Книго 

 
   Перевод С. Митиной
 
   Однажды в субботу, погожим мартовским днем, когда дул приятный ветерок  и
по небу плыли облака, мистер Айвор  Белли  купил  у  бруклинской  цветочницы
внушительный букет нарциссов и доставил его  -  сперва  подземкой,  а  затем
пешком - на огромное кладбище в Куинсе. Он не был  здесь  с  прошлой  осени,
когда хоронил жену. Да и сегодня его привели сюда вовсе не сантименты, ибо в
характере миссис Белли, которая прожила в супружестве с  ним  двадцать  семь
лет и провела на свет двух дочерей, успевших за эти годы стать взрослыми и
выйти замуж,  сочетались  свойства  весьма  разнообразные,  по  преимуществу
трудно переносимые; так  что  мистер  Белли  отнюдь  не  жаждал  возобновить
общение со столь беспокойным человеком, хотя бы чисто духовное.  Вовсе  нет.
Просто  суровой  зиме  вдруг  пришел  конец,  и  в  этот   чудесный   денек,
предвещавший весну, ему остро  захотелось  поразмяться,  подышать  воздухом,
потешить душу хорошей прогулкой; неплохо, конечно, что попутно он  сможет  в
разговоре с дочерьми упомянуть о  своей  поездке  на  могилу  их  матери,  -
кстати, возможно, это немного  умилостивит  старшую,  а  то  она  как  будто
возмущена тем, что он с такою охотой зажил на холостяцкий м
   Кладбище отнюдь не являло собой мирной, отрадной взору картины; напротив,
оно наводило жуть: на сотни метров вокруг - серые, словно  туман,  могильные
камни, разбросанные на  голой,  без  единого  пятнышка  тени  равнине,  лишь
кое-где  поросшей  чахлою  травкой.  Ясно   видневшиеся   вдали   небоскребы
Манхэттена казались отсюда  красивой  декорацией  -  они  громоздились,  как
высоченное надгробие над могилами выжатых до последней капли  людей,  бывших
когда-то, очень  давно,  жителями  Нью-Йорка.  При  виде  столь  причудливой
композиции мистер Белли - а он был по профессии  сборщик  налогов  и  потому
умел оценить иронию, пусть самую  жестокую,  -  насмешливо  улыбнулся,  даже
хихикнул, и все-таки... Боже правый! - у него поубавилось бодрости, и он уже
не так весело вышагивал по прямым, усыпанным гравием кладбищенским дорожкам.
Он шел все медленнее и наконец остановился совсем. "Лучше было повести Морти
в зоологический сад", - мелькнуло у него в голове. (Морти был его трехлетний
внук.) Но повернуть сейчас обратно было бы просто  хамством,  мстительностью
по  отношению  к  жене.  Да  и  зачем  пропадать  букету?   Бережливость   и
добропорядочность заставили его ускорить шаг, и он тяжело дышал  от  спешки,
когда наконец нагнулся, чтобы втиснуть нарциссы в каменную  урну,  пустевшую
на серой неполированной плите с аккуратными готическими буквами. Надпись  на
плите уведомляла, что
 

   1901-1959
 
   в прошлом -
 

   ЛЮБИМАЯ МАТЬ АЙВИ И РЕБЕККИ
 
   Господи, какое все-таки облегчение сознавать, что эта женщина  наконец-то
умолкла! Но как ни успокоительно было это сознание, подкрепляемое к тому  же
приятными мыслями о его новой, тихой, холостяцкой квартире, оно уже не могло
вновь зажечь в нем внезапно угасшую радость бытия,  которую  вызвал  у  него
погожий денек, вернуть ему уверенность, что  сам-то  он  будет  жить  вечно.
Выходя  дому, он предвкушал  столько  удовольствия  от  прогулки,  свежего
воздуха, аромата приближающейся весны. А вот сейчас вдруг подумал,  что  зря
не надел шарфа: солнце сияло обманчиво, оно еще не грело по-настоящему, да и
ветер что-то вдруг разыгрался  вовсю.  Расположив  покрасивей  нарциссы,  он
пожалел, что нельзя поставить их в воду - тогда они сохранились  бы  дольше,
но потом махнул на цветы рукой и повернулся, чтобы уйти.
   Путь ему загораживала какая-то женщина.  Хотя  народу  на  кладбище  было
немного, он ее не заметил раньше и не слышал, как она подошла. Не давая  ему
пройти, она мельком взглянула на нарциссы. Потом глаза ее, смотревшие  -за
очков в металлической оправе, вновь обратились к мистеру Белли.
   - Хм. Родственница? - спросила она.
   - Жена, - ответил он и для порядка вздохнул.
   Она тоже  вздохнула  -  странный  это  был  вздох;  в  нем  чувствовалось
удовлетворение.
   - Ох, простите!
   У мистера Белли вытянулось лицо:
   - Ничего не поделаешь.
   - Беда-то какая.
   -Да.
   - Но она недолго болела? Не мучилась?
   - Н-н-нет, - протянул он, переминаясь с ноги на ногу. - Это случилось  во
сне. - Потом, чувствуя по  ее  молчанию,  что  она  не  удовлетворена  столь
кратким ответом, добавил: - Сердце.
   - Ох ты! Вот и отец мой -за этого  Совсем недавно. Значит, у нас с
вами есть кое-что общее, - сказала она и жалобным  тоном,  от  которого  ему
стало не по себе, добавила: - Нам есть о чем поговорить.
   - ...понимаю, каково вам.
   - Но они хотя бы не мучились. Это уже утешение.
   Запальный шнур, подведенный к терпению мистера Белли, догорал. До сих пор
он, как это приличествовало случаю, не поднимал глаз, только вначале  бросил
на женщину беглый взгляд,  а  потом  ограничивался  созерцанием  ее  туфель,
грубоватых и прочных, - такую  обувь,  именуемую  практичной,  обычно  носят
пожилые женщины и сиделки.
   - Большое утешение, - сказал он и  совершил  одновременно  три  действия:
поднял глаза, коснулся борта шляпы и сделал шаг вперед.
   Но она опять не дала ему пройти, как будто ее  кто-то  нанял  специально,
чтобы его не пускать.
   - Вы не  скажете  мне,  который  час?  А  то  у  меня  часики  старые,  -
проговорила она,  смущенно  похлопывая  по  какому-то  вычурному  механму,
красовавшемуся у нее на запястье. - Мне  их  купили,  еще  когда  я  кончила
среднюю школу. Так что теперь они ходят неважно, старые очень. Но вид у  них
симпатичный.
   Мистеру Белли пришлось расстегнуть пальто и влечь  жилетного кармашка
золотые часы. За это время он успел основательно разглядеть  стоявшую  перед
ним женщину, чуть ли не разобрать ее на  составные  части.  В  детстве  она,
вероятно, была совсем светлая, об этом говорило все:  и  белна  ее  чистой
скандинавской кожи, и здоровый  крестьянский  румянец  на  пухлых  щеках,  и
синева простодушных глаз - такие честные глаза и красивые, несмотря на  очки
в металлической оправе, но волосы, - по  крайней  мере,  жиденькие  кудельки
перманента, выглядывавшие  -под  серо-бурой  фетровой  шляпы,  -  казались
бесцветными.  Была  она  чуть  повыше  мистера  Белли  -  а  ему  с  помощью
специальных  прокладок  в  туфлях  удалось  дотянуть  свой  рост  до   метра
семидесяти трех - и, должно быть, потяжелей его; во всяком случае,  вряд  ли
она испытывала особое удовольствие, поднимаясь по лестнице. Руки  -  что  ж,
типично кухонные руки; ногти - мало того, что обкусаны до мяса,  так  еще  и
покрыты каким-то диковинным перламутровым лаком. Простое коричневое  пальто,
в руках простая черная сумка. Когда он, разглядев все эти  частности,  снова
свел их воедино, оказалось, что перед ним - очень приличная на вид  женщина,
и она ему явно нравится; правда, этот лак на ногтях внушает  подозрение,  но
все-таки чувствуется - она  тех, кому можно довериться.  Так  же,  как  он
доверялся во всем Эстер Джексон - мисс Джексон, своей  секретарше.  Да,  да,
вот кого она явно напоминает - мисс Джексон. Не то чтоб сравнение  это  было
особенно лестным  для  мисс  Джексон  (о  которой  он  как-то  раз,  в  пылу
супружеской ссоры, сказал, что она  "ящно  мыслит  и  вообще  на  редкость
ящна").  И  все  же  стоявшая  перед  ним  женщина,  казалось,   исполнена
доброжелательности, а именно это свойство он так ценил  в  своей  секретарше
мисс Джексон, в Эстер (как он недавно по рассеянности к ней  обратился).  Он
решил даже, что они примерно одного возраста - обеим сильно за сорок.
   - Полдень. Ровно двенадцать.
   - Подумать только! Да вы, наверно, с голоду умираете! - воскликнула  она,
и, раскрыв сумку, стала разглядывать ее содержимое, словно это была  корзина
для  пикника,  до  того  набитая  всякой  снедью,  что  ее  хватило  бы   на
smogasbord[*Холодные закуски, подаваемые с пивом и водкой (норвеж.)].  Потом
влекла оттуда горсть земляных орехов. - Я кроме орешков почти ничего и  не
ем - с тех самых пор, как папаша... с тех пор, как мне больше  не  для  кого
стряпать. Вот я так говорю, а, по правде  сказать,  сама  по  своей  стряпне
соскучилась; папаша  всегда  говорил,  у  меня  все  вкусней,  чем  в  любом
ресторане. Но что за радость стряпать для себя одной? Даже если умеешь  печь
пироги, легкие,  как  пух.  Берите  орешки.  Угощайтесь.  Я  только  что  их
поджарила.
   Мистер Белли взял орехи. Он всегда их по-детски любил и сейчас,  усевшись
на могилу жены, чтобы с ними расправиться, думал лишь об одном, - хорошо  б,
у его новой приятельницы их было побольше.  Жестом  он  предложил  ей  сесть
рядом и с удивлением заметил, что она смутилась. И без того румяные щеки  ее
раскраснелись еще сильней  -  можно  было  подумать,  что  он  предложил  ей
превратить могилу миссис Белли в любовное ложе.
   - Вам-то можно. Вы муж. А я? Разве ей бы это понравилось? Какая-то  чужая
женщина расселась тут, на ее... на месте ее последнего упокоения...
   - Ну что вы! Располагайтесь. Сара ничего не имела бы против, - сказал он,
радуясь, что мертвые не могут слышать. Ему стало жутковато и в то  же  время
смешно, когда он подумал, что сказала бы Сара, эта любительница бурных сцен,
ревниво осматривавшая его одежду в поисках белокурых волос и  следов  губной
помады, что сказала б она, если бы  могла  видеть,  как  он  щелкает  орехи,
рассевшись у нее на могиле вместе с женщиной, не лишенной привлекательности.
   И вот тут-то, когда она осторожно присела на краешек могилы,  он  обратил
внимание на ее левую ногу. Нога не сгибалась и торчала, словно она  вытянула
ее нарочно, чтоб подставлять подножки прохожим.  Перехватив  его  любопытный
взгляд, она улыбнулась, подвигала ногой.
   - Несчастный случай, понимаете? Я еще маленькая была. Свалилась с русских
гор на Кони-Айленде. Правда. Про это даже в газетах было. Никто не понимает,
как я осталась жива. Но колено с тех пор не сгибается. А так мне это  ничуть
не мешает. Только танцевать не могу. А сами-то вы охотник до танцев?
   Мистер Белли помотал головой - рот у него был набит орехами.
   - Ага, значит и это у нас с вами  общее.  Хм...  Танцы.  Я  бы,  наверно,
любила танцевать. Но не могу. А вот музыку обожаю.
   Мистер Белли кивнул в знак солидарности.
   - И цветы, - добавила она, потрогав нарциссы. Потом  пальцы  ее  поползли
вверх по плите и прошлись по выбитым на мраморе буквам его имени, словно она
читала шрифт для слепых.
   - Ивор, - прочла она, неверно пронеся его имя. -  Ивор  Белли.  А  меня
звать Мэри О'Миген. Жаль, что я не итальянка. Вот сестра у  меня  итальянка;
ну, то есть она  замужем  за  итальянцем.  Ой,  до  чего  ж  он  веселый,  а
добродушный какой и хлопотун, как все итальянцы. Он говорит, никогда не едал
макарон вкуснее, чем у меня. Особенно под рыбным соусом. Вам непременно надо
их как-нибудь попробовать.
   Мистер Белли, покончив с орехами, стряхивал скорлупу с колен.
   - Что ж, перед вами еще один любитель макарон.  Только  я  не  итальянец.
Просто фамилия у меня такая. А сам я еврей.
   Она нахмурилась, но не в знак неодобрения, а так,  словно  сообщение  это
каким-то непонятным образом смутило ее.  -  Мы  выходцы    России.  Я  там
родился.
   При этих словах она снова воспрянула духом и заговорила еще оживленней:
   - А мне наплевать, что там газеты пишут. Я уверена: русские -  они  такие
же, как все. Люди как люди. Вы смотрели по телевору балет Большого?  После
такого можно гордиться, что родился в России, верно ведь?
   "Она хочет сделать мне приятное", - подумал он и промолчал.
   - Свекольник, горячий или холодный, со сметаной. Хм... м... Вот видите, -
сказала она, снова протягивая ему пригоршню орехов, - вы  же  проголодались.
Бедняжка. - Она вздохнула.  -  Как  вы,  наверно,  соскучились  по  домашней
стряпне!
   Он и в самом деле соскучился и сейчас, когда от разговоров о еде  у  него
разыгрался аппетит, отчетливо это понял. При Саре  у  них  был  превосходный
стол,  разнообразный  и  вкусный;  все  всегда   подавалось   вовремя.   Ему
вспомнились  праздничные,  пахнущие  корицей  дни;   вспомнились   обеды   -
аппетитная мясная подливка  и  винцо,  накрахмаленная  скатерть,  "парадное"
серебро и приятная послеобеденная дремота. И ведь вот еще что -  ни  разу  в
жни Сара не попросила его хотя бы тарелку вытереть (он слышал, бывало, как
она тихонечко напевает в кухне), ни разу не  пожаловалась,  что  ей  надоело
хозяйничать. Она ухитрялась так растить девочек, будто  их  воспитание  было
ровной чередой радостных, тщательно подготовленных ею событий; участие в нем
мистера Белли сводилось к роли восхищенного наблюдателя. И  если  теперь  он
мог  гордиться   своими   дочерьми   (старшая,   Айви,   была   замужем   за
хирургом-стоматологом и жила в Бронксвилле, младшая - за А. Дж.  Крэкоуэром,
совладельцем юридической фирмы "Финнеган,  Лэб  и  Крэкоуэр"),  то  этим  он
всецело обязан Cape - обе они были личным ее достижением. Вообще,  в  пользу
Сары можно сказать немало, и ему самому было отрадно, что он так думает, что
ему вспоминаются сейчас не те  нескончаемые,  невыносимые  часы,  когда  она
точила на нем язык, разнося его за простецкие манеры и за ею  же  выдуманные
пороки - и в покер-то он играет,  и  за  женщинами  волочится,  -  а  совсем
другие, приятные, моменты:  вот  Сара  горделиво  демонстрирует  самодельные
шляпки, вот  она  зимней  порой  разбрасывает  на  подоконниках  крошки  для
голубей... Поток видений, сносящий в море сор неприятных воспоминаний...  Он
почувствовал грусть и обрадовался этому чувству, а вместе с  тем  огорчился,
что не испытывал огорчения до сих пор; но хотя он  вдруг  совершенно  честно
отдал должное Саре, он был не в силах притворяться,  будто  жалеет,  что  их
совместная жнь кончилась, - ведь в общем-то, сейчас  ему  живется  гораздо
приятнее, чем при ней. А все-таки лучше было вместо этих нарциссов  принести
ей сегодня орхидею - яркую, праздничную, вроде тех,  какие  она  всякий  раз
сберегала после дня рождения которой-нибудь    дочек  и  держала  потом  в
холодильнике, покуда они не завянут.
   - ...ведь верно? - услышал он вдруг и не сразу понял,  кто  это  говорит;
потом,  растерянно  поморгав,  узнал  Мэри  О'Миген  -   голос   ее   звучал
безостановочно, не доходя до его сознания, очень робкий,  усыпляющий  голос,
странно тихий и молодой для такой дородной особы.
   - Я говорю, они у вас умницы, верно?
   - Да как вам сказать... - осторожно ответил мистер Белли.
   - Скромничайте, скромничайте! А я все равно уверена, что умницы. Если они
в папу. Ха-ха! Вы не подумайте только, что я  это  серьезно,  я  шучу.  Нет,
правда, до смерти обожаю ребятишек.  Не  променяю  ребенка  ни  на  кого  
взрослых. У моей сестры их пятеро: четверо мальчишек и  одна  девочка.  Дот,
моя сестра, вечно пристает ко мне, чтобы я с ними посидела, - ведь теперь  у
меня уйма времени, уже не нужно всякую минуту присматривать за отцом. Они  с
Франком - это мой шурин, я вам про него рассказывала, - так вот они говорят:
Мэри, лучше тебя никто с ребятами не умеет, да еще чтоб от них  удовольствие
получать! Но это ж так просто: напоить  ребятишек  горячим  какао,  а  потом
пускай всласть пошвыряются подушками - будут спать, как убитые.
   - Айви, - прочла она вслух, вглядываясь в надгробную надпись.  -  Айви  и
Ребекка. Хорошие имена. Уверена - вы делаете для них все, что только  можно.
Но две маленьких девочки без матери... - Да нет же, - возразил мистер Белли.
(Ей наконец удалось втянуть его в разг) - Айви сама уже мать.  А  Бекки
ждет ребенка.
   На лице ее промелькнуло разочарование, но тут же сменилось удивлением:
   - Как, уже дедушка? Вы?
   У мистера Белли были кое-какие  тщеславные  заблуждения:  ему,  например,
казалось, что у него больше здравого смысла, чем у других; а еще  он  считал
себя ходячим компасом; луженый желудок и умение читать  вверх  ногами  также
способствовали его самоутверждению. Но, глядя  на  себя  в  зеркало,  он  не
испытывал особого восторга; не то чтоб он был  недоволен  своею  внешностью,
просто он понимал, что она очень так себе. Урожай его темных волос  осыпался
вот уже несколько десятилетий, и сейчас голова его  напоминала  обнажившееся
поле; нос  явно  выказывал  характер,  а  подбородок,  хоть  и  усердствовал
вдвойне, все-таки был бесхарактерный;  плечи  широкие,  да  он  и  весь  был
широкий. Разумеется, вид у него был опрятный: он  следил,  чтобы  туфли  его
всегда сверкали, своевременно отдавал белье в стирку, дважды на дню  скоблил
и припудривал свои синеватые щеки.  Но  все  это  не  скрадывало,  а  скорее
подчеркивало его заурядность - ничем не примечательный человек средних лет и
среднего достатка. Однако он и  не  думал  оспаривать  льстивые  слова  Мэри
О'Миген - ведь что там ни говори, а незаслуженный комплимент зачастую  самый
приятный.
   - Черт, да мне уже пятьдесят один, - сказал он, убавив себе четыре  года.
- Впрочем, нельзя сказать, чтобы я их чувствовал.
   Сейчас он и в самом деле не чувствовал своих лет. Может быть, потому  что
ветер улегся и солнце уже припекало по-настоящему. Как бы то ни было, в  нем
вновь разгорелась надежда,  он  вновь  был  бессмертен  и  строил  планы  на
будущее.
   - Пятьдесят один? Это  же  пустяки!  Самый  расцвет  для  мужчины.  Если,
конечно, следить за собой. Мужчине вашего возраста нужен уход, о нем  кто-то
должен заботиться.
   Пожалуй, на кладбище человек в безопасности от дамочек, ищущих себе мужа?
Мысль эта, внезапно пришедшая ему в голову, остановилась и  замерла,  покуда
он всматривался в  простодушное,  приветливое  лицо  Мэри  О'Миген,  пытаясь
прочесть в ее взгляде коварный умысел. Хоть и несколько успокоившись, он все
же почел за лучшее напомнить ей, где они находятся.
   - А ваш отец... - тут мистер  Белли  сделал  неловкий  жест,  -  он  тоже
где-нибудь здесь поблости?
   - Папаша? Да нет. Он был решительно против. Ни в какую  не  хотел,  чтобы
его закопали. Так что он дома.
   Перед глазами мистера Белли возникло тягостное видение, которое не смогли
отогнать даже последующие слова Мэри О'Миген:
   - То есть его прах, конечно! Что  поделаешь!  -  Она  пожала  плечами.  -
Такова была его воля. А, понимаю: вам невдомек - что же я здесь тогда делаю?
Просто я тут неподалеку живу. Неплохая прогулка да и вид...
   Разом обернувшись, они стали вглядываться в даль. Над шпилями небоскребов
стягами реяли облака, и ослепленные солнцем окна сверкали мириадами слюдяных
блесток.
   - День прямо для парада! - сказала Мэри О'Миген.
   Мистер Белли подумал: "Ей-богу, славная  женщина",  а  потом  сказал  это
вслух, но тут же пожалел; она, разумеется, спросила, почему он так считает.
   - Потому что... Ну, у вас это так мило получилось - насчет парада.
   - Вот видите, сколько у нас с вами общего! Ни одного парада не пропускаю,
- горделиво объявила она. - Обожаю горны. Я и сама на горне играю, - верней,
раньше играла,  когда  была  в  "Святом  сердце"[*  Католическая  молодежная
органация в США (Примеч.)]. Вот  вы  говорили...  -  И  она  понила
голос,  словно   тема,   которой   она   собиралась   коснуться,   требовала
торжественного тона. - Вот вы сказали, что любите музыку. А у  меня  дома  -
тысячи старых пластинок. Ну - сотни. Папаша, пока не ушел на покой,  работал
на фабрике грампластинок -  покрывал  пластинки  шеллаком.  Вы  Элен  Морган
помните? Я от нее с ума схожу, просто обалдеваю.
   - О Господи, - шепотом выдохнул мистер Белли. Руби Килер, Джин  Харлоу  -
это все были его бурные, но  преходящие  увлечения.  А  вот  Элен  Морган  -
белесый, как альбинос, пррак, усыпанный блестками, переливающимися в огнях
рампы, - ох, и любил же он ее!
   - А вы тогда  поверили?  Что  она  спилась  и  погибла?  Из-за  какого-то
гангстера?
   - Ну, какое это имеет значение! Она была очаровательна.
   - Иной раз сижу я одна и чувствую  -  все-все  мне  надоело,  и  тогда  я
начинаю воображать, будто я Элен Морган. Будто я выступаю  в  ночном  клубе.
Это занятно, знаете?
   - Знаю, - подхватил мистер Белли; он  и  сам  обожал  придумывать  разные
истории, которые могли бы с ним приключиться, будь он невидимкой.
   - Разрешите спросить, - вы мне не сделаете одно одолжение?
   - Если смогу - с удовольствием.
   Она  набрала  побольше  воздуху  и  задержала  дыхание,  будто  ныряя   в
набегающую  волну  робости,  потом,  словно  выплыв  опять  на  поверхность,
сказала:
   - Тогда послушайте, как я ей подражаю. И честно скажите мне свое  мнение,
хорошо?
   Она сняла очки.  Их  металлическая  оправа  так  сильно  врезалась  ей  в
переносицу и  подглазья,  что  казалось,  рубцы  у  нее  на  лице  останутся
навсегда. Глаза - оголенные, затуманенные, беззащитные - глядели растерянно,
словно напуганные внезапной свободой; веки с реденькими ресницами трепетали,
как птицы, долго сидевшие в клетке и нежданно-негаданно выпущенные на волю.
   - А теперь дайте волю своему воображению. Представьте себе, что я сижу за
роялем... Ох, вините меня, ради Бога, мистер Белли!
   - Ничего. Забудьте об этом. Итак, вы сидите за роялем.
   - Я сижу за роялем,  -  мечтательно  повторила  она  и,  откинув  голову,
приняла весьма романтическую позу. Потом втянула щеки, рот  ее  приоткрылся.
Мистер Белли тотчас же закусил  губу  -  до  того  неуместным  казалось  это
чарующее выражение на пухлом, розовом лице Мэри  О'Миген.  Лучше  б  оно  не
появлялось вовсе. Она помолчала, словно  пережидая  музыкальное  вступление,
потом: "Не покидай меня, побудь со мною. Ведь мы  с  тобой  одно.  Когда  ты
здесь, вся жнь озарена тобою. А без тебя так пусто и темно!"
   Мистер Белли был потрясен: в точности голос Элен Морган,  и  голос  этот,
такой  теплый,  ысканно-гибкий,  нежно  вибрирующий  на   высоких   нотах,
казалось,  был  не  имитацией,  а  принадлежал  самой  Мэри   О'Миген,   был
естественным  выражением  ее  сущности,   скрытой   от   посторонних   глаз.
Мало-помалу она перестала позировать и теперь сидела прямо, зажмурив  глаза:
"...Ты так мне нужен! В горе и в тревоге привыкла я всегда к тебе  идти.  Не
покидай меня! Оставленной тобою, к кому, скажи мне, боль  свою  нести?"  Оба
они лишь с большим опозданием заметили, что уединение  их  нарушено.  Черной
гусеницей подползала похоронная процессия, и все участники ее,  подавленные,
безмолвные негры, с таким ужасом глазели на белую пару, словно наткнулись на
двух забулдыг, задумавших ограбить могилу; все -  кроме  маленькой  девочки:
увидев их, она так и закатилась, а потом никак  не  могла  остановиться;  ее
судорожный, похожий на икоту,  смех  слышался  еще  долго  после  того,  как
процессия, отойдя на порядочное расстояние, исчезла за поворотом.
   - Будь это моя девчонка... - заговорил мистер Белли.
   - Ой, до чего мне стыдно!
   - Слушайте, будет вам. Ну что тут такого? Это было прекрасно. Я серьезно.
Петь вы можете.
   - Спасибо, - сказала она и вновь водрузила на нос очки, словно преграждая
путь готовым хлынуть слезам.
   - Поверьте, я был тронут. Знаете, чего бы мне хотелось? Чтобы вы спели на
бис.
   Можно было подумать, что она девочка, которой дали воздушный шарик, но не
простой, а особенный: он все раздувался и раздувался, пока не взмыл вместе с
нею вверх, и она заплясала в воздухе, лишь  редка  касаясь  земли  носками
туфель. Потом опустилась  на  землю,  чтобы  сказать:  -  Только  не  здесь.
Может... - начала было она, но тут же опять воспарила  и  весело  закачалась
там, наверху. - ...Может, вы как-нибудь позволите мне угостить  вас  обедом.
Уж я соображу вам настоящий русский обед. А потом мы послушаем пластинки.
   ...Тревожная  мысль,  подозрение,  еще   недавно   бесплотным   прраком
проскользнувшее мимо, сейчас надвигалось на мистера Белли с тяжелым топотом;
теперь это было налитое жиром существо, поперек себя шире,  и  мистер  Белли
уже не мог его отогнать.
   - Благодарю вас, мисс О'Миген. Это очень приятная перспектива,  -  сказал
он, но тут же поднялся, поправил шляпу и обдернул  пальто.  -  Если  слишком
долго сидеть на холодном камне, можно простудиться.
   - Когда же?
   - Да никогда. Никогда не надо сидеть на холодном камне.
   - Когда же вы придете ко мне обедать?
   Мистер Белли умел ворачиваться - от этого в немалой степени зависел его
заработок.
   - Когда вам угодно, - ответил он как ни в чем не бывало. -  Только  не  в
самые ближайшие дни. Я работаю в налоговой системе, а вы ведь знаете, каково
нам,  беднягам,  приходится  в  марте.  Вот  так-то,  -  добавил  он,  снова
вытаскивая часы, - пора мне опять запрягаться.
   Но не мог же он - право, не мог - просто так взять  и  уйти,  оставив  ее
сидеть на Сариной могиле. Она заслужила вежливое обращение, хотя  бы  одними
орехами, да и не только: ведь  это  благодаря  ей  он  вспомнил  про  Сарины
орхидеи, как они съеживались в холодильнике. И  вообще  она  славная.  Чтобы
совсем чужая женщина оказалась такой симпатичной  -  небывалое  дело.  Лучше
всего было б сослаться на погоду, но погода не давала  никаких  поводов  для
жалоб: облака поредели, солнце светило даже чересчур ярко.
   - Становится свежо, - объявил он и потер руки. - Может пойти дождь.
   - Мистер Белли! Я хочу вам задать один очень личный вопрос, -  заговорила
она, отчетливо выговаривая каждое слово. - Мне  не  хотелось  бы,  чтобы  вы
думали, будто я приглашаю к обеду  каждого  встречного  и  поперечного.  Мои
намерения... - Глаза ее блуждали, голос  дрожал,  словно  откровенность  эта
была лицедейством, требовавшим от нее непомерных усилий. -  Поэтому  я  хочу
вам задать один очень личный вопрос: думали вы о том, чтобы снова жениться?
   В ответ мистер Белли заурчал - так урчит нагревающийся  приемник,  прежде
чем заговорить; когда же  он  наконец  подал  голос,  звуки  его  напоминали
атмосферные помехи.
   - Что вы, это в моем-то возрасте? Я даже собаку заводить не хочу. Что мне
нужно? Телев Ну, пива немножко. Покер раз в  неделю.  Черт  подери!  Да
кому я, к чертям собачьим, нужен?
   Но едва он это сказал, как его кольнула  мысль  о  Ребеккиной  овдовевшей
свекрови, в прошлом - зубной врачихе,  Полине  Крэкоуэр,  весьма  напористой
участнице некоего семейного заговора... А Сарина лучшая  подруга,  настырная
"Мышка-Норушка" Поллок? Как  ни  странно,  пока  Сара  была  жива,  обожание
Мышки-Норушки его забавляло, и при случае он  умел  им  воспользоваться,  но
после Сариной смерти он в конце концов объявил Мышке, чтобы она  ему  больше
не звонила. (И она заорала в ответ: "Все, что Сара про тебя говорила, чистая
правда! Ах ты жирный волосатик, мразь плюгавая!") Ну, а кроме того...  Кроме
того, есть еще и мисс Джексон! Несмотря на Сарины подозрения,  вернее  -  на
твердую  ее  уверенность,  -  между  ним   и   симпатичной   Эстер,   рьяной
любительницей кеглей,  никогда  не  было  ничего  предосудительного,  ничего
особенно предосудительного. Но он всегда чувствовал - а в  последние  месяцы
окончательно убедился, - что если в один прекрасный  день  он  предложит  ей
выпить с ним, пообедать, сразиться в кегли... Вслух он сказал:
   - Я был женат. Двадцать семь лет. Этого хоть кому на всю жнь хватит.  -
Но только пронося эти слова, он понял, что именно сейчас  у  него  созрело
решение. Да, он непременно пригласит Эстер обедать, потом сыграет  с  ней  в
кегли и купит ей орхидею - празднично-яркую пурпурную орхидею с бантом цвета
лаванды. А кстати, где проводят молодожены медовый  месяц  в  апреле,  самое
позднее - в мае? В Майами? На Бермудах? Да, на Бермудах! - Нет, я никогда не
думал об этом. О том, чтобы снова жениться.
   Поза Мэри О'Миген выражала напряженное внимание;  могло  показаться,  что
она  ловит  каждое  слово  мистера  Белли,  вот  только  взгляд  у  нее  был
отсутствующий,  глаза  блуждали,  словно  она,  сидя  в  компании,   усердно
выискивала какое-нибудь другое  лицо,  сулящее  ей  больше  надежды.  У  нее
сбежала вся краска с лица, и оно тут же утратило почти всю свою  свежесть  и
привлекательность. Она кашлянула.
   Он тоже кашлянул. Потом приподнял шляпу.
   - Очень рад был познакомиться с вами, мисс О'Миген.
   - И я тоже, - сказала она и поднялась. - Ничего, если я с вами  дойду  до
ворот? Вы не против?
   Да, он, безусловно, был против. Ему так хотелось пройтись в  одиночестве,
насытиться  терпкой  прелестью  сияющего,  словно  созданного   для   парада
весеннего денька, остаться одному с приятными мыслями  об  Эстер,  со  своим
радужным настроением, с этой твердой уверенностью, что он никогда не умрет.
   - Сделайте одолжение, - ответил он, приноравливаясь к ее медленному шагу,
- она шла, слегка припадая на больную ногу.
   - Мне ведь и правда казалось, что это разумная мысль... -  вдруг  сказала
она, словно возражая кому-то в споре. - А тут еще старая Энни Остин -  живое
доказательство... И никто мне не посоветовал чего-нибудь получше. Понимаете,
все на меня насели: выходи замуж. С того самого дня, как  умер  папаша,  моя
сестра, да и все кругом заладили одно: "Бедняжка Мэри, что с  нею  станется?
На машинке печатать не умеет, стенографии не знает. А тут  еще  нога  и  все
такое - она даже официанткой работать не может. Что станется с девушкой -  с
взрослой женщиной, которая ничего не умеет, сроду нигде не работала,  только
стряпала да смотрела за отцом?" Со всех сторон я только и слышу:  "Мэри,  ты
должна выйти замуж".
   - Так. Ну, о чем же тут спорить? Такая милая женщина, как вы,  непременно
должна выйти замуж. Кому-то с вами здорово повезет.
   - Безусловно. Вот только кому? - И она выбросила обе руки вперед,  словно
протягивая их к Манхэттену, ко всей стране, к далеким континентам. - Вот я и
пустилась на поиски; я  ведь  совсем  не  ленивая  по  природе.  Но  скажите
начистоту, в открытую - как женщине  найти  себе  мужа?  Ну  разве  что  она
красавица-раскрасавица или танцует, как богиня.  А  если  она  просто  -  ну
совсем серенькая? Как я?
   - Нет, нет, что вы, - пробормотал мистер Белли. - Вовсе вы не  серенькая.
Нет, нет. А не могли бы вы как-нибудь применить свой талант? Свой голос?
   Она остановилась, теребя замок сумочки.
   - Не насмехайтесь надо мной. Прошу вас. Ведь речь идет о моей жни. -  И
твердо добавила: - Нет, я самая что ни на есть серенькая. Как и старая  Энни
Остин. А она говорит, единственное место, где  я  могу  найти  себе  мужа  -
приличного, спокойного человека, - это столбец некрологов в газете.
   Мистеру Белли, привыкшему считать себя  ходячим  компасом,  довольно-таки
неприятно было обнаружить, что он сбился с дороги, и он почувствовал большое
облегчение, увидав метрах в ста кладбищенские ворота.
   - Значит, так она и говорит, старая Энни Остин?
   - Да. А она женщина очень практичная: умудряется прокормить  шестерых  на
пятьдесят восемь долларов семьдесят пять центов в неделю  -  тут  и  еда,  и
одежда, и все. Когда ее слушаешь, все это кажется  очень  разумным.  Ведь  в
некрологах полным-полно женихов. Вдовцов то  есть.  Значит,  так:  идешь  на
похороны и выражаешь сочувствие, вот  вроде  и  познакомились.  Или  погожим
деньком сходишь сюда, на кладбище. А то отправляешься в Вудлаун - там всегда
прогуливаются вдовцы. Стосковались по домашнему  уюту  и,  может,  не  прочь
снова жениться.
   Когда мистер Белли понял, что она говорит вполне серьезно, ему  стало  не
по себе. Но вместе с тем это было забавно, и он  рассмеялся,  сунув  руки  в
карманы и закинув голову.  Вторя  ему,  Мэри  О'Миген  рассыпалась  коротким
смешком, от которого снова порозовела,  и  проказливо  привалилась  к  плечу
мистера Белли.
   - Ведь я и сама, - сказала она, хватая его за рукав, - я и сама  понимаю,
что это смешно... - Вдруг она снова стала серьезной: -  Да,  но  именно  так
Энни нашла себе мужей. Обоих - сперва  мистера  Крукшенка,  а  потом  мистер
Остина. Значит, это все-таки разумная мысль. Вы не согласны?
   - Почему же, согласен.
   Она пожала плечами.
   - Но у меня ничего не выходит. Взять хоть нас, к  примеру.  Уж,  казалось
бы, у нас с вами столько общего!
   - Когда-нибудь выйдет, - бросил он,  ускоряя  шаг,  -  с  другим  парнем,
побойчее меня.
   - Не знаю. Мне попадались чудесные люди. И всякий раз кончалось вот  так.
Как у нас с вами... - начала было она, но так и не договорила:  внимание  ее
привлек новый пришелец, появившийся в воротах кладбища, - шустрый  коротышка
с весьма энергичной походкой, весело посвистывавший на  ходу.  Мистер  Белли
тоже его заметил и, увидав, что на рукаве его пальто  ярко-зеленого  твида
нашита черная траурная повязка, проговорил:
   - Желаю удачи, мисс О'Миген. Спасибо вам за орехи.
 
 
 
   Компьютерный набор - Сергей Петров
   Дата последней редакции - 26.01.00
Книго
[X]