Михаил Грешнов. 
                                  Маша
   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Волшебный колодец".
   OCR  spellcheck by HarryFan, 7 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------
   - Борис! Да проснись ты, слышишь?
   Спальный  мешок  заерзал  на  пихтовой   подстилке,   растянулся,   как
гигантский кокон.
   - Ни одной собаки! - Тряс Василий товарища. - Все исчезли...
   Кокон  опять   зашевелился,   показалась   голова   Бориса,   заспанные
глаза-щелочки.
   - А мне снилось... море, - сказал он. - Такое синее...
   - Ни одной!.. - волновался Василий. - Как ветром унесло!
   - Куда? - спросил Борис.
   - Знал бы - не спрашивал!..
   Борис сел, извлек  откуда-то  шапку,  нахлобучил  на  голову:  мороз  -
двадцатиградусный.
   - Сбежали? - спросил он, безразлично позевывая. - А море, ух, синее!  -
Потянулся так, что затрещали суставы.
   Василий выругался с досады:
   - Ты придешь в себя или нет?
   Утро разгоралось в туманах. Розовый свет ложился на  гладь  заснеженной
реки, трогал дальние вершины холмов и  терялся  над  горизонтом  в  пучине
уходящей  ночи.  Река  поворачивала  к   северу,   круглилась   излучиной,
раздвигала тайгу. Все было чистым, белым; странно чернели на белизне  двое
нарт, пепел костра. И кругом - ни звука.
   Это подействовало на Бориса больше, чем слова и толчки Василия. Вскочив
на ноги, он закричал:
   - Рустан, Рустан! Салка!
   Крик понесся над рекой, слабо отдался от обрывов берега.
   - Куда же они девались?.. - Борис оглядывался по сторонам.
   Отпечатки собачьих лап, покружив у костра,  устремлялись  к  берегу,  к
излучине. Борис и Василий бросились по следу.
   Это  была  неплохая  разминка,  вроде  зарядки.  И  мороз  подхлестывал
подходяще. Но главное - почему и как далеко ушли собаки?
   Запыхавшись,  друзья  обогнули  мыс,  круто   вдавшийся   в   реку,   и
остановились. Стая была здесь.
   Накануне вечером Борис и Василий взорвали на берегу сползший откос. Тут
же хотели остаться на ночь, чтобы с утра приступить  к  пробам,  но  глыба
нависла так угрожающе, что друзья сочли за благо  удалиться  и  найти  для
ночлега более удобное место. И сделали правильно: глыба  отвалилась  и  на
высоте четырех-пяти метров открыла узкую щель.  Собаки  ныряли  в  щель  и
появлялись оттуда с добычей. Здесь же, между камней, пожирали куски. Увидя
Бориса и Василия, подхалимски завертели хвостами: мы-де никуда не  бежали,
все здесь и, в общем, не плохо позавтракали.
   - Рустан! Салка! - позвал Борис. - Ко мне!
   Вожаки  отделились,  пошли;  за  ними  потянулись   другие,   зализывая
окровавленные пасти.
   - Что вы нашли? Какую мерзость? - с отвращением спрашивал Борис.
   Сытые звери повизгивали, чувствуя,  что  в  голосе  людей  нет  угрозы,
делали попытки потереться мордами об унты Бориса и Василия.
   Те отступили: собачьи пасти были в крови до самых глаз, облеплены бурой
шерстью; кругом валялись куски кожи, спутанные мотки желтой,  с  чернотой,
гривы.
   Одолевая брезгливость, Василий нагнулся над изгрызенным куском:
   - Борис!..
   Тот осматривал клочок кожи, и, когда поднял глаза, в них было удивление
и вопрос:
   - Не пойму.
   - Это непостижимо, Борис. Мамонт!..
   Оба, как по команде, подняли взгляд к  зияющей  щели.  Остроухая  лайка
пробиралась туда, воровато оглядываясь.
   - Румка! - заорал Борис. - Куш!
   Собака повернула прочь, остальные шарахнулись от людей в стороны.
   Пока Борис отгонял собак, Василий карабкался  по  камням  к  отверстию.
Товарищ догнал его у самой  дыры,  и  то,  что  предстало  взорам  друзей,
потрясло обоих до оторопи.
   В черной пустоте вырисовывался бок громадного животного.  Бурая  шерсть
висела клочьями, как омертвевшая кедровая хвоя. Часть  кожи  и  мяса  была
сгрызена, виднелось обглоданное ребро... В глубине  угадывались  очертания
еще большего зверя. Но внимание друзей было приковано к  ране:  из  нее  -
невероятно! - крупными, как горошины, каплями сочилась густая кровь!
   - Ехать надо сейчас же, - говорит Борис, стряхивая  с  одежды  снег.  -
Немедленно!
   Побывав в пещере, они еще не могли  прийти  в  себя.  Перед  глазами  -
полутьма, и в ней,  как  гора,  зверь,  привалившийся  боком  к  скале,  с
опущенным хоботом и закрытыми глазами. Это кажется, что он  прислонился  к
скале, - ребята все осмотрели. Животное стоит, опершись  на  четыре  ноги,
толстых, как стволы двадцатилетних сосен, хобот развернут, глаза  закрыты.
Кажется, что животное дремлет, может вдруг свернуть  и  развернуть  хобот.
Туша не тронута. Первому, попавшему собакам на завтрак, не повезло: мясо и
шкура на левом боку у него содраны. Второй исполин - как живой, подойти  к
нему жутко. Мертвый? Замороженный... Под пальцами ощущалась грубость  и  в
то же время эластичность кожи, холодной, как лед, но  не  мерзлой,  -  она
подавалась под пальцами,  хотя,  прикасаясь,  каждый  чувствовал  мурашки,
бежавшие по спине... И не потому, что в пещере  холодно.  Гораздо  теплей,
чем снаружи: воздух, проникая сквозь  отверстие,  оседал  на  полу  легким
прозрачным снежком.
   Прежде всего надо было закрыть дыру. Животное сохранилось в  постоянной
температуре. Отверстие заделали парусиной, завалили снегом.
   - Случай необычайный! -  Василий  согласен  с  Борисом.  -  Надо  ехать
немедля.
   - До Среднеколымска пять дней пути. Возьми обе  упряжки,  езжай,  Вася,
поднимай всех!
   Завтрак друзья завершают молча, каждый обдумывает свое.
   Так же молча запрягают в нарты упряжки - одну за другой. Нарты  Василий
берет одни. Грузит корм для собак, продукты - ничего лишнего,  -  и  через
минуту видна лишь черная точка в вихревом снежном облаке.
   Борис садится к костру.  Находка  действительно  необычна.  Встречались
кости, бивни, останки с шерстью и кожей. Но такой  удачи  не  знал  никто.
Если б не собаки, - два целых, так  бы  и  сказал  -  живых  мамонта!  Это
странное ощущение, что они живые,  овладело  Борисом  с  первого  взгляда,
когда он увидел капли черной крови: животное в спячке, в анабиозе!
   Память  услужливо  развертывает  все,  что  Борис  читал  об  анабиозе:
биологические процессы замедленны.  Отсутствуют  внешние  признаки  жизни.
Наблюдается  при  вмерзании  в  лед  небольших  организмов  -   инфузорий,
насекомых. П.И.Бахметьев открыл закономерность анабиоза, когда нет полного
промерзания организма и тканевые жидкости остаются при низких температурах
в  переохлажденном,  но  жидком  состоянии.  Здесь  то  же  самое!   Борис
вспоминает мамонтов, чувствует, как от волнения подкатывает к горлу комок.
"То же самое!.." - повторяет он. И смеется сам над собой:  там  инфузории,
здесь гора, зверь! Куда ни заведет фантазия!..
   И все-таки не фантазия! Он сам чувствовал, видел: живые!..
   Порыв погас в душе так же быстро, как и возник: сколько могли  быть  во
льду в лабораторных условиях несчастные инфузории? Неделю, месяц? А тут  -
пятьдесят тысяч лет! Можно ли сравнивать?..
   Можно или нельзя, а перед глазами опущенный хобот зверя, закрытые глаза
- спит!
   Борис был человеком, в котором  тесно  переплелись  мечта  и  практика,
фантазия и дело. С детства он рвался в  Арктику,  к  полярным  сияниям,  к
подвигам. Окончив геологический факультет, уехал с товарищами  на  Омолон,
приток Колымы. Правда, не все оказалось здесь подвигом, было много простой
черной работы, но и немало романтики в этих просторах, снегах. А главное -
люди! Какие сердца, характеры!.. Повстречался с Василием. Они сразу  нашли
друг друга. Василий тоже романтик, но  другого  склада:  трезвый,  умеющий
рассчитывать наперед, он удивительно гармонировал с порывистым  фантазером
Борисом, умел остановить товарища  вовремя,  умел  и  поставить  настоящую
увлекательную задачу.
   То, что они пустились в зимний рейс, - мысль Василия.  Лето  на  Колыме
коротко. Со своей группой они прошли немало.  Но  сделать  обоим  хотелось
больше. Вот почему, испестрив  карту  значками,  которые  скрывали  тысячи
нежданных возможностей, они решили вернуться к этим  местам  зимой.  Выход
лантанидов на Колыме, на  который  они  наткнулись  осенью,  перед  самыми
снегопадами,  взволновал  друзей  богатством  редкоземельных  элементов  -
именно тем, в поисках чего они рыскали по тайге и тундре все лето.  И  тут
открытие под зиму!.. С большим трудом удалось договориться об экспедиции с
начальством  георазведки,  и  в  этом  заслуга  Василия.   Борис   отбирал
оборудование. До хрипоты спорил с Гараниным, заместителем начальника базы:
"Оборудование нужно самое лучшее, Павел  Андреевич!  Церий,  рубидий  -  с
плохими приборами они ускользнут, как  вода  между  пальцами!.."  Гаранин,
мужик скуповатый, но грамотный, приборы давал. "Пиши расписку", - требовал
за особенно ценные, с деталями из платины и иридия. Борис писал,  заверял,
что ничего не испортит. "Рацию дам через десять дней, - обещал Гаранин,  -
аккумуляторы на зарядке". Но кто согласится ждать, если начальство в любой
момент может раздумать  и  отменить  экспедицию?..  Согласовав  маршрут  и
надавав обещаний, что в сторону не отойдут ни на шаг, -  "В  случае  чего,
где вас искать?.." - вполне резонно ставили им вопрос, - Борис  и  Василий
вырвались из-под опеки начальства.
   Это  был  хороший  поход:  костры,  охота,  дневник...  Надежды  друзей
оправдались: они открыли торит... Мало ли еще что  открыли?  А  сейчас  за
спиной целый окоченевший мамонт. Его надо только  оживить.  На  миг  Борис
останавливается, будто  споткнувшись  на  слове:  "Оживить?  Он  сказал  -
оживить?" Что-то в этом слове еще за пределами мысли, но Борис поражен как
громом:
   - Оживить!..
   Опыты на рыбах, летучих мышах показывали  возможность  оживления!  Даже
когда было поверхностное  обмерзание.  Борис  вспоминает  эластичную  кожу
мамонтов, холодную, как лед, но не лед! Хочется еще потрогать ее.
   - Как оживить? - Борис ударяет кулаком по ладони. - Как?..
   Он хоть сейчас готов оживить. Только бы знать, как это сделать.
   Ночь наползает  неторопливо.  Поднялась  луна,  огромная,  оловянная...
Мороз, холода жмут  нещадно.  Борис  подбрасывает  в  огонь  сучья,  пламя
взмывает выше, пляшет, волнуется. Это помогает думать.  О  том  же  -  как
оживить мамонта.
   В тишине слышатся отчетливые шаги. Борис поднимает голову:  кто  сейчас
может быть? Пешком?.. Может быть, это  кажется?..  За  костром  темнота  и
ночь. И луна - лишняя, как пуговица, пришитая к небосводу.
   Шаги слышатся явственнее. Тишина такая, что не поймешь, близко шаги или
за километр от костра. Кто это может быть?.. Кругом ни жилья, ни человека.
Шаги - уже вот они.
   - Кто идет? - спрашивает Борис.
   Слышно  натруженное  дыхание  человека.  Борис   вскакивает   и   почти
сталкивается с Василием.
   - Борис... - тяжело опускается тот у огня.
   Без рукавиц, обледенелый по шею, Василий кажется призраком.
   - Там... полынья, - говорит он. - Влетели с разбегу. И сразу - под лед:
собаки, нарты. Сам тоже. Если бы не вмерзшее корневище...
   Василий с отчаянием смотрит в лицо Бориса.
   - Двести километров пути, - говорит он. - Без ружья, без спичек...
   - Ладно! - Борис понял товарища. Достает спальный мешок,  белье.  -  Не
пропадем...
   Помогает Василию раздеться, трет ему посиневшие ноги. О подробностях не
расспрашивает - не надо. Потом они сидят у костра, Василий пьет чай. Борис
охотно поделился бы с другом мыслями о мамонтах, о том, что они  живы.  Но
Василию нужен покой.
   Ложатся молча. Василий засыпает сразу. Борис думает,  каким  сложным  и
трудным будет завтрашний  день.  "Оживить  мамонта..."  И  тот  же  злющий
вопрос: "Как?.." Борис долго возится, не в силах уснуть. Перед  глазами  -
пещера, собаки, синее крымское море. "Почему море, - думает Борис, - когда
кругом мамонты, мамонты... Один, - считает он,  -  другой,  третий...",  -
пока сон не овладевает им.
   Разговор между друзьями происходит утром, за завтраком.
   - Пешком по апрельскому снегу, -  говорит  Борис,  -  десять-двенадцать
дней. Наступит весна - мамонта не убережешь...
   Василий кивает: не убережешь.
   - Рисковать мы не вправе, - Борис решительно поднимает глаза, - мамонта
надо оживить.
   Василий не доносит кружку до рта. Что он, Борис, сошел с  ума?  Оживить
мамонта?..
   Но взгляд Бориса тверд, слово продумано. И первое, что срывается с  губ
Василия, - тот же вопрос:
   - Как?..
   Борис  горячо  излагает  теорию  анабиоза.  Животное,   несомненно,   в
анабиозе, его надо разбудить, вернуть к жизни!
   Василий  раскрывает  рот  спросить,   как   это   сделать,   но   Борис
останавливает его:
   - Медленным прогреванием тела, каждой клетки...
   - Прогреванием?.. - спрашивает Василий. Мысль Бориса  ему  понятна.  Но
ведь это абсурд! И не абсурд...  Какое-то  время  Василий  борется  сам  с
собой. Конечно, абсурд!
   Борис смотрит ему в глаза, ждет ответа.
   "А может, и не абсурд, - думает Василий.  Он  уже  увлечен  энтузиазмом
Бориса.  -  Но  как  это  сделать?..  Проклятый  вопрос,  вокруг  которого
вертишься, как волчок.  Конечно  же,  прогреванием!."  Василий  испытывает
чувство, которое охватило накануне Бориса: есть слово, но содержание слова
еще за пределами мышления. "Однако..." - Василий старается  взять  себя  в
руки. Но первое, что приходит ему на ум, - возражения.
   - Костром пещеру мы не прогреем, -  говорит  он.  -  Солнца  на  Колыме
недостаточно. Высокочастотным током? Нужны заводские условия...
   Борис по-прежнему смотрит ему в глаза.
   Василий перестает возражать, хотя мог притянуть еще тысячу  возражений.
Он видит спокойную позу животного, мирно опущенный хобот.
   - Что у нас есть? - спрашивает он.
   Борис облегченно вздыхает: Василий принял его мечту.
   Василий действительно принял. Наконец слово начинает обрастать  плотью,
оно не просто звук. Оно требует найти решение, и Василий ищет  решение.  У
них почти ничего нет, чтобы осуществить замысел.
   - Что у нас есть? - повторяет Василий. - Снег, вода,  камень,  ветер?..
Впрочем, - делает резкий жест. - Есть лед. Вода и лед!..
   В душе у него до сих пор стоит ужас вчерашнего купания, как он цеплялся
застывшими руками за ледяную кромку, но в голове - другое.
   - Электричество будет! - говорит он. - На днях, перед отъездом я  читал
об опытах бразильского ученого Рибейро или Римейро, -  вода  и  лед  могут
работать как термопара.
   - Василий!..
   -  Как  термопара!  -  подтверждает  Василий.  -  Ток  образуется   при
затвердевании - или при расплавлении, безразлично! -  лишь  бы  одна  фаза
вещества была твердая!  Термодиэлектрический  эффект!  Нужны  электроды  и
постоянный процесс замерзания. Ток будет!
   Опыт они поставили тотчас.
   Пока Василий разорял один из приборов,  извлекая  платиновые  пластины,
Борис делал прорубь, стараясь не вспоминать о  расписках,  оставленных  на
базе Гаранину. Семь бед - один  ответ,  думал  он,  орудуя  ломом.  Мамонт
дороже приборов...
   Вода в проруби подернулась ледком. Это  и  нужно  было.  Одну  пластину
опустили в воду, другую положили на  лед,  подключили  вольтметр.  Стрелка
прыгнула вправо: пятьдесят три вольта!
   - Васька!.. - Борис обнял друга с таким жаром, что тот едва  устоял  на
ногах.
   План был прост. Не потому, что авторы его отличались  гениальностью,  а
потому, что в их распоряжении были простые средства: два электрода и моток
кабеля,  к  счастью,  вольфрамированного  в   тончайшей   теплопроницаемой
изоляции. Расплести кабель и завить нити в  спираль  -  чисто  техническая
работа, занимался ею Борис. Василий мастерил многопластинчатый щит, каждая
долька  которого  соберет  и  направит  ток  в   нагревательную   спираль.
"Термодиэлектрический эффект, -  черт,  пока  выговоришь  на  морозе...  -
ворчал он. - В нем-то и  штука!  При  замерзании  воды  на  границе  между
твердой и жидкой фазами возникает разность потенциалов.  Здорово  подметил
этот... Рибейро! И название придумал - термодиэлектрический".
   Нелегко было обвить спиралью громадного зверя от конца хобота  до  пят.
Но и с этим справились в два дня.
   Мамонт возвышался горбатой горою, тускло отсвечивал металлом,  -  самое
удивительное сооружение, представшее человеку, фантазия наяву! Борис ходил
довольный: затея ему по вкусу.
   - Начнем? - обратился к Василию.
   - Шилом море греть?.. - не удержался тот от улыбки.
   - Не будь скептиком! В наш век делают не такое! - Борис опустил  щит  в
воду.
   Ток пошел.
   - Теперь - ждать, - удовлетворенно сказал Борис. - И не давать  проруби
замерзнуть.
   Установили трехчасовые вахты. Днем  и  ночью  на  краю  проруби  маячил
кто-нибудь из друзей, бултыхая в воде самодельной клюшкой; когда на  конце
клюшки намерзал ледяной ком, ее оттаивали у огня.
   Система действовала безотказно, но результатов не было. Гора, завитая в
проволоку, стояла недвижимо, и больше шансов было за то, что не  сдвинется
вовсе. Под проволокой ощущалось тепло, но результатов никаких.
   - Ничего, -  успокаивал  Борис  себя  и  Василия.  -  Гору  за  час  не
прогреешь.
   На четвертый  день  бока  животного  увлажнились,  вспотели.  Это  было
принято за добрый признак, стали  готовить  выход  из  пещеры.  В  воздухе
потеплело, на Колыму пришла весна.
   Пористый известняк подавался легко. Сколотые глыбы употребляли на стену
- замуровать поврежденного мамонта, сохранить его для исследования. Работа
шла успешно, и, когда стена была готова, выстлали из камней от  пещеры  до
берега покатый спуск.
   К этому времени температура тела животного  повысилась  -  тепло  можно
было ощутить рукой. Ребята ждали: что-то должно было случиться.
   Утром на седьмой день, когда рассвело,  увидели,  что  хобот  животного
подвернулся, будто сжатый в усилии. Друзья не спускали с мамонта глаз.
   Часом позже, когда вставшее солнце  заглянуло  в  пещеру,  у  животного
дернулось веко. К полудню животное вздохнуло и открыло глаза.
   Борис потянул Василия за руку. Тот стоял затаив дыхание.  "Если  сейчас
не обрушится свод пещеры, не дрогнет земля, - думал  Борис,  -  грош  цена
сказкам Шехерезады и всем чудесам мира. Мамонт ожил! Ожил! Неужели  Васька
не видит?" Но Василий стоял рядом и не дышал от  ожидания.  Крик  радости,
готовый сорваться с губ Бориса, замер,  так  и  не  вырвавшись.  "Умри!  -
сказал он себе. - Стой и жди!"
   Животное не двигалось с места, лишь изредка с шумом засасывало  воздух,
будто кто вздувал и отпускал кузнечные мехи. Это был  критический  момент:
зверь  или  выживет,   или   упадет   замертво...   Время   шло,   дыхание
выравнивалось. Ток ребята не выключали.
   За  полдень  животное  шевельнуло  хоботом,  медленно   свернуло   его,
распрямило. И вдруг повернуло голову к Василию и Борису.
   Ребята стояли  как  загипнотизированные,  не  в  силах  опустить  глаз,
уклониться от страшного взгляда. Солнце заходило, в нише сгущались сумерки
- от этого было еще тревожнее и страшнее.  Зверь  все  глядел,  и  друзьям
казалось, что взгляду не будет конца, а они так и останутся прикованными к
полу. Но животное отвернулось и опять застыло как камень. Борис и  Василий
вышли из пещеры.
   Обоим было не по себе.  Раньше  думали  -  какая  радость,  если  зверь
очнется, а теперь ни у кого не находилось слов. Борис разомкнул цепь.
   В тот же миг они услышали звон: лопались провода,  мамонт  сделал  шаг.
Камни  застонали  под  тяжестью  зверя  -  громада  двинулась  к   выходу.
Методически поднимая и опуская ноги,  прошла  по  откосу,  приблизилась  к
проруби и опустила хобот в воду.
   - Что теперь будем делать? - шепотом спросил Василий.
   - А я почем знаю? - так же шепотом ответил Борис.
   - Эта гора разнесет нас вдребезги.
   Животное утоляло жажду, со свистом втягивая воду в  хобот  и  отправляя
струю в пасть. Проходили минуты, полчаса. Свистящие звуки не прекращались,
будто у проруби работал насос.
   - Обопьется, - тревожился Борис, - надо отпугнуть его от проруби!
   - Попробуй... так отпугнет, - возразил Василий.
   Жажда была велика, животное - это была самка - не могло  оторваться  от
воды.
   - Эй!.. - не выдержал Борис.
   Животное повернуло голову от проруби, попятилось и... рухнуло  на  бок,
на ветки, приготовленные для костра.
   Друзья подбежали в страхе, думая, что все кончено.  Но  бока  животного
ровно вздымались, из хобота вырывалось сопение. Животное уснуло.  Борис  и
Василий тихонько натянули на гору парус: ночь все-таки холодная...
   Наутро, задолго до рассвета, Борис взял топор и ушел в  тайгу.  Нарубив
березовых прутьев с набухшими почками, - для  мамонта,  рассудил  он,  еда
подходящая, повернул назад. Огибая мыс,  услышал  Василия,  говорившего  с
кем-то вполголоса, повторявшего одно и  то  же  слово.  Борис  удивился  и
осторожно выглянул из-за скалы.
   Громадный зверь стоял на ногах и чуть шевелил хоботом; Василий -  шагах
в пяти от него -  что-то  протягивал  исполину  и  ласково,  скороговоркой
лепетал:
   - Маша, Маша, Машуля, Маша!..
   Мамонт двинул хоботом и тоже,  видимо,  вполголоса  хрюкнул  в  сторону
Василия, так, что тот присел на месте, - от неожиданности ли,  от  страха,
Борис не понял. Предмет выпал у него из рук и рассыпался по снегу.  "Пачка
галет!" - улыбнулся Борис и взвалил прутья на плечи.
   Подкрепление пришло вовремя. И моральное  и  материальное.  Василий  не
ожидал такого звука от мамонта,  а  зверь,  преспокойно  сглотнув  галеты,
глядел на него, словно  просил  еще.  Борис  бросил  ему  прутья,  мамонт,
осторожно выбирая по две-три веточки, стал закладывать их в пасть.
   Тут только Василий пришел в себя окончательно и стал рассказывать,  что
произошло.
   Он готовил завтрак, как  вдруг  услышал  позади  сопение.  Обернувшись,
обмер: гора двигалась на него. "Раздавит! - подумал Василий. -  Расплющит,
как  котлету!.."  Чтобы  задержать  зверя,  швырнул  ему  первый  предмет,
попавшийся под  руку,  -  алюминиевую  тарелку.  Тарелка  шлепнулась  дном
кверху. Мамонт  остановился,  стал  переворачивать  ее,  исследовать,  что
такое. Это дало Василию время опомниться. Он схватил пачку  с  галетами  и
попробовал заговорить с животным, которое, оставив тарелку, имело, видимо,
желание познакомиться с ним поближе. Что из этого  вышло,  Борис  видел  и
слышал.
   - Значит, Маша?.. - спросил он, смеясь.
   - А черт знает, как ее назвать!
   - Так и будет, пусть Маша, - согласился Борис.
   Животное было занято кормом, не обращало на людей внимания.
   - Этого не хватит, - сказал Борис, - пойдем еще.
   Ходили дважды, принесли гору  ветвей.  Маша  ела  так  же  деликатно  -
отправляла в пасть по две-три веточки.
   Через несколько дней первобытный зверь и люди освоились друг с  другом.
Маша  оказалась  вполне  приятной  особой:  отсутствие   страшных   бивней
придавало  ее  физиономии  добродушие,  даже  кротость,  маленькие  глазки
посматривали насмешливо, с хитрецой. И хотя она  любила  галеты  и  мучные
лепешки, выклянчивать, досаждать людям считала ниже своего достоинства.
   Тысячелетняя спячка сказалась на ней странным образом: она будто забыла
прошлое, а новое действительно открывала заново. Остались  только  главные
побуждения: есть, пить и чувство стадности. Она тянулась к живому,  а  так
как живыми были Борис и Василий - не отходила от  них  и  от  лагеря,  тем
более что друзья заботились о ней  и  она  это  чувствовала.  Конечно,  со
временем в ней  должно  будет  пробудиться  прошлое,  но  сейчас  это  был
добрейший зверь;  подходить,  правда,  к  ней  страшновато:  четыре  метра
высоты, с  двухметровым  хоботом...  Ребята  старались  тоже  не  докучать
животному. Так между ними установилось  дружеское  взаимопонимание.  Когда
друзья шли в лес за кормом, Маша  следовала  за  ними,  обламывала  ветки,
питалась, но стоило повернуть к стоянке, возвращалась за ними, как тень.
   Между  тем  командировка  кончалась,  ребятам  надо   было   думать   о
возвращении.
   - Вдруг не пойдет?.. - спрашивал Василий, показывая на Машу.
   - Пойдет! - уверял Борис.
   И Маша пошла.
   Двигались медленно. Утром, в  обед  и  вечером  рубили  ветки,  кормили
животное. Маша привыкла к уходу и  ни  за  что  не  хотела  переходить  на
подножный  корм.  На  ветках  показались  листочки,  Маша  с  наслаждением
чавкала, лакомясь молодняком. При этом она заставила уважать себя  и  свою
солидность: ребята не могли тронуться, пока она  полностью  не  насытится.
Если пробовали идти,  становилась  в  позу  и  начинала  трубить  с  такой
настойчивостью, что на ближайших деревьях дрожала листва. А так  как  Маша
ела по-прежнему с расстановкой, с чувством, отбирая прутик к  прутику,  то
процесс насыщения затягивался на полдня.
   Тогда решили перехитрить животное: днем не останавливались на  обед,  и
Маша, привыкшая, что кормежка  наступает  на  привалах,  терпеливо  шагала
следом, обрывая на ходу ветки с деревьев.
   Ребята шутили:
   - Приспосабливайся! Кто не трудится, тот не ест!
   На базу, в девяти километрах от Среднеколымска,  пришли  в  конце  мая,
когда там уже проглядели в ожидании все глаза. В поселок сразу  решили  не
идти. Остановились посовещаться. Первым  пойдет  Василий  -  предварить  о
наступающем чуде. Но стоило Василию Отдалиться, как  Маша  стала  призывно
дудеть вслед: она привыкла видеть ребят вдвоем и не хотела,  чтобы  кто-то
покидал ее. А может, чувствовала себя царицей, а ребят верными  слугами  и
не хотела лишаться никого из них.
   Пришлось прибегнуть к обману. Нарубили гору веток, и, пока она  поедала
их, Василий сбегал в поселок, предупредил, чтобы  там  не  пугались:  идет
мамонт.
   С Василием пришел Павел Андреевич Гаранин. Маша, увидя его, застыла  от
удивления, но, видимо, решив, что штат ее слуг увеличился и от этого  хуже
не будет, пошла за троими в поселок. Гаранин, чувствуя за  спиной  тяжелое
сопение, поминутно оглядывался, семенил впереди ребят.
   У околицы мамонта и людей встретили собаки, накинулись с лаем, держась,
однако, на почтительном расстоянии. Но Маша, опустив хобот к земле, издала
такой устрашающий трубный звук, что Шарики и Лайки разлетелись, как  сухие
листья, и больше подходить к мамонту не решались.
   Надо ли говорить об удивлении, потрясшем ученый и неученый  мир,  когда
стало известно,  что  на  колымской  геологической  базе  объявился  живой
мамонт? Шумиху подняла зарубежная  пресса.  "Не  может  быть!"  -  заявила
парижская "Фигаро", перехватив каким-то образом радиосообщение из Якутска.
"Еще один... "морской змей"..." - съехидничала в Лондоне "Таймс", набившая
руку на разоблачении не сбывшихся в течение столетий чудес. "А  вдруг?"  -
темпераментно спросили газеты в Риме.
   Потом до колымской тайги докатилась первая партия любопытных:  туристы,
палеонтологи, газетчики,  фотографы,  художники,  экскурсанты...  Начались
обмеры животного, охи,  ахи.  Поселок  запрудила  толпа,  на  площади,  на
огородах появились палатки. Люди  в  пестрых  рубахах,  в  беретах,  каких
никогда не видали на Колыме,  толкались  на  улицах,  штурмовали  продмаг,
совались в контору, куда нужно и куда вовсе не нужно.
   - Не мешайте работать! - взмолились геологи.
   Ответом было одно: "Мамонт", - произносимое врастяжку  или  в  нос,  со
всеми, какие только мыслимы на Земле, акцентами.
   - Товарищи, господа!.. - отбивалась комиссия ученых, созданная филиалом
Сибирского отделения Академии наук.
   - Мамонт!.. - твердили в один голос и господа и товарищи.
   В центре поселка, на площади, наскоро  сколотили  изгородь.  Сюда  была
поставлена виновница торжества. Толпа шумела  за  изгородью.  К  животному
допускались только  члены  комиссии,  фотографы,  Борис  и  Василий.  Маша
относилась ко всему спокойно, когда рядом были Борис и  Василий;  лишь  не
видя  их,  начинала  тревожиться,  звать  и  добивалась   своего:   друзья
приходили, и спокойствие восстанавливалось.
   Однако наплыву любопытствующих конца не было.  Ковбойки,  береты  стали
надоедать Маше, ребятам тоже.
   - Так долго продолжаться не может, -  сказал  Василий.  -  Надо  что-то
придумать.
   - Боюсь за Машу, - согласился Борис. - Она хуже ест, больше тревожится.
   Друзья потребовали ограничить доступ  к  животному.  Комиссия,  которой
зеваки осточертели до  тошноты,  согласилась  с  их  просьбой.  Туристский
лагерь был выселен с площади на поляну, в тайгу, километра за  полтора  от
базы. Установили для посетителей два дня в неделю - среду и воскресенье.
   Борис и Василий делали все для своей любимицы: кормили, купали в жаркие
дни из шланга. Водили ее в тайгу. Была опасность, что Маша  уйдет,  в  ней
пробудятся инстинкты, прошлое. Но ведь не все же держать ее в загородке!
   Другие тоже к ней были ласковы, даже баловали животное, но  никто  так,
как Борис и Василий, не чувствовал - хочется сказать - ее  "душу"...  Маша
привязалась к ребятам, и они  привязались  к  ней,  понимали  ее  желания,
беспокойство, каждую перемену в настроении.  Радовались  вместе  с  ней  и
тревожились.
   И тосковать начали вместе с нею.
   Если отбросить шумиху и удивление, с которым  каждый  подходил  к  ней,
можно было заметить, как животное одиноко. Маша была как курган в степи: и
солнце над ним, и ветер, а рядом все-таки  никого.  Тоска  пробуждалась  в
животном, страх одиночества. Борис и Василий чувствовали в  ней  перемену,
еще не осознавали, что это, но перемена вызывала у них тревогу.
   От поселка шла шоссейная дорога. Автомашины привлекали  внимание  Маши,
она симпатизировала им, особенно грузовым,  -  считала  их  за  безопасных
зверей. Но однажды в поселок пришел с двумя мотками  кабеля  большегрузный
"МАЗ". Его надрывное  завывание  -  дорога  была  разбитая,  "МАЗ"  шел  с
пробуксовкой - чем-то обеспокоило животное. Маша подняла хобот, шерсть  на
загривке встала дыбом. Тут шофер, оставив машину возле крыльца  правления,
не выключил мотора, и "МАЗ", попыхивая  дымом,  ворчал,  будто  злясь,  не
желая успокоиться. Изгородь, за которой стояла Маша,  находилась  рядом  с
правлением, ветерок подхватывал дым, нес в сторону животного. Может, это и
послужило причиной... Не успели ахнуть, как  Маша  ринулась  к  машине,  -
жерди забора треснули, как спички, - и через секунду "МАЗ" лежал в  кювете
вверх колесами. Мотор заглох, слышалось тяжелое дыхание зверя.
   - Маша! Маша! - звали Борис и Василий.
   Животное обернулось, шатаясь, пошло к ним, роняя на траву капли крови -
на боку алела ссадина.
   Это было первое происшествие с мамонтом, оно взволновало ребят. Борис и
Василий чувствовали, что они уже не могут сдерживать зверя.
   Действительно,  мир  открывался  перед  животным  заново.  Но  это  был
странный и непривычный мир, с новыми запахами и звуками,  с  животными,  у
которых по ночам, как солнце, горели глаза. Такие же  глаза  светились  на
угловатых, стоящих рядами глыбах, над которыми утром висели дымы; от этого
становилось страшно, как будто  кругом  загорался  лес.  Это  была  другая
страна, в которой жили двуногие существа, все одинаковые,  как  деревья  в
лесу. Все в стране одинаково: животные  со  светящимися  глазами,  снующие
всегда по одной тропе, голоса двуногих и шорохи их шагов, похожие  на  шум
непрекращающегося дождя... Во сне эта  страна  исчезала.  Кругом  вставала
тайга, удивительно близкая и понятная: лились прозрачные  реки,  светились
солнцем равнины, и рядом, бок о бок,  паслись  знакомые  великаны  -  Маша
видела хоботы, загнутые  клыки,  ощущала  привычный  запах...  Почему  они
приходят только во сне, куда  деваются  днем?..  Может  быть,  ищут  ее?..
Просыпаясь, Маша прислушивалась и озиралась по сторонам. Ведь  они  только
что были здесь!..
   Все тревожнее становились сны. Вот она бежит сквозь тайгу, рядом никого
нет: стадо отвернулось от нее, ушло. Нет даже запаха, нет  следов...  Маша
переплывает  реку.  Они  где-то  там,  за  холмом.  Но  вместо  холма  она
натыкается на  бревенчатый  частокол...  С  тех  пор  как  она  опрокинула
железного зверя, вокруг нее вкопали столбы. Маша боится их.  Если  бы  это
были деревья, Маша расшвыряла бы их, вырвала с  корнем.  Она  бежит  вдоль
частокола, опять возвращается на то же самое место. А стадо, наверное,  за
холмом. Только она одна. Одна во всем свете...
   Характер животного портился. Маша не стала терпеть толпу, пляску вокруг
себя фотографов. Беспокойно внюхивалась в пряный июльский воздух,  трубила
по ночам, дрожала, порывалась в тайгу. Никто не знал, что  с  животным.  А
дело обстояло просто: Маша ждала и искала друга.
   А тут на строительство  пришли  тридцатитонные  самосвалы  -  громадные
звероподобные машины. Что-то случилось с сигналами: отсырели  в  сибирском
климате или уж так выпустили с завода, но каждая  машина  пела  по-своему.
Были басовитые, охрипшие, были звонкие, с визгом. Это беспокоило  Машу,  и
ребята добились, чтобы ее перевести в более отдаленный лагерь - в тридцати
километрах от Среднеколымска.
   Вышли из поселка дождливым утром. В лесу было тихо,  глухо;  деревья  в
тумане казались непомерно высокими, роняли на землю крупные капли.  Шерсть
на животном отяжелела, висела клочьями,  и  жалко  было  смотреть  на  эту
громаду, ожившую в чужом мире и чужую всем.  Ребята  шли  молча,  чувствуя
глубокую душевную боль.
   У реки остановились. Паром не работал.  В  верховьях  прошел  ливень  с
ураганом, сорванные деревья в  одиночку  и  группами  плыли  по  воде,  их
кружило, сталкивало, обламывало в водоворотах ветви.
   Все трое стояли у площадки парома - зверь и два человека. Не знали, что
делать. Смотрели на воду, слушали, как  падают  с  деревьев  капли.  Паром
сиротливо прижался к берегу, лишь канат, натянутый до предела, гудел,  как
басовая струна.
   Вдруг над рекой пронесся далекий хриплый  гудок.  Это  ревел  самосвал.
Какой-то глупый, наверное, молодой шофер вызывал паром,  не  понимая,  что
через такую воду паром не подадут.
   Маша насторожилась.
   Рев  повторился,  гулкий,  страшный  в  тумане,  будто  прилетевший  из
неведомой страны. Маша ответила долгим, протяжным звуком, задрожала, глаза
ее засверкали.
   Снова с той стороны донесся рев, вибрирующий,  низкий;  ветер  колыхнул
муть тумана, гудок усилился. Маша вздыбила  шерсть,  ответила  раздирающим
фантастическим воем.
   Видимо, забавляясь, шофер не прерывал гудка, тоскливый  рев  несся  над
рекой, заполняя лес, воздух, врывался в душу. Маша рванулась по  берегу  в
одну сторону, в другую и вдруг с разбегу кинулась в  кипящую  водоворотами
реку. Голос крови звал зверя.
   Сигнал  ревел  беспрерывно.  Шофер  не  видел,  не  знал  о   трагедии,
разыгравшейся  здесь,  на  берегу.  Из  воды  поднялась  коричневая  спина
животного, одиноко, взметнувшийся хобот -  самка  рвалась  на  призыв,  не
зная, что ревет железная машина. Спина показалась еще  раз  и  скрылась  в
тумане.
   - Маша! Маша!.. - метались в отчаянии Борис и Василий.
   Река отвечала шумом и треском сталкивающихся деревьев.