Книго 

---------------------------------------------------------------------------
     (1912 г.)
     

Файл с книжной полки Несененко Алексея

---------------------------------------------------------------------------


     Перевод Р. Гальпериной
     Старый Билл Баском, сам того не зная, удостоился великой чести: господь
призвал его в один день с маркизом Бородэйлом.
     Маркиз жил в Лондоне на Риджент-стрит; старик Баском - у ручья  Хромого
Оленя, на южной границе Техаса. Катастрофа, сразившая маркиза, приняла образ
некоего лопнувшего мыльного пузыря под названием "Средне- и Южноамериканская
монополия по добыче каучука и красного  дерева".  Судьба,  насмеявшаяся  над
Баскомом,  явилась  к  нему  в   не   менее   устрашающем   обличий:   шайка
цивилизованных индейцев с соседней территории, специалистов по уводу  скота,
угнала у него все его стадо, насчитывавшее четыреста голов. А  когда  Баском
вздумал выследить разбойников, они его застрелили. Что касается маркиза,  то
он, убедившись,  что  на  каждые  оставшиеся  у  него  пятнадцать  шиллингов
приходится не менее фунта стерлингов долга, пустил себе пулю в  лоб  и  этим
уравнял итоги обеих катастроф.
     Со смертью старика Билла шесть его сыновей и дочерей совсем  осиротели.
Отец не оставил им даже бычка на племя и ни единого  доллара,  чтобы  купить
его.
     Со  смертью  маркиза  осиротел  его   единственный   сын,   давно   уже
перебравшийся в Штаты и владевший богатым ранчо  в  Северном  Техасе.  Когда
молодой человек получил скорбную весть, он сел на коня и поскакал в соседний
город. Здесь он препоручил поверенным все  свое  имущество,  за  исключением
лошади, седла, ружья и пятнадцати  долларов,  с  наказом  все  распродать  и
вырученные деньги направить в Лондон для расплаты с отцовскими  кредиторами.
Покончив с этим делом, он снова вскочил в седло и пришпорил коня, держа путь
на юг.
     В один прекрасный день, почти минута  в  минуту,  но  только  с  разных
концов, к ранчо Даймонд Кросс, что на Малой Пиедре,  подъехали  два  молодых
парня и спросили,  нет  ли  какой  работы.  Оба  были  в  новеньких  и  даже
щегольских ковбойских рубашках и штанах. Один - стройный, загорелый, коротко
остриженный брюнет с тонкими, словно точеными чертами; другой - широкоплечий
коренастый малый, свежий  и  румяный,  с  вьющимися  рыжеватыми  волосами  и
некрасивым, чуть тронутым веснушками лицом, лучшим украшением которого  были
веселые глаза и смеющийся рот.
     Управляющий ответил,  что  работа  найдется.  Кстати,  ему  в  то  утро
донесли, что повар, - как известно, самый необходимый человек в лагере, - не
снеся шуток и проделок, какие такому лицу полагается сносить по  штату,  сел
на свою мексиканскую лошадку и скрылся в неизвестном направлении.
     - Который-нибудь из вас умеет стряпать? - спросил управляющий.
     - Я умею, - вызвался рыжеватый. - Мне приходилось стряпать в поле, и я,
пожалуй, мог бы выручить вас. Но  с  условием:  при  первой  возможности  вы
устроите меня получше.
     - Вот это разговор мужчины, -  обрадовался  управляющий.  -  Поедете  с
запиской к Сондерсу. Пусть поставит вас на работу.
     Таким образом, в расчетной ведомости  Даймонд  Кросса  прибавилось  два
новых имени: Джон Баском и Чарльз Норвуд. Пообедав, новые  работники  вместе
направились в лагерь. Маршрут, который им дали, был ясен и  прост:  "Езжайте
прямо, оврагом. Как проедете пятнадцать миль, тут  вам  это  самое  место  и
будет". Оба паренька были чужие в этих  краях,  оба  молодые  и  смелые,  и,
поскольку их свели случай и дальняя дорога, надо думать,  что  фундамент  их
последующей дружбы был заложен в тот самый день, когда они скакали бок о бок
по извилистой балке Кандад Верда.
     К месту назначения путники  прибыли  уже  после  заката.  Штаб-квартира
лагеря была удобно расположена  вдоль  длинной  заводи,  осененной  высокими
деревьями. Разбросанные по траве палатки и брезентовая кладовая  показывали,
что стоянка эта рассчитана на долгий срок.
     Ковбои только что вернулись в лагерь, где никто не ждал  их  с  ужином.
Какие только проклятия не сыпались на голову  сбежавшего  повара!  Пока  они
снимали седла и спутывали лошадей, в лагерь прибыли новички и  осведомились,
где здесь Пинк Сондерс. Старший выступил вперед, и они  отдали  ему  записку
управляющего.
     Пинк Сондерс,  распоряжавшийся  всем,  что  касалось  работы,  считался
первым весельчаком и балагуром в лагере, где все - от повара до управляющего
- были на равном  положении.  Прочитав  записку,  он  помахал  товарищам  и,
надрывая глотку, торжественно объявил:
     - Джентльмены, позвольте представить вам Маркиза и Мисс Салли!
     Новички были явно огорошены. Новый повар вздрогнул, но,  вспомнив,  что
"Мисс Салли" - обычное прозвище поваров  на  всех  ранчо  Западного  Техаса,
успокоился и добродушно присоединился  к  общему  смеху.  Что  касается  его
спутника, то эта выходка не только привела его в смущение, но и  рассердила.
Резко  повернувшись,  он  ухватился  за  луку  седла,  очевидно  намереваясь
ускакать.
     Но Мисс Салли тронул его за плечо и сказал смеясь:
     - Ничего, ничего, Маркиз. Сондерс не хотел тебя обидеть -  наоборот!  У
тебя такой гордый вид, и нос, как у аристократа, - эта  кличка  как  раз  по
тебе.
     Мисс  Салли  расседлал  лошадь,  и  Маркиз,  сменив  гнев  на  милость,
последовал  его  примеру.  Мигом  засучив  рукава,  Мисс  Салли  бросился  к
кладовой.
     - Ну да, я ваш новый повар, черт  возьми!  А  ну-ка,  ребята,  соберите
побольше хворосту, и в полчаса я спроворю вам самый настоящий ужин.
     Живость и добродушие, с какими Мисс Салли в мгновение ока перерыл все в
кладовой и, найдя кофе, муку и сало, взялся за  дело,  сразу  завоевали  ему
расположение лагеря.
     При ближайшем знакомстве и  Маркиз  оказался  славным,  веселым  малым;
правда,  он  держался  несколько  особняком  и  сторонился  грубых  лагерных
развлечений. Но эта замкнутость так подходила к его прозвищу,  что  казалась
уместной, и ребята даже полюбили его за  эту  черту.  Сондерс  назначил  его
гуртовщиком. Маркиз был отличный наездник и управлялся с лассо и клеймом  не
хуже других ковбоев.
     Вскоре между Маркизом и Мисс  Салли  завязалось  что-то  вроде  дружбы.
После ужина, когда посуда была перемыта и убрана, их обычно  видели  вместе:
Мисс Салли покуривал свою  трубку,  вырезанную  из  корневища  шиповника,  а
Маркиз плел себе новый арапник или скоблил сырые ремни на путы для лошадей.
     Управляющий не забыл своего обещания  при  случае  подумать  о  поваре.
Наведываясь в  лагерь,  он  подолгу  с  ним  беседовал.  Чем-то  Мисс  Салли
приворожил его. Однажды в полдень, возвращаясь  с  объезда,  он  завернул  в
лагерь и сказал ему:
     - С завтрашнего дня вас сменит  новый  повар.  Как  только  он  явится,
приезжайте в усадьбу. Будете вести у меня всю отчетность и  корреспонденцию.
Мне нужен надежный человек, который мог бы всем  распорядиться,  когда  меня
нет на месте. Насчет жалованья можете не беспокоиться, на Даймонд Кроссе  не
обидят человека, который соблюдает хозяйский интерес.
     - Ладно, - сказал Мисс Салли, да так спокойно, как будто только этого и
ждал. - А вы не будете против, если я поселюсь у вас с женой?
     - Как, вы  женаты?  -  удивился  управляющий,  явно  недовольный  таким
оборотом дела. - Первый раз слышу.
     - Да то-то и есть, что не женат, но не прочь жениться, - отвечал повар.
- Я все откладывал, пока подвернется настоящая должность и у меня будет хотя
бы крыша над головой. Не мог же я поселить жену в палатке.
     - Верно, - согласился управляющий.  -  Лагерь  не  место  для  женатого
человека. Что ж, в доме у нас просторно, и если вы окажетесь тем, за кого  я
вас считаю, - милости прошу. Напишите ей, пусть приезжает.
     - Ладно, - повторил Мисс Салли. - Как только завтра меня сменят,  я  уж
не задержусь.
     Вечер был прохладный, и, поужинав, ковбои расположились вокруг большого
костра. Постепенно их задорные шутки умолкли и наступила  полная  тишина,  а
это в ковбойском лагере опасный знак - тут уж  непременно  жди  какой-нибудь
каверзы.
     Мисс Салли и Маркиз  сидели  на  бревне  и  рассуждали  о  преимуществе
длинных или коротких стремян при езде на далекое расстояние.  Вскоре  Маркиз
встал и направился к дереву, где у него сушились ремешки для  нового  лассо.
Как только он ушел, с Мисс Салли  случилась  маленькая  неприятность:  ветер
задул ему в глаз соринку табачной крошки, из которой Смизерс,  он  же  Сухой
Ручей, свертывал  себе  покурить.  Пока  повар  тер  пострадавший  глаз,  из
которого текли слезы, Дэйвис Граммофон, прозванный  так  за  свой  въедливый
скрипучий голос, поднялся с места и стал держать речь:
     - Граждане и ребята, позвольте задать вам  один  вопрос.  Пусть  каждый
здесь  скажет,  какое  есть  на  свете  величайшее  безобразие,  такое,  что
порядочному человеку и смотреть зазорно?
     - Плохая карта на руках!
     - Бесхозяйная телка, когда под рукой нет клейма!
     - Твой нос!
     - Револьверное дуло, когда оно глядит прямо на тебя.
     - Молчать, дурачье! - вмешался толстяк Тэллер, уже немолодой гуртовщик.
- Фони лучше знает, дайте ему сказать.
     - Так  вот,  граждане  и  ребята,  -  продолжал  Граммофон.  -  Все  те
безобразия, которые вы здесь пе-ре-чис-лили, достаточно  прискорбны,  и  вы,
можно сказать, почти угадали, но только не совсем.  Нет  на  свете  большего
безобразия, чем вот это, - и он указал на Мисс Салли, который  все  еще  тер
себе глаза, - когда  доверчивая,  о-слеп-лен-ная  молодая  особа  убивается,
потому что подлый изменщик разбил ее сердце. Что  мы  с  вами  -  люди  или,
может, хищные звери, что позволяем какому-то а-ри-сто-кратишке смеяться  над
чувствами нашей Мисс Салли?  Неужто  мы  так  и  будем  смотреть,  как  этот
красавчик с блестящим титулом топчет чувства своей милашки, а ведь кому  как
не нам она вверила свою судьбу. Так  что  же:  намерены  мы  поступить,  как
полагается настоящим мужчинам, или мы так и  будем  есть  подмоченный  хлеб,
зная, что это она обливает его горькими слезами?
     - Экое свинство! - негодующе фыркнул Сухой Ручей. - Порядочные люди так
не поступают. Я давно замечаю, что этот гад приударяет за нашей красоткой. А
еще Маркиз называется! Скажи, Фони, маркиз - это титулованная особа?
     - Это вроде как король, - поспешил  дать  объяснение  Осока.  -  Только
пониже чином. Поменьше валета, побольше десятки.
     - Прошу понять меня правильно, - продолжал Граммофон. -  Это  вовсе  не
значит, что я против аристократов. Есть среди них и порядочные люди. Я сам с
ними водился. Я не одну кружку пивца пропустил с мэром Форт-Уэрта,  со  мной
не гнушался водить компанию даже кассир с полустанка - а это такие  люди,  -
насчет выпивона они всякого за пояс заткнут. Но если Маркиз  позволяет  себе
играть  чувствами  невинной  кухарочки,  -  спрашивается,  что  ему  за  это
полагается?
     - Ремня ему хорошего! - крикнул Сухой Ручей.
     - Собаке собачья и честь! - выразил общие чувства Осока.
     - Проучить, проучить, - хором поддержали остальные.
     И прежде чем Маркиз угадал их намерение, двое схватили его  за  руки  и
потащили к  бревну.  Дэйвис  Граммофон,  сам  себя  уполномочивший  привести
приговор в исполнение, стоял наготове с кожаными штанами  в  руках.  Впервые
ковбои в своих грубоватых забавах посягали на неприкосновенность Маркиза.
     - Что это вы затеяли? - крикнул он, возмущенно сверкая глазами.
     - Полегче, Маркиз,  -  шепнул  ему  Руб  Феллоуз,  вдвоем  с  приятелем
державший его за руки. - Видишь, ребятам пошутить вздумалось. Разложат  тебя
на бревне и всыпят с десяточек. Не бойся, очень больно не будет.
     Однако Маркиз, вне себя  от  гнева,  оскалил  зубы  и,  крикнув  что-то
невнятное, стал с неожиданной силой  вырываться  из  державших  его  рук.  В
мгновение он расшвырял четырех схвативших его молодцов, и они  отлетели  кто
куда. Крик его услышал и Мисс Салли и, окончательно протерев глаза, со  всех
ног кинулся на выручку.
     Но тут раздалось громкое "Алло!" - и в освещенное костром  пространство
въехал тарантас, запряженный парой резвых мустангов. Все бросились к нему, и
то, что они увидели, заставило их забыть о затее Дэйвиса Граммофона,  кстати
уже потерявшей для них прелесть новизны. В ожидании более заманчивой дичи  и
более увлекательной забавы о недавнем пленнике попросту забыли.
     Тарантас и лошади принадлежали Сэму Холли, скотоводу с Биг  Мадди.  Сэм
правил, а рядом с ним сидел гладко выбритый толстяк в  сюртуке  и  цилиндре.
Это был окружной  судья  мистер  Дэйв  Хэккет,  которому  вскоре  предстояло
вторично баллотироваться на ту же должность. Сэм возил его по всей округе  и
по ковбойским лагерям, чтобы расшевелить независимых избирателей.
     Приезжие  вылезли  из  тарантаса,  привязали  мустангов  к   дереву   и
направились к костру.
     При их появлении все  обитатели  лагеря,  за  исключением  Мисс  Салли,
Маркиза и Пинка Сондерса, по обязанности встречавшего гостей, с криком ужаса
бросились врассыпную и исчезли в окружающей темноте.
     - Господи боже! - воскликнул Хэккет, -  это  они  нас  так  испугались?
Неужто мы такие страшные? Рад видеть вас,  мистер  Сондерс.  Как  поживаете?
Зачем это вам понадобился мой цилиндр, Холли?
     - Я его боюсь, - задумчиво ответил Холли. Он сорвал с  Хэккета  цилиндр
и, вертя его  в  руках,  вопросительно  поглядывал  в  темноту,  где  теперь
воцарилась мертвая тишина. - Ты как скажешь, Сондерс?
     Пинк ухмыльнулся.
     -  Скажу,  что  не  мешало  бы  его  повесить  повыше,  -  произнес  он
равнодушным тоном человека, дающего бесплатный  совет.  -  В  такой  темноте
разве что-нибудь увидишь? Не хотел бы я, чтобы этот головной убор торчал  на
моей макушке.
     Холли  стал  на  ступицу  заднего  колеса  фургона  и,  дотянувшись  до
ближайшего сука, повесил на него цилиндр. Едва он спустился  на  землю,  как
грянули выстрелы  по  меньшей  мере  из  десятка  шестизарядных  кольтов,  и
пробитый пулями цилиндр свалился наземь.
     Тут из темноты послышался  какой-то  свистящий  звук,  словно  двадцать
гремучих змеи шипело разом, и со всех сторон показались  ковбои.  Высоко,  с
величайшей  осторожностью  поднимая  ноги,  они  обращали   друг   к   другу
предостерегающее  "Тс-с-  с!",   словно   предупреждая   об   опасности.   В
торжественном молчании они стали вокруг цилиндра, с  опаской  поглядывая  на
него. Поминутно то одна, то другая фигура, словно в  припадке  неизъяснимого
ужаса, отскакивала в сторону.
     - Это та самая гадина, - сказал один ковбой, понизив голос до  громкого
шепота, - что ночью ползает по болотам и кричит: "Вилли-валло!"
     - Нет, это ядовитый Кипоотум, - высказал предположение другой.  -  Тот,
что жалит, умирая, и орет, когда его закапывают в землю.
     - Это хозяин всей нечистой твари, - сказал Дэйвис Граммофон. - Но  ведь
он издох. Не бойтесь его, ребята!
     - Какое там издох, притворяется, бестия, - возразил Сухой Ручей. -  Это
Хайголлакум,  страшный  лесной  дух.  Есть  только   один   способ   с   ним
расправиться.
     Он вытащил в круг старину Тэллера, грузного гуртовщика в  двести  сорок
фунтов весом. Тэллер поставил цилиндр на донышко и шлепнулся  на  него  всей
своей тушей, сплющив его в тонкую лепешку.
     Хэккет, вытаращив глаза, смотрел на происходящее. Заметив, что он готов
вспылить, Сэм Холли сказал ему:
     - Смотрите, судья, не оплошайте. В Даймонд Кроссе  шестьдесят  голосов.
Ребята хотят испытать вас. Мне думается, вы не проиграете, если обратите все
в шутку.
     И Хэккет, оценив великую мудрость этого совета, внял ему.
     Подойдя к группе ковбоев, которые после успешной расправы с кровожадным
гадом радовались, глядя на его останки, он торжественно произнес:
     - Спасибо вам, ребята, за беспримерный  подвиг.  Вы  с  героическим  и,
можно сказать, неутомимым мужеством  прикончили  чудовище,  которое,  должно
быть, свалилось на нас с деревьев, когда мы в потемках проезжали по  оврагу.
Теперь я до гроба ваш должник. Вы спасли мне жизнь и, надеюсь, отдадите  мне
ваши  голоса,  когда  я  снова  буду  баллотироваться  на  должность  судьи.
Разрешите вручить вам мою карточку.
     Ковбои, которые выкидывали все эти штуки с неизменно  серьезным  видом,
теперь одобрительно посмеивались.
     Но Дэйвису Граммофону этого  показалось  мало.  В  его  изобретательной
голове родилась новая идея.
     - Нет, приятель, - сказал он сурово. - Ни в  одном  лагере  вы  бы  так
легко не отделались. Шутка ли сказать - выпустить  на  людей  такую  вредную
тварь! Счастье ваше, что еще обошлось без человеческих жертв. Но  вы  можете
загладить свою вину, исполните только нашу просьбу.
     - В чем дело? - насторожился Хэккет.
     - Вам дано право скреплять людей священными узами брака, - верно?
     - Верно,  -  согласился  Хэккет.  -  Брачный  союз,  скрепленный  мною,
считается законным.
     - Здесь, в этом лагере, нам предстоит исправить величайшее зло, - начал
Граммофон, впадая в  торжественную  слезливость.  -  Некий  а-ристо-кратишка
насмеялся над простецкой, хоть и смазливой на мордочку особой женского пола,
которая уже давно по нем сохнет.  Весь  лагерь  считает  долгом  призвать  к
порядку этого зарвавшегося потомка может тыщи, а может и  тыщи  с  хвостиком
графов - и соединить его, хотя бы и силком, с пострадавшей мамзелью. Ребята!
А ну-ка, заарканьте Маркиза и Мисс Салли и гоните их сюда. Мы  их  тут  живо
окрутим!
     Предложение Граммофона было встречено криками восторга.  Все  бросились
разыскивать главных участников предстоящей церемонии.
     - С вашего разрешения, - сказал судья, отирая пот, хотя  ночь  выдалась
холодная, - мне хотелось бы знать, как далеко  намерены  вы  зайти  в  своей
шутке. И не следует ли мне опасаться, что и некоторые другие предметы  моего
туалета могут быть приняты вами за диких зверей и отданы на растерзание?
     - Ребята разошлись нынче больше, чем обычно, - объяснил ему Сондерс.  -
Им, вишь, пришло в голову поженить тут двоих - нашего повара и гуртовщика. В
шутку, конечно. Ну, да ведь вам с Сэмом все равно придется заночевать здесь.
Так что сделайте уж им это одолжение, авось они угомонятся.
     Сваты тем временем разыскали невесту и жениха.  Повар  сидел  на  дышле
фургона и спокойно курил свою трубку. Маркиз  был  тут  же,  неподалеку,  он
прислонился к дереву, под которым была устроена кладовая.
     Обоих  бесцеремонно  втолкнули  в  кладовую,  и  Граммофон,  на  правах
церемониймейстера, принялся отдавать приказания.
     - Ты, Сухой Ручей, и вы, Джимми,  Бен  и  Тэллер,  сбегайте  в  рощу  и
наберите цветов - хотя бы того же мескита - да  не  забудьте  про  испанский
меч, что растет у загона для лошадей. Мы дадим его невесте  заместо  букета.
Ты, Хромой, тащи сюда свое красное с желтым  одеяло,  это  будет  юбка  Мисс
Салли. А ты, Маркиз, итак обойдешься; все равно на жениха никто не смотрит.
     Во время этих комических приготовлений оба главных участника  торжества
на минуту остались одни. Лицо Маркиза выражало страшное волнение.
     - Этой глупости надо положить конец, - обратился он к Мисс Салли,  и  в
свете висячего фонаря лицо его показалось повару мертвенно бледным.
     - А почему собственно? - спросил тот с улыбкой. - Зачем  портить  людям
удовольствие? Ведь они до сих пор никогда тебе особенно не докучали. По мне,
пусть веселятся.
     - Ах, ничего ты не понимаешь, -  простонал  Маркиз.  -  Ведь  Хэккет  -
окружной судья. Если он нас соединит - кончено... Я не могу... Ах, ничего ты
не знаешь!
     Но тут повар подошел поближе и взял Маркиза за руки.
     - Салли Баском, - сказал он, - я знаю все!
     - Знаешь? - пролепетал Маркиз. - И ты-ты хочешь?..
     - Я в жизни ничего так не хотел. А ты?.. Тише, сюда идут.
     В кладовую ввалились ковбои с свадебным убором для невесты.
     - Вероломный койот! - воскликнул  Граммофон,  обращаясь  к  Маркизу.  -
Согласен ли ты загладить свою вину перед  этой  гладильной  доской  -  перед
этой, с позволенья сказать, доверчивой  юбкой?  Пойдешь  ли  тихо-скромно  к
алтарю или прикажешь тащить тебя на веревке?
     Маркиз стоял, небрежно сдвинув шляпу на затылок и  прислонясь  к  груде
мешков с бобами. Лицо его разрумянилось, глаза горели.
     - Что ж, забавляться так забавляться, - сказал он.
     Вскоре к Хэккету, Холли  и  Сондерсу,  которые  сидели  под  деревом  и
курили, приблизилась процессия.
     Впереди выступал Хромой Уокер, наигрывавший  на  своей  гармошке  нечто
весьма заунывное. За ним следовали жених и  невеста.  Повар  обернул  вокруг
талии пестрое навахское одеяло,  в  руке  его  красовался  испанский  меч  -
большой с решето цветок, фунтов в пятнадцать весом, с  белоснежными,  словно
восковыми лепестками. Шляпа невесты была украшена ветками мескита и  желтыми
цветами ратамы. Видавшая виды сетка от комаров служила ей вуалью. За молодой
четой брел, спотыкаясь, Дэйвис Граммофон. В качестве посаженого отца он то и
дело подносил к глазам конский потник и оглашал  воздух  рыданиями,  которые
можно  было  услышать  за  милю.  Дальше  следовали  попарно   ковбои.   Они
обменивались  замечаниями  насчет  туалета  невесты,  по  своему   разумению
изображая гостей на фешенебельной свадьбе.
     Едва процессия поровнялась с Хэккетом, он  встал  и,  сказав  несколько
слов о святости брачных уз, спросил:
     - Как вас зовут?
     - Салли и Чарльз, - отвечал повар.
     - Подайте же друг другу руки, Чарльз и Салли!
     Быть может, на свете не было еще столь странной свадьбы. Ибо  это  была
настоящая свадьба, хотя только двое из присутствующих знали это.
     После брачной церемонии ковбои прокричали "ура", и на этот вечер потеха
была кончена. Все разворачивали одеяла, думая только о том, как бы  поскорее
завалиться спать.
     Повар, снявший с себя свадебный убор, и Маркиз задержались на минуту  в
тени кладовой. Маркиз склонила голову на плечо новобрачному.
     - Я просто не знала, на что решиться, - сказала она.  -  Отец  умер,  и
нам, ребятам, не на кого было надеяться. Я столько помогала ему с  коровами,
что решила  пойти  в  ковбои.  Чем  еще  могла  я  прокормиться?  Особенного
удовольствия мне это занятие не доставило, и я  бы  давно  убежала,  если  б
не...
     - Если б не что?
     - Сам знаешь... Но объясни мне... Как тебе пришло в голову?.. Когда  ты
первый раз...
     - Да в ту же самую минуту, как мы приехали в лагерь.  Помнишь,  Сондерс
заорал: "Маркиз и  Мисс  Салли".  Я  заметил,  как  ты  смутилась,  и  сразу
подумал...
     - Вот нахал! А почему ты решил, что я подумала, что  это  он  про  меня
сказал Мисс Салли?
     - А потому, - невозмутимо отвечал повар, - что Маркиза я принял на свой
счет. Мой отец был маркиз Бородэйл. Надеюсь, ты  простишь  мне  это,  Салли?
Ведь это и в самом деле не моя вина!

     Перевод Т. Озерской
     Аптекарь впился острым взглядом в бледное лицо,  полузакрытое  поднятым
воротником пальто.
     - Не хочется мне отпускать вам, - говорит он  с  сомнением.  -  Вы  уже
взяли двенадцать таблеток морфия час назад.
     Покупатель смущенно улыбается.
     - Все ваши кривые улицы. Я не собирался беспокоить  вас  вторично,  да,
верно, сбился с пути. Прошу прощенья.
     Подтянув повыше воротник пальто, он  медленно  направляется  к  выходу.
Останавливается на углу, под электрическим фонарем, рассеянно вертит в руках
маленькие картонные коробочки.
     - Тридцать шесть, - бормочет он про себя. - Хватит за глаза.
     Все дело в том, что серый туман завладел в эту ночь городом и  холодный
страх  схватил  за  горло  его  гостей.  Три  тысячи  больных,  если  верить
статистике, проводили эту зиму в Сан-Антонио. Они  съехались  сюда  со  всех
концов страны, прослышав, что узкие, петлявшие по обеим сторонам реки улички
избрал своим местопребыванием великий бог Озон.
     Самый чистый воздух, сэр! Чище нет на земле! Ну да, речка вьется  через
весь город, но  это  не  значит,  что  у  нас  есть  малярия,  о  нет,  сэр!
Многократные пробы, проводившиеся как местными, так и столичными экспертами,
показали, что наш воздух не содержит в себе ничего  вредоносного  -  ничего,
кроме озона, чистого озона, сэр!
     Опыты с  лакмусовыми  бумажками  на  всем  протяжении  реки  выявили...
Впрочем, вы прочтете это в наших  проспектах.  А  не  то  любой  из  местных
жителей перескажет их вам слово в слово.
     Мы достигли чудес в смысле климата, но погода  не  в  нашей  власти.  И
Сан-Антонио снимает с себя ответственность за  этот  холодный  серый  туман,
который целует в губы три тысячи жертв и распинает их  на  кресте.  В  такую
ночь свирепеют прожорливые туберкулезные бациллы,  которых  держала  в  узде
надежда. Бледные  цепкие  пальцы  тумана  задушили  в  эту  ночь  не  одного
обреченного. Не один  служитель  бога  Озона  сдался  в  эту  ночь  врагу  и
повернулся на постели лицом к стене в той холодной тупой апатии, которая так
пугает окружающих. И не одна душа отлетела прочь вместе с хлынувшей из горла
алой струйкой крови, оставив позади мертвые тела -  холодные  и  белые,  как
самый туман.  А  некоторые  увидели  в  этом  атмосферном  посланце  призрак
великого, немыслимого соблазна; он нашептал им, как нелепо вдыхать воздух  в
легкие только затем, чтобы выдохнуть его  обратно,  и  они  обрели  покой  с
помощью  того,  что  подвернулось  под   руку,   -   пистолета,   газа   или
благодетельной соляной кислоты.
     Покупатель морфия долго бредет в тумане и, наконец  останавливается  на
одном  из  десятка  чугунных  мостов  в  центре  города,  перекинутых  через
маленькую капризную речонку. Задыхаясь, он прислоняется к перилам, ибо туман
сгустился здесь, он притаился, как тать, и готов  задушить  любого  из  Трех
Тысяч, который пройдет  этим  путем.  Надсадный  чахоточный  кашель  рождает
насмешливое эхо в железных тросах моста, и они звенят, словно издеваясь:
     "Кликети-кляк! Чуточку холодно, чуточку сыро! Но  только  не  от  реки,
сэр!  Лакмусовые  бумажки  на  всем  протяжении,  и  ничего,  кроме   озона.
Клякети-кляк!"
     Справившись с кашлем, приезжий из Мемфиса замечает шагах  в  десяти  от
себя какую- то фигуру в пальто; незнакомец привалился к перилам моста и тоже
старается отдышаться после очередного  приступа  кашля.  Три  Тысячи  -  это
своего  рода  братство,  они  обходятся  без   обычных   формальностей   при
знакомстве.  Кашель  заменяет  им   визитную   карточку,   кровохарканье   -
рекомендательное письмо. Приезжий из Мемфиса, оправившись первым,  первым  и
вступает в разговор.
     - Гудол. Мемфис. Туберкулез легких. Кажется, последняя стадия.
     Три Тысячи скупы на слова. Слово - это дыхание, а его надо  беречь  для
того, чтобы выписывать чеки докторам.
     - Хэрд, - хрипит другой. - Хэрд. Из Толедо. Огайо. Катаральный бронхит.
Тоже скоро  крышка...  врач  сказал.  Дает  мне  четыре  недели,  если  буду
беречься. Ты уже получил увольнительную на тот свет?
     - Мой доктор, - с оттенком хвастовства  говорит  Гудол  из  Мемфиса,  -
обещает мне еще три месяца.
     - А, черт с ней... с разницей! - ворчит  толедец,  заполняя  промежутки
между словами хрипом и свистом. -  Что  такое  месяц?  Я  вот  свой  срок...
скощу... до одной недели... и подохну в какой-нибудь трясучке -  на  четырех
колесах... чтоб не трястись на постели. В кабаках, гляди, вой подымут, когда
я отправлюсь к праотцам. Я кабаки-то, можно сказать,  облагодетельствовал  с
тех пор, как взял этот аллюр. Слышь, Гудол из Мемфиса...  если  твой  доктор
отмерил тебе такую малость... ты бы... вот, как я... кутнул во всю мочь... и
отправился бы ко всем чертям легко и без проволочки.
     - Кутнуть? - повторяет Гудол из Мемфиса, видимо, осваивая эту новую для
него идею. - Я никогда не пробовал. У меня была другая мысль, но...
     -  Пойдем  выпьем,  -  предлагает  толедец.  -  Я  уже   вторые   сутки
накачиваюсь... да чертово зелье что-то  перестало  забирать...  не  то,  что
прежде. Гудол из Мемфиса, у тебя какое дыхание?
     - Двадцать четыре.
     - А температура?
     - Сто четыре.
     - Ну, ты в два счета окочуришься. А меня...  меньше  чем  в  неделю  не
свернет. Надерись, друг Гудол... загуляй так, чтоб чертям тошно стало... тут
тебя и прихлопнет... без лишних издержек и хлопот. Эх, будь я проклят, ну  и
курорт же... курам на смех! Туман с озера Эри заблудился бы  в  этом  тумане
через две с половиной минуты.
     - Вы сказали что-то насчет выпивки, - напоминает Гудол.
     И вот они уже сидят у сверкающей стойки бара и дают отдых ногам за счет
локтей. Бармен, белобрысый, тучный, вылощенный, наливает им  виски,  отмечая
про себя, что эти двое - из числа Трех Тысяч. Один клиент  -  хорошо  одетый
мужчина средних лет, с изборожденным морщинами  исхудалым  лицом.  Другой  -
совсем еще мальчик; огромные глаза над  поднятым  воротником  пальто.  Ловко
маскируя скуку, порождаемую бесчисленными повторениями  одного  и  того  же,
виночерпий за стойкой заводит санитарную сагу Сан-Антонио:
     - Сыроватый вечер, джентльмены. Редкость для нашего  города.  Небольшой
туман с реки. Совершенно безвредный, впрочем. Многократные пробы...
     - К черту ваши лакмусовые бумажки, -  хрипит  толедец.  -  Не  примите,
конечно, на свой счет... Мы уже о них слышали. Пускай себе краснеют,  синеют
или белеют. Нас больше интересуют многократные пробы этого виски.  Повторим?
Прошлый раз платил я, Гудол из Мемфиса.
     Бутылка клонится то к одному стакану, то  к  другому  и  не  сходит  со
стойки. Бармен с любопытством наблюдает, как два полуживых человека  хлопают
"Кентуккийскую красотку" стакан за стаканом,  и  думает  о  том,  что  такое
количество виски уже свалило бы с ног дюжину ковбоев, а эти  -  ни  в  одном
глазу и только следят с задумчивым и  печальным  интересом  за  странствиями
бутылки.  Это  заставляет  его  высказать  участливое  опасение  по   поводу
последствий.
     - Вашей бурдой нас не проймешь, - говорит толедец. - У нас  прививка  -
из виски... и рыбьего жира. Если бы вы  пили  с  нами,  вас  бы  уж,  верно,
сволокли в участок, а мы только-только разохотились. Давайте еще бутылку.
     Искать смерть  в  стакане  вина  -  канительное  дело.  Надо  придумать
что-нибудь другое. Они выходят из бара и снова ныряют в  туман.  Тротуары  -
чуть приметные тропки у подножия домов;  улицы  -  холодные,  сырые  ущелья,
туман заливает их, как поток в половодье. Где-то неподалеку  -  мексиканский
квартал. Сквозь туман, как по проводу,  плывут  звуки:  бренчанье  гитары  и
волнующий голос какой-то сеньориты.
            En las tardes sombrillos del mvierro
            En el prado a Marar me reclino
            Y maldigo mi fausto destmo -
                 Una vida la mas infeliz,
     Они не понимают слов - ни тот, что из Мемфиса, ни тот, что  из  Толедо,
но к чему слова - самое пустое и ничтожное  в  жизни?  Музыка  бередит  душу
искателей нирваны и вырывает у толедца признание:
     - Как подумаю о своих ребятишках, так  просто...  Черт  подери,  мистер
Гудол из Мемфиса, маловато мы с вами  хватили  виски.  Да  еще  эта  тягучая
музыка... Забываешь, что надо забыть.
     Тут Хэрд из Толедо поспешно вытаскивает часы и восклицает:
     -  Провалиться  мне!  Совсем  забыл.  Я  же  условился  встретиться   с
приятелями в одиннадцать часов, чтобы прокатиться на источник в Сан-Педро. С
одним парнем из Нью-Йорка и двумя девицами-сестрами Кастилло из "Рейнгельдер
гарден". Этот парень - везучий, собака,  одно  легкое  целехонько.  Год  еще
протянет. И куча денег  притом.  Вся  гулянка  за  его  счет.  Никак  нельзя
упустить такой случай. Жаль, что тебя не будет с нами. Ну, прощай, Гудол  из
Мемфиса.
     Он  заворачивает  за  угол  и  спешит  прочь,  без  стеснения   оборвав
знакомство, как делают те, кто  стоит  одной  ногой  в  могиле,  ибо,  когда
человек чувствует приближение  конца,  его  эгоизм  и  себялюбие  расцветают
пышным цветом. Но вот он оборачивается, и из тумана долетает его голос:
     - Гудол из Мемфиса! Если ты меня опередишь, скажи им там  -  Хэрд  идет
следом. Хэрд из Толедо, штат Огайо.
     И с этими словами искуситель Гудола покидает его. Юноша не выражает  ни
недовольства, ни сожалений. Его бьет кашель. Когда приступ  проходит,  Гудол
безучастно бредет дальше по какой-то улице, названия которой он не  знает  и
не стремится узнать. Но вот  он  видит  вращающуюся  дверь  и  слышит  звуки
духовых и струнных инструментов. Двое  мужчин  входят  в  эту  дверь,  и  он
следует за  ними.  Он  попадает  в  какой-то  вестибюль,  щедро  уставленный
пальмами,  кактусами  и  олеандрами  в  кадках.  За  маленькими   мраморными
столиками сидят люди. Официанты бесшумно разносят  пиво.  Все  здесь  чисто,
чинно, весело и уныло - развлечение на немецкий лад. Справа от  входа  юноша
видит лестницу. Человек, стоящий внизу  у  перил,  протягивает  руку.  Гудол
достает пригоршню серебра, и человек выбирает  оттуда  одну  монетку.  Гудол
поднимается по лестнице  и  видит  две  галереи.  Они  тянутся  по  сторонам
концертного зала, который расположен в  глубине  здания,  позади  вестибюля.
Галереи разделены на небольшие ниши, или ложи; легкие кружевные  занавеси  у
входа в ложи придают им характер некоторой интимности.
     Бесцельно бредя по проходу мимо этих стыдливо-нахальных  убежищ,  Гудол
замечает в одном из них молодую женщину, которая сидит  одна,  в  задумчивой
позе. Молодая женщина видит приближающегося Гудола. Она улыбается ему, и  он
замирает на месте. Потом, следуя ее приглашению, нерешительно опускается  на
стул напротив нее; между ними столик.
     Гудолу всего девятнадцать лет. Жестокая богиня  Чахотка  отмечает  иных
печатью красоты, прежде чем их погубить, и Гудол  -  из  их  числа.  Грозный
румянец, горящий на восковых щеках, придает ему особое, пугающее очарование.
У него отрешенный взгляд  человека,  чувствующего  свою  обреченность.  Ведь
никому не дано знать свое будущее, и потому всякий страшится приподнять  над
ним завесу.
     Молодая женщина  хорошо  одета,  женственна,  красива,  нежна  и  полна
очарования - неувядаемого очарования Евы.
     Как они находят путь друг к другу - неважно. Путь этот короток и  прям,
он подсказан обстоятельствами.
     Кнопка звонка на перегородке время от времени передает сигнал, официант
приходит и уходит.
     Задумчивая красавица отказывается от вина. Ее  толстые  белокурые  косы
падают почти до полу -  она,  несомненно,  ведет  свой  род  от  Лорелеи.  И
официант приносит пиво - холодное, пенистое, зеленовато-золотистое.  Оркестр
на эстраде взывает. "Рахиль, ты мне дана..." Юная  пара  уже  многое  успела
поведать друг другу. Она называет его Вальтер, а он ее - мисс Роза.
     Гудол чувствует себя легко. Он рассказывает ей о себе, о  своем  родном
доме в Теннеси - старом доме с колоннами в тени вековых дубов. О лошадях, об
охоте, обо  всех  своих  друзьях,  даже  о  цыплятах  и  о  кустах  самшита,
окаймляющих садовую дорожку. О  том,  как  он  отправился  на  юг  искать  в
целебном климате спасения от своего наследственного врага - чахотки. О  том,
как три месяца жил на ранчо.  Об  охоте  на  оленей,  о  гремучих  змеях,  о
веселой,  бесшабашной  жизни  ковбойского  лагеря.  И  о  своем  приезде   в
Сан-Антонио, где знаменитый специалист дал ему понять, что дни его  сочтены.
И, наконец, об этой ночи, когда туман  бледной  рукой  мертвеца  сдавил  ему
горло, сломил его дух, и он ринулся искать свою пристань среди его свинцовых
волн.
     - На этой неделе не пришло письмо из дому, - говорит он, - и  я  совсем
было раскис. Я ведь знаю, что конец близок, и уже устал ждать.  Я  вышел  на
улицу и стал покупать морфий в каждой аптеке, где соглашались отпустить  мне
хоть несколько таблеток. Набрал их тридцать шесть штук - по  четверть  грана
каждая - и хотел пойти домой и принять, но тут мне встретился на мосту  один
чудак, который подал новую мысль.
     Гудол бросает на стол маленькую картонную коробочку.
     - Я сложил их все сюда, - говорит он.
     Мисс Роза, как истая женщина, должна, разумеется, раскрыть коробочку  и
поежиться в испуге, взглянув на невинное с виду снадобье.
     - Страх какой! Но неужто  эти  крошечные  белые  лепешечки...  Да  нет,
никогда не поверю, что они могут убить человека!
     О да, могут, могут! Уж он-то знает.  Девять  гранов  морфия!  Хватит  и
половины.
     Мисс Роза требует, чтобы он рассказал ей о мистере Хэрде из  Толедо,  и
Гудол удовлетворяет ее любопытство. Она смеется  восхищенно  и  простодушно,
как ребенок.
     - Какой смешной малый! Но расскажите мне еще о вашем  доме  и  сестрах,
Вальтер. О Техасе, тарантулах и ковбоях я уже, кажется, все знаю.
     Эта тема очень дорога сейчас его сердцу, и он снова рассказывает ей про
свой родной дом, вспоминает различные мелкие, незатейливые подробности - все
то, что нежными и крепкими узами связывает изгнанника с родиной. К одной  из
сестер, Элис, он особенно часто возвращается в своих воспоминаниях.
     - Она похожа на вас, мисс Роза, - говорит  он.  -  Может,  и  не  такая
красивая, но такая же милая, и добрая, и чистая.
     - Ну, ну, Вальтер, - обрывает его мисс  Роза,  -  расскажите  теперь  о
чем-нибудь другом.
     Но вот на стену в  проходе  падает  чья-то  тень,  а  следом  за  тенью
движется фигура плотного, хорошо одетого мужчины. Он приближается,  неслышно
ступая, к кружевной занавеске на двери, задерживается на секунду и  проходит
дальше. И тотчас в дверях возникает официант:
     - Мистер Рольф просит...
     - Передайте Рольфу, что я занята.
     - Не знаю, в чем тут дело, - говорит Гудол из Мемфиса, - но я  чувствую
себя куда лучше. Час назад я мечтал умереть, а когда я  встретил  вас,  мисс
Роза, мне так захотелось пожить еще.
     Молодая женщина обходит вокруг столика, обнимает юношу за шею и  целует
в щеку.
     - Ты и должен жить, мой славный мальчик, - говорит  она.  -  Я  знаю  -
виной всему этот мерзкий туман. Он нагнал на тебя  тоску...  да  и  на  меня
тоже... чуть-чуть. А посмотри-ка!
     Быстрым движением она отдергивает портьеру. Окно  в  стене  -  напротив
двери, и, о  чудо!  Туман  растаял.  Благодетельница-луна  снова  плывет  на
просторе по бездонносинему небу. Крыши, балконы и шпили отливают жемчугом  и
перламутром. Сияющий небесный свод отражается в реке, которая вьется  где-то
там внизу, между домами, то  исчезая,  то  появляясь  снова.  Заря  принесет
назавтра ясный день - свежий, бодрый, радостный.
     - Как можно говорить о смерти, когда мир так чудесен! - восклицает мисс
Роза, кладя руку на  плечо  юноши.  -  Сделайте  то,  о  чем  я  вас  прошу,
Вальтер... ради меня. Пойдите сейчас домой, отдохните и скажите себе:
     "Я должен выздороветь!" И сдержите слово.
     - Хорошо, - улыбаясь, говорит юноша. - Я сделаю так, раз вы просите.
     Появляется официант  с  полными  стаканами  на  подносе.  Нет,  они  не
звонили, но это кстати. Он может оставить им пиво.
     Последний стакан на прощанье. Мисс Роза говорит:
     - За ваше здоровье, Вальтер!
     Он отвечает:
     - За нашу скорую встречу!
     Его глаза не смотрят больше в пустоту. Перед ним -  видение  того,  что
побеждает смерть. В эту ночь он вступил в  новую,  неизведанную  страну.  Он
послушен и готов Уйти.
     - Доброй ночи, - говорит она.
     - Я еще никогда не целовал женщины, - признается он. - Только сестер.
     - Ну, вы и теперь еще не целовали, - смеется она. -  Это  я  поцеловала
вас - на прощанье.
     - Когда мы встретимся? - снова спрашивает он.
     - Вы обещали мне пойти  домой,  -  говорит  она,  сдвинув  брови.  -  И
выздороветь. Быть может, мы встретимся скоро. Прощайте, Вальтер.
     Он все еще медлит, со шляпой в руке. Мисс Роза улыбается и  целует  его
еще раз - в лоб. Она провожает его глазами, пока он не  исчезает  в  глубине
прохода; потом возвращается к своему столику.
     На стену снова падает тень. На этот  раз  плотный,  неслышно  ступающий
мужчина отодвигает кружевную занавеску и заглядывает внутрь. Глаза мисс Розы
встречают его взгляд, и так - скрестив оружие -  они  с  минуту  ведут  этот
молчаливый поединок. Потом мужчина опускает занавеску и уходит.
     Оркестр  внезапно  смолкает,  и  из  соседней  ложи  доносится   чей-то
самодовольный голос. Должно быть, кто-то  из  местных  жителей  угощает  там
приезжего гостя. Мисс Роза откинулась на спинку стула  и  улыбается,  уловив
отдельные восклицания:
     - Самый чистый воздух, сэр... лакмусовые бумажки...  лучший  в  мире...
ничего вредоносного... наш город... только озон... чистый озон!
     Официант возвращается за стаканами и подносом. При его  появлении  мисс
Роза комкает в кулаке пустую  картонную  коробочку  и  швыряет  ее  в  угол.
Шляпной булавкой она размешивает что-то в своем стакане.
     - Что это, мисс Роза, - говорит официант привычным, любезно-фамильярным
тоном, - до утра еще далеко, а вы уже начинаете солить пиво?

     Перевод Т. Озерской
     Когда я торговал скобяными товарами на Западе,  мне  не  раз  случалось
наведываться по делам в один городишко под названием  Салтилло,  в  Колорадо
Симон Белл держал там лавку, в которой торговал всякой всячиной, и  я  знал,
что всегда смогу сбыть ему партию  другую  своего  товара  Белл  был  этакий
шестифутовый, басовитый детина, соединявший в себе типические черты Запада и
Юга. Он нравился мне. Поглядеть на него, так можно  было  подумать,  что  он
должен  грабить  дилижансы  или  жонглировать  золотыми  копями.  Однако  он
отпускал вам дюжину кнопок или катушку ниток, проявляя при этом во  сто  раз
больше  обходительности  и  терпения,  чем  любая  продавщица  за  прилавком
столичного универсального магазина.
     Мое последнее посещение Салтилло преследовало двоякую цель.  Во-первых,
я  хотел  продать  свой  товар,  во  вторых  -  дать  Беллу  добрый   совет,
воспользовавшись которым он мог сделать неплохое дельце.
     В Маунтен-Сити -  это  город  на  Тихоокеанской,  раз  в  пять  крупнее
Салтилло,- одно торговое предприятие не сегодня-завтра должно было  вылететь
в трубу. Торговало оно бойко и могло бы торговать еще лучше, но в результате
неумелого ведения дел и чрезмерного  пристрастия  одного  из  компаньонов  к
азартным играм оказалось на  краю  банкротства.  Все  это  еще  не  получило
огласки, а мне стало известно стороной. Я знал, что, сразу  выложив  деньги,
можно приобрести это предприятие за четверть его истинной стоимости.
     Прибыв в Салтилло, я направился к Беллу в его лавку. Белл  кивнул  мне,
и, как всегда, широкая  улыбка  медленно  расплылась  по  его  лицу,  но  он
продолжал не спеша отпускать леденцы какой-то девчушке. Покончив с этим,  он
вышел из-за прилавка и пожал мне руку.
     -  Ишь  ты,  -  сказал  он  (незатейливая  шутка,   которой   неизменно
встречалось каждое мое появление),  -  не  иначе,  как  вы  приехали  делать
видовые снимки наших  гор.  Сейчас  как  будто  не  сезон  сбывать  скобяные
изделия?
     Я  рассказал  Беллу  про  выгодное  дело,   которое   наклевывалось   в
Маунтен-Сити. Если он хочет воспользоваться таким случаем, я  готов,  так  и
быть,  остаться  со  всем  своим  товаром  на  руках  и  не   помогать   ему
затовариваться в своем Салтилло.
     - Звучит заманчиво, - сказал он с жаром. -  Я  бы  не  прочь  расширить
немножко дело. Очень вам признателен за эти сведения.  Только...  Ну  ладно,
пойдемте ко мне, вы переночуете у нас, а я подумаю.
     Солнце уже село, и всем большим лавкам в Салтилло пора было закрываться
на ночь. Приказчики захлопнули свои книги, заперли сейф,  надели  пиджаки  и
шляпы и отправились по домам. Белл задвинул засов на двойных дубовых дверях,
и мы  немножко  постояли  на  крылечке,  вдыхая  свежий  ароматный  ветерок,
потянувший с гор.
     На улице появился высокий плотный мужчина и подошел  к  крыльцу  лавки.
Его пушистые черные усы, черные брови и курчавая черная шевелюра  находились
в странном противоречии с нежно-розовым цветом лица, который по всем законам
естества должен был бы принадлежать блондину. Незнакомцу  на  вид  было  лет
сорок. На нем был белый жилет,  белая  шляпа,  часовая  цепочка  из  золотых
пятидолларовиков и недурного покроя серый костюм,  в  каких  любят  щеголять
восемнадцатилетние юнцы, еще  не  окончившие  колледж.  Поглядев  сначала  с
недоверием на меня, незнакомец устремил  затем  холодный  и  даже,  как  мне
показалось, враждебный взгляд на Белла.
     - Ну, как? - спросил Белл тоном, каким говорят с посторонними людьми. -
Уладили вы это дело?
     - Вопрос! - негодующе вскричал незнакомец. - Чего  ради,  по-вашему,  я
здесь околачиваюсь вторую неделю. Сегодня все  будет  закончено.  Устраивает
это вас, или вы, может, на попятый?
     - Устраивает, - сказал Белл. - Я знал, что вы это сделаете.
     - Еще бы вам не знать! - сказал величественный незнакомец.  -  Будто  я
раньше не делал.
     - Делали, - согласился Белл. - Но и я тоже. Как вас кормят в гостинице?
     - Зубы обломаешь. Но я терплю. А вы, кстати,  не  можете  ли  дать  мне
каких-либо указаний? Как лучше управляться с... с этим делом? Вы ведь знаете
- у меня нет никакого опыта по этой части.
     - Нет, не могу, - подумав, отвечал Белл.  -  Я  все  перепробовал.  Вам
придется самому поискать какой-нибудь способ.
     - Умасливать не пробовали?
     - Бочки масла пустил в расход.
     - А подпруги с медными пряжками не пойдут в дело?
     - И не пытайтесь. Я раз рискнул - вот что получилось.
     Белл протянул руку. Даже в сгустившихся сумерках я разглядел на тыльной
стороне кисти длинный белый шрам,  похожий  на  след  когтя,  ножа  или  еще
какого-нибудь острого предмета.
     - О, вот как! - сказал незнакомец беспечно. - Ладно, поглядим.
     Не прибавив больше ни слова,  он  пошел  прочь.  Но,  отойдя  шагов  на
десять, оборотился и крикнул:
     - Вы держитесь подальше, когда я буду принимать груз, а то  как  бы  не
сорвалось дельце-то.
     - Хорошо, - отвечал Белл. - Я буду действовать в своем направлении.
     Смысл этой беседы остался для меня совершенно темен, но, поскольку  она
не имела ко мне никакого касательства, я  тут  же  выбросил  ее  из  головы.
Однако необычайная внешность  незнакомца  нет-нет  да  всплывала  у  меня  в
памяти, пока мы с Беллом шли к нему домой, и я сказал:
     - Этот ваш клиент довольно-таки мрачный тип. Я бы не  хотел  попасть  с
ним вместе в буран и быть засыпанным снегом в палатке на охоте.
     - Вот, вот, - с воодушевлением подхватил  Белл.  -  Настоящая  гремучая
змея, отравленная укусом тарантула.
     - Он не похож на жителя Салтилло, - продолжал я.
     - Да, - сказал Белл. - Он живет в Сакраменто. Приехал сюда по делу. Его
зовут Джордж Ринго. Это мой лучший друг - единственный,  пожалуй,  настоящий
друг за последние двадцать лет.
     Я был так поражен, что не проронил ни слова.
     Белл жил в простом, удобном, квадратном, двухэтажном  белом  домике  на
краю города. Он попросил  меня  обождать  в  гостиной.  Это  была  удручающе
благопристойная  комната  -  красный  плюш,  соломенные  цыновки,  кружевные
занавески,   подобранные   фестонами,   и   стеклянный   шкаф,    достаточно
вместительный,  чтобы  держать  в  нем  мумию,  и  набитый   сверху   донизу
образчиками минералов.
     Пока я ждал, у меня над головой вдруг  раздались  звуки,  происхождение
которых не может вызвать у вас ни малейшего сомнения, в какой бы части света
вы их ни услышали. Это был сварливый женский голос, поднимавшийся все выше и
выше, по мере нарастания  клокотавшей  в  нем  злобы.  В  промежутках  между
шквалами до меня долетал мерный рокот - голос  Белла,  пытающегося  усмирить
разбушевавшуюся стихию.
     Мало-помалу буря утихла. Но  я  все  же  успел  услышать,  как  женщина
сказала,  понизив  голос,  с   выражением   сдержанной   ярости,   звучавшей
внушительнее, чем вес предыдущие вопли:
     - Ну, теперь конец. Слышишь - конец. О, ты еще пожалеешь!
     В доме, насколько я знал, никого, кроме  четы  Беллов  и  прислуги,  не
было. Меня представили миссис Белл за ужином.
     На первый взгляд она показалась мне  красивой  женщиной,  но  я  вскоре
заметил,    что    это-красота    с     червоточиной.     Раздражительность,
неуравновешенность, крикливость, эгоизм, вечное  чем-нибудь  недовольство  и
неумение владеть собой  чрезвычайно  портили  ее  женственную  прелесть.  За
ужином она была деланно весела, притворно добродушна и подчеркнуто смиренна,
что изобличало в ней особу с  заскоками  и  капризами.  При  всем  том  это,
несомненно, была женщина, не лишенная привлекательности в глазах мужчин.
     После ужина мы с Беллом вынесли стулья на травку и уселись покурить при
лунном свете. Полная луна, как известно, - колдунья. При бледном  ее  сиянии
правдивые люди открывают вам самые драгоценные сокровища  своего  сердца,  а
лгуны выдавливают на палитру рассказа самые яркие краски  из  тюбиков  своих
фантазии. Я увидел, как широкая улыбка  снова  медленно  разлилась  по  лицу
Белла...
     - Вам, верно, кажется странной такая дружба, как у нас  с  Джорджем,  -
сказал он. - Нам, признаться, никогда не доставляло особенного  удовольствия
общение друг с другом. Но мы  одинаково  понимаем  дружбу  и  все  эти  годы
никогда от этого не отступали. Я постараюсь дать вам некоторое представление
о том, как мы это себе представляем.
     Человеку нужен один-единственный друг.  Тот,  кто  околачивается  возле
вас, пьет ваше виски, хлопает вас по плечу, расписывает, как он вас любит, и
отнимает у вас время, - это еще не друг, даже если вы играли с ним в камушки
в школе и удили рыбу в одном ручье. Пока вам не понадобился  истинный  друг,
может, сойдет и этот. Но настоящий друг, на мой взгляд, это тот, на кого  вы
можете положиться - вот как я на Джорджа, а он на меня.
     С давних пор мы с ним были связаны на  самый  различный  лад.  На  паях
гоняли в Нью- Мексико фургоны с товаром, вместе рыли кой-какое  золотишко  и
слегка поигрывали в  карты.  Каждому  из  нас  случалось  время  от  времени
попадать в беду, и на этой почве мы с ним главным образом и сошлись. А  еще,
вероятно потому, что не испытывали потребности слишком часто видеться друг с
другом и не слишком  друг  другу  докучали.  Джордж  -  тщеславный  малый  и
отчаянный хвастун. Послушать его, так  стоит  ему  только  дунуть,  и  самый
большой из гейзеров в Иосемитской долите тотчас уберется назад в свою дырку.
Я  человек  тихий,  люблю  почитать,  поразмышлять.  Чем  чаще  нам  с   ним
приходилось встречаться, тем меньше мы искали этих встреч.  Если  бы  Джордж
попробовал хлопнуть меня по плечу или просюсюкать  что-нибудь  насчет  нашей
дружбы, как делают это, я видел, некоторые так называемые друзья-приятели, я
бы вздул его, не сходя с места. То  же  самое  и  он.  Мои  замашки  так  же
противны ему, как мне - его. На прииске  мы  с  ним  всегда  жили  в  разных
палатках, чтобы не навязывать друг другу свою омерзительную личность.
     И все же со временем  мы  поняли,  что  в  беде  каждый  из  нас  может
рассчитывать на другого - вплоть до его последнего доллара,  честного  слова
или лжесвидетельства, последней пули в его винчестере, последней капли крови
в жилах. Мы никогда с ним об этом не говорили - это бы все  испортило,  -  а
просто убедились на деле. Как-то раз я схватил  шляпу,  вскочил  в  товарный
вагон и проехал двести миль до  Айдахо,  чтобы  удостоверить  его  личность,
когда его хотели повесить, приняв за железнодорожного бандита. А раз  как-то
я валялся в тифу в своей палатке, где-то в Техасе, без гроша в кармане я без
смены белья, и послал за Джорджем в Бойз- Сити. Он приехал с первым поездом.
Ни слова не говоря, пришпилил к палатке дорожное зеркальце, подкрутил усы  и
втер какое-то снадобье в волосы (они у него от  природы  ярко-рыжие),  после
чего с исключительным мастерством изругал меня на все корки и снял пальто.
     - Ну вы, трухлявый старый гриб, какого черта вы  разлеглись?  -  сказал
он. - Надо же быть таким идиотом, - небось налакались воды из  какого-нибудь
гнилого болота? И уж вы, конечно, не можете  не  валиться  в  постель  и  не
подымать визга, когда вас укусит москит ли кольнет под ложечкой?
     Я здорово обозлился.
     - У вас не слишком приятная манера ухаживать за больными, - сказал я. -
Ступайте туда, откуда пришли, и  дайте  мне  умереть  естественной  смертью.
Очень жалею, что послал за вами.
     - Я и то подумываю, не уехать ли, - сказал Джордж. - Кому это интересно
- будете вы жить или загнетесь? Но раз уж меня сюда заманили, я теперь  могу
и  подождать,  пока  не  кончится  это  несварение  желудка,  или  крапивная
лихорадка, или что там у вас такое.
     Две недели спустя, когда я пошел на  поправку,  доктор  расхохотался  и
сказал, что, по его мнению, меня поставили на ноги не его  лекарства,  а  то
состояние бешенства, в котором я все это время пребывал.
     Вот, собственно, как протекала наша дружба с Джорджем. Мы не  разводили
на этот счет никаких сентиментов. Все строилось на взаимных одолжениях  -  и
только. Но каждый из нас знал, что другой всегда готов прийти ему на помощь.
     Помню, как я однажды подшутил над Джорджем  -  просто,  чтобы  испытать
его. Потом мне было даже совестно. Я мог бы не сомневаться  в  том,  как  он
поступит.
     Мы жили тогда в одном городишке в долине  Сен-Луиса,  где  у  нас  было
стадо овец и немного рогатого скота. Дело у нас было общее, а жили  мы,  как
всегда, врозь. Из Восточных штатов ко мне приехала на лето моя тетушка, и  я
снял небольшой коттедж. Она тут же завела двух коров,  несколько  поросят  и
немного кур, чтобы придать дому обжитой вид. Джордж жил в маленькой хижине в
полумиле от города.
     Однажды у нас с тетушкой околел теленок. Ночью я разрубил его на куски,
сложил эти останки в мешок и завязал  его  проволокой.  Затем  надел  старую
рубаху, основательно разодрал на  ней  ворот,  почти  напрочь  оторвал  один
рукав, взъерошил себе волосы, вымазал руки красными  чернилами  и  побрызгал
ими немного на рубаху и на лицо. Думаю, что у меня был такой вид,  словно  я
только что выдержал борьбу не на  жизнь,  а  на  смерть.  Взвалил  мешок  на
повозку и поехал к Джорджу. Я покричал перед его  хижиной,  и  он  вышел  на
порог в желтой пижаме, лакированных туфлях и  в  феске.  Джордж  всегда  был
страшным франтом.
     Я свалил мешок на землю.
     - Ш-ш-ш! - прошипел  я,  с  безумным  видом  озираясь  по  сторонам.  -
Возьмите это, Джордж, и  заройте  где-нибудь  за  домом.  Как  есть,  так  и
схороните. И не...
     - Ну, чего вы раскудахтались, - говорит Джордж. -  И,  ради  создателя,
пойдите умойтесь и переоденьте рубашку.
     Он закурил трубку, - а я галопом поскакал обратно. Наутро он появился у
нас в садике перед домом, где моя  тетушка  возилась  со  своими  овощами  и
цветочками.  Джордж   раскланивается,   изгибаясь   дугой,   рассыпается   в
комплиментах - он на этот счет мастак, когда захочет,  -  и  просит  тетушку
подарить ему розовый куст. Он вскопал небольшую клумбу у  себя  за  домом  и
хочет посадить там что-нибудь  красивое  и  полезное.  Тетушка,  чрезвычайно
польщенная, выкапывает с корнем один из своих самых больших кустов и  отдает
ему. Потом я видел,  где  он  его  посадил.  На  голом,  без  травы,  хорошо
утрамбованном месте. Ни я, ни Джордж никогда ни словом не обмолвились больше
по этому поводу.
     Луна поднялась выше, быть может стремясь вызвать прилив океана,  -  или
эльфов из  своих  убежищ,  а  скорее  всего  -  Симса  Белла  на  дальнейшую
откровенность.
     - Вскоре после этого привелось и мне оказать услугу  Джорджу  Ринго,  -
продолжал Белл. - Он сколотил немного деньжат с помощью своих овец и коров и
уехал в Денвер. Когда я его там увидел, он щеголял в замшевом жилете, желтых
башмаках,  полосатом  костюме,  похожем  на  тент  над  витриной  бакалейной
лавочки, и волосы у него были уже до того черны, что даже отливали вороненой
сталью и выделялись своей чернотой в полном мраке. Я приехал в Денвер по его
вызову. Джордж написал, что я срочно ему нужен, и просил прихватить с  собой
мой самый парадный костюм. Он был как раз на мне, когда я получил письмо,  и
я отбыл с ближайшим поездом. Джордж жил...
     Белл оборвал свой рассказ и с минуту настороженно прислушивался.
     - Мне показалось, что проехал кто-то по дороге, - пояснил он. - Да, так
Джордж жил на курорте, на берегу озера под Денвером, и  пускал  там  пыль  в
глаза, не жалея  сил.  Он  снял  двухкомнатный  коттедж,  обзавелся  собакой
какой-то невиданной породы, гамаком и дюжиной  тросточек  самого  различного
вида.
     - Симе, - говорит он мне, -  здесь  есть  одна  вдова,  которая  вконец
допекла меня разнообразными знаками внимания. Нет мне от нее спасенья. Не то
чтоб она была  некрасива  или  непривлекательна,  но  ее  намерения  слишком
серьезны, а я еще не подготовлен к женитьбе и оседлому образу  жизни.  Стоит
мне пойти на вечеринку, или посидеть на веранде отеля, или вообще  появиться
в каком-нибудь обществе, как она тут как тут - накинет на меня свое лассо  и
не дает общаться со  всем  прочим  стадом.  Мне  нравится  это  местечко,  -
продолжал Джордж, - я тут имею успех в самом избранном кругу, и в мои  планы
вовсе не входит сматываться отсюда. Вот я и вызвал вас.
     - А что же я должен делать? - спрашиваю.
     - Ну, как, - говорит, - вы должны заставить ее изменить курс.  Отрезать
ее от меня. Прийти мне на помощь. Ну, что бы вы сделали,  если  бы  увидели,
что меня хочет съесть дикая кошка?
     - Бросился бы на нее.
     - Правильно, - говорит. - Вот и бросьтесь на миссис де Клинтон.
     - А как я должен это сделать? - спрашиваю. - С  применением  физической
силы и устрашения или каким-либо более мягким и приятным способом?
     - Поухаживайте за ней, - говорит Джордж. - Сбейте  ее  с  моего  следа.
Таскайте ее по ресторанам. Катайтесь с ней на  лодке.  Околачивайтесь  возле
нее, не отходите от нее ни на шаг. Постарайтесь вскружить  ей  голову,  если
сумеете.  Некоторые  женщины  порядочные  дуры.  Кто  знает,  может,  она  и
прельстится вами.
     - А вы никогда не пытались, - спрашиваю я  его,  -  несколько  ослабить
действие  ваших  роковых  чар?  Накинуть,  так  сказать,   вуаль   на   вашу
ослепительную красоту? Или позволить вашему чарующему голосу издать  две-три
резкие ноты? Короче, не пробовали ли вы сами как-нибудь отшить эту даму?
     Джордж не уловил иронии в моих словах. Он подкрутил усы и уставился  на
носки своих башмаков.
     - Вы же знаете, Симе, - говорит он, - мое отношение к  женщинам.  Я  не
могу не щадить их чувств. Это у меня в крови - я  всегда  вежлив  с  дамами,
всегда потакаю их капризам. Но эта миссис де Клинтон просто мне не  пара.  К
тому же я не создан для брака.
     - Ладно, - говорю я. - Сделаю все, что в моих силах.
     После этого я купил себе  новый  костюм  и  книжку  о  хорошем  тоне  и
вцепился мертвой хваткой в миссис де Клинтон. Она была совсем недурна собой,
очень живая и веселая. Первое время мне казалось, что, только стреножив  эту
даму, можно помешать ей таскаться за Джорджем по пятам. Но под конец  я  так
ее приручил, что она стала вроде как с охотой кататься со мной верхом  и  на
лодке и даже как будто принимала очень  близко  к  сердцу,  если  я  забывал
послать ей  с  утра  цветы.  Все  же  мне  как-то  не  нравилась  ее  манера
поглядывать  порой  краешком  глаза  на  Джорджа.  А  Джордж  тем   временем
развлекался вовсю  и  мог  вращаться  и  общаться,  сколько  влезет.  Да,  -
продолжал Белл, - слов нет, миссис де Клинтон была очень хороша  тогда.  Она
несколько изменилась с тех пор, как вы могли заметить за ужином.
     - Что такое?! - воскликнул я.
     - Я женился на миссис де Клинтон, - сказал Белл, - как-то раз  вечером,
после прогулки на лодке. Когда я сообщил об этом Джорджу, тот разинул рот, и
мне показалось, что он готов изменить нашему правилу  и  выразить  мне  свою
признательность. Но он подавил в себе этот порыв.
     - Вот как, - сказал он, продолжая играть со своей собакой.  -  Надеюсь,
это не причинит вам слишком больших хлопот. Что касается меня, то я  никогда
не женюсь.
     - Это было три года назад, - продолжал рассказ Белл. - Мы  обосновались
в этом городе и примерно с год сравнительно неплохо ладили друг с другом.  А
потом все пошло  кувырком.  За  последние  два  года  жизнь  моя  постепенно
превратилась в ад. Слышали небось сегодня скандальчик наверху? Ну,  так  это
был очень приветливый прием по сравнению с тем, как меня  обычно  встречают.
Ей скучно со мной, скучно в этом захудалом городишке, и она целый день  рвет
и мечет, бесится, как пантера в клетке. Я терпел,  терпел  и,  наконец,  две
нежели назад воззвал о помощи.  Мой  призыв  настиг  Джорджа  в  Сакраменто.
Получив телеграмму, он выехал с первым поездом.
     Из дома быстрым шагом вышла  миссис  Белл  и  направилась  к  нам.  Она
казалась очень взволнованной или встревоженной, но старалась улыбаться,  как
радушная хозяйка, и говорить спокойно.
     - Уже садится роса, - сказала она. - И  час  довольно  поздний.  Вы  не
хотите пойти в дом, джентльмены?
     Белл вынул несколько сигар из кармана и сказал:
     - Очень уж ночь хороша, неохота пока забираться в комнаты. Я думаю,  мы
с мистером Эймзом прогуляемся немного по дороге и выкурим еще по сигаре. Мне
надобно потолковать с ним насчет некоторых закупок,  которые  я  предполагаю
сделать.
     - Направо по дороге пойдете или налево? - спросила миссис Белл.
     - Налево, - отвечал Белл.
     Мне показалось, что миссис Белл вздохнула с облегчением.
     Когда мы отошли от дома шагов на сто и деревья скрыли его из глаз, Белл
свернул в густую рощу, тянувшуюся вдоль дороги, и мы направились  обратно  к
дому. Шагах в двадцати от него мы остановились в тени деревьев. Я недоумевал
- что значит этот маневр?  И  тут  до  нас  долетел  стук  копыт  -  к  дому
приближался экипаж. Белл вынул часы и взглянул на них при лунном свете.
     - Минута в минуту, - сказал он. - Джордж всегда точен.
     Экипаж подъехал к дому и остановился в густой тени.  Женская  фигура  с
большим саквояжем в руках вышла из дома и поспешно  направилась  к  экипажу.
Затем мы услышали, как он быстро покатил обратно.
     Я поглядел на  Белла.  Само  собой  разумеется,  я  не  задал  никакого
вопроса, но, вероятно, Белл прочел его на моем лице.
     - Она убежала с Джорджем, - сказал он просто. -  Он  все  время  держал
меня в курсе событий. Через шесть месяцев она получит развод, и тогда Джордж
женится на ней. Если он берется помочь, то  никогда  не  останавливается  на
полдороге. У них уже все решено.
     "Что же такое дружба, в конце-то концов?" - невольно подумалось мне.
     Когда мы вернулись в дом, Белл завел о чем-то непринужденную беседу,  и
я старался ее  поддерживать.  Внезапно  наш  утренний  разговор  о  фирме  в
Маунтен- Сити всплыл в моей памяти, и я стал настойчиво уговаривать Белла не
упускать такой случай. Теперь он свободен, и ему легче сняться  с  места.  А
дело это, несомненно, очень выгодное.
     Белл с минуту молчал. Я взглянул на него,  и  мне  показалось,  что  он
думает о чем- то другом, очень далеком от моего проекта.
     - Нет, мистер Эймз, - сказал он наконец. - Я не могу пойти на это дело.
Горячо признателен вам за ваши хлопоты, но я уж останусь здесь.  Я  не  могу
перебраться в Маунтен-Сити.
     - Почему же? - спросил я.
     - Миссис Белл, - отвечал он, - не захочет жить в Маунтен-Сити.  Она  не
любит этого города и ни за что туда не поедет. Придется мне торчать здесь  в
Салтилло,
     - Миссис Белл? - воскликнул я в полном недоумении. Я был  так  изумлен,
что даже не пытался найти какой-нибудь смысл в его словах.
     - Сейчас объясню, - сказал Белл. - Я знаю Джорджа и знаю  миссис  Белл.
Джордж не очень-то покладист. Если ему что-нибудь не по нутру, он не  станет
долго терпеть - не то, что я. Я даю им от силы полгода - полгода супружеской
жизни, - а затем последует разрыв, и миссис Белл вернется ко мне. Ей  больше
некуда деться. Значит, я должен  сидеть  здесь  и  ждать.  А  через  полгода
придется схватить чемодан и сесть на первый поезд. Потому что придет  призыв
от Джорджа:
     "Друг, на помощь!"
Книго
[X]