Артур Кларк. Рассказы


---------------------------------------------------------------------------
     ы с книжной полки Несененко Алексея

http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/

---------------------------------------------------------------------------
     
Техническая ошибка
Спасательный отряд
Звезда
Юпитер Пять
Колыбель на орбите
Созвездие Пса
До Эдема
С кометой
Лето на Икаре
Из солнечного чрева
Смерть и сенатор


Артур Кларк. Техническая ошибка


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Л.Жданова
----------------------------------------------------------------------------
     Это был один  тех несчастных случаев, в которых никого нельзя винить.
     Ричард  Нелсон  в десятый  раз  спустился в генераторный колодец, чтобы
снять  показания   термометра  и   удостовериться,  что   жидкий  гелий   не
просачивается  сквозь  оляцию.  Впервые  в   мире  был  создан  генератор,
использующий сверхпроводимость. Витки огромного статора купались  в гелиевой
ванне, и  сопротивление  многих миль провода  упало  до такой величины,  что
никакие приборы не могли его обнаружить.
     Нелсон с  удовлетворением отметил, что температура  не ниже  расчетной.
Изоляция делает свое дело,  можно  спокойно опускать в колодец р Сейчас
тысячетонный цилиндр  висел в  пятидесяти футах  над головой Нелсона, словно
баба исполинского копра.  Не  только инженер - все работники  электростанции
облегченно вздохнут, когда он  ляжет на  подшипники и будет соединен с валом
турбины.
     Нелсон сунул в карман записную книжку и направился к лестнице.
     В геометрическом центре колодца его настиг рок.
     За последний час, по мере того как материк окутывали сумерки, неуклонно
росла нагрузка  на  энергетическую  сеть. Как только погасли последние  лучи
солнца,  вдоль  широких  автомагистралей  ожили нескончаемые шеренги ртутных
фонарей.  В городах зажглись миллионы  ламп; домашние хозяйки,  готовя ужин,
включили высокочастотные печи.
     Стрелки мегаваттметров энергоцентра поползли вверх по шкалам, оставаясь
в пределах нормы.
     Но  в  горах,  в  трехстах  милях  к  югу,  пустили  мощный  аналатор
космических  лучей:  ожидался  ливень  со  стороны  сверхновой  в  созвездии
Козерога,   обнаруженной   астрономами   всего   час   назад.    И   обмотки
пятитысячетонного   магнита   принялись   высасывать   ток     тиратронных
выпрямителей.
     Но в тысяче милях к западу  туман подбирался  к крупнейшему в полушарии
аэропорту.  Хотя самолеты,  оснащенные  радаром, отлично садились  даже  при
нулевой видимости  и туман никого не беспокоил, все-таки лучше обойтись  без
него. И заработали  мощные  рассеиватели;  -  лучая в  ночь  около  тысячи
мегаватт, они сгущали  капельки  воды и  пробивали в  стене тумана  огромные
бреши.
     И стрелки в энергоцентре снова подскочили, и  дежурный инженер приказал
пустить запасные генераторы. Скорей бы установили этот  огромный генератор с
жидким гелием, тогда не  будет больше  таких тревожных, напряженных часов. И
все-таки он еще надеялся справиться с нагрузкой.
     Но полчаса  спустя  метеобюро предупредило по радио о заморозках,  и не
прошло  шестидесяти секунд,  как  осмотрительные граждане  включили миллионы
электропечей.  Стрелки перевалили через красную черту  и  продолжали  ползти
вверх.
     Раздался  страшный  треск  -  сработали   три  огромных  автоматических
выключателя.  Но  четвертый отказал. Воздух наполнился едким запахом горящей
оляции,  расплавленный  металл  тяжелыми  каплями  падал  на пол и  тотчас
затвердевал  на  бетонных плитах.  Вдруг  исполинские  пружины оторвались и,
пролетев не меньше десяти футов, ударили по размещенным ниже частям монтажа.
За долю секунды они приварились к проводам, ведущим к новому генератору.
     В обмотках генератора взбунтовались силы, превосходящие все, что до сих
пор проводил человек.  Как  раз  в  эту секунду  Нелсон оказался в  центре
колодца.
     Сила  тока  стремилась стабилироваться, неистово мечась  во все более
узких  пределах.  Но она так  и не установилась:  где-то вступили в действие
дублирующие предохранительные приборы, и цепь, которой  не должно было быть,
опять прервалась.
     Последняя предсмертная судорога,  почти  такая же  мощная,  как первая,
затем ток быстро спал. Все кончилось.
     Когда вновь загорелся свет, помощник Нелсона уже стоял у края роторного
колодца. Он  не знал, что случилось, но  подозревал, что  что-то  серьезное.
Наверно, Нелсон там, вну, недоумевает, в чем дело.
     - Эй, Дик! - крикнул он. - Ты кончил? Пойдем выясним, что стряслось.
     Ответа  не  последовало. Он  перегнулся  через  поручни и  посмотрел  в
огромную яму. Свет  был плохой, и тень ротора мешала как следует рассмотреть
что-либо. Сперва ему показалось, что колодец пуст, - но ведь  это нелепо, он
сам видел, как Нелсон несколько  минут назад спустился туда. Помощник позвал
еще раз.
     - Эй! Дик, ты цел?
     Опять никакого ответа. Встревоженный помощник пошел вн по лестнице Он
был  на  полпути,  когда странный  звук,  точно где-то  очень  далеко лопнул
воздушный  шар, заставил его оглянуться.  И тут  он увидел  Нелсона; инженер
лежал  в  середине  колодца  на  лесах,  закрывающих  турбинный  вал.  Лежал
неподвижно, в какой-то неестественной позе.
     Ральф Хьюз, главный фик, оторвал глаза от заваленного бумагами стола,
когда отворилась дверь. Мало-помалу все входило в свою  колею  после вечного
бедствия. К счастью, на его  отделе  оно почти  не отразилось:  генератор не
пострадал. Не хотелось  бы  ему  быть  на  месте главного  инженера;  теперь
Мердоку  надолго  хватит  писанины.  Мысль  об этом доставляла  удовольствие
доктору Хьюзу.
     - Здравствуйте, док, - приветствовал он вошедшего доктора Сэндерсона. -
Что привело вас сюда? Как ваш пациент?
     Сэндерсон кивнул.
     - Через день-два выйдет  больницы. Но я хочу поговорить с вами о нем.
     - Я  с ним не  знаком,  никогда  не бываю на  станции,  разве  что  все
Правление на коленях умоляет меня. Но поговорить можно.
     Сэндерсон криво  усмехнулся. Главный инженер и блестящий молодой  фик
не питали друг к  другу нежности. Они были слишком  разные люди, кроме того,
шло   небежное  соперничество  между   экспертом-теоретиком  и   человеком
"практики".
     - Мне кажется, это по вашей частя, Ральф. Во всяком случае, я в этом не
смыслю. Вы слышали, что проошло с Нелсоном?
     -  Если не ошибаюсь,  он был внутри  моего генератора, когда в  обмотки
пошел ток?
     - Точно. Когда ток отключился, помощник нашел его, он был в шоке.
     - Что за  шок? Электричеством ударить его не  могло, ведь  все  обмотки
олированы. К тому же, помнится мне, его подобрали в центре шахты.
     - Совершенно верно. Мы не знаем,  что случилось.  Но он теперь пришел в
себя, и как будто никаких последствий, если не считать одного.
     Врач помешкал, словно искал нужные слова.
     - Ну, говорите! Не томите!
     - Я оставил Нелсона, когда увидел, что ему ничто не грозит. А через час
мне позвонила старшая сестра и сказала, что Нелсон хочет  срочно  поговорить
со  мной.  Когда  я  пришел  в  палату, он  сидел  в  постели  и  озадаченно
рассматривал газету. Я спросил, в  чем дело.  "Со мной что-то случились",  -
говорит. "Конечно -  говорю, - но через  два дня вы уже будете работать". Он
покачал  головой, вижу - в  глазах тревога.  Сложил свою газету и показал ее
мне. "Я  не моту читать",  -  говорит.  Я определил амнезию и подумал:  "Вот
досада! Что еще он забыл?" А  он, словно угадал мои мысли, продолжает: "Нет,
я  разбираю  буквы и  слова,  но все  вижу  задом  наперед! Наверно, у  меня
что-нибудь  с  глазами".  И снова развернул  газету. "Как  будто я вижу ее в
зеркале. Моту  прочесть  каждое слово в  отдельности,  по буквам. У вас  нет
зеркальца? Я хочу сделать опыт".
     Я дал ему зеркальце. Он поднес его к газете и посмотрел на отражение. И
стал  читать вслух,  с  нормальной скоростью. Но  этому  фокусу любой  может
научаться, наборщики так читают свои литеры, так  что я не удивился. Правда,
не  совеем  понятно,  зачем  понадобилось  умному  человеку  устраивать  это
представление. Решил  не  противоречить  ему  -  может  быть,  он  чуть-чуть
свихнулся от шока.  Похоже было,  что у него  оптические  иллюзии,  хотя  он
выглядел вполне нормально. А Нелсон отложил газету и говорит: "Ну, док,  что
вы скажете на  это?" Я  не знал,  как  отвечать,  чтобы  не раздражать  его.
"Пожалуй, лучше вам обратиться к доктору Хамфри, -  говорю,  - он  психолог.
Это  не  моя область".  Тут  он  сказал  кое-что  о  докторе  Хамфри  и  его
психотестах, и я понял, что он уже побывал в его лапах.
     - Верно, - вставил Хьюз. - Всех,  кто поступает на  работу  в компанию,
пропускают  через сито  Отдела психологии. - Он  задумчиво добавил: -  И все
равно такие проскакивают типы!..
     Доктор Сэндерсон улыбнулся и продолжал рассказ:
     - Я хотел уходить, тут  Нелсон говорит: "Да, чуть не забыл.  Наверно, я
упал на правую  руну. Запястье сильно болит, как от растяжения".  - "Давайте
посмотрим", - сказал  я и  нагнулся над ним. "Нет, вот эта  рука", - говорит
Нелсон и  поднимает  левую. Я держусь своей линии, не спорю. "Как хотите. Но
ведь вы сказали - правая?" Нелсон опешил. "Ну да, - говорит,  - Это  и  есть
правая рука. Может быть, глаза и  чудят, но тут-то все ясно. Вот обручальное
кольцо, если не верите. Я его уже пять лет снять не могу".
     Тут уже я опешил. Потому что он поднял  левую руку  - и кольцо было  на
ней. И он сказал правду, кольцо сидело так крепко, что без ножовки не снять.
Тогда  я  спрашиваю: "У вас есть  какие-нибудь  приметные шрамы?" - "Нет,  -
отвечает,  -  не  помню  никаких".   -  "А  пломбированные  зубы?"  -  "Есть
несколько". Мы молча  глядели друг на друга, пока сестра  ходила  за  зубной
картой Нелсона. "Смотрели  друг  на друга со страшным подозрением в душе", -
сказал бы  романист. Но еще  до того, как  вернулась  сестра,  меня осенило.
Мысль  была  фантастическая,  но  ведь  и  само  дело  принимало  все  более
неслыханный оборот. Я попросил Нелсона показать мне предметы, которые были у
него в карманах. Вот они.
     Доктор Сэндерсон  достал  несколько жмет и книжку  в кожаном переплете:
Хьюз  сразу узнал "Записную книжку электроинженера"; у него в кармане лежала
точно такая же. Он взял ее  рук врача и раскрыл наудачу, с легким чувством
вины,  которое небежно, когда в твоих руках  оказывается  записная  книжка
другого человека.
     А  в следующую секунду Ральфу Хьюзу показалось, что  шатаются устои его
мира. До  сих вор он  слушал доктора  Сэндерсона как-то рассеяно, недоумевая
-за чего весь этот  переполох. Теперь у него в руках лежало противоречащее
всякой логике вещественное доказательство.
     Ральф  Хьюз  не  мог прочесть  ни слова  в  записной книжке Нелсона.  И
печатный и рукописный текст были перевернуты, точно в зеркале.
     Доктор Хьюз встал с кресла и несколько раз быстро прошелся по кабинету.
Сэндерсон сидел, молча глядя на него. На четвергом круге фик остановился у
окна и посмотрел на  озеро, накрытое тенью белой стены плотины. Этот вид как
будто развеял его смятение, и он снова повернулся к доктору Сэндерсону.
     - Вы хотите, чтобы я поверил, что с Нелсоном каким-то образом проошло
поперечное обращение, правое поменялось местами с левым и наоборот?
     - Я ничего  не хочу. Я  только  ложил факты. Если  вы можете  сделать
другой вывод буду рад его  услышать. Позвольте добавить, что я проверил зубы
Нелсона. Все пломбы переместились. Объясните  это, если можете.  Кстати, вот
эти монеты тоже очень интересны.
     Хьюз взял их  в руку. Один шиллинг, новая красивая крона  бериллиевой
меди, несколько пенсовиков и полупенсовиков. Он принял бы их без колебаний у
любого кассира.  Такой же наблюдательный, как большинство людей, он  никогда
не задумывался,  в какую сторону  смотрит  голова королевы. Но надписи! Хьюз
живо представлял  себе недоумение Монетного двора, если эти  странные монеты
когда- нибудь попадут к ним. Как и книжка: поперечное обращение.
     Голос доктора Сэндерсона перебил его размышления:
     - Я  попросил  Нелсона  никому не говорить об этом. Я напишу  подробный
доклад, он вызовет переполох, когда будет напечатан. Но нам  надо знать, как
это  могло случиться.  Вы конструктор нового генератора,  поэтому я пришел к
вам.
     Доктор Хьюз  словно  не  слышал  его.  Сидя за  столом,  он  пристально
разглядывал  свои  руки.  Впервые в жни он  всерьез задумался над разницей
между левым и правым.
     Доктор  Сэндерсон продержал  Нелсона в больнице несколько  дней, учая
своего странного пациента и  собирая материал  для доклада. Насколько он мог
судить. Нелсон, если не  считать странного превращения, был вполне нормален.
Он заново учился читать и быстро преуспевал, после того  как прошло  чувство
необычности. Вероятно, он никогда не  сможет работать инструментом так,  как
работал, до  несчастного случая: теперь его до конца жни все будут считать
левшой. Но ведь это не помеха.
     Доктор Сэндерсон перестал ломать голову над причиной состояния Нелсона.
Он плохо разбирался в электричестве, это дело Хьюза. Врач не сомневался, что
фик  найдет ответ, как  всегда.  Компания - не благотворительное общество,
она знает, кого нанимает. Новый генератор, который будет пущен через неделю,
- детище Хьюза, хотя ему принадлежит только теоретическая разработка.
     Сам доктор Хьюз был  вовсе не так уж уверен  в себе. Его  пугал  размах
задачи; в  отличие  от Сэндерсона, он  понимал,  что тут  открываются совсем
новые  области  науки.  Он знал:  есть  лишь  один путь,  чтобы  объект  мог
превратиться  в  свое  зеркальное  отображение.  Но   как   доказать   столь
фантастическую теорию?
     Главный фик  собрал всю наличную информацию  об аварии, -за которой
огромный статор оказался под током.  Расчеты позволяли представить себе силу
тока в обмотках в те  несколько секунд, когда  была  замкнута цепь.  Правда,
цифры  приблительные. Если бы можно было  повторить опыт,  чтобы  получить
точные данные... Он представлял себе лицо Мердока, - если скажет:
     - Вы не возражаете, я сегодня вечером выберу минутку и замкну накоротко
генераторы один - десять? 1
     Нет, это, конечно, отпадает.
     Хорошо,  что  у него сохранилась действующая  модель. Опыты на ней дают
какое-то  представление о  поле  в  середине генератора, но  о величине тока
можно  только  гадать.  Она, наверно,  была  колоссальной.  Просто чудо, как
уцелели обмотки.
     Почти  месяц Хьюз  бился  над расчетами  и  блуждал в областях  атомной
фики, которые  после  университета тщательно обходил.  Мало-помалу  в  его
голове складывалась теория;  до окончательной формулировки  далеко,  но путь
был ясен. Еще месяц, и все будет готово.
     Большой генератор, который занимал его мысли весь последний год, отошел
на  второй план. Доктор Хьюз  как-то рассеянно  принял поздравления  коллег,
когда  генератор прошел последние испытания и влил свои миллионы киловатт  в
энергосистему.  Наверно,  его поведение показалось  им  немного странным, но
ведь  его  давно  считают  оригиналом.  К этому  привыкли; компания была  бы
разочарована, если бы ее придворный гений не вел себя эксцентрично.
     А через две недели к нему опять пришел доктор Сэндерсон. Он хмурился.
     - Нелсон снова  в больнице, - сообщил врач, - Я  ошибся, когда  сказал,
что все в порядке.
     - А что с ним? - удивленно спросил Хьюз.
     - Он умирает от голода.
     - От голода? Что вы хотите этим сказать?
     Доктор Сэндерсон пододвинул стул к столу Хьюза и сел.
     - Я  вас эти дни не беспокоил, - стал  рассказывать  он, - знал, что вы
заняты своими  теориями.  Внимательно  наблюдал за Нелсоном и  писал доклад.
Сначала,  как я уже вам  говорил, казалось, что  все идет  нормально.  Я  не
сомневался, что  он будет  здоров.  Потом замечаю  - теряет в  весе.  Дальше
начали  появляться  и  другие,   более   специфические  симптомы.  Он  начал
жаловаться на слабость, умственную утомляемость. Все прнаки авитаминоза. Я
прописал ему концентрированные витамины, но это не помогло. Поэтому  я снова
пришел к вам.
     На лице Хьюза отразилось недоумение, потом досада.
     - Но при чем тут я, черт возьми, вы же врач!
     - Совершенно верно,  но мне нужна поддержка. Я всего-навсего безвестный
лекарь,  никто  не станет  слушать  меня,  пока  не будет  поздно.  А Нелсон
умирает, и мне кажется, я знаю почему...
     Сэр  Роберт  поначалу упирался; но доктор Хьюз; как всегда, настоял  на
своем.  И теперь члены Совета директоров  входили в конференц-зал,  ворча  и
всячески выражая свое неудовольствие, что  созван: чрезвычайный пленум.  Они
еще больше возмутились, когда услышали, что будет выступать Хьюз. Все  знали
фика и уважали его заслуги,  но он ученый,  а  они  - бнесмены. Что  еще
такое задумал, сэр Роберт?
     Доктор Хьюз, виновник  этого переполоха, был недоволен собой: нервы его
не  слушались. Он  был не очень высокого мнения  о Совете директоров, но сэр
Роберт человек  достойный, так  что  нет никаких причин  беспокоиться. Спору
нет, они  могут счесть его сумасшедшим, но  ведь за  ним числятся  кое-какие
заслуги. Сумасшедший ли, нет ли, он стоит не одной тысячи фунтов.
     Доктор Сэндерсон ободряюще улыбнулся ему, входя в конференц-зал. Улыбка
не  очень  удалась,  но  все-таки  помогла.  Сэр  Роберт только  что  кончил
говорить, взял очки присущим ему нервным жестом  и виновато откашлялся. Хьюз
- не в первый раз - спросил себя: как  может этот на вид такой робкий старик
править огромной финансовой империей?
     -  А  теперь,  джентльмены,  слово  доктору  Хьюзу.  Он  вам  все, кхм,
объяснит. Я попросил  его  не  вдаваться в технические  тонкости.  Вы вольны
перебить  его,   если  он  вознесется  в   разреженную  стратосферу   высшей
математики. Доктор Хьюз...
     Сперва  медленно,  потом  все быстрее  по мере того, как  он  овладевал
аудиторией, фик начал лагать свое дело. Записная книжка  Нелсона вызвала
удивленные  возгласы   Совета,   а  обращенные  монеты   были   приняты  как
увлекательнейшие  редкостные  экспонаты.  Хьюз  с   радостью   отметил,  что
заинтересовал слушателей. Он  глубоко вдохнул и сделал ход, которого  больше
всего опасался.
     - Итак, джентльмены,  вы  слышали, что было  с  Нелсоном,  но сейчас  я
расскажу  вам  еще  более  поразительную  вещь.  Прощу  слушать  меня  очень
внимательно.
     Он взял со стола листок бумаги, сложил его и разорвал по диагонали.
     -  Вы  видите два одинаковых прямоугольных треугольника. Я кладу их  на
стол, вот так. - Он положил  треугольники так, что  гипотенузы касались друг
друга  и  вся фигура напоминала бумажного змея. - В таком  положении  каждый
треугольник  -   зеркальное  отображение  другого.  Вообразите,   что  вдоль
гипотенузы   проходит   плоскость   зеркала.   Прошу   вас   запомнить   это
обстоятельство. Пока оба  треугольника лежат на столе, я могу сколько угодно
перемещать их  по его поверхности, и  никогда  один не  совместится  точно с
другим.   Несмотря   на   одинаковые  размеры,   они,   как   перчатки,   не
взаимозаменяемы.
     Он подождал,  давая время слушателям  усвоить  сказанное.  Вопросов  не
было, и он продолжал:
     - Но если я возьму один треугольник, подниму его и переверну в воздухе,
потом  снова  положу,  это  уже  не зеркальные  отображения,  они  полностью
совмещены -  вот так. - Он подкрепил  слова  делом. - Возможно, это выглядит
очень упрощенно, но  упрощенного примера - мы  можем сделать важный вывод.
Треугольники  на  столе  были  плоскими  предметами, они  существовали,  так
сказать, в двух мерениях. Чтобы  превратить один   них в его собственное
зеркальное отображение, я его поднял и перевернул  в третьем мерении.  Вам
ясен ход мысли?
     Он  обвел  глазами  стол.  Один или  два  директора  медленно  кивнули,
соображая.
     - Точно так же,  чтобы превратить трехмерное тело в том числе человека,
в его аналогию или зеркальное отображение, нужно перевернуть его в четвертом
мерении. Повторяю - в четвертом мерении.
     Стояла напряженная тишина. Кто-то кашлянул, но кашель был нервным, а не
скептическим.
     -  Четырехмерная  геометрия,  как  вам вестно,  -  (вряд  ли  им  это
вестно!), - еще до Эйнштейна  стала одним да главных орудий математики. Но
до сих  пор она оставалась  математической гипотезой, не подкрепленной ничем
реальным  в фическом мире. И вот оказывается, что ток  невиданной силы, до
миллионов ампер, который  мгновенно возник в обмотках нашего генератора, так
или  иначе, на  долю секунды создал  четырехмерное пространство,  достаточно
большое, чтобы в нем вместился  человек. Внезапное исчезновение поля;  когда
была  разорвана  цепь,  перевернуло  это  четырехмерное  пространство,  и  с
Нелсоном  проошло  то, что мы сейчас  наблюдаем.  Я прощу вас принять  эту
теорию,  так  как  другого  объяснения  нет. Вот  мои расчеты,  если  хотите
свериться.
     Он помахал веред слушателями листками бумаги,  так  что директора могла
видеть внушительные шеренги уравнений. Прием помог; он всегда  помогал. Было
видно,  что все  удовлетворены,  один  только  Макферсон, главный секретарь,
оказался   крепким   орешком.   Он  получил   полутехническое   образование,
по-прежнему следил за научно- популярной  литературой и  при  каждом удобном
случае щеголял своими знаниями. Но он был человек умный, сметливый, и доктор
Хьюз нередко  убивал  служебные  часы,  обсуждая  с ним  какие-нибудь  новые
научные теории.
     - Вы  говорите, что  Нелсон перевернут  в четвертом мерении, но ведь,
если не ошибаюсь, Эйнштейн показал, что четвертое мерение - это время.
     Хьюз  мысленно  простонал. Он  так и знал,  что  последует какая-нибудь
нелепость.
     -  Я  подразумевал  еще  одно  пространственное: мерение, - терпеливо
объяснил он. - Другими словами, мерение или направление, которые находятся
под прямыми углами к нашим обычным трем. Назовем  это  четвертым мерением.
Так  как  мы обычно  рассматриваем  ваше пространство как трехмерное,  стало
обычным называть  время  четвертым мерением. Но  это чисто условный ярлык.
Поскольку я прошу вас допустить  четыре пространственных мерения,  назовем
время пятым мерением.
     - Пять мерений! Силы небесные! - не выдержал кто-то.
     Доктор Хьюз не мог упустить такого случая.
     -  В  фике малых  частиц сплошь  и  рядом  говорят о  пространстве  с
миллионами мерений, - спокойно сказал он.
     Все онемели. Никто, даже Макферсон, не был склонен спорить.
     -  Теперь перейду  ко  второй части  моего доклада, - продолжал  доктор
Хьюз. - Через несколько недель после превращения Нелсона мы  заметили, что с
ним происходит что-то неладное.  Он нормально усваивал пищу, и все-таки явно
чего-то недоставало. Объяснение дал доктор Сэндерсон,  и тут мы  переходим в
область  органической  химии.  Извините, что  я  сейчас буду говорить языком
учебника, но вы быстро поймете, насколько все это важно для компании. К тому
же вас должно утешить то, что эта область одинаково неведома и вам и мне.
     - Это было не совеем так, Хьюз еще помнил кое-что  курса химии.
     -  Органические  соединения состоят   атомов  углерода,  кислорода  и
водорода,  а  также  других  элементов. Вместе они  образуют  очень  сложные
пространственные   структуры.  Химики  любят  делать    вязальных  спиц  и
пластилина  модели  таких  молекул.  Часто  получается  красиво,  прямо-таки
проведения  какого-нибудь  нового  течения в искусстве. И вот оказывается,
что могут быть две органические молекулы с одинаковым числом атомов, которые
расположены так, что одна молекула как бы зеркально отражает другую. Это так
называемые стереоомеры,  их очень много  среди сахаров. Если бы можно было
поставить рядом две  молекулы,  вы увидели  бы, что они схожи, как правая  и
левая перчатки. Так их и называют: декстро- и левомолекулы. Надеюсь, все это
понятно?
     Доктор   Хьюз  обвел  присутствующих  пытливым   взглядом.   Как  будто
понимают...
     -  У  стереоомеров  почти одинаковые  химические свойства. Но  есть и
отличия.  Доктор Сэндерсон рассказал мне - за последние годы обнаружено, что
свойства  некоторых  важных  питательных веществ, в  том числе нового класса
витаминов, открытого профессором Ванденбергом, зависят от  пространственного
расположения  их  атомов.  Другими словами,  джентльмены, левомолекулы могут
быть  необходимы  для  органма, а  декстромолекулы  -  бесполезны.  И  это
невзирая  на  то,  что  химическая  формула  одна.  Теперь вам ясно,  почему
неожиданное  превращение  Нелсона куда более серьезное  Дело, чем мы  сперва
думали?  Если бы  требовалось только заново учить его  читать, все  было  бы
очень просто, интересно разве  что для философов. Но он буквально умирает от
голода среди обилия, потому что усвоить некоторые  молекулы пищи для  вето
так  же невозможно, как  для нас надеть левый ботинок на правую ногу. Доктор
Сэндерсон провел опыт, который  подтверждает его  гипотезу. С очень  большим
трудом он добыл стереоомеры многих  витаминов. Профессор Ванденберг сам их
синтезировал, когда узнал про нашу беду, И Нелсону сразу стало лучше.
     Хьюз остановился и  достал кое-какие  бумаги. Полезно дать Совету время
опомниться,  прежде чем наносить  Все было бы очень забавно, если бы на
карте  не   стояла   человеческая   жнь.  Удар   будет   нанесен  в  самое
чувствительное место...
     - Вы,  конечно,  понимаете, джентльмены: так  как Нелсон  получил, если
можно так выразиться, проводственную травму, компания обязана оплатить ему
лечение. Как лечить, мы узнали, и вы вправе недоумевать, почему я отнимаю  у
вас столько  времени своими объяснениями. Причина очень  проста. Проводить
нужные стереоомеры  почти  так  же  сложно,  как  добывать  радий, даже  в
некоторых случаях труднее. Доктор Сэндерсон сообщил мне, что питание Нелсона
будет стоить больше пяти тысяч фунтов стерлингов в день.
     Полминуты, дарила тишина,  потом все заговорили разом. Сэр Роберт долго
стучал по столу, прежде чем восстановился порядок. Начался военный совет.
     Три  часа  спустя  вконец  мотанный  Хьюз вышел   конференц-зала  и
отправился искать доктора Сэндерсона. Врач был в своем кабинете; он велся,
ожидая ответа.
     - Ну, что постановили? - спросил он.
     - Как  я  и  опасался.  Требуют,  чтобы я  подверг  Нелсона  повторному
обращению.
     - Вы можете это сделать?
     - Честно  говоря, не знаю.  Я  могу  только постараться возможно точнее
воспровести все обстоятельства аварии.
     - Других предложений не было?
     - Было несколько, и почти все в Лучшую идею высказал  - Макферсон.
Предложил  обращать  генератором  обычную  пищу,  чтобы Нелсон  ее полностью
усваивал. Пришлось  объяснить,  что выключать каждый раз  генератор   сети
обойдется компании в несколько  миллионов фунтов стерлингов в год. К тому же
обмотки долго не выдержат. Так  что это отпало. Сэр Роберт спросил, можем ли
мы поручиться, что учли все витамины,  а вдруг есть еще не открытые? Этим он
хотел сказать, что даже синтетические  витамины могут  оказаться бессильными
спасти Нелсона.
     - Что вы ему ответили?
     - Я вынужден был прнать, что гарантии нет. И теперь сэр Роберт должен
переговорить  с Нелсоном. Надеется убедить его, чтобы он  рискнул. Если опыт
не удастся, семью Нелсона обеспечат.
     С минуту оба молчали. Потом заговорил доктор Сэндерсон.
     -  Теперь вы  понимаете, какие решения сплошь и  рядом должны принимать
хирурги?
     Хьюз кивнул.
     -  Чудная дилемма,  верно?  Вполне здоровый  человек, но  сохранить ему
жнь  стоит два миллиона  в год,  да и то без гарантии успеха. Сдается мне.
Совет директоров  больше всего  озабочен денежным балансом, но выхода просто
нет. Придется Нелсону рискнуть.
     - А нельзя сперва сделать какие-нибудь опыты?
     - Невозможно.  Поднять ротор - это же серьезная инженерная операция. Мы
должны провести наш эксперимент, быстро, когда будет минимальная нагрузка на
энергосистему. Потом  сунем  ротор  не место  и  устраним все,  что натворит
короткое  замыкание. Все  это  надо сделать очень быстро. Бедняга Мердок вне
себя.
     - Я его понимаю. На когда назначен эксперимент?
     -  Через несколько  дней, не раньше. Даже если  Нелсон  согласится, мне
сперва надо все подготовить.
     Никто не узнает, что сэр Роберт сказал Нелсону. Но доктор Хьюз почти не
удивился, когда зазвонил телефон и усталый голос старика пронес:
     - Хьюз? Готовьте свое снаряжение. Я уже говорил с Мердоком,  мы выбрали
ночь на среду. Успеете?
     - Да, сэр Роберт.
     - Хорошо. Докладывайте о готовности каждый в Все.
     Огромное помещение больше чем  наполовину занимал  исполинский  цилиндр
ротора,  подвешенного  в тридцати  футах над  лоснящимся  пластиковым полом.
Кучка  людей,  терпеливо  ожидая,  стояла  на краю темного колодца. Лабиринт
проводов тянулся к приборам  доктора Хьюза и к реле, которые должны  были  в
нужный миг включить цепь.
     В  этом главная  закавыка: Доктор Хьюз  не мог точно определить,  когда
лучше  замкнуть цепь, то ли при  максимальном напряжении, то ли при нулевом,
или  же  в какой-нибудь промежуточной точке  синусоиды.  И он  выбрал  самое
простое и надежное. Цепь включится при нулевом вольтаже, а  прервется, когда
сработают прерыватели.
     Через десять минут остановятся на  ночь  последние  крупные предприятия
обслуживаемого района. Прогноз  погоды благоприятный, до утра не должно быть
неожиданных нагрузок. Но времени в обрез,  каждая  секунда на счету: к  утру
генератор должен снова работать.
     Вошел Нелсон, сопровождаемый  сэром Робертом и доктором Сэндерсоном; он
был очень бледен. Будто на  казнь  идет, подумал Хьюз. Не  ко времени  такая
мысль, фик постарался отогнать ее.
     Оставалось еще  проверить  цепи. Не  успел  он закончить,  как раздался
спокойный голос сэра Роберта:
     - Мы готовы, доктор Хьюз.
     Не  очень-то твердо  ступая, фик подошел к  краю  колодца. Нелсон уже
спустился  и, как ему было  сказано, стоял  точно  посередине;  вну  белым
пятном вырисовывалось его  обращенное  кверху  лицо. Доктор  Хьюз  ободряюще
помахал ему рукой, повернулся и пошел к приборам.
     Он щелкнул  тумблером  осциллоскопа и покрутил синхронирующие  ручки,
устанавливая на экране  кривую главного импульса.  Потом настроил фазировку;
два ярких световых пятнышка пошла навстречу друг другу вдоль кривой, пока не
слились  в  ее  геометрическом центре. Он бросим взгляд  на Мердока, который
пристально смотрел на мегаваттметры. Инженер кивнул.  Хьюз  сказал себе:  "С
богом!" - и нажал включатель.
     Что-то тихонько  щелкнуло  в релейной коробке. А через долю секунды все
здание словно  содрогнулось: в коммутационном зале, до  которого было триста
футов, с треском включились могучие рубильники. Свет потускнел, почти совсем
пропал.  Но тут с внезапностью взрыва сработали  автоматические выключатели,
прерывая   цепь.  Свет   вспыхнул  в  полную  силу,  стрелки  мегаваттметров
откачнулись назад.
     Эксперимент закончен. Приборы выдержали перегрузку.
     А Нелсон?
     Доктор  Хьюз  с  удивлением  увидел,  что   сэр  Роберт  вопреки  своим
шестидесяти уже подбежал к генератору.  Он стоял  на краю колодца  и смотрел
вн. Фик медленно подошел к нему; он не мог  торопиться, в душе назревало
тягостное предчувствие. Мысленно он уже  видел  скрюченную на две ямы фигуру
Нелсона  и обращенные вверх мертвые укорненные глаза. Тотчас его  поразила
еще более страшная мысль. А вдруг поле исчезло слишком быстро и обращение не
доведено до конца? Сейчас он все узнает.
     Ничто не потрясает так, как полная  неожиданность: сознание не способно
обороняться. Доктор Хьюз ожидал чего угодно. Чего угодно, только не этого.
     Колодец был пуст.
     Потом он тщетно  пытался  вспомнить,  что  происходило вслед  за  этим.
Кажется,  Мердок взял командование  на себя. Закипела работа, зал  заполнили
техники,  чтобы  вернуть на  место огромный р Словно далека доносился
голос сэра Роберта, он твердил снова и снова:
     - Мы сделали все, что могли, все, что могли.
     Наверное, Хьюз что-то ответил. Но все было как в тумане.
     Рано утром, еще до зари, доктор Хьюз пробудился от  своего беспокойного
сна.  Всю   ночь  его  преследовали  кошмары,  фантастические   видения   
многомерной  геометрии.   Странные,  неведомые  миры,  безумные   фигуры   и
пересекающиеся - плоскости, вдоль которых он бесконечно карабкался, спасаясь
от  какой-то жуткой опасности. Ему снилось, что  Нелсон  застрял  в одним 
этих неведомых мерений, и он пытался пробиться к нему. А иногда он сам был
Нелсоном,  и  кругом  простирался его родной мир,  причудливо  искаженный  и
отгороженный от него невидимыми стенами.
     Он  с  трудом  сел,  и кошмары  отступили.  Несколько  минут  он сжимал
ладонями,  голову;  сознание  начало  проясняться.  Хьюз  знал,  что  с  ним
происходит, не первый раз его среди ночи вдруг  осеняло решение какой-нибудь
упрямой задачи.
     В  мозаике,  которая сейчас сама складывалась  в его мозгу, не  хватало
только одного кусочка. Но вот и он стал на месте!  Слова помощника  Нелсона,
когда   он  описывал  несчастный  случай...   Тогда   это  показалось  Хьюзу
несущественным, и он их забыл.  Но теперь... "Когда  я посмотрел в  колодец,
там как будто никого не было, а я стал спускаться по трапу вн..."
     Какой  же он болван! Ведь старина Макферсон был прав, во всяком случае,
отчасти! Поле  обернуло  Нелсона в четвертом  пространственном мерении, но
сверх  того  проошло  еще  смещение в  пятом -  во времени.  В  первый раз
смещение  во времени  мерялось  какими-то  секундами.  Теперь  же, как  ни
тщательно  он  все   подготовил,  условия  сложились  иначе.   Было  столько
невестных  факторов,  и  его  теория  больше чем  наполовину  состояла  
догадок.
     Нелсона не было в колодце, когда кончился опыт. Но он там будет.
     Доктор   Хьюз   весь  облился   холодным   потом.  Он  представил  себе
тысячетонный цилиндр, вращаемый тягой в пятьдесят миллионов  лошадиных  сил.
Что будет, если какое-то  тело вдруг материалуется в пространстве, занятом
ротором?..
     Он  соскочил  с кровати  и  схватил  трубку  телефона  прямой  связи  с
электростанцией.  Нельзя терять ни секунды, надо сейчас же поднять р  С
Мердоком он объяснится потом.
     Очень осторожно  что-то  схватило фундамент  дома и  покачало его - так
засыпающий  ребенок  трясет  свою  погремушку.   С  потолка  слетели  хлопья
вестки, в  стенах,  как  по  волшебству, вдруг возникла сеть трещин. Лампы
замигали, вспыхнули ярко-ярко и погасли.
     Доктор Хьюз отдернул занавеску и посмотрел на  горы. Отрог Маунт-Перрин
заслонял  электростанцию, но ее сразу можно было найти по гигантскому столбу
обломков, который медленно вздымался кверху в бледных лучах рассвета.


Артур Кларк. Спасательный отряд


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Л.Жданова
----------------------------------------------------------------------------
     Кого  винить?  Вот уже  три  дня мысли  Альверона  возвращаются к этому
вопросу, и до сих пор он  не нашел ответа. Сын народа с менее утонченной или
менее чувствительной душой не стал бы терзаться, довольствовался бы тем, что
никто не может быть  в ответе за  деяния рока. Но  Альверон и его народ были
властелинами  вселенной  уже  на  заре истории,  в  ту  далекую пору,  когда
неведомые силы, от которых пошло Начало, обнесли космос Барьером Времени. Им
было  дано все знание,  а беспредельное знание влекло за собой беспредельную
ответственность. Если  в управлении  Галактикой случались  ошибки и промахи,
вина  ложилась на Альверона и  его  род.  А тут не  просто  ошибка - одна 
величайших трагедий в истории.
     Команда еще ничего не знает.  Даже Ругону,  его самому  блкому другу,
заместителю  командира  корабля,  вестна только часть истины.  Но ведь  до
обреченных миров осталось меньше миллиарда  миль. Через несколько  часов они
сядут на третьей планете.
     Альверон  снова прочитал послание  Базы, потом  движением,  которого не
уловил бы ни  один  человеческий  глаз, нажал  кнопку  "Общее  внимание".  В
длинном,  с  милю,  цилиндре  -  Корабле  Галактического  Дозора  К.9000   -
представители многих народов оторвались от  своих дел,  чтобы послушать, что
скажет капитан.
     -  Я знаю,  всем  вам  хочется знать,  -  начал  Альверон, - почему нам
приказали  прервать рекогносцировку  и  с  таким  ускорением поспешить в эту
область космоса.  Вероятно,  кое-кто    вас  понимает,  что  значит  такая
перегрузка! Наш корабль совершает свой последний полет, уже шестьдесят часов
генераторы  работают  на  пределе.  Хорошо,  если  мы  сможем,  своим  ходом
вернуться на Базу.
     Мы приближаемся  к солнцу,  которое вскоре станет  новой звездой. Взрыв
проойдет  через семь часов  плюс-минус  один час.  Для  исследования у нас
остается самое  большее четыре  часа. Все  десять планет  системы  обречены,
причем на третьей планете есть  цивилация. Это установлено всего несколько
дней назад. Нам  выпал печальный долг связаться с обреченной цивилацией и,
если  можно,  спасти хоть кого-нибудь.  Я знаю, с  одним кораблем  за  такое
короткое  время мы мало что можем сделать. Но до взрыва уже никто  больше не
подоспеет нам на помощь.
     Он  помолчал,  и долго  в могучем корабле,  который бесшумно  мчался  к
неведанным мирам, стояла  тишина - ни движения, ни звука. Альверон знал, о
чем думают его товарищи, и он попытался ответить на невысказанный вопрос.
     - Вы недоумеваете,  как могли допустить такую катастрофу, самую большую
на нашей памяти. Одно могу сказать совершенно точно: галактический дозор тут
не виноват.  Вам вестно,  что с нашим  флотом,  неполных двенадцать  тысяч
кораблей, мы можем обследовать каждую  восьми  миллиардов солнечных систем
Галактики  в среднем  один  раз в миллион лет. Большинство миров  очень мало
меняется за столь короткий срок.
     -  Около четырехсот тысяч лет  назад  дозорный  корабль  К.5060  учал
планеты  системы,  к которой мы  приближаемся. Нигде не  оказалось  разумной
жни, хотя третья планета кишела животными, а еще две планеты когда-то были
обитаемы. Был  представлен  как положено,  доклад,  назначен срок следующего
обследования системы - до него еще шестьсот тысяч лет.
     Но,  оказывается, в невероятно короткий срок, который прошел со времени
последней проверки,  в  системе  возникла разумная  жнь. Первым  прнаком
этого явились невестные радиосигналы, принятые на планете Кулат, в системе
- X  29.35, Y 34.76, Z 27.93. Взяли пеленг: сигналы исходили   системы,  в
которую мы идем.  До Кулата  отсюда двести световых  лет, значит, радиоволны
шли два столетия. Другими  словами, не меньше двухсот  лет  на одном  этих
миров   существует    цивилация,   которая    владеет   техникой   посылки
электромагнитных волн и всем, что с этим связано.
     Тотчас  было проведено телескопическое учение системы; оказалось, что
солнце  нестабильно, находится  в стадии предновой.  Взрыв  мог проойти  в
любую минуту, если уже  не проошел,  пока  радиоволны  летели  до  Кулата.
Понадобилось  какое-то  время, чтобы  навести  на  эту  систему  сверхмощные
локаторы, которые стоят на Кулат-II. Они показали,  что взрыва еще  не было,
но до него осталось  лишь несколько часов. Будь Кулат на долю светового года
дальше  от  этого солнца, мы вовсе не  узнали  бы,  что  здесь  существовала
цивилация.
     Глава правительства Кулата сейчас же связался, с Секторальной  Базой, и
мне велели немедля идти  к системе.  Наша задача -  спасти кого  можно, если
кто-нибудь еще  жив.  Правда, мы полагаем? что  цивилация, у  которой есть
радио, может защититься от возросшей температуры.
     Наш  корабль и два  вспомогательных катера обследуют  каждый свою часть
планеты. Капитан Торкали поведет ВК-Т, капитан  Орострон - ВК-2. У них будет
чуть меньше  четырех  часов.  К концу этого срока  они  должны  вернуться на
корабль.  Если опоздают, мы  уйдем без них. Оба  капитана сейчас получат  от
меня подробные инструкции в отсеке управления.
     Все. Через два часа войдем в атмосферу.
     На планете, некогда носившей имя Земля, гасли последние  языки пламени:
больше  нечему  было  гореть.  От могучих лесов,  которые буквально затопили
планету, когда кончилась эра городов,  остались  одни головешки, и дым от их
погребальных  костров еще  стелился в небе.  Но роковой час  пока не пробил,
камни  не  расплавились.  Сквозь мглу неясно проступали материки,  однако их
очертания ничего не  говорили наблюдателям на корабле.  Карты, которыми  они
располагали, устарели на десяток ледниковых периодов и несколько потопов.
     Когда  К.9000 проходил мимо  Юпитера, они сразу  увидели, что  не может
быть  никакой жни  в этих полугазообразных океанах  сжатых  углеводородов,
теперь бурно кипевших в необычно жарких лучах солнца. Марс и другие  внешние
планеты  остались  в стороне.  Альверон  понял,  что  миры, лежащие  ближе к
солнцу, чем Земля,  уже  плавятся. Вероятнее всего,  подумал он  с  печалью,
трагедия неведомой расы свершилась. В глубине души он считал, что это даже к
лучшему.  Корабль смог бы взять не больше нескольких сот человек, и мысль об
отборе мучила его.
     В   отсек  управления  вошел   Ругон,  начальник  связи  и  заместитель
командира. Весь последний час он тщетно пытался уловить сигналы с Земли.
     -  Опоздали,  -  угрюмо  сообщил он. -  Я все диапазоны  прочесал, эфир
молчит,  если не  считать  наших собственных станций  и  программы с  Кулата
двухсотлетней  давности.  В  этой системе  не  осталось  никаких  источников
радиолучения.
     С грациозной плавностью, недоступной двуногим существам, он приблился
к огромному видеоэкрану. Альверон промолчал; новость, которую сообщил Ругон,
не была для него неожиданной.
     Одна  стена  отсека управления целиком была  занята  экраном;  огромный
черный  прямоугольник  создавал  впечатление бездонной  глубины. Три  тонких
щупальца Ругона, непригодные для тяжелой работы,  но незаменимые для быстрых
манипуляций, забегали  по  ручкам  настройки, и экран ожил тысячами световых
точек. Ругон продолжал настраивать, и звездный  рой  ушел в сторону, уступив
место солнцу.
     Житель Земли не узнал  бы  этот чудовищный диск. Светило не было белым,
его поверхность  наполовину заволокли огромные фиолетово-голубые облака,  
них в космос вырывались длинные  языки пламени.  В одном месте   фотосферы
далеко в  мерцающую бахрому короны протянулся исполинский выступ.  Словно на
солнце выросло огненное дерево высотой в полмиллиона  миль, и ветви его были
реками пламени, которые неслись в космосе со скоростью сотен миль в секунду.
     -  Полагаю,  -  сказал,  наконец,  Ругон,  -  астроном  представил  вам
достаточно точные расчеты. Как-никак...
     -  Не беспокойтесь, нам  ничего не грозит, - заверил его  Альверон. - Я
говорил с обсерваторией на Кулате, они перепроверили  наши данные. Когда нам
сказали, что  срок  определен с точностью до одного часа,  это надо понимать
так: у нас будет час в запасе, а уж наше дело, использовать его или нет.
     Он взглянул на пульт управления.
     -  Пора  нам входить в атмосферу. Пожалуйста, настройте  опять экран на
планету. Так, пошли!
     По  кораблю пробежала дрожь, резко зазвонили и тут  же  смолкли сигналы
тревоги.  На  экране появились  два  тонких  снаряда, которые нырнули вн к
огромному диску Земли. Несколько  миль они шли вместе, потом разделились,  и
один вдруг исчез, войдя в тень планеты.
     Главный корабль, масса  которого в тысячу раз превосходила массу любого
  катеров, медленно погрузился следом за ними в  объятия  неистовой  бури,
разрушавшей покинуть людьми города.
     В полушарии, над которым Орострон  вел свой катер,  царила ночь.  Как и
Торкали,  он должен был  фотографировать, делать  замеры  и  докладывать  на
корабль. На маленьком разведочном аппарате не  было места ни для пассажиров,
ни  для  образцов.  Если он встретит  обитателей этого мира,  к  нему тотчас
подойдет  К.9000.  Для  переговоров  времени  не  будет.  В  крайнем  случае
спасатели пустят в ход силу; объяснения последуют потом.
     Опустошенный край вну купался в жутком мерцающем свете; над половиной
планеты простерлось огромное полярное сияние. Но  ображение  на экране  не
зависело от освещения, и Орострон ясно видел голые скалы, которые, казалось,
никогда не знали жни. Где-нибудь эта пустыня должна кончаться!  Он включил
самый полный ход, на какой мог решиться в этой плотной атмосфере.
     Катер мчался сквозь ураган, и вот каменная пустыня вздыбилась. Впереди,
уткнув  вершины  в  клубы дыма, простиралась горная  гряда.  Орострон  навел
локатор  на горонт;  тотчас на  экране угрожающе  блко выросли  горы. Он
пошел  круто вверх. Трудно  представить  себе более негостеприимный  край  -
какая тут может быть жнь! Не менить ли курс? Он решил идти по-прежнему и
через пять минут был вознагражден.
     Далеко вну возникла обезглавленная  гора; вся вершина ее была срезана
какими-то искусными инженерами. Широко расставив  ноги, на  плато, прямо  на
камне,  стояла  замысловатая  конструкция   металлических ферм,  служивших
опорой  для различных  устройств. Орострон остановил  катер, потом  пошел по
спирали к горе.
     Легкая мгла  от доплерова эффекта  пропала, ображение на экране стало
предельно четким. На опорах,  глядя в небо под углом  в сорок пять градусов,
лежали десятки исполинских металлических зеркал. Они были слегка вогнутые, и
в  фокусе  каждого  помещался   некий  сложный  аппарат.  В   этом  могучем,
величественном сооружении угадывалась целесообразность: все зеркала смотрели
в одну точку на небе или за ним.
     Орострон повернулся к своим товарищам.
     -  Мне это  напоминает обсерваторию,  - сказал  он. - Вы  видели прежде
что-нибудь похожее?
     Клартен,  многощупальцевый  обитатель шарообразного  скопления  на краю
Млечного Пути, предложил другую гипотезу:
     -  Это аппаратура связи. Отражатели фокусируют электромагнитные лучи. Я
видел такие устройства на сотнях планет. Может быть, это как раз та станция,
чьи сигналы  приняли на Кулате. Хотя вряд ли,  луч  от таких больших  зеркал
должен быть очень узким.
     - Тогда  понятно, почему Ругон  не мог поймать никаких импульсов, когда
мы подходили к планете, - добавил Хансур-2, один  двойников с Тхаргона.
     Орострон возразил:
     -  Если  это  радиостанция,  ее   поставили  для  межпланетной   связи.
Посмотрите, куда направлены зеркала. Никогда не поверю, чтобы народ, который
только два столетия знал радио, мог пересечь космические дали. Моему  народу
для этого понадобилось шесть тысяч лет.
     -  Мы  управились  за  три тысячи,  - мягко вставил Хансур-2,  опередив
своего двойника на несколько секунд.
     Прежде  чем  дело  дошло   до  спора,   Клартен  взволнованно   замахал
щупальцами. Пока остальные говорили, он включил автоматический перехват.
     - Есть! Слушайте!
     Он  щелкнул тумблером, и кабину заполнил пронзительный вг.  Тон звука
непрерывно менялся, тут явно была какая-то система, но в чем ее смысл?
     Минуту все четверо напряженно слушали, потом Орострон сказал:
     - Это не  может быть  речью! Ни одно  существо не способно говорить так
быстро.
     Хансур-1 пришел к тому же выводу.
     - Это телевионная программа. А вы как думаете, Клартен?
     Тот согласился.
     -  Да, причем  каждое  зеркало  передает свою программу. Интересно, для
кого?   Очевидно,   где-то  там,   куда   направлено   лучение,  находится
какая-нибудь другая планета данной системы. Это можно быстро проверить...
     Орострон вызвал  К.9000  и доложил  об открытии. Ругон и  Альверон были
очень взволнованы и тотчас сверились с астрономическими справочниками.
     Итог  был неожиданным  и обескураживающим. Ни одна   остальных девяти
планет  даже блко  не  подходила  к каналу  передачи.  Казалось,  огромные
отражатели направлены в космос наугад.
     Вывод мог быть лишь один, и первым его ложил Клартен.
     - У  них была  межпланетная  связь,  - сказал он. -  Но  теперь станция
покинута, и никто больше не следит за передатчиками. Планеты ушли, а антенны
направлены по- старому.
     - Ладно, сейчас мы все выясним, - сказал Орострон. - Я сажусь.
     Он медленно  опустил  катер  сначала вровень с огромными металлическими
зеркалами, потом еще ниже и  лег на скальную площадку. В ста ярдах от катера
под переплетением стальных ферм ютилось белое каменное здание. В нем не было
окон, зато много дверей в обращенной к ним стене.
     Глядя, как его товарищи  надевают защитные  костюмы, Орострон  пожалел,
что  не может идти с ними. Но  кто-то  должен оставаться на борту  и держать
связь с  кораблем.  Так распорядился  Альверон  - распорядился очень  мудро.
Никогда не знаешь, что ждет тебя на планете, которую исследуешь впервые, тем
более при таких обстоятельствах.
     Осторожно три разведчика вышли   переходной  камеры  и отрегулировали
антигравитационное поле своих костюмов.  Затем маленький отряд  направился к
зданию: каждый  двигался так, как  это было присуще его  народу. Впереди шли
двойники  Хансур, сразу  за ними  Клартен.  Его гравитационный  прибор  явно
капрничал: Клартен вдруг упал, рассмешив  этим  своих  товарищей. Орострон
видел,  как все  трое  на  миг  задержались  перед  ближайшей дверью,  потом
медленно открыли ее и исчезли.
     Првав   на  помощь  все  свое  терпение,  Орострон  ждал,  а   кругом
бесновалась буря, и в небе все ярче разгоралась заря. В условленное время он
вызывал главный  корабль и слышал  краткое  подтверждение Ругона. Интересно,
как  дела у Торкали в другом полушарий, но с ним не свяжешься сквозь треск и
грохот солнечных помех.
     Клартен и Хансуры довольно скоро удостоверились, что их предположения в
общем верны. Здесь  была радиостанция,  теперь всеми покинутая. Из огромного
зала  несколько  дверей  вело  в  небольшие  комнаты.  В  главном  помещении
шеренгами уходили вдаль аппараты, на сотнях пультов мелькали огоньки, тускло
светились сетки огромных радиоламп, образовавших целую аллею.
     На   Клартена  все  это  не  провело  никакого   впечатления.  Первый
радиоаппарат,   созданный   его   сопланетниками,   давно   превратился    в
окаменелость, насчитывающую миллиард лет. Народ,  всего лишь несколько веков
знавший  электрические  машины,  не  мог  соперничать  с  теми,  кто  открыл
электричество на заре существования планеты Земля.
     Продолжая  исследовать  здание,  отряд все запечатлевал на пленку. Надо
было решить  еще одну загадку.  Покинутая  радиостанция  передает программы:
откуда они идут? Центральный пульт удалось найти быстро. Он был рассчитан на
одновременную  трансляцию десятков программ, но  студии надо было искать  на
другом  конце множества  кабелей,  уходивших в подземелье. Ругон  на  К.9000
пытался разобрать содержание передач; может  быть, это поможет. Нет никакого
смысла прослеживать кабели, тянущиеся, возможно, через весь материк.
     Отряд не  стал  задерживаться долго в пустой радиостанции.  Больше  они
ничего  не  могли узнать  здесь;  и  ведь  они  искали  не  столько  научную
информацию, сколько  жнь.  Через  несколько минут  катер быстро  взлетел с
плато и пошел  к  равнинам,  которые должны  были  простираться  за  горами.
Оставалось около трех часов.
     Глядя  на  исчезающие  вдали   таинственные  зеркала,   Орострон  вдруг
встрепенулся. Что это ему  почудилось  или они  и впрямь, пока он  ждал, все
чуть-чуть повернулись, точно компенсируя вращение Земли? Он не был уверен  и
решил, что  это  вообще  не  играет  роли. Направляющие механмы продолжают
работать по заданной им программе, только и всего.
     Через четверть часа они увидели город. Он далеко раскинулся вдоль реки,
от которой остался уродливый шрам. Этот  рубец петлял между высоких зданий и
под такими никчемными теперь мостами.
     У экипажа не было  никаких сомнений, что город покинут. А проверять все
здания  некогда,  в  их  распоряжении всего два с  половиной часа.  Орострон
премлился  возле  самой  крупной постройки. Естественно предположить,  что
если кто-нибудь и укроется, то в самых прочных зданиях, где можно отсидеться
до конца.
     Глубочайшие   пещеры,  даже   недра  планеты  не   смогут  защитить  от
катаклма.  И если  здешний народ перебрался  на дальние планеты, все равно
смертный приговор будет отложен лишь на несколько часов, которые потребуются
яростным волнам, чтобы пересечь всю солнечную систему.
     Откуда было знать Орострону, что  люди оставили город не несколько дней
или недель  назад,  что  он пустует уж? больше  ста лет. Городская культура,
пережившая  столько  стадий, оказалась обреченной,  когда  геликоптеры стали
универсальным  средством  транспорта.  Через  несколько  десятилетий людские
массы, зная, что  можно за какие-то часы достичь любого уголка земного шара,
вернулись в поля  и  леса,  по которым всегда  тосковали. Новая  цивилация
обладала машинами и ресурсами, о каких человечество прежде и  не мечтало, но
она во  многом  была сельской и покинула стальные и бетонные  стены, которые
веками довлели над людьми.
     Сохранилась  города  -  центры  науки,   управления   или  развлечения,
остальные   забросили,  так   как  разрушать  их  было   слишком   хлопотно.
Десяток-полтора  крупнейших  столиц  и древнее  университетские центры  мало
менились и могли бы простоять  еще не одну сотню лет. Но города, чья жнь
была  основана на  паре,  железе  и наземном  транспорте,  исчезли вместе  с
промышленными отраслями, которые их питали.
     Пока  Орострон  ждал на  борту  ракеты,  его  товарищи  проносились  по
бесконечным  пустым переходам  и залам, делая несчетное  множество  снимков,
которые ничего не могли им рассказать - об обитавших здесь прежде существах.
Библиотеки, залы  заседаний, тысячи  официальных помещений пустовали,  всюду
лежал толстый слой пыли. Если бы разведчики не  видели радиостанцию на горе,
они подумали бы, что эта планета тот уже много столетий как вымерла.
     Томясь  долгим ожиданием,  Орострон пытался представить себе, куда  мог
уйти этот народ. Может быть, предвидя, что спастись нельзя, люди покончили с
собой? А может быть, соорудили  огромные, на миллионы мест, убежища в недрах
планеты и  сейчас сидят  где-нибудь у  него  под ногами  дожидаясь  конца...
Вероятно, ему никогда этого не узнать.
     Он  с  облегчением  отметил,  что пора  лететь  обратно.  Скоро  станет
вестно, чем  кончилась вылазка Торкали. Ему не терпелось  скорее вернуться
на  корабль, так как с каждой минутой он чувствовал себя  все более неуютно.
Орострон  уже  спрашивал себя:  что,  если астрономы  на Кулате ошиблись? Он
успокоится, лишь когда кругом будут надежные стены  К9000. Еще лучше  уйти в
космос подальше от этого зловещего солнца.
     Как только его спутники вошли в шлюз, Орострон поднял в небо  маленький
аппарат и взял курс на К.9000. Потом повернулся к остальным.
     - Ну, что вы нашли? - спросил он.
     Клартен достал свернутый в трубку холст и расстелил его на полу.
     - Вот  как  они выглядели,  - тихо сказал  он. - Двуногие, и рук только
две. Несмотря на это, управлялись неплохо. Всего два глаза, во всяком случае
впереди. Нам посчастливилось,  это чуть ли  не единственный предмет, который
остался.
     Старинный  портрет  холодно  глядел  на  троих,  те,  в  свою  очередь,
пристально его рассматривали. По  иронии  судьбы его  спасло то,  что  он не
представлял ни малейшей ценности. Когда город эвакуировали, никому не пришло
в голову захватить олдермена Джона Ричардса  (1909-1974).  Полтораста лет он
обрастал  пылью,  меж  тем  как  вдали от  старых городов  новая цивилация
поднималась к высотам, каких не ведала ни одна прежняя культура.
     - Вот почти все, что мы нашли, - продолжал Клартен.  -  Вероятно, город
покинут много лет  назад. Боюсь,  наша экспедиция потерпела фиаско.  Если на
этой планете и  остались живые существа,  они слишком хорошо спрятались, нам
их не найти.
     Командир вынужден был согласиться.
     - Задача невыполнимая, - подтвердил он. - Будь  у нас неделя, а не часы
- другое дело. Кто их знает, может  быть, у них  убежища под океаном.  Мы об
этом совсем не подумали.
     Бросив взгляд на приборы, он исправил курс.
     - Через  пять минут будем на корабле. Альверон быстро идет. Может быть,
Торкали нашел что-нибудь?
     К 9000 летел на  высоте  нескольких миль  над  берегом залитого солнцем
континента.  Орострон подошел  вплотную.  До контрольного  срока  оставалось
полчаса, нельзя  терять  ни  минуты. Он  искусно ввел  свой  катер  в  отсек
запуска, и они прошли через камеру перепада в корабль.
     Их ждали. Это естественно,  но  Орострон тотчас  заметил, что не только
любопытство привело его друзей к отсеку.  Еще никто не сказал ни слова, а он
уже знал, что случилась беда.
     - Торкали не вернулся. Он потерял свой отряд, надо их выручать. Пошли в
отсек управления.
     Поначалу Торкали повезло  больше, чем Орострону. Он шел в зоне сумерек,
сторонясь палящих  лучей солнца, пока не  достиг большого озера. Озеро  было
совсем молодое,  одно  самых  последних творений рук человека;  меньше ста
лет назад занятая  им площадь  была пустыней.  И  через  несколько часов тут
снова будет пустыня:  вода уже закипала, к небу тянулись столбы пара. Но пар
не  мог  закрыть очарования  большого  белого  города, который раскинулся на
берегу.
     По краю площади, где премлился Торкали,  аккуратно стояли летательные
аппараты. Устройство примитивное, но сделаны великолепно;  тягу обеспечивали
вращающиеся лопасти. Не было видно никаких прнаков жни, но казалось, что
жители должны быть где-то недалеко. В некоторых окнах еще горел свет.
     Три  спутника Торкали  уже вышли  ракеты. Возглавил отряд  старший по
званию и происхождению Цинадри; как и  сам Альверон, он  родился на одной 
древних  планет Срединных Солнц. С ним шли Аларкен - сын народа, который был
одним   самых молодых  во  вселенной и почему-то очень  гордился этим, - и
странный обитатель системы Паладор, безымянный, как и весь  его род, так как
он был лишен индивидуальности  и представлял собой подвижную,  но все  равно
зависимую  ячейку сознания своего  народа.  Хотя  он и  его  сородичи  давно
разошлись по  галактике, исследуя  несчетные миры,  какое-то неведомое звено
продолжало  связывать  их вместе так же прочно, как если  бы они были живыми
клетками человеческого тела.
     Когда говорил житель Паладора, он пользовался только местоимением "мы".
В языке Паладора не было и не могло быть первого лица единственного числа.
     Огромные двери великолепного  здания озадачили разведчиков, хотя с ними
справился бы даже ребенок. Цинадри не стал терять  времени,  а  вызвал своим
передатчиком  Торкали. После  этого  все трое  отошли в сторону,  и командир
вывел  катер на  нужную  позицию.  Мгновенная  вспышка ярчайшего  пламени  -
могучие  стальные створки озарились светом,  который был на  грани  видимого
спектра,  и  пропали.  Каменная кладка  еще  была  раскаленной, когда  отряд
ворвался в здание, освещая себе путь фонарями.
     Но фонари оказались ненужными.  Огромный зал,  в котором они очутились,
освещался рядами ламп под потолком. С одной стороны к  залу примыкал длинный
коридор, а прямо перед ними широкая лестница поднималась на верхние этажи.
     На секунду  Цинадри заколебался. Потом решил, что все равно, куда идти,
и повел товарищей за собой в кор
     Чувство,  что   где-то  блко  есть  жнь,  стало  особенно  сильным.
Казалось, они вот-вот  встретят обитателей этого мира. Если те поведут  себя
враждебно  (за  что их  трудно  будет  упрекнуть),  придется  пустить  в ход
паралаторы...
     Волнуясь,  разведчики  вошли  в   следующее  помещение.   И  облегченно
вздохнули: здесь  были  только  машины, шеренги машин, недвижимые  и  немые.
Теряющиеся  вдали  стены  сплошь  состояли   металлических ящиков.  Больше
ничего, никакой мебели, только эти ящички и таинственные машины.
     Аларкен, всегда  самый проворный  тройки, уже учал ящички. В каждом
 них лежали тысячи тонких, но очень прочных пластин с множеством отверстий
разного  вида. Паладорец взял одну карточку, а Аларкен запечатлел  интерьер,
сделав крупные  снимки машин. Затем они пошли дальше. Просторное  помещение,
одно   чудес  этого  мира, им ничего не говорило. И ничьи глаза больше  не
увидят  замечательные, почти  одушевленные  электронно-счетные устройства  и
пять миллиардов перфокарт,  на  которых  записаны все сведения  о  каждом 
живших на планете людей.
     Было очевидно, что этим зданием пользовались совсем недавно. Все больше
волнуясь, разведчики  поспешили  в  следующее помещение. И  увидели огромную
библиотеку, миллионы книг на бесчисленных стеллажах. Здесь - хотя разведчики
не могли этого знать - хранились все  законы, когда-либо учрежденные людьми,
и все речи, пронесенные в их советах.
     Цинадри  размышлял, как быть дальше, когда Аларкен обратил его внимание
на  один    стеллажей, метрах в ста  от них.  В отличие  от других он  был
наполовину  пуст, а  на  полу,  словно  сброшенные  кем-то в  спешке, кучами
валялись книги. Никакого сомнения: совсем недавно здесь побывал еще  кто-то.
Чуткие  органы чувств Аларкена отчетливо различали следы колес на полу, хотя
остальные ничего  не  видели. Он даже обнаружил  отпечатки ног,  но, не зная
ничего о жителях этого мира, не мог сказать, в какую сторону вели следы.
     Чувство блости живого усилилось чрезвычайно, но блости временной, а
не пространственной. Аларкен сказал вслух то, что думали все:
     -  Наверно,  книги  были очень  ценные,  и  кто-то решил  их  спасти  в
последнюю минуту.  Это значит,  что где-то, быть может, совсем  блко, есть
убежище.  Если  поискать,  мы  можем  найти какие-нибудь  прнаки,  которые
приведут нас туда.
     Цинадри согласился, но паладорна эта мысль не вдохновила.
     - Даже  если так, - сказал  он,  -  убежище  может  быть в любом  месте
планеты, а у нас осталось  всего два часа. Но не  будем терять времени, если
мы хотим кого-то спасти.
     И  отряд  снова двинулся вперед, останавливаясь  только для того, чтобы
захватить несколько книг. Они могут пригодиться  ученым  на Базе, а впрочем,
вряд ли их удается перевести. Оказалось,  что здание состоит преимущественно
 маленьких помещений, и все  они еще недавно были заняты. Почти всюду были
порядок  и  чистота, но в  двух-трех комнатах  парил дикий хаос. Их особенно
поразило  одно  помещение  -  судя  по  всему,  какой-то кабинет, -  которое
подверглось полному разгрому. Пол усеян бумагами, мебель разбита, снаружи  в
разбитые окна лез дым.
     Цинадри встревожился.
     -  Не может  быть,  чтобы  сюда могло проникнуть  какое-нибудь  опасное
животное! - воскликнул он, нервно крутя в руках парал
     Аларкен не ответил. Он  давал странный  звук,  который на  языке  его
народа  назывался  смехом.  Прошло  несколько  минут,  прежде  чем  он  смог
объяснить, что его так развеселило.
     -  Не  думаю, чтобы  это  сделало животное, -  сказал  он. - Объяснение
намного проще.  Представьте  себе,  что  вы  всю жнь  проработали  в одном
помещении,    года  в  год  занимались  бесконечными  бумагами. Вдруг  вам
говорят,  что вы их  больше  никогда  не увидите, ваша работа кончена, можно
уходить навсегда. Больше того, никто не заменит вас здесь. Конец, точка. Как
бы вы поступили, Цинадри?
     Цинадри подумал несколько секунд.
     - Ну, наверно, я бы все прибрал и ушел. Ведь так было во всех остальных
комнатах.
     Аларкен снова  засмеялся. - Не сомневаюсь, вы бы так и сделали. Но есть
люди с другой психологией. Думаю, мне  пришлось бы по душе существо, которое
здесь работало.
     Он ограничился этим, и его спутники некоторое время ломали  голову  над
его словами, потом забыли о них.
     Разведчики даже опешили,  когда  Торкали велел  им  возвращаться.  Было
собрано много информации, но они не нашли ничего, что могло бы привести их к
пропавшим обитателям этого странного мира.  Поразительная загадка, и похоже,
что она  никогда  не будет разрешена. Осталось  меньше  сорока  минут, потом
К.9000 уйдет.
     Они прошли около  полпути,  возвращаясь к своему катеру, когда заметили
ведущий  в  недра  здания  полукруглый  ход.  Его  архитектурное  выполнение
отличалось от всего,  что они тут видели, и  наклонный  пол просто обрадовал
разведчиков: их многочисленные ноги уже устали от мраморных лестниц, которые
только двуногие могли понастроить  в  таком обилии. Цинадри страдал больше
всех; обычно он ходил на двенадцати ногах, но мог в крайнем случае  бежать и
на двадцати - правда, этого еще никто не видел.
     Отряд замер на месте и смотрел в туннель,  думая об одном. Ход, ведущий
в недра Земли! На том конце его они могут найти обитателей этого мира и хоть
кого-нибудь  спасти от гибели.  Еще есть  время  вызвать на  помощь  главный
корабль.
     Цинадри послал  сигнал своему командиру, и  Торкали остановил катер как
раз над зданием.  Может получиться так, что им некогда будет петлять по всем
этим  переходам,  хотя   заблудиться  они  не  могут,  весь  лабиринт  четко
запечатлен в памяти паладорца. Если понадобится. Торкали взрывом пробьет  им
прямой  путь  сквозь все двенадцать этажей. Да нет,  они быстро выяснят, что
кроется в конце туннеля...
     Они узнали  это  через  тридцать  секунд.  Туннель  заканчивался  очень
странным  цилиндрическим  помещением с  роскошными  мягкими сиденьями  вдоль
стен. Другого  хода сюда  не  было, только  через  туннель,  по которому они
пришли, и Аларкену понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, для чего
предназначалась  эта  кабина.  Жаль,  что нет  времени  ею  воспользоваться,
подумал он. Крик Цинадри нарушил течение его мыслей. Аларкен резко обернулся
и увидел, что стена бесшумно сомкнулась за ними.
     Даже невольный испуг не помешал  Аларкену с уважением подумать: "Кто бы
они ни были, они хорошо разбирались в автоматике!"
     Первым заговорил паладорец. Он указал щупальцами на сиденья.
     - Мы думаем, что лучше всего сесть, - сказал он.
     Множественное сознание  Паладора уже  аналировало обстановку и знало,
что последует.
     Им не  пришлось долго ждать. Из-за решетки в  потолке вырвалось  слабое
гудение, и  в последний раз в истории на  Земле зазвучал пусть безжненный,
но  все-таки  человеческий  голос.  Хотя  слова  были  незнакомые,  запертые
разведчики угадали их смысл.
     - Прощу назвать остановки и занять места.
     Одновременно засветилась панель  на одной  стен. Они увидели нехитрую
карту,  с  десяток  кружочков,  соединенных линией. У каждого  кружочка была
надпись, а около надписи - две кнопки разного цвета.
     Аларкен вопросительно поглядел на своего командира.
     -  Не  трогайте,  -  сказал Цинадри.  -  Может быть, тогда  дверь  сама
откроется.
     Он  ошибся. Инженеры, строившие это автоматическое метро,  исходили  
того, что любой,  кто войдет в вагон,  непременно куда-то направляется. Если
пассажиры  не  выберут  ни  одной  промежуточных станций, значит, им нужна
конечная.
     Снова  пауза:  реле  и  тиратроны ждали команды. В  эти тридцать секунд
пришельцы  могли  бы открыть  двери  и  выйти,  если бы  они знали,  как это
сделать. Они  не знали, и машины,  рассчитанные на  человеческую психологию,
продолжали действовать.
     Толчок ускорения был  не очень сильным;  мягкая обивка  служила не  для
защиты, а  для удобства. Лишь едва  заметная вибрация говорила о скорости, с
которой  они  перемещались в недрах  земли, не  ведая, сколько продлится это
путешествие. А через тридцать минут К.9000 уйдет  солнечной системы.
     Долго  в  скользящей неведомо куда кабине царило  безмолвие. Цинадри  и
Аларкен  напряженно  думали. Думал  и паладорец,  правда, по-своему. Понятие
индивидуальной смерти  для него не существовало, потому  что гибель  единицы
означала  для  коллективного  разума не  больше,  чем  для  человека  потеря
выпавшего   волоса.   Но  он   мог,  хотя  и  с   трудом,  понять   терзания
индивидуального разума, например, Аларкена и Цинадри, и стремился им помочь.
     Аларкен связался своим передатчиком с Торкали; сигнал  был очень слаб и
быстро затухал. Он торопливо рассказал, в чем дело, и почти сразу слышимость
стала  лучше. Торкали  шел  следом за ними, летя над землей, в толще которой
они  мчались навстречу невестности. Только теперь выяснилось,  что  кабина
идет со скоростью  около  тысячи миль в  час. А затем разведчики услышали от
Торкали  еще более  озадачивающую новость: они  стремительно  приближались к
морю. Пока  над  ними  земля,  оставалась  хоть какая-то надежда  остановить
машину и выйти. Но когда они  очутятся под океаном, все умы и  все механмы
на борту большого корабля не в силах будут спасти их. Более надежной ловушки
не придумаешь.
     Цинадри пристально учал карту  на стене. Ее  смысл был  теперь  ясен.
Вдоль линии,  которая соединяла кружочки,  ползло пятнышко света. Оно прошло
уже половину пути до первой станции.
     - Я  нажму одну    этих кнопок, -  сказал,  наконец,  Цинадри. - Беды
никакой не случится, а может быть, мы что-нибудь и узнаем.
     - Согласен. С какой начнете?
     -  Их  всего   две,  ничего,  если  сперва   ошибемся.  Наверно,   одна
останавливает кабину, вторая пускает ее.
     Аларкен не очень надеялся на успех.
     - Она  пошла  сама, мы ни на  что  не нажимали,  - сказал он. -  Боюсь,
кабина полностью автоматирована, отсюда ею управлять нельзя.
     Цинадри был не согласен с ним.
     - Эти кнопки, очевидно, связаны со станциями. Для чего они, если нельзя
остановить ими кабину? Весь вопрос в том, чтобы выбрать правильную.
     Он рассуждал верно. Кабину можно было остановить на любой промежуточной
станции.  Они всего десять минут в пути, и все будет в порядке, если удастся
выйти сейчас. Но так уж получилось - Цинадри нажал не ту кнопку.
     Световое  пятнышко, не  меняя скорости, медленно  пересекло  освещенный
кружок. Одновременно донесся голос Торкали с катера:
     - Вы сейчас прошли под городом, теперь направляетесь к  морю. Следующая
остановка только через тысячу миль.
     Альверон оставил всякую  надежду  найти  жнь  на этой планете. К.9000
обрыскал  уже половину земного  шара, то  и дело спускаясь, чтобы привлечь к
себе внимание. Но Земля  словно  вымерла. "Если кто-то   ее  обитателей  и
остался жив, - подумал Альверон, - они прячутся в недрах, и хотя им все райю
грозит неминуемая гибель, до них не доберешься".
     Руган сообщил ему о беде. Корабль прекратил бесплодные поиски и  сквозь
бурю  ринулся  обратно  к  океану, над  которым  маленький  аппарат  Торкали
продолжал идти по следам подземной кабины.
     Грозный вид открывался вну. Со времен своего рождения Земля  не знала
таких волн. Ураган, достигший скорости  нескольких сот миль в час, гнал горы
воды.  Даже  вдали  от материка в воздухе  летели  стволы деревьев,  обломки
домов,  листы  металла;  ни  один самолет землян  не  справился  бы  с таким
штормом, но грохот сшибающихся гигантских валов заглушал даже рев урагана.
     К счастью, еще  не было сильных землетрясений. Глубоко под ложем океана
великолепное инженерное сооружение, которое  было личным  метро  Президента,
продолжало безупречно работать, не затронутое сумятицей и разрушениями.  Ему
предстояло  действовать  до  последней  минуты  существования  Земли.  Иначе
говоря,  если  астрономы  не ошиблись,  еще немногим  больше  четверти часа.
Альверон очень  хотел бы точно знать, на сколько  больше... Только через час
попавший в ловушку отряд выйдет -под океана, и можно будет что-то сделать,
чтобы спасти его.
     Альверон  получил  строжайшие  инструкции,  но и без них он  никогда не
позволил бы себе рисковать вверенным ему огромным кораблем.
     Тем временем  Аларкен и Цинадри, заточенные  в  миле  под ложем океана,
дали  полную нагрузку своим передатчикам. Пятнадцать  минут не так уж много,
когда  нужно  подвести  итог  всей  жни. Хорошо если  успеешь продиктовать
прощальные  послания, которые кажутся в такой миг важнее всего остального на
свете.
     Паладорец молчал  и не двигался.  Остальные двое, поглощены собственной
судьбой и личными делами,  даже как-то  забыли  о нем. И для них было полной
неожиданностью,  когда  он вдруг обратился к  ним своим странно бесстрастным
голосом:
     - Мы  полагаем,  что  вы  принимаете  определенные меры в связи с вашей
ожидаемой  гибелью. Но  это, вероятно,  лишне. Капитан  Альверон  надеется
спасти нас, если мы сумеем остановить кабину, как только достигнем материка.
     В  первую  секунду  Цинадри  и Аларкен  были  слишком  удивлены,  чтобы
отвечать. Потом Аларкен вымолвил:
     - Откуда вы это знаете?
     Нелепый вопрос;  он сам тут же  вспомнил, что на  борту К.9000 осталось
много паладорцев, значит, его спутник знает все, что  происходит на корабле.
И Аларкен, не дожидаясь ответа, продолжал:
     - Альверон этого не сделает! Он не может пойти на такой риск!
     -  Риска никакого,  - возразил паладорец.  - Мы  сказали ему, как  надо
действовать. - Это очень просто.
     Аларкен и  Цинадри с почтением посмотрели на товарища; они поняли,  что
случилось.  В  критические  минуты  отдельные элементы,  слагающие  сознание
Паладора, могли смыкаться так же согласованно,  как клетки обычного мозга. И
возникал разум, равного которому не была во всей  вселенной.  Несколько  сот
или  тысяч элементов  решали любую рядовую задачу.  Очень редко  требовалось
совместное усилие  миллионов единиц,  и за всю  историю было вестно только
два  случая,  когда миллиарды клеток сознания Паладора  все смыкались в одну
цепь, чтобы отвратить угрозу, нависшую над целым народом. Разум Паладора был
одним  наиболее могучих ресурсов  вселенной,  ко всей его  мощи  прибегали
редко, но уже мысль о  том, что он есть, внушала великую  уверенность другим
народам. "Сколько клеток объединилось,  чтобы справиться с  этой  задачей? -
спрашивал себя Аларкен. - И  почему Паладор занялся  таким незначительным, в
сущности, происшествием?"
     Ответить на этот вопрос было некому, но он мог бы сам догадаться, в чем
дело, если бы знал, что необычное разуму Паладора присуще почти человеческое
честолюбие.  Очень давно  Аларкен написал книгу, доказывая,  что  в конечном
счете все  разумные народы пожертвуют индивидуальным  сознанием  и  наступит
день, когда во вселенной  останутся  только групповые виды  разума. Паладор,
писал он, - первый   них; и надо сказать, что огромный дисперсный мозг был
польщен его словами.
     Прежде чем  они  успели задать новые вопросы, через  эфир к ним донесся
голос самого Альверона:
     - Говорит Альверон! Мы  остаемся на этой планете, пока сюда  не  дойдет
взрывная волна и,  может быть, вам удастся вас спасти.  Вы идете к городу на
побережье, при такой  скорости будете там через сорок минут. Если не сумеете
остановиться,  мы  взрывом разрушим  туннель  впереди  и  позади вас,  чтобы
прекратить  подачу энергии.  Потом  пробьем  к вам  шахту.  Главный  инженер
говорит, что с нашими установками он сделает это за пять минут. Не пройдет и
часа, как вы будете в безопасности, если только солнце не взорвется раньше.
     - Но если это проойдет, вы тоже погибнете! Вам нельзя так рисковать!
     - Не беспокойтесь, нам ничто не грозит. Когда взорвется солнце, пройдет
еще  не одна минута, прежде чем  взрывная волна достигнет максимума. А  мы к
тому же на  ночной  стороне, прикрыты  могучим экраном - восемь  тысяч  миль
горных пород.  Как только заметим первые прнаки  взрыва, будем  уходить 
солнечной системы,  держась в тени  планеты. На предельной тяге мы достигнем
световой скорости  прежде чем выйдем   конуса тени, а тогда нам  солнце не
страшно.
     Цинадри  все еще  не  смел  надеяться.  Ему тотчас пришло  на  ум новое
возражение:
     - Но ведь мы на ночной стороне - как вы узнаете, что взрыв начался?
     -  Очень  просто, - ответил Альверон.  - У  этой планеты  есть луна, ее
сейчас видно  этого полушария. Мы навели на  нее  телескопы.  Если яркость
вдруг  возрастет,  стартер  автоматически  включит полную  мощность,  и  нас
выбросит  системы.
     Ни  к  чему  не  придерешься.  Осторожный,  как  всегда,  Альверон  все
предусмотрел. Пройдет  немало минут, прежде чем  пламя  взорвавшегося солнца
расплавит могучий щит   камня и металла. За это время К.9000  в самом деле
сумеет развить спасительную световую скорость.
     Аларкен заранее,  когда до берега еще было далеко, нажал кнопку. Он  не
ждал  немедленного  эффекта, полагая,  что кабина не  останавливается  между
станциями. Но через несколько минут, к их общей радости, прекратилась легкая
вибрация, и они остановились.
     Бесшумно  раскрылись  двери.  Все  трое  выскочили  наружу,  прежде чем
створки раздвинулись до конца.  Туннель,  медленно поднимаясь вверх, терялся
вдали. Они смотрели вперед, когда внезапно раздался голос Альверона:
     - Оставайтесь на местах! Взрываем!
     Земля содрогнулась,  донесся  грохот камней. Еще раз  -  и в  ста ярдах
перед ними туннель вдруг исчез. Его пересекла вертикальная шахта.
     Отряд поспешил туда и остановился на краю шахты. Она достигала в ширину
тысячи футов, а вглубь  уходила так далеко, что свет их  фонарей не доставал
дна. Вверху стремительно летящие штормовые тучи  временами обнажали лик луны
- сказочно яркий, какого не знал ни один землянин. И еще более замечательное
зрелище:  высоко  над  землей парил  К.9000, и  мощные  лучатели,  которые
пробурили огромный колодец, еще светились вишневым накалом.
     Темный  силуэт отделился от корабля  и  быстро  упал на  землю. Торкали
спустился за своими  товарищами, и вот уже Альверон приветствует их в отсеке
управления. Он указал рукой на большой видеоэкран и спокойно пронес:
     - Смотрите, мы подоспели вовремя.
     Материк под ними медленно оседал под ударами  штурмующих побережье волн
высотой в милю.  Последние картины жни Земли: огромная равнина,  озаренная
серебристым сиянием невероятно яркой  луны.  Через равнину  глянцевитые валы
устремились к  возвышающейся вдали горной гряде.  Море  взяло верх,  но  его
торжество  продлится  недолго, скоро не будет ни  моря, ни  суши.  Зрители в
главном  отсеке  молча  наблюдали  картину  разрушения,  а уже  приближалась
несравненно более грозная катастрофа.
     Вдруг  словно  рассвет  занялся  над  залитым  луной  ландшафтом:  луна
обратилась   во   второе   солнце.  Около  тридцати  секунд   поразительное,
сверхъестественное  сияние  озаряло   обреченный  край.  Тотчас   на  пульте
вспыхнули  сигнальные лампочки.  Полная тяга! На мгновение Альверон  перевел
взгляд с  экрана  на  пульт,  проверяя  показания  приборов. Когда он  снова
посмотрел на видеоэкран. Земли уже не было видно.
     Могучие  генераторы тихо  скончались  от  дикого перенапряжения,  когда
К.9000 достиг орбиты Персефоны. Но это не играло никакой роли, теперь солнце
не могло им ничего сделать. И хотя корабль беспомощно летел в пустынную ночь
межзвездной пучины, они не сомневались, что их выручат через несколько дней.
     Ирония судьбы.  Еще вчера  они были спасателями, спешили на выручку уже
не существующего  народа.  -  В  который раз мысли  Альверона  обратились  к
погибшему  миру.  Он  тщетно пытался представить себе его в  расцвете, когда
улицы городов бурлили жнью. Какими  бы примитивными ни были  эти люда, они
тоже могли  бы сделать  свой вклад в сокровищницу вселенной. Если бы  только
удалось  связаться  с ними! Но поздно жалеть; задолго до прибытия спасателей
земляне  сами  себя погребли в железном ядре  своей планеты. Теперь они и их
культура навсегда останутся загадкой.
     Альверон обрадовался, когда вошел Ругон и нарушил течение его мыслей. С
той  самой минуты, как они  покинули солнечную систему, начальник  связи был
поглощен одним делом: он старался разобрать программы, переданные  станцией,
которую   открыл   Орострон.   Задача  не  очень  трудная,  но  понадобилась
специальная аппаратура, на создание ее ушло некоторое время.
     - Так что вы обнаружили? - спросил Альверон.
     - Кое-что  удалось выяснить,  - ответил его  товарищ.  - Но тут кроется
загадка, которую я не могу понять. Мы быстро выяснили характер видеопередачи
и смогли преобразовать  импульсы  для нашей аппаратуры.  Похоже, что по всей
планете  в  узловых  точках  были  установлены  камеры.  Некоторые  стояли в
городах,  на  крышах  высоких  зданий. Они  непрерывно  вращались, показывая
панораму. В записанных нами  программах  можно различить около двух десятков
различных ландшафтов.
     Но  сверх того шли  еще какие-то  передачи  - не  звуковые и  не видео.
Похоже,  что  передавались  чисто  научные  данные,  может  быть,  показания
приборов или что-то в  этом  роде.  Одновременно  на нескольких частотах. Но
ведь для чего-то это передавалось! Орострон по-прежнему считает,  что  люди,
уходя,  попросту  забыли  выключить  станцию.  Однако  очень  уж   программы
необычные! Я уверен, что прав Клартен, речь идет  о межпланетной  связи. При
последней проверке  на  остальных  планетах вообще  не было  жни;  значит,
только народ этой планеты мог выйти в космос. Вы согласны?
     Альверон жадно слушал его.
     - Да, все это звучит убедительно. Но ведь  мы знаем, что канал передачи
не был направлен ни на одну  планет системы. Я сам проверял.
     - Знаю,  -  ответил Ругон.  - И хочу понять, почему мощная межпланетная
релейная станция  передавала виды гибнущей планеты  -  кадры, представляющие
небывалый  интерес для  ученых  и астрономов. Кто-то вложил  огромный  труд,
чтобы  установить  все  эти  панорамирующие  камеры.  Я  уверен,  это  четко
направленная передача.
     Альверон вскочил со стула.
     -  Вы  думаете,  была  еще  одна не  обнаруженная нами планета  на краю
системы?  -  спросил он.  -  Но  ваша  гипотеза  заведомо неверна. Излучение
станции  вообще  не  лежало  в плоскости солнечной  системы. И даже если  бы
лежало - взгляните.
     Он  включил  видеоэкран и покрутил ручки  настройки. На фоне бархатного
занавеса космоса  висел бело-голубой  шар, как бы составленный   множества
концентрических оболочек раскаленного газа. Хотя на таком расстоянии  нельзя
было  различить движения,  было  очевидно,  что шар расширяется  с  огромной
скоростью. В  центре его  сверкала  ослепительная  точка:  белый  карлик,  в
которого превратилось солнце.
     - Вы, очевидно, не представляете себе  размеров  этого шара,  -  сказал
Альверон. - Вот, смотрите.
     Он  прибавил увеличение так,  что на  экране  оказалась  только средняя
часть новой. У самого ядра, по обе стороны, виднелись два сгустка.
     - Это  две гигантские  планеты системы. Они  еще существуют в  каком-то
ином облике.  А до них  от солнца было  несколько сот миллионов миль.  Новая
продолжает расширяться, а ведь ее размеры  уже  вдвое превосходят поперечник
солнечной системы.
     Ругон не сразу ответил.
     -  Может  быть, вы и правы, - заговорил он наконец.  - Моя  гипотеза не
годится. И все-таки это ничего не объясняет.
     Он  быстро заходил  по  отсеку. Альверон  терпеливо ждал. Он знал,  как
сильна интуиция  его  товарища,  который часто решал  задачи,  неподвластные
чистой логике.
     И вот снова зазвучала неторопливая речь Ругона.
     -  Что  вы скажете об этом?  -  начал он. - Предположим, что  мы совсем
недооценили этот народ!  Ведь  ошибся же Орострон, когда решил, что раз  они
знали радио всего два  столетия, значит, не доросли до межпланетных полетов.
Мне  рассказал  это Хансур-2.  Может  быть, все  мы ошибаемся.  Я просмотрел
материал, который Клартен собрал на радиостанции. Ему это показалось не  бог
весть каким достижением, но для такого короткого срока  это замечательно! На
станции  были устройства,  какие  мы  видим  у  несравненно  более  развитых
народов.  Альверон, нельзя ли  проследить  направление передачи  до  конца и
проверить, кому она адресована?
     Альверон задумался. Не то чтобы  вопрос Ругона  застиг его врасплох, но
ответить на него нелегко... Главные двигатели окончательно вышли    строя,
чинить  их  бесполезно. Но запас  энергии остался,  а значит,  можно  что-то
придумать.  Придется импровировать и  совершить довольно сложные  маневры,
так как корабль по- прежнему летит с огромной скоростью. Да, это возможно, и
хорошо  отвлечь команду делом, чтобы не  падали духом  -за этой неудачи. А
тут еще выяснилось, что ближайший корабль с  техниками сможет подойти к  ним
только через три недели...
     Инженеры, как обычно, дружно сказали "нет". И, как обычно, справились с
работой  за  половину  того срока,  который  сначала отвергли как  абсолютно
нереальный. Мало- помалу,  очень медленно корабль начал сбавлять ход. Описав
огромную  дугу с  радиусом  в  миллионы миль, К.9000 менил курс  и картина
созвездий вокруг преобразилась.
     Три дня ушло  на  этот маневр, но в конце концов  корабль лег на  курс,
параллельный лучу, который летел с Земли. Они неслись в пустоту, все  больше
удаляясь от ослепительной сферы,  когда-то  бывшей солнцем.  С точки  зрения
межзвездных полетов они почти не двигались с места.
     Ругон часами  сидел  над своими  приборами, прощупывая  космос  впереди
электронными лучами. На  много  световых лет  - ни  одной  планеты... Иногда
Альверон заходил к нему в отсек и всякий раз слышал один и тот же ответ:
     - Ничего нового.
     Интуиция  подводила Ругона в  одном  случае  пяти; он  уже  спрашивал
себя: не выдался ли как раз такой случай?
     А  через  неделю  стрелки  массдетекторов  метнулись  к  концу  шкалы и
остановились там, чуть дрожа, Ругон никому, даже капитану, ничего не сказал.
Он  хотел  полной уверенности  и  дождался,  когда  ожили  локаторы ближнего
действия и на  видеоэкране появилось первое смутное  ображение. Но и после
этого он терпеливо ждал, пока не удалось разобрать смысла картинки. И только
убедившись,  что  действительность превзошла  его самые  смелые догадки,  он
пригласил в отсек связи своих товарищей.
     На видеоэкране была  обычная картина безбрежного  звездного  простора -
солнце за солнцем до рубежа веданной вселенной. У центра экрана расплылось
тусклое пятнышко далекой туманности.
     Ругон  прибавил увеличение.  Звезды  ушли  за  край  экрана,  маленькая
туманность  заполнила  его  целиком  и перестала  быть туманностью.  Дружный
возглас удивления вырвался у всех, кто был в отсеке.
     В  космосе,  на  много миль, в  огромном  четком строю, словно армия на
марше,  протянулись  шеренги,  колонны тысяч светящихся палочек.  Они быстро
перемещались, но  держали строй, словно единое  целое, словно литая решетка.
Вот она сместилась к краю экрана, и Ругон снова взялся за ручки настройки.
     Наконец он заговорил.
     -  Перед  нами народ, - мягко сказал он, -  который знает  радио только
двести лет, народ,  о котором мы решили,  что он ушел в недра планеты, чтобы
там  погибнуть. Я  рассмотрел  эти  предметы  с  предельным увеличением. Это
величайший  флот, о  каком мы когда-либо слышали. Каждая  световая  точка  -
корабль, притом больше нашего. Конечно,  они  очень  примитивны; то,  что мы
видим на  экране, -  пламя их ракет. Да, они  отважились выйти  на ракетах в
межзвездное   пространство!  Вы  понимаете,  что  это  значит!   Понадобятся
столетия,  чтобы дойти  до  ближайшей  звезды.  Очевидно, весь  народ  Земли
отправился в это путешествие, надеясь, что их далекие потомки завершат его.
     Чтобы  ощенить  все   величие  их  подвига,  вспомните,  сколько  веков
потребовалось нам, чтобы  покорить космос,  и сколько еще прошло, прежде чем
вы вышли к  звездам. Даже под угрозой гибели - сумели бы мы столько свершить
в такой короткий срок? Ведь это одна  самых молодых цивилаций вселенной!
Четыреста лет назад ее еще не было. Чем она станет через миллион лет?
     Час спустя Орострон отчалил от паралованного К.9000, чтобы вступить в
контакт  с  идущей  впереди великой армадой. Его  маленькая  торпеда  быстро
затерялась среди звезд. Альверон проводил ее взглядом и повернулся к Ругону.
И тот услышал слова, которые запомнились ему на много лет.
     -  Интересно,  что   это  за   народ?  -  пронес  Альверон.  -  Народ
удивительных инженеров, но без философии, без искусства? Появление Орострона
будет  для  них великой неожиданностью и ударит по их  самолюбию. - Странно,
как   упорно  все   олированные  цивилации  считают  себя  единственными
представителями  разумной  жни  во  вселенной.  Но  эти люди  должны  быть
благодарны нам: мы сократим их путешествие на много веков.
     Альверон посмотрел на Млечный Путь -  словно серебристая мгла  дорожкой
пересекла экран.  И  жестом обрисовал всю галактику от Центральных Планет до
одиноких солнц Кромки.
     - Знаешь, - сказал он Ругону. - я даже побаиваюсь этих людей. Вдруг  им
не понравится наша маленькая Федерация?
     И  он  снова указал  на  звездные скопления,  которые  лучились сиянием
несчетного множества солнц.
     - Что-то  подсказывает мне, что это Очень  энергичный  народ, - добавил
он. - Лучше быть с ними повежливее. Ведь наше численное превосходство не так
уж велико, - всего миллиард против одного...
     Ругон  рассмеялся в  ответ на шутку капитана.  Двадцать лет  спустя эти
слова уже не казались смешными.


Артур Кларк. Звезда


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Л.Жданова
----------------------------------------------------------------------------
     До Ватикана три тысячи световых лет. Некогда я  полагал, что космос над
верой  не  властен;  точно  так  же  я  полагал,  что  небеса   олицетворяют
великолепие  творений  господних.  Теперь  я   ближе   познакомился  с  этим
олицетворением, и моя вера, увы, поколебалась. Смотрю  на распятие,  висящее
на переборке над ЭСМ-VI,  и впервые  в жни спрашиваю себя: уж не пустой ли
это символ?
     Пока что я никому не говорил, но истины скрывать нельзя.  Факты налицо,
запечатлены на несчетных милях магнитоленты и тысячах фотографий, которые мы
доставим  на  Землю.  Другие ученые не хуже меня сумеют их прочесть,  и я не
такой человек,  чтобы  пойти на подделки вроде тех, которые снискали  дурную
славу моему ордену еще в древности.
     Настроение  экипажа  и   без  того  подавленное;  как-то  мои  спутники
воспримут этот заключительный иронический аккорд?.. Среди них мало верующих,
и все-таки  они не ухватятся с  радостью за это новое оружие  в войне против
меня,  скрытой,   добродушной,  но  достаточно   серьезной   войне,  которая
продолжалась  на  всем  нашем  пути  от  Земли.  Их  потешало,  что  Главный
астрофик - иезуит, а доктор Чендлер  вообще никак не мог свыкнуться с этой
мыслью (почему врачи такие  отъявленные безбожники?). Нередко он приходил ко
мне в  обсервационный отсек,  где свет  всегда  приглушен  и звезды  сияют в
полную  силу. Стоя в полумраке, Чендлер устремлял взгляд  в большой овальный
иллюминатор,  за которым медленно кружилось небо, - нам не удалось устранить
остаточного вращения, и мы давно махнули на это рукой.
     - Что ж, патер, - начинал он, - вот она, вселенная, нет ей ни конца, ни
края, и, возможно, что-то ее сотворило. Но как вы можете верить, будто этому
чему-то  есть дело до нас и до нашего  маленького мирка,  - вот тут я вас не
понимаю.
     И  разгорался  спор,  а вокруг  нас, за  идеально прозрачным  пластиком
иллюминатора, беззвучно описывали нескончаемые дуги туманности и звезды...
     Должно быть,  больше всего  экипаж забавляла кажущаяся противоречивость
моего положения. Тщетно я ссылался  на свои статьи - три  в "Астрофическом
журнале",  пять   в  "Ежемесячных  записках  Королевского   астрономического
общества". Я  напоминал,  что  мой  орден давно прославился  своими научными
ысканиями,  и  пусть  вас  осталось  немного,  ваш  вклад  в  астрономию и
геофику, начиная с восемнадцатого века, достаточно велик.
     Так неужели  мое сообщение  о  туманности Феникс  положит  конец  нашей
тысячелетней истории? Боюсь, не только ей...
     Не  знаю,  кто  дал  туманности,  такое  вся;  мне оно  кажется  совсем
неудачным. Если в нем  заложено пророчество - это пророчество  может сбыться
лишь через много миллиардов лет.  Да и само слово "туманность" неточно: ведь
речь  идет  о  несравненно  меньшем объекте,  чем громадные  облака  материи
неродившихся  звезд,  разбросанные  вдоль Млечного  пути.  Скажу  больше,  в
масштабах  космоса  туманность  феникс -  малютка, тонкая  газовая  оболочка
вокруг одинокой звезды. А вернее-того, что осталось от звезды...
     Портрет  Лойолы  (гравюра  Рубенса),   висящий  над   графиками  данных
спектрофотометра, точно смеется  надо  мной.  А  как  бы  ты,  святой  отец,
распорядился  знанием,  обретенным  мной  здесь,  вдали от маленького  мира,
который был всей вестной тебе вселенной? Смогла бы твоя вера, в отличие от
моей, устоять против такого удара?
     Ты смотришь вдаль, святой отец, но я покрыл расстояния, каких ты не мог
себе  представить,  когда  тысячу  лет  назад  учредил  наш  орден.  Впервые
разведочный корабль ушел так далеко от Земли к рубежам веданной вселенной.
Целью  нашей  экспедиции  была туманность  Феникс. Мы достигли  ее и  теперь
возвращаемся домой с грузом знаний. Как снять этот груз со своих  плеч? Но я
тщетно взываю к тебе через века и световые годы, разделяющие нас.
     На книге, которую ты держишь, четко выделяются слова:
     АД МАЙОРЕМ ДЕИ ГЛОРИАМ
     К вящей  славе  божией... Нет, я больше  не могу  верить  этому деву.
Верил бы ты, если бы видел то, что нашли мы?
     Разумеется,  мы знали, что представляет собой туманность Феникс. Только
в нашей галактике ежегодно взрывается больше ста  звезд. Несколько часов или
дней  они  сияют тысячекратно  усиленным блеском,  затем  меркнут,  погибая.
Обычные новые звезды, заурядная космическая катастрофа. С начала моей работы
в  Лунной  обсерватории  я собрал  спектрограммы  и кривые свечения десятков
таких звезд.
     Но трижды или четырежды в тысячелетие происходит нечто такое, перед чем
новая бледнеет, кажется пустячком.
     Когда  звезда превращается в сверхновую, она какое-то время превосходит
яркостью  все солнца галактики, вместе взятые. Китайские астрономы наблюдали
это явление в 1054 году, не зная, что  наблюдают. Пятью веками позже, в 1572
году, в созвездии  Кассиопеи вспыхнула  столь яркая сверхновая,  что ее было
видно  с  Земли днем. За  протекшую с тех  пор тысячу лет  замечено  еще три
сверхновых.
     Нам поручили побывать там, где  проошла такая, катастрофа, определить
предшествовавшие ей явления и,  если  можно,  выяснить  их  причину. Корабль
медленно  пронывал  концентрические  оболочки  газа, который  был выброшен
шесть тысяч лет назад и все еще продолжал расширяться. Огромные температуры,
яркое  фиолетовое  свечение  отличали  эти  оболочки,  но  газ  был  слишком
разрежен,  чтобы  причинить  нам  какой-либо  вред. Когда взорвалась звезда,
поверхностные слои  отбросило с такой скоростью, что они улетели за  пределы
ее  гравитационного  поля.  Теперь  они  образовали  "скорлупу",  в  которой
уместилась бы тысяча  наших солнечных  систем, а  в  центре пылало крохотное
поразительное образование - Белый Карлик, размерами меньше Земли, но весящий
в миллион раз больше ее.
     Светящийся  газ  окружал  нас  со  всех сторон,  потеснив  густой  мрак
межзвездного пространства. Мы  очутились в сердце космической бомбы, которая
взорвалась тысячи лет назад и раскаленные осколки которой все еще неслись во
все стороны.  Огромный размах взрыва, а также то обстоятельство, что осколки
заполнили сферу поперечником в миллиарды  миль,  не позволяли простым глазом
уловить движение. Понадобились бы десятилетия, чтобы без приборов  заметить,
как движутся клубы  и вихри взбаламученного  газа, но мы хорошо представляли
себе этот яростный поток.
     Выверив,  уточнив свой курс,  мы  вот  уже  несколько часов  размеренно
скользили по направлению к маленькой лютой звезде. Когда-то она была солнцем
вроде нашего, но затем в какие-то часы расточила энергию, которой хватило бы
на миллионы лет свечения.  И вот  стала сморщенным скрягой, который промотал
богатство в  юности, а  теперь  трясется  над  крохами, пытаясь хоть  что-то
сберечь.
     Никто  нас не рассчитывал  всерьез, что мы найдем планеты. Если они и
существовали  до взрыва, катаклм  должен  был  обратить их  в облака пара,
затерявшиеся  в  исполинской  массе   светила.  Тем  не  менее,  мы  провели
обязательную при подходе к любому невестному солнцу  разведку и неожиданно
обнаружили вращающийся на  огромном расстоянии вокруг  звезды маленький
Так  сказать, Плутон  этой погибшей солнечной системы, бегущий  вдоль границ
ночи. Планета была слишком удалена от своего солнца, чтобы на ней когда-либо
могла развиваться  жнь, но эта  удаленность спасла ее от страшной  участи,
постигшей собратьев.
     Неистовое  пламя запекло  скалы  окалиной и  выжгло  сгусток  замерзших
газов, который покрывал планету до бедствия. Мы сели, и мы нашли Склеп.
     Его создатели  позаботились  о  том,  чтобы  его  непременно нашли.  От
монолита, отмечавшего вход, остался  только оплавленный  пень, но уже первые
телефотоснимки сказали нам, что это след деятельности разума. Чуть погодя мы
отметили обширное поле радиоактивности, источник которой был  скрыт в скале.
Даже если бы  пилон над Склепом был начисто срезан, все равно  сохранился бы
взывающий  к  звездам  неколебимый,  вечный маяк.  Наш корабль  устремился к
огромному "яблочку", словно стрела к мишени.
     Когда воздвигали пилон, он, наверное, был около мили высотой; теперь он
напоминал  оплывшую  свечу. У  нас не было подходящих  орудий,  и мы  неделю
пробивались сквозь переплавленный камень.  Мы астрономы, а не археологи,  но
умеем  импровировать.  Забыта  была  начальная  цель  экспедиции; одинокий
памятник,  ценой  такого труда  воздвигнутый  на  предельном  расстоянии  от
обреченного солнца,  мог означать лишь одно. Цивилация, которая знала, что
гибель ее блка, сделала последнюю заявку на бессмертие.
     Понадобятся десятилетия, чтобы учить все сокровища, найденные  нами в
Склепе.  Очевидно,  Солнце  послало  первые  предупреждения за  много лет до
конечного взрыва, и все, что они  пожелали сохранить, все плоды своего гения
они  заранее доставили на эту отдаленную планету, надеясь, что другое  племя
найдет хранилище и они не  канут бесследно в Лету. Поступили бы мы так же на
их месте -  или были  бы  слишком  поглощены  своей  бедой,  чтобы  думать о
будущем, которого уже не увидеть и не разделить?
     Если бы у них  в запасе  оказалось еще время! Они свободно сообщались с
планетами своей системы, но не научились пересекать межзвездные пучины, а до
ближайшей солнечной  системы  было сто  световых  лет. Впрочем, овладей  они
высшими скоростями, все равно лишь несколько миллионов могли рассчитывать на
спасение. Быть может, лучше, что вышло именно так.
     Даже  если бы не это поразительное сходство с человеком,  о чем говорят
их  скульптуры, нельзя не восхищаться  ими и не сокрушаться, что их постигла
такая участь. Они  оставили тысячи видеозаписей и  аппараты для просмотра, а
также  подробные разъяснения в картинках,  позволяющие без  труда освоить их
письменность. Мы учили многие записи, и  впервые  за шесть тысяч лет ожили
картины   чудесной,   богатейшей   цивилации,  которая   во   многом  явно
превосходила нашу. Быть может,  они показали нам только самое лучшее - и кто
же их  упрекнет. Так или иначе,  мир  их был прекрасен,  города великолепнее
любого   наших. Мы видели их за работой и  игрой, через  столетия  слышали
певучую речь. Одна картина до сих пор стоит у меня перед глазами: на берегу,
на странном голубом песке играют, плещутся в волнах дети - как играют дети у
нас  на  Земле. Причудливые деревья, крона - веером,  окаймляют берег,  а на
мелководье, никого не беспокоя, бродят очень крупные животные.
     А  на  горонте погружается  в  море  солнце,  еще  теплое,  ласковое,
животворное, солнце, которое вскоре вероломно испепелит безмятежное счастье.
     Не будь мы  столь далеко  от дома и  столь чувствительны к одиночеству,
мы,  возможно, не  были  бы  так сильно  потрясены. Многие   нас видели  в
других-мирах развалины иных цивилаций, но никогда это зрелище не волновало
до  такой  степени.  Эта  трагедия была  особенной.  Одно  дело,  когда  род
склоняется к  закату и гибнет,  как  это бывало с народами и  культурами  на
Земле. Но  подвергаться  полному уничтожению в пору великолепного  расцвета,
исчезнуть вовсе - где же тут божья милость?
     Мои коллеги задавали мне этот вопрос, я пытался ответить, как мог. Быть
может,   отец  Лойола,  вы  преуспели  бы  лучше  меня,  но   в  "Экзерсициа
Спиритуалиа"  я  не  нашел  ничего,  что могло  бы  мне  помочь. Это  не был
греховный  народ. Не знаю, каким богам они поклонялись, прнавали ли вообще
богов, но я смотрел  на них через ушедшие столетия,  и в лучах их сжавшегося
солнца перед моим взглядом вновь  оживало то прекрасное,  на сохранение чего
были обращены их последние силы. Они многому могли бы научить нас - зачем же
было их уничтожать?
     Я знаю, что  ответят мои коллеги на Земле. Вселенная - скажут  они - не
подчинена  разумной цели и порядку, каждый год в нашей Галактике  взрываются
сотни  солнц, и где-то  в пучинах космоса  в  этот  самый миг  гибнет чья-то
цивилация. Творил ли  род добро или зло за время своего существования, это
не  повлияет  на  его судьбу: божественного  правосудия нет, потому что  нет
бога.
     А между тем  ничто  виденного нами не доказывает этого. Говорящий так
руководствуется чувствами, не  рассудком.  Бог не обязан  оправдывать  перед
человеком  свои деяния. Он создал вселенную и может по своему усмотрению  ее
уничтожить. Было бы дерзостью, даже богохульством с нашей стороны  говорить,
как он должен и как не должен поступать.
     Тяжко видеть, как целые миры и народы  гибнут в  пещи огненной,  но я и
это мог бы  понять. Однако есть предел, за  которым начинает колебаться даже
самая глубокая вера,  и,  глядя на лежащие  передо мной расчеты, я чувствую,
что достиг этого предела.
     Пока мы не исследовали туманность на  месте, нельзя было сказать, когда
проошел  взрыв.  Теперь,  обработав  астрономические  данные  и  сведения,
влеченные  скал уцелевшей планеты, я могу с большой точностью датировать
катастрофу. Я  знаю,  в  каком году свет  исполинского аутодафе достиг нашей
Земли, знаю,  сколь ярко эта  сверхновая, что  мерцает за кормой набирающего
скорость корабля, некогда  пылала на земном небе.  Знаю, что на рассвете она
ярким маяком сияла над восточным горонтом.
     Не может быть никакого  сомнения; древняя загадка наконец решена. И все
же,  о всевышний, в твоем распоряжении было столько звезд! Так нужно ли было
именно этот народ предавать огню лишь затем, чтобы символ его бренности сиял
над Вифлеемом?


Артур Кларк. Юпитер Пять


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Л.Жданова
----------------------------------------------------------------------------
     Профессор Форстер такой коротышка, что для него пришлось сделать особый
космический  скаф  Однако, как  это часто  бывает,  малый рост с лихвой
возмещается кипучей  энергией и задором. Когда я познакомился с ним,  он уже
двадцать  лет  добивался осуществления  своей  мечты. Больше того, он  сумел
убедить  множество   трезвых   дельцов,   депутатов   Всемирного   совета  и
руководителей  научных  трестов,  чтобы   они  финансировали  его  проект  и
снарядили для него корабль. Потом  было немало  примечательных событий, но я
по-прежнему считаю это самым поразительным  достижений профессора...
     "Арнольд Тойнби" стартовал с Земли с  командой  шести человек.  Кроме
профессора  и его  главного  помощника  Чарльза Эштона, в  состав экспедиции
вошла обычная троица - пилот, штурман, инженер, а также два  аспиранта, Билл
Хоукинс и я. Мы с Биллом еще ни разу не бывали в космосе, и все нам казалось
до  того  увлекательным,  что  нас  нисколько  не  волновало,  успеем ли  мы
вернуться на  Землю  до  начала  следующего семестра.  Между  прочим, нашего
научного руководителя  это, по-видимому, тоже не  волновало. Характеристики,
которые он нам написал, были полны экивоков, но так как  людей, мало-мальски
разбирающихся в марсианских письменах, можно было сосчитать по пальцам одной
руки (вините за штамп), нас взяли.
     Поскольку летели мы на Юпитер,  а не на Марс, было не совсем  ясно, при
чем тут марсианские  письмена. Но  мы кое-что  знали о теории  профессора  и
строили весьма хитроумные догадки. Они подтвердились - частично - на десятый
день после отлета.
     Когда по  вызову  профессора мы явились в его кабину,  он  встретил нас
оценивающим взглядом. Даже при нулевой  силе тяжести, когда  мы цеплялись за
что попало  и уподоблялись  плавающим водорослям,  профессор  Форстер всегда
ухитрялся сохранять достоинство. Он посмотрел на Билла, потом на меня, потом
опять на Билла, и мне  показалось (конечно, я мог ошибиться), что он думает:
"За что  мне  такое наказание?" Последовал  глубокий вздох, явно означавший:
"Все равно теперь уже поздно, ничего  не поделаешь", и профессор заговорил -
медленно, терпеливо,  как  обычно, когда он что-нибудь  объясняет. Во всяком
случае, он обычно говорит  таким тоном с нами. Правда,  мне сейчас  пришло в
голову, что... ладно, не будем отвлекаться.
     - До сих пор,  - начал  он, -  у меня просто не было времени рассказать
вам о цели нашей экспедиции. Но, может быть, вы уже догадались?
     - Мне кажется, я догадался, - ответил Билл.
     - Ну-ка, послушаем. - В глазах профессора мелькнул задорный огонек.
     Я  хотел  остановить Билла,  но  вы  пробовали  лягнуть  кого-нибудь  в
состоянии невесомости?
     - Вы ищете доказательства, то  есть дополнительные доказательства вашей
теории о диффузии внеземных кул
     - А как вы думаете, почему я ищу их на Юпитере?
     -  Точно не знаю, но мне кажется,  вы рассчитываете найти что-нибудь на
одном  его спутников.
     - Блестяще,  Билл, блестяще.  Известно  пятнадцать  спутников  Юпитера,
причем  их  общая площадь приблительно равна  половине земной поверхности.
Где бы вы начали поиски,  будь у  вас на то неделька-другая?  Мне это весьма
интересно узнать.
     Билл  неуверенно  поглядел  на  профессора,   точно  заподозрив  его  в
сарказме.
     - Я не  очень силен в астрономии, -  сказал он. -  Но, кажется, в числе
этих пятнадцати спутников есть четыре большие луны. Я бы начал с них.
     -  К вашему  сведению,  каждая    этих лун  - Ио,  Европа,  Ганимед и
Каллисто - по величине равна Африке. Вы стали бы обследовать их в алфавитном
порядке?
     - Нет, - сразу ответил Билл. - Я начал бы с той  них, которая ближе к
планете.
     -  Пожалуй, не  стоит  больше напрасно тратить  время на учение вашей
способности  логически мыслить. - Профессор  вздохнул, ему явно не терпелось
начать заготовленную  речь. -  К  тому  же  вы  глубоко ошибаетесь.  Большие
спутники нам  ни к чему.  Их  давно  сфотографировали,  а часть  поверхности
учена непосредственно. Там нет ничего интересного для археолога. Мы  же  с
вами летим на объект, который еще никто не исследовал.
     - Неужели на Юпитер! - ахнул я.
     - Что вы, к чему такие крайности! Но  мы  будем к  нему так блко, как
еще никто не бывал.
     Он помолчал.
     - Как вестно, - впрочем, вам это  вряд ли вестно - между спутниками
Юпитера  путешествовать  почти так  же  трудно,  как между  планетами,  хотя
расстояния намного  меньше.  Это  объясняется  тем,  что у Юпитера мощнейшее
гравитационное  попе  и  спутники  обращаются  вокруг  него  с  удивительной
быстротой. Наиболее  блкий к планете спутник  движется почти со  скоростью
Земли,  и, чтобы попасть на него с Ганимеда,  требуется примерно  столько же
горючего, сколько  на  маршруте  Земля-  Венера, хотя весь перелет  занимает
полтора дня.  Вот этот-то перелет мы и осуществим.  Никто  до нас  не  летал
туда,  нечем было  оправдать  такие  затраты.  Диаметр  Юпитера  Пять  всего
каких-нибудь тридцать  километров и от него ничего интересного  не ждали. На
внешние спутники попасть  куда  легче, и все же на  некоторые   них еще ни
разу никто не высаживался - что толку зря расходовать горючее!
     - Почему же мы его расходуем? - нетерпеливо перебил я.
     Я  считал, что   затеи  профессора ничего  не выйдет, но  это меня не
очень тревожило: было бы интересно и не слишком опасно.
     Пожалуй,  стоит сознаться (а  впрочем,  стоит ли? Ведь  другие  об этом
помалкивают!), что  в  то время я  абсолютно  не верил в  теорию  профессора
Форстера. Конечно,  я понимал,  что он блестящий специалист в своей области,
но  всему есть  предел, и  наиболее фантастические  его  идеи  казались  мне
нелепостью.  Нет,  в  самом деле,  свидетельства были настолько  шаткими,  а
выводы - настолько революционными, что поневоле усомнишься.
     Возможно, вы еще помните, как был удивлен мир, когда первая  экспедиция
на Марс  обнаружила следы не одной, а двух древних цивилаций. Обе достигли
высокого развития, но обе погибли свыше пяти миллионов лет назад. Причину их
гибели пока установить не удалось. Во  всяком случае, их погубила  не война,
потому что обе цивилации благополучно сосуществовали. Представители одного
народа биологически напоминали насекомых, а представители второго были ближе
к   пресмыкающимся.   По-видимому,   аборигенами   Марса   были   насекомые.
Люди-рептилии (их  цивилацию  обычно называют  "культурой  X")  прибыли на
планету позднее.
     Во всяком случае, так считал профессор Фор Точно вестно, что они
владели  секретом  космических полетов: развалины  их крестообразных городов
были обнаружены не более и не менее как на Меркурии. По мнению Форстера, они
пытались  освоить все малые планеты;  Земля  и  Венера им не подходили -за
большой силы  тяжести. Профессора  несколько огорчало, что на Луне  не нашли
никаких следов "культуры X", но он был уверен, что их найдут.
     По общепринятой  теории "культура X" первоначально возникла на какой-то
малой  планете  или  на спутнике.  Люди-рептилии установили мирный контакт с
марсианами -  в  ту  пору единственными, кроме них, разумными  существами  в
солнечной  системе,  -  но  затем  их  цивилация  погибла  одновременно  с
марсианской. Однако профессор  Форстер построил  куда более смелую гипотезу.
Он  не  сомневался,  что  "культура  X"   явилась  в  солнечную  систему  
межзвездного пространства, и его раздражало, что никто, кроме него, не верил
в эту теорию;  впрочем, не  так  уж  сильно раздражало, ибо он принадлежит к
числу людей, которые счастливы только тогда, когда находятся в меньшинстве.
     Слушая  рассказ  профессора о  его  плане,  я смотрел  в иллюминатор на
Юп Это было великолепное  зрелище.  Вот экваториальные пояса облаков, а
вот,  рядом с планетой,  словно маленькие звездочки, - три спутника. Который
 них Ганимед, первая остановка на нашем пути?
     - Если Джек удостоит  нас своим вниманием,  - продолжал профессор, -  я
объясню, почему мы отправились в такую даль. Вы знаете, что в прошлом году я
довольно много копался в развалинах в сумеречной зоне Меркурия. Возможно, вы
знакомы с докладом, который я прочел по этому вопросу в Лондонском институте
экономики.  Может  быть, вы  даже сами сидели в  аудитории. Помнится мне,  в
задних  рядах  был  какой-то  шум... Так  вот: тогда я умолчал  о  том,  что
обнаружил  на  Меркурии важный ключ  к разгадке происхождения  "культуры X".
Да-да,  я ничего  не сказал, как  ни соблазнительно было дать сдачи  тупицам
вроде доктора  Хотона, когда они пытались  прохаживаться на мой счет. Не мог
же  я  рисковать,  что  кто-нибудь   доберется  туда  прежде,  чем  я  смогу
органовать экспедицию.
     В числе моих находок был хорошо сохранившийся  барельеф  с ображением
солнечной системы. Конечно, это  не  первое открытие такого рода  -  как  вы
знаете,  астрономические мотивы часто встречаются и а собственно марсианском
искусстве,  и в  искусстве  "культуры  X".  Но  здесь  рядом  с  несколькими
планетами, включая  Марс и  Меркурий, были  проставлены какие-то  непонятные
значки. По-моему, эти символы как-то связаны с историей "культур" X". И, что
всего  любопытнее,  особое  внимание почему-то обращено на  маленький Юпитер
Пять,  чуть ли  не  самый  неприметный  спутников  Юпитера. Я убежден, что
именно там можно найти  ключ ко всей проблеме "культуры Х", - вот почему я и
лечу туда.
     Помнится, тогда рассказ профессоре не провел на нас с Биллом большого
впечатления. Допустим, представители "культуры X"  побывали  на "Пятерке"  и
даже  почему-то  оставили  там свои  делия.  Конечно,  было  вы  интересно
раскопать их, но вряд ли они окажутся такими важными, как думает  профе
Вероятно, он был разочарован тем, как  мало восторга мы проявили. Но  он был
сам виноват, потому что мы в этом вскоре убедились - все еще кое-что таил от
нас.
     Примерно через неделю  мы высадились  на Ганимеде, крупнейшем  спутнике
Юпитера  и  единственном,  на  котором  есть  постоянная база-обсерватория и
геофическая станция с полусотней сотрудников. Все они были рады гостям, но
мы задержались  ненадолго,  только  для  заправки,  профессору не  терпелось
лететь  дальше.  Естественно,  всех  заинтересовало, почему мы  направляемся
именно  на "Пятерку",  но  профессор  хранил  молчание,  а  мы не смели  его
нарушить - он не спускал с нас глаз.
     Ганимед, между прочим,  очень интересное место, и на обратном пути  нам
удалось  поближе  с ним  познакомиться. Но  я  обещал  статью  о нем другому
журналу, так что не буду распространяться здесь. (Постарайтесь не пропустить
очередного номера "Национального астрографического журнала".)
     Прыжок с Ганимеда на  "Пятерку" занял чуть больше  полутора  дней. Было
немного жутко  наблюдать, как Юпитер растет с каждым часом,  грозя заполнить
все небо. Я мало смыслю в астрономии, но меня не покидала мысль о чудовищном
гравитационном поле,  в  которое  мы  падали. Мало  ли что  может случиться!
Скажем, горючее кончится, и мы не сумеем вернуться на Ганимед, а то и упадем
на Юп
     Хотел  бы я  описать  это зрелище: вращающийся  перед нами колоссальный
шар,  опоясанный  полосами  свирепых  бурь...  Откровенно   говоря,  я  даже
попытался, но  мои  друзья литераторы, читавшие рукопись,  посоветовали  мне
выбросить этот кусок, (Они надавали мне еще кучу советов, которые я решил не
принимать всерьез, иначе этот рассказ вообще не увидел бы света.)
     К счастью, теперь опубликовано столько цветных "портретов" Юпитера, что
вы не могли их не видеть. Возможно,  вам  попался и  тот снимок, который был
причиной всех наших неприятностей. (Дальше вам все будет ясно.)
     Наконец Юпитер  перестал расти; мы вышли на орбиту "Пятерки", вот-вот -
и мы догоним крохотную луну, стремительно обращавшуюся вокруг своей планеты.
Все мы  втиснулись в рубку, чтобы как можно раньше увидеть цель, - во всяком
случае, все, кому хватало места. Мы с  Биллом  стояли у  входа, пытаясь хоть
что-то  разглядеть через головы остальных. Кингсли Сирл,  наш пилот, сидел в
своем  кресле, как всегда невозмутимый, инженер Эрик  Фултон задумчиво жевал
ус, глядя на топливомер, а Тони Грувс колдовал над своими таблицами.
     Профессор словно прирос  к окуляру телеперископа. Вдруг  он вздрогнул и
тихо ахнул. Потом молча кивнул  Сирлу и уступил  ему  место у окуляра. Та же
картина. Сирла сменил  Фултон. Когда вздрогнул и Грувс, нам это  надоело, мы
протиснулись к окуляру и после короткого боя овладели им.
     Не знаю,  что именно я рассчитывал  увидеть, во  всяком  случае,  я был
разочарован. В  пространстве  перед  нами  висела  неполная луна, ее  ночной
сектор едва просматривался в отраженном свете Юпитера. И все.
     Но  вот мои  глаза, как  это  бывает, когда достаточно долго смотришь в
телескоп, навали  различать  детали.  Поверхность спутника покрывали  тонкие
пересекающиеся  линии, и вдруг я  уловил  в них определенную закономерность.
Да-да,  эти  линии  образовали  геометрически  правильную сетку, совеем  как
параллели  и меридианы на земном глобусе. Вероятно,  я  тоже  присвистнул от
удивления, потому что Билл оттер меня и сам прильнул к окуляру.
     До чего  же  самодовольней  вид  был у  профессора  Форстера,  когда мы
засыпали его вопросами.
     -  Конечно, - объяснил он, - для  меня  это не такая неожиданность, как
для  вас.  Помимо барельефа,  найденного на  Меркурии,  я  располагал еще  и
другими данными.  В обсерватории на  Ганимеде  работает один  мой друг  -  я
посвятил  его  в свою тайну,  и последние несколько  недель он  основательно
потрудился  для меня. Человек посторонний удивился бы, как мало обсерватория
занималась  спутниками. Самые мощные  приборы наведена  на  внегалактические
туманности, а остальные - на Юпитер и только на Юп
     Что касается "Пятерки", то сотрудники обсерватории мерили ее  диаметр
и сделали  несколько  общих снимков, чем дело  и ограничилось. Снимки  вышли
недостаточно четкие и  не выявили линий, которые мы с вами сейчас видели, не
то, конечно, этим  вопросом занялись бы  раньше. Стоило мне  попросить моего
друга  Лоутона  навести на "Пятерку"  стосантиметровый рефлектор,  как он их
сразу  обнаружил.  Кроме  того, он  отметил  одну  вещь,  на  которую  давно
следовало  бы   обратить  внимание.   Диаметр  "Пятерки"  -  всего  тридцать
километров, но яркость никак  не  соответствует  таким малым размерам. Когда
сравниваешь ее отражательную способность или альдеб... аль...
     - Альбедо!
     - Спасибо,  Тони. Когда сравниваешь ее альбедо  с  альбедо других  лун,
оказывается,  что   она  гораздо  лучше  их  отражает  свет.  Отражает,  как
полированный металл, а не как горная порода.
     - Вот оно что!  - воскликнул  я. - Народ "культуры X"  покрыл "Пятерку"
внешней оболочкой!  Что-то  вроде  куполов, которые  мы  знаем по  Меркурию,
только побольше.
     Профессор поглядел на меня с явным состраданием.
     - Вы все еще не догадались! - сказал он.
     По-моему, это  было  не  совсем  справедливо  с  его  стороны.  Скажите
откровенно: вы на моем месте лучше справились бы с задачей?
     Через три часа мы опустились на огромную металлическую равнину. Глядя в
иллюминатор,   я  чувствовал   серя   карликом.   Муравей,  взобравшийся  на
газгольдер, наверно, понял  бы меня.  А тут еще громада Юпитера над головой.
Даже   обычная   самоуверенность   профессора  как   будто   уступила  место
почтительной робости.
     Равнина  была  не совсем гладкой.  Ее  прочерчивали  широкие полосы  на
стыках громадных металлических плит. Эти самые полосы,  вернее, образованную
ими сетку мы и видели  космоса.
     Метрах  в  трехстах  от  нас  возвышалось  что-то  вроде  пригорка.  Мы
заприметили его еще в  полете, когда обследовали маленький спутник с высоты.
Всего таких выступов было шесть. Четыре помещались на равном расстоянии друг
от друга вдоль экватора,  два на  полюсах. Напрашивалась догадка, что  перед
нами входы, ведущие внутрь металлической оболочки.
     Я знаю, многие думают, будто бродить в космическом скафандре по планете
с малым тяготением, без атмосферы - занятие  чрезвычайно  увлекательное. Эти
люди  ошибаются.  Нужно  столько всего  помнить,  делать столько проверок  и
принимать столько  мер  предосторожности,  что тут  уж  не  до романтики. Во
всяком случае, так обстоит  дело  со мной. Правда,  на  этот раз  я был  так
возбужден, когда мы выбрались  шлюза, что не помнил абсолютно ничего.
     Сила  тяжести на "Пятерке"  так мала, что ходить там нельзя. Связанные,
как  альпинисты,  мы  скользили  по металлической  равнине, используя отдачу
реактивных  пистолетов.  На  концах  цепочки  находились  опытные космонавты
Фултон и Грувс, и всякая опрометчивая инициатива тотчас тормозилась.
     Через несколько минут мы добрались до цели  - широкого, нкого  купола
около  километра в окружности. А  может  быть, это огромный  воздушный шлюз,
способный  принять  целый  космический  корабль?  -  Все  равно   мы  сможем
проникнуть внутрь только благодаря  какой-нибудь  счастливой  случайности  -
ведь  механмы,   несомненно,  давно  испортились,  да  -  хоть  бы   и  не
испортились, нам с ними не справиться. Что может быть мучительнее: стоять на
пороге  величайшего  археологического  открытия  и  ощущать  свою  полнейшую
беспомощность!
     Мы обогнули примерно четверть окружности  купола, когда увидели зияющее
отверстие  в  металлической   оболочке.  Оно  было  невелико,  метра  два  в
поперечнике, и настолько  правильной формы, что мы даже не сразу сообразили,
что это такое. Потом я услышал в радиофоне голос Тони:
     -  А  ведь  это  не искусственное  отверстие. Мы обязаны  им  какому-то
метеориту.
     -  Не  может  быть!  -  возразил   профессор  Фор  -  Оно  слишком
правильное.
     Тони стоял на своем.
     - Большие метеориты всегда оставляют круглые  отверстия, разве что удар
был  направлен по  касательной.  Посмотрите  на края - фазу видно,  что  был
взрыв. Вероятно, сам  метеор вместе  с оболочкой испарились и  мы не  найдем
никаких осколков.
     - Что ж,  это вполне возможно,  - вставил Кингсли. - Сколько стоит  эта
конструкция?  Пять  миллионов  лет?  Удивительно,  что  мы  не нашли  других
кратеров.
     - Возможно, вы угадали. - На радостях профессор даже не стал спорить. -
Так или иначе, я войду первым.
     - Хорошо,  - сказал Кингсли; ему, как  капитану, принадлежало последнее
слово  в таких  вопросах. -  Я вытравлю  двадцать метров троса и сам сяду на
краю, чтобы можно  было  поддерживать  радиосвязь.  А  не то  оболочка будет
экранировать.
     И   профессор   Форстер   первым   вошел   внутрь  "Пятерки"  -  честь,
принадлежавшая ему по праву. А мы столпились около Кингсли, чтобы он мог нам
передавать, что говорит профе
     Форстер ушел  недалеко. Как и следовало ожидать, внутри первой оболочки
была вторая. Расстояние  между ними позволяло стоять во весь рост,  и, светя
фонариком  в разные  стороны,  он всюду видел  ряды  подпорок и стоек,  но и
только.
     Прошло  еще двадцать четыре томительных часа,  прежде чем  нам  удалось
проникнуть дальше. Помню, под конец я не  выдержал и спросил профессора, как
это он не  догадался  захватить взрывчатки.  Профессор обиженно посмотрел на
меня.
     -  Того, что есть на корабле, хватит, чтобы всех нас  отправить на  тот
свет, - ответил он,  - Но взрывать - значит рисковать  что-нибудь разрушить.
Лучше постараемся придумать другой способ.
     Вот это выдержка? Впрочем, я его понимал. Что  такое лишний день,  если
ищешь уже двадцать лет?
     Вход нашел - кто бы вы думали? - Билл  Хоукинс.  Возле северного полюса
этой маленькой планеты  он обнаружил громадную,  метров сто  в  поперечнике,
пробоину.  Метеорит  пробил  тут  обе  внешние  оболочки.  Правда,  за  ними
оказалась  еще  третья, но  благодаря  одному    тех  совпадений,  которые
случаются, если  прождать несколько миллионов  лет, в это  отверстие  угодил
другой  метеорит,  поменьше,  и  пропорол  ее.  Третья  пробоина была совсем
небольшая, только-только  пролезть  человеку в  скафандре.  Мы нырнули в нее
один за другим.
     Наверно,  во  всю  жнь  мне  не доведется  испытать такого  странного
чувства, какое владело мной,  когда  я  висел  под этим исполинским  сводом,
будто паук  под куполом собора  Святого Петра.  Мы  знали, что  нас окружает
огромное  пространство, но не знали, как оно велико, потому что свет фонарей
не  давал возможности  судить  о расстоянии.  Здесь  не было  пыли,  не было
воздуха,  поэтому лучи  были  попросту  невидимы.  Направишь луч  на купол -
светлый овал скользит  все  дальше, расплывается и наконец совсем пропадает.
Посветишь "вн" - видно какое-то  бледное  пятно, но так далеко, что ничего
не разобрать.
     Под действием еле заметной силы тяжести мы медленно падали, пока нас не
остановили  тросы.  Над собой  я видел мерцающий кружок там, где мы входили;
конечно, далековато, но все-таки легче на душе.
     Я   раскачивался   на   тросе,   во   тьме   кругов   мерцали   бледные
звездочки-фонарики моих товарищей, и тут меня вдруг осенило. Забыв,  что все
радиофоны настроены на одну волну, я завопил:
     - Профессор, по-моему, это вовсе не планета! Это космический корабль.
     И  тут  же  смолк,  чувствуя  себя  последним  дураком.  Секунду царила
напряженная тишина, затем она  сменилась  нестройным гулом  - все заговорили
разом. Тем не менее я разобрал голос  профессора Форстера и сразу понял, что
он удивлен и доволен.
     -  Совершенно  верно,  Джек.  На этом  корабле  "культура X"  прибыла в
солнечную систему.
     Кто-то - кажется, Эрик Фултон - недоверчиво хмыкнул.
     - Это фантастика! Корабль поперечником в тридцать километров!
     - Уж вы-то  должны  в этом  разбираться, - заметил профессор неожиданно
кротко.  -  Представьте  себе, что  какая-то цивилация  задумала  пересечь
межзвездное пространство - как решить задачу? Только так: собрать в  космосе
управляемый планетоид, хотя  бы на это  ушло  не  одно столетие.  Ведь  надо
обеспечить несколько поколений всем необходимым, поэтому корабль должен быть
самостоятельным миром, отсюда такие размеры.  Кто знает, сколько  солнц  они
облетели, прежде чем нашли наше и кончились их поиски? Наверно, у них были и
другие корабли,  поменьше, чтобы спускаться на планеты, база же в  это время
оставалась где-нибудь в космосе. Они выбрали эту орбиту вокруг самой большой
планеты, где можно  было спокойно оставить корабль на веки  вечные  - или до
той поры, пока он не понадобится опять. Простейшая логика: если пустить базу
вокруг  солнца,  со временем притяжение планет менит  ее орбиту настолько,
что потом не отыщешь. Здесь же ничего подобного проойти не могло.
     - Скажите,  профессор, - спросил кто-то,  -  вы  все это  знали  еще до
начала экспедиции?
     -  Предполагал.  -  Такой вывод подсказывали все  факты. Пятый  спутник
всегда отличался некоторыми странностями,  но до  сих пор на  это  как-то не
обращали  внимания.  Почему  эта  крохотная  луна  находится  так блко  от
Юпитера, в семьдесят раз ближе, чем остальные малые спутники? С точки зрения
астрономии это нелепо. А теперь довольно болтовни. Нас ждет работа.
     И какая  это была работа!  На  долю  вашей  семерки  выпало  величайшее
археологическое открытие всех времен, и нам предстояло исследовать целый мир
-  пусть  маленький, пусть  искусственный, но  все-таки  Что  мы  могли
сделать?  Наскоро  провести  беглую  разведку,  ведь  материала  здесь  было
достаточно для поколений исследователей.
     Прежде  всего  мы спустили в  проем  мощный прожектор,  подвешенный  на
длинном  кабеле,  который соединял его с кораблем.  Прожектор должен был  не
только освещать внутреннюю часть спутника (до сих пор не могу заставить себя
называть  "Пятерку" кораблем), но и служить нам маяком. Затем мы  спустились
вдоль  кабеля до следующего  яруса. При  такой малой  силе тяжести падение с
высоты  в один километр ничем не грозило; легкий  толчок полностью погашался
пружинящими шестами, которыми мы вооружились.
     Не  буду  занимать  место описанием  всех чудес "Пятерки",  и без  того
опубликовано  достаточно снимков,  карт  и книг. (Кстати,  следующий летом в
дательстве "Сиджвик энд Джексон" выйдет моя  книга.) Что мне хотелось  бы,
так  это передать  вам  ощущения  людей,  которые первыми  проникли  в  этот
странный металлический Но я, поверьте, просто не помню, что чувствовал,
когда мы увидели первую  входную шахту, словно  накрытую исполинским грибом.
Должно быть,  случившееся чудо  настолько поразило и  взволновало  меня, что
частности просто  забылись.  Однако я помню, какое впечатление провели  на
меня размеры  конструкции.  Этого  никакие  фотографии  не  могут  передать.
Создатели "Пятерки", уроженцы планеты с небольшим тяготением, были настоящие
великаны, в четыре человеческих  роста. Рядом с их сооружениями мы выглядели
пигмеями.
     В тот первый раз мы не проникли  дальше верхних  ярусов и не видели тех
чудес  науки,  которые были  открыты  последующими экспедициями. Да  нам и в
жилых  отсеках  хватало  работы;  проживи  мы  несколько  жней,  и  то  не
управились  бы со всем.  По-  видимому, в  прошлом внутренний  шар освещался
искусственным  солнечным  светом, источником которого  была тройная защитная
оболочка, не позволявшая атмосфере улетучиться в космос. На поверхности шара
юпитеряне (так уж повелось называть представителей "культуры X") старательно
воспровели условия покинутого  ими  мира.  Вполне возможно, что у них были
дожди и туманы, дни  и ночи, сменялись времена  года.  Они взяли  с собой  в
гнание  даже  крохотное "море". Вода сохранилась, превратившись в  ледяное
поле  шириной около  трех  километров.  Говорят,  как только  будут заделаны
пробоины в наружных оболочках, воду подвергнут электролу  и восстановят на
"Пятерке" атмосферу.
     Чем больше мы видели, тем больше нам нравились существа, в чьи владения
мы  вторглись  впервые  за  пять  миллионов  лет.  Они была  великанами, они
прилетели  другой солнечной системы, но  в них было много человеческого. И
бесконечно жаль, что  наши цивилаций разминулись на какие-то секунды, если
мерить космическими масштабами.
     Наверное,  еще никому в  истории  археологии так  не  везло,  как  нам.
Во-первых,  космический  вакуум предохранил  все от  разрушения.  Во-вторых,
юпитеряне - на это уж никак нельзя было рассчитывать, - принимаясь осваивать
солнечную  систему,  оставили  на корабле немало  сокровищ.  На  поверхности
внутреннего  шара все  выглядело так, как будто  долгое путешествие  корабля
закончилось  только  вчера.  Возможно,  странники решили  сберечь  базу  как
святыню,  как  память о  покинутой родине, а может быть, думали, что им  эти
вещи еще когда-нибудь пригодятся.
     Так или  иначе,  все  сохранилось  в первозданном  виде. Иной раз  даже
страшно  становилось.  Фотографирую вместе с Биллом великолепную  резьбу,  и
вдруг  буквально  душа  сжимается от  чувства  какой-то вневременности.  И я
пугливо озираюсь: кажется, вот-вот в эти стрельчатые двери войдут великаны и
возобновят прерванную на миг работу.
     Мы открыли галерею искусств  на четвертый день.  Иначе не скажешь,  это
была  именно  галерея.  Когда  Грувс  и  Сирл  после беглой  разведки южного
полушария  доложили об этом открытии, мы решили  сосредоточить  там все наши
силы.  Ведь, как  сказал кто- то,  в искусстве выражается  душа  народа.  Мы
надеялись найти там ответ на загадку "культуры X".
     Постройка была громадной, даже для таких исполинов. Металлическая,  как
и все  остальные  постройки на "Пятерке", она, однако,  не казалась бездушно
практичной. Ее шпиль  взметнулся вверх на половину расстояния до крыши этого
мира, и дали,  откуда не  видно  деталей,  здание  походило на  готический
с Некоторые авторы, сбитые с толку этим  случайным  сходством, называют
это здание храмом,  но мы  не обнаружили никаких следов религии у  юпитерян.
Другое дело - Храм искусств, недаром это название укоренилось так прочно.
     Приблительно подсчитано, что  в  одном этом  хранилище  от десяти  до
двадцати  миллионов  экспонатов  -  лучших  плодов  долгой  истории  народа,
который, вероятно, был намного старше человечества. Именно здесь я обнаружил
небольшое  круглое помещение,  сперва  показавшееся  мне  всего  лишь местом
пересечения  шести  радиальных  коридоров. Я  отправился  на  разведку один,
нарушая приказ профессора, и теперь  искал  кратчайший путь обратно, к своим
товарищам.  По сторонам беззвучно уходили назад  темные стены,  свет  фонаря
плясал по потолку впереди.  Потолок был покрыт высеченными письменами, и я с
таким вниманием  учал  их в надежде  обнаружить знакомые сочетания, что не
замечал ничего вокруг. Вдруг я увидел статую и навел на нее фонарь.
     Первое   впечатление   от   великого   проведения   искусства  всегда
неповторимо. А тут еще оно усиливалось тем, какой  предмет  был ображен. Я
первым   всех людей  узнал, как выглядели  юпитеряне, - да-да, передо мной
стоял юпитерянин, несомненно ваянный с  натуры, ваянный рукой подлинного
мастера.
     Узкая змеиная голова  была повернута ко  мне,  незрячие  глаза смотрели
прямо в мои. Верхние  две руки, как  бы выражая отрешенность, были прижаты к
груди, две  другие держали  инструмент,  назначение которого не разгадано до
сих Мощный хвост - видимо, он,  как у кенгуру, служил опорой для тела -
был распростерт по полу, подчеркивая впечатление покоя.
     Ни лицом, ни телом он не походил на человека. Так, совсем отсутствовали
ноздри,  а  на  шее  виднелось что-то  вроде жаберных щелей. И все-таки  эта
фигура глубоко  тронула меня.  Я  никогда не думал,  что художник может  так
победить время, преодолеть барьер, разделяющий две культуры. "Не человек, но
так человечен!" - сказал о  скульптуре профессор Фор Конечно,  - многое
отличало нас от творцов этого мира, но в главном мы были блки друг другу.
     Мы ведь способны  по  морде  собаки или  лошади, отнюдь  не родственных
созданий,  догадываться  об их чувствах.  Так  и здесь  мне казалось, что  я
понимаю  чувства  существа, которое  стояло передо мной.  Я видел  мудрость,
видел ту твердость, спокойную, уверенную  силу, которой, например, проникнут
знаменитый портрет  дожа Лоредано  кисти  Джованни Беллини. Но угадывалась и
печаль, печаль народа, который совершил безмерный подвиг - и понапрасну.
     До сих пор остается  загадкой, почему эта статуя оказалась единственным
ображением юпитерянина. Вряд  ли у столь  просвещенного народа  могли быть
какие- нибудь табу  на  этот счет.  Возможно, мы узнаем, в чем  дело,  когда
расшифруем надписи на стенах маленького зала.
     Впрочем, назначение статуи и без того понятно. Ее поставили, чтобы она,
одержав  победу  над временем, приветствовала  здесь того,  кто когда-нибудь
пройдет  по  следу ее творцов.  Наверно, именно поэтому она  сделана намного
меньше натуральной  величины. Видно, они уже тогда догадывались, что будущее
принадлежит Земле или Венере, а это значит - существам, которые выглядели бы
карликами рядом с юпитерянами. Они  понимали,  что фические  размеры могут
оказаться таким же барьером, как время.
     Через  несколько  минут  я  отыскал  своих  товарищей и  вместе  с ними
направился к кораблю, спеша рассказать про свое открытие профессору, который
весьма неохотно оставил работу,  чтобы  немного отдохнуть, - все время, пока
мы находились на "Пятерке", профессор Форстер спал не больше четырех часов в
сутки.  Когда  мы выбрались    пробоины и вновь  оказались  под  звездами,
металлическую равнину заливал золотистый свет Юпитера.
     -  Вот  так штука! - услышал я  в  радиофоне  голос  Билла. - Профессор
передвинул корабль.
     - Чепуха, - возразил я. - Он стоит там, где стоял.
     Но тут я повернул  голову и понял, почему  Билл  ошибся. К нам  прибыли
гости.
     В  двух-трех километрах от нашего корабля стояла его вылитая копия - во
всяком случае,  так  казалось  моему  неопытному глазу.  Быстро пройдя через
воздушный шлюз, мы обнаружили, что профессор, с припухшими от  сна  глазами,
уже развлекает гостей. Их  было трое, в том числе  -  к нашему  удивлению и,
честно говоря, удовольствию - одна прехорошенькая брюнетка.
     - Познакомьтесь, - каким-то тусклым голосом сказал профессор Форстер, -
Это  мистер  Рэндольф Мейз.  Автор научно-популярных  книг.  А это...  -  Он
повернулся к Мейзу: - Простите, я не разобрал фамилии...
     - Мой пилот, Дональд Гопкинс... моя секретарша, Мериэн Митчелл.
     Слову  "секретарша"  предшествовала короткая  пауза,  почти незаметная,
однако вполне достаточная, чтобы в моем мозгу замигала сигнальная  лампочка,
Я  не  выдал  своих  чувств,  однако  Билл бросил  на  меня взгляд,  который
красноречивее всяких слов сказал: "Если ты думаешь то же, что я, мне за тебя
стыдно".
     Мейз    был    высокий,    лысоватый,    тощий   мужчина,    лучавший
доброжелательность, без сомнения напускную - защитная окраска  человека, для
которого дружеский тон был профессиональным приемом.
     - Очевидно, это для вас такой же сюрпр, как и для меня, - пронес он
с чрезмерным добродушием. - Никак не ожидал, что меня здесь кто-то опередит.
Я уже не говорю обо всем этом...
     -  Зачем  вы  сюда прилетели?  - спросил  Эштон, стараясь не показаться
чересчур подозрительным.
     - Я как раз объяснял профессору. Мериэн, дайте  мне, пожалуйста, папку.
Спасибо.
     Достав   папки серию прекрасно выполненных картин  на астрономические
темы,  он  роздал  их  нам.  Это  были виды  планет  с их  спутников,  сюжет
достаточно битый.
     -  Вы,  конечно, видели сколько угодно картин  в этом роде, - продолжал
Мейз. -  Но эти не совсем  обычны, им почти сто лет. Написал их  художник по
имени Чесли Боунстелл, они были напечатаны в "Лайфе" в 1944 году, задолго до
начала межпланетных полетов. А теперь  редакция "Лайф" поручила мне облететь
солнечную систему и  посмотреть,  насколько фантазия художника была блка к
правде.  В сотую годовщину  первой публикации  репродукции опять появятся  в
журнале, а рядом будут фотографии с натуры. Хороню придумано, верно? В самом
деле, неплохо. Но появление второй ракеты несколько осложняло дело... Что-то
думает  об этом  профессор? Тут я  перевел  взгляд на  мисс Митчелл, которая
скромно стояла в сторонке, и решил, что нет худа без добра.
     Мы  были бы  только рады  другим  исследователям, если  бы не вопрос  о
приоритете. Можно было наперед сказать, что Мейз расходует здесь все  свои
пленки и  полным  ходом  помчится обратно  на Землю, махнув рукой на задание
редакции. Как  ему помешаешь - да  и  стоит  ли? Широкая реклама,  поддержка
прессы нам только на пользу, но мы предпочли  бы  сами выбрать время и образ
действия. Я спросил себя, можно ли считать профессора тактичным человеком, и
решил, что беды не миновать.
     Однако  на первых порах  дипломатические  отношения развивались  вполне
удовлетворительно. Профессору пришла в голову отличная мысль - каждый  нас
был  прикреплен  к кому-то    группы Мейза и совмещал  обязанности  гида и
надзирателя. И так  как число исследователей удвоилось, работа пошла гораздо
быстрее. Ведь в таких условиях опасно ходить в одиночку, и прежде это сильно
замедляло дело.
     На  следующий день после прибытия Мейза профессор  рассказал нам, какой
политики он решил придерживаться.
     - Надеюсь, обойдется без  недоразумений, - сказал он, слегка хмурясь. -
Что до меня, то пусть ходят, где хотят, и  снимают, сколько хотят, только бы
ничего не брали и не вернулись со своими снимками на Землю раньше нас.
     - Не представляю себе, как ми им можем помешать, - возразил Эштон.
     - Видите ли, я думал  бежать  этого, но  пришлось сделать  заявку  на
"Пятерку".  Вчера  вечером я  радировал  на  Ганимед,  и сейчас  моя заявка,
наверно, уже в Гааге.
     -  Но  ведь  заявки  на  астрономические тела  не  регистрируются.  Мне
казалось, этот вопрос был решен еще в прошлом веке, в связи с Луной.
     Профессор лукаво улыбнулся.
     -  Вы  забываете, речь идет  не об астрономическом  теле. В моей заявке
речь  идет  о  спасенном  имуществе,  и  я  сделал  ее  от  имени  Всемирной
органации наук. Если Мейз что-нибудь увезет с "Пятерки", это будет кража у
ВОН.  Завтра я очень мягко растолкую мистеру  Мейзу, как обстоит  дело, пока
его еще не осенила какая-нибудь блестящая идея.
     Странно было думать о Пятом  спутнике  как О спасенном имуществе,  и  я
заранее  представлял  себе,  какие  юридические  споры разгорятся, когда  мы
вернемся домой. Но пока что ход профессора обеспечил нам определенные права,
поэтому  Мейз  поостережется  собирать  сувениры  -  так  мы  оптимистически
считали.
     С  помощью  разных  уловок  я  добился  того,  что  несколько раз  меня
назначали  напарником Мериэн, когда мы отправлялись  обследовать  "Пятерку".
Мейз  явно не  имел  ничего  против этого,  да и  с чего бы  ему  возражать:
космический скафандр  - самая надежная  охрана для молодой  девушки, черт бы
его побрал.
     Разумеется, при первой возможности я сводил ее  в  галерею  искусств  и
показал  свою  находку. Мериэн долго  смотрела на  статую, освещенную  лучом
моего фонаря.
     - Как  это прекрасно, -  молвила она  наконец. -  И только  представить
себе, что она миллионы лет ждала здесь в темноте! Но ее надо как-то назвать.
     - Уже. Я назвал статую "Посланник".
     - Почему?
     -  Понимаете,  для  меня  это в самом  деле  посланник  или гонец, если
хотите, который донес до  нас весть  прошлого. Ваятели знали, что рано или
поздно кто-нибудь явится.
     - Пожалуй, вы правы.  Посланник. Действительно, совсем  неплохо. В этом
есть что- то благородное. И в то же время очень грустное. Вам не кажется?
     Я убедился, что  Мериэн очень умная  женщина.  Просто удивительно,  как
хорошо она  меня понимала,  с каким интересом  рассматривала  все, что я  ей
показывал.  Но "Посланник" поразил ее воображение сильнее всего, она снова и
снова возвращалась к нему.
     - Знаете, Джек, -  сказала она  (кажется, на следующий день после того,
как Мейз приходил посмотреть статую,  -  вы должны  привезти это ваяние на
Землю. Представляете себе, какая будет сенсация!
     Я вздохнул.
     -  Профессор был бы рад, но в ней не меньше тонны. Горючего не  хватит.
Придется  ей  подождать  до  следующего  раза.  На  лице  Мериэн  отразилось
удивление.
     - Но ведь здесь предметы ничего не весят, - возразила она.
     -  Это  совсем  другое,  -  объяснил я.  -  Есть вес,  и есть  инерция.
Инерция... Ну да неважно. Так  или иначе, мы не можем увезти статую. Капитан
Сирл наотрез отказывается.
     - Как жаль, - сказала Мериэн.
     Я вспомнил этот разговор  только вечером накануне  нашего отлета. Целый
день мы трудились как заведенные, укладывая снаряжение (разумеется, часть мы
оставили для будущих экспедиций). Все пленки были расходованы. Как объявил
Чарли Эштон,  попадись  нам  теперь  живой  юпитерианин,  мы  не  смогли  бы
запечатлеть этот факт.  По-моему,  каждый   нас  жаждал хотя  бы небольшой
передышки, чтобы на свободе разобраться в своих впечатлениях и прийти в себя
от лобового столкновения с чужой культурой.
     Корабль Мейза  "Генри Люс" был тоже почти готов к отлету. Мы условились
стартовать одновременно; это как нельзя  лучше устраивало профессора - он не
хотел бы оставлять Мейза на "Пятерке" одного.
     Итак,  все было готово,  но  тут,  просматривая  наши записи,  я  вдруг
обнаружил, что не  хватает шести  экспонированных пленок. Тех, на которые мы
сняли надписи в Храме искусств. Поразмыслив, я вспомнил, что эти пленки были
вручены  мне и что я аккуратно положил  их на карн  в Храме, с  тем  чтобы
забрать позже.
     Старт еще  не скоро, профессор и Эштон,  наверстывая упущенное,  крепко
спят, почему  бы  мне не сбегать  потихоньку  за  пленками? Я знал,  что  за
пропажу мне намылят голову,  а тут  каких-нибудь  полчаса - и  все  будет  в
порядке. И я отправился я Храм искусств, на всякий случай предупредив Билла.
     Прожектор,  конечно,  был  убран,  и внутри  "Пятерки" царила  гнетущая
темнота.  Но я оставил у входа сигнальный фонарь, прыгнул  и падал, пока  не
увидел, что  пора  прервать свободное  падение.  Десять минут  спустя я  уже
держал в руках забытые пленки.
     Желание еще раз  проститься  с "Посланником"  было только естественным.
Кто  знает, сколько  лет  пройдет,  прежде чем  я  увижу его  вновь,  а этот
спокойно-загадочный образ притягивал меня.
     К сожалению,  притягивал он  не только меня. Пьедестал был пуст, статуя
исчезла.
     Конечно,  я мог незаметно  вернуться и  никому  ничего не  говорить  во
бежание  неприятных объяснений. Но  я был так  взбешен, что  меньше  всего
думал  об  осторожности.  Возвратившись  на   корабль,  я  тотчас   разбудил
профессора и доложил ему о случившемся.
     Он сел на  койке,  протирая глаза, и пронес по адресу мистера Мейза и
его спутников несколько слов, которых здесь лучше не воспроводить.
     - Одного не понимаю, -  недоумевал Сирл, - как они ее вытащили. А может
быть, не вытащили? Мы должны были заметить их.
     - Там столько укромных уголков. А потом улучили минуту, когда никого 
нас  не было  поблости, и вынесли ее. Не так-то  просто это  было сделать,
даже  при  здешнем  тяготении,  -  В  голосе  Эрика  Фултона  звучало  явное
восхищение.
     -  Сейчас не время  обсуждать их  уловки, - рявкнул профе - У  нас
есть  пять часов на то,  чтобы придумать  какой-нибудь  план.  Раньше они не
взлетят, ведь  мы только что прошли точку противостояния с  Ганимедом. Я  не
ошибаюсь, Кингсли?
     - Нет, лучше всего стартовать, когда мы окажемся по ту сторону Юпитера,
- всякая другая траектория полета потребует слишком много горючего.
     - Отлично. Значит, мы располагаем временем. У кого есть предложения?
     Теперь, задним числом, мне иногда кажется, что мы  поступили  несколько
странно  и  не  совсем так,  как приличествует  цивилованным людям.  Всего
два-три  месяца  назад нам  и в  голову не  пришло бы ничего похожего. Но мы
предельно устали,  и  мы  страшно  рассердились,  и  к тому  же  вдалеке  от
остального человечества  все  выглядело  как-то  иначе.  Закон отсутствовал,
оставалось только самим вершить правосудие...
     - Можем  мы помешать им  взлететь?  Например, повредить их двигатель? -
спросил Билл.
     Сирл наотрез отверг эту идею.
     -  Всему  есть  предел,  - сказал  он, - Не говоря  уже о том, что  Дон
Гопкинс  мой друг. Он мае  никогда не  простит, если я  выведу   строя его
корабль. Особенно если потом окажется, что поломку нельзя исправить.
     - Украдем горючее, - лаконично посоветовал Грувс.
     - Правильно! Видите, иллюминаторы темные, значит, все спят. Подключайся
и откачивай.
     - Прекрасная мысль!  -  вмешался  я.  -  Но до их ракеты два километра.
Какой у нас трубопровод? Сто метров наберется?
     На  мои  слова  не  обратили  ни  малейшего  внимания;  все  продолжали
обсуждать идею  Грувса.  За  пять минут  технические  вопросы  были  решены,
оставалось только надеть скафандры и приступить к работе.
     Записываясь  в  экспедицию  профессора Форстера,  я не  подозревал, что
когда-нибудь   окажусь   в   роли  африканского   носильщика      древнего
приключенческого романа и  буду таскать груз на голове. И  какой груз - одну
шестую часть космического корабля! (От профессора  Форстера, при его  росте,
проку было  немного.) На Пятом  спутнике корабль с полупустыми баками  весил
около двухсот килограммов.  Мы подлезли под него, поднатужились - и оторвали
его от площадки. Конечно, оторвали  не сразу, ведь масса корабля  оставалась
неменной. Затем мы потащили его вперед.
     Все это оказалось несколько  сложнее, чем  мы  думали, и  идти пришлось
довольно  долго. Но  вот  наконец второй  корабль  стоит рядом с первым.  На
"Генри Люсе" ничего не заметили, экипаж крепко спал, полагая,  что и мы спим
не менее крепко.
     Я слегка  запыхался, но  радовался, как школьник,  когда Сирл и  Фултон
вытащили  нашего воздушного шлюза  трубопровод и тихонько подсоединили его
к бакам "Генри Люса".
     - Прелесть этого плана в том, - объяснил мне Грувс,  - что они не могут
нам помешать, для этого надо выйти  и отсоединить  трубопровод. Мы  выкачаем
все за  пять минут,  а  им нужно две с половиной минуты только  на то, чтобы
надеть скафандры.
     Вдруг мне стало очень страшно.
     - А если они запустят двигатели и попытаются взлететь?
     - Тогда от  нас всех останется мокрое место.  Да нет, сперва они выйдут
проверить, в чем дело. Ага, насосы заработали.
     Трубопровод  напрягся,  как пожарный  рукав  под  давлением, -  значит,
горючее начало поступать в наши баки. Мне казалось, что вот-вот иллюминаторы
"Генри Люса" озарятся светом и ошеломленный экипаж выскочит наружу, и я даже
разочаровался, когда этого ее  проошло. Видно, крепко они спали, если даже
не ощутили вибрации от работающих насосов. Но  вот перекачка закончена, Сирл
и Фултои осторожно убрали трубопровод и уложили его  в шлюз. Все обошлось, и
вид у нас был довольно глупый.
     - Ну? - спросили мы у профессора.
     - Вернемся на корабль, - ответил  он,  поразмыслив. Мы сняли скафандры,
кое-как, втиснулись в рубку, и  профессор, сев к передатчику, отбил на ключе
сигнал  тревога. После  этого  оставалось  подождать  несколько секунд, пока
сработает автомат на корабле соседей.
     Ожил телевор, на нас испуганно глядел Мейз.
     - А, Форстер! - буркнул он. - Что случилось?
     - У нас -  ничего, - ответил профессор бесстрастно. -  А вот вы кое-что
потеряли. Поглядите на топлив
     Экран  опустел, а   динамика  вырвались нестройные  возгласы. Но  вот
опять показался Мейз - злой и не на шутку встревоженный.
     - В чем дело? - сердито рявкнул он. - Вы к этому причастны?
     Профессор дал ему покипеть, потом наконец ответил:
     - Мне кажется, будет лучше, если  вы придете к нам для переговоров. Тем
более что идти вам недалеко. Мейз слегка опешил, но тут же отчеканил:
     - И приду!
     Экран опять опустел.
     -  Придется ему  пойти  на попятный!  - злорадно сказал Билл. - Другого
выхода у него нет!
     - Не так все это просто, - охладил его Фултон. - Если  бы Мейз захотел,
он не стал  бы даже разговаривать  с нами, а вызвал бы по радио заправщика с
Ганимеда.
     - А что ему это даст? Он потеряет несколько дней и уйму денег.
     - Зато у него останется статуя. А деньги он вернет через суд.
     Вспыхнула  сигнальная лампочка шлюза, и в рубку втиснулся Мейз. Судя до
его лицу, он успел все взвесить по дороге и настроился на мирный лад.
     - Ну-ну, - начал он добродушно. - Зачем вы затеяли всю эту чепуху?
     - Вы отлично  знаете зачем, - холодно ответил профе  - Я  же прямо
объяснил  вам,  что   с  "Пятерки"  ничего  вывозить  нельзя.  Вы  присвоили
имущество, которое вам не принадлежит.
     - Но послушайте! Кому оно принадлежит? Не станете же вы утверждать, что
на этой планете все - ваша личная собственность?
     - Это  не  планета  -  это  корабль,  а  значит,  тут приложим  закон о
спасенном имуществе.
     - Весьма спорный вопрос. Вы не думаете, что лучше подождать, когда ваши
претензии подтвердит суд?
     Профессор держался  весьма вежливо,  но  я  видел,  что это  стоит  ему
огромных усилий.
     -  Вот что,  мистер Мейз, - пронес он  с  зловещим спокойствием. - Вы
забрали самую важную   сделанных  нами находок.  Я  могу  в  какой-то мере
винить ваш поступок, так  как вам не понять археолога, вроде меня, и вы не
отдаете себе  отчета в том,  что сделали. Верните статую,  мы перекачаем вам
горючее и забудем о случившемся.
     Мейз задумчиво потер подбородок.
     - Не понимаю, почему  столько  шума -за какой-то статуи,  ведь  здесь
много всякого добра.
     И вот тут-то профессор допустил промах.
     - Вы рассуждаете, словно человек, который украл  Лувра  "Мону Лу" и
полагает, что ее никто не хватится, раз кругом висит еще столько картин! Эта
статуя настолько  уникальна, что никакое проведение искусства на Земле  не
идет с ней в сравнение. Вот почему она должна быть возвращена.
     Когда  торгуешься,  нельзя  показывать,  насколько  ты заинтересован  в
заключении сделки. Я  сразу заметил  алчный  огонек в глазах Мейза и  сказал
себе: "Ага! Он заартачится".  Вспомнились слова Фултона насчет  заправщика с
Ганимеда.
     -  Дайте  мне полчаса на размышление,  -  сказал Мейз,  поворачиваясь к
выходу.
     - Пожалуйста, - сухо ответил профе  - Но только полчаса, ни минуты
больше.
     Мейз все-таки  был  далеко не  глуп:  не прошло и  пяти минут, как  его
антенна медленно повернулась и нацелилась на Ганимед. Конечно, мы попытались
перехватить разговор, но  он работал с  засекречивателем. Эти газетчики, как
видно, не очень доверяют друг другу.
     Ответ был  передан через  несколько минут и тоже засекречен. В ожидании
дальнейших событий мы снова  устроили военный  совет. Профессор дошел до той
стадии,  когда человек идет напролом, ни с  чем не считаясь.  Сознание своей
ошибки только прибавило ему ярости.
     Очевидно,  Мейз  чего-то   опасался,   потому   что   вернулся   он   с
подкреплением.  Его   сопровождал  пилот   Дональд  Гопкинс,   который  явно
чувствовал себя неловко.
     - Все улажено, профессор, - сообщил Мейз с торжеством. - На худой конец
я смогу вернуться без вашей помощи, хотя  это займет немного больше времени.
Но я не отрицаю, что лучше договориться, это сбережет и время, и деньги. Вот
мое последнее слово: вы  возвращаете горючее, а я отдаю вам все остальные...
э-э... сувениры, которые собрал. Но "Мона Ла" остается у меня, даже если я
-за этого смогу попасть на Ганимед только на следующей неделе.
     Сперва  профессор  рек  некоторое  число  проклятий,  которые принято
называть  космическими,  хотя,  честное слово,  они мало  чем отличаются  от
земной ругани. Облегчив душу, он заговорил с недоброй учтивостью:
     - Любезный мистер Мейз, вы отъявленный мошенник, и, следовательно, я не
обязан с вами церемониться. Я готов применять силу, закон меня оправдает.
     Мы заняли  стратегические  позиции у  двери.  На лице  Мейза отразилась
легкая тревога, совсем легкая.
     -  Оставьте эту  мелодраму, - надменно пронес он.  -  Сейчас двадцать
первый век, а не тысяча восьмисотые годы, и здесь не Дикий Запад.
     - Дикий Запад - это  -  тысяча восемьсот восьмидесятые годы, - поправил
его педантичный Билл.
     -  Считайте  себя арестованным,  а  мы  пока  решим,  как поступить,  -
продолжал профе - Мистер Сирл, проводите его в кабину Б.
     Мейз с нервным смешком прижался спиной к стене.
     -  Полно, профессор,  это ребячество!  Вы не  можете  задерживать  меня
против моей вопи.  -  Он  взглянул на  капитана  "Генри  Люса", ища  у  него
поддержки.
     Дональд Гопкинс стряхнул с кителя незримую пылинку.
     - Я не желаю вмешиваться во всякие свары, - пронес он в пространство.
     Мейз злобно посмотрел на своего пилота и нехотя сдался. Мы снабдили его
книгами и заперли.
     Как  только  Мейза  увели,  профессор  обратился  к  Гопкинсу,  который
завистливо глядел на наши топливомеры.
     - Я не ошибусь, капитан, - вежливо сказал он, - если предположу, что вы
не желаете быть соучастником махинаций вашего нанимателя.
     - Я нейтрален. Мое  дело - привести корабль сюда и обратно на Землю. Вы
уж сами разбирайтесь.
     - Спасибо. Мне кажется, мы  друг друга отлично понимаем. Может быть, вы
вернетесь на свой  корабль и  объясните ситуацию. Мы свяжемся  с вами  через
несколько минут.
     Капитан  Гопкинс  небрежной  похожей  направился к выходу.  У  двери он
повернулся к Сирлу.
     - Кстати, Кингсли, - бросил он. - Вы не думали о пытках?
     Будьте  добры,  вестите меня, если  решите к ним прибегнуть, - у меня
есть кое- какие забавные идеи.
     С этими словами он вышел, оставив нас с нашим заложником.
     Насколько  я понимаю, профессор  рассчитывал на прямой обмен. Но  он не
учел одной вещи, а именно характера Мериэн.
     -  Поделом  Рэндольфу, - сказала она.  -  А впрочем, какая разница?  На
вашем корабле ему ничуть не хуже, чем у  нас,  и вы ничего не посмеете с ним
сделать. Сообщите мне, когда он вам надоест.
     Тупик! Мы явно перемудрили и ровным счетом ничего не добились. Мейз был
в наших руках, но это нам ничего не дало.
     Профессор  мрачно смотрел  в  иллюминатор,  повернувшись к нам  спиной.
Исполинский  диск Юпитера  словно опирался краем  на горонт, закрыв  собой
почти все небо.
     - Нужно ее убедить, что мы не шутим, - сказал Фор
     Он повернулся ко мне,  - Как  по-вашему, она по-настоящему любит  этого
мерзавца?
     - Гм... Кажется, да. Да, конечно.
     Профессор задумался. Потом он обратился к Сирлу:
     - Пойдемте ко мне. Я хочу с вами кое-что обсудить.
     Они отсутствовали довольно долго,  когда же  вернулись, на  лицах обоих
отражалось  злорадное  предвкушение чего-то, а профессор держал  в руке лист
бумаги, исписанный цифрами. Подойдя к передатчику, он вызвал "Генри Люса".
     - Слушаю. - Судя по тому, как быстро ответила Мериэн, она ждала  нашего
вызова. - Ну как, решили дать отбой? А то ведь это уже становится скучным.
     Профессор сурово посмотрел на нее.
     -  Мисс Митчелл,  -  сказал он, -  Вы, очевидно,  не приняли наши слова
всерьез.  Поэтому я решил показать вам... гм... что мы не шутим.  Я поставлю
вашего шефа в такое  положение, что  ему очень  захочется, чтобы вы поскорее
его выручили.
     -  В  самом   деле?  -  бесстрастно  осведомилась  Мериэн,  однако  мне
показалось, что я уловил в ее голосе оттенок тревоги.
     - Наверно,  вы  не очень разбираетесь в небесной механике,  - продолжал
профессор  елейным  голосом. -  Я угадал?  Жаль,  жаль.  Впрочем,  ваш пилот
подтвердит вам все, что я сейчас скажу. Верно, мистер Гопкинс?
     - Валяйте, - донесся сугубо нейтральный голос.
     - Слушайте внимательно, мисс Митчелл.  Позвольте сначала напомнить вам,
что  ваше  положение  на  этом  спутнике  не  совсем  обычно,  даже  опасно.
Достаточно выглянуть  в иллюминатор, чтобы убедиться... Юпитер совсем рядом.
Нужно ли напоминать  вам,  что  поле  тяготения Юпитера намного  превосходит
гравитацию остальных планет? Вам понятно все это?
     - Да, - подтвердила Мериэн уже не так хладнокровно. - Продолжайте.
     -  Отлично.  Наш  мирок  совершает  полный  оборот  вокруг  Юпитера  за
двенадцать часов.  Так вот,  согласно вестно  "теореме" телу,  падающему с
орбиты, нужно ноль целых сто семьдесят семь тысячных периода,  чтобы достичь
центра сил  притяжения. Другими  словами, тело, падающее  отсюда на  Юпитер,
достигнет центра планеты приблительно через два  часа семь  минут. Капитан
Гопкинс, несомненно, может вам это подтвердить.
     После некоторой паузы мы услышали голос Гопкинса:
     -  Я,  конечно, не могу  поручиться за абсолютную точность  приведенных
цифр, но думаю, что все верно. Вели и есть ошибка, то небольшая.
     - Превосходно, - продолжал профе - Вы, разумеется, понимаете, - он
добродушно усмехнулся,  - что  падение  к  центру  планеты  -  случай  чисто
теоретический.  Если  в  самом деле бросить здесь  какой-нибудь  предмет, он
достигнет верхних слоев атмосферы Юпитера немного быстрее. Я надеюсь, вам не
скучно меня слушать?
     - Нет, - ответила Мериэн очень тихо.
     - Чудесно. Тем более что капитан Сирл рассчитал для меня, сколько же на
самом  деле  продлится  падение.  Получается  час  тридцать  пять  минут,  с
возможной ошибкой в две-три минуты. Гарантировать абсолютную точность мы  не
можем,  ха-ха! Вы, несомненно, заметили, что  поле тяготения нашего спутника
чрезвычайно мало. Вторая космическая скорость  составляет здесь  всего около
десяти  метров в секунду. Бросьте  какой-нибудь предмет с такой скоростью, и
он больше сюда не вернется. Верно, мистер Гопкинс?
     - Совершенно верно.
     - А теперь перейдем  к делу. Сейчас  мы думаем вывести мистера Мейза на
прогулку. Как  только он  окажется  точно  под  Юпитером,  мы  снимем с  его
скафандра  реактивные  пистолеты  и... э...  придадим  мистеру  Мейзу  некое
ускорение. Мы  охотно догоним его на нашем корабле и подберем, как только вы
передадите нам украденное вами  имущество.  Из моего объяснения вы, конечно,
поняли, что время  играет тут очень  важную  роль. Час тридцать пять минут -
удивительно короткий срок, не так ли?
     - Профессор! - ахнул я. - Вы этого не сделаете?
     - Помолчите! - рявкнул он. - Итак, мисс Митчелл, что вы на это скажете?
     Лицо Мериэн отразило ужас, смешанный с недоверием.
     - Это  попросту  блеф! - воскликнула она.  - Я  не  верю,  что  вы  это
сделаете! Команда не позволит вам!
     Профессор вздохнул.
     -  Очень жаль.  Капитан Сирл,  мистер  Грувс,  пожалуйста,  сходите  за
арестованным и выполняйте мои указания.
     - Есть, сэр, - торжественно ответил Сирл.
     Мейз явно был испуган, но не думал уступать.
     - Что вы еще задумали? - спросил он, когда ему дали его скаф
     Сирл забрал его реактивные пистолеты.
     - Одевайтесь - распорядился он. - Мы идем гулять.
     Только теперь я  сообразил,  что задумал  профе  Конечно,  все это
блеф, колоссальный блеф,  он не бросит Мейза на Юп Да если бы и захотел
бросить, Сирл и Грувс  на это не пойдут. Но ведь Мериэн раскусит обман, и мы
сядем в лужу.
     Убежать  Мейз не мог;  без  реактивных  пистолетов он  был  беспомощен.
Сопровождающие взяли его под руки и потащили, будто привязной аэростат.  Они
тащили его к горонту - и к Юпитеру.
     Я  посмотрел  на  соседний  корабль  и  увидел,  что  Мериэн   стоя   у
иллюминатора, провожает взглядом  удаляющееся  трио. Профессор Форстер  тоже
заметил это.
     - Надеюсь, мисс Митчелл, вы понимаете, что мои люди потащили  не пустой
скаф Позволю себе посоветовать вам вооружиться телескопом. Через минуту
они скроются за горонтом, но вы сможете  увидеть мистера  Мейза, когда  он
начнет... гм... восходить.
     Динамик молчал. Казалось, томительному ожиданию  не будет конца.  Может
быть, Мериэн задумала проверить решимость профессора?
     Схватив бинокль, я направил его на небо над таким  до нелепости блким
горонтом.  И   вдруг  увидел  крохотную   вспышку  света  на  желтом  фоне
исполинского диска Юпитера. Я быстро поправил фокус и различил  три фигурки,
поднимающиеся в космос. У меня  на глазах они разделились: две  притормозили
ход  пистолетами и  начали падать обратно на  "Пятерку", а третья продолжала
лететь прямо к грозному небесному тепу.
     Я в ужасе повернулся к профессору.
     - Они это сделали! Я думал, что это блеф!
     -  Мисс  Митчелл,  несомненно,   тоже  так  думала  -  холодно  ответил
профессор, адресуясь к микрофону. - Надеюсь, мне не надо  вам объяснять, чем
грозит промедление.  Кажется,  я уже говорил, что падение  на Юпитер с нашей
орбиты длится всего девяносто пять минут. Но вообще-то хватит и сорок минут,
потом будет поздно...
     Он сделал выразительную паузу. Динамик молчал.
     - А теперь - продолжал профессор, - я выключаю преемник, чтобы бежать
бесполезных  споров.  Разговор  мы  возобновим,  только  когда  вы  отдадите
статую... И остальные предметы,  о которых мистер Мейз столь неосмотрительно
проговорился. Всего хорошего.
     Прошло  десять  томительных  минут. Я  потерял  Мейза    виду  и  уже
спрашивал себя, не пора  ли связать  профессора  и помчаться вдогонку за его
жертвой, пока мы еще не стали убийцами.  Но ведь кораблем управляют те самые
люди, которые своими руками совершили преступление. Я вконец растерялся.
     Тут  на "Генри Люсе" медленно открылся люк  и  показались  две фигуры в
скафандрах, поддерживавшие предмет наших раздоров.
     - Полная капитуляция. -  Профессор удовлетворенно  вздохнул,  -  Несите
сюда, - распорядился он по радио. - Я открою шлюз.
     Он  явно не торопился.  Я  все время поглядывал на  часы  -  прошло уже
пятнадцать  минут. В воздушном шлюзе  загремело, зазвенело, потом  открылась
дверь и вошел капитан Гопкинс. За ним следовала Мериэн,  которой для полного
сходства  с Клитемнестрой не  хватало только окровавленной секиры.  Я боялся
встретиться с ней взглядом,  а  профессор  хоть бы  что?  Он прошел  в шлюз,
проверил, все ли возвращено, и вернулся, потирая руки.
     - Ну,  так, - весело сказал  он. - А теперь  присаживайтесь,  выпьем  и
забудем это неприятное недоразумение.
     - Вы с ума сошли!  - возмущенно крикнул  я, показывая на часы. - Он уже
пролетел половину пути до Юпитера!
     Профессор Форстер поглядел на меня с осуждением.
     - Нетерпение - обычный порок юности, - пронес он. - Я не вижу никаких
причин торопиться.
     Тут впервые заговорила  Мериэн;  по ее лицу было видно, что  она  не на
шутку испугана.
     - Но ведь вы обещали, - прошептала она.
     Профессор внезапно сдался. Последнее  слово осталось за ним, и он вовсе
не хотел продлевать пытку.
     -   Успокойтесь,  мисс  Митчелл,   и  вы,  Джек,  -  Мейз  в  такой  же
безопасности, как и мы с вами. Его можно забрать в любую минуту.
     - Значит, вы мне солгали?
     - Ничуть. Все, что я  вам говорил, - чистая правда.  Только вы  сделали
неверный  вывод. Когда  я  говорил вам, что тело, брошенное  с нашей орбиты,
упадет на  Юпитер  через  девяносто пять минут, я - прнаюсь, не без задней
мысли  -  умолчал об  одном  важном  условии.  Надо  было  добавить:  "Тело,
находящееся в покое по отношению к Юпитеру". Ваш друг, мистер Мейз, летел по
орбите вместе со спутником и с такой же скоростью, как спутник. Что-то около
двадцати шести километров  в секунду, мисс  Митчелл. Да, мы выбросили его  с
"Пятерки" по направлению к Юпитеру. Но скорость, которую мы  ему сообщили, -
пустяк,  практически  он  продолжает  лететь  по  прежней орбите.  Он  может
приблиться к Юпитеру - капитан Сирл все  это  высчитал - самое большое  на
сто километров. В конце витка, через двенадцать часов, он будет в той  самой
точке, откуда стартовал, без всякой помощи с нашей стороны.
     Наступило долгое, очень долгое молчание. Лицо Мериэн выражало и досаду,
и облегчение, и злость человека, которого обвели вокруг пальца. Наконец  она
повернулась к капитану Гопкинсу.
     - Вы, конечно, знали все это! Почему вы мне ничего не сказали?
     Гопкинс укорненно посмотрел на нее.
     - Вы меня не спросили, - ответил он.
     Мы забрали Мейза через час. Он улетел  всего на двадцать километров,  и
нам ничего не  стоило отыскать его по маячку  на его скафандре. Его радиофон
был выведен  строя, и теперь-то я  понял почему. Мейз был достаточно умен,
чтобы  сообразить, что  ему ничего  не грозит, и, если бы радио работало, он
связался бы со своими и разоблачил наш обман.  А впрочем, кто знает! Лично я
на его месте  предпочел бы дать отбой, хотя бы совершенно точно знал, что со
мной ничего не случится. Сдается мне, ему там было очень одиноко...
     Догнав Мейза  на  самом  малом  ходу,  мы втащили его внутрь.  К  моему
удивлению, он не устроил нам никакой сцены: то  ли был слишком рад вернуться
в нашу  уютную  кабину, то  ли решил, что проиграл в  честном бою и не стоит
таить зла на победителя. Думаю, что второе вернее.
     Ну вот,  пожалуй,  и все, если не  считать, что на прощание  мы еще раз
натянули   Мейзу  нос.  Ведь  коммерческий   груз  на  его  корабле  заметно
уменьшился,  значит, и горючего требовалось  меньше, а  лишки мы  оставили
себе.  Это  позволило  -  нам  увезти  "Посланника"  на Ганимед. Разумеется,
профессор выписал Мейзу чек за горючее, все было вполне законно.
     И  еще один  характерный эпод, о котором я  должен вам  рассказать. В
первый же  день после  того, как в Британском музее открылся новый  отдел, я
пошел туда  посмотреть  на  "Посланника": хотелось  проверить,  будет ли его
воздействие  на меня таким же сильным в  новой  обстановке. (Ну так вот: это
было  совсем  не  то, но все-таки впечатление сильное, и отныне я весь музей
воспринимаю как-то иначе.)- В зале было множество посетителей, и среди них я
увидел Мейза и Мериэн.
     Кончилось тем, что мы зашли в ресторан и очень приятно провели время за
столиком. Надо отдать должное Мейзу,  он  не  злопамятен.  Вот только Мериэн
меня огорчила.
     Ей-богу, не понимаю, что она в нем находит.


Артур Кларк. Колыбель на орбите


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Л.Жданова
----------------------------------------------------------------------------
     Прежде чем мы начнем хотелось бы подчеркнуть одну вещь, которую многие,
похоже, забывают. Двадцать первый век наступит не завтра - он начнется годом
позже  1 января 2001  года. Хотя календари после  полуночи будут отсчитывать
2000-й год, старый век продлится еще двенадцать месяцев. Каждые сто лет нам,
астрономам, приходится снова и снова объяснять это, но все напрасно. Стоит в
счете веков появиться двум нулям, как уже идет пир горой}
     Так  вы хотите узнать, какое  событие больше  всего запомнилось мне  за
полвека  космических  исследований...  Конечно,  уже взяли  интервью  у  фон
Брауна? Как он поживает? Приятно слышать; я не видел его после  симпозиума в
Астрограде в честь его восьмидесятилетия, с тех пор он не прилетал с Луны.
     Что говорить, я повидал немало великих событий в истории  космонавтики,
начиная с запуска первого спутника. В двадцать пять лет я был вычислителем в
Капустном  Яру,  недостаточно   важная  личность,   чтобы  присутствовать  в
контрольном центре,  когда шел  отсчет последних секунд. Но я слышал  старт.
Только однажды за всю жнь я слышал звук, который поразил меня еще сильнее.
(Что это было? После скажу.) Как только стало вестно, что спутник вышел на
орбиту, один  ведущих ученых вызвал свой "зил",  и мы покатили в Волгоград
отмечать событие.  Сто километров  одолели  за то же время, за какое спутник
совершил первый оборот вокруг  Земли - неплохая скорость! (Кто-то подсчитал,
что выпитой на следующий день водки хватило бы для запуска  крошки-спутника,
который конструировали американцы, но я в этом не уверен.)
     Большинство учебников истории утверждает, что  именно тогда,  4 октября
1957  года, начался  Космический Век.  Я не собираюсь  спорить  с ними,  но,
по-моему, самое увлекательное было потом. Что может сравниться по драматму
с тем случаем, когда военные корабли США мчались на выручку Дмитрию Калинину
и в последний  миг выловили  Южной  Атлантики его капсулу? А радиорепортаж
Джерри Уингайта, его красочные эпитеты, на которые ни один цензор не  посмел
покуситься, когда  он  обогнул  Луну  и  впервые  увидел воочию  ее обратную
сторону! А всего пять лет спустя - телевионная передача  кабины "Германа
Оберта", когда корабль  прилунился на  плато в Заливе Радуг. Он и сейчас там
стоит вечным памятником людям, которых схоронили рядом с ним...
     Все  это  были  великие вехи на пути в  космос, но вы ошибаетесь,  если
думаете,  что  я буду  говорить  о них.  Меня  больше всего  поразило совсем
другое. Я даже не уверен, сумею ли хорошо рассказать,  а  если в сумею - как
вы это подадите? Ведь  нового ничего не будет, газеты тогда только об этом и
писали.  Но  большинство  них  упустило самую  суть, для прессы  это  была
просто выигрышная "человечная" черточка, только и всего.
     Было  это через двадцать лет после запуска первого  спутника,  вместе с
другими я находился тогда та Луне. Правда, к тому времени я стал уже слишком
важной  персоной, чтобы заниматься наукой. Прошло больше  десятка лет  с тех
пор,  как  я составлял программы для электронной машины;  теперь  моя задача
была несколько сложнее - "программировать" людей, ведь я отвечал  за  проект
АРЕС, готовил первую экспедицию на Марс.
     Стартовать, понятно, решили с Луны, там тяготение намного слабее, и для
запуска нужно  в пятьдесят раз меньше горючего,  чем  на Земле.  Хотели было
собирать корабли, на орбите спутника  - еще меньше горючего надо для вылета,
-  но когда продумали  все как следует, эта идея  отпала.  Не так-то  просто
устраивать  в космосе заводы и  мастерские; невесомость  скорее мешает,  чем
помогает, когда вам нужно, чтобы  все предметы беспрекословно слушались вас.
К  тому времени,  в конце  семидесятых годов.  Первая  Лунная  База работала
полным ходом. Химические заводы и всякие мелкие предприятия  проводили все
для поселка.  И мы решили использовать их, вместо  того чтобы ценой огромных
усилий и затрат сооружать в космосе новые.
     "Альфу"  "Бету" и  "Гамму" - три корабля экспедиции -  собирали на  дне
Платона. Здесь в кольце гор простерлась, пожалуй, самая гладкая равнина этой
стороны Луны, и настолько обширная, что наблюдателю, стоящему в ее центре, и
не придет в голову, что он находится на  дне кратера: горы скрыты  далеко за
горонтом. Герметичные купола базы стояли в  десяти километрах от стартовой
площадки  и  были связаны с  ней канатной дорогой; эти дороги очень нравятся
туристам, но, на мой взгляд, сильно уродуют лунный пейзаж.
     В первые дни освоения жнь на Луне была далеко не сладкой, мы не могли
и мечтать  об удобствах, которые теперь стали обычными. Центральный Купол, с
его  парками  и озерами,  тогда  существовал только  на  ватманской  бумаге;
впрочем, мы все равно  не смогли бы им насладиться, проект АРЕС поглощал нас
всецело.  Человек  готовился совершить первый прыжок в большой космос; уже в
ту пору мы  рассматривали  Луну  всего лишь как  предместье Земли,  камень в
реке,  на  который  можно  опереться и прыгнуть, куда  тебе надо. Наши мысли
лучше всего выразить словами Циолковского - они висели у меня в  кабинете на
стене, чтобы каждый мог видеть:
     НАША ПЛАНЕТА ЕСТЬ КОЛЫБЕЛЬ РАЗУМА.
     НО НЕЛЬЗЯ ВЕЧНО ЖИТЬ В КОЛЫБЕЛИ
     (Что вы сказали? Нет-нет, я никогда не встречался с Циолковским. В 1935
году, когда он умер, мне было всего четыре года!)
     После многих лет секретности было очень приятно работать рука об руку с
людьми  всех наций над проектом, осуществлять который помогал весь   Из
моих четырех заместителей один  был американец,  другой -  индиец, третий  -
китаец, четвертый - русский. И хотя  ученые разных  стран всячески старались
перещеголять друг  друга, это было полезное соперничество, оно только шло на
благо нашему  делу. Посетителям,  не забывшим старые недобрые  времена, я не
раз с гордостью напоминал:
     - На Луне нет секретов.
     Ну  так вот, я  ошибался: секрет был,  притом у  меня под носом, в моем
собственном  управлении. Возможно,  я  бы  и заподозрил  что-нибудь, если бы
бесчисленные детали проекта АРЕС не заслонили от меня все прочее. Теперь-то,
оглядываясь  назад,  я  вижу,  что  было  вдоволь  всевозможных   намеков  и
прнаков, но тогда я ничего не заметил.
     Правда, от моего внимания не ускользнуло, что Джим Хатчинс, мой молодой
заместитель - американец, становится все более рассеянным, словно его что-то
заботило.  Раз  или  два  пришлось даже  сделать  ему  выговор  за небольшие
упущения;  он  обижался  и  заверял,  что  это  не повторится.  Хатчинс  был
типичный, ярко выраженный колледж-бой, каких  Соединенные Штаты поставляют в
рядных количествах, очень добросовестный, хотя звезд с неба не  хватал. Он
уже три года был на Луне и едва ли не  первым забрал с Земли свою  жену, как
только  отменили ограничения. Я так  никогда и не выяснил,  каким образом он
оказался  замешанным в  этой истории;  видимо,  сумел нажать тайные пружины,
хотя уж его-то никак нельзя было представить  себе главным действующим лицом
международного заговора. Да что там международного - тут и Луна участвовала,
десяток людей, вплоть до высшего начальства в Управлении Астронавтики.
     Мне до сих пор кажется чудом, что они сумели все сохранить в тайне.
     Восход солнца начался  уже  два дня назад по  земному времени, но  хотя
четкие тени заметно укоротились, до  лунного полудня было еще пять  дней. Мы
готовились провести первое статическое испытание двигателей "Альфы"; силовая
установка  была вся  смонтирована,  корпус корабля собран.  Стоя на равнине,
"Альфа"  напоминала скорее часть нефтеперегонного комбината, чем космический
корабль, но нам она казалась прекрасной, символом будущих завоеваний.
     Момент ответственный: еще никогда не делали  таких  мощных термоядерных
двигателей, и, несмотря на  все старания,  полной уверенности  не было. Если
теперь что-нибудь не  сработает, проект  АРЕС может быть  оттянут не на один
год. -  Отсчет времени уже начался, когда ко мне подбежал Хатчинс, бледный и
озабоченный.
     -  Мне нужно немедленно доложить на  Базу,  -  выпалил он. -  Это очень
важно!
     - Важнее испытания? - язвительно осведомился я, сдерживая досаду.
     Он помялся, словно хотел мне что-то объяснить, потом коротко ответил:
     - Да, пожалуй.
     - Хорошо, - сказал я, он тотчас исчез.
     Я мог бы потребовать у него объяснения, но  подчиненным надо  доверять.
Возвращаясь  к  центральному  пульту управления, я раздраженно говорил себе,
что сыт по горло  этим взбалмошным  юнцом,  надо будет попросить,  чтобы его
забрали  от  меня.  И  ведь  что  всего  удивительнее:  он не меньше  других
волновался, как пройдет испытание, а сам вдруг умчался по канатной дороге на
Базу. Пузатый цилиндр кабины  уже был на полпути  к следующей опоре, скользя
по едва заметным тросам подобно какой-то невиданной птице.
     Пять минут спустя я совсем разозлился. Целая группа приборов-самописцев
вдруг  забастовала,  пришлось отложить  испытания  на три часа. Я  метался в
контрольном  центре, твердя  всем  и каждому  (благо им некуда было от  меня
спастись), что у  нас в Капустином Яру  таких  вещей  не случалось. Наконец,
после  второй  чашки кофе я слегка успокоился;  и тут  в динамиках прозвучал
сигнал  "слушайте  все".  Только  один сигнал  считался  еще  важнее  -  вой
аварийных сирен. За все мои годы в Лунном поселке я  дважды  слышал его  - и
надеюсь больше никогда не услышать.
     Голос, который затем раздался в каждом помещении на Луне  и в наушниках
каждого рабочего на безмолвных равнинах, принадлежал  генералу  Моше Стайну,
председателю  Управления  Астронавтики.   (Тогда   еще  существовали  всякие
почетные титулы, хотя никто уже не придавал им значения.)
     -  Я говорю   Женевы,  - начал генерал Стайн, -  на  мою долю  выпало
сделать важное сообщение. Последние девять месяцев проходил  ответственейший
эксперимент.  Мы  держали  его  в  секрете,  считаясь   с  непосредственными
участниками опыта  и  не желая пробуждать ненужных  надежд или опасений.  Вы
помните, еще недавно многие специалисты вообще не верили, что человек сможет
жить в космосе; и на сей раз нашлись пессимисты, они сомневались, удастся ли
сделать  следующий  шаг  в  покорении  вселенной.  Теперь доказано,  что они
ошибались:  разрешите  представить вам Джорджа  Джонатана  Хатчинса, первого
Уроженца Космоса.
     Последовал щелчок  -  какое-то переключение,  - затем пауза, непонятные
шорохи и шепот.  И вдруг на всю Луну и половину Земли -  звук,  о котором  я
обещал вам рассказать, самый поразительный звук,  какой мне довелось слышать
за всю свою жнь.
     Это   был  слабый  плач  новорожденного  младенца,  первого  в  истории
человечества,  который родился  вне Земли! В полной  тишине, воцарившейся  в
контрольном центре, мы  поглядели сперва друг  на друга, потом на корабли на
сияющей равнине. Всего несколько минут назад нам казалось, что на свете  нет
ничего важнее  их. И вот  им пришлось  отступить  перед тем, что проошло в
Медицинском  Центре - и что будет в грядущих веках происходить миллиарды раз
в бесчисленных мирах.
     Вот   тогда-то,   уважаемые  друзья,   я   почувствовал,   что  человек
действительно утвердился в космосе.


Артур Кларк. Созвездие Пса


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Л.Жданова
----------------------------------------------------------------------------
     Неистовый лай в  первый миг только раздосадовал  меня. Я повернулся  на
другой бок и сонно буркнул:
     - Замолчи, глупая собака.
     Но  дремота  длилась  лишь долю  секунды;  тут  же  я  совсем  очнулся,
вернулось сознание, и с ним пришел страх. Страх одиночества, страх безумия.
     Я боялся открыть  глаза,  боялся увидеть. Рассудок говорил мне, что еще
ни одна собака не ступала на поверхность этого мира, что между мной и Лайкой
- четверть миллиона миль в пространстве, больше того - пять лет во времени.
     - Тебе приснилось, - сердито сказал я себе.  - Не будь идиотом, открой,
глаза! Крашеные стены - вот все, что ты увидишь.
     Разумеется, так и было. Крохотная кабина пуста, дверь плотно затворена.
Я  был наедине со  своими воспоминаниями, во власти неясной  печали, которая
часто   овладевает    человеком,   когда   яркий   сон   сменяется   тусклой
действительностью. Ощущение  утраты  было  настолько  горьким,  что хотелось
снова уснуть. Хорошо, что  я устоял: в тот миг сон был равносилен смерти. Но
я не подозревал  этого еще пять секунд - целую вечность, которую я провел на
Земле, ища утешения в прошлом.
     Откуда взялась Лайка,  так  и  не удалось  установить, хотя  сотрудники
обсерватории  расспрашивали знакомых, а  я  поместил несколько объявлений  в
газетах Пасадены. Я нашел ее - одинокий, брошенный комок шерсти - на обочине
шоссе  летним вечером,  направляясь в  Пал  Я не любил собак, вообще не
любил  животных,  но  нельзя  же бросить беспомощное  маленькое  существо на
провол судьбы,  которую  олицетворяли стремительные  автомашины.  Подавляя
отвращение  и жалея, что нет перчаток, я подобрал ее и затолкал в  багажник.
Мне вовсе не хотелось рисковать обивкой моей новенькой машины, а в багажнике
собака, как мне казалось, не могла натворить большой беды. Я ошибся.
     Остановив машину возле  "Монастыря" (жилой дом для  астрономов, где мне
предстояло  провести следующую  неделю), я без  особого восторга учил свою
находку. Сперва- то я думал отдать щенка  сторожу, но  тут  песик заскулил и
открыл  глаза.  Он  смотрел  так  беспомощно,  так  доверчиво...  Словом,  я
передумал.
     После я  иногда  жалел  об  этом,  правда, недолго. Я и  не подозревал,
сколько хлопот может доставить подрастающий пес, намеренно и нечаянно. Счета
за чистку и  починку росли; особенно страдали  мои носки  и "Астрофический
журнал".  Но в  конце  концов  Лайка  научилась  вести  себя  и  дома,  и  в
обсерватории; мне  кажется,  всех  собак  только  она одна побывала внутри
купола, где помещался  двухсотдюймовый телескоп. Там она  могла часами  тихо
лежать  в укромном  уголке,  а  я  занимался наладкой в  своей клетушке;  ей
достаточно  было  слышать  мой  голос.  Другие  астрономы  не  меньше  моего
привязались к  ней (имя "Лайка" предложил наш фик, старик Андерсон), но  с
самого начала она была моей  собакой и  больше никого не слушалась. Да и мне
она не всегда подчинялась.
     Это было великолепное  животное, почти чистокровная восточноевропейская
овчарка.  Видимо, -за этого "почти" ее и  бросали. (До сих пор злюсь,  как
вспомню, а может  быть, это зря, ведь я  не  знаю, как  было дело.) Если  не
считать  двух темных  пятен  над глазами, она была дымчато-серой, с  мягкой,
шелковистой шерстью.  Когда  уши  торчали, ока казалась  необычайно умной  и
внимательной. Обсуждая с коллегами типы спектров или эволюцию звезд, я готов
был поверять, что Лайка следит за нашей беседой.
     Я по сей день  не могу понять, почему она так привязалась ко мне;  даже
среди людей  у меня друзей  очень мало.  И,  однако,  когда я после  долгого
отсутствия возвращался  в  обсерваторию, она выходила  себя  от  восторга,
прыгала  на  задних  лапах,  опираясь  передними  на  мои  плечи  (она  шутя
дотягивалась  до них),  и радостный вг совсем  не вязался с могучим ростом
Лайки. Уж я старался не уезжать надолго;  в дальние  путешествия нельзя было
взять  с  собой  собаку,  но  в  коротких  поездках  она  почти всегда  меня
сопровождала. Лайка была со мной и в тот раз, когда я поехал на север, чтобы
участвовать в этом злополучном семинаре в Беркли.
     Нас  приютили  мои  друзья по  университету. При всей их учтивости было
очевидно, что  их не радует  присутствие  в доме такого чудовища.  Я заверил
хозяев,  что Лайка ведет  себя  безупречно; с большой неохотой они разрешили
мне держать ее в комнате.
     - Сегодня ночью вы можете не бояться грабителей, - сказал я.
     - В Беркли грабителей нет, - последовал ответ.
     Но среди  ночи  мне на  миг почудилось, что они ошиблись. Меня разбудил
яростный вгливый лай,  я  слышал  от Лайки такое только раз  -  когда  она
впервые увидела корову  и не могла понять, что это такое. Бранясь, я сбросил
одеяло  и  нырнул во мрак незнакомого дома.  Главное - утихомирить Лайку, не
дать  ей разбудить хозяев, если только  я не опоздал. Грабитель, конечно  ж,
давно удрал. Я от души надеялся, что это так...
     Несколько  секунд  я стоял возле  выключателя  на лестничной  площадке.
Зажигать или не  зажигать?  Наконец,  я  рявкнул:  "Молчи, Лайка!" - и нажал
кнопку; холл вну озарился ярким светом.
     Лайка неистово скреблась в дверь и продолжала вгливо лаять.
     - Если  тебе надо погулять, - сердито сказал я, -  вовсе не обязательно
поднимать такой шум!
     Я спустился, отодвинул задвижку, и собака ракетой вырвалась наружу.
     Было тихо, безветренно, лунный серп боролся с  сан-францисским туманом.
Стоя в светлой  мгле, я смотрел  через залив  на  огни  города и ждал Лайку,
чтобы  отчитать  ее  по заслугам. Я все еще ждал,  когда - во  второй  раз в
двадцатом столетии - пробудились от спячки здешние подземные силы.
     Как ни странно,  я не испугался, во всяком случае, в первый миг. Помню,
прежде чем я осознал угрозу,  две мысли мелькнули у меня  в голове. "Уж  эти
геофики, -  сказал я  себе, - могли  бы  хоть как-то предупредить нас".  И
удивился: "Вот не думал, что от землетрясения такой шум!".
     Почти одновременно до  меня  дошло,  что толчок незаурядный. О том, что
было дальше, предпочитаю не вспоминать. Только на следующий  день спасателям
удалось увезти  меня: я отказывался  расстаться с Лайкой. Глядя на рухнувший
дом, в котором лежали тела  моих друзей, я знал,  что  обязан ей жнью.  Но
разве можно было требовать  от пилотов вертолета, чтобы они это понимали? Не
упрекну их и за то, что они сочли меня обезумевшим, ведь  столько несчастных
бродило среди обломков и пожарищ.
     С той поры мы разлучались разве что на несколько часов.  Мне говорили -
и я охотно верю этому, - что  я все меньше и меньше интересовался  обществом
людей, хотя и  не стал отшельником или мантропом. Звезды и Лайка заполняли
все мое рабочее время  и досуг.  Мы подолгу гуляли вместе по горам, это было
самое счастливое  время моей жни.  И лишь одно облако омрачало горонт: я
знал, в отличие от Лайки, что счастью скоро придет конец.
     Переброска готовилась уже больше  десяти лет. Еще  в шестидесятых годах
было  прнано,  что  Земля  -   неподходящее   место  для   астрономической
обсерватории.  На  Луне даже малогабаритные  навигационные  приборы  намного
превзошли возможности всех телескопов, которые глядели в космос  сквозь мрак
и  мглу  земной  атмосферы.  Исчерпалась история.  Маунт-Вильсон.  Паломара.
Гринвича  и других  славных  обсерватории. Для обучения они еще годились, но
границы исследования надо было переносить в космос.
     И  я  должен  переехать.  Мне  уже  предложили   должность  заместителя
директора  обсерватории  Фарсайда. В несколько месяцев я решу  проблемы, над
которыми бился  много лет. За пределами атмосферы я узнаю, что  значит  быть
слепым, который вдруг обрел зрение.
     Конечно, нечего было и говорить о  том,  чтобы взять  с собой Лайку. На
Луну допускались только  подопытные животные;  наверное, пройдет еще не один
десяток  лет,  прежде  чем  можно  будет  заводить там  любимцев,  да  и  то
понадобится  целое состояние,  чтобы  доставить  их  туда  и  прокормить.  Я
подсчитал, что моего - совсем неплохого  - жалованья никак не  хватит: Лайка
привыкла съедать два фунта мяса В день.
     Выбор был  предельно  прост. Я  мог остаться  на Земле, отказавшись  от
ученой карьеры. Или отправиться на Луну, отказавшись от Лайки.
     В конечном счете,  она была  всего  лишь собака.  Десяток лет  и  Лайка
умрет; к этому времени я могу достичь зенита своей ученой  карьеры.  Ни один
здравомыслящий человек не  стал бы колебаться, все же я колебался, и если вы
до сих пор не поняли, почему, то никакие мои слова не помогут.
     Приговор был вынесен  заочно. До последней недели я не мог решить,  как
поступить с Лайкой. И когда доктор Андерсон  вызвался присмотреть  за ней, я
вяло согласился,  забыв даже  как следует  поблагодарить. Старый фик и его
жена  с  первого  дня  полюбили  Лайку;  боюсь,  я  показался  им  человеком
бесчувственным и бессердечным. А ведь было как раз наоборот.
     Мы в последний раз прошли  с ней вместе по холмам, затем я молча вручил
собаку Андерсонам и больше ее не видел.
     Вылет задержался почти на сутки, ждали, пока уймется сильное  магнитное
возмущение,  да и то активность поясов Ван-Аллена была настолько велика, что
мы  выходили  через  "трубу"   над   Северным  полюсом.  Невесомость  всегда
неприятна,  а в придачу  мы все осовели  от  антирадиационных  медикаментов.
Когда я снова стал интересоваться окружающим, корабль был уже над Фарсайдом;
не увидел я, как Земля ныряет за горонт. Да я и не очень-то жалел об этом,
мне тогда совсем не хотелось вспоминать прошлое, я предпочитал думать только
о будущем. Меня преследовало чувство вины: я  покинул существо, которое меня
любило, верило в меня. Чем я лучше тех, кто бросил щенка на обочине пыльного
Паломаросого шоссе?
     Весть о том,  что она умерла,  пришла  через  месяц. И никакой  видимой
причины,  Андерсоны делали для нее все, и они  сильно горевали. Просто Лайке
не  хотелось жить.  Несколько дней я сам  думал о  смерти, но труд - великое
лекарство, а моя программа  развивалась полным ходом. Забыть Лайку я не мог,
но постепенно воспоминания перестали причинять боль.
     Почему  же они  с такой  силой  вернулись теперь,  пять лет  спустя, на
обратной  стороне Луны? - Я пытался  понять, в  чем дело;  вдруг все  здание
вздрогнуло, точно от могучего удара. Дальше  я действовал не размышляя, руки
сами закрыли  гермошлем аварийного скафандра,  когда  опоры подались и стена
распахнулась,  выпустив на  волю взвгнувший воздух.  Благодаря тому, что я
автоматически нажал  кнопку  Общей  тревоги, мы потеряли  всего двоих,  хотя
толчок -  самый сильный  всех,  зарегистрированных на Фарсайде, - разрушил
все три герметических купола обсерватории.
     Нужно ли говорить, что я не верю в сверхъестественные  силы.  Все,  что
проошло,  объясняется   рационально,  нужно  лишь  немного  разбираться  в
психологии.  Во  время второго Сан-францисского  землетрясения Лайка была не
единственной собакой, которая  почуяла блкую беду; вестно много случаев.
И когда мое недремлющее подсознание уловило первые, слабые вибрации в недрах
Луны, настороженный воспоминаниями рассудок тотчас отозвался.
     Человеческий разум бирает необычные и хитроумные пути, он знал, какой
сигнал  быстрее всего дойдет до меня. Вот и все, конечно, можно сказать, что
в обоих  случаях меня разбудила Лайка, но тут  и не пахнет мистикой, не было
никакого чудесного зова через бездну, которой ни человеку, ни собаке не дано
преодолеть.
     В чем, в чем, а уж в этом я уверен. И все-таки  случается, я просыпаюсь
в лунном безмолвии, мечтая, чтобы сон  продлился  несколько секунд,  чтобы я
еще  раз мог заглянуть  в эти ясные  карие глаза,  исполненные бескорыстной,
чистой любви, равной которой я  не нашел нигде -  ни на Луне,  ни  в  других
мирах.


Артур Кларк. До Эдема


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Л.Жданова
----------------------------------------------------------------------------
     - Похоже, что здесь дорога кончается, - сказал Джерри Гарфилд, выключая
моторы.
     Тихо  вздохнув,  насосы  смолкли,  и  разведочный  вездеход   "Бродячий
драндулет", лишившись  воздушной подушки,  лег на острые камни Гесперийского
плато.
     Дальше пути не  было. Ни насосы,  ни гусеницы  не помогли бы "Р-5" (как
официально назывался "Драндулет") одолеть выросший впереди эскарп. До Южного
полюса  Венеры оставалось всего тридцать миль, но с таким  же успехом он мог
находиться на  другой  планете. Хочешь  не хочешь, надо возвращаться,  снова
идти все эти четыреста миль среди чудовищного ландшафта.
     День  был  на диво ясный, видимость почти  тысяча ярдов. Не требовалось
никакого  радара, чтобы следить за утесами,  вырастающими на пути вездехода;
на этот раз их было видно невооруженным глазом. Сквозь  пелену  туч, которая
не  разрывалась уже много миллионов лет, просачивался зеленый свет,  будто в
подводном царстве; к тому же вдали все расплывалось во мгле. Так и  казалось
порой, что  вездеход скользит над морским  дном, и Джерри то  и дело удились
вверху, над головой, плывущие рыбины.
     - Связаться с кораблем и передать, что возвращаемся? - спросил он.
     - Погодите, - сказал доктор Хатчинс. - Надо подумать.
     Джерри  взглянул  на  третьего  члена экипажа,  надеясь  на  поддержку.
Напрасно. Коулмен  такой же одержимый,  как Хатчинс. Как бы неистово  они ни
спорили  между  собой,  оба  оставались  учеными, то  есть  - с точки зрения
рассудительного  инженера-штурмана  - людьми,  которые  не  всегда  способны
отвечать за свои поступки. И однако, если Коулу и Хатчу втемяшится в  голову
продолжать  путь,  ему  останется  только  выполнять  приказ,  записав  свой
протест...
     Хатчинс  прошелся  по  тесной  кабине,  учая  карты  и приборы. Потом
направил  прожектор  вездехода  на   скальную   стенку  и  стал  внимательно
разглядывать ее в бинокль.
     "Не  может быть, чтобы он  потребовал от меня штурмовать  эту  скалу, -
подумал Джерри. - "Р-5", как-никак, всего лишь вездеход, а не горный козел".
     Вдруг Хатчинс что-то увидел. На миг  задержав дыхание,  он затем  шумно
выдохнул и повернулся к Коулмену.
     - Посмотрите! -  Его  голос  дрожал от волнения.  - Чуть  левее черного
пятна! Что это, по-вашему?
     Он передал Коулмену бинокль; теперь тот замер, всматриваясь.
     - Черт возьми, - вымолвил он наконец. - Вы были правы.
     На Венере есть реки. Это след высохшего водопада.
     -  Учтите,  за  вами  обед  в "Бель  Гурмете",  как  только вернемся  в
Кембридж. С шампанским!
     - Запомню,  не бойтесь. Да за  такое открытие не только  что обед!..  И
все-таки ваши теории любой назовет сумасбродными.
     - Стоп, стоп, - вмешался Джерри. -  Какие еще тут реки-водопады? Каждый
знает, что их  на Венере  нет и не может быть.  В здешней бане такая жарища,
пары никогда не сгущаются...
     - Вы давно глядели на термометр? - вкрадчиво спросил Хатчинс.
     - Тут только успевай вездеходом управлять!
     -  Тогда позвольте  сообщить  вам  одну новость:  сейчас  около двухсот
тридцати,  а температура продолжает падать. По  Фаренгейту  точка кипения  -
двести двенадцать градусов. Не забывайте, мы почти у  Полюса, сейчас зима, и
мы на высоте шестидесяти тысяч футов  над  равниной. Все вместе  взятое дает
такой скачок, что если  похолодает  еще на несколько градусов, польет дождь.
Кипящий,  но все-таки дождь, вода,  а  не  А это, сколько бы  Джордж ни
упирался, совершенно меняет наше представление о Венере.
     - Почему? - спросил Джерри, хотя он уже и сам догадался.
     -  Где есть вода, может  быть  жнь. Мы  лишне поторопились  назвать
Венеру  бесплодной  только  потому, что средняя  температура  на поверхности
превышает  пятьсот градусов.  Уже тут  намного холоднее  - вот почему я  так
рвусь к Полюсу. Здесь, в горах, есть озера, и я хочу взглянуть на них.
     -  Но ведь кипящая вода! -  возразил  Коулмен. -  В ней ничто не  может
жить.
     -  На Земле  есть  водоросли,  живут.  И разве исследование  планет  не
научило  нас:  везде,  где  только  может возникнуть  жнь,  она возникает.
Пожалуйста, возможность, пусть единственная, налицо.
     -  Хотелось бы проверить вашу теорию. Но вы же видите: по этой скале не
подняться.
     - На вездеходе не подняться, верно. Но  влезть  самим по  стенке вполне
можно, даже в  термокостюмах.  Нам всего-то надо  пройти  несколько  миль  к
полюсу. Главное - эту стенку одолеть, дальше местность ровная, это  видно по
радарным картам. Думаю,  уложимся в... ну,  от силы в двенадцать часов.  Как
будто мы не ходили дольше, и в куда более сложных условиях.
     Это  верно.  Одежда,  которая  надежно  защищает человека  на  равнинах
Венеры, и  подавно  годится здесь,  где  температура всего на сотню градусов
выше, чем летом в Долине Смерти на Земле.
     -  Хорошо, -  сказал  Коулмен.  -  вы знаете  правила. Одному  выходить
нельзя, и кто- то  должен оставаться в вездеходе, держать  связь с кораблем.
Как решим вопрос на этот раз: шахматы или карты?
     - Шахматы слишком долго, - ответил Хатчинс,  - особенно, когда  играете
вы двое.
     Из ящика штурманского столика он достал потрепанную колоду.
     - Тяните, Джерри.
     - Десятка пик. Ну-ка побейте ее, Джордж.
     - Постараюсь...  Черт! Пятерка треф. Что  ж, передайте  привет от  меня
венерианцам.
     Вопреки  уверениям Хатчинса,  стенка оказалась  трудной. Не  так  уж  и
круто,  но  кислородный  прибор, охлаждаемый термокостюм и  научные  приборы
весили больше ста фунтов. Меньшая  гравитация - на тринадцать процентов ниже
земной  -  выручала, да не очень.  Они карабкались  по осыпям,  отдыхали  на
уступах и снова карабкались в  подводных сумерках.  Зеленое  сияние, которое
озаряло все вокруг, было ярче света полной  Луны на Земле. "Венере Луна ни к
чему, - подумал Джерри, - Ее не увидишь сквозь тучи,  и нет никаких океанов,
чтобы управлять приливом-отливом, к  тому  же немеркнущее полярное сияние  -
гораздо более надежный источник света".
     Они  поднялись больше  чем  на  две тысячи футов, когда стенка  наконец
сменилась  отлогим склоном.  Его  исчертили канавы,  явно  промытые  текущей
водой. Поискав немного, они вышли к лощине, достаточно  широкой  и глубокой,
чтобы ее можно было назвать руслом реки, и стали подниматься вдоль нее.
     - Знаете, я о чем подумал, - сказал Джерри, пройдя несколько сот ярдов,
- А не нарвемся мы на бурю? Не хотел бы я встретиться с валом кипящей воды.
     -   Если  будет   буря,   -  чуть   раздраженно   ответил  Хатчинс,  не
останавливаясь, - мы дали ее услышим. Успеем подняться повыше.
     Он прав,  конечно, но Джерри от этого не стало легче. С той минуты, как
они  перевалили через гребень и потеряли радиосвязь с вездеходом, в его душе
росла  тревога. Непривычно и  неприятно было оказаться оторванным  от других
людей.  С  Джерри это случилось впервые.  Даже на борту "Утренней Звезды", в
сотнях миллионов миль от Земли,  он мог отправить телеграмму своим блким и
почти  сразу  получить ответ. А тут несколько  ярдов  скалы  отрезали его от
всего  человечества; случись  с  ними что-нибудь,  никто  об этом не узнает,
разве  что другая экспедиция набредет на  их  тела. Джордж подождет, сколько
условленно, и возвратится к  кораблю  один. "Нет, -  сказал  себе  Джерри, -
плохой  меня  пионер космоса. Только любовь к хитрым машинам втравила меня
в космические  полеты... И некогда было  даже  задуматься, к чему  это может
привести. А теперь поздно".
     Вдоль вилистого русла они прошли  мили три  к полюсу, наконец Хатчинс
остановился, чтобы провести наблюдения и собрать образцы.
     - Похолодание продолжается! - воскликнул он. - Сейчас уже сто девяносто
девять  градусов. Намного ниже самой нкой температуры,  какую  до  сих пор
отмечали на Венере. Вот бы связаться с Джорджем и рассказать ему!
     Джерри проверил  все волны, попробовал вызвать и корабль  - прихотливые
колебания  ионосферы иногда допускали  такую дальнюю связь, - но не мог даже
уловить шороха несущей частоты сквозь треск и рокот гроз Венеры.
     -  А  это  будет  даже  еще  поважнее!  -  В  голосе  Хатчинса  звучало
неподдельное волнение. -  Концентрация кислорода  возрастает: уже пятнадцать
миллионных. У вездехода было всего пять, на равнине почти ничего.
     - Но ведь это пятнадцать миллионных!  -  возразил Джерри.  -  Все равно
нечем дышать!
     - Вы  не с того конца  подходите,  - отозвался Хатчинс,  -  никто им не
дышит. Но что-то его  образует. Откуда, по-вашему, взялся кислород на Земле?
Он  -  продукт жни,  деятельности  растений.  Пока на  Земле не  появились
растения, у нас была атмосфера вроде здешней, смесь углекислоты с аммиаком и
метаном.  Затем возникла растительность и постепенно менила атмосферу, так
что животным стало чем дышать.
     - Понятно, - сказал Джерри. - И вы думаете, как раз это теперь началось
здесь? - Похоже, что так. Нечто неподалеку отсюда  выделяет кислород.  Самая
простая догадка - здесь есть растительная жнь.
     - А  где есть растения,  - задумчиво пронес  Джерри, - там, очевидно,
рано или поздно появляются животные.
     - Верно, - ответил Хатчинс, собирая свои приборы и продолжая путь вверх
по  лощине,  -  Правда, на это нужно несколько  миллионов лет. Возможно,  мы
прилетели слишком рано. Жаль, если так.
     -  Все это здорово, - сказал Джерри, -  но вдруг мы встретим что-нибудь
такое, что нас невзлюбит? У нас нет оружия.
     Хатчинс неодобрительно фыркнул.
     -  Оно нам не нужно! Да вы посмотрите хоть на меня, хоть на себя! Любой
зверь при виде нас пустится наутек.
     Что  верно, то верно. Покрывающий  их с ног до головы металлированный
костюм- рефлектор  напоминал  блестящие  гибкие доспехи.  Из шлемов я ранцев
торчали антенны  - ни одно насекомое не могло похвастаться такими усиками. А
широкие  линзы,  через   которые   космонавты  глядели  на  мир,  напоминали
чудовищные бездумные глаза. Земные животные вряд ли пожелали  бы связываться
с такими тварями, но у здешних могут быть свои представления.
     Так думал Джерри, когда они неожиданно вышли к озеру. С первого взгляда
оно навело  его  на мысль  не  о жни, которую они искали, а о смерти.  Оно
простерлось черным зеркалом в складке между холмами, и дальний берег терялся
в  вечном тумане, а  над поверхностью  вивались и плясали пррачные вихри
пара. "Не хватает только  Харона,  готового  перевезти нас на  ту сторону, -
сказал себе Джерри. - Или Туонельского лебедя, чтобы он величественно плавал
взад-вперед, охраняя врата преисподней..."
     Но как ни  взгляни,  это  чудо: впервые человек  нашел на Венере воду в
свободном состоянии! Хатчинс  уже стоял на  коленях, будто задумал молиться.
Впрочем, он всего-навсего собирал капли драгоценной влаги, чтобы рассмотреть
их через карманный микроскоп.
     - Что-нибудь есть? - нетерпеливо спросил Джерри.
     Хатчинс покачал головой.
     -  Если что и есть, слишком мелкое  для этого прибора. Вот  вернемся на
корабль, там я получше все разгляжу. - Он запечатал пробирку  и положил ее в
контейнер  любовно, как  геолог - золотой  самородок.  Быть может  (и скорее
всего), это  самая обыкновенная вода. Но возможно также, что  это целый мир,
населенный неведомыми живыми созданиями, только-только ступившими на долгий,
длиной в миллиарды лет, путь к разумной жни.
     Пройдя с  десяток ярдов вдоль озера, Хатчинс остановился  так внезапно,
что Гарфилд едва не натолкнулся на него.
     - В чем дело? - спросил Джерри. - Что-нибудь увидели?
     - Вон то черное пятно, словно камень... Я его приметил еще до того, как
мы вышли к озеру.
     - Ну, и что с ним? По-моему, ничего необычного.
     - Мне кажется, оно растет.
     После Джерри всю  жнь вспоминая этот миг. Слова Хатчинса не вызвали у
него никакого сомнения, он был готов  поверить во что угодно, даже в то, что
камни растут. Чувство уединенности и  таинственности, угрюмое черное  озеро,
непрерывный  рокот  далеких  гроз,  зеленый свет полярного  сияния - все это
повлияло на его сознание, подготовило к приятию даже самого невероятного. Но
страха он пока не ощущал.
     Джерри  взглянул на камень. Футов  пятьсот до  него, примерно... В этом
тусклом умрудном свете трудно судить о расстояниях и размерах. Камень... А
может, еще  что-то? Почти черная плита, лежат горонтально у самого  гребня
невысокой  гряды.  Рядом  такое  же  пятно,  только  намного  меньше. Джерри
попытался прикинуть  и запомнить  расстояние  между  ними, чтобы проследить,
меняется оно или нет.
     И  даже тогда он заметал, что просвет между пятнами сокращается, это не
вызвало у него тревоги, только напряженное любопытство. Лишь после того, как
просвет  совсем  исчез и  Джерри понял,  что  глаза подвели  его, ему  стало
страшно - очень страшно.
     Нет,  это  не  движущийся  и  не  растущий  камень!  Это черная  волна,
подвижный ковер, который медленно, но неотвратимо ползет через гребень прямо
на них.
     Ужас - леденящий, паралующий - владел им,  к счастью, всего несколько
секунд. Страх пошел  на  убыль,  как только  Гарфилд понял, что его вызвало.
Надвигающаяся  волна слишком живо напомнила ему прочитанный много  лет назад
рассказ о муравьиных полчищах в Амазонас,  как они истребляют  все на  своем
пути...
     Но чем  бы  ни  была эта  волна,  она  ползла  слишком  медленно, чтобы
серьезно угрожать им - лишь бы  она не отрезала их от вездехода. Хатчинс, не
отрываясь,  разглядывал ее в бинокль. "Биолог не трусит, - подумал Джерри. -
С какой стати мне удирать, сломя голову, курам на смех".
     - Скажите же наконец -  что это? -  не  выдержал он: до ползущего ковра
оставалось всего около сотни ярдов, а Хатчинс все еще не  вымолвил ни слова,
не пошевельнул ни одним мускулом.
     Хатчинс сбросил с себя оцепенение и ожил.
     - Простите, - сказал он. - Я совершенно забыл о вас.
     Это - растение, что же еще. Так мне кажется, во всяком случае.
     - Но оно движется!
     - Ну,  и  что? Земные  растения  тоже  двигаются. Вы никогда  не видели
замедленных съемок плюща?
     - Но плющ стоит на месте и никуда не ползет!
     -  А  что вы скажете  о растительном  планктоне  в океанах? Он плавает,
перемешается, когда надо.
     Джерри сдался;  впрочем, наступающее на них чудо  все  равно лишило его
дара речи.
     Мысленно он продолжал называть  его ковром.  Ворсистый ковер с бахромой
по краям, толщина которого все время менялась:  тут  не толще пленки,  там -
около фута, а то и больше. Вбли строение было лучше  видно, и он показался
Джерри похожим на черный  бархат. Интересно, какой  он  на ощупь?  Но тут же
Гарфилд сообразил, что "ковер" в лучшем случае обожжет ему пальцы. Внезапный
шок часто влечет  за собой  приступ нервного веселья,  и он  поймал  себя на
мысли:  "Если венерианцы существуют, с ними  не  поздороваешься за руку. Они
нас ошпарят, мы их обморозим...".
     Пока  что  оно  их как  будто не  заметило,  просто-напросто  скользило
вперед,  как неодушевленная волна. Если  бы оно  не карабкалось через мелкие
препятствия, его вполне можно было бы сравнить с потоком воды.
     Вдруг, когда их разделяло всего десять  футов, бархатная волна менила
свое движение. Правое и левое крыло продолжали скользить вперед, но середина
медленно остановилась.
     - Окружает  нас,  - встревожился Джерри. - Лучше отступить, пока мы  не
уверены, что оно безобидно.
     К  его  облегчению,  Хатчинс  тотчас  сделал  шаг назад. После короткой
заминки странное существо снова, двинулось с  места, и  гиб в его передней
части сгладился.
     Тогда  Хатчинс шагнул вперед -  существо медленно  отступило. Несколько
раз  биолог повторяя  свой маневр,  и  живой поток неменно то наступал, то
отступал в такт  его  движениям. "Никогда не думал, - сказал  себе Джерри, -
что мне доведется увидеть, как человек вальсирует с растением...".
     - Термофобия, - пронес Хатчинс, - Чисто  автоматическая реакция.  Ему
не нравится наше тепло.
     - Наше тепло!  - воскликнул Джерри,  - Да ведь мы по  сравнению  с  ним
живые сосульки!
     - Верно. А  наши  костюмы?  Оно воспринимает их, не нас.  Да;  сглупил,
мысленно  вздохнул Джерри.  Внутри  термокостюма климат  отменный,  но  ведь
охлаждающая установка у меня  за спиной выделяет  в окружающий  воздух струю
жара. Неудивительно, что это растение отпрянуло.
     - Проверим, как оно отзовется на свет, - продолжал Хатчинс.
     Он  включил  фонарь  на  груди,  и  ослепительно  бельм  свет  оттеснил
умрудное сияние. До появления  на Венере людей здесь даже  днем  не бывало
белого света. Как в глубинах земных морей,  царили зеленью  сумерки, которые
медленно сгущались в кромешный мрак.
     Превращение было настолько  ошеломляющим, что  оба невольно вскрикнули.
Глубокая, мягкая чернота толстого бархатного ковра мгновенно исчезла. Вместо
нее  там,  куда падал  свет  фонаря, простерся,  поражая глаз, великолепный,
яркий красный  покров, обрамленный  золотистыми бликами.  Ни один персидский
шах  не  получал  от  своих  ткачей  столь  умительного гобелена,  а  ведь
космонавты видели случайное творение биологических сил. Впрочем, пока они не
включали своих  фонарей, этих потрясающих красок  вообще не существовало - и
они снова исчезнут, едва прекратится волшебное действие чужеродного  света с
Земли.
     - Тихов  был прав, - пробормотал  Хатчинс.  -  Жаль,  не  довелось  ему
убедиться.
     -  В  чем прав?  - спросил  Джерри,  хотя  ему  казалось  святотатством
говорить вслух перед лицом такой красоты.
     - Пятьдесят  дет  назад,  в Советском Союзе,  он  пришел  к выводу, что
растения, живущие  в  очень холодном климате, чаще всего бывают  голубыми  и
фиолетовыми,  а  в  очень  жарких  поясах  -  красными  или  оранжевыми.  Он
предсказал, что растения Марса окажутся фиолетовыми, а Венеры - если они там
есть - красными. И в обоих случаях  оказался прав. Но мы не можем стоять так
весь день, надо работать!
     - Вы уверены, что оно безвредно? - спросил Джерри на всякий случай.
     -  Совершенно.  Оно не  может  коснуться наших костюмов,  даже если  бы
захотело. Смотрите, уже обошло нас.
     Правда! Теперь  они видели его - если считать, что это одно растение, а
не колония, -  целиком. Неправильный круг диаметром около ста ярдов скользил
прочь,  как скользит по земле тень гонимого ветром  облака.  А там,  где  он
прошел,  скала  была испещрена  несчетным  множеством  крохотных  отверстий,
словно выеденных кислотой.
     -  Да-да, - подтвердил Хатчинс,  когда Джерри  сказал  об этом,  -  так
питаются  некоторые  лишайники. Выделяют  кислоты,  растворяющие  камень.  А
теперь  прошу  -  никаких вопросов больше, пока  не вернемся на корабль. Тут
работы на десятки лет, а у меня всего час-другой.
     Ботаника    в    движении!..    Чувствительная     бахрома    огромного
растениеподобного  двигалась неожиданно  быстро,  спасаясь  от  них.  Этакий
оживший блин площадью  в  целый  акр! Но когда Хатчинс  стал  брать образцы,
растениеподобное никак  не  реагировало, если не  считать, что  струи  тепла
по-прежнему  пугали  его.  Влекомое  неведомым растительным инстинктом,  оно
упорно  скользило  вперед  через  бугры  и  лощины. Возможно,  следовало  за
какой-нибудь  минеральной  жилой;  на  это ответят  геологи, учив  образцы
пород, которые Хатчинс собрал до и после прохождения живого ковра.
     Сейчас  некогда  было  размышлять  над  несчетными  вопросами,  которые
вытекали  их открытия.  Судя по тому, что они почти сразу  набрели  на это
создание,  оно  здесь  далеко  не редкость. Как оно  размножается? Побегами,
спорами, делением или еще как-нибудь? Откуда  берет  энергию? Какие  у  него
есть родичи, враги, паразиты? Оно не может быть единственной формой жни на
Венере - где есть один вид, должны быть тысячи...
     Голод  и  усталость заставили их  прекратить  погоню. Это творение явно
было  способно  проесть  себе  дорогу  через всю  Венеру.  (Правда,  Хатчинс
полагал,  что оно не уходит далеко от  озера, так  как растениеподобное то и
дело  спускалось  к воде  и  погружало  в  рее  длинное щупальце-хобот.)  Но
представители фауны Земли нуждались в отдыхе.
     Хорошо  надуть  герметичную  палатку,  забраться  через воздушный  шлюз
внутрь  и сбросить  термокостюмы.  Лишь  теперь, отдыхая  внутри  маленького
пластикового   полушария,   они  по-настоящему  осознали,   какое   чудо  им
встретилось и как это важно.  Окружающий их мир был  уже не тем, что прежде;
Венера не мертва, она стала в ряд с Землей и Марсом.
     Ибо  живое взывает  к живому - даже через космические бездны. Все,  что
растет, движется на поверхности  других планет - предвестье, залог того, что
человек не  одинок в мире пламенных солнц и вихревых туманностей. Если он до
сих  пор не нашел  товарищей,  с  которыми мог  бы  разговаривать, это  лишь
естественно: впереди, ожидая исследователей, простерлись еще световые годы и
века. Пока же долг человека охранять и лелеять те  проявления жни, которые
ему вестны, будь то на Земле, на Марсе или на Венере...
     Так говорил  себе Грэхем  Хатчинс,  самый  счастливый  биолог  во  всей
солнечной   системе,   помогая  Гарфилду  собрать  мусор  и  уложить  его  в
пластиковый  мешочек. Когда  они, сняв палатку,  двинулись  в обратный путь,
нигде не было видно никаких следов поразительного создания. И слава богу, не
то бы они, наверное,  не удержались, продолжали бы свои эксперименты, а ведь
их срок уже истекал.
     Ничего:  через  несколько  месяцев посланники нетерпеливо  ждущей Земли
вернутся   с  целым  отрядом  научных  сотрудников,  оснащенные  худа  более
совершенным  снаряжением.  Миллиард лет трудилась  эволюция,  чтобы  сделать
возможной эту встречу; она может подождать еще немного.
     Некоторое время все было неподвижно в отливающем зеленью мглистом краю.
Ушли  люди,  скрылся  алый  к..  И  вдруг  существо  показалось  снова,
перевалив  через  выветренную  гряду.  А  может быть,  то была  другая особь
удивительного вида? Этого никто никогда не узнает.
     Оно скатилось к груде камней,  под которыми Хатчинс и  Гарфилд погребли
м Остановилось.
     Это  не было  любопытством, ведь  оно  не могло  мыслить. Но химическая
жажда, которая  неотступно гнала его вперед и вперед через  полярное  плато,
кричала:  "Здесь,  здесь!"   Где-то  рядом  -  самое  дорогое,  нужное   ему
питательное вещество. Фосфор, элемент, без которого никогда бы  не вспыхнула
искра жни. И оно стало тыкаться в камни,  просачиваться в щели и  трещины,
скрести  и царапать  пытливыми  щупальцами.  Любое    этих  движений  было
доступно  любому растению  или дереву  на  Земле,  с той  разницей,  что это
существо  двигалось  в  тысячу  раз быстрее,  и всего  лишь  несколько минут
понадобилось ему, чтобы достичь цели и проникнуть сквозь пластиковую пленку.
     И  оно  устроило  пир,  поглощая самую  концентрированную  пищу,  какую
когда-либо находило. Оно поглотило углеводороды, и белки, и фосфаты, никотин
 окурков, целлюлозу  бумажных стаканов и ложек. Все это оно растворило и
усвоило, - без труда и без вреда для себя.
     Одновременно оно поглотило целый  микрокосм живых  существ: бактерии  и
вирусы,  обитателей более старой планеты, где развились  тысячи смертоносных
разновидностей... Правда, лишь некоторые  них смогли выжить  в таком пекле
и  в  такой  атмосфере, но этого  было достаточно. Отползая назад,  к озеру,
живой ковер нес в себе погибель всему своему миру.
     И когда "Утренняя Звезда" вышла в обратный путь к далекому дому, Венера
уже умирала. Пленки, негативы и образцы, которые так радовали Хатчинса, были
драгоценнее, чем он  предполагал.  Им было  суждено  остаться  единственными
свидетельствами третьей попытки жни утвердиться в солнечной системе.
     Закончилась история творения под пеленой облаков Венеры.


Артур Кларк. С кометой


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Л.Жданова
----------------------------------------------------------------------------
     - Не знаю, для чего  я это записываю,  - медленно пронес Джордж Такео
Пикетт в  парящий  веред его  лицом  микрофон.  -  Вряд ли кому-то доведется
слушать запись. Говорят, комета  пронесет нас по соседству  с Землей  только
через  два миллиарда лет, когда будет снова огибать Солнце. Просуществует ли
человечество так долго?  И  будет ли  комета  такой же  великолепной,  какой
увидели  ее  мы? Возможно,  наши  потомки  тоже  снарядят  экспедицию, чтобы
взглянуть  на  нее  поближе.  И   обнаружат  ракету...  Даже  через  столько
тысячелетий наш корабль будет в полном порядке. Останется горючее в баках, и
воздух в отсеках - ведь продукты кончатся раньше, и мы умрем от голода, а не
от удушья. Впрочем,  вряд  ли  мы  станем  дожидаться  этого, проще  открыть
воздушный шлюз и покончить сразу.
     В детстве  я читал  книгу об  арктических  исследованиях  - "Зимовка во
льдах". Ну вот, что-то в этом рода ожидает  нас. Мы  со всех сторон окружены
льдом,  огромными  ноздреватыми  айсбергами,  "Челенджер"  летит  среди  роя
ледяных  глыб,  которые очень медленно - сразу  и  не  заметишь -  вращаются
вокруг  друг  друга.  Но  такой зимы не знала ни  одна  экспедиция на полюсы
Земли.  Почти все эти два миллиона лет будет держаться температура четыреста
пятьдесят градусов  ниже  нуля по Фаренгейту. Мы уйдем так далеко от Солнца,
что тепла от него будет не больше чем от звезд. Кто- нибудь пытался морозной
зимней ночью греть руки в лучах Сириуса?"
     Нелепый  образ,  вдруг  пришедший на ум  Джорджу  Пикетту, окончательно
добил  его.  Перехватило  голос,  с  такой  силой  нахлынули воспоминания  о
мерцающих в  лунном свете сугробах, о перезвоне рождественских колоколов над
краем, от которого его сейчас отделяло пятьдесят миллионов миль. Внезапно он
разрыдался, точно ребенок, не мог  совпадать с собой, с тоской по всему тому
прекрасному на  Земле,  чего  прежде  не  ценил  по-настоящему и что  теперь
навсегда утрачено.
     А  как  хорошо  все  началось,  сколько  было  радостного  возбуждения,
ожиданий! Он помнил - неужели всего  полгода прошло?  - как впервые вышел 
дому посмотреть  на  комету; незадолго перед  тем  восемнадцатилетний  Джимм
Рэндл увидел ее в самодельный телескоп и отправил свою знаменитую телеграмму
в обсерваторию Маунт-  Стромло. Тогда  комета была едва заметным  светящимся
облачком,  которое  медленно  скользило  через   созвездие   Эридана,  южнее
экватора. Далеко  за Марсом она  мчалась  к Солнцу  по невероятно  вытянутой
орбите.  В прошлый раз комета сияла на небе безлюдной  Земли,  и некому было
любоваться  ею;  возможно,  никого  не  будет,  когда  она  появится  вновь.
Человечество в  первый  (и, быть  может,  единственный)  раз  видело  комету
Рэндла.
     Приближаясь  к Солнцу,  она росла,  выбрасывала струи  и  языки,  самый
маленький   которых был во сто  крат  больше Земли. Когда комета пересекла
орбиту Марса, хвост ее  - этакий исполинский вымпел, развеваемый космическим
бром,  -  протянулся уже  на сорок  миллионов миль. Тут наконец  астрономы
сообразили, что  предстоит,  пожалуй, самое великолепное  небесное  зрелище,
какое когда-либо наблюдал человек; комета  Галлея,  которая являлась в  1986
году,  не   шла  ни   в  какое  сравнение.  И  органаторы   Международного
астрофического  десятилетия  решили,   если  удастся   вовремя   снарядить
экспедицию, послать  вдогонку комете  исследовательский корабль "Челенджер".
Ведь может пройти  не одно тысячелетие, прежде чем снова представится  такой
случай!
     Неделю за  неделей комета  Рэндла в  предрассветные часы сияла на небе,
затмевая  Млечный Путь. Вбли  Солнца  она вновь ощутила зной, которого  не
испытывала  с  той поры, когда  по Земле  бродили мамонты.  И  активность ее
росла;  словно лучи  мощного прожектора, плыли среди звезд струи светящегося
газа, верженные  ее ядром.  Хвост, теперь уже сто миллионов миль  в длину,
делился на замысловатые  ленты  и полосы, очертания которых менялись за одну
ночь. И всегда они  были устремлены прочь от Солнца, будто гонимые к звездам
вечным могучим ветром  сердца солнечной системы.
     Когда  Джорджа Пикетта  назначили  на  "Челенджер",  он  долго  не  мог
поверить своему  счастью. Конечно, сыграло  роль то, что - он кандидат наук,
холостяк,  славится отменным  здоровьем, весит  меньше ста двадцати фунтов и
давно расстался  с аппендиксом.  Но разве мало других  журналистов с  такими
данными?
     Что ж, скоро они перестанут завидовать...
     Грузоподъемность  "Челенджера" была маловата, экспедиция не могла взять
с собой только  репортера, и  Пикетт  совмещал  журналистские обязанности  с
научными.  На  деле  это  означало, что он  вел  вахтенный  журнал  во время
дежурства, был секретарем начальника экспедиции, следил за расходом припасов
и материалов, занимался учетом. Снова и снова думал он, как это кстати,  что
в космосе, в мире невесомости человеку достаточно трех часов сна в сутки.
     Нужен был немалый такт, чтобы одно  дело  не шло в ущерб другому. Когда
он  не  был  занят  бухгалтерией в своем закутке  и не  проверял  наличие  в
кладовых,  можно было побродить  с магнитофоном по кораблю. Одного за другим
Джордж Пикетт  проинтервьюировал каждого   двадцати  ученых  и  инженеров,
которые составляли  экипаж  "Челенджера". Не все  записи  были  переданы  на
Землю;   некоторые    интервью    оказались   перегруженными    техническими
подробностями, другие чересчур  скудными, третьи лишне  многословными.  Во
всяком   случае,  он  побеседовал  со  всеми,  и  как  будто  никто  не  мог
пожаловаться,  что его обошли.  Впрочем,  теперь  это уже не играет  никакой
роли...
     Интересно,  что  сейчас  делается в  душе доктора  Мартинса?  Помнится,
астроном был одним   самых твердых орешков; зато он мог рассказать больше,
чем  кто-либо  другой.  Пикетту  вдруг  захотелось  отыскать запись  первого
интервью Мартинса. Джордж великолепно понимал, что пытается  уйти в прошлое,
чтобы не думать о настоящем. Ну и что ж? Если это удастся, тем лучше!..
     Двадцать  миллионов  миль  отделяли  от  кометы   стремительно  летящий
корабль,  когда Джордж поймал Мартинса в обсерватории и приступил к допросу.
Он хорошо помнил это  интервью. Вид невесомого микрофона, слегка колеблемого
воздушной  струей от вентилятора, был до того необычным, что Пикетт никак не
мог   сосредоточиться.   А   по   голосу   ничего  не   заметно,   звучит  с
профессиональной непринужденностью...
     "Доктор Мартинс,  - гласил  первый  вопрос, -   чего  состоит  комета
Рэндла?"
     "Состав  сложный, - отвечал  астроном, - и  все  время меняется по мере
удаления  кометы  от  Солнца.  Хвост  преимущественно    аммиака,  метана,
углекислого газа, водяных паров, циана..."
     "Циана? Но  ведь это ядовитый газ! Что было  бы, если б  Земля попала в
такую струю?"
     "Ничего. Несмотря на свой эффектный вид, хвост кометы, по  нашим земным
понятиям, чуть ли не вакуум. В объеме,  равном объему Земли, газа столько же
сколько воздуха в пустой спичечной коробке".
     "Но это разреженное вещество образует такое красочное зрелище!"
     "Как и любой  сильно разреженный газ в электрическом поле. И  по той же
причине.   Солнце   бомбардирует  хвост  кометы  частицами,   которые  несут
электрический заряд. И получаются как  бы светящиеся  космические  письмена.
Только бы рекламные конторы  не додумались  использовать это -  распишут всю
солнечную систему своими объявлениями!"
     "Ужасная мысль...  Хотя, уверен, найдутся  такие, которые  назовут  это
торжеством  прикладной науки. Но оставим хвост.  Скажите, скоро мы достигнем
сердца кометы - или ядра, как вы его, кажется, называете?"
     "Догонять в кильватер всегда трудно. Не меньше двух недель нужно, чтобы
подойти к ядру. Будем идти внутри хвоста и  постепенно  учим  всю комету в
продольном сечении.  До ядра еще  двадцать миллионов миль, но мы уже кое-что
знаем о  нем.  Во-  первых, оно  чрезвычайно мало,  меньше пятидесяти миль в
поперечнике. И не сплошное;  похоже, что ядро - это облако  тысяч роящихся
частиц".
     "Мы сможем проникнуть внутрь ядра?"
     "Заранее трудно  сказать. Возможно, безопасности ради  мы исследуем его
через наши  телескопы  с расстояния в несколько тысяч  миль. Но сам я был бы
очень разочарован, если бы мы не вошли внутрь. А вы?"
     Пикетт выключил магнитофон. Что  ж, все верно. Конечно, Мартинс  был бы
разочарован, тем более что опасности как будто нет. Как будто? Комета вообще
не приготовила  никаких каверз, угроза, таилась  на  борту  их  собственного
корабля...
     Одну за другой они пронывали огромные, невероятно разреженные завесы;
хотя комета. Рэндла  теперь мчалась прочь от Солнца, она  все  еще  выделяла
газ.  И даже  когда  корабль  подошел  к  самой  плотной  часта  кометы,  их
практически  окружал вакуум. Светящийся  туман, который  простерся на  много
миллионов миль, почти беспрепятственно пропускал звездный свет. А  прямо  по
курсу яркое пятнышко ядра, подобно блуждающему огоньку, манило  их  за собой
вперед и вперед.
     Электрические  возмущения в окружающей веществе возросли настолько, что
нарушилась связь с Землей. Сигналы  их главного  передатчика  пробивались  с
трудом, и  последние  несколько  дней  космонавты  ограничивались  тем,  что
передавали  ключом "ОК". Когда корабль  вырвется  кометы и возьмет курс на
Землю,  связь  восстановится,  а  пока  они  почти так  же  обособлены,  как
землепроходцы  в  старину,  когда радио еще  не  было. Неудобно, конечно, но
ничего  страшного.  Пикетт  был  даже  рад,  больше  времени  оставалось  на
канцелярию. Хотя "Челенджер" шел к сердцу кометы - путешествие, о котором до
двадцатого столетия не мог мечтать  ни  один  капитан! - кому-то  надо  было
вести учет продовольствия и прочих запасов...
     Медленно,   осторожно,   прощупывая   радаром  пространство   во   всех
направлениях, "Челенджер" прошел в ядро кометы я замер там среди льдов.
     Фред Уигет,  сотрудник Гарвардской обсерватории, еще в сороковых  годах
угадал истину. Но  даже теперь, когда они все увидели своими глазами, трудно
было  доверить: маленькое -  относительно  - ядро  кометы  оказалось гроздью
айсбергов, которые, летя по общей  орбите, в то  же  время кружили,  меняясь
местами. В отличие от  ледяных гор  земных океанов они не были  ослепительно
белыми  и состояли не  замерзшей воды. Грязно-серые,  ноздреватые,  словно
подтаявший снег, со множеством "карманов"  метана и аммиака, они то и  дело,
нагретые  солнечными  лучами,  вергали  исполинские  струи  газа.  Зрелище
великолепное, но поначалу Пикетту некогда было любоваться им.
     Зато теперь времени хоть отбавляй...
     Джордж  Пикетт проверял наличные  запасы,  когда  столкнулся  с  бедой,
причем  он  даже  не  сразу  осознал ее масштабы. Ведь на складе  все было в
порядке, запасов  хватит на  весь обратный  путь до  Земли.  Он  сам в  этом
убедился,  оставалось  только  свериться  с  данными,  которые  хранились  в
крохотной -  с  булавочную  головку -  ячейке  электронной  памяти  корабля,
отведенной для бухгалтерии.
     Когда на экране вспыхнули  первые несусветные цифры,  Пикетт решил, что
нажал не тот тум Он стер итог и повторил задание вычислительной машине.
     Было шестьдесят ящиков вакуумированного мяса, расходовано  семнадцать
осталось... Ответ гласил: 999999431
     Он пробовал снова  и снова-с  тем же успехом. И тогда,  озадаченный, но
еще далеко не встревоженный, Пикетт пошел искать доктора Мартинса.
     Он  нашел астронома а "Камере пыток" - миниатюрном гимнастическом зале,
втиснутом  между кладовками  и  переборкой главной цистерны горючего. Каждый
член экипажа  был обязан  упражняться  здесь по часу в  день, чтобы мышцы не
ослабли в невесомости. Мартинс сражался с  набором тугих  пружин, и лицо его
выражало  мрачную  решимость.  Он  еще  больше  помрачнел,  выслушав  доклад
Пикетта.
     Несколько манипуляций на щите управления - и все стало ясно.
     -  Электронный мозг свихнулся,  - сказал Мартинс. - Не  может  даже  ни
складывать, ни вычитать.
     - Ничего, починим!
     Мартинс покачал головой. От его обычной  вызывающей  самоуверенности не
осталось  и следа.  Он  больше всего напоминал резиновую куклу,    которой
начал выходить воздух.
     -  Даже  его  создатели  не  справились  бы.  Тут  несчетное  множество
микроцепей, они упакованы  так же плотно, как в мозгу человека. Запоминающее
устройство еще действует, но вычислитель никуда не годится. Он просто делает
винегрет  поступающих в него чисел.
     - Что же будет? - спросил Пикетт.
     -  Всем  нам  крышка, -  просто  ответил Мартине.  - Без вычислительной
машины мы  пропали.  Не сможем рассчитать  орбиту для возвращения на  Землю.
Чтобы с карандашом и бумагой сделать все вычисления,  понадобилась бы  целая
армия математиков, да и то ушла бы не одна неделя.
     -  Но  это смехотворно!  Корабль  в  полном  порядке, продовольствия  и
горючего  вдоволь, а вы говорите, что мы  погибнем -за каких-то пустяковых
расчетов.
     -  Пустяковых расчетов?  -  К  Мартинсу даже вернулась частица  прежней
энергии, - Выйти  кометы на орбиту,  ведущую к Земле, - это  же  серьезный
маневр, нужно около ста тысяч вычислительных операций. Даже машина тратит на
это несколько минут.
     Пикетт не был математиком,  но  достаточно  разбирался  в астронавтике,
чтобы понять, в чем дело. На корабль, летящий в космосе, действует множество
небесных тел.  Главная сила,  которая определяет  его движение, - притяжение
Солнца,  прочно удерживающее все  планеты на их  орбитах. Но и планеты тянут
корабль в  разные  стороны,  конечно, намного слабее.  Учесть  соперничающие
силы, а главное,  использовать  их, чтобы достичь  желанной цели, - пусть до
нее не один  десяток  миллионов  миль, - задача головоломная. Пикетт понимал
отчаяние Мартинса: ни один человек не может работать  без необходимого в его
деле инструмента, и  нет дела, для которого требовался  бы  более хитроумный
инструмент.
     Даже  после того,  как начальник экспедиции  объявил всем  о поломке  и
состоялось чрезвычайное  совещание, прошел не один час, пока люди уразумели,
что  их  ожидает.  До рокового конца было еще много  месяцев,  и  он казался
просто  нереальным.  Им  грозила  смертная  казнь,  но исполнение  приговора
откладывалось. К  тому  же  за иллюминаторами по-прежнему была  великолепная
картина.
     Сквозь  облако пылающей  мглы  -  это  облако  станет  вечным  небесным
памятником погибшей экспедиции - они видели могучий маяк Юпитера, ярче любой
звезды. Что же, если остальные предпочтут покончить с собой сразу, кто-то 
экипажа, возможно, еще  доживет до встречи  с самым рослым   детей Солнца.
"Стоит ли прожить несколько лишних недель, - спрашивал себя Пикетт,  - чтобы
воочию  увидеть картину, которую первым в свой самодельный телескоп наблюдал
Галилей четыре столетия назад: спутников Юпитера, снующих взад-вперед, будто
шарики на невидимой проволоке?"
     Шарики на проволоке. Вдруг  подсознания Джорджа вырвалось полузабытое
воспоминание детства. Видимо, оно  уже несколько дней зрело - и вот  наконец
проклюнулось.
     - Нет! - крикнул он. - Чепуха! Меня  поднимут на смех!  "Ну и что же? -
возразила другая половина его сознания. -  Тебе нечего терять,  и по крайней
мере  каждый  будет  занят  своим  делом,  а  не думать о  продовольствии  и
кислороде".  Искра надежды лучше, чем безнадежность". Джордж Пикетт перестал
крутить свой  магнитофон;  уныние как рукой сняло.  Он отстегнул  эластичный
пояс, встал с кресла и пошел на склад искать нужные материалы.
     - Такие  шутки,  - сказал три дня спустя доктор  Мартинс,  - до меня не
доходят.
     И он презрительно посмотрел на самоделку  дерева и проволоки, которую
держал в руке Пикетт.
     - Я знал,  что вы так  скажете,  - миролюбиво  ответил журналист.  - Но
сперва послушайте меня. Моя бабушка была японка, и в детстве я слышал от нее
историю, которую вспомнил только теперь, несколько дней назад.  Кажется, это
может нас спасти. После второй мировой войны устроили однажды соревнование -
в   быстроте   счета   состязались   американец,  вооруженный  электрическим
арифмометром, и японец с абаком вроде этого. Победил абак.
     - Плохой был арифмометр или оператор никудышный.
     - Нарочно отобрали лучшего во всех вооруженных силах  США.  Но не будем
спорить. Проведем испытание, назовите два трехзначных числа для умножения.
     - Ну... 856 на 457.
     Пальцы Пикетта забегали по шарикам, молниеносно гоняя их по проволокам.
Всего проволок  было  двенадцать,  это  позволяло  проводить действия  над
любыми  числами  от единицы  до  999999999999 или, разбив  абак  на  секции,
одновременно делать несколько вычислений.
     - 374072, - ответил Пикетт  почти мгновенно. -  А теперь посмотрим, как
вы управитесь с помощью карандаша и бумаги.
     Прошло около  минуты,  наконец  Мартинс,  который,  как  и  большинство
математиков, был не в ладах с арифметикой, крикнул:
     - 375072!
     Проверка  тотчас показала, что Мартинс ошибся,  хотя умножал в три раза
дольше, чем Пикетт.
     Удивление, ревность, интерес смешались на лице астронома.
     - Кто вас научил этому фокусу? - спросил он. -  Я думал, на такой штуке
можно только складывать и вычитать.
     -  А  что такое  умножение, если не  многократное  сложение? Я семь раз
сложил 856 в  ряду единиц, три раза - в  ряду десятков, четыре раза - в ряду
сотен. То же самое делаете вы на бумаге. Конечно, есть приемы для ускорения,
но если вам показалось,  что я считаю быстро, посмотрели бы вы на брата моей
бабушки. Он служил в  банке  в Иокогаме.  Как  пойдет щелкать  - пальцев  не
видно. Он  меня  кое- чему  научил,  да ведь с тех  пор больше  двадцати лет
прошло. Я еще только  два дня  упражняюсь, пока считаю медленно.  И все-таки
надеюсь, что мне удалось хоть немного убедить вас.
     - Еще бы! Я просто поражен. Вы и делить можете так же быстро?
     - Почти, надо только руку набить.
     Мартинс взял абак, погонял шарики взад-вперед. Потом вздохнул.
     -  Гениально. Но  нас это не выручит,  даже  если бы на  нем можно было
считать вдесятеро быстрее, чем на бумаге. Машина в миллион раз эффективнее.
     -  Я  подумал  об этом,  -  ответил  Пикетт, теряя самообладание. (Этот
Мартине  рохля какой-то, нет у него воли к борьбе.  Хоть  бы задумался,  как
управлялись астрономы сто лет назад, когда не было никаких счетных машин!) -
Вот что я предлагаю, - а вы скажите, если я ошибаюсь...
     Он  обстоятельно,  не торопясь, ложил во всех подробностях свой план.
Слушая его, Мартинс заметно  воспрянул  духом и даже рассмеялся; впервые  за
много дней Пикетт слышал смех на борту "Челенджера".
     -  Вижу лицо начальника экспедиции, - воскликнул астроном,  - когда  он
услышит, что нам всем придется вернуться в детский сад и играть в шарики!
     Никто  не  хотел  верить в абак, пока Пикетт сам не показал, как на нем
считают.  Люди, выросшие в  мире электроники, никак не ожидали, что нехитрая
комбинация проволоки  и шариков  способна на такие  чудеса.  Но задача  была
увлекательная, а речь шла о жни и смерти, и они горячо взялись за дело.
     Как только  инженеры  готовили достаточно  совершенных  копий грубого
оригинала,  сделанного  Пикеттом, все начали  учиться. Основные  правила  он
объяснил за несколько минут, главное была практика, многочасовые упражнения,
чтобы  пальцы  автоматически,   без  участия  мысли,  перебрасывали  шарики.
Некоторые и  через  неделю непрерывных занятий не смогли развить достаточной
скорости и точности, зато другие быстро превзошли самого Пикетта.
     Космонавтам  снились  шарики   и   проволока,  во  сне  они  продолжали
считать... Когда  они  хорошо освоили простейшие  приемы, экипаж  разбили на
группы, которые азартно состязались между  собой, совершенствуя свое умение.
В   конце   концов   лучшие  научились  за   пятнадцать  секунд  перемножать
четырехзначные числа, и они могли это делать несколько часов подряд.
     Все  это  была  чисто механическая работа, которая не требовала большой
смекалки,  а только  навыка.  По-настоящему трудная задача  вывала  на  долю
Мартинса,  и тут ему  никто  не  мог  помочь. Ему пришлось  забыть привычные
приемы работы с  вычислительными машинами и составлять задания так, чтобы их
механически  выполняли   люди,  совершенно  не  представляющие  себе  смысла
обрабатываемых чисел. Астроном сообщал данные,  они  вычисляли пот указанной
им схеме, и  через несколько часов  живой  математический  конвейер  выдавал
ответ. А чтобы  застраховаться от ошибок, две группы  работали параллельно и
время от времени сверяли свои итоги.
     -  Итак, -  обратился Пикетт  к своему  микрофону,  когда время наконец
позволило  ему  вспомнить   о   слушателях,  с  которыми  он  было  навсегда
распрощался, - мы создали счетную машину   людей вместо электронных ячеек.
Конечно, она  действует  в несколько тысяч раз  медленнее, не  справляется с
очень  большими  числами  и легко устает,  но  все-таки  делает  свое  дело.
Рассчитать  весь  обратный путь  нельзя,  это  чересчур  сложно, но  мы хоть
определим  орбиту,  которая  позволит  достичь  зоны радиосвязи. Как  только
корабль уйдет от электрических помех, мы сообщим свои координаты на Землю, и
оттуда  электронные машины подскажут, как нам быть дальше.  Мы уже  вышли 
ядра  кометы  и  не  летим  к границам  солнечной  системы.  Наш новый  курс
подтверждает точность расчетов, насколько вообще можно говорить  о точности.
Правда,  корабль  еще  внутри  кометного  хвоста, но  от  ядра  нас отделяют
миллионы  миль, мы больше  не увидим  этих аммиачных айсбергов. Они мчатся к
звездам,  в леденящую  ночь межсолнечного  пространства, мы  же возвращаемся
домой...
     - Алло, Земля, Земля! Вызывает  "Челенджер", я  "Челенджер"! Отвечайте,
как только  услышите нас,  помогите  нам с арифметикой,  пока  мы не  стерли
пальцы до кости!


Артур Кларк. Лето на Икаре


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Л.Жданова
----------------------------------------------------------------------------
     Очнувшись, Колин  Шеррард долго не мог сообразить, где он.  Он  лежал в
какой-то капсуле на  круглой вершине холма, крутые склоны которого запеклись
темной коркой, точно их опалило жаркое пламя; вверху простерлось черное, как
смоль,  небо  с  множеством звезд, и  одна    них, над  самым  горонтом,
напоминала крохотное яркое солнце.
     Солнце?!  Неужели  он  так  далеко  от  Земли?  Не  может  быть. Память
подсказывала ему,  что Солнце блко, угрожающе  блко,  оно никак не могло
обратиться в  маленькую звезду. Вдруг в голове  у него прояснилось.  Шеррард
знал, где  он,  знал точно, и мысль об этом  была  так страшна, что  он едва
опять не потерял сознания.
     Никто  людей не бывал еще так блко к Солнцу.
     Поврежденный  космокар  лежал  не на  холме,  а  на сильно искривленной
поверхности маленького-всего две мили в поперечнике  -  космического тела. И
быстро опускающаяся к горонту на западе яркая звезда-это огни  "Прометея",
корабля,  который  доставил  Шеррарда  сюда,  за  миллионы  миль  от  Земли.
Товарищи,  конечно,  уже  недоумевают,  почему  не  вернулся его космокар  -
замешкавшийся почтовый голубь. Пройдет  немного минут, и "Прометей" исчезнет
 поля зрения, уйдет за горонт, играя в прятки с Солнцем...
     Колин Шеррард проиграл эту игру.
     Правда, он пока  на ночной стороне  астероида, укрыт  в его  прохладной
тени,  но  быстротечная  ночь  на  исходе.  Четырехчасовой  икарийский  день
надвигается стремительно и  неотвратимо, блок грозный восход, когда  яркий
солнечный свет - в  тридцать раз ярче, чем на Земле - выплеснет на эти камни
жгучее  пламя.  Шеррард  великолепно  знал,  почему  все  кругом опалено  до
черноты. Хотя  Икар будет  в  перигелии  только  через  неделю,  уже  теперь
полуденная  температура  на  его  поверхности  блка  к тысяче  градусов по
Фаренгейту.
     Не  до  юмора  ему  было,  и все-таки вдруг  вспомнилось,  что  капитан
Маклеллан сказал об Икаре: "Ох,  горяча земля, поневоле будешь чужими руками
жар загребать".
     Несколько дней назад они воочию убедились, сколь справедлива эта шутка;
помог  один    тех  простейших  ненаучных  опытов,  которые  действуют  на
воображение куда сильнее, чем десятки графиков и кривых.
     Незадолго  до восхода один   космонавтов отнес на бугорок  деревянную
чурку.  Стоя в укрытии на  ночной стороне,  Шеррард видел,  как первые  лучи
Солнца коснулись  бугорка. Когда  его глаза оправились от внезапного  взрыва
света,  он  разглядел,  что  чурка  уже  чернеет,  обугливаясь.  Будь  здесь
атмосфера, дерево тотчас вспыхнуло бы ярким пламенем.
     Вот что такое восход на Икаре...
     Правда, пять недель назад, когда  они пересекли орбиту Венеры и впервые
высадились на астероид, было далеко не так жарко. "Прометей" подошел к Икару
в  момент его наибольшего удаления от Солнца. Космический корабль приноровил
свой ход к скорости  маленького мирка и  лег на его  поверхность легко,  как
снежинка. (Снежинка  - на Икаре!.. Придет же на ум такое сравнение.)  Тотчас
на  пятнадцати квадратных  милях  колючего  никелевого железа,  покрывающего
большую часть  астероида,  рассыпались  ученые  -  они  расставляли приборы,
разбивали   триангуляционную   сеть,  собирали   образцы,  делали  множество
наблюдений.
     Все  было  задумано и  тщательно расписано много  лет  назад, когда еще
только  готовились   к  Международному  астрофическому  десятилетию.  Икар
предоставлял   исследовательскому  кораблю   неповторимую  возможность:  под
прикрытием  железокаменного щита  двухмильной  толщины подойти  к Солнцу  на
расстояние всего семнадцати  миллионов миль. Защищенный Икаром,  корабль мог
без опаски облететь вокруг могучей топки, которая согревает все планеты и от
которой зависит всякая жнь.
     Подобно  легендарному  Прометею,  добывшему  для   человечества  огонь,
космолет,   названный  его  именем,  доставит  на   Землю  новые  знания   о
поразительных тайнах небес...
     Члены экспедиции успели установить  все  приборы  и  провести  заданные
исследования,  "прежде чем "Прометею"  пришлось  взлететь,  чтобы  отступить
вместе с  ночной тенью. Да и потом оставалось  в запасе еще около  часа,  во
время которого человек в космокаре - миниатюрном, длиной всего десять футов,
космическом корабле -  мог  работать  на ночной стороне, пока  не подкралась
полоса восхода. Казалось бы,  в  мире, где рассвет приближается со скоростью
всего  одной мили в  час,  ничего не стоит  вовремя  улнуть! Но Шеррард не
сумел этого сделать, и теперь его ожидала кара: смерть.
     Он и сейчас не совсем понимал, как это случилось.
     Колин  Шеррард налаживал передатчик сейсмографа на Станции 145, которую
они между собой называли Эверестом: она на целых девяносто футов возвышалась
над поверхностью Икара!  Работа пустяковая.  Правда, делать ее приходилось с
помощью выдвигающихся  корпуса космокара  механических рук, но Шеррард уже
наловчился,  металлическими   пальцами  он  завязывал   узлы  почти  так  же
сноровисто,  как  собственными.  Двадцать  минут,  и  радиосейсмограф  опять
заработал, сообщая в эфир  о толчках и трясениях, число которых стремительно
росло по мере того, как Икар приближался к Солнцу.
     Теперь  на лентах записана и  "его"  кривая,  да много ли ему  от этого
радости...
     Убедившись, что передатчик действует, Шеррард расставил  вокруг прибора
солнечные отражатели.  Трудно поверить,  что  два хрупких, не толще  бумаги,
листа металлической фольги могли  преградить путь потоку лучей, способному в
несколько  секунд  расплавить  олово или  свинец!  И,  однако,  первый экран
отражал  более  девяноста процентов  падающего  на  его поверхность света, а
второй - почти все  остальное; вместе  они  пропускали совершенно безобидное
количество тепла.
     Шеррард доложил  на  корабль, что задание выполнено,  получил "добро" и
приготовился возвращаться на борт. Мощные прожекторы *Прометея" - без них на
ночной  стороне  астероида  вряд ли  удалось бы  что-либо разглядеть -  были
безошибочным ориентиром. Всего две мили отделяли его от корабля, и,  будь на
Шеррарде  планетный скафандр  с  гибкими сочленениями, инженер мог бы просто
допрыгнуть  до  "Прометея",  ведь  здесь почти полная  невесомость.  Ничего,
маленькие ракетные двигатели космокара за пять минут доставят его на борт...
     Гироскопами он направил космокар на цель, потом включил вторую скорость
и нажал ста  Сильный  взрыв под ногами  - Шеррард взлетел, удаляясь  от
Икара - и от корабля! "Неисправность!" - подумал он с  ужасом. Его прижало к
стенке, он никак не  мог дотянуться до  щита управления. Работал только один
мотор,  поэтому  астронавт летел  кувырком,  вращаясь  все  быстрее: Шеррард
лихорадочно искал кнопку  стопа, но вращение  сбило его с толку, и, когда он
наконец  дотянулся до ручек,  его  первое  движение  только все ухудшило: он
включил полную скорость - как нервный  шофер сгоряча вместо тормоза нажимает
акселератора.  Всего секунда ушла на  то, чтобы исправить ошибку и заглушить
мотор, но за эту  секунду  вращение усилилось  настолько, что  заезды  стали
светящимися колесами...
     Все  случилось так быстро, что Колин Шеррард не успел  даже испугаться;
но главное, он  не  успел вызвать корабль и сообщить о катастрофе.  В  конце
концов,  опасаясь, как бы  не  натворить еще худших бед,  он оставил ручки в
покое. Чтобы выйти   штопора, надо было  осторожно маневрировать не меньше
двух-трех  минут; у него  оставались считанные секунды - скалы  мелькали все
ближе и ближе.
     Шеррард вспомнил совет на обложке "Наставления астронавта":
     "ЕСЛИ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ДЕЛАТЬ, - НЕ ДЕЛАЙ НИЧЕГО"
     Он  честно продолжал следовать этому  совету, когда Икар  обрушился  на
него, и звезды померкли.
     -  Просто чудо,  что  оболочка космокара цела и  он не дышит  космосом.
(Сейчас он радуется, а что будет через полчаса, когда, сдаст теплооляция?)
Конечно, совсем без поломок не обошлось, сорваны оба зеркала заднего обзора,
которые были укреплены на прозрачном круглом гермошлеме, придется  повертеть
шеей, но это пустяки - гораздо хуже то, что одновременно покалечило антенны.
Он  не может  вызвать  корабль, и корабль не может вызвать его.  Из динамика
доносился лишь  слабый треск, скорее всего от каких-нибудь неполадок в самом
приемнике. Колин Шеррард был отрезан от людей.
     Положение отчаянное, но не безнадежное.  Нет, он не  совсем беспомощен.
Хотя  двигатели   подкачали  (видимо,  в   правой   пусковой  камере,   хоть
конструкторы   и  уверяли,  что   такого  случиться   не  может,  менилась
направленность взрыва и забило  форсунки),  он  может двигаться: у него есть
руки.
     Вот  только  куда  ползти?  Шеррард совсем  растерялся.  Взлетел  он  с
"Эвереста", но далеко ли его отбросило -  на сто футов? На тысячу? Ни одного
знакомого  ориентира  в  этом  крохотном  мире,  только  быстро  удаляющаяся
звездочка "Прометея" может его выручить, теперь  лишь бы не потерять  виду
корабль... Его  хватятся  через несколько  минут,  если  уже  не  хватились.
Конечно, без помощи радио  товарищам, пожалуй, придется искать долго. Как ни
мал  Икар, эти пятнадцать  квадратных  миль  борожденной  трещинами ничьей
земли - надежный  тайник для цилиндра длиной  десять футов.  На поиски может
уйти и полчаса, и час; все это  время он должен следить за тем, чтобы его не
настиг убийца-восход.
     Шеррард вложил  пальцы в полые рычаги  механических конечностей. Тотчас
снаружи,  в  суровой  среде  космоса   ожили  его  искусственные  руки.  Вот
опустились,  уперлись  в  железную  кору  астероида,  приподняли косм..
Шеррард согнул  "руки", и  капсула,  словно причудливое двуногое  насекомое,
поползла вперед. Правой, левой, правой, левой...
     Это  оказалось  проще, чем  он  ожидал,  и  Шеррард  почувствовал  себя
увереннее. Конечно, механические руки созданы для тонкой и точной работы, но
в невесомости достаточно малейшего усилия, чтобы  сдвинуть с места  капсулу.
Тяготение Икара составляло одну десятитысячную земного; вместе  с космокаром
Шеррард  весил здесь около  унции.  Придя в  движение,  он  дальше буквально
парил, легко и быстро, будто во сне.
     Однако  легкость  эта таила  в  себе  угрозу... Шеррард  уже прошел так
несколько сот ярдов,  он быстро настигал светящееся пятно "Прометея", но тут
успех ударил ему в голову. Как скоро сознание переходит от одной крайности к
другой! Давно ли он думал, как достойнее встретить смерть, а теперь ему  уже
не терпелось вернуться на корабль к обеду.
     Впрочем,  возможно,  беда  случилась  потому,  что  уж  очень  новый  и
необычный это  был способ передвижения. Может быть, он к  тому  же не совсем
оправился после  крушения.  В  самом деле:  как  и  все астронавты,  Шеррард
отлично  умел ориентироваться в космосе, привык жить и  работать в условиях,
когда  земные понятия о  "верхе" и "не" теряют смысл.  В таком  мире,  как
Икар, надо внушить себе, что "под" ногами у тебя самая настоящая планета, ты
двигаешься над  горонтальной плоскостью. Стоит развеяться этому  невинному
самообману, и тебе грозит космическое головокружение.
     И  вот - внезапный приступ.  Вдруг исчезло  чувство, что  Икар вну, а
звезды  - вверху.  Вселенная  повернулась  на  девяносто градусов;  Шеррард,
словно альпинист,  карабкался вверх по  отвесной скале. И хотя разум говорил
ему, что это  чистейшая  иллюзия,  чувства  решительно спорили  с рассудком.
Сейчас  тяготение сорвет  его со  скалы, и он будет падать, падать  милю  за
милей, пока не разобьется вдребезги!..
     Но  мнимая вертикаль  качнулась, будто  компасная  стрелка,  потерявшая
полюс, и  вот уже над  ним каменный свод, он  словно муха на  потолке. Миг -
потолок опять стал стеной,  но теперь астронавт неудержимо  скользил по  ней
вн, в пропасть...
     Шеррард потерял власть над космокаром; обильный пот на лбу подтверждал,
что он  вот-вот  утратит  власть и  над  самим  собой.  Оставалось последнее
средство. Плотно зажмурив глаза, он  сжался в комок и стал внушать себе, что
снаружи ничего нет, ничего!.. Он настолько сосредоточился на этой мысли, что
до его сознания не сразу дошел негромкий стук нового столкновения.
     Когда Колин  Шеррард  наконец решился  открыть глаза,  он  увидел,  что
космокар уткнулся в каменный  горб. Механические  руки смягчили  толчок - но
какой ценой?  Хотя капсула здесь была почти невесомой, пятьсот фунтов массы,
двигаясь со скоростью  около  четырех  миль в  час, развили инерцию, которая
оказалась чрезмерной для хрупких конечностей.  Одна  них совсем сломалась,
вторая безнадежно погнулась.
     На мгновение ярость заглушила отчаяние.  Он был уверен  в успехе, когда
космокар заскользил над безжненной поверхностью Икара. И вот - полный крах
-за  секундной фической слабости...  Космос  не делает  человеку никаких
скидок, кто об этом забывает, тому лучше сидеть дома.
     Что ж, догоняя корабль,  он выиграл у  восхода драгоценное время, минут
десять,  если не  больше. Десять минут.  Что  они  ему  принесут:  продление
мучительной агонии  - или спасительную отсрочку, которая  позволит товарищам
найти его?
     Скоро он узнает ответ.
     Кстати,  где  они? Наверно,  розыски  уже  начались!  Шеррард  устремил
пристальный взгляд на яркую звезду корабля, надеясь увидеть на фоне медленно
вращающегося небосвода  огоньки идущих к нему  на  выручку  космокаров. Увы,
никого...
     Значит,  надо  взвесить  свои собственные  скромные  возможности. Через
несколько минут  "Прометей" уйдет за  край  астероида, исчезнут  прожектора,
будет  полный мрак. Ненадолго.  Но, может быть,  он еще успеет  укрыться  от
наступающего дня? Вот эта глыба, на которую он налетел, - не годится?
     Что ж, в ее тени и впрямь  можно отсидеться до полудня.  А  там?.. Если
Солнце  пройдет как раз над Шеррардом,  его ничто не  спасет. Но ведь  может
оказаться,  что он  находится  на  такой  широте, где  Солнце  в  это  время
икарийского года, длящегося четыреста девять дней, не поднимается высоко над
горонтом. Тогда  есть надежда  выдержать несколько  дневных  часов. Больше
надеяться не на что - конечно, если товарищи не разыщут его до рассвета.
     Ушел за край  света "Прометей", и  тотчас сильнее засверкали звезды. Но
всего ярче, такая прекрасная,  что  при  одном  взгляде на нее перехватывало
горло, сияла  Земля; вот  и  Луна рядом. На Земле Шеррард родился,  по  Луне
ступал не раз - доведется ли ему когда-либо еще побывать на них?
     Странно,  до этой секунды  ему  не приходила в  голову  мысль  о жене и
детях, обо всем том,  чем он дорожил  в  такой далекой  теперь земной жни.
Даже как-то стыдно. Впрочем, чувство вины тотчас  прошло.  Ведь, несмотря на
сто  миллионов  космических миль, разделивших его  и  семью,  узы  любви  не
ослабли,  просто  сейчас  было не до  этого.  Он  превратился  в примитивное
существо,  всецело   поглощенное   битвой  за   свою  жнь.  Мозг  был  его
единственным  оружием  в  этом  поединке,   сердце  могло  только  помешать,
затуманить рассудок, подорвать решимость.
     То, что  Шеррард увидел в  следующий  миг,  окончательно вытеснило  все
мысли  о далеком доме. Над горонтом позади него, словно обволакивая звезды
молочным  туманом,  всплыл  конус пррачного  света  - глашатай Солнца, его
прекрасная жемчужная корона, видимая на Земле лишь во время полных солнечных
затмений.  Теперь совсем блка  минута,  когда Солнце  поразит своим гневом
этот маленький
     Предупреждение  было   кстати.  Тетерь  Шеррард   мог   довольно  точно
определить, в  какой точке  появится Солнце:  и астронавт медленно, неуклюже
перебирая  обломками металлических рук, отполз туда,  где  глыба  сулила ему
лучшую тень. Едва  он спрятался, как Солнце зверем набросилось на скалу, все
вокруг словно взорвалось светом.
     Шеррард  поспешил перекрыть смотровое  окошко  темными фильтрами, чтобы
защитить  глаза. За пределами  широкой тени,  которую  глыба  отбрасывала на
поверхность  астероида, будто  разверзлась  раскаленная  топка.  Беспощадное
сияние высветило  каждую  мелочь в окружающей  пустыне. Никаких полутонов  -
слепящая белна и кромешный мрак. Ямы и трещины напоминали чернильные лужи,
а выступы  точно  объяло  пламя,  хотя  с начала восхода  прошла  всего одна
минута.
     Неудивительно, что палящий зной миллиарды раз повторявшегося лета выжег
 камня весь  газ  до  последнего пузырька,  превратив  Икар в  космическую
головешку. "Что заставляет  человека, - горько спросил себя Шеррард, - ценой
таких затрат и риска пересекать  межзвездные пучины ради того, чтобы попасть
во  вращающуюся гору шлака?" Он  знал ответ: то самое, что некогда побуждало
людей отправляться к полюсам, штурмовать Эверест,  проникать  в самые глухие
уголки  Земли. Приключения заставляли сердце биться  чаще, открытая окрыляли
душу. Эх, много ли радости в этом сознании теперь,  когда он вот-вот  будет,
точно окорок, поджарен на вертеле Икара.
     Первое дыхание зноя  коснулось  его  лица.  Глыба, подле  которой лежал
Колин  Шеррард,  заслоняла его  от прямых  солнечных  лучей,  но  прозрачный
пластик шлема  пропускал  тепло,  отражаемое скалами. Чем  выше  Солнце, тем
сильнее  будет .. И выходит,  у него  в запасе меньше  времени, чем  он
думал.
     Тупое отчаяние вытеснило страх; Шеррард решил - если хватит выдержки, -
дождаться,  корда солнечный свет падет  на  него.  Как только  термооляция
космокара сдаст в неравном поединке - пробить отверстие в корпусе, выпустить
воздух в межзвездный вакуум...
     А пока можно еще поразмышлять несколько минут, прежде чем тень от глыбы
растает  под натиском света.  Астронавт  не  стал насиловать  мысли,  дал им
полную волю.  Странно,  он сейчас умрет лишь потому, что  в сороковых годах,
задолго до  его  рождения, кто-то   сотрудников  Паломарской  обсерватории
высмотрел на фотопластинке  пятнышко  света;  открыл и метко назвал астероид
именем юноши, который взлетел слишком блко к Солнцу...
     Быть может,  вот  тут,  на вздувшейся  волдырями  равнине, когда-нибудь
воздвигнут памятник. Интересно, что  они напишут? "Здесь погиб во  имя науки
инженер-  астронавт  Колин Шеррард". Это про  него-то,  который не понимал и
половины того, над чем корпели ученые!
     А впрочем, они и его заразили своей страстью. Шеррард  вспомнил случай,
когда геологи, очистив обугленную корку  астероида, обнажили  и отполировали
металлическую поверхность.  И  глазам  их  предстал странный  узор, линии  и
черточки, вроде абстрактной  живописи декадентов, которые вошли в моду после
Пикассо.  Но  это были осмысленные линии:  они  запечатлели историю Икара, и
геологи сумели ее  прочесть.  От ученых  Шеррард  узнал, что  железокаменная
глыба астероида не всегда одиноко парила в космосе. Некогда, в очень далеком
прошлом, она испытала чудовищное давление, а это могло  означать  лишь одно:
миллиарды лет назад Икар был частью огромного космического тела, быть может,
планеты, подобной  Земле. Почему-то планета взорвалась; Икар и тысячи других
астероидов - осколки этого космического взрыва.
     Даже  сейчас,  когда  к нему подползала раскаленная полоса,  Шеррард  с
волнением  думал  о  том, что  лежит на  ядре  погибшего  мира,  в  котором,
возможно,  существовала органическая  жнь. Следовательно, его  дух не один
будет витать над Икаром; все- таки утешение.
     Шлем  затуманился.  Ясно: охлаждение сдает. А  честно послужило  - даже
сейчас,   когда  камни  в  нескольких  метрах  от  него  накалены  докрасна,
температура внутри капсулы вполне терпима. Конец охлаждающей установки будет
и его концом.
     Шеррард протянул  руку  к  красному рычагу,  который должен был  лишить
Солнце  добычи.  Но  прежде  чем  нажать  рычаг,  хотелось  в  последний раз
посмотреть  на   Землю.  Он  осторожно  сдвинул  фильтры   так,  чтобы  они,
по-прежнему защищая глаза от слепящих скал, не мешали глядеть на небо.
     Звезды заметно поблекли, бессильные состязаться с сиянием короны. А как
раз над глыбой - его ненадежным щитом - вздымался язык алого пламени, грозно
указующий перст самого Солнца.
     Последние секунды на исходе...
     Вон Земля, вон Луна... Прощайте... Прощайте, друзья и блкие.
     Солнечные лучи лнули  край  космокара,  и первое  прикосновение  огня
заставило  Шеррарда   непровольно  поджать  ноги.  Нелепое  и  бесполезное
движение.
     Но что  это?  В небе над ним, затмевая звезды, вспыхнул яркий свет.  На
огромной высоте парило, отражая солнечные лучи, исполинское  зеркало. Вздор,
этого не может быть. Галлюцинация, только и всего, пора кончать. Пот катил с
него  градом, через  несколько  секунд космокар превратится  в печь,  больше
ждать невозможно.
     Напрягая последние  силы, Шеррард нажал рычаг аварийного люка,  готовый
встретить смерть.
     Рычаг  не поддался.  Астронавт снова и снова  нажимал рукоятку,  но  ее
безнадежно заело. А он-то надеялся на легкую смерть,  мгновенный милосердный
конец...
     Вдруг, осознав весь ужас своего положения, Колин Шеррард потерял власть
над собой и закричал, словно зверь в западне.
     Услышав тихий, но  вполне отчетливый голос капитана Маклеллана, Шеррард
сразу  понял,  что это новая  галлюцинация. Все-таки  чувство  дисциплины  и
остатки  самообладания  заставили  его  взять  себя в  руки;  стиснув  зубы,
астронавт слушал знакомый строгий голос.
     - Шеррард! Держитесь! Мы вас запеленговали, только продолжайте кричать!
     - Слышу! - завопил он. - Ради бога, поторопитесь! Я горю!
     Рассудок еще не совсем покинул его,  и он  понял, что проошло. Пеньки
обломанных антенн, лучали в  эфир слабенький сигнал, и спасатели  услышали
его  крик, а раз он слышит их, значит, они совсем блко! Эта  мысль придала
ему сил.
     Колин Шеррард напряг зрение, пытаясь сквозь туманный пластик разглядеть
странное зеркало в небесах.  Вот оно! И тут он сообразил,  что  обманчивость
перспективы в  космосе сбила  его с толку. Зеркало не было  исполинским и не
парило на огромной высоте. Оно висело как раз над ним, быстро снижаясь.
     Он еще продолжал кричать, когда зеркало заслонило собой лик восходящего
Солнца и накрыло его благословенной тенью. Словно прохладный ветер  самого
сердца зимы, пролетев многие  километры  над снегом и льдом, дохнул на него.
Вбли Шеррард сразу определил, что роль зеркала играл большой термоэкран 
металлической  фольги,  поспешно  снятый с  какого-нибудь  прибора. Тень  от
экрана позволила товарищам искать его, не боясь смертоносных лучей.
     Держа одной парой рук экран, над глыбой парил двухместный космокар, две
руки  протянулись  за Шеррардом.  И хотя  зной еще туманил  голову  и  шлем,
астронавт различил обращенное вн встревоженное лицо капитана Маклеллана.
     Так Колин Шеррард узнал, что значит родиться на свет.  Конечно, ведь он
все  равно  что   заново  родился!  Предельно  мученный,   он   не  ощущал
благодарности - это  чувство придет потом, -  но, отрываясь  от раскаленного
ложа, астронавт отыскал глазами яркий кружок Земли.
     - Я здесь, - тихо пронес он. - Я возвращаюсь!
     Он возвращался, заранее предвкушая, как будет радоваться всем прелестям
мира, который считал утраченным навсегда. Впрочем, нет, не всем.
     Он больше никогда не сможет радоваться лету.


Артур Кларк. Из солнечного чрева


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Л.Жданова
----------------------------------------------------------------------------
     Если вы жили только на Земле, вы не видели Солнца. Конечно, мы смотрели
на него не прямо, а через мощные фильтры, которые умеряли его яркость, делая
ее  терпимой для глаз.  Солнце  неменно  висело  над  нкими зазубренными
утесами  к  западу от обсерватории,  не восходя  и не заходя, лишь  описывая
небольшой  круг  на  небе  за год, который  в  нашем  маленьком  мире длился
восемьдесят восемь земных дней. Не совсем  верно говорить о Меркурии, что он
всегда обращен к Солнцу одной стороной: планета  чуть  покачивается на своей
оси, поэтому есть узкий сумеречный пояс, где применимы  такие обычные земные
понятия, как утренняя и вечерняя заря.
     Мы  находились на  краю сумеречной области; можно было  воспользоваться
прохладными  тенями и  вместе с тем постоянно  наблюдать Солнце, парящее над
утесами.  Круглосуточная работа  для пяти десятков астрономов и иных научных
сотрудников; лет  через сто мы, возможно, будем  кое-что  знать  о небольшой
звезде, давшей Земле жнь.
     Не  было той  области  солнечного  лучения, исследованию  которой  не
посвятил бы свою жнь кто-нибудь  сотрудников  обсерватории; и уж следили
мы, как коршуны. От рентгеновских лучей до самых длинных радиоволн - на всех
частотах мы  расставили свои  ловушки  и  калканы;  стоило Солнцу  придумать
что-нибудь новое - мы уж тут как тут. Так мы полагали...
     Пылающее сердце Солнца пульсирует в медленном, одиннадцатилетнем ритме,
и  как раз приближалась вершина цикла. Два пятна, чуть  ли не самые крупные,
какие  когда-либо  наблюдались  (одно   них  - достаточно  большое,  чтобы
поглотить  сто  земных  шаров),  проплыли  вдоль  солнечного  диска,  словно
исполинские  черные  воронки, уходящие далеко в  глубь  беспокойных  верхних
слоев звезды. Разумеется, черными они казались только рядом с окружающим  их
ослепительным  сиянием;  даже  их  темные,  прохладные  ядра  жарче  и  ярче
вольтовой дуги.  Мы  как  раз  проследили, как второе пятно исчезло за краем
диска (интересно, уцелеет ли оно, появится  ли вновь  - через две недели), и
вдруг на экваторе выросла шапка взрыва!
     Сперва  зрелище было не особенно эффектное, потому что выброс проошел
как раз в середине солнечного диска. Случись  он возле края,  с проекцией на
космос, картина, наверно, была бы потрясающая.
     Представьте  себе одновременный  взрыв  миллиона  водородных  бомб.  Не
можете? Никто не может. И однако же нечто в этом роде видели мы. Прямо к нам
  вращающегося солнечного  экватора со  скоростью  сотен  миль  в  секунду
мчалось  выброшенное взрывом вещество. Сперва  -  узкой  струей, однако края
струи  быстро  превратились в  бахрому под  действием  противоборствующих ей
магнитных  и гравитационных  сил.  Но  ядро летело дальше,  и  вскоре  стало
очевидно, что оно совсем оторвалось от Солнца и устремилось в космос, причем
мы - его ближайшая мишень.
     Хотя такое случалось уже не раз, мы всегда  одинаково волновались. Ведь
можно будет поймать толику солнечного вещества летящего с гигантским облаком
ионированного газа.  Опасности  никакой: пока вещество достигнет  нас, оно
окажется  слишком разреженным,  вреда не  причинит. Больше того, нужны очень
чувствительные приборы, чтобы вообще его обнаружить.
     Одним   таких приборов был радар обсерватории; он постоянно нащупывал
невидимые  ионированные слои на миллионы миль опоясавшие Солнце.  Это была
моя  работа.  И  как  только  появилась  надежда  выделить  на  фоне  Солнца
надвигающееся облако, я направил на него свое гигантское "радиозеркало".
     Вот он, отчетливо виден  на "дальнобойном" экране - огромный лучезарный
остров, удаляющийся от  Солнца  со скоростью сотен  миль в секунду. Пока  не
видно  никаких подробностей, уж слишком далеко. Волны радара не  одну минуту
тратили  на то, чтобы проделать путь в  оба конца и доставить информацию  на
мой экран. Несмотря на скорость - около миллиона миль  в час, -  вырвавшийся
протуберанец  лишь  через  двое  суток достигнет орбиты Меркурия  и  умчится
дальше,   к  другим  планетам.  Но  ни  Венера,  ни  Земля  не  отметят  его
прохождения, так как он пролетит в стороне от них.
     Шли часы.  Солнце утихомирилось после непостижимой  конвульсии, которая
безвозвратно   вергла   столько  миллионов  тонн  материи  в  межпланетное
пространство. А вскоре медленно вивающееся и вращающееся облако размером в
сто раз больше Земли окажется достаточно блко, чтобы радар показал нам его
строение.
     Сколько лет я здесь работаю, а  до сих пор не могу без волнения видеть,
как  светящийся  след,  сопряженный с  пучком радиоволн  передатчика, рисует
ображение  на экране.  Я  иногда кажусь себе  слепцом, который прощупывает
окружающее его пространство палкой длиной в сто миллионов миль. Ведь человек
и впрямь слеп,  если  говорить о предметах, которые  я  учаю.  Исполинские
облака  ионированного  газа,  улетающие  далека  прочь  от  Солнца,  вовсе
невидимы  глазу, их  не  заметит  даже самая  чувствительная фотографическая
пластинка.  Они  - прраки, всего лишь несколько часов витающие в солнечной
системе.  Если бы  они  не отражали волн,  лученных нашими радарами,  и не
влияли на наши магнитометры, мы бы о них и не знали.
     Изображение  на  экране  напоминало  фотоснимок спиральной  туманности:
медленно вращаясь, облако  на десятки тысяч миль  вокруг разбросало лохматые
щупальца  газа.  А  можно  сравнить  его  с  наблюдаемым  сверху  циклоном в
атмосфере Земли. Внутреннее строение облака  было чрезвычайно сложно, и  оно
ежеминутно  менялось под воздействием  сил,  далеко не ученных нами.  Реки
огня скользили  в  причудливых  руслах, которые  могли быть  созданы  только
электрическими полями. Но  почему они  возникали  ничего и вновь исчезали,
точно  происходило сотворение и  уничтожение материи? И что это за мерцающие
гранулы, каждая размером больше Луны, подобные валунам в бурном потоке?
     Уже меньше миллиона миль отделяло облако от нас;  еще какой-нибудь час,
и оно  будет здесь.  Автоматические съемочные камеры фиксировали каждый кадр
на экране радара, накапливая свидетельства, которых нам хватило на много лет
спора. Магнитное возмущение,  опережающее облако, уже достигло нас; кажется,
во всей обсерватории не было прибора, который так или  иначе не отзывался бы
на стремительное приближение пррака.
     Я менил настройку радара; сразу ображение выросло настолько, что на
экране умещалась только его центральная часть.
     Одновременно я стал менять частоту импульсов, стараясь  различить слои.
Чем короче волна, тем глубже можно проникнуть  в толщу ионированного газа.
Таким  способом  я  надеялся  получить   своего  рода  рентгеновский  снимок
внутренности облака.
     Казалось, оно меняется у меня на глазах  по  мере того, как я  проникал
сквозь  разреженную  оболочку с ее щупальцами и приближался к более плотному
ядру. Слово "плотный" применимо  здесь, конечно, лишь относительно; по нашим
земным меркам  даже самые компактные участки облака  были  вакуумом. Я почти
достиг предела моей шкалы частот и  уже не мог получать более коротких волн,
когда  приметил  почти  посредине  экрана  необычный  по  виду,  яркий  след
отраженного сигнала.
     Он был овальный,  с  четко очерченными краями, гораздо более ясный, чем
"гранулы"  газа, которые  мы  видели в  струях  пламенного потока. С первого
взгляда я  понял  - это  что-то странное,  необычное,  такого  еще никто  не
наблюдал. Электронный луч  нарисовал еще дюжину  кадров, наконец  я подозвал
своего  ассистента, который стоял  у  радиоспектрографа, определяя  скорости
летящих к нам газовых вихрей.
     - Глянь-ка,  Дон, -  сказал я  ему.  - Видел ты  когда-нибудь  что-либо
подобное?
     - Нет, - ответил он, приглядевшись, - Какие силы его образуют?  Вот уже
две минуты очертания не меняются.
     -  Это-то  меня  и  озадачивает. Что  бы это ни  было,  ему давно  пора
распадаться, такая свистопляска вокруг! А оно все остается неменным.
     - А размеры его, по-твоему?
     Я включил шкалу и быстро снял показания.
     - Длина около пятисот миль, ширина вдвое меньше.
     - А покрупнее сделать нельзя?
     -  Боюсь,  что  нет.  Придется  подождать  -  подойдет ближе,  тогда  и
разглядим, откуда такая плотность.
     Дон нервно усмехнулся.
     -  Нелепо,  конечно, - сказал  он, - но знаешь, что оно мне напоминает?
Точно я разглядываю в микроскоп амебу.
     Я  не  ответил:  та же  мысль,  будто  откуда-то  вне, пронала  мое
сознание.
     Мы  даже   позабыли  об  остальной   части   облака,   но,  к  счастью,
автоматические  камеры  продолжали свою работу и ничего не упустили. А мы не
сводили   глаз  с  ясно  очерченной  газовой  чечевицы,  которая,  поминутно
увеличиваясь  на экране,  мчалась  к нам.  И когда до  облака оставалось  не
больше,   чем   от  Земли  до  Луны,  стали  выделяться  первые  подробности
внутреннего  строения. Это  было какое-то странное  крапчатое образование, и
каждый последующий кадр развертки давал иную, новую картину.
     Уже  половина сотрудников обсерватории столпилась в радарной, но царила
тишина, все смотрели, как на экране стремительно растет  загадка. Она летела
прямо на нас; еще несколько минут - и "амеба" столкнется с  Меркурием где-то
в  его  дневной  части.   Столкнется  и  погибнет.  От   первого  детального
ображения и до той  секунды, когда экран снова  опустел, прошло  не больше
пяти минут. Эти пять минут на всю жнь запомнились каждому  нас.
     Мы видели  некий прозрачный овал, внутренность которого  была пронана
сетью  едва  видимых линий. В местах  пересечения линий  словно пульсировали
крохотные узелки света. А может  быть, это нам только почудилось? Ведь радар
тратил почти минуту на то, чтобы дать на экране полное ображение, а объект
успевал  за  это  время  переместится  на  несколько  тысяч  миль.  Но сетка
существовала, в этом никто не сомневался, и камеры ясно ее запечатлели.
     Иллюзия, будто мы смотрим на нечто плотное, была настолько сильна,  что
я  на   секунду  оторвался  от  экрана  радара  и  поспешно  навел  резкость
направленного в  небо оптического телескопа.  Конечно,  я ничего  не увидел,
даже  намека на какой- нибудь силуэт на фоне помеченного оспинами солнечного
диска.  Это был один    тех случаев, когда глаз оказывается  бессильным  и
только электрические органы чувств радара  могут что-то  уловить.  Летящий к
нам  солнечного  чрева предмет  был  прозрачным,  как воздух, и куда более
разреженным.
     Истекали последние секунды; и мы все - я уверен - уже пришли к одному и
тому же выводу, ждали только, кто первый его выскажет. Да, это  невозможно -
и все-таки  доказательство у нас перед глазами... Мы  видели  жнь там, где
жнь существовать не может!
     Извержение вырвало это создание   его обычной среды в недрах пылающей
атмосферы  Солнца.  Оно  чудом пережило  долгое,  путешествие в  космосе, но
теперь,  видимо, умирало, по  мере того  как  силы,  управляющие исполинским
невидимым телом, теряли власть над  ионированным газом,  его  единственной
субстанцией.
     Теперь, когда я сотни раз просмотрел заснятые пленки, мысль эта уже  не
кажется мне столь необычной.  Ведь что такое жнь,  как  не  органованная
энергия? Что  за, энергия,  не так уж важно -  химическая,  вестная нам по
3емле  или  чисто  электрическая,  как  это,  видимо,  было  тут...  Не  род
субстанции  главное,  а  ее  органация.  Но  тогда  я  не  думал об  этом.
Потрясенный  сознанием  великого  чуда  я  смотрел,  как  доживает последние
секунды это детище Солнца.
     Было  ли оно  разумным? Понимало ли,  какой  необычный рок  его постиг?
Можно задать тысячу подобных вопросов, и никогда не получить  на них ответа.
Трудно допустить, чтобы создание, родившееся в  горниле самого Солнца, могло
что-либо  знать  о  внешней  вселенной или  хотя бы  вообразить  нечто столь
невыразимо холодное, как жесткая негазообразная  материя. Падающий на вас 
космоса живой остров не мог, будь он трижды разумен, представить себе мир, к
которому так стремительно приближался.
     Уже он заполнил наше небо и, быть может, в эти последние секунды понял,
что впереди появилось что-то необычное. То  ли воспринял обширное  магнитное
поле Меркурия, то ли ощутил рывок гравитационных сил нашего маленького мира.
Во  всяком случае, он стал меняться: светящиеся волокна (хочется сравнить их
с нервной системой) стягивались вместе, образуя новые узоры, смысл которых я
бы не  прочь разгадать. Быть может, я заглянул в мозг не наделенного разумом
чудовища,  охваченного  страхом,   или   небожителя,  который   прощался  со
вселенной...
     И вот  экран радара пуст, светящийся след все с него стер в своем беге.
Создание  упало  за пределами  нашего  горонта, скрытое кривной планеты.
Где-то  на  жаркой дневной стороне Меркурия,  в аду, куда сумело  проникнуть
всего  человек десять  -  и еще меньше  вернулось живыми,  -  оно  незримо и
беззвучно разбилось о моря  расплавленного металла, о горы медленно ползущей
лавы. Сам по себе удар для такого существа не играл никакой роли, но встреча
с непостижимым холодом плотной материи оказалась роковой.
     Да, да, холодом.  Оно  упало в самом жарком  месте  солнечной  системы,
температура здесь никогда не опускается ниже семисот градусов по Фаренгейту,
а  порой достигает и тысячи. Но для него это было несравненно холоднее,  чем
для обнаженного человека самая суровая арктическая зима.
     Мы не  видели его  смерти в  леденящем пламени, существо  очутилось  за
пределами досягаемости наших  приборов,  ни  один   них не зарегистрировал
кончины. И  все- таки каждый  , нас знал, когда наступила  та секунда, вот
почему мы безучастно слушаем тех, кто смотрел только фильмы, но уверяют нас,
будто мы наблюдали обыкновенное природное явление.
     Как описать, что мы ощущали в тот последний  миг, когда половина нашего
маленького  мира была опутана распадающимися щупальцами исполинского, хотя и
бестелесного, мозга?  Могу  только сказать, что  это было  вроде беззвучного
крика,  исполненного  предельной  тоски,  выражение смертной  муки,  которое
проникло в наше сознание, минуя ворота чувств. Ни тогда,  ни  после никто 
нас не сомневался, что был свидетелем гибели гиганта.
     Быть может, мы первые  и  последние люди, кому довелось наблюдать столь
величественную кончину. Кем  бы  они ни  были, эти  обитатели невообразимого
мира в солнечных  недрах,  возможно,  что  наши пути  уже  никогда более  не
скрестятся. Трудно представить себе,  чтобы мы  могли вступить  в  контакт с
ними, даже если их разум превосходит наш.
     И так ли это? Может быть, нам же лучше не знать ответа... Возможно, они
живут внутри Солнца со времени зарождения вселенной и достигли  таких вершин
мудрости, на какие нам никогда не подняться. Быть может, будущее принадлежит
им, а не нам, быть может, они уже переговариваются через тысячи световых лет
со своими собратьями внутри других звезд.
     Настанет,   возможно,  день,  когда  они  посредством  того  или  иного
присущего им особенного чувства обнаружат нас, вращающихся вокруг их могучей
древней родины, нас,  гордых своими знаниями, почитающих  себя  властелинами
мироздания. И возможно, открытие их не обрадует, ведь для них мы будем всего
лишь червяками, точащими кору планет, которые чересчур холодны, чтобы своими
силами очиститься от заразы органической жни.
     И тогда, если это в их силах, они сделают то, что сочтут нужным. Солнце
покажет  свою мощь и оближет  лица  своих  детей, и  планеты  продолжат путь
такими, какими были начально: чистыми, гладкими... и стерильными.


Артур Кларк. Смерть и сенатор


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Л.Жданова
----------------------------------------------------------------------------
     Никогда еще  весенний  Вашингтон  не  казался  ему  таким прекрасным...
Последняя  весна, мрачно подумал сенатор  Стилмен. Даже  теперь,  хотя слова
доктора Джордена не оставляли места для  сомнений, трудно было примириться с
истиной. Прежде он всегда  находил выход, пусть  полный крах  порой  казался
небежным.  Если  его  предавали  люди,  он  увольнял их,  даже сокрушал  в
назидание другим. На этот раз мена таилась в нем самом. Так и кажется, что
чувствуешь  тяжелый ход своего сердца, а вскоре оно и вовсе остановится. Нет
никакого смысла готовиться  к президентским выборам; хорошо, если он доживет
до выдвижения кандид..
     Конец мечтам и честолюбию,  и нет утешения в мысли о том,  что рано или
поздно  всех ждет конец.  Рано, слишком рано!  Недаром Сесиль Роде - один 
его идеалов -  воскликнул перед смертью: "Столько дела -  и так мало времени
отведено!" Роде не дожил и до пятидесяти лет; он намного старше,  а совершил
гораздо меньше.
     Машина   увозила   его   прочь  от  Капитолия.   В   этом  есть  что-то
символическое,  но лучше не  задумываться... Вот  и Нью-Смитсониен,  могучий
комплекс музеев, которые ему было вечно некогда посетить, а ведь сколько раз
проезжал  мимо за  те  годы, что  прожил  в  Вашингтоне. Сколько  упущено  в
непрестанной погоне  за властью, с горечью  сказал он себе. Мир  культуры  и
искусства был по сути дела закрыт для него,  и ведь это лишь часть  цены. Он
стал  чужим  в собственной семье, растерял былых друзей. Любовь  принесена в
жертву на алтарь  честолюбия, а жертва оказалась  напрасной. Есть ли на всем
свете хоть один человек, который станет оплакивать его кончину?
     Конечно, есть. У  него  стало  легче на  душе,  чувство  беспредельного
одиночества поумерилось. Беря телефонную трубку, сенатор со  стыдом подумал,
что  вынужден  справиться о  номере  у  секретаря,  хотя  память  удерживает
множество куда менее важных вещей...
     (Вот Белый дом, залитый ярким  светом весеннего солнца. Впервые в жни
он скользнул по нему равнодушным взглядом. Белый  дом уже принадлежал  иному
миру- миру, до которого ему больше нет и не будет дела.)
     В автомобиле  не  было видеоустройства, но  сенатор и  без  того уловил
оттенок удивления и даже намек на радость в голосе Айрин.
     - Здравствуй, Рени, как вы там поживаете?
     - Отлично, папа. Когда мы тебя увидим?
     Вежливая формула, к которой дочь всегда прибегала в тех редких случаях,
когда  он звонил. И  всегда, исключая рождество  или  дни  рождения, сенатор
отвечал неопределенным обещанием как-нибудь заглянуть...
     - Я хотел спросить, - пронес он медленно, виняющимся тоном, - можно
ли, заехать  за ребятишками.  Давно  мы с  ними нигде не были, и надоело все
сидеть в канцелярии.
     -  Конечно,  заезжай! - Голос  Айрин потеплел, - Они будут рады.  Когда
тебя ждать?
     -  завтра.  Приеду около двенадцати и  повезу  их  в зоопарк  или
Смитсониен, куда захотят.
     Вот  тетерь  она  умилась  - ведь  он  один  самых  занятых людей в
Вашингтоне, его время расписано на недели вперед. Будет спрашивать себя, что
проошло; хоть бы не догадалась. Да нет, не должна, ведь даже его секретарь
ничего не  знает об острых болях,  которые  в конце концов вынудили сенатора
обратиться к врачу.
     - Чудесно! Как  раз вчера они говорили о тебе, спрашивали, когда  же ты
опять приедешь.
     Глаза сенатора увлажнились. Хорошо, что Рени его не видит.
     - Значит, в полдень, - поспешно сказал он, боясь, как бы голос не выдал
его. - Обнимаю вас всех.
     Он отключился,  не дожидаясь ответа, и со вздохом облегчения  откинулся
на спинку  сиденья. Первый  шаг к перестройке свой жни сделан - без всякой
подготовки, вдруг. Он упустил собственных детей, но мост, соединяющий его со
следующим поколением,  цел.  В оставшиеся  месяцы  нужно  хотя  бы сберечь и
укрепить этот мост.
     Вряд ли доктор посоветовал бы  ему пойти в Музей естественной истории с
двумя  любознательными  непоседами,  но он с этим не считался.  Джо и Сьюзен
заметно подросли с их  последней встречи, требовалось не только  фическое,
но и умственное напряжение,  чтобы поспевать за ними. Едва войдя  в ротонду,
дети галопом  бросились к огромному слону,  занимавшему самое видное место в
мраморном зале.
     - Что это? - вскричал Джо.
     - Это же слон, дурачок -  снисходительно  ответила  Сьюзен; ведь ей уже
было целых семь лет.
     - Знаю, что слон, - отрезал Джо. - А как его зовут?
     Сенатор Стилмен  обратился к дощечке,  но  не  нашел там ответа.  Самое
время действовать по принципу: "Смелость города берет".
     - Его зовут, гм, Джумбо! - выпалил он. - Погляди, какие клыки!
     - А у него болели зубы?
     - Что ты, никогда.
     - А как он чистил зубы? Мама говорит, если я не буду чистить зубы...
     Стилмен угадал, куда клонит Джо и поспешил переменить тему.
     - Дальше будет еще много интересного! С  чего начнем с птиц, змей, рыб,
млекопитающих?
     -  Змей! - решительно потребовала Сьюзен.  -  Я хотела посадить змею  в
банку, а папа не позволил. Ты попроси его, может, он передумает?
     - А что такое - млекопитающий?  - спросил Джо, прежде чем Стилмен успел
придумать ответ для Сьюзен.
     - Пойдемте, - твердо сказал он. - Я покажу.
     Они шли  по  залам и  переходам,  дети сновали  от одного  экспоната  к
другому, и на душе  у  сенатора было хорошо.  Ничто не действует на человека
так умиротворяюще, как музей; здесь все повседневное обретает свои  истинные
размеры.   Изобретательность   волшебницы-природы   неисчерпаема,    и   ему
вспомнились забытые было истины. Он всего лишь один    миллиона  миллионов
обитателей планеты Земля. Весь человеческий род с его чаяниями  и тревогами,
победами и безрассудствами - быть может, только эпод я  истории мира. Стоя
перед  чудовищным скелетом диплодока (даже  дети благоговейно примолкли), он
ощутил дыхание вечности. И с улыбкой додумал о своем честолюбивом убеждении,
будто он - тот человек, который нужен нации. Какой нации, коли  на то пошло?
Декларация о независимости подписана  всего каких-нибудь двести лет назад, а
вот этот древний американец пролежал в земле Уты сто миллионов лет...
     Он  устал к тому времени, когда они вошли в Зал океанической жни, где
выразительный экспонат подчеркивал, что на Земле и в наши дни есть животные,
превосходящие размерами  все  вестное  в  прошлом.  Девяностофутовый  кит,
житель  пучин, и прочие  стремительные охотники  морей  напомнили ему  часы,
которые  он провел на маленькой, влажно блестящей палубе, под крылатым белым
парусом.  Хорошо - плеск рассекаемой  килем  воды,  вздохи ветра  в снастях.
Тридцать лет как не ходил на яхте; еще одна радость, которой он пренебрег.
     - Я их не люблю, рыб этих, - пожаловалась Сьюзен. - Хочу к змеям пойти!
     - Сейчас, - ответил он. - И куда ты спешили? У нас еще много времени.
     Он сам не заметил,  как у него вырвались эти слова. Сенатор размеренным
шагом побрел дальше, а  дети  умчались вперед. Вдруг он улыбнулся, улыбнулся
без  горечи.  Что ж,  в  каком-то смысле  это верно. Времени, действительно,
много. Каждый день, каждый час  может вместить в себя целый мир впечатлений,
нужно  только  разумно их тратить. В последние недели своей  жни он начнет
жить.
     Пока никто в конторе ничего  не заподозрил. Даже  его вылазка с внуками
не  вызвала  особенного удивления; случалось и прежде, что он  вдруг отменял
все деловые встречи, предоставляя своим помощникам выкручиваться. До сих пор
в  его  действиях  не  было  ничего  необычного,  но  через  несколько  дней
приближенным  станет  ясно:  что-то  случилось.  Он обязан  возможно  скорее
сообщить им -  и своим политическим коллегам - неприятную новость; но прежде
чем  свертывать свои дела,  надо основательно обдумать  и  решить  множество
личных вопросов.
     И еще одно заставляло его медлить. За всю свою карьеру он почти не знал
неудач и никого не щадил в острых политических схватках. Теперь, перед лицом
конечного краха, он с  ужасом думал  о потоке соболезнований, который тотчас
обрушат   на  него   многочисленные   противники.  Глупо,  конечно,  остаток
непомерного самолюбия, которое слишком крепко сидит  в нем, чтобы  исчезнуть
даже перед лицом смерти.
     Больше двух  недель он  хранил тайну.  На заседаниях  комиссии, в Белом
доме,  в  Капитолии, в  лабиринтах вашингтонского  света сенатор  играл, как
никогда  еще за  всю свою карьеру,  и некому было оценить  его игру. Наконец
программа действий была  разработана,  оставалось только отправить несколько
писем, которые он сам написал от руки, и позвонить жене.
     Секретариат  отыскал  ее  в  Риме. Глядя  на возникшее на экране  лицо,
сенатор подумал, что она еще хороша  собой,  вполне достойна  звания  Первой
Дамы государства - супруги президента -  и это отчасти вознаградило бы ее за
утерянные  годы.  Кажется,  она  мечтала   об   этом  -  впрочем,  разве  он
когда-нибудь знал по- настоящему, о чем она мечтает?
     -  Здравствуй, Мартин, - сказала жена, - Я ждала твоего звонка. Хочешь,
чтобы я приехала?
     - А ты? - тихо спросил он.
     Мягкость его голоса заметно ее удивила.
     - Было бы глупо ответить "нет", верно? Но если тебя  не берут, я уеду
опять. Ты уж не возражай.
     - Меня не берут. Даже не выдвинут моей кандидатуры.
     Ты первая, кому я  об этом говорю, Диана. Через полгода меня не будет в
живых.
     Жестокая откровенность,  но  он  намеренно так  поступил. Доля секунды,
которая требовалась радиоволнам, чтобы  достичь спутников  связи и вернуться
на Землю, никогда  еще не казалась ему столь долгой. А  затем -  да, впервые
ему удалось сорвать  эту красивую маску. Ее глаза расширились, одну руку она
порывисто прижала к губам.
     - Ты шутишь!
     - Такими вещами? Нет, это правда. Сердце носилось. Мне сказал об этом
две недели назад доктор Джорден. Конечно, я сам виноват, но  не будем сейчас
вдаваться в подробности.
     - Вот почему ты всюду водишь внуков... Я не могла понять, в чем дело.
     Можно было ждать, что  Айрин позвонит матери.  Но  до чего дошел Мартин
Стилмен, если внимание к собственным внукам насторожило его блких!..
     - Да, - откровенно прнался он. - Боюсь,  я поздно спохватился. Теперь
пытаюсь наверстать упущенное. Все остальное меня как-то не волнует.
     Они молча глядели в глаза друг  другу,  разделенные  кривной  земного
шара  и  пустыней  лет, проведенных врозь. Потом Диана  ответила  дрогнувшим
голосом:
     - Я начинаю собираться.
     Теперь, когда его секрет был всеобщим достоянием, сразу стало  легче на
душе. Даже сочувствие противников оказалось не так уж трудно переварить. Тем
более что  противников вдруг не  стало.  Люди,  годами поминавшие его только
бранными  словами,  слали  письма,   в   искренности  которых   нельзя  было
сомневаться.  Старые  ссоры   забывались  или  оказывались  основанными   на
недоразумениях. Жаль, что об этом узнаешь только перед смертью...
     Он узнал также, что не так-то просто умирать, когда ты занимаешь видный
пост,  нужно  основательно   потрудиться:  подобрать  преемников,  распутать
правовые и  финансовые узлы,  закончить дела  в комиссии,  в государственных
органах. Дело, которому отдана  целая жнь, нельзя оборвать вдруг поворотом
выключателя. Просто поразительно,  сколько у  него накопилось обязанностей и
как трудно от  них бавиться. Он никогда не любил делиться с кем-либо своей
властью (и многие подчеркивали этот  роковой недостаток в  человеке, который
собирался  стать  президентом), сейчас  нужно было с  этим  поспешить,  пока
власть не выскользнула навсегда  его рук.
     Словно  кончался  завод  больших  часов  и  некому подкрутить  пружину.
Передавая  свои папки,  читая и уничтожая старые письма,  закрывая  ненужные
счета и дела, диктуя последние наставления, составляя прощальные заметки, он
порой ловил себя на том, что все  происходящее кажется ему нереальным.  Боли
прошли,  и будто впереди еще  много лет деятельной жни. Но путь в  будущее
преградили какие-то закорючки на кардиограмме -  словно шлагбаум или анафема
на загадочном языке, понятном лишь докторам.
     Почти ежедневно Диана, Айрин или ее муж привозили к нему внуков. Прежде
он плохо ладил с Биллом, теперь убедился, что сам был в этом повинен. Нельзя
требовать от зятя,  чтобы он заменил сына, несправедливо винить Билла в том,
что тот  не годится для  роли Мартина Стилмена-младшего. Билл человек вполне
самостоятельный,  он хорошо заботится об Айрин, она  счастлива  с ним, у них
есть  дети.  Конечно,  отсутствие честолюбия  ъян (полно, ъян  ли?),  но
такой, который можно простить.
     Он мог даже без горечи и боли думать о собственном сыне, который раньше
него закончил свой жненный путь и покоился - один крест среди  многих - на
кладбище ООН в Кейптауне. Ему не довелось  побывать на могиле Мартина. Когда
у него было время  для этого, белый человек не пользовался любовью в  бывшей
Южно-Африканской  Республике.  Теперь  можно  съездить  -  но  вправе ли  он
подвергать   таким   страданиям  Диану?   Его   недолго  будут  преследовать
воспоминания, ей же еще много лет жить с ними...
     Все-таки надо посетить Кейптаун, это его долг.  А для внуков это  будет
настоящий  праздник,  увлекательное путешествие в неведомый край, ничуть  не
омраченное мыслями об  умершем дяде, ведь они его  никогда не видели.  И  он
начал собираться в путь, но тут опять - во второй раз за месяц - в его жни
все перевернулось вверх дном.
     Даже теперь  у дверей  его кабинета  каждое  утро ожидал десяток-другой
посетителей. Не так  много,  как  в былью дни, однако вполне  достаточно. Но
чтобы среди них оказался доктор Хакнесс?!.
     При виде этой  худой нескладной фигуры он невольно замедлил шаг.  Кровь
ударила в лицо  и сердце забилось  чаще от воспоминания о былых схватках  на
заседаниях комиссии и бурных радиотелефонных разговорах, от которых  в эфире
искры летели. Тут  же он взял себя в руки. Все это позади, ушло безвозвратно
- во всяком случае для него.
     Хакнесс  встал  и  нерешительно подошел  к  нему. За  последние  недели
Стилмен привык к этому: каждый, кого он встречал, испытывал замешательство и
неловкость от старания бежать запретной темы.
     - Здравствуйте, доктор, - сказал он. - Ничего  не скажешь: сюрпр. Вот
не ждал увидеть здесь вас.
     Он  не мог  удержаться  от  этого  маленького  выпада, и  приятно  было
убедиться, что стрела попала в цель.  Впрочем,  укол был безболезненным,  он
понял это по улыбке доктора.
     -  Сенатор,  -  Хакнесс  говорил  очень  тихо, Стилмену  пришлось  даже
нагнуться,  чтобы его расслышать.  - У  меня есть для вас чрезвычайно важное
вестие. Мы можем переговорить наедине? Всего несколько минут.
     Стилмен кивнул, хотя  у него было свое собственное мнение - что  теперь
важно, а что нет, и слова ученого не пробудили в нем особенного любопытства.
     Хакнесс заметно менился с их последней встречи семь лет назад. Теперь
он  выглядел  куда  более  уверенным  в  себе,  даже  самонадеянным, исчезла
нервозность,  -за   которой   его  свидетельские  показания  звучали   так
неубедительно.
     - Сенатор, - заговорил гость,  едва  они вошли в кабинет.  - То,  что я
сейчас скажу, потрясет вас. По-моему, вас можно вылечить.
     Стилмен тяжело упал в кресло. Этого он никак не ожидал. С самого начала
он твердо сказал себе: никаких тщетных надежд, только глупец тратит  силы на
борьбу с неотвратимым - и примирился с судьбой.
     На мгновение он онемел, потом взглянул на своего  старого врага и через
силу заговорил:
     - Откуда вы это взяли? Все мои врачи...
     - Бог с  ними, они не виноваты, что отстали на  десять лет.  Посмотрите
вот это.
     - Что это такое? Я не понимаю по-русски.
     -  Последний выпуск  советского "Вестника Космической Медицины". Пришел
несколько  дней назад,  и мы сразу,  как обычно,  сделали  перевод.  Вот,  я
отчеркнул,  заметка  о  новейших   исследованиях   на  космической   станции
"Мечников".
     - Что за станция?
     - Как,  вы не знаете? Это  же их Космическая больница, они смонтировали
ее как раз под Большим радиационным поясом.
     - Продолжайте. - Стилмен говорил с трудом. - Просто я забыл название.
     Он надеялся спокойно закончить свою жнь, но прошлое настигло его...
     - Конечно, заметка  довольно  скупая,  но  многое  можно вычитать между
строк.  Это,  так  сказать,  первая   ласточка,  чтобы  закрепить  за  собой
приоритет, пока будет написан полный отчет. Заголовок:
     "ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ НЕВЕСОМОСТИ НА
     БОЛЕЗНИ КРОВЕНОСНОЙ СИСТЕМЫ"
     Они  искусственно вызывали  сердечные заболевания у кроликов и хомяков,
потом  забрасывали  их  на космическую  станцию.  Там  же,  на  орбите,  все
невесомо, нагрузки на  сердце и мышцы почти никакой. А в итоге-то самое, что
я  пытался  втолковать  вам  еще  несколько  лет  назад.  Приостанавливается
развитие даже самых тяжелых заболеваний, а многие и вовсе лечиваются.
     Небольшой кабинет  с полированными панелями,  который столько  лет  был
центром его мира, ареной множества совещаний, кузницей всевозможных  планов,
вдруг  стал  нереальным.  Воспоминания  были  куда  ярче: он  снова  был  на
заседании,  состоявшемся  осенью  1969  года,  когда  обсуждали - и  яростно
критиковали - итоги первых десяти лет  деятельности Национального управления
аэронавтики и космонавтики.
     Он  никогда  не   занимал  поста  председателя  сенатской  Комиссии  по
астронавтике, зато был ее самым деятельным  и речистым членом. Именно там он
завоевал славу блюстителя казны, человека трезвого, которого  никаким ученым
мечтателям- утопистам не провести. Он вполне преуспел,  и с тех пор его  имя
редко сходило с первых полос. И не потому, чтобы он очень увлекался наукой и
космосом, просто у него было безошибочное чутье на злободневные вопросы.
     Точно в его мозгу включилась запись давнишних событий...
     - Доктор  Хакнесс, вы  -  Технический директор Национального управления
аэронавтики и космонавтики?
     - Совершенно верно.
     - Здесь передо мной лежат данные о  расходах  НУАК за период  1959-1969
годов,  цифры  внушительные.  Истрачено  82547450000  долларов,  на  1969/70
финансовый  год   вы  запрашиваете  более  десяти  миллиардов.  Хотелось  бы
услышать, что мы можем ожидать взамен?
     - С удовольствием расскажу, сен
     Так  начался  тот  разговор: строго, но не враждебно.  Враждебные нотки
появились чуть погодя.  Он сам знал, что  они неоправданны: у любой  большой
органации бывают слабости  и неудачи. А  когда  речь идет  об органации,
которая  в буквальном смысле  слова  метит  в звезды,  стопроцентного успеха
требовать нельзя. С самого  начала было  ясно, что штурм космоса обойдется в
деньгах  и  в  человеческих  жнях  по  меньшей мере  так  же  дорого,  как
завоевание  воздуха.  За десять лет  погибло около ста человек - на Земле, в
космосе,  на  бесплодной   поверхности   Луны.  И  теперь,  когда  поунялась
лихорадка,  отличавшая  начало  шестидесятых  годов,  общественность  начала
задавать  вопрос: "Ради  чего?". Стилмен сразу смекнул, что  не  худо  стать
рупором вопрошающих голосов. Он действовал  холодно и расчетливо; требовался
козел отпущения  -  к несчастью доктора Хакнесса, он был словно  создан  для
этой роли.
     - Хорошо,  доктор  Хакнесс,  я понимаю,  как  много сделали космические
исследования  для улучшения коммуникаций и прогнозов погоды. Уверен, что все
это ценят.  Но это  почти целиком достигнуто с  помощью автоматических ракет
без экипажа. Меня - и не  только  меня - тревожит  иное: огромные расходы на
программу  "Человек в космосе" и  ее весьма  ограниченная отдача. Начиная  с
первых циклов  программы  - "Дайна-Сор" и "Аполлон", - мы запустили в космос
миллиарды долларов. А итог? Горстка людей может  провести несколько не таких
уж  приятных  часов за пределами атмосферы и достичь при этом не более того,
что можно сделать с помощью телевидения и автоматических  приборов  - притом
гораздо  лучше и дешевле.  А человеческие  жертвы? Никто  нас  не  забудет
криков, которые  неслись в эфир, когда ИКС-21 сгорел, возвращаясь  на Землю.
Что дает нам право посылать людей на такую смерть?
     Он  хорошо  помнил  напряженную  тишину,  которая  воцарилась   в  зале
заседаний  после его выступления.  Он задал обоснованные вопросы,  и на  них
надо  было  отвечать.  Разумеется,  нечестно   было  облекать  их   в  столь
риторическую  форму, а главное  - припирать к  стене человека, не способного
постоять за себя. Против фон Брауна или, скажем, Риковера Стилмен никогда бы
не  применив  такую тактику, они сумели  бы дать ему  сдачи.  Но Хакнесс  не
обладал даром оратора; если он и был способен на сильные  чувства, то держал
их  про  себя.  Он был видный  ученый, способный органатор  - и никудышный
докладчик.   Хакнесс  оказался  легкой   добычей  для  Стилмена.   Газетчики
наслаждались;  кто-то   них  поспешил  приклеить ему  прозвище:  неудачник
Хакнесс.
     -  Теперь,  доктор,  о  вашей  космической   лаборатории  на  пятьдесят
человек... Во сколько она обойдется?
     - Я уже говорил: около полутора миллиардов.
     - А ежегодные эксплуатационные расходы?
     - Не больше двухсот пятидесяти миллионов.
     - Вы вините нас, если мы, учитывая судьбу прежних расчетов, отнесемся
к этим цифрам с вестным недоверием.  Но  даже  если  допустить, что расчет
верен, - что мы получим за эти деньги?
     - Мы сможем учредить нашу первую крупную  исследовательскую лабораторию
в космосе.  До  сих пор  приходилось  ставить эксперименты  в тесных кабинах
плохо приспособленных  кораблей, выполняющих,  как правило,  другие задания.
Нужна  постоянная лаборатория-спутник с людьми  на борту. Без этого не будет
дальнейшего прогресса. Астробиология не может развернуться по-настоящему...
     - Астро... как вы сказали?
     - Астробиология, учение  живых органмов в космосе. Русские основали
эту науку,  когда  запустили на Втором спутнике  Лайку,  и  они  по-прежнему
опережают   нас   в   этой   области.   Однако   исследование  насекомых   и
беспозвоночных,  по сути дела, еще не  начиналось.  Вообще учались  только
собаки, мыши, обезьяны.
     -  Понятно. Правильно ли будет оказать,  что вы просите ассигнований на
создание зоопарка в космосе?
     Смех,  прокатившийся по залу, помог  похоронить проект.  И  его самого,
подумал теперь Стилмен...
     И  кроме  себя,  некого  упрекать.  Доктор   Хакнесс,  пусть  не  очень
убедительно, пытался  обрисовать выгоды,  которые могла бы дать  космическая
лаборатория.  Особенно он  подчеркнул  медицинскую сторону  вопроса,  ничего
определенного не  обещал, но перечислил возможности.  Так,  хирурга, по  его
словам, могли  бы  разработать  новые операции  в  условиях, где  все органы
невесомы; свободный от груза тяготения человек будет, вероятно, жить дольше,
ведь  сердцу  и мышцам  там придется гораздо легче. Да-да,  он  говорил  и о
сердце, но  это нисколько  не занимало тогда сенатора  Стилмена - здорового,
честолюбивого, озабоченного тем, чтобы дать хороший материал газетам...
     - Почему вы пришли ко мне с этой новостью? - глухо  сказал он. - Нельзя
было дать мне умереть спокойно?
     -  В том-то  и дело, что рано  терять  надежду!  - нетерпеливо  ответил
Хакнесс.
     - Только потому, что русские вылечили несколько хомяков и кроликов?
     - Они сделали гораздо больше. Я  показал вам предварительные сообщения,
новости годичной давности. Они  не хотят возбуждать ложных надежд, вот  и не
шумят.
     - Откуда вам это вестно?
     На лице Хакнесса отразилось недоумение.
     - Очень просто:  я позвонил  своему коллеге, профессору Станюковичу. Он
сейчас на станции "Мечников", уже это показывает, сколь большое значение они
придают  этим  исследованиям. Мы  с  ним старые  друзья,  и я  позволил себе
сказать о вашей болезни.
     Проблеск надежды может провести действие столь же мучительное,  как и
ее исчезновение. Вдруг стеснилось в груди... Уж не последний ли это приступ?
Но  судорога, вызванная волнением, тотчас прошла,  звон  в ушах  стих, и  он
услышал голос доктора Хакнесса;
     - Он спросил, можете ли вы сейчас прибыть в Астроград. Я обещал узнать.
Если  вы  готовы, завтра утром  есть подходящий  рейс, в десять тридцать  
Нью-Йорка.
     Завтра он обещал поехать с внуками в зоопарк; впервые  он  их подведет.
Чувство вины кольнуло его, и понадобилось некоторое усилие, чтобы ответить:
     - Я готов.
     Несколько минут огромный межконтинентальный ракетоплан, постепенно гася
скорость,  падал  вертикально  вн   стратосферы, но полюбоваться Москвой
сверху не пришлось. На время посадки телеэкраны выключались, пассажиры очень
плохо переносили зрелище летящей навстречу земли.
     В Москве он пересел в уютный, хотя и несколько устаревший турбовинтовой
самолет. Летя на  восток, навстречу ночи, он  наконец  смог  улучить минуту,
чтобы поразмыслить. Казалось бы, чего тут колебаться, и все же: так ли уж он
рад тому,  что  его  участь оказалась под  вопросом? Совсем недавно все было
предельно  просто,  а  теперь  жнь  вдруг  опята  усложнилась,   открылись
возможности,  на  которых  он уже поставил крест. Прав  был  доктор Джонсон:
ничто не действует так умиротворяюще на  душу  человека,  как сознание того,
что  завтра его повесят.  Во всяком случае, обратное справедливо:  ничто  не
вызывает такого смятения, как мысль о возможной отмене приговора.
     Сенатор  спал,  когда  они  премлились  в  Астрограде,   "космической
столице"    Разбуженный легким толчком, он  в первый миг не мог понять,
где  находится. Уж не приснилось  ли  ему,  что  он облетел вокруг  половины
земного шара в погоне за  жнью? Нет,  это не сон,  но  погоня вполне может
оказаться тщетной.
     Двенадцать  часов  спустя  он  все еще  ждал  ответа.  Сняты  показания
приборов,  кончилась  полная  грозного смысла  пляска световых  пятнышек  на
экране кардиографа. Привычная обстановка медицинского обследования  и тихие,
уверенные  голоса врачей  и  сестер  помогли  ему успокоиться.  Он отдыхал в
неярко  освещенной приемной,  где  его  попросили обождать, пока  совещаются
специалисты. Только русские журналы да портреты бородатых пионеров советской
медицины напоминали, что он не у себя на родине.
     Сенатор  был  не единственным  пациентом. Человек  двенадцать  мужчин и
женщин  всех  возрастов сидели  вдоль стены с журналами  в  руках,  стараясь
выглядеть  непринужденно.  Никто  не  разговаривал  и  не  пытался  привлечь
внимания остальных,  каждый  замкнулся в своей  хрупкой скорлупе, взвешенный
между  жнью  и  смертью.  Несчастье  объединяло их, но  не  располагало  к
общению. Казалось, их отделяет от остального человечества такая же пропасть,
как если  бы  они уже летели в космические дали, где крылась их единственная
надежда.
     Но в дальнем углу комнаты можно было видеть исключение. Молодые люди  -
от  силы  двадцать пять лет каждому - прильнули друг к другу с видом  такого
отчаяния, что поначалу только раздражали Стилмена.  Как  ни  тяжело их горе,
строго сказал он  себе, нужно  же с  другими считаться.  Надо уметь скрывать
свои чувства, особенно в таком месте.
     Однако досада быстро  сменилась жалостью. Кто может равнодушно смотреть
на страдания двух искренне любящих сердец? В полной тишине, прерываемой лишь
шелестом  страниц  да  скрипом  стульев,  текли  минуты,  и  постепенно  его
сочувствие переросло в душевную боль.
     Интересно, кто они?  У молодого человека нервные умные черты; возможно,
художник, или  ученый,  или  музыкант -  трудно  сказать.  Его  подруга ждет
ребенка. Простое крестьянское лицо, как у многих русских женщин... Ее нельзя
назвать  красавицей,  но грусть  и  любовь  придали ей  необычную  прелесть.
Стилмен не  мог  оторвать  от нее  глаз; казалось  бы, никакого  сходства, и
все-таки  она чем-то  напоминала ему  Диану. Тридцать лет назад,  когда  они
вместе выходили   церкви, он  видел  тот же свет  в глазах своей жены.  Он
почти успел его забыть. Кто виноват в том,  что свет потускнел - она  или он
сам?
     Вдруг  кресло  под ним вздрогнуло.  Неожиданный  сильный толчок тряхнул
здание,  будто  где-то  за  много  миль ударил по  земле исполинский  молот.
Землетрясение? Но тут же Стилмен  вспомнил,  где находится,  и стал  считать
секунды.
     На шестидесятой он сдался: видимо, звукооляция настолько надежна, что
воздушная звуковая волна  до него не дошла. Лишь ударная  волна, передавшись
сквозь почву, говорила о том, что в небо ушел тысячетонный груз. А еще через
минуту он услышал  далекий, но явственный звук - словно где-то на краю света
бушевала  гроза. Выходит, расстояние намного больше, чем  он думал. Какой же
гул стоит в месте запуска?..
     Но Стилмен знал: когда он взлетит в небо, гром не будет его беспокоить,
стремительная ракета опередит звук. И перегрузки он не почувствует, ведь его
тело будет покоиться в  ванне, наполненной теплой водой. Удобнее даже, чем в
этом мягком кресле.
     Далекий гул еще  несся от  рубежей  космоса,  когда отворилась дверь  и
сестра поманила сенатора. Он чувствовал, как много глаз провожают его, но не
обернулся, идя за приговором.
     На  всем  пути  обратно    Москвы  телеграфные  агентства  настойчиво
пытались связаться с ним, но он отказывался подойти к радиотелефону.
     - Скажите, я сплю я меня нельзя беспокоить, - попросил он стюардессу.
     Кто напустил их? - спрашивал он  себя. Его  злило  это вторжение в  его
личную  жнь, а  ведь сколько лет он чурался уединения и лишь  за последние
недели познал его прелесть. Так  можно ли корить репортеров и комментаторов,
если они считают его прежним Стилменом?
     Когда ракетоплан  премлился  в  Вашингтоне, сенатора ждали.  Он  знал
большинство  журналистов по имени,  среди них были старые  друзья,  искренне
обрадованные новостью, которая опередила его.
     - Ну  как, сенатор, - спросил Маколей  "Таймс", - приятно вернуться в
строй? Ведь это верно, русские берутся вас вылечить?
     - Они хотят  попробовать,  - осторожно ответил Стилмен.  - Речь идет  о
новой области медицины, точно ничего сказать нельзя.
     - Когда вы отправляетесь в космос?
     - Через несколько дней, как только улажу здесь кое-какие дела.
     - И когда вы вернетесь, если лечение поможет?
     - Трудно сказать. Даже если все пройдет благополучно, я  пробуду там не
меньше полугода.
     Он невольно взглянул на небо. На рассвете и на закате - даже днем, если
точно знать, куда смотреть, - "Мечников" отчетливо выделялся на небе, он был
ярче любой  звезды.  Впрочем, теперь  спутников стало так много,  что только
специалист мог отличить один от другого.
     - Полгода, - пронес один  журналистов. - Значит, выборы пройдут без
вас.
     Уши и микрофоны ждали ответа сенатора. Стоя у трапа, вновь очутившись в
центре  всеобщего внимания,  он ощутил былой подъем. Это  будет эффектно: он
вернется   космоса новым человеком и  опять выйдет на политическую  арену!
Кто  кандидатов сможет соперничать с ним!.. Он уже чувствовал себя жителем
Олимпа,  полубогом  и  заранее  представлял  себе,  как  использует   это  в
предвыборной кампании.
     - Дайте мне  время во всем разобраться, - сказал он. -  Потом я займусь
планами. Обещаю, мы еще встретимся до того, как я покину Землю.
     "До  того, как  я покину Землю". Отличная, драматическая  фраза. Он все
еще  в уме смаковал ее  ритм,  когда  увидел  выходящую   здания аэропорта
Диану.
     Она уже переменилась  (да и он сегодня не тот, каким был  вчера). В  ее
глазах появились настороженность и отчужденность, которых  не  было два  дня
назад.  Яснее  любых  слов  лицо  Дианы  говорило:  "Значит,  все начинается
сызнова?"  И хотя  день  был  теплый,  ему вдруг  стало  холодно,  точно  он
простудился на далеких сибирских равнинах.
     Но Джо  и Сьюзен  с  прежним пылом бросились  к деду. Он подхватил  их,
обнял и спрятал  лицо в пушистых волосах, чтобы камеры  не заметили внезапно
брызнувших слез.  И, ощутив теплые  токи чистой, бескорыстной детской любви,
он понял, какой выбор сделает.
     Только внуки видели его свободным  от  зуда  честолюбия - так  пусть же
навсегда запомнят его таким, если они вообще будут его помнить.
     -  Вы  заказывали  селекторный  разговор,  мистер  Стилмен,  -  доложил
секретарь. - Включаю на ваш личный экран.
     Повернувшись вместе  с креслом, сенатор  очутился  лицом к лицу с серым
прямоугольником  на стене. Одновременно прямоугольник  раскололся пополам. В
правой половине он видел кабинет,  напоминающий  его собственный и удаленный
от него всего на несколько миль. Зато в левой...
     Профессор Станюкович,  одетый лишь в шорты и фуфайку, парил в воздухе в
полуметре над своим  креслом. При  виде посторонних он ухватился  за спинку,
подтянулся, сел  и пристегнулся  матерчатым поясом.  Позади него выстроилась
целая батарея различных аппаратов. А за переборкой простирался космос.
     Первым, с правого экрана, заговорил доктор Хакнесс.
     -  Мы  ждали вашего звонка, сен Профессор  Станюкович говорит, что
все готово.
     - Следующий корабль будет через два  дня, -  сказал русский ученый. - С
ним я возвращусь на Землю, но надеюсь сперва встретить вас на станции.
     Его голос звучал неожиданно звонко в оксигелиевой атмосфере. Но  только
это и напоминало о  расстоянии, помехи отсутствовали. Хотя Станюкович был  в
тысячах миль от  Земли  и  мчался в  космосе со  скоростью  четырех  миль  в
секунду,  его было видно  так хорошо, словно  он  сидел  в одном кабинете со
Стилменом.  Сенатор  слышал  даже  тихое жужжание  электромоторов  в  отсеке
ученого.
     - Профессор, - заговорил  Стилмен, -  мне  хотелось  бы  сперва  задать
несколько вопросов.
     - Пожалуйста!
     Вот теперь  расстояние  дало  себя знать:  ответ  Станюковича дошел  не
сразу; видимо, станция сейчас летит над противоположной стороной Земли.
     - В Астрограде я видел в клинике много других пациентов. Можно узнать -
по какому принципу отбирают больных для лечения?
     Пауза затянулась, на этот раз явно не  -за медлительности  радиоволн.
Наконец Станюкович ответил:
     - Отбирают тех, у кого больше надежд на лечение.
     -  Но у вас,  наверное, очень мало места. А  кроме меня,  -  еще  много
желающих.
     - Я не совсем понимаю... - вмешался доктор Хакнесс озабоченно. Чересчур
озабоченно.
     Глаза  Стилмена обратились к  правому экрану. В человеке, смотревшем на
него  оттуда,  было  трудно узнать  докладчика,  который всего несколько лет
назад  не  знал, как защититься  от  его  уколов. Горький  урок  пошел впрок
Хакнессу. Стилмен  оказался его крестным отцом на поприще политики, и ученый
не терял зря времени.
     Его побуждения были  очевидны сенатору с  самого начала. Все правильно,
Хакнесс тоже человек. Можно ли представить себе месть более сладкую, чем это
выразительное   подтверждение   его   правоты.   Как   директор   Управления
космонавтики Хакнесс  великолепно понимает, что битва за  ассигнования будет
наполовину  выиграна,  едва мир  узнает,  что  возможный  кандидат  на  пост
президента  США  лечится в  русской  космической  больнице -  потому что его
собственной стране такая больница оказалась не по карману.
     - Доктор Хакнесс,  - мягко пронес  Стилмен, -  это мое  дело.  Я  жду
вашего ответа, профе
     Дело  нешуточное, но он от души веселился. Ясно, как день: обоим ученым
одинаково важно добиться успеха. Станюковичу тоже нелегко, можно представить
Тебе, сколько этот  вопрос обсуждали в Астрограде и Москве, и с какой охотой
советские космонавты ухватились  за  такую возможность... Что  ж, они вправе
пожинать плоды своих усилий.
     Да, положите, и ведь всего десять лет  назад оно было немыслимо. НУАК и
Комитет по космонавтике  СССР  работают рука об руку, используя  его в своих
общих  интересах. Стилмен никого не осуждал  -  на их  месте  он поступил бы
точно так же.  Но  он  не  желает быть пешкой в чужой игре,  пока еще он сам
собой распоряжается.
     - Совершенно верно, - неохотно прнал  Станюкович. - Мы  можем принять
очень  мало   пациентов.  Но   ведь   "Мечников"  -  всего-навсего   научная
лаборатория, а не стаци
     - Сколько? - допытывался Стилмен.
     - Ну - не больше десяти, - еще более неохотно ответил Станюкович.
     Старая  проблема,  только  он никогда не думал,  что она коснется  его.
Вспомнилась газетная заметка, которую он читал  давным-давно. Когда  открыли
пенициллин, лекарство это на первых порах было настолько редким, что если бы
стал  вопрос  о  жни  и смерти  Черчилля и Рузвельта,  пришлось бы  кем-то
пожертвовать...
     Не больше десяти. В Астрограде он видел двенадцать пациентов, а сколько
их  еще во  всем  свете? Снова - в  который раз  за  последние дни - Стилмен
вспомнил безутешную молодую пару  в приемной.  Возможно, он все  равно их не
выручит; поди, узнай.
     Зато он знал другое. На его плечах лежит ответственность, от которой не
уйти.  Конечно,  никому  не  дано  заглянуть  в  будущее,  предугадать   все
последствия своих  поступков. И все-таки, если бы не он, сейчас у его страны
могла быть своя  собственная  космическая  лечебница в заатмосферных  высях.
Сколько жней соотечественников на  его совести? Вправе ли он принять то, в
чем отказал другим? Прежде Стилмен сделал бы это - прежде, но не теперь.
     - Джентльмены, -  заговорил он,  - я  могу говорить  с вами откровенно,
ведь ваши интересы совпадают. (Так, видно: ирония дошла). - Я благодарен вам
за помощь, ценю  заботу, жаль, что все это впустую.  Нет-нет, не возражайте,
это не внезапная  прихоть и  не донкихотство. Будь я моложе лет на десять. -
Теперь  же  я  чувствую,  что  эта  возможность  должна  быть  предоставлена
кому-нибудь другому. Особенно учитывая  мой послужной список, - Он  приметил
растерянную улыбку  Хакнесса. - Есть  и другие причины, личного  свойства. В
общем, ничто  не  заставит меня  передумать.  Прощу  вас,  не  сочтите  меня
невежливым, но мне больше не хочется обсуждать этот вопрос.  Еще раз большое
спасибо, до свиданья.
     Он повернул  выключатель, удивленные  лица ученых  растаяли,  и в  душе
сенатора вновь утвердился покой.
     Незаметно  весну  сменило   лето.  Отпраздновали  ожидавшийся  с  таким
нетерпением юбилей; впервые Стилмен  встретил День независимости как частное
лицо. Он  мог сидеть  спокойно, глядя, как выступают другие; мог при желании
вообще не смотреть на них.
     Не так-то просто  порвать с тем, чему отдана целая жнь, и не хотелось
упускать последнего случая повидать  старых друзей, поэтому  он много  часов
провел у телевора,  следя за  ходом  съездов обеих  партий  и  внимательно
слушая комментаторов. Теперь,  когда  он все видел в  свете, вечности, можно
было не горячиться.  Мартин Стилмен вполне оценил и суть, и умение  спорить,
но  уже  как посторонний, будто  наблюдатель  с  другой  планеты.  Маленькие
крикливые  фигурки  на  экранах  были  потешными  марионетками   в  забавном
спектакле, и только.
     Не то для его  внуков, которым когда-нибудь  предстоит  выйти  на те же
подмостки. Он не забывал  об  этом; они были его вкладом в  завтрашний день,
пусть  даже  этот день окажется совсем непохожим  на  сегодняшний.  А  чтобы
понять будущее, надо знать прошлое.
     И он  повез их в  прошлое. Машина  мчалась по Мемориальной Аллее. Диана
была за  рулем, Айрин  -  рядом  с ней, сам Стилмен сидел  сзади с  внуками,
показывая им  знакомые места. Знакомые ему, но не им.  Пусть они еще слишком
малы, чтобы понять все увиденное, во всяком случае хоть что-нибудь запомнят.
     Мимо   мраморной  тишины   Арлингтона  (он   опять  вспомнил   Мартина,
покоящегося в  могиле на противоположной  стороне  земного шара) и вверх, по
пригоркам.  Позади,  точно  мираж, в  летнем  мареве  трепетал  и  колыхался
Вашингтон; но вот и он исчез за поворотом.
     В Маунт-Верноне царил мир и покой-рабочий день, посетителей мало. Выйдя
  машины и направляясь к  зданию, Стилмен спрашивал  себя, что  сказал  бы
первый президент  Соединенных Штатов, очутись он здесь теперь. Думал ли  он,
что  его  дом   в  полной  сохранности  завершит  свое  второе  столетие   -
неменяемый островок в бурном потоке времени.
     Они  медленно прошли  по  исполненным  великолепной гармонии  комнатам,
терпеливо отвечая на бесконечные расспросы детей и вдыхая аромат несравненно
более простого, покойного образа жни. (Но казался ли он простым и покойным
людям той поры?) До чего же трудно  представить себе мир  без электричества,
без радио,  когда единственным источником энергии были мускулы, ветер, вода.
Мир,  где  скачущая лошадь  воплощала предел  скорости  и  большинство людей
умирало не дальше нескольких миль от места своего рождения.
     Жара,  пешее хождение и  неиссякаемый  поток  вопросов  оказались более
утомительными,  чем  ожидал  Стилмен.  И  когда  они  достигли  "Музыкальной
комнаты", он решил отдохнуть. На террасе стояли очень заманчивые скамейки, -
можно посидеть на свежем воздухе, любуясь зеленой травой газона.
     - Встретимся  на террасе, - сказал  он Диане.  - Вы  посмотрите кухню и
конюшни, а я посижу немного.
     - Тебе нездоровится? - тревожно спросила она.
     - Никогда не чувствовал себя так хорошо, но лучше поберечь силы. И дети
совсем  меня замучили вопросами,  я не знаю, что говорить. Ты уж постарайся,
придумай, как-никак кухня по твоему ведомству.
     Диана улыбнулась.
     -  Кажется,  я  никогда   не   отличалась  особым   талантом...  Ладно,
постараюсь, за полчаса управимся.
     Оставшись  один,  он медленно спустился  по ступенькам  на газон. Здесь
двести лет назад  стоял Вашингтон  - глядел,  как Потомак  прокладывает себе
путь к морю,  и размышлял о прошедших  войнах и предстоящих задачах. И здесь
мог бы через несколько месяцев стоять Мартин Стилмен,  новый президент  США,
не рассуди судьба иначе.
     Незачем притворяться,  что он  ни о чем не  сожалеет.  Иные достигают и
власти,  и счастья;  ему  это не  было  дано.  Рано или  поздно  собственное
честолюбие сожрало  бы его. Последние недели  он был вполне удовлетворен; за
это ничего не жаль отдать.
     Он все еще дивился своему чудесному спасению, когда его время истекло и
Смерть бесшумно слетела вн с летнего неба.