе, принимают иные
размеры, обнаруживают свойства, незаметные в других странах. Благодаря всему
этому общество получает своеобразный состав и характер, народная жнь
усвояет особый темп движения, попадает в необычные положения и комбинации
условий. Приведу несколько примеров. Во всякой стране система рек давала
направление торговле, свойством почвы обусловливался характер
промышленности. В первые века нашей истории, когда главная масса русского
населения сосредоточивалась в черноземной области среднего Днепра с его
обоюдосторонними притоками, важнейшие реки южной Руси направляли русскую
торговлю к черноморским, азовским и волжско-каспийским рынкам, где
спрашивались преимущественно мед, воск, меха - продукты леса и в меньшей
степени хлеб. Это сделало внешнюю торговлю господствующей силой в народном
хозяйстве русских славян и вызвало усиленное развитие лесных промыслов,
звероловства и бортничества. Но потом под давлением, шедшим тех же
степей, по которым пролегали пути русской торговли, главная масса русского
населения передвинулась в область верхней Волги, на алаунский суглинок.
Удаление от приморских рынков ослабило внешний сбыт и сократило лесную
промышленность, а это привело к тому, что хлебопашество стало основой
народного хозяйства. И вот случилось, что на открытом днепровском черноземе
Русь усиленно эксплуатировала лесные богатства и торговала, а на лесистом
верхневолжском суглинке стала усиленно выжигать лес и пахать. Внешние
международные отношения, влиявшие на размещение населения в стране,
сплетались с внутренними географическими ее особенностями в такой запутанный
узел, что народный труд, подчиняясь одним условиям, получал направление, не
соответствовавшее другим. В народнохозяйственном быту, так своеобразно
складывавшемся, естественно ожидать явлений, не подходящих под привычные
нормы. В 1699 г. Петр Великий предписал русским купцам торговать, как
торгуют в других государствах, компаниями, складывая свои капиталы. Дело по
непривычке и недостатку доверия шло туго. Между тем древняя Русь выработала
свою форму торгового товарищества, в котором соединялись не капиталы, а лица
на основе родства и нераздельности имущества. Под руководством и
ответственностью старшего неотделенные родственники вели торговое дело не
как товарищи-пайщики, а как подчиненные агенты хозяина. Это - торговый дом,
состоявший купца-хозяина с его "купеческими братьями", "купеческими
сыновьями" и т. д. Эта форма кооперации наглядно показывает, как потребность
коллективной деятельности, при недостатке взаимного доверия в обществе,
искала средств удовлетворения под домашним кровом, цепляясь за остатки
кровного союза.Так, в нашем прошлом историк-социолог встретит немало
явлений, обнаруживающих разностороннюю гибкость человеческого общества, его
способность применяться к данным условиям и комбинировать наличные средства
согласно с потребностями. Мы только что видели, как древнерусского
родственного союза под действием экономической потребности выработалась идея
торгового дома. Сейчас увидим, как идея нравственного порядка под действием
местных условий послужила средством для удовлетворения хозяйственных нужд
населения. Вместе с христианством на Русь принесена была с Востока мысль об
отречении от мира, как о вернейшем пути к спасению и труднейшем подвиге
христианства. Мысль эта воспринята была русским обществом так живо, что
менее чем через сто лет киевский Печерский монастырь явил высокие образцы
иноческого подвижничества. Три-четыре века спустя та же мысль вела ряды
отшельников в глухие леса северного Заволжья. Но многочисленные лесные
монастыри, там основанные ими, вопреки их воле получили значение, не
отвечавшее духу фиваидского и афонского пустынножительства. Первоначальная
идея иночества не померкла, но местные нужды осложнили ее интересами, нее
прямо не вытекавшими, превратив тамошние пустынные монастыри частью в
сельские приходские храмы и убежища для престарелых людей окрестного
населения, частью в бессемейные землевладельческие и промышленные общины и
опорные пункты, своего рода переселенческие станции крестьянского
колонационного движения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Итак, повторяю, при сравнительной простоте строя наше
общество строилось по-своему под действием местного подбора и соотношения
условий народной жни. Рассматривая эти условия в самую раннюю пору
сравнительно с действовавшими в Западной Европе, найдем и первоначальный
источник обеих особенностей нашей истории, так облегчающих учение ее
общественных явлений. С первобытным культурным запасом, принадлежавшим всем
арийским племенам и едва ли значительно умноженным в эпоху переселения
народов, восточные славяне с первых своих шагов в пределах России очутились
в географической и международной обстановке, совсем не похожей на ту, в
какую несколько раньше попали их арийские родичи, германские племена,
начавшие новую историю Западной Европы. Там бродячий германец усаживался
среди развалин, которые прямо ставили его вынесенные лесов привычки и
представления под влияние мощной культуры, в среду покоренных ими римлян или
романованных провинциалов павшей империи, становившихся для него живыми
проводниками и истолкователями этой культуры. Восточные славяне, напротив,
увидели себя на бесконечной равнине, своими реками мешавшей им плотно
усесться, своими лесами и болотами затруднявшей им хозяйственное обзаведение
на новоселье, среди соседей, чуждых по происхождению и нших по развитию, у
которых нечем было позаимствоваться и с которыми приходилось постоянно
бороться, в стране ненасиженной и нетронутой, прошлое которой не оставило
пришельцам никаких житейских приспособлений и культурных преданий, не
оставило даже развалин, а только одни бесчисленные могилы в виде курганов,
которыми усеяна степная и лесная Россия. Этими первичными условиями жни
русских славян определилась и сравнительная медленность их развития и
сравнительная простота их общественного состава, а равно и значительная
своеобразность и этого развития и этого состава. Запомним хорошенько этот
начальный момент нашей истории: он поможет нам ориентироваться при самом
начале пути, нам предстоящего.
ПЛАН КУРСА. КОЛОНИЗАЦИЯ СТРАНЫ КАК ОСНОВНОЙ ФАКТ РУССКОЙ ИСТОРИИ.
ПЕРИОДЫ РУССКОЙ ИСТОРИИ КАК ГЛАВНЫЕ МОМЕНТЫ КОЛОНИЗАЦИИ. ГОСПОДСТВУЮЩИЕ
ФАКТЫ КАЖДОГО ПЕРИОДА. ВИДИМАЯ НЕПОЛНОТА ПЛАНА. ИСТОРИЧЕСКИЕ ФАКТЫ И ТАК
НАЗЫВАЕМЫЕ ИДЕИ. РАЗЛИЧНОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ТЕХ И ДРУГИХ.
КОГДА ИДЕЯ СТАНОВИТСЯ ИСТОРИЧЕСКИМ ФАКТОМ? СУЩЕСТВО И МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ
ЗНАЧЕНИЕ ФАКТОВ ПОЛИТИЧЕСКИХ И ЭКОНОМИЧЕСКИХ. ПРАКТИЧЕСКАЯ ЦЕЛЬ ИЗУЧЕНИЯ
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ.
ПЛАН КУРСА. Мы говорили о научных задачах учения местной истории. Мы
нашли, что основная задача такого учения - познание природы и действия
исторических сил в местных сочетаниях общественных элементов. Теперь,
руководствуясь этой задачей, установим план курса. На протяжении всей нашей
истории наблюдаем несколько форм или складов общежития, преемственно в ней
сменившихся. Эти формы общежития создавались различными сочетаниями
общественных элементов. Основное условие, направлявшее смену этих форм,
заключалось в своеобразном отношении населения к стране - отношении,
действовавшем в нашей истории целые века, действующем и доселе.
КОЛОНИЗАЦИЯ, КАК ОСНОВНОЙ ФАКТ. Обширная восточноевропейская равнина,
на которой образовалось русское государство, в начале нашей истории не
является на всем своем пространстве заселенной тем народом, который доселе
делает ее историю.
Наша история открывается тем явлением, что восточная ветвь славянства,
потом разросшаяся в русский народ, вступает на русскую равнину одного ее
угла, с юго-запада, со склонов Карпат. В продолжение многих веков этого
славянского населения было далеко недостаточно, чтобы сплошь с некоторой
равномерностью занять всю равнину. Притом по условиям своей исторической
жни и географической обстановки оно распространялось по равнине не
постепенно путем нарождения, не расселяясь, а переселяясь, переносилось
птичьими перелетами края в край, покидая насиженные места и садясь на
новые. При каждом таком передвижении оно становилось под действие новых
условий, вытекавших как фических особенностей новозанятого края, так и
новых внешних отношений, какие завязывались на новых местах. Эти местные
особенности и отношения при каждом новом размещении народа сообщали народной
жни особое направление, особый склад и хара История России есть
история страны, которая колонуется. Область колонации в ней расширялась
вместе с государственной ее территорией. То падая, то поднимаясь, это
вековое движение продолжается до наших дней. Оно усилилось с отменой
крепостного права, когда начался отлив населения центральных черноземных
губерний, где оно долго искусственно сгущалось и насильственно
задерживалось. Отсюда население пошло разносторонними струями в Новороссию,
на Кавказ, за Волгу и далее за Каспийское море, особенно за Урал в Сибирь,
до берегов Тихого океана. Во второй половине XIX в., когда только начиналась
русская колонация Туркестана, там водворилось уже свыше 200 тысяч русских
и в том числе около 100 тысяч образовали до 150 сельских поселений,
составившихся крестьян-переселенцев и местами представляющих значительные
острова почти сплошного земледельческого населения. Еще напряженнее
переселенческий поток в Сибирь. Официально вестно, что ежегодное число
переселенцев в Сибирь, до 1880-х годов не превышавшее 2 тысяч человек, а в
начале последнего десятилетия прошлого века достигшее до 50 тысяч, с 1896 г.
благодаря Сибирской железной дороге возросло до 200 тысяч человек, а за два
с половиной года (с 1907 по июль 1909 г.) в Сибирь прошло около 2 миллионов
переселенцев. Все это движение, идущее преимущественно центральных
черноземных губерний Европейской России, при ежегодном полуторамиллионном
приросте ее населения пока еще кажется малозначительным, не дает себя
чувствовать ощутительными толчками; но со временем оно неминуемо отзовется
на общем положении дел немаловажными последствиями.
ПЕРИОДЫ РУССКОЙ ИСТОРИИ КАК ГЛАВНЫЕ МОМЕНТЫ КОЛОНИЗАЦИИ. Так
переселение, колонация страны была основным фактом нашей истории, с
которым в блкой или отдаленной связи стояли все другие ее факты.
Остановимся пока на самом факте, не касаясь его происхождения. Он и ставил
русское население в своеобразное отношение к стране, менявшееся в течение
веков и своим менением вызывавшее смену форм общежития. Этот факт и
послужит основанием плана курса. Я делю нашу историю на отделы или периоды
по наблюдаемым в ней народным передвижениям.
Периоды нашей истории - этапы, последовательно пройденные нашим народом
в занятии и разработке доставшейся ему страны до самой той поры, когда,
наконец, он посредством естественного нарождения и поглощения встречных
инородцев распространился по всей равнине и даже перешел за ее пределы. Ряд
этих периодов - это ряд привалов или стоянок, которыми прерывалось движение
русского народа по равнине и на каждой которых наше общежитие устроялось
иначе, чем оно было устроено на прежней стоянке. Я перечислю эти периоды,
указывая в каждом них господствующие факты, коих один - политический,
другой - экономический, и обозначая при этом ту область равнины, на которой
в данный период сосредоточивалась масса русского населения, - не все
население, а главная масса его, делавшая историю. Приблительно c VIII в.
нашей эры, не раньше, можем мы следить с некоторой уверенностью за
постепенным ростом нашего народа, наблюдать внешнюю обстановку и внутреннее
строение его жни в пределах равнины. Итак, с VIII до XIII в. масса
русского населения сосредоточивалась на среднем и верхнем Днепре с его
притоками и с его историческим водным продолжением - линией Ловать - Волхов.
Все это время Русь политически разбита на отдельные более или менее
обособленные области, в каждой которых политическим и хозяйственным
центром является большой торговый город, первый устроитель и руководитель ее
политического быта, потом встретивший соперника в пришлом князе, но и при
нем не терявший важного значения. Господствующий политический факт периода -
политическое дробление земли под руководством городов. Господствующим фактом
экономической жни в этот период является внешняя торговля с вызванными ею
лесными промыслами, звероловством и бортничеством (лесным пчеловодством).
Это Русь Днепровская, городовая, торговая. С XIII до середины XV в.
приблительно среди общего разброда и разрыва народности главная масса
русского населения является на верхней Волге с ее притоками. Эта масса
остается раздробленной политически уже не на городовые области, а на
княжеские уделы. Удел - это совсем другая форма политического быта.
Господствующий политический факт периода - удельное дробление Верхневолжской
Руси под властью князей. Господствующим фактом экономической жни является
сельскохозяйственная, т. е. земледельческая, эксплуатация алаунского
суглинка посредством вольного крестьянского труда. Это Русь Верхневолжская,
удельно-княжеская, вольно-земледельческая. С половины XV до второго
десятилетия XVII в. главная масса русского населения области Верхней
Волги растекается на юг и восток по донскому и средневолжскому чернозему,
образуя особую ветвь народа - Великороссию, которая вместе с населением
расширяется за пределы Верхнего Поволжья. Но, расплываясь географически,
великорусское племя впервые соединяется в одно политическое целое под
властью московского государя, который правит своим государством с помощью
боярской аристократии, образовавшейся бывших удельных князей и удельных
Итак, господствующий политический факт периода - государственное
объединение Великороссии. Господствующим фактом жни экономической остается
сельскохозяйственная разработка старого верхневолжского суглинка и
новозанятого средневолжского и донского чернозема посредством вольного
крестьянского труда; но его воля начинает уже стесняться по мере
сосредоточения землевладения в руках служилого сословия, военного класса,
вербуемого государством для внешней обороны. Это Русь Великая, Московская,
царско-боярская, военно-землевладельческая. С начала XVII до половины XIX в.
русский народ распространяется по всей равнине от морей Балтийского и Белого
до Черного, до Кавказского хребта, Каспия и Урала и даже проникает на юг и
восток далеко за Кавказ, Каспий и Урал. Политически все почти части русской
народности соединяются под одной властью: к Великороссии примыкают одна за
другой Малороссия, Белороссия и Новороссия, образуя Всероссийскую империю.
Но эта собирающая всероссийская власть действует уже с помощью не боярской
аристократии, а военно-служилого класса, сформированного государством в
предшествующий период - дворянства. Это политическое собирание и объединение
частей Русской земли и есть господствующий политический факт периода.
Основным фактом экономической жни остается земледельческий труд,
окончательно ставший крепостным, к которому присоединяется обрабатывающая
промышленность, фабричная и заводская. Это период всероссийский,
императорско-дворянский, период крепостного хозяйства, земледельческого и
фабрично-заводского. Таковы пережитые нами периоды нашей истории, в которых
отразилась смена исторически вырабатывавшихся у нас складов общежития.
Пересчитаем еще раз эти периоды, обозначая их по областям равнины, в которых
сосредоточивалась в разные времена главная масса русского народонаселения:
1) днепровский, 2) верхневолжский, 3) великорусский, 4)
всероссийский.
ФАКТЫ И ИДЕИ. Боюсь, что ложенный мною план курса вызовет в вас одно
важное недоумение. Я буду лагать вам факты политические и экономические с
их разнообразными следствиями и способами проявления - и только, ничего
более. А где же, может быть, спросите вы, домашний быт, нравы, успехи знания
и искусства, литература, духовные интересы, факты умственной и нравственной
жни - словом, то, что на нашем обиходном языке принято называть идеями?
Разве они не имеют места в нашей истории или разве они - не факторы
исторического процесса?
Разумеется, я не хочу сказать ни того ни другого. Я не знаю общества
свободного от идей как бы мало оно ни было развито. Само общество - это уже
идея, потому что общество начинает существовать с той минуты, как люди, его
составляющие, начинают сознавать, что они - общество. Еще труднее мне
подумать, что идеи лишены участия в историческом процессе. Но именно в
вопросе об исторической дееспособности идей, боюсь, мы можем не понять друг
друга, и потому я обязан наперед высказать вам свой взгляд на этот предмет.
Прежде всего обратите внимание на то, что факты политические и экономические
отличаются от так называемых идей своим происхождением и формами или
способами проявления. Эти факты суть общественные интересы и отношения, и их
источник - деятельность общества, совокупные усилия лиц, его составляющих.
Они и проявляются в актах не единоличного, а коллективного характера, в
законодательстве, в деятельности разных учреждений, в юридических сделках, в
промышленных предприятиях - в обороте правительственном, гражданском,
хозяйственном. Идеи - плоды личного творчества, проведения одиночной
деятельности индивидуальных умов и совестей, и в своем первоначальном,
чистом виде они проявляются в памятниках науки и литературы, в проведениях
уединенной мастерской художника или в подвигах личной самоотверженной
деятельности на пользу ближнего. Итак, в явлениях того или другого порядка
мы наблюдаем деятельность различных исторических сил - лица и общества.
ИХ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ. Между обеими этими силами, лицом и обществом, между
индивидуальным умом и коллективным сознанием происходит постоянный обмен
услуг и влияний. Общественный порядок питает уединенное размышление и
воспитывает характеры, служит предметом личных убеждений, источником
нравственных правил и чувств, эстетических возбуждений; у каждого порядка
есть свой культ, свое сгеdo, своя поэзия. Зато и личные убеждения, становясь
господствующими в обществе, входят в общее сознание, в нравы, в право,
становятся правилами, обязательными и для тех, кто их не разделяет, т. е.
делаются общественными фактами.
УСЛОВИЯ РАЗВИТИЯ ИДЕИ В ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКТ. Так от общественных
отношений отлагаются идеи, а идеи перерабатываются в общественные отношения.
Но в историческом учении не следует смешивать те и другие, потому что это
- явления различных порядков. История имеет дело не с человеком, а с людьми,
ведает людские отношения, предоставляя одиночную деятельность человека
другим наукам.
Вы поймете, когда личная идея становится общественным, т. е.
историческим фактом: это - когда она выходит пределов личного
существования и делается общим достоянием, и не только общим, но и
обязательным, т. е. общепрнанным правилом или убеждением. Но чтобы личная
идея получила такое обязательное действие, нужен целый прибор средств,
поддерживающих это действие, - общественное мнение, требование закона или
приличия, гнет полицейской силы. Идеи становятся историческими факторами
подобно тому, как делаются ими силы природы.
Сколько веков от создания мира молния, по-видимому, бесполезно и даже
разрушительно озаряла ночную мглу, пугая воображение и не увеличивая
количества света, потребляемого человеком, не заменяя даже ночника при
колыбели! Но потом электрическую искру поймали и приручили,
дисциплинировали, запрягли в придуманный для нее снаряд и заставили освещать
улицы и залы, пересылать письма и таскать тяжести - словом, превратили ее в
культурное средство. И идеи нуждаются в подобной же обработке, чтобы стать
культурно-историческими факторами. Сколько прекрасных мыслей, возникавших в
отдельных умах, погибло и погибает бесследно для человечества только потому,
что не получает вовремя надлежащей обработки и органации! Они украшают
частное существование, разливают много света и тепла в семейном или
дружеском кругу, помогая домашнему очагу, но ни на один заметный градус не
поднимают температуры общего благосостояния, потому что ни в праве, ни в
экономическом обороте не находят соответствующего прибора, учреждения или
предприятия, которое вывело бы их области добрых упований, т. е. досужих
грез, и дало бы им возможность действовать на общественный порядок. Такие
необработанные, как бы сказать, сырые идеи - не исторические факты: их место
в биографии, в философии, а не в истории.
Теперь я вас прошу возвратиться к программе курса. Изучая факты
политические и экономические, мы в основе каждого них найдем какую-либо
идею, которая, может быть, долго блуждала в отдельных умах, прежде чем
добилась общего прнания и стала руководительницей политики,
законодательства или хозяйственного оборота.
Только такие идеи и могут быть прнаны историческими явлениями. Таким
образом сама жнь помогает историческому учению: она проводит
практическую разборку идей, отделяя деловые или счастливые от досужих или
неудачных. В литературе мы встречаем осадок того, что было передумано и
перечувствовано отдельными мыслящими людьми вестного времени. Но далеко не
весь этот запас личной мысли и чувства входит в житейский оборот, делается
достоянием общества, культурно-историческим запасом. Что этого запаса
усвояется общежитием, то воплощается в учреждение, в юридическое или
экономическое отношение, в общественное требование. Это воплощение, т. е.
эта практическая обработка идеи, и вводит ее фактором в исторический
процесс. Идеи, блеснувшие и погасшие в отдельных умах, в частном личном
существовании, столь же мало увеличивают запас общежития, как мало обогащают
инвентарь народного хозяйства замысловатые маленькие мельницы, которые
строят дети на дождевых потоках. Итак, я вовсе не думаю игнорировать
присутствия или значения идей в историческом процессе или отказывать им в
способности к историческому действию. Я хочу сказать только, что не всякая
идея попадает в этот процесс, а попадая, не всегда сохраняет свой чистый
первоначальный вид. В этом виде, просто как идея, она остается личным
порывом, поэтическим идеалом, научным открытием - и только; но она
становится историческим фактором, когда овладевает какою-либо практической
силой, властью, народной массой или капиталом, - силой, которая
перерабатывает ее в закон, в учреждение, в промышленное или иное
предприятие, в обычай, наконец, в поголовное массовое увлечение или
художественное всем ощутительное сооружение, когда, например, набожное
представление выси небесной отливается в купол Софийского собора.
МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ФАКТОВ ЭКОНОМИЧЕСКИХ И ПОЛИТИЧЕСКИХ. Из
соображений, объясняющих план курса, влечем некоторые методологические
выводы. Полагая в основу исторического учения процессы политические и
экономические, я не хочу сказать, что историческая жнь состоит только
этих процессов и что историческое учение должно ограничиваться
канцеляриями да рынками. Не одними канцеляриями и рынками движется
историческая жнь; но с них удобнее начинать учение этой жни. Подступая
в учении к вестному обществу с политической и хозяйственной стороны его
жни, мы входим в круг тех умственных и нравственных понятий и интересов,
которые уже перестали быть делом отдельных умов, личных сознаний, и стали
достоянием всего общества, факторами общежития. Следовательно, политический
и экономический порядок вестного времени можно прнать показателем его
умственной и нравственной жни: тот и другой порядок настолько могут быть
прнаны такими показателями, насколько они проникнуты понятиями и
интересами, восторжествовавшими в умственной и нравственной жни данного
общества, насколько эти понятия и интересы стали направителями юридических и
материальных его отношений. Но в отдельных умах, в частном обиходе мы всегда
найдем запас других помыслов и стремлений, не достигших такого господства,
оставшихся без практического употребления. Да и житейский порядок,
политический и экономический, основавшийся на господствующих идеях и
закрепляющий их господство своими принудительными средствами, может
возбуждать в отдельных умах или в вестной части общества помыслы, чувства,
стремления, несогласные с его основами, даже прямо против них протестующие;
они или гаснут, или ждут своего времени. У нас, например, в XVIII в. жалобы
на несправедливость крепостного права послышались самой крепостной среды
даже раньше, чем в образованном обществе; но долго эти жалобы обращали на
себя еще меньше правительственного внимания, чем освободительные
представления образованных людей. Однако потом опасения, внушенные
настроением крепостной среды, подействовали на ход освободительного дела
сильнее каких-либо соображений высшего порядка.
ФАКТЫ ОБОИХ ПОРЯДКОВ В ИХ ВЗАИМОДЕЙСТВИИ. Вникнем в сущность
политических и экономических фактов, чтобы видеть, что могут они дать для
исторического учения. Политическая и экономическая жнь не составляет
чего-то цельного, однородного, какой-то особой сферы людской жни, где нет
места высшим стремлениям человеческого духа, где царят только нменные
инстинкты нашей природы. Во-первых, жнь политическая и жнь экономическая
- это различные области жни, мало сродные между собою по своему существу.
В той и другой господствуют полярно противоположные начала: в политической -
общее благо, в экономической - личный материальный интерес; одно начало
требует постоянных жертв, другое - питает ненасытный эгом. Во-вторых, то и
другое начало вовлекает в свою деятельность наличные духовные средства
общества. Частный, личный интерес по природе своей наклонен
противодействовать общему благу. Между тем человеческое общежитие строится
взаимодействием обоих вечно борющихся начал.
Такое взаимодействие становится возможным потому, что в составе
частного интереса есть элементы, которые обуздывают его эгоистические
увлечения. В отличие от государственного порядка, основанного на власти и
повиновении, экономическая жнь есть область личной свободы и личной
инициативы как выражения свободной воли. Но эти силы, одушевляющие и
направляющие экономическую деятельность, составляют душу и деятельности
духовной. Да и энергия личного материального интереса возбуждается не самым
этим интересом, а стремлением обеспечить личную свободу, как внешнюю, так и
внутреннюю, умственную и нравственную, а эта последняя на высшей ступени
своего развития выражается в сознании общих интересов и в чувстве
нравственного долга действовать на пользу общую. На этой нравственной почве
и устанавливается соглашение вечно борющихся начал по мере того, как
развивающееся общественное сознание сдерживает личный интерес во имя общей
пользы и выясняет требования общей пользы, не стесняя законного простора,
требуемого личным интересом. Следовательно, взаимным отношением обоих начал,
политического и экономического, торжеством одного них над другим или
справедливым равновесием обоих меряется уровень общежития, а то или другое
отношение между ними устанавливается степенью развития общественного
сознания и чувства нравственного долга. Но каким способом, по каким
прнакам можно определить этот уровень как показатель силы духовных
элементов общежития?
Во-первых, он выясняется самым ходом событий политической жни и
связью явлений жни экономической, а во-вторых, наблюдения над этими
событиями и явлениями находят себе проверку в законодательстве, в практике
управления и суда. Возьмем пример не самых выразительных. В Древней Руси
нравственные влияния, шедшие с церковной стороны, противодействовали
усиленному развитию рабовладения и по временам встречали поддержку со
стороны правительства, пытавшегося во имя государственной пользы сдержать и
упорядочить это стремление к порабощению.
Борьба церкви и государства с частным интересом в этой области шла с
переменным успехом в зависимости от условий времени. Эти колебания,
отражаясь в памятниках права и хозяйства, помогают мерить силу действия
гуманных идей, а через то и нравственный уровень общежития в вестный
период. Так получаем возможность определять нравственное состояние общества
не по нашим субъективным впечатлениям или предположениям и не по отзывам
современников, столь же субъективным, а по практическому соотношению
элементов общежития, по степени соглашения разнородных интересов, в нем
действующих.
ИХ ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ. Я хочу сказать, что факты
политические и экономические полагаю в основу курса по их значению не в
историческом процессе, а только в историческом учении. Значение это чисто
методологическое.
Умственный труд и нравственный подвиг всегда останутся лучшими
строителями общества, самыми мощными двигателями человеческого развития; они
кладут наиболее прочные основы житейского порядка, соответствующего истинным
потребностям человека и высшему назначению человечества. Но по условиям
исторической жни эти силы не всегда одинаково напряжены и не всегда
действуют на житейский порядок в меру своей напряженности, а в общий
исторический процесс они входят своим действием на житейский порядок и по
этому действию подлежат историческому учению. Порядок учения не
совпадает с порядком жни, идет от следствий к причинам, от явлений к
силам. Что же, однако, какие именно предметы предстанут пред нами в
учении, отправляющемся от политических и экономических фактов, и насколько
полно охватит оно народную жнь? Эти предметы - государство и общество, их
строение и взаимное отношение, люди, руководившие строением того и другого,
условия внешние, международные, и внутренние, фические и нравственные,
устанавливавшие отношение между тем и другим, внутренние борьбы, какие при
этом приходилось переживать народу, проводительные силы, которыми
созидалось народное хозяйство, формы, в какие отливался государственный и
хозяйственный быт народа. Всего этого мы коснемся с большим или меньшим
досугом, иного даже только мимоходом. Может быть, придется задержать ваше
внимание на некоторых глубоких переломах социальных и нравственных,
пережитых нашим обществом. Но чего бы я желал всего более, это - чтобы
моего курса вы вынесли ясное представление о двух процессах, коими
полагались основы нашего политического и народного быта и в которых, кажется
мне, всего явственнее обнаруживались сочетания и положения, составляющие
особенность нашей истории.
Изучая один этих процессов, мы будем следить, как вырабатывалось в
практике жни и выяснялось в сознании народа понятие о государстве и как
это понятие выражалось в идее и деятельности верховной власти; другой
процесс покажет, как в связи с ростом государства завязывались и сплетались
основные нити, образовавшие своей сложной тканью нашу народность. Но это
слишком узкая программа, подумаете вы. Не буду оспаривать этого и останусь
при своей программе. Курс истории - далеко не вся история: заключенный в
тесные пределы академического года, в рамки учебных часов и минут, курс не
может охватить всей широты и глубины исторической жни народа. В этих
границах преподаватель может со своими слушателями проследить лишь такие
течения истории, которые представляются ему главными, господствующими,
обращаясь к другим струям ее лишь поскольку они соприкасались или сливались
с этими магистралями. И если вы моего ложения при всех его пробелах
вынесете хотя в общих очертаниях образ русского народа как исторической
личности, я буду считать достигнутой научную цель своего курса.
ПРАКТИЧЕСКАЯ ЦЕЛЬ ИЗУЧЕНИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ. Из общей задачи
исторического учения мы вывели научную цель учения местной истории, а
эта цель дала нам основание для плана курса, указала порядок и приемы
учения русской истории. В связи с той же задачей решается еще один вопрос:
сверх чисто научного какой еще практический результат можно получить от
учения местной истории? Этот вопрос тем важнее, что местная история,
учение которой мы предпринимаем, есть история нашего отечества. Научные
наблюдения и выводы, какие мы сделаем при этой работе, должны ли остаться в
области чистого знания, или они могут выйти нее и оказать влияние на наши
стремления и поступки? Может ли научная история отечества иметь свою
прикладную часть для детей его? Я думаю, что может и должна иметь, потому
что цена всякого знания определяется его связью с нашими нуждами,
стремлениями и поступками; иначе знание становится простым балластом памяти,
пригодным для ослабления житейской качки разве только пустому кораблю,
который идет без настоящего ценного груза. Какая же может быть эта
практическая, прикладная цель? Укажу ее теперь же, чтобы не напоминать об
ней в ложении курса: она будет молчаливым стимулом нашей работы.
ГОСУДАРСТВО И НАРОДНОСТЬ - ГЛАВНЫЕ ПРЕДМЕТЫ КУРСА. Я сейчас сказал об
исторической личности народа: это - основной предмет учения его истории.
Значение народа как исторической личности заключается в его
историческом првании, а это првание народа выражается в том мировом
положении, какое он создает себе своими усилиями, и в той идее, какую он
стремится осуществить своею деятельностью в этом положении. Свою роль на
мировой сцене он выполняет теми силами, какие успел развить в себе своим
историческим воспитанием. Идеал исторического воспитания народа состоит в
полном и стройном развитии всех элементов общежития и в таком их
соотношении, при котором каждый элемент развивается и действует в меру
своего нормального значения в общественном составе, не принижая себя и не
угнетая других. Только историческим учением проверяется ход этого
воспитания. История народа, научно воспроведенная, становится
приходо-расходной его книгой, по которой подсчитываются недочеты и
передержки его прошлого. Прямое дело ближайшего будущего - сократить
передержки и пополнить недоимки, восстановить равновесие народных задач и
средств. Здесь историческое учение своими конечными выводами подходит
вплоть к практическим потребностям текущей минуты, требующей от каждого
нас, от каждого русского человека отчетливого понимания накопленных народом
средств и допущенных или вынужденных недостатков своего исторического
воспитания. Нам, русским, понимать это нужнее, чем кому-либо. Вековыми
усилиями и жертвами Россия образовала государство, подобного которому по
составу, размерам и мировому положению не видим со времени падения Римской
империи. Но народ, создавший это государство, по своим духовным и
материальным средствам еще не стоит в первом ряду среди других европейских
народов. По неблагоприятным историческим условиям его внутренний рост не шел
в уровень с его международным положением, даже по временам задерживался этим
положением. Мы еще не начинали жить в полную меру своих народных сил,
чувствуемых, но еще не вполне развернувшихся, не можем соперничать с другими
ни в научной, ни в общественно-политической, ни во многих других областях.
Достигнутый уровень народных сил, накопленный запас народных средств - это
плоды многовекового труда наших предков, результаты того, что они успели
сделать. Нам нужно знать, чего они не успели сделать; их недоимки - наши
задачи, т. е. задачи вашего и идущих за вами поколений.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Чем же могут помочь разрешению этих задач когда-то
составившиеся в нашей истории сочетания общественных элементов, которые мы
будем учать? Люди иногда чувствуют неловкость своего положения, тяжесть
общественного порядка, в котором живут, но не умеют ни определить, ни
объяснить отчетливо этой тяжести и неловкости. Историческое учение
вскрывает неправильности в складе общества, больно и смутно чувствуемые
людьми, указывает ненормальное соотношение каких-либо общественных элементов
и его происхождение и дает возможность сообразить средства восстановления
нарушенного равновесия. Если мы заметим, например, что в нашем прошлом одни
общественные элементы не в меру развивались на счет и в ущерб другим, столь
же законным, мы поймем, какие именно предстоит нам усиленно развивать, чтобы
достигнуть возможной стройности и справедливости общественного состава.
Каждому народу история задает двустороннюю культурную работу - над природой
страны, в которой ему суждено жить, и над своею собственной природой, над
своими духовными силами и общественными отношениями.
Если нашему народу в продолжение веков пришлось упорно бороться с
лесами и болотами своей страны, напрягая силы на черную подготовительную
работу цивилации, то нам предстоит, не теряя приобретенной в этой работе
житейской выносливости, напряженно работать над самими собой, развивать свои
умственные и нравственные силы, с особенной заботливостью устанавливать свои
общественные отношения. Таким образом, учение нашей истории может помочь
нам уяснить задачи и направление предстоящей нам практической деятельности.
У каждого поколения могут быть свои идеалы, у моего свои, у вашего другие, и
жалко то поколение, у которого нет никаких. Для осуществления идеалов
необходимы энергия действия, энтузиазм убеждения; при осуществлении их
небежны борьба, жертвы. Но это не все, что необходимо для их торжества:
нужны не только крепкие нервы и самоотверженные характеры, нужны еще и
сообразительные умы. Как легко испортить всякое хорошее дело, и сколько
высоких идеалов успели люди уронить и захватать неумелыми или неопрятными
руками! Наши идеалы не принадлежат исключительно нам и не для нас одних
предназначались: они перешли к нам по наследству от наших отцов и дедов или
достались нам по культурному преемству от других обществ, созданы житейскими
опытами и умственными усилиями других народов, раньше или больше нашего
поработавших, и при создании их имелись в виду не наши, а совсем другие
силы, средства и положения. Поэтому они пригодны не для всех, не всегда и не
везде. Чтобы знать, какие них и в какой мере могут быть осуществлены в
вестном обществе и в вестное время, надобно хорошо учить наличный
запас сил и средств, какой накопило себе это общество; а для того нужно
взвесить и оценить исторические опыты и впечатления, им пережитые, нравы и
привычки, в нем воспитанные. Это тем необходимее, что мы живем во время,
обильное идеалами, но идеалами, борющимися друг с другом, непримиримо
враждебными. Это затрудняет целесообразный в Знание своего прошлого
облегчает такой выбор: оно не только потребность мыслящего ума, но и
существенное условие сознательной и корректной деятельности.
Вырабатывающееся него историческое сознание дает обществу, им
обладающему, тот глазомер положения, то чутье минуты, которые предохраняют
его как от косности, так и от торопливости. Определяя задачи и направление
своей деятельности, каждый нас должен быть хоть немного историком, чтобы
стать сознательно и добросовестно действующим гражданином.
ФОРМА ПОВЕРХНОСТИ ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ. КЛИМАТ. ГЕОЛОГИЧЕСКОЕ
ПРОИСХОЖДЕНИЕ РАВНИНЫ. ПОЧВА. БОТАНИЧЕСКИЕ ПОЯСЫ. РЕЛЬЕФ РАВНИНЫ. ПОЧВЕННЫЕ
ВОДЫ И АТМОСФЕРНЫЕ ОСАДКИ. РЕЧНЫЕ БАССЕЙНЫ.
Начиная учение истории какого-либо народа, встречаем силу, которая
держит в своих руках колыбель каждого народа, - природу его страны.
В географическом очерке страны, предпосылаемом обзору ее истории,
необходимо отметить те фические условия, которые оказали наиболее сильное
действие на ход ее исторической жни.
ФОРМА ПОВЕРХНОСТИ ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ. Мы говорим Восточная Европа или
Европейская Россия, когда хотим обозначить географическое отношение России к
странам, лежащим к западу от нее, или отличить русские владения по cю
сторону Урала от зауральских. Уральский хребет, повторяем мы, отделяет Азию
от Европы.
Мы так привыкли к этим выражениям, что не предполагаем возможности и не
чувствуем надобности выражаться как-нибудь иначе, точнее. Однако
географические представления образованного мира не всегда совпадали с этими
привычными нашими выражениями. Древние греческие географы, например,
проводили раздельную черту между Европой и Азией по реке Танаису (Дону), так
что значительная часть нынешней Европейской России оказалась бы за пределами
Европы, а город Москва - на восточной ее границе, если бы тогда существовал.
Взгляд античной географии находил историческое оправдание в явлении, идущем
с противоположного полюса человеческого развития. Сама Азия, настоящая
кочевая Азия, испокон веков наводняя своими кибитками и стадами нынешнюю
южную Россию, по-видимому, слабо чувствовала, что она попадала в Европу.
Перевалив за Карпаты, в нынешнюю Венгрию, ее орды становились в
невозможность продолжать прежний азиатский образ жни и скоро делались
оседлыми. На широких полях между Волгой и Днестром, по обе стороны Дона, они
не чувствовали этой необходимости и целые века проживали здесь, как жили в
степях Средней Азии.
Недаром бытовая практика дикого азиата сходилась с географическим
воззрением образованного грека. Две географические особенности отличают
Европу от других частей света и от Азии преимущественно: это, во-первых,
разнообразие форм поверхности и, во-вторых, чрезвычайно вилистое очертание
морских берегов.
Известно, какое сильное и разностороннее действие на жнь страны и ее
обитателей оказывают обе эти особенности. Европе принадлежит первенство в
силе, с какою действуют в ней эти условия. Нигде горные хребты, плоскогорья
и равнины не сменяют друг друга так часто, на таких сравнительно малых
пространствах, как в Европе. С другой стороны, глубокие заливы, далеко
выдавшиеся полуострова, мысы образуют как бы береговое кружево западной и
южной Европы. Здесь на 30 квадратных миль материкового пространства
приходится одна миля морского берега, тогда как в Азии одна миля морского
берега приходится на 100 квадратных миль материкового пространства.
Типической страной Европы в обоих этих отношениях является южная часть
Балканского полуострова, древняя Эллада: нигде море так причудливо не
бороздило берегов, как с восточной ее стороны; здесь такое разнообразие в
устройстве поверхности, что на пространстве каких-нибудь двух градусов
широты можно встретить почти все породы деревьев, растущих в Европе, а
Европа простирается на 36 градусов широты.
ЧЕРТЫ СХОДСТВА С АЗИЕЙ. Россия - я говорю только о Европейской России -
не разделяет этих выгодных природных особенностей Европы, или говоря точнее,
разделяет их в одинаковой степени с Азией. Море образует лишь малую долю ее
границ, береговая линия ее морей незначительна сравнительно с ее материковым
пространством, именно, одна миля морского берега приходится на 41 квадратную
милю материка. Однообразие - отличительная черта ее поверхности; одна форма
господствует почти на всем ее протяжении: эта форма - равнина, волнообразная
плоскость пространством около 90 тысяч квадратных миль (более 400 миллионов
десятин), т. е. площадь, равняющаяся более чем девяти Франциям, и очень
невысоко (вообще, саженей на 79 - 80) приподнятая над уровнем моря. Даже в
Азии среди ее громадных сплошных пространств одинаковой формации наша
равнина заняла бы не последнее место: Иранское плоскогорье, например, почти
вдвое меньше ее. К довершению географического сродства с Азией эта равнина
переходит на юге в необозримую маловодную и безлесную степь пространством
тысяч в 10 квадратных миль и приподнятую всего саженей на 25 над уровнем
моря. По геологическому своему строению эта степь совершенно похожа на степи
внутренней Азии, а географически она составляет прямое, непрерывное их
продолжение, соединяясь со среднеазиатскими степями широкими воротами между
Уральским хребтом и Каспийским морем и простираясь -за Урала сначала
широкою, а потом все суживающеюся полосой по направлению к западу, мимо
морей Каспийского, Азовского и Черного.
Это как бы азиатский клин, вдвинутый в европейский материк и тесно
связанный с Азией исторически и климатически. Здесь искони шла столбовая
дорога, которой через урало-каспийские ворота хаживали в Европу глубины
Азии страшные гости, все эти кочевые орды, неисчислимые как степной ковыль
или песок азиатской пустыни. Умеренная, во всем последовательная Западная
Европа не знает таких нурительных летних засух и таких страшных зимних
метелей, какие бывают на этой степной равнине, а они заносятся сюда Азии
или ею поддерживаются. Столько Азии в Европейской России. Исторически
Россия, конечно, не Азия, но географически она не совсем и Европа. Это
переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно
связала ее с Европой; но природа положила на нее особенности и влияния,
которые всегда влекли ее к Азии или в нее влекли Азию.
КЛИМАТ. От однообразия формы поверхности в значительной мере зависит и
климат страны, распределение тепла и влаги в воздухе и частью направление
ветров. На огромном пространстве от крайнего северного пункта материкового
берега Вайгачского пролива (Югорского шара), почти под 70
o
северной широты,
до южной оконечности Крыма и северных предгорий Кавказского хребта,
приблительно до 44
o
, на протяжении 2700 верст можно было бы ожидать резких
климатических различий. По особенностям климата нашу равнину делят на четыре
климатических пояса: арктический - по ту сторону полярного круга, северный,
или холодный, - от 66,5 до 57
o
северной широты (приблительно до параллели
г. Костромы), средний, или умеренный, охватывающий срединную полосу равнины
до 50
o
северной широты (линия Харьков - Камышин), и южный, теплый, или
степной, до 44
o
северной широты.
Но климатические особенности этих поясов гораздо менее резки, чем на
соответствующих пространствах Западной Европы: однообразие формы поверхности
делает климатические переходы с севера к югу и с запада к востоку более
мягкими.
Внутри Европейской России нет значительных гор меридионального
направления, которые проводили бы резкую разницу в количестве влаги на их
западных, восточных склонах, задерживая облака, идущие со стороны
Атлантического океана, и заставляя их разрешаться обильными дождями на
западных склонах; нет в России и значительных гор поперечного направления,
идущих с запада на восток, которые проводили бы чувствительную разницу в
количестве теплоты на севере и на юге от них. Ветры, беспрепятственно носясь
по всей равнине и мешая воздуху застаиваться, сближают в климатическом
отношении места, очень удаленные друг от друга по географическому положению,
и содействуют более равномерному распределению влаги с запада на восток и
тепла с севера на юг. Поэтому высота над уровнем моря не имеет большого
значения в климате нашей страны. Моря, окаймляющие Россию с некоторых краев,
сами по себе, независимо от формы ее поверхности и движения ветров, также
проводят слабое действие на. климат внутреннего пространства страны;
них Черное и Балтийское слишком незначительны, чтобы оказывать заметное
влияние на климат такой обширной равнины, а Ледовитый океан со своими
глубоко врезывающимися заливами ощутительно влияет на климат только дальнего
севера и притом на значительную часть года остается подо льдом (кроме
западной части - по Мурманскому берегу).
Этими условиями объясняются особенности, характерующие климат
Европейской России. Разность температуры между зимой и летом здесь, на
материке, вдали от морей, не менее 23
o
, по местам доходит до 35
o
. Средняя
годовая температура от 2
o
до 10
o
. Но географическая широта слабо влияет на
эту разность. Нигде на обширных материковых пространствах, удаленных от
морей, температура не меняется по направлению с севера на юг так медленно,
как в Европейской России, особенно до 50
o
северной широты (параллель
Харькова). Рассчитали, что ее подъем в этом направлении - только 0,4
o
на
каждый градус широты. Гораздо заметнее действует на менение температуры
географическая долгота. Это действие связано с усилением разности
температуры между зимой и летом по направлению с запада на восток; чем далее
на восток, тем зима становится холоднее, и различие в зимнем холоде по
долготе перевешивает разницу в летнем тепле по широте, с севера на юг. Карта
отерм наглядно показывает эти явления. Годовые отермы, на запад от Вислы
часто гибающиеся зигзагами с севера на юг, заметно выпрямляются по
направлению к востоку, как только заходят в пределы нашей равнины, но при
этом сильно наклоняются к юго-востоку. Потому одинаковую годовую температуру
имеют места, разделенные значительным числом градусов широты и долготы.
Оренбург на 8
o
южнее Петербурга, но годовая температура его одинакова с
петербургской, даже немного ниже (на 0,4
o
), потому что он на 25
o
восточнее
Петербурга; зимняя (январская)
разница температуры обоих городов ( - 6
o
) перевешивает летнюю (июльскую
+4
o
).
Еще решительнее юго-восточный наклон январских отерм. Январская
отерма ( - 15
o
) того же Оренбурга, годовая температура которого почти
одинакова с Петербургом, проходит уже не через этот город, а на 2
o
севернее
и на 20
o
восточнее - около Усть-Сысольска, т. е. ее юго-восточное
направление от этого города круче уклоняется к югу сравнительно с годовой
петербургско-оренбургской отермой: расстояние оренбургского меридиана от
усть-сысольского впятеро меньше, чем от петербургского. Зимние месяцы в
Оренбурге холоднее, чем даже в Архангельске, широта которого на 5
o
севернее
Петербурга, хотя годовая температура Архангельска несравненно ниже
оренбургской (0,3
o
и 3,3
o
). Зато лето в Оренбурге значительно теплее
петербургского (в июле на 4
o
), более соответствует его широте, и его
июльская отерма идет гораздо южнее Петербурга, на Саратов и Елисаветград.
Летом температура больше зависит от широты, зимой - от долготы. Потому
июльские отермы выпрямляются в направлении с запада на восток, стремятся
совпасть с параллелями.
ВЛИЯНИЕ НАПРАВЛЕНИЯ ВЕТРОВ. Сильное влияние на климат Европейской
России имеет направление ветров, являющееся одной характерных
климатических особенностей нашей страны. Изменение температуры по долготе
зимой ослабляется, между прочим, тем, что теплые западные ветры тогда
преобладают в северной полосе нашей равнины, а более холодные восточные - в
южной. Это происходит от распределения ветров в Европейской России.
Отношение западных и восточных ветров у нас меняется по временам года и по
широтам. Замечено, что западные ветры преобладают летом и в северной полосе,
а восточные - зимой и в южной полосе, и чем южнее, тем это зимнее
преобладание восточных ветров усиливается. Деятельное участие азиатских
ветров составляет климатическое отличие Европейской России от Западной
Европы, наложенное на нашу страну ее соседством с Азией. Мы скоро увидим
неодинаковое действие обоих противоположных одно другому направлений ветра
на жнь страны, полезное действие направления западного европейского и
вредное - восточного азиатского. Эта воздушная борьба Азии с Европой в
пределах нашей равнины невольно напоминает те давние исторические времена,
когда Россия служила широкой ареной борьбы азиатских народов с европейскими
и когда именно в южной степной полосе ее Азия торжествовала над Европой,
напоминала бы, может быть, и более поздние времена, когда в северной полосе
завязалась нравственная борьба между веяниями западными и восточными, если
бы это явление не было так далеко от метеорологии. Ограничиваясь срединной
полосой Европейской России, главной сценой нашей древней истории, без южных
степей и крайнего севера, климат этого пространства, как он определился
указанными условиями, обыкновенно характеруют такими общими чертами: зима
не особенно суровая, но продолжительная, покрывающая землю снегом и воды
льдом, при незначительной разнице в температуре по широте и при более
заметном ее менении по долготе; весна поздняя, с частыми возвратами
холодов; лето умеренно теплое, благоприятное для земледелия; температура
меняется часто и быстро зимой и весной, реже и постепеннее летом и осенью.
ГЕОЛОГИЧЕСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКОЙ РАВНИНЫ. Описанная форма
поверхности страны объясняется геологическим ее происхождением. Почва
плоской котловины, какую представляет наша страна, состоит рыхлых
наносных пластов новейшего образования, которые лежат на площади гранита
и других древних горных пород, покрывая сплошной толщей всю поверхность
равнины и образуя холмистые возвышения, сообщающие ей волнообразный вид. Эти
пласты, состоящие преимущественно смеси глины и песка, в некоторых местах
южной степной полосы лишены всякой плотности.
Эта зыбучая почва имеет такое однообразное строение, какое возможно
было только при одинаковом ее происхождении. В наносных слоях ее,
представляющих морские осадки, находятся стволы деревьев и остовы допотопных
животных, а по степи рассеяны каспийские раковины. Эти прнаки заставили
геологов предположить, что поверхность нашей равнины сравнительно нового
образования и если не вся, то на большей части своего пространства была дном
моря, обнажившимся в один поздних геологических периодов. Берегами этого
моря служили Уральские и Карпатские горы, чем объясняется присутствие
обильных залежей каменной соли в этих горных хребтах. Воды, покрывавшие
равнину, отлили в огромные водоемы, образуемые морями Каспийским и
Аральским. Отлив проошел, вероятно, вследствие понижения дна этих больших
впадин. Оба этих моря вместе с Черным прнаются остатками вод обширного
морского бассейна, некогда покрывавшего южную Россию и Прикаспийскую
нменность. Осадки, отложившиеся от ушедшего моря, и образовали те
правильные, однообразно расположенные глинисто-песчаные пласты, которых
состоит почва равнины на обширном протяжении. Севернее пространства, которое
было покрыто этим морем, подобные пласты песку, глины и суглинка отложились
при таянии от обширных ледников, покрывавших всю северную и большую часть
средней России. Если бы возможно было с достаточной высоты взглянуть на
поверхность русской равнины, она представилась бы нам в виде узорчатой ряби,
какую представляет обнажившееся песчаное дно реки или поверхность моря при
легком ветре. При всем однообразии, каким отличается природа нашей равнины,
всматриваясь в нее подробнее, можно заметить некоторые местные особенности,
которые также связаны тесно с геологическим образованием страны и оказали
ощутительное действие на историю нашего народа.
ПОЧВА. По предположению геологов, море, покрывавшее некогда южную и
юго-восточную Россию, отступило не сразу, а в два приема. Они находят следы,
указывающие на то, что северный берег этого моря своим северо-восточным
углом шел приблительно но 55
o
северной широты, несколько южнее впадения
Камы, далее, уклоняясь от него к югу. Потом море отступило градуса на 4, так
что северным берегом его стал Общий Сырт, отрог, идущий от южной оконечности
Уральского хребта к Волге в юго-западном направлении. Этим геологи объясняют
резкую разницу в почве и флоре по северную и южную сторону Общего Сырта и
особенно то, что уровень поверхности к югу от этого кряжа значительно ниже,
чем к северу: от последних южных уступов Сырта в 40 саженей высоты местность
быстро понижается до 0. Пространство между 55
o
и 51
o
северной широты,
крайней южной линией Сырта, раньше освободившееся от моря, почти совпадает с
полосой наиболее глубокого и сильного чернозема. Этот чернозем, как думают,
образовался от продолжительного перегнивания обильной растительности,
вызванной здесь благоприятными климатическими условиями: в составе тучного
чернозема находят свыше 10% перегноя. Напротив, пространство к югу от этого
пояса, образующее степную полосу и позднее вышедшее -под моря, успело
покрыться лишь тонким растительным слоем, лежащим на песчаном солончаковом
грунте, какой остался от ушедшего моря, и с гораздо слабейшим содержанием
перегноя. Ближе к Каспийскому морю, в астраханских степях, почва лишена и
такого тонкого покрова и голые солончаки часто выступают наружу Песчаные
солончаки и соляные озера, которыми усеяна эта нменность, показывают, что
она еще недавно была дном моря. Если южные понтийские степи еще обильны
травой и проводят даже хлебные растения, то на Прикаспийской нменности
встречается только крайне скудная растительность в виде кустиков или пучков
и ползучих порослей. Но даже и травянистая южная степь по тонкости
растительного черноземного слоя и при постоянных сильных и сухих ветрах, в
ней господствующих, не в силах питать значительной древесной растительности
на открытых пространствах: в этом главные причины безлесья степной полосы.
Таким образом, в южной полосе нашей равнины уцелели довольно явственные
следы ее геологического происхождения и образования ее почвы. Вид и состав
почвы прикаспийских степей, как мы уже заметили, дает возможность
предполагать, что отлив моря с южной половины Европейской России завершился
сравнительно поздно, может быть, уже на памяти людей, в историческую пору.
Каспийское море вместе с Аральским, некогда составлявшим, вероятно, одно с
ним целое, продолжает убывать и доселе. Не сохранилось ли смутное
воспоминание об этом перевороте в сказании древних греческих и средневековых
арабских географов о том, будто Каспийское море соединено, с одной стороны,
с Северным океаном, а с другой - с Азовским морем? Это последнее по своему
очертанию и характеру очень похоже на остаток пролива, быть может,
соединявшего Каспийское море с Черным в довольно позднее геологически время,
и даже считают Кума-Манычскую нину дном этого пролива. Что касается
Северного океана, то, по соображениям геологов, между ним и Каспийским морем
в пределах нашей равнины некогда проходил сплошной водный бассейн,
параллельный Уральскому хребту, но только в очень отдаленные геологические
эпохи.
БОТАНИЧЕСКИЕ ПОЯСЫ. Таким образом, в связи с геологическим строением
Европейской России можно различить в ней, не входя в более дробное деление,
две основные почвенные области, особенно важные исторически: северную
область супеси и суглинка с большей или меньшей примесью подзола и область
южного чернозема. Этим почвенным областям соответствуют, впрочем, не
совпадая с ними, два ботанических пояса, лесной и степной, которые имели
сильное влияние на историю нашего народа.
Отлив моря с южной части равнины проошел по склону, какой она делает
к морям Черному и Каспийскому. Юго-восточным направлением этого склона
обозначилось географическое очертание и степного пространства, созданного
этим отливом. Здесь степной характер почвы усиливается в том же
юго-восточном направлении: чем позднее вестная часть этого пространства
вышла -под моря, тем менее бывшее морское дно успело покрыться новыми
почвенными образованиями. При юго-восточном направлении склона
северозападный край этого дна должен был обнажаться раньше
северо-восточного, так что северный берег отступившего моря наклонялся к югу
в западной своей части более, чем в восточной. И степная полоса имеет такое
же очертание: она имеет вид треугольника, основание которого обращено к
Уралу; имея наибольшую ширину в северо-восточной своей части, она постепенно
суживается к юго-западу, упираясь клином в новья Дуная.
СТЕПЬ. Степь не представляет безлесного пространства, однообразного по
составу почвы и характеру растительности. В обоих этих отношениях ее можно
разделить на две полосы, северную, луговую, и южную, дерновую. В первой -
дерновой покров, луг, сплошь покрывает почву и чернозем отличается
наибольшей тучностью; во второй - среди дерна остаются обнаженные прогалины
и чернозем к югу становится все тоньше и скуднее перегноем. И леса в первой
полосе рассеяны частыми островами, за что ее и характеруют названием
лесостепной, а во вторую они забегают кой-где отдельными клочками, ютясь в
долинах или на горных склонах, где им благоприятствуют условия местности. И
в этих местных менениях сказывается зависимость южнорусской почвы и флоры
от направления морского отлива, раньше обнажавшего северо-западные части
южной России.
ЛЕС. К степной области с севера и северо-запада примыкает широкий пояс
леса, образовавшегося здесь вследствие более раннего выхода этого
пространства -под моря или ледника, что дало время накопиться здесь более
сильному растительному слою. Впрочем, трудно провести раздельную черту между
обоими поясами: так постепенно и незаметно перемешиваются и сливаются между
собою их климатические, почвенные и ботанические особенности. В лесном поясе
являются окруженные лесами степные острова, а среди степей выступают леса
разорванными участками и даже сплошными округами. Теперь первобытного
сплошного леса в средней России уже не существует; лесной пояс вследствие
вырубки и распашки значительно отступил с юга, и степь начинается севернее,
чем начиналась прежде. Киев теперь находится почти в степной полосе, а
летопись помнит его еще совсем лесным городом: "И бяше около града лес и бор
велик" Но думают, что некогда степь шла на север дальше теперешнего и была
отодвинута к югу распространявшимися с севера лесными породами, а потом
рукой человека возвращена к прежней границе. Начинаясь приблительно между
Пермью и Уфой, довольно узкой полосой вьется все в том же юго-западном
направлении по нижней Каме, минуя с юга Нижний Новгород, Рязань, Тулу,
Чернигов, Киев и Житомир, переходная почва, блкая к чернозему, суглинистая
с значительной примесью перегноя от лиственного леса и потому называется
лесным суглинком. Пролегая между суглинками и песчаниками северной области и
обыкновенным степным черноземом и часто ими прерываемая, эта полоса является
раздельной чертой между лесным и степным поясом: здесь встречаются и борются
супесь и суглинок с черноземом, лес со степью. Этот лесной пояс по составу
почвы и по характеру растительности делят на две полосы: чернозем и лесной
юге питают лиственный лес, суглинок и севере проводят лес хвойный.
Москва возникла, по-видимому, в ботаническом узле этих полос или блко
к нему.
Впрочем, лиственные породы так перемешались с хвойными, что речь может
быть только о местном преобладании одних над другими, а не о точном
географическом их разграничении. Несмотря на деятельность человека, притом
русского человека, не привыкшего беречь леса, лесная площадь Европейской
России до последнего времени еще сохраняла значительные размеры. По
официальным данным 1860-х годов, здесь 425 миллионов десятин лесом было
покрыто 172 миллиона, т. е. около 40%. По сведениям Центрального
статистического комитета, собранным в 1881 г., 406 миллионов десятин
лесная площадь Европейской России без Финляндии и привисленских губерний
занимала 157,5 миллиона десятин, или почти 39%.
ГЛАВНЕЙШИЕ ВОДОРАЗДЕЛЫ. Процесс образования поверхности нашей равнины,
действие которого так заметно в климате страны, в строении ее почвы и в
географическом распространении растительности, не менее деятельно повлиял и
на распределение вод текучих и стоячих. Здесь имеют значение некоторые черты
рельефа нашей равнины. Не нарушая общего равнинного характера страны, внутри
нее выступают отдельные подъемы, которые по местам складываются в сплошные
плоские возвышенности или гряды холмов со значительным протяжением, но
довольно умеренной высотой, в наивысших точках не выше 220 саженей над
уровнем моря.
Недавние гипсометрические исследования Тилло показали, что внутренние
возвышенности Европейской России следуют более меридиональному, чем
широтному направлению. Таковы так называемая Среднерусская возвышенность,
начинающаяся в Новгородской губернии и протягивающаяся почти меридионально
более чем на 1 тысячу верст до Харьковской губернии и Области Войска
Донского, соприкасаясь там с Донецкою плоскою возвышенностью, идущею по
Северному Донцу до Дона; Приволжская возвышенность, следующая в том же
направлении от Нижнего Новгорода по правому берегу Волги и продолжающаяся
также на юге рядом холмов - Ергеней; Авратынская, которая, начинаясь в
Галиции, но совершенно отдельно от Карпат, проходит несколькими ветвями по
Волынской и Подольской губерниям, наполняя своими отрогами соседние губернии
и образуя днепровские пороги. Эти возвышенности отделяются одна от другой
нинами, которых наиболее важны исторически Юго-Западная нменность,
идущая Полесья по Днепру до Черного и Азовского морей, и центральная
Московская котловина, или Окско-Донская нменность с долинами Оки, Клязьмы,
Верхней Волги и Дона. Названные возвышенности со своими разносторонними
разветвлениями служат водоразделами главнейших речных бассейнов средней и
южной России, а по нменностям текут главные реки этих бассейнов, и, таким
образом, эти возвышенности и нменности связаны с гидрографией Европейской
России.
ВОДЫ. Среднерусская возвышенность северной своей частью образует
Алаунское плоскогорье и Валдайские горы. Эти горы, поднимающиеся на 800 -
900 футов и редко достигающие тысячи футов, имеют наиболее важное
гидрографическое значение для нашей равнины: здесь ее центральный
гидрографический узел. Речная сеть нашей равнины - одна выдающихся
географических ее особенностей. За четыре с половиной века до нашей эры она
бросилась в глаза и наблюдательному Геродоту; описывая Скифию, т. е. южную
Россию, он замечает, что в этой стране нет ничего необыкновенного, кроме
рек, ее орошающих: они многочисленны и величественны. И никакая другая
особенность нашей страны не оказала такого разностороннего, глубокого и
вместе столь заметного действия на жнь нашего народа, как эта речная сеть
Европейской России. Форма поверхности и состав почвы русской равнины дали ее
речным бассейнам своеобразное направление; эти же условия доставляют им или
поддерживают и обильные средства их питания. Наша равнина не обделена ни
почвенной, ни атмосферной водой сравнительно с Западной Европой. Обилие тех
и других вод в ее пределах зависит частью тоже от формы ее поверхности в
связи с ее геологическим образованием. В углублениях между холмами северной
и средней России остались от древнего ледника обильные скопы пресных вод в
виде озер и болот; соляные озера Астраханской и Таврической губерний,
остатки отлившего с южной России моря не имеют значения в ее речной системе.
Озера, озерки и болота встречаются почти на всем пространстве северной и
средней России. Верхневолжские губернии Тверская, Ярославская и Костромская
усеяны болотами и озерками: там они считаются сотнями. В Моложском уезде
Ярославской губернии одно многочисленных болот еще недавно занимало до
100 квадратных верст. С каждым годом, впрочем, это царство озерков и болот
умаляется. На наших глазах продолжается давний процесс исчезновения этих
водных скопов: озера по краям затягиваются мхами и водорослями, суживаются,
мелеют и превращаются в болота, которые, в свою очередь, с вырубкой лесов и
понижением почвенных вод высыхают. Несмотря на то, площадь озер и болот в
Европейской России все еще очень обширна. Озерами, которых в ней насчитывают
свыше 5 тысяч, и болотами особенно богаты два края:
это так называемая Озерная область и Полесье. В первом краю, в
губерниях Новгородской, Петербургской и Псковской, не считая Архангельской,
Олонецкой и Тверской, которые по обилию озер также могут быть к ним
причислены, болота, - только болота, не считая озер, - занимают до 3
миллионов десятин. В Полесье, т.
е. в смежных частях губерний Гродненской, Минской и Волынской, площадь
болот исчисляли почти в 2 миллиона десятин. Как трудна борьба с болотами,
показывает ход осушки Полесья. В 1873 г. для этого составлена была особая
экспедиция. В 25 лет работы она успела осушить до 450 тысяч десятин, т. е.
около одной четверти всего болотного пространства Полесья. С открытыми
надземными водами тесно связаны воды подземные, грунтовые: первыми питаются
последние или их питают.
Общий закон их распределения в Европейской России: по направлению с
севера к югу грунтовые воды постепенно углубляются. В северных широтах они
очень блки к поверхности и сливаются с открытыми водами, образуя болота. В
средней полосе они уходят вглубь уже на несколько саженей - до 6, а в
Новороссии залегают на глубине 15 и более саженей. Они держатся в глинистых,
песчанистых и вестковых породах, образуя по местам в средней полосе
могучие жилы прекрасной воды, бесцветной, прозрачной, без запаха и с
ничтожной минеральной примесью, какова, например, мытищинская вода, питающая
водопроводы Москвы. Чем далее к югу, тем минеральная примесь в составе
почвенной воды увеличивается. Почвенные воды деятельно поддерживаются
атмосферными осадками, распределение которых много зависит от направления
ветров. Летом, с мая до августа, в северной и средней России господствуют
западные и преимущественно юго-западные ветры, наиболее дождливые. Урал
задерживает облака, несомые к нам этими ветрами со стороны Атлантического
океана, и заставляет их разрешаться обильными дождями над нашей равниной; к
ним присоединяются местные испарения от весеннего таяния снегов.
Летом в северной и средней России выпадает обыкновенно больше дождей,
чем в Западной Европе, и потому Россию считают вообще страною летних
осадков. В южной степной России, напротив, преобладают сухие восточные
ветры, которым открытая степь при ее непрерывной связи с пустынями Средней
Азии дает свободный сюда доступ. Потому количество летних осадков в средней
и южной России увеличивается от юга и особенно юго-востока к северу и
северо-западу. Годовое количество их в прибалтийских и западных губерниях -
475 - 610 миллиметров, в центральных - 471 - 598, восточных - 272 - 520,
южных степных, астраханской и новороссийских - 136 - 475: minimum западных
губерний - maximum южных.
РЕКИ. У подножия валдайских возвышений болот и озер, залегающих
между холмами и обильно питаемых осадками, которых здесь выпадает всего
больше, дождями и снегами, берут начало главные реки Европейской России,
текущие в разные стороны по равнине: Волга, Днепр, Западная Двина. Таким
образом. Валдайская возвышенность составляет центральный водораздел нашей
равнины и оказывает сильное влияние на систему ее рек. Почти все реки
Европейской России берут начало в озерах или болотах и питаются сверх своих
источников весенним таянием снегов и дождями. Здесь и многочисленные болота
равнины занимают свое регулярное место в водной экономике страны, служа
запасными водоемами для рек. Когда истощается питание, доставляемое рекам
снеговыми и дождевыми вспомогательными средствами, и уровень рек падает,
болота по мере сил восполняют убыль расходованной речной воды. Рыхлость
почвы дает возможность стоячим водам находить выход их скопов в разные
стороны, а равнинность страны позволяет рекам принимать самые разнообразные
направления. Потому нигде в Европе не встретим такой сложной системы рек со
столь разносторонними разветвлениями и с такой взаимной блостью бассейнов:
ветви разных бассейнов, магистрали которых текут иногда в противоположные
стороны, так блко подходят друг к другу, что бассейны как бы переплетаются
между собою, образуя чрезвычайно узорчатую речную сеть, наброшенную на
равнину. Эта особенность при нешироких и пологих водоразделах, волоках,
облегчала каналацию страны, как в более древние времена облегчала
судоходам переволакивание небольших речных судов одного бассейна в
другой. Выходя озер и болот с небольшой высотой над уровнем моря, русские
реки имеют малое падение, т. е. медленное течение, причем встречают рыхлый
грунт, который легко размывается. Вот почему они делают змеевидные гибы.
Реки горного происхождения, питающиеся таянием снегов в горах и падающие со
значительных высот среди твердых горных пород, при своем быстром течении
наклонны к прямолинейному направлению, а где встречают препятствие в этих
горных породах, там делают уклон под прямым или острым углом. Таково вообще
течение рек в Западной Европе. У нас же вследствие малого падения и
непрочного состава почвы реки чрезвычайно вилисты. Волга течет на
протяжении 3480 верст, а прямое расстояние от ее истока до устья 1565 верст.
Потому же главные реки своими бассейнами захватывают обширные области:
Волга, например, со своими притоками отекает площадь в 1216460 квадратных
верст.
ВЕШНИЕ РАЗЛИВЫ. Отметим в заключение еще две особенности русской
гидрографии, также не лишенные исторического значения. Одна них - это
полноводные весенние разливы наших рек, столь благотворные для судоходства и
луговодства, оказавшие влияние и на побережное размещение населения. Другая
особенность принадлежит рекам, текущим в более или менее меридиональном
направлении: правый берег у них, как вы знаете, вообще высок, левый нок.
Вам уже вестно, что около половины прошлого века русский академик Бэр
объяснил это явление суточным обращением Земли вокруг своей оси. Мы
запомним, что эта особенность также оказала действие на размещение населения
по берегам рек и особенно на систему обороны страны: по высоким берегам рек
возводились укрепления и в этих укреплениях или около них сосредоточивалось
население. Припомним местоположение большинства старинных укрепленных
русских городов по реке Волге. Ограничимся приведенными подробностями и
попытаемся свести их в нечто цельное.
ВЛИЯНИЕ ПРИРОДЫ СТРАНЫ НА ИСТОРИЮ Еп НАРОДА. СХЕМА ОТНОШЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА К
ПРИРОДЕ. ЗНАЧЕНИЕ ПОЧВЕННЫХ И БОТАНИЧЕСКИХ ПОЛОС И РЕЧНОЙ СЕТИ РУССКОЙ
РАВНИНЫ. ЗНАЧЕНИЕ ОКСКО-ВОЛЖСКОГО МЕЖДУРЕЧЬЯ КАК УЗЛА КОЛОНИЗАЦИОННОГО,
НАРОДНОХОЗЯЙСТВЕННОГО И ПОЛИТИЧЕСКОГО. ЛЕС, СТЕПЬ И РЕКИ: ЗНАЧЕНИЕ ИХ В
РУССКОЙ ИСТОРИИ И ОТНОШЕНИЕ К НИМ РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА. МОЖНО ЛИ ПО СОВРЕМЕННЫМ
ВПЕЧАТЛЕНИЯМ СУДИТЬ О ДЕЙСТВИИ ПРИРОДЫ СТРАНЫ НА НАСТРОЕНИЕ ДРЕВНЕГО
ЧЕЛОВЕКА? НЕКОТОРЫЕ УГРОЖАЮЩИЕ ЯВЛЕНИЯ В ПРИРОДЕ РАВНИНЫ.
В прошлый час мы все собирали материал для ответа на поставленный
вопрос о влиянии природы нашей страны на историю нашего народа. Теперь,
разбираясь в собранном материале, попытаемся ответить на этот вопрос.
ПРИРОДА СТРАНЫ И ИСТОРИЯ НАРОДА. Здесь не будет лишней одна
предварительная оговорка. Поставленный вопрос не свободен от некоторых
затруднений и опасностей, против которых необходимы методологические
предосторожности. Наше мышление привыкло расчленять учаемый предмет на
составные его части, а природа ни в себе самой, ни в своем действии на людей
не любит такого расчленения; у нее все силы ведут совокупную работу, в
каждом действии господствующему фактору помогают незаметные сотрудники, в
каждом явлении участвуют разнородные условия. В своем учении мы умеем
различить этих участников, но нам с трудом удается точно определить долю и
характер участия каждого сотрудника в общем деле и еще труднее понять, как и
почему вступили они в такое взаимодействие. Жненная цельность
исторического процесса - наименее податливый предмет исторического учения.
Несомненно то, что человек поминутно и попеременно то приспособляется к
окружающей его природе, к ее силам и способам действия, то их приспособляет
к себе самому, к своим потребностям, от которых не может или не хочет
отказаться, и на этой двусторонней борьбе с самим собой и с природой
вырабатывает свою сообразительность и свой характер, энергию, понятия,
чувства и стремления, а частью и свои отношения к другим людям. И чем более
природа дает возбуждения и пищи этим способностям человека, чем шире
раскрывает она его внутренние силы, тем ее влияние на историю окружаемого ею
населения должно быть прнано более сильным, хотя бы это влияние природы
сказывалось в деятельности человека, ею возбужденной и обращенной на ее же
самое. Законами жни фической природе отведена своя сфера влияния в
исторической судьбе человечества и не все стороны его деятельности в
одинаковой мере подчинены ее действию. Здесь необходимо предположить
вестную постепенность или, как бы сказать, разностепенность влияния; но
очень трудно установить это отношение хотя с некоторой научной
отчетливостью. Рассуждая теоретически, не на точном основании исторического
опыта, казалось бы, что фическая природа с особенной силой должна
действовать на те стороны человеческой жни, которыми сам человек
непосредственно входит в ее область как фическое существо или которыми
блко с нею соприкасается.
Таковы материальные потребности человека, для удовлетворения которых
средства дает фическая природа и которых рождается хозяйственный быт;
сюда же относятся и способы, которыми регулируется удовлетворение этих
потребностей, обеспечивается необходимая для того внутренняя и внешняя
безопасность, т. е.
отношения юридические и политические. Переходя от этих общих
соображений к поставленному вопросу, не будем усиленно искать в нашей
истории подтверждения только что ложенной схемы, а отметим явления,
которых нельзя объяснить без участия природы страны или в которых степень ее
участия достаточно очевидна.
Здесь прежде всего следует отметить три географических особенности,
или, точнее, три сложившихся этих особенностей сочетания благоприятных
для культуры условий исторической жни страны: 1) ее деление на почвенные и
ботанические полосы с неодинаковым составом почвы и неодинаковой
растительностью, 2)
сложность ее водной сети с разносторонними направлениями рек и взаимной
блостью речных бассейнов и 3) общий или основной ботанический и
гидрографический узел на Центральном алаунско-московском пространстве.
ЗНАЧЕНИЕ ПОЧВЕННЫХ И БОТАНИЧЕСКИХ ПОЛОС. Почвенные полосы и указанные
свойства речных бассейнов оказали сильное действие на историю страны, и
действие неодинаковое на различные стороны быта ее населения. Различием в
составе почвы разных частей равнины с неодинаковой растительностью
определялись особенности народного хозяйства, вырабатывались местные
экономические типы, смотря по тому, на какой полосе, лесной или степной,
сосредоточивалась главная масса русского населения. Но действие этого
условия сказалось не сразу. Восточные славяне при своем расселении по
равнине заняли обе смежные полосы средней России, лесной суглинок и северную
часть степного чернозема. Можно было бы ожидать, что в той и другой полосе
сложатся различные типы народного хозяйства. охотничий и земледельческий.
Однако наша древняя летопись не замечает такого различия.
Правда, Кий с братьями, основавшие город Киев среди "леса и бора
великого", были звероловы, "бяху ловяща зверь". Но все племена южного пояса
славянского расселения, поселившиеся в лесах, занимаясь звероловством и
платя дань киевским князьям или хозарам мехами, в то же время, по летописи,
были и хлебопашцами.
Вятичи, забившиеся в глухие леса между Десной и верхней Окой, платили
хозарам дань "от рала", с сохи. Лесовики по самому своему названию,
древляне, с которых Олег брал дань мехами, вместе с тем "делали нивы своя и
земле своя". В первые века незаметно хозяйственного различия по почвенным и
ботаническим полосам.
ВЛИЯНИЕ РЕЧНОЙ СЕТИ. Речная сеть, по-видимому, оказала более раннее и
сильное действие на разделение народного труда по местным естественным
условиям. По большим рекам как главным торговым путям сгущалось население,
принимавшее наиболее деятельное участие в торговом движении, рано здесь
завязавшемся; по ним возникали торговые средоточия, древнейшие русские
города; население, от них удаленное, оставалось при хлебопашестве и лесных
промыслах, доставлявших вывозные статьи приречным торговцам, мед, воск,
меха. При таком влиянии на народнохозяйственный обмен реки рано получили еще
более важное политическое значение. Речными бассейнами направлялось,
географическое размещение населения, а этим размещением определялось
политическое деление страны. Служа готовыми первобытными дорогами, речные
бассейны своими разносторонними направлениями рассеивали население по своим
ветвям. По этим бассейнам рано обозначались различные местные группы
населения, племена, на которые древняя летопись делит русское славянство IX
- Х вв.; по ним же сложились потом политические области, земли, на которые
долго делилась страна, и с этим делением соображались князья в своих
взаимных отношениях и в своем управлении. В первоначальном племенном, как и
в сменившем его областном, земско-княжеском делении Древней Руси легко
заметить это гидрографическое основание. Древняя летопись размещает
русско-славянские племена на равнине прямо по рекам. Точно так же древняя
Киевская земля - это область Среднего Днепра, земля Черниговская - область
его притока Десны, Ростовская - область Верхней Волги и т. д. То же
гидрографическое основание еще заметнее в последующем удельном делении XIII
- XV вв.. довольно точно согласовавшемся со сложным разветвлением бассейнов
Оки и Верхней Волги. Но это центробежное действие речной сети сдерживалось
другой ее особенностью.
Взаимная блость главных речных бассейнов равнины при содействии
однообразной формы поверхности не позволяла размещавшимся по ним частям
населения обособляться друг от друга, замыкаться в олированные
гидрографические клетки, поддерживала общение между ними, подготовляла
народное единство и содействовала государственному объединению страны.
ОКСКО-ВОЛЖСКОЕ МЕЖДУРЕЧЬЕ И ЕГО ЗНАЧЕНИЕ. Под совместным действием
ложенных условий, ботанических и гидрографических, с течением времени на
равнине обозначился сложный узел разнообразных народных отношений. Мы уже
видели, что Алаунское плоскогорье служило узловым пунктом речной сети нашей
страны. Смежные части этого плоскогорья и центральной Московской котловины,
образовавшие область Оки и Верхней Волги, и стали таким бытовым народным
узлом. Когда начала передвигаться сюда масса русского населения
Днепровского бассейна, в этом Окско-волжском междуречье образовался центр
расселения, сборный пункт переселенческого движения с юго-запада: здесь
сходились колонисты и отсюда расходились в разных направлениях, на север за
Волгу, а потом на восток и юго-восток за Оку. Здесь же со временем завязался
и народнохозяйственный узел.
Когда разделение народного труда стало приурочиваться к естественным
географическим различиям, в этом краю встретились завязывавшиеся типы
хозяйства лесного и степного, промыслового и земледельческого. Внешние
опасности, особенно со стороны степи, вносили новый элемент разделения.
Когда усилилось выделение военнослужилого люда народной массы, в том же
краю рабочее сельское население перемешивалось с вооруженным классом,
который служил степным сторожем земли.
Отсюда он рассаживался живой оборонительной городью по поместьям и
острожкам северной степной полосы, по мере того как ее отвоевывали у т
Берег, как звали в старину течение Оки, южного предела этого узлового края,
служил операционным базисом степной борьбы и вместе опорной линией этой
степной военной колонации. Переселенцы разных областей старой Киевской
Руси, поглотив туземцев-финнов, образовали здесь плотную массу, однородную и
деловитую, со сложным хозяйственным бытом и все осложнявшимся социальным
составом, - ту массу, которая послужила зерном великорусского племени. Как
скоро в этом географически и этнографически центральном пространстве
утвердилось средоточие народной обороны, разнообразных отношений и
интересов, здесь встречавшихся и переплетавшихся, завязался и политический
узел. Государственная сила, основавшись в области истоков главных рек
равнины, естественно стремилась расширить сферу своего владычества до их
устьев, по направлению главных речных бассейнов двигая и население,
необходимое для их защиты. Так центр государственной территории определился
верховьями рек, окружность - их устьями, дальнейшее расселение -
направлением речных бассейнов. На этот раз наша история пошла в достаточном
согласии с естественными условиями: реки во многом начертали ее программу.
ОСНОВНЫЕ СТИХИИ ПРИРОДЫ РУССКОЙ РАВНИНЫ. До сих пор мы рассматривали
совокупное действие различных форм поверхности нашей равнины, условий
орографических, почвенных и гидрографических, оказавших влияние на
хозяйственный быт и политический строй русского народа. Лес, степь и река -
это, можно сказать, основные стихии русской природы по своему историческому
значению. Каждая них и в отдельности сама по себе приняла живое и
своеобразное участие в строении жни и понятий русского человека. В лесной
России положены были основы русского государства, в котором мы живем: с леса
мы и начнем частичный обзор этих стихий.
ЛЕС. Лес сыграл крупную роль в нашей истории. Он был многовековой
обстановкой русской жни: до второй половины XVIII в. жнь наибольшей
части русского народа шла в лесной полосе нашей равнины. Степь вторгалась в
эту жнь только злыми эподами, татарскими нашествиями да козацкими
бунтами. Еще в XVII в.
западному европейцу, ехавшему в Москву на Смоленск, Московская Россия
казалась сплошным лесом, среди которого города и села представлялись только
большими или малыми прогалинами. Даже теперь более или менее просторный
горонт, окаймленный синеватой полосой леса - наиболее привычный пейзаж
Средней России. Лес оказывал русскому человеку разнообразные услуги -
хозяйственные, политические и даже нравственные: обстраивал его сосной и
дубом, отапливал березой и осиной, освещал его бу березовой лучиной,
обувал его лыковыми лаптями, обзаводил домашней посудой и мочалом. Долго и
на севере, как прежде на юге, он питал народное хозяйство пушным зверем и
лесной пчелой. Лес служил самым надежным убежищем от внешних врагов, заменяя
русскому человеку горы и замки. Само государство, первый опыт которого на
границе со степью не удался по вине этого соседства, могло укрепиться только
на далеком от Киева севере под прикрытием лесов со стороны степи. Лес служил
русскому отшельнику Фиваидской пустыней, убежищем от соблазнов мира. С конца
XIV в. люди, в пустынном безмолвии искавшие спасения души, устремлялись в
лесные дебри северного Заволжья, куда только они могли проложить тропу. Но,
убегая от мира в пустыню, эти лесопроходцы увлекали с собою мир туда же. По
их следам шли крестьяне, и многочисленные обители, там возникавшие,
становились опорными пунктами крестьянского расселения, служа для новоселов
и приходскими храмами, и ссудодателями, и богадельнями под старость. Так лес
придал особый характер северно-русскому пустынножительству, сделав него
своеобразную форму лесной колонации. Несмотря на все такие услуги, лес
всегда был тяжел для русского человека. В старое время, когда его было
слишком много, он своей чащей прерывал пути-дороги, назойливыми зарослями
оспаривал с трудом расчищенные луг и поле, медведем и волком грозил самому и
домашнему скоту. По лесам свивались и гнезда разбоя. Тяжелая работа топором
и огнивом, какою заводилось лесное хлебопашество на пали, расчищенной -под
срубленного и спаленного леса, утомляла, досаждала. Этим можно объяснить
недружелюбное или небрежное отношение русского человека к лесу: он никогда
не любил своего леса.
Безотчетная робость овладевала им, когда он вступал под его сумрачную
сень.
Сонная, "дремучая" тишина леса пугала его; в глухом, беззвучном шуме
его вековых вершин чуялось что-то зловещее; ежеминутное ожидание
неожиданной, непредвидимой опасности напрягало нервы, будоражило
воображение. И древнерусский человек населил лес всевозможными страхами. Лес
- это темное царство лешего одноглазого, злого духа - озорника, который
любит дурачиться над путником, забредшим в его владения. Теперь лес в южной
полосе средней России - все редеющее напоминание о когда-то бывших здесь
лесах, которое берегут, как роскошь, а севернее - доходная статья частных
хозяйств и казны, которая выручает от эксплуатации своих лесных богатств по
57 - 58 миллионов ежегодно.
СТЕПЬ. Степь, поле, оказывала другие услуги и клала другие впечатления.
Можно предполагать раннее и значительное развитие хлебопашества на открытом
черноземе, скотоводства, особенно табунного, на травянистых степных
пастбищах. Доброе историческое значение южно-русской степи заключается
преимущественно в ее блости к южным морям, которые ее и создали, особенно
к Черному, которым днепровская Русь рано пришла в непосредственное
соприкосновение с южно-европейским культурным миром; но этим значением степь
обязана не столько самой себе, сколько тем морям да великим русским рекам,
по ней протекающим.
Трудно сказать, насколько степь широкая, раздольная, как величает ее
песня, своим простором, которому конца-краю нет, воспитывала в древнерусском
южанине чувство шири и дали, представление о просторном горонте, окоеме,
как говорили в старину; во всяком случае, не лесная Россия образовала это
представление. Но степь заключала в себе и важные исторические неудобства:
вместе с дарами она несла мирному соседу едва ли не более бедствий. Она была
вечной угрозой для Древней Руси и нередко становилась бичом для нее. Борьба
со степным кочевником, половчином, злым татарином, длившаяся с VIII почти до
конца XVII в., - самое тяжелое историческое воспоминание русского народа,
особенно глубоко врезавшееся в его памяти и наиболее ярко выразившееся в его
былевой поэзии. Тысячелетнее и враждебное соседство с хищным степным азиатом
- это такое обстоятельство, которое одно может покрыть не один европейский
недочет в русской исторической жни. Историческим продуктом степи,
соответствовавшим ее характеру и значению, является козак, по общерусскому
значению слова - бездомный и бездольный, "гулящий" человек, не приписанный
ни к какому обществу, не имеющий определенных занятий и постоянного
местожительства, а по первоначальному и простейшему южнорусскому своему
облику человек "вольный", тоже беглец общества, не прнававший никаких
общественных связей вне своего "товариства", удалец, отдававший всего себя
борьбе с неверными, мастер все разорить, но не любивший и не умевший ничего
построить, - исторический преемник древних киевских богатырей, стоявших в
степи "на заставах богатырских", чтобы постеречь землю Русскую от поганых, и
полный нравственный контраст северному лесному монаху. Со Смутного времени
для Московской Руси козак стал ненавистным образом гуляки, "вора".
РЕКА. Так лес и особенно степь действовали на русского человека
двусмысленно.
Зато никакой двусмысленности, никаких недоразумений не бывало у него с
русской рекой. На реке он оживал и жил с ней душа в душу. Он любил свою
реку, никакой другой стихии своей страны не говорил в песне таких ласковых
слов - и было за что. При переселениях река указывала ему путь, при
поселении она - его неменная соседка: он жался к ней, на ее непоемном
берегу ставил свое жилье, село или деревню. В продолжение значительной
постной части года она и кормила его. Для торговца она - готовая летняя и
даже зимняя ледяная дорога, не грозила ни бурями, ни подводными камнями:
только вовремя поворачивай руль при постоянных капрных вилинах реки да
помни мели, перекаты. Река является даже своего рода воспитательницей
чувства порядка и общественного духа в народе. Она и сама любит порядок,
закономерность. Ее великолепные половодья, совершаясь правильно, в урочное
время, не имеют ничего себе подобного в западноевропейской гидрографии.
Указывая, где не следует селиться, они превращают на время скромные
речки в настоящие сплавные потоки и приносят неисчислимую пользу
судоходству, торговле, луговодству, огородничеству. Редкие паводки при малом
падении русской реки не могут идти ни в какое сравнение с неожиданными и
разрушительными наводнениями западноевропейских горных рек. Русская река
приучала своих прибрежных обитателей к общежитию и общительности. В Древней
Руси расселение шло по рекам и жилые места особенно сгущались по берегам
бойких судоходных рек, оставляя в междуречьях пустые лесные или болотистые
пространства. Если бы можно было взглянуть сверху на среднюю Россию,
например, XV в., она представилась бы зрителю сложной канвой с причудливыми
узорами тонких полосок вдоль водных линий и со значительными темными
промежутками. Река воспитывала дух предприимчивости, привычку к совместному,
артельному действию, заставляла размышлять и ловчаться, сближала
разбросанные части населения, приучала чувствовать себя членом общества,
обращаться с чужими людьми, наблюдать их нравы и интересы, меняться товаром
и опытом, знать обхождение. Так разнообразна была историческая служба
русской реки.
ВПЕЧАТЛЕНИЕ ОТ РУССКОЙ РАВНИНЫ. Изучая влияние природы страны на
человека, мы иногда пытаемся в заключение уяснить себе, как она должна была
настраивать древнее население, и при этом нередко сравниваем нашу страну по
ее народно-психологическому действию с Западной Европой. Этот предмет очень
любопытен, но не свободен от серьезных научных опасностей. Стараясь
проникнуть в таинственный процесс, каким древний человек воспринимал
впечатления окружавшей его природы, мы вообще расположены переносить на него
наши собственные ощущения.
Припоминая, как мы с высоты нижегородского кремля любовались видом
двигавшегося перед нашими глазами могучего потока и перспективой равнинной
заволжской дали, мы готовы думать, что и древние основатели Нижнего, русские
люди XIII в., выбирая опорный пункт для борьбы с мордвой и другими
поволжскими инородцами, тоже давали себе досуг постоять перед этим
ландшафтом и, между прочим, под его обаянием решили основать укрепленный
город при слиянии Оки с Волгой. Но очень может статься, что древнему
человеку было не до эстетики, не до перспективы.
Теперь путник с Восточноевропейской равнины, впервые проезжая по
Западной Европе, поражается разнообразием видов, резкостью очертаний, к чему
он не привык дома. Из Ломбардии, так напоминающей ему родину своим рельефом,
он через несколько часов попадает в Швейцарию, где уже другая поверхность,
совсем ему не привычная. Все, что он видит вокруг себя на Западе, настойчиво
навязывает ему впечатление границы, предела, точной определенности, строгой
отчетливости и ежеминутного, повсеместного присутствия человека с
внушительными прнаками его упорного и продолжительного труда. Внимание
путника непрерывно занято, крайне возбуждено. Он припоминает однообразие
родного тульского или орловского вида ранней весной: он видит ровные
пустынные поля, которые как будто горбятся на горонте, подобно морю, с
редкими перелесками и черной дорогой по окраине - и эта картина провожает
его с севера на юг губернии в губернию, точно одно и то же место движется
вместе с ним сотни верст. Все отличается мягкостью, неуловимостью очертаний,
нечувствительностью переходов, скромностью, даже робостью тонов и красок,
все оставляет неопределенное, спокойно-неясное впечатление. Жилья не видно
на обширных пространствах, никакого звука не слышно кругом - и наблюдателем
овладевает жуткое чувство невозмутимого покоя, беспробудного сна и
пустынности, одиночества, располагающее к беспредметному унылому раздумью
без ясной, отчетливой мысли. Но разве это чувство - историческое наблюдение
над древним человеком, над его отношением к окружающей природе? Это - одно
двух: или впечатление общего культурного состояния народа, насколько оно
отражается в наружности его страны, или же привычка современного наблюдателя
перелагать географические наблюдения на свои душевные настроения, а эти
последние ретроспективно превращать в нравственные состояния, возбуждавшие
или расслаблявшие энергию давно минувших поколений. Другое дело - вид
людских жилищ: здесь меньше субъективного и больше исторически уловимого,
чем во впечатлениях, воспринимаемых от внешней природы. Жилища строятся не
только по средствам, но и по вкусам строителей, по их господствующему
настроению. Но формы, раз установившиеся по условиям времени, обыкновенно
переживают их в силу косности, свойственной вкусам не меньше, чем прочим
расположениям человеческой души. Крестьянские поселки по Волге и во многих
других местах Европейской России доселе своей примитивностью, отсутствием
простейших житейских удобств проводят, особенно на путешественника с
Запада, впечатление временных, случайных стоянок кочевников, не нынче-завтра
собирающихся бросить свои едва насиженные места, чтобы передвинуться на
новые. В этом сказались продолжительная переселенческая бродячесть прежних
времен и хронические пожары - обстоятельства, которые поколения в
поколение воспитывали пренебрежительное равнодушие к домашнему
благоустройству, к Удобствам в житейской обстановке.
УГРОЖАЮЩИЕ ЯВЛЕНИЯ. Рассматривая влияние природы на человека, надобно
видеть и действие человека на природу: в этом действии также обнаруживаются
некоторые особенности последней. Культурная обработка природы человеком для
удовлетворения его потребностей имеет свои пределы и требует вестной
осмотрительности:
увеличивая и регулируя энергию фических сил, нельзя истощать их и
выводить равновесия, нарушая их естественное соотношение. Иначе природа
станет в противоречие сама с собой и будет противодействовать видам
человека, одной рукой разрушая то, что создала другой, и географические
условия, сами по себе благоприятные для культуры, при неосмотрительном с
ними обращении могут превратиться в помехи народному благосостоянию. Природа
нашей страны при видимой простоте и однообразии отличается недостатком
устойчивости: ее сравнительно легко вывести равновесия. Человеку трудно
уничтожить источники питания горных рек в Западной Европе; но в России стоит
только оголить или осушить верховья реки и ее верхних притоков, и река
обмелеет. В черноземных и песчанистых местах России есть два явления,
которые, будучи вполне или отчасти продуктами культуры, точнее говоря,
человеческой непредусмотрительности, стали как бы географическими
особенностями нашей страны, постоянными фическими ее. бедствиями: это
овраги и летучие пески. Рыхлая почва, с которой распашка сдернула
скреплявший ее дерновый покров, легко размывается скатывающимися с
возвышений дождевыми и снеговыми ручьями, и образуются овраги, идущие в
самых разносторонних направлениях. Уже самые старые поземельные описи, до
нас дошедшие, указывают на обилие таких оврагов и отвершков. Теперь они
образуют обширную и запутанную сеть, которая все более расширяется и
усложняется, отнимая у хлебопашества в сложности огромную площадь
земледельческой почвы. На юге овраги особенно многочисленны именно в
обработанной части степи, в губерниях Волынской, Подольской, Бессарабской,
Херсонской, Екатеринославской и в Области Войска Донского. Причиняя великий
вред сельскому хозяйству сами по себе, своею многочисленностью, овраги
влекут за собой еще новое бедствие: составляя как бы систему естественного
дренажа и ускоряя сток осадков с окрестных полей, они вытягивают влагу
почвы прилегающих к ним местностей, не дают времени этой почве пропитаться
снеговой и дождевой водой и таким образом вместе с оскудением лесов
содействуют понижению уровня почвенных вод, которое все выразительнее
сказывается в учащающихся засухах. Летучие пески, значительными полосами
прорезывающие черноземную Россию, не менее бедственны. Переносясь на далекие
расстояния, они засыпают дороги, пруды, озера, засоряют реки, уничтожают
урожай, целые имения превращают в пустыни. Площадь их в Европейской России
исчисляют в 2,5 миллиона десятин с лишком, и эта площадь, по сделанным
наблюдениям, ежегодно расширяется на один процент, т. е. приблительно на
25 тысяч десятин. Пески постепенно засыпают чернозем, подготовляя Южной
России со временем участь Туркестана. Этому процессу помогает пасущийся в
степях скот: он своими копытами разрывает верхний твердый слой песка, а
ветер выдувает него скрепляющие его органические вещества, и песок
становится летучим. С этим бедствием борются разнообразными и дорогими
мерами, городями, плетнями, насаждениями. В последние годы министерство
земледелия повело систематическое укрепление песков посадками древесных и
кустарных растений и в пять лет (1898 - 1902) укрепило более 30 тысяч
десятин песков. Эти цифры убедительно говорят о трудности и медленности
борьбы с песками. Мы окончили предварительные работы, которые пригодятся нам
при учении русской истории, условились в задачах и приемах учения,
составили план курса и повторили некоторые уроки по географии России,
имеющие блкое отношение к ее истории. Теперь можем начать самый курс.
НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ КАК ОСНОВНОЙ ИСТОЧНИК ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ ПЕРВОГО ПЕРИОДА
НАШЕЙ ИСТОРИИ. ЛЕТОПИСНОЕ ДЕЛО В ДРЕВНЕЙ РУСИ; ПЕРВИЧНЫЕ ЛЕТОПИСИ И
ЛЕТОПИСНЫЕ СВОДЫ. ДРЕВНЕЙШИЕ СПИСКИ НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. СЛЕДЫ ДРЕВНЕГО
КИЕВСКОГО ЛЕТОПИСЦА В НАЧАЛЬНОМ ЛЕТОПИСНОМ СВОДЕ. КТО ЭТОТ ЛЕТОПИСЕЦ?
ГЛАВНЫЕ СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. КАК ОНИ СОЕДИНЕНЫ В ЦЕЛЬНЫЙ
СВОД. ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ ПЛАН СВОДА. НЕСТОР И СИЛЬВ
НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ. Обращаясь к учению первого периода нашей истории,
нельзя не исполнить еще одного подготовительного дела: необходимо
рассмотреть состав и характер Начальной летописи, основного источника наших
сведений об этом периоде.
Мы имеем довольно разнообразные и разносторонние сведения о первых
веках нашей истории. Таковы особенно иноземные вестия патриарха Фотия IX
в., императора Константина Багрянородного и Льва Диакона Х в., сказания
скандинавских саг и целого ряда арабских писателей тех же веков,
Ибн-Хордадбе, Ибн-Фадлана, Ибн-Дасты, Масуди и других. Не говорим о туземных
памятниках письменных, которые тянутся все расширяющейся цепью с XI в., и
памятниках вещественных, об уцелевших от тех времен храмах, монетах и других
вещах. Все это - отдельные подробности, не складывающиеся ни во что цельное,
рассеянные, иногда яркие точки, не освещающие всего пространства. Начальная
летопись дает возможность объединить и объяснить эти отдельные данные. Она
представляет сначала прерывистый, но, чем далее, тем все более
последовательный рассказ о первых двух с половиной веках нашей истории, и не
простой рассказ, а освещенный цельным, тщательно выработанным взглядом
составителя на начало отечественной истории.
ЛЕТОПИСНОЕ ДЕЛО В ДРЕВНЕЙ РУСИ. Летописание было любимым занятием наших
древних книжников. Начав послушным подражанием внешним приемам вантийской
хронографии, они скоро усвоили ее дух и понятия, с течением времени
выработали некоторые особенности летописного ложения, свой стиль, твердое
и цельное историческое миросозерцание с однообразной оценкой исторических
событий и иногда достигали замечательного искусства в своем деле.
Летописание считалось богоугодным, душеполезным делом. Потому не только
частные лица записывали для себя на память, иногда в виде отрывочных заметок
на рукописях, отдельные события, совершавшиеся в отечестве, но и при
отдельных учреждениях, церквах и особенно монастырях велись на общую пользу
погодные записи достопамятных происшествий. Сверх таких частных и церковных
записок велись при княжеских дворах и летописи официальные.
Из сохранившейся в Волынской летописи грамоты волынского князя
Мстислава, относящейся к 1289 г., видно, что при дворе этого князя велась
такая официальная летопись, имевшая какое-то политическое назначение.
Наказав жителей Берестья за крамолу, Мстислав прибавляет в грамоте: "а
вопсал есмь в летописец коромолу их".
С образованием Московского государства официальная летопись при
государевом дворе получает особенно широкое развитие. Летописи велись
преимущественно духовными лицами, епископами, простыми монахами,
священниками, официальную московскую летопись вели приказные дьяки. Рядом с
событиями, важными для всей земли, летописцы заносили в свои записи
преимущественно дела своего края. С течением времени под руками
древнерусских книжников накоплялся значительный запас частных и официальных
местных записей. Бытописатели, следовавшие за первоначальными местными
летописцами, собирали эти записи, сводили их в цельный сплошной погодный
рассказ о всей земле, к которому и со своей стороны прибавляли описание
нескольких дальнейших лет. Так слагались вторичные летописи или общерусские
летописные своды, составленные последующими летописцами записей древних,
первичных. При дальнейшей переписке эти сводные летописи сокращались или
расширялись, пополняясь новыми вестиями и вставками целых сказаний об
отдельных событиях, житий святых и других статей, и тогда летопись получала
вид систематического летописного сборника разнообразного материала. Путем
переписывания, сокращений, дополнений и вставок накопилось труднообозримое
количество списков, доселе еще не вполне приведенных в вестность и
содержащих в себе летописи в разных составах и редакциях, с разнообразными
вариантами в тексте родственных по составу летописей. Таков в общих и потому
не совсем точных чертах ход русского летописного дела. Разобраться в этом
довольно хаотическом запасе русского летописания, группировать и
классифицировать списки и редакции, выяснить их источники, состав и взаимное
отношение и свести их к основным летописным типам - такова предварительная
сложная критическая работа над русским летописанием, давно начатая,
деятельно и успешно продолжаемая целым рядом исследователей и еще не
законченная. Первичные записи, веденные в разных местах нашего отечества,
почти все погибли; но уцелели составленные них летописные своды. Эти
своды составлялись также в разные времена и в разных местах. Если соединить
их в один цельный общий свод, то получим почти непрерывный погодный рассказ
о событиях в нашем отечестве за восемь столетий, рассказ не везде одинаково
полный и подробный, но отличающийся одинаковым духом и направлением, с
однообразными приемами и одинаковым взглядом на исторические события. И
делались опыты такого полного свода, в которых рассказ начинается почти с
половины IX в.
и тянется неровной, редка прерывающейся нитью через целые столетия,
останавливаясь в древнейших сводах на конце XIII или начале XIV в., а в
сводах позднейших теряясь в конце XVI столетия и порой забегая в XVII, даже
в XVIII в.
Археографическая комиссия, особое ученое учреждение, возникшее в 1834
г. с целью дания письменных памятников древней русской истории, с 1841 г.
начала давать Полное собрание русских летописей и дала 12 томов этого
сборника.
ДРЕВНЕЙШИЕ СПИСКИ НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. В таком же составном, сводном
ложении дошло до нас и древнейшее повествование о том, что случилось в
нашей земле в IX, X, XI и в начале XII в. по 1110 г. включительно. Рассказ о
событиях этого времени. сохранившийся в старинных летописных сводах, прежде
было принято называть Летописью Нестора, а теперь чаще называют Начальной
летописью. В библиотеках не спрашивайте Начальной летописи - вас, пожалуй,
не поймут и переспросят: "Какой список летописи нужен вам?" Тогда вы в свою
очередь придете в недоумение. До сих пор не найдено ни одной рукописи, в
которой Начальная летопись была бы помещена отдельно в том виде, как она
вышла -под пера древнего составителя. Во всех вестных списках она
сливается с рассказом ее продолжателей, который в позднейших сводах доходит
обыкновенно до конца XVI в.
Если хотите читать Начальную летопись в наиболее древнем ее составе,
возьмите Лаврентьевский или Ипатьевский ее список. Лаврентьевский список -
самый древний сохранившихся списков общерусской летописи. Он писан в 1377
г. "худым, недостойным и многогрешным рабом божиим мнихом Лаврентием" для
князя суздальского Димитрия Константиновича, тестя Димитрия Донского, и
хранился потом в Рождественском монастыре в городе Владимире на Клязьме. В
этом списке за Начальной летописью следуют вестия о южной. Киевской и о
северной. Суздальской Руси, прерывающиеся на 1305 г. Другой список,
Ипатьевский, писан в конце XIV или в начале XV столетия и найден в
костромском Ипатьевском монастыре, от чего и получил свое название. Здесь за
Начальной летописью следует подробный и превосходный по простоте, живости и
драматичности рассказ о событиях в Русской земле, преимущественно в южной.
Киевской Руси XII в., а с 1201 по 1292 г. идет столь же превосходный и часто
поэтический рассказ Волынской летописи о событиях в двух смежных княжествах
- Галицком и Волынском. Рассказ с половины IX столетия до 1110 г.
включительно по этим двум спискам и есть древнейший вид, в каком дошла до
нас Начальная летопись. Прежде, до половины прошлого столетия, критика этого
капитального памятника исходила предположения, что весь он - цельное
проведение одного писателя, и потому сосредоточивала свое внимание на
личности летописца и на восстановлении подлинного текста его труда Но,
всматриваясь в памятник ближе, заметили, что он не есть подлинная древняя
киевская летопись, а представляет такой же летописный свод, каковы и другие
позднейшие, а древняя киевская летопись есть только одна составных частей
этого свода.
СЛЕДЫ ДРЕВНЕГО ЛЕТОПИСЦА. До половины XI в. в Начальной летописи не
встречаем следов этого древнего киевского летописца; но во второй половине
века он несколько раз выдает себя. Так, под 1065 годом, рассказывая о
ребенке-уроде, вытащенном рыбаками речки Сетомли бл Киева, летописец
говорит: "...его же позоровахом до вечера". Был ли он тогда уже иноком
Печерского монастыря или бегал мальчиком смотреть на диковину, сказать
трудно. Но в конце XI в. он жил в Печерском монастыре: рассказывая под 1096
годом о набеге половцев на Печерский монастырь, он говорит: "...и придоша на
монастырь Печерский, нам сущим по кельям почивающим по заутрени". Далее
узнаем, что летописец был еще жив в 1106 г.: в этом году, пишет он,
скончался старец добрый Ян, живший 90 лет, в старости маститой, жил он по
закону божию, не хуже был первых праведников, "от него же и аз многа словеса
слышах, еже и вписах в летописаньи сем". На основании этого можно составить
некоторое понятие о начальном киевском летописце. В молодости он жил уже в
Киеве, в конце XI и в начале XII в. был, наверное, иноком Печерского
монастыря и вел летопись. С половины XI в., даже несколько раньше, и
летописный рассказ становится подробнее и теряет легендарный отпечаток,
какой лежит на вестиях летописи до этого времени.
КТО ОН БЫЛ? Кто был этот летописец? Уже в начале XIII столетия
существовало предание в Киево-Печерском монастыре, что это был инок того же
монастыря Не
Об этом Несторе, "иже написа летописец", упоминает в своем послании к
архимандриту Акиндину (1224 - 1231) монах того же монастыря Поликарп,
писавший в начале XIII столетия. Историограф Татищев откуда-то знал, что
Нестор родился на Белоозере. Нестор вестен в нашей древней письменности,
как автор двух повествований, жития преподобного Феодосия и сказания о
святых князьях Борисе и Глебе. Сличая эти памятники с соответствующими
местами вестной нам Начальной летописи, нашли непримиримые противоречия.
Например, в летописи есть сказание об основании Печерского монастыря, где
повествователь говорит о себе, что его принял в монастырь сам преподобный, а
в житии Феодосия биограф замечает, что он, "грешный Нестор", был принят в
монастырь уже преемником Феодосия, игуменом Стефаном. Эти противоречия между
летописью и названными памятниками объясняются тем, что читаемые в летописи
сказания о Борисе и Глебе, о Печерском монастыре и преподобном Феодосии не
принадлежат летописцу, вставлены в летопись составителем свода и писаны
другими авторами, первое монахом XI в. Иаковом, а два последние, помещенные
в летописи под 1051 и 1074 гг., вместе с третьим рассказом под 1091 г. о
перенесении мощей преподобного Феодосия представляют разорванные части одной
цельной повести, написанной постриженником и учеником Феодосиевым, который,
как очевидец, знал Феодосии и о монастыре его времени больше Нестора,
писавшего по рассказам старших братий обители. Однако эти разноречия подали
повод некоторым ученым сомневаться в принадлежности Начальной летописи
Нестору, тем более что за рассказом о событиях 1110 г. в Лаврентьевском
списке следует такая неожиданная приписка: "Игумен Силивестр святого Михаила
написах книгы си летописец, надеяся от бога милость прияти, при князи
Володимере, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игуменящю у святого Михаила,
в 6624". Сомневаясь в принадлежности древней киевской летописи Нестору,
некоторые исследователи останавливаются на этой приписке как на
доказательстве, что начальным киевским летописателем был игумен
Михайловского Выдубицкого монастыря в Киеве Сильвестр, прежде живший иноком
в Печерском монастыре. Но и это предположение сомнительно.
Если древняя киевская летопись оканчивалась 1110 г., а Сильвестр сделал
приписку в 1116 г., то почему он пропустил промежуточные годы, не записавши
совершившихся в них событий, или почему сделал приписку не одновременно с
окончанием летописи, а пять-шесть лет спустя? С другой стороны, в XIV - XV
вв. в нашей письменности, по-видимому, отличали начального киевского
летописателя от Сильвестра, как его продолжателя. В одном поздних сводов,
Никоновском, после сенсационного рассказа о несчастном для русских нашествии
ордынского князя Эдигея в 1409 г., современник-летописец делает такое
замечание: "Я написал это не в досаду кому-нибудь, а по примеру начального
летословца киевского, который, не обинуясь, рассказывает "вся временна
бытства земская" (все события, совершившиеся в нашей земле); да и наши
первые властодержцы без гнева позволяли описывать все доброе и недоброе,
случавшееся на Руси, как при Владимире Мономахе, не украшая, описывал оный
великий Сильвестр Выдубицкий". Значит, Сильвестр не считался в начале XV в.
начальным летословцем киевским. Разбирая состав Начальной летописи, мы,
кажется, можем угадать отношение к ней этого Сильвестра. Эта летопись есть
сборник очень разнообразного исторического материала, нечто вроде
исторической хрестоматии. В ней соединены и отдельные краткие погодные
записи, и пространные рассказы об отдельных событиях, писанные разными
авторами, и дипломатические документы, например договоры Руси с греками Х в.
или послание Мономаха к Олегу черниговскому 1098 г., спутанное с его же
Поучением к детям (под 1096 г.), и даже проведения духовныхпастырей,
например поучение Феодосия Печерского. В основание свода легли как главные
его составные части три особые цельные повествования. Мы разберем их по
порядку в своде.
СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ ЛЕТОПИСИ. 1. Повесть временных лет. Читая первые листы
летописного свода, замечаем, что это связная и цельная повесть, лишенная
летописных приемов. Она рассказывает о разделении земли после потопа между
сыновьями Ноя с перечнем стран, доставшихся каждому, о расселении народов
после столпотворения, о поселении славян на Дунае и расселении их оттуда, о
славянах восточных и их расселении в пределах России, о хождении апостола
Андрея на Русь, об основании Киева с новым очерком расселения восточных
славян и соседних с ними финских племен, о нашествии разных народов на
славян с третьим очерком расселения славян восточных и с описанием их
нравов, о нашествии на них хозар, о дани, которую одни них платили
варягам, а другие хозарам, об гнании первых, о првании Рюрика с братьями
-за моря, об Аскольде и Дире и об утверждении Олега в Киеве в 882 г.
Повесть составлена по образцу вантийских хронографов, обыкновенно
начинающих свой рассказ ветхозаветной историей. Один этих хронографов -
Георгий Амартола (IX в. с продолжением до 948 г.) стал рано вестен на Руси
в славянском, именно в болгарском, переводе. Его даже прямо называет Повесть
как один своих источников; отсюда, между прочим, заимствован рассказ о
походе Аскольда и Дира на греков под 866 г. Но вместе с выдержками
Георгия она передает о восточных славянах ряд преданий, в которых, несмотря
на прозаическое ложение, уцелели еще черты исторической народной песни,
например предание о нашествии аваров на славян-дулебов. В начале Повесть
представляет сплошной рассказ без хронологических пометок. Хронологические
указания являются только с 852 г. но не потому, что Повесть имеет что-нибудь
сказать о славянах под этим годом: она не помнит ни одного события,
касавшегося славян в этом году, и мы увидим, что вся статья под этим годом
вставлена в Повесть позднее чужой рукой. Далее, первое русское вестие,
помеченное в Повести годом, таково, что его нельзя приурочить к какому-либо
одному году: именно под 859 г. Повесть рассказывает о том, что варяги брали
дань с северных племен, а хозары с южных.
Когда началась та и другая дань, когда и как варяги покорили северные
племена, о чем здесь узнаем впервые, - об этом Повесть ничего не помнит. Еще
более неловко поставлен 862 г. Под этим годом мы читаем длинный ряд
вестий: об гнании варягов и усобице между славянскими родами, о
првании князей -за моря, о прибытии Рюрика с братьями и о смерти
последних, об уходе двух бояр Рюрика, Аскольда и Дира, в Киев Новгорода.
Здесь под одним годом, очевидно, соединены события нескольких лет: сама
Повесть оговаривается, что братья Рюриковы умерли спустя два года после их
прихода. Рассказ о 862 г. кончается такими словами:
"Рюрику же княжащу в Новегороде, - в лето 6371, 6372, 6373, 6374 - иде
Аскольд и Дир на греки", т. е. вставка пустых годов оторвала главное
предложение от придаточного. Очевидно, хронологические пометки,
встречающиеся в Повести при событиях IX в "не принадлежат автору рассказа, а
механически вставлены позднейшею рукой. В этой Повести находим указание на
время, когда она была составлена. Рассказывая, как Олег утвердился в Киеве и
начал устанавливать дани с подвластных племен, повествователь добавляет, что
и на новгородцев была наложена дань в пользу варягов по триста гривен в год,
"еже до смерти Ярославле даяше варягом". Так написано в Лаврентьевском
списке; но в одном позднейших сводов, Никоновском, встречаем это вестие
в другом ложении: Олег указал Новгороду давать дань варягам, "еже и ныне
дают". Очевидно, это первоначальная, подлинная форма вестия.
Следовательно, Повесть составлена до смерти Ярослава, т. е. раньше 1054 г.
Если это так, то автором ее не мог быть начальный киевский летописец. Трудно
сказать, чем оканчивалась эта Повесть, на каком событии прерывался ее
рассказ. Пересчитывая народы, нападавшие на славян, повествователь говорит,
что после страшных обров, так мучивших славянское племя дулебов, пришли
печенеги, а потом, уже при Олеге, прошли мимо Киева угры. Действительно, в
самом рассказе Повести это событие отнесено ко времени Олега и поставлено
под 898 г.
Итак, печенеги по Повести предшествовали венграм. Но далее в своде мы
читаем, что только при Игоре в 915 г., т. е. после прохода угров мимо Киева,
печенеги впервые пришли на Русскую землю. Итак, повествователь о временах
Игоря имел несколько иные исторические представления, чем повествователь о
временах, предшествовавших княжению Игоря, т. е. события 915 г. и следующих
лет описаны уже не автором Повести. Эта Повесть носит в своде такое
заглавие: "Се повести временных лет, откуду есть пошла Русская земля, кто в
Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть". Итак, автор
обещает рассказать, как началась Русская земля. Рассказывая об утверждении
Олега в Киеве в 882 г., повествователь замечает: "...беша у него варязи и
словени и прочи, прозвашася Русью". Вот и начало Руси, Русской земли -
исполнение обещания, данного повествователем. Итак, Повесть временных лет
есть заглавие, относящееся не к целому своду, а только к рассказу,
составляющему его начало и прерывавшемуся, по-видимому, на княжении Олега.
Эта Повесть составлена не позже смерти Ярослава; првание князей и
утверждение Олега в Киеве - ее главные моменты.
II. Сказание о крещении Руси при Владимире. Оно разбито на три года:
986, 987 и 988. Но это также не летописный рассказ: он лишен летописных
приемов, отличается полемической окраской, желанием охулить все веры, кроме
православной. И это сказание, очевидно, не принадлежит начальному летописцу,
а вставлено в свод его составителем. В нем уцелел намек на время его
составления. Когда ко Владимиру пришли евреи с предложением своей веры,
князь спросил их: "Где земля ваша?"
Миссионеры отвечали: "В Иерусалиме". - "Полно, так ли?" - переспросил
их князь.
Тогда миссионеры сказали напрямки: "Разгневался бог на отцов наших и
расточил нас по странам грехов ради наших, и предана была земля наша
христианам". Если бы повествователь разумел первых, кто покорил землю
евреев, он должен был бы назвать язычников римлян; если бы он разумел
властителей Иерусалима, современных Владимиру, то он должен был бы назвать
магометан; если же он говорит о христианах, ясно, что он писал после
завоевания Иерусалима крестоносцами, т. е.
в начале XII столетия (после 1099 г.). Основным источником Сказания о
крещении Руси и о христианской деятельности князя Владимира служило рядом с
не успевшим еще завянуть народным преданием древнее житие святого князя,
написанное невестно кем немного лет спустя после его смерти, судя по
выражению жития о времени его княжения: "Сице убо бысть малым прежде сих
лет". Это житие - один самых ранних памятников русской литературы, если
только оно написано русским, а не греком, жившим в России.
III. Киево-Печерская летопись. Ее писал в конце XI и в начале XII в.
монах Печерского монастыря Нестор, как гласит раннее монастырское предание,
отвергать которое нет достаточных оснований. Летопись прервалась на 1110 г.
Но каким годом она начиналась? Можно только догадываться, что летописец
повел свою повесть с событий, совершившихся задолго до его вступления в
монастырь, куда он поступил не ранее 1074 г. Так, ему, по-видимому,
принадлежит помещенный в своде рассказ о событиях 1044 г. Говоря о
вступлении князя Всеслава полоцкого на отцовский стол, летописец упоминает о
повязке, которой этот князь прикрывал язву на своей голове. Об этой повязке
летописец замечает: "...еже носит Всеслав и до сего дне на собе", - а он
умер в 1101 г. Если так, то можно предполагать, что летопись Нестора
начиналась временами Ярослава 1. С большей уверенностью можно думать, что
летопись прервалась именно на 1110 г. и что заключительная приписка
Сильвестра не случайно помещена под этим годом. На это указывает самое
описание 1110 г. в Лаврентьевском списке, сохранившем Сильвестрову приписку.
Потому ли, что весть о случившемся не всегда скоро доходила до летописца,
или по другим причинам, ему иногда приходилось записывать события вестного
года уже в следующем году, когда становились вестны их следствия или
дальнейшее развитие, о чем он и предуведомлял при описании предыдущего года
как будто ante factum.
Он, впрочем, иногда оговаривался, что это не предвидение, а только
опоздание записи: "еже и бысть, якоже скажем после в пришедшее лето", т. е.
когда будем описывать наступивший год. То же случилось и с 1110 г. Над
Печерским монастырем явилось знамение, столп огненный, который "весь мир
виде". Печерский летописец истолковал явление так: огненный столп - это вид
ангела, посылаемого волею божией вести людей путями промысла, как во дни
Моисея огненный столп ночью вел Израиля. Так и это явление, заключает
летописец, предзнаменовало, "ему же бе быти", чему предстояло сбыться и что
сбылось: на следующее лето не этот ли ангел был (нашим) вождем на
иноплеменников и супостатов? Летописец писал это уже в 1111 г., после
страшного мартовского поражения, нанесенного русскими половцам, и слышал
рассказ победителей об ангелах, видимо помогавших им в бою, но почему-то,
вероятно за смертию, не успел описать этих событий 1111 г., на которые
намекал в описании 1110 г. В Ипатьевском списке то же знамение ображено,
как в Лаврентьевском, лишь с некоторыми отступлениями в ложении. Но под
1111 г. в рассказе о чудесной победе русских то же знамение описано вторично
и иначе, другими словами и с новыми подробностями, хотя и со ссылкой на
описание предыдущего года, и притом приурочено к лицу Владимира Мономаха,
являющегося главным деятелем подвига, в котором участвовало 9 князей. Этот
1111 г. описан, очевидно, другим летописцем и, может быть, уже по смерти
Святополка, когда великим князем стал Мономах. Итак, летопись Нестора была
дописана в 1111 г. и кончалась 1110 г. Как мог летописец вести свою
летопись? Так же, как он писал житие преподобного Феодосия, которого не знал
при его жни, - по рассказам знающих людей, очевидцев и участников событий.
Печерский монастырь был средоточием, куда притекало все властное и
влиятельное в тогдашнем русском обществе, все, что делало тогда историю
Русской земли: князья, бояре, епископы, съезжавшиеся на собор к киевскому
митрополиту, купцы, ежегодно проходившие по Днепру мимо Киева в Грецию и
обратно. Ян, боярин, бывший киевским тысяцким, друг и чтитель преподобного
Феодосия и добрый знакомый летописца, сын Вышаты, которому Ярослав I поручал
большие дела, - один этот Ян Вышатич, умерший в 1106 г. 90 лет от роду, был
для летописца живой столетней летописью, от которой он слышал "многа
словеса", записанные им в своей летописи. Все эти люди приходили в монастырь
преподобного Феодосия за благословением перед началом дела, для
благодарственной молитвы по окончании, молились, просили иноческих молитв,
жертвовали "от имений своих на утешение братии и на строение монастырю",
рассказывали, размышляли вслух, исповедуя игумену и братии свои помыслы.
Печерский монастырь был собирательным фокусом, объединявшим рассеянные
лучи русской жни, и при этом сосредоточенном освещении наблюдательный инок
мог видеть тогдашний русский мир многостороннее, чем кто-либо мирян.
СОЕДИНЕНИЕ ЧАСТЕЙ ЛЕТОПИСИ В СВОД. Таковы три основные части,
которых составлен начальный летописный свод: 1) Повесть временных лет,
прерывающаяся на княжении Олега и составленная до 1054 г.; 2) Сказание о
крещении Руси, помещенное в своде под годами 986 - 988 и составленное в
начале XII в., и 3)
Киево-Печерская летопись, в которой описаны события XI и XII вв. до
1110 г.
включительно. Вы видите, что между этими составными частями свода
остаются обширные хронологические промежутки. Чтобы видеть, как пополнялись
эти промежутки, рассмотрим княжение Игоря, составляющее часть 73-летнего
промежутка, отделяющего княжение Олега от момента, которым начинается
Сказание о крещении Руси (913 - 985). Наиболее важные для Руси события
рассказаны под годами: 941, к которому отнесен первый поход Игоря на греков,
ложенный по хронографу Амартола и частью по греческому житию Василия
Нового, под 944 - годом второго похода, в описании которого очевидно участие
народного сказания, и под 945, где помещен текст Игорева договора с греками
и потом рассказано также по народному киевскому преданию о последнем
древлянском хождении Игоря за данью, о смерти князя и о первых актах
Ольгиной мести. Под восемью другими годами помещены не касающиеся Руси
вестия о вантийских, болгарских и угорских отношениях, взятые того же
хронографа Амартола, и между ними четыре краткие заметки об отношениях Игоря
к древлянам и печенегам, что могло удержаться в памяти киевского общества.
Ряд этих 11 описанных лет в нескольких местах прерывается большим или
меньшим количеством годов пустых, хотя и проставленных по порядку в виде
табличек: для этих годов, которых в 33-летнее княжение Игоря оказалось 22,
составитель свода не мог найти в своих источниках никакого подходящего
материала. Подобным образом восполнена и другая половина этого промежутка,
как и промежуток между сказанием о крещении Руси и предполагаемым началом
Печерской летописи. Источниками при этом служили кроме греческих переводных
и южно-славянских проведений, обращавшихся на Руси, еще договоры с
греками, первые опыты русской повествовательной письменности, а также
народное предание, иногда развивавшееся в целое поэтическое сказание, в
историческую сагу, например об Ольгиной мести.
Эта народная киевская сага проходит яркой нитью, как один основных
источников свода, по IX и всему Х в.; следы ее заметны даже в начале XI
столетия, именно в рассказе о борьбе Владимира с печенегами. По этим
уцелевшим в своде обломкам киевской былины можно заключать, что в половине
XI в. уже сложился в Киевской Руси целый цикл историко-поэтических преданий,
главное содержание которых составляли походы Руси на Вантию; другой,
позднейший цикл богатырских былин, воспевающий борьбу богатырей Владимира со
степными кочевниками, также образовался в Киевской Руси и до сих пор кой-где
еще держится в народе, между тем как обломки первого уцелели только в
летописном своде и редка встречаются в старинных рукописных сборниках.
ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ ПЛАН СВОДА. Ряды пустых годов наглядно обнаруживают
способ составления свода по перечисленным источникам. В расположении
собранного летописного материала составитель руководился хронологическим
планом, положенным в основу всего свода. Для постройки этого плана
составитель располагал, с одной стороны, указаниями вантийских хронографов
и датами русских договоров с греками, а с другой - числом лет киевских
княжений, хранившимся в памяти киевского общества. В Повести о начале
Русской земли вслед за преданием о нашествии хозар на полян встречаем такую
вставку под 852 г.: сказав, что при императоре Михаиле III "нача ся
прозывати Русская земля", потому что тогда Русь напала на Царьград, как
повествуется о том в греческом летописании, автор вставки продолжает: "тем
же отселе почнем и числа положим". Эта вставка, очевидно, сделана
составителем свода. Хронологию свою он ведет от потопа, указывая, сколько
лет прошло от потопа до Авраама, от Авраама до исхода евреев Египта и т.
д. Высчитывая различные хронологические периоды, составитель свода доходит
до того времени, когда (в 882 г.) Олег утвердился в Киеве: "от первого лета
Михайлова до первого лета Олгова, русского князя, лет 29, а от первого лета
Олгова, понелиже седе в Киеве, до первого лета Игорева лет 31" и т.
д. Пересчитывая лета по княжениям, составитель свода доходит до смерти
великого князя киевского Святополка: "а от смерти Ярославли до смерти
Святополчи лет 60".
Смерть Святополка, случившаяся в 1113 г., служит пределом
хронологического расчета, на котором построен свод. Итак, свод составлен уже
при преемнике Святополка Владимире Мономахе, не раньше 1113 г. Но мы видели,
что Киево-Печерская летопись прерывается еще при Святополке, 1110 годом;
следовательно, хронологический расчет свода не принадлежит начальному
киевскому летописцу, не дожившему до смерти Святополка или, по крайней мере,
раньше ее кончившему свою летопись, а сделан рукою, писавшею в княжение
Святополкова преемника Владимира Мономаха, т. е. между 1113 и 1125 гг. На
это именно время и падает приведенная мною Сильвестрова приписка 1116 г.
Этого Сильвестра я и считаю составителем свода.
НЕСТОР И СИЛЬВ Теперь можно объяснить отношение этого Сильвестра и
к Начальной летописи и к летописцу Нестору. Так называемая Начальная
летопись, читаемая нами по Лаврентьевскому и родственным ему спискам, есть
летописный свод, а не подлинная летопись киево-печерского инока. Эта
Киево-Печерская летопись не дошла до нас в подлинном виде, а, частью
сокращенная, частью дополненная вставками, вошла в начальный летописный свод
как его последняя и главная часть. Значит, нельзя сказать ни того, что
Сильвестр был начальным киевским летописцем, ни того, что Нестор составил
читаемую нами древнейшую летопись, т. е. начальный летописный свод: Нестор
был составителем древнейшей киевской летописи, не дошедшей до нас в
подлинном виде, а Сильвестр - составителем начального летописного свода,
который не есть древнейшая киевская летопись; он был и редактором вошедших в
состав свода устных народных преданий и письменных повествований, в том
числе и самой Нестеровой летописи.
ИСТОРИКО-КРИТИЧЕСКИЙ РАЗБОР НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. Еп ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ
ДАЛЬНЕЙШЕГО РУССКОГО ЛЕТОПИСАНИЯ, ОШИБОЧНОСТЬ ХРОНОЛОГИЧЕСКОЙ ОСНОВЫ СВОДА И
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ОШИБКИ. ОБРАБОТКА СОСТАВНЫХ ЧАСТЕЙ СВОДА ЕГО СОСТАВИТЕЛЕМ.
НЕПОЛНОТА ДРЕВНЕЙШИХ СПИСКОВ НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ. ИДЕЯ СЛАВЯНСКОГО ЕДИНСТВА,
ПОЛОЖЕННАЯ В Еп ОСНОВУ. ОТНОШЕНИЕ К ЛЕТОПИСИ ИЗУЧАЮЩЕГО. ЛЕТОПИСИ XII в.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ ЛЕТОПИСЦА.
Мы рассмотрели происхождение, состав и источники древнейшего
летописного свода, который принято называть Начальной летописью, и прнали
наиболее вероятным составителем его игумена Сильвестра. Нам предстоит
оценить этот памятник, как исторический источник, чтобы этой оценкой
руководиться в учении древнейших его вестий о Русской земле. Этот
памятник, важный сам по себе как древнейший и основной источник русской
истории, становится еще ценнее потому, что был в истинном смысле слова
начальной летописью: дальнейшее летописание примыкало к ней, как ее
непосредственное продолжение и посильное подражание; последующие составители
летописных сводов обыкновенно ставили ее во главе своих временников.
В разборе Начальной летописи наше внимание сосредоточится на самом
составителе свода, на том, что внес он своего в собирательную работу
сведения разнородного материала, вошедшего в состав свода. Ему принадлежат
хронологическая основа свода, способ обработки источников и взгляд на
исторические явления, проведенный по всему своду.
ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ОСНОВА СВОДА. Хронологическая канва, по которой выведен
рассказ свода, служит одною связей, придающих некоторую цельность
разновременным и разнородным его частям и вестиям, почерпнутым столь
разносторонних источников. В исходной точке этого плана лежит ошибка, в
которую русский бытописатель был введен греческим источником. В XI в. на
Руси был уже вестен в славянском переводе так называемый Летописец вскоре
или вкратце цареградского патриарха Никифора (умер в 828 г.) с продолжением.
Мы видели, почему составитель нашего свода старался прикрепить начальный
пункт русской хронологии к году воцарения императора Михаила III. Никифоров
летописец и ввел его в ошибочный расчет. Академик Шахматов обстоятельно
выяснил, как это случилось. В хронологической таблице Никифорова летописца,
по которой составитель нашего свода строил свой план, х. до императора
Константина, точнее, до первого вселенского собора, по ошибке поставлено 318
лет вместо 325, т. е. за год собора принято число отцов, на нем заседавших,
а сумма лет от собора до воцарения Михаила выведена по неточности слагаемых
в 542 вместо 517; сложением 318 с 542 и получился для воцарения Михаила год
х. 860, а от сотворения мира 6360, так как летописец Никифора считал
от сотворения мира х. ровно 5500, а не 5508 лет, как считаем мы. Вышла
ошибка в 18 лет. Не принимая во внимание участия Никифорова летоисчисления в
образовании года 6360, вычитая него 5508, получали для воцарения Михаила
год х. 852 вместо 860 и этим недоразумением нечаянно уменьшали ошибку
на 8 лет, не доходя до истины, т. е. до 842 г., только 10 лет. Впрочем, эта
ошибка в определении исходного хронологического пункта мало вредила
дальнейшим расчислениям русского хронолога XII в. коррективом служили ему
даты договоров с греками. Держась своего летосчисления и относя воцарение
Михаила к 6360 г. от сотворения мира, но зная по преданию или по
соображению, что Олег умер в год второго своего договора с греками,
составитель свода на время от воцарения Михаила до Олеговой смерти, т. е. до
первого года Игорева княжения, отсчитал в своей таблице ровно столько лет
(60), сколько того требует дата договора - 6420 г. Я решился ввести вас в
эти хронологические подробности только для того, чтобы вы видели, с какими
затруднениями приходилось бороться составителю свода и как относиться к его
ранним хронологическим показаниям.
Надобно отдать ему должное: при скудных средствах он вышел своих
затруднений с большим успехом. Он отнес к 866 г. нападение Руси на Царьград,
которое, как теперь вестно, проошло в 860 г. Соответственно тому и
предшествующие события, им рассказанные, раздоры между северными племенами
по гнании варягов, првание князей, утверждение Аскольда и Дира в Киеве,
надобно отодвигать несколько назад, к самой середине IX в. Неточности в
отдельных годах ничему не мешают, и сам составитель свода придавал своим
годам условное, гадательное значение. Встречая в древней Повести ряд тесно
связанных между собою событий и не умея каждое них пометить особым годом,
он ставил над их совокупностью ряд годов, в пределах которых они, по его
расчету, должны были проойти. Так, гнание варягов, бравших дань с
северных племен, усобицы между этими племенами, првание князей, смерть
братьев Рюрика через два года по првании и уход Аскольда с Диром в Киев он
пометил суммарно тремя годами, 860, 861 и 862, и мы плохо понимаем его,
приурочивая все эти события, и в том числе првание князей, к одному
последнему 862 г. Заслуга составителя свода в том, что он, располагая
сбивчивыми данными вантийских источников, умел уловить начальный конец
нити отечественных преданий - данничество северных племен варягам, и на
расстоянии двух с половиной столетий, ошибаясь на 6 - 7 лет, прикрепить этот
конец к верно рассчитанному хронологическому пункту, к половине IX в.
СПОСОБ ОБРАБОТКИ. Сцепив весь свод одной хронологической основой и
набросив летописную сеть на его нелетописные части, Сильвестр внес в свое
проведение еще более единства и однообразия, переработав его составные
статьи по одинаковым приемам. Переработка состояла главным образом в том,
что по всему своду проведены исторические воззрения хронографа Георгия
Амартола. Этот хронограф служил для него не только источником вестий,
касавшихся Руси, Вантии и южных славян, но и направителем его
исторического мышления. Так, в начале Повести временных лет он поставил
заимствованный у Амартола очерк разделения земли между сыновьями Ноя и эту
географическую классификацию, или таблицу, пополнил собственным перечнем
славянских, финских и варяжских племен, дав им место в Афетовой части. Для
объяснения важных отечественных явлений он ищет аналогий у того же Амартола
и таким образом в их ложение вносит сравнительно-исторический прием.
Характерное место Повести о нравах и обычаях русских славян он пополнил
влечением Амартола о нравах сириян, вактириян и других народов и к ним
от себя прибавил заметку о половцах, о которых невестный автор Повести
едва ли имел какое-нибудь понятие: они стали вестны на Руси после
Ярослава. Вообще, эта часть свода носит на себе следы столь усердной
переработки со стороны его составителя, что в ней трудно отделить подлинный
текст от Сильвестровых вставок и менений. К этому надобно прибавить еще
тщательность, с какой Сильвестр старался воспользоваться для своего свода
всем наличным запасом русской повествовательной письменности. Он был знаком
с древней новгородской летописью и нее привел рассказ о действиях
Ярослава в Новгороде в 1015 г. по смерти отца.
Киевские события этого года он ложил по сказанию о Борисе и Глебе,
составленному монахом Иаковом в начале XII в. Едва ли не он же сам составил
и сказание о крещении Руси по древнему житию князя Владимира, широко
воспользовавшись при этом Палеей, полемическим ложением Ветхого завета,
направленным против магометан и частью католиков, которое преподает
Владимиру греческий философ-мисси Он вставил в свод под 1097 г. и
обстоятельный рассказ об ослеплении теребовльского князя Василька,
написанный Василием, лицом, блким к Васильку. Он же поместил в трех местах
Несторовой летописи части упомянутого мною Сказания о Печерском монастыре и
преподобном Феодосии, может быть, им же и написанного. Проводя свою мысль в
сравнительно-историческом освещении, составитель свода не боялся вносить в
летописное ложение прагматический беспорядок, соединял под одним годом
разновременные, но однородные явления. Вспомнив, что около 1071 г. в Киеве
явился волхв, о котором в Печерской летописи не было вестия, он вставил в
нее вместе с рассказом об этом волхве целое учение о "бесовском наущении и
действе", о пределах силы бесов над людьми и о способах их действия на
людей, особенно посредством волхвов. Эта демонология иллюстрируется
несколькими любопытными рассказами о волхвах и кудесниках на Руси того
времени и параллельными библейскими примерами. Время событий, рассказанных
Сильвестром под 1071 г., обозначено летописными выражениями: "в си же
времена, в си лета"; но два случая рассказанных несомненно были позднее
1071 г. Так не мог написать простой летописец, каким был Нестор,
записывавший события года в год. Впечатление ученого книжника,
проводимое широким знакомством составителя свода с иноземными и своими
источниками и способом пользования ими, усиливается еще проблесками
критической мысли. Составитель против мнения, будто основатель Киева был не
более как перевозчик через Днепр, и в критической вставке, внесенной в
Повесть временных лет, доказывает преданием, что Кий был князь в роду своем
и ходил в Царьград, где был принят с большим почетом самим царем; только
имени этого царя составитель не знает, в чем и сознается. Точно так же
ходили различные толки о месте крещения князя Владимира; составитель
выбирает них наиболее достоверное предание.
НЕПОЛНОТА ДРЕВНЕЙШИХ СПИСКОВ. Но едва ли одной этой критической
разборчивостью можно объяснить заметную неполноту свода: в позднейших
списках Начальной летописи встречаем ряд вестий, которые не нашли себе
места в списках древнейших, хотя сами по себе ничем не возбуждают
критического недоверия.
Большею частью это краткие вестия о событиях, которых нельзя выдумать
или не для чего было выдумывать. Так, пропущены вестия о том, что в 862 г.
прванные князья построили город Ладогу и здесь сел старший них - Рюрик,
что в 864 г.
убит был болгарами сын Аскольда, в 867 г. воротились от Царьграда
(после поражения) Аскольд и Дир с малой дружиной и был в Киеве плач великий,
что в том же году "бысть в Киеве глад велий", а Аскольд и Дир били
множество печенегов.
В древнейших списках 979 г. оставлен пустым, а в позднейших под ним
помещены два любопытных вестия о печенежском князе, который бил челом
Ярополку о службе и получил от него "грады и власти", и о приходе к Ярополку
греческих послов, которые "взяша мир и любовь с ним и яшася ему по дань,
якоже и отцу его и деду его". Из времени князя Владимира пропущен ряд
вестий о печенежских и болгарских князьях, крестившихся в Киеве, и о
посольствах, приходивших в Киев Греции, Польши, Чехии, Венгрии, от папы.
Такие пропуски можно проследить и в дальнейших княжениях по всему XI в. Эти
пробелы частью можно отнести на счет Лаврентьевского списка, который, будучи
древнейшим, не может быть прнан наиболее исправным: в нем по вине писца
пропущено много мест, сохранившихся в других, ближайших к нему по составу и
тексту списках. Иные вестия могли быть опущены по соображениям самого
составителя свода, но внесены в него ближайшими по времени переписчиками,
которые бывали отчасти и редакторами переписываемых проведений и могли
восполнить пробелы по источникам, бывшим под руками у Сильвестра и еще не
успевшим затеряться. Но в некоторых летописных сводах, особенно
новгородского происхождения, первые века нашей истории лагаются столь
несходно со сводом, усвояемым нами игумену Сильвестру, что такой разности
нельзя объяснить неполнотою списков или редакций. Это и побудило академика
Шахматова предположить существование особого, более древнего летописного
свода, составленного в конце XI в. и послужившего "основным ядром",
которого в начале XII в. составился свод, читаемый нами в Лаврентьевском
списке. Все это приводит к мысли, что Сильвестровский свод далеко не вобрал
в себя всего запаса рассказов, ходивших в русском обществе про первые века
нашей истории, или по какой-то случайности именно древнейшие списки
сохранили Начальную летопись в сокращенном, а позднейшие в более полном
составе, как думал С. М. Соловьев.
ИДЕЯ СЛАВЯНСКОГО ЕДИНСТВА. Всего важнее в своде идея, которою в нем
освещено начало нашей истории: это - идея славянского единства. Составитель
потому так и занят этнографией, что хочет собрать все части славянства,
указать их настоящее международное место и найти связи, их соединяющие.
Описав расселение славян, он замечает: "тако разыдеся словеньский язык; тем
же и грамота прозвася словеньская". Она и была одной таких связей.
Русский бытописатель помнил роковой исторический момент, с которого началось
разрушение славянского единства: это - утверждение венгров на среднем Дунае
в начале Х в., разорвавшее связи между западными и южными славянами,
завязанные славянскими первоучителями.
По поводу вестия о проходе венгров мимо Киева в 898 г. он вспоминает
о деятельности Кирилла и Мефодия и о ее значении для славянства. Был один
язык славянский - славяне дунайские, покоренные венграми, морава, чехи, ляхи
и поляне - Русь. Первее всего мораве дана была грамота славянская, которая
теперь на Руси и у болгар дунайских. Мефодий был епископом в Паннонии на
столе апостола Андроника, ученика апостола Павла. А апостол Павел учил в
Иллирии, где прежде жили славяне: стало быть, и славянству учитель Павел. А
мы, Русь, - тоже славяне: стало быть, Павел и нам, Руси, учитель. А
славянское племя и русское - одно племя: от варягов прозвались Русью, а
начала были славяне; только звались полянами, а говорили по-славянски;
звались полянами потому, что в поле сидели, а язык у них один с другими
славянами. Такой диалектической цепью умозаключений и так настойчиво
мыслящий русский книжник начала XII в. прицеплял свое темное отечество не
только к семье славянских народов, но и к апостолическим преданиям
христианства. Замечательно, что в обществе, где сто лет с чем-нибудь назад
еще приносили идолам человеческие жертвы, мысль уже училась подниматься до
сознания связи мировых явлений. Идея славянского единства в начале XII в.
требовала тем большего напряжения мысли, что совсем не поддерживалась
современной действительностью. Когда на берегах Днепра эта мысль выражалась
с такой верой или уверенностью, славянство было разобщено и в значительной
части своего состава порабощено: Моравская держава была разбита венграми еще
в начале Х в., первое Болгарское царство - Вантией в начале XI в.,
полабские и прибалтийские славяне уступали немецкому напору и, вместе с
чехами и поляками, католическому влиянию.
ОТНОШЕНИЕ К ЛЕТОПИСИ ИЗУЧАЮЩЕГО. Все указанные особенности Начальной
летописи ставят в особенное к ней отношение учающего по ней начало нашей
истории. Когда куча разнохарактерного материала расположена по плану,
выработанному путем соображения разнородных данных, подвергнута переработке
по вестным приемам, даже с участием критической разборчивости, и освещена
руководящей исторической идеей, тогда мы имеем дело уже не с простой
летописью, но и с ученым проведением, которому принадлежат некоторые
научные права на внимание. Здесь учению подлежит не только сырой
исторический материал, но и цельный взгляд, даже с некоторыми
методологическими приемами. Углубляясь в связь и смысл явлений, описываемых
в таком проведении, мы обязаны принимать в расчет и то, как понимает эту
связь и этот смысл сама летопись, ибо в ней мы имеем памятник, показывающий,
как представляли себе первые времена нашей истории мыслящие, учавшие ее
книжные люди на Руси в начале XII в. К Начальной летописи непосредственно
примыкают ее продолжения, повествующие о событиях в Русской земле. XII в. до
конца первого периода нашей истории.
ЛЕТОПИСИ XII в. После приписки Сильвестра с 1111 г. оба древнейших
списка, Лаврентьевский и Ипатьевский, как и списки более поздние, разнятся
между собою гораздо значительнее, чем до этого момента: очевидно, это уже
различные летописные своды, а не разные списки одного и того же свода. До
конца XII в. в сводах того и другого древнейшего списка описываются большею
частью одни и те же события и по одинаковым источникам, которыми служат
первичные местные летописи и сказания об отдельных лицах или событиях,
писанные современниками, иногда даже очевидцами и участниками описываемых
дел. Но, неодинаково пользуясь общими источниками, тот и другой свод
ображает события по-своему. Свод Ипатьевского списка вообще полнее
Лаврентьевского. Притом можно заметить, что в ложении событий, в
объяснении их причин и следствий составитель Ипатьевского свода
придерживался более южнорусских источников, составитель Лаврентьевского -
более источников северных, суздальских, хотя по местам в первом северные
события рассказаны даже подробнее, чем во втором, и наоборот - южные во
втором описаны обстоятельнее, чем в первом. Наконец, сверх общих источников
у каждого свода были свои особые, которых не знал другой. Поэтому оба свода
представляют как бы одну общерусскую летопись в двух различных составах или
обработках. В этом смысле летопись XII в. по Ипатьевскому списку у нас
иногда называют сводом южно-русским, а летопись того же века по списку
Лаврентьевскому - сводом северным, суздальским. Изучая тот и другой свод, мы
чуть не на каждом шагу встречаем в них следы летописцев то киевского, то
черниговского, то суздальского, то волынского. Судя по этим следам, можно
подумать, что во всех главных областных городах Руси XII в. были свои
местные летописатели, записки которых вошли в тот или другой свод с большей
или меньшей полнотой в меру значения каждого города в общей жни Русской
земли. Первое место в этом отношении принадлежало Киеву, и киевской
летописи всего больше черпают оба свода, только редка мимоходом отмечая
вестия, идущие какого-нибудь далекого угла Руси, Полоцка или Рязани.
Так летописание XII в. развивалось, по-видимому, в одинаковом направлении с
тогдашней земской жнью, подобно ей разбивалось по местным центрам,
локаловалось. Как могли составители обоих сводов собрать такой обильный
запас местных летописей и сказаний и как умели свести их в последовательный
погодный рассказ, - это может быть предметом Удивления или недоумения. Во
всяком случае, они оказали неоценимую услугу позднейшей историографии тем,
что сберегли для нее множество исторических данных, которые без них пропали
бы бесследно. Эти своды еще тем Дороги, что составители их, сводя местные
записи, щадили их областные особенности, тон и колорит, политические
суждения и общественные или династические отношения местных летописателей.
Летописцы того времени не были бесстрастными и даже беспристрастными
наблюдателями совершавшихся событий, как мы склонны их представлять себе: у
каждого них были свои местные политические интересы, свои династические и
областные сочувствия и антипатии. Так, летописец киевский обыкновенно горячо
стоит за своих любимых Мономаховичей, черниговский - за их противников
Ольговичей, а суздальский рад при случае кольнуть новгородцев за их "злое
неверстие", гордость и буйство, за их привычку нарушать клятву и прогонять
князей. Отстаивая своих князей и свои местные интересы, летописец не
чуждался желания по-своему образить ход событий, тенденциозно связывая и
толкуя их подробности, причины и следствия. Разнообразие местных источников
сообщает тому и другому своду значение общерусской летописи, а разнообразие
местных интересов и сочувствий вносит в оба свода много живости и движения,
делая их верным зеркалом настроения, чувств и понятий тогдашнего русского
общества. Читая, например, по Ипатьевскому списку рассказ о шумной борьбе
Изяслава Мстиславича с черниговскими князьями (1146 - 1154), мы слышим
поочередно голос то киевского летописца, сочувственный Изяславу, то
летописца черниговского, радеющего об интересах его противников, а со
времени вмешательства в борьбу князей Юрия суздальского и Владимира
галицкого к хору центральных летописцев присоединяются голоса бытописателей
этих далеких друг от друга окраин Русской земли. Благодаря тому, вчитываясь
в оба свода, вы чувствуете себя как бы в широком общерусском потоке событий,
образующемся слияния крупных и мелких местных ручьев. Под пером летописца
XII в. все дышит и живет, все безустанно движется и без умолку говорит; он
не просто описывает события, а драматирует их, разыгрывает перед глазами
читателя. Таким драматмом ложения особенно отличается Ипатьевский
список. Несмотря на разноголосицу чувств и интересов, на шум и толкотню
описываемых событий, в летописном рассказе нет хаоса: все события, мелкие и
крупные, стройно укладываются под один взгляд, которым летописец смотрит на
мировые явления.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ ЛЕТОПИСЦА. Этот исторический взгляд так сросся с
настроением, со всем духовным складом летописца, что его можно назвать
летописным, хотя его разделяли люди одинакового с летописцем настроения или
мышления, не принимавшие никакого участия в летописном деле. Этот взгляд
имеет большое значение в историографии, потому что пережил летописание и
долго управлял мышлением ученых историков: они долго продолжали смотреть на
явления человеческой жни глазами летописца, даже когда покинули летописные
приемы их обработки и ложения. Потому, кажется мне, этот взгляд
заслуживает нашего внимания. Научная задача историка, как ее теперь
понимают, состоит в уяснении происхождения и развития человеческих обществ.
Летописца гораздо более занимает сам человек, его земная и особенно
загробная жнь. Его мысль обращена не к начальным, а к конечным причинам
существующего и бывающего. Историк-прагматик учает генезис и механм
людского общежития; летописец ищет в событиях нравственного смысла и
практических уроков для жни; предметы его внимания - историческая
телеология и житейская мораль. На мировые события он смотрит самоуверенным
взглядом мыслителя, для которого механика общежития не составляет загадки:
ему ясны силы и пружины, движущие людскую жнь. Два мира противостоят и
борются друг с другом, чтобы доставить торжество своим непримиримым началам
добра и зла. Борцами являются ангелы и бесы. У дня и ночи, у света и мрака,
у снега и града, у весны, лета, осени и зимы есть свой ангел; ко всему, ко
всем творениям приставлены ангелы. Так и ко всякому человеку, ко всякой
земле, даже языческой, приставлены ангелы охранять их от зла, помогать им
против лукавого. И у противной стороны есть сильные средства и способы
действия: это - бесовские козни и злые люди. Бесы подтолкнут человека на зло
и сами же над ним смеются, ввергнув его в пропасть смертную. Прельщают они
видениями, волхвованиями, особенно женщин, и разными кознями наводят людей
на зло. А злой человек хуже самого беса: бесы хоть бога боятся, а злой
человек "ни бога ся боит, ни человек ся стыдит". Но и у бесов есть своя
слабость: умея внушить людям злые помыслы, они не знают мыслей человеческих,
которые ведает только бог, и потому, пуская свои лукавые стрелы наугад,
часто промахиваются. Борьба обоих миров идет -за человека. Куда, к какому
концу направляется житейский водоворот, проводимый борьбой, и как в нем
держаться человеку - вот главный предмет внимания для летописца. Жнь дает
человеку указания, предостерегающие и вразумляющие; надобно только уметь
замечать и понимать их. Летописец описывает нашествия поганых на Русскую
землю, беды, какие она терпит от них. Зачем попускает бог неверным
торжествовать над христианами? Не думай, что бог любит первых больше, чем
последних: нет, он попускает поганым торжествовать над нами не потому, что
их любит, а потому, что нас милует и хочет сделать достойными своей милости,
чтобы мы, вразумленные несчастиями, покинули путь нечестия. Поганые - это
батог, которым провидение исправляет детей своих. "Бог бо казнит рабы своя
напастьми различными, огнем и водою и ратью и иными различными казньми;
хрестьянину бо многими напастьми внити в царство небесное". Так историческая
жнь служит нравственно-религиозной школой, в которой человек должен
научиться познавать пути провидения. Горе ему, если он разойдется с этими
путями. Игорь и Всеволод Святославичи, побив половцев, мечтают о славе,
какая ждет их, когда они прогонят поганых к самому морю, "куда еще не ходили
деды наши, а возьмем до конца свою славу и честь". Говорили они так, не
ведая "божия строения", предназначившего им поражение и плен. Все
провозвещает эти пути, не только исторические события, но и фические
явления, особенно необычайные знамения небесные. Отсюда напряженный интерес
летописца к явлениям природы. В этом отношении его программа даже шире, чем
у современного историка: у него природа прямо вовлечена в историю, является
не источником стихийных, часто роковых влияний, то возбуждающих, то
угнетающих дух человека, даже не просто немой обстановкой человеческой
жни; она сама - живое, действующее лицо истории, живет вместе с человеком,
радеет ему, знамениями вещает ему волю божию. У летописца есть целое учение
о знамениях небесных и земных и об их отношении к делам человеческим.
Знамения бывают либо к добру, либо ко злу. Землетрясения, затмения,
необычайные звезды, наводнения - все такие редкие, знаменательные явления не
на добро бывают, проявляют либо рать, усобицу, голод, мор, либо чью смерть.
Согрешит какая-либо земля - бог казнит ее голодом, нашествием поганых, зноем
либо иной какой казнью. Так летописец является моралистом, который видит в
жни человеческой борьбу двух начал, добра и зла, провидения и диавола, а
человека считает лишь педагогическим материалом, который провидение
воспитывает, направляя его к высоким целям, ему предначертанным. Добро и
зло, внешние и внутренние бедствия, самые знамения небесные - все в руках
провидения служит воспитательным средством для человека, пригодным
материалом для "строения божия", мирового нравственного порядка, созидаемого
провидением. Летописец более всего рассказывает о политических событиях и о
международных отношениях; но взгляд его по существу своему
церковно-исторический. Его мысль сосредоточена не на природе действующих в
истории сил, вестной ему других источников, а на образе их действий по
отношению к человеку и на уроках, какие человек должен влекать для себя
этого образа действий. Эта дидактическая задача летописания и сообщает
спокойствие и ясность рассказу летописца, гармонию и твердость его
суждениям.
Познакомив вас с основным источником для учения древнейшего периода
нашей истории, перейду к ложению фактов этого периода.
ГЛАВНЫЕ ФАКТЫ I ПЕРИОДА РУССКОЙ ИСТОРИИ. ДВА ВЗГЛЯДА НА Еп НАЧАЛО.
НАРОДЫ, ОБИТАВШИЕ В ЮЖНОЙ РОССИИ ДО ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН, И ИХ ОТНОШЕНИЕ К
РУССКОЙ ИСТОРИИ. КАКИЕ ФАКТЫ МОЖНО ПРИЗНАВАТЬ НАЧАЛЬНЫМИ В ИСТОРИИ НАРОДА?
ПРЕДАНИЕ НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ О РАССЕЛЕНИИ СЛАВЯН С ДУНАЯ. ИОРНАНД О
РАЗМЕЩЕНИИ СЛАВЯН В VI в. ВОЕННЫЙ СОЮЗ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН НА КАРПАТАХ.
РАССЕЛЕНИЕ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН ПО РУССКОЙ РАВНИНЕ, ЕГО ВРЕМЯ И ПРИЗНАКИ.
ОБОСОБЛЕНИЕ ВОСТОЧНОГО СЛАВЯНСТВА КАК СЛЕДСТВИЕ РАССЕЛЕНИЯ.
Приступая к учению первого периода нашей истории, напомню его пределы
и то господствующее сочетание общественных элементов, которое направляло
русскую жнь в это время.
1 ПЕРИОД РУССКОЙ ИСТОРИИ. Я веду этот период с древнейших времен до
конца XII или до начала XIII в. Не могу точнее обозначить его конечного
предела. Никакое поворотное событие не отделяет резко этого периода от
последующего. Нашествие монголов нельзя прнать таким раздельным событием:
монголы застали Русь на походе, во время передвижки, которую ускорили, но
которой не вызвали; новый склад жни завязался до них. Около половины XI в.
территория, на которой сосредоточивалась главная масса русского населения,
тянулась длинной и довольно узкой полосой по среднему и верхнему Днепру с
его притоками и далее на север через водораздел до устьев Волхова. Эта
территория политически раздроблена на области, "волости", в каждой
которых политическим средоточением служил большой торговый город, первый
устроитель и руководитель политического быта своей области. Эти города мы
будем называть волостными, а руководимые ими области городовыми. Вместе с
тем эти же волостные города служили средоточиями и руководителями и
экономического движения, направлявшего хозяйственный быт тогдашней Руси,
внешней торговли. Все другие явления этого времени, учреждения, социальные
отношения, нравы, успехи знания и искусства, даже нравственно-религиозной
жни, были прямыми или отдаленными последствиями совокупного действия двух
указанных факторов, волостного торгового города и внешней торговли. Первый и
самый трудный вопрос, представляющийся при учении этого периода, касается
того, как и какими условиями создан был обозначенный склад политических и
экономических отношений, когда появилось на указанной полосе славянское
население и чем вызваны были к действию оба указанных фактора.
ДВА ВЗГЛЯДА НА Еп НАЧАЛО. В нашей исторической литературе преобладают
два различных взгляда на начало нашей истории. Один них ложен в
критическом исследовании о древнерусских летописях, составленном членом
русской Академии наук XVIII в., знаменитым ученым немцем Шлецером на
немецком языке и данном в начале прошлого века. Вот основные черты
Шлецерова взгляда, которого держались Карамзин, Погодин, Соловьев. До
половины IX в., т. е. до прихода варягов, на обширном пространстве нашей
равнины, от Новгорода до Киева по Днепру направо и налево, все было дико и
пусто, покрыто мраком: жили здесь люди, но без правления, подобно зверям и
птицам, наполнявшим их леса. В эту обширную пустыню, заселенную бедными,
разбросанно жившими дикарями, славянами и финнами, начатки гражданственности
впервые были занесены пришельцами Скандинавии - варягами около половины
IX в. Известная картина нравов восточных славян, как ее нарисовал
составитель Повести о начале Русской земли, по-видимому, оправдывала этот
взгляд. Здесь читаем, что восточные славяне до принятия христианства жили
"зверинским образом, скотски", в лесах, как все звери, убивали Друг друга,
ели все нечистое, жили уединенными, разбросанными и враждебными один другому
родами:
"...живяху кождо с своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом
своим".
Итак, нашу историю следует начинать не раньше половины IX в.
ображением тех первичных исторических процессов, которыми везде начиналось
человеческое общежитие, картиной выхода первобытного дикого состояния.
Другой взгляд на начало нашей истории прямо противоположен первому. Он начал
распространяться в нашей литературе несколько позднее первого, писателями
XIX в. Наиболее полное выражение его можно найти в сочинениях профессора
Московского университета Беляева и г. Забелина, в 1 томе его "Истории
русской жни с древнейших времен".
Вот основные черты их взгляда. Восточные славяне искони обитали там,
где знает их наша Начальная летопись; здесь, в пределах русской равнины,
поселились, может быть, еще за несколько веков х. Обозначив так свою
исходную точку, ученые этого направления ображают долгий и сложный
исторический процесс, которым первобытных мелких родовых союзов вырастали
у восточных славян целые племена, среди племен возникали города, среды
этих городов поднимались главные, или старшие, города, составлявшие с
младшими городами или пригородами племенные политические союзы полян,
древлян, северян и других племен, и, наконец, главные города разных племен
приблительно около эпохи првания князей начали соединяться в один
общерусский союз. При схематической ясности и последовательности эта теория
несколько затрудняет учающего тем, что такой сложный исторический процесс
развивается ею вне времени и исторических условий:
не видно, к какому хронологическому пункту можно было бы приурочить
начало и дальнейшие моменты этого процесса и как, в какой исторической
обстановке он развивался. Следуя этому взгляду, мы должны начинать нашу
историю задолго
х., едва ли не со времен Геродота, во всяком случае, за много веков до
првания князей, ибо уже до их прихода у восточных славян успел
установиться довольно сложный и выработанный общественный строй, отлившийся
в твердые политические формы. Войдем в разбор уцелевших вестий и преданий
о наших славянах и тогда получим возможность оценить оба сейчас ложенных
взгляда.
ДОСЛАВЯНСКОЕ ЗАСЕЛЕНИЕ ЮЖНОЙ РОССИИ. Что разуметь под началом истории
кого-либо народа? С чего начинать его историю? Древние греческие и римские
писатели сообщают нам о южной степной России ряд вестий, неодинаково
достоверных, полученных ими через посредство греческих колоний по северным
берегам Черного моря от купцов или по личным наблюдениям. До нашей эры
разные кочевые народы, приходившие Азии, господствовали здесь один за
другим, некогда киммериане, потом при Геродоте скифы, позднее, во времена
римского владычества, сарматы.
Около начала нашей эры смена пришельцев учащается, номенклатура
варваров в древней Скифии становится сложнее, запутаннее. Сарматов сменили
или них выделились геты, языги, роксаланы, аланы, бастарны, даки. Эти
народы толпятся к нижнему Дунаю, к северным пределам империи, иногда
вторгаются в ее области, скучиваются в разноплеменные рассыпчатые громады,
образуют между Днепром и Дунаем обширные, но скоропреходящие владения,
каковы были пер х. царства гетов, потом даков и роксалан, которым
римляне даже принуждены были платить дань или откуп. Видно, что
подготовлялось великое переселение народов. Южная Россия служила для этих
азиатских проходцев временной стоянкой, на которой они готовились сыграть ту
или другую европейскую роль, пробравшись к нижнему Дунаю или перевалив за
Карпаты. Эти народы, цепью прошедшие на протяжении веков по южно-русским
степям, оставили здесь после себя бесчисленные курганы, которыми усеяны
обширные пространства между Днестром и Кубанью. Над этими могильными
насыпями усердно и успешно работает археология и открывает в них любопытные
исторические указания, пополняющие и проясняющие древних греческих
писателей, писавших о нашей стране. Некоторые народы, подолгу заживавшиеся в
припонтийских степях, например скифы, входили через здешние колонии в
довольно тесное соприкосновение с античной культурой. Вбли греческих
колоний появлялось смешанное эллино-скифское население. Скифские цари
строили дворцы в греческих городах, скифская знать ездила в самую Грецию
учиться; в скифских курганах находят вещи высокохудожественной работы
греческих мастеров, служившие обстановкой скифских жилищ.
ЕГО ЗНАЧЕНИЕ. Все эти данные имеют большую общеисторическую цену; но
они относятся больше к истории нашей страны, чем к истории нашего народа.
Наука пока не в состоянии уловить прямой исторической связи этих азиатских
посетителей южной Руси с славянским населением, позднее здесь появляющимся,
как и влияния их художественных заимствований и культурных успехов на быт
полян, северян и проч.
Присутствия славян среди этих древних народов незаметно. И сами эти
народы остаются этнографическими загадками. Историческая этнография, учая
происхождение всех этих народов, пыталась выяснить, какие них
принадлежали к кельтскому и какие к германскому или славянскому племени. В
такой постановке вопроса есть, кажется, некоторое методологическое
недоразумение. Эти племенные группы, на которые мы теперь делим европейское
население, не суть какое-либо первобытное вечное деление человечества: они
сложились исторически и обособились в свое время каждая. Искать их в
скифской древности значит приурочивать древние племена к позднейшей
этнографической классификации. Если эти племена и имели общую генетическую
связь с позднейшим населением Европы, то отдельным европейским народам
трудно найти среди них своих прямых специальных предков и с них начинать
свою историю.
НАЧАЛЬНЫЕ ФАКТЫ В ИСТОРИИ НАРОДА. Начало истории народа должно
обозначаться какими-либо более явственными, уловимыми прнаками. Их надобно
искать прежде всего в памяти самого народа. Первое, что запомнил о себе
народ, и должно указывать путь к началу его истории. Такое воспоминание не
бывает случайным, беспричинным. Народ есть население, не только совместно
живущее, но и совокупно действующее, имеющее общий язык и общие судьбы.
Потому в народной памяти обыкновенно надолго удерживаются события, которые
впервые коснулись всего народа, в которых весь он принял участие и через это
совокупное участие впервые почувствовал себя единым целым. Но такие события
обыкновенно не проходят бесследно не только для народной памяти, но и для
народной жни: они выводят составные части народа разрозненного
состояния, соединяют его силы для какой-либо общей цели и закрепляют это
соединение какой-либо связующей, для всех обязательной формой общежития.
Таковы, по моему мнению, два тесно связанных между собою прнака.
обозначающие начало истории народа; самое раннее воспоминание его о самом
себе и самая ранняя общественная форма, объединившая его в каком-либо
совокупном действии. Найдем ли такие прнаки в истории нашего народа?
РАССЕЛЕНИЕ СЛАВЯН С ДУНАЯ. Составитель Начальной летописи не поможет
нам в этом искании. У него другая точка зрения: он панславист; исходя
своей идеи первобытного единства славянства, он прежде всего старается
связать ранние судьбы родной Руси с общей историей славян. Начальная
летопись не помнит времени прихода славян Азии в Европу. В ученом
этнографическом очерке, поставленном во главе Повести временных лет, она
застает славян уже на Дунае. Из этой придунайской страны, которую она
называет землею Венгерской и Болгарской, славяне расселились в разные
стороны. Оттуда же вышли и те славяне, которые поселились по Днепру, его
притокам и далее к северу.Летопись рассказывает, что, когда волхи напали на
славян дунайских, сели среди них и начали их угнетать, одни славяне ушли и
сели по Висле, прозвавшись ляхами, другие пришли на Днепр и прозвались
полянами, а поселившиеся в лесах - древлянами и т. д. Волхи или волохи -
это, по мнению исследователей, римляне. Речь идет о разрушении императором
Траяном царства даков, которым его предшественник Домициан принужден был
платить дань. Это указание на присутствие славян в составе Дакийского
царства и о передвижении части их с Дуная на северо-восток от римского
нашествия в начале II в. х. - одно самых ранних исторических
воспоминаний славянства и отмечено, если не ошибаюсь, только нашей
летописью; трудно лишь догадаться, такого источника оно заимствовано. Но
его нельзя принять за начало нашей истории: оно касалось не одних восточных
славян и притом говорит о разброде славянства, а не о сформировании среди
него какого-либо союза.
ИЗВЕСТИЕ ИОРНАНДА. Наша летопись не помнит явственно, чтобы восточные
славяне где-либо надолго останавливались по пути с Дуная к Днепру; но,
сопоставляя ее смутные воспоминания с иноземными вестиями, узнаем о такой
промежуточной остановке. В III в. х. наша страна подверглась новому
нашествию, но с необычной стороны, не с востока, Азии, а Европы, с
Балтийского моря: это были отважные мореходы-готы, которые по рекам нашей
равнины проникали в Черное море и громили Восточную империю. В IV в. их
вождь Германарих завоеваниями образовал обитателей нашей страны обширное
царство. Это было первое исторически вестное государство, основанное
европейским народом в пределах нынешней России. В состав его входили
различные племена восточной Европы, в названиях которых можно распознать
эстов, мерю, мордву - все будущих соседей восточных славян. Были покорены
Германарихом и венеты или венеды, как называли западные латинские писатели
славян с начала нашей эры. Историк готов Иорнанд, который сообщает эти
вестия о царстве Германариха, не указывает, где тогда жили эти венеты,
собственное имя которых Σχλαβα в вантийских
вестиях появляется с конца V в. Зато этот латинский писатель VI в., хорошо
знакомый с миром задунайских варваров и сам варвар по происхождению, РОДОМ
Мии, с нижнего Дуная, обстоятельно очерчивает современное ему
географическое размещение славян. Описывая Скифию своего времени, он
говорит, что по северным склонам высоких гор от истоков Вислы на обширных
пространствах сидит многолюдный народ венетов. Хотя теперь, продолжает
Иорнанд, они зовутся различными именами по разности родов и мест поселения,
но главные их названия - склавены и анты.
Первые обитают на север до Вислы, а на восток до Днестра (usque ad
Danastrum); леса и болота заменяют им города. Вторые, самые сильные
венетов, простираются по огнутому побережью Черного моря от Днестра до
Днепра. Значит, славяне, собственно, занимали тогда Карпатский край. Карпаты
были общеславянским гнездом, которого впоследствии славяне разошлись в
разные стороны. Эти карпатские славяне с конца V в., когда греки стали знать
их под их собственным именем, и в продолжение всего VI в. громили Восточную
империю, переходя за Дунай: недаром тот же Иорнанд с грустью замечает, что
славяне, во времена Германариха столь ничтожные как ратники и сильные только
численностью, "ныне по грехам нашим свирепствуют всюду". Следствием этих
усиленных вторжений, начало которых относят еще к III в., и было постепенное
заселение Балканского полуострова славянами.
Итак, прежде чем восточные славяне с Дуная попали на Днепр, они долго
оставались на карпатских склонах; здесь была промежуточная их стоянка.
ВОЕННЫЙ СОЮЗ СЛАВЯН НА КАРПАТАХ В VI в. Продолжительный вооруженный
напор карпатских славян на империю смыкал их в военные союзы. Карпатские
славяне вторгались в пределы Восточной империи не целыми племенами, как
германцы наводняли провинции Западной империи, а вооруженными ватагами, или
дружинами, выделявшимися разных племен. Эти дружины и служили боевой
связью отдельных разобщенных племен. Находим следы такого союза, в состав
которого входили именно восточные славяне. Повесть временных лет по всем
прнакам составлена в Киеве:
составитель ее с особенным сочувствием относится к киевским полянам,
отличая их "кроткий и тихий обычай" от зверинских нравов всех других
восточных славянских племен, да и знает о них больше, чем о других племенах.
Она ничего не говорит ни о готах Германариха, ни о гуннах, вскоре после него
затопивших его царство. Но она помнит ряд более поздних вражеских нашествий,
испытанных славянами, говорит о болгарах, обрах, хозарах, печенегах, уграх.
Однако до хозар она ничего не запомнила о своих любимых полянах, кроме
предания об основании Киева. Народные потоки, пронесшиеся по южной России и
часто дававшие больно чувствовать себя восточным славянам, как будто ничем
не задевали восточного славянского племени, ближе всех к ним стоявшего,
полян. В памяти киевского повествователя XI в.
уцелело от тех далеких времен предание только об одном восточном
славянском племени, но таком, которое жило далеко от Киева и в XI в. не
принимало видного участия в ходе событий. Повесть рассказывает о нашествии
аваров на дулебов (в VI - VII вв.): "Те же обры воевали со славянами и
покорили дулебов, тоже славян, и притесняли женщин дулебских: собираясь
ехать, обрин не давал запрягать ни коня, ни вола, а приказывал заложить в
телегу 3, 4, 5 женщин, и они везли его; так мучили они дулебов. Были обры
телом велики, а умом горды, и истребил их бог, перемерли все, не осталось ни
единого обрина, и есть поговорка на Руси до сего дня: погибоша аки обре".
Вероятно, благодаря этой исторической поговорке и попало в Повесть предание
об обрах, которое носит на себе черты былины, исторической песни,
составляющей, может быть, отдаленный отголосок целого цикла славянских песен
об аварах, сложившегося на карпатских склонах. Но где были во время этого
нашествия поляне и почему одним дулебам пришлось так страдать от обров?
Неожиданно с другой стороны идет к нам ответ на этот вопрос. В сороковых
годах Х в., лет за сто до составления Повести временных лет, писал о
восточных славянах араб Масуди в своем географическом сочинении Золотые
луга. Здесь он рассказывает, что одно славянских племен, коренное между
ними, некогда господствовало над прочими, верховный царь был у него, и этому
царю повиновались все прочие цари; но потом пошли раздоры между их
племенами, союз их разрушился, они разделились на отдельные колена, и каждое
племя выбрало себе отдельного царя. Это господствовавшее некогда славянское
племя Масуди называет валинана (волыняне), а нашей Повести мы знаем, что
волыняне - те же дулебы и жили по Западному Бугу. Можно догадываться, почему
киевское предание запомнило одних дулебов времен аварского нашествия.
Тогда дулебы господствовали над всеми восточными славянами и покрывали их
своим именем, как впоследствии все восточные славяне стали зваться Русью по
имени главной области в Русской земле, ибо Русью первоначально называлась
только Киевская область. Во время аварского нашествия еще не было ни полян,
ни самого Киева, и масса восточного славянства сосредоточивалась западнее,
на склонах и предгорьях Карпат, в краю обширного водораздела, откуда идут в
разные стороны Днестр, оба Буга, притоки верхней Припяти и верхней Вислы.
Итак, мы застаем у восточных славян на Карпатах в VI в.
большой военный союз под предводительством князя дулебов.
Продолжительная борьба с Вантией завязала этот союз, сомкнула восточное
славянство в нечто целое. На Руси во времена Игоря еще хорошо помнили об
этой первой попытке восточных славян сплотиться, соединить свои силы для
общего дела, так что арабский географ того времени успел записать довольно
полное вестие об этом. Сто лет спустя, во времена Ярослава I, русский
повествователь отметил только поэтический обрывок этого исторического
воспоминания. Этот военный союз и есть факт. который можно поставить в самом
начале нашей истории: она, повторю, началась в VI в. на самом краю, в
юго-западном углу нашей равнины, на северо-восточных склонах и предгорьях
Карпат.
РАССЕЛЕНИЕ ПО РУССКОЙ РАВНИНЕ. Отсюда, с этих склонов восточные славяне
в VII в.
постепенно расселялись по равнине. Это расселение можно прнать вторым
начальным фактом нашей истории. И этот факт оставил некоторые следы в нашей
Повести, также значительно проясняющиеся при сопоставлении их с иноземными
вестиями. Вантийские писатели VI и начала VII в. застают задунайских
славян в состоянии необычайного движения. Император Маврикий (582 - 602),
долго боровшийся с этими славянами, пишет, что они живут точно разбойники,
всегда готовые подняться с места. поселками, разбросанными по лесам и по
берегам многочисленных рек их страны. Прокопий, писавший несколько ранее,
замечает, что славяне живут в плохих хижинах, разбросанных поодиночке, на
далеком одна от другой расстоянии, и постоянно переселяются. Причина этой
подвижности открывается ее следствий. Вантийцы говорят о вторжениях
задунайских славян в пределы Империи во второй четверти VII в.;
приблительно с этого времени одновременно прекращаются и эти вторжения, и
вантийские вестия о задунайских славянах: последние исчезают куда-то и
снова появляются в вантийских сказаниях уже в IX в., когда они опять
начинают нападать на Вантию с другой стороны, морским путем, и под новым
именем Руси. О судьбе восточных славян в этот длинный промежуток VII - IX
вв. находим у вантийцев мало надежных вестий.
Прекращение славянских набегов на империю было следствием отлива славян
с Карпат, начавшегося или усилившегося со второй четверти VII в. Этот отлив
совпадает по времени с аварским нашествием на восточных славян, в котором
можно видеть его причину.
ЕГО ПРИЗНАКИ. Наша Повесть временных лет не говорит ни о пятивековой
карпатской стоянке славян, ни об этой вторичной их передвижке оттуда в
разные стороны; но она отмечает некоторые отдельные ее прнаки и следствия.
В очерке расселения славян с Дуная она отчетливо отличает западных славян,
мораву, чехов, ляхов, поморян, от восточных - хорватов, сербов и хорутан.
Славян, расселившихся по Днепру и другим рекам нашей равнины, она ведет от
восточной ветви, а местопребыванием племен, ее составлявших, где потом знают
вантийские писатели этих хорватов и сербов, была страна Карпат, нынешняя
Галиция с областью верхней Вислы. Хорватов здесь знает и наша Начальная
летопись даже в Х в.: они участвуют в походе Олега на греков 907 г.; с ними
воюет Владимир в 992 г. Не помня ясно о приходе днепровских славян с Карпат,
летопись, однако, запомнила один последних моментов этого расселения.
Размещая восточно-славянские племена по Днепру и его притокам, она
рассказывает, что были в ляхах два брата, Радим и Вятко, которые пришли со
своими родами и сели - Радим на Соже, а Вятко на Оке; от них и пошли
радимичи и вятичи. Поселение этих племен за Днепром дает некоторое основание
думать, что их приход был одним поздних приливов славянской колонации:
новые пришельцы уже не нашли себе места на правой стороне Днепра и должны
были продвинуться далее на восток, за Д С этой стороны вятичи очутились
самым крайним племенем русских славян. Но почему эти племена летопись
выводит "от ляхов"? Это значит, что они пришли прикарпатской страны:
область указанного водораздела, Червонная Русь, древняя страна хорватов в XI
в., когда написана рассказывающая об этом Повесть временных лет, считалась
уже ляшской страной и была предметом борьбы Руси с Польшей.
ЕГО ВРЕМЯ. Так, сопоставляя смутные воспоминания этой Повести с
иноземными бестиями, не без усилий и не без участия предположений получаем
некоторую возможность представить себе, как подготовлялись оба начальных
факта нашей истории. Приблительно ко II в. п х. народные потоки
прибили славян к среднему и нижнему Дунаю. Прежде они терялись в
разноплеменном населении Дакийского царства и только около этого времени
начали выделяться сарматской массы, обособляться в глазах иноземцев, как
и в собственных воспоминаниях. Тацит еще недоумевает, кому сроднее венеды:
германцам или кочевникам-сарматам, и Иорнанд припоминает, что Никополь на
Дунае основан Траяном после побед над сарматами. Но наша летопись помнит,
что от волохов, т. е. от римлян Траяна, тяжко пришлось славянам, которые
вынуждены были покидать свои дунайские жилища.
Но восточные славяне, принесшие на Днепр это воспоминание, пришли сюда
не прямо с Дуная, совершив непрерывную перекочевку: это была медленная
передвижка с остановкой на Карпатах, длившейся со II до VII в. Авары дали
толчок дальнейшему движению карпатских славян в разные стороны. В V и VI вв.
в Средней и Восточной Европе очистилось много мест, покинутых германскими
племенами, которых гуннское нашествие двинуло на юг и запад в римские
провинции. Аварское нашествие оказало подобное же действие на славянские
племена, двинув их на опустелые места.
Рассказ Константина Багрянородного о прыве сербов и хорватов на
Балканский полуостров императором Ираклием в VII в. для борьбы с аварами
заподозрен исторической критикой и наполнен сомнительными подробностями; но
в основе его, кажется, лежит нечто действительное. Во всяком случае VII в.
был временем, когда в той или другой связи с аварским движением возник ряд
славянских государств (Чешское, Хорватское, Болгарское). В этот же век по
местам, где прежде господствовали готы, стали расселяться восточные славяне,
как в стране, где прежде сидели вандалы и бургунды, тогда же расселялись
ляхи.
ОБОСОБЛЕНИЕ СЛАВЯН ВОСТОЧНЫХ. Изучая начало нашей истории, мы сейчас
видели, как выделялись славяне этнографической массы с неопределенными
племенными обликами, некогда населявшей восточную припонтийскую Европу. В
VII в., когда уже было вестно собственное родовое имя славян, мы замечаем
прнаки их внутреннего видового разделения, местного и племенного. Трудно
обозначить с точностью время, к которому можно было бы приурочить
обособление их западной и восточной ветви; но до VII в. видим, что их судьбы
складываются в тесной взаимной связи, в зависимости от одинаковых или
сходных обстоятельств и влияний.
С этого века, когда в жни восточных славян обозначились явления,
которые можно прнать начальными фактами нашей истории, эти славяне,
расселяясь с Карпат, вступают под действие особых местных условий,
сопровождающих и направляющих их жнь на протяжении многих дальнейших
столетий. Наблюдая, как они устроялись на новых местах жительства, мы будем
следить за происхождением и действием этих новых условий.
СЛЕДСТВИЯ РАССЕЛЕНИЯ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН ПО РУССКОЙ РАВНИНЕ. 1)
ЮРИДИЧЕСКИЕ. БЫТ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН В ЭПОХУ РАССЕЛЕНИЯ. ВЛИЯНИЕ КОЛОНИЗАЦИИ НА
РАЗРУШЕНИЕ РОДОВОГО СОЮЗА И НА ВЗАИМНОЕ СБЛИЖЕНИЕ РОДОВ; СМЕНА РОДА ДВОРОМ.
ОТРАЖЕНИЕ ЭТИХ ФАКТОВ В МИФОЛОГИИ РУССКИХ СЛАВЯН. ОЧЕРК ИХ МИФОЛОГИИ. КУЛЬТ
ПРИРОДЫ. ПОЧИТАНИЕ ПРЕДКОВ. ОТРАЖЕНИЕ ТЕХ ЖЕ ФАКТОВ В ФОРМАХ ЯЗЫЧЕСКОГО
БРАКА У РУССКИХ СЛАВЯН И В ИХ СЕМЕЙНОМ ПРАВЕ. 2) СЛЕДСТВИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИЕ.
ДАВНЕЕ ТОРГОВОЕ ДВИЖЕНИЕ ПО ДНЕПРУ. ГРЕЧЕСКИЕ КОЛОНИИ ПО СЕВЕРНЫМ БЕРЕГАМ
ЧпРНОГО МОРЯ. СЛЕДЫ РАННИХ ТОРГОВЫХ СНОШЕНИЙ РУССКИХ СЛАВЯН С ХОЗАРСКИМ И
АРАБСКИМ ВОСТОКОМ И С ВИЗАНТИЕЙ. ВЛИЯНИЕ ХОЗАРСКОГО ИГА НА УСПЕХИ ЭТОЙ
ТОРГОВЛИ. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДРЕВНЕЙШИХ РУССКИХ ГОРОДОВ.
СЛЕДСТВИЯ РАССЕЛЕНИЯ. В продолжение VII и VIII вв., во время аварского
владычества по обеим сторонам Карпат, восточной и западной, восточная ветвь
славян, занимавшая северо-восточные склоны этого хребта, мало-помалу
отливала на восток и северо-восток. Вот факт, на учении которого мы
остановились. Он сопровождался для восточных славян разнообразными
последствиями: юридическими, экономическими и политическими. Из этих
следствий и слагался тот быт восточных славян, который мы наблюдаем, читая
рассказ Начальной летописи о Русской земле IX - XI вв. Остановимся прежде
всего на последствиях юридических, какими сопровождалось расселение
восточных славян.
СЛЕДЫ РОДОВОГО БЫТА. На Карпатах эти славяне, по-видимому, жили еще
первобытными родовыми союзами. Черты такого быта мелькают в неясных и
скудных вантийских вестиях о славянах VI и начала VII в. По этим
вестиям славяне управлялись многочисленными царьками и филархами, т. е.
племенными князьками и родовыми старейшинами, и имели обычай собираться на
совещания об общих делах.
По-видимому, речь идет о родовых сходах и племенных вечах. В то же
время вантийские вестия указывают на недостаток согласия, на частые
усобицы между славянами - обычный прнак жни мелкими разобщенными родами.
Если что можно влечь этих указаний, то разве одно предположение, что
уже в VI в. мелкие славянские роды начинали смыкаться в более крупные союзы,
колена или племена, хотя родовая обособленность еще преобладала. Смутное
предание донесло того времени имя лишь одного восточного славянского
племени - дулебов, стоявшего во главе целого военного союза. Трудно
представить себе, как среди господствовавшей родовой и племенной розни
составлялся и действовал этот союз. Мы привели его в связь с
продолжительными набегами карпатских славян на Восточную империю. По своим
целям и составу он представлял ассоциацию, столь непохожую на родовые и
племенные союзы, что мог действовать рядом с ними, не трогая прямо их основ.
Это были ополчения боевых людей, выделявшихся разных родов и племен на
время похода, по окончании которого уцелевшие товарищи расходились,
возвращаясь в среду своих родичей, под действие привычных отношений.
Подобным образом и впоследствии племена восточных славян участвовали в
походах киевских князей на греков. С нашествием аваров, когда прекратились
славянские набеги на империю и началось расселение славян, этот союз должен
был сам собою распасться.
НЕЯСНОСТЬ ФОРМ ОБЩЕЖИТИЯ. Еще труднее уяснить себе, какая форма
общежития господствовала у восточных славян в эпоху их расселения по нашей
равнине.
Повесть о начале Русской земли, описывая их размещение, пересчитывает
племена, на которые они делились, указывая, где поселилось каждое. Вы
помните, как она рассаживает по равнине всех этих полян, древлян, волынян,
северян, радимичей, вятичей, кривичей, полочан, дреговичей, славян
новгородских. Мы уже знаем гидрографическое основание такого размещения:
племена поселились по речным бассейнам западной половины страны, принимая за
раздельную черту обеих половин линию по верхнему меридиональному течению
реки Оки. Но трудно решить, что такое были эти племена, плотные ли
политические союзы или простые географические группы населения, ничем не
связанные политически. Масуди пишет, что по распадении союза под
руководством волынян восточные славяне разделились на отдельные колена и
каждое племя выбрало себе особого царя. В нашей Повести временных лет этому
преданию отвечает вестие, что после Кия с братьями род их начал держать
княжение у полян, а у древлян было свое княжение, у Дреговичей свое и т. д.
Ученый редактор Повести, оспаривая мнение, будто Кий был простым днепровским
перевозчиком, представляет его знатным человеком, княжившим в своем роде.
Выходит, что и этот род после своего родоначальника княжил в целом племени
полян, был как бы племенной полянской династией и что подобные династии
существовали и у других племен. Но не видно, в каких формах выражалось
владетельное значение этих племенных династий. Предание не запомнило имени
ни одного племенного князя. Мал, неудачный жених Игоревой вдовы, является
одним древлянских князей, владетелем Искоростена, а не всего племени
древлян. Ходота, какой-то влиятельный человек среди вятичей, против которого
Владимир Мономах предпринимал два зимних похода, в его Поучении даже не
назван князем и упомянут вскользь, так что его политическая фиономия
остается совершенно в тумане.
Может быть, мелкие родовые князьки того или другого племени, считая
себя потомками общего предка, подобного полянскому Кию, поддерживали между
собою какие-либо генеалогические связи, собирались на племенные веча, как
это делали карпатские филархи, или на поминальные празднества в честь
обоготворенного родоначальника. В историческом вопросе чем меньше данных,
тем разнообразнее возможные решения и тем легче они даются.
ВЛИЯНИЕ РАССЕЛЕНИЯ НА РОДОВОЙ БЫТ По-видимому, в эпоху расселения
родовой союз оставался господствующей формой быта у восточных славян. По
крайней мере Повесть временных лет только эту форму ображает с некоторой
отчетливостью: "...живяху кождо с своим родом и на своих местех, владеюще
кождо родом своим". Это значит, что родственники жили особыми поселками, не
вперемежку с чужеродцами. Но это едва ли были первобытные цельные родовые
союзы: ход расселения должен был разбивать такое общежитие. Родовой союз
держится крепко, пока родичи живут вместе плотными кучами; но колонация и
свойства края, куда она направлялась, разрушали совместную жнь родичей.
Расселяясь по равнине, восточные славяне заняли преимущественно лесную ее
полосу. К ней относится замечание Иорнанда, который, описывая пространство к
востоку от Днестра, по Днепру и Дону, говорит, что это весьма обширная
страна, покрытая лесами и непроходимыми болотами (terra vastissima, silvis
consita, paludibus dubia). Самый Киев возник на южной опушке этого
громадного леса. В этом пустынном лесистом краю пришельцы занялись ловлей
пушных зверей, лесным пчеловодством и хлебопашеством. Пространства, удобные
для этих промыслов, не шли обширными сплошными полосами: среди лесов и болот
надобно было отыскивать более открытые и сухие места и расчищать их для
пашни или делать в лесу вестные приспособления для звероловства и
пчеловодства. Такие места являлись удаленными один от другого островками
среди моря лесов и болот. На этих островках поселенцы и ставили свои
одинокие дворы, окапывали их и расчищали в окрестности поля для пашни,
приспособляя в лесу борти и ловища. В пределах древней Киевской Руси до сих
пор уцелели остатки старинных укрепленных селений, так называемые городища.
Это обыкновенно округлые, реже угловатые пространства, очерченные иногда
чуть заметным валом. Такие городища рассеяны всюду по Приднепровью на
расстоянии 4 - 8 верст друг от друга. Их происхождение еще в языческую пору
доказывается соседством курганов, древних могильных насыпей.
Раскопка этих насыпей показала, что лежащих в них покойников хоронили
еще по-язычески. Не думайте, что эти городища - остатки настоящих
значительных городов: пространство, очерченное кольцеобразным валом,
обыкновенно едва достаточно, чтобы вместить в себе добрый крестьянский
Как возникли и что такое были эти городища? Я думаю, что это остатки
одиноких укрепленных дворов, какими расселялись некогда восточные славяне и
на которые указывает вантийский писатель Прокопий, говоря, что задунайские
славяне его времени жили в плохих, разбросанных поодиночке хижинах. Такие
одинокие дворы, или, говоря иначе, однодворные деревни, ставили славянские
поселенцы, селясь по Днепру и по его притокам. Такими однодворными деревнями
и впоследствии колоновалось верхнее Поволжье. Дворы окапывались земляными
валами, вероятно с частоколом для защиты от врагов, а особенно для обороны
скота от диких зверей. Из таких одиноких дворов вырос и самый город Киев.
Повесть временных лет помнит об основании этого города - знак, что он возник
в сравнительно блкое к ней время. Предание рассказывает, что на горном
берегу Днепра, на трех соседних холмах поселились три брата, занимавшиеся
звероловством в окрестных лесах. Они построили здесь городок, который
назвали по имени Кия, старшего брата, Киевом. Так Киев возник трех
однодворных деревень с общим укрепленным убежищем, которые поставлены были
тремя звероловами, когда-то поселившимися на берегу Днепра. Как старший
брат. Кий был князем в первоначальном смысле родового старейшины; местное
предание или предположение ученого редактора летописи превратило его в
знатного родоначальника владетельного рода в племени полян, в князя, как
понимали это слово в XI в.
СМЕНА РОДА ДВОРОМ. Такой ход расселения небежно должен был колебать
крепкие дотоле родовые союзы восточных славян. Родовой союз держался на двух
опорах: на власти родового старшины и на нераздельности родового имущества.
Родовой культ, почитание предков освящали и скрепляли обе эти опоры. Но
власть старшины не могла с одинаковой силой простираться на все родственные
дворы, разбросанные на обширном пространстве среди лесов и болот. Место
родовладыки в каждом дворе должен был заступить домовладыка, хозяин двора,
глава семейства. В то же время характер лесного и земледельческого
хозяйства, завязавшегося в Поднепровье, разрушал мысль о нераздельности
родового имущества. Лес приспособлялся к промыслам усилиями отдельных
дворов, поле расчищалось трудом отдельных семейств; такие лесные и полевые
участки рано должны были получить значение частного семейного имущества.
Родичи могли помнить свое кровное родство, могли чтить общего родового деда,
хранить родовые обычаи и предания; но в области права, в практических
житейских отношениях обязательная юридическая связь между родичами
расстраивалась все более. Это наблюдение или эту догадку мы припомним, когда
в древнейших памятниках русского гражданского права будем искать и не найдем
явственных следов родового порядка наследования. В строе частного
гражданского общежития старинный русский двор, сложная семья домохозяина с
женой, детьми и неотделенными родственниками, братьями, племянниками, служил
переходной ступенью от древнего рода к новейшей простой семье и
соответствовал древней римской фамилии. Это разрушение родового союза,
распадение его на дворы или сложные семьи оставило по себе некоторые следы в
народных поверьях и обычаях.
КУЛЬТ ПРИРОДЫ. В сохраненных древними и позднейшими памятниками скудных
чертах мифологии восточных славян можно различить два порядка верований.
Одни них можно прнать остатками почитания видимой природы. В русских
памятниках уцелели следы поклонения небу под именем Сварога, солнцу под
именами Дажбога. Хорса, Белеса, грому и молнии под именем Перуна, богу
ветров Стрибогу, огню и другим силам и явлениям природы. Дажбог и божество
огня считались сыновьями Сварога, звались Сварожичами. Таким образом на
русском Олимпе различались поколения богов - знак, что в народной памяти
сохранялись еще моменты мифологического процесса; но теперь трудно поставить
эти моменты в какие-либо хронологические пределы. Уже в VI в., по
свидетельству Прокопия, славяне прнавали повелителем вселенной одного
бога-громовержца, т. е. Перуна. По нашей Начальной летописи Перун - главное
божество русских славян рядом с Велесом, который характеруется названием
"скотьего бога" в смысле покровителя стад, а может быть, и в значении бога
богатства: на языке этой летописи слово скот сохраняло еще старинное
значение денег. В древнерусских письменных памятниках нет ясных указаний на
семейства богов, кроме сыновей Сварога. Но араб Ибн-Фадлан в начале Х в.
видел на волжской пристани, по всей вероятности у города Болгар, большое
ображение какого-то бога, окруженное малыми кумирами, представлявшими жен
и дочерей этого бога, которым русские купцы приносили жертвы и молитвы;
неясно только, какие купцы здесь разумеются, варяжские или славянские.
Общественное богослужение еще не установилось, и даже в последние времена
язычества видим только слабые его зачатки. Незаметно ни храмов, ни
жреческого класса; но были отдельные волхвы, кудесники, к которым обращались
за гаданиями и которые имели большое влияние на народ. На открытых местах,
преимущественно на холмах, ставились ображения богов, пред которыми
совершались некоторые обряды и приносились требы, жертвы, даже человеческие.
Так, в Киеве на холме стоял идол Перуна, перед которым Игорь в 945 г.
приносил клятву в соблюдении заключенного с греками договора. Владимир,
утвердившись в Киеве в 980 г., поставил здесь на холме кумиры Перуна с
серебряной головой и золотыми усами, Хорса, Дажбога, Стрибога и других
богов, которым князь и народ приносили жертвы.
ПОЧИТАНИЕ ПРЕДКОВ. По-видимому, большее развитие получил и крепче
держался Другой ряд верований, культ предков. В старинных русских памятниках
средоточием этого культа является со значением охранителя родичей род со
своими рожаницами, т. е. Дед с бабушками, - намек на господствовавшее
некогда между славянами многоженство. Тот же обоготворенный предок
чествовался под именем чура, в церковнославянской форме щура; эта форма
доселе уцелела в сложном слове пр
Значение этого деда-родоначальника как охранителя родичей доселе
сохранилось в заклинании от нечистой силы или нежданной опасности: чур меня!
т. е. храни меня, дед. Охраняя родичей от всякого лиха, чур оберегал и их
родовое достояние.
Предание, оставившее следы в языке, придает чуру значение, одинаковое с
римским Термом, значение сберегателя родовых полей и границ. Нарушение межи,
надлежащей границы, законной меры мы и теперь выражаем словом чересчур;
значит, чур - мера, граница. Этим значением чура можно, кажется, объяснить
одну черту погребального обряда у русских славян, как его описывает
Начальная летопись. Покойника, совершив над ним трну, сжигали, кости его
собирали в малую посудину и ставили на столбу на распутиях, где скрещиваются
пути, т. е. сходятся межи разных владений. Придорожные столбы, на которых
стояли сосуды с прахом предков, - это межевые знаки, охранявшие границы
родового поля или дедовской усадьбы. Отсюда суеверный страх, овладевавший
русским человеком на перекрестках: здесь, на нейтральной почве родич
чувствовал себя на чужбине, не дома, за пределами родного поля, вне сферы
мощи своих охранительных чуров. Все это, по-видимому, говорит о первобытной
широте, цельности родового союза. И однако в народных преданиях и поверьях
этот чур-дед, хранитель рода, является еще с именем дедушки домового, т. е.
хранителя не целого рода, а отдельного двора. Таким образом, не колебля
народных верований и преданий, связанных с первобытным родовым союзом,
расселение должно было разрушать юридическую связь рода, заменяя родство
соседством. И эта замена оставила некоторый след в языке: сябр, шабер, по
первоначальному, коренному значению родственник лат. consobrinus),
потом получил значение соседа, товарища.
ФОРМЫ ЯЗЫЧЕСКОГО БРАКА. Это юридическое разложение родового союза
делало возможным взаимное сближение родов, одним средств которого служил
брак.
Начальная летопись отметила, хотя и не совсем полно и отчетливо,
моменты этого сближения, отразившиеся на формах брака и имевшие некоторую
связь с ходом того же расселения. Первоначальные однодворки, сложные семьи
ближайших родственников, которыми размещались восточные славяне, с течением
времени разрастались в родственные селения, помнившие о своем общем
происхождении, память о котором сохранялась в отческих названиях таких сел:
Жидчичи, Мирятичи, Дедичи, Дедогостичи. Для таких сел, состоявших одних
родственников, важным делом было добывание невест. При господстве
многоженства своих недоставало, а чужих не уступала их родня добровольно и
даром. Отсюда необходимость похищений. Они совершались, по летописи, "на
игрищах межю селы", на религиозных праздниках в честь общих неродовых богов
"у воды", у священных источников или на берегах рек и озер, куда собирались
обыватели и обывательницы разных сел. Начальная летопись ображает
различные формы брака как разные степени людскости, культурности
русско-славянских племен. В этом отношении она ставит все племена на ншую
ступень сравнительно с полянами. Описывая языческие обычаи радимичей,
вятичей, северян, кривичей, она замечает, что на тех "бесовских игрищах
умыкаху жены себе, с нею же кто свещашеся". Умычка и была в глазах древнего
бытописателя ншей формой брака, даже его отрицанием: "браци не бываху в
них", а только умычки. Известная игра сельской молодежи обоего пола в
горелки - поздний остаток этих дохристианских брачных умычек. Вражда между
родами, вызывавшаяся умычкою чужеродных невест, устранялась веном,
отступным, выкупом похищенной невесты у ее родственников. С течением времени
вено превратилось в прямую продажу невесты жениху ее родственниками по
взаимному соглашению родни обеих сторон: акт насилия заменялся сделкой с
обрядом мирного хождения зятя (жениха) по невесту, которое тоже, как видно,
сопровождалось уплатой вена. Дальнейший момент сближения родов летопись
отметила у полян, уже вышедших, по ее ображению, дикого состояния, в
каком оставались другие племена. Она замечает, что у полян "не хожаше зять
по невесту, но привожаху вечер (приводили ее к жениху вечером), а заутра
приношаху по ней, что вдадуче", т. е. на другой день приносили вслед за ней.
что давали: в этих словах видят указание на приданое. Так читается это место
в Лаврентьевском списке летописи. В Ипатьевском другое чтение: "завтра
приношаху, что на ней (за нее) вдадуче". Это выражение скорее говорит о
вене. Значит, оба чтения отметили две новые фазы в эволюции брака. Итак,
хождение жениха за невестой, заменившее умычку, в свою очередь сменилось
приводом невесты к жениху с получением вена или с выдачей приданого, почему
законная жена в языческой Руси называлась водимою.
От этих двух форм брака, хождения жениха и привода невесты, идут,
повидимому, выражения брать замуж и выдавать замуж: язык запомнил много
старины, свеянной временем с людской памяти. Умычка, вено, в смысле откупа
за умычку, вено как продажа невесты, хождение за невестой. привод невесты с
уплатой вена и потом с выдачей приданого - все эти сменявшие одна другую
формы брака были последовательными моментами разрушения родовых связей,
подготовлявшими взаимное сближение родов. Брак размыкал род, так сказать, с
обоих концов, облегчая не только выход рода, но и приобщение к нему.
Родственники жениха и невесты становились своими людьми друг для друга,
свояками; свойство сделалось видом родства. Значит, брак уже в языческую
пору роднил чуждые друг другу роды. В первичном, нетронутом своем составе
род представляет замкнутый союз, недоступный для чужаков: невеста чужого
рода порывала родственную связь со своими кровными родичами, но, став женой,
не роднила их с родней своего мужа.
Родственные села, о которых говорит летопись, не были такими первичными
союзами:
они образовались обломков рода, разрослись отдельных дворов, на
которые распадался род в эпоху расселения.
ЧЕРТЫ СЕМЕЙНОГО ПРАВА. Я вошел в некоторые подробности о формах
языческого брака у наших славян, чтобы ближе рассмотреть следы раннего
ослабления у них родового союза, которое началось в эпоху расселения. Это
поможет нам объяснить некоторые явления семейного права, встречаемые в
древнейших наших памятниках. Здесь особенно важна последняя перечисленных
форм. Приданое служило основой отдельного имущества жены; появлением
приданого началось юридическое определение положения дочери или сестры в
семье, ее правового отношения к семейному имуществу. По Русской Правде
сестра при братьях не наследница; но братья обязаны устроить ее судьбу,
выдать замуж, "како си могут", с посильным приданым. Как накладная
обязанность, которая ложится на наследство, приданое не могло быть приятным
для наследников институтом. Это сказалось в одной пословице, выразительно
ображающей различные чувства, возбуждаемые в членах семьи появлением зятя:
"Тесть любит честь, зять любит взять, теща любит дать, а шурин глаза щурит,
дать не хочет". При отсутствии братьев дочь - полноправная наследница
отцовского имущества в землевладельческой служилой семье и сохраняет право
на часть крестьянского имущества, если осталась после отца незамужней. Все
отношения по наследованию заключены в тесные пределы простой семьи;
наследники боковых не предусматриваются как случайные участники в
наследстве. Строя такую семью и заботливо очищая ее от остатков языческого
родового союза, христианская церковь имела для того бытовой материал,
заготовленный еще в языческую пору, между прочим, в браке с приданым.
ТОРГОВОЕ ДВИЖЕНИЕ ПО ДНЕПРУ. Еще важнее ряд экономических последствий,
которыми сопровождалось расселение восточных славян. Припомнив, как Повесть
о начале Русской земли размещает славянские племена по нашей равнине, легко
заметить, что масса славянского населения занимала западную ее половину.
Хозяйственная жнь населения в этом краю направлялась одним могучим
потоком, Днепром, который прорезывает его с севера на юг. При тогдашнем
значении рек как удобнейших путей сообщения Днепр был главной хозяйственной
артерией, столбовой торговой дорогой для западной полосы равнины: верховьями
своими он блко подходит к Западной Двине и бассейну Ильмень-озера, т. е. к
двум важнейшим дорогам в Балтийское море, а устьем соединяет центральную
Алаунскую возвышенность с северным берегом Черного моря; притоки Днепра,
далека идущие справа и слева, как подъездные пути магистральной дороги,
приближают Поднепровье. с одной стороны, к карпатским бассейнам Днестра и
Вислы, с другой - к бассейнам Волги и Дона, т. е. к морям Каспийскому и
Азовскому. Таким образом область Днепра охватывает всю западную и частью
восточную половину русской равнины. Благодаря тому по Днепру с незапамятных
времен шло оживленное торговое движение, толчок которому был дан греками.
ГРЕЧЕСКИЕ КОЛОНИИ. Северные берега Черного моря и восточные Азовского
еще задолго до нашей эры были усеяны греческими колониями, главными
которых были:
Ольвия, выведенная Милета за 6 веков д х., в глубине лимана
Восточного Буга (против Николаева), Херсонес Таврический на юго-западном
берегу Крыма, Феодосия и Пантикапея (ныне Керчь) на юго-восточном его
берегу, Фанагория на Таманском полуострове, на азиатской стороне Керченского
пролива или древнего Босфора Киммерийского, наконец, Танаис в устье Дона.
Благодаря промышленной деятельности этих греческих колоний Днепр еще задолго
х. сделался большой торговой дорогой, о которой знал Геродот и которою
греки, между прочим, получали янтарь с берегов Балтийского моря. Наша
древняя Повесть о начале Руси также помнит старинное торговое значение
Днепра. Как только разместила она восточных славян по равнине, прежде чем
приступить к ложению древнейших преданий о Русской земле, она спешит
описать эту дорогу по Днепру: шел "путь Варяг в Греки и Грек по
Днепру, и верх Днепра волок до Ловоти, по Ловоти внити в Ильмень-озеро
великое, него же озера потечеть Волхов и втечеть в озеро великое Нево и
того озера внидеть устье в море Варяжское, и по тому морю ити до Рима, а от
Рима прити по тому же морю ко Царюгороду, а от Царягорода прити в Поит море,
в неже втечеть Днепр река". Сев по Днепру, восточные славяне очутились на
самой этой круговой водной дороге, опоясывавшей всю Европу. Этот Днепр с
притоками и сделался для восточных славян могучей питательной артерией
народного хозяйства, втянув их в сложное торговое движение, которое шло
тогда в юго-восточном углу Европы. Своим новым течением и левыми притоками
Днепр потянул славянских поселенцев к черноморским и каспийским рынкам. Это
торговое движение вызнало разработку естественных богатств занятой
поселенцами страны.
Восточные славяне, как мы знаем, заняли преимущественно лесную полосу
равнины.
Эта лесная полоса своим пушным богатством и лесным пчеловодством
(бортничеством)
и доставляла славянам обильный материал для внешней торговли. С тех пор
меха, мед, воск стали главными статьями русского вывоза; с тех пор при
хлебопашестве для себя или с незначительным вывозом началась усиленная
эксплуатация леса, продолжавшаяся целые века и наложившая глубокий отпечаток
на хозяйственный и общественный быт и даже национальный характер русского
народа. Лесной зверолов и бортник - самый ранний тип, явственно
обозначившийся в истории русского народного хозяйства.
ПОСРЕДНИЧЕСТВО Х Одно внешнее обстоятельство особенно
содействовало успехам этой торговли. Случилось так, что около того времени,
когда восточные славяне с запада вступили в пределы нашей равнины,
расселяясь по ее лесам, с противоположной восточной стороны, -за Волги и
Дона, по южнорусским степям распространялась новая азиатская орда, хозары,
давно блуждавшие между Черным и Каспийским морями. Они начали утверждаться
на северные берегах Понта и в степях между Доном и Днепром именно с VII в.,
когда началось расселение славян по нашей равнине. Хозары - кочевое племя
тюркского происхождения; но оно не было похоже на предшествовавшие ему и
следовавшие за ним азиатские орды, преемственно господствовавшие в
южнорусских степях. Хозары скоро стали покидать кочевой быт с его
хищничеством и обращаться к мирным промыслам. У них были города, куда они на
зиму перебирались с летних степных кочевий. В VIII в. среди них водворились
Закавказья промышленные евреи и арабы. Еврейское влияние здесь было так
сильно, что династия хозарских каганов со своим двором, т. е. высшим классом
хозарского общества, приняла иудейство. Раскинувшись на привольных степях по
берегам Волги и Дона, хозары основали средоточие своего государства в
новьях Волги. Здесь столица их Итиль скоро стала огромным разноязычным
торжищем, где рядом жили магометане, евреи, христиане и язычники. Хозары
вместе с волжскими болгарами стали посредниками живого торгового обмена,
завязавшегося между балтийским Севером и арабским Востоком приблительно с
половины VIII в., около того времени, когда при Аббасидах центр халифата
переместился Дамаска в Багдад. В VIII в. хозары покорили племена
восточных славян, жившие блко к степям, полян, северян, вятичей. Древнее
киевское предание отметило впечатление, проведенное хозарами на покоренных
ими днепровских славян, - впечатление народа невоинственного и нежестокого,
мягкого. Повесть временных лет рассказывает, как хозары стали брать дань с
полян. Нашли хозары полян, сидящих на горах сих (по высокому правому берегу
Днепра), в лесах, и сказали хозары: "Платите нам дань".
Подумали поляне и дали "от дыма" (с каждой бы) по мечу. И понесли эту
дань хозары ко князю своему и к старейшинам и сказали им: "Вот мы отыскали
новую дань". Те спросили: "Где?" - "В лесу на горах по реке Днепру". - "А
что вам дали?" Те показали мечи. И сказали старейшины хозарские: "Не добра
эта дань, князь; мы доискались ее оружием односторонним, т. е. саблями, а у
этих оружие обоюдоострое, т. е. меч; они будут брать дань с нас и с Других
стран". Так и сбылось: владеют хозарами русские и До нынешнего дня. Ирония,
которая звучит в этом сказании, показывает, что хозарское иго было для
днепровских славян не особенно тяжело и не страшно. Напротив, лишив
восточных славян внешней независимости, оно доставило им большие
экономические выгоды. С тех пор для днепровцев, послушных данников хозар,
были открыты степные речные дороги, которые вели к черноморским и каспийским
рынкам. Под покровительством хозар по этим рекам и пошла бойкая торговля
Днепровья. Встречаем ряд довольно ранних указаний на успехи этой торговли.
Арабский писатель IX в. Хордадбе, современник Рюрика и Аскольда, замечает,
что русские купцы возят товары отдаленных краев своей страны к Черному
морю в греческие города, где вантийский император берет с них десятину
(торговую пошлину); что те же купцы по Дону и Волге спускаются к хозарской
столице, где властитель Хозарии берет с них также десятину, выходят в
Каспийское море, проникают на юго-восточные берега его и даже провозят свои
товары на верблюдах до Багдада, где их и видал Хордадбе. Это вестие тем
важнее, что его относят еще к первой половине IX в., не позднее 846 г., т.
е.
десятилетия на два раньше предположенного летописцем времени првания
Рюрика с братьями. Сколько поколений нужно было, чтобы проложить такие
далекие и разносторонние торговые пути с берегов Днепра или Волхова!
Восточная торговля Днепровья, как ее описывает Хордадбе, могла завязаться,
по крайней мере, лет за сто до этого арабского географа, т. е. около
половины VIII в. Впрочем, есть и более прямое указание на время, когда
началась и развивалась эта торговля. В области Днепра найдено множество
кладов с древними арабскими монетами, серебряными диргемами. Большая часть
их относится к IX и Х вв., ко времени наибольшего развития восточной
торговли Руси. Но есть клады, в которых самые поздние монеты не позже начала
IX в., а ранние восходят к началу VIII в. редка попадаются монеты VII в. и
то лишь самых последних его лет. Эта нумматическая летопись наглядно
показывает, что именно в VIII в. возникла и упрочилась торговля славян
днепровских с хозарским и арабским Востоком. Но этот век был временем
утверждения хозар в южнорусских степях: ясно, что хозары и были торговыми
посредниками между этим Востоком и русскими славянами.
ДРЕВНЕЙШИЕ ГОРОДА. Следствием успехов восточной торговли славян,
завязавшейся в VIII в., было возникновение древнейших торговых городов на
Руси. Повесть о начале Русской земли не помнит, когда возникли эти города:
Киев, Переяславль.
Чернигов, Смоленск, Любеч, Новгород, Ростов, Полоцк. В ту минуту, с
которой она начинает свой рассказ о Руси, большинство этих городов, если не
все они, по-видимому, были уже значительными поселениями. Довольно беглого
взгляда на географическое размещение этих городов, чтобы видеть, что они
были созданы успехами внешней торговли Руси. Большинство их вытянулось
длинной цепью по главному речному пути " Варяг в Греки", по линии Днепра -
Волхова; только некоторые, Переяславль на Трубеже, Чернигов на Десне. Ростов
в области Верхней Волги, выдвинулись к востоку с этого, как бы сказать,
операционного базиса русской торговли как ее восточные форпосты, указывая
фланговое ее направление к Азовскому и Каспийскому морям. Возникновение этих
больших торговых городов было завершением сложного экономического процесса,
завязавшегося среди славян на новых местах жительства. Мы видели, что
восточные славяне расселялись по Днепру и его притокам одинокими
укрепленными дворами. С развитием торговли среди этих однодворок возникли
сборные торговые пункты, места промышленного обмена, куда звероловы и
бортники сходились для торговли, для гостьбы, как говорили в старину. Такие
сборные пункты получили название погостов. Впоследствии, с принятием
христианства, на этих местных сельских рынках как привычных людских сборищах
прежде всего ставились христианские храмы: тогда погост получал значение
места, где стоит сельская приходская церковь. При церквах хоронили
покойников: отсюда проошло значение погоста как кладбища. С приходами
совпадало или к ним приурочивалось сельское административное деление: это
сообщало погосту значение сельской волости. Но все это - позднейшие значения
термина: первоначально так назывались сборные торговые, "гостинные" места.
Мелкие сельские рынки тянули к более крупным, возникавшим на особенно
бойких торговых путях. Из этих крупных рынков, служивших посредниками между
туземными промышленниками и иностранными рынками, и выросли Наши древнейшие
торговые города по греко-варяжскому торговому пути. Города эти служили
торговыми центрами и главными складочными пунктами для образовавшихся вокруг
них промышленных округов. Таковы два важных экономических последствия,
которыми сопровождалось расселение славян по Днепру и его притокам: это 1)
развитие внешней южной и восточной, черноморско-каспийской торговли славян и
вызванных ею лесных промыслов, 2) возникновение древнейших городов на Руси с
тянувшимися к ним торгово-промышленными округами. Оба эти факта можно
относить к VIII в.
ОГОВОРКА О СЛОВЕ РУСЬ. Закончу ложение экономических следствий
расселения восточных славян одной оговоркой с целью предупредить возможное
недоразумение с вашей стороны. Предавая вестия о торговле восточных славян
в VIII и IX вв., я называл их русскими славянами, говорил о Руси, о русских
купцах как будто это выражения однозначащие и своевременные Но о Руси среди
восточных славян в VIII в. совсем не слышно, а в IX и Х вв. Русь среди
восточных славян - еще не славяне, отличалась от них, как пришлый и
господствующий класс от туземного и подвластного населения. В следующий час
мы коснемся этого важного в нашей истории предмета, а теперь ограничусь
замечанием, что, пользуясь привычным словоупотреблением и говоря о русских
славянах тех веков, я разумел славян, которые потом стали называться
русскими. Водворившись среди восточных славян, Русь стала направлять и
расширять торговое движение, которое она здесь застала; но в промышленных
успехах, ею достигнутых, участвовало и туземное славянство, труд которого
возбуждался и направлялся ее спросом.
3) ПОЛИТИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ РАССЕЛЕНИЯ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН ПО РУССКОЙ
РАВНИНЕ. ПЕЧЕНЕГИ В ЮЖНОРУССКИХ СТЕПЯХ. РУССКИЕ ТОРГОВЫЕ ГОРОДА ВООРУЖАЮТСЯ.
ВАРЯГИ; ВОПРОС ОБ ИХ ПРОИСХОЖДЕНИИ И ВРЕМЕНИ ПОЯВЛЕНИЯ НА РУСИ. ОБРАЗОВАНИЕ
ГОРОДОВЫХ ОБЛАСТЕЙ И ИХ ОТНОШЕНИЕ К ПЛЕМЕНАМ. ВАРЯЖСКИЕ КНЯЖЕСТВА. СКАЗАНИЕ
О ПРИЗВАНИИ КНЯЗЕЙ; ЕГО ИСТОРИЧЕСКАЯ ОСНОВА. ПОВЕДЕНИЕ СКАНДИНАВСКИХ
ВИКИНГОВ IX в. В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ. ОБРАЗОВАНИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА КИЕВСКОГО
КАК ПЕРВОЙ ФОРМЫ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА. ЗНАЧЕНИЕ КИЕВА В ОБРАЗОВАНИИ
ГОСУДАРСТВА. ОБЗОР ИЗУЧЕННОГО.
ПЕЧЕНЕГИ. Изложенными в прошлый час экономическими последствиями
расселения восточных славян по русской равнине были подготовлены и
последствия политические, которые становятся заметны несколько позднее, с
начала IX в. С этого времени хозарское владычество, казавшееся столь прочным
дотоле, начало, видимо, колебаться. Причиной этого было то, что с востока, в
тылу у хозар, появились новые орды печенегов и следовавших за ними
узов-торков. Хозары с трудом сдерживали напор этих новых пришельцев. Чтобы
сдержать этот напор, около 835 г. по просьбе хозарского кагана вантийские
инженеры построили где-то на Дону, вероятно, там, где Дон блко подходит к
Волге, крепость Саркел, вестную в нашей летописи под именем Белой Вежи. Но
этот оплот не сдержал азиатского напора. В первой половине IX в. варвары,
очевидно, прорвались сквозь хозарские поселения на запад за Дон и засорили
дотоле чистые степные дороги днепровских славян. Есть два указания на это,
идущие с разных сторон. В одной западной латинской летописи IX в., так
называемой Бертинской, под 839 г. есть любопытный рассказ о том, как послы
от народа Руси, приходившие в Константинополь для подтверждения Дружбы, т.
е. для возобновления торгового договора, не хотели возвращаться домой
прежней дорогой по причине живших по ней варварских жестоких народов (qui
se, id est gentem suam, Rhos vocari dicebant). Из нашего источника узнаем,
какие это были варварские попутные народы. Одно первых вестий о Киеве в
некоторых редакциях Повести о начале Русской земли говорит, что Аскольд и
Дир в 867 г. били множество печенегов. Значит, печенеги уже около половины
IX в. успели придвинуться блко к Киеву, отрезывая среднее Поднепровье от
его черноморских и каспийских рынков. Другим врагом Киевской Руси были тогда
черные болгары, бродившие по приморским степям между Доном и Днепром:
сохранилось вестие, что в 864 г. в войне с ними погиб сын Аскольда
Хозарская власть, очевидно, уже не была в состоянии оберегать русских купцов
на востоке.
ВООРУЖЕНИЕ ГОРОДОВ. Главные торговые города Руси должны были сами взять
на себя защиту своей торговли и торговых путей. С этой минуты они начали
вооружаться, опоясываться стенами, вводить у себя военное устройство,
запасаться ратными людьми. Так промышленные центры, склады товаров,
превращались в укрепленные пункты, вооруженные убежища.
ВАРЯГИ. Одно внешнее обстоятельство помогло скоплению
военно-промышленною люда в этих городах. С начала IX в., с конца
царствования Карла Великого, по берегам Западной Европы начинают рыскать
вооруженные шайки пиратов Скандинавии. Так как эти пираты выходили
преимущественно Дании, то они стали вестны на Западе под именем данов.
Около этого же времени и на речных путях нашей равнины стали появляться
заморские пришельцы с Балтийского моря, получившие здесь название варягов. В
Х и XI вв. эти варяги постоянно приходили на Русь или с торговыми целями,
или по зову наших князей, набиравших них свои военные дружины. Но
присутствие варягов на Руси становится заметно гораздо раньше Х в.:
Повесть временных лет знает этих варягов по русским городам уже около
половины IX в. Киевское предание XI столетия склонно было даже
преувеличивать численность этих заморских пришельцев. По этому преданию,
варяги, обычные обыватели русских торговых городов, давна наполняли их в
таком количестве, что образовали густой слой в составе их населения,
закрывавший собою туземцев. Так, по словам Повести, новгородцы сначала были
славянами, а потом стали варягами, как бы оваряжились вследствие усиленного
наплыва пришельцев -за моря. Особенно людно скоплялись они в Киевской
земле. По летописному преданию, Киев даже был основан варягами, и их в нем
было так много, что Аскольд и Дир, утвердившись здесь, могли набрать них
целое ополчение, с которым отважились напасть на Царьград.
ВРЕМЯ ИХ ПОЯВЛЕНИЯ. Так смутное воспоминание нашей летописи как будто
отодвигает появление варягов на Руси еще в первую половину IX в. Встречаем
иноземное вестие, которого видим, что действительно варяги, или те,
кого так звали у нас в XI в., стали вестны Восточной Европе еще в первой
половине IX в., задолго до того времени, к которому наша Начальная летопись
приурочивает появление Рюрика в Новгороде. Упомянутые послы от народа Руси,
не хотевшие Константинополя возвратиться домой прежней дорогой,
отправлены были в 839 г. с вантийским посольством к германскому императору
Людовику Благочестивому и там по расследовании дела, по удостоверении их
личности, оказались свеонами, шведами, т. е. варягами, к которым наша
Повесть причисляет и шведов. Вслед за этим свидетельством западной хроники
идут навстречу темному преданию нашей летописи с вантийского и арабского
Востока вестия о том, что уже в первой половине IX в. там хорошо знали
Русь по торговым делам с нею и по ее нападениям на северные и южные берега
Черного моря. Образцовые критические исследования академика Васильевского о
житиях святых Георгия Амастридского и Стефана Сурожского выяснили этот
важный в нашей истории факт. В первом этих житий, написанном до 842 г.,
автор рассказывает, как Русь, народ, который "все знают", начав опустошение
южного черноморского берега от Пропонтиды, напала на Амастриду. Во втором
житии читаем, что по прошествии немногих лет от смерти св.
Стефана, скончавшегося в исходе VIII в., большая русская рать с сильным
князем Бравлином, пленив страну от Корсуня до Керчи, после десятидневного
боя взяла Сурож (Судак в Крыму). Другие вестия ставят эту Русь первой
половины IX в. в прямую связь с заморскими пришельцами, которых наша
летопись помнит среди своих славян во второй половине того же века. Русь
Вертинской хроники, оказавшаяся шведами, посольствовала в Константинополе от
имени своего царя хакана, всего вероятнее хозарского кагана, которому тогда
подвластно было днепровское славянство, и не хотела возвращаться на родину
ближайшей Дорогой по причине опасностей от варварских народов - намек на
кочевников днепровских степей. Араб Хордадбе даже считает "русских" купцов,
которых он встречал в Багдаде, прямо славянами, приходящими отдаленнейших
концов страны славян. Наконец, патриарх Фотий называет Русью нападавших при
нем на Царьград, а по нашей летописи это нападение было проведено
киевскими варягами Аскольда и Дира. Как видно, в одно время с набегами данов
на Западе их родичи варяги не только людно рассыпались по большим городам
греко-варяжского пути Восточной Европы, но и так уже освоились с Черным
морем и его берегами, что оно стало зваться Русским и, по свидетельству
арабов, никто, кроме Руси, по нему не плавал в начале Х в.
ИХ ПРОИСХОЖДЕНИЕ. Эти балтийские варяги, как и черноморская Русь, по
многим прнакам были скандинавы, а не славянские обитатели южнобалтийского
побережья или нынешней южной России, как думают некоторые ученые. Наша
Повесть временных лет прнает варягов общим названием разных германских
народов, обитавших в Северной Европе, преимущественно по Варяжскому
(Балтийскому) морю, каковы шведы, норвежцы, готы, англы. Название это, по
мнению некоторых ученых, есть славяно-русская форма скандинавского слова
vaering или varing, значение которого недостаточно выяснено. Вантийцы XI
в. знали под именем βαραγγοι
норманнов, служивших наемными телохранителями у вантийского императора. В
начале XI в.
немцы, участвовавшие в походе польского короля Болеслава на князя
русского Ярослава в 1018 г., приглядевшись к населению Киевской земли,
рассказывали потом епископу мерзебургскому Титмару, дописывавшему тогда свою
хронику, что в Киевской земле несметное множество народа, состоящего
преимущественно беглых рабов и "проворных данов" (ех velocibus danis), а
немцы едва ли могли смешать своих соплеменников скандинавов с балтийскими,
славянами. В Швеции находят много древних надписей на могильных камнях,
которые говорят о древних морских походах Швеции на Русь. Скандинавские
саги, восходящие иногда к очень древнему времени, рассказывают о таких же
походах в страну Гардарик, как называют они нашу Русь, т. е. в "царство
городов". Самое это название, так мало идущее к деревенской Руси,
показывает, что варяжские пришельцы держались преимущественно в больших
торговых городах Руси. Наконец, имена первых русских князей-варягов и их
дружинников почти все скандинавского происхождения; те же имена встречаем и
в скандинавских сагах: Рюрик в форме Hrorek, Трувор - Thorvardr, Олег по
древнекиевскому выговору на о - Helgi, Ольга - Helga, у Константина
Багрянородного - Ελγα, Игорь - Ingvarr, Оскольд -
Hoskuldr, Дир - Dyri, Фрелаф - Frilleifr, Свенальд - Sveinaldr и т. п. Что
касается до Руси, то арабские и вантийские писатели Х в. отличают ее как
особое племя от славян, над которыми она господствовала, и Константин
Багрянородный в перечне днепровских порогов отчетливо различает славянские и
русские их названия как слова, принадлежащие совсем особым языкам.
ОБРАЗОВАНИЕ ВОЕННО-ПРОМЫШЛЕННОГО КЛАССА В ГОРОДАХ. Эти
варяги-скандинавы и вошли в состав военно-промышленного класса, который стал
складываться в IX в. по большим торговым городам Руси под влиянием внешних
опасностей. Варяги являлись к нам с иными целями и с иной фиономией, не с
той, какую носили даны на Западе:
там дан - пират, береговой разбойник; у нас варяг - преимущественно
вооруженный купец, идущий на Русь, чтобы пробраться далее в богатую
Вантию, там с выгодой послужить императору, с барышом поторговать, а
иногда и пограбить богатого грека, если представится к тому случай. На такой
характер наших варягов указывают следы в языке и в древнем предании. В
областном русском лексиконе варяг - разносчик, мелочной торговец, варяжить -
заниматься мелочным торгом.
Любопытно, что, когда неторговому вооруженному варягу нужно было скрыть
свою личность, он прикидывался купцом, идущим Руси или на Русь: это была
личина, внушавшая наибольшее доверие, наиболее привычная, к которой все
пригляделись.
Известно, чем обманул Олег своих земляков Аскольда и Дира, чтобы
выманить их Киева. Он послал сказать им: "я купец, идем мы в Грецию от
Олега и княжича Игоря: придите к нам, землякам своим". Превосходная
скандинавская сага о св.
Олафе, полная исторических черт, рассказывает, как этот скандинавский
герой, долго и усердно служивший русскому конунгу Вальдамару, т. е. св.
Владимиру, возвращаясь с дружиной на кораблях домой, был занесен бурею в
Померанию, во владения вдовствующей княгини Гейры Буриславны и, не желая
открывать свое звание, выдал себя за купца гардского, т. е. русского.
Осаживаясь в больших торговых городах Руси, варяги встречали здесь класс
населения, социально им родственный и нуждавшийся в них, класс вооруженных
купцов, и входили в его состав, вступая в торговое товарищество с туземцами
или нанимаясь за хороший корм оберегать русские торговые пути и торговых
людей, т. е. конвоировать русские торговые караваны.
ГОРОДА И ОКРЕСТНОЕ НАСЕЛЕНИЕ. Как скоро туземных и пришлых элементов
образовался такой класс в больших торговых городах и они превратились в
вооруженные пункты, должно было мениться и их отношение к окрестному
населению. Когда стало колебаться хозарское иго, эти города у племен,
плативших дань хозарам, сделались независимыми. Повесть временных лет не
помнит, как поляне освободились от хозарского ига. Она рассказывает, что
Аскольд и Дир, подошедши Днепром к Киеву и узнав, что городок этот платит
дань хозарам, остались в нем и, набрав много варягов, начали владеть землею
полян.
По-видимому, этим и обозначился конец хозарского владычества в Киеве.
Мы не знаем, как Киев и другие города управлялись при хозарах; но можно
заметить, что, взявши в свои руки защиту торгового движения, они скоро
подчинили себе свои торговые округа. Это политическое подчинение торговых
районов промышленным центрам, теперь вооруженным, по-видимому, началось еще
до прыва князей, т. е.
раньше половины IX в. Повесть о начале Русской земли, рассказывая о
первых князьях, вскрывает любопытный факт: за большим городом идет его
округ, целое племя или часть его. Олег, отправившись по смерти Рюрика
Новгорода на юг, взял Смоленск и посадил в нем своего наместника: в силу
этого без дальнейшей борьбы смоленские кривичи стали прнавать власть
Олега. Олег занял Киев, и киевские поляне вследствие этого также прнавали
его власть. Так целые округа являются в зависимости от своих главных
городов, и эта зависимость, по-видимому, установилась. помимо и раньше
князей. Трудно сказать, как она устанавливалась.
Может быть, торговые округа добровольной подчинялись городам, как
укрепленным убежищам, под давлением внешней опасности; еще вероятнее, что
при помощи вооруженного класса, скопившегося в торговых городах, последние
силой завладевали своими торговыми округами; могло быть в разных местах и то
и другое.
ОБРАЗОВАНИЕ ГОРОДОВЫХ ОБЛАСТЕЙ. Как бы то ни было, в неясных вестиях
нашей Повести обозначается первая местная политическая форма, образовавшаяся
на Руси около половины IX в. это - городовая область, т. е. торговый округ,
управляемый укрепленным городом, который вместе с тем служил и промышленным
средоточием для этого округа. Эти области и звались по именам городов. Когда
образовалось княжество Киевское, вобравшее в себя племена восточных славян,
эти древние городовые области - Киевская, Черниговская, Смоленская и другие,
прежде независимые, вошли в его состав как его административные округа,
послужили готовыми единицами областного деления, установившегося на Руси при
первых киевских князьях к половине XI в. Возникает вопрос: действительно ли
эти области образовались под влиянием торговых городов, не имели ли они
племенного происхождения? Наша древняя Повесть о начале Руси, как мы видели,
делит восточных славян на несколько племен и довольно точно указывает их
размещение.
Может быть, области Киевского княжества Х - XI вв. были политически
объединившиеся племена полян, северян и, а не промышленные округа
древних торговых городов Руси? Разбор этнографического состава древних
городовых областей дает отрицательный ответ на этот вопрос. Если бы эти
области имели племенное происхождение, сложились племенных связей, без
участия экономических интересов, каждое племя образовало бы особую область
или, иначе говоря, каждая область составилась бы одного племени. Но этого
не было на деле: не было ни одной области, которая бы состояла только
одного и притом цельного племени; большинство областей составилось разных
племен или их частей; в иных областях к одному цельному племени примкнули
разорванные части других племен. Так, Новгородская область состояла
славян ильменских с ветвью кривичей, центром которой был городок Изборск. В
состав Черниговской области вошла северная половина северян с частью
радимичей и с целым племенем вятичей, а Переяславскую область составила
южная половина северян. Киевская область состояла всех полян, почти всех
древлян и южной части дреговичей с городом Туровом на Припяти. Северная
часть дреговичей с городом Минском оторвана была западной ветвью кривичей и
вошла в состав Полоцкой области. Смоленская область составилась восточной
части кривичей со смежной частью радимичей. Таким образом, Древнее племенное
деление не совпадало с городовым, или областным, образовавшимся к половине
XI в. Значит, не размещением племен очертились пределы городовых областей.
По племенному составу этих областей нетрудно заметить, какая сила стягивала
их. Если среди племени возникало два больших города, оно разрывалось на две
области (кривичи, северяне). Если среди племени не оказывалось и одного
такого города, оно не образовывало и особой области, а входило в состав
области чужеплеменного города. Замечаем при этом, что появление
значительного торгового города среди племени зависело от географического
положения последнего: такие города, становившиеся центрами областей,
возникали среди населения, жившего па главным речным торговым линиям Днепра,
Волхова и Западной Двины. Напротив, племена, удаленные от этих линий, не
имели своих значительных торговых городов и потому не составили особых
областей, но вошли в состав областей чужеплеменных торговых городов. Так, не
видно больших торговых городов у древлян, дреговичей, радимичей и вятичей;
не было и особых областей этих племен. Значит, силой, которая стягивала все
эти области, были именно торговые города, какие возникали по главным речным
путям русской торговли и каких не было среди племен, от них удаленных. Если
мы представим себе восточных славян, как они устроились во второй половине
IX в., и сопоставим это устройство с древним племенным делением их, то
найдем на всем пространстве от Ладоги до Киева восемь славянских племен.
Четыре них (дреговичи, радимичи, вятичи и древляне) постепенно, частью
уже при первых киевских князьях, а частью еще до них, вошли в состав
чужеплеменных областей, а четыре других племени (славяне ильменские,
кривичи, северяне и поляне) образовали шесть самостоятельных городовых
областей, коих ни одна, кроме Переяславской, не имела цельного,
одноплеменного состава, каждая вобрала в себя сверх одного господствующего
племени или господствующей части одного племени еще подчиненные части других
племен, не имевших своих больших городов. Это были области Новгородская,
Полоцкая, Смоленская, Черниговская, Переяславская и Киевская. Итак, повторю,
большие вооруженные города, ставшие правителями областей, возникли именно
среди тех племен, которые принимали наиболее деятельное участие во внешней
торговле.
Города эти подчинили себе соплеменные им окрестные населения, для
которых они прежде служили торговыми средоточиями, и образовали них
политические союзы, области, в состав которых втянули, частью еще до
появления князей киевских, а частью при них, и соседние поселения чужих
безгородных племен.
ВАРЯЖСКИЕ КНЯЖЕСТВА. Образование этой первой политической формы на Руси
сопровождалось в иных местах появлением другой, вторичной и тоже местной
формы, варяжского княжества. В тех промышленных пунктах, куда с особенной
силой приливали вооруженные пришельцы -за моря, они легко покидали
значение торговых товарищей или наемных охранителей торговых путей и
превращались во властителей.
Во главе этих заморских пришельцев, составлявших военно-промышленные
компании, становились вожди, получавшие при таком перевороте значение
военных начальников охраняемых ими городов. Такие вожди в скандинавских
сагах называются конингами или викингами. Оба этих термина перешли и в наш
язык, получив славяно-русские формы князя и витязя. Эти слова есть и у
других славян, которые заимствовали их у германских племен Средней Европы; в
наш язык они перешли от более блких к нам в древности скандинавов,
северных германцев. Превращение варягов союзников во властителей при
благоприятных обстоятельствах совершалось довольно просто. Известен рассказ
Начальной летописи о том, как Владимир, одолев киевского брата своего
Ярополка в 980 г., утвердился в Киеве с помощью прванных -за моря
варягов. Заморские его соратники, почувствовав свою силу в занятом ими
городе, сказали своему наемщику: "Князь, ведь город-то наш, мы его взяли;
так мы хотим брать с горожан окуп - контрибуцию - по две гривны с человека".
Владимир только хитростью сбыл с рук этих назойливых наемников, выпроводив
их в Царьград. Так иные вооруженные города со своими областями при вестных
обстоятельствах попадали в руки заморских пришельцев и превращались во
владения варяжских конингов. Таких варяжских княжеств мы встречаем на Руси
несколько в IX и Х вв. Так являются во второй половине IX в. на севере
княжества Рюрика в Новгороде, Синеусово на Белом озере, Труворочо в
Изборске, Аскольдово в Киеве. В Х в. становятся вестны два других
княжества такого же происхождения, Рогволодово в Полоцке и Турово в Турове
на Припяти. Наша древняя летопись не помнит времени возникновения двух
последних княжеств; самое существование их отмечено в ней лишь мимоходом,
кстати. Отсюда можно заключить, что такие княжества появлялись и в других
местах Руси, но исчезали бесследно. Подобное явление совершалось в то время
и среди славян южнобалтийского побережья, куда также проникали варяги
Скандинавии. Стороннему наблюдателю такие варяжские княжества представлялись
делом настоящего завоевания, хотя основатели их варяги являлись обыкновенно
без завоевательной цели, искали добычи, а не мест для поселения. Еврей
Ибрагим, человек бывалый в Германии, хорошо знакомый с делами Средней и
Восточной Европы, записка которого сохранилась в сочинении арабского
писателя XI в. Аль-Бекри, около половины Х в. писал, что "племена севера (в
числе их и Русь) завладели некоторыми славян и до сей поры живут среди
них, даже усвоили их язык, смешавшись с ними". Это наблюдение, очевидно,
прямо схвачено со славяно-варяжских княжеств, возникавших в то время по
берегам Балтийского моря и по речным путям на Руси.
СКАЗАНИЕ О ПРИЗВАНИИ КНЯЗЕЙ. Появлением этих варяжских княжеств вполне
объясняется и занесенное в нашу Повесть о начале Руси сказание о првании
князей -за моря. По этому сказанию, еще до Рюрика варяги как-то
водворились среди новгородцев и соседних с ними племен славянских и финских,
кривичей, чуди, мери, веси, и брали с них дань. Потом данники отказались ее
платить и прогнали варягов назад за море. Оставшись без пришлых властителей,
туземцы перессорились между собою; не было между ними правды, один род
восстал на другой и пошли между ними усобицы. Утомленные этими ссорами,
туземцы собрались и сказали: "Поищем себе князя, который бы владел нами и
судил нас по праву". Порешив так, они отправили послов за море к знакомым
варягам, к Руси, приглашая желающих них прийти владеть пространной и
обильной, но лишенной наряда землей. Три родных брата откликнулись на зов и
пришли "с роды своими", т. е. с дружинами земляков.
Если снять несколько идиллический покров, которым подернуто это
сказание, то пред нами откроется очень простое, даже грубоватое явление, не
раз повторявшееся у нас в те века. По разным редакциям начального
летописного свода рассеяны черты предания, позволяющие восстановить дело в
его действительном виде. Собрав их, узнаем, что пришельцы прваны были не
для одного внутреннего наряда, т. е.
устройства управления. Предание говорит, что князья-братья, как только
уселись на своих местах, начали "города рубить и воевать всюду". Если
прванные принялись прежде всего за стройку пограничных укреплений и
всестороннюю войну, значит, они прваны были оборонять туземцев от каких-то
внешних врагов, как защитники населения и охранители границ. Далее
князья-братья, по видимому, не совсем охотно, не тотчас, а с раздумьем
приняли предложение славянофинских послов, "едва брашась, - как записано в
одном летописных сводов, - боясь звериного их обычая и нрава". С этим
согласно и уцелевшее вестие, что Рюрик не прямо уселся в Новгороде, но
сперва предпочел остановиться вдали от него, при самом входе в страну, в
городе Ладоге, как будто с расчетом быть поближе к родине, куда можно было
бы укрыться в случае нужды. В Ладоге же он поспешил "срубить город",
построить крепость тоже на всякий случай, для защиты туземцев от
земляков-пиратов или же для своей защиты от самих туземцев, если бы не
удалось с ними поладить. Водворившись в Новгороде, Рюрик скоро возбудил
против себя недовольство в туземцах: в том же летописном своде записано, что
через два года по првании новгородцы "оскорбились, говоря: быть нам рабами
и много зла потерпеть от Рюрика и земляков его". Составился даже какой-то
заговор: Рюрик убил вождя крамолы, "храброго Вадима", и перебил многих
новгородцев, его соумышленников. Чрез несколько лет еще множество
новгородских мужей бежало от Рюрика в Киев к Аскольду. Все эти черты говорят
не о благодушном приглашении чужаков властвовать над безнарядными туземцами,
а скорее о военном найме.
Очевидно, заморские князья с дружиною прваны были новгородцами и
союзными с ними племенами для защиты страны от каких-то внешних врагов и
получали определенный корм за свои сторожевые услуги. Но наемные охранители,
по-видимому, желали кормиться слишком сытно. Тогда поднялся ропот среди
плательщиков корма, подавленный вооруженной рукою. Почувствовав свою силу,
наемники превратились во властителей, а свое наемное жалованье превратили в
обязательную дань с возвышением оклада. Вот простой прозаический факт,
по-видимому, скрывающийся в поэтической легенде о првании князей: область
вольного Новгорода стала варяжским княжеством.
СКАНДИНАВСКИЕ ВИКИНГИ В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ. События, о которых повествует
наше сказание о првании князей, не заключали в себе ничего особенного,
небывалого, что случилось только в нашей стране. Они принадлежали к порядку
явлений, Довольно обычных в тогдашней Западной Европе. Девятый век был
временем усиленного опустошительного разгула морских пиратов Скандинавии.
Достаточно прочитать хроники IX в. монастырей Бертинского и Ваастского,чтобы
видеть, что на Востоке с некоторыми местными менениями повторялось то же,
что происходило тогда на Западе. С 830-х годов до конца века там не
проходило почти ни одного года без норманнского нашествия. На сотнях судов
реками, впадающими в Немецкое море и Атлантический океан, Эльбой, Рейном,
Сеной, Луарой, Гаронной, даны проникали в глубь той или другой страны,
опустошая все вокруг, жгли Кельн, Трир, Бордо, самый Париж, проникали в
Бургундию и Овернь, иногда на много лет водворялись и хозяйничали в стране
укрепленных стоянок где-нибудь на острове в устье реки и отсюда выходили
собирать дань с покоренных обывателей или, взяв окуп, сколько хотели, в
одном месте, шли за тем же в другую страну. В 847 г.
после многолетних вторжений в Шотландию они заставили страну платить им
дань, усевшись на ближних островах; но через год скотты не дали им дани и
прогнали их, как поступили с их земляками новгородцы около того же времени.
Бессильные Каролинги заключали с ними договоры, некоторыми условиями живо
напоминающие договоры киевских князей Х в. с греками, откупались от них
тысячами фунтов серебра или уступали их вождям в лен целые пограничные
области с обязательством защищать страну от своих же соплеменников: так
возникали и на Западе своего рода варяжские княжества. Бывали случаи, когда
партия данов, хозяйничавшая по одной реке Франции, обязывалась франкскому
королю за вестную плату прогнать или перебить соотчичей, грабивших по
другой реке, нападала на них, брала и с них окуп, потом враги соединялись и
партиями расходились по стране на добычу, как Аскольд и Дир, слуги мирно
прванного Рюрика, отпросившись у него в Царьград, по пути засеш в Киеве,
набрали варягов и начали владеть полянами независимо от Рюрика. Во второй
половине IX в. много шуме." по Эльбе и Рейну современник и тезка нашего
Рюрика, может быть, даже земляк его, датский бродяга-викинг Рорих, как
называет его Бертинская хроника. Он набирал вагши норманнов для побережных
грабежей, заставил императора Лотаря уступить ему в лен несколько графств во
Фрисландии, не раз присягал ему верно служить и менял присяге, был
гоняем фрами, добивался королевской власти на родине и наконец где-то
сложил свою обремененную приключениями голову. И достойно замечания, что,
подобно дружинам первых киевских князей, эти ватаги пиратов состояли
крещеных и язычников; первые при договорах переходили на службу к франкским
королям, владения которых только что опустошали.
БАЛТИЙСКИЕ ВАРЯГИ НА ВОЛХОВЕ И ДНЕПРЕ. Этими западными делами
проясняются события на Волхове и Днепре. Около половины IX в. дружина
балтийских варягов проникла Финским заливом и Волховом к Ильменю и стала
брать дань с северных славянских и финских племен. Туземцы, собравшись с
силами, прогнали пришельцев и для обороны от их дальнейших нападений наняли
партию других варягов, которых звали русью. Укрепившись в обороняемой
стране, нарубив себе "городов", укрепленных стоянок, наемные сторожа повели
себя завоевателями. Вот все, что случилось. Факт состоял двух моментов,
наемного договора с иноземцами о внешней обороне и насильственного
захвата власти над туземцами. Наше сказание о првании князей поставило в
тени второй момент и ъяснительно ложило первый как акт добровольной
передачи власти иноземцам туземцами. Идея власти перенесена второго
момента, с почвы силы, в первый, на основу права, и вышла очень недурно
комбинированная юридическая постройка начала Русского государства.
На то были свои причины. Не забудем, что сказание о првании князей,
как и все древнейшие предания о Русской земле, дошло до нас в том виде, как
его знали и понимали русские книжные, ученые люди XI и начала XII в., к
которым принадлежали невестный автор Повести временных лет и игумен
Сильвестр, составитель начального летописного свода, обработавший эту
Повесть и поставивший ее во главе своего ученого исторического труда. В XI
в. варяги продолжали приходить на Русь наемниками, но уже не превращались
здесь в завоевателей, и насильственный захват власти, перестав повторяться,
казался маловероятным. Притом русское общество XI в. видело в своих князьях
установителей государственного порядка, носителей законной власти, под сенью
которой оно жило, и возводило ее начало к прванию князей. Автор и редактор
Повести временных лет не могли довольствоваться уцелевшими в предании
малоназидательными подробностями того, что случилось некогда в Новгороде:
как мыслящие бытописатели, они хотели осмыслить факт его следствиями, случай
осветить идеей. Фактически государства основываются различным образом, но
юридическим моментом их возникновения считается общественное прнание
властвующей силы властью по праву. Идея такой правомерной власти и внесена в
легенду о првании. Вече северных союзных племен, как-то собравшееся среди
родовой усобицы и постановившее искать князя, который бы "владел и судил по
праву", и обращенное к Руси депутатами веча приглашение идти "княжить и
володеть" великой и обильной, но безнарядной землей - что это такое, как не
стереотипная формула идея правомерной власти, возникающей договора, -
теории очень старой, но постоянно обновляющейся по ее доступности мышлению,
делающему первые опыты усвоения политических понятий? Сказание о првании
князей, как оно ложено в Повести, совсем не народное предание, не носит на
себе его обычных прнаков: это - схематическая притча о происхождении
государства, приспособленная к пониманию детей школьного возраста.
ОБРАЗОВАНИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА КИЕВСКОГО. Из соединения варяжских
княжеств и сохранивших самостоятельность городовых областей вышла третья
политическая форма, завязавшаяся на Руси: то было великое княжество
Киевское. Образование этого княжества было подготовлено указанными выше
экономическими и политическими фактами. На каких бы пунктах русского
промышленного мира ни появлялись варяжские князья, их постоянно тянуло к
городу на южной окраине этого мира, замыкавшему цепь торговых русских
городов по греко-варяжской речной линии Днепра - Волхова, - к Киеву. Здесь
заморские искатели выгодного найма и торгового барыша могли поживиться всего
более. Киев был сборным пунктом русской торговли; к нему стягивались
торговые лодки отовсюду, с Волхова, Западном Двины, Верхнего Днепра и его
притоков. Отсюда в летописном рассказе о событиях IX и Х вв. довольно
явственно выступают два факта: тяготение варяжских пришельцев с Балтийского
моря к Киеву и экономическая зависимость русских городов от Киева. Кто
владел Киевом, тот держал в своих руках ключ от главных ворот русской
торговли. Вот почему всех варяжских князей, появлявшихся на севере, тянуло к
Киеву. Из-за него они соперничали друг с другом и истребляли один другого.
Так новгородский князь Олег за Киев погубил земляков своих Аскольда и Дира,
так и другой новгородский князь, Владимир, за тот же Киев погубил своего
родного брата Ярополка. С другой стороны, все торговые русские города стояли
в экономической зависимости от Киева. В Киеве сходились нити их
благосостояния; он мог подорвать их торговлю, перерезав главную артерию
хозяйственных оборотов страны, не пропуская торговых лодок вн по Днепру к
азовским и черноморским, рынкам. Поэтому общим интересом этих городов было
жить в дружбе с Киевом, чтобы Киева иметь свободный выход на степные
торговые дороги. Этот общий интерес заметно сквозит в рассказе Начальной
летописи о первых князьях, утверждавшихся в Киеве. Аскольд с Диром,
отделившись от дружины Рюрика, беспрепятственно спустились Днепром до Киева
и без заметной борьбы овладели им вместе со всею землею полян. Дальнейшая
деятельность этих варяжских викингов в Киеве объясняет причины их успеха.
Летопись замечает, что после Кия, основателя Киева, полян обижали
древляне и другие окольные племена. Поэтому Аскольд и Дир, как только
утвердились в Киеве, вступили в борьбу с этими племенами, древлянами,
печенегами, болгарами, а потом, собрав варягов, предприняли поход на
Царьград. Современник и очевидец этого нападения, константинопольский
патриарх Фотий говорит в одной пронесенной по этому случаю проповеди, что
Русь очень ловко смастерила набег, тихонько подкралась к Константинополю,
когда император Михаил III с войском и флотом ходил на сарацин, оставив свою
столицу беззащитной со стороны моря. Значит, Киевская Русь не только хорошо
знала морской путь к Царьграду, но и умела добывать своевременные сведения о
делах Вантии; сами греки дивились нечаянности и необычайной быстроте
нападения. Оно вызвано было, по словам Фотия, тем, что греческий народ
нарушил договор, предпринято было Русью с целью отметить за обиду,
нанесенную ее землякам, русским купцам, по-видимому, за неуплату долга,
следовательно, имело целью силой восстановить торговые сношения,
насильственно прерванные греками. Значит, еще до 860 г. между Русью и
Вантией существовали торговые сношения, закрепленные дипломатическим
актом, и узлом этих сношений был Киев, откуда вышел смелый набег 860 г.
Узнаем далее, что эти сношения были довольно давние, завязались еще в первой
половине IX в. Послы от народа Руси, о которых говорит Бертинская летопись
под 839 г., приходили в Царьград для установления или восстановления дружбы,
т. е. для заключения договора. Такой же ряд явлений повторился и в истории
Олега, шедшего по следам Аскольда. Он также беспрепятственно спустился
Новгорода по Днепру, без особенного труда захватил по дороге Смоленск и
Любеч и без борьбы завладел Киевом, погубивши своих земляков Аскольда с
Диром. Утвердившись в Киеве, он начал рубить вокруг него новые города для
защиты Киевской земли от набегов степи, а потом с соединенными силами
разных племен предпринял новый поход на Царьград, кончившийся также
заключением торгового договора. Значит, и этот поход предпринят был с целью
восстановить торговые сношения Руси с Вантией, опять чем-либо прерванные.
Обоих вождей, по-видимому, дружно поддерживали в этих походах все племена,
заинтересованные во внешней торговле, преимущественно обитавшие по речной
линии Днепра - Волхова, т. е. обыватели больших торговых городов Руси. По
крайней мере в летописном рассказе о походе Олега читаем, что кроме
подвластных Олегу племен в деле участвовали и племена неподвластные,
добровольно к нему присоединившиеся, отдаленные дулебы и хорваты, жившие в
области Верхнего Днестра и обоих Бугов, по северо-восточным склонам и
предгорьям Карпат. Охрана страны от степных кочевников и далекие военные
походы на Царьград для поддержания торговых сношений, очевидно, вызывали
общее и дружное содействие во всем промышленном мире по торговым линиям
Днепра - Волхова и других рек равнины. Этот общий интерес и соединил
прибрежные торговые города под властью князя киевского, руководителя в этом
деле по положению, какое создавалось для него двояким значением Киева.
ДВОЯКОЕ ЗНАЧЕНИЕ г. КИЕВА. Киев служил главным оборонительным форпостом
страны против степи и центральной вывозной факторией русской торговли.
Потому, попав в варяжские руки. он не мог остаться простым местным варяжским
княжеством, какими были возникшие в то же время княжества в Новгороде,
Изборске и на Белоозере или позднее в Полоцке и Турове. Завязавшиеся
торговые связи с Вантией и арабским Востоком, с черноморскими, азовскими и
каспийскими рынками, направляя народный труд на разработку лесных богатств
страны, стягивали к Киеву важнейшие хозяйственные ее обороты. Но для
обеспечения этих оборотов необходимо было иметь безопасные границы и
открытые торговые пути по степным рекам, даже проводить иногда вооруженное
давление на самые рынки для приобретения выгодных торговых условий. Всего
этого можно было достигнуть только соединенными силами всех восточных
славянских племен, т. е. насильственным подчинением тех них, которые,
живя в стороне от главных торговых путей, не имели побуждений добровольно
поддерживать князей киевских. Вот почему вестия свои и чужие говорят о
воинственных делах первых князей киевских. Исследования академика
Васильевского о житиях святых Георгия Амастридского и Стефана Сурожского
достаточно убедительно доказали, что Русь еще в первой половине IX в. делала
набеги на берега Черного моря, даже южные. Но до патриарха Фотия она не
отваживалась напасть на самый Царьград. До Фотия дошли кое-какие слухи о
начавшемся важном перевороте на Руси, шедшем именно Киева, и он в своих
проповедях по случаю нападения Руси на Царьград и в последовавшем затем
окружном послании объясняет происхождение этой русской дерзости. Народ,
никем не знаемый до этого нападения, ничтожный, по словам Фотия, вдруг стал
пресловутым, прославленным после этого отважного дела, а отвага внушена была
ему тем, что недавно он поработил соседние племена, и этот успех сделал его
чересчур гордым и дерзким. Значит, как только основалось в Киеве варяжское
княжество, отсюда началось сосредоточение сил страны и вышло первое
общерусское предприятие, вызванное общим интересом, обеспечением торговых
сношений.
КИЕВСКОЕ КНЯЖЕСТВО - ПЕРВАЯ ФОРМА РУССКОГО ГОСУДАРСТВА. Таковы были
условия, при содействии которых возникло великое княжество Киевское. Оно
явилось сперва одним местных варяжских княжеств: Аскольд с братом уселись
в Киеве как простые варяжские конинги, охранявшие внешнюю безопасность и
торговые интересы захваченного ими владения. Олег шел по их следам и
продолжал их дела. Но военно-промышленное положение Киева сообщило всем им
более широкое значение.
Киевская земля прикрывала собою с юга всю страну по греко-варяжскому
пути; ее торговые интересы разделяла вся страна, ею прикрываемая. Потому под
властью киевского князя волей или неволей соединились другие варяжские
княжества и городовые области Руси, и тогда Киевское княжество получило
значение Русского государства. Это подчинение было вынуждено политической и
экономической зависимостью от Киева, в какую эти княжества и области стали с
падением хозарского владычества в степи. Поэтому появление Рюрика в
Новгороде, кажется мне, неудобно считать началом Русского государства: тогда
в Новгороде возникло местное и притом кратковременное варяжское княжество.
Русское государство основалось деятельностью Аскольда и потом Олега в Киеве:
Киева, а не Новгорода пошло политическое объединение русского
славянства; Киевское варяжское княжество этих витязей стало зерном того
союза славянских и соседних с ними финских племен, который можно прнать
первоначальной формой Русского государства.
ВОЕННО-ПРОМЫШЛЕННОЕ ЕГО ПРОИСХОЖДЕНИЕ. Государство становится возможно,
когда среди населения, разбитого на бессвязные части с разобщенными или даже
враждебными стремлениями, является либо вооруженная сила, способная
принудительно сплотить эти бессвязные части, либо общий интерес, достаточно
сильный, чтобы добровольно подчинить себе эти разобщенные или враждебные
стремления. В образовании Русского государства принимали участие оба
укачанных фактора, общий интерес и вооруженная сила. Общий интерес состоял в
том, что все торговые города Руси с появлением наводнивших степь печенегов
почувствовали потребность в вооруженной силе, способной оградить пределы
страны и ее степные торговые дороги от внешних нападений. Главным исходным
пунктом, которого выходили русские торговые караваны к черноморским и
каспийским рынкам по степным рекам, был Киев. Как скоро здесь явилась
вооруженная сила, доказавшая свою способность удовлетворять указанным
потребностям страны, этой силе добровольно подчинились все торговые города
Руси с их областями. Этой силой был варяжский князь со своей дружиной. Став
носителем и охранителем общего интереса, подчинившего ему торговые города
страны, этот князь с дружиной вооруженной силы превращается в
политическую власть. Но, пользуясь новыми средствами, которые доставляла ему
эта власть. князь начал насильственно подчинять себе и другие племена, не
разделявшие этого общего интереса, слабо участвовавшие в торговых оборотах
страны. Завоеванием этих племен, удаленных от центральной речной дороги,
завершено было политическое объединение восточных славян. Так, повторяю, в
образовании Русского государства участвовали и общий интерес, и вооруженная
завоевательная сила, потому что общий интерес соединился с завоевательной
силой: нужды и опасности русской торговли вызвали к действию на ее защиту
вооруженную дружину с князем во главе, а эта дружина, опираясь на одни
племена, завоевала другие. Прочтите внимательно рассказ Начальной летописи о
киевских князьях IX и Х вв., и пред вами раскроется это двойственное
военно-промышленное происхождение Киевского княжества, древнейшей формы
Русского государства. Первые племена, примкнувшие к Киевскому княжеству и
усердно поддерживавшие его князей в заморских походах, были именно племена,
жившие по главной речной дороге Днепра - Волхова и тяготевшие к большим
торговым городам.
Эти племена легко подчинялись власти киевского князя. Славяне
новогородские, првавшие князей, пытавшиеся бунтовать против Рюрика и потом
покинутые Олегом и Игорем для Киева, повиновались им безропотно. Чтобы
подчинить другие племена, иногда достаточно было одного похода, даже без
борьбы: так были покорены кривичи смоленские и северяне. Напротив, племена,
обитавшие в стороне от этой речной дороги, среди которых не было больших
торговых городов, т. е. значительного вооруженного купечества, долго
противились власти новых правителей и покорились им только после упорной, не
раз возобновлявшейся борьбы. Так после многих трудных походов были покорены
древляне и радимичи; с такими же усилиями были покорены и вятичи в конце Х
в., спустя столетие после основания Киевского княжества. Таков был
окончательный факт, завершивший собою ряд сложных процессов юридических,
экономических и политических, начавшихся расселением восточных славян по
русской равнине. Перечислю еще раз эти процессы.
ОБЗОР ИЗУЧЕННОГО. Мы застаем восточных славян в VII и VIII вв. на
походе, в состоянии все усиливавшегося общественного разложения.
Образовавшийся между ними на Карпатах военный союз распался на составлявшие
его племена, племена разложились на роды, даже роды начали дробиться на
мелкие дворы, или семейные хозяйства, какими эти славяне стали жить на
днепровском новоселье. Но здесь под действием новых условий завязался среди
них обратный процесс постепенного взаимного сцепления; только связующим
элементом в новых общественных построениях служило уже не чувство кровного
родства, а экономический интерес, вызванный к действию свойствами страны и
внешними обстоятельствами. Южные реки равнины и наложенное со стороны иго
втянули восточных славян в оживленную внешнюю торговлю. Эта торговля стянула
разбросанные одинокие дворы в сельские торговые средоточия, погосты, потом в
большие торговые города с их областями. Новые внешние опасности с начала IX
в. вызвали новый ряд переворотов. Торговые города вооружились; тогда они
главных складочных пунктов торговли превратились в политические центры, а их
торговые округа стали их государственными территориями, городовыми
областями; некоторые этих областей сделались варяжскими княжествами, а
соединения тех и других образовалось великое княжество Киевское, древнейшая
форма Русского государства. Такова связь экономических и политических фактов
в нашей начальной истории: экономические интересы последовательно
превращались в общественные связи, которых вырастали политические союзы.
Теперь, учив ряд древнейших явлений нашей истории, припомним тот исходный
вопрос, от которого мы отправились в этом учении.
Обращаясь к первому периоду нашей истории, я ложил два взгляда на ее
начало.
Одни начинают ее довольно поздно, не ранее половины IX в., с прихода
варягов, заставших восточных славян в диком состоянии, без всяких зачатков
гражданственности; другие отодвигают начало нашей истории в туманную даль
дохристианской древности. Припомнив ученные нами факты и влеченные
них выводы, мы можем установить свое отношение к тому и другому взгляду.
Наша история не так стара, как думают одни, началась гораздо позднее начала
христианской эры; но она и не так запоздала, как думают другие: около
половины IX в. она не начиналась, а уже имела за собою некоторое прошедшее,
только не многовековое, считавшее в себе два с чем-нибудь столетия.
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПЕРВЫХ КИЕВСКИХ КНЯЗЕЙ. ОБЪЕДИНЕНИЕ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯНСКИХ
ПЛЕМпН ПОД ВЛАСТЬЮ КИЕВСКОГО КНЯЗЯ. УСТРОЙСТВО УПРАВЛЕНИЯ. НАЛОГИ; ПОВОЗЫ И
ПОЛЮДЬЯ. СВЯЗЬ УПРАВЛЕНИЯ С ТОРГОВЫМ ОБОРОТОМ. ВНЕШНЯЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КИЕВСКИХ
КНЯЗЕЙ. ДОГОВОРЫ И ТОРГОВЫЕ СНОШЕНИЯ РУСИ С ВИЗАНТИЕЙ. ЗНАЧЕНИЕ ЭТИХ
ДОГОВОРОВ И СНОШЕНИИ В ИСТОРИИ РУССКОГО ПРАВА. ВНЕШНИЕ ЗАТРУДНЕНИЯ И
ОПАСНОСТИ РУССКОЙ ТОРГОВЛИ. ОБОРОНА СТЕПНЫХ ГРАНИЦ. РУССКАЯ ЗЕМЛЯ В ПОЛОВИНЕ
XI в. НАСЕЛЕНИЕ И ПРЕДЕЛЫ. ЗНАЧЕНИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КИЕВСКОГО. КНЯЖЕСКАЯ
ДРУЖИНА: Еп ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БЛИЗОСТЬ К КУПЕЧЕСТВУ БОЛЬШИХ
ГОРОДОВ. ВАРЯЖСКИЙ ЭЛЕМЕНТ В СОСТАВЕ ЭТОГО КУПЕЧЕСТВА. РАБОВЛАДЕНИЕ КАК
ПЕРВОНАЧАЛЬНАЯ ОСНОВА СОСЛОВНОГО ДЕЛЕНИЯ. ВАРЯЖСКИЙ ЭЛЕМЕНТ В СОСТАВЕ
ДРУЖИНЫ. РАЗНОВРЕМЕННЫЕ ЗНАЧЕНИЯ СЛОВА РУСЬ. ПРЕВРАЩЕНИЕ ПЛЕМпН В СОСЛОВИЯ.
Мы старались рассмотреть факт, скрытый в рассказе Начальной летописи о
первых киевских князьях, который можно было бы прнать началом Русского
государства.
Мы нашли, что сущность этого факта такова: приблительно к половине IX
в.
внешние и внутренние отношения в торгово-промышленном мире русских
городов сложились в такую комбинацию, в силу которой охрана границ страны и
ее внешней торговли стала их общим интересом, подчинившим их князю киевскому
и сделавшим Киевское варяжское княжество зерном Русского государства. Этот
факт надобно относить ко второй половине IX в.: точнее я не решаюсь
обозначить его время.
НАПРАВЛЕНИЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ КИЕВСКИХ КНЯЗЕЙ. Общий интерес, создавший
великое княжество Киевское, охрана границ и внешней торговли, направлял и
его дальнейшее развитие, руководил как внутренней, так и внешней
деятельностью первых киевских князей. Читая начальный летописный свод,
встречаем ряд полуисторических и полусказочных преданий, в которых
историческая правда сквозит чрез прозрачную ткань поэтической саги. Эти
предания повествуют о князьях киевских IX и Х вв. - Олеге, Игоре,
Святославе, Ярополке, Владимире. Вслушиваясь в эти смутные предания, без
особенных критических усилий можно уловить основные побуждения, которые
направляли деятельность этих князей.
ПОКОРЕНИЕ ВОСТОЧНОГО СЛАВЯНСТВА. Киев не мог остаться стольным городом
одного местных варяжских княжеств: он имел общерусское значение как
узловой пункт торгово-промышленного движения и потому стал центром
политического объединения всей земли. Деятельность Аскольда, по-видимому,
ограничивалась ограждением внешней безопасности Киевской области:
летописи не видно, чтобы он покорил какое-либо окольных племен, от
которых оборонял своих полян, хотя слова Фотия о Росе, возгордившемся
порабощением окрестных племен, как будто намекают на это.
Первым делом Олега в Киеве летопись выставляет расширение владений,
собирание восточного славянства под своею властью. Летопись ведет это дело с
подозрительной последовательностью, присоединяя к Киеву по одному племени
ежегодно. Олег занял Киев в 882 г.; в 883 г. были покорены древляне, в 884
г. - северяне, в 885 г. - радимичи; после того длинный ряд лет оставлен
пустым.
Очевидно, это порядок летописных воспоминаний, или соображений, а не
самых событий. К началу XI в. все племена восточных славян были приведены
под руку киевского князя; вместе с тем племенные названия появляются все
реже, заменяясь областными по именам главных городов. Расширяя свои
владения, князья киевские устанавливали в подвластных странах
государственный порядок, прежде всего, разумеется, администрацию налогов.
Старые городовые области послужили готовым основанием административного
деления земли. В подчиненных городовых областях по городам Чернигову,
Смоленску князья сажали своих наместников, посадников, которыми были
либо их наемные дружинники, либо собственные сыновья и родственники. Эти
наместники имели свои дружины, особые вооруженные отряды, действовали
довольно независимо, стояли лишь в слабой связи с государственным центром, с
Киевом, были такие же конинги, как и князь киевский, который считался только
старшим между ними и в этом смысле назывался "великим князем русским" в
отличие от князей местных, наместников. Для увеличения важности киевского
князя и эти наместники его в дипломатических документах величались "великими
князьями". Так, по предварительному договору с греками 907 г. Олег
потребовал "укладов" на русские города Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк,
Ростов, Любеч и другие города, "по тем бо городом седяху велиции князи, под
Олгом суще". Это были еще варяжские княжества, только союзные с киевским:
князь сохранял тогда прежнее военно-дружинное значение, не успев еще
получить значения династического. Генеалогическое пререкание, какое затеял
под Киевом Олег, упрекая Аскольда и Дира за то, что они княжили в Киеве, не
будучи князьями, "ни рода княжа", - притязание Олега, предупреждавшее ход
событий, а еще вероятнее - такое же домышление самого составителя
летописного свода. Некоторые наместников, покорив То или другое племя,
получали его от киевского князя в управление с правом собирать с него дань в
свою пользу, подобно тому как на Западе в IX в. датские викинги, захватив ту
или другую приморскую область Империи Карла Великого, получали ее от
франкских королей в лен, т. е. в кормление. Игорев воевода Свенельд, победив
славянское племя улучей, обитавшее по нижнему Днепру, получал в свою пользу
дань не только с этого племени, но и с древлян, так что его дружина, отроки,
жила богаче дружины самого Игоря.
НАЛОГИ. Главной целью княжеской администрации был сбор налогов. Олег,
как только утвердился в Киеве, занялся установлением дани с подвластных
племен. Ольга объезжала подвластные земли и также вводила "уставы и оброки,
дани и погосты", т. е. учреждала сельские судебно-административные округа и
устанавливала податные оклады. Дань обыкновенно платили натурою,
преимущественно мехами, "скорою". Впрочем, летописи узнаем, что
неторговые радимичи и вятичи в IX и Х вв. платили дань хозарам, а потом
киевским князьям "по шлягу от рала", с плуга или сохи. Под шлягами
(skilling) надобно разуметь, вероятно, всякие иноземные металлические
деньги, обращавшиеся тогда на Руси, преимущественно серебряные арабские
диргемы, которые путем торговли в обилии приливали тогда на Русь.
Дань получалась двумя способами: либо подвластные племена привозили ее
в Киев, либо князья сами ездили за нею по племенам. Первый способ сбора дани
назывался повозом, второй - полюдьем. Полюдье - это
административно-финансовая поездка князя по подвластным племенам. Император
Константин Багрянородный в своем сочинении О народах, писанном в половине Х
в., рисует образительную картину полюдья современного ему русского князя.
Как только наступал месяц ноябрь, русские князья "со всею Русью"
μετα παντων
των Πωζ, т. е. с дружиной, выходили Киева
ειζ τα πολοδια в
городки, т. е. на полюдье, о котором ему говорили его славяно-русские
рассказчики и которое он по созвучию приурочил к этому греческому слову.
Князья отправлялись в славянские земли древлян, дреговичей, кривичей,
северян и прочих славян, плативших дань Руси, и кормились там в течение всей
зимы, а в апреле месяце, когда проходил лед на Днепре, спускались опять к
Киеву. Между тем как князья с Русью блуждали по подвластным землям, славяне,
платившие дань Руси, в продолжение зимы рубили деревья, делали них
лодки-однодеревки и весной, когда вскрывались реки, Днепром и его притоками
сплавляли к Киеву, вытаскивали на берег и продавали Руси, когда она по полой
воде возвращалась с полюдья. Оснастив и нагрузив купленные лодки, Русь в
июне спускала их по Днепру к Витичеву, где поджидала несколько дней, пока по
тому же Днепру собирались купеческие лодки Новгорода, Смоленска, Любеча,
Чернигова, Вышгорода. Потом все направлялись вн по Днепру к морю в
Константинополь. Читая этот рассказ императора, легко понять, какими
товарами грузила Русь свои торговые караваны лодок, сплавлявшихся летом к
Царьграду: это была дань натурой, собранная князем и его дружиной во время
зимнего объезда, проведения лесных промыслов: меха, мед, воск. К этим
товарам присоединялась челядь, добыча завоевательной дружины. Почти весь Х
в. продолжалось покорение славянских и соседних финских племен Киева,
сопровождавшееся обращением массы побежденных в рабство. Араб Ибн-Даста,
писавший в первой половине этого века, говорит о Руси, что она проводит
набеги на славян, подъезжает к ним на кораблях, высаживается, забирает
обывателей в плен и продает другим народам. У вантийца Льва Диакона
встречаем очень редкое вестие, что император Цимисхий по договору со
Святославом дозволил Руси привозить в Грецию хлеб на продажу. Главными
торговцами были киевское правительство, князь и его "мужи", бояре. К
торговому каравану княжескому и боярскому примыкали лодки и простых купцов,
чтобы под прикрытием княжеского конвоя дойти до Царьграда. В договоре Игоря
с греками читаем, между прочим, что великий князь русский и его бояре
ежегодно могут посылать к великим царям греческим столько кораблей, сколько
захотят, с послами и с гостями, т. е. со своими собственными приказчиками и
с вольными русскими купцами. Этот рассказ вантийского императора наглядно
указывает нам на тесную связь между ежегодным оборотом политической и
экономической жни Руси. Дань, которую собирал киевский князь как
правитель, составляла в то же время и материал его торговых оборотов: став
государем, как конинг, он, как варяг, не переставал еще быть вооруженным
купцом. Данью он делился со своею дружиной, которая служила ему орудием
управления, составляла правительственный класс. Этот класс действовал как
главный рычаг, в том и в другом обороте, и политическом и экономическом:
зимою он правил, ходил по людям, побирался, а летом торговал тем, что
собирал в продолжение зимы. В том же рассказе Константина живо
обрисовывается и централующее значение Киева, как средоточия политической
и хозяйственной жни Русской земли. Русь, правительственный класс с князем
во главе, своими заморскими торговыми оборотами поддерживала в славянском
населении всего Днепровского бассейна судовой промысел, находивший себе сбыт
на весенней ярмарке однодеревок под Киевом, и каждую весну стягивала сюда же
разных углов страны по греко-варяжскому пути купеческие лодки с товарами
лесных зверогонов и бортников. Таким сложным экономическим круговоротом
серебряный арабский диргем или золотая застежка вантийской работы попадали
Багдада или Царьграда на берега Оки или Вазузы, где их и находят
археологи.
СВЯЗЬ УПРАВЛЕНИЯ С ТОРГОВЛЕЙ. Так устроялась внутренняя политическая
жнь в Киевском княжестве IX и Х вв. Легко заметить основной экономический
интерес, руководивший этой жнью, сближавший и объединявший отдаленные и
разрозненные части земли: дань, шедшая киевскому князю с дружиной, питала
внешнюю торговлю Руси. Этот же экономический интерес направлял и внешнюю
деятельность первых киевских князей. Деятельность эта была направлена к двум
главным целям: 1) к приобретению заморских рынков, 2) к расчистке и охране
торговых путей, которые вели к этим рынкам. Самым видным явлением во внешней
истории Руси до половины XI в. по Начальной летописи, были военные походы
киевских князей на Царьград. До смерти Ярослава их можно насчитать шесть,
если не считать похода Владимира на вантийскую колонию Херсонес
Таврический в 988 г.: Аскольдов, который приурочивали к 865 г., а теперь
относят к 860 г., Олегов 907 г., два Игоревых - 941 и 944 гг., второй
болгарский поход Святослава 971 г., превратившийся в войну с греками, и,
наконец, поход Ярослава, сына Владимира, 1043 г. Достаточно знать причину
первого и последнего этих походов, чтобы понять главное побуждение,
которое их вызывало. При Аскольде Русь напала на Царьград, раздраженная, по
словам патриарха Фотия, умерщвлением своих земляков, очевидно, русских
купцов, после того как вантийское правительство отказало в удовлетворении
за эту обиду, расторгнув тем свой договор с Русью. В 1043 г. Ярослав послал
на греков своего сына с флотом, потому что в Константинополе били русских
купцов и одного них убили. Итак, вантийские походы вызывались, большею
частью, стремлением Руси поддержать или восстановить порывавшиеся торговые
сношения с Вантией. Вот почему они оканчивались обыкновенно торговыми
трактатами. Такой торговый характер имеют все дошедшие до нас договоры Руси
с греками Х в. Из них дошли до нас два договора Олега, один И горев и один
краткий договор или только начало договора Святославова. Договоры
составлялись на греческом языке и с надлежащими менениями формы
переводились на язык, понятный Руси. Читая эти договоры, легко заметить,
какой интерес связывал в Х в. Русь с Вантией. Всего подробнее и точнее
определен в них порядок ежегодных торговых сношений Руси с Вантией, а
также порядок частных отношений русских в Константинополе к грекам:
с этой стороны договоры отличаются замечательной выработкой юридических
норм, особенно международного права.
ДОГОВОРЫ И ТОРГОВЛЯ С ВИЗАНТИЕЙ. Ежегодно летом русские торговцы
являлись в Царьград на торговый сезон,продолжавшийся 6 месяцев; по договору
Игоря никто них не имел права оставаться там на зиму. Русские купцы
останавливались в предместье Константинополя у св. Мамы, где находился
некогда монастырь св.
Маманта. Со времени того же договора императорские чиновники отбирали у
прибывших купцов княжескую грамоту с обозначением числа посланных Киева
кораблей и переписывали имена прибывших княжеских послов и простых купцов,
гостей, "да увемы и мы, - прибавляют греки от себя в договоре, - оже с миром
приходят": это была предосторожность, чтобы под видом агентов киевского
князя не прокрались в Царьград русские пираты. Русские послы и гости во все
время своего пребывания в Константинополе пользовались от местного
правительства даровым кормом и даровой баней - знак, что на эти торговые
поездки Руси в Константинополе смотрели не как на частные промышленные
предприятия, а как на торговые посольства союзного киевского двора. По
свидетельству Льва Диакона, такое значение русских торговых экспедиций в
Вантию было прямо оговорено в трактате Цимисхия со Святославом, где
император обязался принимать приходящих в Царьград для торговли руссов в
качестве союзников, "как искони повелось"
χαυαπερ
ανεχαυεν
ευιμον ην. Надобно заметить при
этом, что Русь была платной союзницей Вантии, обязывалась договорами за
условленную "дань" оказывать грекам некоторые оборонительные услуги на
границах империи. Так договор Игоря обязывал русского князя не пускать
Черных болгар в Крым "пакостить" в стране Корсунской.
Торговые послы Руси получали в Царьграде свои посольские оклады, а
простые купцы месячину, месячный корм, который им раздавался в вестном
порядке по старшинству русских городов, сначала киевским, потом
черниговским, переяславским и прочих городов. Греки побаивались Руси,
даже приходившей с законным видом:
купцы входили в город со своими товарами непременно без оружия,
партиями не больше 50 человек, одними воротами, с императорским приставом,
который наблюдал за правильностью торговых сделок покупателей с продавцами;
в договоре Игоря прибавлено: "Входяще же Русь в град, да не творят пакости".
По договору Олега русские купцы не платили никакой пошлины. Торговля была
преимущественно меновая:
этим можно объяснить сравнительно малое количество вантийской монеты,
находимой в старинных русских кладах и курганах. Меха, мед, воск и челядь
Русь меняла на паволоки (шелковые ткани), золото, вина, овощи. По истечении
торгового срока, уходя домой, Русь получала греческой казны на дорогу
продовольствие и судовые снасти, якори, канаты, паруса, все, что ей
надобилось.
ИХ ЗНАЧЕНИЕ В ИСТОРИИ ПРАВА. Такой порядок торговых сношений Руси с
Вантией установлен был договорами Олега и Игоря. Разностороннее культурное
значение их для Руси понятно само собою: достаточно припомнить, что они были
главным средством, подготовившим принятие христианства Русью, и именно
Вантии. Но надобно теперь же отметить в них одну сторону, которая могла
возыметь свое действие еще до принятия христианства, - сторону юридическую.
Правовые отношения между русскими и греками в Константинополе определялись,
уголовные и гражданские правонарушения, между ними случавшиеся, разбирались
"по закону греческому и по уставу и по закону русскому". Так возникали
смешанные нормы, комбинированные двух прав, которые лагались в
договорах. В них иногда трудно различить составные элементы,
римско-вантийский и русский, притом русский двойственный, варяжский и
славянский. Договоры сами по себе, как дипломатические документы, лежавшие в
киевском княжеском архиве, не могли оказать прямого действия на русское
право. Они имеют важное научное значение как древнейшие письменные
памятники, в которых проступают черты этого права, хотя, учая их, не
всегда можно решить, имеем ли мы перед собою чистую русскую норму или
разбавленную вантийской примесью. Но отношения, в которые становилась
Русь, имевшая дела с Константинополем, не могли остаться без влияния на
юридические ее понятия и сами по себе, как не похожие на то, что было на
Днепре или Волхове. В юридическое мышление этих людей иное, греко-римское
понятие могло запасть также невзначай, как в некоторые статьи Олегова
договора с греками проскользнула терминология греко-римского права. В
Константинополе на императорской службе состояло немало Руси, и крещеной и
поганой. По одной статье Олегова договора, если кто таких русских умрет,
не урядив своего имения, не оставив завещания, а "своих не имать", его
имение передается "к малым ближикам в Русь". Свои - это римское sui,
нисходящие, а малые ближики, или просто ближики, как читаем в некоторых
древнерусских памятниках - proximi οι
πχησιον, боковые. Русь, торговавшая с
Вантией, была у себя дома господствующим классом, который обособлялся от
туземного славянства сначала иноплеменным происхождением, а потом,
ославянившись, сословными привилегиями. Древнейшие русские письменные
памятники воспроводят преимущественно право этой привилегированной Руси и
только отчасти, по соприкосновению, туземный, народный правовой обычай,
которого нельзя смешивать с этим правом. Мы припомним это замечание, когда
будем учать Русскую Правду.
ОХРАНА ТОРГОВЫХ ПУТЕЙ. Другою заботой киевских князей была поддержка и
охрана торговых путей, которые вели к заморским рынкам. С появлением
печенегов в южно-русских степях это стало очень трудным делом. Тот же
император Константин, описывая торговые плавания Руси в Царьград, ярко
рисует затруднения и опасности, какие приходилось ей одолевать на своем
пути. Собранный пониже Киева под Витичевом караван княжеских, боярских и
купеческих лодок в июне отправлялся в путь. Днепровские пороги представляли
ему первое и самое тяжелое препятствие. Вы знаете, что между Екатеринославом
и Александровском, там, где Днепр делает большой и крутой гиб к востоку,
он на протяжении 70 верст пересекается отрогами Авратынских возвышенностей,
которые и заставляют его делать этот гиб.
Отроги эти принимают здесь различные формы; по берегам Днепра рассеяны
огромные скалы в виде отдельных гор; самые берега поднимаются отвесными
утесами высотой до 35 саженей над уровнем воды и сжимают широкую реку; русло
ее загромождается скалистыми островами и перегораживается широкими грядами
камней, выступающих воды заостренными или закругленными верхушками. Если
такая гряда сплошь загораживает реку от берега до берега, это - порог;
гряды, оставляющие проход судам, называются заборами. Ширина порогов по
течению - до 150 саженей; один тянется даже на 350 саженей. Скорость течения
реки вне порогов - не более 25 саженей в минуту, в порогах - до 150 саженей.
Вода, ударяясь о камни и скалы, несется с шумом и широким волнением.
Значительных порогов теперь считают до десяти, во времена Константина
Багрянородного считалось до семи. Небольшие размеры русских однодеревок
облегчали им прохождение порогов. Мимо одних Русь, высадив челядь на берег,
шестами проталкивала свои лодки, выбирая в реке вбли берега места, где
было поменьше камней. Перед другими, более опасными, она высаживала на берег
и выдвигала в степь вооруженный отряд для охраны каравана от поджидавших его
печенегов, вытаскивала реки лодки с товарами и тащила их волоком или
несла на плечах и гнала скованную челядь. Выбравшись благополучно порогов
и принесши благодарственные жертвы своим богам, она спускалась в днепровский
лиман, отдыхала несколько дней на острове св. Елевферия (ныне Березань),
исправляла судовые снасти, готовясь к морскому плаванию, и, держась берега,
направлялась к устьям Дуная, все время преследуемая печенегами. Когда волны
прибивали лодки к берегу, руссы высаживались, чтобы защитить товарищей от
подстерегавших их преследователей. Дальнейший путь от устьев Дуная был
безопасен. Читая подробное описание этих царьградских поездок Руси у
императора, живо чувствуешь, как нужна была русской торговле вооруженная
охрана при движении русских купцов к их заморским рынкам. Недаром Константин
заканчивает свой рассказ замечанием, что это - мучительное плавание,
исполненное невзгод и опасностей.
ОБОРОНА СТЕПНЫХ ГРАНИЦ. Но, засаривая степные дороги русской торговли,
кочевники беспокоили и степные границы Русской земли. Отсюда третья забота
киевских князей - ограждать и оборонять пределы Руси от степных варваров. С
течением времени это дело становится даже господствующим в деятельности
киевских князей вследствие все усиливавшегося напора степных кочевников.
Олег, по рассказу Повести временных лет, как только утвердился в Киеве,
начал города ставить вокруг него.
Владимир, став христианином, сказал: "Худо, что мало городов около
Киева", - и начал строить города по Десне, Трубежу, Стугне, Суле и другим
рекам. Эти укрепленные пункты заселялись боевыми людьми, "мужами лучшими",
по выражению летописи, которые вербовались разных племен, славянских и
финских, населявших русскую равнину. С течением времени эти укрепленные
места соединялись между собою земляными валами и лесными засеками. Так по
южным и юго-восточным границам тогдашней Руси, на правой и левой стороне
Днепра, выведены были в Х и XI вв.
ряды земляных окопов и сторожевых "застав", городков, чтобы сдерживать
нападения кочевников. Все княжение Владимира Святого прошло в упорной борьбе
с печенегами, которые раскинулись по обеим сторонам нижнего Днепра восьмью
ордами, делившимися каждая на пять колен. Около половины Х в., по
свидетельству Константина Багрянородного, печенеги кочевали на расстоянии
одного дня пути от Руси, т. е.
от Киевской области. Если Владимир строил города Стугне (правый
приток Днепра), значит, укрепленная южная степная граница Киевской земли шла
по этой реке на расстоянии не более одного дня пути от Киева. В начале XI в.
встречаем указание на успех борьбы Руси со степью. В 1006 - 1007 гг. через
Киев проезжал немецкий миссионер Бруно, направляясь к печенегам для
проповеди евангелия. Он остановился погостить у князя Владимира, которого в
письме к императору Генриху II называет сеньором Руссов (senior Ruzorum).
Князь Владимир уговаривал миссионера не ездить к печенегам, говоря, что у
них он не найдет душ для спасения, а скорее сам погибнет позорною смертью.
Князь не мог уговорить Бруно и вызвался проводить его со своей дружиной (cum
exercitu) до границ своей земли, "которые он со всех сторон оградил крепким
частоколом на весьма большом протяжении по причине скитающихся около них
неприятелей". В одном месте князь Владимир провел немцев воротами чрез эту
линию укреплений и, остановившись на сторожевом степном холме, послал
сказать им: "вот я довел вас до места, где кончается моя земля и начинается
неприятельская". Весь этот путь от Киева до укрепленной границы пройден был
в два дня. Мы заметили выше, что в половине Х в.
линия укреплений по южной границе шла на расстоянии одного дня пути от
Киева.
Значит, в продолжение полувековой упорной борьбы при Владимире Русь
успела пробиться в степь на один день пути, т. е. передвинуть укрепленную
границу на линию реки Роси, где преемник Владимира Ярослав "поча ставити
городы", населяя их пленными ляхами. Так первые киевские князья продолжали
начавшуюся еще до них деятельность вооруженных торговых городов Руси,
поддерживая сношения с приморскими рынками, охраняя торговые пути и границы
Руси от степных ее соседей.
НАСЕЛЕНИЕ И ПРЕДЕЛЫ РУССКОЙ ЗЕМЛИ В XI в. Описавши деятельность первых
киевских князей, сведем ее результаты, бросим беглый взгляд на состояние
Руси около половины XI в. Своим мечом первые киевские князья очертили
довольно широкий круг земель, политическим центром которых был Киев.
Население этой территории было довольно пестрое; в состав его постепенно
вошли не только все восточные славянские племена, но и некоторые финских:
чудь прибалтийская, весь белозерская, меря ростовская и мурома по нижней
Оке. Среди этих инородческих племен рано появились русские города. Так среди
прибалтийской чуди при Ярославе возник Юрьев (Дерпт), названный так по
христианскому имени Ярослава; еще раньше являются правительственные русские
средоточия среди финских племен на востоке, среди муромы, мери и веси.
Муром, Ростов и Белозерск. Ярослав построил еще на берегу Волги город,
названный по его княжескому имени Ярославлем. Русская территория, таким
образом, простиралась от Ладожского озера до устьев реки Роси, правого
притока Днепра, и Ворсклы или Пела, левых притоков; с востока на запад она
шла от устья Клязьмы, на которой при Владимире Мономахе возник город
Владимир (Залесский), до области верховьев Западного Буга, где еще раньше,
при Владимире Святом, возник другой город Владимир (Волынский). Страна
древних хорватов Галиция была в Х и XI вв. спорным краем, переходившим между
Польшей и Русью рук в руки. Нижнее течение реки Оки, которая была
восточной границею Руси, и новья южных рек Днепра. Восточного Буга и
Днестра находились, по-видимому, вне власти киевского князя. В стороне Русь
удерживала еще за собой старую колонию Тмуторокань, связь с которой
поддерживалась водными путями по левым притокам Днепра и рекам Азовского
моря.
ХАРАКТЕР ГОСУДАРСТВА. Разноплеменное население, занимавшее всю эту
территорию, вошло в состав великого княжества Киевского, или Русского
государства. Но это Русское государство еще не было государством русского
народа, потому что еще не существовало самого этого народа: к половине XI в.
были готовы только этнографические элементы, которых потом долгим и
трудным процессом выработается русская народность. Все эти разноплеменные
элементы пока были соединены чисто механически; связь нравственная,
христианство, распространялось медленно и не успело еще захватить даже всех
славянских племен Русской земли:
так, вятичи не были христианами еще в начале XII в. Главной
механической связью частей населения Русской земли была княжеская
администрация с ее посадниками, данями и пошлинами. Во главе этой
администрации стоял великий князь киевский.
Нам уже вестен характер его власти, как и ее происхождение: он вышел
среды тех варяжских викингов, вождей военно-промышленных компаний,
которые стали появляться на Руси в IX в.; это был первоначально наемный
вооруженный сторож Руси и ее торговли, ее степных торговых путей и заморских
рынков, за что он получал корм с населения. Завоевания и столкновения с
чуждыми политическими формами клали заимствованные черты на власть этих
наемных военных сторожей и осложняли ее, сообщая ей характер верховной
государственной власти: так, в Х в.
наши князья под хозарским влиянием любили величаться "каганами". Из
слов Ибн-Дасты видно, что в первой половине Х в. обычным названием русского
князя было "хакан-рус", русский каган. Русский митрополит Иларион, писавший
в половине XI в., в похвальном слове Владимиру Святому дает даже этому князю
хозарский титул кагана. Вместе с христианством стала проникать на Русь струя
новых политических понятий и отношений. На киевского князя пришлое
духовенство переносило вантийское понятие о государе, поставленном от бога
не для внешней только защиты страны, но и для установления и поддержания
внутреннего общественного порядка. Тот же митрополит Иларион пишет, что
князь Владимир "часто с великим смирением советовался с отцами своими
епископами о том, как уставить закон среди людей, недавно познавших
господа". И рассказ начального летописного свода выводит Владимира в совете
с епископами, которые внушают ему мысль о необходимости князю казнить
разбойников, потому что он поставлен от бога казнить злых и миловать добрых.
ДРУЖИНА. Теперь бросим взгляд на состав русского общества, которым
правил великий князь киевский. Высшим классом этого общества, с которым
князь делил труды управления и защиты земли, была княжеская дружина. Она
делилась на высшую и ншую: первая состояла княжих мужей, или бояр,
вторая детских, или отроков; древнейшее собирательное название младшей
дружины гридь или гридьба (скандинавское grid - дворовая прислуга)
заменилось потом словом двор или слуги.
Эта дружина вместе со своим князем вышла, как мы знаем, среды
вооруженного купечества больших городов. В XI в. она еще не отличалась от
этого купечества резкими чертами ни политическими, ни экономическими.
Дружина княжества составляла, собственно, военный класс; но и большие
торговые города были устроены по-военному, образовали каждый цельный
органованный полк, называвшийся тысячей, которая подразделялась на сотни и
десятки (батальоны и роты). Тысячей командовал выбиравшийся городом, а потом
назначаемый князем тысяцкий, сотнями и десятками также выборные сотские и
десятские. Эти выборные командиры составляли военное управление города и
принадлежавшей ему области, военно-правительственную старшину, которая
называется в летописи "старцами градскими". Городовые полки, точнее говоря,
вооруженные города принимали постоянное участие в походах князя наравне с
его дружиной. С другой стороны, дружина служила князю орудием управления:
члены старшей дружины, бояре, составляли думу князя, его государственный
совет. "Бо Володимир, - говорит о нем летопись, - любя дружину и с ними
думая о строи земленем, и о ратех, и о уставе земленем". Но в этой
дружинной, или боярской, думе сидели и "старцы градские", т. е. выборные
военные власти города Киева, может быть, и других городов, тысяцкие и
сотские. Так, самый вопрос о принятии христианства был решен князем по
совету с боярами и "старцами градскими". Эти старцы, или старейшины,
городские являются об руку с князем, вместе с боярами, в делах управления,
как и при всех придворных торжествах, образуя как бы земскую аристократию
рядом с княжеской служилой. На княжий пир по случаю освящения церкви в
Василеве в 996 г.
званы были вместе с боярами и посадниками и "старейшины по всем
градом". Точно так же по распоряжению Владимира на его воскресные пиры в
Киеве положено было приходить боярам, гриди, сотским, десятским и всем
нарочитым мужам. Но, составляя военно-правительственный класс, княжеская
дружина в то же время оставалась еще во главе русского купечества,
которого выделилась, принимала деятельное участие в заморской торговле. Это
русское купечество около половины Х в. далеко еще не было славянорусским.
ВАРЯЖСКИЙ ЭЛЕМЕНТ. Договор Игоря с греками заключили в 945 г. послы от
киевского правительства и гости, купцы, которые вели торговые дела с
Вантией. Те и другие говорят о себе в договоре: "...мы от рода русского
ели и гостье". Все это были варяги. В перечне 25 послов нет ни одного
славянского имени; 25 или 26 купцов только одного или двоих можно
прнать славянами. Указывая на блость тогдашнего русского купечества к
киевскому правительству, првавшему купцов к участию в таком важном
дипломатическом акте, договор вскрывает и роль варягов в заморской русской
торговле того времени: как люди бывалые и привычные к морю, варяги,
входившие в состав туземного купечества, служили его комиссионерами,
посредниками между ним и заморскими рынками. Сторонним наблюдателям оба
класса, княжеская дружина и городское купечество, представлялись одним
общественным слоем, который носил общее название Руси, и, по замечанию
восточных писателей Х в., занимался исключительно войной и торговлей, не
имел ни деревень, ни пашен, т. е. не успел еще сделаться землевладельческим
классом. Следы землевладения у служилых людей появляются в памятниках не
ранее XI столетия; оно и провело экономическую и юридическую грань между
княжеской дружиной и городовым купечеством, но уже несколько позднее: в
более раннее время, может быть, и городские купцы бывали землевладельцами,
как это видим потом в Новгороде и Пскове. В Русской Правде сословное деление
основывается на отношении лиц к князю, как верховному правителю. Княж муж,
боярин, приобретая землю, становился привилегированным землевладельцем, как
привилегированный слуга князя.
РАБОВЛАДЕНИЕ. Но первоначальным основанием сословного деления русского
общества, может быть, еще до князей служило, по-видимому, рабовладение. В
некоторых статьях Русской Правды упоминается привилегированный класс,
носящий древнее название огнищан, которое в других статьях заменено более
поздним термином княжи мужи; убийство огнищанина, как и княжа мужа,
оплачивается двойною вирой. В древних памятниках славяно-русской
письменности слово огнище является со значением челяди; следовательно,
огнищане были рабовладельцы. Можно думать, что так назывался до князей
высший класс населения в больших торговых городах Руси, торговавший
преимущественно рабами. Но если княжеская дружина в XI в. еще не успела
резко обособиться от городского купечества ни политически, ни экономически,
то можно заметить между ними различие племенное. Княжеская дружина принимала
в свой состав и туземные силы, преимущественно городской
военно-правительственной старшины. Но по спискам киевских послов,
заключавших договоры с греками в Х в., можно видеть, что решительное
большинство в тогдашнем составе княжеской дружины принадлежало "находникам",
как их называет летопись, заморским варягам. По-видимому, варяжский элемент
преобладал в составе дружины еще и в XI в. Русское общество того времени
привыкло считать русского боярина варягом. Есть любопытный памятник,
относящийся к первым временам христианства на Руси: это слова на святую
четыредесятницу с предшествующими ей неделями. В одном этих несомненно
русских проведений, в слове на неделю мытаря и фарисея, следовательно, на
тему о смирении, мы встречаем одно любопытное указание проповедника. Внушая
знати не кичиться своей знатностью, проповедник говорит:
"Не хвались родом ты, благородный, не говори: отец у меня боярин, а
мученики христовы братья мне". Это намек на христиан-варягов, отца с сыном,
пострадавших от киевских язычников при князе Владимире в 983 г. Значит,
русскому обществу XI в. боярин русский представлялся непременно родичем,
земляком киевских мучеников-варягов, хотя в Х и в начале XI в. вестно по
летописи немало княжих мужей туземцев-славян. Слово писано, когда
совершалось племенное обновление княжеской дружины, но еще не успели
соответственно мениться привычные социальные представления.
СЛОВО "РУСЬ". Княжеская дружина, служа орудием администрации в руках
киевского князя, торгуя вместе с купечеством больших городов, носила вместе
с ним специальное название руси. До сих пор не объяснено удовлетворительно
ни историческое происхождение, ни этимологическое значение этого загадочного
слова.
По предположению автора древней Повести о Русской земле, первоначальное
значение его было племенное: так называлось то варяжское племя, которого
вышли первые наши князья. Потом это слово получило сословное значение: русью
в Х в., по Константину Багрянородному и арабским писателям, назывался высший
класс русского общества, преимущественно княжеская дружина, состоявшая в
большинстве тех же варягов. Позднее Русь, или Русская земля, - выражение,
впервые появляющееся в Игоревом договоре 945 г., - получило географическое
значение: так называлась преимущественно Киевская область, где гуще
осаживались пришлые варяги ("поляне, яже ныне зовомая русь", по выражению
Начальной летописи). Наконец, в XI - XII вв., когда Русь как племя слилась с
туземными славянами, оба эти термина Русь и Русская земля, не теряя
географического значения, являются со значением политическим: так стала
называться вся территория, подвластная русским князьям, со всем христианским
славяно-русским ее населением.
ПРЕВРАЩЕНИЯ ПЛЕМЕН В СОСЛОВИЯ. Но в Х в. от смешанного высшего класса,
называвшегося русью, военного и промышленного, в значительном количестве
пришлого, еще резко отличалось туземное ншее население, славянское
простонародье, платившее дань Руси. Скоро и это простонародье обозначится в
наших памятниках не как туземная масса, платящая дань пришлым
иноплеменникам, а в виде нших классов русского общества, отличающихся
правами и обязанностями от верхних слоев того же единоплеменного им русского
общества. Так и в нашей истории вы наблюдаете процесс превращения в сословия
племен, сведенных судьбой для совместной жни в одном государственном
союзе, с преобладанием одного племени над другими. Можно теперь же отметить
особенность, отличавшую наш процесс от параллельных ему, вестных вам
истории Западной Европы: у нас пришлое господствующее племя, прежде чем
превратиться в сословие, сильно разбавлялось туземной примесью. Это лишало
общественный склад рельефных сословных очертаний, зато смягчало социальный
антагонм. В таких чертах представляется нам состояние Русской земли около
половины XI в. С этого времени до исхода XII в., т. е. до конца первого
периода нашей истории, политический и гражданский порядок, основания
которого были положены старыми волостными городами и потом первыми киевскими
князьями, получает дальнейшее развитие.
Переходим к учению явлений, в которых обнаружилось это развитие, и
прежде всего учим факты политические, т. е. порядок княжеского владения,
установившийся на Руси по смерти Ярослава.
ПОРЯДОК КНЯЖЕСКОГО ВЛАДЕНИЯ РУССКОЙ ЗЕМЛпЙ ПОСЛЕ ЯРОСЛАВА. НЕЯСНОСТЬ
ПОРЯДКА ДО ЯРОСЛАВА. РАЗДЕЛ ЗЕМЛИ МЕЖДУ СЫНОВЬЯМИ ЯРОСЛАВА И ЕГО ОСНОВАНИЕ.
ДАЛЬНЕЙШИЕ ПЕРЕМЕНЫ В РАСПОРЯДКЕ НАДЕЛОВ. ОЧЕРЕДЬ СТАРШИНСТВА ВО ВЛАДЕНИИ
КАК ОСНОВА ПОРЯДКА. ЕГО СХЕМА. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ОЧЕРЕДНОГО ПОРЯДКА.
ПРАКТИЧЕСКОЕ ЕГО ДЕЙСТВИЕ. УСЛОВИЯ, ЕГО РАССТРАИВАВШИЕ: РЯДЫ И УСОБИЦЫ
КНЯЗЕЙ; МЫСЛЬ ОБ ОТЧИНЕ; ВЫДЕЛЕНИЕ КНЯЗЕЙ-ИЗГОЕВ; ЛИЧНЫЕ ДОБЛЕСТИ КНЯЗЕЙ;
ВМЕШАТЕЛЬСТВО ВОЛОСТНЫХ ГОРОДОВ. ЗНАЧЕНИЕ ОЧЕРЕДНОГО ПОРЯДКА.
Нам предстоит учить политический строй, устанавливавшийся в Русской
земле с половины XI в., по смерти Ярослава. Различные общественные силы и
исторические условия участвовали в созидании этого строя; но основанием его
служил порядок княжеского владения Русской землей, действовавший в это
время. На нем прежде всего и остановимся.
КНЯЖЕСКОЕ ВЛАДЕНИЕ ДО ЯРОСЛАВА. Довольно трудно сказать, какой порядок
княжеского владения существовал на Руси при предшественниках Ярослава, и
даже существовал ли какой-либо определенный порядок. Иногда власть как будто
переходила от одного князя к другому по старшинству; так, преемником Рюрика
был не малолетний сын его Игорь, а родственник Олег, по преданию, его
племянник.
Иногда всею землею правил, по-видимому, один князь; но можно заметить,
что это бывало тогда, когда не оставалось налицо русских взрослых князей.
Следовательно, единовластие до половины XI в. было политическою
случайностью, а не политическим порядком. Как скоро у князя подрастало
несколько сыновей, каждый них, несмотря на возраст, обыкновенно еще при
жни отца получал вестную область в управление. Святослав, оставшийся
после отца малолетним, однако еще при его жни княжил в Новгороде. Тот же
Святослав потом, собираясь во второй поход на Дунай против болгар, роздал
волости на Руси трем своим сыновьям; точно так же поступил со своими
сыновьями и Влад При отце сыновья правили областями в качестве его
посадников (наместников) и платили, как посадники, дань со своих областей
великому князю-отцу. Так, о Ярославе летопись замечает, что он, правя при
отце Новгородом, давал Владимиру ежегодную урочную дань по 2 тысячи гривен:
"...так, - прибавляет летописец, - и все посадники новгородские
платили". Но когда умирал отец, тогда, по-видимому, разрывались все
политические связи между его сыновьями: политической зависимости младших
областных князей от старшего их брата, садившегося после отца в Киеве,
незаметно. Между отцом и детьми действовало семейное право; но между
братьями не существовало, по-видимому, никакого установленного, прнанного
права, чем и можно объяснить усобицы между сыновьями Святослава и Владимира.
Впрочем, мелькает неясная мысль о праве старшинства. Мысль эту высказал один
сыновей Владимира, князь Борис. Когда ему по смерти отца дружина
советовала занять киевский стол помимо старшего брата Святополка, Борис
отвечал: "Не буди мне възняти рукы на брата своего старейшего; аще и отець
ми умре, то сь ми буди в отца место".
РАЗДЕЛ ПОСЛЕ ЯРОСЛАВА. По смерти Ярослава власть над Русской землей не
сосредоточивается более в одном лице: единовластие, случавшееся иногда до
Ярослава, не повторяется; никто потомков Ярослава не принимает, по
выражению летописи, "власть русскую всю", не становится "самовластцем
Русстей земли". Это происходит оттого, что род Ярослава с каждым поколением
размножается все более и земля Русская делится и переделяется между
подраставшими князьями. Надобно следить за этими непрерывными дележами,
чтобы разглядеть складывавшийся порядок и понять его основы. При этом
следует различать схему или норму порядка и его практическое развитие.
Первую надобно наблюдать по практике первых поколений Ярославичей, а потом
она остается только в понятиях князей, вытесняемая практики меняющимися
обстоятельствами. Так обыкновенно бывает в жни:
отступая от привычного, затверженного правила под гнетом обстоятельств,
люди еще долго донашивают его в своем сознании, которое вообще
консервативнее, неповоротливее жни, ибо есть дело одиночное,
индивидуальное, а жнь меняется коллективными усилиями и ошибками целых
масс. Посмотрим прежде всего, как разделилась Русская земля между
Ярославичами тотчас по смерти Ярослава. Их было тогда налицо шестеро: пять
сыновей Ярослава и один внук Ростислав от старшего Ярославова сына
Владимира, умершего еще при жни отца Мы не считаем раньше выделившихся и
не принимавших участия в общем владении Ярославичей князей полоцких,
потомков старшего Ярославова брата Изяслава, Владимирова сына от Рогнеды.
Братья поделились, конечно, по завету отца, и летопись приписывает Ярославу
предсмертное устное завещание, в котором он распределяет Русскую землю
между сыновьями в том самом порядке, как они владели ею после отца.
Старший Ярославич, Изяслав, сел в Киеве, присоединив к нему и
Новгородскую волость: значит, в его руках сосредоточились оба конца речного
пути " Варяг в Греки". Второму сыну Ярослава, Святославу, досталась
область днепровского притока Десны, земля Черниговская с примыкавшей к ней
по Оке Муромо-Рязанской окраиной и с отдаленной азовской колонией Руси
Тмутороканью, возникшей на месте старинной вантийской колонии Таматарха
(Тамань). Третий Ярославич, Всеволод, сел в Переяславле Русском (ныне
уездный город Полтавской губернии) и получил в прибавок к этой сравнительно
небольшой и окраинной волости оторванный от нее географически край
Суздальский и Белозерский по Верхнему Поволжью. Четвертый, Вячеслав, сел в
Смоленске, пятый, Игорь, - на Волыни, где правительственным центром стал
построенный при Владимире Святом город Владимир (на реке Луге, притоке
Западного Буга). Сирота-племянник получил от дядей отдаленный Ростовский
край среди владений Всеволода переяславского, хотя его отец княжил в
Новгороде.
Очевидно, между братьями распределялись городовые области, старые и
новые. Легко заметить двойное соображение, каким руководился Ярослав при
таком разделе Русской земли: он распределил ее части между сыновьями,
согласуя их взаимное отношение по степени старшинства со сравнительной
доходностью этих частей. Чем старше был князь, тем лучше и богаче волость
ему доставалась. Говоря короче, раздел основан был на согласовании
генеалогического отношения князей с экономическим значением городовых
областей. Любопытно, что три старших города, Киев, Чернигов и Переяславль,
по распределению Ярослава следуют друг за другом совершенно в том же
порядке, в каком перечислялись они в договорах с греками, а там они
расположены в порядке своего политического и экономического значения.
Киев, доставшийся старшему брату, в XI в. был, как средоточие русской
торговли, богатейшим городом Руси. Иностранцы XI в. склонны были даже
преувеличивать богатство и населенность этого города. Писатель самого начала
XI в. Титмар Мерзебургский считает Киев чрезвычайно большим и крепким
городом, в котором около 400 церквей и 8 рынков. Другой западный писатель
того же века, Адам Бременский, называет Киев соперником Константинополя,
"блестящим украшением Греции", т. е. православного востока. И в наших
летописях встречаем вестие, что в большой пожар 1017 г. в Киеве сгорело до
700 церквей. За Киевом по своему богатству и значению следовал Чернигов,
доставшийся второму Ярославичу, и т. д.
ДАЛЬНЕЙШИЕ ПЕРЕМЕНЫ. Теперь представляется вопрос: как Ярославичи
владели Русской землей при дальнейших переменах в наличном составе своей
семьи? Получив что досталось каждому по разделу, оставались ли они
постоянными владельцами доставшихся им областей и как их области
наследовались? Я сейчас упомянул о предсмертном завещании Ярослава. Вы,
наверное, читали его еще в гимназии, и я его не повторяю. Оно отечески
задушевно, но очень скудно политическим содержанием; невольно спрашиваешь
себя, не летописец ли говорит здесь устами Ярослава. Среди наставлений
сыновьям пребывать в любви между собою можно уловить только два указания на
дальнейший порядок отношений между братьями-наследниками.
Перечислив города, назначенные каждому, завещание внушает младшим
братьям слушаться старшего, как они слушались отца: "...да той вы будет в
мене место".
Потом отец сказал старшему сыну: "Если брат будет обижать брата, ты
помогай обижаемому". Вот и все. Но есть два важных дополнения этого
завещания. В сказании о Борисе и Глебе уже вестного нам монаха Иакова
читаем, что Ярослав оставил наследниками и преемниками своего престола не
всех пятерых своих сыновей, а только троих старших. Это - вестная норма
родовых отношений, ставшая потом одной основ местничества. По этой норме
в сложной семье, состоящей братьев с их семействами, т. е. дядей и
племянников, первое, властное поколение состоит только трех старших
братьев, а остальные, младшие братья отодвигаются во второе, подвластное
поколение, приравниваются к племянникам: по местническому счету старший
племянник четвертому дяде в версту, причем в числе дядей считался и отец
племянника. Потом летописец, рассказав о смерти третьего Ярославича -
Всеволода, вспомнил, что Ярослав, любя его больше других своих сыновей,
говорил ему перед смертью: "Если бог даст тебе принять власть стола моего
после своих братьев с правдою, а не с насилием, то, когда придет к тебе
смерть, вели положить себя, где я буду лежать, подле моего гроба".
Итак, Ярослав отчетливо представлял себе порядок, какому после него
будут следовать его сыновья в занятии киевского стола: это порядок по
очереди старшинства. Посмотрим, так ли было на деле и как применялась общая
схема этого порядка. В 1057 г. умер четвертый Ярославич - Вячеслав
смоленский, оставивши сына. Старшие Ярославичи перевели в Смоленск Игоря с
Волыни, а на его место на Волынь перевели Ростова племянника Ростислава.
В 1060 г. умер другой младший Ярославич, Игорь смоленский, так же оставивши
сыновей. Старшие братья не отдали Смоленска ни этим сыновьям, ни Ростиславу.
Последний, однако, считая себя вправе переместиться по очереди с Волыни в
Смоленск, осердился на дядей и убежал в Тмуторокань собирать силы для мести.
В 1073 г. Ярославичи Святослав и Всеволод заподозрили старшего брата
Изяслава в каких-то кознях против братьев и выгнали его Киева. Тогда в
Киеве сел по старшинству Святослав Чернигова. а в Чернигов на его место
перешел Всеволод Переяславля. В 1076 г. Святослав умер, оставив сыновей;
на его место в Киев перешел Чернигова Всеволод. Но скоро Изяслав вернулся
на Русь с польской помощью. Тогда Всеволод добровольно уступил ему Киев, как
старшему, а сам воротился в Чернигов. Обделенные племянники хотели добиться
владений силой. В бою с ними пал Изяслав в 1078 г. Тогда Всеволод,
единственный сыновей Ярослава, остававшийся в живых, снова переместился
на старший стол в Киев. В 1093 г. умер Всеволод. На сцену теперь выступает
второе поколение Ярославичей, внуки Ярослава, и на киевский стол садится сын
старшего Ярославича Святополк Изяславич.
ОЧЕРЕДЬ СТАРШИНСТВА. Достаточно перечисленных случаев, чтобы видеть,
какой порядок владения устанавливался у Ярославичей. Князья-родичи не
являются постоянными, неподвижными владельцами областей, достававшихся им по
разделу: с каждой переменой в наличном составе княжеской семьи идет
передвижка, младшие родичи, следовавшие за умершим, передвигались волости
в волость, с младшего стола на старший. Это передвижение следовало вестной
очереди, совершалось в таком же порядке старшинства князей, как был
проведен первый раздел. В этой очереди выражалась мысль о нераздельности
княжеского владения Русской землей:
Ярославичи владели ею, не разделяясь, а переделяясь, чередуясь по
старшинству.
Очередь, устанавливаемая отношением старшинства князей и выражавшая
мысль о нераздельности княжеского владения, остается, по понятиям князей,
основанием владельческого их порядка в XI и до конца XII в. В продолжение
всего этого времени князья не переставали выражать мысль, что вся
совокупность их, весь род Ярослава должен владеть наследием отцов и дедов
нераздельно - поочередно. Это была целая теория, постепенно сложившаяся в
политическом сознании Ярославичей, с помощью которой они старались
ориентироваться в путанице своих перекрещивавшихся интересов и пытались
исправить практику своих отношений, когда они чересчур осложнялись. В
рассказе летописи эта теория выражается иногда довольно отчетливо. Владимир
Мономах, похоронив отца в 1093 г., начал размышлять, вероятно, по поводу
советов занять киевский стол помимо старшего двоюродного брата Святополка
Изяславича: "Сяду я на этот стол - будет у меня рать со Святополком, потому
что его отец сидел на том столе прежде моего отца". И, размыслив так, послал
он звать Святополка в Киев. В 1195 г. правнук Мономаха, смоленский князь
Рюрик с братьями, прнав старшинство в своей линии за внуком Мономаха
Всеволодом III суздальским, обратился к черниговскому князю Ярославу,
четвероюродному брату этого Всеволода, с таким требованием: "Целуй нам крест
со всею своею братиею, что не искать вам Киева и Смоленска под нами, ни под
нашими детьми, ни под всем нашим Владимировым племенем; дед наш Ярослав
разделил нас Днепром, потому вам и нет дела до Киева". Рюрик выдумал
небывалый раздел:
Ярослав никогда не делил сыновей своих Всеволода и Святослава Днепром;
оба этих сына получили области на восточной стороне Днепра, Чернигов и
Переяславль. Так как это требование Рюрика было внушено ему главой линии
Всеволодом суздальским, то с ответом на это требование Ярослав черниговский
обратился прямо к Всеволоду III, послав сказать ему: "У нас был уговор не
искать Киева под тобою и под сватом твоим Рюриком; мы и стоим на этом
уговоре; но если ты велишь нам отказаться от Киева навсегда, то ведь мы не
угры и не ляхи, а единого деда внуки: пока вы оба живы с Рюриком, мы не ищем
Киева, а после вас - кому бог даст". Не забудем, что в этом столкновении
выступают довольно далекие родственники, Ярославичи 4-го и 5-го поколения,
и, однако, они ясно выражают мысль об очередном порядке владения, основанном
на единстве княжеского рода и нераздельности отчего и дедовского достояния
князей.
СХЕМА ОЧЕРЕДНОГО ПОРЯДКА. Такой своеобразный порядок княжеского
владения устанавливался на Руси по смерти Ярослава. Изложим его в возможно
простейшей схеме. Князь русский имел уже династическое значение: это звание
усвоено было только потомками Владимира Святого. Не было ни единоличной
верховной власти, ни личного преемства ее по завещанию. Ярославичи не делили
достояния отцов и дедов на постоянные доли и не передавали доставшейся
каждому доли своим сыновьям по завещанию. Они были подвижными владельцами,
которые передвигались волости в волость по вестной очереди. Очередь эта
определялась старшинством лиц и устанавливала постоянно колебавшееся,
менчивое соотношение наличного числа князей с количеством княжеских
волостей или владений. Все наличные князья по степени старшинства составляли
одну генеалогическую лествицу. Точно так же вся Русская земля представляла
лествицу областей по степени их значения и доходности. Порядок княжеского
владения основывался на точном соответствии ступеней обеих этих лествиц,
генеалогической и территориальной, лествицы лиц и лествицы областей. На
верху лествицы лиц стоял старший наличных князей, великий князь киевский.
Это старшинство давало ему кроме обладания лучшей волостью вестные права и
преимущества над младшими родичами, которые "ходили в его послушании". Он
носил звание великого, т. е. старшего князя, названого отца своей братии.
Быть в отца место - эта юридическая фикция поддерживала политическое
единство княжеского рода при его естественном распадении, восполняя или
исправляя естественный ход дел. Великий князь распределял владения между
младшими родичами, "наделял" их, разбирал их споры и судил их, заботился об
их осиротелых семьях, был высший попечитель Русской земли, "думал, гадал о
Русской земле", о чести своей и своих родичей. Так, великому князю
принадлежали распорядок владений, суд над родичами, родственная опека и
всеземское попечительство. Но, руководя Русью и родичами, великий князь в
более важных случаях действовал не один, а собирал князей на общий совет,
снем или поряд, заботился об исполнении постановлений этого родственного
совета, вообще действовал как представитель и исполнитель воли всего
державного княжеского рода. Так можно формулировать междукняжеские
отношения, какие прнавались правильными. В нашей исторической литературе
они впервые подробно были исследованы С. М. Соловьевым. Если я не ошибаюсь,
нигде более в истории мы не имеем возможности наблюдать столь своеобразный
политический порядок. По его главной основе, очереди старшинства, будем
называть его очередным в отличие от последующего удельного, установившегося
в XIII и XIV вв.
ЕГО ПРОИСХОЖДЕНИЕ. Остановимся на вопросе о происхождении этого
порядка. Чтобы видеть, что нужно объяснить в вопросе, припомним основания
порядка. Их два: 1)
верховная власть была собирательная, принадлежала всему княжескому
роду; 2)
отдельные князья временно владели теми или другими частями земли.
Следовательно, в рассматриваемом складе княжеского владения надобно
различать право владения, принадлежавшее целому владетельному роду, и
порядок владения по вестной очереди как средство осуществления этого
права. Происхождение родового порядка княжеского владения объясняют влиянием
частного туземного быта на политический строй земли: пришлые варяжские
князья усвоили господствовавшие среди восточных славян родовые понятия и
отношения и по ним устроили свой порядок управления страной. Можно принять
такое объяснение происхождения права коллективного владения только с
некоторой оговоркой: родовые понятия и отношения у туземцев находились уже в
состоянии разрушения, когда князья начали усвоять их. Впрочем, в этой части
вопроса мало что требует объяснения. Присутствие норм частного семейного
права в государственном порядке - довольно обычное явление: таково,
например, в монархиях преемство верховной власти в порядке старшинства
нисходящих или наследственность сословных прав и т. п. Это объясняется
свойством самых учреждений независимо от быта населения. Исключительное
положение династий, естественно, замыкает каждую в обособленный родственный
круг. Идеи чистой монархии еще не было у русских князей XI в.; совместное
владение со старшим во главе казалось проще и было доступнее пониманию. Но
родовыми отношениями не объясняется самый порядок княжеского владения по
очереди старшинства с владельческой передвижкой князей: подобного подвижного
порядка не видим в тогдашнем частном быту русских славян. Родовое право
могло выражаться в различных порядках владения. Мог владеть землей один
старший в княжеском роде, держа младших родичей в положении своих
сотрудников или исполнителей своих поручений по общему управлению и не делая
их постоянными территориальными владетелями: так поступал Владимир со своими
сыновьями, посылая их управлять областями как своих наместников и переводя
их одной области в другую. Можно было раз навсегда поделить общее родовое
достояние на постоянные наследственные доли, как было у Меровингов при
преемниках Хлодвига или как у нас владели отчиной потомки Всеволода III.
Откуда и как возникла мысль о подвижном порядке владения по очереди
старшинства и о том, что соответствие порядка старшинства князей
политико-экономическому значению областей должно поддерживаться постоянно и
восстановляться при каждой перемене в наличном составе владетельного княжья,
проводя постоянную передвижку владельцев? Вот что требует объяснения.
Чтобы понять это явление, надобно войти в политическое сознание русских
князей того времени. Вся совокупность их составляла династию, власть которой
над Русской землей всеми прнавалась. Но понятия о князе как
территориальном владельце, хозяине какой-либо части Русской земли, имеющем
постоянные связи с владеемой территорией, еще не заметно. Ярославичи в
значительной мере оставались еще тем же, чем были их предки IX в., речными
викингами, которых шедшие степи опасности едва заставили пересесть с
лодки на коня. Они еще не успели вполне отрешиться от старого варяжского
взгляда на себя, видели в себе не столько владетелей и правителей Русской
земли, сколько наемных, кормовых охранителей страны, обязанных "блюсти
Русскую землю и иметь рать с погаными". Корм был их политическим правом,
оборона земли их политической обязанностью, служившей источником этого
права, и этими двумя идеями, кажется, исчерпывалось все политическое
сознание тогдашнего князя, будничное, ходячее сознание, не торжественное,
какое заимствовалось книг или внушалось духовенством. Распри князей и
вмешательство волостных городов в их дела давали им все живее чувствовать
всю непрочность политической почвы под своими ногами. Ближайшего преемника
Ярославова, великого князя Изяслава два раза выгоняли Киева, сперва
киевляне, потом собственные братья Святослав и Всеволод. Оба раза он
возвращался с польской помощью. Выразительна его беседа с братом Всеволодом,
когда тот, в свою очередь гнанный Чернигова племянниками, в горе
прибежал к Изяславу в Киев. Человек добрый и простой, а потому лучше других
понимавший положение дел, Изяслав говорил: "Не тужи, брат! припомни, что со
мной бывало: выгоняли меня киевляне, разграбив мое имение; потом выгнали
меня вы, мои братья; не блуждал ли я, всего лишенный, по чужим землям,
никакого не сделав зла? И теперь не будем тужить, брат! будет нам "причастье
в Русской земле" - так обоим; потеряем ее - так оба же, а я сложу за тебя
свою голову". Так мог говорить не самовластец Русской земли, а наемный
служащий, не нынче-завтра ждущий себе неожиданной отставки. И Ярославичи,
подобно своим предкам, вождям варяжских военнопромышленных компаний,
тягались друг с другом за богатые города и волости; только теперь, составляя
тесный родственный круг, а не толпу случайно встретившихся искателей
торгового барыша и сытого корма, они старались заменить случайное и
беспорядочное действие личной удали или личной удачи обязательным правом
старшинства как постоянным правилом и считали себя блюстителями земли не по
найму, уговору, а по праву или по наследственному долгу, падавшему на
каждого них по степени боевой, оборонительной годности. Эта годность
детей определялась волей отца, годность братьев - степенью старшинства среди
родичей.
По степени старшинства князь был вправе получить более или менее
доходную волость; по той же степени старшинства он обязан был охранять более
или менее угрожаемую вне область, ибо тогда степенью старшинства
мерялись и владельческое право, и правительственный авторитет, и
оборонительная способность князя. Но в то время степень доходности областей
соответствовала степени их нужды во внешней обороне, потому что то и другое
зависело от их блости к степи, к степным врагам Руси и к лежавшим за
степью торговым ее рынкам.
Доходность областей была обратно пропорциональна их безопасности: чем
ближе лежала область к степи, т. е. к морю, тем она была доходнее и,
следовательно, чем доходнее, тем открытее для внешних нападений. По тому,
как скоро князь поднимался на одну ступень по лествице старшинства, должны
были подняться на соответственную высоту и его владетельные права, а вместе
с тем увеличиться и его правительственные, оборонительные обязанности, т. е.
он переходил менее доходной и менее угрожаемой волости в более доходную и
более угрожаемую. Можно думать, что очередной порядок владения был указан
князьям этим своеобразным сочетанием стратегического положения и
экономического значения областей при содействии некоторых других условий.
ЕГО ДЕЙСТВИЕ. Указав начало, схему очередного порядка, как она
проявлялась в практике первых поколений Ярославичей, учим его историческое
действие, точнее, его развитие в практике дальнейших поколений. Что такое
был этот порядок? Была ли это только идеальная схема, носившаяся в умах
князей, направлявшая их политические понятия, или это была историческая
действительность, политическое правило, устанавливавшее самые отношения
князей? Чтобы ответить на этот вопрос, надобно строго отличать начала,
основания порядка и его казуальное развитие, т.
е. приложение к отдельным случаям в ходе княжеских отношений, - словом,
различать право и политику, разумея под политикой совокупность практических
средств для осуществления права.
ПРИЧИНЫ РАССТРОЙСТВА ПОРЯДКА. Мы видели, что юридическими основаниями
этого порядка были: 1) совместная власть княжеского рода над всей Русской
землей и 2)
как практическое средство осуществления этой власти, право каждого
родича на временное владение вестной частью земли по очереди старшинства
владельцев-родичей. Порядок владения, построенный на таких основаниях,
Ярославичи до конца XII в. считали единственно правильным и возможным: они
хотели править землей как родовым своим достоянием. Но первым поколениям
Ярославичей представлялись ясными и бесспорными только эти общие основания
порядка, которыми определялись простейшие отношения, возможные в тесном
кругу блких родичей. По мере того как этот круг расширялся и вместе с тем
отношения родства усложнялись и запутывались, возникали вопросы, решение
которых нелегко было влечь этих общих оснований. Тогда началась
казуальная разработка этих оснований в подробностях. Применение оснований к
отдельным случаям вызывало споры между князьями. Главным источником этих
споров был вопрос о способе определения относительного старшинства князей,
на котором основывалась очередь владения. По смерти Ярослава, когда начал
действовать очередной порядок, этот способ, вероятно, не был еще достаточно
уяснен его детьми. Им не было и нужды в этом: они не могли предвидеть всех
возможных случаев, а если б и предвидели, не стали бы предрешать. Отношения
старшинства еще представлялись им в простейшей схеме, какую можно снять с
тесного семейного круга отца с детьми: отец должен идти впереди сыновей,
старший брат - впереди младших. Но эту простую схему стало трудно прилагать
к дальнейшим поколениям Ярославова рода, когда он размножился и распался на
несколько параллельных ветвей, когда в княжеской среде появилось много
сверстников и трудно стало распознать, кто кого старше и на сколько, кто
кому как доводится. Во второй половине XII в. трудно даже сосчитать по
летописи всех наличных князей, и эти князья уже не блкие родственники, а
большею частью троюродные, четвероюродные и бог знает какие братья и
племянники. Отсюда чуть не при каждой перемене в наличном составе княжеского
рода рождались споры: 1) о порядке старшинства и 2) об очереди владения.
Укажу на один спорный случай, особенно часто возникавший и ссоривший князей.
Старшинство определялось двумя условиями: 1) порядком поколений, т. е.
расстоянием от родоначальника (старшинство генеалогическое), 2) порядком
рождений, или сравнительным возрастом лиц в каждом поколении (старшинство
фическое). Первоначально, в пределах простой семьи, то и другое
старшинство, генеалогическое и фическое, совпадают:
старший по одному порядку старше и по другому. Но с расширением простой
семьи, т. е. с появлением при отцах и детях третьего поколения - внуков, это
совпадение обыкновенно прекращается. Старшинство фическое расходится с
генеалогическим, сравнительный возраст лиц не всегда отвечает расстоянию от
родоначальника.
Обыкновенно бывало и бывает, что дядя старше племянника, раньше его
родился; потому дядя в силу самого генеалогического своего звания выше
племянника и считался названным отцом для него. Но при тогдашней привычке
князей жениться рано и умирать поздно иной племянник выходил летами старше
иного дяди. У Мономаха было восемь сыновей; пятый них, Вячеслав, раз
сказал шестому, Юрию Долгорукому: "Я был уже бородат, когда ты родился".
Старший сын этого пятого бородатого брата, а тем более первого - Мстислава,
мог родиться прежде своего дяди Юрия Долгорукого. Отсюда возникал вопрос:
кто выше на лествице старшинства, младший ли летами дядя или младший по
поколению, но старший возрастом племянник?
Большая часть княжеских усобиц XI и XII вв. выходила именно
столкновения старших племянников с младшими дядьями, т. е. столкновения
первоначально совпадавших старшинства фического с генеалогическим. Князья
не умели выработать способа точно определять старшинство, который разрешал
бы все спорные случаи в их генеалогических отношениях. Это неумение и
вызвало к действию ряд условий, мешавших мирному применению очередного
порядка владения. Этими условиями были или последствия, естественно
вытекавшие самого этого порядка, либо препятствия, приходившие со
стороны, но которые не имели бы силы, если б князья умели всегда мирно
разрешать свои владельческие недоразумения. Перечислим главные тех и
других условий.
РЯДЫ И УСОБИЦЫ. 1. Ряды и усобицы князей. Возникавшие между князьями
споры о старшинстве и порядке владения разрешались или рядами, договорами
князей на съездах, или, если соглашение не удавалось, оружием, т. е.
усобицами. Княжеские усобицы принадлежали к одному порядку явлений с рядами,
имели юридическое происхождение, были точно таким же способом решения
политических споров между князьями, каким служило тогда поле, судебный
поединок в уголовных и гражданских тяжбах между частными лицами; поэтому
вооруженная борьба князей за старшинство, как и поле, называлась "судом
божиим". Бог промеж и нами будет или нас бог рассудит - таковы были обычные
формулы объявления междоусобной войны. Значит, княжеская усобица, как и ряд,
была не отрицанием междукняжеского права, а только средством для его
восстановления и поддержания. Таково значение княжеских рядов и усобиц в
истории очередного порядка: целью тех и других было восстановить действие
этого порядка, а не поставить на его место какой-либо новый. Но оба этих
средства вносили в порядок элементы, противные его природе, колебавшие его,
именно, с одной стороны, условность соглашения вопреки естественности
отношений кровного родства, с другой - случайность перевеса материальной
силы вопреки нравственному авторитету старшинства. Известный князь
приобретал старшинство не потому, что становился на самом деле старшим по
порядку нарождения и вымирания князей, а потому, что его соглашались
прнавать старшим, или потому, что он сам заставлял прнать себя таковым.
Отсюда при старшинстве фическом и генеалогическом возникало еще третье -
юридическое, условное или договорное, т.
е. чисто фиктивное.
МЫСЛЬ ОБ ОТЧИНЕ. II. Мысль об отчине. Верховная власть принадлежала
роду, а не лицам. Порядок лиц в очереди владения основывался на том, что
дальнейшие поколения должны были повторять отношения предков, сыновья должны
были подниматься по родовой лествице и чередоваться во владении волостями в
том самом порядке, в каком шли друг за другом их отцы. Итак, дети должны
идти в порядке отцов; место в этой цепи родичей, унаследованное детьми от
отца, и было их отчиной. Так отчина имела первоначально генеалогическое
значение: под этим словом разумелось место среди родичей на лествице
старшинства, доставшееся отцу по его рождению и им переданное детям. Но
такое место - понятие чисто математическое. Несоответствие порядка рождений
порядку смертей, личные свойства людей и другие случайности мешали детям
повторять порядок отцов. Потому с каждым поколением отношения, первоначально
установившиеся, путались, сыновья должны были пересаживаться, заводить
порядок, не похожий на отцовский. Благодаря этому затруднению отчина
постепенно получила другое значение - территориальное, которое облегчало
распорядок владений между князьями: отчиною для сыновей стали считать
область, которою владел их отец. Это значение развилось прежнего по связи
генеалогических мест с территориальными: когда сыновьям становилось трудно
высчитывать свое взаимное генеалогическое отношение по отцам, они старались
разместиться по волостям, в которых сидели отцы. Такое значение отчины
находило опору в постановлении одного княжеского съезда. Ярославичи Изяслав
и Всеволод обездолили несколько осиротелых племянников, не дали им отцовских
владений. По смерти последнего Ярославова сына Всеволода, когда Русью стали
править внуки Ярослава, они хотели мирно покончить распри, поднятые
обиженными сиротами, и на съезде в Любече 1097 г. решили: "...кождо да
держит отчину свою". т. е. сыновья каждого Ярославича должны владеть тем,
чем владел их отец по Ярославову разделу, Святополк Изяславич - Киевом,
Святославичи Олег с братьями - Черниговской землей. Мономах Всеволодович -
Переяславской и т. д. Как видно последующих событий, съезд не давал
постоянного правила, не заменял раз навсегда очередного владения раздельным,
рассчитан был только на наличных князей и их отношения, а так как это были
все дети отцов, между которыми разделена была Русская земля по воле
Ярослава, то легко было восстановить этот раздел и в новом поколении князей
так, что территориальные их отчины совпадали с генеалогическими. Точно так
еще до съезда поступил Мономах, когда Олег Святославич, добиваясь своей
отцовской волости, подступил в 1094 г. к Чернигову, где тот посажен был
своим отцом не по отчине. Мономах добровольно уступил Олегу "отца его
место", а сам пошел "на отца своего место" в Переяславль. Но потом, когда
генеалогические отношения стали запутываться, князья все крепче держались
территориального распорядка отцов, даже когда он не совпадал с
генеалогическими отношениями. Благодаря тому по мере распадения Ярославова
рода на ветви каждая них все более замыкалась в одной первоначальных
крупных областей, которыми владели сыновья Ярослава. Эти области и стали
считаться отчинами отдельных княжеских линий. Всеволод Ольгович
черниговский, заняв в 1139 г. Киев, хотел перевести одного Мономаховича
его отческого Переяславля в Курск, но тот не послушался, ответив Всеволоду:
"Лучше мне смерть на своей отчине и дедине, чем Курское княжение; отец мой в
Курске не сидел, а в Переяславле: хочу умереть на своей отчине". Была даже
попытка распространить это значение и на старшую Киевскую область. С 1113 по
1139 г. на киевском столе сидели один за другим Мономах и его сыновья
Мстислав и Ярополк, оттесняя от него старшие линии Изяславичей и
Святославичей: этот стол становился отчиной и дединой Мономаховичей. По
смерти Ярополка киевляне посадили на своем столе третьего Мономаховича,
Вячеслава. Но когда представитель долго оттесняемой от Киева линии
Святославичей Всеволод черниговский потребовал, чтобы Вячеслав добром уходил
Киева, тот отвечал: "Я пришел сюда по завету наших отцов на место
братьев; но если ты захотел этого стола, покинув свою отчину, то, пожалуй, я
буду меньше тебя, уступлю тебе Киев". Когда в Киеве сел (1154 г.) другой
Святославич, Изяслав Давидович, отец которого в Киеве не сидел, Мономахович
Юрий Долгорукий потребовал его удаления, послав сказать ему: "Мне отчина
Киев, а не тебе". Значит, Мономаховичи пытались превратить Киевскую землю в
такую же вотчину своей линии, какою становилась Черниговская земля для линии
Святославовой. Легко заметить, что территориальное значение отчины облегчало
распорядок владений между князьями, запутавшимися в счетах о старшинстве.
Притом таким значением предупреждалась одна политическая опасность. По мере
обособления линий княжеского рода их споры и столкновения получали характер
борьбы возможных династий за обладание Русской землей. Смелому представителю
какой-либо линии могла при благоприятных обстоятельствах прийти мысль
"самому всю землю держати"
со своею ближайшею братиею, как это и случилось с упомянутым Всеволодом
черниговским, и, став великим князем, он мог бы с этой целью перетасовывать
родичей по волостям; но родичи ответили бы ему словами Мономаховича:
"...отец наш в Курске не сидел". Но очевидно также, что территориальное
значение отчины разрушало коренное основание очередного порядка,
нераздельность родового владения: под его действием Русская земля
распадалась на несколько генеалогических территорий, которыми князья владели
уже по отчинному наследству, а не по очереди старшинства.
КНЯЗЬЯ-ИЗГОИ. III. Выделение князей-гоев. По обычному порядку
человеческого общежития в каждую минуту действуют два поколения, отцы и
дети. Во владельческом порядке Ярославичей дети вступали в передовую цепь по
мере выбывания отцов и занимали места в этой цепи в порядке своих отцов;
внуки вступали на места своих отцов по мере того как те переставали быть
детьми, т. е. по мере выбывания дедов. Значит, политическая карьера князя
определялась движением его отца в ряду поколений. Но порядок рождений не
соответствует порядку смертей; поэтому, когда у князя отец умирал раньше
деда, у внука не оставалось в передовой цепи отецкого места, ибо в ней не
стоял его отец. Он становился князем-сиротой, гоем, бездольным вечным
внуком, генеалогическим недорослем. Не имея генеалогической отчины, он
лишался права и на территориальную, т. е. терял участие в очередном
владельческом порядке как не попавший в очередь. Таких князей,
преждевременно сиротевших, которые лишались отцов еще при жни дедов,
старшие родичи выделяли своей среды, давали им вестные волости в
постоянное владение и лишали их участия в общем родовом распорядке,
выкидывали очереди. Эти князья-сироты становились отрезанными ломтями в
княжеском роде. Такими князьями-гоями еще в XI в. стали дети Ярославова
внука Ростислава Володарь и Василько, отнявшие у Польши города Червонной
Руси и основавшие них особое княжество. В XII столетии общего
очередного порядка владения выделяются княжества:
Муромо-Рязанское, доставшееся младшему черниговских князей Ярославу
Святославичу, княжество Турово-Пинское на Припяти, отошедшее в осиротелую
линию Ярославова внука Святополка Изяславича, наконец, княжество Городенское
(Гродненское), ставшее постоянным владением потомства Игоря Ярославича,
которого мы видели сперва на Волыни, а потом в Смоленске. Еще раньше всех
этих гоев в положении выделенных князей очутились не по преждевременному
сиротству, а в силу особенных обстоятельств князья полоцкие, потомки
старшего сына Владимира Святого от Рогнеды. Выделение князей-гоев
владельческой очереди было естественным следствием основанного на ней
порядка, постоянно нарушаемого общественной фикой, и было необходимо для
поддержания самой этой очереди; но оно, очевидно, суживало круг лиц и
областей, которые захватывал очередной порядок, и вводило в него склад
отношений, ему чуждый и враждебный. Исключения поддерживают правило, когда
являются случайностью, но разрушают его, когда становятся необходимостью.
Обратите внимание на географическое положение этих выделенных княжеств,
постепенно стеснявших пространство действия очередного порядка: все они
окрайные. Очередной порядок княжеского владения, подогреваемый родственным
чувством князей, основан был на соответствии ступеней двух лествиц,
генеалогической и территориальной. Теперь это соответствие, на котором он
держался, повторяется и в процессе его разрушения. Князья, становившиеся,
если допустимо такое сравнение, генеалогическими оконечностями, задержанные
преждевременным сиротством на самом ну родовой лествицы, всех дальше от
названного отца, великого князя киевского, очутились владельцами
оконечностей территориальных, окраин Русской земли, наиболее отдаленных от
"матери русских городов": как будто теплое родственное чувство князей, еще
бившееся с некоторой силою около сердца земли, Киева, охладевало и застывало
на ее оконечностях, вдали от этого сердца. Перечисленные условия,
расстраивавшие очередной порядок владения, вытекали его же оснований и
были средствами, к которым прибегали князья для его поддержания. В том и
состояло внутреннее противоречие этого порядка, что следствия, вытекавшие
его же оснований и служившие средствами его поддержания, вместе с тем
разрушали самые эти основания. Это значит, что очередной порядок разрушал
сам себя, не выдерживал действия собственных последствий. Кроме того, эти
условия разрушения, вытекавшие самого порядка, вызывали к действию
сторонние силы, также его расстраивавшие.
СТОРОННИЕ ПРЕПЯТСТВИЯ. 1. Личные доблести, которыми отличались
некоторые князья, создавали им большую популярность на Руси, при помощи
которой эти князья сосредоточивали в своих руках области помимо родовой
очереди. В XII столетии большая часть Русской земли является во владении
одной княжеской линии - Мономаховичей, самой обильной талантами. Один
этих Мономаховичей, отважный внук Мономаха Изяслав Мстиславич волынский, во
время усобиц с дядьями брал столы с бою, "головою добывал" их не по очереди
старшинства и смотрел на них как на личное приобретение, военную добычу.
Этот князь первый и высказал взгляд на порядок княжеского владения, шедший
совершенно вразрез с установившимся преданием. Он сказал раз: "Не место идет
к голове, а голова к месту", т. е. не место ищет подходящей головы, а голова
подходящего места. Таким образом, личное значение князя он поставил выше
прав старшинства.
II. Наконец, еще одна сторонняя сила вмешивалась во взаимные счеты
князей и путала их очередь во владении. То были главные города областей.
Княжеские счеты и сопровождавшие их усобицы больно задевали интересы этих
городов. Среди постоянных княжеских споров у городов завязывались свои
династические симпатии, привязывавшие их к некоторым князьям. Так,
Мономаховичи пользовались популярностью даже в юродах, принадлежавших
черниговским Святославичам.
Увлекаемые этими сочувствиями и отстаивая свои местные интересы,
волостные города иногда шли наперекор княжеским счетам, прывая на свои
столы любимых князей помимо очередных. Это вмешательство городов, путавшее
княжескую очередь старшинства, началось вскоре после смерти Ярослава. В 1068
г. киевляне выгоняют великого князя Изяслава и сажают на его место гоя
Всеслава полоцкого, посаженного Ярославичами в киевскую тюрьму. Позднее, в
1154 г., киевляне же, прнав самовольно Ростислава смоленского соправителем
его дяди, номинального великого князя Вячеслава, сказали ему: "...до твоего
живота Киев твой", т. е.
прнали его своим пожненным князем, невзирая на права старших
князей.
Новгород особенно больно чувствовал последствия княжеских счетов
испоров.
Новгородом обыкновенно правил старший сын или другой ближайший
родственник великого князя киевского. При частых сменах князей в Киеве
князья часто менялись и в Новгороде. Эти смены сопровождались большими
административными неудобствами для города. Менее чем в 50 лет со смерти
Ярослава в Новгороде сменилось шесть князей, и Новгород стал думать, как бы
завести своего постоянного князя. В 1102 г. там сидел посаженный еще в
детстве и "вскормленный" Новгородом сын Мономаха Мстислав. Великий князь
Святополк и Мономах решили вывести Мстислава Новгорода и по заведенному
обычаю посадить на его место великокняжеского сына.
Узнавши об этом, новгородцы послали в Киев послов, которые на княжем
дворе сказали великому князю: "Послал нас Новгород и вот что велел сказать
тебе: не хотим Святополка, ни сына его; если у твоего сына две головы, пошли
его в Новгород; Мстислава дал нам Всеволод (дед), мы для себя его
вскормили". Великий князь много препирался с послами, но те стали на своем,
взяли Мстислава и уехали с ним в Новгород. Князья не всегда послушно
подчинялись вмешательству городов, но поневоле должны были сообразоваться с
его возможностью и вероятными последствиями.
ЗНАЧЕНИЕ ОЧЕРЕДНОГО ПОРЯДКА. Все ложенные условия позволяют нам
ответить на поставленный вопрос о действии очередного порядка, т. е. о его
значении: считать ли его только политическою теорией князей, их идеалом, или
он был действительным политическим порядком, и если был таковым, то в какой
силе и долго ли действовал? Он был и тем и другим: в продолжение более чем
полутора веков со смерти Ярослава он действовал всегда и никогда - всегда
отчасти и никогда вполне. До конца этого периода он не терял своей силы,
насколько его основания были применимы к запутывавшимся княжеским
отношениям; но он никогда не получал такого развития, такой практической
разработки, которая бы давала ему возможность распутывать эти отношения,
устранять всякие столкновения между князьями. Эти столкновения, не
разрешаясь им, заставляли отступать от него или искажать его, во всяком
случае расстраивали его. Потому действие очередного порядка было процессом
его саморазрушения, состояло в его борьбе с собственными последствиями, его
расстраивавшими. Это - нередкое явление в истории обществ:
люди мысленно живут житейским строем, который прнается единственно
правильным и нарушается на каждом шагу. Но при описанном ходе дел
спрашивается, какой порядок мог установиться в Русской земле и мог ли
держаться какой-либо порядок?
Отвечая на этот вопрос, надобно строго различать порядок княжеских
отношений и земский порядок на Руси. Последний поддерживался не одними
князьями, даже не ими преимущественно, имел свои основы и опоры. Князья не
установили на Руси своего государственного порядка и не могли установить
его. Их не для того и звали, и они не для того пришли. Земля звала их для
внешней обороны, нуждалась в их сабле, а не в учредительном уме Земля жила
своими местными порядками, впрочем довольно однообразными. Князья скользили
поверх этого земского строя, без них строившегося, и их фамильные счеты - не
государственные отношения, а разверстка земского вознаграждения за охранную
службу. Давность службы могла внушать им идею власти, они могли воображать
себя владетелями, государями земли, как старый чиновник иногда говорит: "Моя
канцелярия". Но это - воображение, а не право и не действительность Впрочем,
мы еще коснемся этого предмета в следующий.
СЛЕДСТВИЕ ОЧЕРЕДНОГО ПОРЯДКА И УСЛОВИЙ, ЕМУ ПРОТИВОДЕЙСТВОВАВШИХ.
ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗДРОБЛЕНИЕ РУССКОЙ ЗЕМЛИ В XII в. УСИЛЕНИЕ СТАРШИХ ВОЛОСТНЫХ
ГОРОДОВ; ИХ ВЕЧА И РЯДЫ С КНЯЗЬЯМИ. ЭЛЕМЕНТЫ ЗЕМСКОГО ЕДИНСТВА РУСИ В XII в.
ДЕЙСТВИЕ КНЯЖЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ НА ОБЩЕСТВЕННОЕ НАСТРОЕНИЕ И СОЗНАНИЕ;
ОБЩЕЗЕМСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ КНЯЖЕСКИХ ДРУЖИН; ЗНАЧЕНИЕ КИЕВА ДЛЯ КНЯЗЕЙ И НАРОДА;
ОБОБЩЕНИЕ БЫТОВЫХ ФОРМ И ИНТЕРЕСОВ, ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТРОЙ РУССКОЙ ЗЕМЛИ В XII
в. ПРОБУЖДЕНИЕ ЧУВСТВА НАРОДНОГО ЕДИНСТВА - ЗАВЕРШИТЕЛЬНЫЙ ФАКТ ПЕРИОДА.
Изучая очередной порядок княжеского владения, мы рассматривали
общественные потребности и понятия, его вызвавшие и поддерживавшие, и
препятствия, ему противодействовавшие. Нам предстоит видеть, к чему привело
совместное действие этих противоположных условий.
ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗДРОБЛЕНИЕ. Отсюда вышли два ряда следствий, которыми
завершился политической склад Руси к концу 1 периода. Одним них было
двойное политическое раздробление Руси, династическое и земское. По мере
размножения князей отдельные линии княжеского рода все далее расходились
друг с другом, отчуждались одна от другой. Сначала племя Ярославичей
распадается на две враждебные ветви, Мономаховичей и Святославичей: потом
линия Мономаховичей, в свою очередь, разделилась на Изяславичей волынских,
Ростиславичей смоленских, Юрьевичей суздальских, а линия Святославичей - на
Давидовичей черниговских и Ольговичей новгород-северских. Каждая этих
ветвей, враждуя с другими -за владельческой очереди, все плотнее
усаживалась на постоянное владение в вестной области. Потому, с другой
стороны, одновременно с распадением княжеского рода на местные линии и
Русская земля распадалась на обособленные друг от друга области, земли. Как
мы знаем, первые князья киевские установили политическую зависимость
областей от Киева. Эта зависимость поддерживалась княжескими посадниками и
выражалась в дани, какую области платили великому князю киевскому. По смерти
Ярослава этой зависимости незаметно. Посадники князя киевского в главных
городах областей исчезают, уступая место все размножавшимся князьям.
Областные или местные князья перестают платить дань Киеву, несовместную с
отношениями младших родичей к названному отцу, великому князю киевскому.
Вместо постоянной дани младшие князья давали старшему от времени до
времени добровольные дары. С владельческим разъединением правящего рода
разрывалась и политическая связь областей. Но, делаясь менее зависимыми
сверху, областные князья становились все более стеснены сну. Постоянное
передвижение князей со стола на стол и сопровождавшие его споры роняли
земский авторитет князя. Князь не прикреплялся к месту владения, к тому или
другому столу ни династическими, ни даже личными связями. Он приходил и
скоро уходил, был политической случайностью для области, блуждающей кометой.
Областное население, естественно, искало усидчивой местной силы, около
которой могло бы сосредоточиться, которая постоянно оставалась на месте, не
приходила и не уходила, подобно князю. Такая сила давно была уже создана
ходом нашей истории. Это были главные города областей.
ВОЛОСТНЫЕ ГОРОДА. Некогда, еще до прихода князей, они одни правили
своими областями. Но потом в них проошла большая перемена. В IX в.
управление городом и областью сосредоточивалось в руках военной старшины,
военных начальников главного города, тысяцких, сотских и т. д., выходивших
среды торговой городской знати. С появлением князей эта городская
аристократия постепенно переходила в состав княжеской дружины, в класс
княжих мужей, или оставалась на месте без правительственного дела. Военное
управление городов, по личному составу прежде бывшее, может быть, выборным,
во всяком случае, туземным по происхождению своего личного состава, теперь
стало приказно-служилым, перешло в руки княжих мужей по назначению князя. По
мере упадка авторитета князей вследствие усобиц стало опять подниматься
значение главных областных городов; вместе с тем политической силой в этих
городах явилась вместо исчезнувшей правительственной знати вся городская
масса, собиравшаяся на вече. Таким образом, всенародное вече главных
областных городов было преемником древней городской торгово-промышленной
аристократии. Эти веча волостных городов, в Киеве и Новгороде, появляющиеся
по летописи еще в начале XI в., со времени борьбы Ярослава со Святополком в
1015 г., все громче начинают шуметь с конца этого века, делаясь повсеместным
явлением, вмешиваясь в княжеские отношения. Князья должны были считаться с
этою силой, входить с ней в сделки, заключать "ряды" с городами,
политические договоры. Эти договоры определяли порядок, которого должны были
держаться местные князья в своей правительственной деятельности. Так власть
местных князей является ограниченной вечами волостных городов. Случаи такого
договора мы встречаем в самом Киеве. В 1146 г., по смерти великого князя
Всеволода линии черниговских князей, на великокняжеском столе по уговору
с киевлянами должен был сесть его брат Игорь. Но киевляне, много терпевшие
при Всеволоде от княжеских городских судей, тиунов, восстали и потребовали
от Игоря, чтоб впредь он сам судил горожан, не поручая суда своим
приказчикам. Князь Игорь должен был дать киевлянам обязательство в том, что
впредь городской судья будет назначаться по соглашению с городом, т. е. с
его вечем.
РЯДЫ С ГОРОДАМИ. Эти ряды князей с волостными городами были новым
явлением Руси XI и XII вв. и внесли важную перемену в ее политическую жнь
или, точнее, были выражением такой перемены, подготовленной ходом дел на
Руси. Весь княжеский род оставался носителем верховной власти в Русской
земле; отдельные князья считались только временными владельцами княжеств,
достававшихся им по очереди старшинства.
При сыновьях и внуках Ярослава эта владельческая очередь простиралась
на всю Русскую землю. В дальнейших поколениях Ярославова рода, когда он
распался на отдельные ветви, каждая ветвь заводила свою местную очередь
владения в той части Русской земли, где она утверждалась. Эти части, земли,
как их называет летопись XII в., почти все были те же самые городовые
области, которые образовались вокруг древних торговых городов еще до
првания князей: Киевская, Переяславская. Черниговская, Смоленская,
Полоцкая, Новгородская, Ростовская. К этим древним областям присоединились
образовавшиеся позднее области Волынская, Галицкая, Муромо-Рязанская. Из
этих земель Киевская, Переяславская и Новгородская оставались в общем
владении княжеского рода. или, точнее, служили предметом спора для князей; в
остальных основались отдельные линии княжеского рода: в Полоцкой - потомство
Владимирова сына Изяслава, в Черниговской - линия Ярославова сына
Святослава, в Волынской, Смоленской и Ростовской - ветви Мономахова
потомства и т. д. Первоначальными устроителями этих областей были древние
торговые города Руси, по именам которых они и назывались. С образованием
Киевского княжества на этих городовых областях основались административное
деление страны, а потом династический распорядок владений между первыми
Ярославичами. Но в том и другом князья руководились своими собственными
правительственными или генеалогическими видами. Теперь все отношения князей
не только между собою, но и к главным городам областей стали договорными.
Волостной город со своим вечем вошел властным участником в политические
соображения князей. Князь, садясь в Киеве, должен был упрочивать старший
стол под собою уговором с киевским вечем; иначе бояре напоминали ему: "...ты
ся еси еще с людьми Киеве не укрепил". Не посягая на верховные права всего
княжеского рода, вечевые города считали себя вправе рядиться с отдельными
князьями-родичами.
УСИЛЕНИЕ ГОРОДОВ. Ограждая свои местные политические интересы
договорами с князем, эти города постепенно приобретали в своих областях
значение руководящей политической силы, которая соперничала с князьями, а к
концу XII в. взяла над ними решительный перевес. В это время областные
общества больше смотрели на вечевые сходки своих главных городов, чем на
местных князей, являвшихся в них на короткое время. К тому же волостной
город в каждой земле был один, а князей обыкновенно бывало много. Управление
целой землей редко сосредоточивалось в руках одного князя: обыкновенно она
делилась на несколько княжеств по числу наличных взрослых князей вестной
линии и во владении этими княжествами соблюдалась та же очередь старшинства,
сопровождавшаяся обычными спорами и раздорами. Эти менчивые владения
назывались волостями, или наделками, князей:
например, в Черниговской земле были княжества Черниговское, Северское
(область Новгорода Северского), Курское, Трубчевское. Так в каждой области
стали друг против друга две соперничавшие власти - вече и князь, и по мере
того как городское вече, представлявшее силу центробежную, брало верх над
князем, который, как член владетельного рода, владевшего совместно всей
землей, поддерживал связь управляемой области с другими, городовые области
все более обособлялись политически. Благодаря этому Русская земля в XII в.
распалась на несколько местных, плохо связанных друг с другом областных
миров. Такой политический порядок ображается в русской летописи второй
половины XII в. По одному случаю она замечает, что новгородцы начала и
смольняне и киевляне и все "власти" (волостные, главные города) на веча, как
на думу, сходятся, "на что же старейшии (старшие города) сдумают, на том
пригороди (города младшие) станут".
Значит, вечевые постановления старшего, волостного города имели
обязательную силу для его пригородов, как приговоры верховной
законодательной власти в области. Изображая политический порядок,
установившийся в старых областях, публицист-летописец отметил вече старших
городов, но позабыл или не счел нужным упомянуть о князе. Так пал
политический авторитет князя перед значением веча.
Итак, очередной порядок княжеского владения при содействии условий, его
расстраивавших, привел к двойному политическому раздроблению Руси: 1) к
постепенному распадению владетельного княжеского рода на линии, все более
удалявшиеся одна от другой генеалогически, и 2) к распадению Русской земли
на городовые области, все более обособлявшиеся друг от друга политически.
ЭЛЕМЕНТЫ ЕДИНСТВА. Но тот же порядок с противодействовавшими ему
условиями создавал или вызывал к действию ряд связей, сцеплявших части
Русской земли в одно если не политическое, то бытовое земское целое. Это
второй ряд следствий очередного порядка. Перечислим эти связи.
КНЯЗЬЯ. 1. Первою этих бытовых связей являются главные виновники
политического раздробления Руси, сами князья, точнее говоря, то впечатление,
какое проводили они на Русскую землю своими владельческими отношениями.
Очередной порядок владения, захватывая прямо или косвенно все части
Русской земли, устанавливал между ними невольное общение, всюду пробуждал
вестные одинаковые думы, помыслы, вносил или затрагивал одинаковые чувства
и заботы.
Несмотря на повсеместный упадок княжеского авторитета, с князем в
каждой области связаны были многие существенные местные интересы. Областные
миры тяготились княжескими спорами, были равнодушны к княжеским счетам о
старшинстве; но они не могли оставаться равнодушны к последствиям этих
споров, которые иногда тяжело отзывались на областном населении. Таким
образом, благодаря передвижению князей волости в волость все части земли
невольно и незаметно для себя и князей смыкались в одну цепь, отдельные
звенья которой были тесно связаны друг с другом. Смена князя в одной волости
чувствительно отзывалась на положении других, даже отдаленных. Сядет в Киеве
великий князь Мономаховичей - он пошлет править Новгородом своего сына.
Тот придет со своими боярами, своею дружиною, которая займет все важные
правительственные должности в области. С этими боярами князь станет,
выражаясь языком древнерусских памятников, "суды судить, ряды рядить, всякие
грамоты записывать". Но сгонит великого князя с киевского стола родич
Чернигова или с Волыни, и сын согнанного должен будет уйти Новгорода
вместе со своей дружиной. На место ушедшего явится новый князь, обыкновенно
враждебный предшествовавшему. Для новгородцев возникал важный вопрос, знает
ли новый князь порядки новгородские, местную старину-пошлину, даже захочет
ли знать ее. Пожалуй, вражды к предшественнику станет он суды судить и
ряды рядить не по-старому, старые грамоты пересуживать. Таким образом,
княжеский круговорот втягивал в себя местную жнь, местные интересы
областей, не давая им слишком обособляться. Области эти поневоле вовлекались
в общую сутолоку жни, какую проводили князья. Они еще далеко не были
проникнуты одним национальным духом, сознанием общих интересов, общей
земской думой, но, по крайней мере, приучались все более думать друг о
друге, внимательно следить за тем, что происходило в соседних или отдаленных
областях. Так благодаря очередному порядку княжеского владения создавалось
общее настроение, в котором первоначально отчетливо сказывалось, может быть,
только чувство общих затруднений, но которое со временем должно было
переработаться в сознание взаимных связей между всеми частями Русской земли.
ИХ ДРУЖИНЫ. II. Одинаковое с князьями общеземское значение имели и их
дружины.
Чем больше размножался княжеский род и чем сильнее разгоралась борьба
со степью, тем больше увеличивался численно служилый дружинный класс. У нас
нет достаточно сведений о количестве дружины у отдельных князей. Можно
только заметить, что старшие и богатые младшие князья имели довольно
многочисленные дворы. Святополк, великий князь киевский, хвалился, что у
него до 700 одних отроков, т. е. младших придворных слуг. В Галиче, богатом
княжестве XII - XIII вв., во время одной усобицы (1208 г.) перебито было 500
одних бояр; но много их еще разбежалось.
Старшие и богатые младшие князья выводили в поле по две и по три тысячи
человек дружины. О многочисленности этого класса можно судить еще и по тому,
что каждый взрослый князь имел особую, хотя иногда и небольшую, дружину, а
во второй половине XII в. таких князей действовало несколько десятков, если
не целая сотня. Дружина по-прежнему имела смешанный племенной состав. В Х -
XI вв., как мы знаем, в ней преобладали еще пришлые варяги. В XII в. в ее
состав входят и другие сторонние элементы: рядом с туземцами и обрусевшими
потомками варягов видим в ней людей инородцев восточных и западных,
которые окружали Русь, торков, берендеев, половцев, хозар, даже евреев,
угров, ляхов, литву и чудь.
Очередной порядок княжеского владения, заставляя князей постоянно
передвигаться с места на место, делал столь же подвижною и княжескую
дружину. Когда князь по очереди переходил с худшего стола на лучший, его
боярам и слугам выгодно было следовать за ним, покидая прежнюю волость.
Когда князь вопреки очереди покидал лучший стол для худшего вследствие
усобицы, дружине его выгоднее было покинуть князя и остаться в прежней
волости. Единство княжеского рода позволяло дружиннику переходить от князя к
князю, а единство земли - области в область, ни в том, ни в другом случае
не делаясь менником. Так очередной порядок княжеского владения приучал
дружину менять волости, как их меняли князья, менять и князей, как они
меняли волости. Притом благодаря этой подвижности старшие дружинники, княжи
мужи, бояре, занимавшие высшие правительственные должности, не могли
занимать их долгое время в одних и тех же волостях и чрез это приобретать
прочное местное политическое значение в вестной области, тем не менее
могли превращать свои должности в наследственные, как это было на феодальном
Западе и в соседней Польше. Сосчитали всех упоминаемых в летописи
дружинников со смерти Ярослава до 1228 г. и насчитали до 150 имен. Из всего
этого количества нашли не более шести случаев, когда дружинник по смерти
князя-отца, которому он служил, оставался на службе у его сына, и не более
шести же случаев, когда дружинник при княжеской смене оставался в прежней
волости; только в двух случаях на важной должности тысяцкого, военного
начальника главного областного города, являлись преемственно члены одного и
того же боярского рода. Главным образом благодаря этой подвижности у бояр
туго развивалась и самая крепкая привязь к месту - землевладение. В XI и XII
вв. находим указания на земли бояр и младших дружинников. Но легко заметить,
что боярское землевладение развивалось слабо, не составляло главного
экономического интереса для служилых людей. Дружинники предпочитали другие
источники дохода, продолжали принимать деятельное участие в торговых
оборотах и получали от своих князей денежное жалованье. Мы даже знаем
наиболее обычный размер этого жалованья. Летописец XIII в., вспоминая, как
живали в старину, замечает, что прежде бояре не говорили князю: "Мало мне,
князь, 200 гривен". Эти 200 гривен кун (не менее 50 фунтов серебра),
очевидно, были в XII в. наиболее обычным окладом боярского жалованья.
Значит, большинство бояр, не приобретая в областях прочного
правительственного положения, не имело и влиятельного местного значения
экономического. Так служилый человек не привязывался крепко ни к месту
службы, ни к лицу или семье князя, которому служил. Не привязанный крепко ни
к какому князю, ни к какому княжеству, боярин привыкал сознавать себя слугою
всего княжеского рода, "передним мужем" всей Русской земли. У него не могли
установиться ни прочные местные интересы в той или другой области, ни
прочные династические связи с той или другой княжеской линией. Вместе с
другим высшим классом общества, духовенством, и, может быть, еще в большей
степени, чем это сословие, многочисленный дружинный класс был подвижным
носителем мысли о нераздельности Русской земли, о земском единстве.
КИЕВ. III. Очередной порядок княжеского владения поддерживал и усиливал
общеземское значение политического средоточия Руси, города Киева. Киев был
центральным узлом княжеских отношений: туда направлялся княжеский
круговорот:
оттуда он нормировался. Удобства жни в Киеве, фамильные предания.
честь старшинства, названного отчества, церковное значение этого города
делали его заветной мечтой для каждою князя. Молодой княжич, кружась по
отдаленным областям, не спускал с него глаз, спал и видел его. Превосходное
поэтическое выражение этой тоски по Киеву, одолевавшей молодого князя,
находим в Слове о полку Игореве. В 1068 г. киевляне восстали на великого
князя Изяслава и прогнали его, а на великокняжеский стол возвели посаженного
старшими князьями в тюрьму Всеслава полоцкого. Только семь месяцев посидел
Всеслав на киевском столе, лишь дотронулся копьем до него и должен был
бежать в Полоцк. Но он уже всю жнь не мог забыть Киева. Бывало, рано утром
зазвонят к заутрени у св. Софии в Полоцке, а князю все еще слышится знакомый
звон у св. Софии киевской. Доля этих княжеских чувств к Киеву сообщалась и
населению русских областей, даже самых отдаленных.
Оно также все более и все чаще приучалось думать о Киеве, где сидел
старший князь Русской земли, откуда выходили все добрые княжеские походы в
степь на поганых, где жил высший пастырь русской церкви, митрополит всея
Руси, и сосредоточивались наиболее чтимые святыни Русской земли. Выражение
этого народного отношения к Киеву мы встречаем в вестном духовном стихе о
Голубиной книге. Отвечая на вопрос, какой город всем городам мать, он
иногда, забывая про Иерусалим, поет: "А Киев град всем городам мати".
КУЛЬТУРНОЕ ВЛИЯНИЕ КНЯЖЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ. IV. Усиливая земское значение
главного города Русской земли, очередной порядок княжеского владения
содействовал успехам общежития и гражданственности в самых отдаленных углах
Руси. Чем больше становилось князей, тем мельче дробилась Русская земля.
Каждый взрослый князь обыкновенно получал от старших родичей особую волость.
Благодаря этому отдаленные захолустья постепенно превращались в особые
княжества. В каждом этих княжеств являлся свой стольный город, куда
наезжал князь со своей дружиной, своими боярами. Город обстраивался, князья
украшали его храмами, монастырями; среди простеньких обывательских домов
появлялись большие хоромы и дворы княжеские и боярские, и все устроялось
по-киевски. Таким образом в разные углы Руси вносились обстановка и формы
жни, снятые с одного образца. Таким образом и руководителем местной жни
служил Киев, источник права, богатства, знания и искусства для всей
тогдашней Руси. Благодаря распространению князей по Русской земле
совершалось вестное обобщение житейских отношений, нивелировка местной
жни: во всех частях земли устанавливались одинаковые бытовые формы,
одинаковые общественные вкусы и понятия. Перелетные птицы Русской земли,
князья со своими дружинами, всюду разносили семена культуры, какая росла и
расцветала в средоточии земли, в Киеве.
КНЯЗЬЯ И ЗЕМЛЯ. Изученные нами два противоположных ряда последствий,
вышедших борьбы очередного порядка с условиями, его разрушавшими, дают
нам возможность определить политический строй тогдашней Русской земли,
обозначить форму ее политического быта привычной нам терминологией. Что
такое была Русская земля в XII в. как политический состав? Было ли это
единое, цельное государство с единой верховной властью, носительницей
политического единства страны? На Руси была тогда единая верховная власть,
только не единоличная. Она имела довольно условное, стесненное значение.
Князья были не полновластные государи земли, а только военно-полицейские ее
правители. Их прнавали носителями верховной власти, насколько они
обороняли землю вне и поддерживали в ней существовавший порядок; только в
этих пределах они и могли законодательствовать. Но не их дело было созидать
новый земский порядок: такого полномочия верховной власти еще не было ни в
действовавшем праве, ни в правовом сознании земли. Князья внесли немало
нового в земские отношения Руси, но не в силу своей власти, а по
естественному ходу дел: эти новости рождались не только действия
княжеского порядка владения, но и противодействия ему, например
вмешательства волостных городов. К числу этих новостей относится и то, что
княжеский род стал элементом единства Русской земли. Естественное преемство
поколений сообщило потомству Владимира Святого вид династии, платным
сторожам Руси дало монополию наследственного правления землей. Это был
простой факт, никогда не закрепленный прнанием земли, у которой не было и
органа для такого прнания: при замещении столов волостные города
договаривались с отдельными князьями, а не с целым княжеским родом. Порядок
совместного княжеского владения и стал одним средств объединения земли;
но он был не актом их учредительной власти, а следствием их неуменья
разделиться, как разделились потом суздальские потомки Всеволода III.
Так две общественные силы стали друг против друга, князья со своим
родовым единством и земля, разделенная на области. При первом взгляде
Русская земля представляется земской федерацией, союзом самостоятельных
областей, земель.
Однако их объединял политически только княжеский род, помимо которого
между ними не было другой политической связи. Но и единство княжеского рода
было не государственным установлением, а бытовым обычаем, к которому была
равнодушна земля и которому подчас противодействовала. В этом заключались
существенные отличия Руси XII в. как земского союза от федерации в привычном
смысле этого слова. Основание федерации - постоянный политический договор,
момент юридический; в основе княжеского совместного владения лежал факт
происхождения, момент генеалогический, которого выходили постоянно
менявшиеся личные соглашения. Этот факт навязывал князьям солидарность
действий, не давая им постоянных норм, не указывая определенного порядка
отношений. Далее, в федерации должны быть союзные учреждения, простирающие
свое действие на всю союзную территорию. Правда, и на Руси XII в. было два
таких учреждения: власть великого князя киевского и княжеские съезды. Но
власть великого князя киевского, вытекая генеалогического факта, а не
постоянного договора, не была точно определена и прочно обеспечена, не имела
достаточных средств для действия и постепенно превратилась в почетное
отличие, получила очень условное значение.
Какие сколько-нибудь определенные, обязательные политические отношения
могли выйти такого неполитического источника, как звание названого отца?
Это генеалогическая фикция, а не реальная политическая власть. Каждый
младший родич, областной князь, считал себя вправе противиться великому
князю киевскому, если находил его действия неправильными, неотеческими. С
другой стороны, по прыву великого князя нередко устраивались княжеские
съезды для обсуждения общих дел.
Такими общими делами были обыкновенно вопросы законодательства, чаще
вопросы о взаимных отношениях князей и о средствах защиты Русской земли от
внешних врагов.
Но эти съезды никогда не соединяли всех наличных князей и никогда не
было точно определено значение их постановлений. Князья, не присутствовавшие
на съезде, едва ли считали для себя обязательными их решения; даже князья,
участвовавшие в съезде, считали себя вправе действовать вопреки его решению,
по личному усмотрению. На съезде в Витичеве в 1100 г. старшие двоюродные
братья Святополк, Мономах, Давид и Олег (Святославичи), приговоривши
наказать Давида Игоревича Волынского за ослепление Василька, постановили
отнять и у этого последнего его Теребовльскую волость как у неспособного
править ею. Но Ростиславичи Володарь и Василько не прнали этого решения.
Старшие князья хотели принудить их к тому силой; но самый видный членов
съезда Мономах, участвовавший в этом решении, отказался идти в поход,
прнав за Ростиславичами право ослушаться съезда на основании постановления
прежнего съезда в Любече (1097 г.), где за Васильком был утвержден
Теребовль. Так ни власть великого князя, ни княжеские съезды не сообщали
Русской земле характера политической федерации, союзного государства в
точном смысле слова. Русская земля представляла собою не союз князей или
областей, а союз областей через князей. Это была федерация не политическая,
а генеалогическая, если можно соединять в одном определении понятия столь
различных порядков, федерация, построенная на факте родства правителей, союз
невольный по происхождению и ни к чему не обязывавший по своему действию -
один тех средневековых общественных составов, в которых частноправовой
основы возникали политические отношения. Русская земля не делилась на части,
совершенно обособленные друг от друга, не представляла кучи областей,
соединенных только соседством. В ней действовали связи, соединявшие эти
части в одно целое; только эти связи были не политические, а племенные,
экономические, социальные и церковно-нравственные. Не было единства
государственного, но завязывалось единство земское, народное. Нитями,
которых сплеталось это единство, были не законы и учреждения, а интересы,
нравы и отношения, еще не успевшие облечься в твердые законы и учреждения.
Перечислим еще раз эти связи: 1) взаимное невольное общение областей,
вынужденное действием очередного порядка княжеского владения, 2) общеземский
характер, усвоенный высшими правящими классами общества, духовенством и
княжеской дружиной, 3) общеземское значение Киева как средоточия Руси не
только торгово-промышленного, но и церковно-нравственного и 4)
одинаковые формы и обстановка жни гражданского порядка,
устанавливавшиеся во всех частях Руси при помощи очередного порядка
княжеского владения.
ДВОЯКОЕ ДЕЙСТВИЕ ОЧЕРЕДНОГО ПОРЯДКА. Двоякое действие очередного
порядка и условий, его расстраивавших, привело к двойственному результату:
оно 1)
разрушило политическую цельность, государственное единство Русской
земли, над которым, по-видимому, с таким успехом трудились первые киевские
князья, и 2)
содействовало пробуждению в русском обществе чувства земского единства,
зарождению русской народности. В этом втором результате, кажется, надобно
искать разгадки своеобразного отношения к старой Киевской Руси со стороны
нашего народа и нашей историографии. И народ, и историки до сих пор
относятся к этой Руси с особенным сочувствием, которое кажется неожиданным
при том хаотическом впечатлении, какое выносим учения этого периода. В
современной русской жни осталось очень мало следов от старой Киевской
Руси, от ее быта. Казалось бы, от нее не могло остаться каких-либо следов и
в народной памяти, а всего менее благодарных воспоминаний. Чем могла
заслужить благодарное воспоминание в народе Киевская Русь со своей
неурядицей, вечной усобицей князей и нападениями степных поганых? Между тем
для него старый Киев Владимира Святого - только предмет поэтических и
религиозных воспоминаний. Язык до Киева доводит: эта народная поговорка
значит не то, что неведома дорога к Киеву, а то, что везде всякий укажет вам
туда дорогу, потому что по всем дорогам идут люди в Киев; она говорит то же,
что средневековая западная поговорка: все дороги ведут в Рим.
Народ доселе помнит и знает старый Киев с его князьями и богатырями, с
его св.
Софией и Печерской лаврой, непритворно любит и чтит его, как не любил и
не чтил он ни одной столиц, его сменивших, ни Владимира на Клязьме, ни
Москвы, ни Петербурга. О Владимире он забыл, да и в свое время мало знал
его; Москва была тяжела народу, он ее немножко уважал и побаивался, но не
любил искренно; Петербурга он не любит, не уважает и даже не боится. Столь
же сочувственно относится к Киевской Руси и наша историография. Эта Русь не
выработала прочного политического порядка, способного выдержать внешние
удары; однако исследователи самых различных направлений вообще наклонны
рисовать жнь Киевской Руси светлыми красками. Где причина такого
отношения? В старой киевской жни было много неурядиц, много бестолковой
толкотни; "бессмысленные драки княжеские", по выражению Карамзина, были
прямым народным бедствием. Зато в князьях того времени так живо было
родственное, точнее, генеалогическое чувство, так много удали, стремления
"любо налезти собе славу, а любо голову свою сложить за землю Русскую", на
поверхности общества так много движения, а люди вообще неравнодушны к
временам, исполненным чувства и движения. Но это мы, поздние наблюдатели,
находим эстетическое удовольствие в оживленном движении, ображаемом
летописью XI - XII вв. Сами участники движения, наверное, выносили несколько
иное впечатление шума, какой они проводили и переживали. Они видели
себя среди все осложнявшихся затруднений и опасностей, внутренних и внешних,
и все сильнее чувствовали, что с этими делами им не справиться разобщенными
местными силами, а необходимо дружное действие всей земли. Необходимость эта
особенно живо должна была чувствоваться после Ярослава и Мономаха. Эти
сильные князья умели забирать в свои руки силы всей земли и направлять их в
ту или другую сторону. Без них, по мере того как их слабые родичи и потомки
запутывались в своих интересах и отношениях, общество все яснее видело, что
ему самому приходится искать выхода затруднений, обороняться от
опасностей. В размышлениях о средствах для этого киевлянин все чаще думал о
черниговце, а черниговец о новгородце и все вместе о Русской земле, об общем
земском деле. Пробуждение во всем обществе мысли о Русской земле, как о
чем-то цельном, об общем земском деле, как о небежном, обязательном деле
всех и каждого, - это и было коренным, самым глубоким фактом времени, к
которому привели разнообразные, несоглашенные и нескладные, часто
противодействовавшие друг другу стремления князей, бояр, духовенства,
волостных городов, всех общественных сил того времени. Историческая эпоха, в
делах которой весь народ принимал участие и через это участие почувствовал
себя чем-то цельным, делающим общее дело, всегда особенно глубоко
врезывается в народной памяти. Господствующие идеи и чувства времени, с
которыми все освоились и которые легли во главу угла их сознания и
настроения, обыкновенно отливаются в ходячие стереотипные выражения,
повторяемые при всяком случае. В XI - XII вв. у нас таким стереотипом была
Русская земля, о которой так часто говорят и князья и летописцы. В этом и
можно видеть коренной факт нашей истории, совершившийся в те века: Русская
земля. механически сцепленная первыми киевскими князьями разнородных
этнографических элементов в одно политическое целое, теперь, теряя эту
политическую цельность, впервые начала чувствовать себя цельным народным или
земским составом. Последующие поколения вспоминали о Киевской Руси как о
колыбели русской народности.
ОБЩЕЗЕМСКОЕ ЧУВСТВО.1 Этого факта, конечно, не докажешь какой-либо
цитатой, тем или другим местом исторического памятника; но он сквозит всюду,
в каждом проявлении духа и настроения времени. Прочитайте или припомните
рассказ Даниила Паломника Черниговской земли о том, как он в начале XII
в. ставил русскую лампаду на гробе господнем в Иерусалиме. Пришел он к
королю Балдуину с просьбой разрешить ему это дело. Король знал русского
игумена и встретил его ласково, потому что был он человек добрый и
смиренный. - Что тебе надо, игумене русский?
- спросил он Даниила. - Князь и господин, - отвечал ему Даниил, - хотел
бы я на гробе господнем поставить лампаду от всей Русской земли, за всех
князей и за всех христиан Русской земли. По ходу политических дел на Руси
Черниговская область рано стала обособляться от других русских областей, и
земские русские чувства по характеру и отношениям черниговских Святославичей
могли находить себе пищи менее, чем где-либо при тамошних княжеских столах.
Ничего этого не сказалось в Слове о полку Игореве, певец которого
принадлежал к черниговской княжеской дружине. Поэма вся проникнута живым
общеземским чувством и чужда местных сочувствий и пристрастий. Когда ее
северские и курские полки вступили в степь, она восклицает: "О Русская
земля! уже ты за холмами". Эти полки зовутся в ней русиками, русскими
полками; разбитые, они ложатся за землю Русскую; тоска разливается по всей
Русской земле, когда распространилась весть об этом поражении. Не своих
черниговских Святославичей, а Мономаховичей, Всеволода Суздальской земли,
Рюрика и Давида Смоленской, Романа с Волыни зовет северский певец
вступиться за обиду своего времени, за землю Русскую.
ЕГО ПРЕДЕЛЫ. Везде Русская земля, и нигде, ни в одном памятнике не
встретим выражения русский народ. Пробуждавшееся чувство народного единства
цеплялось еще за территориальные пределы земли, а не за национальные
особенности народа. Народ - понятие слишком сложное, заключающее в себе
духовно-нравственные прнаки, еще не дававшиеся тогдашнему сознанию или
даже еще не успевшие достаточно обнаружиться в самом русском населении.
Притом не успели еще сгладиться остатки старинного племенного деления, и в
пределах Русской земли было много нетронутых ассимиляций иноплеменников,
которых еще нельзя было ввести в понятие русского общества. Из всех
элементов, входящих в состав государства, территория наиболее доступна
пониманию; она и служила определением народности. Потому чувство народного
единства пока выражалось еще только в идее общего отечества, а не в сознании
национального характера и исторического назначения и не в мысли о долге
служения народному благу, хотя и пробуждалось уже помышление о нравственной
ответственности перед отечеством наравне со святыней. На Любецком съезде
князья, поцеловав крест на том, чтобы всем дружно вставать на нарушителя
договора, скрепили свое решение заклятием против зачинщика, "...да будет на
него крест честной и вся земля Русская".
РУССКОЕ ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО XI И XII ВВ. РУССКАЯ ПРАВДА КАК ЕГО
ОТРАЖЕНИЕ. ДВА ВЗГЛЯДА НА ЭТОТ ПАМЯТНИК. ОСОБЕННОСТИ РУССКОЙ ПРАВДЫ,
УКАЗЫВАЮЩИЕ НА Еп ПРОИСХОЖДЕНИЕ. НЕОБХОДИМОСТЬ ПЕРЕРАБОТАННОГО СВОДА МЕСТНЫХ
ЮРИДИЧЕСКИХ ОБЫЧАЕВ ДЛЯ ЦЕРКОВНОГО СУДЬИ XI И XII ВВ. ЗНАЧЕНИЕ КОДИФИКАЦИИ В
РЯДУ ОСНОВНЫХ ФОРМ ПРАВА. ВИЗАНТИЙСКАЯ КОДИФИКАЦИЯ И Еп ВЛИЯНИЕ НА РУССКУЮ.
ЦЕРКОВНО-СУДНОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПРАВДЫ. ДЕНЕЖНЫЙ СЧпТ ПРАВДЫ И ВРЕМЯ Еп
СОСТАВЛЕНИЯ. ИСТОЧНИКИ ПРАВДЫ. ЗАКОН РУССКИЙ. КНЯЖЕСКОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО.
СУДЕБНЫЕ ПРИГОВОРЫ КНЯЗЕЙ. ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ ПРОЕКТЫ ДУХОВЕНСТВА. ПОСОБИЯ.
КОТОРЫМИ ОНИ ПОЛЬЗОВАЛИСЬ.
Я кончил ображение политического порядка, установившегося на Руси в
XI и XII вв. Теперь я должен обратиться к более глубокой, зато и более
сокрытой от глаз наблюдателя сфере жни, к гражданскому порядку, к
ежедневным частным отношениям лица к лицу и тем интересам и понятиям,
которыми эти отношения направлялись и скреплялись. Впрочем, я ограничусь
лишь лицевою юридической стороной гражданского быта. До сих пор господствует
в нашей исторической литературе убеждение, что эта частная юридическая жнь
древнейшей Руси наиболее полно и верно отразилась в древнейшем памятнике
русского права, в Русской Правде. Прежде чем взглянуть на частные
юридические отношения чрез это зеркало, мы должны рассмотреть, насколько
полно и верно отразило оно в себе эти отношения. С этой целью я остановлю
предварительно ваше внимание на вопросе о происхождении и составе Русской
Правды и потом ложу в главных чертах ее содержание.
ДВА ВЗГЛЯДА. В нашей литературе по истории русского права господствуют
два взгляда на происхождение Русской Правды. Одни видят в ней не официальный
документ, не подлинный памятник законодательства, как он вышел рук
законодателя, а приватный юридический сборник, составленный каким-то
древнерусским законоведом или несколькими законоведами для своих частных
надобностей. Другие считают Русскую Правду официальным документом, подлинным
проведением русской законодательной власти, только испорченным
переписчиками, вследствие чего явилось множество разных списков Правды,
различающихся количеством, порядком и даже текстом статей Разберем Русскую
Правду, чтобы проверить и оценить оба этих взгляда. Читая Русскую Правду, вы
прежде всего узнаете по заглавию над первой статьей памятника в древнейших
списках, что это "суд" или "устав" Ярослава. В самом памятнике не раз
встречается замечание, что так "судил" или "уставил" Ярослав. Первое
заключение, к которому приводят эти указания, то, что Русская Правда есть
кодекс, составленный Ярославом и служивший руководством для княжеских судей
XI в. И в нашей древней письменности сохранилась память о Ярославе как
установителе правды, закона: ему давалось иногда прозвание Правосуда.
Всматриваясь ближе в памятник, мы соберем значительный запас наблюдений,
разрушающих это первое заключение.
СЛЕДЫ ЯРОСЛАВИЧЕЙ И МОНОМАХА. I. Встречаем в Правде несколько
постановлений, данных преемниками Ярослава, его детьми и даже его внуком
Мономахом, которому принадлежит закон, направленный против ростовщичества и
занесенный в Правду.
Итак, Правда была плодом законодательной деятельности не одного
Ярослава.
ПАРАФРАЗЫ. II. Текст некоторых статей представляет не подлинные слова
законодателя, а их ложение, парафразу, принадлежащую кодификатору или
повествователю, рассказавшему о том, как закон был составлен. Такова,
например, вторая статья Правды по пространной редакции. Статья эта есть
добавка, точнее, поправка к первой статье о кровной мести и гласит: "После
Ярослава собрались сыновья его Изяслав, Святослав, Всеволод и мужи их и
отменили месть за убийство, а установили денежный выкуп, все же прочее, как
судил Ярослав, как уставили и его сыновья". Вы видите, что это не подлинный
текст закона Ярославовых сыновей, даже не текст какого-либо закона, а
протокол княжеского съезда или историческое ложение закона словами
кодификатора.
ВЛИЯНИЕ ДУХОВЕНСТВА. III. В Русской Правде нет и следа одной важной
особенности древнерусского судебного процесса, одного судебных
доказательств - судебного поединка, поля. Между тем сохранились в древних
источниках нашей истории следы, указывающие на то, что поле практиковалось
как до Русской Правды, так и долго после нее. Вантийский писатель Х в. Лев
Диакон в рассказе о болгарском походе Святослава говорит, что русские в его
время имели обыкновение решать взаимные распри "кровью и убийством". Под
этим неопределенным выражением можно еще разуметь родовую кровную месть; но
арабский писатель Ибн-Даста, писавший несколько раньше Льва, рисует нам
образительную картину судебного поединка на Руси в первой половине Х в. По
его словам, если кто на Руси имеет дело против другого, то зовет его на суд
к князю, пред которым и препираются обе стороны.
Дело решается приговором князя. Если же обе стороны недовольны этим
приговором, окончательное решение предоставляется оружию: чей меч острее,
тот и берет верх.
При борьбе присутствуют родичи обеих сторон, вооруженные. Кто одолеет в
бою, тот и выигрывает дело. Итак, несомненно, что задолго до Русской Правды
Ярослава в русском судопроводстве практиковалось поле, судебный поединок.
С другой стороны, указания на практику поля появляются в памятниках русского
права с самого начала XIII в. Почему Правда не знает этого важного судебного
средства, к которому так любили прибегать в древних русских судах? Она знает
его, но игнорирует, не хочет прнавать. Находим и объяснение этого
непрнания.
Духовенство наше настойчиво в продолжение веков восставало против
судебного поединка как языческого остатка, обращалось даже к церковным
наказаниям, чтобы вывести его практики русских судов: но долго, едва ли
не до конца XVI в., ее усилия оставались безуспешными. Итак, замечается
некоторая солидарность между Русской Правдой и юридическими понятиями
древнерусского духовенства.
РУССКАЯ ПРАВДА - ЧАСТЬ ЦЕРКОВНОГО СВОДА. IV. По разным спискам Русская
Правда является в двух основных редакциях, в краткой и пространной. В
письменности раньше становится вестна последняя: пространную Правду мы
встречаем уже в новгородской Кормчей конца XIII столетия, тогда как
древнейший список краткой редакции находим в списке новгородской летописи
конца XV в. Эта пространная Правда является всегда в одинаковом, так
сказать, окружении, в одном литературном обществе Краткая редакция Правды
обыкновенно попадается в памятниках чисто литературного свойства, не имевших
практического судебного употребления, чаще в списках новгородской летописи
древнейшей редакции. Правду пространную встречаем большею частью в Кормчих,
древнерусских сводах церковных законов, иногда в сборниках канонического
содержания, носящих название Мерила праведного. Таким образом, Русская
Правда жила и действовала в церковно-юридическом обществе: ее встречаем
среди юридических памятников церковного или вантийского происхождения,
принесенных на Русь духовенством и имевших практическое значение в церковных
судах. Перечислю членов этою церковно-юридического общества Правды. Вам
вестно, что древняя русская Кормчая
Πηδαλιον есть перевод вантийского
Номоканона. Номоканон есть свод церковных правил
Κανοννεζ и касающихся церкви законов
νομοι вантийских императоров. Этим сводом и
руководилась, частью руководится и доселе русская церковь в своем управлении
и особенно в суде по духовным делам. Вантийский Номоканон, наша Кормчая,
является в нашей письменности с целым рядом дополнительных статей, внесенных
во вторую часть ее, в отдел императорских законов. Главные них таковы: 1)
влечение законов Моисеевых; 2) Эклога
(Εχλογη των
νομων, выборка законов) - свод. составленный при
иконоборческих императорах-соправителях первой половины VIII в. Льве Исавре
и его сыне Константине Копрониме; этот свод содержит преимущественно
постановления семейного и гражданского права, но в нем есть отдел и о
наказаниях за уголовные преступления"; 3) Закон Судный людем, или Судебник
царя Константина: это - славянская переделка той же Эклоги, преимущественно
ее статей о наказаниях переделка эта является в славянской письменности даже
раньше перевода самой Эклоги и, кажется, сделана для болгар вскоре после
принятия ими христианства, т. е. в IX в; 4) Прохирон (Ο
προχειποζ
νομοζ, Закон градский - jus civile),
законодательный свод императора Василия Македонянина IX же века; 5) целиком
или отрывками церковные уставы наших первых христианских князей Владимира и
Ярослава. Среди этих-то дополнительных статей Кормчей обыкновенно и
встречаем мы нашу пространную Правду. Так, она является не самостоятельным
памятником древнерусского законодательства, а одной дополнительных статей
к своду церковных законов.
ЧЕРТЫ ЦЕРКОВНО-ВИЗАНТИЙСКОГО ПРАВА. V. Разбирая дополнительные статьи
церковно-вантийского происхождения, замечаем некоторую внутреннюю связь
между ними и нашей Правдой: некоторые постановления последней как будто
составлены при содействии первых. Например, в влечении Моисеевых
законов читаем статью о ночном воровстве. Эта статья, заимствованная
книги Исход, в нашей печатной Библии читается так: "...аще в подкопании
обрящется тать и язвен умрет, несть ему убийство; аще же взыдет солнце над
ним, повинен есть. умрет за него". Смысл этой статьи таков: если ночью
захватят татя на месте преступления и убьют, не считан, этого за убийство:
если же его убьют по восходе солнца, то убийца виновен, должен сам
подвергнуться смертной казни. В нашей Правде читается такая статья о ночной
татьбе: "Кого застанут ночью у клети или на каком воровстве, могут убить,
как собаку: если же продержат пойманного вора до рассвета, то должны вести
его на княжий двор, в суд: если же вор окажется убитым, а сторонние люди
видели его уже связанным, то платить за убийство пеню в 12 гривен". Вы
чувствуете внутреннюю связь этой статьи с приведенным местом Моисеева
закона, но видите также, как Моисееве постановление обрусело в Правде,
приноровлено к местному обществу и приняло своеобразные туземные формы
выражения. Другой пр В числе статей упомянутых Эклоги и Прохирона мы
встречаем краткое постановление: "...раб не послушествует" (не допускается
на суде как свидетель).
У нас на Руси кроме рабов был еще класс полусвободных людей,
называвшихся закупами. В Русской Правде читаем такую статью", свидетельстве
в суде. о послушестве: "свидетелем холоп) быть не может (а послушества на
холопа не складают); если не будет свидетеля свободных людей, то по нужде
можно првать в свидетели боярского тиуна (приказчика), но не других
(простых)
холопов: только в малом иске и то по нужде можно сослаться и на
свидетельство закупа". Опять мысль Эклоги развита в Правде применительно к
составу русского общества, выразилась в чисто русской форме. Или в числе
статей упомянутого Закона Судного людем мы встречаем постановление о том,
как наказывать человека, который без спроса сядет на чужую лошадь: "...аще
кто без повеления на чужем коне ездит, да ся тепет по три краты", т. е.
наказывается тремя ударами. В нашей Правде есть постановление на тот же
случай, которое читается так: "Кто сядет на чужого коня без спросу, три
гривны за это". Русь времен Правды не любила телесных наказаний, и
вантийские удары плетью переведены в Правде на обычный у нас денежный
штраф, на гривны. Последний пр В Законе Судном есть взятая Эклоги
или Прохирона статья о рабе, совершившем кражу на стороне, не у своего
господина: если господин такого раба-вора захочет удержать его за собою,
обязан вознаградить потерпевшего, в противном случае должен отдать его в
полное владение потерпевшему. В нашей Правде есть статья, по которой
господин холопа, обокравшего кого-либо, должен выкупать вора. платить все
причиненные им убытки и пени или же выдать его потерпевшему; но в нашей
статье к этому прибавлено постановление, как поступать с семьей холопа-вора
и со свободными людьми, участвовавшими в краже. Так мы замечаем, что
составитель Русской Правды, ничего нс заимствуя дословно памятников
церковного и вантийского права, однако, руководился этими памятниками. Они
указывали ему случаи, требовавшие определения, ставили законодательные
вопросы, ответов на которые он искал в туземном праве.
ВЫВОДЫ. Изложенные наблюдения проливают некоторый свет на происхождение
Русской Правды. Мы замечаем, что Русская Правда - закон не одного Ярослава,
еще составлялась и в XII в., долго после Ярославовой смерти, что она
представляет не везде подлинный текст закона, а часто только его
повествовательное ложение, что Русская Правда игнорирует судебные
поединки, несомненно практиковавшиеся в русском судопроводстве XI и XII
вв., но противные церкви, что Русская Правда является не как особый
самостоятельный судебник, а только как одна дополнительных статей к
Кормчей, и что эта Правда составлялась не без влияния памятников
церковно-вантийского права, среди которых она вращалась. К чему приводит
совокупность этих наблюдений? Думаю, к тому, что читаемый нами текст Русской
Правды сложился в сфере не княжеского, а церковного суда, в среде церковной
юрисдикции, нуждами и целями которой и руководился составитель Правды в
своей работе. Церковный кодификатор воспроводил действовавшее на Руси
право, имея в виду потребности и основы церковной юрисдикции, и
воспроводил только в меру этих потребностей и в духе этих основ. Вот
почему Правда не хочет знать поля. Потому же она молчит о преступлениях
политических, не входивших в компетенцию церковного суда, также об умычке,
об оскорблении женщин и детей, об обидах словом: эти дела судились церковным
судом, но на основании не Русской Правды, а особых церковных
законоположений, как увидим. С другой стороны, до половины XI столетия
княжескому судье едва ли был и нужен писаный свод законов.
Княжеский судья мог обходиться без такого свода по многим причинам: 1)
были еще крепки древние юридические обычаи, которыми руководствовались в
судебной практике князь и его судьи: 2) тогда господствовал состязательный
процесс, пря, и если бы судья забыл или не захотел вспомнить юридический
обычай, то ему настойчиво напомнили бы о нем сами тяжущиеся стороны,
которые, собственно, и вели дело и при которых судья присутствовал более
безучастным зрителем или пассивным председателем, чем руководителем дела;
наконец, 3) князь всегда мог в случае нужды своей законодательной властью
восполнить юридическую память или разрешить казуальное недоумение судьи. Но
если княжеские судьи до половины или до конца XI в. могли обходиться без
писаного свода законов, то такой свод был совершенно необходим церковным
судьям. Со времени принятия христианства русской церкви была предоставлена
двоякая юрисдикция. Она, во-первых, судила всех христиан, духовных и мирян,
по некоторым делам духовно-нравственного характера, во-вторых, судила
некоторых христиан, духовных и мирян, по всем делам церковным и нецерковным,
гражданским и уголовным. Эти некоторые христиане, во всех делах подсудные
церкви, образовали особое церковное общество, состав которого скоро увидим.
Церковный суд по духовным делам над всеми христианами проводился на
основании Номоканона, принесенного Вантии, и церковных уставов,
данных первыми христианскими князьями Руси. Церковный суд по нецерковным
уголовным и гражданским делам, простиравшийся только на церковных людей,
должен был проводиться по местному праву и вызывал потребность в
письменном своде местных законов, каким и явилась Русская Правда.
Необходимость такого свода обусловливалась двумя причинами: 1) первые
церковные судьи на Руси, греки или южные славяне, незнакомы были с русскими
юридическими обычаями; 2) этим судьям нужен был такой письменный свод
туземных законов, в котором были бы устранены или, по крайней мере, смягчены
некоторые туземные обычаи, особенно претившие нравственному и юридическому
чувству христианских судей, воспитанных на вантийском церковном и
гражданском праве. В самом языке Русской Правды можно найти некоторые
указания на то, что она вышла среды, знакомой с терминологией
вантийского и южнославянского права: так, встречаем чуждое русскому языку
слово братучадо в значении двоюродного брата, представляющее довольно
механический перевод термина вантийских кодексов
αδελφοπαιζ, также слово
вражда в смысле пени за убийство или вообще судебного взыскания, довольно
употребительное в южнославянских юридических памятниках, между прочим в
Законнике Душана и в Законе Винодольском. Наконец, и внешним видом своим
Русская Правда указывает на свою связь с вантийским законодательством. Это
- небольшой синоптический кодекс вроде Эклоги и Прохирона. Самая эта форма
права, кодификация, была принесена нам церковными законоведами, которые одни
понимали ее смысл и надобность.
ФОРМА КОДИФИКАЦИИ. Есть две основные формы права: юридический обычай и
закон.
Юридический обычай - первоначальная, естественная форма права: на
первых ступенях общежития все право заключено в юридическом обычае. Он
слагается постепенно путем продолжительного применения к одинаковым случаям
или отношениям вестного правила, выработанного юридическим сознанием
народа под влиянием исторических условий его жни. Согласие с юридическими
и религиозными воззрениями народа и продолжительность действия сообщают
этому правилу фиологически-принудительную силу привычки, предания. Закон
есть правило, установленное верховной государственной властью для
удовлетворения текущих нужд государства и под их давлением тотчас получает
обязательную силу, поддерживаемую всеми средствами государственной власти.
Закон является позднее юридического обычая и первоначально только дополняет
или поправляет его, а потом вытесняет и заменяет новым правом. Кодификация
является еще позднее и обыкновенно совмещает в себе обе предшествующие формы
права. По общепринятому ее пониманию, она не дает новых юридических норм, а
только приводит в порядок правила, установленные юридическим обычаем и
законодательством, или применяет их к меняющимся нравам и юридическим
воззрениям народа или потребностям государства. Но самое это упорядочение и
применение действующих норм нечувствительно меняет их и подготовляет новое
право. В Вантии по традиции, шедшей от римской юриспруденции, усердно
обрабатывалась особая форма кодификации, которую можно назвать кодификацией
синоптической. Образец ее дан был Институциями Юстиниана, а дальнейшими
образчиками являются соседи Русской Правды по Кормчей книге Эклога и
Прохирон. Это - краткие систематические ложения права, скорее проведения
законоведения, чем законодательства, не столько уложения, сколько
юридические учебники, приспособленные к легчайшему познанию законов. Главы
или параграфы титулов, на которые разделены эти кодексы, похожи на тезисы
конспекта лекций курса гражданского права. Кроме руководств такого рода,
исходивших от законодательной власти, составлялись по их типу
перерабатывавшие или пополнявшие их частные своды, вестные под названиями
"Эклога приватная", "Эпанагога, сведенная с Прохироном", "Эклога,
переработанная по Прохирону", и т. п. Эти приватные руководства были в ходу
у греков в те же XI и XII вв., когда и у нас проводилась по вантийским
образцам подобная кодификационная работа. Нужды местной церковной юрисдикции
привели к этой работе, а вантийская синоптическая кодификация дала ей
готовую форму и приемы. При таких пособиях ложенными потребностями и
вызвана была в церковной среде попытка составить кодекс, который
воспроводил бы действовавшие на Руси юридические обычаи применительно к
принесенным церковью или мененным под ее влиянием понятиям и отношениям.
Плодом этой попытки и была Русская Правда. Итак, повторяю. Русская
Правда родилась в сфере церковной юрисдикции.
СУДЬБА ПАМЯТНИКА. Изложенный разбор Русской Правды дает нам возможность
ответить на вопрос, поставленный при самом начале ее учения: был ли это
документ официальный, дело княжеской законодательной власти, или частный
юридический сборник, не имевший ни официального происхождения, ни
обязательного действия? Ни то ни другое: Русская Правда не была
проведением княжеской законодательной власти; но она не осталась и частным
юридическим сборником, получила обязательное действие как законодательный
свод в одной части русского общества:
именно в той. на которую простиралась церковная юрисдикция по
нецерковным делам, и в таком обязательном значении прнаваема была самой
княжеской властью.
Впрочем, можно думать, что действие Русской Правды с течением времени
перешло за пределы церковной юрисдикции. До половины XI в. еще крепкий
древний обычай давал княжеским судам возможность обходиться без письменного
свода законов. Но различные обстоятельства, успехи гражданственности,
особенно появление христианской церкви с чуждым для Руси церковным и
вантийским правом, с новыми для нее юридическими понятиями и отношениями -
все это должно было поколебать древний туземный юридический обычай и
помутить юридическую память судьи. Теперь судебная практика на каждом шагу
задавала судье вопросы, на которые он не находил ответа в древнем туземном
обычае или ответ на которые можно было влечь этого обычая лишь путем
его напряженного толкования. Это должно было вызвать и среди княжеских судей
потребность в письменном ложении действовавшего судебного порядка,
приноровленном к менившемуся положению дел. Русская Правда устраняла часть
этих судебных затруднений: она давала ответы на многие этих новых
вопросов, старалась примениться к новым понятиям и отношениям. Я думаю, что
с течением времени Русская Правда, имевшая обязательное действие только в
сфере церковной юрисдикции, стала служить руководством и для княжеских
судей, но едва ли обязательным, скорее, имевшим значение юридического
пособия, как бы сказать, справочного толкования действовавшего нрава. Итак,
Русская Правда есть памятник собственно древнерусской кодификации, а не
древнерусского законодательства. В этом надобно искать объяснения той
видимой странности, что памятники не только государственного, но и
церковного права дальнейшего времени, воспроводя нормы Правды, нигде,
сколько помнится, на нее не ссылаются.
ВРЕМЯ СОСТАВЛЕНИЯ. Когда происходила эта кодификационная работа? Ответ
на этот вопрос - необходимое дополнение сказанного о происхождении Русской
Правды. В древней новгородской летописи читаем, что в 1016 г. Ярослав,
отпуская домой помогавших ему в борьбе со Святополком новгородцев, будто бы
дал им "правду и устав списал", сказав им: "...по сей грамоте ходите, якоже
списах вам, такоже держите". Вслед за этими словами приведена краткая
редакция Русской Правды с дополнительными постановлениями сыновей Ярослава.
Это вестие или предание возникло, очевидно, вследствие желания объяснить,
почему в летописи под 1016 г.
помещался этот памятник. Мы уже знаем, что в пространную редакцию
Правды внесено постановление великого князя Владимира Мономаха;
следовательно, она продолжала составляться и в первой половине XII в. В
краткой редакции еще нет этого постановления: можно думать, что она
составилась раньше великокняжения Мономаха, не позднее самого начала XII в.
Но окончательный состав, в каком является Правда по пространной редакции,
она получила позднее половины XII в. Указание на это находим в денежном
счете, какого держится Правда. Это довольно запутанный вопрос в истории
памятника. Познакомлю вас с ним, не вводя в лишние подробности.
ДЕНЕЖНЫЙ СЧпТ ПРАВДЫ. Главным видом возмездия не только за гражданские,
но и за уголовные правонарушения, как увидим, служат в Русской Правде
денежные взыскания. Они высчитываются на гривны кун и их части. Гривна
значит фунт до появления на нашем языке этого немецкого слова, в свою
очередь происшедшего от латинского pondus; гривна серебра - фунт серебра.
Куны - деньги: наше нынешнее слово деньги татарского происхождения, означает
звонкую монету и вошло в наш язык не раньше XIII в. Гривной кун, т. е.
денежным фунтом, назывался слиток серебра различной формы, обыкновенно
продолговатый, служивший самым крупным серебряным меновым знаком на
древнерусском рынке до XIV в. или несколько раньше, когда его заменил рубль.
Гривна кун подразделялась на 20 ногат, на 25 кун, на 50 резан; резана
подразделялась на векши, на сколько именно - это не установлено точно. В
памятниках нет прямых указаний, какие именно меха назывались ногатами,
кунами, резанами, но мы знаем, что это были меховые денежные единицы, как и
слово куны в смысле денег вообще означало собственно меха, ходившие на рынке
как деньги. В вестных уже вам древних спорах на святую четыредесятницу
проповедник осуждает богатство, которое скрывают в землю, между прочим,
"куны и порты (платье) на ъядение моли": это выражение не идет к
металлическим деньгам. Но рано появились в русском обороте и металлические
деньги. Я уже говорил, что в пределах Европейской России находили и находят
очень много кладов с диргемами, арабскими монетами VIII - Х вв. Диргем - это
серебряная монета с наш полтинник, только тоньше его. Клады большею частью
некрупные, содержат монеты не более фунта. Такие клады, как найденный в
Муроме, весом более двух пудов (более 11 тысяч монет) - большая редкость.
Замечательно, что в этих кладах рядом с цельными диргемами находили
обыкновенно множество их частей, половинок, четвертей и более мелких долей.
В одном кладе с монетами Х в., найденном под Рязанью, оказалось при 15
цельных диргемах до 900 кусочков, которых самые мелкие равнялись одной
сороковой диргема. Это подало повод к очень вероятному предположению, что у
нас резали и крошили диргемы, чтобы получить мелкую разменную монету. Свою
монету, русские "сребреники" весом не более диргема, у нас начали чеканить
только при Владимире Святом, и то, по-видимому, в небольшом количестве.
Устанавливалось определенное рыночное отношение диргемов и их частей к
меховым ценностям, от которых они получали и свои названия: часть диргема,
за которую покупали мех резану, называлась резаной и т. п. Так, расчеты
проводились, как бы сказать, на две валюты - меховую и металлическую
Памятники не раз и сопоставляют те и другие денежные единицы: "...а пять
ногат за лисицу, а за три лисицы 40 кун без ногаты", как читаем в одном
документе XII в. В Русской Правде находим указание и на постоянное
соотношение меховых и металлических ценностей. Она устанавливает одну
добавочную пошлину к судебным пеням в 5 кун - "на мех 2 ногате": это значит,
что 5 металлических кун могут быть заменяем", двумя меховыми ногатами. Итак,
мех-ногата равнялся двум с половиной металлическим кунам. Любопытно, что
подобное соотношение тех и других ценностей встречаем и у волжских бо
Тогдашние рынки отличались устойчивостью цен, а при оживленных торговых
сношениях Руси с болгарским Поволжьем, скреплявшихся договорами, русские
рыночные цены вывозных товаров могли иметь тесную связь с болгарскими. Араб
Ибн-Даста, писавший в первой половине Х в., говорит об этих болгарах, что у
них звонкую монету заменяют куньи меха, а каждый мех стоит два с половиной
диргема. Если можно сближать данные, разделенные таким пространством и
временем, то металлической куной на Руси времен Русской Правды служил
диргем.
ЕГО ИЗМЕНЕНИЯ ПО ВЕКАМ. В разное время сообразно менявшейся ценности
серебра на Руси гривна кун имела неодинаковый вес. В Х в., как видно
договоров Олега и Игоря с греками, она равнялась приблительно одной трети
фунта. До нас дошло немало гривен весом в полфунта или около того: по
соображению данных об истории денежного обращения на Руси такие гривны
надобно отнести к XI и началу XII в., ко временам Ярослава, Мономаха и
Мстислава I. Но во второй половине XII в.
вестные нам обстоятельства стеснили внешнюю торговлю Руси; прилив
драгоценных металлов -за границы сократился, серебро вздорожало, и
памятников конца.
XII и начала XIII в видим, что вес гривны кун уменьшился вдвое, до
одной четверти фунта. Эта перемена менила и денежный счет. Гривна кун,
став легковеснее вследствие вздорожания серебра, сохранила прежнюю покупную
силу, так как в связи и соразмерно с тем товары подешевели. Но иноземная
серебряная монета, служившая разменными частями гривны кун, приходила к нам
с прежним весом, а меха как деньги сохранили в русском обороте прежнюю
покупную силу и, значит, менилось их рыночное отношение и отношение всех
товаров к металлическим единицам: мех-ногата, прежде стоивший два с
половиной цельных диргема-куны, теперь стал стоить два с половиной
полудиргема-резаны и полудиргем, наша резана теперь покупал на рынке то же,
за что прежде платили целый диргем, нашу куну. По привычке обозначать
иноземную монету туземными названиями равноценных ей мехов резану стали
теперь называть куной и считать в гривне 50, а не 25 кун. Так можно
объяснить, почему в пенях, выраженных в краткой редакции Русской Правды
резанами, пространная редакция всюду заменяет резаны кунами, не меняя
самой цифры пени: за украденную ладью в первой редакции пени 60 резан, во
второй 60 кун и т. п. Итак, Русская Правда получила законченный состав во
второй половине XII или в начале ХIII в. Если начало ее составления можно
отнести ко времени Ярослава, то, значит, она вырабатывалась не менее
полутора столетий.
ИСТОЧНИКИ. Выяснив происхождение Русской Правды, т. е. потребность,
вызвавшую ее составление, и определив приблительно время, когда она
составлялась, мы получаем одно основание для ответа и на другой вопрос,
поставленный при начале ее учения: насколько полно и верно отразился в ней
действовавший на Руси юридический порядок? Но необходимо иметь для того еще
и другое основание:
надобно видеть, какими источниками и как пользовался кодификатор,
точнее, ряд кодификаторов, работавших над кодексом. Источники Русской Правды
определялись самым ее происхождением и назначением. Это был судебник,
назначенный для суда над церковными людьми по нецерковным делам. Ему
предстояло черпать нормы источников двоякого рода, церковных и
нецерковных. Начнем с последних.
ЗАКОН РУССКИЙ. По договорам Руси с греками Х в. за удар мечом или
другим оружием, нанесенный русским греку или греком русскому, положено
денежное взыскание "по закону русскому". Этот закон русский, т. е. обычное
право языческой Руси, и лег в основание Русской Правды, был основным ее
источником.
Опасаюсь, что, определив этот источник как обычное право языческой
Руси, я сказал неясно и даже неточно. Предмет сложнее, чем может показаться
по такому определению. Одно ли и то же закон русский договоров и тот же
закон времен Русской Правды, когда она пользовалась им как источником?
Мирясь с греками под стенами Константинополя, Олег, еще истый варяг, с
мужами своими, в большинстве, если не исключительно, тоже варягами, "по
русскому закону" клялись в соблюдении мира славянскими богами, Перуном,
"богом своим", и Волосом. Значит, закон русский - это юридический обычай
Руси, смешанного варяго-славянского класса, который господствовал над
восточными славянами и вел дела с Вантией. Этот обычай был такого же
смешанного происхождения и состава, как и класс, жнь которого он
нормировал. Но трудно было бы различить в нем составные элементы, варяжский
и славянский, и именно по Русской Правде. Два века совместного жительства
обоих племен - достаточно времени для слияния разноплеменных обычаев в
органически неразделимое целое. Притом в торговых городах по Днепру и другим
рекам равнины и пришельцы-варяги и сами туземцы-славяне вступали в такие
условия и отношения, которые в этих городах возникали впервые и потому не
могли найти себе готовых норм ни в варяжском, ни в славянском юридическом
обычае. В IX в.
варяги в этих городах сделались господствующим классом, по крайней мере
наиболее видным его элементом, в начале Х в., при Олеге, клялись богами
подвластных им славян как своими, посредством вантийской службы и торговли
стали проводниками вантийских юридических понятий и обычаев в городское
население Киевской Руси, внесли в ее управление и право несколько своих
административных и юридических понятий вместе с терминами ябетник, тиун,
гридь, вира, с княжения Игоря явились первыми проводниками христианства на
Руси, при язычнике Владимире дали ей первых христианских мучеников своей
среды, а в эпоху составления Русской Правды их недалекие ославянившиеся
потомки смотрели на единоплеменников своих, на новопришлых варягов,
молившихся по-католически, как на некрещеных чужаков, "варягов, крещения не
имеющих", по выражению одной редакций Русской Правды. В таком составе
дошел русский закон до кодификаторов Русской Правды. В русском законе
отразился быт, сложившийся в русских торговых городах IX - XI вв. Он имел
отдаленные корни в народных языческих обычаях варяжских и славянских; но эти
корни под разносторонними влияниями получили такое развитие, так обросли
новыми бытовыми образованиями в два века совместного жительства и племенного
слияния рассеянных по русским городам варягов с туземцами славянами, что
представляли уже особую бытовую формацию, отличную от древнего народного
обычая, еще державшегося в сельском славянорусском населении и, может быть,
кой-где в Скандинавии. Русская Правда, воспроводя действующее право Руси
своего времени, имела в виду этот новый бытовой склад высших городских
классов, отмечая черты народного обычая только по связи его с этим складом в
виде сословных особенностей или насколько последний посредством
землевладения и торгового общения соприкасался с народной сельской средой.
Приведу один пример в пояснение своей мысли. В статьях, относящихся к
семейному праву. Русская Правда разумеет христианскую семью, создаваемую
церковным браком. Одна статья определяет положение и внебрачной семьи,
"робьих детей" с их матерью по смерти их отца: они получают свободу. Из
другого памятника узнаем, что им при этом выделялась имущества умершего
отца "прелюбодейная часть". Но правил митрополита Иоанна II видим, что
сто лет спустя после крещения Руси "простые люди", не князья и не бояре,
обыкновенно заводили семьи по старому языческому обычаю, без церковного
венчания, и церковь прнавала такие семьи внебрачными, незаконными.
Невероятно, что и в этих семьях к порядку наследования применялась норма
"прелюбодейной части": тогда в огромной массе русского простонародья не
оказалось бы ни законных семей, ни законных прямых наследников. Между тем
Ярославова церковного устава видим, что "невенчальная жена", незаконная с
церковной точки зрения, прнавалась законной с точки зрения юридической,
если при ней не было у мужа жены "венчальной": самовольный развод таких
невенчальных супругов подлежал взысканию, как и самовольный развод законных;
только взыскание это было вдвое легче. Русская Правда игнорирует эти, как бы
сказать, внебрачные браки, державшиеся на древнем юридическом обычае и даже
терпимые новым правом христианской Руси. Итак, в законе русском, насколько
он служил источником для Русской Правды, надобно видеть не первобытный
юридический обычай восточных славян, а право городовой Руси, сложившееся
довольно разнообразных элементов в IX - XI вв.
КНЯЖЕСКОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО. Рядом с законом русский кодификатор черпал
и других источников, открывшихся или расширившихся с принятием
христианства, которые давали ему нормы, менявшие или развивавшие этот
закон. Важнейшим них надобно прнавать законодательные постановления
русских князей: так, во второй статье пространной Правды ложен закон
Ярославовых сыновей, заменявший родовую месть за убийство денежной пеней с
обстоятельным ложением в дальнейших статьях таксы денежных взысканий и
других процессуальных подробностей, относящихся к делам об убийстве. Самая
идея законодательной обязанности, свыше возложенной на государя, мысль о
возможности и даже необходимости регулировать общественную жнь волею
власти была принесена к нам вместе с христианством, внушалась с церковной
стороны. Вторым источником были судебные приговоры князей по частным
случаям, превращавшиеся в прецеденты: это наиболее обычный способ
древнейшего законодательства. Таков приговор Изяслава Ярославича,
присудившего к двойной вире жителей Дорогобужа за убийство княжеского
"конюха старого", т. е.
конюшего старосты, или приказчика: приговор этот занесен в Правду как
общий закон, причисливший княжеского старосту конюшего по размеру пени за
его убийство к составу старшей дружины князя. К обоим этим источникам
надобно прибавить еще третий - законодательные проекты духовенства, принятые
князьями.
ВЛИЯНИЕ ДУХОВЕНСТВА. Следы этой законодательной работы духовенства мы
замечаем уже в летописном рассказе о князе Владимире Когда усилились разбои
в Русской земле, епископы предложили этому князю заменить денежную пеню за
разбой более тяжкой правительственной карой: в Русской Правде находим
постановление, в силу которого разбойник наказуется не денежной пеней, а
"потоком и разграблением", конфискацией всего имущества преступника и
продажей его самого в рабство за границу со всем семейством. Этот источник
служил одним путей, даже главным путем, которым проникало в русское
общество влияние церковно-вантийского, а через него и римского права. Это
влияние важно не только новыми юридическими нормами, какие оно вносило в
русское право, но и общими юридическими понятиями и определениями, которые
составляют основу юридического сознания. Правовому ведению духовенства
открыта была преимущественно область семейных отношений, которые приходилось
перестраивать заново. Здесь ему даны были значительные полномочия, не только
судебные, но и законодательные, в силу которых оно довольно независимо
нормировало семейную жнь, применяя к местным условиям свои канонические
установления. Поэтому с большою вероятностью можно предполагать, что отдел
статей в Русской Правде о порядке наследования, опеке, о положении вдов и их
отношении к детям составлен под прямым или косвенным влиянием этого
источника. Так, в составе имущества вдовы точно различены вдовья часть,
выделяемая ей наследства детей на прожиток до смерти или вторичного
замужества, и то, что ей дал муж в полную собственность и что даже выражено
в формуле, напоминающей римский термин полной собственности (dominium): "...
а что на ню муж взложит, тому же есть госпожа".
ПОСОБИЯ. Пособия, какими пользовались церковная юрисдикция и церковная
кодификация при разрешении и формулировании встречавшихся им случаев, также
можно причислить к источникам Русской Правды, насколько такие случаи нашли
себе в ней место. Такими пособиями прежде всего служили те дополнительные
статьи Кормчей, среди которых помещалась и Русская Правда. Самое присутствие
их в составе такого памятника, как Кормчая, служило достаточным
доказательством их авторитета, как источников права. Но древнерусские
церковные законоведы не пренебрегали источниками менее авторитетными, если
находили в них подходящий материал; только трудно уловить их. Кажется,
сохранился след одного них. В Русской Правде есть ряд статей о побоях и
повреждении руки, ноги и других членов тела. В так называемой "Эклоге,
переработанной по Прохирону", приватном руководстве права, относимом
вестным канонистом Цахариэ ко времени позднее начала Х в., встречается ряд
статей подобного же содержания. Взыскания, назначаемые в некоторых этих
статей, вызывают невольное предположение, не имел ли этих статей перед
глазами составитель Русской Правды, когда формулировал пени за побои и
членовредительство. Так, за порчу глаза и носа эта Эклога назначает в пользу
потерпевшего пеню в 30 сикл (восточная монета); в Правде за то же положено
пени и вознаграждения потерпевшему 30 гривен; за выбитие зуба в Эклоге 12
золотых (номисма), в Правде 12 гривен кун. Эта частная греческая компиляция
была мало вестна древнерусским правоведам и, если не ошибаюсь, не оставила
заметного следа в старинной юридической письменности. Если это сходство - не
случайное совпадение, то у составителей Русской Правды можно подозревать
довольно разнообразные и даже неожиданные источники.
ПРЕДСТОЯЩИЕ ВОПРОСЫ О СОСТАВЛЕНИИ РУССКОЙ ПРАВДЫ. СЛЕДЫ ЧАСТИЧНОЙ
КОДИФИКАЦИИ В ДРЕВНЕРУССКОЙ ЮРИДИЧЕСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ. СВЕДЕНИЕ И ПЕРЕРАБОТКА
ЧАСТИЧНО СОСТАВЛЕННЫХ СТАТЕЙ. СОСТАВЛЕНИЕ И СОСТАВ РУССКОЙ ПРАВДЫ; ВЗАИМНОЕ
ОТНОШЕНИЕ ОСНОВНЫХ Еп РЕДАКЦИЙ. ОТНОШЕНИЕ ПРАВДЫ К ДЕЙСТВОВАВШЕМУ ПРАВУ.
ГРАЖДАНСКИЙ ПОРЯДОК ПО РУССКОЙ ПРАВДЕ. ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ ЗАМЕТКА О ЗНАЧЕНИИ
ПАМЯТНИКОВ ПРАВА ДЛЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА.
РАЗДЕЛЬНАЯ ЧЕРТА МЕЖДУ УГОЛОВНЫМ И ГРАЖДАНСКИМ ПРАВОМ ПО РУССКОЙ ПРАВДЕ.
СИСТЕМА НАКАЗАНИЙ. ДРЕВНЯЯ ОСНОВА ПРАВДЫ И ПОЗДНЕЙШИЕ НАСЛОЕНИЯ.
СРАВНИТЕЛЬНАЯ ОЦЕНКА ИМУЩЕСТВА И ЛИЧНОСТИ ЧЕЛОВЕКА. ДВОЯКОЕ ДЕЛЕНИЕ
ОБЩЕСТВА. ИМУЩЕСТВЕННЫЕ СДЕЛКИ И ОБЯЗАТЕЛЬСТВА. РУССКАЯ ПРАВДА - КОДЕКС
КАПИТАЛА.
ОБРАБОТКА МАТЕРИАЛА В ПАМЯТНИКЕ. Мы рассмотрели заметные источники
Русской Правды. Но мы не можем подступить к бытовому содержанию этого
памятника, не решив еще одного и очень трудного вопроса - как он
составлялся. Это вопрос о том, как составители Правды пользовались своими
источниками и как, каким кодификационным процессом и каких частей
составилась Правда.
ФОРМАЛЬНЫЙ СПОСОБ. В Правде заметен двоякий способ пользования
источниками, формальный и материальный; или брали источника только
юридический казус, который нормировали по другим источникам, или
заимствовали самую юридическую норму. Первый способ преобладал в отношении к
иноземным, вантийским источникам, второй - в отношении к своим, туземным.
Разбирая в прошлый час сохранившиеся в Правде прнаки ее происхождения, я
уже привел несколько образчиков такого казуального отношения к переводным
дополнительным статьям Кормчей. Этот способ, конечно, имел свое и важное
дидактическое значение в развитии русского правоведения: он приучал
правоведов различать и определять людские отношения, вникать в смысл и дух
правоведения в отношении права к жни - словом, вырабатывал и ощрял
юридическое мышление. Отсюда же Русская Правда усвоила и одну внутреннюю
особенность вантийской синоптической кодификации.
Эта кодификация стояла под двойным влиянием - римской юриспруденции и
христианской проповеди. Первая внесла в нее прием юридического трактата,
вторая - прием религиозно-нравственного назидания. Оба приема сливаются у
вантийского кодификатора в наклонность оправдывать, мотивировать закон.
Наш памятник по мере сил подражал этой наклонности. Мотивы очень
разнообразны: ими служат как психологические и нравственные побуждения, так
и практические цели, житейские расчеты. Одна статья Русской Правды гласит,
что холопы за кражу не подлежат пене в пользу князя, "зане суть несвободни".
По другой статье заимодавец, давший взаймы более 3 гривен без свидетелей,
терял право иска. Судья обязан был объяснить истцу отказ в иске резолюцией,
смысл которой, придерживаясь ее драматической формы, можно передать так:
"Ну, брат, вини, сам виноват, что так раздобрился, поверил в долг столько
денег без свидетелей".
МАТЕРИАЛЬНЫЙ. Как ни важен сам по себе формальный способ пользования
источниками со стороны Русской Правды, для истории положительного права
важнее другой способ, материальный; зато он менее уловим. Легко подыскать в
источнике статью.
нормирующую одинаковый с вестной статьей Правды юридический казус;
гораздо труднее угадать, как создалась в последней самая норма, непохожая на
соответствующую статью источника. Остановимся прежде всего на одном внешнем
библиографическом наблюдении.
ОРИГИНАЛЬНЫЕ ДРЕВНЕРУССКИЕ НОРМЫ. В древнерусской юридической,
преимущественно церковно-юридической, письменности встречаем одинокие статьи
русского происхождения, как будто случайно попавшие в то место, где мы их
находим, не имеющие органической связи с памятником, к которому они
прицеплены. В нашей старинной письменности обращалась компиляция, носящая
название Книг Законных, исследованная и данная покойным профессором
канонического права А. С.
Павловым. Это - сборник, составленный нескольких памятников
вантийского права в славянском переводе; между ними помещался и Закон о
казнех, перевод уголовного титула вестного нам Прохирона. Греко-римское
право не допускало брака госпожи со своим рабом. По статье упомянутого
титула бездетная вдова, сблившаяся со своим рабом, подвергалась острижению
и телесному наказанию, а если имела законных детей, лишалась еще в пользу их
своего имущества, кроме доли, необходимой на прожиток. Русский переводчик
или кто другой прибавил к этой вантийской статье свою собственную,
совершенно несогласную с вантийским правом: по ней брак вдовы со своим
рабом не только является возможным, но и сопровождается для нее лишь
обычными юридическими последствиями вторичного замужества. Эта статья не
попала в отдел Русской Правды о семейном праве. Не попала в Правду и русская
статья, находящаяся среди статей Эклоги в одном древнем списке Мерила
Праведного и носящая заглавие "О уставленьи татьбы". Здесь устанавливается
подсудность дел о краже, когда поличное и сам вор окажутся в другом округе
(волости), не в том, где совершена кража. Другие такие же бродячие статьи
попадали только в некоторые списки Правды более позднего времени, не попав в
древнейшие. Так, в одном списке Правды XV в. помещена статья о человеке,
обманам, под предлогом какого-либо предприятия или поручения, выманившем у
кого-либо деньги ("полгав куны у людей") и убежавшем в чужую землю: это
преступление приравнивается по презумпции к татьбе, а не к торговой
несостоятельности, несчастной или какой-либо иной, наказуемой несходно с
татьбой. Статья помещена не на месте, не среди статей о татьбе, а в конце,
как прибавление, рядом с другой, также не попавшей на свое место позднейшей
статьей о вознаграждении человека, несправедливо по чьему-либо иску
подвергшегося аресту или наказанию кнутом. В некоторых списках Правды
находим другие вставные или приписные статьи, не нашедшие себе места в
других списках. Одна них, о бесчестьи, особенно неудачно помещалась в
Правде: это, как увидим при разборе Ярославова церковного устава, схолия,
или, точнее, примечание к одной его статей, без которой она совершенно
непонятна, она не имеет связи ни с какой статьей Правды, однако
приписывалась обыкновенно к последней и, сколько мне вестно, ни в одном
списке не поставлена на своем месте в Ярославовом уставе.
Встречаем, наконец, статьи, даже целые группы статей, обращавшихся в
письменности отдельно и вместе с тем вошедших во все списки пространной
Правды с некоторыми текстуальными менениями или в редакционной
переработке, но с сохранением сущности содержания. В отделе Правды о
холопстве есть статья, ограничивающая источники неволи: человек, отданный
или поступивший в срочную работу за долг, за прокорм или за ссуду под
работу, не считается холопом, может уйти от хозяина до срока, только обязан
вознаградить его, т. е. уплатить долг или ссуду, либо заплатить за прокорм.
Один этих случаев, исключающих порабощение, сходно формулирован в одном
русских прибавлений к болгарской компиляции. Закону Судному: кто отдается
в работу в голодное время, не становится холопом одерноватым, т. е. полным,
"дернь ему не надобе". он может уйти, только заплатив 3 гривны, разумеется,
если не заработал прокорма, а исполненная работа в счет не идет. "служил
даром".
СФЕРА, ГДЕ ОНИ ВЫРАБАТЫВАЛИСЬ. Я привел далеко не все вестные статьи
такого рода. Дальнейшее учение древнерусской письменности, вероятно,
увеличит их количество, и теперь уже довольно значительное. Они вскрывают
процесс, бросающий свет на составление Русской Правды. Видим, что
систематической кодификации, которой выходили памятники, подобные Русской
Правде, предшествовала частичная выработка отдельных норм, которые потом
подбирались в более или менее полные своды или по которым перерабатывались
своды, раньше составленные. Где, в какой общественной среде происходила эта
важная для истории нашего древнего права работа? Вы, вероятно,
догадываетесь, какую среду я назову: это была сфера церковной юрисдикции, т.
е. та часть духовенства, пришлого и туземного, которая, сосредоточиваясь
около епископских кафедр, под руководством епископов служила ближайшим
орудием церковного управления и суда. Никакой другой класс русского общества
не обладал тогда необходимыми для такой работы средствами, ни
общеобразовательными, ни специально-юридическими. От XI и XII вв. до нас
дошло несколько памятников, ярко освещающих ход этой работы. Переход от
язычества к христианству сопряжен был с большими затруднениями для неопытных
христиан и их руководителей. Подчиненные церковные правители, судьи,
духовники, обращались к епископам с вопросами по делам своей компетенции,
возбуждавшим недоумения, и получали от владык руководительные ответы.
Вопросы относились большею частью к церковной практике и христианской
дисциплине, но касались нередко и чисто юридических предметов, роста и
лихоимства, церковных наказаний за убийство и другие уголовные преступления,
брака, развода и внебрачного сожительства, крестоцеловання как судебного
доказательства, холопства и отношения к нему церковного суда. Рядом с
вопросом, в какой одежде пристойно ходить христианину, и ответом - в чем
хотят, беды нет, хотя бы и в медвежине - спрашивали, как наказывать рабов,
совершивших душегубство, и получали ответ: половинным наказанием и даже
легче того, потому что несвободны. Пастырские правила применялись к судебной
практике, становились юридическими нормами и находили себе письменное
ложение в виде отдельных статей, которые записывались где приходилось. Эти
рассеянные статьи потом подбирались в группы и в целые своды, иногда с новой
переработкой, в более или менее мененной редакции.
ИХ ПОДБОР В РАЗНЫХ СПИСКАХ ПРАВДЫ. Есть прнаки, позволяющие
предполагать участие такой частичной выработки и разновременного подбора
статей в составлении Русской Правды. Этим можно объяснить несходство списков
Правды в количестве, порядке и ложении статей. Мы различаем две основные
редакции памятника, краткую и распространенную. Краткая состоит двух
частей: одна содержит в себе небольшое количество статей (17) об убийстве,
побоях, о нарушении права собственности и способах его восстановления, о
вознаграждении за порчу чужих вещей; вторая лагает ряд постановлений,
принятых на съезде старших Ярославичей, о пенях и вознаграждениях за те же
преступления против жни и имущества, а также о судебных пошлинах и
расходах. В пространной редакции статьи краткой развиты и ложены стройнее
и обстоятельнее, причем постановления княжеского съезда включены в общий
распорядок свода. Можно было бы принять краткую редакцию за выборку
пространной, если бы этому не мешали два препятствия. По одной статье
краткой редакции за холопа, нанесшего удар свободному человеку, господии;
его платит пеню, если не хочет выдать его, а затем, где потерпевший встретит
того холопа, "да бьют (убьют) его". Воспроводя эту статью, пространная
редакция прибавляет, что при встрече с тем холопом Ярослав уставил было
убить его, но сыновья Ярослава предоставили оскорбленному либо побить
холопа, либо взыскать деньги с его господина "за сором". Значит, статья
краткой редакции считалась выражением устава самого Ярослава. С другой
стороны, как мы видели, вторая часть краткой редакции в пенях за
правонарушения держится более древнего денежного счета, чем пространная.
Итак, краткую редакцию можно прнать первым опытом кодификационного
воспроведения юридического порядка, установившегося при Ярославе и его
сыновьях. Но отсюда, конечно, не следует, что это настоящая Ярославова
Правда. Пространная редакция является другим, более обработанным опытом
воспроведения того же порядка с прибавлением норм, установленных
законодательством Мономаха и дальнейшей практикой. Но трудно разделить
отчетливо в составе этой редакции все ее разновременные составные части. В
древних списках это делалось довольно механически. Почти в середине
памятника, после статьи "о месячном резе" (росте) следовало в
повествовательном ложении постановление об ограничении роста, состоявшееся
на совещании великого князя Владимира Мономаха с тысяцкими и другими
боярами. Здесь и проводили раздельную черту между двумя частями, на которые
делили Правду: статьям до этого постановления давали заглавие Суд или Устав
Ярославль Володимерич, а над дальнейшими статьями ставили заглавие: Устав
Володимерь Всеволодича. Но эти заглавия относятся только к первым статьям
обеих частей. Заглавие над первой статьей об убийстве значит: вот как
судилось убийство Ярославом, или при Ярославе - мстили за убитого его
кровные родные: брат, отец, сын и т.д., а при отсутствии таких законных
мстителей платилась денежная пеня, вира. Но, гласит вторая статья, сыновья
Ярослава отменили месть и узаконили виру. На самом деле Правда состоит не
двух разновременных частей, а гораздо сложнее: это можно заметить,
сопоставив друг с другом некоторые статьи разных ее частей. В некоторых
статьях сохранились даже косвенные указания на время, когда они были
редактированы. Так, одна статья назначает 12 гривен пеня за удар
необнаженным мечом, а другая - только 3 гривны за удар мечом обнаженным,
даже причинивший рану, лишь бы не смертельную. Одна статья карает 12
гривнами кун за удар батогом, а другая только 3 гривнами за удар жердью, не
менее обидный для чести.
В краткой Правде и назначена одинаковая пеня за обе обиды. Видимое
разногласие статей объясняется составом Правды. В древних списках Кормчей и
Мерила Праведного помещался частичный свод статей "о послухах", влеченный
вантийских источников; но некоторые статьи, очевидно, русского
происхождения.
Отсюда и взяты упомянутые статьи Правды с 3-гривенными пенями; только
самые пени здесь определены иначе. За удар жердью статья свода о послухах не
полагает определенной пени, предоставляя это усмотрению судей, "во что
обложат". Это прнак более древней редакции. Но за удар обнаженным мечом
положено не 3, а 9 гривен. Так по одним спискам свода; по другим - 3 гривны.
Здесь нет разногласия.
Статья Правды с 12-гривенной пеней за удар необнаженным мечом
редактирована во второй половине XII в., когда ходила гривна кун в одну
четверть фунта. Это дает повод предполагать, что при полуфунтовой гривне кун
за такое оскорбление взыскивалась пеня в 6 гривен кун; такая именно такса и
сохранилась в новгородском договоре с немцами 1195 г.: за удар "оружием" 6
гривен "старых", т.
е. полуфунтовых. Номы увидим в свое время, что в промежутке между
гривнами кун в половину и в одну четверть фунта, именно около половины XII
в. ходили гривны кун весом около одной трети фунта. Русские статьи в своде о
послухах редактировались около половины XII в., при третной гривне кун:
6-гривенная пеня и была в нем переверстана в 9-гривенную, а в другой его
редакции переложена в фунты, в 3 гривны серебра, и в таком виде эти статьи
попали в Правду вслед за статьями, уже формулировавшими подобные же
правонарушения, только с пенями, высчитанными по другой денежной единице (12
гривен кун четвертных). А так как постановления Мономаха о росте рассчитаны,
несомненно, по полуфунтовой гривне кун, то можно сказать, что в таксе
денежных взысканий Русской Правды отразились все денежные курсы, испытанные
русским рынком в XII в. Разновременный состав Правды открывается разбора
и других ее мест. Так, по одной статье за кражу, совершенную холопом, нет
пени в пользу князя, потому что вор - несвободный человек, а господин его
платит потерпевшему двойную стоимость украденного. По статье в другом месте
Правды за кражу коня холопом взыскивается, разумеется с его господина, такая
же плата, как и со свободного за то же преступление. По третьей статье в
конце Правды господину холопа-вора предоставляется или "выкупать" его,
платить за него, или выдать его потерпевшему, о чем умалчивают другие
статьи. Можно подумать, что каждая следующая статья отменяет предыдущую.
Но это едва ли так: ближе подходит к характеру памятника предположение,
что эти статьи принадлежат к разновременным его частям и формулируют
сходные, но не тождественные случаи, различие которых не выражено ясно
редакцией статей.
Надобно помнить, что в Русской Правде мы имеем дело не с
законодательством, заменяющим одни нормы другими, а со сводной кодификацией,
старавшейся собрать в одно целое всякие нормы, какие она находила в своих
источниках.
СОБИРАТЕЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР СПИСКОВ. В разных списках Правды слишком
явственно сказывается это стремление. Среди статей по семейному праву
вставлены таксы вознаграждения городнику, ведавшему городские укрепления, и
мостнику за постройку и починку мостов, а в конце Правды по некоторым
спискам приписан устав о распределении мостовой повинности между частями
Новгорода и, как мы видели, несколько статей, относящихся к разным отделам
Правды. Одна статья Правды определяет годовой рост с занятого капитала в
50%. По этой схеме какой-то сельский хозяин, кажется Ростовской области,
положив в основу инвентарь своего села, составил математический, т. е.
фантастический расчет, сколько в 12 или 9 лет получится приплода от его
скота и пчел, прибыли от высеваемого хлеба и пяти стогов сена, а также
сколько причтется платы за 12-летнюю сельскую работу женщине с дочерью. Этот
расчет, обильный любопытными чертами русского сельского хозяйства в XIII, а
судя по денежному счету, даже в XII в., является в некоторых списках Правды
неожиданным прибавлением к помянутой статье о росте. Такие вставки мешают
точно различить составные части памятника и уловить порядок в расположении
его статей. Выдаются только некоторые группы статей с прнаками, что это
были отдельные частичные своды одной редакции. Таковы, например, отделы
Правды о порче или похищении разных хозяйственных статей и принадлежностей,
о семейном праве, о холопстве. В распорядке предметов можно заметить
тенденцию идти от наиболее тяжких преступлений к более легким, а от них
переходить к постановлениям, которые можно было бы отнести к области
гражданского права.
Итак, Русская Правда есть свод разновременных частичных сводов и
отдельных статей, сохранившийся притом в нескольких редакциях, тоже
разновременных. Что можно в ней назвать Правдой Ярослава - это небольшое
количество древнейших статей свода, воспроводящих юридический порядок
времен этого князя. Теперь мы, кажется, достаточно подготовились, чтобы
подойти к главной цели историко-критического разбора Русской Правды, к
решению вопроса, насколько полно и верно воспроводит она право,
действовавшее в ее время. Это, собственно, вопрос о том, как воспользовалась
Правда материальным содержанием своих источников, особенно главного них,
того русского закона, о котором мы говорили в прошлый раз.
СФЕРА ПРАВДЫ. По самому своему происхождению и назначению Русская
Правда, как мы говорили, не могла захватывать всей области современного ей
русского права. Она держалась в пределах церковной юрисдикции по нецерковным
делам, простиравшейся на духовенство и церковных мирян. Потому, с одной
стороны. Правда не касается политических дел, не входивших в церковную
компетенцию, а с другой - дел духовно-нравственного характера, которые
судились по особым церковным законам. В остальных делах ей предстояло
воспроводить практику княжеского суда с теми отступлениями, какие допускал
церковный суд в силу данных ему на то полномочий.
Отношение Русской Правды к современному ей русскому праву, именно к
тогдашней практике княжеского суда, - это предмет, заслуживающий целого
специального исследования. Я ограничусь немногими указаниями, какие
представляются мне наиболее характерными.
ПРАВДА И КНЯЖЕСКИЙ СУД. Русская Правда, как мы уже знаем, не прнает
поля, судебного поединка, если не видеть намека на этот вид суда божия в
одной неясной статье древнейшей краткой ее редакции. Эта статья гласит, что,
если побитый явится в суд со знаками побоев, ранами или синяками, жалоба его
принимается и без свидетеля; если же знаков битья не окажется, необходим
свидетель; иначе дело кончается ничем, "ту тому конец". Если же, добавляет
статья, побитый не в состоянии мстить за себя, взыскать с обидчика 3 гривны
"за обиду" да "лечцу мзда", вознаграждение лекарю за лечение. Эти последние
слова дают понять, что статья разумеет случай, когда побитый являлся в суд с
прнаками, очевидно, указывавшими на необходимость лечения, т. е. когда
жалоба его удовлетворялась судом и удовлетворение состояло в судебном
разрешении обиженному мстить за себя обидчику. Но что такое месть, т. е.
личная расправа по приговору суда? Если она соединялась с лишением
обвиненного возможности защищаться, это было телесное наказание,
исполнителем которого являлся сам обиженный; если же у обидчика оставалась
возможность дать отпор мстителю, выходила драка сторон по приговору суда, т.
е. нечто вроде судебного поединка. Во всяком случае пространная редакция
Правды, воспроводя этот юридический случай, устраняет всякий намек на
личную расправу по приговору суда. Доказавший свою обиду знаками или
свидетелем получал по суду денежное вознаграждение; если же на суде
оказывалось, что он был зачинщиком драки, ему не присуждалось
вознаграждения, хотя бы он был ранен:
ответчику не вменялось нанесение ран, как дело необходимой обороны. Та
же тенденция пространной редакции устранить частную расправу сказалась и в
другом случае. Краткая редакция допускает месть детей за увеченного отца:
"чада смирят". Пространная редакция заменяет месть детей пеней в половину
штрафа за убийство и вознаграждением увеченного в четверть этого штрафа.
Так, церковный суд в первое время делал значительные уступки местному
юридическому обычаю, но потом, постепенно укрепляясь, стал решительнее
проводить в свою практику усвоенные им юридические начала. Русская Правда не
знает смертной казни. Но одного проведения начала XIII в., вошедшего в
состав Печерского патерика, знаем, что в конце XI в. за тяжкие преступления
осуждали на повешение, если осужденный не был в состоянии заплатить
назначенной за такое преступление пени.
Молчание Правды в этом случае можно объяснить двояко. Во-первых, самые
тяжкие преступления, как душегубство и татьба с поличным, церковный суд
разбирал с участием княжеского судьи, который, вероятно, и проносил в
подлежащем случае смертный приг Притом христианский взгляд на человека
непримирим с мыслью о смертной казни, и Мономах понимал его, когда в своем
Поучении давал детям настойчивое наставление не убивать ни правого, ни
виноватого, хотя бы кто был повинен в смерти. Тем же побуждением можно
объяснить молчание Правды о невменении господину смерти его холопа, умершего
от его побоев. Эклога и Прохирон формулировали это, как бы сказать, право
или привилегию безнаказанности с ограничениями, имевшими целью отделить
неумышленное убийство раба от умышленного, которое подлежало обычному
наказанию. Наше право, по-видимому, не прнавало этих ограничений; по
крайней мере. Двинская уставная грамота 1397 г.
говорит кратко, без оговорок, что, если господарь "огрешится", ударит
своего холопа или рабу и случится смерть, он за то не судится; также говорит
об этом и одна старинная компиляция, носящая заглавие "О правосудии
митрополичем" и составленная по Русской Правде и церковному уставу Ярослава,
но с некоторыми дополнениями судебной практики: в случае убийства
господарем челядина полного "несть ему душегубства, но вина есть ему от
бога". Церковное правосудие не могло прнать такой привилегии, но не могло
и отнять ее у рабовладельцев. Церковь могла только карать их на духу
церковной карой, епитимьей, и устав о церковных наказаниях, приписываемый
русскому митрополиту XI в. Георгию, решительно предписывает: "...аще кто
челядина убиет, яко разбойник эпитемию приимет". В упомянутой сейчас статье
Печерского патерика есть рассказ о пытке, какой сын великого князя
Святополка подверг двух монахов Печерского монастыря, чтобы дознаться о
месте, где был зарыт варяжский клад в их пещере. Может быть, это было только
проявлением княжеского провола. Но если бы пытка была даже обычным
следственным приемом тогдашнего княжеского суда, понятно, почему Правда о
ней умалчивает.
НЕСОВЕРШЕНСТВА КОДИФИКАЦИИ. Перечисленные умолчания Русской Правды
можно прнать глухим протестом христианского юриста против старого
языческого обычая или нововымышленной жестокости. Но в ней заметны опущения
и недомолвки, которых нельзя объяснить этим побуждением. Их надобно
приписать несовершенству тогдашней кодификации: затруднялись брать
юридическую норму во всей полноте заключавшихся в ней отношений,
предусматривать нее житейские видоменения юридического казуса. Так, Правда
не указывает, что священник по размеру пени, ограждавшей его жнь,
приравнивался к княжим мужам, членам старшей дружины, боярам. Говоря, что
раба с детьми, прижитыми от господина, по смерти его выходила на волю,
Правда не договаривает, что при этом ей с детьми "по указу" выделялась
"прелюбодейная часть" движимого имущества господина. Кроме этого Правда
не указывает других случаев обязательного освобождения подневольных людей. В
Законе Судном помещалась статья, предписывавшая отпускать на волю раба,
которому хозяин выколол глаз или выбил зуб. Из других источников знаем, что
обязательно освобождались подневольные люди, потерпевшие увечья по вине
своих господ; также получала свободу осрамленная раба. Впрочем, достаточно
вспомнить, как составлялась Правда, чтобы не искать в ней систематической
полноты и стройности.
Она не была плодом одной цельной мысли, а мозаически слепилась
разновременных частей, которые составлялись по нуждам церковно-судебной
практики. В конце пространной редакции в статьях о холопстве отмечены только
три источника обельного, полного холопства: продажа в неволю при свидетелях,
женитьба на рабе "без ряду", без договора с господином рабы, ограждающего
свободу жениха, и поступление в домашнее услужение без такого же договора.
Между тем других статей той же Правды видим, что неволя возникала и
других источников, некоторых преступлений (разбоя, конокрадства),
торговой несостоятельности, а других памятников знаем, что холопство
создавалось еще пленом и княжеской опалой, не говоря уже о происхождении от
холопа. Эти статьи о холопстве - особый отдел, один позднейших, внесенных
в Правду, частичное уложение о холопстве, составленное без соображения с
целым, в состав которого оно попало: составитель его по нуждам практики
хотел формулировать только важнейшие источники холопства, возникавшего
частных сделок, не касаясь источников уголовных и политических.
ТРУДНОСТЬ Еп УСЛОВИЙ. Изучая отношение Русской Правды к современному ей
русскому праву, не следует забывать положения тогдашнего русского
кодификатора. Он имел дело с неупорядоченной судебной практикой, в которой
старый обычай боролся с новыми юридическими понятиями и требованиями, и
людские отношения являлись перед судом в сочетаниях, не предусмотренных ни
законом, ни судебной практикой, и судья поочередно переходил от недоумения к
усмотрению, т. е. к проволу и обратно. При таком состоянии правосудия
многие нормы даже трудно было уловить и формулировать. Приведу один пример,
чтобы пояснить дело. Главное внимание Правды обращено на основные,
элементарные определения материального права, какие наиболее настойчиво
спрашивались жнью, ее господствующими интересами, на наказания и
возмездия, княжие пени и частные вознаграждения за правонарушения. В
судебном процессе Правды наиболее обстоятельно обработан порядок иска
пропавшей или украденной вещи, особенно бежавшего или украденного холопа. Но
в Правде не находим прямых указаний, которые отвечали бы на вопрос очень
важный для характеристики общественного порядка и правового сознания ее
времени: всегда ли преследование преступления вчинялось частным обвинением,
или при отсутствии истца сама общественная власть брала на себя это дело?
Надобно предполагать последнее, потому что судебное обличение всякого
правонарушения соединялось с пеней, доходом в пользу судебной власти.
Обратимся к памятникам, современным Правде или блким к ней по времени. В
древнем повествовании о киево-печерских иноках, на которое я уже не раз
ссылался, есть рассказ об ученике преподобного Феодосия иноке Григории. Воры
собирались обокрасть его; но это им не удалось:
Григорий задержал их, простил и отпустил. Городской "властелин", узнав
об этом, посадил воров в тюрьму. Григорий, жалея, что они -за него
страдали, заплатил за них городскому тиуну, а их отпустил, "татие же
отпусти" - не судья, а Григорий: это может значить только то, что Григорий
отказался от частного взыскания за свою "обиду", которое могло задержать
воров в заключении, а судья, получив свою "продажу", пеню за покушение на
татьбу, не имел причин их более задерживать. Из истории русской литературы
вам вестен любопытный памятник XII в., содержащий в себе вопросы Кирика и
других духовных лиц с ответами на них новгородского епископа Нифонта и
других иерархов. Между прочим, Кирик спрашивал, можно ли ставить в
священнослужители человека, совершившего кражу, и получил ответ: если кража
велика, а ее не уладят без огласки, "а не уложат ее отай, но сильну прю
составят перед князем и перед людьми", того человека не подобает ставить в
дьяконы; если же кража улажена без огласки, то можно ставить. Епископ не
считал предосудительным находил возможным, т. е. обычным делом предупредить
тяжбу даже о большой татьбе мировой сделкой с истцом втихомолку. Если
принять еще во внимание, что по Русской Правде выигравшая сторона, будь то
истец или ответчик, платила судье "помочное" за содействие, то правосудие
времен Правды получает такой вид: во всяком правонарушении сталкивались три
стороны, истец, ответчик и судья; каждая сторона была враждебна обеим
остальным, но союз двух решал дело насчет третьей.
ОБЩИЙ ХАРАКТЕР ПАМЯТНИКА. Теперь наконец мы можем ответить на вопрос,
для разрешения которого предприняли довольно подробный разбор Русской
Правды:
насколько полно и верно отразился в ней действовавший на Руси
юридический порядок? В ней можно заметить следы несочувствия некоторым
юридическим обычаям Руси, слишком отзывавшимся языческой стариной. Но,
воспроводя порядок, действовавший в княжеском суде, она не отмечает
отступлений от этого порядка, какие допускал церковный суд по нецерковным
делам, не исправляет местного юридического обычая введением новых норм
взамен действовавших. У нее другие средства исправления. Она, во-первых,
просто умалчивает о том, что считает необходимым устранить судебной
практики и чего не применял церковный суд, как поступила она с судебным
поединком и частной расправой, а во-вторых, может быть, она пополняет
действовавшее право, формулируя такие юридические случаи и отношения, на
которые это право не давало прямых ответов, что можно предположить о статьях
ее, касающихся наследования и холопства. Многого в действовавшем праве она
не захватила или потому, что не было практической надобности это
формулировать, или потому, что при неупорядоченном состоянии княжеского
судопроводства трудно было формулировать. Поэтому Русскую Правду можно
прнать довольно верным, но не цельным отражением юридического порядка ее
времени. Она не вводила нового права взамен действовавшего; но в ней
воспроведены не все части действовавшего права, а части воспроведенные
пополнены и развиты, обработаны и ложены так отчетливо, как, может быть,
не сумел бы сделать этого тогдашний княжеский судья. Русская Правда -
хорошее, но разбитое зеркало русского права XI - XII вв. Обращаемся к
учению гражданского общества по Русской Правде. Одним следствий
очередного порядка княжеского владения мы прнали вестное обобщение
житейских отношений в разных частях Руси XI и XII вв. Значит, учая
гражданский быт Руси того времени. мы наблюдаем один элементов земского
или народного единства, какие вносил в русское общество этот порядок
княжеского владения.
ПАМЯТНИКИ ПРАВА В ИСТОРИЧЕСКОМ ИЗУЧЕНИИ. Гражданское общество
складывается очень сложных отношений юридических, экономических,
семейных, нравственных. Эти отношения строятся и приводятся в движение
личными интересами, чувствами и понятиями. Это по преимуществу область
личности. Если, однако, при всем разнообразии движущих пружин эти отношения
сохраняют гармонию и складываются в порядок, это значит, что в личных
интересах, чувствах и понятиях вестного времени есть нечто общее, их
примиряющее и слаживающее, что всеми прнается за общеобязательное. Из
этого вырабатываются рамки, которыми сдерживаются частные отношения,
правила, коими регулируется игра и борьба личных интересов, чувств и
понятий. Совокупность этих рамок и правил составляет право; охраняет общие
интересы и выражает общественные отношения, отливая те и другие в требования
и положения, обычай или закон. Личные стремления обыкновенно провольны,
личные чувства и понятия всегда случайны, те и другие неуловимы; по ним
нельзя определить общего настроения, уровня общественного развития. Мерилом
для этого могут быть только отношения, прнаваемые нормальными и
общеобязательными, а они формулируются в праве и через то становятся
доступны учению. Такие отношения создаются и поддерживаются
господствующими побуждениями и интересами времени, а в этих побуждениях и
интересах выражаются его материальное положение и нравственное содержание.
Таким образом, памятники права дают учающему нить к самым глубоким основам
учаемой жни.
СИСТЕМА НАКАЗАНИЙ ПО РУССКОЙ ПРАВДЕ. С такими предварительными
соображениями обратимся к разбору содержания Русской Правды. Впрочем, я не
воспроведу его во всей полноте, но коснусь лишь настолько, чтобы вы могли
уловить в нем основные житейские мотивы и интересы, действовавшие тогда в
русском обществе. Главное содержание памятника составляет юридическое
определение деяний, коими одно лицо причиняет другому материальный вред,
фический или хозяйственный. За некоторые этих деяний закон полагает
лишь частное вознаграждение в пользу потерпевшего, за другие сверх того и
правительственную кару со1 стороны князя. Очевидно, Русская Правда различает
право, уголовное и гражданское; деяния первого рода она прнает
гражданскими правонарушениями, деяния второго рода - уголовными
преступлениями. Это одно есть уже важное, данное для характеристики русского
общества того времени. Граница между уголовным и гражданским правом вообще
недостаточно ясна: трудно выделить элемент преступности в составе
гражданского правонарушения, уловить то, что немецкие юристы называют
Schuldmoment; это дело легче поддается нравственному чутью, чем юридическому
аналу. Поэтому и способы возмездия за преступное деяние или за момент и
степень виновности в древнем праве были различны. По договору Олега с
греками вор, застигнутый на месте преступления и сдавшийся без
сопротивления, подвергается утроенному возмездию, возвращает украденную вещь
с приплатой двойной ее стоимости; вор не пойманный, а только уличенный
подлежит по договору Игоря удвоенному возмездию, в случае продажи
украденного "вдасть цену его сугубо". По Русской Правде господин холопа,
совершившего кражу, платит потерпевшему двойную стоимость украденного в виде
кары за попустительство или небрежный на Даже в чисто гражданских
правонарушениях требовалось кратное возмещение убытков со значением пени за
провольное нарушение сделки. Чертой, какую Русская Правда проводит между
уголовным преступлением и гражданским правонарушением, служит денежное
взыскание в пользу князя за первое. Значит, если Русская Правда и понимала
ответственность за преступление и даже не только перед потерпевшим, но и
перед обществом в лице князя, то ответственность только внешнюю,
материальную, без участия нравственного мотива. Правде, впрочем, не чужды и
нравственные мотивы: она отличает убийство неумышленное, "в сваде" или "в
обиду", от совершенного с заранее обдуманным намерением, "в разбое",
преступление, обличающее злую волю, от правонарушения, совершенного по
неведению, действие, причиняющее фический вред или угрожающее жни,
например отсечение пальца, удар мечом, не сопровождавшийся смертью, хотя и
причинивший рану, отличает от действия менее опасного, но оскорбительного
для чести: от удара палкой, жердью, ладонью или если вырвут усы или бороду,
и за последние действия наказывает пеней вчетверо дороже, чем за первые;
она, наконец, совсем не вменяет действий, опасных для жни, но совершенных
в случае необходимой обороны или в раздражении оскорбленной чести, например
удара мечом, нанесенного в ответ на удар палкой, "не терпя противу тому".
Здесь прежде всего закон дает понять, что оказывает усиленное внимание к
чести людей, постоянно имеющих при себе наготове меч, т. е.
военнослужилого класса, так что это внимание является не правом всех, а
привилегией лишь некоторых.
ДРЕВНЯЯ ОСНОВА И ПОЗДНЕЙШИЕ НАСЛОЕНИЯ. Потом, эти тонкие различения
оскорблений по их нравственному действию едва ли не внесены в Правду
позднее, так как другая статья ее назначает за удар жердью и по лицу (рукой)
простую, не четверную пеню.
Это - новый слой юридических понятий, ложившийся на древнюю основу
права, воспроводимого Правдой, и можно заметить, с какой стороны наносился
этот слой.
К тому же новому слою относится и осложненная кара за наиболее тяжкие
преступления: за разбой, поджог и конокрадство преступник подвергался не
определенной денежной пене в пользу князя, а потере всего имущества с
лишением свободы. Мы уже знаем, что еще при князе Владимире за разбой
взималась денежная пеня, как за простое убийство, замененное, по совету
епископов, "казнью", т. е.
потоком и разграблением. Эта древняя основа обличается тем, что пеня за
татьбу в случае несостоятельности татя заменялась повешением: гривна кун
служила единственной понятной меркой не только чувства чести, но и самой
жни человека.
За все остальные преступные деяния, кроме трех упомянутых, закон
наказывал определенной денежной пеней в пользу князя и денежным
вознаграждением в пользу потерпевшего. Княжеские пени и частные
вознаграждения представляют в Русской Правде целую систему; они
высчитывались на гривны кун. Мы не можем определить тогдашнюю рыночную
стоимость серебра, а можем оценить лишь стоимость весовую. В XII в. серебро
было гораздо дороже, чем теперь. Политико-экономы рассчитывают, что теперь
нужно, по крайней мере, вчетверо больше серебра, чем до открытия Америки,
чтобы купить то же самое. Если фунт серебра оценить, скажем, рублей в 20, то
гривна кун в XI и в начале XII в. по весу металла стоила около 10 рублей, а
в конце XII в. - около 5 рублей. За убийство взималась денежная пеня в
пользу князя, называвшаяся вирой, и вознаграждение в пользу родственников
убитого, называвшееся головничеством. Вира была троякая: двойная в 80 гривен
кун за убийство княжего мужа или члена старшей княжеской дружины, простая в
40 гривен за убийство простого свободного человека, половинная или полувирье
в 20 гривен за убийство женщины и тяжкие увечья, за отсечение руки, ноги,
носа, за порчу глаза. Головничество было гораздо разнообразнее, смотря по
общественному значению убитого. Так головничество за убийство княжего мужа
равнялось двойной вире, головничество за свободного крестьянина 5 гривнам.
За все прочие преступные деяния закон наказывал продажею в пользу князя и
уроком, за обиду в пользу потерпевшего. Такова была система наказаний по
Русской Правде. Легко заметить взгляд, на котором основывалась эта система.
Русская Правда отличала личное оскорбление, обиду, нанесенную действием
лицу, от ущерба, причиненного его имуществу; но и личная обида, т. е. вред
фический, рассматривалась законом преимущественно с точки зрения ущерба
хозяйственного. Он строже наказывал за отсечение руки, чем за отсечение
пальца, потому что в первом случае потерпевший становился менее способным к
труду, т. е. к приобретению имущества. Смотря на преступления
преимущественно как на хозяйственный вред. Правда и карала за них
возмездием, соответствующим тому материальному ущербу, какой они причиняли.
Когда господствовала родовая месть, возмездие держалось на правиле:
жнь за жнь, зуб за зуб. Потом возмездие перенесено было на другое
основание, которое можно выразить словами: гривна за гривну, рубль за рубль.
Это основание и было последовательно проведено в системе наказаний по
Русской Правде. Правда не заботится ни о предупреждении преступлений, ни об
исправлении преступной воли.
Она имеет в виду лишь непосредственные материальные последствия
преступления и карает за них преступника материальным же, имущественным
убытком. Закон как будто говорит преступнику: бей, воруй, сколько хочешь,
только за все плати исправно по таксе. Далее этого не простирался взгляд
первобытного права, лежащего в основе Русской Правды.
ИМУЩЕСТВО И ЛИЧНОСТЬ. Любопытно сопоставить некоторые статьи Правды о
продажах или пенях в пользу князя, как и о частных вознаграждениях или
уроках. В Правде отразился быт торговый, охотничий и земледельческий.
Одинаковая пеня в 12 гривен грозит и за похищение бобра ловища, и за
уничтожение полевой межи, за выбитие зуба, и за убийство чужого холопа.
Одинаковой пеней в 3 гривны и одинаковым уроком в одну гривну наказываются и
отсечение пальца, и удар по лицу или мечом не насмерть, и порча веревки в
перевесе (птичьем лове), и похищение охотничьего пса с места лова, и
самоуправное "мучение" (лишение свободы) свободного крестьянина без
приговора судьи. Поджог и конокрадство наказывается самой тяжкой карой,
гораздо тяжелее, чем тяжкие увечья и даже убийство. Значит, имущество
человека в Правде ценится не дешевле, а даже дороже самого человека, его
здоровья, личной безопасности. Проведение труда для закона важнее живого
орудия труда - рабочей силы человека. Тот же взгляд на лицо и имущество
проводится и в другом ряду постановлений Правды. Замечательно, что
имущественная безопасность, целость капитала, неприкосновенность
собственности обеспечивается в законе личностью человека. Купец, торговавший
в кредит и ставший несостоятельным по своей вине, мог быть продан
кредиторами в рабство. Наемный сельский рабочий, получивший при найме от
хозяина ссуду с обязательством за нее работать, терял личную свободу и
превращался в полного холопа за попытку убежать от хозяина, не
расплатившись. Значит, безопасность капитала закон ценил дороже и
обеспечивал заботливее личной свободы человека. Личность человека
рассматривается как простая ценность и идет взамен имущества. Мало того:
даже общественное значение лица определялось его имущественной
состоятельностью. Это можно заметить, учая по Русской Правде состав
общества (светского, не церковного).
ДВОЯКОЕ ДЕЛЕНИЕ ОБЩЕСТВА. В Правде обозначается двоякое деление
общества, политическое и экономическое. Политически, по отношению к князю,
лица делятся на два сословия, на людей служилых и неслужилых, на княжих
мужей и людей, или простых людей. Первые лично служили князю, составляли его
дружину, высшее привилегированное и военно-правительственное сословие,
посредством которого князья правили своими княжествами, обороняли их от
врагов; жнь княжа мужа оберегалась двойною вирою. Люди, свободное
простонародье, платили князю дань, образуя податные общества, городские и
сельские. Трудно сказать. можно ли причислить к этим двум сословиям еще
третье, ншее - холопов. По Русской Правде холопы собственно не сословие,
даже не лица, а вещи, как и рабочий скот; поэтому за убийство чужого холопа
взимались не вира и головничество, а только продажа в пользу князя и урок в
пользу хозяина как за порчу чужой вещи, а убийство своего холопа
государственным судом совсем не наказывалось. Но церковь уже проводила иной
взгляд на холопа как на человека и за убийство его наказывала церковной
карой. Княжеское законодательство начинало подчиняться этому взгляду. В
самой Русской Правде заметна попытка менить прежнее отношение закона к
рабам. До смерти Ярослава чужой холоп, нанесший удар свободному человеку,
мог быть убит им. Ярославичи запретили это, предоставив потерпевшему либо
побить холопа, либо взыскать пеню за "сором", разумеется, с его господина.
Итак, думаю, холопов можно если не по государственному праву, то по бытовой
практике, слагающейся совокупности юридических и нравственных отношений,
считать особым классом в составе русского общества, отличавшимся от других
тем, что он не платил податей и служил не князю, а частным лицам. Значит,
русское общество XI и XII вв. по отношению лиц к князю делилось на
свободных, служивших лично князю, на свободных, не служивших князю, а
плативших ему дань миром, и, наконец, на несвободных, служивших частным
лицам. Но рядом с этим политическим делением мы замечаем в Правде и другое -
экономическое. Между государственными сословиями стали завязываться
переходные слои. Так, в среде княжих мужей возникает класс частных
привилегированных земельных собственников. В Русской Правде этот класс носит
название Бояре Правды не придворный чин, а класс привилегированных
землевладельцев. Точно так же и среди людей, т. е. свободного неслужилого
простонародья, именно в сельском населении, образуются два класса. Один
них составляли хлебопашцы, жившие на княжеской, т. е. государственной земле,
не составлявшей ничьей частной собственности; в Русской Правде они
называются смердами. Другой класс составляли сельские рабочие, селившиеся на
землях частных собственников со ссудой от хозяев. Этот класс называется в
Правде наймитами или ролейными закупами. Таковы были три новых класса,
обозначившиеся в составе русского общества и не совпадавшие с политическим
его делением. Между ними было собственно имущественное различие. Так смерд,
государственный крестьянин, обрабатывал государственную землю своим
инвентарем, а ролейный закуп является сельским рабочим, который обрабатывал
полученный им от хозяина участок земли хозяйским инвентарем, брал у
землевладельца в ссуду семена, земледельческие орудия и рабочий скот. Но это
экономическое различие соединилось с юридическим неравенством. Класс
бояр-землевладельцев пользовался той привилегией, что движимое и недвижимое
имущество после боярина при отсутствии сыновей могло переходить к его
дочерям. Смерд, работавший на княжеской земле со своим инвентарем, мог
передавать дочерям только движимое имущество, остальное же, т.
е. участок земли и двор, после смерда, не оставившего сыновей,
наследовал князь.
Но смерды, как и бояре, - свободные лица; наймит, напротив, лицо
полусвободное, приближавшееся к холопу, нечто вроде временно-обязанного
крестьянина. Это полусвободное состояние обнаруживается в Правде такими
прнаками: 1) хозяин пользовался правом телесно наказывать своего закупа;
2) закуп - неполноправное лицо: на суде он мог быть свидетелем только в
незначительных тяжбах и только в случае нужды, когда не было свидетелей
свободных лиц; 3) закуп сам не отвечал за некоторые преступления, например
за кражу: за него платил пеню хозяин, который за то превращал его в полного
своего холопа. Легко заметить, что и экономические классы, не совпадая с
основными государственными сословиями, однако, подобно последним,
различались между собою правами. Политические сословия создавались князем,
княжеской властью; экономические классы творились капиталом, имущественным
неравенством людей. Таким образом, капитал является в Правде наряду с
княжеской властью деятельной социальной силой, вводившей в политический
состав общества свое особое общественное деление, которое должен был
прнать и княжеский закон. Капитал является в Правде то сотрудником, то
соперником княжеского закона, как в летописи того времени городской
капиталист - то сотрудник, то вечевой соперник князя-законодателя.
СДЕЛКИ И ОБЯЗАТЕЛЬСТВА. Столь же важное значение капитала открывается в
постановлениях Правды, относящихся к области гражданского права, в ее
статьях об имущественных сделках и обязательствах. Правда, т. е. право, ею
воспроводимое, смутно понимает преступления против нравственного порядка;
в ней едва мерцает мысль о нравственной несправедливости; зато она тонко
различает и точно определяет имущественные отношения. Она строго отличает
отдачу имущества на хранение (поклажа, кажется, перевод греческого
χαταυηξη) от займа, простой заем,
бескорыстную ссуду, одолжение по дружбе, от отдачи денег в рост
определенного условленного процента, процентный заем краткосрочный от
долгосрочного и, наконец, заем от торговой комиссии и вклада в торговое
компанейское предприятие неопределенного барыша или дивиденда. Далее, в
Правде находим точно определенный порядок взыскания долгов с
несостоятельного должника при ликвидации его дел, т. е. порядок торгового
конкурса с различением несостоятельности злостной и несчастной. Замечаем
следы значительного развития торговых операций в кредит. Русская Правда
довольно отчетливо различает несколько видов кредитного оборота. Гости,
иногородние или иноземные купцы, "запускали товар" за купцов туземных,
продавали им в долг. Купец давал своему гостю, купцу-земляку, торговавшему с
другими городами или землями, "куны в куплю", на комиссию, для закупки ему
товара на стороне; капиталист вверял купцу "куны в гостьбу", для оборота
барыша. Обе последние операции Правда рассматривает как сделки товарищей по
доверию; юридическая их особенность та, что при передаче денег доверителем
доверенному, комиссионеру или товарищу, не требовалось присутствия
свидетелей, "послухов", как при займе условленного процента: в случае
спора, иска со стороны доверителя, дело решается присягой доверенного. При
конкурсе предпочтение отдается гостям, кредиторам иногородним и иноземным,
или казне, если за несостоятельным купцом окажутся "княжи куны": они
получают деньги конкурсной массы полным рублем, а остаток делится между
"домашними" кредиторами.
Встречи гостей с казной в конкурсе Правда, кажется, не предусматривает,
и потому не видно, дает ли она предпочтение казне пред иноземцами, как это
было установлено в позднейшем законодательстве, или, наоборот, как в
подобном случае постановил смоленский договор с немцами 1229 г. Можно
отметить при этом некоторую внутреннюю несоразмерность в Русской Правде:
воспроводя правовое положение личности, она довольствуется простейшими
случаями, элементарными обеспечениями безопасности; зато, формулируя
имущественные отношения, ограждая интересы капитала, она обнаруживает
замечательную для ее юридического возраста отчетливость и
предусмотрительность, обилие выработанных норм и определений.
Видно, что житейская и судебная практика доставляла кодификаторам
неодинаково ценный материал в той и в другой области.
РУССКАЯ ПРАВДА - КОДЕКС КАПИТАЛА. Таковы главные черты Правды, в
которых можно видеть выражение господствовавших житейских интересов,
основных мотивов жни старого киевского общества. Русская Правда есть по
преимуществу уложение о капитале. Капитал служит предметом особенно
напряженного внимания для законодателя; самый труд, т. е. личность человека,
рассматривается как орудие капитала: можно сказать, что капитал - это самая
привилегированная особа в Русской Правде. Капиталом указываются важнейшие
юридические отношения, которые формулируют закон: последний строже
наказывает за деяния, направленные против собственности, чем за нарушение
личной безопасности. Капитал служит и средством возмездия за те или другие
преступления и гражданские правонарушения: на нем основана самая система
наказаний и взысканий. Само лицо рассматривается в Правде не столько как
член общества, сколько как владетель или проводитель капитала:
лицо, его не имеющее и проводить не могущее, теряет права свободного
или полноправного человека; жнь женщины ограждается только половинной
вирой.
Капитал чрезвычайно дорог: при краткосрочном займе размер месячного
роста не ограничивался законом; годовой процент определен одной статьей
Правды "в треть", на два третий, т. е. в 50%. Только Владимир Мономах, став
великим князем, ограничил продолжительность взимания годового роста в
половину капитала: такой рост можно было брать только два года и после того
кредитор мог искать на должнике только капитала, т. е. долг становился далее
беспроцентным; кто брал такой рост на третий год, терял право искать и
самого капитала. Впрочем, при долголетнем займе и Мономах допустил годовой
рост в 40%. Но едва ли эти ограничительные постановления исполнялись. В
упомянутых вопросах Кирика епископ дает наставление учить мирян брать лихву
милосердно, полегче - на 5 кун 3 или 4 куны. Если речь идет о годовом займе,
то вскоре после Мономаха милосердным ростом считали 60 или 80%, в полтора
раза или вдвое больше узаконенного.
Несколько позднее, в XIII в., когда торговый город потерял свое
преобладание в народнохозяйственной жни, духовные пастыри находили
возможным требовать "легкого" роста - "по 3 куны на гривну или по 7 резан",
т. е. по 12 или по 14%.
Такое значение капитала в Русской Правде сообщает ей черствый мещанский
хара Легко заметить ту общественную среду, которая выработала право,
послужившее основанием Русской Правды: это был большой торговый город. Село
в Русской Правде остается в тени, на заднем плане: ограждению сельской
собственности отведен короткий ряд статей среди позднейших частей Правды.
Впереди всего, по крайней мере в древнейших отделах кодекса, поставлены
интересы и отношения состоятельных городских классов, т. е. отношения
холоповладельческого и торгово-промышленного мира. Так, учая по Русской
Правде гражданский порядок, частные юридические отношения людей, мы и здесь
встречаемся с той же силой, которая так могущественно действовала на
установление политического порядка во все продолжение учаемого нами
первого периода: там, в политической жни, такою силой был торговый город
со своим вечем; и здесь, в частном гражданском общежитии, является тот же
город с тем, чем он работал, - с торгово-промышленным капиталом. Мы кончили
довольно продолжительное и детальное учение Русской Правды. Участвуя в нем
после разбора Начальной летописи, вы, вероятно, не в первый раз спрашивали
себя, соблюдаю ли я соразмерность в ложении курса, ограничиваясь беглым
обзором исторических фактов и так долго останавливая ваше внимание на
некоторых исторических источниках. Я вижу эту несоразмерность, но допускаю
ее не без расчета. Следя за моим обзором исторических фактов, вы усвояете
готовые выводы; подробно разбирая при вашем участии важнейшие и древнейшие
памятники нашей истории, я желал наглядно показать вам, как эти выводы
добываются. В следующий час мы сделаем еще один опыт подобного разбора.
ЦЕРКОВНЫЕ УСТАВЫ ПЕРВЫХ ХРИСТИАНСКИХ КНЯЗЕЙ РУСИ. ЦЕРКОВНОЕ ВЕДОМСТВО
ПО УСТАВУ ВЛАДИМИРА СВЯТОГО. ПРОСТРАНСТВО ЦЕРКОВНОГО СУДА И СОВМЕСТНЫЙ
ЦЕРКОВНО-МИРСКОЙ СУД ПО УСТАВУ ЯРОСЛАВА. ПЕРЕМЕНЫ В ПОНЯТИИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ, В
ОБЛАСТИ ВМЕНЕНИЯ И В СИСТЕМЕ НАКАЗАНИЙ. ДЕНЕЖНЫЙ СЧпТ ЯРОСЛАВОВА УСТАВА:
ВРЕМЯ ЕГО СОСТАВЛЕНИЯ. ПЕРВОНАЧАЛЬНАЯ ОСНОВА УСТАВА. ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ
ПОЛНОМОЧИЯ ЦЕРКВИ. ХОД ЦЕРКОВНОЙ КОДИФИКАЦИИ. СЛЕДЫ Еп ПРИЕМОВ В УСТАВЕ
ЯРОСЛАВА. ОТНОШЕНИЕ УСТАВА К РУССКОЙ ПРАВДЕ. ВЛИЯНИЕ ЦЕРКВИ НА ПОЛИТИЧЕСКИЙ
ПОРЯДОК. ОБЩЕСТВЕННЫЙ СКЛАД И ГРАЖДАНСКИЙ БЫТ. УСТРОЙСТВО ХРИСТИАНСКОЙ
СЕМЬИ.
ДОПОЛНЕНИЕ ДАННЫХ РУССКОЙ ПРАВДЫ В ПАМЯТНИКАХ ЦЕРКОВНЫХ. Разбирая
Русскую Правду, я назвал ее довольно верным отражением русской юридической
действительности XI и XII вв., но отражением далеко не полным. Она
воспроводит один ряд частных юридических отношений, построенных на
материальном, экономическом интересе; но в это царство материального
интереса все глубже врезывался с конца Х в. новый строй юридических
отношений, едва затронутый Русской Правдой, который созидался на ином
начале, на чувстве нравственном. Эти отношения проводила в русскую жнь
церковь. Памятники, в которых отразился этот новый порядок отношений,
освещают русскую жнь тех веков с другой стороны, которую оставляет в тени
Русская Правда. Беглым обзором древнейших этих памятников на короткое
время я займу ваше внимание.
УСТАВ ВЛАДИМИРА СВЯТОГО. Начальная летопись, рассказывая, как Владимир
Святой в 996 г. назначил на содержание построенной им в Киеве соборной
Десятинной церкви десятую часть своих доходов, прибавляет: "...и положи
написав клятву в церкви сей". Эту клятву мы и встречаем в сохранившемся
церковном уставе Владимира, где этот князь заклинает своих преемников блюсти
нерушимо постановления, составленные им на основании правил вселенских
соборов и законов греческих царей, т. е. на основании греческого Номоканона.
Древнейший многочисленных списков этого устава мы находим в той же самой
новгородской Кормчей конца XIII в., которая сберегла нам и древнейший
вестный список Русской Правды. Время сильно попортило этот памятник,
покрыв первоначальный его текст густым слоем позднейших наростов. В списках
этого устава много поправок, переделок, вставок, подновлений, словом,
вариантов - знак продолжительного практического действия устава. Однако
легко восстановить если не первоначальный текст памятника, то его
юридическую основу, по крайней мере настолько, чтобы понять основную мысль,
проведенную в нем законодателем. Устав определяет положение церкви в новом
для нее государстве. Церковь на Руси ведала тогда не одно только дело
спасения душ:
на нее возложено было много чисто земных забот, блко подходящих к
задачам государства. Она является сотрудницей и нередко даже
руководительницей мирской государственной власти в устроении общества и
поддержании государственного порядка. С одной стороны, церкви была
предоставлена широкая юрисдикция над всеми христианами, в состав которой
входили дела семейные, дела по нарушению святости и неприкосновенности
христианских храмов и символов, дела о вероотступничестве, об оскорблении
нравственного чувства, о противоестественных грехах, о покушениях на женскую
честь, об обидах словом. Так церкви предоставлено было устроять и блюсти
порядок семейный, религиозный и нравственный. С другой стороны, под ее
особое попечение было поставлено особое общество, выделившееся
христианской паствы и получившее название церковных или богадельных людей.
Общество это во всех делах церковных и нецерковных ведала и судила церковная
власть. Оно состояло: 1) духовенства белого и черного с семействами
первого, 2) мирян, служивших церкви или удовлетворявших разным мирским ее
нуждам, каковы были, например, врачи, повивальные бабки, просвирни и вообще
ншие служители церкви, также задушные люди и прикладни, т. е. рабы,
отпущенные на волю по духовному завещанию или завещанные церкви на помин
души и селившиеся обыкновенно на церковных землях под именем гоев в
качестве полусвободных крестьян, 3) людей бесприютных и убогих,
прреваемых церковью, каковы были странники, нищие, слепые, вообще
неспособные к работе. Разумеется, в ведомстве церкви состояли и те духовные
и благотворительные учреждения, в которых находили убежище церковные люди:
монастыри, больницы, странноприимные дома, богадельни. Весь этот
разнообразный состав церковного ведомства определен в уставе Владимира лишь
общими чертами, часто одними намеками; церковные дела и люди обозначены
краткими и сухими перечнями.
УСТАВ ЯРОСЛАВА. Практическое развитие начал церковной юрисдикции,
намеченных в уставе Владимира, находим в церковном уставе его сына Ярослава.
Это уже довольно пространный и стройный церковный судебник. Он повторяет
почти те же подсудные церкви дела и лица, какие перечислены в уставе
Владимира, но сухие перечни последнего здесь разработаны уже в казуально
расчлененные и отчетливо формулированные статьи со сложной системой
наказаний и по местам с обозначением самого порядка судопроводства. Эта
система и этот порядок построены на различении и соотношении понятий греха и
преступления. Грех ведает церковь.
преступление - государство. Всякое преступление церковь считает грехом,
но не всякий грех государство считает преступлением. Грех - нравственная
несправедливость или неправда, нарушение божественного закона; преступление
- неправда противообщественная, нарушение закона человеческого. Преступление
есть деяние, которым одно лицо причиняет материальный вред или наносит
нравственную обиду другому. Грех - не только деяние, но и мысль о деянии,
которым грешник причиняет или может причинить материальный или нравственный
вред не только своему ближнему, но и самому себе. Поэтому всякое
преступление - грех, насколько оно портит волю преступника; но грех -
преступление, насколько он вредит другому или обижает его и расстраивает
общежитие. На комбинации этих основных понятий и построен церковно-судный
порядок в уставе Ярослава. Это нравственный катехис, переложенный в
дисциплинарно-юридические предписания. Церкви подсудны грехи всех христиан и
противозаконные деяния людей особого церковного ведомства. На этот двойной
состав церковной юрисдикции и указывает устав, говоря от лица
князя-законодателя: "...помыслих греховные вещи и духовные (т. е.
духовно-сословные) отдати церкви". Согласно с этой комбинацией, все
судные дела, относимые уставом к ведомству церкви, можно свести к трем
разрядам.
КЛАССИФИКАЦИЯ ДЕЛ, ПОДСУДНЫХ ЦЕРКВИ. 1. Дела только греховные, без
элемента преступности, судились исключительно церковной властью, разбирались
святительским, т. е. епископским судом без участия судьи княжеского, по
церковным законам. Сюда относятся дела, нарушающие церковную заповедь, но не
входившие в состав компетенции княжеского суда: волхвование, чародеяние,
браки в блких степенях родства, общение в пище с язычниками, употребление
недозволенной пищи, развод по взаимному соглашению супругов и т. п. II. Дела
греховно-преступные, в которых греховный элемент, нарушение церковного
правила, соединяется с насилием, с фическим или нравственным вредом для
другого, либо с нарушением общественного порядка, - такие дела как
нарушающие и государственный закон разбирались княжеским судьей с участием
судьи церковного. Такой состав и порядок суда обозначался формулой:
митрополиту в вине или митрополиту столько-то гривен пени, а князь казнит,
судит и карает, делясь пенями с митрополитом. К этому разряду относятся дела
об умычке девиц, об оскорблении женской чести словом или делом, о
самовольном разводе мужа с женой по воле первого без вины последней, о
нарушении супружеской верности и т. д.
III. Наконец, дела "духовные", сословные, касающиеся лиц духовного
ведомства, были обыкновенные противозаконные деяния, совершенные церковными
людьми, как духовными, так и мирянами. По уставу Владимира таких людей во
всех судных делах ведала церковная власть, разумеется, по законам и обычаям,
действовавшим в княжеских судах; но и князь, как исполнитель судебного
приговора, полицейское орудие кары и как верховный блюститель общественного
порядка, оставлял за собою некоторое участие в суде над людьми церковного
ведомства. Это участие выражено в уставе словами князя: "...отдали есмо
святителем тыа духовныа суды, судити их оприсно мирян (без мирских, княжих
судей), развее татьбы с поличным, то судити с моим (судьей), таж и
душегубление, а в иные дела никакож моим не вступатися".
Таким образом, наиболее тяжкие преступления, совершенные церковными
людьми, судил церковный судья с участием княжеского, с которым и делился
денежными пенями. Такой порядок судопроводства выражен в уставе Ярослава
формулами:
митрополит в вине со князем наполы или платят виру князю с владыкою
наполы, т.
е. денежные пени делятся пополам между обеими властями.
ЦЕЛЬ Еп. Из этой классификации дел, нормируемых церковным Ярославовым
уставом, можно видеть, что главная его цель - разграничение двух
подсудностей, княжеской и святительской, выделение в составе церковного суда
дел, решаемых совместно представителями обоих. Устав определяет, в каких
случаях должен судить один церковный судья и в каких действует совместный
церковно-мирской суд, в котором, пользуясь языком устава, к святительскому
суду "припущались миряне", светские судьи. Такой смешанный состав суда
вызывался свойством дел или лиц; вестные дела двойственного,
уголовно-церковного характера, совершенные лицами, подсудными княжескому
суду, привлекали своим церковным элементом к участию в их разборе судью
церковного; вестные лица, подсудные церковному суду, привлекали к участию
в суде над ними княжеского судью, когда совершали дела, подсудные
последнему. В первом случае церковный судья являлся ассистентом княжеского,
во втором - наоборот. Этот совместный суд надобно отличать от того, который
позднее назывался обчим или смесным: это суд по делам, в которых
сталкивались стороны разных подсудностей, например княжеской и церковной.
Устав Владимира кратко упоминает о нем, перечислив разряды церковных людей,
во всех делах подсудных митрополиту или епископу: "...аже будет иному
человеку с тым человеком речь, то обчий суд", т. е. если нецерковный человек
будет тягаться с церковным, судить их общим судом. Совместный суд, о котором
говорит Ярославов устав, представляет особую и довольно своеобразную
комбинацию: он ведал дела, входившие в состав одной подсудности, но
совершенные лицами, подлежавшими другой.
НОВОСТИ, ВНОСИМЫЕ УСТАВОМ ЯРОСЛАВА. Церковный суд, как он устроен или,
точнее, описан Ярославовым уставом, углубляя понятие о преступлении, вносил
в право и другие существенные новости. Здесь, во-первых, он значительно
расширил область вменяемости. Почти вся его общая компетенция,
простиравшаяся на всех верующих и обнимавшая жнь семейную, религиозную и
нравственную, составилась дел, которых не вменял или не предусматривал
древний юридический обычай: таковы умычка, святотатство, нарушение
неприкосновенности храмов и священных символов, оскорбление словом
(обзывание еретиком или зелейником, составителем отрав и привораживающих
снадобий, обзывание женщины позорным словом). Установление этих трех видов
оскорбления словом было первым опытом пробуждения в крещеном язычнике
чувства уважения к нравственному достоинству личности человека - заслуга
церковного правосудия, не уменьшаемая малоплодностью его усилий в этом
направлении. Не менее важны нововведения в способах судебного возмездия за
правонарушения. Старый юридический обычай смотрел только на непосредственные
материальные следствия противозаконного деяния и карал за них денежными
пенями и вознаграждениями, продажами и уроками. Взгляд христианского
законодателя шире и глубже, восходит от следствий к причинам: законодатель
не ограничивается пресечением правонарушения, но пытается предупредить его,
действуя на волю правонарушителя. Устав Ярослава, удерживая денежные
взыскания, полагает за некоторые деяния еще нравственно-исправительные
наказания, арест при церковном доме, соединявшийся, вероятно, с
принудительной работой на церковь, и епитимью, т. е. либо временное лишение
некоторых церковных благ, либо вестные нравственно-покаянные упражнения.
За детоубийство, за битье родителей детьми устав предписывает виноватую или
виноватого "пояти в дом церковный"; брак в блкой степени родства
наказуется денежной пеней в пользу церковной власти, "а их разлучити, а
опитемью да приимут". В уставе нет прямого указания еще на одно
нравоисправительное средство судебного возмездия, наименее удачное и
наименее приличное духовному пастырству, однако допущенное в практику
церковного суда того Времени: это - телесные наказания. Средство это было
заимствовано вантийского законодательства, которое его очень любило и
заботливо разрабатывало, осложняя фическую боль уродованием человеческого
тела, ослеплением, отсечением руки и другими бесполезными жестокостями. В
Ярославовом уставе есть статья, по которой женщину, занимавшуюся каким-либо
родом волхвования, надлежало "доличив казнить", а митрополиту заплатить пени
6 гривен.
Одно правил русского митрополита Иоанна II (1080 - 1089) объясняет,
в чем должна была состоять эта "казнь": занимающихся волхвованием надлежало
сперва отклонять от греха словесным увещанием, а если не послушаются, "яро
казнити, но не до смерти убивати, ни обрезати сих телесе". Под "ярой",
строгой казнью, не лишающей жни и не "обрезывающей", т. е. не уродующей
тела, можно разуметь только простое телесное наказание. Таково в общих
чертах содержание Ярославова устава. Не трудно заметить, какие новые понятия
вносил он в русское право и правовое сознание: он 1) осложнял понятие о
преступлении как материальном вреде, причиняемом другому, мыслью о грехе как
о нравственной несправедливости или нравственном вреде, какой причиняет
преступник не только другому лицу, но и самому себе, 2) подвергал
юридическому вменению греховные деяния, которых старый юридический обычай не
считал вменяемыми, наконец. 3) согласно с новым взглядом на преступление,
осложнял действовавшую карательную систему наказаний мерами
нравственно-исправительного воздействия, рассчитанными на оздоровление и
укрепление больной воли или шаткой совести, каковы: епитимья, арест при
церковном доме, телесное наказание.
ЯРОСЛАВОВ УСТАВ СОВРЕМЕНЕН РУССКОЙ ПРАВДЕ. Таким образом, над порядком
материальных интересов и отношений, державшихся на старом юридическом
обычае, Ярославов устав строил новый, высший порядок интересов и отношений
нравственно-религиозных. Церковный суд, как он поставлен в уставе, должен
был служить проводником в русском обществе новых юридических и нравственных
понятий, которые составляли основу этих интересов и отношений. С этой
стороны Русская Правда, как отражение господствующих юридических отношений,
является судебником, начинавшим уже отживать, разлагаться; напротив, устав
Ярослава представляет собою мир юридических понятий и отношений, только что
завязывавшихся и начинавших жить. Но, представляя собою различные моменты в
юридическом развитии русского общества как памятники права. Русская Правда и
церковный устав Ярослава - сверстники как памятники кодификации.
Всматриваясь пристальнее в текст устава, в археологические черты, пощаженные
в нем временем, можно приблительно определить, когда он составлялся. И в
этом памятнике, как в Русской Правде, руководящую нить к решению вопроса
дают денежные пени. В разных списках устава они представляют при первом
взгляде самое беспорядочное разнообразие. Один список назначает за вестное
деяние в пользу церковной власти гривну серебра, другой - рубль, третий -
"гривну серебра или рубль", а это - разновременные денежные единицы. За одну
и ту же вину взыскивается то 20, то 40 гривен, за другую - то 40, то 100
гривен кун. В этом разнообразии отразились колебания денежного курса,
прнаки которых мы заметили и в Русской Правде; но в Ярославовом уставе они
отразились гораздо полнее и явственнее. Мы видели, что в краткой редакции
Правды некоторые пени определяются вестной суммой резан, а в пространной
той же суммой кун. И в уставе Ярослава обидевший непригожим словом
крестьянку, "сельскую" жену, платит ей по одним спискам 60 резан, по другим
- 60 кун. Причиной такой замены, как мы уже знаем, было то, что гривна кун,
весившая в начале XII в. полфунта, в конце его была вдвое легковеснее. Такса
судебных взысканий переверстывалась сообразно с переменами денежного
обращения: но при этом не всегда сообразовались с рыночной ценностью денег,
а заботились о том, чтобы при уменьшившемся весе денежных единиц сохранить в
судебной пене прежнее количество металла. Для этого или удерживали прежние
суммы взысканий с уплатой их "старыми кунами", или возвышали эти суммы
соответственно понижению веса денежных единиц. Этим последним способом
переверстки пользовались и церковные судьи, руководствовавшиеся в своей
практике Ярославовым уставом, согласуя размеры карательных взысканий с
колебаниями денежного курса. Если в одном списке устава за двоеженство
назначено пени в пользу церковной власти 20 гривен, а в другом 40, это
значит, что первый список воспровел устав в редакции или, как бы мы
сказали, в дании первой половины XII в., при полуфунтовой гривне кун, а
второй список - в редакции второй половины, при гривне весом вдвое легче. Но
этому падению веса гривны предшествовал, как можно предполагать по некоторым
указаниям памятников, промежуточный момент, который можно относить ко второй
четверти XII в., ко времени вслед за смертью Мстислава (1132 г.), когда на
рынке ходили гривны весом около трети фунта, и такие гривны также попадаются
в кладах.
Пересмотр устава, относящийся и к этой переходной поре, оставил свой
след в его списках: по одним них участники в умычке девицы, "умычники",
платят пени гривну серебра, по другим - 60 ногат, а это - 3 гривны кун. С
другой стороны, во второй четверти XIII в. поступили в обращение, как я уже
говорил в одном предшествующих чтений, гривны кун, которых отливали семь
с половиной фунта серебра: значит, они в два с половиной раза были
легковеснее третных гривен.
Встречаем точно такое же отношение между пенями за одни и те же
преступления в разных пересмотрах устава: по одним спискам 40 гривен кун, по
другим 100 гривен.
Позднейшие переписчики совмещали в одних и тех же списках устава таксы
разновременных его пересмотров и совершенно запутали систему денежных
взысканий, ставя рядом с древней гривной кун времен Мономаха денежные
единицы XIV и XV вв.
Но с помощью истории денежного обращения в древней Руси можно
разобраться в этой путанице и прийти к тому заключению, что древнейший вид,
какой встречаем в дошедших до нас списках устава, этот памятник получил в
начале XII в., во всяком случае, еще до половины этого века. Значит, устав
Ярослава вырабатывался в одно время с Русской Правдой. Сравнивая оба этих
памятника русской кодификации, находим далее, что они не только сверстники,
но и земляки, если можно так выразиться: у них одна родина, они выросли на
одной и той же почве церковной юрисдикции.
ПРОЦЕСС СОСТАВЛЕНИЯ УСТАВА. Несходство текста в разных списках,
очевидные следы переделок и подновлений в нем возбуждают в исторической
критике Ярославова устава два вопроса: о его подлинности и о восстановлении
его первоначальной основы. Имея в виду приемы русского законодательства и
кодификации в те века, можно сомневаться, приложимы ли эти обычные вопросы
исторической критики к такому памятнику, как устав Ярослава. В кратком
введении, которым он начинается и которое также ложено неодинаково в
разных списках, великий князь Ярослав говорит, что он "по данию" или "по
записи" своего отца "сгадал" с митрополитом Илларионом, согласно с греческим
Номоканоном, предоставить митрополиту и епископам те суды, которые писаны в
церковных правилах, в Номоканоне, именно суды по греховным делам и по делам
духовных лиц, оговорив при этом и те дела, в которых законодатель удержал
вестное участие за светской властью. Это введение не дает никакого повода
предполагать, что Ярослав утвердил какой-либо готовый проект церковного
устава, ему предложенный: речь идет только о договоре между двумя властями,
светской и духовной, разграничивавшем принципиально в духе греческого
Номоканона судебные ведомства той и другой власти. Можно думать, что договор
и ограничивался этой общей принципиальной разверсткой обеих подсудностей и
краткое введение в устав было его первоначальной основой: в таком кратком
виде и приводит его одна позднейшая летопись (Архангелогородская). Согласно
с договором, устанавливалась практика Церковного суда, которая постепенно
кодифицировалась, облекаясь в письменные правила; совокупности этих
правил и составился устав, получивший по происхождению своей основы название
Ярославова.
Таким образом, тогдашнее законодательство шло от практики к кодексу, а
не наоборот, как было позднее. Такой ход составления делал устав особенно
восприимчивым к переменам, какие вносили в практику церковного суда
менчивые условия места и времени.
ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ ПОЛНОМОЧИЯ ЦЕРКВИ. Объясняя так происхождение
Ярославова устава, я имею в виду отношение русской церкви к государству,
установившееся в первую пору христианской жни Руси. Обращаясь к церкви за
содействием в установлении общественного порядка на христианских основаниях,
княжеское правительство предоставляло ее ведению дела и отношения,
непривычные для языческого общества, которые возникли только с принятием
христианства, дела и отношения, самое понятие о которых впервые проводило в
новопросвещенные умы христианское духовенство. В устроении таких дел и
отношений духовенство руководилось своими церковными правилами, и
государственная власть давала ему надлежащие полномочия на те учредительные
и распорядительные меры, которые оно прнавало необходимыми, применяя свои
церковные правила к условиям русской жни. Как ближайшая сотрудница
правительства в устроении государственного порядка, церковная иерархия
законодательствовала в отведенной ей сфере по государственному поручению.
Узнаем, чем вызывалось и как, в какой форме возлагалось на нее это
законодательное поручение. Внук Мономаха Всеволод в приписке к церковному
уставу, который он дал Новгороду, когда княжил там, рассказывает, что ему
приходилось. разбирать тяжбы о наследстве между детьми от одного отца и
разных матерей и он решал такие тяжбы "заповедми по преданию св.
отец", т. е. по указаниям, содержащимся в Номоканоне. Князь, однако,
думал, что не его дело решать такие тяжбы, и прибавил в приписке к уставу
заявление о всех судебных делах такого рода: "...а то все приказах епископу
управливати, смотря в Номоканон, а мы сие с своей души сводим". Совесть
князя тяготилась сомнением, вправе ли он решать такие дела, требующие
канонического разумения и авторитета, и он обращается к церковной власти с
прывом снять с его души нравственную ответственность за дела, которые она
разумеет лучше, и делать по своему разумению, соображаясь с Номоканоном и с
русскими нравами. Но соображать вантийский закон с русской
действительностью значило перерабатывать и этот закон и эту
действительность, внося заимствованное юридическое начало в туземное
отношение, т. е. значило создавать новый закон. Такая законодательная работа
и возлагалась на церковную иерархию. Так нечувствительно судебная власть
церкви превращалась в законодательную. Князь Всеволод рассказывает в
приписке, как он решал дела о наследстве; но он не придавал своим решениям
силы обязательных прецедентов, предоставляя ведать такие дела епископу.
Кто-то вставил в приписку князя заметку о том, что по церковным правилам,
которыми руководствовался князь в своей судебной практике, отцовское
имущество делится поровну между сыновьями и дочерьми. Эта норма была чужда
русскому наследственному праву и никогда в нем не действовала, притом не
относилась к тому юридическому вопросу, о котором шла речь в приписке; ее
внесли в приписку, даже как будто от лица князя-уставодателя, на всякий
случай, в чаянии, что и она может пригодиться.
ЦЕРКОВНАЯ КОДИФИКАЦИЯ. Все это ярко освещает ход судопроводства,
законодательства и кодификации в России XI и XII вв. Христианство осложняло
жнь, внося в нее новые интересы и отношения. Княжи мужи, органы власти, со
своими старыми понятиями и нравами не стояли на высоте новых задач суда и
управления и своими ошибками и злоупотреблениями "топили княжу душу", по
выражению того же Всеволодова устава. Усиливаясь поправить положение дел,
князья разграничивали ведомства, устанавливали компетенции, искали новых
юридических норм, лучших правительственных органов и за всем этим обращались
к церковной иерархии, к ее нравственным указаниям и юридическим средствам.
Церковные судьи и законоведы собирали церковно-вантийские проведения о
суде и управлении, выписывали них пригодные правила, обращались с
запросами по своим недоумениям к высшим своим иерархам и получали от них
вразумляющие ответы, этих правил и ответов составляли юридические нормы,
более или менее удачно приноровленные к русской жни, и по мере того как
эти нормы входили в практику церковного суда, облекали их в форму
законоположительных статей, которые вносили в прежде данные русские уставы
или соединяли в новые своды, покрывая их именем князя, которым вызвана была
эта кодификационная работа или который освятил такой свод своим
законодательным прнанием. В древнерусских рукописных кормчих, мерилах
праведных и других сборниках юридического содержания сохранились остатки
этой продолжительной и трудноуловимой законодательно-кодификационной работы
в виде цельных уложений, каковы уставы князей Владимира и Ярослава, или в
виде отдельных статей, невестно когда и но какому случаю составленных,
служивших как будто схолиями или дополнениями к какому-то цельному уложению.
Это, как видим, тот же процесс, каким составлялась и Русская Правда.
Еп СЛЕДЫ В УСТАВЕ ЯРОСЛАВА. Устав Ярослава в своих списках сохранил
довольно явственные следы такого происхождения. По самой цели своей, как
уголовно-дисциплинарный церковный судебник, он стоял ближе к
церковно-вантийским источникам права, чем Русская Правда. Это понятно: он
вводил христианские начала в русскую жнь, державшуюся на языческом обычае,
тогда как Русская Правда воспроводила языческий обычай, слегка приправляя
его христианскими понятиями. Основным источником устава служили помещавшиеся
вместе с ним в наших кормчих вантийские кодексы Эклога и Прохирон,
преимущественно их уголовный отдел или титулы "о казнях". Но устав не
копирует, а переделывает их, придавая заимствуемым нормам туземную
обработку, соображаясь с местными нравами и отношениями, развивая общие
положения источника в казуальные подробности, иногда вводя новые юридические
случаи, подсказанные явлениями местной жни.
Такие приемы мы заметили и в Русской Правде. Ограничимся немногими
примерами, чтобы объяснить эти приемы.
ПРИМЕРЫ. По одной статье Прохирона похитивший замужнюю или девицу без
различия состояния, даже собственную невесту, со своими соучастниками,
соумышленниками, пособниками и укрывателями подвергается более или менее
жестокому наказанию, смотря по тому, были ли похитители вооружены или нет.
Первая статья Ярославова устава говорит об обычной тогда на Руси умычке
девиц и налагает на похитителя более или менее тяжелую денежную пеню, смотря
по состоянию похищенной, дочь ли она "больших или меньших бояр", т. е.
человека старшей или младшей княжеской дружины, или же "добрых людей",
степенного состоятельного горожанина; подвергаются пене и "умычники",
соучастники умычки. Позднее сделано было разъяснение этой статьи:
назначенные в ней пени взимаются в случае, если "девка засядет", не выйдет
замуж за своего похитителя. Предполагается, что, если умычка, бывшая до
принятия христианства одной форм брака, сопровождалась христианским
браком, виновник ее не подвергался церковному суду и денежному взысканию, а
наказывался вместе с похищенной женой только епитимьей, "занеже не по закону
божию сочетались", как положено об этом деле в поучении духовенству XII в.,
приписываемом новгородскому архиепископу Илье-Иоанну. Кроме того,
разъяснение прибавляет к трем общественным классам первой статьи еще
четвертый - "простую чадь", простонародье. Потом и к этому разъяснению
сделано было дополнение: постановленное в статье и в разъяснении имеет место
в том случае, когда "девку кто умолвит к себе и даст в толоку", т. е. когда
кто похитит девицу скопом, "толокой", с ее согласия, предварительно
сговорившись с нею, как обыкновенно и происходили умычки. Предполагается,
что, если девица похищена насильно, без ее согласия, дело должно идти иным
порядком и привести к другим последствиям. И разъяснение и дополнение
оторваны от статьи, к которой относятся, помещены в уставе как отдельные
статьи (6-я и 7-я), лагающие особые случаи, и в этом положении совершенно
непонятны. Ввожу вас в эти подробности с двоякой целью, чтобы показать на
частном примере, во-первых, как чужой казус разрабатывался туземной
кодификацией применительно к местному обычаю, и, во-вторых, какие
затруднения встроите вы в древнерусских памятниках, когда вам придется иметь
с ними дело. Последнее поясню еще одним примером. К вестному уже нам
Закону Судному и к Русской Правде прибавлялась в списках непонятная статья о
бесчестии такого содержания: за бесчестную гривну золота, ежели бабка и мать
были в золоте, взять за гривну золота 50 гривен кун, а ежели бабка была в
золоте, а по матери не следует золото, взять гривну серебра, а за гривну
серебра пол-осьмы (семь с половиной) гривны кун. Из этой статьи прежде всего
открывается соотношение денежных единиц золотых и серебряных: в фунте золота
считалось 50 гривен кун, в фунте серебра семь с половиной гривен. Статья
относится к XIII в.
и показывает, что золото тогда ценилось у нас только в шесть-семь
(шесть и две трети) раза дороже серебра. Но про каких бабку и мать в золоте
говорит статья?
Смысл ее открывается при сопоставлении со статьей Ярославова устава, по
которой обозвавший чужую жену позорным словом платит ей "за срам" 5 гривен
или 3 гривны золота, если это жена большого или меньшого боярина, а если
оскорбленная - жена простого горожанина, то ей за срам 3 гривны серебра.
Бродячая статья значит:
человек, потерпевший оскорбление словом с непочтительным упоминанием
его родителей, взыскивает с оскорбителя за бесчестье гривну золота, если его
бабушка и мать были замужем за людьми княжеской дружины; если же его мать
по мужу простая горожанка, он имеет право искать на обидчике только одну
гривну серебра, хотя бы бабушка была за княжим дружинником.
УСТАВ ЯРОСЛАВА И РУССКАЯ ПРАВДА. Изучая устав Ярослава, застаем
церковно-судебную практику и церковную кодификацию, так сказать, на ходу, в
состоянии колебаний и первых опытов, неупорядоченных усилий. За вестное
греховное деяние по одному списку устава положена определенная пеня, а по
другому она еще как будто не готова, предоставлена усмотрению церковной
власти:
"епископу в вине, во что их обрядит". Устав не исчерпывает всей
церковно-судебной практики своего времени, не предусматривает многих деяний,
насчет которых церковная власть XI и XII вв. дала уже определенные и точные
руководящие указания. Эти пробелы легко заметить, сличая устав с упомянутыми
уже мною правилами митрополита Иоанна II и ответами епископа Нифонта на
вопросы Кирика и других. Несмотря на то, устав Ярослава остается
единственным памятником учаемого времени по своей мысли и по своему
содержанию. Церковные уставы, данные потомками Ярослава, имели местное или
специальное значение: они или повторяли с некоторыми менениями для
вестной епархии общий устав Владимира Святого, как новгородский церковный
устав Мономахова внука Всеволода, или определяли финансовые отношения церкви
к государству в вестной области, каковы уставы новгородский князя
Святослава 1137 г. и смоленский князя Ростислава 1151 г. Устав Ярослава есть
предназначенный для всей русской церкви судебник, пытавшийся провести
раздельную черту и вместе с тем установить точки соприкосновения между судом
государственным и церковным. С этой стороны устав имеет блкое юридическое
и историческое отношение к Русской Правде. В самом деле, что такое Русская
Правда? Это - церковный судебник по недуховным делам лиц духовного
ведомства; устав Ярослава - церковный судебник по духовным делам лиц
духовного и светского ведомства. Русская Правда - свод постановлений об
уголовных преступлениях и гражданских правонарушениях в том объеме, в каком
нужен был такой свод церковному судье для суда по недуховным делам церковных
людей; Ярославов устав - свод постановлений о греховно-преступных деяниях,
суд по которым над всеми христианами, духовными и мирянами, поручен был
русской церковной власти. Основные источники Правды - местный юридический
обычай и княжеское законодательство при косвенном участии
церковно-вантийского права; основные источники устава - греческий
Номоканон с другими памятниками церковно-вантийского права и Владимиров
церковный устав при косвенном участии местного юридического обычая и
княжеского законодательства. Правда нашла в вантийских источниках устава
образцы кодификации, а устав взял русских источников Правды основу своей
системы наказаний, денежные взыскания, к оба памятника заимствовали у своих
вантийских образцов. Эклоги и Прохирона, одинаковую форму синоптического,
конспективного свода законов. Так, Русская Правда и Ярославов церковный
устав являются как бы двумя частями одного церковно-юридического кодекса.
ВЛИЯНИЕ ЦЕРКВИ НА ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПОРЯДОК. По рассмотренным церковным
уставам при пособии других современных им памятников можно составить общее
суждение о том действии, какое оказала церковь на быт и нравы русского
общества в первые века его христианской жни. Русский митрополит-грек XI в.
Иоанн II в своих церковных правилах дал наставление духовному лицу,
спрашивавшему его о разных предметах церковной практики: "...прилежи паче
закону, неже обычаю земли". Ни русская церковно-судебная практика, ни
русская кодификация, насколько та и другая проявились в Русской Правде и
уставе Ярослава, не оправдали этого наставления, оказав слишком много
внимания обычаю земли. Церковь не пыталась перестроить ни форм, ни оснований
государственного порядка, какой она застала на Руси, хотя пришлой церковной
иерархии, привыкшей к строгой монархической власти и политической
централации, русский государственный порядок, лишенный того и другого, не
мог внушать сочувствия. Церковная иерархия старалась только устранить или
ослабить некоторые тяжелые следствия туземного порядка, например княжеские
усобицы, и внушить лучшие политические понятия, разъясняя князьям истинные
задачи их деятельности и указывая наиболее пригодные и чистые средства
действия. Церковное управление и поучение, несомненно, вносило и в княжескую
правительственную и законодательную практику, а может быть, и в политическое
сознание князей некоторые технические и нравственные усовершенствования,
понятия о законе, о правителе, начатки следственного судебного процесса,
письменное делопроводство: недаром писец, делопроводитель исстари усвоил
у нас греческое название дьяка. Но при нком уровне нравственного и
гражданского чувства у тогдашнего русского княжья церковь не могла внести
какого-либо существенного улучшения в политический порядок. Когда между
князьями затевалась сестра и готовилась кровавая усобица, митрополит 110
поручению старейшего города Киева мог говорить соперникам внушительные речи:
"Молим вас, не погубите Русской земли: если будете воевать между собою,
поганые обрадуются и возьмут землю нашу, которую отцы и деды наши стяжали
трудом своим великим и мужеством; поборая по Русской земле, они чужие земли
приискивали, а вы и свою погубить хотите". Добрые князья, подобные Мономаху
или Давиду черниговскому, плакали от таких слов, но дела шли своим стихийным
чередом, порядок добрых впечатлений и порядок привычных отношений
развивались параллельно, не мешая один другому и встречаясь только в
исключительных личностях на короткое время, по истечении которого кляузы
родичей быстро заметали следы плодотворной деятельности отдельных лиц. До
нас дошло от XII в. горячее "Слово о князьях", пронесенное одним церковным
витием на память святых князей Бориса и Глеба. Тема, разумеется, братолюбие
и миролюбие; цель поучения - обличение княжеских усобиц, в разгар которых
оно, по-видимому, было сказано. "Слышите, князья, противящиеся старшей
братии и рать поднимающие и поганых наводящие на свою братию! Не обличит ли
вас бог на страшном суде? Святые Борис и Глеб попустили брату своему отнять
у них не только власть, но и жнь. А вы одного слова стерпеть брату не
можете и за малую обиду смертоносную вражду поднимаете, прываете поганых
на помощь против своей братии. Как вам не стыдно враждовать со своей братией
и единоверными своими!" Это негодование - опора для суждения о людях того
времени: пришлось бы ценить их очень нко, если бы среды их не
послышалось негодующего голоса против княжеских беспорядков. И все-таки
проповедник горячился напрасно: источником беспорядков был самый порядок
княжеского управления землей. Князья сами тяготились этим порядком, но не
сознавали возможности заменить его другим и не сумели бы заменить, если бы и
сознавали. Да и сама иерархия не обладала ни авторитетом, ни энергией в
достаточной мере, чтобы сдерживать генеалогический задор князей. В ее
верхнем правящем слое было много пришельцев. В далекую и темную скифскую
митрополию шли не лучшие греки. Они были равнодушны к местным нуждам и
заботились о том, чтобы высылать на родину побольше денег, чем мимоходом
кольнул им глаза новгородский владыка XII в. Иоанн в поучении своему
духовенству. Уже в то время слово грек имело у нас недоброе значение -
плута: таил он в себе обман, потому что был он грек, замечает летопись об
одном русском архиерее.
НА ОБЩЕСТВО. Церковная иерархия действовала не столько силой лиц,
сколько правилами и учреждениями, ею принесенными, и действовала не столько
на политический порядок, сколько на частные гражданские и особенно на
семейные отношения. Здесь, не ломая прямо закоренелых привычек и
предрассудков, церковь исподволь прививала к туземному быту новые понятия и
отношения, перевоспитывая умы и нравы, приготовляя их к восприятию новых
норм, и таким путем глубоко проникала в юридический и нравственный склад
общества. Мы видели состав этого общества по Русской Правде. Оно делилось по
правам и имущественной состоятельности на политические и экономические
классы, высшие и ншие, лежавшие один над другим, т. е. делилось
горонтально. Церковь стала расчленять общество в ином направлении, сверху
вн, вертикально. Припомните состав общества церковных людей. Это не был
устойчивый и однородный класс с наследственным значением, не было новое
сословие в составе русского общества: в число церковных людей попадали лица
разных классов гражданского общества, и принадлежность к нему условливалась
не происхождением, а волей или временным положением лица, иногда случайными
обстоятельствами (убогие и бесприютные, странники и т. п.). Даже князь мог
попасть в число церковных людей. Церковный устав князя Всеволода,
составленный на основании Владимирова устава и данный новгородскому
Софийскому собору во второй четверти XII в., причисляет к церковным людям и
гоев, людей, по несчастию или другим причинам потерявших права своего
состояния, сбившихся с житейского пути, по которому шли их отцы.
Устав различает четыре вида гоев: это - попов сын, не обучившийся
грамоте, обанкротившийся купец, холоп, выкупившийся на волю, и князь,
преждевременно осиротевший. Итак, рядом с общественным делением по правам и
имущественной состоятельности церковь вводила свое деление, основанное на
иных началах. Она соединяла в одно общество людей разных состояний или во
имя цели, житейского назначения, религиозно-нравственного служения, или во
имя чувства сострадания и милосердия. При таком составе церковное общество
являлось не новым государственным сословием с духовенством во главе, а
особым обществом, параллельным государственному, в котором люди разных
государственных сословий соединялись во имя равенства и
религиозно-нравственных побуждений.
НА СЕМЬЮ. Не менее глубоко было действие церкви на формы и дух частного
гражданского общежития, именно на основной его союз - семейный. Здесь она
доканчивала разрушение языческого родового союза, до нее начавшееся.
Христианство застало на Руси только остатки этого союза, например
кровомщение:
цельного рода уже не существовало. Один прнакового цельности -
отсутствие наследования по завещанию, а договора Олега с греками мы
видели, что уже за три четверти века до крещения Владимира письменное
обряжение, завещание, было господствующей формой наследования, по крайней
мере, в тех классах русского общества, которые имели прямые сношения с
Вантией. Построенный на языческих основаниях, родовой союз был противен
церкви, и она с первой минуты своего водворения на Руси стала разбивать его,
строя его обломков союз семейный, ею освящаемый. Главным средством для
этого служило церковное законодательство о браке и наследовании. Мы уже
знаем, что летопись отметила у полян еще в языческую пору привод невесты к
жениху вечером, форму брачного союза, которую она даже решилась прнать
браком. Но поучения духовенству, приписываемого архиепископу
новгородскому Иоанну, видим, что даже в его время, почти два века спустя по
принятии христианства, в разных классах общества действовали различные формы
языческого брака - и привод, и умычка, заменявшие брак христианский.
Поэтому "невенчальные" жены в простонародье были столь обычны, что
церковь принуждена была до вестной степени мириться с ними, прнавать их
если не вполне законными, то терпимыми, и устав Ярослава даже налагает на
мужа пеню за самовольный развод с такой женой, а сейчас упомянутый
архиепископ настойчиво требует от священников, чтобы они венчали такие четы
даже и с детьми. Гораздо строже, чем за уклонение от церковного венчания,
карает тот же устав за браки в блких степенях родства. Митрополит Иоанн II
во второй половине XI в. налагает епитимью на браки даже между
четвероюродными; но потом допускали брачный союз и между троюродными.
Христианский брак не допускается между блкими родственниками, между
своими; следовательно, стесняя постепенно круг родства, в пределах которого
запрещался брак, церковь приучала более отдаленных родственников смотреть
друг на друга как на чужих. Так церковь укорачивала языческое родство,
обрубая слишком широко раскидывавшиеся его ветви.
РАЗВИТИЕ СЕМЕЙНОГО НАЧАЛА. Трудным делом церкви в устройстве семьи было
установить в ней новые юридические и нравственные начала. Здесь предстояло
внести право и дисциплину в наименее поддающиеся нормировке отношения,
направляемые дотоле инстинктом и проволом, бороться с многоженством,
наложничеством, со своеволием разводов, посредством которых мужья
освобождались от наскучивших им жен, заставляя их уходить в монастырь.
Христианская семья, завязываясь как союз гражданский обоюдным согласием
жениха и невесты, держится на юридическом равенстве и нравственном
взаимодействии мужа и жены. Необходимое следствие гражданской равноправности
жены - усвоение ей права собственности. Еще в Х в. дружинная и торговая Русь
знакома была с раздельностью имущества супругов: по договору Олега с греками
на имущество жены не падала ответственность за преступление мужа. Церкви
предстояло поддерживать и укреплять это установление: церковный устав
Владимира Святого ей предоставил разбирать споры между мужем и женой "о
животе", об имуществе. Впрочем, влияние церкви на семейный быт не
ограничивалось сферой действия формального церковного суда,
регламентируемого уставами: оставались отношения, которые она предоставляла
чисто нравственному суду духовника. Устав Ярослава наказывает жену, которая
бьет своего мужа, но обратный случай обходит молчанием. Духовника не следует
забывать и при разборе статей церковных уставов об отношениях между
родителями и детьми.
Здесь закон ограничивается, как бы сказать, простейшими, наименее
терпимыми неправильностями семейной жни, сдерживая провол родителей в
деле женитьбы или замужества детей, возлагая на родителей ответственность за
целомудрие дочерей, карая детей, которые бьют своих родителей, не только
церковной, но и гражданской, "властельской казнью", как тяжких уголовных
преступников. Зато предоставлен был полный простор мужу и отцу как
завещателю: древнейшие памятники русского права не налагают никаких
ограничений на его предсмертную волю, не следуя в этом за своими
вантийскими образцами. "Как кто, умирая, разделит свой дом детям, на том и
стоять"; какова основа наследственного права по Русской Правде. Закон не
предполагает, чтобы при детях возможны были вне семьи какие-либо другие
наследники по завещанию. Блкие родственники выступают только в случае
опеки, когда мать-вдова при малолетних детях вторично выходила замуж, а в
договоре Олега являются законными наследниками, когда после умершего ее
оставалось ни детей, ни завещания. Припомним, что в этой победе семейного
начала над родовым церковное законодательство только доканчивало дело,
начатое еще в языческие времена другими влияниями, на которые я указывал
прежде (в лекциях VIII и X).
ГЛАВНЫЕ ЯВЛЕНИЯ II ПЕРИОДА РУССКОЙ ИСТОРИИ. УСЛОВИЯ. РАССТРАИВАВШИЕ
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПОРЯДОК И БЛАГОСОСТОЯНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ. БЫТ ВЫСШЕГО ОБЩЕСТВА.
УСПЕХИ ГРАЖДАНСТВЕННОСТИ И ПРОСВЕЩЕНИЯ. ПОЛОЖЕНИИ НИЗШИХ КЛАССОВ; УСПЕХИ
РАБОВЛАДЕНИЯ И ПОРАБОЩЕНИЯ. ПОЛОВЕЦКИЕ НАПАДЕНИЯ. ПРИЗНАКИ ЗАПУСТЕНИЯ
ДНЕПРОВСКОЙ РУСИ. ДВУСТОРОННИЙ ОТЛИВ НАСЕЛЕНИЯ ОТТУДА. ПРИЗНАКИ ОТЛИВА НА
ЗАПАД. ВЗГЛЯД НА ДАЛЬНЕЙШУЮ СУДЬБУ ЮГО-ЗАПАДНОЙ РУСИ И ВОПРОС О
ПРОИСХОЖДЕНИИ МАЛОРУССКОГО ПЛЕМЕНИ. ПРИЗНАКИ ОТЛИВА НАСЕЛЕНИЯ НА
СЕВЕРО-ВОСТОК. ЗНАЧЕНИЕ ЭТОГО ОТЛИВА И КОРЕННОЙ ФАКТ ПЕРИОДА.
II ПЕРИОД. Обращаюсь к учению второго периода нашей истории,
продолжавшегося с XIII до половины XV в. Наперед отмечу главные явления
этого времени, которые составят предмет нашего учения. Это были коренные
перемены русской жни, если сопоставить их с главными явлениями первого
периода. В первом периоде главная масса русского населения сосредоточивалась
в области Днепра; во втором она является в области Верхней Волги. В первом
периоде устроителем и руководителем политического и хозяйственного порядка
был большой торговый город; во втором таким устроителем и руководителем
становится князь - наследственный вотчинник своего удела. Итак, в учаемом
периоде являются новая историческая сцена, новая территория и другая
господствующая политическая сила; Русь днепровская сменяется Русью
верхневолжской; волостной город уступает свое место князю, с которым прежде
соперничал. Эта двоякая перемена, территориальная и политическая, создает в
верхневолжской Руси совсем иной экономический и политический быт, непохожий
на киевский. Соответственно новой политической силе эта верхневолжская Русь
делится не на городовые области, а на княжеские уделы; сообразно с новой
территорией, т.
е. с внешней обстановкой, в какую попадает главная масса русского
населения, и двигателем народного хозяйства на верхней Волге становится
вместо внешней торговли сельскохозяйственная эксплуатация земли с помощью
вольного труда крестьянина-арендатора. Как, в каком порядке будем мы учать
эти новые факты?
Припомните, как вы учали явления нашей истории XII и XIII вв. на
гимназической скамье, т. е. как они лагаются в кратком учебном
руководстве. Приблительно до половины XII в., до Андрея Боголюбского,
внимание учающего сосредоточивается на Киевской Руси, на ее князьях, на
событиях, там происходивших. Но с половины или с конца XII в. внимание ваше
довольно круто поворачивалось в другую сторону, на северо-восток, обращалось
к Суздальской земле, к ее князьям, к явлениям, там происходившим.
Историческая сцена меняется как-то вдруг, неожиданно, без достаточной
подготовки зрителя к такой перемене.
Под первым впечатлением этой перемены мы не можем дать себе ясного
отчета ни в том, куда девалась старая Киевская Русь, ни в том, откуда
выросла Русь новая, верхневолжская. Обращаясь ко второму периоду нашей
истории, мы должны начать с объяснения того, что было виною этой
перестановки исторической сцены. Отсюда первый вопрос при учении второго
периода - когда и каким образом масса русского населения передвинулась в
новый край. Это передвижение было следствием расстройства общественного
порядка, какой установился в Киевской Руси. Причины расстройства были
довольно сложны и скрывались как в самом складе жни этой Руси, так и в ее
внешней обстановке. Я бегло укажу главные этих причин.
ВНЕШНЕЕ БЛАГОСОСТОЯНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ. С половины XII столетия
становится заметно действие условий, разрушавших общественный порядок и
экономическое благосостояние Киевской Руси. Если судить об этой Руси по быту
высших классов, можно предполагать в ней значительные успехи материального
довольства, гражданственности и просвещения. Руководящая сила народного
хозяйства, внешняя торговля, сообщала жни много движения, приносила на
Русь большие богатства.
Денежные знаки обращались в обилии. Не говоря о серебре, в обороте
было много гривен золота, слитков весом в греческую литру (72 золотника). В
больших городах Киевской Руси XI и XII вв. в руках князей и бояр заметно
присутствие значительных денежных средств, больших капиталов. Нужно было
иметь в распоряжении много свободных богатств, чтобы построить такого
дорогого материала и с такой художественной роскошью храм, подобный
киевскому Софийскому собору Ярослава. В половине XII в. смоленский князь
получал со своего княжества только дани, не считая других доходов, 3 тысячи
гривен кун, что при тогдашней рыночной стоимости серебра представляло сумму
не менее 150 тысяч рублей.
Владимир Мономах однажды поднес отцу обеденный подарок в 300 гривен
золота, а Владимирко, князь галицкий, дал великому князю Всеволоду в 1144 г.
1200 гривен серебра, чтобы склонить его к миру. Встречаем указания на
большие денежные средства и у частных лиц. Сын богатого выезжего варяга
Шимона, служивший тысяцким у Юрия Долгорукого, пожелав оковать гроб
преподобного Феодосия, пожертвовал на это 500 фунтов серебра и 50 фунтов
золота. Церковный устав Ярослава находил возможным назначить большому
боярину за самовольный развод с женой пеню: ей "за сором", за обиду 300
гривен кун, а в пользу митрополита 5 гривен золота. Кроме денег есть еще
вестия об обильных хозяйственных статьях и запасах в частных имениях
князей, где работали сотни челяди, о табунах в тысячи голов кобыл и коней, о
тысячах пудов меду, о десятках корчаг вина; в сельце у князя Игоря
Ольговича, убитого в Киеве в 1147 г., стояло на гумне 900 стогов хлеба.
КУЛЬТУРНЫЕ УСПЕХИ. Пользуясь приливом туземных и заморских богатств в
Киев и в другие торговые и административные центры, господствующий класс
создал себе привольную жнь, нарядно оделся и просторно обстроился в
городах. Целые века помнили на Руси о воскресных пирах киевского князя, и
доселе память о них звучит в богатырской былине, какую поет олонецкий или
архангельский крестьянин.
Материальное довольство выражалось в успехах искусств, книжного
образования.
Богатства привлекали заморского художника и заморские украшения жни.
За столом киевского князя XI в. гостей забавляли музыкой. До сих пор в
старинных могилах и кладах южной Руси находят относящиеся к тем векам вещи
золотые и серебряные часто весьма художественной работы. Уцелевшие остатки
построек XI и XII вв. в старинных городах Киевской Руси, храмов с их
фресками и мозаиками поражают своим мастерством того. чей художественный
глаз воспитался на архитектуре и живописи московского Кремля. Вместе с
богатствами и искусствами Вантии притекали на Русь также гражданские и
нравственные понятия; оттуда в Х в. принесено христианство с его книгами,
законами, с его духовенством и богослужением, с иконописью, вокальной
музыкой и церковною проповедью. Артерией, по которой текли на Русь к Киеву
эти материальные и нравственные богатства, был Днепр, тот "батюшка Днепр
Словутич", о котором поет русская песня, донесшаяся от тех веков.
Известия XI и XII вв. говорят о знакомстве тогдашних русских князей с
иностранными языками, об их любви собирать и читать книги, о ревности к
распространению просвещения, о заведении ими училищ даже с греческим и
латинским языком, о внимании, какое они оказывали ученым людям, приходившим
Греции и Западной Европы. Эти вестия говорят не о редких, единичных
случаях или исключительных явлениях, не оказавших никакого действия на общий
уровень просвещения; сохранились очевидные плоды этих просветительных забот
и усилий. С помощью переводной письменности выработался книжный русский
язык, образовалась литературная школа, развилась оригинальная литература, и
русская летопись XII в.
по мастерству ложения не уступает лучшим анналам тогдашнего Запада.
РАБОВЛАДЕНИЕ. Но все это составляло лицевую сторону жни, которая
имела свою нанку, какою является быт общественного на, нших классов
общества.
Экономическое благосостояние Киевской Руси XI и XII вв. держалось на
рабовладении. К половине XII в. рабовладение достигло там громадных
размеров.
Уже в Х - XI вв. челядь составляла главную статью русского вывоза на
черноморские и волжско-каспийские рынки. Русский купец того времени всюду
неменно являлся с главным своим товаром, с челядью. Восточные писатели Х
в. в живой картине рисуют нам русского купца, торгующего челядью на Волге;
выгрузившись, он расставлял на волжских базарах, в городах Болгаре или
Итиле, свои скамьи, лавки, на которых рассаживал живой товар - рабынь. С тем
же товаром являлся он и в Константинополь. Когда греку, обывателю Царьграда,
нужно было купить раба, он ехал на рынок, где "русские купцы приходяще
челядь продают" - так читаем в одном посмертном чуде Николая-чудотворца,
относящемся к половине XI в. Рабовладение было одним главнейших
предметов, на который обращено внимание древнейшего русского
законодательства, сколько можно судить о том по Русской Правде: статьи о
рабовладении составляют один самых крупных и обработанных отделов в ее
составе. Рабовладение было, по-видимому, и первоначальным юридическим и
экономическим источником русского землевладения. До конца Х в.
господствующий класс русского общества остается городским по месту и
характеру жни. Управление и торговля давали ему столько житейских выгод,
что он еще не думал о землевладении. Но, прочно усевшись в большом
днепровском городе, он обратил внимание и на этот экономический источник.
Военные походы скопляли в его руках множество челяди. Наполнив ими свои
городские подворья, он сбывал лишек за море: с Х в. челядь, как мы знаем,
наряду с мехами была главной статьей русского вывоза. Теперь люди высшего
общества стали сажать челядь на землю, применять рабовладение к
землевладению. Прнаки частной земельной собственности на Руси появляются
не раньше XI в. В XII столетии мы встречаем несколько указаний на частных
земельных собственников. Такими собственниками являются: 1)
князья и члены их семейств, 2) княжие мужи, 3) церковные учреждения,
монастыри и епископские кафедры. Но во всех вестиях о частном
землевладении XII в.
земельная собственность является с одним отличительным прнаком: она
населялась и эксплуатировалась рабами; это - "села с челядью". Челядь
составляла, по-видимому, необходимую хозяйственную принадлежность частного
землевладения, светского и церковного, крупного и мелкого. Отсюда можно
заключить, что самая идея о праве собственности на землю, о возможности
владеть землею, как всякою другою вещью, вытекла рабовладения, была
развитием мысли о праве собственности на холопа. Это земля моя, потому что
мои люди, ее обрабатывающие - таков был, кажется, диалектический процесс, с
которым сложилась у нас юридическая идея о праве земельной собственности.
Холоп-земледелец, "страдник", как он назывался на хозяйственном языке
древней Руси, служил проводником этой идеи от хозяина на землю, юридической
связью между ними. как тот же холоп был для хозяина орудием эксплуатации его
земли. Так возникла древнерусская боярская вотчина: привилегированный
купец-огнищанин и витязь-княж муж Х в. превратился в боярина, как называется
на языке Русской Правды привилегированный землевладелец.
Вследствие того что в XI и XII вв. раба стали сажать на землю, он
поднялся в цене. Мы знаем, что до смерти Ярослава закон дозволял убить
чужого раба за удар, нанесенный им свободному человеку. Дети Ярослава
запретили это.
ПОРАБОЩЕНИЕ ВОЛЬНЫХ РАБОЧИХ. Рабовладельческие понятия и привычки
древнерусских землевладельцев стали потом переноситься и на отношения
последних к вольным рабочим, к крестьянам. Русская Правда знает класс
"ролейных", т. е.
земледельческих наймитов, или закупов. Закуп блко стоял к холопу,
хотя закон и отличал его от последнего: это, как мы видели, неполноправный,
временнообязанный крестьянин, работавший на чужой земле с хозяйским
инвентарем и за некоторые преступления (за кражу и побег от хозяина)
превращавшийся в полного, обельного холопа. В этом угнетенном юридическом
положении закупа и можно видеть действие рабовладельческих привычек
древнерусских землевладельцев, переносивших на вольнонаемного крестьянина
взгляд, каким они привыкли смотреть на своего раба-земледельца. Под влиянием
такого взгляда в старинных памятниках юридического характера наймит вопреки
закону прямо зовется "челядином". Этим смешением вольного работника-закупа с
холопом можно объяснить одну черту не дошедшего до нас договора Владимира
Святого с волжскими болгарами, заключенного в 1006 г. и ложенного
Татищевым в его "Истории России": болгарским купцам, торговавшим по русским
городам, запрещено было ездить по русским селам и продавать товары
"огневтине и смердине". Смердина - свободные крестьяне, жившие на княжеских
или государственных землях; огневтина - рабочее население
частновладельческих земель без различия челяди и наймитов. Строгость, с
какою древнерусский закон преследовал ролейного наймита за побег от хозяина
без расплаты, обращая его в полного холопа, свидетельствует в одно время и о
нужде землевладельцев в рабочих руках и о стремлении наемных рабочих,
закупов, выйти своего тяжелого юридического положения. Такие отношения
складывались господствовавших интересов времени. Обогащением и
порабощением создавалось общественное положение лица. В одном проведении
русского митрополита XII в.
Климента Смолятича ображается современный ему русский человек,
добивающийся славы, знатности: он прилагает дом к дому, село к селу,
набирает себе бортей и пожен, "гоев и сябров", подневольных людей. Таким
образом, экономическое благосостояние и успехи общежития Киевской Руси
куплены были ценою порабощения нших классов; привольная жнь общественных
вершин держалась на юридическом принижении масс простого народа. Эта
приниженность обострялась еще резким имущественным неравенством между
классами русского общества по большим городам XI и XII вв. Начальная
летопись вскрывает перед нами эту социальную черту, обычную особенность
быта, строящегося усиленной работой торгово-промышленного капитала. В 1018
г. новгородцы решили на вече сложиться, чтобы нанять за морем варягов на
помощь Ярославу в борьбе его с киевским братом Святополком. По общественной
раскладке постановили собрать с простых людей по 4 куны, а с бояр по 18
гривен кун. Кун в гривне считалось 25: значит, высший класс общества был
обложен в сто двенадцать с половиной раз тяжелее сравнительно с простыми
гражданами. Это приниженное юридическое и экономическое положение рабочих
классов и было одним условий, колебавших общественный порядок и
благосостояние Киевской Руси. Порядок этот не имел опоры в нших классах
населения, которым он давал себя чувствовать только своими невыгодными
последствиями.
КНЯЖЕСКИЕ УСОБИЦЫ. Князья своими владельческими отношениями сообщали
усиленное действие этому неблагоприятному условию. Очередной порядок
княжеского владения сопровождался крайне бедственными следствиями для
народного хозяйства. В постоянных своих усобицах князья мало думали о
земельных приобретениях, о территориальном расширении своих областей, в
которых они являлись временными владельцами; но, тяготясь малонаселенностью
своих частных имений, они старались заселить их искусственно. Лучшим
средством для этого был полон. Поэтому их общей военной привычкой было,
вторгнувшись во враждебную страну, разорить ее и набрать как можно больше
пленных. Пленники по тогдашнему русскому праву обращались в рабство и
селились на частных землях князя и его дружины, с которой князь делился
своей добычей. Ослепленный князь Василько в горе своем вспоминал, как
некогда он имел намерение захватить болгар дунайских и посадить их в своем
Теребовльском княжестве. Поговорка, ходившая о князе конца XII в. Романе
волынском ("худым живеши, литвою ореши"), показывает, что он сажал литовских
пленников на свои княжеские земли как крепостных или обязанных работников.
Эти колонаторские заботы насчет иноземных соседей были неудобны только
тем, что вызывали и с противной стороны соответственную отместку. Гораздо
хуже было то, что подобные приемы войны князья во время усобиц применяли и к
своим. Первым делом их было, вступив в княжество соперника-родича, пожечь
его села и забрать или истребить его "жнь", т. е. его хозяйственные
запасы, хлеб, скот, челядь.
Владимир Мономах был самый добрый и умный Ярославичей XI - XII вв.,
но и он не чужд был этого хищничества. В своем Поучении детям он
рассказывает, как, напавши раз врасплох на Минск, он не оставил там
"ничелядина, ни скотины". В другой раз сын его Ярополк (1116 г.) захватил
Друцк в том же Минском княжестве и всех жителей этого города перевел в свою
Переяславскую волость, построивши для них новый город при впадении Суды в
Д Летописец XII в., рассказывая об удачном вторжении князя в чужую
волость, иногда заканчивает рассказ замечанием, что победители воротились,
"ополонившись челядью и скотом". Обращали в рабство и пленных
соотечественников: после неудачного нападения рати Андрея Боголюбского на
Новгород в 1169 г. там продавали пленных суздальцев по 2 ногаты за человека.
Так же поступали с пленною Русью половцы, которых князья русские в
своих усобицах не стыдились наводить на Русскую землю. Превратившись в
хищническую борьбу за рабочие руки, сопровождавшуюся уменьшением свободного
населения, княжеские усобицы еще более увеличивали тяжесть положения нших
классов, и без того приниженных аристократическим законодательством XI - XII
вв.
ПОЛОВЕЦКИЕ НАПАДЕНИЯ. Внешние отношения Киевской Руси прибавляли к
указанным условиям еще новое, наиболее гибельно действовавшее на ее
общественный порядок и благосостояние. Изучая жнь этой Руси, ни на минуту
не следует забывать, что она основалась на окраине культурно-христианского
мира, на берегу Европы, за которым простиралось безбрежное море степей,
служивших преддверием Азии. Эти степи со своим кочевым населением и были
историческим бичом для Древней Руси.
После поражения, нанесенного Ярославом печенегам в 1036 г., русская
степь на некоторое время очистилась; но вслед за смертью Ярослава с 1061 г.
начались непрерывные нападения на Русь новых степных ее соседей половцев
(куман). С этими половцами Русь боролась упорно в XI и XII столетиях. Эта
борьба - главный предмет летописного рассказа и богатырской былины.
Половецкие нападения оставляли по себе страшные следы на Руси. Читая
летопись того времени, мы найдем в ней сколько угодно ярких красок для
ображения бедствий, какие испытывала Русь со степной стороны. Нивы
забрасывались, зарастали травою и лесом; где паслись стада, там водворялись
звери. Половцы умели подкрадываться к самому Киеву: в 1096 г. хан Боняк
"шелудивый" чуть не въехал в самый город, ворвался в Печерский монастырь,
когда монахи спали после заутрени, ограбил и зажег его.
Города, даже целые области пустели. В XI в. Поросье (край по реке Роси,
западному притоку Днепра ниже Киева) с Ярославова времени является хорошо
заселенной страной. Здесь жило смешанное население: рядом с пленниками
ляхами, которых сажал здесь Ярослав, селились русские выходцы и мирные
кочевники, торки, берендеи, даже печенеги, спасшиеся от половцев и
примкнувшие к Руси для борьбы с ними. Эти мирные инородцы вели полукочевой
образ жни: летом они бродили по соседним степям со своими стадами и вежами
(шатрами или кибитками), а зимой или на время опасности укрывались в свои
укрепленные становища и города по Роси, составлявшие сторожевые военные
поселения по степной границе. Русские в отличие от диких половцев звали их
"своими погаными". В конце XI столетия Поросье стало особой епархией,
кафедра которой находилась в Юрьеве на Роси, городе, построенном Ярославом и
названном по его христианскому имени (Ярослав - Георгий или Юрий). Обитатели
Поросья жили в постоянной тревоге от нападения степи. В 1095 г. юрьевцы
подверглись новому нападению и, наскучив постоянными опасностями от
половцев, все ушли в Киев, а половцы сожгли опустелый город. Великий князь
Святополк построил для переселенцев новый город на Днепре ниже Киева
Святополч; скоро к ним присоединились другие беглецы со степной границы. Еще
большие опасности переживала также соседняя со степью Переяславская земля:
по тамошним рекам Трубежу, Супою, Суде, Хоролю происходили чуть не
ежегодные, в иные годы неоднократные встречи Руси с половцами; в продолжение
XII в. эта область постепенно пустела. Под гнетом этих тревог и опасностей,
при возраставших усобицах князей почва общественного порядка в Киевской Руси
становилась зыбкой, ежеминутно грозившей погромом: возникало сомнение в
возможности жить при таких условиях. В 1069 г., когда Изяслав, гнанный
киевлянами за нерешительность в борьбе с половцами, шел на Киев с польской
помощью, киевское вече просило его братьев Святослава и Всеволода защитить
город своего отца: "а не хотите, - прибавили киевляне, - нам ничего больше
не остается делать - зажжем свой город и уйдем в Греческую землю". Русь
истощалась в средствах борьбы с варварами.
Никакими мирами и договорами нельзя было сдержать их хищничества,
бывшего их привычным промыслом. Мономах заключил с ними 19 миров, передавал
им множество платья и скота, - и все напрасно. С той же целью князья
женились на ханских дочерях; но тесть по-прежнему грабил область своего
русского зятя без всякого внимания к свойству. Русь окапывала свои степные
границы валами, огораживала цепью острожков и военных поселений,
предпринимала походы в самые степи; дружинам в пограничных со степью
областях приходилось чуть не постоянно держать своих коней за повод в
ожидании похода. Этой нурительной борьбой был выработан особого типа
богатырь, - не тот богатырь, о котором поет богатырская былина, а его
исторический подлинник, каким является в летописи Демьян Куденевич, живший в
Переяславле Русском в половине XII в. Он со слугой и пятью молодцами выезжал
на целое войско и обращал его в бегство, раз выехал на половецкую рать
совсем один, даже одетый по-домашнему, без шлема и панциря, перебил
множество половцев, но сам был исстрелян неприятелями и чуть живой воротился
в город. Таких "храбров"
звали тогда людьми божьими. Это были ближайшие преемники варяжских
витязей, пересевшие с речной лодки на степного коня, и отдаленные
предшественники днепровского казачества, воевавшего с крымскими татарами и
турками и на коне и на лодке. Таких богатырей много подвалось и полегло в
смежных со степью русских областях XI и XII вв. Одно старинное
географическое описание юго-западной Руси XVI в. ображает одну местность
на пути между Переяславлем Русским и Киевом в виде богатырского кладбища:
"...а тут богатыри кладутся русские" До смерти Мономахова сына Мстислава
(1132 г.) Русь еще с успехом отбивала половцев от границ своих и даже иногда
удачно проникала в самую глубь половецких степей; но со смертью этого
деятельного Мономаховича ей, очевидно, становилось не под силу сдерживать
напор кочевников, и она начинала отступать перед ними. От этих нападений,
разумеется, всего более страдало сельское пограничное население, не
прикрытое от врагов городскими стенами. На княжеском съезде в 1 103 г.
Владимир Мономах живо образил великому князю Святополку тревожную жнь
крестьян в пограничных со степью областях. "Весною, - говорил князь, -
выедет смерд в поле пахать на лошади и приедет половчин. ударит смерда
стрелою и возьмет его лошадь, потом приедет в село. заберет его жену, детей
и все имущество, да и гумно его зажжет". Эта почти двухвековая борьба Руси с
половцами имеет свое значение в европейской истории. В то время как Западная
Европа крестовыми походами предприняла наступательную борьбу на азиатский
Восток, когда и на Пиренейском полуострове началось такое же движение против
мавров, Русь своей степной борьбой прикрывала левый фланг европейского
наступления. Но эта историческая заслуга Руси стоила ей очень дорого: борьба
сдвинула ее с насиженных днепровских мест и круто менила направление ее
дальнейшей жни.
ЗАПУСТЕНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ. Под давлением этих трех неблагоприятных
условий, юридического и экономического принижения нших классов, княжеских
усобиц и половецких нападений, с половины XII в. становятся заметны прнаки
запустения Киевской Руси, Поднепровья. Речная полоса по среднему Днепру с
притоками, давна так хорошо заселенная, с этого времени пустеет, население
ее исчезает куда-то. Самым выразительным указанием на это служит один эпод
истории княжеских усобиц. В 1157 г. умер сидевший в Киеве Мономахович,
великий князь Юрий Долгорукий; место его на великокняжеском столе занял
старший черниговских князей Изяслав Давидович. Этот Изяслав по очереди
старшинства должен был уступить черниговский стол с областью своему младшему
родичу двоюродному брату Святославу Ольговичу, княжившему в Новгороде
Северском. Но Изяслав отдал Святославу не всю Черниговскую область, а только
старший город Чернигов с семью другими городами. В 1159 г. Изяслав собрался
в поход на недругов своих, князей галицкого Ярослава и волынского Мстислава,
и звал Святослава к себе на помощь, но Святослав отказался. Тогда старший
брат послал ему такую угрозу: "Смотри, брат! Когда, бог даст, управлюсь в
Галиче, тогда уж не пеняй на меня, как поползешь ты Чернигова обратно к
Новгороду Северскому".
На эту угрозу Святослав отвечал такими многознаменательными словами:
"Господи, ты видишь мое смирение, сколько я поступался своим, не хотя лить
крови христианской, губить своей отчины; взял я город Чернигов с семью
другими городами, да и то пустыми: живут в них псари да половцы". Значит, в
этих городах остались княжеские дворовые люди да мирные половцы, перешедшие
на Русь. К нашему удивлению, в числе этих семи запустелых городов
Черниговской земли мы встречаем и один самых старинных и богатых городов
Поднепровья - Любеч. Одновременно с прнаками отлива населения Киевской
Руси замечаем и следы упадка ее экономического благосостояния: Русь, пустея,
вместе с тем и беднела. Указание на это находим в истории денежного
обращения в XII в. Изучая Русскую Правду, мы уже увидели, что вес менового
знака, серебряной гривны кун, при Ярославе и Мономахе содержавшей в себе
около полуфунта серебра, с половины XII в. стал быстро падать - знак, что
начали засариваться каналы, которыми притекали на Русь драгоценные металлы,
т. е. пути внешней торговли, и серебро дорожало. Во второй половине XII в.
вес гривны кун упал уже до 24 золотников, а в XIII в. он падает еще ниже,
так что в Новгороде около 1230 г. ходили гривны кун весом в 12 - 13
золотников.
Летописец объясняет нам и причину этого вздорожания серебра. Внешние
торговые обороты Руси все более стеснялись торжествовавшими кочевниками;
прямое указание на это находим в словах одного южного князя второй половины
XII в. Знаменитый соперник Андрея Боголюбского Мстислав Изяславич волынский
в 1167 г. старался подвинуть свою братию князей в поход на степных варваров.
Он указывал на бедственное положение Руси: "Пожалейте, - говорил он, - о
Русской земле, о своей отчине: каждое лето поганые уводят христиан в свои
вежи, а вот уже и пути у нас отнимают", - и тут же перечислил черноморские
пути русской торговли, упомянув между ними и греческий. В продолжение XII в.
чуть не каждый год князья спускались Киева с вооруженными отрядами, чтобы
встретить и проводить "гречников", русских купцов, шедших в Царь-град и
другие греческие города или возвращающихся оттуда. Это вооруженное
конвоирование русских торговых караванов было важной правительственной
заботой князей. Очевидно, во второй половине XII столетия князья со своими
дружинами уже становятся бессильны в борьбе со степным напором и стараются,
по крайней мере, удержать в своих руках пролегавшие через степь речные пути
русской внешней торговли. Вот ряд явлений, указывающих, какие неустройства
скрывались в глубине русского общества под видимой блестящей поверхностью
киевской жни и какие бедствия приходили на него со стороны.
Теперь предстоит решить вопрос, куда девалось население пустевшей
Киевской Руси, в какую сторону отливали ншие рабочие классы, уступавшие
свое место в Поднепровье княжеским дворовым людям и мирным половцам.
ОТЛИВ НАСЕЛЕНИЯ НА ЗАПАД. Отлив населения Поднепровья шел в двух
направлениях, двумя противоположными струями. Одна струя направлялась на
запад, на Западный Буг, в область верхнего Днестра и верхней Вислы, в глубь
Галиции и Польши. Так южно-русское население Приднепровья возвращалось на
давно забытые места, покинутые его предками еще в VII в. Следы отлива в эту
сторону обнаруживаются в судьбе двух окрайных княжеств, Галицкого и
Волынского. По положению своему в политической иерархии русских областей эти
княжества принадлежали к числу младших. Галицкое княжество, одно
выделенных, сиротских по генеалогическому положению своих князей,
принадлежавших к одной младших линий Ярославова рода, уже во второй
половине XII в. делается одним самых сильных и влиятельных на юго-западе:
князь его отворяет ворота Киеву, как говорит Слово о полку Игореве про
Ярослава Осмомысла. С конца XII в., при князьях Романе Мстиславовиче,
присоединившем Галицию к своей Волыни, и его сыне Даниле, соединенное
княжество заметно растет, густо заселяется, князья его быстро богатеют,
несмотря на внутренние смуты, распоряжаются делами юго-западной Руси и самим
Киевом; Романа летопись величает "самодержцем всей Русской земли".
Этим наплывом русских переселенцев, может быть, объясняются вестия
XIII и XIV вв. о православных церквах в Краковской области и в других
местностях юго-восточной Польши.
МАЛОРОССИЙСКОЕ ПЛЕМЯ. В связи с этим отливом населения на запад
объясняется одно важное явление в русской этнографии, именно образование
малороссийского племени.
Запустение днепровской Руси, начавшееся в XII в., было завершено в XIII
в.
татарским погромом 1229 - 1240 гг. С той поры старинные области этой
Руси, некогда столь густо заселенные, надолго превратились в пустыню со
скудным остатком прежнего населения. Еще важнее было то, что разрушился
политический и народнохозяйственный строй всего края. Вскоре после
татарского погрома, в 1246 г., проезжал Польши через Киев на Волгу к
татарам папский миссионер Плано-Карпини. В своих записках он замечает, что
на пути Владимира Волынского к Киеву он ехал в постоянном страхе от
литвы, которая часто делает нападение на эти края Руси, но что от Руси он
был вполне безопасен, Руси здесь осталось очень мало: большая часть ее либо
перебита, либо уведена в плен татарами. На всем пройденном им пространстве
южной Руси в Киевской и Переяславской земле Плано-Карпини встречал по пути
лишь бесчисленное множество человеческих костей и черепов, разбросанных по
полям. В самом Киеве, прежде столь обширном и многолюдном городе, едва
насчитывали при нем 200 домов, обыватели которых терпели страшное угнетение.
С тех пор в продолжение двух-трех веков Киев испытал много превратностей,
несколько раз падал и поднимался. Так, едва оправившись от разгрома 1240 г.,
он в 1299 г. опять разбежался от насилий татарских. По опустевшим степным
границам Киевской Руси бродили остатки ее старинных соседей, печенегов,
половцев, торков и других инородцев. В таком запустении оставались южные
области Киевская, Переяславская и частью Черниговская едва ли не до половины
XV столетия. После того как юго-западная Русь с Галицией в XIV в. была
захвачена Польшей и Литвой, днепровские пустыни стали юго-восточной окраиной
соединенного Польско-Литовского государства. В документах XIV в. для
юго-западной Руси появляется название Малая Россия. С XV в. становится
заметно вторичное заселение среднего Приднепровья, облегченное двумя
обстоятельствами:
1) южная степная окраина Руси стала безопаснее вследствие распадения
Орды и усиления Московской Руси; 2) в пределах Польского государства прежнее
оброчное крестьянское хозяйство в XV в. стало заменяться барщиной, и
крепостное право получило ускоренное развитие, усилив в порабощаемом
сельском населении стремление уходить от панского ярма на более привольные
места. Совместным действием этих двух обстоятельств и был вызван усиленный
отлив крестьянского населения Галиции и внутренних областей Польши на
юго-восточную приднепровскую окраину Польского государства. Руководителями
этой колонации явились богатые польские вельможи, приобретавшие себе
обширные вотчины на этой Украине. Благодаря тому стали быстро заселяться
пустевшие дотоле области старой Киевской Руси. Конецпольские, Потоцкие,
Вишневские на своих обширных степных вотчинах в короткое время выводили
десятки и сотни городов и местечек с тысячами хуторов и селений. Польские
публицисты XVI в. жалуются, указывая на два одновременных явления: на
невероятно быстрое заселение пустынных земель по Днепру, Восточному Бугу и
Днестру и на запустение многолюдных прежде местечек и сел в центральных
областях Польши. Когда таким образом стала заселяться днепровская Украина,
то оказалось, что масса пришедшего сюда населения чисто русского
происхождения. Отсюда можно заключить, что большинство колонистов,
приходивших сюда глубины Польши, Галиции и Литвы, были потомки той
Руси, которая ушла с Днепра на запад в XII и XIII вв. и в продолжение
двух-трех столетий, живя среди литвы и поляков, сохранила свою народность.
Эта Русь, возвращаясь теперь на свои старые пепелища, встретилась с
бродившими здесь остатками старинных кочевников торков, берендеев, печенегов
Я не утверждаю решительно, что путем смешения возвращавшейся на свои
древние днепровские жилища или остававшейся здесь Руси с этими восточными
инородцами образовалось малорусское племя, потому что и сам не имею и в
исторической литературе не нахожу достаточных оснований ни принимать, ни
отвергать такое предположение; равно не могу сказать, достаточно ли
выяснено, когда и под какими влияниями образовались диалектические
особенности, отличающие малорусское наречие как от древнего киевского, так и
от великорусского. Я говорю только, что в образовании малорусского племени
как ветви русского народа принимало участие обнаружившееся или усилившееся с
XV в. обратное движение к Днепру русского населения, отодвинувшегося оттуда
на запад, к Карпатам и Висле, в XII - XIII вв. Другая струя колонации
Приднепровья направлялась в противоположный угол Русской земли, на
северо-восток, за реку Угру, в междуречье Оки и верхней Волги. Это движение
слабо отмечено современными наблюдателями: оно шло тихо и постепенно в
нших классах общества, потому и не скоро было замечено людьми, стоявшими
на общественной вершине. Но сохранились следы, указывающие на это движение.
ПРОЛОЖЕНИЕ ПРЯМОГО ПУТИ НА СЕВЕРО-ВОСТОК, В СУЗДАЛЬСКИЙ КРАЙ. 1. До
половины XII в. не заметно прямого сообщения Киевской Руси с отдаленным
Ростовско-Суздальским краем. Заселение этой северо-восточной окраины Руси
славянами началось задолго до XII в., и русская колонация его
первоначально шла преимущественно с северо-запада, Новгородской земли, к
которой принадлежал этот край при первых русских князьях. Здесь еще до XII
в. возникло несколько русских городов, каковы Ростов, Суздаль, Ярославль,
Муром В главных них по временам появлялись русские князья. Так, при
Владимире в Ростове сидел его сын Борис, в Муроме на Оке другой сын - Глеб.
Любопытно, что, когда ростовскому или муромскому князю приходилось ехать на
юг в Киев, он ехал не прямой дорогой, а делал длинный объезд в сторону. В
1015 г. Глеб муромский, узнавши о болезни отца, поехал в Киев навестить его.
Путь, которым он ехал,обозначен вестием, что на Волге, при устье реки
Тьмы, конь князя споткнулся и повредил ногу всаднику: река Тьма - левый
приток Волги повыше Твери. Добравшись до Смоленска, Глеб хотел спуститься
Днепром к Киеву, но тут настигли его подосланные Святополком убийцы. Еще
любопытнее, что и народная богатырская былина запомнила время, когда не было
прямой дороги Мурома к Киеву. Илья Муромец, приехав в Киев, рассказывал
богатырям за княжим столом, каким путем он ехал со своей родины: "А проехал
я дорогой прямоезжею/ Из стольного города Мурома,/ Из того села
Карачарова./Говорят тут могучие богатыри:/ А ласково солнце Владимир князь!/
В очах детина завирается:/ А где ему проехать дорогу прямоезжую;/ Залегла та
дорога тридцать лет/ От того Соловья разбойника".
Около половины XII в. начинает понемногу прокладываться и прямоезжая
дорога Киева на отдаленный суздальский С Владимир Мономах,
неутомимый ездок, на своем веку ъездивший Русскую землю вдоль и поперек,
говорит в Поучении детям с некоторым оттенком похвальбы, что один раз он
проехал Киева в Ростов "сквозь вятичей". Значит, нелегкое дело было
проехать этим краем с Днепра к Ростову.
Край вятичей был глухой лесной страной; уйти в леса к вятичам значило
спрятаться так, чтобы никто не нашел. Черниговские князья, которым
принадлежало племя вятичей, часто искали здесь убежища, побитые своею
братией. На пространстве между верхней Окой и Десной от города Карачева до
Козельска и далее к северу, т.
е. в значительной части нынешних Орловской и Калужской губерний,
тянулись дремучие леса, столь вестные в наших сказаниях о разбойниках под
именем Брынских (Брынь - старинная волость, ныне село Ждринского уезда на
Брынке, или Брыни, притоке Ждры, Калужской губернии). Город Брянск на
Десне в самом своем имени сохранил память об этом тогда лесистом и глухом
крае: Брянск - собственно Дебрянск (от дебрей). Вот почему Суздальская земля
называлась в старину Залесской: это название дано ей Киевской Русью, от
которой она была отделена дремучими лесами вятичей. Эти дремучие леса и
стали прочищаться с половины XII в. Если Мономах еще с трудом проехал здесь
в Ростов с малой дружиной, то сын его Юрий Долгорукий во время упорной
борьбы со своим волынским племянником Изяславом (1149 - 1154) водил уже
прямой дорогой Ростова к Киеву целые полки. Это заставляет предполагать
какое-то движение в населении, прочищавшее путь в этом направлении сквозь
непроходимые леса.
КОЛОНИЗАЦИЯ СУЗДАЛЬСКОГО КРАЯ. II. Находим указание и на это движение.
В то время когда стали жаловаться на запустение южной Руси, в отдаленном
Суздальском крае замечаем усиленную строительную работу. При князьях Юрии
Долгоруком и Андрее здесь возникают один за другим новые города. В 1134 г.
Юрий строит город Кснятин при впадении Большой Нерли в Волгу (под
Калязином). В 1147 г. становится вестен городок Москва. В 1150 г. Юрий
строит Юрьев "в поле" (или Польский, ныне уездный город Владимирской
губернии) и переносит на новое место возникший около этого же времени город
Переяславль Залесский. В 1154 г. он основал на реке Яхроме город Дмитров,
названный так в честь Юрьева сына Дмитрия-Всеволода, родившегося в том же
году во время "полюдья", когда князь с женой объезжал свою волость для сбора
дани. Около 1155 г. Андрей Боголюбский основал город Боголюбов пониже
Владимира на Клязьме. Известия об основании городов сопровождаются в
летописи вестиями о построении церквей. Оба князя, отец и сын, являются
самыми усердными храмоздателями в Суздальской земле. Появление перечисленных
городов отмечено в древней летописи. Из других источников узнаем, что тогда
же возникло много других городов в Суздальской земле. По летописям, Тверь
становится вестна не раньше XIII в.; но она является уже порядочным
городом в сказании о чудесах владимирской иконы божией матери, составленном
при жни Андрея, т. е.
до 1174 г. Татищев в своем летописном своде говорит, что с княжения
Юрия Долгорукого в своих источниках, теперь исчезнувших, он начал встречать
целый ряд других новых городов в северной Руси, которые не были вестны до
того времени:
таковы, например, Городец на Волге, Кострома, Стародуб на Клязьме,
Галич, Звенигород, Вышгород при впадении Протвы в Оку (под Серпуховом)
Сам Андрей Боголюбский хвалился своею колонаторскою деятельностью. Задумав
основать во Владимире на Клязьме особую русскую митрополию, независимую от
Киевской, князь говорил своим боярам: "Я всю Белую (Суздальскую) Русь
городами и селами великими населил и многолюдной учинил".
Еп ИСТОЧНИКИ. III. Далее встречаем прнак, прямо указывающий на то,
откуда шло население, наполнявшее эти новые суздальские города и великие
села. Надобно вслушаться в названия новых суздальских городов: Переяславль,
Звенигород, Стародуб, Вышгород, Галич, - все это южно-русские названия,
которые мелькают чуть ли не на каждой странице старой киевской летописи в
рассказе о событиях в южной Руси; одних Звенигородов было несколько в земле
Киевской и Галицкой. Имена киевских речек Лыбеди и Почайны встречаются в
Рязани, во Владимире на Клязьме, в Нижнем Новгороде. Известна речка Ирпень в
Киевской земле, приток Днепра, на которой, по преданию (впрочем,
сомнительному), Гедимин в 1321 г. разбил южно-русских князей; Ирпенью
называется и приток Клязьмы во Владимирском уезде.
Имя самого Киева не было забыто в Суздальской земле: село Киево на
Киевском овраге знают старинные акты XVI столетия в Московском уезде; Киевка
- приток Оки в Калужском уезде, село Киевцы бл Алексина в Тульской
губернии. Но всего любопытнее в истории передвижения географических названий
кочеванье одной группы имен. В древней Руси вестны были три Переяславля:
Южный, или Русский (ныне уездный город Полтавской губернии), Переяславль
Рязанский (нынешняя Рязань) и Переяславль Залесский (уездный город
Владимирской губернии). Каждый этих трех одноименных городов стоит на
реке Трубеже. Это перенесение южнорусской географической номенклатуры на
отдаленный суздальский Север было делом переселенцев, приходивших сюда с
киевского юга. Известен обычай всех колонистов уносить с собою на новые
места имена покидаемых жилищ: по городам Соединенных Штатов Америки можно
репетировать географию доброй доли Старого Света. В позднейшем источнике
находим и другой след, указывающий на то же направление русской колонации.
Татищев в своем своде рассказывает, что Юрий Долгорукий, начав строить новые
города в своей Суздальской волости, заселял их, собирая людей отовсюду и
давая им "немалую ссуду". Благодаря этому в города его приходили во
множестве не только русские, но и болгары, мордва и венгры и "пределы яко
многими тысячами людей наполняли". Каким образом могли очутиться среди этих
пришельцев даже венгры? Противником Юрия Долгорукого в его борьбе с
волынским племянником был союзник последнего венгерский король. Очевидно,
Юрий переводил на север в свои новые города пленных венгров, попадавшихся
ему в боях на юге.
УКАЗАНИЯ БЫЛИН. IV. Наконец, встречаем еще одно указание на то же
направление колонации, и притом там, где всего менее можно было бы ожидать
такого указания, - в народной русской поэзии. Известно, что цикл былин о
могучих богатырях Владимирова времени сложился на юге, но теперь там не
помнят этих былин и давно позабыли о Владимировых богатырях. Там их место
заняли казацкие думы, воспевающие подвиги казаков в борьбе с ляхами,
татарами и турками. Эти думы, следовательно, отражают в себе совсем другую
историческую эпоху - XVI и XVII вв. Зато богатырские былины с удивительною
свежестью сохранились на далеком Севере, в Приуралье и Заонежье, в Олонецкой
и Архангельской губерниях, откуда вместе с переселенцами проникали и в
дальнюю Сибирь. О Владимировых богатырях помнят и в центральной
Великороссии, но здесь не знают уже богатырских былин, не умеют петь их,
забыли склад былинного стиха; здесь сказания о богатырях превратились в
простые прозаические сказки. Как могло случиться, что народный исторический
эпос расцвел там, где не был посеян, и пропал там, где вырос?
Очевидно, на отдаленный Север эти поэтические сказания перешли вместе с
тем самым населением, которое их сложило и запело. Это перенесение
совершилось еще до XIV в., т.е. до появления на юге России литвы и ляхов,
потому что в древнейших богатырских былинах еще нет и помина об этих
позднейших врагах Руси.
ВЫВОДЫ. Таков ряд указаний, приводящих нас к той догадке, что на
отдаленной северо-восточной окраине Руси шло движение, похожее на то, какое
мы заметили на окраине юго-западной. Общий факт тот, что с половины XII
столетия начался или, точнее, усилился отлив населения центральной
днепровской Руси к двум противоположным окраинам Русской земли и этим
отливом обозначилось начало нового, второго периода нашей истории, подобно
тому как предыдущий период начался приливом славян в Приднепровье с
Карпатских склонов. Обозначив этот факт, учим его последствия. Я
ограничусь в этом учении только северо-восточной струей русской
колонации. Она - источник всех основных явлений, обнаружившихся в жни
верхневолжской Руси с половины XII в.; последствий этой колонации
сложился весь политический и общественный быт этой Руси. Последствия эти
были чрезвычайно разнообразны. Я отмечу лишь два их ряда:
1) последствия этнографические и 2) политические.
РАЗРЫВ НАРОДНОСТИ. Но я теперь же укажу общее значение этого
северо-восточного направления колонации. Все ее следствия, которые я
ложу, сводятся к одному скрытому коренному факту учаемого периода: этот
факт состоит в том, что русская народность, завязавшаяся в первый период, в
продолжение второго разорвалась надвое. Главная масса русского народа,
отступив перед непосильными внешними опасностями с днепровского юго-запада к
Оке и верхней Волге, там собрала свои разбитые силы, окрепла в лесах
центральной России, спасла свою народность и, вооружив ее силой сплоченного
государства, опять пришла на днепровский юго-запад, чтобы спасти
остававшуюся там слабейшую часть русского народа от чужеземного ига и
влияния.
ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ РУССКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ ВЕРХНЕГО ПОВОЛЖЬЯ. ВОПРОС
О ПРОИСХОЖДЕНИИ ВЕЛИКОРУССКОГО ПЛЕМЕНИ. ИСЧЕЗНУВШИЕ ИНОРОДЦЫ ОКСКО-ВОЛЖСКОГО
МЕЖДУРЕЧЬЯ И ИХ СЛЕДЫ. ОТНОШЕНИЕ РУССКИХ ПОСЕЛЕНЦЕВ К ФИНСКИМ ТУЗЕМЦАМ СЛЕДЫ
ФИНСКОГО ВЛИЯНИЯ НА АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ТИП ВЕЛИКОРОССА. НА ОБРАЗОВАНИЕ
ГОВОРОВ ВЕЛИКОРУССКОГО НАРЕЧИЯ, НА НАРОДНЫЙ ПОВЕРЬЯ ВЕЛИКОРОССИИ И НА СОСТАВ
ВЕЛИКОРУССКОГО ОБЩЕСТВА. ВЛИЯНИЕ ПРИРОДЫ ВЕРХНЕГО ПОВОЛЖЬЯ НА НАРОДНОЕ
ХОЗЯЙСТВО ВЕЛИКОРОССИИ И НА ПЛЕМЕННОЙ ХАРАКТЕР ВЕЛИКОРОССА.
ОБРАЗОВАНИЕ ВЕЛИКОРУССКОГО ПЛЕМЕНИ. Нам предстоит учить
этнографические следствия русской колонации Верхнего Поволжья,
Ростовско-Суздальского края.
Эти следствия сводятся к одному важному факту в нашей истории, к
образованию другой ветви в составе русской народности - великорусского
племени. Чтобы оценить важность этого разветвления в нашей истории,
достаточно припомнить численное соотношение трех основных ветвей русского
народа: великороссов приблительно втрое больше, чем малороссов (в пределах
России), а малороссов почти втрое больше, чем белорусов. Значит,
великорусское племя составляет девять тринадцатых, или несколько более двух
третей, в общей сумме русского населения России.
Обращаясь к учению происхождения великорусского племени, необходимо
наперед отчетливо уяснить себе сущность вопроса, к решению которого
приступаем. Без сомнения, и до XIII в. существовали некоторые местные
бытовые особенности, сложившиеся под влиянием областного деления Русской
земли и даже, может быть, унаследованные от более древнего племенного быта
полян, древлян Но они стерлись от времени и переселений или залегли в
складе народного быта на такой глубине, до которой трудно проникнуть
историческому наблюдению. Я разумею не эти древние племенные или областные
особенности, а распадение народности на две новые ветви, начавшееся
приблительно с XIII в., когда население центральной среднеднепровской
полосы, служившее основой первоначальной русской народности, разошлось в
противоположные стороны, когда обе разошедшиеся ветви потеряли свой
связующий и обобщающий центр, каким был Киев, стали под действие новых и
различных условий и перестали жить общей жнью. Великорусское племя вышло
не продолжавшегося развития этих старых областных особенностей, а было
делом новых разнообразных влияний, начавших действовать после этого разрыва
народности, притом в краю, который лежал вне старой, коренной Руси и в XII
в. был более инородческим, чем русским краем. Условия, под действие которых
колонация ставила русских переселенцев в области средней Оки и верхней
Волги, были двоякие: этнографические, вызванные к действию встречей русских
переселенцев с инородцами в междуречье Оки - Волги, и географические, в
которых сказалось действие природы края, где проошла эта встреча. Так в
образовании великорусского племени совместно действовали два фактора:
племенная смесь и природа страны.
ИНОРОДЦЫ ОКСКО-ВОЛЖСКОГО МЕЖДУРЕЧЬЯ. Инородцы, с которыми встретились в
междуречье русские переселенцы, были финские племена. Финны, по нашей
летописи, являются соседями восточных славян с тех самых пор, как последние
начали расселяться по нашей равнине. Финские племена водворялись среди лесов
и болот центральной и северной России еще в то время, когда здесь не заметно
никаких следов присутствия славян. Уже Иорнанд в VI в. знал некоторые
этих племен: в его искаженных именах северных народов, входивших в IV в. в
состав готского королевства Германариха, можно прочесть эстов, весь, мерю,
мордву, может быть, черемис. В области Оки и верхней Волги в XI - XII вв.
жили три финских племени:
мурома, меря и весь. Начальная киевская летопись довольно точно
обозначает места жительства этих племен: она знает мурому на нижней Оке,
мерю по озерам Переяславскому и Ростовскому, весь в области Белоозера. Ныне
в центральной Великороссии нет уже живых остатков этих племен, но они
оставили по себе память в ее географической номенклатуре. На обширном
пространстве от Оки до Белого моря мы встречаем тысячи нерусских названий
городов, сел, рек и урочищ. Прислушиваясь к этим названиям, легко заметить,
что они взяты какого-то одного лексикона, что некогда на всем этом
пространстве звучал один язык, которому принадлежали эти названия, и что он
родня тем наречиям, на которых говорят туземное население нынешней Финляндии
и финские инородцы Среднего Поволжья, мордва, черемисы. Так, и на этом
пространстве, и в восточной полосе Европейской России встречаем множество
рек. названия которых оканчиваются на ва: Протва, Москва, Сылва, Косва и т.
д. У одной Камы можно насчитать до 20 притоков, названия которых имеют такое
окончание. Vа по-фински значит вода. Название самой Оки финского
происхождения: это - обрусевшая форма финского joki, что значит река вообще.
Даже племенные названия мери и веси не исчезли бесследно в центральной
Великороссии: здесь встречается много сел и речек, которые носят их
названия.
Уездный город Тверской губернии Весьегонск получил свое название от
обитавшей здесь веси Егонской (на реке Егоне). Определяя по этим следам в
географической номенклатуре границы расселения мери и веси, найдем, что эти
племена обитали некогда от слияния Суховы и Юга, от Онежского озера и реки
Ояти до средней Оки, захватывая северные части губерний Калужской, Тульской
и Рязанской. Итак, русские переселенцы, направлявшиеся в Ростовский край,
встречались с финскими туземцами в самом центре нынешней Великороссии.
ВСТРЕЧА РУСИ И ЧУДИ. Как они встретились и как одна сторона
подействовала на другую? Вообще говоря, встреча эта Имела мирный хара
Ни в письменных памятниках, ни в народных преданиях великороссов не уцелело
воспоминаний об упорной и повсеместной борьбе пришельцев с туземцами. Самый
характер финнов содействовал такому мирному сближению обеих сторон. Финны
при первом своем появлении в европейской историографии отмечены были одной
характеристической чертой - миролюбием, даже робостью, забитостью. Тацит в
своей Германии говорит о финнах, что это удивительно дикое и бедное племя,
не знающее ни домов, ни оружия. Иорнанд называет финнов самым кротким
племенем всех обитателей европейского Севераю. То же впечатление мирного
и уступчивого племени финны провели и на русских. Древняя Русь все мелкие
финские племена объединяла под одним общим названием чудь. Русские,
встретившись с финскими обитателями нашей равнины, кажется, сразу
почувствовали свое превосходство над ними. На это указывает ирония, которая
звучит в русских словах, проводных от коренного чудь, - чудить, чудно,
чудак и т. п. Судьба финнов на европейской почве служит оправданием этого
впечатления. Некогда финские племена были распространены далеко южнее линии
рек Москвы и Оки - там, где не находим их следов впоследствии. Но народные
потоки, проносившиеся по южной Руси, отбрасывали это племя все далее к
северу; оно все более отступало и, отступая, постепенно исчезало, сливаясь с
более сильными соседями. Процесс этого исчезновения продолжается и до сих
И сами колонисты не вызывали туземцев на борьбу. Они принадлежали в
большинстве к мирному сельскому населению, уходившему юго-западной Руси
от тамошних невзгод и искавшему среди лесов Севера не добычи, а безопасных
мест для хлебопашества и промыслов. Происходило заселение, а не завоевание
края, не порабощение или вытеснение туземцев. Могли случаться соседские
ссоры и драки; но памятники не помнят ни завоевательных нашествий, ни
оборонительных восстаний. Указание на такой ход и характер русской
колонации можно видеть в одной особенности той же географической
номенклатуры Великороссии. Финские и русские названия сел и рек идут не
сплошными полосами, а вперемежку, чередуясь одни с другими. Значит, русские
переселенцы не вторгались в край финнов крупными массами, а, как бы сказать,
просачивались тонкими струями, занимая обширные промежутки, какие оставались
между разбросанными среди болот и лесов финскими поселками. Такой порядок
размещения колонистов был бы невозможен при усиленной борьбе их с туземцами.
Правда, в преданиях Великороссии уцелели некоторые смутные воспоминания о
борьбе, завязывавшейся по местам, но эти воспоминания говорят о борьбе не
двух племен, а двух религий. Столкновения вызывались не самою встречей
пришельцев с туземцами, а попытками распространить христианство среди
последних. Следы этой религиозной борьбы встречаются в двух старинных житиях
древних ростовских святых, подвавшихся во второй половине XI в., епископа
Леонтия и архимандрита Авраамия: по житию первого ростовцы упорно
сопротивлялись христианству, прогнали двух первых епископов, Феодора и
Иллариона, и умертвили третьего, Леонтия; жития Авраамия, подвавшегося
вскоре после Леонтия, видно, что в Ростове был один конец, называвшийся
Чудским, - знак, что большинство населения этого города было русское. Этот
Чудской конец и после Леонтия оставался в язычестве, поклонялся идолу
славянского "скотья бога" Велеса. Значит, еще до введения христианства
местная меря начала уже перенимать языческие верования русских славян. По
житию Леонтия, все ростовские язычники упорно боролись против христианских
проповедников, т. е. вместе с чудью принимала участие в этой борьбе и
ростовская русь. Сохранилось даже предание, записанное в XVII в., что часть
языческого, очевидно, мерянского населения Ростовской земли, убегая "от
русского крещения", выселилась в пределы Болгарского царства на Волгу к
родственным мери черемисам. Значит, кой-где и кой-когда завязывалась борьба,
но не племенная, а религиозная: боролись христиане с язычниками, а не
пришельцы с туземцами, не русь с чудью.
ФИНСКИЕ ЧЕРТЫ. Вопрос о взаимодействии руси и чуди, о том, как оба
племени, встретившись, подействовали друг на друга, что одно племя
заимствовало у другого и что передало другому, принадлежит к числу
любопытных и трудных вопросов нашей истории. Но так как этот процесс
окончился поглощением одного встретившихся племен другим, именно
поглощением чуди русью, то для нас важна лишь одна сторона этого
взаимодействия, т. е. влияние финнов на пришлую русь. В этом влиянии
этнографический узел вопроса о происхождении великорусского племени,
образовавшегося смеси элементов славянского и финского с преобладанием
первого. Это влияние проникало в русскую среду двумя путями: 1) пришлая
русь, селясь среди туземной чуди, небежно должна была путем общения,
соседства кое-что заимствовать ее быта, 2) чудь, постепенно русея, всею
своею массою, со всеми своими антропологическими и этнографическими
особенностями, со своим обличьем, языком, обычаями и верованиями входила в
состав русской народности.
Тем и другим путем в русскую среду проникло немало фических и
нравственных особенностей, унаследованных от растворившихся в ней финнов.
ТИП. 1. Надобно допустить некоторое участие финского племени в
образовании антропологического типа великоросса. Наша великорусская
фиономия не совсем точно воспроводит общеславянские черты. Другие
славяне, прнавая в ней эти черты, однако замечают и некоторую стороннюю
примесь: именно скулистость великоросса, преобладание смуглого цвета лица и
волос и особенно типический великорусский нос, покоящийся на широком
основании, с большой вероятностью ставят на счет финского влияния.
Г II. То же влияние, кажется, было небезучастно и в менении
древнерусского говора. В говоре древней Киевской Руси заметны три
особенности:
1) она говорила на о, окала; 2) звуки ц и ч мешались, замещали друг
друга; 3) в сочетании гласных и согласных соблюдалась вестная фонетическая
гармония: звуки согласные гортанные г, к и х сочетались с твердыми гласными
а, о, ы, у, э и с полугласным ь, а зубные, или свистящие, з, с и ц и небные,
или шипящие, ж, ч и ш - с мягкими гласными я, е, и, ю и с полугласным ь;
сюда же можно отнести и мягкое окончание глаголов в 3-м лице обоих чисел
(пишеть, имуть) . Следы этих особенностей находим в остатках древней
письменности XII и XIII вв. В иностранных словах при переходе их в русский
язык неударяемые звуки а и с заменялись звуком о: Торвард - Трувор, Елена -
Олена. Киевская Русь сочетала гортанное к с твердым ы, а зубное ц или небное
ч - с мягким и или ь: она говорила Кыев, а не Киев, как говорим мы вопреки
правилам древней русской фонетики, требовавшей, чтобы к при встрече с и
перезвуковывалось в ц или ч:
отсюда форма в одной южнорусской рукописи XII в. "Лучино евангелие" (от
Луки).
Эта древняя фонетика сохранилась отчасти в наречии малороссов, которые
говорят:
на полянци, козаче. Мы, великороссы, напротив, не сочетаем ц и шипящие
ж и ш с мягкими гласными, говорим: кольцо, шыре, жнь, и не сумеем так
тонко выговорить соединенных с этими согласными мягких гласных, как
выговаривает малоросс: отъця, горобъця. Далее, в древнем южном говоре
заметно смешение или взаимное заместительство звуков ц и ч: в Слове о полку
Игореве веци и вечи, галичкый. Те же особенности имел в XII в. и частью
сохранил доселе говор новгородский: в поучении архиепископа Илии-Иоанна
духовенству гыбять (гибнуть), простьци и простьчи, лга (льзя), или в
договоре 1195 г. с немцами немечьскый и немецкый, послухы и послуси.
Прнаки той же фонетики замечаем и в говоре на верхнем Днепре: в смоленском
договоре 1229 г. немечкый, вереци (церковнославянское врещи - тащить),
гочкого (готского). Значит, некогда по всему греко-варяжскому пути звучал
один говор, некоторые особенности коего до сих пор уцелели в говоре
новгородском. Если вы теперь со средней Волги, например от Самары, проведете
по Великоросии несколько огнутую диагональную черту на северо-запад так,
чтобы Москва, Тверь, Вышний Волочок и Псков остались немного левее, а
Корчева и Порхов правее, вы разделите всю Великороссию на две полосы,
северо-восточную и ЮГО-западную: в первой характерный звук говора есть о, во
второй - а, т. е.
звуки о и е без ударения переходят в а и я (втарой, сямой) .
Владимирцы, нижегородцы, ярославцы, костромичи, новгородцы окают, говорят
глубины гортани и при этом строят губы кувшином, по выражению русского
диалектолога и лексикографа Даля. Рязанцы, калужане, смольняне, тамбовцы,
орловцы, частью москвичи и тверичи акают, раскрывают рот настежь, за что
владимирцы и ярославцы зовут их "полоротыми". Усиливаясь постепенно на запад
от Москвы, акающий говор переходит в белорусское наречие, которое совсем не
терпит о, заменяя его даже с ударением звуками а или у: стол - стал или
стул. Первый говор в русской диалектологии называется северным, а второй
южным великорусским поднаречием.
Другие особенности обоих поднаречий: в южном г проносится как
придыхательное латинское h, е блко к у и мягкое окончание 3-го лица
глаголов (ть), как в нынешнем малорусском и в древнем русском (векоу -
веков, в договоре 1229 г.
узяти у Ре - взять в Риге); в северном г выговаривается как латинское
g, в в конце слов твердо, как ф, твердое окончание 3-го лица глаголов (ть).
Но и в северном поднаречии различают два оттенка, говоры западный
новгородский и восточный владимирский. Первый ближе к древнерусскому, лучше
сохранил его фонетику и даже лексикон - новгородцы говорят кольце, хороше и
употребляют много старинных русских слов, забытых в других краях Руси:
граять (каркать), доспеть (достигнуть), послух. Владимирский говор более
удалился от древнего, господствующий звук о проносит грубо протяжно,
утратил древнее сочетание гласных с согласными, в родительном падеже
единственного числа местоимений и прилагательных г заменяет звуком в
(хорошово). Москва и в диалектологическом отношении оказалась таким же
связующим узлом, каким была она в отношении политическом и
народнохозяйственном. Она стала в пункте встречи различных говоров: на
северо-западе от нее, к Клину, окают по-новгородски, на востоке, к
Богородску, - по-владимирски, на юго-западе, к Коломне, акают по-рязански,
на западе, к Можайску, - по-смоленски. Она восприняла особенности соседних
говоров и образовала свое особое наречие, в котором совместила
господствующий звук южного говора с северным твердым окончанием 3-го лица
глаголов и с твердым г, переходящим в конце слов в к (сапок) , а в
родительном падеже единственного числа местоимений и прилагательных в в.
Зато московское наречие, усвоенное образованным русским обществом как
образцовое, некоторыми чертами еще далее отступило от говора древней
Киевской Руси: гаварить по-масковски значит едва ли еще не более нарушать
правила древнерусской фонетики, чем нарушает их владимирец или ярославец.
Московский говор - сравнительно позднейший, хотя его прнаки появляются в
памятниках довольно рано, в первой половине XIV в., в одно время с первыми
политическими успехами Москвы. Кажется, в духовной Ивана Калиты 1328 г.
мы застаем момент перехода от о к о, когда рядом с формами отця,
одиного, росгадает читаем: Андрей, аже вместо древнего оже - ежели. Таким
образом, говоры великорусского наречия сложились путем постепенной порчи
первоначального русского говора. Образование говоров и наречий - это
звуковая, вокальная летопись народных передвижений и местных группировок
населения. Древняя фонетика Киевской Руси особенно заметно менялась в
северо-восточном направлении, т. е.
в направлении русской колонации, образовавшей великорусское племя
слиянием русского населения с финским. Это наводит на предположение о связи
обоих процессов. Даль допускал мысль, что акающие говоры Великороссии
образовались при обрусении чудских племен. Восточные инородцы, русея, вообще
переиначивали усвояемый язык, портили его фонетику, переполняя ее твердыми
гласными и неблагозвучными сочетаниями гласных с согласными. Обруселая Чудь
не обогатила русского лексикона: академик Грот насчитал всего около 60
финских слов, вошедших большею частью в русский язык северных губерний; лишь
немногие подслушаны в средней Великороссии, например пахтать, пурга, ряса,
кулепня (деревня). Но, не пестря лексики, чудская примесь портила говор,
внося в него чуждые звуки и звуковые сочетания. Древнерусский говор в
наибольшей чистоте сохранился в наречии новгородском; в говоре владимирском
мы видим первый момент порчи русского языка под финским влиянием, а говор
московский представляет дальнейший момент этой порчи.
ПОВЕРЬЯ. III. Несколько отчетливее выступает в памятниках и преданиях
взаимное отношение обоих встретившихся племен в области поверий. Здесь
замечаем следы живого обмена, особенно с финской стороны. Народные обычаи и
поверья великороссов доселе хранят явственные прнаки финского влияния.
Финские племена, обитавшие и частью доселе обитающие в средней и
северо-восточной полосе Европейской России, оставались, кажется, до времени
встречи с Русью на первоначальной ступени религиозного развития. Их
мифология до знакомства с христианством еще не дошла до антропоморфма.
Племена эти поклонялись силам и предметам внешней природы, не олицетворяя
их: мордвин или черемис боготворил непосредственно землю, камни, деревья, не
видя в них символов высших существ; потому его культ является с характером
грубого фетишма. Стихии были населены духами уже впоследствии под влиянием
христианства. У поволжских финнов особенно развит культ воды и леса.
Мордвин, чуваш, находясь в чаще леса или на берегу глухой лесной реки,
чувствует себя в родной религиозной сфере. Некоторые черты этого культа
целиком перешли и в мифологию великороссов. У них, как и у финнов, видною
фигурой на мифологическом Олимпе является леший и является у тех и других с
одинаковыми чертами: он стережет деревья, коренья и травы, имеет дурную
привычку хохотать и кричать по-детски и тем пугать и обманывать путников. В
эпосе западных прибалтийских более развитых финнов (Калевале) встречаем
образ водяного царя. Это старик с травяной бородой, в одежде пены; он
повелитель вод и ветров, живет в глубине моря, любит подымать бури и топить
корабли; он большой охотник до музыки, и, когда герой Калевалы, мудрец
Вейнемейнен, уронил в воду свою арфу (кантеле), водяной бог подхватил ее,
чтоб забавляться ею в своем подводном царстве. Эти черты живо напоминают
образ водяника, или царя морского, в вестной новгородской былине о Садко,
богатом госте-купце и гусляре, который со своими гуслями попал в подводное
царство водяника и там развеселил его своею игрою до того, что водяник
пустился плясать, позабыв свое царское достоинство.
Самая фиономия водяника, как она описана в новгородской былине,
весьма похожа на облик водяного бога Калевалы. Водяного знают и в других
краях России; но приведенный миф о водянике встречаем только в Новгородской
области. Это дает основание думать, что новгородцы заимствовали его у
соседних балтийских финнов, а не наоборот. Наконец, в преданиях, занесенных
в древние жития великорусских святых, можно встретить и следы поклонения
камням и деревьям, плохо прикрытые христианскими формами и незаметные в
южной и западной России.
ДВА РАССКАЗА. В Начальной летописи под 1071 г. читаем два рассказа,
которые при сопоставлении с позднейшими указаниями дают понять, как Русь
относилась к языческим поверьям соседней Чуди и как Чудь смотрела на
христианство, которое видела у Руси. Передам коротко эти рассказы. Случился
голод в Ростовской земле, и вот два волхва Ярославля пошли по Волге,
разглашая: "...мы знаем, кто обилье держит" (урожай задерживает). Придут в
погост, назовут лучших женщин и скажут: "Та держит жито. та мед, а та рыбу".
И приводили к ним кто сестру, кто мать, кто жену свою. Волхвы делали у них
прорез за плечами и вынимали жито либо рыбу, самих женщин убивали, а
имущество их забирали себе. Пришли они на Белоозеро. В это же время явился
сюда для сбора налогов Ян, боярин великого князя Святослава. Услыхав, что
волхвы били уже много женщин по Шексне и Волге, Ян потребовал, чтобы
белозерцы взяли и выдали ему волхвов: "...а то не уйду от вас все лето" (т.
е. буду кормиться на ваш счет), пригрозил боярин. Белозерцы испугались и
привели к Яну волхвов. Тот спросил их: "Зачем это вы погубили столько
народа?" Волхвы отвечали: "А они держа обилье, если истребим их, не будет
голода; хочешь, при тебе вынем у них жито ли, рыбу или что иное". Ян
возразил: "Все вы лжете; сотворил бог человека земли, состоит он
костей, жил и крови и ничего в нем нет другого, и никто, кроме бога, не
знает, как создан человек". - "А мы знаем, как сотворен человек", - сказали
волхвы. "Как?"
- "Мылся бог в бане, вытерся ветошкой и бросил ее на землю; и заспорил
сатана с богом, кому нее сотворить человека, и сотворил дьявол тело
человека, а бог душу в него вложил; потому, когда человек умрет, тело его
идет в земли, а душа к богу". Эти волхвы - финны ростовской мери. Легенда
о сотворении человека, рассказанная ими Яну, доселе сохранилась среди
нижегородской мордвы, только в более цельном и понятном составе, без
пропусков, какие сделал киевский летописец, передавая ее со слов Яна, и с
очевидными следами христианского влияния. Вот ее содержание. У мордвы два
главных бога, добрый Чампас и злой Шайтан (сатана). Человека вздумал
сотворить не Чампас, а Шайтан. Он набрал глины, песку и земли и стал лепить
тело человека, но никак не мог привести его в благообразный вид: то слепок
выйдет у него свиньей, то собакой, а Шайтану хотелось сотворить человека по
образу и подобию божию. Бился он, бился, наконец позвал птичку-мышь - тогда
еще мыши летали - и велел ей лететь на небо, свить гнездо в полотенце
Чампаса и вывести детей. Птичка-мышь так и сделала: вывела мышат в одном
конце полотенца, которым Чампас обтирался в бане, и полотенце от тяжести
мышат упало на землю. Шайтан обтер им свой слепок, который и получил подобие
божие. Тогда Шайтан принялся вкладывать в человека живую душу, но никак не
умел этого сделать и уж собирался разбить свой слепок. Тут Чампас подошел и
сказал: "Убирайся ты, проклятый Шайтан, в пропасть огненную; я и без тебя
сотворю человека". - "Нет, - возразил Шайтан, - дай, я тут постою, погляжу,
как ты будешь класть живую душу в человека; ведь я его работал и на мою долю
него что-нибудь надо дать, а то, братец Чампас, мне будет обидно, а тебе
нечестно".
Спорили, спорили, наконец порешили разделить человека; Чампас взял себе
душу, а Шайтану отдал тело. Шайтан уступил, потому - Чампас не в пример
сильнее Шайтана.
Оттого, когда человек умирает, душа с образом и подобием божиим идет на
небо к Чампасу, а тело, лишаясь души, теряет подобие божие, гниет и идет в
землю к Шайтану. А птичку-мышь Чампас наказал за дерзость, отнял у нее
крылья и приставил ей голенький хвостик и такие же лапки, как у Шайтана. С
той поры мыши летать перестали. На вопрос Яна, какому богу веруют волхвы,
они отвечали:
"Антихристу". - "А где он?" - спросил Ян. "Сидит в бездне", - отвечали
те.
"Какой это бог - сидит в бездне! это бес, а бог на небеси, седяй на
престоле".
Вслед за историей с ярославскими волхвами летопись сообщает другой
рассказ.
Случилось одному новгородцу зайти в Чудь и пришел он к кудеснику, чтобы
тот поворожил ему. Кудесник, по обычаю своему, стал вызывать бесов.
Новгородец сидел на пороге, а кудесник лежал в исступлении, и ударил им бес.
Кудесник встал и сказал новгородцу: "Мои боги не смеют прийти; на тебе есть
что-то, чего они боятся". Тут новгородец вспомнил, что на нем крест, снял
его и вынес бы.
Кудесник стал опять вызывать бесов, и те, потрепав его, поведали, о чем
спрашивал новгородец. Последний начал потом расспрашивать кудесника: "Отчего
это твои боги креста боятся?" - "А то есть знамение небесного бога, которого
наши боги боятся". - "А где живут ваши боги и какие они?" - "Они черные, с
крыльями и хвостами, живут в безднах, летают и под небо подслушивать ваших
богов: а ваши боги на небесах; если кто ваших людей помрет, его относят
на небо, а кто помрет наших, того уносят к нашим богам в бездну". - "Так
оно и есть, - прибавляет от себя летописец, - грешники в аду живут, ожидая
вечных мук, а праведники в небесном жилище водворяются со ангелами".
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ПОВЕРИЙ. Изложенные рассказы наглядно воспроводят
процесс взаимодействия русских пришельцев и финских туземцев в области
религиозных поверий. Сближение обеих сторон и в этой области было столь же
мирно, как и в общежитии: вражды, непримиримой противоположности своих
верований не почувствовали встретившиеся стороны. Само собою разумеется,
речь идет не о христианском вероучении, а о народных поверьях русских и
финских. То и другое племя нашло в своем мифологическом созерцании
подобающее место тем и другим верованиям, финским и славянским, языческим и
христианским. Боги обоих племен поделились между собою полюбовно: финские
боги сели пониже в бездне, русские повыше на небе, и так, поделившись, они
долго жили дружно между собою, не мешая одни другим, даже умея ценить друг
друга. Финские боги бездны возведены были в христианское звание бесов и под
кровом этого звания получили место в русско-христианском культе, обрусели,
потеряли в глазах Руси свой иноплеменный финский характер: с ними проошло
то же самое, что с их первоначальными поклонниками финнами, охваченными
Русью. Вот почему русский летописец XI в., говоря о волхвах, о поверьях или
обычаях, очевидно финских, не делает и намека на то, что ведет речь о чужом
племени, о чуди: язычество, поганство русское или финское для него
совершенно одно и то же; его нисколько не занимает племенное происхождение
или этнографическое различие языческих верований. По мере сближения обоих
племен это различие, очевидно, все более сглаживалось и в сознании
смешанного населения, образовавшегося вследствие этого сближения. Для
пояснения этого племенного безразличия верований приведу сохранившийся в
рукописи Соловецкого монастыря коротенький рассказ, единственный в своем
роде по форме и содержанию. Здесь простодушно и в легендарном полусвете
описано построение первой церкви в Белозерской стране на реке Шексне.
Церковь оказалась на месте языческого мольбища, очевидно финского. В
Белозерском краю обитало финское племя весь; камень и береза - предметы
финского культа; но в рассказе нет и намека на что-либо инородческое,
чудское.
РАССКАЗ О ПЕРВОЙ ЦЕРКВИ НА ШЕКСНЕ. "А на Белеозере жили люди
некрещеные, и как учали креститися и веру христианскую спознавати, и они
поставили церковь, а не ведают, во имя которого святого. И наутро собрались
да пошли церковь свящати и нарещи которого святого, и как пришли к церкви,
оже в речке под церковию стоит челнок, в челноку стулец, и на стульце икона
Василий Великий, а пред иконою просфира. И они икону взяли, а церковь
нарекли во имя Великого Василия. И некто невежа взял просфиру ту да хотел
укусить ее; ино его от просфиры той шибло, а просфира окаменела. И они
церковь свящали да учали обедню пети, да как начали евангелие чести, ино
грянуло не по обычаю, как бы страшной, великой гром грянул и вси люди
уполошилися (перепугались), чаяли, что церковь пала, и они скочили и учали
смотрити: ино в прежние лета ту было молбище за олтарем, береза да камень, и
ту березу вырвало и с корнем, да и камень взяло земли да в Шексну и
потопило. И на Белеозере то первая церковь Василий Великий от такова
времени, как вера стала".
БЫТОВАЯ АССИМИЛЯЦИЯ. Но христианство, как его воспринимала от руси
чудь, не вырывало с корнем чудских языческих поверий: народные христианские
верования, не вытесняя языческих, строились над ними, образуя верхний слой
религиозных представлений, ложившийся на языческую основу. Для мешавшегося
русско-чудского населения христианство и язычество - не противоположные,
одна другую отрицающие религии, а только восполняющие друг друга части одной
и той же веры, относящиеся к различным порядкам жни, к двум мирам, одна -
к миру горнему, небесному, другая - к преисподней, к "бездне". По народным
поверьям и религиозным обрядам, до недавнего времени сохранявшимся в
мордовских и соседних с ними русских селениях приволжских губерний, можно
видеть наглядно, как складывалось такое отношение: религиозный процесс,
завязавшийся когда-то при первой встрече восточного славянства с чудью, без
существенных менений продолжается на протяжении веков, пока длится
обрусение восточных финнов. Мордовские праздники, большие моляны,
приурочивались к русским народным или церковным празднествам, семику,
троицыну дню, рождеству, новому году. В молитвы, обращенные к мордовским
богам, верховному творцу Чампасу, к матери богов Анге-Патяй и ее детям, по
мере усвоения русского языка вставлялись русские слова: рядом с "вынимань
мочь"
(помилуй нас) слышалось "давай нам добра здоровья". Вслед за словами
заимствовали и религиозные представления: Чампаса величали "верхним богом",
Анге-Патяй "матушкой богородицей", ее сына Нишкипаса (пас-бог) Ильей
Великим; в день нового года, обращаясь к богу свиней, молились: "Таунсяй
Бельки Васяй (Василий Великий), давай поросят черных и белых, каких сам
любишь". Языческая молитва, обращенная к стихии, облекалась в
русско-христианскую форму: Вода матушка! подай всем крещеным людям добрый
здоровья. Вместе с тем языческие символы заменялись христианскими: вместо
березового веника, увешанного платками и полотенцами, ставили в переднем
углу икону с зажженной перед ней восковой свечой и на коленях проносили
молитвы своим Чампасам и Анге-Патяям по-русски, забыв старинные мордовские
их тексты. Видя в мордовских публичных молянах столько своего, русского и
христианского, русские соседи начинали при них присутствовать, а потом в них
участвовать и даже повторять у себя отдельные их обряды и петь
сопровождавшие их песни. Все это приводило к тому, что наконец ни та ни
другая сторона не могла отдать себе отчета, чьи обычаи и обряды она
соблюдает, русские, или мордовские. Когда ярославские волхвы на вопрос Яна
Вышатича сказали, что они веруют антихристу, что в бездне сидит, Ян
воскликнул:
"Да какой же это бог! это бес", - а чудский кудесник на вопрос
новгородца описал наружность своих крылатых и хвостатых богов, снятую,
очевидно, с русской иконы, на которой были ображены бесы. В 1636 г. один
черемис в Казани на вопрос Олеария, знает ли он, кто сотворил небо и землю,
дал ответ, записанный Олеарием так: "tzort sneit". Язычник смеялся над
"русскими богами", а русского черта боялся. Иезуит Авриль, едучи в 1680-х
годах Саратова, видел, как языческая мордва пьянствовала на николин день,
подражая русским.
ПЕСТРОТА РЕЛИГИОЗНОГО СОЗНАНИЯ. Обоюдное прнание чужих верований,
конечно, способствовало бытовой ассимиляции и деловому сближению обеих
сторон, даже, пожалуй, успехам христианства среди инородцев. При таком
прнании чудь незаметно переступала раздельную черту между христианством и
язычеством, не меняя своим старым родным богам, а русь, перенимая чудские
поверья и обычаи, добросовестно продолжала считать себя христианами. Этим
объясняются позднейшие явления, непонятные на первый взгляд: приволжский
инородец, мордвин или черемисин XVI - XVII вв., нося христианское имя, пишет
вкладную грамоту ближнему монастырю с условием, буде он креститься и захочет
постричься в том монастыре, то его принять и постричь за тот его вклад. Но
такое переплетение несродных понятий вносило великую путаницу в религиозное
сознание, проявлявшуюся многими нежелательными явлениями в
нравственно-религиозной жни народа. Принятие христианства становилось не
выходом мрака на свет, не переходом от лжи к истине, а, как бы сказать,
перечислением -под власти нших богов в ведение высших, ибо и покидаемые
боги не упразднялись как вымысел суеверия, а продолжали считаться
религиозной реальностью, только отрицательного порядка. Эту путаницу,
происходившую от переработки языческой мифологии в. христианскую
демонологию, уже в XI в., когда она происходила внутри самой Руси, можно
было, применяясь к меткому выражению преподобного Феодосия Печерского о
людях, хвалящих свою и чужую веру, назвать двоеверием; если бы он увидел,
как потом к христианству прививалось вместе с язычеством русским еще
чудское, он, может быть, назвал бы столь пестрое религиозное сознание
троеверием.
СЕЛЬСКИЙ ХАРАКТЕР КОЛОНИЗАЦИИ. IV. Наконец, надобно прнать
значительное влияние финских туземцев на состав общества, какое создавала
русская колонация верхнего Поволжья. Туземное финское население наполняло
преимущественно суздальские села. Из упомянутого жития преподобного Авраамия
видно, что в XI в.
в городе Ростове только один конец был населен чудью, по крайней мере
носил ее название. Русские имена большинства старинных городов Ростовской
земли показывают, что они основаны были русскими или появляются не раньше
руси и что русь образовала господствующий элемент в составе их населения.
Притом мы не замечаем в туземном финском населении прнаков значительного
социального расчленения, прнаков деления на высшие и ншие классы: все
это население представляется сплошной однообразной сельской массой. В этом
смысле, вероятно, часть мери, бежавшая от русского крещения, в памятнике,
сообщающем это вестие, названа "ростовской чернью". Но мы видели, что и
колонация приносила в междуречье Оки и верхней Волги преимущественно
сельские массы. Благодаря этому русское и обрусевшее население Верхнего
Поволжья должно было стать гораздо более сельским по своему составу, чем
каким оно было в южной Руси.
ВЫВОДЫ. Так, мы ответили на вопрос, как встретились и подействовали
друг на друга русские пришельцы и финские туземцы в области верхней Волги.
Из этой встречи не вышло упорной борьбы ни племенной, ни социальной, ни даже
религиозной: она не повела к развитию резкого антагонма или контраста ни
политического, ни этнографического, ни нравственно-религиозного, какой
обыкновенно развивается завоевания. Из этой встречи вышла тройная смесь:
1)
религиозная, которая легла в основание мифологического миросозерцания
великороссов, 2) племенная, которой выработался антропологический тип
великоросса, и 3) социальная, которая в составе верхневолжского населения
дала решительный перевес сельским классам.
ВЛИЯНИЕ ПРИРОДЫ. Нам остается отметить действие природы Великороссии на
смешанное население, здесь образовавшееся посредством русской колонации.
Племенная смесь - первый фактора образовании великорусского племени.
Влияние природы Великороссии на смешанное население - другой фа
Великорусское племя - не только вестный этнографический состав, но и
своеобразный экономический строй и даже особый национальный характер, и
природа страны много поработала и над этим строем и над этим характером.
Верхнее Поволжье, составляющее центральную область Великороссии, и до сих
пор отличается заметными фическими особенностями от Руси днепровской;
шесть-семь веков назад оно отличалось еще более. Главные особенности этого
края: обилие лесов и болот, преобладание суглинка в составе почвы и
паутинная сеть рек и речек, бегущих в разных направлениях. Эти особенности и
наложили глубокий отпечаток как на хозяйственный быт Великороссии, так и на
племенной характер великоросса.
ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ БЫТ ВЕЛИКОРОССА. В старой Киевской Руси главная пружина
народного хозяйства, внешняя торговля, создала многочисленные города,
служившие крупными или мелкими центрами торговли. В верхневолжской Руси,
слишком удаленной от приморских рынков, внешняя торговля не могла стать
главной движущей силой народного хозяйства. Вот почему здесь видим в XV -
XVI вв. сравнительно незначительное количество городов, да и в тех
значительная часть населения занималась хлебопашеством. Сельские поселения
получили здесь решительный перевес над городами. Притом и эти поселения
резко отличались своим характером от сел южной Руси. В последней постоянные
внешние опасности и недостаток воды в открытой степи заставляли население
размещаться крупными массами, скучиваться в огромные, тысячные села, которые
до сих пор составляют отличительную черту южной Руси. Напротив, на севере
поселенец посреди лесов и болот с трудом отыскивал сухое место, на котором
можно было бы с некоторою безопасностью и удобством поставить ногу,
выстроить бу. Такие сухие места, открытые пригорки, являлись редкими
островками среди моря лесов и болот. На таком островке можно было поставить
один, два, много три крестьянских двора. Вот почему деревня в один или два
крестьянских двора является господствующей формой расселения в северной
России чуть не до конца XVII в. Вокруг таких мелких разбросанных деревень
трудно было отыскать значительное сплошное пространство, которое удобно
можно было бы распахать. Такие удобные места вокруг деревень попадались
незначительными участками. Эти участки и расчищались обитателями маленькой
деревни. То была необычайно трудная работа: надобно было, выбрав удобное
сухое место для пашни, выжечь покрывавший его лес, выкорчевать пни, поднять
целину. Удаление от крупных иноземных рынков, недостаток вывоза не давали
хлебопашцам побуждения расширять столь трудно обходившуюся им пахоту.
Хлебопашество на верхневолжском суглинке должно было удовлетворять лишь
насущной потребности самих хлебопашцев. Мы ошиблись бы, подумав, что при
скудости населения, при обилии никем не занятой земли крестьянин в древней
Великороссии пахал много, больше, чем в прошлом или нынешнем столетии.
Подворные пахотные участки в Великороссии XVI - XVII вв.
вообще не больше наделов по Положению 19 февраля. Притом тогдашние
приемы обработки земли сообщали подвижной, неусидчивый, кочевой характер
этому хлебопашеству. Выжигая лес на нови, крестьянин сообщал суглинку
усиленное плодородие и несколько лет кряду снимал с него превосходный
урожай, потому что зола служит очень сильным удобрением. Но то было
насильственное и скоропреходящее плодородие: через шесть-семь лет почва
совершенно истощалась и крестьянин должен был покидать ее на продолжительный
отдых, запускать в перелог.
Тогда он переносил свой двор на другое, часто отдаленное место,
поднимал другую новь, ставил новый "починок на лесе". Так, эксплуатируя
землю, великорусский крестьянин передвигался с места на место и все в одну
сторону, по направлению на северо-восток, пока не дошел до естественных
границ русской равнины, до Урала и Белого моря. В восполнение скудного
заработка от хлебопашества на верхневолжском суглинке крестьянин должен был
обращаться к промыслам. Леса, реки, озера, болота предоставляли ему
множество угодий, разработка которых могла служить подспорьем к скудному
земледельческому заработку. Вот источник той особенности, которою с
незапамятных времен отличается хозяйственный быт великорусского крестьянина:
здесь причина развития местных сельских промыслов, называемых
кустарными.
Лыкодерство, мочальный промысел, зверогонство, бортничество (лесное
пчеловодство в дуплах деревьев), рыболовство, солеварение, смолокурение,
железное дело - каждое этих занятий давна служило основанием,
питомником хозяйственного быта для целых округов. Таковы особенности
великорусского хозяйства, создавшиеся под влиянием природы страны. Это 1)
разбросанность населения, господство мелких поселков, деревень, 2)
незначительность крестьянской запашки, мелкость подворных пахотных участков,
3) подвижной характер хлебопашества, господство переносного или переложного
земледелия и 4) наконец, развитие мелких сельских промыслов, усиленная
разработка лесных, речных и других угодий.
ЕГО ПЛЕМЕННОЙ ХАРА Рядом с влиянием природы страны на народное
хозяйство Великороссии замечаем следы ее могущественного действия на
племенной характер великоросса. Великороссия XIII - XV вв. со своими лесами,
топями и болотами на каждом шагу представляла поселенцу тысячи мелких
опасностей, непредвидимых затруднений и неприятностей, среди которых надобно
было найтись, с которыми приходилось поминутно бороться. Это приучало
великоросса зорко следить за природой, смотреть в оба, по его выражению,
ходить, оглядываясь и ощупывая почву, не соваться в воду, не поискав броду,
развивало в нем воротливость в мелких затруднениях и опасностях, привычку
к терпеливой борьбе с невзгодами и лишениями. В Европе нет народа менее
балованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и
судьбы и более выносливого. Притом по самому свойству края каждый угол его,
каждая местность задавали поселенцу трудную хозяйственную загадку: где бы
здесь ни основался поселенец, ему прежде всего нужно было учить свое
место, все его условия, чтобы высмотреть угодье, разработка которого могла
бы быть наиболее прибыльна. Отсюда эта удивительная наблюдательность, какая
открывается в народных великорусских приметах.
ПРИМЕТЫ. Здесь схвачены все характерные, часто трудноуловимые явления
годового оборота великорусской природы, отмечены ее разнообразные
случайности, климатические и хозяйственные, очерчен весь годовой обиход
крестьянского хозяйства. Все времена года, каждый месяц, чуть не каждое
число месяца выступают здесь с особыми метко очерченными климатическими и
хозяйственными фиономиями, и в этих наблюдениях, часто достававшихся ценой
горького опыта, ярко отразились как наблюдаемая природа, так и сам
наблюдатель. Здесь он и наблюдает окружающее, и размышляет о себе, и все
свои наблюдения старается привязать к святцам, к именам святых и к
праздникам. Церковный календарь - это памятная книжка его наблюдении над
природой и вместе дневник его дум над своим хозяйственным житьем-бытьем.
Январь - году начало, зиме - середка. Вот с января уже великоросс,
натерпевшийся зимней стужи, начинает подшучивать над нею. Крещенские морозы
- он говорит им: "Трещи, трещи - минули водокрещи; дуй не дуй - не к
рождеству пошло, а к великодню (пасхе)". Однако 18 января еще день Афанасия
и Кирилла; афанасьевские морозы дают себя знать, и великоросс уныло
сознается в преждевременной радости: Афанасий да Кирилло забирают за рыло.
24 января - память преподобной Ксении - Аксиньи - полухлебницы-полузимницы:
ползимы прошло, половина старого хлеба съедена. Примета: какова Аксинья,
такова и весна.
Февраль-бокогрей, с боку солнце припекает; 2 февраля сретение,
сретенские оттепели: зима с летом встретились. Примета: на сретенье снежок -
весной дождок.
Март теплый, да не всегда: и март на нос садится. 25 марта
благовещенье. В этот день весна зиму поборола. На благовещенье медведь
встает. Примета: каково благовещенье, такова и святая. Апрель - в апреле
земля преет, ветрено и теплом веет. Крестьянин настораживает внимание:
блится страдная пора хлебопашца.
Поговорка: апрель сипит да дует, бабам тепло сулит, а мужик глядит,
что-то будет. А зимние запасы капусты на исходе. 1 апреля - Марии
Египетской. Прозвище ее: Марья-пустые щи. Захотел в апреле кислых щей! 5
апреля - мученика Федула.
Федул-ветреник. Пришел Федул, теплый ветер подул. Федул губы надул
(ненастье).
15 апреля - апостола Пуда. Правило: выставлять пчел зимнего омшаника
на пчельник - цветы появились. На св. Пуда доставай пчел -под спуда. 23
апреля - св. Георгия Победоносца. Замечено хозяйственно-климатическое
соотношение этого дня с 9 мая: Егорий с росой, Никола с травой; Егорий с
теплом, Никола с кормом.
Вот и май. Зимние запасы приедены. Ай май, месяц май, не холоден, да
голоден. А холодки навертываются, да и настоящего дела еще нет в поле.
Поговорка: май - коню сена дай, а сам на печь полезай. Примета: коли в мае
дож - будет и рожь; май холодный - год хлебородный. 5 мая - великомученицы
Ирины. Арина-рассадница:
рассаду (капусту) сажают и выжигают прошлогоднюю траву, чтобы новой не
мешала.
Поговорка: на Арину худая трава поля вон. 21 мая - св. царя
Константина и матери его Елены. С Аленой по созвучию связался лен: на Алену
сей лен и сажай огурцы; Алене льны, Константину огурцы. Точно так же среди
поговорок, прибауток, хозяйственных примет, а порой и "сердца горестных
замет" бегут у великоросса и остальные месяцы: июнь, когда закрома пусты в
ожидании новой жатвы и который потому зовется июнь - ау! потом июль -
страдник, работник; август, когда серпы греют на горячей работе, а вода уже
холодит, когда на преображенье - второй спас, бери рукавицы про запас; за
ним сентябрь - холоден сентябрь, да сыт - после уборки урожая; далее октябрь
- грязник, ни колеса, ни полоза не любит, ни на санях, ни на телеге не
проедешь; ноябрь - курятник, потому что 1 числа, в день Козьмы и Дамиана,
бабы кур режут, оттого и зовется этот день - курячьи именины, куриная
смерть. Наконец, вот и декабрь-студень, развал зимы: год кончается - зима
начинается. На дворе холодно: время в бе сидеть да учиться. 1 декабря -
пророка Наума-грамотника: начинают ребят грамоте учить. Поговорка:
"Батюшка Наум, наведи на ум". А стужа крепнет, наступают трескучие
морозы, 4 декабря - св. великомученицы Варвары. Поговорка: "Трещит Варюха -
береги нос да ухо". Так со святцами в руках или, точнее, в цепкой памяти
великоросс прошел, наблюдая и учая, весь годовой круговорот своей жни.
Церковь научила великоросса наблюдать и считать время. Святые и праздники
были его путеводителями в этом наблюдении и учении. Он вспоминал их не в
церкви только:
он уносил их храма с собой в свою бу, в поле и лес, навешивая на
имена их свои приметы в виде бесцеремонных прозвищ, какие дают закадычным
друзьям:
Афанасий-ломонос, Самсон-сеногной, что в июле дождем сено гноит,
Федул-ветреник, Акулины-гречишницы, мартовская Авдотья-подмочи порог,
апрельская Марья-зажги снега, заиграй овражки и т. д. без конца. В приметах
великоросса и его метеорология, и его хозяйственный учебник, и его бытовая
автобиография; в них отлился весь он со своим бытом и кругозором, со своим
умом и сердцем; в них он и размышляет, и наблюдает, и радуется, и горюет, и
сам же подсмеивается и над своими горями, и над своими радостями.
ПСИХОЛОГИЯ ВЕЛИКОРОССА. Народные приметы великоросса своенравны, как
своенравна отразившаяся в них природа Великороссии. Она часто смеется над
самыми осторожными расчетами великоросса; своенравие климата и почвы
обманывает самые скромные его ожидания, и, привыкнув к этим обманам,
расчетливый великоросс любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на
есть безнадежное и нерасчетливое решение, противопоставляя капру природы
капр собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу
и есть великорусский авось. В одном уверен великоросс - что надобно дорожить
ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало удобного времени
для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще
укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет
великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в
короткое время и впору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и
зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению
своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в
продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе
не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить
великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к
ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же
Великороссии. С другой стороны, свойствами края определился порядок
расселения великороссов.
Жнь удаленными друг от друга, уединенными деревнями при недостатке
общения, естественно, не могла приучать великоросса действовать большими
союзами, дружными массами. Великоросс работал не на открытом поле, на глазах
у всех, подобно обитателю южной Руси: он боролся с природой в одиночку, в
глуши леса с топором в руке. То была молчаливая черная работа над внешней
природой, над лесом или диким полем, а не над собой и обществом, не над
своими чувствами и отношениями к людям. Потому великоросс лучше работает
один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному
действию общими силами. Он вообще замкнут и осторожен, даже робок, вечно
себе на уме, необщителен, лучше сам с собой, чем на людях, лучше в начале
дела, когда еще не уверен в себе и в успехе, и хуже в конце, когда уже
добьется некоторого успеха и привлечет внимание:
неуверенность в себе возбуждает его силы, а успех роняет их. Ему легче
одолеть препятствие, опасность, неудачу, чем с. тактом и достоинством
выдержать успех; легче сделать великое, чем освоиться с мыслью о своем
величии. Он принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от
прнания своего ума. Словом, великоросс лучше великорусского общества.
Должно быть, каждому народу от природы положено воспринимать окружающего
мира, как и переживаемых судеб, и претворять в свой характер не всякие, а
только вестные впечатления, и отсюда происходит разнообразие национальных
складов, или типов, подобно тому как неодинаковая световая восприимчивость
проводит разнообразие цветов. Сообразно с этим и народ смотрит на
окружающее и переживаемое под вестным углом, отражает то и другое в своем
сознании с вестным преломлением. Природа страны, наверное, не без участия
в степени и направлении этого преломления.
Невозможность рассчитать наперед, заранее сообразить план действий и
прямо идти к намеченной цели заметно отразилась на складе ума великоросса,
на манере его мышления. Житейские неровности и случайности приучили его
больше обсуждать пройденный путь, чем соображать дальнейший, больше
оглядываться назад, чем заглядывать вперед. В борьбе с нежданными метелями и
оттепелями, с непредвиденными августовскими морозами и январской слякотью он
стал больше осмотрителен, чем предусмотрителен, выучился больше замечать
следствия, чем ставить цели, воспитал в себе умение подводить итоги насчет
искусства составлять сметы. Это умение и есть то, что мы называем задним
умом. Поговорка русский человек задним умом крепок вполне принадлежит
великороссу. Но задний ум не то же, что задняя мысль. Своей привычкой
колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жни
великоросс часто проводит впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс
часто думает надвое, и это кажется двоедушием. Он всегда идет к прямой цели,
хотя часто и недостаточно обдуманной, но идет, оглядываясь по сторонам, и
потому походка его кажется уклончивой и колеблющейся.
Ведь лбом стены не прошибешь, и только вороны прямо летают, говорят
великорусские пословицы. Природа и судьба вели великоросса так, что приучили
его выходить на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и
действует, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и вилистее
великорусского проселка?
Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и
выйдете на ту же вилистую тропу. Так сказалось действие природы
Великороссии на хозяйственном быте и племенном характере великоросса.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ РУССКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ ВЕРХНЕГО ПОВОЛЖЬЯ. КНЯЗЬ
АНДРЕЙ БОГОЛЮБСКИЙ И ЕГО ОТНОШЕНИЕ К КИЕВСКОЙ РУСИ: ПОПЫТКА ПРЕВРАТИТЬ
ПАТРИАРХАЛЬНУЮ ВЛАСТЬ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ В ГОСУДАРСТВЕННУЮ. ОБРАЗ ДЕЙСТВИЯ
АНДРЕЯ В РОСТОВСКОЙ ЗЕМЛЕ: ЕГО ОТНОШЕНИЯ К БЛИЖАЙШИМ РОДИЧАМ. К СТАРШИМ
ГОРОДАМ И СТАРШЕЙ ДРУЖИНЕ. КНЯЖЕСКАЯ И СОЦИАЛЬНАЯ УСОБИЦА В РОСТОВСКОЙ ЗЕМЛЕ
ПО СМЕРТИ КНЯЗЯ АНДРЕЯ. СУЖДЕНИЕ ВЛАДИМИРСКОГО ЛЕТОПИСЦА ОБ ЭТОЙ УСОБИЦЕ.
ПРЕОБЛАДАНИЕ ВЕРХНЕВОЛЖСКОЙ РУСИ НАД ДНЕПРОВСКОЙ ПРИ ВСЕВОЛОДЕ III. ДЕЙСТВИЕ
ПОЛИТИЧЕСКИХ УСПЕХОВ КНЯЗЕЙ АНДРЕЯ И ВСЕВОЛОДА НА НАСТРОЕНИЕ СУЗДАЛЬСКОГО
ОБЩЕСТВА. ПЕРЕЧЕНЬ ИЗУЧЕННЫХ ФАКТОВ.
Обращаясь к учению политических следствий русской колонации
Верхнего Поволжья, будем постоянно помнить, что мы учаем самые ранние и
глубокие основы государственного порядка, который предстанет пред ними в
следующем периоде. Я теперь же укажу эти основы, чтобы вам удобнее было
следить за тем, как они вырабатывались и закладывались в подготовлявшийся
новый порядок. Во-первых, государственный центр Верхнего Поволжья, долго
блуждавший между Ростовом, Суздалем, Владимиром и Тверью, наконец
утверждается на реке Москве. Потом в лице московского князя получает полное
выражение новый владетельный тип, созданный усилиями многочисленных удельных
князей северной Руси: это князь-вотчинник, наследственный оседлый
землевладелец, сменивший своего южного предка, князя-родича, подвижного
очередного соправителя Русской земли. Этот новый владетельный тип и стал
коренным и самым деятельным элементом в составе власти московского государя.
Переходим к обзору фактов, в которых медленно и постепенно проявлялись обе
основы и новый политический тип, а потом и новый государственный ц
АНДРЕЙ БОГОЛЮБСКИЙ. Политические следствия русской колонации Верхнего
Поволжья начали обнаруживаться уже при сыне того суздальского князя, в
княжение которого шел усиленный ее прилив, при Андрее Боголюбском. Сам этот
князь Андрей является крупною фигурой, на которой наглядно отразилось
действие колонации. Отец его Юрий Долгорукий, один младших сыновей
Мономаха, был первый в непрерывном ряду князей Ростовской области, которая
при нем и обособилась в отдельное княжество:
до того времени это чудское захолустье служило прибавкой к южному
княжеству Переяславскому. Здесь на севере, кажется, и родился князь Андрей в
1111 г. Это был настоящий северный князь, истый суздалец-залешанин по своим
привычкам и понятиям, по своему политическому воспитанию. На севере прожил
он большую половину своей жни, совсем не видавши юга. Отец дал ему в
управление Владимир на Клязьме, маленький, недавно возникший суздальский
пригород, и там Андрей прокняжил далеко за тридцать лет своей жни, не
побывав в Киеве. Южная, как и северная, летопись молчит о нем до начала
шумной борьбы, которая завязалась между его отцом и двоюродным братом
Изяславом волынским с 1146 г. Андрей появляется на юге впервые не раньше
1149 г., когда Юрий, восторжествовав над племянником, уселся на киевском
столе. С тех пор и заговорила об Андрее южная Русь, и южнорусская летопись
сообщает несколько рассказов, живо рисующих его фиономию. Андрей скоро
выделился толпы тогдашних южных князей особенностями своего личного
характера и своих политических отношений. Он в боевой удали не уступал
своему удалому сопернику Изяславу, любил забываться в разгаре сечи,
заноситься в самую опасную свалку, не замечал, как с него сбивали шлем. Все
это было очень обычно на юге, где постоянные внешние опасности и усобицы
развивали удальство в князьях, но совсем не было обычно умение Андрея быстро
отрезвляться от воинственного опьянения. Тотчас после горячего боя он
становился осторожным, благоразумным политиком, осмотрительным
распорядителем. У Андрея всегда все было в порядке и наготове; его нельзя
было захватить врасплох; он умел не терять головы среди общего переполоха.
Привычкой ежеминутно быть настороже и. всюду вносить порядок он напоминал
своего деда Владимира Мономаха. Несмотря на свою боевую удаль, Андрей не
любил войны и после удачного боя первый подступал к отцу с просьбой мириться
с побитым врагом. Южнорусский летописец с удивлением отмечает в нем эту
черту характера, говоря: "Не величав был Андрей на ратный чин, т. е. не
любил величаться боевой доблестью, но ждал похвалы лишь от бога".
Точно так же Андрей совсем не разделял страсти своего отца к Киеву, был
вполне равнодушен к матери городов русских и ко всей южной Руси. Когда в
1151 г. Юрий был побежден Изяславом, он плакал горькими слезами, жалея, что
ему приходится расстаться с Киевом. Дело было к осени. Андрей сказал отцу:
"Нам теперь, батюшка, здесь делать больше нечего, уйдем-ка отсюда затепло
(пока тепло)". По смерти Изяслава в 1154 г. Юрий прочно уселся на киевском
столе и просидел до самой смерти в 1157 г. Самого надежного своих сыновей
Андрея он посадил у себя под рукою в Вышгороде бл Киева, но Андрею не
жилось на юге. Не спросившись отца. он тихонько ушел на свой родной
суздальский север, захватив с собой Вышгорода принесенную Греции
чудотворную икону божьей матери, которая стала потом главной святыней
Суздальской земли под именем владимирской.
Один позднейший летописный свод так объясняет этот поступок Андрея:
"Смущался князь Андрей, видя нестроение своей братии, племянников и всех
сродников своих:
вечно они в мятеже и волнении, все добиваясь великого княжения
киевского, ни у кого них ни с кем мира нет, и оттого все княжения
запустели, а со стороны степи все половцы выпленили; скорбел об этом много
князь Андрей в тайне своего сердца и, не сказавшись отцу, решился уйти к
себе в Ростов и Суздаль - там-де поспокойнее". По смерти Юрия на киевском
столе сменилось несколько князей и наконец уселся сын Юрьева соперника,
Андреев двоюродный племянник Мстислав Изяславич волынский. Андрей, считая
себя старшим, выждал удобную минуту и послал на юг с сыном суздальское
ополчение, к которому там присоединились полки многих других князей.
недовольных Мстиславом. Союзники взяли Киев "копьем" и "на щит", приступом,
и разграбили его (в 1169 г.). Победители, по рассказу летописца, не щадили
ничего в Киеве, ни храмов, ни жен, ни детей: "Были тогда в Киеве на всех
людях стон и туга, скорбь неутешная и слезы непрестанные". Но Андрей, взяв
Киев своими полками, не поехал туда сесть на стол отца и деда: Киев был
отдан младшему Андрееву брату Глебу. Андреевич, посадивши дядю в Киеве, с
полками своими ушел домой к отцу на север с честью и славою великою,
замечает северный летописец, и с проклятием, добавляет летописец южный.
НОВЫЕ ЧЕРТЫ МЕЖДУКНЯЖЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ. Никогда еще не бывало такой беды
с матерью городов русских. Разграбление Киева своими было резким проявлением
его упадка, как земского и культурного средоточия. Видно было, что
политическая жнь текла параллельно с народной и даже вслед за нею, по ее
руслу. Северный князь только что начинал ломать южные княжеские понятия и
отношения, унаследованные от отцов и дедов, а глубокий перелом в жни самой
земли уже чувствовался больно, разрыв народности обозначился кровавой
полосой, отчуждение между северными переселенцами и покинутой ими южной
родиной было уже готовым фактом: за 12 лет до киевского погрома 1169 г.,
тотчас по смерти Юрия Долгорукого, в Киевской земле бивали приведенных им
туда суздальцев по городам и по селам. По смерти брата Глеба Андрей отдал
Киевскую землю своим смоленским племянникам Ростиславичам. Старший них,
Роман, сел в Киеве, младшие его братья, Давид и Мстислав, поместились в
ближайших городах. Сам Андрей носил звание великого князя, живя на своем
суздальском севере. Но Ростиславичи раз показали неповиновение Андрею, и тот
послал к ним посла с грозным приказанием: "Не ходишь ты. Роман, в моей воле
со своей братией, так пошел вон Киева, ты, Мстислав, вон Белгорода, а
ты, Давид, вон Вышгорода; ступайте все в Смоленск и делитесь там как
знаете". В первый раз великий князь, названый отец для младшей братии,
обращался так не по-отечески и не по-братски со своими родичами. Эту
перемену в обращении с особенной горечью почувствовал младший и лучший
Ростиславичей Мстислав Храбрый: он в ответ на повторенное требование Андрея
остриг бороду и голову Андрееву послу и отпустил его назад, велев сказать
Андрею: "Мы до сих пор прнавали тебя отцом своим по любви; но если ты
посылаешь к нам с такими речами не как к князьям, а как к подручникам и
простым людям, то делай что задумал, а нас бог рассудит". Так в первый раз
пронесено было в княжеской среде новое политическое слово подручник, т. е.
впервые сделана была попытка заменить неопределенные, полюбовные родственные
отношения князей по старшинству обязательным подчинением младших старшему,
политическим их подданством наряду с простыми людьми.
ОБОСОБЛЕНИЕ СУЗДАЛЬСКОГО ВЕЛИКОКНЯЖЕНИЯ. Таков ряд необычных явлений,
обнаружившихся в отношениях Андрея Боголюбского к южной Руси и другим
князьям.
До сих пор звание старшего великого князя нераздельно соединено было с
обладанием старшим киевским столом. Князь, прнанный старшим среди родичей,
обыкновенно садился в Киеве; князь, сидевший в Киеве, обыкновенно
прнавался старшим среди родичей: таков был порядок, считавшийся
правильным. Андрей впервые отделил старшинство от места: заставив прнать
себя великим князем всей Русской земли, он не покинул своей Суздальской
волости и не поехал в Киев сесть на стол отца и деда. Известное словцо
Изяслава о голове, идущей к месту, получило неожиданное применение:
наперекор обычному стремлению младших голов к старшим местам теперь старшая
голова добровольно остается на младшем месте. Таким образом, княжеское
старшинство, оторвавшись от места, получило личное значение, и как будто
мелькнула мысль придать ему авторитет верховной власти. Вместе с этим
менилось и положение Суздальской области среди других областей Русской
земли, и ее князь стал в небывалое к ней отношение. До сих пор князь,
который достигал старшинства и садился на киевском столе, обыкновенно
покидал свою прежнюю волость, передавая ее по очереди другому владельцу.
Каждая княжеская волость была временным, очередным владением вестного
князя, оставаясь родовым, не личным достоянием. Андрей, став великим князем,
не покинул своей Суздальской области, которая вследствие того утратила
родовое значение, получив характер личного неотъемлемого достояния одного
князя, и таким образом вышла круга русских областей, владеемых по очереди
старшинства. Таков ряд новых явлений, обнаружившихся в деятельности Андрея
по отношению к южной Руси и к другим князьям: эта деятельность была попыткой
провести переворот в политическом строе Русской земли. Так взглянули на
ход дел и древние летописцы, отражая в своем взгляде впечатление
современников Андрея Боголюбского: по их взгляду, со времени этого князя
великое княжение, дотоле единое киевское, разделилось на две части: князь
Андрей со своей северной Русью отделился от Руси южной, образовал другое
великое княжение. Суздальское, и сделал город Владимир великокняжеским
столом для всех князей.
ОТНОШЕНИЯ АНДРЕЯ К РОДИЧАМ, ГОРОДАМ И ДРУЖИНЕ. Рассматривая события,
происшедшие в Суздальской земле при Андрее и следовавшие за его смертью, мы
встречаем прнаки другого переворота, совершавшегося во внутреннем строе
самой Суздальской земли. Князь Андрей и дома, в управлении своей собственной
волостью, действовал не по-старому. По обычаю, заводившемуся с распадением
княжеского рода на линии и с прекращением общей очереди владения, старший
князь вестной линии делил управление принадлежавшею этой линии областью с
ближайшими младшими родичами, которых сажал вокруг себя по младшим городам
этой области. Но в Ростовской земле среди переселенческого брожения все
обычаи и отношения колебались и путались. Юрий Долгорукий предназначал
Ростовскую землю младшим своим сыновьям, и старшие города Ростов с Суздалем
заранее, не по обычаю, на том ему крест целовали, что примут к себе меньших
его сыновей, но по смерти Юрия позвали к себе старшего сына Андрея. Тот с
своей стороны благоговейно чтил память своего отца и однако вопреки его воле
пошел на зов нарушителей крестного целования. Но он не хотел делиться
доставшейся ему областью с ближайшими родичами и погнал Ростовской земли
своих младших братьев как соперников, у которых перехватил наследство, а
вместе с ними, кстати, прогнал и своих племянников. Коренные области старших
городов в Русской земле управлялись, как мы знаем, двумя аристократиями,
служилой и промышленной, которые имели значение правительственных орудий или
советников, сотрудников князя. Служилая аристократия состояла княжеских
дружинников, бояр, промышленная - верхнего слоя неслужилого населения
старших городов, который носил название лучших, или лепших, мужей и
руководил областными обществами посредством демократически составленного
городского веча. Вторая аристократия, впрочем, выступает в XII в.
больше оппозиционной соперницей, чем сотрудницей князя. Обе эти
аристократии встречаем и в Ростовской земле уже при Андреевом отце Юрии, но
Андрей не поладил с обоими этими руководящими классами суздальского
общества. По заведенному порядку он должен был сидеть и править в старшем
городе своей волости при содействии и по соглашению с его вечем. В
Ростовской земле было два таких старших вечевых города. Ростов и Суздаль.
Андрей не любил ни того ни другого города и стал жить в знакомом ему смолоду
маленьком пригороде Владимире на Клязьме, где не были в обычае вечевые
сходки, сосредоточил на нем все свои заботы, укреплял и украшал, "сильно
устроил" его, по выражению летописи, выстроил в нем великолепный соборный
храм Успения, "чудную богородицу златоверхую", в котором поставил
привезенную им с юга чудотворную икону божьей матери. Расширяя этот город,
Андрей наполнил его, по замечанию одного летописного свода, купцами хитрыми,
ремесленниками и рукодельниками всякими.
Благодаря этому пригород Владимир при Андрее превзошел богатством и
населенностью старшие города своей области. Такое необычное перенесение
княжеского стола старших городов в пригород сердило ростовцев и
суздальцев, которые роптали на Андрея, говоря: "Здесь старшие города Ростов
да Суздаль, а Владимир наш пригород". Точно так же не любил Андрей и старшей
отцовой дружины.
Он даже не делил с боярами своих развлечений, не брал их с собой на
охоту, велел им, по выражению летописи, "особно утеху творити, где им
годно", а сам ездил на охоту лишь с немногими отроками, людьми младшей
дружины. Наконец, желая властвовать без раздела, Андрей погнал Ростовской
земли вслед за своими братьями и племянниками и "передних мужей" отца
своего, т. е. больших отцовых Так Поступал Андрей, по замечанию
летописца, желая быть "самовластцем"
всей Суздальской земли. За эти необычные политические стремления Андрей
и заплатил жнью. Он пал жертвой заговора, вызванного его строгостью.
Андрей казнил брата своей первой жены, одного знатных слуг своего двора,
Кучковича.
Брат казненного с другими придворными составил заговор, от которого и
погиб Андрей в 1174 г.
ЛИЧНОСТЬ КНЯЗЯ АНДРЕЯ. От всей фигуры Андрея веет чем-то новым; но едва
ли эта новна была добрая. Князь Андрей был суровый и своенравный хозяин,
который во всем поступал по-своему, а не по старине и обычаю. Современники
заметили в нем эту двойственность, смесь силы со слабостью, власти с
капром. "Такой умник во всех делах, - говорит о нем летописец, - такой
доблестный, князь Андрей погубил свой смысл невоздержанием", т. е.
недостатком самообладания. Проявив в молодости на юге столько боевой
доблести и политической рассудительности, он потом, живя сиднем в своем
Боголюбове, наделал немало дурных дел: собирал и посылал большие рати
грабить то Киев, то Новгород, раскидывал паутину властолюбивых козней по
всей Русской земле своего темного угла на Клязьме. Повести дела так,
чтобы 400 новгородцев на Белоозере обратили в бегство семитысячную
суздальскую рать, потом органовать такой поход на Новгород, после которого
новгородцы продавали пленных суздальцев втрое дешевле овец, - все это можно
было сделать и без Андреева ума. Прогнав Ростовской земли больших отцовых
бояр, он окружил себя такой дворней, которая в благодарность за его барские
милости отвратительно его убила и разграбила его дворец. Он был очень
набожен и нищелюбив, настроил много церквей в своей области, перед заутреней
сам зажигал свечи в храме, как заботливый церковный староста, велел
развозить по улицам пищу и питье для больных и нищих. отечески нежно любил
свой город Владимир, хотел сделать него другой Киев, даже с особым,
вторым русским митрополитом, построил в нем вестные Золотые Ворота и хотел
неожиданно открыть их к городскому празднику успения божьей матери, сказав
боярам: "Вот сойдутся люди на праздник и увидят ворота". Но вестка не
успела высохнуть и укрепиться к празднику, и, когда народ собрался на
праздник, ворота упали и накрыли 12 зрителей. Взмолился князь Андрей к иконе
пресвятой богородицы: "Если ты не спасешь этих людей, я, грешный, буду
повинен в их смерти". Подняли ворота и все придавленные ими люди оказались
живы и здоровы. И город Владимир был благодарен своему попечителю: гроб
убитого князя разрыдавшиеся владимирцы встретили причитанием, в котором
слышится зародыш исторической песни о только что угасшем богатыре. Со
времени своего побега Вышгорода в 1155 г. Андрей в продолжение почти
20-летнего безвыездного сидения в своей волости устроил в ней такую
администрацию, что тотчас по смерти его там наступила полная анархия: всюду
происходили грабежи и убийства, бивали посадников, тиунов и других
княжеских чиновников, и летописец с прискорбием упрекает убийц и грабителей,
что они делали свои дела напрасно, потому что где закон, там и "обид",
несправедливостей много. Никогда еще на Руси ни одна княжеская смерть не
сопровождалась такими постыдными явлениями. Их источника надобно искать в
дурном окружении, какое создал себе князь Андрей своим проволом,
неразборчивостью к людям, пренебрежением к обычаям и преданиям. В заговоре
против него участвовала даже его вторая жена, родом камской Болгарии,
мстившая ему за зло, какое причинил Андрей ее родине. Летопись глухо
намекает, как плохо слажено было общество, в котором вращался Андрей.
"Ненавидели князя Андрея свои домашние, - говорит она, - и была брань
лютая в Ростовской и Суздальской земле". Современники готовы были видеть в
Андрее проводника новых государственных стремлений. Но его образ действий
возбуждает вопрос, руководился ли он достаточно обдуманными началами
ответственного самодержавия или только инстинктами самодурства. В лице князя
Андрея великоросс впервые выступал на историческую сцену, и это выступление
нельзя прнать удачным. В трудные минуты этот князь способен был развить
громадные силы и разменялся на пустяки и ошибки в спокойные, досужие годы.
Не все в образе действий Андрея было случайным явлением, делом его личного
характера, исключительного темперамента. Можно думать, что его политические
понятия и правительственные привычки в значительной мере были воспитаны
общественной средой, в которой он вырос и действовал. Этой средой был
пригород Владимир, где Андрей провел большую половину своей жни.
Суздальские пригороды составляли тогда особый мир, созданный русской
колонацией, с отношениями и понятиями, каких не знали в старых областях
Руси. События, следовавшие за смертью Андрея, ярко освещают этот
УСОБИЦА ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ. По смерти Андрея в Суздальской земле
разыгралась усобица, по происхождению своему очень похожая на княжеские
усобицы в старой Киевской Руси. Случилось то, что часто бывало там: младшие
дяди заспорили со старшими племянниками. Младшие братья Андрея Михаил и
Всеволод поссорились со своими племянниками, детьми их старшего брата, давно
умершего, с Мстиславом и Ярополком Ростиславичами. Таким образом, местному
населению открылась возможность выбора между князьями. Старшие города Ростов
и Суздаль с боярами Ростовской земли позвали Андреевых племянников, но город
Владимир, недавно ставший великокняжеским стольным городом, позвал к себе
братьев Андрея, Михаила и Всеволода: этого и вышла усобица. В борьбе
сначала одержали верх племянники и сели - старший в старшем городе области
Ростове, младший во Владимире, но потом Владимир поднялся на племянников и
на старшие города и опять првал к себе дядей, которые на этот раз
восторжествовали над соперниками и разделили между собой Суздальскую землю,
бросив старшие города и рассевшись по младшим, во Владимире и Переяславле.
По смерти старшего дяди, Михаила, усобица возобновилась между младшим
Всеволодом, которому присягнули владимирцы и переяславцы, и старшим
племянником Мстиславом, за которого опять стали ростовцы с боярами.
Мстислав проиграл дело, разбитый в двух битвах, под Юрьевом и на реке
Колокше.
После того Всеволод остался один хозяином в Суздальской земле. Таков
был ход суздальской усобицы, длившейся два года (1174 - 1176). Но по ходу
своему эта северная усобица не во всем была похожа на южные: она осложнилась
явлениями, каких незаметно в княжеских распрях на юге. В областях южной Руси
местное неслужилое население обыкновенно довольно равнодушно относилось к
княжеским распрям. Боролись, собственно, князья и их дружины, а не земли, не
целые областные общества, боролись Мономаховичи с Ольговичами, а не Киевская
или Волынская земля с Черниговской, хотя областные общества волей или
неволей вовлекались в борьбу князей и дружин. Напротив, в Суздальской земле
местное население приняло деятельное участие в ссоре своих князей. За дядей
стоял прежний пригород Владимир, недавно ставший стольным городом великого
князя.
Племянников дружно поддерживали старшие города земли Ростов и Суздаль,
которые действовали даже энергичнее самих князей, обнаруживали чрезвычайное
ожесточение против Владимира. В других областях старшие города присвояли
себе право выбирать на вече посадников для своих пригородов. Ростовцы во
время усобицы также говорили про Владимир: "Это наш пригород: сожжем его
либо пошлем туда своего посадника; там живут наши холопы-каменщики".
Ростовцы, очевидно, намекали на ремесленников, которыми Андрей населил
Влад Но и этот пригород Владимир не действовал в борьбе одиноко: к нему
примыкали другие пригороды Суздальской земли. "А с переяславцы, - замечает
летописец, - имяхуть володимирцы едино сердце". И третий новый городок,
Москва, тянул в ту же сторону и только страха перед князьями-племянниками
не решился принять открытое участие в борьбе.
Земская вражда не ограничивалась даже старшими городами и пригородами:
она шла глубже, захватывала все общество сверху дону. На стороне
племянников и старших городов стала и вся старшая дружина Суздальской земли;
даже дружина города Владимира в числе 1500 человек по приказу ростовцев
примкнула к старшим городам и действовала против князей, которых
поддерживали горожане Владимира. Но если старшая дружина даже в пригородах
стояла на стороне старших городов, то ншее население самих старших городов
стало на стороне пригородов. Когда дяди в первый раз восторжествовали над
племянниками, суздальцы явились к Михаилу и сказали:
"Мы, князь, не воевали против тебя с Мстиславом, а были с ним одни наши
бояре; так ты не сердись на нас и ступай к нам". Это говорили, очевидно,
депутаты от простонародья города Суздаля. Значит, все общество Суздальской
земли разделилось в борьбе горонтально, а не вертикально: на одной стороне
стали обе местные аристократии, старшая дружина и верхний слой неслужилого
населения старших городов, на другой - их ншее население вместе с
пригородами. На такое социальное разделение прямо указал один участников
борьбы, дядя Всеволод.
Накануне битвы под Юрьевом он хотел уладить дело без кровопролития и
послал сказать племяннику Мстиславу: "Если тебя, брат, привела старшая
дружина, то ступай в Ростов, там мы и помиримся; тебя ростовцы привели и
бояре, а меня с братом бог привел да владимирцы с переяславцами".
КЛАССОВАЯ ВРАЖДА В Еп ОСНОВЕ. Так в описанной усобице вскрылись
различные элементы местного общества с их взаимными враждебными отношениями.
Мы видим, что борются князья-дяди с князьями-племянниками, старшие вечевые
города с пригородами, городами младшими, высшие классы местного общества,
служилый и торговый, с ншим населением "холопей-каменщиков", как зовут его
ростовцы. Но в глубине этой тройной борьбы таилась одна земская вражда,
вытекавшая состава местного общества. Чтобы понять происхождение этой
вражды, надобно припомнить, что городская знать Ростова и Суздаля
принадлежала к старинному русскому населению края, которое принесено было
сюда ранней струей колонации, давно, еще до княжения Юрия, здесь уселось и
привыкло руководить местным обществом.
Вместе с Юрием Долгоруким, т. е. в начале XII в., водворились в
Суздальской земле и бояре, старшая дружина. Это был другой, старый и
руководящий класс местного общества; вместе с богатым купечеством Ростова и
Суздаля он и вступил в борьбу с пригородами. Последние, напротив, населены
были преимущественно недавними колонистами, которые приходили южной Руси.
Эти переселенцы выходили большей частью нших классов южнорусского
населения, городского и сельского.
Являясь в Суздальскую землю, пришельцы встретились здесь с туземным
финским населением, которое также составляло нший класс местного общества.
Таким образом, колонация давала решительный перевес ншим классам,
городскому и сельскому простонародью, в составе суздальского общества:
недаром в старинной богатырской былине, сохранившей отзвуки дружинных,
аристократических понятий и отношений Киевской Руси, обыватели
Ростовско-Залесской земли зовутся "мужиками-залешанами", а главным богатырем
окско-волжской страны является Илья Муромец - "крестьянский сын". Этот
перевес нарушил на верхневолжском севере то равновесие социальных стихий, на
котором держался общественный порядок в старых областях южной Руси. Этот
порядок, как мы знаем, носил аристократический отпечаток: высшие классы там
политически преобладали и давили ншее население.
Внешняя торговля поддерживала общественное значение
торгово-промышленной знати; постоянная внешняя и внутренняя борьба укрепляла
политическое положение знати военно-служилой, княжеской дружины. На севере
иссякали источники, питавшие силу того и другого класса. Притом
переселенческая передвижка разрывала предание, освобождала переселенцев от
привычек и связей, сдерживавших общественные отношения на старых насиженных
местах. Самая нелюбовь южан к северянам, так резко проявившаяся уже в XII
в., первоначально имела, по-видимому, не племенную или областную, а
социальную основу: она развилась досады южнорусских горожан и дружинников
на смердов и холопов, вырывавшихся их рук и уходивших на север; те
платили, разумеется. соответственными чувствами боярам и "лепшим" людям, как
южным, так и своим залесским. Таким образом. политическое преобладание
верхних классов в Ростовской земле теряло свои материальные и нравственные
опоры и при усиленном притоке смердьей, мужицкой колонации, менившей
прежние отношения и условия местной жни. должно было вызвать антагонм и
столкновение между ном и верхом здешнего общества. Этот антагонм и был
скрытой пружиной описанной усобицы между братьями и племянниками Андрея.
Ншие классы местною общества, только что начавшие складываться путем
слияния русских колонистов с финскими туземцами, вызванные к действию
княжеской распрей, восстали против высших, против давнишних и привычных
руководителей этого общества и доставили торжество над ними князьям, за
которых стояли. Значит, это была не простая княжеская усобица, а социальная
борьба. Таким образом, и этот внутренний переворот в Суздальской земле,
уронивший обе местные аристократии, подобно перемене в ее внешнем положении,
выделению очередного порядка, тесно связан с той же колонацией.
ЛЕТОПИСЕЦ ОБ УСОБИЦЕ. Как на борьбу разновременных слоев местного
общества смотрели на ход и значение описанных событий и современные
наблюдатели, люди Суздальской земли. Описанная княжеская усобица рассказана
современным летописцем, жителем города Владимира, следовательно, сторонником
дядей и пригородов. Он приписывает успех города Владимира в борьбе
чудодейственной помощи божьей матери, чудотворная икона которой стояла во
владимирском соборе.
Рассказав о первом торжестве дядей над племянниками и о возвращении
Михаила во Владимир, этот летописец, превращаясь в публициста, сопровождает
свой рассказ такими любопытными размышлениями: "И была радость большая в
городе Владимире, когда он опять увидел у себя великого князя всей
Ростовской земли. Подивимся чуду новому, великому и преславному божией
матери, как заступила она свой город от великих бед и как граждан своих
укрепляет: не вложил им бог страха, не побоялись они двоих князей с их
боярами, не посмотрели на их угрозы, положивши всю надежду на святую
богородицу и на свою правду. Новгородцы, смольняне, киевляне, полочане и все
власти (волостные и старшие города) на веча как на думу сходятся, и на чем
старшие положат, на том и пригороды станут. А здесь старшие города Ростов и
Суздаль и все бояре захотели свою правду поставить, а не хотели исполнить
правды божией, говорили: "Как нам любо, так и сделаем, Владимир наш
пригород". Воспротивились они богу и святой богородице и правде божией,
послушались злых людей-смутьянов, не хотевших нам добра зависти к сему
городу и к живущим в нем. Не сумели ростовцы и суздальцы правды божией
исправить, думали, что если они старшие, так и могут делать все по-своему;
но люди новые, минные (маленькие, или младшие) владимирские уразумели, где
правда, стали за нее крепко держаться и сказали себе: "Либо Михалка-князя
себе добудем, либо головы свои положим за святую богородицу и за
Михалка-князя". И вот утешил их бог и святая богородица: прославлены стали
владимирцы по всей земле за их правду, богови им помогающу". Значит, и
современный наблюдатель видел в описанной усобице не столько княжескую
распрю, сколько борьбу местных общественных элементов, восстание "новых
маленьких людей" на высшие классы, на старых привычных руководителей
местного общества, каковы были обе аристократии, служилая и промышленная.
Итак, одним последствий русской колонации Суздальской земли было
торжество общественного на над верхами местного общества. Можно
предвидеть, что общество в Суздальской земле вследствие такого исхода
пережитой им социальной борьбы будет развиваться в более демократическом
направлении сравнительно с общественным строем областей старой Киевской Руси
и это направление будет благоприятнее для княжеской власти, так упавшей на
юге вследствие усобиц и зависимости князей от старших вечевых городов. Такой
поворот выразительно сказался уже во время описанной суздальской усобицы. По
смерти старшего дяди, Михаила, владимирцы тотчас присягнули младшему,
Всеволоду, и не только ему, но и его детям, значит, установили у себя
наследственность княжеской власти в нисходящей линии вопреки очередному
порядку и выросшему него притязанию старших городов выбирать между
князьями-совместниками.
ПРЕОБЛАДАНИЕ ВЕРХНЕВОЛЖСКОЙ РУСИ. Ступим еще шаг вперед и опять
встретим новый факт - решительное преобладание Суздальской области над
остальными областями Русской земли. Восторжествовав над племянником в 1176
г., Всеволод III княжил в Суздальской земле до 1212 г. Княжение его во
многом было продолжением внешней и внутренней деятельности Андрея
Боголюбского. Подобно старшему брату, Всеволод заставил прнать себя
великим князем всей Русской земли и подобно ему же не поехал в Киев сесть на
стол отца и деда. Он правил южной Русью с берегов далекой Клязьмы; в Киеве
великие князья садились его руки. Великий князь киевский чувствовал себя
непрочно на этом столе, если не ходил в воле Всеволода, не был его
подручником. Являлось два великих князя, киевский и владимиро-клязьминский,
старший и старейший, номинальный и действительный. Таким подручным великим
князем, севшим в Киеве по воле Всеволода, был его смоленский племянник Рюрик
Ростиславович. Этот Рюрик раз сказал своему зятю Роману волынскому: "Сам ты
знаешь, что нельзя было не сделать по воле Всеволода, нам без него быть
нельзя:
вся братия положила на нем старшинство во Владимировом племени".
Политическое давление Всеволода было ощутительно на самой отдаленной
юго-западной окраине Русской земли. Галицкий князь Владимир, сын Ярослава
Осмомысла, воротивши отцовский стол с польской помощью, спешил укрепиться на
нем, став под защиту отдаленного дяди Всеволода суздальского. Он послал
сказать ему: "Отец и господин! удержи Галич подо мною, а я божий и твой со
всем Галичем и в воле твоей всегда". И соседи Всеволода князья рязанские
чувствовали на себе его тяжелую руку, ходили в его воле, по его указу
посылали свои полки в походы вместе с его полками. В 1207 г. Всеволод,
удостоверившись в умысле некоторых рязанских князей обмануть его, схватил их
и отослал во Владимир, посажал по рязанским городам своих посадников и
потребовал у рязанцев выдачи остальных князей их и с княгинями, продержал их
у себя в плену до самой своей смерти, а в Рязани посадил своего сына на
княжение. Когда же буйные, непокорные рязанцы, как их характерует
суздальский летописец, вышли повиновения Всеволоду и менили его сыну,
тогда суздальский князь велел перехватать всех горожан с семействами и с
епископом и расточил их по разным городам, а город Рязань сжег.
Рязанская земля была как бы покорена Всеволодом и присоединена к
великому княжеству Владимирскому. И другим соседям тяжело приходилось от
Всеволода. Князь смоленский просил у него прощения за неугодный ему
поступок. Всеволод самовластно хозяйничал в Новгороде Великом, давал ему
князей на всей своей воле, нарушал его старину, казнил его "мужей" без
объявления вины. Одного имени его, по выражению северного летописца,
трепетали все страны, по всей земле пронеслась слава его. И певец Слова о
полку Игореве, южнорусский поэт и публицист конца XII в., знает политическое
могущество суздальского князя. Изображая бедствия, какие постигли Русскую
землю после поражения его северских героев в степи, он обращается к
Всеволоду с такими словами: "Великий князь Всеволод! прилететь бы тебе
далека отчего золотого стола постеречь: ведь ты можешь Волгу разбрызгать
веслами. Дон шлемами вычерпать. В таких поэтически преувеличенных размерах
представлялись черниговскому певцу волжский флот Всеволода и его сухопутная
рать. Таким образом. Суздальская область, еще в начале XII в. захолустный
северо-восточный угол Русской земли, в начале XIII в. является княжеством,
решительно господствующим над остальной Русью. Политический центр тяжести
явственно передвигается с берегов среднего Днепра на берега Клязьмы. Это
передвижение было следствием отлива русских сил среднего Поднепровья в
область Верхней Волги.
ОХЛАЖДЕНИЕ К КИЕВУ. Вместе с этим вскрывается другое любопытное
явление: в суздальском обществе и в местных князьях обнаруживается
равнодушие к Киеву, заветной мечте прежних князей, устанавливается отношение
к Киевской Руси, проникнутое сострадательным пренебрежением. Это заметно
было уже во Всеволоде, стало еще заметнее в его детях. По смерти Всеволода в
Суздальской земле проошла новая усобица между его сыновьями, причиной
которой было необычное распоряжение отца: Всеволод, рассердившись на
старшего сына Константина, перенес старшинство на второго сына Юрия. Князь
торопецкий Мстислав Удалой, сын Андреева противника Мстислава Ростиславича
Храброго, стал за обиженного старшего брата и с полками новгородскими и
смоленскими вторгнулся в самую Суздальскую землю.
Против него выступили младшие Всеволодовичи Юрий, Ярослав и Святослав.
В 1216 г.
усобица разрешилась битвой на реке Липице бл Юрьева Польского. Перед
битвой младшие Всеволодовичи, пируя с боярами, начали заранее делить между
собою Русскую землю как несомненную свою добычу. Старший Юрий по праву
старшинства брал себе лучшую волость Ростово-Владимирскую, второй брат
Ярослав - волость Новгородскую, третий Святослав - волость Смоленскую, а
Киевская земля - ну, эта земля пускай пойдет кому-нибудь черниговских.
Как видно, старшими и лучшими областями считались теперь северные земли
Ростовская и Новгородская, которые полтора века назад по Ярославову разделу
служили только прибавками к старшим южным областям. Сообразно с этим
менилось и настроение местного общества:
"минные люди владимирские" стали свысока посматривать на другие
области Русской земли. На том же пиру один старый боярин уговаривал младших
братьев помириться со старшим, которого поддерживает такой удалой витязь,
как Мстислав.
Другой боярин владимирских, помоложе и, вероятно, побольше выпивший,
стал возражать на то, говоря князьям: "Не бывало того ни при деде, ни при
отце вашем, чтобы кто-нибудь вошел ратью в сильную землю Суздальскую и вышел
нее цел, хотя бы тут собралась вся земля Русская - и Галицкая, и
Киевская, и Смоленская, и Черниговская, и Новгородская, и Рязанская; никак
им не устоять против нашей силы; а эти-то полки - да мы их седлами закидаем
и кулаками переколотим. Люба была эта речь князьям. Через день хвастуны
потерпели страшное поражение, потеряв в бою свыше 9 тысяч человек. Значит,
одновременно с пренебрежением суздальских князей к Киевской земле и в
суздальском обществе стало развиваться местное самомнение, надменность,
воспитанная политическими успехами князей Андрея и Всеволода, давших
почувствовать этому обществу силу и значение своей области в Русской земле.
ИЗУЧЕННЫЕ ФАКТЫ. Изучая историю Суздальской земли с половины XII в. до
смерти Всеволода III, мы на каждом шагу встречали все новые и неожиданные
факты. Эти факты, развиваясь двумя параллельными рядами, создавали
Суздальской области небывалое положение в Русской земле: одни них
меняли ее отношение к прочим русским областям, другие перестраивали ее
внутренний склад. Перечислим еще раз те и другие. Сначала князья Андрей и
Всеволод стараются отделить звание великого князя от великокняжеского
киевского стола, а Суздальскую землю превратить в свое постоянное владение,
выводя ее круга земель, владеемых по очереди старшинства; при этом князь
Андрей делает первую попытку заменить родственное полюбовное соглашение
князей обязательным подчинением младших родичей, как подручников, старшему
князю, как своему государю-самовластцу. По смерти Андрея в Суздальской земле
падает политическое преобладание старших городов и руководящих классов
местного общества, княжеской дружины и вечевого гражданства, а один
пригородов, стольный город великого князя Андрея, во время борьбы со
старшими городами устанавливает у себя наследственное княжение. В княжение
Всеволода эта область приобретает решительное преобладание над всей Русской
землей, а ее князь делает первую попытку насильственным захватом, помимо
всякой очереди, присоединить к своей отчине целую чужую область. В то же
время в суздальских князьях и обществе вместе с сознанием своей силы
обнаруживается пренебрежение к Киеву, отчуждение от Киевской Руси. Это
значит, что порвались внутренние связи, которыми прежде соединялась
северо-восточная окраина Русской земли со старым земским центром, с Киевом.
Все эти факты суть прямые или косвенные последствия русской колонации
Суздальской земли.
ВЗГЛЯД НА ПОЛОЖЕНИЕ РУССКОЙ ЗЕМЛИ В XIII И XIV вв. УДЕЛЬНЫЙ ПОРЯДОК
КНЯЖЕСКОГО ВЛАДЕНИЯ В ПОТОМСТВЕ ВСЕВОЛОДА III. КНЯЖЕСКИЙ УДЕЛ. ГЛАВНЫЕ
ПРИЗНАКИ УДЕЛЬНОГО ПОРЯДКА. ЕГО ПРОИСХОЖДЕНИЕ. МЫСЛЬ О РАЗДЕЛЬНОМ
НАСЛЕДСТВЕННОМ ВЛАДЕНИИ СРЕДИ ЮЖНЫХ КНЯЗЕЙ. ПРЕВРАЩЕНИЕ РУССКИХ ОБЛАСТНЫХ
КНЯЗЕЙ В СЛУЖЕБНЫХ ПОД ЛИТОВСКОЙ ВЛАСТЬЮ. СИЛА РОДОВОГО ПРЕДАНИЯ СРЕДИ
ЯРОСЛАВИЧЕЙ СТАРШИХ ЛИНИЙ: ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ВЕРХНЕОКСКИМИ И РЯЗАНСКИМИ
КНЯЗЬЯМИ В КОНЦЕ XV в. ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ УДЕЛЬНОГО ПОРЯДКА, ПРИЧИНЫ ЕГО
УСПЕШНОГО РАЗВИТИЯ В ПОТОМСТВЕ ВСЕВОЛОДА III. ОТСУТСТВИЕ ПРЕПЯТСТВИЙ ДЛЯ
ЭТОГО ПОРЯДКА В СУЗДАЛЬСКОЙ ОБЛАСТИ.
РАСПАД КИЕВСКОЙ РУСИ. Политические следствия русской колонации
Верхнего Поволжья, нами только что ученные, закладывали в том краю новый
строй общественных отношений. В дальнейшей истории верхневолжской Руси нам
предстоит следить за развитием основ, положенных во времена Юрия Долгорукого
и его сыновей. Обращаясь к учению этого развития, будем помнить, что в
XIII и XIV вв., когда этот новый строй устанавливался, уже не оставалось и
следов той исторической обстановки, при которой действовал, на которую
опирался прежний очередной порядок. Единой Русской земли Ярослава и Мономаха
не существовало: она была разорвана Литвой и татарами. Род св. Владимира,
соединявший эту землю в нечто похожее на политическое целое, распался.
Старшие линии его угасли или захирели и с остатками своих прадедовских
владений вошли в состав Литовского государства, где на них легли новые
чуждые политические отношения и культурные влияния. Общего дела, общих
интересов между ними не стало, прекратились даже прежние фамильные счеты и
споры о старшинстве и очереди владения. Киев, основной узел княжеских и
народных отношений, политических, экономических и церковных интересов
Русской земли, поднимаясь после татарского разгрома, увидел себя пограничным
степным городком чуждого государства, ежеминутно готовым разбежаться от
насилия завоевателей. Чужой житейский строй готовился водвориться в
старинных опустелых или полуразоренных гнездах русской жни, а русские
силы, которым предстояло восстановить и продолжить разбитое национальное
дело Киевской Руси, искали убежища среди финских лесов Оки и Верхней Волги.
Руководить устроявшимся здесь новым русским обществом пришлось трем младшим
отраслям русского княжеского рода с померкавшими родовыми преданиями, с
порывавшимися родственными связями.
Это были Ярославичи рязанские племени Ярослава черниговского,
Всеволодовичи ростово-суздальские и Федоровичи ярославские смоленской
ветви Мономахова племени. Вот все, что досталось на долю новой
верхневолжской Руси от нескудного потомства св. Владимира, которое стяжало
старую днепровскую Русскую землю "трудом своим великим". Значит, у прежнего
порядка и в Верхнем Поволжье не было почвы ни генеалогической, ни
географической, и если здесь было чего возникнуть новому общественному
строю, ему не предстояло борьбы с живучими остатками старого порядка. Ряд
политических последствий, вышедших русской колонации Верхнего Поволжья,
не ограничивается теми фактами, которые нами учены. Обращаясь к явлениям,
следовавшим за смертью Всеволода, встречаем еще новый факт, может быть,
более важный, чем все предыдущие, являющийся результатом совокупного их
действия.
УДЕЛЬНЫЙ ПОРЯДОК ВЛАДЕНИЯ В ВЕРХНЕВОЛЖСКОЙ РУСИ. Порядок княжеского
владения в старой Киевской Руси держался на очереди старшинства.
Распоряжение Всеволода, перенесшего старшинство со старшего сына на
младшего, показывает, что старшинство здесь, утратив свой настоящий
генеалогический смысл, получило условное значение, стало не преимуществом по
рождению, а простым званием по жалованию или по присвоению, захвату.
Всматриваясь во владельческие отношения потомков Всеволода, мы замечаем, что
в Суздальской земле утверждается новый порядок княжеского владения,
непохожий на прежний. Изучая историю возникновения этого порядка, забудем на
некоторое время, что прежде чем сошло со сцены первое поколение
Всеволодовичей, Русь была завоевана татарами, северная в 1237/38 гг., южная
в 1239/40 гг. Явления, которые мы наблюдаем в Суздальской земле после этого
разгрома, последовательно, без перерыва развиваются условий, начавших
действовать еще до разгрома, в XII в. Киев, уже к концу этого века
утративший значение общеземского центра, окончательно падает после
татарского нашествия.
Владимир на Клязьме для потомков Всеволода заступает место Киева в
значении старшего великокняжеского стола и политического центра
Верхневолжской Руси; за Киевом остается, и то лишь на короткое время, только
значение центра церковно-административного. В занятии старшего владимирского
стола Всеволодовичи вообще следовали прежней очереди старшинства. После того
как Константин Всеволодович восстановил свое старшинство, снятое с него
отцом, дети Всеволода сидели на владимирском столе по порядку старшинства:
сначала Константин, потом Юрий, за ним Ярослав, наконец, Святослав. Та же
очередь наблюдалась и в поколении Всеволодовых внуков. Так как в борьбе с
татарами пали все сыновья старших Всеволодовичей Константина и Юрия (кроме
одного, младшего Константиновича), то владимирский стол по очереди перешел к
сыновьям третьего Всеволодовича, Ярослава: них сидели во Владимире (по
гнании второго Ярославича, Андрея, татарами) старший Александр Невский,
потом третий Ярослав тверской, за ними младший Василий костромской (умер в
1276 г.). Значит, до последней четверти XIII в. в занятии владимирского
стола соблюдалась прежняя очередь старшинства; бывали отступления от этого
порядка, но их видим здесь, в Суздальской земле, не более, чем видели в
старой Киевской Руси. Рядом со старшей Владимирской областью, составлявшей
общее достояние Всеволодовичей и владеемой по очереди старшинства,
образовалось в Суздальской земле несколько младших волостей, которыми
владели младшие Всеволодовичи. Во владении этими младшими областями и
устанавливается другой порядок, который держался не на очереди старшинства.
Младшие волости передаются не в порядке рождений по очереди старшинства, а в
порядке поколений от отца к сыну, иначе говоря, переходят рук в руки в
прямой нисходящей, а не в ломаной линии - от старшего брата к младшему, от
младшего дяди к старшему племяннику и т. д. Такой порядок владения меняет
юридический характер младших волостей. Прежде на юге княжества, за
исключением выделенных сиротских, составляли общее достояние княжеского
рода, а их князья были их временными владельцами по очереди. Теперь на
севере младшее княжество - постоянная отдельная собственность вестного
князя, личное его достояние, которое передается от отца к сыну по личному
распоряжению владельца или по принятому обычаю. Вместе с менением
юридического характера княжеского владения являются для него и новые
названия. В старой Киевской Руси части Русской земли, достававшиеся тем или
другим князьям, обыкновенно назывались волостями или наделками в смысле
временного владения. Младшие волости, на которые распалась Суздальская земля
во Всеволодовом племени с XIII в., называются вотчинами, позднее уделами в
смысле отдельного владения, постоянного и наследственного. Мы и будем
называть этот новый порядок княжеского владения, утвердившийся на севере,
удельным в отличие от очередного. Прнаки этого порядка появляются уже в
XIII в., при сыновьях Всеволода.
ЕГО ГЛАВНЫЕ ПРИЗНАКИ. Удельный порядок владения - основной и исходный
факт, которого или под действием которого развиваются все дальнейшие
явления в истории Суздальской Руси, на котором стал политический быт,
складывающийся здесь к половине XV в. Двумя прнаками прежде всего
обозначилось утверждение этого порядка. Во-первых, прекращается
владельческая передвижка князей: они становятся оседлыми владельцами,
постоянно живут и умирают в своих удельных городах, которых не покидают даже
тогда, когда по очереди старшинства занимают великокняжеский стол.
Во-вторых, меняется порядок княжеского наследования, способ передачи
волостей преемникам. В старой Киевской Руси князь не мог передавать своей
волости по личному распоряжению даже своему сыну, если она не следовала ему
по очереди старшинства; северный князь XIII - XIV вв., постоянный владетель
своей волости, передавал ее по личному распоряжению своим сыновьям и за
отсутствием сыновей мог отказать ее жене или дочери, даже отдаленному родичу
не в очередь. В памятниках XIII и XIV вв. найдем немало случаев таких
исключительных передач за отсутствием прямых наследников. В 1249 г. умер
удельный князь ярославский Василий Всеволодович, правнук Всеволода III,
оставив после себя одну дочь, княжну Марью. В это же время князья
смоленские, деля свою вотчину, обидели младшего брата Федора можайского.
Последний ушел в Ярославль, женился на княжне-сироте и вместе с ее рукою
получил Ярославское княжество, став таким образом родоначальником новой
удельной княжеской линии. Ярослав, третий сын Всеволода III, получил в удел
волость Переяславскую, которая после него преемственно переходила от отца к
старшему сыну. В 1302 г. умер бездетный переяславский князь Иван Дмитриевич,
отказав свой удел соседу, князю московскому Даниле. Великий князь московский
Семен Гордый, умирая в 1353 г., отказал весь свой удел жене, которая потом
передала его своему деверю, Семенову брату Ивану.
Таковы прнаки, которыми обнаружилось утверждение нового порядка
княжеского владения младшими областями в Суздальской земле.
ЕГО ПРОИСХОЖДЕНИЕ. Теперь попытаемся выяснить себе историческое
происхождение этого порядка. Следя за ходом владельческих отношений между
князьями в XI - XIII вв. на днепровском юге и верхневолжском севере,
замечаем одну видимую несообразность. В старой Киевской Руси XI - XII вв.
мысль об общем нераздельном княжеском владении прнавалась нормой,
основанием владельческих отношений даже между далекими друг от друга по
родству князьями. Троюродные, четвероюродные Ярославичи все еще живо сознают
себя членами одного владельческого рода, внуками единого деда, которые
должны владеть своей отчиной и дединой, Русской землей, сообща, по очереди.
Такой владельческой солидарности, мысли о нераздельном владении не заметно в
потомстве Всеволода и между блкими родственниками, братьями двоюродными и
даже родными: несмотря на блкое родство свое, Всеволодовичи спешат
разделить свою вотчину на отдельные наследственные части.
Внуки Всеволода как будто скорее забыли своего деда, чем внуки Ярослава
- своего. Что было причиной такого быстрого водворения раздельного владения
в потомстве Всеволода? Какие условия вызвали это взаимное отчуждение
северных князей по владению наперекор родственной блости владельцев? И
теперь прежде всего необходимо уяснить себе сущность поставленного вопроса,
как мы поступили и при решении вопроса о происхождении очередного порядка.
ЮЖНЫЕ КНЯЗЬЯ. Княжеский удел - наследственная вотчина удельного князя.
Слово вотчина знакомо было и князьям юго-западной Руси прежнего времени и на
их языке имело различные значения. Вся Русская земля считалась "отчиной и
дединой" всего княжеского рода; в частности, вестная область прнавалась
отчиной утвердившейся в ней княжеской линии; еще частнее, князь называл
своей отчиной княжение, на котором сидел его отец, хотя бы между отцом и
сыном там бывали промежуточные владельцы. При всех этих значениях в понятие
отчины не входило одного прнака - личного и наследственного непрерывного
владения по завещанию.
Но мысль о таком владении не чужда была умам юго-западных князей. Князь
волынский Владимир Василькович, умерший в 1289 г. бездетным, перед смертью
передал свое княжество младшему двоюродному своему брату Мстиславу
Даниловичу мимо старшего Льва по письменному завещанию. Возникает вопрос:
считалась ли здесь воля завещателя единственным источником владельческого
права? Наследник счел необходимым созвать в соборную церковь в городе
Владимире бояр и граждан и прочесть им духовную больного брата7. Но летопись
не обмолвилась ни одним словом, чтобы объяснить юридическое значение этого
торжественного обнародования воли завещателя; сказано только, что духовную
слышали "все от мала до велика".
Требовалось ли согласие бояр и граждан, хотя бы молчаливое, или это
было только сообщение к сведению? Город Брест не послушался своего князя
Владимира, присягнул его племяннику Юрию, но наследник посмотрел на этот
поступок как на "крамолу", государственное преступление. Отец этого Юрия
пригрозил сыну лишить его наследства, отдать свое княжество родному брату,
тому же Мстиславу, если Юрий не покинет Бреста. Мысли об очереди владения по
старшинству не заметно.
Однако по всем этим явлениям еще нельзя предполагать на Волыни в XIII
в.
действия удельного порядка в точном смысле этого слова. Распоряжение
Владимира скрепляется согласием обойденного старшего Даниловича Льва;
Даниловичи обращаются к Владимиру как к местному великому князю; младший
двоюродный брат и племянник говорят ему, что чтут его как отца; старший Лев
и его сын просят, чтобы Владимир дал ему Брест, наделил их, как прежде
великие князья киевские наделяли своих родичей. Самое завещание является не
односторонним актом воли завещателя, а "рядом", договором его с бранным
наследником, которому он посылает сказать: "Брат! приезжай ко мне, хочу с
тобой ряд учинить про все". Все это - остатки прежнего киевского порядка
княжеских отношений. Татищев в своем летописном своде приводит
невестного источника циркуляр, разосланный ко всем местным князьям дедом
этого князя Владимира Романом, когда он в 1202 г.
занял Киев. Роман предлагал, между прочим, менить порядок замещения
киевского великокняжеского стола, "как в других добропорядочных государствах
чинится", а местным князьям не делить своих областей между детьми, но
отдавать престол по себе одному старшему сыну со всем владением, меньшим же
давать для прокормления по городу или волости, но "оным быть под властью
старейшего брата". Князья не приняли этого предложения. В начале XIII в.
наследственность княжений в нисходящей линии не была ни общим фактом, ни
общепрнанным правилом, а мысль о майорате была, очевидно, навеяна Роману
феодальной Европой. Но понятие о княжестве как о личной собственности князя
уже тогда зарождалось в южнорусских княжеских умах, только со значением
революционного притязания и большого несчастья для Русской земли. В Слове о
полку Игореве есть замечательное место:
"Борьба князей с погаными ослабела, потому что брат сказал брату: это
мое, а то - мое же, и начали князья про малое такое большое слово молвить, а
сами на себя крамолу ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами
на землю Русскую.
ЗАПАДНЫЕ КНЯЗЬЯ. В западной России идея по обстоятельствам не развилась
в порядок, и трудно сказать, могла ли она там получить такое развитие даже
при иных обстоятельствах. Во всяком случае подчинение Литве внесло в
тамошние княжеские отношения условия, давшие им совсем особое направление.
Как ни успешно шла в Литовско-Русском государстве децентралация, она не
достигла степени удельного дробления. Великий князь держался поверх местных
князей, а не входил в их ряды, не был только старшим удельных, что
составляет одну существенных особенностей удельного порядка в другой
половине Руси. Великие князья литовские жаловали княжения в вотчину "вечно"
или только до своей "господарской воли", во временное владение. Первый акт
уничтожал очередное владение или предполагал его отсутствие, второй отрицал
самую основу удельного порядка, и оба нводили жалуемого владельца в
положение служилого князя, соединяясь с обязательством:
"...а ему нам с того верно служити". Но и князь родич-совладелец, и
удельный князь по своему юридическому существу не были ничьими слугами.
Значит, местных князей в Литовско-Русском государстве XIV - XV вв. можно
называть удельными только в очень условном смысле, за недостатком термина,
точнее выражающего своеобразные отношения, какие там складывались.
ВЕРХНЕОКСКИЕ КНЯЗЬЯ. В этом государстве был уголок, который
исключительными условиями своей жни дает нам возможность догадываться, как
бы устроились князья юго-западной Руси, если бы в те века они были
предоставлены самим себе.
Это - область верхней Оки, где правили потомки св. Михаила
черниговского, князья Белевские, Одоевские, Воротынские, Мезецкие и другие.
С половины XIV в. они были подчинены Литве, но, пользуясь выгодами
пограничного положения, служили "на обе стороны", и Литве и Москве, со
своими отчинами. Спасаемые своей незначительностью от стороннего
вмешательства, они на своих отцовских и дедовских гнездах до конца XV в.
досиживали свои старые наследственные предания, продолжали спорить "о
большом княжении по роду, по старейшинству", рядиться о том, "кому пригоже
быть на большом княжении и кому на уделе". Следовательно, и обладание
уделами, младшими княжениями, определялось не наследственным правом, а
договором, устанавливавшим родовую очередь, естественную или условную, как
это делалось и в XII в. Очевидно, эти князья никак не могли приладить к
своему фактическому положению понятий, унаследованных ими от давней старины:
сила вещей клонила их к раздельному владению, а они, сидя на своих
"дольницах", мелких долях своих маленьких отчин, все еще хлопотали и спорили
о княжении "по роду, по старейшинству", о родовой очереди по старшинству.
Они продолжали политику своих давних предков, поддерживая падавшую родовую
старину договорами, средством, которое, поддерживая ее, вместе с тем
выбивало -под нее естественную ее основу.
РЯЗАНСКИЕ КНЯЗЬЯ. Остановлю ваше внимание еще на одном отдельном, даже
мелком примере, чтобы показать неподатливость княжеского политического
сознания в старших линиях Ярославова племени. Черниговская ветвь, князья
Рязанской земли, окраиной и выделенной общего очередного владения,
подобно князьям галицким, раньше очередных совладельцев-родичей могли
усвоить себе мысль о раздельном наследственном владении. Притом в усобицах
этих князей, отличавшихся необычайной даже для южнорусских Рюриковичей
одичалостью, казалось, должны были совершенно погаснуть всякие помыслы о
совместном братском владении отчиной и дединой.
Наконец, Рязанское княжество со времени Всеволода III находилось в
тесном общении, нередко под сильным давлением соседних княжеств
Владимирского, потом Московского, где прочно установился удельный порядок. В
конце XV в. Рязанской землей владели два родных брата Иван и Федор
Васильевичи; первый, как старший, назывался великим, второй удельным. Однако
они уговорились на том, чтобы оба княжения были строго раздельными,
наследственными в нисходящей линии. Но братья предусмотрели тот случай, что
который-либо них может умереть бездетным. При действии очередного порядка
не могло возникнуть и мысли о выморочном княжестве:
у князя, не оставившего нисходящих, всегда был наготове очередной
преемник боковых. С падением очереди в удельном порядке выморочные
княжества небежно вызывали недоразумения и споры. По идее удельного права
князь, как полный собственник, мог, умирая беспотомственным, отказать свое
княжество любому родичу, не стесняясь степенями родства. Но ближайшие
родичи, естественно, были заинтересованы в том, чтобы часть их общей отчины
и дедины не уходила их среды, и расположены были противопоставлять
чистому праву собственности нравственное требование родственной
солидарности. Из встречи идей столь различных порядков и рождались во
Всеволодовом племени, особенно в тверской его ветви, жестокие усобицы за
выморочные княжества. В Москве этот случай был регулирован еще Димитрием
Донским применительно к составу семьи, после него остававшейся:
сыновья-наследники в случае бездетности стеснены были в праве посмертного
распоряжения своими владениями; удел старшего сына, великого князя, без
раздела переходил к следующему по старшинству брату, становившемуся великим
князем; младший удел, став выморочным, делился между остальными братьями
умершего владельца по усмотрению их матери. Этот субститут - не отзвук
общего родового владения, а полное его отрицание, внушенное находчивой
предусмотрительностью: выход удела семьи Донского становился невозможным,
и с ее стороны порывалась всякая связь с другими родичами. Иначе поступили
сейчас названные рязанские князья сто лет спустя после Донского. Удел
умершего без завещания бездетного брата естественно переходил к другому
брату или к его детям. Но тот и другой при взаимной холодности и недоверии
боялись, что брат, умирая бездетным, откажет свою часть их общей отчины
стороннему родичу, и потому договором 1496 г. связали друг друга
обоюдноусловным обязательством в случае бездетности не отдавать удела мимо
брата "никакою хитростью". Но они не предусмотрели или предусмотрительно не
решились оговорить того случая, когда один них умрет, оставив детей,
раньше бездетного брата. Старший брат умер раньше, оставив сына, а бездетный
младший, Федор, пользуясь недосмотром или намеренной недомолвкой договора,
без всякой хитрости отказал свой удел великому князю московскому, своему
дяде по матери, мимо племянника от родного брата.
Удельное право завещания здесь косвенно поддержало традицию родовой
владельческой солидарности: родство по матери, во имя которого могла быть
сделана духовная князя Федора, могло получить перевес над родством по отцу,
притом в нисходящей линии, только на основе общей родовой связи рязанских
князей с московскими как членов одного русского владетельного рода: так ли
поступил бы князь Федор, если бы его мать была сестра не Ивана московского,
а Казимира литовского?
СИЛА РОДОВОГО ПРЕДАНИЯ НА ЮГО-ЗАПАДЕ. Я вошел в подробности, чтобы
нагляднее показать вам политический перелом, начавшийся в обеих половинах
Русской земли на рубеже двух периодов нашей истории. Духовная рязанского
князя напоминает поступок Владимира Васильковича волынского, завещавшего
свое княжество младшему двоюродному брату мимо старшего. Право передавать
родовое владение по личной воле в XIII в. было на юге еще только притязанием
или захватом, но Владимир прикрывал акт своей личной воли формами старого
обычного порядка, договором с наследником, согласием других ближайших
родичей, а также бояр и стольного города. Притязание, проходя под знаменем
права, становилось прецедентом, получавшим силу не только подменять, но и
отменять право. Так осторожно и туго разлагавшийся очередной порядок на
днепровском юге перерождался в новый наследственный. Но процесс перерождения
не успел закончиться, как был захвачен литовским владычеством, отклонившим
его в сторону. Впрочем, и без этого внешнего давления новый порядок встретил
бы в юго-западной России противодействие со стороны внутренних общественных
сил, бояр, городов и многих князей, которым он был невыгоден. Бояре и города
привыкли вмешиваться в княжеские отношения, понимали свое значение в ходе
дел, успели приноровиться к сложившемуся. строю и не меньше большинства
князей отличались консерватмом политического мышления.
ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ УДЕЛЬНОГО ПОРЯДКА НА СЕВЕРО-ВОСТОКЕ. В области Верхней
Волги умы и дела оказались более подвижными и гибкими. И здесь не могли
вполне отрешиться от киевской старины. Город Владимир долго был для
Всеволодовичей суздальских тем же, чем был Киев для старых Ярославичей, -
общим достоянием, владеемым по очереди старшинства. Этого мало. Когда с
разветвлением Всеволодова племени уделы, образовавшиеся при сыновьях
Всеволода, стали разрастаться в целые группы уделов, них выделялись
старшие княжения, как это было и в днепровской Руси:
при великом князе владимирском появились еще местные великие князья -
тверской, нижегородский, ярославский. Но на этом и прерывалось здесь
киевское предание:
после некоторых споров и колебаний на местных старших столах
утверждались обыкновенно старшие линии разных ветвей племени с правом
удельного наследования в нисходящем порядке. Там и здесь дела шли в
противоположных направлениях: на Днепре старшие княжения поддерживали
порядок совместного владения по очереди в младших волостях; на Верхней Волге
порядок раздельного наследственного владения по завещанию распространялся
младших волостей, уделов, на старшие княжения. В этой разнице заключался
довольно крутой перелом княжеского владетельного права:
менились субъект права и порядок, способ владения. Прежде Русская
земля считалась общей отчиной княжеского рода, который был коллективным
носителем верховной власти в ней, а отдельные князья, участники этой
собирательной власти, являлись временными владетелями своих княжений. Но в
составе этой власти не заметно мысли о праве собственности на землю как
землю, - праве, какое принадлежит частному землевладельцу на его землю.
Правя своими княжениями по очереди ли, или по уговору между собой и с
волостными городами, князья практиковали в них верховные права, но ни все
они в совокупности, ни каждый них в отдельности не применяли к ним
способов распоряжения, вытекающих права собственности, не продавали их и
не закладывали, не отдавали в приданое за дочерьми, не завещали и т. п.
Ростовская земля была общей отчиной для Всеволодовичей; но она не осталась
отчиной коллективной, совместной. Она распалась на отдельные княжения, одно
от другого независимые, территории которых считались личной и наследственной
собственностью своих владельцев; они правили свободным населением своих
княжеств как государи и владели их территориями как частные собственники со
всеми правами распоряжения, вытекающими такой собственности. Такое
владение мы и называем удельным в наиболее чистом виде и полном развитии и в
таком виде и развитии наблюдаем его только в отчине Всеволодовичей, в
области Верхней Волги XIII - XV вв. Итак, в удельном порядке носитель власти
- лицо, а не род, княжеское владение становится раздельным и, не теряя
верховных прав, соединяется с правами частной личной собственности. В этой
сложной комбинации и надобно выяснить местные условия, содействовавшие в
вотчине Всеволодовичей этой раздельности княжеского владения и возникновению
взгляда на удел, как на личную собственность удельного князя.
ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ЕГО ОСНОВАНИЕ. Прежде всего поищем этих условий в
свойствах страны, где установился учаемый порядок. Родовая нераздельность
княжеского владения в Киевской Руси имела опору в ее географических
особенностях, т. е. в условиях ее материального существования. Старая
Киевская Русь представляла себя цельную страну, части которой были тесно
связаны между собой многообразными нитями - географическими, экономическими,
юридическими и церковно-нравственными.
Эта Русь, собственно, состояла бассейна одной реки Днепра, которую
мы уже сравнивали с большой столбовой дорогой русского народнохозяйственного
движения в те века, а многочисленные притоки ее, идущие справа и слева,
называли подъездными путями этой магистрали. На этой географической основе
держался экономический и политический строй древней Киевской Руси.
Представим себе теперь Верхневолжскую Русь, какою она была в XIII в. Здесь
видим прежде всего частую сеть рек и речек, идущих в различных направлениях.
По этой речной сети население расплывалось в разные стороны. Такая
разбросанность населения не позволяла установиться в Суздальской земле
устойчивому центру, ни политическому, ни экономическому. Центробежные
влечения здесь брали решительный перевес над условиями централации.
Население, рассыпаясь по речной канве, прежде всего осаживалось по сухим
берегам рек. Так, по рекам выводились длинные полосы жилых мест,
представлявшиеся вытянутыми островами среди моря лесов и болот.
Возникавшие таким порядком речные районы отделялись друг от друга
обширными малодоступными лесными дебрями. Таким образом колонация выводила
в Верхневолжской Руси мелкие речные области, которые и послужили готовыми
рамками для удельного дробления и поддерживали его. Когда удельному князю
нужно было разделить свою вотчину между наследниками, географическое
размещение населения давало ему готовое основание для удельных делений и
подразделений. Таким ходом расселения условливался недостаток общения,
который вел к политическому разъединению. Политический порядок в своем
окончательном виде всегда отражает в себе совокупность и общий характер
частных людских интересов и отношений, которые он поддерживает и на которых
сам держится. Удельный порядок был отражением и частью проведением той
разобщенности, в какой находилось пришлое население Верхневолжской Руси в
пору своего обзаведения на новых местах, пока новоселы не освоились с
непривычными условиями края и окрестными старожилами.
Значит, порядок раздельного княжеского владения там складывался в
тесном соотношении с географическим распределением населения, а это
распределение в свою очередь направлялось свойствами края и ходом его
колонации. Общий характер быта, складывавшегося при таких условиях, с
вялым народнохозяйственным оборотом, с раздробленными и еще не слаженными
интересами и отношениями, с опущенным общественным настроением ослаблял и в
княжеской среде, в первых поколениях Всеволодова племени, чувство
родственной солидарности. Таково географическое основание удельного порядка,
- основание более отрицательного свойства, не столько укреплявшее новый
склад жни, сколько помогавшее разрушению старого.
ОСНОВАНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ. В других условиях, вызванных к действию той же
колонацией края, надобно искать источника самой идеи удела как частной
личной собственности удельного князя. Колонация ставила князей Верхнего
Поволжья в иные отношения к своим княжествам, каких не существовало в старой
Киевской Руси.
Там первые князья, явившись в Русскую землю, вошли в готовый уже
общественный строй, до них сложившийся. Правя Русской землей, они защищали
ее от внешних врагов, поддерживали в ней общественный порядок, доделывали
его, устанавливая по нуждам времени подробности этого порядка, но они не
могли сказать, что они положили самые основания этого порядка, не могли
назвать себя творцами общества, которым они правили. Старое киевское
общество было старше своих князей. Совсем иной взгляд на себя, иное
отношение к управляемому обществу усвояли под влиянием колонации князья
Верхневолжской Руси. Здесь, особенно за Волгой, садясь на удел, первый князь
его обыкновенно находил в своем владении не готовое общество, которым
предстояло ему править, а пустыню, которая только что начинала заселяться, в
которой все надо было завести и устроить, чтобы создать в нем общество. Край
оживал на глазах своего князя: глухие дебри расчищались, пришлые люди
селились на "новях", заводили новые поселки и промыслы, новые доходы
приливали в княжескую казну. Всем этим руководил князь, все это он считал
делом рук своих, своим личным созданием. Так колонация воспитывала в целом
ряде княжеских поколений одну и ту же мысль, один взгляд на свое отношение к
уделу, на свое правительственное в нем значение. Юрий Долгорукий начал
строить Суздальскую землю; сын его Андрей Боголюбский продолжал работу отца;
недаром он хвалился, что населил Суздальскую землю городами и большими
селами, сделал ее многолюдной. Припоминая работу отца и свои собственные
усилия, князь Андрей по праву мог сказать: "Ведь это мы с отцом сработали
Суздальскую Русь, устроили в ней общество". Такой взгляд был едва ли не
главной причиной отчуждения Андрея Боголюбского от южной Руси и его
стремления обособить от нее свою северную волость. Чувствуя себя полным
хозяином в этой волости, он не имел охоты делиться ею с другими, вводить ее
в круг общего родового владения князей. Подобно старшему брату смотрел на
Суздальскую землю и поступал в ней и Всеволод III, а их образ мыслей и
действий стал заветом для Всеволодовичей. Мысль: это мое, потому что мной
заведено, мною приобретено, - вот тот политический взгляд, каким колонация
приучала смотреть на свое княжество первых князей Верхневолжской Руси. Эта
мысль легла в основание понятия об уделе как личной собственности владельца,
этот взгляд переходил от отца к детям, стал наследственной, фамильной
привычкой суздальских Мономаховичей, и им руководились они в устроении своих
вотчин, как и в распоряжении ими. Таково политическое основание удельного
порядка: идея личного и наследственного княжеского владения возникла
установленного колонацией отношения князей к их княжествам в области
Верхней Волги XIII и XIV вв.
ФОРМУЛА. Таким образом, удельный порядок держался на двух основаниях,
на географическом и на политическом: он создан был совместным действием
природы страны и ее колонации. 1) При содействии фических особенностей
Верхневолжской Руси колонация выводила здесь мелкие речные округа,
уединенные друг от друга, которые и служили основанием политического деления
страны, т. е.
удельного ее дробления. Мелкие верхневолжские уделы XIII и XIV вв. -
это речные бассейны. 2) Под влиянием колонации страны первый князь удела
привыкал видеть в своем владении не готовое общество, достаточно устроенное,
а пустыню, которую он заселял и устраивал в общество. Понятие о князе как о
личном собственнике удела было юридическим следствием значения князя как
заселителя и устроителя своего удела. Так объясняю я историческое
происхождение удельного порядка княжеского владения, установившегося на
верхневолжском севере с XIII в.
ОТСУТСТВИЕ ПРЕПЯТСТВИЙ. К сказанному надобно прибавить, что здесь
новому порядку не приходилось бороться с противодействием, какое на юге
могла встретить при первых попытках осуществления мысль о раздельном
наследственном владении со стороны бояр, многочисленных старых и влиятельных
городов, даже самих князей; даже среди них являлись беззаветные, но не
всегда сообразительные поборники старины, каким был воитель-бродяга, всегда
готовый повалить головой за путаницу, им же и напутанную, запоздалый
сухопутный русский варяг-витязь Мстислав Мстиславович Удалой, князь
торопецкий смоленских. В Ростово-Суздальской земле сила боярства, и без
того не особенно сильного, и только двух старших вечевых городов. Ростова и
Суздаля, была подорвана социальной усобицей, которую подготовила колонация
страны, а князья этой стороны в XIII в. все - птенцы одного Большого Гнезда,
как прозвали Всеволода III, все воспитывались в одинаковых владельческих
понятиях и привычках. Всеволодовичи имели под руками население, в
большинстве подвижное и разрозненное, еще не обсидевшееся на свежих лесных
росчистях, не успевшее сомкнуться в плотные местные и сословные союзы,
чувствовавшее себя на чужой стороне, ничего не считавшее своим, все
получившее от местного князя-хозяина. На такой податливой общественной почве
можно было заводить какое угодно политическое хозяйничанье.
ЗАМЕЧАНИЕ О ЗНАЧЕНИИ УДЕЛЬНЫХ ВЕКОВ В РУССКОЙ ИСТОРИИ. СЛЕДСТВИЯ
УДЕЛЬНОГО ПОРЯДКА КНЯЖЕСКОГО ВЛАДЕНИЯ. ВОПРОСЫ, ПРЕДСТОЯЩИЕ ПРИ ИХ ИЗУЧЕНИИ.
ХОД УДЕЛЬНОГО ДРОБЛЕНИЯ. ОБЕДНЕНИЕ УДЕЛЬНЫХ КНЯЗЕЙ. ИХ ВЗАИМНОЕ ОТЧУЖДЕНИЕ.
ЗНАЧЕНИЕ УДЕЛЬНОГО КНЯЗЯ. ЮРИДИЧЕСКОЕ ЕГО ОТНОШЕНИЕ К ЧАСТНЫМ ВОТЧИННИКАМ В
ЕГО УДЕЛЕ. СОПОСТАВЛЕНИЕ УДЕЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ С ФЕОДАЛЬНЫМИ. СОСТАВ ОБЩЕСТВА В
УДЕЛЬНОМ КНЯЖЕСТВЕ. УПАДОК ЗЕМСКОГО СОЗНАНИЯ И ГРАЖДАНСКОГО ЧУВСТВА СРЕДИ
УДЕЛЬНЫХ КНЯЗЕЙ. ВЫВОДЫ.
Нам предстоит учить следствия удельного порядка княжеского владения.
Но предварительно взглянем еще раз на причину, действие которой будем
рассматривать.
УДЕЛЬНЫЕ ВЕКА. Бросив в учаемом периоде беглый взгляд на судьбу
юго-западной Руси, мы надолго выпустили ее вида, чтобы сосредоточить все
свое внимание на северо-восточной половине Русской земли, на верхневолжской
отчине суздальских Всеволодовичей. Такое ограничение поля наблюдения -
небежная уступка условиям наших занятий. Мы можем следить только за
господствующими движениями нашей истории, плыть, так сказать, ее фарватером,
не уклоняясь к береговым течениям. В области Верхней Волги сосредоточивались
с XIII в. наиболее крепкие народные силы, и там надобно искать завязки основ
и форм народной жни, которые потом получили господствующее значение. Мы
уже видели, в каком направлении стала меняться здесь общественная жнь
под влиянием отлива народных сил в эту сторону. Старый устоявшийся быт
расстроился. В новой обстановке, под гнетом новых внешних несчастий все
здесь локаловалось, обособлялось: широкие общественные связи порывались,
крупные интересы дробились, все отношения суживались. Общество расплывалось
или распадалось на мелкие местные миры; каждый уходил в свой тесный
земляческий уголок, ограничивая свои помыслы и отношения узкими интересами и
ближайшими соседскими или случайными связями. Государство, опирающееся на
устойчивые общие интересы, на широкие общественные связи, при такой
раздробленной и разлаженной жни становится невозможно или усвояет
несвойственные ему формы и приемы действия: оно также распадается на мелкие
тела, в строе которых с наивным безразличием элементы государственного
порядка сливаются с нормами гражданского права. Из такого состояния общества
на Западе вышел феодалм; такое же состояние на Верхней Волге послужило
основой удельного порядка. При учении истории неохотно останавливают
внимание на таких эпохах, дающих слишком мало пищи уму и воображению:
маловажных событий трудно влечь какую-либо крупную идею; тусклые явления
не складываются ни в какой яркий образ; нет ничего ни занимательного, ни
поучительного. Карамзину более чем 300-летний период со смерти Ярослава I
представлялся временем, "скудным делами славы и богатым ничтожными распрями
многочисленных властителей, коих тени, обагренные кровию бедных подданных,
мелькают в сумраке веков отдаленных". У Соловьева, впрочем, самое чувство
тяжести, выносимое историком учения скудных и бесцветных памятников
XIII и XIV вв., облеклось в коротенькую, но яркую характеристику периода.
"Действующие лица действуют молча, воюют, мирятся, но ни сами не скажут, ни
летописец от себя не прибавит, за что они воюют, вследствие чего мирятся; в
городе, на дворе княжеском ничего не слышно, все тихо; все сидят запершись и
думают думу про себя; отворяются двери, выходят люди на сцену, делают
что-нибудь, но делают молча. Однако такие эпохи, столь утомительные для
учения и, по-видимому, столь бесплодные для истории, имеют свое и
немаловажное историческое значение. Это так называемые переходные времена,
которые нередко ложатся широкими и темными полосами между двумя периодами.
Такие эпохи перерабатывают развалины погибшего порядка в элементы порядка,
после них возникающего. К таким переходным временам, передаточным
историческим стадиям, принадлежат и наши удельные века: их значение не в них
самих, а в их последствиях, в том, что них вышло.
СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ. Удельный порядок, следствия которого нам
предстоит учить, сам был одним политических следствий русской
колонации Верхнего Поволжья при участии природы края. Эта колонация
приносила в тот край те же общественные элементы, которых слагалось
общество днепровской Руси: то были князья, их дружины, городской
торгово-промышленный класс и перемешавшееся сельское население разных
старых областей. Мы знаем их взаимное отношение в старой Руси: три первых
элемента были силами господствующими и борющимися при участии духовенства,
обыкновенно умиротворяющем. Областные вечевые города, руководимые своими
"лепшими мужами", знатью торгового капитала, обособляли области в местные
миры, а дружины, аристократия оружия, со своими князьями скользили поверх
этих миров, с трудом поддерживая связь между ними.
Представляются вопросы: какое соотношение установилось между этими
общественными стихиями под кровом удельного порядка и какое участие приняла
каждая них в действии этой новой политической формы? Эти вопросы и будут
руководить нами при учении следствий удельного порядка. При этом учении
мы будем рассматривать удел сам в себе, без его отношений к другим уделам:
этих отношений мы коснемся в истории княжества Московского. Следствия этого
порядка становятся заметны уже в XIII в., еще более в XIV.
ДРОБЛЕНИЕ УДЕЛОВ. Прежде всего этот порядок сопровождался все
усиливавшимся удельным дроблением северной Руси, постепенным мельчанием
уделов. Старая Киевская Русь делилась на княжеские владения по числу
наличных взрослых князей, иногда даже с участием малолетних; таким образом,
в каждом поколении Русская земля переделялась между князьями. Теперь с
исчезновением очередного порядка стали прекращаться и эти переделы. Члены
княжеской линии, слишком размножавшейся, не имели возможности занимать
свободные столы в других княжествах и должны были все более дробить свою
наследственную вотчину.
Благодаря этому в некоторых местах княжеские уделы распадались между
наследниками на микроскопические доли. Я сделаю краткий обзор этого
удельного дробления, ограничиваясь лишь двумя первыми поколениями
Всеволодовичей. По смерти Всеволода его верхневолжская вотчина по числу его
сыновей распалась на 5 частей. При старшем Владимирском княжестве, которое
считалось общим достоянием Всеволодова племени, явилось 4 удела: Ростовский,
Переяславский, Юрьевский (со стольным городом Юрьевом Польским) и
Стародубский на Клязьме. Когда внуки Всеволода стали на место отцов.
Суздальская земля разделилась на более мелкие части. Владимирское княжество
продолжало наследоваться по очереди старшинства, но него выделились 3
новых удела: Суздальский, Костромской и Московский.
Ростовское княжество также распалось на части: него выделились
младшие уделы Ярославский и Углицкий. Переяславский удел также распался на
несколько частей:
рядом со старшим уделом Переяславским возникли два младших, него
выделившихся, Тверской и Дмитрово-Галицкий. Только княжества Юрьевское и
Стародубское остались нераздельны, ибо первые их князья оставили лишь по
одному сыну. Итак, Суздальская земля, распадавшаяся при детях Всеволода на 5
частей, при внуках его раздробилась на 12. В подобной прогрессии шло
удельное дробление и в дальнейших поколениях Всеволодова племени. Для
наглядности пересчитаю вам части, на какие последовательно дробилось старшее
первоначальных удельных княжеств - остовское. Из этого княжества сначала,
как я сказал, выделились уделы Ярославский и Углицкий, но потом и остальное
Ростовское княжество распалось еще на две половины, ростовскую, собственно,
и белозерскую. В продолжение XIV и XV вв. белозерская половина в свою
очередь распадается на такие уделы: Кемский, Сугорский, Ухтомский, Судской,
Шелешпанский, Андожский, Вадбольский и другие.
Ярославское княжество в продолжение XIV и XV вв. также подразделилось
на уделы Моложский, Шехонский, Сицкой, Заозерский, Кубенский рядом с
предыдущим, Курбский, Новленский, Юхотский, Бохтюжский и другие. Как вы
можете видеть по названиям этих уделов, большая часть их состояла
небольших округов заволжских речек Сити, Суды, Мологи, Кемы, Ухтомы, Андоги,
Бохтюги и т. д.
ОБЕДНЕНИЕ КНЯЗЕЙ. С этим следствием тесно связано было и другое -
обеднение большей части мельчавших удельных князей северной Руси. По мере
размножения некоторых линий Всеволодова племени наследники получали от своих
отцов все более мелкие части своих фамильных вотчин. Благодаря этому
дроблению большая часть удельных князей XIV и XV вв. является в обстановке
не богаче той, в какой жили посредственные частные землевладельцы
позднейшего времени. К числу ярославских уделов принадлежало княжество
Заозерское (по северо-восточному берегу Кубенского озера). В начале XV в.
этим княжеством владел удельный князь Димитрий Васильевич. Один сыновей
этого князя ушел в Каменный монастырь на острове Кубенского озера и
постригся там под именем Иоасафа. В старинном житии этого князя-инока мы
находим образительную картину резиденции его отца, заозерского князя.
Столица эта состояла одинокого княжеского двора, недалеко от впадения
реки Кубены в озеро. Бл этой княжеской усадьбы стояла церковь во имя
Димитрия Солунского, очевидно, этим же князем и построенная в честь своего
ангела, а поодаль раскинуто было село Чирково, которое служило приходом к
этой церкви:
"...весь же зовома Чиркова к нему прихожаше". Вот и вся резиденция
удельного "державца" начала XV в.
ИХ ВЗАИМНОЕ ОТЧУЖДЕНИЕ. Удельный порядок княжеского владения по самому
существу своему вносил взаимное отчуждение в среду князей, какого не
существовало среди князей старой Киевской Руси. Счеты и споры о старшинстве,
о порядке владения по очереди старшинства поддерживали тесную солидарность
между теми князьями: все их отношения держались на том, как один князь
доводился другому. Отсюда их привычка действовать сообща; даже вражда -за
чести старшинства, -за Киева, больше сближала их между собою, чем
отчуждала друг от друга. Среди удельных князей северной Руси, напротив,
никому не было дела до другого. При раздельности владения между ними не
могло существовать и сильных общих интересов: каждый князь, замкнувшись в
своей вотчине, привыкал действовать особняком, во имя личных выгод,
вспоминая о соседе-родиче лишь тогда, когда тот угрожал ему или когда
представлялся случай поживиться на его счет. Это взаимное разобщение
удельных князей делало их неспособными к дружным и плотным политическим
союзам; княжеские съезды, столь частые в XII в., становятся редки и случайны
в XIII и почти прекращаются в XIV в.
УДЕЛЬНЫЙ КНЯЗЬ. Вместе с этой владельческой замкнутостью князей падает
и их политическое значение. Политическое значение государя определяется
степенью, в какой он пользуется своими верховными правами для достижения
целей общего блага, для охраны общих интересов и общественного порядка.
Значение князя в старой Киевской Руси определялось преимущественно тем, что
он был прежде всего охранителем внешней безопасности Русской земли,
вооруженным стражем ее границ.
Достаточно бросить беглый взгляд на общественные отношения в удельных
княжествах, чтобы видеть, что удельный князь имел иное значение. Как скоро в
обществе исчезает понятие об общем благе, в умах гаснет и мысль о государе,
как общеобязательной власти, а в уделе такому понятию даже не к чему было
прикрепиться. Это не был ни родовой, ни поземельный союз; это даже совсем
было не общество, а случайное сборище людей, которым сказали, что они
находятся в пределах пространства, принадлежащего такому-то князю. При
отсутствии общего, объединяющего интереса князь, переставая быть государем,
оставался только землевладельцем, простым хозяином, а население удела
превращалось в отдельных, временных его обывателей, ничем, кроме соседства,
друг с другом не связанных, как бы долго они ни сидели, хотя бы даже
наследственно сидели на своих местах. К территории удельного княжества
привязаны были только холопы князя; свободные обыватели имели лишь временные
личные связи с местным князем. Они распадались на два класса: на служилых и
черных людей.
СЛУЖИЛЫЕ ЛЮДИ. Служилыми людьми были бояре и слуги вольные, состоявшие
на личной службе у князя по уговору с ним. Они прнавали власть его над
собой, пока ему служили; но каждый них мог покинуть князя и перейти на
службу к другому. Это не считалось меной князю. Уделы не были замкнутыми
политическими мирами с устойчивыми, неприкосновенными границами, суживались
и расширялись, представлялись случайными частями какого-то разбитого, но еще
не забытого целого: бродя по ним, население мало затруднялось их пределами,
потому что оставалось в Русской земле, среди своих, под властью все тех же
русских князей.
Князья в своих взаимных договорах долго не решались посягать на этот
бытовой остаток единства Русской земли, которое, перестав быть политическим
фактом, все еще оставалось народным воспоминанием или ощущением. Покинув
князя, вольные слуги его сохраняли даже свои права на земли, приобретенные
ими в покинутом княжестве.
ЧпРНЫЕ ЛЮДИ. Таковы же были отношения и черных, т. е. податных людей к
удельному князю. Как отношения служилых людей были лично-служебные, так и
отношения черных были лично-поземельные. Черный человек, городской или
сельский, прнавал власть князя, платил ему дань, подчинялся его
юрисдикции, только пока пользовался его землей, но и он мог перейти в другое
княжество, когда находил местные условия пользования землей неудобными, и
тогда разрывались все его связи с прежним князем. Значит, как служилый
человек был военно-наемным слугой князя, так черный человек был тяглым
съемщиком его земли. Можно понять, какое значение получал удельный князь при
таких отношениях. В своем уделе он был, собственно, не правитель, а
владелец; его княжество было для него не обществом, а хозяйством; он не
правил им, а эксплуатировал, разрабатывал его. Он считал себя собственником
всей территории княжества, но только территории с ее хозяйственными
угодьями. Лица, свободные люди, не входили юридически в состав этой
собственности: свободный человек, служилый или черный, приходил в княжество,
служил или работал и уходил, был не политической единицей в составе местного
общества, а экономической случайностью в княжестве. Князь не видел в нем
своего подданного в нашем смысле слова, потому что и себя не считал
государем в этом смысле. В удельном порядке не существовало этих понятий, не
существовало и отношений, них вытекающих. Словом государь выражалась
тогда личная власть свободного человека над несвободным, над холопом, и
удельный князь считал себя государем только для своей челяди, какая была и у
частных землевладельцев.
ХАРАКТЕР ДЕРЖАВНЫХ ПРАВ. Не будучи государем в настоящем смысле этого
слова, удельный князь не был однако и простым частным землевладельцем даже в
тогдашнем смысле. Он отличался от последнего державными правами, только
пользовался ими по-удельному. Они не вытекали его права собственности на
удел, как и не были источником этого права. Они достались удельному князю по
наследству от неудельных предков того времени, когда каждый князь, не считая
себя собственником временно владеемого им княжения, был участником в
принадлежавшей Ярославичам верховной власти над Русской землей. Когда
единство княжеского рода разрушилось, державные права удельных князей не
утратили прежней династической опоры, уже вошедшей в состав политического
обычая, получившей народное прнание; только менились их значение и
народный взгляд на них. Удельного князя прнавали носителем верховной
власти по происхождению, потому что он князь, но он владел вестным уделом,
именно тем, а не этим, не как дольщик всеземской верховной власти,
принадлежавшей всему княжескому роду, а по личной воле отца, брата или
другого родственника. Наследственная власть его не могла найти новой, чисто
политической основы в мысли о государе, блюстителе общего блага как цели
государства: такая мысль не могла установиться в удельном княжестве, где
общественный порядок строился на частном интересе князя-собственника, а
отношения свободных лиц к нему определялись не общим обязательным законом, а
личным добровольным соглашением. Потому, как скоро утвердилась мысль о
принадлежности удела князю на праве собственности, его державная власть
оперлась на это право и слилась с ним, вошла в состав его удельного
хозяйства. Тогда и получилось сочетание отношений, возможное только там, где
не проводят границы между частым и публичным правом. Верховные права
князя-вотчинника рассматривались как доходные статьи его вотчинного
хозяйства, и к ним применяли одинаковые приемы пользования, дробили их,
отчуждали, завещали; правительственные должности отдавались во временное
владение, в кормление или на откуп, продавались; в этом отношении должность
судьи сельской волости не отличалась от дворцовой рыбной ловли, там
находившейся. Так частное право собственности на удел стало политической
основой державной власти удельного князя, а договор являлся юридическим
посредником, связывавшим эту власть с вольными обывателями удела.
Князь-родич XII в.. оставшись без волости, не лишался "причастия в Русской
земле", права на державное обладание частью земли, следовавшей ему по его
положению в княжеском роде. Удельный князь-вотчинник XIV в., потеряв свою
вотчину, терял вместе и всякое державное право, потому что удельные князья,
оставаясь родственниками, не составляли рода. родственного союза:
безудельному князю оставалось только поступить на службу к своему же родичу
или к великому князю литовскому.
ТРИ РАЗРЯДА ЗЕМЕЛЬ. Характер личного хозяина удела с державными правами
выражался в отношениях князя к трем разрядам земель, которых состояла его
удельная вотчина. Это были земли дворцовые, черные и боярские; под
последними разумеются вообще земли частных собственников, светских и
церковных. Различие между этими разрядами происходило от чисто хозяйственной
причины, от того, что к разным частям своей удельной собственности владелец
прилагал различные приемы хозяйственной эксплуатации. Дворцовые земли в
княжеском поземельном хозяйстве похожи на то, чем была барская запашка в
хозяйстве частного землевладельца:
доходы с них натурой шли непосредственно на содержание княжеского
дворца. Эти земли эксплуатировались обязательным трудом несвободных людей
князя, дворовых холопов, посаженных на пашню, страдников, или отдавались в
пользование вольным людям, крестьянам, с обязательством ставить на дворец
вестное количество хлеба, сена, рыбы, подвод и т. п. Первоначальной и
отличительной чертой этого разряда земель было долье, натуральная работа
на князя, поставка на дворец за пользование дворцовой землей. Черные земли
сдавались в аренду или на оброк отдельным крестьянам или целым крестьянским
обществам, иногда людям и других классов, как это делали и частные
землевладельцы; они, собственно, и назывались оброчными. Сложнее кажутся
отношения князя к третьему разряду земель в уделе.
Весь удел был наследственной собственностью его князя; но последний
разделял действительное владение им с другими частными вотчинниками. В
каждом значительном уделе бывало так, что первый князь, на нем садившийся,
уже заставал в нем частных землевладельцев, светских или церковных, которые
водворились здесь прежде, чем край стал особым княжеством. Потом первый
князь или его преемники сами уступали другие земли в своем уделе в вотчину
лицам и церковным учреждениям, которые были им нужны для службы или молитвы.
Таким образом в вотчине великого князя являлись другие частные вотчины. При
слиянии прав государя и вотчинника в лице князя такое совмещение прав
нескольких владельцев было возможно юридически. Князь, конечно, отказывался
от прав частного распоряжения вотчинами частных владельцев и удерживал за
собою только верховные права на них. Но так как и эти верховные права
считались владельческими и наравне с другими входили в юридический состав
удельной княжеской собственности, то появление в уделе земли, принадлежавшей
частному владельцу, не мешало князю считать себя собственником всего удела.
Так под действием осложнявшихся отношений разделялись различные по природе
элементы в смешанном составе удельной княжеской собственности и
вырабатывалось понятие об общем верховном собственнике удела по отношению к
частным и частичным владельцам. Князь иногда уступал боярину, вотчиннику в
его уделе, вместе с правом собственности на его вотчину и часть своих
верховных на нее прав.
ОТСУТСТВИЕ ФЕОДАЛЬНОГО МОМЕНТА. Возникали отношения, напоминающие
феодальные порядки Западной Европы. Но это - явления не сходные, а только
параллельные. В отношениях бояр и вольных слуг к удельному князю многого
недоставало для такого сходства, недоставало, между прочим, двух основных
феодальных особенностей: 1)
соединения служебных отношений с поземельными и 2) наследственности тех
и других. В уделах поземельные отношения вольных слуг строго отделялись от
служебных. Эта раздельность настойчиво проводится в княжеских договорах XIV
в.
Бояре и вольные слуги свободно переходили от одного князя на службу к
другому; служа в одном уделе, могли иметь вотчины в другом; перемена места
службы не касалась вотчинных прав, приобретенных в покинутом уделе; служа по
договору где хотел, вольный слуга "судом и данью тянул по земле и по воде",
отбывал поземельные повинности по месту землевладения; князья обязывались
чужих слуг, владевших землей в их уделах, блюсти как своих. Все эти
отношения сводились к одному общему условию княжеских договоров: "...а
бояром и слугам межи нас вольным воля". Феодальный момент можно заметить
разве только в юридическом значении самого удельного князя, соединявшего в
своем лице государя и верховного собственника земли. Этим он похож на
сеньора, но его бояре и слуги вольные совсем не вассалы.
РАЗНИЦА ПРОЦЕССОВ. Феодалм, говоря схематически, строился с двух
концов, двумя встречными процессами: с одной стороны, областные правители,
пользуясь слабостью центральной власти, осваивали управляемые области и
становились их державными наследственными собственниками; с другой - крупные
собственники, аллодиальные землевладельцы, став посредством коммендации
королевскими вассалами и пользуясь той же слабостью, приобретали или
присвояли себе правительственную власть в качестве наследственных
уполномоченных короля. Оба процесса, дробя государственную власть
географически, локалуя ее, разбивали государство на крупные сеньории, в
которых державные прерогативы сливались с правами земельной собственности.
Эти сеньории на тех же основаниях распадались на крупные баронии со
второстепенными вассалами, обязанными наследственной присяжной службой
своему барону, и вся эта военно-землевладельческая иерархия держалась на
неподвижной почве сельского населения вилланов, крепких земле или
наследственно на ней обсидевшихся. У нас дела шли несколько иным ходом.
Изменчивые временные княжения Киевской Руси сменились верхневолжскими
суздальскими уделами, наследственными княжествами, которые под верховной
властью далекого нижневолжского хана стали в XIV в. независимы от местных
великих князей. Значительный удельный князь правил своим уделом посредством
бояр и вольных слуг, которым он раздавал в кормление, во временное доходное
управление, города с округами, сельские волости, отдельные села и доходные
хозяйственные статьи с правительственными полномочиями, правами судебными и
финансовыми. Некоторые бояре и слуги, сверх того, имели вотчины в уделе, на
которые удельный князь иногда предоставлял вотчинникам вестные льготы,
иммунитеты, в виде освобождения от некоторых повинностей или в виде
некоторых прав, судебных и финансовых. Но округа кормленщиков никогда не
становились их земельною собственностью, а державные права, пожалованные
привилегированным вотчинникам, никогда не присвоялись им наследственно.
Таким образом, ни кормлений, ни боярских вотчин не выработалось
бароний. В истории Московского княжества мы увидим, что в XV в. некоторые
великие князья стремились поставить своих удельных в отношения как будто
вассальной зависимости, но это стремление было не прнаком феодального
дробления власти, а предвестником и средством государственного ее
сосредоточения. В удельном порядке можно найти немало черт, сходных с
феодальными отношениями, юридическими и экономическими, но, имея под собою
иную социальную почву, подвижное сельское население, эти сходные отношения
образуют иные сочетания и являются моментами совсем различных процессов.
Прнаки сходства еще не говорят о тождестве порядков, и сходные элементы,
особенно в начале процесса, неодинаково комбинируясь, образуют в
окончательном складе совсем различные общественные формации. Научный интерес
представляют не эти элементы, а условия их различных образований. При
образовании феодалма видим нечто похожее и на наши кормления и на
вотчинные льготы, но у нас и те и другие не складывались, как там, в
устойчивые общие нормы, оставаясь более или менее случайными и временными
пожалованиями личного характера. На Западе свободный человек, обеспечивая
свою свободу, ограждал себя, как замковой стеной, цепью постоянных,
наследственных отношений, становился средоточием нших местных общественных
сил, создавал вокруг себя тесный мир, им руководимый и его поддерживающий.
Вольный слуга удельных веков, не находя в подвижном местном обществе
элементов для такого прочного окружения, искал опоры для своей вольности в
личном договоре на время, в праве всегда разорвать его и уйти на сторону,
отъехать на службу в другой удел, где у него не было упроченных давностью
связей.
СЛУЖИЛЫЙ КЛАСС СТАНОВИТСЯ ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЧЕСКИМ. Изложенное историческое
сопоставление поможет нам представить себе, какой вид приняло общество в
рамках удельного порядка. Здесь прежде всего останавливают на себе внимание
бояре и слуги вольные, дружина князя. Среди удельного общества XIV в. этот
высший класс является в значительной степени социальным и политическим
анахронмом. В его общественном положении находим черты, которые совсем не
шли к удельному порядку, к общему направлению удельной жни. Строгое
разграничение служебных и поземельных отношений вольных слуг, какое проводят
договорные грамоты князей XIV и XV вв., мало согласовалось с естественным
стремлением удельного княжеского хозяйства соединить личную службу вольных
слуг с землевладением в уделе, закрепить первую последним и тем обеспечить
удовлетворение важной и дорогой потребности княжеского хозяйства, нужды в
ратных людях. Возможность для вольного слуги соединять службу в одном
княжестве с. землевладением в другом противоречила стремлению удельных
князей возможно более замкнуться, обособиться друг от друга политически. С
этой стороны бояре и вольные слуги заметно выделялись состава удельного
гражданского общества. Положение остальных классов в уделе определялось
более всего поземельными отношениями к князю, вотчиннику удела. Хотя
землевладение теперь все более становилось и для бояр основой общественного
положения, однако они одни продолжали поддерживать чисто личные отношения к
князю, вытекавшие служебного договора с ним и сложившиеся еще в то время,
когда не на землевладении основывалось общественное значение этого класса.
Такие особенности в положении служилых людей не могли создаться удельного
порядка XIII - XIV вв.: они, очевидно, были остатками прежнего времени,
когда ни князья, ни их дружины не были прочно связаны с местными областными
мирами; они не шли к Верхневолжской Руси, с каждым поколением подвергавшейся
все большему удельному дроблению. Самое право выбирать место службы,
прнаваемое в договорных грамотах князей за боярами и вольными слугами и
бывшее одной политических форм, в которых выражалось земское единство
Киевской Руси, теперь стало несвоевременным: этот класс и на севере
по-прежнему оставался ходячим представителем политического порядка, уже
разрушенного, продолжал служить соединительной нитью между частями земли,
которые уже не составляли целого. Церковное поучение XIV в. выражает взгляд
своего времени, уговаривая бояр служить верно своим князьям, не переходить
удела в удел, считая такой переход меной наперекор продолжавшемуся
обычаю. В тех же договорных княжеских грамотах, которые прнают за боярами
и слугами вольными право служить не в том княжестве, где у них земли,
встречаем совсем иное условие, которое лучше выражало собою удельную
действительность, расходившуюся с унаследованным от прежнего времени
обычаем: это условие затрудняло для князей и их бояр приобретение земли в
чужих уделах и запрещало им держать там закладней и оброчников, т. е.
запрещало обывателям уезда входить в личную или имущественную зависимость от
чужого князя или боярина. С другой стороны, жнь при северных княжеских
дворах XIV в. наполнялась далеко не теми явлениями, какие господствовали при
дворах прежних южных князей и на которых воспитывался боевой дух тогдашних
дружин. Теперь ход дел давал дружине мало случаев искать себе чести, а князю
славы. Княжеские усобицы удельного времени были не меньше прежнего тяжелы
для мирного населения, но не имели уже прежнего боевого характера: в них
было больше варварства, чем воинственности. И внешняя оборона земли не
давала прежней пищи боевому духу дружин: -за литовской границы до второй
половины XIV в. не было энергического наступления на восток, а ордынское иго
надолго сняло с князей и их служилых людей необходимость оборонять
юго-восточную окраину, служившую для южных князей XII в. главным питомником
воинственных слуг, и даже после Куликовского побоища в эту сторону шло
Руси больше денег, чем ратных людей. Но сила действительных условий
перемогала запоздалые понятия и привычки. Мы уже знаем, что в XII в.
служилые люди получали от князей денежное жалованье - знак, что внешняя
торговля накопляла в руках князей обильные оборотные средства. В области
Верхней Волги с XIII в. этот источник оскудевал и натуральное хозяйство
начинало опять господствовать. В XIV в. при тамошних княжеских дворах
главным способом вознаграждения служилых людей были "кормление и довод",
занятие доходных судебно-административных должностей по центральному и
областному управлению. Изучая устройство Московского княжества в те века, мы
увидим, как сложно было это управление и какому значительному числу людей
давало оно хлебное занятие. Но и кормления не были достаточно надежным
источником, разделяли тогдашнее общее колебание политических и экономических
отношений. В то время быстро менялись княжеские состояния, и, за немногими
исключениями, менялись к худшему: одни удельные хозяйства едва заводились,
другие уже разрушались, и ни одно не стояло на прочном основании; никакой
источник княжеского дохода не казался надежным. Эта менчивость
общественных положений заставляла служилых людей искать обеспечения в
экономическом источнике, который был надежнее других, хотя вместе с другими
испытывал действие неустроенности общественного порядка, в землевладении:
оно, по крайней мере, ставило положение боярина в меньшую зависимость от
хозяйственных случайностей и капров князя, нежели денежное жалованье и
административное кормление. Так служилый класс на севере усвоял себе
интерес, господствовавший в удельной жни, стремление стать сельскими
хозяевами, приобретать земельную собственность, населять и расчищать
пустоши, а для успеха в этом деле работить и кабалить людей, заводить на
своих землях поселки земледельческих рабов-страдников, выпрашивать
землевладельческие льготы и ими приманивать на землю вольных крестьян. И в
Киевской Руси прежнего времени были в дружине люди, владевшие землей; там
сложился и первоначальный юридический тип боярина-землевладельца, основные
черты которого долго жили на Руси и оказали сильное действие на развитие и
характер позднейшего крепостного права. Но вероятно, боярское землевладение
там не достигло значительных размеров или закрывалось другими интересами
дружины, так что не проводило заметного действия на ее политическую роль.
Теперь оно получило важное политическое значение в судьбе служилого класса и
с течением времени менило его положение и при дворе князя, и в местном
обществе.
СЛАБОСТЬ КАПИТАЛА. И остальное общество Верхневолжской Руси во многом
было непохоже на прежнее днепровское. Во-первых, это общество беднее
прежнего, южнорусского. Капитал, который создан был и поддерживался живой и
давней заграничной торговлей киевского юга, на суздальском севере в те века
является столь незначительным, что перестает оказывать заметное действие на
хозяйственную и политическую жнь народа. Соразмерно с этим уменьшилось и
то количество народного труда, которое вызывалось движением этого капитала и
сообщало такое промышленное оживление городам Днепра и его притоков. Это
сокращение хозяйственных оборотов, как мы видели, обнаруживалось в
постепенном вздорожании денег. Земледельческое хозяйство с его отраслями,
сельскими промыслами теперь оставалось если не совершенно одинокой, то более
прежнего господствующей экономической силой страны; но очень долго это было
подвижное, полукочевое хозяйство на нови, переходившее с одного едва
насиженного места на другое, нетронутое, и ряд поколений должен был
подсекать и жечь лес, работать сохой и возить навоз, чтобы создать на
верхневолжском суглинке пригодную почву для прочного, оседлого земледелия. В
связи с этой переменой можно, кажется, объяснить уже отмеченное мною при
разборе Русской Правды явление, которое представляется неожиданным. В
денежной Киевской Руси капитал был очень дорог:
при долголетнем займе закон Мономаха допускал рост 40%, а на деле
заимодавцы взимали гораздо больше. В удельные века церковная проповедь учила
брать "легко"
- по 12% или по 14%. Можно думать, что такая дешевна денежного
капитала была следствием сильного падения спроса на него, когда возобладало
натуральное хозяйство.
СЛАБОСТЬ ГОРОДСКОГО КЛАССА. Вместе с тем строя общественных сил на
севере выбыл класс, преимущественно работавший торговым капиталом, - тот
класс, который состоял промышленных обывателей больших волостных городов
прежнего времени. В Суздальской Руси ему не посчастливилось с той самой
поры, как сюда стала заметно отливать русская жнь с днепровского
юго-запада. Старые волостные города здешнего края. Ростов и Суздаль, после
политического поражения, какое потерпели они в борьбе с "новыми" и "малыми"
людьми, т. е. с пришлым и ншим населением заокского Залесья, тотчас по
смерти Андрея Боголюбского, потом не поднимались и экономически; новых
городов долго ни один не заступал их места в хозяйственной жни страны и ни
один никогда не заступил его в жни политической, не сделался самобытным
земским средоточием и руководителем местного областного мира, потому что ни
в одном обыватели не сходились на вече, как на думу, и в силу старшинства
своего города не постановляли решений, обязательных для младших приписных
городов области. Это служит ясным знаком того, что в Суздальской Руси ХШ и
XIV вв. иссякли источники, которых прежде старший волостной город
почерпал свою экономическую и политическую силу. Вместе с выходом областного
города строя активных сил общества исчез оборота общественной жни и
тот ряд интересов, который прежде создавался отношениями обывателей
волостного города к другим общественным силам. Итак, с XIII в.
общество северо-восточной Суздальской Руси, слагавшееся под влиянием
колонации, стало беднее и проще по составу.
ОДИЧАНИЕ КНЯЗЕЙ. Наконец, политическому значению удельного князя
соответствовал и уровень его гражданского развития. Несовершенный
общественный порядок успешнее направляет нравы и чувства в своем духе, чем
совершенствуется сам при их подъеме. Личный интерес и личный договор, основы
удельного порядка, могли быть плохими воспитателями в этом отношении.
Удельный порядок был причиной упадка земского сознания и
нравственно-гражданского чувства в князьях, как и в обществе, гасил мысль о
единстве и цельности Русской земли, об общем народном благе. Из пошехонского
или ухтомского миросозерцания разве легко было подняться до мысли о Русской
земле Владимира Святого и Ярослава Старого! Самое это слово Русская земля
довольно редко появляется на страницах летописи удельных веков.
Политическое дробление небежно вело к мельчанию политического
сознания, к охлаждению земского чувства. Сидя по своим удельным гнездам и
вылетая них только на добычу, с каждым поколением беднея и дичая в
одиночестве, эти князья постепенно отвыкали от помыслов, поднимавшихся выше
заботы о птенцахю. При тяжелых внешних условиях княжеского владения и при
владельческом одиночестве князей каждый них все более привыкал
действовать по инстинкту самосохранения.
Удельные князья северной Руси гораздо менее воинственны сравнительно со
своими южнорусскими предками, но по своим общественным понятиям и образу
действий они в большинстве более варвары, чем те. Такие свойства делают для
нас понятными увещания, с какими обращались к удельным князьям тогдашние
летописцы, уговаривая их не пленяться суетной славой сего света, не отнимать
чужого, не лукавствовать друг с другом, не обижать младших родичей.
ФОРМУЛА. Таковы были главные следствия удельного порядка. Их можно
свести в такую краткую формулу: под действием удельного порядка северная
Русь политически дробилась все мельче, теряя и прежние слабые связи
политического единства; вследствие этого дробления князья все более беднели;
беднея, замыкались в своих вотчинах, отчуждались друг от друга; отчуждаясь,
превращались по своим понятиям и интересам в частных сельских хозяев, теряли
значение блюстителей общего блага, а с этой потерей падало в них и земское
сознание. Все эти последствия имели важное значение в дальнейшей
политической истории северной Руси: они подготовляли благоприятные условия
для ее политического объединения. Когда среды обедневших и мельчавших
удельных князей поднялся один сильный владелец, он, во-первых, не встретил
со стороны удельных соседей дружного отпора своим объединительным
стремлениям, боролся с ними один на один, пользуясь их взаимным отчуждением,
непривычкой действовать сообща; во-вторых, этот князь-объединитель встретил
и в местных удельных обществах полное равнодушие к своим мельчавшим и
одичавшим властителям, с которыми они были связаны столь слабыми нитями, и,
убирая их одного за другим, не вызывал в этих обществах дружного восстания в
пользу удельных князей. Всем этим определяется значение удельного порядка в
нашей политической истории: он своими последствиями облегчил собственное
разрушение. Старая Киевская Русь не устроила прочного политического
единства, но завязала прочные связи единства земского. В удельной Руси эти
связи окрепли; перемешанные колонацией местные особенности слились в
плотное великорусское племя; зато окончательно разрушилось политическое
единство. Но удельный порядок, разрушивший это единство, по характеру своему
гораздо менее способен был защищать сам себя, чем предшествовавший ему
порядок очередной, и его легче было разрушить, чтобы на развалинах его
восстановить единство государственное.
Поэтому удельный порядок стал переходной политической формой,
посредством которой Русская земля от единства национального перешла к
единству политическому. История этого перехода есть история одного
удельных княжеств - Московского. К учению судьбы этого княжества мы теперь
и обращаемся.
МОСКВА НАЧИНАЕТ СОБИРАТЬ УДЕЛЬНУЮ РУСЬ. ПЕРВЫЕ ИЗВЕСТИЯ О ГОРОДЕ
МОСКВЕ. ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО МОСКОВСКОГО КРЕМЛЯ. ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ВЫГОДЫ
ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ПОЛОЖЕНИЯ ГОРОДА МОСКВЫ. ГОРОД МОСКВА - УЗЛОВОЙ ПУНКТ
РАЗНОСТОРОННИХ ПУТЕЙ. СЛЕДЫ РАННЕЙ НАСЕЛЕННОСТИ МОСКОВСКОГО КРАЯ. МОСКВА -
ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ ЦЕНТР ВЕЛИКОРОССИИ. РЕКА МОСКВА - ТРАНЗИТНЫЙ ПУТЬ.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ПОЛОЖЕНИЯ ГОРОДА МОСКВЫ. МОСКВА -
МЛАДШИЙ УДЕЛ. ВЛИЯНИЕ ЭТОГО НА ВНЕШНИЕ ОТНОШЕНИЯ И ВНУТРЕННЮЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ ПОЛИТИЧЕСКИЕ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ УСПЕХИ МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ ДО
ПОЛОВИНЫ XV в. I. РАСШИРЕНИЕ ТЕРРИТОРИИ КНЯЖЕСТВА. II. ПРИОБРЕТЕНИЕ
ВЕЛИКОКНЯЖЕСКОГО СТОЛА. III. СЛЕДСТВИЯ ЭТОГО УСПЕХА: ПРИОСТАНОВКА ТАТАРСКИХ
НАШЕСТВИЙ; МОСКОВСКИЙ СОЮЗ КНЯЗЕЙ. IV. ПЕРЕНЕСЕНИЕ МИТРОПОЛИЧЬЕЙ КАФЕДРЫ В
МОСКВ ЗНАЧЕНИЕ ЭТОЙ ПЕРЕМЕНЫ ДЛЯ МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ. ВЫВОДЫ.
МОСКВА СОБИРАЕТ УДЕЛЬНУЮ РУСЬ. Нам предстоит учить второй процесс,
совершавшийся на Верхневолжской Руси в удельные века. Первый процесс, нами
уже рассмотренный, дробил эту Русь на княжеские вотчины в потомстве
Всеволода III. Одной ветви этого потомства пришлось начать обратное дело -
собирать эти дробившиеся части в нечто целое. Москва стала центром
образовавшегося этим путем государства.
ПЕРВЫЕ ИЗВЕСТИЯ О ГОРОДЕ МОСКВЕ. Летопись выводит Москву в числе новых
городков Ростовской земли, возникших в княжение Юрия Долгорукого. Любопытно,
что городок этот впервые является в летописном рассказе со значением
пограничного пункта между северным Суздальским и южным Чернигово-Северским
краем. Сюда в 1147 г. Юрий Долгорукий пригласил на свидание своего союзника
князя новгород-северского Святослава Ольговича, послав сказать ему: "Приди
ко мне, брате, в Москов". Это - первое вестие о Москве, сохранившееся в
летописях. По-видимому, поселок был тогда сельской княжеской усадьбой или,
точнее, станционным двором, где суздальский князь останавливался при своих
поездках на киевский юг и обратно. Двор должен был иметь значительное
хозяйственное обзаведение. На другой день по приезде Святослава хозяин
устроил гостю "обед силен" и хорошо угостил его свиту, для чего надобно было
иметь под руками достаточно запасов и помещения, хотя Святослав приехал в
"мало дружине". В 1156 г., по летописи, князь Юрий Долгорукий "заложи град
Москву" пониже устья Неглинной, т. е. окружил свой москворецкий двор
деревянными стенами и превратил его в город.
ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО МОСКОВСКОГО КРЕМЛЯ. Это был московский
Кремль в первоначальном своем очертании: он занимал, как это выяснено И. Е.
Забелиным в его Истории г. Москвы, западный угол кремлевской горы,
обрывавшийся крутым мысом к устью Неглинной у нынешних Боровицких ворот, в
названии которых сохранилась память о боре, хвойном лесе, некогда
покрывавшем кремлевскую гору. Пространство, опоясанное стенами князя Юрия и
имевшее вид треугольника, по соображениям г, Забелина, едва ли занимало
половину, скорее третью долю нынешнего Кремля. Город возник на перепутье
между днепровским югом и верхневолжским севером. С тем же значением
пограничного городка Суздальской земли является Москва и в дальнейших
летописных вестиях. Я рассказывал о шумной борьбе, какая поднялась по
смерти Андрея Боголюбского между его младшими братьями и племянниками. В
1174 г. дяди, восторжествовав над племянниками, вызвали Чернигова
укрывавшихся там своих жен. Княгинь поехал провожать сын черниговского князя
Олег; он довез теток до Москвы и оттуда воротился в "свою волость" Лопасню
Лопасня - село в 70 верстах от Москвы к югу по серпуховской дороге: так
блко подходила тогдашняя черниговская граница к суздальскому городку
Москве. Из рассказа той же летописи видно, что Москва носила и другое, более
раннее название - Куцкова. Название это она получила от местного вотчинника,
боярина и, по преданию, суздальского тысяцкого Степана Куцка или Кучка,
которому принадлежали окрестные села и деревни и память о котором, замечу
мимоходом, сохранялась после в названии московского урочища Кучкова поля
(ныне улицы Сретенка и Лубянка). С временем возникновения и с географическим
положением Москвы тесно связана и ее дальнейшая политическая судьба. Как
городок новый и далекий от суздальских центров - Ростова и Владимира, Москва
позднее других суздальских городов могла стать стольным городом особого
княжества и притом должна была достаться младшему князю. Действительно, в
продолжение большей части XIII в. в Москве не заметно постоянного княжения:
князья появлялись в Москве лишь на короткое время, и все это были младшие
сыновья своих отцов. Сначала сидел здесь некоторое время один младших
Всеволодовичей - Владимир; потом видим здесь другого Владимира, одного
младших сыновей великого князя Юрия Всеволодовича, - это тот Владимир,
который был захвачен татарами Батыя при взятии ими Москвы зимой 1237 - 1238
г. Позднее сыновей Ярослава Всеволодовича Москва досталась младшему -
Михаилу Хоробриту, по смерти которого в 1248 г. опять много лет не заметно в
Москве особого князя. Наконец, уже в поколении правнуков Всеволода III, по
смерти Александра Невского (1263 г.) в Москве является младший и малолетний
сын его Даниил. С тех пор Москва становится стольным городом особого
княжества с постоянным князем: Даниил стал родоначальником московского
княжеского дома. Таковы ранние вестия о Москве. По ним трудно было бы
угадать ее дальнейшую политическую судьбу. Ее судьба представлялась
неожиданной и дальнейшим поколениям севернорусского общества. Задавая себе
вопрос, каким образом Москва так быстро поднялась и стала политическим
центром Северо-Восточной Руси, древнерусское общество затруднялось найти
ответ: быстрый политический подъем Москвы и ему казался исторической
загадкой. Это впечатление отразилось в одном многих народных сказаний,
предметом которых служит первоначальная судьба этого города и его князей.
Одно этих сказаний, записанное уже в XVII в., начинается приблительно в
таком тоне: "Кто думал-гадал, что Москве царством быти, и кто же знал, что
Москве государством слыти? Стояли на Москве-реке села красные боярина
хорошего Кучка Степана Ивановича". Вы чувствуете, что записанное поздним
книжником народное сказание еще не утратило прнаков размеренной речи,
былинного стиха. Причина загадочности первых успехов города Москвы
заключается в том, что древние памятники нашей истории отметили далеко не
первые моменты его роста, а уже крупные внешние приобретения, каких добилась
Москва после долгих и незаметных подготовительных усилий. Но уцелели
некоторые косвенные указания, в которых вскрываются таинственные
исторические силы, работавшие над подготовкой успехов Московского княжества
с первых минут его существования. Действие этих сил выражалось прежде всего
в экономических условиях, питавших рост города, а эти условия вытекали
географического положения его края в связи с ходом русской колонации
волжско-окского междуречья.
ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ МОСКВЫ И ЕГО ВЫГОДЫ. В ходе заселенья
междуречья Оки и Верхней Волги можно заметить два направления, между
которыми легче провести географическую, чем хронологическую, раздельную
черту. По-видимому, раньше и усиленнее заселялись главные реки, окаймляющие
междуречье. По обеим огнутым линиям, по Верхней Волге от Ржева до Нижнего
и по средней Оке от Калуги до Мурома ко времени татарского нашествия
вытянулись две довольно густые цепи городов, основными звеньями которых были
старинные русские поселения Ярославль, Рязань, Муром. По первой линии шел
колонационный приток с новгородского северо-запада и смоленского запада,
по второй - с днепровского юго-запада и с верхнеокского юга, страны
вятичей. Вслед за окрайными речными магистралями заселялись и внутренние их
притоки, прорезывающие междуречье, хотя и здесь были незапамятностаринные
центры, как Ростов и Суздаль. Большая часть здешних городов возникла с
половины XII в. или немного раньше. Появление города на притоке служило
прнаком скопления вдоль реки значительного сельского населения,
нуждавшегося в укрепленном убежище. Географическое размещение внутренних
городов междуречья, постройку которых можно относить к XII и XIII вв.,
показывает, что пришлое население осаживалось по притокам всего междуречья
разбросанными полосами (идя с запада на восток: Волок Ламский, Вышгород и,
может быть, Боровск на Протве, Звенигород, Москва, Клин, Дмитров,
Переяславль, Юрьев Польской, Владимир, Боголюбов, Нерехта, Стародуб,
Гороховец). При просторных лесистых и болотистых промежутках между притоками
важное значение получали поселки, возникавшие на концах коротких переволок
одного притока в другой: здесь завязывались узловые пункты сухопутного и
речного сообщения.
МОСКВА - УЗЛОВОЙ ПУНКТ. В этом отношении географическое положение
города Москвы было особенно выгодно. Верхним притоком своим Истрой река
Москва подходит блко к Ламе, притоку Шоши, впадающей в Волгу. Таким
образом река Москва Ламским волоком соединяла Верхнюю Волгу со средней Окой.
С другой стороны, город Москва возник на самом ломе реки, при ее повороте
на юго-восток, где она притоком своим Яузой почти вплоть подходит к Клязьме,
по которой шел через Москву поперечный путь с запада на восток. Этим путем в
1155 г. шел с чудотворной иконой божией матери Андрей Боголюбский,
направляясь через Рогожские поля на Клязьме во Владимир Вазузы, куда
он поднялся Днепром Вышгорода под Киевом. В конце XIV в. от Москвы шла,
пролегая Кучковым полем, "великая дорога володимерьская", о которой
упоминает одна старая летопись по случаю сретения москвичами чудотворной
иконы божией матери в 1395 г. Наконец, с третьей стороны через Москву
пролегала Лопасни дорога с киевского и черниговского юга на
Переяславль-Залесский и Ростов. Так город Москва возник в пункте пересечения
трех больших дорог. Из такого географического положения проистекли важные
экономические выгоды для города и его края.
РАННЯЯ НАСЕЛЕННОСТЬ МОСКОВСКОГО КРАЯ. Прежде всего это положение
содействовало сравнительно более ранней и густой населенности края. Москва
возникла на рубеже между юго-западной днепровской и северо-восточной
волжской Русью, на раздельной линии говоров о и я. Это был первый край, в
который попадали колонисты с юго-запада, перевалив за Угру; здесь,
следовательно, они осаживались наибольшими массами, как на первом своем
привале. Бледные следы этого усиленного осадка колонации в области реки
Москвы находим в старых генеалогических преданиях. Родословные росписи
старинных боярских фамилий, с течением времени основавшихся в Москве,
обыкновенно начинаются сказанием о том, как и откуда родоначальники этих
фамилий пришли служить московскому князю. Соединяя эти отдельные фамильные
предания, мы получим целый важный исторический факт: с конца XIII в., еще
прежде, чем город Москва начинает играть заметную роль в судьбе Северной
Руси, в него со всех сторон собираются знатные служилые люди. Мурома,
Нижнего, Ростова, Смоленска, Чернигова, даже Киева и с Волыни. Так, еще
ко князю Юрию Даниловичу приехал на службу Киева знатный боярин Родион,
ставший родоначальником фамилии Квашниных, и привел с собой целый свой двор
в 1700 человек, стоивший рядного укрепленного города. Знатные слуги шли по
течению народной массы. Генеалогические сказания боярских родословных
отразили в себе лишь общее движение, господствовавшее в тогдашнем русском
населении. В Москву, как в центральный водоем, со всех краев Русской земли,
угрожаемых внешними врагами, стекались народные силы благодаря ее
географическому положению.
МОСКВА - ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ ЦЕНТР ВЕЛИКОРОССИИ. Москву часто называют
географическим центром Европейской России. Если взять Европейскую Россию в
ее нынешних пределах, это название не окажется вполне точным ни в
фическом, ни в этнографическом смысле: для того чтобы быть действительным
географическим центром Европейской России, Москве следовало бы стоять
несколько восточнее и несколько южнее. Но надо представить себе, как
размещена была масса русского населения, именно великорусского племени, в
XIII и XIV вв. Колонация скучивала это население в междуречье Оки и
Верхней Волги, и здесь население долго задерживалось насильственно, не имея
возможности выходить отсюда ни в какую сторону. Расселению на север, за
Волгу, мешало перерезывающее движение новгородской колонации, пугавшей
мирных переселенцев своими разбойничьими ватагами, которые распространяли
новгородские пределы к востоку от Новгорода. Вольный город в те века высылал
с Волхова разбойничьи шайки удальцов-ушкуйников, которые на своих речных
судах, ушкуях, грабили по Верхней Волге и ее северным притокам, мешая своими
разбоями свободному распространению мирного населения в северном Заволжье.
Паисий Ярославов в своей летописи Спасо-Каменного монастыря на Кубенском
озере (XV в.) имел в виду именно эти XIII и XIV века, когда писал, что тогда
еще не вся Заволжская земля была крещена и много было некрещеных людей: он
хотел сказать, что скудно было там русское христианское население. С
северо-востока, востока и юга скоплявшееся в междуречье русское население
задерживалось господствовавшими там инородцами, мордвой и черемисой, а также
разбойничавшими за Волгой вятчанами и, наконец, татарами; на запад и
юго-запад русское население не могло распространяться, потому что с начала
XIV в. там стояла уже объединившаяся Литва, готовясь к своему первому
усиленному натиску на восточную Русь. Таким образом, масса русского
населения, скучившись в центральном междуречье, долго не имела выхода
отсюда. Москва и возникла в средине пространства, на котором
сосредоточивалось тогда наиболее густое русское население, т. е. в центре
области тогдашнего распространения великорусского племени. Значит, Москву
можно считать если не географическим, то этнографическим центром Руси, как
эта Русь размещена была в XIV в. Это центральное положение Москвы прикрывало
ее со всех сторон от внешних врагов; внешние удары падали на соседние
княжества - Рязанское, Нижегородское, Ростовское, Ярославское, Смоленское -
и очень редко достигали до Москвы. Благодаря такому прикрытию Московская
область стала убежищем для окрайного русского населения, всюду страдавшего
от внешних нападений. После татарского погрома более столетия, до первого
Ольгердова нападения в 1368 г., Московская страна была, может быть,
единственным краем Северной Руси, не страдавшим или так мало страдавшим от
вражеских опустошений; по крайней мере за все это время здесь, за
исключением захватившего и Москву татарского нашествия 1293 г., не слышно по
летописям о таких бедствиях. Столь редкий тогда покой вызвал даже обратное
движение русской колонации междуречья с востока на запад, старых
ростовских поселений в пустынные углы Московского княжества. Прнаки этого
поворота встречаем в житии преп. Сергия Радонежского. Отец его, богатый
ростовский боярин Кирилл, обнищал от разорительных поездок со своим князем в
Орду, от частых набегов татарских и других бедствий, бросил все и вместе с
другими ростовцами переселился в глухой и мирный московский городок Радонеж.
Около того же времени многие люди ростовских городов и сел переселились в
московские пределы. Сын Кирилла, решившись отречься от мира, уединился
неподалеку от Радонежа в дремучем лесу скудоводного перевала с верхней
Клязьмы в Дубну, Сестру и Волгу. Лет 15 прожил здесь преп. Сергий с
немногими сподвижниками; но потом их лесное убежище быстро преобразилось:
откуда-то нашло множество крестьян, исходили они те леса вдоль и поперек и
начали садиться вокруг монастыря и невозбранно рубить леса, наставили
починков, дворов и сел, устроили поля чистые и "исказили пустыню", с грустью
прибавляет биограф и сподвижник Сергия, описывая один переливов сельского
населения в Московскую область, по-видимому не лишенный какой-либо связи с
рассказанной им же ростовской эмиграцией. Таково одно условие, вытекавшее
географического положения Московского края и содействовавшее его успешному
заселению.
РЕКА МОСКВА - ТРАНЗИТНЫЙ ПУТЬ. То же географическое положение Москвы
заключало в себе другое условие, благоприятствовавшее ранним промышленным ее
успехам. Я только что упомянул о реке Москве как водном пути между Верхней
Волгой и средней Окой. В старое время эта река имела немаловажное торговое
значение. Изогнутой диагональю прорезывая Московское княжество с
северо-запада на юго-восток и нижним течением связывая город Москву с
бассейном Оки, а верховьями блко подходя к правым притокам Верхней Волги,
она служила соединительной хордой, стягивавшей концы обширной речной дуги,
образуемой двумя главными торгово-промышленными путями междуречья. Одно
явление указывает на такое торговое значение реки Москвы. Очень рано на
самом перевале с Верхней Волги в Москву возник торговый пункт Волок на Ламе
(Волоколамск). Этот город был построен новгородцами и служил им складочным
местом в их торговых сношениях с бассейном Оки и с областью средней Волги.
Так географическое положение Москвы, сделав ее пунктом пересечения двух
скрещивавшихся движений - переселенческого на северо-восток и
торгово-транзитного на юго-восток, доставляло московскому князю важные
экономические выгоды. Сгущенность населения в его уделе увеличивала
количество плательщиков прямых податей. Развитие торгового транзитного
движения по реке Москве оживляло промышленность края, втягивало его в это
торговое движение и обогащало казну местного князя торговыми пошлинами.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ. Рядом с этими экономическими следствиями,
вытекавшими географического и этнографического положения Москвы, того
же источника вышел ряд важных следствий политических. С географическим
положением города Москвы тесно связано было генеалогическое положение его
князя.
МОСКВА - МЛАДШИЙ УДЕЛ. ЗНАЧЕНИЕ ЭТОГО ДЛЯ ЕЕ КНЯЗЕЙ. Как город новый и
окрайный, Москва досталась одной младших линий Всеволодова племени.
Поэтому московский князь не мог питать надежды дожить до старшинства и по
очереди занять старший великокняжеский стол. Чувствуя себя бесправным,
точнее, обездоленным среди родичей и не имея опоры в обычаях и преданиях
старины, он должен был обеспечивать свое положение иными средствами,
независимо от родословных отношений, от очереди старшинства. Благодаря тому
московские князья рано вырабатывают своеобразную политику, с первых шагов
начинают действовать не по обычаю, раньше и решительнее других сходят с
привычной колеи княжеских отношений, ищут новых путей, не задумываясь над
старинными счетами, над политическими преданиями и приличиями. Это
обнаруживается как в их отношениях к другим князьям, так и в ведении ими
внутренних дел своего княжества. Они являются зоркими наблюдателями того,
что происходит вокруг них, внимательно высматривают, что лежит плохо, и
прибирают это к рукам. Первые московские князья выступают смелыми хищниками.
Недаром один них, Михаил Ярославич, перешел в потомство с прозванием
Хоробрита, т. е. забияки: он в 1248 г. врасплох напал на своего дядю
великого князя Святослава и вопреки всякому праву согнал его с владимирского
стола. Первый московский князь Александрова племени, Даниил, по рассказу
летописца, точно так же врасплох напал на своего рязанского соседа князя
Константина, победил его "некоей хитростью", т. е. обманом, взял его в плен
и отнял у него Коломну. Сын этого Даниила Юрий в 1303 г., напав на другого
соседа, князя можайского, также взял его в плен и захватил можайский удел в
самых верховь Москвы, потом убил отцова пленника Константина и удержал
за собой Коломну: теперь вся Москва-река до самого устья стала московской.
Московский князь - враг всякому великому князю, кто бы он ни был: казалось,
самая почва Москвы питала в ее князьях неуважение к прежним понятиям и
отношениям старшинства. Даниил долго и упорно боролся с великими князьями,
собственными старшими братьями - с Димитрием переяславским, потом с Андреем
городецким. Но по смерти Димитрия он сблился с добрым и бездетным его
сыном Иваном и так подружился, что Иван, умирая в 1302 г., отказал свой удел
московскому своему соседу и младшему дяде помимо старших родичей. Даниил
принял наследство и отстоял его от притязаний старшего брата, великого князя
Андрея. Но враги старшинства, московские князья были гибкие и
сообразительные дельцы. Как скоро менялись обстоятельства, и они меняли
свой образ действий. Татарский разгром надолго, на весь XIII в., поверг
народное хозяйство Северной Руси в страшный хаос. Но с XIV в. расстроенные
отношения здесь начали улаживаться, народное хозяйство стало приходить в
некоторый порядок. С тех пор и московские князья, начав свое дело
беззастенчивыми хищниками, продолжают его мирными хозяевами, скопидомными,
домовитыми устроителями своего удела, заботятся о водворении в нем прочного
порядка, заселяют его промышленными и рабочими людьми, которых перезывают к
себе чужих княжеств, толпами покупают в Орде русских пленников и на
льготных условиях сажают тех и других на своих московских пустошах, строят
деревни, села, слободы. С XIV в. можем следить за ходом этого хозяйственного
домостроительства московских князей по длинному ряду их духовных грамот,
начинающемуся двумя завещаниями третьего московского князя Александрова
племени - Ивана Калиты. Эти грамоты объясняют нам, почему к половине XV в. в
Северной Руси привыкли смотреть на московского князя как на образцового
хозяина, на Московское княжество - как на самый благоустроенный удел. Следы
этого взгляда находим в одном памятнике половины XV в. Это сухой
генеалогический перечень русских князей, начиная от Рюрика. Здесь, между
прочим, читаем, что Всеволод Большое Гнездо родил Ярослава, Ярослав родил
Александра Великого, Храброго, Александр - Даниила, а Даниил - Ивана Калиту,
"иже исправи землю Русскую от татей". Итак, северное русское общество
считало Ивана Калиту правителем, умевшим очистить свою землю от воров,
водворить в ней. общественную безопасность. Навстречу этому взгляду идут
указания с другой стороны. В приписке на одной рукописи, писанной в Москве в
конце княжения Ивана Калиты, читаем хвалу правдолюбию этого князя, давшего
Русской земле "тишину велию и правый суд". Канонист А. С. Павлов приписывает
тому же князю введение в действие Земледельческого закона, вантийского
земско-полицейского и уголовного устава, составленного, как предполагают,
императорами-иконоборцами в VIII в. Если так, то можно думать, что Иван
Калита особенно заботился об устройстве сельского населения в своих
владениях. Так, благодаря своему генеалогическому положению, чувствуя себя
наиболее бесправным князем среди родичей, московский удельный владетель рано
выработал себе образ действий, который держался не на преданиях старины, а
на расчетливом соображении обстоятельств текущей минуты.
УСПЕХИ МОСКОВСКОГО КНЯЖЕСТВА ДО ПОЛОВИНЫ XV в. Таковы были
первоначальные условия быстрого роста Московского княжества. Этих условий
было два: географическое положение Москвы и генеалогическое положение ее
князя. Первое условие сопровождалось выгодами экономическими, которые давали
в руки московскому князю обильные материальные средства, а второе условие
указывало ему, как всего выгоднее пустить в оборот эти средства, помогло ему
выработать своеобразную политику, основанную не на родственных чувствах и
воспоминаниях, а на искусном пользовании текущей минутой. Располагая такими
средствами и держась такой политики, московские князья в XIV и в первой
половине XV в. умели добиться очень важных политических успехов. Перечислим
их.
РАСШИРЕНИЕ ТЕРРИТОРИИ. 1. Пользуясь своими средствами, московские
князья постепенно выводили свое княжество первоначальных тесных его
пределов. В самом начале XIV в. на севере Руси, может быть, не было удела
незначительнее московского. Пределы его далеко не совпадали даже с границами
нынешней Московской губернии. Из существовавших тогда городов этой губернии
в состав удельной московской территории не входили Дмитров, Клин,
Волоколамск, Можайск, Серпухов, Коломна, Верея. Удел князя Даниила до
захвата Можайска и Коломны занимал срединное пространство этой губернии - по
среднему течен Москвы с продолжением на восток по верхней Клязьме,
которое клином вдавалось между дмитровскими и коломенскими, т. е.
рязанскими, волостями. В этом уделе едва ли было тогда больше двух городов,
Москвы и Звенигорода: Руза и Радонеж тогда были, кажется, еще простыми
сельскими волостями. Из 13 нынешних уездов губернии во владениях князя
Даниила можно предполагать только четыре: Московский, Звенигородский,
Рузский и Богородский с частью Дмитревского. Даже после того как третий
московский князь племени Александра Невского, Иван Калита, стал великим
князем, московский удел оставался очень незначительным. В первой духовной
этого князя, написанной в 1327 г., перечислены все его вотчинные владения.
Они состояли пяти или семи городов с уездами. То были: Москва, Коломна,
Можайск, Звенигород, Серпухов, Руза и Радонеж, если только эти две последние
волости были тогда городами (Переяславль не упомянут в грамоте). В этих
уездах находились 51 сельская волость и до 40 дворцовых сел. Вот весь удел
Калиты, когда он стал великим князем. Но в руках его были обильные
материальные средства, которые он и пустил в выгодный оборот. Тогдашние
тяжкие условия землевладения заставляли землевладельцев продавать свои
вотчины. Вследствие усиленного предложения земли были дешевы. Московские
князья, имея свободные деньги, и начали скупать земли у частных лиц и у
церковных учреждений, у митрополита, у монастырей, у других князей. Покупая
села и деревни в чужих уделах, Иван Калита купил целых три удельных города с
округами - Белозерск, Галич и Углич, оставив, впрочем, эти уделы до времени
за прежними князьями на каких-либо условиях зависимости. Преемники его
продолжали это мозаическое собирание земель. В каждой следующей московской
духовной грамоте перечисляются новоприобретенные села и волости, о которых
не упоминает предшествующая. Новые "примыслы" выплывают в этих грамотах один
за другим неожиданно, выносимые каким-то непрерывным, но скрытым
приобретательным процессом, без видимого плана и большею частью без
указания, как они приобретались. Димитрий Донской как-то вытягал у смольнян
Медынь; но невестно, как приобретены до него Верея, Боровск, Серпухов,
половина Волоколамска, Кашира и до полутора десятка сел, разбросанных по
великокняжеской Владимирской области и по разным чужим уделам. При Калите и
его сыновьях земельные приобретения совершались путем частных полюбовных
сделок, обыкновенно прикупами; но потом на подмогу этим мирным способам
снова пущен был в ход насильственный захват с помощью Орды или без нее.
Димитрий Донской захватил Стародуб на Клязьме и Галич с Дмитровом, выгнав
тамошних князей их вотчин. Сын его Василий "умздил" татарских князей и
самого хана и за "многое злато и сребро" купил ярлык на Муром, Тарусу и
целое Нижегородское княжество, князей их выживал их владений или жаловал
их же вотчинами на условии подручнической службы. С конца XIV в. в видимо
беспорядочном, случайном расширении московской территории становится заметен
некоторый план, может быть сам собою сложившийся. Захватом Можайска и
Коломны московский князь приобрел все течение Москвы; приобретение
великокняжеской области и потом Стародубского княжества делало его хозяином
всей Клязьмы. С приобретением Калуги, Мещеры при Донском, Козельска,
Лихвина, Алексина, Тарусы, Мурома и Нижнего при его сыне все течение Оки -
от впадения Упы и Ждры до Коломны и от Городца Мещерского до Нижнего -
оказалось во власти московского князя, так что Рязанское княжество очутилось
с трех сторон среди волостей московских и владимирских, которые с Калиты
были в московских же руках. Точно так же с приобретением Ржева, Углича и
Нижегородского княжества при тех же князьях и Романова при Василии Темном,
при постоянном обладании Костромой как частью великокняжеской Владимирской
области едва ли не большее протяжение Верхней Волги принадлежало Москве; и
здесь княжества Тверское и Ярославское с разных сторон были охвачены
московскими владениями. Так прежде всего московский князь старался овладеть
главными речными путями междуречья, внутренними и окрайными. Наконец, с
приобретением княжеств Белозерского и Галицкого открылся широкий простор для
московских земельных примыслов в верхнем Заволжье. Там московский князь
нашел много удобств для своего дела. Обширные и глухие лесистые пространства
по Шексне с ее притоками, по притокам озер Белого и Кубенского, по верхней
Сухоне в первой половине XV в. были разделены между многочисленными князьями
белозерской и ярославской линии. Слабые и бедные, беднея все более от
семейных разделов и татарских тягостей, иногда совместно вчетвером или
впятером владея фамильным городком или даже простой сельской волостью, они
не были в состоянии поддерживать державные права и владетельную обстановку
удельных князей и нечувствительно спускались до уровня частных и даже
некрупных землевладельцев. Чтобы привести их под свою руку, московскому
князю не нужно было ни оружия, ни даже денег: они сами искали московской
службы и послушно поступались своими вотчинами, которые получали от нового
государя обратно в виде служебного пожалования. Так, уже Василий Темный
распоряжается вотчинами князей Заозерских, Кубенских, Бохтюжских как своими
примыслами.
ЗАСЕЛЕНИЕ ЗАВОЛЖЬЯ. Успешному распространению московской территории в
эту сторону много помогло одно народное движение. С усилением Москвы верхнее
Поволжье стало безопаснее и с новгородской и с татарской стороны. Это давало
возможность бытку долго скоплявшегося в междуречье населения отливать за
Волгу в просторные лесные пустыни тамошнего края. Разведчиками в этом
переселенческом движении явились с конца XIV в. монахи центральных
монастырей, преимущественно Троицкого Сергиева; пробираясь в костромские и
вологодские дебри, они основывали по речкам Комеле, Обноре, Пельшме, Авенге,
Глушице обители, которые становились опорными пунктами крестьянских
переселений: через несколько лет по этим рекам возникали одноименные волости
с десятками деревень. С этими монастырями-колониями повторялось то же, что
испытывала их метрополия, обитель преп. Сергия: они обсаживались
крестьянскими поселениями, искажавшими их любимую дремучую пустыню. При
совместном с новгородцами владении Вологдой и как правитель Костромской
области по своему великокняжескому званию московский князь был вправе
считать своими эти волости, заселявшиеся выходцами московских владений.
СПОСОБЫ РАСШИРЕНИЯ МОСКОВСКОГО КНЯЖЕСТВА. Так можно различить пять
главных способов, которыми пользовались московские князья для расширения
своего княжества: это были скупка, захват вооруженный, захват
дипломатический с помощью Орды, служебный договор с удельным князем и
расселение московских владений за Волгу. По духовной Василия Темного,
составленной около 1462 г., можно видеть плоды полуторавековых скопидомных
усилий московских князей по собиранию чужих земель. В этой духовной великое
княжение Владимирское впервые смешано с Московским княжеством, со старинными
вотчинными владениями и новыми примыслами в одну безразличную владельческую
массу. На всем пространстве Окско-Волжского междуречья не московскими
оставались только части Тверского и Ярославского княжеств да половина
Ростова, другая половина которого была куплена Василием Темным. Но
московские владения выходили за пределы междуречья на юг вверх по Оке и Цне,
а на северо-востоке углублялись в Вятскую землю и доходили до Устюга,
который в конце XIV в. уже принадлежал Москве. Владения князя Даниила далеко
не заключали в себе и 500 кв. миль, так как во всей Московской губернии не
более 590 кв. миль. Если по духовной Василия Темного очертите пределы
московских владений, вы увидите, что в них можно считать по меньшей мере 15
тысяч кв. миль. Таковы были территориальные успехи, достигнутые московскими
князьями к половине XV в. Благодаря этим успехам к концу княжения Темного
Московское княжество размерами своими превосходило любое великих
княжеств, тогда еще существовавших на Руси.
ПРИОБРЕТЕНИЕ ВЕЛИКОКНЯЖЕСКОГО СТОЛА. II. Пользуясь своими средствами и
расчетливой фамильной политикой, московские князья в XIV в. постепенно сами
выступали положения бесправных удельных князей. Младшие, но богатые, эти
князья предприняли смелую борьбу со старшими родичами за великокняжеский
стол. Главными их соперниками были князья тверские, старшие их родичи.
Действуя во имя силы, а не права, московские князья долго не имели успеха.
Князь Юрий московский оспаривал великое княжение у своего двоюродного дяди
Михаила тверского и погубил в Орде своего соперника, но потом сам сложил там
свою голову, убитый сыном Михаила. Однако окончательное торжество осталось
за Москвою, потому что средства боровшихся сторон были неравны. На стороне
тверских князей были право старшинства и личные доблести, средства
юридические и нравственные; на стороне московских были деньги и уменье
пользоваться обстоятельствами, средства материальные и практические, а
тогда. Русь переживала время, когда последние средства были действительнее
первых. Князья тверские никак не могли понять истинного положения дел и в
начале XIV в. все еще считали возможной борьбу с татарами. Другой сын
Михаила тверского, Александр, прывал свою братию, русских князей, "друг за
друга и брат за брата стоять, а татарам не выдавать и всем вместе
противиться им, оборонять Русскую землю и всех православных христиан". Так
отвечал он на увещание русских князей покориться татарам, когда гнанником
укрывался в Пскове после того, как в 1327 г., не вытерпев татарских насилий,
он со всем городом Тверью поднялся на татар и истребил находившееся тогда в
Твери татарское посольство. Московские князья иначе смотрели на положение
дел. Они пока вовсе не думали о борьбе с татарами; видя, что на Орду гораздо
выгоднее действовать "смиренной мудростью", т. е. угодничеством и деньгами,
чем оружием, они усердно ухаживали за ханом и сделали его орудием своих
замыслов. Никто князей чаще Калиты не ездил на поклон к хану, и там он
был всегда желанным гостем, потому что приезжал туда не с пустыми руками. В
Орде привыкли уже думать, что, когда приедет московский князь, будет "многое
злато и сребро" и у великого хана-царя, и у его ханш, и у всех именитых мурз
Золотой Орды. Благодаря тому московский князь, по генеалогии младший среди
своей братии, добился старшего великокняжеского стола. Хан поручил Калите
наказать тверского князя за восстание. Тот исправно исполнил поручение: под
его предводительством татары разорили Тверское княжество "и просто рещи, -
добавляет летопись, - всю землю Русскую положиша пусту", не тронув, конечно,
Москвы. В награду за это Калита в 1328 г. получил великокняжеский стол,
который с тех пор уже не выходил -под московского князя.
СЛЕДСТВИЯ ЭТОГО УСПЕХА. III. Приобретение великокняжеского стола
московским князем сопровождалось двумя важными последствиями для Руси,
коих одно можно назвать нравственным, другое - политическим. Нравственное
состояло в том, что московский удельный владелец, став великим князем,
первый начал выводить русское население того уныния и оцепенения, в какое
повергли его внешние несчастия. Образцовый устроитель своего удела, умевший
водворить в нем общественную безопасность и тишину, московский князь,
получив звание великого, дал почувствовать выгоды своей политики и другим
частям Северо-Восточной Руси. Этим он подготовил себе широкую популярность,
т. е. почву для дальнейших успехов.
ПРИОСТАНОВКА ТАТАРСКИХ НАШЕСТВИЙ. Летописец отмечает, что с тех пор,
как московский князь получил от хана великокняжеское звание. Северная Русь
начала отдыхать от постоянных татарских погромов, какие она терпела.
Рассказывая о возвращении Калиты от хана в 1328 г. с пожалованием, летописец
прибавляет: "...бысть оттоле тишина велика по всей Русской земле на сорок
лет и престаша татарове воевати землю Русскую". Это, очевидно, заметка
наблюдателя, жившего во второй половине XIV в. Оглянувшись назад на сорок
лет, этот наблюдатель отметил, как почувствовалось в эти десятилетия
господство Москвы в Северной России: время с 1328 по 1368 г., когда впервые
напал на Северо-Восточную Русь Ольгерд литовский, считалось порою отдыха для
населения этой Руси, которое за то благодарило Москву. В эти спокойные годы
успели народиться и вырасти целых два поколения, к нервам которых
впечатления детства не привили безотчетного ужаса отцов и дедов перед
татарином: они и вышли на Куликово поле.
МОСКОВСКИЙ СОЮЗ КНЯЗЕЙ. Политическое следствие приобретения московским
князем великого княжения состояло в том, что московский князь, став великим,
первый начал выводить Северную Русь состояния политического раздробления,
в какое привел ее удельный порядок. До тех пор удельные князья, несмотря на
свое родство, оставались чуждыми друг другу, обособленными владетелями. При
старших сыновьях Александра Невского, великих князьях Димитрии и Андрее,
составлялись союзы удельных князей против того и другого брата, собирались
княжеские съезды для решения спорных дел. Но это были случайные и минутные
попытки восстановить родственное и владельческое единение. Направленные
против старшего князя, который по идее как названный отец должен был
объединять младших, эти союзы не поддерживали, а скорее ослабляли
родственную связь Всеволодовичей. Вокруг Москвы со времени великокняжения
Калиты образуется княжеский союз на более прочных основаниях, руководимый
самим московским князем. Сначала этот союз был финансовый и подневольный.
Татары по завоевании Руси на первых порах сами собирали наложенную ими на
Русь дань - ордынский выход, для чего в первые 35 лет ига три раза
проводили через присылаемых Орды численников поголовную, за исключением
духовенства, перепись народа, число; но потом ханы стали поручать сбор
выхода великому князю владимирскому. Такое поручение собирать ордынскую дань
со многих, если только не со всех, князей и доставлять ее в Орду получил и
Иван Данилович, когда стал великим князем владимирским. Это полномочие
послужило в руках великого князя могучим орудием политического объединения
удельной Руси. Не охотник и не мастер бить свою братию мечом, московский
князь получил возможность бить ее рублем. Этот союз, сначала только
финансовый, потом стал на более широкое основание, получив еще политическое
значение. Простой ответственный приказчик хана по сбору и доставке дани,
московский князь сделан был потом полномочным руководителем и судьею русских
князей. Летописец рассказывает, что, когда дети Калиты по смерти отца в 1341
г. явились к хану Узбеку, тот встретил их с честью и любовью, потому что
очень любил и чтил их отца, и обещал никому мимо них не отдавать великого
княжения. Старшему сыну Семену, назначенному великим князем, даны были "под
руки" все князья русские. Летописец прибавляет, что Семен был у хана в
великом почете и все князья русские, и рязанские, и ростовские, и даже
тверские, столь подручны ему были, что все по его слову творили. Семен умел
пользоваться выгодами своего положения и давал чувствовать их другим
князьям, как показывает присвоенное ему прозвание Гордого. По смерти Семена
в 1353 г. его брат и преемник Иван получил от хана вместе с великокняжеским
званием и судебную власть над всеми князьями Северной Руси: хан велел им во
всем слушаться великого князя Ивана и у него судиться, а в обидах жаловаться
на него хану. В княжение Иванова сына Димитрия этот княжеский союз с Москвою
во главе, готовый превратиться в гегемонию Москвы над русскими князьями, еще
более расширился и укрепился, получив национальное значение. Когда при
Димитрии возобновилась борьба Москвы с Тверью, тверской князь Михаил
Александрович искал себе опоры в Литве и даже в Орде, чем погубил
популярность, какой дотоле пользовались тверские князья в населении Северной
Руси. Когда в 1375 г. московский князь шел на Тверь, к его полкам
присоединилось 19 князей. Многие них, например князья ростовский,
белозерский, стародубский, все потомки Всеволода III, были давнишними или
недавними подручниками московского князя; но некоторые них добровольно
примкнули к нему патриотического побуждения. Таковы были князья
черниговской линии Святославичей: брянский, новосильский, Оболенский. Они
сердились на тверского князя за то, что он неоднократно наводил на Русь
Литву, столько зла наделавшую православным христианам, и соединился даже с
поганым Мамаем. Наконец, почти вся Северная Русь под руководством Москвы
стала против Орды на Куликовом поле и под московскими знаменами одержала
первую народную победу над агарянством. Это сообщило московскому князю
значение национального вождя Северной Руси в борьбе с внешними врагами. Так
Орда стала слепым орудием, с помощью которого создавалась политическая и
народная сила, направившаяся против нее же.
ПЕРЕНЕСЕНИЕ МИТРОПОЛИЧЬЕЙ КАФЕДРЫ В МОСКВУ. IV. Самым важным успехом
московского князя было то, что он приобрел своему стольному городу значение
церковной столицы Руси. И в этом приобретении ему помогло географическое
положение города Москвы. Татарским разгромом окончательно опустошена была
старинная Киевская Русь, пустевшая с половины XII в. Вслед за населением на
север ушел и высший иерарх русской церкви, киевский митрополит. Летописец
рассказывает, что в 1299 г. митрополит Максим, не стерпев насилия
татарского, собрался со всем своим клиросом и уехал Киева во Владимир на
Клязьму; тогда же и весь Киев-город разбежался, добавляет летопись. Но
остатки южнорусской паствы в то тяжелое время не менее, даже более прежнего
нуждались в заботах высшего пастыря русской церкви. Митрополит Владимира
должен был время от времени посещать южнорусские епархии. В эти поездки он
останавливался на перепутье в городе Москве. Так, странствуя по Руси,
проходя места и города, по выражению жития, часто бывал и подолгу живал в
Москве преемник Максима митрополит Благодаря тому у него завязалась
тесная дружба с князем Иваном Калитой, который правил Москвой еще при жни
старшего брата Юрия во время его частых отлучек. Оба они вместе заложили
каменный соборный храм Успения в Москве. Может быть, святитель и не думал о
перенесении митрополичьей кафедры с Клязьмы на берега Москвы. Город Москва
принадлежал ко владимирской епархии, архиереем которой был тот же митрополит
со времени переселения на Клязьму. Бывая в Москве, митрополит Петр гостил у
местного князя, жил в своем епархиальном городе, на старинном дворе князя
Юрия Долгорукого, откуда потом перешел на то место, где вскоре был заложен
Успенский с Случилось так, что в этом городе владыку и застигла смерть
(в 1326 г.). Но эта случайность стала заветом для дальнейших митрополитов.
Преемник Петра Феогност уже не хотел жить во Владимире, поселился на новом
митрополичьем подворье в Москве, у чудотворцева гроба в новопостроенном
Успенском соборе. Так Москва стала церковной столицей Руси задолго прежде,
чем сделалась столицей политической.
ЗНАЧЕНИЕ ЭТОЙ ПЕРЕМЕНЫ. Нити церковной жни, далеко расходившиеся от
митрополичьей кафедры по Русской земле, притягивали теперь ее части к
Москве, а богатые материальные средства, которыми располагала тогда русская
церковь, стали стекаться в Москву, содействуя ее обогащению. Еще важнее было
нравственное впечатление, проведенное этим перемещением митрополичьей
кафедры на население Северной Руси. Здесь с большим доверием стали
относиться к московскому князю, полагая, что все его действия совершаются с
благословения верховного святителя русской церкви. След этого впечатления
заметен в рассказе летописца. Повествуя о перенесении кафедры Владимира в
Москву, этот летописец замечает: "...иным же князем многим немного сладостно
бе, еже град Москва митрополита имяше, в себе живуща". Еще ярче выступает
это нравственно-церковное впечатление в памятниках позднейшего времени.
Митрополит Петр умер страдальцем за Русскую землю, путешествовал в Орду
ходатайствовать за свою паству, много труда понес в своих заботах о пасомых.
Церковь русская причислила его к сонму святых предстателей Русской земли, и
русские люди клялись его именем уже в XIV в. Жнь этого святителя описана
его другом и современником, ростовским епископом Прохором. Этот биограф
кратко и просто рассказывает о том, как скончался в Москве св. Петр в
отсутствие князя Ивана Калиты. В конце XIV или в начале XV в. один
преемников св. Петра, серб Киприан, написал более витиеватое жнеописание
святителя. Здесь встречаем уже другое описание его кончины: св. Петр умирает
в присутствии Ивана Калиты, увещевает князя достроить основанный ими обоими
соборный храм Успения божией матери, и при этом святитель рекает князю
такое пророчество: "Если, сын, меня послушаешь и храм Богородицы воздвигнешь
и меня успокоишь в своем городе, то и сам прославишься более других князей,
и прославятся сыны. и внуки твои, и город этот славен будет среди всех
городов русских, и святители станут жить в нем, взойдут руки его на плеча
врагов его, да и кости мои в нем положены будут". Очевидно, Киприан
заимствовал эту подробность, невестную Прохору, народного сказания,
успевшего сложиться под влиянием событий XIV в. Русское церковное общество
стало сочувственно относиться к князю, действовавшему об руку с высшим
пастырем русской церкви. Это сочувствие церковного общества, может быть,
всего более помогло московскому князю укрепить за собою национальное и
нравственное значение в Северной Руси.
РАССКАЗЫ о. ПАФНУТИЯ. Следы этого сочувствия находим и в другом,
несколько позднейшем памятнике. Около половины XV в. начал подваться в
основанном им монастыре инок Пафнутий Боровский, один самых своеобразных
и крепких характеров, какие вестны в Древней Руси. Он любил рассказывать
ученикам, что видел и слышал на своем веку. Эти рассказы, записанные
слушателями, дошли до нас. Между прочим, преп. Пафнутий рассказывал, как в
1427 г. был мор великий на Руси, мерли "болячкой-прыщем"; может быть, это
была чума. Обмирала тогда одна инокиня и, очнувшись, рассказывала, кого
видела в раю и кого в аду, и, о ком что рассказывала, рассудив по их жни,
находили, что это правда. Видела она в раю великого князя Ивана Даниловича
Калиту: так он прозван был, добавлял повествователь, за свое нищелюбие,
потому что всегда носил за поясом мешок с деньгами (калиту), которого
подавал нищим, сколько рука захватит. Может быть, ироническому прозвищу,
какое современники дали князю-скопидому, позднейшие поколения стали усвоять
уже нравственное толкование. Подходит раз ко князю нищий и получает от него
милостыню; подходит в другой раз, и князь дает ему другую милостыню; нищий
не унялся и подошел в третий раз; тогда и князь не стерпел и, подавая ему
третью милостыню, с сердцем сказал: "На, возьми, несытые зенки!" "Сам ты
несытые зенки, - возразил нищий, - и здесь царствуешь, и на том свете
царствовать хочешь". Это тонкая хвала в грубой форме: нищий хотел сказать,
что князь милостыней, нищелюбием старается заработать себе царство небесное.
Из этого ясно стало, продолжал рассказчик, что нищий послан был от бога
искусить князя и возвестить ему, что "по бозе бяше дело его, еже творит".
Видела еще инокиня в аду литовского короля Витовта в образе большого
человека, которому страшный черный мурин (бес) клал в рот клещами
раскаленные червонцы, приговаривая: "Наедайся же, окаянный!" Добродушный
юмор, которым проникнуты эти рассказы, не позволяет сомневаться в их
народном происхождении. Не смущайтесь хронологией рассказа, не
останавливайтесь на том, что в 1427 г. инокиня даже в аду не могла
повстречать Витовта, который умер в 1430 г. У народной памяти своя
хронология и прагматика, своя концепция исторических явлений. Народное
сказание, забывая хронологию, противопоставляло литовского короля, врага
Руси и православия, Ивану Даниловичу Калите, другу меньшой, нищей братии,
правнук которого Василий Димитриевич сдержал напор этого грозного короля на
православную Русь. Народная мысль живо восприняла эту блость обеих
властей, княжеской и церковной, и внесла участие чувства в легендарную
разработку образов их носителей, Калиты и московского первосвятителя. В тех
же повестях о. Пафнутия есть коротенький, но выразительный рассказец. Раз
Калита видел во сне гору высокую, покрытую снегом; снег растаял, а потом и
гора скрылась. Калита спросил св. Петра о значении сна. "Гора, - отвечал
святитель, - это ты, князь, а снег на горе - я, старик: я умру раньше
твоего". Церковный колорит, которым окрашены приведенные рассказы, указывает
на участие духовенства в их создании. Очевидно, политические успехи
московского князя освящались в народном представлении содействием и
благословением высшей церковной власти на Руси. Благодаря тому эти успехи,
достигнутые не всегда чистыми средствами, стали прочным достоянием
московского князя.
ВЫВОДЫ. Соединяя все ложенные факты, мы можем представить себе
отношение, какое в продолжение XIV в. установилось среди северного русского
населения к Московскому княжеству и его князю: под влиянием событий XIV в. в
этом населении на них установился троякий взгляд. 1) На старшего, великого
князя московского привыкли смотреть как на образцового правителя-хозяина,
установителя земской тишины и гражданского порядка, а на Московское
княжеством - как на исходный пункт нового строя земских отношений, первым
плодом которого и было установление большей внутренней тишины и внешней
безопасности. 2) На старшего московского князя привыкли смотреть как на
народного вождя Руси в борьбе с внешними врагами, а на Москву - как на
виновницу первых народных успехов над неверной Литвой и погаными
"сыроядцами" агарянами. 3) Наконец, в московском князе Северная Русь
привыкла видеть старшего сына русской церкви, ближайшего друга и сотрудника
главного русского иерарха, а Москву считать городом, на котором покоится
особенное благословение величайшего святителя Русской земли и с которым
связаны религиозно-нравственные интересы всего православного русского
народа. Такое значение приобрел к половине XV в. удельный москворецкий
князек, который полтораста лет назад выступал мелким хищником, -за угла
подстерегавшим своих соседей.
ВЗАИМНЫЕ ОТНОШЕНИЯ МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ. ПОРЯДОК НАСЛЕДОВАНИЯ. ВИДИМОЕ
ЮРИДИЧЕСКОЕ БЕЗРАЗЛИЧИЕ ДВИЖИМОГО ИМУЩЕСТВА И УДЕЛЬНЫХ ВЛАДЕНИЙ. ОТНОШЕНИЕ
МОСКОВСКОГО КНЯЖЕСКОГО ПОРЯДКА НАСЛЕДОВАНИЯ К ЮРИДИЧЕСКОМУ ОБЫЧАЮ ДРЕВНЕЙ
РУСИ. ОТНОШЕНИЕ МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ ПО РОДСТВУ И ВЛАДЕНИЮ. УСИЛЕНИЕ СТАРШЕГО
НАСЛЕДНИКА. ФОРМА ПОДЧИНЕНИЯ ЕМУ МЛАДШИХ УДЕЛЬНЫХ КНЯЗЕЙ. ВЛИЯНИЕ ТАТАРСКОГО
ИГА НА КНЯЖЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ. УСТАНОВЛЕНИЕ ПРЕЕМСТВА МОСКОВСКОЙ
ВЕЛИКОКНЯЖЕСКОЙ ВЛАСТИ В ПРЯМОЙ НИСХОДЯЩЕЙ ЛИНИИ. ВСТРЕЧА ФАМИЛЬНЫХ
СТРЕМЛЕНИЙ МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ С НАРОДНЫМИ НУЖДАМИ ВЕЛИКОРОССИИ. ЗНАЧЕНИЕ
МОСКОВСКОЙ УСОБИЦЫ ПРИ ВАСИЛИИ ТЕМНОМ. ХАРАКТЕР МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ.
ВЗАИМНЫЕ ОТНОШЕНИЯ МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ. Начав учать историю Московского
княжества в XIV и в первой половине XV в., мы проследили территориальные
приобретения и рост политического и национального значения его князей. Но
это был лишь один процессов, создавших силу Москвы, - процесс, которым
обозначались внешние успехи московских князей, распространение их владений и
их влияния за первоначальные пределы их вотчины. Но территориальный и
национальный рост Московского княжества сопровождался еще политическим
подъемом одного его князей - того, который носил звание великого и был
прнаваем старшим в московской княжеской семье. В то время когда Московское
княжество вбирало в себя разъединенные части Русской земли, этот фактически
или фиктивно старший князь собирал в своих руках раздробленные элементы
верховной власти, и, как первый процесс превратил Московское княжество в
национальное Русское государство, так результатом второго было превращение
московского великого князя, только старшего, по званию удельных, в
единственного, т. е. единодержавного, русского государя. В то время когда
Москва поднималась, поглощая другие русские княжества, ее великий князь
возвышался, подчиняя себе свою ближайшую братию, удельных московских князей.
Это подчинение становилось возможным потому, что внешние успехи,
достигнутые. Московским княжеством, наибольшей долей своей доставались
великому князю, который со своим московским уделом соединял обладание и
Владимирской великокняжеской областью. Этот второй процесс, которым
обозначались внутренние политические успехи Московского княжества, нам и
предстоит учить. Чтобы лучше понять его, надо еще раз представить себе
порядок княжеского владения, действовавший в Московском, как и в других
княжествах. Следя за возвышением Москвы, мы видим на первом плане
деятельность московского великого князя; но московский великий князь был не
единственным, а только старшим московских князей. Вотчина московских
Даниловичей не была цельной владельческой единицей: подобно вотчинам других
княжеских линий, она представляла группу независимых удельных княжеств. В то
время когда начиналась объединительная роль Москвы, в семье ее князей еще
вполне действовали старые удельные отношения. Но по мере того как
расширялись владения и внешнее значение Москвы, менялись и внутренние
отношения между московским великим князем и его младшими удельными родичами,
и менялись в пользу первого. Чтобы учить ход этого менения, мы
рассмотрим сначала порядок наследования, действовавший в семье московских
князей до половины XV в., и потом взаимные отношения князей - сонаследников
по владению.
ПОРЯДОК НАСЛЕДОВАНИЯ. Порядок наследования, действовавший в линии
московских князей в XIV и XV вв., открывается длинного ряда дошедших до
нас их духовных грамот Начиная с Калиты и кончая Иваном III, почти каждый
московский князь оставлял после себя духовную; от некоторых осталось даже по
две и по три духовных, так что за учаемое время их сохранилось всего до
16. Это довольно обильный материал для учения московского порядка
наследования. Самое появление этих грамот уже достаточно его характерует.
Как вам вестно, есть два порядка наследования: по закону или обычаю и по
завещанию. Первый состоит правил, устанавливающих однообразный и
обязательный переход имуществ независимо от усмотрения наследователя, хотя
бы и вопреки его воле. Если у московских князей наследование всякий раз
определялось завещанием, значит, не существовало таких обязательных обычных
правил или устанавливались новые правила, не согласные с обычаем. Итак, воля
завещателя - вот юридическое основание порядка наследования, действовавшего
в московском княжеском доме, как и в других линиях Всеволодова племени. Это
основание вполне отвечало юридической сущности удельного владения, которая
заключалась в понятии о княжестве как личной собственности князя-владельца.
Если князь - личный собственник владеемого им удела, то и преемство владения
могло определяться только личной волей владельца. Такой порядок простирался
лишь на вотчину и примыслы московских князей, делившиеся на уделы, но не на
Владимирскую великокняжескую волость, которая, по старому обычаю,
доставалась старшему князю, а старшим теперь был тот, кого прнавал таким
хан. Наследниками, по московским духовным грамотам, являются прежде всего
сыновья завещателя, за отсутствием сыновей - его братья, наконец - жена,
одна или с дочерьми, даже при сыновьях и братьях. Великий князь Иван Калита
разделил свою вотчину на четыре части, которых три отдал трем своим
сыновьям, а четвертую - второй своей жене с дочерьми; них одна и по
смерти матери продолжала владеть долей завещанного им совместного удела. Сын
Калиты великий князь Семен, умирая бездетным, завещал весь свой удел жене
помимо братьев. Княгини-вдовы постоянно по завещанию участвуют в наследстве,
хотя неодинаково с прямыми наследниками. Они получают от князей-завещателей,
мужей своих, владения двоякого рода: 1) опричнины, т. е. владения,
принадлежавшие им вполне, и 2) прожитки, которыми они пользовались лишь "до
своего живота", пожненно. Это постоянное участие княгинь-вдов в наследстве
в силу завещания составляло вторую черту юридического характера удельного
княжеского владения как частной собственности владельца. Еще яснее
вскрывается этот частноправовой характер удельного княжества в завещательном
распорядке его частей между наследниками. Вотчина завещателя не делилась по
завещанию на сплошные пространства; в разделе господствовала чрезвычайная
чересполосность. Причиною этого был самый способ раздела. Московское
княжество состояло нескольких пластов или разрядов владений,
различавшихся между собою по своему хозяйственному значению или
историческому происхождению. Эти разряды великий князь Димитрий Донской в
своей духовной перечисляет в таком порядке: город Москва, дворцовые села
подмосковные, дворцовые села в чужих, не московских уделах и в
великокняжеской области Владимирской, затем остальные владения, города и
сельские волости, притом сначала владения московские старинные и, наконец,
позднейшие внемосковские приобретения. Каждый наследник получал особую долю
в каждом этих разрядов московских владений, точно так же как он получал
особую долю в каждом разряде движимого имущества завещателя. Как всякому
сыну отец-завещатель назначал своей домашней рухляди особую шапку, шубу и
кафтан с кушаком, так каждый наследник получал особый жеребий в городе
Москве и в подмосковных дворцовых селах, особую долю в старинных московских
владениях и в новых примыслах. Отсюда и происходила чересполосица княжеского
владения. Безразличие в разделе движимого имущества, домашней рухляди и
вотчинных владений составляет третью черту в юридическом характере, с каким
является удельное владение в московских духовных. Князь-завещатель делил так
чересполосно свою вотчину, очевидно, по хозяйственным, а не по
государственным соображениям, по расчету своих семейных, а не общественных
интересов. Он смотрел на свои владения только как на различные статьи своего
хозяйства, а не как на целое общество, управляемое им во имя общего блага.
Даже по своей форме духовные грамоты московских князей совершенно походили
на завещания частных лиц того времени. Раскроем, например, первую духовную
грамоту второго московского великого князя - Ивана Калиты, составленную
около 1327 г., когда он собирался ехать в Орду. Грамота эта начинается
такими словами "Во имя отца и сына и святого духа се аз, грешный, худый раб
божий Иван, пишу душевную грамоту, идя в Орду, никим не нужен (никем не
принуждаемый), целым своим умом, в своем здоровьи. Аже бог что розгадает о
моем животе, даю ряд сыном своим и княгине своей. Приказываю сыном своим
отчину свою Москву, я се есмь им раздел учинил (т. е. город Москву я отдаю
всем сыновьям вместе, а сверх того вот что даю им каждому в отдельности)".
Затем перечисляются города, села и волости, составлявшие удел каждого сына.
Как завещания частных лиц совершались при свидетелях и скреплялись церковной
властью, так и духовные грамоты московских великих князей писались при
"послухах", которыми обыкновенно были их бояре, и подписывались московским
митрополитом. Итак, основными чертами господствовавшего среди московских
князей порядка наследования были: личная воля завещателя как единственное
основание этого порядка, участие в разделе наследства всех членов семьи
князя-завещателя, не исключая жены и дочерей, и видимое юридическое
безразличие движимого и недвижимого имущества, домашней рухляди и
территориальных владений.
ДВИЖИМОЕ И ВОТЧИНА В ЗАВЕЩАНИЯХ. Из всех этих черт вас может смутить
преимущественно это безразличие как прнак грубости общественного сознания.
Но необходимо осторожно всматриваться в учаемые старинные документы, чтобы
не ошибиться в понимании людей, их составлявших. И Калита, конечно, понимал,
что владеть Москвой с ее населением далеко не то же, что владеть своим
сундуком с его содержимым. Понимание этого так просто само по себе, что
трудно отказать в нем кому-либо, даже людям XIV в. Калита различал в своем
лице владельца и властелина, собственника и правителя. Он считал своей
личной собственностью землю под городом Москвой с ее угодьями, право
возводить на это земле постройки, промышлять и торговать или за все это
брать пошлины. Всем этим он и распоряжается в своих духовных наравне с
платьем и посудой. Но он еще судил и наказывал обывателей Москвы за
преступления и проступки, разбирал их иски, давал обязательные для них
распоряжения с целью поддержания общественного порядка, облагал их сборами
на общественные нужды, например данью для уплаты ордынского выхода. Все он
считал не своей собственностью, а делом властелина, от бога поставленного
"люди своя уймати от лихого обычая", как писал потом преп. Кирилл
Белозерский одному удельных московских князей. Потому Калита ничего и не
говорит об этих державных правах в своих духовных: эти грамоты - частные
завещательные распоряжения, а не земские уставы. И великого княжения
Владимирского, где московские князья были только правителями, они не вносили
в свои духовные, пока с Димитрия Донского не стали присвоять его себе на
вотчинном праве. Наследовались по завещанию вещи, хозяйства, а не лица и не
общества как политические союзы, которые и тогда отличались от хозяйственных
статей. И все-таки московского князя по рассматриваемым духовным грамотам
нельзя прнать государем в настоящем политическом смысле слова по двум
причинам: пространство Московского княжества считалось вотчиной его князей,
а не государственной территорией; державные права их, составляющие
содержание верховной власти, дробились и отчуждались вместе с вотчиной
наравне с хозяйственными статьями. У этих князей нельзя отвергать
присутствия государственных понятий, но понятий, еще не успевших получить
форм и средств действия, которые соответствовали бы их природе. Итак,
указанное безразличие движимого и недвижимого имущества в завещаниях
московских князей характерует не столько их общественное сознание, сколько
их владельческие привычки, еще не освободившиеся от удельного смешения
владения с управлением.
КНЯЖЕСКОЕ НАСЛЕДОВАНИЕ И ОБЫЧАЙ. Если в московском князе XIV - XV вв.,
даже великом князе, было так много частного владельца, закрывавшего в нем
собою государя, то можно спросить: как относился устанавливаемый в
московских княжеских завещаниях порядок наследования к юридическому обычаю,
действовавшему в частном общежитии Древней Руси, в ее гражданском обороте?
Об этом всего удобнее было бы судить по случаям законного наследования; но
такого случая с достаточно выясненными обстоятельствами не встречаем в
московском княжеском доме учаемого времени. В духовных грамотах видим и
сходства, и отступления от этого обычая. Княгини сверх назначаемой их
мужьями-завещателями опричнины получают еще в пожненное владение доли
уделов своих сыновей вполне согласно с Русской Правдой, по которой вдове "у
своих детей взяти часть", подразумевается, "до живота", а что ей дал муж,
тому она "госпожа", т. е. полная собственница. Точно так же не встречаем в
московских духовных случая участия в наследстве братьев при детях, как
вообще не было обычно в Древней Руси прывать боковых наследников, когда
есть прямые. Но в тех же духовных жены и дочери являются наследницами,
притом иногда на праве полной собственности, при сыновьях и братьях вопреки
древнерусскому обычаю. Значит, наследование по завещанию у московских князей
не вполне совпадало с наследованием по закону. Это разногласие можно
объяснить семейными соображениями, подобными тем, какие побуждали московских
князей вопреки удельному началу строгой раздельности владения завещать город
Москву не одному, именно старшему, а всем сыновьям, однако с разделением на
отдельные участки. При общем стремлении удельных князей к обособлению и
взаимному отчуждению отцы хотели, чтобы сыновья чаще встречались в общем
фамильном гнезде, у могил родителей, и не забывали, что они дети одного отца
и одной матери.
ОТНОШЕНИЯ КНЯЗЕЙ ПО РОДСТВУ И ВЛАДЕНИЮ. Теперь посмотрим, какие
отношения устанавливались между князьями-сонаследниками, когда закрывал
глаза их отец-завещатель и они вступали во владение доставшимися им
участками отцовой вотчины. Эти отношения можно учить по договорным
грамотам московских князей, которых также дошло до нас несколько десятков от
XIV и XV вв. По этим грамотам каждый князь-сонаследник является полным
хозяином доставшегося ему удела; он владеет им вполне независимо, как владел
своей отчиной его отец. Формулой этой независимости можно прнать слова
великого князя Димитрия Донского в договорной его грамоте 1388 г. с
двоюродным братом, удельным князем серпуховским Владимиром Андреевичем:
"Тобе знати своя отчина, а мне знати своя отчина". На основании этой формулы
и определяются взаимные отношения князей - сонаследников по владению. Каждый
князь обязывался не вмешиваться в удельные дела другого, не мог без
разрешения владельца приобретать земли в чужом уделе, не мог даже без
позволения местного владельца проехать через его владения "на свою утеху",
т. е. на охоту. Но при ложенном порядке раздела княжеских вотчин между
наследниками и при частных способах приобретения земель князьями обыкновенно
бывало так, что один князь владел селами и деревнями в уделе другого. У
таких владений являлось два владельца, как бы сказать территориальный, и
личный. Положение таких сел определялось условием договорных грамот, которое
имело характер обычного правила: "судом и данью тянуть по земле и по воде",
т. е. такие села были подсудны и платили дань, прямой поземельный налог,
местному территориальному владельцу, в уделе которого они находились, а не
своему князю-собственнику, который довольствовался получением с них частного
владельческого оброка. Впрочем, и это правило допускало исключение: иногда
села князя, находившиеся в чужом уделе, только данью тянули к местному
территориальному владельцу, а по суду зависели от своего князя-собственника.
Итак, каждый удельный князь был независимым владельцем своего удела. Но
легко понять, что удельные князья вестной княжеской линии не могли стать
вполне чуждыми друг Другу владельцами потому уже, что были блкие
родственники друг другу. Обыкновенно это были родные или двоюродные братья
либо дяди с племянниками. Родственная блость устанавливала между князьями
вестные невольные связи. Подчиняясь этой блости, они в договорных
грамотах обыкновенно обязывались "быть всем за один до живота". Согласно с
заветом отца, приказывавшего старшему сыну молодшую его братию, чтобы он по
бозе был ей "печальник", попечитель, младшие удельные князья обязывались
чтить старшего вместо отца, старший обязывался держать младших братьев в
братстве без обиды и заботиться о детях их, если они осиротеют. При
торжестве семейных отношений над родовыми между удельными князьями особенно
важное значение в княжеской семье получала вдова-мать. Завещатели
приказывали детям слушаться во всем своей матери, ни в чем не выступать
ее воли, чтить ее вместо отца. Но легко видеть, что все это родственные, а
не владельческие отношения, скорее нравственные заветы или благодушные
обещания, чем действительные политические обязательства. Родство завязывало
и владельческие отношения: пожненные владения вдовы по смерти ее делились
между ее сыновьями или внуками; свекрови обыкновенно завещали свои опричнины
снохам, матери - сыновьям и т. п. Но это были частные гражданские и не
всегда обязательные отношения. Существовали ли какие-либо обязательные
отношения по владению с характером политических связей? По договорным
грамотам московских князей XIV и первой половины XV в., старший великий
князь в силу только своего старшинства не имел постоянного обязательного, т.
е. политического, авторитета для младших своих родичей, не наделял, не судил
их, как прежде, если это не были его дети. Притом тогда не существовало уже
на Руси и единого великого князя. С развитием удельного порядка владения
разделилось и великокняжеское достоинство. Князья, владетели тогдашней
Северной Руси, принадлежали к различным княжеским линиям, большая часть
которых шла от Всеволода III суздальского. Каждая обособившаяся княжеская
линия заводила своего великого князя: у князей тверских был свой великий
князь, свой у ростовских, ярославских, рязанских и в других линиях. Правда,
первым этих великих князей, старейшим старших, можно было считать
великого князя московского, потому что с Ивана Калиты он владел непрерывно и
великокняжеской Владимирской областью, которая в XIII в. была общим
достоянием Всеволодова племени и которою по очереди владели старшие
Всеволодовичей. Но в XIV в. под влиянием начал, на которых был построен
удельный порядок владения, и Владимирское великое княжество утратило свой
прежний родовой хара В духовной своей 1389 г. великий князь Димитрий
Донской благословил своего старшего сына этим княжением как своею отчиной, а
внук его Василий Темный включил Владимирскую область в состав своей
наследственной московской вотчины. Так исчез последний остаток прежнего
нераздельного княжеского владения. Постоянных политических связей по
владению между князьями старшими и младшими в каждой линии, как и между
князьями разных линий, не существовало, судя по договорным московским
грамотам; завязывались лишь связи временные, семейные, как пожненное
обеспечение матери и т. п. Димитрий Донской в своей духовной впервые
установил некоторую солидарность по владению между своими сыновьями, но
случайного характера, стеснив право бездетного сына распоряжаться своим
уделом на случай смерти: выморочный удел делится между остальными братьями
умершего по усмотрению княгини-матери; только удел старшего брата, великого.
князя, в таком случае безраздельно переходит к следующему брату, а удел
последнего мать делит между наличными сыновьями. Такие же временные и
случайные связи возникали потребностей внешней обороны и отношений к
Орде. В интересах внешней безопасности князья-родственники, обыкновенно
ближайшие, составляли наступательный и оборонительный союз друг с другом. В
договорных грамотах младшие удельные князья говорили своему старшему: "Быти
тобе с нами, а нам с тобою". Великий князь обязывался не заключать договоров
без ведома младших и наоборот. Великий князь и младшие его родичи
обязывались иметь общих друзей и общих врагов. Старший говорил в грамоте
младшим: "Сяду я на коня (пойду в поход), и вам садиться на коней; когда я
сам не пойду, а вас пошлю, вам итти без ослушания". Но это были временные
соглашения, какие заключаются между независимыми владельцами по
международному праву. Потому условия эти менялись с каждым поколением
князей, даже с каждой переменой в наличном составе княжеского союза или
просто с менением обстоятельств. Благодаря этой менчивости княжеских
отношений до нас и дошло такое множество договорных грамот. Великий князь
Василий Темный только с двоюродными братьями своими, удельными князьями
можайскими Иваном и Михаилом Андреевичами, заключил в продолжение своего
княжения 17 договоров; еще более договоров пришлось заключить тому же
великому князю со своим дядей Юрием галицким и его сыновьями Василием Косым
и Димитрием Красным. Другой ряд владельческих отношений между князьями
завязывался под влиянием их зависимости от Орды. Ордынский хан, как я уже
говорил, сначала собирал дань с Русской земли посредством своих агентов,
потом нашел более удобным поручать сбор этой дани великим князьям русским.
Каждый великий князь собирал татарскую контрибуцию, выход, с удельных князей
своей линии и доставлял ее в Орду; Калите поручено было собирать дань даже с
князей других линий. Этим преимуществом, которое давало великим князьям
возможность держать в зависимости князей удельных, первые очень дорожили и
старались не допускать младших родичей до непосредственных сношений с Ордой.
Это стремление выражалось в договорных княжеских грамотах словами великого
князя, обращенными к удельным: "...мне знать Орду, а тобе Орды не знать".
Финансовая зависимость удельных князей от великого со временем могла
превратиться в зависимость политическую. Но князья очень хорошо помнили, что
эта связь навязана им вне, и твердо стояли на той мысли, что она должна
исчезнуть с исчезновением этой сторонней силы. Вот почему в упомянутом
договоре Димитрия Донского с серпуховским удельным князем мы встречаем
условие: "...оже ны бог бавит, ослобит от Орды, ино мне два жеребья дани,
а тобе треть", т. е. великий князь будет удерживать свои две трети ордынской
дани в своих руках, а удельный - свою треть в своих. Значит, московские
князья предполагали, что, как скоро спадет татарское иго, должна исчезнуть и
финансовая зависимость удельных князей от великого. Таким образом,
рассматривая договорные грамоты XIV и XV вв., мы не находим никакой
постоянной политической связи, которая подчиняла бы удельных князей
великому. При таких отношениях каким же способом могла завязаться
политическая зависимость удельных князей от великого? Вот вопрос,
разрешением которого вскрывается процесс образования верховной
государственной власти в Московском княжестве.
ДОГОВОРНЫЕ ГРАМОТЫ НЕ ОТВЕЧАЮТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ. Для учающего
взаимные отношения московских князей XIV и XV вв. их договорные грамоты -
довольно коварный источник. Изложенные условия их уже не соответствовали
современной им действительности. С этой стороны московские договорные
грамоты представляют в некотором смысле исторический анахронм: они
воспроводят княжеские отношения, несомненно действовавшие некогда, именно
в первую пору удельного порядка, в ХIII и разве в начале XIV в., не позднее.
С тех пор как Москва начала приобретать решительный перевес над другими
княжествами, эти условия скоро устарели и повторялись в договорных грамотах,
как затверженные формулы, по старой памяти, вследствие обычной
неповоротливости мышления канцелярий, их неуменья поспевать за жнью. Этот
недостаток разделяли со своими дьяками и сами князья. Вот опасность, которая
грозит исследователю договорных грамот. Эта отсталость понятий от
действительности выступает в княжеских договорах особенно явственно. Здесь
северные князья XIV в. продолжают говорить языком родства, каким их южные
предки XI - XII вв. определяли свои взаимные отношения. Но родственные
выражения имеют чисто условный смысл. Удельный дядя, старший, но слабейший
князь, обязуется считать младшего родича, племянника, но великого князя,
своим старшим братом; степенями родства меряется неравенство силы и
власти. Для новых отношений еще не были найдены подходящие слова, и эти
отношения ушли от ходячих понятий, значит, были созданы условиями,
действовавшими помимо сознания людей, захваченных их действием.
УСИЛЕНИЕ СТАРШЕГО НАСЛЕДНИКА. Действительные отношения московских
князей с Димитрия Донского или даже при ближайших его предшественниках
становились уже на другие основания. Под прикрытием терминологии условного
родства и началось постепенное превращение удельных князей
самостоятельных владельцев в слуг своего условно или действительно старшего
родича, великого князя. Великий князь московский, как мы видели, приобретал
все большее преобладание над удельными младшими родичами. Любопытно, что это
преобладание старшего великого князя, разрушившее потом удельный порядок,
создавалось условий этого же самого порядка. Мы видели московских
духовных грамот, что порядок наследования в среде московских князей
определялся исключительно личной волей завещателя. Но эти завещатели
постепенно выработали и усвоили себе вестные достоянные правила, которыми
они руководились в разделе своей вотчины между наследниками. Так уже с
первой московской духовной грамоты, написанной Иваном Калитой, мы замечаем
стремление московских князей-завещателей делить свою вотчину на неравные
части: размеры каждой части соответствовали степени старшинства получавшего
ее наследника. Чем старше был наследник, тем большая доля наследства
доставалась ему. В этом неравенстве раздела, очевидно, сказывалось смутное
воспоминание о некогда действовавшем между князьями порядке владения по
очереди старшинства. Но и в этом случае старое предание припомнилось, потому
что отвечало семейным соображениям: старший сын после отца становился для
младших своих братьев вместо отца, а потому должен быть сильнее их.
Благодаря этому обычаю, усвоенному московскими завещателями, старший
наследник, т. в.. старший сын завещателя, получал отцовского наследства
большую долю сравнительно с младшими братьями-сонаследниками. Этот лишек
давался ему "на старейший путь", т. е. по праву старшинства. Сначала он
является очень малозначительным, состоит немногих лишних городов или сел,
нескольких лишних доходов; но с завещания Димитрия Донского этот лишек
на старейший путь получает все большие размеры. По духовной Димитрия
Донского владения его были разделены между пятью его сыновьями; в духовной
определяется и доходность каждого удела. Завещатель указывает, сколько
должен вносить каждый его наследников в состав каждой тысячи рублей
ордынской дани. Очевидно, взнос каждого наследника соразмерялся с
доходностью его удела. Старший сын - великий князь Василий должен был
вносить в состав тысячи не пятую часть, а 342 рубля, т. е. больше трети всей
суммы. После Димитрия Донского с каждым поколением лишек старшего
наследника на старейший путь растет все более. Возьмем духовную великого
князя Василия Темного, составленную в 1462 г. Василий также разделил свою
вотчину между пятью сыновьями. Старшему - великому князю Ивану он дал одному
14 городов с уездами, притом самых значительных, а остальным сыновьям, всем
вместе, только 11 или 12. Чтобы еще яснее представить себе этот процесс, мы
перейдем за пределы учаемого периода и перелистаем духовную грамоту
великого князя Ивана III, составленную около 1504 г. Иван III разделил свою
вотчину также между пятью сыновьями. Старшему наследников - великому
князю Василию он отказал одному 66 городов с уездами, а всем остальным
вместе только 30. И этот завещатель определяет долю каждого наследника в
составе каждой тысячи рублей на ордынские расходы. Великий князь, старший
наследник, один должен был вносить в тысячу 717 рублей, т. е около 4 всей
суммы, почти втрое больше, чем все младшие братья вместе. К такому
результату привел рано усвоенный московскими завещателями обычай нарушать
равенство раздела вотчины между наследниками в пользу старшего них.
Излишек на старейший путь, сначала столь мало заметный, в начале XV в.
достиг таких размеров, которые давали старшему. наследнику решительное
материальное преобладание над младшими. Князья-завещатели не давали старшим
сыновьям никаких лишних политических прав, не ставили их младших братьев в
прямую политическую от них зависимость; но они постепенно сосредоточивали в
руках старшего наследника такую массу владельческих средств, которая давала
им возможность подчинить себе младших удельных родичей и без лишних
политических прав. Таким чисто материальным, имущественным преобладанием и
положено было основание политической власти московского великого князя,
старшего наследника. Посредством такого вотчинного фактического
преобладания, без политических преимуществ, этот великий князь и превратился
в государя не только для простых обывателей московских уделов, но и для
самих удельных князей. Значит, политическая власть великого князя
московского, уничтожившая потом удельный порядок владения, создавалась
условий этого же самого порядка, при помощи права князей-завещателей
располагать своими вотчинами по личному усмотрению.
ФОРМЫ ПОДЧИНЕНИЯ МЛАДШИХ КНЯЗЕЙ. Усиление старшего наследника
посредством старейшего пути сопровождалось в Москве, как и в Твери,
стремлением сильнейших подчинять себе слабейших удельных князей. Это
подчинение по обстоятельствам принимало различные формы, достигало
неодинаковых степеней зависимости. Простейшую форму представляла личная
служба удельного князя великому по договору. Эту форму встречаем в договоре
Димитрия Донского с двоюродным братом Владимиром серпуховским 1362 г.: здесь
удельный князь, оставаясь независимым в своем уделе, обязывается служить
великому без ослушания "по згадце" - по обоюдному договору, а великий князь
- "кормить", вознаграждать слугу по его службе. Здесь служебное
обязательство нисколько не связывается с удельным владением слуги. Другую
форму представляло положение окупных князей, у которых великий князь покупал
их уделы, оставляя за ними пользование их бывшими вотчинами с вестными
служебными обязательствами. Так поступил Калита с князьями белозерским и
галицким, Василий Темный - с ростовскими: здесь владельческая зависимость
была источником служебных обязательств. В подобном положении находились и
князья, у которых великий князь отнимал уделы, но самих принимал на свою
службу, возвращая под ее условием отнятые вотчины или части их в виде
пожалования. В такое положение стали князья стародубские при Донском,
тарусские и муромские - при его сыне Василии. Наконец, великие князья
стремились подчинить себе удельных в силу общего принципиального требования,
чтобы удельные князья повиновались великому именно потому, что они удельные,
- повиновались, обеспечивая повиновение своими вотчинами. Самое решительное
выражение этого требования встречаем в договоре великого князя тверского
Бориса Александровича с Витовтом 1427 г.: все князья тверские, дяди, братья,
племянники великого князя, обязаны быть у него в послушании; он волен кого
жаловать, кого казнить; кто них вступит в службу к другому князю,
лишается своей вотчины. На подобных условиях с некоторыми менениями
подчинились Василию Темному князья суздальские. Здесь вотчины удельных
князей не отнимались и не покупались, а князья сами по договору отказывались
от них и получали их обратно как пожалование; в отличие от второй формы
подчинения здесь служебные обязательства становились источником
владельческой зависимости; но в отличие от первой формы служебный договор
обеспечивался уделом, служебные отношения связывались с. владельческими. В
Московском княжестве две последние формы зависимости удельных князей нашли
особенно успешное применение, и Василий Темный в конце своего княжения мог с
некоторым преувеличением сказать новгородскому владыке, что ему дана власть
над всеми князьями русскими. Мы проследили два процесса, которыми
создавалось политическое и национальное значение Московского княжества и его
старшего князя. Один процесс расширял территорию и внешнее влияние этого
княжества, другой собирал элементы верховной власти в лице старшего
московских князей. Эти успехи были закреплены встречей благоприятных
условий, выпавших на долю этих князей и поддержавших действие первоначальных
причин усиления Москвы.
ВЛИЯНИЕ ТАТАРСКОГО ИГА. Прежде всего татары стали в отношение к
порабощенной ими Руси, устранявшее или облегчавшее многие затруднения, какие
создавали себе и своей стране северно-русские князья. Ордынские ханы не
навязывали Руси каких-либо своих порядков, довольствуясь данью, даже плохо
вникали в порядок, там действовавший. Да и трудно было вникнуть в него,
потому что в отношениях между тамошними князьями нельзя было усмотреть
никакого порядка. С этой стороны верхневолжские Всеволодовичи стояли гораздо
ниже своих предков, днепровских Ярославичей. У тех мелькали в головах хоть
шаткие идеи старшинства и земского долга; эти идеи иногда направляли их
отношения и сообщали им хотя бы тень права. Всеволодовичи XIII в. в
большинстве плохо помнили старое родовое и земское предание и еще меньше
чтили его, были свободны от чувства родства и общественного долга. Юрий
московский в Орде возмутил даже татар своим родственным бесчувствием при
виде уродованного трупа Михаила тверского, валявшегося нагим у палатки. В
опустошенном общественном сознании оставалось место только инстинктам
самосохранения и захвата. Только образ Александра Невского несколько
прикрывал ужас одичания и братского озлобления, слишком часто прорывавшегося
в среде русских правителей, родных или двоюродных братьев, дядей и
племянников. Если бы они были предоставлены вполне самим себе, они разнесли
бы свою Русь на бессвязные, вечно враждующие между собою удельные лоскутья.
Но княжества тогдашней Северной Руси были не самостоятельные владения, а
даннические "улусы" татар; их князья звались холопами "вольного царя", как
величали у нас ордынского хана. Власть этого хана давала хотя пррак
единства мельчавшим и взаимно отчуждавшимся вотчинным углам русских князей.
Правда, и в волжском Сарае напрасно было искать права. Великокняжеский
владимирский стол был там предметом торга и переторжки; покупной ханский
ярлык покрывал всякую неправду. Но обижаемый не всегда тотчас хватался за
оружие, а ехал искать защиты у хана, и не всегда безуспешно. Гроза ханского
гнева сдерживала забияк; милостью, т. е. проволом, хана не раз
предупреждалась или останавливалась опустошительная усобица. Власть хана
была грубым татарским ножом, разрезавшим узлы, в какие умели потомки
Всеволода III запутывать дела своей земли. Русские летописцы не напрасно
называли поганых агарян батогом божиим, вразумляющим грешников, чтобы
привести их на путь покаяния. Всех удачнее пользовались этим батогом великие
князья московские против своей братии. Особенно явственно обнаружилось это
во время единственной московской усобицы, разыгравшейся в княжение Василия
Темного. Эта усобица проошла вследствие притязания князя Юрия галицкого,
дяди Василиева, занять великокняжеский стол мимо племянника. Этот дядя,
опираясь на свое старшинство и ссылаясь на духовную своего отца, Димитрия
Донского, не хотел прнать старшим десятилетнего племянника и в 1431 г.
поехал в Орду тягаться с ним. Успех Юрьева притязания перенес бы великое
княжение в другую линию московского княжеского дома, расстроил бы порядки,
заводившиеся Москвой целое столетие, и грозил бесконечной усобицей. Хан
рассек узел: отуманенный льстиво-насмешливою речью ловкого московского
боярина Всеволожского, доказывавшего, что источник права - его ханская
милость, а не старые летописцы и не мертвые грамоты (т. е. духовная
Донского), хан решил дело в пользу Василия.
ПРЕЕМСТВО В ПРЯМОЙ НИСХОДЯЩЕЙ ЛИНИИ. Другое благоприятное условие
заключалось в новом порядке преемства великокняжеской власти. Значение,
какое приобретало Московское княжество своими успехами, все доставалось
великому князю, старшему московских князей, который сверх своего
московского удела владел еще великокняжеской Владимирской областью. С Ивана
Калиты в продолжение ста лет таким великим князем становился почти всегда
старший сын предшествовавшего великого князя, у которого в минуту смерти
обыкновенно не оказывалось налицо младших братьев. Случилось так, что
московский княжеский дом не разрастался в боковые ветви, младшие дяди
вовремя уходили со сцены, не становясь поперек дороги старшим племянникам.
Потому переход великокняжеского достоинства в нисходящей линии до смерти
Калитина правнука великого князя Василия Димитриевича не вызывал спора среди
московских князей, а князьям других линий, соперничавшим с московскими, ни
суздальским, ни тверским, не удалось перебить у них великого княжения.
Случайность, повторяясь, становится прецедентом, который силой привычки
превращается в обязательное требование, в правило. Неоспариваемый переход
великокняжеской власти от отца к сыну, повторявшийся в продолжение
нескольких поколений, стал, по выражению летописи, "отчеством и дедством",
обычаем, освященным примерами отцов и дедов, на который общество начало
смотреть как на правильный порядок, забывая о прежнем порядке преемства по
старшинству. И это условие резко вскрылось в той же московской усобице.
Продолженная по смерти Юрия его сыновьями, она взволновала все русское
общество, руководящие классы которого - духовенство, князья, бояре и другие
служилые люди - решительно стали за Василия. Галицкие князья встречены были
в Москве как чужие и как похитители чужого, и чувствовали себя здесь
одиноко, окруженные недоверием и недоброжелательством. Когда сын Юрия
Шемяка, по смерти отца наследник его притязаний, нарушил свой договор с
Василием, последний отдал дело на суд духовенства. Духовный собор пяти
епископов с несколькими архимандритами (тогда не было митрополита на Руси) в
1447 г. обратился к нарушителю договора с грозным посланием, и здесь иерархи
высказали свой взгляд на политический порядок, какой должен существовать на
Руси. Духовенство решительно восстало против притязаний Шемякина отца на
великокняжеский стол, прнавая исключительное право на него за племянником,
старшим сыном предшествовавшего великого князя. Притязание Юрия,
помыслившего беззаконно о великом княжении, послание сравнивает с грехом
праотца Адама, возымевшего желание "равнобожества", внушенное сатаной.
"Сколько трудов понес отец твой, - писали владыки, - сколько истомы
потерпело от него христианство, но великокняжеского стола он все-таки не
получил, чего ему не дано богом, ни земскою начала пошлиной". Итак,
духовенство считало единственно правильным порядком преемство
великокняжеского стола в нисходящей линии, а не по очереди старшинства и
даже наперекор истории прнавало такой порядок исконной земской пошлиной,
т. е. старинным обычаем Русской земли. Этот новый порядок пролагал дорогу к
установлению единовластия, усиливая одну прямую старшую линию московского
княжеского дома, устраняя и ослабляя боковые младшие. И усобица еще не
кончилась, а глава русской иерархии уже провозглашал единовластие законного
московского великого князя совершившимся фактом, пред которым обязано
преклониться все русское общество, и князья, и простые люди. Новопосвященный
митрополит Иона в вестительном окружном послании 1448 г. о своем
посвящении прывает князей, панов, бояр, воевод и все христоименитое
"людство" бить челом своему господарю великому князю Василию, отдаться в его
волю; если же они этого не сделают и допустят Шемяку возобновить усобицу, с
них взыщется вся пролитая кровь христианская, в земле их никто не будет
больше зваться христианином, ни один священник не будет священствовать, все
церкви божии будут затворены.
МОСКОВСКИЕ КНЯЗЬЯ И ВЕЛИКОРОССИЯ. В деятельной поддержке, оказанной
обществом во время усобицы новому порядку преемства великокняжеской власти,
сказалось самое важное условие, упрочившее политические и национальные
успехи Московского княжества. Как скоро среды удельных князей поднялся
один с такими средствами, какими обладал, со стремлениями, какие проводил
преемственный ряд великих князей московских, вокруг него начали
сосредоточиваться политические помыслы и народные интересы всего
севернорусского населения. Это население ждало такого вождя, и это ожидание
шумно проявилось в усобице. Здесь фамильные усилия московских великих князей
встретились с народными нуждами и стремлениями. Первоначальной движущей
пружиной деятельности этих князей был династический интерес, во имя которого
шло и внешнее усиление их княжества, и внутреннее сосредоточение власти в
одном лице. Но этот фамильный своекорыстный интерес был живо поддержан всем
населением Северной Руси с духовенством во главе, лишь только почувствовали
здесь, что он совпадает с "общим добром всего нашего православного
христианства", как писал в одном послании тот же митрополит Иона. Эта
поддержка объясняется фактом, незаметно совершившимся в Северной Руси под
шум княжеских усобиц и татарских погромов. Мы знаем, какие обстоятельства
заставили массу русского населения передвинуться старой днепровской Руси
в область верхней Волги. Это передвижение сопровождалось раздроблением
народных сил, выразившимся в удельном дроблении верхневолжской Руси.
Очутившись в новых условиях, в непривычной обстановке, среди чуждого им
туземного населения, пришельцы с юга не могли ни восстановить старого, ни
скоро установить нового общего порядка и рассыпались по многочисленным все
мельчавшим уделам. Но они не смыкались в замкнутые удельные миры,
отчужденные друг от друга, как были отчуждены удельные князья. Народное
брожение продолжалось, и сами князья поддерживали его своими усобицами:
летописи прямо говорят, что ссоры тверских и других князей заставляли
обывателей их княжеств уходить в более спокойные края. А с конца XIV в.
поднялось усиленное переселенческое движение междуречья на север, за
Волгу. Размещаясь мелкими поселками, ведя более двух веков дробную работу по
местам, но при сходных экономических и юридических условиях, переселенцы со
временем сложились всюду в сходные общественные типы, освоились между собою,
выработали на значительных пространствах вестные взаимные связи и
отношения, юридический быт и хозяйственный оборот, нравы, ассимилировали
окрестных инородцев, и всех этих этнографических элементов, прежде
рассыпанных и разъединенных, к половине XV в. среди политического
раздробления сложилась новая национальная формация. Так завязалась и окрепла
в составе русского населения целая плотная народность - великорусское племя.
Оно складывалось тяжело и терпеливо. В продолжение 234 лет (1228 - 1462)
Северная Русь вынесла 90 внутренних усобиц и до 160 внешних войн при частых
поветриях, неурожаях и неисчислимых пожарах. Выросши среди внешних гроз и
внутренних бед, быстро уничтожавших плоды многолетней кропотливой работы,
оно чувствовало потребность в политическом сосредоточении своих неустроенных
сил, в твердом государственном порядке, чтобы выйти удельной неурядицы и
татарского порабощения. Эта потребность и была новой скрытой, но
могущественной причиной успехов великого князя московского, присоединившейся
к первоначальным и основным, какими были: экономические выгоды
географического положения города Москвы и Московского княжества, церковное
значение, приобретенное Москвой при содействии того же условия, и
согласованный с обстоятельствами времени образ действий московских князей,
внушенный их генеалогическим положением.
ЗНАЧЕНИЕ МОСКОВСКОЙ УСОБИЦЫ. Той же потребностью объясняется
неожиданный и чрезвычайно важный для Северной Руси исход московской усобицы.
Начав княжение чуть не ребенком, мягкий и благодушный Василий, казалось,
совсем не годился для боевой роли, какая ему была суждена. Не раз побитый,
ограбленный и заточенный, наконец, ослепленный, он, однако, вышел
19-летней борьбы с приобретениями, которые далеко оставили за собою все, что
заработали продолжительными усилиями его отец и дед. Когда он вступал на
спорный великокняжеский стол, московская вотчина была разделена на целый
десяток уделов, а когда он писал свою духовную, вся эта вотчина была в его
руках, кроме половины одного прежних уделов (верейская половина
Можайского княжества). Сверх того, ему принадлежало Суздальское княжество,
вотчичи которого служили ему или бегали по чужим странам, московские
наместники сидели по рязанским городам, Новгород Великий и Вятка были во
всей его воле. Наконец, он не только благословил своего старшего сына
великим княжением, что еще колебался сделать его отец, но и прямо включил
великокняжескую область в состав своей наследственной вотчины. Такие успехи
достались Темному потому, что все влиятельное, мыслящее и благонамеренное в
русском обществе стало за него, за преемство великокняжеской власти в
нисходящей линии. Приверженцы Василия не давали покоя его соперникам,
донимали их жалобами, протестами и происками, брали на свою душу его клятвы,
пустили в дело на его защиту все материальные и нравственные средства,
какими располагали. Внук Донского попал в такое счастливое положение, не им
созданное, а им только унаследованное, в котором цели и способы действия
были достаточно выяснены, силы направлены, средства заготовлены, орудия
приспособлены и установлены, - и машина могла уже работать автоматически,
независимо от главного механика. Как скоро население Северной Руси
почувствовало, что Москва способна стать политическим центром, около
которого оно могло собрать свои силы для борьбы с внешними врагами, что
московский князь может быть народным вождем в этой борьбе, в умах и
отношениях удельной Руси совершился перелом, решивший судьбу удельного
порядка: все дотоле затаенные или дремавшие национальные и политические
ожидания и сочувствия великорусского племени, долго и безуспешно искавшие
себе надежного пункта прикрепления, тогда сошлись с династическими усилиями
московского великого князя и понесли его на высоту национального государя
Великороссии. Так можно обозначить главные моменты политического роста
Московского княжества.
ХАРАКТЕР МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ. Часто дают преобладающее значение в ходе
возвышения Московского княжества личным качествам его князей. Окончив обзор
политического роста Москвы, мы можем оценить и значение этих качеств в ее
истории. Нет надобности преувеличивать это значение, считать политическое и
национальное могущество Московского княжества исключительно делом его
князей, созданием их личного творчества, их талантов. Исторические памятники
XIV и XV вв. не дают нам возможности живо воспровести облик каждого
этих князей. Московские великие князья являются в этих памятниках довольно
бледными фигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе под
именами Ивана, Семена, другого Ивана, Димитрия, Василия, другого Василия.
Всматриваясь в них, легко заметить, что перед нами проходят не своеобразные
личности, а однообразные повторения одного и того же фамильного типа. Все
московские князья до Ивана III как две капли воды похожи друг на друга, так
что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто них Иван и кто Василий. В
их деятельности заметны некоторые индивидуальные особенности; но они
объясняются различием возраста князей или исключительными внешними
обстоятельствами, в какие попадали иные них; эти особенности не идут
далее того, насколько меняется деятельность одного и того же лица от таких
условий. Следя за преемственной сменой московских князей, можем уловить в их
обликах только типические фамильные черты. Наблюдателю они представляются не
живыми лицами, даже не портретами, а скорее манекенами; он рассматривает в
каждом его позу, его костюм, но лица их мало что говорят зрителю. Прежде
всего московские Даниловичи отличаются замечательно устойчивой
посредственностью - не выше и не ниже среднего уровня. Племя Всеволода
Большое Гнездо вообще не блистало бытком выдающихся талантов, за
исключением разве одного Александра Невского. Московские Даниловичи даже
среди этого племени не шли в передовом ряду по личным качествам. Это князья
без всякого блеска, без прнаков как героического, так и нравственного
величия. Во-первых, это очень мирные люди; они неохотно вступают в битвы, а
вступая в них, чаще проигрывают их; они умеют отсиживаться от неприятеля за
дубовыми, а с Димитрия Донского за каменными стенами московского Кремля, но
еще охотнее при нападении врага уезжают в Переяславль или куда-нибудь
подальше, на Волгу, собирать полки, оставляя в Москве для ее защиты владыку
митрополита да жену с детьми. Не блистая ни крупными талантами, ни яркими
доблестями, эти князья равно не отличались и крупными пороками или
страстями. Это делало их во многих отношениях образцами умеренности и
аккуратности; даже их наклонность выпить лишнее за обедом не возвышалась до
столь вестной страсти древнерусского человека, высказанной устами
Владимира Святого. Это средние люди Древней Руси, как бы сказать, больше
хронологические знаки, чем исторические лица. Лучшей их фамильной
характеристикой могут служить черты, какими характерует великого князя
Семена Гордого один позднейших летописных сводов: "Великий князь Симеон
был прозван Гордым, потому что не любил неправды и крамолы и всех виновных
сам наказывал, пил мед и вино, но не напивался допьяна и терпеть не мог
пьяных, не любил войны, но войско держал наготове". В шести поколениях один
Димитрий Донской далеко выдался вперед строго выровненного ряда своих
предшественников и преемников. Молодость (умер 39 лет), исключительные
обстоятельства, с 11 лет посадившие его на боевого коня, четырехсторонняя
борьба с Тверью, Литвой, Рязанью и Ордой, наполнившая шумом и тревогами его
30-летнее княжение, и более всего великое побоище на Дону положили на него
яркий отблеск Александра Невского, и летопись с заметным подъемом духа
говорит о нем, что он был "крепок и мужествен и взором дивен зело".
Биограф-современник отметил и другие, мирные качества Димитрия - набожность,
семейные добродетели, прибавив: "...аще книгам не учен сый добре, но
духовные книги в сердце своем имяше". При этом единственном исключении
художнику высокого стиля вообще мало дела с московскими князьями. Но не
блистая особыми доблестями, эти князья совмещали в себе много менее дорогих,
но более доходных качеств, отличались обилием дарований, какими обыкновенно
наделяются недаровитые люди. Прежде всего эти князья дружно живут друг с
другом. Они крепко держатся завета отцов: "жити за один". В продолжение
четырех поколений, со смерти Даниила до смерти Василия Димитриевича,
Московское княжество было, может быть, единственным в Северной Руси, не
страдавшим от усобиц собственных князей. Потом московские князья - очень
почтительные сыновья: они свято почитают память и завет своих родителей.
Поэтому среди них рано складывается наследственный запас понятий, привычек и
приемов княжения, образуется фамильный обычай, отцовское и дедовское
предание, которое заменяло им личный разум, как нам школьная выучка нередко
заменяет самодеятельность мысли. Отсюда твердость поступи у московских
князей, ровность движения, последовательность действий; они действуют более
по памяти, по затверженному завету отцов, чем по личному замыслу, и потому
действуют наверняка, без капрных перерывов и с постоянным успехом, как
недаровитому ученику крепкая память позволяет тверже отвечать урок
сравнительно с бойким мальчиком, привыкшим говорить своими словами. Работа у
московских князей идет ровной и непрерывной нитью, как шла пряжа в руках их
жен, повинуясь движению веретена. Сын цепко хватается за дело отца и по мере
сил ведет его дальше. Уважение к отцовскому завету в их холодных духовных
грамотах порой согревается до степени теплого набожного чувства. "А пишу вам
се слово, - так Семен Гордый заканчивает свое завещание младшим братьям, -
того для, чтобы не перестала память родителей наших и наша и свеча бы не
погасла". В чем же состояло это фамильное предание, эта наследственная
политика московских князей? Они хорошие хозяева-скопидомы по мелочам,
понемногу. Недаром первый них, добившийся успеха в невзрачной с
нравственной стороны борьбе, перешел в память потомства с прозванием Калиты,
денежного кошеля. Готовясь предстать пред престолом всевышнего судии и
диктуя дьяку духовную грамоту, как эти князья внимательны ко всем
подробностям своего хозяйства, как хорошо помнят всякую мелочь в нем! Не
забудут ни шубки, ни стадца, ни пояса золотого, ни коробки сердоликовой, все
запишут, всему найдут место и наследника. Сберечь отцовское стяжание и
прибавить к нему что-нибудь новое, новую шубку построить, новое сельцо
прикупить - вот на что, по-видимому, были обращены их правительственные
помыслы, как они обнаруживаются в их духовных грамотах. Эти свойства и
помогли их политическим успехам. У каждого времени свои герои, ему
подходящие, а XIII и XIV в. были порой всеобщего упадка на Руси, временем
узких чувств и мелких интересов, мелких, ничтожных характеров. Среди внешних
и внутренних бедствий люди становились робки и малодушны, впадали в уныние,
покидали высокие помыслы и стремления; в летописи XIII - XIV вв. не услышим
прежних речей о Русской земле, о необходимости оберегать ее от поганых, о
том, что не сходило с языка южнорусских князей и летописцев XI - XII вв.
Люди замыкались в кругу своих частных интересов и выходили оттуда только для
того, чтобы попользоваться на счет других. Когда в обществе падают общие
интересы и помыслы его руководителей замыкаются в сердоликовую коробку,
положением дел обыкновенно овладевают те, кто энергичнее других действует во
имя интересов личных, а такими чаще всего бывают не наиболее даровитые, а
наиболее угрожаемые, те, кому наиболее грозит это падение общих интересов.
Московские князья были именно в таком положении: по своему генеалогическому
значению это были наиболее бесправные, приниженные князья, а условия их
экономического положения давали им обильные средства действовать во имя
личной выгоды. Потому они лучше других умели приноровиться к характеру и
условиям своего времени и решительнее стали действовать ради личного
интереса. С ними было то же, что бывает с промышленниками, у которых ремесло
усиленно развивает сметливость и находчивость за счет других высших качеств
и стремлений. Купец, чем энергичнее входит в свое купеческое дело, забывая
другие интересы, тем успешнее ведет его. Я хочу сказать, что фамильный
характер московских князей не принадлежал к числу коренных условий их
успехов, а был сам проведением тех же условий: их фамильные свойства не
создали политического и национального могущества Москвы, а сами были делом
исторических сил и условий, создавших это могуществе, были такой же
второстепенной, проводной причиной возвышения Московского княжества,
какою, например, было содействие плотного московского боярства,
привлеченного в Москву удобным ее географическим положением, - боярства,
которое не раз и выручало своих князей в трудные минуты. Условия жни
нередко складываются так своенравно, что крупные люди размениваются на
мелкие дела, подобно князю Андрею Боголюбскому, а людям некрупным приходится
делать большие дела, подобно князьям московским.
ВОЛЬНЫЕ ГОРОДСКИЕ ОБЩИНЫ. НОВГОРОД ВЕЛИКИЙ. ЕГО МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ; СТОРОНЫ
И КОНЦЫ ОБЛАСТЬ НОВГОРОДА: ПЯТИНЫ И ВОЛОСТИ. УСЛОВИЯ И РАЗВИТИЕ НОВГОРОДСКОЙ
ВОЛЬНОСТИ ДОГОВОРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ НОВГОРОДА К КНЯЗЬЯМ. УПРАВЛЕНИЕ. ВЕЧЕ И ЕГО
ОТНОШЕНИЕ К КНЯЗЬЯМ. ПОСАДНИК И ТЫСЯЦКИЙ. СУД. СОВЕТ ГОСПОД. ОБЛАСТНОЕ
УПРАВЛЕНИЕ. ПРИГОВОРЫ ИХ ОТНОШЕНИЕ К ГЛАВНОМУ ГОРОДУ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
Мы кончили учение удельного порядка владения и того процесса, которым
одно удельных княжеств поднялось над другими и потом поглотило все
другие. Мы останавливаемся на половине XV в., на том моменте в истории
Московского княжества, когда оно готовилось завершить этот процесс и
поглотить последние самостоятельные княжества, еще оставшиеся в Северной
Руси. Но Московское княжество, некогда одно многих удельных и потом
вобравшее в себя все уделы, не было единственной политической формой на Руси
в те века. Рядом с ним существовали две другие формы, в которых общественные
элементы находились совсем в других сочетаниях. То были: 1) казачество, 2)
вольные городские общины. Казачество в XV в. еще только завязывалось.
Напротив, вольные городские общины тогда уже доживали свой век. Для полноты
учения русского общества, строя Русской земли в удельные века мы сделаем
беглый обзор истории и устройства этих общин. Их было три на Руси в удельное
время: Новгород Великий, его "младший брат" Псков и его колония Вятка,
основанная в XII в. Не учая истории каждой этих общин порознь, мы
познакомимся с ними по судьбе старшей них. Новгородской, отметив только
важнейшие особенности склада и быта вольного Пскова. Новгород Великий был
родоначальником и типическим представителем остальных двух вольных городских
общин.
МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ НОВГОРОДА ВЕЛИКОГО. Политический строй Новгорода
Великого, т. е. старшего города в своей земле, был тесно связан с
местоположением города. Он расположен по обеим сторонам реки Волхова,
недалеко от истока ее озера Ильменя. Новгород составился нескольких
слобод или поселков, которые сначала были самостоятельными обществами, а
потом соединились в одну большую городскую общину. Следы этого
самостоятельного существования составных частей Новгорода сохранялись и
позднее в распределении города на концы.
СТОРОНЫ. Волхов делит Новгород на две половины, или стороны: на правую
- по восточному берегу и левую - по западному; первая называлась Торговой,
потому что здесь находился главный городской рынок - торг; вторая носила
название Софийской с той поры, как в конце Х в., по принятии христианства
Новгородом, на этой стороне построен был соборный храм св. Софии. Обе
стороны соединялись большим волховским мостом, находившимся недалеко от
торга и называвшимся в отличие от других великим. К торгу примыкала площадь,
называвшаяся Ярославовым или Княжим двором, потому что здесь некогда
находилось подворье Ярослава, когда он княжил в Новгороде при жни отца. На
этой площади возвышалась степень - помост, с которого новгородские сановники
обращались с речами к собиравшемуся на вече народу. Бл степени находилась
вечевая башня, на которой висел вечевой колокол, а вну ее помещалась
вечевая канцелярия. Торговая сторона состояла двух концов - Плотницкого
севернее и Славенского южнее.
КОНЦЫ. Славенский конец получил свое название от древнейшего поселка,
вошедшего в состав Новгорода, Славна, потому и вся Торговая сторона
называлась также Славенской. Городской торг и Ярославов двор находились в
Славенском конце. На Софийской стороне, тотчас по переходе через волховский
мост, находился детинец - обнесенное стеной место, где стоял соборный храм
св. Софии. Софийская сторона делилась на три конца: Неревский к северу,
Загородский к западу и Гончарский, или Людин, к югу, ближе к озеру. Названия
концов Гончарского и Плотницкого указывают на ремесленный характер древних
слобод, которых образовались концы Новгорода. Недаром киевляне в XI в.
обзывали новгородцев презрительной кличкой плотников. За валом и рвом,
опоясывавшими все пять концов, рассеяны были составлявшие продолжение города
многочисленные посады и слободы монастырей, цепью окаймлявших Новгород. О
населенности Новгорода можно приблительно судить по тому, что в сгоревшей
в 1211 г. части города числилось 4300 дворов. Новгород со своими пятью
концами был политическим средоточием обширной территории, к нему тянувшейся.
Эта территория состояла частей двух разрядов: пятин и волостей;
совокупность тех и других составляла область, или землю, св. Софии.
ПЯТИНЫ. Пятины были следующие: на северо-запад от Новгорода, между
реками Волховом и Лугой, простиралась по направлению к Финскому заливу
пятина Вотьская, получившая свое название от обитавшего здесь финского
племени Води, или Воти; на северо-восток, справа от Волхова, шла далеко к
Белому морю по обе стороны Онежского озера пятина Обонежская; к юго-востоку,
между реками Мстою и Ловатью, простиралась пятина Деревская; к юго-западу,
между реками Ловатью и Лугой, по обе стороны реки Шелони, шла Шелонская
пятина; на отлете, за пятинами Обонежской и Деревской, простиралась далеко
на восток и юго-восток пятина Бежецкая, получившая свое название от селения
Бежичей, бывшего некогда одним ее административных средоточий (в нынешней
Тверской губернии). Эта пятина захватывала северную часть нынешней Тверской
губернии, западную - Ярославской и юго-восточный угол Новгородской. Это
пятинное деление Новгородской области появляется уже в актах московского
времени, с конца XV в., но невестно по памятникам вольного Новгорода. По
этим памятникам Новгородская область исстари делилась на округа, носившие
одинаковые названия с пятинами; только они звались не пятинами, а землями, в
XII в. - рядами: Вотьская земля, Обонежский и Бежецкий ряд или просто
Шелонь, Дерева. Неясный след пятинного или соответственного ему деления лет
за 50 до падения Новгорода находим в житии преп. Варлаама Важского,
составленном в конце XVI в., где читаем: "Бысть тогда (около 1426 г.)
Великий Новград по жребиям разделен, яже нарицаются пятины". Вероятно,
Москва, не любя ломать местную старину, удержала и в Новгороде готовое
областное деление. Особенностью пятинного деления Новгородской области было
то, что все пятины, кроме Бежецкой, начинались вплоть у самого Новгорода
или, как Деревская, недалеко от него и в виде расширяющихся радиальных полос
бежали во все стороны. Так, Деревяницкий погост Обонежской пятины находился
в двух верстах от Новгорода, а погост Спасский той же пятины - в 700
верстах, на Выгоозере, около Белого моря. Только в Бежецкой пятине, по
книгам XVI в., ближайший погост находился от Новгорода в 100 верстах. Это
наводит на мысль, что округа, рано или поздно получившие название пятин,
состояли древнейших и ближайших к Новгороду владений и постепенно
расширялись.
ВОЛОСТИ. Владения, более отдаленные и позднее приобретенные, не вошли в
пятинное деление и образовали ряд волостей, находившихся на особом
положении. Так, города Волок-Ламский, Бежичи, Торжок, Ржев, Великие Луки со
своими округами не принадлежали ни к какой пятине. В положении этих городов
была та особенность, что они состояли в совместном владении у Новгорода -
первые три с великими князьями владимирскими и потом московскими, а
последние два с князьями смоленскими и потом литовскими, когда Смоленск был
захвачен Литвой. За пятинами Обонежской и Бежецкой простиралась на
северо-восток волость Заволочье, или Двинская земля. Она называлась
Заволочьем, потому что находилась за волоком - обширным водоразделом,
отделяющим бассейны Онеги и Северной Двины от бассейна Волги. Течением реки
Вычегды с ее притоками определялось положение Пермской земли. За Двинской
землей и Пермью далее к северо-востоку находились волость Печора по обеим
сторонам реки этого имени, а по ту сторону северного Уральского хребта -
волость Югра. На северном берегу Белого моря была волость Тре, или Терский
берег. Таковы были главные волости новгородские, не входившие в пятинное
деление. Они рано приобретены были Новгородом; так, уже в XI в. новгородцы
ходили собирать дань за Двину, на Печору, а в XII в. - на Терский берег.
Новгородская территория расширялась преимущественно посредством
военно-промышленной колонации. В Новгороде составлялись компании
вооруженных промышленников, которые направлялись по рекам в разные стороны
от города, чаще всего на финский северо-восток, основывали там поселения,
облагали данью покоренных туземцев и заводили лесные и другие промыслы.
РАЗВИТИЕ НОВГОРОДСКОЙ ВОЛЬНОСТИ. Теперь учим условия и ход развития
новгородской вольности. В начале нашей истории Новгородская земля по
устройству своему была совершенно похожа на другие области Русской земли.
Точно так же и отношения Новгорода к князьям мало отличались от тех, в каких
стояли другие старшие города областей. На Новгород с тех пор, как первые
князья покинули его для Киева, наложена была дань в пользу великого князя
киевского. По смерти Ярослава Новгородская земля присоединена была к
великому княжеству Киевскому, и великий князь обыкновенно посылал туда для
управления своего сына или ближайшего родственника, назначая в помощники ему
посадника. До второй четверти XII в. в быте Новгородской земли незаметно
никаких политических особенностей, которые выделяли бы ее ряда других
областей Русской земли; только впоследствии новгородцы в договорах с
князьями ссылались на грамоты Ярослава I, по которым они платили дань
великим князьям. Это было письменное определение финансовых отношений,
которые в других старших городах устанавливались устными договорами князей с
вечем. Но со смерти Владимира Мономаха новгородцы все успешнее приобретают
преимущества, ставшие основанием новгородской вольности. Успешному развитию
этого политического обособления Новгородской земли помогали различны
условия, которые нигде, ни в какой другой русско области, не приходили в
такое своеобразное сочетание, каком они действовали в судьбе Новгорода. Одни
этих условий были связаны с географическим положением края, другие вышли
исторической обстановки, в какой жил Новгород, внешних его отношений.
Укажу сперва географические условия. 1) Новгород был политическим
средоточием края, составлявшего отдаленный северозападный угол тогдашней
Руси. Это отдаленное положение Новгорода ставило его вне круга русских
земель, бывших главной ареной деятельности князей и их дружин. Это
освобождало Новгород от непосредственного давления со стороны князя и его
дружины и позволяло новгородскому быту развиваться свободнее, на большем
просторе. 2) Новгород был экономическим средоточием края, наполненного
лесами и болотами, в котором хлебопашество никогда не могло стать основанием
народного хозяйства. Наконец, 3) Новгород лежит блко к главным речным
бассейнам нашей равнины - к Волге, Днепру и Западной Двине, а Волхов
соединяет его прямым водным путем с Финским заливом и Балтийским морем.
Благодаря этой блости к большим торговым дорогам Руси Новгород рано
втянулся в разносторонние торговые обороты. Таким образом, промышленность и
торговля стали основанием местного народного хозяйства. Столь же
благоприятно для развития новгородской вольности складывались и внешние
отношения. В XII в. усобицы князей уронили княжеский авторитет. Это давало
возможность местным земским мирам свободнее определять свои отношения к
князьям. Новгород шире всех воспользовался этой выгодой. Став на окраине
Руси, с нескольких сторон окруженный враждебными инородцами, и притом
занимаясь преимущественно внешней торговлей, Новгород всегда нуждался в
князе и его боевой дружине для обороны своих границ и торговых путей. Но
именно в XII в., когда запутавшиеся княжеские счеты уронили княжеский
авторитет, Новгород нуждался в князе и его дружине гораздо менее, чем
нуждался прежде и чем стал нуждаться потом. Потом на новгородской границе
стали два опасных врага - Ливонский орден и объединенная Литва. В XII в. еще
не грозила ни та, ни другая опасность: Ливонский орден основался в самом
начале XIII в., а Литва стала объединяться с конца этого столетия.
Совокупным действием всех этих благоприятных условий определились и
отношения Новгорода к князьям, и устройство его управления, и его
общественный склад, и, наконец, характер его политической жни. С этих
четырех сторон мы и рассмотрим историю города.
ГАРАНТИИ ВОЛЬНОСТИ. В Х и XI вв. князья еще очень мало дорожили
Новгородской землей: их интересы были привязаны к южной Руси. Когда
Святослав, собираясь во второй болгарский поход, стал делить Русскую землю
между своими сыновьями, к нему пришли и новгородцы просить князя. Святослав,
по летописи, сказал им: "Да пойдет ли кто к вам?" Это пренебрежение к
отдаленному от Киева городу было одною причин, почему Новгород не
сделался достоянием ни одной ветви Ярославова племени, хотя новгородцы,
тяготясь частыми сменами своих наезжих князей, много хлопотали о
приобретении постоянного князя. Другою причиною было то, что Новгородская
область по смерти Ярослава не образует особого княжения, а служит придатком
к великому княжению Киевскому и разделяет превратности судеб этого
княжества, считавшегося общим достоянием Ярославичей. Позднее князья стали
обращать больше внимания на богатый город. Но тотчас после смерти Мономаха,
как только упала его тяжелая рука, обстоятельства помогли Новгороду добиться
важных политических льгот. Княжеские усобицы сопровождались частыми сменами
князей на новгородском столе. Пользуясь этими усобицами и сменами,
новгородцы внесли в свой политический строй два важных начала, ставшие
гарантиями их вольности: бирательность высшей администрации и ряд, т. е.
договор, с князьями. Частые смены князей в Новгороде сопровождались
переменами и в личном составе новгородской администрации. Князь правил в
Новгороде при содействии назначаемых им или великим князем киевским
помощников - посадника и тысяцкого. Когда князь покидал город добровольно
или поневоле, и назначенный им посадник обыкновенно слагал с себя должность,
потому что новый князь приводил или назначал своего посадника. Но в
промежуток между двумя княжениями новгородцы, оставаясь без высшего
правительства, привыкали выбирать на время исправляющего должность посадника
и требовать от нового князя утверждения его в должности. Так самым ходом дел
завелся в Новгороде обычай выбирать посадника. Этот обычай начинает
действовать тотчас после смерти Мономаха, когда, по рассказу летописи, в
1126 г. новгородцы "дали посадничество" одному своих сограждан. После
выбор посадника стал постоянным правом, которым очень дорожили новгородцы.
Понятна, перемена в самом характере этой должности, происшедшая вследствие
того, что она давалась не на княжеском дворе, а на вечевой площади. Из
представителя и блюстителя интересов князя пред Новгородом посадник должен
был превратиться в представителя и блюстителя интересов Новгорода пред
князем. После и другая важная должность - тысяцкого - также стала выборной.
В новгородском управлении важное значение имел местный епископ. До половины
XII в. его рукополагал русский митрополит с собором епископов в Киеве,
следовательно, под влиянием великого князя. Но со второй половины XII в.
новгородцы начали выбирать местного духовенства и своего владыку,
собираясь "всем городом" на вече и посылая бранного в Киев к митрополиту
для рукоположения. Первым таким выборным епископом был игумен одного
местных монастырей Аркадий, бранный новгородцами в 1156 г. С тех пор за
киевским митрополитом осталось лишь право рукополагать присланного
Новгорода кандидата. Так во второй и третьей четвертях XII в. высшая
новгородская администрация стала выборной. В то же время новгородцы начали
точнее определять и свои отношения к князьям. Усобицы князей давали
Новгороду возможность и приучали его выбирать между князьями-соперниками и
налагать на выбранного князя вестные обязательства, стеснявшие его власть.
Сами князья поддерживали эту привычку. Вместе с успехами самоуправления
общественная жнь Новгорода принимала все более беспокойное, шумное течение
и делала положение новгородского князя все менее прочным, так что князья
иногда сами отказывались править своевольным городом, даже тайком ночью
бегали него. Один князь в XII в. сказал другому, позванному править на
Волхове: "Не хлопочи о Новгороде, пусть управляются сами, как умеют, и ищут
себе князя, где хотят". Всеволод III, бесцеремонно нарушавший все вольности,
приобретенные Новгородом, иногда позволял им выбирать князя по своей воле, а
в 1196 г. он и другие князья дали Новгороду свободу - "где им любо, ту собе
князя поимают", берут князя какой им угодно княжеской линии.
ДОГОВОРЫ С КНЯЗЬЯМИ. Новгородскими рядами, в которых лагались
принимаемые выбранным князем обстоятельства, и определялось его значение в
местном управлении. Неясные следы таких договоров, скреплявшихся крестным
целованием со стороны князя, появляются уже в первой половине XII в. Позднее
они яснее обозначаются в рассказе летописца. В 1209 г. новгородцы усердно
помогали великому князю Всеволоду суздальскому в его походе на Рязанскую
землю. В награду за это Всеволод сказал новгородцам: "Любите, кто вам добр,
и казните злых". При этом, добавляет летописец, Всеволод дал новгородцам
"всю волю и уставы старых князей, чего они хотели". Итак, Всеволод
восстановил какие-то старые уставы князей, обеспечивавшие права новгородцев,
и предоставил городу судебную власть в вестных делах, точнее, право
самовольной расправы с неугодными согражданами. В 1218 г. Новгорода ушел
правивший им Мстислав Мстиславич Удалой, князь торопецкий. На место его
прибыл его смоленский родич Святослав Мстиславич. Этот князь потребовал
смены выборного новгородского посадника Твердислава. "А за что, - спросили
новгородцы, - какая его вина?" "Так, без вины", - отвечал князь. Тогда
Твердислав сказал, обращаясь к вечу: "Рад я, что нет на мне вины, а вы,
братья, и в посадниках, и в князьях вольны". Тогда вече сказало князю: "Вот
ты лишаешь мужа должности, а ведь ты нам крест целовал без вины мужа
должности не лишать". Итак, уже в начале XIII в. князья крестным целованием
скрепляли вестные права новгородцев. Условие не лишать новгородского
сановника должности без вины, т. е. без суда, является в позднейших
договорах одним главных обеспечений новгородской вольности. Льготы,
которых добились новгородцы, лагались в договорных грамотах. Первые
договорные грамоты, в которых лагались политические льготы Новгорода,
дошли до нас от второй половины XIII в. Их три: они содержат в себе условия,
на которых правил Новгородской землей Ярослав Ярославич тверской. Две них
написаны в 1265 г. и одна - в 1270 г. Позднейшие договорные грамоты с
некоторыми менениями и прибавками повторяют условия этих договоров с
Ярославом. Изучая их, мы видим основания политического устройства Новгорода,
главные условия его вольности. Здесь новгородцы обязывают князя целовать
крест, на чем целовали деды и отцы и его отец Ярослав. Главное общее
обязательство, падавшее на князя, состояло в том, чтобы он правил, "держал
Новгород в старине по пошлине", по старому обычаю. Значит, условия,
ложенные в грамотах Ярослава, были не нововведением, а заветом старины.
Договоры определяли: 1) судебно-административные отношения князя к городу,
2) финансовые отношения города к князю, 3) отношения князя к новгородской
торговле.
КНЯЗЬ В УПРАВЛЕНИИ И СУДЕ. Князь был в Новгороде высшей
правительственной и судебной властью, руководил управлением и судом,
определял частные гражданские отношения согласно с местным обычаем и
законом, скреплял сделки и утверждал в правах. Но все эти судебные и
административные действия он совершал не один и не по личному усмотрению, а
в присутствии и с согласия выборного новгородского посадника: "...без
посадника ти, княже, суда не судити, ни волостей раздавати, ни грамот ти
даяти". На ншие должности, замещаемые не по вечевому выбору, а по
княжескому назначению, князь бирал людей новгородского общества, а не
своей дружины. Все такие должности, "волости", раздавал он с согласия
посадника. Князь не мог отнять без суда должности у выборного или
назначенного на нее лица. Все судебные и правительственные действия совершал
он лично в Новгороде и ничем не мог распоряжаться с ну, Суздальской
земли, находясь в своей вотчине. "А Суждальской ти земли Новгорода не
рядити, ни волостий ти не роздавати". Так вся судебная и правительственная
деятельность князя шла под постоянным и бдительным надзором новгородского
представителя.
ФИНАНСОВЫЕ ОТНОШЕНИЯ. С мелочной подозрительностью определяли
новгородцы свои финансовые отношения к князю, его доходы, стараясь в этом
отношении возможно крепче связать ему руки. Князь получал "дар" с
новгородских волостей, не входивших в состав древнейших коренных владений
Новгорода, каковы Волок, Торжок, Вологда, Заволочье и Сверх того, он
получал еще "дар" от новгородцев, едучи в Новгород, по станциям, но не
получал его, уезжая Новгородской земли. Боясь отпадения или захвата
Заволочья, новгородцы старались не допускать прямых отношений князя с этой
обширной и важной для них волостью и требовали в договорах, чтобы князь
отдавал свои заволоцкие сборы на откуп новгородцам. Если же он сам хотел
собирать их, то посылал бы в Заволочье своего сборщика Новгорода, и этот
сборщик не отвозил бы собранную дань прямо на н, т. е. в Суздальскую
землю, в вотчину князя, а завозил бы наперед в Новгород, откуда она и
передавалась бы князю: так Новгород получал возможность контролировать эту
операцию. После татарского нашествия и на Новгород был наложен ордынский
выход - дань. Татары поручали сбор этого выхода, названного черным бором, т.
е. повальным, поголовным налогом, великому князю владимирскому, который
обыкновенно правил и Новгородом. Новгородцы сами собирали черный бор и
передавали его великому князю, который доставлял его в Орду. Кроме того,
князь пользовался в Новгородской земле судными и проезжими пошлинами и
разными рыбными ловлями, сенокосами, бортями, звериными гонами; но всеми
этими доходами и угодьями он пользовался по правилам, точно определенным, в
урочное время и в условленных размерах. Князь, по договорам, не мог иметь в
Новгородской земле своих источников дохода, независимых от Новгорода.
Новгородцы всего более старались помешать князю завязать непосредственные
юридические и хозяйственные связи в Новгородской земле, которые шли бы
помимо выборных новгородских властей и давали бы князю возможность пустить
здесь прочные корни. В договорных грамотах особым условием запрещалось князю
с его княгиней, боярами и дворянами приобретать или заводить села и слободы
в Новгородской земле и принимать людей в заклад, т. е. в личную зависимость.
ОТНОШЕНИЯ ПО ТОРГОВЛЕ. С такой же точностью были определены отношения
князя и к новгородской торговле. Торговля внутренняя и внешняя была
жненным нервом города. Князь нужен был Новгороду не только для обороны
границ, но и для обеспечения торговых его интересов: он должен был давать в
своем княжестве свободный и безопасный путь новгородским купцам. Князь
обязывался пускать их в свои владения "гостить без рубежа", без задержки.
Было точно определено, какие пошлины взимать князю с каждой новгородской
ладьи или торгового воза, являвшихся в его княжество. В Новгороде рано
появляются заморские купцы с Запада. Около половины XII в. здесь основались
купцы с острова Готланда города Висби, который был тогда средоточием
торговли по балтийским берегам. Готландцы построили в Новгороде на торговой
стороне у торга двор с церковью скандинавского святого Олафа, с "варяжскою
божницей", как его называли новгородцы. Потом купцы немецких городов,
составлявшие торговое общество на том же Готланде, построили в той же части
Новгорода другой двор, на котором в 1184 г. поставлена была "немецкая
ропата" - церковь св. Петра. С усилением Ганзы в XIV в. немцы в Новгороде
вытеснили готов и стали нанимать их новгородский двор, и тогда высшее
руководство немецкой торговлей в Новгороде перешло от Висби к Любеку, главе
Ганзейского союза. Новгородцы очень дорожили своей балтийской торговлей и
давали большие льготы обеим иноземным конторам, хотя при корпоративной
сплоченности и расчетливо выработанном порядке ведения дел заморские
торговые компании влекали Новгорода несравненно больше выгод, чем умел
влечь Новгород них. По договорным грамотам, князь мог участвовать в
торговле города с заморскими купцами только чрез новгородских посредников;
он не мог затворять немецкого торгового двора, ни ставить к нему своих
приставов. Таким образом новгородская внешняя торговля была ограждена от
провола со стороны князя.
НЕПОЛНОТА ДОГОВОРНЫХ ГРАМОТ. Нельзя сказать, чтобы в ложенных
договорных грамотах действительные отношения князя к Новгороду были
определены полно и всесторонне. Одна главнейших целей, если не самая
главная, для чего нужен был князь Новгороду, - это защита от внешних врагов,
а об этом в договоре с Ярославом тверским нет ни слова, и лишь в позднейших
говорится мимоходом, что в случае размирья с немцами, Литвой или с какой
другой землей князь обязан пособлять Новгороду без хитрости. Значение князя
по договорам неясно, потому что неясно его назначение, выражавшееся в его
правах и обязанностях. Но права и обязанности князя в грамотах не лагаются
прямо, а лишь предполагаются; грамоты формулируют только границы прав и
следствия обязанностей, т. е. способы вознаграждения за их исполнение, корма
за боевые и правительственные услуги князя. В недоверчивом,
скрупулезно-детальном развесе кормовых статей и состоит основное содержание
новгородских договоров с князьями. Припомним значение князя, вождя дружины,
в старинных торговых городах Руси IX в. Это был наемный военный сторож
города и его торговли. Точно такое же значение сохранял для Новгорода и
князь удельного времени. Это значение князя выражено в псковской летописи,
которая одного новгородского князя XV в. называет "воеводой, князем
кормленым, о ком было им стояти и боронитися". Значение князя как наемника
новгородцы, верные своей старине - пошлине, старались поддерживать
договорами до конца своей вольности. Так смотрели на князя их отцы и деды;
иначе не хотели или не умели посмотреть на него дети и внуки. Но такой
старообразный взгляд Новгорода на князя удельного времени, как увидим,
совсем не сходился со взглядом тогдашнего князя на Новгород.
УПРАВЛЕНИЕ НОВГОРОДА ВЕЛИКОГО. Переходим к устройству новгородского
управления и суда. Они строились в связи с определением отношений вольного
города к князю. Эти отношения, видели мы, определялись договорами; но
договорами определялись еще в XII в. и отношения других старших городов на
Руси к князьям. Следовательно, Новгород в удельные века развивал лишь
порядок политических отношений, какой завязался всюду на Руси гораздо
раньше; но этот порядок прежде времени погиб в остальных областях, а в
Новгороде имел время развиться в сложную систему правительственных
учреждений. В этом и сходство его с волостными городами Киевской Руси, и
вместе отличие от них. Рассмотрим основания этой системы.
НОВГОРОД - ДЕРЖАВНАЯ СОЮЗНАЯ ОБЩИНА. У Новгорода не было своих
постоянных князей. По идее общее достояние княжеского рода, владеемое по
очереди старшими его представителями, великими князьями, он стал ничьим на
деле. Выбирая князей по проволу на условиях найма и корма, он был всем
чужой, и все князья были ему чужие. По мере того как устанавливались у него
договорные отношения к князьям, новгородский князь постепенно выступал
состава местного общества, теряя органические связи с ним. Он со своей
дружиной входил в это общество лишь механически, как сторонняя временная
сила. Он и жил вне города, на Городище, как называлось его подворье.
Благодаря тому политический центр тяжести в Новгороде должен был с
княжеского двора переместиться в среду местного общества, на вечевую
площадь. Вот почему, несмотря на присутствие князя, Новгород в удельные века
был собственно державной общиной. Далее, в Новгороде мы встречаем то же
военное устройство, какое еще до князей сложилось в других старших городах
Руси. Новгород составлял тысячу - вооруженный полк под командой тысяцкого.
Эта тысяча делилась на сотни - военные части города. Каждая сотня со своим
выборным сотским представляла особое общество, пользовавшееся вестной
долей самоуправления, имевшее свой сход, свое вече. В военное время это был
рекрутский округ, в мирное - округ полицейский. Но сотня не была самой
мелкой административной частью города: она подразделялась на улицы,
которых каждая со своим выборным улицким старостой составляла также особый
местный мир, пользовавшийся самоуправлением. С другой стороны, сотни
складывались в более крупные союзы - концы. Каждый городской конец состоял
двух сотен. Во главе конца стоял выборный кончанский староста, который
вел текущие дела конца. Но он правил концом не один, а при содействии
коллегии знатных обывателей конца, которая составляла кончанскую управу. Эта
управа была исполнительным учреждением, действовавшим под надзором
кончанского веча, имевшего распорядительную власть. Союз концов и составлял
общину Великого Новгорода. Таким образом, Новгород представлял
многостепенное соединение мелких и крупных местных миров, которых большие
составлялись сложением меньших.
ВЕЧЕ И ЕГО ОТНОШЕНИЕ К КНЯЗЮ. Совокупная воля всех этих союзных миров
выражалась в общем вече города. По происхождению своему новгородское вече
было городским собранием, совершенно однородным со сходами других старших
городов Руси. Можно было бы предполагать, что больший политический простор
позволял новгородскому вечу сложиться в более выработанные формы. Однако в
рассказах древней новгородской летописи вече благодаря этому простору
является только более шумным и провольным, чем где-либо. В устройстве его
до конца вольности города оставались важные пробелы. Вече созывали иногда
князь, чаще который-нибудь главных городских сановников, посадник или
тысяцкий. Впрочем, иногда, особенно во время борьбы партий, вече созывали и
частные лица. Оно не было постоянно действующим учреждением, созывалось,
только когда являлась в нем надобность. Никогда не было установлено
постоянного срока для его созыва. Вече собиралось по звону вечевого
колокола. Звук этого колокола новгородское ухо хорошо отличало от звона
церковных колоколов. Вече собиралось обыкновенно на площади, называвшейся
Ярославовым двором. Обычным вечевым местом для выбора новгородского владыки
была площадь у Софийского собора, на престоле которого клали бирательные
жеребьи. Вече не было по составу своему представительным учреждением, не
состояло депутатов: на вечевую площадь бежал всякий, кто считал себя
полноправным гражданином. Вече обыкновенно состояло граждан одного
старшего города; но иногда на нем являлись и жители младших городов земли,
впрочем только двух, Ладоги и Пскова. Это были или пригородские депутаты,
которых посылали в Новгород, когда на вече возникал вопрос, касавшийся того
или другого пригорода, или случайные посетители Новгорода пригорожан,
приглашенные на вече. В 1384 г. пригорожане Орехова и Корелы прибыли в
Новгород жаловаться на посаженного у них новгородцами кормленщика -
литовского князя Патрикия. Собрались два веча, одно за князя, другое за
пригорожан. Это было, очевидно, обращение обижаемых провинциалов за управой
к державной столице, а не участие их в законодательной или судебной власти
веча. Вопросы, подлежавшие обсуждению веча, предлагались ему со степени
князем или высшими сановниками, степенным посадником либо тысяцким. Вече
ведало всю область законодательства, все вопросы внешней политики и
внутреннего устройства, а также суд по политическим и другим важнейшим
преступлениям, соединенным с наиболее тяжкими наказаниями, лишением жни
или конфискацией имущества и гнанием (поток и разграбление Русской
Правды). Вече постановляло новые законы, приглашало князя или гоняло его,
выбирало и судило главных городских сановников, разбирало их споры с князем,
решало вопрос о войне и мире и т. п. В законодательной деятельности веча
принимал участие и князь; но здесь в компетенции обеих властей трудно
провести раздельную черту между правомерными и фактическими отношениями. По
договорам князь не мог замышлять войны "без новгородского слова"; но не
встречаем условия, чтобы Новгород не замышлял войны без княжеского согласия,
хотя внешняя оборона страны была главным делом новгородского князя. По
договорам князь не мог без посадника раздавать доходных должностей, волостей
и кормлений, а на деле бывало, что вече давало кормления без участия князя.
Точно так же князь не мог отнимать должностей "без вины", а вину
должностного лица он обязан был объявить на вече, которое тогда проводило
дисциплинарный суд над обвиняемым. Но иногда роли обвинителя и судьи
менялись: вече привлекало на суд пред князем неудобного областного
кормленщика. По договорам князь не мог без посадника давать грамот,
утверждавших права должностных или частных лиц; но нередко такие грамоты
исходили от веча помимо князя и даже без его имени, и только решительным
поражением новгородской рати Василий Темный заставил новгородцев в 1456 г.
отказаться от "вечных грамот".
АНАРХИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР ВЕЧА. На вече по самому его составу не могло быть
ни правильного обсуждения вопроса, ни правильного голосования. Решение
составлялось на глаз, лучше сказать на слух, скорее по силе криков, чем по
большинству голосов. Когда вече разделялось на партии, приговор
вырабатывался насильственным способом, посредством драки: осилившая сторона
и прнавалась большинством. Это была своеобразная форма поля, суда божия,
как сбрасывание с волховского моста осужденных вечевым приговором было
пережиточной формой древнего испытания водой. Иногда весь город "раздирался"
между боровшимися партиями, и тогда собирались одновременно два веча, одно
на обычном месте, на Торговой стороне, другое - на Софийской; но это были
уже мятежные междоусобные сборища, а не нормальные веча. Случалось не раз,
раздор кончался тем, что оба веча, двинувшись друг против друга, сходились
на большом волховском мосту и начинали побоище, если духовенство вовремя не
успевало разнять противников. Такое значение волховского моста как очевидца
городских усобиц выразилось в поэтической форме в легенде, занесенной в
некоторые русские летописи и в записки одного иностранца, бывавшего в России
в начале XVI в., барона Герберштейна. По его рассказу, когда новгородцы при
Владимире Святом сбросили идол Перуна в Волхов, рассерженный бог, доплыв до
моста, выкинул на него палку со словами: "Вот вам, новгородцы, от меня на
память". С тех пор новгородцы в урочное время сходятся с палками на
волховском мосту и начинают драться как бешеные.
ПОСАДНИК И ТЫСЯЦКИЙ. Исполнительными органами веча были два высших
выборных сановника, которые вели текущие дела управления и суда, - посадник
и тысяцкий. Пока они занимали свои должности, они назывались степенными, т.
е. стоящими на степени, а покинув степенную службу, получали звание
посадников и тысяцких старых. Довольно трудно разграничить ведомство обоих
сановников: посадники степенные и старые в походах командуют новгородскими
полками; тысяцкие делают одни дела с посадниками. Кажется, посадник был
собственно гражданским управителем города, а тысяцкий - военным и
полицейским; вот почему немцы в удельные века называли посадника бургграфом,
а тысяцкого - герцогом. Оба сановника получали свои правительственные
долномочия на неопределенное время: одни правили год, другие меньше, иные по
нескольку лет. Кажется, не раньше XV в. установился постоянный срок для
занятия этих должностей. По крайней мере один фламандский путешественник,
Gui Uebert de Lannoy, посетивший Новгород в начале XV в., говорит о
посаднике и тысяцком, что эти сановники сменялись ежегодно. Посадник и
тысяцкий правили с помощью целого штата подчиненных им нших агентов,
называвшихся приставами, биричами, подвойскими, половниками, ветниками,
которые исполняли разные судебные и административно-полицейские
распоряжения, объявляли решения веча, прывали к суду, вещали суд о
совершенном преступлении, проводили обыски и т. п. В пользу посадника и
тысяцкого за их службу шел поземельный налог поралье (рало - плуг).
СУД. Кроме дел собственно правительственных посадник и тысяцкий
принимали деятельное участие в судопроводстве. Изображение новгородского
суда находим в сохранившейся части новгородской Судной грамоты - устава,
составленного и утвержденного вечем в последние годы новгородской вольности.
Источники ее - "старина", т. е. юридический обычай и давняя судебная
практика Новгорода, постановления веча и договоры с князьями. В новгородском
судоустройстве прежде всего внимание останавливается на обилии подсудностей.
Суд не сосредоточивался в особом ведомстве, а был распределен между разными
правительственными властями: он составлял доходную статью, в которой
нуждались все ведомства. Был свой суд у новгородского владыки, свой у
княжеского наместника, у посадника, свой у тысяцкого. Возникновение
инстанций вносило новое осложнение в судопроводство. По договорным
грамотам, князь не мог судить без посадника, и по Судной грамоте посадник
судит с наместником князя, а без наместника суда не кончает, следовательно,
только начинает его. На практике эта совместная юрисдикция посадника и
наместника разрешалась тем, что уполномоченные органы того и другого, тиуны,
каждый отдельно разбирали подлежавшие им дела в своих одринах, или камерах,
при содействии бранных тяжущимися сторонами двух приставов, заседателей,
но не решали дел окончательно, а переносили их в высшую инстанцию или на
доклад, т. е. для составления окончательного решения, или на пересуд, т. е.
на ревию, для пересмотра дела и утверждения положенного тиуном решения В
суде этой докладной и ревионной инстанции с посадником и наместником или с
их тиунами сидели 10 присяжных заседателей, по боярину и житьему от каждого
конца. Они составляли постоянную коллегию докладчиков, как они назывались, и
собирались на дворе новгородского архиепископа "во владычне комнате" три
раза в неделю под страхом денежной пени за неявку. Наконец, судопроводство
усложнялось еще комбинациями разных юрисдикций в смесных делах, где
встречались стороны различных подсудностей. В тяжбе церковного человека с
мирянином городской судья судил вместе с владычным наместником или его
тиуном. Княжеского человека с новгородцем судила на Городище особая комиссия
двух бояр, княжеского и новгородского, и, если они не могли согласиться в
решении, дело докладывалось самому князю, когда он приезжал в Новгород, в
присутствии посадника. Тысяцкий, по-видимому, судил дела преимущественно
полицейского характера, но он же был первым трех старшин в совете,
который стоял во главе возникшего в XII в. при церкви св. Иоанна Предтечи на
Опоках купеческого общества и ведал торговый суд. Этот же совет с участием
посадника, кстати, разбирал дела между новгородцами и купцами немецкого
двора в Новгороде. Столь заботливо расчлененное судоустройство, по-видимому,
прочно обеспечивало право и общественное спокойствие. Но статьи Судной
грамоты об огромных штрафах за грабежи и наезды на оспариваемые земли и за
наводку, подговоры толпы к нападению на суд, проводят другое впечатление.
Усиленная строгость законодательства в поддержании общественного порядка не
говорит за то, что общество пользуется достаточным порядком.
СОВЕТ ГОСПОД. Вече было законодательным учреждением, посадник и
тысяцкий - его исполнительными судебно-административными органами. По
характеру своему вече не могло правильно обсуждать предлагаемые ему вопросы,
а тем менее возбуждать их, иметь законодательный почин; оно могло только
отвечать на поставленный вопрос, отвечать простым да или нет. Нужно было
особое учреждение, которое предварительно разрабатывало бы законодательные
вопросы и предлагало вечу готовые проекты законов или решений. Таким
подготовительным и распорядительным учреждением был новгородский совет
господ, Негrenrath, как называли его немцы, или господа, как он назывался в
Пскове. Господа вольного города развилась древней боярской думы князя с
участием городских старейшин. Такую думу встречаем мы при Владимире Святом в
Киеве. Новгородские князья для обсуждения важных вопросов в ХII в.
приглашали к себе на совет вместе со своими боярами городских сотских и
старост. По мере того как князь терял органические связи с честным
обществом, он с боярами был постепенно вытеснен местного
правительственного совета. Тогда постоянным председателем этого совета
господ остался местный владыка - архиепископ, в палатах которого он и
собирался. Новгородский совет после того состоял княжеского наместника и
городских властей: степенных посадника и тысяцкого, старост кончанских
и сотских. Но рядом со степенными в совете сидели и старые посадники и
тысяцкие. Частые смены высших сановников под влиянием борьбы партий были
причиной того, что в совете господ было всегда много старых посадников и
тысяцких. Вот почему новгородский совет в XV в., накануне падения
новгородской вольности, состоял более чем 50 членов. Все они, кроме
председателя, назывались боярами. Совет, сказали мы, подготовлял и вносил на
вече законодательные вопросы, представлял готовые проекты законов, не имея
своего собственного голоса в законодательстве; но по характеру
социально-политического строя Новгорода этот совет на деле имел более важное
значение. Состоя представителей высшего новгородского класса, имевшего
могущественное экономическое влияние на весь город, этот подготовительный
совет часто и предрешал вносимые им на вече вопросы, проводя среди граждан
подготовленные им самим ответы. В истории политической жни Новгорода
боярский совет имел гораздо больше значения, чем вече, бывшее обыкновенно
послушным его орудием: это была скрытая, но очень деятельная пружина
новгородского управления.
ОБЛАСТНОЕ УПРАВЛЕНИЕ. Центральное управление и суд в Новгороде
осложнялись двойственностью властей - вечевой и княжеской. В областном
управлении встречаем двойственность начал - централации и местной
автономии. Новгород был державный город, повелевавший обширной территорией;
но он предоставлял частям этой территории значительную самостоятельность.
При взаимном антагонме этих начал установилось довольно своеобразное
отношение областного управления к центральному.
ОТНОШЕНИЕ ПЯТИНЫ К КОНЦАМ. Сохранились следы, впрочем неясные,
указывающие на то, что коренные области, вошедшие потом в пятинное деление
Новгородской земли, зависели в управлении от частей Новгорода, между
которыми они были расписаны. На эту зависимость указывает упомянутый мною
барон Герберштейн; впрочем, это свидетельство очень неясно выражено. Передаю
его слова в возможно блком к подлиннику ложении. Лет 40 с чем-нибудь
спустя после падения Новгорода Герберштейну рассказывали в Москве, что
некогда, во времена своей вольности, этот город имел обширную область,
разделенную на пять частей; каждая этих частей не только относилась во
всех общественных и частных делах к подлежащему начальству своей части
(quanim quaelibet pars non solum de publicis ас privatis rebus cognoscendis
ad ordinarium ac competentem suae partis magistratum referebat), но и сделки
с согражданами каждый мог совершать только в своей части города, и никому не
позволялось обращаться с чем-либо к другому начальству того же города (venim
in sua dum taxat civitatis regione contrahere res quiscumque ac commode cum
aliis civibus suis conficere poterat etc.). Герберштейн хотел сказать или
ему говорили, что каждая территориальная часть Новгородской земли во всех
делах обращалась к управлению своей городской части, т. е. городского конца.
Такое же отношение частей территории к концам города существовало и в
Псковской земле. Здесь старые пригороды давна были распределены между
концами города. В 1468 г., когда накопилось много новых пригородов, на вече
было решено также разделить их по жребию между концами, по два пригорода на
каждый конец. И в новгородских документах есть кое-какие указания на
административную зависимость загородных земель от городских концов. Так, по
писцовым книгам конца XV в. вестны съемщики подгородных земель в Вотьской
пятине, тянувшие тяглом в Неревский конец, с которым она соприкасалась.
Новгородская Судная грамота говорит о сельских волостных людях, "кончанских
и улицких", которых старосты концов и улиц обязаны были ставить на суд в
исках на них сторонних лиц. Впрочем, пятина или соответствующая ей округа не
была цельной административной единицей, не имела своего местного
административного средоточия.
ПРИГОРОДЫ. Она распадалась по пригородам на части, называвшиеся их
волостями, а в московское время - уездами или присудами; каждая волость
имела свое особое административное средоточие в вестном пригороде, так что
кончанское управление было единственной связью, соединявшей пятины в одно
административное целое. Пригород со своей волостью был такой же местный
самоуправляющийся мир, какими были новгородские концы и сотни. Его автономия
выражалась в местном пригородном вече. Впрочем, этим вечем руководил
посадник, который обыкновенно присылался старшего города. Назначение
пригородских посадников Новгорода было одной форм, в которых
выражалась политическая зависимость пригородов от старшего города. Вместе с
этою открываются и другие формы в рассказе о том, как Псков стал
самостоятельным городом. До половины XIV в. он был пригородом Новгорода, в
1347 г. по договору с Новгородом получил независимость от него, стал
называться младшим его братом. По этому договору новгородцы отказались от
права посылать в Псков посадника и вызывать псковичей в Новгород на суд
гражданский и церковный; новгородский владыка, к епархии которого
принадлежал Псков, должен был для церковного суда назначать туда своим
наместником природного псковича. Значит, судебные учреждения старшего города
служили высшей инстанцией для пригорожан. По договорным грамотам сотские и
рядовичи без княжеского наместника и посадника не судят нигде. Это значит,
что старосты городские и сельские, подобно новгородским тиунам посадника и
наместника, только начинали судебные дела, для окончательного решения
переносили их к докладу в суд докладчиков в Новгороде. Третья форма
политической зависимости пригорода от старшего города состояла в праве
последнего облагать пригородское население сборами на свои нужды. Далее,
Новгород раздавал свои пригороды в кормление князьям, которых прывал к
себе на службу; во время войны пригороды по приказу Новгорода высылали свои
ополчения, которыми иногда командовали новгородские воеводы. За ослушание
Новгород наказывал пригороды денежной пеней и даже "казнью", которая
состояла в военной экзекуции, сжигавшей села и волости непокорного
пригорода. Так, казнены были в 1435 г. Ржева и Великие Луки за отказ платить
дань Новгороду. Несмотря на то, политическая зависимость пригородов,
выражавшаяся в столь разнообразных формах, была всегда очень слаба:
пригороды иногда отказывались принимать посадников, которых присылал главный
город; Торжок не раз ссорился с Новгородом и принимал к себе князей против
его воли; в 1397 г. вся Двинская земля "задалась" за великого князя
московского Василия по первому его зову и целовала ему крест, отпав от
Новгорода. Вообще в устройстве областного управления Новгородской земли
заметен решительный перевес центробежных сил, параловавших действие
политического центра.
ПРОТИВОРЕЧИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО СТРОЯ. В начале сегодняшнего чтения я
сказал, что устройство Новгородской земли в удельные века было дальнейшим
развитием основ, лежавших в общественном быту старших городов Киевской Руси;
только это развитие осложнялось местными условиями. Там и здесь встречаем ту
же двойственность власти - веча и князя - и те же договорные отношения между
ними. Но в Новгороде эти отношения разработаны и определены подробнее,
отлиты в стереотипные формулы письменного договора, управление расчленено и
сплелось в сложную, даже запутанную сеть учреждений, и все это, и отношения,
и учреждения, направлено в одну сторону, против князя, без которого, однако,
вольный город не мог обойтись. Князь должен был стоять около Новгорода,
служа ему, а не во главе его, правя им. Он для Новгорода или наемник, или
враг; в случае вражды к нему, как к враждебной державе, посылали с веча на
Городище ультиматум, грамоту, "исписавше всю вину его", с заключением:
"...поеди от нас, а мы собе князя промыслим". Но так как князь в Новгороде
был единственной централующей силой, которая могла объединить и направить
сословные и местные интересы к общей цели, то ослабление его власти помогало
накопиться в общественном быту Новгорода обильному запасу противоречий и
условий раздора. Жненные стихии Новгородской земли сложились в такое
сочетание, которое сделало нее обширный набор крупных и мелких местных
миров, устроившихся по образцу центра, с большей или меньшей долей
уступленной или присвоенной державности, - набор, неустойчивый внутри и
только механически сжатый внешними опасностями. Нужна была внутренняя
нравственная сила, чтобы сообщить земле некоторую прочность. Такой силы
будем искать в общественном составе Новгорода.
КЛАССЫ НОВГОРОДСКОГО ОБЩЕСТВА. НОВГОРОДСКОЕ БОЯРСТВО И ЕГО
ПРОИСХОЖДЕНИЕ. ЖИЛЫЕ ЛЮДИ. КУПЦЫ И ЧЕРНЫЕ ЛЮДИ. ХОЛОПЫ, СМЕРДЫ И ПОЛОВНИКИ.
ЗЕМЦЫ; ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ЗНАЧЕНИЕ ЭТОГО КЛАССА. ОСНОВАНИЕ СОСЛОВНОГО ДЕЛЕНИЯ
НОВГОРОДСКОГО ОБЩЕСТВА. ПОЛИТИЧЕСКИЙ БЫТ НОВГОРОДА. ПРОИСХОЖДЕНИЕ И БОРЬБА
ПАРТИЙ КНЯЖЕСКИХ И СОЦИАЛЬНЫХ. ХАРАКТЕР И ЗНАЧЕНИЕ НОВГОРОДСКИХ УСОБИЦ.
ОСОБЕННОСТИ ПСКОВСКОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО СТРОЯ И БЫТА. РАЗЛИЧНЫЙ ХАРАКТЕР
ПСКОВСКОГО И НОВГОРОДСКОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ПОРЯДКА. НЕДОСТАТКИ НОВГОРОДСКОГО
ПОЛИТИЧЕСКОГО БЫТА. ОБЩАЯ ПРИЧИНА ПАДЕНИЯ ВОЛЬНОСТИ НОВГОРОДА. ПРЕДСКАЗАНИЯ.
Мы учали политические формы жни Новгорода Великого. Теперь войдем в
ее содержание и прежде всего остановимся на составе новгородского общества.
СОСТАВ ОБЩЕСТВА. Новгородская Судная грамота, в которой можно видеть
завершительное дело новгородской юридической мысли, в первой статье своей о
суде церковном ставит как бы общее правило: "Судите всех равно, как боярина,
так и житьего, так и молодчего человека"; по договору с Казимиром литовским
это правило обязательно и для совместного суда посадника и наместника. Можно
подумать, что в этой формуле равенства всех состояний перед законом
выразилось вековое развитие новгородского общества в демократическом
направлении. В таком случае Новгород надобно прнать непохожим на его
сверстников, на старшие волостные города Киевской Руси, в которых
общественный быт отличался аристократическим, патрицианским характером. В
составе новгородского общества надобно различать классы городские и
сельские. Население Новгорода Великого состояло бояр, житьих людей,
купцов и черных людей.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ БОЯРСТВА. Во главе новгородского общества стояло
боярство. Мы знаем, что в других областях Русской земли боярство создавалось
вольной службою князю. В Новгороде князь со своей дружиной был сторонней,
пришлой силой, не входившей органически в состав местного общества. Каким же
образом могло возникнуть боярство в Новгороде, когда здесь не было самого
корня, которого вырастал этот класс в других областях Руси? Отвечая на
этот вопрос, надо припомнить, что еще до князей старшие города на Руси
управлялись военной старшиной, выходившей местной промышленной знати.
Новгородское боярство образовалось такого же класса. В других областях
Руси с появлением князей городская военно-промышленная знать была вытеснена
управления княжеской дружиной. По разным обстоятельствам в Новгороде эта
знать не утратила своего правительственного значения и при князьях. Уже в XI
в. князья, правившие Новгородом, назначали на местные правительственные
должности людей местного же общества. Таким образом, новгородская
администрация по личному составу своему стала туземной еще прежде, чем
сделалась выборной. Посредством таких назначений княжеских сановников
туземного происхождения к началу XII в. в Новгороде и сложился влиятельный
класс, или круг знатных фамилий, имевший двоякое руководящее значение в
местном обществе: члены его занимали правительственные должности в городе по
назначению князя, а в столкновениях последнего с городом этот класс
становился во главе горожан против князя. Занимая по назначению князя
должности, которые в других областях давались княжеским боярам, и
новгородская знать усвоила себе значение и звание Князь Всеволод в
данном им Новгороду церковном уставе (1135 г.) прямо называет новгородских
сотских "своими мужами", а княжи мужи - бояре. Значит, и в Новгороде
боярство вышло того же политического источника, какого оно выходило в
других областях Русской земли: этим источником была служба князю, занятие
высших правительственных должностей по назначению князя. Усвоив себе звание
бояр на княжеской службе, местная правительственная знать удержала его и
после, когда стала получать свои правительственные полномочия не от князя, а
от местного веча.
ЖИТЫЕ ЛЮДИ. Не так ясно выступает в новгородских памятниках второй
класс по месту на социальной лествице Новгорода - житые, или житьи, люди.
Межно заметить, что в управлении этот класс стоял ближе к местному боярству,
чем к ншим слоям населения. Значение его несколько объясняется в связи с
экономическим значением местного боярства. Правя городом по вечевому выбору,
это боярство вместе с тем руководило и народным хозяйством в Новгородской
земле. Это были крупные землевладельцы и капиталисты, принимавшие двоякое
участие в торговле. Обширные земельные имущества служили им не столько
пашней, сколько промысловыми угодьями: отсюда ставили они на новгородский
рынок товары, бывшие главными статьями русского вывоза за море: меха, кожи,
воск, смолу, золу, строевой лес Посредниками между ними и иноземцами
служили новгородские купцы. Точно так же и своими капиталами они
пользовались не для непосредственных торговых операций, а для кредитных
оборотов, ссужали ими торговцев или вели торговые дела при посредстве
агентов купцов. В новгородских памятниках и преданиях местный боярин чаще
всего является с фиономией капиталиста - дисконтера. У одного посадника в
XIII в. народ, разграбивший его дом, нашел долговые "доски", на которых
значилось отданных взаймы денег "без числа". Таким непрямым участием в
торговле можно объяснить отсутствие старосты от бояр в совете новгородского
купеческого общества, образовавшегося около 1135 г. при церкви св. Иоанна
Предтечи на гостином дворе. Житьи были, по-видимому, люди среднего
состояния, середние жилецкие по московской социальной терминологии -
стоявшие между боярством и молодчими, или черными людьми. Они принимали
более прямое участие в торговле, и их вместе с черными людьми представлял в
совете купеческого общества тысяцкий. Капиталисты средней руки и постоянные
городские обыватели, домовладельцы, - это были и землевладельцы, иногда
очень крупные. Упомянутый уже мною рыцарь Ланнуа пишет, что в Новгороде
кроме бояр есть еще такие горожане (bourgeois), которые владеют землями на
200 лье в длину, чрезвычайно богатые и влиятельные. Это свидетельство может
относиться только к житьим людям. По личному землевладению как наиболее
характерной черте в общественном положении житьих людей Москва, переселяя их
тысячами в свои области после падения Новгорода, верстала их не в городское
посадское население, как купцов, а в служилые люди с поместным наделом.
Личное землевладение сближало их с новгородским боярством; но они не
принадлежали к тому рано замкнувшемуся кругу знатных фамилий, которого
вече привыкло выбирать высших сановников города, хотя вместе с боярами они
исполняли, как представители концов, судебные, дипломатические и другие
правительственные поручения.
КУПЦЫ. Класс настоящих торговцев назывался купцами. Они уже стояли
ближе к городскому простонародью, слабо отделялись от массы городских черных
людей. Они работали с помощью боярских капиталов, либо кредитуясь у бояр,
либо служа им комиссионерами в торговых оборотах. Впрочем, и в их сословной
органации не было равенства. Купеческое общество при церкви св. Иоанна
Предтечи образовало высший разряд, своего рода первую гильдию новгородского
купечества. По уставу этого общества, данному князем Всеволодом около 1135
г., чтобы стать "пошлым купцом", полноправным и потомственным членом
"Иванского купечества", надобно было дать вкладу 50 гривен серебра - целый
капитал при тогдашней ценности этого металла. Обществу даны были важные
привилегии; а совет его, состоящий двух купеческих старост под
председательством тысяцкого, ведал все торговые дела и торговый суд в
Новгороде независимо от посадника и совета господ. Есть следы и других
разрядов, или гильдий, стоявших ниже "Иванского купечества": таково
"купецкое сто", упоминаемое в духовной одного новгородца XIII в.
ЧЕРНЫЕ ЛЮДИ. Черные люди были мелкие ремесленники и рабочие, которые
брали работу или деньги для работы у высших классов - бояр и житьих людей.
Таков состав общества в главном городе. Те же самые классы встречаем мы и в
пригородах, по крайней мере важнейших.
ХОЛОПЫ И КРЕСТЬЯНЕ. В глубине сельского, как и городского, общества в
Новгородской земле видим холопов. Этот класс был там очень многочислен.
Развитию его способствовало особенно боярское и житье землевладение. Крупные
вотчины заселялись и эксплуатировались преимущественно холопами. Все
свободное крестьянское население в Новгородской земле носило общее название
смердов; но в составе его различаются два разряда: смерды в тесном смысле
слова, обрабатывавшие государственные земли Новгорода Великого, и половники,
сидевшие на землях частных владельцев. Название свое половники получили от
обычного в Древней Руси условия поземельной аренды - обрабатывать землю
исполу, половины урожая. Впрочем, в Новгородской земле половники снимали
земли и на более льготных условиях - третьего или четвертого снопа,
смотря по ценности земли и земледельческого труда в данном месте. Половники,
подобно закупам Русской Правды, являлись в Новгородской земле в более
подневольном состоянии сравнительно с вольными крестьянами в княжеской Руси,
стояли в положении, блком к холопам, и эта зависимость не была исконной, а
устанавливалась в XIII - XV вв., в период расцвета новгородской вольности.
Это можно заметить по новгородским договорам с князьями. Сначала здесь
постановлялось, что судьи князя не судят холопа без его господаря. Потом это
условие осложняется присоединением к холопу половника: землевладельцу
косвенно присвоялась вотчинная юрисдикция над его крестьянином. Договор с
князем Ярославом 1270 г. постановил не верить доносу холопов на своих
господ; позднейшие договоры распространяют это условие и на смердов.
Наконец, договор с тверским князем Михаилом 1308 г. требует обратной выдачи
вместе с холопами и новгородских половников, бежавших в Тверскую область. В
Московской земле подобные стеснения крестьянского перехода, и то в виде
частной или местной меры, становятся вестны не ранее половины XV в. В
новгородской Судной грамоте появляются следы письменных обязательств,
ограничивавших свободу крестьян и также невестных в княжеской Руси того
времени. Грамота говорит о волостных, сельских людях владычних
(архиепископа), монастырских, боярских, житьих, которых господари, их
хозяева, обязаны ставить на суд в случае частного их обвинения в уголовном
преступлении. Эти люди не были холопы, однако "давались в грамоту"
землевладельцам, входили в личную зависимость на тех или иных условиях.
Значит, в вольной Новгородской земле сельское население, работавшее на
господских землях, было поставлено в большую зависимость от землевладельцев,
чем где-либо в тогдашней Руси.
ЗЕМЦЫ. Другою особенностью новгородского землевладения был класс
крестьян-собственников. Этого класса мы не встречаем на всем пространстве
княжеской Руси: там все крестьяне работали либо на государственных, либо на
частных господских землях. В областях вольных городов, напротив, встречаем
сельский класс населения, очень похожий на крестьян, но владевший землей на
праве собственности. Он назывался земцами или своеземцами. Этот класс в
Новгородской земле, по-видимому, был довольно многочислен. По поземельной
новгородской книге, составленной в 1500 г., в уездах Новгородском, Ладожском
и Ореховском значится около 400 земцев, на землях которых обрабатывалось
свыше 7 тысяч десятин; на каждого своеземца приходилось средним числом пашни
десятин по 18. Итак, это вообще мелкие землевладельцы с небольшими
хозяйствами. Но землевладение земцев отличалось некоторыми своеобразными
чертами. Они редко владели землей в одиночку. Чаще всего своеземцы сидят
гнездами, землевладельческими товариществами, связанными родством или
договором. Многие владеют и пашут совместно, иные раздельно, живя вместе, в
одной деревне или особыми деревнями, но приобретают землю обыкновенно
сообща, в складчину; раздельное владение уже следствие раздела совместно
приобретенной земли. Встречаем одно имение, в котором пашни было всего 84
десятины и которое принадлежало 13 совладельцам. Своеземцы или сами
обрабатывали свои земли, или сдавали их в аренду крестьянам-половникам. По
роду занятий и размерам участков своеземцы ничем не отличались от крестьян;
но они владели своими землями на правах полной собственности. Такой характер
их землевладения ясно обозначается в писцовых книгах. Своеземцы меняли и
продавали свои земли, выкупали у родичей, отдавали в приданое за дочерьми;
даже женщины, вдовы и сестры, являются владелицами и совладелицами таких
земель. Наконец, псковские летописи в рассказе о событиях, которыми
сопровождалось падение Пскова, прямо называют земли своеземцев их
"вотчинами". Каково было происхождение этого своеобразного класса в областях
вольных городских общин? Следы этого происхождения еще сохранились в
городских поземельных книгах, составленных уже московскими писцами после
падения Новгорода, в последние годы XV в. В городе Орешке, по книге 1500 г.,
рядом с "городчанами" обозначено 29 дворов своеземцев, которых некоторые
принадлежали к разряду лутчих людей. Эти своеземцы ясно отличены в книге от
горожан, даже от "лутчих" горожан. Читая описание сельских погостов уезда,
находим, что эти орешковские дворовладельцы-своеземцы владели еще землями в
Ореховском и других ближних уездах. Одни них жили в городе, сдавая свои
земли в аренду крестьянам; другие только числились в городском обществе, а
жили в своих деревнях, отдавая городские свои дворы в аренду "дворникам"
(постояльцам), которые за них и тянули городское тягло вместе с горожанами.
Любопытно, что в одном разряде с землями своеземцев поземельная книга
перечисляет и земли "купеческие". Среди своеземцев появляются редка
поповичи, отцы которых служили при городских церквах. Итак, сельский класс
своеземцев образовался преимущественно горожан: это были не сельские
обыватели, приобретавшие дворы в городах, а чаще горожане, приобретавшие
земли в уезде. В Новгородской и Псковской земле право земельной
собственности не было привилегией высшего служилого или правительственного
класса, как в княжеской Руси; оно усвоено было и другими классами свободного
населения. Городские, как и сельские, обыватели приобретали мелкие земельные
участки в собственность с целью не только земледельческой, но и промышленной
их эксплуатации, разводя лен, хмель и лесные борти, ловя рыбу и зверя; но,
как люди небогатые, они складывались для этого в товарищества, в
землевладельческие компании. Такие землевладельческие товарищества носили в
Новгородской и Псковской земле специальные юридические названия сябров
(соседей) и складников. К типу такого землевладения в складчину принадлежало
и земецкое, и этим коллективным способом приобретения и владения оно
отличалось от личного боярского и житьего. Значит, городской промышленный
капитал, главный рычаг народного хозяйства в Новгородской земле, создал
здесь и особый своеобразный класс земельных собственников, какого не
встречается в княжеской Руси.
ОСНОВАНИЕ СОСЛОВНОГО ДЕЛЕНИЯ. Обозревши состав общества в Новгородской
земле, остается решить вопрос: были ли перечисленные общественные классы -
простые или экономические состояния или сословия в юридическом смысле слова,
с особыми правами и обязанностями, с неодинаковым правомерным, а не
фактическим только значением в управлении и жни вольного города? И то и
другое: в истории Новгорода наблюдаем довольно редкий случай совпадения
экономической и политической классификации общества. Боюсь, что объяснение
возможности такого совпадения покажется вам несколько сложным и даже
запутанным. При учении основания, на котором держалось общественное
деление в Новгороде, внимание прежде всего останавливается на видимой резкой
разнице между политическим и социальным строем Новгорода, между формами его
политического быта и действительными общественными отношениями. Формы его
политического быта носили демократический отпечаток: перед судом были равны
лица всех свободных состояний; все свободные обыватели имели место и равные
голоса на вече. Но общественный быт Новгорода созидался не на почве
равенства. Значение каждого класса в новгородской политической жни
зависело от его экономического положения; политический авторитет каждого
состояния на деле определялся его торговым весом. На верху общества лежал
класс бояр, крупных капиталистов, к которым примыкали капиталисты средней
руки, житые люди: оба этих класса и были политическими руководителями
местного общества. Ниже их стояли купцы, настоящие торговцы: они работали
чужим капиталом. Еще ниже лежал слой черных людей, ремесленников и рабочих,
экономически зависевших также от высших классов. Еще менее последних значили
в политической жни земли сельские классы, дальше городских стоявшие от
главного источника власти и богатства, от торгового капитала, кроме разве
земцев, которые, по своему происхождению больше принадлежали к городскому
обществу. Таким образом, новгородская социально-политическая лествица
выстроилась соответственно имущественному неравенству состояний. Это
соответствие отражалось и в сословно-юридических определениях. Боярство
образовало правительственный класс, исключительно, монопольно
комплектовавший по выборам веча личный состав высшего управления. Это было
только обычаем, и вече могло выбрать посадника какого ему было угодно
класса. Но политический обычай заменял тогда закон, и демократическое вече,
чтя старину, ни разу, сколько вестно, не дало посадничества ни купцу, ни
смерду. Бояре вместе с житьими ставили своей среды представителей От
концов, присяжных докладчиков в суд, посадника и наместника, также в
выборные комиссии по внешним сношениям и внутренним делам, проводившимся с
участием депутаций от державного города. Все это важные политические права,
созданные обычаем, закрепленные длинным рядом договоров с князьями и отчасти
Судной грамотой. Можно думать, что и в отбывании повинностей, в податном
обложении оба правящих класса пользовались некоторыми льготами и ъятиями.
То же значение их сказывалось и в частных отношениях. Договоры с князьями и
Судная грамота ставили основное правило "судити всех равно"; однако купец
или черный человек не мог явиться со своим иском в "тиуню одрину" без
подысканного им пристава "добрых людей", т. е. тех же бояр и житьих.
Купцы имели свое сословное устройство, свой торговый суд и свое выборное
управление, судились только в Новгороде, каждый в своем сте, а также
разделяли с высшими классами преимущество иметь на своих землях холопов и
половников с правами полицейского надзора и участия в суде над ними. Смерда
и половника нельзя прнать равноправными состояниями с боярином или житьим.
Не говорим о духовенстве, которое в Новгороде, как и везде на Руси, имело
свое точно определенное сословное устройство, свои права и законы. Так
экономическое неравенство общественных классов служило основой и опорой
неравенства юридического, а то и другое покрывалось народной верховной
властью, по своей форме совсем не соответствовавшей ни такому складу
общества, ни общественному положению высших сановников, облекаемых властью
от веча. Запомним это важное в истории Новгорода противоречие его жни, на
беду новгородцев не единственное. Мы рассмотрели отношения Новгорода к
князьям, строй его управления и склад общества, главные элементы его
политической жни. Теперь взглянем на эту жнь, как она шла в совместном
действии своих сил, как ее ход обнаруживался в явлениях, отмеченных древней
летописью.
ПОЛИТИЧЕСКИЙ БЫТ. Внешние и внутренние условия, в каких жил вольный
город, укоренили в его политическом быту два противоречия, сообщившие
своеобразный характер его политической жни и не оставшиеся безучастными в
решении судьбы его вольности. Я только что указал одно этих противоречий,
состоявшее в несогласии политического строя Новгорода с социальным. Раньше
начало обнаруживаться другое противоречие, заключавшееся в отношениях
Новгорода к князьям. Город нуждался в князе для внешней обороны и
поддержания внутреннего порядка, искал его, иногда готов был силою удержать
его у себя и в то же время относился к нему с крайним недоверием, старался
стеснить его права, оставить ему возможно меньше места в правительственном
своем обиходе, гнал его от себя, когда был им недоволен. Эти противоречия и
вызывали необыкновенный шум и движение в политической жни города. Ни один
старинных городов Древней Руси не дал такой тревожной истории, как
Новгород. С самых ранних пор видим здесь оживленную борьбу политических
партий; во в разное время характер ее был неодинаков. В этом отношении:
внутреннюю политическую жнь города можно разделил" на два периода.
ПАРТИИ КНЯЖЕСКИЕ. До XIV в. в Новгороде часто сменялись князья, и эти
князья соперничали друг с другом, принадлежа к враждебным княжеским линиям.
Под влиянием этих княжеских смен в Новгороде образовались местные
политические кружки, которые стояли за разных князей и которыми руководили
главы богатейших боярских фамилий города. Так первый период в истории
политической жни Новгорода был ознаменован борьбою княжеских партий. Но не
князья сами по себе вызывали эту борьбу: ими прикрывались важные местные
интересы, для которых враждебные друг ДРУГУ князья служили только орудиями
или знаменами. Князь нужен был Новгороду не только для внешней обороны, но и
для расширения и обеспечения торговых оборотов. В договорах с князьями
новгородцы настойчиво требовали, чтобы они не замышляли "рубежа", не
задерживали новгородских купцов в своих землях, давали им "путь чист". Во
время размолвки с Новгородом суздальский князь ловил новгородских купцов,
торговавших в его владениях, и тогда партия в Новгороде, к которой
принадлежали задержанные купцы, поднималась, чтобы заставить вече мириться с
суздальским князем. Эти торговые связи и разделяли новгородских капиталистов
- бояр и купцов - в борьбе за князей на враждебные партии. Богатые торговые
дома, имевшие дела преимущественно с Суздальским или Смоленским краем,
стояли за суздальского или смоленского Мономаховича, а черниговский Ольгович
нужен был, когда на киевском столе сидел князь черниговской линии, тем
новгородским капиталистам, которые вели дела преимущественно с Черниговским
краем или с Киевской землей. Значит, борьба княжеских партий, наполнявшая
смутами историю Новгорода до XIV в., была собственно борьбой новгородских
торговых домов, соперничавших друг с другом.
ПАРТИИ СОЦИАЛЬНЫЕ. С XIV в. прекращается частая смена князей на
новгородском столе; вместе с этим меняется и характер политической жни в
Новгороде. Читая рассказ местной летописи, легко заметить эту перемену. Со
смерти Ярослава I до татарского нашествия новгородская летопись, по счету С.
М. Соловьева, описывает до 12 смут в городе; них только две не были
связаны с княжескими сменами, т. е. не были вызваны борьбою местных
политических кругов за того или другого князя. С татарского нашествия до
вступления Ивана III на великокняжеский стол в местной летописи описано
более 20 смут; них всего четыре связаны с княжескими сменами, вызваны
были борьбой новгородских партий за того или другого князя; все остальные
имели совсем другой источник. Этим новым источником смут, заметно
обнаруживающимся с XIV в., была социальная рознь - борьба нших, бедных
классов новгородского общества с высшими, богатыми. Новгородское общество
делится с тех пор на два враждебных лагеря, которых в одном стояли
лепшие, или вятшие, люди, как называет новгородская летопись местную богатую
знать, а в другом - люди меньшие, т. е. чернь. Так в XIV в. борьба торговых
домов Новгорода сменяется борьбою общественных классов. Эта новая борьба
имела свой корень также в политическом и экономическом строе города; здесь
вступило в действие другое противоречие, мною упомянутое. Резкое
имущественное неравенство между гражданами - очень обычное явление в больших
торговых городах, особенно с республиканскими формами устройства. В
Новгороде это неравенство при политическом равноправии, при демократических
формах устройства, чувствовалось особенно резко, получало острый характер,
проводило раздражающее действие на ншие классы. Это действие усиливалось
еще тяжкой экономической зависимостью ншего рабочего населения от
бояр-капиталистов. Бедняки, неоплатно задолжавшие, спасаясь от долговой
неволи, собирались в шайки и с беглыми холопами пускались разбойничать по
Волге, ссоря свой город с новскими князьями, особенно с Москвой.
Встречаясь на вече, равноправные сограждане - меньшие люди Новгорода тем с
большей горечью чувствовали на себе экономический гнет со стороны немногих
богатых фамилий, а по старине них же должны были выбирать себе
управителей. Этим был воспитан в нших классах новгородского общества
упорный антагонм против высших. Малые люди вдвойне озлобляются на больших,
когда нуждаются в их деньгах и тяготятся их властью. Раздвоение между верхом
и ном новгородского общества не раз проявлялось и до XIV в. Так, в 1255 г.
по поводу ссоры города с Александром Невским меньшие отделились от вятших, а
те сговорились побить меньших. Но здесь меньшие являются еще не политической
партией, а подвластным непокорным сословием, чернью, которую правящий класс
хотел покарать за ослушание. Они получили характер такой партии, когда само
боярство раскололось и во главе новгородского простонародья стали также
некоторые богатые боярские фамилии, отделившись в политической борьбе от
своей братии.
ГОСПОДСТВО БОЯРСТВА. Так новгородское боярство оставалось руководителем
местной политической жни во все продолжение истории вольного города.
Благодаря тому с течением времени все местное управление перешло в руки
немногих знатных домов. Из них новгородское вече выбирало посадников и
тысяцких; их члены наполняли новгородский правительственный совет, который,
собственно, и давал направление местной политической жни. Читая
новгородскую летопись, легко заметить это господство боярской аристократии в
Новгороде, которая является даже с прнаками замкнутой правительственной
олигархии. В продолжение XIII в. новгородское вече 23 раза выбирало
посадника. На эту должность выбрано было 15 лиц, так как некоторые посадники
по нескольку раз смещались и вновь выбирались на должность. Десятеро них
принадлежали к двум знатным фамилиям, которых одна шла от новгородского
боярина Михалка Степанича, а другая имела своим родоначальником другого
новгородского боярина - Мирошку Нездинича; оба они были посадниками в
Новгороде в конце XII в. и в начале XIII столетия. Обе эти фамилии постоянно
враждовали между собою, стоя во главе двух враждебных политических партий:
Михалчичи были вождями Софийской стороны, где преимущественно
сосредоточивалась новгородская боярская знать, а Нездиничи верховодили
демократической Торговой стороной, где обыкновенно поднимались восстания
новгородских меньших людей против боярства. Значит, первенствующая должность
новгородского посадника в продолжение ХШ в. оставалась почти исключительно в
руках, двух боярских фамилий. Из фамилии Михалчичей в продолжение двух
столетий, с конца XII в. до конца XIV в., выбрано было 12 одних посадников,
не говоря о других важных должностях, которые замещались членами того же
боярского дома. Так противоречие, укоренившееся в политическом строе
Новгорода, привело к тому, что этот вольный город при демократических формах
своего устройства стал аристократической республикой и местное общество,
вечно неспокойное и недоверчивое к своей знати, во все время своей
политической вольности оставалось в руках немногих знатных фамилий богатых
капиталистов.
УСОБИЦЫ. Древняя новгородская летопись, сухая и тусклая по ложению,
не скупится на краски в описании "усобных ратей" в родном городе и наглядно
ображает, как разыгрывалась на площади внутренняя нескладица новгородской
политической жни. Автономия кончанских и улицких обществ проявлялась в
пренебрежении к верховному вечу державного города. В 1359 г. Славенскому
концу не полюбился посадник Андреян Захарьинич, и конец самовольно назначил
другого вопреки воле города. Пользуясь блостью своей к вечевой площади,
славляне в доспехах "подсели" на вече и разогнали безоружных заречан
Софийской стороны, многих бояр били и "полупили", ограбили, а одного и
убили. Волховской мост разметали; обе стороны стояли друг против друга по
берегам реки 3 дня, пока духовенство не уговорило их разойтись. Однако много
сел у славлян пограбили, много и невиноватых людей погибло, посадничество
дали третьему боярину и на том помирились: "Не попустил бог диаволу до конца
порадоваться, но возвеличено было христианство в род и род" - так закончила
летопись свой рассказ. Взаимное озлобление обеих сторон, простонародной
Торговой и Софийской боярской, резко и характерно выразилось в восстании
1418 г. "Человек некий" Степанко, совсем простой, малый человек, схватил на
улице одного боярина и закричал прохожим: "Господа! пособите мне на этого
злодея". Боярина притащили на вече, били чуть не до смерти и сбросили с
моста как государственного преступника. Случившийся у моста рыбак сжалился
над боярином и взял его к себе в челн. За это народ разграбил дом рыбака.
Спасенный от народной казни боярин хотел отомстить за обиду и схватил
обидчика. Тогда созвали вече на Ярославовом дворе и стали друг против друга
"чернь" и "бояре". Чернь в доспехах со знаменем разграбила дом боярина и
Кузьмодемьянскую улицу, где он жил. Боясь худшего, бояре заставили
освободить Степанка, и по их просьбе архиепископ отправил его с попом и
своим боярином на вече. Опьянев от политического разгула, вечевая толпа не
угомонилась и принялась сводить счеты со знатью, разграбила несколько
боярских улиц, также монастырь св. Николая, где находились боярские житницы.
Только Прусская улица, главное гнездо знати, отбилась. Тогда толпа прибежала
на свою Торговую сторону, крича: "Софийская сторона хочет дома наши
грабить". Поднялся звон по всему городу; с обеих сторон вооруженные люди
повалили на главный мост. Завязалось настоящее сражение, начали падать
убитые. К тому же разразилась страшная гроза. Обе стороны были в ужасе.
Тогда владыка с собором духовенства в церковном облачении протеснился к
мосту и стал посреди него, благословляя крестом на обе подравшиеся стороны,
потом послал свое благословение на Ярославов двор к степенным посаднику и
тысяцкому, руководившим Торговой стороной, и по слову святителя обе стороны
разошлись.
ИХ ЗНАЧЕНИЕ. В эти усобицы новгородское вече получало значение, какого
оно не имело при нормальном течении дел. В обычном порядке оно
законодательствовало и частью наблюдало за ходом управления и суда, сменяло
выборных сановников, которыми было недовольно; в поземельной тяжбе,
затянувшейся по вине судей, истец всегда мог взять с веча приставов, чтобы
понудить суд решить дело в узаконенный срок. Но когда народ подозревал или
видел со стороны выборных властей либо всего правящего класса замыслы или
действия, казавшиеся ему преступными или опасными, тогда вече, преобразуясь
в верховное судилище, получало не всенародный, а простонародный состав,
становилось односторонним, представляло одну лишь Торговую черную сторону во
главе с боярами демократической партии. Так как движение в таких случаях шло
против наличных властей, то оно получало вид народного мятежа. Анархический
его характер усиливался еще применением к политическим преступлениям
переживших свой смысл древних форм судопроводства: сбрасывание с
Волховского моста было остатком старинного вида суда божия - испытания
водой, а в грабеже боярских домов, вынуждавшем домовладельцев бежать
города, сказывалась смутная память о древней казни за тяжкие преступления,
которая в Русской Правде называется потоком и разграблением. Нельзя,
конечно, назвать прочным общественный порядок, который приходится
поддерживать средствами анархии; но у новгородского веча мятеж был
единственным средством сдерживать правительство, когда оно, по мнению
народа, угрожало народному благу. К такому средству прибегал не один
Новгород, как вам вестно истории средневековой Европы. Корень указанных
недостатков новгородского политического строя и быта лежал не в природе
вольной городской общины, а в условиях, которых могло и не быть.
Доказательством этого может служить Псков. Прежде пригород Новгорода, а с
XIV в. такой же вольный город, как и Новгород, Псков далеко не был его
копией. Мимоходом отмечу его особенности, прежде чем закончу речь об его
старшем брате.
ПСКОВ. Переходя в учении истории вольных городов от новгородских
летописей к псковским, испытываешь чувство успокоения, точно при переходе с
толкучего рынка в тихий переулок. Псковские летописцы описывают
преимущественно явления мирного характера, поиски князя, строение церквей,
городских стен и башен, знамения от икон, пожары и поветрия, редка
недоразумения с новгородским владыкой, епархиальным архиереем Пскова, -за
церковного суда и сборов с духовенства. Особенно часты вестия о
храмоздательстве: в 19 лет (1370 - 1388) псковичи построили 14 каменных
церквей. В Пскове не заметно ни бурных сцен и побоищ на вечевой площади
перед Троицким собором, ни новгородского задора в отношениях к князьям, ни
социального антагонма и партийной борьбы. Раз прибили посадников на вече
за неудачную меру; в другой раз собирались кнутом бесчествовать на вече
псковских священников, протестовавших против участия духовенства в военных
расходах; однажды спихнули с вечевой степени московского наместника, не
прошенного Псковом. Впрочем, подобные лишества - редкие явления в
политической истории Пскова. Но при довольно мирном течении внутренней жни
этому городу во внешних делах досталась тяжелая боевая участь. С тех пор как
в соседстве с Псковской землей объединилась Литва и основался Ливонский
орден, Псков, стоя на рубеже Русской земли, в продолжение трех веков ведет с
ними упорную двустороннюю борьбу, располагая средствами своей небольшой
области, простиравшейся верст на 300 неширокой полосой с юга на север, от
верховь Великой д Наровы. При двусмысленном и нередко прямо
враждебном отношении Новгорода, для которого Псков со своими стенами в
четыре ряда служил передовым оплотом с запада и юга, эта борьба была крупной
исторической заслугой не только перед Новгородом, но и перед всей Русской
землей тех веков. Эта же борьба в связи с ограниченным пространством области
создала главные особенности политического строя и быта Пскова.
УПРАВЛЕНИЕ. Этим условиям, во-первых, Псков обязан был большей
сравнительно с Новгородом сосредоточенностью управления и земского состава
своей области. Подобно Новгороду, Псков делился на концы, которых вестно
по летописи шесть, с подразделением на сотни. Между концами по делам
военного управления распределены были, по два на каждый, пригороды, которых
во второй половине XV в. было 12 (Изборск, Гдов, Остров, Опочка ). Это
были небольшие укрепленные поселения; большинство их оборонительной сетью
размещено было в юго-западном углу области, вбли наиболее угрожаемых
границ с Литвой и Ливонией. К каждому них были приписаны сельские
волости; но это были небольшие административные округа, непохожие на
обширные области важнейших новгородских пригородов. И псковские пригороды
пользовались долей самоуправления; но, будучи более стратегическими
пунктами, чем местными земскими центрами, они не могли достигнуть
самостоятельности, какую обнаруживали некоторые новгородские пригороды. Под
действием тех же условий и центральное управление в Пскове получило больше
единства и силы. Как пригород, Псков не составлял тысячи, военной единицы
старших городов, и не устроил ее, когда сам стал вольным городом; потому в
его управлении не было должности тысяцкого. Зато с той поры или несколько
позднее Псков начал выбирать двух посадников, которые вместе со старыми
посадниками и сотскими, а также, вероятно, и со старостами концов, под
председательством князя или его наместника составляли правительственный
совет, подобный новгородскому, а в тесном составе, без кончанских старост, -
судебную коллегию, господу, соответствовавшую новгородскому суду докладчиков
и заседавшую в судебне "у князя на сенех". Пригородское положение Пскова
отразилось на авторитете его князя, когда город стал вольным. До того
времени псковский князь, присланный ли Новгорода или прванный самим
Псковом, был наместником или подручником новгородского князя либо веча. Он и
теперь сохранил то же значение; только его прежнее отношение перешло к
псковскому вечу: он не разделял власти с этим вечем, а служил ему как
наемный вождь боевой дружины, обязан был защищать страну, исполняя поручения
Пскова наравне с посадниками, и за то получал определенный корм. Права
новгородского князя, участие в законодательстве и управлении, в назначении и
смене должностных лиц перенесены были не на псковского князя, а достались
безраздельно тамошнему вечу, которое сверх законодательства и суда по
чрезвычайным и политическим делам принимало еще деятельное участие в текущем
управлении. Внешние опасности делали такое сосредоточение власти
необходимым, а тесные пределы области - возможным.
СОСТАВ ОБЩЕСТВА. Действие указанных условий, сообщивших земскую
плотность и цельность Псковской области, еще явственнее сказалось в составе
псковского общества. И в Пскове было влиятельное боярство, образовавшее
правительственный класс, в фамилиях которого высшие правительственные
должности преемственно передавались поколения в поколение; и на псковском
вече случались острые столкновения простого народа со знатью. Но боярская
аристократия в Пскове не вырождается в олигархию; политические столкновения
не разрастаются в социальный антагонм, не зажигают партийной борьбы;
обычные тревоги и неровности народных правлений сдерживаются и сглаживаются.
Можно заметить и некоторые причины такого направления общественных
отношений, как бы сказать, столь мягкого тона псковской политической жни.
Ограниченное пространство Псковской земли не давало такого простора для
развития крупного боярского землевладения, какой открывался для того в
беспредельной Новгородской области. Потому политическая сила псковского
боярства не находила достаточной опоры в его экономическом положении, и это
сдерживало политические притязания правительственного класса. В связи с тем
незаметно ни резкого сословного неравенства, ни хронической социальной
розни, как в Новгороде. Бояре наравне с прочими классами "обрубались", несли
с своих земель военные тягости по вечевой разверстке. Псков, как и Новгород,
жил торговлей, и землевладельческий капитал отступал здесь еще более, чем
там, перед капиталом торговым. Это сближало здесь классы, резко разделенные
в Новгороде: псковские купцы, по местной летописи, являются в числе лучших
людей, и притом рядом с боярами, выше житьих. Но самые характерные
особенности встречаем в составе черного населения, преимущественно
сельского. И в Псковской земле было развито землевладение земцев и сябров.
Но здесь нет следов холопства и полусвободных состояний, подобных
новгородским половникам. В этом отношении Псковская область была, может
быть, единственным исключением в тогдашней России. В псковском
законодательстве заметно даже усиленное внимание к интересам орника, как
назывался там крестьянин, работавший на земле частного владельца. Это
вольный хлебопашец, снимавший землю по годовому договору четвертого или
второго снопа и пользовавшийся правом перехода от одного владельца к
другому. Ссуда - обычное и повсеместное условие найма земли крестьянином у
частного владельца в Древней Руси, в везде она ставила первого в большую или
меньшую личную зависимость от последнего. И псковский орник обыкновенно
брал у землевладельца ссуду - покруту. Но долговое обязательство не стесняло
личной свободы орника. По Русской Правде, закуп, бежавший от хозяина без
расплаты, становился полным его холопом. По псковскому закону, в случае
побега орника без возврата покруты землевладелец в присутствии властей и
сторонних людей брал покинутое беглецом имущество в возмещение ссуды по
оценке, а если оно не покрывало долга, господин мог искать доплаты на
орнике, когда тот возвращался бегов, и только, без дальнейших
последствий для беглеца.
ПСКОВСКАЯ ПРАВДА. Таковы постановления об орнике в псковской Судной
грамоте, или Правде. Этот замечательный памятник псковского вечевого
законодательства получил окончательный состав во второй половине XV в.
Основным источником его были "псковские пошлины" - местные юридические
обычаи. Грамота очень трудна для объяснения: единственный доселе вестный
полный список ее страдает описками и недописками, местами перепутывает
порядок слов; в языке его немало местных идиоматмов - терминов, не
встречающихся в других древнерусских памятниках; предусматриваемые законом
случаи нередко лагаются слишком сжато, только намеками, в свое время для
всех ясными, но теперь малопонятными. Зато трудность учения
вознаграждается интересом содержания. Вместе с другими подобными
законодательными уставами или юридическими сводами Древней Руси Псковская
Правда уделяет значительное место судоустройству и судопроводству, но при
этом дает обильный запас норм и материального права, особенно гражданского.
Встречаем обстоятельные постановления о договорах купли-продажи, найма и
займа, о торговых и землевладельческих товариществах, о семейных отношениях
по имуществу. В заемных записях обыкновенно обозначался размер процента -
гостинца. Кредитор, потребовавший досрочной уплаты долга, лишается
условленного процента; в досрочной уплате по желанию должника процент
взимается по расчету времени. Должник мог не платить долга, отказавшись от
заклада, которым заем обеспечен; но он мог искать своего заклада присягой
или судебным поединком, если кредитор отказывался от взыскания долга, чтобы
овладеть закладом. Получивший по завещанию недвижимое имущество в
пользование, в кормлю, и продавший его обязан его выкупить, а за незаконную
продажу теряет право пользования, как за кражу: "а свою кормлю покрал".
Правда различает юридические понятия, требовавшие развитого правосознания,
предусматривает юридические случаи, какие могли возникнуть в живом и сложном
гражданском обороте торгового города. В ее определениях имущественных и
обязательственных отношений сказывается чутье Правды, стремившееся
установить равновесие борющихся частных интересов и на нем построить
порядок, ограждаемый не только законами, но и нравами. Поэтому в ряду
судебных доказательств она дает предпочтительное значение присяге, отдавая
обыкновенно на волю истца решить тяжбу этим способом: "хочет, сам поцелует
или у креста положит", т. е. предоставит целовать крест ответчику, положив у
креста спорную вещь или ее цену. Такое доверие закона к совести тяжущихся
должно было иметь опору в характере самого быта. Герберштейн, собиравший
свои наблюдения и сведения о России немного лет спустя после падения
вольности Пскова, с большой похвалой отзывается о благовоспитанных и
человечных правах псковичей, говоря, что они в торговых сделках отличались
честностью и прямотой, не тратя лишних слов, чтобы подвести покупателя, а
коротко и ясно показывая настоящее дело.
ПСКОВ И НОВГОРОД. в псковских нравах и заключалась нравственная сила,
смягчавшая действие противоречий, какие мы заметили в политическом быту
Новгорода, хотя элементы их были налицо и в Пскове: князь, то прываемый,
то гоняемый, влиятельное и зажиточное боярство, руководившее управлением,
торговый капитал, способный угнетать рабочую массу, и народное вече,
дававшее рабочей массе возможность угнетать капиталистов. Но в Пскове эти
элементы не разрастались чересчур, сохраняли способность ко взаимному
соглашению и дружному действию и тем выработали некоторый политический такт,
эту нравственную силу, обнаруживавшуюся в настроении общества и в складном
соотношении общественных классов, в гуманных и благовоспитанных нравах,
которые замечали в псковичах иноземные наблюдатели. А в Новгороде эта сила
сосредоточивалась в одном классе, в духовенстве, и действовала
торжественными выходами на Волховской мост, примирительными вторжениями в
новгородские побоища. Различие политических порядков в том и в другом городе
всего яснее выражалось в отношении боярства к вечу в обоих городах. По
псковской Судной грамоте вече постановляет новые законы по предложению
посадников как представителей боярского совета господ, предварительно
обсуждавшего проекты законов. В Новгороде "новгородским словом", законом,
прнавалось постановление, состоявшееся на вече в присутствии и с согласия
городских властей, правительственной знати, во главе которой стоял такой же
боярский совет господ; иначе решение веча являлось незаконным, мятежным
актом, поступком неразумной черни, как выразился совет господ в одном
документе. Но при постоянном антагонме между вечевой простонародной массой
и правительственной знатью не простонародью приходилось добиваться
соглашения с правительством, а, наоборот, боярам происками привлекать на
свою сторону часть простонародья, чтобы придать решению веча вид народной
воли. Так, в Пскове совет господ с боярством позади являлся одним органов
законодательной власти, а в Новгороде боярство с советом господ во главе -
политической партией, не более. Потому псковский политический порядок можно
назвать смягченной, умеренной аристократией, а новгородский - поддельной,
фиктивной демократией.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕДОСТАТКИ НОВГОРОДА. Непримиренные противоречия
политической жни Новгорода стали роковой причиной внутреннего разрушения
его вольности. Ни в каком другом краю Древней Руси не встретим такого
счастливого подбора условий, благоприятных для широкого развития
политической жни. Новгород рано освободился от давления княжеской власти и
стал в стороне от княжеских усобиц и половецких разбоев, не испытал
непосредственного гнета и страха татарского, в глаза не видал ордынского
баскака, был экономическим и политическим центром громадной промышленной
области, рано вступил в деятельные торговые сношения и мог вступить в тесные
культурные связи с европейским Западом, был несколько веков торговым
посредником между этим Западом и азиатским Востоком. Дух свободы и
предприимчивости, политическое сознание "мужей вольных", поднимаемое идеей
могущественной общины "господина Великого Новгорода", - нигде более в
Древней Руси не соединялось столько материальных и духовных средств, чтобы
воспитать в обществе эти качества, необходимые для устроения крепкого и
справедливого общественного порядка. Но Великий Новгород так воспользовался
доставшимися ему дарами исторической судьбы, что внешние и внутренние
условия, в первоначальном своем сочетании создавшие политическую вольность
города, с течением времени приведены были в новую комбинацию, подготовлявшую
ее разрушение. Мы еще раз бросим беглый взгляд на ученную нами судьбу
Новгорода в кратком обзоре недостатков, укоренившихся в его политической
жни.
СОЦИАЛЬНАЯ РОЗНЬ. Природа Новгородской земли, рано вызвав оживленный и
разносторонний торгово-промышленный оборот, открывала населению обильные
источники обогащения. Но богатства распределялись с крайней
неравномерностью, которая, закрепившись политическим неравенством, разбила
общество на дробные части и создала социальную рознь, глубокий антагонм
между имущими и неимущими, между правящими и работающими классами. Смуты,
какими эта рознь наполняла жнь Новгорода в продолжение веков, приучали
степенную, или равнодушную, часть общества не дорожить столь дорого стоившей
вольностью города и скрепя сердце или себе на уме обращаться к князю, от
него ждать водворения порядка и управы на своевольную вечевую толпу и
своекорыстную знать.
ЗЕМСКАЯ РОЗНЬ. Политическая свобода помогла Новгороду широко развернуть
свои общественные силы, особенно на торгово-промышленном поприще. Начало
автономии легло и в основу политического быта местных миров, которых
сложилась Новгородская земля. Но при неумелом или своекорыстном обращении
центра с местными мирами эта общность политической основы стала причиной
земской розни в Новгородской области. Неурядицы и злоупотребления, шедшие
Новгорода в пригороды и волости, побуждали их стремиться к обособлению, а
местная автономия давала к тому возможность, и Новгород не обнаружил ни
охоты, ни уменья привязать их к себе крепкими правительственными узами либо
прочными земскими интересами. Описывая новгородские злоупотребления,
летописец с горечью замечает, что не было тогда в Новгороде правды и правого
суда, были по всей области разор и поборы частые, крик и вопль "и все люди
проклинали старейшин наших и город наш". Крупные области Новгородской земли
давна стремились оторваться от своего центра: Псков уже в XIV в. добился
полной политической независимости; отдаленная новгородская колония Вятка с
самых первых пор своей жни стала в независимое отношение к метрополии;
Двинская земля также не раз пыталась оторваться от Новгорода. В минуту
последней решительной борьбы Новгорода за свою вольность не только Псков и
Вятка, но и Двинская земля не оказали ему никакой поддержки или даже послали
свои полки против него на помощь Москве.
ЗАВИСИМОСТЬ ОТ НИЗА. Мы видели, как много содействовало успехам
новгородской вольности политическое обособление Новгорода от княжеской Руси.
Но оставалась экономическая зависимость от На, от центральной княжеской
Великороссии. Новгород всегда нуждался в привозном хлебе с На. Это
заставляло его поддерживать постоянно добрые отношения к Новой Руси.
Суздальские князья, враждуя с Новгородом, легко вынуждали у него покорность,
задерживая в Торжке обозы с хлебом, направлявшиеся в Новгород. Потому
новгородцы не могли быть долго во вражде с новыми князьями: по выражению
летописца, тогда "ни жито к ним не идяше ниотколеже". В Новгороде начиналась
дороговна, наступал голод: простонародье поднималось на бояр и заставляло
их идти на мировую с князем. В 1471 г. прекращение подвоза хлеба Иваном III
и восстание простого народа в Новгороде довершили торжество Москвы, начатое
победой на Шелони. Но Новгород не умел и не мог приобрести себе искренних и
надежных друзей ни среди князей, ни в Новой Руси. Чужой для князей,
точнее, ничей, но богатый Новгород был для них лакомым куском, возбуждавшим
их аппетит, а новгородское устройство было для них досадным препятствием,
мешавшим воспользоваться этим куском. Разнообразные причины рано поселили и
в населении княжеской Руси очень враждебное отношение к Новгороду. Эти
причины были: своеобразный политический быт Новгорода, частые походы
новгородских "молодцов", разорявших встречные города Новой Руси по Волге и
ее притокам, ранние и тесные торговые и культурные связи Новгорода с
немецким католическим Западом, наконец, и более всего, союз с литовским
королем-папежником. Вот чем объясняется радость, с какою Новая Русь
приветствовала разгром Новгорода при Иване III. Здесь на новгородцев
привыкли смотреть как на крамольников и вероотступников, вознесшихся
гордостью. В глазах нового летописца новгородцы хуже неверных. "Неверные,
- по его словам, - искони не знают бога; эти же новгородцы так долго были в
христианстве, а под конец начали отступать к латинству; великий князь Иван
пошел на них не как на христиан, а как на иноплеменников и вероотступников".
В то время как Ивановы полки громили новгородцев в новых областях, сам
народ добровольно собирался большими толпами и ходил на Новгородскую землю
за добычей, так что, по замечанию летописца, весь край был опустошен до
самого моря.
СЛАБОСТЬ ВОЕННЫХ СИЛ. Наконец, существенным недостатком новгородского
устройства была слабость военных сил. Новгороду рано, особенно с XIII в.,
пришлось вести многостороннюю внешнюю борьбу со шведами, ливонскими немцами,
Литвой и русскими князьями, -за него соперничавшими. Потом он сам
неразумно усложнял свои внешние затруднения ссорами со своим бывшим
пригородом Псковом. В этой борьбе Новгород выработал себе военное устройство
с тысяцким во главе. Главную силу составляло народное ополчение, полк,
набиравшийся на время войны по разрубу, разверстке, обывателей главного
города, пригородов в сельских волостей. Внешнюю борьбу облегчали Новгороду
князья с их дружинами, которых он прывал к себе, в Псков, на который по
его пограничному положению падала наибольшая тяжесть борьбы. С половины XIV
в. во внешних отношениях Новгорода наступило затишье, редка прерывавшееся
столкновениями на западных границах. Но он не воспользовался столетним
покоем, чтобы обновить и усилить свое старое военное устройство, напротив,
по-видимому, допустил его до упадка в привычной надежде среди соперничавших
князей всегда найти себе союзника. Но к половине XV в. на Руси уже не стало
соперников, боровшихся за Новгород: за него боролись только Москва и Литва.
Не приготовив своей силы, достаточной для обороны, Новгород до времени
лавировал между обеими соперницами, откупаясь от той и другой. Москва
грозила Новгороду уничтожением вольности. Чтобы спасти ее, оставалось искать
спасения у Литвы; но союз с Литвой казался меной родной вере и земле в
глазах не только остальной Руси, но и значительной части самого
новгородского общества. В последние годы независимости новгородцы больно
почувствовали свой недос В походе 1456 г. 200 москвичей под Русой
наголову разбили 5 тысяч новгородских конных ратников, совсем не умевших
биться конным строем. В 1471 г., начав решительную борьбу с Москвой и
потеряв уже две пешие рати, Новгород наскоро посадил на коней и двинул в
поле тысяч 40 всякого сброда, гончаров, плотников и других ремесленников,
которые, по выражению летописи, отроду и на лошади не бывали. На Шелони 4
тысяч московской рати было достаточно, чтобы разбить наголову эту толпу,
положив тысяч 12 на месте.
ОБЩАЯ ПРИЧИНА ПАДЕНИЯ ВОЛЬНОГО ГОРОДА. Таковы недостатки новгородского
государственного строя и быта. Не подумайте, что я ложил их, чтобы
объяснить падение Новгорода. Эти недостатки важны для нас не как причины его
падения, а как следствия противоречий его политического склада, как
доказательство, что в ходе исторических дел есть своя логика, вестная
закономерность. Около половины XV в. мыслящие люди Новгорода, предчувствуя
его падение, расположены были видеть причину приближавшейся беды в городских
раздорах. Новгородский архиепископ Иона, отговаривая Василия Темного
незадолго до его смерти от похода на Новгород, обещал великому князю
испросить у бога его сыну Ивану свободу от Орды за сохранение свободы
Новгорода и при этом, вдруг заплакав, пронес: "Кто может озлобить толикое
множество людей моих, смирить величие моего города? Только усобицы смятут
их, раздор нложит их". Но в судьбе Новгорода усобицами, как и другими
недостатками его быта, можно объяснить разве только легкость его покорения
Москвой. Новгород пал бы, если бы и был от них свободен: участь вольного
города была решена не местными условиями, а более общей причиной, более
широким и гнетущим историческим процессом. Я указывал на этот процесс,
заканчивая историю Московского княжества в удельные века. К половине XV в.
образование великорусской народности уже завершилось; ей недоставало только
единства политического. Эта народность должна была бороться за свое
существование на востоке, на юге и на западе. Она искала политического
центра, около которого могла бы собрать свои силы для этой тяжелой и опасной
борьбы. Мы видели, как таким центром сделалась Москва. как удельные
династические стремления московских князей встретились с политическими
потребностями всего великорусского населения. Эта встреча решила участь не
только Новгорода Великого, но и других самостоятельных политических миров,
какие еще оставались на Руси к половине XV в. Уничтожение особности земских
частей независимо от их политической формы было жертвой, которой требовало
общее благо земли, теперь становившейся строго централованным и
однообразно устроенным государством, и московский государь явился
исполнителем этого требования. А Новгород, по основам своего народного быта
органическая часть Великороссии, жил отдельною от нее жнью и хотел
продолжать так жить, не разделяя ее интересов и тягостей: в 1477 г.,
переговариваясь с Иваном III, новгородцы ставили условие, чтобы их "в
Новскую землю к берегу" на службу не посылали - защищать южную окраину
Московского государства от т Новгород при лучшем политическом
устройстве мог бы вести более упорную борьбу с Москвой, но исход этой борьбы
был бы все тот же: вольный город неминуемо пал бы под ударами Москвы.
ПРЕДСКАЗАНИЯ. Когда разрушается сильный фический органм, его
разрушение сказывается тяжкими вздохами и стонами; когда гибнет общественный
союз, живший долгой и сильной жнью, его гибель обыкновенно предваряется
или сопровождается легендой, в которую отливается усиленная работа мысли
современников над тем, что ими ожидалось или что с ними случилось. В нашей
истории немного таких катастроф, которые были бы окружены таким роем
сказаний, как падение Новгорода, коих иные не лишены фактической основы.
Ожидание блкой беды еще в начале княжения Ивана III привело новгородские
умы и нервы в напряженное состояние; это напряжение обнаруживалось в
пророчествах о блкой судьбе города. В новгородском монастыре на
подгородном урочище Клопске в 40-х годах XV столетия подвался блаженный
Михаил, вестный в наших святцах под именем Клопского. В 1440 г. посетил
его местный архиепископ Евфимий. Блаженный сказал владыке: "А сегодня
радость большая в Москве". - "Какая, отче, радость?" - "У великого князя
московского родился сын, которому дали имя Иван; разрушит он обычаи
Новгородской земли и принесет гибель нашему Городу". Незадолго до падения
Новгорода с далекого острова Белого моря пришел в Новгород основатель
Соловецкого монастыря преп. Зосима ходатайствовать пред властями о нуждах
своей обители. Пошел он и к боярыне Марфе Борецкой, вдове посадника,
пользовавшейся большим влиянием в новгородском обществе; но она не приняла
старца и велела холопам прогнать его. Уходя со двора надменной боярыни,
Зосима покачал головой и сказал спутникам: "Придут дни, когда живущие в этом
дворе не будут ступать по нему ногами своими, когда затворятся его ворота и
не отворятся более и запустеет этот двор", что и случилось, прибавляет
жнеописатель преп. Зосимы. Марфа после одумалась, узнав, как радушно
новгородские бояре принимают обиженного ею пустынника. Она усердно просила
Зосиму прийти к ней и благословить ее. Зосима согласился. Марфа устроила для
него обед со знатными гостями, первыми новгородскими сановниками, вождями
литовской партии, душой которой была Марфа. Среди обеда Зосима взглянул на
гостей и вдруг с умлением молча опустил глаза в землю. Взглянув в другой
раз, он опять сделал то же; взглянул в третий раз - и опять, наклонившись,
покачал головой и прослезился. С той минуты он не дотронулся до пищи,
несмотря на просьбы хозяйки. По выходе дому ученик Зосимы спросил его,
что значило его поведение за столом. Зосима отвечал: "Взглянул я на бояр и
вижу - некоторые них без голов сидят". Это были те новгородские бояре,
которым Иван III в 1471 г. после Шелонской битвы велел отрубить головы как
главным своим противникам. Задумав передаться литовскому королю, новгородцы
выпросили себе у него в наместники подручника его, князя Михаила
Олельковича. Готовилась борьба с Москвой. Посадник Немир, принадлежавший к
литовской партии, приехал в Клопский монастырь к упомянутому блаженному
Михаилу. Михаил спросил посадника, откуда он. "Был, отче, у своей пратещи
(тещиной матери)". - "Что у тебя, сынок, за дума, о чем это ты все ездишь
думать с женщинами?" "Слышно, - сообщил посадник, - летом собирается идти на
нас князь московский, а у нас есть свой князь Михаил". "То, сынок, не князь,
а грязь, - возразил блаженный, - шлите-ка скорее послов в Москву, добивайте
челом московскому князю за свою вину, а не то придет он на Новгород со всеми
силами своими, выйдете вы против него, и не будет вам божьего пособия, и
перебьет он многих вас, а еще больше того в Москву сведет, а князь Михаил
от вас в Литву уедет и ни в чем вам не поможет". Все так и случилось, как
предсказал блаженный.
ГЛАВНЫЕ ЯВЛЕНИЯ III ПЕРИОДА РУССКОЙ ИСТОРИИ. ПОЛОЖЕНИЕ РУССКОЙ ЗЕМЛИ В
ПОЛОВИНЕ XV В. ГРАНИЦЫ МОСКОВСКОГО КНЯЖЕСТВА. ПЕРЕМЕНА В ДАЛЬНЕЙШЕМ ХОДЕ
СОБИРАНИЯ РУСИ MOCKBЫ. ТЕРРИТОРИАЛЬНЫЕ ПРИОБРЕТЕНИЯ ИВАНА III И ЕГО ПРЕЕМН.
ПОЛИТИЧЕСКОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ ВЕЛИКОРОССИИ - ОСНОВНОЙ ФАКТ III ПЕРИОДА. БЛИЖАЙШИЕ
СЛЕДСТВИЯ ЭТОГО ФАКТА. ПЕРЕМЕНА ВО ВНЕШНЕМ ПОЛОЖЕНИИ МОСКОВСКОГО КНЯЖЕСТВА И
ВО ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ ЕГО ВЕЛИКИХ КНЯЗЕЙ. МЫСЛЬ О НАРОДНОМ РУССКОМ ГОСУДАРСТВЕ
И ЕЕ ВЫРАЖЕНИЕ ВО ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ ИВАНА III
Обратимся к учению третьего периода нашей истории. Он начинается с
половины XV в., точнее говоря, со вступления Ивана III на великокняжеский
стол в 1462 г. и продолжается до начала XVII в. (1613 г.), когда на
московском престоле является новая династия. Я назвал этот период временем
Московской Руси, или Великорусского государства.
ГЛАВНЫЕ ЯВЛЕНИЯ. Северная Русь, дотоле разбитая на самостоятельные
местные миры, объединяется под одной государственной властью, носителем
которой является московский государь, но он правит при содействии нового
класса, вокруг него образовавшегося, - боярства. Основой народного хозяйства
в этом государстве остается по-прежнему земледельческий труд вольного
крестьянина, работающего на государственной или частной земле, но
государственная земля все более переходит в руки нового военного класса,
создаваемого государством, и вместе с тем все более стесняется свобода
крестьянского труда, заменяясь хозяйственной зависимостью крестьянина от
служилого землевладельца. Таковы главные явления, которые в этом периоде нам
предстоит учить. Прежде всего попытаемся выяснить основной, так сказать
центральный, факт, от которого шли или к которому сводились все эти явления.
Что дает нам право положить грань нового периода на половине XV в.? С этого
времени происходят важные перемены в Русской земле, и все эти перемены идут
от Московского государства и от московского государя, который правил этим
государством. Вот главные действующие силы, которые в продолжение
полутораста лет этого периода ставят Русскую землю в новое положение. Но
когда Иван III наследовал на московском столе своему отцу, в Русской земле
еще не было ни Московского государства в тех границах, которые оно имело в
конце XVI в., ни московского государя с тем политическим значением, с каким
он Является 100 лет спустя. Оба этих фактора еще не были готовы в 1462 г.,
оба являются результатами медленного и трудного процесса, совершающегося в
этот самый период. Чтобы лучше понять появление этих факторов, надобно
представить себе политическое положение Русской земли около половины XV в.
РУССКАЯ ЗЕМЛЯ В ПОЛОВИНЕ XV В. Весь почти север нашей равнины с
северозападным ее углом к Финскому заливу составлял область вольного
Новгорода Великого, к которой на юго-западе, со стороны Ливонии, примыкала
маленькая область другого вольного города, Пскова. Вся Западная Русь, т. е.
Белоруссия вместе с частью Великороссии, областью Смоленской и Русь Малая с
соседними краями нынешних великорусских губерний - Курской, Орловской, даже
с частями Тульской и Калужской входили в состав Литовско-Польского
государства. За Тулой и Рязанской землей начиналось обширное степное
пространство, тянувшееся до берегов Черного, Азовского и Каспийского морей,
на котором оседлому населению Руси не удавалось основаться прочно и где
господствовали татары, гнездившиеся в Крыму и на нижней Волге. На востоке,
за средней и верхней Волгой, господствовали татары Казанского царства,
отделившиеся от Золотой Орды в первой половине XV в., затем вятчане, мало
слушавшиеся московского князя, хотя Вятка числилась в его владениях, и
разные инородцы Пермской земли. Собственно центральное пространство равнины
представляло кучу больших и малых княжеств, среди которых находилось и
княжество Московское.
МОСКОВСКОЕ КНЯЖЕСТВО. Обозначим в общих чертах его границы. Северная
часть нынешней Московской губернии, именно Клинский уезд, принадлежала еще
Тверскому княжеству. Далее на север и северо-восток, за Волгой, московские
владения соприкасались или перемежались с владениями новгородскими,
ростовскими, ярославскими, простираясь до слияния Сухоны и Юга. С
юго-западной стороны граница с Литвой шла по Угре, в Калужской губернии;
Калуга находилась на юго-западной окраине Московского княжества, а она всего
в 170 верстах от Москвы. Средним течением Оки, между Калугой и Коломной,
Московское княжество граничило с великим княжеством Рязанским, а нижнее
течение Оки, от устья Цны, и течение Волги от Нижнего до устья Суры и
Ветлуги отделяло его от мордвы и черемисы, находившихся под властью
казанских т Этот стесненный юго-западный угол территории и был головной
частью княжества, передовым его оплотом, указывавшим, в какие стороны были
обращены его боевые силы: здесь находилось их средоточие. Город Москва в
половине XV в. лежал вбли трех окраин княжества: на севере верстах в 80
начиналось княжество Тверское, самое враждебное Москве русских княжеств;
на юге верстах в 100 по берегу средней Оки шла сторожевая линия против
самого беспокойного врага - татар; на западе верстах в 100 с чем-нибудь за
Можайском в Смоленской области стояла Литва, самый опасный врагов Москвы.
С северной, западной и южной сторон неприятельским полкам достаточно было
немногих переходов, чтобы дойти до Москвы. Собираясь учать историю Москвы
с половины XV в., запомним хорошенько это неудобство ее внешнего положения в
то время. Итак, Русская земля распадалась на множество мелких и крупных
политических миров, независимых друг от друга, и среди этих миров Московское
княжество было далеко не самым крупным: Литовское княжество, по большинству
населения состоявшее Руси, и область Новгорода Великого были гораздо
обширнее его. Раздробленная внутри Русская земля распадалась на две половины
по своему внешнему политическому положению: юго-западная половина была под
властью соединенных Польши и Литвы, северо-восточная - платила дань хану
Золотой Орды. Значит, положение Русской земли в половине XV в. можно
определить двумя чертами: политическое порабощение вне и политическое
раздробление внутри. На всем пространстве нашей равнины, где только обитала
Русь, кроме Вятки, не было деревни, которая не находилось бы под чуждым
иноземным игом.
ПОЛИТИЧЕСКИЙ СОСТАВ ВОСТОЧНОЙ РУСИ. В такой обстановке Иван III
продолжал дело своих предшественников - великих князей московских. Еще до
него на протяжении полутора столетий мы наблюдали в истории Северной Руси
два параллельных процесса: собирание земли и сосредоточение власти,
постепенное территориальное расширение вотчины московских князей за счет
других княжеств и постепенное материальное усиление великого князя
московского на счет удельных. Как ни были велики успехи, достигнутые
Москвой, ни тот, ни другой этих процессов далеко еще не был доведен до
конца, когда Иван III вступил на стол отца и деда. Территориальное собирание
Руси Москвой не подвинулось еще настолько, чтобы захватить все
самостоятельные местные миры, какие существовали в Центральной и Северной
Руси. Эти миры, ждавшие своей очереди быть поглощенными Москвой, по их
политическому устройству можно разделить на два разряда: то были или вольные
города (Новгород, Псков, Вятка), или княжества. Последние принадлежали двум
княжеским линиям - старого Святослава черниговского и Всеволода III
суздальского - и образовали 4 группы удельных княжеств с особым великим
князем во главе каждой: то были княжества Рязанское, Ростовское, Ярославское
и Тверское. С другой стороны, ни Иван III, ни его старший сын Василий не
были единственными властителями Московского княжества, делили обладание им с
ближайшими родичами, удельными московскими князьями, и власть великого князя
не разрослась еще настолько, чтобы превратить этих удельных владетелей в
простых подданных московского государя. Великий князь пока поднимался над
удельными не объемом власти, а только количеством силы, пространством
владений и суммой доходов. У Ивана III было 4 удельных брата и двоюродный
удельный дядя Михаил верейский; у Василия III также было 4 брата. Отношения
между ними по-прежнему определялись договорами, и здесь встречаем все
прежние определения, повторяются знакомые нам формулы княжеских отношений,
давно уже не соответствовавшие действительности. Договаривающиеся стороны
продолжают притворяться, будто не замечая совершившихся перемен, как будто
между ними все оставалось по-старому, хотя Иван III по пустому поводу
пригрозил тюрьмой сыну Михаила верейского и отнял у старика дяди удел за
побег этого сына в Литву.
ПЕРЕМЕНА В МОСКОВСКОМ СОБИРАНИИ РУСИ. Иван III продолжал старое дело
территориального собирания Руси, но уже не по-старому. В удельное время
территориальные приобретения московских князей носили характер или захватов,
или частных хозяйственных сделок с соседними князьями. Местные общества еще
не принимали заметного деятельного участия в этом территориальном
объединении Руси, хотя по временам и проявлялось их нравственное тяготение к
Москве. С половины XV в. становится заметно прямое вмешательство самих
местных обществ в дело. Можно заметить, что не везде одни и те же классы
местных обществ обнаруживают открытое влечение к Москве. В Новгороде
московская партия состояла преимущественно простонародья с несколькими
боярами, стоявшими во главе его; эта сторона ищет управы на своевольную
новгородскую знать у московского великого князя. В княжеской Руси, напротив,
высшие служилые классы общества тяготеют к Москве, соблазняясь выгодами
службы у богатого и сильного князя. Так, в Твери еще задолго до последнего
удара, нанесенного ей Москвой, местные бояре и рядовые служилые люди начали
переходить на московскую службу. Когда Иван III только еще собирался в поход
на Тверь за ее союз с Литвой, многие тверские бояре и дети боярские стали
покидать своего князя и толпами переходить в Москву; даже два тверских
удельных князя перешли тогда на московскую службу. Когда Иван III подступил
к Твери (1485 г.), новая толпа тверских князей и бояр переехала в московский
лагерь и била челом Ивану на службу. Тверской летописец называет этих
перелетов крамольниками и считает их главными виновниками падения Тверского
княжества. По замечанию другого летописца, Иван взял Тверь меной боярскою.
То же самое явление повторилось и в другом великом княжестве - Рязанском.
Это княжество присоединено было к Москве при Ивановом преемнике в 1517 г. Но
задолго до этого московский государь имел там опору в главном рязанском
боярине Коробьине, который и подготовил нложение своего князя. Далее, союз
князей, образовавшийся под рукою московского государя ближних и дальних
его родичей еще в удельные века, теперь расширился и скрепился новыми
интересами, усилившими авторитет московского государя. Прежде в этом союзе,
завязавшемся по воле хана, заметно было действие преимущественно
материальной силы или случайных, временных отношений: союзные князья большею
частью становились под руку московского государя, уступая его материальному
давлению и его влиянию в Орде или движимые патриотическими побуждениями, по
которым некоторые них соединились с Димитрием Донским против Твери и
Мамая. Теперь этот союз расширился под действием новой связи, входящей в его
состав, - интереса религиозного. Действие этого интереса обнаруживается
среди православных князей, подвластных Литве. Мы покинули юго-западную Русь
в минуту ее разгрома татарами в 1240 г. С половины XIII столетия в соседстве
с этой Русью начинает подниматься княжество Литовское. В XIII и XIV вв.
литовские князья постепенно подчиняют себе разъединенные и опустошенные
княжества Западной Руси. Эта Русь со своими князьями не оказывала особенно
упорного сопротивления Литве, которая освобождала ее от татарской неволи. С
тех пор начинается могущественное культурное и политическое влияние Западной
Руси на Литву. Уже к концу XIV в. Литва и по составу населения, и по складу
жни представляла себя больше русское, чем литовское, княжество. Но в
1386 г. литовский великий князь Ягелло (Яков), воспитанный в православии
своею матерью, рожденной княжной тверской Юлианией, женился на наследнице
Польского королевства Ядвиге и принял католичество. Этот династический союз
Литвы и Польши завязал роковой для соединенного государства
религиозно-политический узел. С тех пор началась при содействии
польско-литовского правительства католическая пропаганда в Западной Руси.
Пропаганда эта особенно усилилась во второй половине XV в., когда Литвой
правил сын Ягелло Казимир IV. Православное русское общество оказывало
стойкое противодействие католическим миссионерам. В Западной Руси начиналось
сильное брожение, "замятия великая" между католиками и православными. "Все
наше православное христианство хотят окрестить, - писали оттуда, - за это
наша Русь вельми ся с Литвою не любят". Увлекаемые этим религиозным
движением, и православные князья Западной Руси, еще не утратившие прежней
самостоятельности в своих владениях под легкою властью великого князя
литовского, начали один за другим приставать к Москве как к своему
религиозному центру. Те них, которые могли присоединиться к Москве со
своими владениями по их блости к московским границам, принимали условия
зависимости, выработавшиеся в Москве для добровольно поддавшихся удельных
князей: они делались постоянными и подчиненными союзниками московского
государя, обязывались служить ему, но сохраняли при себе дворы, дружины и не
только оставались или становились вотчинниками своих владений, но и
пользовались в них административными правами, держали свое особое
управление. В такое положение становились передававшиеся Москве владельцы
мелких княжеств по верхней Оке, потомки св. Михаила черниговского, князья
Белевские, Новосильские, Воротынские, Одоевские и другие. Примеру их
последовали потомки Всеволода III, князья черниговский и новгород-северский,
сын Ивана Андреевича можайского и внук Шемяки. Отцы их, когда их дело в
борьбе с Василием Темным было проиграно, бежали в Литву и там получили
обширные владения по Десне, Семи, Сожу и Днепру с городами Черниговом и
Новгородом-Северским. Отец одного и дед другого были злейшими недругами
Василия Темного, своего двоюродного брата, а сын и внук, стоя за
православие, забыли наследственную вражду и стали подчиненными союзниками
Васильева сына. Так московский союз князей, расширяясь, превращался в
военную гегемонию Москвы над союзными князьями.
ПРИОБРЕТЕНИЯ ИВАНА III И ВАСИЛИЯ III. Таковы новые явления, которые
замечаются в территориальном собирании Руси Москвой с половины XV в. Сами
местные общества начинают открыто обращаться к Москве, увлекая за собой и
свои правительства или увлекаемые ими. Благодаря этому тяготению московское
собирание Руси получило иной характер и ускоренный ход. Теперь оно перестало
быть делом захвата или частного соглашения, а сделалось
национально-религиозным движением. Достаточно короткого перечня
территориальных приобретений, сделанных Москвой при Иване III и его сыне
Василии, чтобы видеть, как ускорилось это политическое объединение Руси. С
половины XV в. и вольные города со своими областями, и княжества быстро
входят в состав московской территории. В 1463 г. все князья ярославские,
великий с удельными, били Ивану III челом о принятии их на московскую службу
и отказались от своей самостоятельности. В 1470-х годах покорен был Новгород
Великий с его обширной областью в Северной Руси. В 1472 г. приведена была
под руку московского государя Пермская земля, в части которой (п
Вычегде) начало русской колонации положено было еще в XIV в., во времена
св. Стефана Пермского. В 1474 г. князья ростовские продали Москве
остававшуюся за ними половину Ростовского княжества; другая половина еще
раньше была приобретена Москвой. Эта сделка сопровождалась вступлением
князей ростовских в состав московского боярства. В 1485 г. без боя
присягнула Ивану III осажденная им Тверь. В 1489 г. окончательно покорена
Вятка. В 1490-х годах князья Вяземские и целый ряд мелких князей
черниговской линии - Одоевские, Новосильские, Воротынские, Мезецкие, а также
сейчас упомянутые сыновья московских беглецов, князья черниговский и
северский, все со своими владениями, захватывавшими восточную полосу
Смоленской и большую часть Черниговской и Северской земель, прнали над
собой, как уже сказано было, верховную власть московского государя. В
княжение Иванова преемника присоединены были к Москве в 1510 г. Псков с его
областью, в 1514 г. - Смоленское княжество, захваченное Литвой в начале XV
в., в 1517 г. - княжество Рязанское; наконец, в 1517 - 1523 гг. княжества
Черниговское и Северское включены были в число непосредственных владений
Москвы, когда северский Шемячич выгнал своего черниговского соседа и
товарища по гнанию его владений, а потом и сам попал в московскую
тюрьму. Мы не будем перечислять территориальных приобретений, сделанных
Москвой в царствование Ивана IV за пределами тогдашней Великороссии, по
Средней и Нижней Волге и в степях по Дону и его притокам. Довольно того, что
было приобретено отцом и дедом царя, чтобы видеть, насколько расширилась
территория Московского княжества. Не считая шатких, неукрепленных
зауральских владений в Югре и земле вогуличей, Москва владела от Печоры и
гор Северного Урала до устьев Невы и Наровы и от Васильсурска на Волге до
Любеча на Днепре. При восшествии Ивана III на великокняжеский стол
московская территория едва ли заключала в себе более 15 тысяч квадратных
миль. Приобретения Ивана III и его сына увеличили эту территорию по меньшей
мере тысяч на 40 квадратных миль.
ОСНОВНОЙ ФАКТ. Такова перемена, происшедшая в положении Московского
княжества. Территориальное расширение само по себе - успех чисто внешний,
географический; но оно оказало могущественное действие на политическое
положение Московского княжества и его князя. Важно было не количество новых
пространств. В Москве почувствовали, что завершается большое давнее дело,
глубоко касающееся внутреннего строя земской жни. Это чувство выразили
тогдашние органы московской публицистики, летопись и юродивый. Летопись
называет великого князя Василия III последним собирателем Руси. Только что
упомянутый Шемячич северский был последний московский родом князь не
семьи Темного, находившийся на положении удельного. Когда его посадили в
тюрьму, на московских улицах появился блаженный с метлой в руках. На вопрос,
зачем у него метла, он отвечал: "Государство не совсем еще чисто; пора
вымести последний сор". Если вы представите себе новые границы Московского
княжества, созданные перечисленными территориальными приобретениями, вы
увидите, что это княжество вобрало в себя целую народность. Мы знаем, как в
удельные века путем колонации в Центральной и Северной Руси сложилось
новое племя в составе русского населения, образовалась новая народность -
великорусская. Но до половины XV в. эта народность оставалась лишь фактом
этнографическим, без политического значения: она была разбита на несколько
самостоятельных и разнообразно устроенных политических частей; единство
национальное не выражалось в единстве государственном. Теперь вся эта
народность соединяется под одной государственной властью, вся покрывается
одной политической формой. Это сообщает новый характер Московскому
княжеству. До сих пор оно было одним нескольких великих княжеств Северной
Руси; теперь оно остается здесь единственным и потому становится
национальным: его границы совпадают с пределами великорусской народности.
Прежние народные сочувствия, тянувшие Великую Русь к Москве, теперь
превратились в политические связи. Вот тот основной факт, от которого пошли
остальные явления, наполняющие нашу историю XV и XVI вв. Можно так выразить
этот факт: завершение территориального собирания северо-восточной Руси
Москвой превратило Московское княжество в национальное великорусское
государство и таким образом сообщило великому князю московскому значение
национального великорусского государя. Если вы припомните главные явления
нашей истории XV и XVI вв., вы увидите, что внешнее и внутреннее положение
Московского государства в это время слагается последствий этого основного
факта.
ПЕРЕМЕНА ВО ВНЕШНЕМ ПОЛОЖЕНИИ И В ПОЛИТИКЕ МОСКВЫ. Вследствие этого,
во-первых, менилось внешнее положение Московского княжества. До сих пор
оно почти со всех сторон было прикрыто от внешних врагов другими русскими же
княжествами или землями вольных городских общин: с севера - княжеством
Тверским, с северо-востока и востока - Ярославским, Ростовским и до конца XV
в. Нижегородским, а с юга - Рязанским и мелкими княжествами по верхней Оке,
с запада - Смоленским (до захвата его Витовтом в 1404 г.), с северо-запада -
землями Новгорода и Пскова. С половины XV в. все эти внешние прикрытия
исчезают, и Московское княжество становится глаз на глаз с иноземными
государствами, не принадлежавшими к семье русских княжеств. В связи с этой
переменой во внешнем положении княжества менилась и внешняя политика
московских князей. Теперь, действуя на более широкой сцене, они усвояют себе
новые задачи, какие не стояли перед московскими князьями удельных веков. До
сих пор внешние отношения московских князей ограничивались тесным кругом
своей же братии, других русских князей, великих и удельных, да татарами. С
Ивана III московская политика выходит на более широкую дорогу: Московское
государство заводит сложные дипломатические сношения с иноземными
западноевропейскими государствами - Польшей и Литвой, Швецией, с орденами
Тевтонским и Ливонским, с императором германским и другими.
ИДЕЯ НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА. Вместе с расширением дипломатической
сцены меняется и программа внешней политики. Эта перемена тесно связана с
одной идеей, пробуждающейся в московском обществе около этого времени, -
идеей национального государства. Эта идея требует тем большего внимания с
нашей стороны, чем реже приходится нам отмечать прямое участие идей в
образовании фактов нашей древней истории. Сознание или, скорее, чувство
народного единства Русской земли - не новый факт XV - XVI вв.: это дело
Киевской Руси XI - XII вв., и, заканчивая учение политического строя
Русской земли в те века, я указывал на это чувство, даже пытался отметить
некоторые его особенности. Я говорил, что в то время оно выражалось не
столько в сознании характера и исторического назначения народа, сколько в
мысли о Русской земле как общем отечестве (лекция XII). Трудно сказать,
какое действие оказали на нее тревоги удельных веков. Но она, несомненно,
тлела в народе, питаемая церковными и другими связями. Разрыв русской
народности на две половины, юго-западную и северо-восточную, удельное
дробление последней, иноземное иго - эти неблагоприятные условия едва ли
могли содействовать прояснению мысли о народном единстве, однако были
способны пробудить или поддержать смутную потребность в нем, и мы уже знаем,
какую крупную роль сыграла она в ходе успехов Московского княжества. Я веду
речь не об этой потребности, а об идее национального государства, о
стремлении к политическому единству на народной основе. Эта идея возникает и
усиленно разрабатывается прежде всего в московской правительственной среде
по мере того, как Великороссия объединялась под московской властью.
Любопытно следить, в каком виде и с какою степенью понимания дела
проявлялась эта идея, которая не могла не оказать влияние на ход жни
Московского княжества. Видно, во-первых, что она вырабатывается под
давлением менявшихся внешних сношений московского великого князя. Потому
первой провозвестницей ее является московская дипломатия Иванова времени, и
уже отсюда, государева дворца и кремлевской канцелярии, она проникает в
московское общество. Прежде столкновения московских великих князей с их
русскими соседями затрагивали только местные интересы и чувства москвича,
тверича, рязанца, разъединявшие их друг с другом. Боролась Москва с Тверью,
Рязанью; теперь борются Русь с Польшей, со Швецией, с немцами. Прежние войны
Москвы - усобицы русских князей; теперь это борьба народов. Внешние
отношения Москвы к иноплеменным соседям получают одинаковое общее значение
для всего великорусского народа: они не разъединяли, а сближали его местные
части в сознании общих интересов и опасностей и поселяли мысль, что Москва -
общий сторожевой пост, откуда следят за этими интересами и опасностями,
одинаково блкими и для москвича, и для тверича, для всякого русского.
Внешние дела Москвы усиленно вызывали мысль о народности, о народном
государстве. Эта мысль должна была положить свой отпечаток и на общественное
сознание московских князей. Они вели свои дела во имя своего фамильного
интереса. Но равнодушие или молчаливое сочувствие, с каким местные общества
относились к московской уборке их удельных князей, открытое содействие
высшего духовенства, усилия Москвы в борьбе с поработителями народа - все
это придавало эгоистической работе московских собирателей земли характер
народного дела, патриотического подвига, а совпадение их земельных стяжений
с пределами Великороссии волей-неволей заставляло их слить свой
династический интерес с народным благом, выступить борцами за веру и
народность. Вобрав в состав своей удельной вотчины всю Великороссию и
принужденный действовать во имя народного интереса, московский государь стал
заявлять требование, что все части Русской земли должны войти в состав этой
вотчины. Объединявшаяся Великороссия рождала идею народного государства, но
не ставила ему пределов, которые в каждый данный момент были случайностью,
раздвигаясь с успехами московского оружия и с колонационным движением
великорусского народа.
ЕЕ ВЫРАЖЕНИЕ В ПОЛИТИКЕ ИВАНА Ш. Вот эта идея все настойчивее начинает
пробиваться в московских дипломатических бумагах со времени Ивана III.
Приведу них несколько, может быть, не самых выразительных черт. Иван III
два раза воевал со своим литовским соседом великим князем Александром, сыном
Казимира IV. Обе войны вызваны были одинаковым поводом - переходом мелких
князей Черниговской земли на московскую службу. Первая война началась тотчас
по смерти Казимира, в 1492 г., и прервалась в 1494 г. Женитьба Александра на
дочери Ивановой не помешала второй войне (1500 - 1503), когда переход
служилых князей Литвы возобновился в усиленной степени. Посредником между
враждующими сторонами явился приехавший в Москву посол от папы и венгерского
короля Владислава, старшего брата Александрова. В то же время (1501 г.)
Александр литовский был бран по смерти другого брата, Яна Альбрехта, и на
польский престол. Посол жаловался в Москве на то, что московский государь
захватывает вотчины у Латвы, на которые он не имеет никакого права.
Московское правительство возражало на эту жалобу: "Короли венгерский и
литовский объявляют, что хотят стоять против нас за свою вотчину; но они что
называют своей вотчиной? Не те ли города и волости, с которыми русские
князья пришли к ним служить или которые наши люди у Литвы побрали? Папе,
надеемся, хорошо вестно, что короли Владислав и Александр - вотчичи
Польского королевства да Литовской земли от своих предков, а Русская земля -
от наших предков старины наша вотчина. Папа положил бы себе то на разум,
гораздо ли короли поступают, что не за свою вотчину воевать с нами хотят".
По этой дипломатической диалектике вся Русская земля, а не одна только
великорусская ее половина объявлена была вотчиной московского государя. Это
же заявление повторено было Москвой и по заключении перемирия с Александром
в 1503 г., когда литовский великий князь стал жаловаться на московского за
то, что тот не возвращает ему захваченных у Литвы земель, говоря, что ему,
Александру, жаль своей вотчины. "А мне, - возражал Иван, - разве не жаль
своей вотчины. Русской земли, которая за Литвой, - Киева, Смоленска и других
городов?" Во время мирных переговоров в 1503 г. московские бояре от имени
Ивана III упрямо твердили польско-литовским послам: "Ано и не то одно наша
отчина, кои городы и волости ныне за нами: и вся Русская земля старины от
наших прародителей наша отчина". В то же время Иван Ш объявлял в Крыму, что
у Москвы с Литвою прочного мира быть не может, пока московский князь не
воротит своей отчины, всей Русской земли, что за Литвой, что борьба будет
перемежаться только перемириями для восстановления сил, чтобы перевести дух.
Эта мысль о государственном единстве Русской земли исторического
воспоминания теперь превращается в политическое притязание, которое Москва и
спешила заявить во все стороны как свое неотъемлемое право.
ВОЙНЫ С ПОЛЬШЕЙ. Таковы были два ближайших следствия, вышедшие
указанного основного факта. Благодаря новым территориальным приобретениям
московских князей 1) менилось внешнее положение Московского княжества; 2)
усложнились задачи внешней московской политики, которая теперь, когда
Великая Русь образовала единое политическое целое, поставила на очередь
вопрос о политическом объединении всей Русской земли; этого вопроса вышла
вековая борьба двух соседних славянских государств - Руси и Польши. Простой
перечень войн Москвы с Польшей-Литвой при Иване III и его двух ближайших
преемниках показывает, сколько тяжелого исторического предвидения было в его
крымском заявлении: две войны при нем самом, две при его сыне Василии, одна
война в правление Васильевой вдовы Елены, при Иване IV война с Ливонией,
сопровождавшаяся продолжительной войной, точнее говоря, двумя войнами с
Польшей, поглотившими около 20 лет его царствования. Из 90 лет (1492 - 1582)
не менее 40 ушло на борьбу с Литвой - Польшей.
ВНУТРЕННИЕ СЛЕДСТВИЯ ОСНОВНОГО ФАКТА III ПЕРИОДА. РОСТ ПОЛИТИЧЕСКОГО
САМОСОЗНАНИЯ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРЯ. СОФЬЯ ПАЛЕОЛОГ И ЕЕ ЗНАЧЕНИЕ В МОСКВЕ.
НОВЫЕ ТИТУЛЫ. НОВАЯ ГЕНЕАЛОГИЯ И СКАЗАНИЕ О КОРОНОВАНИИ ВЛАДИМИРА МОНОМАХА.
ИДЕЯ БОЖЕСТВЕННОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ ВЕЛИКОКНЯЖЕСКОЙ ВЛАСТИ. ВОТЧИНА И
ГОСУДАРСТВО. КОЛЕБАНИЯ МЕЖДУ ОБЕИМИ ФОРМАМИ ПРАВЛЕНИЯ. ПОРЯДОК
ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ. РАСШИРЕНИЕ ВЛАСТИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ. ЗАПОЗДАЛОСТЬ И ВРЕД
УДЕЛЬНОГО ВЛАДЕНИЯ. НЕРЕШИТЕЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ К НЕМУ ИВАНА III И ЕГО
ПРЕЕМНИКОВ. СОСТАВ ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРЯ. ПЕРЕМЕНА ВО
ВЗГЛЯДЕ МОСКОВСКОГО ОБЩЕСТВА НА СВОЕГО ГОСУДАРЯ. ВЫВОДЫ.
Я указал ближайшие внешние следствия, какие вышли основного факта
учаемого периода. Но этот факт подействовал и на более скрытые сферы
московской государственной жни, на политические понятия и внутренние
государственные отношения, и это действие требует особенного внимания.
РОСТ ПОЛИТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ. Указанный факт заметно отразился на
политическом самосознании московского государя и великорусского общества. Мы
не можем, конечно, ожидать, чтобы новое положение, в каком очутился
московский государь, как бы сильно оно ни почувствовалось, тотчас вызвало в
московских правительственных умах соответственный ряд новых и отчетливых
политических понятий. Ни в одном тогдашнем памятнике мы не найдем прямого и
цельного выражения понятий, отлагавшихся в умах под влиянием менившегося
положения. Тогдашние политические дельцы не привыкли в своей деятельности ни
исходить отвлеченных теорий, ни быстро переходить от новых фактов к новым
идеям. Новая идея развивалась туго, долго оставаясь в фазе смутного помысла
или шаткого настроения. Чтобы понять людей в этом состоянии, надобно искать
более простых, первичных проявлений человеческой души, смотреть на внешние
подробности их жни, на костюм, по которому они строят свою походку, на
окружающую их обстановку, по которой они подбирают себе осанку: эти прнаки
выдают их помыслы и ощущения, еще не ясные для них самих, не созревшие для
более понятного выражения. Почувствовав себя в новом положении, но еще не
отдавая себе ясного отчета в своем новом значении, московская
государственная власть ощупью искала дома и на стороне форм, которые бы
соответствовали этому положению, и, уже облекшись в эти формы, старалась с
помощью их уяснить себе свое новое значение. С этой стороны получают
немаловажный исторический интерес некоторые дипломатические формальности и
новые придворные церемонии, появляющиеся в княжение Ивана III.
СОФЬЯ ПАЛЕОЛОГ. Иван был женат два раза. Первая жена его была сестра
его соседа, великого князя тверского, Марья Борисовна. По смерти ее (1467
г.) Иван стал искать другой жены, подальше и поважнее. Тогда в Риме
проживала сирота племянница последнего вантийского императора Софья
Фоминична Палеолог. Несмотря на то что греки со времени флорентийской унии
сильно уронили себя в русских православных глазах, несмотря на то что Софья
жила так блко к ненавистному папе, в таком подозрительном церковном
обществе, Иван III, одолев в себе религиозную брезгливость, выписал царевну
Италии и женился на ней в 1472 г. Эта царевна, вестная тогда в Европе
своей редкой полнотой, привезла в Москву очень тонкий ум и получила здесь
весьма важное значение. Бояре XVI в. приписывали ей все неприятные им
нововведения, какие с того времени появились при московском дворе.
Внимательный наблюдатель московской жни барон Герберштейн, два раза
приезжавший в Москву послом германского императора при Ивановом преемнике,
наслушавшись боярских толков, замечает о Софье в своих записках, что это
была женщина необыкновенно хитрая, имевшая большое влияние на великого
князя, который по ее внушению сделал многое. Ее влиянию приписывали даже
решимость Ивана III сбросить с себя татарское иго. В боярских россказнях и
суждениях о царевне нелегко отделить наблюдение от подозрения или
преувеличения, руководимого недоброжелательством. Софья могла внушить лишь
то, чем дорожила сама и что понимали и Ценили в Москве. Она могла привезти
сюда предания и обычаи вантийского двора, гордость своим происхождением,
досаду, что идет замуж за татарского данника. В Москве ей едва ли нравилась
простота обстановки и бесцеремонность отношений при дворе, где самому Ивану
III приходилось выслушивать, по выражению его внука, "многие поносные и
укорненные слова" от строптивых Но в Москве и без нее не у одного
Ивана III было желание менить все эти старые порядки, столь не
соответствовавшие новому положению московского государя, а Софья с
привезенными ею греками, видавшими и вантийские и римские виды, могла дать
ценные указания, как и по каким образцам ввести желательные перемены. Ей
нельзя отказать во влиянии на декоративную обстановку и закулисную жнь
московского двора, на придворные интриги и личные отношения; но на
политические дела она могла действовать только внушениями, вторившими тайным
или смутным помыслам самого Ивана. Особенно понятливо могла быть воспринята
мысль, что она, царевна, своим московским замужеством делает московских
государей преемниками вантийских императоров со всеми интересами
православного Востока, какие держались за этих императоров. Потому Софья
ценилась в Москве и сама себя ценила не столько как великая княгиня
московская, сколько как царевна вантийская. В Троицком Сергиевом монастыре
хранится шелковая пелена, шитая руками этой великой княгини, которая вышила
на ней и свое имя. Пелена эта вышита в 1498 г. В 26 лет замужества Софье,
кажется, пора уже было забыть про свое девичество и прежнее вантийское
звание; однако в подписи на пелене она все еще величает себя "царевною
царегородскою", а не великой княгиней московской И это было недаром: Софья,
как царевна, пользовалась в Москве правом принимать иноземные посольства.
Таким образом, брак Ивана и Софьи получал значение политической
демонстрации, которою заявляли всему свету, что царевна, как наследница
павшего вантийского дома, перенесла его державные права в Москву как в
новый Царьград, где и разделяет их со своим супругом.
НОВЫЕ ТИТУЛЫ. Почувствовав себя в новом положении и еще рядом с такой
знатной женой, наследницей вантийских императоров, Иван нашел тесной и
некрасивой прежнюю кремлевскую обстановку, в какой жили его невзыскательные
предки. Вслед за царевной Италии выписаны были мастера, которые построили
Ивану новый Успенский с Грановитую палату и новый каменный дворец на
месте прежних деревянных хором. В то же время в Кремле при дворе стал
заводиться тот сложный и строгий церемониал, который сообщал такую
чопорность и натянутость придворной московской жни. Точно так же, как у
себя дома, в Кремле, среди придворных слуг своих, Иван начал выступать более
торжественной поступью и во внешних сношениях, особенно с тех пор, как само
собою, без бою, при татарском же содействии, свалилось с плеч ордынское иго,
тяготевшее над северо-восточной Русью 2 столетия (1238 - 1480). В московских
правительственных, особенно дипломатических, бумагах с той поры является
новый, более торжественный язык, складывается пышная терминология,
незнакомая московским дьякам удельных веков. Между прочим, для едва
воспринятых политических понятий и тенденций не замедлили подыскать
подходящее выражение в новых титулах, какие появляются в актах при имени
московского государя. Это целая политическая программа, характерующая не
столько действительное, сколько искомое положение. В основу ее положены те
же два представления, влеченные московскими правительственными умами
совершавшихся событий, и оба этих представления - политические притязания:
это мысль о московском государе как о национальном властителе всей Русской
земли и мысль о нем как о политическом и церковном преемнике вантийских
императоров. Много Руси оставалось за Литвой и Польшей, и, однако, в
сношениях с западными дворами, не исключая и литовского, Иван III впервые
отважился показать европейскому политическому миру притязательный титул
государя всея Руси, прежде употреблявшийся лишь в домашнем обиходе, в актах
внутреннего управления, и в договоре 1494 г. даже заставил литовское
правительство формально прнать этот титул. После того как спало с Москвы
татарское иго, в сношениях с неважными иностранными правителями, например с
ливонским магистром, Иван III титулует себя царем всея Руси. Этот термин,
как вестно, есть сокращенная южнославянская и русская форма латинского
слова цесарь, или по старинному написанию цесарь, как от того же слова по
другому проношению, кесарь проошло немецкое Kaiser. Титул царя в актах
внутреннего управления при Иване III иногда, при Иване IV обыкновенно
соединялся со сходным по значению титулом самодержца - это славянский
перевод вантийского императорского титула
αυτοκρατωρ. Оба термина в
Древней Руси значили не то, что стали значить потом, выражали понятие не о
государе с неограниченной внутренней властью, а о властителе, не зависимом
ни от какой сторонней внешней власти, никому не платящем дани. На тогдашнем
политическом языке оба этих термина противополагались тому, что мы разумеем
под словом вассал. Памятники русской письменности до татарского ига иногда и
русских князей называют царями, придавая им этот титул в знак почтения, не в
смысле политического термина. Царями по преимуществу Древняя Русь до
половины XV в. звала вантийских императоров и ханов Золотой Орды, наиболее
вестных ей независимых властителей, и Иван III мог принять этот титул,
только перестав быть данником хана. Свержение ига устраняло политическое к
тому препятствие, а брак с Софьей давал на то историческое оправдание: Иван
III мог теперь считать себя единственным оставшимся в мире православным и
независимым государем, какими были вантийские императоры, и верховным
властителем Руси, бывшей под властью ордынских ханов. Усвоив эти новые
пышные титулы, Иван нашел, что теперь ему не пригоже называться в
правительственных актах просто по-русски Иваном, государем великим князем, а
начал писаться в церковной книжной форме: "Иоанн, божиею милостью государь
всея Руси". К этому титулу как историческое его оправдание привешивается
длинный ряд географических эпитетов, обозначавших новые пределы Московского
государства: "Государь всея Руси и великий князь Владимирский, и Московский,
и Новгородский, и Псковский, и Тверской, и Пермский, и Югорский, и
Болгарский, и иных", т. е. земель. Почувствовав себя и по политическому
могуществу, и по православному христианству, наконец, и по брачному родству
преемником павшего дома вантийских императоров, московский государь нашел
и наглядное выражение своей династической связи с ними: с конца XV в. на его
печатях появляется вантийский герб - двуглавый орел.
ГЕНЕАЛОГИЯ РЮРИКА. Тогда мыслили не идеями, а образами, символами,
обрядами, легендами, т. е. идеи развивались не в логические сочетания, а в
символические действия или предполагаемые факты, для которых искали
оправдания в истории. К прошлому обращались не для объяснения явлений
настоящего, а для оправдания текущих интересов, подыскивали примеры для
собственных притязаний. Московским политикам начала XVI в. мало было
брачного родства с Вантией: хотелось породниться и по крови, притом с
самым корнем или мировым образцом верховной власти - с самим Римом. В
московской летописи того века появляется новое родословие русских князей,
ведущее их род прямо от императора римского. По-видимому, в начале XVI в.
составилось сказание, будто Август, кесарь римский, обладатель всей
вселенной, когда стал немогать, разделил вселенную между братьями и
сродниками своими и брата своего Пруса посадил на берегах Вислы-реки по
реку, называемую Неман, что и доныне по имени его зовется Прусской землей,
"а от Пруса четырнадцатое колено - великий государь Рюрик". Московская
дипломатия делала этого сказания практическое употребление: в 1563 г.
бояре царя Ивана, оправдывая его царский титул в переговорах с польскими
послами, приводили словами летописи эту самую генеалогию московских
Рюриковичей.
СКАЗАНИЕ О ВЛАДИМИРЕ МОНОМАХЕ. Хотели осветить историей и идею
вантийского наследства. Владимир Мономах был сын дочери вантийского
императора Константина Мономаха, умершего за 50 лет с лишком до вступления
своего внука на киевский стол. В московской же летописи, составленной при
Грозном, повествуется, что Владимир Мономах, вокняжившись в Киеве, послал
воевод своих на Царьград воевать этого самого царя греческого Константина
Мономаха, который с целью прекратить войну отправил в Киев с греческим
митрополитом крест животворящего древа и царский венец со своей головы,
т. е. мономахову шапку, с сердоликовой чашей, которой Август, царь
римский, веселился, и с золотою цепью. Митрополит именем своего царя просил
у князя киевского мира и любви, чтобы все православие в покое пребывало "под
общею властью нашего царства и твоего великого самодержавства Великие Руси".
Владимир был венчан этим венцом и стал зваться Мономахом, боговенчанным
царем Великой Руси. "Оттоле, - так заканчивается рассказ, - тем царским
венцом венчаются все великие князи владимирские". Сказание было вызвано
венчанием Ивана IV на царство в 1547 г., когда были торжественно приняты и
введены как во внешние сношения, так и во внутреннее управление титулы царя
и самодержца, появлявшиеся при Иване III как бы в виде пробы лишь в
некоторых, преимущественно дипломатических, актах. Основная мысль сказания:
значение московских государей как церковно-политических преемников
вантийских царей основано на установленном при Владимире Мономахе
совместном властительстве греческих и русских царей-самодержцев над всем
православным миром. Вот почему Иван IV нашел необходимым укрепить принятие
царского титула соборным письменным благословением греческих святителей со
вселенским патриархом константинопольским во главе: московскому акту 1547 г.
в Кремле придавали значение вселенского церковного деяния. Любопытно, что и
в этот акт восточных иерархов внесено московское сказание о царском венчании
Владимира Мономаха. Есть вантийское вестие XIV в., что русский великий
князь носил чин стольника при дворе греческого царя,
владыки вселенной, как учила о нем вантийская иерархия, а
Василий Темный в одном послании к вантийскому императору называет себя
"сватом святого царства его". Теперь по московской теории XV - XVI вв. этот
стольник и сват вселенского царя превратился в его товарища, а потом
преемника. Эти идеи, на которых в продолжение трех поколений
пробовала свои силы московская политическая мысль, проникали и в мыслящее
русское общество. Инок одного псковских монастырей Филофей едва ли
высказывал только свои личные мысли, когда писал отцу Грозного, что все
христианские царства сошлись в одном его царстве, что во всей поднебесной
один он православный государь, что Москва - третий и последний Рим.
ИДЕЯ БОЖЕСТВЕННОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ ВЛАСТИ. Изложенные подробности, не все
одинаково важные сами по себе, все любопытны как своего рода символы
политического мышления, как выражение усиленной работы политической мысли,
какая началась в московских государственных умах при новых условиях
положения. В новых титулах и церемониях, какими украшала или обставляла себя
власть, особенно в генеалогических и археологических легендах, какими она
старалась осветить свое прошлое, сказывались успехи ее политического
самосознания. В Москве чувствовали, что значительно выросли, и искали
исторической и даже богословской мерки для определения своего роста. Все это
вело к попытке вникнуть в сущность верховной власти, в ее основания,
происхождение и назначение. Увидев себя в новом положении, московский
государь нашел недостаточным прежний источник своей власти, каким служила
отчина и дедина, т. е. преемство от отца и деда. Теперь он хотел поставить
свою власть на более возвышенное основание, освободить ее от всякого земного
юридического источника. Идея божественного происхождения верховной власти
была нечужда и предкам Ивана III; но никто них не выражал этой идеи так
твердо, как он, когда представлялся к тому случай. В 1486 г. некий немецкий
рыцарь Поппель, странствуя по маловестным в Европе отдаленным краям,
каким-то образом попал в Москву. Вид столицы неведомого Московского
государства поразил его как политическое и географическое открытие. На
католическом Западе знали преимущественно Русь Польско-Литовскую, и многие
даже не подозревали существования Руси Московской. Воротясь домой, Поппель
рассказывал германскому императору Фридриху III, что за Польско-Литовской
Русью есть еще другая Русь, Московская, не зависимая ни от Польши, ни от
татар, государь которой будет, пожалуй, посильнее и побогаче самого короля
польского. Удивленный таким неожиданным вестием, император послал Поппеля
в Москву просить у Ивана руки одной его дочерей для своего племянника и в
вознаграждение за это предложить московскому князю королевский титул. Иван
благодарил за любезное предложение, но в ответ на него велел сказать послу:
"А что ты нам говорил о королевстве, то мы божиею милостью государи на своей
земле начала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от бога,
как наши прародители, так и мы. Молим бога, чтобы нам и детям нашим дал до
века так быть, как мы теперь государи на своей земле, а поставления как
прежде ни от кого не хотели, так и теперь не хотим". Подобно деду, царь Иван
в беседе с польско-литовскими послами, жалуясь на то, что король
Сигмунд-Август не прнает его титулов и прав, ими выражаемых, говорил,
что эти права даны ему богом и ни в чьем прнании не нуждаются.
ВОТЧИНА И ГОСУДАРСТВО. Таковы успехи, достигнутые московским
политическим самосознанием путем столь разнообразных усилий. Объединение
Великороссии повело к мысли о соединении всей Руси под одною властью и к
стремлению придать этой власти не только всероссийское, но и вселенское
значение. Но во имя чего объединили Великороссию и хотели объединить всю
Русь? Иван III настойчиво заявлял и его преемники повторяли, что вся Русская
земля - их отчина. Значит, новый союз, образуемый объединявшейся
Великороссией, подводился под старую политическую форму: ни чего не
видно, чтобы Иван III понимал отчину как-нибудь иначе, не так, как понимали
эту форму его удельные предки. Но общественные союзы имеют свою природу,
требующую соответственных ей политических форм. В удельной вотчине, где
свободные обыватели находились к князю во временных договорных отношениях,
ежеминутно способных порваться, князь был собственником только территории,
земельного пространства с хозяйственными угодьями. Страна, населенная целым
народом, для которого она стала отечеством, соединившись под одною властью,
не могла оставаться вотчинной собственностью носителей этой власти. В Москве
заявляли притязание на всю Русскую землю как на целый народ во имя
государственного начала, а обладать ею хотели как отчиной на частном
удельном праве. В этом состояло внутреннее противоречие того
объединительного дела, которое с таким видимым успехом довершали Иван III и
его преемник. Иван III, первый московских князей громко объявлявший всю
Русскую землю своей вотчиной, кажется, чувствовал это противоречие и искал
него выхода, усиливаясь согласовать свою вотчинную власть с требованиями
менившегося положения. Увидев себя государем целого православного народа,
он сознавал, хотя и смутно, те новые обязанности, какие ложились на него как
на поставленного свыше блюстителя народного блага. Мысль об этом мелькнула
при одном случае, о котором, впрочем, узнаем далеко не первого источника.
В 1491 г. по договору Иван велел своим удельным братьям послать их полки на
помощь своему крымскому союзнику хану Менгли-Гирею. Удельный князь Андрей
углицкий не послушался, не послал своих полков. В Москве сначала смолчали и,
когда князь Андрей приехал в столицу, приняли его ласково, но потом
неожиданно схватили и посадили в тюрьму. Митрополит по долгу сана
ходатайствовал перед великим князем за арестованного; но Иван отказался дать
ему свободу, говоря, что этот князь и раньше несколько раз злоумышлял против
него. "Да это бы еще ничего, - добавил Иван, - но, когда я умру, он будет
искать великого княжения под внуком моим и если даже не добудет княжения, то
смутит детей моих, и станут они воевать друг с другом, а татары будут
Русскую землю бить, жечь и пленить и дань опять наложат, и кровь
христианская польется по-прежнему, и все мои труды останутся напрасны, и вы
по-прежнему будете рабами татар". Так повествует Татищев в своем летописном
своде, не указывая, откуда заимствовал слова великого князя. Во всяком
случае с тех пор, как обеспечен был успех московского собирания Руси, в
Иване III, его старшем сыне и внуке начинают бороться вотчинник и государь,
самовластный хозяин и носитель верховной государственной власти. Это
колебание между двумя началами или порядками обнаруживалось в решении
важнейших вопросов, поставленных самым этим собиранием, - о порядке
преемства власти, об ее объеме и форме. Ход политической жни объединенной
Великороссии более чем на столетие испорчен был этим колебанием, приведшим
государство к глубоким потрясениям, а династию собирателей - к гибели.
ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЕ. Мы уже знаем, как еще до Ивана фактическим, не
юридическим путем устанавливался в московском княжеском доме порядок
преемства великокняжеской власти в прямой нисходящей линии. Все зависело от
обстоятельств и хана; но обстоятельства и воля хана обыкновенно складывались
в пользу такого порядка и образовали обычай, в силу которого великое
княжение уже с Димитрия Донского стало не только московской отчиной, но
именно отчиной старшего сына московского великого князя. Василий Темный,
столько потерпевший в борьбе за этот порядок, придумал средство упрочить
его, еще при своей жни назначив старшего своего сына Ивана великим
князем-соправителем. Иван хотел последовать примеру отца и старшего сына
своего от первой жены Ивана так же назначил своим соправителем. Но
соправитель умер, оставив сына Димитрия, когда и у Софьи подрастал сын
Василий. У Ивана III получились две нисходящие и равносильные линии:
представитель старшей (внук) на одно колено был ниже представителя младшей
(сын). Бояре по нелюбви к Софье были за внука. Софья с сыном завела темную
придворную интригу, которая открылась, и рассерженный Иван решил назначить
соправителем и наследником внука. Но он не довольствовался простым
ъявлением своей воли: недавний обычай назначать наследника, предварительно
объявив его соправителем, он хотел освятить торжественным церковным
венчанием бранника на великое княжение. Из вантийских коронационных
обрядников выбрали подходящие церемонии, дополнили их подходящими к случаю
подробностями и составили "чин" поставления Димитрия Ивановича на великое
княжение, дошедший до нас в современной рукописи. Венчание происходило в
Успенском соборе в 1498 г. Великий князь-дед возложил на великого
князя-внука шапку, венец и бармы, оплечье, широкий отложной воротник. Во
время венчания митрополит, обращаясь к деду, называл его "преславным царем
самодержцем". Торжественная минута вызвала в московском князе потребность
оглянуться назад и првать старину, историю, в оправдание нового порядка
престолонаследия - в прямой нисходящей линии. Обратясь к митрополиту, Иван
сказал: "Отец митрополит! божиим волением от наших прародителей, великих
князей, старина наша оттоле и до сих мест: отцы наши, великие князья,
сыновьям своим старшим давали великое княжение; и я было сына своего
первого, Ивана, при себе благословил великим княжением; но божьею волей сын
мой Иван умер; у него остался сын первый Димитрий, и я его теперь
благословляю при себе и после себя великим княжением Владимирским,
Московским и Новгородским, и ты бы его, отец, на великое княжение
благословил". По прямому смыслу этих слов Иван решил при назначении
преемника держаться прямой нисходящей линии в самом строгом смысле слова.
Торжественное церковное венчание, освящавшее такой порядок престолонаследия,
можно считать тогдашней формой дания основных законов. Такие законы, и
впереди всех закон о престолонаследии, были особенно необходимы в момент
превращения непомерно расширившейся вотчины Даниловичей в Московское
государство: государство тем и отличается от вотчины, что в нем воля
вотчинника уступает место государственному закону. Но Иван сам же нарушил
свое столь торжественное установление. Софья успела поправить свои дела:
венчанный внук был разжалован и заключен под стражу, а сын пожалован и
посажен на великое княжение "самодержцем". "Разве я не волен в своем внуке и
в своих детях? Кому хочу, тому и дам княжение", - сказал однажды Иван по
другому случаю; здесь в нем говорил своенравный хозяин-вотчинник, а не
государь, которым дан первый Судебник. Та же мысль о провольном выборе
преемника между нисходящими выражена и в договоре, заключенном между
Василием и Юрием, старшими сыновьями Ивана III, еще при его жни и по его
воле: отец благословляет великим княжеством сына, которого хочет, невзирая
на старшинство. Преемником Ивана III дан был пример, которому они следовали
с печальным постоянством, - одной рукой созидать, а другой разрушать свое
создание, пока не разрушили созданного ими государства.
РАСШИРЕНИЕ ВЛАСТИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ. Такое же колебание заметно и в
определении объема и формы верховной власти. Усиленная работа политической
мысли повела не к одному лишь накоплению новых украшений вокруг великого
князя и его титула; от этой работы оставались и некоторые практические
осадки. Новое значение верховной власти, постепенно уясняясь, отражалось не
только на придворном церемониале, но и на государственном праве. Мы знаем,
как великие князья московские уже с первой половины XIV в. постепенно
усиливали вотчинное преобладание старшего своего наследника над младшими
князьями удельными. Иван III в своем завещании довел это усиление до
небывалых размеров: старшему своему сыну и наследнику великого княжения он
одному завещал более 60 городов с уездами или целых земель с городами и
пригородами, а четырем удельным его братьям, всем вместе, было дано не более
30 городов, притом большею частью малозначительных. Теперь великий князь
московский стал гораздо богаче и сильнее всех удельных своих родичей, вместе
взятых. Это было практическое средство, к которому прибегали и
предшественники Ивана III для обеспечения политического преобладания
старшего наследника. Иван III и здесь сделал важное нововведение, в котором
сказалось действие государственных идей, усиленно проникавших в сознание
московского государя. Усиливая материальное преобладание старшего сына,
великого князя, он в своей духовной дал ему и существенные политические
преимущества над младшими удельными братьями. В этом отношении духовная
Ивана есть первый акт своего рода в истории нашего государственного права: в
нем видим попытку определить состав верховной власти. Перечислю эти
политические преимущества, данные великому князю над удельными. 1) До сих
пор все князья-сонаследники совместно по долям или участкам владели городом
Москвой, собирали с нее дань и пошлины, прямые и косвенные налоги; в
духовной Ивана III важнейшие статьи финансового управления столицей,
торговые пошлины и сборы с торговых помещений предоставлены одному великому
князю, который только выдавал них по 100 рублей (не менее 10 тысяч рублей
на наши деньги) в год каждому удельных своих братьев. 2) До сих пор
удельные князья творили суд и расправу по всем делам каждый в своем участке
столицы и в принадлежавших ему подмосковных селах; по духовной Ивана III,
суд по важнейшим уголовным делам во всей Москве и в подмосковных станах,
доставшихся в удел братьям, принадлежал исключительно великому князю. 3) До
сих пор каждый владетельный князь, великий, как и удельные, бил или мог бить
свою монету, и в наших нумматических кабинетах вы найдете много
экземпляров удельной монеты XIV и XV вв.; по духовной Ивана III, право
чеканить монету предоставлено было одному великому князю московскому. 4) До
сих пор, согласно с удельным порядком владения, удельные князья могли
располагать своими вотчинами в завещаниях по личному усмотрению. Димитрий
Донской впервые ввел некоторое ограничение в это право, постановив в своей
духовной, что удельный князь, умирая бессыновным, не мог никому завещать
свой удел, который по смерти бессыновного владельца делился между
оставшимися братьями по усмотрению матери. В духовной Ивана III это
ограничение направлено исключительно в пользу великого князя: выморочный
удел весь, без раздела, переходил к последнему. Часть удела, выделенная
княгине-вдове "на прожиток", оставалась в ее пользовании только до ее
смерти, "до живота", а потом также отходила к великому князю.
ВРЕД УДЕЛЬНОГО ВЛАДЕНИЯ. Видим, что духовная Ивана III определяет
верховную власть великого князя только с одной стороны - по отношению к
князьям удельным. Великий князь, прежде превосходивший удельных родичей
только размерами своих владений, количеством материальных средств, теперь
сосредоточил в своем лице и наибольшее количество политических прав.
Преемник Ивана III вступал на великокняжеский стол более государем, чем сам
Иван. Удельные братья, в первую половину Иванова княжения еще способные
наделать больших хлопот великому князю, потом являются перед ним бессильными
и бесправными владетелями. Они беднели и падали все более, вели хищническое
управление в своих уделах и все-таки нуждались, не были в состоянии нести
расходы на татар, занимали деньги у кого и сколько могли, иногда по 2 рубля
на соль, и не платили процентов, умирали в больших долгах, возлагая уплату
их на великого князя, которому отказывали свои уделы. В таких чертах
рисуется их хозяйственное положение в их духовных грамотах. Еще печальнее
было положение удельных братьев великого князя Василия. Они иногда помышляли
о побеге в Литву, но по обнаружении замысла униженно ходатайствовали о
прощении через митрополита, монахов, московских бояр, называли себя холопами
великого князя, своего "государя". С ними и не стеснялись в Москве ни при
Иване, ни при Василии: они знали, что за ослушание и за крамолу по одному
доносу, даже только по подозрению, их ждет московская тюрьма. Но удельное
право формально прнавали оба этих великих князя, заключали с удельными
договоры на старых условиях, как с независимыми владетелями, только обязывая
их быть неотступными от великих князей "никуда ни к кому никоторыми делы",
ни с кем не заключать договоров, вообще не сноситься без ведома великих
князей и под их детьми, своими племянниками, великих княжеств не
подыскивать: по-прежнему действуют личные обязательства вместо закона.
Однако, безопасные сами по себе, по своей политической и нравственной
слабости, неспособные и своих уделов устроить, не то чтобы царством править,
как отозвался о своих удельных братьях великий князь Василий, они не
перестали быть вредными при тогдашнем ходе дел и при складе общества того
времени. Удельные предания были еще слишком свежи и кружили слабые удельные
головы при всяком удобном случае. Удельный князь был крамольник если не по
природе, то по положению: за него цеплялась всякая интрига, заплетавшаяся в
сбродной придворной толпе. В московском Кремле от него ежеминутно ожидали
смуты; всего более боялись его побега за границу, в Литву, хотя эта
опасность была, может быть, лучшим средством освободить государство от этих
ни на что не пригодных остатков безнарядной старины, как это средство
бавило Василия Темного от его злейших врагов, князей можайского и
Шемячича. Формальное, т. е. притворное, прнание удельного права, не
соответствовавшее действительным отношениям, внося фальшь в государственную
жнь, мешало московским государям уяснить себе и проводить одно основных
начал государственного порядка - единство, цельность верховной власти.
Печальный опыт отца и свой собственный заставил Ивана III тревожно
задуматься над мыслью о такой власти. Московский посланец от его имени
говорил в Вильне его дочери, великой княгине литовской: "Слыхал я, каково
было нестроение в Литовской земле, коли было государей много, а и в нашей
земле, слыхала ты, каково было нестроение при моем отце, а после отца каковы
были дела и у меня с братьями, надеюсь, слыхала же, а иное и сама помнишь".
НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ МОСКОВСКИХ ГОСУДАРЕЙ. Но, восприимчивые к идее
самодержания, московские государи очень туго усвояли себе мысль о
единодержавии. Мы скоро увидим, как Иван IV, торжественно принявпий
постоянный титул царя и самодержца, в полемике с князем Курбским принялся за
напряженную разработку нового взгляда на самодержавие, незнакомого Древней
Руси; но и он не мог отрешиться от удельных привычек. В духовной 1572 г.,
назначив своим преемником старшего сына, Ивана, он отказал ему все царство
Русское, но при этом выделил и второму сыну, Федору, удел, набранный
городов в разных частях государства (Суздаль, Кострома, Волоколамск,
Козельск, Мценск и). Правда, этот удел не становился особым
самостоятельным княжеством; его владетель не получал значения автономного
государя, подобно удельным князьям прежнего времени, а во всем подчинен был
царю, и самый удел его оставался под верховной властью старшего брата как
единственного государя, составлял неотделимую часть единого, нераздельного
Русского царства; "а удел сына моего Федора, - гласила духовная, - ему ж
(старшему сыну, царю Ивану) к великому государству". В уме завещателя,
очевидно, присутствовала мысль о нераздельности верховной власти и
государственной территории. В той же духовной впервые в истории нашего
государственного права решительно выражено было понятие об удельном князе
как о простом слуге государя. В самых настойчивых выражениях отец внушает
младшему сыну безусловную и беспрекословную покорность перед старшим,
приказывает ни в чем ему не прекословить, во всем жить его слова, во всем
быть в его воле до крови и до смерти, даже в случае обиды от старшего брата
рати не поднимать и самому собой не обороняться, а бить ему челом, чтоб гнев
сложить волил. Словом, удельный князь - владетельный подданный государя и
больше ничего. Но дело было в самом звании удельного князя, а не в степени
его подчинения государю по завещательным отеческим наставлениям, не имевшим
никакого практического значения. Когда старший сын Грозного погиб, второй
заступил его место наследника, а родившемуся незадолго до смерти отца
царевичу Димитрию назначен был маленький удел - Углич. Но отец не успел еще
закрыть глаз, а у колыбели этого удельного князя уже завязалась смута,
которая, долго тлея, наконец разгорелась в такую беду, едва не разрушившую
всех плодов 300-летней терпеливой работы московских Давидовичей. Так до
конца династии в Кремле не могли оторваться от мысли, что каждый член
владетельного рода должен иметь удел, хоть маленький и хоть с пррачной
властью, но все же свой удел, и такой смелый мыслитель и преобразователь,
как Иван Грозный, остался верен фамильной московской логике и политике -
логике полумыслей и политике пол Сведем все сказанное, чтоб видеть, как
сложилась верховная власть в Московском государстве к концу учаемого
периода.
СОСТАВ ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ. Одному маленьких уделов Окско-Волжского
междуречья счастливое сочетание различных условий помогло расшириться на всю
область тогдашнего распределения великорусского племени. Столь успешное
расширение побуждало владетелей этого удела постепенно расширять и свой
взгляд на себя, на свою власть, чтобы привести ее в меру все улучшавшегося
положения. Разнообразные пособия вовлечены были в эту работу московской
политической мысли: общехристианские воззрения и вантийские предания,
туземные исторические воспоминания и уроки, выносимые переживаемых
событий, даже чаяния будущего. Из такого материала выработался довольно
сложный, но недостаточно определенный образ верховной власти, в котором с
некоторой ясностью обозначались три черты: божественное происхождение,
вселенское представительство православия на основе церковно-исторической
связи с павшей Вантией в национальное всероссийское значение на основе
прямого преемства от великого князя Владимира Мономаха. Но эти черты были
привнесены в состав власти, а не развились ее исторически сложившегося
содержания. Это содержание состояло в вотчинном праве московского государя
на Русскую землю как принадлежащую, так и имеющую принадлежать ему в
будущем. В этом праве можно различить три определения: независимое от
сторонней силы вотчинное полвовластие, выраженное в заимствованных титулах
царя и самодержца; наследование по завещанию в прямой нисходящей линии с
выбором наследника нисходящих по усмотрению завещателя; неделимость
царства как власти и как области, с сохранением подчиненного царю удельного
владения. Исходя чисто вотчинных оснований эти определения при надлежащей
законодательной обработке и очистке от вотчинной примеси могли стать
основами государственного порядка; них два последних тем и были вызваны,
что вотчина расширилась до размеров, в которых она не могла оставаться
вотчиной и превращалась в государство.
ВЗГЛЯД ОБЩЕСТВА НА ГОСУДАРЯ. Мы доселе перечисляли последствия
основного факта, обнаружившиеся, с одной стороны, во внешнем положении и
внешней политике Московского государства, с другой - в политическом сознании
московского государя и в составе его верховной власти. Но этот факт
отразился и на отношении московского общества к своему государю. До конца XV
в. это отношение отличалось простотой удельного времени и еще не заметно
было следов того почитания, своего рода культа, которым впоследствии был
окружен московский государь. В 1480 г., во время нашествия хана Ахмата, Иван
III, постояв с полками на Оке, покинул армию и воротился в Москву. Столица
была в смятении; горожане сносили в Кремль свои пожитки, ожидая татарской
осады. Увидев возвращавшегося великого князя, они подступили к нему с
жалобами и говорили ему, по свидетельству летописи: "Когда ты, государь,
княжишь над нами в мирное время, тогда нас много понапрасну обременяешь
поборами, а теперь сам, рассердив хана, не заплатив ему выхода, нас же
выдаешь татарам". Престарелый ростовский архиепископ Вассиан встретил
великого князя еще более резкими упреками, начал "зло говорить ему", называя
его "бегуном", трусом и грозя, что на нем взыщется кровь христианская,
которая прольется от т Приведем еще эпод княжения Иванова
преемника. И в это время еще не исчезли прежние простые отношения подданных
к государю. Тогда в Москве заподозрили по доносу в злом умысле государева
брата, удельного дмитровского князя Юрия, и решили дождаться его приезда в
столицу, чтобы арестовать его. Узнав об этом, Юрий обратился к
волоколамскому игумену преп. Иосифу, жалуясь ему, что в Москве слушают
наветников, и прося игумена съездить в Москву походатайствовать за него
перед великим князем. Иосиф уговаривал удельного князя не противиться
великому: "Преклони главу твою пред помазанником божиим я покорись ему".
Юрий отвечал на это: "Будь мне вместо отца родного; я по твоему наставлению
не буду против государя, готов все терпеть от него, даже самую смерть,
только съезди к нему". Иосиф послал к великому князю двух старцев своего
монастыря. Не соблюдая обычных правил вежливости, не поздоровавшись и не
спросив о здоровье игумена, Василий встретил посланных сердитыми словами:
"Зачем пришли, какое вам до меня дело?" Тогда один старцев начал
наставительно пенять великому князю, что государю не подобает так выходить
себя, не разузнав наперед в чем дело, а следует расспросить хорошенько и
выслушать с кротостью и смирением. Великий князь смутился, встал и улыбаясь
сказал: "Ну, простите, старцы, я пошутил". Затем, сняв шапку, он поклонился
старцам и спросил о здоровье игумена. Тогда уже пошла речь о деле, и великий
князь уважил ходатайство Иосифа, помирился с братом. Это было до 1515 г.,
когда умер Иосиф. Так еще в начале XVI в. по временам проявлялись простые
удельные отношения подданных к своему государю; но эти отношения исчезали
быстро вместе с последними уделами. Уже при Иване III, еще более при Василии
верховная власть окружала себя тем ореолом, который так резко отделил
московского государя от всего остального общества. Посол императора
германского Герберштейн, наблюдавший Москву при Василии, замечает, что этот
великий князь докончил то, что начал его отец, и властью своею над
подданными превосходит едва ли не всех монархов на свете. Он добавляет, что
в Москве говорят про великого князя: воля государева - божия воля, государь
- исполнитель воли божией. Когда москвичей спрашивают о каком-нибудь
невестном им или сомнительном деле, они отвечают затверженными
выражениями: мы того не знаем, знает то бог да великий государь. По словам
Герберштейна, они даже величали своего государя ключником и постельничим
божиим, применяя язык московского двора к столь возвышенным отношениям. Так
уже ко времени Василиева преемника Ивана IV в Москве был готов тот кодекс
политических понятий, которым так долго жила потом Московская Русь.
ВЫВОДЫ. Припоминая ученные нами сегодня явления, не можем сказать,
чтобы полтора века со смерти Василия Темного прошли даром для политического
сознания и власти московского государя. Идея государственного объединения
всей Русской земли, национального значения московского государя, свыше
возложенного на него полномочия блюсти народное благо - эти идеи вместе с
первыми попытками установить состав верховной власти, единой и неделимой,
надобно прнать значительными успехами для московских умов того времени.
Впрочем, значение этих успехов ограничилось бы историей понятий, если бы они
не сопровождались соответственным движением общественного и государственного
порядка, к учению которого мы обращаемся.
МОСКОВСКОЕ БОЯРСТВО. ПЕРЕМЕНА В ЕГО СОСТАВЕ С ПОЛОВИНЫ XV в. УСЛОВИЯ И
ПРАВИЛА РОДОСЛОВНОГО РАСПОРЯДКА БОЯРСКИХ ФАМИЛИЙ. ПОЛИТИЧЕСКОЕ НАСТРОЕНИЕ
БОЯРСТВА В НОВОМ ЕГО СОСТАВЕ. ОПРЕДЕЛЕНИЕ МОСКОВСКОГО БОЯРСТВА КАК КЛАССА.
МЕСТНИЧЕСТВО. МЕСТНИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО. МЕСТНИЧЕСКИЙ СЧЕТ ПРОСТОЙ И СЛОЖНЫЙ.
ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ ОГРАНИЧЕНИЯ МЕСТНИЧЕСТВА. ИДЕЯ МЕСТНИЧЕСТВА. КОГДА ОНО
СЛОЖИЛОСЬ В СИСТЕМУ. ЗНАЧЕНИЕ ЕГО КАК ПОЛИТИЧЕСКОЙ ГАРАНТИИ ДЛЯ БОЯРСТВА.
НЕДОСТАТКИ ЕГО В ЭТОМ ОТНОШЕНИИ.
ВНУТРЕННИЕ ОТНОШЕНИЯ. Изучая политические последствия основного факта
периода - превращения Московского княжества в великорусское государство, я
указал действие этого факта на политическое сознание московского государя и
великорусского общества. Этот факт утвердил в уме московского государя новый
взгляд на свою власть, как и в умах великорусского народа новый взгляд на
своего государя. Почувствовав себя на высоте национального властителя,
московский государь страшно вырос в своих собственных глазах, как и в глазах
своего народа. Но, заронив в умы новые политические понятия, тот же факт
вызвал и новые политические отношения. Политическое объединение Великороссии
глубоко менило положение и взаимные отношения классов объединенного
русского общества, и прежде всего состав и настроение его верхнего слоя,
боярства, а перемена в составе и настроении этого класса менила его
отношение к государю и менила не в том направлении, в каком менилось
отношение к нему остального общества.
СОСТАВ БОЯРСТВА. Чтобы понять эту перемену, надобно припомнить
положение московского боярства в удельные века. Уже тогда Москва привлекла к
себе многочисленное и блестящее боярство, какого не было ни при каком другом
княжеском дворе Северной Руси. С конца XIII столетия на берега реки Москвы
стекаются со всех сторон знатные слуги и соседних северных княжеств, и с
далекого русского юга, Чернигова, Киева, даже с Волыни, и -за границы,
с немецкого запада и татарского юго-востока, Крыма и даже Золотой
Орды. Благодаря этому приливу уже к половине XV в. московский великий князь
был окружен плотной стеной знатных боярских фамилий. По старинным
родословным книгам московского боярства таких фамилий можно насчитать до
четырех десятков. Наиболее видные них были Кошкины, Морозовы, Бутурлины и
Челяднины, Вельяминовы и Воронцовы, Ховрины и Головины, Сабуровы и В
своих отношениях к великому князю это боярство сохраняло тот же характер
случайных, вольных советников и соратников князя по уговору, какими были
бояре при князьях XII в. С половины XV в. состав московского боярства
глубоко меняется. Родословные боярские росписи XVI в. вскрывают эту
перемену. К концу XVI в. по этим книгам на московской службе можно насчитать
до 200 родовитых фамилий. Выключив этого числа фамилии, основавшиеся в
Москве еще до Ивана III, найдем, что более 150 фамилий вошло в состав
московского боярства с половины XV в. По происхождению своему это боярство
было очень пестро. Старые родословные книги его проводят впечатление
каталога русского этнографического музея. Вся Русская равнина со своими
окраинами была представлена этим боярством во всей полноте и пестроте своего
разноплеменного состава, со всеми своими русскими, немецкими, греческими,
литовскими, даже татарскими и финскими элементами. Важнее всего то, что
решительное большинство в этом новом составе боярства принадлежало
титулованным княжеским фамилиям. Усиленное собирание Руси Москвой с Ивана
III сопровождалось вступлением на московскую службу множества князей,
покидавших упраздненные великокняжеские и удельные столы. С тех пор во всех
отраслях московского управления, в государевой думе советниками, в приказах
судьями, т. е. министрами, в областях наместниками, в полках воеводами
являются все князья и князья. Служилое княжье если не задавило, то закрыло
старый слой московского нетитулованного боярства. Эти князья, за немногим
исключением, были наши Рюриковичи или литовские Гедиминовичи. Вслед за
князьями шли в Москву их ростовские, ярославские, рязанские бояре.
РОДОСЛОВНЫЙ РАСПОРЯДОК. Столь пестрые и сбродные этнографические и
социальные элементы не могли скоро слиться в плотную и однообразную массу.
Новое московское боярство образовало длинную иерархическую лестницу, на
которой боярские фамилии размещались уже не по уговору, а по своему
служебному достоинству. Это достоинство определялось различными условиями. В
Москве восторжествовала мысль, что князь только потому, что он князь, должен
стоять выше простого боярина, хотя бы он был только вчерашним слугой
московского государя, а боярин имел длинный ряд предков, служивших в Москве.
Так давность службы была принесена в жертву знатности происхождения. Таково
было первое условие. Но и князья не все выстроились в одну линию на
московской службе: потомки прежних великих князей стали выше, потомки бывших
удельных - ниже. Князья Пенковы всегда становились выше по службе своих
ближайших родичей князей Курбских или Прозоровских, потому что Пенковы шли
от великих князей ярославских, а Курбские и Прозоровские - от князей
ярославских удельных. Итак, служебное положение титулованного слуги в Москве
определялось его значением в минуту перехода на московскую службу. Таково
второе условие. Последовательное применение этого второго условия приводило
к одному исключению первого, т. е. ставило иных князей ниже простых
Многие удельные князья теряли свои уделы еще до перехода на московскую
службу. В Москву они переходили уже со службы при каком-либо другом дворе,
великокняжеском или удельном. Как слуги младших князей, они в Москве
становились ниже здешних старинных бояр, служивших старшему всех князей,
каким считался великий князь московский как обладатель старейшей
Владимирской области. Отсюда вытекало третье условие: московское положение
князей, перестававших быть владетельными до перехода на московскую службу,
равно как и положение простых бояр, переходивших в Москву других
княжеств, определялось сравнительным значением княжеских дворов, при которых
и те и другие служили перед переходом на московскую службу. На этих условиях
основывались правила родословного распорядка титулованных и простых слуг в
Москве. Положение на московской службе определялось для владетельных князей
значением столов, на которых они сидели, для простых бояр и служилых князей
- значением дворов, при которых они служили. Следовательно, 1) потомок
великих князей становился выше потомка удельных, 2) владетельный потомок
удельного князя - выше простого боярина, 3) московский великокняжеский
боярин - выше служилого князя и боярина удельного. Благодаря такому
распорядку московское боярство в новом своем составе распалось на несколько
иерархических слоев. Верхний слой образовали потомки бывших великих князей
русских и литовских. Здесь встречаем князей Пенковых ярославских, князей
Шуйских суздальских, старших князей Ростовских, литовских князей Бельских,
Мстиславских и Патрикеевых, от которых пошли князья Голицыны и Куракины. Из
старинного нетитулованного боярства Москвы в этом слое удержались одни
Захарьины, ветвь старого московского боярского рода Кошкиных. Второй слой
составился потомков значительных удельных князей Микулинских тверских,
Курбских ярославских, Воротынских, Одоевских и Белевских Черниговских.
Пронских рязанских. К ним примкнули и знатнейшие фамилии старинного
московского боярства: Вельяминовы, Давыдовы, Бутурлины, Челяднины и другие.
Второстепенное московское боярство и потомство мелких удельных князей вместе
с боярами княжеств Тверского, Ростовского и других образовали третий и
дальнейшие разряды. Впрочем, мы сейчас увидим, что по отношениям,
установившимся в высшей московской служилой среде, легче было определить
сравнительный служебный вес отдельных лиц и фамилий, чем провести точные
раздельные черты между целыми разрядами.
ПОЛИТИЧЕСКОЕ НАСТРОЕНИЕ. В новом своем составе московское боярство
стало проникаться и новым политическим настроением. Первостепенная знать,
ставшая во главе этого боярства, шла от бывших великих и удельных князей. Не
думайте, что с исчезновением великих и удельных княжеств тотчас без следа
исчезал и удельный порядок, существовавший в Северной Руси. Нет, этот
порядок долго еще действовал и под самодержавной рукой московского государя.
Политическое объединение Северной Руси на первых порах выражалось только в
единстве московской верховной власти, но не сопровождалось немедленной
коренной перестройкой местного управления, где еще довольно устойчиво
хранились остатки удельного порядка. Власть московского государя становилась
не на место удельных властей, а над ними, и новый государственный порядок
ложился поверх действовавшего прежде, не разрушая его, а только образуя
новый, высший ряд учреждений и отношений. Даже высшие местные управления в
Твери, Ростове, Нижнем Новгороде и не упразднялись, а только
переносились в Москву и здесь продолжали действовать особняком, не сливаясь
с центральными московскими учреждениями. Точно так же и удельные князья,
переставая быть самостоятельными владетелями своих уделов, обыкновенно
оставались в них простыми вотчинниками-землевладельцами, иногда очень
крупными, и часто даже продолжали пользоваться долей своей прежней
правительственной власти, судили и рядили по старым местным обычаям и
законам, сохраняли свои удельные полки, иные даже официально назывались
удельными, а не служебными князьями. Еще при Грозном до опричнины
встречались землевладельцы высшей знати, которые в своих обширных
вотчинах правили и судили безапелляционно, даже не отдавая отчета царю.
Благодаря тому переход князя на московскую службу с удельного и даже
великокняжеского стола не был для него крутым переворотом, потерей всего,
чтоб имел он прежде. При дворе московского государя, в Кремле, он видел себя
в новой обстановке, к какой не привыкли его владетельные предки; но у себя
дома, среди своих дворовых слуг, в КРУГУ Своего вотчинного хозяйства, этот
князь не переставал чувствовать себя узлом прежних отношений, поддерживал
прежние понятия и привычки. С другой стороны, титулованное боярство заняло
все высшие должности в московском управлении, командовало московскими
полками, правило областями Московского государства. Известны случаи, когда
бывший владетельный князь продолжал править своим княжеством в качестве
наместника московского государя. Все это помогло новым, титулованным
московским боярам, потомкам князей великих удельных, усвоить взгляд на себя,
какого не имели старые, нетитулованные московские бояре. Последние были
вольными и перехожими слугами князя по договору; первые стали видеть в себе
властных правителей земли государства по происхождению. Руководя всем в
объединенной Северной Руси, потомки бывших великих и удельных князей и в
Москве продолжали смотреть на себя как на таких же хозяев Русской земли,
какими были ил владетельные предки; только предки, рассеянные по уделам,
правили Русской землей по частям и поодиночке, а потомки, собравшись в
Москве, стали править всей землей и все вместе. Среди титулованного боярства
XVI в. утверждается взгляд на свое правительственное значение не как на
пожалование московского государя, а как на свое наследственное право,
доставшееся им от предков независимо от этого государя, установившееся само
собою, ходом событий. Сами московские государи поддерживали среди них этот
взгляд, не трогая их удельных порядков и преданий, и даже отец Грозного,
недолюбливавший знатного боярства, прнал его наследственное
правительственное право, назвав своих советников в предсмертном к ним
обращении "вечными боярами" своего дома. Увидев себя в сборе вокруг
московского Кремля, новое, титулованное боярство взглянуло на себя как на
собрание наследственных и привычных, т. е. общепрнанных, властителей
Русской земли, а на Москву как на сборный пункт, откуда они по-прежнему
будут править Русской землей, только не по частям и не в одиночку, как
правили предки, а совместно и совокупно, - будут править все вместе и всей
землей в совокупности. Значит, в новом московском боярстве предание власти,
шедшее удельных веков, не прервалось, а только преобразилось. Теперь,
когда потомки прежних владетельных князей собрались в Москве, их прежняя
власть, унаследованная от отцов, одиночной, личной и местной превратилась
в собирательную, сословную и всеземскую. Так московская боярская знать в
новом своем составе усвоила себе и новый взгляд на свое политическое
значение, незнакомый боярству удельных веков, и но этому взгляду настроилась
политически.
МЕСТНИЧЕСТВО. Итак, обратившись к учению состава общества в
Московском государстве XV - XVI вв., встречаемся еще с одним следствием
основного факта этого периода. Образование национального великорусского
государства отразились в боярском сознании своего рода теорией
аристократического правительства. Основное положение этой теории можно
выразить так: московский государь для управления соединенной под его властью
Русской землей прывает родовитых сотрудников, предки которых некогда
владели частями этой земли. Объединение Великороссии, сообщив великому князю
московскому значение всеземского, национального государя, и собранным под
его рукой местным правителям внушило идею всеземского правительственного
класса. Такой взгляд боярства на свое значение не остался только
политическим притязанием, но облекся в целую систему служебных отношений,
вестную в нашей истории под названием местничества. Прежде чем обратиться
к его учению, объясню, что я разумею под московским боярством.
БОЯРСТВО КАК КЛАСС. Я пользуюсь этим словом не в том значении, какое
оно имело на официальном московском языке XVI в. Тогда им обозначался не
общественный класс, а высший служебный чин боярина: сказать кому боярство -
значило объявить официально лицу, что оно пожаловано в бояре. Я говорю о
боярстве в условном смысле верхнего слоя многочисленного военно-служилого
класса в Московском государстве учаемого времени. Для определения состава
этого слоя можно принять за основание официальную родословную книгу,
содержавшую в себе поименные росписи важнейших служилых родов в порядке
поколений. Этот Государев родословец, как он назывался, составлен был при
Грозном, и на него опирались при разборе генеалогических споров московских
служилых людей. Фамилии, помещенные в этом родословце, назывались
родословными. Эту родословную знать мы и называем московским боярством.
Можно заметить два условия или прнака принадлежности к этой знати. Фамилия
входила в родословный круг, если приблительно до начала XVI в., когда этот
круг складывался, в своих поколенных рядах имела лиц, служивших в Москве
боярами, окольничими и в других высших чинах. Потом, чтобы фамилия не выпала
этого круга, надобно было членам ее держаться на столичной службе,
занимая высшие должности по центральному, областному и военному управлению.
Изложу главные основания местничества. Этим словом в собственном смысле
следует называть тот порядок служебных отношений, какой сложился между
родословными фамилиями в Московском государстве XV и XVI вв.
МЕСТНИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО. Чтобы понять такое сложное и запутанное
явление, как старинное московское местничество, надобно отрешиться от
некоторых современных понятий о государственной службе или, лучше сказать,
сопоставить тогдашние и нынешние условия назначения на правительственные
должности. Теперь при назначении лиц на службу по одному ведомству их ставят
в отношение равенства или подчинения одного другому по их сравнительной
служебной годности, а эта годность определяется способностями, степенью
школьной и служебной подготовки, заслугами, т. е. продолжительностью и
успешностью прежней службы, и вообще личными качествами; по крайней мере
другие соображения прнаются побочными и негласными. Во всяком случае
служебное отношение между назначаемыми лицами устанавливается при самом их
назначении на должности, и устанавливается на основании сравнительной оценки
нужных для службы личных качеств, проводимой начальством. В Москве XVI в.
при замещении высших должностей служилыми людьми соображались не с личными
качествами назначаемых, а с относительным служебным значением фамилий, к
которым они принадлежали, и с генеалогическим положением каждого них в
своей фамилии. Князья Одоевские на службе по одному ведомству вообще
ставились выше Бутурлиных: таково было взаимное иерархическое отношение
обеих этих фамилий. Но старшие Бутурлины могли приближаться к младшим
князьям Одоевскими даже равняться с ними, и сообразно с тем менялось их
служебное соотношение. Значит, каждая родословная фамилия и каждое отдельное
лицо такой фамилия занимали определенное и постоянное положение среди других
фамилий и отдельных лиц, с которым должны были сообразоваться их должностные
назначения и которое, следовательно, не зависело от этих назначений.
Иерархическое отношение между сослуживцами не устанавливалось при их
назначении на должности по усмотрению назначавшей их власти, а заранее
указывалось помимо нее фамильным положением назначаемых. Это фамильное
значение лица по отношению к другим лицам как своей собственной, так и чужих
фамилий называлось его отечеством. Это значение приобреталось предками и
становилось наследственным достоянием всех членов фамилии".
МЕСТНИЧЕСКИЙ СЧЕТ ПРОСТОЙ. Итак, повторяю, местническое отечество - это
унаследованное от предков отношение по службе служилого лица и целой
служилой фамилии к другим служилым лицам и фамилиям. Был выработан особый
способ определять отечество с математической точностью. Отечество каждого
высчитывалось. Правила этого вычисления - целая система, которую можно
назвать местнической арифметикой. По двойственному назначению отечества,
указывавшего отношение лица к его родичам и чужеродцам, и местнический счет
был двоякий: простой - по родословцу, или лествицею, и двойной - по
родословцу и по разрядам вместе. Мы уже знакомы с родословцем. Разрядами
назывались росписи назначений на высшие должности придворные, по
центральному и областному управлению, начальниками приказов, т. е.
министерств, наместниками и воеводами городов, также полковыми походными
воеводами и т. п. Эти записи велись в Разрядном приказе, соответствующем
нынешнему Военному министерству или, точнее, Главному штабу, и сводились в
погодные разрядные книги. В 1556 г., как это выяснено г. Милюковым,
составлен был Государев разряд - официальная разрядная книга за 80 лет
назад, начиная с 1475 г. Счет по родословцу определял генеалогическое
отношение лица к его родичам; этот счет был снят с отношений между членами
старинного русского дома, т. е. семьи, состоявшей отца с женатыми
сыновьями или живших вместе родных братьев с семействами. Члены такой
сложной семьи строго соблюдали отношения старшинства, выражавшиеся, между
прочим, в их рассадке за обеденным столом. Возьмем семью родных братьев с
детьми. Первое место принадлежало старшему брату, домохозяину, большаку, два
за ним следующие - двум его младшим братьям, четвертое место - его старшему
сыну. Если у большака был третий брат, он не мог сесть ни выше, ни ниже
старшего племянника, был ему ровня (ровесник). Это равенство указывалось,
вероятно, обычным порядком нарождения: четвертый брат рождался обыкновенно
околовремени появления на свет первого сына у старшего брата и потому
отчислялся уже ко второму поколению - детей, тогда как три старших брата
составляли первое поколение - отцов. Таким распорядком мест объясняются
основные правила местнической арифметики. По этой арифметике старший сын от
своего отца - четвертое место, т. е. между тем и другим должны оставаться
два свободных места для второго и третьего отцова брата. Каждый следующий
брат местом ниже предшествующего старшего, значит, родные братья садятся
рядом в порядке старшинства. Из этих двух правил вытекало третье: четвертый
братьев или третий дядя равен старшему племяннику. Это правило выражалось
формулой: "первого брата сын четвертому (считая и отца) дяде в версту", т.
е. сверстник, ровня, ровесник (верста - мера, уравнение). Значит, они не
сидели рядом, а должны были сесть врозь или насупротив. Общее основание этих
правил: отечество каждого родичей определялось его сравнительным
расстоянием от общего предка. Это расстояние мерялось особыми
местническими едининицами - местами. Отсюда и самое название местничества.
По местнической связи генеалогии со службой и место имело двоякое значение:
генеалогическое и служебное. В генеалогическом смысле это - ступень,
занимаемая каждым членом фамилии на фамильной лествице старшинства по его
расстоянию от родоначальника, меряемому количеством предшествующих ему в
прямой восходящей линии рождений. Первоначальное понятие о месте в смысле
служебном, очевидно, сложилось среди бояр за княжеским столом, где они
рассаживались в порядке служебно-генеалогического старшинства; но потом это
понятие было перенесено и на все служебные отношения, на правительственные
должности. Отсюда употребляемое нами выражение искать места. Генеалогическое
расстояние между лицами одной и той же или разных фамилий, назначенными на
вестные должности по одному ведомству, должно было соответствовать
иерархическому расстоянию между этими должностями. Для этого каждая сфера
служебных отношений, каждое правительственное ведомство, места в государевой
думе, должности административные, городовые наместничества, как и должности
полковых воевод, были также расположены в вестном порядке старшинства,
составляли иерархическую лествицу. Вот, например, в каком порядке следовали
одна за другой должности полковых воевод. Московская армия, большая или
малая, ходила в поход обыкновенно пятью полками или отрядами. Это были
большой полк, правая рука, передовой и сторожевой полки, т. е. авангард и
арьергард, и левая рука. Каждый полк имел одного или нескольких воевод,
смотря по численному составу полка, по числу сотен, рот в нем. Эти воеводы
назывались большими или первыми, другими или вторыми, третьими и т. д.
Должности этих воевод по старшинству следовали в таком порядке: первое место
принадлежало первому воеводе большого полка, второе - первому воеводе правой
руки, третье - первым воеводам передового и сторожевого полков, которые были
ровни, четвертое - первому воеводе левой руки, пятое - второму воеводе
большого полка, шестое - второму воеводе правой руки и т. д. Если двух
родственников, назначенных воеводами в одной армии, старший по генеалогии,
по отечеству, был двумя местами выше младшего, то при назначении старшего
первым воеводой большого полка младшего надобно было назначить первым
воеводой сторожевого либо передового полка, не выше и не ниже. Если его
назначали местом выше, большим воеводой правой руки, старший родич бил
челом, что такое повышение младшего родича грозит ему, челобитчику,
"потерькой" чести, отечества, что все, свои и чужие, считавшиеся ему
ровнями, станут его "утягивать", понижать, считать себя выше его на одно
место, так как он стоял рядом, одним местом выше человека, который ниже их
двумя местами. Если младшего назначали ниже, большим воеводой левой руки, он
бил челом о бесчестии, говоря, что ему так служить со своим родичем "не
вместно", что он "потеряет", а родич "найдет" перед ним, выиграет одно
место. Привожу этот схематический пример, чтобы показать, как в лествичном
счете генеалогия лиц должна была соответствовать иерархии мест.
СЧЕТ СЛОЖНЫЙ. Сложнее был счет, определявший местнические отношения
между чужеродцами. Если члены двух разных фамилий назначались на службу, где
они должны были действовать вместе с подчинением одного другому, они для
проверки назначения высчитывали, какое между ними расстояние по служебному
отечеству, принимая за основание обыкновенно службу своих "родителей", т. е.
родственников по восходящей линии, как прямых, так и боковых. Для этого они
брали разряды и искали в них случая, прецедента, такого назначения
прежних лет, где бы их предки также назначены были служить вместе. Встретив
такой случай, они вычисляли ранговое расстояние, какое лежало между
доставшимися их родителям должностями. Это расстояние принималось за
основание для учета служебного отношения обеих фамилий, их сравнительного
отечества, фамильной чести. Определив это отношение фамилий по разрядам, оба
назначенных "совместника" брали свои родословные и по ним высчитывали свое
генеалогическое расстояние каждый от того своего предка, который встретился
на службе в найденном случае с предком другого совместника. Если расстояние
это было одинаково у обоих совместников, то они могли быть назначены на
такие же должности, т. е. с таким же иерархическим расстоянием, какое было
между должностями их предков. Но если один совместников дальше отстоял от
своего предка, чем его соперник от своего, он должен был спуститься ниже
соперника на соответствующее число мест. Если в найденном случае предки
совместников, князь Одоевский и Бутурлин, служили первый большим воеводой
большого полка, другой большим же воеводой левой руки, значит, князь
Одоевский по фамильной чести относился к Бутурлину как отец к сыну, "был ему
что отец", т. е. отделялся от него двумя местами, потому что большой воевода
левой руки - четвертое место, как и старший сын от отца. Установив по
разрядам общее служебное отношение фамилий, предстояло еще определить по
родословной частное генеалогическое положение лиц, каждого в своей фамилии.
Если потомок князя Одоевского отстоял от своего предка на шесть мест, а
потомок Бутурлина от своего - на пять, то потомок Бутурлина не мог служить
первым воеводой левой руки при назначении потомка князя Одоевского первым
воеводой большого полка: Бутурлин должен был подняться на одно место выше. В
постоянное местническое отношение фамилий по разрядам вводился менчивый
коэффициент поколений, определявший генеалогическое положение каждого
отдельного лица в своей фамилии. Итак, родословцем определялось взаимное
служебное отношение лиц одной и той же фамилии, разрядами - отношение разных
фамилий, родословцем и разрядами вместе - отношение лиц разных фамилий.
ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ ОГРАНИЧЕНИЯ. Изложенной схемы местнического счета,
думаю, достаточно, чтобы понять, как местничество осложняло должностные
назначения. Особенно в распорядке мест полковых воевод дьякам Разрядного
приказа трудно было составить подбор лиц, который предусматривал бы все
разнообразные генеалогические и разрядные отношения, примирял все возможные
фамильные притязания. Редкая полковая роспись обходилась без споров,
челобитий о счете мест, без жадоб на "поруху в отечестве". Путаница
увеличивалась еще тем, что знатные молодые дворяне местничались с полковыми
воеводами, к которым их прикомандировывали в штаб или для особых поручений.
Этими затруднениями вызывались законодательные ограничения местничества.
Так, приговором государя и боярской думы в 1550 г. с участием даже
митрополита некоторые должности полковых воевод были ъяты местнического
счета, объявлены "без мест". Было, например, постановлено, что большому
воеводе правой руки, который тремя местами был выше второго воеводы большого
полка, до этого воеводы дела и счета нет, а первые воеводы передового и
сторожевого полков не меньше воевод правой руки. Также и служба знатных
дворян под командой менее знатного воеводы не ставилась им в счет при
дальнейших назначениях, когда они сами становились воеводами. Иногда все
назначения полковых воевод или при каком-либо придворном торжестве
объявлялись без мест.
ИДЕЯ МЕСТНИЧЕСТВА. Из того же местнического счета открывается и идея
местничества, строго консервативная и аристократическая. Позднейшие
поколения родословных людей должны были размещаться на службе и за столом
государя, как размещались первые поколения. Отношения между фамилиями, раз
установившиеся, не должны были меняться. Как некогда стали на службе отцы
и деды, так должны стоять дети и все дальнейшие потомки. Итак, местничество
устанавливало не фамильную наследственность служебных должностей, как это
было в феодальном порядке, а наследственность служебных отношений между
фамилиями. Этим объясняется значение правительственных должностей в
местничестве. Должность сама по себе здесь ничего не значила: она была тем
же по отношению к отечеству, чем служит арифметическое число по отношению к
алгебраическому выражению, т. е. конкретной случайностью. Князь Одоевский
готов был занять какую угодно должность, лишь бы Бутурлин с ним вместе стоял
на должности еще ниже, и бывали случаи, когда одно и то же лицо в походах
последовательно занимало полковые воеводские должности все в порядке
понижения - это не было понижением лица по службе, а зависело от его
местнического отношения к товарищам, воеводам других полков. Все дело было
не в должности, а во взаимном отношении лиц по должностям. Следовательно,
должности в местничестве имели значение, совершенно обратное тому, какое они
имеют теперь. Теперь правительственное значение лица определяется его
должностью, т.е. степенью власти и ответственности, с ней сопряженной; в
местничестве генеалогическим положением лица указывалась должность, какую
оно получало. Теперь по вестной поговорке место красит человека; тогда
думали, что человек должен красить свое место.
КОГДА ОНО СЛОЖИЛОСЬ. Князья Одоевские стали выше Бутурлиных и многих
других старинных фамилий московского боярства в силу одного указанных
мною правил московского родословного распорядка, потому что в конце XV в.
эти князья пришли в Москву прямо со своего удела. Московское местничество
было практическим приложением этих правил к служебным отношениям московских
служилых людей. Поэтому можно приблительно определить время, когда оно
сложилось. Элементы местничества встретим еще в удельные века при
московском, как и при других княжеских дворах, заметим присутствие мысли о
служебном старшинстве, найдем указания на застольное и должностное
размещение бояр по этому старшинству, на их требование, чтобы их рассаживали
за княжеским столом, как сидели их отцы, на прнание случаев обязательными
прецедентами. Но при удельной бродячести вольных служилых людей служебный их
распорядок лишен был устойчивости. Положение их при княжеских дворах
определялось временными личными договорами с князем. Лишь только бояре
усядутся, уладятся местами и службой, новый знатный пришелец урядится с
князем "в ряд и крепость возьмет", "заедет", сядет выше многих старых служак
и спутает установившийся распорядок мест. В 1408 г. приехал в Москву на
службу внук Гедимина литовского князь Патрикей. Сын его Юрий, ставший в
Москве родоначальником князей Голицыных и Куракиных, "заехал", посажен был
выше многих московских бояр, потому что великий князь московский, выдавая за
него свою сестру, "место ему упросил" у своих У Юрия был старший брат
князь Федор Хованский. На Юрьевой свадьбе его "посел", сел выше, старый
московский боярин Федор Сабур, прапрадед которого вступил на московскую
службу при Калите. Князь Хованский при этом сказал Сабуру: "Сядь-ка повыше
моего брата меньшого князя Юрья". "У твоего брата бог в кике (счастье в
кичке, в жене), а у тебя бога в кике нет", - возразил Сабур и сел выше
Хованского. Возможность завоевывать высокие места жениной кичкой, эта
кичливость, прекратилась в Москве, когда при массовом наплыве сюда служилого
княжья, сменившем прежние одиночные заезды, пришлось заменить личное
соглашение князя с новым приезжим слугой "уложением", общим способом оценки
служебного достоинства служилых людей. Только в Москве элементы местничества
успели сложиться в целую систему, и его сложение надобно относить к эпохе,
когда шел этот наплыв, т. е. к княжению Ивана III и его сына Василия. К
этому времени стали готовы две основы местничества: личный уговор заменился
уложением; исполнился комплект фамилий, между которыми действовали
местнические отношения. С той поры собравшиеся в Москве боярские фамилии
стали в стройные ряды. Поэтому линии предков, на служебные отношения которых
потомки в местнических спорах XVI и XVII вв. ссылались в оправдание своих
родословных и разрядных притязаний, обыкновенно не восходили раньше княжения
Ивана III. Большая часть знатнейших московских фамилий, служивших главными
звеньями местнической цепи, до Ивана III еще и не значилась в московском
родословце.
ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЕГО ЗНАЧЕНИЕ. Теперь мы можем уяснить себе политическое
значение местничества для московского боярства. Оно ставило служебные
отношения бояр в зависимость от службы их предков, т. е. делало политическое
значение лица или фамилии не зависимым ни от личного усмотрения государя, ни
от личных заслуг или удач служилых людей. Как стояли предки, так вечно
должны стоять и потомки, и ни государева милость, ни государственные
заслуги, ни даже личные таланты не должны менять этой роковой
наследственной расстановки. Служебное соперничество становилось невозможным:
должностное положение каждого было предопределено, не завоевывалось, не
заслуживалось, а наследовалось. Служебная карьера лица не была его личным
делом, его частным интересом. За его служебным движением следил весь род,
потому что каждый его служебный выигрыш, каждая местническая находка
повышала всех его родичей, как всякая служебная потерька понижала их. Каждый
род выступал в служебных столкновениях как единое целое; родовая связь
устанавливала между родичами и служебную солидарность, взаимную
ответственность, круговую поруку родовой чести, под гнетом которой личные
отношения подчинялись фамильным, нравственные побуждения приносились в
жертву интересам рода. В 1598 г. князь Репнин-Оболенский по росписи занимал
в походе место ниже князя Ив. Сицкого, чего ему не следовало делать по
служебному положению своего рода, и не бил челом царю об обиде на Сицкого,
потому что они с Сицким были "свояки и великие други". Тогда обиделись все
его родичи, и князь Ноготков-Оболенский "во всех Оболенских князей место"
бил челом царю, что князь Репнин то сделал, дружась с князем Иваном, чтоб
тем его воровским нечелобитьем поруху и укор учинить всему их роду
Оболенских князей от всех чужих родов. Царь разобрал дело и решил, что князь
Репнин был на службе с князем Ив. Сицким по дружбе и потому один "виноват"
князю Ивану, т. е. себя одного понил перед Сицким и его родичами, а роду
его - всем князьям Оболенским - в том порухи в отечестве нет никому. Таким
образом, местничество имело оборонительный хара Им служилая знать
защищалась как от провола сверху, со стороны государя, так и от
случайностей и происков сну, со стороны отдельных честолюбивых лиц,
стремившихся подняться выше своего отечества - наследственного положения.
Вот почему бояре так дорожили местничеством: за места, говорили они в XVII
в., наши отцы помирали. Боярина можно было бить, прогнать со службы,
лишить имущества, но нельзя было заставить занять должность в управлении или
сесть за государевым столом ниже своего отечества. Значит, местничество,
ограничивая сферу своего действия родословными людьми, выделяло
военно-служилой массы класс, которого верховная власть волей-неволей
должна была преимущественно выбирать лиц для занятия правительственных
должностей, и таким образом оно создавало этому классу политическое право
или, точнее, привилегию на участие в управлении, т. е. в деятельности
верховной власти. Этим местничество сообщало боярству характер правящего
класса или сословной аристократии. Сама власть поддерживала такой взгляд на
местничество, значит, прнавала боярство такой аристократией. Вот один
многих случаев, где выразился взгляд на местничество как на опору или
гарантию политического положения боярства. В 1616 г. князь Волконский,
человек неродовитый, но много служивший, бил челом государю, что ему по
своей службе меньше боярина Головина быть невместно. Головин ответил
челобитчику встречной жалобой, что князь Волконский его и родичей его
обесчестил и опозорил, и просил государя "дать ему оборонь". По указу
государя бояре в думе разобрали дело и приговорили послать князя в тюрьму,
сказав ему, что он человек неродословный, а по государеву указу
неродословным людям с родословными суда и счета в отечестве не бывает; что
же касается до службы Волконского, то "за службу жалует государь поместьем и
деньгами, а не отечеством". Итак, государь может сделать своего слугу
богатым, но не может сделать его родовитым, потому что родовитость идет от
предков, а покойных предков уже нельзя сделать ни более, ни менее
родовитыми, чем они были при жни. Так, когда московское боярство
пестрых, сбродных элементов стало складываться в цельный правительственный
класс, его склад вышел своеобразно аристократическим.
НЕДОСТАТКИ ЕГО. Своеобразный отпечаток клали на аристократическое
значение боярства два недостатка, какими страдало местничество. Вводя в
государственную службу ценз породы, оно ограничивало верховную власть в
самой щекотливой ее прерогативе, в праве подбора подходящих проводников и
исполнителей своей воли: она искала способных и послушных слуг, а
местничество подставляло ей породистых и зачастую бестолковых неслухов.
Оценивать служебную годность происхождением или службою предков значило
подчинять государственную службу обычаю, который коренился в нравах и
понятиях частного быта, а в сфере публичного права становился по существу
своему противогосударственным. Таким обычаем и было местничество, и
государственная власть могла терпеть его, пока или сама не понимала
настоящих задач своих, или не находила в неродословных классах пригодных
людей для службы. Петр Великий смотрел на местничество строго
государственным взглядом, назвав его "зело жестоким и вредительным обычаем,
который как закон почитали". Так местничество поддерживало ежеминутную
молчаливую досаду московского государя на свое боярство. Но, подготовляя
вражду, оно не увеличивало, а скорее ослабляло силы класса, для которого
служило главной, если не единственной политической опорой. Сплачивая родичей
в ответственные фамильные корпорации, оно разрознивало самые фамилии,
мелочным сутяжничеством за места вносило в их среду соперничество, зависть и
неприязнь, чувством узко понимаемой родовой чести притупляло чутье
общественного, даже сословного интереса и таким образом разрушало сословие
нравственно и политически. Значит, местничество было вредно и государству, и
самому боярству, которое так им дорожило. Нам предстоит теперь видеть, как
политическое настроение московского боярства, нашедшее себе такую выразилось
в от
ОТНОШЕНИЕ БОЯРСТВА В НОВОМ ЕГО СОСТАВЕ К СВОЕМУ ГОСУДАРЮ ОТНОШЕНИЕ
МОСКОВСКИХ БОЯР К ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ В УДЕЛЬНЫЕ ВЕКА. ПЕРЕМЕНА В ЭТИХ ОТНОШЕНИЯХ
С ИВАНА III. СТОЛКНОВЕНИЯ. НЕЯСНОСТЬ ПРИЧИНЫ РАЗЛАДА. БЕСЕДЫ БЕРСЕНЯ С
МАКСИМОМ ГРЕКОМ. БОЯРСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ. ПЕРЕПИСКА ЦАРЯ ИВАНА С КНЯЗЕМ КУРБСКИМ.
СУЖДЕНИЯ КНЯЗЯ КУРБСКОГО. ВОЗРАЖЕНИЯ ЦАРЯ. ХАРАКТЕР ПЕРЕПИСКИ. ДИНАСТИЧЕСКОЕ
ПРОИСХОЖДЕНИЕ РАЗЛАДА.
Мы видели, как вследствие политического объединения Великороссии
менились и состав и настроение московского боярства. Эта перемена
небежно должна была менить и добрые отношения, существовавшие между
московским государем и его боярством в удельные века.
ОТНОШЕНИЕ БОЯР К ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ В УДЕЛЬНЫЕ ВЕКА. Эта перемена отношений
была небежным последствием того же самого процесса, которым созданы были
власть московского государя и его новое боярство. В удельные века боярин
ехал на службу в Москву, ища здесь служебных выгод. Эти выгоды росли для
служилого человека вместе с успехами его хозяина. Это устанавливало единство
интересов между обеими сторонами. Вот почему московские бояре во весь XIV в.
дружно помогали своему государю в его внешних делах и усердно радели ему во
внутреннем управлении. Тесная связь, задушевность отношений между обеими
сторонами яркой чертой проходят по московским памятникам того века. Великий
князь Семен Гордый пишет, обращаясь в духовной к своим младшим братьям с
предсмертными наставлениями: "Слушали бы вы во всем отца нашего владыки
Алексея да старых бояр, кто хотел отцу нашему добра и нам". Еще задушевнее
выступают эти отношения в написанной современником биографии великого князя
Димитрия Донского, который и великокняжеским столом обязан был своим боярам.
Обращаясь к своим детям, великий князь говорил: "Бояр своих любите, честь им
достойную воздавайте по их службе, без воли их ничего не делайте".
Обратившись затем к самим боярам, великий князь в сочувственных словах
напомнил им, как он работал вместе с ними в делах внутренних и внешних, как
они укрепляли княжение, как стали страшны недругам Русской земли. Между
прочим, Димитрий сказал своим сотрудникам: "Я всех вас любил и в чести
держал, веселился с вами, с вами и скорбел, и вы назывались у меня не
боярами, а князьями земли моей".
ПЕРЕМЕНА ОТНОШЕНИЙ. Эти добрые отношения и стали расстраиваться с конца
XV в. Новые, титулованные бояре шли в Москву не за новыми служебными
выгодами, а большею частью с горьким чувством сожаления об утраченных
выгодах удельной самостоятельности. Теперь только нужда и неволя привязывали
новое московское боярство к Москве, и оно не могло любить этого нового места
своего служения. Разошедшись в интересах, обе стороны еще более разошлись в
политических чувствах, хотя эти чувства выходили одного источника. Одни и
те же обстоятельства, с одной стороны, поставили московского великого князя
на высоту национального государя с широкой властью, с другой - навязали ему
правительственный класс с притязательными политическими вкусами и
стремлениями и со стеснительной для верховной власти сословной органацией.
Почувствовав себя в сборе вокруг московского Кремля, титулованные бояре
стали смотреть на себя, как не смели смотреть московские бояре удельного
времени. Почувствовав себя государем объединенной Великой Руси, великий
князь московский с трудом переносил и прежние свои отношения к боярам как
вольным слугам по договору и совсем не мог ужиться с новыми их притязаниями
на раздел власти. Одна и та же причина - объединение Великороссии - сделала
московскую верховную власть менее терпеливой и уступчивой, а московское
боярство более притязательным и заносчивым. Таким образом, одни и те же
исторические обстоятельства разрушили единство интересов между обеими
политическими силами, а разъединение интересов расстроило гармонию их
взаимных отношений. Отсюда и вышел ряд столкновений между московским
государем и его боярами. Эти столкновения вносят драматическое оживление в
монотонную и церемонную жнь московского двора того времени и проводят
впечатление политической борьбы московского государя с его непокорным
боярством. Впрочем, это была довольно своеобразная борьба как по приемам
борцов, так и по руководившим ею побуждениям. Отстаивая свои притязания,
бояре не поднимались открыто против своего государя, не брали в руки оружия,
даже не вели дружной политической оппозиции против него. Столкновения
разрешались обыкновенно придворными интригами и опалами, немилостями,
происхождение которых иногда трудно разобрать. Это скорее придворная вражда,
иногда довольно молчаливая, чем открытая политическая борьба, скорее
пантомима, чем драма.
СТОЛКНОВЕНИЯ. Эти столкновения с особенной силой обнаруживались два
раза, и каждый раз по одинаковому поводу - по вопросу о престолонаследии.
Иван III, как мы знаем, сперва назначил своим наследником внука Димитрия и
венчал его на великое княжение, а потом развенчал, назначив преемником сына
своего от второй жены Василия. В этом семейном столкновении боярство стало
за внука и противодействовало сыну нелюбви к его матери и к принесенным
ею вантийским понятиям и внушениям, тогда как на стороне Василия оказались
все малые, худые служилые люди. Столкновение доходило до сильного
раздражения с обеих сторон, вызвало шумные ссоры при дворе, резкие выходки
со стороны бояр, кажется даже что-то похожее на крамолу. По крайней мере сын
Василия, царь Иван, жаловался после, что бояре на его отца вместе с
племянником последнего Димитрием "многие пагубные смерти умышляли", даже
самому государю-деду "многие поносные и укорненные слова говорили". Но как
шло дело, чего именно добивались бояре, в подробностях это остается не
совсем ясным; только через год после венчания Димитрия (1499 г.) пострадали
за противодействие Василию знатнейшие московские бояре: князю Семену
Ряполовскому-Стародубскому отрубили голову, а его сторонников князя И. Ю.
Патрикеева с сыном Василием, знаменитым впоследствии старцем Вассианом
Косым, насильно постригли в монашество. Та же глухая придворная вражда,
сопровождавшаяся опалами, шла и в княжение Василия. Этот великий князь с
понятным недоверием относился к боярам, как государь, которого они не хотели
видеть на престоле и с трудом на нем терпели. Между прочим, за что-то
посадили в тюрьму первостепенного боярина князя В. Д. Холмского, женатого на
сестре великого князя и отец которого был еще удельным тверским владетелем,
а второстепенному думному человеку Берсеню-Беклемишеву отсекли голову за
непригожие речи о великом князе и его матери. Но особенно сильно разгорелась
вражда при Грозном, и опять по тому же поводу, по вопросу о
престолонаследии. Вскоре по завоевании царства Казанского, в конце 1552 г.
или в начале 1553, царь Иван опасно занемог и велел боярам присягнуть
новорожденному сыну своему царевичу Димитрию. Многие первостепенные бояре
отказались от присяги или принесли ее неохотно, говоря, что не хотят служить
"малому мимо старого", т. е. хотят служить двоюродному брату царя, удельному
князю Владимиру Андреевичу старицкому, которого они имели в виду посадить на
царство в случае смерти царя. Пробужденное этим столкновением озлобление
царя против бояр через несколько лет повело к полному разрыву между обеими
сторонами, сопровождавшемуся жестокими опалами и казнями, которым
подверглось боярство.
НЕЯСНОСТЬ ПРИЧИНЫ РАЗЛАДА. Во всех этих столкновениях, прорывавшихся в
продолжение трех поколений, можно разглядеть поводы, их вызывавшие, но
побуждения, руководившие ссорившимися сторонами, питавшие взаимную
неприязнь, не высказываются достаточно внятно ни той, ни другой стороной.
Иван III глухо жаловался на неуступчивость, строптивость своих
Отправляя в Польшу послов вскоре после дела о наследнике, Иван, между
прочим, давал им такое наставление: "Смотрите, чтобы во всем между вами
гладко было, пили бы бережно, не допьяна, и во всем бы себя берегли, а не
поступали бы так, как князь Семен Ряполовский высокоумничал с князем
Василием, сыном Ивана Юрьевича (Патрикеева)". Несколько явственнее выступают
чувства и стремления оппозиционной боярской знати в княжение Василия. До нас
дошел от того времени памятник, вскрывающий политическое настроение боярской
стороны, - это отрывок следственного дела об упомянутом сейчас думном
человеке Иване Никитиче Берсене-Беклемишеве (1525 г.). Берсень, далеко не
принадлежавший к первостепенной знати, был человек упрямый, неуступчивый. В
то время проживал в Москве вызванный с Афона для перевода с греческого
Толковой Псалтири ученый монах Максим Грек, человек бывалый, образованный,
знакомый с католическим Западом и его наукой, учившийся в Париже, Флоренции
и Венеции. Он привлек к себе любознательных людей московской знати,
которые приходили к нему побеседовать и поспорить "о книгах и цареградских
обычаях", так что Максимова келья в подмосковном Симоновом монастыре стала
похожа на ученый клуб. Любопытно, что наиболее обычными гостями Максима были
все люди оппозиционной знати: между ними встречаем и князя
Холмского, двоюродного племянника упомянутого опального боярина, и В. М.
Тучкова, сына боярина Тучкова, наиболее грубившего Ивану III, по
свидетельству Грозного. Но самым блким гостем и собеседником Максима был
Иван Никитич Берсень, с которым он часто и подолгу сиживал с глазу на глаз.
Берсень находился в это время в немилости и удалении от двора, оправдывая
свое колючее прозвище (берсень - крыжовник). Иван Никитич раз в думе что-то
резко возразил государю при обсуждении вопроса о Смоленске. Великий князь
рассердился и выгнал его совета, сказав: "Пошел, смерд, вон, ты мне не
надобен". В беседах с Максимом Берсень и ливал свои огорченные чувства, в
которых можно видеть отражение политических дум тогдашнего боярства. Передам
их беседы, как они записаны были на допросах. Это очень редкий случай, когда
мы можем подслушать интимный политический разговор в Москве XVI в.
БЕСЕДЫ БЕРСЕНЯ С МАКСИМОМ ГРЕКОМ. Опальный советник, конечно, очень
раздражен. Он ничем не доволен в Московском государстве: ни людьми, ни
порядками. "Про здешние люди есми молвил, что ныне в людях правды нет".
Всего более недоволен он своим государем и не хочет скрывать своего
недовольства перед иноземцем.
"Вот, - говорил Берсень старцу Максиму, - у вас в Царьграде цари теперь
басурманские, гонители; настали для вас злые времена, и как-то вы с ними
перебиваетесь?"
"Правда, - отвечал Максим, - цари у нас нечестивые, однако в церковные
дела у нас они не вступаются".
"Ну, - возразил Берсень, - хоть у вас цари и нечестивые, да ежели так
поступают, стало быть, у вас еще есть бог".
И как бы в оправдание проглоченной мысли, что в Москве уже нет бога,
опальный советник пожаловался Максиму на московского митрополита, который в
угоду государю не ходатайствует по долгу сана за опальных, и вдруг, давая
волю своему возбужденному пессимму, Берсень обрушился и на своего
собеседника:
"Да вот и тебя, господин Максим, взяли мы со св. Горы, а какую пользу
от тебя получили?"
"Я - сиротина, - отвечал Максим обидчиво, - какой же от меня и пользе
быть?"
"Нет, - возразил Берсень, - ты человек разумный и мог бы нам пользу
принести, и пригоже нам было тебя спрашивать, как государю землю свою
устроить, как людей награждать и как митрополиту вести себя".
"У вас есть книги и правила, - сказал Максим, - можете и сами
устроиться".
Берсень хотел сказать, что государь в устроении своей земли не
спрашивал и не слушал разумных советов и потому строил ее
неудовлетворительно. Это "несоветие", "высокоумие", кажется, всего больше
огорчало Берсеня в образе действия великого князя Василия. Он еще
снисходительно относился к Васильеву отцу: Иван III, по его словам, был добр
и до людей ласков, а потому и бог помогал ему во всем; он любил "встречу",
возражение против себя. "А нынешний государь, - жаловался Берсень, - не
таков: людей мало жалует, упрям, встречи против себя не любит и раздражается
на тех, кто ему встречу говорит".
Итак, Берсень очень недоволен государем; но это недовольство совершенно
консервативного характера; с недавнего времени старые московские порядки
стали шататься, и шатать их стал сам государь - вот на что особенно
жаловался Берсень. При этом он лагал целую философию политического
консерватма.
"Сам ты знаешь, - говорил он Максиму, - да и мы слыхали от разумных
людей, что которая земля перестанавливает свои обычаи, та земля недолго
стоит, а здесь у нас старые обычаи нынешний великий князь переменил: так
какого же добра и ждать от нас?"
Максим возразил, что бог наказывает народы за нарушение его заповедей,
но что обычаи царские и земские переменяются государями по соображению
обстоятельств и государственных интересов.
"Так-то так, - возразил Берсень, - а все-таки лучше старых обычаев
держаться, людей жаловать и стариков почитать; а ныне государь наш,
запершись сам третей у постели, всякие дела делает".
Этой переменой обычаев Берсень объясняет внешние затруднения и
внутренние неурядицы, какие тогда переживала Русская земля. Первой
виновницей этого отступничества от старых обычаев, сеятельницей этой мены
родной старине Берсень считает мать великого князя.
"Как пришли сюда греки, - говорил он Максиму, - так земля наша и
замешалась, а до тех пор земля наша Русская в мире и тишине жила. Как пришла
сюда мать великого князя великая княгиня Софья с вашими греками, так и пошли
у нас нестроения великие, как и у вас в Царегороде при ваших царях".
Максим Грек счел долгом заступиться за землячку и возразил:
"Великая княгиня Софья с обеих сторон была роду великого - по отцу
царского роду царегородского, а по матери великого дуксуса феррарийского
Италийской страны".
"Господин! какова бы она ни была, да к нашему нестроению пришла", - так
заключил Берсень свою беседу.
Итак, если Берсень точно выражал взгляды современного ему
оппозиционного боярства, оно было недовольно нарушением установленных
обычаем правительственных порядков, недоверием государя к своим боярам и
тем, что рядом с боярской думой он завел особый интимный кабинет немногих
доверенных лиц, с которыми предварительно обсуждал и даже предрешал
государственные вопросы, подлежавшие восхождению в боярскую думу. Берсень не
требует никаких новых прав для боярства, а только отстаивает старые обычаи,
нарушаемые государем; он - оппозиционный консерватор, противник государя,
потому что стоит против вводимых государем перемен.
БОЯРСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ. По смерти Василия, в малолетство его сына,
требовавшее продолжительной опеки, власть надолго попала в руки Теперь
они могли распорядиться государством по-своему, осуществить свои
политические идеалы и согласно с ними перестроить государственный порядок.
Но они не пытались строить никакого нового государственного порядка.
Разделившись на партии князей Шуйских и Бельских, бояре повели ожесточенные
усобицы друг с другом личных или фамильных счетов, а не за какой-либо
государственный порядок. В продолжение десяти лет со смерти правительницы
Елены (1538 г.) они вели эти усобицы, и это десятилетие прошло не только
бесплодно для политического положения боярства, но и уронило его
политический авторитет в глазах русского общества. Все увидели, какая
анархическая сила это боярство, если оно не сдерживается сильной рукой; но
причина его разлада с государем и на этот раз не выяснилась.
ПЕРЕПИСКА ЦАРЯ С КУРБСКИМ. В царствование Грозного, когда возобновилось
столкновение, обе ссорившиеся стороны имели случай высказать яснее свои
политические взгляды и объяснить причины взаимного нелюбья. В 1564 г. боярин
князь А. М. Курбский, сверстник и любимец царя Ивана, герой Казанской и
Ливонской войн, командуя московскими полками в Ливонии, проиграл там одну
битву и, боясь царского гнева за эту ли неудачу или за связь с павшими
Сильвестром и Адашевым, убежал к польскому королю, покинув в Дерпте, где был
воеводой, свою жену с малолетним сыном. Он принял деятельное участие в
польской войне против своего царя и отечества. Но беглый боярин не хотел
молча расстаться со своим покинутым государем: с чужбины, Литвы, он
написал резкое, укорненное, "досадительное" послание Ивану, укоряя его в
жестоком обращении с боярами. Царь Иван, сам "словесной мудрости ритор", как
его звали современники, не хотел остаться в долгу у беглеца и отвечал ему
длинным оправдательным посланием, "широковещательным и многошумящим", как
назвал его князь Курбский, на которое последний возражал. Переписка с
длинными перерывами шла в 1564 - 1579 гг. Князь Курбский написал всего
четыре письма, царь Иван - два; но его первое письмо составляет по объему
больше половины всей переписки (62 100 страниц по данию Устрялова).
Кроме того, Курбский написал в Литве обвинительную Историю князя великого
московского, т. е. царя Ивана, где также выражал политические воззрения
своей боярской братии. Так обе стороны как бы исповедались друг другу, и
можно было бы ожидать, что они полно и откровенно высказали свои
политические воззрения, т. е. вскрыли причины взаимной неприязни. Но и в
этой полемике, веденной обеими сторонами с большим жаром и талантом, не
находим прямого и ясного ответа на вопрос об этих причинах, и она не выводит
читателя недоумения. Письма князя Курбского наполнены преимущественно
личными или сословными упреками и политическими жалобами; в Истории он
высказывает и несколько общих политических и исторических суждений.
СУЖДЕНИЯ КУРБСКОГО. Свою Историю царя Ивана он начинает заунывным
раздумьем: "Много раз докучали мне вопросом: как все это приключилось от
столь доброго прежде и прекрасного царя, для отечества пренебрегавшего своим
здоровьем, понесшего тяжкие труды и беды в борьбе с врагами креста христова
и от всех пользовавшегося доброй славой? И много раз со вздохом и слезами
молчал я на этот вопрос, - не хотелось отвечать; наконец вынужден был
сказать хоть что-нибудь об этих происшествиях и так отвечал на учащенные
вопросы: если бы рассказывать сначала и по порядку, много пришлось бы мне
писать о том, как в предобрый русских князей род посеял дьявол злые нравы,
особенно злыми их женами-чародейками, как это было и у раильских царей,
более же всего теми, которые взяты были иноплеменников". Значит, во
взгляде на ближайшее московское прошлое и князь Курбский стоит на точке
зрения Берсеня, видит корень зла в царевне Софье, за которой следовала такая
же иноземка Елена Глинская, мать царя. Впрочем, и без того как-то предобрый
некогда русских князей род выродился в московский, "этот ваш давна
кровопийственный род", как выразился Курбский в письме к царю. "Обычай у
московских князей давна, - пишет он в Истории, - желать братий своих крови
и губить их убогих ради и окаянных вотчин, несытства ради своего".
Попадаются у Курбского и политические суждения, похожие на принципы, на
теорию. Он считает нормальным только такой государственный порядок, который
основан не на личном усмотрении самовластия, а на участии "синклита",
боярского совета, в управлении; чтобы вести государственные дела успешно и
благочинно, государю необходимо советоваться с боярами. Царю подобает быть
главой, а мудрых советников своих любить, "яко свои уды", - так выражает
Курбский правильные, благочинные отношения царя к боярам. Вся его История
построена на одной мысли - о благотворном действии боярского совета: царь
правил мудро и славно, пока был окружен доброродными и правдивыми
советниками. Впрочем, государь должен делиться своими царскими думами не с
одними великородными и правдивыми советниками - князь Курбский допускает и
народное участие в управлении, стоит за пользу и необходимость земского
собора. В своей Истории он высказывает такой политический тезис: "Если царь
и почтен царством, но не получил от бога каких-либо дарований, он должен
искать доброго и полезного совета не только у своих советников, но и у
всенародных человек, потому что дар духа дается не по богатству внешнему и
не по могуществу власти, но по правоте душевной". Под этими всенародными
человеками Курбский мог разуметь только собрание людей, прываемых для
совета разных сословий, от всей земли: келейные совещания с отдельными
лицами едва ли ему были желательны. Вот почти и все политические воззрения
Курбского. Князь стоит за правительственное значение боярского совета и за
участие земского собора в управлении. Но он мечтает о вчерашнем дне,
запоздал со своими мечтами. Ни правительственное значение боярского совета,
ни участие земского собора в управлении не были уже в то время идеалами, не
могли быть политическими мечтами. Боярский совет и земский собор были уже в
то время политическими фактами, первый - фактом очень старым, а второй -
явлением еще недавним, и оба - фактами, хорошо знакомыми нашему публицисту.
Искони государи русские и московские думали о всяких делах,
законодательствовали со своими боярами. В 1550 г. созван был и первый
земский собор, и князь Курбский должен был хорошо помнить это событие, когда
царь обратился за советом ко "всенародным человекам", к простым земским
людям. Итак, князь Курбский стоит за существующие факты; его политическая
программа не идет за пределы действующего государственного порядка: он не
требует ни новых прав для бояр, ни новых обеспечений для их старых прав,
вообще не требует перестройки наличного государства. В этом отношении он
разве только немного идет дальше своего предшественника И. Н.
Берсеня-Беклемишева и, резко осуждая московское прошлое, ничего не умеет
придумать лучше этого прошлого.
ВОЗРАЖЕНИЯ ЦАРЯ. Теперь послушаем другую сторону. Царь Иван пишет менее
спокойно и складно. Раздражение теснит его мысль множеством чувств, образов
и помыслов, которых он не умеет уложить в рамки последовательного и
спокойного ложения. Новая фраза, навернувшаяся кстати, заставляет его
повертывать речь в другую сторону, забывая главную мысль, не договаривая
начатого. Поэтому нелегко уловить его основные мысли и тенденции в этой пене
нервной диалектики. Разгораясь, речь его становится жгучей. "Письмо твое
принято, - пишет царь, - и прочитано внимательно. Яд аспида у тебя под
языком, и письмо твое наполнено медом слов, но в нем горечь полыни. Так ли
привык ты, христианин, служить христианскому государю? Ты пишешь вначале,
чтобы разумевал тот, кто обретается противным православию и совесть
прокаженную имеет. Подобно бесам, от юности моей вы поколебали благочестие и
богом данную мне державную власть себе похитили". Это возражение - основной
мотив в письмах царя. Мысль о похищении царской власти боярами больше всего
и возмущает Ивана. Он возражает не на отдельные выражения князя Курбского, а
на весь политический образ мыслей боярства, защитником которого выступил
Курбский. "Ведь ты, - пишет ему царь, - в своей бесосоставной грамоте
твердишь все одно и то же, переворачивая "разными словесы", и так, и этак,
любезную тебе мысль, чтобы рабам помимо господ обладать властью", - хотя в
письме Курбского ничего этого не было написано. "Это ли, - продолжает царь,
- совесть прокаженная, чтобы царство свое в своей руке держать, а рабам
своим не давать властвовать? Это ли противно разуму - не хотеть быть
обладаему своими рабами? Это ли православие пресветлое - быть под властью
рабов?" Все рабы и рабы, и никого больше, кроме рабов. Курбский толкует царю
о мудрых советниках, о синклите, а царь не прнает никаких мудрых
советников, для него не существует никакого синклита, а есть только люди,
служащие при его дворе, дворовые холопы. Он знает одно, что "земля правится
божиим милосердием и родителей наших благословением, а потом нами, своими
государями, а не судьями и воеводами, не ипатами и стратигами". Все
политические помыслы царя сводятся к одной идее - к мысли о самодержавной
власти. Самодержавие для Ивана не только нормальный, свыше установленный
государственный порядок, но и исконный факт нашей истории, идущий глубины
веков. "Самодержавства нашего начало от святого Владимира; мы родились и
выросли на царстве, своим обладаем, а не чужое похитили; русские самодержцы
начала сами владеют своими царствами, а не бояре и вельможи". Царь Иван
был первый, кто высказал на Руси такой взгляд на самодержавие: Древняя Русь
не знала такого взгляда, не соединяла с идеей самодержавия внутренних и
политических отношений, считая самодержцем только властителя, независимого
от внешней силы. Царь Иван обратил первый внимание на эту внутреннюю сторону
верховной власти и глубоко проникся своим новым взглядом: через все свое
длинное-предлинное первое послание проводит он эту идею, оборачивая одно
слово, по его собственному прнанию, "семо и овамо", то туда, то сюда. Все
его политические идеи сводятся к одному этому идеалу, к образу
самодержавного царя, не управляемого ни "попами", ни "рабами". "Како же
самодержец наречется, аще не сам строит?" Многовластие - безумие. Этой
самодержавной власти Иван дает божественное происхождение и указывает ей не
только политическое, но и высокое религиозно-нравственное назначение: "Тщусь
со усердием людей на истину и на свет наставить, да познают единого
истинного бога, в троице славимого, и от бога данного им государя, а от
междоусобных браней и строптивого жития да отстанут, коими царства
разрушаются; ибо если царю не повинуются подвластные, то никогда
междоусобные брани не прекратятся". Столь возвышенному назначению власти
должны соответствовать многоразличные свойства, требуемые от самодержца. Он
должен быть осмотрителен, не иметь ни зверской ярости, ни бессловесного
смирения, должен карать татей и разбойников, быть и милостивым, и жестоким,
милостивым к добрым и жестоким к злым: не то он и не царь. "Царь - гроза не
для добрых, а для злых дел; хочешь не бояться власти - делай добро, а
делаешь зло - бойся, ибо царь не зря носит меч, а для кары злых и для
ободрения добрых". Никогда у нас до Петра Великого верховная власть в
отвлеченном самосознании не поднималась до такого отчетливого, по крайней
мере до такого энергического выражения своих задач. Но когда дело дошло до
практического самоопределения, этот полет политической мысли кончился
крушением. Вся философия самодержавия у царя Ивана свелась к одному простому
заключению: "Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же". Для
подобной формулы вовсе не требовалось такого напряжения мысли, Удельные
князья приходили к тому же заключению без помощи возвышенных теорий
самодержавия и даже выражались почти теми же словами: "Я, князь такой-то,
волен, кого жалую, кого казню". Здесь и в царе Иване, как некогда в его
деде, вотчинник торжествовал над государем.
ХАРАКТЕР ПЕРЕПИСКИ. Такова политическая программа царя Ивана. Столь
резко и своеобразно выраженная идея самодержавной власти, однако, не
развивается у него в определенный разработанный политический порядок; нее
не влекаются практические последствия. Царь нигде не говорит, согласен ли
его политический идеал с существующим государственным устройством или
требует нового, может ли, например, его самодержавная власть действовать об
руку с наличным боярством, только менив его политические нравы и привычки,
или должна создать совсем иные орудия управления. Можно только
почувствовать, что царь тяготится своим боярством. Но против самодержавия,
как его тогда понимали в Москве, самодержавия, идущего от св. Владимира, не
восставало прямо и боярство. Бояре прнавали самодержавную власть
московского государя, как ее создала история. Они только настаивали на
необходимости и пользе участия в управлении другой политической силы,
созданной той же историей, - боярства и даже прывали в помощь обеим этим
силам третью - земское представительство. Несправедливо было со стороны царя
обвинять бояр и в самоволии "попа невежи" Сильвестра и "собаки" Адашева:
Иван мог пенять за это только на самого себя, потому что сам дал
неподобающую власть этим людям, к боярству и не принадлежавшим, сделал их
временщиками. Из-за чего же шел спор? Обе стороны отстаивали существующее.
Чувствуется, что они как будто не вполне понимали друг друга, что какое-то
недоразумение разделяло обоих спорщиков. Это недоразумение заключалось в
том, что в их переписке столкнулись не два политических образа мыслей, а два
политических настроения; они не столько полемируют друг с другом, сколько
исповедуются один другому. Курбский так прямо и назвал царское послание
исповедью, насмешливо заметив, что, не будучи пресвитером, не считает себя
достойным и краем уха послушать царской исповеди. Каждый них твердит свое
и плохо слушает противника. "За что ты бьешь нас, верных слуг своих?" -
спрашивает князь Курбский. "Нет, - отвечает ему царь Иван, - русские
самодержцы начала сами владеют своими царствами, а не бояре и не
вельможи". В такой простейшей форме можно выразить сущность знаменитой
переписки. Но, плохо понимая один другого и свое настоящее положение, оба
противника доспорились до предвидения будущего, до пророчества и -
предсказали друг другу обоюдную гибель. В послании 1579 г., напомнив царю
гибель Саула с его царским домом, Курбский продолжает: "...не губи себя и
дому твоего... облитые кровью христианской исчезнут вскоре со всем домом".
Курбский представлял свою родовитую братию каким-то бранным племенем, на
котором почиет особое благословение, и колол глаза царю затруднением, какое
он сам себе создал, перебив и разогнав "сильных во Израиле", богоданных
воевод своих, и оставшись с худородными "воеводишками", которые пугаются не
только появления неприятеля, но и шелеста листьев, колеблемых ветром. На эти
попреки царь ответил исторической угрозой: "Когда бы вы были чада Авраамовы,
то и дела творили бы Авраамовы; но может бог и камней воздвигнуть чад
Аврааму". Эти слова написаны были в 1564 г., в то самое время, когда царь
задумывал смелое дело - подготовку нового правящего класса, который должен
был прийти на смену ненавистному боярству.
ДИНАСТИЧЕСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ РАЗЛАДА. Итак, обе спорившие стороны были
недовольны друг другом и государственным порядком, в котором действовали,
которым даже руководили. Но ни та, ни другая сторона не могла придумать
другого порядка, который бы соответствовал ее желаниям, потому что все, чего
желали они, уже практиковалось или было испробовано. Если, однако, они
спорили и враждовали друг с другом, это происходило от того, что настоящей
причиной раздора был не вопрос о государственном порядке. Политические
суждения и упреки высказывались лишь в оправдание обоюдного недовольства,
шедшего другого источника. Мы уже знаем, что раздор с особенной силой
обнаруживался два раза и по одинаковому поводу - по вопросу о наследнике
престола: государь назначал одного, бояре хотели другого. Так разлад обеих
сторон имел собственно не политический, а династический источник. Дело шло
не о том, как править государством, а о том, кто будет им править. И здесь с
обеих сторон сказались преломленные ходом дел привычки удельного времени.
Тогда боярин выбирал себе князя, переезжая от одного княжеского двора к
другому. Теперь, когда уехать Москвы стало некуда или неудобно, бояре
хотели выбирать между наследниками престола, когда представлялся случай.
Свое притязание они могли оправдывать отсутствием закона о престолонаследии.
Здесь им помог сам московский государь. Сознав себя национальным государем
всея Руси, он наполовину своего самосознания остался удельным вотчинником и
не хотел ни поступиться кому-либо своим правом предсмертного распоряжения
вотчиной, ни законом ограничить своей личной воли: "Кому хочу, тому и дам
княжество". Стороннее вмешательство в эту личную волю государя трогало его
больнее, чем мог трогать какой-либо общий вопрос о государственном порядке.
Отсюда обоюдное недоверие и раздражение. Но когда приходилось выражать эти
чувства устно или письменно, затрагивались и общие вопроси, и тогда
обнаруживалось, что действовавший государственный порядок страдал
противоречиями, частично отвечал противоположным интересам, никого вполне не
удовлетворяя. Эти противоречия и вскрылись в опричнине, в которой царь Иван
искал выхода неприятного положения.
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, ПОДГОТОВИВШИЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ОПРИЧНИНЫ. НЕОБЫЧАЙНЫЙ ОТЪЕЗД
ЦАРЯ ИЗ МОСКВЫ И ЕГО ПОСЛАНИЯ В СТОЛИЦУ. ВОЗВРАЩЕНИЕ ЦАРЯ. УКАЗ ОБ
ОПРИЧНИНЕ. ЖИЗНЬ ЦАРЯ В АЛЕКСАНДРОВСКОЙ СЛОБОДЕ. ОТНОШЕНИЕ ОПРИЧНИНЫ К
ЗЕМЩИНЕ. НАЗНАЧЕНИЕ ОПРИЧНИНЫ. ПРОТИВОРЕЧИЕ В СТРОЕ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА.
МЫСЛЬ О СМЕНЕ БОЯРСТВА ДВОРЯНСТВОМ. БЕСЦЕЛЬНОСТЬ ОПРИЧНИНЫ. СУЖДЕНИЕ О НЕЙ
СОВРЕМЕННИКОВ. ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, ПОДГОТОВИВШИЕ ОПРИЧНИНУ.
Изложу наперед обстоятельства, при которых явилась эта злополучная
опричнина.
Едва вышедши малолетства, еще не имея 20 лет, царь Иван с
необычайной для его возраста энергией принялся за дела правления. Тогда по
указаниям умных руководителей царя митрополита Макария и священника
Сильвестра боярства, разбившегося на враждебные кружки, выдвинулось и
стало около престола несколько дельных, благомыслящих и даровитых советников
- "бранная рада", как называет князь Курбский этот совет, очевидно
получивший фактическое господство в боярской думе, вообще в центральном
управлении. С этими доверенными людьми царь и начал править государством. В
этой правительственной деятельности, обнаруживающейся с 1550 г., смелые
внешние предприятия шли рядом с широкими и хорошо обдуманными планами
внутренних преобразований. В 1550 г. был созван первый земский собор, на
котором обсуждали, как устроить местное управление, и решили пересмотреть и
исправить старый Судебник Ивана III и выработать новый, лучший порядок
судопроводства. В 1551 г. созван был большой церковный собор, которому
царь предложил обширный проект церковных реформ, имевший целью привести в
порядок религиозно-нравственную жнь народа. В 1552 г. было завоевано
царство Казанское, и тотчас после того начали вырабатывать сложный план
местных земских учреждений, которыми предназначено было заменить коронных
областных управителей - "кормленщиков": вводилось земское самоуправление. В
1558 г. начата была Ливонская война с целью пробиться к Балтийскому морю и
завязать непосредственные сношения с Западной Европой, попользоваться ее
богатой культурой. Во всех эти важных предприятиях, повторяю, Ивану помогали
сотрудники, которые сосредоточивались около двух лиц, особенно блких к
царю, - священника Сильвестра и Алексея Адашева, начальника Челобитного
приказа, по-нашему статс-секретаря у принятия прошений на высочайшее имя.
Разные причины - частью домашние недоразумения, частью несогласие в
политических взглядах - охладили царя к его бранным советникам.
Разгоравшаяся неприязнь их к родственникам царицы Захарьиным повела к
удалению от двора Адашева и Сильвестра, а случившуюся при таких
обстоятельствах в 1560 г. смерть Анастасии царь приписал огорчениям, какие
потерпела покойная от этих дворцовых дрязг. "Зачем вы разлучили меня с моей
женой? - болезненно спрашивал Иван Курбского в письме к нему 18 лет спустя
после этого семейного несчастия. - Только бы у меня не отняли юницы моей,
кроновых жертв (боярских казней) не было бы". Наконец бегство князя
Курбского, ближайшего и даровитейшего сотрудника. провело окончательный
разрыв. Нервный и одинокий Иван потерял нравственное равновесие, всегда
шаткое у нервных людей, когда они остаются одинокими.
ОТЪЕЗД ЦАРЯ ИЗ МОСКВЫ И ЕГО ПОСЛАНИЯ. При таком настроении царя в
московском Кремле случилось странное, небывалое событие. Раз в конце 1564 г.
там появилось множество саней. Царь, ничего никому не говоря, собрался со
всей своей семьей и с некоторыми придворными куда-то в дальний путь,
захватил с собой утварь, иконы и кресты, платье и всю свою казну и выехал
столицы. Видно было, что это ни обычная богомольная, ни увеселительная
поездка царя, а целое переселение. Москва оставалась в недоумении, не
догадываясь, что задумал хозяин. Побывав у Троицы, царь со всем багажом
остановился в Александровский слободе (ныне это Александров - уездный город
Владимирской губернии). Отсюда через месяц по отъезде царь прислал в Москву
две грамоты. В одной, описав беззакония боярского правления в свое
малолетство, он клал свой государев гнев на все духовенство и бояр на всех
служилых и приказных людей, поголовно обвиняя их в том, что они о государе,
государстве и обо всем православном христианстве не радели, от врагов их не
обороняли, напротив, сами притесняли христиан, расхищали казну и земли
государевы, а духовенство покрывало виновных, защищало их, ходатайствуя за
них пред государем. И вот царь, гласила грамота, "от великой жалости
сердца", не стерпев всех этих мен, покинул свое царство и пошел поселиться
где-нибудь, где ему бог укажет. Это как будто отречение от престола с целью
испытать силу своей власти в народе. Московскому простонародью, купцам и
всем тяглым людям столицы царь прислал другую, грамоту, которую им прочитали
всенародно на площади. Здесь царь писал, чтобы они сомнения не держали, что
царской опалы и гнева на них нет. Все замерло, столица мгновенно прервала
свои обычные занятия: лавки закрылись, приказы опустели, песни замолкли. В
смятении и ужасе город завопил, прося митрополита, епископов и бояр ехать в
слободу, бить челом государю, чтобы он не покидал государства. При этом
простые люди кричали, чтобы государь вернулся на царство оборонять их от
волков и хищных людей, а за государских менников и лиходеев они не стоят и
сами их истребят.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ЦАРЯ. В слободу отправилась депутация высшего
духовенства, бояр и приказных людей с архиепископом новгородским Пименом во
главе, сопровождаемая многими купцами и другими людьми, которые шли бить
челом государю и плакаться, чтобы государь правил, как ему угодно, по всей
своей государской воле. Царь принял земское челобитье, согласился воротиться
на царство, "паки взять свои государства", но на условиях, которые обещал
объявить после. Через несколько времени, в феврале 1565 г., царь
торжественно воротился в столицу и созвал государственный совет бояр и
высшего духовенства. Его здесь не узнали: небольшие серые проницательные
глаза погасли, всегда оживленное и приветливое лицо осунулось и высматривало
нелюдимо, на голове и в бороде от прежних волос уцелели только остатки.
Очевидно, два месяца отсутствия царь провел в страшном душевном состоянии,
не зная, чем кончится его затея. В совете он предложил условия, на которых
принимал обратно брошенную им власть. Условия эти состояли в том, чтобы ему
на менников своих и ослушников опалы класть, а иных и казнить, имущество
их брать на себя в казну, чтобы духовенство, бояре и приказные люди все это
положили на его государевой воле, ему в том не мешали. Царь как будто
выпросил себе у государственного совета полицейскую диктатуру - своеобразная
форма договора государя с народом!
УКАЗ ОБ ОПРИЧНИНЕ. Для расправы с менниками и ослушниками царь
предложил учредить опричнину. Это был особый двор, какой образовал себе
царь, с особыми боярами, с особыми дворецкими, казначеями и прочими
управителями, дьяками, всякими приказными и дворовыми людьми, с целым
придворным штатом. Летописец усиленно ударяет на это выражение "особной
двор", на то, что царь приговорил все на этом дворе "учинити себе особно".
Из служилых людей он отобрал в опричнину тысячу человек, которым в столице
на посаде за стенами Белого города, за линией нынешних бульваров, отведены
были улицы (Пречистенка, Сивцев Вражек, Арбат и левая от города сторона
Никитской) с несколькими слободами до Новодевичьего монастыря; прежние
обыватели этих улиц и слобод служилых и приказных людей были выселены
своих домов на другие улицы московского посада. На содержание этого двора,
"на свой обиход" и своих детей, царевичей Ивана и Федора, он выделил
своего государства до 20 городов с уездами и несколько отдельных волостей, в
которых земли розданы были опричникам, а прежние землевладельцы выведены
были своих вотчин и поместий и получали земли в неопричных уездах. До 12
тысяч этих выселенцев зимой с семействами шли пешком отнятых у них усадеб
на отдаленные пустые поместья, им отведенные. Эта выделенная государства
опричная часть не была цельная область, сплошная территория, составилась
сел, волостей и городов, даже только частей иных городов, рассеянных там и
сям, преимущественно в центральных и северных уездах (Вязьма, Козельск,
Суздаль, Галич, Вологда, Старая Руса, Каргополь и; после взята в
опричнину Торговая сторона Новгорода). "Государство же свое Московское", т.
е. всю остальную землю, подвластную московскому государю, с ее воинством,
судом и управой царь приказал ведать и всякие дела земские делать боярам,
которым велел быть "в земских", и эта половина государства получила название
земщины. Все центральные правительственные учреждения, оставшиеся в земщине,
приказы, должны были действовать по-прежнему, "управу чинить по старине",
обращаясь по всяким важным земским делам в думу земских бояр, которая
правила земщиной, докладывая государю только о военных и важнейших земских
делах. Так все государство разделилось на две части - на земщину и
опричнину; во главе первой осталась боярская дума, во главе второй
непосредственно стал сам царь, не отказываясь и от верховного
руководительства думой земских "За подъем же свой", т. е. на покрытие
держек по выезду столицы, царь взыскал с земщины как бы за служебную
командировку по ее делам подъемные деньги - 100 тысяч рублей (около 6
миллионов рублей на наши деньги). Так ложила старая летопись не дошедший
до нас "указ об опричнине", по-видимому заранее заготовленный еще в
Александровской слободе и прочитанный на заседании государственного совета в
Москве. Царь спешил: не медля, на другой же день после этого заседания,
пользуясь предоставленным ему полномочием, он принялся на менников своих
опалы класть, а иных казнить, начав с ближайших сторонников беглого князя
Курбского; в один этот день шестеро боярской знати были обезглавлены, а
седьмой посажен на кол.
ЖИЗНЬ В СЛОБОДЕ. Началось устроение опричнины. Прежде всего сам царь,
как первый опричник, поторопился выйти церемонного, чинного порядка
государевой жни, установленного его отцом и дедом, покинул свой
наследственный кремлевский дворец, перевезся на новое укрепленное подворье,
которое велел построить себе где-то среди своей опричнины, между Арбатом и
Никитской, в то же время приказал своим опричным боярам и дворянам ставить
себе в Александровской слободе дворы, где им предстояло жить, а также здания
правительственных мест, предназначенных для управления опричниной. Скоро он
и сам поселился там же, а в Москву стал приезжать "не на великое время". Так
возникла среди глухих лесов новая резиденция - опричная столица с дворцом,
окруженным рвом и валом, со сторожевыми заставами по дорогам. В этой берлоге
царь устроил дикую пародию монастыря, подобрал три сотни самых отъявленных
опричников, которые составили братию, сам принял звание игумена, а князя Аф.
Вяземского облек в сан келаря, покрыл этих штатных разбойников монашескими
скуфейками, черными рясами, сочинил для них общежительный устав, сам с
царевичами по утрам лазил на колокольню звонить к заутрене, в церкви читал и
пел на клиросе и клал такие земные поклоны, что со лба его не сходили
кровоподтеки. После обедни за трапезой, когда веселая братия объедалась и
опивалась, царь за аналоем читал поучения отцов церкви о посте и
воздержании, потом одиноко обедал сам, после обеда любил говорить о законе,
дремал или шел в застенок присутствовать при пытке заподозренных.
ОПРИЧНИНА И ЗЕМЩИНА. Опричнина при первом взгляде на нее, особенно при
таком поведении царя, представляется учреждением, лишенным всякого
политического смысла. В самом деле, объявив в послании всех бояр менниками
и расхитителями земли, царь оставил управление землей в руках этих
менников и хищников. Но и у опричнины был свой смысл, хотя и довольно
печальный. В ней надо различать территорию и цель. Слово опричнина в XVI в.
было уже устарелым термином, который тогдашняя московская летопись перевела
выражением особной Не царь Иван выдумал это слово, заимствованное
старого удельного языка. В удельное время так назывались особые выделенные
владения, преимущественно те, которые отдавались в полную собственность
княгиням-вдовам, в отличие от данных в пожненное пользование, от
прожитков. Опричнина царя Ивана была дворцовое хозяйственно-административное
учреждение, заведовавшее землями, отведенными на содержание царского двора.
Подобное учреждение возникло у нас позднее, в конце XVIII в., когда
император Павел законом 5 апреля 1797 г. об императорской фамилии выделил
" государственных владений особые недвижимые имения" в количестве свыше
460 тысяч душ крестьян мужского пола, состоявшие "в государственном
исчислении под наименованием дворцовых волостей и деревень" и получившие
название удельных. Разница была лишь в том, что опричнина с дальнейшими
присоединениями захватила чуть не половину всего государства, тогда как в
удельное ведомство императора Павла вошла лишь 1/38 тогдашнего населения
империи. Сам царь Иван смотрел на учрежденную им опричнину как на свое
частное владение, на особый двор или удел, который он выделил состава
государства; он предназначал после себя земщину старшему своему сыну как
царю, а опричнину - младшему как удельному князю. Есть вестие, что во
главе земщины поставлен был крещеный татарин, пленный казанский царь
Едигер-Симеон. Позднее, в 1574 г., царь Иван венчал на царство другого
татарина, касимовского хана Санн-Булата, в крещении Симеона Бекбулатовича,
дав ему титул государя великого князя всея Руси. Переводя этот титул на наш
язык, можно сказать, что Иван назначал того и другого Симеона председателями
думы земских Симеон Бекбулатович правил царством два года, потом его
сослали в Тверь. Все правительственные указы писались от имени этого Симеона
как настоящего всероссийского царя, а сам Иван довольствовался скромным
титулом государя князя, даже не великого, а просто князя московского, не
всея Руси, ездил к Симеону на поклон как простой боярин и в челобитных своих
к Симеону величал себя князем московским Иванцом Васильевым, который бьет
челом "с своими детишками", с царевичами. Можно думать, что здесь не все -
политический маскарад. Царь Иван противопоставлял себя как князя московского
удельного государю всея Руси, стоявшему во главе земщины; выставляя себя
особым, опричным князем московским, Иван как будто прнавал, что вся
остальная Русская земля составляла ведомство совета, состоявшего потомков
ее бывших властителей, князей великих и удельных, которых состояло высшее
московское боярство, заседавшее в земской думе. После Иван переименовал
опричнину во двор, бояр и служилых людей опричных - в бояр и служилых людей
дворовых. У царя в опричнине была своя дума, "свои бояре"; опричной областью
управляли особые приказы, однородные со старыми земскими. Дела
общегосударственные, как бы сказать имперские, вела с докладом царю земская
дума. Но иные вопросы царь приказывал обсуждать всем боярам, земским и
опричным, и "бояре обои" ставили общее решение.
НАЗНАЧЕНИЕ ОПРИЧНИНЫ. Но, спрашивается, зачем понадобилась эта
реставрация или эта пародия удела? Учреждению с такой обветшалой формой и с
таким архаичным названием царь указал небывалую дотоле задачу: опричнина
получила значение политического убежища, куда хотел укрыться царь от своего
крамольного боярства. Мысль, что он должен бежать от своих бояр, постепенно
овладела его умом, стала eго безотвязной думой. В духовной своей, написанной
около 1572 г., царь пресерьезно ображает себя гнанником, скитальцем.
Здесь он пишет: "По множеству беззаконий моих распростерся на меня гнев
божий, гнан я боярами ради их самовольства своего достояния и скитаюсь
по странам". Ему приписывали серьезное намерение бежать в Англию. Итак,
опричнина явилась учреждением, которое должно было ограждать личную
безопасность царя. Ей указана была политическая цель, для которой не было
особого учреждения в существовавшем московском государственном устройстве.
Цель эта состояла в том, чтобы истребить крамолу, гнездившуюся в Русской
земле, преимущественно в боярской среде. Опричнина получила назначение
высшей полиции по делам государственной мены. Отряд в тысячу человек,
зачисленный в опричнину и потом увеличенный до 6 тысяч, становился корпусом
дозорщиков внутренней крамолы. Малюта Скуратов, т. е. Григорий Яковлевич
Плещеев-Бельский, родич св. митрополита Алексия, был как бы шефом этого
корпуса, а царь выпросил себе у духовенства, бояр и всей земли полицейскую
диктатуру для борьбы с этой крамолой. Как специальный полицейский отряд
опричнина получила особый мундир: у опричника были привязаны к седлу собачья
голова и метла - это были знаки его должности, состоявшей в том, чтобы
выслеживать, вынюхивать и выметать мену и грызть государевых
злодеев-крамольников. Опричник ездил весь в черном с головы до ног, на
вороном коне в черной же сбруе, потому современники прозвали опричнину
"тьмой кромешной", говорили о ней: "...яко нощь, темна". Это был какой-то
орден отшельников, подобно инокам от земли отрекшихся и с землей боровшихся,
как иноки борются с соблазнами мира. Самый прием в опричную дружину
обставлен был не то монастырской, не то конспиративной торжественностью.
Князь Курбский в своей Истории царя Ивана пишет, что царь со всей Русской
земли собрал себе "человеков скверных и всякими злостьми исполненных" и
обязал их страшными клятвами не знаться не только с друзьями и братьями, но
и с родителями, а служить единственно ему и на этом заставлял их целовать
крест. Припомним при этом, что я сказал о монастырском чине жни, какой
установил Иван в слободе для своей бранной опричной братии.
ПРОТИВОРЕЧИЕ В СТРОЕ ГОСУДАРСТВА. Таково было происхождение и
назначение опричнины. Но, объяснив ее происхождение и назначение, все-таки
довольно трудно понять ее политический смысл. Легко видеть, как и для чего
она возникла, но трудно уяснить себе, как могла она возникнуть, как могла
прийти царю самая мысль о таком учреждении. Ведь опричнина не отвечала на
политический вопрос, стоявший тогда на очереди, не устраняла затруднения,
которым была вызвана. Затруднение создавалось столкновениями, какие
возникали между государем и боярством. Источником этих столкновений были не
противоречивые политические стремления обеих государственных сил, а одно
противоречие в самом политическом строе Московского государства. Государь и
боярство не расходились друг с другом непримиримо в своих политических
идеалах, в планах государственного порядка, а только натолкнулись на одну
несообразность в установившемся уже государственном порядке, с которой не
знали что делать. Что такое было на самом деле Московское государство в XVI
в.? Это была абсолютная монархия, но с аристократическим управлением, т. е.
правительственным персоналом. Не было политического законодательства,
которое определяло бы границы верховной власти, но был правительственный
класс с аристократической органацией, которую прнавала сама власть. Эта
власть росла вместе, одновременно и даже об руку с другой политической
силой, ее стеснявшей. Таким образом, характер этой власти не соответствовал
свойству правительственных орудий, посредством которых она должна была
действовать. Бояре возомнили себя властными советниками государя всея Руси в
то самое время, когда этот государь, оставаясь верным воззрению удельного
вотчинника, согласно с древнерусским правом, пожаловал их как дворовых слуг
своих в звание холопов государевых. Обе стороны очутились в таком
неестественном отношении друг к другу, которого они, кажется, не замечали,
пока оно складывалось, и с которым не знали что делать, когда его заметили.
Тогда обе стороны почувствовали себя в неловком положении и не знали, как
него выйти. Ни боярство не умело устроиться и устроить государственный
порядок без государевой власти, к какой оно привыкло, ни государь не знал,
как без боярского содействия управиться со своим царством в его новых
пределах. Обе стороны не могли ни ужиться одна с другой, ни обойтись друг
без друга. Не умея ни поладить, ни расстаться, они попытались разделиться -
жить рядом, но не вместе. Таким выходом затруднения и была опричнина.
МЫСЛЬ О СМЕНЕ БОЯРСТВА ДВОРЯНСТВОМ. Но такой выход не устранял самого
затруднения. Оно заключалось в неудобном для государя политическом положении
боярства как правительственного класса, его стеснявшего. Выйти
затруднения можно было двумя путями: надобно было или устранить боярство как
правительственный класс и заменить его другими, более гибкими и послушными
орудиями управления, или разъединить его, привлечь к престолу наиболее
надежных людей боярства и с ними править, как и правил Иван в начале
своего царствования. Первого он не мог сделать скоро, второго не сумел или
не захотел сделать. В беседах с приближенными иноземцами царь неосторожно
прнавался в намерении менить все управление страной и даже истребить
вельмож. Но мысль преобразовать управление ограничилась разделением
государства на земщину и опричнину, а поголовное истребление боярства
осталось нелепой мечтой возбужденного воображения: мудрено было выделить
общества и истребить целый класс, переплетавшийся разнообразными бытовыми
нитями со слоями, под ним лежавшими. Точно так же царь не мог скоро создать
другой правительственный класс взамен боярства. Такие перемены требуют
времени, навыка: надобно, чтобы правящий класс привык к власти и чтобы
общество привыкло к правящему классу. Но несомненно, царь подумывал о такой
замене и в своей опричнине видел подготовку к ней. Эту мысль он вынес
детства, неурядицы боярского правления; она же побудила его приблить к
себе и А. Адашева, взяв его, по выражению царя, палочников, "от гноища",
и учинив с вельможами в чаянии от него прямой службы. Так Адашев стал
первообразом опричника. С образом мыслей, господствовавшим потом в
опричнине, Иван имел случай познакомиться в самом начале своего
царствования. В 1537 г. или около того выехал Литвы в Москву некто Иван
Пересветов, причитавший себя к роду героя-инока Пересвета, сражавшегося на
Куликовом поле. Этот выходец был авантюрист-кондотьери, служивший в наемном
польском отряде трем королям - польскому, венгерскому и чешскому. В Москве
он потерпел от больших людей, потерял "собинку", нажитое службой имущество,
и в 1548 или 1549 г. подал царю обширную челобитную. Это резкий политический
памфлет, направленный против бояр, в пользу "воинов", т. е. рядового
военно-служилого дворянства, к которому принадлежал сам челобитчик. Автор
предостерегает царя Ивана от ловления со стороны ближних людей, без которых
он не может "ни часу быти"; другого такого царя во всей подсолнечной не
будет, лишь бы только бог соблюл его от "ловления вельмож". Вельможи у царя
худы, крест целуют, да меняют; царь междоусобную войну "на свое царство
пущает", назначая их управителями городов и волостей, а они от крови и слез
христианских богатеют и ленивеют. Кто приближается к царю вельможеством, а
не воинской заслугой или другой какой мудростью, тот - чародей и еретик, у
царя счастие и мудрость отнимает, того жечь надо. Автор считает образцовым
порядок, заведенный царем Махмет-салтаном, который возведет правителя
высоко, "да и пхнет его взашею надол", приговаривая: не умел в доброй славе
жить и верно государю служить. Государю пристойно со всего царства доходы
собирать себе в казну, казны воинам сердце веселить, к себе их припускать
блко и во всем им верить. Челобитная как будто была писана передним числом
в оправдание опричнины: так ее идеи были на руку "худородным кромешникам", и
сам царь не мог не сочувствовать направлению мыслей Пересветова. Он писал
одному опричников - Васюку Грязному: "По грехам нашим учинилось, и нам
того как утаить, что отца нашего и наши бояре учали нам менять и мы вас,
страдников, приближали, ожидая от вас службы и правды". Эти опричные
страдники, худородные люди рядового дворянства, и должны были служить
теми чадами Авраама камня, о которых писал царь князю Курбскому. Так, по
мысли царя Ивана, дворянство должно было сменить боярство как правящий класс
в виде опричника. В конце XVII в. эта смена, как увидим, и совершилась,
только в иной форме, не столь ненавистной.
БЕСЦЕЛЬНОСТЬ ОПРИЧНИНЫ. Во всяком случае, бирая тот или другой выход,
предстояло действовать против политического положения целого класса, а не
против отдельных лиц. Царь поступил прямо наоборот: заподозрив все боярство
в мене, он бросился на заподозренных, вырывая их поодиночке, но оставил
класс во главе земского управления; не имея возможности сокрушить неудобный
для него правительственный строй, он стал истреблять отдельных
подозрительных или ненавистных ему лиц. Опричники ставились не на место
бояр, а против бояр, они могли быть по самому назначению своему не
правителями, а только палачами земли. В этом состояла политическая
бесцельность опричнины; вызванная столкновением, причиной которого был
порядок, а не лица, она была направлена против лиц, а не против порядка. В
этом смысле и можно сказать, что опричнина не отвечала на вопрос, стоявший
на очереди. Она могла быть внушена царю только неверным пониманием положения
боярства, как и своего собственного положения. Она была в значительной мере
плодом чересчур пугливого воображения царя. Иван направлял ее против
страшной крамолы, будто бы гнездившейся в боярской среде и грозившей
истреблением всей царской семьи. Но действительно ли так страшна была
опасность? Политическая сила боярства и помимо опричнины была подорвана
условиями, прямо или косвенно созданными московским собиранием Руси.
Возможность дозволенного, законного отъезда, главной опоры служебной свободы
боярина, ко времени царя Ивана уже исчезла: кроме Литвы, отъехать было
некуда, единственный уцелевший удельный князь Владимир старицкий договорами
обязался не принимать ни князей, ни бояр и никаких людей, отъезжавших от
царя. Служба бояр вольной стала обязательной, невольной. Местничество
лишало класс способности к дружному совместному действию. Поземельная
перетасовка важнейших служилых князей, проводившаяся при Иване III и его
внуке посредством обмена старинных княжеских вотчин на новые, перемещала
князей Одоевских, Воротынских, Мезецких с опасных окраин, откуда они могли
завести сношения с заграничными недругами Москвы, куда-нибудь на Клязьму или
верхнюю Волгу, в чужую им среду, с которой у них не было никаких связей.
Знатнейшие бояре правили областями, но так, что своим управлением
приобретали себе только ненависть народа. Так, боярство не имело под собой
твердой почвы ни в управлении, ни в народе, ни даже в своей сословной
органации, и царь должен был знать это лучше самих Серьезная
опасность грозила при повторении случая 1553 г., когда многие бояре не
хотели присягать ребенку, сыну опасно больного царя, имея в виду возвести на
престол удельного Владимира, дядю царевича. Едва перемогавшийся царь прямо
сказал присягнувшим боярам, что в случае своей смерти он предвидит судьбу
своего семейства при царе-дяде. Это - участь, обычно постигавшая
принцев-соперников в восточных деспотиях. Собственные предки царя Ивана,
князья московские, точно так же расправлялись со своими родичами,
становившимися им поперек дороги; точно так же расправился и сам царь Иван
со своим двоюродным братом Владимиром старицким. Опасность 1553 г. не
повторилась. Но опричнина не предупреждала этой опасности, а скорее
усиливала ее. В 1553 г. многие бояре стали на сторону царевича, и
династическая катастрофа могла не состояться. В 1568 г. в случае смерти царя
едва ли оказалось бы достаточно сторонников у его прямого наследника:
опричнина сплотила боярство инстинктивно - чувством самосохранения.
СУЖДЕНИЯ О НЕЙ СОВРЕМЕННИКОВ. Без такой опасности боярская крамола не
шла далее помыслов и попыток бежать в Литву: ни о заговорах, ни о покушениях
со стороны бояр не говорят современники. Но если бы и существовала
действительно мятежная боярская крамола, царю следовало действовать иначе:
он должен был направлять свои удары исключительно на боярство, а он бил не
одних бояр и даже не бояр преимущественно. Князь Курбский в своей Истории,
перечисляя жертвы Ивановой жестокости, насчитывает их свыше 400.
Современники-иностранцы считали даже за 10 тысяч. Совершая казни, царь Иван
по набожности заносил имена казненных в помянники (синодики), которые
рассылал по монастырям для поминовения душ покойных с приложением
поминальных вкладов. Эти помянники - очень любопытные памятники; в некоторых
них число жертв возрастает до 4 тысяч. Но боярских имен в этих
мартирологах сравнительно немного, зато сюда заносились перебитые массами и
совсем не повинные в боярской крамоле дворовые люди, подьячие, псари, монахи
и монахини - "скончавшиеся христиане мужеского, женского и детского чина,
имена коих ты сам, господи, веси", как заунывно причитает синодик после
каждой группы биенных массами. Наконец, очередь дошла и до самой "тьмы
кромешной": погибли ближайшие опричные любимцы царя - князь Вяземский и
Басмановы, отец с сыном. Глубоко пониженным, сдержанно негодующим тоном
повествуют современники о смуте, какую внесла опричнина в умы, непривычные к
таким внутренним потрясениям. Они ображают опричнину как социальную
усобицу. Воздвигнул царь, пишут они, крамолу междоусобную, в одном и том же
городе одних людей на других напустил, одних опричными назвал, своими
собственными учинил, а прочих земщиною наименовал и заповедал своей части
другую часть людей насиловать. смерти предавать и домы их грабить. И была
туга и ненависть на царя в миру, и кровопролитие, и казни учинились многие.
Один наблюдательный современник ображает опричнину какой-то непонятной
политической игрой царя: всю державу свою, как топором, пополам рассек и
этим всех смутил, так, божиими людьми играя, став заговорщиком против самого
себя. Царь захотел в земщине быть государем, а в опричнине остаться
вотчинником, удельным князем. Современники не могли уяснить себе этого
политического двуличия, но они поняли, что опричнина, выводя крамолу,
вводила анархию, оберегая государя, колебала самые основы государства.
Направленная против воображаемой крамолы, она подготовляла действительную.
Наблюдатель, слова которого я сейчас привел, видит прямую связь между
Смутным временем, когда он писал, и опричниной) которую помнил: "Великий
раскол земли всей сотворил царь, и это разделение, думаю, было прообразом
нынешнего всеземского разгласия". Такой образ действий царя мог быть
следствием не политического расчета, а исказившегося политического
понимания. Столкнувшись с боярами, потеряв к ним всякое доверие после
болезни 1553 г. и особенно после побега князя Курбского, царь преувеличил
опасность, испугался: "...за себя есми стал". Тогда вопрос о государственном
порядке превратился для него в вопрос о личной безопасности, и он, как не в
меру испугавшийся человек, закрыв глаза, начал бить направо и налево, не
разбирая друзей и врагов. Значит, в направлении, какое дал царь
политическому столкновению, много виноват его личный характер, который
потому и получает некоторое значение в нашей государственной истории.
ХАРАКТЕРИСТИКА ЦАРЯ ИВАНА ГРОЗНОГО.
ДЕТСТВО. Царь Иван родился в 1530 г. От природы он получил ум бойкий и
гибкий, вдумчивый и немного насмешливый, настоящий великорусский, московский
ум. Но обстоятельства, среди которых протекло детство Ивана, рано испортили
этот ум, дали ему неестественное, болезненное развитие. Иван рано осиротел -
на четвертом году лишился отца, а на восьмом потерял и мать. Он с детства
видел себя среди чужих людей. В душе его рано и глубоко врезалось и всю
жнь сохранялось чувство сиротства, брошенности, одиночества, о чем он
твердил при всяком случае: "Родственники мои не заботились обо мне". Отсюда
его робость, ставшая основной чертой его характера. Как все люди, выросшие
среди чужих, без отцовского прора и материнского привета, Иван рано усвоил
себе привычку ходить оглядываясь и прислушиваясь. Это развило в нем
подозрительность, которая с летами превратилась в глубокое недоверие к
людям. В детстве ему часто приходилось испытывать равнодушие или
пренебрежение со стороны окружающих. Он сам вспоминал после в письме к князю
Курбскому, как его с младшим братом Юрием в детстве стесняли во всем,
держали как убогих людей, плохо кормили и одевали, ни в чем воли не давали,
все заставляли делать насильно и не по возрасту. В торжественные,
церемониальные случаи - при выходе или приеме послов - его окружали
царственной пышностью, становились вокруг него с раболепным смирением, а в
будни те же люди не церемонились с ним, порой баловали, порой дразнили.
Играют они, бывало, с братом Юрием в спальне покойного отца, а
первенствующий боярин князь И. В. Шуйский развалится перед ними на лавке,
обопрется локтем о постель покойного государя, их отца, и ногу на нее
положит, не обращая на детей никакого внимания, ни отеческого, ни даже
властительного. Горечь, с какою Иван вспоминал об этом 25 лет спустя, дает
почувствовать, как часто и сильно его сердили в детстве. Его ласкали как
государя и оскорбляли как ребенка. Но в обстановке, в какой шло его детство,
он не всегда мог тотчас и прямо обнаружить чувство досады или злости,
сорвать сердце. Эта необходимость сдерживаться, дуться в рукав, глотать
слезы питала в нем раздражительность и затаенное, молчаливое озлобление
против людей, злость со стиснутыми зубами. К тому же он был испуган в
детстве. В 1542 г., когда правила партия князей Бельских, сторонники князя
И. Шуйского ночью врасплох напали на стоявшего за их противников митрополита
Иоасафа. Владыка скрылся во дворце великого князя. Мятежники разбили окна у
митрополита, бросились за ним во дворец и на рассвете вломились с шумом в
спальню маленького государя, разбудили и напугали его.
ВЛИЯНИЕ БОЯРСКОГО ПРАВЛЕНИЯ. Безобразные сцены боярского своеволия и
насилий, среди которых рос Иван, были первыми политическими его
впечатлениями. Они превратили его робость в нервную пугливость, которой с
летами развилась наклонность преувеличивать опасность, образовалось то, что
называется страхом с великими глазами. Вечно тревожный и подозрительный,
Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе
печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бесконечная
сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон.
Это заставляло его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот -за
угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием.
Всего сильнее работал в нем инстинкт самосохранения. Все усилия его бойкого
ума были обращены на разработку этого грубого чувства.
РАННЯЯ РАЗВИТОСТЬ И ВОЗБУЖДАЕМОСТЬ. Как все люди, слишком рано начавшие
борьбу за существование, Иван быстро рос и преждевременно вырос. В 17 - 20
лет, при выходе детства, он уже поражал окружающих непомерным количеством
пережитых впечатлений и передуманных мыслей, до которых его предки не
додумывались и в зрелом возрасте. В 1546 г., когда ему было 16 лет, среди
ребяческих игр он, по рассказу летописи, вдруг заговорил с боярами о
женитьбе, да говорил так обдуманно, с такими предусмотрительными
политическими соображениями, что бояре расплакались от умиления, что царь
так молод, а уж так много подумал, ни с кем не посоветовавшись, от всех
утаившись. Эта ранняя привычка к тревожному уединенному размышлению про
себя, втихомолку, надорвала мысль Ивана, развила в нем болезненную
впечатлительность и возбуждаемость. Иван рано потерял равновесие своих
духовных сил, уменье направлять их, когда нужно, разделять их работу или
сдерживать одну противодействием другой, рано привык вводить в деятельность
ума участие чувства О чем бы он ни размышлял, он подгонял, подзадоривал свою
мысль страстью. С помощью такого самовнушения он был способен разгорячить
свою голову до отважных и высоких помыслов, раскалить свою речь до
блестящего красноречия, и тогда с его языка или -под его пера, как от
горячего железа под молотком кузнеца, сыпались искры острот, колкие
насмешки, меткие словца, неожиданные обороты. Иван - один лучших
московских ораторов и писателей XVI в., потому что был самый раздраженный
москвич того времени. В сочинениях, написанных под диктовку страсти и
раздражения, он больше заражает, чем убеждает, поражает жаром речи,
гибкостью ума, воротливостью диалектики, блеском мысли, но это
фосфорический блеск, лишенный теплоты, это не вдохновение, а горячка головы,
нервическая прыть, следствие искусственного возбуждения. Читая письма царя к
князю Курбскому, поражаешься быстрой сменой в авторе самых разнообразных
чувств: порывы великодушия и раскаяния, проблески глубокой задушевности
чередуются с грубой шуткой, жестким озлоблением, холодным презрением к
людям. Минуты усиленной работы ума и чувства сменялись полным упадком
утомленных душевных сил, и тогда от всего его остроумия не оставалось и
простого здравого смысла. В эти минуты умственного неможения и
нравственной опущенности он способен был на затеи, лишенные всякой
сообразительности. Быстро перегорая, такие люди со временем, когда в них
слабеет возбуждаемость, прибегают обыкновенно к искусственному средству, к
вину, и Иван в годы опричнины, кажется, не чуждался этого средства. Такой
нравственной неровностью, чередованием высоких подъемов духа с самыми
постыдными падениями, объясняется и государственная деятельность Ивана. Царь
совершил или задумывал много хорошего, умного, даже великого, и рядом с этим
наделал еще больше поступков, которые сделали его предметом ужаса и
отвращения для современников и последующих поколений. Разгром Новгорода по
одному подозрению в мене, московские казни, убийство сына и митрополита
Филиппа, безобразия с опричниками в Москве и в Александровской слободе -
читая обо всем этом, подумаешь, что это был зверь от природы.
НРАВСТВЕННАЯ НЕУРАВНОВЕШЕННОСТЬ. Но он не был таким. По природе или
воспитанию он был лишен устойчивого нравственного равновесия и при малейшем
житейском затруднении охотнее склонялся в дурную сторону. От него ежеминутно
можно было ожидать грубой выходки: он не умел сладить с малейшим неприятным
случаем. В 1577 г. на улице в завоеванном ливонском городе Кокенгаузене он
благодушно беседовал с пастором о любимых своих богословских предметах, но
едва не приказал его казнить, когда тот неосторожно сравнил Лютера с
апостолом Павлом, ударил пастора хлыстом по голове и ускакал со словами:
"Поди ты к черту со своим Лютером". В другое время он велел рубить
присланного ему Персии слона, не хотевшего стать перед ним на колена. Ему
недоставало внутреннего, природного благородства; он был восприимчивее к
дурным, чем к добрым, впечатлениям; он принадлежал к числу тех недобрых
людей, которые скорее и охотнее замечают в других слабости и недостатки, чем
дарования или добрые качества. В каждом встречном он прежде всего видел
врага. Всего труднее было приобрести его доверие. Для этого таким людям
надобно ежеминутно давать чувствовать, что их любят и уважают, всецело им
преданы, и, кому удавалось уверить в этом царя Ивана, тот пользовался его
доверием до лишества. Тогда в нем вскрывалось свойство, облегчающее таким
людям тягость постоянно напряженного злого настроения, - это привязчивость.
Первую жену свою он любил какой-то особенно чувствительной, недомостроевской
любовью. Так же безотчетно он привязывался к Сильвестру и Адашеву, а потом и
к Малюте Скуратову. Это соединение привязчивости и недоверчивости
выразительно сказалось в духовной. Ивана, где он дает детям наставление,
"как людей любить и жаловать и как их беречься". Эта двойственность
характера и лишала его устойчивости. Житейские отношения больше тревожили и
злили его, чем заставляли размышлять. Но в минуты нравственного успокоения,
когда он освобождался от внешних раздражающих впечатлений и оставался
наедине с самим собой, со своими задушевными думами, им овладевала грусть, к
какой способны только люди, испытавшие много нравственных утрат и житейских
разочарований. Кажется, ничего не могло быть формальнее и бездушнее духовной
грамоты древнего московского великого князя с ее мелочным распорядком
движимого и недвижимого имущества между наследниками. Царь Иван и в этом
стереотипном акте выдержал свой лирический хара Эту духовную он
начинает возвышенными богословскими размышлениями и продолжает такими
задушевными словами: "Тело немогло, болезнует дух, раны душевные и
телесные умножились, и нет врача, который бы исцелил меня, ждал я, кто бы
поскорбел со мной, и не явилось никого, утешающих я не нашел, заплатили мне
злом за добро, ненавистью за любовь". Бедный страдалец, царственный мученик
- подумаешь, читая эти жалобно-скорбные строки, а этот страдалец года за два
до того, ничего не расследовав, по одному подозрению, так, зря, бесчеловечно
и безбожно разгромил большой древний город с целою областью, как никогда не
громили никакого русского города татары. В самые злые минуты он умел
подниматься до этой искусственной задушевности, до крокодилова плача. В
разгар казней входит он в московский Успенский с Митрополит Филипп
встречает его, готовый по долгу сана печаловаться, ходатайствовать за
несчастных, обреченных на казнь. "Только молчи, - говорил царь, едва
сдерживаясь от гнева, - одно тебе говорю - молчи, отец святой, молчи и
благослови нас". "Наше молчание, - отвечал Филипп, - грех на душу твою
налагает и смерть наносит". "Ближние мои, - скорбно возразил царь, - встали
на меня, ищут мне зла; какое тебе дело до наших царских предначертаний!"
Описанные свойства царя Ивана сами по себе могли бы послужить только
любопытным материалом для психолога, скорее для психиатра, скажут иные: ведь
так легко нравственную распущенность, особенно на историческом расстоянии,
прнать за душевную болезнь и под этим предлогом освободить память
мнимобольных от исторической ответственности. К сожалению, одно
обстоятельство сообщило описанным свойствам значение, гораздо более важное,
чем какое обыкновенно имеют психологические курьезы, появляющиеся в людской
жни, особенно такой обильной всякими душевными курьезами, как русская:
Иван был царь. Черты его личного характера дали особое направление его
политическому образу мыслей, а его политический образ мыслей оказал сильное,
притом вредное, влияние на его политический образ действий, испортил его.
РАННЯЯ МЫСЛЬ О ВЛАСТИ: Иван рано и много, раньше и больше, чем бы
следовало, стал думать своей тревожной мыслью о том, что он государь
московский и всея Руси. Скандалы боярского правления постоянно поддерживали
в нем эту думу, сообщали ей тревожный, острый хара Его сердили и
обижали, выталкивали дворца и грозили убить людей, к которым он
привязывался, пренебрегая его детскими мольбами и слезами, у него на глазах
выказывали непочтение к памяти его отца, может быть, дурно отзывались о
покойном в присутствии сына. Но этого сына все прнавали законным
государем; ни от кого не слыхал он и намека на то, что его царственное право
может подвергнуться сомнению, спору. Каждый окружающих, обращаясь к
Ивану, называл его великим государем; каждый случай, его тревоживший или
раздражавший, заставлял его вспоминать о том же и с любовью обращаться к
мысли о своем царственном достоинстве как к политическому средству
самообороны. Ивана учили грамоте, вероятно, так же, как учили его предков,
как вообще учили грамоте в Древней Руси, заставляя твердить часослов и
псалтырь с бесконечным повторением задов, прежде пройденного. Изречения
этих книг затверживались механически, на всю жнь врезывались в память.
Кажется, детская мысль Ивана рано начала проникать в это механическое
зубрение часослова и псалтыря. Здесь он встречал строки о царе и царстве, о
помазаннике божием, о нечестивых советниках, о блаженном муже, который не
ходит на их совет, и т. п. С тех пор как стал Иван понимать свое сиротское
положение и думать об отношениях своих к окружающим, эти строки должны были
живо затрагивать его внимание. Он понимал эти библейские аформы по-своему,
прилагая их к себе, к своему положению. Они давали ему прямые и желанные
ответы на вопросы, какие возбуждались в его голове житейскими
столкновениями, подсказывали нравственное оправдание тому чувству злости,
какое вызывали в нем эти столкновения. Легко понять, какие быстрые успехи в
учении святого писания должен был сделать Иван, применяя к своей
экзегетике такой нервный, субъективный метод, учая и толкуя слово божие
под диктовку раздраженного, капрного чувства. С тех пор книги должны были
стать любимым предметом его занятий. От псалтыря он перешел к другим частям
писания, перечитал много, что мог достать тогдашнего книжного запаса,
вращавшегося в русском читающем обществе. Это был начитаннейший москвич XVI
в. Недаром современники называли его "словесной мудрости ритором". О
богословских предметах он любил беседовать, особенно за обеденным столом, и
имел, по словам летописи, особливую остроту и память от божественного
писания. Раз в 1570 г. он устроил в своих палатах торжественную беседу о
вере с пастором польского посольства чехом-евангеликом Рокитой в присутствии
посольства, бояр и духовенства. В пространной речи он ложил
протестантскому богослову обличительные пункты против его учения и приказал
ему защищаться "вольно и смело", без всяких опасений, внимательно и
терпеливо выслушал защитительную речь пастора и после написал на нее
пространное опровержение, до нас дошедшее. Этот ответ царя местами
отличается живостью и образностью. Мысль не всегда идет прямым логическим
путем, натолкнувшись на трудный предмет, туманится или сбивается в сторону,
но порой обнаруживает большую диалектическую гибкость. Тексты писания не
всегда приводятся кстати, но очевидна обширная начитанность автора не только
в писании и отеческих творениях, но и в переводных греческих хронографах,
тогдашних русских учебниках всеобщей истории. Главное, что читал он особенно
внимательно, было духовного содержания; везде находил он н отмечал одни и те
же мысли и образы, которые отвечали его настроению, вторили его собственным
думам. Он читал и перечитывал любимые места, и они негладимо врезывались в
его память. Не менее иных нынешних записных ученых Иван любил пестрить свои
сочинения цитатами кстати и некстати. В первом письме к князю Курбскому он
на каждом шагу вставляет отдельные строки писания, иногда выписывает
подряд целые главы ветхозаветных пророков или апостольских посланий и
очень часто без всякой нужды искажает библейский текст. Это происходило не
от небрежности в списывании, а от того, что Иван, очевидно, выписывал цитаты
наусть.
ИДЕЯ ВЛАСТИ. Так рано зародилось в голове Ивана политическое
размышление - занятие, которого не знали его московские предки ни среди
детских игр, ни в деловых заботах зрелого возраста. Кажется, это занятие шло
втихомолку, тайком от окружающих, которые долго не догадывались, в какую
сторону направлена встревоженная мысль молодого государя, и, вероятно, не
одобрили бы его усидчивого внимания к книгам, если бы догадались. Вот почему
они так удивились, когда в 1546 г. шестнадцатилетний Иван вдруг заговорил с
ними о том, что он задумал жениться, но что прежде женитьбы он хочет
поискать прародительских обычаев, как прародители его, цари и великие князья
и сродник его Владимир Всеволодович Мономах на царство, на великое княжение
садились. Пораженные неожиданностью дум государя, бояре, прибавляет
летописец, удивились, что государь так молод, а уж прародительских обычаев
поискал. Первым помыслом Ивана при выходе правительственной опеки бояр
было принять титул царя и венчаться на царство торжественным церковным
обрядом. Политические думы царя вырабатывались тайком от окружающих, как
тайком складывался его сложный хара Впрочем, по его сочинениям можно с
некоторой точностью восстановить ход его политического самовоспитания. Его
письма к князю Курбскому - наполовину политические трактаты о царской власти
и наполовину полемические памфлеты против боярства и его притязаний.
Попробуйте бегло перелистать его первое длинное-предлинное послание - оно
поразит вас видимой пестротой н беспорядочностью своего содержания,
разнообразием книжного материала, кропотливо собранного автором и щедрой
рукой рассыпанного по этим нескончаемым страницам. Чего тут нет, каких имен,
текстов и примеров! Длинные и короткие выписки святого писания и отцов
церкви, строки и целые главы ветхозаветных пророков - Моисея, Давида,
Исаии, новозаветных церковных учителей - Василия Великого, Григория
Назианзина, Иоанна Златоуста, образы классической мифологии и эпоса -
Зевс, Аполлон, Антенор, Эней - рядом с библейскими именами Иисуса Навина,
Гедеона, Авимелеха, Иевффая, бессвязные эподы еврейской, римской,
вантийской истории и даже истории западноевропейских народов со
средневековыми именами Зинзириха вандальского, готов, савроматов, французов,
вычитанными хронографов, и, наконец, порой невзначай брошенная черта
русской летописи - и все это, перепутанное, переполненное анахронмами, с
калейдоскопической пестротой, без видимой логической последовательности
всплывает и исчезает перед читателем, повинуясь прихотливым поворотам мысли
и воображения автора, и вся эта, простите за выражение, ученая каша сдобрена
богословскими или политическими аформами, настойчиво подкладываемыми, и
порой посолена тонкой иронией или жестким, иногда метким сарказмом. Какая
хаотическая память, набитая набором всякой всячины, подумаешь, перелистав
это послание. Недаром князь Курбский назвал письмо Ивана бабьей болтовней,
где тексты писания переплетены с речами о женских телогреях и о постелях: Но
вникните пристальнее в этот пенистый поток текстов, размышлений,
воспоминаний, лирических отступлений, и вы без труда уловите основную мысль,
которая красной нитью проходит по всем этим, видимо, столь нестройным
страницам. С детства затверженные автором любимые библейские тексты и
исторические примеры все отвечают на одну тему - все говорят о царской
власти, о ее божественном происхождении, о государственном порядке, об
отношениях к советникам и подданным, о гибельных следствиях разновластия и
безначалия. Несть власти, аще не от бога. Всяка душа властем предержащим да
повинуется. Горе граду, им же градом мнози обладают и т. п. Упорно
вчитываясь в любимые тексты и бесконечно о них размышляя, Иван постепенно и
незаметно создал себе них идеальный мир, в который уходил, как Моисей на
свою гору, отдыхать от житейских страхов и огорчений. Он с любовью созерцал
эти величественные образы ветхозаветных бранников и помазанников божиих -
Моисея, Саула, Давида, Соломона. Но в этих образах он, как в зеркале,
старался разглядеть самого себя, свою собственную царственную фигуру,
уловить в них отражение своего блеска или перенести на себя самого отблеск
их света и величия. Понятно, что он залюбовался собой, что его собственная
особа в подобном отражении представилась ему озаренною блеском и величием,
какого и не чуяли на себе его предки, простые московские князья-хозяева.
Иван IV был первый московских государей, который узрел и живо
почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, помазанника божия.
Это было для него политическим откровением, и с той поры его царственное я
сделалось для него предметом набожного поклонения. Он сам для себя стал
святыней и в помыслах своих создал целое богословие политического
самообожания в виде ученой теории своей царской власти. Тоном вдохновенного
свыше и вместе с обычной тонкой иронией писал он во время переговоров о мире
врагу своему Стефану Баторию, коля ему глаза его бирательной властью: "Мы,
смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси по божию волению, а не по
многомятежному человеческому хотению".
НЕДОСТАТОК ПРАКТИЧЕСКОЙ ЕЕ РАЗРАБОТКИ. Однако всех этих усилий ума и
воображения царь вынес только простую, голую идею царской власти без
практических выводов, каких требует всякая идея. Теория осталась не
разработанной в государственный порядок, в политическую программу.
Увлеченный враждой и воображаемыми страхами, он упустил виду практические
задачи и потребности государственной жни и не умел приладить своей
отвлеченной теории к местной исторический действительности. Без этой
практической разработки его возвышенная теория верховной власти превратилась
в капр личного самовластия, исказилась в орудие личной злости,
безотчетного провола. Потому стоявшие на очереди практические вопросы
государственного порядка остались неразрешенными. В молодости, как мы
видели, начав править государством, царь с бранными своими советниками
повел смелую внешнюю и внутреннюю политику, целью которой было, с одной
стороны, добиться берега Балтийского моря и войти в непосредственные
торговые и культурные сношения с Западной Европой, а с другой - привести в
порядок законодательство и устроить областное управление, создать местные
земские миры и првать их к участию не только в местных
судебно-административных делах, но и в деятельности центральной власти.
Земский собор, впервые созванный в 1550 г., развиваясь и входя обычным
органом в состав управления, должен был укрепить в умах идею земского царя
взамен удельного вотчинника. Но царь не ужился со своими советниками. При
подозрительном и болезненно возбужденном чувстве власти он считал добрый
прямой совет посягательством на свои верховные права, несогласие со своими
планами - знаком крамолы, заговора и мены. Удалив от себя добрых
советников, он отдался одностороннему направлению своей мнительной
политической мысли, везде подозревавшей козни и крамолы, и неосторожно
возбудил старый вопрос об отношении государя к боярству - вопрос, которого
он не в состоянии был разрешить и которого потому не следовало возбуждать.
Дело заключалось в исторически сложившемся противоречии, в несогласии
правительственного положения и политического настроения боярства с
характером власти и политическим самосознанием московского государя. Этот
вопрос был неразрешим для московских людей XVI в. Потому надобно было до
поры до времени заминать его, сглаживая вызвавшее его противоречие
средствами благоразумной политики, а Иван хотел разом разрубить вопрос,
обострив самое противоречие, своей односторонней политической теорией
поставив его ребром, как ставят тезисы на ученых диспутах, принципиально, но
непрактично. Усвоив себе чрезвычайно исключительную и нетерпеливую, чисто
отвлеченную идею верховной власти, он решил, что не может править
государством, как правили его отец и дед, при содействии бояр, но, как иначе
он должен править, этого он и сам не мог уяснить себе. Превратив
политический вопрос о порядке в ожесточенную вражду с лицами, в бесцельную и
неразборчивую резню, он своей опричниной внес в общество страшную смуту, а
сыноубийством подготовил гибель своей династии. Между тем успешно начатые
внешние предприятия и внутренние реформы расстроились, были брошены
недоконченными по вине неосторожно обостренной внутренней вражды. Отсюда
понятно, почему этот царь двоился в представлении современников, переживших
его царствование. Так, один них, описав славные деяния царя до смерти
царицы Анастасии, продолжает: "А потом словно страшная буря, налетевшая со
стороны, смутила покой его доброго сердца, и я не знаю, как перевернула его
многомудренный ум в нрав свирепый, и стал он мятежником в собственном
государстве" Другой современник, характеруя грозного царя, пишет, что это
был "муж чудного рассуждения, в науке книжного почитания доволен и
многоречив, зело ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен, на
рабы, от бога данные ему, жестосерд, на пролитие крови дерзостен и неумолим,
множество народа от мала и до велика при царстве своем погубил, многие
города свои попленил и много иного содеял над рабами своими; но этот же царь
Иван и много доброго совершил, воинство свое весьма любил и на нужды его
казны своей неоскудно подавал".
ЗНАЧЕНИЕ ЦАРЯ ИВАНА. Таким образом, положительное значение царя Ивана в
истории нашего государства далеко не так велико, как можно было бы думать,
судя по его замыслам и начинаниям, по шуму, какой проводила его
деятельность. Грозный царь больше задумывал, чем сделал, сильнее
подействовал на воображение и нервы своих современников, чем на современный
ему государственный порядок. Жнь Московского государства и без Ивана
устроилась бы так же, как она строилась до него и после него, но без него
это устроение пошло бы легче и ровнее, чем оно шло при нем и после него:
важнейшие политические вопросы были бы разрешены без тех потрясений, какие
были им подготовлены. Важнее отрицательное значение этого царствования. Царь
Иван был замечательный писатель, пожалуй даже бойкий политический мыслитель,
но он не был государственный делец. Одностороннее, себялюбивое и мнительное
направление его политической мысли при его нервной возбужденности лишило его
практического такта, политического глазомера, чутья действительности, и,
успешно предприняв завершение государственного порядка, заложенного его
предками, он незаметно для себя самого кончил тем, что поколебал самые
основания этого порядка. Карамзин преувеличил очень немного, поставив
царствование Ивана - одно прекраснейших по началу - по конечным его
результатам наряду с монгольским игом и бедствиями удельного времени. Вражде
и проволу царь жертвовал и собой, и своей династией, и государственным
благом. Его можно сравнить с тем ветхозаветным слепым богатырем, который,
чтобы погубить своих врагов, на самого себя повалил здание, на крыше коего
эти враги сидели.