Ольга ГРОМЫКО
(из сборника “Ведьмины байки” цикла “Приключения ведьмы”)
Связываться с женщинами – себе дороже! Особенно если это дипломированная ведьма, разъезжающая по белорским лесам и весям в поисках работы, а пуще того, приключений.
В общем, спасайтесь, кто может! В противном случае вы рискуете умереть… от смеха.
Скучная пора — осень. Красивая, сытная, но — скучная. Работы почти никакой: ссыпанному в амбары урожаю не страшны дожди и засухи, летние хвори миновали, а зимние еще не подоспели, нечисть, если где и водилась, за лето отъелась и поутихла. Зимой, конечно, она снова оголодает и вернется, но, увы, осторожные крестьяне предпочитают не будить лихо, пока оно тихо.
Не сказать чтобы мне тоже особенно хотелось коротать ночи в каком-нибудь сомнительном овраге, в придачу к гонорару зарабатывая насморк под мелким, но неотвязным осенним дождем. Удивительное дело: теплая и сухая погода может стоять неделями, пока в один прекрасный день мне не подвернется работа на свежем воздухе, а там уж все к моим услугам: дождь, град, внезапный заморозок или ураганный ветер, отклоняющий заклинания.
Денек выдался погожий, с утра небо не омрачало ни единой тучки. Лошадка неторопливо трусила по едва приметной полевой тропке, я, расстегнув кожаную куртку, обмахивалась берестяным свитком-объявлением, сорванным с придорожного дерева, и очень надеялась, что место “свадебного колдуна” еще не занято. Беспокоилась я, скорее всего, напрасно — вряд ли кому-нибудь еще из дипломированных магов взбредет в голову шляться по глухим деревням в поисках работы, а местные знахари-самоучки мне не конкуренты.
Смолкины копыта гулко застучали по дощатому мостику, перекинутому через узкую, наполовину заросшую тростником речушку. Н-да, обидно будет упустить такую работенку: с утра до вечера сиди себе за свадебным столом, ешь и пей вволю, усиленно делая вид, будто оберегаешь молодых от порчи. А в конце застолья не помешает проникновенно так, устало намекнуть свежеиспеченному тестю или свекру (смотря кто платит), что только благодаря твоим титаническим усилиям молодые не скончались в первую же брачную ночь от безуспешных происков нечистых сил.
С горбинки мостика уже просматривалось село — десятка три ухоженных домиков, крытых свежей соломкой. Издалека бросались в глаза спелые тыквы в бороздках перепаханных полей. А еще дальше, за домами, полями и холмами, у самого леса ярким солнечным пятном подменяла луговую траву спелая пшеница.
Я даже остановилась и приподнялась на стременах. Нет, не померещилось. Небольшое, круглое поле, играющее золотыми бликами. И ни одной полегшей плешинки, несмотря на довольно капризное, ветреное и дождливое лето. Интересно, кому это взбрело в голову расчищать и засевать поле так далеко от жилья? Дураку ясно, что большая часть урожая достанется зайцам, кабанам и птицам. К тому же все рачительные хозяева давным-давно сжали колосья, обмолотили зерно и сметали пустую солому в стога.
— Что скажешь, подруга?
Смолка, заядлая потравщица беспризорных злаков, одобрительно всхрапнула и тут же боязливо прижала уши. Слух у моей лошадки тоньше упыриного, не слышит она только моих гневных окриков и понуканий, зато способна за десятки верст отличить волчий вой от собачьего и вывезти меня к селению, одному-единственному на бездорожную, лесистую округу. Но внезапную тишину мы распробовали одновременно. Кормившиеся на реке утки забились в тростник, примолкли кузнечики, оставив нас наедине с недобрым шелестом травы.
Я обеспокоенно покрутила головой. Долго теряться в догадках не пришлось — со стороны деревни на нас надвигалась маленькая, но очень несимпатичная тучка, сопровождаемая ровным зловещим гулом.
— Не ерунди, Смолка, — преувеличенно бодро сказала я, на всякий случай застегивая куртку и пряча руки в карманы. — Это всего лишь рой. Он нас не тронет.
Ничуть не убежденная, лошадка пригнула голову, недоверчиво косясь на небо. Рой шел высоко, от основного клуба тянулся мутный заостренный хвост. Гул постепенно нарастал, пульсируя в висках. Очень неприятный, угнетающий звук, даже если знаешь, что роящимся пчелам нет никакого дела до замершей внизу жизни, им лишь бы благополучно довести матку до загодя присмотренного улья или дупла.
И все-таки что-то мне в них не понравилось. От деревни рой летел быстро, а над нами завис, словно присматриваясь. Или прицеливаясь. Кобыла нервно заплясала на месте, выбивая дробь на досках. С трудом удерживаясь в седле, я попыталась отпугнуть надоедливых тварей дымом, но они не соблаговолили выслушать заклинание до конца, восприняв его как сигнал к атаке. Левую щеку обожгло болью, и в тот же миг Смолка, не раздумывая, боком скакнула через поручень моста.
Несмотря на неказистые берега, речушка оказалась довольно глубокой, а вода, накрывшая меня с головой, — холодной и затхлой. К счастью, мне хватило самообладания не выпутывать ног из стремян, а, напротив, прижаться к лошади, обхватив ее руками за шею. Смолка плавала, как рыба, то есть проворно и глубоко под водой, подолгу обходясь без воздуха. Я зажмурила глаза, стараясь не думать о вдохе и всем телом ощущая встречное сопротивление воды, запускающей щупальца за ворот куртки.
Мы вынырнули ниже по течению, в самой гуще тростника. Он предательски затрещал, раздвигаясь, но, к счастью, пчелам и в голову не пришло искать нас в ста локтях от моста. Мутная вода скрыла наше позорное бегство, и они были уверены, что рано или поздно мы объявимся на прежнем месте и веселье продолжится.
В ужаленной щеке ворочались раскаленные клещи. Меня и прежде кусали пчелы, но я то ли забыла, как это больно, то ли проклятая тварь впрыснула мне тройную дозу яда чем-то вроде зазубренного штопора. Со временем боль не утихала, отдаваясь в шею и висок. Заговаривать ее по горячим следам я не решилась, подозревая, что пчел разозлила именно магия. Впрочем, ее чуют многие животные, но чаще без оглядки бросаются наутек, не желая связываться с магами.
Тут я заметила нечто совсем уж странное: рой больше не клубился вокруг матки, он растянулся вниз и вширь частой сетью, преисполненный решимости не выпускать нас из воды. Несколько десятков пчел дымной струйкой скользнули под мост, долго там копошились, лавируя между тростинками у самой воды, потом вылетели с другой стороны и расселись на поручнях.
Смолка, не удержавшись, фыркнула, прочищая ноздри. Сеть всколыхнулась и распалась на клочья, но звук потревожил не только пчел — из камышей рядом с нами вырвалась жирная утка и с душераздирающим кряканьем побежала по воде, что есть мочи работая крыльями.
Пчелы не обратили на нее ни малейшего внимания. Снова сбившись в клуб и для верности описав круг почета над мостом, они с явным сожалением поверили в нашу бесславную кончину и полетели... обратно, в сторону села. Как дворовые псы, выскочившие навстречу чужаку, разорвавшие его в клочья и с чувством выполненного долга вернувшиеся в будку.
Вот только что за хозяин их науськал?
В село я въехала мокрая до нитки, замерзшая и злая. Левой половины лица я не чувствовала, зато видела — опухшая щека выдвинулась дальше носа, глаз заплыл, даже с языком творилось что-то неладное, он с трудом поворачивался во рту, коверкая слова. Выжатая куртка смахивала на пожеванную, с носов сапог размеренно капало.
“Медовки”, — гласила шильда при въезде. Надписи “Осторожно, злые пчелы!” я рядом не заметила. На ближайшем к околице заборе сидел патлатый мальчишка лет десяти и, забыв о недоструганной палочке, пялился на меня с открытым ртом.
— Фде шуш у ваш швадьба? — угрюмо поинтересовалась я, придерживая щеку.
Мальчишка, не отвечая, кубарем скатился с забора и что есть духу припустил по улице, шмыгнув в одну из дальних калиток. Я терпеливо ждала, любуясь яблонями в соседнем саду. Урожай впечатлял, подпертые рогатинами ветви едва выдерживали вес зреющих плодов.
В противоположном конце улицы начал скапливаться народ. Бабы любопытно тянули шеи из-за заборов, мужики глухо перешептывались, очень неласково поглядывая в мою сторону. Некоторые держали в руках вилы.
Я чуть сжала колени, и Смолка понятливо пошла вперед. Шепот стих, селяне боязливо сбились в кучу, поудобнее перехватывая сельхозорудия.
— Жаштвуйте, увашаемые! — громко сказала я. — В шем шело? Швадьба отменяетша?
— Ась? — растерянно уточнил крепко сбитый, чернобородый мужик лет сорока.
— Во, я же говорил! — сбивчиво затараторил давешний мальчишка, дергая его за рукав. — Вылитая ведьма, и бормочет не по-людски — порчу, поди, наводит!
— Ну, вещма, — нетерпеливо согласилась я, — и што ш того? Вшя моя порша вашим пшелам в подметки не годишша!
Кое-кто, разобрав, захихикал. Обстановка разрядилась, мужик отвесил мальчишке затрещину:
— Всполошил людей зазря, дурень эдакий! Вы уж не серчайте, госпожа ведьма, но видок у вас — краше в гроб кладут, немудрено перетрухнуть.
— Шама жнаю, — проворчала я, спешиваясь, — ваше?
Мужик недоверчиво поглядел на пергамент, потом на меня.
— Вы... это... эээ... серьезно?
— Ш утра — да, шейшаш — вжад ли, — честно призналась я, отлично понимая, что моя теперешняя внешность располагает скорее к поминкам, нежели к свадьбам. Подворачивалась мне и такая работенка — когда родственники не были уверены в благонадежности покойника. — Хоша бы переношевать пуштите — и ладно. Я жаплашу.
Но мужик не торопился с отказом. Добродушно ухмыляясь в густые усы, он скомкал пергамент и протянул мне широкую мозолистую ладонь:
— Ежели не передумали и беретесь — добро. Меня Олупом зовут, я в Медовках навроде старосты. Завтра дочку свою старшую, Паратю, замуж отдаю, без колдуна ну никак. Знатное гульбище намечается, всех сельчан пригласил и столько же из окрестных селений съедется, так что работы невпроворот. Переночуете у соседа моего, я договорюсь, в порядок себя приведете, а завтра с самого утречка к выкупу подходите. Потом венчальный обряд, само собой, дайн приедет, вы ему не шибко глаза мозольте, лады? Ну и за столом, стал-быть. Хотя бы до вечера в трезвости продержитесь, а там уж самой распоследней нечисти не до сглаза будет. Заплачу три кладня, серебром или золотом, как захотите. Еды со стола впрок наберете — все равно не съедим, придется свиньям выкидывать... Ну так как? Согласны?
— По жукам, — кособоко улыбнулась я, присоединяясь к рукопожатию.
Переодевшись и высушив голову, я занялась щекой. Время было упущено, мне удалось кое-как унять боль, но опухоль спадать не торопилась. Хорошо хоть язык перестал заплетаться. Никакого смертельного яда в месте укуса я не обнаружила, зато, к немалому удивлению, вытащила из щеки глубоко засевшую пшеничную ость. Обычно такие тонкие и длинные занозы загибаются под кожей и дальше не идут, эта же пробила щеку насквозь. Видимо, я обзавелась ею в тростнике, где оседает половина плывущего по реке сора, в том числе летящая с веялки мякина.
Сосед Олупа, он же брат, хмурый неулыбчивый бобыль, молча выставил на стол горшок со щами, кивнул мне на лавку у печи, а сам полез на полати. Время и впрямь было позднее, начинало смеркаться, но я все-таки решила прогуляться по селу и разведать обстановку. Компанию мне составил Олуп, изгнанный из собственной избы на время девичника, — мужик уныло слонялся взад-вперед по единственной улочке, запахнувшись в кожух.
— A, госпожа ведьма! — обрадовался он. — Как ваше здоровьичко?
Я неопределенно пожала плечами. Лицо говорило само за себя.
— Скажите, в вашем селе кто-нибудь держит пчел?
— Да почитай все — у меня одного полторы дюжины колод в саду стоит, — простодушно похвалился Олуп, — луга-то эвон какие широкие, разнотравные, с весны до осени цветут, без меда ни разу еще не оставались; бывало, зимой после неурожая им одним и кормились. А сады-то как с пасеками родят, каждый цветок завязь дает!
— И не боитесь?
— Чего? — не понял Олуп.
— Яблочки вокруг ульев собирать?
— Эк вы, госпожа ведьма, с одного укуса перетрухнули, — развеселился Олуп. — Меня вон каждый год по две дюжины жалит, а то и три-четыре, особенно если придавишь невзначай или в улей без дымаря сунешься. Привык, так даже и не болит, только чешется наутро. Пчела ведь тоже не дура, зазря нипочем не тяпнет — хоть ты у самого летка стой, только палец туда не суй.
Мне совершенно не хотелось ни совать, ни стоять, но выхода не было.
— Вы не будете возражать, если завтра под вечер я осмотрю вашу пасеку? Надеюсь, после захода солнца эти твари угомонятся?
— Вы, госпожа ведьма, ночью пчелок не бойтесь, — добродушно посмеиваясь, заверил меня Олуп, — они в темноте ни зги не видят, куда уж там летать да кусаться. Смотрите на здоровье, небось не убудет. А что вы искать-то будете, может, я подскажу?
— Найду — узнаю, — честно ответила я.
Мы еще немного побродили по селу, обсуждая подробности завтрашней свадьбы. Собаки поочередно, с неиссякаемым энтузиазмом заливались лаем из-за заборов, так что захода с третьего я почувствовала себя ложкой, которой ради забавы водят по рядку из горшков. Потом на улице окончательно стемнело, и я, поравнявшись с калиткой, распрощалась со словоохотливым мужиком.
— Да, у нас тут... того... тать завелся, — напоследок предупредил Олуп, — третий день шкодит, стервец, тащит, что под руку подвернется. Гостей-то много посъезжалось, поди угадай, который по дегтю с перьями истосковался. Так что вы кошель потуже затягивайте да покрепче к поясу привязывайте... не ровен час...
Я кивнула скорее из вежливости. Татя, покусившегося на мой тощий кошель, мне было искренне жаль.
С утра пораньше я уже стояла у разделявшего избы забора, опершись на него локтями. Как Олуп и предсказывал, на свадьбу явились не только все приглашенные гости, но и их родственники, а также родственники родственников с друзьями. Нанятые музыканты вовсю наяривали на трех дудках, двух бубнах, расстроенных гуслях и гнусавой волынке. Выходило нечто равно схожее с плясовой, застольной и поминальной.
Выкуп, как и положено, прошел весело и шумно, мать молодой радостно всплакнула, Олуп одобрительно подкрутил усы. Парочка подобралась живописная. И без того излишне упитанная, в пышном свадебном платье невеста напоминала подушку с накрахмаленными оборками, из-за которых робко выглядывал щупленький кучерявый женишок. Впрочем, друг на друга они смотрели с одинаковым восторженным умилением, а это главное.
Своего храма в Медовках не было, народ старательно верил по домам, отвешивая поклоны засиженным мухами иконам, но ради свадьбы родители молодых пригласили священника из дальнего села, дайна Дуппа —немолодого, бойкого толстячка с залысинами. Дайн искренне радовался предстоящему мероприятию, облизываясь на запечатанные кувшины с медовухой. Поздороваться со мной за руку он не осмелился, но, представленный, вежливо кивнул в ответ, отлично понимая, что открытое выступление против ведьмы, скорее всего, закончится срывом свадьбы и нам обоим не заплатят.
С венчанием дайн не затянул, без сучка и задоринки окрутив молодых под ближайшим дубом.
Гости радостно кинулись занимать места на длинных лавках. Хватило всем — накрытые столы выставили во двор, благо денек не уступал вчерашнему. Я окинула гостей наметанным взглядом. Упырей нет, лихомов, глызней, оборотней — тоже. Традиция приглашать на свадьбу магов-практиков возникла не на пустом месте — нечисть любит шумные человеческие сборища, особенно уважая крепко подвыпивших гостей, беспечно храпящих в кустах. Слева от меня сидел сгорбленный застенчивый дедок с клюкой, справа — дайн. Последний уже после третьего кубка одобрительно крякнул, стянул через голову богато расшитую праздничную рясу, метко бросил ее на забор и взялся усердно меня потчевать. Прочие гости с опаской поглядывали на мою перекошенную физиономию, не осмеливаясь чокаться и пить на брудершафт.
Перед самым началом пира в калитку вошла светловолосая девушка с красивым букетом полевых цветов. На первый взгляд ее скромно опущенные глаза показались мне серебряными, но, удивленно приглядевшись, поняла — светло-серые, просто так странно отсвечивают на солнце. Девушка привлекла не только мое внимание — на нее откровенно уставились все парни, половина взрослых мужчин и застенчивый дедок. А поглядеть было на что: точеная фигурка, выгодно подчеркнутая льняным облегающим платьем с высоким расшитым воротом и разрезами до бедер, хрупкое правильное личико, по-детски открытое и беззащитное. Подружки невесты обрадовались ей, как хорошей знакомой, и, потеснившись, выделили кусочек лавки.
Ничуть не огорченная отсутствием упырей и иже с ними, я куда с большим интересом изучала стоящие передо мной кушанья. Цельные окорока, жареная птица и рыба, всевозможные колбасы, салаты прямо в кадушках, фаршированная щука с глазами-клюквинками, горы фруктов и реки медовухи одновременно радовали и ужасали глаз. Посреди стола гордо восседал на яблоках гусь в перьях — то ли заново утыканный ими после жарки, то ли несъедобное чучело для красоты. Надо всем этим изобилием возмущенно вились пчелы, норовя присесть на краешек миски с медом или кувшина с медовухой. Особенное негодование крылатых тружениц вызывал свадебный пирог на меду. Они кружили над ним, как над погребальным курганом. Пирующие привычно отмахивались от пчел в воздухе, стряхивали с поднесенных ко рту ложек и выплескивали из кружек. Я же сидела как на иголках, то и дело шарахаясь от въедливого гудения над ухом.
Как и положено, медовуха оказалась горькой, молодые, дорвавшись, соединились в таком страстном поцелуе, что гости в конце концов сбились со счета и налили себе по второй. Выпивать и закусывать приходилось в ускоренном темпе, ибо через каждую пару минут пирующие вздрагивали от пронзительного голоса свахи:
— А ну-ка, отложим ложки да встанем на ножки! Отец молодой — не гляди, что седой! — нальет вина, выпьет до дна да расскажет, чем невеста красна!
Несчастный Олуп, кряхтя, вылезал из-за лавки и, смущаясь, с кубком в руке начинал расхваливать дочь и желать всяческого и полного счастья. Не успевали гости одобрительно крякнуть и потянуться ложкой к закуси, как сваха взвизгивала еще радостней:
— А вот теща свежеиспеченная, зятем озолоченная! Расскажи как на духу — рада ли жениху?!
Естественно, теща была рада. Печальная участь не миновала ни свекра со свекровью, ни родственников, ни друзей. Когда очередь дошла до меня, я мрачно, не вставая, смерила сваху взглядом и неприязненно буркнула:
— Поздравляю.
Больше меня не трогали.
Вечерело. Над лугами пополз голубоватый осенний туман, но веселье и не думало утихать, хотя понимать собеседников становилось все труднее. Дружки жениха, зажав в зубах ножи, а кому не хватило — ложки и обглоданные кости, с жаром исполняли танец гоблинов, то есть с приглушенными воплями скакали вокруг стола под надрывное дребезжание гуслей и визг дудок. Застенчивый дедок тонким голосом выкрикивал похабные частушки, стол в такт вздрагивал от дружных ударов кулаками.
— А я тоже колдовать умею! — хвастался изрядно захмелевший дайн. — С малолетства ложки взглядом двигал, потом девкам на сенокосе подолы будто ветром поднимать наловчился. Только это — секрет, ни-ни! — Дайн таинственно зашипел на приложенный к губам палец. — В храме... ик!.. узнают — отлучат, ибо сие одержимость бесовская, служителя божьего недостойная. О, закусь!
Блюдо с гусем медленно поползло в нашу сторону. Я похолодела. Маги и священнослужители традиционно недолюбливают друг друга, но к Дуппу я успела проникнуться искренней симпатией и попыталась воспрепятствовать продвижению “закуси”. Увы, у каждого мага есть несколько излюбленных, самых удающихся заклинаний, перебить которые непросто даже втрое сильнейшему противнику. Блюдо кругами заскакало по скатерти, гусь подпрыгивал на яблоках. Гости в ужасе косились на веселую птицу, на всякий случай отодвигаясь от стола.
— Ой, поле широ-о-окое! — неожиданно завопил Дупп, забрасывая руку мне на плечо и раскачиваясь из стороны в сторону.— Да раздо-о-ольное!
Я потеряла концентрацию, блюдо перевернулось, гусь лихо взмыл над головами молодых, описал изящную дугу и воткнулся клювом в свадебный пирог.
— Госпоже ведьме больше не наливать! — громоподобно прошептал Олуп девке с кувшином.
Я раздраженно сбросила руку дайна и, чтобы скрыть смущение, положила в миску немного салата, безо всякого аппетита ковыряясь в нем ложкой.
— Во па-а-але пшеничка стоя-а-ала! — тем временем продолжал Дупп, осовело таращась на бесхозную ниву у леса и сам себе дирижируя куриной костью. — Ой да ка-а-аласистая стоя-а-ала!
Пшеничке от его кошачьего фальцета полагалось полечь на корню. К счастью, очередной кубок медовухи уложил самого дайна —Дупп битой тушкой сполз с лавки и с блаженной улыбкой растянулся под столом, вместо подушки обеими руками обхватив мой сапог.
Свадьба окончилась далеко за полночь. Объевшиеся и опившиеся гости постепенно разбредались по домам, обещая вернуться на рассвете. Не без труда стряхнув дайна с сапога, я вместе с немногочисленными уцелевшими гостями отправилась провожать молодых на сеновал. Жених честно попытался перенести невесту через порог — обхватил ее за пояс, расставил ноги и поднатужился, постепенно заливаясь краской. Она жеманно захихикала, но от земли не оторвалась. Я пришла бедняге на помощь, и приподнятая магией Паратя величаво проплыла в дом.
Дверь захлопнулась, гости еще немного пошумели у крыльца, выкрикивая советы молодому, потом выпили на посошок и разошлись. Не все — на столе сладко сопела сваха, из-под скатерти до половины торчали сапоги дайна, а чуть поодаль улизнувшая из конюшни Смолка неспешно лакомилась свадебным пирогом, дележ которого перенесли на завтрашнее утро. Я мысленно застонала —кобыла успела обгрызть многострадальный каравай по кругу и облизать крем с макушки. Завидев меня, грозную, Смолка малодушно поджала хвост и ускакала в темноту. Искать черную кобылу по потемкам не имело смысла, и я, махнув рукой на каравай (он принял прежний вид, но кушать его я бы все-таки не советовала), решила наведаться в гости к пчелкам.
Сад был небольшой, яблонь двадцать. Под каждой стоял улей —выдолбленная колода в соломенной шляпке. Там-сям темнели кусты крыжовника. С трех сторон щерился кольями плетеный забор, четвертая открывалась длинным полем, щедро унавоженным к зиме. Я с опаской побродила между ульями, но все было тихо. Пчелы мирно почивали, выставив стражу у летков. Самые обычные, рыжие и мохнатые пчелы. Разочарованная, я уже собиралась уходить, но решила немного подышать свежим воздухом — после застолья меня слегка водило из стороны в сторону, и я боялась окончательно разомлеть в духоте натопленной избы.
Усевшись на траве возле задней стенки улья, я подобрала сочную паданку, потерла о рукав куртки и с удовольствием ею захрупала. Ночь выдалась ясная, безветренная. Я умиротворенно любовалась яркими звездами и с тем же благодушием засмотрелась на медведя, сноровисто перелезающего через забор. Медведя?! Опомнившись, я подавилась яблоком, беззвучно разевая рот и хлопая себя по груди.
Ничего не подозревающий зверь спрыгнул на землю, осмотрелся и на задних лапах потопал к ульям. Высокий и тощий, он держался по-человечески прямо, негромко насвистывая себе под нос. Онемев, я глядела, как он поочередно обходит колоды, прикладывает к ним ухо, осторожно постукивает по стенке когтистой лапой, приподнимает, опускает и переходит к следующей, то и дело поддергивая шкуру на поясе, как спадающие штаны. Меня он не заметил, а вот улей, за которым я пряталась, приглянулся ему больше других. Довольно рыкнув, медведь облапил колоду, с натугой приподнял и прижал к мохнатой груди.
Поддавшись внезапному и, скорее всего, хмельному порыву, я вскочила и ухватилась за улей с другой стороны. Медведь пошатнулся от неожиданности, но лап не разжал.
— Пусти! — глухо взревел он сквозь плотно стиснутые клыки с вываленным языком. Я чуть не выронила улей, но быстро опомнилась и вцепилась пуще прежнего.
— Лапы прочь от частной собственности, пчелокрад!
— Жадина! — рявкнул медведь, упираясь задними лапами. — На кой он тебе сдался? Выбери любой другой!
— Я не воровка! — возмутилась я, наугад пиная ногой под улей. Медведь пошатнулся, но устоял.
— Ври больше!
Но тут пчелам надоело бесцельно трястись в колоде, и они решили внести посильную лепту в дележ улья. Подбадривая себя громким жужжанием, они высыпали из летка с безрассудной отвагой защитников осажденной крепости.
Неожиданная атака застала нас врасплох. В темноте пчелы и впрямь ничего не видели. Они кусались на ощупь.
Непотребно ругаясь, мы с медведем бросили улей и кинулись наутек. Поскольку выход был один — через калитку, к ней мы и устремились, пыхтя бок о бок. Медведь галантно приотстал, пропуская меня вперед. Лобастая звериная башка отвалилась и повисла у него за плечами, сменившись темноволосой макушкой.
Пчелы не отважились на длительную ночную вылазку и, язвительно пожужжав нам в тыл, отстали у обмолоченных снопов за амбаром.
Тяжело дыша, мы с возмущением разглядывали друг друга. “Медведь” оказался худощавым мужчиной лет тридцати, с узким пронырливым лицом, темными глазами и ястребиным носом. Волевой подбородок тщательно выбрит, волосы заплетены в косицу. Троюродный брат невесты, вспомнила я. Сидел в дальнем углу стола, вгонял в краску хихикающих соседок, сказал какой-то сальный тост про хомут для молодого. Выдавал себя за стражника в отпуске, щеголяя новехоньким, с иголочки, кожаным камзолом, расшитым серебром по воротнику и обшлагам.
— Менес, — представился он, блеснув улыбкой.
Я брезгливо посмотрела на протянутую лапу. Спохватившись, “медведь” высвободил руку из шкуры, но я по-прежнему не спешила с рукопожатием.
— Ведьма, — холодно сказала я. — А шкура вам идет. Прямо как по вас сшита. Даже не верится, что съемная... пока съемная.
Улыбка поугасла.
— Уважаемая госпожа ведьма, — тщательно подбирая слова, начал Менес, — я никогда бы не позволил себе этот глупый маскарад, если бы знал, что перебегаю вам дорогу. Простите. Я готов искупить свою бестактность... э-э-э... двумя серебряными монетами.
Это становилось забавным.
— Которые вы только что вытащили из моего кошеля?
Вор заметно погрустнел. Он и впрямь знал свое ремесло, но с заговоренным карманом столкнулся впервые.
— Возможно, я ошиблась, — в раздумье продолжала я, — и деготь с перьями пойдут вам еще больше. А уж без руки вы и вовсе будете смотреться неотразимо.
Монетки с тем же проворством вернулись в кошель, вор безрезультатно похлопал себя по карманам и с надеждой предложил:
— Ну, хотите... э-э-э... мою шкуру?
Я с трудом удержалась от смеха:
— Вашу или медвежью?
— Медвежью, — торопливо поправился он, — вот, пощупайте — совсем новехонькая, позавчера на торжище купил.
— Вы купили шкуру стоимостью по меньшей мере в три золотых кладня, чтобы украсть улей, которому красная цена шесть серебряных кипок?!
Вор смущенно кашлянул, и я поняла, что за шкуру он тоже не платил.
— Снимайте,— решила я. В конце концов, отлавливать воров я не нанималась, а шкура и впрямь была хороша.
Менес с похвальной расторопностью выкарабкался из шкуры, торжественно вручил мне обновку, раскланялся и был таков.
Скатанная в трубку шкура оказалась немногим легче неосвежеванного медведя. Я поволокла ее к дому по земле за хвост, чувствуя себя убийцей, прячущим свежий труп. Морда подпрыгивала на кочках, выпирающие клыки оставляли две глубокие борозды. В конце концов они так крепко увязли в нижней ступеньке крыльца, что я чуть не упала. Обозленная, я дернула посильнее, и хвост остался у меня у руках.
Плюнув, я бросила шкуру во дворе — у меня уже начинало шуметь в ушах, следовало как можно скорее приступить к врачеванию. Один-два пчелиных укуса я еще могла вынести, но от пяти как-то чуть не умерла.
Наглотавшись саднящих в горле декоктов и вытащив из различных частей тела с полдюжины пчелиных жал, я крепко призадумалась. Да, неприятно, но терпимо, и магия на сей раз не подвела — от укусов остались едва заметные красные точки и легкий зуд под кожей, в то время как левая щека по-прежнему занимала большую половину лица.
Измыслить что-либо путное я не успела — начало сказываться побочное действие снадобий. Я с трудом разделась, свернулась в клубочек под одеялом и мгновенно заснула.
Разбудил меня женский визг. Пронзительный невестин бас штопором ввинчивался в уши. “Пирог, — догадалась я, подскакивая к окну, — опять с иллюзиями напортачила”.
Паратя и впрямь стояла у пирога, но смотрела вниз, под стол, судорожно стиснув в кулаке приподнятую скатерть. Визг вырывался из нее безостановочно, на вдохе и выдохе.
Пока я оделась и выбежала во двор, вокруг невесты столпилось порядочно народу. Бесцеремонно растолкав селян локтями, я пробилась к столу. Визжать мне не позволяли высшее магическое образование и привычка, но сохранить ледяное спокойствие тоже не удалось.
Под столом лежал... нет, не дайн и даже не труп, а почти полностью истлевший скелет с присохшими остатками плоти, обутый в щеголеватые сапожки Дуппа. Я присела на корточки и протянула руку к ощеренному черепу, но не прикоснулась, а медленно провела над лобной костью и ниже, вдоль грудины.
— Что-то мне здесь не нравится, — вслух подумала я, отдергивая ладонь.
— Да уж знамо что, — хмуро поддакнул Олуп. — Костяки вон эти!
Я промолчала, признавая свой промах. Да, меня не нанимали охранять заночевавших на свежем воздухе гостей, но одно присутствие ведьмы в селе должно было отбить аппетит у окрестной нечисти. Выходит, кто-то или что-то меня недостаточно боялось. И полагало, что не без оснований. Это же предстояло выяснить и мне.
— Люди добрые, гляньте! — взвизгнула сваха, тыча пальцем в дорожную пыль. — Следы!
Селяне в ужасе уставились на широкую полосу с парными штрихами, ведущую из ворот Олупа к калитке соседа. Прежде чем я успела вымолвить слово, толпа с воодушевленными воплями бросилась по следу, на ходу выламывая колья из плетней.
Нашим глазам открылось жалкое зрелище. Обильная ночная роса превратила шкуру в плешивую набрякшую тряпку, словно я затоптала несчастное животное ногами. Вываленный язык усугублял впечатление. Медведь с укоризной косил на присмиревших селян желтым стеклянным глазом; легкий запашок тухлятины домысливался без труда.
— На пасеке поймала, — пояснила я в гробовой тишине, — хотела немного припугнуть, но, кажется, слегка перестаралась...
— Как же это вы его, а? — робко поинтересовался Олуп.
— Взяла за хвост и покрепче дернула, — мрачно пошутила я, предъявляя лежащий тут же хвост.
Никому и в голову не пришло усомниться. Селяне воззрились на меня с суеверным уважением. И опаской, разумеется. Никто не осмелился попрекать ведьму, походя вытряхнувшую медведя из шкуры, каким-то там высохшим дайном. Олуп только вежливо поинтересовался, не могут ли они посодействовать мне в поисках злодея, и если да, то все село к моим услугам.
Для содействия я выбрала глазастого Олупова сынишку. Дети частенько запоминают кучу совершенно ненужных подробностей, игнорируя главное, но обыденное. И если болтливая баба принесет от колодца ворох сплетен и зависть к соседке в новом тулупе, то увязавшийся за ней ребенок непременно заметит обломок цветастого горшка, незнакомую кошку в кроне десятисаженного тополя, а то и — чем леший не шутит? — шмыгнувшего за угол ригенника. Главное, не говорить ребенку, что именно тебя интересует, не то кошки и ригенники будут сидеть на каждом заборе.
Так что я подловила мальчишку за переборкой сухой фасоли и, пристроившись рядышком, за компанию лущила колючие стручки, исподволь выведывая сельские новости.
— А поле у леса — оно чье? — как бы между прочим спросила я, высыпая в миску горсть скользких зерен.
Мальчик посмотрел на меня как на ненормальную:
— Окститесь, госпожа ведьма, какое поле? Отродясь ничего у леса не садили, туда и по ягоды-то ходить боязно — там волков пропасть. Месяца не пройдет, чтобы у кого-нибудь овечку или телушку не задрали, собаками и теми не брезгуют. Про курей уж и не говорю, по осени половины недосчитываемся.
— А люди не пропадают?
— Всякое бывает, — степенно ответил мальчик, подражая отцу, — больше заезжие, что по незнанию к волкам в пасть лезут, а те и рады. В том месяце рыцаря в полных доспехах при мече съели, когда лошадь, сдуру в лес ускакавшую, искать пошел. Нашел, поди, — под вечер вернулась, а в правом стремени — сапог с ногой отгрызенной. А еще раньше колдун вроде вас приезжал, ночью вышел во двор и сгинул.
— Постоянного мага, как я понимаю, в округе нет?
— Почему? Есть, — огорошил меня мальчишка, — за два села отсюда, ежели на восток трактом. Звали и его на свадьбу, только он делами да нездоровьем отговорился.
— Маг или знахарь? — уточнила я.
— Колдун, взаправдашний! У него и грамотка из столицы есть.
“Грамотка из столицы”, скорее всего, была дипломом Школы. Да, вот уж не повезло кому-то с распределением.
— Ладно, проводи меня на кладбище,— без особой надежды на успех попросила я. Интересная история получается —дайн определенно видел пшеничное поле, как и я. Может, на него наложены какие-то чары, отводящие глаза селянам, но не магам? Приманка или недочеты маскировки?
Мальчишка согласно кивнул и в прорези ворота на мгновение показался круглый кусочек дерева на витом шнурке.
— Что это?
— Оберег, от упырей. Да у нас все их носят, колдун продает.
Я скептически хмыкнула. Плутоватый маг тоненько порубил дубовую ветку толщиной в серебряную монету, украсив кругляш черной руной “Изыди” — вероятно, для предъявления грамотным упырям. Остальные с превеликим удовольствием воспользовались бы “оберегом” вместо зубочистки.
— Что ж, веди. Проверим его в деле, — оптимистично заявила я, вскидывая на плечо лямку сумки.
Мальчишка почему-то не разделял моего восторга и всю дорогу только путался под ногами, не решаясь отойти ни на шаг.
Я начала осмотр с самых свежих могил у ограды, ничего не обнаружила и сразу перешла к дальним, заброшенным, по опыту зная: если умертвия не повадились вылезать из гробов в первую же ночь, лет десять их можно не опасаться. Там-то, в примятом до меня бурьяне, мне и подвернулась очень подозрительная могила. Камень с выбитой надписью наполовину врос в землю, но от нетронутого холмика ощутимо попахивало волшбой. Что бы там ни лежало, оно выбралось наружу без помощи лопаты. И назад не вернулось.
Стайка ребятни, наблюдавшая за мной с безопасного расстояния, ничего интересного не выглядела и пояснений не дождалась, но к моему возвращению все село знало, что дайна “засмоктал вупыр”. Упырь то бишь. Несмотря на это прискорбное событие, стол снова ломился от яств, а неунывающие гости дружно работали челюстями, не забывая время от времени поднимать кружки за здоровье молодых.
Олуп, смущаясь, объяснил:
— Оно конечно, дайн... скорбим и все такое... однако ж кушаний на два дня заготовлено было, пропадут ведь... заодно и помянем.
Помянули знатно. После пятого кубка веселье потекло по накатанной дорожке. Гости водили хороводы вокруг молодых, играли в “козу” и “лапоток”, пускали по кругу ковши с яблочным вином, мужественно грызли зачерствевший каравай и горланили песни до глубокой темноты. После их ухода я на всякий случай проверила кусты и с замиранием сердца подняла скатерть, но не обнаружила там ничего, кроме объедков и гусиных перьев.
Ясной полнолунной ночью вышедший по нужде Олуп наткнулся на меня, задумчиво сидящую на деревянном крыльце. Свежеиспеченный тесть неподдельно смутился, торопливо затягивая распущенный было пояс, потоптался в сенях, кашлянул
— Госпожа ведьма, вы в порядке? Не надо ль чего?
— Нет, спасибо. Я вышла послушать, как воют волки.
— А-а-а, понятно, — вежливо поддакнул ничего не понявший мужик.
Пару минут мы слушали вместе.
— Так они же не воют! — несколько запоздало возразил Олуп.
— Вот именно, — со вздохом подтвердила я, вставая. Олуп радостной трусцой углубился в кусты, я пошла в противоположную сторону, к саду и сараям. Искать упыря впотьмах я, конечно, не собиралась, просто решила для очистки совести обойти двор. Как оказалось, не зря.
У дверей амбара беззвучно возилась какая-то темная масса. Нежитью и магией от нее не тянуло, и я, подкравшись, с неподдельным возмущением обнаружила стоящего на коленях Менеса, ковыряющегося в замке тонкой изогнутой железкой.
— Как же ты мне надоел со своей общественно вредной деятельностью! — вздохнула я, обреченно закатывая рукава.
— И не говорите, совсем бессонница замучила, — не растерялся вор. Отмычка словно растворилась в его ловких пальцах. — Вот, вышел на звездочки поглядеть, воздухом подышать. Исключительно целебный нынче воздух, вы не находите, госпожа ведьма... госпожа ведьма-а-а! А-а-а! За что-о-о?!
Я со злорадным интересом поглядывала на него снизу вверх, не опуская правой руки. Вор, болтая ногами, медленно крутился вокруг своей оси в пяти аршинах над крышей.
На фоне полной луны он выглядел бесподобно, точь-в-точь нетопырь, высматривающий девственницу поаппетитнее.
— Что вы, Менес, я просто оказываю вам услугу, — иронично заверила я, меняя руку. Вор заверещал, сорвавшись было вниз, но, почти коснувшись земли, снова вознесся над коньком. — Как известно, чем выше в гору, тем целебнее воздух. Дышите глубже, запасайтесь здоровьем, завтра оно вам очень и очень понадобится. Я лично готова пожертвовать горсть перьев из своей подушки, лишь бы вам полегчало!
— Как вы можете быть такой жестокой?! — неубедительно воззвал к моему милосердию летучий вор. — Неужели вы хотите осиротить моих детей, обездолить стариков-родителей...
— ...и овдовить жен, — ядовито добавила я. — Собственно говоря, именно так я и собираюсь поступить. Во благо всех прочих детей, жен и стариков. И, уверяю вас, этот груз ничуть не отяготит мою совесть, и ваше хладное тело на веревке не будет сниться мне по ночам. Возможно, я даже прикуплю обрывок этой веревочки на снадобье от почечных колик.
Заклятие телекинеза — одно из самых простых и в то же время энергоемких, особенно ночью. Я сделала вид, будто снизошла-таки к мольбам Менеса, и вор шлепнулся животом на гребень крыши, обеими руками ухватившись за резной конек.
— Госпожа-а-а ведьма-а-а! — чуть погодя заголосил он еще жалостливей. — Подайте мне лестницу — вон она, у стеночки лежит!
— Ну ты нахал! — фыркнула я, собираясь в целебных целях оставить Менеса на крыше до утра, а там уж пусть как знает перед Олупом выкручивается. — Хочешь вниз — прыгай!
— Высоко-о-о! Боязно-о-о!
...Вор так и не понял, почему я передумала. Бормоча слова благодарности, он торопливо спустился по лестнице и собирался дать деру, но я злобно шикнула, вскользь коснулась замка, и тот звякнул отпавшей дужкой. Я рывком выдернула ее из петель, бросила замок на землю, распахнула дверь и за шиворот впихнула вора в амбар, проскользнув следом.
Менес споткнулся о порог и упал, по звуку — на мякину. Я растянулась рядом, предварительно захлопнув дверь. Остатков магии в аккурат хватило на щелчок замка.
В амбаре стояла непроглядная темнота. Пахло зерном, сеном и немного мышами.
— Госпожа ведьма,— восхищенно зашептал вор, норовя прижаться ко мне поплотнее, — давайте работать на пару! У меня есть на примете очень перспективный замок, от вас всего-то и требуется — перелететь через крепостную стену, отвлечь десяток-другой собак, усыпить четырех стражников и взломать сокровищницу. Ну, может, еще придется сразиться с тамошним магом — очень нервный тип, плюется молниями почем зря. А я тем временем у разводного моста на стреме постою. Добычу, естественно, пополам —хоть, наводка и моя, но я не жадный...
Я без комментариев ткнула его лицом в мякину. Гул нарастал и вскоре стал слышен даже сквозь плотно пригнанные доски. Вор мигом утратил интерес к совместному предприятию и перестал дрыгаться, затаив дыхание. У меня тоскливо заныло под ложечкой — привыкшие к темноте глаза различили серое окошечко-отдушину под крышей, над которым тускло светились движущиеся точки. Пчелы беззвучно ползали по венцам вокруг окошечка, словно прислушиваясь.
А потом до нас донесся еще более мерзкий и зловещий звук: цок-цок-цок. Словно подкованная лошадь по камням прошлась. Потом какой-то треск, пощелкивание и снова: цок-цок, совсем рядом. Что-то стояло у самых дверей амбара, ощупывая поскрипывающий замок. Отпустило — замок глухо лязгнул о доску, — пошло дальше. Светящиеся точки одна за другой исчезли. Время ржавой пилой тянулось по натянутым нервам. Наконец в примыкающем к амбару курятнике закричал петух, вор чуть слышно заскулил, и я, опомнившись, убрала затекшую руку с его затылка.
— Что это было? — сдавленно прошептал Менес.
Я поморщилась, растирая руку:
— Волки.
— Шутите? — изумился он.
— Нет.
Мне и впрямь было не до шуток. Тварь, выжившая волков, активно использовала их охотничьи угодья.
— Зачем же мы от них прятались? — задним числом расхрабрился вор, вставая и тщательно отряхивая соломинки с черной куртки. — Или ваше колдовство годится только для ярмарочных фокусов?
— Да затем, — я села и устало прислонилась спиной к двери, — что сегодняшний запас колдовства был истрачен на перевоспитание одного преступного элемента. Впустую, похоже, истрачен...
Вор размашисто дернул за ручку и пошатнулся от неожиданности. Снаружи неподкупно лязгнул замок.
— Выпустите меня! — неуверенно потребовал он, оглядываясь.
Я равнодушно пожала плечами:
— Не могу. Скажите спасибо, что впустила.
— Что же нам теперь делать?
— Ждать, — мрачно отозвалась я, устраиваясь поудобнее, — пока ко мне не вернутся силы.
— И долго?
— Не знаю. Час, два. Ночью труднее колдовать.
— А если нас застукают?! До рассвета рукой подать, вдруг хозяину приспичит с утра пораньше обойти дозором частную собственность?!
— Раньше надо было думать, — окончательно разозлилась я, — вы сюда так активно стремились, вот теперь сидите и радуйтесь! Пощупайте борону, набейте карманы зерном — не представляю, что еще вы собирались красть в амбаре.
— Не собирался я ничего красть! — обиженно запротестовал вор, присаживаясь на корточки рядом со мной. — Мне замок приглянулся...
— Полагаю, веревочная петля тоже не оставит вас равнодушным?
Вор ненадолго притих, обдумывая ситуацию. Потом с надеждой предложил:
— А давайте притворимся, будто мы... уединились?
— С вами?! Предпочитаю деготь. И уберите руку из моего кармана, пока она не осталась там навсегда!
— Ой, простите, я машинально! — искренне удивился он, выдергивая руку.—Так как насчет моего предложения? Пятьдесят пять процентов, а?
— Я, конечно, польщена, но вынуждена отказаться. Боюсь не оправдать столь высокого доверия, — оскальзываясь и увязая, я с трудом вскарабкалась на стог и растянулась поверх душистого сена, решив вздремнуть часок-другой. — И учтите, Менес, со следующего места преступления вы уползете или ускачете, смотря какое заклинание придет мне на ум первым.
Вор благоразумно промолчал. Предложи он мне шестьдесят процентов, я бы придушила его голыми руками.
Когда я проснулась, вор исчез. В распахнутую дверь заглядывало солнце, вызолачивая подножие стога. В углу копошился Олуп, нагребая овес в кадушку.
Я свесилась со стога и приветственно помахала ему рукой. Олуп подскочил от неожиданности:
— Вот те раз! А я уж думал, брешет свояк...
— Что именно брешет? — насторожилась я.
— Ну, мол, вы с ним на упыря засаду устроили, а кто-то запер невзначай.
— Вроде того, — облегченно подтвердила я, с шуршанием соскальзывая на пол. — Все гости целы?
— Целы, что им сделается. А вилы когда вернете?
— Какие вилы? — опешила я.
— Знамо какие — кованые, на колу осиновом. Свояк растолковал, дескать, супротив упыря вернейшее средство, ежели днем поганцу в грудь вбить. Вот свояк и пошел его искать. С вилами.
Я мысленно пожелала Менесу отыскать-таки упыря и заикнуться о назначении вил.
— К вечеру поднесу, — уверенно солгала я, — вот только от упыря отмою. Умертвий все-таки, мало ли какой заразы в гробу набрался, один трупный яд чего стоит...
— Да не надо, госпожа ведьма, не торопитесь, — перебил меня побледневший Олуп, — можете и вовсе себе оставить, небось не обеднею.
— Ну как хотите... — лукаво усмехнулась я, перескакивая амбарный порог.
Прихватив со стола бутерброд, я сжевала его по пути к лесу. Отряхнула куртку, поправила меч и решительно углубилась в подозрительное поле.
Пшеница достигала моих плеч. Спелые колосья были как на подбор — длинные, полновесные, усатые. Ни черных угольков спорыньи, ни сорняков, ни клубящейся над головой мошкары. Несмотря на довольно прохладное утро, в пшенице стояла жаркая духота с запахом меда и соломы. Я упрямо продиралась сквозь недовольно шуршащие стебли, пока не очутилась в центре поля. Здесь пшеница росла реже, зато вымахала вровень с моей макушкой. Она и внешне отличалась — восьмигранные колосья без остей, стебли белесые, словно выгоревшие, а зерна и вовсе молочно-белого цвета.
Поколебавшись, я сорвала один колос, задумчиво повертела в руке, С переломанного междоузлия сорвалась тягучая капля, алой звездочкой расплескалась по земле. Пшеницу словно ветром всколыхнуло. Зерна зашевелились, заворочались в гнездах, высвобождая сетчатую шелуху крыльев. Выбрались из колоса и поползли вверх по моей руке, раздраженно пульсируя остистыми брюшками. Воздух наполнился печально знакомым гулом. Огромный, многопудовый рой тяжело повис над полем.
Центральный пятачок с необычными колосьями ожил в последнюю очередь. Крупные светлые пчелы спекшимся комом осели на землю, и из него, как из глины, медленно вылепилась серая уродливая тварь — бескрылая помесь паука и пчелы размером с годовалого телка, мохнатая, шестилапая. Угловатые суставы высоко поднимались над туловищем, раздутое брюхо тяжело волочилось по земле, за сомкнутыми жвалами с цоканьем шевелились зазубренные отростки.
— Я... просто... хочу... поговорить, — как можно спокойнее, стараясь не делать резких движений, сказала я.
Тварь зашипела, раздвинув жвала. Молниеносно вскинулась на дыбы, трансформируясь...
Передо мной стояла белокурая, среброглазая девушка с беззащитным личиком ребенка.
— Поговорить? — задумчиво переспросила она. Голос оказался чистый, мелодичный. — И о чем же? Попытаешься вымолить жизнь или отсрочку для колдовства?
“Не откажусь”,— подумала я про себя, вслух же сказала:
— Я читала о тебе в старинном трактате о нежити, давно, еще на первых курсах Ты руоешь, роевой полиморф. Зимуешь в виде семян, по весне они всходят, быстро растут и выметывают колосья, которые где-то с середины траворода приобретают способность к трансформации. В центре поля закладывается маточник, а остальные пчелы до зимы кормят и защищают тебя, потому что лишь твои семена способны дать всходы. Твой вид считается давно вымершим, записей о нем почти не осталось, потому я и не сразу вспомнила.
— Верно, — она насмешливо прищурилась, — в таком случае, полагаю, ты также помнишь, как меня уничтожить?
— Помню. А надо? Если не ошибаюсь, ты разумна и с тобой можно договориться.
— Изумительно, — бледные губы искривились в презрительной усмешке, — какое тонкое наблюдение! Разумна. Почему бы и нет? Когда враг загнан в угол, он начинает взывать к твоему разуму и милосердию.
— Я не враг тем, кто живет в ладу с прочими разумными расами.
— И чем же, позволь спросить, я тебя прогневила? Мои пчелы питаются пыльцой, нектаром и соком от корней, попутно опыляя сады — как ты сама могла видеть — намного эффективнее обычных пчел.
— Но для тебя, если не ошибаюсь, они добывают иную пищу.
— Не ошибаешься. — Она и бровью не повела. — Две-три овцы в месяц — обычная дань села волкам, но разве волки взамен охраняют его от бешеных лис, разбойничьих шаек и бродячей нежити вроде упырей и кикимор?
— А еще волки не охотятся на людей посреди двора и не зажаливают их до смерти при въезде в село.
— Наемных убийц, — брезгливо поправила среброглазая. — Думаешь, ты первая? Двести лет кряду мой рой никому не мешал, а за последний год на него покусились четверо “борцов с нечистью”. Что за “чисть” заплатила тебе, ведьма? На кой ляд я ей сдалась?
— Не знаю, — честно призналась я, — мне обещали заплатить только за охрану свадьбы, да и то теперь вряд ли заплатят. И шкура, чтоб ее, протухла... А сюда я пришла задать один-единственный вопрос. Так сказать, снять свидетельские показания.
Похоже, мне все-таки удалось если не убедить, то хотя бы озадачить ее.
— Какой вопрос?
— Ты была на свадьбе с начала до конца и, подозреваю, заночевала в ближайшем саду, чтобы не лететь сюда по потемкам. Может, ты заметила, кто сунул в сапоги дайна украденный с кладбища скелет и куда делся сам Дупп?
На хрупком личике отразилось искреннее недоумение. Но ответить она не успела — поле за ее спиной вспыхнуло широкой полосой от края до края. Факелы не смогли бы поджечь его так быстро и слаженно — здесь явно поработали магией. Руоешь вскрикнула, содрогнулась всем телом, словно ее огрели плетью, я же резко стряхнула пчел и бросилась на нее, сбивая с ног.
Сцепившись, мы покатились по земле, а над нами, чиркая по опустевшим колосьям, пронеслись два ревущих клуба пламени. Я чувствительно приложилась боком о камень и разжала руки, но руоешь, не сопротивляясь, беспомощно скорчилась рядом, притянув колени к подбородку.
— Что это было? —хрипло выдохнула она, превозмогая боль.
— Кто-то выпустил по нам два боевых пульсара. — Я опасливо потрогала макушку, но дымящаяся плешь существовала только в моем воображении.
— Кто-то?!
— Маг-практик, — уточнила я, безуспешно пытаясь разглядеть мерзавца сквозь частую путаницу стеблей. — И довольно опытный, надо признать. Превосходно владеет техникой спаренного удара, такое не всякому магистру под силу.
— Так вас было двое! — с ненавистью простонала она. — Ты нарочно заявилась в село средь бела дня и с ходу принялась колдовать, отвлекая мое внимание!
— Ты кое-что упустила.
— Неужели?
— Пульсаров тоже было два. И этот кто-то недолюбливает нас обеих.
Поле быстро заволокло густым черным дымом. Ветер дул в нашу сторону, слышно было, как невдалеке потрескивает, разохочиваясь, пламя. Пахло горелым мясом и щетиной. Руоешь тяжело, прерывисто дышала, разделяя боль каждого стебля, каждого гибнущего в огне семени. И не только боль. Несколько минут она бездумно глядела в пустоту перед собой, потом удивленно расширила зрачки:
— Они облетели поле и прочесали весь лес, но там никого нет!
— Никого не видно, — поправила я, — плохо дело. Он не только прячется за чарами, но и успешно их маскирует.
Еще один пульсар прожег широкую борозду десятью локтями левее, давая понять, что враг не дремлет и не шутит.
— Посмотрим, — процедила я сквозь зубы, — он так долго не продержится. Либо станет видимым, либо прекратит расшвыриваться огнем.
— Либо выкурит нас отсюда дымом и обуглит заживо, — мрачно добавила среброглазая.
Дышать становилось все труднее, в горле першило, глаза слезились.
— Если кто-нибудь из нас высунется и спровоцирует его еще на пару-тройку заклинаний, это ускорит дело, — предположила я.
Руоешь, не двигаясь с места, повернула голову и выразительно посмотрела на меня.
— Почему опять ведьма? — возмутилась я, надрывно кашляя в кулак. — Почему именно мне приходится брать штурмом нашпигованные охраной замки и дразнить боевых магов из расчета пятидесяти процентов? Почему я не могу хоть раз постоять на стреме за мостом?
— Что?
— Ничего. — Я подняла руку и робко помахала ею над колосьями. Для пущего эффекта собрала пальцы в кулак — все, кроме среднего, Но проклятый маг не поддавался на провокации, опасаясь промахнуться сквозь дым. В воздухе бестолково вились пчелы, пытаясь отыскать невидимого врага на ощупь, но безуспешно — скорее всего, тот предусмотрительно залег на землю. Боязливо оглядевшись, я рискнула выпрямиться в полный рост и вызвать дождь, но противник сразу учуял мою магию и перебил ее ураганным порывом ветра, опрокинувшим меня на спину.
— Хвыбин сын, — сквозь зубы выругалась я, потирая ушибленный хребет.
— Еще идеи есть? — саркастически поинтересовалась руоешь.
— Отправь всех пчел за дым, на подветренную сторону.
— Они все равно его не увидят, — неуверенно возразила она.
— Это моя забота! — огрызнулась я и на четвереньках поползла сквозь пшеницу, решив подобраться к магу кружным путем. Смятые стебли цеплялись за штаны, кололи ладони, на голову сыпалась какая-то дрянь. Впереди мелькнуло пламя — один лепесток, второй, десятый, жадно глодающие солому. Я зажмурила глаза, натянула куртку на лоб и сломя голову бросилась вперед, сквозь хватающий за ноги жар.
Маг успешно отводил глаза пчелам, но я увидела его сразу, вольготно рассевшегося на кочке и ехидно хихикающего над моими подскоками в тлеющих штанах. Торопливо охлопав себя по бедрам и одернув куртку, я выжидательно уставилась на поджигателя. Здороваться было глупо, убивать на месте — невежливо. Маг тоже не спешил бояться и каяться, разглядывая меня со снисходительным пренебрежением.
Издалека можно было подумать, что ветер поменял направление и гонит дым в обратную сторону. Злобно рокочущий клуб метнулся по направлению моего взгляда, но маг и бровью не повел, заранее позаботившись о защите. Пчелы уткнулись в невидимую стену, куполом расползлись по ней над нашими головами.
— Что ж, приветствую вас... коллега, — хорошо знакомым голосом пророкотал маг, вставая, — как вижу, вы правильно истолковали мое застольное выступление. Люди, не обладающие магическим даром, не способны увидеть поле руоешь. Но, как и селян, их можно обмануть накладным носом и париком, верно?
Передо мной стоял… дайн Дупп собственной персоной. Стройный, помолодевший лет на двадцать, с затянувшейся лысиной и впалыми щеками.
— Что вы здесь делаете? — глупо спросила я.
— Помогаю кое-кому охотиться на нежить, — лучезарно, но неискренне улыбнулся Дупп, — в то время как эта кто-то успешно отвлекает внимание последней.
— Во-первых, не отвлекаю, а беседую. А во-вторых, почему бы вам тоже с ней не потолковать? Лучше уж одна руоещь, чем сотня лесных упырей, вы могли бы договориться...
— А тебе не приходило в голову, — перебил дайн, — что договориться можно и с упырями? И куда с большей выгодой?
— Что? — опешила я.
Дайн невозмутимо пояснил:
— Упырей интересует человеческая кровь, ничего больше. Золото и камушки они несут мне.
— Вы хотите сказать... — я задохнулась от возмущения, — что в обмен на деньги позволяли упырям убивать людей?
— Лесную нежить все равно не извести, — пренебрежительно шевельнул плечами маг. — Выслеживаешь эту дрянь по буеракам, рискуя своей шкурой, выжигаешь логова, а через месяц-другой все начинается заново. И откуда только что берется? Покрутился я полгода на ставке сельского мага — опротивело. Ночью озверевшие упыри только что в окна не лезут, днем селяне за глаза поносят — мол, совсем никудышный колдун, не может раз и навсегда с умертвиями покончить. Вот я и покончил. Не так, правда, как они ожидали. Ты права, ведьма, со всеми можно договориться. Упыри перестали трогать местных — кроме, конечно, забывших купить у меня чудодейственный амулетик,— а затерявшийся в глухомани купец дело обычное.
— А руоешь не убивает людей, — докончила я, — и по ее милости вы лишились стабильного дохода и средства запугивания селян, верно?
— Чуть не лишился, — уточнил маг, небрежно запуская руку во внутренний карман куртки, — но не лишусь. Я ведь не какой-нибудь глупый колдун-наемник, дразнящий тварь, чтобы верно оценить ее силы и возможности. Скоро поле догорит, через два-три дня пчелы передохнут, а сама руоешь не умеет ни добывать пишу, ни кусаться и будет вынуждена идти на поклон к людям. Тут-то я ее и возьму, тепленькую. А тебе, ведьма, уж не обессудь, живой отсюда не уйти.
Я слишком хорошо знала этот жест. Им обычно выхватывали из карманов магические талисманы, рассчитанные на одно, но сокрушительное заклинание, отразить которое у меня почти не было шансов. Но это не значило, что я не буду пробовать! Дайн ошибся, посчитав меня неудачницей, зарабатывающей на хлеб по трактам. И не мог даже предположить, что лучшая выпускница курса практикует в глухих селениях исключительно ради своего удовольствия.
Но пробовать не пришлось. В руке у мага ничего не было, и он торопливо сунул ее в другой карман. Потом в третий. Изумление на его лице постепенно сменилось испугом, а затем и откровенным ужасом.
— Что-то потеряли? — с сочувственной издевкой поинтересовалась я, вскидывая руки.
Маг инстинктивно попятился, заслоняя лицо, но я метила не в него. Невидимая стена разлетелась вдребезги, освобожденные пчелы градом посыпались на наши головы. И если с меня они скатывались, как вода, возмущенно жужжа и барахтаясь в волосах, то маг в мгновение ока превратился в мохнатый гудящий кокон, сквозь который не пробилось ни одного крика...
Первый раз я смотрела на пчел без содрогания, со злорадным удовольствием. А когда они разлетелись, оголенный скелет пошатнулся и рухнул на обугленную землю, рассыпавшись от удара.
Я обернулась. Поле догорало, редкие дымки пугливо прижимались к земле. Высоко в небе правильным кругом висел рой, а под ним, в центре, скрестив руки на груди, с загадочной полуулыбкой на губах стояла матка, и ветер трепал белые пряди ее волос.
Мы обе прекрасно знали, что у меня не осталось ни капли магической силы…
У околицы меня встретил Олуп, переминающийся с ноги на ногу и озадаченно почесывающий макушку.
— Госпожа ведьма! Где ж вы пропадали-то? Мы тута без вас упыря изловили, кустами к дому подбирался, поганец! Сам голый, лохматый, рожа опухшая — во! — а уж какими словами ругался, распоследнему пьянчуге повторять зазорно. Дескать, не упырь он вовсе, а дайн Дупп, бандитом в лесу оглушенный и обобранный, а мы, хамье неотесанное, богомерзкого разбойника от дайна благочестивого отличить не можем. И зубами на меня лязгает, будто от холода. Я, отвечаю, не хамье, выходит, и ты не дайн, полезай-ка в погреб до выяснения. Ну заперли, значицца, его в погребе, колом осиновым подперли, вас дожидаемся... а он через окошечко пуще прежнего ругается, ребятня со всей округи слушать сбежалась...
Выпущенный из подвала дайн и впрямь здорово смахивал на упыря искусанным комарами лицом и черной взъерошенной бородой до пупа. Как оказалось, он еще не исчерпал запас ругательств, оставив для меня самые замысловатые.
— Настоящий, — со вздохом констатировала я.
— И что ж нам теперь делать? — неподдельно огорчился Олуп. — Венчание-то, выходит, силы не имеет, зря свадьбу играли...
— Ну сыграйте ее по второму разу, — предложила я, — кушанья-то остались... все равно свиньям выбрасывать.
Мужик просиял. Уговорить дайна оказалось труднее, но, когда мы с Олупом преувеличенно громко и обеспокоенно стали совещаться, не поспешила ли я с выводами и не накормить ли нам самозванца двумя-тремя десятками чесночин для надежности, он предпочел облачиться в сброшенную магом рясу и повторно обвенчать молодых.
— Менес, стой!
Вор обреченно сжался в комок, как нашкодивший кот под занесенной хозяйской рукой. Чужой жеребец, которого он начал отвязывать от общей коновязи, облегченно всхрапнул и снова опустил морду в кормушку с ячменем.
— Скажи, — вкрадчиво поинтересовалась я, подходя и задушевно приобнимая вора за плечи, — ты не одалживал у предыдущего дайна такую маленькую серебряную штучку? Медальон на цепочке, слишком короткой для шеи, скорее браслетной. Возможно, с камушком в центре или по ободку. Или с рисунком.
Менес задрожал как осиновый лист и начал робко блеять про “бес попутал”, “малых деток” и “хлебушек-то нынче дорог”, но я не стала дослушивать, ободряюще похлопала его по плечу и занялась лошадью. Вор торопливо ощупал себя с ног до головы, благодарно закатил глаза и исчез без моей помощи.
Чуть погодя подошел Олуп, сонный и слегка помятый трехдневным застольем.
— Рановато вы, госпожа, кобылку заседлали. Уж и молодые в новую избу переселились, обжили, а гости никак разъезжаться не хотят. И то правда — кушанья-то никак не переведутся, хоть уже немного и с душком. Посидели бы с нами хоть до обеда — не в службу, а в дружбу, а?
— Нет уж, спасибо, — с притворным ужасом отказалась я, — я в службу-то третье утро похмельем страдаю, а что же на четвертое, дружеское, будет?!
— Ну, воля ваша. Да, покамест не забыл — вам тут подарочек передать велели. — Олуп с усилием приподнял и протянул мне... ведерный горшок с медом, над которым суматошно металась одинокая раздраженная пчела, лихорадочно решающая — слетать в улей за подмогой или не стоит оставлять сладкий пост на длительное время.
Я шарахнулась от “подарочка”, как мракобес от благовоний:
— Кто велел?
— Рушка, подружка Паратина, девка из соседнего села. Белая такая, рядом на свадьбе сидели. Горе у ней — изба сгорела, попросилась у нас до зимы пожить, пока родичи новую не отстроят. Говорит: “Мол, госпожа ведьма мне службу сослужила, а заплатить ей нечем, авось медком не побрезгует”. Я, грешным делом, не утерпел — пробу с краешка снял, уж больно дивный мед, скорее на шмелиный смахивает. Совсем свежий, будто пчелы его прямо в горшок носили, а ведь нынче только красный клевер да златогорлица лесная и цветут, пчеле к ихнему нектару нипочем не подобраться.
Вздохнув, я взяла горшок и пристроила между собой и передней лукой. Олуп со степенной медлительностью отсчитывал на ладони монеты — мой гонорар за две свадьбы.
— А как же тот разбойник? — вспомнил он. — Ну, которого вупыр засмоктал?
— Он-то и был упырем, а с восходом солнца испарился, — серьезно сказала я. — Всю свадьбу на молодых поглядывал и, если бы не мои титанические усилия...
Лишняя монета со звоном упала в кошель.
| [X] |