Редьярд Киплинг. Безумие рядового Ортериса
Рассказ
-----------------------------------------------------------------------
Киплинг P. Свет погас: Роман;
Отважные мореплаватели: Приключенч. повесть; Рассказы;
Мн.: Маст. лiт., 1987. - 398 с. - Перевод Н.Рахмановой
& : Zmiy ([email protected]), 29 октября 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
Книгу бранных проведений вестного английского писателя Редьярда
Киплинга (1865-1936) составили его ранний и наиболее талантливый роман
"Свет погас", рассказывающий о трагической судьбе одаренного художника,
потерпевшего крушение в личной жни, приключенческая морская повесть
"Отважные мореплаватели" и рассказы, повествующие о тяготах и буднях людей,
создающих империю вдали от Старой Англии, овеянные в то же время
загадочностью и экзотикой жни колониального мира.
О чем я мечтал с пересохшим ртом?
О чем я просил судьбу под огнем?
О чем помолюсь я перед концом?
О том,
Чтоб рядом стоял дружок.
Со мной он разделит воды глоток,
Глаза по смерти закроет мне,
Домой отпишет моей родне, -
Дружка да пошлет нам бог!*
Казарменная баллада
______________
* Перевод Ю.Корнеева
Мои друзья Малвени и Ортерис однажды собрались поохотиться. Лиройд все
еще лежал в лазарете, оправляясь после лихорадки, которую подхватил в
Бирме. Они послали за мной и не на шутку разобиделись, когда я прихватил с
собой пива - в количестве почти достаточном, чтобы удовлетворить двоих
рядовых линейного полка и меня.
- Мы вас не корысти приглашали, сэр, - с укорной сказал Малвени.
- Мы ведь и так рады вас видеть.
Ортерис поспешил спасти положение:
- Ну уж, раз принес, не откажемся. Что мы с тобой за гуси такие, мы
просто два пропащих томми, брюзга ты ирландская. За ваше здоровье!
Мы проохотились все утро и подстрелили двух одичавших собак, четырех
мирно сидевших на ветке зеленых попугаев, одного коршуна около площадки,
где сжигали трупы, одну удиравшую от нас змею, одну речную черепаху и
восемь ворон. Добыча была богатая. Гордые, мы уселись на берегу реки
перекусить воловьим мясом и солдатским хлебом, как выразился Малвени, и, в
ожидании очереди на единственный имевшийся у нас складной нож, постреливали
наугад по крокодилам... Выпив все пиво, мы побросали бутылки в воду и
открыли по ним пальбу. Потом ослабили пояса, растянулись на теплом песке и
закурили. Продолжать охотиться нам было лень.
Ортерис, лежа на животе и подперев голову кулаками, испустил тяжелый
вздох. Потом тихо выругался в пространство.
- С чего это? - спросил Малвени. - Недопил, что ли?
- Вспомнил Тоттенхем-Корт-роуд и одну девчонку в тех краях. Здорово
она мне нравилась. Эх, проклятая жнь солдатская!
- Ортерис, сынок, - торопливо перебил его Малвени, - не иначе, ты
расстроил себе нутро пивом. У меня у самого так бывает, когда печенка
бунтует.
Ортерис, пропустив мимо ушей слова Малвени, медленно продолжал:
- Я томми, пропащий томми, томми за восемь ан, ворюга-собачник Томми с
номером взамен порядочного имени. Какой от меня прок? А останься я дома -
женился бы на той девчонке и держал бы лавочку на Хэммерсмит Хай:
"С.Ортерис, набивает чучела". В окошке у меня была бы выставлена лисица,
как на Хейлсбери в молочной, имелся бы ящичек с голубыми и желтыми
стеклянными глазами, и женушка звала бы: "В лавку! В лавку!" - когда
зазвонит дверной колокольчик. А теперь я просто томми, пропащий, забытый
богом, дующий пиво томми. "К ноге - кругом - вольно! Смирно! Приклады
вверх! Первая шеренга напра-, - вторая налево! Шагом марш! Стой! К ноге!
Кругом! Холостыми заряжай!" И мне конец.
Ортерис выкрикивал обрывки команд погребальной церемонии.
- Заткнись! - заорал Малвени. - Палил бы ты над могилами хороших
людей, сколько мне приходилось, так не повторял бы попусту этих слов! Это
хуже, чем похоронный марш в казармах свистеть. Налился ты до краев, солнце
не жарит - чего тебе еще надо? Стыдно мне за тебя. Ничуть ты не лучше
язычника - команды всякие, глаза стеклянные, видишь ли... Можете вы
урезонить его, сэр?
Что я мог поделать? Разве мог указать Ортерису на какие-то прелести
солдатской жни, о которых он сам бы не знал? Я не капеллан и не
субалтерн, а Ортерис имел полное право говорить что вздумается.
- Пусть его, Малвени, - сказал я. - Это все пиво.
- Нет, не пиво! - возразил Малвени. - Уж я-то знаю, что будет. На него
уже накатывало это, ох, как худо, кому и знать, как не мне, - я ведь парня
люблю.
Мне опасения Малвени показались необоснованными, но я знал, что он
по-отечески заботится об Ортерисе.
- Не мешайте, дайте душу лить, - как будто в полузабытьи пронес
Ортерис. - Малвени, ты разве запретишь твоему попугаю орать в жаркий день,
когда клетка ему розовые лапки жжет?
- Розовые лапки! Это у тебя, что ли, розовые лапки, буйвол? Ах ты, -
Малвени весь собрался, готовясь к сокрушительной отповеди, - ах ты
слабонервная девица! Розовые лапки! Сколько бутылок с ярлыком Басса выдуло
наше сбесившееся дитятко?
- Басс ни при чем, - возразил Ортерис. - Тут кое-что погорчее. Тоска у
меня, домой хочу!
- Нет, вы слышите! Да он поплывет домой в мундире без погон не позже,
как через четыре месяца!
- Ну и что? Все едино! Почем ты знаешь, может, я боюсь сдохнуть
раньше, чем получу увольнительные бумаги.
Он опять принялся нараспев повторять погребальные команды.
С этой стороной характера Ортериса я еще не был знаком, однако для
Малвени она, очевидно, не была новостью, и он относился к происходившему
весьма серьезно. Пока Ортерис бормотал, уронив голову на руки, Малвени
шепнул мне:
- С ним всегда этак бывает, когда его допекут младенцы, которых
нынче сержантов делают. Да и от безделья бесится. Иначе от чего еще - ума
не приложу.
- Ну и что тут страшного? Пусть выговорится.
Ортерис начал петь веселенькую пародию на "Шомпольный корпус", полную
убийств, сражений и внезапных смертей. При этом он глядел за реку, и лицо
его показалось мне чужим. Малвени сжал мне локоть, чтобы надежнее привлечь
внимание.
- Что страшного? Да все! С ним вроде припадка. Я уже видал, все
наперед знаю. Посреди ночи вскочит он с койки и пойдет к пирамиде свое
оружие шарить. Потом подкрадется ко мне и скажет: "Еду в Бомбей. Ответь за
меня на утренней перекличке". Тут мы с ним бороться начнем, не раз так
бывало, он - чтоб сбежать, а я - чтоб его удержать, и оба угодим в штрафную
книгу за нарушение тишины в казармах. Уж я его и ремнем лупил, и башку
расшибал, и уговаривал, но когда на него найдет - все без толку. А ведь
когда мозги у него в порядке, лучше парня не сыщешь. И ночка же сегодня
будет!.. Только бы он в меня не стрельнул, когда я подыматься буду, чтоб
его с ног сбить. Вот о чем я молю денно и нощно.
Этот рассказ представил дело в менее приятном свете и вполне объяснил
тревогу Малвени. Он попытался было вывести Ортериса припадка и громко
крикнул (тот лежал поодаль):
- Эй ты, бедняга с розовыми лапками и стеклянными глазками! Переплывал
ты Иравади ночью, как подобает мужчине, или прятался под кроватью, как в
тот раз при Ахмед-Кхеле?
Это было одновременно грубое оскорбление и заведомая ложь - Малвени
явно затевал ссору. Но на Ортериса словно столбняк нашел. Он ответил
медленно, без всякого раздражения, тем же размеренно-певучим голосом, каким
выкрикивал погребальные команды:
- Сам знаешь, я переплывал Иравади ночью, когда город Лангтангпен
брали, нагишом переплывал и ничего не боялся. А где я был при Ахмед-Кхеле,
ты тоже знаешь, и еще четыре проклятущих патана знают. Но тогда был крайний
случай, про смерть я и не думал. А теперь я стосковался по дому, и все тут!
Не то чтобы я к мамочке хотел - меня дядя вырастил, - нет, я по Лондону
стосковался. По всяким там его звукам, по знакомым местам, по вони
лондонской. Под Воксхолл-бриджа всегда апельсиновой кожурой, асфальтом и
газом пахнет. Проехать бы по железной дороге в Боксхилл с девчонкой на
коленях и с новенькой глиняной трубкой в зубах. А огни на Стрэнде! Всех-то
ты знаешь в лицо, и фараон - твой старый друг, подберет тебя пьяного, как
бывало, подбирал раньше, когда ты еще грязным мальчишкой валялся под
темными арками неподалеку от Темпла. Ни тебе караула, будь он проклят, ни
тебе раскрошенных скал, ни тебе хаки, - ты сам себе хозяин, глазей со своей
девчонкой на то, как Общество спасения вылавливает утопленников
Серпентайна по воскресным дням. И все-то я оставил, чтобы служить Вдове за
морем, а тут и баб нет, и выпивки путной нет, и смотреть не на что, делать
нечего, говорить не о чем, чувствовать нечего и думать не о чем. Господь с
тобой, Стэнли Ортерис, ты глупей всех дураков в полку, считая и Малвени!
Вдова сидит себе дома в золотой короне, а ты торчишь тут, Стэнли Ортерис,
собственность Вдовы, отпетый болван!
Он повысил к концу голос и завершил монолог шестиэтажной англотуземной
бранью. Малвени промолчал, но бросил на меня взгляд, словно прывая внести
покой во взбудораженную душу Ортериса.
Я вспомнил, как однажды на моих глазах в Равалпинди человека,
допившегося до белой горячки, отрезвили, подняв его на смех. В некоторых
полках поймут, что я имею в виду. Я подумал, что не удастся ли и нам таким
же способом отрезвить Ортериса, хотя он и был совершенно трезв. Поэтому я
сказал:
- Какая польза ворчать и бранить Вдову?
- Не думал я ее бранить! - отозвался Ортерис. - Упаси бог, чтобы я
сказал про нее что плохое, - никогда, если б даже мог сию минуту дать деру.
Я воспользовался удобным моментом.
- Какой толк зря болтать языком? Ну, скажите честно - удрали бы вы
прямо сейчас, представься вам случай?
- Ого, еще как! - выпалил Ортерис, вскакивая как ужаленный.
Малвени тоже вскочил.
- Что это вы задумали?
- Помочь Ортерису добраться до Бомбея или до Карачи, куда он пожелает.
А вы доложите, что он ускользнул от вас до завтрака, оставив ружье на
берегу.
- Мне придется это доложить? - с расстановкой пронес Малвени. -
Ладно. Раз уж Ортериса не отговорить, а вы, сэр, друг ему и мне, держите
его сторону, то я, Теренс Малвени, клянусь доложить, как вы велите, а я
своих клятв не нарушаю. Но так и знай, - он подступил к Ортерису и потряс
перед его носом охотничьим ружьем, - попадешься мне еще на дороге - готовь
кулаки!
- Будь что будет! - проговорил Ортерис. - Отошнела собачья жнь.
Помогите, Не дурачьте меня. Дайте мне удрать!
- Раздевайтесь! - приказал я. - Поменяемся одеждой, тогда я скажу, что
делать дальше.
Я надеялся, что нелепость моего предложения образумит Ортериса, но он
скинул сапоги и мундир едва ли не быстрей, чем я расстегнул ворот рубашки.
Малвени схватил меня за руку.
- Он в припадке, сэр, припадок-то еще не прошел. Клянусь честью и
душой, нас с вами еще притянут за соучастие в дезертирстве. Подумайте, сэр,
двадцать восемь дней нам дадут или пятьдесят шесть, все равно позор -
черный позор для него и для меня!
Я никогда не видел Малвени таким взволнованным.
Ортерис, однако, не терял спокойствия; едва мы успели поменяться
одеждой и я преобразился в рядового линейного полка, он отрывисто сказал:
- Так! Продолжайте! Что дальше? Давайте начистоту: что мне делать,
чтоб спастись здешней преисподней?
Я сказал ему, что если он подождет два-три часа у реки, я съезжу
верхом в пост и привезу сотню рупий. С этими деньгами он дойдет до
ближайшей маленькой станции миль за пять отсюда и там возьмет билет первого
класса до Карачи. Зная, что на охоту он ушел без денег, полка не сразу
телеграфируют в приморские порты, а сперва поищут его по туземным
деревушкам вдоль реки. А там никому в голову не придет искать дезертира в
вагоне первого класса. В Карачи он купит белую пару и постарается сесть на
торговый пароход.
Здесь он меня прервал. Ему бы только добраться до Карачи, а дальше он
справится сам. Я велел ему дожидаться, не сходя с места, пока стемнеет
настолько, что я смогу съездить в поселок, не привлекая внимания моим
костюмом. Надо сказать, что господь в своей премудрости вложил в грудь
британского солдата, зачастую неотесанного скота, детски доверчивое сердце,
чтобы он верил своим офицерам и шел за ними в огонь и воду. Далеко не с
такой легкостью он доверяется гражданским лицам, но, раз поверив, верит уже
свято, как собака. Я имел честь пользоваться дружбой рядового Ортериса с
перерывами более трех лет, и дружба наша была по-мужски честной и прямой.
Поэтому он не сомневался, что все, сказанное мною, чистая правда, а не
просто слова, брошенные на в
Мы с Малвени оставили его в высокой траве на берегу и, прячась в
зарослях, направились к моей лошади. Солдатская рубаха немилосердно
царапала мне кожу.
До сумерек пришлось ждать около двух часов. Мы разговаривали об
Ортерисе шепотом и напрягали слух, чтобы уловить какие-нибудь звуки с той
стороны, где он находился. Но не услышали ничего, кроме ветра, свистевшего
в высокой траве.
- Сколько я его лупил, - горячо сказал Малвени, - раз чуть до смерти
не зашиб. Ну, никак его безмозглой башки помрачения не выбить. Хоть ты
тресни! И ведь нельзя сказать, чтобы он от природы был безмозглый, так-то
он толковый и покладистый. В чем тут причина? То ли в воспитании дело -
ведь его никто не воспитывал. То ли в образованности - ее и в помине нет.
Вот вы человек ученый, ответьте-ка!
Но мне было не до ответа. Я размышлял, сколько еще продержится Ортерис
на берегу, и неужели я все-таки буду вынужден сдержать слово и помочь ему
дезертировать.
Едва наступила темнота, я с тяжелым сердцем начал седлать лошадь, и
тут вдруг до нас донеслись дикие вопли с реки.
Злые духи оставили рядового Стэнли Ортериса, Э 22639, роты "Б". Их,
как я и надеялся, гнали одиночество, темнота и ожидание. Мы пустились
бегом и увидели, как он в панике мечется в траве - без сюртука (без моего
сюртука, разумеется). Он, как помешанный, выкликал наши имена.
Когда мы подбежали к нему, он обливался потом и дрожал, как испуганная
лошадь. С превеликим трудом нам удалось его успокоить. Он ныл, что на нем
гражданское платье, и хотел немедленно содрать его с себя. Я велел ему
раздеться, и мы в одно мгновение вторично поменялись одеждой.
Шорох собственной пропотевшей рубахи и скрип сапог, казалось, привели
его в себя. Он прижал ладони к глазам и сказал:
- Что на меня нашло? Я не спятил, солнцем меня не хватило, а вел себя
невесть как, и нес невесть что, и натворил... Что я такое натворил?
- Что натворил? - повторил Малвени. - Опозорил себя, хоть это еще
полбеды, но ты еще роту "Б" опозорил, а что хуже всего - опозорил меня! А
ведь не кто, как я, учил тебя быть солдатом, когда ты был еще дрянным,
плаксивым, неуклюжим новобранцем. Да ты и сейчас не лучше, Стэнли Ортерис!
Ортерис смолчал. Потом расстегнул тяжелый пояс, утыканный значками
полдюжины полков, над которыми одержал победу его собственный полк, и
протянул Малвени.
- Драться я с тобой не могу, Малвени, рост не позволяет, - сказал он,
- да и все равно ты меня поколотишь. Вот, держи ремень, - можешь разрубить
меня пополам, если хочешь.
Малвени обернулся ко мне.
- Оставьте нас одних, сэр, нам надо с ним потолковать.
Я оставил их и по дороге домой раздумывал об Ортерисе и о моем
приятеле, которого я люблю, рядовом Томми Аткинсе вообще.
Но так ни до чего и не додумался.