Геннадий ГОР
                                    ИМЯ
                                 ЛЕНИЗДАТ
                                   1980

  1
  Я убежден, что это было. Ведь это случилось очень давно, еще в детстве, а
детство совсем особая страна.
  Мы только что переехали в новый кооперативный дом за Черной речкой.
  Дядя Вася сказал:
  - В этом доме творятся чудеса.
  - Какие? - спросил я.
  - А каких бы ты хотел чудес? Я не ответил, думая, что чудеса случаются
только в сказках.
  - А еще что в этом доме? - спросил я.
  - В этом очень красивом доме,-сказал дядя Вася, - поселились знаменитые
люди.
  - Кто?
  - Бах, Чехов, Бетховен, Николай Коперник, Александр Дюма.
  - Не могут они здесь поселиться,-сказал я.
  - В другом месте это действительно невозможно. Но в этом кооперативном
доме творятся удивительные вещи, просто чудеса.
  И действительно, я видел чудо. Я увидел чудо, может быть, потому, что я
его сильно хотел.
  Однажды мы поднялись с мамой на десятый этаж, где жил электромонтер.
Монтера, конечно, не оказалось дома, но зато на дверях соседней квартиры
мы увидели медную дощечку, на которой было выгравировано: "Художник
Левитан".
  По-видимому, в этой квартире поселился однофамилец знаменитого художника.
  - Странно,-сказала мама.-Ведь в списке его не было.
  - В каком списке?
  - В списке пайщиков.
  - Но, может, он въехал позже или с кем-то поменялся?
  - Все это довольно загадочно,-сказала мама, и лицо ее стало таким, словно
она решала в уме задачу.
  Мы вызвали лифт, чтобы спуститься на свой этаж. И в лифте мама сказала:
  - Какой-то ловкач.
  - Но ведь он Левитан, художник!
  - Тебе это показалось.
  Я отлично знал, что мне не показалось, но не стал возражать.
  Весь день я думал о нем, о знаменитом русском художнике. И даже раскрыл
том Большой Советской Энциклопедии на букву "Л", стоявший в отцовском
книжном шкафу.
  Художник Левитан был один, другого Левитана в энциклопедии не было. И он
давно умер. Кто же мог оказаться на десятом этаже нашего дома?
  Этот вопрос очень смущал меня. И мне было почему-то неловко за незнакомого
мне человека, оказавшегося не только Левитаном, но и художником тоже.
  Вечером пришел дядя Вася. Он был немножко навеселе и сказал:
  - В этом доме живут знаменитые люди: Бах, Бетховен, Есенин, Александр Дюма.
  - И Левитан тут живет,-добавил я,-знаменитый русский художник.
  - Это не тот Левитан,-вмешалась мама.-Ты, Вася, не знаешь, кто это такой?
  - Сотрудник худфонда. Не то художник, не то реставратор.
  - А почему он не переменил фамилию,-спросила мама,-если случайно оказался
однофамильцем?
  - Фамилию легко переменить девушке. Для этого ей нужно только выйти замуж.
А художнику, наверное, было лень хлопотать. Возможно, он привык к своей
фамилии. И она ему полюбилась.
  2
  Однажды в нашей квартире испортился мусоропровод, и мы с дядей Васей
спустились в первый этаж, где жил комендант.
  Когда мы пришли, комендант брился электрической бритвой "Харьков". Увидя
нас, комендант положил бритву на стол, предварительно сдув с нее остатки
своей бороды, и приветливо улыбнулся нам трогательной и немножко печальной
улыбкой. Это был очень красивый и очень стройный старик, немножко похожий
на богатого иностранца. Таких красивых и стройных, спокойно-величавых и
медлительных стариков я видел только в заграничных фильмах. И я подумал,
что неудобно просить такого красивого и благородного старика, чтобы он
исправил мусоропровод. Но дядя Вася не обратил внимания на благородную
внешность коменданта и стал ему жаловаться на мусоропровод, а также на
стену, которая треснула в непозволительно короткое время.
  Комендант внимательно слушал дядю Васю и ковырял в зубах зубочисткой. Я
никогда до того не видел зубочисток, а только слышал, что они существовали
в древние времена, когда люди очень любили ковыряться в зубах. Комендант
слушал с благородным выражением лица, а потом заметил, что мусоропровод
испортился потому, что туда бросают очень большие предметы, совсем не
считаясь с законами гравитации.
  Дяде Васе очень понравилось это выражение: "с законами гравитации",
свидетельствующее о том, что комендант, по-видимому, имел высшее
образование, и дядя больше не стал говорить о мусоропроводе, а стал
рассказывать о том, как он любит заниматься по утрам гимнастикой и как
благодаря гимнастике он сохранил свое здоровье.
  Расстались мы с комендантом друзьями. Старик достал из кармана какую-то
кожаную штучку, похожую на портсигар, и протянул мне и дяде по визитной
карточке.
  Это очень удивило меня и дядю Васю. Ведь визитные карточки употребляли
много лет назад, когда существовали зубочистки, извозчики, гувернантки,
городовые и всякие другие предметы, которых ни за что не увидишь сейчас.
Но когда мы вышли от коменданта и прочли, что было напечатано на визитной
карточке, мы удивились еще больше. Там изящным, тонким шрифтом было
напечатано: "Николай Коперник".
  - Разве он Коперник?-спросил я.
  - Комендант стал жертвой опечатки, - сказал дядя Вася.-Наборщики
неправильно набрали. А старик по рассеянности не заметил. Он произвел на
меня очень хорошее впечатление.
  - И на меня тоже,-согласился я.-Может, ее вернуть старику, чтобы он тоже
знал, что стал жертвой опечатки?
  - Думаю, не стоит этого делать,-сказал дядя Вася.
  - Почему?
  - Мы и без того его огорчили мусоропроводом и стеной, которая дала трещину.
  - А все же как быть с визитной карточкой?
  - Не показывай ее, чтобы не подвести старика. Вот и все.
  - А как ты думаешь,-спросил я дядю Васю,- художник, живущий на десятом
этаже, не мог тоже стать жертвой опечатки?
  - Не думаю. Хотя в этом доме все возможно.
  3
  Для того чтобы в нашу квартиру не мог забраться вор, двери были обиты
листовым железом и поставлен хитроумный заграничный замок с секретом. Этот
секрет мог понадобиться, когда семья уедет на дачу, а в обычное время им
не пользовались, и замок работал, как все другие замки. Он закрывал дверь
от всех посторонних и подозрительных людей. Теперь, когда нет воров и
подозрительных личностей, на дверях нет замков, тем более с секретом, а в
то время, о котором я сейчас рассказываю, не было ни одной двери без замка
и даже существовали еще цепочки, тоже чтобы хулиган или подозрительный
человек не мог пройти с помощью хитрости и коварства.
  Дядя Вася с его доверчивым характером был против этого замка с секретом,
но мама проявила свою обычную настойчивость, и замок врезали в дверь. Мама
всегда боялась воров, и особенно тех, кто может подделать ключ к чужим
дверям, но с тех пор как она поставила замок с секретом, она перестала
бояться того, чего всегда боялась и ожидала.
  Однажды, когда не было дома ни дяди Васи, ни отца, мама заторопилась и
нечаянно повернула ту часть замка, в которой был секрет. Дверь закрылась и
теперь ни за что не хотела открыться.
  Мама попыталась открыть дверь, но замок не слушался.
  Оттого что дверь захлопнулась и не хотела выпустить нас из квартиры, мир
изменился, и в первую очередь изменилась наша квартира. Она вдруг стала
похожей на испортившийся лифт, застрявший между этажами, а может, даже
чем-то на одиночную камеру - тюрьмы. Правда, я был в эту минуту не одинок,
возле меня стояла мама, но я почему-то почувствовал одиночество. Квартира
отделилась от других квартир, от улицы, от всего мира.
  Мама стала нервничать. Ей надо было идти в поликлинику к зубному врачу, а
.врач был нервный, издерганный торопливыми и нечуткими людьми и очень не
любил, когда опаздывали.
  Она стала вертеть ту часть замка, в которой был секрет, надеясь не столько
на свою ловкость, сколько на каприз случая, который сменит гнев на милость
и даст возможность открыть дверь.
  -Что же делать?-подумала мама вслух.-Не могу я ждать Васю. Он, наверно,
сидит в кино в самом заднем ряду и по обыкновению спит. Он может проспать
и два сеанса. Что делать? Может, позвонить коменданту?
  И она позвонила.
  Через десять минут комендант стоял на площадке и вежливым, полным
сдержанного благородства голосом ободрял и успокаивал нас.
  У старика был очень красивый, мелодичный голос, и нам с мамой казалось,
что там стоит не старик, а, наоборот, юноша.
  Своим мелодичным и очень свежим, молодым голосом он скрашивал наши
неприятные минуты, и квартира уже не казалась мне похожей на
остановившийся лифт.
  Мама сказала старику через обитую железом дверь:
  - Нам очень приятно беседовать с вами через преграду, но было бы еще
лучше, если бы вы открыли дверь и зашли к нам в квартиру.
  Старик любезно ответил, что он ни о чем сейчас так не мечтает, как о том,
чтобы открылась коварная дверь. Но есть только два способа ее
открыть-позвать слесаря или обождать, когда приедет кто-нибудь из домашних
с ключом и попытается открыть дверь снаружи.
  Мама, внимательно выслушав коменданта, сказала:
  - А не могли бы вы спуститься вниз на.. улицу? Я выйду на балкон и брошу
вам вниз ключ. Может, вам удастся открыть дверь до прихода мужа или брата.
  Старик выразил свое согласие тем же мелодичным, доброжелательным голосом.
  Мы вышли на балкон и увидели, что внизу уже стоит комендант, очень
красивый, похожий на иностранца старик, смотрит на нас и улыбается нам
трогательно и печально. Мама подумала немножко, а потом бросила ключ, и он
упал к ногам этого величавого старца, бывшего красавца. Затем бывший
красавец поднял ключ и величавыми, торжественными шагами вошел в дом. Он
мигом поднялся в наш этаж, сунул ключ в замочную скважину и, слушая советы
мамы, повернул ключ столько раз, сколько полагалось, не меньше и не
больше. Дверь открылась.
  Комендант вошел радостный, сияющий, изящно поклонился, достал из бокового
кармана кожаную штучку, похожую на портсигар, и протянул мне и маме по
визитной карточке. Потом незаметно исчез.
  На визитной карточке изящным шрифтом было напечатано: "Александр Дюма-сын".
  Я не поверил своим глазам. Мама тоже не поверила и побежала в спальню за
очками.
  - Да,-сказала она.-Александр Дюма-сын. Что это значит?
  - В прошлый раз он был Коперником. А сейчас он уже Дюма и сын. Не стал ли
он опять жертвой опечатки?
  Мама рассердилась и порвала визитную карточку. А я спрятал свою в карман,
где хранилась прежняя. Теперь две визитные карточки с двумя именами одного
и того же лица лежали у меня в кармане.
  4
  Вечером за ужином отец сказал маме, мне и дяде Васе:
  - Он не Дюма-сын и не Коперник.
  - - А кто?
  - Бывший артист, игравший в детских пьесах преимущественно роль доброго
волшебника.
  - Но ведь жизнь-это не сцена! Почему он продолжает играть?
  - Но он же играет роль доброго человека. И пусть себе играет.
  - Этого нельзя допускать, - сказала мама строго.- Ведь он комендант, а не
волшебник.
  - Он хочет быть и тем и другим,-сказал дядя Вася,-и комендантом, и добрым
волшебником. По наивности он не представляет себе, как трудно совмещать
эти обязанности.
  - Хорошо,-стала возражать мама,-сегодня он только Дюма-сын, а завтра он
скажет, что он Лев Толстой и даже сам поэт Евгений Евтушенко.
  - Не скажет.
  - А я уверена-скажет.
  - Ну и пусть говорит. Ему все равно никто не поверит. Но все-таки приятно,
когда в твоем доме комендант-добрый волшебник.
  - Сегодня он добрый,-сказала мама,-а завтра может стать злым. Это часто
бывает. Не на сцене, конечно, а в жизни.
  - В жизни все случается,-сказал отец.
  Потом, как это часто бывает у взрослых, разговор перешел на другую тему.
Стали говорить о стене, которая слишком скоро дала трещину, а потом
вспомнили итальянский фильм "Затмение".
  Дядя Вася стал защищать эту картину, Как только что защищал коменданта.
  Я тоже был почему-то на стороне коменданта и картины "Затмение", хотя я ее
и не видел. И я подумал, что, судя по тому как мама нападала на коменданта
и на кинокартину, между картиной и комендантом была какая-то не совсем
понятная для меня связь.
  5
  Новый кооперативный дом оказался очень далеко от той школы, где я раньше
учился, и мне пришлось поступить в другую.
  Моим соседом по парте был Мишка Авдеев. Он тоже жил в нашем кооперативном
доме и был сыном электромонтера, к которому мы с мамой много раз
поднимались, но никогда не могли застать дома.
  Мишка спросил меня:
  - А ты знаешь, кто с нами рядом живет.
  - Кто?
  - Левитан.
  - Так это ведь не тот,-возразил я.
  - В том-то и дело, что тот,-сказал Мишка зловещим голосом.
  - Тот давно умер,-сказал я.
  - Знаю.
  - А раз знаешь, зачем же говоришь?
  - А что же мне, молчать, что ли? Разве я виноват, что он рядом с нами
живет? Я не напрашивался к нему в соседи, и мой отец тоже.
  - Левитан жил в девятнадцатом веке, а ты живешь сейчас. Вы не можете быть
соседями,-возразил я.
  - Вот оно что! Мы не можем!-обиделся Мишка.-Мы не можем, а ты можешь?
  - Я тоже не могу.
  - Ну и черт с тобой,-сказал Мишка.-Ты недостоин жить рядом с великим
человеком.
  - Во-первых, он не великий.
  - Это Левитан не великий? А кто же тогда великий?
  Мишкины слова меня огорчили и заставили задуматься. Может, я действительно
недостоин жить рядом с великими и знаменитыми людьми? Но потом я решил:
  это не Левитан. Красивый старик тоже выдавал себя за Коперника и
Дюма-сына. А кем оказался? Бывшим волшебником, но не настоящим, а только
исполнявшим эту роль на сцене.
  Возможно, что этот Мишкин сосед повесил дощечку, что он Левитан, чтобы его
никто не беспокоил, особенно школьники, которые приходят собирать утиль и
бумагу. От этих школьников просто не было отбоя. Они все время звонили или
стучали, требуя бумагу. А я думаю, дело не в бумаге,-им просто понравилось
кататься на лифте с первого до двенадцатого этажа. И какой-нибудь угрюмый,
не желавший, чтобы ему мешали, человек повесил объявление, что он Левитан.
И действительно, кто отважится звонить к знаменитому человеку?
  Когда я сказал об этом Мишке Авдееву, он рассмеялся:
  - Наоборот, к Левитану каждый захочет позвонить. чтобы узнать,
действительно ли он тот самый художник-Особенно если есть такой удобный
предлог, как сбор бумаги и утиля.
  - И звонят?
  - Еще как! В день по десять раз.
  - А он?
  - Он ничего. Добрый. Приветливый. Никого не ругает, хотя, наверно, устал
открывать и закрывать дверь.
  - А чем он занимается?
  - Чем?-хмыкнул Мишка.-Старинные картины реставрирует для музеев. Иногда
делает и копии. Я видел одну - не отличишь.
  Меня немножко смутили слова Авдеева. Раз делает копии, значит, уже не
Левитан. Да и вообще копии- это картины, которые что-то услышали и
повторяют, как попугай, не понимая того, что они заучили. Это мне дядя
Вася сказал на Невском в антикварном магазине, где на стенах висят картины
в шикарных золотых рамах. Дядя Вася сказал, что хотя эти картины и дорого
оценены, но им грош цена, потому что они копии.
  Я тогда еще не совсем понимал, что такое копия и почему она ценится
гораздо меньше, чем оригинал, если она сделана добросовестно, точно и
ничуть не хуже оригинала. Но дядя Вася спросил:
  - Как по-твоему, попугай-добросовестная птица?
  - Вполне, - ответил я.
  - Так и копия. Она может быть добросовестнее оригинала. А что толку?
  Я, разумеется, все понял. И с тех пор, приходя в чужую квартиру и видя на
стене картину, я всегда спрашиваю-копия это или оригинал. И я оцениваю ее
уже смотря по ответу. Раз копия, значит, это не картина, а попугай.
  Но несмотря на то что живший рядом с Мишкой художник писал копии, мне
все-таки хотелось с ним познакомиться. Правда, знакомство пришлось
немножко отложить. Произошел один довольно досадный случай, который меня
огорчил. На стене в столовой, где висел портрет композитора Рубинштейна,
мама обнаружила трещину и вызвала по телефону коменданта.
  Комендант сразу же пришел, вежливо и величаво поздоровался с нами. Мама
провела его в столовую и показала трещину на стене, там, где висел портрет.
  Комендант стал рассматривать портрет композитора Рубинштейна, а потом
сказал мне и моей маме очень приятным, интеллигентным голосом о том, что
любит музыку и имеет постоянный абонемент в филармонию.
  Мама выслушала эти красивые, интеллигентные слова, а потом снова напомнила
о трещине и даже показала на нее пальцем.
  Комендант улыбнулся понимающей и очень печальной улыбкой, потом взглянул,
но не на трещину, а снова на портрет и сказал, что он пришлет мастера с
цементом и стене вернется ее прежний вид.
  - Ну что ж,-сказала мама,-ждали вас, теперь подождем мастера.
  Величавый старик поклонился и достал иэ кармана кожаную штучку, а затем
протянул мне и моей маме по визитной карточке.
  Мы посмотрели оба на карточки, и мама прочла вслух:
  - Леонид Андреев. Писатель. Она очень рассердилась, порвала карточку и
стала стыдить старика:
  - Никакой вы не Андреев, а тем более не Дюма-сын. Вы просто самозванец, и
вас когда-нибудь привлекут к уголовной ответственности.
  Старик улыбнулся и сочувственно посмотрел на мок" маму. Он смотрел на нее
с таким видом, словно знал то, чего она не знала и никогда не узнает.
Возможно. он знал, что один и тот же человек может быть Коперником,
Дюма-сыном, Леонидом Андреевым и простым комендантом в новом кооперативном
доме. Может, он открыл эту закономерность, оказавшуюся пока не известной
никому из ученых, а тем более моей маме, которая была домашней хозяйкой.
  Эта мысль пришла мне в голову, когда я смотрел на спокойное и улыбающееся
лицо этого удивительного человека, резко отличавшегося от всех людей,
каких я знал.
  - Так кто же вы наконец,-спросила мама,-Коперник, Дюма или Леонид Андреев?
  - А кем, по-вашему, я должен быть?
  - Самим собой, особенно если вы комендант и вам доверен дом со всем его
хозяйством.
  - Не понимаю,-сказал величавый старик вежливым и приятным голосом,-разве
хозяйство и дом пострадают, если я себя выдам за тех, с кем я имею
внутреннее сходство?
  - Вы так думаете?
  - Да.
  - А я думаю иначе. Я не могу быть спокойна. когда дом отдан в руки
человеку, способному себя выдать за Александра Дюма. А если испортится
водопровод, паровое отопление или случится какая-нибудь другая
неприятность, разве я могу надеяться на вас?
  - - Почему нет?
  - Вы еще спрашиваете? Это и так всем ясно. Вы несерьезный, легкомысленный,
а может быть, больной ,человек. Вам надо лечиться.
  - От чего?
  - Не знаю, как называется ваша болезнь. Вы самозванец.
  - Но я не выдаю себя за вашего брата или за члена Союза художников
Левитана, который живет в десятом этаже. Я выдаю себя за тех, кого нет, да
и то в шутку.
  - А зачем вы так шутите?
  - Я бы объяснил, но вряд ли вы поймете.
  - Почему же? Я имею незаконченное высшее образование,-сказала мама.
  - Тут даже законченное не поможет. Надо иметь другой склад ума. Выдавая
себя в шутку за какую-нибудь знаменитость, я хочу понять сущность имени.
Имя - что это такое? Его магия, его обаяние, его власть над людьми. И
многое другое, чего вам, к сожалению, не понять. Спиноза сказал: "Не
смеяться, не плакать, не проклинать, а понимать". Спиноза был не совсем
прав. Чтобы понимать, надо смеяться. А вы не умеете. Долгие годы я работал
артистом. Играл доброго волшебника. Разве в том, что на моей визитной
карточке стоит доброе, но чужое имя, есть что-нибудь злое, нехорошее?
Разве это не удивительно?
  - Мне не смешно,-сказала мама.-А только досадно.
  Комендант поклонился и ушел. А ровно через час пришел мастер с цементом,
снял портрет композитора Рубинштейна и стал ремонтировать стену.
  - Вот видишь,-сказал я маме,-визитные карточки не помешали коменданту
сдержать свое слово.
  - И все равно,-возразила мама.-Я не могу быть спокойна. Возможно, что он
даже философ. Но мы не привыкли, чтоб управхозы и коменданты были
философами. Нам этого не надо.
  6
  Моя мама не любила ничего загадочного и таинственного, и поэтому она не
ждала ничего хорошего от нашего коменданта.
  Его симпатичная внешность ей казалась подозрительной. И она даже стала
жалеть, что мы переехали в этот кооперативный дом за Черной речкой, а не
обождали еще полгодика или год, когда построят новые, еще более красивые
дома на том месте, где уже засыпали часть Финского залива и посадили
деревья. Она просто не могла видеть этого коменданта и заявила отцу и дяде
Васе, что даже его боится.
  - Чего его бояться? - сказал отец. - Он совершенно безобиден и безопасен.
Здоровье его тоже проверяла комиссия, когда поступила жалоба на его
странные поступки.
  Мама сказала отцу, что комиссия отнеслась к делу халатно и, конечно,
ошиблась.
  Я очень опасался, что она тоже напишет жалобу и бедного красивого старика
снова направят на комиссию, где его снова будут осматривать врачи и строго
допрашивать, где он заказывает свои визитные карточки и на каком основании
он печатает на этих карточках вместо своего имени имена исключительно
знаменитых и даже великих людей.
  Моя мама жалобу не подала, но добилась на общем собрании жильцов-пайщиков,
чтобы старику поставили на вид и указали на недопустимость его поступков,
вошедших в противоречие с законами человеческой жизни.
  Но хватит о коменданте и о моей матери. Пора перейти к главному лицу, а
именно к Левитану. Сначала к тому, чьи картины висят в Русском музее, а
потом уж к соседу Мишки Авдеева.
  В Русский музей нас повела преподавательница родного языка Варвара
Архиповна, Она считала себя большим знатоком живописи, и только мы с ней
вошли в тот зал, где висят картины Левитана, как она стала нам объяснять;
- Знаменитый русский художник пытался изобразить... Он хотел отобразить...
Он ставил своей целью... Левитан хотел... Он сделал попытку...
  И от ее слов в большом, высоком зале сразу стало как в классе, все
сделалось обыкновенным и знакомым, словно мы здесь бывали уже сотни раз.
  Мишка Авдеев усмехнулся и сказал:
  - Мне тот Левитан даже больше нравится, чем этот.
  - Какой?
  - Тот, что живет в нашем доме.
  - Да тот же не Левитан. А какой-нибудь потомок или случайный однофамилец.
Он ненастоящий. Мишка Авдеев обиделся:
  - Еще неизвестно, какой настоящий. По-моему, тот "рисует не хуже.
  Я подошел к одной картине и стал ее рассматривать.
  На картине были изображены березки и речка, а также облака, и мне сразу
стало немножко грустно, словно я тут же стоял на берегу речки возле
березок, а надо было уезжать домой, в город, а уезжать очень не хотелось.
  Варвара Архиповна сказала, показывая на картину:
  - Знаменитый художник пытался... Он раз и навсегда поставил перед собой
цель и всю жизнь добивался...
  Потом она стала хвалить березки, небо и особенно речку, но речка стала
обыкновенной, и картина словно полиняла от ее слов.
  Я думал: если Варвара Архиповна сделает паузу- вернется ли в картину то,
что в ней было до того, как учительница стала все подробно излагать и
объяснять. Но Варвара Архиповна не сделала паузы или хотя бы короткой
передышки, а продолжала объяснять:
  - Знаменитый художник очень любил природу, и он всегда добивался... Он
хотел... А потом он заболел и вскоре умер,-сказала в заключение
учительница.
  - Умер?-не согласился Мишка.-Это еще вопрос.
  - А ты откуда знаешь?-спросил я.
  - Еще бы я не знал. Он живет с нами на одном этаже.
  - Там живет другой, а не этот.
  - Это еще надо проверить, - сказал с таинственным видом Мишка.-Может, как
раз именно этот.
  До чего был Авдеев самолюбивый и гордый человек! Себя и свой этаж он
ставил выше интересов человечества и хотел мне доказать, что именно рядом
с ним живет знаменитый художник.
  7
  Я позвонил раз и еще раз.
  Открыл мне дверь пожилой человек с усталым лицом. Лицо этого человека и
особенно черная бородка и большие задумчивые глаза показались мне
знакомыми. Я где-то видел раньше этого человека. Где? Может, на лестнице,
может, на улице или на странице книги?
  - Ты к кому, мальчик? - спросил он.
  - Я вообще так, ни к кому. У вас есть бумага или утиль?
  - Сейчас нету. Вчера все отдал.
  Он уже хотел запереть дверь, но тогда я спросил:
  - А вы, дяденька, действительно Левитан?
  - Да, Левитан,-ответил он задумчиво.-Хочешь зайти? Ну что ж, проходи.
  Я прошел с ним ь комнату и оказался как в Русском музее. На стенах висели
те же картины. И даже "Золотая осень" висела.
  Я еще раз посмотрел и убедился: картины те же самые, что в музее.
  - Как они сюда попали?-спросил я.-Может, по случаю ремонта у вас временно
повесили? Человек улыбнулся:
  - Это, мальчик, копии. Я реставратор и копиист.
  - Копии? А Мишка Авдеев утверждает, что скорее там копии, а здесь
настоящие.
  - Какой Мишка Авдеев?
  - Сын монтера. Ваш сосед.
  -Сосед? Тогда другое дело. Соседи всегда все знают. Они даже знают больше,
чем мы сами знаем о себе.
  Я стал рассматривать картины и вспомнил слова дяди Васи, что копии-это
попугаи. Я вспомнил это и покраснел, словно художник уже догадался, о Чем
я сейчас думаю. Он, по-видимому, действительно догадался и сказал:
  - Эти картины не просто повторение, мальчик, это продолжение того, что
было сделано в другом веке.
  - Мишка утверждает, что вы из того века.
  - Из какого?
  - Ну из того, который был шестьдесят шесть лет тому назад.
  - Что ж. Отчасти это тоже верно, мальчик. Но только отчасти.
  - Отчасти? - спросил я. - Я не, совсем понимаю. Отчасти-это значит, вы не
Левитан, а только очень хотите им быть?
  Художник тихо рассмеялся и кивнул головой.
  - Хочу быть, - сказал он. - Но это очень трудно, А ты посмотри внимательно
мои картины и скажи -нравятся они тебе или нет? Меня очень интересует твое
мнение, мальчик.
  Я посмотрел на картины, подумал немножко, а потом сказал:
  - Если бы я не знал, что эти картины-копии тех, что висят в Русском музее,
они бы очень мне понравились.
  - А ты забудь, мальчик, что это копии. Пожалуйста, забудь.
  - Как я могу забыть? Ведь вы мне сами сказали.
  - А может, я пошутил?
  - Но ведь они очень похожи на те, что я видел в Русском музее.
  - Возможно,-сказал задумчиво художник.-Все находят сходство, кроме меня.
Но ты посмотри на них, мальчик, внимательно. Может, заметишь и различие.
  Я стал внимательно рассматривать картины. И может, потому, что мне в эту
минуту никто ничего не объяснял и не втолковывал, картины мне очень
понравились. Они были нисколько не хуже тех, что висели в Русском музее, и
я даже почему-то подумал, что они там больше не висят, их привезли сюда, к
этому художнику, временно, а потом опять увезут.
  И у меня было еще такое чувство, что кто-то невидимый и неслышимый, но
присутствующий помогал мне их смотреть, и от этого они становились все
лучше и лучше, хотя содержание не менялось и краски на полотне тоже.
  Картины мне нравились все больше и больше, и я не мог буквально оторваться
от них, и мне даже казалось: где-то рядом тихо играет музыка,-так было
хорошо и интересно, интереснее еще, чем в музее.
  И я подумал, что существует два необыкновенных художника. Один жил давно,
в прошлом веке, а этот поселился у нас, в кооперативном доме, и он хоть и
не такой известный, как тот, но рисует, пожалуй, нисколько не хуже.
  Потом мы попрощались с художником, и я ушел. Дело в том, что пришел
комендант, тот самый красивый старик, которого не любила моя мама.
  Комендант поздоровался очень вежливо со мной и с художником и, подойдя
ближе к картинам, стал внимательно их рассматривать. А несколько минут
спустя он сказал Левитану:
  - Хорошо, если бы вы дали одну из ваших картин для домового клуба. Ваши
картины располагают к тишине, к уюту и навевают доброе настроение.
  После этих слов я ушел, чтобы не смущать художника. Я был почему-то
уверен, что Левитан не откажет и отдаст в клуб одну из своих замечательных
картин.
  8
  Старик комендант решил просвещать наш дом и стал устраивать в клубе
научные лекции и беседы.
  Мы с Мишкой, возвращаясь из школы, увидели афишу и сразу заинтересовались.
  Обычно бывает так, что задают вопросы лектору, да и то не сразу, а когда
он закончит свою лекцию или доклад. А тут все произошло наоборот. Лектор,
еще не приступив к лекции, уже задал нам с Мишкой вопрос, написанный
большими печатными буквами: "Правильно ли вы выбрали себе родителей?"
Мы долго стояли с Мишкой возле афиши, читая и перечитывая вопрос, который
задал всем жильцам нашего дома лектор.
  - Как мы можем ответить на этот вопрос? - спросил Мишка. - Ведь не мы
выбирали родителей. Скорее, они выбирали нас. Я на это ответил:
  - А может, все-таки мы? Мне всегда казалось, что я живу очень давно. Я,
конечно, знаю, что я родился. Но иногда я в этом немножко сомневаюсь. И
тогда мне начинает казаться, что я был всегда.
  - Ерунда!-возразил Мишка.-У каждого из нас есть метрика. Там удостоверено,
кто и когда родился. И в метрике стоит печать.
  - А почему тогда лектор спрашивает-правильно ли мы выбрали родителей?
  - Это не лектор спрашивает, а комендант ошибся, когда писал афишу.
Заторопился, написал одно, а нужно было другое.
  - Что?
  - Правильно ли родители выбрали нас?
  - А разве они нас выбирали?
  - Не знаю.
  - Что же получается? - сказал я. - Они нас не выбирали, а мы-их, оказались
все вместе благодаря какой-то случайности.
  - Тут дело не в случайности,-сказал Мишка.
  - А в чем?
  - Вот придем на лекцию, тогда узнаем. Но еще сомневаюсь - пустят ли?
  На этом и кончился наш разговор. И лифт поднял нас каждого на свой этаж.
  Дома никого не было, и я стал, строго обдумывая каждый поворот ключа, тихо
и не спеша открывать дверь. Мама опять стала опасаться воров, и мы стали
пользоваться той частью замка, где был спрятан секрет.
  Когда я наконец открыл дверь, разделся и положил на стол портфель, я вдруг
почувствовал одиночество.
  У меня в голове возникла странная мысль, что родителей еще нет, я их еще
не выбрал и, несмотря на это, существую. Потом пришла другая мысль, еще
более странная: ведь было время, когда не только не было меня и моих
родителей, но еще не существовали люди на Земле. Я старался это себе
представить и почему-то не мог, как не мог представить родителей без себя.
Но себя без родителей я почему-то сразу представил.
  Не успел я об этом хорошенько подумать, как пришла мама вместе с дядей
Васей.
  - Опять он что-то напутал,-сказала мама.
  - Кто? - спросил я.
  - Александр Дюма-сын.
  - Ты насчет афиши с названием лекции?
  - Да,-сказала мама.
  - А мне очень нравится название,-сказал дядя Вася. - И я непременно пойду
на эту лекцию.
  - Как можно спрашивать нормальных людей: правильно ли они выбрали себе
родителей?
  - Это сказано в шутку,-возразил дядя Вася.- Лекцию будет читать генетик,
рассказывать о молекулярных болезнях.
  - А она очень опасная,-спросил я,-эта молекулярная болезнь?
  - Смотря для кого,-ответил дядя Вася.-Для тех, кто болен, она не опасна.
Опасна для их детей и их потомков.
  Услышав это, я сразу догадался, почему дети должны выбирать себе
родителей. И значит, я не очень ошибся, выбирая себе отца и мать. У них с
молекулами все было в порядке.
  9
  Теперь я стал заходить к своему новому знакомому, к художнику Левитану.
Заходил к нему я не очень часто, чтобы его не беспокоить, но зато без
предлога, а просто так, посмотреть картины. Иногда мы заходили вместе с
Мишкой Авдеевым, который жил в том же этаже и поэтому набивал себе цену.
Он все время повторял, что Левитан был тот самый и попал к нам из другого
века.
  - А как он мог попасть?-спрашивал я.
  - Благодаря обратному ходу времени, как это описано в фантастических
рассказах. Разве не читал?
  - Читал я. Но не очень в это верю. Ведь всем, например, очень хочется
увидеть Гоголя. Но ведь он сидит там, в своем веке, а в нашем ни разу не
появлялся.
  - Придет и его очередь, - сказал важно Мишка.- Для науки нет ничего
невозможного. А отсталые люди, разные утильщики и старухи, в науку не
верят, а только в бога.
  - Я верю в науку,-сказал я и добавил:-и в технику.
  - А почему же ты тогда сомневаешься, что художник Левитан не мог оттуда
попасть к нам хотя бы на время, как это не раз описывали фантасты?
  - Во-первых, он и не похож.
  - Это он-то не похож? - рассердился Мишка. Он раскрыл портфель и достал
портрет Левитана, вырезанный из "Огонька". - Смотри!
  Я посмотрел: действительно, очень похож. Все, все то же самое: и глаза, и
бородка.
  - Так это, наверно, и не тот,-сказал я,-а этот.
  - Этот и есть тот,-возразил Мишка.-Он чуточку только постарел.
  - Чуточку? - удивился я. - Ведь прошло шестьдесят шесть лет. Он мог
постареть и больше.
  - Ну и что? А про замедление времени ты слыхал? Невежда! Время замедлили,
понимаешь, а его отправили сюда.
  - Кто отправил?
  - Какой-нибудь ученый или изобретатель.
  - В жизни этого не бывает,-сказал я. Мишка посмотрел на меня и покачал
головой.
  - А чтобы такое сходство, и фамилия одна, и те же картины - это бывает?
  Я промолчал, потому что не знал, что ответить. Спор наш произошел по
дороге из школы домой. Мишка несколько раз вытаскивал портрет Левитана,
вырезанный из "Огонька", и, показывая его мне, повторял одну и ту же фразу:
  - А ты еще говоришь-не бывает. Возьми свои слова обратно.
  Я свои слова пока обратно не брал, а только шел и думал об очень странном,
почти загадочном факте. Как я ни старался, я пока не мог объяснить себе
этот факт. Но я надеялся, что со временем он разъяснится и окажется, что
этот Левитан взял себе псевдоним и случай- но похож на того, который жил в
девятнадцатом веке.
  Мы поднялись с Мишкой в десятый этаж и позвонили.
  Открыл нам дверь сам художник. Правда, он немножко изменился: сбрил
бородку, усы и оттого помолодел. Но глаза остались прежние-печальные и
добрые, как на портрете, вырезанном Мишкой из "Огонька".
  - Здравствуйте, - сказал Мишка.-Мы ненадолго. Посмотрим картины и уйдем.
Дело в том, что ваши картины нам очень нравятся.
  Не знаю, понравились или не понравились художнику эти слова. Мишка, так же
как Варвара Архипов-на, считал себя большим знатоком живописи, а Левитан
был тонкий, деликатный человек, и, возможно, Мишка задел своими словами
чувство, которое не следовало бы задевать.
  - А ты что молчишь, мальчик?-спросил меня Левитан и положил мне на плечо
свою легкую, красивую руку. - Тебе, наверно, не нравятся мои картины?
  - Нет, почему же,-ответил я.-Но они нравились бы мне еще больше, если бы
висели только тут, а не в Русском музее.
  - Ничего не могу поделать, мальчик,-сказал Левитан.-Человек не властен над
своим прошлым.
  - А Мишка считает, что властен. И фантасты тоже.
  Левитан промолчал. Мишка Авдеев тоже. А я стал рассматривать картины.
  Картины не только нравились мне, но как-то все меняли вокруг себя и во
мне. И мне казалось-не я смотрю на эти картины, а кто-то другой, более
умный, чем я, и более чуткий.
  Мишка тоже вдруг изменился. На его лице появилось новое выражение, и он
стал как-то симпатичнее, чем был вчера и даже сегодня, перед тем как мы
пришли сюда.
  Изменился вдруг и сам Левитан. На его лице появилась улыбка и еще что-то
неожиданное, и он стал еще больше похож на портрет, вырезанный Мишкой из
"Огонька".
  Потом Левитан сказал не то нам с Мишкой, не то самому себе:
  - Эти работы еще не закончены.
  - А те закончены,-спросил Мишка,--которые висят в Русском музее?
  - Видишь ли, мальчик,-сказал Левитан, - произведение должно быть чуточку
незаконченным, чтобы напоминать жизнь.
  Я вспомнил школу и учителей, и то, что они там говорили, и подумал, что
Левитан не прав. Он ошибается. Школа - жизнь? Жизнь. А там очень не любят,
чтобы было не досказано, не дописано, не закончено, и за это снижают
отметку.
  Мишка, судя по его выражению лица, тоже догадался, что художник не совсем
прав. Но об этом не сказал, не желая его огорчать. Я тоже промолчал.
  - Только смерть ставит точку,-продолжал задумчиво Левитан. - А в жизни
точек нет, а только запятые, многоточия, вопросительные и восклицательные
знаки:
  Я подумал: замечательный русский художник ошибается или немножко
преувеличивает. Что касается точки, я ее очень любил и предпочитал всем
другим знакам препинания.
  Но не хотелось мне спорить с художником. И Мишке тоже не хотелось. Я
только спросил:
  - А можно, если я в следующий раз приду не один, а с дядей Васей?
  - А кто он, твой дядя Вася?
  - Геолог. Но в искусстве здорово разбирается.
  - Заходите, мальчики,-сказал художник.-С дядей или без дяди. Я свою дверь
на запоре не держу.
  10
  Мы с дядей Васей возвращались из парикмахерской и возле нашего
кооперативного дома случайно встретили коменданта.
  Бывший красавец улыбнулся нам печальной и чуточку озабоченной улыбкой и,
вытащив свою кожаную, похожую на портсигар штучку, протянул нам по
визитной карточке.
  Мы посмотрели на карточку, думая, что наш старик все еще Дюма-сын или
Леонид Андреев. Но на обеих визитных карточках мы прочли, что он уже не
Дюма и не Андреев, а всемирно известный изобретатель Эдисон.
  Вручив нам карточки, комендант удалился.
  Дядя Вася оглянулся и сказал:
  - Хорошо, что твоей матери нет поблизости.
  - А что?
  - Она бы очень расстроилась. Ей не нравится, что этот странный старик
хочет быть не самим собой, а тем, у кого громкое имя.
  - Но он же не всерьез, а шутя.
  - Да, он играет ту роль, которую ему не пришлось играть на сцене. Своими
парадоксальными поступками он хочет направить наше внимание на то, что ему
кажется значительным.
  - А правда, что он философ?-спросил я.
  - Несомненно,-ответил дядя Вася.
  - Мать и отец смеются,-сказал я.-Они говорят:
  "Философ - это ответственный человек с ученой степенью. Он обычно читает
лекции или числится в каком-нибудь институте. Философ не станет работать
комендантом".
  - Почему? Спиноза не имел степени, нигде не числился, не читал лекций, а
только шлифовал алмазы, живя на чердаке.
  - А он тоже был философ?
  - Был. В этом ему не откажешь.
  А несколько дней спустя после этого разговора дядя Вася принес толстую,
напечатанную на машинке рукопись и сказал мне по секрету, что это
философский труд и что написал его наш комендант и дал дяде Васе, чтобы
узнать его мнение.
  Я не удержался и заглянул в рукопись. Название труда - "Онтология имени" -
мне было непонятно. Но дядя Вася охотно мне объяснил.
  - Онтология,-сказал он,-это раздел философии, изучающий сущность бытия.
  Просматривая рукопись, я пытался вникнуть в ее содержание, но хотя слова
были понятны каждое в отдельности, все вместе были очень трудны, и смысл
ускользал. Я поня-л только, что старик комендант, он же философ, хотел
объяснить мне, дяде Васе и всем читателям, что такое имя. Меня больше
всего удивило и озадачило, что комендант потратил столько труда, чтобы
объяснить то, что и без всякого объяснения всем ясно и понятно. Каждый
знает, что такое имя и почему его дают людям и домашним животным. Но
комендант, став философом, притворился, что он не понимает того, что
понятно даже детям.
  Я задумался, и мне пришла в голову неожиданная и очень тревожная мысль. Не
для того ли комендант называл себя то Дюма-сыном, то Леонидом Андреевым,
то Эдисоном, чтобы примерить к себе чужое великое имя и посмотреть, в
какой степени оно соответствует его сущности.
  Комендант напомнил мне одного пенсионера, которого однажды я видел в
магазине головных уборов. Пенсионер стоял перед зеркалом и примерял шляпы,
береты, шапки и, пристально смотря на свое отражение в зеркале, все никак
не мог найти тот головной убор, который бы слился с его лицом и фигурой в
одно целое. Этот не вполне красивый старик, наверно, ожидал, что шапка или
берет сделают его красавцем.
  Очевидно, комендант тоже был глубоко неудовлетворен своим именем и хотел
позаимствовать имя у тех, кто жил давно. Может, комендант с чужим и
знаменитым именем хотел заимствовать нечто более важное, чем имя, -
отражение чужой жизни?
  Эта мысль показалась мне интересной, и я поделился ею с дядей Васей.
  Дядя Вася внимательно выслушал меня и сказал:
  - Да, наш комендант своего рода экспериментатор. Он наполнен
парадоксальным юмором и вряд ли похож на того пенсионера, который примерял
в магазине головные уборы. Пенсионером руководила совсем другая идея. Он
хотел купить убор получше и подешевле. А наш комендант-философ, за
дешевизной не гонится.
  Я согласился с дядей Васей и стал внимательно изучать философскую работу
нашего коменданта. При этом я увлекся, проявил неосторожность, и мама
увидела толстую рукопись, напечатанную на машинке. Она сразу догадалась,
что этот труд написан комендатом, и стала ворчать:
  - Лучше бы он следил за водопроводом или паровым отоплением, чем портить
бумагу и воровать у самого себя время.
  11
  О том, что время было действительно драгоценным, я узнал из философского
труда, написанного нашим комендантом. Но в этом труде было одно очень
сложное место, из которого становилось ясно, что наш ко-ментант мог
управлять течением времени и действительно попал в наш кооперативный дом
не то из другого века, не то с другой планеты. Об этом не было сказано
прямо, но вывод напрашивался сам, вытекая прямо из текста.
  Дядя Вася сказал мне:
  - Это, конечно, метафорическое выражение. И не надо понимать его слишком
буквально. Философы иногда пытаются объять одной фразой необъятное.
  Я пропустил эти слова мимо ушей. Мне очень хотелось, чтобы комендант
оказался пришельцем, как это бывает в фантастических романах. Это бы
многое объяснило в его поведении, и стал бы понятным и другой факт-как
оказался в нашем доме художник Левитан. Возможно, Мишка Авдеев был прав, и
оба - комендант и художник-попали к нам из другого времени.
  Эта мысль мне очень понравилась. Благодаря ей все стало понятным, ясным и
уже не противоречило ни логике, ни здравому смыслу. В список жильцов
кооперативного дома, утвержденный и одобренный, каким-то. образом попали
два пришельца, которые решили обосноваться в нашем времени. Оба занялись
полезным трудом. Один стал писать картины, а также реставрировать старые,
а другой взял па себя хлопотливый и неблагодарный труд коменданта. Все
стало на свое место, подтверждая старую и всем известную истину, что чудес
на свете не бывает. Но хотя чудес не бывает, тот, не очень красивый и не
очень старый пенсионер, стоя перед круглым зеркалом в магазине и примеряя
головные уборы, все-таки ждал и немножко надеялся, что вот сейчас
изменится его лицо и станет красивым, но так, кажется, и не дождался.
  Может, и комендант, примеряя к себе знаменитые имена, тоже ждал чуда и
надеялся, что он станет Эдисоном или Леонидом Андреевым. Но этого
почему-то не случилось. И если не очень красивый пенсионер, примеряя
шапки, гляделся в обычное зеркало, наш философ-комендант гляделся в тайну
имени, в тайну слова, звучащего названия человека и вещи. Об этом я
догадался не сам, а с помощью дяди Васи, когда он мне объяснял трудные и
малопонятные места толстой рукописи.
  Но пожалуй, пока довольно о нашем коменданте и его философском труде и о
пенсионере, который подбирал себе головной убор. С этим пенсионером я
встретился вчера в булочной, где покупатели сами берут себе, что любят, а
потом расплачиваются с кассиршей. Пенсионер с задумчивым и философским
видом изучал булки, хлебцы, батоны и не знал, на чем остановить свой
выбор. На его голове была морская фуражка, очень молодившая пенсионера и
придававшая ему геройски-молодцеватый вид. Но довольно о пенсионере. Пора
вернуться к главному герою моего рассказа- художнику Левитану.
  Левитан жил один, семьи у него пока не было, и он сам вынужден был
обслуживать себя, а в свободное время писать картины.
  Я все-таки уговорил дядю Васю зайти со мной к художнику и высказать свое
мнение о его картинах.
  Дядя Вася внимательно осмотрел картины, но художнику свое мнение не
сказал, а только мне, да и то когда мы вышли от художника и спустились в
свой этаж.
  - Все бы ничего,-сказал дядя Вася,-но уж очень этот Левитан напоминает
того, прежнего.
  - Так этот и есть тот, прежний.
  - Нет,-возразил дядя Вася,-он только однофамилец, но очень уж подражает
тому, не заботясь об оригинальности собственного лица.
  - Но ведь картины-то не виноваты,-сказал я,- что он мало заботится о своем
лице. Они хорошие.
  - Как тебе сказать? И да и нет. В них нет ничего своего, а все чужое,
занятое у того замечательного художника, который дружил с Чеховым.
  - Я уверен, он и дружил.
  - Тогда ему должно быть больше ста лет, а на вид ему не больше сорока.
  - Следит за собой. Не пьет, не курит. И потому кажется моложе своих лет.
  Дядя Вася внимательно посмотрел на меня и подмигнул.
  - Я понимаю,-сказал он,-тебе, как этому нашему философу-коменданту,
хочется невозможного. А невозможное случается только в сказках.
  Меня очень огорчили слова дяди Васи и его не очень высокое мнение о
картинах Левитана, не того, а этого. Как будто тот и этот не могли
оказаться одним и тем же лицом.
  Но потом я стал склоняться к тому, что, возможно, дядя Вася отчасти прав и
этот наш Левитан только повторяет сделанное другими. Но в этом я не видел
ничего дурного. Скорее, наоборот. И картины Мишкиного соседа по-прежнему
продолжали мне нравиться
  12
  Во всей школе только мы с Авдеевым знали, что в кооперативном доме
поселились два пришельца- один художник, а другой комендант, совмещавший
свои обязанности с занятиями философией. , Мы с Мишкой часто спорили:
откуда эти пришельцы - из прошлого, из будущего или с другой планеты?
  - Скорей из прошлого,-настаивал я,-ведь Левитан жил в прошлом.
  Но Мишка Авдеев ни за что не хотел этого признать. Его почему-то больше
устраивало, чтобы художник явился к нам прямо из будущего, захватив с
собой бывшего красавца - коменданта. Мишка упирался и ни за что не хотел
уступить. Единственно, с чем он мог согласиться, что Левитан, возможно,
прибыл с другой планеты. А мое предположение, что знаменитый
художник-посланец прошлого, его даже обижало. Мишке казалось, что это не
только противоречит истине, но в какой-то степени снижает Левитана и его
спутника-коменданта: ведь в прошлом царили отсталость, мрак, суеверия,
существовал царь и другие пережитки.
  Проще было спросить самого художника или его собрата - коменданта. Но ни
я, ни даже более бойкий и отчаянный Мишка Авдеев не решались задать этот
вопрос пришельцам, считая, что это их тайна, которую они, естественно, не
хотят выдавать, имея на то свои причины.
  Подумав и обсудив с Мишкой сложное и запутанное положение, мы решили
наблюдать за художником и комендантом, рассчитывая, что рано или поздно
они посвятят нас в свою тайну.
  Картины же все еще продолжали нам нравиться.
  С каждым днем они нравились нам с Мишкой все больше и больше, и мы долго
простаивали перед ними. И когда мы возвращались каждый к себе, все нам
казалось другим, более красивым и значительным, чем раньше. Эти картины
хотя и не умели говорить, висели молча, но, по-видимому, что-то открывали
в мире и в нас самих, помогая нам острее чувствовать и понимать все, что
нас окружало.
  Когда мы приходили, художник Левитан обычно работал. Работал молча и
только изредка бросал два идя три слова. Был он по-прежнему ласков и
внимателен. И нам очень хотелось спросить его, каким образом оя попал в
наш кооперативный дом, родившись на другой планете или в другом веке, но
мы все еще не решались.
  А потом знаменитый русский художник простудился, схватив воспаление
легких, и его увезли в больницу, что недалеко от реки Карповки.
  Мишка Авдеев был почему-то этим очень смущен. Ему казалось, что пришелец
из будущего, а тем более с другой планеты, не должен болеть, и особенно
воспалением легких. Правда, он точно не знал, какими болезнями болеют
пришельцы, но был убежден, что у них Совсем другие болезни, чем у нас.
Помню, как мы с Мишкой купили килограмм яблок и два маленьких апельсинчика
(на третий не хватило денег) и понесли в больницу свою передачу.
  Строгая сестра или нянечка переспросила:
  - Какому это еще Левитану?
  - Тому самому,-ответили мы,-выдающемуся русскому художнику.
  Левитан болел-болел, а потом вдруг поправился.
  И снова принялся за работу.
  Однажды я прихожу к нему один, без Мишки, а у него уже сидит комендант,
такой любезный и снисходительный.
  Комендант задал мне вопрос:
  - Скажи, мальчик, а ты хотел бы побывать на другой планете?
  - Хотел бы,-ответил я.-Разве кто-нибудь откажется?
  Потом комендант перевел разговор на другую тему, и я так и не узнал,
почему он мне задал такой необычный вопрос. Комендант стал жаловаться
Левитану на проводку и плохую изоляцию в доме и на то, что у него много
забот и у некоторых жильцов плохой характер. А затем комендант посмотрел
на меня и спросил:
  - Как ты думаешь, мальчик, у разумных существ с других планет тоже дурной
характер?
  Я ответил:
  - Думаю, что не у всех. У некоторых хороший.
  И комендант рассмеялся и сказал:
  - Точно.
  И сказал таким тоном, словно это ему было хорошо известно.
  Потом комендант сказал Левитану:
  - Ты бы, Исаак, изобразил этого мальчика. Он своим скромным поведением,
вероятно, этого вполне заслуживает.
  Левитан покачал головой:
  - Я изображаю только березы, реки и облака, а также озера. А мальчик, к
сожалению, не облако и не река.
  Комендант достал из кармана кожаную штучку, и я подумал, что он сейчас
даст мне свою визитную карточку, но он карточку не дал, а штучку положил
обратно в карман.
  Затем комендант спросил меня:
  - Как ты представляешь, мальчик, свое будущее?
  - Близкое или далекое?
  - И близкое и далекое.
  - А как вы представляете свое будущее?
  - Далекого будущего, мальчик, у меня нет,-сказал комендант.
  - Почему?
  - Потому что я старик.
  - А как вы представляете близкое будущее?
  - Близкое будущее я рисую себе так. Я иду по улице и нахожу кем-то
оброненный чертеж. Вместо того чтобы сдать его в стол находок, я
присваиваю его и совершаю крупное научное открытие. Ну вот и все, мальчик.
Далекого будущего у меня нет. Я старик. И в жизни мне не посчастливилось:
я не сделал ни одного великого открытия. И вероятно, никогда уже не сделаю.
  Мне стало немножко жалко нашего коменданта, и я сказал:
  - Почему? Может, еще совершите.
  - Нет, мальчик. Я упустил свое время. У меня было его уйма, так же как у
тебя. Но я его упустил. А теперь я старик. И с грустью смотрю на свое
прошлое, с которым я поступил так легкомысленно.
  Комендант вынул карманные часы, открыл крышку и посмотрел. Затем он
любезно раскланялся и ушел. Мы остались вдвоем с художником.
  - Вы тоже смотрите с грустью на свое прошлое?-- спросил я художника.
  - Нет, мальчик, я никогда не грущу о прошлом. Я думаю только о будущем. И
для этого я пишу свои картины.
  - Но вы же не будущее изображаете в своих картинах.
  - Я изображаю, мальчик, природу. А природа-это нетолько прошлое, это и
будущее.
  - Чье будущее, ваше?
  - Нет, твое, мальчик.
  13
  Мама пришла с рынка очень чем-то взволнованная и довольная.
  - Могу сообщить тебе,-сказала ояа дяде Васе,- приятную новость. Вчера
уволили коменданта, и на его месте уже сидит другой.
  - А за что уволили?
  - За эту ужасную привычку совать всем визитные карточки и выдавать себя за
тех, кого уже давным-давно нет.
  - Только за это?
  - А разве этого мало? От такого человека можно ожидать всего.
  Мама не сказала, чего можно ждать от коменданта, а скорей ушла в булочную.
А дядя Вася стал выражать беспокойство, что комендант не зашел за своей
рукописью и теперь, наверно, переехал, не оставив даже адреса.
  Меня стала волновать судьба не столько коменданта, сколько того, другого,
который был с ним связан. Может, и Левитана тоже попросят уехать из нашего
дома на том основании, что он лишний. Ведь в прошлом веке был уже Левитан,
а в нашем должен быть кто-то другой, совсем на того непохожий. Наш же
Левитан очень походил на того, который когда-то жил, и на этом основании
его могли попросить вернуться в свою эпоху.
  Я забежал к Мишке Авдееву и рассказал ему о судьбе коменданта и о своих
опасениях, но Мишка сказал, дожевывая морковку:
  - Левитан никуда не уедет. Он тут обосновался. И ему у нас нравится.
  - Откуда ты знаешь?
  - Откуда? А я был у него вчера, как раз когда заходил прощаться комендант.
Комендант сказал, что он уже стар и ему пора на покой, что ему надоели
вечные жалобы на водопровод и на отопление.
  - А что сказал Левитан?
  - Ничего. Он как раз работал. Писал новую картину.
  - Дядя Вася говорит, что он новые не пишет, а повторяет только старые.
  - Ну и что? Мне старые нравятся даже больше, чем новые.
  По правде говоря, мне старые тоже нравились больше, чем новые, но я этого
не сказал Мишке, боясь прослыть консерватором и невеждой.
  Выходя от Мишки, я взглянул на соседнюю дверь- висит ли еще там медная
дощечка с фамилией. Все было в порядке. Дощечка висела на том же месте,
извещая всех, что в этой квартире живет знаменитый художник. А уж тот или
не тот это Левитан, подумал я, пусть решают специалисты. Мне казалось, что
это был именно тот.
  Комендант все-таки зашел к нам, вернее, не к нам, а к дяде Васе.за своей
рукописью. Он вежливо поздоровался, трогательно улыбнулся и попросил дядю
Васю высказать свое мнение о рукописи.
  Дяде Васе, по-видимому, очень не хотелось огорчать коменданта, и он сказал:
  - Мое мнение не имеет значения. Я геолог, а тут речь идет о языке.
  - А все-таки,-сказал комендант.-Я буду вам очень благодарен. Мне хотелось
бы услышать вашу оценку.
  Я не слышал, что сказал дядя Вася коменданту,- меня позвала на кухню мама.
  А потом комендант ушел, держа свою рукопись под мышкой, и больше я его
никогда не видел, словно он вернулся к себе в прошлое.
  Когда комендант исчез, я спросил дядю Васю:
  - Что же ты сказал коменданту? Как ты оценил его труд?
  И тогда дядя Вася возбужденно стал ходить по комнате из угла в угол и
рассказывать мне о том, какое сильное впечатление произвела на него
рукопись комен-танта.
  Что-то случилось с дядей Васей, на щеках его появился румянец, в глазах
блеск, а на лице новое, никогда не виданное мною выражение. Он вдруг
спросил меня:
  - Как тебя зовут?
  - Саша. Александр,-ответил я.-Неужели ты мог забыть мое имя?
  - Когда я читал эту рукопись, я попытался забыть всё имена на свете, даже
свое собственное.
  - - Почему?
  - Я вместе с автором рукописи попытался взглянуть на мир как бы из того
времени, когда на Земле не существовало ни одного имени.
  - А разве было такое время?-спросил я.
  - Было.
  - Когда?
  - Всего миллион лет тому назад. Тогда еще на Земле не было людей.
  - Людей не было,-сказал я,-а этот комендант был,что ли?
  - Нет. Он только вообразил, что он был, для того чтобы создать картину
мира, где нет языка.
  - Для чего?
  - Для того, чтобы понять самому и объяснить другим, что язык внес в мир.
  - А что он внес?
  Дядя Вася укоризненно посмотрел на меня и покачал головой.
  - С помощью языка все было названо и обрело смысл.
  Я подумал: комендант совершил великое открытие, но никто об этом открытии
еще не знает, кроме дяди Васи и меня. Еще вопрос-признают ли открытие
великим и когда? Может, много лет спустя. Мне почему-то стало жалко
коменданта. Он, судя по его визитным карточкам, очень хотел быть великим,
но пока ему это не удавалось.
  А дядя Вася ходил из угла в угол и о чем-то думал. Потом он спросил меня:
  - Ты можешь представить себя без имени?
  - Нет, не могу,-ответил я.-Хотя это и случается, когда едешь в автобусе, в
троллейбусе или в трамвае. Толпится много людей, и в это время у них нет
имен. Они обращаются друг к другу, не называя ни имени, ни отчества: "Эй,
гражданин, оторвите, пожалуйста, мне билет". Значит, можно обходиться и
без имени.
  - Путешествие в автобусе длится минуты, в худшем случае часы. Но надолго
нельзя обойтись без имени.
  - А Робинзон же обходился,-сказал я,-когда жил на своем необитаемом
острове.
  - Нет,-возразил дядя Вася,-не обходился. Он обучил попугая, и тот называл
его по имени. Робинзону это очень нравилось. Возможно, слыша свое имя, он
как бы видел со стороны самого себя и чувствовал, что он непохож на других.
  - А если вместо имен,-спросил я,-были бы номера? Хуже от этого было бы или
нет?
  - Хорошего в этом мало. Цифры бездушны. Они обозначают количество. А имя -
это звук с очень емким свойством. Оно как бы вбирает тебя со всеми твоими
особенностями н приобщает к миру. Об этом хорошо пишет комендант, этот
непризнанный философ.
  - Ну и что ж, - возразил я, - художник Левитан, который живет на десятом
этаже рядом с Мишкой, даже очень всеми признан. Но тем не менее тебе его
картины не понравились.
  - Сколько раз я тебе говорил, что это не тот Левитан. Ты и твой приятель
Мишка стали жертвой одной особенности имени. В мире существуют близнецы.
Они похожи друг на друга, как кооперативные дома, построенные за Черной
речкой. Но кроме близнецов существуют и однофамильцы, звуковые близнецы.
Случай подшутил над этим бедным человеком. Он сделал его однофамильцем
знаменитого художника и наделил его талантом. Но талантом он наделил его
скупо и сделал как бы копией того, кто был современником Чехова.
Искусство, жизнь и природа обладают одним свойством: они не любят копий.
Плохо быть двойником, однофамильцем, но еще хуже быть эпигоном. Твой
Левитан начисто лишен всякой оригинальности. А значит, как художник он не
нужен!
  - Нужен! - крикнул я. - Еще как нужен! Ты просто не понимаешь!
  Мои слова услышала мама и сделала мне замечание:
  - Что с тобой, Александр? Ведь дядя Вася старше тебя на пятьдесят лет!
  14
  Слова, сказанные дядей Васей о близнецах и однофамильцах, я каждый раз
вспоминал на уроках русского языка. Варвара Архиповна рассказывала о
великих русских писателях такими словами, словно у них было общее и ничего
своего, отдельного, за исключением того, что они родились не в одно время,
как обычно рождаются близнецы.
  Сегодня она рассказывала нам про Лермонтова:
  - Великий поэт пытался... Он раз навсегда поставил перед собой цель и всю
жизнь добивался...
  А потом я перестал слушать Варвару Архиповну и стал думать о Левитане-о
том, знаменитом, и о другом, который живет на десятом этаже.
  Загадка манила меня. И чувство, вопреки обыденной логике, говорило мне,
что двух Левитанов не было, был один и он к нам попал из другого века, как
это часто бывает в фантастических рассказах, с помощью науки и техники и
их волшебной власти над временем. Мне очень нравилась эта волшебная власть
над временем, которая дала возможность современнику Чехова попасть в наш
век и поселиться в нашем доме. В результате этой власти над временем
возникала необыкновенная и чудесная возможность своего личного знакомства
с великим художником, которого все без исключения относили к прошлому
времени, не подозревая, что он живет в одном доме со мной.
  И, думая обо всем этом, я как бы раздваивался на две равные половинки.
Одна моя половинка верила во власть над временем, а другая сомневалась.
Сомневающаяся половинка словно дразнила меня: "Если в вашем доме поселился
Левитан, почему этого не сделал Чехов, Гоголь и Александр Дюма-сын, и не
комендант, а настоящий?"
И чтобы отвязаться от этого внутреннего сомневающегося голоса, я сказал
самому себе: "Просто Левитану позезло. И он попал в наш век, а другим пока
не удалось".
  Из школы я возвращался не спеша. Хотелось побыть на улицах, посмотреть на
людей.
  В сквере на скамейках сидели несколько старух, пижон с усиками и очень
много пенсионеров. Я узнал и того самого, который выбирал себе головной
убор в магазине и все никак не мог выбрать. Он сидел отдельно от всех и,
держа в руках газету, словно не читал, а рассматривал ее. Я поздоровался.
Он посмотрел на меня и спросил:
  - Кто ты такой?
  - Гражданин далекого будущего.
  - Твое будущее пока меня не интересует, - сказал пенсионер.-Я интересуюсь,
кто ты сейчас? .- Школьник.
  - А откуда ты знаешь меня? Я не ответил и прошел мимо. Не мог же я
сказать, что видел его в магазине, когда он никак не мог выбрать себе
шапку и все примерял и примерял, словно среди головных уборов,
выставленных на продажу, могла найтись, ну скажем, шапка-невидимка тоже.
Если бы я ему об этом напомнил, он бы, наверное, обиделся. . Я давно
заметил: пенсионеры очень обидчивы. . . Потом я подошел к нашему дому и
стал смотреть на десятый этаж, где жил художник. Очень уж высоко он жил. И
я подумал, что с ним, видно, не очень-то считались, когда распределяли
квартиры. Все, кто имел вес, например ученые и артисты, получили в нижних
этажах. Но распределявшие, наверно, думали, что это не тот Левитан, а
просто какой-то незначительный человек и маленький художник. И они жестоко
ошиблись.
  Задрав голову, я смотрел вверх. Кто-то меня толкнул. Я оглянулся. Рядом
стоял Мишка Авдеев.
  - Кого высматриваешь?-спросил он.-Пришельцев?
  - Левитан не пришелец. Он родился на Земле.
  - Это Левитан-то не пришелец? - Мишка рассмеялся.-Мне совершенно точно
известно, кто он.
  - Откуда?
  - Воробушкина знаешь из шестого "Б"? Воробушкин изучил этот вопрос.
  - Какой вопрос?
  - Ну, насчет Левитана, и коменданта тоже. Он считает, что это типичные
пришельцы из других миров. Один принял образ Левитана, а другой взял себе
сразу десяток фамилий и имен. У них, на той планете, откуда они к нам
явились, существует такой порядок. Наскучит высокоразумному существу свое
имя, он берет другое. А вместе с именем меняет и внешность, и обстановку.
Воробушкин это точно знает.
  - Откуда?
  - Откуда? Может, комендант ему сказал или Левитан пооткровенничал.
Воробушкин очень подружился с комендантом, когда тот еще жил и работал
здесь. Комендант ему книги давал читать.
  - Какие?
  - Ну, научные. И научно-фантастические. Только насчет этого молчи. Никто
не должен знать, что они пришельцы. Во-первых, это еще не доказано, а
только существует предположение. А во-вторых...
  Мишка не сказал, что было во-вторых, а показал мне на Левитана, который
как раз в это время подошел к дому с кошелкой. В кошелке была бутылка
молока, кочан капусты и связка баранок.
  Баранки-то и привлекли к себе мое пристальное вни" мание. И я подумал:
"Врет этот Воробушкин. Пришелец вряд ли станет покупать баранки. Еще
капусту и молоко можно допустить, но баранки скорей настоящий Левитан
купит или однофамилец, но не пришелец с другой планеты".
  Я что Мишке не сказал, воздержался, потому что за-ране знал: Мишка будет
доказывать, что баранки- это излюбленная пища инопланетных существ и
разных пришельцев.
  Мы пошли вслед за Левитаном. Остановившись на площадке возле лифта, он
отломил полбаранки и стал есть. Меня почему-то это привело в хорошее
настроение. Очень уж мне не хотелось, чтобы знаменитый русский художник
оказался инопланетцем. А Мишке было наплевать на художника, его больше
интересовали пришельцы и всякие разумные и неразумные существа с других
планет. Потом Левитан вызвал лифт и исчез у себя на десятом этаже.
  Всю неделю я думал о пришельцах и забрал в библиотеке все книги, в которых
рассматривался этот пока еще не решенный вопрос. Среди пришельцев
действительно попадались и такие, которые брали себе чужую внешность,
чтобы не очень выделяться. Было не исключено, что и Левитан воспользовался
чужой внешностью, но тогда совсем непонятно, почему он пишет картины и его
картины мне очень нравятся.
  Вообще об этих пришельцах писали преимущественно фантасты, а ученые
говорили о них осторожно и туманно-так, чтобы можно было взять свои слова
обратно, если окажется, что этих пришельцев нет.
  По правде говоря, мне фантасты нравились больше, они по крайней мере не
увиливали и не боялись, что придется брать свои слова обратно. Но все-таки
я не хотел, чтобы Левитан оказался пришельцем. Я очень полюбил его картины
и его самого, а главное-я ему верил.
  15
  Наступили летние каникулы. Отец сразу взял отпуск и уехал вместе с мамой в
Евпаторию отдыхать. Дядя Вася снял на лето комнатку в колхозе за Лугой и
взял с собой меня. Соседом нашим по даче оказался тот самый пенсионер,
который любил примерять головные уборы. Ему я обрадовался, но не очень. Но
я страшно обрадовался, когда встретил Левитана. Художник тоже снял себе в
деревне комнатку у колхозного пастуха Игнаткина и ходил в лес писать этюды.
  Знаменитый русский художник меня сразу узнал и, возможно, тоже
обрадовался, хотя и не так сильно, как я.
  Вернувшись домой после прогулки по лесу, я застал пенсионера, игравшего с
дядей Васей в шахматы.
  - И Левитан тоже здесь,-сказал я обрадованно дяде Васе.
  Пенсионер покосился на меня и сказал строго:
  - Ему давно бы следовало переменить фамилию.
  - Почему?-спросил я.
  - Потому что это нескромно называть себя Левитаном, имея ту же профессию,
что и великий русский художник. Я уже писал по этому поводу в газету и в
Союз советских художников, но ответили мне бюрократической отпиской. Мол,
фамилия-это личное дело каждого. А я считаю, что это дело не личное, а
общественное.
  - А какое вам дело до этого художника? Не он себе выбирал фамилию, а
предки. Я делаю вам шах,- сказал дядя Вася.
  Пенсионер стал смотреть на доску, выбирая, какой сделать ход. А потом дядя
Вася сделал ему еще шах и мат, и пенсионер ушел с обиженным выражением
лица. Я был очень рад тому, что он получил мат. Пусть не пишет письма в
редакции и не требует от талантливого художника, чтобы он перестал быть
Левитаном. Я был уверен, что наш Левитан тоже станет знаменитым и
пенсионер пожалеет о своих письмах в редакцию.
  Когда пенсионер ушел, дядя Вася сказал:
  - Не люблю вот таких, которые суют нос в чужие дела и целыми днями пишут
письма в редакции. Государству приходится содержать людей, которые бы
отвечали на их письма. И это очень обременяет наш бюджет.
  - А ты не играй с ним. Играй лучше с Левитаном. Как фамилия этого
пенсионера?
  - Воробушкин.
  - Он, наверно, родственник того, который учится в шестом "Б".
  И действительно, пенсионер оказался дедушкой Во-робушкина. Об этом я узнал
через несколько дней, когда Воробушкин приехал к деду жить вместе с Мишкой
Авдеевым, который оказался тоже их близким родственником.
  Но об этом позже, а сейчас я должен рассказать о художнике и о том, как он
ходил в лес писать этюды. Он стал брать с собой и меня, когда убедился,
что я могу сидеть тихо и не мешать. Я действительно сидел очень тихо и не
шевелясь смотрел, как Левитан работает.
  Левитан, держа кисть в руке, рассматривал речку и облака, а потом этой
кистью он изображал точно такую же реку и такие же точно облака у себя на
холсте. Мне очень нравилось, как все двоилось, и мне казалось, что передо
мной не один мир, а два. И оба мира были рядом, та река и эта, те облака и
эти, которые, так же точно, как в небе, плыли на холсте. И мне было очень
хорошо, необыкновенно хорошо, словно я был свидетелем возникновения не
только этого мира на холсте, но и того, другого, большого, который будто
тоже сейчас возник.
  Левитан большей частью молчал, а если говорил, то самые обычные слова: что
с реки дует и у него немножко побаливает спина, наверно прострел. Но раз
он обмолвился и, видно нечаянно, сказал:
  - Речка не хочет переселяться на холст. Ей в своем русле вольготнее.
  И я подумал, что, если бы Левитан был пришелец, он мог сделать чудо и
действительно пересадить речку с земли на холст, чтобы она текла, но он не
пришелец, а только обыкновенный человек и однофамилец.
  Только я подумал это-и тут вдруг на самом деле произошло чудо: речка
уменьшилась во много раз и текла на холсте, играя волнами. Только потом я
сообразил, что чуда не было, а просто Левитан был очень хороший художник и
сумел так изобразить реку, что она получилась как живая.
  И хотя я догадался, что на холсте течет настоящая река, а та, что бежит
под холмом, - нарисованная, хотя и во много раз больше этой, но не все
было так просто и понятно, как хотелось и казалось мне.
  Потом я подумал: как же Левитан понесет холст? Речка может пролиться, до
того она живая, настоящая и красивая.
  А Левитан молчал и только подправлял кистью волну, чтобы она бежала
немножко потише.
  Я сказал Левитану:
  - Вы, кажется, немножко недовольны своей новой картиной?
  - Немножко? Нет? Я сильно недоволен. Да со мной оедко случается, когда я
бываю доволен собой и своей работой.
  И он взглянул сначала на настоящую реку, а потом на ту, которая текла на
холсте.
  16
  На другой день случилось маленькое происшествие. К пенсионеру приехали
гости: его внук Воробушкин из шестого "Б" и Мишка Авдеев.
  Они сначала позавтракали, а потом пришли ко мне.
  - Отдохнуть приехали?-спросил я.
  - Наоборот,-ответил мне Мишка.-Поработать. Он оглянулся и спросил шепотом:
  - Левитан еще тут?
  - Тут.
  - Это хорошо. Мы получили о нем кое-какие сведения. Он звездный пришелец.
Понимаешь? И выдает себя за художника Левитана по ошибке.
  - Как это по ошибке?-спросил я.
  - Очень просто. Он должен был попасть в девятнадцатый век, но что-то там
не сработало, произошла задержка, и он попал к нам. Вот мы и приехали сюда
с Воробушкиным, чтобы проверить эту гипотезу.
  Я не стал спорить с Мишкой, а только посмотрел .на Воробушкина.
Шестиклассник очень походил на своего дедушку-пенсионера и хотя
пенсионного возраста еще не достиг, но имел большой жизненный опыт. И
выражение лица у него было такое, как у людей, которые много видели и
знают. Потом он чихнул и сказал, медленно выговаривая слова:
  - Я про этого Левитана наводил справки, в худфонде. Мне дали хорошую
характеристику.
  - Покажи,-сказал я.
  - Да нет! Пока не письменную, а только устную.
  Но никто толком не знает, откуда он родом. Через знакомую паспортистку-она
шьет себе пальто в ателье, где работает моя мать,-я узнал, что он родом с
планеты Сириус. Паспортистка думала, что есть такой город Сириус, где-то в
Молдавии. А я точно знаю, что в Молдавии такого города нет. Сириус
находится на большом расстоянии от Земли.
  - Сириус не планета, а, кажется, только звезда.
  - Ну и что ж что звезда, - сказал Воробушкин. - Может, он из окрестностей
Сириуса, а на Сириусе прописан. Но по всем данным, которыми я и Мишка
располагаем, он пришелец. А картины он здесь пишет, чтобы иметь свободную
профессию. Свободная профессия-для пришельца это как раз то, что надо. Он
может не ходить на работу, а сидеть дома и делать вид, что пишет картины.
Вот ок и делает вид.
  - Неправда,-сказал я.-Он не делает вид, а пишет картины.
  - Мой дедушка лучше знает. Он этого Левитана давно взял на заметку. Но он
его, понимаешь, недооценил. Дедушка думает, что он левак.
  - А что такое левак?
  - Ну, человек, который работает "налево", шабашничает или занимается на
стороне всякой мелкой халтурой. Но он не левак и не шабашник, а пришелец.
  - Пусть уж лучше пришелец, - сказал я, - чем шабашник или левак.
  - И я тоже так считаю,-согласился со мной Воробушкин.
  Молчавший Мишка сказал вдруг, показывая на Воробушкина:
  - Он привез с собой сюда литературу.
  - Какую?
  Научную и техническую. Про пришельцев. И портрет Левитана привез, чтобы
сличать. Выясним, что пришелец, и вернемся в город, нам тут делать нечего.
  Мне почему-то это не понравилось. Сомневался я, что Левитан пришелец и
родился где-то в окрестностях Сириуса. ИдДёдоволен я был тем, что они
привезли с собой литературу и хотят доказать мне, всем, и в том числе
самому Левитану, что он не земного, а инопланетного происхождения.
  Я решил, когда Мишка и Воробушкин уйдут, поговорить с дядей Васей.
  Уходя, они сказали с Озабоченным видом:
  - Нам предстоит большая и трудная работа. А когда они наконец ушли, я
высказал дяде Васе все свои сомнения.
  - Вряд ли он с Сириуса,-сказал я,-и никакой он не пришелец, хотя и не
обыкновенный человек.
  Дядя Вася, внимательно выслушав меня, усмехнулся и сказал:
  - Вот необыкновенного как раз я в нем ничего и не вижу. Типичная
посредственность. Сейчас их уйма развелось. И всем им не хватает ни ума,
ни культуры, ни чувства современности. На одной серости и провинциализме
далеко не уедешь. Твой Левитан просто-напросто эпигон.
  - А это очень плохо-быть эпигоном?
  - Смотря для кого,-ответил дядя Вася.-Если для художника, то вообще лучше
не родиться.
  - Значит, этот замечательный художник зря родился?-спросил я.
  - Зря!-ответил дядя Вася сердито и отвернулся. Опечаленный этими мыслями,
я пошел по деревне. Мне почему-то очень хотелось взглянуть на тот холст,
где Левитан изобразил речку. Эта картина мне очень нравилась. И я убежден,
что ее не мог написать ни эпигон, ни левак-шабашник и даже пришелец с
Сириуса. Левитана я дома не застал. В избе сидел пастух Игнаткин и
пришивал подошву к валенку. А картина уже висела на стене рядом с
умывальником.
  Я посмотрел и ахнул. На стене рядом с умывальником текла река, живая,
настоящая река с берегами и небом. Она была тут, на холсте, и совсем не
походила на картину. Наоборот, на картину походило все остальное: стены,
окна, сам пастух Игнаткин с валенком и толстой иглой. Река была в тысячу
раз живее. И я стоял и не мог оторвать от нее глаз. Потом меня кто-то
толкнул в бок, я оглянулся. Рядом стояли Воробушкин и Мишка.
  Воробушкин сказал:
  - Вот это река так река. Сразу видно, что он ее не рисовал, а уменьшил в
тысячу раз и приклеил к холсту. Конечно, это мог сделать только волшебник
или пришелец. У них там, в окрестностях Сириуса, и не то могут сделать.
Подклеил речку к холсту, а потом небо и березки.
  Мишка хотел потрогать волны рукой, но Воробушкин оттолкнул его руку:
  - Смотри еще сам приклеишься к этому холсту и станешь картиной. Нужно
действовать осторожно, особенно когда имеешь дело с пришельцем.
  Хозяин избы, пастух Игнаткин, не обращал ни на нас, ни на картину никакого
внимания, а продолжал подшивать валенки.
  Мы ждали, когда Игнаткин скажет свое мнение. Он долго молчал, немножко
посапывая, а потом сказал:
  - Эта река иногда шумит.
  - Какая река?-заинтересовался Воробушкин.
  - Вот эта,-показал Игнаткин иглой на картину.-. .И даже слегка погрохивает
на перекатах.
  - Сейчас ведь не слышно,-сказал Мишка, прислушиваясь.
  - Будет она шуметь при нас,-усмехнулся Игнаткин.-Она шумит, когда нет
никого дома, а на людях она ведет себя тихо, как и полагается картине.
  -А это картина?-спросил Воробушкин.-Или настоящая река, благодаря
искусству пришельца попавшая на полотно?
  Игнаткин подозрительно покосился сначала на Во-робушкина, потом на Мишку и
сказал:
  - На людях она картина, а когда в избе никого нет, она-река. Сейчас я
объясню, как я это дело понимаю. Например, один и тот же человек сразу
йожет иметь два лица. Скажем, у него профессия-артист. Днем он живет как
все прочие люди. А вечером играет на сцене, изображая тех, кем он никогда
не был. Точно так же и ата река. Днем она течет там, на воле, как все
реки, а по вечерам забирается сюда, в раму, и начинает играть. Если хотите
знать, эта река тоже артистка.
  По тому, как пастух усмехнулся, а также по выражению его глаз я догадался,
что он шутит. Но Воробушкин и Мишка не захотели принять это за шутку. Им
хотелось доказать, что Левитан - пришелец с Сириуса, и поэтому для них
было лучше, что в раме течет настоящая река, притворяясь изображением.
  17
  В этот раз дядя Вася играл не с пенсионером Воробушкиным, а с самим
художником Левитаном.
  Всякий раз, когда дядя Вася играл с пенсионером, мне очень хотелось, чтобы
он сделал поскорей пенсионеру мат. Но сейчас - и это было странно - я
вовсе не испытывал этого желания. Я считал, что будет нехорошо с дядиной
стороны, если он сделает художнику мат, кем бы тот ни был - пришельцем,
эпигоном, шаоашни-ком-леваком или настоящим Левитаном, каким-то чудом
попавшим в наш век.
  Дядя Вася молчал. Художник тоже. И когда дяде Васе надоело молчать, он
вдруг задал Левитану вопрос:
  - Скажите, вы случайно не родственник знаменитому художнику?
  Левитан немножко подумал, а потом сказал:
  - И да и нет.
  - Как понять ваши слова?-спросил дядя Вася.
  - Избирательно,-ответил художник.-Если вам очень хочется видеть во мне
родственника знаменитого художника, скажите себе "да". Если не хочется,
скажите "нет". И в том и в другом случае ответ будет неточным.
  - А вы сами как отвечаете на этот вопрос?
  - Я действительно нахожусь в родстве с художником Левитаном. Но это
родство духовное. Понятно?
  - Я так и думал,-сказал дядя Вася. . Играли они долго. Потом кончили
партию и начали другую. Я вышел во двор. Там стояли Мишка и Ворск бушкин.
  - Ну, кто выиграл?-спросили меня оба.
  - Сделали ничью.
  - Не понимаю,-сказал Воробушкин.-Чтобы пришелец не мог обыграть
обыкновенного человека?
  - Мой дядя-игрок первой категории. Он и мастеров обыгрывал.
  - Все равно,-не согласился Воробушкин,-пришелец должен играть лучше любого
мастера.
  - А я думаю, он нарочно поддался,-вмешадся Мишка,-для маскировки.
  - Вполне это допускаю,-согласился Воробушкин. И задумался.
  Мишка и Воробушкин жили в деревне уже третью неделю и все не хотели
отказаться от своей мысли, что Левитан-звездный пришелец. Наоборот, с
каждым днем они становились все более убежденными сторонниками своей идеи,
для подтверждения которой они тщательно собирали факты. Для этого они
изучали литературу о пришельцах, которую привез с собой Воробушкин. Они
читали мне те места из привезенных ими книг, которые могли
свидетельствовать в пользу их гипотезы. Действительно, как описывалось в
книгах, представители инопланетных цивилизаций достигли высокого умения
создавать себя заново или принимать облик когда-то живших на Земле людей.
Сам собой напрашивался вывод, что кто-то из них принял облик Левитана и
научился рисовать, как Левитан. А имея уже такую высокую квалификацию,
было совсем не трудно вступить в Союз художников, устроиться на работу в
худфонд и по совместительству в Русский музей, а затем, заручившись
справкой, получить квартиру в новом кооперативном доме.
  Воробушкин очень стройно развивал свою мысль, подтверждая ее
многочисленными доказательствами, взятыми из книг о звездных пришельцах. У
него даже была специальная тетрадь, куда он выписывал отрывки. И эти
выписанные им цитаты из книг он сличал с Левитаном и его поведением, пока
не пришел к окончательному выводу, что Левитан-это пришелец. Эти выписки
Воробушкин читал Мишке, мне и даже своему дедушке-пенсионеру. Мишка
поддакивал, а пенсионер горячо возражал. Он ни за что не хотел отказаться
от своей мысли, что Левитан-это левак и шабашник, обманывающий государство.
  Меня отрывки из книг ни в чем не убедили, так же как мнение дяди Васи и
пенсионера. У меня было свое мнение о художнике. Я был почти уверен, что
он и есть тот самый замечательный художник, неизвестно каким образом
попавший в наш век. Убедительным доказательством этого служила река,
которую он изобразил на холсте.
  Как-то раз, когда я смотрел на нее в присутствии хозяина избы пастуха
Игнаткина, я почувствовал, что между картиной и мной существует какая-то
странная связь. Чем больше я смотрел, тем сильнее чувствовал радость. Эта
радость буквально хмелила меня.
  Молчавший Игнаткин вдруг сказал:
  - Не картина, а зеркало. А река, обрати внимание, заглядывает, любуется на
себя. До чего живая!
  Я согласился с пастухом и продолжал смотреть.
  18
  Как ни странно, я искал ответ на вопрос: кто был художник-эпигон,
пришелец, левак-шабашник или великий мастер, чудом попавший в наше
время,-в магии самого имени. К этому художнику подходило его имя. Оно, как
судьба, выбрало его, не думая о том, что ни люди, ни жизнь не любят
повторений.
  Да и было ли это повторением? Мне казалось тогда и кажется теперь, что это
было не. повторение, а продолжение. Мой знакомый продолжал то, что начал в
девятнадцатом веке другой. И они как бы протянули друг другу руку через
время. Что же касается имени-это не так уж важно. Конечно, было бы лучше,
если бы Мишкин сосед взял себе другое. Но он этого не сделал, не хотел,
чтобы в газете было написано, что он, художник Левитан, меняет свою
фамилию на фамилию Орлов или Соколов. Может, он примерил к себе это имя -
и оно к нему не подошло. И он решил оставить фамилию, которая была в
паспорте.
  На эту тему мы с ним не говорили. Просто времени не было об этом говорить.
Когда Левитан работал, он молчал. Я тоже молчал, чтобы ему не мешать.
Только однажды у меня закралось сомнение-правда, не пришелец ли он с
другой планеты? Это сомнение возникло оттого, что художник, когда
изображал березку или сосну, смотрел на них так, словно никогда не видел
или, наоборот, пришел с ними прощаться. Вот это меня и удивляло, и как-то
раз я не удержался и спросил:
  - Вы что, собираетесь вернуться туда, к себе?
  - Ты имеешь в виду наш кооперативный дом?-ответил он на вопрос вопросом.
  - Нет, не дом. А звезду. Вылетело на головы название.
  - А при чем тут звезда? - спросил он.
  - Да нет. Я так. Мишка и Воробушкин из шестого "Б" считают, что вы не
здешний. И прилетели вместе с комендантом.
  - Откуда прилетел?
  - Ну, словом, оттуда. Вылетело из головы название.
  Название от волнения действительно вылетело из головы, и я только вечером
вспомнил, что звезда называлась Сириусом.
  - Ниоткуда я не прилетал, - сказал художник. - И вообще я не пользуюсь
воздушным транспортом. Почему-то не лежит к нему душа. Больше всего на
свете люблю ходить. Исходил я действительно много мест. Где только не был!
  - А в Париже бывали?
  - Нет. За границей не бывал. Извини меня, мальчик, что отвечаю сухо, как
на анкету. Люблю я леса. Вот по лесам и хожу.
  - Ну, а там леса есть? Ну, на этой звезде... Вылетело из головы название.
  - Думаю, что леса есть только на Земле. Но мы их не умеем беречь.
  - А на звездах что?
  - Не знаю, мальчик. Не бывал. И как-то мало меня это интересует.
  - Сейчас много пишут про звезды. И даже есть художники, которые их рисуют.
Мишка и Воробушкин из шестого "Б" собрали большую коллекцию открыток.
  - Пусть собирают. Это полезно.
  - А вы научно-фантастические романы любите?
  - Нет, не очень.
  - Почему?
  - Потому что в них часто изображают нашу Землю без лесов. А мне такая
Земля не нужна. Но, в общем, я в этом плохо разбираюсь, мальчик. Поговорим
о чем-нибудь другом.
  Но о чем-то другом нам поговорить не пришлось. Начал моросить дождь.
Левитан убрал подрамник и холст, и мы пошли из леса в деревню.
  19
  Детство! Оно сейчас далеко от меня. И когда я мысленно хочу представить
себе детство, я смотрю на картину, где течет река, как она текла в те дни,
когда я был еще школьником.
  Художник подарил мне эту картину. А потом я никогда больше его не видел.
Он уехал из кооперативного дома и затерялся в огромном мире. Воробушкин и
Мишка были убеждены, что он вернулся к себе на Сириус. А дядя Вася уверял,
что он затерялся в безвестности и такова судьба всякого заурядного
художника и эпигона, чья участь быть забытым.
  Я смотрю на холст почти каждый день и вижу, как течет река и освежает мой
внутренний мир. И каждый раз, когда я смотрю на эти облака и на эти волны,
я мысленно возвращаюсь в страну своего детства.
  Много лет я искал его - этого скромного художника, справлялся в худфонде,
в Русском музее, у знакомых художников.
  - Левитан? - переспрашивали меня. - Нет, мы знаем только одного Левитана.
О работах однофамильца мы не слыхали.
  Иногда мне кажется, что это был сон. Но тогда кто же написал эту картину?
Специалисты и неспециалисты и равнодушные к искусству люди - все уходили
потрясенными, взглянув на нее. И все испытывали то же чувство, что и я, -
чувство возвращающейся юности, необычайного покоя и радости, словно на
холсте было не изображение природы, а кусок детства, живой и яркий,
сверкал в вашей душе.
  Эта река течет в моем сознании и тогда, когда я выхожу на Улицу границы
двух веков и слышу радиопередачи с Марса, с Луны и со всех космических
станций Солнечной системы, музыку самого бытия.
  И тогда мне вспоминаются художник, кистью переносящий облака с неба к себе
на холст, и величавый Старик комендант, примеряющий к себе чужие
знаменитые имена - не для того чтобы присвоить их, а чтобы понять, что
такое имя и его сущность.
  Ocr: Scout