Наталья Ипатова

        ДОЛГИ КРАСНОЙ ВЕДЬМЫ

     Leo’s Library, spellcheck Vadim

                         Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу.

                         Дьяволу  служить  или  пророку  — каждый выбирает для

                         себя.

                         Ю. Левитанский

     1. ВЕРНИТЕ ВРЕМЯ ВСПЯТЬ

     Холод.  Чувство  полного бессилия,  переходящее во  всепоглощающее

отчаяние, словно очищенное от любых иных примесей, порожденных отношениями души

и бога.  Ощущение человека,  прикованного и оставленного в темноте. В жизни так

не бывает, а если случается — можно сойти с ума.

     Впрочем,  едва ли здесь уместна статистика.  Людям, вообще говоря,

свойственно отказывать ближнему в  праве на  сильное чувство,  если причина его

иррациональна.  Никогда больше Аранта не  отзовется пренебрежительно:  дескать,

это был всего лишь сон.

     Сильнейшие судороги выгибали ее  тело так,  что она касалась земли

только затылком и пятками,  но даже они не могли вывести ее из черного сна. Она

хотела позвать на помощь Кеннета,  но из парализованного горла вырывалось лишь,

нечленораздельное хриплое карканье.  А там, во сне, к ней как будто подбиралась

смерть.

     Она очнулась оттого,  что на  лоб ей лилась холодная вода.  Во рту

стоял  вкус  земли,  в  кулаках,  когда  она  их  разжала,  обнаружилась трава,

вырванная с  корнем.  Черные полосы под  ногтями также свидетельствовали против

нее.

     Голова  ее,  как  оказалось,  покоилась на  коленях встревоженного

Кеннета.

     —  Что  это с  ней?  —  послышался из  отдаления опасливый голосок

Анельки. — А у нее, часом, не падучая?

     —  Не  было  до  сих  пор.  —  Голос  «секретаря и  стража» звучал

озабоченно. — Придет в себя — сама спросишь.

     — Тогда по щекам надо отхлестать. Мигом очухается.

     —  Я не возьмусь.  А ты,  если хочешь очутиться,  скажем,  белкой,

можешь попробовать.

     Аранта почти  увидела,  как  Грандиоза поджимает губки  в  гримасе

хронического  «не  везет!».   Единственный  мужчина  в  компании,  теоретически

способный позаботиться о  ее  безопасности и  комфорте,  оказался искалечен,  а

стало быть,  от него не стоило ожидать подвигов на ниве битв. А если даже битва

и случится, она по определению не кончится для Кеннета победой. Да и простейших

услуг,  мелочей,  на  какие  имеет  право благородная девица в  затруднительном

положении,  от  него  не  дождешься.  Хотя  бы  Аранта  выглядела  до  сих  пор

могущественной волшебницей, способной в какой-то мере держать под контролем все

происходящее.  Шутка сказать — почти королева!  Да не просто королева, а такая,

что титулом побрезговала.  Во всяком случае,  Аранте почему-то казалось, что во

всех бедах и неудачах,  которые их обязательно постигнут — без этого не бывает!

—  Аннелиза ван  дер  Хевен непременно обвинит ее.  Словно она могла бы  их  не

допустить или каким-то  непостижимым образом обернуть к  общей пользе.  Обычная

претензия,  предъявляемая к  сильным.  Представив себе  выражение  лица  девицы

Грандиозы, Аранта очнулась.

     — Мы возвращаемся в Констанцу.  — Это было первое, что сорвалось с

ее языка. К ее собственному удивлению.

     — Чего ради?!  — пискнула Анелька.  Кеннет глянул на нее со смесью

брезгливости и укоризны.  Не будучи с Арантой более или менее наедине,  он чтил

субординацию. Или по крайней мере соблюдал.

     — Что-то произошло.

     — Ну и... допустим. Нас-то каким боком это касается?

     — Что-то очень страшное, — нехотя пояснила Красная Ведьма.

     Анелька всплеснула руками — обеими сразу. Слава Заступнице, Кеннет

не стал повторять этот жест.  Впрочем,  с его единственной рукой он выглядел бы

скорее комично.

     — Ну да!  Перечислить?  Король,  которому ты поклонялась как богу,

убил свою королеву, чтобы жениться на ком-то здесь. Ну, довел до самоубийства —

вдаваться в  подробности не  станем.  Главное  —  виновен!  Толпа,  науськанная

мракобесами,  под шумок уничтожила мой пансион и всех, кто там был, сопровождая

бесчинства насилием  и  грабежом.  Под  корень  вырублена  сама  идея  светлого

будущего.  Сидеть вам и  дальше,  господа,  в вашем вонючем средневековье.  Еще

сотню лет, а может, и две. Ну-ка, ну-ка, что еще страшненького могло произойти,

чтобы ты внезапно переменила все свои и,  — она подчеркнула,  — наши планы? Сон

дурной увидела?

     — Что может быть страшнее того, что уже произошло? Война или чума?

— спросил Кеннет. — В обоих случаях Констанца станет смертельной ловушкой.

     — Анелька, — устало произнесла Аранта, — я вам не принадлежу.

     Это в  конце концов им  следовало уяснить.  Она не их  волшебница.

Она  была  волшебницей Рэндалла  Баккара,  но  она,  черт  возьми,  не  обязана

предоставлять себя в распоряжение всякого, кто пожелает воспользоваться ею, как

силой.

     —  Аранта,  —  сказал  Кеннет глухо,  —  в  Констанцу возвращаться

неразумно.  Я  уверен,  тебя  ищут повсюду.  Все  королевские службы и  черт-те

сколько платных осведомителей.

     —  Вот-вот,  —  поддакнула паршивка Грандиоза.  —  А  как же  наша

Счастливая Страна? Кто-то же намеревался подлечить там душевные раны?

     — Счастливая Страна подождет, покуда я выйду на пенсию, — отрезала

Аранта.  Не  будет она карманной волшебницей,  баста!  —  Я  должна знать,  что

происходит.

     —  Ты  каждый день собираешься менять планы или  как?  Не  пойду я

туда! Ты можешь дразнить гусей сколько тебе вздумается, а я спаслась чудом.

     — Погоди! —  неожиданно вмешался Кеннет. — А если я?

     — Что — ты? — Обе спорящие дамы разом повернулись к нему.

     —  Женщинам возвращаться в столицу опасно,  — объяснил Кеннет свою

мысль.  —  Ну так посидите и  подождите,   покуда я принесу вам новости.  Пива,

кстати,  выпью. А решать будете потом, когда будете точно знать, зачем вам туда

и какова степень риска.

     —   Нечего  на   поводу...   —   начала  Грандиоза,   демонстрируя

безапелляционный норов будущей жены.

     — Кеннет, а если опознают тебя?

     — Спишем на неизбежность,  — невозмутимо ответил бывший лучник.  —

Пойду попозже, чтобы войти в город вечером, а утром вернусь, как только откроют

ворота.  Я  хожу быстро.  В любом случае держаться в Констанце тесной группой —

значит привлекать к  себе излишнее внимание.  Не  всегда тебе удастся так ловко

отводить глаза, как это вышло в последний раз. Я так понял, тебе сильно надо?

     — Я чувствую себя так,  словно меня прокляли, — призналась Аранта,

снова опускаясь наземь виском.

     — А тебе привыкать? — В этом был весь Кеннет. Она улыбнулась через

силу.

     — Ладно. Сходи.

     Аранта обвела замутненным от  сна взглядом поляну,  на которой они

остановились сегодня на рассвете,  чтобы дать себе наконец отдых. Был уже день,

сумрачный и по-июльски влажный.  Мокрые кусты, казалось, подступили ближе за то

время,  пока она спала,  и ветви нависали низко, обремененные обильной листвой.

Темный цвет густой зелени напомнил ей о том, что стоит середина лета. Некоторое

время  Аранта  склонялась к  тому,  чтобы  обвинить в  своем  сне  тяжелый  дух

испарений, поднимавшийся стеной от волглой почвы. Одежда набрякла росой и липла

к телу.

     Та  часть  ее  натуры,  которая  прежде  негодовала,  восхищалась,

трепетала и  билась  в  тесных  рамках  человеческого существа,  все,  что  она

привыкла называть сущностью Красной Ведьмы,  теперь пустовала, словно выжженная

раскаленным или,  скорее,  замороженным железом,  и ей оставалось только лениво

недоумевать  по   этому  поводу.   Все  правильно.   Если  у   этого  молчания,

поселившегося внутри нее,  есть внешняя причина,  Кеннет выяснит ее. Нет — тоже

хорошо.  Отослав Кеннета на разведку в город,  она выгадывала себе время покоя.

Хоть некоторое малое время никто не приставал бы к ней с требованиями воплощать

чужие сокровенные мечты. Словно своих у нее нет.

     Нет.   Может,  именно  в  этом  причина  молчания?  Кеннет,  к  ее

удивлению,  разговаривал с Анелькой,  надувшейся оттого, что никто не принимает

ее всерьез.

     — Я скоро,  — сказал он, хотя та изо всех сил делала вид, будто ее

не интересует их с Арантой общая придурь. — Заодно добуду поесть.

     —  А  если ты не вернешься?  — поставила она ему в лоб.  У Кеннета

дернулся уголок рта. Этот младенец резал им правду в глаза и тем самым ставил в

неловкое положение. Хочешь не хочешь, ее приходилось учитывать.

     — Плевать на жратву.  — Грандиоза, похоже, тоже охрипла за ночь. —

Защищаться как, ежели что?

     Кеннет вздохнул и отцепил от пояса арбалет.

     — Я не умею! — шумно запротестовала девушка.

     — Я тоже!  — огорошил ее Кеннет.  — Я лучник,  а это так,  дамская

игрушка. Научу.

     Хитрое личико,  способное,  как убедилась Аранта,  изобразить саму

невинность, отразило недоумение. Наблюдая за обоими, она заинтересовалась почти

против воли.

     В  качестве учебной цели  молодая пара  избрала покореженный пень,

остов бука, вывернутого из земли, спиленного и увезенного крестьянами на дрова.

Совсем немного напрягая слух,  она вместе с Анелькой ознакомилась с устройством

«механизма»,  выяснила,  что называется ложем,  и где у арбалета ворот, а где —

приклад,  и как действует спусковой крючок.  Презрение Кеннета, как она поняла,

вызывала низкая скорострельность оружия.  Слишком долго  снаряжать.  А  учиться

нечему!  Из  такого и  женщина попадет:  ведь силы тянуть тетиву до уха,  левой

рукой ощущая звенящее сопротивление древесины, не надо.

     — Смотри вдоль стрелы, — объяснял Кеннет, — не в спину ей, и не на

острие. Стрела должна лежать к мишени прямо. Вот так... примерно. — Он нагнулся

над плечом Грандиозы,  прищурившись.  — Да руку тверже держи! У тебя наконечник

так и пляшет!

     Судя по наклону ее корпуса и повороту розовой раковины уха, стрела

была  последним на  свете  из  того,  что  занимало Анельку  в  данный  момент.

Почему-то наблюдение со стороны причинило Аранте боль.  Несильную, но все же...

Кеннету нужно быть с  девицей ван дер Хевен поосторожнее и поумнее.  Хотя разве

она отказывала ему когда-нибудь в уме?  Ван дер Хевены достаточно богаты, чтобы

устроить  Кеннету  безбедное  и  беспечное существование до  конца  дней.  Идея

неплоха.  Юная дева,  норовящая в  запале пнуть по  больному месту —  сиречь по

недостающей руке,  — именно то,  что ему нужно. Куда лучше юной девы с глазами,

полными  жалости,  от  которой  неизвестно  кто  устанет  раньше.  Не  позволит

расслабиться и  вновь начать лелеять потерю.  Но  Кеннета нужно подвести к  ней

потоньше. Не сейчас, когда ложе — трава. Он славный мальчик, но, пожалуй, может

не удержать себя в руках,  если сообразит, какой подарок нежданно ему свалился.

Аранта была полностью в  курсе его личной жизни,  такой же никакой,  как у  нее

самой.  Самое глупое,  что они могли получить на  свою голову —  это беременную

деву относительно знатного происхождения.

     Дззинь!  Стрела сорвалась с тетивы, и проклятие Кеннета догнало ее

в  полете.  Ни  в  какой  пень  она,  разумеется,  не  попала,  а  значит,  ему

волей-неволей  придется лезть  в  бурелом,  отыскивать ее  среди  валежника,  к

радости огромных, век не кормленных комаров.

     Ничего удивительного, впрочем, когда трепещущей ноздри восхищенной

девственницы касается запах привлекательного мужчины.  Как вспомнить,  на каких

каракулях выплясывало ее собственное перо, когда Уриен Брогау вот так же, через

плечо, оценивал результат ее ученичества! Почему она вспомнила об Уриене?

     Впрочем,  за  положительный результат можно было  зачесть одно то,

что Грандиоза примолкла,  занятая делом. Чертовски трудно нянчиться с детьми. С

чужими  детьми.   С  чужими  детьми,  у  которых  есть  характер,  вредность  и

собственное мнение.  Искусанная комарами мордочка Грандиозы выглядела угрюмой и

несчастной,  и  Аранте все  время приходилось напоминать себе,  что  птенчик из

королевского гнезда —  штучка та еще.  Способна изобразить все,  что угодно,  и

все,  что выгодно. Во всяком случае, Аранта имела возможность воочию убедиться,

насколько нещадно эта,  говоря словами Веноны Сарианы, «до отвращения одаренная

маленькая мартышка» эксплуатирует имидж  невинной жертвы обстоятельств.  Однако

Кеннет ее, кажется, раскусил.

     — Дятел, — сказала она вполголоса. — Слышите? Сотню лет не слыхала

дятла.

     Пара, метавшая стрелы в пень, лишь недоуменно на нее оглянулась.

     — А если их будет много?

     —  Тогда  учись  не  стрелять,  а  бегать,  —  усмехнулся Кеннет в

устремленные на него голубые блюдечки.  —  Существует понятие критической массы

противника,  когда  любое самое мощное оружие становится бесполезно.  И,  между

нами, для арбалета эта критическая масса весьма невелика.

     Анелька неожиданно,  демонстрируя в  глазах  Аранты неустойчивость

нрава,  плюхнулась тощим задиком на  корень,  выставленный из  земли.  Коленки,

обтянутые  грязным  шелком  штанишек,  воткнулись  в  небо,  арбалет  тренькнул

сорвавшейся тетивой,  стрела ушла в землю, как будто девушка потеряла интерес к

бессмысленному занятию.  Взамен подняла прутик с  земли  и  принялась рубить им

головы цветам — раз-два,  направо и налево, сколько могла дотянуться — лютикам,

ромашкам и мелким полевым гвоздикам, поникшим под тяжестью росы.

     — Вы поймите, — сказала она жалобно, — они все умерли. Поименно. И

вместе с  ними умер мир.  Шелковый,  кружевной,  блестящий.  Пропало все,  чего

стоило хотеть и ради чего стоило напрягаться.  Волшебство,  суета,  суматоха, я

никогда  не  ступлю  на  подиум,  никогда  не  увижу  тысяч  восхищенных  глаз,

устремленных на меня из партера. Снизу вверх! Ты пробовала когда-нибудь? Это...

это поднимало над землей!

     Грандиоза всхлипнула и рукавом размазала под носом грязь.

     —  У меня была сестра,  — вымолвила она ни к селу ни к городу и не

глядя на Аранту.  Справедливости ради следует отметить,  что и Аранта на нее не

глядела.  — То есть она и сейчас,  конечно,  есть. Так вот, она говорила, что у

меня некрасивые пальцы ног.  Слышишь?  Слишком длинные! Видала бы ты ее пальцы!

Короткие,  верно,  толстые, поросшие черным ворсом, и такие, знаешь... ну, если

она стоит прямо,  босиком, то пальцы торчат вверх, не касаясь земли. Красавица,

вот поди ж ты! Не приведи бог моды на такую красоту... Что ты понимаешь, вояка!

Ты  хоть знаешь,  что  на  свете существует...  ну,  скажем,  музыка?!  Ночи не

проходило, чтобы я не плыла там, среди фонарей. А теперь — никогда! Это как мир

пропал. Или как ребенок не родился.

     Да.  Не  поставить ли  в  вину  Рэндаллу Баккара  ее  нерожденного

ребенка?  Какой,  однако,  у девочки раздражающе пронзительный голос.  Только с

возрастом приходит умение убавлять звук.

     — А мне, — сказал Кеннет, — снится, как я натягиваю лук. И все, не

более  того,  но  Грандиозу  словно  выключили.  Аранта  снова  закрыла  глаза,

перебирая в уме свои «никогда».

     Рэндалл,  равных которому нет. Превосходивший всех во всем: таковы

были правила игры.  Да,  конечно,  он  пользовался ею  дольше,  чем ей бы этого

хотелось. Но опять же, как иначе он научил бы ее ценить себя? Ведь прежде она и

слово боялась вымолвить вслух.  Кто, как не он, взрастил ее так, что она смогла

сбросить с себя путы чар,  в которых сам Рэндалл оставлен биться и по сей день?

Не  потому ли  он  так  торопился со  свадьбой,  что  иначе получал в  ее  лице

волшебницу,  способную ему  угрожать?  Существование такой  волшебницы нарушало

Условие  его  заклятия  на  победу,  а  Рэндалл  Баккара  мучительно  не  хотел

становиться простым смертным.

     А  она?  Не  ее  ли проклятое заклятие девственности спасает себя,

пользуясь любым предлогом?

     В  любом случае она достаточно выросла,  чтобы не  быть послушной.

Когда она решилась уйти,  она знала,  что будет жалеть.  Она жалела бы в  любом

случае,  каков бы ни был ее выбор. Но, как справедливо заметил Кеннет, ничто не

помешает ей  вернуться,  если она  захочет сама.  Вопрос:  почему она не  хочет

сейчас,  когда,  в сущности, самое ее великое желание — быть любимой? Неужто не

все равно — кем? Ведь Рэндаллу равных нет. Мы приняли это за аксиому.

     Как, оказывается, давно она не лежала просто на земле, приникнув к

ней и телом, и слухом, закрыв глаза и отдавшись сознанием на волю щебета птиц.

     —  Эй!  Ну  хоть  ты  можешь мне  объяснить,  почему ты  потакаешь

перепадам ее настроения?  Почему она может вот так взять и  перерешить с  ходу,

словно палку бросить в  другую сторону?  И ты с восторженным тявканьем кинешься

ее приносить?

     — Девочка,  — это был,  по-видимому,  самый резкий тон Кеннета,  —

тебе  лучше  запомнить,  что  командует здесь  миледи Аранта,  кем  бы  она  ни

притворялась.  Если она делает то или это,  у  нее,  как правило,  есть весомые

причины.  Едва ли у  тебя получится настроить меня против нее.  Хотя бы потому,

что  она  тебя  намного...  больше.  Последний раз  предлагаю тебе  выучить это

наизусть, иначе...

     —  Иначе —  что?  — вызывающе прищурилась малютка Аннелиза ван дер

Хевен.

     — Ничего, — кротко ответил Кеннет. — А что я могу тебе сделать?

     — Ух ты!  — немедленно восхитилась та.  — Обожаю рыцарей!  Кен,  —

окликнула она его уже в спину, — но все равно — не уходи! Ты же видишь, я что с

арбалетом, что без него — какая разница?

     —  Ты думаешь,  в  случае необходимости я  сильно смогу помочь?  —

удивился Кеннет. — Да ты взведешь его куда быстрее, чем я с одной рукой. Честно

говоря, и я — что с арбалетом, что без него — все едино. Эта механическая штука

между нами,  годится на раз — снять одинокую цель, и то если ты успеешь раньше.

На ноги рассчитывай. На ноги!

     С этими словами он и ушел,  мягко,  бесшумно,  как скользящий луч,

ступая среди цветущего иван-чая.  Грандиоза осталась, округлив рот в беззвучном

«о!» и держа в руках чужую игрушку, которой ее, оказывается, утешили.

     Утешил, называется!

     2. ИМЯ БАККАРА           

     Размышляя,  Аранта  пролежала весь  скудный остаток дня!  и  ночь,

почти не открывая глаз и в то же время опасаясь вернуться в сон,  измучивший ее

необъяснимыми страхами.  В сущности, она имела довольно слабое представление об

истинных возможностях Рэндалла.  Если  сама  она  могла  отклонять стрелы,  кто

знает, может, он способен был и дурной сон наслать.

     Анелька  слонялась по  поляне,  выдавая  свои  перемещения шорохом

высокой травы,  метала стрелы куда ни попадя,  а потом ползала на четвереньках,

собирая их среди валежника.  Или, ругаясь сквозь зубы, выдирала их из древесной

коры,  если выстрел оказывался удачным.  С Арантой она не разговаривала. Дулась

за то, что та отменила Счастливую Страну.

     — Эй!  — окликнула ее Аранта.  Больше для порядка, с далеко идущей

целью  наладить отношения,  потому  что  было  у  нее  ощущение дальней  дороги

впереди. — Чему такому учила вас королева, что церковь так на нее взъелась?

     Анелька,  не оборачиваясь,  всадила стрелу в  самый толстый ствол.

Несомненная удача,  видимо,  смягчила ее.  Вообще-то это простейший трюк: чтобы

расположить к  себе человека,  надо поговорить с  ним о нем.  Причем чем фигура

незначительнее, тем лучше это работает.

     — Было три особенных курса,  — смилостивилась она, — на которые по

малолетству не  пускали  принцессу  Ренату.  Первый  —  «Физиология и  анатомия

женщины».   Функционирование  организма,  —  Анелька  с  видимым  удовольствием

выговаривала ученые слова,  — закономерности и особенности,  гигиена и наиболее

эффективные методы контрацепции.

     Это называется: «Вот тебе! Съела? Хоть что-нибудь вообще поняла?»

     — Ясно. То, что согласно догме в руце божьей... А второй?

     Пожалуй,   Анелька  не  ожидала,  что  Аранта  проявит  дальнейший

интерес.  Способность  той  поддерживать  «интеллектуальную» беседу  слегка  ее

обескуражила.

     — Второй — для продвинутых, — неуверенно сообщила она. — «Анатомия

мужчины».

     — О! — произнесла Аранта, поскольку от нее это, видимо, ожидалось.

— И что, были у вас — как это? — учебные пособия?

     — Картинки,  — ответила Грандиоза с некоторым напряжением,  но и с

долей превосходства в голосе. Какая еще дева способна похвастать такой полнотой

и  разносторонностью воспитания!  Сколько мужей в  этой  стране запертых ставен

видели свою жену обнаженной, когда церковь строго-настрого предписывала ей быть

в темноте и в сорочке?

     — Картинки...

     Сама  Аранта  в  совершенстве  превзошла  этот  предмет,  стоя  на

подхвате у операционного стола. И пособия у нее были окровавленные, обожженные,

с криком рвущиеся из рук.  Обрушившись в воспоминания,  она и забыла спросить о

третьем  курсе,  но  едва  ли  это  остановило  бы  Грандиозу,  которой  выпала

возможность похвастать.

     —  А  на  третьем курсе мы  проходили,  как  все  это совместить к

обоюдному удовольствию.

     — Да вы сами инквизиции в лапы шли, — констатировала Аранта. — Кто

преподавал последнюю науку? Мадам из дома терпимости?

     — Очень,  между прочим,  полезная наука, — обиделась Анелька. — Ты

предлагаешь тыкаться вслепую,  ошибаться и  терять мужчину своей  мечты?  Между

прочим,  я  теперь единственная молодая дама  в  стране,  способная похвалиться

образованием этого рода.

     — Не считая нескольких тысяч профессиональных шлюх.

     — На шлюхах не женятся!

     Представив себе Анельку ван  дер  Хевен,  царящую среди столичного

бомонда,  Аранта  мысленно  сделала  знак,  отгоняющий злые  силы.  Неизвестно,

насколько ей  самой пригодились бы  вышеописанные курсы,  но  иную науку Аранта

превзошла в совершенстве:  взгляд Анельки,  которым та непроизвольно отыскала в

траве едва заметный след Кеннета,  более чем  наглядно свидетельствовал,  кто в

данный момент является мужчиной ее мечты.

     Впрочем,   когда   в   волосяной  силок   попался   заяц,   Аранте

волей-неволей пришлось встать.  Грандиоза при  виде  повисших ушей и  бархатных

щечек  мертвого  зверька  наполнила слезами  свои  голубые  блюдечки,  а  ждать

Кеннета,  чтобы тот  освежевал тушку,  было по  меньшей мере бессмысленно:  ему

одной рукой не управиться.  Пришлось делать это самой: да, в общем, не впервые.

Тем  более  есть  хотелось отчаянно.  За  последние благополучные годы  Красная

Ведьма отвыкла голодать. И, к слову сказать, привыкать не собиралась.

     Так что пришлось встряхнуться,  испачкать руки,  насадить тушку на

твердый прут,  организовать костерок:  все  это  —  лицезрея стриженный затылок

Аннелизы ван  дер Хевен,  демонстративно боровшейся с  тошнотой.  И  лишь когда

подвешенная над  угольями  жертва  испустила  соблазнительный запах,  Грандиоза

приблизилась,  чтобы получить ножку.  Может,  Кеннет догадается раздобыть соли?

Аранта испытывала тихое удовлетворение, сознавая, что на него можно положиться.

Так осточертело заботиться обо всем самой! Хозяйка из нес была никудышная.

     Кеннет  возник  из   тишины,   бесшумно,   как  солнечный  зайчик,

выскользнув из-под  ветки,  свесившейся над  тропой.  Позже,  чем они стали его

ждать,  и намного раньше,  чем начали беспокоиться.  Ступая след в след и низко

опустив головы,  за  Кеннетом,  как привязанные,  шли три невзрачные коренастые

лошадки. Все под седлами: значит, состоялась  законная сделка.

     Кеннет привез хлеб,  а в обмен не отказался от половины , кролика,

и  пока  он  обгладывал его,  радуя глаз здоровым молодым аппетитом,  Грандиоза

опасливо  приглядывалась к  флегматичным  мохнатым  мордам.  Аранта  вполголоса

поинтересовалась:  откуда кони?  Почему он отважился приобрести их в Констанце?

Не говоря уж о том, чтобы разменять золотую раду. Королевскую раду Баккара! Это

было все равно что кричать о  себе на площадях.  Но больше всего ее взволновало

то, что Кеннет не спешил начать разговор.

     — Мне помогли, — лаконично ответил он.

     — Я и не знала, что у тебя есть друзья.

     —  Да  Децибелл мне,  в  общем,  не друг.  Всего лишь сослуживец и

старый знакомый.  Эй,  как ее?..  Анеля!  Не сахар, соль возьми. К новой лошади

подходи с пригоршней соли, тогда ты на ней, а не она на тебе ездить будет.

     —  Ты  спятил?  —  Уязвленная Аранта буквально отскочила от  него,

однако у  нее хватило самообладания воскликнуть это шепотом.  Анелька даже ухом

не повела.

     — Не спятил.  Децибелл с нами в одной лодке.  И более того. Должен

тебя огорчить:  мы с  тобой...  и с ней,  если уж на то пошло,  никому сейчас в

Констанце особенно не интересны.

     — Хочешь сказать — нас не ищут? — не поверила ему Аранта.

     Это  не  укладывалось у  нее в  голове.  Даже если бы  Рэндалл был

доподлинно уверен, что она сбежала с Кеннетом накануне свадьбы, чтобы предаться

с  ним  греху,  и  даже если бы  этого соображения ему  было достаточно,  чтобы

махнуть на нее рукой, как на бесполезную отныне игрушку, маг Баккара должен был

приложить все усилия, чтобы отыскать и уничтожить того, кто стал магом от крови

Красной Ведьмы.  А Кеннет опять же был первым, кто напрашивался на эту роль. На

самом деле он  рисковал ради нее больше,  чем предлагал с  самого начала.  Хотя

истинная причина оставалась для  него неизвестна.  Ей  не  стоило отпускать его

вместо себя в город. Проклятие на ее медлительные мозги!

     — Рэндалл Баккара мертв.

     В наступившей тишине Грандиоза звонко шлепнула на щеке комара.

     — Повтори, — прохрипела Аранта. Кеннет покачал головой:

     — В этом нет нужды. Ты расслышала.

     В глазах у нее потемнело.

     —  Сейчас опять припадок будет,  —  с плохо скрываемым отвращением

высказалась Грандиоза вне  поля зрения.  Аранта стиснула зубы,  силясь отогнать

прочь злорадную холодную ночь, вздымавшуюся к голове от сердца.

     Вот она,  мертвая тишина в ее сознании. В панике она вновь и вновь

тянулась к  этому морю  молчания,  как  вновь и  вновь мы  прикасаемся языком к

больному зубу.  Она готова была обрадоваться даже вспышке боли. Тщетно. Рэндалл

Баккара, проросший в каждой ее жилке, не отзывался, и ничто даже не вздрагивало

в ответ.

     Так вот что это значило!  Вот как это,  оказывается, бывает, когда

кто-то говорит: «Не переживу!»

     — На троне — Клемент Брогау...

     — Заговор, — выговорила она непослушными губами.

     —  Чертовски  похоже,   —  согласился  Кеннет,   глядя  на  нее  с

состраданием. Пришлось, смежить веки, чтобы его не видеть.

     —  Цареубийца,  — произнесла она классическую формулу,  — не может

сесть на  престол,  совершил ли он означенное деяние собственноручно,  отдал ли

приказ или всего лишь помыслил вслух и был услышан.

     —  А папенька его сел,  — возразил Кеннет.  — Времена меняются,  а

общественное мнение уступает силе. Тем более формально крови на Клементе нет.

     — Вот как? Как же ему тогда повезло?

     —  У  нынешнего короля,  —  с  расстановкой сказал Keннет,  — есть

весьма незаурядный братик.

     Если лицо можно изогнуть знаком вопроса, то Аранте это удалось.

     — У него два брата, — выговорила она, надеясь непонятно на что.

     — Но незауряден только один.

     Кеннет кивнул, прочитав имя по ее шевельнувшимся губам.

     — Мне очень жаль, — добавил он.

     —  А  вот  мне  —  ни  чуточки!  —  свирепо  вмешалась в  разговор

Грандиоза.  —  Не знаю,  кого вы там между собой имеете в  виду,  но я искренне

благодарна тому,  кто  избавил мир  от  этого памятника самому себе.  У  вашего

Рэндалла Баккара в голове гнездились летучие мыши!

     В другое время Аранта непременно оценила бы этот пассаж, но сейчас

она только поджала губы.

     — Тело короля видели?

     — О да. В отношении тела соблюдены все формальности. Дабы никто не

мог  усомниться в  смерти  государя,  тело  выставлено на  всеобщее обозрение в

церкви Грэхема.  В  городе полно солдат.  На ведьм еще охотятся,  обвиняя в  их

разгуле попустительство предыдущего царствования,  но,  похоже,  интерес к  ним

иссякает.  —  Он мельком глянул в  сторону Грандиозы.  —  Еще бы,  грядут такие

перемены!  Ожидается,  что  все,  что было хорошо при предыдущем государе,  при

нынешнем окажется плохим.  А  потому  горожане кинулись по  домам,  доказывать,

какие они добропорядочные ремесленники и как они необходимы любой власти.

     Он помолчал.

     — Скажи мне честно: когда я уходил, ты уже знала?

     Сглотнув слюну,  Аранта медленно кивнула. Да. Наверное, она знала.

Рэндалл мертв, как мертво у нее внутри. И она виновна. Виновна, как никто. Если

бы она не ушла, Уриен Брогау никогда бы и близко...

     — Подробности, — спросила она, — известны?

     —  Город  полон  разнообразных  слухов.   Тело  короля  обнаружили

прикованным в подземелье, с вскрытой веной. Кровь его вытекла в землю.

     Аранта громко втянула воздух сквозь зубы.  Значит, это даже не был

поединок,  как  она смела надеяться в  глубине души.  Значит,  это было подлое,

расчетливое   предательство.    Самое    грязное    поповское    предательство!

Инквизиторское! С их молчаливого благословения. Когда-то она думала, что из них

двоих, заклятых, она — более уязвимая жертва.

     — Одного не понимаю,  — пробормотала она.  — Да,  интересы церкви,

безопасность семьи,  преданность брату...  Но как он мог?! Как конкретно именно

он мог сделать конкретно именно это?! Ему же нельзя лгать, спать с бабой, иметь

собственность, защищать жизнь...

     —  Ну так никто и не обвиняет молодца в мелких грешках,  — хмыкнул

Кеннет. — Цареубийство ему по плечу, не меньше.

     —  А  целый  двор  стоял  и  смотрел,  как  этот  ваш  героический

священнослужитель волок государя в подземелье — не ближний,  должно быть, свет,

и  мышкой проскользнуть у  него едва ли  получилось!  —  чтобы приковать там  и

хладнокровно, беспомощному, перерезать вены? Ну и порядочки у вас там, в старом

дворце!                     

     —  Уриен  Брогау  как  лицо  духовное  подсуден только  церковному

трибуналу,    —    сказала   Аранта.    —    Срок   разбирательства   назначен?

     — Уже было. Заседал ареопаг.

     Она  непроизвольно  вздрогнула.   Уриен  Брогау  стоял  на   месте

ответчика.  На  месте,  памятном ей  по выступлению Веноны Сарианы,  откуда так

мощно разносится звук.  Дорого бы  она  дала,  чтобы посмотреть и  послушать...

     —  ...но  ареопагу  было  мало  работы.  Глядя  в  глаза  высокому

собранию, мэтр Уриен признал, что сделал это.

     — И что же?

     —  Сама понимаешь,  ворон ворону глаз не  выклюет.  Тем более если

вороны —  из  одного гнезда.  Клемент Брогау воспользовался Королевским Словом.

Брат-де его действовал сообразно обстоятельствам на благо государства и церкви,

а  потому свободен от  кары светского суда,  и  Его  свежепомазанное Величество

желал бы,  чтобы власть церковная прислушалась к  его  словам.  Ведь церковь не

проливает крови.

     —  Ну  да.   Она  нас  просто-напросто  заживо  жжет.  И  что  же,

прислушался ареопаг к королевской воле?

     —  А  как  же!  Они  всегда поперву друг  перед другом заигрывают.

Однако слушай!  Он может, если ему угодно, соблюдать обеты, данные им в твердой

памяти  и  совершенно добровольно.  Строгость и  воздержание ему  зачтутся:  не

здесь,  так там.  Но  он  теряет право служить мессу,  исповедовать,  поскольку

нечист перед  Создателем,  и  быть  исповедуемым самому,  дабы  жил  со  своими

грехами, и нес их тяжесть, не перекладывая ее на чужие плечи. Также не смеет он

входить в  храм  Господень и  ступать на  освященную землю,  покуда  церковь не

удостоверится в  полноте его  раскаяния и  не  дарует ему  прощения.  Ежели  же

таковое прощение последует после его смерти, до той поры надлежит ему покоиться

вне  пределов  церковной ограды.  Сняли  с  него  перстень с  галькой.  Повезло

приятелю Уриену,  что он  тощий;  заплыл бы  пальчик жиром,  так отрубили бы  с

пальчиком.  И то было сказано,  что церковь милостива. «Он не камень, — сказано

ему, — он — трещина в камне».

     —  Интердикт!  — выдохнула Аранта.  — Каково?!  Король простил,  а

церковь —  не прощает.  Одним братниным словом держится.  Одному — коврижки,  а

другому — шишки.  Поневоле начинаешь уважать Клемента Брогау.  Ну что ж, пускай

побудет господин инквизитор и в нашей шкуре.

     — К вопросу о наших шкурах,  — продолжил Кеннет с набитым ртом.  —

Разумеется,  настали черные дни  для  верных дому Баккара.  Однако пока суд  да

дело,  цареубийства и кары на цареубийц,  наши с тобой имена и приметы никто по

площадям не выкликает. Канули, как в воду — ой, прости! — и ладно.

     — А я не поняла,  — вновь раздался из-за его спины вредный голосок

Грандиозы, — за которого из них вы больше переживаете?

     Медленно-медленно,  словно преодолевая сопротивление среды, Аранта

повернула голову. Фраза выползла, словно змея изо рта:

     — Я любила Рэндалла Баккара.

     В  этот  миг  перед  ее  внутренним взором  действительно вставали

зеленые   поля   и   белые   дороги,    и   Рэндалл:    прекрасный,    молодой,

двадцативосьмилетний.  Не  тот,  из  королевской ложи,  белое лицо вполоборота,

неподвижная рука на подлокотнике кресла.

     — Мы знали их обоих,  — укоризненно сказал Кеннет.  — И вот что...

Анеля, принеси-ка Аранте воды.

     Анелька,  уже разобравшаяся насчет урожденного дворянства, дернула

острым плечиком и напомнила, что она тут не горничная.

     — Пожалуйста, — прорычал Кеннет. Волшебное слово оказало волшебное

действие.  Грандиоза  поднялась  и  удалилась,  немузыкально  заведя:  «Топором

выруба-а-ала полынь...»

     — Будь он проклят, — сказала Аранта, все еще пребывая мыслями там,

в прежних годах,  где трава по пояс,  по грудь в росе. — Пусть будет проклят на

одиночество,  презрение, смерть и забвение после смерти. Небеса не слышат меня,

потому что я ведьма, но пусть услышит земля, по которой я хожу, частица которой

я  есть  и  в  которую лягу,  когда выйдет мой  срок.  Король простил,  церковь

наказала, а я — найду и убью. Вы оба свободны. Я возвращаюсь в Констанцу.

     «Топором вырубала полы-ы-ынь...»  —  мстительно выводила с  берега

Грандиоза.

     — Да нет его в Констанце, — нехотя выговорил Кеннет. — Клемент дал

ему эскорт,  чертовски похожий на конвой,  и  наш злодей в единые сутки покинул

столицу.  Дабы не смущать подданных присутствием цареубийцы у подножия трона. И

никуда ты одна не пойдешь.  Во всяком случае теперь,  пока у тебя в глазах один

пепел.  Я предпочитаю следовать за тобой,  когда ты рассуждаешь, а не бесишься.

Месть — слово пустое. Оно выдохнется прежде, чем ты пройдешь половину пути.

     —  А  с  королевскими детьми  что?  —  спросила  Аранта,  переждав

немного. — Живы они?

     —  Королевские дети,  похоже,  один из пунктиков нового правления.

Они ведь не говорят:  «Рэндалл Баккара». Они говорят: «Человек, называвший себя

Рэндаллом Баккара». Таким образом, они оставляют сомнительным статус детей.

     У  Аранты  было  ощущение,  что  она  развалится  на  куски,  если

перестанет поддерживать себя за локти.

     — Они убьют Райса,  — глухо сказала она.  — Не сразу, но это ясно,

как день.  Он сын царствовавшего короля. И Ренату заодно. Иначе она может выйти

замуж и тоже претендовать на сбою часть пирога. Или на весь пирог.

     Она вспомнила черную головенку на тонкой шее,  ребенка, заснувшего

посреди театрального хлама.  Мальчика,  которого ей даже не позволили подержать

на руках.  Раиса Баккара,  по возрасту годящегося в ее собственные сыновья.  По

времени ее  знакомства с  его отцом —  тоже.  Проклятие,  он должен был быть ее

сыном!  У  нее  нет  слов,  чтобы втолковать это Кеннету,  а  Грандиоза слишком

молода, ей не понять.

     Впрочем,  будь  Райс  ее  сыном,  будь она  не  более чем  матерью

наследника,  ей  бы  его не  спасти.  Ей  пришлось бы  ,  только сидеть рядом и

смотреть,  как люди, свершившие переворот, входят к ее сыну, чтобы убить его. И

она ничего не смогла бы сделать.

     — ...но с Ренатой,  конечно,  проще.  Ее могут насильно постричь в

монастырь. Детей разделили?

     — Нет.

     —  Я  —  служанка Баккара,  — горько сказала Аранта.  — Вот тебе и

повод вернуться. Мне следовало пожертвовать собой, когда надо было спасать его,

а не теперь,  когда я могу только мстить. Сбежала, как крыса с корабля. Но даже

теперь,  когда он мертв... — Она зажмурилась. Она знала, что сейчас произойдет.

Неотвратимо.  Сейчас она  наложит на  себя заклятие подобно тому,  как когда-то

Рэндалл  Баккара заколдовал самого  себя  на  любовь  к  ней.  —  Моя  верность

переходит по наследству.  Теперь я принадлежу Райсу.  Клянусь тебе,  Кеннет, во

мне живет магия.  Я способна воспитать Райса, дать ему Могущество и вернуть ему

трон.

     — Для одного мальчика это уже сделали. Ты его этим осчастливишь?

     —  Я  хотя бы  спасу ему жизнь.  Брогау не смогут твердо сидеть на

престоле,  зная,  что наследники Баккара живы,  даже если их  прилюдно объявили

ублюдками.  У  подданных не  должно быть  альтернативы.  Иначе  всегда найдется

кто-то,  способный вытащить их из рукава и разыграть как сильную карту. Клемент

уберет их не сразу, но так, чтобы не дать вырасти смуте. Итак, где дети?

     — Ты спрашиваешь меня так, словно я знаю, — хмыкнул Кеннет.

     —  Ты выяснил так много.  Я  имею основания полагать,  что и такая

мелочь попалась в твои сети, — резонно заметила Аранта. — Они в Башне?

     —  В Башне?  — Кеннет невесело ухмыльнулся.  —Ты,  вероятно,  не в

курсе, что тот памятный налет и разгром тоже возглавлял Уриен?

     Подошедшая Грандиоза, не сдержавшись, фыркнула:

     — Может,  он и казну разграбил по дороге? Впечатление такое, будто

на него специально повесят все дерьмо и  замочат в финале.  Что он такое,  этот

ваш Уриен Брогау?  — Анелька нагнулась,  чтобы сунуть в рот еще кусок жаренного

на прутике хлеба. — Он что, ест маленьких детей?

     Аранта дернула уголком рта.

     —  Я  никогда не видела,  чтобы он ел,  —  сказала она,  сдерживая

раздражение.  Если так  пойдет и  дальше,  она скоро начнет заикаться.  Она уже

жалела о собственной благотворительности.  Анелька вырастала в помеху. Кеннету,

к  примеру,  хотя бы ничего не требовалось объяснять.  —  Равно как и  чтобы он

спал.  Он  слишком хорошо воспитан,  чтобы выставлять такие вещи напоказ.  Тебе

будет  достаточно знать,  что  это  самый умный подлец королевства.  И  что  он

выглядит, как твоя эротическая фантазия.

     —  Ну,  в  общем,—  поддержал ее Кеннет,  — если ты выбираешь себе

врага, лучше, если он тебя не умнее.

     —  0-о-у!  —  только  и  промычала  Анелька,  проталкивая в  горло

непрожеванный кусок. — А давайте ему сдадимся!

     —  Дети отправлены в Хендрикье,  — сказал наконец Кеннет,  — «дабы

удалить  их  от  трона  во  избежание давления,  склоки  и  смут,  вызванных их

происхождением,  и  взрастить их  в  соответствии с  высоким  родством  матери,

урожденной принцессы Амнези». О Баккара, как ты понимаешь, ни слова.

     — И кого они облекли столь высоким доверием?

     — Меня Грандиоза засмеет,  — протянул Кеннет почти, жалобно. — Это

смешнее, чем то, что написано у нее на...

     — Вот черт, — беспомощно сказала Аранта. — Куда ни кинь... Как они

это провернули?

     — Патриарх согласился,  что мэтр Уриен — бывший преподобный Уриен,

так  его  теперь  надлежит  называть  —  обладает  достаточным интеллектуальным

багажом, чтобы доверить ему образование наследников самого высокого ранга. Даже

учитывая   все   прискорбные  обстоятельства  недавнего   прошлого,   было   бы

непростительным расточительством пустить прахом эту сумму опыта и знаний...

     —  Однако своих детей король Брогау брату не вручил.  Хотя мог бы,

если бы желал явить публичный знак доверия.  Немудрено.  Он наверняка не хочет,

чтобы  цареубийца обладал  средством давления на  власть.  И  это  значит,  что

Клемент обладает средством давления на самого Уриена.  Королевское Слово!  Если

бы  не  Королевское Слово,  не  миновать бы  Уриену  еще  одного расследования,

приватного.  Церкви наверняка интересно,  не  коснулся ли  он  проклятой крови,

выпуская  ее  в  землю.   И  к  моменту,   когда  бы  они  закончили  это  свое

расследование,  вне зависимости от  его результата,  от уважаемого мэтра Уриена

летели бы только клочки по закоулочкам.  Кстати...  никто не убедит меня в том,

что он ее не коснулся.  Ведь он знал,  с чем имеет дело.  Понятно,  почему брат

прикрыл его  Королевским Словом.  Он  нужен ему  для  грязной работы.  Где одно

цареубийство,  там  и  два.  Смотри-ка,  в  правящих кругах стало  модным иметь

карманное чудовище,  которое одно  во  всем  виновато.  Это  я  положила начало

славной традиции.  Лишенный права исповедовать и исповедоваться...  Стало быть,

никто никогда не узнает правды.  Что ж,  план их как на ладони.  Уриену, как бы

так выразиться,  не привыкать, да и терять ему, по существу, нечего. И верность

брату он доказал:  Едва ли это будет его инициатива, и, пожалуй, он сделает это

без  удовольствия.  Тем не  менее сделает.  А  Клемент опять выйдет без единого

пятнышка. Теперь ты понимаешь, почему это — мое дело? Руки Уриена в крови мага,

и  я  единственная,  кого  можно  ему  противопоставить.  При  самом невыгодном

раскладе я как минимум равна ему по силе крови.

     —  Ладно,  ладно!  Найдем и  убьем,  и даже разговаривать с ним не

станем,  — неискренне, как ей показалось, согласился Кеннет. — Но давай завтра,

а?  Я устал,  сказать по правде, а в Хендрикье путь неблизкий. Я, когда все это

выяснил,  решил,  что  теперь нам  туда дорога,  и  лучше нам эту дорогу делать

верхом. Кто-нибудь возражает?

     3. РУКА И СЕРДЦЕ ПРИЛАГАЮТСЯ

     На  этот раз Аранту разбудил шепоток ручья.  Не то чтобы он молчал

всю ночь,  а теперь его словно разморозило:  просто ее подсознание достигло той

степени внутренней готовности,  когда  созрело действие.  Вот  она  и  услыхала

шелестящие  переливы  воды,  и  они  показались  ей  горном,  зовущим  в  путь.

Оставалось несколько минут до рассвета,  и  в  этот момент Аранта твердо решила

уйти одна.

     Понятно,  почему ей хотелось отвязаться от Анельки:  в предстоящем

ей  предприятии Аранте потребовались бы  все ее  моральные ресурсы.  Вся магия,

живущая  в  ней.  Она  не  могла  тратить  себя  на  обессиливающее  бесплодное

раздражение.  В последнее время ей стало казаться, что в Аннелизу ван дер Хевен

уходят все ее душевные силы.

     Оставить Кеннета она решилась по  другой причине.  Дело было не  в

его страсти обсуждать приказы:  в споре с ним, как правило, рождалась истина, и

потом, довольно часто они спорили не о том, надо ли вообще что-либо делать, а о

том,  каким  образом  это  сделать лучше.  Во-вторых,  он  прекрасно чувствовал

момент,  когда  стоит заткнуться и  исполнять.  Кеннет —  лучшее из  того,  что

следует иметь в драке у себя за спиной.  Нет.  Ее тревожила его расположенность

жертвовать собой, а именно его ей меньше всего хотелось принести в жертву. Даже

ради  детей Рэндалла,  которые пока  представляли собой некую абстракцию,  цель

жизни и идеал служения, а не нечто живое и теплое настолько же, насколько живым

и  теплым  был  Кеннет.   Избавившись  от  Кеннета,  Аранта  избавилась  бы  от

необходимости делать выбор. К тому же, оставив на его попечение Анельку, она не

испытывала бы и угрызений совести.

     Аранта поднялась и осторожно огляделась. Лошади тяжело переступали

во сне где-то за стеной сплошного тумана.  Анелька спала возле умершего костра,

с головой завернувшись в плащ:  ее нещадно кусал кровососущий гнус. Кеннет тоже

вроде бы не шевелился:  лежал на боку, подперев голову плечом и выбросив вперед

правую руку.  На саму Аранту ни комарика не село: трудилась магия, властная над

миром скотским и миром вещным.  Бесшумно распустив тесемки,  Аранта вытянула из

мешка  краюху  и,  вспомнив вчерашние наставления Кеннета,  отсыпала из  кисета

горсть соли.  Магия — магией,  а лошадь — лошадью. Они друг дружку в первый раз

видят.  Даже  тому,  на  ком  ты  ездишь,  следует время от  времени доставлять

удовольствие.

     Она не видела ничего плохого в том, чтобы позаимствовать лошадь. В

конце концов, та была куплена на ее деньги.

     Прикормив и  распутав скотину,  она  сообразила,  что  дала  маху.

Лошади паслись расседланными:  она сама их вчера расседлала, потому что Кеннету

одному  это  было  несподручно,  а  Грандиоза,  как  всегда,  восседала знатной

барыней. Возвращаться к костру за упряжью показалось ей плохой идеей: одно дело

уйти налегке,  чуть шелестя по  мокрой траве босыми ногами,  и  совсем другое —

волоча,  на себе полпуда ремней,  бляшек,  пряжек,  войлочный потник и  глыбищу

самого седла.  Не  может быть  ничего унизительнее,  если ее  застанут.  Скрепя

сердце решилась обойтись так, тем более что лошадь, тычась мохнатыми ноздрями в

горсть,  полную соли,  проявляла все  признаки дружелюбия.  Взявшись за  гриву,

Аранта озиралась в поисках,  куда бы залезть, чтобы сесть верхом... или хотя бы

боком.

     — Следует понимать, что я утратил твое доверие?

     Кеннет возник,  должно быть,  из тумана, и крепко держал лошадь за

гриву с другой стороны.  Невыспавшийся, хмурый, с нелепым вихром, топорщившимся

надо лбом. Злой. Ну, это можно понять. Она бы тоже разозлилась.

     —  Не надо этого затравленного взгляда.  Вот седло и  сбруя.  — Он

бросил ношу к ее ногам.  — Седлай,  я помогу.  Потфею под хвост... Давай просто

поговорим.

     Ему легко. Его голова — повыше лошадиной спины.

     — Кеннет,  — сказала она, держась за гриву со своей стороны, — это

только мое дело. Это мое глубоко личное чувство. Это касается только Рэндалла и

меня. Вам с Анелькой тут делать нечего.

     —  Хорошо,  —  усилием воли Кеннет сделал голос ровным,  — значит,

поговорим о  Рэндалле и  о  тебе.  Я прожил несколько лет,  не вылезая из твоих

сеней.  За эти несколько сотен ночей не было ни одной, чтобы король прошел мимо

меня,  и ты заперла бы дверь перед моим носом.  Что бы там ни было между вами в

войну, с победой это кончилось. Обманывать можешь кого угодно, включая себя. Но

я знаю правду. Так — не любят.

     Аранта внутренне вздрогнула,  пораженная тем, что он почти слово в

слово повторил слова другого человека.  Врага.  Ложь,  которую они с  Рэндаллом

вместе — сами!  — сделали правдой.  Есть ли под этим небом что-то, зависящее не

от нас?

     —  Все сложнее,  —  сказала она,  глядя мимо Кеннета.  —  Каким-то

образом Рэндалл,  плох он или хорош,  жил во мне.  С его физической смертью то,

что во мне,  умерло тоже.  Я  не буду говорить тебе про любовь.  Но во мне есть

магия,  и она питается...  всякой дрянью. Обидой, ненавистью, злобой. Я никогда

не умела выезжать на высоких чувствах,  как Рэндалл,  который играл ими шутя. Я

знаю,  что я  способна спасти детей.  Я только не знаю — какой ценой.  Учитывая

достоинства того,  кто мне противостоит,  скорее всего — ценой жизни. Кеннет, я

не хочу, чтобы это была твоя жизнь.

     — Однажды я это уже слышал, — буркнул Кеннет, указав на обрубок. —

Ты так ценишь мою жизнь, что забываешь о моем мнении.

     — Как ты меня услышал?

     Кеннет хмуро усмехнулся.

     — Никто не похвалится,  будто увел коня у меня из-под носа.  Когда

лошадь распутывают,  она ступает по-другому.  Изменяется ритм.  А  я ж на земле

сплю. Отдается в самое ухо… Я тяну, застегивай пряжку. Нет, на следующую дырку.

Господи, да на что же ты рассчитываешь без меня?

     —  А  Анелька?  — Ничтоже сумняшеся,  Аранта двинула в бой тяжелую

артиллерию.   Чтобы  отвязаться  от   него,   годится  и   Грандиозиной  тайной

пожертвовать.  —  Ее я  в  любом случае с собой не возьму.  Мне не нужны жертвы

среди детей. На кого, кроме тебя, я смогу ее оставить? И, между прочим, если ты

будешь к  ней  немного снисходительнее,  она может составить счастье всей твоей

жизни. Она, как мне кажется, не против.

     Уши  Кеннета вспыхнули,  словно она  сказала ему в  лицо бог весть

какую непристойность.  И  она могла поклясться,  что его трясет.  На минуту она

даже забыла о себе и своей сверхзадаче.

     — Аранта,  я повторюсь. Прежде чем объяснять мне, кого мне хотеть,

ты могла бы поинтересоваться моим мнением. С чего ты взяла, будто я положу глаз

на вертлявую писюху,  у которой равно что в голове,  что на языке медный грош и

горсть блестящих пуговиц? Я люблю тебя.

     Ненависть,  обида,  злоба сделали рты  изумленным «о!»  и  уселись

рядком на травку, оставив ее с Кеннетом один на один.

     — Извини.  Вырвалось.  Больше не повторится.  Я знаю, — угол рта у

него дернулся,  безуспешно изображая улыбку,  —  ты сбегаешь немедленно,  стоит

тебе это услышать. Тебе нечего меня бояться. Считай, я ничего не говорил.

     Держась, чтобы не потерять равновесие, сперва за поводья, потом за

кованые кольца удил,  Аранта осторожно, один крохотный шажок за другим, перешла

на его сторону лошади.  Кеннет как будто даже слегка попятился.  Словно это ему

было что терять.

     — Кеннет, — спросила она, — ты с ума сошел? Давно?

     —  С  ума  я  сошел  намного раньше,  чем  ты  могла  заподозрить.

Представь  себе   ораву  молодых  оболтусов,   на   которую  приходится  весьма

ограниченное количество женщин.  И единственная из них, кого можно любить, а не

просто...  ну,  понимаешь... женщина короля. О тебе много говорили в солдатских

палатках...  да и выше,  я думаю...  и наверняка не всегда так, как бы тебе это

нравилось.

     — О! Выше делали ставки, как долго я продержусь, — мрачно заметила

Аранта. — И кому достанусь после.

     — Я хотел бы сказать,  что твой взгляд пронзил мне сердце... но, в

общем,  я  был  такой же  жеребец,  как три сотни других,  наскоро поставленных

старейшинами под знамена Камбри.

     — И... и девушка у тебя была? В смысле — до войны?

     — Я должен был жениться, — сказал Кеннет. — Но тут подоспела весть

о войне.  И поскольку я старший сын, то мне выпала большая честь, а моему брату

— меньшая. Моя невеста.

     — Ты скучаешь по ней?

     Кеннет опустил глаза.  Румянец все так и  не сходил с  его смуглых

скул.

     — Даже не помню,  как она выглядела.  Кто-то из родственниц. Когда

стало ясно,  кто уходит,  а кто остается,  контакты между нами прекратились.  Я

ведь мог не вернуться...  я  и не вернулся.  Аранта,  убери руки.  Больше,  чем

жалость,  я  ненавижу только,  когда меня  жалеешь ты.  Ты,  конечно же,  и  не

вспоминала обо  мне,  когда забывала затворить дверь,  ведущую в  твою спальню.

Тысячу раз я гадал:  читаешь ты еще или уже заснула,  не погасив свечей.  И что

будет, если я войду?

     — И... не вошел?

     —  Да  ведь ты пришибла бы меня своей магией...  или позвала бы на

помощь. То-то было бы... стыда. Так, стоял в дверях... пару раз.

     Аранта молча помотала головой. Все ее одинокие ночи вспомнились ей

так отчетливо,  словно все они были сегодняшними. Дерево за спиной росло весьма

кстати,  чтобы к  нему  привалиться.  Все  эти  проклятые ночи,  одна за  одной

убеждавшие ее  в  том,  что сама по себе она не может быть желанна.  И  если бы

Кеннет вошел...  о,  с каким чудовищным наслаждением она оставила бы Рэндалла в

дураках с  его интригами и  планами,  с  его заклятиями и  проклятиями,  с  его

развесистыми рогами!

     — Господи...  Кеннет!  — беспомощно пробормотала она. Да, она была

беспомощна перед ним.  Перед юным лучником,  веселым, как дельфин, и беспечным,

как щенок,  и перед всем тем,  чем он стал с тех пор. Ведь если бы тогда, сразу

после битвы при  Констанце,  речь шла только о  жалости,  она нашла бы  на  его

сегодняшнее место сотни кандидатов. Столько, сколько прошло по госпиталям через

ее  руки.  Она  встречалась глазами с  тысячами глаз.  Кеннет,  увидев которого

впервые,  она сказала себе, что влюбилась бы, если бы не Рэндалл. Если бы рядом

не стоял Рэндалл,  определивший ей ее место и  условия существования.  Условия,

включавшие в  себя одинокую спальню.  Внезапно она  взглянула на  Рэндалла так,

словно  он  был  от  нее  по  другую сторону зеркала.  Пусть  там  и  остается.

Бессильный,  способный наблюдать...  и клясть. По сравнению с ним Кеннет был до

умопомрачения живой.

     — Кеннет!

     Как  откровенно ненавидел его Рэндалл,  справедливо считая Кеннета

щитом,  за  которым Аранта  укрывалась и  который в  случае необходимости могла

выставить вместо себя.  Против него. Как противника, наделив его соответственно

могуществом и поделившись опытом. Ведь Рэндалл всегда был прозорливее ее.

     Все   произошло...   быстро.   Когда-то   посреди   череды   своих

разочарований Аранта утешала себя тем,  что, возможно, то, о чем слагают сказки

для взрослого уха, окажется не столь уж хорошо.

     Но это оказалось лучше. И дело даже не в том моменте исступленного

наслаждения,  ради которого затевают игру искушенные в  деле.  Она этот момент,

можно сказать, пропустила и даже не встревожилась, справедливо полагая, что все

придет со временем и с мастерством.  Ох,  если бы только у нее достало времени,

чтобы развить мастерство.

     Нет,  ощущение полного и абсолютного счастья подарили ей встречный

трепет юного тела, нетерпение, едва ли не превосходящее ее собственное, горячая

гладкая  кожа  плеч,  с  которых она  сама  сорвала рубашку,  и  то,  как  они,

зажмурившись от  нестерпимого блаженства,  целовали друг друга до  одури...  до

головокружения,   до  потери...   ой,  равновесия!..  контроля...  и,  кажется,

инициативы...

     Разумеется,  она боялась,  как всякая,  кто слишком много думает о

первом разе,  и  боль  показалась ей  сильной,  почти  невыносимой,  но,  слава

Заступнице   —   моментальной.   Недоуменное   выражение   на   лице   Кеннета,

сообразившего,  в  чем дело,  но,  как это водится у мужчин — поздновато,  и то

держалось дольше. И после, смущенный собственным напором и, главное, быстротой,

с которой все случилось, он посмотрел на нее виновато.

     — Аранта, клянусь богом... я не знал...

     Лежа навзничь,  обнаженная, на зеленой траве, она ощущала себя как

нечто среднее между именинным пирогом от которого пока откушено слишком мало, и

повелительницей вселенной,  сию  минуту приказавшей миру  горст синим пламенем.

Должно  быть,  сказывалось ее  длительное существование в  образе ведьмы —  вне

поведенческих норм и запретов.  Во всяком случае,  никакой неловкости, никакого

стыда...

     — Лесная Дева, — сказал Кеннет.

     — Как ты себя чувствуешь?  — спросила Аранта, перекатываясь на бок

и приподнимаясь на локте.

     — Так,  словно во мне сидит нечто несоизмеримо большее,  — ответил

он. — И либо оно разорвет меня, либо...

     Аранта едва удержалась,  чтобы не  напомнить:  пять минут назад ей

привелось испытать то же самое...  примерно. Удержала себя лишь тем, что его бы

это, по-видимому, смутило: 

     — ...либо ты взлетишь.

     —  Вроде того.  Но  ты скажи мне,  —  продолжил Кеннет,  смеясь от

счастья, — как я осмелился? Ведь ты шутя поразила бы меня молнией?

     —  Молнии теперь по твоей части,  — сказала она полусерьезно.  — Я

теперь  никто.  В  Грандиозе больше волшебства.  И  слава  богу.  Как  это  ей,

оказывается, надоело!

     Вот так.  Сколь истово берегла,  столь беспечно и отказалась. И то

ей казалось,  что выше цены она за себя получить не могла. Подумать только — ее

любили.

     — Это...  — Кеннет вырос далеко отсюда, в степях, на принципиально

иной мифологии,  — что?  То, о чем ты говорила? Прикосновение крови мага? И что

мне с этим делать? Сносить горы и поворачивать реки вспять?

     —  Теоретически ты  всемогущ.  В  пределах своего  представления о

всемогуществе.

     — А...ты?

     — А я теперь всецело завишу от твоего расположения. Красной Ведьме

конец.

     —  Господи...  неудобно как-то  получилось,  —  шепотом воскликнул

Кеннет, впрочем, улыбаясь. — Зачем? Я хотел только тебя.

     — Бери и пользуйся, пока ты хочешь жить.

     Эта  отточенная формулировка Условия была и  еще  долго оставалась

предметом ее  особенной гордости.  Наверное,  потому,  что  некоторое время она

боролась с искушением сказать: «Пока ты любишь меня». Но по отношению к Кеннету

это  было бы  нечестно.  Она  совершенно искренне желала вручить ему все чудеса

земли и неба.  И даже теперь,  на волне восторга любви, в общем, первой как для

нее, так и для другого, она не хотела становиться кандалами на его руках.

     Была  ведь  принципиальная разница в  том,  как  Кеннет получил ее

кровь.  Все  известные ей  маги —  двое,  —  во-первых,  взяли Могущество через

смерть.  В  момент,  отягощенный горечью и злом.  Отец передал Рэндаллу магию с

единственной целью —  отомстить тем,  кого  устраивала его  кончина.  Тем,  кто

посмеет  с  облегчением  вздохнуть,   когда  тело  его  канет  в  прорубь.   Ее

обремененная заклятием крови  мать,  измученная болезненными родами,  оставшись

одна в компании перепуганной деревенской бабы, закляла ее на девственность. «Не

верь!  —  вопила ее ритуальная формула.  — Твоя любовь стоит дорого!» Кеннет же

получил Могущество,  будучи взрослым. Тем меньше опасений, что оно его сломает.

Скорее уж  он  взрастит свою магию,  чем та  сформирует его по  своему образу и

подобию. Теоретически достаточно было бы крови из пальца, но... ей так хотелось

любить его.

     — Это значит, — резюмировал он, наморщив лоб под льняной челкой, —

если я опять начну ныть и кукситься, штука не сработает?

     — Точно.  — Аранта потянулась, заставив его на мгновение замолчать

и,  кажется,  потерять мысль.  —  Но  ты учти,  помимо прочего,  штука обладает

подстегивающим характером. Так что черта с два ты теперь у меня скиснешь.

     —  О,  это хорошо.  А  то  я,  сказать по  правде,  сам себе бывал

противен. Но все-таки, — голова его удобно устроилась у нее на животе, — как-то

некрасиво с тобой... Хочешь, я стану твоим карманным чудовищем?

     — Ты,  — она помедлила, прежде чем спросить, — поможешь мне отнять

детей у Уриена Брогау?

     — Почему ты спрашиваешь? Разве ты во мне не уверена?

     — Он был твоим другом.  И его скорее всего придется убить.  Мне бы

на твоем месте было... нелегко.

     — Когда он возился со мной, я знал, что он делает это ради чего-то

другого,  — сказал Кеннет.  — Но я,  правда,  думал, что — ради тебя. Некоторые

уроки его, — он машинально напряг руки и плечи, как будто держал тяжелый меч, —

бесценны.  Но если речь будет идти о твоей жизни...  или моей... или ребятишек,

что мне останется?  Убить Уриена Брогау,  ха!  Если у меня получится. — Он свел

брови. — Я же теперь все могу, да?

     —  Прими совет профессионала,  —  сказала Аранта.  — Береги кровь.

Рэндалл за каплю своей убивал, я — свидетель.

     — А ты?

     — Я в жизни не потеряла ни капли крови.  Только через месячные, да

еще когда менялись зубы. Ну, за этим можно уследить.

     —  Такого  же  быть  не  может!  —  Кеннет  немедленно пустился  в

волнующее  исследование.   —   Господи,   правда,   ни  шрамика,   ни  оспинки.

Повернись-ка!

     —  Меня даже комары не кусают,  — самодовольно сообщила Аранта.  —

Ой!

     Хлоп! Ну что ж, сейчас кровососущие твари отучат ее зазнаваться. И

едва ли теперь будет благоразумным брать в руки ядовитых змей.

     — С ума сойти, — констатировал Кеннет. — Может, заколдовать тебя и

оставить здесь,  совершенную,  как мраморная статуя?  На  века.  И  приходить к

тебе...

     — И каждый раз обнаруживать, что меня затянуло травой и подлеском,

выщербило водой и ветрами, растрескало жарой и морозом. И птицы...

     — Не подумал, — согласился Кеннет. — Нужен дворец. И потом, как же

с тобой, мраморной, мы станем заниматься любовью?

     — О, вот это существенно.

     Некоторое время она еще упивалась его восхищенным исследованием ее

груди:  такой небольшой на вид и в то же время такой увесистой, так значительно

ложащейся в  ладонь.  Было так странно и  совершенно волшебно поверхностью кожи

ловить излучение тепла его ладони,  скользящей в  полудюйме от  тела.  Особенно

теперь,  спустя всего несколько минут после того,  как  меж  ними,  кажется,  и

лезвия ножа было не просунуть.

     Тем  временем солнце выползло на  небосвод,  как  будто его звали,

поверхность воды забликовала, теплый парной дух земли потянулся ввысь, где руки

невидимых мастеров лепили из него облака.  Аранта села и  потянулась,  забросив

руки за голову.

     — Пошли в воду, — предложила она.

     Гладь запруженного буреломом ручья разбилась под ними, словно была

затянута корочкой льда,  брызги взвились к  небесам и обрушились оттуда цветным

бриллиантовым дождем.  Они  резвились по  пояс в  воде,  шумные,  как  дети или

непуганые звери.  И, разумеется, от холодной воды вновь вспыхнул пожар в крови,

и они снова принялись друг за друга,  прямо в воде, уже без слов. На этот раз —

дольше,  сосредоточеннее,  нежнее,  отыскивая друг  в  друге тропу к  обоюдному

наслаждению.  И,  сказать по  правде,  был  уже день,  когда они,  сконфуженные

собственным счастьем,  держась за  руки,  вернулись к  костру,  где их встретил

смертельно оскорбленный Анелькин взгляд:

     — Ты сделала это нарочно!

     4. ВОТ ОНО, НАСТОЯЩЕЕ!

     Очередное  пробуждение  настигло   Аранту   оттого,   что   что-то

изменилось.  Гремел  утренний хор  цикад,  составляя неотъемлемую часть  лесной

тишины, перекликались наверху птицы. Грандиоза спала младенческим сном поодаль,

демонстративно повернувшись спиной.  Они с  Кеннетом «на людях» старались вести

себя прилично,  но  разве можно было удержаться и  не  покраснеть,  лишний раз,

словно невзначай — а иной раз ведь и вправду невзначай! — коснувшись рук? Минут

уединения,  когда они  второпях пытались отдать друг другу накопленную годами и

рвущуюся  наружу  нежность,  и  тому,  и  другой  было  безбожно  мало,  и  оба

чувствовали свою вину.  То у нее,  то у него временами вырывалось: мол, погоди,

вот настанет время,  чтобы крыша над головой,  запертая дверь,  кровать и целая

ночь...  Подумать,  сколько времени они могли, наслаждаться друг другом в самых

изысканных и  дорогих интерьерах,  какие  она  могла  позволить себе  сообразно

своему положению.  Впрочем,  едва ли  Рэндалл позволил бы,  а  уж он-то так или

иначе узнал бы первым. «В ваши-то годы!» — презрительно кривилась Анелька. Было

совершенно невозможно объяснить ей,  что Аранта,  оказывается, всю жизнь любила

Кеннета,  особенно теперь,  когда она так долго и во всеуслышание заявляла, что

всю  жизнь  любила Рэндалла Баккара.  С  точки  зрения теоретически подкованной

Грандиозы,  Аранта подчинила себе  единственную имевшуюся в  досягаемости особь

мужского пола с единственной целью:  укрепить свой авторитет старшей самки.  Не

привыкни Красная Ведьма  сызмальства ходить  среди  трусливого презрения,  этот

остракизм мог  бы  подпортить ей  кровь.  Спасение  было  одно  —  не  обращать

внимания. Мнение Грандиозы ничего не решало.

     Ах вот оно что! Не было под головой руки Кеннета. Той  самой «хоть

на  это  годной» руки.  Руки  лучника,  перевитой мощной тугой лентой мускула и

обтянутой загорелой кожей,  такой ровной и шелковой на вид, что ладонь тянулась

сама  —   погладить.   Аранта  несколько  раз  перевернулась  с  боку  на  бок.

Недовольство ее росло.  В самом деле, сколько нужно времени, чтобы завернуть за

ближайший куст?

     Уж  не  случилось ли  чего?  Вчера Кеннет был рассеян,  даже,  она

сказала  бы,  чуточку  раздражен.  Пришлось сменить  роль  на  несвойственную и

выступить заботливой и мягкой подругой,  чтобы он признался наконец, что у него

ноет отнятая рука.  Противно,  нудно и уже долго.  Мучительно, как ноют больные

зубы. В самом деле, шрамы швов покраснели и выглядели набухшими.

     Что  ж,  списали на  перемену погоды:  фронтовые раны  чуят ее  за

два-три  дня.  Однако  Аранта  встревожилась —  не  ранний  ли  это  ревматизм,

вызванный  их  ночевками  на  сырой  земле.   Не  ровен  чае  прицепится  какая

костоглода!

     Теперь,  когда их  искал уже  не  Рэндалл,  а  так,  только отряды

Брогау,  шарившие в поисках недобитков Баккара,  можно было вздохнуть более или

менее  свободно.  Новая  опасность казалась меньше.  Значит,  можно покончить с

романтикой ночевок у  костра и  питанием «со стола господа бога»,  то есть тем,

что   пробежало  или  пролетело  мимо  или  выросло  под  ногами.   К   услугам

располагавших небольшими деньгами вдоль  дороги едва  ли  не  на  каждой версте

стояли трактиры.  И  хотя  Аранта доподлинно знала,  что  трактирщики состоят в

уголовном приказе на жалованье,  у них всегда был шанс прикинуться не теми. Тем

более так далеко на северо-запад от Констанцы.

     Аранта поднялась на ноги,  чуть покряхтывая от напряжения в мышцах

живота.  Слишком невеликая плата за  удовольствие видеть,  как Кеннет стремится

быть с нею ласковым.  Так неумело и так грубовато трогательно,  что ей хотелось

спрятать его  целиком в  своем сердце.  Надо его  искать.  Как  медик,  имевший

обширный опыт на полевом материале,  она знала, что мужчин не следует оставлять

наедине с болью.  Непредсказуемость их действий была поистине беспредельна. Она

помнила случай, когда измученный воспалением уха солдат проткнул себе перепонку

острием кинжала.  В  лучшем случае он бы оглох,  но рука идиота дрогнула,  и он

вонзил лезвие себе прямехонько в  мозг.  А  ведь воспаление уха — вещь не такая

сложная!

     Кеннет сидел на берегу,  у  самой воды,  на песчаной полосе пляжа,

обнаженной засушливым летом.  На коряге, которую приволокло весеннее половодье.

Пальцами правой руки,  помогая себе зубами, он что-то делал с обрубком левой, и

Аранта подобралась близко как  раз настолько,  чтобы услышать,  как он  помянул

чью-то мать.

     — Давай, — сказала она, — помогу. Что у тебя там?

     В самом деле, не все ему ее ловить!

     Это  выражение бешенства в  его глазах было,  наверное,  ее  самым

любимым.  Оно говорило о  способности прыгать выше головы и о готовности делать

это снова и снова. Несомненное свойство мага. Только сейчас бешенство выглядело

беспомощным.

     — Ты говорила — беречь кровь,  — отозвался он, нехотя демонстрируя

ей свою неумелую перевязку.  — У меня рана вскрылась.  Что за черт?  Так...  не

вовремя.  Или я  должен управиться сам?  Тебе сейчас нельзя прикасаться к  моей

крови?

     Да чтоб она знала!

     Аранта  вздохнула,  садясь  рядом.  Избавившись от  заклятия,  она

испытала  несказанное облегчение.  Мучительно  не  хотелось  ввязываться в  это

снова.  В  самом  деле,  своим  действием возвести на  престол короля  и  своим

бездействием низложить его вполне достаточно для мага любого калибра.  Со своей

стороны, она бы не возражала, когда бы миссия ее жизненного пути свелась только

к поиску кандидата и передаче Могущества ему,  как если бы ей оно было доверено

только на сохранение. Кеннет был лучше всех прочих. Он не охотился за ее кровью

специально, и ему, как она полагала, было больше всех надо.

     —  Давай будем считать,  будто я  уже переболела,  —  сказала она,

пытаясь хотя бы в  голосе сохранить бодрость.  — Иначе какой смысл во всех этих

Условиях?  Заведи себе учеников и ходи по кругу. Ты — их, они — тебя заклинают.

Ну неужели я тебя брошу? Показывай.

     Никогда прежде она  не  слышала,  чтобы  вскрылась рана,  зажившая

несколько лет назад.  Бывало,  человек не переносил ампутации, но это случалось

сразу, если не выдерживало сердце, либо через несколько дней, если врач отнесся

к  делу небрежно и недостаточно тщательно прижег обрубок.  То,  что осталось от

левой  руки  лучника  Кеннета  аф  Крейга,  растоптанной  обезумевшей  лошадью,

выглядело чудовищно,  но  в  одном Аранта была  убеждена:  военный хирург Грасс

сделал все,  как полагается.  Она верила в  него больше,  чем в  Каменщика.  Во

всяком случае, он являл ей больше чудес.

     Кеннет чуть отстранился, словно демонстрируя ей нарочно, что он не

желает иметь ничего общего со своей искалеченной рукой. Аранта развязала шнурок

у  него на горле и  спустила рубашку с  плеча.  Замечательная ключица,  изящной

формы,  чуть  выступающая,  обтянутая  загорелой кожей  с  крошечной коричневой

родинкой во впадинке. Аранте так нравилось целовать ее — благо, ключица Кеннета

приходилась в  самый  раз  против  ее  губ.  Но  сейчас,  мельком глянув в  его

покрасневшие от напряжения глаза,  она не стала этого делать:  очевидно, Кеннет

не мог думать ни о чем,  кроме боли,  да о том еще,  каким досадным образом все

осложнилось.

     Идеальной формы мускулистое плечо —  все-таки степной загар помалу

начинал сходить,  и  они с Кеннетом были как день и ночь,  хоть он и не упускал

случая  пожариться  на   солнце  без  рубашки,   —   выше  локтя  заканчивалось

исковерканным  шрамами   обрубком,   комком   мертвой   плоти,   скрученной  от

прикосновения раскаленного металла. Так производили прижигание, потому что рана

не была чистой. То есть до сих пор Аранта полагала, что эта плоть — мертва. То,

что она видела сейчас, не укладывалось ни в какие ее представления о физиологии

и не было подкреплено никаким жизненным опытом.  Шрамы от старых швов набухли и

покраснели,  местами растрескались,  и видно было,  как там,  внутри, шевелится

что-то  красное.   Обрубок  сочился  в  основном  пока  сукровицей,  но  и  она

приобретала подозрительно розовый цвет.  Судя по  тому,  как  заострились скулы

Кеннета, он, должно быть, готов от боли на стенку лезть.

     —  Надо заново зашивать,  —  сказала Аранта,  стараясь скрыть свое

беспокойство.  —  Но у  меня нет ни иглы,  ни ниток.  Все,  что я  могу,  — это

наложить жгут, если кровотечение усилится, а похоже, к тому идет.

     Поднатужившись,  она оторвала рукав от рубашки Кеннета и принялась

сооружать ему правильную повязку, а он вздрагивал и морщился, если она нечаянно

причиняла боль. Вот еще проблема: его рубашки, между прочим, надолго не хватит,

Грандиоза в  шелке,  им  не  перевязывают,  а  если она оторвет кусок от своего

платья, то вскорости придется ходить голой.

     — Ну, — тихо произнес он, — пока ты этого хочешь...

     — Что?  — Она подняла недоуменный взгляд от обрабатываемой раны. —

О чем это ты?

     —Да так,  — замялся Кеннет, — на всякий случай. Вдруг это окажется

важно, я же пока не знаю всех этих дел. Ты же трогаешь мою кровь,

     Аранта чуть не разрыдалась от умиления, нежности... и от того, как

ее достала вся эта кровавая мистическая атрибутика.

     —  Первое,  что нам сейчас нужно,  —  решила она,  — это крыша над

головой.

     И вздохнула. Предстояло объяснить Грандиозе, что они уже не идут в

Хендрикье.

     Кабатчики не приучены удивляться. Им это невыгодно. Удивление есть

кратковременный паралич мозгов,  отнимающий время и мешающий улавливать выгоду,

суть коей в том,  чтобы успешно проскальзывать между двумя жерновами:  законом,

желающим, дабы все было благочинно, и налоги с продаж уплачены, и оппонентами к

закону,  которые,  возможно,  предполагают использовать дом у  дороги как базу,

крышу,  а  то и  как склад,  и  могущими перетереть тебя в муку,  ежели с твоей

стороны  заподозрят  неладное.   Жизнь  кабатчика  нелегка,   и  только  деньги

скрашивают ее. А потому кабатчику некогда удивляться: ему ведь надо просыпаться

на каждый стук,  бежать к воротам,  разжигать огонь, стелить постели и подавать

на  стол,  все время ожидая либо оскорблений,  а  не  то  и  побоев от  заезжей

солдатни или свиты путешествующего вельможи, либо ущерба утвари и дому от своих

же, подгулявших в твоем зальчике соседей.

     Поэтому прежде,  чем отворить ночью двери, папаша Биддл всякий раз

крепко размышлял,  насколько ему было нужно связываться с  этим ремеслом.  Что,

впрочем,   ничего  уже  не   меняло,   раз  он  решился  жениться  на  женщине,

унаследовавшей дом у дороги.

     — Иду!  — крикнул он,  натягивая штаны.  — Фефа, поднимайся. Зажги

огонь. Иду!

     Поразмыслив секунду,  надел еще и  рубаху.  Он  уважаемый человек,

негоже трясти перед гостями голым волосатым пузом, кто бы они сами ни были.

     Моросил дождь,  папаша Биддл  сунул ноги  в  бурки и  прошлепал по

лужам к  воротам.  Снял брус,  навалился всем телом,  сдвигая в сторону тяжелую

створку  ровно  настолько,   чтобы  бросить  оценивающий  взгляд  на  компанию,

сгрудившуюся с той стороны.

     С первого взгляда стало ясно,  что эти безобразничать не станут. С

какой стати бузить двум  бабам,  одна  из  которых,  замурзанная,  совсем почти

ребенок,  а  другая —  бессловесная служанка на вид,  хоть и хороша собой.  Да,

хороша...  пожалуй.  Обе мокрые,  обе несчастные,  а «служанка» к тому же еще и

озабочена.  За ними в темноте...  три лошади. Три?! Не попрошайки. Биддл уперся

спиной в ворота,  а руками — в проклятую створку, торопясь развести их пошире и

поскорее. Он был кабатчиком еще слишком недолго и твердо усвоил одно: чем более

доволен посетитель,  тем больше он заплатит, а чем быстрее посетитель попадет с

дождя под крышу, тем больше он будет доволен.

     Однако первым на его двор ступил молодой человек, чем-то неуловимо

напомнивший Биддлу о войне.  До того он, видимо, стоял, прислонившись к забору,

и  поэтому не  попал в  поле  зрения кабатчика.  Даже в  теплом факельном свете

заметно было, что он бледен и губы у него синие.

     — Милорд, — заикнулся Биддл, заступая ему путь, но невольно пятясь

назад с  каждым его нетвердым шагом.  Вот за  что он  не  любил офицеров!  Его,

может, и убить хочешь, а все равно уважаешь. — Ваша болезнь не заразна?

     — Это рубленая рана, — сказал тот. — Приютишь? Заплатим.

     Девчоночка  проскользнула на  двор  следом,  а  служанка  заводила

коней. Фефа, выйдя из дому, помогла ей их привязать под навесом, и та подошла к

говорившим. Взгляд ее скользнул по неопрятной дощатой надстройке, которую Биддл

недавно соорудил над бревенчатой глыбой основного строения. Приметлива. Стерва.

     — Нужно две комнаты, вымолвила она.

     —  Для  моей  сестры,  —  добавил мужчина,  с  видимым облегчением

опираясь на подставленное ею плечо. — И для нас с женой.

     Убийственный взгляд,  брошенный девушкой на них обоих,  отметили и

Биддл,  и его Фефа. Ясное дело, чернавочка-то поймала судьбу за хвост. Понятно,

что девочка не одобряет братниной связи: грех и для чистой семьи позор.

     — Доктор нужен, — неуверенно сообщил им Биддл. — Я, может, сбегаю,

пока жена вас тут устроит? Офицер и женщина в платке переглянулись.

     — Я справлюсь, — сказала она. Молодой человек кивнул.

     — Дело ваше,  — пожал плечами Биддл. — Идите посидите у огня, пока

Фефа вам постелит наверху. Эля выпьете?

     Топая и отряхивая с одежды дождевые капли,  гости ввалились в дом,

в  большую,  приспособленную под  зал  комнату  под  низко  нависшими  балками.

Девушка,  закутавшись с  плечами,  руками,  чуть ли не с  носом в  бесформенную

дерюжку, сразу забилась в угол подальше от входа. Выражение ее личика сменилось

с измученного на недовольное. Светловолосый парень, оглядевшись, снял свою руку

с шеи поддерживающей его подруги.  То,  что он стоит, держась зубами за воздух,

было видно за версту. Однако видно было и то, что он приказывает своему телу, а

не наоборот.

     — Это военный шрам? — сказал гость, в свою очередь оглядев могучие

волосатые руки  Биддла в  закатанных к  локтю  рукавах.  —  Где  глаз  потерял,

кабатчик?

     — Военный,  — сознался он.  — Биддл меня зовут.  Вольная йоменская

дружина. Лучник.

     — А-а. Брат. Камбрийская конная дивизия.

     И только тут Биддл разглядел,  что второй руки под темным плащом у

офицера нет.

     Расторопная Фефа  сбежала  с  лестницы из  горбыля,  которую Биддл

соорудил,  пока не дойдут руки смастерить что-нибудь поровнее,  и сообщила, что

комната для  господина готова,  и  ежели  что  надо...  Чернявая служанка вновь

оказалась рядом,  подставляя себя  господину вместо  опоры.  Биддл,  размышляя,

задумчиво  проводил  ее  взглядом,  на  время  превратившись  не  более  чем  в

канделябр.  Он бы за такой ухаживать не стал:  было в  ней что-то отстраняющее,

как...  в  знатной.  Холодность,  хотя и  без надменности.  Поведение,  которое

поставит на место само, не требуя слов. Вроде того, что она не для всех, и сама

это знает. Ну что ж, повезло ей.

     — Впрямь, что ли, жена? — спросил он почти про себя.

     И даже вздрогнул, когда услышал:

     — Вот еще!  В грехе живут. Неужто, думаете, он лучшего не достоин?

Околдовала она его, но жениться... Она — никто! Только через мой труп.

     — Думаешь, мужчина спрашивается в таких делах?

     Пигалица поджала губы и посмотрела на него сверху вниз. Стриженая,

отметил Биддл.  Модница,  стало быть. Он слыхал, как вычистили в столице гнездо

ведьм,  и знал,  что для таких девчоночек настали тяжелые времена. Понятно, что

брат ее защищал и пострадал на этом.  Виновата,  дуреха.  Эвон как...  рубленая

рана! Но, в общем, его это никак не затрагивало.

     —  Это ничего,  —  сказал он примирительно.  —  Вон она как о  нем

печется. Другая бы, может, не стала. Другая, может, об себе бы больше думала.

     Он  осекся,  потому  что  «служанка» в  этот  момент  спустилась с

лестницы. Одна. Видимо, устроила.

     —  Поесть нам соберете?  —  спросила она.  Под ее взглядом девочка

встала и  направилась по  лестнице вверх,  всем  своим  видом выражая страдания

золушки от произвола новой женщины господина.

     —  Платить как будете?  —  поинтересовался Биддл.  —  И  кто будет

платить?                      В  том смысле,  что с  них взять,

коли офицер умрет.

     Она поняла.

     — Если он выживет,  — сказала она тихо и огляделась, — дам золотую

раду. Нужны суровые нитки, полотно, горяч вода. И еще... маковая соломка есть у

вас?

     Улегшись снова спать,  Биддл не  обнаружил у  себя сна ни в  одном

глазу. Фефа долго делала вид, но потом беспокойно заворочалась.

     — Донести надо,  — сказала она.  — Странные они. Доктора не хотят,

хотя деньги вроде есть. Может, скрываются? Беды б не накликать.

     Биддл беззвучно пожевал губами.  Он  был солдат,  а  перед ним был

офицер. Тоже лучник. Брат. И это было то, что отчасти заменяет даже бога.

     —  Нехорошо,  —  отозвался он наконец.  —  Если придут и  спросят,

ответим правду. А самим в приказ бежать... Приказу больше надо.

     — Нехорошо-нехорошо, — передразнила его жена. — Ты думай, чтоб нам

было хорошо.

     —  А  я  и  думаю.  Баба  золотую  раду  грозилась дать,  если  он

выкарабкается. А ежели приказ их заберет, думаешь, нам больше отстегнут? Именем

короля,  и  всех дел...  Да и  нет там никаких особенных дел.  Поверь на слово,

малая во всем виновата.  Поди, привязались к девчонке, что стриженная, да одета

не так, а он на то и брат, чтобы отбивать. Вот, доотбивался.

     — Думаешь, ведьма? Принесла нелегкая...

     — Какая она ведьма, если сноху отвадить не может. Пустое. Спи.

     Фефа полежала еще, потом завозилась снова.

     — Раду, говоришь? Ежели даст раду, значит, у нее и две есть, а?

     — Может,  и есть.  Всяко даст. Ежели он помрет, так она ни при чем

останется.  Хозяйкой у нее золовка станет,  а уж та отыграет ей братнины ласки.

Видала,  как девки «любят» друг дружку?  Нет, эта, чернявая, свое место в замке

зубами выгрызет. Жизнь за своего положит.

     Фефа многозначительно вздохнула.  Две бабы и  калека.  Три гладких

лошади в стойле.  И две рады как минимум. Грех подумать, почему не пошла она за

парня,  который встал бы сейчас, взял бы топор и... никто б никогда и не узнал,

что гости ночные у них были.

     Наконец они  остались в  комнате одни.  Свалив полубесчувственного

Кеннета  на  дощатую кровать-полуторку,  снабженную соломенным тюфяком,  Аранта

перевела дух.

     Все  это  время  Грандиоза  следовала  за  ними,   завернувшись  в

молчание, словно в плащ с чужого плеча, и только время от времени выдавала в их

адрес убийственные реплики.  «Невинное дитя» и не подозревало, насколько близка

была Аранта к тому,  чтобы ее придушить.  Девушка,  видимо, все еще пребывала в

мире,  где люди прилагали усилия,  чтобы досадить кому-то,  обидеть,  причинить

расстройство.  Ей  казалось,  что так поступают и  с  ней.  Соответственно и  к

неожиданной проблеме Кеннета Анелька отнеслась как к  «этим вашим выкрутасам» и

«уж вы решите однажды,  что вы собираетесь делать». До чего же странные чувства

уживаются вместе с любовью.

     Непрекращающаяся  боль  отчетливо  выделила  на  его  лице  кости,

особенно  челюстные,  а  обведенные темными  кругами  глаза  взблескивали,  как

свечки,  и как будто выцвели, побелели от боли. К тому же он не брился два дня:

не было сил.  «Что не помешало ему,  — с внезапной ясностью осознала Аранта,  —

взять Биддла в  оборот в лучшем стиле Рэндалла Баккара».  Не будучи уже ведьмой

сама, она не смогла бы определить в точности, применено ли здесь нечто большее,

чем подкупающая искренность. Впрочем, ее дело теперь —  сторона.

     Подняв  свечу  повыше,  она  оглядела  сегодняшний  ночной  приют,

отметив  запертые и  даже,  кажется,  заколоченные ставни  надстройки,  где  их

разместили,  и  щели в стенах чуть не в палец.  Желание Биддла строить наглядно

превосходило его умение.  Кабатчик явно был прост. А вот его жена, черноволосая

Фефа с  утомленным лицом женщины,  ни на минуту не оставляемой наедине с собой,

внушала куда меньше доверия. У Кеннета нет ни опыта, ни возможности найти к ней

подход,  подговорить  же  Анельку...  Нет,  наломает  дров,  даже  если  станет

стараться.  Придется самой. Кеннет сделал Биддла, поставив его наравне с собой.

Назвав его братом.  Фефу надобно уверить в  ее превосходстве и  удержать в этой

святой вере. Помилуй бог, в этом даже нет волшебства!

     —  Погоди,  —  остановил ее Кеннет,  когда она собралась вниз,  за

ужином и  всем тем,  что потребуется для перевязки и зашивания ран.  — Не может

быть, чтобы ты не подумала о том же. Уж очень это случилось... одновременно.

     Аранта поняла,  что он имеет в  виду,  и присела к нему на краешек

постели.

     —  Я не слыхал,  чтобы сама собою вскрылась рана,  зарубцевавшаяся

несколько лет назад.  Может быть,  кровь не желает признавать меня носителем? —

допытывался Кеннет. — Может, она выбирает сама? Я калека, или еще почему-то...

     — Не может!  — яростно оборвала его Аранта. — Достаточно, что тебя

признаю я!

     Была б она еще в этом уверена!

     Кеннет замолчал и перевернулся на спину, уставившись потолок.

     — Я тебе верю,  — сказал он. — Кому мне и верить-то, если не тебе.

Я постараюсь не донимать тебя жалобами. Но... милая, сделай что-нибудь, чтобы я

этого не чувствовал!

     Как  могла,  Аранта  оттягивала момент,  когда  придется  отдирать

присохшие к обрубку, заскорузлые от крови тряпки. Смочила повязку теплой водой,

разложила вокруг чистое полотно,  вдела суровую нитку в игольное ушко.  Кеннет,

знакомый со  всеми этими процедурами не понаслышке,  следил за нею затравленным

взглядом. И неизвестно, кому из них было страшнее.

     Рывок,  треск  и  прерывистый выдох сквозь зубы  и  зажатую в  них

тряпку  —  чтобы  не  искрошить  стискиваемых  зубов.  Открылась  рана:  месиво

сухожилий и  мышц,  плохо различимое из-за  корок запекшейся крови и  потеков —

свежей. Выглядела она, будто была нанесена только что... ну или несколько часов

назад.  Давненько  минул  последний  раз,  когда  Аранте  приходилось лицезреть

картинки вроде этой. Она ощутила позыв к тошноте. Но кто сделает это, кроме не?

Смочив тряпицу, она провела ею по ране.

     — Кеннет,  — свистящий шепот, вырвавшийся из уст, напугал ее саму,

— тебе ведь отняли руку выше локтя?

     —  Да,  —  выдохнул он,  выплевывая тряпку.  —  В  самый  раз  над

суставом. Кому и знать, как не...

     — Тогда это — ЧТО?

     Нет,  она,  конечно,  знала, что кость есть материя живая. Об этом

свидетельствует хотя бы ее способность срастаться.  Она хорошо — даже слишком —

помнила,  как  выглядел спил  этой  кости.  Ничего  похожего на  этот  круглый,

перламутровый локтевой хрящ,  который МЫ ОТРЕЗАЛИ вместе с прочим,  измолотым в

острые щепки и кровавый фарш.

     — Кеннет, — сказала она, опуская руки. — Ты сам виноват.

     — То есть?

     — Ты локоть отрастил.  И если ты хочешь,  чтобы боль прекратилась,

тебе,  как я понимаю,  достаточно сказать:  «Ну ее,  к лешему, эту руку совсем,

этакой-то  ценой».  Не мне сказать —  себе.  Я  не могу накладывать на ЭТО швы.

Заступница, страшно подумать...

     Действительно,  страшно подумать,  что было бы,  если бы  она,  не

разобравшись,  наложила шов.  Чуть раньше,  скажем.  Если столько боли и  крови

оттого,  что старые швы расходились по месту своего соединения,  каково было бы

Кеннету, когда толстая вощеная нить врезалась бы в набухшую плоть, разрывая ее?

     — Мне отсюда не видно, — сказал Кеннет. — Ты не врешь?

     Аранта  отрицательно покачала головой.  Такова сила  его  желания,

помноженная на силу переданного ею волшебства.  И  если в  своем волшебстве она

время от времени сомневалась,  справедливо полагая, что все, совершаемое ею или

приписываемое ей, можно списать на те или иные обстоятельства, то отрицать этот

наглый хрящ ни у кого не хватило бы духу.

     Неужели она  носила в  себе ТАКОЕ?  Или  же  в  левой руке Кеннета

больше магии,  чем в них с Рэндаллом Баккара, вместе взятых? Какова должна быть

заключенная в  нем  жизненная сила,  чтобы,  фигурально выражаясь,  зацвел этот

обрубленный и обожженный побег? И, кстати, насчет жизненной силы...

     Побледнев и  шепча  про  себя,  Аранта  принялась загибать пальцы.

Неделя,  еще три дня...  волноваться пока рано...  нет,  все-таки до  следующих

месячных она обречена считать часы!  Не  хватало ей понести,  ко всему прочему.

Кого тогда выбирать,  жалеть,  спасать:  своего ребенка или  столь же  невинных

детей Баккара, брошенных на произвол злодея?

     — Ну теперь уже нет!  — донесся с кровати слабый ехидный смешок. —

Я что,  боли не видал?  Эту цену я заплачу, если такова цена. Ты же не откажешь

мне в праве обнять тебя двумя руками.

     По-видимому,   у   Кеннета  начинался  жар.   Все   подсушивающие,

сворачивающие  кровь  снадобья  никуда  не  годились.  А  ведь  именно  их  она

готовилась применять с  самого  начала.  Они  бы  только  замедлили процесс,  и

организму пришлось бы бороться с их действием. А раз процесс регенерации пошел,

значит,  теперь диктовать условия будет он.  Все, что она может, — это смягчать

его последствия.  Укрепляющие снадобья, обезболивание, смягчение кожи. Придется

смириться с тем,  что Кеннет потеряет большое количество крови, и пойти на этот

риск.  В  этот раз она не сможет противопоставить свою волю к  жизни его воле к

смерти...  его дури, как это вышло между ними в тот раз, когда над Кеннетом шел

спор, и Аранта взяла в нем верх.

     — А если ты себя убьешь?

     —  Ты  забываешь.  —  Он  улыбнулся  ей  пересохшими губами.  —  Я

совершенно бессмертен.  Ну,  где теперь найти тот кинжал,  в  котором живет моя

смерть?

     Против  воли  она  ответила слабой улыбкой.  Тот  кинжал,  который

Рэндалл снял со своего пояса,  даря храброму, но совершенно прискорбным образом

изувеченному  лучнику  благородную  мгновенную  смерть   вместо   бессмысленной

изнурительной жизни калеки!  Романтичная мальчишеская благоглупость!  Тот самый

кинжал,  который она  сунула к  себе в  корсаж,  волей-неволей заставив Кеннета

думать о том, что там соседствует с обоюдоострой железякой. Теперь, зная о том,

что Рэндалл Баккара был заклят на  победу,  она понимала причину его бешенства:

обыграв его в споре, она, сама не подозревая, на некоторое время превратила его

в пустышку.

     Воспоминание о Рэндалле, против обычного, не принесло ей боли. То,

что она сидела сейчас,  с  переменным успехом перебарывая дремоту,  у изголовья

Кеннета,  одурманенного маковым отваром, казалось куда правильнее и важнее, чем

та же вахта,  которую она несла возле постели раненого Рэндалла, с арбалетом на

взводе и приказом всадить болт в любого,  кто переступит порог. Хотя, помнится,

глаза ее слипались так же сильно.

     Невзирая на оптимизм Кеннета,  она очень боялась, что в результате

ей придется похоронить его вместе с его отросшей рукой.  Он,  в отличие от нее,

не был медиком и  едва ли трезво оценивал возможности своего организма.  Аранта

боялась ему навредить.  Оказавшись замешана в игру, где не существовало правил,

она могла погубить его равно как делая что-то, так и пустив все на самотек.

     Что будет, если он умрет?

     Аранта ощутила болезненный укол совести за  то,  что  она,  как ей

сейчас казалось,  малодушно переложила на него свою ношу. Легко сказать, она не

представляла себе,  как она справится с Уриеном Брогау:  человеком, с которым у

нее  в  свое время проскочила некая искорка.  Найдется ли  у  нес душевная сила

противостоять ему?  Почему она  решила,  что  у  Кеннета это выйдет лучше?  Ну,

справедливости ради следует заметить, что тогда она не думала об Уриене Брогау.

Все это время Кеннет служил ей щитом, а теперь, когда понадобилось, она сделала

его  мечом.  Но  как  она могла забыть,  что ее  кровь —  проклятие?  Как могла

пожелать этой участи человеку,  которого любила? Ведь это Кеннет, единственный,

кто сказал ей  вслух:  «Я  тебя ненавижу».  Единственный,  кто в  самом деле не

испытывал этого чувства.  Ей следовало припомнить,  как заклятие крови выжигало

изнутри Рэндалла Баккара и таки выжгло его дотла. Она могла бы выставить и свой

собственный счет  за  годы  женского одиночества,  в  течение которых была  для

мужчины лишь  дорогостоящим оружием с  вполне определенным условием содержания.

Аранта так гордилась формулировкой Условия,  которое подобрала для Кеннета, что

не подумала о  том,  что оно подставит ей ножку.  Кеннет,  еще не успев вкусить

благ,  уже пьет нескончаемую чашу боли.  Нескончаемую,  потому что ничто так не

растягивает время, как боль. Насколько хватит его жизнелюбия?

     Одной кости мало.  Нужны мышцы, связки, нервы, кровеносные сосуды.

Кожа, наконец! На что это будет похоже и сколько будет продолжаться?

     А если он все-таки умрет? Чем это чревато лично для нее?

     Нет,  конечно, она продолжит свой путь, потому что она принадлежит

этим детям.  Она выступит против Цареубийцы,  даже не имея шансов на успех. Она

не может иначе. Кроме нее, по-видимому, некому. Но ей придется заново осваивать

науку одиночества,  ту,  которой, как ей казалось, она владела в совершенстве и

от которой отвыкла так быстро.  Не встречать отклика на поворот головы.  Знать,

что никто не обнимет тебя, когда тебя рвет напополам жажда этого знака нежности

и защиты.  Отдергивать от прикосновения руку,  потому что иначе это будет дурно

истолковано.  Быть  сильной без  возможности сделать себе поблажку.  Перед всем

светом отстаивать свои  права,  даже  не  помышляя о  поддержке.  Стать главной

снова, теперь, когда уже привыкла взглядом испрашивать позволения! Стать одной,

когда уже испытала, что значит — быть вдвоем.

     Далась ему эта рука!  Будто бы с  ней Аранта любила его больше!  И

ведь не  упросишь его отложить,  погодить.  Язык не повернется.  А  даже если б

повернулся,  даже если бы  удалось уговорить Кеннета,  он  не справится с  этим

своим желанием,  как  сама она тогда не  думала ни  о  чем,  кроме желания быть

любимой. Это все равно что запретить себе помнить о белой обезьяне.

     Досада охватила ее. Человек, который как будто готов был разделить

с нею ее ношу,  дорогой ей,  опять повис на ее руках: беспомощный, зависящий от

нес вплоть до интимных мелочей,  в бреду придерживающий ее за подол,  стоило ей

сделать всего шаг в  сторону.  Ей тоже надо есть,  и  спать,  и исполнять дело,

которое не терпит отлагательств:  пока она сидит тут,  минутки тикают,  отмеряя

где-то  жизнь  детям  Баккара.  Кто  знает,  какой несчастный случай сподобится

подстроить им умница Цареубийца.

     Несправедливо  по  отношению  к   Кеннету.   А  где  в  этом  мире

справедливость по отношению к ней?

     Это такая она, любовь?

     Утром Аранта обнаружила себя спящей,  повалившись лбом на постель.

Утренние лучи,  вонзившиеся в  щели стен,  улучшили ее  взгляд на  мир.  Кеннет

выглядел бледным и,  честно говоря,  особых признаков жизни не  подавал.  Дышал

слабо, но ровно. Она даже испугалась: не переборщила ли с маковым отваром. Надо

будет разбудить его и накормить.  Покуситься на хозяйскую курицу, чтобы сварить

бульон,  и  добыть красного вина.  Едва  ли  удастся заставить молодого мужчину

.жевать шпинат,  будь это хоть трижды полезно. И... да! Пока не забыла: вызнать

у хозяйки,  где можно купить платье.  Синенькое,  поскромнее.  Не таскать же за

собой девицу ван дер Хевен, обряженную в грязные шелковые штаны.

     Выполнив все,  что  намеревалась с  утра,  Аранта  повязала голову

платком и  отправилась на задний двор,  где в пыли среди кур возилось хозяйское

дитё того возраста,  когда родители считают возможным экономить на штанах. Этот

возраст...  Аранта не оставалась к нему равнодушной.  Дети войны, зачатые почти

мимоходом. Кеннет недаром опознал в Биддле солдата. А солдаты в те памятные дни

продолжали свой  род  неистово  и  не  спрашивая разрешений.  Так,  отдав  дань

сантиментам и смахнув слезу с глаз, Аранта подсела к хозяйке, лущившей горох.

     Дело  нехитрое,  ежели  уметь.  Вгоняешь ноготь  большого пальца в

рубец стручка,  одно отработанное движение —  и  тот раскрывается,  опрокидывая

тебе  в  ладонь десяток ровных,  как  хорошие зубы,  глянцевых горошин.  Аранта

находила это занятие успокаивавшим мысли и  нормализующим пульс,  а навык у нее

сохранился  со  времен  деревенского  детства.   Некоторое  время  она  ощущала

пристальное внимание Фефы к своим рукам, как будто та проверяла ее легенду.

     —  Обвенчаться вам надо,  — неожиданно сказала хозяйка.  Аранта аж

стручок уронила.

     —  Верно говорю.  Бери его  тепленьким,  пока людям в  глаза женой

зовет.  Хоть сегодня за священником сбегаю.  Вдруг  помрет, при ком останешься?

Сестренка-то тебе жизни даст,   вспомнишь мои слова.  А  так — будешь ей ровня.

Еще и унаследуешь что. Он, случаем, не старший в роду?    

     — Вроде того. — Она вовремя вспомнила о своем намерении изображать

служанку недалекого ума. — Наследник.

     Это, пожалуй, было умно. Расположение Биддла держалось на уважении

и  фронтовом братстве,  однако его  жену следовало заинтересовать перспективой.

Рада  —  большие  ;   деньги,   обещание  заплатить  их  предполагает,  что  ты

располагаешь большим.  Что  может  удержать  бабу  от  того,  чтобы  шепнуть  в

приоткрытый ставень,  в ночную тьму, кому следует, что в каморке у нее две бабы

и больной калека при деньгах? Значит, Кеннет у нас будет богатый жених,

     — Вот и я говорю, поступишь умно — станешь еще хозяйкой замка. Ему

скажи — пускай любовь докажет. Обеспечит.

     — Он из Камбри. У них не замки. У них лошади.

     — Лошади тож денег стоют.  Так что,  звать священника? Решайся, не

то вдовой тебе не быть.

     — Если он умрет, я тоже жить не буду.

     — Любо-о-овь! — причмокнула Фефа,— Но тогда хоть гроб у тебя будет

богатый!

     Вот  незадача.  Приспичило бабе  добро сделать,  чтоб обязать себе

вечной благодарностью хозяйку высокого замка. Шатлену. Как отбрехаться-то?

     Остановившийся взгляд хозяйки, направленный поверх ее плеча в окно

зала,  выходящее на двор и  по летнему времени распахнутое,  она восприняла как

спасение и одновременно — как сигнал тревоги. Биддл, стоя на лестнице, разводил

руками,  не  то  показывая дорогу,  не  то  заслоняя собою  путь  двоим  гостям

невзрачно-чиновничьего вида.

     Кто успел донести?  Она с  хозяев глаз не  спускала,  а  за Биддла

вообще бы  руку  на  отсечение дала!  Еще  могла бы  уйти  незаметно со  двора,

сторонкой,  огородами.  Но  там  же  Кеннет!  Спит,  без сознания,  в  бреду...

Спокойно!  Кто сказал,  будто это за  нами?  Может,  у  них обычная проверка на

предмет, скажем, краденого.

     Эти несколько минут стоили ей седых волос равного количества и еще

стольких же,  когда,  спустившись вниз в компании сдержанно-услужливого Биддла,

эти двое подманили к  себе Грандиозу,  уже переодевшуюся и  без дела сидевшую в

уголке,,  и о чем-то говорили с ней.  Потом ушли, Биддл проводил их до ворот, а

после подскочил к Анельке и с жаром принялся объясняться с ней,  даже как будто

оправдываться.  Там, за оградой простучали копыта конного отряда. Аранте стоило

немалых усилий напомнить себе,  что  дела  законников выше  скромного разумения

служанки, спящей с господином.

     —  Пойду,  —  сказала она Фефе,  нарочито неторопливо поднимаясь с

места, — спрошу, чегой-то им надо было.

     Биддл,  разумеется,  хотел  как  лучше.  Подавая  пиво  похмельным

возчикам,  раздухарившимся с  утра,  он  и  сказал-то  им всего лишь не шуметь,

потому что наверху,  «в номерах»,  как он выразился,  отдыхает раненый офицер с

сестрой-девицей  дворянского  роду.  Для  него  это  был  всего  лишь  повод  к

самодовольству и еще возможность напомнить публике, что у него есть «номера».

     — Чего придумали!  — возмущался он. — Лист вести на постояльцев, с

указанием имен и причины путешествий.  Я разве почтовая станция?  Где я писарей

наберусь?  Мое дело — за стойкой стоять, пиво разливать. А бегать в приказ — им

надо,  пусть сами ноги бьют.  Ищут они кого-то, а прямо сказать — мнутся, будто

государева тайна.

     Государева тайна и есть,  холодно подумала Аранта.  Да, наших имен

не   выкликают  по   площадям.   Тем  не  менее  Клемент  Брогау,   несомненно,

заинтересован  отыскать  ускользнувшую силу,  по  определению  верную  Рэндаллу

Баккара.

     Поэтому о поиске осведомлены лишь те, кому это положено по чину.

     — А кого ищут-то? Беглецов али преступников?

     —  Ничего не  сказали.  Поднялись посмотреть сеньора вашего,  он в

беспамятстве лежит. Посмотрели, не признали вроде. Говорит один: «Может, он, да

рана-то,  гляди,  свежая.  А  тот уж  сколько лет без руки.  И  волос как будто

темнее». Без руки, бабоньки, слышите? Вора какого ловят, поди.

     Выходит,  они  не  признали Кеннета.  Немудрено.  Волосы его могли

показаться темнее от пота.  И даже если кто-то из чиновников когда-то видел его

в  лицо,  ошибиться  теперь  было  проще  простого.  Выразительность  страдания

отодвинула красоту на задний план, от лица осталась едва половина.

     —  ...а второй говорит,  мол,  надо посмотреть женщину,  которая с

ним.  Потому что без нее никому он не нужен.  Слуга. Подвел я их к госпоже, они

спросили ее о чем-то...

     — Имя спросили,  — фыркнула Анелька.  — Будто я наврать не могла в

случае нужды!

     —  ...и говорят между собой,  нет,  даже не похожа.  Только боюсь,

госпожа, они не поверили, будто вы в близком родстве состоите.

     —  Плевать,  если  это  не  служба нравственности,  —  отмахнулась

Грандиоза,  догадавшаяся,  судя  по  всему,  что  ей  сейчас по  гроб жизни все

обязаны.  Из-за нее на Аранту никто не обратил внимания:  сидит чернавка, лущит

горох. — А службе нравственности предъявим документ.

     Биддл поглядел на нее с  безмолвным почтением.  Похоже,  здесь для

них было теперь самое безопасное место.

     —  Тебе лучше остаться здесь,  —  сказала Аранта,  ожидая в  ответ

возмущенного вопля,  и  не  ошиблась.  «Я  не  хочу!»  —  таков был  весь смысл

возражений Анельки.  Теперь,  когда  Аранта  перестала быть  ведьмой,  весь  ее

авторитет в глазах Грандиозы растаял без следа. Теперь она была никто, не ровня

ни по происхождению,  ни по образованию,  и,  выражаясь фигурально, должна была

обедать во вторую очередь. Ее право принимать решения за троих оспаривалось при

каждом удобном случае,  и  осадить Анельку можно было  только прямой грубостью.

Пожалуй,  с нею мог бы справиться Кеннет,  но не в его теперешнем состоянии. То

он был холодный,  то —  горячий,  и  несколько раз Аранта уже доходила с ним до

грани отчаяния.  Чертова рука отрастала на  глазах и  уже почти не кровоточила,

однако возобновлять потерю,  судя по всему,  придется долго. Сначала казалось —

выживет,  и  то  уже  хорошо.  Однако когда на  этот  счет  Аранта успокоилась,

захотелось,  чтобы рука функционировала, и не абы как. Пока же... пока это было

уродство.  Но, едва оказавшись в силах выговорить членораздельное слово, Кеннет

заявил,  чтобы Аранта и  не думала пускаться в путь без него.  Она только будет

смотреть снизу вверх на каменные стены,  молясь, чтобы они рухнули в одночасье.

А ведь ей предстояло еще перехитрить Уриена Брогау.

     — Без меня, — сказал он, — у тебя шансов нет.

     И  тут Анелька выдала совершенно убийственное соображение,  против

которого Аранта не нашлась возразить.

     —  А  как ты собираешься с ними разговаривать?  В смысле — с этими

маленькими ублюдками?  Почему ты думаешь,  что принцесса Рената пойдет за тобой

по одному твоему слову?  Она тебя знать не знает, а если и вспомнит, то плохое.

Почему она должна верить тебе больше,  чем Брогау? Нет уж. Идете — берете меня,

а не берете — я буду только хихикать, когда на их визг сбежится вся стража.

     5. ВЕСПАСИАН И ЕГО НАЕЗДНИКИ

     Долина  Уэллен.  Извилистая полоса  нераспаханной земли,  справа и

слева ограниченная зелеными холмами,  подпирающими небо,  и только изредка купы

низкорослых деревьев подступают к самой дороге. Которая и не дорога собственно,

а  так,  нечто вроде петляющей утоптанной тропы,  временами вовсе пропадающей в

траве.  Мало  кто  ездит теперь долиной Уэллен,  ведь  есть королевская дорога,

ведущая от Констанцы,  дорога, которая не смотрит на холмы — их срыли ради нее;

не ищет бродов через реки — для нее возвели мосты.  Только птицы летали прямее.

Все  трактиры теперь  —  только  вдоль  королевской дороги,  все  деревни,  все

распаханные земли...  Люди забросили долину Уэллен с  ее  почти  всегда влажной

травой. А на той ее стороне — Марка Хендрикье. Цель их пути.

     Аранта не  могла определить,  полегчало ли  ей,  когда они наконец

оставили  кабак  Биддла  и  тронулись  в  путь,   исполняя  ее  предназначение.

Внутреннее напряжение,  какое возникает, когда человеку не позволено делать то,

к  чему  всемерно стремятся и  душа его,  и  тело,  ослабело,  это  верно.  Они

двигались так  скоро,  как  могли себе это позволить.  И  все же  было нечто...

неуловимое, иначе не скажешь.

     Кеннет ехал рядом,  бок  о  бок,  еще слабый после потери  крови и

многонедельной муки,  покачивался в  седле в  такт лошадиному шагу и  временами

соприкасался с Арантой коленом.  Хорошо,  что уже миновали жаркие дни,  и стоял

сырой  сумрачный август,  куда  более  благоприятный для  восстановления сил  и

заживления ран.  И  Кеннет был  не  здесь.  Она ловила его,  когда,  неожиданно

просыпаясь,  видела,  как он  неотрывно следит взглядом за  веткой,  качающейся

возле лица, за скоплениями тумана в низинах, за рябью ручья на мелких камешках.

Словно  все  это  имело  какой-то  тайный Смысл,  который Кеннет обнаружил лишь

недавно и  теперь украдкой от  всех пытался постигнуть.  И  дело зашло уже  так

далеко,  что Аранта не отваживалась ему советовать и могла только следить,  как

он уходит от нее по избранной не им самим тропе.

     Рука...  покрытая гладкой розовой кожей,  как у ребенка, и все еще

немного меньше правой,  нормальной.  Без  единого шрамика,  без  заусениц,  без

пятнышек на ногтях, словом, без всех тех отметин, какие в течение даже двадцати

с  небольшим лет  оставляет жизнь  на  шкуре  человека.  Она  пока  только чуть

подергивалась, не вполне справляясь с «заданиями», которыми нагружал ее Кеннет,

сгибалась не до конца, и пальцы роняли предмет, который им ведено было держать.

Во всяком случае,  чтобы не привлекать к ней внимания в тех редких местах,  где

путники останавливались на ночлег, приходилось носить перчатки.

     Трескотливый  Грандиозин   нрав,   кажется,   возобладал  над   ее

смертельной  обидой.  Тащась  в  хвосте  их  маленького  каравана,  она  теперь

рассуждала вслух  о  сладостях:  тянучках из  жженого сахара,  орехах  в  меду,

вафлях,  политых маслом,  и сливах в вине. Или делилась с покорными слушателями

мыслью о  том,  в каких направлениях предстоит развиваться моде теперь,  когда,

как казалось,  искоренена самая мысль о  вольности в одежде.  Почему-то Анелька

придумала черное шелковое платье с  узорчатой синей каймой по подолу необъятной

юбки,  и  с  низким  декольте,  оттеняющим бледность  груди.  «Раз  уж  им  так

приспичили большие груди».  Платье  полагалось носить  с  кружевной мантильей и

лучиться под  нею  серебристо-жемчужным светом.  Видимо,  решила,  что траурная

скудость цвета  сделает  его  хитом  сезона.  Ее  вполне  натуральное оживление

заставляло предположить, что Анелька и впредь будет падать на четыре лапки.

     Для самой же Аранты наступило время осознать:  что же все-таки она

потеряла,  и каким это образом магия, до сих пор жившая в ней, была замкнута на

девственность и  улетучилась как  дым,  стоило ей  где-то  там что-то  порвать?

Чувство,  что  она  может  все,  пропало,  словно  организм  внезапно  перестал

вырабатывать адреналин, и она ощущала только безмерную усталость и безразличие.

Только бы двигаться.  И еще — сожаление. Словно прежде все на свете зависело от

нее одной,  а теперь она должна оглядываться на того,  кто,  оказывается,  имел

право составить о ней собственное мнение, и это мнение не всегда совпадало с ее

собственным.  Ее  судили и  осуждали и  прежде,  но  теперь,  уступив это право

добровольно, она утратила буйство юности, способность вздымать волну, сметающую

на своем пути любое противостояние.  Будто в общую очередь встала. И экспедицию

теперь она возглавляла чисто номинально,  будучи не  движущей силой,  а  скорее

молчаливым упреком.

     И  все  же  все  трое одновременно придержали коней,  когда долина

Уэллен буквально вылилась в  широкую,  до  самого горизонта,  изумрудно-зеленую

низменность,  над которой ветер с моря разносил запах водорослей и соли.  Перед

ними лежала Марка Хендрикье.  В представлении Аранты — земля, порождавшая самых

опасных хищников. По крайней мере двое из них не остановились ни перед чем.

     Край  удивлял  ее   своей  непривычностью,   сочетанием  скалистых

выступов и низин,  отвоеванных человеком у болот.  Как будто земля здесь лежала

складками,  и  каждая  складка при  малейшей возможности немедленно заполнялась

водой.  Природной пахотной земли  было  очень  мало,  угодья  сплошь  да  рядом

находились под угрозой засоления.  Поэтому и деревень, окруженных полями, им на

пути почти не попалось, а те, что были, встречали их лежбищами тучных пятнистых

коров,  лениво объедавших траву в  пределах досягаемости шеи.  Впервые в  жизни

Аранта видела скот,  пасшийся лежа;  как  деревенскую жительницу это  весьма ее

заинтересовало.

     В  остальном же  это  была  страна городов,  страна ремесленников,

сгрудившихся за  каменными стенами  крепостей,  четко  прорисованных черным  на

зеленом полотне. Лето здесь было еще короче, чем в метрополии, и упор сельского

хозяйства на  скотоводство был  этим  вполне  объясним.  В  отличие  от  Камбри

Хендрикье никогда не порывалось отделиться: Марка не смогла бы себя прокормить,

а  метрополия  обладала  достаточными ресурсами,  чтобы  перекрыть  ей  морскую

торговлю.  И все же каждый из городов Хендрикье выглядел чистеньким, маленьким,

компактным, правильным, как пузырек в янтаре.

     Даже Эстензе — могучий,  каменный,  тесный,  куда они пришли через

несколько дней, когда запах соли, смолы, водорослей уже стал для них привычным.

Эстензе,  памятный для  Аранты  несколькими днями,  яркими мимолетными пятнами,

мелькнувшими, когда Рэндалл Баккара взял этот город поединком с королем Брогау.

     Экспедиция остановилась в  гостинице,  где  кроме них  была  масса

народу. Прикрывались той же легендой, ничего уже  почти не опасаясь. Теперь уже

никто  не  опознал  бы  Кеннета,  чьей  главной  «особой приметой» была  раньше

отсутствующая рука; Аранта утратила способность «светиться», а Аннелизу ван дер

Хевен вовсе никто не искал.

     Гостиница была двухэтажная,  под  черепичной крышей,  каменная,  с

темными балками,  скелетом проступающими на фоне беленых стен.  В  нижнем этаже

разместился огромный зал, верхний значительно выступал вперед, почти встречаясь

над улицей с таким же вторым этажом дома напротив.  Соседские цветы заглядывали

в окна их комнаты,  солнечные зайчики догоняли друг друга на потолке,  и Кеннет

простоял у окна до самого вечера, просто глядя на улицу вниз.

     И если Хендрикье была Маркой искусников,  то столица ее,  Эстензе,

по праву могла зваться городом мастеров. Из окон комнаты виднелся настоящий лес

причудливых флюгеров,  выросший на высоких крышах, и ни один из них не повторял

другой.  И то ли застроен город был теснее,  отчего местные жители,  проходящие

внизу, выглядели массивнее, чем суетливые, вечно торопящиеся обитатели столицы,

то  ли,  наоборот,  улицы  только  казались  уже  благодаря  средним  габаритам

неспешных бюргеров,  у  которых полнота являлась синонимом достоинства.  Худоба

здесь  прощалась,  похоже,  только  трубочистам.  Для  прочих же  она  являлась

синонимом неустойчивости нрава и бизнеса,  то есть признаком человека, которому

не стоит доверять.

     Кеннет оказался прав.  Если  бы  дело  было только в  мести убийце

Рэндалла Баккара,  здесь,  на  этом месте Аранта бы  уже выдохлась.  Погонщик в

черном  больше не  имел  над  нею  власти.  Убить  еще  одного человека,  чтобы

отомстить за уже мертвого...  Какой,  в сущности,  смысл, если бы убийца больше

ничем не угрожал? К несчастью, это было не так.

     От  Грандиозы отделались легко:  дали ей немножко денег и  пустили

погулять  на  рынок,   справедливо  полагая,  что  увидят  ее  нескоро.  Кеннет

отправился добывать новости старым испытанным путем:  пить пиво в  нижнем зале.

Аранта, предоставленная самой себе, осталась лежать в комнате, блаженно закинув

руки за голову.  Это было справедливо:  во-первых, Кеннет задолжал ей несколько

бессонных ночей,  а во-вторых,  она все равно не умела завязывать с незнакомыми

людьми непринужденную беседу.  Так и  провалялась,  подремывая,  на грани сна и

яви, до самых синих сумеречных теней.

     Кеннет  явился  первым,  взбешенный  в  той  степени,  что  всегда

забавляла Аранту.

     —  Мор-рды,  —  рычал  он,  сдерживаясь,  впрочем,  дабы  не  быть

услышанным этими самыми «мордами».  —  Они способны говорить только о  деньгах!

Зато уж  если заговорят о  деньгах —  пиши пропало.  Только о  них они и  будут

говорить, и никто их с пути не свернет. Першероны!

     Оказалось,  чтобы завязать знакомство, Кеннет сказал, что отец его

разводит в Камбри племенных лошадей — чистая правда!  Что он, как старший сын и

наследник,  прислан сюда  с  целью  выяснения конъюнктуры рынка и  возможностей

сбыта.  На что бюргеры явили живой интерес:  как же —  бизнес!  И  в  головы их

немедленно запала совершенно справедливая мысль о  том,  что этот парень должен

бы в лошадях разбираться.

     И все!

     Остаток  дня  Кеннет  провел  на  лошадиной  ярмарке  в   качестве

бесплатного консультанта,  разоблачая цыганские проделки,  чем,  без  сомнения,

восстановил против себя всех лошадиных барышников в округе.  И,  как оказалось,

совершенно задаром.  Он позволил таскать себя от кобылы к мерину,  смотрел им в

зубы  и  пересчитывал ребра единственно,  чтобы иметь возможность непринужденно

поговорить обо  всем на  свете.  И  что  же?  Они не  интересовались политикой!

Единственное,  что заботило их  из высших сфер,  так это размер чинша,  который

полагалось уплачивать с  суммы дохода.  Сплетни из жизни высшего руководства не

занимали «першеронов» нисколько:  они и не знали, кто ими сейчас управляет. Тем

более  что  со  времен  секвестра Баккара Марка  управлялась коллегией выборных

чиновников,  «достойнейших»,  кои вели себя так,  словно личной жизни у  них не

было вовсе. Немудрено было и перепутать их между собой.

     — И боже мой, сколько в них входит пива!

     Кеннет пиво любил, но на почве его потребления никакими особенными

подвигами не отличался. А расплачивались с ним исключительно пивом, которое «не

выливать же наземь, в самом деле».

     — Если я и впрямь вздумаю продавать тут лошадей,  — заметил Кеннет

пессимистично, — меня прирежут в первую же неделю. Чтобы бизнес не губил.

     И следующие полчаса он рассказывал Аранте, как лошадям чистят зубы

мелом,  чтобы казались моложе,  надувают их  кузнечными мехами,  чтобы казались

упитаннее,  и  поят  пивом,  чтобы  глядели веселее.  Аранта смеялась от  души,

особенно когда  возлюбленный присовокупил,  что  Грандиоза,  поди,  всеми этими

уловками омоложения уже овладела.

     Легка  на  помине,  девушка  явилась  в  гостиницу  принаряженная.

Стриженую головку прикрыл полотняный чепчик с  полоской кружева по краю,  синее

платье оттенила белоснежная шемизетка (в подворотне,  что ли, переодевалась?) с

пряжкой-заколкой на груди,  на кисти руки болталась новенькая,  вышитая бисером

сумочка.  Все дешевенькое,  потому что Анелька, вероятно, поставлена была перед

выбором:  купить одну вещичку подороже,  или несколько,  но из разряда «девкина

радость».  От нее пахло молоком,  конфетами и душистой кельнской водой. Видимо,

доставила  себе  все  возможные  удовольствия.  И  там,  в  сумочке,  наверняка

притаилась баночка с помадой.  В любом случае настроение у нее явно улучшилось,

и глазки так и блестели.  Аранта даже ощутила нечто вроде укола совести: ведь у

Грандиозы,  единственной из  них,  не  было до  сих  пор  ничего своего.  Давно

следовало поощрить ее какой-нибудь собственностью.

     Заблестели глаза и  у прочих членов экспедиции,  когда выяснилось,

насколько Анелька была  для  них  небесполезна.  Пока  Кеннет топтался посередь

лошадиного рынка,  она прошлась по белошвейкам и  галантерейным лавкам — «слава

Заступнице,  наконец  большой город!»,  приобретя товара  на  бону,  информации

принесла на пригоршню королевских рад.

     Здесь,  оказывается,  помнили и короля Гайберна Брогау, и всех его

сыновей, а одна мистрис даже утверждала, что шила сорочки к свадьбе его дочери.

В чем Анелька не слишком и усомнилась:  местное полотно ценилось выше того, что

ткали в  средней полосе.  В  том и  была разница меж почтенными горожанами и их

женами,  что  первые предпочитали вести беседу в  пределах своего коммерческого

интереса,  а вторые готовы были поделиться сведениями решительно обо всем.  Тем

более сейчас, когда птенцы их скалистого гнезда так резко вздорожали в цене.

     — А что,  — кокетливо расспрашивала Анелька куафершу,  вымывшую ей

голову  и  теперь завивавшую отросшие кудельки в  колечки,  —  у  нового короля

молодые братья все неженаты?

     — Да младший-то после Башни, говорят, в уме повернулся, — отвечала

та.  —  Шепотом говорят,  да  правильно:  чем тише —  тем верней.  Ежели король

задумает его женить,  так на  деньги да  на честь кто-нибудь да клюнет.  Хоть и

грех это — давать женщине такого мужа. Еще и подберут какую безответную. Ну да,

помнится, он тихий был. Не блажной. Ну а у среднего брата — дела церковные...

     Мистрис поджала губы, словно осуждая кого-то.

     — Не мое,  ясно,  дело, а только негоже было так с ним обходиться.

Или похвали,  или покарай.  А  так:  то ли одно,  то ли другое,  а в результате

посадили его в пограничный замок Фирензе,  не то узником,  не то — сеньором,  и

детишки Баккара тут же глаза колют вечным упреком.  Тут уж у  Клемента,  видно,

старая ревность взыграла.

     — Им разве было что делить?

     — А то! Мой-то троюродный брат в оружейных рядах стоит, так, поди,

понарассказывал в свое время,  как Гайберн,  граф тогда еще, мальчишек по рынку

водил.  Уриену подбирали меч и под рост,  и под силу руки, и получил бы он все,

что попросил.  Младшему кинжальчик на пояс,  добро бы не порезался,  а старшего

отец одергивал —  ты,  мол,  и  так мой меч унаследуешь.  Да и те,  кто в замке

служил,  говорили,  да  проговаривались,  что  среднего граф вроде как.  больше

любил. Лучший сын, какого мог пожелать мужчина. Граф, верно, жалел, что не он у

него первый,  а таких вещей от домашних не утаишь. Правда, и доставалось ему от

отца против других вдвое.  Видно,  любовь меж ними была из тех, что родитель то

кнутом вбивает, то пряником покупает.

     Чувствовалось,   что   собеседница  в   глубине  души  скучает  по

владычеству Семьи.  Про  них  по  крайней мере  можно было выдумывать красочные

сплетни.

     — Что, он был такой неблагодарный?

     —  Да его поймешь разве?  Я его мальчишкой помню.  Плохого от него

никто не видел.  Хорошего — тоже. Ну да благотворительностью в их семье испокон

веку женщины занимались. Жил себе, от оружия на книжки косился, да, видать, еще

отцу перечить не боялся.  Сам высоконький,  тощенький. Помню, сказал кто-то, не

ровен час  забьет его  граф совсем в  гневе,  а  после вовсе лишится и  покоя и

утешения.  Клемент,  тот попроще:  гулял в  городе,  деньгами сорил —  хвалили,

обижал кого —  ругали.  Тогда уже  под чепчики заглядывал.  А  этот —  книжник.

Монашество,  верно,  в  самый раз по нем было,  да теперь вот и эта дорожка ему

закрыта.  Погубил себя  парень.  А  ты  чего  стриженая?  Мода такая теперь или

болела?

     — Болела,  — легко соврала Грандиоза. — Только не я, а барыня моя,

у  которой я приживалкой.  Вот всех в доме и остригли,  чтоб ей одной не обидно

было. Ах, не летать мне, видно, высоко! Не соблазнить богатого барина.

     —  Плюнь,  — от души посоветовала ей дородная,  счастливая в браке

куаферша, — разотри и найди честного парня. Потому что нужны тебе эти хлопоты?

     — Значит,  — вымолвила Аранта,  чувствуя холодные мурашки по всему

телу и подбираясь для рывка, — замок Фирензе?

     Опомнившись, они обнаружили, что опять невольно выделились посреди

всех.  Давно наступило время гасить огни,  а  этот Указ,  впрочем,  как  и  все

остальные  государственные  предписания,  здешние  бюргеры  исполняли  с  такой

непререкаемой неукоснительностью, словно видели в нем смысл.

     — Заповедник, — буркнул напоследок Кеннет, задувая свечу.

     Каменистая закраина моря выглядела так,  словно оттуда, из глубин,

в незапамятные времена выползало на берег морское чудовище,  цепляясь когтями и

бороздя ими долины,  оставляя на них бугристые шрамы вывороченных камней. Глядя

на  морскую гладь,  тянувшуюся нескончаемо по  левую руку до  самого горизонта,

порождающую  пронзительные  влажные  ветра  и  чудесные  опалесцирующие  дымки,

невозможно было  не  думать  о  чудовищах,  скрываемых свинцовой  поверхностью,

переливчатой,  как шелк,  и тяжелой, как свинец. Чудовища сновали там, внизу, в

своем загадочном сумрачном мире, движимые побуждениями, чуждыми богобоязненному

человеку. А может, все они уже мертвы, и быстрые мелкие рыбки стаями проносятся

сквозь ребра их гигантских Остовов.

     Другой дороги здесь не было,  только эта,  тянущаяся вдоль берега,

потому что и сама Марка представляла собой узкую полосу прибрежья, и море здесь

доставало своим  духом  любой  уголок.  В  воздухе ощущалась совершенно осенняя

промозглость.  Росли здесь в  основном невысокие узловатые сосны,  искривленные

ветрами,  избитые штормами,  с невиданно длинными и цепкими корнями,  сплошь да

рядом торчащими из песка.  И Аранта поймала себя на том, что не слишком спешит.

Возможно,  просто потому,  что не знает, что делать дальше, когда они достигнут

подножия  замка  Фирензе.  Постучаться,  представиться  и  ожидать,  что  Уриен

откроет? Кто бы он ни был, он не дурак. Он не может не понимать, чем грозит ему

появление ведьмы, преданной человеку, которого он убил.

     Поэтому  она  не  возражала,   когда  позволяли  отлив  и  погода,

спускаться к  самой  воде.  Кеннет  немедленно разувался,  закидывал  сапоги  в

седельную сумку и шел по песку,  по границе,  куда прибой монотонно нахлестывал

пену и водоросли. Чтобы он сам, добровольно слез с седла?! Значит, ему это было

зачем-то нужно.  Поэтому дамы присоединялись к нему,  подтыкали юбки,  причем у

Грандиозы это получалось несравненно пикантнее,  и  тоже шлепали вдоль пляжа по

воде,  держа лошадей в  поводу.  Здесь,  практически при полном безлюдье Кеннет

заворачивал рукав,  подставляя  новообретенную руку  блеклым  солнечным  лучам,

смягченным  тяжелыми  низкими  облаками.   Осторожно  и  ненадолго,   чтобы  не

заработать ожог  на  нежнейшей розовой коже.  Кристаллики соли  оседали на  ней

буквально из  воздуха,  своей алхимией оставляя чуть заметные оспинки.  Процесс

регенерации еще  не  завершился:  только  совсем  недавно на  предплечье пророс

легкий, чуть заметный золотистый пух, без которого мужская рука — не рука.

     Дни,  похожие один на другой.  В  представлении Аранты в этом было

что-то от счастья, хотя, как ей казалось, ее спутники еще не созрели, чтобы это

осознать.  Возможно,  при передаче Могущества, а может, позже, когда она сидела

возле изголовья Кеннета и  только что не умирала вместе с ним,  или дело было в

постоянном  присутствии  Анельки,   но   где-то  на  этом  пути  она  перестала

чувствовать себя молодой.

     Но их всех взяла оторопь, когда они увидели Фирензе, возвышающийся

на выдвинутой в  море скале,  на фоне закатного неба.  Во всяком случае ирония,

которая звучала в  голосах местных при произнесении фразы:  «...и пожаловал ему

Фирензе», теперь выглядела оправданной. Ни черта это была не честь!

     Ближайшая  деревня,  оказавшаяся  беднейшим  рыбацким  поселением,

приютилась на песке в нескольких милях от замка. Добраться туда по извивающейся

среди  камней подъездной дороги,  смахивавшей на  горную тропу,  зачлось бы  за

подвиг.  Замок был обращен к морю,  туда, где в миле от берега маячил крохотный

скалистый островок с башней маяка,  предупреждающей о рифах.  Даже сейчас,  при

относительном  покое,   видны   были   белые   бурунчики  возле  его   берегов.

Монументальность творения свидетельствовала, что Фирензе знал и лучшие времена,

когда был единственным оплотом морских пиратов из рода Брогау. Наверное, именно

сюда основатель рода альтеррских Брогау привел королевскую дочь,  законный брак

с которой давал ему право навечно закрепиться на землях, где прежде он держался

лишь силой своего меча.

     Замок господствовал над своей собственной уютной бухтой,  а  тылом

прижимался к  черной скале,  из  которой частично был вырублен.  Наверное,  ему

исполнилась уже тысяча лет, потому что выглядел он, честно говоря, обветшавшим,

и  его незастекленные окна показались Аранте слепыми.  Ни  огонечка!  В  зимнюю

стужу на  них,  наверное,  навешивают несколько слоев тяжелых занавесей,  чтобы

хоть  немного  укрыться  от  сквозняка.  Вспомнить  только,  какие  тут  ветра!

Неподходящее место для ребятишек.

     Уровень прилива здесь  был  высоким.  Кеннет,  в  глазах  которого

восходящая луна зажгла волчьи огоньки,  молча указал ей на скальную полку,  где

лежали прикованные лодки.  Их влажные борта говорили о том, что отойти от стены

Фирензе можно  только в  прилив.  Но  —  можно.  Вода  в  это  время года  туда

достигала.  Отлив  обнажал узкую  полоску песка под  нагромождением камней.  На

полку выходила полукруглая дверь,  утопленная в скалу и вся в заклепках. Ночная

тьма скрыла бы  ее  совсем.  И  все же это был явный вход,  а  стало быть,  его

охраняли не хуже, чем главные ворота, оборудованные всеми причиндалами, включая

поднятый мост и опущенную решетку: все усаженное здоровенными шипами. Мост имел

такой вид,  будто его  и  днем  не  поднимали.  Больше всего Фирензе походил на

стервятника,  взгромоздившегося на скалу и взирающего, склонив голову набок, не

найдется ли там, внизу, поживы.

     — Нам нужно войти, — сказала Аранта, — и выйти. Потому что если мы

не выйдем,  то не стоило и входить. Нам не нужно погибнуть героически, нам надо

вытащить детей.

     —  Хорошо,  —  согласился Кеннет.  —  Давайте условимся на берегу:

женщины и  дети должны покинуть замок в  первую очередь,  невзирая на  то,  чем

будут заниматься прочие члены экспедиции.  Потому что,  похоже,  без  вас обеих

ребятишкам не  справиться.  Под руку мне прошу не  соваться,  и  боже упаси мне

помогать.

     Грандиоза отошла и демонстративно уселась на камень.  Она была как

переводчик: к сожалению, совершенно необходима.

     — У тебя есть по этому поводу хоть одна мысль?  — спросила Аранта,

кивая головой в сторону замка.

     — Скорее чувство,  — неохотно признался Кеннет. — Посмотри, как он

стоит.  Держать его  в  осаде  ничего  не  стоит.  Зачем  же  его  вообще  сюда

взгромоздили?  Неужели лучше места не нашлось? И бухта, я уверен, вся в опасных

камнях.  Допустим,  —  он  бросил беглый взгляд на левую руку,  еще не до конца

восстановившую былую силу и  цепкость пальцев,  — я мог бы взлепиться по кладке

до первого окна.  Но вы-то за мною не влезете.  А я не уверен,  что мне удастся

убрать стражу бесшумно и отворить вам хотя бы одну из дверей. Тем более... — он

поглядел на  Аранту,  —  у  них уже сейчас есть на  руках заложники,  которые в

состоянии  обеспечить  им  наше  хорошее  поведение.   Едва  ли  Уриену  Брогау

представится  лучший  случай  умертвить  детишек:   вроде  бы   как  несчастная

случайность при попытке похищениями вот они мы, виноватые.

     — Силой мы их все равно не отвоюем. Значит, надо хитростью.

     — Или... — он помедлил, — волшебством.

     — Как ты себе это представляешь? — озадачилась она.

     — Не знаю. Надо подумать.

      Они  благоразумно отошли  подальше,  чтобы  не  быть  видимыми от

замка. Кеннет предоставил женщинам заниматься лошадьми, заметил только, чтоб не

спутывали.  Мало ли,  может,  придется торопиться, бежать с детьми на руках как

можно быстрее;  или наоборот,  если им не суждено выйти из замка,  чтобы лошади

могли сами добрести до обжитых мест,  не став легкой добычей голодных хищников.

Сам же,  не взяв и  куска хлеба,  отошел к  берегу,  облюбовал там валун и сел.

Сказать,  что  у  Аранты возникло при этом странное ощущение,  —  это ничего не

сказать.  Нелепым и странным здесь было все! Но вот родилось у нее чувство, что

фосфоресцирующее море,  черные груды камней,  похожие в темноте на выползших на

берег сивучей,  и  силуэт Кеннета,  обрисованный на  одном из  них  по  контуру

голубоватым светом,  рокот плоских волн, монотонно набегающих на берег, похожий

на  гул в  ушах,  громада замка над головой,  уже невидимая,  но  давящая,  как

ладонь,  —  все это не принадлежит миру,  в котором осталась она и в котором не

может быть  никаких чудес.  Ей  даже  не  было страшно.  Скорее она  испытывала

странную  ревность  к  волшебным существам,  прикидывающимся клочками тумана  и

собирающимся на берегу, где в молчаливом уединении размышлял ее возлюбленный.

     — Готова спорить,  — подала чуть слышный голосок Грандиоза,  — эта

каменная горбушка источена ходами, как червями.

     — А вот об этом я и думаю, — отозвался Кеннет.

     — Мы никогда не найдем их в этом каменном месиве! — Это Аранта.

     —  Но это же я  нашел,  —  сказал ее возлюбленный с изрядной долей

самодовольства в голосе, указывая на прибрежные камыши. — Мне кажется, это было

не легче.  Проще найти то,  что заведомо есть, чем заставить появиться то, чего

не было прежде. Не так?

     Аранта не поленилась встать и подойти к воде.  Там, покачиваясь на

зыби,  ворочалась,  как  живая,  длинная весельная лодка.  Весла  были  вдеты в

уключины и чуть постукивали о борта.  Тут же,  под банкой лежал большой камень,

обвязанный цепью:  самодельный якорь.  Борта  просмолены недавно  —  запах  был

резкий.  Веревка,  которой нос  привязывали к  причальному кольцу  или  столбу,

перетерта.  Все говорило вроде бы за то,  что отливом ее унесло,  а  вот прилив

выбросил ее обратно.  «Я не знаю,  как я  это делала,  но однажды я  подставила

кружку воды своему королю. И тогда это не казалось мне хитрым фокусом. Наутро я

выиграла ему битву».

     — Ты используешь магию как инструмент? — удивилась она.

     —  А  что,  мне  молиться на  нее,  что ли?  —  по-детски искренне

удивился Кеннет. — А лодочка даже лучше, чем мне хотелось. Понимаешь, без нее —

никак.  Мне упорно кажется,  что все чаяния этих людей, — он указал подбородком

на замок,  и  Аранта догадалась,  что он имеет в  виду его древних строителей и

владельцев, — были связаны с морем. Значит, придется поплавать.

     — А если облажаешься? — ласково спросила его Анелька.

     — Значит, попробуем придумать что-нибудь другое. Покамест серьезно

облажаться мы можем только в  двух случаях:  если позволим себя поймать и  если

позволим себя засечь.

     Аранта  с  Анелькой,  прошлепав босыми  ногами по  воде,  неуклюже

забрались в  это шаткое раскачивающееся корыто.  Кеннет чуть оттолкнул лодку от

берега и вскочил сам.

     —  Ты умеешь грести?  — поинтересовалась Аранта для порядка,  и не

была слишком удивлена, услыхав в ответ:

     — Сейчас научусь.

     — Учись,  — обронила ехидная Грандиоза.  — Потому что я плавать не

умею.

     Но,  в общем,  учиться не пришлось.  Течение мягко влекло лодку по

гладкому  посеребренному  полотну.   Кеннет  только  чуть-чуть  подправлял  ее,

пошевеливая веслом,  чтобы  неукоснительно следовать  изгибу  береговой  линии.

Однако оставалось загадкой,  что  он  собирается отсюда увидеть.  Берег,  почти

отвесный,  казался нависающей стеной, луна, выбираясь из-за нее на своем пути с

востока  на  запад,  заливала  его  серебром,  стекающим в  море,  и  все  было

одинаково.  Камни и их тени, словно чеканка по металлическому блюду. И тени эти

были непроглядны. К тому же клочья тумана над самой поверхностью воды как будто

задались целью непременно сопровождать их в поисках. Интересно, сколько людей в

замке у  Брогау,  и  смотрят ли они по ночам вниз,  в сторону бухты?  Ну,  если

сегодня и  смотрят,  то видят только обманчивую рябь...  и  туман!  Если Кеннет

предусмотрел это,  он  молодец.  Им  куда безопаснее искать в  темноте,  чем на

свету,  где скорее обнаружат их самих, чем они сами найдут хоть щербинку в этой

мрачной скале. Вот только что они найдут?

     Рокот  массы  воды  у  подножия  скальной  стеньг,  трепет  теней,

скрывшаяся  полоска  песка  подсказали,  что  начался  прилив.  Кеннет  заметно

напрягся,  а  туман,  словно в  насмешку,  отцепился от их лодчонки и  прилип к

стене, расползаясь и повисая на ней длинными языками.

     — Что ты надеешься здесь разглядеть?  — шепотом,  зная,  насколько

туман усиливает звук, спросила она. — Туман же сплошной.

     —  Не сплошной,  — поправил ее Кеннет.  — В том-то и дело.  Я хочу

увидеть то,  что  мне  нужно.  Для  этого все,  что не  нужно,  следует скрыть.

Логично?

     Аранта   поперхнулась,   отыскивая   очевидную  прореху   в   этом

безупречном по форме построении.  Которое,  кстати говоря,  могло и  сработать,

потому что кому,  как не  ей,  было знать,  что их  дар не  подчиняется никаким

логическим законам.  Закрыто было почти все, зато безмерно усилились даже почти

неразличимые звуки.

     — Ты это специально? — запоздало изумилась Грандиоза.

     — Да. Помолчи.

     Звук изменил свой характер.  Теперь уже  не  ровный шорох и  плеск

воды,  набегающей на камень,  доносился оттуда, куда был направлен нос лодки, а

характерное журчание бегущего потока.  Завеса  тумана раздернулась,  и  лунного

света оказалось достаточно, чтобы разглядеть зев, уходящий под скалу.

     — Страшно, — по-взрослому спокойным голосом сказала Анелька, когда

каменный свод накатился на них.  Аранта молчала. В конце концов, это нужно было

именно ей.  Хотя не  факт,  что будь она одна,  она сюда бы сунулась.  Очень уж

страшно было  скользить в  темноту,  словно  проваливаясь в  глотку  неведомого

зверя. Кеннет, казалось, уловил ее чувства, потому что негромко произнес:

     — Ну вот, теперь можно и при свете...

     Нашарив в  темноте неровную поверхность,  женщины удерживали лодку

руками,  пока он возился с  кремнем и  огнивом.  Лодка оказалась полна смоляных

факелов.  Наверное,  на ней ходили на ночной лов, а может... Аранта обнаружила,

что  не  может сказать,  когда они  тут появились и  были ли  здесь,  когда она

увидела суденышко в первый раз. Оставалось только верить, что ее стрелок знает,

что делает,  и  следовать за ним.  По возможности —  молча,  даже если придется

стиснуть зубы.

     Вспыхнувший огонь  показался им  желаннее солнца и  осветил грубый

каменный туннель явно  естественного происхождения,  проточенный водой в  недра

скалы.  Узкий,  как труба. И звук воды, теперь, когда они были уже сравнительно

глубоко в  жерле этой трубы,  усилился и  напоминал скорее рев.  И  едва ли они

теперь могли противиться движению вперед,  даже если бы всеми силами налегли на

весла.

     —  Кеннет,  — позвала она,  с усилием разомкнув губы.  — Если этот

туннель вымыт водой, не значит ли это, что она заполняет его весь? Мне кажется,

та полка с лодками была выше, чем...

     Он  понял,  но  хуже  было  то,  что  поняла Грандиоза,  от  ужаса

почему-то онемевшая, что как-то не вписалось в сложившееся о ней представление.

     — Ты полагаешь, это ловушка?

     Аранта промолчала. Это и так было ясно. Течение стремительно несло

лодку в  неизвестность,  и  с  каждым вдохом выглаженный водой свод казался все

ближе.  Что,  если там,  впереди, обрыв? Впрочем, достаточно и простого тупика,

куда их зажмет надвигающейся холодной массой, и будет поднимать. все выше, пока

не прижмет к самому своду так, что придется лечь на дно. А потом их зальет.

     —  Там,  впереди,  должно быть возвышение,  —  пробормотал Кеннет,

утирая лоб, вспотевший, несмотря на то что здесь было, мягко говоря, прохладно.

— Иначе как они пользовались этим ходом?

     —  Да кто тебе сказал,  что они им пользовались?!  —  воскликнула,

негодуя, Анелька.

     Кеннет одарил ее быстрым взглядом.

     —  А  вот это —  вопрос веры в магию,  — огрызнулся он.  Аранта не

стала напоминать, что и маги, вообще говоря, лажаются. Ее дело было — ждать.

     И  они дождались.  Их бег приостановился,  и суденышко даже слегка

завертело,  как будто лодчонку с размаха выплеснули на середину стоячего пруда.

Кеннет поднялся на  ноги,  пытаясь осветить себе для обозрения как можно больше

места.  Свод над головой поднялся и ушел во тьму,  туннель, откуда они прибыли,

уже  почти  скрылся под  черной,  внезапно ставшей совершенно беззвучной водой.

Наверное,   это  играло  с  ними  внезапно  расширившееся  пространство.   Вода

прибывала, но немедленное утопление им сейчас, кажется, не грозило, и отражение

факела в зеркале бездны буквально завораживало. Что-то это напомнило Аранте. То

же самое, но скованное льдом.

     — Как вы думаете,  — спросила Анелька дрожащим голоском,  — тут не

живет какое-нибудь голодное чудовище?

     —  А  как же!  —  откликнулся Кеннет сквозь зубы.  —  И сверху ему

бросают маленьких детей и попользованных аппетитных служанок. Вы костлявые, оно

таких не ест.

     Он передал факел Аранте, чтобы она светила, а сам взялся за весла,

помаленьку объезжая каверну. К вопросу о вере в: магию; зрелище, представшее их

глазам, было поистине волшебным.

     Более всего пещера напоминала опрокинутую чашу в  форме полусферы,

причем в момент,  когда чашу опрокинули,  в ней явно находилось что-то вязкое и

липкое.  Множество каменных столбиков,  зауженных книзу, подпирали свод, словно

стекая с  него,  дробя пространство на части,  а  потому всю пещеру нельзя было

обозреть одним взглядом,  даже если бы нашлось достаточно света.  Проскальзывая

то под одной аркой,  то под другой,  они словно перемещались из одной комнаты в

другую,   подчиняясь  не   столько  движению  весел,   сколько  чуть  заметному

круговороту черной прибывающей воды.

     —  Что-то она не останавливается,  —  пробормотала Анелька.  — При

всем моем почтении к магии...

     Аранта подняла факел  повыше,  и  лодка  оказалась словно в  шатре

теплого света,  выхватывающего на  своде фрагменты фантасмагорического смешения

рытвин,   шипов,   бородавок...   чем-то   напоминающего  плохо  промешанное  и

окаменевшее тесто для блинов.

     — Вот оно! — Взгляд лучника, ищущего цель, не подвел.

     Свет  факела,  до  того  отражавшийся сводом,  неожиданно ухнул  в

глубину шахты,  уходящей вертикально вверх.  Буквально в человеческом росте над

их головами виднелся скальный выступ, в точности такой же, как снаружи, и, надо

думать, на этой же высоте. На нем гнили останки лодок. Видимо, именно эта черта

отмечала высшую точку прилива. Однако спасительная шахта была хоть и достаточно

широка,  чтобы вместить их вместе с лодкой,  но заперта решеткой с замком, едва

различимым  под  наплывами  окаменевшей соли,  и  прибывавшая вода  подняла  их

настолько,  что Кеннет,  встав в лодке во весь рост, мог дотянуться до решетки.

Что он и сделал,  и даже остервенело ее потряс.  Чем,  естественно,  мало помог

делу.

     —  Что,  —  подала голосок.  Грандиоза,  —  запас чудес на сегодня

исчерпан?

     —  Мысли о  том,  что я дурак,  мало помогут делу.  Думаешь,  — он

указал подбородком на Аранту, — больше всего на свете я хотел бы ее утопить?

     — Но, может быть, ты мог бы остановить эту проклятую воду?

     —  Приливами распоряжается луна,  —  вздохнул Кеннет.  —  Разве  я

властен над луной?

     Аранта молча кивнула. Один момент сомнения вырубал возможность под

самый  корень.  Признаваясь  в  беспомощности,  он  тем  самым  возводил  ее  в

непреложный закон.

     — Шпилька есть? — спросил молодой маг.

     — Это еще что за новые фокусы?

     — Это не фокусы,  — возразил Кеннет,  принимая от Аранты шпильку и

погружая ее в замок. — У меня, знаете ли, довольно гибкие пальцы.

     — Как у лучника?  — глупо поинтересовалась Грандиоза.  Ей, похоже,

было все равно о чем говорить, лишь бы не видеть, как поднимается вода.

     — Как у однорукого калеки.

     Аранта снова кивнула.  Кеннет мог завязать узел одной рукой, и она

однажды видела, как он вдел нитку в иголку.

     — А-а,  без толку.  Все,  к чертям,  заржавело... Заржа... Аранта,

милая, подай-ка мне тот камушек с кормы!

     На их несомненное счастье с ними был не только начинающий маг,  но

молодой мужчина с мышцами,  напряженными,  как натянутый лук.  Увесистый камень

ударил в  решетку,  отозвавшуюся надтреснутым звоном,  еще и  еще раз,  осколки

соляных натеков брызнули в стороны.

     — Эй! Девушки, чуть помогите!

     Решетка чуть стронулась,  но только чуть-чуть, как зуб, начинающий

шевелиться в десне.  В принципе ее готовность расшататься была очевидна, и дело

стояло лишь за временем,  которого у них не было.  Ах, если бы она откидывалась

вниз!

     К  сожалению,  это был аварийный выход,  а  не  вход для шпионов и

диверсантов.  Решетка поднималась вверх с помощью ворота, две заржавленные цепи

тянулись к нему вверх, и с них свисали какие-то древние лохмотья. .

     —  А  по петлям?  — вполголоса,  воодушевленная последним подвигом

Кеннета, предложила Анелька.

     Против ожидания, он отнесся к этому предложению серьезно.

     —  Не получится,  —  констатировал он с  угрюмым огорчением спустя

несколько секунд.  — Петли утоплены в скалу с той стороны.  Сверху. А даже если

бы я их и сбил, все равно эта тяжеленная штука лежит на каменном косяке. Хорошо

строили предки нынешних Брогау. Все они в аду, надеюсь.

     — Что,  и там Брогау?  — неожиданно для себя пошутила Аранта. — Не

хочу туда.

     —  Не  сегодня,  —  хищно и  незнакомо усмехнулся ей Кеннет.  —  Я

придумал... кажется. Весло сюда!

     Лодка  заплясала и  черпнула  бортом  воды.  Анелька  взвизгнула и

свернулась калачиком на дне, подтянув колени к подбородку.

     — Вы только вместе не вставайте, ладно?

     Никто не обратил на нее внимания.  Кеннет,  упершись ногами в дно,

отжимал проклятую решетку вверх,  а  Аранта просовывала в  щель весло наподобие

рычага,  лопастью под край,  а рукояткой — вверх,  наискосок через шахту,  так,

чтобы  Кеннет  мог  повиснуть на  нем  всем  телом.  Щель  дрогнула  и  чуточку

расширилась.  Тут же второе весло последовало за первым, теперь уже вставленное

наоборот,  потому  что  был  слишком  большой риск  сломать лопасть.  «Лишь  бы

выдержало»,  — бормотнул Кеннет.  Теперь у них уже не было сомнений в том,  что

решетка в  принципе способна подняться.  Вот  только  щель  все  еще  выглядела

чересчур узкой.

     —  Всем лечь на  дно,  —  скомандовал их предводитель,  и  женщины

послушались,  потому что  иначе делать было  все  равно нечего.  Вода подняла и

притиснула лодку уже вплотную к  железным прутьям.  Стараясь не обращать на нее

внимания,  Кеннет все  дальше проталкивал весло вверх,  так,  что  его короткий

конец уже не  упирался в  верхний край каменного косяка,  а  скользил по стене,

отжимая решетку вверх.  Лодку наклонило.  Корма ее, поднимаемая водой, попала в

просвет, а нос оставался под прутьями.

     — Пролезайте!

     Повторять не пришлось.  Первой,  как рыбка,  в  щель проскользнула

Грандиоза, встала, сперва придерживаясь за решетку, а затем удерживая ее спиной

и  руками.  Вид,  правда,  был  такой,  будто железная дура  сейчас оборвется и

расплющит ее, как мышь. Аранта поторопилась переправиться ей на помощь. Кеннет,

прихватив весла, выскочил из лодки последним.

     —  А  это на  кой...  —  Анелька не успела договорить,  потому что

Кеннет  перехватил весло  и,  упершись  им,  как  протазаном,  в  поднятый край

решетки,  а  спиной  —  в  стену,  откинул  решетку  совсем.  Лодка,  почти  не

поврежденная,  подпрыгнула и  услужливо  закачалась прямо  у  них  под  ногами,

немного вращаясь под напором поступающей снизу воды...

     — Можете возвращаться на свои места, — переводя дух, сказал юноша.

     —  Мне здесь нравится больше,  — пискнула Анелька.  Вообще говоря,

держалась она не хуже прочих, пришлось признать за ней эту заслугу.

     — Вода-то поднимается,  — уже довольно спокойно возразил Кеннет. —

Нам нужно подняться вон туда.

     Скальный выступ был уже довольно близко над их  головами.  Похоже,

воспользоваться этим черным ходом мог только тот, кто хорошо изучил все здешние

подземелья совокупно с режимом приливов и отливов.

     Режим отливов.  Отлив бывает дважды в сутки.  И те, кто  пойдет на

штурм,  едва  ли  согласуют его  так,  чтобы  беглецам 1  удобно было  сесть  в

приготовленные лодки и мягко спуститься вниз по трубе.

     —  Впереди скорее всего еще несколько запертых дверей,  —  сказала

Аранта. — Чтобы беглецы могли продержаться до отлива.

     —  Ерунда,  — отмахнулся Кеннет,  вылезая на полку и .  подавая им

руку,  будто пять минут назад они не  скакали тут  козами без оглядки на всякую

куртуазность. — Нам повезло.

     — О да, я заметила. — Это Анелька.

     — Я в том смысле,  что были минуты,  когда я не надеялся сохранить

лодку. А лодка нам очень нужна, чтобы уйти тем же манером. Прорываться с боем к

охраняемому выходу,  имея.  на руках двоих ребятишек, немного рискованно, разве

что удастся захватить в качестве заложника самого Уриена Брогау. Но я предпочел

бы не иметь с ним дела, даже держа нож у него на горле.

     Несколько дверей,  снабженных засовами как с  той,  так и с другой

стороны,  в  самом деле оказались ерундой.  За многие годы пребывания в сырости

дерево,    даже   окованное   железом,    превратилось   в   гнилую   труху   с

перекрещивающимися полосами ржавчины.  Кеннет  в  два  удара  пробивал кинжалом

дыру,  достаточную,  чтобы просунуть руку  и  отодвинуть засов.  Здесь не  было

никакой охраны,  вообще ни  души.  Вывалились в  коридор из какой-то кладовки в

стене,  подхватывая падающие протазаны и  какие-то  не то шлемы,  не то тазики,

чтобы не дай бог не перебудить ночную стражу.

     — Интересно, а сегодняшние Брогау знают об этом секретном ходе?

     —  Не  похоже,  судя по  его  состоянию.  Будь это мой дом,  я  бы

позаботился держать черный ход в  порядке.  По крайней мере одну справную лодку

там  припрятать на  всякий  случай  определенно имело  бы  смысл.  Вы,  кстати,

обратили внимание, что в один отлив оттуда может уйти только одна лодка? Погони

не будет... но нам следует поторопиться, чтобы уйти с этим отливом.

     — Как ты детей отыщешь? — фыркнула неугомонная Грандиоза, которая,

покинув лодку,  вновь обрела ершистость нрава и способность падать на лапы,  да

еще и выгнув при этом спину:  — Будешь стучать во все комнаты? Достучишься. Ах,

извини, я все как-то забываю...

     Фирензе  встречал  их   пустыми  коридорами,   частью  непроглядно

темными,  а частью — залитыми через окна галерей прекрасным лунным светом. Они,

судя по конфигурации коридоров, вышли в толщу стены донжона, возвышавшегося над

опоясывающей наружной стеной одной  четырехгранной призмой,  где-то  на  уровне

второго этажа.  Ровный шум  волн,  доносившийся снаружи,  стал уже обязательным

звуковым фоном, и удивило бы, наверное, его отсутствие.

     Все же, видимо, Фирензе перестраивался в соответствии с тем, как с

течением времени менялись взгляды его владельцев на комфорт.  Теперь это уже не

была просто трехэтажная махина с деревянной лестницей в центре, где каждый этаж

представлял собой один большой зал: для приемов и пиров, для охраны, для семьи.

Теперь коридор крестообразно рассекал пространство этажа,  и  на  него выходили

скругленные сверху дверки четырех комнат,  а  зал и кухни скорее всего оставили

внизу.  Оттуда доносились ленивые звуки,  одни  только и  свидетельствовавшие о

том,  что замок не пуст и готовится к наступающему дню.  Бесшумно поднявшись по

ступеням лестницы,  утопленной в  стене,  Аранта выглянула в  бойницу,  обозрев

темные квадраты надворных построек,  которые лепились к стене,  а не к донжону,

стоявшему одиноко,  как  перст,  указующий в  небо,  и  накрывающему двор своей

тенью.

     Лунный свет,  вторгающийся в  коридоры жилых  этажей,  серебрил их

весьма причудливо.  Лохмотья облаков,  проносящиеся по  небу,  сплошь да  рядом

перекрывали  единственный  источник   света,   повергая  непрошеных  гостей   в

непроглядную и  довольно-таки  сырую  темноту..  У  Аранты  слегка  зарябило  в

напряженных глазах.  А  что,  если он держит детей в подвале?  Или хуже того...

уже?

     — А нам в какие?  — спросила догадливая Анелька.  — В темные или в

освещенные?

     —  В  освещенные,   —  кивнул  Кеннет.   Уловив  вопросительный  и

встревоженный взгляд Аранты,  добавил:  —  Если  он  сделал им  плохое,  пойдем

убивая. Но пока — тихо.

     У  него при себе был короткий меч и полный пояс метательных ножей.

К  тому же  он  наверняка унаследовал от нее все эти нехитрые колдовские уловки