Владимир Галкин
Золотые листья
Сказ
Над Вознесенским селом по праздникам благовест, какого нигде
поблизости нет. Чудным басом поет большой колокол, малые колокольцы
радостно заливаются. Народ из церкви валом, да не расходится, слушает,
покуда не стихнет.
Сказывали старики, давным-давно от перелива на пушку избавил большой
колокол Петр-царь. В те времена со всей России к Литейному двору их
свозили, государь собственноручно на звон пробовал. По душе пришелся
Вознесенский - чистый, без гнусавины. Ну и заявил:
- Вертайте назад!
Купцы везли колокол домой на первой подводе, гордые за оказанную честь
и довольные, что с барышом возвращаются да с товарами московскими. Однако
умышлили их пограбить разбойники. На второй версте от родного села врасплох
налетели со свистом, с гиканьем. Повязали, золото из кошелей в один большой
вытряхнули; хотели купцов порешить, подводы в тайгу увезти, да ни с того ни
с сего бухнул колокол, как раньше, в лихой год, про пожар извещая.
На селе да в деревеньках окрестных горевали: без колокольного
перезвона тишь да скучища, а тут вдруг гул услыхали. Кинулись люди -
купцов, товары спасли. А потом стали гадать, как это колокол голос подал,
да никто толком не мог объяснить, чудодействием посчитали. Потому купцы
новую церковь построили, каменную, с колокольней высокой. Колокол запоет -
далеко слыхать.
А разбойники с золотом все же в тайгу успели уйти, схоронились на
острове, что посреди лесного озера находился. На закат от села лежало оно.
Стемнеет вечером, старики говорят:
- Спать пора - в озере солнце утопло.
Остров высокий, длинный, кедрачом покрытый. Гривою прозывался. Коли
издали поглядеть, будто конь плавает.
Принялись разбойники добычу делить да повздорили, насмерть постреляли
друг друга, со временем в прах истлели, и кошель истлел, а золото так и
осталось лежать. Как-то в предночный час девчонка-русалка по бережку
бежала, о кучку золотую споткнулась, червонцы рассыпались. Ойкнула
русалочка, в ладошки хлопнула:
- Ишь, как блестят, поди, водяной покрал звезды у месяца.- И давай
монеты, будто зерна, наземь бросать с приговорами: - Пущай из каждой по
деревцу вырастет, да на каждом по сотне таких же звездочек. Вот и не станет
водяной звезды у месяца красть.
Последнюю денежку бросила, ножку к ножке приставила, хвостик рыбий
вместо них получился, всплеснула, нырнула в омут.
С той поры много лет пролетело, на остров мужики шишковать плавали,
хороший орех добывали и заметили - осинки по берегу прорастать стали,
тянутся из песка, листочками трепыхают и будто позванивают. Крутили мужики
головами, плечами пожимали:
- Откуда звон?
Да так и не догадывались.
Как-то в звездную ночь сидел водяной на кочке, глянет на небо, и
завоет. В прошлую-то ночь на вершину кедра залез, звезды в мешок стал
собирать, тут месяц невесть откуда вынырнул да как боднет рогом в бок.
Звезды из мешка по небу рассыпались. Водяной в озеро плюхнулся. Сидел
теперь, бок почесывал - болел бок-то. А звезды в озере отражаются, горят
алмазами, так и дразнят. И забылся водяной, перепутал небо с гладью озера,
решил звезду ухватить - шлеп лапою по воде - брызги в разные стороны, а в
лапе пусто. С досады громче завыл. Вскоре ветерок легкий по камышу
пробежал. Слышит водяной - на острове зазвенело. Подплыл ближе, глянул - на
осинках листочки золотые трепыхают, позванивают и блестят шибко, не хуже
звездочек. Вспомнил водяной русалочкин рассказ про червонцы, на берегу
разбросанные, и аж крякнул от радости:
- Ну, русалочка! Ну, затейница! Уважила старика!
Стал листья в мешок собирать. И как дотронется, в червонец лист
превратится. Наполнил мешок, уволок в озеро. Так каждую ночь по мешку
набирал, на звезды не зарился, оттого с месяцем дружба наладилась.
По осени рыбак Аника Бубуев к ночи на карася сеть поставил, а еще
светло было, он и подумал: "Сплаваю-ка на Гриву, гляну - поспел ли орех?"
На острове забрался на кедр, пару шишек попробовал: "Не годны, в орешках
молочко одно". Хотел спускаться. Вдруг недалече забулькало. Из воды на
берег чудище мохнатое вылезло, за собой тянет что-то. Аника и
залюбопытствовал, во все глаза глядит. А уж смеркаться стало. Чудище
задрало голову, лапы к небу протянуло, уткой закрякало, журавлем
закурлыкало. Месяц серебряный из-за тучки вынырнул, рожками к месту, где
чудище вылезло, повернул. Туда и свет полился, видно, как днем. Аника
ахнул: "Водяной ведь это! И надо ж, сундук здоровенный вытащил!" А водяной
тем временем к осинке, самой большой, что недалече листочками трепыхала,
подошел, тряхнул - она червонцами золотыми осыпалась. Стал водяной червонцы
согревать пригоршнями и в сундук. Наполнил, крышку захлопнул, обратно в
озеро поволок. А скрылся, Аника с кедра долой, к осине бегом, тряхнул
деревце, оставшиеся листья монетками на него со звоном посыпались. Мужик в
шапку, за пазуху монетки собрал, огляделся: "Вроде все!" И - к лодке.
Только отплыл, водяной на берег вылез, на осину глянул:"Эх-ма! Листьев-то
нет!" Увидел Анику, в лодке плывущего, вмиг ручьем в озеро стек. Волны
огромные вокруг лодчонки заходили, опрокинули бы, да успел мужик к берегу
подгрести. Выскочил. Про сеть уж забыл, сразу домой и все думает: "Уж не
померещилось ли?" Однако ударит по пазухе - звенит золото, в шапку заглянет
- блестит. От радости сердце екает: "Ну, теперича. я богач!" И не заметил,
как в избу вбежал.
Вскоре землю, коней купил, нанял работников, деньги в рост мужикам
давал. Все удивлялись:
- Откуда на Анику богатство свалилось? Да никому он не сказывал. Все
думал сплавать на гриву, золотых с осинки еще потрясти, да водяного боялся.
.Как-то насмелился, подошел к тому месту, где лодку оставил, глядит - тиной
у берега затянуло, лодку не сдвинуть. Он к другому месту, там грязная жижа
булькает. Побродил-побродил - чистой воды не нашел, пришлось зимы
дожидаться. Как сковал мороз озеро, добрался до острова и руками развел -
одни кедры стоят, а которые осинки попадаются, так те облетевшие. На другое
лето озеро совсем заболотилось, у самого острова только была вода чистая.
Старожилы гадали: отчего, дескать, испортилось, и руками разводили. Аника
смекал: "Из-за меня, поди, водяной пути к острову позакрыл". Однако молчал.
Сам жениться задумал, а годы вышли. К бабам вдовым присматривался, потом
девку-красавицу углядел, Алену Горяеву, дочь вдовы. Хоть и знал, что
суженый у нее, Арсентий, в большом городе на заработках, да будто в ребрах
бес засвистел - засвербило на Алене жениться. Однако понимал, что к девке
просто не подойти - она жениха ждать обещалась, решил через родную женихову
тетку действовать. Васеной звали. На деньги падкая. Аника и подкатил:
- Объяви по селу, будто весть получила, что племянник погиб.- И
высыпал перед ней горсть золотых.
Васену было сомненье взяло "Ну, как обман раскроется, да и племянник
скоро объявится - меньше года работать осталось?" Но увидела золото, руки
затряслись. Сама себе письмо отписала, съездила в город тайком, отправила,
а как получила, в голос завыла, запричитала: загинул, дескать, племяш.
Услышала Алена про то и будто бы онемела. Старушонки-знахарки подле
нее покрутились да матери и сказали:
- Клин клином, слышь, выбивают - пущай замуж идет за кого-нибудь.
Стерпится - слюбится, и Арсюху забудет.
А Бубуев со сватовством тут как тут. Алена - будто в дыму, не ведала,
как согласье дала. А месяца через три после свадьбы-то Арсентий
живой-здоровый вернулся.
Алена опомнилась, затрепетало сердце, заметалась душа. Арсентия
углядела на улице, к нему кинулась. Крепко обида парня держала -
отвернулся, пошел молча прочь. Долго бы вслед глядела Алена любимому, но
подкосились колени. Бабы-соседки за водой мимо шли, успели под руки
подхватить. В дом увели, на кровать уложили, знахарку вызвали, та и
определила:
- Молодуха-то в тягостях!
А у Алены душа так и мечется, слезами глаза застилаются, на постылого,
нелюбимого не глядели бы. И Аника почуял неладное, мыслишка спать не дает:
"Поди, по Арсюхе печалится?!" Как-то запустил пятерню в Аленины волосы
русые:
- По ком сучья душа твоя сохнет, сказывай?!
Вырвалась Алена, кинулась из избы. Аника за ней, да об косяк башкой
саданулся, через сенки на крыльцо выкатился. Привстал покачиваясь, заорал
что есть мочи:
- Убью паскудницу!
Она уже не слышала, распатланная по улице, за село, в тайгу побежала.
Мимо ворот Васена плелась, остановилась у калитки растворенной, то на
Анику глядела орущего, то Алене вслед. А как та из виду скрылась, старуха к
церкви с воплями поковыляла:
- Ведьмой голой Алена из трубы вылетела, а за ней... дым да огонь!
А молодуха через лес к болоту побежала, на кочку, другую скакнула, в
самую топь, не думая, бросилась, по грудь провалилась, холодом ее остудило,
хотела назад, да за ноги будто кто вниз потянул. Алена в отчаянье к небу
голову вскинула - в облаках белых оно, синее-синее, и орел в вышине парит.
- Ах, пожить бы еще! - только и вырвалось из груди Алениной. И в
черной воде лицо ее белое скрылось. Лишь волосы длинные с пузырями на
поверхности плавали... "Вот и конец!" - у Алены последняя мысль
промелькнула, и болью рвануло голову, будто Аника пятерню запустил, и
сознание вышибло.
Очнулась Алена,.- по лицу будто гладит кто. Простонала:
- Где я? Что со мной?
Слышит - над ухом звенькнуло. Веки разомкнула, в сторону скосила
глаза, увидела,- с кустика птаха вспорхнула. А по лицу все гладит и гладит
ласково кто-то. Повернула голову и отпрянула: мужик сидит перед ней,
косматущий, бородища с проседью - сущий лешак. Ладонью с лица ее налипший
сор сбирает. Поодаль жердина лежит, на конце клок волос в сучьях запутался.
Поняла все Алена - старого Данилу признала. Видать, брел по берегу, увидел
ее тонущую, да не мог рукой ухватить. Длинную палку выломал, зацепил концом
за волосы, потянул, да в спешке-то сорвалось. Клок волос вырвал. Второй раз
зацепил, намотал покрепче и вытянул.
Сам он который уж год отшельником жил на острове. Как озеро совсем
заболотилось и за орехом добраться мужики не могли,- летом, осенью топко, а
к зиме орех выпадет, а что останется, птицы повыклюют, белки повы-шелушат,
- Данила и надумал с зимы остаться на Гриве. Сначала в землянке жил, летом
избу выстроил. Осенью много ореха добыл. Как мороз болото сковал, мужики на
подводах приехали, припасов Даниле привезли, спрашивают;
- Не наскучило ли?
Да он посмеялся:
- Дух на острове вольный, зверя, птицы полно, скоро и пчел разведу. А
по воскресным дням благовест слушаю. На Гриве его шибко слыхать, особенно,
как ветер в мою сторону.
Так и жил. Вокруг острова в чистой воде карасей ловил, а через болото
к берегу по кочкам - тропу тайную выискал, в село иногда сам хаживал. Про
Аленино горе ране слыхивал, а тут самому пришлось бабу спасать. Взвалил на
плечи да по тропе своей унес на Гриву. И вскоре повитухой стал. Принесла
она девчоночку, Аришкой назвала. А как от родов оправилась, сжилась со
старым Данилою. Хоть волосом сед, однако силою крепок и душою чист. А как в
тиши ночной сказки любовные начнет сказывать - сердце у Алены заходится.
Чего ж с таким не любиться...
Меж собой решили, про то, что Алена спаслась, - молчок!
Вскоре Данила привез петуха с курами, потом козу, на другое лето сено
накосил, с морозами корову привел. Мужики, что за орехами приезжали,
удивлялись:
- Без бабьих рук с хозяйством как управляешься?
Вздыхал Данила: один, мол, за всем приглядываю. Да мужики не шибко
верили:
"Эвон какой порядок в горнице! - меж собой поговаривали: - Никак с
лешачихой живет али с русалкою". Однако рукою махнули: дело, дескать, его
холостяцкое. А про Алену, что жива-де, что с Данилою судьбу поделила, и
думать не думали, к их приезду на конец острова она уходила. Там Данила
избушку-времянку построил. В ней и ждала с Аришкой, покуда все не уедут.
Через сколько-то лет Аришка шустрой девчонкой выросла, уже и матери
пособляла. Летним днем пасла козу да прикорнула на солнышке, а очнулась -
нет козы. Подумала: "К осинкам, поди, убегла. Любит листочки пощипать, а
тут кедры одни", и отправилась искать в дальний конец острова. Вышла на
берег и, вправду, козу увидела: на задних копытцах стоит, передними
уперлась в деревце, морду тянет, листочки сощипывает. А на нижней ветке
девчонка, годами с Аришку, сидит, плачет - боится козы. Отогнала Аришка
козу, к кедру привязала. Спрашивает: кто, мол, такая и как на остров
попала. Девчонка с ветки спрыгнула да и говорит:
- Водяного я внучка, тебя давно знаю, погодки с тобой мы. Мамку твою
дед мой хотел к себе уволочь, да, вишь, Данила спас. Дед мой Данилу знал,
потому и от Алены отступился. А тебе спасибо - твою козу рогатую шибко
боюсь!
Аришка усмехнулась, козу подоила, молока в крынке русалке дала:
- Чего ж бояться? Моя коза добрая.
Русалочка молоко выпила, вздохнула:
- Отослать хотела козу от деревца, а она, вишь, рога на меня
наставила.- Потом глянула строго и добавила: - К осинкам ее пускать не
следует, не простые они, по осени покажу, что с листочками будет.
С той встречи стали девчонки подружками. Арина русалочку козьим да
коровьим молоком угощала, а та места топкие угадывать научила, кочки
узнавать, какая крепкая, какая обманная, на какую можно ступать, на какую -
нет.
К осени уговорила Арину ночью прийти на то место, где осинки листвой
осенней краснели. Спрятались в кустах, стали ждать. Глядят, из воды водяной
вылез, сундук за собой вытащил. Вслед русалка взрослая вышла, осинку
тряхнула руками, та со звоном денежками осыпалась. Водяной хохочет,
согревает денежки да в сундук кидает. Как полный наполнил, уволок обратно.
За ним и русалка ушла.
Выскочила маленькая русалочка из кустов, оставшиеся листья с деревца
давай собирать. Как до листочка дотронется, он денежкой станет, набрала
целую горсть и к Аришке бегом:
- На-ко на память тебе, со мной когда еще свидишься - лешак молодой с
дальнего леса посватался, к нему перейду скоро. Хоть я и нежить, а любовь
среди нас тоже есть.
Поцеловала русалка Аришку, к воде побежала, ножку к ножке приставила -
рыбий хвостик вместо них получился, и скрылась в воде.
Аришка золотые домой отнесла, Даниле с Аленой все рассказала. Старик
про разбойников ране слыхал, что они на Гриве добычу делили, и по-своему
рассудил: нашла, дескать, клад, а про подарок русалкин выдумала. И Алене
так объяснил. А та, довольная, говорит:
- Аришка-то скоро девушкой станет, приданое теперь есть. Не век же ей
сидеть с нами на острове. - И вздохнула тут же. - Да как объявиться? Чья да
откуда? Люди спросят. На селе меня уж давно погибшей считают!
А то и верно, мужики в тайге ее долго искали, потом рукою махнули,
мол, в болоте утопла. Бабы поплакали, старушонки покрестились, поохали,
Алену жалеючи, а кой-кто носы почесывал, животы поглаживал - Аника по жене
на славу поминки справлял, стол ломился от кушаний. Окромя именитых гостей
полсела голытьбы приходило. Никого Аника не гнал, да не потому, что
почтенье покойной оказывал - любил богатством похвастаться, и девятый и
сороковой день отметили.
Васена всегда приходила, спешила место поудобней занять. И в этот раз
глаза по столу так и шарили, цепкими руками хватала то свинины кус, то
пирога с осетриной. Жевала, глотала, торопилась всего попробовать, а как
мужики песню в горнице заорали, на кухню прокралась. Под кофтенку шанег
напрятала, по карманам отварных бараньих языков рассовала. И опять кусала,
жевала, киселем запивала. Углядела бражки бутыль, тонкими губами прильнула
к горлышку, чуть не половину выдула. Огляделась: "Всего ль набрала?"
Вздохнула: "Вроде насытил господь!" Выбралась из дому, а морозец к ночи
крепчал, варежки надевала, обронила одну. Нагнуться хотела, поднять, да
живот, набитый битком, не дает. А жалко варежку - новая! Пнула - вперед она
откатилась. Так до своей избы через всю улицу допинала, а поднять не
смогла. Перекрестилась и плюнула: "Пущай до утра лежит!"
А утром слух по селу - тетка Васена от обжорства преставилась. И про
варежку узнали - у ворот на снегу нашли, долго смеялись:
- Не зря говорят - нажралась, как дурак на поминках!
Арсентий как тетку схоронил, порылся в тряпках ее, чулок нашел денег
медных, серебряных полный, среди них золотых целая горсть. Усмехнулся было:
- Ай да тетка! Всю жизнь стонала, что бедная, жила впроголодь. А у
самой деньги немалые.
Хотел посчитать, да в чулке еще бумажку нашел. Развернул и ахнул -
письмецо это, о смерти его, Васениной рукой нацарапанное. Тут Арсентий и
понял, какую шутку судьба с ним сыграла. И память волною обрушилась:
встречи у старого кладбища вспомнились, горячие клятвы и слезы Аленины. И
сердце заныло.
Чтоб тоску заглушить, жениться надумал, да среди девок ни одной не
нашел: ни красотой, ни душою с Аленой были не схожие. Как-то соседке, вдове
молодой, дрова колол, вечерять остался. А у той сынишка-трехлеток, Первуней
звать, на колени к парню залез, по колючей щеке погладил его, да и заявил:
- Ты - тятька мой!
Арсентий усмехнулся, на вдову поглядел:
- Пошто Первунькою назвала? Что за странное имечко?! Та - ядреная да
румяная, глаза приветливые:
- Первый сынок у меня. В деревне, где раньше жили, попа не было, вот
сама и назвала Первунюшкой. А по святцам - Петькой зовут.
Вскоре спать мальца уложила, глянула на парня лукаво да сама свечку и
задула. Так Арсентий у вдовы остался, через месяц обвенчались. Славно зажил
и Первуню сыном считал. Однако по Алене частенько вздыхал. Клял себя, что
отвернулся, не поговорил с ней. Доброго слова только и ждала. Ну, а с
Аникой на улице встретится, как другие, шапку не ломал. А тот взгляд
отводил, чуял, что загубил бабу, и сам круг болота ходил изредка. Многие
думали, что по Алене печалится, место, дескать, разыскивает, где утопла
жена. Кто видел, говорил:
- Глядит на болото, вздыхает - жалеет, значит, Алену-то!
Да Аника вздыхал, что не пришлось боле на острове побывать. Как
подумает про осину с золотыми листьями, водяной отовсюду мерещится, его
злобный вой в ушах слышится. Годов через десять уж, как по жене поминки
справлял, занедужилось ему, совсем запомирал. Вызвал попа исповедоваться.
Многое рассказал, и про осинки с золотыми листьями выложил. Поп не шибко в
его рассказку поверил, попадье перед сном проболтался. Та соседкам поутру
на ушко шепнула. И пошло по селу. Однако мужики кто посмеялся, кто рукой
махнул, дескать, враки все... А как-то мужичишка, переселенец со степей
украинских, Микола Терпышный - пьяница бесшабашный, в трактире гулял,
наклюкалсялся, деньги под вечер кончились, трактирщик и выпроводил. Побрел
Микола по улице. Песню горланит. А уж темно, и не заметил, как мимо избы
своей прямо за село вышел. Оглянулся:
- Где это я?!
А солнце вот-вот сядет, меж деревьями пламенем полыхает. Ему и
подумалось: "Поди, мужики костры жгут, деготь гонют?" И побрел на закат. А
костры все тускней, над тайгой в небе звезды высыпали, и кругом темно
стало. Вдруг под ногами захлюпало, хмель из головы вон: "В болото забрел!"
Кинулся было назад- провалился по пояс, дернулся в сторону - по грудь ушел.
"Ну, пропал!" - думает. Да нащупал рукой мохнатую кочку, уцепился,
поднатужился и вытянул себя.
- Што ж делать теперь? - ахает. - Долго не усидишь!
Кочка от тяжести вглубь опускается, он и побрел наугад. Сколь раз
проваливался, да погибнуть, видать, не судьба. Вскоре, видит, открылась
перед ним гладь озерная. В небе звезды горят, в воде отражаются, посреди
чистой воды остров стоит - Грива кедровая.
- Эвон красотища какая! - только и прошептал. Покрутил по сторонам
головой, рядом в камышах лодку увидел - залез и поплыл. Ткнулась лодка в
берег острова, Микола на сушу выскочил. Сам мокрый, а хмель уж вышел
совсем, дрожь пробрала. Запрыгал он, да запнулся нечаянно, об осину лбом
саданулся - из глаз искры посыпались и по плечам, по голове будто монетки
со звоном западали. Тут месяц из-за верхушек кедровых выглянул. Микола
углядел - под ногами поблескивает, а что - не сообразил. Охнул только:
- Эк меня башкой угораздило, искры мерещатся! - и побрел по берегу.
Вскоре к избе Даниловой вышел, в окошко светящееся заглянул, Алену с
Аришкой увидел - пряжу пряли. И присел мужик:
- Батюшки! Не зря говорят, с русалкой Данила живет и девчонку с нею
прижил. Однако скорей назад надо, а ну как прознают, что здесь я -
несдобровать!
К лодке обратно крадучись побежал. Отплыл от острова, а куда
причаливать, толком не помнил. Углядел место похожее, к камышам подгреб,
лодку оставил. Сначала вроде хорошо идти было, потом опять стал
проваливаться, к лодке назад - боязно. Присел на кочке, захныкал. А уж
светло. В это время Данила из городу возвращался, услышал вой, пригляделся
- на кочке Микола Терпышный.
- Ты как сюда угодил? - Данила спрашивает. Тот и завздыхал: так, мол,
и так, и сам не знаю как. А тебя, христа ради, вывести отсюда прошу.
Видит Данила, лодка не на том месте, где оставлена, и понял, что
Микола на острове побывал. За Алену, за Аришку обеспокоился, глянул на
Терпышного строго:
- Куда плавал? Кого видал? Скажешь, тогда выведу!
Микола и повинился, крест на себя наложил, дескать, про зазнобу твою
никому не скажу, только уж выведи!
Данила поверил, Миколу за собой повел. Глядит Терпышный - Давила ногой
дно не ищет, в воду смело ступает. Пригляделся - там, где шли, вешки,
прутики из воды торчат, путь указывают. Прошли они еще сколько-то, на берег
выбрались. Микола головой покрутил:
- В какую идти сторону?
Тут услышал колокольный звон недалече, будто к заутрене православных
скликивал. Старик и сказал:
- На звон прямо иди, к селу выберешься.
Пошагал Микола - вроде близко гудит, а лес не кончается, и солнце
встало. К полудню только Вознесенское показалось. Добрался Терпышный до
дому, не раздеваясь, на лежак плюхнулся, захрапел. Жена со двора пришла,
заворчала:
- Боров этакой, в сапожищах на постелю забрался! Сапоги с мужа
стащила, на них грязи налипло. В корыте обмывать стала. Вдруг блеснуло у
каблука:
- Святые угодники! - ахнула - меж каблуком и подметкой золотой
застрял. Вытащила денежку, стала мужа трясти, да под носом червонцем
крутить. Тот поморщился, но углядел золото, глаза выпучил:
- Где взяла?!
Жена про сапоги ему рассказала. Глянул Микола в окно - солнце еще
высоко, до вечера далеко. Молча сапоги натянул и к болоту бегом. Как на
берег выскочил, подумал: "Ну, Данила хитрец, - тут ходу полчаса, а утром
пришлось кругаля давать. И я простофиля - червонцы у осинки-то были. Чего
бы не нагнуться, не подобрать?" Побродил по берегу: "Вроде здесь меня вывел
Данила". А куда ступать - и не знает: вешек нет, убрал, видно, старик.
Попробуй теперь дорогу сыщи. Туда-сюда сунулся - везде топко. Так до вечера
промотался, к ночи только из леса ушел. Жене все рассказал. На другой день
опять на болото подался, да только опять дорогу к островку не нашел. А сам
все думает:
"Не зря про Бубуева Анйку болтали, есть на острове золото".
А Аника после исповеди все же очухался, стал опять по селу ходить, с
мужиков проценты взыскивать. Как-то на улице встретил Терпышного, долго
взглядом буравил, а потом и говорит:
- Слыхал, круг болота лазишь, пути к острову ищешь. Загляни ко мне
вечером, потолкуем.
В тот же вечер Микола пришел к Бубуеву. Сговорились вместе искать. На
другой день отправились, порыскали по берегу, решили наугад в болото идти.
Срубили каждому по слеге, шесту длинному. Где бродом брели, где с кочки на
кочку прыгали. Пару раз друг друга из трясины вытягивали. Далеко уж от
берега на островок махонький выбрались. За ним лужайка открылась
зелененькая, цветочки кое-где русалочьими лазоревыми глазками проглядывают,
так и манят. Вдруг на полянку девчонка русоволосая выскочила, сарафанишко
до колен, на груди монисто из золотых монет сверкает. Цветок, другой
сорвала и назад. Ножками чуть только травки касалась, будто порхаючи
пробежала, в камышах скрылась, а поляна зыбью подернулась. Микола заохал.
Дух перевести не может.
- Богатое место, коли русалки себя золотом украшают!
А Аника на колени упал. Терпышный на него покосился - тот бледней
полотна, бормочет свое:
- Это ж нам Алена привиделась, русалкою бегает, нас в омут заманивает!
- и крестится. - Лучше обратно идти!
Однако Терпышный дух перевести не может: "Эвон, сколь золота у
девчонки брякает!" Ну и закликал:
- Покажись, красавица! Люди мы добрые, авось не обидим.
Девчонка та Аришка была, из камышей высунулась, смотрит искоса.
Монисто с шеи свисает, позванивает. Микола и захитрил:
- Ты б, девонька, нас на берег сухой перевела! Заплутали, вишь.
Девчонка круг полянки к ним с кочки на кочку запрыгала. Только
подошла, Микола руку протянул - хотел монисто сорвать, да Аника опередил,
сам на нее вдруг с воплями бросился:
- Пропади, сатана!!! - у девчонку по шее ножом полоснул. Рванулась
Аришка, через лужайку прямо в камыши побежала, ладонью рану зажав. И капли
крови повсюду, где бежала, словно клюквины падали, об травинки алыми
звездочками разбивались. И лужайка опять будто зыбью подернулась.
Взвыл тут Микола:
- Чего ж наделал ты, старый Бубуй?! Золото упустил! - кинулся вслед за
девчонкою, за ним Аника было, да только на лужайку выскочили, обомлели -
под ногами твердь закачалась, вниз пошла, и они уж на дне воронки стоят.
Воронка водой наполняется, края у нее вспучиваются- не дай бог под ногами
прорвется. Микола на корточках первым проворно пополз, на островок
выбрался, а старик не успел - провалилась под ним черная падь и
захлопнулась над головой. Затрясся Микола от страха, по знакомым кочкам к
болоту поскакал. Выбрался - ив село скорее. Мужикам про русалку сказал, про
золото и как Аника Бубуев погиб. Помолчали те, помяли бороды, да и сказали:
- Про золото мы толком не ведаем. Посказульку только слыхивали, что
попадья бабам нашим болтала. А вот русалка - девчонка живая, Аники Бубуева
дочь. Мы давно догадались, что Алена у Данилы на острове приют нашла. А
теперь, как не стало Аники-паука старого, объявиться им можно. Даниле, коли
сам в село не заявится, зимою поедем, все и расскажем.
Однако Микола последнее не слушал, будто пьяный поплелся домой. С тех
пор стал вокруг болота бродить. Углядит осину, за ствол ухватится, потрясет
и на листья долго глядит. Люди и поняли - умом трекнулся. А в ту осень
клюква на удивление уродилась. Старики баяли:
- Русалочьей кровью ягода напиталась, собирать пора.
Люди вдоволь ягоды на зиму запасали, чуть не лопатой гребли. И
Арсентия семья собралась. Сам с женой, тесть с тещей, Первуня-пасынок и
девчоночки-погодки. Шустрые обе, наперебой помогать лезли. Около отца с
матерью повертелись, деду с бабкой кой в чем подсобили, к брату
направились. А тому помощь их совсем ни к чему - шестнадцатый годок минул,
могутный в плечах, короба с ягодой играючи на телегу грузил, сестренки
только мешали. Застрожился было:
- Вот я вас понужну! - и шутейно замахнулся, щелкнуть хотел, да треск
недалече раздался. Глянули все - Микола Терпышный бредет: косматый, в
бороденке у рта клюквина зацепилась, сам шальными глазами осины оглядывает.
А то подойдет к какой-нибудь, потрясет и давай кулаками долбить. Вскоре,
бормоча непонятное, мимо прошел, а как скрылся, девчонки и спрашивают:
- Что с ним? Почто осины трясет?
А взрослые будто не слышали. Арсентий коня стал запрягать, дед
цигаркою затянулся, мать с бабкой потупились, ягоду дерюжками накрывают.
Вскоре и отправились. Девчонки про Терпышного забыли, забалаболили о
пустяках. А Первуня на старших поглядывает - почуял, что-то скрывают, ну и
спросил:
- Чего ж про Терпышного не рассказываете?
Взрослые опять не ответили, молча к дому доехали.
Вечером, перед закатом, Первуня на завалинку к деду подсел и опять:
- Пошто Микола круг болота бродит, осины трясет? На селе парни
сказывали, с золотыми листьями какую-то ищет.
Старик покурил да и рассказал про Анику Бубуёва, про то, как с Васеной
обманули они Алену-красавицу, да про то, что Данила ее из болота вызволил.
А потом добавил:
- При тятьке об этом не заговаривай, ему и так не сладко досталось. А
что осина золотом Бубуёва одарила, поди, враки все. Кто поверит, тот ума
лишается. Вон как Терпышный.
Парень больше не спрашивал, а все ж любопытно было на деревья с
золотыми листьями поглядеть. Зимой подрядился торговым мужикам в помощь за
медом, за орехом к Даниле старому на остров съездить. Тому уже сообщили,
что Аники не стало, но Алена с Аришкою хоть от людей не прятались, а все же
на глаза не лезли, так-то спокойнее. Ну и в этот раз. Прикатили мужики,
Алена самовар поставила, в стайку ушла корове с козой сена задать, Аришка в
глубь острова убежала. Вскоре мужики на подводы мед да орех погрузили, в
избу зашли почаевничать, разговоры про жизнь повели. Данила и рассказал,
что Аника Аришку покалечил, жилку шейную ей повредил, оттого голову теперь
набок носит.
Первуня не слышал - не стал чай пить, побрел по льду вокруг острова.
Поглядел на осинки голые, что на глаза попались, да усмехнулся, дескать, и
вправду вранье, что золотые денежки на деревьях растут. И вдруг скрип снега
послышался, оглянулся - девчонка из-за кедра выглядывает, сама головку
набок склонила. Парень и крикнул:
- Эй, чего прячешься, востроглазая?!
Аришка ойкнула, за деревьями скрылась. Парень плечами пожал:
"Пугливая". Да и воротился к подводам. Мужики ехать уж собрались, вскоре
отправились. Первуня их спрашивает: что, мол, за девчонка на острове? Те
поведали, что Данила рассказывал. Первуня и понял, отчего головку Аришка
держит наискось. В ту зиму не пришлось ему боле на острове побывать. Вскоре
с Арсентием в город уехал на заработки. Однако нет-нет, да и вспомнит:
"Ишь, востроглазая!" К весне в здоровенного парня вымахал, ко многим
девчатам приглядывался, да не к душе были.
Летом на ярмарке глядит, недалеко, у галантерейной лавки, Данила стоит
с дочерью, обновы для Ариши приглядывает. Она-то уж совсем девушкой стала,
как и мать - красавица синеокая, русые волосы в тугой косе заплетенные,
только головка чуть набок. Парень заметил, вроде как повернулась она,
взгляд метнула в его сторону. Подойти хотел, но друзья на миг отвлекли, а
как глянул, Данилы с дочерью у лавки не было, в толпе затерялись. Парень
туда-сюда заметался, да так не увидел их более.
Вернулся домой, кой-что по хозяйству стал ладить, все из рук валится -
образ Аринин перед глазами стоит. Вечер наступил, а он все молчит. Родители
да дед с бабкою это заметили, дед усмехнулся:
- Ты што ж квелый такой, али дружки бока за девок намяли?
Ничего Первуня не ответил, а как от ужина отказался, мать-то и
запричитала:
- Уж не захворал ли Первунюшка?!
Парень опять молчок, собрался, ушел на сеновал ночевать. Долго в
звездное небо глядел. Наутро решил к болоту сходить, про тропу Данилину
слыхал, ну, и подумал: "Найду тропу, доберусь до острова". Пока солнце не
встало, отправился. В одном месте походил, в другом, вымок весь, и все без
толку. Присел на коряжину, штанины у портков отжимает, вдруг видит, опять
Терпышный бредет, да на этот раз не мычит и осины-то не оглядывает, сам
слегой в болото тычет, тоже, видать, брод ищет. Присел парень за коряжиной,
затаился. Да Терпышный будто учуял, обернулся да прямо парню в глаза:
- Что, Первун, и тебя водяного золото притянуло?
Сам смотрит и говорит здраво, будто убогим никогда не был.
Парень глядит на Терпышного удивленно. Микола ухмыльнулся под нос.
- Будет зенки пялить! Сказывай, зачем к болоту пришел?
Первун и не знает, что отвечать, не скажешь ведь, что из-за Арины к
острову пробирался. Соврал невпопад: клюкву, дескать, глянуть хотел,
поспела ли? А про осинки с листьями золотыми - враки все! Терпышного тут
будто шилом кольнули, сунул руку за пазуху:
- А это видел! - и блеснул перед носом Первуни золотой денежкой.- С
острова когда-то принес! А мог хоть горсть, хоть шапку набрать.
И рассказал парню, как на остров попал, как червонцев кучу видением
посчитал, а потом и про Анику, как тот погиб, и про русалку с золотыми
монистами. Ну, а чтобы у других охоту отбить про золото спрашивать, убогим
прикинулся. И который уж год не может на Гриву попасть, с лета ведь надо
али ранней осенью, пока листья не осыпались.
Почесал парень затылок, да и говорит:
- Деньги, поди, никому лишними не были. Да только дело твое неверное,
от лихих доходов дурная жизнь - старики так говорят. И сам ты про Бубуева
сказывал - был мужик как мужик, а разбогател - волком стал и погиб, как
собака!
Отмахнулся Терпышный, на мокрые штанины Первуни показал, прищурился:
- А ведь и ты свой антирес соблюдаешь, какой только - не ведаю,- и
ближе к парню подсел.- Ты меня лучше слушай! - И провел пятерней круг шеи
своей.- Мне напарник во как нужон! Вдвоем только переберемся на остров.
Почесал парень затылок: "Была не была! - думает.- Когда еще случай
такой представится". И кивнул согласно.
Вырубил Микола для него слегу и побрели. Вскоре добрались до островка,
где в последний раз Микола с Аникою был, и не знают, куда дальше
направиться - впереди лужайка зеленая, с цветочками лазоревыми. Первун ране
слыхал про черную падь, да видел-то впервые, для интересу ступил - под
ногами лужок закачался, зыбью подернулся, он назад тут же. Хотели обойти
лужок, да везде топь глубокая, слегой дно не достать. Однако недалеко от
островочка кочку углядели, чуть только из воды торчала, за ней еще
несколько, цепочкой к камышам тянутся. Решил Первун с разбегу на кочку
прыгнуть. Разбежался, да не долетел, рядом в трясине увяз, вглубь его
потянуло. Обернулся, руки к Терпышному протянул:
- Слегу скорей кидай!
Кинул Терпышный, да промахнулся, а парня глубже трясина затягивает.
Микола свою кинул - опять мимо. И заметался туда-сюда без толку. Вдруг
голос раздался девичий:
- Эх, косорукой! И бросить-то не сумел!
Оглянулся Микола, а это Арина с той самой кочки, на которую парень не
допрыгнул, руку ему протягивает, ухватила и потянула. Терпышный тут завыл
не своим голосом, к берегу побежал. Девушка в это время Первуню на кочку из
трясины вызволила, тот не поймет, наяву перед ним Арина али наваждение,
себя перекрестил и ее. Рассмеялась Арина и рассказала, что у острова с
лодки корчажку на карася проверяла, хотела лебедей проведать. И только в
камыши вплыла, услышала говор, пробралась ближе, узнала Терпышного,
испугалась - он ведь с нее монисто чуть не сорвал. Уйти хотела, да увидела,
что Первуня гибнет, Микола без толку мечется - сердце не выдержало, по
кочкам, что от камышей тянулись, вприпрыжку бегом. Так и спасла.
Рассказала и обратно к камышам, к лодке скорей, парень следом. В лодку
сели, отплыли, Арина искоса на него глянула:
- А ты зачем на болото пришел? Неужто, как и Терпышный, за золотом?
Так возьми же его!
Хотела с себя монисто сорвать, но парень удержал. Зарделся, будто
маков цвет, и рассказал, что глаза Аринины сна лишили, что всю ярмарку
обежал, чтоб хоть раз еще на нее взглянуть, а потому и дорогу на остров
искал.
Услыхала Арина Первунин рассказ, у самой щеки зарей полыхают, и тоже
призналась, что заметила, как Первун на ярмарке глядел на нее, и парень ей
шибко понравился, и тоже ночь не спала, надумала в село тайком сходить, на
него глянуть, а про лебедей с карасями придумала.
За разговором вскоре подплыли они к острову, пошли рука об руку, будто
друг дружке давно знакомые. Долго гуляли, кедрами любовались. Арина про
подружку русалочку рассказала, про водяного старого, как бранился он с
месяцем из-за звездочек и как червонцы его дочка нашла да разбросала по
берегу, а из них осинки выросли, листочки у которых по осени денежками
осыпаются.
Парень только дивился чудным рассказам Арининым.
Вскоре к дому они подошли. Старый Данила с ульями в огороде возился,
Первуню увидел, брови нахмурил:
- Как попал сюда, младен?! За какой такой надобностью?! Зимой с
мужиками, кажись, ты приезжал? Аришка вперед парня выступила:
- Суженый это мой!
Данила от слов ее аж присел, да Алена тут из дома вышла, в чем дело
узнала, Первуню с Ариною перекрестила и Даниле-то говорит:
- Не гневись, батюшка, не век же ей в девках сидеть на острове.
Прислал бог доброго человека, пущай ознакомятся да обженятся.
Данила вроде обмяк и сам парня спрашивает: "Чьих, дескать, будешь
родителей?" Первуня рассказал. Алена сразу потупилась, а Данила головой
покачал:
- Арсентия, значит, прикормыш.
Парень и вспыхнул - не любил, когда на селе пасынком Арсентия кликали,
на Данилу насупился. Однако Алена разговор подхватила:
- Сызмальства коли слово да ласку отеческую получал, чего же Арсентия
отцом не считать?! - И сама, на Данилу глянув, поведала, как спас он ее, и
что Аришке отца заменил.
Долго молодые молчали, каждый о своем думал, да большого колокола гул
услыхали - полдень отбивал. Первуня спохватился, дескать, обещался на
сенокос с дедом поехать. К лодке с Ариной пошли, с ними Данила отправился -
проводить пожелал.
Поплыли к камышам, на тропу болотную парня вывели. А колокол все
гудит, не смолкает. Первуня и озаботился:
- Чего это дольше прежнего, будто набат!
Тут берег из камышей показался, у болота люди мечутся, палками глубину
меряют, среди них мать и отец, дед с бабкою и сестренки. Микола Терпышный
всем что-то доказывает. Кой-кто из мужиков по кочкам навстречу к камышам
шагает. Первуню, Арину, Данилу старого увидели, остановились. Старик им
кричит:
- Кой леший вас на болото погнал?!
Те переглянулись и в ответ: дескать, Терпышный поутру к Первунькиным
родителям прибег, давай орать, будто русалки схватили их, хотели в топь
утащить, но он вызволился, а Первуня не смог.
Данила аж плюнул с досады:
- Экой выдумщик!
А парень с девушкой давай хохотать:
- Понятно теперь, почто с воплями от Арины улепетывал - за русалку
принял. - Ну и к берегу поспешили. Родня к парню кинулась, давай обнимать
его, целовать. А он Арину подвел к отцу с матерью, невестою объявил. Тут
еще больше прибавилось радости. А потом про Миколу Терпышного вспомнили:
- Вот ведь как напужал всех, пустобрех! Оглянулись, его уж нет рядом.
- Куда подевался? - Друг друга спрашивают, да сестренки Первунины
замахали руками: вон, мол, дядька Микола по болоту побег. Глянули, и
вправду Микола с кочки на кочку, по которым Данила молодых вел, прыгает.
Далеко уж был, кой-кто из мужиков усмехнулся:
- Эвон испужался как, и дороги не разобрал. А Данила закричал:
- Куда нелегкая тебя понесла? Вертайся назад! За брехню не станем
наказывать!
Тот будто не слышал, дальше уходит. Но Первун будто вспомнил:
- Да он к осинкам золотым пробирается, углядел, ведь, откуда вышли мы.
Чертыхнулся Данила, услышав слова Первунины:
-Экой несураз! В бабьи поверил россказни! - И опять закричал: - Правее
держи, дальше место топкое. А лучше меня дожидайся, коли нужда, на Гриву
сам выведу.
Микола не обернулся, раз, другой шагнул, по грудь провалился, завыл
истошным голосом. Кинулся старый Данила на выручку, за ним вслед Первуня с
Ариною, Арсентий да еще мужиков несколько, да пока добрались, где Микола
выл, на поверхности уж пузыри плавали. Хорошо, у мужиков шесты были с
крючьями, ткнули раз, другой, подцепили за штанину Терпышного, полумертвого
из трясины вытянули. Как откачали, признался он, что к осинкам на остров
пробраться хотел, а как совсем очухался, старик на Гриву увел его. Что уж
ему там Данила показывал, да какие меж них разговоры велись, никто не знал.
Только Терпышный, как вернулся, к болоту дорогу будто забыл, потом
признался - старик осины на глазах его все до одной порубил и наказал, чтоб
на селе обо всем рассказал, не то еще найдется бестолочь - в сказки
уверует.
С тех пор про золотые листья ребятишкам только старики сказывали.
А к зиме с морозами Первун с дружками на остров свататься прикатил,
глядит, и вправду у дома жердины осиновые навалены. Старик их взгляды
заметил, усмехнулся:
- Для изгороди они, право дело, отменные.
Свадьбу для Арины с Первуней в ту же зиму чин по чину сыграли, а когда
в церкви венчались, гудел большой колокол шибче прежнего.
Данилу с Аленой молодые к себе в село звали жить, да они отказались -
на Гриве привычнее. Ну, да Арина с Первуней часто их навещали. А летом али
осенью Первуня все замечал: как через болото пойдут к острову, Арина
кому-то рукою помашет. Спрашивал: кого, дескать, приветствуешь? Та
отвечала:
- Подружку свою, русалочку.
Вглядится Первун в ту сторону, куда жена рукою махала, да только
увидит, как деревце али камышинка в ответ покачиваются.
Помочь можно живым: Сборник фантастики. Составитель Л. Ю. Шувалов. -
М.: Молодая гвардия, 1990. - 480 с. ISBN 5-235-01543-6
Стр. 169-187.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 21.04.2003 15:16