Дмитрий Каралис. Автопортрет


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Дмитрий Каралис, 1999
     Email: [email protected]
     Изд. "Геликон плюс", 1999 г.
---------------------------------------------------------------
     
влечения  дневников
     1981-1992 г.г.
     Пос.  Коммунар  - Ленинград - Зеленогорск  - "пл.  69-й  км" - Париж  -
Санкт-Петербург
     ISBN 5-7559-0014-0


Аннотация


     "Автопортрет Дмитрия Каралиса  - правдивое свидетельство  нашей  эпохи.
Основанный на  дневниковых записях 1981-1992 г.г., он дает сочную и реальную
картину  недавнего прошлого.  Будущий писатель  рассказывает  в  дневниковой
форме, как он  учился  писать,  поставив себе задачу  стать  профессионалом.
Встречи  с  Виктором Конецким, братьями Стругацкими, Александром  Житинским,
который  взялся  опекать  молодого  автора,  Михаилом  Веллером,  Владимиром
Рекшаном, Виталием Бабенко, Глебом Горбовским и другими вестными авторами,
семинар прозы при Союзе писателей Ленинграда, фантастический семинар  Бориса
Стругацкого,  встречи  и  долгие  ночные  разговоры  на  Совещаниях  молодых
писателей  с  нынешними  классиками  фантастического  жанра   -   Вячеславом
Рыбаковым,  Святославом  Логиновым,  Андреем Столяровым, Андреем Измайловым,
Михаилом Успенским, Андреем Лазарчуком. И все это  на  фоне  реальной  жни
того   времени   -   выпивки,   приключения,  шалости,  грусть  от  ощущения
безвременья, семья, быт, работа в гараже и  -  Литература  как  недосягаемый
маяк.
     Дмитрий Каралис - автор повестей  "Мы строим дом", "Феномен Крикушина",
романа  "Игра   по-крупному",   многочисленных  публикаций  в  сборниках   и
литературных  журналах,  директор "Центра современной  литературы  и книги",
который он создал взамен сгоревшего Дома писателя им. В.В. Маяковского
     (c) Д.Н. Каралис, текст, 1999г.
     (c) "Геликон плюс", оформление, 1999 г.
     
ГЕЛИКОН ПЛЮС
     Санкт-Петербург
     1999
     ____________________________________________
     
Содержание
     1981                                                                год
...........................................................................................
2
     1982                                                                год
...........................................................................................
9
     1983                                                                год
............................................................................................
52
     1984                                                                год
.............................................................................................
73
     1985                                                                год
............................................................................................
94
     1986                                                                год
............................................................................................
112
     1987                                                                год
............................................................................................
128
     1988                                                                год
............................................................................................
143
     1989                                                                год
............................................................................................
154
     1990                                                                год
............................................................................................
160
     1991                                                                год
............................................................................................
172
     1992                                                                год
............................................................................................
192
     * * * * * *
     
Предуведомление читателю:
     Не ждите от дневников или  записей полной  откровенности. Есть  вещи, в
которые  автор  не хотел бы  посвящать  читателей. Некоторые имена и фамилии
менены, некоторые  оставлены в неприкосновенности. "Умный промолчит, дурак
не догадается".

     Жене Ольге, прошедшей
     со мною этот путь, посвящаю

     
1981 год
     Еще  перед  судом  адвокат  посоветовал  мне  перечитать  "Воскресение"
Толстого,  чтобы не  строить иллюзий.  Я  перечитал.  "Суд  - это машина", -
сказал адвокат.
     Еще  адвокат  сказал,  что  не  надо  настаивать на  отправке  дела  на
доследование. Органы этого не любят. Лучше  всего брать, что дают,  и  ждать
скорой  амнистии.  В крайнем случае  - уйти  по половинке срока,  за хорошее
поведение.
     Правильно говорил  капитан  Жеглов в кинофильме "Место встречи менить
нельзя": "Запомни, Шарапов - наказания без вины не бывает!"
     Пока шло следствие, я  младших научных сотрудников стал старшим.
     С этой должности я  и приехал на "химию" в поселок Коммунар Гатчинского
района 16 сентября 1981 года.
     Органы,  ведающие  надзором  за исполнением  приговора, направили  меня
строить  комбинат по  переработке  макулатуры в картон. В общем-то, гуманно.
Час езды от Ленинграда.
     При подъезде к поселку я увидел огромный  транспарант: парень и девушка
в рабочих спецовках мужественно стоят на ветру -  "Комсомольская стройка". Я
мысленно  усмехнулся:  попал на  комсомольскую стройку. Только  не  по своей
воле.
     Женщина-капитан,  инспектор  по  трудоустройству,  долго  листала   мои
документы,  разглядывала  на  просвет трудовую  книжку,  затем  позвонила  в
контору стройки и сообщила, что, кажется, нашла то, что они просили.
     -  Да нет-нет. Нормальный. Три года. Сами поговорите...  Про столяра  я
тоже помню...
     Она   повесила   трубку,    выписала   мне   направление    в    СУ-262
плотником-бетонщиком и объяснила, как найти контору:
     - Идите прямо на трубу, а там спросите Борща.
     - Срок начинается прямо с обеда? - улыбнулся я. - А что на второе?
     - Раскатили губу.  Борщ - это фамилия. Ему диспетчер нужен. Понравитесь
- возьмет.
     Стометровая  недостроенная  труба была видна со всех  точек  поселка. Я
вышел  прокуренного кабинета и  взял курс на трубу.  Универмаг - скверик -
асфальтовая  дорожка вдоль  речушки -  склкая глиняная  тропка - заплывшая
осенней грязью колея дороги. Грязные "татры"  и "мазы", нагруженные песком и
цементным раствором. Шел дождь.  Труба приближалась крайне медленно. Коробки
цехов, ангары, груды плит, россыпи труб, железо, доски... Стройка. И сколько
мне работать на этой стройке - невестно...
     Коричневый блокнот с олимпийскими  кольцами  на обложке. Его сделали  к
Олимпиаде, которая проводилась летом 1980 года в Москве. И в Ленинграде тоже
проводилась.  Мой первый  блокнот, начатый на "химии".  Я  записывал в  него
далеко не все и почти всегда  носил  при себе. Или прятал, опасаясь вечерних
обысков.
     20 сентября 1981г.
     Пос.  Комм Спецкоменнатура  No2.  Общежитие  за  высоким  железным
забором. Проходная с милицейской вахтой. Вход и выход по пропускам. Вечерняя
проверка  в  11 часов.  На  спортплощадке выстраиваются  все  отряды. Я  - в
четвертом.  Начальник отряда - лейтенант Гуща. Пригласил на беседу. Полистал
мое дело, подымил папироской.
     Молодой парень с пшеничными усами и голубыми глазами. Крепко сбитый.
     - Твердо решили стать на путь исправления?
     - Твердо. (Мне подсказали, что распинаться, будто  вину прнаю,  но по
другой статье - бессмысленно.  Могут записать в  личном деле, что я озлоблен
на суд и общество. А я не озлоблен.)
     - Это хорошо. На работу устроились?
     - СУ-262. Плотник-бетонщик третьего разряда. Вот справка.
     - С распорядком знакомы?
     - В общих чертах.
     Он  меня ознакомил  с деталями. На  территории  спецкомендатуры  нельзя
появляться в нетрезвом  виде. Нельзя проносить и распивать спиртные напитки.
Нельзя хранить в квартирах инструмент - лопаты, ломы, пилы, топоры, мастерки
и  монтировки. Запрещено  иметь  ножи,  заточки, шило и  т.п. Отсутствие  на
вечерней  проверке  считается  грубым  нарушением  режима   и   наказывается
невыездом на выходные дни  за  пределы  административного района. Прогулы на
работе,  пьянки,  драки, самоволки,  а также отсутствие после  отбоя в своей
квартире или  на  вечерней проверке - прямой путь  на зону. Могут  отправить
сразу,  а  могут  за  отдельные нарушения ввести систему допограничений: два
месяца без выезда, полгода без выезда. И при  этом в выходные дни ты  должен
будешь являться на КП  трижды в день  и  отмечаться у  дежурного:  вот он я,
поставьте, пожалуйста, плюс.
     -  "Химия" - это  свобода  в кредит! -  рек лейтенант Гуща  и дал мне
расписаться.
     Теперь  я "у/о"  -  условно  осужденный. Буду  нарушать  режим  - стану
"зэка". Режим нарушать  нельзя. "Стремиться надо, Федя, стремиться..."  Язви
тебя в душу.
     Я осторожно поинтересовался, что слышно про амнистию.
     - Амнистия обычно распространяется  на условно-осужденных, отбывших  не
менее  одной трети  срока наказания и заслуживших  ее примерным отношением к
труду и соблюдением режима. А пока про амнистию ничего не слышно.
     -  Ясно. А если  нарушений  не будет,  и амнистии  не будет,  то  можно
освободиться "по половинке"?
     - Можно, -  подтвердил лейтенант. - Условия те же плюс участие в работе
совета отряда или совета общежития. Комендатура дает представление  в суд, и
тот выносит постановление.
     Хорошие  фамилии  у  моих  новых  начальников.  На  работе  -  Борщ.  В
комендатуре - Гуща. Начальник спецкомендатуры  - Махоркин. Замполит - Кашин.
Добрые такие обстоятельные фамилии. Чувствуешь себя за ними, как за каменной
стеной.
     И соседи  по квартире - милые симпатичные  люди. Один улицу неправильно
перешел с чужим чемоданом. Второй мальчику глазик выбил. Третий ничего кроме
трехэтажного мата про свою судьбинушку рассказать не смог, знаю  только, что
"бакланщик", хулиган,  статья 206,  часть 2, -за  каких-то баб  пострадал.
Рыжий,  кулаки как ведра,  и  постоянно  матерится.  Коля  Максимов. Шофером
сейчас работает. На "химии" уже год. Старший по квартире. И еще один дядечка
- год за тунеядство. Плотник. Перед Олимпиадой город чистили и замели.
     Как я в такой славной компании оказался?..
     Квартиры  с   табличками   проживающих   на  дверях.  Меня  поселили  в
однокомнатную.  Нас   пятеро.   Это   считается  большой  удачей.  В  смысле
однокомнатной квартиры.
     "Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать" поговорка. Мысленно
повторяю ее по несколько раз в день.
     Работаю  диспетчером.  На  мне сбор заявок на  цемент,  стройматериалы,
хождение на ежедневные планерки (пока вместе с начальником участка) и прочие
хлопоты, которые трудно перечислить.  Каждые десять  минут  в  наш  вагончик
поступает новая  вводная  в  виде телефонного  звонка   штаба стройки  или
запыхавшегося гонца. Соседи по квартире мне завидуют: диспетчер - это не "на
лопате", не цемент в опалубку заливать.
     -  Принимали  же  решение вывезти  трубы  до 15 октября!  -  возмущенно
вскакивает на планерке прораб. - А чем возить?
     -  Вот  решениями  и  возите,  -  спокойно  закуривает  главный инженер
стройки. И в сторону, мрачно: "Трах-тарарах! Когда это кончится...".
     Выдали ватник, резиновые сапоги  и  каску.  Штаны  собственные.  Дороги
развезло  так, что километр от спецкомендатуры до нашей трубы тащишься минут
сорок.  Льют  нудные  осенние дожди.  Выковырившись  со  стройки,  все  моют
бугристые от грязи сапоги  на  берегу  речки. У  мостков -  очередь.  Берега
глиняные и скользкие.
     Старое   кирпичное   здание   бумажной   фабрики   "Коммунар"   -   еще
дореволюционное.  Запруда,  озерцо.  Асфальтовая  дорожка,  скверик,   доска
почета.
     Читаю книгу про разврат в высшем обществе. "Анна Каренина" называется.
     Со  мной в вагончике работает высокий  мрачный мужик. Короткая стрижка,
кепка,  очки. Выпустили с зоны на "химию". Осужден за убийство жены. Работал
главным  инженером завода. Жил  в доме, что по дороге к стадиону им. Кирова.
Смутно,  но помню  тот дом - желтый,  с  белыми колоннами. Стоял  в парке на
возвышении холмика, рядом, вроде бы, пруд.
     Двое детей - два пацана. Жена пьянствовала, опускалась. Болталась около
магазинов  с гопниками. Все пропивала. Каждый вечер он ее ходил разыскивать.
Однажды  притащил  ее  домой и врезал. Она  померла.  Дали семь  лет.  Детей
забрала  его сестра. Сейчас ездит на выходные  домой и налаживает  контакт с
детьми.  Хмурый. Неразговорчивый. Я его не  расспрашивал, он сам рассказал в
обеденный перерыв  под папиросы и крепкий чай. Пацанам девять и  одиннадцать
лет.  Он говорит, что померла она не от его  удара - у нее на теле оказались
следы  побоев от железных прутьев, ей, видно,  врезали еще около магазина...
Но свидетелей, которые видели бы, как ее били у магазина, не нашлось.
     В "Войне и  мире" Толстой, описывая  встречу Болконского  с  Кутузовым,
пишет: "Кутузов испуганно-открытыми глазами посмотрел на князя Андрея".
     "...на  глазах  были  слезы...".   И   еще   несколько  раз   глаза  во
множественном числе. Почему? Кутузов же был одноглазый.
     Тунеядец  Миша,  пятьдесят  лет.  Хмурый,  вечно курит. По  собственной
инициативе ведет наше хозяйство  в  квартире. Варит картошку, подметает пол,
протирает   вентиляционные  решетки   на   кухне,   чистит  газовую   плиту.
Хозяйственный мужик. "Я "Балтийские" больше обожаю". "Все насквозь пропитано
лжей". "Как играют,  так и плясать надо". "Это длительная  история". "Килька
приятного посола" (вместо пряного). "Пойдемте исть" (вместо есть).
     У  Миши 5-й  разряд столяра-плотника.  Золотые руки.  Но его  поставили
работать плотником-бетонщиком  2-го  разряда  - "на лопату". В этом  же  СМУ
требуются  столяры  и  плотники  высокой  квалификации,  но  его  не  берут.
Парадокс!  Весь день  он с молодыми хулиганами заливает в опалубку бетон, от
стужи пухнут ноги в резиновых сапогах. Несколько раз брал больничный.
     Во время войны жил в Пушкинских горах. Ему было 9 лет. Носил партанам
еду и оружие в лес. "Я жнь прожил. Меня немец два раза к стенке ставил. Но
немцы тоже люди были, не такие, как их ображают".
     - Спортом  заниматься  было  некогда. Какой  в деревне спорт? Там такой
спорт - косить, жать, картошку копать. Работа...
     После армии перебрался  в Ленинград. Женился. Получил комнату  в районе
нынешней Гражданки. Работал на стройке.
     - Да я три сарайчика  имел! - гордо  говорит Миша. -  В  одном картошку
держал, в другом -  дрова,  в  третьем  - кабанчиков.  Мужики  у нас  в доме
ленились работать, а  я  с  пяти  утра  на ногах. Они знай сидят в домино на
островке  играют, да на меня  косятся -  "куркуль". Наши дома пленные  немцы
строили, так  сделали  озерцо с островком, а к нему - мосточки.  Вот они  на
этом  островке  играли  да  выпивали. Я вечером  в  столовую с тачкой еду  -
пищевые отходы собирать, они смеются. А как зимой - "Миша, дай морковки, дай
луку, дай картошки... За  деньги, конечно. А кто им  не велит? Кругом  земли
навалом  - паши, сажай. Рядом с домом  земля  бесхозная была, так  я  огород
устроил  -  соток  двадцать. Все имел... Три  сарайки:  в одном картошка,  в
другом дрова, в третьем - кабанчики...
     Одним словом - тунеядец...
     На стройке хорошо работать в начале, пока деньги есть, но не в конце. К
концу денег нет, все зарыто в землю, истрачено, остается только надежда, что
 главка добавят, может, даже наградят за сдачу объектов,  премируют. Сроки
сдачи поджимают,  и все нервничают. Говорят, что наш картонажный  комбинат -
крупнейший в Европе. Второй - такой же - строят на  Украине. В стране бум на
макулатурную  литературу  -  ту,  которую  продают   в  обмен  на   двадцать
килограммов бумажного старья. Население в ажиотаже. Ангары завалены связками
старых газет и книг. Из них будут  делать упаковочный  картон. Попасть в эти
ангары  и покопаться в старых книгах - моя мечта. Но нужен блат,  которого у
меня пока нет.
     Комсомольско-химическая стройка.
     Вызвали к начальнику спецкомендатуры подполковнику Махоркину для беседы
- я испугался: где-то нахимичил, кто-то  стуканул,  и  сейчас мне вставят по
самые...
     Оказалось  другое.  Он  предложил  войти  в  состав  Совета  общежития.
Возглавить  учебную секцию. Знающие  люди  говорят,  что это  большая удача.
Чтобы  попасть в Совет  общежития, надо сначала  поработать в Совете отряда,
проявить себя, попрогибаться перед начальством, держать режим, как спортсмен
перед  Олимпийским  стартом,  и  лишь  затем  - если  масть  пойдет  -  тебя
рекомендуют в высший орган самоуправления. А тут - почти что сразу.
     Моя задача - следить, чтобы те,  кому положено  по  возрасту  учиться в
вечерней школе, учились. В каждом  отряде  есть  своя  учебная  секция, свой
председатель.  Я  должен  с  них  спрашивать.  Тьфу, тьфу,  тьфу,  но  такая
общественная нагрузка -  путь к  УДО  (условно-досрочному освобождению). При
прочих условиях... Я, поморщив для вида лоб, согласился.
     Наш  рыжий хулиган Коля весь  вечер  был  в  заботах.  Он, как  старший
квартиры,  обновлял  доску  объявлений  в коридоре. Обновлял  ее  Валериными
руками и своими сбивчивыми указаниями.
     - Значит, так,  пиши! - решительно говорит он  хулигану-Валере, который
сидит  за столом перед  набором  фломастеров  и бумагой.  - Пиши, б..., так,
значит, на х..! Пиши -  "Бытовой уголок",  заголовок, б..... Или нет! Пиши -
"Уголок быта"! А, Дима? Так лучше? А чего? "Уголок быта". Пиши, Валера!
     Валера спрашивает,  каким  цветом  писать,  и  Коля  долго  мечется  по
комнате, чешет  себя  в  разных местах и выбирает  цвет. Останавливается  на
красном. Валера, высунув кончик языка, пишет.
     Теперь надо  составить график дежурства по квартире,  но Коля не знает,
как  это лучше сделать. Вернее, вообще,  не знает. Он  задумывается, скребет
свою рыжую  проволочную шевелюру  и смекалисто  косится на  меня.  Я лежу на
койке и читаю.
     -  Дима,  мать твою так, ты же грамотный  человек,  доцент,  - далека
начинает  Коля.  -  Как,  б....,  правильно  график  делать?  Чтоб  все было
зашибись...
     Я отрываюсь от книги и набрасываю на листке бумаги эск графика.
     Валера  старательно  перерисовывает  его.  Коля  мечется  по квартире и
постоянно проверяет качество  выполнения.  Он  заглядывает то через одно, то
через другое  плечо к  Валере  и матерится.  То он  советует обвести надпись
зеленым цветом, то желтым,  то  еще  каким-то.  При этом  мы выслушиваем его
соображения о том, какой замечательный будет "Уголок быта", и как  все будет
зашибись.
     -  Так, мужики, теперь надо еще что-нибудь повесить. Во! Заметки! Пиши,
Валера, вот здесь, слева - "Заметки".
     - Какие заметки?
     -  Ну заметки, едрена  мать, заметки! Не понимаешь,  что  ли?  Заметки,
б....!
     -  Что ты  там будешь замечать? - осторожно хихикает Валера и на всякий
случай втягивает голову в плечи.
     Коля  на  секунду  останавливается.   Осторожно  гладит   царапину   на
щетинистой щеке. Вчера он  ездил подглядывать в окна своей любовницы Наташки
и чуть  не звезданулся с обледенелой  крыши - сломал антенну,  поранил щеку,
потерял кроличью шапку.  Наташка в десять часов погасила свет и осталась  не
выслеженной.   Коля  задвинул  вечернюю   проверку  и  теперь  схватился  за
общественную работу, зарабатывает очки.
     - Обязательства какие-нибудь. Ну, эта... Дескать, обязуемся содержать в
чистоте  и порядке квартиру. Чтобы, б....,  значит, на пол не плевать... Или
что-нибудь по чистоте... Ну пиши, елки зеленые!
     Кончается  тем,  что  Валера сооружает заголовок,  и я  вешаю  под него
рукописную заметку:
     "Объявляется   благодарность  Балбуцкому   В.А.  (ст.  206,   ч.2)   за
героическое уничтожение двух зарвавшихся тараканов, позарившихся на народное
добро  -  хлеб.  Валерий  Балбуцкий,  твердо  вставший на путь  исправления,
презирая опасность,  в ночь с 17 на 18 ноября 1981 года,  находясь в засаде,
одним ударом руки, в которой был зажат черствый батон местного проводства,
пригвоздил к столу двух опасных хищников. Смерть тараканам! Слава героям!"
     Все довольны, и заметка вывешивается в "Уголке быта".
     Разговаривал   с  условно-освобожденным,   переведенным    лагеря  на
"химию".  Молодой  парень.   Выпивает.  В  спецкомендатуре  всего  месяц,  а
нарушений - вагон. Восемь  классов. Мат-перемат. Агитировал  его учиться. По
существующему положению он обязан учиться в школе рабочей молодежи.
     - Плохо на зоне?
     - Ну, - соглашается он.  И подкрепляет  свои воспоминания бессмысленным
матом. Бездарным, я бы сказал.
     - Здесь-то жить можно?
     - Ну... Тра-та-та...
     -  Ты, наверное, думаешь так: я уже почти на свободе, осталось два года
"химии". Попью водочки, поваляю дурака, позадвигаю работу... Так ты думаешь?
Лафа,  дескать. Спишь, сколько хочешь, люди вольные  ходят,  девушки, танцы,
кино, гастроном. Санаторий, да и только...
     - А че? Тра-та-та...
     - Вот ты - молодой  парень. Освободишься, будешь  где-нибудь  работать.
Захочешь жениться, завести семью. А  кому ты будешь нужен - от тебя тюрьмой,
хазовкой  за версту воняет. Ты  кроме  "..  твою мать" и  сказать  ничего не
можешь. Иди учись,  начинай нормальную жнь. У тебя два пути: либо  обратно
на зону, если не остановишься,  либо  в люди выйдешь. Вместо того, чтобы  на
зону вернуться, получишь аттестат о среднем образовании.
     -  Ну,  -  вроде как соглашается он. -  А  че?  Нормально, блин-сука-на
хрен-зашибись!
     В  Совете  общежития  интересные ребята  - мастер спорта международного
класса по гребле,  директор  фильма с "Ленфильма",  Управляющий строительным
трестом    Кингисеппа,  награжденный несколькими  орденами,  в  том  числе
"Орденом   Ленина"  и   Золотой  звездой   Героя   Социалистического   труда
(Председатель Совета -  он скоро  освобождается  по  УДО ), бывший начальник
геологической  экспедиции  (настоящий,  между прочим, доцент),  врач  скорой
помощи и восемь председателей Советов отряда  -  у каждого своя статья, своя
судьба.
     Я  не  пью  уже  с сентября месяца,  как приехал в  Комм  Даже  на
выходных, дома - не пью. Это не боязнь, это нечто другое. Все, с кем я здесь
разговариваю,  так  или  иначе пришли  на "химию"  через  пьянку. По  пьянке
проболтался, по пьянке подрался. Из-за пьяных долгов сдал в ломбард казенную
фототехнику. В  пьяном  кураже рвался в  ресторан, разбил  витрину,  стеклом
поранило  швейцара.  По  пьянке  совершил   наезд  на  пешехода,  по  пьянке
перевернулся в машине на шоссе - погиб друг....
     Вчера наблюдал,  как монтажник лез на  трубу комбината, чтобы водрузить
на ней флаг.
     Высота трубы - около ста метров. Скобы-ступеньки. Никакой страховки или
ограждения. Стоявшие вну обсуждали, сколько ему заплатят. Говорили, что по
рублю за   Должны были сдавать котельную - ее строило наше СМУ. С земли
человек, ползущий  по  трубе,  казался букашкой.  Люди,  придерживая  шапки,
расходились от основания трубы сбившимся кругом. Над толпой вился папиросный
дымок. Я  стоял у вагончика,  метрах в ста от  толпы, и  видел,  как фигурка
человека перевалилась за край трубы. Его долго не было видно. Очень долго. В
толпе пошел  ропот. Забегало начальство. Кричали, сложив рупором,  в небеса.
Минут через двадцать мелькнул кумач, расправился, затрепетал флаг.
     Слезал он минут сорок.
     Выяснилось, что последняя  скоба-ступенька шевельнулась в  трубе и чуть
не вырвалась. Он влез на фильтр трубы и лежал там - приходил в себя.
     Слез бледный, и  ему тут  же налили стакан  водки. Парень лет тридцати.
Долго  не мог выпить  - дрожали руки.  Отвели в  наш вагончик и закрылись  с
начальством. А флаг уже вовсю реял над стройкой.
     И я думал, а полез бы я? Страшно, но интересно. В детстве я лазил, пока
хватало  денег,  на пятидесятиметровую  парашютную  вышку в Приморском Парке
Победы и  помню  восторженный страх от пошатывания железных ферм - чем выше,
тем  сильнее. И  прекрасный ужас,  когда  ты  шагаешь  в  открытую  калитку,
обтянутый стропами, и несколько мгновений  свободного падения, пока тебя  не
дернут  натянувшиеся  брезентовые ремни. И  желание петь  и  орать, когда ты
считанные секунды паришь над  приближающейся землей. И круглый  забор вокруг
вышки - колечко, если смотреть с высоты, выявляется  огромным обручем, когда
твои  валенки  с  галошами  шаркнут  по  утоптанному  снегу.  Во  мне   было
килограммов сорок, и  железный противовес, ходивший в трубе  вышки, неохотно
полз вверх, со скрежетом задевая стенки.
     Не знаю,  полез  бы я сейчас  на трубу  по скобкам-ступенькам...  После
увиденного.
     Перечитываю  "Ледовую  книгу" Юхана Смуула". У него удивительный слог -
почти   нет   неопределенностей  вроде  "какой-то",   "кому-то",   "что-то".
"куда-то", "почему-то".  Ценное  качество  письма.  Литой  текст,  наподобие
латыни.  Ощущение, что В. Конецкий в своих  путевых  заметках драл с него  -
интонационно  и  композиционно.  Но  если  и драл,  то  талантливо.  Скорее,
"Ледовая книга" могла быть толчком к замыслу путевых заметок.
     Смуул пишет, как в  Кейптауне они тратили только что полученные  фунты:
"И мы пошли в бар, чтобы проверить - не фальшивые ли деньги".
     Наше  СМУ, похоже,  переведут на другой объект - мы свое  дело сделали,
общестроительные работы сдали, котельную запустили.
     Я закинул удочку,  чтобы перевестись на  Гатчинский ДСК - там, говорят,
платят до четырехсот в месяц, но работа тяжелая. В три смены. "Химики" любят
порассуждать  о  заработках. На  ДСК  ходит  развозка от комендатуры.  Денег
хронически не хватает. Наш  хозяйственный Миша, похоже, ударился в бега - не
появляется вторую  неделю. Варим  макароны, покупаем кильку в томате -  если
есть, пьем чай.  В столовой  дорого  и противно.  Напечатал две  юморески  в
"Гатчинской правде" - Махоркин на Совете общежития, когда я чуть опоздал  на
заседание сказал: "Ему некогда, он там  свои юморески пишет..." Но с улыбкой
сказал.
     26 ноября 1981.
     Исполнилось тридцать два года.
     Неплохо для начала.
     И  не  писатель,  и не ученый. Моя  специальность в настоящий  момент -
плотник-бетонщик 3-го разряда. Общественное положение  - "химик". Ниже нас -
только   зека.   Никакого,   можно    сказать,   общественного    положения.
Несостоявшийся   писатель.  Несостоявшийся  ученый.  Можно  сказать,  что  к
тридцати двум годам мы не состоялись, как личность. Ай-яй-яй.
     Перевелся-таки на Гатчинский ДСК. Наше СМУ  переехало строить склады на
винный завод "Арарат". Смертельный номер для "химиков".
     Ходят разговоры,  что двоих  уже закрыли, а  двое, опившись  портвейна,
ушли в бега.
     На  ДСК работа в  три смены.  В  ночную  полагается бесплатный  обед по
талонам. По огромным цехам ездят на велосипедах. Дымят и грохочут кассеты, в
которых  готовятся стены-плиты  будущих домов. Выдали ботинки  на толстенной
виброзащитной подошве,  ватный шлем, как у танкистов, куртку, штаны. Работка
не сахар, надо сказать.
     Худею, наливаются крепостью мышцы.
     14 декабря 1981г.
     "В жни я боюсь трех вещей: холодной воды, женщин  и электричества", -
сказал Вареникин  2-го отряда,  когда мы ночью, в тридцатиградусный мороз,
сидели  в сломавшемся  на трассе  автобусе и поджидали,  пока нас кто-нибудь
подберет. Мы опаздывали на работу.
     25 декабря 1981г.
     Под Новый год пришлось подраться. Точнее, дать пару раз в морду.
     Лежал в своей койке и читал "Ледовую книгу". Ждал, когда будут выдавать
маршрутки. Пришел поддатый С. Б.   соседней трехкомнатной  квартиры. Перед
этим  он  прибегал к  нам  и  просил алюминиевую  мисочку  - они  выпаривали
какой-то клей, бочку которого  обнаружили на стройке. В квартире вечный шум,
разборки,   стенотрясение.  Там  живет   двенадцать  человек,   в   основном
бакланщики.
     И вот пришел С.Б. и стал демонстрировать Валерке  Балбуцкому свои новые
рабочие ботинки  с железными  носами  -  специальные ботинки, чтобы  ногу на
стройке не отдавило. "Если по ноге въе...., то слабо не будет", - расхаживал
он по нашей квартире, словно примеряясь, куда бы ударить.  С.Б. - гатчинский
хулиган, лет двадцати, но ображает  себя короля урок. Валерка косился на
бойцовские  ботинки и уважительно  молчал. С.Б.  походил-побродил  шаркающей
походкой и остановился у моей кровати. "Чего читаем?" - он тронул книгу, и я
отложил ее. Меня уже стало поколачивать внутри.
     - Ты чего, дорогой, пришел? Иди к себе и бубни там.
     - Не понял... - Он смотрел радостно и удивленно.
     - Ступай к себе. Мешаешь.
     - А если не пойду? - продолжал нарываться он.
     Я молчал.
     - А если не пойду? Что будет?
     Я неспешно поднялся с кровати и, не надевая тапочек, дал ему с правой в
челюсть. Он  отлетел  к дверному  косяку. Я видел, что  он поплыл.  "Ах  ты,
сука!" -  он вяло оттолкнулся от стены и шагнул ко мне. Добавил ему с левой.
Он  кувырнулся через Валеркину тумбочку и опрокинулся на  кровать. Я ухватил
его за горло и за волосы. "Валера, открывай дверь!"
     Вывел  его  на  площадку  и долбанул башкой о дверь его  квартиры.  Она
открылась, и я впихнул его в сивушную темноту.
     Думал, он  придет  с корешками  разбираться, но через  десять  минут 
кухни, где мы сидели с Валерой, услышали его истошный вопль:  "Дайте, я  ему
сам вмажу!". И начался очередной междуусобный махач. У нас с  полки полетели
кастрюли.
     Пришел Коля Максимов  и одобрил мои действия.  "Это  же волки позорные,
псы троекуровские, молодняк  сопливый. У  меня в кладовке черенок от  лопаты
стоит, если надо -  бери,  не  стесняйся. С  ними только  так и  можно, - Он
показал,  где за ватниками стоит черенок. - Пусть  только сунутся! Я старший
по квартире, отхреначу, только вьет!" Коля отхреначит - кулаки, как ведра.
     Лет пять не дрался, не было повода. И вот - пришлось...












     
1 9 8 2 год
     5 января 1982г.
     Мы стояли  перед заснеженной насыпью и ждали, когда  пройдет курьерский
поезд. Лунная  ночь, звезды, мороз. Мы прошли скрипучей тропкой через стылое
поле,  и нам  было  холодно. Экспресс  промчался  мимо,  тяжело  продавливая
рельсы. От  него пахнуло кислым запахом угля, которым топят чайные котлы,  и
туалетного  мыла. Эдакая лавина света, тепла, уюта и веселой дорожной суеты.
Кто-то  "химиков" сказал: "Эх, сейчас бы уехать куда-нибудь..." Я вспомнил
свои бесшабашные  дорожные  приключения,  командировки  (точнее -  мелькнуло
ощущение всего этого), и поезд умчался вместе  с гулом  и снежным ветром. Мы
шли в ночную смену на домостроительный комбинат.
     В раздевалке, шнуруя тяжелые ботинки, я еще раз вспомнил уютный поезд и
красный огонек сквозь колючий  ветер на последнем  вагоне. Кажется, он шел в
Ригу.
     .  Написать   бы   повесть   "Спецкомендатура  No2".  Только   где   ее
напечатаешь?..
     
"Фирсов  стал предусмотрительнее. Иногда  он  ловил себя на  мысли, что
пытается в  простейшем житейском деле - будь то поход с пустыми бутылками  к
приемному пункту или переход улицы - отыскать возможный криминал и  бежать
его. "Где бутылки взяли?" - "Дома. Жена может подтвердить. Обратите внимание
- водочных нет - только  пиво, лимонад  и  сухое".  -  "Почему оказались  на
середине улицы при красном сигнале светофора?" - "Не успел закончить переход
по зеленому,  при загорании желтого сигнала остановился на разграничительной
линии..."
     Повышенная  осторожность  огорчала  Фирсова, но что сделаешь,  если  за
время,  проведенное  им  в рабочем  общежитии  под  Ленинградом,  называемом
спецкомедатурой  и обнесенном высоким металлическим забором,  он насмотрелся
живых иллюстраций ко всем разделам  уголовного  кодекса,  исключая, пожалуй,
лишь преступления, связанные с меной Родине и фальшивомонетничеством.
     Из-за  какой   только  дури  не  попадали  люди  на  стройки  народного
хозяйства, прозванные "химией" то ли в честь незабвенной химации народного
хозяйства, на фронты  которой посылались первые ласточки Указа 1964 года, то
ли -за полной неразберихи  в статусе условно-осужденного: с одной стороны,
осужден  условно и  свободы  терять  не должен,  с  другой  стороны - обязан
трудиться  там, куда пошлют, и спать, где тебе  укажет  милиция; она же даст
разрешение  на поездку в выходные дни домой.  Ссылка не ссылка,  высылка  не
высылка, но  живешь за забором  и паспорт твой  в  спецчасти под замком.  Но
бирательных и иных гражданских  прав при этом не теряешь. Одним  словом  -
химия.
     Каких  только  разгильдяев, ханыг, прохиндеев,  чудиков и обормотов  не
встретил Фирсов в спецкомендатуре
     На первом месте  по представительству  шла  пьяная дурь  с  кулаками  -
хулиганы, бакланщики, статья  206 за разными  частями. Как казалось Фирсову,
их лечить следовало, а  не осуждать, пусть и условно. Они и там, за забором,
углядев слабые стороны надзора,  "клали на все болт" и  пили  в дни получек,
как чесоточные  лошади, пока их за нарушение режима не отправляли  на зону -
"закрывали".   Это   племя   -   пришибленное   и   тусклое  в   безденежье,
неразговорчивое по трезвости, но горластое во хмелю - уходило на зону, но не
бывало  -  с  воли, в узкий турникет КП  перлись и  перлись с чемоданами и
рюкзаками  новые  бакланщики,  обнадеженные  слухами  о  половине  срока   и
условно-досрочном  освобождении - УДО. Но  какое там УДО!..  Единицы уходили
"по половинке" и десятки - в зону, в зону... "химия - это свобода в кредит",
как мудро выразился Славка Гостомыслов, кандидат наук  Университета, придя
в первый же вечер  засвидетельствовать свое  почтение образованному коллеге.
Замечен в пьянке - минус. Отсутствовал на вечерней проверке без уважительной
причины - минус. Удрал в самоволку или задержался  увольнения - ба-а-льшой
минус, лишаешься права выезда  на шесть  месяцев. Не вышел на работу - опять
минус. А для УДО надо не иметь ни одного минуса, а лишь одни плюсы: грамоты,
благодарности, заседать в совете общежития или отряда...
     На  втором месте шли,  пожалуй, хозяйственники - строители, бухгалтера,
директора фильмов, торговля и  прочий люд с руководящим  положением. Те вели
себя тихо,  но  жестко,  собирались  по  вечерам в  своих чистых  квартирах,
чаевничали, смотрели привезенные   дома телеворы, беседовали неспешно  и
заседали в  советах отряда,  а то и общежития  - "советчики".  Они и решали,
кому    провинившихся  вынести  предупреждение, кому выговор,  кого лишить
поездки домой на  выходные. Все, что  строже - брала  на себя администрация.
"Советчики"  не  жаловали  бакланщиков;   случалось,  и  били  втихаря,   но
начальству их  сами не сдавали, к зоне не  подталкивали,  понимая, что  если
здесь человеку не сахар, то там и подавно не мед.
     Много было  народу, угодившего под суд от автомобильной баранки - наезд
на человека, аварии с увечьями и смертельными исходами, и  хотя Фирсов  тоже
шел по этой самой 211-й статье, не являясь ни владельцем личного автомобиля,
ни  профессиональным  шофером, этот контингент  не  принял  его  за  своего,
поскольку  Игорь сразу же был отнесен  к  "начальству",  и в  отряде за  ним
укрепилось   негласное   прозвище   "доцент",   навеянное,   очевидно,   его
аспирантским прошлым.
     Взяточники,  мошенники,   спекулянты,  неумышленные  убийцы,  случайные
поджигатели,  мелкие воришки, "халаты"  (допустившие преступную халатность),
уклоняющиеся  от  уплаты  алиментов  или  воинской  повинности находились  в
комендатуре  в  качестве  прослойки,  дополняя  общую  картину человеческого
безрассудства и страстей.
     Но  были люди  и  вовсе, как казалось Фирсову, случайные, угодившие под
суд  либо  по незнанию законов, либо потому,  что  закон сам не знал в своей
неуклюжести, чего ему надо от  человека, и лез на него, как  танк  на врага:
дави его, гада, и все тут!.."
     Как только выдается свободная минута, вся бригада  садится за домино. Я
не  люблю эту игру, она для меня как некий символ идиотма.  Как семечки на
улице. Шура,  родом с Урала, ждущий с семьей очереди на жилье от ДСК, на мой
вопрос, почему им нравится эта игра, ответил своим занудливо-нравоучительным
голосом:
     -  Попробуй  -  узнаешь.  Кому  что  нравится.  Некоторым  вот  шахматы
нравятся. Находят же в них что-то интересное...
     Я  выдвинул  тезис,  что неплохо бы  включить домино в олимпийские виды
спорта.
     Сборная СССР по домино! Хорошо звучит...
     - Ага! - сказал Борька. - А как  против узкоглазых играть? Хрен поймешь
- перемигиваются они или это рожи у них такие? У нас два казаха в армии были
-   чурки  -  чурками,  а   всех  обыгрывали,  пока  им   морды  не  набили.
Перемигивались азбукой Морзе, суки...
     8 января 1982г.
     Полнолуние. Ученые  сделали  вывод, что  в полнолуние мужчины  наиболее
агрессивны, а женщины наиболее интуитивны.
     Вчера в ночную смену эта научная теория была подтверждена практикой.
     Меня послали на склад - сталкивать смерзшийся песок в бункер, откуда он
по транспортеру поступает на бетоносмесительный узел. Мороз  - градусов  25,
но на складе меньше - по стенам бункеров, напоминающим дюны, проложены трубы
с паром для подогрева  песка. Эти  самые  дюны песка и  подмерзли.  Огромный
а  Местами песок теплый,  и можно лежать на  нем,  воображая, что ты на
пляже. Сквозь дырявую шиферную крышу видны звезды.
     Перед  тем, как я ушел на склад,  получился  конфликт с мастером  Раей,
подтверждающий выводы ученых относительно полнолуния.
     Для похода на склад мне формально был  нужен шлем - элемент спецодежды.
Шлема не оказалось.  Я к Рае. Она говорит - возьми у ребят.  На  всю бригаду
один  шлем  -  у Штирлица.  (За что  его так  прозвали, он  и сам не знает.)
Штирлиц не дает  - самому холодно. Тогда, говорю, ты и иди на  склад, потому
что зарабатывать менингит дураков нет. Штирлиц  быстро сдернул с головы шлем
и  протянул мне -  бригада уже садилась  за домино, и Штирлиц занял очередь.
Шлем оказался потным и  засаленным - я  побрезговал им. Снова  пошел к Рае в
вагончик требовать положенную спецодежду. Она побелела и накричала на  меня,
обозвав  интеллигентом  чертовым.  Я задал риторический вопрос: одела бы она
чужие грязные трусы или нет? Лично я не одел бы, и шлем Штирлица не надену.
     Она поставила мне ультиматум (вот  она, интуиция женщин в полнолуние!):
либо я иду  на  склад, либо ухожу  домой,  и она пишет  мне  прогул. Глупо и
незаконно, потому что толкать песок - не наша работа. Но интуиция...
     Я  понегодовал для  порядку  и, надев свою вязаную шапочку, пошел.  И в
течение целого  часа матерился  про  себя и  зло кидал лопатой этот дурацкий
песок. Обидно было сразу по нескольким причинам:
     1. То, что послали  меня, а не кого-то  другого. Цех  простаивал,  и  я
знал, что бригада всю ночь будет играть в домино в теплом вагончике.
     2.  Я понимал,  что  она  посылает  меня,  потому что старые  работники
послали бы ее - подальше; дело это незаконное -  должно быть распоряжение по
цеху о временном переводе на другую работу,  но  кто его даст,  если склад
считается автоматированным, и толкачи песка не положены.
     3. То, что меня назвали интеллигентом чертовым.
     4. То, что мне поставили ультиматум, и я его принял.
     Но  последнего вытекало и утешительное  для меня:  я вовремя уступил,
не стал продолжать склоки с женщиной, тем более какой-то пигалицей, которая,
как я рассуждал, и не мастер вовсе,  а табельщица. И вообще: "Нищий не может
вызвать полковника на дуэль".  Придет время, и  я уйду  с этого комбината, а
она  останется с этими  Шуриками, Борьками и  Штирлицами, ждать обещанной от
комбината квартиры. Этим  я  себя и  подбадривал, целый  час  кидая  лопатой
песок.
     А потом успокоился,  лег на дюны  и стал смотреть  на  дрожащую  звезду
сквозь  дырявую  шиферную  крышу. Пытался представить,  что  я  где-нибудь в
Комарово или Репино. Звезда просматривалась слабо - мешал парок  носа.
     26 января 1982г.
     Болею дома.  Распухла левая  коленная чашечка. "Деформированный  артроз
левого коленного сустава" - нечто вроде отложения солей.
     Неделю в  колене щелкало,  болело, а  на выходные приехал домой,  и оно
распухло наподобие футбольного мяча -  ни присесть, ни быстро шагнуть. Утром
поковылял  в   поликлинику.   Карточки  нет,  паспорта  нет,   есть   только
аспирантское удостоверение. Прописан в другом районе. Тетка в регистратуре с
лицом артистки,  которые играют  вредных  соседок, отказалась дать номерок к
хирургу.
     - Езжайте по месту прописки или идите к зам. главного врача. Может, она
разрешит.
     Перебрался к кабинету зам. главного врача. Просидел  в  коридоре больше
часа.  Коленка ныла  и что-то в ней подергивало,  как  током. Так  щипало  в
детстве  язык,  когда  прикладывал   его  к  сведенным   жестяным  контактам
батарейки,  чтобы проверить  -  не села ли  она. Наконец  вошел в кабинет  и
честно объяснил ситуацию  -  я  "химик",  т.е. работаю на стройках народного
хозяйства, приехал  на выходные  домой и  заболел. Прошу разрешить посещение
врача.  Фактически проживаю с семьей в вашем районе.  Вот маршрутный  лист с
отметкой милиции о моем  прибытии. Она перепугалась, словно  узнала, что я -
сбежавший    тюрьмы рецидивист.  Вдавившись в кресло и  не спуская с  меня
глаз,  залепетала  об  "инструктивных письмах КГБ", запрещающих иметь дело с
нами, преступниками.
     -  У  вас  там,  в  лагере,  должна  быть  медицинская  помощь.  Там  и
лечитесь...
     - Мне не доехать  с такой ногой, - закатываю штанину. - Она в штаны еле
пролезает.
     -  Ну и  что?  - дрожащими  руками надевает  очки.  -  Нога,  как нога.
Нет-нет-нет...
     - Я бы мог вам не объяснять, что я "химик", хотел по честному...
     - Объяснили, и  слава Богу. Нет-нет-нет... -  Одно  желание -  поскорее
бавиться от меня.
     -  Я же  не  в  лагере  живу, а  в  рабочем  общежитии, -  еще  пытаюсь
объясняться. - Это условное осуждение.
     Ничего не хочет слушать. Даже нос под очками вспотел.
     Поехал по месту прежней прописки, на Комендантский аэродром. Совершенно
другие люди оказались. Про "химию" я, правда, умолчал.
     Зашел в читальный зал  Ломоносова и в "Экономической  газете"
No2  за  1992   год  обнаружил  свою  юмореску  "Эксперимент".  Почувствовал
творческую  активность  и  желание  продолжать  писать.  В  голове запрыгали
обрывки сюжетов и прямой речи отдельных героев.
     
"Фирсов,  например, так  и  не  смог понять,  за что  отдали  под  суд,
продержав  три  месяца  в  "Крестах", пожилого  плотника-столяра  Мишу,  его
первого соседа по квартире, мастера  золотые руки, усмотрев в нем тунеядца и
устроив показательный суд в жилконторе.
     Миша получил год химии, и  говорили,  что ему повезло -  с  его статьей
обычно дают зону. Мишу арестовали  как бомжа и  тунеядца, хотя бомжом он был
по чисто формальному прнаку: год назад бывшая супруга лишила Мишу прописки
как отсутствующего длительное время и, что самое печальное, не поставив  его
в вестность о предпринятой акции, хотя и знала, где найти его - он  обитал
у своей тетки на Васильевском. К тунеядцам же Миша был отнесен потому, что в
его трудовой книжке за записью об увольнении около  года не следовало записи
"принят на  работу". Сам Миша придерживался той точки зрения, что  отработал
свои  сорок лет,  а  поскольку "все  вокруг  пропитано лжей"  и  дважды  его
надували  с  получением  квартиры,  то  нет смысла дальше  слушать  обещания
начальников  и горбатиться  ради  их плана -  надо  на  старости лет  пожить
свободно и  достойно, как позволяет  его  высокая  квалификация.  Зимой Миша
халтурил в магазинах - отделывал прилавки, кабинеты, подсобки, ставил  двери
и выгородки, искусно подрубал мясные колоды, убирая у них впадины и придавая
верхней части некоторую выпуклость, отчего мясо  рубилось и  резалось легко,
как натянутое  - директора передавали старательного  Мишу  рук в  руки, на
манер  эстафетной  палочки, а к  лету  Миша  рядился  к  тем  же  директорам
достраивать дачи,  ладить  крылечки, веранды, перестилать полы. Миша работал
неторопливо  и брал  с  заказчика двадцать пять  рублей в  день плюс горячее
питание.
     -  Да я  жнь прожил! - горячился Миша и пытался  зажечь спичку, чтобы
поставить вариться картошку. - Меня немец к стенке два раза ставил, я  пахал
от зари до зари, а они -тунеядец! На нарах,  как последнюю суку, три  месяца
до суда держали. А, Игорь, представляешь?
     - Представляю.
     - Следователь за  три дня  все бумаги  оформил,  а потом очереди ждал в
суд.  А здесь? - Миша  кивал на окно, которое выходило во  двор комендатуры:
пустая  спортплощадка,  барак  клуба,  чахлые  осенние  клумбы,   обложенные
кирпичом. - Оформили  плотником-бетонщиком  третьего разряда,  поставили  на
лопату  раствор  подавать.  Я инспектору говорю:  "Я столяр пятого  разряда,
направьте меня  на  жилой  дом, я один всю столярку сделаю.  Ведь требуются!
Нет,  говорит, ты химик, работай, куда поставили. В тепло захотел?  А у меня
ноги больные. - Миша садился на стул и показывал распухшие колени. - День по
холоду в резиновых сапогах походил,  и привет!  А больничный  только на пять
дней  дают,  и то без оплаты. Если, говорят, не можете трудиться на стройках
народного хозяйства,  отправим  вас в тюрьму конверты клеить. Ну, скажи, это
по уму делается?
     -  А ты что, воевал? -  спрашивал Фирсов. - Почему тебя немец  к стенке
ставил?
     - Да какое воевал! Мне девять лет было, в Пушкинских Горах жил. В лес к
партанам бегали, еду да  оружие носили. Поймали нас с братом и расстрелять
хотели.  Уже  во двор вывели, мы стоим бледные, ноги не держат, а  тут ихний
офицер вышел.  Посмотрел на  нас и давай  орать. Орал,  орал,  потом  пинков
надавал и на  конюшню отправил - пороть. Еле  до  дому потом добрели  - мать
думала, нас уже расстреляли.
     - А второй раз?
     - Уздечку с медным набором украл. - Миша курил и равнодушно смотрел  на
таракана,  ползущего  по газовой  плите.  -  Длительная  история. Немцы тоже
разные были. Не все такие, как их ображают...
     Пропал потом  Миша - поехал  на Новый год к тетке и  как в  воду канул.
Приходил  потный  оперативник  с красными  похмельными глазами, расспрашивал
Фирсова  о бывшем соседе, но Фирсов сказал, что ничего  не знает.  То, что в
спецкомедатуре спокойней ничего не  знать и ничего не видеть, Фирсов  уловил
быстро. С  языком у  него и  раньше  был  полный порядок.  "Язык  до Вологды
доводит,  - сказал как-то  Славка Гостомыслов, когда  они  шли  с автобусной
остановке по промерзшему поселку. - А вологодский конвой шутить не любит".
     На  Совете общежития  разбирали персональные дела трех  теток.  В нашей
спецкомендатуре две квартиры - женские. И вот эти тетки не поделили  что-то.
Скандалы,  склоки,  чуть  ли не драки. Змеиный  клубок  какой-то, а не бабы.
Комендант написала на них заявление.
     Дали каждой слово в отдельности. Первая, по виду  секретарша  директора
бани, начинает эдаким голубком рассказывать о несправедливом к ней отношении
соседок. Утюг, сковородка,  бигуди,  белье на  кухне... Мужики сдерживаются,
чтобы не рассмеяться. Лица двух других соседок загораются негодованием и они
пытаются встревать и объяснять инцидент на свой лад.
     Получалось, что каждая  них - голубь мира, которого терзают коршуны и
ястребы,  живущие на  одной площади.  Хотя видно, что все  они -  порядочные
курицы. Махоркин слушал, багровея, потом жахнул кулаком по столу и пообещал,
что если они сейчас же не прекратят свой восточный базар, то  оформит каждую
на 15 суток за мелкое хулиганство. Присмирели. Опять смотрят голубками.
     - Говорите по очереди!
     - Иван Иванович, можно я скажу...
     Дошло до того, что  они стали сдавать друг друга с потрохами, с грязным
бельем.
     - У нее муж постоянно днюет и ночует в нашей квартире!
     -  А у нее  ребенок все зимние каникулы жил и  разбил  мне  зеркало,  -
ябедничает другая.
     - А она поздно приходит, и от нее пахнет спиртным.
     - Ты  мне  наливала? Нет, ты скажи - ты мне наливала? Иван Иванович, не
верьте ей - я вообще не пью.
     И т. п.
     Кончилось тем, что Махоркин вновь жахнул по столу и вынес по два месяца
доп. ограничений.  Каждой. А поначалу их грехи тянули  на  обычный выговор с
недельным  невыездом.  Председатель 1-го  отряда,  пухловатый  прораб  Миша,
только  развел  на  перекуре  руками: "Что я  могу сделать?  Заступайся,  не
заступайся... Вот такая у меня квартирка в отряде".
     Часто  вспоминаю  Валеру. Погиб  ровно  в  тридцать лет,  накануне  дня
рождения. Нелепая и  загадочная смерть. В самоубийство  не верю, не  тот был
человек.
     "Химик"  Н. свалил в самоволку за  несколько  дней до Нового года и  не
давал о себе знать  в спецкомендатуру. 31  декабря в 23-00, когда был накрыт
стол и  ждали  тещу, в  дверь позвонили. Оказалось  -  милиция   районного
отделения,  присланная за ним по телетайпограмме. Забрали, отвели в КПЗ. Там
был еще  один "химик". Холод в камере, как  на улице. Там и  встретил  Новый
год.   На   следующий  день   столовая,    которой  привозят  питание  для
задержанных, не работала. Дежурный  капитан, пожилой  мужик,  год до пенсии,
послал к  себе  домой, и им принесли эмалированную миску домашнего  холодца,
вареную картошку, банку  салата и  хлеба. Долго шушукались  за дверью, потом
капитан сказал:
     - Да налей ты им, ребята замерзли. Все равно не наши - никто не узнает.
     Сержант дал в окошко две кружки с водкой, граммов по 150.
     - Только никому ни гу-гу. Поняли?
     - Поняли!
     На  следующий день  отправили  в  спецприемник  на Каляева.  Вернулся в
комендатуру через месяц. И  всех эподов вспомнил  только приятное начало
своей месячной тюремной эпопеи - как  им дали пожрать  и выпить 1-го января.
Про остальное махнул рукой: "На х...! Вспоминать не хочу!"
     12 февраля 1982г.
     В  овощном магазине, перед закрытием, продавщица сноровисто отбирала 
ящика в  полиэтиленовый пакет  морковку покрупнее.  Я стоял  один  около  ее
отдела  и  смотрел  в сторону,  ожидая,  когда она  закончит  это деликатное
занятие. Она спрятала мешок под прилавок и протянула испачканную землей руку
за чеком.
     - Полтора кило моркови. Можно покрупнее.
     Женщина   с  профессиональным  удивлением  вытаращилась  на  меня.  Так
смотрят, когда сморозишь глупость.
     - Вы меня удивили бы, если попросили помельче. Все хотят покрупнее.
     -  Естественно, - сказал я.  - Вы тоже. Тереть на  терке ребенку мелочь
неудобно, - немного спасовал я. - Вот и прошу покрупнее.
     -  Не удивили,  не  удивили,  - равнодушно  продолжала  она,  взвешивая
морковку.
     - Я вас не удивлять пришел, - строго сказал я. - А вот вы меня удивили.
Не знаете,  что вышла новая статья в УК об ответственности за укрывательство
товаров от  населения?  156,  часть 3?  Что  у  вас  под  прилавком?  Мелочь
отобрана?
     - Да  вы  что? Я  разве вам  плохую  кладу? Она  вся стандартная.  Если
хотите, положу покрупнее. - И  положила, порывшись в ящике, такую  морковку,
что 1,5 килограмма оказалось состоящим всего  нескольких штук.
     Я вышел  магазина довольным и гордым.
     За  полгода  пребывания  на  стройках  я  начал  приобретать  некоторую
дерзость и нахальство. Как, например, теперь. Слабость человека, даже самого
важного  на воле, хорошо  видна  "там", и  начинаешь  чувствовать  людей, их
сущность, скрытую маской самодовольства или самоуверенности. Вот эта тетка в
халате, с перепачканными землею руками - она меня в упор не видела,  делала,
что  хотела,  и  не   боялась.  Стоит  терпеливый  хмырь-интеллигент  и  еще
постоит...
     12  марта  1982г. За  время,  прошедшее с  последней записи,  случилось
многое.
     28 февраля  умер  брат  Феликс.  Это случилось  в воскресенье  вечером.
Последние месяцы он жил у одной женщины на Васильевском - Виолетты (Веты). В
субботу он  ходил на  концерт скрипача Миши  Безверхнего,  а  в  воскресенье
пригласил его к  себе  в  гости. Они  выпили бутылку  шампанского, и Феликсу
стало плохо с сердцем. Он прилег, ему вызвали скорую. Врачи ничего не смогли
сделать:  острая  сердечная недостаточность,  ишемическая болезнь  сердца. Я
приехал через час, попрощался. Он  лежал на кровати в их с Ветой спальне. На
столике  матово чернела копирка,  через которую  милиционер  с врачом писали
заключение  о  смерти.  Я  сложил ее аккуратно и забрал. Феликс  никогда  не
жаловался на сердце. Он ни на что не жаловался, кроме дураков.
     В пятницу была  кремация.  Миша -  Лауреат премии Бельгийской королевы,
сыграл  на скрипке у  открытого гроба "Аве, Мария".  С  работы было  человек
150-200. Приехали его коллеги  других  городов. Карло, про которого Феликс
много и  смешно рассказывал,  привез    Тбилиси  огромную  охапку  красных
гвоздик. Это были не похороны, а прощание Феликса с земной жнью, печальный
праздник ухода в иной Такого я не видел никогда.
     Из  Владивостока прилетел средний брат  Юра.  О нем речь особая. Он все
так  же работает  по эстрадной  линии - конферансье в варьете при  ресторане
"Волна". Иногда ездит с бригадами  артистов  по  судам  рыболовного флота во
время путины. Зарабатывает много. "Меня во Владике все знают", - говорит он.
С  Феликсом  их  не сравнишь. Налет  артистма  не исчезал  даже  во  время
похорон.
     На следующий день он ночевал у нас и долго рассказывал истории  своей
Владивостокской жни. С  женой он практически развелся, сын приходит к нему
в ресторан обедать, он дает ему деньги на карманные расходы.
     У Феликса в записной  книжке была аккуратная бумажка с записями долгов.
Всего - 1000 рублей. По 50, 100 рублей. Многие друзья сразу же отказались от
их востребования.
     В той же  книжке - листок  со  стихами,  посвященными  ему.  Подписаны:
"И.Ю.,  апрель 1977 г."  Когда мы ехали в крематорий, я разговорился с одной
женщиной - она работала с Феликсом  и назвалась Ия Юрьевна - я вычислил, что
это  ее стихи.  Спросил. Да, это она. Очень обрадовалась, что Феликс  хранил
стихи  при себе. Оставила  адрес, просила  выслать ей  копию.  Она же писала
стихи  Лиле. Просто  милый,  чуткий  человек. Понятно,  что у них с Феликсом
ничего не было. Она  просто ценила  и  понимала  его как  человека. Стихи  -
подтверждение  тому.  Я  перепечатал их на  машинке  и отослал ей с  теплыми
словами  благодарности  и проч.  Время было  суматошное:  друзья,  знакомые,
блкие - все это облегчало горесть утраты. В комендатуре мне дали отпуск на
неделю.
     Тяжелее и тяжелее становится  сейчас, когда хлопоты улеглись и осталось
то,  что Феликса нет.  Вспоминаешь  его  жнь, многое становится  яснее  
разговоров,  вспоминаешь его твердость и прямоту, мудрость, забываешь что-то
неприятное, что  случалось, и остается только светлое. Благодаря Феликсу  мы
познакомились с Ольгой. Совсем недавно  наш Максим описал его,  и мы шутили:
"Значит, будет дядька гулять на его свадьбе!"
     Знал,  что  он  самоучка,  одержимый  и  талантливый  человек,  написал
несколько книг по научному  приборостроению, получил  премию Вавилова, но не
думал,  что  так  много  людей  будут  говорить,  что  он крупный  ученый  и
специалист с размахом, каких редко встретишь.
     Светлая ему память! Урну с прахом предали земле в Зеленогорске.
     Мать. Отец. Старший брат.
     И щемит иной раз душу, что могилы Льва, Бронислава и Сашеньки запущены,
никогда не был на  них, Лев -  под селом Ромашки, на Украине, погиб  в сорок
третьем при форсировании Днепра. А два других старших брата в Ленинграде, но
мы  никогда не ходили к ним после смерти  родителей. Старшие  братья - я уже
перерос их по возрасту. А Сашенька вообще умер пятилетним,  в сорок восьмом.
После его смерти родители, видимо, и собрались выстроить меня...
     Мы с  Феликсом  однажды  в  подпитии  собрались  ехать  на Богословское
кладбище - договариваться о перезахоронении Бронислава в Зеленогорске,  даже
вызвали по  телефону  такси, но  что-то нам помешало.  Освобожусь -  займусь
могилами.
     15 марта 1982г.
     Сегодня полгода, как я в спецкомендатуре.
     Мне повезло. "Химик"  Рувинский, оканчивая срок, порекомендовал меня на
свое место  - дежурным механиком в  гараже. Работа сказочная  - сутки  через
трое. На  вахту общежития  сдается график работы,  утвержденный  начальником
отряда и администрацией  гаража, и ты - в свободном полете.  После суточного
дежурства можно ехать  домой  (на  свой  страх  и  риск)  и  возвращаться  к
одиннадцати в комендатуру, на вечернюю проверку.  Можно ездить каждый день -
лишь  бы  возвращаться  к проверке.  И  лишь  бы  в  городе  не  прихватили.
Прихватят,  вычислят  по  ЦАБу  и  закроют в  спецприемник  на Каляева,  как
совершившего побег со строек народного хозяйства.  А  там  сидят  по месяцу,
пока с тобой не разберутся и не пришлют транспорт  спецкомендатуры.
     Я занял денег и выставил Рувинскому литр  водки. Тот удивился, но взял.
Пить я не стал - стремно.
     Завтра выхожу на первое дежурство. Моя задача - сидеть  в будке у ворот
гаража  и проверять техническое состояние автомобилей,  выходящих  на линию.
Еще я должен отмечать в путевках время выезда и время возврата  автомобилей.
Писать заявки на ремонт и отдавать их в  ремзону. Ночью можно поспать - есть
сторож и собака.
     Читаю учебник "Ремонт и техническое обслуживание грузовых автомобилей".
Консультируюсь у Коли  - тот смотрит на чертеж, как баран  в афишу, и всякую
деталь называет ху...
     -Вот эта ху... давит на эту ху..,  а  эта х... - на сцепление. Понял? А
когда вот эта пд... нажимаешь, то вся эта поеб... крутится.
     Доходчиво,  объясняет  Коля,  но  мне надо  знать  название  деталей  и
устройств. Не писать же в заявке на ремонт: "Замена п... или: "Регулировка
ху..."
     Иногда Коля  читает наусть "Черного человека" Есенина, и  я  понимаю,
почему  он  пользуется  успехом у  женщин.  Читает  он громким  демоническим
голосом,  и  рыжая  проволочная  шевелюра,  рыжая  борода застывают,  как  у
памятника - лишь зеленые глаза бесновато смотрят в пространство.
     Когда я увидел  его  впервые, подумал, что  он скульптор  или художник.
Глаза умные, вид внушительный, борода опять же, шевелюра.
     Коля: "Ага!  Такая вот ассоциация  у  меня получилась.  Пошел  в  кабак
"Москва",  выпил, посидел, подхожу к  гитаристу: "Слушай, браток, сыграй мне
романс - "Письмо к матери" Есенина. Соскучился по матери". Он играет, я хожу
по площадке, дирижирую - люди  улыбаются, танцуют.  Подошел  к одному столу,
выпил  бочонка со  льдом  -под шампанского  -  оттуда прохладой повеяло.
Налили фужер водки -  в него целая бутылка влезет. Какой-то мужик прицепился
-  я,  говорит,  иностранец,  с  разговорами  лезет.  "Какой  ты,  на  хрен,
иностранец,  ты русский хреноплет", -  говорю. А у них  там бабы - я подсел.
Увел одну танцевать, потом захожу в туалет  умыться - меня  цоп под ручки! В
милиции так и записали - дурачился, развлекал общество. Чего-то я им не  так
сказал - они меня в  камеру. Я по  двери  стучу - входят  трое.  Пьяный,  но
соображаю - назревают битки. Встал в углу камеры в стойку и говорю: "Не надо
меня бить, ребята!"
     Отпустили. Пошел к ресторану "Метрополь". Швейцар не пускает - закрыто.
Пусти-ка,  говорю, папаша, я сам поговорю. Нашел официанта, даю  деньги, тот
руками  замахал:  "Уходи, уходи,  администратор здесь!"  Вышел  ресторана,
стою.  Вдруг  меня  две девчонки под руки  берут. Тебе чего, парень?  Водки?
Сейчас  сделаем.  Дал я им деньги, одна куда-то пошла. Я  ей вслед говорю: и
женщину! Ага. Все путем. Принесла бутылку, привела какую-то бабу. Мы с ней в
такси, поехали  куда-то. Приезжаем - какая-то квартира. Мужик  с бабой. Это,
говорит,  моя сестра, это -  ее муж. Они вот здесь спать лягут,  мы - здесь.
Ну,  мы  бутылку  выпили, я денег дал, мужик еще  принес - красного. Выпили,
легли спать. Баба мне не дает. Я в туалет сходил, возвращаюсь и ложусь к тем
в постель. Через мужика переполз и - к бабе.  Мужик молчит, баба тоже. Ну, я
на нее  уже влез, тут мужик хватает -под подушки нож, свет включает и - на
меня! Убью, кричит. Ну, я его за нож поймал,  руку порезал. Ты  что, говорю,
браток? Извини, я  же  перепутал.  Ну, пришлось  уехать со  своей  бабой.  А
мужик-то маленький, с хренову душу. Ну, приехали мы к той бабе, легли спать.
Все в порядке.
     Утром  просыпаюсь,  уже  рассветает.  Окошко такое,  что  табуретка  не
пролезет.  Грязь, тряпки. Пол, как у нас в ремзоне - ноги прилипают. Ну что,
родная, говорю, ты французскую любовь знаешь? Знает. Все путем.
     Потом стал уходить, она говорит: грустно станет, заходи. Ага.
     Пошел в столовую,  поел и  тут Наташку встретил. Ага! Такая  ассоциация
получилась. После этой грязи, пьянки, шкур -  смотрю,  такая девчонка стоит.
Глазки  такие добрые, светятся, на меня  смотрит. Я ей улыбнулся, и она мне.
Ну мы с  ней и  пошли  гулять  по городу. А я раньше на "москвиче" директора
Русского  музея возил, кое-что   картин  знаю. Рассказываю ей все, болтаю.
Есть  там одна  картина, она меня  когда-то  пронзила, и  я к  ней частенько
ходил. Там  дуэль  нарисована, и  один мужик  - ну  готов уже,  закололи,  -
смотрит так на тебя и тоска в глазах, не верит, умирать не  хочет.  Ага, как
сейчас помню. Она мне чем-то меня напоминает. Ага. Ну вот. А вечером к ней в
гости пошли,  у нее комната на Охте.  Ну, я ей  все и рассказал. Заночевал у
нее. Ага, понравилась она мне. Стали встречаться. Смотрю, она мне все что-то
про  деньги намекает. Да вот, меня обокрали, да вот, денег мало. Ну, меня не
проведешь, я стреляный воробей..."
     Возьми все, что хочешь, сказал Бог. Возьми. Но заплати за все.
     Наш хулиган Валера мечтает сделать радиоуправляемый звонок и пристроить
его к дверям соседей-азербайджанцев. Там неплохо живут три  бывших мясника и
директор  магазина.  Смысл такой:  сидишь дома и нажимаешь кнопку.  У соседа
звенит  звонок. Открывает  дверь. Никого.  Снова звонишь.  Хоть  ночью. Хоть
утром. С ума свести можно. Они могут  стоять в засаде с топорами  за дверью,
но  никого не  поймают. Валера говорит, что сделать  такую  бяку несложно. У
него есть релюшка от радиоуправляемой модели. Она и будет замыкать контакты.
В  звонок  азербайджанцы  не полезут  -  они  боятся  электричества  и  даже
телевионную антенну не знают, куда втыкать...
     Я пришел с работы и сел пить чай.
     Коля мечется по квартире и говорит, что будет писать муферандум. За что
ему, блин, дали  месяц  допограничений? Совершенно не за что! За его желание
соблюдать правила личной гигиены - чистить зубы, как учат во всех газетах.
     -  Все говорят: зубы надо чистить, зубы  чистить! А  где  зубную пасту,
блин, взять? - возмущается Коля. - Я и пошел в наш универмаг с  получки! Так
они, суки, мне месяц допограничений сунули! Разве это путем, Дима? А? Скажи,
ты грамотный!  Разве это справедливо?  Я как раз собирался  ехать с Наташкой
разбираться, хотел зубы почистить - а они мне допограничение сунули!
     - Как тебе  за зубную пасту могли дать месяц "допа"? - спрашиваю. - Что
ты плетешь?
     Коля, матерясь, рассказывает.  Вчера, после получки, он слегка вмазал и
зашел в  наш  универмаг  -  присмотреть  зубную пасту.  Пасты  не оказалось.
Продавщица была симпатичная, Коля решил  поухаживать за ней, чтобы не терять
спортивной формы.
     -  А что же пасты нет? -  спрашивает. - Чем  же зубы почистить рабочему
человеку, водителю первого класса?
     - Чем хотите, тем и чистите! Или ждите, когда завезут.
     - Не понял, - говорит Коля.
     - От  вас так пахнет, что никакая паста не поможет. Отойдите, лучше, не
опирайтесь на стекло.
     Он  стоял, слегка облокотившись  на  прилавок и  готовился к дружескому
трепу. А ему некультурно дают отворот-поворот.
     - Это чем же от меня пахнет?
     - Ясное дело, что не одеколоном. Бормотухи напьются и идут в магазин.
     - А ты мне что, наливала?
     - А что вы мне тыкаете!
     Пошло-поехало! Коля стал требовать жалобную книгу!
     - У самих  пасты нет, а сами говорят, что пахнет!  Да от тебя от самой,
сучки, воняет! Шмокодявка долбанная!
     Кто-то  сделал  Коле  замечание,  и  он  стал  бушевать. Пока  бушевал,
приехала милиция - там рядом.
     Привезли в  отделение. Сел верхом на стул напротив дежурного и принялся
жаловаться  милиционерам  на несправедливое устройство  мира.  Вот, дескать,
пасты зубной нет,  а всякая зассыха-продавщица его, шофера "татры",  стыдит.
Голос у него зычный, манеры простые. Дежурный в  это  время разговаривал  по
телефону.
     - Тихо! - рявкнул дежурный, прикрыв трубку.
     Коля стал  говорить  потише,  но опять завелся. Пьяным он  не  был,  но
поддатым   считался   по   определению.   Плюс   заводной  на   разговоры  о
справедливости. Опять возвысил голос. Дежурный нажал на рычаг и треснул  ему
по лбу трубкой.
     -  Тут я  все понял, винился  и  замолчал. А трубка у него старинная,
тяжелая. Во, потрогай, какой шишак заработал!
     Я сказал, что вижу, вижу. Отменный  шишак. Знаю и  эти старинные трубки
 фенолформальдегидной пластмассы.
     - И что дальше?
     - А ни х..!  Трубка цела,  голова  цела, а  провод оторвался.  Так они,
блин,  в  бутылку  полезли,  что  я  им провод  оторвал. Составим,  говорят,
протокол, что ты нам телефон испортил, связь  нарушил! Я им говорю: "Пишите!
Только сами себя обосрете, если у  вас любой гражданин может государственную
милицейскую связь нарушить". Они позлились, позлились, да ни х... сделать не
могут. Данные с  пропуска  переписали, червонец  штрафа взяли и  выгнали.  А
сегодня отрядный вызывает -  даю тебе месяц допограничений - на тебя  телега
 ментовки. Вот тебе, блин, почистил зубы! Не, я это дело так  не оставлю -
буду муферандум писать.
     - Меморандум, - поправляю.
     - Ну, меморандум, один хрен! Где же справедливость, Дима? Везде говорят
-  зубы надо  чистить, зубы  чистить... А сами?  Трубкой по  голове и  месяц
невыезда! Суки позорные...
     Опять  Коля  -за баб пострадал. А ведь  клялся обходить их стороной и
записаться на курсы радиодела в местном ДК.
     
"Фирсов ворочался под тонким  казенным одеялом, гасил  и  снова зажигал
свет, курил, снимал с кончика языка  табачные крошки и замечал невозможность
остановить собственные мысли. Рычала  во сне гора мышц, именуемая  хулиганом
Максимовым.  Утром   эта   гора  заправит  себя   бачком  вареных   макарон,
перемешанных  с килькой  в томатной соусе,  и,  проклиная  городскую  жнь,
побежит  на  развозку,  которая  подъезжает  к  комендатуре,  чтобы  забрать
химиков-шоферов.  Нет,  прежде  чем  затопать  по  лестнице кирзачами,  Коля
поднимет  на  ноги всю  квартиру: "Валера,  твою  мать  в перегиба! Вставай!
Игорь, а ты чего лежишь? Или у тебя завтра смена?  Вот, мать  вашу в  дышло,
хорошо устроился.  А  я, блин, как папа Карло - каждый день паши! Все, блин,
ученые, один  только Коля  Максимов неуч... Валера, твою  мать,  поднимайся,
сука  такая! Мало  тебе  двух  опозданий?  На зону захотел! - Он  сдернет  с
Валерки  одеяло и пойдет  ставить  воду  для макарон. -  Валера,  щенок  пса
троекуровского,  ты будешь  макароны?"  -  "Нет,  - слабо  отзовется Валера,
садясь  на кровати  и  хлопая глазами. - Спасибо... -  Он  возьмет со  стула
сигареты и закурит. - Во,  блин, война приснилась... Как будто меня  в армию
забрали, мы идем по дороге с чемоданами, и вдруг самолеты... Бр-р, холодно".
- "Война, - отзовется с кухни Максимов. - Война будет  - всем капец. Не хрен
и думать. Так звезданет, что галоши  свои не сыщешь. Это все ученые... Мария
Кюри-Склодовская со своим мужем  - расщепили, ети их мать... Я читал. Игорь,
ты  читал?  Забыл,  как  книжка  называется.  Ну  про  этих,  как  они там в
лаборатории". - "Читал, читал". - "Это все они, - уведомит Коля. - Ага. - Он
будет  мочиться в  туалете, не закрывая дверь,  и даст  гороховую очередь. -
Если бы не они, жили бы сейчас спокойно..."
     Коля  будет суматошно ходить  по квартире, искать  бумажник с  правами,
поторапливать Валеру,  чесать себя  в  разных  местах  и вспоминать  далекий
уральский леспромхоз, где его ждут родители-старики и собака Жулька,  где не
надо вставать спозаранку и трястись на автобусе до работы.
     - Ты Жульку-то мою видел, Игорь?
     - Иди на хрен! Видел.
     - Это  же песка, что надо! Охотничья лайка.  Я тебе  сейчас покажу. Ты,
наверное, не видел. Там, где я с ней один, когда в отпуск ездил. Ага. Сейчас
покажу... -  Коля вытащит  бумажника фотографию. - Во,  смотри! Видишь?  А
лапы! Что ты!
     Игорь разлепит  сонные глаза, взглянет  на фотографию,  за окном  будет
стоять темно-синий  сумрак, будет слышно, как на лестнице хлопают квартирные
двери, Игорь вспомнит свои первые полгода на "химии", когда так же вскакивал
по утрам, чтобы не опоздать на работу, и шел раскисшей дорожкой вдоль речки,
пробираясь  к  вагончику своего СМУ, вспомнит,  вернет фотографию:  "Хороший
пес" - и не удержится, закурит натощак, испытывая стыдливую радость от того,
что  еще  несколько  часов  сможет лежать  в  тепле, пока  не  загремит  его
будильник.
     Коля  будет  есть на  кухне  макароны, греметь  ложкой  в  кастрюле  и,
наклонившись к транзистору, как к микрофону,  орать пионерке, бодрым голосом
рассказывающей  о своих жненных устремлениях: "Дура! Поняла? Дура ты, мать
твою так!" Достанется и пионерам, и комсомольцам, и октябрятам. Валера будет
беззвучно смеяться и застилать постель.
     Коля зло выключит приемник.
     - Игорь! - позовет он с кухни. - А чего это Наташка со мной так ласково
по телефону разговаривать стала? А?
     - Не знаю. Любит, наверное.
     - А может, сука, забеременела. А? От другого?
     - Тебе видней со своей крыши.
     - Да... с крыши. Вчера чуть не звезданулся -за нее, падлы. Хорошо, за
антенну ухватился. А может, этот другой послал ее  подальше? А? С чего вдруг
она ласковой стала?
     - Любит, тебя дурака, вот и ласковая.
     - Любит? - Коля оставит макароны и выскочит в комнату. - А что  же она,
сучка, раньше на  меня только  рычала?  А  теперь любит  вдруг... Да, падла,
любит она, как же... То участковому на меня писать хотела, а теперь - любит!
-  Коля уйдет  на кухню и,  управляясь с макаронами, будет ворчать, постигая
сказанное Игорем. - Любит. Как же... любит. Я ей дам, суке... Любит!..
     Если  останется  время,  то  после  макарон  и  жидкого  чая  Коля  еще
порассуждает о женском коварстве и своей простоте.
     - Да я когда  на песке работал, по триста рублей только  в одну получку
получал! Где оно все? Куда делось? Себе только приемник купил и куртку.  Все
на лебедей ушло.  И что?  Комната накрылась, а я  ее шесть лет ждал, диван и
стол соседям отдал - не тащить же на химию. Все. Ничего нет. Голяк! Куртка и
тельняшка остались. Ага. Веришь, Игорь?
     - Верю.
     Коля будет наворачивать портянки и чуток помечтает о своем будущем.
     -  Не,  блин,  освобожусь  -  уеду  домой.  Матка  с  батькой,  Жулька,
ружъецо... Огород свой. Устроюсь на  лесопилку, ага. На  хрену  я видел этот
Ленинград - толкаются, на ноги наступают. - Коля достанет расческу, дунет на
нее и  станет причесывать свою рыжую проволочную шевелюру.  - Что ты! Возьму
билет в купейный вагон, сяду так,  пиджачок повешу,  рубашку расстегну - под
ней тельник виден. Спросят, вы моряк? Да, скажу,  на подводной лодке плаваю.
Не, лучше  -  в загранку хожу. У  меня пять песо  кубинские есть,  баба одна
подарила. А  потом  в  вагон-ресторан пойду.  Мне, скажу,  кошечка,  коньяку
триста грамм! Для  начала. Сяду так, занавесочку  отодвину, сигару закурю...
Да, скажу, разные страны повидал, но у нас  все равно  лучше. Домой приеду и
сразу...
     - Коля, без пяти уже! Опоздаешь!
     -  Во,  блин!  - Коля  замечется, подхватит ватник,  сорвет  с  вешалки
засаленный  монтажный шлем, похожий  на танкистский, успеет глянуть в  окно:
"Приехала, бельдюга!" - и вывалится, топоча сапогами, на лестницу.
     Все  это будет только утром, а  пока Коля  Максимов, статья  206, часть
2-ая, три года лишения свободы условно, урчит на явившиеся ему во сне образы
и постанывает протяжно".
     Совершенно непроходной  кусок. Заносит меня, как сочлененный автобус на
повороте. Н-да.
     Большая коричневая тетрадь.  В ней бы вести учет приходов-расходов,  но
почти нет  ни того,  ни другого.  Без  денег живется скучнее,  но спокойнее.
Карточка, проездной билет, пачка "Примы" на  сутки, рубль на обед, завтрак и
ужин.  Картошку и хлеб  привожу   дома.  Ольга  собирает мне  рюкзачок  на
неделю: пакетики  с "бомжовским" супом,  чай  в  баночке, баночка с сахарным
песком, лук, чеснок... В доме тоже не густо...
     17 мая 1982.
     Гатчина.  Дежурю  сутки  в   автохозяйстве.  Мучался  с  рассказом  для
"Костра". Что-то не нравится самому.
     Я  пришел  на дежурство  с  портативной  пишущей  машинкой  в  фанерном
футляре.
     - О, кармошку принес! - радостно воскликнул сторож Эмиль Лиски, финн. -
Икрать путем!.. - Он был с утра навеселе, угощался у шоферов, похоже.
     19 мая 1982.
     Дома. Читаю  рассказик  В.  Голявкина "Юбилейная  речь"  -  скандальный
рассказик,  -за которого  номер  "Авроры" ъяли  библиотек.  Там речь о
писателе,  который уже  настолько  велик,  что  всем  кажется,  что он 
Некоторым  показалось,  что речь  в  рассказе не о  писателе, а о...  хм-хм,
другом человеке.  Вдруг слышу,  как  на  кухне начинает все сильнее свистеть
специальным носиком чайник - скипел, бродяга. Свистел бы и  свистел, но спит
Максим, и я бросаю "Аврору" и бегу его выключать...
     А рассказ весьма симпатичный. И  боевой. Молодец  Голявкин. Любил его в
детстве, зачитывался. Пытался подражать его  интонации и непосредственности.
И моя первая детская повесть писалась  под влиянием Голявкина - так казалось
все просто.
     20 мая. 2 часа 30 минут.
     Допечатал "Бензин -под земли". Вчера получил ответ  "Литературки" и
рассказик  "День  тяжелый",  который  посылал  в "Двенадцать  стульев": идея
хорошая, но мало юмора. Увы и ах!  "Не робей и главное - не горбись!", - как
пел Высоцкий.  Мы и  не  робеем.  И тем  более -  не горбимся. Делаем  утром
зарядку и иногда бегаем по 2-3 км.
     23 мая 1982г.
     Читаю Б.  Нушича  "Автобиографию".  Мне про эту книгу  рассказывал  еще
Феликс. Хвалил. Давно это было. Ничего книга.
     Залпом прочитал В. Токареву,  "Талисман", в "Юности".  Перед этим читал
ее же  рассказ  "Ничего особенного"  в  "Новом  мире".  Удивительная  манера
письма. Очень просто и интересно.
     Делаю  вывод,  что  я  не  умею  находить  оптимальную пропорцию  между
повествовательным  и образительным. У нее все в элегантной пропорции. Меня
больше тянет к повествовательно-описательному.
     Читал  в "Юности" дневники К. Чуковского. Удивительно  нелегкая судьба.
После прочтения чувствуешь себя тверже.
     Валерка  Балбуцкий загремел в спецприемник. Подробностей пока не  знаю.
Мы пытались навести справки и помочь его быстрейшему возвращению, но тщетно.
Нач. отряда сказал, что скорость возврата зависит только от спецприемника, а
никто   наших  туда  не  вхож... Пока его проверят, пока найдут транспорт,
чтоб доставить в комендатуру. В среднем, держат по месяцу.
     Взял в  библиотеке "Парадокс со временем", С.Комиссаренко.  Рассказики,
монологи,  сценки. Постоянный автор  "ЛГ". На общем фоне наших нудных и, как
правило, не смешных юморесок, он неплох.
     Вспоминаю, что юморесками я увлекся  тщеславных соображений. Их легче
всего было написать и напечататься. И как-то затянуло. Сейчас, скорее всего,
уделяю им внимание  по той же причине. Самоутверждаюсь и разминаю перо. Пора
писать  настоящие вещи. Сюжетов вижу массу.  Не  хватает техники.  Есть, что
сказать,  но трудности  -  как  сказать. Почти  нет  образности.  Есть  лишь
описание фактов, действий, мыслей (реже) - и все.
     Плохо. Очень плохо.
     Нужна, очевидно,  литературная компания. Единомышленники.  Чтобы было у
кого   поучиться,   с  кем  поспорить,  поплакаться,  поделиться.  И  самому
приобрести.
     Читал в "Звезде" подборку  рассказов молодых  авторов.  Запомнилась  И.
Габаева. Искренне пишет. Остальное - муть.
     25 мая 1982г. Заступил на суточную вахту. Сторожа нет, собака на месте,
инвентарь (молоток  на  длинной  ручке,  манометр  и  невестная  хреновина
невестного назначения) -  на  своих местах. Тепло. Мухи.  Лужи под окнами.
Для  начала запер  ворота и пересчитал машины,  не  вышедшие на  линию.  Все
сошлось. Выпил  крепкого  чаю.  Ложку скоммундили,  и пришлось размешивать
сахар  трехкопеечной  монетой,  зажатой  плоскогубцами,  которые  я  ошпарил
кипятком и вытер подолом спецовки.
     Сестра  Надя дала  мне почитать В. Конецкого "Морские сны". Стащила  на
время  читального  зала. Я читал "Морские сны" раза три. Сейчас читаю, как
в  первый раз. Густая проза.  Много мыслей. Конецкий удался и как  человек -
биографии его можно позавидовать, и как писатель.
     В  прошлом  году  прошел  слух,  что  он   Я опечалился,  но решил
проверить. Позвонил  ему  домой, а когда он снял трубку, расплылся в улыбке:
"Виктор Викторович, дорогой... А я думал, вы умерли. Надо же, а вы живы! Вот
это новость!" Идиот же я был.
     Конецкий  грустновато  заметил, что умер не он, а Олег  Даль, с похорон
которого он вернулся  Москвы. Наверное,  любители слухов и  сенсаций  их и
перепутали. Я звонил 8-го марта. Поговорили немного о разном.
     - Ну ладно, идите поздравляйте ваших женщин, - сказал В.В.
     Он, наверное, представил себе, что я сижу за столом, поддатый, и, решив
похвастаться  знакомством  с  ним и проверить  слух о его  смерти, звоню.  А
публика слушает. И мне, дескать,  приятно, что  я веду с ним  непринужденную
беседу. А может, и не представил.
     20-00.  Почти  все машины  вернулись в  гараж. Начальство уехало. Запер
контору, обошел гулкие ремонтные боксы - там еще бьют по железу и матерятся,
попросил не задерживаться  и не  забыть  сдать ключи. Мики  ходила со мной и
виляла хвостом, когда я с  ней  разговаривал.  Сторож пришел только часам  к
трем  дня и развел руками: "Опять налакался! Прости турака!" Завалился спать
в комнате  дежурных шоферов. Без его бубнежа спокойней. Лишь бы к ночи был в
форме. Эмиль Лиски, финн, был переводчиком  на  Карельском  фронте. Деду лет
семьдесят,  но  хохочет, как  молодой.  Иногда злится до бледности и сжимает
веснушчатые  кулаки: "Упью Степку! Не пустил  меня картошку  сашать! Старуха
одна  сашала, вся  спина  ей палит". Подозреваю,  что  дома со  старухой  он
разговаривает по-фински.
     26 мая 1982. 6 часов 30 минут.
     Встал, сделал на улице зарядку. Белое, сквозь легкую дымку солнце. Поел
гречневой  каши и выпил  крепкого, цвета красного  дерева,  чаю.  Курить  не
хотелось.
     Ночью у моих дверей, в  тамбурочке  вагончика, спал Бим и во сне выл. У
него перебита  спина с детства - кто-то  шоферов стукнул железным  прутом,
когда он  щенком разбежался с  лаем. Бим ходит, выгнувшись  позвоночником, и
напоминает  кошку,  которая  делает  угрожающую  позу против собаки. Молодой
шалапаистый пес, но печать болезни на  нем. Его мать - рыжая Мики, дурашливо
хватает меня за ноги. Бим пытается присоединиться к этим играм, но у него не
получается, и он  отходит в сторону, как ребенок, забывший про свои костыли,
и стоит в сторонке, помахивая хвостом. И морда  какая-то виноватая. Водители
по-разному  относятся  к нему.  Жалеют, ласкают,  подкармливают,  отпихивают
ногой,  чтобы  не испачкаться в лезущей с него клочьями шерсти, называют его
верблюдом, сачком горбатым...
     Днем  Бим  большей частью  спит.  Ночью ходит  с  Микой  по парку и  за
компанию подтявкивает.
     27 мая 1982. 21-00. Ленинград.
     Ольга с Максимом живут на даче у тещи с тестем - на "69-м км".
     Татьяна  с Маришкой в Зеленогорске, на нашей даче. Приехали  недавно 
Мурманска в отпуск и поселились там. Хотел поехать к ним, но  не было денег.
И я поехал в "Аврору" к Житинскому со своими юморесками.
     И вот как было дело.
     С видом молодого, но бывалого писателя, который видел-перевидел не одну
редакцию, я вошел в комнатку с убогой канцелярской мебелью и, поздоровавшись
с  Житинским,  сел  без  приглашения.  Стоять в этой  комнатке с  окнами  на
Литейный было рискованно  для шейных позвонков. Голову приходилось пригибать
так, что я видел только собственные ботинки и пол за собою. Житинский кивком
ответил мне и продолжал  разговаривать с молодым человеком в джинсах и сабо.
Потом  зазвонил телефон, и молодой человек, назвав Житинского Сашкой,  ушел,
волоча сабо и пригибаясь.
     Житинский  прочитал мои  юморески и  взял две.  Сказал, что  обещать не
будет, но попробует предложить их редколлегии. Когда я доставал   портфеля
свои  бумаги,  я  увидел,  что  Житинский заметил  в  нем бирюзовую  обложку
Конецкого.
     Разговорились  немного. Инициатором  был  я.  Житинский косил  большими
выпученными глазами в пол. Мне даже  показалось, что глаза у него с дефектом
- смотрят в разные стороны.
     Приятно  разговаривать с человеком,  чьи книги  тебе  нравятся, если не
сказать  больше.  И  соскучался я  по литературным  разговорам...  Житинский
сказал,  что  отдел юмора  "Акселерат"  ему  самому  не нравится,  "ЛГ" тоже
надоела  своим заложенным  еще 15  лет  назад  стилем, который все стараются
копировать, и вообще - юморески это не  Он вспомнил к месту Конецкого с
его юмором,  и я сказал, что у  Конецкого и  у него, Житинского, юмора в сто
раз больше, чем  во всей годовой подшивке клуба "Двенадцать стульев". Сделав
такой комплимент, я винился и почувствовал себя настолько неловко, что еле
удержался,  чтобы  не  сказать какую-нибудь  грубость.  Пусть,  дескать,  не
думает, что я подхалим.
     Он рассказал, что  журнал  сейчас  без редактора и без отв.  секретаря.
Горышина "ушли" в марте за ту самую юмореску В.Голявкина в юбилейном номере.
Сказал, что  "Ленфильм"  заключил с  ним договор на экранацию его  повести
"Снюсь". Я сказал, что хочу писать как  он, Конецкий и Виктория Токарева. Он
сказал, что  это хорошо. Пишите.  Я спросил, не откажет ли  он в  любезности
посмотреть то, что я закончу к сентябрю. Он сказал, что не откажет; пишите.
     Потом пришла какая-то окололитературная мадам.  Ей  пришлось  сгибаться
еще больше, чем мне, она поздоровалась  и  плюхнулась в продавленное кресло.
Заложила  ногу за ногу  и  без  разрешения  закурила.  Верхнее  колено у нее
оказалось выше головы. Фамильярная  такая  мадам. Житинский стал отвечать на
ее пустые вопросы, и  я понял, что разговор двух писателей  о  литературе не
состоится. Житинский показал таллинское дание повести  "Лестница", которую
я  не читал. Обложка  с его фотографией  на фоне  книжных полок и название -
"Traap".  Секретарь принесла  ему  письмо    Таллина  от  девочки, которая
критикует  его статью о  дискотеках.  Бойкое письмецо. Житинский сказал, что
ответит через  журнал. Когда  он  вслух  читал письмо,  девица  вскрикивала,
широко раскрывая  огромный  рот и улыбаясь:  "Как  она  тебя? А?  Ха-ха-ха".
Девица курила, ерзала и вскидывала юбку, словно прывала нас убедиться, что
ноги  у женщин растут  того же самого места, что и у мужчин. Я знал это  и
раньше и поэтому ушел.
     Оказывается,  рекомендацию  Житинскому   в   Союз  писателей  давал  В.
Конецкий.
     4 июня 1982.
     Вчера  был  на  Комендантском  аэродроме  у  Маришки.  Она  меня  сразу
прнала, обняла,  не хотела  слезать с рук. Большая. Карие  глазенки. Очень
похожа  на  нашу породу:  и  на меня, и  на  Веру, и на племянника Костю. Но
бывает молчуньей. И упрямая. Бабушка с матерью ее рядно балуют. И  портят:
слишком много  говорят  ей, девальвируют силу родительского слова.  Ходили с
Маришкой  гулять.  Потом  посидели   за  столом,  выпили  принесенное   мною
шампанское и сухое вино.
     - Папа, ты здесь, да? - спрашивала Маришка.
     - Да, здесь, - отвечал я.
     - Здесь, да? - спрашивала вновь.
     Танька все такая же взбалмошная и суетливая. Устал от нее.
     Маришке исполнилось  3  года.  Кажется,  что  ее  рождение  было  очень
давно...
     6 июня 1982.
     Дежурю  в  гараже.  Прохладно:  16  градусов.  Но  это не беда.  "Маяк"
передает, что на Таймыре - 10.
     Добираясь на  работу, пересек значительный кусок Ленинградской области.
Встал в 4-30 и поехал с  Карельского перешейка, с  "69-го км" до Ленинграда.
Затем от Ленинграда до Гатчины. Ленинград проскочил под землей. Зато побыл с
семьей.
     Вчера весь  день  провел в  трудах  -  возил тачкой песок  для осушения
болотца на  участке  у  тестя  с тещей. Поверх песка  настелил дерн, который
выкапывал его в лесу. Выбирал с красивой травой,  заячьей капустой и листами
ландыша.
     Сегодня день  рождения  Пушкина, Аркадия  Спички,  День  мелиоратора  и
Троица.
     В гараже нас  трое:  я, Мики и  Бим. Сторож отпросился  домой - у них в
деревне гулянка.
     10 июня 1982г.
     Перепечатал "Афанасия". Получилось 6 страниц. Ольга сказала: "Ты пишешь
так, словно не хочешь, чтобы это напечатали."
     Ночевал  в  комендатуре.  Прочитал  рассказ  У.  Сарояна  "Иностранец".
Маленький рассказик в "Ровеснике". Стало завидно. Полежал, покурил, полистал
другие журналы и перечитал рассказ снова. Чувствую, что еще не раз вернусь к
нему. Дивные пропорции. Всего в меру.
     По окнам и подоконнику стучит град - густой и крупный.
     Приятно  покупать  новые записные  книжки.  Какие-то  смутные  надежды,
связанные с покупкой. То ли жнь пойдет другая, то ли напишется многое...
     13 июня 1982. Рейсовый автобус выходит  дворцового Павловска и ползет
сквозь ветхие поселки и  деревеньки  к нашему Коммунару.  Голубиная  сость
никогда не  крашенных досок и бревен,  покосившиеся заборы, лопухи. И  вдруг
бодрое  название - "Поселок  "Динамо".  Бетонные  коробки,  железо,  столбы.
Короткая остановка, и снова - старые домики, убогость, крапива...
     Всю  прошлую  осень  я мотался в "Динамо"  звонить по  телефону  домой.
Уцелевшая телефонная будка  в  кустах возле заброшенного  клуба.  Как  я  ее
обнаружил, не помню. Очереди нет, пятачка не надо - стукнешь по автомату, он
соединяет. И говори  с женой о  чем хочешь... Я  держал эту будку в секрете,
чтобы  химики не  повадились  и не  сломали.  Иногда  сбегал после  вечерней
проверки  и  молодым  лосем пер  в  темноте  напрямик  - уже  хрустящими  от
заморозков полями, чтобы услышать голос жены. "Привет, это я! Что делаешь?".
И  нервничал, когда телефон был  долго  занят.  И не спешил  расспрашивать -
ждал, когда  сама  расскажет,  что  делали с  Максом,  кто  звонил. А  потом
перевелся  на ДСК и  стал звонить  диспетчерской или  столовой. Дня еще не
было, чтобы я не позвонил домой... Тьфу, тьфу, тьфу!
     Хватит ли у меня гнева и терпения, чтобы написать статью "О литературе,
книгах  и  книголюбах"?  Часто  думаю  об  этой проблеме,  не всегда успеваю
записать мысли. Буду собирать ее по крупицам.
     Связь между  литературой  и  книгособирательством такая  же, как  между
охотой и охотничьими колбасками. Туманная связь.
     14 июня 1982.
     Дежурю  в ОТХ.  Так  называется  наш гараж -  Объединенное Транспортное
Хозяйство. В нем, в нашем хозяйстве, объединены автомобили, кары, маневровые
тепловозы  и прочие многоколесные.  Я  имею  дело  только с  автомобилями  и
водителями. Еще с собакой Мики и ее  сыном  Бимом. Еще со сторожами, которые
меняются по своему графику. Каждое дежурство приносит мне нового сторожа. Но
неменно поддатого. Или с похмелья. Трезвый сторож - это нонсенс.
     Читаю  "Историю древнего  мира" - учебник  для пятого  класса.  Валерка
откопал его в макулатуре и принес в комендатуру. Картинки ему понравились. Я
стал листать и зачитался. Взял на дежурство.
     Этот раздел  истории я "проходил" лет 20 назад. Кажется, что  это  было
совсем недавно.  Написал цифру "20"  и ужаснулся - как  давно это  было.  Но
смотрю в  учебник  - 2000 лет до  нашей эры, Вавилонское царство, и делается
еще ужаснее. Большинству   нас  кажется, что  нами все началось и нами все
закончится. "Если вы выстрелите  в прошлое  рогатки, будущее выпалит в вас
 пушки". Хорошая поговорка.
     Древняя  Греция.  Легенды  Гомера  (11-  9  века  до н.э. - гомеровское
время).
     Приводятся   рисунки  с  греческой  вазы,  где  Ахилл  тащит  за  своей
колесницей  тело  поверженного  им  Гектора,  привязанное  за  ноги.  Вопрос
школьникам:  одобряете  ли вы обращение  Ахилла с  телом  Гектора?  "Конечно
одобряем. Что же с этим поверженным подлецом еще делать, как не волочить его
за ноги?" Или:  "Ах-ах, это не гуманно, это  нам дико. Настоящие пионеры так
не поступают".
     Древняя  Индия. Писали индийцы  на подсушенных  пальмовых  ветвях.  Они
ввели в математику понятие ноля. Я бы хрен додумался. Сосчитать то, что есть
- понятно. Но зачем обозначать то, чего нет? Умные были люди, философы.
     В долине Инда археологи обнаружили  развалины городов, основанных в 3-м
тысячелетии до н.  э. Во 2-ом тысячелетии до н. э.  в Индию  с северо-запада
проникли  племена ариев.  "Они  смешались  с  местным населением  и, осев на
плодородных  землях,  начали заниматься земледелием", - говорит  учебник.  В
одной фразе - несколько веков,  быть может. Но видишь  простенькую картинку:
вышли   леса, познакомились  с местным населением,  поженились,  построили
хижины,  распахали землю, посадили рис-пшеницу и стали жить-поживать,  детей
растить.
     Как про  нас  через 50  веков скажут одной фразой?..  "Первыми  в  мире
затеяли строительство коммунма"?
     Брахманам (индийским жрецам) вместо  смертной власти полагалось обритие
головы. Хорошо устроились  Брахманы. Всем - смертная казнь, а им - менение
в прическе. Это как у нас лишиться партбилета.
     Мой  давний  приятель,  славный  иудей Валера  Барахманский, работавший
токарем  на  Опытном  заводе  Балтийского  пароходства,  весьма  походил  на
индийца. Встречу - скажу ему о Брахманах.
     Если встречу.
     Если он не уехал.
     Лет десять его не видел.
     Он читал  мои  первые  опусы  и  декламировал  свои  стихи.  Он  лениво
декламировал  их  на  заводской  крыше,  куда мы ходили загорать в обед:  "В
вековом угаре  буден,  отдавая плоть и кровь,  трех  бл.... вскормили  люди:
Славу, Дружбу  и  Любовь".  Может,  это  и  не  его стихи,  а  какого-нибудь
классика.  Не  знаю.  Мы лежали  на  горячей  крыше,  с  которой  была видна
территория Торгового порта и серая гладь  залива,  и курили липнущие к губам
сигареты "Аврора". Еще  он критиковал меня за обилие драк в  моих рассказах.
Ему было лет двадцать семь,  а мне двадцать, и он казался мне ужасно старым,
отжившим  свое. По сути дела он был первым моим читателем  и критиком. Когда
через  год у меня вышел первый  рассказ в многотиражке "Советский водник", я
прибежал к Валерке похвастаться.
     В том рассказе была не драка, но пощечина.
     Я  принес  несколько  газет  и  раздал  их  в   своей  бывшей  бригаде,
электрикам.  Особой  радости за  меня  никто  не  выказал.  Спросили только,
сколько за это платят.
     Я побежал на токарный участок.
     Мне сказали, что Валерка уволился.
     Мастер  Леша  Молоков  - молодой,  но  степенный  парень  в  пиджаке  с
галстуком по-хозяйски взял газету, долго читал рассказ и  спросил, брезгливо
оттопырив губу:
     - Это что, правда было?
     - Да нет, конечно. Это же рассказ.
     - Значит,  ты все придумал?  -  На его румяном  лице стали  проявляться
белые пятна. -  Да  тебя  бы при Сталине за это... - Он гневно засопел,  и я
подумал: какой дурак, ничего не понимает... И ушел с завода.
     И  долго   чувствовал  себя  обиженным:  свои   же  работяги...  думал,
обрадуются, похвалят... никто и читать не стал... "Сколько за это платят?" И
при чем здесь Сталин?.. Валерка бы оценил...
     И сейчас помню  то обидное равнодушие: крутятся станки,  вжит точило,
летят  искры, пахнет маслом, и гневно-брезгливое лицо  Молокова: "Значит, ты
все это придумал?".
     Да, придумал, придумал, етит твою мать! И еще  придумаю. А этот рассказ
включу  в полное собрание своих сочинений!..  Потому что он  неплохо написан
для двадцатилетнего автора, черт побери!
     И  помню,  как таинственная гордость теплым клубочком поселилась в  тот
день во мне. Я  попадаю в какой-нибудь житейский переплет  или меня обижают,
мне  плохо, но  вдруг всплывает  тихая радость:  "Я  когда-нибудь  напишу об
этом..." и мне становится легче.
     
-
     Ольга с Максимом в больнице. У Максимки кишечная палочка. У Ольги все в
порядке.
     Вчера  смотался в  город,  навестил  своих  в  больнице, потом зашел  в
библиотеку - взял братьев Го Читал в читальном зале статью Житинского о
дискотеках.
     Понятно, почему ему рекомендацию в Союз давал В.Конецкий.
     Непонятно, почему престижная литературная премия названа именем братьев
Гонкур - скучнейшие писатели.
     17 июня 1982г.
     Сегодня  что-то захотелось выпить.  Наверное, потому, что  два дня меня
окружали выпившие и часто шли разговоры о выпивке. Но  перехотелось. И слава
Богу!
     Мы ложились спать. Я спросил Валеру Балбуцкого, выключил ли он на кухне
газ. Не выключил.  Я объяснил ему возможные  последствия такого легкомыслия.
Валера молча курил. Но потом нашел в своем поступке и выгодную сторону:
     - Зато завтра на работу не надо было бы идти!..
     20 июня 1982.
     Выборы.  Кажется, в Верховный  Совет и  народные судьи. Солнце,  теплый
ветерок,  голубое  небо.  После  дежурства в  гараже  приехал  на попутке  в
Комм Долго  рылся  в сумке в поисках пропуска.  Дежурный  по  КП махнул
рукой - проходи, я тебя знаю. Прочитал "молнии" на доске у подъезда - ничего
примечательного. Взбежал на свой  четвертый этаж, открыл раздолбанный замок.
Шторы завешены,  полумрак, кислый запах.  В  квартире один Валерка. Разбудил
его. Открыл балконную дверь. Валерка всю ночь мастерил цветомузыку. Сидит на
доп.  ограничении. Настроение у  него вялое.  Я бреюсь в  ванной  и стараюсь
поднять ему настроение расспросами о замечательной цветомузыке. Валера стоит
в  дверях,  видит  меня  в  зеркало и  отвечает. Я  хвалю  его стремление  к
творчеству. Угощаю оставшимся после дежурства чаем  пакетиков. Сахара нет,
булки нет, и мы пьем голый чай. Я объясняю ему закон Ома. Он удивляется, что
я его помню.
     - А как же ты  занимаешься  радиоэлектроникой и не помнишь?  Всего  два
года после школы прошло...
     - А я его и не знал, - тихо улыбается Валера.
     Я уезжаю домой, Валера остается. Грустно отводит глаза.
     -  Смотри не шали здесь. Дверь никому не открывай, спичками не балуйся,
а то Ны-Ны придет. Почитай что-нибудь...
     - Ладно...
     Пошел в школу, голосовал  по доп. списку. Пионерки, стоявшие в почетном
карауле,  отдали мне  салют, когда я  подошел к  урне  и  опустил бюллетени.
Дурацкая  улыбка  растянула мой  рот. Я  наклонил голову  и прыснул.  Быстро
вышел.
     2 июля 1982г.
     Максимка с Ольгой все еще в больнице. Скоро ему исполнится год.
     Маришка в Зеленогорске. Ей недавно исполнилось три.
     Верчусь между Коммунаром, Зеленогорском, Ленинградом и "69-м км".
     Мне в этом году исполнится 33. Если исполнится.
     Надо постараться, чтобы исполнилось.
     Общественная  работа в комендатуре отнимает массу времени. Почти каждый
день  приходится  появляться там (хотя при моем графике  можно и "задвигать"
сутки,  заранее отметившись на  КП)  и что-то  делать.  Начали реконструкцию
спортплощадки.  Высадили цветы. Установили щиты для газет, но  нет  денег на
подписку - Кашин жмется. Недавно он намекнул мне, что стал реже видеть меня,
и  я,  как  дурак, испугавшись,  не  поехал  домой, а целый день просидел  в
комендатуре и несколько раз заходил на  КП мозолить глаза дежурным. Зато все
знают, что Председатель Совета "где-то здесь был". А я лежал в койке и читал
"Короля Генриха 4-го". И дочитал. Хитрый я бываю, стервец.
     Хорош  Фальстаф.  Придумать  такого  героя, в  принципе,  несложно,  он
типичен  во все времена  (поддавоха,  балагур,  хитрован), но  снабдить  его
репликами и включить в действие - задача не простая.
     4 июля 1982г.
     Дежурю  в  ОТХ.  Вместе  с   Кулибиным  Володей.  Устроил-таки  бывшего
начальника  цеха  и коллегу-аспиранта  в сторожа.  Сбылась его  мечта.  Тихо
ликует. Отлавливает старые телеворы около обменных пунктов, ремонтирует  и
продает. У Кулибина медлительная речь. В сочетании с его ростом - 2 м 10  см
- это проводит впечатление. Он нетороплив и застенчив в движениях. Но не в
мыслях и делах.
     

Из книги "Это простое и сложное кино".

     Искусство заключается в том, чтобы  найти необыкновенное в обыкновенном
и обыкновенное в необыкновенном. - М. Дидро.
     И еще: Вся большая драматургия пишется маленькими сценами.
     Учиться, учиться и еще раз учиться. Н-да. Иначе писателем не станешь...
     Неучу все представляется возможным. - Х. Виланд. - Кто такой?
     Что хорошо понято, то легко и свободно лагается. - Белинский.
     Вам никогда  не написать хорошей книги,  пока  вы не напишите несколько
плохих. - Б. Шоу.
     Не удивишь - не убедишь.
     Сопротивление материала - свойство каждой новой темы.
     Если зрители говорят: "Все хорошо,  но надо бы чуть побольше" - значит,
делать картину длиннее нельзя было ни под каким предлогом.
     Легкость и легковесность - не одно и то же.
     Чужими грехами свят не будешь - поговорка.
     12  июля 1982 г.  Наконец-то  пришло  лето. Сегодня воскресенье.  Гараж
пуст. В тени тепло, на солнце жарко. К тридцати градусам температура. Хорошо
бы оторваться на озерцо, искупаться, но оставить вместо себя некого.
     Вчера ездил в Зеленогорск, к  дочке. Все заросло травой. Маришка бегает
по  участку вместе с Катькой и собачкой Степкой. Немного загорела. Ходили на
залив. Посидели в кафе. Татьяна, похоже, довольна, что я приезжаю к Маришке.
Скоро они уезжают в Мурманск.
     Ходил на кладбище  к родителям и  Феликсу.  Выпил  две  бутылки сухого,
посидел,   повспоминал.  Со  мной  был  племянник  Вовка.  Одержим  идеей  -
разбогатеть за счет огорода; все повторяется на нашей земле.
     Читаю орфографический словарь русского  языка Д.Н.  Ушакова -  расширяю
словарный запас. Ставлю карандашом галочки.
     14 июля 1982г.
     Ольга с Максимом уехали на дачу к родителям. Тесть увез их на машине.
     Обошел квартиру,  прибрался  маленько. Принял  душ. Сел читать  сборник
"Русский  фельетон". Забавная книжка  -  в ней собраны  наши  классики от А.
Сумарокова  до Д. Бедного. Есть  в ней и Крылов,  и  Пушкин,  и Некрасов,  и
Герцен, и даже Достоевский.
     "История  скажет  вам,  что  славнейшие народы,  когда  у них  не  было
соперников,  не  было  деятельности  гражданской вне  и  снутри,  слабели,
ржавели, вырождались  или дряхлели и разрушались.  Вспомните персов, греков,
римлян". - Н.А. Полевой.
     Петр Первый служил барабанщиком, солдатом и матросом. Ритмичная фраза.
     15 июля 1982г.
     Сюжет. В одной органации ЭВМ,  которой поставили задачу аналировать
психологический климат  в коллективе, дала рекомендацию  включить  в штатное
расписание  шута.   Включили.   Шут  подсмеивался   над  нелепостями,  резал
правду-матку в глаза  и всех  дергал.  Потом выяснилось,  что программисты
ошиблись,  неправильно расшифровали рекомендации машины. Шута и программиста
уволили.
     "Материя   первична,   а   сознание   вторично.   Это,   в   частности,
подтверждается улучшением  настроения  после приема  пищи,  - говорил доктор
философских  наук Кармин  А.С. Он  читал нам  лекции  в аспирантуре.  -  Как
вестно, бытие определяет сознание..."
     Я  пытался  с  ним  мысленно  спорить.  Мне  кажется,  что  и  сознание
определяет бытие человека.  И есть тому подтверждение. Например,  пословица:
За чем пойдешь,  то  и найдешь. Как ты себе свою  жнь замыслишь,  так ее и
будешь выстраивать. Не все же определяется потребностью пуза и инстинктов.
     1982 г. 16 июля, пятница. Дежурю в ОТХ.
     Пару  дней  назад,  в день получки,  проошло  маленькое смешное ЧП  с
грустными для некоторых химиков последствиями.
     Пьяный химик N., перебираясь через забор в комендатуру, неудачно съехал
по столбу и застрял ногой, обутой в кирзовый сапог, между прутьев. Тут его и
застиг замполит Кашин, шедший  по внешней тропке вдоль забора на ужин. N, не
будь дураком, лег на живот,  натянул на голову спецовку, и стал дергать ногу
 сапога, надеясь улнуть  инкогнито. Кашин азартно схватил его за сапог и
стал озираться в поисках подмоги. Но тщетно: КП далеко, не докричишься, а по
тропке  ходят  только женщины к  аптеке. Химик матерился  и  пытался вырвать
ногу. Кашин, привалившись к забору, сдавливал руками сапог, сопел и требовал
от химика  назвать  свою  фамилию или показать лицо. Химик посылал замполита
подальше  и  глумливо советовал  опознать  его  по  заднице, которая к  тому
времени  показалась    съехавших  штанов. За  этой борьбой  в  партере  
открытых  окон  наблюдали  многочисленные  болельщики.  Химики, естественно,
болели  за   своего.   Они   восторженно   комментировали   дрыганье   ноги,
передававшееся замполиту, и выкрикивали советы гражданину  начальнику. Свист
и крики  неслись,  как на стадионе.  Был  день получки,  и многие  запаслись
лимонадом по случаю жаркой погоды.  Замполит, как дурак, держался за сапог и
с тоской поглядывал на угол дома, за которым находилось КП.
     - Дрыгай, дрыгай! - вопила толпа. - Он уже устал! Сейчас отпустит!
     - Держите меня! Сейчас уссуся!
     Когда  после коварного вздрыгиванья ноги  фуражка замполита свалилась с
головы и, описав неспешный круг, легла в пыли, раздался  восторженный вопль,
словно назначили пенальти. Кашин,  сидя на корточках, потянулся за ней одной
рукой,  и в  тот же миг кувырнулся на спину  с грязным сапогом  в обнимку  -
общий взрыв смеха! Химик N под свист и улюлюканье рванул к дальней парадной,
мелькая  босой ногой и  удерживая на голове робу.  Толпа  отвалила от окон и
продолжала восторженно завывать в глубине ква
     Кашин, по свидетельству очевидцев, почистил и надел фуражку, взял сапог
двумя  пальцами и, не  глядя на  окна  дома, пошел с  ним на  вахту. Там  он
брякнул его  на  стол дежурным и  потребовал к утру найти хозяина сапога.  А
также устроил разнос за бездумное сидение в помещении КП.
     Рассказывают, что  Кашин сам проводил  вечернюю проверку  отрядов,  чьи
окна выходят  на з Он вызывал химиков  строя по  одному, заставлял их
представляться и оглядывал их сну до верху и чуть ли не просил приспускать
сзади штаны.  Но  это, конечно, треп. Но семерых особенно поддатых заперли в
обезьянник и составили на них протоколы.
     Ночью  был  шмон  - пересчитывали обувь. Мужиков поднимали  и требовали
надеть  рабочую  обувь.  Говорят,  опера   нашли  десять  непарных  валенок,
несколько  сапогов и одну  женскую  босоножку.  Такие у нас  мужики дураки -
парный  сапог  к  тому,  с  которым  в  обнимку  кувырнулся замполит,  давно
выбросили за з А все поддатые, кто был  еще в уме, приняли холодный душ
и до самой проверки  жевали лавровый лист, хвойные иголки и опрыскали ворота
рубах и волосы жидкостью от тараканов.
     Владельца сапога так и не вычислили.
     На следующий день  химики узнали о решении замполита:  всех  обитателей
квартир, чьи окна выходят на забор, лишить  права выезда на выходные дни. Не
хрен,  дескать,   было  орать  и  подавать  глумливые  советы.  Я,  дескать,
разбираться не буду - вместе орали, вместе и сидите в комендатуре.
     Общественность   негодовала.   Химики   бродили   по  спортплощадке   и
матерились. Ропот был слышен во всей  округе. Председатели 2-го, 4-го и 6-го
отрядов вели  безуспешные переговоры со своими отрядными.  Те посмеивались и
разводили  руками  - не  хрен  было кричать! Замполит  распорядился отменить
выезд, мы ничего не знаем. Вы общественность - вы с ним и договаривайтесь.
     Я  появился в  казарме  за  час  до  вечерней проверки,  мне рассказали
новость, и мы  собрались у  нас на кухне обсудить  ситуацию. Суть свелась  к
тому,  что  мне как  председателю  совета  общежития  надо  идти к Кашину  и
говорить  с  глазу на  глаз.  Снять  напряженность и  попытаться выхлопотать
увольнительные. Нельзя наказывать всех  подряд - многих в тот момент  и дома
еще не было. Народ злится.  Их  ждут на выходные семьи,  они имеют право.  И
вообще, может  Кашин погорячился, а  теперь ждет встречного шага, чтобы  его
поуговаривали.
     Я сказал, что с  замполитом у  меня с самого начала отношения хреновые.
Не знаю, почему. Махоркин -  мужик нормальный, он  бы такого не учудил. И за
сапог бы никого  ловить не  стал. А если  бы  и  схватил,  так в шутку. Этот
пьяный  химик  в  комендатуру же  лез,  к  своей шконке пробирался, а  не 
комендатуры бежал. Это понимать надо.
     - Вот ты ему это и объясни!  Без всякого  базара. Ты умеешь! А про тех,
кто кричал, скажи, что просто смешно было, вот они и кричали.
     - Пошли все вместе... Гуртом веселей и батьку бить.
     - Не, базар начнется. Иди лучше один...
     Замполита долго не было. Я прилег  вздремнуть. В 12 ночи меня разбудили
и сообщили, что Кашин в своем кабинете. Я умылся и под напутственные реплики
толпы пошел  к  его  резиденции. Несколько буйных и  нетрезвых  голов хотело
примкнуть в попутчики и высказать замполиту все, что они о нем думают, но их
оттеснили.
     Войдя к  Кашину, я тихим и значительным  голосом сказал,  что пришел по
политическому делу. Примет ли он меня в неурочный час? Майор перестал лать
мороженое и впился в меня глазами. Вытянул в мою сторону голову,  растопырил
уши и  впился.  Похоже, он ожидал  услышать о  заговоре в пользу иностранной
державы  или  о  шайке  фальшивомонетчиков,  свившей  гнездо  на  территории
комендатуры. Он крякнул, прочищая  горло, опустил руку с сахарной  трубочкой
под стол и кивнул, не отрывая от меня глаз.
     Я  начал  с  того,  что  насколько  мне вестно,  вчера  в комендатуре
проошел  гнусный  эпод,  заслуживающий  самого  строгого   порицания   и
наказания.
     Я  вкратце пересказал вестное мне со слов очевидцев событие и спросил
-  правильно  ли  я  информирован?  Майор  кивнул,  и  растопыренность  ушей
поубавилась.  Заговором  и  фальшивыми  купюрами  не  пахло.   Он  подлнул
мороженое и откинулся в кресле.
     - Так-так. И что, значит, вы хотите сказать?
     Я хотел сказать - ну и чудак же вы, трах-тарах, майор, - но сказал:
     -  Рыцарь революции -  товарищ Дзержинский,  соратник великого  Ленина,
чьим  именем  гордятся  наша  партия  и  правительство,  считал,  что  лучше
освободить  десяток виновных,  чем осудить одного невиновного. А у нас может
получиться совсем наоборот, не  по Дзержинскому  может получиться. Поскольку
личность этого хитрого и воротливого нарушителя режима на данный момент не
установлена, а также  нельзя установить, кто  высовывался в окна и  нарушал,
так сказать, криками общественный порядок, следует, на наш взгляд,  поручить
советам отрядов самим определить, кто заслуживает наказания. Они своих людей
знают  и  сами решат, кто мог крикнуть глупые оскорбительные слова, а кто не
мог. В противном случае ропот, который сейчас охватил  половину пятиэтажного
дома, может вылиться в беспорядки. Обстановка в отрядах тревожная, - добавил
я с видом бесстрастного наблюдателя.
     Майор  дважды  лнул  трубочку  и  с  видом  такого  же  бесстрастного
наблюдателя заметил, что не пришлось бы вызывать  Ленинграда дежурный полк
милиции, от встречи с которым недовольным едва ли  будет  лучше. Тут его уши
пришли в исходное положение  - прижались к сухощавой голове, и я понял,  что
настала моя очередь слушать. О том, что...
     - Долг общественной органации  - следить  за порядком в  комендатуре,
бороться с хамством, бескультурьем и  хулиганством, а не выгораживать людей,
плюющих  на честь милицейского мундира. Я ведь могу и передумать  - оставить
без выезда не только хулиганов, но и сочувствующих им!
     Вот как все обернулось.
     Я сказал, что это будет смелое и справедливое решение.
     - Правильно, - кивнул я.  -  По большому  счету, жители тех  квартир не
виноваты, что  в комендатуре  слабо поставлена  воспитательная  работа.  Нет
плохих воспитанников - есть плохие воспитатели... Останемся без выезда, если
запустили работу. Кто в Совете - тот в ответе...
     - Это что же, значит... Как, значит, понимать? Вы  хотите  сказать, что
советы  отрядов останутся, а разные,  простите, гопники,  поедут в город? Вы
это серьезно? - Его уши вновь заняли локационную стойку.
     Я   кивнул.  Было  слышно,   как  во   дворе,  под   окнами,   тревожно
переговаривается толпа.
     Кашин  встал,  отнес  на  блюдечко оплывающее  мороженное,  вытер  руки
платком и  надел фуражку.  Снял. Положил на  стол. Потянул зеленый форменный
галстук.
     - Сколько,  по-вашему,  человек следует наказать  невыездом   каждого
отряда?
     - Не  отряда, а  квартир,  которые выходят на  з Мы думаем, по
одному человеку  квартиры.
     -  Они  же орали,  как  гамандриллы  какие-нибудь! Как  тупые  скотские
обезьяны!  По  десять  человек в  каждом окне  висело!  Свистели, паясничали
вместо того,  чтобы добежать до КП  и позвать дежурного. - Он  вновь нацепил
фуражку. - Минимум по пять человек наказать надо!
     - Но Дзержинский же говорил...
     - Вы мне Дзержинским зубы не заговаривайте!
     - Тогда по два человека  квартиры. И все равно могут быть обиженные.
     -  Дзержинский бы вас всех... По три человека    каждой квартиры!  На
усмотрение Советов отряда! И чтоб, значит, списки мне завтра передали, я сам
посмотрю. Идите!
     Мы уединились с общественностью на спортплощадке. С контрольного пункта
светили прожектора. Я сказал, что Кашин настаивал наказать по десять человек
от  каждой квартиры,  и народ  негодующе  заматерился.  Но сошлись  на  трех
штрафниках   от  каждой  квартиры,  чьи   окна  выходят  на   з  Теперь
заматерились с облегчением. Еще я сказал, что если будут недовольные  и этим
решением,  то Кашин  оставит  без  выезда всех, включая Совет. Добавил и про
полк  милиции   Ленинграда.  "Он  уже и  трубку снял,  хотел  вызывать..."
Поохали, поматерились. Обсудили детали - дать в списки штрафников тех, кто и
так сидит на допограничении.
     Председатели  Советов пошли к своим отрядам, нагоняя жути про мчавшийся
  Ленинграда особый полк милиции,  который удалось  вернуть в километре от
комендатуры. Замполит, дескать,  рвал  и метал, хотел  наказать всех месяцем
невыезда,  но уговорили  на  одну неделю.  Радуйтесь,  трах-тарарах, что все
обошлось. Поэтому  сейчас  всем спать, трах-тарарах, вести себя  тихо, трах-
тарарах!  А  старшим квартир  остаться.  К утру они должны дать  списки трех
штрафников. Пусть хоть жребий кидают, хоть сами назначают -  это их дело. Но
лучше дать тех, кто уже  наказан.  Если  к утру  списков  не  будет...  Все,
трах-тарарах!..
     Такая вот дипломатия. Смесь правды, полуправды и лжи.
     Вчера   случайно,  на   последние   деньги,  купил   сборник   повестей
А.Житинского "От первого лица". Читаю.
     Мелкие  злые мухи. Бью  их  резинкой на палочке и получаю удовольствие,
когда не промахиваюсь.
     5 утра. Прочитал всю книгу Житинского. Ложусь спать. Плотный текст.
     23 июля 1982г.
     Вымыл ноги холодной водой в туалете  и выстирал носки. Закрыл  контору.
Со  мной  была знатная собаченция Мики.  Дал  ей несколько кусочков  сахара,
которые нашел в шкафчике. Микки съела  бы и  песок, который я храню в банке,
но  сахар  мне показался естественнее для собаки. И потом - песок мой, и его
мало. А сахар не мой, и его... Его тоже мало, но он не мой. Вот и все. Пусть
грызет с
     Возился с Микки. Хватает за ноги, но осторожно. Хорошая собака.
     Конспирация - это не  умение  быстро убегать  с  места  преступления, а
умение жить такой жнью и принимать такой вид, что на тебя  просто не могли
бы подумать дурное.
     К "Шуту": Он сделал вывеску: "При выходе вытирайте ноги. И мойте руки".
     За истекшие  сутки съел банку рыбных консервов,  два яйца и два батона.
Выпил несколько  стаканов крепкого чаю. Расходы не больше  рубля. И чувствую
себя прекрасно...
     Книга  Житинского  не  дает  мне  покоя. Все  гениальное просто.  Такой
гениальной простоты в обращении  со  словом я  не встречал. Некого поставить
рядом. Некого! Его ремарки точны, ящны и драматургически выверены.
     Остается только учиться. Догоню ли?
     

Ремарка 
сказал
 у Житинского может иметь следующую форму:

     продолжал канючить; посоветовал я;
     пояснил;
     дал совет; посочувствовал;
     спросил;
     поинтересовался; заволновался;
     сказал с сомнением; удивился;
     вздохнул;
     зачастил;
     запричитал;
     заявил;
     вяло сказал я;
     бойко сказал;
     задумался он; позавидовал он;
     уточнил;
     закричал;
     предупредил;
     шепнул мне на ухо Н.; рассердился;
     огрызнулся;
     напомнил он;
     оживился он;
     сообщил он тихо; объявил;
     прнался я;
     воскликнул;
     засмеялся;
     не понял я.
     не выдержал;
     предложил он;
     пожал плечами;
     обрадовался я;
     нежно сказала она;
     попросил я жалобно; пролепетал я;
     вкрадчиво вступил Н;
     скромно предложил;
     надменно сказал; меланхолично заметил;
     сказал он мягко;
     пошутил он;
     сказал дед укорненно; пробормотал я; краснея;
     сказал дед, прищурившись; сказал я, чтобы не разочаровывать деда;
     заорала бабка;
     пообещал шофер;
     завопил я;
     наступала она;
     застеснялся я;
     попросил он;
     предложил я;
     испугался он;
     заметил я;
     раздался сзади голос; загадочно сказал;
     обречено вздохнул;
     уточнила девушка; обрадовался;
     показала она на...;
     глухо донесся -за рамы его голос;
     крикнул я;
     пояснил;
     обиделся;
     поправил меня Н;
     спросил он с надеждой; мечтательно сказал Фомич; жаловался Фомич;
     твердил я;
     радостно воскликнул Фомич;
     успокоил я;
     насторожился он;
     пообещал я;
     сказал председатель, посмотрев на дело практически;
     "Я пить не буду, - тихо сказал Фомич";
     еле слышно сказал
     У каждого героя - свой драматургический окрас ремарки. Ремарка помогает
действию и пониманию героя; иногда - заранее задает образ.
     Насыщенные ремарки и у Валентина Пикуля.
     25 июля 1982г.
     Прикатил с ночевкой на "69-й км".
     Мы  на  даче  одни.  Ольгины  родители  уехали  в Л-д.  Максимка  спит.
Проверяем звукооляцию нашей комнатки.  Я  катаюсь по тахте, подскакиваю на
ней,  тихо  постанываю  и рычу.  Ольга  слушает на втором  этаже,  в спальне
родителей.
     - Самую малость слышно, - сообщает она с улыбкой, спустившись вн.
     -  Это когда я так делал.  - Я показываю, как я делал. - Но такое редко
бывает.
     Мы допиваем сухое вино и ложимся спать.
     27 июля 1982г.
     Был  в  Академии  художеств  у  Давыдова.  Забрал  свою  икону  "Купина
Неопалимая" - реставрация будет стоить не меньше ста рублей. Нет у нас таких
денег  и не  предвидится.  Давыдов рассказывал,  что нужен особый  осетровый
клей, специальные  краски и т.п. Сказал, что ему лестно реставрировать икону
17-го  века, но  бесплатно не  может. Предложил  найти  покупателя на  нее -
рублей за пятьсот-семьсот. Я поблагодарил и отказался.
     Икону  мне принесла одна дама, подружка  одноклассника Сереги Романова.
Выпивали как-то  у  меня  дома, она  увидела маленькую иконку  Богородицы  в
серебряном окладе. Разговорились. Похвасталась, что  ездили с мужем на Волгу
летом и там одна бабулька отдала ей темную выгнутую доску, слегка подгорелую
- все, что осталось от иконы. Положили в багажник машины. Теперь стоит дома,
мешается.  Хочешь?  Я, как  сейчас  помню,  кивнул  молча.  Думал,  забудет.
Притащила, завернутую в газету.
     И вот выяснилось, что она  семнадцатого  века. Я протер ее подсолнечным
маслом, и она засверкала золотом. Разглядел птичку, святых, надписи по рамке
ковчега.  На  обороте  -  какой-то клинописью  выцарапано  имя мастера и еще
что-то  непонятное. Мне сказали,  что икона оберегает от  пожара. Ее выносят
против  огня  - огонь гаснет.  Ценная  икона, противопожарная.  Потому  и  с
утратой в правом нижнем углу. Видать, не один пожар останавливала.
     Я  ждал  Давыдова у открытого окна и смотрел  во двор-колодец Академии.
Рабочие  шумно  грузили  в  кузов   грузовика  мраморную  скульптуру.  Голый
мраморный  мужик  во  весь  рост.  Или  больше.  С  высоты  четвертого этажа
определить  истинный размер  скульптуры  было сложно. Рычал кран. Матерились
рабочие. Пустыми  глазами смотрел  в  синее небо мраморный  человек. Трос  с
войлочными накладками сползал.  Завхоз  в  синем халате  волновался и  давал
советы. Рабочие не обращали на него внимания.
     - За шею  цепляй, за шею! - темные фигурки суетились вокруг скульптуры,
лежащей на спине.
     - Не выдержит!  - взвгивал завхоз.  -  Под  спину заводи! Это вам  не
железобетон, это искусство!
     - Выдержит! - гудел в колодце двора  голос.  -  У  этого кабана шея что
хочешь выдержит.
     Натянулся   трос.  Взрычал  кран.  Завхоз  отвернулся  и  прикрыл  лицо
бумагами.
     Шея древнего мраморного кабана выдержала. Скульптуру уложили в кузов на
тряпки, и грузчики уселись рядом. Машина тихо  выехала со двора. Сзади бежал
завхоз с бумажками.
     Дома  я рассказал Ольге  о ценах на реставрацию  и  лестном предложении
продать икону.
     - Смотри сам, - сказала она.
     - За два года, что "Купина Неопалимая" у нас, в  нашем доме  не было ни
одного пожара, - важно сказал я. - Вот она - чудодейственная сила иконы!
     - А одеяло, которое я спалила утюгом? - напомнила Ольга.
     - Ты же только спалила, - разъяснил я. - Могло быть значительно хуже.
     - Ты говоришь так, словно до этого пожары посещали дом раз в квартал, -
не соглашалась Ольга. Женская наивность!
     - Не гневи Бога! - прекратил я 
     31 июля 1982 г.
     Сумасшедший закат. Солнце, словно его вынули  доменной печи: блкое,
огромное, огненное.
     Восемнадцать лет, как не стало мамы. На кладбище не выбрался. Сходил ли
кто  наших - не знаю. Надеюсь, сходили.
     Все  машины  вернулись в  гараж.  Передал на  главную  площадку  сводку
ремонта,  обошел  пустые  боксы.  Запер  скрипучие железные  двери,  ворота,
покормил  Микки, выпил чаю. Выбросил  пепельницы окурки и сел за  машинку.
Окурки  выбросил    интереса -  чтобы  узнать,  сколько  выкурю  сигарет в
процессе творчества.
     Наследие Шекспира составляют 37 пьес.
     5 августа 1982г. Дежурю в ОТХ.
     Ночевал в Коммунаре. Снились сны.
     Последний сон - про Зеленогорск. Мы с Ольгой на пляже, лежим под ватным
одеялом и  целуемся.  Ходят  люди,  не  обращая на  нас  внимания. Мальчик с
велосипедом останавливается, смотрит удивленно на нас. Я даю ему конфету. Он
съедает и продолжает смотреть. Я даю ему  воздушного змея - он бросает возле
нас велосипед, распутывает леску, пытается запустить змея в воздух, бегает с
ним.  "Я так не могу, -  говорит Ольга. - Помоги ему,  пусть  уйдет  от  нас
подальше".  Я привязываю леску к багажнику  велосипеда  и  помогаю  мальчику
запустить  змея.  Он  уезжает,  но  появляются   поддатые  пожилые   мужики,
останавливаются возле нас, хохочут. Глумливо требуют поднять  одеяло -  чем,
дескать,  вы  занимаетесь в общественном  месте? Я  встаю и сталкиваю  двоих
лысыми башками  -  тресь! Они падают.  "Убил!" - пронзает  ужас.  Появляется
милиция, ведут составлять протокол. Мы в отделении милиции, на горе. Башенка
светового  фонаря  на крыше,  отчетливо  вижу  переплеты его рам,  там сидит
голубь. Мужики все живы-здоровы, обвиняют меня в учинении драки, шьют 206. У
меня  проверяют документы.  Я показываю старое  аспирантское  удостоверение.
Допрашивает женщина. Вдруг Ольга говорит, что мужики хотели ее насиловать.
Мужики настораживаются. У одного отвисает челюсть.  Такого  они не  ожидали.
Они суетятся и пытаются  доказывать, что просто сделали нам замечание. Черта
с  два!  Следователь  им не  верит.  Женщина  проносит  загадочную  фразу,
обращаясь к дежурному: "В связи с югом, надо закрыть их на шесть дней!"
     Дальше не помню. Дальше  зазвенел будильник. Я проснулся и услышал, как
Коля Максимов громко мочится в туалете с незакрытой дверью.
     По  всем  дорогам  Гатчинского  района  выставлены  пикеты  милиции   с
автоматами  -  сбежал  вооруженный  солдат.  Возвращающиеся в  гараж  шофера
рассказывают, что на трассе осматривают все машины.
     Мы  с Кулибиным сидим в вагончике и пьем чай. Звонит начальник  ОТХ  
дома  и предупреждает,  что  сегодня,  как никогда, надо бдеть,  потому  что
беглый  солдат может попытаться завладеть  машиной. Так, дескать,  милиции
проинструктировали.  Солдат  вооружен  автоматом  АКМ,  у  него   два  рожка
патронов,  и надо хорошенько  запереть  ворота, не  давать  спать сторожу  и
самому поглядывать в  оба глаза. Мобиловать собак. Это, значит, Микки и ее
сына Бима. Начальник, похоже, расслабился за ужином,  и я слышу, как  у него
говорит телевор - идет программа "Время".
     Володя,  естественно, намерен  смыться  домой  -  он приехал  на  своем
"москвиче", и  похоже, личные дела у него не клеятся.  Я пересказываю Володе
вводную начальника ОТХ. Особенно подчеркиваю про сторожей и собак.
     Володя меланхолично смотрит в окно и улыбается одними губами.
     - Автомат АКМ бьет лихо, - тихо говорит он. - Пуля со смещенным центром
тяжести  попадает  в  коленку, а  выходит    затылка. И  разворачивает все
внутри. Очень коварная пуля.
     Я  говорю Володе, что  надо  бы остаться,  оберегать народное добро.  И
намекаю на возможную  схватку  с вооруженным  солдатом.  Напоминаю  о  своем
семейном положении.
     - Ты кобеля,  если  он придет к Микки, не пускай, - советует Куликов. -
Чтобы не отвлекалась. Нужна бдительность.
     Гараж  быстро пустеет.  Даже пьяных  не  видно. Мы  выходим  к воротам.
Уговаривать  Кулибина не  могу. Он садится  в  "москвич",  заводит  мотор  и
высовывается  окна:
     -  Микки!  Смотри,   чтобы  любовь  не  шла  в  ущерб  работе!  Чувство
ответственности не теряй!
     Микки скашивает на Володю томные глаза и  опускает к земле голову. Она,
похоже, стыдится.
     Немного не теми словами говорит Кулибин, но суть ясна.
     И уезжает, оставив мне 10 рублей - плату за свое дежурство.  Вернее, за
отсутствие на дежурстве.
     Я  взял мухобойку с захватанной ручкой  и для  самоутверждения принялся
создавать  сносные  условия  ночного  обитания.  Стукнул  муху,  сидящую  на
потолке, и муха улетела с воем. И медленно падало ее прозрачное с прожилками
крыло. Честное слово! Как она улетела - не знаю.
     Я запер вагончик и обошел гараж.  Микки с Бимом плелись сзади. Вышел на
дорогу - промзона словно вымерла. Вдали - ворота сельского домостроительного
комбината.  В другой дали, слева - замерший  большак. Прямо -  недостроенный
ремонтный бокс:  металлический  каркас и крыша с клочьями рубероида. За  ним
темная роща  с  тропинкой к 3-й площадке. Там стоят панелевозы и спит пьяный
Васька  Козак,  бывший  участковый.  Водитель  развозки  -  Володька,  будет
дрыхнуть до пяти утра  в своей половине. Он еще не возвращался с ужина. А я,
значит, сторожи машины, лезь под пули и мобилуй собак.
     Ворота я не стал запирать. Даже оставил приметную щелочку. Если товарищ
беглец с  автоматом АКМ захочет выехать -  пожалуйста!  И  сторожа будить не
надо.  Сдвиньте  плечом ворота -  и  езжайте. Вернувшийся  с ужина  Володька
одобрил  мой  замысел,  позевал,  сладко  потянулся  и  пошел  спать.  Микки
покрутилась возле меня и отправилась в будку. Бим улегся в сенях.
     Гашу свет и ложусь спать. Спокойной мне ночи.
     Вместо полюбившегося мне "тунеядца" Миши, который ударился в бега еще в
прошлом  году,  у  нас живет  Коля Лысов,  бывший  проводник  международного
вагона. В первый же день он навел блеск и чистоту в квартире. С эти прицелом
мы его и брали. А также, чтобы приглядывал за Валеркой Балбуцким и наставлял
его  по-отечески.  С  приходом   Лысова  наша   квартира  приобрела  антураж
международных  вагонов  -  белые  крахмальные  скатерти,  ковровая  дорожка,
стеклянные  пепельницы, заварочный  чайник с  золотыми каемками и  тарелки с
клеймом МПС. Сейчас он фотограф в Совете общежития. Я его туда и втянул.
     Подружились так. Он жил в соседней квартире у  азербайджанцев и однажды
пришел домой, а ключа нет. Зашел к нам,  чтобы перелезть через нашу лоджию к
себе, но их балконная дверь оказалась закрыта. Дело было зимой. Он пришел со
стройки,  и  зуб на  зуб  не попадал.  Я накормил его  бомжовским  супом  
пакетика,  налил горячего  чаю.  Коля  рассказал,  как  над  ним  деваются
азербайджанцы. Говорят  только  по-своему, смеются над ним, а однажды, когда
он вышел, чтобы покормить  птичек, заперли его на балконе, и уехали в город.
Как бы не заметили. Нас в  тот день  тоже не было дома  - выходной. Коля три
часа давал  дуба, пока ни  пришел Валерка (он сидел на допограничении) и  ни
помог ему перебраться к нам.
     Я посоветовался с мужиками, и мы решили взять Колю к себе. У Лысова 206
статья. Сел за приемную дочку - взял вину на себя.
     9 августа 1982 г. Дежурю в ОТХ.
     Сегодня день рождения брата.
     В пятницу вырвался в Зеленогорск, сходил на кладбище.
     По  стволу  высокой  елки, что  растет внутри  ограды,  бегала белка  и
смотрела  на  меня черными любопытными  глазами. Тихо  шуршала  кора под  ее
когтями. Голубоватая  шерстка на загривке.  Долго бегала  вверх-вн, словно
играла со мной. И вспомнился брат, и стоял, как живой. Я  пил  сухое вино  и
курил. И уходить не хотелось. Тишина, белка над головой, неспешная грусть, с
которой не хочется расставаться.
     Утром поехал в Ленинград - провожать Маришку в Мурманск. Ее привезли на
квартиру Гамидовых.  Маришка  не  отпускала меня ни на  шаг. Отщелкал  целую
пленку на нее.  Гамидов  был  с  похмелья.  Мы  с  ним  обнялись - давно  не
виделись. Поздравил его с защитой докторской. Выпили пива у ларька. Гамидова
вытошнило. Я дал  ему отдышаться, утереть слезы  и сфотографировал с победно
поднятой  кружкой.  Он  пытался  улыбаться.  Мужики,  заметив   фотоаппарат,
отвернулись, как  по команде.  Я  их  успокоил.  Сказал, что фото на  память
новоиспеченному доктору  наук,  а  не  для  стенда  "Они мешают  нам  жить".
Заулыбались. Но отошли подальше от Гамидова - я вновь прицелился взять его в
     Приехали  в  аэропорт. Маришка сидела  у меня на  руках  и шептала  мне
разные  ласковые  слова.  Я сказал  ей, что остаюсь  в Ленинграде  работать.
Наказал  передать  привет мамуле - Татьяне. "А  когда  ты к нам приедешь?  -
тянула она. - Приезжай, только билет возьми. Приедешь?"
     Возвращался один. И все вспоминался ее тонкий голосок: "Приедешь?"
     Приехал на "69-й  км". Свалил две сосны по  просьбе тестя. Побродили  с
Ольгой и  Максимкой по  ближнему леску, собирали  чернику. Максимка пытается
ходить сам  и  проходит до пяти шагов. Держась  за коляску, может идти, пока
коляска не упрется в куст или дерево. Начинает вопить и трясти коляску. Если
ему  не  мешать,  то  он  обходит коляску и  толкает  ее  в  противоположном
направлении. Падает, встает, толкает, снова падает - и крутится вокруг своей
сидячей  повозки  долго, командуя ей, как  лошади,  звонким  голосом. Комары
зверствуют в лесу. Помылся в  душе, поужинали. И легли спать. Утром, в 4-30,
вставать на работу.
     22-30. Наконец-то разразилась гроза! Льет дождь.  Лупят молнии. Хорошо.
Дождь  сбивает  суетный  ритм жни, дает паузу. Можно никуда  не  спешить -
дождь...
     Весь  день парило. Ранним  утром, когда  ехал на электричках,  наблюдал
густейший  туман  - сначала на Карельском перешейке, а  потом и на  полях  в
гатчинском направлении. Мощная картофельная ботва и сые капустные листья -
армия наступала на железную дорогу- по-шпионски выглядывали  тумана только
около насыпи. Остальное войско бесшумно продвигалось в дымовой завесе.
     Электрички гудели и боялись разгоняться.
     Опоздал на дежурство.
     Кулибин  вчера  прочитал мои поделки:  "Должность", "Смерть негодяя"  и
"Записки книгонелюба". Сказал, что можно печатать. Я сомневаюсь.
     Володя был удивлен, что  у меня в  запасе есть  материал. "Как в  такой
тоске еще можно писать? - спросил. - У меня от всего уши вянут".  Вид у него
вялый. Большой вялый мальчик, похожий на Маяковского. Только лицо доброе.
     11 августа 1982г.
     Стоял  в очереди  за камбалой  в магазине  "Океан". Очередь на  час, не
меньше. Разговоры,  как фаршировать  щуку,  судака и прочая дребедень. Успел
прочитать половину книги.
     Подошли мужчина с  женщиной, попросили у продавца без  очереди. Скорбно
показали всем фиолетовое свидетельство о чьей-то смерти.
     - Мы, - говорят, -  с похорон. Очень камбала нужна. - И долго выбирали,
придирчиво перекладывая ледяные доски.
     А потом меня чуть не задавила машина "Жигули" на площади Мира. Точнее -
она  пугнула  меня  вгливым  сигналом,  когда  я,  задумавшись,  переходил
Садовую,  и  я  испугался:  в  одно  мгновение  перескочил    благодушного
состояния в блкое  к шоковому. Почувствовал, как  у  меня сполз вн рот и
дрогнуло все тело.  Лицо тоже дрогнуло.  Стало  неловко.  На меня зло глянул
водитель.   И  иронически   -   прохожие,  обернувшиеся  на  сигнал  машины.
Фотографическое мгновение я пребывал в шоке, потом дернулся и отпрыгнул.
     Утешало  только то, что я  быстро оправился от испуга. Пульс  почти  не
менился. Дыхание тоже.  Очевидно, не успел  как следует испугаться. Я  нес
целую сетку дешевой камбалы  и помидоры с огурцами. И еще укроп  с чесноком,
которым меня угостил Дима Вавилов, водитель с технички. Вез своим на дачу.
     Странно, но к своим 33 годам я первый раз в жни испытал  паралующий
страх, от которого даже рот сползает.
     Почему-то не люблю цыганские ансамбли. И от самих  цыган не в восторге.
Что находил в них Пушкин? И когда проносилась фраза - "А теперь к цыганам!
Гони!"? Может, мы неправильно понимаем реалии быта того времени? И фраза эта
была  сигнальной,  как  свидетельство  сорванного тормоза? Как  добровольный
отказ от норм этикета под  влиянием выпитого? Куда пьяный дворянин поедет? К
возлюбленной даме неловко. А по бабам тянет. Куда податься? К цыганам!
     Недавно  появились цыганские  варьете. А  сегодня прочитал  на  афише -
"Цыганское Шоу"! Уписаться можно...
     Дед по матери - Александр Николаевич Бузни - был молдаванином.  Об этом
я узнал уже  после смерти родителей. Мне прислала его послужной список вдова
дяди Бори, с которым я единожды виделся на похоронах тети Веры в Тамбове,  и
с  которым имел короткую переписку. Дядя Боря тоже вскоре   В послужном
списке  1932  года  я и  обнаружил национальность  деда  -  молдаванин.  Год
рождения - 1860. В семье никогда об этом не говорилось.
     Цыгане, молдаване, конокрады... Но  песни слов не выкинешь. Надо жить
с тем, что есть.
     Отец  рассказывал, что мой дед был  послан учиться на деньги  сельского
схода и закончил Киевский университет. Был заведующим  губернской химической
лабораторией  в  Тамбове,  дружил  с  Мичуриным. После  смерти  Феликса  Эля
передала мне два научных дневника деда, исписанные черными чернилами. Почерк
- умительный!  На  фотографии  он с  бородой и в  сюртуке.  Сад у него был
огромный. Уже  при Советской власти дед был  профессором  химии в Тамбовском
педагогическом  институте.  Я дважды бывал  в  его доме - в раннем  детстве,
холодной  зимой, когда мы с матерью и Надеждой ездили погостить к тете Вере.
Тогда мы стояли в Москве длиннющую очередь в Мазолей, там еще лежал  Сталин.
И лет десять назад был, тоже зимой, когда ездил на похороны тети Веры.
     Помню еще, что тетю Веру отпевали в церкви и клали ей на лоб ленточку с
надписью  на  церковно-славянском.  Того  дома  и  сада  уже  нет   -  стоит
девятиэтажка. Мать говорила,  что дед был очень  строгий и сдержанный. И еще
она  вспоминала,  как  отец  брал  ее  к  Мичурину  в  Козлов,  и  там  была
дрессированная лягушка.
     Если  допустить, что  по  отцу мы   литовцев, то  формула моей крови:
четверть  литовской + четверть  молдавской + половина русской (по бабушкам).
Но  отец вполне  мог  быть и  греков: смугловатый, с буденовскими усами...
Самое  удивительное,  что  в   семье  никто  никогда  не  вел  разговоров  о
национальности предков. Русские мы,  и все тут. Вот - в паспорте записано. А
теперь и спросить не у кого.
     Заказал  в библиотеке по МБА  журнал  "Литературная  учеба". Интересный
журнальчик. Нашел много полезного для себя.
     Попадаются незнакомые  слова: синкретм, характерология,  цикличность,
полифония.
     Часто упоминается  Владимир  Маканин, молодой  писатель. Не  читал,  не
слышал.
     Опять   незнакомцы:   рудиментарно,   "Проза   написана   маскирующимся
профапом", мовм?
     Без  словаря иностранных слов  русской литературы  не  понять.  Мудрено
пишут; но интересно.
     "Писатель  должен сделать два  конца  пути: путь к читателю и  путь  от
читателя".
     "Надо чтобы мыслей было больше, чем ненаписанных повестей и романов".
     "Путь   к   вершинам   писательского   мастерства   устлан   страницами
ненаписанных книг".
     Вопрос, который  следует задавать самому  себе при  писательстве: "Ну и
что?.."
     Слово  не  только  передатчик  смысла,  но  и  проводник  эмоциональной
энергии. Важен ритм. Об этом я догадывался давно.
     13 августа 1982.
     Вчера в  электричке встретил Джексона. Столкнулись с  ним на  выходе, в
тамбуре. Джексон  грустный - поход на байдарках сорвался. Я вспомнил, как мы
с ним перевернулись в байдарке. Пару лет назад.
     Похоже, взаимная привязанность  кончилась.  Или временно остыла. Пили и
гуляли мы с ним лихо. Делили радости и невзгоды. Больше - радости.
     Придумалось название рассказика: "Джексон, с которым мы перевернулись в
байдарке".
     17 августа 1982. Дежурю в ОТХ.
     Утром встретил Сашу Турцева - предс.  2-го отряда. Спросил его - почему
он   так  беззаветно  заступается  за  Голубкова  (пана-спортсмена,   предс.
спортивной секции,  бывшего преподавателя  института Лесгафта.)  "Он хороший
парень,"  -  ответил  Турцев. - "Этого  мало, -  сплюнул я. -  Нужно  еще  и
работать. Пока я не вижу ничего хорошего. Если судить по делам".
     Дел - действительно, никаких. Спортплощадка стоит - привезли только две
"Татры" гравия вместо того, чтобы сначала защебенить. Баскетбольные столбы и
щиты даже  шкурить не  начинали, когда  красить будут? Парень он хороший. Но
вставят нам с этим хорошим  парнем одинаково.  Мне  даже глубже.  Его зам  -
мастер спорта по гребле  М.,  ходит в галстуке и белой рубашке по  окрестным
бабам, а лето уходит - спортплощадку будем сдавать под осенними дождями.
     Саня Турцев похож на шофера-дальнобойщика:  кожаная куртка,  рубашка  в
клетку, фиксы, залысины, руки-грабли открыты для объятий. Когда он  в первый
день срока прибыл  на "химию" и  среди ночи ввалился в  квартиру с чемоданом
коньяка и,  включив  свет,  завопил: "Братва!  Будем  жить  дружно!", Валера
Апрышкин, бармен   "Астории",  решил, что спокойная жнь кончилась и быть
беде  и  мордобоям.  Но  ошибся. Сашка,  бывший экспедитор  завода "Арарат",
оказался мужиком смекалистым и дельным.
     Валерка Балбуцкий  приехал  вчера в казарму  в сопровождении соседа  по
дому. Вид у соседа бомжовский. Валера пропил за выходные почти всю получку с
гопниками. У них на деньги нюх. (А хотел купить приемник). Я представил, как
идет Валера, пахнущий получкой, а с  ним  - толпа бомжей,  облепив его,  как
мухи. Он  пошатывается. И дал ему кличку  Король  бомжей. Всем  понравилось.
Смеялись.  Валера   тоже.  Стали  вспоминать,   какие   суммы  и  при  каких
обстоятельствах пропивали.
     Есть  книги, которые читать интересно. А есть, которые престижно иметь.
Таинственные названия. Авторы с редкими и  красивыми именами. Пусть ни черта
в  ней нет, но как звучит!  Братья Гонкур,  напр Да я их "Ласерте"  без
хлопков  двери  и  не осилил бы, заснул. А  как  хотелось  прочитать,  когда
услышал название и автора.
     - Укропа не видел?
     - Не видел.
     - Вот, сука, дал ему трешку и теперь жди.  Появится, скажи,  что  я ему
глаз на жопу натяну!
     - Непременно.
     19 августа 1982г. 6 часов утра.
     Спал плохо. Мешали комары, милиция, собака Микки и обстоятельства.
     Жена водителя Цветкова приехала в  2 часа ночи с милицией - разыскивать
мужа.  Увидев  милицию  у ворот, я,  естественно,  не  обрадовался. Но и  не
испугался. Чего мне?
     Испугались комары. После ухода милиции долго не показывались, прятались
молча по углам.
     Теща называет меня на "вы". Привычка общения со студентами.
     20 августа 1982.
     Вчера наша электричка сбила около переезда мужчину на мопеде. Насмерть.
     Я читал  "Фауста". Электричка  остановилась.  Никто в  вагоне ничего не
видел и не слышал. Сидят спокойно,  молчат,  переговариваются. Я зачитался -
нахожусь  в  другом мерении.  Через  некоторое  время стали выглядывать  в
открытые форточки. Причина остановки  не  ясна.  Я услышал мужской голос под
своим окном. Выглянул. Под кустами лежит мопед  и мужчина. Над ним склонился
лысый машинист. К моему окну хлынул народ.
     Я взял книгу, портфель и перешел в соседний вагон. Голоса зрителей были
возбужденные. Поддатый  мужик спрыгнул   вагона и звал жену:  "Дуся, Дуся,
слезай,  посмотрим!"  Было слышно, как окривевшая  Дуся зовет его  тамбура
обратно, сама боится и его пугает возможным уходом поезда.
     По динамику  позвали врачей. Они и констатировали смерть.  Царство  ему
небесное.  Эта весть  разнеслась по всем вагонам. Зашипели  тормоза и двери.
Завопила Дуся.
     Чужая  случайная  смерть  - некоторые  смотрели  на нее  во все  глаза,
толкались. Девчонка лет двенадцати сияла вся, так и ела  глазами  покойника.
Некоторые нахмурились, вышли курить в та Женщины сочувственно вздыхали,
обсуждали трагедию, вспоминали аналогичные случаи.
     Было   неприятно.   Мелькнули   в   голове  всякие  мысли,  ассоциации,
воспоминания.  Представил, что  родственники погибшего еще ничего не  знают,
заняты  своими  делами, и что будет, когда узнают... Хотелось,  чтобы  поезд
скорее  пошел. И  мы простояли  недолго. Откуда-то взялся милиционер, что-то
записал, и поехали.
     Да! Пьяный мужик в этом эподе матерился так: "Да вот же он, мать  его
так,  дохлый лежит. Ясное дело,  что дохлый! Синий весь". Мертвец и  в самом
деле был почему-то густо-синий. Может, тень от кустов?..
     Вчера  заехал на  Комендантский  аэродром и  увидел на  кухонном  столе
письмо, адресованное Татьяне. Без обратного адреса, но с подписью-закорюкой.
Подумал,  что письмо  насчет  квартиры,  уплаты  электричества или телефона.
Вскрыл. Письмо на одном листе. От ее друга. Пишет откуда-то  командировки,
сожалеет, что  все  получилось так,  как он  и  предполагал.  Встретиться не
удастся. Вспоминает ее глазки, ножки и т.п. Тысяча поцелуев.
     Неловкости  от  заглядывания в  письмо бывшей  жены  не  испытал.  Была
неловкость иного рода - что теперь делать?
     Отослал это любовное  послание Татьяне  в  Мурманск со своим  письмом о
квартирном вопросе и отдельным письмом для Маришки, которая скоро вернется с
юга. Объяснил.  Извинился. Думаю,  Татьяне будет  приятно,  что  я  прочитал
письмецо. "Когда я вспоминаю твои глазки...".
     Приехал к своим  на дачу и вечером, когда пошли с Ольгой прогуляться на
озеро,  рассказал  про письмо. Ольга почему-то смеялась конфузливо.  А потом
молча улыбалась. Иногда беззвучно тряслась от смеха. Не поймешь этих женщин.
     Сегодня весь день  был занят воплощением  продовольственной программы в
жнь
     Делал тестю с тещей короб для грядки -  ошкуренных бревен. А потом  и
саму грядку - засыпал  торфяную  землю, мешал с дерном, жег костер для золы.
Стемнело, огонь костра увлек, на  стене дома заплясали тени, я носил и носил
хворост, высохшие сосновые лапы и угомонился  только к ночи. Максима держали
от огня на расстоянии, и он кидал  в костер шишки, приговаривая - "Оп!" Днем
ходил с ним гулять. Все ждут грибы, но в лесу пусто.
     Живу,  как  разведчик-нелегал.  Казарма  давит  и держит  в  постоянном
напряжении.  Даже  здесь,  за  сто  километров от нее,  расслабляешься  лишь
наполовину.
     Но нет  худа  без добра.  На  прежних своих работах  я тоже держался  в
напряжении, должен был  соответствовать: званию советского инженера,  званию
советского аспиранта, советского преподавателя. Мне бы  и в голову не пришло
отказаться  от  своего статуса и  пойти дежурить механиком  в гараж  - сутки
через трое  Я  даже  не  знал,  что  существует такой график  работы.  Можно
сказать, что на "химии"  я узнал, что такое свобода. Для того, чтобы узнать,
что такое свобода,  ее нужно потерять.  Это во-первых. Во-вторых, я свободен
от своего прежнего статуса и боязни  его подпортить или потерять - я его уже
потерял. И едва ли захочу вернуть.
     21 августа 1982г. Дежурю в ОТХ.
     Вчера с Ольгой поговорили, что недурно бы  попробовать сделать  вино 
черноплодной и  рыжей  рябины,  рецепт  которого мы  обнаружили  в книге  по
садоводству.  Но нет подходящей  посуды для этого  грандиозного  проекта.  А
сегодня утром на Варшавском вокзале, когда я забрел на запасные пути (туалет
был закрыт), пьяный мужичок предложил мне  20-ти литровую бутыль -под хим.
реактивов. Сторговались за рубль.  Знатная бутылочка. Широкогорлая, с черной
винтовой пробкой. И кто это устроил? Господь Бог или нечистая сила?..
     Шофера притащили  мертвую беременную змею. Или ужа? Сняли с нее шкуру и
достали    живота  восемь  змеенышей.  Клубком.  Маленькие,  как  дождевые
червяки. Лежат в рядок под моими  окнами. Микки  обнюхала их и отошла, урча.
Прикасаться к ним нет никакого желания. Может, крысы ночью утащат?..
     За весь день написал  только  три эпода  для  "Записок  книгонелюба".
Гнетет  безденежье.  Кулибин уехал. Микки  делает  вид, что сторожит  гараж.
Тявкает и косится на мои  освещенные  окна.  Ворота закрыты. Пьяных  забрала
развозка.
     25 августа 1982г.
     Перевез Ольгу с Максимом с дачи.
     Закрыли Колю Максимова. Его Наташка написала участковому заявление, что
он  не  дает  ей  житья,  ревнует,   дерется,   приезжает  в  самоволки   
спецкомендатуры  и  все  такое  прочее.  Просит   милицию  защитить  ее   от
осужденного  Максимова.  Копию заявления  переслали  в 5-й отдел  Управления
исправительно-трудовых  работ.  Оттуда  с   грозной  резолюцией  спустили  в
комендатуру. Это поведал нам отрядник. Ему  тоже  попало за  слабый  надзор,
получил выговор в личное дело.
     Колю  взяли после  вечерней  проверки.  Нарушения  в комендатуре у него
были, но не смертельные - до зоны было далеко. И вот такой  Опять -за
баб!..
     Коля  говорил,  что  Наташка  обещала  пожаловаться  участковому, и  он
подозревал, что  она спит  с  ним.  Коля ее  со  всеми  подозревал,  даже  с
матросами  в  порту, где  она  работала тальманом. Однажды  его  насторожили
червонцы в  ее  сумочке, которые пахли мазутом. Коля рассуждал, что матросы,
вернувшиеся  дальних рейсов, трахали ее прямо при  разгрузке судна в порту
и расплачивались теми пахучими червонцами.
     Устроился на халтуру - на склад макулатуры, прессовщиком. Сбылась мечта
идиота.
     Читаю  Болеслава  Пруса, поляка. О нем  похвально упоминалось  в  "Лит.
учебе". Великолепно пишет.  Как  ему удается  -  еще не разобрался. Захвачен
сюжетом, повествованием, самим процессом чтения.
     Вчера  первый  день  работал  на  макулатуре.  Интересно. Тяжеловато  с
непривычки.  Берешь   кучи охапку  книг  и швыряешь  в металлический  куб.
Включаешь пресс, и он трамбует. И т.д. Отвлекаюсь от работы, чтобы полистать
журнал или  книгу. Старые рабочие говорят, что это поначалу. Потом, дескать,
привыкнешь швырять и швырять все подряд. Заработок дороже.
     Легенды про находки  денег и  драгоценностей в книгах. "А вот одна баба
вырезала в страницах углубление и прятала туда от мужа кольцо с бриллиантом,
подаренное  полюбовником.  А  потом померла, никому ничего  не  сказав. Дети
книги в макулатуру отнесли..." - " А один гатчинский нэпман золотые червонцы
таким   манером  прятал.  Ребята  в  прошлом  году  нашли.  Все  под  чистую
пропили!.."
     Я  нашел "Приключения  Тома  Сойера"  на  немецком  языке,  данные  в
Германии в 1927 году.  Готический шрифт, тисненый  переплет.  И листик клена
между  страницами.  Стал  размышлять, как  она попала  в  Гатчину?  И  сразу
представил себе, что привез ее с собой немецкий солдат. Или ему прислали  
дома.  Или в  отпуск ездил и захватил, вложив  меж страниц листик   своего
сада. И его белокурую сестру представил, которая могла  прислать весточку 
дома... И стоял тот солдат постоем в  частном доме, держал книгу на полочке,
вместе  с  фотографиями родных, а потом  убили его  или просто  оставил  при
отступлении  книгу...  И снесла ее  хозяйка квартиры  в  чулан,  где  она  и
пролежала до макулатурной лихорадки...
     В космос запустили еще троих. В том  числе женщину - Татьяну  Савицкую.
Мужики в  гараже убеждены, что космонавтам поручено  провести  эксперимент -
будут делать ребенка в невесомости.  А что? Не знаю о намерениях  ученых, но
подобные мысли,  думаю, приходят в голову  космонавтам. Три месяца крутиться
на орбите без женской ласки.
     Долго обсуждали эту  тему. Некоторые склонны думать,  что перед полетом
всем сделали специальные уколы  - чтоб  ни-ни, не посрамили честь  советских
космонавтов. Выдержка и еще раз выдержка. Большинство  участвующих в диспуте
считают, что  просто так  женщину в космос не  пошлют. Есть у ученых  тонкий
расчет  и  научные  соображения.  Только  почему  послали  тройку,  любовный
треугольник?
     - А чтоб держал  в невесомости!  -  под  общий смех  заявляет ремонтник
Валя. - Ассистент, трах-тарарах!
     Идут  теоретические выкладки и  ссылки на  богатую  практику участников
форума...
     2 сентября 1982г. Дежурю в ОТХ.
     Статьи  Горького: "О  начинающих  писателях".  "О  том,  как  я  учился
писать". "Письма начинающим литераторам".
     Сергеев-Ценский: "Талант и гений" - о писательском  мастерстве. Найти и
прочитать!
     "Ценский"  -  потому, что он родом  Тамбова, где  река Цна. В Тамбове
познакомились  и  поженились  мои  родители.  Отец  был эвакуирован  туда 
Петрограда вместе с детским домом, в котором его мать работала воспитателем.
     Андрей  Платонов -  русский  писатель. "Лит. учеба" часто ссылается  на
него. Пока не нашел. Кто такой, что написал?
     Вчера вернул после редакционной правки в "Науку и религию" свой рассказ
"Наука  предсказаний".  Мне их правка не  понравилась.  Непрофессионально. В
четырех строках подряд вставлен мертвый  глагол "был".   стилистические
казусы.  Позвонил по  телефону редактору. "Срочно!  Срочно!  Никаких  больше
правок! Иначе  рассказ  снимаем". Пришлось согласиться.  Остался  неприятный
осадок. Вначале они меня  правили,  затем  я их.  Написал  полторы  страницы
замечаний.  Так себе рассказик. Сделал за один в Два раза перепечатал и
отослал. Это было в мае. Сейчас бы такой халтуры себе не позволил.
     Мой первый рассказ  под названием "Божья помощь" был напечатан именно в
"НР",  десять лет назад. Мне было тогда двадцать два  года, я ходил  в белом
плаще и каждый день менял рубашку и галстук. Не потому, что такой чистюля, а
чтобы цвет рубашек был разный. Форсил.
     6 сентября 1982г. Дежурю в ОТХ.
     Вчера Максимка пошел вполне самостоятельно.  Это было на даче, на "69-м
км". Прямо-таки бегает.
     Дед-чухонец  приносит  по  утрам  холодные морозные яблоки,  от которых
ломит зубы.  Я пою его крепким горьковатым чаем. Яблоки-падалицы,   своего
сада.  Дед кормит ими поросят. Деду идти 15 км на работу, и он жалуется, что
мерзнут руки. Особенно мерзнет большой  палец  правой руки -  раненый. Эмиль
Лиски, служил переводчиком на  Карельском фронте. В  будке тепло. Мы  курим,
пьем чай и разговариваем.
     Дима Вавилов, водитель  технички, подкармливает  меня, а я  - его. Чай,
пирожки, ватрушки. Огурчики, зелень с огорода, домашний квасок.  Ему 50 лет.
Ругает жалующихся на жнь. Все им, дескать, не так. То платят мало, то жена
не  дает, то теща  вредная попадется. А чего от жни  хотят  - объяснить не
могут.
     -  Я начинал  свою семейную  жнь с гимнастерки.  А  детство  прошло в
кирзовых  сапогах 42-го размера. Ты меня  в жни уже ничем не  удивишь и не
испугаешь.
     Пацаном  был  под  немцем  -  здесь,  в  Гатчине.  Сидел  -  Московский
Университет строил. На работу с овчарками водили. Спереди автоматчики, сзади
автоматчики. И  по бокам автоматчики. Рассказывал, как два зэка  пытались на
листах фанеры улететь со стройки. Один разбился, второго поймали.
     "Я  могу с  алюминиевой  кружки наесться, напиться и счастлив буду. Мне
много не надо -  свой огород, банька. А раньше ходил в дальние рейсы, деньги
неплохие зарабатывал.  Друзья,  компании, водочка... А  пропади она пропадом
такая жнь. Сел на техничку. Неделю работаю, неделю дома. Огород,  рыбалка.
Зачем  мне это добро - смотреть, сторожить,  протирать. Тьфу!  Машина  есть,
лодка  есть  - сам себе  хозяин. Нервы  спокойнее, ни от кого не зависишь...
свезу тебя к себе - в баньке попаримся, кваску выпьем. Недалеко, около
аэродрома..."
     Вчера  закончилось  мое  председательство  в  Совете  общежития.  Будет
настроение, опишу все подробнее.
     9 сентября 1982г. Дежурю в ОТХ.
     Читаю Н. Асеева  "Зачем и кому нужна  поэзия". Очень  интересны разделы
"Современники" и  "Воспоминания о  Маяковском".  Есенин, Хлебников, Светлов,
Саянов.
     Припоминаю, что Маяковский говорил: "Если  есть  на Руси поэты, это я и
Вася Асеев". Раньше Асеева не читал. Жаль.
     Велемир   Хлебников.  Его  деление  людских  характеров,  способностей,
устремлений на обретателей и приобретателей. "Председатель земного шара."
     "Лит.  учеба"  упоминает  "40-летних":  В.   Крупина  Киреева,  В.
Маканина, А. Курчаткина, А. Проханова. 

Найти и прочитать

!
     "Мысли и язык",  А. Потебня.  По этой  книге  учился Асеев. Обязательно
найти! Чую - это то, что мне необходимо. Чую!
     От грузовика  с досками шел  теплый сладковатый  запах. Такой приятный,
что я несколько раз за  вечер подходил  и нюхал.  Доски привезли  с  дальней
лесопилки, и  грузовик  на  ночь  поставили у  забора  -  поближе  к  нашему
вагончику. Плавный запах...
     11 сентября 1982г.
     Сигнал тревоги,  передаваемый органами гражданской обороны по телефону,
звучит  в этом  месяце так: "Глухая  свирель".  Этот сигнал знаем только мы,
дежурные  механики.  Мы  расписывались  за него  и  проходили инструктаж. По
получению  этого  сигнала  деж. механик должен поставить на уши  руководство
гаража и  всех шоферов. В  нашей  будке  висит специальная  схема,  как  это
сделать.
     Сегодня  в  полночь,  услышав  по  телефону  зловещую фразу,  сказанную
строгим голосом, я не испугался. Я только пожалел, что это  случилось в  мое
дежурство.  Мгновенно  представил,  как буду сейчас  крутить диск  телефона,
звонить, объяснять, ругаться, поднимать с постелей сонных людей, выслушивать
их ответную ругань и волноваться.
     - Ваш номер телефона для проверки, - сказал я ответную фразу.
     И тут  же  узнал голос  сменщика  - Игоря  Шпигеля.  Он рассмеялся,  не
выдержав розыгрыша до конца.
     В прошлом месяце сигнал тревоги звучал тоже вполне  зловеще - "Холодная
печь".
     Позывные на телетайпе: Феодал, Рубин, Агат.
     Микки ночью  сачковала,  уклонялась  от своих сторожевых  обязанностей.
Думаю,  для  острастки  написать  на   нее  рапорт.  Пусть  проведут  с  ней
воспитательную работу.
     И комары с недобитыми мухами спать мешали. Кому бы на них нажаловаться?
     17 сентября 1982г.
     Сегодня год, как я в Коммунаре. Если по  полной программе, то осталось,
2 года, 731 день (1982 год - високосный).
     21 сентября 1982г.
     Дежурю в ОТХ.  Приезжал Кулибин. Посидел за меня  на вахте  три часа, я
съездил  в  комендатуру,  показал  больничный  лист,  сказал,  что  хожу  на
процедуры.  Отпустили  болеть  с ногой  домой.  Проследил, чтобы  в  журнале
проверок сделали отметки - б/л.
     Вернулся    отпуска  Валерка  Балбуцкий. Его  откровения  с  милицией
обошлись  всем нам дорого.  Генку сняли с дежурства на вахте общежития, и он
до сих пор  без работы. К тому  же потерял трудовую книжку. Меня Кашин вывел
  председателей  Совета  общежития.  Махоркин  все   еще  болеет,  и  я  в
подвешенном состоянии - без общественной работы, которая нужна для УДО. Жить
с  Валеркой  в одной квартире  не можем. Предложили ему искать себе  другую.
Объяснить свое предательство он никак не мог (он рассказал подробности нашей
выпивки  во всех подробностях  и написал объяснительную). Его стыдил  Генка.
Валера  сидел   на  кровати,  понурив  голову:  "А   я  чего?  Я  ничего..."
Прикидывался дурачком. Мне было стыдно за него...
     А  дело было  так. В пятницу Коля  Лысов выставил две бутылки по поводу
своего дня рождения. Маршрутки уже были на руках, и мы выпили на скорую руку
всей  квартирой, собрались  разъезжаться. Коля говорит: "Занять бы червонец,
выпили бы еще  в  Павловске, в привокзальном  буфете. Я  в следующую пятницу
отдам, у меня получка". Денег ни у кого нет. "Сходи, Димыч, в сорок  третью,
пока ребята не уехали, у Сашки Трубачева  есть, он сегодня получил.  Тебе он
даст". - "Точно отдашь в пятницу?" - "Точно, точно, - говорит  Коля. - Кровь
 носу,  отдам.  Я угощаю".  Мне  уже тоже захотелось  продолжить.  Я занял
червонец у молодого Саньки до вторника. Он третий месяц в комендатуре,  дома
маленький ребенок, жена не работает. Погрустил, но дал. Зашли в  Павловске в
буфет, выпили пива, бутылку водки, разъехались по домам.
     В следующую пятницу, после дежурства я специально заехал в комендатуру,
чтобы отследить отдачу денег.  Коля пришел с работы дунувший и стал темнить.
Я, дескать, сам отдам, это парень  моего отряда, мы с ним разберемся сами.
Я напомнил, что деньги занимал я. Парень ждет.
     - Ничего, ничего, - махнул  рукой Коля и пошел  на кухню. - Разберемся.
лучше, выпьем, у меня есть.
     Мы были в квартире вдвоем. Пить я отказался. В кармане у меня - рубль с
мелочью.
     - Коля, не увиливай! Ты обещал сегодня!
     Коля  хлопнул стопочку и пустился в рассуждения,  что этот Сашка должен
ему в ножки поклониться, потому что он отпускает его домой, хотя у него есть
грешки и  все  такое  прочее.  Я  понял,  что  он  хочет  замотать  должек и
проехаться на  дармовщинку. Поставил ему ультиматум: если  сейчас не выложит
червонец, получит по морде.
     - А пошел ты!.. - был ответ. Зря он так сказал.
     Я надел кожаные варежки на меху, позвал Колю в комнату.
     - Отдашь?
     - Хрена!
     Я  несильно  двинул ему  прямым  в нос. Коля отшатнулся к столу у окна,
полилась  носа кровь. Он завопил  и схватил электрический  утюг со  стола.
Выставив  его перед собой, побежал на меня. Я ушел  в  сторону и  встретил с
левой. Он,  гнида, стал  вопить еще громче. Кровища  носа хлестала, как 
поросенка.  Тут  пришел Валерка,  а вслед  за ним  Генка  забежал с вахты за
сигаретами. Коля  вопит, весь  пол  в  крови,  он  порывается  выскочить  на
лестницу. Я не пускаю. Мужики хлопают глазами.
     - Отдашь червонец?
     - Помогите! - орет Коля. - Убивают! - Стены тонкие - все слышно.
     Опять хватает утюг - я ему добавляю. Генка ушел - разберетесь сами.
     Потом ушел и Валерка.  Коля успокоился,  отдал червонец, я заставил его
замыть  пол. Выбросил вымытые  от крови  варежки в окно,  за  блкий з
Спустился  этажом ниже, отдал  пареньку деньги. У Коли разбита  губа, распух
нос,  шатаются  передние зубы.  Один он вытащил  и стал  стыдить меня - вот,
дескать, -за  червонца я ему зуб выбил, увечил, не по-людски поступаю...
Я сказал, что не -за червонца. Коля всхлипывал и причитал, как баба. Потом
пошел, дурак, к Генке на  вахту и продолжил  свои  жалобы. У  ментов ушки на
макушке.  Генка погнал его - не рисуйся тут. Коля вернулся, забрал остатки в
бутылке и ушел куда-то. Я, злой, как черт, поехал домой.
     Через  пару  дней  Кашин  на  Совете  общежития  предложил  мне   сдать
председательские дела. Без объяснения причин. Генка по своим каналам вызнал,
что  Валерку вызывали в спецчасть и  тот  дал, дескать,  показания  со всеми
подробностями. Лысов  же,  клялся  и божился, что никому  администрации не
жаловался. Попросил у меня денег на вставку зуба. Зуб у него почему-то лежал
в  тумбочке. Генка  сказал,  что  зубы  у  него и  раньше  шатались,  как  у
цинготного, он даже мягкое яблоко кусать не мог. Запрошенных денег у меня не
было, и  я выставил Коле две бутылки водки  - мировую.  Пить с ним  не стал.
Коля удовлетворился. Зуб  больше  никому  не  показывал.  Вот тебе и клятва:
"Кровь  носу - отдам"...
     Позвонил Ольге  домой. Она обрадовала: приходили за мной  милиции, по
информации на розыск. Дескать, ваш муж сбежал со строек народного хозяйства!
Ольга  объяснила, что я на больничном, но сегодня попросили выйти на работу.
Я на работе. Написала  участковому  объяснение. Я позвонил в  комендатуру на
вахту. Сказали, что должны дать отбой. Ошибка...
     Мать их так и разэдак! На гору семеро тянут, а вн и один спихнет.
     25 сентября 1982г. Дежурю в ОТХ.
     Гонки,  гонки,  гонки.  Сплошные  ежедневные гонки.  Комендатура,  дом,
работа.  Работа, дом,  комендатура.  Дни  недели  не имеют ко  мне  никакого
отношения. У меня вахта по скользящему графику. Сутки - вахта, сутки - дома.
За те сутки,  которые дома,  надо успеть съездить в комендатуру и отметиться
или как-нибудь обставить свое  отсутствие. Надо помочь  Ольге. Надо  поспать
час-другой. Надо поесть. Хочется пописать. Поиграть и погулять с Максимом.
     Брал больничный - думал,  будет легче, отпадет необходимость появляться
в  комендатуре.  Она  отпала.   Но   посещения  поликлиники  через  день   с
идиотическим  ожиданием врача оказались ничуть не лучше.  Еще этот  дурацкий
розыск.
     Вчера  ждал:  приедут  или  не  приедут  за мной   милиции?  На руках
больничный лист, но  все  равно неприятно. Спокойно почувствовал себя только
после 23 часов. Закон запрещает после  этого времени без специальных санкций
вторгаться в жилище советских граждан. А я советский гражданин.
     Первая советская атомная бомба была взорвана на полигоне в 7 часов утра
29  августа 1949 года. Я и наша  атомная  бомба  - одного  года рождения.  Я
родился на макушке века.
     Погода испортилась. Льет дождь. В  Осень.  Лес зажелтел, некоторые
деревья так и вовсе желтые. Ветер рвет с них листву. Швыряет в лужи.
     Взял на дежурство пишущую машинку. Хочу наверстать упущенное за неделю.
Сейчас 18 часов,  но за работу еще не брался. Во время непогоды наш вагончик
- как оазис в пустыне. Водители ждут  развозку, курят, греются. Я включил  в
соседнем  кабинете   телевор  и  предложил  им  посмотреть.  Пошли.  Через
пятнадцать минут вернулись - холодно, печка не  работает,  стекла в форточке
нет.
     Я грею  на плитке картошку  с куском  минтая, хочу поесть, но при них -
голодных и  замерзших  - кусок,  естественно, в горло  не полезет. Остановил
въезжающий в  ворота автобус и отправил  на  нем  всех.  Когда  нет  высшего
начальства, дежурный механик начальник.
     Только открою эту тетрадку, напишу  два слова, как является кто-нибудь.
Есть поддатые. Предлагают выпить. Нет, спасибо. Завязывать,  так завязывать.
Как писал Юрий Нагибин - русскую литературу создавали трезвые головы.
     Грею на плитке миску с Ольгиным вегетарианским  овощным супом. Отличный
она варит суп по маминому рецепту. Умница. К нему припасена веточка петрушки
и полголовки чеснока (Дима Вавилов угостил). Чеснок сочный и  особенный. Вся
головка целиковая, без  разделения на зубцы. Обнаруживается, что нет большой
ложки. Кто-то увел. Придется есть суп чайной.
     Написал и отпечатал юмореску "Психотерапия". Мне нравится.  По  крайней
мере - смешно.
     26 сентября 1982г.
     Я уже в комендатуре. Прошел проверку, собираюсь ложиться спать. Сегодня
после дежурства  смотался домой,  и мы с Ольгой съездили в зеленогорский лес
на несколько часов.
     Вместо  Коли  Максимова к  нам в  квартиру  поселили  паренька  - Сашку
Померанцева, 3  года. Работал фотографом  в  НИИ, пропил что-то   казенной
фототехники. Интеллигентного вида, небольшого расточка, очки.
     3 октября 1982г.
     Второй день в отпуске, но пришлось выйти на дежурство за Славку
     Вчера были у Эли. Там собирались все наши. Сестры, их дети. И Татьяна с
Маришкой.
     Ольга не поехала, узнав, что будет Татьяна. Та в свою очередь вела себя
подчеркнуто-непринужденно, много хохотала, и  мне показалось, что моя химия,
мое нынешнее  угнетенное состояние  ей в радость:  вот, дескать, муженек мой
бывший, я то весела и свободна, а ты в дерьме.
     Под окнами ходит  черная, как  копировальная бумага,  ворона. Она ходит
медленно  и  важно.  Торкается  в  воздух  головой.  Похожа  на  человека  с
завязанными за спиной руками.
     5 октября 1982г.
     Начал читать  В. Маканина. Прочитал два рассказа. Симпатично. Но  не  в
прямом  смысле. В прямом смысле -  тяжело на  душе  после них,  но поэтому и
хорошо.
     9 октября 1982г.
     6 октября ездили на Северное, к Валере.
     Джексон поехал  со  своей  новой  знакомой.  Дура  лет  22-х. Из города
Кировска. Живет в Л-де по лимитной прописке, работает сторожем. Модно одета.
Козочка. Сельский говорок. Капрная, нетерпеливая, как ребенок. Зачем он ее
повез к Валере? Она его знать не знает.
     Ребята на  кладбище  выпили бутылку  водки.  Я не  пил. Потом  взяли  в
Парголово 2  бут. венгерского  вермута  и  стали решать - куда  податься?  Я
пригласил к себе. Мих соглашался. Джексон с козочкой рвались в пивной Я
их понимаю. Там знакомые, мальчики, шуточки, разговорчики. Там не поговоришь
- там поболтаешь. А нам с Михом хотелось продолжить начатый разговор - давно
не виделись.
     Тогда я предложил в мороженицу. Кофе, мороженое. Поговорим. Выяснилось,
что Джексон никогда не  ходил в  такие  заведения,  а  козочка заявила,  что
мороженое не  любит.  И хоть была, как я понимаю, без права голоса  в  нашей
компании,  пыталась  верховодить и  помыкать Джексоном. У  нее получалось  и
получилось.
     Мы с  Михом и  литровой  бутылью  вермута поехали в наш старый  район -
Смольнинский, где достаточно морожениц, а Джексон с козой и второй бутылью -
в пивной бар на канал Грибоедова.
     Мы  посидели  в  кафешке на  углу  Суворовского и 3-й Советской (там  в
четвертом классе  Сашка  Майоров  на спор выпил  пять стаканов газировки без
сиропа) и побродили по улицам, где прошло наше детство. Подошли к школе, где
учились до 8-го класса. Там теперь снабженческая органация. Вспомнили, как
Сашка  Майоров  вылил  после  урока  рисования ведро с водой,  в которой  мы
промывали кисточки, на  дядьку, стоявшего на крылечке  у  квартиры  завхоза.
Говорят,  Сашка  играет  на своей флейте-пикколо в оркестре  Мариинки. Стали
вспоминать, кто  с кем  дрался в  школе. Мих  насчитал пяток одноклассников,
включая меня.  Выяснилось,  что я передрался со  всеми  пацанами    нашего
класса,  кроме  Сашки  Авидона  и  Марика Темкина.  И каких-то  двух клопов,
которые временно учились в нашем классе. Вспомнили, как нарвались на битки в
Парке  Ленина  после школьного бала в Театре Ленинского комсомола. Я там  на
спор пригласил чемпионку мира по гимнастике Наталью Кучинскую. Мих этот спор
почему-то не помнил.
     Нашли глазами карн, по  которому  ходили,  стараясь  не наступить  на
голубиный помет, чтобы не оскользнуться.
     Зашли в школьный  Темно, парень  гулял с собакой. Сараи, по крышам
которых мы бегали на  переменках, снесены. В одном  сараев стоял трофейный
"опель-капитан"  с кожаным откидным верхом, и мы жадно ели его глазами, если
хозяин  выводил его  стойла  и копался в моторе. Иногда  нам разрешали  по
очереди посидеть за рулем. Незабываемый запах бензина, масла, железа, кожи.
     Парень поглядывал  на  нас  и  прислушивался к  разговору. Вполне может
быть,  что  я или  Мих  вручали  ему,  первоклашке,  цветы в  этом  дворе на
торжественной линейке 1-го сентября.  И я подумал, что  если он вырос здесь,
то  надо  спросить  про  наших  учителей,  и  кто преподавал  ему, например,
арифметику и  фику.  Он  и сам,  похоже,  хотел  вступить  в разговор,  но
собака-боксер с фырканьем потрусила  к овчарке на  газоне,  и  он побежал за
ней. Нашли окна  нашего  1  "Г" класса на четвертом  этаже. Вспомнили  Ольгу
Константиновну - нашу первую  учительницу, ребят, девчонок. Хорошо  бы снова
собраться, как в 1974,  десять лет назад. Тогда собирались в моей комнате на
Петроградской,  я  продал  джинсы-колокола  за  50  рублей,  привезенные  
Венгрии, и  органовал костяк  стола -  ждал Ирку  Епифанову. И  она  была,
принесла бутылку рислинга и пластинку  Тухманова - лично мне. Я нес какую-то
умную ерунду, станцевал с ней пару танцев, вел себя сковано, и она ушла рано
- ждали муж и малыха-дочка.
     Зашли во двор дома, где жил Мих. Повспоминали.
     В своем дворе Мих и допил вермут.
     Я посадил его на автобус на Лиговке и поехал домой.
     Я  не пил, но  от  компании и разговоров захмелел вместе с  ним.  Ольга
удивилась, что я приехал трезвый. Еще посидел на кухне и попытался писать.
     10 октября 1982.
     Ездили с Ольгой  в  Зеленогорск. Ходили  за грибами. Странно, но нашли.
Горькушки, финские зеленые сыроежки.
     Максим у дедушки с бабушкой.
     Денек выдался  солнечный, но с прохладцей.  Золотая  осень. Запомнились
сумерки в лесу.
     Солнце  село  за дальний  лес,  а  у  нас,  на горе,  светились золотом
верхушки берез.  Под  ногами  темно,  в  воздухе густеет  мрак, а посмотришь
наверх  - свет, золотистый  свет. Мертвые, угрюмые муравейники. Как  круглые
шляпки дотов. Ходы еще не закрыты, но жильцов не видно.
     Ольга сказала:
     - Наверное, все дела за день сделали и отдыхают.
     - Телеворы смотрят, - поддержал я.
     Поговорили  о том,  есть ли  в  муравейнике главный муравей - начальник
муравейника. И есть ли  у  него замы. Сколько, по каким  вопросам?  И как  у
муравьев с женами и квартирами.
     Зашли  на кладбище.  Посидели, помолчали.  Я  ждал  белочку  с  черными
глазами и сиреневой холкой, но она не пришла.
     Вечером ходили на залив. Темно. Маяки  хорошо  видны. Вода чуть  слышно
плещется о стенки ковша.  Посреди моря, но  на  взгляд блко, зажигались по
очереди два  рубиновых фонаря. И гасли медленно.  Кронштадт светился неясно,
как -под воды.
     11 октября 1982г.
     Я в отпуске.
     Рассказал Ольге эпод  своей молодости, когда мы с покойным Валерой,
дав в кафе "Рим" рубль гардеробщику, сдавали свои куртки в забитый гардероб.
Валера при этом трепался с  двумя  девицами, которым тоже хотелось в Но
мест в гардеробе не было. Девицы  канючили, обращаясь к  Валере как к  более
представительному    нас:  "Повешайте пальто.  Повешайте пальто..." Валера
трепался просто так, по  привычке, без дальнейшего прицела - было видно, что
девчонки  лимитчицы  и сидеть  с ними весь вечер не входило в наши планы. Мы
уже  были  слегка  поддатые  и,  как  всегда,  обсуждали  аспирантские дела.
"Повешайте пальто" стало потом нашей фразой для внутреннего  пользования. Об
этой выдающейся фразе я и рассказал Ольге.
     Ольга  усмехнулась  и   сказала,   что  во  всех  моих  рассказах,  где
присутствуют девушки,  я нахожусь  на  втором  или  даже третьем плане.  Мои
друзья беседуют с девушками, куда-то их приглашают, а я стою себе  тихонечко
-  равнодушный,  как буфет,  и в  лучшем случае  улыбаюсь  невинно.  Вот что
сказала мне Ольга.
     Отпуск летит. Стремительно  мчится  к  финишу.  Работал до  часу  ночи.
Долбал статью  "Записки книгонелюба". Ольга завтра работает. Макс приболел -
простуда. Первую половину дня  буду с ним один.  Потом придет теща. Поеду по
редакциям и в другие места. Дел много.
     Ничто так  не  угнетает меня, как отсутствие денег и насморк,  сказал я
однажды. На сегодняшний день оба компонента угнетения вольной души налицо.
     Клен  под  нашими  окнами  облетел за считанные  дни. На  кривых ветвях
остался десяток желто-зеленых  листочков  и стрекозиные крылышки семян. Тоже
желтые. Но с красноватым оттенком.
     Через  дорогу, напротив  нашего дома,  заброшенное Смоленское кладбище.
Река Смоленка. Вода  в  ней  кажется зеленой  от  заросших травой  берегов и
нависших крон деревьев. По  зеленой воде  плавают  серые утки.  Церковь.  По
вечерам слышны  колокола.  За Смоленкой - многоэтажное здание НИИ с шаром. В
шаре, говорят, конференц-зал.  Неподалеку, на берегу  залива,  фешенебельная
гостиница  "Прибалтийская", строили  шведы.  Я был там  в  ресторане,  когда
ухаживал  за  Ольгой.  Попросил  принести  мне  стакан  молока  - не  пил  и
выпендривался.  Ольга с подружкой пили шампанское. Молоко принесли, накрытое
салфеткой. Я объяснил девушкам, что у меня завтра важный доклад на заседании
кафедры,  боюсь  напиться.  Улицы  -  Кораблестроителей,  Нахимова,  Детская
(наша). Раньше здесь дымили паром болота и охотники палили в уток.
     На  Смоленском кладбище затерялась могила няни Пушкина. Там же художник
Маковский  и  прочие герои  России.  Могила  родителей Косыгина - ухоженная,
охраняемая  милицией.  Я водил Ольгу по темному кладбищу, когда ухаживал  за
ней, и мы заходили в заброшенные склепы и часовни. Целовались. Темные ограды
обелисков на белом  снегу.  Черные  дырочки собачьих  следов.  И теплая шуба
Ольги, под которой я грел после снежков руки.
     14 октября 1982г.
     Ездил к Аркадию Спичке в редакцию. Из восьми предложенных мною юморесок
взял четыре. Остальные, как он  выразился, хороши,  но  не пройдут. Цензура,
коньюнктура и прочие соображения, в которые он меня не посвятил, но  сказал,
что сам от них устал. Есть простые понятия,  сказал он - смешно,  не смешно,
умно или пошло; мне твои вещи нравятся, но начальство  везде видит подвох  и
подкоп, потому  и проблемы  с  печатанием. Если  я тебя сейчас  засвечу, как
критикана  и  очернителя,  от тебя шарахаться будут, даже  если ты принесешь
сказку про Курочку Рябу. Одним  словом, терпи, казак - атаманом будешь. Так,
кстати, любил поговаривать мой покойный родитель...
     16 октября 1982г.
     Сегодня ездил к  Молодцовым  под  Тосно  - помогал  копать  траншею для
фундамента.  Моросило.  Промокли.  Во  время  сильных  шквалов  прятались  в
туалете. Это пока единственное строение на их участке.
     Молодцов  рассуждал  о  музыкантах,   дирижерах  и   прочих  творческих
работниках. У них, дескать, лица одухотворенные, творческие. Конечно... Он с
утра встанет, кофе выпьет, коньячком опохмелится, на свое хреновине поиграет
(муз. инструмент) и думает - какую бы бабу ему сегодня притиснуть? К кому бы
под юбку залезть? И  все заботы. А посади его управляющим трестом и увидишь,
какое  одухотворенное лицо у него  будет к  концу квартала  или  года, когда
придет  время  за  объемы отчитываться.  Главк жмет, Обком теребит, исполком
вздохнуть  не  дает, народный контроль на  хвосте  сидит. Да...  Критиковать
строителей  все  любят...  "Жнь,  как у графина -  всяк норовит  взять  за
горло", - пошутил Саня.
     Написал рассказик  "Как  поступить  в  театральный",  для  конкурса  об
искусстве в газете "Смена". В понедельник надо сдать. Писал два часа, ночью.
Писалось легко, потому что сюжет видел от начала и  до  конца. Дело  было за
словами.
     Купил  книгу  "Литературные  заботы"  С.  Залыгина. Читаю. Это  сборник
статей  и речей о литературе.  Самого Залыгина, автора  романов и повестей о
гражданской войне в Сибири  сибириад, не читал.
     Ольга сделала  мне выговор  за эту покупку  -  нет денег! Отдал за  нее
заначеный рубль.
     Написать  рассказик,  как  некто,  инженер Имярек  писал  рассказы  для
многотиражки о своих коллегах. И что  этого получалось.
     Концовки пока не вижу. Но завязка есть. Буду ждать озарения.
     Не даются мне "Записки книгонелюба". Отпуск на исходе, а я не добавил к
ним ни одной толковой строчки. Разгребаю текучку, пишу юморески и успокаиваю
себя тем, что коль не лежит душа, то нечего и браться. Только испортишь.
     Написал "Концерт"  несколько дней назад.  Сейчас прочитал -  показалось
вяло. Требуется сокращение.
     24 октября 1982г.
     Последний день отпуска. Приболела Ольга. Температура, кашель.
     Договорился с Яковом Соломоновичем  Липковичем, что пошлю ему "Записки"
в  конце  недели  или  начале  следующей, но  пока материал  не  готов. Надо
дописать страниц 7-8 и перепечатать.
     Сегодня весь день провел в домашних хлопотах.
     Что я сделал?..
     Дважды гулял с Максимом. Сходил с ним же в магазин.
     Консервировали с Ольгой помидоры, которые я случайно купил.
     Накормил ее и себя и обедом.
     Поколдовал с домашним вином  черноплодки.
     Заквасили капусту.
     Отделал для "Литературки"  шутливый  экономический  проект "В резерве -
бревно". Завтра отошлю.
     Правил текст "Книгонелюба".
     Развесил сушиться пеленки.
     Разобрал антресоли в туалете.
     Все...
     Ушел  весь день  и два  часа следующих суток.  Сейчас  начало третьего.
Ложусь спать.
     30 октября 1982г.
     На прошлой неделе  ходили  с Ольгой в Дом  писателя на вечер  сатиры  и
юмора в Белый  зал. Устроил  билеты Аркадий Спичка.  Он же  посоветовал  мне
ходить в клуб сатириков при Дворце культуры железнодорожников - общаться. На
мой  взгляд, это следовало сделать  давно. Творческое общение  еще никому не
мешало.
     "Книгонелюбы"  идут со скрипом. Смущает очевидность лагаемых фактов и
нелады с компоновкой. Бытовые сценки и высокие рассуждения плохо вяжутся.
     В  комендатуре  особых  новостей  нет.  Мышиная  возня. Но гнетет  она,
комендатура. Махоркин предложил мне место в Совете общежития -  председателя
учебной  секции  -  то,  с  чего  я  начинал.  С  удовольствием  согласился.
Удовольствие вижу в том,  что  гораздо меньше хлопот чем  у председателя.  А
эффект для личного дела одинаковый - занимался общественной работой.
     Генка пьет, прогуливает работу.
     Балбуцкий - невестно где.
     Читаю  одновременно: А.Житинского  - его первую книгу  прозы  "Голоса",
"Редактирование отдельных видов литературы", книгу "А.Ф. Кони" (о нем), "Это
простое и сложное кино" Д. Булишкина и Сергеева-Ценского  - "Трудитесь много
и радостно", сб. статей.
     Коля  Максимов прислал письмо  с  зоны  (No5).  Еще  не читал -  оно  у
начальника отряда.
     У  нас в комендатуре,  в нашей квартире,  когда обнаруживается какая-то
неаккуратность,  то  виновником  ее  обязательно  оказывается  отсутствующий
жилец. Я спросил: кто повесил мое полотенце для ног на кухню?
     - Балбуцкий, наверное. Кто же еще? - в один голос ответили Коля, Гена и
Сашка. (Сашка живет  у нас  пятым, но т.к. кто-нибудь всегда отсутствует, то
спать ему находится где).
     Когда Коля Лысов  болел дома, найденный  под столом окурок приписывался
его неаккуратности.
     - Коля, наверное. Он здесь на днях сидел, курил. Известный разгильдяй.
     Нет Генки, и грязная посуда - его рук дело.
     - Генка... Кто же еще!.. Он никогда посуду за собой не вымоет!
     Так  как  я чаще других отсутствую, то  наверняка  держу первенство  по
разгильдяйству и неаккуратности в нашей квартире. А как же иначе?..
     Толстой  высказывал  мысль,  что  в  каждом  литературной  проведении
следует различать "три элемента:
     самый главный - это содержание,
     затем любовь автора к своему предмету
     и, наконец, техника.
     Только гармония содержания  и любви дают полноту проведению,  и тогда
обыкновенно третий элемент - техника - достигает вестного совершенства сам
собой."
     По словам  Кони,  Толстой  сказал,  что в  проведениях  Тургенева,  в
сущности,  немного  содержания,  но  большая  любовь  к  своему  предмету  и
великолепная техника.
     Достоевский - огромное содержание, но никакой техники.
     Некрасов -  есть  содержание и  техника, но нет элемента действительной
любви.
     3 ноября 1982г.
     Рассказ А.Житинского "Прыжок в высоту" состоит   одного  предложения.
Точнее, написан  с одной заглавной  буквой  - в начале. Рассказ  на  четырех
книжных страницах. Хороший текст. И название символическое.
     Вспомнил, как Коля Максимов рассказывал о своем сидении в "Крестах".
     1) Переговоры между  камерами  через  унитазы.  Надо  вычерпать воду  и
кричать в унитаз, как в  микрофон  - звук идет по трубам. Охрана делает так,
чтобы  бачка всегда лилась вода.
     2)  Как чифирят,  если  есть  чай  и кружка.  Из  одежды дергают нитки,
скручивают фитиль, и на нем кипятят чай.
     3) Распускают  капроновые носки на разноцветные нитки, и плетут   них
оболочку-корпус для шариковых ручек.
     4) Старые зеки рассказывали, как раньше делали в камере карты (стирки).
Из кожаного ботинка влекали железку, которая соединяет каблук с подошвой -
супин Затачивали ее о каменный  пол и получали косой нож. Из размокшего
хлеба готовили клейкую  массу. Из  газет  и журналов  выбирали чистые  куски
бумаги, размером с крупную  почтовую марку и  склеивали  них заготовки для
карт. Из резинового каблука вырезали штампы карточных мастей: пики,  буби...
Коптили  их на спичке и печатали на картах. И т.д.  Очень сложный  и  долгий
процесс.
     Прочитал в "Лит. учебе" рассказ Михаила Веллера - "Учитель".  Веллера я
встречал  на  страницах  "Искорки",  у  него  там  печаталась фантастическая
повесть.
     Веллеру - 33.
     В "Учителе" Веллер описывает  наставления  старого литератора, Мастера,
молодому подмастерью.
     Вот некоторые поучения, позволяющие сберечь время, азбука.
     - Выкидывай все, что  можно выкинуть. Своди страницу в абзац, а абзац -
в предложение!
     -   Никаких  украшения!   Никаких   повторов!  Ищи   синонимы,  заменяй
повторяющиеся на странице слова чем хочешь!
     Никаких "что" и "чтобы", "если" и "следовательно", "так" и "который".
     (Еще "был" - запретное слово)
     Не  суетись и не  умствуй:  прослушивай  внимательно  свое  нутро, пока
камертон не откликнется на истинную, единственную ноту.
     Не нагромождай детали - тебе кажется, что они уточняют, а на самом деле
они  отвлекают от точного  ображения. 

Скупость  текста - это  богатство
восприятия.

     Синтаксис.  Восемь знаков  препинания  способны делать  с  текстом  что
угодно.  Изменяй  смысл  текста  на  обратный  только  синтаксисом.  Пробуй,
перегибай палку, ищи. Почитай Стерна (?), Лермонтова.
     Акутагава - японец. Прочитать!
     Стерн - англичанин?
     Экклезиаст. Древний?
     Обязательно найти и прочитать!
     Прием асов: ружье, которое не стреляет.
     "Лишняя  деталь".  Умение  одной  деталью  давать  немеримую  глубину
подтексту, ощущение неисчерпаемости всех факторов происходящего.
     -  Вставляй лишние, ненужные  по смыслу слова.  Но  так, чтобы без этих
слов пропадал смак фразы. Пример - "Мольер" Булгакова.
     -  Вещь должна читаться  в один присест.  Исключение  -  беллетристика:
детектив, авантюра, ах-любовь.
     2 ноября 1982г.
     Я в казарме. Максим у бабки с дедкой. Ольга, надо полагать, дома?..
     Завтра мною затыкают дыру на 4-й площадке нашего гаража - кто-то уходит
в отпуск.
     Наш Балбуцкий обнаружился в спецприемнике  на  ул. Каляева. Он там  уже
неделю.  Шалит  парень. Может плохо кончить.  А чем поможешь? Своего ума  не
дашь.  Пьет с друзьями на работе. Пьет дома с друзьями. Здесь, в казарме, не
пьет. Разговоры  наши не помогают. Или  не те  слова проносим? Ему до зоны
осталось совсем немного - нарушений уже хватает на двоих.
     4 ноября  1982г. Вчера  договорился на работе  и уехал  ночевать домой.
Выспался  в  тепле. Здесь,  на  4-й  площадке, в будке  механиков -  грязь и
бардак. Сама будка - бушка на курьих ножках, стоит на семи ветрах, и в ней
чуть  ли не змеи водятся Собак нет, есть облезлая кошка, которая вечно пищит
и  просит   жрать,   хотя   объедков  хватит,   чтобы   держать   кабанчика.
Печка-буржуйка, обложенная снаружи и внутри кирпичами.
     Вокруг - ни деревца, ни кустика, машины стоят под открытым небом. Сразу
за будкой - поле, за которым виднеется башня растворного узла.
     Разговорился  с  водителем дежурного автобуса  -  Колей  Морозкиным. Он
зеленогорский. Ему двадцать  три года,  у него 89 статья - украл  на овощной
базе  полмашины картошки. Ох уж эта зеленогорская  овощная база!.. Вспомнили
общих знакомых, почетных пьяниц Зеленогорска и прочих выдающихся людей. Коля
живет  на  Комсомольской улице,  около рынка,  в девятиэтажном  доме.  Он  и
отпустил  меня  на  ночь  домой  - довез  до электрички, а  утром встретил у
платформы.
     "Демоби-би-би...-  забибикал  пьяный солдат.  -  Демобилация  у  нас.
Дембель!"
     11 ноября 1982г.
     Дежурю в Коммунаре, на 4-й площадке.
     Пришел  водитель  развозки Юра и сказал, что умер Брежнев. Вчера умер -
10 ноября.
     За эти 18  лет в США сменилось четыре президента,  и сейчас придуривает
пятый - бывший голливудский киноакт Рейган.
     О смерти  Брежнева еще знают  не все.  В  нашу дыру  новости  доходят с
опозданием, даже  такие.  А вчера и сегодня не было электричества - приемник
не работает.
     "Химики" гадают  - не  отменят ли амнистию, которую все ждут к 60-летию
образования  СССР?  Указ о ней  должен  приниматься  16  ноября  на  пленуме
Президиума Верх. Совета. Я думаю, амнистию не отменят, а Пленум перенесут на
неопределенный срок. Дележка портфелей начнется.
     Люди живо обсуждают случившееся.  Скорби особой нет. Всех  интересует -
что будет дальше? Кто станет преемником?
     Большинство высказывает мнение, что так все и останется.
     Но как бы хотелось - никто не говорит...
     Сейчас 20-00. Дали свет, и я услышал правительственное сообщение.
     Траур с завтрашнего  дня  вплоть  до  дня похорон. Будет артиллерийский
салют  во  всех городах, прощальные гудки в течении трех минут. Школьники не
будут  учиться.  Остановка  предприятий  на  пять  минут.   Траур  в  Индии.
Телеграммы соболезнования. Перенос Пленума на 23 ноября.
     Разговоры о всеобщей амнистии. Пустые, на мой взгляд.
     Воспоминания о  Сталине,  Хрущеве,  Ленине,  Орджоникидзе,  Рыкове (он,
оказывается, был  вторым  после Ленина Председателем  Совнаркома)  и  прочие
рассуждения  с проведением аналогий,  параллельных  и не совсем параллельных
линий.
     Сулико  Цхадиашвили   переживает,  что  новый   правитель  будет  плохо
относиться к грузинам. Хвалит Брежнева и Шеварднадзе.
     Пьяный  сторож со слезами в голосе спрашивает, знаю ли  я,  как  Сталин
раскулачивал крестьян? Видать, досталось ему.
     Молодежь  внешне равнодушна. Ухмылочки, улыбочки,  глупые шутки. Может,
напускное?
     Выпивали  в  моей будке трое. Я лежал  за  перегородкой, подремывал.  О
политике - ни  слова.  Перебивая друг друга, пьяно  хвастались, кто какие ел
арбузы в  минувшее лето.  Потом долго  спорили,  кто у кого  забрал  коробок
спичек. Разошлись,  убрав все со стола.  Вышли, и тут  же стали мочиться - я
слышал, но не пошел гневничать.
     Кто   будет  Первым?  Называют  чаще   других  Андропова  и  Горбачева.
Посмотрим. Думаю, узнаем не завтра и не послезавтра.
     В правительственном  сообщении сказано  и об  ответном ударе возмездия,
который уготован агрессору. Дела с американцами, видать, не блещут.
     Свистит в В моей сторожке жарко. На  новой сосновой раме выступили
капли смолы.  Думаю  над рассказом  о  Крикушине, который  писал рассказы  о
сотрудниках. "Книгонелюба" пока заморозил.
     13 ноября 1982г.
     Бабу, которую Генка Осипов приводил к  нам  в квартиру  и спал  с  ней,
нисколько не стесняясь мужиков (меня тогда не  было), забрала милиция. Прямо
  кровати  забрала, тепленькую. Пока я был в отпуске, Генка устроил  у нас
хазу,  малину.  Ночует  его  новый  приятель Ванька - весь  в  татуировках и
лозунгах.
     Однажды я застал такую картину. Ванька спит под одеялом, Генка в пальто
на своей кровати, а эта баба (лет 25-ти) сторожит их сон. Все пьяные. Ваньку
я  растолкал, и он пошел на проверку  - их  отряд проверяется раньше.  Генку
загнал в ванную,  умыл ему морду холодным душем, побрызгал  одеколоном, и мы
пошли проверяться. Навстречу по лестнице - Ванька, идет к нам.
     - Ванечка, - тихо говорю ему, - прибери, мальчик, постельку, на которой
ты спал, и иди к себе бай-бай.
     Ванька хмыкнул, но все сделал.
     Генка устроился  на  новую работу (после КП, откуда  его разжаловали) и
там начал шалить. Рядом - завод "Арарат",  бутылка вина стоит 2 рубля. Очень
удобно. Пьет, прогуливает
     Ему ли дурить? У него 4  года сроку и семья. Надо думать о половинке  -
УДО.
     15 ноября 1982г.
     Купили  мне  в  ДЛТ демисезонное  пальто за 110 рублей.  Подарок ко дню
рождения. Я так давно не покупал ничего нового (не считая  резиновых сапожек
для гаража),  что  обрадовался,  как ребенок. Ходил  весь  вечер  в  нем  по
квартире, улыбался и даже надевал  пальто подкладкой   искусственного меха
наружу.  Пальто  и впрямь хорошее. Молодежный покрой, с капюшоном  и поясом.
Серо-коричневое, с едва различимой клеткой. Ольга рада, что я  рад. А я рад,
что Ольга  рада. Даже Максимка  выдохнул  нечто  восхищенное, увидев меня  в
новом пальто.
     Плохо идет рассказ о Крикушине - не  вижу середины. Начало,  завязка, -
есть, конец есть,  а середина скрипит и не проворачивается. Стоит от этого и
вся  повозка  рассказа.  Раздражаюсь и нервничаю. К вечеру зарычал на Ольгу,
когда она  несколько раз зашла  на  кухню,  где я  писал.  Она назвала  меня
психом.
     Работать  уже  не смог.  Лег  спать. Решил  ездить, как  и  раньше,  на
Комендантский, там спокойнее.  Крепкий чай, бутерброды,  сигареты.  Никто не
тревожит  -  соседка  на  работе. Сядешь за стол, начнешь писать и очнешься,
когда стемнеет и надо включать настольную лампу.
     Сегодня  будут  хоронить  Брежнева.  Я  работаю  и  ничего  не  увижу -
телевора на 4-й площадке нет. Жаль.
     Вчера  на лавочке  возле  милиции  сидел  сержант  с  автоматом.  Везде
почему-то повышенная боеготовность.
     Когда я в сентябре 1981-го прибыл в Коммунар, в  туалете нашей квартиры
висел на веревке плотный  рулон  тончайшей конденсаторной бумаги. Размером с
колесо  от  мотороллера.  Этой  нежной  шуршащей  бумагой  еще  прокладывают
радиодетали в коробках. Рулон притащил кто-то живший до нас.
     Сегодня я заметил, что рулон уменьшился наполовину...
     17 ноября 1982г.
     Моя память забеременела воспоминаниями детства. Во что это выльется?
     Ехал  в автобусе  до Павловска. Явно нездоровый  дед  искал что-то  под
сидениями,  шарил рукой по полу,  копался в карманах и нашел черную аптечную
резинку. Обрадовался  и стал  просовывать в нее голову. Голова пролезла,  он
удовлетворенно пробормотал что-то и спрятал резинку в карман.
     21 ноября 1982г.
     Сегодня ночью  снился сон. Я вез на  телеге  отца  на кладбище. Отец  в
своем костюме и галстуке, в котором мы его и хоронили.  Он дышит  и пытается
подняться.  Я понимаю, что  он  не  умер, а  у  него  затянувшийся  приступ.
Объясняю это идущим рядом  людям. На  лице у  отца румянец. Я вспоминаю, что
Феликс был холодный  и  темный  лицом, когда его хоронили, а тут -  румянец.
Никто не  верит.  Я пытаюсь доказывать и помогаю отцу подняться  гроба, но
силы покидают его, и он опять ложится, затихает.
     Дальше не помню. Кажется, я разговаривал о чем-то с отцом.
     Сейчас я на  Комендантском. Писал  с  12 часов  рассказ. Уже  часов 20.
Собираюсь домой.
     1 декабря 1982г.
     26  ноября  справлял  свое  33-летие.  Бестолково  получилось.  Ко  мне
приехали Мих и Барышев. Выпили, поговорили.
     Ребята остались у меня. Ольга уехала к родителям.
     На следующий день снова пили, в том числе домашнее вино, от  которого у
меня  заболел желудок. И голова. Спорили - идиоты ли  мы?  Я  доказывал, что
идиоты. Мих и Барышев сопротивлялись. Особенно Мих. Барышев играл на рояле и
вопил песни.
     Осадок принеприятнейший  от  всего этого.  Даже сейчас, 1-го декабря. И
он, пожалуй, не растворится. Настроение тусклое.
     Сегодня день рождения отца. Ему было бы 78 лет.
     Переделал рассказ про Булкина.
     Все  эти  дни  испытывал отвращение  к  бумаге. Чувствовал,  что  кроме
бранных слов ничего написать не смогу.
     3 декабря 1982г. Дежурю в ОТХ.
     В комендатуре по  нескольку раз  на дню слышишь разговоры  об амнистии.
Самые  противоречивые и фантастические. Указа  никто в глаза  не  видел,  но
подготовка его велась, по слухам, давно.
     Балбуцкого закрыли. "Молнию"  об  этом  факте  писал  Сашка Померанцев.
Раньше "молнии" писал Валерка. Теперь о нем  написали. "За  нарушение режима
содержания в с/к направлен в ИТУ Балбуцкий В.А." Третьего  человека  нашей
квартиры отправляют на зону.
     Вчера до 2-х часов  ночи, уже лежа в кроватях, вели разговоры о будущей
жни. Коля Лысов, Генка Осипов, Сашка Померанцев и я.
     Долго  обсуждали  варианты  с   торговлей.   Генка  -  бывший   штурман
рыболовецкого  флота, бывший  шофер  (его  отовсюду списывали  за пьянку)  -
сказал,  что  торговля - лучший вариант. А  завел  компанию  я, -  рассказав
историю  знакомой  буфетчицы  Ленки,  у  которой за плечами школа  с золотой
медалью,  Минский Университет и  холодильный институт в Ленинграде. Сейчас у
нее  двухкомнатная  кооперативная  квартира,  финская  мебель  и  ежедневный
заработок в несколько червонцев.
     Никто не грезил космосом, палитрой художника или халатом врача.
     О торговле говорили много, но Коля Лысов сказал, что хотел бы вернуться
в проводники своего  международного  вагона  и  ездить в  Польшу,  а Сашка -
фотографом, но в  газету. Хотя бы  в  заводскую многотиражку. Денег  там  не
много, но он бы халтурил.
     "Пивом, пивом торговать, - твердил, засыпая Генка. - Самый кайф..."
     А я еще  долго  сидел  на кухне,  жег газ  для  тепла, курил и  пытался
представить свое  будущее. На  что существовать, пока не  стану зарабатывать
литературой?  В  "белые  воротнички" я не  вернусь  -  это  точно.  Дежурным
электриком? Дежурным механиком? Не знаю.
     Второй  день  маюсь  животом.  Пренеприятные ощущения.  Течет,  как  
квасной бочки.
     5 декабря 1982г.
     Ходили с Ольгой в БДТ на "Кроткую" Достоевского.
     Нам  не понравилось. Нет  действия. Сцена должна  жить действием, а  не
рассказами об этих действиях. Так я понимаю.
     Я  даже вздремнул во  втором действии. Снилось-вспоминалось, как  мы  с
отцом ездили на трамвае в ЦПКиО на сельхозвыставку.  Отец  в те  годы крепко
увлекался огородом. В павильонах лежали  гигантские тыквы,  оранжевые конуса
морковин-рекордисток,   бородатые   и   зубастые  початки  кукурузы,   снопы
сельдерея... Даже  запах  во  сне припомнился,  что  удивительно.  И  еще  -
выступление кукольного  театра на  улице. Петрушка. Кот, стянувший  горшочек
сметаны, черт, дед с бабкой... Мне было тогда  лет пять-шесть.  Отец  был  в
черной железнодорожной шинели с золотыми погонами и блестящими пуговицами.
     По дороге   театра рассказывал Ольге, как Феликс учил меня  читать по
газете "Вечерний Ленинград", а я хитрил и ленился.
     6 декабря 1982г.
     Снега так и нет. Тепло. Где положенная нам зима, граждане начальники?
     Пришел злой   . Книгу Потебни, которую я жаждал  прочитать,
на руки не дали.
     - У-у-у, собаки, - раздеваюсь в прихожей.
     - Где собаки? - улыбается Ольга.
     - В библиотеке!
     - Собаки забежали в библиотеку? Надо же... И какой породы?
     И я больше не злюсь на строгих библиотекарей.
     В комендатуре холодно. Батареи едва теплые.
     Сашка быстро залезает под одеяло.
     -.. На "химию" я подписывался, а на эскимоса - нет.
     7 декабря 1982г.
     Утром в квартире еще холодней. Вылезать  постели  не хочется. Горячей
воды в  кране нет.  Уходя  на  работу,  Лысов поставил на  маленький  огонек
чайник. Мерси, Николя!
     Выпрыгиваю  -под  одеяла, быстро  делаю  зарядку,  и  тепло  начинает
струиться внутри меня. Наливаю в алюминиевую мисочку кипяток, и пока  металл
не обжег пальцев, бегу в ванную. Бреюсь, чищу зубы. Умываюсь холодной водой.
Растираю полотенцем  лицо и шею. Скорее,  скорее, к чашке крепкого  горячего
чая.  В  ванной  сидит здоровенный, как  танк,  таракан, и я трачу несколько
секунд, чтобы смыть заклятого врага в черное отверстие.
     Сашка не встает.
     - Полежу еще полчасика, - сладко бормочет он.
     - На работу опоздаешь, - предостерегаю я.
     -  Ничего,  - ворочается он.  -  У нас  на  стройке  раньше  девяти  не
начинают. Пока все соберутся...
     На его тумбочке  очки и пепельница с окурками "беломора". Книга Асеева,
два тома  Маяковского  с закладками. Сашка пишет инсценировку последних дней
жни Маяковского. Где  он ее будет ставить? В клубе общежития? Или пошлет в
журнал "Театр"?
     Сашка  невелик  ростом,  худощав, но свою  "лопату"  тянет мужественно.
Плотник-бетонщик  2-го  разряда.  В  контору  ему  почему-то не предлагают -
может, -за интеллигентной  внешности  и  мальчишеского  лица; в  конторе -
диспетчером, табельщиком или  курьером  тоже надо уметь  рычать и крутиться.
Фотографы на стройке  не  нужны - что  там фотографировать? Сашка халтурит и
считается   рейдовым  фотографом  в  Совете  общежития.  Это   мы   с  Колей
подсуетились.
     У  Сашки  комнатка-лаборатория, где горит  красный  свет и  в ванночках
проступают ображения пьяных "химиков" и  насупленных милиционеров. Мать  и
отчим  -  доценты-биологи; есть младший  брат -  пьяница и  ходок  по зонам.
Сейчас у брата  передышка, и Саня часто звонит матери: "Еще не арестовали? А
милицию  сколько  раз вызывали? Пять? Немного  осталось,  потерпите..." Брат
пьет, лупит отца с матерью и отбирает у них деньги.
     Сашка ездит  в  Рощино,  к своей "Белобрысой" -  учительнице  начальных
классов.  У  них  комната в каменном  доме. Сашка  старше меня на два  года,
учился  в  институте, но бросил. Служил  радистом-перехватчиком  в ПВО,  под
Левашово. Говорит, что "секли"  разговоры Белого дома. Начитан. С ним есть о
чем поговорить, но надо вовремя остановиться -  Саньку несет далеко, и он не
чувствует времени. Если  завести  разговор о  литературе за  супом, то и суп
остынет,  и  все  ноги  вымоют  и спать  лягут,  а  Санька  будет  увлеченно
цитировать с надкушенным куском хлеба.
     Вчера был  Совет  общежития. Начальство  молчит, про  амнистию  пока ни
гу-гу. Мы тоже не лезем с расспросами. Скажут.
     Читаю  "Искусство  кино"  и  В.  Конецкого  "Третий лишний".  Конецкий,
похоже, мельчает.
     Чувствую, что чаще стал лениться, и мой дух  идет на поводу у плоти. То
хочется  спать, то есть,  лень  выйти на  улицу   тепла, поехать  куда-то.
Останавливают трудности чисто технические -  раньше это только раззадоривало
и  придавало интерес  любому делу.  Что  это? Годы? Образ жни? Куплю  себе
кеды,  спортивный костюм и буду развивать плоть. В здоровом  теле - здоровый
дух! А дух мне нужен здоровый. Как никогда.
     Из  наставления по технике безопасности:  "Лучше иметь стеклянные очки,
чем стеклянный глаз".
     Опять про амнистию.
     - Амнистия будет, - говорит один, - но для этих... для участников...
     - Ледового побоища, - подсказывает другой.
     - Или с "химии" на зону. Подходи записываться!
     8 декабря 1982г.
     В моем вагончике умительно пахнет  хлебом. Хлебный дух стоит. Я  сушу
сухари  на электрической печке. Хлеб мне дал водитель Миша. Полпачки сигарет
"ТУ-134" оставил водитель, имени которого я  не знаю; но наш, "химик".  Есть
чай, сахар, чистая бумага и недописанный рассказ. И желание писать есть.
     Можно жить с таким набором.
     В   закутке   буфета  на   станции   Павловск   пьяные   мужики   ведут
железнодорожные споры.  То о почтово-багажном вагоне - где должен находиться
его  начальник  во время  приемки  груза. То о маневровом тепловозе -  какие
сигналы  он  должен подавать, двигаясь задним ходом навстречу нерегулируемой
сцепке. И давно ведут. Больше месяца.
     12 декабря 1982г. Дежурю в ОТХ.
     В пятницу побывал, наконец, в Клубе юмористов.
     Некоторые меня в  клубе  знали - по  публикациям. Приятно.  Я  набрался
смелости и прочитал  два рассказика - "День тяжелый" и "Должность". Хвалили.
Советовали.
     Председатель клуба Ефим Ильин  -  начинал  публиковаться  в  "Советском
воднике", в 1974 году. Там начинал и я в 1972-ом. Мир тесен.
     15 декабря 1982г.
     Дежурю в гараже.
     В  "Науке  и религии" вышел мой  рассказ  "Наука  предсказаний". Хорошо
оформлено, симпатичный рисунок, но есть неудовлетворение.
     Паршивое настроение с утра. Почему? Взял лист  бумаги и стал выискивать
и записывать причины. Нашлись причины - мелкие, вздорные колючки. А может, и
не они. Может, что-то подспудное, пока невестное, давит.
     В  комендатуре  не  доволен Колей  Лысовым.  Стал председателем  совета
отряда по моей протекции,  но  уже  забыл это, задирает нос, пытается хамить
мне.
     Зашел с  ним разговор, кого возьмем в свою квартиру вместо Генки (Генка
гуляет и,  судя по всему, его скоро  закроют).  Грех, конечно, списывать  со
счетов  человека,  с которым прожили почти год в одной  квартире, но он  сам
нарвался.  Сначала получил  6  мес.  допограничений,  потом стал "задвигать"
вечерние проверки, пить, хамить отрядному и вахтерам, плевать на все, словно
он неприкасаемый. Я видел, как он хватал за грудки вахтера, с которым раньше
стоял вахты, и рычал, что пасть порвет и моргала выколет. Изображал крутого.
Вполне может быть, что Генка  стукачей, потому его и взяли на вахту - да и
морское  прошлое  наводит на  мысли. В последние  выходные,  лишенный  права
выезда,  устроил  в квартире  оргию  с корешками, в результате чего у  Сашки
Померанцева пропали  три тома Маяковского (письма). Сашка по ним  делал моно
спектакль о В.В. Он чуть не плачет от обиды. А Генка с корешками пропал.
     Ну так  вот. Речь  зашла о  новом жильце. Лысов безапелляционно заявил,
что кандидатура у него есть. Даже не кандидатура, а стопроцентный вариант. Я
задумчиво сказал,  что надо  посмотреть на человека, чтобы не жалеть потом о
выборе. Коля заявил,  что смотреть  нечего  - парень хороший, он отвечает за
него,  дело,  мол, решенное. Не деликатно  заявил, по-жлобски.  Еще  и рукой
махнул. Естественно,  его хозяйский тон в  выборе жильца  мне не понравился.
Смущало  и  давнее  приятельство  Лысова  с кандидатом  - они ездили в одном
составе  в загранрейсы. Коля проводником, этот парень -  электриком. (У него
статья  по контрабанде.)  Их  совместность  означала бы для  нашей  квартиры
фракционность, блок. А я старик в 43-й квартире. О чем и напомнил Коле.
     Коля сказал, что  мое старожительство не имеет значения, он его в гробу
видал - в шутку сказал. Я, снимая носки, тоже в шутку пообещал ему отдельное
жилье на балконе. Такой вот разговор на ночь глядя.
     Вчера сорвали собрание отряда, и  Коля, как председатель,  грозится  не
отпускать до Нового года людей на выходные. Тех, кто  не явился на собрание.
Меня  тоже  не  было  -  я просто  не  знал. Коля  снисходительно  (так  мне
показалось) пообещал, что я  поеду. Потому, что "ты живешь  вместе с  нами".
Хотел сказать "со мной", но осекся. Так мне показалось. Я сделал вид, что не
слышу.
     Вчера  же  после проверки  меня  вызвал  во двор  Володька  Подпальный,
который сменил меня  на  председательском посту, и от него я узнал, что Коля
Лысов  все-таки  писал,  писал  гнида, объяснение по  нашему  с ним  зубному
конфликту. А мне он все уши прожужжал и грудь свою чуть  не  разбил, по  ней
кулаком стучавши, уверяя, что он не дурак, а напротив - свой парень, и бумаг
никаких  -  упаси,  Господи!  - не  писал.  Володька  сказал, что  видел его
объяснительную на столе у  Кашина -  тот похлопывал по ней рукой и жаловался
на меня, что часто езжу в Ленинград, а теперь вот  еще и соседа побил. Кашин
тогда предлагал  Володьке занять  председательское  место. Володька, не будь
дураком, согласился.  Мы  с  Подпальным  ходили  по  спортивной  площадке  и
толковали неспешно.  Сближали,  так  сказать, позиции.  Володька звал выпить
коньячку к себе в квартиру,  но я отказался.  Тогда,  осенью,  он  полностью
принял у меня дела, но на сухую, о чем и сокрушался. "Не по-людски как-то, -
комплексовал  он.  -  Надо  сесть,  выпить,  поговорить.  Я же  тут  человек
сравнительно  новый, ничего не знаю. А ты в авторитете, год оттянул... Давай
по чуть-чуть!.."
     Я пообещал Подпальному узнать насчет места механика в  гараже -  вместо
Славки Сидора,  которого  уволили. У Подпального наезд на  пешехода в пьяном
виде,  4 года. Работал  главным  инженером ТЭЦ в Кировском  районе. Закончил
Горный, работал в Индии. Жена, две дочки. Ничего мужик.
     Прочитал в "Лит. учебе" рассуждение:
     Есть првание  и  есть  профессия.  Это  как любовь  и брак.  Если они
совпадают, то человек, можно сказать, нашел себя в жни. У меня пока только
тайная  любовница  -  Литература. До брака  с  ней далеко. А  годков-то  мне
немало! Но говорят, поздние браки крепкие...
     Ехал на  развозке в  Комм "Какой сегодня день? - поддатый мужик  в
ватнике очнулся и тяжело мотает головою. - И где мы едем?"
     -  Среда.  Декабрь месяц  1982года. Место  действия - галактика Млечный
Путь, Солнечная система, планета Земля, СССР, Гатчинский район Ленинградской
области, отведенный  для проживания  условно-осужденных.  Врубился?  Что еще
интересует?
     Ватник кивнул с улыбкой. "А как насчет пива в этой галактике?"
     16 декабря 1982г.
     Ночью  гудела метель,  намела косые сугробы  снега.  В  Гатчине  ветром
выдавило стекла в домах.Что-то в Питере, на Васильевском?.
     "Братва!  -  завопил  Сашка  Турцев  на  вечерней  проверке и  бросился
обниматься. - Братва, амнистия!" Как конец войне, завопил.
     19 декабря 1982г. Дежурю в ОТХ.
     Диалог может быть  не только  средством  ображения, движения  мысли и
сюжета,  но и 

предметом

 ображения. "Сама композиция  рассказа может
быть  не  по  Евклиду,  а  по  Лобачевскому.   У  Евклида   параллельные  не
пересекаются, в  у  Лобачевского сойдутся  и  пересекутся.  Искусство всегда
должно стремиться к неевклидовой логике". Обдумать!
     Речь  идет, конечно же,  не о  сюжете типа: ему голову отрубили, а  она
приросла.
     Весь день печатал и перепечатывал старые рассказики.
     Набросал сценарий для "Ералаша".
     День пролетел незаметно. Было утро, и вдруг - сразу ночь. Сейчас 2 часа
ночи.
     Ложусь спать.
     Завтра выпускать парк на линию. Подъем в 5-30.
     20 декабря 1982г.
     Приехал  Генка  Осипов. Бритый. Отсутствовал десять дней.  Говорит, что
побрился  сам, в доказательство  своей  невиновности  перед  женой (?). Жил,
якобы, дома, ходил  на работу. Ждет теперь, что будет.  На вечернюю проверку
ходил со спичками и папиросами  в сапогах - думал, что  заберут с проверки и
закроют. Спать намеревается в одежде.
     21 декабря 1982г.
     Писал до четырех, до пяти не мог заснуть. Проснулся в 2 дня.
     От  Валерки   Балбуцкого  осталась  фанерка   с  выжженной   картинкой.
Раскрашена красками, покрыта лаком. Огромный обезьян с победным кличем тащит
под мышкой голую  рыжеволосую  женщину Пальчики женщины с красными ноготками
возложены обезьяну на грудь - то  ли отталкивают, то ли с нежностью.  Голова
женщины   ящно  склонена  набок.  От  сильного  объятия  большая  грудь  с
коричневым соском вылезла над плечом. Симпатичная грудь.
     Картина  читается так: женщине, конечно, понравится ее новый  знакомый.
Плен  вынужденный, но  беспечальный. Все у них  будет  хорошо.  Она  будет с
нетерпением  ждать  его возвращения с охоты и варить обед. Они найдут  общий
язык. Он будет приносить ей разные вкусные вещи и любить со страшной силой.
     Выразительная, я бы сказал, картина. Хочется смотреть на нее и думать -
а что будет дальше? А не родит ли она? А  может, это и не обезьян, а снежный
человек такой? И почему она  оказалась голой  в  лесу?  Купалась у водопада?
Туристка?
     Это то,  что в кино  называется закадровая развязка. Я их  люблю, Ольга
плюется:  "Ну   почему  нельзя   сказать,  чем  кончится!  Терпеть  не  могу
неопределенности! Тьфу, только зря время потеряла".
     Чушь, конечно, но "Даная" не заставляет меня думать. Мне все равно, что
с ней будет дальше. Или я уже отупел?
     На обороте толстой фанеры выжжена надпись: "Коммунар, 1981 г." И чья-то
подпись. Валерке картину подарили.
     Где-то он сейчас? Не пишет...
     Зимы  нет.  Нулевая температура.  Снег  на  полях  клочьями.  Пасмурно.
Сегодня самая длинная ночь.
     Генка с  бритой  головой ужасен. Особенно  спящий. Фиолетовые переливы.
Синие вены от уха ко лбу, большие уши, бугры. Не приведи, Господи!..
     Вчера  был Совет  общежития.  Махоркин  вышел  на  работу  полковником.
Сказал, что амнистия принята Верховным Советом, надо  ждать рабочих указаний
- кого  отпускать и  когда. Разговор идет об  1/3  сроков.  Будет  назначена
комиссия. Здесь, в комендатуре.
     И Коля Максимов, и Валерка надеялись уйти по половинке. Оба на зоне.
     От  Коли  Максимова  тоже  осталась  выжженная  на  фанере  картинка  -
"Мотокросс". И  еще польский пахучий крем  "Авит", которым он лечил прыщи на
лице.  Этим кремом мы мазали ботинки. Очень приятный запах шел от ботинок. И
глянец, что надо.  Ароматный и  бесцветный крем. Хорошо размягчал  обувь, но
быстро кончился. Еще осталась куча запчастей для мотоцикла, книга Есенина (я
взял ее себе) и копия  приговора (была в книге). Остальное забрал отрядный с
понятыми - два чемодана. Приговор интересен. Особенно, если знаешь, как было
дело,  уст осужденного.
     Присутствие Осипова  с  бритой  головой  угнетает - как будто  в  нашей
казенной квартире  покойник. И вид  у него  обреченный.  Лежит в  сапогах на
кровати,  курит.  Выйдет  к  корешам, вернется.  Молча  листает  газету.  На
разговор не идет. Отрядный даже не спросил у него объяснительной.
     Вчера Гена попросил у меня пачку сигарет в долг. "Я тебе завтра отдам",
- сказал. Но я сомневаюсь, что он успеет это сделать.
     25 декабря 1982г.
     Сегодня с  мурманским поездом отправил Маришке посылку  к Новому  году.
Кукольная кровать  (давно  мечтала),  апельсины,  яблоки,  мандарины,  мясо.
Разговаривал  с Татьяной по телефону. Дела  у них  идут неплохо. Потом взяла
трубку  Маришка: "Папа, это ты?  Да? Это ты, папа?".  Стала  вспоминать, как
была у нас летом.
     Вспоминаю, как отец прнавался в  желании сидеть  в халате и кресле, с
трубкой в зубах  и чтоб вокруг него  копошились детишки.  Так он представлял
картину  семейной  идиллии.  Все  смяла  война:  раскидала  пятерых детей по
эвакуации, старший Лев  в сорок  третьем  ушел  на  фронт,  только  Надежда,
родившаяся в августе сорок первого,  была с матерью  в блокадном Ленинграде.
Сашенька умер в  сорок восьмом. Я родился  после войны.  Четверых  детей уже
нет. Нет и отца с матерью.
     30 декабря 1982г.
     Володя Подпальный, которого взяли-таки в наш  гараж механиком, узнав об
амнистии, нко поклонился земле и перекрестился. Его, возможно, амнистируют
начисто,  как орденоносца.  И -статья связанная  с неосторожностью: наезд на
пешехода,  срок  5  лет. "У  меня тоже  неосторожность,  -  заявил паренек в
автобусе. - Украл неосторожно. Забыл по сторонам посмотреть. Буду  требовать
снятия половины срока".
     "Крокодил"  прислал  письмо. Из двух рассказиков  вернули один.  Второй
предложат редколлегии. Получил гонорар  "Экономической газеты" - 23 рубля.
Все потратил на новогодний  антураж. Купил хлопушек, пачек бенгальских огней
и  "маскарадную  шапочку", как  ее назвала  продавщица,  а по сути  - летняя
бумажная панамка  с  автодорожными знаками.  Бутылку  водки охране.  Бутылку
водки - нам; "московской",  на  винте, с давно  забытой зеленой наклейкой. И
проч. и проч.
     Парадоксальность нашего  масштаба цен. За  двухкомнатную квартиру в  27
кв. м  со всеми удобствами и  балконом мы  платим столько же,  сколько стоит
бутылка   хорошей  водки  -  7  рублей.  Ну,  это   не  считая  телефона   и
электричества. Электричество  и связь тянут  еще на пятерку  - бутылку водку
похуже. Два фуфыря - квартира в месяц.
     Надеемся, надеемся, надеемся.
     Пожелания самому себе: писать, печататься, не пить  (вернее, продолжить
режим  воздержания, взятый  в  1982  году),  жить  дружной семьей  и  удачно
закончить  мытарства  в  пос.  Комм  Старый  год  подарил  нам  Указ об
амнистии. Хотелось бы, чтобы Новый год дал реальную свободу.








     
1 9 8 3 год
     3 января 1983г.
     Будильник звенит, как трамвай. Кажется, что трамвай подъехал  к кровати
и звенит, требуя дороги.
     Генку закрыли в прошлом уже году. Взяли на вечерней проверке.
     От  него  остался  грязный  рюкзак  и карманные  пластмассовые шахматы.
Лишнюю кровать разобрали и снесли коменданту в кладовку. Коля рыпнулся было,
ходатайствовать за дружка-железнодорожника, но я остановил.
     - Не бегай по начальству. Не проси.
     - Мы же договаривались, - попер на меня Коля.
     - Но не договорились.
     - Я человеку уже обещал!
     - Пошел на хер! - Я встал с табуретки и поставил на газ чайник. Если бы
он рыпнулся - дал бы ему по морде.
     Сашка  сказал,  что  унесенная  кровать  было  роковой  - на  ней  спал
Максимов, Балбуцкий и в последнее время Генка.
     Коля  мне надоел. Зарывается и  мелко упивается своей властью в отряде.
Набьют  ему когда-нибудь мужики морду. Милиция на многое  глаза закрывает, а
Коля, как последняя сука, жмет и давит честных мужиков. Даже походка  у него
менилась: уже не  проводник, а  начальник поезда. Неторопливость, важность
во взгляде,  раздумья по пустякам  на челе. До  меня дошли  слухи, что  Коля
тянет  с  некоторых выпивку  за  маршрутку. Если это правда, поставлю  перед
Советом общежития  вопрос о его замене. Элементарно - поговорю с мужиками, и
заменим.  Не  помню, чтобы  свои же тянули бутылки за выезд  на выходные. Не
было такого. Железнодорожные  новации  - как  с  зайцев брать. Одно  дело  -
отрядному выставить, чтоб  прикрыл по случаю, и другое - своему же химику, у
которого нос в таком же говне, только он ближе к начальству.
     Я решил укоротить свое  мотанье в город, чтобы не  рисковать на финише.
Если  заметут в городе - фдец амнистии. Собираю  документы для комиссии по
УДО.
     Обычно Коля  приносил  мою маршрутку  и  клал  на тумбочку.  И  Сашкину
приносил.
     Тут сказал:
     - Вы за своими маршрутками сами ходите. А то мне неудобно вам носить.
     Коля знает, что на  вахту я сдаю один график дежурства, более частый, а
работаю  по  другому. Так  все делают, кто осчастливлен режимом  сутки через
трое. Решил меня подколоть или напомнить, что он - Предс. совета отряда.
     - Химичат с этими графиками много,  - озабоченно сказал Коля. - Надо бы
отменить...  Сплошные  нарушения  через  эти  графики.  -  Как  бы  в  общем
рассуждал, но в моем присутствии.
     Я помолчал, а потом задумчиво спросил, не сбрасывали ли  его с поезда в
бытность проводником.
     - Меня хрен сбросишь! - огрызнулся Коля. - Я сам любого сброшу!
     Нервы у меня стали - ни к черту!
     6 января 1983 года.
     Вчера проошел забавный случай. Я  бы снабдил  его девом - "У страха
глаза велики".
     Я отметился  в комендатуре на вахте, что иду в ночную  смену, и  поехал
домой.  Получил  долгожданный  гонорар   "Науки  и  религии" 76 руб. Купил
большой торт, мы с Ольгой и Максимом славно поужинали, и я сел работать.
     Написал новеллу "Бег" с подзаголовком "Этюд  в зеленых  тонах". Причину
такого подзаголовка до сих пор не пойму. Так захотела моя левая нога...
     В  23-30,  когда я допечатывал последнее  предложение  -  "В  кособоком
переулке стоял желтоватый сумрак...", в дверь позвонили. Я выключил на кухне
настольную лампу и з Ольга замерла в комнате под одеялом. "Милиция!"
     Звонили  еще трижды с промежутками. Мы делали  вид, что нас  нет  дома.
Минут через пять я двинулся к двери по скрипучему полу коридора. Шел я минут
десять. Но до самой двери дойти побоялся, так как услышал на лестнице возню,
звяканье ключей  и  приглушенные  голоса. Я решил, что  нашу квартиру решили
обокрасть, для того и звонили. Поднял с постели Ольгу и послал ее на кухню к
телефону - ждать  моих указаний о вызове милиции (если  потребуется). А  сам
замер в коридоре, прислушиваясь.
     Темно. Только свет от уличного фонаря. На лестнице сдавленные голоса  -
мужской и женский. Я жду, когда они вставят в скважину ключ и  тогда  закрою
замок  на собачку.  Вспоминаю,  кстати,  что год  назад потерял ключи, когда
катался на катере  с Михайловым. Ольга трясется  в  рубашке на  кухне, перед
телефоном. Босиком.  Ждет моей  команды.  Мимо наших окон  проезжает такси и
сворачивает за дом, к нашим парадным. Это мне Ольга шепотом докладывает. Все
ясно. Уже и такси подогнали для вывоза вещей.
     Хлопает входная  дверь  парадной.  Шаги,  удаляющиеся  голоса.  Уходят.
Сорвалось. Что-то им помешало.
     Не двигаемся еще минут десять.  Прислушиваемся. Плачет во сне Максимка.
Ольга на цыпочках  идет к нему и успокаивает. Я подбираюсь к дверному глазку
и  смотрю на  лестницу. При тусклом  свете  лампочки видна  только  коляска,
которую  мы оставили  после гулянья,  чтобы  она обсохла,  и  больше ничего.
Прислушиваюсь самым внимательнейшим образом, и мне  кажется, что на лестнице
кто-то есть.  Может, он стоит у окна, вне зоны видимости. Может,  присел под
дверью, и в глазок его не  видать.  Скашиваю глаза на замочную скважину. Мне
отчетливо видится, как желтенький лучик проникающего через нее  света дрожит
и временами исчезает.  Скрипучий, расхоженный  около  двери пол не дает  мне
пошевелиться.  Я долго прислушиваюсь  и,  наконец,  после совещания с Ольгой
одними  губами,  решаю погреметь ключами и закрыть  дверь на оба замка. Если
это милиция, и она  еще на лестнице, то звонки продолжатся. Если грабители -
убегут.
     Запираю. Тишина.
     Сидим с Ольгой на кухне и строим различные предположения. Я думаю - кто
меня  вломил милиции? Или  это Ольгины знакомые думали, что меня нет дома, и
наведались.  Ольга клянется, что такого не может быть.  Масса предположений.
Ольга разнервничалась и съела две котлеты с булкой.
     Мне надоедают сомнения, и я выхожу на лестницу. Никого нет. Спускаюсь к
двери.  Выпал  легкий снежок, и  около парадного  вижу  отчетливые отпечатки
сапогов.
     Встаю в  5-30, беру рукопись, бутерброды, чай и уезжаю на Комендантский
аэродром. Прячусь от возможного повторного вита милиции.
     К  концу  дня выясняется, что звонила в  нашу дверь Антошкина  бабушка,
которая решила, что мы забыли на лестнице коляску.
     - Женщины, между нами говоря, сволочи, -  рек Коля Лысов. - Они так и
ждут момента, чтобы проявить девательство над человеком. Так и ждут...
     10 января 1983г.
     В  электричке  рыбаки с бамбуковыми  удочками сидят рядом с  лыжниками.
Такая в этом году зима. В лесах есть снег, а реки не замерзли.
     Рыба  клюет лучше, чем летом. Чем ниже температура воды, тем выше в ней
содержание кислорода.  От  этого подвижность рыбы,  ее жор  -  объяснил  мне
рыбак.
     Отдал в "Гатчинскую правду"  пять юморесок. Получил гонорар за старое -
7 руб.
     Шел  через  Гатчинский  парк и  вдруг  вспомнил, что в детстве  отец  с
матерью  называли меня Котенком. Котенок, Котя... Отец называл еще и Дымком.
Дым, Дымок.
     И так трогательно сделалось от этого воспоминания, словно  родительские
голоса услышал. Смахнул крупные капли со скамейки,  сел и покурил не  спеша.
Просто  захотелось  посидеть, подумать.  Редко такое бывает.  Гонки,  гонки,
гонки...
     11 января 1983г. Комм
     Сегодня узнал, что с помощью таракана можно выводить с бумаги шариковую
ручку и чернила. Надо свежую надпись присыпать сахарной  пудрой и пустить по
ней таракана. За ночь таракан аккуратненько сгрызает пудру и след пасты. Еще
лучше -  предварительно  подсыпать  сахар в  чернила.  Решил  проверить  для
расширения писательского кругозора. А вдруг буду писать детектив?
     Предложил  Лысову   принять   участие  в   эксперименте.  Коля   охотно
согласился.  Мы погасили на кухне  свет  и сели  в  засаду. Включаем  свет -
разбегаются. Штук пять испортили, пока ловили. Нам нужен был не контуженный,
а настоящий, с добрым аппетитом таракан.  Поймали. Я растер в ложке сахарный
песок,  приготовил  пудру.  Коля стерег таракана  в  спичечном  коробке.  Мы
начиркали своих росписей на обложке тетради и сразу присыпали пудрой.
     - Когда  впитается, отдуй лишнее,  -  подсказал  Лысов. -  А  то сверху
слнет, а грызть не захочет.
     Мы  выкурили  по  сигарете,  и  я  аккуратно сдул  пудру.  Коля  принес
фото-лупу,  и мы  убедились,  что сахарная пудра прилипла  к канавкам  наших
росписей.
     Я накрыл тетрадку литровой банкой, и Коля выпустил под нее таракана.
     Таракана  мы словили  хорошего -  большого,  рыжего, усатого.  Он  стал
бегать по стенкам банки, доползать до крыши и падать с сухим шлепком вн.
     - Убьется! - испугался Коля.
     - Не убьется, - сказал я. - У них спина  хитина - пружинит. Что-то он
пасту игнорирует. Видишь?
     - Вижу, - сказал Коля. - Ты его не помял случайно?
     - Ты же видел - брал аккуратно, - обиделся я. - Дуркует что-то.
     - Смущается кушать в неволе, - вздохнул Лысов. - Пусть очухается.
     Мы накрыли банку полотенцем и тихонько попили чаю.
     Когда Коля сдернул полотенце, таракан,  как мотоциклист в цирке, погнал
по стенке банки  и сверзился на бумагу. Что этот паразит делал до этого,  мы
не видели.
     Коля приложил к банке лупу и долго разглядывал наши росписи.
     - Следов подъеда не вижу, - доложил он.
     Мы решили оставить  таракана  на  ночь. Проголодается  - начнет  жрать.
Голод не тетка.
     Я  очертил  по  горлышку банки  круг и  написал Сашке  записку:  "Саня!
Таракана и банку не трогай. Банку с места не сдвигай - проводим эксперимент!
Дима, Коля. 11.01.83."
     Санька должен приехать утром  Рощино.
     Мне завтра на дежурство. Ложусь читать и спать.
     12 января 1983г.
     Дежурю в ОТХ. Гололед.
     Разбрасывал песок у ворот - боролся  со  скользкостью. (  Бросать песок
надо с широким замахом, прижимая лопату к земле -  так дальше и  равномернее
разлетается.)  Потом ругался  с Сашкой-начальником.  Сначала он  меня ругал,
потом мы вместе ругались.
     В результате Сашка зарубил мой хитрый график по двенадцать часов, когда
я принес  его подписывать. Заставил переделать,  как  есть.  Теперь  дома не
заночуешь.
     В.А.  Харин,  герой-летчик,  участник  событий  в  Венгрии  1956  года,
рассказывал со слов начальника пограничной заставы ст. Чоп:
     При осмотре багажа  генерал-полковника  пытались  ъять  40  кг  кофе.
Генерал-полковник  запротестовал, стал  грозить, ругаться,  а  потом,  решив
припугнуть  несговорчивых  погранцов, потребовал соединить  его  с  маршалом
Жуковым. Капитан  по  оперативной пограничной  связи соединяется с  Жуковым,
докладывает обстановку и ситуацию.
     - Пропустите полковника, - распоряжается Жуков и вешает трубку.
     Так генерал-полковник стал полковником.
     Если это и байка, то весьма жненная, похожая на правду.
     Харин  пообещал  рассказать  мне  под  бутылку   кое-какие  подробности
Венгерского мятежа 1956 года. Он работает у нас в техотделе. Вкратце сказал,
что бомбил вход  дворца, в котором засела оппозиция во главе с  Имре Надем -
бомбы падали точно у крыльца. Бомбили с пикированием - так точнее.
     14 января 1983г.
     Вчера приходил прораб Горячкин бить проводника Лысова.
     Лысов был на  Совете  отряда, и я успокаивал Горячкина. Говорил, что он
хороший парень и не следует искать на свою задницу приключений. Горячкин был
пьян. Грозил зарезать Лысова за то, что тот пообещал отпустить его домой, но
обещание не выполнил.
     -  Проводник  хренов! -  возмущался  Горячкин.  -  Меня -  прораба,  не
отпускает!
     Он потерял  очки и с  трудом узнавал меня. Натыкался на вещи. Горячкина
ждала дома семья - день  рождения дочки. Он чуть  не  плакал от обиды. Уже и
плечи затряслись, но сдержался.
     - Ты, главное, не суйся, - всхлипнул он. - А то и тебе под горячую руку
попадет. Без очков могу ошибиться.
     Перспектива схлопотать от двухметрового мужика битку, да еще по ошибке,
меня настораживала.  Я  послал Саньку  предупредить Колю, чтоб в квартиру он
пока не совался.
     Потом напоил Горячкина чаем и выпроводил.
     Он  приходил  еще  несколько  раз,  ждал  Колю  и  наставлял меня:  "Ты
нормальный мужик! Ты, главное, не суйся!"
     Коля пожаловался отрядному, и Горячкина увели на собеседование.
     Ночью  он еще несколько  раз скребся  в нашу  дверь.  Но мы не открыли.
Сказали - спим.
     Коля ночевал в другом отряде, у друга-железнодорожника.
     Все, кончилась моя просторная тетрадь в вишневом коленкоре. Писал в нее
восемь месяцев.
     
Большая амбарная книга. Гатчинское Объединенное транспортное хозяйство.
     14 февраля 1983г.
     Пишу. Написал "Свистунов  и Охлябьев",  "Дипломатию"  и переделал  "Как
поступить  в театральный".  Все  машины  в гараже, ворота заперты,  пески на
улице.
     Заглянул на огонек  дядя Вася - сторож  с домостроительного  комбината,
дежурит по соседству,  за  бетонным забором. Ему  75  лет.  Румяные  налитые
щечки, не курит, играет на пианино, балалайке, гитаре, мандолине, аккордеоне
и трубе. Дома у него полный набор инструментов.
     Во  время  войны  летал  на бомбардировщиках  ТБ-3.  Майор  в отставке.
Сильные густые волосы с сединой, детское выражение  лица. Глуховат.  Садится
на топчан, просит  сделать погромче  телев Ноги  не достают  до пола. Я
пишу. Он деликатно молчит. Иногда покашливает.
     - Дядя Вася, хотите водки? - Я вспоминаю, что шофера оставили мне треть
бутылки "Русской".
     - Не откажусь. А ты будешь?
     - Нет,  мне работать надо. - Я наливаю  ему в стакан,  протягиваю. - Из
закуски только хлеб с солью. Дать?
     Дядя Вася пьет, крякает, нюхает хлеб. Быстро пьянеет. Рассказывает, что
уходя на войну, сказал жене, чтобы она его не  ждала - он к ней не вернется.
У него было трое маленьких сыновей.
     - Гуляла, как  хотела. Я ночью с полетов возвращаюсь, а ее еще с танцев
нету. Курсанты молодые мне в глаза смотрят и улыбаются. Я тогда инструктором
был. Я так ей и сказал: убьют меня, не убьют - все равно к тебе не  вернусь.
А сейчас сыновья уже взрослые, письма мне пишут...
     Что сейчас с его бывшей женой - спросить не решился.
     Младший сын его - Сашка, работает у нас водителем на панелевозе.
     В 1929 году Сергей Миронович Киров пожал моему отцу руку.
     Бате тогда было двадцать пять лет, и он был командирован в Закавказье -
доставить эшелон с фруктами для детских домов Ленинграда. Отец привез эшелон
и несколько корзин для  Кирова  с запиской  от  кавказского  друга,  который
грозился расстрелять отца  на месте, если  тот не  прицепит еще один вагон с
подарками для Серго. Батя кликнул стрелков, которые стояли у дверей штабного
вагона, и расстрел не состоялся - сошлись на нескольких корзинах  и  бурдюке
вина. Вот с  этими дарами,  которые остались  в пролетке, мой будущий отец и
прибыл в Смольный. Вход тогда был свободный.
     Киров прочитал с улыбкой записку, попросил принести чаю, вынул  стола
пачку  театральных билетов и дал отцу два -  ему и супруге. Пожал руку. Батя
спросил, куда сгружать  подарки. "Дети  есть?  - спросил Киров. Батя кивнул:
"Двое".  - "Вот  и отвези  детям. А вино  -  тебе. Только не  упейся. Друзей
позови,  товарищей". Батя рассказывал, что когда  они  с  матушкой пришли  в
Мариинку (мать одолжилась у  соседки костюмом с шакальим мехом, а отец был в
железнодорожном кителе), у них строго спросили  перед входом в Царскую ложу,
где  они  взяли  билеты. "Киров дал". -  "Ах, Сергей Миронович!  Пожалуйста,
проходите. Сюда, сюда, пожалуйста. Вот ваши места".
     Так  вот.  Отец передал  рукопожатие Кирова  мне. А Кирова,  наверняка,
приветствовал  рукопожатием   Ленин.  И  таким  нехитрым,  но  символическим
способом Ленинское рукопожатие передалось моему сыну... (написать новеллу).
     18 февраля 1983.
     Писал до часу  ночи, а потом играл в снежки. Тепло, липкий  снег. Лупил
снежками  в  бетонный  з  Хорошо.  На  заборе  появились неведомые  мне
созвездия.
     Пахнет весной, но еще завьет, еще закружит.
     Утром ловил  ртом  снежинки с черного  неба. Крупные  и  рыхлые в свете
прожекторов. От резкого дуновения они разлетаются, как шапка одуванчика.
     Вспомнился   Володя  Козиков,  наш   вечный  кафедральный  страдалец  и
легендарный неудачник. Сделать бы про него рассказ!
     Если  мне  скажут  - выбирай: идти с  привязанной за  спиной  бомбой по
жердочке  над  пропастью  или  ехать  с  Козиковым   в  командировку,  я  не
задумываясь отвечу - пойду по жердочке...
     Многослойная ложь Козикова.  Он  врал  обстоятельно, с подробностями  -
врал вдохновенно!
     Но и у него случались проколы - завирался. Однажды он заврался до того,
что  у него оказалось три пары родителей. Свои загулы он частенько прикрывал
похоронами блких родственников. Однажды,  уже перехоронив всех своих дядек
и  теток,  дедов  и  свояков  до седьмого колена, он  тяжело  выдавил  после
очередного  загула,  что  хоронил  мать. Ему осторожно напомнили,  что  мать
умерла в прошлом году. Козик сказал, что да, конечно, его родная мама умерла
в прошлом  году, но есть еще и  приемная,  которая воспитывала его, когда он
мальчишкой потерялся во время войны  на пароходе. Вот ее он и ездил хоронить
по срочной телеграмме. Он даже не  успел предупредить  никого  - взял только
электробритву и поехал, боялся, что похоронят без него.
     Вскоре  еще одна  родительская  пара потребовала  похорон - та, которая
воспитывала  его  в  эвакуации, за Уралом. Порфирий  Игнатьевич, кажется,  и
Мария  Ивановна.  Добрые сельские жители, у  них была  коза Зойка. Маленький
Козиков пил ее молоко. Она его любила. Вовочка Козиков ее пас.
     С трудом, закрывая на многое  глаза, кафедральное начальство поверило в
существование трех пар родителей пьющего аспиранта. Козиков  же не  преминул
воспользоваться  открывшимся  резервом. Теперь он  ездил хоронить сводных  и
нареченных братьев и сестер, их жен, мужей и племянников. Не отказываться же
от  ветвей приращенного генеалогического древа, после того, как он захоронил
все ветви родного...
     Нескончаемые шоферские  разговоры  в нашем  вагончике. Рассказы о своих
машинах: кардан, раздатка,  поросенок, карбюратор,  стремянка...  Перемывают
косточки,  как  тещам. Говорят по  очереди,  слушают  уважительно.  Если  на
Востоке  считается хорошим тоном расспросить знакомого, как  чувствуют  себя
верблюды,  дети  и  жена, то  в гараже первый  вопрос о  машине:  "Как  твоя
лохматка  породы четырехколесных?"
     Гегель - читал. Использовать его рассуждения о философии мужчин!
     Иногда в мой вагончик заходят неожиданные  люди.  Снабженец с портфелем
греется  и ждет,  пока шофер заменит колесо. Без  всяких  предисловий  бодро
говорит:  "В нашем роду великих людей, кроме меня, считай не было.  Ну  был,
правда,  дядя  Вася.  От  собственного  величия  и   Пил  так, что  все
поражались. Изумительно пил. И самое интересное - никто до сих пор не знает,
где он брал деньги... Н-да..."
     Угощает меня сигаретой.
     -  Мы думаем,  что женщины  ничего не понимают! Ха-ха-ха!  Они понимают
даже то, чего нет. Одна женщина - полководец. Две женщины  - уже уже военный
совет в Филях!
     Натарахтел еще разной смешной чепухи и убежал с портфелем под мышкой.
     Рыжий   дядька  с  сиреневыми   глазами  поклонился  зданию  гатчинской
больницы,  когда наш автобус проезжал мимо. И стал рассказывать мне, как ему
вырезали мучавшую его грыжу. Содержательный текст.
     20 февраля 1983г.
     В  "Вечерке"  за  18.02.  вышел мой рассказик  "День  тяжелый".  Аркаша
Спичка, сокрушаясь, выбросил большой  абзац, который мне очень нравился -  с
описанием похмельных страданий и лоскутных воспоминаниях о бурно проведенной
ночи.  "Чудесный абзац, - вздохнул Аркадий, - но не пройдет. Нас  не поймут.
Не надо"
     22 февраля 1983г.
     Сегодня прошла амнистия.  После отбоя  тихо выпили "Киевской ароматной"
по этому поводу. Посидели на кухне, поговорили.
     Следующий этап - комиссия по УДО. Если  она располовинит мой оставшийся
срок, то отпустить должны немедленно.
     Знающие люди рассуждают  так. Кабы твердо знать, что  уйдешь по УДО, то
амнистию лучше не брать, оставить ее про запас. Она дается государством один
раз, и  если  еще раз загремишь, то второй раз не применят. Но где гарантия,
что уйдешь  по УДО? Поэтому лучше взять подаренные тебе  6 месяцев свободы и
надеяться еще и на УДО. Что мы и делаем.
     02 марта 1983г.
     Мы  семьей  отмечали  годовщину  смерти  брата.  Ездили  на кладбище  в
Зеленогорск. Собирались на 2-й Советской. И - прозевал комиссию по УДО.
     Отстегнулись  трое   Совета общежития,  несколько человек   советов
отряда.
     Все нервничают, на взводе. Кто ждет комиссию  по амнистии, кто по  УДО.
Кто обе сразу. Стоят кучками, негромко переговариваются.
     Наш Коля  прошел вчера амнистию  и загудел в одиночку по  этой причине.
Ночью долго шептался с Сашкой, сидя у его кровати. Иногда полезно послушать,
о чем шепчутся. Но много вредно - возненавидишь людей.
     Вчера наблюдал стояние В.Б.  на задних лапках перед замполитом Кашиным.
В.Б. ждет комиссии по УДО.  "Как вам будет угодно... Как прикажете... Всегда
пожалуйста..." - говорил, склоняя голову В.Б., и шаркал ножкой. Как официант
в дореволюционном ресторане перед генералом. Умный, как мне казалось, мужик,
с седым  ежиком волос, с седой бородкой  и - такое поведение.  Если бы Кашин
попросил  его  поцеловать себя ниже пояса, то В.Б. поцеловал  бы и  при этом
восхитительно чмокнул: "Ах, какая прелесть!.." - такое у меня было ощущение.
     Гадость. Я молча вышел  кабинета.
     11 марта 1983г.
     "Гатчинская правда" напечатала мой фельетончик "Досрочная сдача".
     Настилаю дома линолеум.  Жду  свободы. Никак  не взяться за  повесть  о
Крикушине. Не вижу всей картинки, только фрагменты. Жду.
     Приснилось, что нашел на кладбище, около старой могилы, золотые втулки.
А два часа назад, когда  я задремал в электричке,  мне дали сдачу  с пятерки
рублей эдак  двести. Ворох денег.  В карман  не влезали.  Новенькие  трешки.
Зеленые и прозрачные, как молодая листва.
     Максимка,  когда мы  с  ним  сегодня боролись, укусил  меня  за  палец.
Запрещенный прием.
     Не  в  материальных  благах  счастье  - ясно, как Божий  день.  В сытой
Америке несчастных не меньше, чем в нищей Венесуэле или  Непале. Они есть на
любом материальном уровне. Толстой прав: счастье внутри нас.
     Слушал  парижскую пластинку Высоцкого. Марина Влади спела две песни.  А
потом стихи Евтушенко, посмертные стихи, посвященные Высоцкому.
     Мне посчастливилось - в 1974 году  я взял у Высоцкого интервью, которое
не напечатали. Сейчас его  именем спекулируют, а  тогда шарахались.  Когда я
принес  интервью в "Водный транспорт",  на меня замахали руками  -  спрячь и
никому не показывай. Лев Сидоровский  "Смены" долго и уклончиво  объяснял,
что тема интервью не актуальна, нас могут не понять...
     У Высоцкого есть философские песни. "Чужая колея", напр
     17 марта 1983г. Деж. в ОТХ.
     Разговаривал по телефону с  Ольгой о моих  будущих занятиях. О том, что
мне делать, и  как жить. Она  передала мне мнение своей мамы: лучше синица в
кулаке, чем журавль в небе. А если, дескать,  меня не получится литератор?
Специальность-то уже потеряется. Вот такое мнение. Расстроился, но не очень.
Жнь  - моя. В том смысле, что дана  она мне,  а  не теще. Хотя теща у меня
неплохая. Деликатная.
     Химик  Воробьев  рассказал,  что его осудили за убийство  друга. Ножом.
Убил в постели своей жены. Он спал пьяный  в другой комнате,  а друг полез к
жене. Жена не давалась, но не кричала - боялась разбудить детей. Это она так
объясняла. Друг тоже был пьяный. Воробьев проснулся, взял на кухне колбасный
нож  и всадил другу в спину. Дали четыре года химии. Спасло от зоны  то, что
жена заявила о попытке насилования. Живут вместе - двое детей. Он шофер  в
нашем парке. Сестрорецкий паренек.
     Написал к 1-му апреля рассказик  "Ошибка".  Плохой,  как  мне сказали в
Клубе.
     20 марта  ходили к тестю на день  рождения.  Зашел  разговор о  картине
Глазунова  "За  ваше   здоровье!"  Искусствовед  Ф.   сказала,  что  картина
реакционная. Дескать, старик в  ватнике, на  фоне плакатов, которые отражают
пройденные советским народом этапы - война,  пятилетки, покорение космоса, а
в руках у него стакан водки и огурец на столе - все это как бы подчеркивает,
что больше у него ничего в жни не осталось.
     А глаза - полные энергии и хитроватые - она не учитывает. Картина полна
оптимма.
     Ф. говорит: "Ватник, огурец - это принижает".
     Я говорю: "А что надо?  Каракулевую шубу, хрустальный бокал и бутерброд
с  паюсной  икрой?  И  чтобы  шестимесячная  завивка  у  деда  на  голове? И
сберегательная книжка рядом? Так, да?"
     Она говорит,  поджав губы: "Получается,  что у деда ничего не осталось.
Он, дескать, ничего в жни не имеет. Нет-нет, картина реакционная".
     Такой вот искусствовед.
     
КАРТИНА
     Художник  Плахин,  моложавого  вида  мужчина  в  джинсах, с  аккуратной
бородкой на румяном лице,  отошел от мольберта и, налив бокал шампанского, с
удовлетворением  оглядел законченную им к выставке картину: ясноглазый дедок
в  тени  прибрежного  куста собирается выпить  полстакана  водки  и закусить
огурчиком;  рядом  сабельно  блестит  коса.  Обеденный перерыв  у  человека.
Сейчас, дескать, тяпну, пересплю жару - и снова за работу.
     Допив шампанское,  Плахин написал на фанерке:  "Худ. Плахин.  Во  время
отдыха".
     Первой навела критику жена.
     - На  общем  фоне  антиалкогольной  пропаганды  водочный  мотив  звучит
кощунственно. И где дети? Почему они не помогают в работе?..
     Плахин угрюмо согласился и заменил водку пепси-колой, а на заднем плане
дорисовал двух парней, весело размахивающих косами.
     - Совсем упущена  тема  обеспеченной старости, - скептически отозвалась
теща. - И не отражен размах индустриалации на селе.
     Плахин  поколебался и,  убрав косу, добавил  в  углу  картины клыкастую
сенокосилку   журнала  "Сельская  молодежь",  а  рядом  с дедом  образил
лайковый пиджак, небрежно брошенный  на траву,  и сберегательную книжку, как
бы  ненароком вывалившуюся    кармана,  с  цифрой "3000"  на  раскрывшейся
странице.
     - Закусь слабовата, - усомнился в  реалистичности  полотна сосед. - При
таких деньгах можно и икорку.
     Плахин  уместил  в  ногах  у  деда худфондовский  рушник  с  петухами и
разложил на нем  бутерброды  с  красной икрой,  хрящеватые  ломти  осетрины,
вазочку с апельсинами и дышащие  паром шашлыки. Как  будто  все это принесли
заботливые женские руки  разъездной поварской бригады.
     -  А  каков  его  духовный  мир?  -  увидев  картину,  поинтересовалась
дочка-студентка. - Что он делает в свободное от работы время?
     Плахин согласился с промашкой  и пририсовал томик "Братьев Карамазовых"
писателя  Достоевского  и зачетную книжку сельского  университета  культуры,
выскользнувшую   пиджака. Легкий  ветерок  шевелил  страницы  с  отличными
оценками по всем предметам.
     Уступив сыну,  Плахин одел  деда  в  темно-синие джинсы. "Нормально,  -
кивнул сын. - Знай, дескать, наших".
     По  настоянию тестя  пришлось  дорисовать  гармонь-трехрядку и приемник
"океан"  с выдвинутой  антенной. В том смысле, что  кто умеет работать,  тот
умеет отдыхать.
     Нейтральный  стакан  был  заменен  на  расписную  серебряную  чарку,  а
выгоревшая рубашка - футболкой фирмы "Адидас. Войдя во вкус,  Плахин дописал
бутылку  шампанского,  стынущую  в  мельхиоровом  ведерке.  Поразмышляв,  он
добавил к лицу своего героя фасонистую бородку и бросил в траву темные очки,
отражающие  летящий  по  небу  дельтоплан -  примету  времени.  Герой  сразу
помолодел и приосанился.
     "Теперь другое дело! Все  как  в  жни!"  - в  один  голос воскликнули
родственники и друзья, когда Плахин сдернул покрывало с мольберта.
     "Живут же люди!.." - вздыхали  посетители выставки, читая  надпись  под
картиной,  искаженную  по недоразумению  оформителями:  "Художник  Плахин во
время отдыха".
     Сюжет созрел мгновенно, как  головная боль. Пил водку.  Один.  И писал.
Прочту опосля и перепечатаю. Может, возьмут. Закрываю ворота и ложусь спать!
     19 марта 1983 г. Комендатура.
     Люблю  Пушкина  за  точность  мысли  и   игривость  стиля.  Достоевский
нравится.
     Андрея  Вознесенского  не понимаю. Читал  его книгу "Безотчетное". Есть
воспоминания о Б. Пастернаке.
     Перечитал письмо  брата Юры. Нет  смысла уточнять, какого брата. Теперь
он у меня  один. Надо ответить, да  нет  публикаций на руках, чтобы  послать
ему. Все роздал  хвастовства. Хвастун я.
     Жду свободы, но что получится - одному Богу вестно.
     Рассказ  "Белов   и  Людочка"  стоит.  В   принципе,   он  написан,  но
перепечатано только 5  страниц. Дурацкая  манера:  начинаю перепечатывать, и
зависаю над каждой строчкой - хочется сказать лучше.
     Гражданин с ослиными инициалами: И.А.
     2 апреля 1983г., суббота. Дежурю в ОТХ.
     Вчера  ездил  в  Зеленогорск.  Рыхлил  снег,  чтобы  он  быстрее  таял.
Прикидывал, где строить теплицу.
     Бледная  зелень лука, который я  проращиваю в  банках на  окне, приятно
щемит душу. Весна.
     Снились  кошмары.  Погоня, смерть Маришки  и  покойный  брат Феликс,  с
которым мы попали  в  Зеленогорске  под  землетрясение. Отъезд  в  Арктику с
экспедицией на собаках. Подводная лодка в Кандалакшской губе,  на  которой я
плыл   пассажиром,  и  бронзовые   статуэтки,   найденные  мною  на   берегу
Кронверкского  протока, около Петропавловской крепости.  Из-за них погоня  и
началась.
     Сварил кисель. Он получился с какими-то медузами.
     7 апреля 1983г.
     Вчера была комиссия по УДО. Прошли все.
     С  утра  нас собрал в клубе замполит и  провел инструктаж  -  как  себя
вести, что  говорить  и  чего  не говорить.  Доверительная  была  беседа. Он
подбодрил, сказал, что комиссия доброжелательно настроена, ее председатель -
Мишина, женщина добрая и человечная. Специально рубить не будет, если сам не
зарубишься. Если не знаешь, как ответить - лучше молчать.
     Необходимо  каяться.  Дать понять, что половина  назначенного наказания
вполне хватило, чтобы осознать свой проступок перед обществом и исправиться.
Ни  в  коем случае не говорить, что  суд не  разобрался в вашем  деле и  вас
осудили безвинно. "Виноват, каюсь,  исправился, никогда не  повторится..." -
вот что хочет  услышать и записать в протокол комиссия,  чтобы рекомендовать
нас суду на менение меры наказания.
     И  мы  каялись.  Я тоже,  хотя на  суде  вину прнавал лишь  частично.
Чувствовал  себя  не  очень уютно  под  взглядами  строгих  людей.  Задавали
вопросы: почему на суде не прнал вину? Кем работает жена? Дети? Куда пойду
потом работать?..
     После комиссии  Кашин  собрал  членов Совета  и  в  связи с  приездом в
Ленинград зам.  министра внутренних  дел  и  его  гипотетическим приездом  в
спецкомендатуру  No1  дал  новые  указания.  Кашин на  всякий  случай  решил
ускорить  работы  по благоустройству.  Хотя у  нас и  так все блещет, все  в
порядке. Когда мы засомневались в целесообразности покраски поребриков мелом
-  "Первый  дождь  смоет!",  Кашин  сказал:  "Главное, чтобы дождь пошел  не
раньше, чем приедет зам. министра. А потом пусть смывает".
     Сегодня,  7-го  апреля, меня  перевели  в  3-ю  колонну,  обслуживающую
Сельский строительный  комбинат  (ССК).  Вагончик  с кроватью,  телевором,
приемником, местным телефоном и столом. Еще плитка и чайник. В колонне всего
37 машин. Не  сравнить с  суматохой главного гаража. Даже спать днем  можно.
Закрылся и спи. Что я сегодня и сделал.
     Рядом садоводства.  Тишина.  Слышно,  как  поют птицы в  прозрачной еще
роще.  Травка  начинает  зеленеть.  В  таком  уютном  месте  я  бы  и  после
освобождения остался работать. Машин в пять раз меньше, а платят столько же.
Курорт, да и только.
     8 апреля 1983г.
     Считаю дни до суда. Сегодня освободилось  по  УДО несколько  ребят.  Мы
идем 12-го. Затем еще один заход - 15-го.
     В нашу группу попадают оставшиеся члены совета,  кроме Бори Каменщикова
-  председателя  5-го  отряда. Он  пойдет 15-го.  Переживает  парень. Мается
животом на нервной почве.  У него  последовательно умерли  мать, отец, дочь.
Это случилось перед тем, как его  осудили. Полтора  года назад у них с женой
родился  сын.  Ждут второго  ребенка в  мае. Боря пытался продать серебряную
плиту весом 3 кг, которая осталась ему от отца. За что  и  получил три года.
По году за килограмм.
     Сейчас, когда я мылся в ванной, позвонил Коля Лысов. Ольга принесла мне
телефон. Я выключил душ и  услышал печальный  голос Коли. Пьяненький. Уезжая
 комендатуры, я оставил ему записку, чтобы он позвонил мне и узнал точно -
идет ли он на суд 12 апреля. Список мне обещал прочитать Владлен.
     Коля жаловался на  жену и дочку:  "Им  мое освобождение, как серпом  по
одному  месту. -  Коля сказал,  по какому именно  месту.  - Не  дай бог тебе
такое. Ну ладно, я и на полу лягу. Я им это припомню. Как с собакой  со мной
обращаются..."
     Коля сел -за приемной дочки: вступился за нее в  драке, а потом  взял
вину на себя. Дочка треснула молотком по голове сторожа на  стройке, который
мешал  ей  отбивать  доску  в заборе для  сокращения пути на  автобус.  Жена
увидела драку в окно и послала Колю помочь бедняжке (25 лет девушке).
     Дочка развелась с мужем,  гуляет,  а Коля воспитывает ее сына,  называя
его  внуком,  и  переживает,  что  тот  плохо справляется  с английским.  По
остальным  предметам Коля  ему  помогает,  когда  приезжает  на  выходные, а
английский не знает И переживает -за этого.  Одно время стал  учить  сам -
купил разговорник. Но, конечно, не выучил.
     Над  кроватью в  нашей квартире у него  висит цветное фото внука  - сам
снимал.
     10 апреля 1983 г. Дежурю на 3-й площадке в ОТХ.
     Вчера был в Зеленогорске. Нарычал на Ольгу за ее нерасторопность, и она
уехала в Ленинград от греха подальше.  Нервы  у меня сделались - ни к черту.
Все мысли - о суде.
     Убирал  палые  листья,  подрезал черноплодную рябину.  Снег  растаял за
неделю.  Ходил к  соседу - Володе Решетову.  Смотрел его теплицу.  Серьезное
сооружение. Он  затопил ее  в конце января, а в  середине  марта уже  продал
тюльпанов на 1200 руб. Теперь ждет  гладиолусы.  Советует и мне  заняться. Я
задумался.
     В Моей будке - два щенка. Мухтар и Трешка.
     У  Мухтара разные глаза - голубой и темно-серый,  с  бурыми крапинками.
Трехой щенка  назвали по  традиции.  Была  здесь  собака с такой  кличкой  -
утащила однажды у шоферов три рубля, когда они сбрасывались на выпивку.
     12 апреля 1983 года.
     
СВОБОДА!
     Только  что  вернулся  с суда.  Освобожден  за  примерное  поведение  и
добросовестное отношение  к труду от  дальнейшего отбывания наказания.  Была
выездная сессия суда и нас, девять человек, отпустили!
     Пробыл я в Коммунаре 19 месяцев без трех дней. А мог бы 36 месяцев.
     20 апреля 1983г.
     Сегодня  получил выписку  решения  суда.  Больше всего в  выписке мне
понравилась последняя фраза: "Решение суда обжалованию не подлежит".
     25 апреля 1983 года.
     Уже две недели, как я свободен.
     Надо  бы сесть  на  пенек и  подумать. Написать  программу на ближайшее
время. Но не готов - тянет наслаждаться отсутствием напряженности.
     Звонил  Лысов,  удивил  и  насмешил - он  после  затянувшейся пьянки  с
проводниками сел на электричку  и приехал в Коммунар на автопилоте. Врубился
только на подходе к вахте.  "Смотрю - вахта! И тут  меня пронзила мысль, что
меня,  кажется  освободили,  -  рассказывал   Коля.  -  Я  так  и   охренел!
Представляешь, Дима, прибыл за полчаса до проверки. Ха-ха-ха!"
     Вчера ездили в Зеленогорск.
     Максимка бегал по участку  и  вопил,  как индеец. Ему  все в новинку  -
трава,  собака Степка, земля, огород, червяки, камни - он пытался их грызть.
И костер, который мы с ним жгли.
     4 мая 1983г.
     Дежурю в ОТХ на 3-й площадке.
     Весна ранняя. Тихо, хорошо. Трава - хоть коси.
     Вышел первый день после больничного. Долго болел, 20 дней.
     Сначала грипп, потом осложнение - гайморит.
     Только теперь начинаю ощущать свободу.  Первые  дни  свое  освобождение
воспринимал,  как  длительный   отпуск.  Правильно  говорят:  чтобы  ощутить
свободу, ее  надо сначала потерять. Был я не за  решеткой, а за  забором, но
нервы истрепались значительно.
     Освободился  и  обнаружил на виске седой  волос. Когда он  появился? Не
было ничего, и вдруг - на тебе!
     В  выходные все втроем были в Зеленогорске. Копал гряды  под картошку и
проч. Руки чешутся, к земле тянет.
     По Тургеневу, писатель  должен  быть хозяином  грамматических законов и
бить грамматику и  синтаксис  по  носу.  Читаю Сергея  Антонова,  дал Андрей
Мурай. Книга называется "Я читаю рассказ". Хорошая книга, полезная.
     "Событие - сердце рассказа, мотивировка - его душа".
     Совет литератору: "Когда  допишешь  рассказ -  выброси  начало". И еще:
иногда,  чтобы разобраться  в идее,  сначала пишут  конец.  Для  "увеличения
протяженности   чувствования"   применяется   замедление   повествования   -
ретродация. Мысли и чувства должны созреть и усвоиться.
     Рядом  с нашим гаражом - садоводство. За бетонным забором пацаны играют
в войну. Слышен голос: "Я буду запасной, если кого-нибудь убьют."
     8 мая 1983г.
     Вчера  заезжал Барышев. Дал ему  на  рецензию первую  редакцию рассказа
"Булкин  и  Людочка".  Пили кофе. Серега бросил пить, курить и начал  бегать
кроссы.
     Говорит,  что  стал понимать  смысл жни. Жить надо проще и заниматься
тем, к чему лежит душа. Совсем как  я. Я намерен остаться на работе в гараже
и писать. К этому у меня душа лежит. Еще как.
     Сегодня  позвонил Барышеву  домой.  Его нет. Может, сорвался в  штопор?
Если  он в  загуле потеряет мой рассказ, то вполне  может успокоить примерно
так: "Не горюй, Дмитрий, я тебе новый напишу. Еще лучше". Это в его стиле.
     Накрапывал дождь. Шла женщина с поднятым вверх лицом. Казалось, что под
просторным сарафаном она спрятала школьный глобус.
     17 мая 1983 г. Дежурю в ОТХ.
     Написал  сегодня рассказик  "Зеркало" и новеллу  "Двое".  Первый  дался
тяжеловато,  писал  с  перерывами,  а новелла - в  один присест.  Пока  это,
естественно, заготовки.
     Час  ночи.  Тепло.  Сижу  у открытого  окна.  Вокруг  нашего  гаража  -
набирающие силу рощицы. Цветет  черемуха. Со всех сторон заливаются соловьи.
Кажется,  это они.  Первый  раз  слышу  столь явственно  соловьев. Настоящий
конкурс исполнителей.
     Я шлифую рассказик "Зеркало" и новеллу "Двое".
     Прогрохотала  на Гатчиной весенняя гроза.  В  землю зло  били  короткие
оранжевые молнии,  лупил крупный дождь. Теперь чисто,  свежо,  птицы делятся
впечатлениями.
     На нашей лестнице  живет старушка с плачущим голосом. Я не знаю, как ее
зовут,  и в какой квартире  она  обитает.  Иногда  ее подолгу не видно.  Она
глуховата и плохо видит.
     Мы  с  ней здороваемся. Она долго приглядывается, и тогда я стою и жду,
чтобы она меня узнала.
     Вчера мы возвращались  с гулянья,  и  она  угостила Максима булочкой  с
марципаном.
     -  Милый  ты мой, ешь, миленький, - вытягивала и  кривила  она мясистые
губы.  И чуть  не  плакала от ощущения своей старости  и  умилением детством
Максима. - Мне уже ничего не надо...
     В глазах ее стояла горечь расставания с жнью.
     25 мая 1983г.
     Вчера меня выгнали в отпуск.
     Приехал на дежурство,  а  за столом  сидит с  кроссвордом  рыжий Женька
Сержантов. Я его знал по главной площадке. Учится на заочном в Автомобильном
институте.  Плотный, угловатый, работал в техотделе. "Теперь я соловьев буду
по  ночам слушать,  - говорит  мечтательно. - Иди  в  бухгалтерию  отпускные
оформляй. Река  в Африке, пять букв, не знаешь?" Если бы и знал, не сказал -
терпеть  не могу кроссворды  разгадывать. Но отпуску  обрадовался. Я и забыл
про него с этими комиссиями и судами. Я же в гараж по переводке оформлялся -
все правильно, отпуск мне давно положен.
     26 мая 1983г.
     Заезжал вчера Серега Барышев. Привез мой рассказ про Булкина и Людочку.
Сказал,  что  плохой  рассказ.  Беспомощная  вещь.  А  новелла  "Двое"   ему
понравилась.
     Барышев - прообраз главного героя моей повести  - Крикушина. Но в таком
виде, какой  он есть  в жни,  пускать на страницы повести  его нельзя. Его
надо "причесать" и слегка подлакировать. Иначе он к середине второй страницы
напоит всех действующих лиц,  сам упьется, все будут лежать влежку, и от них
ничего,  кроме похмельных  стонов  не услышишь. Так я  Сереге  и  сказал. Он
заржал радостно.
     Читаю  Вениамина Каверина  -  "Скандалист  или вечера  на  Васильевском
острове", 1928 года  сочинение. Есть  стилистически интересные места. Такое,
например,  пульсирующее  начало: "Едва начался доклад,  как  все уже  спали.
Все!" Прозу Каверина, как и коньяк, надо потреблять маленькими глотками.
     Каверин: "Он уже ходил по комнате и трогал вещи".
     "Сущевский,  беллетрист, байбак  и  пьяница,  негромко бил  в  барабан,
забытый музыкантами в артистической комнате Капеллы".
     "Но он не растерялся, напротив того - действовал уверенно и, главное, с
легкостью, с легкостью необычайной".
     Хорошая ритмическая проза. Завидую.
     Когда  во  время  писательства  я  обнаруживаю,  что  начинаю  замечать
окружающие меня вещи - пепельницу,  чашку с чаем,  часы и т.п., то  понимаю,
что проку не будет, и встаю -за стола.
     28 мая 1983г.
     Прочитал  сборник  1967 года  "Тетка  Егориха", Константина  Воробьева.
Говорят, Воробьев  Жаль. Хороший сборник.
     Там есть стихи Наума Коржавина о писательстве:
     Ни трудом и не доблестью
     Не дорос я до всех.
     Я работал в той области,
     Где успех - не успех.
     Где тоскуют неделями,
     Коль теряется нить,
     Где труды от безделия
     Нелегко отличить...
     Ну куда же я сунулся?
     Оглядеться пора!
     Я в годах, а как в юности
     Ни кола, ни двора...
     В самую точку. Это и про меня тоже.
     Старушка, увидев нас с Максимом, спросила: "Ты его   очага привел?" И
стала  рассказывать, как долго  разыскивала  по  всем  дворам свою скамейку,
лавку, на которой  обычно  сидела.  Три заявления  писала. И наконец пионеры
помогли -  принесли. Но  деньги  - 2  рубля - не взяли. "Наверное,  пионерам
нельзя, что ли?.."
     Если бы не было сигарет,  то чертовски хотелось  бы курить. Но на столе
лежит пачка сигарет, и о табаке не думается.
     "Начиная новую вещь, надо содрать с себя старые обои".
     В этой  связи  не  понимаю Жорж Санд (кажется, это  была  она), которая
ночью,  закончив  роман, выпила  чашечку чая и начала новую  повесть. Скорее
всего, я ее читал, была у меня на книжном стеллаже ее книга - но  ничего  не
помню.
     31 мая 1983г.
     Сегодня тесть перевез нас в Зеленогорск.
     На багажнике автомобиля ехала большая двуспальная кровать, которую  они
нам отдали, купив себе новую спальню. Подозреваю, что на этой кровати и была
сделана девочка, ставшая моей женой.  Ольга говорит, что помнит  эту крепкую
прибалтийскую  кровать с  раннего  детства -  прыгала  на  ней, кувыркалась,
устраивала домики для себя и кукол, играла в пароход. Покувыркались на ней и
мы с  Ольгой,  когда  ее родители были  в  отпуске;  а потом  сдали матрас в
перетяжку  на  Лермонтовском  проспекте  -  такое  задание   оставили  Ольге
родители, отправляясь на  машине в Вологодскую область, на Белое  озеро. Нам
еще  пришлось доплачивать мастеру  за  скорость  -  мы  длили расставание  с
широкой  кроватью до последнего.  На  остальных  диванчиках и кушетках спать
вдвоем было тесно. И вот кровать наша.
     Максимка опять приболел - температура, сопли, кашель. Решили лечиться в
Зеленогорске, на его родине.
     Весь день устраивались на новом месте. Устроились.
     У Ольги с завтрашнего дня  начинается отпуск.  У меня  -  продолжается.
Осталось 17 дней. И много, и мало.
     Боюсь,  быт  затрет.  Хочу заняться: баней, огородом,  благоустройством
территории,  на  рыбалку  выбраться, с сыном  погулять,  поднять  спортивную
форму, т.е. продолжить бег по утрам, и  самое  главное - дописать повесть  +
подчистить и переделать заготовки рассказиков; сделать их рассказами.
     Заранее  уверен, что на  все времени не хватит, но  не желать такого не
могу. Так я жадно устроен.
     7 июня 1983г.
     Вчера поправил печку в бане, переложил камни,  прочистил дымоход, намыл
пол, стены,  полки, а сегодня протопил хорошенько и парился. Чудный пар был.
Окатывался холодной водой, пил  банки квас, покуривал, отворив окошко.
     И взгрустнулось, чуть не до слез. Вспомнил,  как парились  с Феликсом и
Молодцовым. Весело было.
     Сижу  в предбаннике  и вижу Феликса. Прямо  передо мною  стоит. "Писать
надо, а не пописывать, - говорит с хитроватой ухмылкой. - Вот бери пример со
старшего брата. Когда мне надо было  книжку  в дательство сдать,  я послал
все на хер, и сел на месяц в Публичке. Книга - это поступок".
     Когда тебе хорошо, хочется, чтобы рядом были друзья. Счастье в одиночку
не интересно.
     Бегаю по утрам. Километра полтора набегаю.
     Племянник Вовка купил мотоцикл с рук. Уже врезался сзади в "Победу"  на
шоссе. Жив, здоров, "Победа" цела.  Ходит героем. Правил не знает, ездит без
прав.
     17 июня 1983г.
     Вышел на работу.
     Отпуск истек. Отпуск тю-тю.
     Меня оставили  на 3-й площадке. Это большая удача. Это  огромная удача!
Тьфу,  тьфу, тьфу...  Сашка Игнатов  сказал сегодня на  планерке у  главного
инженера, что меня надо  перевести туда "на постоянку  для усиления кадров".
Сказал похвальные слова в мой адрес.
     Повесть идет и легко и трудно. Я хочу отделать ее так, чтобы ни  у кого
не  было вопросов.  Это  первая повесть,  и она должна  разить наповал своим
интересом.
     Открыл верхнюю  крышку приемника. Пыльная пластинка Магамаева, засохшая
муха, скрюченные  апельсиновые  корки  и  окаменевший  папиросный  окурок  с
обкусанным мундштуком...
     На  площадке  тишина.  Никто  не  бьет  по  железу, никто не гавкает по
селектору, никто не врывается в вагончик с  вопросом: "Мишка не проезжал?" В
открытое окно с занавеской доносятся голоса проходящих мимо дачников: "Мы на
этой  электричке и приехали. А в каком вагоне ехали?" Щенки лежат в тени под
вагончиком  - на  сене  и  ватниках.  Подросли, гавкают, вцепляются  мелкими
зубами в тряпку и бегают с ней.
     Рассказывал недавно Максиму байку, как я поймал в Африке тигра и привез
его связанным на корабле в Ленинград, где и отдал пионерам, которые оттащили
его в зоопарк.
     - Помнишь тигра в зоопарке?
     - Помню.
     - А кто его поймал?
     - Максимка.
     "Вот так вот, папочка", - прокомментировала  соседней комнаты Ольга.
     Ольга с Максимом  в Зеленогорске, у нее  отпуск до  конца июня, но  она
хочет  перебраться  к  родителям на  "69-й  км". Там, говорит,  будет легче.
Легче,  так  легче.  Переберемся. Там две  комнаты  вну  и  одна  наверху.
Веранда,  кухня.  Водопровод. Две бабушки,  дедушка. Собака Клайда - бо
Смогу ли писать там, в таком колхозе?
     25 июня были у Молодцова на  дне рождения в Колпино. 45 лет. Вспоминали
Феликса. Скучновато без него. Скучно.
     Курили на  балконе.  8-й  этаж.  Ижорский  завод  хорошо виден.  Друзья
Молодцова, тоже строители, указывали руками - кто что строил и в каком году.
Говорили так:
     -  Во-он труба! Видишь?  Это котельная. Это  я в семьдесят  пятом  году
строил. А вон видишь, рядом с градирней  зеленая крыша, левее трубы? Видишь?
Это склад. Это мы в семьдесят шестом с Джурабековым строили.
     Джурабеков (перс, непревзойденный  мастер плова  в  казане, на открытом
огне, владелец красавицы-жены, русской певуньи):
     -Та-та-та, это мы строили. Та-та-та. Как сейчас помню.
     Молодцов рассказал, как его вызвали на коллегию министерства в Москву и
предупредили,  что  желательно быть  в  светлом  костюме -  возможно,  будут
иностранцы.  А у Молодцова все костюмы - темные. Он прибежал  перед  поездом
домой и надел бежевый костюм сына-студента. Моего  племянника  Димки,  стало
быть.  И  только  в поезде заметил, что к подкладке пиджака пришиты  большие
потайные карманы  белой  материи  - для "крокодилов",  шпаргалок на  листе
бумаги обычного формата. Оторвал, матерясь, и радуясь, что заметил.
     Во времена Молодцова пользовались "гармошками". Он говорит, что никогда
не пользовался.  Верю  -  Молодцов хорошо  учился, и вообще,  это не  в  его
характере. Он  Димку  сам натаскивал  к  вступительным экзаменам в институт.
Взял отпуск и натаскивал  в Зеленогорске. Димка ходил бледный от учебы и  по
полчаса сидел  в  туалете - прятался от бати  и занятий.  Молодцов лютовал -
восемь часов занятий в день с небольшим перерывом на обед.
     Но сдал племянничек экзамены, поступил.
     27 июня 83 г.
     Живем  на  "69-м  километре",  у  тестя  на даче.  Пишу, печатаю.  День
проносится  мгновенно.  Только   распишешься  -  ночь,  все  ложатся  спать.
Перебираюсь  с машинкой на  веранду и  под  зуденье комаров  стучу часов  до
четырех. Здесь  жить  спокойней - не  отвлекает  огород  и  хозяйство, как в
Зеленогорске.  Но  скучновато,  если ничего  не  делать  руками.  Выйдешь  в
сад-огород - все прибрано, все ухожено, окурок выбросить некуда. Подойдешь к
маленькому пруду, в  который я однажды нырнул поутру,  подстрекаемый будущей
женой и  ее подружкой ("Да, да,  здесь глубоко, купаться можно"), посмотришь
на  головастиков  в темной торфяной воде,  на  стрекозу, зависшую над  своим
отражением,  вспомнишь, как  влетел  руками  в  илистое  дно и  стоял  потом
обалдевший и грязный перед хохочущими девицами, плюнешь  незаметно в траву и
- опять к машинке.
     4 июля1983г. Дежурю в ОТХ на 3-й площадке.
     Сегодня "сшил" последние куски повести "Феномен Крикушина". Мы с Ефимом
Ильиным договорились:  я  даю  ему  на  рецензию "Крикушина", он мне  - свою
повесть.  Ольга  прочитала "Феномен" - ей понравилось. Эх, если  бы она была
редактором  журнала...  Чувствую  - возни и беготни  с  устройством  повести
предстоит немало. Сатиру не  любят в  печатных органах. Но биться  надо. Моя
первая повесть...
     


     9 июля 1983.
     Два дня  провел с дочкой. Они  заехали в Ленинград по пути  в Молдавию,
едут в отпуск.
     Маришке уже 4 года! "Папа, ты не  уедешь? Папа, мой папочка, - обнимая.
- Папа, папочка, я тебя люблю. А ты меня любишь?" - И так весь день.
     Она еще не  знает, что  у  меня  другая семья, есть  сын  Максим и жена
Ольга. Для нее я просто живу  в Ленинграде, а  они  - в Мурманске. Я  сказал
Татьяне,  что пора  бы их познакомить -  брата и сестру. Желательно быстрее,
чтобы они привыкли, пока маленькие. Нет, нет, нет, был ответ. Еще  чего! Вот
вырастет и сама разберется.
     С Татьяной мы ни полусловом не обмолвились о ее захвате квартиры и моей
принудительной выписке. Она молчит, потому что чует кошка, чье мясо съела. А
мне от разговоров легче не станет. Да и злость прошла.
     Татьяна  с  Маришкой уезжают  завтра,  и саднит  душу  от  этих  "Папа,
папочка, мой папа..." Когда мы ходили с нею  в зоопарк и катались в повозке,
запряженной пони, она сидела у меня на руках и все время прижималась  ко мне
щекой, трогала усы, целовала. Она и зверей, по-моему, не видела...
     Вчера мы поехали с ней в Зеленогорск и перед пляжем зашли в дом.
     - Ты здесь живешь, да? - запрыгала она по комнате.
     - Да.
     - А ты здесь один живешь? - остановилась.
     - Пойдем, пойдем, я уже плавки взял.
     - А чей это мячик?
     - Хочешь, бери.
     Она стала внимательно оглядываться.
     - А чей это халат?
     - Пойдем, Мариша, на автобус опоздаем.
     Я подхватил ее на руки, закрыл дом и чуть не бегом рванул на автобусную
остановку, словно и правда опаздывал. Купил мороженое.
     Мы  лежали на диком пляже  в  зарослях тростника,  ходили брызгаться на
теплое  мелководье,  и   иногда  она  смотрела  на  меня   серьезно,  что-то
"накручивая" в своей головке. Молчала.
     - А чьи там сандалики лежали? - спросила на обратном пути.
     - Одного мальчика.
     - А как его зовут?
     - Максим.
     Если бы она спросила:  "Он твой сыночек?", я бы  сказал -  "Да. И  твой
братик". И рассказал бы все.
     Но она не спросила.
     Татьяна, когда  я привез Маришку,  и слышать не захотела о знакомстве с
Максимом.
     Но я дожму ситуацию. Может быть, следующим летом.
     12 июля 1983г.
     Зеленогорск. Жара 30 градусов. Купался. Печатал.
     В кафе "Лето"  около  ручья, где  мой  отец  после  войны ловил  форель
размером с крупную селедку, а я - в детстве - пескарей, а сейчас уже фиг что
поймаешь, в  кафе  около этого  ручья  я наблюдал  за могильщиком  Иосифом -
армянином с  женскими  египетскими глазами.  Он охмурял тетку  дачного вида.
Что-то ей заливал, пытался гладить руку, и когда она с его деньгами пошла  в
буфет за выпивкой, он торопливо спрятал под стол свою инвалидную палку.
     Сашка Померанцев по  дороге  в Рощино заехал ко мне  в Зеленогорск. Ему
осталось три месяца.  Налил ему стакан водки,  сам пить не стал.  Он спросил
про повесть, стал читать стихи Маяковского, цитировать Бунина.
     - Саня, ехал бы ты к своей Белобрысой. Ждет.
     -  Но  колкие  замечания  мелких  завистников  не  трогали сердце юного
героя... Дай повесть почитать. На обратном пути  Рощино отдам.
     - Ни за что! - был мой ответ.
     Сашка сказал,  что  Осипов прислал весточку  -  пристроился  в тюремной
больнице на проспекте Газа - санитаром. Блатная должность. Неспроста.
     14 июля 1983 г. Гатчина, гараж
     Из шоферских  баек. В цистерну молока бросают кусок масла или  горбушку
хлеба,  и  пока  молоко  везут  до завода  по  кочкам и  ухабам наших дорог,
получается шмат масла - килограмма на два.
     Вчера ходили  на  залив  и купали Максима. Я зашел с ним в  воду, и  мы
окунулись.  Максим не  боялся.  Потом  я держал его  за живот, и он  колотил
ногами воду - так,  словно пытался идти  в воде. Смеется, доволен.  Пару раз
хлебнул воды, но держался бодрячком. Затем Ольга забрала  его  у меня и тоже
стала купать. На берег он выходил сам. Вода доходила ему до груди, и он шел,
ступая на цыпочках и держа меня за руку.
     До  ссоры  с  Китаем китайцев  в СССР  было  так  много,  что  их и  за
иностранцев  не  считали. "А,  китаец - свой  парень".  В основном, это были
студенты. Они хорошо говорили по-русски. Про них  ходили анекдоты. А сейчас,
в 1983 году по  культурному обмену к нам приехали учиться всего 10 китайцев.
И столько же наших уехало в
     16.07.83. Гатчина, гараж.
     Прошли макушку лета.
     Гложут  сомнения:  что  я  написал?  Ефим  Ильин говорит,  что  повесть
написана  очень хорошо, и будь он редактором журнала  - рвал бы ее у меня 
рук. Но при этом есть и замечания. Чувствуется влияние  Житинского, Шефнера,
и кое-что  по мелочам.  Принципиальных замечаний у него  нет. Слышать  такое
приятно. Но... Сам  я не чувствую,  что написал хорошо.  Неудовлетворенность
какая-то осталась. Хотя это и черновик, а точнее - первый  черновой вариант,
отпечатанный на машинке. Работы с ним еще много.
     Вчера Эля задним  числом справляла  свое пятидесятилетие. Говорила, что
любит нашу  семью, обнималась со всеми.  Я  не пил. Пришел,  отдал подарки и
цветы, потом ушел в Клуб сатиры, а когда вернулся, было уже неинтересно. Все
казались  мне  пьяными.  Молодцов сказал, что любит меня, и  посоветовал  не
робеть. Я его тоже люблю. И всех  поодиночке люблю,  но  когда все,  кого ты
любишь,  выпьют и  заговорят, а ты  сидишь трезвый и  слушаешь -  появляется
раздражение. И еще эта наша нелепая манера  подсоединяться к тосту репликами
и добавлениями, комментариями  сказанного. Один  встает  с рюмкой и начинает
говорить:
     - Я хочу выпить за нашу дорогую Элечку, которая..
     -  Да,  Элечка  у  нас  очень дорогая,  какая  у  нее брошка  появилась
симпатичная...
     - И сама она симпатичная...
     - ...которая является для нас примером доброты и...
     -  Не  только  доброты,  -  встревает  какой-нибудь  охламон,  -  но  и
женственности!
     - ...доброты и женственности...
     - А как она хорошо готовит! - влезет какая-нибудь дама-сотрудница.
     - И на работе ее уважают!
     И стоит бедняга с  рюмкой,  тост уже сбился,  уже обсуждают колготки  и
шарфики,  которые давали в "Пассаже". Постоит,  постоит и буркнет: "За тебя,
Элечка!".
     И тут начинается: так  за что мы пьем? Что, все уже выпили? Ну, Элечка,
за тебя!
     Затоптали  тост  своим бескультурьем и  говорливостью.  Из самых лучших
побуждений затоптали - всяк хотел добавить что-нибудь хорошее.
     А  человек,  может,  самого  главного  не  успел  сказать,   ради  чего
поднимался с рюмкой.
     Трудно  представить грузинское  застолье  в  этой  ситуации.  Это наше,
русское.
     Я бы предложил  действовать  так:  перебили тебя  -  сядь и  дай  слово
перебившему: "Пожалуйста, говорите вы.  У  вас, видно, что-то  более важное.
Прошу! Я вас пропускаю вперед".
     Примерно так все и  было на  мой трезвый взгляд.  И  до  обидного  мало
говорили о Феликсе.
     И я ушел с тяжелым  сердцем. Поехал на Васильевский, принял душ, отошел
немножко, позвонил Барышеву,  потом позвонила    Зеленогорска Ольга. У них
все в порядке.
     Поковырялся в бумагах,  покурил и  лег спать.  И  проспал на полчаса на
работу.
     26 июля 1983. Гатчина. Дежурю в ОТХ.
     20  июля в Зеленогорск приезжали Аркаша Спичка и Ефим Ильин. Говорили о
моей повести,  парились  в  бане, пили.  Я  экспромтом  завалил  пол в  бане
свежескошенной  травой. Пахло приятно. Спичка  был в восторге. Мне  и самому
понравилось. Аркадий афористичен, застенчив и крайне деликатен. Потом,  взяв
Ольгу,  ходили в "Домик лесника". Уже без Спички - он  уехал электричкой. На
следующий день опохмелялись  и вели всякие разговоры. За  пивом, на лавочке,
мы с Ефимом неожиданно  придумали сюжет пьесы - "Клад". Условились начать ее
в сентябре у меня на даче. Ильин просто ненавидит М. Говорит, что он дерьмо.
М. я знаю мало, но знаю, что пишет он хорошо.
     Вспоминаю,  как при нашем знакомстве Ефим рассказал мне историю, как он
дал  милиционеру  в морду  на набережной Мойки, неподалеку от  своего  дома.
Старушка-еврейка переходила  улицу и чуть  не попала под  машину. Милиционер
подошел к ней  и, грубо взяв  под локоть,  прошипел: "Что,  жидовская морда,
очки купить  не можешь? Поезжай к  своим, там  тебе купят." Ильин, слышавший
это, подошел и дал милиционеру в морду. В милиции он написал заявление,  где
детально ложил все обстоятельства. Дело замяли.
     Еще Ефим сказал, что он занимался  боксом в "Буревестнике". Там же, где
и я  -  у  Соболева  Ивана Панфиловича.  Очевидно,  мы с  ним были  в разных
группах. Или просто менились здорово. Сейчас Ильин похож на молодого Карла
Маркса. Выступая  на концертах, он говорит: "Мне поступила записка  зала -
не я ли снимался в кинофильме "Юношеские годы Карла Маркса"? Нет, это не я".
Еще  он  имитирует  получение  следующей   записки:  "Как  вы  относитесь  к
женщинам?" "К женщинам я не отношусь..."
     Ильин -  псевдоним.  Настоящая  фамилия  -  Бурман. Ефим  говорит,  что
запсевдонимиться ему  пришлось,  когда  вышло  негласное  указание  поменьше
печатать евреев.
     Мне нравится  говорить с  ним  о литературе.  Он,  как и я,  балдеет от
Трифонова,  Казакова, Воннегута, Конецкого,  Житинского,  О'Генри,  "Черного
принца" А. Мэрдока,  Паустовского, знает "Путешествие  по карте" Вельтмана и
т.д. Мы читали с ним одни и те же книги, и это сближает.
     Зашел  с  соседней  площадки  механик  З. Бывший  "химик", бывший  зам.
директора  колбасного  завода.  Крепкий  пятидесятилетний  мужик.  Восточный
человек.  Неприятная  манера  подталкивать  тебя  локтем  и говорить: "Сышь?
Сышь?" (Слышишь?)
     Долго беседовали. Теперь, когда мы  оба  на свободе, разговор  проще  и
доверительней. Рассказал,  как у  него  на  заводе было  навалом  коньяка. И
начальников  со всего  города -  любителей закусить и выпить на дармовщинку.
Коньяк добавляют в  сырокопченую  колбасу для ароматации.  Вернее - должны
добавлять. У них на заводе  была  специальная гостевая комната, где готовили
шашлыки,  пили  коньяк,  играли  в  карты  и  оставались  ночевать. Мяса  на
колбасном заводе хватало. Коньяка  тоже. Районное и городское  начальство не
уходило с  пустыми  руками.  Когда  З.  прихватил  ОБХСС,  все  отвернулись.
Прихватили их с сосисками, "за отступление  от рецептуры". Оно заключалось в
том, что по ночам приезжали  цистерны с пульпой целлюлозы,  которой делают
туалетную бумагу, и  эта клетчатка, целлюлоза заливалась в  сосисочный фарш,
который, оказывается, течет по трубам в виде густой жидкости.
     - Так что я сосиски никогда не ем. И тебе не советую.
     - Так ведь вас же... накрыли.
     - Ха! Ты думаешь  что-нибудь  менилось?  Это испокон века  так.  Меня
закрыли,  другой  пришел. Ему жить надо, людей кормить надо?  Надо. Все тоже
самое. Не ешь сосиски...
     Сосиски  туалетной бумаги провели на меня впечатление. Я расстегнул
свою сумку и отдал две вареные сосиски собакам.
     "У кого денег много, те,  обычно, считают себя умнее всех, - философски
заметил З.  - Это их и  губит". Кого он имел в  виду - себя или  других - не
ясно.
     Еще  он сказал, имея ввиду общественную работу в своей  спецкомендатуре
No1:
     - Как у начальства заминка с чем-нибудь, так зовут нас, активистов.
     У него было пять лет. Ст. 92, ч. 3, ст. 175. Три года - на зоне. Год на
"химии".
     - Зона - это школа жни. Я вот сейчас  с человеком минуту поговорю,  и
сразу вижу, чем он дышит. Я  уже знаю, на что  он способен, а на что  нет. В
тюрьме прошлое не имеет значения. Главное, на что ты способен сейчас.
     Когда он ушел, я озаботился: а как он после нашего разговора определяет
мою сущность? На что я способен, а на что нет?
     5 августа 1983г. Дежурю в ОТХ.
     Вчера  отвез Миху  повесть "Феномен Крикушина". На даче его  не застал.
Оставил соседке.
     Два  дня  "писали  пьесу"  с Ильиным.  Говорили  и  пили.  И  выпили  и
наговорили  много,  но  написали мало. Ничего  не написали, кроме  некоторых
тезисов. Что-то в сюжете не то.
     Настроение после выпивки  поганое. Заставляю себя писать новый рассказ.
Идет со страшным скрипом. В основном, -за самочувствия.
     Поиграл  с  собаками,  прошелся  по  гаражу. Здесь,  на  3-й  площадке,
спокойней и веселей.
     С шоферами я не пью, и поначалу это вызывало  подозрения: заложить  нас
хочет. Сейчас  успокоились. Иногда  оставляют  недопитую  водку  -  на  ночь
выпьешь. Пил  несколько раз,  закрыв ворота и пересчитав машины. Все чувства
обострялись  -  тянуло  писать.  Писал.  Но  утром  обнаруживал  переборы  в
написанном, нескладухи.
     Найти Марселя Пруста - "В поисках утерянного времени".
     9 августа 1983г.
     День рождения Феликса. Ему был бы 51 год.
     На кладбище не сходил - дежурю в ОТХ.
     Мих   прочитал  повесть,  вроде  понравилась.  Опасается,   что  ее  не
напечатают - уж больно, дескать, шовая фантастика: человек пишет рассказы,
которые сбываются. И как, говорит, понимать  жанр? Некоторые могут подумать,
что это было на самом деле - все, дескать, написано реалистично. Сказал, что
в  эподе  с  пацаненком  Женькой  у него  пощипывало  глаза.  У меня  тоже
пощипывало, когда писал. Бумага прозрачна.
     "Товарищ собака,  вы зарядку сделали?", - спросил я Альму. Она завиляла
хвостом.
     Прочитал  Гоголя:  "Нос",  "Как поссорились...",  "Портрет",  "Исповедь
автора"  и "В чем существо русской поэзии". Две последние вещи весьма сильны
и интересны. Раньше не читал.
     Наш "Клад" мне не нравится.  Мы  его с  Ефимом периодически  пишем,  но
сюжет слаб, слаб.
     Идет дождь.  В будке  жарко,  на улице прохладно,  и  у  меня мгновенно
созрел насморк.
     Вчера ходили  с Максимом устраивать  его в ясли. Заведующая,  узнав, от
кого  мы пришли и прочитав записку, улыбнулась дежурной  улыбкой, неприятной
по своей сути. Перед этим она отчитывала  нянечку и была  злой.  Устроились.
Завтра Максим пойдет в новые ясли рядом с домом.
     24 августа 1983г. Зеленогорск.
     Ходил  за  грибами на "утюжку". Три сыроежки за два часа. Сухо  в лесу,
хотя и идет дождь.
     Есть, есть  грибные места - болотца и перелески, поросшие травой лесные
дороги -  там  водятся красные,  подберезовики  и маслята, можно  угодить на
крепыша с бежевой шляпкой, есть еловые леса с сыроежками и моховиками, но я,
наверное, консерватор: хожу   года  в год утюжить  сосновые боры за старым
финским  кладбищем, куда  начинал ходить  еще  с отцом.  "Утюжка"  для  меня
больше, чем сбор грибов. Я брожу по  холмикам, заросшим вереском и вспоминаю
отца, мать,  Феликса, вспоминаю и даже вижу, как отец  бредет, насвистывая и
неспешно  раздвигая  палкой  вереск,  шевелит  белый  мох в  поисках  мелких
шоколадных  боровиков. Вижу  его  старую соломенную шляпу, темную рубаху  на
ссутулившейся спине.
     - Будешь бегать - грибов не найдешь, - раздумчиво говорит отец. - Здесь
надо утюжить. Не ногами искать, а терпением.
     И правда: в пятый раз пройдясь по ложбинке, я обнаруживаю три крохотных
боровичка  с  недозревшими  желтоватыми шляпками, вылезшими  рядом  с  сым
трухлявым стволом поваленного дерева.
     Утюжка...
     25 августа 1983 г.
     Вчера  звонил Виктор Конецкий. Похвалил повесть и меня. Меня  больше. К
моей радости сообщил, что  мне дано от Бога  легкое  перо -  явление, как он
сказал,  редкое. И  есть  чувство юмора и умение подмечать характеры.  И еще
знание  жни. Чуть  не выжал    меня слезу своими похвалами.  Сказал, что
продолжать писать  мне безусловно  нужно.  Мне  дано от  Бога,  он  в  таких
вопросах  ошибается редко. Договорились  встретиться  26.08. и  поговорить о
повести   предметно.   В  ней  есть   некоторые  шероховатости,   объяснимые
недостатком литературного  опыта.  О ее судьбе,  пока  ничего  определенного
сказать не может. Может быть, ее следует иначе органовать.
     Боюсь,  что он погорячился в  своих оценках. Но хотелось бы верить, что
он прав. Очень хотелось бы. Ольга обрадовалась не меньше моего.
     30 августа 1983. Дома.
     В пятницу, 26-го виделся с Конецким.
     Позвонил ему, как договаривались, с утра. Звонил с Балтийского вокзала,
вернувшись с  суточного дежурства - с авансом в  кармане,  связкой  отборных
реек
     под  мышкой и сумкой в руке. Виктор Викторович чистосердечно прнался,
что  вчера  надрался,  плохо  себя чувствует  и  попросил привезти  сухого -
опохмелиться.
     Я засуетился - мой любимый писатель помирает! не допустим!
     Спрятал  у  заводского забора рейки  в траву, взял такси и назвал адрес
(но  с  заездом  в Елисеевский).  В Елисеевском  вина не было, взял  пакетик
молотого пахучего кофе, шоколадку, сигарет. Погнали  дальше. Сухое нашлось в
угловом кафе возле  дома классика.  Взял три  бутылки,  взлетел на  лифте на
шестой  этаж,  позвонил скромно  -  "дзинь".  Открывает  мужчина  персидской
внешности - усы, глаза, толстые  седоватые волосы; замшевая куртка. Похож на
директора  магазина,  блатника.  Оказалось,  писатель   Мусаханов.  Он   уже
опохмелил.
     Конецкий   представил  меня,  как   начинающего  прозаика,  написавшего
неплохую повесть. Ни прибавить, ни убавить. Мусаханов вскоре ушел.
     Я услышал от Конецкого  комплименты  и  заверения, что  я - сложившийся
писатель. Во время  разговора он  неоднократно порывался сесть за  машинку и
напечатать  письмо-рекомендацию  к  редактору  "Невы"  Хренкову  Т.Д.  Потом
привалился к подушке и уснул.
     Я решил  добудиться -  очень хотелось получить  рекомендацию в  "Неву".
Простыми обращениями к спящему этого сделать не удалось. Трясти  за плечо не
решился. Я позвонил  Ольге, все объяснил и  попросил звонить без перерыва по
номеру Конецкого.  Поднес  звенящий  телефонный  аппарат  к  дивану.  Виктор
Викторович  перевернулся на  другой  бок и сладко засопел. Я ушел, защелкнув
дверь на ригельный замок с помощью расчески.
     Утром позвонил ему и спросил -  что же делать с повестью? Может, отдать
в  какой-либо журнал, например, "Аврору"? Конецкий сказал, что это я  должен
решать сам.  "Я  вам  сказал - вы  писатель. А  теперь  разбивайте  морду  о
редакционные рогатки, боритесь! Входите в литературу. Это  ваше  право".  Он
выпил снотворного и хочет спать.
     Сегодня съездили  с Максимом  в "Аврору", и я  сдал повесть  секретарю.
Ответ будет месяца  через полтора. Будем  ждать.  И  писать новую повесть  -
"Шут". Уже пишу.
     2 сентября 1983г
     Дежурю в ОТХ и думаю сразу о трех вещах: о пьесе  "Клад", повести "Шут"
и рассказе о Белове. От такого коктейля в голове путаница.
     По  телевору  показывали древнейшего  человека  Земли  -  пакистанца,
родившегося в 1823  году. Ему 160 лет! Он  родился, когда были живы Пушкин и
Грибоедов, Бальзак и Лермонтов...
     У нас в гараже авария. В наш "камаз" влетел с боковой дороги грузовик с
бычками в кузове. Грузовик сгорел, пассажир погиб. Его  выбросило  кабины.
"Камаз" целехонек, только задний мост прицепа поврежден.
     Водитель Воробьев, "химик", который убил кухонным ножом друга, застукав
его в постели своей жены,  успел  вытащить  водителя "газончика"   горящей
машины, а потом еще спасал со сбежавшимися колхозниками бычков.
     Я узнал об  аварии вчера, позвонив Куликову домой. И он обеспокоил меня
-  сказал, что  слышал  от  механиков,  будто  в нашей  машине  обнаружились
неисправности. А выпускал машину на  линию я.  У меня во рту сделалось сухо.
Это же статья!
     Я пошел к соседу по  даче  и позвонил от  него своему  начальнику Сашке
Игнатову, в Гатчину. Тот успокоил. Сказал, что просто треп.
     Перепечатываю  "Феномен  Крикушина".   Осталось  страниц   20.  Пытаюсь
сокращать.   Получаю   удовольствие,  когда  нахожу   слова,  которые  можно
выбросить.
     Порезал  серпом  указательный  палец  левой  руки  и  бью  по  клавишам
неудобным средним. От этого и темпы соотв.
     Огурцы уже пошли  вовсю. Пупырчатые, с мелкими черными колючками. Вчера
мы с Ольгой сняли первые три штуки  и насчитали десяток на подходе. Картошку
подкапывали  несколько  раз.  Хорошая  картошка,  гатчинская.  Синеглазка  и
супер-элита.  Последняя  -  вырастает до  размеров кабачка, сливочно-желтая,
плоско-овальная. Бывший участковый Вася Козак привез мне посадочный материал
по весне.
     14 сентября 1983г., среда. Деж. в ОТХ.
     Пишу "Шута".  Сопротивляется, негодник. Решил  писать  от первого лица.
Фон, декорации - моя бывшая кафедра. Прототипы героев - наши сотрудники. Шут
- сотрудник, который  по  должности должен говорить  начальству  правду. Его
спрогнозировала ЭВМ после социологического опроса сотрудников.
     Дважды за последнее время ходил за грибами в Зеленогорске. Не густо.
     26 сентября 1983г. Деж. в ОТХ.
     Нельзя же только подавать надежды. Надо их и оправдывать.
     Вчера ездил помогать строить баню Молодцову.
     Он прочитал  мою повесть "Феномен Крикушина". Понравилось письмо, но не
содержание. Сказал, что  водить дружбу с  моими  героями ему не хотелось бы.
Герой д.б. героем. Чтобы с ним хотелось сесть и выпить. Как, например, герои
В.  Пикуля. Извинился. Предполагает,  что  такое восприятие  возможно  -за
личного знакомства с некоторыми прототипами и своего плохого самочувствия. У
него опять что-то с горлом - першит, он кашляет. Собирается  сдать объект  в
конце сентября и ложиться на обследование.
     Когда он об этом говорил, в глазах стояла  такая  тоска, что потом весь
вечер у меня было плохое настроение. И глаза его в тот момент были похожи на
глаза его матери. Возможно, он боится худшего. С горлом мучается около года.
Надежда бодра, ничего плохого про болезнь мужа не говорит.
     Сын Димка в  Усть-Куте,  на практике,  которая  затянулась,  потому что
грузчики там в дефиците, а навигация заканчивается. "Давно  ли  он  у  нас с
тобой  в  электричке   обклался?  -  пошутил  Молодцов.   -  А   сейчас  уже
студент-грузчик. Девочки, джинсы. Время летит..."
     Да, летит.
     28сентября 1983г. С утра в Зеленогорске.
     Колол  дрова,  топил  баню,  копал  картошку.  Немного  писал.  Точнее,
записывал  отдельные фразы  и  сюжетные  ходы, которые приходили  в  голову.
Бросал топор и спешил в дом, к бумаге. Или  втыкал вилы, споласкивал  руки в
бочке с водой и хватал ручку. Что-нибудь  делаешь руками, но в голове  живет
сюжет, язык перекатывает фразу,  шлифует ее, пока  она не станет ритмичной и
содержательной. Люблю такое состояние.  Но плохо с образностью. Очень плохо.
И не знаю - как учиться.
     Поздно вечером приехали Джексон и Мих.
     Парились в бане. Ужинали. Они выпили две бутылки водки, я - две бутылки
лимонада.  Разговаривали, спорили. Я в три  ночи залег в  постель и  редка
подавал оттуда голос. Был трезв, но балдел вместе с ними. Не спали всю ночь.
В 7 часов поехали за грибами. Раньше - темно.
     Спорили:  нужен  ли  партком на предприятии в мирное  время? Хорошую ли
диссертацию  написал  Коля  Филиппов по  управлению складскими  запасами  на
предприятиях речного флота? Что значит - любить?  И  о  прочей сопутствующей
ерунде.
     Джексон  неоднократно называл Миха демагогом.  Я  поддакивал   теплой
постели.
     Грибов  нашли мало.  Хороших мало, а  вообще, по целой корзине.  Видели
зайца.
     На обратном пути сошли на  "утюжке" и добрали грибов там.  Водил Миха и
Джексона смотреть  скелет на старом финском кладбище. Показывал с гордостью,
словно скелет -  моя собственность. Скелет без  головы. Кто-то сложил  кости
возле  разрытой  могилы,  и  они лежат  там с  лета. Остатки сгнившего гроба
рядом.
     Ребята уехали, и я занялся грибами. Сварил солянку, не пожалел укропа и
чесноку. Поел, подремал.
     Копал котлован под парник на месте бывшей финской помойки. (Мы живем на
месте сгоревшей  финской  усадьбы.) Нашел много гильз, ухват, вентиляционную
решетку.   И  множество   симпатичных   бутылочек  и   пузыречков.  Зеленых,
коричнево-табачных, прозрачных. Замочил их в баке с водой - пусть отмокают.
     12 октября 1983г.
     3-го  октября  случайно  встретились  с  Ефимом  Ильиным  около  дверей
"Лендата"  и... пошло-поехало. Только 6-го октября  Ольга выловила  меня в
Зеленогорске. Не пил полтора месяца и дорвался.
     Сначала  пили в баре Дома писателей,  потом  в кофейной на Суворовском,
потом  в  электричке,  везущей   нас  в  Зеленогорск,  а  потом  и  в  самом
Зеленогорске.  Такой  вот  шт  К  счастью,  успел   позвонить  домой  и
предупредил  Ольгу, что еду с Ильиным  в Зеленогорск, писать пьесу.  Соврал,
что   нам  уже   готовы   выплатить  аванс  в   одном   театре,  но  требуют
пятидесятипроцентной готовности.
     Говорили  о  нашей   пьесе,   ругались  -за  сюжета,  хулили  Чехова,
Достоевского,  Толстого, Костю Мелихана,  хвалили Зощенко и Ивлина Во, Курта
Воннегута,  О'Генри  и друг  друга. А потом  оказались  в кафе "Родничок" на
Приморском  шоссе  возле  залива,   Ефим  привел  к  нашему  столу  какую-то
Любку-уборщицу, и разговоры  о  литературе  иссякли. Страшная, как  смертный
грех. Ильин всерьез затеялся притащить ее к  нам на дачу.  И притащил. Слава
Богу, что она не смогла найти подружку для меня.
     Пошел  дождь,  мы приехали  на дачу, я стал затапливать  печку,  а Ефим
уволок  Любку  на  второй  этаж.  Я  допил  портвейн,  постоял  на  крыльце,
потосковал  о  прошедших  годах,  помечтал  о  писательском  будущем, поймал
славный пронзительный кайф, и тут спустились молодожены.  Покашливающий Ефим
и  Любка с  припудренным желтоватым  синяком. Славная парочка.  Любка  пошла
добывать на вокзал выпивку и добыла.
     Спрашиваем Любку, где она живет.
     - В стране дураков и негодяев!
     - Это где это?
     - В Рощино.
     Когда я достал граненые лафитнички  серванта, она  прокомментировала:
"Буржуазные стопочки".
     Ее фраза: "Спи скорей, а то замерзнешь".
     Поутру я говорю:
     - Сейчас будем пить кофе. Растворимый.
     - Какое кофе - индийское или натуральное?
     Я не мог смотреть  на нее за завтраком. И на Ефима не мог. Стыдно было.
Он же вел себя, как ни в чем ни бывало. Прибрав  и помыв посуду, Любка ушла,
пообещав вернуться к вечеру. Я надеялся, она не придет.
     Мы с  Ефимом  отстояли очередь в ларек,  выпили  пива, пошли бродить на
залив.  Говорили. Я позвонил Ольге, сказал,  что пишем с Ильиным пьесу. Буду
завтра. Да, вчера немножко выпили, но лишь для вдохновения. Не волнуйся.
     Ольга заволновалась.
     Вернулись домой, я вставил  в  машинку чистый лист, посадил Ефима, стал
диктовать. Постучали немного по клавишам, задумались. Заспорили.
     - Плохо что-то идет, - сказал Ильин. - Надо выпить...
     Взяли   старые   ломаные  зонтики,   побрели  к  вокзальному  магазину.
Возвращаемся - у  калитки стоит Любка.  Какая, к  черта,  пьеса!  Ефим  - на
второй этаж, я - топить печку.
     На  следующий  день  -  тот  же  сценарий. Пиво,  прогулка  по  заливу,
разговоры о пьесе, Любка.
     Спрашиваю  Ефима:  "На  кой  хрен  она  тебе   сдалась?  Еще  подцепишь
чего-нибудь..."
     - Да нет, - махнул рукой, - она же в пищеблоке работает, их проверяют.
     6-го октября поздним утром сидим опохмеляемся. Дождь, тоска. Пора домой
ехать.  Любка хихикает - она выходная.  Я лежу  на кровати, покуриваю. Вдруг
Любка дернулась: "Какая-то женщина идет!" Глянул в окно - Ольга!
     Загасил сигарету, лежу. Входит.
     - О, какая славная компания! Выпиваете? - А голос подрагивает, движения
резкие.  -  Надо и мне выпить. - Взяла чистый стакан, Ефим налил ей. Выпила,
закурила,  спрашивает меня игриво: - Вот  так ты, мой дорогой, пьесу пишешь?
Понятно...
     Любка испугано:
     - Вы только не думайте, я с ним не была.
     Ольга  осмотрела  ее  презрительно:  "Мне такое  и  в голову  придти не
может".
     Любка:  "Ага,  ага,  ну тогда  я  пошла". - И  за дверь. Ефим  за ней -
провожать. Бросил, можно сказать, в самый трагический момент сюжета.
     - Немедленно собирайся,  - Ольга  говорит.  -  Я  с работы отпросилась.
Негодяй! Так он пьесы пишет. А я дура уши развесила... Как чувствовала...
     Я  попробовал  хорохориться  - дескать,  писатели должны учать  жнь
простых людей, она нам интересна как персонаж, вот и машинка у нас наготове,
мы  за ней записывали,  но  Ольга зонтик в руке сжала -  "Не зли меня лучше!
Собирайся!" И вышла на крыльцо. Собрался, вышел.
     - И машинку забирай! Больше ты сюда не поедешь!
     Покорился. Уехали.
     Такой вот шт
     Сегодня дежурю в ОТХ.  Съел  кочан капусты - угостили водители.  Во рту
горько.
     Пишу "Шута". Сопротивляется, гад. Но и я не сдаюсь - давлю с переменным
успехом.
     17 октября 1983г.
     В  "Гатчинской  правде"  вышел  мой  рассказик  "Двое".  Механик   Иван
Исаакович,  финн, сказал: "Ну, юмор - это  было  так... хохмы. А это,  -  он
поиграл ладонью около сердца, - за душу берет. Мне понравилось..."
     В  "Гатчинской правде"  сотрудничал  и печатался  Куприн.  А теперь  мы
продолжаем высокие  традиции русской  литературы. Вот, даже  малые  народы -
финны - оценивают по достоинству наши рассказики.
     Стали спорить, где  находится деревня Миньково, в  какой  стороне, если
смотреть  гаража. Шофер Эдик Хвичия сориентировался так: "Ага, Грузия там,
- он ткнул пальцем  в сторону дальнего забора с  обмасленной  дыркой, словно
эта дырка и была входом в его чудесную республику. - Значит, Миньково там!",
- он повернулся в противоположную сторону".
     22 октября 1983г.
     Сегодня в "Смене"  вышла моя "Картина".  Спичка  сказал, что это первая
вещь, в  которой он не менил ни строчки. Добротно, дескать,  написано. "Ты
заметно растешь", - сказал  Аркадий. Было приятно. Я  прнался, что писал и
пил небольшими дозами водку. Аркадий сказал, что это иногда полезно.
     12 ноября 1983г.
     Вчера ездил к  А. Житинскому в Комарово  в  Дом творчества.  Говорили о
моей  повести "Феномен Крикушина".  Он похвалил, но сдержаннее В. Конецкого.
Готовность ее  к  печати  определил в  70-80%. Дал  мне рекомендацию в  Клуб
молодых литераторов. Похвалил замысел "Шута". Говорили о разном.
     Когда  я  в  начале разговора  достал бутылку  "Алазанской долины",  он
испуганно отпрянул от стола: "Нет-нет! Лучше не надо. Я пить не умею... Хочу
сегодня  поработать.  Если  хотите  - пейте".  Я убрал бутылку  в портфель -
принять ее он отказался.
     Сегодня в "Смене" вышел рассказик "Динь-дзинь".
     6-го ноября ездили с  Ольгой в Мельничий Ручей, в пансионат Октябрьской
ж.  д.,  где  я выступал как автор-исполнитель в концерте от  Клуба сатиры и
юмора.
     Новичок  Жильцов  к   зависти  старичков  эстрады  положил  зал  своими
текстами. Даже я ржал за кулисами. Действительно  смешно. Ценно, что в вещах
Жильцова  не  бывает  пошлости.  Старички  сдержанно  похваливали  Жильцова,
чувствовалась ревность.
     17 ноября 1983.
     Пишу "Шута". Подготовил развернутый план.
     Есть  пролог,  эпилог,  середина,  завязка,  отдельные  герои,  сценки,
размышления  автора-героя,  но повести еще  нет. Может, это будет роман? Что
лучше: стиснуть текст до размеров повести или растянуть его до романа?
     Недавно  прочитал  Г.Г.  Маркеса  -  "Хроника  объявленного  убийства".
Сильная вещь. Особенно конец.
     Прочитал А.  Вознесенского - "О", в "Новом мире", 1882г., No 11. Дрянь.
И вещь дрянь, и автор, очевидно, дрянной мужик. Хвалится и выпендривается на
каждой странице своими знакомствами и способностями. Пижон от поэзии.
     Прочитал  Ю.  Нагибина  "Дорожное происшествие" и Е. Евтушенко "Ягодные
места". Сильные вещи. Евтушенко пишет от сердца, но  не как профессиональный
прозаик. Чувствуется поэт.
     23 ноября 1983 г.
     Вчера  меня  приняли  в  Клуб  молодых  литераторов  при  Ленинградской
писательской   органации.   Особенно   высоко  оценили   рекомендацию   А.
Житинского. Честно  говоря, было приятно. И до  сих пор приятно. Как же! Уже
есть  официальный значок  цехового  братства. "Член Клуба..."  и  все  такое
прочее. Привел меня в этот  самый КМЛ Аркадий Спичка. Я трясся от страха. Он
сдал меня на руки заведующему клубом, бывшему сокурснику по Университету, со
словами: "Принимай молодое дарование, едрена мать!"
     Конечно, это все ерунда: писать за меня  никто  не  станет. "Работать и
работать!", - как поучал В. Конецкий. Он говорил немного другими словами, но
в переводе на печатный язык звучит именно так: работать и работать!
     Мы поставили выпивку. Какой-то нетрезвый поэт читал в нашу честь стихи.
     19 декабря 1983г. Дома.
     "Феномен"   в  "Авроре"  печатать   не  будут.  Редактор  отдела  прозы
Невзглядова  сказала,  что будь  повесть похуже,  можно было бы. Но лучше не
падать  духом  и  искать своего дателя. И писать,  писать,  писать - брать
редакционные баррикады  количеством. Чтобы они,  дескать,  привыкли к  моему
имени. Отнес в  "Неву".  Невзглядова  симпатичная  тетечка.  Женственная,  и
чувствуется - умна.
     "Шут" вчерне  готов,  перепечатываю. Надеюсь до Нового года  отпечатать
первую редакцию, по сути - черновик.
     27 декабря 1983г. Дежурю в ОТХ.
     Вчера  был  в Лендате  у  Спички. Давал  читать  свои  рассказы.  Ему
понравился "Пропавший диплом". Советовал послать  в "Лит. Россию". До "Невы"
не дошел, потому что мы с ним и еще двумя литераторами пили сухое вино в его
кабинете, а потом и водку. Но немного.
     Аркадий  - уникальный мужик. Литературный нюх,  чутье, любит выпить, но
не  пьянеет,  читал,  по-моему, все,  что  написано, но не  строит    себя
всезнайки, держится со всеми ровно,  на  нужной  в его должности  дистанции.
Славный мужик.
     Адольф  -  бывший  редактор  "Ленинградского  речника",  его  сняли  за
карикатуру,  где  у  коровы   вместо  вымени  была  нарисована  фига.  Мужик
бедствует,  перебивается  случайными заработками. Второй  - тот еще  типчик.
Выгнали     "Вечерки"   за   выпивку.  Служит  референтом  ген.  директора
снабженческой  конторы. Но  ведет  себя  так, словно  он и  есть генеральный
директор, барин.
     Утро. Спал сегодня с 3 до 7 утра. Встал, помылся снегом, сделал зарядку
и выпил крепкого чаю. Вялость  прошла. Стал выпускать парк на линию.  Сейчас
еду в электричке  в  Ленинград.  У всех  на  лицах предновогоднее настроение
читается. Везут елки. Думают о  продуктах к  столу. Хвастаются  мандаринами,
говорят, где купили горошек и майонез...
     30 декабря 1983 г. ОТХ.
     После общего  собрания в  гараже  мы  -  четверо дежурных  механиков  -
собрались в нашем вагончике, выпили водки и  дали, наконец,  клички  щенкам.
Мальчика назвали Мухтаром. У него разноцветные глаза - голубой и темно-серый
с  бурыми крапинками. Девочку  решили  назвать  Трешкой,  по  традиции. Факт
присвоения кличек щенкам  записали в  журнал приема-передачи смен. Все равно
его начальство не читает.
     Мне, кстати, дежурить в ночь с 31 на 1-ое. Ольга собирается приехать ко
мне на дежурство. На главной  площадке будет дежурить отставной  опер Володя
Корытченко.  Спросил  меня, сколько я намерен принести выпивки. Он  принесет
шампанское и бутылку водки.  Елки  уже есть - шофера привезли.  Будем с  ним
кооперироваться и справлять в нашем вагончике - здесь потише.


     
1 9 8 4 год
     4 января 1984 года.
     С ума сойти! Уже 1984 год.
     Если верить собственному  предсказанию,  жить мне  осталось  два  года.
Кошмар! Еще ничего не успел сделать хорошего. Предсказание родилось  так.  В
18 лет я  играл  с  ножом, и  он угодил  мне острием в линию жни  на левой
ладони. Образовалась дырочка, превратившаяся позднее в нечто вроде шрама. На
основании чего я сделал вывод, что таким образом Судьба дает мне понять, что
половина прожита. Тогда это  меня встревожило, но не очень.  Впереди  лежало
еще 18 лет.
     Сейчас, когда настроение плохое, печалюсь.
     Кажется, все это было вчера. А прошло, пронеслось  16 лет! Ей Богу, как
будто вчера я угодил ножом в ладошку. Шрама, кстати, сейчас не видно. Может,
пронесет? Дай-то Бог.
     1983 год дал мне вестную свободу. Спасибо ему.
     Написал  повесть,  несколько  рассказов,  печатались  юморески  и  один
маленький,  но  трогательный  рассказик  - "Двое". Что еще?  Приняли  в Клуб
молодых  литераторов. Обласкали В. Конецкий и А.  Житинский. Конецкий потом,
правда, отматерил за назойливость. Но с похмелья сделал это - я разбудил его
телефонным звонком. Житинский дал рекомендацию в КМЛ.
     Хорошо. Идем дальше. Написал, но не до конца отпечатал вторую повесть -
"Записки  шута".  "Написал"  -  громко  и  нахально  сказано.  Собрал   кучу
фрагментов  и  эподов,  которые  теперь  сшиваю  единой   сюжетной  нитью.
Получается пока плохо. Много воды. Перепечатка рукописного текста  неминуемо
влечет за собой переделку. Иногда зависаю над  абзацем в  несколько строк на
полчаса.
     Убедился, что не умею органовывать свой  рабочий день. И жнь  тоже.
Много суеты. Отвлекают детали.  Три выходных дня после суточного дежурства в
гараже  деваются невестно  куда. Особенно,  если болеет Максим,  и  они  с
Ольгой дома. А болеет он часто - насморк, простуды, кашель.
     Ручейки гонораров весьма тонкие - 15-20 руб. в месяц.
     Что было плохого в минувшем году? В основном, баталии бытового фронта -
идет притирка позиций с Ольгой. Это  треплет  нервы и лишает вдохновения.  А
так -  ничего,  жить можно.  Правильно говорят: "Жнь  тяжелая штука. Но по
сравнению с чем?".
     8 января 1984г.
     Я  на  дежурстве. Сторожа нет. Есть телевор и  два  щенка невестной
породы. Третий - Чапик - куда-то сбег. По смене мне его не передавали.
     Бывший  участковый милиционер  Васька  Козак,  крепкий усатый  западный
украинец, долго не мог справиться  с  замком, матерясь с  похмелья и сопя за
тонкой  дверью.  Я  его  разбудил  своим  приходом.  Около   топчана  стояли
пепельница с окурками и бутылка с остатками водки. Полыхали жаром трамвайные
электрические печки. Пахло луком. Я открыл дверь настежь и форточку.
     Васька допил водку и закусил пахучей красно-коричневой колбаской.
     - Брат привез,  - похвастался  он,  с  хрустом  откусывая  забранную  в
блестящую шкурку тонкую колбасину.
     Общение  с  братом-украинцем  сделало  свое дело:  Васька  стал  путать
русские слова с украинскими. "Ну, сегодняшнюю сводку ты зробишь".
     Васька собрал  вещи, покряхтел, сунул мне руку - "До побаченя!" и уехал
с  цыганом Мишей на "Зиле".  Миша был  в бараньей жилетке, яловых офицерских
сапогах и галифе. И в фетровой шляпе.
     Ходил на 1-ю площадку к Володе Подпальному. Он пьет со сторожем Фомичем
и механиком Иваном  Исааковичем,  финном. Пьют "за  Рождество". Я отказался.
Выпили одну  бутылку, поговорили. Вторую.  "Ну, этим делом не  кончится",  -
решили мы с водителем  дежурного автобуса Юрой. И точно: когда я зашел к ним
после обеда, они распечатывали третью.
     Подпальный   взялся   критиковать   мои   рассказики,   напечатанные  в
"Гатчинской правде" - "Должность" и "Досрочно".
     - Если ты пишешь,  то пиши хорошо,  чтобы всем нравилось.  Я  ничего не
понял. Слабые рассказы. Нет ни языка, ни  орфографии,  ни стилистики,  да...
Много ошибок - точки, запятые, тире...
     Я было полез  в бутылку:  какие  ошибки? Но  вскоре  плюнул  и надулся.
Искать в чужом пиру похмелья - незавидная участь.
     Затем Подпальный обвинил меня в том, что я пишу за деньги.
     - А за что надо писать? За картошку? - огрызнулся я. - Были  бы деньги,
а то копейки, на папиросы.
     - О-о! Я вижу, ты тщеславный! - заулыбался  снисходительно Володя. - Ты
очень тщеславный!
     Стали спорить, что такое тщеславие. Настроение упало. "Зря я приперся к
ним."
     - Что-то ты  пожелтел, - продолжал Володя. - Наверное, питаешься плохо?
Нет, мужику надо питаться хорошо. Передай жене...
     Володя  тяпнул,   закусил  куриной   ножкой  и  стал  пересказывать  на
украинском языке бородатую историю, выдавая ее за свою.
     Иван Исаакович махнул  рукой:  "Тебе просто захотелось  на  своем языке
побалакать. Мы, финны, когда выпьем, тоже начинаем..."
     Окривевший  Фомич,  грузный, как  пингвин, сидя на диване,  рассказывал
что-то свое, тоже с украинскими словечками.
     - Во!  Слушай,  Дима!  Запоминай, как  надо писать  для народа.  Так  и
запомни,  запиши:  "Усе девки". Живая речь! Живое слово! Запоминай! Ах,  как
хорошо рассказывает! Здесь большой  восклицательный знак! -  Подпальный, как
дирижер взмахивал рукой после  ругательства Фомича. - А здесь - маленький...
- плавно опускал он руку и блестел покрасневшими глазами.
     Я сказал, что оставил на плитке чайник, и, вежливо попрощавшись, побрел
на свою  площадку по тропинке  в  снегу.  Пытался подбодрить себя  тем,  что
писательская стезя такова. Коль встал на нее - крепись. Сколько еще придется
выслушать отзывов.
     Щенки,  когда  я  открыл  дверь,  бросились  мне  под  ноги  с вгом и
попискиванием.
     12 января 1984 г.
     Дежурю в ОТХ. Позавчера был  в "Неве",  разговаривал с литконсультантом
Б.  Говорили о  моей  повести  "Феномен  Крикушина".  Начал  он с того,  что
впившись в меня немигающим взглядом следователя, спросил, что  такое счастье
в  моем понимании.  Я  ответил, что в моем понимании, это состояние  души  и
поинтересовался,  как он понимает эту  сложную морально-этическую категорию.
Литконсультант  бодро  выпалил  несколько  цитат    классиков,  но  своего
отношения к ним не проявил.
     Побегав глазами,  он спросил, какой бы сбывающийся рассказ  я  написал,
будь на месте  героя моей  повести  -  Крикушина. "Не  знаю", - сказал я. Он
хмыкнул  и стал делать замечания по тексту  повести.  Я записывал. Кое с чем
согласен. Повесть  он  назвал грамотной,  профессионально  написанной, но не
лишенной ъянов и промахов. Пообещал  отдать ее Самуилу Лурье -  сотруднику
отдела прозы. Звонить тому не раньше, чем через месяц.
     Разговор мне не понравился.  Б. словно уличал меня в недоброжелательном
отношении к  происходящему  в нашей  стране. Особенно, когда я  заметил, что
правду почему-то не любят, предпочитая ей трескучую ложь.
     - Боюсь,  что с такими настроениями ваша повесть может не состояться, -
сухо сказал он. - Наше общество любит, ценит правду и стремится к ней. Да!
     Потом  я разговаривал  по  телефону  с Яковом Липковичем.  Мы  когда-то
вместе работали в ЛИВТе. Он болеет. Повесть хвалил, но сказал, что  шансы ее
напечатать: 50:50. Как  повезет. Советовал ехать  в Москву,  обивать  пороги
редакций, пить, если потребуется, с нужными людьми, заводить знакомства.
     - Старайтесь проникнуть в дательства. С писателями дружить хорошо, но
они ничем вам не помогут.
     И работать, работать, работать. С вершины его 60 лет я для него страшно
молод, и все у меня впереди. "Года два-три, и вы, я думаю, добьетесь успеха,
- подбодрил он. - Ищите свою тему..."
     С Нового года вновь начал бегать  по Смоленскому кладбищу. Когда бежишь
по дорожкам и читаешь их названия, переносишься  в прошлый век. Пошехонская,
Первая Кадетская, Вторая Кадетская, Петроградская...
     Пробегаю мимо могилы  исследователя морей Вилькицкого и его сына,  мимо
могилы художника Маковского...
     Отдышавшись, делаю зарядку и подтягиваюсь на турнике, который нашел меж
двух стареньких  берез.  Пока  только 5 раз.  Позор!..  Хочу достичь  десяти
подтягиваний, как в недавние годы.
     24 января 1984г.
     Сегодня у Ольги день рождения. 27 лет. Подарил ей кеды. Хочу, чтобы она
бегала вместе со мной. А Максимка бы гулял с  нами  в это время.  Можно и по
очереди бегать. Семья должна быть спортивной.
     Приснился  сон. Я  - участник первой мировой войны,  командир какого-то
корпуса. Я - современный  человек - попадаю в среду 1914 года и понимаю, что
это шутка провидения, фантастический сдвиг в пространстве и времени.
     Военные  действия ведутся в  Прибалтике. Хутора,  узкоколейка, заросшая
травой.  Я  хочу  бежать,  мне страшно, я понимаю  бесперспективность войны.
Летают  аэропланы и  сбрасывают  железные стрелы. Они стаей впиваются  мне в
голову, но не  глубоко  -  я  вытаскиваю  их.  По  узкоколейке едут  солдаты
кайзера,  они  сидят  на  танках - веселые, крепкие.  Въезжают в  тыл нашего
корпуса.  Паника среди  командования. Мой зам отпросился домой  в  отпуск. Я
понимаю, что  это  хитрость.  Хочу спрятаться в погреб,  но я  на  виду, все
следят  за мной. Невнятная  мысль о большевиках, тяжелые  взгляды солдат - я
для них офицерская сволочь, спасающая свою шкуру.
     Солдаты   кайзера   начинают  сгонять   народ   в   толпу,   никто   не
сопротивляется, прибалты даже рады... Кошмар, одним словом.
     27 января 1984г.
     Забавные рассуждения Сергея Залыгина в "Известиях":
     "В историческом  плане  русская классика явилась России и  миру  в одно
безусловно чудесное мгновение:  год рождения  Пушкина - 1799, Гоголя - 1809,
Белинского - 1811, Гончарова и Герцена  - 1812, Лермонтова - 1814, Тургенева
-   1818,    Некрасова,   Достоевского   -   1821,   Островского   -   1823,
Салтыкова-Щедрина - 1826, Толстого - 1828.
     Одна женщина могла  бы  быть  матерью  их всех,  родив старшего  сына в
возрасте семнадцати, а младшего - в сорок шесть лет.
     Необыкновенное   явление,   вероятно,   можно   объяснить   несколькими
обстоятельствами: пробудившимся самосознанием России  в войне  1812  года, а
вслед за этим  - социально-демократическим движением декабристов, которые не
только воодушевляли новорожденную литературу своими идеями, но и принимали в
литературной жни  того времени самое  непосредственное и живое  участие и,
наконец,  тем,  что  очень  условно  можно  назвать  определенным  стечением
обстоятельств культурного развития России..
     Такие   писатели,  как  Пушкин,   Гончаров,  Тургенев,  Толстой,  кроме
исключительной   природной   одаренности,   были,   вероятно,   и   наиболее
образованными людьми своего века.
     ...Гении это непредусмотренное "вдруг"! Их  объясняют  после  них,  при
жни - они величины неопределенные".
     Горький, Маяковский,  Есенин, Шолохов...  Все? Где  "Война и  мир" 1941
года? Нет ее. Надо думать,  пока.  Хотя есть  "В  окопах Сталинграда".  Зато
много бытописателей: В. Маканин, А. Ким, В. Курчатки Киреев, Бежин...
     Правда, есть  В.  Конецкий  и А. Житинский - писатели честные и острого
взгляда.
     Шолохов недавно  Похоронили в Вешенской. Последний  могикан?...
     
Сюжетик или эпод. "Неразбериха".
     Вскоре  началась   форменная  неразбериха.  Все  замкнуло,  закоротило,
перепуталось.
     Петров  включал  телевор,  а в унитазе  водопадом шумела вода. Петров
поворачивал рычажок газовой плиты - газ не шел,  но зато в спальне загорался
свет.  Втыкал  в розетку электроутюг  -  звенел замок.  Но когда нажимал  на
кнопку звонка, надеясь проследить взаимосвязь двух  электрических устройств,
электроутюг не включался, а открывалась форточка.
     Вскоре эпидемия неразберихи охватила  подъезд No 3, а затем весь дом No
6 по Большой  переплетной  улице.  Гущин   соседней  квартиры с  кряканьем
выпивал стакан водки,  морщился, занюхивал хлебом и  огурцом и в продолжение
получаса  сидел  в  недоумении -  ни в  одном глазу!  Петров  же за  стенкой
неожиданно пьянел  и скандалил с  женой;  но от него не  пахло. Рябушкин  
пятой квартиры съедал несвежий творог после соленых  огурцов, а вегетарианец
Костромин    двенадцатой всю  ночь  маялся  животом,  хотя  питался весьма
осмотрительно: сыр, кашка, тертое яблочко.
     Доцент Сакин, к  фамилии которого  хохмачи-студенты прибавляли еще одно
"с", в начале, заполночь возвращался домой,  отговариваясь приемом экзаменов
у вечерников, и  ему верили, а  фрезеровщика Кузьмина жена выгоняла  дома,
подозревая  супружескую мену.  Честный  фрезеровщик клялся и  божился, что
нигде, кроме садика с доминошным столом не был, бил  себя в волосатую грудь,
а потом зло сплевывал, надевал флотский бушлат и хлопал дверью. Правда,  тут
же возвращался и требовал трешку.
     Сидорову  давали  под  глаз,  а у  Иванова  вспухал  синяк  размером  с
венгерскую сливу.
     Творилось, черт знает что, в доме No 6 по Большой переплетной улице.
     Казалось,  нарушились  все причинно-следственные  связи,  установленные
людьми и природой.
     Один  врал, а краснел другой. Петров говорил  на работе правду, называл
вещи своими  именами,  но  от  него  шарахались,  шикали,  махали  руками  и
советовали поостеречься. Кусков  лгал  - о, как лгал Кусков!  - и все знали,
что он лжет,  но  красиво жали ему  руку,  одобрительно кивали, заносили его
фамилию в разные важные списки, и он лгал дальше: мощнее, циничнее и смелее.
     В  доме No6 уже никто не удивлялся, если кастрюля с супом, поставленная
разогреваться  на плиту, покрывалась  зимним инеем, и  считалось  за  пустяк
обнаружить в холодильнике ковшичек с кипящим молоком. Стоит  ли обращать  на
такие  мелочи  внимание, если  во  время  показа  по  телевору  вестного
детектива  на экране  появлялся  водопроводчик  Кузьмин,  вестный байбак и
пьяница  и манил пальцем Джигарханяна - главного преступника,  соблазняя его
на  выпивку.  И  Джигарханян радостно бросал пистолет и, проклиная надоевшие
детективы, шел за  Кузьминым на задний  двор пить маленькую. Дальше, правда,
не  показывали. Кузьмин  же на  расспросы жильцов  отвечал, что  может и пил
вчера с Джигарханяном, но ничего не помнит. Вот кабы сейчас опохмелиться, то
память,  может,  и  восстановится.  Кузьмину наливали стакан,  но он  вместо
ожидаемых  воспоминаний   ложился   спать,  уложив   под  подушку  разводной
ключ-шведку.
     Жильцы смирились с происходящим неожиданно быстро и тихо... (Развить)
     Ученые,  ползавшие по  дому с  приборами, микрофонами и схемами,  могли
только  сдержанно  крякнуть,  когда  в  какой-нибудь  квартире их  не сильно
дергало током  от деревянной  табуретки, но  не  объяснить  этот антинаучный
факт.  Они двигались  по дому  опасливо, как в темноте, и  держались кучкой.
Жильцы,  привыкшие  к  неожиданностям,  и  махнувшие  рукой  на  свалившуюся
неразбериху: "Так даже интереснее!",  позволяли себе подшучивать над учеными
и попугивать их рискованными предложениями.
     - А вот возьмитесь здесь рукой. Возьмитесь, возьмитесь, - говорили они,
загадочно улыбаясь. Или: - А вот  включите это.  Включите,  включите! Сейчас
увидите.
     8 февраля 1984г. Дома.
     В  Ленинградской   писательской  органации  около  400  писателей.  В
Ленинграде проживает  4 млн.  человек. Получается, 1  писатель  на  10  тыс.
человек. Редкая профессия.
     Я пока  вестен пяти-шести  писателям. Они, если напрягутся,  вспомнят
мою  фамилию.  А  читателю  и  вовсе не  вестен.  Если только  по газетным
публикациям... И то сомнительно.
     Печатаю "Шута". Звонила Ольга  с работы. Ее обидел  начальник. Попросил
отнести какие-то бумажки. Как девочку. Я посоветовал ей два варианта:
     1. Выбросить бумажки и сказать, что отнесла.
     2. Отнести бумажки, но сказать, что потеряла. Пусть испугается и больше
не попросит.
     На  сегодняшний день перепечатал 58   "Шута". Или  "Не  хочу  быть
ангелом"?
     В джемпере, который мне связала Ольга, вплелись ее волосы.
     Вспомнил   случай.  Дед  в   электричке  давал  всем   посмотреть  свой
рентгеновский  снимок.  С  гордостью  давал.  Он  ехал  в  санаторий.  После
просмотра  снимка угощал  самогонкой  и  кружочком соленого огурчика. "Надо,
надо,  - говорил  дед. - Такое, понимаешь, дело. -  И  кивал  уважительно на
снимок".
     17 февраля 1984 г.
     Был в "Неве". Разговор с А.С. Лурье по поводу "Феномена Крикушина"
     1. Текст рассказов Крикушина - не давать.
     2. Ваш интересный замысел реалован не полностью.
     3. Повесть печатать не  будем.  В нашем портфеле есть нечто похожее  по
жанру, что мы готовим к печати. Это редакционная тайна.
     "Не  робей и,  главное,  не горбись", - как  пел  Высоцкий. А  мы  и не
робеем. И  не  горбимся. Делаем  зарядку и  трем к носу, чтобы проморгалось.
Писать надо так, чтобы редактора сами к тебе в очередь стояли.
     8 марта 1984 г. Дежурю в ОТХ.
     "Записки  шута"  закончил   перепечатывать   в  20-х  числах   февраля.
Получилось  130   Ольга  читала, сказала, что начало слабое,  остальное
интересно.  Отдельные главы  читал в  Клубе сатиры и юмора.  Мнения  разные.
Много советов. "Шутом" я  недоволен. Это еще не повесть. Пусть вылеживается.
Пока пишу рассказы.
     Вчера с Максимкой ходили в парикмахерскую. Для него - первое посещение.
Летом ему будет три года.  "Папа,  ты первый...",  - тихо сказал он, когда я
подошел  с  ним к  креслу. Стригся с карамелькой  за  щекой, серьезный,  как
взрослый.  Даже  не  пикнул.  А  когда выскочил  к маме  в  коридор,  сказал
восторженно:  "Мама, меня  самолетиком  стригли!"  - про электромашинку.  На
улице же прнался: "Я боялся..." Я взял его на руки неподалеку от дома.  Он
радостно показал рукавичкой на месяц: "Ой, мемен!"
     16 марта 1984г.
     Заезжал Б.  Он - секретарь похоронного треста Ленинграда. Три года, как
не  пьет.  Сказал,  что  могильщики  -  с  веревками  и  лопатами - пишут  в
заявлениях: "Прошу  принять меня в КПСС. Хочу быть в первых рядах строителей
коммунма".
     24.03.84. Деж. в ОТХ.
     Бывают дни, когда с  самого утра  чувствуешь  -  должно проойти нечто
приятное. Иногда ошибаешься. Не знаю, как сегодня.
     Морозы стоят  утром и вечером до 20. Днем  - солнце и  прохлада. Сейчас
дело к полночи, и по всему гаражу стреляют лужи, будто по ним  резко ударяют
доской. Именно доской, плашмя, а не палкой.
     Закрыл  ворота,  пересчитал  машины,  выписал заявки  на ремонт.  Попил
крепкого чаю.
     Радостное предчувствие оправдалось. Звонил сегодня в журнал "Звезда", и
старший  редактор  Н.А. Чечулина похвалила мой "Феномен", выразила  надежду,
что его, скорее всего, будут печатать. Тьфу, тьфу, тьфу, не сглазить бы.
     Сбывшееся  предчувствие - хорошо, но настроение препоганое. В чем дело?
И сам не знаю.
     Пил  два  дня.  Ольга  дулась.  Не писалось.  Перечитал  сегодня своего
"Шута".  Плохо!  Подозрения  разные:  Ольга с Максимом гуляли где-то долго -
звонил, их  не было дома. Это в такой-то мороз. Говорит, что гуляли... Утром
и вечером.
     Сторож не пришел.  На  работе  намечаются печальные менения -  грозят
перевести механиков на другой режим работы, по 12 часов вместо суток.
     Сегодня  приезжал на разведку Коля Жильцов  - хочет устроиться к  нам в
гараж.  Пробыл  несколько часов. Пили  чай, говорили  о литературе,  о Клубе
сатиры и юмора, который нам рядно надоел - ходим редко и с неохотой.
     У Коли язва желудка. Отчасти доволен - не пьет больше года и пишет. Его
миниатюры по-настоящему  смешны.  Начал  писать  недавно  -  до  этого  была
затянувшаяся  бурная  молодость.  Работал  электриком  в  театре,  учился  в
эстрадно-театральном училище, год шоферил в "горбушке", долго  пил, играл  в
кабаках на гитаре  и т.п. Теперь работает в  морской радиогазете,  учится на
журфаке.  Страстно  хочет писать и пишет.  Но нужны  условия - на  работе не
разбежишься, дома -  тесно, комната 15 метров  на  троих. Жена, дочка.  Теща
живет в этой же квартирке, пилит, что мало получает. Жена на стороне матери.
     Коля  ищет норку. Иногда мы  по  часу разговариваем с ним по телефону -
читаем  друг  другу  свои вещи  и  обсуждаем.  "Димка,  ты корифей!  Классно
загнул!" или: "Дохловатая фраза, дохловатая... Попробуй заменить".
     У  меня в вагончике  стояла чья-то  гитара - Коля  спел несколько своих
песен.  Никогда  не  любил  авторскую песню (за  исключением  Высоцкого), но
Колины песни понравились. Вырос на  улице Желябова - "центровой" асфальтовый
мальчик. Но  не  жулик,  не хам, не жлоб. Просто детство  и юность  прошли в
определенных условиях.  По поводу завязки  с  выпивкой сказал  так:  "Гвоздь
забил и шляпку откусил!"
     В нашем обществе  - упадок  трудовой морали. Чем богаче становимся, тем
больше  паразитов. Никто не хочет работать. Или  хотят, но  только на  себя.
Личные и общественные интересы совпадают редко.
     Идеологи мечутся между экономическими реформами и репрессивными актами,
которые  с каждым годом ужесточаются, но результатов не приносят.  Нет идеи,
объединяющей общество. Безвременье, как сказал Высоцкий, когда я брал у него
интервью. Интересное слово, впервые услышал от него.
     Может быть, потом этот  период  назовут довоенными годами?  К  надеждам
уцелеть в войне, которой отчетливо  пахнет, относятся  снисходительно: "А-а,
куда ты денешься...". И поэтому:  "Работай, не работай,  все равно ничего не
менится. Пожить хоть немного в свое удовольствие."
     Комсомольско-молодежная  пресса  пыхтит  и  тужится,  тщится  заставить
юношей  и девушек поверить хоть во что-то. Но хрен там -  не верят... Читают
одно, а  видят другое.  Литература и искусство усиленно ищут новых героев  -
современного Павку Корчагина или Маресьева. Но не находят.  Их попросту нет.
Вынуждены  кормить публику суррогатами: плакатными секретарями  райкомов или
ударниками-бамовцами.   Телефильмы   -   если   это   не   детектив   и   не
семейно-любовная драма - никто не смотрит. Исключая тех, кому все равно, что
смотреть. Телевор  называют ящиком для дураков.  В нем  все хорошо.  И  от
этого большинству зрителей - плохо.
     Заканчиваю на такой кислой ноте и ложусь спать.  Пески мои уже дрыхнут,
подергивают во  сне лапами  и скулят. Смотрят  свои собачьи сны -  с битвами
против  дачных псов, куском колбасы, упавшим на пол,  и рычащими "камазами",
норовящими отдавить хвост или даже лапу.
     5 апреля 1984г. Дежурю в ОТХ.
     Тепло, тает снег.  Около бетонного забора вылезла травка - еще чахлая и
бледная. Но душу радует. В соседней рощице - снег выше колена.
     Купил  книгу  Александра  Михайловича  Левидова  -  "Автор  -  образ  -
читатель", о  которой  много слышал и которую  давно хотел прочитать.  И вот
купил случайно в "Академкниге" на Литейном.
     С жадностью читаю.
     Из  книги:  "Оптимм проведения не  создается подбором "счастливого"
конца для положительного и "несчастного" для отрицательного персонажа. Такая
обязательность  может  удовлетворить  только людей,  обладающих  примитивным
художественным вкусом".
     Бомарше: "Драматические проведения...  подобны детям. От них, зачатых
в миг  наслаждения, выношенных с трудом,  рожденных в  муках и редко живущих
столько времени, чтобы успеть отблагодарить родителей за их заботы  - от них
больше горя, чем радости".
     12-го  апреля будет  год,  как  я свободен. А сделано  мало -  сплошные
литературные   заготовки.   Нет   готовой   продукции,   если   не   считать
юмористической.
     Еще  ремонт  в  квартире  сделал.  И десять  банок огурцов собственного
урожая засолил. Отменные огурцы.
     Пригрело солнышко, и по вагончику летает разная мелкая сволочь: комары,
мухи, мошкара. Сонная и полупьяная от весны.
     "Я сказал, что с таким же  успехом можно долбить ломом льды на Северном
полюсе".
     "Это  то  же  самое,  что  пытаться   быстро  выкрасить  Литейный  мост
акварельной кисточкой", - сказал я.
     У Стругацких герой цитирует: "Только тот достигнет цели,  кто не  знает
слова страх..."
     13 апреля 1984г.
     Получил 13-ю  зарплату. Не пью. Вокруг все пьют.  Читаю и  пишу. Пишу и
читаю. Делаю некоторые выводы.
     Надо  учиться давать события,  явления  и  пейзаж  не от  автора,  а по
впечатлениям   героев.   Так   экономичнее.   Можно   показать,   

что

воспринимается героем и  

как

 воспринимается.  Следовательно, виднее и
сам герой.
     Толстой говорил: верное средство  быть  скучным  - все  договаривать до
конца.
     Положительно-реальный образ не должен быть положительно-идеальным.
     25.04.84. Дежурю в ОТХ.
     Вчера  был в Доме писателя, в Клубе молодых литераторов. После собрания
зашли с компанией в тамошний ресторанчик - выпить кофе и поболтать.
     Неожиданно  табачного  тумана  возник А. Ж.  и хлопнул меня по плечу:
"Дмитрий! Здравствуй!"
     Я расцвел душой.  Пригласили его за наш  столик. Он  был навеселе. Стал
жаловаться и  корить себя: "Какой я пьяный!  Как  скотина  пьяный!" и  между
делом говорить  о  литературе. Называл  меня  своим последователем  - к моей
радости  и  гордости.  Мы  заказали  бутылку  сухого и  распили ее.  Я  лишь
пригубил.
     А.Ж. сказал,  что не  пил полтора  месяца и вот сорвался. И пьет уже по
инерции.
     - Но! -  поднял  палец. -  Всего второй  день! Да.  Только второй день.
Второй день только, скотина, и пью.
     Хлопнул фужер вина и купеческим жестом швырнул свой галстук  в зал. Тот
упал на стул к соседям, где сидел какой-то литератор, убранный под маститого
-  седые волосы, кожаный пиджак,  джинсы - с молоденькой девушкой. Литератор
покосился на галстук, на наш столик  - и ничего не сказал. Возмутиться он не
решился  - так  бодро поводил плечами бывший  спортсмен  А.Ж. В молодости он
бегал стометровку за 11 секунд и прыгал в высоту.
     Внезапно он  загрустил и стал  говорить, что  ему надо вызвать  такси и
ехать сдаваться теще.
     Мы вызвали,  такси  приехало,  но А.Ж. дал  таксисту рубль и вернулся с
песнями.
     Стал  уговаривать какую-то поэтессу ехать с ним сейчас же в Усть-Нарву,
на такси. Та напомнила, что у него жена. Напомнила  в надежде услышать нечто
вроде - а, ерунда! я ее не люблю! Но А.Ж. мудро парировал:
     - Но у тебя тоже есть муж. Почему тебя смущает не это, а моя жена?
     Поэтесса  осеклась.  Официантка  принесла А.Ж.  галстук. Он сунул его в
карман и больше не швырял. Поэтесса ушла к другому столику.
     Про литературу А.Ж сказал примерно следующее.
     Во-первых,  почему   я  не   несу  ему   вторую  повесть?  Ведь  мы  же
договаривались?.. Я ее написал?
     Я сказал, что после второй перепечатки принесу.
     Далее. В литературе могут  быть кумиры, но на определенном этапе своего
творчества на них надо  плевать. Посылать их подальше и писать без  оглядки.
Он надеется, что я - "его последователь" - со временем пошлю и его, А.Ж.
     Я сказал, что пока не могу ни плюнуть на него,  ни послать подальше. Но
коль он советует, со временем так, наверное, и поступлю.
     Хороший текст, сказал А.Ж. И  продолжил: иными словами,  нечего стоять,
задрав голову у пьедестала,  надо забираться на него и сталкивать  памятник,
вставать самому. В литературе - только так.
     С  обидой  сказал, что его  не печатали  восемь  лет. Я думаю, по  этой
причине он не ответил  на приветствие В. С-ва,  который проходил мимо нашего
столика. Тот давно заведует секцией молодых литераторов в Союзе писателей.
     Сказал,  что продолжение его романа "Потерянный  дом"  идет со скрипом.
Вряд ли  напечатают. По крайней мере, сейчас. Но он пишет. Недоволен фильмом
по своей повести "Снюсь".
     С В. Конецким он общается мало, эподически. Это потому, что он достиг
уровня В.В., и ему уже не так интересно. Раньше он заглядывал  ему в рот. Но
все равно его любит.
     Конецкий  когда-то  учил  А.Ж.,   что  писатель  должен   пить,  но  по
определенному режиму. Например: 3-2-3-2. То есть:  три месяца  работа  - два
месяца выпивка - три месяца работа - два месяца выпивка... А.Ж так не может.
Пьет значительно реже и менее продолжительно.
     Вот и все, что осталось формального в моей памяти от этой встречи.
     29апреля 1984. Дежурю в ОТХ.
     В "Смене" вышла моя миниатюра "Конкурс".
     "Порядки  небывалые"  -   Тургенев,  "Дворянское   гнездо".  Прекрасное
словосочетание. Читал,  как  детектив.  А сначала  не понравилось. Гений!  В
школе я от него скучнел.
     Читаю "Социальную психологию личности". Ищу в ней мысли и фрагменты для
"Шута".
     В  нескольких  метрах  от  моего вагончика,  среди  кустарника,  растут
подснежники: голубые,  белые,  фиолетовые.  Я побродил  там, обходя кротовьи
норы,  и  набрал  букетик. Потом  нашел  баночку  -под хрена, вымыл  ее  и
поставил туда цветы. Получилось симпатично.
     Не забыть бы утром нарвать цветов для Ольги!
     Солнце, на солнце жарко. В гараже усердно пьют по поводу последнего дня
работы перед майскими праздниками. Весьма усердно. Пару раз пытались выехать
за добавкой - на "Камазе"-панелевозе и бортовом "Зилке". Не пустил. Выслушал
упреки  ходоков  в  непонимании шоферской души. Они,  дескать,  не пьяные, а
слегка поддатые. И  едут не в  Гатчину, а  в деревенский сельмаг.  А это две
большие разницы. Я  сказал,  что для  меня разницы нет,  куда едут  - я несу
ответственность за любую выпущенную  гаража  телегу и  ее водителя.  Пусть
ловят  машину, которая  еще  не  заехала  в  парк  и  не  отметила  путевку.
Поматерились для порядка и пошли к дороге.
     Написал рассказик для конкурса в "Смене". Точнее  - на память переделал
старый,  не публиковавшийся.  Еще не  придумал название.  К  вечеру  надеюсь
разойтись и сесть писать про бензин -под земли для "Невы".
     3.05.84. Дежурю в ОТХ.
     1-го мая ездили с Ольгой в Зеленогорск.
     Посадили укроп, щавель, морковку, салат, редиску.
     Ходили на  залив. Остатки  рыхлого льда у берегов - ослепительно белого
на  солнце.   Шуршит  под   ногами   и  позвякивает,  если   остановиться  и
прислушаться. Истонченные солнцем  льдинки-хрусталики проседают, устраиваясь
поудобнее. Слегка пахнет  тиной, на которой  лежит выдавленный на берег лед.
Она  чуть  парит  и  начинает  пахнуть.  Мальчишки,  собаки.  Максим  был  в
Ленинграде, у деда с бабкой.
     Сегодня на свалке Домостроительного комбината наискал арматурные прутья
для парника -  буду гнуть  них дуги. Хочу  сделать три грядки под пленкой.
Огурцы, редиска и т.д. В  первую очередь - огурцы. В прошлом  году уродились
отменные.
     Шофер просит меня:
     -  Если  позвонит  жена,   скажи  ей,  что  у  меня  бегунок  храповика
разрелаксировался.
     - Может, просто сказать, что машина сломалась?
     -  Нет,  она   может  не  поверить.   Скажи,   что  бегунок   храповика
разрелаксировался. Так убедительнее.
     Собираюсь начать  третью  повесть, но не знаю, за какой сюжет  взяться.
Есть пяток на выбор,  но не  созрел,  не  проникся материалом. Коплю силы  и
нагнетаю вдохновение.
     Чувствую, что немного  успокоился, задремал. Это, очевидно, от  похвал.
Плохо. Результатов особенных нет, а я уже  вытянул ноги и уютно расположился
в кресле у камина. Надо заставлять себя работать - иначе крах! Скоро 35 лет,
самый  возраст для  прозаика, как уверил Яков  Липкович. Хороший писатель! Я
читаю  его повести  и  вижу все происходящее.  Он сказал,  что  пишет только
тогда, когда сам видит описываемое.
     От  ученичества - к  профессионалму!  "Вперед, в  классики!",  -  как
говорят у нас в КМЛ.
     21-00. Сажусь творить.
     Не дали поработать, черти!
     "Иста-иста-иста-та!"  -  орал  припевом  ко всем  песням  пьяный  шофер
Володька Фридрих,  внук чеха.  Причем орал  и  выплясывал под  окнами нашего
вагончика. Что  такое "истата", я  не  смог  от  него добиться.  Он  прыгал,
потрясал руками,  орал, как  защемленный, свой припев,  а тихий татарин Коля
Рахимов  сидел  на ступеньках  вагончика и пел под гитару песню про коварные
зеленые глаза. Душевные слова песни и двухчасовая выпивка в  кустах  рядом с
гаражом и привела спокойного семейного Фридриха в восторженное состояние.
     Они ввалились  в  вагончик  пьянющие в хлам, мыча  и икая, с  былинками
сухой травы в волосах - спали  после восьми бутылок водки. Совсем недавно их
бодрые голоса слышались далеко окрест - они обмывали рождение сына одного 
молодых водителей.
     После  ухода  компании я нашел  под  окнами вагончика банку  ставриды в
масле. Целую. Я поддал ее ногой, полагая,  что  это пустая жестянка, которую
притащили  собаки,  и  она,  тяжело  переворачиваясь,  отлетела  в  сторону.
Ставриду я съел на ужин.
     Работа - псу под хвост.
     Не мудрено, что после вчерашних заморочек снились пьяные оргии.
     Утром  Фридрих  провел  по  гаражу  еще  пьяного  виновника  вчерашнего
торжества - молодого папашу. Тот еле переставлял ноги, и Фридрих затащил его
в кабину своего "камаза", спать. Где он его откопал - не знаю. Мне казалось,
что  все разошлись. Потом Фридрих  сидел в  вагончике  и тяжело дышал: "Все,
бросаю курить, Димка. На пятый этаж поднимусь и задыхаюсь".
     Обязательно найти и перечитать "Декамерон", Боккаччо!
     Что-то инвалидов войны поубавилось на наших улицах и в наших дворах.
     Сколько раньше  было безногих, безруких,  в колясках  и  на тележках  с
колесами  подшипников. Уходят победители-старики...
     У  служебного входа  в  Пушкинский театр стоят  три женщины-артистки  в
нарядах прошлого  века.  Юбки  колоколами,  валанчики, рюшечки,  манжетики и
прочие красивости. Женщины курят и переругиваюся.
     18 мая 1984г.
     В  мое дежурство 8-го мая в гараже  случилась драка  - на меня полез по
наущению одного обиженного водителя его  дружок -  новый начальник колонны с
другой площадки. Здоровый, черт. Сначала он без предупреждения двинул мне по
фиономии и сбил с ног. Я крикнул шоферам, чтобы не  вмешивались.  Потом мы
дрались с ним еще  минут десять. Мне удалось бросить эту тушу через себя - с
моим  опрокидыванием  на спину. Водители  радостно  взвыли. Синяк  у меня не
проходил неделю. Разбил колено.
     В следующее дежурство он пришел виняться. Принес литр водки.  Сказал,
что ничего толком не помнит: кто-то попросил дать  мне в ухо.  Он и дал. Я с
удовлетворением оглядел его переливчатую фиономию, заплывший глаз, ссадины
на лбу - и простил. Сказал, что рапорт не писал. От водки отказался.
     Ольга сказала, что простил зря. "Он полез на тебя  при исполнении тобой
должностных обязанностей!" Много женщины понимают...
     Вчера состоялся рекорд жары в  Ленинграде:  +30,4 градуса  по  Цельсию.
Сегодня +25.
     Печатаю рассказ  про Белова. Идет медленно -слабость  накатилась  после
ангины. Сегодня полдня спал. Мокрый, вялый.
     Аркаша Спичка дал мне "Театральный  роман"  Булгакова,  сборник молодой
эстонской прозы и  три книги Виктора Шкловского  (повесть о прозе и "Энергия
заблуждения",  повесть  о  сюжете). Все весьма  интересно.  Шкловского читаю
почти  по  слогам.  Пишет  привлекательно,  но  часто повторяется - полагаю,
сознательно.  И есть малопонятные места. Старик  отвлекается. Ему сейчас  90
лет. Знал Толстого, Чехова, Горького, Шаляпина 
     20 мая 1984. Зеленогорск.
     Ольга,  Максимка  и  я.  Работали  в  огороде.  Максим  разговаривал  с
червяком:
     - Здравствуй, червячок!
     Мы с Ольгой отвечали кукольными задавленными голосами:
     - Здравствуй, Максимка. Я - червячок... - И т.д.
     Максим говорил  нам восторженно: "Слышали?  Он мне ответил!"  И  неясно
было - верит ли он в ответ червяка или поддерживает игру. Как пишут ученые в
своих  трактатах, есть  неосознанная детская ложь. Самая безобидная   всех
сортов лжи.  Это я в Публичной  библиотеке вычитал,  когда материал к "Шуту"
искал.
     Потом Ольга предложила Максиму покатать червяка на качелях.
     - Нет, -  сказал Максим. - У  него голова  закружится.  Лучше я его  на
дощечке поношу, пусть погуляет.
     Эпод: На подоконнике лежала открытая коробка  спичек. Злоумышленник с
помощью лупы поджег ее с улицы. Загорелись шторы, случился п
     23 мая 1984. Деж. в ОТХ.
     По  Шкловскому, Лев  Толстой  был  тщеславен,  обидчив,  раздражителен,
мелочен, завистлив и т.п. (Почти как я иногда.)
     На Кавказ  он  поехал, не  зная, что  ему  дальше  в  жни делать.  Он
промотал все деньги, влез  в долги и по настоянию старшего брата, служившего
там, отправился, чтобы привести в порядок мысли и гардероб.
     У  него не было с собой документов, подтверждающих графский титул, и он
страдал  -за  этого. Начал  службу чуть ли не  солдатом,  в одном  полку с
братом. Мучался, что тамошняя знать не прнает его.
     А что?  Сильный толчок к писательству! Где-то Толстой писал:  все,  что
люди ни делают,  они делают  тщеславия. Если мне в  себе покопаться,  то и
тщеславие  обнаружится,  как  побудительный   мотив.   Хотя  бы  в   желании
самоутвердиться.  Хочется   быть   одним   на  десять  тысяч  ленинградского
населения.
     К  рассказу  "Этажи".  "Но странными  оказались те  этажи.  Каждый этаж
пахнул своим временем.  Детство, юность, женитьба,  рождение  дочки,  первая
большая звездочка  на погонах. Эвакуация за Урал вспомнилась, мена жене на
юге,  мордобой  в  Прибалтике  на  семинаре  по  обмену  опытом,  в  котором
(мордобое) он принимал участие". Такие временные срезы!
     Ч.  Диккенс и  Л.Н.  Толстой по разному  описали Севастопольскую войну.
Диккенс был в то время журналистом. Толстой находился в действующей армии.
     Диккенс писал с  уважением к медведю, так он называл Россию. Англию  он
называл быком.
     Медведь не пустил быка дальше побережья.
     29 мая 1984г. Зеленогорск.
     Несколько  дней назад,  когда я в Зеленогорске  поздно  вечером печатал
рассказ про Белова и Людочку, в дом позвонили. Залаял Степка.
     Зажег  свет.  На крыльце стоял озябший  мальчик лет десяти в  джинсах и
футболке.  Он  попросил  дать  ему свитер для  рыбалки,  а взамен  предложил
оставить  свой  ключ. Он  показал  его на ладони. Они  с  отцом приехали  на
рыбалку в Молодежное, а мать забыла  положить в рюкзак св Через  десять
минут - автобус.
     Я  дал  ему  свою   теплую   байковую  рубаху  и  нашел  старую  куртку
племянников, как раз на него. Ключ не взял.
     -  Я вам завтра на крючок повешу, на крыльце, - обещал пацан. - И рыбки
принесу.
     - Иди, иди, рыбак, - поторопил я. - На автобус опоздаешь.
     Он побежал к остановке. Довольно словоохотливый паренек.
     Я представил Максимку на его месте. Они и внешне немного схожи.
     А когда он ушел, стал  думать дурное:  не сбежал  ли он  дома или еще
чего-нибудь...
     Пока я искал одежду, он спрашивал, как меня зовут, с кем я здесь живу и
где остальные.
     Куртку  и рубаху  пацан не вернул. Рыбки  не принес. Может, обманывал с
самого  начала.  А может, что-то помешало, что-то случилось. В любом случае,
мне его жалко.
     30 мая 1984г. Зеленогорск.
     Что за жнь! Некогда сходить в лес и понюхать ландыши. Я уже не говорю
про  Эрмитаж  и  Музей Суворова. Для  туземцев  Новой  Каледонии и любителей
домино  нашего двора напомню, что Эрмитаж - это такой музей в Ленинграде.
     Сегодня был в Доме писателя, в мастерской молодой прозы. Попасть в этот
коллектив,  как  говорил мне Н. Коняев  - непросто.  Я отдал  Валерию Сурову
(члену СП)  свою повесть  "Феномен  Крикушина" на  прочтение. Если  она  ему
понравится,  меня  примут.  Обещал позвонить через  2  недели. В  мастерской
читают  рукописи,  живая  творческая  обстановка, отличная от  КМЛ,  где,  в
основном, поддают.
     Житинский еще не звонил.
     С тоски читаю Бунина. И тоска становится иной, светлой.
     По  коридору  Дома  писателя  гурьбой  шли литстарушки. Они улыбались и
подслеповато щурились  на проходящих,  очевидно,  ожидая  увидеть  знакомых.
Намечался какой-то юбилей.
     Когда отец в 1946 году получил в Териоках (Зеленогорске) участок, семья
первое время жила в старом финском погребе.  Около него стояла  мачта, и мои
будущие  братья  и  сестры поутру  выстраивались  на  подъем флага.  Отец  с
матерью,  уезжая  на работу, оставляли  им  наряды -  кому  что  сделать.  В
основном, по огороду,  который кормил  семью.  В  лесу  были мины,  оружие и
покореженная  военная  техника. Последнее я  застал - танк без  башни  возле
озера  Красавица  был  лазан мною  до последнего  закуточка.  Мы  получили
участок  на  месте  сгоревшей финской усадьбы.  Там, где  был скотный двор и
помойка, у  меня сейчас парник с огурцами. Докопавшись до финской помойки, я
обнаружил  кучу  автоматных гильз  и гильзу от ракетницы. И  прочие черепки,
хозяйственные железки  и  красивые  баночки-бутылочки. Еще с  отцом (который
чуть ли не до  самой  смерти в 1972 году искал винтовочным шомполом клад  на
участке) мы находили массу обгорелой хозяйственной утвари,  а  несколько лет
назад я нашел в  земле фарфоровую чашечку с черной розой на  боку. Остальные
краски высосала влажная земля.  Я люблю пить  этой чашечки кофе и думать о
тех людях, кто жил здесь прежде...
     После войны в нашей округе жило всего несколько семей. Мы - старожилы.
     Брат Феликс заправлял всеми пацанами и назывался бригадиром. Его до сих
пор помнят. Когда позднее в Зеленогорске появились дачники, ребята лазали по
колодцам  и   чистили  сметану,  масло  и   молоко,   которое  за  неимением
холодильников опускалось  на  веревке в прохладу колодца. Собака Орла-первая
утащила по команде "аппорт!"  настоящий футбольный мяч у пионеров и принесла
в  назначенное место, где ее  ждала вся шайка местных сорви-голов во главе с
братом. Пионеры во главе с фруком долго гнались за собакой, но та уверенно
ушла  от погони и вышла на тонкий  посвист брата. Орлу-первую я  не помню, а
Орлу-вторую помню хорошо,  у  меня  хранится  ее  фотография.  Гончая  лайка
бело-пепельного окраса. Потом были Альма-первая, Альма-вторая, Канис... А во
время войны  и до  войны - Джульбарс, который охранял какие-то объекты  и на
него давали паек. Паек спас мать и Надежду в блокаду. И еще спасла маленькая
бочка с квашеной капустой, которую  отец  сделал осенью сорок  первого года.
Отец работал на паровозе  на Дороге жни и однажды привез конскую мосталыгу
от убитой лошади. Мать сдавала в блокаду кровь и получала донорский паек.
     Альма-первая провожала меня в школу на 6-й Советской улице и к  зависти
одноклассников несла в зубах мой  портфель. Потом  возвращалась домой на 2-ю
Советскую улицу и скреблась в дверь квартиры.
     Сестра Надежда  родилась 8 августа  1941  года, и мать провела с нею  в
Ленинграде  всю  блокаду.  Броня,  Феликс, Юрка и  Вера  были  отправлены  в
эвакуацию. Лева - сын матери от первого мужа (Шкадрецова; он был замминистра
какой-то промышленности, мы  однажды останавливались у них  в Москве) - ушел
на фронт и погиб в 1943 году при форсировании  Днепра. Мать говорила, что он
похоронен  у  села  Ромашки.  В  последние  годы  жни  мать несколько  раз
собиралась съездить  к  нему на могилу (обещала взять и  меня), но так  и не
собралась. Я  думаю, по  слабости здоровья  и -за  отсутствия денег.  Жили
небогато, очень небогато. Лучше стало,  когда старшие пошли работать, году в
60-м.
     Вот  такие  воспоминания   нахлынули.   Надеюсь,   продолжу  эту  тему.
Стесняться нечего  - что  было,  то  было. Не для литературы, так  хоть  для
детей. Пусть знают.  "Мы все в  какой-то мере  - вернувшиеся с той войны". 4
июня 1984 г., 23-55.
     Днем ходил хмурый, а к ночи разошелся.
     К "Шуту":
     Ваше прошлое - лучшая рекомендация.
     Дар недоверия. Трезвая честность. Пьяная честность.
     Если  искусство -  зеркало жни,  то оно должно  быть  ни  кривым,  ни
выпуклым, ни  вогнутым, а  ровным и чистым. Без всяких  лозунгов, прывов и
деклараций. Достаточно субъективма автора.
     Кронштадтские пупки! В  морском госпитале их  завязывали  особым узлом.
Может быть, морским. Их обладатели при встрече заголяли животы и  улыбались:
"Мы    Кронштадта!"  У шефа был  такой. Однажды он приехал  в министерство
выбивать  смету  для   учебной  лаборатории,  и   что-то  брякнул  про  свое
кронштадтское упрямство. "Какого года  рождения?" - тихо спросил замминистра
и запер дверь. - "Сорок первого!" - "Покажи живот!" Шеф показал. Замминистра
с улыбкой задрал свою рубаху. И подписал смету. Подружились.
     У  нас  в   гараже  забор  построен    бракованных  стенных  панелей,
привезенных с  блкого ДСК. Каждая  весит больше тонны.  И вот сегодня одна
завалилась.  Тополь,  толщиной  с  человеческую ногу,  примяла, как  прутик.
Хорошо,  что никого не было  за забором. Обычно там играют  пацаны и  бегают
собаки. Зато с внутренней стороны  в этот  момент стояли несколько человек и
разговаривали. Они отпрыгнули от неожиданности.
     Нудная  тоска временами  накатывает. Куда  подевалось  чувство  юмора и
ирония? Время тянется, как резина.
     Генрих Гейне: Где есть палка, там отечество раба.
     Отечество одно, господин Гейне. Его не выбирают.
     12 июня 1984г. Зеленогорск.
     Пишу  "Мы строим  дом"  - нечто вроде семейной хроники.  Сегодня начал.
Задумал недавно. Хочу написать. Мне самому интересно.
     16.06.84. Деж. в ОТХ.
     Потеплело. В первые  две  недели  июня  стояли лютые по  летним  меркам
холода: + 10-12.
     Вчера  впервые  мыл  Максима  в  нашей  бане.  И сам  парился.  Максиму
понравилось.  "Каждый  хочет помыться в нашей баньке..."  - повторял  он мои
слова. Попарить  веником мне  его не удалось  -  Максимка  испугался. Но мне
спину он постегал дубовым веничком.  Мужик растет, скоро ему 3  года,  пусть
привыкает.
     После бани мы сидели с ним в предбаннике и пили лимонад.
     Куда-то пропал Степка. Ему 12 лет. Старенький песик, но всегда держался
бодрячком. Может, он опять подался к хозяевам в Ленинград, как несколько лет
назад?
     Они пропали в один день с соседской овчаркой  Кингом.  Кинг вернулся, а
Степка нет.  Максимка,  рассуждая на эту  тему, сказал, что Кинг  -  Степкин
приятель, друг.
     -  Это друг его. Они  вместе пошли  погулять, и  Степка  заблудился. Он
придет, не расстраивайтесь...
     Максим  бомбит  нас  вопросами. Самый  вопрошательный возраст.  Вчера в
обувном ателье, где я забирал латаные-перелатаные босоножки, он сказал одной
бабушке, что он вырастет и будет большой, как дом, или даже, как мотоцикл.
     Приготовил для него  рулевое  колесо  от  "камаза"  -  завтра отвезу  в
Зеленогорск  и  сделаю  ему  нечто  вроде  макета  автомобильной  кабины.  С
кнопочками, рычагами и проч.
     Я подумал, что пока есть волосы на голове, надо сфотографироваться  для
детей. Пусть радуются - какой волосатый у них был папка...
     От моего отца остались сплошь лысые фотографии.
     19 июня 1984г.
     Зеленогорск. Живем втроем на даче.
     Вечером мы с Максимом ездили на велосипеде на кладбище. Я объяснил ему,
чьи это могилы.
     - Так давай скорее откопаем, - предложил он. - И они оживут...
     Вчера ночью писал "Мы строим дом".
     Я  заметил, что нигде  так не обрушиваются на меня воспоминания,  как в
Зеленогорске.  Особенно,  если  я приезжаю туда осенью,  когда вянет  трава,
краснеют  клены  вдоль забора, и ветер  хлещет мелким дождем в стену баньки,
отчего она чернеет и кажется заброшенной и одинокой.
     Обязательно перечитать В. Астафьева "Последний поклон"!
     Вчера ездил в Ленинград. В команде  юмористов все та же суета. Юморески
про стройотряды, культуру  железнодорожных перевозок и прочую муру. Радуюсь,
что спрыгнул с подножки этого трамвая. Я и в вагон не заходил - так и ехал с
ними  на  подножке.  Счастливого  пути,  ребята!  Иногда  мне  было  с  вами
интересно. Вы неплохие парни. Удачи вам!
     Степка пока не вернулся. Звонил  Вере в Ленинград - там его  тоже  нет.
Жалко пса.  Вера  огорчила -  сказала, что собаки,  чуя  свою смерть, иногда
уходят в лес  и  там  умирают.  Чтобы  не  огорчать никого -  все  равно  не
поможешь... Может, еще придет.
     Сосед Володя  пьет уже  дней  20.  Продал  урожай  цветов   теплицы и
рассаду. И запил. Купленный врач приезжает  к нему через день,  делает уколы
"от  сердца"  и  продлевает  больничный. Фиономия  у  соседа  стала  как у
бегемота: отечная и морщинистая, глаза - щелки.
     22 июня 1984г. Зеленогорск.
     Сорок три года назад началась война. Эта война для меня - не война 1812
года. Хоть я и не воевал. И вообще, тогда меня и  на свете не было.  И могло
бы не быть - сам факт моего рождения стоял под большим вопросом. Но родился,
живу.
     Мы  с Ольгой  и  Максимом ездили сегодня в Пенаты, к  Репину. Люблю это
место.
     Сосед  Володя,  выходя   запоя, явился к нам в  вельветовом  пиджаке,
пижамных брюках и с женским перстнем на минце. Время от времени он ковырял
этим минцем в  носу. К  вечеру его отвезли  в психушку. Хотел повеситься и
галлюцинировал.
     23 июня 1984г. Деж. в ОТХ.
     Разбитость и уныние. Дочитал "Тараса Бульбу". Очень  современная книга.
Но,  как  сказали  бы литературные  критики, не раскрыт характер  Андрея. Он
задан.  Дескать, продался парень -за бабы,  и все тут.  Хорошо  сказано  о
товариществе.
     Не  пишется. Пробежал  для  разминки  7 кругов  по  площадке.  Бодрости
хватило  на  час.  Сижу в  своем вагончике, пустом  по случаю  субботы,  и с
отвращением к  самому  себе  мучаюсь  бездельем: дремлю,  смотрю  телевор,
слазил на  осветительную вышку, брожу по гаражу и  жду  вдохновения. А  ведь
говорил  Лев  Николаевич:  "Вдохновение  - пустой  звук.  Работайте,  и  оно
придет". Но не  сесть никак  за  работу,  хоть ты  тресни. Спину еще надуло,
болит.  Попалась  на  глаза  газета  с  начатым кроссвордом  -  отшвырнул  с
отвращением.
     Я,  наверное,  ненормальный:  не  вижу  смысла в  игре  в  домино  и  в
разгадывании кроссвордов. Аллергия какая-то. За  всю  свою жнь не разгадал
ни одного кроссворда -  даже не пытался. Ребусы с картинками разгадывал - их
печатали "Ленинские искры" и журнал "Искорка". А кроссворды - нет.
     18 июля 1984 г. Дежурю в ОТХ.
     Прочитал  "Отца  Горио"   Бальзака.   Муть  порядочная.   Забавный,  но
угадываемый сюжет. Плохая техника. Много авторских сентенций - раздражает.
     В моей дальней работе есть существенный плюс: много читаю в транспорте.
Два с половиной часа туда, столько же - обратно. Один  раз в четверо  суток,
когда я  выхожу  на дежурство,  можно  читать пять  часов.  А это  не  баран
начихал. И на дежурстве можно читать, если все дела сделаны.
     Бальзак устами одного  героев говорит, что счастье заключено  в самом
человеке, "от  макушки  до  пяток",  а не  во внешнем мире.  Сходная мысль у
Л.Толстого.
     Что нужно человеку для счастья? Каждый, наверняка, напишет свой список,
рядно попотев над ним. Я в  "Феномене Крикушина" трогал эту тему. И пришел
к  выводу: счастье, как здоровье  -  пока оно есть, его не замечаешь.  Проще
написать, какие обстоятельства делают любого  нас несчастным...
     Меня в первую очередь насморк и отсутствие денег угнетают.
     22 июля 1984. Дежурю в ОТХ. Точнее, дуркую - воскресенье!
     Гараж пуст - безмолвные автомобили, пахнущие соляркой, собаки и я.
     Люблю  одиночество.  Но  люблю  и  компании. Люблю и  хороший  разговор
тет-а-тет.  Многое люблю; но одиночество -  больше всего, оно  пронзает меня
искренностью.
     ...За весь  день я пронес лишь несколько фраз, обращенных  к собакам,
два  раза ответил на телефонные  звонки и выпил  три стакана  крепкого  чаю.
Написал семь страниц от руки.
     24 июля 1984. Зеленогорск.
     Холодное и сырое лето. Тучи громоздятся друг на друга. Вчера лил дождь.
Огурцы у меня разрослись, я их подвязал, наставил  палочек-веточек, но плоды
- размером с половину спички.
     Когда я копаюсь  на  огороде или  работаю  с деревом  - пилю,  строгаю,
приколачиваю,  подгоняю  -  голова свободна; но движение  сюжета, герои,  их
поступки, диалоги,  жесты,  отдельные фразы приходят ко  мне,  и  я спешу  к
столу,  чтобы записать.  Во  время  фической  работы  случаются  озарения,
которые не высидишь за столом.
     И еще во время утреннего бега. Но там больше видишь глобального - вдруг
увязывается несколько эподов в главу. Или видишь героя от начал повести до
конца.
     Видеть-то видишь,  но  надо еще  написать.  И так, чтобы  читатель тоже
увидел - твоими глазами. А это самое трудное...
     Привез     Ленинграда  Л.Н.  Толстого  -  четыре   томика  с   ятями,
прижненное  дание,  типография  Каспари.  Ольгино  наследство  -  от  ее
бабушки-артистки.  Публицистика,  статьи.  Читал   "Что  такое   искусство".
Поразительно! Напишу отдельно.
     28 июля 1984 г.
     У меня отпуск.
     Приехал брат Юра  Владивостока с сыном Юрой. Ему 12 лет. Я  помню его
трехлетним. Тихий малыш  бродил по родительской квартире на 2-й Советской. Я
уже  там  не  жил,  заходил иногда. Мой племянник. Синеглазый, черноволосый.
Глаза  от  мамы, волосы  и смуглость - от  отца.  Бойкий парень.  Сразу стал
подбрасывать вверх Максима и называть его братаном. Максим в восторге. Ходит
за ним по пятам.
     2. августа 1984г. Зеленогорск.
     Отпуск с приездом брата пошел набекрень. Суета, шум, его зычные  окрики
сыну, дежурная выпивка  с утра (пьет понемногу  и не пьянеет), транзистор на
полную катушку,  обед за столом  на улице, воспоминания, рассказы о житье во
"Владике", опять выпивка...  Ольга в  тихом ужасе.  Подумывает  о том, чтобы
уехать с Максимом к родителям на "69 км".
     Сегодня только взялся  за  перо.  Сделал  себе в  предбаннике кабинет -
положил лист толстой фанеры на стиральную машину, поставил настольную лампу,
пепельницу  -   и  работаю.  Брату  объявил,  что  больше  не  пью.  Надеюсь
прорваться.
     18 августа 1984 г. Зеленогорск.
     Юра  уехал 16  августа.  В  аэропорт  я не поехал,  мы  попрощались  по
телефону.
     Бутылок после него осталось, как после свадьбы. Племянники, которые под
шумок  тоже  пили,   сдавали  их  два  дня,  и  все  равно  -   бутылки  еще
обнаруживаются в самых неожиданных местах.
     Сегодня,  отправившись  в  лес,  бродил  около горы  Серенада,  собирал
понемногу грибы  и  обмозговывал весь  этот  шум,  гам, ссоры,  прнания  в
родственной любви и обильные возлияния на протяжении десяти дней.
     "Никогда  я не проводил свой отпуск так бездарно", - крутилась на языке
первая  фраза  рассказа, который  я мысленно начал  писать  в  лесу. Назвать
рассказ я  так и  решил  - "Бездарный отпуск".  Но чем  дольше я размышлял о
прошедших десяти днях,  тем яснее понимал, что бездарными они были  в смысле
конкретной  работы  над  повестью  о  семье, но  не  впечатлений. Да,  я  не
отписался  в   том  объеме,  который   намечал  на  отпуск,   не   отпечатал
установленного числа страниц, но узнал ближе теперь уже единственного своего
брата, от которого всегда был далек не только географически.
     ...Мы сидели с Юрой около нашего ручья  с финским названием Тервайоки -
сидели возле старой яблони,  с которой давным-давно, лет тридцать пять назад
его  согнал кнутом сторож (а растут ли так долго яблони?  может, это молодая
поросль, другое  дерево?),  и брат вспоминал  разное. Потрескивал  костерок,
Юрка почесывал босые пятки, рвал со свисающего  куста малину  и рассказывал,
как после войны ходил играть в  футбол за  команду пионерлагеря "Двигатель",
который рядом, наискосок через шоссе, и оплата за один матч была установлена
ему по  высшей таксе  - двойной обед и семь компотов. Пионеры кормили его до
матча и после, и он всегда забивал  несколько голов в ворота их противников.
Он всегда хорошо играл в футбол.
     Юра  просил  не обижать  Веру  и  рассказывал, как дрался  -за нее  в
эвакуации.  Ее звали коровой,  за то, что ее  легко  можно  было  отвлечь за
столом и утащить еду  тарелки.
     - Смотри! Смотри! Коров ведут! - показывал ей сосед за окно.
     Она оборачивалась, и  куска как  ни бывало. Вера  плакала,  Юрка  лез в
драку.
     Я говорил, что не обижаю Веру сознательно, просто у нас симптомы дачной
болезни, которая  сродни  экспедиционному  бешенству, и ее сыновья-подростки
пользуются с  ее  одобрения  безграничной  свободой,  которая  ущемляет мою.
Раскидывают на участке инструмент и окурки, допоздна сидят с магнитофоном на
крыльце, когда  я работаю,  а  Максим и  Ольга спят, и  каждое  замечание им
сестра  воспринимает крайне болезненно. Юрка  сказал с усмешкой,  что  сам в
этом убедился. Он на правах  старшего  дяди велел им убрать участок  и сжечь
весь м
     - Да, дядя Юра. Сейчас, дядя Юра. А сами ни с места - сидят на крылечке
и  курят.  Представляешь? Я  подошел,  говорю:  считаю  до  трех!  Тут  Вера
прибегает - Юра, с  ними так нельзя, это же не армия.  Помягче, повеселей, а
не так: "Считаю до  трех!"...  Надо по-хорошему,  и они все сделают. Правда,
мальчишки? Они на меня смотрят - глаза глумливые, нагловатые, даже окурки не
выбросят. "Сделаем". И опять сидят. Потом пошли за лимонадом. Я грабли взял,
Юрка  с пляжа пришел - мы с  ним вдвоем  стали мусор собирать. Эти  лимонаду
попили, даже нам не предложили и подходят  вразвалочку,  хихикают меж собой:
"Только тех, кто любит труд, негром  в Африку пошлют". Еле сдержался,  чтобы
не дать по башке!
     Феликс  с Юркой  связывали пьяного отца, когда тот по молодости пытался
буянить.  Феликс  однажды  пригрозил  отцу  ножом, Юрка выбил  нож,  а  отец
заплакал и долго не пил. Да, непростая у нас семья. Я всего этого не застал,
и если  бы  не рассказы брата под  старой  яблонею, видел  бы  все только  в
героических и розовых тонах. Было  много хорошего и плохого. Я  же  возвышал
тему и писал только о хорошем.
     Еще  Юрка  вспоминал,  как Феликс устроил драку  в  Сестрорецком морге,
когда  начальник  этого  заведения  отказался  принять  "труп",  потому  что
бортовая машина  (я  помню эту машину, и матрас помню, на  котором в  кузове
лежала  мать) которую братья уговорили сделать этот  рейс, в спешке проехала
по газону. Шофер халтурил  и очень спешил. Так вот, Феликс бил лысого мужика
по  голове шваброй,  и  тому  пришлось  запереться в  кабинете и вызвать  по
телефону милицию.  С приездом пожилого майора, который знал нашу  семью, все
устроилось и успокоилось. Работник морга  оправдывался тем, что для него все
тела умерших - "трупы", даже если это в прошлом и мать-героиня. Юрка сказал,
что он хотел  сорвать хабар,  куш, а  вышло вон как - шваброй  по голове. На
Феликса это похоже. Он мог в горячке и убить. Мать он любил...
     И  когда Юрка прощался по телефону  от Молодцовых, голос его дрогнул, и
столько послышалось в нем грустной теплоты.  Вот, он уезжает, а  мы остаемся
со всеми  нашими противоречиями и неурядицами. И он теперь - старший  брат в
семье. И не семья уже, а одни осколки. И невестно,  увидимся ли еще в этой
жни... Все  это послышалось мне в его последних словах:  "Ну, давай, брат,
держитесь тут. Может быть, и увидимся еще..."
     По пьяной лавочке мы заводили с ним разговор, что в случае чего приедем
друг к другу на похороны. К тому, кто первый умрет. Юрка говорил, что  хочет
лежать  на  нашем  зеленогорском  кладбище,  да  вот  досада  -   у  них  во
Владивостоке нет  крематория,  а  везти  гроб  с  телом через  всю  страну -
нескладная история. Я говорил, что ничего, ничего, случись такое - привезем.
     Я пришел  леса, начал разбирать грибы, вспомнил все это, и  сделалось
невыносимо грустно. Хотел все эти дни, чтобы скорее уехал брат - и вот...
     Я ушел в свой предбанник  и набил целую  пепельницу окурками. Кабинет в
предбаннике я решил оставить - здесь мне никто не помешает.
     Несколько дней  назад,  подсаживая в  электричку  инвалида,  остался  с
ручками от сумки в руках. Двери захлопнулись, я едва успел вытащить инвалида
  щели  между  платформой  и  электричкой, а  мою  сумку и палку  инвалида
защемило в дверях. Я дернул  ее и  оторвал ручку. Палка выпала и ее случайно
не переехало  колесами. Сумка,  опустошенная,  нашлась  на  вокзале  в  пос.
Сиверская. Идиотский случай.  Даже  не  хочется писать о  нем.  Пассажиры  в
вагоне видели, но  никто не дернул стоп-кран. Инвалид был на двух протезах и
пьяный. Точнее, поддатый.  Почему  я и решил  за ним  поухаживать.  Было это
вечером, на станции "Ленинский проспект".
     12 сентября 1984 г. Дежурю в ОТХ.
     В  гараже  - новый  главный  инженер - Александр Николаевич  М.  Пришел
вечером к нам на площадку. Я один, сторожа нет. Сижу пишу.
     Подал мне руку, назвался Сашей.
     Я - Димой.
     Крепкий сорокалетний мужик с  сединой  в  черных  волосах. Симпатичный.
Высокий, кареглазый. Говорит быстро, отрывисто,  чуть  нервно.  И  все время
двигается: ходит по  вагончику,  сядет-встанет,  выглянет  в  окно, закурит,
посмотрится в зеркало, сунет  нос в  бумаги, выйдет, войдет. И глаза бегают.
Про таких  говорят  - душа не на  месте. С похмелья, что ли? Чего пришел?  -
неясно. О работе не спрашивает.
     - А где, - говорю, - вы раньше работали?
     - Я два месяца, как  Афганистана. Ты, говорят, писатель?
     - Да так. Пишу понемножку, иногда печатаюсь.
     - Пошли кого-нибудь за выпивкой. Я деньги дам. - Достает бумажник.
     -  Все  ушли.  Правда,  еще  одна  машина не приехала. Но  у меня  есть
немного.
     Достал полбутылки водки, закуску, налил ему стакан.
     - А себе?
     - Я на работе не употребляю.
     - Пей, - отлил мне в кружку. - Я приказываю.
     Выпили.
     Я пересказываю своими словами.
     Служил  подполковником,  зам.   ком.  дивии.  Выгнали    армии  "за
жестокость".
     До этого  служил на реке Уссури, в погранвойсках.  Красная икра ведрами
на балконе стояла. Тихо, спокойно, друзья, охота, рыбалка, квартира.  Сейчас
дали  через  райком  однокомнатную,  прописка только областная,  гатчинская.
Предложили  несколько  мест  -  выбрал  гараж.  Но  чувствует,  что долго не
задержится - скучно. Планерки, бумаги, масло, железо, бензин... Не его это.
     Никакой особой жестокости не было. Была война. У  дивии были неудачи,
много потерь. Приехала комиссия КГБ (дивия  кагэбэшная, пограничная), надо
было найти виноватых. Виноватым сделали его. Он не обижается, это нормально.
     Разнес мечеть, аул в 70 домиков и еще что-то.
     Сажал  в головной БТР муллу и ехал  с ним,  когда были подозрения,  что
дорога заминирована. Забирая в свою машину нахмуренного  муллу, он  объявлял
прихожанам  мечети, что  мулла едет  в  гости,  и он подвезет его. Весть про
муллу мгновенно распространялась по округе, и душманы убирали мины.
     У  него были  переводчики   местных, агенты.  Когда-то  они учились в
  Он  подкармливал  их,  дарил  солдатскую  одежду -  ватники,  куртки,
ботинки.
     Душманы ставили английские мины, которые  взрываются под нужной машиной
в колонне: 1-й, 2-й,  ...10-й. У Саши М. были личные позывные - "Витязь-01".
Так  к  нему  обращались  и в  разговоре,  потом  это  запретили  -  душманы
обзавелись  техникой и  стали  перехватывать  разговоры  в  эфире,  а  потом
выслеживать и убивать  командиров. Переводчики могли работать на два фронта.
Был приказ  ходить без  погон и обращаться  только по  именам. Он лично убил
около 70 "басмачей" за три года службы.
     Однажды три  душманские банды встретили его  колонну на горной дороге и
подорвали  головную  машину  гранатомета.  Душманы  были  на конях,  но  с
современным  оружием  -  станковые  пулеметы,  гранатометы,  даже  минометы,
подвязанные  к  лошадям  в  специальных  чехлах.  "Витязь-01"   дал  команду
замыкающим машинам окружить басмачей, зайти им с тылу, и когда  те доложили,
что  встали за рощицей в засаде, колонна открыла  огонь   крупнокалиберных
пулеметов. Душманы побежали - их встретили  огнем  наши Из 800  человек
убили  около  200.  М.  говорил,  что  ходил  потом   среди  обезображенных,
оскаленных трупов и ничуть не боялся.
     Температура в  тени + 57,  в  БТР - 87. Открывать люки нельзя  -  могут
послать  пацанов забросить  в  люк  гранату. У  "Витязя-01"  была  охрана  6
человек,  которую он набрал   тех, кто  постоянно попадал  на гауптвахту и
пил.   Охрана   полагалась  ему   по   должности.   Комсомольцев-активистов,
рекомендованных замполитом, он отверг. Один парень заслонил М. от пулеметной
очереди.  М. представил его к ордену  "Красной звезды". Парень отрицал,  что
сунулся под пули, чтобы спасти командира. Ему пробило легкие и печень.
     Когда хотелось свежего  мяса, ставили мины в местах, где  пасется скот.
Предупредительные таблички были  чистой формальностью: ни афганцы, ни бараны
читать не умели.
     Я спросил, почему он разнес мечеть.
     -  Друга  моего  закадычного  в  том ауле положили. Уши отрезали, глаза
выкололи...  Кишки вывернули... И на дорогу швырнули рядом с мечетью. У него
три дочки: Лка, Светка, Настька...
     Когда  его  привезли,  я  стакан спирту  выпил,  помянул... "Ничего,  -
говорю, - Серега, я за тебя отомщу". Сел в БТР, взял две ракетные установки,
вышел  на  позицию. Видите,  говорю,  мечеть? Давайте по ней залпом! Капитан
ракетчиков головой  мотает: не положено, подполковник. Все  понимаю,  но  не
положено. Не  видно противника.  Тогда  я  в  БТР  вернулся  и по  рации ему
приказываю:   "С  территории  мечети  и     минаретов  ведется  прицельный
артиллерийский  огонь по нашей колонне. Подавить огневые точки  противника!"
Вот это, говорит, другое дело. Есть, подавить огневые точки противника. Ну и
дали! Только пыль поднялась к небу!
     Вернулся и всю ночь пил...
     Достал письмо.
     -  Вот что ребята пишут... "Помяни  Леху Гриднева - пал хорошо,  легко.
Помяни Славу Капустина - 20  августа его  првали, мучался парень, отошел в
госпитале. Игорьку нашему не позавидуешь -  подорвался на мине, ампутировали
левую ногу, вытек глаз, отправили в Союз... Думаем, он тебе напишет".
     Приехала  последняя машина, и я попросил водителя  привезти  водки. Тот
скривился  -  поздно,  где  сейчас  найдешь,  хотел   футбол  по  телевору
посмотреть... Но к воротам подошел М.
     - Приказы начальства не обсуждаются,  а выполняются!  Одна нога  здесь,
другая там. Быстро! И "Беломор" купи!
     Саша позвонил жене, сказал, что задержится. Мы сидели до часу ночи.
     Муторно было  на душе.  Иногда хотелось  дать  ему в  морду.  Иногда  я
сочувствовал  ему и его  парням.  Сложные  чувства  вызывали  его  рассказы.
Неужели  все это так, как он рассказывает?  В наших газетах - тишь да гладь.
"Ограниченный  контингент   советских   войск   оказывает  братскую   помощь
афганскому народу..." Но  давно поговаривают, что привозят солдат в цинковых
гробах,   тихо  хоронят,  проводят  с  родственниками   беседы,  просят   не
распространяться...
     И долго не мог заснуть - собаки лаяли, я вставал, бродил  по  гаражу, и
почему-то  представлял   себе  оскаленные  трупы  душманов,  заваленных   
крупнокалиберных   пулеметов.   И   истерзанное   тело   закадычного   друга
"Витязя-01". Мрак какой-то...
     1 октября 1984г.
     С утра писал рассказ, потом пообедал,  прилег и задремал. Мне  снилось,
что  я  умею летать. Дело происходило в Зеленогорске. Я зашел к сторожу дяде
Васе, в  трехэтажный  дом  напротив  вокзала. У дяди  Васи куражилась пьяная
компания, которую пыталась разогнать его  жена, некоторые спали в одежде  на
диванах. Была молодая женщина, у которой дядя Вася целовал руки.
     Дядя Вася дал мне котелок манной каши, и  я вышел в сломанную  дверь. Я
шел  по дорожке  вдоль  шоссе. Светило солнце,  голубело  небо, две  женщины
катили детские коляски.
     И вдруг я разбежался  и  полетел. Я круто взмыл вверх и понял, что могу
лететь,  куда захочу.  Я спустился  пониже  и  пролетел над  женщинами,  над
кустами, над ручьем, я мог замедлять полет, взмывать ввысь, спускаться ниже.
Изумительное  ощущение! С земли на меня  показывали руками. Я  спустился  на
тропинку, по  которой шел мальчик. Я  взял его за руку  -  он  был  похож на
Максимку,  мы  пошли куда-то,  и я  говорил,  что  сейчас  покормлю  его.  Я
попробовал кашу, она оказалась совершенно не сладкая и пересоленная.
     Тут я проснулся.
     Да!  Чуть  не  забыл!  Перед  полетом  я  бежал  и  напевал  мелодии  -
импровировал. Музыка сочинялась удивительно интересная.
     Прекрасный сон. Прекрасные ощущения.
     Вспоминаю,  как  нечто подобное  я  ощутил наяву за несколько часов  до
рождения Максима. Мы с Ольгой гуляли по заливу и вышли на старый финский мол
около дома отдыха "Восток-6".
     Солнце, ветерок,  белые  облачка на  небе. Мы ступили на  мол,  сделали
несколько   шагов,  взявшись  за  руки,  и  вдруг  я  почувствовал  или  мне
показалось, или  увидел  внутренним зрением, что  бетонная поверхность  мола
проносится подо мною,  как  взлетная полоса аэродрома, и я,  расправив  руки
крыльями, отрываюсь от нее  и в бреющем полете кругом проношусь над водой. У
меня  горла хлынул восторженный выдох.
     Я рассказал Ольге об этом минут через двадцать.
     А  когда  мы вернулись  на  дачу,  и  она наклонилась, чтобы  погладить
выбежавшего к  нам  Степку,  у  нее началось... Я бегал на вокзал  за такси,
Феликс  невозмутимо курил  и  улыбался - "Ничего, ничего, родит  твоя  баба,
никуда  не  денется. Парень будет, по всему  видно.  На  обратном  пути бери
бутылку, а  то  мы  с  Саней давно  не  выпивали".  И Молодцов стоял  рядом,
дружелюбно улыбаясь и готовый помочь, случись нужда.
     6 октября 1984г. Дежурю в ОТХ. Суббота.
     Гуси пролетели стаей.  Почему-то летели на С Какие-нибудь северные
гуси? Или так им и положено? Не знаю.
     Спросил Максимку, кем он  хочет стать, когда  вырастет,  и он  ответил:
"Папой". Мне было приятно.
     - Что же ты будешь делать?
     - Курить. Печатать на машинке, писать. Разные другие дела делать.
     Затем выяснилось, что у него тоже будут свои детки, 8 человек. Мальчики
будут летчиками и моряками, а девочки - учителями.
     - А где же ты их возьмешь? - спросили мы с Ольгой. -  Ведь ты говоришь,
что жены у тебя не будет.
     - А в ясельках. Где же еще...
     Третий  раз  пишу рассказ про  Белова. Практически  заново каждый  раз.
Измучился сам и замучил  сюжет.  Но доделать  необходимо.  Рассказ по объему
перерос в короткую повесть. Что получится - не знаю.
     Известному  в  прошлом  вратарю Льву  Яшину отрезали в  Югославии ногу.
Югославы только и делают,  что  отрезают великим людям ноги.  Сначала своему
президенту И. Броз Тито. Теперь - Яшину. Ни за что не поеду в Югославию.
     Валера  Суров  как-то  сказал, что хороший  писатель  дает  государству
прибыли, что  твой завод.  А требуется  ему  лишь стол, стул, ручка и стопка
бумаги. Выручка от продажи книг весьма приличная.
     Я заметил, что если герои кинокомедии много смеются, то в зале - скука.
Чем больше смеются  герои, тем меньше смеются зрители. На экране: "Ха-ха-ха!
Ха-ха-ха!", а я сижу, и мне тошно. Таким  был фильм "Брелок с  секретом"  по
ТВ.
     14 октября 1984г. Зеленогорск.
     Вчера наладил  печку,  затопил,  и  в доме  сразу  стало уютней.  Люблю
октябрь.
     Вечером писал. Написал  эпод на  три  страницы. Идет туго.  Возможно,
оттого, что сюжет  я  задал  заранее. Вот герои и сопротивляются.  Экспромта
почти нет. Идет 46
     "Эк,  как закрутило!", - подумал Белов. И  то правда: еще  вчера он был
свободным человеком, а сегодня...
     Такая  конструкция  вполне  на  уровне.  Мысли героя  +  опосредованный
внутренний монолог.
     Мальчик у ночного костра - эпод.
     15 ноября 1984г. Деж. в ОТХ.
     Как я живу? Ничего живу, по-разному.
     Рейгана вот перебрали на второй срок президентом. Индиру Ганди убили.
Меня приняли в мастерскую молодой прозы при Ленинградском Союзе писателей, и
я успел с этими ребятами выпить и пригласить их в гости. Разные там ребята.
     Борис  Натанович  Стругацкий взял меня  в  свой  семинар,  прочитав мою
первую  повесть "Феномен Крикушина". Придется отбывать фантастический номер,
коль записали в фантасты. Впрочем, "Шут" тоже с фантастическими допущениями,
и Стругацкий,  как  я  понял,  вовсе не сторонник  одних  только космических
эпопей  и  звездолетных  декораций.  Ребята  в  семинаре  разные,   глядишь,
приживусь и я.
     Заново  написал рассказ  (или повесть?) про Белова.  Названия  пока  не
придумал.  Плохо что-то пишется. Не получается. Сейчас пишу  рассказ "Этажи"
(или  "Случай  с Евсюковым"?).  Остановился  на  13-й странице, перечитал  и
огорчился. Понимаю, что  это эксперимент, но все равно  - далеко  до блеска.
"Шут" лежит в столе в ожидании переделки. Буду менять его кардинально. Введу
Феликса, как одного  главных персонажей, и он должен поставить всех героев
и ситуацию на уши.
     С сестрой Надеждой пересекаться неохота: надоели ее милицейские вопросы
- как  я себя веду и  почему у Ольги,  якобы, грустный голос по телефону. До
сих пор не забуду ее летний разгон на даче, когда  она устроила нам с  Юркой
головомойку  за  выпивку.  Юрка  тогда  прижал уши, сделался меньше ростом и
делал успокаивающие жесты руками: "Надежа, Надежа, мы по чуть-чуть... Мы  же
не  пьяные!.." А Саня подмигивал нам у нее -за спины и незаметно  разводил
руками  -  видите,   мол,  мужики,  какое  цунами!  Представляете,  как  мне
достается! Одним словом - сигуранца, готовый милиционер!
     Так вот и живу. Толстого читал - философско-религиозные статьи с ятями,
дание Маркса, Ольгино приданое, наследство от ее бабушки.  Хорошие статьи.
Другой Толстой мне предстал. Особенно про грехи и соблазны хорошо написано -
детальнейшая классификация, на  все случаи жни. Это в его статьях: "Учение
Господа,   преподанное  народам  двенадцатью  апостолами"  и   "Христианское
учение". Кое-что понимать начинаю в жни после этих статей. И почему  Синод
отлучил его от Церкви?
     "243.  Первый  и самый обычный соблазн,  который  захватывает человека,
есть соблазн личный, соблазн приготовления к жни, вместо самой жни. Если
человек  не сам придумывает это  оправдание грехам, то он всегда найдет  это
оправдание, уже вперед придуманное людьми, жившими прежде него.
     244.  Теперь мне можно на  время отступить от  того,  что должно и чего
требует моя духовная природа, потому что я не готов, - говорит себе человек.
- А вот  я приготовлюсь, наступит  время, и  тогда  я начну жить уже  вполне
сообразно со своей совестью.
     245. Ложь этого соблазна состоит в том, что  человек отступает от жни
в настоящем, одной действительной жни, и переносит ее в будущее, тогда как
будущее не принадлежит человеку.
     ....................................................................................................................
     249.  Для  того,  чтобы  не  подпасть  этому  соблазну, человек  должен
понимать  и  помнить,  что  готовиться некогда,  что он  должен жить  лучшим
образом сейчас, такой, какой он есть".
     Великий был мужик. Хочу ввести эту тему в "Шута".
     Пью редко. Больше  двух  месяцев  не пил, а перед  Ноябрьскими выпил  и
пропил около 50  рублей.  Обещали отдать компаньоны, но пока не спешат. А-а,
не в деньгах счастье.
     Тревожно в мире. Рейган, собака, заявил, что начинается решающий момент
в схватке с коммунмом, Армагеддон, дескать, блок.
     Максимка растет, задает недетские вопросы про деньги, начальник ли  я и
т. п. В дневник стал писать без особого желания. Почему?
     Живу какими-то рывками. Но работаю  почти ежедневно. Вернее - еженощно.
А получается плохо.
     Так  вот и живу. Не бегал уже дней 20. Потому что джемпер с дырками  на
локтях. Причина это или повод? Не знаю. Скорее всего, повод.
     Гатчинские даль и грязь надоели. Буду искать работу в Ленинграде.
     Родственники, похоже, успокоились, что я такой непутевый,  и не дергают
расспросами о продолжении карьеры. Даже теща молчит.
     19 декабря 1984г. Деж. в ОТХ.
     В  субботу  ездили  с  Ольгой  в Зеленогорск.  Сгребали  лист, укрывали
тюльпаны и анютины глазки. Надо готовиться к зиме.
     Смотрели  с  Ольгой фильм "Берег". Я  назвал  его красивыми  слайдами к
роману. На большее он не тянет. Хотя уверен, что в печати хвалить его будут,
т.к. роман удостоен Госпремии, и Бондарев сейчас в фаворе.
     Пишу "Этажи"  и по кускам читаю Жильцову по телефону. Ему нравится. Мне
не  очень. Сейчас  мой герой  на 4-ом  этаже,  отдыхает. Сидит, бедолага, на
чужом балконе  в  тренировочных штанах и майке. Остался  последний рывок  до
своей  квартиры. И  темно на улице, и  сыро,  и ветрено. И  обнаружить  себя
нельзя.
     Печатаю сразу на машинке  - это впервые.  Сознательно использую длинные
сложносочиненные предложения и  замысловатые обороты - экспериментирую. Пишу
в третьем лице.
     Зашел  водитель, бывший зек, и  поведал народное  средство  от  клопов:
посадить  лягушку в банку и закрыть марлей. Клопы такого соседства почему-то
не выносят и освобождают жилплощадь. Он же рассказал притчу.
     Цыган, отправляя  дочку  с  кувшином  за  молоком,  хлещет  ее  кнутом:
"Попробуй только молоко пролить или кувшин разбить!" - приговаривает он.
     - Зачем же  ты ее  бьешь? - вступается за девочку  сосед. - Она  еще не
разбила и не пролила!
     - Э-э-э, - отмахивается цыган. - Когда разобьет, поздно будет.
     21 ноября 1984г. Какой-то гад в неустановленной квартире нашей лестницы
играет вечерами  на флейте. А может, и на дудочке. Не исключено,  что  и  на
пастушьем  рожке.  Или  жалейке.  И  тоскливо играет,  заунывно.  Может,  он
дрессирует кобру?..
     Вчера поздно ночью закончил "Этажи". Сокращать и править!
     К "Шуту":
     "Я  кожи вон лезу, а вы мне прерогативы  ставите". Клянусь! Он  так и
сказал - прерогативы ставите.
     22 ноября 1984г. "Зенит" - чемпион 1984 года!
     Вчера  победой в матче с харьковским  "Металлистом"  (4:1)  он досрочно
завоевал золотые медали. Ура! Всеобщее ликование.  Ровно сорок лет  назад, в
1944  году,  "Зенит"  взял кубок   В  1980  - бронза.  И вот -  золото.
Мо-лод-цы!
     26 ноября 1984 года.
     Вот и стукнуло 35. Вчера экспромтом навестили меня родственники.
     Вскользь  и     вежливости  поговорили  о  моих  литературных  делах,
вспомнили  родителей, нашу  былую  семью.  Вера принесла  слайды  и диаскоп.
Смотрели картинки времен строительства дома.
     - Хорошая была компания, - с грустью вспомнил Молодцов.
     Вера сказала, что наш дед - Павел Каралис был архитектором вокзала в г.
Калуге.  Вокзал во время войны разбомбили, но часть, вроде, осталась. И куда
делся  дед,  почему отец в семнадцатом году оказался старшим в семье - никто
не знает...
     1 декабря 1984 года. Дежурю в ОТХ.
     Сегодня - восьмидесятилетие отца. Отец  умер  68-ми лет.  Мать - 57-ми.
Бронислав погиб в 20 лет. Лев на войне - в 19. Сашенька умер в 5 лет. Феликс
ушел в 49.
     Печальные цифры.
     На той неделе перепечатал рассказ и отвез Аркаше Спичке.
     Аркадий,  помню, поучал меня: "Никогда не трактуй замечания  критиков в
свою  пользу - дескать, они не понимают. Постарайся разобраться, в чем суть.
Исключения  составляют   записные  идиоты,  непрофессиональные  читатели   и
цензура. На них можно плевать. Но осторожно, особенно на последних".
     У этого огромного человека удивительно тонкий вкус. Если он сказал, что
плохо,  я верю,  что плохо.  И  вскоре понимаю, почему плохо.  И лажи он  не
пропустит, выловит всех блох.
     Два дня назад ударил мороз, напоминая, что осень кончается и быть зиме,
и теперь оттепель. Корки льда, лужи, грязь.
     Наши приняли  предложение  США  начать  переговоры  по  широкому  кругу
вопросов разоружения. Тянули, очевидно, потому,  что ждали поражения Рейгана
на выборах. Но, увы...
     Отвез  вчера  отцовскую  машинку в  ремонт и  перепайку шрифта -  давно
следовало поставить новый крупный шрифт, но не было денег. Сговорились на 60
рублях. Мастер сказал,  что машинка  отменная, такие, если  они в  исправном
состоянии, стоят  в комиссионках 200 рублей. Немецкая  техника, долговечная.
"Groma" называется.  А у меня,  честно говоря,  была  мыслишка  заменить  ее
югославской, новой.  Мастер  сказал,  что  югославские  -  дерьмо.  Долго не
служат. Обещал сделать за две недели.
     Приехал  домой  без машинки и не нахожу  себе места -  как будто что-то
потерял или украли.
     На семинаре  Бориса Натановича Стругацкого, куда меня взяли кандидатом,
я слышал две присказки:
     1. Писатель - это не тот, кто пишет, а кто печатается. Шутка.
     2. Писатель - это не тот, кто печатается, а  кого читают. Это сказал Б.
Стругацкий. Сказал серьезно.
     Еще Стругацкий говорил - передаю своими словами:  "Относитесь к критике
спокойно. Запомните, что какую бы ерунду  вы  ни  написали,  всегда найдется
человек, которому она понравится.  И  какой бы шедевр вы  ни создали, всегда
найдутся люди, которых он оставит безразличными".
     "Кто успевает в науках, но отстает в нравах,  тот  больше отстает,  чем
успевает".  -  говорили  в  старину.  И   еще:  "Величайшее  несчастье  быть
счастливым в прошлом".
     Выражение: Держать волка за уши.
     3 декабря 1984г.
     Вновь берусь за "Записки шута". Название и сюжет намерен  менять. Будет
"Вектор совести", возможно,  "Дурак" или  "Критик",  допускаю "Не хочу  быть
ангелом", но  - не  "Шут". "Шут"  -  слишком  многообещающе.  Ждешь от героя
россыпей  юмора  и шуток.  А  идея  не в этом. Вещь  д.б.  с грустинкой,  но
оптимистическая.
     У  соседей  наверху   раздаются  странные  звуки.  Как  будто  огромной
бормашиной сверлят зуб мамонту,  и он, бедняга,  стонет. Бормашина  при этом
буксует.
     9 декабря 1984 г. Деж. в ОТХ.
     Вчера  нашел  в столе  первый вариант  "Феномена  Крикушина"  на тонкой
бумаге,  купленной  в  Сосново. Помню, как обнаружил  в тамошнем  универмаге
пачку бумаги  - дешевую  и чуть  желтоватую,  две тысячи  листов. Ольга дала
деньги с неохотой, но промолчала.
     Я взвесил пачку на руке и сказал Ольге:
     - Испишу всю эту бумагу и стану писателем! Вот увидишь!
     Она улыбнулась недоверчиво.
     Я аккуратно разрезал "Феномен" для туалетных нужд.  Получилась солидная
стопка. Вот тебе и практическая польза...
     Идет  дождь. Гололед. Ходил на  железную  дорогу  звонить  в Ленинград.
Неудачно, у них  тоже нет связи. В промзоне грязь, темнота,  земли  торчит
железо,  могучие затворенные  ворота, балки, люки...Дважды  перелезал  через
платформы  со щебнем и прошелся по луже, приняв  ее при свете прожектора  за
ледяную корку. Пришел с мокрыми ногами. Дамка зашла ко мне, виляя хвостом, и
приложилась грязными лапами к груди.
     Начал  читать  роман  "Рославлев или  Русские  в 1812 году",  господина
Загоскина. И, не дочитав, бросил.
     Писал, потом выпил чаю и прилег на топчан. Телевор не работает.
     Я достал банку с усохшей лягушкой, которую нам принесли как средство от
клопов, и  принялся ее разглядывать.  Очевидно,  лягушку бросили в  какой-то
раствор,  и  она  умирала  по  мере его испарения.  Лягушка  была маленькой,
пепельно-серой  и  напоминала  ящерку.  Я, как истинный  естествоиспытатель,
отметил ввалившиеся глаза, вывернутые лапы и задранную вверх голову. Тяжело,
бедолаге, было умирать в испаряющемся ежедневно растворе. Может, это была ее
стихия  - вода?  Лягушка, прилипшая к  дну  мутной баночки  -под майонеза.
Баночка прикрыта марлей.
     - Вот лягушка, - вслух философствовал я, держа  в одной руке банку, а в
другой - дымящуюся папиросу. - Клопы,  оказывается, ее запаха не  переносят.
Народное, так  сказать, средство. А знают ли об этом ученые, которые создают
разные дихлофосы и карбофосы? И при этом травят  другую живую природу.  Э-э,
наверное, не знают.  Иначе не создавали бы такие бесполезные препараты. Надо
выделить запах лягушки, синтезировать химическим путем такое же вещество - и
порядок. Клопов не будет".
     Я поставил банку  обратно под  топчан  и  стал думать  о  сюжете  своей
повести.
     Думалось не ахти как, и  я позвал Дамку и угостил ее  булкой  с маслом.
Она подержала кусок во рту и с виноватым видом опустила его на пол. "Ага! Ты
булкой брезгуешь! Ты думала, я буду кормить тебя артишоками? Да? Прнавайся
- ты так думала? Ты  думала, что  я,  бедный  механик,  буду  кормить собаку
заморскими артишоками? Булку она не хочет, подавай ей артишоки. Ну  и собаку
я  подобрал  в кустах - просто королевских кровей. Артишоки  ей,  видите ли,
подавай.  Может  тебе еще за анчоусами  самолет во  Францию  послать?" Дамка
застыдилась и дожевала булку. Глаза ее сразу повеселели: "Вот  видишь, я все
съела!  Вовсе  я не просила анчоусов  с артишоками. Поиграй со  мной!"  Я ее
похвалил и вышел с нею на улицу. Загадочные словечки - анчоусы с артишоками.
Понятия не имею, что это такое. А нахально лезу в писатели...
     "Все, что мне упало с неба, - любил говорить Н., -  это три жены и  три
статьи Уголовного Кодекса. Остального добился сам."
     17 декабря 1984. Деж. в ОТХ.
     Вчера  получил  свою  машинку    ремонта  - ей переделывали шрифт  на
стандартный.
     Немецкая  трофейная  машинка,  ни  разу  не смазанная года эдак с 1947,
исправно служила мне.  Она  досталась  от отца  и старшего  брата,  которые,
скинувшись, купили ее в 1960  году в комиссионке.  Побывав в руках  мастера,
машинка стала работать  почти  беззвучно, маслянисто клацая и  мягко скользя
кареткой. Я подремонтировал футляр и теперь хочу оклеить его дерматином, как
посоветовал  ма  Шрифт  четкий  и  красивый.  Вчера  вечером печатал  и
радовался.  А  года два назад я оставил ее в электричке, выйдя на "69 км", и
чуть не расстался с  нею навсегда. Меня  спасло, что у  кассира на платформе
был телефон, и  она созвонилась с милицией  на  станции  Сосново, и дежурный
сержант встретил поезд и забрал с полки во втором вагоне мою "Грому".
     Забрать-то он  забрал,  но  возвращать не поспешил.  В тесной  комнатке
железнодорожной милиции мне предложили объяснить,  по  какому праву я имею в
личном пользовании множительную технику, а именно - пишущую машинку.
     Назваться  писателем   мне  не  хватило  духу.  Я,  немного  нервничая,
объяснил, что машинки открыто  продаются в  комиссионных магазинах,  и я как
нештатный корреспондент нескольких центральных и ленинградских газет печатаю
на  ней свои  материалы.  Возьмите,  дескать,  подшивку  газеты  "Смена"  за
последние месяц-два, и вы найдете там мои рассказики. Есть у вас "Смена"?
     -  Понятно, - сказал сержант, разглядывая  мой единственный документ  -
проездной билет с фотокарточкой. - Пиши расписку, что получил.
     Сев в обратную электричку, я обнял и расцеловал футляр машинки. А потом
стал называть себя последними  словами, но  не  сердито,  а напевно, радуясь
возвращенной  потере: "Ну  я и  чудило  с Нижнего  Тагила...  Ну  и обормот.
Раззява хренов..."
     С  тех  пор  я  зарекся выносить машинку  дома.  В крайнем  случае  -
привязывать ремнем к руке и  в транспорте  держать  ее только на коленях или
зажатой между ног.
     Немецкая трофейная машинка - это, пожалуй, единственное, что дала нашей
семье война.
     26 декабря 1984 г. Дежурю в ОТХ.
     Мой рассказ "Этажи" прочитал А. Житинский. Говорит, понравился. Я отнес
его в "Неву".
     Вчера  был в Зеленогорске. Ездил  за  картошкой. Мороз и  солнце. Ольга
потеряла 25 руб. Может, сперли на работе - не знает.
     На  днях  у  Максимки  в  садике  был  новогодний  концерт.  Я  помогал
устанавливать елку,  а на следующий день присутствовал. Максимка прокричал с
выражением стишок: "Возле елочки  кудрявой все мы весело попляшем. Раз, два!
Раз,  два,  три,  ну-ка,  елка, посмотри!"  Мальчики  были в масках  Петуха,
девочки -  зайчиками. Дед  Мороз ходил  с  волшебной  палкой, в набалдашнике
которой зажигалась звездочка,  и затевал с детьми игры.  Потом  - подарки 
мешка. Мне понравилось.
     Прочитал "Варраву"  - повесть  Пер  Лагерквиста  (швед)  об отпущеннике
Варраве, которого отпустили, помиловав, вместо Христа.
     Интересен  стиль   повести.  Необычен.  Повествование  движется   через
внутренние монологи героев,  их размышления, т.е. почти всегда опосредовано.
Автора совсем не видно.
     Сегодня же прочитал роман-газету "Неоконченный портрет", А. Чаковского.
Интересно. О Франклине Делано  Рузвельте. Автор пишет, что  есть  наказание,
посылаемое Господом,  а есть испытания  -  для  закалки человека,  и надо их
различать.  Испытания, думаю,  могут быть не только бедами, но и  напротив -
богатством, славой и т.п. кайфами земными.
     Очень холодно. Морозы до  - 25.  В нашем вагончике мерзнем  и при  трех
электрических печках - все выдувает ветром.
     28 декабря 1984. Гатчина.
     Рано утром зазвонил местный телефон. Я, не зажигая света, снял трубку и
ответил. Звонили  диспетчерской. Было  очень плохо слышно. Выяснилось, что
держу трубку вверх ногами.
     По японскому обычаю, до Нового года надо отдать все долги, сделанные  в
уходящем  году. Раньше,  если японская  семья не  могла  этого сделать,  она
снималась со своего места и шла на другое, более удачливое. И от стыда перед
соседями. Такой вот обычай.
     Может, и мне отвалить куда-нибудь по японскому обычаю?..




     
1985 год
     С Новым годом! Прощай, 1984-й год!
     Сегодня узнал   печати, что  родился  под знаком Быка (по  восточному
календарю), и наступивший год принесет мне удачу.
     Тридцатого декабря ездили на Герцена, к Ольгиным родителям.
     Дед Мороз (Юрий Эдуардович) принес всем подарки, Максимка рассказал ему
стишки, сплясал немного, и мы посидели за столом..
     31-го  дома  нарядили елку,  попросили  хором, чтобы  она  зажгла  свои
волшебные фонарики, и тут же, у елки,  пили лимонад, жгли бенгальские огни и
стреляли  хлопушками  с  сюрпрами. Было  весело  и хорошо. "Елка, зажгись!
Елка, погась!" - командовал Максимка елочке, а я незаметно втыкал штепсель в
розетку.  Максимка  прнался,  что верит  в мое умение колдовать.  Мне было
приятно и интересно.
     Шампанское,  которое  я  сунул  в  морозилку, замерзло  -  в  нем,  как
подводные лодки, плавали льдинки, и за  пятнадцать минут до  Нового  года  я
бросился  отогревать  бутылку водой  -под  крана.  Отогрел.  Шампанское  в
бокалах было пронзительно-ледяное.
     Уложив  Максимку спать, мы вышли  на балкон, где грохнули хлопушками  и
зажгли бенгальские огни. Над  Васильевским островом,  в нком небе, таяли и
опускались огоньки ракет - то озорничали морячки.
     Настроение  все эти  дни было приподнятое и доброе. Хотелось бы прожить
так весь 1985 год.
     Пишут подмастерья - вычеркивают мастера.
     3 января 1985г.
     Утро.  Гараж.  Ночью  мне  снился  брат  Феликс.  Мы  с  ним собирались
оклеивать  декоративной  пленкой Ольгин рояль, а  затем  - стены  старинного
помещения с высокими потолками. Потом оказались в тесном туалете при кафе. И
стали рассуждать о зарплате официантов этого кафе. Высокие стены с лепниной,
сводчатые потолки. Не помню - выпили мы с ним или нет?
     Снилось, что  я связан с партанами, пробираюсь к ним лесом, убиваю 
засады нескольких  немцев;  убиваю по-настоящему, безжалостно, подкарауливая
их поодиночке возле карьера, где добывают гранит.
     Затем недолгое чувство страха - меня выследили,  мне грозит  окружение,
громкий лай собаки, и я просыпаюсь - наша Дамка тявкает в тамбуре вагончика.
     Семь утра, пришел колонный Леша Туманов, и  мы с  ним говорим немного о
работе, о предстоящем дне. Затем я иду в ремонтный бокс умываться, ставлю на
плитку чайник. Приходят первые водители, и я узнаю что температура -17.
     6 января 1985г. Воскресенье. Дежурю в ОТХ.
     Холода до 30 градусов.
     Читать ничего не взял - забыл, и теперь маюсь, приходится бездельничать
в литературном плане.
     Из самоутверждения вымыл  в  вагончике  всю  посуду,  навел  порядок  и
удлинил  провод у  электропечки, чтобы ее можно  было  засунуть  под топчан.
Теперь готовлю обед  болгарского сухого супа и пельменей. Эл. плитка греет
плохо, и ожидание обеда может растянуться часа на два.
     Кто-то  оставил  трехлитровую  банку  соленых  огурцов,  и  я грызу  их
понемногу. Еще  есть  сало  с перцем, колбаса,  чеснок,  чай, сахар, ириски.
Прекрасно!  Что еще надо? Чистую бумагу. А  ее и не оказалось - забыл взять,
хотя папку с черновиками и положил в сумку. Растяпа!
     Вечером сходил на  железную  дорогу -  через  три забора -  и  позвонил
домой.
     23 часа. Сегодня занимался тем, что  ел, лежал на теплом топчане, читал
свой  дневник,  выписывая   него отдельные  фразы  для  повести,  а  также
просмотрел 10  номеров журнала  "Моделист-конструктор",  которые обнаружил в
ремонтном  боксе. А  также курил и  думал.  Время,  как ни  странно,  прошло
незаметно.  Пора  спать, но  я  выпил крепкого  свежего чаю  и  почувствовал
бодрость.
     7 января 1985г.
     Утро моего дежурства. Мороз за ночь  спал. Полнолуние. Астрология 
науки утверждают, что в полнолуние мужчины становятся наиболее агрессивными.
Подтверждение тому - три разбитые морды в нашем гараже.
     На холоде машины заводятся плохо. Водители ходят  с факелами  ветоши,
пропитанной соляркой,  суют  их  под кабины  - отогревают загустевшую смазку
двигателей,  и оттого площадка похожа  на древний военный  лагерь. Дым, пар,
темнота,  отблески пламени на машинах и  красных фиономиях. Вода,  которую
водители берут в боксе для машин - почти кипяток, ею толком не умоешься.
     Сегодня Рождество. И один паренек  тех, что живут в деревушках вокруг
Гатчины, поздравил меня с праздником. Я его тоже.
     8 января 1985г.
     Вчера  с  Колей  Жильцовым были  на  семинаре Бориса  Стругацкого. Трое
участников семинара вернулись  с  традиционного слета  молодых  фантастов  и
приключенцев, который  проводился в подмосковной Малеевке.  Взахлеб делились
впечатлениями.  О  чем  только не  пишут фантасты!  Смешные и  нелепые фразы
заносились в  специальный альбом - "Бормалярий". Название навеяно  симбиозом
имени  и отчества  Б.  Стругацкого  - Борнатаныч,  так его  зовут меж  собой
старички-семинаристы.
     Председатель Клуба холостяков Чукотки, некто З., написал огромный роман
"Звездный  шериф". Ему 45 лет. Бывший учитель. Никто не смог  дочитать роман
до конца.
     Фразы: "Профессор был настолько туп, что не видел своего конца".
     В жанре  приключенческой литературы была представлена  повесть  "Топь".
Один  семинаристов в Малеевке, прочитав десять страниц, сказал:
     - Я на эту "Топь" гать положил. Так и передайте автору. - Плюнул на пол
и захлопнул папку с рукописью.
     14 января 1985г. Дежурю в ОТХ.
     Наши выпивки на семинаре  "Молодой  Ленинград" утомляют. Так  повелось,
что  после  занятий  все  спускаются  в трюм  - так  окрестили кафе при Доме
писателей  -  садятся за  сдвинутые столы и пьют,  практически, без закуски.
Шум, гам, амбиции. А утром - головная боль и пустой карман.
     Пил  с  В.С.  "Не  бойся,  напечатаем!", -  сказал  он  про мой рассказ
"Этажи", который  еще  не читал. Что за этим обещанием  - тонкая ирония  или
магическая сила совместной выпивки?
     У водителя Сашки Киннери, финна, сгорела вместе с домом 72-летняя мать.
И, как говорят, 15  тыс. денег. Сашка был  в рейсе, когда это случилось.  На
подъезде к Гатчине его остановил встречный грузовик с нашим шофером, и Сашка
узнал о беде. Он выслушал, кивнул и медленно поехал к своему поселку.
     Вчера он похоронил мать  и  теперь сидит  в  кабинете  начальника ОТК -
грустный  и трезвый. Я молча пожал ему  руку  и  вышел.  Мне  показалось, он
понял, что я знаю о его горе. Мы обменялись скорбными взглядами. Что в такой
ситуации стоят слова для мужчин? Ничего не стоят. Да и говорить я не умею.
     Мороз, звезды, снег. Пил чай с сушеными на электропечке  ломтями хлеба.
На утро - две булочки по 9 копеек.
     Вспоминается  присказка: деньги, как  навоз  - сегодня нет, а  завтра -
воз.  Скорее  бы  воз. Юморески  почти  не  пишу  -  кончился  тонкий ручеек
гонораров.
     Читая Конецкого  с  его  обилием житейских  неурядиц,  чувствуешь  себя
бодрее и тверже. Все страдали. И легких путей в Литературу - не бывает.
     "Комнатная биография". Конецкий, я хорошо это помню, говорил мне в 1973
году, во время интервью, что писателю надо делать свою биографию.
     А Коля Жильцов, хитрым способом перемножив дату моего рождения - число,
год и месяц, предсказал мне на начинающийся год пик активности.
     Лохматая дымчатая  Дамка купается в снегу, заигрывает  с Цыганкой, лает
на меня прывно, приглашая позабавиться вместе с нею,  и  носится  пулей по
тропинке, когда  мы  идем к гаражу. Иногда она зарывается в  снег, поджидает
меня и вскидывается при моем приближении, как  засады.
     Кормить собак сегодня  было нечем, но  - я знаю  -  они подхарчились на
соседнем  посту на ССК,  у  пенсионера,  который теперь работает вместо дяди
Васи.
     Под  утро снилось, что я  купил железную печку для  дачи  и приволок во
двор на  2-й Советской. Стал разглядывать ее  вместе с Володей  Подпальным и
его сторожем  Данилой  Фомичем  -  и пытались приладить нестандартную трубу.
Когда  я  втаскивал печку,  они  играли в футбол. Во время этого сна меня  и
разбудил телефонным звонком Подпальный. Он еще  не проспался после вчерашней
поддачи (не во сне, а наяву):
     - Ну что, пес литовского ордена, брезгуешь нами, чистокровными хохлами?
Не  пришел вчера пить, а зря...  - Он  помолчал,  и я  глянул на часы:  "6".
Какого черта! Выяснилось, какого: - У тебя там выпить ничего нет? А то мы  с
Фомичем помираем... Правда, Фомич?
     Я  услышал,  как Фомич поддакивает  слабым  голосом. Вчера они на  пару
песни пели и заставляли меня слушать в трубку: "Распрягайте хлопцы коней, да
лягайте спочивать..."
     - Володя, сижу без копейки. И вообще - не пью и не тянет.
     -  Не  тянет...  Лучшие  люди  гаража помирают... А  у  водителей  нет?
Пошукай...
     - Так еще  никто не приходил. - Я глянул в  окно: темнота.  -  Я один с
собаками.
     Подпальный покряхтел и повесил трубку.
     Я вышел на  мороз, размялся. Открыл ремонтный бокс, умылся теплой водой
с хозяйственным мылом, обтерся,  потом  растер лицо  колючим  снегом.  Выпил
крепкого чаю три стакана. И хорошо стало.
     Сел и при свете настольной лампы написал этот кусочек - пригодится.
     18 января 1985г. Гараж.
     На днях дочитал роман Стивена Кинга "Мертвая зона" - про экстрасенса, в
"Иностранке". Забавно. Человечество в наш жесткий примитивный век тянется  к
иррациональному.  Даже  я потянулся, написал  повесть  "Феномен Крикушина" и
дописываю  "Шута".  Что это? Литературная  мода  или  потребность?  А может,
иррациональное существует, и литераторы вычисляют его интуитивно?
     Вчера учил Максима  кататься на коньках. Я поддерживал его сзади, а он,
откинувшись спиной на меня и выставив вперед ноги,  скользил по льду. Толкал
начинающего  конькобежца,  естественно,  я.  Ему  такое  катание   нравится.
Научился держать ноги вместе и заворачивать по моей команде.
     Дамка  с Цыганкой  в  панике  -  три собаки невестной  принадлежности
пытались проникнуть  на территорию гаража. Причем, молча.  Дамка с  Цыганкой
выставили стену оглушительного лая и даже поскуливали от испуга.
     Я вышел  вагончика и погнал чужаков.  Мои пески воспряли духом и даже
попытались преследовать противника, но  быстро  вернулись  - мало  ли что! И
стали  обнюхивать  следы   на  снегу,  беспокойно   поглядывая   в   сторону
ретировавшейся троицы.
     Уже утро, суббота, 19-е января. Вчера лег в час ночи. Идет снег, мелкий
и редкий, кристалликами. Небо  звездное, и с него  досыпаются остатки. Вчера
вечером валило хлопьями.
     Написал про звездное небо, а потом вышел на крыльцо вагончика и увидел,
что звезд нет - затянуло. Выпил, как всегда, крепкого чаю, съел две булочки.
     Суббота, и выезд на линию идет медленно.
     Сегодня - Крещенье.
     Вчера   писал  новый   план  "Записок   книгонелюба"  и   правил  текст
трехгодичной давности. Хочу отдать в "Аврору".
     Киник - чудак, одиночка, выставляющий себя и свои странности напоказ.
     Диоген. Виктор Конецкий. В чем-то киник и Серега Барышев.
     22 января 1985 г. Деж. в ОТХ.
     Вчера ездили с Ольгой в Зеленогорск. Денек был  морозный и солнечный, и
мы  прошлись  до залива, пообедали в  столовой,  тесной от лыжников, зашли к
соседу Володе - за картошкой, которую храним в его подвале.
     Приятно среди зимы взять в руки  чистую сухую  картофелину, которую сам
вырастил. И не менее приятно  чистить ее, срезая ножичком  упругую кожуру, и
видеть,  что клубень сочный  и белый. Я  нагрузил большую  сумку, и  в ящике
осталось еще килограммов пятнадцать, не считая посадочной - мелкой.
     Русская православная церковь в Зеленогорске отреставрирована снаружи. И
плывет  высокой белой колокольней, золотыми крестами и  медными  фиолетовыми
куполами в голубом небе. Красиво.
     20  лет  назад  в  церкви  были  склады,  и  на  школьных  каникулах  я
подрабатывал  там ночью - разгружал булку и хлеб. На месте снесенного купола
колокольни   виднелась  деревянная   будочка   и   росла   кривая   березка.
Рассказывали, что  во время  войны  в  этой будке  засел финн  с пулеметом и
приковал себя цепью.
     И  когда  пацаны  спускались  по  улице  Ленина  к  пляжу,  обязательно
рассуждали о  том финне, его кандалах, цепи и возможной системе  пулемета. И
ображали звуком, как били наши корабли по церкви с глади Финского залива.
     Я  помню   церковь  с   раннего  детства:  грязно-белая,  с  оранжевыми
кирпичными ссадинами на углах, истлевшее железо куполов, вороньи стаи...
     Лет  десять  назад,  когда  ее  обвязали  строительными  лесами,  мы  с
Барабашом  залезли    самоутверждения  на  самый  верх  -  к  будочке   на
колокольне. Была осень, все скрипело и шаталось от ветра,  накрапывал дождь,
день шел к концу. Кривой  березки уже не было.  В обвалившейся будке зеленел
мох и билась в щели скомканная  газета, оставленная строителями. Сверху были
видны желто-красные волны  гнущихся от ветра деревьев, серая в барашках вода
залива  и дальше, дальше - постройки:  коробки пансионатов,  арочное  здание
вокзала, домики Лисьего носа, размытые непогодой...
     За минувшие  выходные отпечатал "Записки книгонелюба",  21  Еще не
статья, но заявка на статью; если эта тема вообще кого-либо заинтересует.
     Отключили свет  до 19 часов, и я делаю перерыв - темно и холодно в моем
вагончике. За сегодняшний день - это второй  раз. Говорят, в целях экономии.
Перехожу в бокс - там есть свет и паровое отопление. Расположился в кабинете
начальника колонны, позвонил дежурному по ДСК, тот - дежурному электрику. Не
могут разобраться,  почему  в боксе  свет есть, а в вагончике нет. Я  грозил
тем, что утром  выход парка  задержится, т.к. сейчас, без света, я осмотреть
машины не  смогу  и  придется делать это  утром.  Обещал  составить  акт  об
отключении электропитания  на  командном пункте  стратегического  объекта  -
вагончике дежурного механика.
     Диспетчер ДСК: Какой еще стратегический объект? Какой командный пункт?
     Я (уверенно): Гараж - стратегический  объект, весь транспорт приписан к
военкомату.  Нас могут  в любой момент поднять по  тревоге штаба гражданской
обороны или того хуже. А дежурный механик - ответственное лицо в  отсутствие
начальника колонны. В вагончике я находиться не  могу -  уже вода в  чайнике
замерзает, -  а  там связной  телефон, его номер есть  в военкомате. Если не
дадите  электропитание, пишу  рапорт и звоню в  военкомат.  -  Короче, вешал
электрикам лапшу на уши.
     Они мне - макароны:
     - Может, ты там замкнул чего-нибудь? Почему  в  боксе свет  есть,  а  в
вагончике нету? Сходи пробки пошевели.
     Я советовал электрикам пошевелить ногами, пройти триста метров до нашей
площадки и  самим  во все разобраться.  Иначе - рапорт  и задержка  в подаче
автотранспорта на ДСК.
     Обещали.
     Я  взял  с  собой  Дамку, пусть  погреется в  кабинете.  Цыганка где-то
шляется, пренебрегая  своими  служебными  обязанностями. Дамка  легла  около
батареи  и  смотрит  на  меня  -  не  знает,  что  я  пишу про нее.  Хорошая
собаченция. В ней  есть  охотничья  кровь; несомненно. Когда мы  идем  с нею
через  перелесок, она  сходит с тропы, зарывает  лохматую  голову в  снег  и
нюхает  -  ищет,  наверное,  мышиные  норы.  Носится   по  снегу.  Замирает,
распластавшись на  снегу  и вытянув  задние лапы. Затем вскакивает  - плавно
взлетают уши, - лает на меня, прывая играть с нею.
     Сегодня  Ваня  Булдаков  объяснял, как  надо  ставить петли  на  зайца.
Ниточка  от  стального  троса  отжигается  паяльной  лампой, затем кипятится
вместе с хвоей  и ставится  петлей-удавкой на  тропе;  конец привязывается к
дереву. Диаметр петли - около 20 см. Капкан также кипятится в ведре с еловой
лапой, а затем чистыми рукавицами кладется в рюкзак.
     Булдаков -  румяный деревенский парень в черном тулупе. Эдакий крепыш с
курчавой  бородкой. Я  понимаю:  охота -  мужское занятие.  Азарт, инстинкт,
чисто  мужское  занятие. Но говорят,  что раненый  заяц кричит,  как грудной
ребенок, только  пронзительнее и обреченнее. Верещит. И  зачем тогда ставить
на него петлю-удавку или капкан? Что с ним потом делать? Есть?.
     Вышел, посмотрел - не идут ли электрики. Не идут.
     Вчера  был  на семинаре Б. Стругацкого.  Заслушивали  творческий  отчет
Андрея  Измайлова и  еще  одного фантаста  (ни  фамилии,  ни  псевдонима  не
запомнил). Измайлов прочитал  рассказ, который мне не понравился.  Но  моего
мнения никто не спрашивал - я всего лишь кандидат в действительные члены.
     Рассказ  раздолбала  пожилая  критикесса.  Она  сказала,  что  Измайлов
принижает  рабочий  класс,  холодно-созерцательно  копается  в  помойках,  и
вообще, чуть ли не враг народа.
     От ее выступления пахло худшими временами.
     Измайлов,  в свою очередь, сказал, что  он знает рабочих, т.к. три года
работал в заводских многотиражках.
     Критикесса сказала,  что  тоже  знает,  о чем  говорят  в  народе, т.к.
прогуливает ежедневно собачку, проходит мимо пивного ларька и слышит беседы.
Да, бывают  крепкие  выражения,  встречаются  и  среди  рабочих опустившиеся
личности,  но  не  надо  обобщать,  принижать  и  заниматься  критиканством,
ерничаньем и т. д.
     Такой вышел разг
     Потом выступил Борис Стругацкий.
     Рассказ Измайлова никого не принижает, сказал он. Люди в его рассказе -
отличные парни, и он пошел бы с ними  в разведку. Почему-то принято считать,
что если  герои говорят  грубоватым языком и  не  слушают Моцарта -  то  они
несчастны? Они по-своему счастливы, работают, имеют семьи, и в этом - жнь.
     Усатая  и очкатая мадам  заткнулась  и скисла. Так ей и надо.  Когда во
время  ее   выступления  умненькая  девочка   пыталась  задать  вопрос,  она
убийственно  взглянула:  "Потом,  моя  дорогая,  когда  закончу",   но  сама
перебивала и кидала ехидные реплики выступавшим после.
     Попадись такой змее на рецензию - век не отмоешься.
     Второй семинарист,  который  с  псевдонимом,  долго и  нудно  занимался
саморекламой в отпущенное ему для выступления время.
     -  Я  работаю   на  стыке   жанров  фантастики  и  истории,  -   хорошо
поставленным, но чуть картавым голосом вещал он на всю Красную гостиную Дома
Писателя. - Я открыл новое направление для себя - это стык жанров...
     Может, он и  работает на  стыке жанров, но не в литературе.  Хотя текст
его рассказа - гладкий. Про алхимика рассказ.
     После семинара все спустились в трюм. Герои дня купили двести пятьдесят
коньяка на всех, и кто-то вытащил  портфеля бутылку коричневой настойки.
     Мы с Жильцовым, как кандидаты, сидели в сторонке и пили полюстрово. Нас
никто не угощал, да мы и сами не хотели: у меня  - режим,  у Жильцова - язва
желудка.
     Мне показалось, что фантасты чересчур умненькие, и писательство для них
- скорее,  хобби,  чем дело всей жни. Работают в НИИ,  КБ, есть  кандидаты
наук...
     Пришли  два электрика и  наладили  свет  в вагончике.  Поворчали насчет
электрических печек -  не  положено.  Возились долго  - оказалось,  что фаза
заведена на  группу ДСК,  и  они ее  перекидывали  внутри распределительного
шкафа. Теперь нас не отключат в целях экономии. Зимовать будем в тепле.
     Я учился в 164 школе,  в той  же,  где и  сестра Вера.  Пожилые учителя
помнили ее - она была отличницей. Чего не скажешь обо мне.
     У Веры в классе учился  Берлин - лохматый юноша  с  ранними усиками. Из
бедной еврейской семьи. Он потешал класс артистическими выходками, играл под
недотепу-дурачка.
     Когда его  вызывали к  доске,  он  медленно поднимался  -за  парты  и
плаксиво ворчал:
     - Ну вот, все Берлин и Берлин... Как будто никого другого в классе нет.
Только и слышишь: Берлин, Берлин... А что Берлин-то?
     У  доски  он строил рожи за  спиной  учителя, и  весь  класс прыскал от
смеха. Как только  учитель оборачивался к нему, он напускал на  себя понурый
вид неудачника и устремлял глаза в пол, раскачиваясь слегка.
     Однажды он пришел в  школу в галошах, надетых на носки,  и  учительница
выгнала его.
     - Как ты посмел явиться в школу в галошах! Вон  класса!
     Ему нечего было обуть. Жили бедно. Мать болела. Несколько детей.
     Но учительница ничего этого не знала и накинулась.
     Это были послевоенные годы.
     Класс  шумно заступился  за товарища. Ее стыдили и отказывались  у  нее
учиться. Бунт.
     Потом все как-то успокоилось.
     Я помню, как Вера ходила в школу - в жакетке, перешитой  материнского
пальто, и с кожаным обтрепанным портфельчиком. Костлявая, бледноватая. Помню
тревожные  разговоры отца  с  матерью,  что  надо  платить  за  школу. Тогда
платили, хоть и немного. И еще помню, что постоянно брали деньги в долг...
     30  января  1985.  Дежурю в ОТХ.  Морозы спали. В  предыдущее дежурство
утром  было  -  33.  Сегодня  -5.  Весной пахнет.  Или  я  так  настроился в
предвкушении Зеленогорска?
     На листе миллиметровки во  весь стол сделал схему "Записок шута".  Есть
60 м.п. текста:  экспозиция,  завязка и вот -  подбираюсь  к  действию.
Очень долго. Но не  вижу путей сокращения. Может быть, и не надо? Может, это
будет роман? Кто его знает. Недоволен написанным. В первую очередь - стилем.
Много коротких предложений, которые хороши в рассказе, но не в повести, не в
романе.
     Рассказ  "Этажи"  понравился  С.  Лурье,  и  он  отдал  его  с  хорошей
сопроводиловкой Конст. Ив. Курбатову - зав. отделом  прозы "Невы".  Я  читал
ее.  Там написано, что я пишу легко,  занимательно и правдиво.  Но Курбатов,
гад, рассказ забраковал. Сказал мне по телефону, что в нем есть литературные
слабости, и он вторичен. Я не стал дискутировать по  телефону и намерен идти
разбираться - чем именно он слаб? по отношению к чему вторичен?
     В "Неве" No12 вышел мой очерк "Бензин  -под земли". Сильно урезанный,
но  динамичный.  Я  там  представлен  как  "Д.  Каралис,  автомеханик".  Что
соответствует моему общественному положению; на сегодняшний день.
     Сегодня обсуждали статью в  газете "Труд" об  НЛО. Пожалуй,  это первая
отечественная  публикация в широкой печати на эту таинственную тему.  Сейчас
только и разговоров об этой статье.
     С самолета  ТУ-134  наблюдали  облако,  которое  летало  с  потрясающей
скоростью  рядом  с  самолетом и  светило сильнейшими  лучами то  на  землю,
высвечивая  дома  и дороги, то  на сам самолет. При этом облако меняло  свою
форму  от элипса  до квадрата  и даже "передразнивало" контур ТУ-134. Статью
комментировал председатель комиссии по НЛО, член
     Мы,  собравшиеся   в  будке   механиков   на  главной  площадке,   тоже
комментировали.
     Мы  -  это  Володя  Подпальный,  Володя  Лебедкин,  шофер  с  дежурного
автобуса,  восьмидесятилетний сторож Данила Фомич и я. Фомич  больше слушал,
моргая сонными глазами, чем говорил.
     Суть обсуждений свелась к тому, что  просто так в  газете  не  напишут,
значит, что-то в природе есть.
     Я сказал, что в США выстроен наблюдательный пункт, с которого уже много
лет  ведутся  наблюдения  за  космосом   с  целью  установить   контакты   с
пришельцами. А американцы деньги на ветер швырять не станут...
     Подпальный  вспомнил, как до  "химии", работая главным  инженером  ТЭЦ,
читал  машинописные  конспекты доцента Ажажи,  и там чего только  про НЛО не
написано!
     Я сказал, что тоже читал те конспекты.
     - А чего там написано-то? - осторожно поинтересовался Лебедкин.
     Подпальный стал рассказывать, привирая или переиначивая по-своему. Я не
мешал.
     Лебедкин жадно курил  и слушал. Фомич перестал сопеть носом и приоткрыл
рот.  Смотрел растерянно. Подпальный размахивал  руками,  ображая то полет
НЛО, то реакцию очевидцев на мгновенно заглохшие двигатели машин, стоявших у
переезда.
     - Ни хрена себе! - крякал Лебедкин.
     - Мобуть, шаровая молния? - подсказывал Фомич.
     -  Какая, на  хрен,  шаровая молния!  -  убежденно  смотрел  на  Фомича
Подпальный. - Такая хреновина пролетела  -  размером  с  дом.  Разве  бывает
шаровая молния размером с дом, Фомич?
     - Молния такая не бывает, - поддакивал Лебедкин. - Это что-то другое...
И все движки заглохли?
     - Все, на хрен, как один! Даже у мотоцикла и трактора.
     - Так трактор-то дельный, у него нет зажигания. Там пускач...
     - Какая, на хрен, разница! -  горячился  Подпальный. - Говорят, заглох.
Им один хрен, что останавливать. Это же другая цивилация,  они и велосипед
заклинить могут...
     - Эвона как, - выдавил Фомич. - Как врыдытели какие...
     Еще  Подпальный рассказал, как у них в деревне на  Украине смерч поднял
старуху в воздух и шмякнул об землю в семи километрах.
     - И шо старуха? - не выдержал Фомич.
     - П... старухе! - торжествующе  объявил Володя. -  Что  же  еще может
быть... Тебя вот, Фомич, поднимет на пару километров вверх, да е... о степь!
Что от тебя останется? Подумай сам.
     Фомич вновь засопел.
     - Да, Фомич, ты когда идешь в свое садоводство, поглядывай по сторонам,
-  захихикал  Лебедкин.  -  И  прогнозом  погоды  интересуйся. А  то улетишь
куда-нибудь к едреней фене, старуха искать будет...
     Меня подмывало рассказать компании, как  я видел НЛО в Мурманске в зиму
1968 года и что при этом чувствовал, но сдержался - разговор пошел шутейный.
     Возвращался я к себе  на  площадку в темноте, через  занесенную метелью
стройку,  а  потом  -  пустынной дорогой.  Было слегка  жутковато, хотя  я и
понимал,  что  все это -  от  разговоров.  Еще и  Дамка  где-то  потерялась.
Прибежала, когда я уже вошел в вагончик и разделся.
     Только сейчас  обнаружил,  что одного   героев  в рассказе "Этажи"  я
назвал  Данилой Фомичем -  как нашего Фомича. И говорит он  так  же, и похож
чем-то. Непровольно получилось, сам он у меня выписался таким.
     4 февраля 1985. 7 час. утра.
     Спал плохо - в вагончике холодно. Печки грели вполнакала.
     Полнолуние. Поземка, северо-западный  в Не дождавшись кипятка, пью
едва теплый чай и выхожу на улицу - осматривать машины.
     19 февраля 1985г. Деж. в ОТХ.
     Солнце светит. И даже немного греет.
     Купили  с  Ольгой  десяток луковиц красных гладиолусов  сорта  "Оскар",
семена цветной капусты, огурцов, астры, флоксов. Флоксы, бегонию и настурцию
я посадил в горшочки.
     Нашел книгу  "Цветы" моей матери. В ней нашелся листок с  ее записями -
побледневшие  чернильные  строчки. Знакомый по  детским годам  почерк. Помню
записки  матери в школу: "Глубокоуважаемая Ольга Константиновна!  Дима вчера
неважно себя чувствовал - у него болел живот, и я взяла  на себя смелость не
пускать  его в  школу на занятия.  Надеюсь,  Вы  не осудите  меня  за  такую
предосторожность. Его готовность к урокам я проверила..."
     Вчера дома выпил трехлитровую банку  пива, под  селедку. Давно не  пил,
месяца полтора.
     "Шут" идет медленно. Многое не нравится, переделываю по несколько раз.
     Скука  откуда-то приползла,  сунула  свое серое  рыло в  мой  вагончик.
Холодно. Временами испытываю отвращение к бумаге и словам.
     Когда прихожу в Дом писателя, меня бьет  током от гардеробщицы -  через
алюминиевый номерок.  Причем, бьет только от одной - худой и  старенькой; от
второй, пожилой и дородной - не бьет.
     Когда  ухожу и подаю номерок - все в порядке: статическое электричество
уже разрядилось.
     Может,  это  и  не  статическое  электричество, а  творческая  энергия,
творческий запал, которые угасают после пустых  окололитературных разговоров
и слушания плохих рукописей на семинаре.
     23 февраля 1985. Дежурю в ОТХ.
     Сегодня  шел с электрички  на работу и увидел куст,  осыпанный красными
фонариками  -  снегирями.  Снегири покачивались на ветках и клевали какие-то
зернышки.
     Я остановился и долго  смотрел на  них. Давно не видел снегирей. Дамка,
убежавшая вперед, нетерпеливо поджидала меня.
     По  утрам морозы, но  солнце  с  каждым днем все выше пристраивается на
небосклоне.
     Вчера разглядывал рыже-золотой серп молодого месяца. Тонкий-тонкий, как
выкованный искуснейшим ювелиром.
     Стругацкий предложил сделать интервью не только с ним, но и  с  членами
его семинара.  Я сказал, что надо  согласовать такие  менения с "Авророй".
Действительно надо согласовать.
     Вчера выпили с Ольгой яблочной настойки - в честь дня Красной Армии.
     Читаю Феликса Джонсона - "...Да поможет мне бог", 1958г, с англ. О
временах маккартма в США.
     Забавный  роман. Читается на  одном дыхании.  Написан ясно и напористо.
Все на месте. Отличная композиция. И немного киношно: перед мысленным взором
бежит картинка  за картинкой.  Славные диалоги. Высокопрофессиональная вещь.
Есть чему поучиться.
     8 марта 1985  г. Утро холодное. Солнце  сквозь морозную  дымку.  Вода в
кране замерзла,  и я умылся снегом. Выпил крепкого чаю. Заканчиваю дежурство
и еду в Ленинград.
     28 апреля 1985 г. Дежурство в ОТХ. Воскресенье.
     Дописал  рассказ  про  Кошкина.  Назвал  "Маленькая битва в первом веке
нашей эры". 32 Писал почти месяц. По это причине не писал в дневник.
     15 мая 1985г. Зеленогорск, отпуск.
     Занимаюсь рассадой. Соскучился по письму. Накопились мысли и фразы.
     29 мая 1985г.
     Кончается отпуск. Целый месяц  я вкалывал, как негр на плантации, а дел
не  убавляется. Как пишут в газетах, весна  торопит земледельца. Почти  весь
участок - в грядках. Матово светится пленка на дугах.
     3 июня 1985г.
     Первый  день  вышел на работу после отпуска. Теперь можно  и  отдохнуть
немного: поспать, посмотреть телевор, почитать, пописать. Начиная с апреля
месяца, я пахал, как новенький тра Выстроил теплицу, вырастил рассаду и
наделал грядок. Заработали на сегодняшний день 200 руб.
     Вчера  в Зеленогорск приезжали Молодцовы.  Ходили  по  случаю Троицы на
кладбище.
     Сегодня Духов день. Что  за  день - не знаю. Говорят,  праздник важнее,
чем  Троица.  Холодно: +10. Старик-финн  сказал, что  теперь  6 недель будут
холода.
     В конце  мая  ходили  с  Ольгой  в Дом  Писателя  на  творческий  вечер
А.Житинского. Ал. Ник. был застенчив, говорил поначалу сбивчиво.
     Несколько   дней   назад   ходил   по    рекомендации   Житинского   на
"Леннаучфильм".  Предложили  несколько направлений  для написания  сценариев
научно-популярных фильмов:
     1. Технический прогресс.
     2. Школа.
     3.  Антиалкогольная  пропаганда  (Самая  блкая  тема,  знаю  материал
нутри)
     Заказных  работ  пока  нет.  Надо  выбирать   тему,  писать   заявку  и
прикидывать сюжет.
     7 июня 1985г. Деж. в ОТХ.
     Погода  солнечная, но холодная - северный в Ольга сегодня в отгуле
и должна была пойти  с  рассадой  на  зеленогорский рынок.  Как  у  нее  все
органавалось - не знаю.
     Прочитал в "Иностранке" "Последний взгляд" Джеймса Олдриджа, о дружбе и
ссорах   Скотта  Фицджеральда  и   Хэмингуэя.   Роман   построен  вроде   на
документальной  основе,  но автор  называет  его  своей версией  дружбы двух
писателей и чистейшим вымыслом. Читается с  интересом (фигуры-то какие!); но
много грязи.
     Совсем ничего не пишу с конца апреля. Скверно!
     Хозяйство  и  вынужденная  коммерция  заездили  меня  окончательно.  На
сегодняшний день заработали продажей рассады около  300 руб. - десятая часть
того, что надо отдать кредиторам.
     12 июня 1985г. Деж. в ОТХ.
     Погода стоит пасмурная. Прохладно.
     Вчера  выступал  на  заседании  Политбюро  Генсек Горбачев. Спокойно  и
по-деловому  разнес в пух и прах  нашу бесхозяйственность. Сказал, что  наша
страна - самая обеспеченная в мире: есть и людские ресурсы,  и материальные.
Дал понять, что прошлые руководители занимались их разбазариванием, пытались
развивать   экономику   экстенсивными  методами.  Пора   показать  на   деле
преимущества  социалма,  сказал  Горбачев.  Дай,  Бог,  чтобы  ему удалось
довести до конца задуманное.
     Впечатление он проводит самое приятное  - улыбчив,  хорошо  держится,
здоров,  что весьма важно, не шамкает и не  задыхается. Может  говорить  без
бумажки -  несколько раз  он отступал от текста доклада и на пальцах пояснял
свою мысль.  Неплохо  жестикулирует  - сдержанно  и  точно. Неплохой парень.
Ровесник моего брата Феликса.
     13июня 1985г. Дежурю в ОТХ за Сашку Царева.
     Пасмурно. Сашка поменялся  со мной дежурствами и уехал на авторалли  по
Карельскому перешейку. Ему около двадцати, гоняет, как черт - я с ним ездил.
Автогонщик и бабник. Второе для него тоже вроде спорта.
     Зашел  Володя Максимов, водитель "камаза"-  панелевоза. Черные вьющиеся
волосы, курчавые бакенбарды, усы. Что-то гусарское в нем. Глаза с поволокой.
Но не бабник - скорее, поддавальщик и хулиган. Папироска во рту.
     Сел на топчан.  Погладил Дамку, выпустил на  нее дым.  Дамка  фыркнула,
тявкнула...
     -  Ну ладно тебе, я вашего брата уважаю, у меня две собаки были. Одну в
карты проиграл, вторая от старости сдохла.
     - Как это, в карты?
     - Лайка охотничья, я с ней на кабана ходил. Зверь, а не собака.
     - И не жалко?
     - А чего жалеть? - затянулся глубоко, помолчал. - Она на следующий день
ко мне обратно прибежала. Я потому и ставил ее на кон.
     - А новый хозяин? Не в претензии был?
     - Нет. Он отдыхающий  дома отдыха был. Он и  адреса моего не знал, мы
на озере играли...
     - А если бы он ее запер?
     - Сманил бы. Я-то его адрес знал.
     - Хулиган ты, Володя. Ой, хулиган... - Я радуюсь за собаку.
     - Хулиган, - кивает. - Матка у меня чаще моего в школу ходила. Как идет
с работы, так сразу в школу, чтобы потом не возвращаться. Все равно вызовут.
Хулиганил с первого до седьмого класса.
     - А потом? Остановился?
     -  Не,  работать   пошел.  Учиться   что-то  надоело.   Взяли  в  гараж
подсобником,  машины помогал мыть. А в школе весело было... Сидим однажды на
уроке  химии,  училка  опыты с  натрием  показывает.  Он,  говорит,  в  воде
взрывается. Ерема, мой приятель, оборачивается:
     - Пи.., - говорит.
     - Надо будет проверить, - говорю.
     Заприметили, куда она банку спрятала,  и  после уроков  стащили. Натрий
там в керосине лежал.
     Из  туалета  всех выгнали,  бросили кусок  натрия  в  унитаз,  и  дверь
закрыли. Ждем,  ждем  -  не взрывается.  Ерема говорит: "Нап...!". Дверь -
дерг! Как  трахнет! Четыре  унитаза, как ветром  сдуло.  И  окна голые,  без
единого стекла.
     На следующий день  его  папаня стекла  вставляет, а  моя маманя стены и
потолок белит - она м
     Я поулыбался,  поглаживая Дамку,  - она настороженно  следила за руками
рассказчика. Володя стряхнул серый пепел в плоскую банку:
     - Однажды Ерема ужа принес, говорит: "Кому бы его подсунуть? Так, чтобы
наверняка?"
     Я говорю:
     - в стол, где мел хранится.
     Запихали в ящик, убрали мел с доски, сидим ждем.
     Училка приходит:
     - Мела нет. Кто дежурный?
     Девица какая-то говорит:
     - А вы в столе посмотрите.
     Та  ящик выдвигает, а оттуда уж к  свету тянется.  Училка - брык!  -  в
обморок. Нас с Еремой к директору.
     После этого я в школу и перестал ходить. Училка к нам в барак приходит,
заглядывает осторожненько: "Он в школу думает ходить?" Маманя говорит: "Вы у
него спросите". А я лежу на диване за перегородкой, покуриваю...
     19 июня 1985. Деж. в ОТХ.
     Вчера с Ольгой отметили, так  сказать,  Праздник  урожая. Выпили сухого
вина,  поужинали.  Все  это  время  - с мая по  вчерашнее число - занимались
рассадой. Посчитали  выручку: около 700 рублей. Пятьсот рублей  надо  отдать
долг - ее родителям.
     Читаю "Корнелий  Тацит",  Г.С. Кнабе,  д. "Наука", 1982г.  Книгу  дал
Андрей Жуков,  зеленогорец, который учится  в Литературном институте,  пишет
неплохие  рассказы  и  работает  сторожем  в  пионерлагере. Ему 29  лет.  Мы
познакомились    на   семинаре   молодой   прозы.    Вот    и    еще    один
писатель-зеленогорец.  Теперь нас  трое: Толик Мотальский (старейшина), я  и
Андрей Жуков.
     Подпальный  сегодня  отличился.   Пришел  ко  мне  смотреть  футбол  по
телевору, выпил  полбанки водки, начал поучать меня,  чтобы я  не  отдавал
деньги Ольгиным родителям, а пустил их  на расширение теплицы  и  хозяйства,
советовал  называть Ю.Э. отцом, а  тещу мамой - так, дескать, выгоднее мне и
приятней родителям.
     Я  сказал,  что о  деньгах не может быть  и речи - мы должны их отдать.
Подпальный  высокомерно заметил, что больше  мне  советов давать не будет  -
пусть  я сам барахтаюсь в воде. И стал хрустеть принесенной с собой курицей.
Потом  съел пару крутых  яиц,  холодец, селедку  под шубой,  банку сметаны с
накрошенным чесноком... Предлагал и мне, но я отказался - сидел на топчане и
потягивал чай с сигаретой.
     Трезвый - он нормальный мужик; выпьет - и несет ахинею, надувается, как
индюк.
     Он еще говорил много и противно, а потом заблевал мне угол в вагончике.
     Я дал ему тряпку и ведро с  водой и вышел, сдерживая  досаду, на улицу.
Когда я через  некоторое время  спросил  его, оклемался ли  он,  Подпальному
почудилось недружелюбие в моем вопросе, и он нагрубил мне, а затем ушел.
     Я протер  пол по  второму  разу,  нарвал  травы за забором и постелил -
неприятный  запах  исчез. Дамка,  фыркая  и  принюхиваясь, обошла  вагончик,
сунулась под  топчан  и враскачку  потрусила к  воротам,  словно  взяла след
Подпального.  А может, и правда - взяла. Но вскоре вернулась - неохота ей за
чужими пьяными дядьками ходить, у нас своих хватает.
     И  действительно: кривые  водители болтаются по гаражу. И я не  решаюсь
вызвать милицию или написать рапорт, как положено по новому Указу, с которым
нас ознакомили под расписку.  Но я  всех  предупредил. Они только  улыбались
расслабленно и раскидывали руки для объятий. Ну как таких подлецов сдавать в
милицию?.. Никак их не сдашь.
     Надо плотно браться за литературу. Завтра же!
     Сегодня настраиваюсь.
     23 июня 1985г. Деж. в ОТХ.
     Вчера купили мне джинсы в магазине за 100 рублей. Я был доволен - давно
хотел,  но не было ни  денег, ни  джинсов.  Проводство - Западный  Берлин.
Сегодня обнаружил, что они линяют. Чего ждать от капиталистов!..
     Вчера Ольга поехала  к Максимке на 69-й км, а я начал печатать интервью
с фантастами для "Авроры". Надеюсь, огородные дела уйдут на второй план, и я
навалюсь на литературу.
     Курт Воннегут, "Завтрак для чемпионов":
     "...У него явно  не все  были дома. Чердак был не  в порядке. Свихнулся
он. Да, Двейн Гувер совсем спятил".
     Прелестный абзац!
     Или: "Старая его подруга Безвестность снова встала с ним рядом". (!)
     Тут  я  готов  поспорить  с переводчиком. Следовало, как  мне  кажется,
написать "вновь встала", убрав  тем самым  лишний свистящий звук "с" в слове
"снова".  Их  и  так  хватает в предложении.  Возможно,  переводчик забоялся
клинящего  сочетания звуков "вн" и  "вст",  но я бы написал "вновь  встала".
Хорошо сказано по смыслу, но фраза проседает на слове "снова", уходит вн.
     26 июня 1985г. Зеленогорск.
     В  "Литературной  России"  вышла   моя   миниатюра  "Смерть   негодяя".
Публикации,  хоть  и  мелкие,  подбадривают  меня  причастностью  к  некоему
процессу. Да, пишу, печатаюсь. А с  чем печатаешься-то?  По-простому говоря,
не миниатюра, а юмореска! Терпеть не могу это румынское слово.
     Разговор  старух  на  рынке:  "Какой  же  это  Вася, когда  Вася  давно
умерши..."
     Вспоминается: "Некоторые коверкают  русский язык.  Говорят:  приехамши,
уехамши. Это плохо. Но что сделаешь, если они к этому привыкши".
     9 июля 1985. Гатчина.
     Погода хреновая. Прохладно, дожди.
     Перестроиться на литературу после сельхозкоммерции - сложно. В качестве
допинга применяю бег.
     Сделал, наконец-то, интервью со Стругацким и членами его семинара.
     Я  в  растерянности: писать  надо,  но  не  хочется.  Нет  подъема,  не
захлебываюсь эмоциями, мысленно  оглядывая  возможный сюжет.  Чувствую,  что
надо писать как-то не так.
     Хочется написать ясно,  коротко,  ярко, занимательно  и...  трагически.
Чтобы были мысли и чувства. Думаю, мучаюсь.
     Сосед - Володя Решкин утомляет и раздражает одними и теми  же советами:
руби ночью под корень клены - они затеняют грядки, утепляй дом и перебирайся
жить в Зеленогорск, если хочешь заниматься сельхозтрудом. Каждый день - одно
и  то же! Его общие советы достали меня.  Ходит злой, не пьет,  но  по всему
видно - скоро сорвется в шт "Расширяй теплицу. Пили клены! Елки подпили
- пусть засохнут, потом срубишь!"
     А,  хрен   с  ним!..  Надоело.  Мне   надо  пахать  на  другом  поле  -
литературном. Оно важнее. Если  бы не крайняя  нужда  в деньгах  - долг есть
долг, - я бы сажал только зелень к столу, цветы и картошку - чтобы не стоять
в очередях.
     13 июля 1985г. Деж. в ОТХ. Суббота.
     В  бане Максим  уже трет мне  спину. Смастерил ему качели   каната  и
доски,  повесил на  ветке старого  дуба.  Старого финского дуба. Залезая  на
него, я обнаружил, что делаю это машинально: вивы ствола  и ветки остались
в моей  памяти с детских лет. Некоторые нижние ветки,  правда,  высохли,  их
отпилили, но  оставшиеся  корни,  как  гнилые  зубы,  торчали   ствола.  И
памятливые руки тянулись к ним сами.
     В  детстве я ползал по нашему дубу  ежедневно, устраивал  в его тройной
развилке штаб, привязывал  к  ветвям  флажки и веревки, спускался по канату,
обжигая ладони и худые ляжки, прыгал в копны сена, накошенного отцом.
     Ездил  к Б.Стругацкому домой - возил интервью  для прочтения. У него на
столике  лежала Библия.  На столе стоял странный телевор -  с неподвижными
формулами на  экране  и подведенной к  нему клавиатурой. Что это такое -  не
понял, но спросить постеснялся. У фантастов свои причуды. Текст интервью  он
завировал.
     Был  в  "Авроре". Видел верстку  "Записок книгонелюба".  Жанр:  "вместо
фельетона". Сильно сократили, оставив 17 страниц.. Убрали в конце "теперь он
коллекционирует  ломы,  говорят  это  модно".  Как  мне  передали,  главному
редактору почудился  в этой  фразе  намек  на некие  готовящиеся  разрушения
устоев  общества.  "Почему  ломы?  Мы  что,  прываем  крушить  фундаменты?
Нехороший намек". Я тут же предложил заменить ломы примусами. Согласились. И
еще разные "мелочи" -  вроде вставки  нелепого по смыслу и безобразного по
стилистике предложения.
     За забором гаража  вымахали огромные ромашки. Они проросли сквозь куски
бетона, битое стекло, кучу консервных банок  и грязной слежавшейся бумаги. Я
от  скуки  залез  на  прожекторную  вышку и увидел  цветочный  ковер сверху.
Спустился,  нашел банку,  вымыл  ее и  поставил  туда букет. Наша  комнатка,
пропахшая мужским бытом и соляркой, мгновенно преобразилась.
     "Опыты" Монтеня и "Мысли" Паскаля - прочитать!
     20  августа.  Сегодня  я  выходной. Думал, будет время  пописать. Черта
лысого! Мелкие пустяковые дела отвлекали, и только в 20 часов освободился.
     Зато  сготовил суп!  Все  компоненты  -  со своего  огорода:  картошка,
капуста  ранняя  и цветная,  свекла,  горох,  бобы, петрушка, лук-порей, лук
репчатый, помидоры, чеснок, укроп. Суп получился что надо. Заправил сметаной
и съел полкастрюли.
     Купил  в  киоске  "Союзпечати"  8-й номер "Авроры"  с  моими "Записками
книгонелюба". Ольга  обрадовалась  больше моего. Для  нее  это прорыв, вещь,
которую можно предъявить и  показать - вот, мой муж  печатается в  журналах,
его прнают. А я уже перегорел...
     27августа 1985.
     Вчера   уволился      гатчинского  гаража.   Сегодня  устраиваюсь   в
Авто-Транспортное  Предприятие  No120  в   Зеленогорске.  АТП-120.  База   в
Сестрорецке, в Зеленогорске филиал.
     Хотел  забрать  Дамку  с собой,  но  Ольга  отговорила.  Дамка,  словно
предчувствуя  расставание, не  отходила от меня ни  на шаг, клала  голову на
колену, смотрела тревожно.
     Я покормил ее напоследок, расчесал шерсть гребешком, выгулял по рощице,
обещал приезжать. И  имею тайную мысль, что может  быть Ольга еще разрешит -
она знает Дамку по фотографиям и лично - мы вместе справляли Новый 1985 год,
слышала мои рассказы о  ней. И я надеюсь,  что, когда поеду получать расчет,
Ольга дозреет. В принципе, она не против, но боится, что будет много хлопот:
кто будет гулять с нею, когда я на дежурстве? Ольге придется  отводить Макса
в садик, потом гулять с собакой. потом мчаться на работу...
     Эх,  Дамка,  Дамка, милая ты  моему  сердцу песка. Хорошо  мы  с  тобой
дежурили.
     30 августа 1985г. Ездил оформляться в Сестрорецк и заходил  на кладбище
к М.М.Зощенко. Его  могила у самой  ограды,  но далековато от входа.  Прошел
дождь, еще капало с сосен, и в воздухе стояла испарина. Небольшие коренастые
сосны,  холмы. Белого мрамора камень,  цветы. Я открыл  незапертую  калитку,
посидел на  мокрой лавочке, подстелив газету.  Закурил, но тут  же вспомнил,
что  на кладбище  нельзя,  и  загасил  сигарету. Рядом, в  нинке, блестели
рельсы железной дороги  и провисали  провода  над  ними.  На проводах сидели
вороны. Девять штук.
     На обратном пути я постоял у могилы Емельянова -  телохранителя Ленина,
сестрорецкого рабочего. Крупный выпуклый лоб, узкие губы; стариковское фото.
     Сегодня  приснился  Житинский.  Мы  с  ним  собирались  идти купаться и
выпить. Он был с похмелья. О литературе поговорить не успели - я проснулся.
     Конец августа - уборка  урожая. Собрал корзинку лука, кепку бобов - 0,5
кг (чистый вес зерен). Интересно.
     И подумал о том, что для меня сейчас это просто интересно, а для отца с
матерью это был огород, кормивший семью.  Отец рассказывал,  что  он в сорок
седьмом году даже овес сажал. И пытался поросенка держать. Потом, на пенсии,
когда  все выросли,  уже  арбузами и  патиссонами увлекался.  А после  войны
проблема была одна - прокормить детей...
     4 сентября 1985 года. Зеленогорск.
     Прощай, Гатчина. Вышел на первое дежурство в новый гараж.
     Работа  та  же,  но ближе ездить. А  летом - совсем хорошо:  пять минут
пешком. Ну, может быть, десять. На велосипеде точно пять. А велосипед у меня
пока есть.
     Сейчас сторож закрыл автоматические ворота и чистит картошку - угостили
водители, обслуживающие овощную базу.
     Встретил знакомых. С одним  в детстве играл в  футбол, с другим удил на
пирсе  рыбу, с братом  третьего дрался  в  парке на танцах. Некоторые мужики
прнали  меня сами: "О, а где твой брат Юрка  сейчас? Мы с  ним за  сборную
Зеленогорска в футбол играли". Вспомнили и Феликса. Мне было приятно.
     Печатаю вторую  часть  "Записок шута".  Вспомнилось: "Человеку  следует
ясно  понимать, что он  должен в своей жни делать. Но еще более  яснее  он
должен знать, что он не должен делать".
     Я  не  должен  отвлекаться  на  пустяки.  Это  точно. Писать и  писать.
Вкалывать  и  вкалывать, как  говорил Конецкий.  Он  говорил  другими, более
смачными словами, но суть та же.
     20  сентября  1985.  Зеленогорск.  Живем  здесь последние  денечки  - в
воскресенье уезжаем в Ленинград. Работаю.
     Заходил Коля Горев -  бывший наш сосед и персонаж моей будущей  повести
"Мы строим дом". Их картофельное поле было рядом с нашим забором. Теперь там
тонкие осины и кусты.
     Сторож  Герасим  Михайлович  давал  мне трогать  запястье  с  осколками
разрывной пули под кожей. Твердые перекатывающиеся бугорки. Вторая разрывная
пуля попала  ему  чуть  ниже горла  и осыпала  верхушки легких металлическим
дождем. Герасим Михайлович Власов освобождал венгерский город Печ, в котором
я был в 1973 году со стройотрядом и в котором живет мой друг Имре Шалаи.
     Из "Поучений Владимира  Мономаха", двенадцатый век: "Посмотри, брат, на
отцов  наших: что  они скопили и на что им одежды? Только и есть  у них, что
сделали душе своей". - Это я купил книгу "Древнерусская литература", пособие
для студентов филологических институтов.
     27 октября 1985г. Зеленогорск. Дежурю в гараже. Воскресенье.
     Жнь проходит в мелких ерундовских  заботах  и хлопотах: осенняя копка
огорода,  незначительные  литературные поделки,  заявки  на  сценарии и т.п.
Оброс незаконченными  рукописями. Нет твердости, чтобы  отрешиться  от всего
постороннего,  засесть  за "Шута" и добить его,  закончить. Возможно, мешает
моя разносторонность житейского толка. Не умел бы ничего - и сидел только за
машинкой.
     Б.   Стругацкий   предложил   мне    поехать   на    семинар    молодых
писателей-фантастов   в  Дубулты,  под   Ригой  с  "Феноменом  Крикушина"  и
"Маленькой битвой в первом веке до нашей эры". Наверное, поеду.
     Зеленогорский   гараж  отличается  от  гатчинского,  как  Ленинград  от
Ленинградской области. Чище, культурнее, народ деликатнее.
     Общее для двух гаражей - это шоферские пьянки.
     Парк  -  около  ста  машин.  Продуктовые  фургоны, самосвалы,  бортовые
"зилки",  фургончики  "нысы"  и  "жуки".  Плюс  "Волга"  директора  и фургон
технички. И  за  скобками -  три  автомобиля спецназначения,  о  которых  не
принято расспрашивать. Будка при воротах, проходная с турникетом.
     В будке при воротах я и  сижу. Со мной находится сторож, а по вечерам -
сидит  водитель дежурной  технички,  ждет, пока все вернутся в парк. Часов в
десять ворота запираются;  отпираются  в  четыре -  выезжает хлебная машина.
Радио, городской телефон. Телевора, к счастью, нет.
     Сторож поддал сегодня с утра и прилег  на диванчик. Сопит, похрапывает.
Массивное  красное  лицо. По мясистому  носу  бродит  муха.  Сторож даже  не
шелохнется. Я  представляю  ощущение,  которое испытываешь  от прикосновения
холодных, чуть влажных лапок мухи, и мне делается неприятно.
     Надо  искать новую  форму  для своих повестей и рассказов. Бойкий стиль
Житинского хорош, но мой внутренний компас указывает другое направление. Мой
герой-рассказчик иного склада. Нельзя на электрогитаре играть фуги Баха.
     Ясное небо, ветерок, солнце.
     Вчера в Ленинграде было наводнение: 215 см выше ординара. Дамба пока не
спасает. В Зеленогорске наломало ветром деревьев, посрывало хлипкие крыши. У
нас на участке повалило декоративный заборчик  реек - перед туалетом.
     31 октября 1985 г. Зеленогорск, гараж.
     Дома я пишу (пытаюсь писать) повести и рассказы. В гараже записываю то,
что видел или слышал. Вспоминаю, рассуждаю. Нечто среднее между  дневником и
записными книжками. Короче - творю в свободном полете.
     Пятидесятилетний экспедитор, зашедший к нам перекурить, рассказывал.
     С шести  до  девяти  лет он блокадничал  в  Ленинграде  в  коммунальной
квартире.
     У соседки-еврейки на  руках было две дочки  -  пяти  лет и трехмесячная
малютка.  В  первую  страшную зиму, когда кончилось грудное молоко,  соседка
положила меньшую между окон,  чтобы она замерзла и уснула  навеки. Утром она
подошла к дочке и увидела парок  о рта. Мать заплакала, внесла сверток в
комнату и решила выхаживать.
     Выходила.
     Вся квартира знала об этой попытке матери.
     После  войны  сосед-пьяница много лет подряд тянул  матери  деньги на
выпивку, шантажировал,  обещая  рассказать дочери  о  блокадном случае.  Муж
погиб  на  фронте,  жили   бедно.   Соседи  молчали.   Однажды   дочка,  уже
заканчивающая школу,  вышла  на  кухню, где  пьяный  сосед  подступался к ее
матери с очередным шантажом, и решительно объявила:
     - Мама,  не смей  давать ему  деньги!  Я все знаю! Я  тебя  не осуждаю.
Наверное, ты была права.
     Мать с дочкой обнялись, разревелись.
     Несколько  секунд слышались  только  всхлипывания и  рыдания, шипела на
сковородке картошка, соседки заморгали глазами, потянулись за платочками...
     Пьяница бочком двинулся к выходу, но его схватили за рубаху соседки и с
проклятиями принялись лупить, чем попадя. Разбили об его голову даже бутылку
с постным маслом...
     В одном  рассказов Чехова женщина говорит мужу:
     "У  вас  честный образ мыслей,  и потому  вы  ненавидите весь   Вы
ненавидите верующих, так как вера есть  выражение неразвития и невежества, и
в то же время  ненавидите и неверующих  за то, что у них нет веры и идеалов;
вы  ненавидите  стариков  за  отсталость  и  консерватм,  а  молодых -  за
вольнодумство. Вам  дороги интересы народа и России,  и потому вы ненавидите
народ, так как в каждом подозреваете вора и грабителя. Вы всех ненавидите."
     Бывает, что и я живу по этой схеме.
     Иногда  задаюсь  вопросом: зачем писать? В очередной  раз  обличить и
наказать зло на бумаге? И  мир станет  чище и гуманнее? История человечества
не подтверждает впрямую результативность писательства. Прав, очевидно, Борис
Стругацкий: литературой мир не переделаешь.
     Вот  сидит  какой-нибудь  писатель: долбает  зло, высмеивает  глупость,
добро   в   его  книге   торжествует,   герои   благородны   и   решительны,
бескомпромиссны и т.п. А потом идет пристраивать свою книгу в дательство и
ведет себя как последнее  ничтожество -  прогибается  перед власть  имущими,
лебезит с редакторами журналов и  дательств, лжет, лицемерит... И вся  его
бумажная правда летит к черту.
     Такие вот дела...
     Собираюсь ехать  под Ригу,  в Дубулты, на семинар молодых фантастов. От
Ленинграда едут  трое: Андрей Смоляров, Коля Ютанов (будущий гений!) и  я  -
тот еще фантаст.
     Отдежурил сутки, сутки отдохнул, и теперь дежурю еще двое - зарабатываю
отгулы для поездки на сем
     Ольга кашляет - бронхит. И бронхит затяжной, хронический. Это повергает
меня в уныние: уезжать на две недели от хворающей жены - тоскливо.
     19 ноября 1985г. Зеленогорск, гараж.
     Сторож Володя Осипов, 1929 года рождения, блокадник:
     "Мать мне говорит: "Сходи, Володя, к соседке, что-то она третий день не
выходит". Я захожу к ней в комнату, та лежит под одеялом. Зима, холодно. Она
и говорит: "Если тебе не трудно, Володя, почеши мне ноги. Что-то чешутся".
     Я  одеяло поднимаю,  а там  крысы - ей пальцы  грызут. Костяшки торчат.
Крысы разбежались. Я одеяло опустил,  обжал со всех сторон  и  двумя утюгами
придавил.
     - Спите, - говорю, - больше чесаться не будет.
     А утром она умерла".
     Он жил на Васильевском острове, на 3-й линии.
     Сейчас ходит по лесам, собирает чагу, делает  нее чай и угощает всех,
уверяя, что она помогает от  рака и  других болезней. Три года назад лежал в
Песочном с опухолью желудка - оперировали.
     Маленький,   худой,  беззубый,   в  неменном  беретике,   похожий  на
обезьянку, которая в моем детстве мелькала в телеворе вместе с Телевичком.
Пару месяцев назад я выкинул его  будки, когда он  пришел затемно на смену
и  стал  светить  мне  в  лицо  фонариком,  разглядывая  нового  человека  и
интересуясь: "Что это за чмырь тут лежит?" Я спал. Мы не были еще знакомы. Я
выкинул его и запер дверь. Он бегал под окном и  обещал сходить за  топором,
чтобы зарубить меня.
     Потом мы подружились.
     14 декабря 1985г. Зеленогорск, гараж.
     Вернулся  с  4-го  Всесоюзного  семинара молодых писателей-фантастов  и
детективщиков-приключенцев. Пробыл  две недели. На  мой день  рождения  - 26
ноября - приехала Ольга. Гостила два дня.
     Впечатления от  семинара богатые.  Завел  знакомства интересные.  Народ
читающий,  начитанный  и  одержимый.  Последнее  некоторым  мешает  -  кроме
фантастики они знать ничего  не хотят.  И  не знают. Такое ощущение,  что  и
Толстого  не   читали,   только   проходили.  Эрскина   Колдуэлла  путают  с
американским  космонавтом.  Кстати,  я познакомился  с нашим  космонавтом  -
Георгием Гречко, взял у него интервью для "Авроры".
     Я  был  приятно  удивлен,  что  народ  читал  "Записки  книгонелюба"  в
"Авроре",  и  некоторые, знакомясь, трясли  руку: "Так вы тот самый Каралис,
который  "Записки книгонелюба" написал? Очень приятно! Замечательная вещь! В
самую точку попали!"
     Семинар проходил в Доме творчества писателей на берегу Рижского залива.
Девятиэтажная башня, шведской постройки. Отличная кормежка, отличные номера,
безалкогольный
     Когда мы  приехали, еще  зеленела  трава и  журчала река Лиелупе. Через
пару дней  река стала. Море  не замерзает.  С балкона был хорошо  слышен его
ровный шум.
     Выражаясь  экономическим  языком,  я  ознакомился   с  проводителями,
покупателями и проводственными отношениями на литературном рынке.
     Пишут фантасты скверно. Много убогого фантазирования и мало литературы.
В  основном, выжимки  Стругацких, перепевы  их  сюжетов.  Тексты,  подчас,
такие, что язык  сломаешь. Много матерились по  этому  поводу. Мы  ездили  с
Андреем Смоляровым и  Колей Ютановым. Я был в семинаре Дмитрия Владимировича
Биленкина. Приятный дядечка  Москвы.
     Москвичи  -  неплохие  ребята;  есть  проблески:  Вит. Бабенко,  Володя
Покровский, Эдик Геворкян. Всего на семинаре было около сорока человек.
     По ночам - жаркие споры о литературе.
     За выпивкой приходилось рыскать по всей Юрмале.
     Накануне вышел Указ -  две  бутылки  водки  в одни  руки, и  мы с Колей
Ютановым  и  Смоляровым  накануне  моего  дня  рождения прошли пешком четыре
километра по  дачным поселкам  и нашли,  наконец, магазинчик, где продавался
кубинский ром "Гавана клаб" крепостью 43  градуса.  Задача  была - взять как
можно больше. По Указу нам полагалось шесть. Сначала мы  взяли  у скучающего
продавца свои законные. Поинтересовались, нельзя ли по случаю дня рождения -
я показал  паспорт - закрыть  один  глаз  на  удушливый  закон, и  дать  еще
несколько бутылок.
     - Не палошена, - даже не глянув в паспорт, ответил здоровяк в фартуке и
пестрой кепке.
     Вышли,  закурили. Ледяная корка на дороге. Ветер холодный.  Кругом дачи
заколоченные стоят. Ни души. Обратно  - четыре  километра пиликать. Обидно с
полупустыми руками. Фантасты мы или не фантасты?
     Придумали переодеться. Ютанова,  как самого молодого, решили послать на
амбразуру первым. К тому  же,  он меньше всех светился в магазине - топтался
около  кондитерского прилавка. Коля  с трудом влез в мою куртку, развязал на
моей шапке тесемки, опустил уши. Мы сняли с него очки с толстенными стеклами
и подвели к двери.
     - Помнишь, где продавец стоит? Налево по диагонали! Вперед!
     Коля, как Паниковский,  ображавший слепого, захлопал  рукой по косяку
двери, нащупал ручку...
     Вернулся он с литром и даже сдачу правильно принес.
     -  Кошмар, - смеется, - как  в тумане! Ни хрена не видно.  Дайте скорее
очки!
     Выждали для порядка минут пять, и меня стали готовить. Колина шапочка с
козырьком у меня  до  бровей съехала; его  пальто   серого  сукна,  как на
вешалке болтается. Едва я нацепил Колины очки, как магазин отпрыгнул от меня
на десяток  метров, а сам  Коля, держащийся за дерево, показался мне далеким
путником на опушке леса.
     - Водка есть? - прорычал я продавцу. Он стоял, скрестив на груди руки в
конце длинного конусообразного туннеля.
     - Нет, - меланхолично ответил он. - Только "Кавана клап".
     -  Две  бутылки!  - заорал  я  не  своим  голосом. И вытянул бесконечно
длинную руку с червонцем. Рука неожиданно быстро уперлась в прилавок.
     Звякнули  бутылки,  брякнулась в  блюдечко мелочь,  шелестнула рублевая
бумажка. Я навел телескопическую руку-манипулятор на блюдечко и сгреб сдачу.
Ухватил  раскатившиеся  бутылки  и,   как  на  ходулях,  пошагал  к  выходу.
Вывалился, снял очки, отдышался.
     Смоляров  ходил  в  своих  очках,  но  без шапки и  верхней  одежды. Он
ображал  выскочившего  автомобиля шофера.  Весьма  талантливо ображал.
Перья рыжих волос, торчавшие над лысиной,  придавали ему лихой и бесшабашный
вид. Мы  даже позавидовали. Посвистывая и приплясывая, он  скрылся за дверью
магазина и также весело вернулся с двумя пузырями.
     Мы смудрили нечто невообразимое - я вывернул свою  куртку мехом наверх,
надел другие, круглые,  очки,  взъерошил волосы, поднял валявшуюся суковатую
палку, вошел, прихрамывая, и спросил, заикаясь, про  водочку. Пытался косить
глазами. Парень дал мне две бутылки рому и, когда я  пошел, шлепая ботинками
и вихляя задом, сказал невозмутимо: "Мошна была  и бес карнавала такаварица,
па-харашему".
     Четырнадцать бутылок  рома и  дюжина  "тархуна" -  крепкая  основа  для
дружеского застолья.
     В Дубултах - шаром покати.
     Мы  поделились схемой  путешествия  с коллегами-семинаристами.  Бумажку
передавали  рук в руки, снимали копии. Только два  веселых  приключенца 
Минска - Брайдер и Чадович никуда не бегали - они привезли тьму  белорусской
самогонки  и  несколько  шматов  сала.  Держались несколько особняком, но  в
опохмелке никому не отказывали.
     Мои  рукописи  обсуждали  последними.   Обсудили,   похвалили,  назвали
открытием  семинара.  Я  возил  "Феномен  Крикушина"  и  рассказ  "Маленькая
битва..." Рассказ шел вне конкурса. В  эйфорию я не впал: удачных  стартов в
литературе всегда было больше, чем удачных финишей.
     Еще нас возили на экскурсию в  музей криминалистики при МВД  Латвийской
  Расчлененные  трупы,  пирожки    человеческого  мяса,  горы  оружия,
фальшивомонетчики,  истории  крупных  уголовных  дел. Детективщики  привычно
оглядывали стенды  с  фотографиями "расчлененки" и задавали профессиональные
вопросы. Ольга вышла  бледная и  села на лавочку: "Вот,  дура,  ходила бы по
магазинам. Зачем я сюда поперлась?.."
     Я  ездил  в  новой темно-синей куртке с  капюшоном  и  новой  шапке  
стриженого  бобра - купили  с рассадных денег. Ольга  - в полосатой шубе  
искусственного меха. Богачи!.. Зажиточные селяне.
     На семинаре мне  понравилось.  Как кто-то  выразился, "мы стали членами
дубултянского  братства". Возможно,  это был  Коля Ютанов. Но никак ни  А.С.
Одному москвичу он обещал вылить кефир на  голову, другого обозвал обидно, и
вообще, кичился своим  литературным  нигилмом  так,  что  его  приходилось
сдерживать.
     Заканчивается Год Быка. Что сделано? Мало, очень мало.
     Не закончен "Шут".
     Сейчас делаю  реалистическую  вещь "Мы  строим дом". Пишется легко и  с
интересом. Затем, возможно, добью "Шута".
     Заходил  в  гараж  Андрей  Жуков,  принес  рассказ  "Часы с птенчиком".
Неплохой рассказ. Андрей писать  будет.  Он ушел   сторожей и работает  на
Пухтоловой горе под Зеленогорском, обслуживает лыжный подъемник.
     Кто  бы  мог подумать, что на Пухтоловке,  где  мы  в  детстве собирали
грибы,  ягоды  и  поддавали  ногой  гильзы  и  ржавые  каски,  будет  лыжный
подъемник, и  слаломисты  станут резать зигзагами белый  склон, пыля колючим
снегом?..
     Сторож  сидит за  столом, держит в  руке  книгу "Разорванное  кольцо" и
спит.
     Крепкий дядька, сибиряк. Перед этим он  выпил два стакана портвейна. Но
вот  он  вздрагивает,  открывает глаза (книга  в  руке) и говорит:  "Пока ты
пишешь, я полежу". И укладывается на диван.
     Ест он много и с аппетитом. Ему  шестьдесят шесть. Малиновые ботинки на
толстой подошве - купил в уцененных товарах за 5 рублей. Жалел, что не купил
сразу две пары.
     Сегодня я в шутку спросил водителя с технички - Колю Т.: "Служили ли вы
в Белой Гвардии? И если нет, то почему?"
     И Коля рассказал мне длинную, но интересную историю своей семьи.
     Коля  - 1946  года рождения. Мать - 1906. Отец  -  1908. Брат  -  1934.
Сестра - 1932.
     Отец с матерью жили врагами:  даже с фронта он не  присылал им помощи -
по вещевому и  продовольственному аттестатам, которые шли  ему, как офицеру.
Чужие  и  чужие. Коля  подозревает, что он - не  сын  своего отца. Он всегда
чувствовал отчуждение со стороны брата и сестры.
     Отца впервые увидал, когда во втором классе болел корью. Отец приехал к
ним в Зеленогорск - в военной форме, - но к сыну не подошел.
     Вскоре он демобиловался и стал жить в  Ленинграде -  снимал комнату и
работал "сапожником", как ругала его мать,  - инженером  на обувной фабрике.
Брат и сестра учились в институтах. Коля с пятнадцати лет работал на заводе.
Деньги шли и брату. Коля был горд, что помогает, но брат чуждался его.
     После   окончания  медицинского  института   и   института  фкультуры
(заочного)  брат  отработал три  года по  распределению и однажды приехал  в
Зеленогорск. Коля шел  по улице с приятелями и вдруг встретил его. Тот хмуро
отвернулся и прошел  мимо. А Коля  было к нему дернулся, потянулся - старший
брат  приехал! Друзья говорят: "Это же твой брат! Чего это он?" Коля ответил
что-то невразумительное и отстал от компании. Он не верил своим глазам. Ведь
он же помогал ему  учиться.  Вкалывал на заводе!  Вместе с матерью  посылали
вещи и деньги!
     Дома  брат  весьма  неохотно  прнал  младшего,  попил несколько дней,
прописался  в квартиру и  уехал  в Ленинград  делать карьеру. Сестра к  тому
времени  обосновалась в  Воркуте,  бухгалтером.  Вскоре она  дослужилась  до
должности главного бухгалтера и большой  зарплаты. Брат стал администратором
по спортивно-медицинской линии: дача, машина, секретарша, связи, поездки  за
границу. В письмах они передавали Коле приветы  и подстрекали учиться. Чтобы
выйти в люди, как они.
     Престарелая   мать  была  на  руках  Коли.  Они  жили  в  трехкомнатной
квартире-распашонке,  в  двухэтажном доме с деревянной  скрипучей лестницей.
Кухня  -  4 метра. У  Коли  уже хныкали двое детей, он учился на  заочном  в
автомобильном техникуме.  Вдруг  закончил  работу  отец  и приехал  по месту
прописки. Ему было семьдесят. Плохо слышит, плохо видит.
     - Мне нужен уход, покой...
     -  Что-что тебе  нужно? - спросил  Коля. - Уход?.. Ах ты, батянька  мой
родной! Вспомнил!..
     Три  семьи  стали  жить  в  трех  комнатах.  Мать  с  отцом  продолжали
враждовать. Отец выходил на кухню  и скидывал с плиты детское питание, чтобы
поставить себе чайник. Стоял в луже  манной каши и ждал, когда будет готов
чай.
     Брат с сестрой  занимались своими делами. Раньше,  когда отец работал в
Ленинграде, он жил в одной  комнат в трехкомнатной  кооперативной квартире
дочери.   Две   остальные   она  сдавала.  Отец   как  бы  присматривал   за
квартирой-гостиницей. Но потом у  дочки выросли дети, и  она отдала квартиру
сыну, попросив отца съехать по месту прописки.
     С приездом отца жнь стала невыносимой. Коля рассорился и с матерью, и
с отцом.  Детей отовсюду гнали. Они спали в своей конуре в два яруса. "Иди в
свою комнату! Не болтайся по коридору!" - слышали они от деда с бабкой.
     Всеобщая война! Цунами!
     Заболела  жена  -  позвоночник.  Год  в  больнице. Коля  с детьми один.
Возвращаясь с  работы, он  заходил в  лесок,  садился  на  камень и  не  мог
сдержать  слез.  Пытался  завербоваться  куда  угодно  -  шофер!  -  но  ему
предлагали  приезжать  без  семьи:  нет  квартир,  нет  садиков,  трудно  со
школой... С разменом квартиры ничего  не выходило.  Коля два  года  бегал по
инстанциям - глухо дело.
     И вдруг летом приезжает сестра с детьми. Она вспомнила, что у родителей
есть квартира в курортной зоне, на берегу Финского залива.
     Все лето  сестра  прожила  с  гостями,  с застольями, своей  собачкой и
собаками друзей.
     Туши свет! Жуть!
     Стала попрекать Колю, что он  плохо  относится к родителям. А им  уже к
восьмидесяти годам. Мать  плохо  ходит. Отец  ходит,  но слеп, глух  и плохо
говорит.  А  кто  же  все  эти  годы  ухаживал  за  ними?  Ссорились  по  их
стариковской дури, но он все равно ухаживал...
     Появился брат. Он тоже вспомнил о родителях и квартире.
     Сестра принесла Коле заявление  на свою  прописку, но Коля не подписал.
Коля  вспомнил, как он  выписал жену   квартиры  ее родителей  по  просьбе
брата, чтобы  тому  встать на  очередь.  Теперь,  когда у  брата  была  своя
квартира, он  забыл этот эпод. А  Коля с  женой потеряли виды на  квартиру
тещи и тестя.
     Скандал!  Сестра  живет,  террорирует Колину семью, водит гостей и не
думает уезжать.
     Коля  пошел к знакомому милиционеру и попросил его помочь,  ссылаясь на
шум  и тесноту.  Тот сказал, что по  закону он ничего сделать не  может,  но
обещал помочь  и  однажды  прислал  участкового.  Сестра сказала:  "Да,  да,
вините. Но можно  понять  нашу  шумную радость  -  мы  приехали  к  родным
родителям" и  все такое.  А когда милиционер ушел, накинулась на  Колю.  Его
назвали говночистом и моральным уродом.
     Брат  с сестрой стали искать  пути, как  разменять квартиру.  Как потом
выяснилось,  сестра  хотела, чтобы  родители  получили  отдельную квартиру в
районе, а она, разведясь формально с  мужем - прописалась бы к ним для ухода
за стариками. У мужа, кстати, двухэтажный кирпичный дом на Украине.
     Они  пошли  в  Совет  ветеранов  и им  обещали помочь:  Совету ежегодно
выделяли квартиры для ветеранов.
     - Где же вы раньше были? - умились в Совете. - Конечно, поможем.
     Колина мать еще в  гражданскую войну работала машинисткой при  каком-то
Красном штабе в Самаре.  Колю  обозвали  беспомощным дураком -  не догадался
сходить в Совет Ветеранов!
     Принесли документы. А родители в разводе!..
     - Нет, ребята, ничего не выйдет, - говорят им ветераны.
     Брат с сестрой уговорили родителей обратно пожениться. Те согласились.
     Шампанское,  торт,  цветы,   свидетели,  батя  надел  галстук,  приехал
представитель ЗАГСа,  подняли  невесту с постели. Брат с сестрой проговорили
слова о двух любящих сердцах, которые всю  жнь были рядом, но волею случая
и военного лихолетья оказались формально разъединены. Поженили.
     Дали  им квартиру  однокомнатную в Сестрорецке.  Коля их  туда перевез.
Сестра развелась с мужем, прописалась к старикам. Бывает наездами.
     Ухаживает за ними Коля. Ездит к ним  Зеленогорска и ухаживает. Матери
- 79, отцу - 78.
     Сестра,  которая  вышла на пенсию в пятьдесят лет по  северным льготам,
собирается  оформлять  бронь на квартиру  стариков и податься в  Воркуту для
дальнейшего зарабатывания денег.  Невестно  ведь, когда старики умрут. Что
зря сидеть в Ленинграде, когда в Воркуте ей обещают хорошее место...
     Коля закончил рассказ, помолчал и вспомнил:
     - Ты  меня про  Белую Гвардию  спросил. Так вот,  если  бы в наше время
началась Гражданская война, я бы записался в  Белую  Гвардию,  чтобы воевать
против брата и сестры. Потому что они, сволочи, во время конфликта осаживали
меня: "Не забывай, что мы - коммунисты!.."
     30 декабря 1985 г. Зеленогорск. Гараж.
     В  "Смене"  вышла  моя  рецензия  на  повесть  А.  Житинского  "Часы  с
вариантами".
     Заканчивается 1985 год, год Быка.
     1986 - год Огненного Тигра.
     Что же проошло в 1985 году?..
     Кончилась  эпоха  стариков (Брежнев, Андропов, Черненко),  лидером стал
молодой Горбачев. Ему 54 года. Симпатичный мужик. Премьер-министр тоже новый
-  Рыжков.  Предс. Президиума  Верховного  Совета  -  А.А.  Громыко.  Думаю,
пробудет в этой должности не долго.
     Обновляется  весь  аппарат.  Стариков  пачками  отправляют  на  пенсию:
министров,  председателей  Госкомитетов,  секретарей  Обкомов, Секретарей ЦК
(Романов). Я уже  сбился  со счету,  сколько министров погнали. Много... Это
хорошо.
     Свежий ветерок  подул  в  1985  году.  Саню Молодцова взяли  работать в
Ленинградский Обком КПСС - зам. зав. отделом промышленного строительства.
     Горбачев встретился  с Рейганом в Женеве. Наметился сдвиг в  отношениях
двух стран после восьми лет отчуждения.
     Начинается последнее пятнадцатилетие двадцатого века.
     Что сделал я? Очень мало.
     "Шута" не закончил, есть 150 Осталось страниц 50.
     На сегодняшний день  отпечатал 47   повести  "Мы строим дом". Вера
дала мне  связку  семейных  документов, которые  надо осмыслить и  учесть  в
тексте,  поэтому до Нового года закончить  не успею, хотя  раньше и намечал.
Имеющиеся страницы я сделал за две недели.
     Обрастаю незаконченными рукописями.
     За лето заработали с Ольгой около 1200 руб. Отдали долг - 5
     В "Авроре" напечатали "Записки книгонелюба".
     Что еще?
     Поумнел, помудрел, стал лучше писать? Едва ли...








     
1986 год
Маленький блокнот, подклеенный скотчем
     14 января 1986г. Гараж, Зеленогорск.
     Если кот спит мордочкой  в лапы -  к  холодам;  если  мордой  вверх - к
теплу; народная примета.
     О ней поведал седой  водитель мусорной машины - маленький, морщинистый,
в сапогах и застиранном комбинезоне. Он сегодня утром  сделал наблюдение над
своим Васькой, который раскидистой позой прочит потепление в наших краях.
     Сторож  Герасим  Михайлович,  освобождавший  венгерский  город  Печ,  в
котором  живет  мой венгерский  друг Имре  Шалаи  и в  котором  я работал со
стройотрядом в  1973  году  на  пивном  заводе, так вот - Герасим Михайлович
рассказал  историю,  приключившуюся  с  ним  пару  лет назад.  Вот она,  эта
история, записанная с его слов.
     Г.М. смотрел дома телевор, когда пришел взволнованный участковый врач
и приказал ему быстро собираться в больницу.
     - Зачем? Почему?
     -  Быстро, быстро, но только осторожно. Не делайте резких движений - вы
в  любую минуту  можете умереть, а я за вас отвечать  не хочу. Ложитесь и не
двигайтесь, сейчас машина придет. У вас инфаркт.
     -  Какой инфаркт? -  испугался  Г.М. Он полчаса назад  выпил  маленькую
водки по случаю пенсии.
     - Кардиограмма показала. Ложитесь.
     Мих. сразу отяжелел, добрел до кровати и лег, мысленно  прощаясь с
жнью.
     Пришла машина. Его погрузили на носилки, вынесли (вперед ногами, черти!
чтобы  кровь  к голове  не  приливала), отвезли  в  Сестрорецкую  больницу и
перегрузили на койку. Лежи, дед!
     Вечером прибежала жена, заплакала украдкой. Пришел сын с суровым лицом:
"Держись, батя!"
      Мих.  неделю лежал  "умирал".  Его  слушали,  меряли  давление,
приходили родственники.
     Перед Новым  годом пришел  зав.  отделением, осмотрел,  попросил сесть.
 Мих. сел, закружилась голова от долгого лежания. Врач похмыкал, спросил
о самочувствии. Мих. сказал,  что плохо.  Врач  винился,  сказал, что
инфаркта нет, вышла ошибка - перепутали кардиограммы.  Мих. оделся и  в
тапочках  рванул домой. Сразу почувствовал себя хорошо... Но  зато  появился
седой волос.
     31 января 1986г. Зеленогорск, гараж.
     Вчера  прилетел  Москвы  - ездил  в командировку от  "Авроры",  чтобы
завировать у космонавта Гречко интервью.
     Гречко домой  не  пригласил  (и  хорошо  - я был с похмелья:  всю  ночь
выпивали в поезде с двумя офицерами) и  попросил бросить интервью в почтовый
ящик  -  он  потом перешлет.  Что  я  и сделал. Живет космонавт  в Безбожном
переулке. Кинув письмо под бдительным взором вахтера, я пошел искать пивную.
И нашел  в районе  Белорусского  вокзала огромный  зал, покрытый шатром, где
наливали  пиво  в  банки  и  прямоугольные  молочные пакеты.  Попил  пива  с
креветками, ожил.
     Заехал  к  Вит. Бабенко - старосте  Всесоюзного семинара  фантастов,  с
которым  подружился  в  Дубултах.  Отдал  ему  рассказ  для  "Дубултянского"
сборника. Говорили, пили чай.
     Разбился американский "Челенджер",  упал в океан. Семь человек погибло,
 них - две женщины: учительница и космонавт.
     "Челенджер" стоил 1,5 млрд долларов.
     Водитель, слышавший сообщение по радио, говорит про учительницу:
     - Не  хрен  было летать. Сидела  бы на  земле да  детей  учила. Если ты
учителка,  так  учи!  А то ей полетать  захотелось, чтоб  потом завучем  или
директором школы стать!
     Сторож  Володька (горестно и  без тени иронии): "Да,  вот что  творится
там, где властвует капитал..."
     К 13 февраля надо сдать заказчику первый сценарий: "Покупателю - нужную
книгу".
     "Здесь плохо с куревом, писал тебе не раз.
     Высылай посылку, старый лоботряс!"
     Сторож Володька Осипов - маленький, суетливый,  болезненный мужичок лет
шестидесяти, уверяет, что это строки   письма  Есенина к деду.  Сегодня он
дежурит в мою смену.
     Володька дремлет в полупьяном состоянии за столом, редка просыпается,
ворчит на кого-то и мелет разную чепуху.
     Я пишу сценарий.
     Днем  Володя бегает по гаражу, со  всеми  здоровается,  вскидывая руку,
впотычку  бросается звать водителей к  телефону,  суетится, если ему  что-то
поручают, пропадает надолго и появляется к вечеру пьяный.
     Он  1926 года рождения, и  сегодня он  уверял меня и кочегара Мишу, что
воевал в Финскую войну 1939 года, и его ранило осколком в руку, отчего левая
кисть  плохо его  слушается. Когда  мы  сильно  усомнились, чтобы  13-летних
подростков брали  на фронт  в те годы, он закивал:  "Правильно,  в  тридцать
девятом я  лицо  себе отморозил! А  на фронте  я с сорок  первого!" Когда мы
взяли под сомнение и этот факт,  он долго спорил и,  наконец,  согласился  с
реальной датой его возможного прыва в армию - 1944 г.
     -  Ну да, да, - закивал он, -  меня првали в сорок  четвертом...  Вот
меня осколком и ранило. Здесь, здесь и здесь - около плеча. Все правильно.
     И  не знаешь - верить или нет? В прошлый раз рассказывал, как в блокаду
жил на Васильевском...
     - А  именными  трусами  тебя  не  награждали?  -  с ехидцей  спрашивает
коч - Чтобы после атаки переодеться?
     Володя делает злое лицо, тяжело дышит:
     - На мне фрицы зубы сломали! - плаксиво выдыхает он. - Я их всех  в рот
.... как хотел! Они у меня вот где все  были! - Он стискивает кулак.  - Вот,
где были!  Пачками!  Пачками  делал! - Он судорожно  вздыхает и  выходит  на
крыльцо смахивать слезы. И пропадает где-то в шхерах гаража.
     Такой вот у нас Володя. Одинокий безобидный мужик.
     Мы  курим  с кочегаром  Мишей, он щурит  красное  от котла лицо, и я не
решаюсь спросить,  откуда  у  него синие  пороховые пятна на  скуле  и  лбу.
Неожиданно он рассказывает про свою мать.
     Миша во  время войны  жил в Новгородской  области.  Ему было пять  лет,
когда началась война.
     Отца репрессировали в 1937 году как врага народа.
     - Он был ближе к кулакам, чем к беднякам, - покуривая, сказал Миша.
     Рядом с  их деревней  располагался немецкий аэродром. Мать работала там
уборщицей.
     У нее было трое детей. Она вместе  с одной женщиной полгода укрывала от
немцев нашего летчика,  сбитого над аэродромом. Самолет упал  в лесу,  и они
перетащили летчика в старый погреб, где и кормили, чем могли.
     Однажды пришли партаны и повелели ей сломать прожектор, который стоял
на аэродроме. Пригрозили ей, напомнили про мужа, врага народа...
     Про летчика в погребе она умолчала.
     В очередной раз, когда она мыла пол  в прожекторной  будке, немец полез
на вышку чистить  прожектор и оставил полканистры бензина, которым заправлял
двигатель генератора. Топилась  печь. Мать домыла  пол  и поставила открытую
канистру  рядом  с дверцей. Затем она крикнула немцу,  что работа сделана  и
поехала на телеге в деревню. Через несколько минут грянул взрыв. Немец чудом
уцелел.  Ее  догнали и забрали  в комендатуру. Держали  три  дня.  Кто-то 
немцев подтвердил, что взрыв проошел после  того, как она уехала. Спасло и
то, что муж - "враг советской власти".
     Ее отпустили. Немца отправили на фронт.
     Что стало с летчиком,  как отнеслись к выполненному заданию партаны и
как сложилась судьба Мишиного отца - не знаю.
     Привезли на буксире  сломавшийся "камаз",  и мы  с Мишей разошлись -  я
пошел оформлять документы на ремонт, а он - кидать уголь в кочегарку.
     Спрашиваю Володю:
     - Ну, что делаешь?
     - Что делаю? Я всегда что-нибудь делаю. На свою задницу.
     Опять Володя, ночные рассуждения:
     - Геббельс у немцев был, как у нас Левитан. Да! А Левитана в войну наши
под  землю  прятали.  Да...  Голос такой был, что немцы не выдерживали.  Как
заговорит, так мурашки по коже. От его голоса фрицы дивиями сдавались!
     Вспоминаю, как дремлющий  Герасим  Михайлович на мой вопрос,  есть ли у
него спички, ответил:  "Возьми в шинели, в левом кармане". А на стене висело
пальто. Перед этим он стонал во сне тоненьким голоском, жалобно как-то.
     Он дважды был ранен, воевал под Сталинградом.
     Рассказывал,  как в Югославии, будучи еще  капитаном, попросил у дочери
хозяйки дома, где они  остановились заночевать: "Дай,  пожалуйста,  спичку!"
Девушка покраснела и выскочила. Мать подступилась к нему с кулаками и хотела
прогнать. Герасим Михайлович (тогда просто Герасим) захлопал глазами - что я
такого сказал? Выяснилось, что "спичка" созвучна  с "пичкой", и его  просьбу
расценили как прямую атаку на девичью честь.
     16 февраля 1986. Зеленогорск. Деж. в гараже.
     Вчера начал  90-ю страницу повести "Мы строим  дом". Хорошо идет. Тьфу,
тьфу, тьфу, не сглазить бы. Надо заканчивать.
     Отвлекает  сбор материалов для  сценариев -  езжу  по разным  конторам,
книжным магазинам и т.п. Заказчик всего цикла - "Союзкнига". Возможно, будут
деньги. Обещают неплохо заплатить.
     Не пью  с  1-го  февраля, и почти каждый  день снится выпивка. Мне  ее,
якобы, предлагают, а я, якобы, отказываюсь.
     Был на выставке "Интенсификация-90" и там, в разделе  "Новые технологии
- новые  проводства", наткнулся на табличку около портативного приборчика:
"ФАНК-1.  Фотометр  аналитический  Каралиса."  Феликса  прибор!  Вот  бы  он
порадовался!..
     Я коснулся  пальцами любимого детища  брата. Молодец,  Феликс.  Молодцы
сотрудники - назвали прибор его именем.
     По радио -  передача, посвященная  Марку Бернесу. Записи песен. Хороший
был певец и артист.
     19 февраля  1986г. Три выходных дня неотрывно печатал "Дом". Заканчиваю
101-ю страницу и повесть. Будет еще страниц 20, короче не получится.
     По радио говорят об ускорении.
     - Эй, друг!
     - Какой я тебе друг! Твои друзья в овраге лошадь доедают.
     4 марта 1986г.
     День рождения матери. Ей было бы 79 лет.
     Закончил  повесть. Время покажет, что   нее выйдет. Работы  предстоит
много.  Написал сам себе замечания  10 пунктов. Замечания крупные. Пока  я
только приготовил глыбу. Теперь надо тесать  нее скульптуру.
     2-го  марта  вечером  позвонил   аэропорта  брат  Юра.  Он  летел  
Владивостока в Москву, их самолет посадили в Ленинграде, и он пригласил меня
в аэропорт. Я примчался - он уже улетел.
     Звонил уже    московской  гостиницы. Теперь  он  работает  директором
варьете и прилетел в  столицу добывать световое  оборудование, в т.ч. лазеры
для каких-то спецэффектов. Обещал на обратном пути заехать на денек.
     28-го февраля собирались на 2-й Советской в день памяти Феликса.
     Я  не  пил,  настроение  было неважное,  все  щебетали,  и я  устал  от
разговоров. Спорили о съезде и новых веяниях.
     16 марта 1986 г.
     Вчера с Ольгой и  Максимом ездили в Зеленогорск.  Снегу - по грудь. Это
Максимке, конечно, по грудь. Он кувыркался в сугробах, как дворовый мальчик.
     Я очистил место для  продолжения  теплицы и около грядок с  тюльпанами.
Ольга посеяла в ящик помидоры и поставила к соседям в теплицу.
     После  чая  Максим  нарисовал  нечто непонятное  и  показывает мне: это
корабль!
     - А как же можно узнать, что это корабль?
     - А вот же мешки с едой лежат... Чтобы морякам есть.
     Парень приехал к земляку в воинскую часть, звонит по телефону:
     - Это ты, Мустафа?
     - Нет, это рядовой Садыков, - отвечает Мустафа.
     21марта 1986. Гараж.
     Сторож  Володька Осипов курит и рассуждает о политике и истории. У него
какая-то своя  политика,  свои факты. Гамаль  Абдель  Насер, по его  мнению,
награжден именным  пулеметом,  шашкой, папахой,  буркой,  орденом  Ленина  и
является Лауреатом Ленинской премии.
     Я напомнил стишок:
     Лежит на солнце кверху брюхом полуфашист, полуэсер,
     Герой Советского Союза Хасан Гамаль Абдель Н
     - Вот-вот! - радостно кивает  Володька. - Еще и Герой Советского Союза!
Я же говорю, у него именной пулемет в серале стоял, ему Никита подарил.  Мне
ребята  его охраны рассказывали.
     Дальше идут рассуждения о грибах и рыбалке.
     Я  невзначай  пожаловался,  что у меня в  животе уже  две недели что-то
урчит и перекатывается, особенно к ночи. Володька уверил, что это солитер, и
посоветовал, как его успокоить.
     -  Он  сладкое  любит. После  сладкого нажрется  и спит.  Ага. А  после
соленого бузить начинает. Дай ему на ночь булки со сладким чаем - и порядок!
     После  его слов мне  уже не писалось  -  я стал представлять солитера у
себя в животе. И представил, к своему несчастью. Сделать это  было несложно.
Как выглядит солитер я знал  -  однажды  мы  с батей тянули такого  гада  
задницы нашей собаки Альмы-второй. Батя,  надев рукавицы, тянул, а  я держал
ее  голову  зажатой между ног. Альма вивалась  и скулила. Очень  давно это
было, на даче, но помню отчетливо. 
     28 марта 1986. Зеленогорск.
     Прошли дожди. Снег съедают.
     Ездил в Гатчинское ОТХ - брал справки для детского  садика и снимался с
профсоюзного учета. Там никаких перемен.  Только  Подпального оштрафовали на
25 руб. за пьянку на рабочем месте - новый Указ действует.
     Грязь, лужи, убогость во  всем. Огромные транспаранты, славящие решения
ХХVII-го съезда.
     Моя давняя знакомая - собака Дамка, опять  родила щенят. Но  я к ней не
пошел. Что я ей могу сказать? И как уйти? Не пошел...
     Сейчас,  после съезда, в газетах  много критики.  Но  я думаю, что  эта
волна скоро  иссякнет.  Новое руководство критикует старые  промахи,  а кого
будут критиковать, скажем, через год? Самих себя?
     Вчера  сходил в баню, попарился. Появилась бодрость. До этого угасал от
внезапной апатии.
     Говорят, что у Дамки  пятеро щенков - три мальчика и две девочки. И все
похожи на мать...
     Вчера мне удалили второй зуб.  Теперь их у меня 30. Полагаю, что 30. Не
пересчитывал. Зуб  вырвали в один прием - хрустнуло, во рту  стало тепло  от
крови, звякнуло в плевательнице, мне сунули в рот вату и - пошел вон.
     И я пошел к дому, оставляя на снегу кровавые плевки и поражаясь размеру
дырки, возникшей в зубном ряду. Примечательно: накануне мне приснилось,  что
рвут зуб.
     Некогда сходить в  лес и  понюхать ландыши.  Или прыгнуть  с парашютной
вышки.
     У  нас на  участке ползает, шурша листьями, ежик. Мы с  ним поговорили.
Когда  он лежит,  свернувшись в  клубок, видно,  как  бьется  его  сердце  и
вздымаются легкие.
     Ритмично вздрагивают иголки.
     13 апреля. Зеленогорск, гараж.
     Вчера  отдал А. Житинскому немного подправленную  по замечаниям Аркадия
Спички повесть - "Мы строим дом".
     Сегодня шел снег, но до Зеленогорска не дотянул.  Кончился в  Комарово.
Машины,  возвращающиеся   города,  въезжали  в ворота залепленные  снежной
кашей.  (Безобразно тяжелую  фразу  влепил в строку. Но переделывать желания
нет.)
     Чувствую,  что тема  семьи переварена мною не полностью.  Оттуда  можно
дочерпывать и дочерпывать...
     15 марта 1986г.
     Сегодня  утром  позвонил  Житинский  и  поздравил  с  повестью.  Он  ее
прочитал. Было приятно. Будет читать второй раз.
     Рядом с гаражом спилили пару берез.  Пни истекали соком несколько дней.
Рано  утром  я  обнаружил,  что сок  застыл  на  морозе  -  пни  стояли  как
глазированные. Подошел поближе  - желтые макушки пней блестели живой влагой.
Я приложился губами, втянул в себя и потом долго отплевывался от опилок.
     Выламывал  абзацы    "Шута"  -  лишние  и  не  очень.  Целую  корзину
словесного  мусора  накидал.  Перечитал  -  что-то  менилось. Непонятности
образовались, но лучше недосказать, чем пересказать.
     Мимо гаража шел поддатый мужик и остановился прикурить у меня. Он был в
трех рубахах, надетых одна на другую: в клеточку, в полосочку и горшком. Под
мышкой газетный сверток,  которого выглядывала ручка мясорубки.
     - От жены ушел, - печально сказал мужик. - Хочешь выпить? Я угощаю.
     3 июля 1986г. Зеленогорск.
     Июнь  простоял  жаркий. Суечусь по  огороду и хозяйству. Раз  в четверо
суток хожу на дежурство в гараж. За "Шута" не брался, но подбираюсь.
     Володя Павловский, который всю  войну  прожил во Львове  под  немцем, и
хорошо разбирается в немецкой военной форме - он детально описывал полевую и
парадную форму различных родов  войск  вермахта,  когда мы  заспорили в моей
будке о  каком-то военном  фильме -  так вот,  этот Володя,  предпенсионного
возраста шофер,  которого  в гараже зовут польским евреем, рассказал, как  в
1948  году он с приятелем  нашел  в Зеленогорске (тогда еще  Териоках)  ящик
дореволюционной  водки  -  "Андреевской".   Эта  водка  обладала  диковинным
свойством: в бутылке она стояла слоями трех цветов - красный, синий, белый -
повторяя  цвета российского  флага.  Целая  корзина  запылившихся бутылок  в
подвале  разрушенного  дома.  Стоило  налить  водку   в  стакан,  как  цвета
смешивались, но, постояв, водка вновь расслаивалась цветами флага: красный -
синий - белый. Володя с  приятелем напоили петуха -  для проверки. Тот  стал
бегать, пошатываясь, по двору, "кусать кур", а потом свалился и уснул. Но не
надолго.  Очнувшись,  хрипло кукарекнул, ему дали  воды, он  жадно напился и
побежал дальше - кругами. Успокоенные друзья стали пить древнюю разноцветную
водку.
     Еще Володя рассказывал, как немцы убивали  евреев  на  Львовщине. Евреи
сами рыли себе ров, вставали на колени, и  несколько фашистов  ходили  вдоль
рядов  и  стреляли  им  в  затылок    пистолетов.  Пистолеты  от  стрельбы
нагревались,  и  их меняли -  рядом  ходили солдаты  с  ящиками,  они же  их
заряжали.
     Было  убито 25  тыс.  евреев.  Евреи  не  роптали, а  лишь  молились  и
говорили,  что эту смерть им Бог дал.  "Бог дал, Бог дал..."  Рядом с местом
расстрела  стоял   огромный   лес  -  Покутинский,  можно  было  попробовать
разбежаться, но  они покорно принимали  смерть, слушая своего  раввина: "Бог
дал... Бог  дал..." Если в  семье один  супругов не был  евреем, но  хотел
умереть вместе с родными, его отшвыривали ото рва: "Прочь!"
     Младенцев подбрасывали и  накалывали  на штыки. Или  рубили  в воздухе.
Младенцы не понимали,  что  это "бог дал",  и  вскрикивали, и  булькали;  но
недолго...
     Володя   Павловский  окончил  гражданское  летно-техническое   училище.
Работает в гараже шофером. Скоро ему на пенсию.
     18 июля 1986г. Гараж.
     Вчера получил  машбюро повесть "Мы строим дом". Получилось 140
     Сегодня вычитал ее, исправил опечатки и отдал Ольге.
     В   некоторых  местах  -   каша.  Плох  язык:  местами  блеклый,  много
"невидимых"  слов.  Нет  сочности, как  принято  говорить.  Нет  образности:
хороших сравнений, мет
     Надо работать над языком.
     24 июля 1986.  Отправили  Максимку  к дедушке и бабушкам  на "69-й км".
Сразу  стало необычайно  тихо и скучновато.  Завтракал  в одиночестве, потом
прибрал в доме и не знал, чем заняться.
     Неподалеку от  нашего  дома,  на  просторной лужайке,  где  прошло  мое
детство -  футбол,  волейбол,  драки -  затеялись  строить рынок.  Строители
привезли  вагончик,  экскаватор,  трубы, паклю и  стали  стучать  в  домино.
Проходишь мимо вагончика и слышишь: тресь! тресь! На стройке же - тишина...
     Вопрос, занимавший еще  Аристотеля более  2000  лет назад: почему  киты
выбрасываются  на  берег  и  спокойно  ждут  наступления смерти?  Что  это -
несчастный случай или массовое самоубийство?
     5 августа 1986г. Зеленогорск.
     Сегодня впервые в жни написал в жалобную книгу.
     Стоял   за    персиками,    и   продавец-армянин    огромного    роста,
террорировавший  недовольных  высказываниями  типа  "Иди отсюда!", "Ты  
какой  деревни приехал?", сначала нахально обвесил гражданку пляжного вида -
недодал семьдесят граммов персиков. Затем всучил мне в бумажном непрозрачном
пакете  шесть  гнилых  персиков.  Персики  мне безропотно  заменил  директор
магазина, к которому я зашел с черного хода, и я написал жалобу, указав свой
адрес для уведомления о принятых мерах.
     Да, хамство,  наглость, но печальнее другое.  Когда огромного  армянина
обвинили  в  обвесе, вся  очередь глухо роптала и сочувствовала  гражданке в
панаме. Но  как только продавец пообещал  закрыть торговлю на  перерыв ("Мне
положено, я в обед товар принимал!"), многие зашикали на  обвешанную тетечку
и стали заискивать перед  хамом,  сочувствовать его трудной  работе,  ругать
въедливую  покупательницу  и  уговаривали  его  остаться.  Кто-то   мужчин
услужливо  предложил ему сигарету, чтобы  он не ждал,  пока грузчик принесет
ему   винного магазина; и  даже просили  курить  здесь же,  за  прилавком.
Армянин отказался от предложенной  болгарской "Стюардессы", и  когда грузчик
принес  ему  пачку  "Мальборо",  он  закурил  и, взяв гири, ушел  в подсобку
отпускать персики своей знакомой.
     Вот  тогда  я и  решил написать  жалобу. Тридцать шесть лет терпел. Ну,
может быть, двадцать - отроческие годы не в счет.
     На продавца написать можно. А как напишешь на очередь? И кому?
     6 августа 1986 г. Зеленогорск.
     Прочитал  Влад.  Влад.  Набокова  -   "Защиту  Лужина".  Славный  язык,
оригинальная отточенная  техника, но мысли - где они? Как  бы ни были хороши
подробности  жни,  занимателен  сюжет, как бы ни были  выпуклы характеры -
нужна идея... Роман написан без единого диалога (в привычном понимании, т.е.
- прямая речь с абзацем ), но все слышно и видно.
     Андрей  Жуков  дал  мне  целую  папку рассказов  Набокова  -  привез 
Литинститута.
     Я  о  Набокове  и  знать  не  знал.  Интереснейший  писатель.Там  же  -
"Картофельный Эльф".
     Борис Стругацкий  на одном    семинаров сказал: "Писать надо либо про
то, что хорошо знаешь, либо про то,  что  не знает никто". Мне  понравилось.
Вообще, его речь завораживает: чиста, логична, умна. Банальностей никогда от
него не слышал.  Кто ясно мыслит, тот  ясно  лагает.  В сорок с  небольшим
перенес инфаркт. Аркаша Спичка  тогда лежал с  ним в  одной  больнице -  им.
Коняшина,  но   в  разных   отделениях.  Каждое  утро  Аркаша  первым  делом
интересовался в справочном состоянием Бориса Натановича.
     17 августа 1986г. "Пл. 69-й км".
     Проснулся в 5-30. Сейчас поеду в Зеленогорск на работу.
     Вчера Максим боролся с толстяком Ильей, который на два года старше его,
и  дважды завалил,  вцепившись  в ноги. Дело было  на песчаном косогоре, где
собираются местные ребята. Потом боролся с крепышом Мишей,  получил кулаками
по  лицу, едва  не  заплакал,  но завалил  и Мишу.  Боролся  настойчиво,  не
оглядываясь на  меня, и  хотя его поначалу  отшвыривали,  как собачонку,  не
сдавался  и лез на противников.  Этим и взял. Оба мальчика - старше его и на
голову выше. Илья - толстяк и гигант. Миша - первоклассник.
     Молодец, Максим, порадовал.
     19 августа 1986г. Зеленогорск.
     Погода хреновая. Пасмурно, прохладно. Кончилось лето, кончилось.
     Карта мира.  Паук  прошел  по  Африке  в  три  шага  своих  пружинистых
волосков-ног.
     Вчера   ко  мне  приезжал  Коля   Ютанов,  ночевал.  Оставил  мне   два
симпатичных, но не понятых мною рассказа. Я дал ему повесть "Дом".
     После  ужина  говорили за  жнь и литературу. Вспоминали наш семинар в
Дубултах. Я нес фантастов в хвост и в гриву - по обыкновению. Коля  с чем-то
соглашался, с чем-то нет. Я не понимаю, как можно писать скучную фантастику.
Ведь  фантастика  - всего  лишь прием,  она позволяет  говорить  о  том, что
традиционными  средствами не скажешь. Я не беру  научную  фантастику - тут я
баран и в  звездолетах и "черных дырах" ничего не смыслю.  Коля  - астроном,
работает в  Пулковской обсерватории, для  него небо,  звезды  - это  святое.
Борис Стругацкий,  кстати, тоже работал там. Еще Коля ведет на  общественных
началах кружок молодых  астрономов. Он сознательно исключил  своей лексики
бранные слова, чтобы не брякнуть случайно в своем кружке.
     Еще  я  сказал,  что  меня  интересует  будущее  лишь  как  продолжение
настоящего  и прошлого.  Ростки будущего - всегда в  настоящем; а  прошлое -
почва,  на  которой они растут. Не нами все  началось и не нами кончится.  И
т.п. Улеглись спать в третьем часу ночи. Не пили. Утром я напоил Колю кофе и
проводил на работу. Хороший парень.
     21 августа 1986. Зеленогорск.
     Сижу на даче и не знаю, за что взяться.
     Пришел Толик  Мотальский - нас  принимали в  один  день в Клуб  молодых
литераторов. Мы с ним чрезвычайно молоды - мне тридцать шесть, ему хорошо за
сорок. Такие вот молодые литераторы.
     Толик закончил филфак Университета, потом курсы социальной  психологии,
потом пил и работал сторожем и кочегаром. Сдает полдома и сараюшки дачникам.
Этим  и  живет.  Пописывает.  Переводит   с   французского.  Бывшая  жена  -
официантка, живет в Риге,  есть дочка-школьница. Типичный  бобыль, с которым
иной  раз  говорим за  литературу.  Печатался  в  "Крокодиле",  в газетах  с
рассказиками.  Отец -  бывший  главный  врач зеленогорской  больницы,  умер,
оставив  Толику  полдома. Во  второй  половине живет  мачеха. Корит  его  за
выпивки.  Славный парень,  но как переберет  с выпивкой  -  делается страшно
говнистый  и  заносчивый. Маленький,  лысенький, в  очках  -  но  мнит  себя
суперменом в  эти часы  и  нарывается  на неприятности.  Иногда завязывает с
выпивкой и бегает с собакой кроссы до Щучьего озера.
     Поведал,  что  к  нему  ездила  женщина    Гатчины.  Она  разошлась с
мужем-пьяницей  после того, как  тот, вернувшись  ЛТП, не  зашел домой,  а
отправился к какой-то блондинке.
     Толик был у нее второй мужчина.  Толик сказал, что она  не симпатичная,
"страшненькая".  Она  приезжала  к  нему на  выходные, варила обед и иногда,
бросив  чистить картошку  и сполоснув руки, требовала любви. Толик разжег  в
ней  страсть.  Ей  было  тридцать  три  года. Толик  дружил с ней  несколько
месяцев. И вот она ему "надоела".
     Вчера он отстучал ей душевное  письмо  на машинке,  завернул халатик  и
тапочки в пакет, вложил шоколадку и послал ей в Гатчину.
     - Как ты думаешь, старик, я прав? Она не должна сильно обидеться?
     Я пожал плечами, жалея и Толика, и гатчинскую женщину.
     На  почве  борьбы с пьянством  и  повышением цен на спиртное (пол-литра
водки   стоит  теперь  10  руб.)  растут,  как   грибы,   рецепты  домашнего
приготовления всевозможной "балды".
     Толик рассказал о некоторых.
     Самый  дешевый  способ (за  14 копеек) заключается в  том,  что обритую
голову мажут  спиртовым гуталином,  надевают плотно шляпу и через  несколько
минут начинают ловить кайф. Сомнительно.
     Или тем же гуталином  мажут кусок хлеба, дают полежать, а затем срезают
тонкий  слой хлеба с гуталином,  а  оставшееся,  пропитанное спиртом - едят.
Вполне возможно.
     Делают  "балду"    арбузов,  зарывая  их  в   землю  и  в  вырезанный
треугольник добавляя меду  или  дрожжей.  Слышал  и раньше от  грузчиков  на
овощебазе.
     Ставят  брагу  в  холодильник  и  вымораживают.  Спиртовая  фракция  не
замерзает, а остальное превращается в кусок льда, который выбрасывают. Умно!
     Толик  сказал, что лучше,  чем так  мучаться, вообще бросить  пить. "На
хрен это надо  - гуталин на голову! А если с бабой  выпить  хочешь?  Ей тоже
бошку обривать?  И похмеляться как? Нет, я  лучше брошу, буду Эрвена  Базена
дальше переводить. Я тебе не давал вторую главу почитать? Завтра занесу".
     И ушел со своими сомнениями и планами.
     И хорошо,  что  ушел  - когда я  вижу  Толика,  мне хочется  бесшабашно
выпить.
     29 августа  1986 г.  Зеленогорск. Кончается лето. Прохладно. Настроение
паршивое. Деньги утекают - делаем покупки. Но и долги отдаем.
     Новый сторож Ваня Ермилов рассказывал, как работал сантехником в дачном
кооперативе академиков  в Комарово. На  выпивку добывали  тем,  что затыкали
паклей сливную  трубу в подвале и, когда академики, приехавшие  кататься  на
лыжах,  бежали  к  ним  с  просьбой  наладить "замерзшую"  каналацию,  они
ломались для порядка ("отогревать надо", "не знаем, не  знаем, дел много") и
соглашались   за  червонец  помочь  умным   людям:   спустившись  в  подвал,
вытаскивали  кляп, предварительно постучав  по трубам и  поматерившись. "Вот
тебе и академики!.." - пересмеивались водопроводчики за бутылкой.
     Ваня часто работает у академика Лихачева. Иногда приходит  к нему брать
на опохмелку. Похвастался, что спер у  него маленькую книжечку про Новгород,
с дарственной  надписью автора.  Я постыдил его. Ваня сказал, что у Лихачева
этих книг навалом, ему все не перечитать.  Обещал принести - показать. Потом
сказал, что может, еще и вернет - книжка ему не понравилась, про архитектуру
что-то.
     10 сентября 1986г. Зеленогорск, гараж.
     Прочитал  "Печальный детектив" Виктора  Астафьева - боль россиянина  за
свою  державу. Пишет  он  о  нашей серой-серой  глубинке,  пошлой,  мрачной,
временами жестокой и нелепой, о русском человеке - забитом  и убогом... Боль
честного человека за свою страну.
     Как же  "Печальный детектив" отличается от гладенько-сереньких повестей
и романов  жни горожан! Хорошо Астафьев пишет, есть чему поучиться. Идея
такая:  "Разве  можете  вы быть  счастливы,  когда такое происходит в  нашей
стране?"
     14 сентября 1986г. Дома, напротив Смоленского кладбища.
     Б. Стругацкий  прочитал  мою  повесть  "Мы  строим  дом",  и  мы  с ним
поговорили о блокаде.
     Его  отец  и  брат  Аркадий  были  эвакуированы  зимой  1941  года   
Ленинграда.  Отец  замерз в  вагоне дачного поезда  уже за  линией  блокады,
вагоны не отапливались. В вагоне выжило всего несколько человек, в том числе
Аркадий Стругацкий, будущий писатель-фантаст, соавтор Бориса Натановича. Где
похоронен  отец  - невестно.  Борис с матерью оставались в Ленинграде и  в
самый жуткий  период  выжили благодаря  хлебным  карточкам,  которые они  не
сдали, а получали по ним за Аркадия и отца.
     От Аркадия семь месяцев не было вестей, и потом он написал другу, решив
почему-то, что мать и младший брат умерли.
     Стругацкие жили  рядом с нынешней гостиницей "Ленинград", неподалеку от
крейсера "Аврора". Отец работал в Публичной библиотеке, был слаб здоровьем и
пошел в народное  ополчение,    которого  вскоре ушел - сердце.  Такие вот
дела.
     Прочитал  окончание  "Анны Карениной". Анна  - под колеса, Вронский - в
Сербию, добровольцем.
     Специально  перечитывал,  чтобы вспомнить,  что же сталось  с  Вронским
после гибели Анны.
     Часть 8-я романа написана  гениально.  Поливом  называется сейчас такая
манера передачи  внутреннего  состояния  героя. То, что видит,  слышит,  как
воспринимает  внешнее  и  о  чем  думает  Анна  -  вперемежку,  хаотично, но
логически связано. Да, полив.
     Андрей  Жуков  назвал  мне   этот  способ,   который  они  разбирали  в
Литинституте. Сейчас, дескать, это модно, новация такая. Постмодернм и все
такое прочее.
     Молодец, Лев Николаевич.
     Сегодня  видел радугу. Одним  концом она  упиралась в  воды  залива  за
гостиницей  "Прибалтийская", а другой конец терялся  в синих тучах. Красивая
была радуга.
     Сегодня  шел  по  Большому  проспекту  Петроградской  стороны  и  решил
подняться в свою старую квартиру No17 дома 82.
     Клацнул замок лифта, загудел  м  Оторванные таблички на двери, как
сорванные  орденские  планки.  Я  не  был  здесь  десять  лет. Открыл  рыжий
гривастый парень. Я представился, объяснил  причину. Он широко махнул рукой:
проходите! смотрите!
     Пустая  гулкая квартира, он живет с женой и  ребенком  -  площадь скоро
отойдет  ремонтно-строительному   управлению.  Дали  временно  одну  комнату
(мою!), но  в его  распоряжении все сто  метров.  На  кухне  сушилось белье,
ребенок ползал в большой солнечной комнате Фроловых.
     Лак на дубовом  паркете в моей комнате облез и  обшелушился. Просторная
рама без переплетов - моя гордость - заменена на две обычные  с форточкой. Я
подошел к окну.  В  сером гранитном  доме напротив  нашел два окна  на пятом
этаже, но  ничего на разглядел - в глаза светило солнце. Грустно. Вспомнился
оранжевый торшер за  шторами, трюмо, край дивана... И кто там сейчас живет -
невестно.
     В нашей квартире умерли четверо: сначала здоровяк Костя (сердце), потом
Серафима  Ивановна (сердце, старость), дядя Петя, добрый фиолетовый старичок
(старость)  и  бойкая  тетя  Катя,  опекавшая   меня  старушка,  блокадница,
богомолка  - я помню ее пахучий  чай на  травах.  Она никогда  не  стучала в
стенку, если у меня  громко играла музыка. А  музыка  частенько гремела в те
годы...  Тетя Катя  не  давала  ломать  печку-голандку  в  своей  комнате  -
блокадный урок... И пыталась называть меня, еще не тридцатилетнего, по имени
отчеству. Однажды таинственно  сообщила, что видела сон - меня  ждет большое
будущее,  меня не интересуют деньги и вещи - она  это видит, и я обязательно
достигну хорошей цели. И еще сказала, что молится за меня.
     Тетя Катя умерла последней, несколько лет назад, и явилась мне во сне в
то примерно время, когда ее забрал Господь. О смерти узнал от соседки - тети
Аллы, которую встретил в аптеке на Невском. Она с семьей и заняла комнату, в
которой я теперь стоял.
     Грустно было ходить по  пустой квартире, но  не так,  как при посещении
родных и  любимых мест - в той  квартире  я вел жнь безалаберную и потерял
много времени на пустяки.
     Прочитал повесть Бориса Житкова "Черные паруса" - о том,  как  в  17-ом
веке  казак попал  в плен к туркам  и  скитался на галерах. Забавно,  но  не
более. Для детей.
     Поражает  смелость  автора браться за  такие  сюжеты.  Я,  когда  начал
"Маленькую битву в первом веке до нашей эры", два месяца  ходил в библиотеку
Ломоносова и лопатил литературу по Древнему Риму. Искал описание быта римлян
- на чем ели, на чем спали,  как умывались, были ли комары по вечерам и т.п.
И еще: искал, были  ли стекла в окнах. Но так и не нашел. Пришлось  умолчать
об этом - у меня Кошкин просто подходит к окну  и  смотрит во двор, где двое
юношей фехтуют деревянными мечами.
     Сторож  Володя  Осипов  потерял  на танковом  полигоне,  куда ездил  за
грибами, свою  записную книжку с записями  и схемами - где и на каком дереве
растет  чага, которую он собирает. Если книжку  нашли военные, то  работы  у
наших контрразведчиков прибавилось. Не  исключено, что они  сейчас  ищут эти
деревья и лазают по ним в поисках тайников или шпионских датчиков.
     25 сентября 1986г. Дома.
     Прочитал  повесть  Андрея  Смолярова  "Журнал  недоумка".  Неплохо;  по
технике.  Зачем написано  - не понял. О чем и сказал  Смолярову в телефонном
разговоре.  Не  прямо в лоб - зачем, дескать, ты все это нахреначил, но суть
моих сомнений он уловил. Он сказал, что я плохо знаю современную фантастику,
и вообще, он никогда не объясняет сути написанного. Это  его  принцип. "Если
человек не понимает, значит, не понимает".
     - Наверное, я не дорос до таких проведений, - прнался я.
     - Возможно, - сказал Смоляров.
     Такой вышел разг
     27 сентября 1986г. 1 час ночи. Дежурю в гараже.
     Все машины на  месте, кроме одного самосвала,  который брал  путевку на
дальний   карьер  под  Каменкой.  Может,  сломался,  может,  халтурит.  Если
сломался, придется посылать "техничку". Но  сначала следует  получить сигнал
об этом - либо  позвонит, либо  сам приедет  на  перекладных, либо  передаст
сигнал "sos" с оказией.
     Сидим трендим - я, сторож Володя, водитель Зенков, который поссорился с
женой и решил ночевать в своей машине, и водитель "технички" Коля Третьяков.
Пьем чай с отваром чаги, покуриваем.
     Володя Зенков неожиданно начинает рассказывать:
     "Поехал я на заработки в Сибирь. Специальности  никакой. Проработал три
месяца плотником-бетонщиком - получил копейки.
     Пошел с похмелья на стадион - стучу  с пацанами по воротам, вдруг мужик
на мотоцикле подъезжает. Смотрел на меня, смотрел, потом подзывает:
     - Сколько получаешь?
     - Сто семьдесят.
     - А хочешь, в два раза больше?
     - Конечно, - говорю. - А что надо делать?
     - В футбол играть.
     - Хочу.
     - Но только режимить придется. Сможешь?
     - С этим все в порядке. Смогу.
     - Ну давай... Я старший тр
     - Так завтра мне на работу выходить?
     - Нет. Приходи к девяти часам в спорткомитет.
     Пришел я в спорткомитет, он меня куда-то повел.
     - Вот, - говорит, - надо его устроить рублей на четыреста восемьдесят.
     - Понятно, - говорят. - Ты бурильный станок представляешь?
     - Ну так... В общих чертах...
     - Будешь  бурильщиком пятого разряда на  станке СБШ-250. На  Куваевском
участке горно-обогатительного комбината, сокращенно - ГОКа.
     - А что такое "СБШ"?
     - Станок бурильный шарочный.
     - А "250"?
     - Длина штанги.
     - Ясно, - говорю.- А по каким числам у вас деньги дают? И где?
     Все рассказали, объяснили, стал в футбол  играть. Живу в  профилактории
ГОКа, на всем готовом, деньги платят...
     Потом подговорил двух  ребят  команды, подались мы во Владивостокский
"Луч", к Бурчалкину  Льву  Дмитриевичу. Он нас посмотрел - годитесь в дубль.
Завтра приходите оформляться.
     Мы  на  радостях -  в магазин, обмыть. Выходим   магазина,  рядом  со
стадионом, а навстречу - Бурчалкин. У нас бутылки в руках.
     - Все ясно, - говорит, - приходите через годик.
     Мы оправдываться - он ни в какую. Мы, говорим, без прописки, без работы
- куда нам теперь?
     - Идите, - говорит, - в порт. Там рабочие нужны, и общежитие дают.
     Три  месяцами докерами  работали,  ломались,  потом футбольную  команду
органовали, стали на первенство города играть.
     Пошли  к начальнику  порта  - так,  мол, и  так - тяжело  и  играть,  и
работать. Надо что-то одно делать.
     - Ладно, - говорит.
     - Только нам средний заработок приличный нужен.
     - Будет средний, - говорит.
     Раскидал нас  по  классным бригадам  -  догнали  мы заработок до восьми
сотен и стали тогда играть.
     Потом  я  за Южно-Сахалинск  играл.  Там  перед  началом  матча  состав
объявляют: заслуженный мастер спорта, мастер спорта международного класса...
Все классные игроки там свой век доживали. Даже один пловец - бросил гнаться
за секундами и перешел в футболисты. Дыхалка отличная, плечи - во! Робот, да
и только. Тысячу свою получает и радуется..."
     Мы  начинаем обсуждать футбольные дела.  Коля Третьяков частенько ходит
на  стадион  и  возится  с  пацанами -  нечто вроде тренера  на общественных
началах.  Подбивает  меня и  Зенкова  устроить товарищеский матч  с пожарной
частью еще этой осенью. Я могу стоять на воротах - стоял  в детстве, стоял в
юности,  стоял  в институте  за факультет. Выше  не поднимался. А  в детстве
мечтал  стать вратарем республики, учал книгу  "Игра вратаря"  и заставлял
сестер кидать у меня -за спины мяч  в прислоненный  к дубу теннисный стол,
чтобы ловить его с отскока и развивать таким образом реакцию.
     - Я пожарников знаю, - говорит Зенков. - Кувалды еще те.
     - Форму достанем, - обещает Третьяков. -  Бутсы, трусы, футболки... - И
начинает перечислять,  кого  можно  взять  в команду. - Петьку Ильина, Сашку
Сидорского, Вовку Шлямара...
     - Шлямар - бывший мент! - предостерегает сторож Володя. - Продаст!
     Третьяков  машет  рукой  -  не  лезь! - и  продолжает загибать  пальцы.
Набирается человек пятнадцать.
     - Погода  не  та, -  сомневаюсь  я  насчет матча этой осенью.  -  Может
следующим летом?
     Звонит  телефон,  и  я  принимаю  "sos!"   от  водителя  "камаза".  Все
замолкают.  Конечно, он  сломался - стоит в  Полянах на тракторном  дворе  с
неисправным рулевым  управлением. Просит позвонить  домой  и прислать завтра
"техничку" - сегодня уже ничего не сделаешь. Я даю трубку  Третьякову, и они
обсуждают  совместные  планы.  Записываю в журнал  время  звонка  и  причину
невозврата  в парк.  Володя  бежит запирать ворота - отбой, можно подремать.
Уходит Третьяков,  написав  сменщику обстоятельную записку, что и куда нужно
завтра отвезти  запчастей. Звоню  водителю домой,  объясняю  ситуацию.  Не
волнуйтесь, дескать, бывает.
     - Я  и  не волнуюсь, - холодно  отвечает жена. -  Передайте ему только,
чтобы он справку мне завтра предъявил.
     - Какую?
     - Он знает, какую. Иначе домой не пущу.
     - Девушка...
     Отбой.
     Зенков продолжает рассказывать.
     Работал он  фотографом  в зеленогорском "Доме  быта".  Только пришел на
работу  -  звонят   милиции:  пришлите фотографа в вытрезвитель. Приходит.
Проверили  документы,  заводят  в  кабинет  начальника  -  на столе чемодан.
Открывают - полный денег.
     - Фотографируйте! И будете понятым.
     Сфотографировал, расписался  в протоколе. Восемнадцать тысяч!  Приводят
мужика  в  трусах и майке, проспавшегося. Он с  какого-то  северного  маяка,
приехал отдыхать в дом отдыха "Чародейка".
     - Ваши деньги?
     - Мои.
     - Откуда?
     - Вы меня отпустите на почту, так мне к обеду еще столько вышлют.
     Милицию  впервые за  двадцать  лет увидел, даже обрадовался.  Позвонили
куда-то,  отпустили.  Зенков  помог  ему  купить ящик  вина,  и  тот  пришел
опохмелять товарищей по несчастью.
     - Надо, надо мужиков опохмелить...
     Сел с ящиком  в кустах рядом с вытрезвителем и  угощал  выходящих, пока
милиция не прогнала.
     -  Хотели  снова забрать,  но поняли, что это  бессмысленно  -  ему все
нипочем,  хоть  каждый день  забирай. Попросили только уйти со  своим ящиком
подальше.
     28 сентября 1986 года. Зеленогорск.
     Сегодня  узнал,  что умер  Коля Жильцов. Остановилось сердце. Вышел  
автобуса в нескольких остановках от дома, позвонил жене, сказал, что неважно
себя чувствует, хочет пройтись пешком, и упал на газон. Прохожие приняли его
за пьяного...
     Последнее время Колю мотало, все у него было плохо - дома, на работе, в
Университете,  поджимали денежные долги... Не  пил  несколько  лет - "гвоздь
забил и шляпку откусил", как он сам говорил.  Но недавно развязал... Плохо у
него было  с семьей - теща-зануда, жена на поводу у тещи, упреки в маленьких
заработках, скандалы, жить у матери он не мог - "там свои сложности", как он
говорил. Дважды приезжал ко мне в Зеленогорск летом - искал работу с  жильем
за  городом,  я  помогал ему - смотрел  по газете  "Ленинградская здравница"
объявления.
     Сидели у нас на лавочке, говорили  о литературе, не пили,  Коля остался
ночевать, утром  ездили  в "Лениградец",  но не срослось  -  там  нужен  был
плотник...
     И  вот, вроде  бы, стало  устанавливаться (как он выразился по телефону
недавно) - снова стал писать, наладил учебу...
     И смерть.
     Он единственный, кто писал  смешно  вестных мне сатириков-юмористов
не профессионалов. Он только  вставал на ноги как писатель.  Я затащил его в
семинар  Б.  Стругацкого - он написал фантасмагорический  рассказ о женщине,
которая умерла и  сама органовывала свои похороны,  мы вели часовые беседы
по телефону, читали друг другу рукописи...
     Перед  тем, как узнал о  его смерти, я испытывал острую тревогу: что-то
было не так, грустно как-то, тоскливо, печально... Я  вскапывал грядки после
картошки и  вдруг стал мысленно разговаривать с Колей - так, словно он стоял
рядом:  корил  за  пьянку  и  разболтанность, ругал по-дружески и  советовал
быстрее взять ситуацию под контроль.  И вот к  сумеркам появилось назойливое
желание пополам с тревогой: надо сходить позвонить в Ленинград Ольге. От нее
и узнал.
     И вспомнилось, как  Коля восторженно рассказывал мне о дочке-двухлетке:
"Димка, ты представляешь, у нее точно такая же голубенькая жилка около носа,
как у меня! В том же самом месте!"
     И не позвонит уже Коля: "Димка! Как дела! Ну, что нового? Пишешь, гад?"
     Сильнейший в Ночую в Зеленогорске.
     В сегодняшних сутках 25 часов. И долго тянется в
     2 октября 1986г. Зеленогорск.
     Дочитал  "Накануне"  Тургенева.  Слабая  вещь  при богатой  стилистике.
Ерунда. Зачем она сейчас нужна? И раньше, зачем? Ради последних фраз: "Будут
ли у нас люди?" Современная критика раздолбала бы такой роман в  пух и прах,
случись он в наши дни.
     5 октября 1986г. Зеленогорск.
     Конец "золотой осени", которая в  этом году не заладилась. Сегодня весь
день солнце. Клены, просвеченные золотыми лучами, небо  голубое.  От тепла в
доме появились  мухи  - большие  и жужжащие. Они бьются о стекло  и  сердито
жужжат.
     Везу домой арбуз.
     Прочитал  повесть  М. Дудина "Где  наша  не  пропадала"  -  об  обороне
полуострова  Ханко  и  блокаде.  Бесчувственная  вещь. Много  трагических  и
интересных фактов, но написано без чувств.
     5 ноября 1986г. Гараж.
     Сегодня  нас  на дежурстве трое:  я,  новый  сторож Иван Ермилов  и его
собачонка  Чернышка  -  помесь  лайки  и фокстерьера.  Карты выпали так, что
теперь мне дежурить с Иваном.
     Ваня  пытается  читать  журнал  "Неву" с  повестью  братьев  Стругацких
"Хромая судьба", клюет носом, просыпается, пялит глаза, но страницы так и не
переворачивает. Чернышка - худая, развеселая собаченция,  лежит на стуле  и,
высунув язык, дышит так, словно пробежала сто километров.
     Время - 23-15. Ворота закрыты, но спать  рано. Точнее - жалко  ложиться
спать. Что во сне делать? Только сны смотреть, если приснятся.
     Я - в очередном творческом крисе, не  знаю, за что взяться: "Шута" ли
переделывать (или писать заново?), писать ли рассказ о Юрике,  или  "Рассказ
человека, которого  не было",  начатый недавно; или подождать вдохновения  и
взяться за что-то совершенно новое?
     Ждать  не  хочется,  выбрать    имеющегося  -  трудно. И  я занимаюсь
пустяками:  подправил  и сократил рассказ  "Этажи", назвав  его - "Случай  с
Евсюковым";  просмотрел записные книжки к "Шуту"... Вот такие  дела. Крис.
Халтурить не хочется, а тему, которая легла бы прочно на сердце, не выбрать.
     Оброс незаконченными рукописями,  а  товарной  продукции нет.  И трудно
стало с формой, с языком. Я заметил: пока  не  найду интонацию - нет текста,
нет  слов,  нет движения  сюжета, ничего нет.  Могу  целый день  бродить как
неприкаянный  и  искать  интонацию.  Нашлась,  зазвучала  внутри -  и  слова
полетели сами. Откуда берется интонация? Наверное,  она  рождается на уровне
подсознания,  когда срослось вместе понимание материала и любовь к нему. Это
как песня или мотив, которые приходят неожиданно, но далеко не случайно.
     Вчера  мне  сообщили,  что повесть  "Мы  строим  дом"  прошла  какую-то
комиссию  при   СП,  и  я  -  участник   8-го  семинара   молодых  писателей
Северо-Запада.  Молодой писатель в 37  лет!  Смех...  Долго я раскачивался в
своей  бурной  жни  к  писательскому ремеслу.  Долго.  Хотя  печататься  в
журналах и газетах начал в 23 года. Это, наверное, и помешало. Я увидел, что
могу, и расслабился. А сейчас приходится догонять.
     В феврале 1987 года  будет пять лет, как я работаю механиком в гараже -
сутки  через  трое.  А  что  сделано?  Три  повести, несколько  рассказов  и
десяток-другой газетных мини Срам!..
     Новый сторож Иван сдвигает стулья и готовится  прилечь. Свернул  ватник
под голову, расстегнул пиджак, сейчас стянет сапоги и наденет тапочки.
     -  Подремлю,  пожалуй,  немного.  И  Чернышка  пусть  поспит,  устала с
непривычки...
     - Та-ак... - Я решаю  проявить твердость.  - Сторож подремлет, Чернышка
поспит... А кто будет охранять гараж? Механик?
     - Ты думаешь,  кто-нибудь залезет? - Иван неуверенно  улыбается. - Чего
тут брать-то? Ворота мы заперли. Правда, Чернышка?
     Если сейчас  не поставить нового сторожа на место, то он сядет на шею и
будет храпеть в нашей будке сутки напролет. Это мы проходили.
     Я  коротко напоминаю Ивану Ивановичу порядок несения  караульной службы
подразделениями вневедомственной охраны на территории гаража в ночное время.
Обход территории! Проверка наличия замков и пломб  на запираемых помещениях!
Проверка освещенности! Проверка целостности  оконных застеклений! Вуальный
контроль на предмет наличия посторонних лиц на охраняемой территории!
     - Я ничего не забыл, Иван Иванович?
     Ваня хлопает глазами. Так душевно говорили за  жнь, и вдруг  -  такой
официоз!
     -  Кх-м... К-хе...  Так  я  тогда  пойду?  - Он  растерянно застегивает
пиджак. - Пройдусь, да?
     - Пройдитесь. Это будет нелишним...
     - Пошли, Чернышка, пройдемся...
     6 ноября 1986 г. Дома.
     Были на дне рождения у тещи. Ирине Александровне  - 60 лет. Я никогда и
не знал, сколько ей. Не задумывался.
     Орест  Скарлато  -  директор  Института  Зоологии  АН  СССР  за  столом
рассказал, как к нему в кабинет явился псих.
     - Дайте мне двадцать академиков, и я органую институт долголетия.
     Скарлато еще не знал, что это псих.
     - Где же взять академиков?
     - Это ваше дело. Мое дело предложить. Я сделаю так, что люди будут жить
по двести-триста лет.
     - Э-э... А-аа, - растерялся Скарлато.
     На стенах кабинета висели портреты вестных ученых прошлого.
     -  Я бы вот  с ним  хотел  поговорить!  - псих ткнул пальцем  в один 
портретов.
     - Так вы посмотрите даты... Он же умер!
     - Это ничего. Сейчас наука многое может. Баллоны с газом подсоединить -
заговорит!
     - Может,  вы желаете осмотреть  наш зоологический музей? Это рядом, вас
проводят. Хотя нет, сегодня понедельник - выходной.
     - Ну и что? Экспонаты-то на месте! Я бы посмотрел.
     - Нет, знаете, по понедельникам их кормят. Лучше не мешать.
     - А, ну это другое дело.  Кормежка - святое. Значит, не дадите двадцать
академиков?
     - Вряд ли...
     Другой гость, сотрудник Военно-морского музея Игорь Павлович, рассказал
следующее.  В Сингапуре  адмиралу  флота Горшкову подарили  огромное  чучело
тигра. Он сдал его в  Военно-морской  музей. Чучело  и  по сей день там  - в
запасниках. Работники музея плетут небылицы новым сотрудникам и  гостям, что
это не  тигр, а  образец секретного  боевого  оружия ударно-психологического
свойства. Стоит, дескать, как декорация, но  по условной фразе включается на
определенную  волну,  лучает глазами биополе  и  - глубокий  летаргический
обморок.  Человека можно  допрашивать в этом обмороке, и он все расскажет, а
потом забудет.
     Отдать чучело куда-нибудь боязно:  вдруг адмирал  вспомнит про подарок?
Например, захочет поставить у себя на даче? Чучело пылится.
     Скарлато,  услышав  эту  историю,  пообещал приложить все  усилия, даже
написать адмиралу, чтобы забрать тигра в свой музей. Благо, рядом, за углом.
     14 ноября 1986г.
     Ездил  в Репино,  в  Дом  творчества  кинематографистов  -  на  семинар
кинофантастов.
     На семинар я ездил как корреспондент "Авроры". Виделся с Вит. Бабенко и
Эдиком  Геворкяном. Геворкян или  дурак,  или меня считает дураком:  полчаса
рассказывал мне про цветное мороженое.
     Смотрели с  Ольгой  два  фильма:  "Голод" (США) и про  Джеймса  Бонда -
"Шпион, которого я полюбила".
     Первый - о вампире, с кровью и  жутью. Но о  чем по большому счету - не
понял.
     Второй - легкомысленный и дурковатый.
     Когда  мы  растеряно  выходили   кинозала после  просмотра  "Голода",
мужчина артистической наружности  с шейным платком  и седыми волосами сказал
глубокомысленно, обращаясь  к своей  молодой спутнице: "Это фильм о  мужском
одиночестве". Я мысленно крякнул. Силен мужик на домысливания.
     Сегодня  смотрел  в  Репино  фильм  "Письма мертвого человека".  Авторы
сценария  - Б. Стругацкий и  Слава Рыбаков, наш семинарист. Фильм сложный по
форме и простой  по содержанию. Режиссер - К.Лопушанский,   молодых. Много
символики, требующей определенных знаний.  Не могу сказать, что понравилось;
скорее - необычно.
     Геворкян, а  затем и Ольга Ларионова сказали, что у меня бледно-зеленая
аура,  слабая  и  маленькая. Я,  понятия  не  имея,  что  за штука  -  аура,
перепугался и стал  расспрашивать,  не  связано ли это  с продолжительностью
жни и т.п.  Они сказали, что прямой связи нет, аура - это энергия; я им не
поверил, думал - успокаивают.
     Откуда взяться  сильной  ауре  у  меня? С каких харчей  и образа жни?
Логинов-Витман  сказал, что у А. Смолярова аура черная, и он - ва Такие
дела.
     30 ноября 1986г.
     Два  дня провел на  8-й Конференции молодых писателей  Северо-Запада, в
семинаре В. Мусаханова и С. Лурье. Тот самый вальяжный Мусаханов, которого я
встретил однажды поутру у Конецкого и принял за директора магазина. Оказался
хорошим дядечкой.  Обсуждали рукописи,  говорили  о  литературе. Мою повесть
хвалили, но советовали, "чтобы она стала настоящим шедевром", добавить то-то
и то-то. Каждому хотелось что-нибудь  добавить. Никто не предлагал сократить
или выбросить что-нибудь. Это уже хорошо.
     Девочка с филфака, автор нескольких одностраничных экзерсисов, выслушав
фрагменты, которые я зачитывал, пожала плечами:
     - А  кому  это может  быть интересно? Никто  моих друзей с филфака, я
думаю, читать бы не стали...
     Девочка та интересная, характерная. В  ее  рассказиках: такси,  любовь,
цветы,  пуссера  (джемпер такой),  танкеры  (куртка такая),  дискотеки, усы,
длинные вьющиеся волосы (у мужчин).  Рассказывая о себе, не  забыла сказать,
что ее бабушка - художница, а писать она начала по совету бабушкиной подруги
- писательницы (она назвала незнакомую мне фамилию).
     Мусаханов спросил ее: "А  могли бы  вы не писать? Ну  вот, если  бы вам
запретили писать, чтобы вы сделали: утопились, занялись бы чем-нибудь другим
или вышли замуж?"
     - Замуж я  вообще не собираюсь выходить, -  обиделась девочка; ее зовут
Наташа К. - А вообще, я пишу для себя.
     -  А зачем вы пришли  на Конференцию? - спросил  Лурье. Ее  явно кто-то
втолкнул в списки участников.
     - Ну, мне посоветовали, - пожала плечами  красотка с пухлыми губами.  -
Сказали, что надо сходить, интересно...
     Когда ее стали слегка поругивать, она оправдалась тем, что ее друзьям с
филфака нравится.
     - Бросьте вы эти критерии: друзья с филфака! Там заучившиеся всезнайки,
что они понимают в литературе! Я сам учился на филфаке, знаю.
     - Да нет,  вообще,  у  меня  настоящих друзей  на  филфаке  нету... Так
просто, даю некоторым ребятам почитать...
     Когда Лурье  обмолвился о  Вит. Кришталовиче, который  на нервной почве
попал с  гастритом  в больницу  (вот, дескать, как  человек переживает -за
своей повести!), эта девочка обиженно и гордо сказала:
     - У меня тоже язва была. А сейчас опухоль!..
     ...Потом,  за  кофе,  мы  говорили  с Лурье и  Мусахановым  о разрыве в
поколениях, о том, что нынешних двадцатилетних напрочь не волнуют темы войны
и прошлого,  они  даже  не хотят  знать,  что  была блокада,  голод, война и
послевоенная  голодуха. И  встал вопрос:  а зачем  им это? Каждое  поколение
живет заново. И многие думают,  что ими все  началось и ими кончится. И  еще
говорили о том, что самосознание народа - в литературе.
     Была встреча  с дателями. Характерно: датели больше  не жалуются на
отсутствие бумаги, Теперь они жалуются на плохую  полиграфическую базу.  Нет
мощностей, оборудование устарело...
     После конференции  я  огорчился.  Мне тридцать  семь  лет,  книги  нет,
публикаций серьезных нет, и я все  еще "молодой литератор".  Тоскливо стало.
Очень  тоскливо. И  главное - перспективы весьма хилые: книгу "высиживают" в
дательстве года  три, а она у меня еще и не собрана. И литературный  каток
давит и мнет: я уже начинаю осторожничать, недавний запал, когда я не думал,
какое  впечатление  провожу  на редакторов - главное  рукопись!  - куда-то
уходит, вдохновение  тает, здоровый  авантюрм уступает место  унынию.  Ну,
напишу  еще повесть, а  кто будет ее печатать?  В журналах  портфели  забиты
двухгодичным  запасом, брать ничего не хотят, шарахаются  от авторов,  разве
что не вывешивают табличек: "У нас все есть, и нам ничего не надо!" А читать
в журналах нечего, пишут плохо.
     И  кто виноват? Сам и виноват.  Но  три-четыре  года назад я был  полон
оптимма:  пробьемся!  Желание  писать  было  огромное!  А  сейчас рядом  с
остатками оптимма  поселяется  тоска.  Нет,  оптимм еще  жив, но  больно
сволочная у него соседка: тянет душу, руки вдруг задрожали сегодня.
     Вчера говорил  со  Смоляровым по телефону, он подбодрил меня словами В.
Конецкого, которые услышал от меня же: "Надо вьяб... и въяб..!"
     Совет отличный! Надо выполнять.
     3 декабря 1986г. Гараж.
     Теперь мой постоянный  сторож  -  Ваня Ермилов; у него есть  помощник -
Чернышка. График  работы сторожей утрясли, и  их  смены совпадают со сменами
механиков. Иногда они могут меняться меж собой, но это их право.
     Вечерами мы варим картошку, которую Ваня подбирает  в овощных фургонах,
пьем чай, курим и калякаем часов  до двенадцати. После гимна я твердо сажусь
за  свои бумаги, и Ваня умолкает. Ему к пятидесяти, небольшого роста, худой,
жилистый, с чуть грустными запавшими  глазами. Плотник,  электрик,  коч
Сейчас, в  основном - плотник.  Сторожем он работает  для штампа в  трудовой
книжке.
     Живет с Тамарой  - поварихой   детского садика  в Молодежном. У  него
взрослый сын  в  Архангельской области, у нее детей нет.  Ее муж - в тюрьме,
развод  она не оформляла. Ваня халтурит по плотничьему делу - ездит по дачам
от Комарово до Белоострова, его  знают и зовут каждый год на мелкие работы -
скамейку поставить, забор перебрать,  столбы заменить, качели детям сделать,
крыльцо подправить...
     Иногда Ваня рассказывает о своей жни.
     ...У  Вани был школьный друг - на два года старше. Из соседней деревни.
Он остался  ради  Вани  на  второй год,  чтобы  "подождать"  и  потом вместе
поступать в ФЗУ при Дулевском фарфоровом заводе. Ваню не приняли.
     Ему сказали:
     - Нарисуй что-нибудь.
     Ваня нарисовал самолет и танк.
     Ему говорят:
     - Нет, ты нарисуй цветочек или натюрморт.
     Ваня нарисовал страшную штуку, и ему вернули документы.
     Они  с другом  поехали по другим городам.  Там Ваню тоже  не брали - не
подходил возрастом. А друга брали - он по возрасту подходил. Друг говорит:
     - Ты иди учись еще годик, а я пока начну  работать. А на следующий  год
поступишь, и я буду тебе помогать.
     Так и сделали.
     На  следующий год  Ваня  поступил  в ФЗУ, и  друг ему помог:  купил  на
толкучке брюки за сто двадцать рублей, пиджак и ботинки.
     - Эти вещи как сейчас помню, - сказал Ваня.
     Он ничего не знает  о судьбе друга. Последний раз виделись после армии,
давно это было.
     До армии, одной шальной  зимней ночью Ваня обогатился - выиграл в карты
30 тысяч. Это было в 1958 году.  Утром он нанял  за тысячу двух охранников и
доехал с ними до районного центра, где и положил деньги на книжку.
     Во время  игры  фортуна  дважды  отворачивалась  от  него:  сначала  он
проиграл  всю зарплату -  1200 рублей, затем  пальто, заложенное в  соседней
комнате у  перекупщика за 400 рублей, и лишь с последних рублей пошла пруха.
Он складывал деньги за пазуху, и грудь у него была раздутая и шуршащая.
     Тысяч двадцать Ваня взял в армию, по сберкнижке, и там, в Архангельской
области, проел их.  Не пропил,  а  проел в  чайной при гарноне. Кормили  в
армии худо, без масла и булки. Утром - каша, хлеб, чай. В обед - суп, второе
с мясом и хлеб. Третьего не было.  На ужин - каша. Вот Ваня и проел двадцать
тысяч за три года. И купил некоторые носильные вещи к демобилации.
     Во время войны Ваня голодал,  в 1946-1948 тоже голодал. Живот был,  как
при водянке, и в бане его отца спрашивали: а что с парнем-то? Это когда отец
только вернулся   лагеря (с трудового  фронта) и  еще не  успел подкормить
сына как следует.  Отец привез  три мешка  сухарей и американские ботинки  с
подковами во весь каблук. Ботинки были взрослые, но Ваня надел их и пошел по
деревне. Да! Еще батя  привез шапку,  которая сползала на  глаза. В шапке  и
ботинках Ваня и прошелся по деревне.
     - Как  сейчас помню  -  шлеп!  шлеп!  по  лужам. Ничего, кроме  луж под
ногами, и  не вижу. Довольный -  страшное дело!  Батя вернулся! Сапоги есть!
Шапка! Что ты!..
     4 декабря, 6-30 утра. Гараж.
     Ночью  была  пурга,  снегу навалило  по  колено,  а к утру  температура
поднялась  до +5, и  все  потекло  - каша,  жижа.  "Вот она, наша  погода! -
ругается пожилой шофер Петренко. - Скоты несчастные..."
     Сейчас все кого-нибудь ругают. Такое ругательное время.
     7 декабря 1986 г. Дежурю в гараже. Воскресенье. Морозно: - 7.
     Читал Нину Катерли - "Цветные картинки", сборник. Женская проза.
     Писал "Шута".
     В пятницу получил 120 руб. за сценарии - остатки.
     Денег до весны не предвидится, будем жить на одну зарплату.
     Вчера заходил Б.
     Рассказывал про  мафию  Южного  кладбища. Один цыган  продал могильщику
фальшивые  драгоценности.  Могильщик с  приятелями  приехали  на  машинах  в
Горелово, вычислили  цыгана,  отслюнили  его от компании, сунули в машину  и
привезли  на  кладбище,  где  была  вырыта  могила  и  лежали  два   больших
пластиковых мешка. Цыгана с кляпом во рту привязали за ноги к дереву, а руки
привязали  к ковшу  трактора  "Беларусь" и  стали  проводить  воспитательную
работу: нельзя обманывать людей, это нехорошо.
     Дело было поздно вечером, в дальнем углу кладбища. Вот сейчас, дескать,
разорвем  тебя на два  куска,  сложим  в мешки и закопаем. Понимаешь, цыган?
Цыган  кивнул  - понимаю!  Его отпустили,  он  привез деньги за  камни  плюс
приличную сумму сверху. Вместе  с ним  приехал старейшина  цыганского клана,
который принес  глубочайшие винения  честным могильщикам и  картинно ругал
своего непутевого цыгана.
     11декабря 1986 г. Гараж.
     Вчера зашел  в  "Неву". Суров сидел  в комнате  один  -  в  носках  и с
выражением глубокого страдания на лице. Он читал рукописи.
     Разговорились.  Валера  стал  жаловаться  на  бухгалтерию,  которая  не
доплатила  ему  двадцать рублей,  и он -  молодой  здоровый мужик получил  в
зарплату 26 руб. с копейками.
     - Они мне все  яйца  заморочили,  -  жаловался он. - Начислили  сначала
червонец, а удержали с  него дважды: в общей сумме и отдельно. Понимаешь?  А
потом... - И он стал рассказывать, какая неудача вышла с зарплатой.
     Я думал, он хочет занять у меня денег, но он не хотел.
     О литературе так и не поговорили. Я ушел.






     
1987 год
     4 января 1987г.
     Отпраздновали Новый год в Зеленогорске.
     Я дежурил в гараже и  бегал  весь день туда-сюда. Топил  печку, которая
долго не хотела растапливаться -  забило снегом  трубу,  и я лазил на  крышу
пробивать пробку. При этом уронил в трубу молоток - оборвалась веревка.
     Саша Дергач пел под гитару. Андреев привез спирт  с лимонными корочками
в красивой бутылке. Пили. Танцевали. В  6 утра легли спать. В 8-30  гаража
прибежал  сторож  Иван  -   как  бы  за  мной,  но  первым   делом  попросил
опохмелиться.
     - Что случилось? - спросил я. Мы договаривались, что он меня прикроет.
     - Да просто... Хотел узнать, как у тебя дела...
     Выпивки уже  не  было.  Пошли в гараж. Я  отпустил Ивана  домой,  а сам
дождался сменщика, подремывая.
     Пришел сторож Коля, принес  бутылку одеколона  "Бемби", предложил  мне,
нахваливая полезные качества  напитка, но  я, естественно,  отказался.  Коля
выпил четверть стакана  - в будке запахло,  как в парикмахерской. Он сказал,
что теперь,  после  подорожания  спиртного,  "Бемби" его любимый напиток. Он
брал на Новый год три флакона.
     Бывший  военный  моряк,  живет  один  в  жактовской  комнате  на  улице
Строителей. Дом  деревянный, кругом  щели, пол  проваливается,  ходить можно
только в валенках. С женой давно в разводе. В блокаду был мальчишкой, жил на
Петроградской.
     Морозы стоят 30-40. Обещают такую Якутия еще дней пять.
     Вновь пишу "Шута". Взял новую композицию - ретро.
     11 января 1987г. Сегодня -32.
     Вечером идем с Ольгой  в театр "Эксперимент", чтобы посмотреть  артиста
Олега   Зорина,   который,  возможно,  будет   инсценировать  моего  Кошкина
("Маленькая битва...")
     17 января 1987г. Деж. в гараже.
     Из рассказов Ивана Ермилова.
     Подмосковье. Шатура. Покров. Деревни с ткацкими фабриками - остались от
Саввы Морозова
     Неграмотная баба Нюра сидела в 37-м году "за агитацию".
     Отцу  Ивана  дали в 36-м  году  4 года, член партии,  начальник базы. В
тридцать девятом он  вышел,  сделал Ивана, младшего, пожил немного с семьей,
началась война, и  его  направили, как врага народа и контрреволюционера, на
трудовой   фронт  во   Владивосток,   где   он  работал  завхозом  в  лагере
военнопленных японцев (их было много после Халхин-Гола).
     Мать умерла от  водянки в 1949  году.  Она лежала на печи,  Иван спал с
ней, и она просила: "Ванюша,  походи по мне". Худенький десятилетний Иван на
коленках ползал по ее спине, делал массаж.
     Из Мелисово посадили 136 мужиков, вернулись лишь двое; один  них
- Иван Петрович Ермилов - Ванин отец.
     Через год после высылки отца, к  ним приехали с  обыском.  Конфисковали
истлевшую  конскую  сбрую,  висевшую на чердаке,  и  каменные жернова ручной
мельницы,  валявшиеся  под крыльцом - два круглых камня с дыркой  посередине
для засыпки зерна - "кулацкие средства проводства".
     Когда мать  умерла,  а отец  жил в Покрове,  Иван  мыкался  с сестрами.
Старшая работала на фабрике, младшие учились в школе. Спали на полу. Русская
печь дымилась, когда ее растапливали,  и дети ложились на  полу, на  тюфяки.
Дым не опускался до пола, стоял на уровне колен.
     Ваня ходил  в гости к  соседям, которые его  подкармливали.  У них была
корова  и  участок с  картошкой.  Хозяйка  числилась в колхозе,  и  им  дали
участок. Муж приторговывал ворованными с фабрики нитками и тряпками.  Сам не
воровал - лишь спекулировал.  Возил мануфактуру в Поволжье и привозил оттуда
постное масло  и другие продукты. Они  жарили  картошку на огромной чугунной
сковороде, а что не доедали, сушили на противне в духовке, ссыпали в мешки и
вешали между  русской печкой и стенкой. Ваня с  хозяйским  сыном залезал  на
печку.  "Серега,  жрать хочу!" - "А вон, бери   мешка, вот  этого, здесь
масла побольше". Иван набивал  рот сушеной картошкой и не мог разговаривать,
только мычал.
     Ваня после 7-го  класса поступил в  ремесленное на электрика. Только  в
"ремесле" и стал  есть хлеб, до этого отдавал свой  хлеб матери, а после  ее
смерти  голодали, хлеба  почти не  видели.  Ваня стал расти,  немного окреп.
Ремесленное училище было для него как санаторий.
     24 января 1987г.
     Сегодня Ольге 30 лет. А я работаю, подмениться не удалось. Вчера вручил
ей подарки: нитку  бус   голубого кварцевого  переливта и агатовый брелок,
купленные в магазине "Полярная звезда"  на  Старо-Невском.  Максимка написал
маме открытку, которую вручил сегодня утром.
     В  газетах  - сплошная  критика.  Все  бросились  критиковать  прошлое:
формалм,  казенщину,  приписки.  Комсомольские   секретари,  зажиревшие  в
креслах, усердствуют в новых прывах к обновлению, ускорению и перестройке.
     Беспокоят меня кишечник и жога с резью в желудке.  Хожу по врачам, но
дело это  настолько  долгое,  что  скорее  помрешь,  чем  поставят  диагноз.
Аналы,  очереди, теперь врач болеет. Хожу почти три месяца. Пью лекарства,
вроде легче, но сейчас резь в желудке и опять жога.
     Тонус  скачет по синусоиде. Работаю над "Шутом" урывками. Вчера за пять
часов напечатал только три абзаца.
     28 января 1987г.
     Настроение хреновое  - беспокоит живот.  Ходил к  врачу -  добавили еще
один диагноз,  правда, с вопросительным  знаком: язвенная  болезнь желудка и
двенадцатиперстной  кишки. Выписали  новые лекарства. Нужен  рентген и новые
аналы. Слабость, вялость, тяжесть в животе, пишется плохо.
     Песни Бориса Гребенщикова уже звучат по радио и ТВ.
     5 марта 1987г.
     Больше месяца не писал в дневник.
     7-го февраля случилось в нашей семье "чп".
     Я отвез  Ольгу  на "скорой помощи" в больницу с перитонитом. И  получил
обратно  лишь  28-го.  Делали тяжелую  операцию. Как сказали потом врачи, ее
жнь была  на волоске: привези мы ее несколькими минутами позже, и операция
бы не понадобилась.
     У нее  побаливал  живот  - женские  дела. Сходила  к врачу - определили
воспаление придатков, прописали  уколы.  Все равно болит. В  тот вечер  я, к
счастью,  был  дома. Она лежала на тахте,  я  сидел  на  кухне за  машинкой.
Заходил к ней -  "Как дела?" -  "Ничего..." Смотрю - угасает, потом слезы 
глаз  и  все:  "Ничего...". Я  накрутил  номер  "скорой", меня  отправили  в
"неотложку" - машина будет в течении часа.  Я опять  в  "скорую" - поговорил
резко - приехали. Молодой парень, пока  руки мыл, пока осторожно выспрашивал
историю недуга - Ольга бледнеет, хотя и храбрится.
     - Ну что, - спрашивает врачишка, - поедете в больницу?
     Ольга пожимает плечами.
     - Поедет! - говорю. - Забирайте немедленно. Вы что, не видите?
     - Сейчас вызовем транспорт.
     Вызвал.  Я  быстро   одел  Максима,   собрался   сам.   Приехал  парень
грузинистого вида, принес носилки. Я сразу дал ему две пачки индийского чая:
"Давай, кацо, быстро! Мы с тобой поедем".
     - Не положено, - говорит.
     - Знаю, что не положено. Я ее одну не оставлю. Едем!
     Повезли нас в больницу Коняшина, на Московский проспект.
     Ольга уже зеленеет. Как в приемном покое  ее увидели  - одежду сорвали,
одеялом прикрыли и на тележку. Я с этой тележкой  и бежал, помогал на пандус
въехать,  в  лифт,   до  самой   операционной.  Один   раз  прямо  на  улице
остановились,  медсестра у нее  быстро кровь  взяла  -  и  дальше! Максима в
приемном покое нянечкам оставил.
     До четырех ночи по больнице бродил. Максима тесть забрал.
     Прооперировали. Перитонит. Что-то там лопнуло, и гной уже растекался.
     -  Хорошо, - говорят,  -  что операционная была не  занята.  Вовремя вы
успели...
     Вернулся  домой, поспал  немного,  утром тапочки  взял и поехал к ней в
реанимацию.  С  медсестрами договорился,  дал шоколадок,  они  показали, где
вход. "Пять  минут, - говорят, - не  больше.  И мы  ничего не знаем, вы сами
пришли". Вхожу  - сумрачный  свет  окон, капельницы блестят, лицо на койке
бледнеет. Остановился у двери - одно ухо в палату, другое в кор
     - Привет! - говорю. - Жива?
     - Жива...
     - Как себя чувствуешь?
     - Ничего... - И что-то голос у нее менился, не ее голос.
     - Ольга, - говорю, - это ты?
     - Нет, я не Ольга. Тут рядом еще одна комната есть...
     - Извините. Поправляйтесь...
     Нашел  Ольгу,  поговорили  чуток. Лицо  в  капельках  пота,  но  уже не
бледное. Чмокнул. Ушел. Дождался лечащего врача. Поговорили...
     Три недели жили вдвоем с Максимом. Ольга поправлялась плохо,  доставали
дефицитные лекарства, нервничали, приводили  знакомых врачей  ВМА, подняли
на ноги всех, кого могли, ежедневно ходили в больницу.
     Вспоминать неохота - тяжело.
     Максим вел себя  образцово: помогал  мне, рано  ложился  спать  и  рано
вставал  без  капров,  в  семь  часов,  т.к.  меня  послали  на  курсы  по
эксплуатации  газобалонных  автомобилей,  и я десять дней ездил на  Болотную
улицу к 9 утра.
     Вечерами, когда стало спокойней с Ольгой, срочно  перепечатывал повесть
для  сборника  - сокращал со 140 до  90.  Спал мало и отоспался  лишь с
окончанием курсов и возвращением жены. Слава Богу!
     Морозно.
     У меня обнаружили гастрит и  колит.  Глотал зонд  с лампочкой на конце.
Это было 10 февраля, когда Ольга еще лежала в больнице.
     Сейчас Ольга дома, ходит еле-еле. Но уже лучше.
     Много интересного в журналах "Новый мир" и "Нева".
     16 апреля 1987г. Зеленогорск.
     Вчера перебрался на дачу. Полдня устраивался: закупал продукты, наносил
в баки воды, сменил постельное белье, прибрался в доме, затопил печку.
     Потом  обложил кирпичами  буржуйку  в  теплице,  сделал  дополнительные
стеллажи.   Обледенелые   кирпичи   откапывал  -под   снега  -   некоторые
раскололись.
     Вечером сажал рассаду: капусту,  астру. Пытался топить буржуйку углем -
получается плохо. Много воды, хожу в сапогах.
     "Шут" стоит на 125
     "Вода  такая  чистая,  что  белье  можно стирать",  -  сказала женщина,
проходя мимо ручья с талой водой.
     Дядя  Вася (Василий Захарович Евстигнеев)  рассказывал, как в 1939 году
он опоздал  на работу - фабрика "Красный  партан" на  6-й  Красноармейской
улице, там делали гармони и прочий музыкальный инструмент.
     Законы были такие: 21 минута  опоздания  - 6 мес.  тюрьмы; 3  раза по 5
минут - тюрьма; 15 минут - принудительные работы.
     Вася пошел к знакомым ребятам на соседний участок - через улицу, и  они
привезли  его  на фабрику мимо вахтера в  ящике для гармоней. Рост дяди Васи
сейчас - 150 см. Тогда был еще меньше. Начальнику Вася сказал,  что все утро
сидел в  туалете на горшке. У него был  свой ключ от помещения, где он варил
лак  спирта. Марку с доски он никогда не брал, потому что всегда  приходил
раньше и шел через ворота, а  не мимо вахтера. Его вызвали на комиссию - был
допрос, и он давал показания. Он учился в  вечернем техникуме. Его ценили за
трезвость - он восемь  месяцев  отработал на соблазнительной  должности, где
люди не держались и восьми дней.
     Сегодня  дядя  Вася  дежурит последний раз - его увольняют  за пьянку в
предыдущее дежурство.
     17 апреля 1987г.
     Полетели, поскакали денечки. Утро - в Вечер - утро.
     Сегодня привез за два раза рассаду с веранды Шуры В.  Лахты. Везли на
старой  "Волге"  с  оленем  на капоте,  сняв  заднее  сиденье.  Примерно  40
помидорных ящиков.
     Чтобы  узнать человека,  надо с ним поработать за деньги. А  потом  эти
деньги поделить.
     Шура,  узнав  зимой, что  в прошлом  году я занимался рассадой, и отдал
солидные долги, загорелся идеей и предложил свою веранду на втором этаже для
раннего  засева  рассады. Попросился в  долю. Он  живет в жактовском доме  с
женой и дочкой-подростком, площадь досталась ему от бабушки, сам он закончил
институт фкультуры. Пишет неплохие рассказы. В мастерской прозы его ругали
- я хвалил. Подружились.
     И вот Шура стал моим компаньоном. Я привез пленку, и мы натянули ее для
утепления поверх рам на  веранде.  Шура принес бруски    сарая - сколотили
стеллажи.  Я  отнес  коробку  конфет  девчонкам в оранжерею, что на  окраине
поселка, и  привез на  санках пустые ящики  и два  мешка с  торфяной смесью.
Девчонкам я сказал, что будем выращивать цветочную  рассаду для школы. Шура,
узнав об этом, схватился  за голову: "Кто тебя  просил так  говорить! У меня
жена  работает в школе! Мы  пропали! Они  могли видеть, в какой дом ты повез
санки, нас все знают... Это же нетрудовые доходы!"
     Я огорчился своей случайной оплошностью и попытался его  подбодрить. Не
вышло  - Шура убивался целый  день, пока мы перекладывали  землю  в ящики, и
даже обронил фразу:  "Да, зря я  в это ввязался..."  Нехороший такой сигнал,
который я расценил как  случайный.  Но нет. Скоро сигналы посыпались, как 
телетайпа.
     - Послушай, старик,  мне хотелось бы  твердо знать, сколько я получу за
все свои неудобства.
     - Не знаю,  -  честно отвечал  я.  - Не  будем  делить  шкуру неубитого
медведя. Рассаду надо вырастить, а потом продать.
     - Не, ну хотя бы примерно... Тысчонка-то выйдет? Чтоб мне как раз долги
отдать.
     Я прадумался.
     - Ты посмотри... - Шура стал перечислять свои расходы и неудобства.
     Повышенный расход угля в котле, потому что открыта  дверь  комнаты на
веранду.  Бруски,  которые  он  дал  для  стеллажей,  гвозди. "А  они  денег
стоят!.." Два раза в день  надо  греть воду для поливки  рассады - он мешает
жене на кухне, расходует газ. Надо поливать - это каждый день по часу, он не
может никуда  уйти вечером. Дочку пришлось перевести в комнату жены... А это
мешает личной жни супругов...
     - Сколько стоит уголь? - Я хотел взять эти расходы на себя.
     -  Стоит  он  не  много,  шестнадцать рублей тонна,  но надо  привезти,
разгрузить, перебрать, просеять... Это все труд. Машину надо оплатить  - как
минимум тридцатка...
     Я понял, что  Шура  зануда, но  обратного пути  не было  - рассада  уже
подрастала, и деть мне ее было некуда. На даче не  разместить. Темно на даче
- нет солнечной веранды. Если только в ударном темпе теплицу выстроить...
     - А сколько ты считаешь, уйдет дополнительно угля на рассаду? - До чего
мне не хотелось лезть в эти разговоры, но пришлось.
     - Ну,  старик, я не  знаю... Тут надо смотреть  все  в комплексе. Такая
веранда, если ее  сдавать  вместе  с  комнатой, потому что  они смежные, как
минимум пятьсот за лето. У меня же телефон, водопровод... И место классное -
залив недалеко.
     -  Шура,  прикинь, пожалуйста, свои  прямые  расходы  на  бумажке, и мы
поговорим. Аренда помещения на месяц, расход газа, угля, электричества, свои
труды...
     - Не, ну так ты чего,  хочешь  меня краем обнести? - заныл Шура. - Я же
не просто тебе  сдаю,  я  в  процессе  участвую...  Тут же  надо  и  прибыль
учитывать...
     - Нет еще прибыли! Что о ней говорить!
     - Не, ну ты не горячись, я же понимаю... Я человек житейский. Но ты мне
приблительно скажи, за что я  горбачусь -  тысчонка-то будет? Мне же долги
отдавать надо. Жена уже запилила...
     Достал он меня с этой тысчонкой! Никак, по моим понятиям, тысчонка  ему
не  светила.  Ну  никак.  От силы  - рублей  триста,  за  тот  месяц,  что я
планировал держать у него рассаду.
     Шура звонил мне пять раз на дню и рассказывал,  как ведет себя рассада.
Три  раза в неделю  я  приезжал один  или  с Ольгой  подкармливать  растения
селитрой,  фосфатами  и калием.  Щура ходил рядом  и бубнил  в свою  пользу:
"Только  я  вчера  собрался сходить  в  теннис поиграть,  как вспомнил,  что
поливать надо.  А  партнер такой  интересный  намечался... Сорвалось".  Даже
дочка стала хуже учиться  -за рассады. И пианино, от раскрытой  на веранду
двери стало фальшивить - придется настройщика вызывать. А это деньги...
     И  вот я с Иваном в темпе выстроил вторую теплицу и увез рассаду. Можно
было  бы и перетерпеть  скулеж,  но  Шура  сказал, что  соседи  на него  уже
косятся, могут настучать участковому... А с ним надо разбираться... Счет мне
Шура так и не выставил. Наверное, соображал - что еще кроме  пианино, взятки
участковому и разлада в семейной жни следует туда включить.
     Шура выпросил у меня сто рублей авансом.
     В конце марта начали совместное дело - в середине апреля закончили.
     Пленку я оставил ему для парников - если соберется сделать.
     Лично мне это сотрудничество  - если считать по  методу Шуры - принесло
убытки:   строительство   теплицы,  буржуйка,  перевозка  рассады  (пришлось
нанимать  легковушку,  чтобы  не  заморозить растения)  плюс  разъединение с
семьей. Может, у меня теперь тоже  начнется разлад в личной  жни? А Максим
станет плохо  вести себя в садике, потому что папа свинтил на дачу? В случае
чего - выставлю Шуре встречный счет.
     Сейчас  23-40.  Помидорную рассаду  я занес на ночь  в  дом,  остальную
оставил  в теплице,  которую  топлю  углем.  На  всякий случай поместил туда
трамвайную  печку - резервное тепло.  Ночью надо встать,  подкинуть уголька.
Четыре ведра угля я принес от железной дороги - собирал между шпал.
     По  телевору  - концерт  для  делегатов  комсомольского  съезда. Поет
Леонтьев, остро шутят "КВН-щики", но их шутки воспринимаются как должное.
     Подкормил помидорную рассаду селитрой, вид у нее дохловатый.
     Пью боржоми, ем яблоки, мясо, которое привезла мне Ольга, и кофе пью, и
чай. Писать некогда при такой жни. "Шут" лежит, машинку не распаковывал.
     Вчера  лег спать в  1-30. Сегодня  даже  не побрился, чего давно уже не
случалось.
     Завтра на работу в гараж.
     Пожалуй, побреюсь сейчас - потрогал щетину, и стало противно.
     Побрился. Снял, наконец-то, сапоги, приладил сушиться на колья у печки,
голенищами вн.
     Скоро вновь пришлось надевать. Они были теплые.
     Вышел на крыльцо, смотрел на нкие звезды и увидел движущуюся с Юга на
Север светящуюся точку. Постоял,  не отрывая  взгляда от звезд, и увидел еще
одну: она  двигалась с  Севера на  Юго-Восток.  Может, спутники,  освещенные
солнцем,  может,  высоко  летящие  патрульные самолеты  - кто их  знает.  Но
падающей звезды не дождался.
     Вставать завтра  рано. И  ночью  вставать.  Учусь  топить  печку углем.
Сложное дело, если нет учителя.
     21 апреля 1987г. Зел-к.
     Нет  времени.  Ужинаю  и  пишу:  одной  рукой  держу  ложку,  другой  -
авторучку.
     Приходил телемастер, приятель Ивана. Работал 6 часов и рассказывал, как
работают и живут в Финляндии, в кот. он побывал  в 1980г. Других  разговоров
он  почти  не  вел,  все сворачивал к Финляндии.  За 6  часов  он успел  мне
надоесть.  Сделал ТВ еще хуже - полоса экрана  превратилась в щелочку: виден
только  живот  человека,  головы  и ног нет. Говорил,  что  двоюродный  брат
приглашал его остаться в Финляндии телемастером или радиомехаником - "Деньги
бешеные!"
     Ушел, взяв 5 руб. на покупку какой-то детали.
     Весь день болела  голова  - от дыма, наверное. Спал ночью 3 часа. Днем,
после  ухода ТВ-мастера - лег  подремать. Пришел пьяненький  Ваня  со  своей
женой  Тамарой,  которой  сегодня  40  лет,  и  стал объяснять,  что ее надо
обязательно  поздравить  -  у  нее  день рождения.  С  ним была Чернышка  на
поводке.
     - С Чернышкой-то поздоровайся!
     - Привет, Чернышка, - сказал я, держась за больную голову. В ней что-то
пульсировало. - Извини, Ваня - я нездоров. - И пошел в кровать.
     Ваня попросил "какой-нибудь бокальчик", намереваясь выпить за столом на
улице.
     - Да и ты давай, брось придуривать. Сухого надо выпить.
     Я знал, что  после выпивки начнутся  бесконечные разговоры и мне от них
будет не бавиться.
     - Ваня, ты что, ко мне за стаканом пришел? У меня разве распивочная?
     Пришла Тамара   туалета и защебетала - ой,  какой потолок интересный,
его надо покрыть лаком, почему вы не покрываете лаком? Я лежал под одеялом -
больно было открыть глаза.
     - Пойдем, пойдем, нас не принимают, - обиделся Ваня. - Чернышка, пошли.
     Заснуть уже не удалось. К вечеру голове стало полегче.
     23 апреля 1987. Зеленогорск.
     Вдоль забора  ползает и шуршит сухими листьями давнишний знакомый - еж.
Папа-еж, должно быть.
     9  мая 1987г.  Зеленогорск.  Стоят  необычные  холода. Хмарь,  северный
ветер, +4.
     Прошел пленум Союза писателей. "Литературка" печатает речи выступавших.
     Писатели  ругаются  и грызутся по всем  вопросам,  кроме  литературных:
национальные распри, упреки, обиды, колкости.  Читать  противно. Как  дерьма
наелся. Но узнаешь много скандально-нового про писателей.
     Звонил в  Москву,  редактор  сказала,  что  книгу  мы  должны  сдать  в
проводство 30 мая.
     Рассада растет плохо - нет тепла и солнца.
     Приезжал   Мих  -  отвозил  на   своем  "москвиче-комби"   рассаду   на
Некрасовский рынок. Как всегда опоздал  - болезнь  у него такая, со школьных
лет, но мне никак не привыкнуть.
     - Чего поздно, Мих? Договаривались в девять.
     - А сейчас сколько? Подумаешь, десять. Там что, горит?
     -  Не  горит,  но я Ольгу  настроил, что  ты в  половину  одиннадцатого
будешь...
     -  Ну  что  ж,  -  сделал  независимое  лицо.  - Пока встал,  побрился,
позавтракал, то, се. И вообще, сегодня выходной... Подождет Ольга, ничего не
случится.
     Погрузили рассаду, дал денег. Уехал.
     Не одобряет он мои коммерческие дела,  по всему  видно. Учится сейчас в
институте марксма-ленинма.
     28 мая 1987г. Зеленогорск.
     Отвратительный  стоит май: северный  ветер,  холодно, пасмурно. Сегодня
шел   мелкий,  как  соль,  град.  Электрическая  печка  в  теплице  включена
круглосуточно. Астра, которую  мы высадили в открытый грунт, пожелтела, даже
покраснела  и расти не  хочет.  Зелень деревьев - бледно-желтая,  горчичная;
листочки березы едва начали раскрываться.
     Настроение - под стать погоде. С 12 мая в отпуске и целыми днями вожусь
на огороде. Пару дней назад закончил все грядки, но остается около 40 ящиков
распикированной рассады, и с ними - заботы.
     Мою редакторшу в Ленинград не отпустили, и сдача книги откладывается на
неопределенный срок.  В "Авроре"  вышло  интервью с Б. Стругацким и  членами
семинара. Журнал еще не видел, и гонорар не получал.
     По  случаю  холодов купил сегодня  ватное одеяло.  И  пластинку  Бориса
Гребенщикова - "Аквариум". Пластинка первая, дай им, Бог, удачи.
     12 июня 1987г.
     Живем в Зеленогорске: я, Ольга, Максим и тетя Ната.
     В  начале  июня  был  в  Москве,  в  "Молодой  гвардии".  Редактировали
рукопись.
     Жуть!
     Такого уровня понимания жни и литературы я еще не встречал. Нечесаная
тетка  неопределенного  возраста  пыталась  привести  мою  повесть  к своему
куриному  мировоззрению.  Перечитать повесть  к моему приезду она не  успела
(говорит, читала в январе, в чем  я  сомневаюсь), но тут же взяла карандаш и
стала подчеркивать все подряд.
     Когда  мы  дошли за час до  5-й страницы, я  учтиво  заметил,  что  так
работать не смогу, и  - мое на  то право - попросить другого  редактора  или
забрать рукопись. Она  немного опешила. До этого бойко приводила мне примеры
Тургенева, Горького и Шолохова.
     Я  предложил  ей  читать  повесть до  конца,  а  завтра  встретиться  и
работать. Я слышал,  как  она  говорила  главному редактору: "Рукопись очень
тяжелая, и зря Кирюшин не отпустил меня в Ленинград".
     К концу первого дня совместной работы она  сказала, что  ее уже трясет.
Еще сказала, что с нами, ленинградцами, всегда много хлопот.
     У  меня  к  вечеру тоже  разболелась  голова,  которую я  лечил крепким
индийским чаем в  отдельном  номере  гостиницы "Орленок", напротив дома, где
живет Горбачев - н Косыгина. Про Горбачева мне сказал Коля Александров,
которому  я звонил. Коля - старый мент  - выспросил  меня, куда  смотрят мои
окна, и удовлетворенно заметил: "Все  правильно. Кто же тебя поселит с видом
на его резиденцию".
     Редакторша пыталась  склеивать абзацы,  обещая: "Потом я  их как-нибудь
соединю".
     Она  путает  нашествие кайзеровских войск  на Петроград в 1918  году  с
Кронштадским мятежом 1923 года.
     Кончилось тем, что рукопись мы вчерне подготовили (я пошел на некоторые
компромиссы - убрал пиво, спирт и т.  п.),  но по трем  пунктам не  сошлись.
Вечером  я написал письмо гл. редактору, где указал разногласия, ошибочность
толкования  редактором  этих мест, и  добавил, что  если  моя редакция будет
менена, то я заберу  рукопись книги. И уехал   Москвы, побродив по улице
Горького,  Красной  площади и  Александровскому  садику, где  в туалете меня
отматерила уборщица  -  ей  не  понравилось, что я  пришел в  намытый туалет
..".
     Сегодня Ольга продает остатки рассады.
     Завтра мне на работу - отпуск "тю-тю".
     Солнце, сухой восточный ветер, тепло.
     Чистыми деньгами  у нас на сегодня 1200 руб. Но еще масса  обязательных
расходов и 680 руб. долга. Только-только заткнуть дыры.
     Сегодня Максим сам ходил в магазин и покупал булку и хлеб.  Я шел сзади
и приглядывал за ним. Все сделал верно.
     14 июня 1987г. Зеленогорск.
     Вчера ловили с Максимом  форель в  нашем  ручье  Тервайоки (название  я
вычитал  в  книге про Зеленогорск).  Поймали  пять форелей, маленьких,  чуть
больше кильки. Тетя Ната сварила нам уху. Ели.
     Когда я в рыбацком азарте попросил Макса дать  мне  нового  червяка, он
высыпал их  банки на землю и взял одного.
     - быстрей, - поторопил я.
     - Хороший  червячок, - жалобно  сказал Максимка, - скромненький  такой.
Даже жалко.
     Закончили рассаду.
     На книжке - 1000. С ума сойти! Никогда не было таких денег.
     Сегодня приезжали Ольгины  родители. Обедали. Солнечный денек. Ходили с
Максимом в баню.
     Я начинаю копошиться  на  огороде  с утра и заканчиваю в  11-12 вечера,
благо, белые ночи. Дни бегут.  Завтрак-обед-ужин, и дня нет.  Дела находятся
ежеминутно. Посидеть покурить не удается. Курю на ходу. "Шут" лежит.
     Ольга пробует шить юбки, хочет взять патент. Завтра ей  на  работу. Она
лежит в постели и жалуется - как не хочется идти на работу и видеть  скучные
лица сотрудников.
     Днем у нас было отличное настроение.
     21 июня 1987 г. Гараж.
     Сорок шесть лет назад, так же, в воскресенье, началась война.
     Я  попытался представить  себя  на  месте  моего  отца:  что он думал и
чувствовал? а мать?  старшие  братья,  сестра? Надежда  еще ничего не  могла
чувствовать - она родилась в августе 1941. А Вере было всего три года...
     На огород смотреть  не  могу. Надоел, мучил. Зайду в теплицу - скорее
по привычке,  -  взгляну  на помидоры, пройдусь, покуривая меж  грядок  и  -
долой. Случаются дожди и, слава Богу, поливать не требуется.
     Душа не на месте. Я  обнаружил, что не знаю,  о  чем  писать. Да  и как
писать - не знаю. Третья редакция "Шута ждет меня на 126 странице.
     Все сюжеты и темы кажутся мелкими и неинтересными, Плохо на душе.
     И беспощадный  вопрос: а может, я бездарь, графоман, лентяй, сукин сын,
болтун, тупица и болван?
     О чем писать, что меня волнует?!
     Не знаю... Совсем  недавно  казалось, что  тем - уйма,  только  успевай
строчить. Сегодня  душа пуста. Читаю  журналы -  там горчичка после  обеда -
запоздалое  разоблачение перегибов.  "Белые  одежды"  Дудинцева дочитать  не
смог.  "Никто  пути  пройденного у нас не  отберет"  В.  Конецкого  читал  с
чувством легкой  досады.  Лишь  "Зубр"  Гранина  доставил радость  и  еще  -
"Брестский мир" Шатрова в "Новом мире", пьеса.
     25 июня 1987. Дежурю в гараже.
     Облачно, парит, тяжело  дышится  и полно идиотов  вокруг.  Боже,  какие
кретины встречаются, сердце плачет. Кажется, так писал Житинский. Но если бы
только кретины и идиоты - сволочи вдобавок.
     Ну  чем  не   сволочь  наш  Николай  Аркадьевич  Кудряшок,  оформленный
слесарем-ремонтником и занимающийся в гараже невестно чем?
     Сократить  хотели  -  оставили,  он  как  бы  инженер  по  безопасности
движения,   министр  без   портфеля.  Румяный  военный   пенсионер  лет  55,
смахивающий  на поросеночка. Да  его никакая перестройка не сдвинет с места.
Сейчас  его  назначили  секретарем  парторганации,  и  он  воспрял  духом:
ображает  бурную  деятельность,   лезет  с  нравоучениями  и  прихватывает
водителей:  "Открой фургон, что  везешь? Почему остатки  картошки  в кузове?
Откуда капуста?" А потом шушукается с водителями, и  они  привозят ему домой
мешки с картошкой, капусту, морковку и прочий фрукт-овощ. Народ  не честен -
у всех рыльце в пушку, и никто не хочет с ним связываться, хотя за глаза все
ругают. Я тоже не лезу - у меня масса слабых мест в биографии, а работа пока
устраивает.  И  от этого  противно за  себя. Одно   слабых мест  -  высшее
образование.  Как только я начинаю "качать права", мне намекают, что работаю
не по специальности.
     Ну да хрен с ним, с Аркадьевичем.
     Дежурил со сторожем Сергеем (так он представился), 1922  года рождения.
Услышал от него много интересного про войну. Это следует записать особо.
     Родился в селе Пашкино на Алтае, около Барнаула и Бийска. У матери - 22
человека детей и два приемыша, цыгане. Отец погиб на Финской. Мать отправила
на войну 17 детей. Вернулось двое.
     Однажды в  детстве  Сергей не поздоровался со  священником  в  деревне,
после урока по атему. Отец выдрал  его. На следующий день он поздоровался.
Священник  украдкой перекрестил его. Сергей увидел  какое-то  сияние  вокруг
головы священника и также  украдкой поцеловал ему  руку.  Почему поцеловал -
сам не знает. Еще вчера он его ненавидел.
     Церковь  вскоре закрыли и священника заперли в пустом  сарае  -  ждали,
когда за ним  приедут  района  и заберут. Сергей носил  ему еду. Все  село
вышло  провожать священника. Женщины плакали,  мужики хмурились. Повезли  на
телеге  в район,  под телегой сломался мост,  упали в быструю холодную речку
(осенью). Священник  - крепкий  мужик  - спас солдатика и помог страже найти
растерянные  винтовки. Старший наряда убился головой о камень.  Приезжали  в
деревню  милиционеры  - дознавались, кто подпилил  мост. Одна тетка вякнула,
что  мост сгнил  от  старости, его  давно следовало  чинить. Ее  забрали "за
политику".
     До 1942 года Сергей строил метро в Москве. Потом - фронт.
     Разведчик  Коля  (питерский, вырос под забором) получил на  фронте трое
суток ареста - отбывал в яме, которую сам копал.
     После войны, до 1947  года - Прибалтика, борьба с бандитмом.  Затем -
милиция в Зеленогорске, участковый в Белоострове. Ходили с автоматами.
     Перевез к себе  мать, больную.  Жил с ней в бане  начальника милиции на
Кривоносовской  улице.  Писал  в Москву,  просил  жилья, письма не доходили,
послал  письмо  с  почтовым вагоном.  Пришел  однажды  с  работы, а мать уже
перевезли на новую квартиру.
     28 июня 1987г. Зеленогорск.
     Сегодня ходили в парк, обедали в ресторане "Олень" - Ольга, Максим и я.
Пообедали на 10 рублей без спиртного.
     Вчера ездили к Молодцову на день рождения - 49-летие. Были родственники
и, как всегда, строительная шайка-лейка, которая стала почти родной.
     Из  тостов строителей  выходило, что Молодцов построил  в Ленинградской
области все, что не успел построить Петр Первый. И больше Петра Петрова. Вот
такой у нас замечательный зять.
     Вспоминали, как всегда, Феликса.
     Я выпил два фужера "Карданахи".
     Сегодня спросил у Максима:
     - Почему ты растешь таким непослушным, а?
     - Не знаю, - искренне пожал он плечами.
     Когда недавно были на заливе, я провел Максима на огромную учебную яхту
"Ленинград".
     Яхте  более  50  лет,  металлическая,  с  клепаными  бортами,  немецкой
постройки. Как пояснил курсант - паренек лет 16-ти, - она плавала под флагом
военно-морских сил  Германии  и по контрибуции перешла к нам. Они собираются
совершить на ней поход в  Выборг и  Таллин. Хорошая яхта, добротная. И полно
на ней ребятни. Максиму дали посмотреть в бинокль.
     Мало  стало яхт  в  нашей гавани.  В детстве,  по  выходным дням,  весь
зеленогорский ковш бывал  забит  швертботами,  яхтами  и  яхточками.  Флаги,
паруса,  загадочные названия. И упругие хлопки парусов запомнились. Заходили
даже трехпалубные прогулочные  теплоходы - по  несколько раз в  день, возили
отдыхающих в  Петергоф (с  заходом в Кронштадт) и в  Ленинград, к пристани у
Тучкова моста.
     Вот сижу за столом с разложенными бумагами - куски "Шута"  передо мною,
- и оттягиваю время, чтобы не браться за него. Почему?..
     Белая ночь.  По  дороге мимо нашего дома ходят  парочки. Выпил кофе,  а
мыслей  никаких.  Выпил бы чего другого -  появились бы.  Но  добром это  не
кончается.
     Холодный  был июнь и  пасмурный.  Завтра обещают  15-17. Завтра мне  на
дежурство в гараж.
     Сегодня с утра мы с Максимом  купили на рынке, который теперь наискосок
от нашего дома,  полкило свежих помидор по 3 рубля и  привязали к помидорным
кустам в теплице. Максим повел маму за  руку,  чтобы посмотреть,  как растут
наши помидоры, и Ольга конечно, удивилась. Но быстро разобралась в подлоге.
     8 июля 1987 года. Зеленогорск.
     Числа эдак  первого я с  бутылкой водки  0,75 л (Сабонисом) и  бутылкой
шампанского посетил  Толика Мотальского.  Не пил  полгода. Мы  сели  за стол
около его сарайчика и довольно  прытко  перелили в себя  содержимое бутылок.
Говорили о текущем  литературном процессе. Пить с Мотальским можно  только в
самом начале, в гамбите - пока он способен слушать и вести связную беседу. В
миттельшпиле он  начинает пускать пузыри  носа,  заливисто смеется,  лезет
обниматься и ласково называет тебя дурой. Потом, словно одернув себя -  а не
слишком ли он добр к людям? - Толик суровеет, мрачнеет, делается надменным и
смотрит на всех,  как  король в  гнании. Это эндшпиль - пора останавливать
часы и сваливать.
     Пили потом  еще дня три - с разной интенсивностью и  в разном  составе.
Короче, маленький штопор,  которого я вышел к 4  июля, когда мы поехали на
"69 км" справлять день рождения Максимки - ему 6 лет.
     День рождения  справляли  с  виноградным соком  "Изабелла" -  розовым и
сладким.  Играли с  детьми в футбол  и шта  Гуляли. Купались  на озере.
Очухался.
     Когда в один  веселых дней я сидел  в сарайчике у Мотальского, пришел
его племянник Володя:
     -  Дядя Толя, я приготовил телеграмму Мирей Матье, хочу поздравить ее с
днем рождения, проверьте, пожалуйста, ошибки.
     И  тут же за  столом с  грязными рюмками и бутылками мы отредактировали
телеграмму для знаменитой певицы.
     Племянник Володя ходил на ее концерт в Ленинграде, а потом встречался с
нею в гостинице. В тот утренний час Мирей Матье, может быть, принимала ванну
и не  догадывалась, что в неведомом  для  нее Зеленогорске зреет телеграмма:
"Для меня большая честь в день Вашего рождения поздравить Вас..."
     За что и люблю Зеленогорск, что  от великого до  смешного здесь не один
шаг, а полшага...
     17 июля 1987г.
     Вчера  вечером  заехал к  Суворову  на  дачу в Комарово  -  возвращался
вечерком  Питера и заглянул. Там сидели красные от водки Коля М. и Шура В.
Они приехали пилить Суворову дрова. И напилили.
     Сначала  говорили  о  всякой ерунде: грибах, змеях  и проч. Заговорили,
наконец,  о литературе.  И  свелся весь разговор к рассуждениям -  кто  кому
мешает, кто кому подгадил... Скучные разговоры.
     Случайно узнал, что в домике, где мы сидели, раньше жил писатель и поэт
Анатолий Клещенко, и Суворов дружил с  ним  одно время. Он даже  повел  меня
посмотреть  дырки  в  потолке,  которые  они  наделали  по  пьяному  делу 
мелкашки.  Говорит, что они налепили на потолок портрет  Сталина и стреляли.
Посмотрел  - есть дырки. Лежали  с  похмелья  и стреляли. Кучность  стрельбы
средняя - ствол гулял.
     У меня  детских воспоминаний осталось, как мы с мамой, Лианой (первой
женой  Клещенко)  и их дочкой Танькой  скрипим по  залитому  солнцем  снегу,
пробираясь  к  бушке. Этой самой.  (Только  я позднее  думал,  что  она  в
Репино.) Снег, солнце, Танька  в  башлыке, ей лет 5.  У меня первые школьные
каникулы. Россыпи пустых ружейных  гильз  с желтыми  глазками  капсюлей  - в
коробках. И я  утащил одну, сунув ее в брючный карман. И  все время, пока мы
гуляли и  катались на финских санках,  я боялся, что  кража  обнаружится. И,
замирая  сердцем, щупал гильзу.  Обман  вскрылся дома  -  мне  досталось  от
матери,  были переговоры  с Лианой по телефону,  гильзу оставили  мне,  взяв
обещание больше так не делать.
     Вот  что  я  вспомнил в дачной бушке, сидя за столом и  слушая нудные
разговоры мужиков.
     Выяснилось, что Суворов не умеет кататься на коньках и велосипеде.
     Татьяна  с  Маришкой  приехали в Ленинград. Завтра я  привезу Маришку в
Зеленогорск.  Ольга  привезет  Максимку.  Буду  их  знакомить.  Как-то   это
проойдет? Волнуюсь. Матери должны были подготовить их к встрече.
     8 августа 1987г. Зеленогорск.
     Встреча состоялась. Вчера отвез Маришку в  Ленинград. Она гостила у нас
три дня. С Максимкой подружились быстро, расстались дружески.
     Ольгу называла мамой, спросив у меня разрешение. Сначала шепнула мне на
ухо:  "Можно я  тетю  Олю  буду  на  "ты"  называть?" Я  разрешил,  и  Ольга
разрешила.
     Потом она спросила:
     - Можно я буду тетю Олю мамой называть, пока я здесь?
     - Можно.
     И только и слышалось: "Мамочка, мамочка!", "Папочка! Папочка!" - на два
голоса.
     Поначалу было не все так просто.
     - Папа, а тетя Оля твоя жена?
     - Да.
     - А мама?
     - Тоже жена.
     Маришка обрадовалась.
     Тут я стал пространно  рассуждать, что мама  была раньше моей женой,  а
теперь моя жена тетя Оля. Но ее мама остается моей бывшей женой, а это очень
важно - у нас с ней хорошие отношения. И все такое прочее...
     Маришка  слушала  внимательно  и  что  она  поняла  своей  восьмилетней
головкой  с  длинными  пушистыми  волосами на  прямой пробор  -  не знаю. Но
настроение у нее и у меня улучшилось.
     Потом, ближе к  вечеру, когда я возился с детьми на кровати, они  стали
делить папу.
     -  А папа был  моим папой  раньше,  чем  твоим,  - заявляла Маришка.  -
Сначала он был моим, а потом уже твоим. Правда, папочка?
     -  А вот и нет, - спорил  Максим,  - когда я  родился, тебя и  не было.
Правда, папа?
     - Да? - не сдавалась Маришка. - А моя мама была женой  папы раньше, чем
тетя Оля. Правда, папочка?
     Я сгреб их себе на грудь и спросил сначала Маришку, а потом Максима:
     - Как твоя фамилия?
     Они назвали.
     - А твоей мамы?
     - Каралис! - выпалила Маришка.
     - А твоей?
     - Каралис.
     - Вот видите: все мы  Каралисы, а вы мои каралисята. Что вам  еще надо?
Все, хватит на эту тему болтать, болтуны.
     И больше мы к этому не возвращались. Сходили сфотографировались втроем.
Погуляли.  Ездили в Сестрорецк  получать мои деньги с  депонента.  "За мной,
дети мои!" - звал я,  и они  с довольными улыбками догоняли меня и  брали за
руки.
     Маришка  растет  доброй  и  ласковой  девочкой. Она  постоянно  тянется
обниматься и целоваться, несколько раз тыкалась к Ольге: "Мамочка моя!.."
     Первую ночь она не спала  и ждала меня до двенадцати - я печатал. Когда
пришел в комнату, заулыбалась - маленькая испаночка-цыганочка с распущенными
волосами, загорелая после Азовского моря.
     Максим,  как мне показалось, чуть ли не влюбился в нее. Выпендривался и
лез  на  стенку  перед  сестрой,  но  слушался.  А  Маришка,  осознав   свое
старшинство,  командовала иногда. Но  бывало и  такое: "Папа,  посмотри, что
Максим делает!"
     Она заправляла ему выбившуюся майку в трусы, и Максим покорно стоял, но
стоило ей повернуть его  к себе передом и взяться за резинку трусов, как тот
приседал: "Здесь я сам..."
     Маришка закрылась в комнате, а  Максим разлетелся к дверям: "Мариша, ты
что там делаешь?" Ольга  остерегла  его: "Мариша переодевается", и он  сразу
остановился и, закатив глаза, стал кружить перед дверью.
     Мы  пошли  в  универмаг  покупать  подарки  на  их в  Мариша сразу
углядела куклу  с  короной  на  голове, в голубом  платье до пят и  с  белой
прозрачной накидкой - "Метелица". Уговор был  такой  - любую  игрушку для их
возраста. Купили куклу.
     Максим долго шарил глазами  по прилавкам и полкам и  выбрал  устройство
для  запуска воздушных пузырей. Еще по дороге  домой  он  расходовал  весь
запас мыльного раствора в баночке. Пузыри кончились.
     - Ну вот, а папочка деньги тратил, покупал, - укорила его Маришка.
     Я дал  им деньги на мороженое. Маришка сберегла их  и  отдала  Татьяне.
Максим  беспечно оставил свои на крыльце: "Я потом заберу..." И, конечно, не
забрал.
     Я доволен, что они познакомились. Случись это позднее  - могло бы  быть
болезненно.
     Ольга  сказала по этому поводу: "Господи,  да слава  Богу! Когда мы все
перемрем, они хоть  будут знать, что у них есть родная  душа. Брат и сестра.
Слава Богу..."
     Слышите,  дети мои? Надеюсь, когда-нибудь вы прочтете мои беспорядочные
записки.  Дружите и помогайте, чем можете, друг  другу.  Такой  вам  от меня
родительский наказ!
     Я привез Маришку в Ленинград. Татьяна ждала.
     - Ну как? Я вся переволновалась. Как  Ольга-то?  Ничего? Все нормально?
Ну, слава Богу! А то, думаю, мало ли что...
     Обрадовал Боря Штерн - прислал  Киева свою первую книгу "Чья земля?".
Повести   и  рассказы.  Прелестная  книжица.  Предисловие  к  ней  писал  Б.
Стругацкий.
     Написал Штерну письмо, отправлю с номером "Авроры", в  котором интервью
семинара.
     Молодец, Боря! Он мне понравился в Дубултах, и приятно, что не забывает
меня.
     Писатель  Радий Погодин  имеет привычку рвать  по пьяному  делу деньги.
Может орвать всю  наличность  и расшвырять ее.  Воевал, служил в разведке.
Хороший писатель.
     22 августа 1987. Гараж.
     Сегодня приснилось,  что в Югославии у меня вышла книжка, и мы с Ольгой
едем  туда  в  международном   вагоне.  Я  везу  стопку  этих  книг  с  моей
фотографией.  На фотографии я похож на мать  и  деда -  Александра  Бузни. В
Югославии нас хорошо принимают. Волнующий сон.  Говорят: то не сбудется, что
во сне не увидишь. Скорей бы уж сбылось, коль во сне видел.
     Сделал пробежку по гаражу - пять кругов. Выпил чаю с булочкой.
     30 августа 1987 г. Дача.
     Кончается унылое лето. Дожди, северный ветер, неуютно.
     Крашу дом внутри - окна, двери, печку. Законопатил окна.
     Вчера в гараж приехал на гоночном велосипеде пьяный Толик  Мотальский и
сказал, что мы с  Герасимом Михайловичем  говно, потому что не переживаем за
негров  в Африке, которые мрут, как мухи, от спида, и их негде даже хоронить
- все забито покойниками.
     Я читал "Науку  и жнь" и прислушивался к разговору Мотальского с
Михом.
     Мотальский. Нет, юмор - это прекрасно. Чувство юмора - это такая штука!
Да... Если бы не юмор, нам войну не выиграть. Да, конечно. Ну что ты! У-у...
     Мих. А вот знаешь, я в Югославии...
     М. Нет, конечно! Юмор - это великая штука. Да...
     Мих. Я говорю, в Югославии, после войны...
     М. Ну что ты! Конечно, конечно, без юмора нельзя. Нет, нельзя.
     Мих. Так вот, после войны в Югославии...
     М. Да, если бы  не юмор,  нам  конец,  войну бы  проиграли. Ну, что ты!
Великая вещь. Да!
     И т.п. в течение получаса.
     Миху  так  и  не удалось рассказать  Толику  про Югославию. Воспев
хвалу  юмору,  как  основному  качеству  русского  народа, Мотальский  вновь
принялся  бранить нас за равнодушие  к судьбам африканцам, и я спровадил его
домой.
     "Дура, ты дура! - кричал  темноты Толик, ведя велосипед за руль. - Ну
и хер с вами! Юмора не понимаете... Да..."
     11 сентября 1987г. Зеленогорск.
     Из телевора: "Идет не гражданская война, а гражданская борьба".
     Дождики крапают, листья желтые летят.
     Живу и  в  Ленинграде,  и  в  Зеленогорске.  Если  есть  дела  -  еду в
Ленинград. Остальное время  - здесь. Ольга пошла на курсы кройки и шитья, ей
нравится.
     Вчера заезжал Андрей  Смоляров.  Пили кофе, говорили о  романном  стиле
мышления.  Андрей  говорил, что в  романе  должна чувствоваться  вечность. Я
блистал  своими  теоретическими  познаниями,  говорил,  что  рассказ  -  это
событие, повесть - судьба, а роман - это  эпоха.  Но обязательно должно быть
интересно. В том смысле, что в литературе уместны все жанры, кроме скучного.
     Он пишет новую повесть на 200
     Я переделываю старую повесть на 200
     Что-то получится?
     М.  Горбачев уже  несколько недель  не появляется на людях,  его нет  в
газетах  и  в  телеворе.  Ходят  всевозможные  слухи:  пытались  отравить;
покушение   -   пуля   прошла   рядом  с  сердцем.  Сторож  Володька  Осипов
безапелляционно   заявил,  что  Горбачева  накормили   тайваньской  кишечной
палочкой, и теперь  он три месяца не сможет слезть с горшка,  а за это время
его сместят  и положат в Боткинские бараки  в Ленинграде. Это ему,  дескать,
ребята   личной охраны по секрету  сказали. Против этой палочки  даже чага
бессильна, добавил Володька.
     В темноте под  ногами  хрустят улитки, их  много в этом  году  -  сырое
холодное лето.
     2 октября 1987г. Гараж.
     Жив  Горбачев! Никакой кишечной палочки.  Вчера вручал  Мурманску орден
Ленина. Показывали его встречу с портовиками. Осилил он кишечную палочку или
выздоровел после покушения? Вот тебе и гласность.
     Докеры   сидели  и  стояли  на   высоких   штабелях   труб,  а  генсек,
остановившись поодаль в  окружении свиты, говорил с ними, задирая  голову, о
перестройке. Напоминало  басню о вороне и лисице. Говорил  долго,  и Максим,
который сидел у меня на коленях, сказал:
     - Это как в передаче "Вокруг смеха". Все одно и то же.
     И стал мне пересказывать юмореску  про раков, суть которой в постоянном
повторении одних и тех же фраз, но с разными интонациями:
     "А вчера были большие  раки, но по  пять  рублей, А сегодня  маленькие.
Зато по  два. А вчера по пять,  но  большие. Очень большие. Но зато вчера. А
сегодня маленькие. Но зато сегодня". И т.д. У Максима хорошо получается этот
пересказ.
     Сегодня был солнечный день. Фрагмент золотой осени.
     Вечер  чешет деревья холодным гребнем. Под осинами в поле -  золотые  и
красные лужи листвы.
     4 октября 1987 г. Зеленогорск.
     Поздний  в В машинке зажата 74-я страница "Записок шута". Это уже,
пожалуй,  4-я редакция.  Поразительно, но перестройка с  каждым днем съедает
все  больше и больше остроты в моей повести. Первая  редакция была настолько
"непроходняк", что я всерьез опасался, как бы ее не ъяли. А те, кто читал,
только хмыкали. А сейчас, сколько не тянешь ее вверх по социальной остроте -
не дотягиваешь до уровня газет и телевидения. Тьфу! Обидно.
     И урок: надо писать о вечном, а не сиюминутном.
     29 октября 1987г.
     Холодно, и  я  перебрался в Ленинград. Пожил бы на даче, но приходишь с
суток и  полдня топишь печку, за машинку  не сядешь -  холодно.  И я уехал в
Ленинград.
     Завтра надо выкупать льготную путевку в  Дом творчества, что в Комарово
- 77 руб. 50 коп.
     Если  закончу "Шута", буду писать повесть - "Игра по-крупному". Знаю, о
чем.
     2 ноября 1987 г. Гараж.
     Сторож  Юра  Уставщиков, пятидесяти  восьми лет,  служивший во флоте  в
конце  сороковых -  начале пятидесятых,  умительно  хорошо  помнит фамилии
своих  командиров  и названия  кораблей.  Это выяснилось, когда  он встретил
своего ровесника, годка, - шофера Белова, и ударились в воспоминания в нашей
будке. Белов забыл, что его ждут на овощной базе.
     Корабли:   "Жаркий",   "Живучий",   "Доблестный",  "Урицк",   "Сталин",
"Отменный" - кажется, эсминцы.
     Североморск раньше назывался Молотовск.
     Американцы  получили обратно миноносец, отданный  нам на время войны по
ленд-лу,  завели  за  Кильдин и  утопили  -  открыли  кингстоны. Миноносец
"Жгучий", типа "Новик", 1913 года постройки.
     В зиму 41-го Юра спасся от блокадного голода тем, что ездил с приятелем
на  совхозные  поля  около  Красного  кладбища  и  выкапывал   -под  снега
свекольную ботву, оставшуюся с осени. Варили, ели. И мать спас той ботвой.
     В сорок втором его эвакуировали в Казахстан, где он работал на ферме по
выращиванию кобылиц. Кумыс для санаториев. Ел и пил вволю.
     У  старого казаха, в доме которого Юра жил, стоял  в чулане  чемодан  с
деньгами. Юра с его младшим сыном  тягали оттуда денежки. Верхние пачки были
помечены маленькими карандашными крестиками, и они брали сну. Потом  обман
раскрылся,  и казах  выдрал сына, а Юру не  тронул, но отселил его в  хлев и
запретил входить  в  дом. Сына  тоже  отселил. Пацан исхудал  и  заболел  на
нервной почве. Отец простил его нескоро.
     4 ноября 1987г. Комарово.
     Первый  день в  доме творчества. Приехал к  обеду. Напечатал 6  страниц
"Шута". В номере напротив - Валера Суров. Пили кофе.
     Просторный номер, тишина.  Хорошо. Еще бы  дали  отгулы  на  работе, но
начальник жмется. 12 часов ночи, ложусь спать.
     Большой стол, диван, кровать,  торшер,  холодильник и  разные тумбочки.
Огромные  окна с огромной форточкой - вор с мешком  пролезет, не зацепившись
шляпой-сомбреро.
     15 ноября. Комарово.
     Суров познакомил меня  с некоторыми писателями: Валерием Прохватиловым,
Владимиром  Насущенко,  поэтессой  Аллой   Володимировой,   поэтом  Дмитрием
Толстобой.
     Дал им почитать свою повесть и рассказы. Одобрили, приняли в свой круг.
По вечерам сидим трендим за кофе или чаем в большом номере Сурова. Хорошо.
     "Если  бы  мы  не  покупали  телеворы,  нам  бы  их  стали  раздавать
бесплатно", - рек Насущенко. Я с ним согласился.
     Прохватилов:  "В пишущей машинке не было  буквы "д".  Тексты получались
такие: "Уважаемый товарищ реактор!", "На ваше реакционное заключение..."
     Пишу по ночам и потому опаздываю к завтраку. Утром пытаюсь бегать. Идут
дождики,  у  залива  ветрено и  неспокойно. Пахнет  тиной,  и влажно хрустят
обломки тростника. Ни души. Я родился в ноябре, и люблю ноябрь.  К моему дню
рождения обычно выпадает снег. Свет в номерах зажигаем часа в два.
     Валерий  Прохватилов рассказывал  про  КГГ (Клуб  Глеба Горбовского)  и
пагубное  участие  в нем  А.Ж. Глеб Горбовский, автор блатной песенки "Когда
качаются фонарики ночные...", бывший зек и бывший пьяница,  органовал клуб
писателей-алкоголиков,  чтобы уберечь  их от наущений  дьявола. В  клуб  мог
прийти любой член СП, решивший  завязать с выпивкой.  И вот заглянул однажды
А.Ж.,  шатающийся  по  Комарово  с похмелья. Посидел, послушал  правильные и
проникновенные речи, покивал,  заскучал  и  смылся  в  магазин  за  железной
дорогой. Выпил, настроение поднялось, стал колбаситься под окнами  по двору,
пел  песни,  заигрывал  с  девушками  -  Горбовский  демонстративно  прикрыл
форточку  своего номера, где  шло заседание его клуба. Народ уже  ерзал и по
одному  сваливал с заседания, примыкая к А.Ж. В конце концов А.Ж.  присел на
лекцию писателя Мануйлова о Сергее Есенине,  которую  тот читал шахтерам,  в
фойе дома творчества.
     - Вот именно, гениальный! - соглашался он с Мануйловым, ставя в воздухе
восклицательный  знак. А  потом  запел "Клен ты мой опавший", шахтеры дружно
подхватили, подпел  и старик Мануйлов.  Шахтеры долго  не отпускали  А.Ж. 
своей  компании  и  полюбили  его,  сокрушаясь  при  этом,  что  так  поздно
познакомились с настоящим писателем.
     18 ноября 1987. Комарово.
     Закончил "Записки шута"! Получилось 222 страницы. Гора с плеч!
     Б.  Ельцин  -  первый секретарь Московского  горкома партии -  подал  в
отставку.  И  сказал  на Пленуме,  что перестройка  ничего  не дает простому
народу.
     В Комарово  только  об  этом и разговоров.  Не слышно треска машинок  в
номерах, все кучкуются и обсуждают новость.
     8 декабря 1987 г. Зеленогорск, гараж.
     Сразу после  своего дня  рождения я сделал  себе подарок и внес вклад в
гражданскую  борьбу  с  партийно-бюрократической  машиной:  сдал  в  милицию
пьяного   секретаря  парткома  Николая   Аркадьевича   Кудряшка  -  толстого
бездельника, военного пенсионера с  румяным лицом и хорошо подвешаным языком
по части общих лозунгов и прывов.
     Он пришел  вечером в гараж,  крепко  выпил за счет  водителей,  которых
вызвал в свой кабинет для "пропесочивания" и  заснул там. Дело было к десяти
вечера. Водители  собрались у  меня в будке и стали жаловаться, что Аркадьич
их  "внаглую напрягает". Я  взял сторожа  и пошел будить секретаря. Он спал,
уткнувшись головой  в бумаги и посапывая.  Просто  карикатура.  Мы выключили
электрообогреватель, проверили окурки и попытались поднять Аркадьича. Глухо.
Я позвал на подмогу водителей - они отказались.
     - На хрен он нам нужен!
     -Димыч, вызови  ты начальника или  милицию! Он же гнида последняя  - от
водителей живет  и водителей дрючит!  - глаза шоферов блестели предвкушением
мести. - Он когда в воинской части на Красавице служил, его два раза пьяного
в лесу к дереву привязывали - свои же.
     - Вызывай! Вызывай! Действуй по указу! Он бы, гнида, нас давно сдал!
     Я позвонил  в  милицию.  Сказал, что на  территории  гаража, в одном 
кабинетов,  находится  пьяный сотрудник,  который  представляет  опасность в
ночное время и  которого  невозможно разбудить.  Милиция  ехать  не  хотела,
говорила, что раз он в кабинете, то они не имеют права и т.п. Я припугнул их
гласностью  и  спросил  фамилию дежурного, с  которым разговаривал.  "Ладно,
приедем..."
     Водители радостно взвыли и вывалили толпой к воротам. Наиболее поддатые
смылись  от   греха  подальше,  слегка   вдетые   предвкушающе   закурили  и
расположились неподалеку.
     Подъехал "уазик", и  я  попросил сторожа  провести  милицию в  контору.
Аркадьичу натерли уши, он вскочил со стула и стал распихивать милицию. Когда
его тащили через проходную, на его лице  читался искренний испуг. Он уперся,
что-то клокотнул, и тут же получил пинка в зад.  Я выглянул в уличное окошко
- могучего Аркадьича запихивали  в  заднюю дверцу  "уазика". Двое  тянули 
машины,  двое по  футбольному  лупили  по заднице  мощными ботинками.  Треск
стоял, как  на разминке футболистов. Наконец стукнула  и скрежетнула дверца,
взревел м
     Кудряшка отвезли в вытрезвитель, и в понедельник он уже уволился. Гараж
ликовал.  Мой сторож Иван  был нарасхват - всем хотелось услышать   первых
уст, сколько пинков и как именно получил по  толстой заднице Аркадьич. Иван,
как бывалый рассказчик, хорошо  держал  паузу  и  каждый  раз добавлял новые
подробности:
     -  Тут второй разбегается... хрясь!  - сапогом - хрясь! Брюки по шву  -
дрись! Там трусы  в  полосочку.  Первый  ему еще с оттягом  - хренак!  Лезь,
падла!  Ах, ты еще и пердеть  на советскую милицию!  Получай!  "Я  секретарь
парткома! Не имеете права!" Бум! бум! Затолкали.
     В нашей будке стоял гогот и ликующие завывания.
     Начальник гаража сказал мне, что, в  принципе, я поступил правильно. Но
вид у  него был малорадостный. Он побарабанил  пальцами  по столу  и кивнул:
"Идите".
     Даже если начальство начнет мстить, именины души того стоят.
     Я  вспоминаю,  как  Аркадьич, выступая недавно  на  собрании,  завернул
фразу: "Мы должны отделить плевны от говнищ!" Вот и отделили.
     Вчера сдал  в "Советский писатель" рукопись книги, назвав ее "Мы строим
дом". В ней три повести, объемом 17 авторских листов.
     И как камень с плеч свалился. Накануне, четыре дня подряд доводил ее до
ума, печатал заявку и т.д. Работал без  перерывов  по 12-14  часов  в сутки.
Вставал  -за стола  только чтобы  сходить в туалет  и перекусить. И  вот -
сдал.
     Но  радоваться   рано  -  впереди   внутренние  рецензии,  редакционное
заключение и т.п.
     12 декабря 1987 года. Дома.
     Снилась  сегодня мама; она  умирала, я  обещал  стать писателем,  стать
человеком, написать о  нашей  семье. Умирала  она в Зеленогорске, но не так,
как было на самом  деле -  не скоропостижно, а с капельницей, поставленной у
кровати, и в новом доме.
     Снился потом отец - не помню, как. Еще снился брат Феликс.
     Трое умерших пришли в одну ночь к моему головью - к чему бы это?
     Потом снились гости на родительской  квартире на  2-й Советской - пили,
смотрели телев.. Но телевор смотрели в маленьком садике при моем доме
-  у  меня  дом с  садиком  во дворе на 2-й  Советской улице. Гости  были 
литературной среды, я угощал их водкой, спрятанной от жены.
     Странный сон и впечатление от него тяжелое.
     Сегодня  взялся за  роман. Точнее - за  план романа, к  которому  давно
подбирался.  О чем он будет -  представляю  вчерне. Листаю  свои дневники  и
записные книжки. Сегодня после тяжелого сна осталась горькая мысль - мне уже
38 лет, и  еще  нет ни  одной  солидной публикации  в  прозе. Успею ли стать
писателем?
     31 декабря 1987г. Дома.
     Уходит   1987-й,   осталось   около   двенадцати   часов.   Приехал  
Зеленогорска, со смены. Ольга на работе, Максим в садике.
     На  столе -  письмо от Сашки  Померанцева,   больницы. Поздравляет  в
стихах.  Стихи  вялые  и  печальные.  Пишет,  что  его   направляют   в  8-ю
онкологическую клинику - что-то с челюстью у него не  в  порядке. И  грустно
стало за него, и настроение испортилось. Лежит там, мучается  - просто так в
онкологию не отправят. Я-то думал, что у него все обошлось еще осенью.
     Новый год будем  справлять дома.  Привез шампанское,  которое  сейчас в
большом дефиците, больших красных яблок, апельсины.
     Вчера на  работе  до  часу ночи  читал "Сказание  о  Юзасе"  Балтушиса.
Специально взял в библиотеке, чтобы перечитать. Сильная вещь.  Она нужна мне
для задуманного романа.














     
1988 год
     1 января 1988 года.
     Я смотрю на писателей и думаю: когда же они достанут  столов заветное
и  опубликуют?  В   журналах  -   возвращенная   и  лагерная   проза;  много
воспоминаний;  много  разоблачительно-обличительной  публицистики.  Много  о
Ленине,  Сталине, Жданове, Молотове, Кагановиче, Хрущеве, Троцком, Бухарине,
Пятакове, Рыкове, Радеке, Ежове,  Берии и проч.  Читается запоем. И пока эта
волна  не  пройдет, пока не скажется  вся правда,  современная литература не
появится  в  журналах, так  я думаю.  У  нее сейчас вынужденный тайм-аут. Не
хватаем ей журнальных площадей. Или ее самой не хватает?..
     3 января 1988 г. Зеленогорск, гараж.
     Удивительная погода  сегодня. Тепло,  юго-западный ветерок, и в  небе -
синие промоины. Плюс четыре.
     Два дня валил снег,  навалило по  колено, но  корочкой покрыться  он не
успел,  и его стал стегать  и прошивать  дождь. И снег стал мягким и пышным,
как всбитые  сливки. А  дождь  все  идет  и идет. Салаты,  оставшиеся  после
праздников, пироги. В гараже затишье.
     Вчера  гостили  у  нас  супруги  Смоляровы  с  сыном  Денисом.  "Творцу
преуспевать не надлежит, - напомнил я, когда Смоляров, нервно расхаживая  по
кухне,  стал  жалиться, что медленно прирастает  его  вестность  в широких
кругах.  - И  вообще, самая крепкая слава - посмертная. Не  спеши,  тебя еще
узнает просвещенная публика".
     Кто бы меня подбодрил?
     Смоляров порадовался, что  не  успел вступить в партию. Был кандидатом,
но  уже не хочет. Так же,  как и я,  учился в аспирантуре, сейчас возит  три
раза в неделю баллоны с жидким азотом. Остальное время пишет. Упорный, черт.
Платят  мало. Фантастика  у него  специфическая, мало понятная  для меня. Но
уважаю - тексты добротные.
     4 января, утро. Абсолютный максимум январской температуры сегодня: + 5.
Весна на улице - ручьи, реки.
     Сегодня утром,  когда я уже  записал в журнал  передачи смен: "За время
дежурства  происшествий   ...",  загорелась  машина   в  гараже  -  замкнуло
электропроводку.
     Я  выскочил  будки  -  в  утренней  мгле были  видны  фигурки  людей,
бегающих на  фоне  огня.  Горел  двигатель. Капот  был  откинут.  Я  схватил
огнетушитель и  побежал к машине. Пламя  сбивали снегом,  водой, два  пустых
огнетушителя валялись рядом. Я крутанул ручку, перевернул колбу, и несильная
струйка вырвалась  огнетушителя и пропала в огне.
     Было страшновато.
     - Отходи, отходи, рвануть может! Пожарников надо вызывать...
     Два парня вышвырнули снег  ведер на шипящий двигатель и отбежали.
     Был  соблазн  бросить  огнетушитель  и отбежать  -  пламя и  не  думало
уменьшаться.  Но я достоял  до  конца, и  что  удивительно  - пламя погасло.
Оборвалась струйка, и погасло пламя. Видимо, выгорел бензин в карбюраторе, а
дальше огонь не пошел.
     Я  бросил пустой  баллон  и  пошел  в свою  будку  отмечать  путевки  и
выпускать машины за ворота. И был горд собой, что стоял один против  горящей
машины и загасил пламя. Теперь я понимаю тот азарт, который толкает людей на
разного рода "подвиги": спасать колхозные трактора (да мать их ети, миллионы
на ветер  пускаем!) и т.п. Раньше,  читая, подобные сообщения, осуждал такую
отвагу. Теперь понял - азарт сильнее нас.
     25 января 1988 года. Гараж.
     Вчера праздновали день рождения Ольги.
     Ольга уже  два месяца  ежедневно  ходит босиком по снегу  и  обливается
холодной водой. Молодец. Решила жить по методу Порфирия Иванова.
     Сначала  она выходила  босиком на  балкон и  глубоко дышала.  Потом  мы
закрыли  балкон на зиму,  и она  стала выходить на улицу. Постоит вечерком в
накинутой  на рубашку  шубе,  подышит  глубоко,  скинет тапочки  и пройдется
босиком по  снежку.  И поднимается  в  квартиру, лезет в  душ. Блаженствует.
Каждый вечер без пропусков.
     Несколько раз ее видели соседи.  Она  здоровалась, никак не комментируя
свое необычное поведение. Лестница у нас тихая, почти никого не знаем, но со
всеми здороваемся. Вскоре  я стал замечать,  что со  мной стали  здороваться
как-то участливо, жалеючи.  Бабульки, когда  мы возвращались с  Максимом  
садика,  пытались  заговаривать с нами и расспрашивать о  житье-бытье. Ольгу
тоже  стали вежливо  расспрашивать  о жни, подбадривать  словами  типа: "В
жни всякое бывает, пройдет. Вот у Клавки  двадцатой квартиры мужик  тоже
пил, гонял ее по ночам, а потом и повесился. Она за офицером сейчас замужем.
Он ее с ребенком взял".
     Мы с Ольгой сделали вывод, что дворовая общественность растерялась и не
знает, как расценить ее систематические выходы в ночной рубашке на улицу. То
ли помешательство, то ли муж гоняет.
     Ольга шьет. С 1-го февраля она  берет патент на шитье на 11 месяцев, до
конца года.
     Я бегаю по Смоленскому кладбищу, но не систематически.
     Коля Третьяков привез на буксире своей "технички" поломавшийся "камаз".
Я написал заявку на ремонт -  накрылось сцепление. Написал, конечно, не так,
как сказал водитель, а культурненько - "Ремонт сцепления". Сели пить с Колей
и водителем  горячий чай. Сторож  где-то бродит. Водитель  попил,  сполоснул
стакан и побежал к машине - разбираться.
     Мы с  Колей кайфуем - сигареты, чаек, бутерброды.  Все машины в гараже,
ворота заперты.
     Коле предложили занять  должность инженера  по безопасности движения. У
него за плечами автомобильный техникум (заочное отделение). Но Коля думает.
     Есть плюсы и есть минусы.
     Главный  минус  -   зарплата.  И  неопределенный  круг  обязанностей  -
болтаться по гаражу  и доставать водителей, как это делал Аркадьич, Коля  не
может  и  не хочет.  Он вырос в  этом гараже и  всех знает. Учился вместе  с
начальником  в  техникуме, помогал ему  делать контрольные работы. Тогда они
еще были простыми шоферами на бортовых "зисах", возили отходы с овощебазы на
свалку.
     Главные плюсы: успокоится жена, что Коля стал,  наконец, начальником; и
-  он  перестанет копаться с надоевшей старой  "техничкой".  Сменщик Валерка
манкирует ремонтом и взваливает все на Колю - ты, дескать, у нас  старший, а
я могу только гайки у колес крутить.
     Я кайфую  вдвойне  -  знаю, что  после чая Коля расскажет что-нибудь 
своей жни. И точно...
     В шесть лет Коля оставался дома за старшего и топил  печки в деревянном
доме.  Они  жили  тогда в Лисьем носу,  мать приходила с работы поздно, брат
учился в  десятом  классе, сестра жила в городе и училась в институте.  Отец
появлялся редко.
     Они держали  козу. Утром  мать доила ее,  оставляла  банку с  молоком у
соседей, и Коля шел к ним (старый дед) - они выдавали ему  кружку  молока  и
кусок хлеба.
     Все время хотелось есть - 1953 год.
     Потом отец зарезал  козу, а ее голову с рогами укрепил  на рукомойнике.
Каждое утро Коля с опаской шел умываться: "Живая она  или  не живая? А вдруг
боднет?"
     Хотелось есть, надо  было  топить печки, их  в доме  было две, квартира
была в виде буквы "П". Вечером Коля закрывался тулупом и ждал с работы мать.
     Однажды  он  пошел в поисках еды по приятелям. Нигде ничем не  угощали.
Завернул к Юрке. У них готовился стол для  гостей  - чей-то день рождения. В
комнате стояла миска с вареными яйцами. Коля глотал  слюну и  не мог отвести
от них глаз.  Он услал за чем-то приятеля в сарай и стащил два  яйца.  Затем
вышел на улицу и  тут же, у крыльца,  принялся глотать яйца. Вышла  хозяйка.
Коля  успел отвернуться и  доел последнее  яйцо.  Она  попросила  сходить  в
магазин и дала деньги - Юрка куда-то пропал.
     Коля  пошел,  а когда  вернулся, его  привели в комнату,  где собрались
взрослые,  и стали ругать  за  яйца, а потом выгнали. Особенно  старались  в
ругани отец Юрки с братом и даже порывались отлупить Колю.
     Коля  пришел  домой, зарылся в тулупчик и стал ждать мать. Мать  пришла
поздно и спросила: "Как дела, Николай?"
     Коля  сказал, что печки  он протопил, в  доме тепло.  А потом рассказал
матери про  яйца и заплакал.  Мать сказала, что она  уже знает про это. Коля
ждал, когда же его будут бить, но мать его не тронула.
     "Я  с тех пор к  чужому пальцем ни разу не притронулся", -  сказал Коля
Третьяков.
     И я ему верю.
     Сегодня день рождения  Владимира Высоцкого, ему было бы 50  лет. В 1987
году ему посмертно присудили Госпремию.
     Говорят  и  пишут  о  нем  много.  По  телевору  передача  про  него,
показывали  его  квартиру, экскурсию  вела мать.  В  No1 "Невы" его "Роман о
девочках", неоконченный. Прочитал.
     Марина  Влади выпустила во Франции книгу воспоминаний, где  ругает Евг.
Евтушенко и Андрея Вознесенского за то, что они не помогли ему напечататься.
Вознесенский  в газете "Труд" оправдывается,  говорит,  что  она  многого не
знает, дескать, время было такое, и даже  его, Вознесенского, стихи печатали
плохо, не говоря уже о Высоцком.
     Короче, суета вокруг этого юбилея и ажиотаж. Все стали его друзьями.
     "Я не люблю манежи и арены - там миллион меняют по рублю..."
     Лежит у меня интервью с ним, взятое подпольно  после концерта во Дворце
моряков в 1974 году, и его автограф. Никто не захотел тогда  напечатать - ни
"Смена", ни "Аврора",  ни "Советский  водник" - шарахались и  махали руками:
"убери! убери!" Будет настроение - напишу об этом.
     6 марта 1988 г. Дома.
     Не  работаю  с 5-го  февраля -  уволился.  Шьем  береты.  Я крою, Ольга
строчит  на машинке.  Сдает  их по  патенту  в  магазины, по выходным  ездит
торговать   ими  на   Некрасовский  рынок  -  там  специальные  отделы   для
кооператоров. Береты  идут хорошо. Иногда Ольга привозит  с рынка по 300-350
рублей.
     Береты  случились  так.  Мы  пошли  с  Ольгой  в  Эрмитаж  на  выставку
американской  живописи,  стояли  в  уличной  очереди, и  вдруг  Ольга  стала
внимательно поглядывать на одну девицу, словно  пытаясь вспомнить ее. Ничего
не говоря  мне, обошла девицу вокруг  (та стояла  с парнем)  и  вернулась  с
загадочным лицом.
     - Что такое? - спрашиваю.
     - Подожди, подожди, потом скажу. - И вновь пошла к девице.
     Та забеспокоилась - парень показал ей на Ольгу. Я тоже забеспокоился.
     Ольга вернулась.
     - Видишь, -  говорит, - на ней берет?  Это  сейчас  самое модное.  Хочу
попробовать сшить.
     Девица  с  парнем поглядывают  на нас  -  мы на  них. Ольга  прямо-таки
пялится.  Они нервничают,  шепчутся, отвернувшись. Занервничаешь, когда твою
голову сверлят взглядом.
     - Давай, - говорю,  -  подойдем, попросим показать...  Или что там тебе
надо?
     - Мне надо посмотреть, как околыш с тульей совмещается. Да неудобно.
     - Пялиться, - говорю, - еще неудобней. Пошли...
     Девица,  когда  узнала,  почему  Ольга  на  нее  пялилась,  засветилась
гордостью. Сняла берет, дала посмотреть.
     Пришли домой - Ольга кальку  раскатала,  стала делать выкройку. До ночи
сидела  -  ничего  не  получается. Справочник по геометрии для  8-го  класса
достала,  усеченную пирамиду  стала  учать. Чертила, вырезала,  примеряла,
сшила  своей старой юбки. Я чуть со смеху не упал.
     - Что  ты, -  говорит, -  смеешься! Помог бы лучше!  Надень на себя,  я
посмотрю.
     Пришлось надеть.
     - Ты мне голову своими булавками не повреди. Мне еще этой головой роман
до утра писать.
     -  Не  боись...  Ну-ка,  отойди подальше...  Фу, гадость какая.  Ладно,
снимай, сейчас переделаю.
     Я на  кухне  на  машинке стучу, она в комнате строчит азартно. В четыре
утра - новая примерка. Ничего не получается. И формула не помогает...
     На  следующий  день вместе за геометрию  взялись.  Сложное  это  дело -
выкройки.   Теоретически  понятно,  а  практически   горшки  или  сковородки
получаются. Не  удается раскроить перевернутую усеченную пирамиду с донышком
и околышем. Целый день бились. Легли  спать. Вдруг Ольга  вскакивает, шуршит
бумагами, зовет меня: "Придумала! Вставай, поможешь!" Смотрю - она два листа
ватмана склеила и пирамиду  них свернула.
     - Поднимай вверх руку, держи пирамиду над головой и крутись медленно. А
я со стула карандашом прямую линию по ней поведу.
     Гениально!  Вроде,  как  деталь  в токарном  станке крутится, а  по ней
резцом-карандашом  риску  ведут.  Я кручусь, она стоит  на  стуле и,  прижав
карандаш к носу,  ведет линию.  Провела по пирамиде  две параллельные линии,
развернула  ватман и руки потирает:  "Так, теперь мы это вырежем!" Я  понял,
что спать не придется, и надел брюки.
     К утру два лекала  картона мы сделали. И два берета Ольга сшила.
     И  пошло-поехало!  Я  крою  -  Ольга  строчит на  машинке.  На  ночь  я
перебираюсь на кухню -  пишу роман. Ольга  продолжает шить.  Утром я сплю до
десяти,  потом  крою  по  лекалам (сделал  их   пластика,  купил  огромные
портновские ножницы), вырезаю донышки, боковины-тульи, околыши... Приходит с
работы Ольга, мы с Максимом  кормим ее обедом, она чуток отдыхает  и садится
за машинку.
     А уволился я  потому, что надоело. И книга скоро выйти должна, и береты
ощутимый заработок дают - мы на пике моды оказались.
     Прощай, гараж! Пустился я в открытое плавание...
     10 марта 1988г.
     Андрей  Смоляров.  сказал  мне  доверительно,  что   меня   записали  в
антисемиты - якобы  я вел соответствующие разговоры в Союзе писателей  среди
друзей.
     Какая чушь...
     17 марта 1988 г.
     Шьем береты. Доходы - 3 000 руб.
     Купили палас в большую комнату за 400 рублей, Максим по нему  ползает и
катает машинки.  Я  лег  рядом, раскинул  руки  и  подумал:  "Сбылась  мечта
идиота".
     Второй  день  пытаюсь  сидеть  за машинкой,  но ничего  не получается -
голова забита другим: купить сукно, раскроить его,  раскроить кожу, съездить
за ней на фабрику  им. Бебеля, приготовить  обед, постирать... Я веду сейчас
хозяйство. Ольга шьет и продает береты на Некрасовском рынке в кооперативном
отделе.
     Отрывки  дневников  академика  Вернадского во вчерашней "Литературной
газете" - интересные мысли.
     Вчера приезжал Толик  Мотальский  Зеленогорска, обедали,  говорили. Я
налил  ему  водки  к  борщу  и  вскоре  пожалел  об  этом.  Ведь  знал,  что
разболтается,  но  так  просилась  стопка водки к  дымящемуся борщу, соленым
груздям  с  лучком, маринованным  помидорам, что  рука  сама  потянулась  за
бутылкой в холодильник. И  голова не смогла ее удержать. В  результате Толик
выпил  всю  бутылку  (не прятать  же ее обратно),  расчихался и раскашлялся,
уронил  очки в добавочную порцию  борща,  поучил меня  жни, назвал дурой и
уехал дальше  по университетским  друзьям,  заняв  у  меня денег на такси  и
покупку рубероида.
     18 марта 1988г.
     Наш ленинградский писатель Леонов убил  в белорусском  доме  творчества
кагэбэшника.
     Рассказывают, что  накануне  они  выпивали  в  компании,  и  кагэбэшник
говорил,  что  он  давил  и  давить  будет всю  эту  интеллигентскую  мразь,
хвастался, что дескать кого-то даже расстреливал, а на следующее утро Леонов
подошел к  нему и  спросил: "Тебя сейчас убить или потом?"  Тот  отмахнулся:
"Иди ты!.."
     Леонов ударил его скальпелем в шею.
     Так  рассказывают  в Союзе писателей. Лично  я  не  верю - слишком  все
трагически-романтично. Вполне допускаю, что и убитый -  не кагэбэшник. На то
и писатели, чтобы все преподнести в соответствующем тоне.
     Леонов  -  приятель  Суворова  и  Демиденки,  знают  его  и  ребята  
мастерской прозы. Коля Марков пил с ним и  говорит, что хороший мужик. Я его
не  знал  и книг  не  читал.  Писателя  Леонова  жалко. Готовят общественных
защитников на  процесс, обещают устроить его библиотекарем в лагере. Жалко и
убитого. Кабы не пьянка,  сидели  бы поутру  в  кафе и  вели  мирные беседы.
Теперь один за решеткой, другой в гробу.
     22 марта 1988г.
     Вчера ходили по магазинам и бавлялись от денег. Избавились, но  не до
конца. Мы оба транжиры - деньги жгут нам карманы. Купили Ольге шубу, костюм,
платье и проч.
     В комиссионном  магазине "Фарфор, хрусталь" на Невском, куда мы  зашли,
чтобы купить столовый набор, выступал "дурачок от рождения", как назвала его
кассирша.  Он объявлял цирковые номера и, поклонившись, отходил  в  сторону,
пропуская  воображаемых  исполнителей. Лауреаты,  дипломанты и проч. Называл
фамилии. Походка  легкая и  плавная. Сказали,  что он выступает  там  каждый
день. Продавцы привыкли  к нему  и не  гонят. Он  "работает"  при  выходе 
коридора в торговый зал.
     Вполне может быть, что он оперативник, работает под дурачка. (Сюжет для
рассказа!)
     В пивном баре на канале Грибоедова ("Очки" - там рядом магазин оптики),
несколько лет болтался некий  Володя, мужичок  лет пятидесяти с  нестриженой
бородой и в потертом пиджачке. Его  знал  Джексон, завсегдатай  этого места,
который и привел меня туда в 1976  году, когда мы - оба с похмелья  - сидели
на лекции профессора Феодоритова в финансово-экономическом институте и нашли
друг  друга  по  характерным страдальческим  глазам. На похмельной  почве  и
познакомились.
     Я никогда не  видел Володю пьяным! Похоже, что не выпивка держала его в
баре. Он подсаживался к компаниям, хохотал, бегал за вином, крутился у входа
рядом со швейцаром,  вскрикивал приветственно: "Ровно, брат!", звонко хлопал
по протянутой  ему ладошке и частил хохмами: "Брат, дай семь  копеек до семи
вечера!", "А три на семь не западло?", "Ровно, брат! Пять килограмм двадцать
шесть копеек.  И ничего  не будет...", "Вот  ты пьешь пиво.  А приближает ли
твой поступок мировую революцию?"
     Если случались  драки (а они случались),  Володя неменно  исчезал  
эпицентра   конфликта,  и  появлялся,  когда   все  уже  сидели   за   вновь
расставленными  столами  и вспоминали подробности  махача. За портьерами  он
прятался, что ли?
     Понаблюдав за Володей, я высказал Джексону предположение, что Володя не
так  прост,  как хочет казаться - возможно, он  стукач.  Джексон задумался и
покивал: "Вполне  может быть. Очень удобная  роль". Но версия так и осталась
версией - проверить мы ее не могли.
     Сосед по Зеленогорску -  Володя Решетов, когда я стал пересказывать ему
содержание дневников  Вернадского,  опубликованных  в  "ЛГ",  понил голос:
"Тише, тише, у меня наверху лыжники приехали..." Даже ему, который все давно
ругает, они показались "чересчур".
     Ольга прочитала в "Юности", что герой-пионер Павлик Морозов  в сущности
-  предатель  своего  отца,  которого  он  разоблачил,  как "врага  народа и
кулака".
     -  Ну  надо  же!  -  весь  день   огорчалась  Ольга.   -   Герой-пионер
называется... В школе его проходили, портреты висели...
     И через час-другой:
     - Надо же! Павлик Морозов-то... Я просто поражена!
     И  когда спать укладывались, опять вспомнила  юного пионера, убитого за
предательство.  Я,  как мог, объяснил, что такое  было  время: везде  искали
врагов,  отказывались  от  отцов,   боготворили   Сталина,  которому   везде
мерещились шпионы и диверсанты.
     Она  сама  -  внучка  "врага народа",  и  ее  отцу, чтобы  поступить  в
институт, пришлось отказываться от своего отца, ее деда. Такие были времена,
о которых сейчас много пишут. Пишут так много, что становится противно.
     2 апреля 1988г.
     За городом хорошо. Тает снег. Солнце. Тихо.
     Доломал теплицу - ее смяло снегом, т.к. я не снял с крыши полиэтилен.
     В прошлом году  я  сказал Ольге: "Отдадим  долги, и  я  сломаю теплицы,
заровняю грядки и сделаю огромный газон. Оставим  только грядку под  зелень,
чтоб на рынок не ходить".
     Долги  отдали. Одну теплицу  я  доломал.  Но  на  вторую  рука  пока не
поднялась. Да  и каркас у  нее железный  -   трубок, которые держат тент в
кузове "Камаза". Ее разбирать надо с гаечным ключом...
     4 апреля 1988 г.
     Пишу роман. Или повесть? Не важно. Пишется, тьфу, тьфу, тьфу...
     Приехал на гастроли  с ансамблем "Командоры" брат Юра   Владивостока.
Пробудет в  Ленинграде две недели. Ольга поскучнела. Я обещал не пить с ним,
только общаться по-родственному. "Знаю я ваше  "по-родственному". До сих пор
не могу забыть Зеленогорск..."
     Вчера встречались  у  Молодцовых -  я  не пил, сказал  врачи запретили:
желудок. Юрка не настаивал, а Саня подмигнул хитро - мол, понимаю.
     Юрка - руководитель ансамбля. Или администратор?..
     Сегодня  утром побежал к заливу, вдоль новой  гранитной набережной реки
Смоленки.  Солнце  светило  сквозь  легкую  дымку,  и   гранит  розовел.  По
оставшемуся на реке льду ходили  утки (Не  фраза, а дрянь!). Они подходили к
зелено-голубой кромке, истонченной течением, и бухались в воду. (Тьфу!)
     7 мая 1988г.
     Видел сегодня на эскалаторе в метро мальчика  лет пяти-шести  без ноги.
Он сидел в коляске, которую держал дедушка - старенький и  невзрачно одетый.
Лицо у мальчика грустное.
     Я спускался  по ступеням, заметил  их и остановился немного ниже.  Я не
хотел верить, что он  без ноги, надеялся, что  обознался, но, обернувшись  у
самого спуска, убедился, что не ошибся. И так жалко  его стало,  так муторно
сделалось  на  душе,  что  я  не  пошел,  а  поплелся  по  платформе  метро.
Остановился,  сделал вид, что смотрю  на часы  в зале - обернулся и еще  раз
посмотрел на мальчика  - далека. И  увидел маленький  костыль,  который не
заметил раньше.
     Господи, как мы все привыкли к благополучной жни, как нас приучили  к
этому телевидение и печать! У меня мелькнула мысль - подойти к ним и дать 25
рублей дедушке или мальчику - и уйти.  У меня в бумажнике лежали эти деньги.
А вдруг обидятся, не так поймут? Не принято у нас такое. И  я не пошел и  не
дал. И ехал в вагоне подавленный,  читал про репрессированного Тухачевского,
но читалось плохо - все стоял перед глазами этот мальчик с грустным лицом. И
думал о Максиме и Маришке, и, придя домой, обнял  сына, и  долго не отпускал
от себя. "Ты чего такой?" - спросила Ольга. Я рассказал ей и Максимке.
     -  Наверное, под машину где-нибудь  попал,  -  насуплено сказал Максим,
глядя в телев
     Редко пишу в дневник. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что пишется
роман, и времени  на  другое  писание не остается. Плохо потому,  что многое
забывается.
     9 мая 1988г. Зеленогорск.
     На дачу приехала  Вера со своим новым мужем -  Александром  Абрамовичем
Сойту (гатчинский финн).
     Летом  1945 года  в Ленинграде  на Дворцовой площади  вешали нацистских
преступников.  И  ребята  с  нашего двора  ходили  смотреть на  повешенных -
плевали в них, тыкали палками  и ругались.  У многих погибли родители, и они
плевались и ругались сквозь слезы. (Рассказывала Вера.)
     Когда   пришли   немцы,  они  разогнали  колхозы   и  раздали  землю  в
индивидуальное пользование.  Кто тогда  был в  деревнях?  Женщины,  старики,
дети.  Вот  они и  стали  ее обрабатывать.  Когда в  1944 году  наши  войска
освободили деревни, то обнаружили амбары с хлебом, скот в хлевах и достаток.
Через  несколько лет деревня  опять  обнищала - развалились  сараи, опустели
амбары, пропала  скотина. (Рассказывал  Александр Абрамович.  Когда началась
война, ему было 9 лет.)
     11 июня 1988 года. Зеленогорск.
     Сбежал  солдат,  и  его ищут.  Около вокзала стоит армейская  машина  с
антеннами, тарахтит выносной делек, патрули на дорогах.
     Пишу  Роман про Игоря Фирсова - 45-я страница зажата в  машинке, сейчас
буду ее переделывать.
     25 июня 1988 года выехали  Ленинграда: я, Ольга, Маришка, Максим.
     И 27  июня в том  же составе  прибыли в поселок  Лазаревское Сочинского
района.
     Дом стоит на  откосе  шоссе, и прямо в кухне бьет родник  трубы; вода
по  желобку сбегает в  сад, где устроен пруд. Хозяин  сказал, что раньше там
водились  карпы. Теперь лягушки  по ночам  устраивают там  концерты.  Особые
какие-то лягушки - могут ползать по деревьям и вопить оттуда.
     Южная природа  для меня - приятная загадка. Удивительно, что  все время
тепло, и  можно завтракать под огромным навесом,  за длинным дощатым столом,
где  собираются  по  утрам  отдыхающие,  и  слушать  журчание родника, и при
желании попить  него или сполоснуть руки.
     В комнате тоже слышен родник, и кажется, что идет дождь.
     Маришка с  Максимом быстро снюхались еще  в поезде (я брал  в дорогу 18
бутылок лимонада и еще 6 бутылок "Дюшеса" купил в вагоне-ресторане) и теперь
на  пару "достают"  нас с Ольгой.  Сегодня наорал  на них за вечное  хотение
лимонада.
     Идем с пляжа. Проходим мимо ларька.
     - Хотите лимонада?
     - Да.
     Покупаю лимонад. Давятся - пузыри идут  носа, - но не отказываются. И
я  наорал. Такие,  дескать, сякие, бушевал я. Мне не жалко лимонада и денег,
но мне противно смотреть  на ваши фиономии  и жаль времени,  когда вы, как
две обезьяны, стоите у ларька и давитесь этим лимонадом.
     Ольга, сдерживая улыбку, взяла меня  под руку  и повела  по  улице. Эти
разбойники,  прижав  уши  и втянув  головы в  плечи, шли  впереди. И тут мне
самому стало  смешно -  вспомнил,  как  выпивал  до шести  бутылок  лимонада
"Лимон" на  речном трамвайчике,  когда  отец возил меня кататься по Финскому
заливу.
     Прошли метров двести.  Вывеска в окне магазина: "Соки-воды". Они как бы
случайно замедляют шаг, но не оборачиваются.
     - Хотите пить?
     Максим  закатывает  глаза  в сторону дальних гор  и  пожимает  плечами:
дескать, если надо, я могу выпить.
     Маришка молча кивает; но угрюмо как-то.
     Заходим в прохладу магазина. Стеклянные конуса с соками.
     - Какой будете?
     -  Мне  вишневый  и  яблочный,  -   тычет  пальцем  Марина.  -  И   еще
виноградный...
     - А ты, Максим?
     - Мне вот этот. И вот этот...
     Я покупаю и выхожу  на  улицу. Понимаю,  что бессмысленно сердиться, но
сержусь.  Специально спросил, хотят  ли пить,  надеялся,  что пропесочивание
пошло  на пользу, но оказалось, что ввел с соблазн. Давятся,  но пьют. Через
минуту будем искать туалет.
     И  думаю  о том, что ни будь я  таким нервным  придурком, -  только  бы
радовался за детей и за семью: деньги есть,  лимонада - вволю, пусть упьются
и уписаются. Им будет, что вспомнить по прошествии десяти лет - как ездили с
батькой на юг и гуляли, как хотели...
     Сегодня все  утро слушал  на пляже по  приемнику  доклад  Горбачева  на
открытии ХIХ-й  Партконференции.  На слух доклад показался бледноватым. Ждал
большего.
     2 июля 1987. Лазаревское.
     Купаемся, загораем, ходим по городку. Ольга читает детям "Тома Сойера".
Солнце, редко - дождь. По утрам бегаю - по шоссейной дороге - 1 км в гору до
заброшенного фруктового сада и обратно. Сегодня забежал в самшитовое ущелье.
Вспомнился роман "Самшитовый лес" - хорошо написан.
     Ездил  на прокатной  лодке на  рыбалку  -  ничего  не  поймал,  но зато
познакомился  с рыжим  шахтером  Красноярского  края, он греб.  Здоровущий
добродушный шкаф, мы с ним чуть не перевернулись. Бригадир забойщиков - Юра.
     3 июля 1988 г. Лазаревское.
     Дети ведут себя спокойно,  сошлись с  компанией таких же  дачничат и по
вечерам играют в карты либо рассказывают страшные истории.
     Звонил  соседям  в Ленинград  -  вещения на  бандероль   Москвы  не
приходило. Жду  сигнального экземпляра  книги   "Молодой гвардии". Обещали
еще в июне.
     Ходил сегодня в читальный зал при доме отдыха, брал газеты за два дня -
речи на Партконференции. Тяжелое  впечатление  они  оставляют. Либо одобряют
речь генсека, либо грызутся между собой и продают Ельцина, либо рапортуют об
успехах,  как  пионеры  на  слете,  и  рассуждают,  как хороша  эта  барышня
Перестройка.
     8 июля 1988 г. Лазаревское.
     Рядом  с  нами  стадион.  Сегодня  с  утра  там  тренировалась  местная
футбольная команда. Я напросился встать в ворота. Мячик, как железный. Отбил
все руки  с непривычки. Потом купался.  Сейчас пишу трясущимися руками - еще
болят кисти.  После  того,  как отстоял на  воротах, увидел,  что  за  игрой
наблюдал  забойщик Юра,  с  которым я  ездил  на  рыбалку. "Ты, наверное,  в
"Зените" играешь? - он  протянул  огромную  и негнущуюся,  как  сушеный лещ,
руку.  -  Решил хлопцев  потренировать?  Правильно.  Пусть  платят. Хотя  бы
горилкой..." Немного поболтали.  Жена и сын просят его свезти на озеро Рица.
Договорились, что поедем вместе.
     14 июля 1988 г. Лазаревское.
     Вчера ездили  на  озеро Рица.  Поездка была тяжелой -  жарко, толкотня,
впечатлений мало. Рица - обыкновенная  лужа, только с чистой водой. Шашлыки,
мороженое, кофе,  ларьки с  грузинской одеждой  -  как  нас предупредил гид,
халтура,  брать  нельзя.  Мы  и без  него знали.  Всюду  норовят  обмануть -
ценников  нет.  И  обманывают.  Отдыхающие  хватают  и  убегают  -   автобус
нетерпеливо  ждет.  Одно впечатление  -  горные  дороги. Смотришь  вн  - и
замирает сердце. И конфликт с водителем запомнился. Мы его с забойщиком Юрой
и органовали.
     Водитель предупредил  по радио, чтобы не закручивали  и не заворачивали
занавески  на окнах. Два мужичка рабочего вида пришли позднее, сели и тут же
стали пристраивать занавески,  чтобы улучшить  себе о Водитель увидел в
зеркальце.
     -  Ну  ты  чукча или русский  человек?  -  с ненавистью проговорил он в
микрофон.  -  Я  же  русским  языком сказал  - занавески  не  трогать!  А ты
трогаешь!  Ты  русский  или чукча?  -  В  зеркальце была  хорошо  видна  его
спесиво-презрительная  фиономия с  оттопыренной губой. Мужик начинал  свой
рабочий день явно не в том настроении.
     Народ в автобусе притих. Мужики испугано вернули  занавески  на  место.
Гид  стояла  на  улице  и  торопила  взмахами  руки  экскурсантов.  Водитель
нагловато-торжествующе оглядел  салон через зеркальце  и не спеша закурил. Я
посмотрел на Ольгу - она на меня.
     Хотелось встать и никуда не ехать. А то и дать в морду -  он не мужиков
оскорбил, он нас всех оскорбил.
     Я  вышел  на  улицу  к  гиду  и  сказал,  что  водитель  позволил  себе
оскорбительные замечания в адрес экскурсантов. Если он сейчас не  винится,
я с  семьей  сдам  путевки  и напишу  жалобу. Думаю, ко мне  присоединятся и
другие. Я говорил  чуть  громче,  чтобы слышал  и  водитель. Тот  щурился от
табачного  дыма  и  снисходительно  поглядывал в нашу  сторону.  Экскурсовод
залепетала, что водитель -  работник  автобазы  и  ей  не  подчиняется, надо
быстрее ехать,  мы  выбились    графика...  Заурчал  мотор,  и тут  фигуру
водителя заслонила огромная  спина  Юры - он наклонился в кабину и навис над
водителем. Мотор заурчал сильнее, но тут же стих. Я поднялся по ступенькам и
протиснулся  мимо  Юры  в салон. Экскурсовод  нервно посмотрела  на часы.  Я
крикнул  Ольге, чтобы  они готовились выходить, она  понимающе кивнула, и  я
сунул нос в кабину. Точнее, ухо. Юра загораживал собою водительский проход и
держал в руке снятый поручень.
     - Разве чукчи рыжие бывают, - услышал я мятый голос водителя.
     - Да, брат, не уважаешь ты меня, - басил Юра.
     - А мне потом эти занавески гладить...
     - Не уважаешь...
     - Я ж не знал... Ну, вини...
     - Оскорбляешь при всех, а виняешься на ушко. Ты в матюгальник скажи.
     - Что ж я скажу?..
     В   автобусе  зрело  недовольство.  Уже  кто-то   крикнул,  что  нельзя
нервировать  водителя,  ему  везти  нас  по  горным  дорогам, и  экскурсовод
торопливо шла по проходу, считая по головам сидящих.
     Я ждал ее  возвращения,  чтобы подсобить затянувшимся переговорам своим
ультиматумом.
     - ...тогда  и поедем... - Юра протянул водителю микрофон. -  Скажи, что
виняешься перед пассажирами. И уважаешь чукчей...
     Динамики в салоне засвистели, и все услышали нкий голос водителя:
     -  Тут  неувязочка  вышла  с  некоторыми пассажирами...  Они  занавески
трогали... А я их, так сказать, одернул... Я приношу винения, чукчи тут не
при чем... Это  я  к  слову... - Водитель  покосился на  Юру, и тот кивнул -
правильно, дескать, лагаешь.  дальше. - Так что, прошу прощения... Я
против чукчей ничего не имею. Можно даже сказать, уважаю...
     В автобусе заржали.
     - Хорош трепаться! Поехали!
     - Заводи мотор!
     - А оленя - лучше!..
     Гид взяла  микрофон и защебетала. На обратном пути она подошла ко мне и
попросила  написать благодарственный отзыв. Экскурсию  она  вела хорошо.  Об
этом я и написал.
     16 июля 1988. Лазаревское.
     Сегодня  за ужином  я, подмигнув Ольге, сказал, что завтра - Всесоюзный
день порки детей. Маришка с Максимом с улыбками стали  расспрашивать об этом
дне.
     - Что, только тех, кто не слушается, порют?
     Я сказал, что нет, порют всех детей от 7 до  14 лет, такова традиция. И
спросил Ольгу, как мы с нею распределим детей. Кто кого возьмется пороть?
     Оба  тут же высказали пожелание,  чтобы их порола  мама. Ольга сказала,
что двоих ей не осилить.
     - Ну ладно, -  сказал я, прихлебывая  чай. - Тогда я порю Максима, а ты
Маришку. Во сколько? С самого утра?
     Ребята приуныли  и  лишь  редка посмеивались. Вскоре  Максим  ушел  в
комнату,  сел на  свою  кровать и заплакал. Я подсел к нему и прнался, что
пошутил. Сам  был не рад, что наплел такого. Максим не сразу  прнался, что
плачет -за завтрашней "традиции".
     Маришка, чтобы подбодрить брата,  стала  рассуждать,  как  сильно  бьют
некоторых детей, и сказала, что во время войны всех детей били.
     - Как это? - не понял я.
     - Ну детей... рабочих...
     - Да, тебе хорошо, - продолжал всхлипывать Максим, - тебя уже пороли. -
Он посмотрел на сестру заплаканными глазами и шмыгнул носом.
     Я ощутил себя последним дураком бессердечным. Еще раз успокоил, сказав,
что пошутил. Они повеселели, и я сыграл с ними в карты в "акулину".
     22 июля 1988г. Лазаревское.
     Сегодня  долго не мог найти  рабочую  тетрадь, куда  записываю  эподы
романа о Фирсове. Испугался. Все перерыл,  всех  расспросил. Вечером  была -
утром нету. Сел,  загрустил. Ольга стала менять белье  и нашла  ее  под моим
матрасом. Как она туда попала? - ума не приложу. Сам, что ли, сунул и забыл?
Или в лунатм впал? Н-да. Радуясь находке, настрочил три сцены и два абзаца
авторских сентенций.
     Я  заметил,  что уехав на  Юг, подальше от  нашего  Северо-запада,  где
происходит  действие романа, я стал отчетливее видеть романное  действие.  А
если бы я поехал в Италию? Я бы поехал, да кто меня туда пошлет...
     25 июля 1988г. Едем по Белоруссии. Не жарко. Дети устроились на верхних
полках, сделали себе домики со стенами  свисающих простыней и ходят друг к
другу в  гости. Пьют лимонад и  играют в карты. Не  разлей вода, тьфу, тьфу,
тьфу.
     Сегодня  ночью  поезд остановился на  какой-то станции, я  проснулся  и
услышал, как за  стенкой,  в купе проводников, что-то возят по полу и гремят
полками,  а  на платформе  идет  бойкая торговля  - чем-то отовариваются  по
крупному.  Похоже,  мешками.  Ольга  проснулась и  говорит:  "Может, сходим,
посмотрим?"
     - Нет уж, -  говорю, - лежи. Я один схожу. Знаю тебя - ты накупишь, мне
потом не стащить. Лучше я - хладнокровно и расчетливо.
     Вышел в тамбур, спустился на перрон и вернулся с  двумя ведрами алычи -
по три рубля каждое.
     Сам не знаю, как такое получилось.
     Быстро пересыпал в полиэтиленовые мешки, вернул ведра. Поехали.
     Ольга вымыла несколько ягод. Попробовали -  кислятина. Взяли  другого
пакета - еще кислее.
     - Ты, - спрашивает, - пробовал?
     - Нет. Все брали, и я взял.
     -  Ладно,  -  великодушно  говорит жена,  - я компот  попробую сварить.
Хладнокровный ты наш...
     13 сентября 1988 г.
     В  конце августа  мне  прислали    Москвы сигнальный  экземпляр  моей
книжицы "Мы строим дом". Стал я праздновать эту  долгожданную, но не во всем
удовлетворившую меня присылку и праздновал  с перерывами на отдых 15 дней. И
баню  топили, и  на  заливе пропускали по  стаканчику-другому, и в  ресторан
"Олень"  забредали с  коллегами   мастерской молодой прозы,  и  в сарае  у
Толика Мотальского сиживали за касталийскими беседами, и в гараже отставился
водкой с закускою. И шашлыки жарил на  нашем участке - вкусные были шашлыки,
на березовых углях. И погода стояла славная!..
     15 сентября 1988 г.
     Уже час ночи. Дома.
     Дочитал  "Палисандрию", съел  бутерброд с  баклажанной  икрой.  На душе
хреново, маятность и скука. Думал о людях, с кем бы мне хотелось пообщаться,
перебрал всех знакомых - не нашел.
     Писать надо! Писать. А повесть (или роман?) застыла  на  96 странице, и
ее  герой  Игорь  Фирсов сидит  на табуретке  в  только  что  выстроенной им
теплице, смотрит, как теряет прозрачность  пленка от внезапно повалившего  в
апреле снега и ждет меня. Я сегодня утром был у него, вместе с ним натягивал
пленку на ветру и пообещал вечером вернуться - у нас еще бездна дел впереди,
но не вернулся, закрутился в пустяковинах, и сейчас сил нет. Прости, Игорь.
     Съел еще один бутерброд того же качества, но потолще. Закурил, конечно,
после  бутерброда и все думаю о Саше Соколове, о том, что мне так никогда не
написать,  но  хочется  -  язык умительный, дивный язык. И продолжать свою
повесть в том унылом стиле уже не смогу.
     И мысли о  том, что не умею ценить время - не хожу на службу  уже шесть
месяцев, а  написал  всего 96 страниц. Позор!.. Это  по 0,5 страницы в день,
если на круг, как выражаются хлеборобы.
     И  дневник ленюсь  вести -  Виктор  Конецкий так тот каждый  свой  день
описывает
     И языка  нет, стиля нет -  не  пишу повесть, а борюсь  с  косноязычием,
лагая события. Срам.
     13 августа принял Христианство в Церкви св. Димитрия, что неподалеку от
станции "Удельная".
     Всех моих братьев и сестер крестили в младенчестве, а меня - нет. И вот
я по  своей  охотке  пошел - уверовал. Окрестил  меня отец Станислав, доктор
богословских  наук, его фамилия в миру - Шеломский,  дворян аж с  15 века.
Час беседовали с ним у алтаря в пустой церкви за два дня до моего крещения.
     Суета  целыми  днями. Суета. Все  ждешь, что  освободишься от  текучки,
сядешь  в  озарении  и  -   пойдет,   потечет,  поскачет,  зазвенит   строка
гениальности  небывалой - но хрен  в  нос: текучка и есть текучка, нет ей ни
начала, ни  конца,  до могилы она не кончается. И на кого роптать? Только на
себя. Только на себя, Дмитрий Николаевич.
     Ах, язви меня в душу, тупица я и  бездарь. Бездарь и тупица. Уже 39 лет
скоро, а в столе только первая тощая книжица лежит,  сигнальный экзем И
когда тираж выйдет -  хрен знает. И  договор на книгу в "Советском писателе"
обещают только в следующем году, хотя еще недавно обещали в нынешнем.
     Плохо.  А  еще  хуже,  что  не  горю, а копчу,  тлею. И  душа  от этого
мучается. Писать!
     Ах, Саша  Соколов, какой ты стервец  и фокусник! Какую "Палисандрию" ты
отгрохал! Какое богатство  языка и стилистики.  И какой урок  всем,  пишущим
русскими словами!  Да после этой  книги и  перо в  руки брать стыдно: что ты
можешь нацарапать своим канцеляритом в 800 имеющихся у тебя за душой слов?
     Но и злость в себе наблюдаю от этой книги - но боюсь, злость временную,
обманную, слабо уязвленного самолюбия.
     Вне дома писать не могу - проверено. А дома - текучка. Хрен  знает, что
делать.
     1 ноября 1988 г.
     Три дня не бегал, вчера побежал вновь. Дистанция - 2 км  +  зарядка. До
перерыва бегал 4 км.
     При открытии  сезона  в ЦДЛ на сцену вышел голый студент Литинститута с
дипломатом в руке, на котором была надпись - "Я - поэт такой-то...", и успел
выкрикнуть   несколько   сексуальных   четверостиший.  Потом   повернулся  к
обалдевшему залу задницей, на которой губной  помадой  была сделана надпись:
"Член  Союза  Писателей", и покрутил  ею.  Серега Янсон рассказывал, что  М.
Горбачев  звонил  ректору  утром  и  возмущался  - что это,  дескать,  у вас
студенты вытворяют?
     - Бывший, бывший студент, - уточнил ре - Мы его уже исключили.
     Молва утверждает, что в первом ряду сидела Раиса Максимовна Горбачева.
     Такие вот дела. Свобода, едрена мать.
     18 ноября 1988 г.
     Дочитал "Дар" В. Набокова. Гениально!
     Вчера привез  "Советского писателя" договор на свою книгу. Заключили,
наконец-то.
     Завтра  выплата  гонорара  за  "Феномен  Крикушина",  который  вышел  в
сборнике "Молодой Ленинград". И настроение неплохое, предвкушающее.
     Повесть (или роман?) напечатана до 166  Идет помаленьку. Но многим
недоволен.
     27 ноября 1988 г.
     7 часов  утра.  Приехали с Ольгой   Риги. Максим  у бабушки. На столе
красочно разрисованная записка: "Папа! Поздравляю  с днем рождения! У меня в
дневнике появилось замечание.  Переверни". Перевернул записку - там наклеена
аппликация: ежик тащит на спине грибы.
     Мы с  Ольгой  ездили на семинар  писателей-фантастов в Дубулты. Пробыли
там  неделю.  Группы,  группировки,  группки...   Я  возил  "Записки  шута".
Покритиковали.
     Встретился  с  Мишей  Веллером, Бабенко,  Колей Александровым и прочими
хорошими ребятами. Скучно не было.
     Сфотографировал  манифестацию  "Народного фронта  Латвии"  -  колонна с
транспарантами и национальными флагами шла вдоль дюн по берегу моря.
     Еще  сфотографировался  на  фоне  афиши  фильма  "Karalis-kong"  -  так
перевели на латышский название "King-kong". Из чего я сделал вывод, что наша
фамилия - точная калька с латышского "короля". Моя голова  в шапке заслоняла
довесок "kong", и  получалось, что  огромная обезьяна  на задних лапах носит
мою фамилию.
     Вчера мне исполнилось 39 лет.
     Последний  раз был  в  Дубултах  в  1985  году, с первой и единственной
повестью. За три  года  кое-что сделал: "Шута",  "Мы строим  дом",  заключил
договор  на книгу и  напечатал  две  повести -  "Мы  строим дом",  отдельной
книгой, и "Феномен Крикушина" в сб. "Молодой Ленинград". Кое-что.
     8 декабря - 1988 г.
     В Армении -  сильнейшее землетрясение, около 9  баллов.  Десятки  тысяч
погибших.
     Горбачев прервал свой вит в США и вернулся в Москву.
     10 декабря 1988 г.
     В стране день траура.
     11 декабря 1988 г.
     Сегодня Максима окрестили в Церкви Иконы Смоленской Божьей Матери.
     Максим вышел  крестильной сияющий и стал рассказывать, как его мазали
кисточкой по лбу, щекам и проч., а также какой-то железкой по коленкам. Меня
 крестильной удалили, а Ольге, как матери, вообще вход туда запрещен.
     Утром, за завтраком, Максим  хмуро отказывался идти в церковь, но потом
вдруг повеселел и пошел радостно.
     21 декабря 1988 г. Ночью.
     Мой роман на 189 странице. Читал недавно два отрывка  него на студии.
Приняли хорошо. Говорят, интересно.
     Болеем мы с Ольгой второй день, температуратурим. .
     Ходили  на  выставку  в Манеж - "Современное образительное  искусство
Ленинграда" и подхватили, должно быть, грипп.
     Ольга ворчит, что  разведется со мной: "У тебя на каждой странице секс.
Ты просто сексуальный маньяк!" Я говорю, что не на каждой. Есть и о высоком.
Просто  период  жни моего героя  такой  попался.  Дальше будет  без секса.
Сказала, что тогда подумает.
     Недавно   отвозили  в  Дом   красного  креста  на  ул.  Ракова  посылки
пострадавшим  в  Армении. Взяли такси. Три  коробки  и  мешок.  Теплые вещи,
пальто, обувь.  Максимка сам отбирал игрушки и старался  не жмотничать. "Вот
такая машинка им должна понравиться, правда? И зайку могу отдать, и мишку. А
чебурашку не отдам - я с ним спал, когда маленький был. Или отдать?.."
     В кабину  пожарной машинки он  вложил записку: "Армянскому мальчику  от
Максима  Ленинграда".
     Трудно  вообразить,  что твой дом  рухнул, его нет, ты  на улице. И под
обломками дома - твои родственники...
     Число жертв - около 50 тысяч человек.
     Саня  Молодцов  на  днях  выезжает  в  Армению   с  поездом  строителей
Ленинградской  области   и   строительной   техникой.  Краны,   экскаваторы,
бульдозеры, компрессоры, бытовки - сняли со своих строек и грузят  в эшелон.
Надежда   нервничает,   боится   продолжения  толчков.  Саня   по   телефону
разговаривал коротко и хмуро.




     
1989 год.
     1 февраля 1989 года.
     Куда деваются деньги? От гонорара почти ничего не осталось.
     Смоляров  предлагает ехать  с ним  в Комарово  на дачу, которую снимает
органация его жены на зиму. Дача пустует. Там несколько комнат, есть дрова
и газ. Он  тоже  пишет  роман,  дописывает. У меня на  сегодняшний день  265
страниц.  Смоляров говорит, что  поедет, если я поеду. И добавляет, что дома
ему  работать не дают. Ночью,  как  я,  он не может. У него другая фаза,  он
жаворонок.  Говорит,  что рядом с  дачей  есть  телефон-автомат. Я  спросил,
серьезно ли он собирается работать или допускает  выпивку. Смоляров  сказал,
что пить ему дико. Ни за что! Ни под каким  предлогом! Ни грамма! Работать и
работать! Только на таких условиях...
     Я сказал, что подумаю.
     В  принципе,  думать  нечего:  если  не  трендеть с  утра до вечера,  а
работать, то надо ехать. Смоляров  упорный, как Ленин, с  ним не потрендишь.
Это хорошо. Телефон-автомат это тоже хорошо. Если работает.
     Еще Смоляров  сказал,  что  у  нас будет по отдельной  комнате и  общая
кухня. Я предупредил, что денег у меня мало.
     - У меня тоже, - сказал Андрей. - Скинемся на пищу итальянских бедняков
- макароны с  томатным  соусом,  купим  селедки  и  гречи. Чай.  Кофе. Хлеб.
"Беломор". Поживем недельки три. С голодухи лучше пишется.
     9 марта 1989 года.
     Закончил роман. Назвал "Игра по-крупному".
     Закончил я его на даче у Смолярова 26 февраля  в 6 часов утра. Поставил
точку,  вышел  на  крыльцо  и  поздоровался с бледной звездой. Старые  ели в
снегу,  подтаявший снег около стволов,  цепочка кошачьих следов...  И  закат
угадывается за лесом. Хорошо было.
     Получилось  350 страниц - уже забрал от  машинистки перепечатанное. Она
сказала, что ей было интересно.
     Когда  я  курил  утром на  крыльце, Смоляров еще  спал.  Я написал  ему
записку, положил на холодный кухонный стол и  тоже лег спать. Но не спалось,
и  я слышал,  как  он ставит чайник,  покашливает, затапливает печку в своей
комнате. Но  не вышел. Андрюха -  устремленный в будущее, как план ГОЭЛРО, и
утром его лучше не  трогать. Он просыпается с уже готовым абзацем в голове и
точит  его  за  завтраком,  как   камнерез  статуэтку.  Он  так  и  пишет  -
абзацами-статуэтками. Некоторые статуэтки весьма симпатичны  по отдельности.
Но целый стеллаж статуэток мне не понять, не осмыслить.
     -  Андрюха,  ты  пишешь сильно,  но  я ни  хрена  в этом не понимаю,  -
прнался я. - Мне все нравится, но я ни хрена не понимаю.
     По-моему, он не обиделся.
     -Да, -  скромно сказал он,  -  я пишу  для  вечности.  А вы  пишите для
сегодняшнего дня.
     Я тоже не обиделся.
     Жили  мы с ним в  Комарово неплохо. Я просыпался к полудню, умывался  и
бежал до станции и обратно. Иногда бежать не хотелось,  но я  держал форс  и
заставлял себя надеть  кеды  и  костюм.  Смоляров, педантичный,  как  немец,
выходил с  беломориной на кухню раз  в полтора  часа.  Я курил в комнате без
счету, и дым держался слоями, оплывая теплую печку-голландку.
     Несколько  раз  в  день  мы встречались  на  кухне -  обедали,  курили,
разговаривали. Потом снова  проваливались  в  своих кабинетах. Несколько раз
выкатывали  сарайчика обледенелые чурбаки и кололи дрова.
     Однажды вечером с подтаявшей крыши  нашего  домика с  шуршанием  съехал
снег и глухо ухнул под окнами кухни. Мы ели макароны. Андрей напрягся спиной
и побледнел.  Перед  этим мы говорили  о полтергейсте и  газетной  заметке о
загадочном свечении над Финским заливом. Я тоже вздрогнул, но быстро  угадал
причину затяжного шуршания и хлопка.
     - Вот он -  полтергейст, - я  указал вилкой  за  спину. - Добрался и до
нашего маленького бунгало...
     По лицу Андрея я понял, что шучу не к месту, и быстро вышел на крыльцо.
     - Ну конечно, снег с крыши съехал! -  прокричал я, разглядывая сугроб у
стенки.
     Смоляров  вышел  на  крыльцо, тревожно  оглядел снежный  вал  с  желтым
отблеском фонаря и,  когда мы  вернулись на кухню,  попросил меня  больше не
вести разговоров о таинственных явлениях.
     - Я  и так  сейчас на  нервах,  - он  начал кусать заусенцы на ногтях и
заходил по кухне. - Я работаю с таким материалом...  Для тебя  это  шутки, а
для меня - вполне серьезно... Давай, больше не будем об этом.
     Наш  дом  стоял  последним на улице  - дальше  начинался лес,  степенно
тянувшийся  до Щучьего озера. Я  понимал, что городской человек, живущий  на
седьмом этаже в квартире с застекленной лоджией, не сразу привыкнет к ночным
сельским звукам - шуму ветра в деревьях, звуку упавшей ветки на снег, шороху
кошки, пробежавшей под  окном,  потрескиванию  стропил  на чердаке и  скрипу
уличного фонаря. Привыкнет в том смысле, чтобы не обращать на них внимания и
не подкрадываться к окну,  загасив  в комнате свет и схватив топор в руки. А
тем более, если  человек  пишет  повесть  или  роман,  флиртуя  при  этом  с
потусторонним миром. А Смоляров флиртовал - оборотни  Зазеркалья с мечами,
шпагами и лазерными шмайсерами сновали у него  абзаца в абзац. Это тебе не
звездолет,  хряснувшийся  на чужую планету с пробитым баком. Это современная
фантастика.  Это, по словам  Смолярова - турбореалм. В котором я ничего не
смыслю.
     Из Комарово мы уехали 27 февраля (Смоляров один оставаться не захотел),
а  2  марта я  получил от  машинистки  рукопись, купил в баре Дома  писателя
коробку  болгарского  вина "Търнава", поставил  ее  под  столом  и  принялся
отмечать замечательное событие. Подходили знакомые, я  наливал - пили. Потом
стали  подходить  незнакомые,  я  наливал - пили, знакомились.  Успел отдать
Житинскому один экземпляр романа. Остальные три экземпляра оставил в комнате
референтов.
     Утром проснулся  на диване дома, встал, попил воды  -  ничего не помню.
Ольга молчит, но  не  агрессивно. Снова прилег, постанываю. Вдруг телефонный
звонок. Дотянулся до трубки.
     - Алле...
     - Каралис, это член приемной комиссии П-ов.
     - А, привет, Валера...
     - Ты помнишь, что вчера было?
     - Неотчетливо... А что?
     - Ну ты  натворил делов! Теперь тебя в Союз писателей могут не принять.
Все только об этом и говорят...
     - А что случилось? Не томи...
     А он опять: "Ну, ты даешь! Ну, ты даешь!" - с радостной ехидцей.
     Рассказал,  наконец. Дескать,  я  панибратски хлопнул по  кожаной спине
Глеба  Горбовского и предложил ему выпить за  окончание моего  романа. Г.Г.,
который стоял у  стойки бара с бокалом боржоми, посмотрел на мою пьяную рожу
и, шваркнув  бокал об пол, вышел   кафе,  матерясь. И  пригрозил  написать
статью  в "Ленинградский литератор" о бардаке в кафе с конкретными примерами
(он, якобы, специально вызнал мою фамилию).
     - И что теперь делать, Валера? - упавшим голосом спросил я.
     -  Что  делать...  Я  его отговорил, сказал, что ты нормальный  парень.
Прикрыл своим именем... Не знаю,  что    этого  выйдет  - он,  может,  еще
передумает...
     - И чего я к нему полез?
     - Ха! Только между нами, но это тебя А.Ж. подстрекнул, я видел. Показал
на Глеба и говорит, пригласи вот его,  отличный мужик. Ты и пошел...  А Глеб
пятнадцать лет, как в завязке, пьяных терпеть не может...
     - Етитская сила, - я стал покрываться липким потом. - Погуляли...
     - Ну что ты! - радостно подпел П-ов.  - Пьяный был в говно. Нарисовался
на  весь Союз писателей.  Не знаю,  как я тебя смогу отмазать, все только об
этом и говорят...
     - Валера, выручай, - промычал я. - Я  только что проснулся... -  И упал
на подушку.
     Полежал   немного,  стал  названивать   одному,  другому   -   узнавать
подробности.
     Житинский сказал, что ничего  страшного  не было -  окривел,  со  всеми
обнимался.  Да,  Горбовский  хлопнул стакан с  боржоми об пол и ушел. Но  не
Горбовскому меня осуждать - он и не такое творил. Пустяки...
     Неожиданно  позвонил  Гена  Григорьев, поэт. Сказал,  что  моя  сумка с
остатками вина и бумажником у него дома. Он забрал, чтобы я не потерял.
     - Спасибо, Гена! Оклемаюсь - заберу.
     Ольга  принесла  мне  бидончик пива,  я  стал оживать. К  середине  дня
картина несколько повеселела. Да, загул был, но  таких  загулов  семь штук в
неделю в нашем кафе. Ничего сверхъестественного. Завтра уже забудут. Еще раз
звонил П-ов и нагонял жути: хмурого Горбовского видели в Секретариате, зачем
ходил - непонятно, но не исключено, что по моему вопросу.
     Дня три я мандражировал, стыдно было.  Еще Смоляров с  Мариной приехали
посидеть, отметить окончание романа. Андрей тоже подлил масла в огонь:
     - Да уж, все только об этом и говорят, - посмотрел на меня задорно.
     8-го марта я уже и в рот не брал.
     Сегодня с  Ольгой  сходили  в бассейн,  идем по Гаванской  к  дому.  На
трамвайной  остановке  стоит Горбовский  - в очках, сером  пальто,  румяный,
благодушный, волосы пятерней поправляет.
     Подхожу на дрожащих ножках:
     - Глеб Яковлевич, вы меня  помните? Я недавно в Союзе писателей к вам в
нетрезвом  виде приставал...  Простите  великодушно,  бес  попутал...  Роман
закончил,  напился... -  Руку к  груди  прижал, голову склонил. -  Простите,
пожалуйста, хожу мучаюсь...
     - А,  это вы,  - говорит.  - Да ладно,  я  уже  забыл. Ладно,  ладно...
Извините, мой трамвай идет...
     На том и расстались. Гора с  плеч упала. И сегодня целый день радостное
настроение...
     20 марта 1989 г.
     У  Казанского  собора был митинг "ДС"  - Демократического Союза. Ребята
залезли на памятник  Кутузову  и развернули трехцветное  русское  знамя.  80
человек арестованы за нарушение общественного порядка.
     Ходили  с  Ольгой  на  "Зойкину  квартиру"  в  Театр  комедии.  Мне  не
понравилось - действие затянуто.
     Вчера  ездили  с  Максимом  в  ЦПКиО и Парк Победы.  Развал  полнейший.
Парашютную вышку снесли, американские горы  закрыты, чертова  колеса нет и в
помине.  Скукота и уныние. Отстояли очередь, поели  сырых чебуреков. Вход  в
ЦПКиО платный. Максим  прокатился в повозке  рядом с кучером,  проехались на
колесе  обозрения,  послушали  лекцию  об НЛО,  посмотрели запуски  кордовых
моделей самолетов: один разбился на наших глазах.
     Зима удивительная - снег сошел еще в начале марта, плюсовая температура
держится с февраля. За городом снег есть, но мало.
     1 апреля, 4 часа ночи.
     Проснулся, выпил полюстрово, выкурил на кухне сигарету.
     Снился мне отец,  а потом  Зеленогорск, куда  мы решили завтра поехать.
Александр Лурье читал вслух какую-то пьесу Булгакова, а мы с отцом  слушали,
и вот,  в  одном месте  речь зашла  о  том,  как  Сатана соблазняет человека
водкой, учит, как ее приготовить  подручных средств  ( в "Первом винокуре"
Л. Толстого есть такая сцена). И я заглядываю в текст, хочу подыграть Лурье.
Отец недовольно останавливает меня:  "Не мешай. Не лезь". Я говорю, что и не
думал мешать, просто так заглядываю в текст. Лурье смотрит на нас и говорит,
что сын  лучше отца, он знает  про нас  все. Я  ворчу,  что такая постановка
вопроса лишена смысла: всяк хорош  по-своему, людей сравнивать нельзя и т.п.
Мне неудобно перед отцом за сказанное Лурье.
     Потом снилось, что у соседей в Зеленогорске выстроена огромная теплица,
а в нашей выросла трава выше человеческого роста, и я огорчаюсь и соображаю,
что  бы придумать,  чтобы до конца лета заработать на урожае.  Потом  нахожу
тлеющий  на  полу окурок,  оставленный  Вовкиной женой Татьяной,  гашу его и
показываю  Татьяне:  ты  что,  хочешь  спалить  дом?  Она  мямлит  что-то  в
оправдание.
     26 марта  состоялись  выборы  в  народные  депутаты.  В  Ленинграде все
партийное  руководство,  включая  1-го  секретаря   Обкома,  забаллотировано
бирателями. Интересная пошла жнь. На диво интересная. В магазинах ничего
нет, но все равно интересно.
     Мой роман "Игра  по-крупному" прочитан А. Житинским, и  мне сообщено об
этом  с похвалою. Роман лежит в "Советском писателе" вместе  с положительной
рецензией и ждет прочтения редактором. Рецензию я еще не читал.
     Месяц я  не писал -  занимаюсь разной чепухой,  включая обменные дела -
нам  предложили  3-х  комнатную  квартиру на  Малом проспекте, и  мы  подали
документы на обмен.
     Пойду спать дальше.
     19 апреля 1989 г.
     Мы поменялись. Уже 10 дней как живем  в трехкомнатной квартире площадью
42  кв. м на Малом, 80. У  меня - кабинет с окном во двор, там сирень и
милиция.  Ольга  купила по случаю  в  комиссионке двух-тумбовый  стол  за 40
рублей. Требуется реставрация столешницы, но терпимо.
     В  Зеленогорске  снега нет,  тюльпаны  зеленеют,  бутончики  прячутся в
листьях. 15 марта поставили  рассаду - 16  ящиков: капусту, помидоры, астру,
бархатцы. Поставил рассаду  и в торфяных горшочках на окне в  кабинете - там
солнце.
     В магазинах нет пленки. Пленки нет.
     Ремонт в квартире нужен, но нет сантехники. Ничего нет.
     Прочитал рецензию Житинского  -  тепло  написано. Редакторша прочитала,
сказала, что роман ей нравится, даст одобрение, деньги в мае.
     Кабинет не обжит, неуютно еще. Обживем. Главное, чтобы писалось. Боюсь,
рассадный сезон не даст возможности, но буду пытаться.
     4 июня 1989 г. Зеленогорск.
     Не пишу. Думаю. После романа все кажется мелковатым.
     Ольга допродает рассаду. Весна ранняя. 930 руб. на сегодняшний день. Но
деньги почему-то не радуют.
     17 июня 1989 г. Зеленогорск.
     Не пишу. Все еще думаю. А что думать-то? Писать надо.
     Приезжал на пару дней Вит.  Бабенко  Москвы со старшим сыном Никитой.
Жили в нашей квартире. Уехали на финском экспрессе  Зеленогорска. Съели по
шашлыку, которые я  приготовил, и отбыли.  Виталий предложил мне  открыть  в
Ленинграде   представительство   их  дательского  кооператива   "Текст"  и
возглавить его. Я подумал и согласился. Посмотрим, насколько это серьезно.
     Кооперативу  уже год,  его  учреждали братья Стругацкие, Кир  Булычев и
московский литературный молодняк  - любители фантастики. В том числе Виталий
-  он дире  Они  уже  дали  пару  книг - "Глубокоуважаемый микроб или
Гусляр  в  космосе"  Кира Булычева и еще  что-то. Есть представительство и в
Таллине - его возглавляет Миша Ве Ба! знакомые все лица!
     На  чай,  мыло и  стиральный  порошок с  1-го июня ввели  карточки. Это
вдобавок к карточкам на сахар, которые действуют уже год. Хорошо живем...
     Скоро 40 лет. Вот ужас-то где...
     Бегаю. Но форму еще не обрел - был перерыв три месяца.
     30 августа 1989 г. Зеленогорск.
     Грустно. Лето кончилось.
     В середине  июля - жаркого и голубого - я взялся строить отдельный вход
с  верандой. И сейчас  сижу под ее крышей. Веранда отделана снаружи,  но  не
доведена до конца внутри - нет материала.
     Приезжала  Маришка, жила в Зеленогорске  две  недели.  Я  сделал  им  с
Максимом чердачок с  окнами  на веранду. Мы сидели с  Ольгой за столом, а их
размытые стеклами фиономии мелькали наверху. У них там свои комнатки - они
затащили спальный  мешок,  надувной матрас,  лампу,  помятый  чайник, чашки,
тарелки и  целыми днями сидели там, устраивая меблировку и наводя уют. Ольга
даже  им туда обед передавала.  На  обрезках строганных досок они нарисовали
экран  телевора с ручками, приемник, магнитофон и по  очереди включали эту
электронику.
     - Максим, включи "Утреннюю почту" по первой программе.
     - Нет, я хочу "Ну погоди!". Сейчас начнется.
     - Ну, хорошо, давай "Ну, погоди!" Седьмую серию...
     Грустно.  И  -за  того,  что  Маришка  улетела,  и  потому  что  лето
кончилось.  А так же по причине 8 страниц текста, которые я  только и сделал
за все лето.
     Вчера ходили за грибами,  принесли  две корзинки. Я отобрал  сыроежки и
приготовил грибную солянку - с картошкой, корешками,  морковкой, сметаной. И
съел три порции: свою, добавку и доел порцию Максима.
     Купил у книжного магазина на Мойке "Лолиту" Набокова и прочитал.
     Набоков  -  мастер  слова,  художник,  но как мало души в  этом романе.
Иногда, вынужденный водить читателя за нос (явно, что своего опыта общения с
нимфетками у  него не густо, и в подобной передряге он  не бывал) -  Набоков
берет  высотой  языка  и  красотами стиля, скрывает  провалы в психологии, и
главные герои его - Лолита и Гумберт Гумберт  - не  видны, мне не хватает их
жненной выпуклости. Подобное я заметил и в "Приглашении на казнь", которое
также купил на Мойке этим летом.
     В  магазинах  день ото дня все хуже  и  хуже.  И такое ощущение, словно
кто-то, неведомый и могущественный еще,  злорадно потирает руки:  "Вы хотели
демократии, перестройки? А вот вам демократия - получите!"
     27 сентября 1989 года. Ленинград.
     Хороший сентябрь нынче: тепло, солнечно. Часто бываю в центре и брожу с
удовольствием  маршрутами  моего героя  Игоря Фирсова - Марсово  поле, канал
Грибоедова, Михайловский садик...
     Теперь у меня  есть кабинет.  Но не хватает  того святого  одиночества,
когда начинает  говорить  душа. Суета.  Сегодня, например,  оклеивал  обоями
туалет, вчера  приходил  водопроводчик  менять  унитаз,  позавчера привозили
мебель и  т.п.  Суета эта загоняет душу во мрак, небытие, и только  к  ночи,
когда не  грохочут  трамваи  по Малому  проспекту,  душа  подает свой слабый
голос.
     Сегодня,   листая  старую   записную  книжку  и   перебирая  альбомы  с
фотографиями  (я укладывал их на новое  место), я ужаснулся  тому количеству
ошибок, которое совершил к 40 годам. И той мерзости, что наделал людям.
     Список грехов составить, что ли? Полагаю, он уже составлен на небесах.
     Все равно стыдно...
     12 октября 1989 г. Дома.
     Сегодня  снились удивительно красивые  сны. Парашютные  прыжки, драки с
компанией  малолеток, танки  наезжали  на меня и с вгом  выдвигали стволы,
чтобы  придавить меня  к  стенке... И  видел отчетливо  даже шерсть на холке
собаки. Картинки менялись с поразительной затейливостью, как в калейдоскопе.
И все сны - цветные.  Ничего  подобного раньше не  снилось. Накануне пил два
дня  по  случаю выхода  сборника  "Точка опоры". Там  мой рассказ "Случай  с
Евсюковым".
     15 октября 1989 г. Дома.
     Вчера  в Доме  писателя  обмывали  со Смоляровым выход моего  рассказа.
Мыслей  было  много, навалом.  Сейчас все  куда-то  подевались. Выхаживаюсь.
Сломал стенку  запломбированного  зуба, и об него оцарапал свой  беспокойный
язык. Ем с  трудом, язык покрыт белым  налетом. Но сегодня ночью проснулся с
удивительно приятным ощущением в груди.  Умиление чем-то необъяснимым. Может
быть, от того, что вчера вечером был телевионный сеанс экстрасенса Чумака?
     А сейчас -  противно во рту,  противно в душе, и  Ольга спит  на другом
диване. Сижу в кабинете, слушаю "Радио "Свобода"- говорят про нашего бывшего
тяжелоатлета, чемпиона мира Юрия Власова. Сейчас он политик и писатель.
     22 октября 1989 г.
     На выходные ездили в Зеленогорск. Посадили две яблоньки и малину. Копал
грядки - до пота.
     Запомнилось. Я сидел на  корточках  в огороде, поднял  голову и увидел:
наш  зеленый домик, голое рябиновое дерево с гроздьями  ягод и синие тучи на
севере.
     Вечером,  прихватив  Максимкиного приятеля  Тарасика, ходили  в  сауну.
Изумительно сходили:  вода  в  бассейне прохладная, чуть обжигающая;  пепси,
которое сразу  не проглотить;  хрустящие румяные  яблоки. Покой. И  кожа еще
долго  оставалась  теплой, пока мы добирались до  дома через железнодорожные
платформы и  пили чай на веранде. И мелькнула мысль: запомнят ли пацаны этот
поход в баню? И если запомнят, то как? Будут  ли  помнить меня,  или  только
свистящую  воду   шланга,  которой  они  брызгались,  и ледяные брызги  
бассейна?
     23 октября 1989 г. Ночь.
     Не могу спать в кабинете - одолевают мелкие городские комары. В прежней
квартире их почему-то не было, хотя мы жили  напротив Смоленского кладбища -
камнем добросишь  до  оград. Сейчас у меня  под  окнами  клены и серебристый
тополь, садик. Оттуда, поди, и летят.
     Странное дело: обставил кабинет, развесил картины и картинки, за спиной
- книжные стеллажи, рядом  - шаляпинское кресло Ольгиной бабушки, на круглом
столике телефон - а не пишется ни черта!
     А сегодня подумал, что столик на кухне, за которым я привык работать на
прежней  квартире, так  и  подманивает  меня.  И  кухня кажется  симпатичней
буржуазного кабинета. Почему?
     Завтра идти  в  банк  и милицию по  делам регистрации представительства
кооператива "Текст".
     24 октября 1989г.
     Сходил в банк  и  милицию.  Банкирша  сквозь зубы  объяснила  мне,  как
заполнить  банковскую карточку.  Выяснилось,  что  без печати не обойтись. В
милиции отказали в разрешении на готовление печати и штампа. Вы,  дескать,
не  юридическое лицо. Листали закон о кооперации. Там  запрета нет. Но нет и
разрешения.  А что не запрещено, то разрешено. Но милиция считает иначе. Она
на страже закона.  Только какого?... От,  сволочи... Казалось бы  - если мне
для  работы  требуются печать  и  штамп, то  какое  ваше  дело?  Не  мешайте
кооперативу работать, не вмешивайтесь в его хозяйственную деятельность...
     Помыкаться, чувствую, еще придется.
     8 ноября 1988 г.
     Ноют зубы и  челюсть. Недавно удалили зуб  мудрости - думали, причина в
нем, но легче не стало.  Слабо-ноющая  боль  осталась.  Боюсь онкологических
причин - 9  ноября  пойду  на новый рентген. И вспоминаю Сашку  Померанцева,
беднягу, у  которого  тоже  начиналось безобидно, а сейчас  он  инвалид  1-й
группы, прикрепленный пожненно к онкологическому диспансеру. Жуть.
     Никакой  бодрости.  Держится  небольшая температура.  Писать  не  могу:
боящийся несовершен в любви. А без любви ничего стоящего не напишешь.
     23 ноября 1989 г.
     Замечаю, что в современной прозе  слишком много материи. И мало духа. Я
бы сказал так: мало Духа.
     Временами болит  челюсть.  Отдает в ухо.  Неужели, рак?  Боюсь  идти  к
врачам.  Нашелся  знакомый  стоматолог,  посоветовал  по  телефону  какие-то
таблетки. Пью второй день - не помогает.
     Завтра  собираемся в  ресторан Дома  журналистов -  справлять  грядущее
сорокалетие. Читаю Петрарку -  "Автобиографическую  прозу",  для  укрепления
духа.
     Вчера получил  маленькую посылку   Венгрии, от  Имре. Шла она  ко мне
через Москву с нарочным. Полагая, что в СССР все плохо, Имре прислал мне два
тюбика  зубной   пасты,   зубную   щетку,  мыло,   дезодорант,  сигареты   и
магнитофонную  кассету  с венгерскими  песнями.  Еще  книгу  Эрве  Базена на
русском языке - "И огонь пожирает огонь", данную в  Вот так.
     8 декабря 1989 г.
     Образ жни - как  у последнего идиота; сам себе противен. Нет  тонуса.
Болят зубы, и врачи не могут найти причины. Два зуба уже удалили.
     Мое сорокалетие затянулось - гости плановые и неплановые... Жуть!
     Писать не могу (или не хочу?). Замечаю, что смотреть телевор и читать
газеты интереснее, чем писать.
     Ольга с Максимом  постоянно  дома,  и  уединенность  моего  кабинета, в
котором   все  слышно,  даже  как  жарится   на  кухне  картошка,  -  весьма
относительна. И еще эти ноющие зубы. Просто срам,  а не образ жни. Если бы
писалось запоем, все  ушло на второй план. Но все кажется мелким в сравнении
с тем, что происходит в Европе и у нас.
     Не бегаю и не закаляюсь  давно. Стоит побыть на  улице, а потом зайти в
тепло, как зубы начинают ныть и ноют весь день.
     Прочитал "Братьев Карамазовых", "Белую гвардию", "Мастера и Маргариту",
В. Брюсова (прозу), Ф. Петрарку, К. Воннегута и еще много всего.
     Я писатель или читатель?..
     Разговор в Союзе писателей:
     - Ты записался в "Содружество"?
     - Мне писать надо, а не записываться.


     
1990 год
Блокнотик  с рисунком  Клодтовского  коня  на  Аничковом мосту. Надпись
"Ленинград" в виньетках.
     1 января 1990 года.
     Первый день Нового года. Максим с Маришкой завтракают и смотрят детский
фильм по телевору. Снегу мало. Бесцветная речь Горбачева вчера по ТВ.
     Стол: колбаса твердого копчения, салат  оливье (Ольга так называет, для
меня  -  просто мясной), рыба под майонезом (Маришка  привезла   Мурманска
треску), жареные в духовке  курицы, свекла тертая с чесноком, грибы соленые,
пироги  двух  видов,  красная икра(!), конфеты,  сухое  вино, полюстрово  (с
сиропом) и  бутылочный  квас,  который  я открыл, залив  полскатерти. Есть и
водка, которую мы не пили.
     Шампанского  нет.  Магазины пустые. Продукты  к столу  запасали долго и
запасли  по  счастливому  совпадению.Звонили:  Спичка,  Андреев  Саша,  Митя
Кузнецов, Смоляров  (дважды, последний раз  в  7  утра, когда мы уже спали -
вторично поздравлял с Новым годом). И я позвонил некоторым людям.
     Унылые праздники, это прнают все. Даже Ольга волнуется: что ждет нашу
страну дальше?  Вчера с детьми нашли на окне в парадной записку: "Лопушок, я
побежала за сосисками. Скоро не жди. Груша". И весь вечер на разные лады  со
смехом вспоминали эту страшную, в общем-то, записку.
     1 января, в
     Пару  часов  назад  обнаружил на  правой  нижней челюсти,  там где  был
удаленный  зуб, безболезненное вздутие.  И сразу испортилось  настроение  до
тоски. И не болит при нажатии - вот, что плохо.
     Сегодня  гулял  с   детьми.   Ходили  в  часовню  Ксении  Блаженной  на
Смоленском, ставили свечи.
     Десять лет назад, когда я только ухаживал за Ольгой, мы ходили вечерами
гулять на Смоленское и целовались у тогдашних развалин  этой часовни  -  я и
понятия не имел,  что там погребена  Ксения Блаженная  Петербургская. Помню,
что  стояли  стены  с  провалившейся крышей,  искореженная  ограда,  обломки
кирпичей под ногами... Теперь часовня восстановлена - стены бледно-салатного
цвета,  и  она  видна далека.  В  те годы на Смоленском  только  два места
содержались в исправности:  церковь и  могила родителей  Косыгина.  Напротив
последней  стоял вагончик  с милицейским постом,  откуда  слышалась музыка и
вываливались пьяные милиционеры  и девки. Мы  с Ольгой бродили по кладбищу и
разглядывали старинные склепы и надгробия.
     Потом я  свел детей  в кино - на американский фильм "Полет навигатора",
про летающую  тарелку.  Прекрасные  съемки. Гуляли по берегу Финского залива
около Морского  вокзала и  даже  по  самому  заливу -  прошлись  по льду  до
рыбаков.
     Тоска. Надо опять идти к врачу.
     4 января 1990 г., в
     Врачи ничего толком не говорят. Направили на консультацию в поликлинику
от 1-го  Медицинского института, там, где раньше был Дом искусств или Дворец
Литераторов  - черт его знает, забыл. Там, где нынче кинотеатр  "Баррикада".
Когда-то, в 20-х годах, там жили в  общаге наши будущие знаменитые писатели,
а еще раньше стоял один  первых царских дворцов в Петербурге - деревянный,
построенный Елаветой. Вот в этом бывшем  дворце  и  бывшей  литобщаге  я и
просидел  на  деревянном  коробе, что  закрывает  отопительные  трубы, около
сорока минут.  Потом пришла  нянечка  и  сказала,  что врача  не будет - она
повредила ногу по дороге на работу.
     "У  каждого  врача свое  кладбище",  - сказала медсестра.  Веселенькие,
бодрящие разговоры.
     Теперь - вторник. Ждать еще четыре дня.
     Ходили  в  Александро-Невскую  лавру.  Черные  тени  снежинок  в  свете
фонарей. Тень появляется при подлете снежинки к белой дорожке.
     Дела   моего   представительства  налаживаются.  Печать  мне   все-таки
разрешили  иметь  - это стоит  портфель  книг.  Открыл расчетный  счет. Взял
бухгалтера. Взял зама и помощника -  Сашу Андреева. Буду давать Житинского
- короткие рассказы  и миниатюры, не вошедшие в прежние книги. Их не пустили
- слишком абсурдны и замысловаты показались.
     Семинар  Стругацкого  воспринял  мой выбор  автора  болезненно.  Почему
Житинский, а  не  молодые семинаристы? Смоляров,  похоже, обиделся  всерьез.
Стругацкий без претензий - даже разговора на эту тему не было.
     8 января, утро.
     Сегодня  еду на встречу  со  снабженцем. Должны привезти   Лесогорска
образец  бумаги.  Встреча  -  в  моей бывшей школе на углу  6-й  Советской и
Дегтярной.
     В  субботу  ездил   в  стол  заказов  на  Литейный  за  дефицитом   для
поставщиков. Как  я вышел на  стол заказов  - отдельная  история.  Перебирал
потом на кухне реликтовые продукты и пускал  слюнки: икра, крабы,  сервелат,
столичная водка на винте...  Потом  договорился с мясником  и  купил  17  кг
отборного мяса.  Часть  заберет  с  собою в  Мурманск Маришка.  Она пришла с
гулянья и первым делом спросила: "А мясо купил? Где оно?"
     12 января 1990 г. В
     Был в 1-ом Медицинском  институте на кафедре челюстно-лицевой хирургии.
Консилиум  переговаривался  за дверью, а я пытался подслушивать. Диагноз мне
поставили под вопросом: воспаление тройничного нерва. Зубы,  оказывается, не
при  чем.  Застудился, очевидно,  бегая.  Слов  нет печатных! Удалили четыре
здоровых зуба - и спросить не с кого!
     Назначили процедуры  - там же, на кафедре. Ходить каждый  день. Сегодня
уже сидел,  опутанный  проводами в  присутствие хорошенькой лаборантки. Даже
пытался шутить с ней. После процедуры она спросила: "Стало легче? Не так уже
болит?" Мне показалось, что  и впрямь легче, я  кивнул. А вышел на мороз,  и
снова заныла челюсть.
     "Давай,  татарин,  вези! - понукал свой "Камаз" водитель  на  подъеме в
гору. - Вези, татарское отродье!"  Мы везли  с ним 7  тонн бумаги в ролях 
Лесогорска.
     Я  надеялся,  что за две  сумки деликатесов  мне  отдадут хотя бы часть
денег. Хрен в нос! Сказали спасибо. Но зато бумага есть.
     17 января 1990г.
     Ехал сегодня в автобусе, сзади внучка разговаривала с бабушкой. Голосок
- ангельский. Лет пяти. Едем мимо Балтийского завода.
     Бабушка:
     - Вот здесь я проработала тридцать девять лет.
     Внучка, помолчав:
     - Тебе трудно было?
     Бабушка, подумав, отвечает сдавленным голосом:
     - По разному бывало.
     Внучка, после паузы, задумчиво:
     - Тридцать девять лет - это много...
     Я  читал. Обернуться хотелось, но не  решился.  Оставил  это на потом -
беглый взгляд при выходе. Но не получилось -заторопился к дверям и  забыл. И
вспоминал  несколько  раз  за день  этот  ангельский  голосок с  раздумчивой
интонацией, даже сочувствующей: "Тебе трудно было?.."
     Сегодня  сдал  в  типографию  оригинал-макет книги Житинского  "Седьмое
мерение".  И его  приняли.  А месяц  назад не  принимали,  и я  натерпелся
позора. Но сегодня взял реванш.
     Дело  было так. Прихожу месяц  назад  в проводственный  отдел.  Сидит
могучая тетя с прорабским голосом по фамилии Миловидова.
     - Здрасьте, мы хотим у вас книгу заказать.
     - Какую?
     - Сборник прозы Александра Житинского.  Короткие новеллы,  миниатюры...
Семь авторских листов.
     Она смотрит на меня с легкой досадой.
     - Какого формата?
     - Такая, - говорю, - небольшая. Вот, типа этой... - Взял у нее со стола
книжку, показываю.
     - Вы кто?
     - В каком смысле?
     - Вы редактор, датель? Или кто?..
     - Издатель... Кооператив "Текст", ленинградское представительство...
     -  А у  вас есть кто-нибудь, кто  в полиграфии  понимает? - Не  скрывая
раздражения, потрясает книжкой,  которую  я показал  в  качестве образца.  -
"Типа  этой"!  Вы  должны  мне  хотя  бы  все  выпускные данные  назвать!  И
спецификацию составить!  Развелось кооперативщиков... Присылайте специалиста
- поговорим.
     Ушел с позором. Она мне даже до свидания не сказала.
     Где я специалиста  найду? Если и найду, ему платить  надо. А на счете -
копейки, остатки того, что Москва прислала. Зарплата моя на деликатесы ушла.
Наискосок  от  типографии  -  магазин  "Старая   книга".  Купил  "Справочник
технического и художественного редактора"  Гиленсона и  стал учать, как  к
экзамену.  Некоторые определения и  таблицы выписал и дома  развесил.  Зубрю
каждый  день:   полиграфический   формат,  кегль,  полосы,  спуски,   титул,
шмуц-титул,  формат   полосы  набора,  виды  переплетов,   отстав,  лидерин,
каптал...
     И   вот   сегодня  взял  реванш.  Написал  заявку,  спецификацию,  взял
оригинал-макет, который Жора Светозаров с техредом подготовили. Надел очки с
дымкой, костюм с галстуком - пошел.
     Сидит та же Миловидова.
     -  Хотим  у вас книгу  заказать. Брошюру  подъемкой, формат восемьдесят
четыре на сто восемь в тридцать вторую  долю, объем сто сорок полос  десятым
кеглем, бумага на  блок - семьдесят  граммов  плотностью, на  обложку  - сто
сорок. Обложка в четыре цвета... Два шмуц-титула...
     Она рукой махнула.
     - Спецификация есть? Давайте.
     Полистала, похмыкала.
     - "Текст"... От вас уже приходил  какой-то чудак...  - Смотрит  на меня
задумчиво. - Блеял тут что-то...
     - Да, - говорю, - случайный был человек. Мы его уволили...
     - Идите к экономистам  в  соседнюю комнату,  вам  там все обсчитают. Но
быстро не сделаем - месяца через два, не раньше...
     Позвонил сегодня Житинскому - обрадовал. Он сказал, что боится верить в
такие сроки - 2 месяца! Я и сам боюсь.
     Вышла рецензия на "Точку опоры"  в "Ленинградском рабочем".  И обо  мне
похвально говорится там. Рецензия  называется "Задержавшиеся и задержанные".
Это, стало быть, про наше поколение.
     15 февраля 1990 г.
     М.   Горбачев   хочет  стать  президентом.  На  Пленуме   ЦК   прнана
(теоретически) многопартийность и ошибочность 6-й статьи Конституции.
     В Душанбе беспорядки: убитые, раненые.
     Трясет страну, лихорадит. И меня лихорадит вместе со всеми.
     28 февраля уехал в  Москву. Уехал прямо со 2-й  Советской, где отмечали
день памяти Феликса.
     Молодцов весь вечер ругал  интеллигенцию и  заступался за аппарат.  "Да
это же труженики!  - рычал  он.  -  У  них  ничего, кроме госдачи,  нету. Вы
думаете зачем эти лаборанты и  мэнээсы во власть лезут? О народе они думают?
Они о себе думают!  А что  они  могут? "А потом подарил Максиму паркеровскую
ручку, которой я сейчас  пишу.  Я  выменял  ее на  нашу ручку и  две  жвачки
"дональдс". Он доволен, и я доволен.
     Я понимаю Молодцова  -  он порядочный человек,  трудяга;  спина  у него
прямая.  Его  в партию  всем  трестом  загоняли -  он  отбрыкивался;  и даже
отмахивался стульями (было и такое на одном банкете, замахнулся на секретаря
парткома стулом, а  потом  швырнул в угол и ушел). И  ему обидно видеть, как
молодые  политики  обходят  хозяйственников.  Хозяйственник,  если  обещает,
должен сделать; задача политика - как можно больше обещать.
     Заходил  к  Александрову  Коле  в  "Известия".  На  Пушкинской  площади
развешены листовки  и самодельные газеты. Дацзыбао  советского проводства.
Народ толпится. Читают, обсуждают.
     "Текст" процветает: выпустили 13  книг. Хорошие книги. И всего  за год.
Кое-что и я там купил.
     Ехал  обратно  на  хельсинском поезде,  заплатив за билет 20  руб.  при
стоимости  12;  брал у проводника. Ужинал в ресторане. Армянин с  развязными
манерами, которого я  принял  за  фарцовщика, оказался подданным  Финляндии.
Женат на финке. Коммерсант.
     4 марта 1990г.
     День  рождения  матери.  Ездил в Зеленогорск.  До кладбища  шел пешком.
Солнце. Дорожка прижалась к ручью, и я услышал  слабое позвякиванье от воды.
Остановился, прислушался.  Опять  звякает.  Спустился  крепким  еще откосом.
Согнутые ветви кустов оказались увешаны прозрачными ледяными кругляшками - в
том месте,  где они окунались  в  бегущую воду.  И вздрагивают от течения  и
ветра, и позвякивают, как стеклянные колокольчики. Стоял слушал.
     18 апреля 1990 г. Мои в Зеленогорске. Я в  Ленинграде - остался писать.
Сделал одну страничку рассказа.  Рабочее название -  "Четвертый переход". Но
только рабочее, для печати не годится.
     3 часа утра.  Смотрю Сессию  Верховного Совета.  Комиссия по  Гдляну  и
Иванову.
     "Тэ Эх Гдлян", - прочитал по бумажке бывший главный редактор "Известий"
Лаптев, ныне - председатель Совета Союза. Интересно, какое у  него прозвище?
Лапоть?
     19 апреля 1990 г.
     Сегодня было жарко: +18, и мы  с Колей М. шли по Литейному проспекту, и
он рассказывал мне, как постился, как ходил в церковь, и как будет выглядеть
конец света. Говорил, что евреи и  масоны захватили власть. "В их руках  80%
капитала.  Они сейчас уезжают,  живут  там  в коттеджах,  а  потом вернутся,
откроют  свои универсамы  и  будут  продавать  только своим  людям - лазером
сделают наколку на  руке,  такую печать  дьявола, и как бы по карточкам  все
давать  будут.  Будут соблазнять вкусной едой, чтобы  мы  приняли  их  веру.
Нельзя терять бдительности..."
     Упоминал протоколы сионских мудрецов.  "Ты не читал? Я тебе обязательно
дам".
     Говорил, что  нам, христианам,  нужно  идти в подполье  и  готовиться к
битве  за Русь.  Говорил,  что  на плащанице  Христа евреи сделали  какой-то
поддельный знак в конце 19 века,  и знак  тот - лик дьявола. "Ты только будь
серьезен. Настройся, это очень важно! А еще они хотят всех развратить. Через
телев Скоро  молодежь будет  только порнографию и рок уважать. А  своих
они будут учить на пианино и скрипках".
     Когда   я  приветствовал  его,  обнимая  в  Доме   писателя:   "Христос
воскресе!", он  тоже радостно обнял меня, поцеловал, но начал вдруг шептать,
что здесь, где кругом  уши масонов, надо ъясняться тайком, нельзя шуметь о
нашем христианстве и т. п.
     "Да  брось ты! -  сказал я и крикнул: - Христос воскресе!". А  когда мы
вышли на  теплую  улицу и пошли по  Литейному, Коля и  начал  свою концепцию
лагать. "Я вот все думаю: зачем мы здесь в этом грязном городе живем". - И
поехал... Главная задача мирового  зла  - не  дать возродиться  Православию,
унить Россию.  "Они будут соблазнять  нас жирным пирогом, но  мы не должны
поддаваться. Не бери от них ничего, и детям запрети".
     Я  сказал, что мне пока никто  ничего  не  предлагает. Ни  пирогов,  ни
коврижек.
     - Еще будут. Скоро они повезут эшелонами... Их главная задача - опутать
соблазнами Москву  и Ленинград...  Мы  должны  сопротивляться. Ты только  не
смейся, это серьезно.
     Коля  сказал,  что с летающих тарелок спустится Сатана, и защититься от
него смогут только истинно верующие люди  или те, кто  будет в особых зонах,
где за чертой круга, как в "Вие", их никто не сможет достать.
     - Где ж такие зоны? - спросил я.
     - Одна будет в Новгородской области, -  тихо сообщил  Коля. И, подумав,
добавил: - Ты спасешься.
     Мы шли к Суворову, и я предложил заранее ему позвонить.
     - Мы встретим его в садике возле дома, - рассеянно сказал Коля.
     - Откуда ты знаешь?
     - Чувствую.
     И мы встретили Суворова  в садике с пустым  ведром - он  выносил м
Коля и бровью не повел.  Как будто так и должно быть:  сказал, что встретим,
вот и встретили.
     На кухне у дяди Жени Коля продолжил свои рассуждения о спасении России.
Мне стало скучно. Я понимал, что Коля хороший  парень, малость перепостился,
может, пошел головой  на религиозной почве  (говорят, с ним такое бывало), и
вскоре ушел. Коля давал мне вслед задания не терять бдительности. Я обещал.
     И уже на улице я почему-то вспомнил, как Коля уверял меня, что за время
Поста  и  молитв  он  узнал о  жни гораздо  больше,  чем  знал раньше. И я
позавидовал, что  мой  пост -  7 недель,  правда,  без  посещения церкви, не
открыл мне новых знаний.
     А может, это только кажется, что не открыл...
     10 августа 1990 г.
     Маришка гостила у нас в Зеленогорске.
     Я каждый день езжу в город - лета и не видел.
     В июне вышел тираж книги А. Житинского  "Седьмое мерение" - разошлась
по  оптовым  базам  довольно  бойко.  Доволен  Саша,  доволен  я.   На  моем
сорокалетии мы с ним  выпили  на брудершафт и  стали на "ты". Интеллигентный
человек Александр Николаевич - за семь лет знакомства ни разу не тыкнул мне,
при разнице в возрасте в восемь лет. Люблю и уважаю.
     Сейчас готовлю следующую книгу - "Второе нашествие марсиан" Стругацких.
Борис Натанович сказал, что ее до обидного мало давали.
     У нас в представительстве  есть машина.  Шофер Тимур утром ждет меня  у
Финляндского вокзала и к  концу дня  привозит обратно.  Толковый парень,  не
пьет; но гуляет по ночам. 24  года парню, как не загулять, если есть машина.
За рулем зевает, но держится. При первой же возможности спит.
     Собираемся  в Прибалтику  дней  на  десять-пятнадцать.  Литва,  Латвия.
Поедем дикарями, но один адрес в  Каунасе  есть - Ольгина  знакомая, которая
привозит  в Зеленогорск тряпки и торгует ими на рынке.  Обещала приютить - у
нее свой дом.
     17 августа 1990 г. Литва.
     13-го авг. приехали поездом в Вильнюс, сняли комнату и пошли бродить по
городу.
     Блокада   (экономическая),  объявленная   Горбачевым,  в  Вильнюсе   не
чувствуется - кафе, как скатерти-самобранки, все есть. Съездили в Тракайский
замок.  Купались в зелено-прозрачных  водах Тракая. Замок.  Барельеф первого
литовского короля  Литвы - написано:  "Karaliis". Максим гордо стоял рядом с
барельефом.
     Взяли лодку, катались. Пристали к берегу, вышли на зеленый холм и стали
с  Максом представлять, как  много веков назад здесь  бились рыцари. А ведь,
наверняка, бились...
     Зашли в церковь Св. Николая  Чудотворца. Чисто, но как-то по  западному
чисто. Мы  с  Максимом  перекрестились,  Ольга  молча стояла у  икон. Купили
"Библейские повествования", данные  в  Югославии  (за 180 рублей,но  книга
того  стоит - все библейские сюжеты, красочно данная). Купили  иконки  Св.
Максима и Св. Ольги.
     21 августа 1990 г.
     Второй день в Каунасе. Сегодня сидели  на  Аллее Свободы,  пили кофе  и
лимонад в ожидании Ольги (она ходила по магазинам), разговорились с мужчиной
за соседним столиком  и познакомились. Он - литовский  поэт,  член  СП, семь
книжек  -  Пашацкас  Гинтарис, 1951  года  рождения. Коллега, можно сказать.
Подошла  Ольга, подошла его  жена, тоже  поэтесса. Максим с  его сыном  (3,5
года) бегали рядом по аллее, залезали на фонтан и, не зная языков, прекрасно
играли. Мы по очереди брали кофе, чернику со сливками и разговаривали. Милое
уличное  кафе,  милые люди.  Говорили о "возвращенной прозе", которую сейчас
печатают в журналах.  Гинтарис переводил многих русских и грузинских  поэтов
на литовский. Ждет книгу в Москве. Нас проводили до фуникулера, и Максим нес
на  спине  довольного  пацаненка.  Поднялись  наверх, но  детям  чрезвычайно
понравилась езда в деревянных скрипучих кабинках, и тогда мы с Ольгой купили
билеты, спустились  вн и снова поднялись. Гинтарис шутливо нахмурился, что
мы,  гости, покупали билеты,  и отомстил мороженым. Он с женой едет в США по
приглашению  литовской общины. Сказал, что  фамилия Каралис есть в литовском
языке. Обменялись координатами.
     21 августа 1990 г. Паланга.
     Третий день на Балтийском море. Идут дожди.
     Все дорого, погоды нет; скучно от всеобщей обжираловки и безделья.
     Ходили в "Музей янтаря". Там я увидел бусы  янтаря  вишневого цвета и
разговорился со служительницей музея. Сказал,  что  у моей матери были точно
такие,  теперь  они у сестры. Мать очень дорожила  ими, они достались  ей по
наследству,  что  ли.  Я  почему-то  считал,  что  любимые  матерью  бусы  -
стеклянные.  Но звук  - если щелкать вишенками друг о  друга - они  давали
маслянисто-приглушенный,  никак  не стеклянный. И отблеск у них был матовый.
Служительница сказала, что красный янтарь - большая редкость, и потому очень
ценен. Приеду  - обрадую сестру. Надежда с возрастом стала походить на мать,
и  бусы  эти очень идут  ей.  Смоляные,  как у матери, волосы, карие  глаза,
красно-вишневые бусы - красиво.
     Хозяйка взяла с нас деньги за шесть дней,  мы  прожили  три. Возвращать
деньги,  как объяснили  Ольге, не принято, и мы  уезжаем, оставив ей  лишние
сорок  рублей. Ольга  вспомнила, когда мы  уже ехали  в сумерках в поезде  и
носили чай. Хозяйка...
     - Да брось ты, - хмыкнул я. - Хорошо, в принципе, съездили...
     -  Хорошо,  -  помолчав,  кивнула  она.  -  Черника  со  сливками   мне
понравилась. В Каунасе...
     - А мне фуникулер, - сказал Максим.  - И речка в Вильнюсе. Папа, а тебе
что?
     - Что мы не ссорились...
     Мы и правда, не ссорились.
     16 сентября 1990 г. Зеленогорск.
     Вернулся  Москвы. Ездил на общее собрание в "Текст".
     Прошелся  с  Ник. Александровым по Москве.  Следы надвигающейся разрухи
повсюду.  В   центре  столицы  -  пьяные,  проститутки,  крысы.  Одну  видел
собственными глазами:  бросил недоеденные беляш в  урну около ларька, но  не
попал, и тут  же -за ларька выскочила крыса  и подхватила, и стала грызть.
Во дворе разрушенного здания  рядом  с Арбатом писают и какают. Кучи дерьма,
грязная бумага, подтирки - и на все это смотрят окна Союза дайнеров. Табак
- по карточкам, в гастрономах на Калининском проспекте - шаром покати.
     Коля пишет рассказ за рассказом. Я бы сказал, строчит. Материала у него
достаточно   -   как   милицейского,  так  и  нынешнего,   когда   он  ездил
корреспондентом по горячим точкам.
     Я пишу понемногу свою повесть про превращения Скудникова - 37 страница.
     20 сентября 1990г. Дома.
     Клен за окном желтеть начинает, и краснеют несколько веток уже. Вчера и
сегодня  ночью,  запоем,  до утра,  читал в "Круге  первом"  А. Солженицына.
Дочитал к семи утра. Интереснейшая книга. Прочитал за три дня.
     18октября 1990г.
     Позвонил  Миша  Веллер  и  предложил  пообедать   в  Доме  журналистов.
Пообедали. Говорили. Прошлись по Невскому проспекту, зашли в Гостиный двор -
Миша  присматривал себе вещи для поездки  в Милан -  едет  читать лекции  по
русской литературе. Купил на Невском блок "Честерфильда". Задумался: "Как ты
думаешь,  хватит мне  на  неделю в  Италии? -  махнул рукой: - Хватит. Денег
мало". В  Гостином приглядел бритвенные  лезвия: "Хватит  на неделю? Хватит!
Денег  мало".  И с этой  аргументацией - "Денег  мало" набил полный портфель
покупок. Миша  сказал, что  у него встреча с психологом, надо ехать на Охту,
придется  брать  такси.  Он  был  в  фетровой  шляпе,  чертовски  элегантном
макинтоше,  а по груди  струилось белое шелковое кашне.  Встали на  Перинной
лини, напротив Думы. Поигрывая ключами от машины, подошел первый халтурщик.
     - Куда ему ехать? - спрашивает почему-то меня.
     - На Охту.
     - Пять долларов! - И отошел в сторонку, ждет.
     Я передал Мише, понимая, что  его не устроит. Миша кивнул, но ничего не
сказал   -   смотрел  вдаль  с   таким   видом,   словно  ждал  персональный
правительственный "Зил". Элегантно курил "Честерфильд".
     Халтурщик исчез. Появился другой. Опять подходит ко мне.
     - На Охту? Четыре доллара!
     Я шепчу Мише. Он внимательно смотрит вдаль.
     Третий попросил три доллара.
     -  Тсри  америкэн доларз? - громко и возмущенно пронес Миша. -  Ю  ар
крейзи? Тсри америкэн долларз? Зэтс райт?
     Уточняющий вопрос - "Это правильно?" слушать было некому - халтурщиков,
как ветром сдуло, растворились в толпе.
     Я  остановил  пустой  интуристовский  автобус,  и  водитель  согласился
довезти Мишу за рубли  по  сходной цене. Стоявшие вокруг решили,  что именно
этот автобус и ждал богатый господин в шляпе и белым кашне.
     В одиннадцать вечера  позвонил Миша и  попросил приютить  его на  ночь.
Приютил.  Говорили  допоздна.  Миша сказал,  что  писатели, если  они  хотят
дружить, не должны обсуждать проведения друг друга. "Иначе пойдет вот так,
- Миша сцепил пальцы  рук и похрустел ими, ображая борьбу ладоней. - Лучше
говорить о третьих лицах. А еще лучше - о бабах!" Миша угостил  меня табаком
"Клан", я  достал  свою вишневую трубку, и  мы покурили.  Подарил  две  свои
книжицы, которые он выпустил  в  таллинском представительстве "Текста"; одну
  них  -  "Приключения  майора  Звягинцева"  я  тут  же  спрятал  -  -за
порнографической обложки. Какое отношения  к приключениям майора имеет голая
баба, прижавшаяся титьками двенадцатого номера к решетке, разберусь позднее,
когда сына дома не будет. "Бабенко думает, что я, писатель, буду давать  в
Таллине кого-то, а не  себя! - Миша красиво курил трубку. - Зачем мне  тогда
это представительство? Я писатель, а не датель".
     Утром  Миша принял  душ, долго  скребся, мылся и  ушел -  элегантный  и
бодрый.
     Позвонила Вера Николаевна  московского "Текста" - попросила раздобыть
образец картона Коммунаровской фабрики.  И мысль  о  том,  что я туда поеду,
навеяла мне грустно-ностальгическое настроение. Но через час выяснилось, что
ехать  не   придется:  мой  технолог  Галеева  достанет  образец  картона  в
типографиях.
     20 октября 1990 г.
     Настроение неважное. 23 октября  должен ехать в Москву, а оттуда лететь
в Ташкент, где состоится  семинар-совещание "Текста". Дней  на пять. Никогда
не был в Ташкенте. Хочется, но страшновато:  поезда с рельс сходят, самолеты
захватывают,  межнациональная  резня идет по  окраинам  Империи... Спокойней
сидеть дома и стучать на машинке, но тянет мир посмотреть - Азия!..
     4 ноября 1990 г.
     Приехал  Ташкента 30-го. Или 31-го?
     Жили неделю в Доме творчества писателей в Дурмени, под Ташкентом. Рядом
- дача Рашидова, санаторий ЦК. Хороший поселок.
     Народ, приехавший раньше нас, был в ослабленном состоянии. Они ходили с
красным пластмассовым ведром за красным же вином (виноградным)  и  пили  его
целыми  днями. Боря  Штерн    Киева, Андрей  Лазарчук  и Миша Успенский 
Красноярска,  Андрей Саломатов  (Москва), Люба и Женя Лукины  Волгограда и
т.д.  Ведро  вина стоило  у местных  жителей 30 рублей.  Причастились  и мы,
приехавшие.  С.,  например,  пошел в город в  пивную  и вернулся  в 5 утра в
ватном  халате.  Откуда халат (чепан) - невестно. Я  жил в номере с  Даней
Клугером,  директором  представительства  в Симферополе.  Даня  не пьет  уже
несколько лет. Я почувствовал себя неловко - как ни крути, а после дружеских
возлияний  пахнуть  от  меня  будет.  Даня  сказал,  что  потерпит.  "Ну  не
завязывать же  теперь -за меня",  - застенчиво улыбнулся Кл Я сказал,
что он рассудил весьма гуманно.
     Вит. Бабенко, пытаясь держать народ в  узде, каждое утро после завтрака
проводил совещание  в  беседке  (температура  воздуха  около  +20). Говорили
долго, много и неинтересно  - трепались. Потом  обедали  и снова собирались.
Вечером собирались  по  номерам и говорили  до 3-4 часов  ночи. Тут уже  шел
разговор,  хотя и без трепа не  обходилось. Ночное меню разнообразил  Андрей
Лазарчук - он приносил с соседних садов вязкую айву, груши и яблоки. Однажды
принес   виноград,  сказал,  что   пробрался  на  пустующую  дачу  Рашидова,
подружился с охранником, и тот, узнав, что Андрей писатель, разрешил нарвать
то, что осталось на деревьях. Рашидов под следствием. Охранник приглашал еще
и показал,  где  лучше  лезть  через  з  Красное  пластмассовое  ведро,
купленное  Мишей и Нелей  Успенскими,  стало притчей во языцех - мы в  конце
расписались на нем, и Миша увез его в Красноярск, доверху набив виноградом.
     В Дурмени я был огорчен - понял, что ребята смотрят на меня  больше как
на дателя,  а не писателя. Еще недавно, в Дубултах,  мы  все были равны  -
литературная молодежь... Теперь  вот  такое расслоение. Писать надо в первую
очередь. Писать!..
     Прилетели в Москву, целый день проболтался там, помылся в кооперативном
душе  на   Ленинградском  вокзале  и   уехал  "Красной  стрелой",  прихватив
бухгалтера  "Текста",  которая  должна  по  моей просьбе проревовать  Лен.
представительство.
     Поселил ее в гостинице "Гавань" и пошел домой спать. Ольга сказала, что
я опух. Я сказал, что это от переакклиматации.
     Подписал    со   "Смартом"   договор   на   дание    своего   романа.
Советско-финское СП. Расходы, включая мой гонорар, они оплачивают, но бумагу
на  тираж должен  достать  я. Обложку  обещал  нарисовать Саша Мясников, мой
реда  Раньше  он  работал  в  "Советском  писателе",  у него есть книга
неплохой прозы.
     Вчера  напечатал  одну страницу  повести. Сегодня ничего не  напечатал.
Грустно.  На что уходит  жнь?.. Сейчас есть 49 страниц текста, которые мне
не нравятся.
     Завтра - опять дела. Откуда они берутся! Скоро  должны приехать Коля  и
Света Александровы   Москвы.  Будем гулять по  городу. Хочу поселить  их в
"Гавани". Директор гостиницы, как выяснилось еще весной, мой старый знакомец
Паша Чудников. Не видел и не слышал его лет пятнадцать, когда-то мы работали
с  ним на  кафедре в ЛИВТе, ездили со стройотрядом в  Венгрию, пили, гуляли,
чудили. Слышал, что он двинул по комсомольской линии, потом ходил помощником
капитана по работе с пассажирами на круном "Михаиле  Лермонтове", и  вот -
весной, после  показа по телевидению сюжета с  моим участием,  он  позвонил,
вычислив мой телефон  через  общих знакомых.  Теперь всех приезжих поселяю у
него в гостинице. Удобно - рядом с моим домом.
     Он  же  -  прообраз  главного  героя  моей  повести,   который   поутру
обнаруживает себя в постели женщиной. Сцена его  пробуждения занимает у меня
страниц десять. Страх, ужас, попытки найти объяснение  случившемуся. Неудача
с одеванием в одежду  жены, отвращение  к своему  новому  телу при посещении
туалета... Попытался выписать все с максимальной реалистичностью, представив
себя в такой передряге. Сейчас веду героя по городу - ему негде жить, он еще
надеется  на возвращение в  свою  истинную  плоть,  снять  деньги  с  книжки
проблема, звонить могущественным знакомым  бессмысленно, заигрывают  мужики,
жене  он дал телеграмму, что срочно выехал  по важному делу в Москву,  пусть
сидит тихо и не ищет его, на работу передал, что взял отпуск за свой счет...
Надежда еще не  покидает его... И работал мой герой до нелепого  превращения
именно директором гостиницы...
     6 ноября 1990г.
     Стоял за селедками. Купил.
     Есть начало 51-й страницы.
     Обещают ввести карточки на продукты.
     Славно придумано, сый нос.
     19 ноября 1990 г.
     Толик  Мотальский написал трактат для "Лит.  газеты", как нам накормить
страну (в  виде диалогов, на манер бесед Платона - он последнее время именно
так и пишет). Сидя у окна, за которым простирается заросший травой участок и
видны сараи-развалюхи, которые он сдает дачникам, а в одном живет летом сам,
он собрался  прочесть мне  свои  труды,  отпив  личной  чашки портвейна  -
"Ереванского розового".
     Я попросил его не читать.
     - Ты же себе лук летом вырастить не можешь, ведра картошки не соберешь,
пучка редиски нет, а пишешь, как накормить страну. Это же нонсенс, Толик!
     Он посмеялся: "Да, старик, это верно... От, ты какой проницательный..."
     Сегодня,  выходя  Дома писателя, встретил Харитона Б., драматурга. Не
так  давно  он  бросился  в коммерческие  волны. Сначала органовал с Борей
Крячкиным бюро по распространению пьес для театров. Не получилось.
     Пару  месяцев  назад   он  ходил  гордый  и  обещал  уволить  какого-то
отставника, который "не  понимает, что  20%  больше 15%". В то  время он был
коммерческим директором новой газеты "Обо всем".
     - Как дела? - спросил я и примкнул в  попутчики - по пути  нам было, на
Литейный.
     Харитон сказал, что в газете больше не работает.
     - Я им наладил все, как надо, и уволился. Теперь у меня свое дело.
     Оказалось, что у него малое предприятие по выпуску экологически чистого
удобрения на базе навоза.
     -  Хоть и  с говном  дело имеем,  но тут  чище,  чем  с  писателями.  У
писателей говна в тысячу раз больше...
     Суть  дела  такова.  Особые  австралийские   черви  ("Шестьдесят  тысяч
долларов  стоят!"  -  "За  штуку?"  -  "Нет,  не  за  штуку.  Не  помню,  за
сколько...") будут  поедать наш  навоз  и проводить "экологически  чистое,
повторяю!"  удобрение,  которое  в  25  раз   питательнее  навоза.   И   это
облагороженное червями дерьмо  Харитон будет продавать  на Запад за  валюту.
Таковы его новые планы.
     - Уже  заказов  полно, - важно сказал Б. - Польша заказала, Англия, ряд
других стран. Страшно дорогое удобрение.
     Я усомнился, что  питательность и эффективность удобрения действительно
в 25 раз выше, чем у навоза.
     - Это  значит,  если  с унавоженной  грядки я снимаю 10 кг  огурцов, то
теперь буду снимать 250?
     - Насчет  килограммов  не  знаю,  -  отвернулся  к  троллейбусному окну
Харитон,  -  но  у меня  есть венгерская разработка, там  написано. И это  -
экологически чистое,  не  забывай!  И  надо не валить мешками, а  маленькими
дозами, может, всего полграмма под куст...
     - А почем на внутренний рынок дадите?
     - Рублей двадцать пять за килограмм.
     - Кто  же купит?  Лучше  машину навоза за  50  рублей - на весь  огород
хватит.
     - Купят. Если галстуки по 400 рублей за штуку покупают, то и  удобрение
купят.
     Несколько  раз он повторил,  что его новое  дело значительно  чище, чем
писательские круги. Чем-то его очень обидели братья-писатели.
     Я неискренне пожелал ему успеха в навозных делах и вышел  троллейбуса
у Невского. Харитон поехал дальше - навстречу своей звезде.
     Контора  его называется "Гея", т.е. Земля,  и  он  там дире  Но  в
земле, как я понял  разговоров, он  ничего  не смыслит. Убежден, что через
некоторое время он будет  клясть патентованных австралийских червей в бочках
"по  60  тыс. долларов, за сколько, не знаю" или наш навоз, который окажется
ненадлежащего качества. Или  компаньоны подведут. Или коровы,  которые будут
плохо гадить.
     21 ноября 1990 г.
     В  метро  раздают  брошюрки,  микро-книжечки  и  листовки  религиозного
содержания. Дали и  мне.  "Четыре  Последние  Вещи,  о  коих всегда надлежит
помнить: смерть, страшный суд,  ад и рай". -  Из  католического  катехиса.
Постараюсь запомнить.
     Вчера взялся переделывать повесть, начиная с 27 страницы. И по 51-ю.
     1 декабря 1990г.
     У Сереги Барышева умер отец - сердце. За столом умер, мгновенно.
     Завтра иду на похороны. Веселый, безобидный и свойский был человек. Меж
собой, вслед за Серегой, мы называли его Стариком Хэнком, как героя рассказа
О'Генри,  который подавал  своими огнеупорными пальцами сковородки с  плиты.
Почему Серега так окрестил отца, уже не помню. Владимир Сергеевич прошел всю
войну шофером  до Берлина, восстановил разбитый трофейный грузовичок, привез
его  в Ленинград,  работал  на  нем.  Последние годы  -  мастером  на заводе
"Ленгазаппарат".
     Любитель выпить  и поговорить. Послушать.  Покивать. Рассказать свое. К
Миху и мне относился, как к своим детям. Знал нас с четвертого класса, когда
Серега перевелся в нашу школу. 
Светлая ему память.
     Вспоминаю, как  поздней осенью ездили со Стариной  Хэнком в садоводство
"Михайловское", кормить кроликов и забирать картошку. Сошли  с электрички  и
направились в противоположную от садоводства сторону. "В магазин,  в магазин
зайдем, - пояснил Хэнк. - Надо заправиться, а  то замерзнем". Нам было тогда
лет по двадцать семь.  Купив несколько  маленьких, Хэнк наладился выпить тут
же  за  магазином  и уже  приготовил  всегдашнюю  закуску  -  пару  таблеток
валидола,  которые  рекомендовал лечащий врач,  но  обнаружилось  отсутствие
стакана.  "Ой, помру, - стал стонать Хэнк. - Ой, помру. Из горлышка не могу,
ищите стакан,  ребята..."  Я вернулся  на станцию  и притащил  вместительную
мензурку, выпрошенную у  кассира   медицинской  аптечки. "Человеку  плохо,
надо лекарство принять, -  пояснил я. - Через минуту верну". По сути дела, я
не обманул  ее. Понюхав  возвращенную посудину, она прокомментировала: "Ну и
лекарство у вашего больного..."
     Хрустели  под ногами лужи, дул стылый ветер, и фетровая  шляпа с головы
Хэнка несколько раз отправлялась в самостоятельное путешествие  - колесом по
схваченной морозом  земле. Мы с  Михом  и Серегой ловили  ее и  поддерживали
батю, чтобы он не поскользнулся.
     Кроликов покормили, затопили печку-буржуйку и сели выпить.
     -  Согреться,  согреться  надо,  -  бормотал  Хэнк.  -  А   то  вы  еще
простудитесь.  Я  же  за  вас отвечаю.  Серега,  наладь телевор, повеселее
будет.
     Через  полчаса  мы уже лежали на кроватях и  никуда ехать  не хотелось.
Гудела печная труба,  посапывал Старина Хэнк, и начинало темнеть за  окнами.
По экрану телевора беззвучно метались полосы.  Мне показалось, что если мы
не встряхнемся и  не встанем,  то будем обречены зимовать в дачной бушке -
деньги у Серегиного бати были, а матушка лечилась в санатории в Паланге.
     Я с трудом растолкал компанию, и мы уехали поздней электричкой. Довезли
Старину Хэнка до дома, заночевали у них. Поутру Серега вытащил с  антресолей
валенок, вытянул  него пол-литру и  приложил палец к губам:  "Хэнку  дадим
только рюмаху  - ему  завтра к врачу". Мы хлопнули по рюмахе  сами, и Серега
разбудил отца - отнес ему на блюдце рюмку с водкой и соленый огурец.
     Мы услышали радостное покряхтывание Владимира Ивановича, и через минуту
он пришлепал на кухню, чтобы оценить обстановку и перспективу. В том смысле,
есть ли еще выпить. Серега спрятал бутылку, мы пили чай.
     - О, Димыч! О, Михашо! Серега, какие у тебя хорошие друзья!
     - Не подлывайся, - сказал  Серега. - Все равно больше ничего нет. Иди
ложись. Тебе когда к врачу?
     - В понедельник, Сергуня, мне  в  понедельник! Завтра  с утра. А  будет
плохо - домой вызову.
     Провести  Старину  Хэнка Сереге не удалось.  Когда он  в  полной тишине
разливал следующий заход, Владимир Иванович бесшумно влился в  кухню, как бы
попить  чайку, и застукал сына за контрабандой.  Серега налил и  ему, взяв с
него слово, что это - последняя.
     Остаток  нашей  утренней  трапезы протекал  под постанывания  Хэнка  
комнаты.
     - Серега, умираю, налей соточку...
     - Не помрешь. Ты только что выпил.
     - Димыч, Михашо, Серега - фашист, налейте соточку... Я же вас с детства
знаю...
     - Батя, ну прекрати, - кричал с кухни Серега, - не дави на психику. Как
ты завтра к врачу пойдешь?
     - Димыч, ты же мне как сын родной, Серега - фашист, налей полтишок...
     Я  разводил  руками  и смотрел  на  Серегу  -  может,  нальем, там  еще
осталось...
     Серега отрешенно крутил ус и жевал губами. Морщил широкий лоб.
     -  Михашо!  - доставал нас    комнаты стон  Хэнка. - Серега с Димычем
фашисты, налей соточку, Михашо...
     Мих шел  к Старику Хэнку и разводил перед ним руками. Владимир Иванович
пытался взять его воспоминаниями детства.
     Дождавшись одиннадцати часов, мы купили еще водки, и стоны  Хэнка стали
повеселее  и напористее.  Вскоре он  перебрался на  кухню, и  Серега сдался,
поставив отцу  условие - не напиваться и не стонать потом всю ночь, что  ему
плохо. Выпив, мы притупили бдительность,  и Старик Хэнк несколько раз уводил
у Сереги -под носа  полную  рюмку, пожелав нам  здоровья и сто лет мужской
дружбы.
     А постанывания: "Димыч,  Михашо! Серега фашист,  налейте соточку..."  -
стало в нашей компании присказкой.
     Помню  еще,  как  Серега  рассказывал,  что  батя,  придя  с  работы  и
наворачивая суп, спешился поделиться с ним политическими ориентирами:
     - Теперь надо жить так-то и так-то, - уверенно объяснял он.
     - С чего это ты взял? - вопрошал Серега.
     - Нам на партсобрании сказали...
     Или:
     - Алиев - плохой человек.
     - Это почему же?
     - Нам на партсобрании сказали...
     - А кто же хороший?
     - Все остальные. Про них пока ничего не говорили...
     И  вот - завтра похороны.  Хоронят  на Волковом. Поначалу мы  с Серегой
дернулись  на   Большеохтинское   -  там  похоронены  родственники,   но  не
получилось. Ни за  деньги не получилось, ни по знакомству -  я звонил  Б-шу.
Могильщик ходил к могиле родственников и  втыкал рядом с ней в землю длинный
щуп. "Слышите? - Щуп утыкался в деревянное и пустое. - Тут лежат. И по схеме
есть захоронение.  Не  могу.  Саэпидемнадзор докопается".  Я  отводил  его в
сторону и предлагал деньги. "Нет, нет, нет. Не тот случай..."
     Серегина матушка, Зинаида  Васильевна, устроила все  сама - без блата и
денег. На Волковом  тоже  были родственники, и пригодились льготы  участника
войны.
     Читаю Артура Шопенгауэра - "Аформы житейской мудрости", купил в Лавке
писателей, репринт. То,  чего  мне не хватает - житейской мудрости. И просто
мудрости.
     Цитата  (с.   60):  "Самая   дешевая   гордость  -   национальная.  Она
обнаруживается в зараженном ею  субъекте недостаток индивидуальных  качеств,
которыми он мог бы  гордиться; ведь  иначе он не  стал бы обращаться к тому,
что  разделяется  кроме него  еще  многими  миллионами  людей.  Кто обладает
крупными  личными достоинствами, тот постоянно наблюдая  свою нацию,  прежде
всего отметит ее недостатки. Но убогий человек, не имеющий ничего, чем бы он
мог гордиться, хватается за единственно возможное и гордится своей нацией, к
которой  он  принадлежит; он  готов с  чувством  умиления  защищать  все  ее
недостатки и гадости".
     Если говорить об  индивидууме,  для  которого  собственное "Я"  превыше
всего, то Ш. прав.
     Вот  Я  -  великий  человек, венец творения, яркая личность,  гражданин
Вселенной, и мне  плевать,  какой я национальности, мне плевать  на  грязных
глупых обывателей моей нации, мне также чхать на ее  великих мужей и дев - Я
сам по себе. При таком подходе Шопенгауэр, наверное, прав.
     Но  взглянем на  проблему с другой стороны - Гражданина своей страны. И
Шопенгауэр окажется жалким пижоном, выскочкой без роду и племени.
     Посмотреть   Л.   Толстого   -   "Соблазн  товарищества"   и   "Соблазн
национального" - там есть  сходство с позицией Ш.,  но критика этих типичных
заблуждений проводится с позиций веры, служения Господу.
     Допечатал 43 страницу.
     18 декабря 1990г.
     Вчера получил   типографии сигнальные  экземпляры  "Второго нашествия
марсиан" братьев Стругацких. Показал после семинара  Борису Натановичу - ему
понравилось. Мне тоже.
     В  семинаре  на  книгу  Стругацких  некоторые  семинаристы старались не
обращать внимания или листали подчеркнуто  небрежно. Причина понятна: почему
Стругацкие, а не я?
     Смоляров поучительно сказал мне утром по телефону:  "Ты не на ту  карту
ставишь. Подумай,  на досуге. Если ты хочешь рассориться с ведущими авторами
семинара, то продолжай в том же духе..."
     Я спросил напрямую: "Ты  считаешь, я должен в  первую  очередь давать
тебя, Рыбакова, Измайлова, Витмана-Логинова, Суркиса-Дымова?.. А  Стругацких
во вторую?"
     - Дима, ты можешь считать, что я тебе ничего не говорил. Всего доброго.
     - Минуточку. Это твоя личная позиция или позиция членов семинара?
     -  Это  согласованная  позиция.  Ты  не замечаешь коллег, от которых во
многом  зависишь.  - Он начинал злиться. - Есть некий авторитетный  круг, от
которого зависят многие решения. Кто тебя рекомендовал на семинар в Дубулты?
В сборник "Мистификация"?
     - Кто?
     - Вот ты подумай на досуге...
     Ответа  я так  и  не получил. А.С.  хороший парень,  но  его  заносит -
административный зуд появляется.
     В туалете  Александровского  садика  надпись на дверях  кабинки: "Ще не
вмерла Украйна!"
     А под ней: "Бандеровцы е...!"
     И там же, за столиком у входа, где  берут деньги  за  посещение,  стоит
милиционер  с  шипящей   рацией  и  играет  в  домино   с  тремя  туалетными
работниками. Тяжеловатый  запах, но они усердно рубятся. Электрические печки
на полу. Там всегда играют в домино.
     Прошелся по садику.  Голые  деревья. Легкая поземка. Пустые скамейки. И
белая   скульптура  женщины  (как  говорят,  Екатерины  Великой)   вдали.  А
Пржевальский и  правда  очень  похож  на  Сталина. Читал  версию, что он его
внебрачный сын.
     Сегодня писал до 4 утра. Встал поздно и мрачен был.
     Бегаю  среди  заиндевелых надгробий Смоленского кладбища.  Снега  почти
нет, скользко. А вечером, когда по улице Беринга катят редкие машины, черная
полировка  мрамора оживает и  мерцает желтым отражением  И есть  в этом
нечто таинственное.
     Начал 60-ю страницу  повести.  Еще  нет названия повести. Но, возможно,
будет эпиграф.
     29 декабря.
     Вернулся  Москвы - ездил на  общее собрание  членов кооператива. Нас,
оказывается, тридцать  человек. Собрание прошло весело. Есть чему радоваться
- выпускается  две-три книги в месяц. И  неплохие. Отвез сорок штук "Второго
нашествия  марсиан".  Хвалили  иллюстрации.  Аркадий  Стругацкий,  блоруко
поднеся книгу  к  лицу,  листал  ее все собрание.  Потом  пожал  руку. Потом
спросил про гон Я сказал, что выплатим вскоре.
     Выплатим.
     На собрании постановили: каждый должен написать список книг, достойных,
по  его разумению,  для ближайшего  дания.  Редколлегия  должна  обобщить.
Получилось так, что я спровоцировал это  постановление - привез такой список
  Ленинграда.  У меня  тридцать  позиций.  Мнения  разделились:  некоторые
считают, что мы должны не передавать (например, "Приключения Томаса Сойера
и  Геккельбери  Финна"),  а давать  то,  что  соответствует  политическому
моменту - надо успеть каждой книгой  выстрелить в  коммунистическую систему,
нас  в любой  момент могут закрыть и  жди следующей "перестройки" за колючей
проволокой. Резон в этом, безусловно, есть.
     31 декабря 1990 г.
     Приехала Маришка на зимние каникулы,  хабиясничают с Максимом на  пару.
До Нового года - два часа. Стол накрыт, собираемся садиться. Нет шампанского
- второй год подряд!..
     Сегодня сходили в  церковь на Смоленском  кладбище. Максим отдал  нищим
три  рубля  по  рублю.  Я  дал  двадцать  копеек,  по   привычке.  Мариша  -
единственный рубль. Детям  такое -  в новинку.  Поставили  свечки.  Зашли  к
Ксении  Петербургской. На  обратном пути я  рассказал им о Ксении, что знал.
"Носила кирпичи? - переспросила Мариша. - Это же очень тяжело..."
     - А ты думаешь, просто так можно святой стать?  -  сказал Максим. - Она
еще и ночью это делала, чтобы рабочие не догадались...
     Маришка взяла меня под руку.
     - Ночью, на кладбище... Ой, мамочки... Страшно.
     Уходящий  год, его конец -  в политическом смысле очень тревожный. Ушел
министр внутренних дел Бакатин (торжественно  сдав ЦРУ  карту-схему закладок
прослушивающих  устройств  в  здании их посольства в Москве.  На  кой  хрен,
непонятно.). Ушел А. Яковлев.  Подал  в отставку министр иностранных дел  Э.
Шеварнадзе.  И  под  занавес -  нелепый 4-й съезд Советов,  где  Горбачев  с
Лукьяновым задавили  всех хитростью  и  ловкостью. При повторном голосовании
Горбачев протащил вице-президента Янаева. У  Рыжкова - инфаркт.  Шеварнадзе,
уходя, предрек диктатуру.
     Новый председатель  Гостелерадио Кравченко запретил  выпуск "Взгляда" с
Шеварнадзе, сказал в программном интервью, что народ  устал от политики, ему
надо кино.
     Вспоминаются наши главные обывательские ценности - кино, вино и домино.








     
1991 год
     1-е января, 1 час, 6 минут.
     Дети играют в подкидного дурака с Ольгой.
     Я уже проиграл и  пошел  читать Мандельштама, подаренного  мне на Новый
год.
     По телевору -  муть.  Орут,  пляшут,  сидят за  накрытыми  столами  -
веселят население. Пир во время чумы.
     Президент  выступил  -  бесцветная  речь.  Сказал  вскользь об  ошибках
нынешнего руководства - это, мол, наши с вами недоработки. Чьи - "наши"?
     Я не пил. Ольга выпила  чуток портвейна,  купленного по карточкам. Есть
сухое,  привезенное  Москвы  - родной "Текст" помог,  обменяли  где-то  на
книги.
     Думаю все время о повести - правильно  ли двигаюсь?  Все  эподы вижу,
как  наяву,  но  что-то не  то.  Я  уже и  финал моего  героя-героини  вижу,
проойдет  это  зимой  в  сарае  около  Шуваловских  (Суздальских)   И
закадровая развязка  предполагается - пусть читатель сам догадывается - жива
она осталась или нет.
     Но что-то меня постоянно останавливает.
     Догадываюсь, что. Не христианская это повесть, вот что.
     Не сказка, и не притча, а жесткий реалм при фантастической  тезе, как
сказал бы Смоляров,  умеющий все  раскладывать по  полочкам. И  что  я скажу
своим детям, когда они прочтут?  Ольга -  ладно, взрослый человек, хотя и  с
ней   проблемы  будут,   она  уже   грозилась  развестись  -за  нескольких
эротических сцен в романе. (Борис Стругацкий, кстати, сказал, что они весьма
целомудренны.  Я в шутку  попросил его написать справку-заключение для жены,
но  он  только  азартно улыбнулся и поднял палец: "Вот, Димочка, что  значит
быть писателем! Вам еще придется и не такое выслушивать! Готовьтесь!")
     В любом случае повесть надо дописывать.
     Перечитал "Золотого осла" - есть отдаленные аналогии, но там все легко,
притча, анекдот. В повести же, как не играй словами - трагм.
     Фантомас  какой-то!  Только  что позвонил Чудников,  поздравил  с Новым
годом. Спросил, какие творческие  планы.  Если бы он  знал, какую  судьбу  я
готовлю ему  в своей повести. Я пролепетал что-то невразумительное.  Пока он
идет у меня под  своей фамилией -  Чудников;  так  я лучше его  вижу.  Потом
заменю  на Скудникова или какую-нибудь  другую - надо примерить в конкретном
тексте,  чтобы  не  потерялась  динамика  предложений  и не  спотыкаться  на
согласных звуках. Пашка  сказал, что занимается сейчас разменом квартиры, 
директоров гостиницы  собирается уходить  - у них зреют перемены. Спрашивал,
нет ли у меня знакомого маклера.
     11 января 1991г.
     Маришка улетела в Мурманск. Во второй половине дня уже звонила  - все в
порядке
     В  каникулы   я  учил   детей  Закону  Божьему  по  книге  дательства
"ИМКА-пресс", выпущенной у нас.
     Страна наша блка к агонии.
     Тоска. Детей жалко.  И  самих  себя  -  ведь  не  старые еще.  И  перед
стариками стыдно. Они вообще ходят с потерянными лицами...
     Встретил  сегодня  на  Суворовском  проспекте одноклассника  -  Аркашку
Виноградова. Дружили в  7-8 классах. Едва узнал его - лицо распухшее,  синяк
под  глазом. Постарел.  Полгода  не  работает,  живет  в  комнатке матери  -
очевидно,  развелся.  Он был  с  кошелкой - искал картошку.  Зашли вместе  в
овощной - картошки не было.
     - А чего не работаешь? - осторожно поинтересовался я.
     Он натужно захихикал:
     - Смотрю я на все это и смеюсь...
     Последние  лет пятнадцать он работал директором магазина - то книжного,
то спортивного. Ездил на своей  машине.  Квартира с женой  в Купчино. Всегда
галстук, рубашечка. Куртку, помню, спортивную у него в  магазине покупал - с
пуговицами-брусочками и капюшоном.
     Я   дал  ему  свою  витную  карточку.  "Литератор,  -  усмехнулся  он
уважительно; точнее, с демонстрацией уважения. - Ишь ты - "Санкт-Петербург"!
По старинке решил заделать..."
     Мы жили с  Аркашкой Виноградовым  на одной -  2-й Советской улице, дома
наискосок.  После восьмого  класса Аркашка  приехал к  нам  на  дачу,  и  мы
работали  с ним по  ночам  на хлебном  складе,  который размещался  в  южном
приделе  зеленогорской церкви. С первой получки я купил себе гитару за шесть
рублей  пятьдесят копеек и самоучитель игры на гитаре, Аркашка - сеточку для
волос, одеколон и перстень. Он уже поступил в техникум и с гордостью называл
себя студентом. Аркашка  привез на дачу мешочки  с сушеными инжиром, грушей,
банки сгущенного  молока,  сгущенного  кофе,  масло в пачках и массу  других
вкусных продуктов, которыми снабдила его мать - повар детского сада. Аркашка
показал мне и моей сестре, как надо варить сгущенное молоко, чтобы оно стало
коричневым и дьявольски вкусным. Холодильника на даче не было, и пачки масла
плавали в кастрюльке с водой, опущенной в колодец.  Аркашка пару раз ездил в
город  и подвозил продукты, хотя  сестра и протестовала ненастойчиво. Сытное
было для меня лето. Приятно вспомнить. Особенно сгущенку и и
     И  еще  мы  с Аркашкой  ухаживали  за  дачницей с  нашей улицы - Галкой
Беляковой, и ездили с ней  в лес на велосипедах - жечь костер и собирать для
нее  чернику. У костра я рассказывал  разные истории, Аркашка курил, а Галка
задавала  нам вопросы:  какой,  по нашему мнению, должна  быть  жена?  каким
должен  быть муж? И мы, хмурясь и напуская серьезности,  отвечали всякий раз
так, что в идеале жены Галка узнавала себя, а идеальными  мужами представали
мы сами.
     Мы повспоминали с Аркашкой то лето, выкурили по сигарете  и расстались.
Он  пошел  искать  картошку  на  Старо-Невский. Обещали  звонить.  Во  время
разговоров Аркашка  пытался держаться ко мне в  профиль, чтобы не было видно
синяка.
     Ходили мы 8-го января на Рождественский  благотворительный бал в  Малый
зал  филармонии,  на  Невском. Билеты по    Артисты в  бальных  платьях
танцевали мазурку, польку и еще  что-то. Мы с Ольгой сидели в первом ряду, и
артистки  дважды пригласили  меня  на  танец.  Я  пошел  и  был,  по  мнению
родственников, в ударе. Я  смотрел,  как танцуют артистки, и делал  также. А
потом, как все,  поднял невесомую девушку в белом платье на руки и поцеловал
ей ручку. Буду рассказывать внукам, как блистал на балах Петербурга.
     В антракте  я увидел девушек, приглашавших меня: они были уже в обычной
одежде,  пили  бесплатный сок  и  суетливо о  чем-то  говорили,  копались  в
сумочках. В бальных нарядах они казались приятнее.
     13 января 1991г.
     Вот  тебе и старый Новый  год - в  Литву введены  десантники  и войска.
Позор!
     13 убитых, 140 раненых...
     А  два  дня  назад  Горбачев заверил, что  применения силы не будет.  И
послал  туда  представителей  Совета  Федерации "для мирного  урегулирования
вопросов".
     Сегодня  мы с Максимом после  концерта  в Капелле  были  на митинге  на
Дворцовой площади. Плакаты:  "М.С. Хусейн - Нобелевский лауреат", "Горбачеву
- не верим!",  "Горбачеву - персональный танк. Даешь Литву!",  "Спасибо КПСС
за нашу нищету!"  Парень  в огромной обезьяньей маске  стоял  на  постаменте
Александровской колоны - на груди плакат: "Гориллы! Отстоим коммунистические
завоевания! Все, кому  дороги  идеи  КПСС, приходите к  нам. Вас  ждут  Нина
Андреева, Полозков, Швед "
     Пытался  звонить  в  Каунас  Гинтарису   Пашацкасу,  поэту,  с  которым
познакомился летом в уличном кафе, и  не дозвонился  - нет, очевидно, связи.
Об этом говорило и  "Би-Би-Си",  что  десантники  контролируют международную
АТС. Хотел сказать Гинтарису слова поддержки и соболезнования. Буду пытаться
звонить еще.
     Такие вот дела, блин.
     15 января 1991г.
     Центральное  ТВ  врет безбожно  о событиях  в  Литве.  Марают  Ельцина.
Верховный Совет под руководством Лукьянова гнет линию, угодную Горбачеву.
     И только Ленсовет (без Собчака, он во Франции) собрался на внеочередную
сессию  и  принял ряд  честных  документов. В том  числе,  требуют  отставки
министра  обороны,  командующего  Прибалтийским  военным  округом,  создания
международной комиссии, чтобы она выявила виновных и предала открытому суду.
     Сегодня  я  дозвонился до Гинтариса  Пашацкаса  и выразил  ему и  Литве
сочувствие и соболезнование по поводу всех событий.  Он сказал,  что сегодня
же  передаст мои добрые теплые слова  кому-то. Мне показалось, он был  очень
тронут. Завтра в Петербурге траур, и в 15-00 - минута молчания.
     16 января 1991 г.
     Сегодня  в  Питере  была  политическая  стачка  на  более чем  трехстах
предприятиях (2 часа, кое-где меньше). Программа "Время" ни слова не сказала
о Сессии Ленсовета, лишь  сказали,  что  на крупных предприятиях - ЛМЗ и еще
где-то, люди спокойно работали. Как это важно  для нашей  страны  - спокойно
работать. "Работайте спокойно, товарищи, все в порядке...".
     И  "Известий" второй  день  нет  в  почтовом  ящике  -  там должна быть
стенограмма Сессии ВС.
     Скотство! Бардак!
     21 января 1991г.
     Зима теплая. Прошло Крещение  Господнее, а морозов  нет. Сегодня в ночь
навалило снегу, температура нулевая, и  сейчас в 2  часа  дня падают хлопья.
Утром бегал по Смоленскому.
     Хочу в ближайшие день-два дописать повесть. Сейчас - 81 страница.
     В Прибалтике тревожно.
     25 января 1991г.
     Вчера  закончил  повесть. Получилось  84 страницы. Сегодня перечитал  и
огорчился. Что  я сказал? Ничего. Какие чувства вызывает? Кроме собственного
огорчения   -   никаких.   Событий   мало.   Декорации  не  видны.   Пытался
фантастическую тезу вогнать в реалм жесточайший, так, чтобы читатель почти
поверил, что  мужчина  по  необъяснимым  причинам превратился  в  женщину  и
поначалу  надеется вернуться в свое прежнее бытие, но  жнь мнет его (ее) и
тянет на дно. Он в прямом смысле оказывается в женской шкуре...
     И не получилось.
     Знаю,  в чем меня упрекнут: с таким сюжетным посылом  можно было ого-го
чего насочинять  и накрутить. Может быть. Но условность-то мне и претит, как
претила она в "Шуте".
     А вечером  прочитал  повесть  Ник.  Александрова "Лже..." -  с  блким
сюжетом  и  расстроился  еще  сильнее: и  мне, наверное, следовало  упрощать
психологию,  выдумывать  перипетии,  порхать по фабуле,  закручивать  сюжет.
Какая-то   премленность  чувствуется  в  моей  повести  без   названия.  У
Александрова  герой  случайно  обретает  способность менять свою внешность и
выписывает  забавные кренделя -  становится то милиционером, то гопником, то
Аллой  Пугачевой, то Горбачевым... По сути, Коля украл у меня сюжетный посыл
- весной  я читал ему отрывки повести и делился замыслом. Но украл с пользой
- сделал свое.
     Может быть, сделать рассказ, как и задумывалось вначале? Завтра позвоню
Коле  в  Москву  - поздравлю. Он  написал  в блкой  мне  манере. А  я  - в
несвойственной себе, и потому - скверно.
     Деньги  меняют.  Президентский указ.  50-ти и  100-рублевые  выводят 
обращения.  Замораживаются  вклады на сберкнижках на  неопределенное  время.
Разговоры  везде только  о деньгах.  Про  Прибалтику  как-то  позабыли - все
считают деньги и бегают с обменом. Такой вот ход сделал наш президент.
     29  января 1991 года.  Нашел бумагу  для  обложки  своего романа  "Игра
по-крупному". Теперь надо, чтобы дательство оплатило.
     Депутаты путают нонсенс и консенсус.
     - Но это же консенсус! Такого не может быть!
     - Прываю достичь нонсенса!
     Анахренмы - это когда на все предложения вопрошают: "А на хрена?".
     "Сам Леонид  Ильич Брежнев  был членом Союза советских писателей. Разве
меня возьмут?"
     3 февраля 1991 года.
     Мое поколение сожгло  свои чувства  вином. И в дневниках нашей юности -
точки, тире, точки: пьянки - короткие просветления - пьянки. Мы  не написали
десятки рассказов, романов, повестей. И слава Богу! Не пришлось врать.
     С   нового  года   хожу  на   3-х  месячные  курсы  английского  языка.
Преподаватель  - аспирант   США Кевин Херик.  Четыре раза в неделю. Только
сейчас, через  месяц, я  начал  что-то  понимать и говорить. Он  сознательно
ведет  занятия только на английском.  На русский переходит в крайнем случае.
Каждый день пишу новые карточки со словами. И  почти каждый день учу на ночь
или днем.
     Сугробы  мыльной  пены на  щеках,  горящие  глаза. Это я  бреюсь  после
утренней пробежки.
     15 февраля 1991 г.
     Ник.   Александров   приезжал    Москвы.   Привез  бутылку   польской
зеленоватой водки  и  проблемы  для Ольги: чем кормить гостя? Но  зато я дал
почитать ему повесть, и мы  говорили о ней. Коля затуманился и долго молчал,
прежде чем сказать  свое  мнение.  Потом  сказал, что я влез  в  глубочайшие
дебри... И не выбрался  них. Но читать интересно...
     - Сократи, на хрен,  всю  психологию!  - посоветовал он,  устроившись в
шаляпинском  кресле  с рюмкой  зеленой водки и трубкой;  настоящий столичный
писатель - Накрути сюжет, убери внутренние монологи твоего Чудникова. Легче,
старик, легче... Ну, будь здоров, за твою повесть! Я думаю, ты ее скрутишь!
     1 марта 1991г.
     "Куда пропала Кирочная улица?", - думал я одно время.
     В четвертом классе я ходил заниматься  гимнастикой в детскую спортивную
школу  на Кирочной. А  потом бросил гимнастику, пошел  в секцию бокса  в СКА
напротив  цирка,  потом уехал    Смольнинского  района, и  название  улицы
пропало со  слуха.  Никто не называет  ее в  разговорах  -  как  будто и нет
Кирочной. Как сквозь землю провалилась.
     Рассказываю кому-нибудь: "Я на Кирочную в спортшколу ходил..." - "А где
это?"  - "Около  Таврического сада.  Неужели,  не знаешь?" (Сам я  отчетливо
помнил и дом и двор этой спортивной школы.)
     - Нет, не знаю... Кирочная, Кирочная... Что-то знакомое...
     А  не  так  давно понял, в чем  дело.  Кирочной  раньше  называли улицу
Салтыкова-Щедрина   старые  петербуржцы.  Вместе  с  ними  ушло  и  название
Кирочная.
     17 марта 1991г.
     Получил сигнальный  экземпляр  своего  романа  "Игра по-крупному"  и не
обрадовался почему-то. Возможно, потому, что не  было элемента неожиданности
- обложку  в  дательстве видел, чистые листы читал... Да и  роман  уже  не
волнует, как пару лет  назад, когда он казался мне хорошим. Сейчас бы так не
написал - убрал бы многое. И мысль о том, что некоторые узнают себя в героях
романа и обидятся, не находит надежных контраргументов.
     И  сижу около своей повести - не  знаю, что с  нею делать. Переделать в
рассказ?  Героя заменить или манеру повествования?  Найти  другую интонацию?
Или просто сжечь?
     И  тягостные мысли о том, что  последнее  время я не пишу, а -  занятый
дательскими делами - лишь пописываю, не дают мне покоя.
     Сорок один год уже.
     Еду  в московском метро,  на  выезде  тоннеля  - надпись на  бетонном
заборе, огромными  буквами: "Нет частной собственности!"  Вот,  думаю, блин,
какие ортодоксы в столице  водятся. Еще  и на заборах пишут.  Вдруг  немного
дальше, как продолжение лозунга: "Да здравствует нищета!" - тем же шрифтом.
     В  московских  магазинах  -  пусто. Ужинал  у Бабенки. Второй день -  у
Александрова  Коли. Говорили.  Коля вернулся   командировки  с  Курильских
островов  и  Сахалина. Рассказывал, что олени, которым не хватает соли, пьют
человеческую мочу и лижут желтый снег  у палаток. Выходишь ночью пописать, а
олени  уже ждут  - ловят  парящую струю.  Страшновато - рога почти упираются
тебе в живот.
     Коля сказал, что с  Курилами ситуация,  как с собакой на сене: и сам не
гам,  и  другим  не  дам. Много  японских  построек,  японская  узкоколейка,
японские паровозики  и вагончики.  Попадаешь, как в другой  век. В вагончике
пьют,  курят,  играют  в карты, чуть ли не трахаются. Мат-перемат.  Дерутся,
орут,  поют.  Анархия сплошная. Не  нужны нам острова - по  всему  видно. Но
когда смотришь на карту - вот  они, нашего  цвета,  наши рубежи на Востоке -
жалко.
     31 марта 1991г.
     Отложил, а  может быть, вовсе забросил повесть о превращении мужчины  в
женщину. Не ложится она на душу.
     Думаю о  том,  чтобы  написать цикл  рассказов -  ироничных,  грустных,
веселых. И одним  главных персонажей будет Феликс.
     1. Как Ф. был судовладельцем.
     2. Как мы с Ф. угнали тележку на Московском вокзале.
     3. Как  мы  с Ф. ходили  в ресторан. ("Нет-нет, я  водку не пью. Только
народный самогон")
     4. Как мы ездили на рыбалку.
     5. Феликс и генерал КГБ (ехал в багажнике, испытание газового пистолета
и т.д.)
     6. Как Ф. привезли на "козелке" с загадочными номерами: "00-01 МУД".
     2 апреля 1991 г.
     Эх! Цены  повысили на все. В два раза примерно. А то и более. Мясо -  7
руб. Было 2. Карточки не отменили.
     Развал Империи, похоже, блок.
     Валютные новшества: валюту для поездок за  рубеж теперь будут продавать
по рыночным ценам и не более 200 долларов в год на одного человека. Рыночная
цена за 1 USD сегодня - 26,7 руб.  Кошмар!.. Тихий ужас.  "Жить стало лучше,
жить стало веселей!" - сказал сегодня по телефону Аркаша Спичка.
     Денег нет - гонорар за роман не платят.
     12 апреля 1991 г.
     Кевин  по  своей кредитной  карточке  (магнитной)  может  снять деньги,
хранящиеся в банке на  территории  США. Мои деньги от дательства  "Смарт",
которое на левом берегу Невы, будут идти в  мою сберкассу, которая на правом
берегу, две недели, и возьмут за такую скорость около 400 рублей. Я узнавал.
     Ольга стригла  меня  на кухне.  На моих голых  плечах выросли  мохнатые
эполеты.
     Вечером мы ходили в Малый зал филармонии на "Амати-трио",  Бельгии.
     Утром были с Ольгой в бассейне.
     Этакая светская жнь.
     И только на следующий день, утром, я вспомнил, что 12 апреля - памятный
для  меня день. Весьма памятный. В  тот день  семь  лет  назад в Гатчине уже
зеленела трава...
     Сегодня был в доме Набоковых, на Герцена 47. Там теперь редакция газеты
"Невское  время".  В  комнате, где родился Владимир Владимирович  Набоков, я
вручал свою книгу  "Игра по-крупному" Соболеву В.М., техническому  редактору
книги и корректору Сафоновой О.Н. Они теперь работают там
     В  комнате  стоят  компьютеры, факсы  и   окон  видны  окна  квартиры
Ольгиных  родителей - напротив.  Я видел занавески  на  последнем  четвертом
этаже и корзинку с яйцами между окнами.
     Соболев провел меня по дому.  Показал стенной сейф, к которому  швейцар
Набоковых  -  Устин повел  матросиков и рабочих  -  экспроприировать барские
драгоценности.
     1-й этаж -  владения Набокова-старшего: деревянные панели и  плафоны на
потолке  бывшей  ,  "боксовый"  зал со  скрипучим паркетом...  Там
комитет по печати и полиграфии Ленгорисполкома. Кабинет Соболева - в спальне
гувернантки. Витражи на  лестнице целы, с  клеймом готовителя: "... Рига".
Славные витражи. И дом славный.
     Таинственность  и  возвышенность  живут  в  его  огромных  комнатах.  И
маленькая винтовая лестница в углу дома - со стороны Исаакиевской площади. А
во  дворе  каретник,   где   стоял  один    первых  в  России  автомобиль,
принадлежащий семье. Что там теперь - и говорить не хочется...
     25 апреля 1991г.
     Несколько дней назад случился затяжной снегопад.
     Деревья под моим окном стояли залепленные снегом, а снег  все  падал  и
падал.  Сидишь за машинкой  -  а за окном  медленно, по-зимнему падает снег.
Несколько  дней шел  снег и навалило  по колено. И сейчас, через неделю, еще
лежит во дворах и темных углах.
     26 апреля 1991.
     Сегодня приснилось,  что  я  разговариваю со  Сталиным.  Показываю  ему
какую-то  книгу,  листаю ее.  Что-то обещаю  для  него сделать.  И  страх  с
примесью  почтения.  Знал  ли я  во сне, что Сталин умер? Вероятно, знал. Но
велик гипноз титанической личности, великого тирана - и я не  позволил  себе
вольностей.
     Потом снились поезда, неисправные  телефоны-автоматы, спешка,  бег, 2-я
Советская, вестие о чьей-то смерти, гости...
     А вчера в поликлинике одна пожилая  женщина говорила:  "Ленин - святой.
Вы  потом поймете это. Да, Ленин - святой..."  И сидела  она  в очереди не к
психиатру, а к хирургу.
     27 апреля 1991г.
     Купили,  наконец,  на автомобильном  рынке машину - "ваз -2105",  за 24
тыс. 300 руб. Довесок в триста рублей - это комиссионные.
     Голубая машина в обмен на мою зеленого  цвета книгу. Гонорар  пришел на
сберкнижку в пятницу, а в субботу поехали и купили. Никаких особенных чувств
не испытал, кроме ощущения новых хлопот.
     28 апреля 91.
     Сегодня  выдалось время,  и я  бродил по  своему старому району.  Тихий
воскресный день, солнце за светлыми облаками, нет машин, почти нет прохожих,
и  я  прошелся  мимо  своей  165 школы  (бывш.  1-й  Гимназии), прошелся  по
Кирилловской улице и дальше - тем маршрутом,  которым  два года  (9-й и 10-й
кл.) спешил на занятия. Школа наша стоит  с заколоченными окнами - ремонт. И
многие  дома рядом  ждут  оживления - старые дома.  С  трудом  узнавал былые
места. Двадцать лет  там не  ходил, с выпускного вечера. И вечер вспомнил, и
Надю Шипилову, и  ребят,  и  девчонок. А вот  ощущение  от  первого  поцелуя
вспомнить  не  мог. Помню, как  стояли  в  ее  парадной  и неумело  пытались
целоваться - и все.
     Я показывал тестю машину, которую временно поставил на его стоянку. Ему
понравилась.
     Вчера  долго искал в "Других  берегах" Набокова описание его дома на Б.
Морской -  закрались  сомнения в расположении  комнаты,  где  он родился.  Я
считал, что это 3-й этаж, три крайних к площади окна. А Самуил Лурье сказал,
что 2-й  этаж.  Искал,  но  не  нашел. А  сегодня лень. Учил англ.  слова по
карточкам.
     30 апреля.
     Ходили  с  Ольгой  на Святослава Рихтера в  Малый зал филармонии.  Бах,
английские сюиты.  Нас посадили  на  дополнительные стулья  на сцене. Рихтер
сидел к нам спиной.
     Желтые старческие  пальцы, лысый затылок с белым  пушком,  лакированные
туфли  на желтых педалях рояля - они  то газовали,  то нажимали на тормоз. И
дивная музыка, которой правил этот старик-водитель.
     1-4 мая. Зеленогорск.
     Майские провели на даче.
     Два мужика, которых  привел  племянник Вовка, вскопали за три  водочных
талона и 30 руб. огород под  картошку и  место под лужайку, которую мы хотим
разбить с нашей  стороны участка. Первый раз воспользовался  наемной рабочей
силой на своем огороде. Старею или мудрею?
     5 августа 1991 г.
     Бешеное лето.
     Брат  Юра  приехал   Владивостока с сыном. Принудительная родственная
пьянка.
     Дела: выпустил книгу Валерия Попова "Праздник ахинеи", сборник прозы.
     Ольга шила тряпки, строчила "вареные джинсы"  и  сама продавала  их  на
зеленогорском рынке. Мы с ней эти  самые "варенки"  и  варили  в нашей бане,
когда  я  возвращался   города с  работы.  Технологию  придумали  сами, по
справочникам и слухам.
     Рэкетиры  какие-то накатились на  Ольгу  -  я дал им  с пьяных глаз 250
рублей, послал за водкой и привел  к себе домой, чтобы поговорить за жнь и
расспросить  о  трудностях их  непонятного  ремесла.  Ольга  разогнала  нашу
компашку,  обругала меня, и на  следующий день, протрезвев, я поднял на ноги
половину Зеленогорска, чтобы погасить их, потому что они снова  заявились  к
Ольге уже в расширенном составе. Молодые заезжие ребята  Кирилловского.
     Одному сломали челюсть - тому, который грозил Ольге, что она всю  жнь
будет работать на лекарства, и он пришел  через три недели просить денег  за
вставленные фарфоровые зубы. Сказал, что заплатил 3  тысячи - занял у друга.
Меня  дома не  было. С  ними объяснялась Ольга в присутствии Юры -  сказала:
никаких денег, катитесь  подальше. Юра в тот момент чистил селедку на  улице
большим колбасным ножом и молча слушал рассуждения рэкетиров, подтачивая нож
о  наждачный круг.  Сказал, что  у  них, кажется, был пистолет. Или  газовый
баллон. Один   них  держал  руку  за пазухой. Юра  не проронил  ни  слова.
Рэкетиры повыпендривались и ушли.
     Хоть повесть пиши про это сумасшедшее лето...
     Персонажи:
     Лева Никитин  -  бывший артист  оперетты, шофер автобуса с нашей улицы.
Эдакий  шекспировский Фальстаф, будивший  меня  утром предложением  съездить
куда-нибудь на его старом носатом автобусе. И мы ездили. Занял  у меня денег
и запил.
     Сашка Гузов - сын персонажа моей повести "Мы строим дом", возил меня на
моей машине в качестве шофера нашего представительства.
     Слава Иоффе - местный авторитет, приятель моих старших  братьев, бывшая
послевоенная  шпана,  ныне  коммерсант  в  авторитете.  Принимал  участие  в
разборке с заезжими рэкетирами.
     Светка - буфетчица. Живет на нашей улице. Простая справедливая тетка.
     Саша  Конышев -  ее гражданский муж,  бывший ресторанный музыкант, зам.
директора Дома писателя.
     Танька Мартышова - рыночная торговка, несчастная женщина.
     Юра  Иванов, -  мой  товарищ  по  Коммунару, уважаемый  местный житель,
перегоняющий  Финляндии машины.
     Сеня - директор зеленогорского рынка. Молчаливый человек.
     Женя Татаринцев - шофер  зеленогорского гаража.
     Паша - его приятель, который спросил "рэкетира": "Ты будешь вставать на
колени и  виняться  перед  женщиной, гнида,  или не будешь?" И после этого
сразу дал по зубам.
     Рэкетиры  -  Женя,  Сережа,  Олег  (длинноволосый) и  жители  пос.
Кирилловское.
     Юра - мой брат.
     Юрик - его сын. Все лето болтался по бабам.
     Вовка - племянник. Помогал шибко умными советами и ходил за выпивкой.
     Рыночные люди.
     28 сентября 1991г.
     Весь  август и сентябрь не  писал в дневник. Путч случился, когда  мы с
Ольгой подъезжали к венгерской границе. Были  в Венгрии десять дней - у Имре
и Анико. Потом я во Францию летал на пять дней.
     Венгерские  впечатления не  записывал,  а  Париж  у  меня  в  отдельном
блокноте.
     
ПАРИЖ
     8 сентября 1991 г.
     Лечу  в  Париж. Толкотня и  неразбериха  в  международном зале Пулково.
Таможенные декларации  только на французском и  польском языках. Заглядываем
друг другу через  плечо.  Темно,  холодно,  пар  о  рта.  Грубые  служащие
"Аэрофлота",  так и читается на их лицах:  "А  ты что, хотел, чтобы  тебя за
рубли на руках носили, да?"  Ольга провожала меня на тот случай, если что-то
выкинут  багажа. Обошлось...
     Полетели...
     Я сел рядом с правым крылом - салон для курящих. Поставил большую сумку
в ногах слева. Подошла девица с сердитым лицом, за ее спиной - парень.
     - У вас свободно? - выдавила.
     - Свободно, но вот сумка... Мешать, наверное, будет...
     - Это ваши проблемы!
     Чую - скандалистка; наша,   очереди. Тронул сумку для вида - тяжелая,
длинная, на полку нельзя.
     - Сзади много свободных мест, - говорю.
     - Вы что же, хотите один три места занимать?
     Я  пожал  плечами:  именно этого я и хотел - в  одиночку  пролететь над
Европой.
     Ушли...
     Балтийское море вну.  Кораблики белые  с белым кильватерным следом за
кормой. След  - раз в десять длиннее кораблика.  Пролетели Гамбург. Облачно.
По проходу возят тележки с сувенирами и напитками. Шали шерстяные с кистями.
Большие, цветастые. Приценился  - 150 франков!  Это тридцать долларов.  А на
наши деньги - кошмар! - больше девятисот рублей. Почти 1000!
     Ну их в  баню! У меня  есть для подарков оренбургский пуховой платок  и
платок  с  цветами    магазина  "Народные  промыслы".  Обойдемся.  В  моей
вместительной сумке,  купленной  летом  в  Венгрии,  лежат:  две  берестяные
шкатулки и одна лаковая, глянцевый календарь с видами  С-Петербурга, добытый
в  "Лавке писателей" у  Марины Ивановны, книга  "Эрмитаж", набор  открыток с
видами Ленинграда, три дымковские игрушки,  обернутые в  папиросную  бумагу,
янтарные  бусы,   две  бутылки  "Советского  шампанского",  две  банки  икры
(таможенник,  похоже,  видел их на  экране монитора, но  пожалел  меня), две
бутылки  "старки",  три  кожаных  блокнота,  два  эстонских  портмоне,  куча
ленинградских значков, два  комплекта матрешек, шесть деревянных ложек (куда
же  без  них русскому  человеку!),  деревянная  хреновина  для домохозяек  -
скалка, молоток для отбивания мяса, поварежка, разделочная  доска с петухами
и десяток  юбилейных  рублей. А также... Ладно, хватит. Болтун - находка для
шпиона.
     Летим над Германией.  Вну  -  сквозь перистые облака  - желто-зеленая
геометрия полей. Изредка блеснет далекое стекло лучом солнца.
     Полистал английский разговорник. Освежил кое-что.
     Полистал французский  разговорник. Пытаюсь запомнить: "Же экривен" - "Я
писатель".
     Какой я, к  черту,  писатель - не писал  с весны ничего, кроме  деловых
бумаг и писем. А бумаг написал много. Благодаря этим бумагам теперь и лечу в
Париж на 5 дней. "Же редактер" - "Я редактор". Сначала хотел дней на десять.
Но после Венгрии  передумал  -  хватит  и  половины:  тяжело  быть  чужим на
празднике жни. Денег меняют мало - только двести долларов, с языком плохо,
да и то, что ты русский, мало кого приводит в восторг.
     В Венгрии  Имре сообщал  знакомым,  что мы    Ленинграда, но литовцы.
"Литван, Ленинград" - это я понимал.
     В  Венгрии я видел плакаты -  вид сзади:  заплывшая  жиром  шея  нашего
полковника,  фуражка  на  некрасивых ушах, слоноподобная  спина под кителем,
звезды  на погонах.  "Прощайте,  товарищи..."  Не  хватает  только отпечатка
ботинка на спине. Одним словом, "Янки,  гоу хоум!", как в журнале "Крокодил"
начала шестидесятых.
     Пошли  на посадку.  Самолет опаздывает, и  графиня Наварина, наверняка,
будет беспокоиться. А может, и не будет.
     Беспокоилась графиня. Ох, беспокоилась, бедная.
     Я  каким-то  образом  просочился сквозь  турникет  паспортного контроля
(таможни вообще  не встретил), заполнил лишь анкету, где в графе "профессия"
написал сначала "riter" -  вот так  научил  меня английскому языку  Кевин 
штата  Пенсильвания,  потом исправился:  "Writer"  -  все-таки  мы, русские,
быстро соображаем и не упорствуем в своих заблуждениях.
     Здоровенный  негр  с пистолетом кивнул мне  "О,  кей!", и  я  въехал по
движущейся ленте  в просторный зал, где можно  было курить, но дым в воздухе
растворялся мгновенно, его не чувствовалось, и стал прикидывать, как графиня
Наварина  догадается, что я именно здесь, а не в другом зале, куда скользили
такие  же  движущиеся  лестницы. Поплутав по залу и  не  рискнув обзавестись
тележкой, я  пришел в "Meeting point" - точку  встречи. Ждал-ждал  - никого.
Написал фломастером на большом конверте "Наварина Е.В.", поднял над головой,
побродил. Ходили веселые люди с надписанными картонками,  но никто  не искал
встречи  со  мной. Подошел к стойке регистрации, попросил объявить по радио,
что мадам Наварину ждет Дмитрий Каралис, прибывший   Ленинграда. Объявили.
Ни шиша. Минут сорок ждал в толчее. Пошел звонить. И вдруг две благообразные
старушки подбежали  ко мне, затараторили по-русски:  "Вас там ждут, идемте с
нами! Вы Караманлис, грек,  там вас ждут! Мы видели фамилию! Спешим!" Ничего
не понял, но пошел. Они бежали впереди, как две школьницы, и оглядывались на
меня весело -  сейчас,  дескать, мы  вас  приведем, немного осталось.  Живые
светлые глаза, блондинки  по возрасту, платочки... Сестры, показалось. И еще
мелькнуло, что они, наверное, хорошо поют на пару.
     Встретились.
     Симпатичная такая тетя, дочка Марии Всеволодовны Навариной. Сколько лет
- не определишь. От тридцати до пятидесяти. Вязаный жакет, шелковый  шарфик,
строгая юбка, улыбка, румянец.
     - Здравствуйте, Димитрий Николаевич! Рада вас видеть!
     -  Здравствуйте,  Елавета Владимировна. - Я поцеловал  графине ручку.
Она, мне показалось, смутилась.
     Поехали к Марии Всеволодовне - на обед.
     Машину  ведет  легко, но  без лихости.  Новенький "пежо".  Пять  литров
бензина на сто километров, сказала. Достижение французской инженерной мысли.
     Приехали.  Улица Эрнест-Крессон. Узенькая, тихая,  с покатой  горушкой.
Лифт деревянный. Коврики и цветочки на лестнице. Последний  этаж. Стеклянная
стена  в  квартирке  и  часть  потолка  стеклянная.  Белые  шелковые  шторы.
Африканские  безделушки на полках - жили  в Марокко  после войны, муж служил
управляющим в  чьем-то имении.  Там и дочки родились - Елавета и  Елена. А
старший их брат погиб на войне с фашистами.
     Марию Всеволодовну я знал  по фотографии на книге. Я ее сфотографировал
на  фоне  стеклянной стены  с раскрытыми занавесками, за  ними  -  парижские
крыши.
     - О-о, - говорит,  - я теперь здесь литературная звезда! Скоро  у  меня
еще две книги выйдут - "Чай у графини" и еще одна, название  не придумала. Я
разбогатела  на  старости лет.  Что  вы,  я стала  такая  богатая! Дети меня
опекают, гадают, кому я больше наследства оставлю... А я, может быть, никому
не оставлю, - смеется. - Отдам чудной стране Франции - я  ей всем обязана, я
здесь  своих детей  вырастила,  много  нуждалась,  секретарем  работала,  на
фабрике рубашки шила - страшно, страшно вспоминать, но дети стали настоящими
французами... Да, я пожалуй, завещаю деньги французскому правительству.
     - Мама, ну что ты говоришь, Димитрию Николаевичу это вовсе неинтересно,
- вздыхает дочка.
     - А что я такого сказала? Я ничего особенного не сказала...
     Пообедали разогретыми в СВЧ-печке копчеными  курами и готовыми овощными
салатами в пластиковых чашках. Красного вина выпили. Мороженого поели.
     - Мама, врачи запрещают тебе много пить!
     - Я всего третий бокал, это немного, ты ничего не понимаешь...
     Аппетит, надо сказать,  у нее  был,  как у  новобранца, не скажешь, что
мадам семьдесят восемь лет. Куриная нога просто трещала в ее зубах.
     Икру  и "старку"  прибрали.  Я  все подарки  сразу на  круглый  стол  в
гостиной выложил. Кроме янтарного ожерелья - не знал, кому подарить - матери
или  дочке. Потом, думаю, определюсь. Княгиня повела себя странно: завернула
все мои знаки внимания в скатерть.
     - Это  все мне, Димитрий Николаевич? -  смотрит на меня и  держит рукой
узел на столе. Казалось, еще секунда, и она закинет узел за  плечо и уйдет с
ним. Как беженка. Или как "Алитет" - в горы.
     Я пожал плечами:
     - Ну, вашей семье, в общем-то....
     Других подарков у меня не оставалось, кроме нитки янтарных бус.
     Мать с  дочкой перешли на французский. Я вышел в  коридорчик покурить -
там  стояла  мелкая пепельница   панциря черепахи.  Дамы  делили  подарки.
Вернее, старшая делилась  с  младшими, имея в виду и вторую  - отсутствующую
пока - дочку.  Зашел  в  крохотный туалет.  Еще  покурил. Про  меня, похоже,
забыли.  Я вошел, покашляв. Узел был распущен,  на столе лежали  две  кучки.
Кучка Елаветы Владимировны выглядела жидковато. Сама она листала календарь
на 1992 год с видами С-Петербурга.
     - Ну  да, - обиженно сказала графиня, - ты считаешь, что я не доживу до
следующего года. Хорошо, забирай численник...
     Дочка сказала, что  она секретарь франко-русского культурного общества,
и календарь  ей пригодится для антуража. Она смотрела на меня, словно искала
поддержки. Забрала.
     Вообще, она работает представителем британской кино-компании в Париже.
     Выпили  кофе, поговорили. Я оставил графине ее переведенную на  русский
язык  рукопись,  спросил,  успеет  ли  она  до  моего  отъезда  прочитать  и
завировать. Она махнула рукой: "Перевели, и слава Богу! Зачем  еще читать.
Посмотрю немного..."
     Поехали  по Парижу втроем. Заехали в русский собор Александра  Невского
на  улице  Дарю. Мария Всеволодовна  осталась  в  машине, сказала, что болят
ноги, и  она помолится отсюда. Я  купил две  свечи.  Одну протянул Елавете
Владимировне. Она поставила свечу Богоматери и на выходе сказала, что ее сын
Мишель  был помощником  регента в этом соборе  и  имел казенную  квартиру во
дворе, когда учился в университете.
     С  Мишеля  все  и  началось. Нас  познакомили,  мы  с  ним  напились  в
ресторанчике Дома  писателя  и  решили  дать  книгу его бабушки-графини. А
потом нас,  уже трезвых, показали по телевору  в передаче "Монитор", и мы,
сидя у  меня  в  кабинете,  рассказали  телезрителям  о  своих планах.  Вот,
дескать,  русские и  в  эмиграции  остаются русскими,  пишут  воспоминания о
России, их читает весь мир,  и скоро русский  читатель сможет открыть  книгу
графини Навариной, ставшую французским бестселлером 1988 года.
     Мы поездили  по Парижу, и меня  отвезли  в тихий  старинный городок под
Парижем, где Мишель купил квартиру и завез в нее вещи, но еще не начал жить.
Он дал мне ключи, а сам продолжает налаживать культурные связи в Ленинграде.
В эту квартиру меня и привезли.
     Хорошая квартирка  -  первый этаж двухэтажного дома, внутренний дворик,
мощеный булыжником, а над  домом -  гора с замком. В этой квартире сейчас  и
нахожусь. Посмотрел на  схеме свой городок - последняя станция голубой линии
метро  -  "Сент-Реми-Лес-Шевреус"  называется.  Типа  нашего  Шувалово.  или
Озерков. Закрыл ставни. Поужинал, выстирал носки, принял душ, ложусь спать.
     Перед  выходом  на  улицу М.  Наварина спросила дочку: "Как  на  дворе,
тепло?"
     И еще она говорила за ужином: "Расм  нужен! Как в  природе  -  тысячи
насекомых летают, а не перекрещиваются. Тысячи растений существуют, пыльца с
них слетает, а чужой цветок не оплодотворяет... Так и люди должны"
     9 сентября  1991г.  Гуляю по Парижу. Тепло, солнце.  Париж  нравится. Я
себе  в  Париже не нравлюсь. Денег немного, и почему-то все  хочется купить.
Купил сувениры, пленку цветную для фотоаппарата, часы (оказались китайскими)
- еще продавщица мне что-то выговорила, когда я попросил запустить  их, воды
минеральной купил  бутылку, музыкантам  в вагоне метро дал 3 франка - хорошо
пели два парня на английском. Сейчас сижу под витриной  магазина игрушек  на
Итальянском бульваре, курю, пью  воду  бутылки и думаю, что делать дальше.
Чистота  - окурок  выкинуть некуда.  Но  выкинул,  растер  ботинком  до едва
заметного табачного пятна, фильтр отдул  от себя подальше - если что, это не
я сделал.
     Пошел и купил с расстройства стереосистему - какой-то "Starring" за 300
франков,  без   опознавательных   знаков,   но  инструкция   на  английском,
французском и немецком.  И пистолет игрушечный, но как настоящий, испанского
проводства -  за 85  франков.  Пропустит  ли  наша  таможня,  не  знаю.  И
зубы-страшилки  купил  за 15 франков - Максиму. С такими зубами и пистолетом
можно на большую дорогу выходить.  И  осталась у меня  половина денег -  100
долларов, еще не обмененные.
     Теперь  еду в метро в  свой St-Remy-Les-Chevreuse  - если по-русски, то
нечто святое, под Козловым городом. 19-30 по местному времени.
     Завтра
     1. Издательство "Робер Лафон" . Отметить командировку.
     2. Позв. Норману Спинраду
     3. Лувр
     4. Купить Эйфелеву башню
     21-00.   Поужинал,  обошел  квартиру  Мишеля,   сфотографировал  кухню.
Холодновато  от  каменных  стен,  но  Елавета  Владимировна  сказала,  что
отопление  лучше не включать - могу запутаться, она и  сама толком не знает,
как им пользоваться. Прямо в коридоре  стоит  большой полиэтиленовый пакет с
темными иконами  без  окладов - копаться  не стал, но шевельнулась досада на
культурного  друга  нашей  страны. Включил приемник  - "Маяк"  почему-то  не
поймать. Звонил Саше Богданову, переводчику,  мило поболтали. Расспрашивал о
России,  о  московских ребятах   "Текста".  Во  Франции он уже восемь лет.
Интересный вышел разг
     Он посоветовал мне не комплексовать и нажимать на  французов, чтобы они
меня кормили, поили,  снабдили карточкой на  "Эрэруэр", телефонной  картой и
возили, куда я захочу. Прием, одним словом, за их счет.
     - Здесь так принято, - сказал Саша. - Иначе ты через три дня без франка
в кармане останешься, а в долг здесь не  дают. И вообще, тебя не поймут и не
оценят. Они только понт понимают.
     Я сказал, что живу в квартире Мишеля, в холодильнике стоит молоко, сыр,
хрустящие хлебцы, бутылка вина...
     -  Это  все  ерунда,  -  сказал Саша.  - Копейки.  Ты же  за  свой счет
прилетел, чтобы дать книгу их бабушки-княгини...
     - Графини, - поправил я.
     -Графиня-княгиня...  -  какая,  на   хрен,  разница.  Этих  чертей  тут
пол-Парижа  - голубых  князьев.  Бабенко  тебе  командировочные  дал? Дорогу
оплатил?
     -  Нет.  Все  за свой счет. Сказали, чтобы я  себе  материальную помощь
выписал...
     -  Ну вот!  Небось, не  с  пустыми руками приехал  - выпивка,  подарки,
ложки-матрешки...
     Я сказал, что не с пустыми руками. Привез кое-что.
     - А они тебе в лучшем случае сувенир подарят. Так что тряси их, пока не
поздно.  Скажи:  "Я,  дескать,  интересуюсь,  кто мне расходы  компенсирует?
Издательство или ваша семья?" Иначе, тебя не поймут.
     Договорились,  что  он  будет  сопровождать  меня  к  Норману Спинраду,
американскому  фантасту,  живущему в  Париже.  Обещал ему  сам  позвонить  и
договориться о встрече.
     Хорошо поговорили.
     Вышел  на  улицу,  прошелся  по городку.  Подсвеченные  витрины, товары
диковинные в  обилии.  Ни  души. Только  звук  моих шагов.  Замок  на горе
светится. Речушка журчит. Постоял на мостике, покурил.
     Думал ли я десять  лет назад, в Коммунаре,  что окажусь в Париже? Прямо
так не думал, но что-то подсказывало: прорвемся...
     10.09.91. В Еду в уютном вагоне "Эрэруэр" в свой Козлов. "Эрэруэр"
- метро такое, шпарит  почти бесшумно и под землей, и по  поверхности.  Пишу
совершенно спокойно, никакой тряски.
     Устал.
     Только и было  накануне разговоров,  что Елавета Наварина дает прием.
Прием! Ах, будет прием! Имейте в виду,  Димитрий Николаевич - будет прием. С
намеком,  что  желудок лучше  оставить пустым. Вот, думаю,  поем  на русский
манер - первое, второе, третье. Пироги, закуски.
     Саша Богданов разъяснил, что прием проводится вечером, и  обеда мне все
равно не бежать  - это  у французов святое дело,  как молитва у мусульман.
Обед  часа в два-три. Так что обед мне гарантирован, если я буду  в компании
со своими русскими французами.
     Ну и хрен в  нос!  После дательства "Робер  Лафон",  где  мы  полчаса
беседовали с зав. международным отделом мадам Зелин Гиена (об этом отдельно)
и подписали договор, меня  повезли на русское кладбище (тоже скажу отдельно;
сфотографировал могилу В. Некрасова, он лежит подселенцем в чужой могиле), а
потом мы заехали в универсам за продуктами  для этого самого приема, и там я
чуть было не схватил  живого омара, который шевелился на  глыбе  льда,  и не
сожрал. Так хотелось есть.
     Я  надеялся:   приедем  с  кладбища,   перекусим  по  русскому  обычаю,
чайку-кофейку попьем, а вышло, что потащили  меня голодного катать тележку в
универсам, собирать продукты для приема. Чуть не рухнул в  голодный обморок.
Может, обед у французов и святое дело, но мне его не предложили.
     Зато  Елавета  Владимировна предложила мне  в  универсаме попробовать
бесплатный сыр, настроганный тоньше лапши. И сама попробовала.
     Вин   -  сортов  пятьдесят.  Бери  любое,   никакой  очереди.  Она  все
заглядывала в список и выбирала. Надо было взять какое-то особенное вино  не
дороже определенной суммы.  Потом  шевелила губами  и  отламывала от  грозди
количество  бананов по числу гостей. Перебрала  горку  ананасов  - взяла два
маленьких. Выбрала  несколько  сырков в  золотой бумажке  размером с грецкий
орех.  Холодного  копчения  колбасу, уже тонко нарезанную  и  упакованную  в
пленку,  взяла  граммов сто. Я  вертел головой в  поисках еще  какого-нибудь
бесплатного сыра или ветчины.
     Про остальное обилие не говорю - это надо видеть.
     И  грустными  показались наши  добывания продуктов накануне  тех  дней,
когда  мы  приглашали Мишеля  на обеды. Ольга жарила  рыночных кур,  творила
салаты, я добывал икру, выменивал колбасу и коньяк на дефицитные книги...
     Притащили  мы домой все эти колбасы-ветчины, ананасы-бананы,  и  только
воды попили:  "Часов  в шесть будет прием.  Прием будет.  Виталий  Каневский
будет  - кинорежиссер, моя сестра Елена, бабушка, еще кое-кто..."  А где  же
обед,  предреченный  Богдановым,  думаю. Черта лысого,  а не обед.  Воды  
холодильника попили - и хватит.
     И меня как-то ненавязчиво, между  прочим, спросили, какие у меня  планы
до шести вечера? Вы, Димитрий Николаевич, если хотите, можете прогуляться по
Парижу,  мы вас не задерживаем.  Да, говорю,  конечно, стремлюсь погулять по
Парижу, пройтись, так сказать, по французской столице.
     И пошел. Влетел  в  ближайшую  булочную, купил длинный батон  за  шесть
франков, бутылку воды,  сел  в скверике и - хрясь! - сглотал его. На приеме,
думаю, свое  возьму - съем  всех ихних  лягушек с крокодилами  и  омарами. И
запью "Мадам клико" 1869 года разлива. Если выставят.
     Гулял, гулял и пришел к Навариным, на полчаса опоздав.
     Ну, думаю, все готово - стол ломится, меня ждут, слюнки пускают. Хрен в
нос!  Гостей  нет, на столе только  свечи стоят  (Н  =  0,5  м).  И  никаких
перспектив. Перспективы, конечно, есть, но весьма далекие: гости  по  разным
причинам будут  через  час.  Елавета Наварина  привела меня на кухню, дала
воды  холодильника: "Вам с газом или без?" - "С газом", - говорю.
     - Вот, -  говорит  - это блюдо рататуй,  скоро будем его есть.  - Сняла
крышку  с кастрюли, дала посмотреть и понюхать: баклажаны,  томаты, кабачки,
лук, морковка, еще что-то - пахнет вкусно, но на донышке. И собирается ехать
на  машине за маман. Отлично, думаю,  сейчас уедет,  а  я хлеба  кусок урву,
рататуй ихний втихаря испробую.
     Ушла. Только я стал  шариться в хлебнице,  слышу  - дверь  открывается.
Сестра ее врывается. Русская баба, только говорит с акцентом.
     - О-о! Димитрий! Как я рада! Много о вас слышала... Оля-ля! - И хрясь -
кусок батона отламывает и - в рот!
     Киношница, работает с Вит. Каневским - монтажер фильмов.
     Вина себе наливает  холодильника, красного: "Будете?  Ну, как хотите,
а я проголодалась. Только  Лке меня не выдавайте -  она не любит,  когда я
хозяйству...ваю у нее в доме".
     Пошел курить в кор
     Потом собрались  гости -  Свичин, сын белого  генерала, его французская
жена - тугая брюнетка с живыми глазами, бабушка - Мария Всеволодовна.
     Мы  с  Ваней  сидели  тет-а-тет  в  креслах,  и   приборы,  не  слишком
нагруженные  едой, нам  приносили  туда, не  требуя сесть за  стол. Как  вам
угодно, дескать. Ваню  в семье  Навариных  уважают, немного заискивают перед
ним - большой начальник. Как я догадался,  он помогал графине дать книгу и
стать  звездой. Рататуй размазали по тарелкам, дали ложечки. Что-то говорили
про эти ложечки...
     Каневский не приехал - он ругался с французским продюсером -за денег.
     А бабушка Наварина все злорадствовала по поводу отсутствия  продуктов в
России.
     - Димитрий Николаевич, а сыр в России есть?
     - Нету сыру, - опережала меня ее дочь Елена.
     - Вот видите, сыру нету! А сколько его раньше было! Вкушайте,  Димитрий
Николаевич,
     Бутерброды  с  моей икрой  уже унесли.  Но рататуй  я  унести не  дал -
попросил добавки и доел его, гада.
     "Как  говорил  доктор  Пастер, - философствовала  графиня  Наварина,  -
микроб - это ничто. Среда - это все". Она рассуждала о коммунме в России.
     "Как  говорил Александр  Федорович Керенский  - вы,  конечно, слышали о
нем?  - она долго  и  вопросительно смотрела на  меня. И, дождавшись  кивка,
победоносно вещала: -  Он говорил, что бороться  с коммунмом бессмысленно.
Его победит сама жнь."
     "О,  Ленин,  это  ужасное  имя. Как хорошо,  что снова будет Петербург.
Говорят,  его  скоро  вынесут    Мавзолея,  это  правда?  А что сделают  с
Мавзолеем?   Ведь  это  огромное   сооружение...  Может  быть,  там  устроят
общественную уборную?"
     Я не привез черного хлеба, т.к. перед  моим отъездом в Ленинграде  были
проблемы с хлебом. Это ее очень обрадовало. Она всем рассказывала.
     Имеет право...
     Потом стали есть ананас.
     - Наслаждайтесь, Димитрий Николаевич, ананасом. В России, наверное, нет
ананасов?
     Тут  я наплел  такого, что  они  примолкли.  Я  сказал,  что  бананами,
ананасами и  прочими тропическими  фруктами у  нас  торгуют на  каждом углу,
стоят они  копейки и стали нашим национальным бедствием. Все  улицы завалены
пустыми  коробками, пацаны  кидаются апельсинами, как  снежками, бьют  окна,
общественность ропщет...  Все  дело  в том, что Советский Союз по секретному
договору  стал  наконец-то  получать  долги  от  южных  стран   за  поставки
вооружения. Ленинградский  порт  забит судами-рефрижераторами, ананасы  - по
нашей бесхозяйственности -  разгружают в самосвалы и везут (не к столу будет
сказано)   прямо   на  свинофермы.  Русское  сало  стало  пахнуть  ананасом!
Представляете? Поэтому  мне непонятно,  почему  ананасы стоят во Франции так
дорого, и им придается столь возвышенное значение.
     - Когда  же такое стихийное бедствие возникло? Я в прошлом  году ничего
подобного не видела!
     - А вы, в каком месяце были?
     - Летом. В июне.
     - В июне еще жили спокойно, а с  сентября  все и началось. Срок  оплаты
подошел. Секретный  договор подписали...  - Я  отказался  от ломтя ананаса и
попросил про секретный договор особо  не распространяться - все между  нами,
говорю, должно остаться.
     Все согласно покивали, а Иван Свечин сказал, что  умом Россию не понять
и  аршином  общим  не  мерить...  Тут  же  выяснилось,  что  читать-писать
по-русски он почти не умеет.
     А я  вспомнил конец  шестидесятых - начало семидесятых, когда мы сильно
дружили  с  Африкой,   и  ананасы  действительно  продавались  в  Ленинграде
свободно, стоили два рубля за килограмм.
     Ночной Париж мы не поехали смотреть - я пожалел Елавету Владимировну,
и отправился на метро в свой Шевреус.
     Шел  по  шоссе  два  километра,  мимо  кукурузных полей,  ферм,  крытых
теннисных   кортов,  где   при   желтоватом   свете  еще  стучали   мячиками
добропорядочные французы, мимо спящих за проволочной  городью  (под слабым
током) буренок, и щелкал в темноте синий огонек  - недосмотр электрика.  И я
держал наготове газовый баллончик. Но все обошлось.
     - Не люблю русских!  Они ленивы, глупы,  пьют много водки, не следят за
своими  жилищами, воруют...  Нет,  нет, я очень  рада, что мои  дети и внуки
стали  настоящими  французами.  Я  сознательно  воспитывала  их  французами.
Франция -  это великая  страна, да, да, просто великая страна.  Россия - моя
родина, но я не люблю русских.
     Раза три повторяла эту тираду в течение вечера.
     "Они не могут подсчитать, сколько стоит газ, и варят на нем свои кислые
щи! 
(У них, я заметил, умным считается тот, кто умеет зарабатывать и тратить
деньги).
 Весь  мир  давно  применяет  электрические плиты! Только  Россия  и
Африка пользуются открытым огнем! Дикари!"
     Я напомнил ей, откуда я родом.
     -  Я же не  против  вас!  - махнула рукой  графиня. - Это вас коммунм
довел.
     В  своей книге,  кстати,  она весьма  умилительно вспоминала кислые щи,
украинские борщи и гречневую кашу с потрохами.
     А  почему убежала в 1919 году в Румынию, а потом пробралась во Францию?
В  своей книге она  восторгается,  какое  чудное  поместье  было у  них  под
Каменец-Подольском.  Как  славно  они  жили -  детей  приучали  работать  на
огороде, шить куклам платья, строгать, пилить, лепить  глины, рисовать...
     И  убежала, бросив больных  родителей... Сначала ее взяли  большевики в
свой  штаб машинисткой - она служила у них полгода, за ней ухаживал командир
полка, но она  не отвечала  взаимностью.  Он ей  слегка нравился,  не более,
пишет  она в  своей  книге. Она  сбежала   красного штаба и  через  Днестр
перебралась в Бессарабию, где жила у тетки несколько месяцев, а потом дальше
- на Запад.  И было ей 17 лет.  Оставленные родители так  и умерли в России.
Она даже не знает, где они похоронены.
     И  эта тетя-мотя  голубых  кровей  будет  мне  трендеть, что  не  любит
русских.
     Графиня она по мужу - ее муж был графом.
     11 сентября 1991г.
     Еду в St-Remy-Les-Chevreus. 22 часа по местному времени, 24 по Москве.
     Сегодня был  в свободном полете  - сходил в Нотр-Дам,  Лувр и  залез на
Эйфелеву башню.
     Прошелся по набережным Сены. Сказать, что  полон впечатлений,  не могу.
Погода хороша -  это  да: воздух  сухой и  легко дышится. Высокие набережные
Сены напомнили мне Обводный  канал в районе Московского  проспекта,  рядом с
"Фрунзенским" универмагом. Только Сена шире  немного. Хороши окна  и двери -
все закрывается тютелька-в-тютельку. Мостовые хороши. Большой красивый город
в центре Европы,  удобный для жилья. Простора,  как у Стрелки  Васильевского
острова,  не  встретишь. Петр  возводил с размахом, французы  - строились  с
благоразумной экономией. Исключение - Елисейские поля.
     Выйдя  Лувра, посидел на  поребрике фонтана, помочил ноги в воде, там
все сидят - ножки в воду. Я - пересилил себя и сел - отметился.
     В  музей современного  искусства  Де  Орсе  не  успел -  встречались  с
Богдановым  и  ходили  с  ним  к  Норману  Спинраду.  Вит такой  минут  на
пятнадцать. Спинрад  дал статью для советских  газет.  Я оставил ему обложку
его   книги  "Русская  весна",   которую  выпускает  "Текст".  Обложка   ему
понравилось.   Спинрад,   как   уведомил   меня   Бабенко,  -   председатель
международной  ассоциации  фантастов.  По  типу  главного  фантаста планеты.
Только я  про него ни  шиша  не  слышал.  Вот братьев Стругацких  -  знаю. К
младшему  них даже в семинар лет шесть хожу.
     Норман живет  рядом  с  домом президента Миттерана.  Шли  мы мимо этого
дома. Так себе  домик, без забора. Полицейский во дворе. И все. Еще  плющ на
стене запомнился.
     Богданов   -  румяный   бородатый  парень,  московский  типаж.   Мелкое
диссидентство, женитьба на француженке,  законный  выезд. Переводчик  романа
Владимира  Волкова "Разработка". Романа я не читал и о  Волкове  не  слышал.
"Как тебе Париж?" - спрашивает Богданов. Я с улыбкой  пожал  плечами: "Глядя
на  все  это, хочется  покончить жнь самоубийством.  В  знак протеста".  -
"Этого здесь никто и не заметит".
     Сидели с Богдановым в кафе на Мон-Мартре.
     - О чем разговаривают соседи?
     - О колготках. Один смеется над другим,  что тот купил своей  любовнице
колготки на целый франк дороже, чем он - своей.  Места, говорит, надо знать,
где покупать. И объясняет ему, где это место.
     -  А я думал,  какие-нибудь  художники о живописи рассуждают.  А за тем
столиком?
     Богданов откинулся к спинке кресла и чуть повернул голову.
     - Сыр какой-то новый обсуждают, которым их угощали на презентации.
     - А это точно Мон-Мартр?
     - Точно.
     - На хера мы сюда пришли?
     Богданов с улыбкой развел руками: "Это Франция, это Париж..."
     23-00 местного времени, час ночи по Москве.
     Приехал в свой Козлов  -  автобусы уже не ходят.  Пошел  пешком,  но по
дороге  тормознул попутную  машину, спросил рыжего паренька - не подвезет ли
до Лес-Шевриуса. Поехали. Болтали. Он сказал, что первый раз разговаривает с
русским человеком. Работает на мебельной фабрике, мастер-наладчик станков. Я
не знал, принято ли у них платить в таких случаях: два  километра по пути...
И если  платить, то сколько.  Рассудил в свою пользу,  что не принято. Решил
отдариться пачкой сигарет "Столичные", достал  мешка. Он взял, сказав, что
сам не курит, но курит жена. Ей будет интересно.
     Шел через темный парк на огоньки замка, чуть не свалился в воду речушки
-  там,  где  в  средние  века  француженки стирали  белье: покатые  берега,
выложенные вестняком.
     Дома  выпил молока  с  хлебом,  похрустел  галетами с джемом.  Странное
молоко в пакетах  оставил мне Мишель - стоит четвертый  день  и не киснет. И
хлеб в пленке не черствеет.
     Перекусил. Продолжаю записки.
     ...Потом мы  с  Богдановым позвонили Виталию Каневскому и встретились с
ним около Нотр-Дама. Он пришел с  женой Варей и дочкой Катей. Приятные люди.
Посидели в кафе напротив собора. Первое впечатление от Каневского  - русский
мужик  лесу, дубина неотесанная. Но как приятно ошибиться! Мировой парень,
1935 года  рождения. Похож одновременно на Молодцова и  брата Феликса. Сидел
по  молодости  восемь  лет. Его фильм "Замри,  умри, воскресни"  имел шумный
успех  в  Каннах  и  в Париже. Сейчас снимает  фильм  по заказу  французской
академии кино.  Виталий передал  мне чек на зарплату для своих сослуживцев в
Питере - у них товарищество "Дар".
     Виталий: "Украсть, сторожить - это для меня не проблема. Без разницы".
     Богданов посидел с нами и пошел готовить передачу для радио. Еще раньше
он  сказал,  что  про  Каневского  в  Париже ходят легенды -  эдакий русский
медведь на Елисейских полях.
     Обедали  в ресторане  на бульваре Сент-Мишель.  Луковый суп  -  дерьмо.
Слабый бульон, в котором  плавает  кусок булки и водоросли сыра. Я  не доел.
Вино выбирали с пробой - и дали неплохое -  Бургундское. А может, и плохое -
я не пробовал, но Варе понравилось. Виталию, похоже, все равно, что пить.
     Виталий на  Канны приехал с  опозданием и не знал дороги. Плутал. Нашел
моряков с советского корабля - они помогли. Поселился в гостинице и загудел.
Его поили американские  миллионерши  -  он обещал провести  их  на  закрытие
фестиваля, когда будут вручать премии. Американским старухам  трепанул,  что
сидел  за  насилование,  и высказал опасение, что  боится  сесть еще раз -
очень   много  соблазнов  кругом,  а  он  после  третьего  стакана  себя  не
контролирует. Миллионерши ходили за  ним табуном и  усиленно  поили.  И сами
трескали. Может, они и не миллионерши, а просто пожилые туристки  Америки,
хрен их разберет.
     На закрытие  фестиваля  их не  хотели  пускать  -  русский кинорежиссер
привел целый табун старух-поклонниц. Каневский боднул  распорядителя головой
под ложечку, тот  упал, и табун прорвался в зал.  Каневского уже вызывали на
сцену за пром. "Смотри у меня, сука!" - пригрозил на выходе распорядителю.
Тот спрятался.
     В  Англии  купили  с  художником,  бывшим зеком,  дубленку  для  дочери
художника  - за бесценок. На толкучке.  И  таксисту  не заплатили.  Были они
слегка навеселе.
     Художник - тот  всегда под  газом.  Виталий сказал, что вообще-то он не
художник, а гвозди в его съемочной группе заколачивал, но он вставил бывшего
зека в титры, и тот стал лауреатом  среди художников.  Теперь -  пожненный
лауреат какого-то международного  кинофестиваля.  Непростой  этот мир  кино,
оказывается.
     Рассказывая  все  это,  Каневский  вскакивал  -за  стола  и  в  лицах
ображал,  как  они трясли  за  грудки британского таксиста, как  он  бодал
головой распорядителя кинофестиваля в Каннах, как табун американок вбегал  в
зал...
     Каневский лупит французов,  и они его  боятся и уважают.  Пишут о нем в
газетах, как о самобытном русском даровании, открывшем  Европе истинное лицо
тоталитарной России и прочее.
     Он сэкономил  продюсеру фильма миллион франков,  смонтировав  картину в
Ленинграде,  а  тот  оштрафовал его на 18  тысяч за  пустяки.  (О  пустяках,
ставших причиной штрафа, напишу потом). "Я тебе  этого не забуду, - пообещал
через переводчика Каневский. - Будем расставаться,  я тебе в пятак врежу. На
все 18 тысяч. Так ему и переведи".
     И вмазал. Тот вылетел   кресла, Каневский  боялся скандала и полиции,
но обошлось  - французская косметика  сделала  свое  дело, и через пару дней
продюсер пришел на  студию как ни в чем не бывало. "Будешь  пи..., я на тебя
ваше  французское ОБХС  напущу",  -  передал  через  переводчика  Каневский.
Продюсер с улыбкой  полез жать руку  и  обниматься. "Мы так хорошо работали,
забудем обиды, Виталий!"
     - Такие маромои! - сказала Варя - Я понимаю  наших  девок в гостиницах,
когда они их динамят и опускают. Жмоты - страшные.  Слова не держат, виляют.
Мы здесь почти год, а они дочку в русскую  школу пристроить не могут. Год за
нос  водят. Неужели бы мы в Союзе за них не похлопотали, не пристроили  бы в
какую-нибудь французскую школу, где учатся дети их дипломатов.
     "То, что уронено, но быстро  поднято, грязным не считается",  -  сказал
Каневский, закуривая свою сигарету, поднятую с пола.
     Виталий: "Париж - столица парфюмерии и подтяжек".
     Когда мы попросили официанта принести счет,  он с улыбкой запротестовал
по-русски:
     - Нет-нет-нет! - В том смысле, чтобы мы не уходили.
     Хороший я провел день с Каневскими.
     На пляже  в Каннах у него украли ботинки  - нашей фабрики "Скороход" на
кожаной подошве, и он  пришел на прием, который устроила  супруга президента
госпожа Миттеран, в кедах. Привратник  или  кто-то   органаторов заметил
несоответствие одежды протоколу и стал его оттеснять.
     Он говорит:
     - Ботинки скоммундили, понимаешь? Ваши суки скоммундили на пляже!
     -  Си,  си,  скоммундили,- повторяет  француз, но не пускает, хотя  и
карточка участника хомутом висит у Каневского поверх ковбойки.
     Госпожа Миттеран взяла  Каневского  под свою опеку  и быстро усадила за
стол с длинной скатертью.
     Его  фильм "Замри, умри,  воскресни" взял  второе место по кассовости в
своем классе картин.
     Сказал Каневским, что хочу завтра поехать в Версаль.
     - Да ты что, со Жмеринки приехал, что ли? - удивилась Варя. - Версаль -
конюшня.  Что  тут  смотреть? Ты лучше в  Павловск  или  в  Петергоф еще раз
съезди.  Вернешься  и съезди  -  листва  уже зажелтела,  бабье лето... Музей
современного  искусства  Де  Орсе  - стоит  посмотреть,  а  остальное  - для
провинциалов.
     -  Ты же не турист,  -  польстил мне Каневский, - ты писатель. Мы же не
декорации смотрим, а жнь.
     Виталий: "Когда немцы напали на Францию, сто восемьдесят тысяч кадровых
военных   сдалось  в   плен.  Для   них  личная  свобода  была  важней,  чем
независимость  родины. Одним словом -  свобода, равенство, братство.  И хоть
трава не расти".
     Надо было  лететь  в Париж, чтобы поговорить  за жнь  и  искусство  с
русским человеком.
     12 сентября 1991г.
     Елавета  Наварина,  когда  везла  меня сегодня в аэропорт  "Шарль  де
Голль", сказала, что со слов ее сестры Лены, которая работала у  Каневского,
он хотел всех обмануть, но его разоблачили, и ничего не получилось.
     -  Но я подробностей не знаю и знать не хочу, - добавила  она, глядя на
дорогу.
     Каневский  говорил  противоположное: французы  его  дурят, обещаний  не
держат  и  затягивают  выпуск  картины, чтобы попасть с  ней на фестиваль и,
благодаря  его  таланту сорвать куш. На  фестиваль принимаются только свежие
картины, не побывавшие в прокате. А Лена у него лишь числится монтажером, т.
к. картина уже смонтирована в  Союзе. Он взял ее, потому что за нее просили.
И в титры она попадет, как тот плотник-художник.
     Улетаю, хотя  можно было остаться еще на пару деньков - ва позволяла,
и  с обменом билета проблем не было. Может быть, я  дурак - кто знает. Но не
понравился мне Париж, не попал в жилу.
     И дела в Питере ждут - много дел...
     3 октября 1991г.
     В универсаме, в очереди за творожными сырками требовали сначала пробить
и принести  чек  и потом отдавали эти сырки  в руки. Потом снова очередь - с
остальными продуктами в кассу.
     Ольга поставила меня в эту гнусную очередь, и я спросил шутки ради:
     - Тут всем дают? Или только по каким-нибудь талонам?
     Тетки озабоченно переглянулись.
     - Да нет, вроде, всем... А какие еще талоны-то?
     -  Ну,  например,  талон, что ты  не  верблюд.  Или пострадал во  время
путча...
     13 октября 1991 г.
     Вчера вечером умер Аркадий Стругацкий.
     Позвонил Виталий Бабенко  Москвы - сообщил.
     Не  знаю,  ехать  ли  на похороны?  Как-то  неудобно  -  похороны  дело
семейное, личное... От семинара ребята собираются.
     А.С.,  когда  мы  говорили  об этом  по  телефону,  сказал  с  каким-то
торжеством:
     - Ну вот, теперь перед нами никого не осталось.  Целая эпоха кончилась.
Теперь на нас будет основной ..
     А с утра у меня было тревожное настроение - целый день.
     Добрый  был  человек,  располагающий к  себе  и  открытый к  людям.  На
семинаре  кинофантастики  в  Репино  он  объяснял  почтенной публике, почему
подписал сценарий плохого  немецкого фильма "Трудно  быть богом".  Все ждали
умных рассуждений или уклончивых оправданий.
     -  Меня вызвали в ЦК, Борис был в Ленинграде, и сказали, что если  я не
подпишу, то в кино  нас больше никогда не пустят. Я испугался и подписал.  -
При этом он по-простому развел руками: судите, дескать, если хотите. И сел.
     Тогда я  его и полюбил как  человека.  И  на том же  семинаре, ночью, я
добывал для него бутылку живительного коньяка с помощью водителя хлебовозки.
Меня попросил Борис Натанович: "Дима,  вы  тут все знаете,  не  могли бы  вы
подсказать, как раздобыть бутылочку коньяка? Аркадию плохо".
     Я выходил на Приморское  шоссе, ждал Ваньку Рыжего  (он всегда  выезжал
после  двенадцати),  снимал  кепку,  чтобы  он  узнал  меня  в  свете   фар,
останавливал  машину и  ставил ему задачу. И  бледноватый  Аркадий Натанович
выпрыгивал    кровати  и  звал  меня  присоединиться,  и  торопил жену  со
стаканами, когда я принес в  час ночи бутылку. Как  сейчас это вижу. Хороший
был мужик. Именно мужик.
     А на похороны я не поеду...
     14 октября 1991г.
     Устал я от машины - постоянные хлопоты с ней. Оставил на ночь у милиции
во  дворе, договорившись  с дежурным, подарил свою книгу,  и - прокололи два
колеса. Милиция, наверное, и проколола. Теперь, после нескольких ремонтов на
СТО, двигатель стал барахлить, и вибрация появилась.
     И не пишу уже давно. Не пишется. Обстановка такая, что не знаешь, о чем
писать, и для кого писать. И в себе не разобраться - чего хочу.
     Недавно  Максим  всю неделю  приносил  двойки и замечания в дневнике. Я
сказал: еще одно замечание, и я тебя выпорю.
     Приходит грустный.
     - Как дела?
     - Придется, папа, тебе меня выпороть...
     И жалко его стало. Покорный такой стоит. И ведь шел всю дорогу от школы
и думал, небось.
     Поругал в  очередной раз, поставил в угол, запретил смотреть телевор,
звонить Тарасу... Заменил, так сказать, меру наказания. Рука бы отшлепать не
поднялась...
     21 октября 1991г.
     Вчера ездил на машине в институт водного транспорта.
     На  моей  бывшей  кафедре  тоска и  уныние. В  научно-исследовательском
секторе осталось пять человек, вместе  с начальником. Наука  предприятиям не
нужна  (та  наука,  что  делается  в  ЛИВТе),  все перешли  на  хозрасчет  и
выбрасывать деньги не желают. И  весь двор около  нашего флигеля - рытый и
грязный - показался мне убогим и маленьким.
     Ирочка,  работавшая  в  моей группе  на  теме  "Управление  качеством",
работает теперь на Миха - он ведет мою тему.
     -  Вот  видишь,  -  сказала  Ирочка печально, -  все продолжаем начатое
тобой.  -  Она рисовала  сетевой  график.  - У вас, видно, весь класс такой.
Теперь твой друг у меня начальник...
     - А  я  даже определение "качества" по ГОСТу помню,  - похвастался я. И
повторил  засевшую  в  голове   формулировку:  "Качество  продукции  -  есть
совокупность  полезных  свойств продукции,  обуславливающих  ее  пригодность
выполнять определенные функции в соответствии с ее назначением..."
     Ирочка только заулыбалась и покрутила головой - ну ты даешь!
     БэДэ  постарел - лицо  в морщинках, глубоких  складках. Я  надписал ему
свой роман. Подарил и Ирочке.
     Больше десяти  лет  не был я в ЛИВТе, ушел оттуда в октябре 1979 г. Как
быстро  время  пролетело!..  И  нет  нашей  компашки,  коллектива:  молодежь
разбрелась, предстарки оказались стариками, старики ушли...
     И так грустно стало... И "Записки  шута" - повесть о кафедре, наверное,
печатать не буду. Нет, не буду.
     29 октября 1991.
     Сегодня  мне  приснилось,  что  я  курю наркотики.  Пытаюсь  забалдеть,
ощутить нечто новое, но не получается - наркотики, как я понимаю, липовые. И
тут обман, думаю я.
     Символический сон.
     Литературное   проведение  -  слепок   души  писателя.  А  что  может
слепиться, если  на душе мрак и туман. И трещина в  сердце. Живешь рывками -
от одного  политического  события  к  другому.  Душа не  на  месте от  всего
бардака,  который  творится в  отечестве. И  времени  задуматься о вечном не
остается...
     Повесть про  Скудникова-Чудникова я  забросил. Не христианская  она  по
своей сути. Бесовская. Ошибка вышла. Н-да.
     7 ноября 1991г.
     Ездили на Дворцовую площадь -  праздник в  честь  восстановления  имени
города.   С   вертолетов   прыгали   парашютисты   и   премлялись    около
Александрийской  колонны.  Листовки  памятные  бросали с самолетов  - тройка
показывала фигуры высшего пилотажа над площадью.
     Был фейерверк - "Виват, Санкт-Петербург!"
     А вечером  Невзоров показал "Паноптикум", снятый с участием бомжей. Они
по его заказу, в рванье и военной форме без  погон,  рвали  палку  колбасы и
дрались...
     Сегодня трижды писал  свою трудовую биографию -  листок по учету кадров
для вступления в Союз писателей.
     И все  вспомнилось - как работал. И ничего особенно приятного  - 21 год
работал  на государство,  а ничего  от него  не получил.  Так,  нечто  вроде
пособия по безработице, чтобы с голоду не подохнуть.
     И  вспомнилось,  как  Валера  Суров  сидел  со  снятыми  ботинками  под
портретом Солженицына в отделе прозы "Невы" и кряхтел про свою зарплату в 26
рублей. А у него подземный стаж шахтера лет десять и загубленное здоровье. И
детей чуть  ли не четверо. А  сейчас печи  на холодных дачах кладет,  вместо
того, чтобы книги писать.
     О  чем  сейчас  писать,  если  трещина  в  душе  у  каждого порядочного
человека?
     24 ноября 1991г.
     Вернулся  Дубултов - ездил на семинар "Текста". Союз писателей в этом
году  не смог профинансировать  семинар фантастов, и  "Текст" подставил свое
упругое плечо. Собрали человек сорок за свой счет.
     Все  также  пьют и  безобразничают  мои  коллеги.  А. Сал-ов, например,
закусывал  кактусами, предварительно очистив их. И еще  какими-то цветами  -
говорил,  они,   как  огурцы.  Он  сейчас  пишет   о  бомжах   и  вокзальных
проститутках;  привез кипу газет со своими материалами. Платят  ему неплохо,
печатают быстро. Доволен.
     Жил один в  номере,  потом приехал Алан Кубатиев  - доцент,  осетин  
Фрунзе. Алан  - симпатичный интеллектуал.  Умник, но не  умничает. В один 
семинаров, когда на мой  день рождения приехала Ольга, он предложил нам свой
одноместный номер, а сам перебрался к Коле Ютанову.
     Рассказывал  нам  с  Колей  Александровым  про осетин,  какие они  были
замечательные  воины  в древности.  Осетинские танцы -  это  упражнения  для
воинов. Осетины делали кольчуги  копыт - в них вязла сталь топора и пики.
     Купил  на распродаже пионерский  горн и барабан  с  палочками.  Подарок
Максиму на Новый год. Барабан - 5 рублей, горн - 19.
     Цены в Латвии приемлемые и всего навалом. Бродили с Колей Александровым
по городку, заходили в  магазины,  пили кофе, трепались. "Вам белый кофе или
черный?" - спрашивают в кофейной. Белый - это с молоком.
     Русская тетенька,  приехавшая в  1947 году в Ригу   Ржева, жаловалась
нам  с  Колей  Александровым, что русских теперь  притесняют и требуют знать
латышский  язык, если хочешь работать в гос.  учреждении. Просила (в  шутку)
передать Собчаку, что вся надежда на него.
     Коля в журналистской манере поговорил с ней, расспросил о жни, детях,
внуках,  не пьют  ли  зятья,  хорошая  ли бывает  зимой погода,  и когда  мы
распрощались  с   тетенькой,  сказал  весело:  "Вот,  готовый  материал  для
"Известий" - положение русских в Прибалтике".
     А я подумал: если бы  она приехала сейчас  в свой Ржев, то  прокляла бы
его с пустыми магазинами и бездорожьем, и вернулась бы пулей в Латвию, пусть
и "гражданкой второго сорта".
     1 декабря 1991г.
     Сегодня день рождения отца, ему было бы 87 лет. И в церковь не сходил -
все кручусь с подготовкой к Круу.  Полное название - "Первый международный
конгресс  писателей   стран  Балтийского  моря".  В  форме  круа  по  всем
балтийским странам -  на теплоходе. Должны отплывать   Петербурга  в конце
февраля и болтаться по Балтике две недели.
     Шведский Союз писателей нашел деньги,  и мы с Житинским, Мишей Глинкой,
Виктором  Максимовым, Сашей Бранским и  еще  несколькими ребятами взялись за
это интересное дело. Органовали  акционерное  общество  "Балтийский путь".
Житинский - Президент, Глинка и я - вице-президенты.
     Никогда  не  был  вице-президентом.  И   президентом  тоже.   Питерское
представительство "Текста" вошло акционером в "Балт. Путь".
     Сейчас готовим  символику Конгресса, делаем макеты  буклета,  открыток,
приглашений, обзваниваем Союзы писателей  всей  Балтики -  Германию, Польшу,
нашу Прибалтику,  Финляндию (там три союза писателей), Швецию, Данию. Должно
плыть 400 писателей, пресса, бнесмены, гости и приглашенные люди.
     Владимир  Арро, главный  наш  писатель, на брифингах  и разных  приемах
раздает  обещания  и  приглашения  на  кру  разным людям.  А  потом звонит
Житинскому и  сообщает, кого он еще пригласил. Саша в маленькой панике.  Я в
недоумении.
     Хоть роман задумывай - "Кру".
     Тихая драка и толкотня на секции прозы -за мест в Круе.
     В.  Суров.  -  У  меня, понимаешь,  двадцать  один  молодой  прозаик  в
мастерской,  я  уже  несколько  лет  веду.  У десятерых    них смело можно
выпускать книги, а в Союзе их не выпускают. Как говорится, у нас возможности
нет и в скором времени не предвидится  (Валера обосновывает свою поездку - в
Круе, дескать,  ему удастся  договориться о  выпуске книг  молодых русских
авторов за рубежом).
     Валерий Попов  хитро молчит - он едет в числе тех,  кого берет под свое
крыло Арро (десять  резервных мест). Попов  говорит, что шведы хотят  видеть
Михаила  Кураева,  автора  романа  "Капитан  Дикштейн"  -  его  там  знают и
переводят. Один  любимых  русских  писателей в Швеции. От "Капитана" и я в
восторге, Кураева никогда в глаза не видел, но знаю, что это комбинация М.Г.
- он подсуетился.
     Встает  Михаил Демиденко и начинает рассказывать, в каких международных
фондах он состоял  и  состоит. Сейчас его фонд  будет  помогать  (вроде  бы)
нуждающимся литераторам, и поэтому он должен ехать.
     Уходит курить (якобы).
     Арро вкрадчиво напоминает,  что рекомендация секции прозы  - она и есть
рекомендация, решать будет Секретариат.
     Гул в зале.
     Торопливо входит Демиденко, взлохмаченный и красный.
     - Я звонил в контору. Мне сказали: если я поеду, то мы оплатим еще одно
место  - за  еще одного литератора! Вот так!  -  Садится  и важно смотрит по
сторонам. Имеется  в виду 3 тыс. рублей,  которые Арро придумал брать в фонд
Майи Борисовой "Крыло" - фонд социальной помощи нуждающимся литераторам.
     Составляют  список  желающих  ехать.  В  него  записываются все,  кроме
пожилой деликатной писательницы. Получается одиннадцать человек. А мест - 5.
     Список  берет  Арро и, напомнив, что последнее слово за  Секретариатом,
уходит.
     5 декабря 1991 г. Четверг.
     Чем  я  занимаюсь?  Кру,  реалация  чужих книг,  суета  с  бумагой,
гранками, задания  подчиненным, снова Кру, ремонт машины, снова Кру... И
деньги не радуют.
     И не  пишу  почти. Да нет,  не пишу  вовсе...  Отделал рассказик  на 15
страниц - "Зеленохолмский Алеф" - и все. Отдал его сегодня в "Звезду".
     Сегодня   зашел  в  Издательство   к  машинистке,  забрал  отпечатанные
рассказы. Потом заглянул к директору дательства.
     Боевая  мадам.  Недавно  назначили. Говорят,  начинала  в  дательстве
корректором. Уже хорошо - грамотный человек.
     - Давайте  бумагу, мы  вас  дадим.  Где у вас бумага, сколько, почем?
Сейчас самое важное - бумага!
     Комсомольский задор и напор струей обдали меня и отскочили обратно.
     - За двести пятьдесят рублей гонорара вы меня дадите? Это несерьезно.
- Я ображал усталого делового человека. - Я и сам могу себя дать, только
у нас в дательстве ставки - 3500 рублей за лист.
     - Ну, как хотите, как хотите.
     Зазвонил телефон.  За стеклом около  телефона табличка: "Не  нервничай.
Начальство не имеет права нервничать. - В.И. Ленин".
     - Да, я вас хорошо  понимаю, - говорила она  в трубку. - Нет, не можем.
Не можем, говорю.  Ваши рукописи дательство не заинтересовали. - И громко,
раздражаясь: -  Не нужны  нам ваши рукописи. -  И  шмякнула трубку,  нарушая
прыв бывшего вождя.
     ...Да,  не видать нам своих книг  с  маркой Издательства. Мне точно  не
видать. Придется брать оставшийся гонорар, пока дают, и делать тете ручкой.
     С 17 по 21 декабря были в Швеции, в Стокгольме.
     Напишу об этом потом.
     27 декабря 1991 г.
     Горбачев подал в отставку - Союза больше нет. Выступил по  телевидению.
Накануне   долго  торговался   с  Ельциным  по  поводу   своего  пенсионного
благополучия: просил  200  (!) человек  охраны  - дали 20; дали  две машины,
дачу,  мед.  обслуживание  и т.п.  Хитрый  мужик  -  развалил  всю  систему:
соцлагерь, Союз, партию. Прямо-таки агент ЦРУ. Но и молодец - сделал многое.
     Да, так вот - о Швеции.
     В "Силья Лайн" (громный паром о 12-ти палубах) мы ехали на втором сну
этаже.  Ниже нас -  только  команда. Президент "Балтийского Пути" Житинский,
вице-президент - я, компьютерный эксперт Илья  и переводчик Кирилл. У себя в
стране  мы были не последними людьми. А на пароме, среди западной публики мы
занимали, если мерить деньгами - самое последнее  место, 4-й класс. На нашей
палубе,  в  соседних  каютах  (без  окон,  без  белья,  только наволочки  на
подушках)  ехали русские и  бродяжного  вида американцы  - они пили  русскую
водку, сидя на  полу  открытой  каюты, и  хлопали по  спинам  двух парней 
Петрозаводска, которые отправлялись к финнам-родственникам на Рождество.
     Пересекали Ботнический залив под тяжелые удары в днище. Перед этим мы с
Житинским проиграли в рулетку.  Сначала выиграли, и нам бы  остановиться, но
рулетка - дело азартное, однорукие бандиты тоже плеснули нам для затравки по
горсти монет  -  и мы все  проиграли и пошли спать. Молодежь подсмеивалась и
обещала на  обратном пути  показать  нам, как  следует играть в  рулетку.  И
показала:  Илья  проиграл  200  марок,  Кирилл  выиграл  50, но  перед  этим
проиграл,  и  оба надулись,  а  Кирилл на  мой сочувственный вопрос о  сумме
проигрыша нервно ответил: "Ну какая разница! Какая разница!"
     В  Стокгольме   жили  в  гостинице  Союза  писателей  Швеции.  Гостевая
квартира,  правильнее  сказать.  Тихо,  уютно. Кофе,  чай,  сахар,  печенье.
Телев Напротив,  через Дротнинггаттан - кинотеатр  эротического фильма.
Красный  фонарь.  Сдержанная афиша. Юнцы топчутся перед началом сеанса.  Ева
Кумлин  -  секретарь  Союза  писателей  и  активистка  нашего   Конгресса  -
пригласила в  гости  домой. Огромный  холл, огромный зал  с камином, детская
комната с  компьютерами и тренажерами, кладовка с вином - бутылки  лежали на
полках пыльные; "Можно пить месяц,  не выходя  дому",  - похвалил кладовку
Житинский.  Комнат 7-8.  Выяснилось,  что ее муж - дипломат. Посол  Швеции в
какой-то латиноамериканской стране. Есть служанка-латиноамериканка.
     На  улицах  тепло  -  мужчины без шапок и в  расстегнутых  курточках  и
плащах. Вот  тебе  и Север Европы. А я, как  дурак,  в брезентовом тулупе на
меху  и в  зимних сапогах. Парадный тулуп  монгольского  чабана,  как  я его
называю - купил в комиссионке в Сестрорецке. И в шапке   стриженого бобра.
Это меня Ольга подбила - одевайся потеплее, там, наверное, сейчас холодно.
     Когда   раздевался  в   ресторане,   куда  нас  пригласила   Ассоциация
книготорговцев Швеции (обед в кабинете  в нашу честь), на костюме оставалась
шерсть  от монгольского  барашка,  и я  пошел в  туалет чиститься. С  трудом
выбрался  туалета - замок было не открыть. Вот деревня!.. А тепло - потому
что Гольфстрим. Фическую географию надо помнить, дубина!
     Принимали  хорошо. Можно  сказать,  в  рот  смотрели -  чего  бы мы  ни
сморозили. Но мы не сморозили.













     
1992 год
     16 февраля 1992.
     До Круа -  неделя. Последние  две  недели работаю  на этот Кру, как
проклятый. Житинский тоже. Перезваниваемся  с ним последний раз  в 2-3  часа
ночи.  В нашем офисе висит табличка, где  поутру наш секретарь Ирочка меняет
цифры дней, оставшиеся до Конгресса. Завтра там окажется 7 дней.
     Г. взрывается чуть ли не каждый день. Вчера он взбрыкнул:
     - Почему все едут с женами?
     Житинский недоуменно посмотрел на него: "Ты хочешь взять еще и жену?"
     Нет, он не хочет брать еще и жену.
     - Так чего же ты хочешь?
     -  Ну,  понимаешь,  это  неудобно,   что  вы  едете  с  женами.  Пойдут
разговоры...
     - Нам надо взять вместо жен любовниц?
     М.Г. напрягся:
     - Вообще-то... этот  человек числится сотрудником "Балтийского Пути"...
Тут все чисто. А вот про вас будут судачить.
     Тут взорвался Житинский. Он сказал, что и хрен с ним, пусть судачат, на
каждый  роток  не накинешь  платок,  всем  не  угодишь,  а жены  наши  будут
помогать, как помогают сейчас без всякой зарплаты.
     -  Ведь ни  одна сука  (он сказал  "с-с-сука") не  поможет!  Все  будут
кайфовать  на халяву  и  считать,  что так и надо.  И еще скажут, что  плохо
кормили или устроители Круа обогатились за их счет! Вот увидите!
     Я согласился с Житинским. Сказал, что командировочные, которые выкроены
  бюджета  круа - по  сто долларов на  каждого  писателя,  только усилят
подозрение и  зависть. Ага! -  скажут. Если нам по сто долларов отвалили при
всем готовом, то сколько же они себе взяли?
     12 марта.
     Прочитал книгу С. Довлатова "Чемодан". Хорошо написано. Емко.
     Тишка наш потерялся. Отправили его в Зеленогорск под присмотр Татьяны и
Вовки - вернулись   круа, а  его  нет.  Остается  надежда, что  загулял.
Н-да...
     Сейчас,  после  Круа-Конгресса, ощущение, сходное с остановкой  после
затяжного  бега.  Отдышаться надо. Ева Кумлин прислала вчера факс: "We  made
it!"
     31 марта 1992 г.
     Прочитал за три  ночи "Раковый корпус" Солженицына. К концу скучновато.
Но хорошо.
     Объявление в  газете "Реклама-шанс": "Бьем баклуши  в большой квартире,
приглашаем двух симпатичных без ящура мозга". И номер телефона дан.
     Надо и  мне подать объявление: "Меняю спортивную форму на  творческую".
Или: "Розовые очки на обыкновенные".
     22 апреля 1992г.
     Прочитал  Василия Аксенова  "В  поисках  грустного  бэбби"  - книга  об
Америке, выпущенная нашим  "Текстом". Интеллектуальная мастурбация какая-то.
Выдрючиванье.  Болтовня  литературного  пижона.  Ищет  он  по  всей  Америке
грустного   ребенка  и   не  может  найти.  Кинофильм  "Цирк"  вспоминается,
"Кубанские казаки" и прочая агитка. А ведь любил раннего Аксенова, его книгу
"На  полпути к Луне"  перечитывал с удовольствием  пару лет назад. И вот, на
тебе!.. Грустно.
     Написал и поймал себя на ощущении, что мои протесты незаконны. Раньше я
лишь  усмехался слабым книгам - подождите, дескать, вот я напишу - ахнете. А
что теперь? Кру-конгресс...
     25 апреля 1992г., суббота.
     Завтра  -  Пасха.  Проснулся  отягощенный невеселыми мыслями о  смерти.
Старый я, боюсь болезней,  похудел, ничего  не написал,  ничего в  жни  не
сделал. А  вчера на ночь читал  Д.  Толкина  -  "Лист работы  Мелкина"  (наш
"Текст" выпустил)  - там о  художнике, который не успел.  Симпатичная книга,
задела меня.
     И дел мелких много, и они  заслоняют в  жни главное.  Хоть  плачь  от
жалости к бестолково проведенным годам.
     27 апреля 1992г.
     Виталик Бабенко  приезжал с бухгалтером Татьяной. Она делала проверку в
представительстве. Все в порядке.
     Ездили  с  Виталиком к Б. Стругацкому - возили гон "Текст"  затеял
грандиозный проект - полное собрание сочинений братьев Стругацких, 10 томов.
Первый том вышел недавно. Выйдет ли второй и последующие?
     Б. Н. деликатно намекнул, что денег платят  мало, не хватает, нельзя ли
увеличить гонорар за  собрание сочинений.  Виталий стал читать целую лекцию,
как во всем  мире платят  гонорары, и почему невозможно  заплатить больше. Я
вышел на кухню - курить. Чем закончился разговор - не знаю.
     Вспомнилось,  как Саня  Молодцов негодовал по поводу моих рассуждений о
нашем слиянии с мировой экономикой и приватации.
     - Ты  о детях  своих подумай! Им же жить. Что  мы им оставим? И чем нам
Запад помочь может?  Только разворовать то, что наши не  разворуют. Э, Дима,
учили тебя, да ни хрена не выучили!..
     29 апреля 1992г.
     Вчера поехал  в  Зеленогорск  на  машине и в печке  сжег  свою  нелепую
повесть вместе с черновиками - чтобы  больше  к ней не возвращаться. И легче
стало. Все, все, все!..
     Все!
     Сегодня ездил  к Житинскому  в  больницу, в Петергоф. У  него сердечное
расстройство после Круа.
     - Обедаешь?
     - Если это можно назвать обедом, - гневно сказал Саша.
     Поговорили  о  наших  дальнейших  планах.  Особых  дел не  предвидится.
Предлагают   купить   большой  пассажирский   катамаран.   Можно   было   бы
путешествовать по Балтике, писательские десанты устраивать, но навык нужен.
     8 мая 1992г.
     Названия рассказов:
     Как я стал  князем (про вит некой Елены Каралис   Москвы с  родовым
древом. "Вашего  деда звали  Павел?  Прекрасно!  Значит, вы  наш!"  "Попрошу
называть меня "Ваше сиятельство", - сказал я жене)
     Как Феликс купил корабль
     Как мы органовали Кру
     Как нас принимали итальянцы
     Как мы принимали итальянцев
     Как мы ходили в Мэрию и что  этого вышло.
     Взять любого   нас - все умные, как покойный академик Тимирязев.  Все
знают, все могут объяснить. А страна наша - развалилась и приходит в упадок.
В домах - нищета. Дорог - нет. Продуктов - не хватает. Как  может соединение
умных людей давать  глупое  единство? Значит, мы глупы,  ленивы. Так  и надо
прнаться - да, мы страна дураков. Дураки мы, братцы.  Болваны. Научите нас
жить, помогите.
     И вспоминается чье-то речение: "Если земли много, а хлеба нет, значит
- дураки живут".
     "Ну, кто  меня здесь по  фамилии  не  знает?" - вошел в курятник пьяный
Мотальский.
     Мемуары,  мемуары, мемуары... Кругом  мемуары.  Скоро, думаю,  появятся
мемуары типа "От денщика до заместителя министра".
     4 июня 1992. Зеленогорск.
     Сегодня первый раз купались - Ольга, Максим и я.
     Сейчас 24-00. Поют соловьи.
     В  "Новостях" - решение правительства ограничить выплату наличных денег
по зарплате. Часть зарплаты будут зачислять на депонент с 80% годовых.
     Идиотм очередной.
     А соловьи поют...
     Чувствую,  что наш "Балтийский Путь"  исчерпал себя.  Появился  напряг.
После  Круа и  дел  настоящих не предвидится.  Все  приуныли. Я  предложил
книгодательскую  деятельность. Согласились, но  никто, похоже,  браться за
нее не спешит.
     Надо возвращаться к своим делам вплотную. Только - каким?
     21 июня 1992г. Зеленогорск.
     Вчера приехала  Мурманска Марина. Пробудет у нас месяц.
     Вспомнил, как дядя Женя с военно-исторической фамилией уверял меня, что
пил  в свое время с генералом КГБ, и  тот,  вызвав  порученца, показывал ему
личное дело А.Солженицына -  которого следовало, что осужден он был в годы
войны  за дело,  как бросивший  на  поле  боя свой артиллерийский  расчет  и
бежавший со страху  в лес, где его и  сцапал заградотряд.  Такая вот  мена
родине на поле боя.
     И фамилия генерала КГБ называлась, и место, где они пили, и подробности
шли  - как вызван был звонком рыжий порученец, и ему велено было принести 
спец архива следственные  материалы по делу А.  Солженицына. Рассказывал это
дядя Женя в году эдак 87-м. Ох, дядя Женя, дядя Женя!..
     На  днях я встретил  его в кафе Дома писателя - он хвастался, что занял
двадцать  тысяч  наличными.  "Вот прямо  сейчас, только что!  -  восторженно
уверял он, не показывая ссуженных ему денег. -  Двадцать тысяч, как с куста.
Только что!"
     А утром, сидя  рядом со швейцаром, он кричал мне: "Дима,  дай пятьдесят
тысяч в долг - по безналичному!"
     13 августа 1992г.
     Сегодня мне приснился Андрей Битов - он дарил мне свою книгу.
     Потом приснилось  раздвоение  души  и  тела: я видел  себя со  стороны,
лежащим без сознания, и трогал свое  тело. И знал, что снова войду  в  него.
Кто-то  стал  поднимать  меня  и уронил  -  хрустнул затылок  об асфальт.  Я
бросился к самому себе - крови  не было, черепные кости  не шатались. Вроде,
оживить еще можно. Пригляделся - я это или не я? Ну, похож...
     Накануне Битов  действительно  подарил  мне  свой журнал -  "Соло".  Мы
сидели с Валерием Поповым и Житинским в маленьком частном кафе неподалеку от
Большого  дома,  и Битов  рассказывал о своем замысле  открыть  в Петербурге
представительство   русского  ПЕН-клуба.  Пили.  Ели   вкуснейшие   шашлыки.
Подпольно доставали водку. Снова пили. Снова напрягали швейцара.
     Написать рассказик: "Как меня принимали в ПЕН-клуб".
     19.08.92. Зеленогорск.
     Ушел   "Балтийского Пути". Снял рядом с домом большой сухой подвал  и
занимаюсь  его  обустройством. По  заданию  Москвы  переключаюсь на  оптовую
торговлю книгами  нашего  дательства в Северо-западном регионе. Они  давно
просили.
     А.Ж. воспринял это внешне спокойно. Он тоже зарегистрировал собственную
фирму - собирается давать книги. Не было  прощальных тостов, лобызаний или
отведения глаз в сторону.
     Подвал я подыскивал с зимы. Обошел все жилконторы,  общежития - ничего.
Либо площади малы,  либо  просят платить "вчерную".  И вот в  мае забрезжила
надежда - брошенный прежними арендаторами  склад  в  пяти минутах  ходьбы от
дома.  У  арендаторов долги -  они  не появляются;  может, вообще прогорели.
Начальник РЭУ-5 Клименко  Павел Васильевич. Сначала  я  думал, что  он  ждет
взятку. Оказалось - нет. Он пытался отыскать бывших арендаторов. Выяснилось,
что они уже  не  существуют. Вскрыли дверь, поставили свой  замок, заключили
дог  Площадь  - 150  кв.  м. Вывезли две  машины  мусора. Под раскисшей
макулатурой  на  бетонном  полу  копошились  черви.  Мы  сгребали  эту  кашу
лопатами.
     Сейчас делаю в  зале выгородки-конторки с большими окнами  оргстекла.
Купил деревообрабатывающий станок, достал машину досок и бруска  - строгаю и
собираю. Со  мной  в команде Мих. Оргстекло - толстое и  просторное - достал
через приятеля Молодцова В городе нет оргстекла! Искали его по снабженческим
каналам две недели.
     Первый  контейнер  книг   Москвы  уже  получили.  Сколотили  поддоны,
разместили книги. Получились солидные штабеля. Заключаю договора на поставку
с книжными магазинами города. Их более ста.
     Подал заявку  на телефонацию. К заявке  приложил  образцы наших книг.
Пообещали, но не скоро.
     Надо срочно ставить металлические двери, проводить телефон, монтировать
сигналацию  - иначе  книги могут  попереть.  Не  столько  украдут, сколько
набезобразят. Или подожгут. Над нами - общежитие з-да им. Котлякова.
     Завтра должны привезти две "Татры" щебенки - отсыпать подъездной путь к
отгрузочному окну.
     Фантазия. Под столом бывшего Генерального секретаря был прилеплен комок
засохших козявок. Генсек  любил в задумчивости поковырять в носу, и  козявки
лепил к обороту столешницы  красного дерева. Их сдали в Музей Революции.
     20 октября 1992г.
     Собрались в  "Балтийском Пути" (бывшая бельевая графа  Шереметева в его
особняке  на   Шпалерной).  Справляли  50-летие   поэта  Виктора  Максимова.
Житинский  дергается  со  своим  дательством, я  -  с реалацией  книг. У
каждого  свое  дело, но теплота отношений  сохранилась. Вспоминали  забавные
случаи.
     В. Максимов рассказал:
     Композитор  Станислав П.  был  плакса.  По  пьянке.  Включает программу
"Время" - там Брежнев вручает очередную награду. Или ему вручают.
     - Какой человек! -  сквозь слезы говорит П. - Ты посмотри, как он любит
людей. Какой гуманист! - Всхлипывает, утирает слезы.
     Пожилая  писательница  пришла  в  Секретариат  Союза  писателей  насчет
пенсии.
     - Вы у кого? - спрашивает секретарь. - У  Арро или у Кутузова? - имея в
виду расколовшиеся союзы.
     - Я не домработница, чтобы быть у Арро или Кутузова. Я - писательница.
     22 октября 1992 г.
     Вышла моя книга - "Ненайденный клад". Тираж  - 15 тыс. экз. Симпатичная
книжица.
     Две  повести,  два  рассказа  и  пять коротких  рассказов. "Шута" я  не
включил.
     Я дарю  ее направо и налево. И мне нравится  это  делать. Раздарил  уже
штук пятьдесят.
     26 октября 1992 г.
     Сегодня ездили за щенком овчарки. Взяли. Выбрали по предложению  хозяев
и  учетным документам  кличку - Юджи.  Девчонка. Ей  два месяца.  Выбрали ее
потому, что она выскочила к  нам и затявкала. Мать рычала и лаяла в запертой
комнате. Нам ее вывели показать -  рыжая холка дыбом, рвется нас растерзать.
Ольга испугалась - вдруг и щенок в нее пойдет. Юджи. Сейчас Ольга ее кормит.
У нее клеймо в ухе с номером: 63.
     Мы с Максом ликуем. Ольга обмолвилась, что теперь надо взять котеночка.
Я  согласился. Котеночка так  котеночка.  Главное,  что  есть собака.  Давно
хотел. И именно овчарку. В нашей семье всегда были овчарки.
     26 ноября 1992г.
     Мне исполнилось 43 года.
     Подарком ко дню рождения  оказался выход моей книги "Ненайденный клад".
И мне не стыдно за нее. Надеюсь, никогда не будет стыдно. Повесть "Мы строим
дом" - это главное в ней.
     А Ольга купила котенка.  Говорит, что в детстве  мечтала иметь котенка,
но родители не позволяли. Тоже девочка. Два дня придумывали всей семьей имя.
Дымчатая, пушистая, с  белыми  и рыжими  полосами.  Дашка.  Они с  Юджи  уже
пообнюхались. Ольга кормит их по очереди, и глаза светятся удовольствием.
     Отрывок  ненаписанного:
     "Я шел  по Малому проспекту.  Встречались  урны,  заваленные  деньгами:
сотни,  пятитысячные,   малиновые  десятки,   доллары,  фунты,  дойчмарки...
Поначалу я останавливался около них  и  с жадностью рассматривал  шелестящие
купюры на свет;  озираясь, раскладывал их по карманам,  но денег становилось
все больше по мере приближения к Адмиралтейству, и я плюнул на них.
     На  углу  Невского  и  Мойки,  в  брызгах  оконного стекла я  обнаружил
полосатый матрас, набитый валютой. Из дырок - их явно сделали чем-то острым,
скорее всего, штыком - выглядывали американские президенты в париках.
     Людей  не было.  Не было и  кошек. Даже  голубей  - постоянный  атрибут
Исаакиевской площади - как ветром сдуло.
     Каким вот только ветром?.."
     3 декабря 1992 года.
     Сегодня меня приняли в Союз Писателей С-Петербурга.
     Прошел приемную комиссию -  13 голосов "за", 1 - "против". Рекомендации
дали Житинский, Конецкий и Прохватилов.
     Я  почти забыл,  что 3-го декабря  приемная комиссия -  накануне целыми
днями гонялся  по городу: типография, регистрация  фирмы, склад...  Вспомнил
лишь, когда подъехал к зданию  Союза на  Шпалерной  18 и  увидел, как в него
входят наши литературные мэтры, весело переталкиваясь в дверях.
     Заседали не очень долго. Абитуриентов было человек десять.
     Потом Борис Стругацкий окликнул меня у гардероба - спросил, не подброшу
ли его до метро. Поехали. Говорили. Он меня еще раз поздравил.
     - Если бы лет пять-семь назад, - сказал я, - то прыгал бы от радости. А
сейчас... Но в любом случае, спасибо.
     Потом,  на подъезде к автостоянке, я прижался к обочине, остановился  и
посидел, покуривая в темноте и  размышляя о своей жни. Да,  лет пять назад
прием  в Союз казался бы достижением. И было что-то  грустное в этом приеме.
Что-то грустное...