Вера Галактионова
                           ТЯТЬКА ПОШУТИЛ
----------------------------------------------------------------------------
   Сб. День гнева - Москва, Молодая гвардия, 1991. - 384с.
   ISBN 5-235-01968-7
   OCR and spellcheck by Andy Kay, 31 December 2001
----------------------------------------------------------------------------
   Соньку Клюшину -  бойтесь.  Она,  чай,  знат чего-нибудь. Вы думаете, она
просто так?  А  вот она,  може,  и  не  просто так.  Ну,  вам,  конечно,  не
сказыват...  Дед-то ее,  Гаврила,  поди-кось и  ей передал.  Когда помирал -
конёк ведь на крыше подымали. Вот как мучился. Душа-то сё не отлетала. Земля
его не брала.  А мучилси что?  -  передать некому. Взрослы-большея к нему не
подходют.  Знают:  колдун помират,  кабы не передал.  В  сторонке все стоят.
Похитрея. Он, чай, глядит - одна токо мнука глупа окыл него туды-суды бегат.
Ждал-ждал кого поболе - нету. Да вот може ей и передал-успел, пока мужики-то
конёк лезли-подымали.
   И мать ее,  Наталья кривая,  знат -  и Сонька ваша,  чай, знат. Даром что
девчонка.  Не больно дружитесь. Бойтесь маненько. Рты-то не раскрывайте. Она
роду плохого. Хуже не быват.
   Вот на что Захаркины слабее колдуны были,  а  и  то.  В девках-робятах за
мной Петяня Захаркин сё бегал.  У  ворот догонит -  и канфетку в руку скорей
сунет. А баушка Груня наша сразу эту канфетку у меня - цоп! "Дай-ка, - баит,
- мне, она наговорена". И сама с моей канфёткой сё чаю напьется. "Я стара, -
баит. - Эта канфета мне не дойствоват, меня уж ни один колдун не приворожит,
а тебе не нады - тебе влият".
   Правильно.  Вы  шибко грамотны.  Вам про что в  книжке не  пропишут -  вы
думаете, того и нету. А вот и не знаете вы ничего. Молодая, мелко плавали. И
спина у  вас -  наружи была.  А только если ваша правда,  а не моя,  тогда и
скажите:  это что же  Гаврила-то всё об заборы головой стукалси?  В  проулке
подойдет,  за доски уцепится да и колотится-бьется?..  Чай он колдун,  а это
его  бесы  доняли.  Оне,  колдунищи,  когда  не  колдуют,  то  нечиста  сила
трясет-мотат,  не отступатся.  Колдовать заставлят.  Оне если не наколдуют -
хворают. А бесу душу как продал, так уж он доймет: "колдуй!" Вот как. Вот он
об доски-то и колотилси. Гаврила-то, Да чай он самому Барме брат!
   А с Бармой еще дедянька в парнях дружился, сказывал. Барма-то, знашь, сам
русскай был,  а  это  его  татары эдак прозвали.  Татары перед базарным днем
приезжали да у них всё и останавливались...  Двор-от широкай пустой, и в том
двору сроду былки единой не росло.  Изба темна,  никто к ним не ходит,  одне
татары на полу вповалку по субботам спят,  бывало. Им, татарам, и не страшно
- сами без креста,  без пояса,  им  чего?  Вечером из Тат-Шмалака наедут,  а
утром до зорьки уж на базаре стоят,  лошадей продают. Ну, татары сё у нёво и
спрашивают -  то про вёдро, то ище про чего: "барма?" да "барма?" Так за нём
и пошло: Барма.
   Ну и  вот,  в  парнях молоденьких сходил дедянька к  Барме.  А старичище,
бармин отец,  только один раз на дедяньку-то и  поглядел,  С печки свесилси,
бородища до поясу, брови шишками сведет - страшнай.
   Ну.  Возвращатся дяденька домой -  и  вот  ведь  как  у  нёво зубы зачили
болеть!  Никакого спасу нету.  Он  в  баню  скорей -  пропарю.  А  уж  когда
наколдуют,  знай  от  тепла-жара сразу хуже становится,  сама перва примета.
Дяденька оттудова,  как пуля, выскочил, с голиком березовым в избу влетел, и
не  больно оделси.  А  оне,  зубы,  сильней да сильней.  Всё шибче и  шибче!
Дедянька-то  до  самого вечеру по избе на карачках ползал,  по печке кубарем
каталси.  И вот кататся дедянька по печке,  плачет в голос,  криком кричит -
опух. И Барма всходит:
   - Васятк! Айда к девкам!
   А онё в робятах ходили к Паньке Курмышенской:  она на Курмыше жила и губы
медом мазала. Вот она губы медом намажет, а оне ее цолуют.
   Дедянька-то с печки уж и не калякат:
   - Како "к девкам", Барма? Я ведь с зубами на стенку лезу.
   А Барма и засмеялся:
   - Э-э-а!.. Айда, собирайси. Щас всё пройдет. Это ище тятька пошутил!
   Ну и что?  Шагнул дяденька с Бармой за вороты -  и вот быдто рукой сняло!
Барма - он ведь много чего умел.
   Вот раз в  парнях пошли они с  дедянькой в караулку.  В лесу,  в Едельном
клину,  караулка стояла,  в ней сторож лес ухранял. Ну а когда сторожа нету,
дедяньку  посылали.  Оне  с  Бармой  соберутся и  пойдут.  И  вот,  дедянька
сказыват, ночью стоят оне в лесу. Барма ёму и показыват:
   Погляди-ка, Васятк.
   А оттудова Долгу гору видать. Глядит дедянька на Долгу гору - она далёко,
ночью не разглядишь.  И  видит:  на самой вершине быдто кто костер большущай
раздул.  И костер этот так видать,  как иг не быват сроду. И огонь видать, и
дым видать,  а вокруг костра вроде темны люди ходют.  Глядит дедянька -  вот
сыматся этот костер большущай вместе с  людьми,  над лесом подыматся и летит
прямо на них,  и всё больше да больше делатся.  И люди с костром летят и так
же  в  небе  вокруг костра ходют,  как  вроде переговариваются.  Дедянька-то
испугался: "свят, свят..." А Барма-то тут и засмеялся. Ну. И костер вместе с
людями на полнеби рассыпалси.
   Ладно.  В  караулку взошли,  свет в лампе вздули.  Дедянька взял граненай
стакан, самогону налить. Барма-то и говорит:
   - Глянь,  Васятк. Стакан-то - с трещиной. Лопнул. Дедянька глядит - а как
раз по середке по самой вроде надрезано: трещина.
   - Эх! Чуть ведь не налил! - баит. - Донышко-то отвалилось ба...
   Ну и выкинуть стакан-то хотел. А Барма смеется:
   - Погоди, не бросай.
   Глянул дедянька - а стакан целай!
   - Барма! Да только щас трещина была! А он:
   - Наливай, Васятк. Не бойси.
   ...Да-а, Барма сильнай колдун был. Что Барма, что Гаврила. Ну не сильней,
конечно,  свово отца. Наталья-то, это Соньки вашей мать, а Барме племянница,
она уж потом,  позжее переняла.  Она ведь молоденька замуж выходила.  Мясник
муж-то был,  квартирешка у  него в Сызране окыл вокзала.  А оне там,  в этих
домах,  как ведь живут?  Под замком и день и ночь,  Каждай в своей скворешне
сидит,  из  окошечка  высовыватся и  на  протуар  оттудова  сверху  смотрит.
Наталья-то,   чай,   тогда  в  театре  работала.  Артистам  одежу  кой-какую
нарошинску шила и их убряжала. Ну не больно ее там приголубили. Не приветили
что-то.  Разжаловали.  Я,  мол,  там ее  на  первом же случае раскусили.  Не
утерпела,  чай,  да,  може,  какому артисту килу  и  посадила.  А  там  ведь
терпеть-то не будут:  проштрафилась -  айда,  ступай.  Ну и выгнали.  А муж,
мясник-то,  здоровай-краснай был, не пил, не гулял. Не латрыга, не табашник.
Ну - баптист вскорости оказалси! Она от нёво - ба-а-а! - скорея ноги в руки,
да и убежала, опять в отцову избу.
   И уж когда Наталья от мужа вернулась, да когда стареть начала, тут уж про
нее  сильнай  разговор  пошел.  Это  перед  Гаврилиной  смертью.  Тут  много
подтверждениев-то было: молоко у коров отымат. А вот оно не сплетни. И раз у
Шароновых случилось. Коровушка-матушка мычит, места себе не найдет, и день и
два и три.  Ее доют -  а молока капли нету.  А уж сроду ведерница была! Оне,
Шароновы,  сколь время ума не приложут: что с Дочкой да что с Дочкой? Корову
иху  Дочкой звали...  Только что-то  вышел Янька-то  Шаронов во  двор середь
ночи,  а дело зимой было,  рождественским постом. Мороз как раз несусветнай,
бревны в избах трещат.  Вот он вышел, да потихоньку - батюшки-светы! Наталья
кривая прям наспроть крыльца гола-раздета на снегу стоит и - босиком! Вороты
кругом изнутри на запорах,  и как она во двор попала -  не знай.  А корова в
сарае прям в стенки бьется, мечется и не мычит, а как человек стоном стонет.
И  вот глянула Наталья на Яньку,  увидала ёво -  глядит Янька,  а  уж на том
самом месте никакой Натальи нет:  огненнай шар закрутилси, завертелси. И вот
шар-то  как рассыпится вдребезги!  На  весь двор только искры до  небу.  Как
только дом не подожегси,  Янька-то дивится.  Разбилси шар,  а  под ним вдруг
кака-та   черна  свинья  поджара  оказалась.   Что   за   свинья?   Янька-то
стоит-кумекат,  в толк не возьмет.  Тут свинья захрюкала, дурниной завизжала
да к воротам кинулась.  А под самыми воротами под землю и провалилась.  И ни
следов тебе нету,  ничего.  Снег ровный лежит. А это не свинья черна была, а
сама Наталья. Оборотень.
   Думал Янька думал:  чово делать-то?  И  вот  все же  сыбразил.  Укараулил
Наталью,  когда она в бане на заднем огороде мылась.  Да кочергой дверь-то и
подпер.  Он в  предбаннике сидит ждет,  а  там,  в  бане,  жарища,  долго не
просидишь. Наталья-то - торк в дверь. А Янька ей из предбанника:
   - Не выпущу!  Испортила Дочку нашу,  живая теперя не выйдешь! Угорай! - и
матерно прибавил.
   А колдуны матерно слово больно не любют.  Чем матернее слово,  тем,  знай
уж, тижельше им делатса.
   Наталья видит - плохо дело. И стала она Яньку уговаривать:
   - Открой,  Яньк. Не узоруй. Какая такая Дочка? Я и не знаю. Люди про меня
хвастают,  а ты веришь.  А у меня в печке дома пирога не вынуты,  я уж и так
скорея парилась, вполсилы, и пару хорошего - не дождалась.
   А Янька знай матерно ругатся, не открыват.
   - Видал  тебя!   -   баит.   -   Знаю!   Выправляй  Дочку,   такая-сякая,
немазана-сухая!.. Ну, Наталья-то и поубещалась:
   - Ладно, Яньк... Ступай домой. По-твоему пускай будет...
   И опять ее Янька изругал по-всякому - и кочергу убрал, ушел.
   Ну  и   что  вы  думаете?   С  того  самого  дня  коровушка  у  Шароновых
повеселела-повеселела,  а  к  вечеру Марья уж ведро надоила:  доиться корова
стала!  А  то  ведь беда им была.  Она,  Наталья-то,  чай,  прикинула:  ага,
Янька-то что?  -  смирнай. Да из плену, знашь, кантуженай пришел. Его ведь и
на работу всё никуды не брали. Это уж потом он в ДОСААФ устроилси. В ДОСААФе
стал роботать,  по стрельбе.  А то одна надёжа -  на корову. Тихай мужичок -
думала, с рук-то и сойдет. Вот она до коровы-то и добралась.
   А вот в другой раз повадилась эта Наталья к Самойловым ходить, А у них, у
Самойловых,  тогда баушка Оляга помирала.  И  принесла ей  эта  сама Наталья
блюдо капусты из погреба.  "На-ка,  -  говорит.  -  Поешь-ка,  -  говорит, -
кислого!" И нет бы Ташке-то,  Олягиной дочери,  либо капусту не брать - ведь
знают весь век,  что колдунищи!  -  либо взять, да наотмашь в огород с левой
руки закинуть,  да Богородицу три раза прочитать. Нет. Ну, Оляга-то и поела.
И вот в ночь -  что ты будешь делать!  -  начала Оляга по-собачьи лаять. Все
вокруг Оляги бегают:
   - Мамань-мамань!  Да ты что?  Господь с тобой.  Уймись. Это ты что теперь
как лаишь? Мамынька, не лай!..
   А она - пуще заходится, и вот ведь как лаит - на весь дом!
   И  уж  как ей отходить,  чего-то вдоль горницы ка-а-ак пролетит!  И  -  в
печную трубу.  Заслонка-то  -  звяк-бряк!  -  грохнулась.  А  в  трубе-то  и
завыло!.. Ой. Ой, У них у всех волосы дыбом.
   Потом уж Ташка с перепугу маненьких бумажоночков нарвала, на каждой аминь
написала да во все щелки посовала.  И под окошки,  и под стол, под стулья, и
под дверь,  и  в подпол подоткнула.  Всю избу как есть зааминила.  Это чтобы
Оляга потом из бору,  с могилков, в дом ба не летала мертва. Порчена, знашь,
умерла...
   А Наталья и потом к Самойловым нет-нет,  да и зявится. Щас дело приищет -
идет.  Таз ей дай -  белильну кисть дай.  Ничего ей не дают - "у нас у самих
нету!" - все равно идет. Ташка-то думала "ну - и не отважу!"
   Ташку  маненько сгодя  стары люди,  правда,  научили.  Подсказали ножницы
растопырить.  Растопырить -  и в растопырку в невидно место стоймя спрятать.
Или ухват окыл печки наоборот поставить,  рогами вверх.  Колдунищи от  этого
как опутаны становются: тут же чуют. Или в дом не взойдут, а если взошли, то
уж  не выйдут,  покуда ножницы,  ухват ли,  не опустишь.  И  вот как просить
будут,  рожки-то вниз убрать -  прям на коленках ползать станут, в ногах все
изваляются.  А вот если рано почуяли да в дом еще не взошли -  эх и ругаться
начинают!  Так и  кидыются с  кулаками,  что их бесом -  рогами,  значит,  -
дразнют.  А сделать-то ничего и не могут:  злость есть -  а силы тогда у них
нету. Ну только вот эдак вот Самойловы Наталью и отвадили...
   Рядом с нашими могилками Олягу-то ведь похоронили.  На хорошем месте,  на
бугорке, на солнышке. Вот всё же лучше нашего кладбища - нету. И в бору, и в
сосенках,  и место сухое,  с песочком.  Весной-то как птички поют!..  Не зря
которы под  старость,  где  ни  живут,  а  помирать суды  едут...  Вон  Маня
сахалинска уж пять разов приезжала.  Думат,  время подошло,  тычьма оттудова
летит,  с полгода поживет -  нет! рано приехала! - глядишь, опять на Сахалин
закатилась. Больно боится, кабы ее в Сахалине не зарыли. Никак не хочет.
   И вот,  Ташка-то говорит,  ни разу Оляга из бору не прилетала. Бог все же
миловал.  А это ведь не сам покойник прилетат, а бес. Покойником обернется и
прилетит... А что, быват и летают!
   А  быват,  и  нету ничего -  узоруют узорники.  Вот жила раньше на  Зайке
Катенька-дурочка.  Ну,  не дурочка, а маненько глупа. Зато уж сестра ее была
такая умна-разумна,  такая самостоятельна,  что и  замуж ни  за кого не шла.
Катенька-то сестру всё няней звала.  Они,  как отца похоронили, всё вдвоем и
жили,  две сестры. Уж она Катеньку не бросала. Не убижала. Ну и тоже умерла.
Осталась Катенька в избёнке одна.  И вот парнищи - какея ведь есть хулиганы!
Разбойной жизни!  Витька-та Игнатьев -  он любой голос мог подобрать -  и не
утличишь. Много озоровал. Сроду, знашь, негоднай был, орясина вот какой - до
потолка,  и  голова у нёво роботола только ба как где схулиганить.  И вот уж
сорок  дён  прошло,  как  старша-то  сестра  померла,  эти  самые  парнищи и
спрятались под окошком.  А Витька белой простынкой накрылси. И подкараулили,
когда Катенька-то  уж свет задувать собралась да спать ложиться.  И  вот она
свет задула,  а  Витька в  простынке к  ней в окошко и всунулси.  Да и зовет
тоне-е-нечко, вроде как сестриным голосом, точь-в-точь:
   - К-а-атя!  Где твой тятя-а?..  -  И  вот она глупа-глупа,  а  не  больно
испугалась. К окошку-то подошла да Витьке-то в лицо как крикнет:
   - Мой тятя в бору! А ты, няня, бес!
   Ну-у, оне со смеху-то как закатились - и с заваленки все попадали.
   Дура-дура -  а  другой умнай так сказать не скажет.  Не догадатся,  право
слово. Не растерялась!
   Это ведь только вы не знай что! - боитесь-трясетесь. А она - не больно...
А подумали ба головой:  что трястись? Свет горит, дома сидят - трясутся. Чай
вот поглядите на меня:  я  уж век доживаю,  и что же я ни одного оборотня не
видала? Ни оборотня, ни беса? А вы, девки, прям и не знай что. Чуднэя какея!
   Вон-вон -  поглядите: вон из-под печки вам бес хвост кажет. ...Да как над
вами не смеяться?  Комсомольцы,  ни во что не верют -  а сами боятся. Незнай
что!..
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 08.01.2002 19:40