Анатолий Гладилин

                              БОЛЬШОЙ БЕГОВОЙ ДЕНЬ

 

     с Прологом и Эпилогом (имена рысаков), с частными сценами из жизни Учителя

(главного героя),  с  историческими статьями Учителя,  с  выписками из  "Правил

Московского ипподрома",  с монологами людей и лошадей, с появлением на трибунах

руководителей партии и правительства,  с обострением международной обстановки и

вмешательством в действие романа посторонних лиц

     ВМЕСТО ПРОЛОГА

     (Заметки на программке)

     1. ИДЕОЛОГ - гн. жер. от Лоу-Гановера и Изменчивой, лучшее время - 2.08.5,

последнее - 2.09.6.

     Когда-то  драл всю  эту  компанию как  хотел.  Определенно имеет в  запасе

несколько секунд.  Но ведь наездник Петя (камзол синий с желтыми полосами, шлем

и  рукава  красные) -  первый кретин на  Центральном Московском ипподроме.  Ну,

может,  не самый первый - голова в голову с Антоном они приедут на приз Первого

кретина.  Но ведь Идеолог от Лоу-Гановера - американец! На дерби записаны почти

все американцы, ничего себе Большой Всесоюзный приз... Одна надежда на мамашу -

Изменчивая.  Будь я проклят,  если сыграю хоть рублем лошадь с таким именем.  И

мамаша  -  Изменчивая -  подозрительна,  и  достаточно мне  идеологов вне  стен

ипподрома. Что и говорить, нашелся новый Суслов! Итак, клянусь, ни рубля.

 

     2.  ЛИАНА -  гн.  коб.  от Апикс-Гановера и  Латуни,  2.09.4  и  последнее

выступление - 2.12.6 на первом месте.

     Концевая лошадь.  Бешеный бросок.  Наездник Коля  (камзол черный,  шлем  и

полосы на рукавах белые) берег кобылу,  не выбивал секунды,  а  однажды чуть не

выиграл у самого Отелло.  Завопросить и посмотреть разминку. Лиана, если придет

хоть в  одном гиту,  потянет рублей пятнадцать в  одинаре,  а в длинном -  и за

сотню. "Мечты, мечты, где ваша сладость?" (А. С. Пушкин, но не про Лиану).

 

     3.   ЧЕРЕПЕТЬ  -  гн.  коб.  от  Прогресса  и  Чудной  Мелодии,  2.10.6  и

соответственно - 2.10.8 на третьем месте.

     Наездник Женя  (камзол сиреневый -  цвет  дамского трико) чуть не  выиграл

прошлогодние дерби.  От  него можно ждать любой пакости.  Затемнил кобылу?  Все

равно не буду на него играть.

 

     4. ГУЛЬ-ГУЛЬ - гн. коб. от Урагана и Гамлеты, 2.10.8.

     Это  что  еще  за  сволочь?  Откуда взялась?  С  Калининского ипподрома...

Гастролеры иногда преподносят сюрпризы - на тысячу рублей выдачи. Посмотреть на

разминку.  Наездник Самсонов (камзол розовый,  шлем красный).  Да  не дадут ему

московские жулики, по ногам кобылы проедут.

 

     5. ОТЕЛЛО - рыж. жер. от Лоу-Гановера и Оксаны, 2.09.4.

     Последнее и лучшее время. Только первые места.

     Наездник Мося (камзол и  картуз желтые) ничем никогда раньше не выделялся,

но  с  Отелло  работает  как  надо,  по  первому  классу,  без  левых  номеров.

Собственно, дело ясное - ставь все деньги на Отелло в одинаре. По два пятьдесят

за каждый билет получишь. Публика-дура будет искать темноту (и ты в том числе).

Или Отелло без всяких вариантов, или... не угадаешь. Ах, Отелло, Отелло, ведь я

играл его еще год тому назад,  когда его никто не знал. Вот приди он тогда - на

тридцать рублей одинар бы потянул.  А жеребец - красавец, рыжий с белой звездой

на лбу.  Боец.  Бежит -  загляденье.  Ну дай себе слово,  что ставишь только на

Отелло! Решено? Ладно, еще поглядим...

 

     6. ГУАШЬ - т.-гн. коб. от Апикс-Гановера и Горсточки, 2.09.9.

     Харьковская гастролерка.  И  время ничего.  Ну?  Да в гробу я ее видал!  И

смотреть не буду.

 

     7.  КОЛОС 2-й  -  гн.  жер.  от Лоу-Гановера и  Кожуры,  2.08.7  и 2.11 на

четвертом.

     Последний раз  наездница Гунта  (камзол желтый с  зелеными полосами,  шлем

желтый) явно не  ехала.  И  правильно.  Она  не  дура,  чтоб лошадь перед дерби

выбивать.  Гунта  -  моя  любовь,  всегда ее  играю.  И  Колос  2-й  -  жеребец

прекрасный.  Но  против Отелло?  А  чем черт не  шутит?  За Гунту всегда хорошо

платят,  потому что  она баба.  Нет,  Колоса сыграю обязательно.  Тут вот какое

дело:  если Гунта решит,  что должна выиграть, - плакали мои денежки, ибо Гунта

начнет  нервничать,   руки  задрожат,   лошадь  подымется  -  проскачка.  Гунта

выигрывает,  когда ничем не  рискует,  по  принципу "была не  была".  Тогда она

бросается сломя голову,  и кто ее удержит? Как ехать против бабы, как правильно

строить пейс,  когда она  сама  не  знает,  что  получится?  И  гонит Гунта,  и

опускаются у наездников руки... Итак, ставлю на Колоса.

 

     8. ОБРЫВ - вор. жер. от Билл-Гановера и Оперы, 2.08.4 (Пермь).

     Наездник Липин (камзол черный, рукава коричневые, шлем синий). Расцветка -

ужас.  Фамилия не вызывает доверия.  И  время,  показанное в  Перми,  наверное,

липовое. Чтоб какой-то Обрыв от Оперы, да еще от пермской Оперы, выиграл дерби?

Такого не бывает. Впрочем, на ипподроме все бывает.

 

     9. БЕЛЫЙ ПАРУС - рыж. жер. от Пароля и Биржи, 2.11.

     Когда он показал это время?  Не припомню. Наездник Ванечка (камзол зеленый

с желтыми шашками,  шлем белый) -  известный жулик.  Он темнит, темнит, а потом

дернет любую компанию. Что-то есть в Белом Парусе нераскрытое. От кого жеребец?

Отец,  Пароль,  -  2.07.9;  дед,  Орнамент,  -  2.09.4.  Мать -  Биржа,  ничего

выдающегося,  но  она  от  Жеста.  Жест  -  русский рекордсмен (1.59.6).  М-да,

загадочно...  С одной стороны -  никаких шансов.  Но раз Ваня записал лошадь на

дерби,  наверняка на что-то надеется. Этот парень так просто не едет. Зачем ему

зря раскрывать лошадь?  Каков же запас у Паруса?  Три секунды? Пять? Неужели он

готов на 2.06? Тогда дерби его.

 

     Подведем итог. Девять лошадей. И кажется, ты собираешься играть четырех из

них.  А  ведь  надо угадать еще  "край",  то  есть угадать лошадь в  предыдущем

заезде.

     Если придет Отелло -  ты проставишь больше,  чем получишь.  Если припрется

какая-нибудь темная зараза типа Гуль-Гуль - ты в жопе.

     Может,  играть всех?  Верх глупости.  Одного Отелло? А Колос? Лиана? Белый

Парус?

     А  вдруг Отелло собьется,  Гунта на  Колосе испугается,  Лиана проворонит,

Белый Парус просто не поедет и выиграет элементарно Идеолог,  с места до места?

В  конце концов,  по силе он вторая лошадь в призу...  Итак,  опять нет четкого

плана.  Впрочем,  если  ипподром  захочет  тебя  употребить,  то  употребит как

миленького.

     Завтра самые большие призы.  Под  это дело записали восемнадцать заездов и

скачек.  С часу дня до семи вечера.  На разминку надо успеть за полтора часа до

начала. Итого, почти восьмичасовой рабочий день.

     Как ты ни ловчил, ни экономил, а капиталу у тебя 18 рэ. Не густо. Десятка,

пятерка  и   новенькая  трешка  (ее  припрячу  в   другой  карман  -   Н.   З.,

неприкосновенный запас).  Хорошо еще, что наскреб 80 копеек на вход. Ставить по

рублю в заезд? До конца дотянешь, но уж точно ни разу не угадаешь. Держаться до

Большого приза?  Его  разыгрывают в  три  гита,  по  шесть  рублей на  гит.  Не

выдержишь,  окунешься в  первый же  заезд (дескать,  вдруг повезет и  округлишь

капитал) - вот так и начинается проигрыш.

     Отелло,  Колос,  Лиана,  Белый Парус.  Идеолог под вопросом.  Черепеть?  К

чертовой матери! На всякий случай посмотри на Гуль-Гуль. Если всех их связать с

фаворитом из  предыдущего заезда и  подстраховаться темненькой!..  А  где взять

столько денег?

     Ладно, храброму рыцарю достаточно и короткой шпаги.

     Храбрый рыцарь?  Нет,  один  из  десяти тысяч идиотов,  которые завтра все

припрутся  на  Центральный Московский ипподром,  что  в  простонародье называют

"дураково поле".

     часть первая

     глава первая

     ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

     Я  ее только е...  собрался,  как звонок в  дверь.  Прийти мог кто угодно:

забулдыга-приятель,  сосед-алкоголик,  с  почты телеграмму принесли -  но  я-то

сразу почувствовал, кто явился. И девочка (наверное, хорошая девочка, да не дал

Бог) мигом юбку застегнула - и к зеркалу: прическу поправлять.

     Снова звонок.  Я спрашиваю через дверь и слышу Райкин голос.  Прилетела на

помеле!

     Выхожу на  лестничную площадку,  дверь плотно прикрываю за  собой.  Слабая

надежда  -   авось  обойдется  без  скандала.   Вежливо,  но  крайне  нелюбезно

интересуюсь:

     - Что-нибудь случилось?

     - Странно вы гостей встречаете.

     Райка со мной на "вы".  Неделю назад она устроила дикую истерику, сказала,

что  между нами все кончено:  если увидит меня на  улице -  перейдет на  другую

сторону;  чтоб я больше ей не звонил,  не писал,  не звал - ей тошно вспоминать

все,  что нас связывало,  жалко потерянных лет;  что я мелкий трус, человек без

чести и совести,  мерзкая,  ничтожная личность;  если я умру без нее от тоски и

горя,  то  это будет мне справедливым возмездием,  более того -  она как-нибудь

летним вечером приведет на  мою  могилу любовника,  чтоб прямо там,  на  свежей

траве... и вообще никогда, никогда ноги ее в этом доме не будет - хоть вешайся;

и отныне мы на "вы", как посторонние, абсолютно незнакомые люди.

     Кажется,  яснее некуда?!  И  вот  она приперлась,  не  предупредив даже по

телефону,  естественно,  в  полном параде,  в боевой раскраске (все,  что надо,

подведено,  подтенено,  плюс  килограмм польской пудры и  пол-литра французских

духов) - зыркает глазами, раздувает ноздри.

     - Ты, конечно, не один?

     Каждый вечер  был  один.  Ждал.  Плюнул.  Еще  сегодня днем  честно изучал

программу завтрашних бегов.  Позвонила девочка.  Сама. Я-то давно приметил, что

она на меня глаз положила.  В конце концов, я свободный человек или? Смотался в

магазин  -  бутылку  вина,  бутылку  коньяка  (для  заначки -  резерв  главного

командования),  рыбную  консерву,  сыр,  пельмени,  конфеты,  -  на  автобусной

остановке встретил девочку,  привел и,  ей-богу,  ничего не  хотел,  разве  что

посидеть спокойно, отдохнуть.

     Потом,  правда,  разошелся, коньяк выставил. Отвык я с новым человеком: ей

любую новеллу выкладывай,  все интересно,  не то что Раиса-крыса,  губы кривит,

дескать,  повторяешься.  Словом,  вспомнил молодость;  сам  увлекся,  глядь,  а

девочка готова - глазки блестят, улыбочка, то да се, не теряй зря времени, веди

ее на диван. И тут...

     - Деловое свидание,  -  говорю,  -  но вам, Раиса, лучше не входить. Зачем

пожаловали? Если деньги нужны...

     Не  успел сообразить,  как  она  меня отшвырнула (бронетранспортер,  а  не

женщина), ворвалась в квартиру - и началось:

     - Сволочь,  блядь притащил, ей у трех вокзалов трешник - красная цена! Вон

отсюда!

     Я  Раису  отталкиваю,   изображаю  из  себя  двадцать  восемь  панфиловцев

("нерушимой стеной обороной стальной разгромим,  не пропустим врага") и девочке

пытаюсь интеллигентно объяснить:  мол, эта шумная дама - городская сумасшедшая,

из клиники вырвалась, нижайшая просьба не обращать внимания.

     У  девочки  лицо  поплыло  красными  пятнами.  Раискина  косметика потекла

черными ручьями. У меня руки в кровь исцарапаны.

     Отдохнул я. Повеселился...

     Не  знаю,  сколько я  оборону держал.  Потом  Раиска заявила,  что  сейчас

выбежит на улицу и бросится под машину.  А девочка сказала, что с нее довольно,

она уходит.  Я кинулся проводить ее до автобуса и в дверях крикнул Раиске, чтоб

сматывалась к чертовой матери, а если не уберется по-доброму, то я ее изуродую.

     Девочку посадил в автобус,  она на меня зверем смотрела - ни за что ни про

что, а влипла в историю.

     Возвращаюсь домой  бешеный  от  злости.  Раиска  лежит  на  диване.  Глаза

навыкате, губы черные.

     Отравилась.  Пустая пачка димедрола на полу валяется. Цирк, да и только. Я

эти номера уже видел.  Однажды она пачку элениума сожрала,  ну и проспала целый

день...

     - Райка, - говорю, - тебе не стыдно? Совесть у тебя есть?

     Она разом ожила и заревела. Оказывается, меня облагодетельствовать хотели.

Оказывается, она вспомнила, что случилось неделю назад - и как она была жестока

ко мне, как несправедлива, и какое у меня было несчастное лицо, - и вот, решила

приехать без  звонка,  приятный сюрприз,  нечаянная радость  -  но  увидела эту

стерву и... Конечно, сейчас она понимает, что дико неудобно перед девочкой, что

девочка ни  в  чем  не  виновата и  сама  Райка вела себя по-хамски и  прочее и

прочее, но на нее затмение нашло...

     Рев.

     Я  заставляю ее  выпить несколько стаканов воды,  потом веду ее в  ванную,

запираю. Слышу, как ее рвет, как она икает, плачет и опять...

     Она выходит, пошатываясь, бледная, бросает на меня трагический взгляд. И в

этот момент я готов задушить ее голыми руками -  за все - за то, что она делает

и с собой, и со мной. И мне ее очень жалко.

     Не гнать же мне ее на улицу?

     Наливаю ей рюмку коньяка. Она выпивает, но ничего не ест.

     Фашистским голосом я требую, чтоб она немедленно легла на диван и заснула.

А  я?  Я  постелю себе на полу.  К ней мне противно прикасаться.  Да,  вот так,

спокойной ночи!

     Райка разложила диван, погасила свет, заснула.

     Я  сижу на  кухне,  пью рюмку за  рюмкой,  чтоб как-то  забыть сегодняшний

кошмар. Три часа ночи. Завтра, нет, уже сегодня Большой беговой день. Хорошая у

меня будет голова! Свежая! Черт бы их всех побрал! Кого их? Меня и Раиску. Черт

знает,  что  она  с  собой делает.  Бедная девочка!  Да  не  Раиска,  а  та,  с

расстегнутой юбкой. Теперь, конечно, фигу. Обидно, что сорвалось.

     Из комнаты тихий шепот.  Раиска меня зовет.  Не надо к ней подходить.  Еще

рюмку. А вдруг ей плохо?

     Я осторожно,  на цыпочках,  иду в комнату, сажусь на край постели. Провожу

ладонью по мокрому Райкиному лицу. Она берет мою руку. Я торопливо раздеваюсь.

     БЕГА

     Первый заезд.

     Большой Трехлетний приз.

 

     "Ехать два гита.  Участие во  втором гите не  обязательно.  Призовые места

распределяются по резвейшему,  правильно совершенному гиту. Лошадь, съехавшая в

первом гите, остановленная наездником без уважительных причин или оставшаяся за

флагом,  не  имеет  права на  дальнейшее участие в  розыгрыше приза.  Вопрос об

уважительности причин остановки лошади наездником решает Судейская коллегия"

     - выписка из правил.

     Ах, этот первый заезд! Как много он определяет!

     Я  чешу от дома до ипподрома с  двумя пересадками и мучаюсь:  играть мне в

первом заезде или нет?

     Логичнее всего - пропустить. Ведь в следующем заезде - первый гит Большого

Всесоюзного приза, "дербей", как говорят на ипподроме. Там у меня намечено пять

лошадей,  да еще проклятая Черепеть под вопросом. Их надо было бы посмотреть, а

как  их  посмотришь,  когда  я  опаздываю на  разминку?  (По  теории  всемирной

подлости,  такая ночка выдалась,  что еле встал.) Я еще в метро, а тем временем

на ипподроме "кони все скачут и скачут,  а избы горят и горят". Горят, конечно,

не избы, а деньги.

     В первом заезде -  одиннадцать лошадей.  Конечно,  тотошка,  как чокнутая,

будет  лупить фаворита,  седьмого номера.  Примата.  В  одинаре его  разобьют в

копейки,  в одинаре играть нет смысла.  (Есть смысл,  если поставить на Примата

пятьдесят рублей,  а заплатят по рубль пятьдесят - вот уже двадцать пять рублей

навару.  Но  нет  у  меня пятидесяти рублей.)  Ставить десятку,  чтобы получить

пятерку?  А  вдруг Примат заскачет или поедет только во втором гиту?  И плакала

моя десятка, плакала горючими слезами.

     Нет,  если ставить,  так в дубле. (То есть вязать первый заезд со вторым.)

Но опять же,  от Примата играть к нескольким лошадям -  не вернешь своих денег.

Во  втором гиту придет Отелло или  Идеолог и  получишь меньше,  чем  поставишь.

Вдарить в  лобешник.  Пятеркой или трояком!  К  Отелло или к  Идеологу.  Может,

десятку заработаешь. Но тогда, по извечной подлости, приедет Колос, и будешь ты

драть волосы и причитать:  "Я же говорил,  Колос!  И,  опять же, Гунта, любимая

наездница..."

     Однако  какой  соблазн угадать первый  дубль!  Сразу  "жизнь станет лучше,

жизнь станет веселей" (И.В. Сталин).

     Решено. Рискнем.

     На Белорусской сажусь в троллейбус.  В салоне половина пассажиров шелестит

программками:  изучают,  гадают, усе бо-о-ольшие ученые. Опускаю в кассу пятак,

отрываю билет.  Первые три цифры -  8 3 4,  вторые -  3 8 5. Значит, только что

взяли счастливый билет! А я опоздал. Нет счастья в жизни...

     Значит, решено: первый заезд пропускаю.

 

     На ипподроме -  три входа.  Один -  за двадцать копеек, другой - за сорок,

третий -  за восемьдесят.  Вход за восемьдесят -  солидный: ступеньки, колонны.

Одна из колонн,  наверно вон та,  крайняя правая,  построена на деньги, которые

лично  я   оставил  на  "дураковом  поле",   так  сказать,   внес  в   развитие

отечественного коневодства.  Если подсчитать, сколько я проиграл за десять лет,

то,  точно,  на колонну хватит.  Ну,  может, недостает еще нескольких кирпичей,

плюс штукатурка.  Ничего, пусть отечественное коневодство не волнуется, за мной

не заржавеет, доложу оставшиеся кирпичики.

     На площадке около колонн в два ряда стоят машины.  Сегодня их очень много,

съехались со всей Москвы частники проклятые,  жулье, завмаги, директора овощных

баз. Ладно завидовать, у самого когда-то был "Запорожец". Но ведь теперь машины

стоят в  три-четыре раза дороже,  и откуда у людей столько денег?  А не ходи на

бега,  откладывай.  Отложишь,  фигу с  маслом!  А  жулики ставят в каждый заезд

рублей по тридцать,  и ничего. Значит, крадут в другом месте. На ипподроме есть

свое жулье, своя мафия. Но эти - не на машинах. Стесняются или?.. Как объяснить

ОБХСС,  на какие доходы куплены "Жигули"?  Мне бы их заботы...  Нет, не надо, я

играю на свои трудовые.  Ипподром - единственное в Москве заведение, основанное

по принципу "проклятого капитализма": иногда выигрываешь, чаще проигрываешь, но

сохраняешь иллюзию,  что тут все зависит от  тебя самого -  простор для частной

инициативы.  На  несколько часов отключаешься от  всего на свете,  нервничаешь,

рискуешь,  сражаешься с превосходящими силами ипподромного жулья - и ни единого

признака советской власти! За такое удовольствие можно заплатить и десятку.

     На  ступенях  лестницы  хромой  старик  в  помятом  пиджаке  радостно  мне

подмигивает -  он продает программки.  В киоске программка стоит десять копеек,

но  за  ними длиннющий хвост народу.  У  старика без очереди,  но  за  двадцать

копеек.  У  каждого свой  бизнес.  По  двадцать копеек  за  программку берут  и

кассирши,  что торгуют входными билетами,  но я обычно покупаю у старика. Лучше

дать заработать ему,  чем этим толстым наглым бабам.  Но сегодня я прохожу мимо

старика,  приветственно махнув своей программкой, купленной заранее, в пятницу.

Он  понимающе разводит руками:  Большой беговой день,  все  хотят "проработать"

программку дома, спокойно, без суеты.

     Я  поднимаюсь по  ступенькам и  вспоминаю,  что чаще всего,  когда я  беру

программку у старика,  мне везет. Опять плохая примета? Да черт с ними, с этими

приметами!   Настроение  прекрасное,   погода  отличная,  впереди  восемнадцать

заездов,  большие призы, масса неожиданностей, которые, естественно, мы учтем и

используем. Впереди, можно сказать, вся жизнь.

 

     С  трудом пробираюсь в  свою ложу.  Как  и  обычно в  призовые дни,  масса

случайной  публики.   Завсегдатаи  ипподрома  только   однажды   выбирают  свое

определенное место и  никогда ему не  изменяют.  Тоже примета.  Моя пятнадцатая

ложа,  крайняя слева,  нависает над  сорокакопеечной трибуной.  Место не  очень

удобное -  когда лошади на последней прямой проходят мимо нас,  им еще остается

метров тридцать до финишного столба.  Если едут голова в голову, то нам нелегко

определить,  кто же пришел первым.  Обычно в ложе просторно,  но сегодня... Моя

компания притиснута к углу, а ложу оккупировали незнакомые рыла, заплатившие за

стулья.  (Мы  стулья  не  берем,  за  них  надо  заплатить по  сорок  копеек  -

непозволительная роскошь.) Моя компания - это мои ипподромные друзья. У каждого

своя  подпольная кличка:  толстый  одутловатый старик  -  главный  специалист в

каком-то  тресте  -   Корифей;   высокий  молодой  инженер-математик  -  Пижон;

молчаливый аспирант с красивым лицом и холодными глазами -  Профессионал.  Меня

здесь зовут УЧИТЕЛЬ.

     - Привет, ребятишки.

     - Привет, на работу опаздываешь.

     - Виноват, ребята, проспал. Какой заезд разминается?

     КОРИФЕЙ (снисходительно):  -  "Я милого узнала по походке..." Видишь, Пион

выехал - значит, шестой.

     ПРОФЕССИОНАЛ (сквозь зубы):  -  В  первых двух определился дармовой дубль.

Ставь десятерик от Примата к Отелло.

     ПИЖОН (запальчиво):  -  Проиграет твой Примат.  Патриций заезжал последнюю

четверть - только кустики мелькали.

     И все отвернулись от меня, смотрят на круг, щелкают секундомерами.

     Патриций - это интересно. Давно слежу за ним - лошадь с запасом. Патриций,

наверно,  будет вне игры.  За  него даже с  "фонарями",  то есть с  Отелло и  с

Идеологом, по двадцатке дадут.

     Я дергаю Профессионала за рукав:

     - Есть шансы у Патриция?

     ПРОФЕССИОНАЛ (в прежней своей манере):  -  Не сори деньгами.  Я Патриция в

упор не вижу.

     Но самую сенсационную новость сообщает Корифей.  Оказывается, теперь налог

с  каждого рубля будет не  двадцать пять копеек,  как раньше,  а  тридцать три.

Поясняю  для  непосвященных:   с  каждого  рубля,   который  ставится  в  кассу

тотализатора,  государство берет себе двадцать пять процентов, а с сегодняшнего

дня -  тридцать три.  Соответственно этому уменьшаются выдачи.  Вот кто главный

жулик -  Государство, работает без отмычек. А куда денешься? Частных ипподромов

в  Союзе  нет.  Недаром ипподром называют Монетным двором:  на  его  дотации не

только конные заводы, но и половина московских театров.

     Я хочу спросить,  повысили ли хоть зарплату конюхам,  но не успеваю.  Бьет

колокол.  На  дорожке  -  участники первого  заезда.  Они  выезжают  под  звуки

старинного гвардейского марша, грустного и красивого. Не знаю, как он назывался

до революции,  я придумал ему другое название:  "Прощай,  деньги". Наездники по

случаю праздника в новых камзолах (а может,  просто выстирали),  лошади собраны

по-боевому, запряжены коротко.

     Публика ринулась к кассам. Корифей - в числе первых.

     Мы остаемся смотреть фальстарты.

     Фальстарты понятно для чего:  наездники резво заезжают прямую или четверть

круга,  готовя лошадей к борьбе.  Кажется, нет ничего проще угадать победителя.

Засекаешь  по  секундомеру время,  показанное каждой  лошадью  на  определенном

отрезке дистанции, и сравниваешь. У кого лучше, та, по идее, и должна победить.

Однако бывает,  что  лошадь,  которая резво  принимает и  ведет бег,  к  финишу

встает.  Тут  ее  могут объехать все,  кому не  лень.  А  во-вторых,  наездники

прекрасно знают, что публика - не дура, и стараются затемнить лошадь.

     Вот заезжает Кочан на Балете.  Время так себе,  средненькое.  Ну и  что из

этого? Если Кочан считает себя в шансах, то его дружки-приятели зарядили Балета

в  какой-нибудь  кассе,  а  в  остальных кассах Балета никто  не  тронет (разве

какой-нибудь  пьяный  да  шальная  баба,  поклонница Большого театра,  случайно

попавшая на ипподром).  Кто же из уважающих себя игроков хоть рубль поставит на

Балета?  Ведь половина лошадей в заезде имеет лучшую резвость. Но если Кочан на

фальстарте пошлет Балета адом,  то на трибунах это мигом засекут (почти у  всех

секундомеры) и разобьют Балета в копейки,  и тогда, в случае выигрыша, он будет

стоить раз в десять меньше. Естественно, Кочану это невыгодно.

     Главный враг у наездника -  не его соперник,  главный враг -  это публика,

именно ЕЕ наездник и пытается обмануть всяческими способами.  А посему Кочан на

фальстартах никогда не раскроет лошадь, уж я-то его знаю.

     Заезжает Боря на Примате.  Боре терять нечего, он битый фаворит, Примат не

проигрывал уже полгода. Пожалуй, и сегодня не проиграет.

     Пижон ошарашенно смотрит на  секундомер:  Примат прошел прямую за двадцать

одну секунду!

     - М-да! Один Примат. Не с кем ехать.

     Появляется Корифей, показывает толстенькую пачку билетов.

     - Примата разбили, кассы трещат! Его играют с первым, пятым и седьмым.

     То  есть в  дубле его  связывают с  тремя лошадьми из  следующего заезда -

Идеологом,  Отелло  и  Колосом.  Что  ж,  этого  и  следовало  ожидать.  "Лупят

фонарей"...  По  радио объявляют:  "До  закрытия касс тотализатора остается три

минуты".  Я  посылаю Пижона в  кассу занять очередь.  Нам  надо  торопиться.  А

наездники не  торопятся.  Самые резвые фальстарты они обычно делают перед самым

звонком, когда кассы уже закрываются. Я начинаю нервничать, поглядываю на часы.

Профессионал невозмутим, цедит сквозь зубы:

     - Любезная не годится,  Гемлок - фуфло. Солист собьется, а Лабиринт хорош,

очень хорош; по-моему, Паша что-то задумал. Может, страханемся по рублю?

     - Нет,  -  категорически заявляю я,  -  никогда!  Я  Пашу принципиально не

играю.

     Лабиринт и  вправду  хорош.  Так,  сверюсь с  программкой:  Лабиринт -  от

Билл-Гановера и Лазури.  От Лазури был знаменитый Лазутчик.  У Лабиринта лучшее

время - 2.13. А у Примата - 2.09. Наверно, у Лабиринта есть запас. Но ведь Паша

известен всему  ипподрому под  кличкой  "Бандит с  большой дороги",  именно  не

жулик,  а  бандит  -  грабит  среди  бела  дня.  На  битом  фаворите  он  нагло

проигрывает,  и,  по-моему,  свист публики доставляет ему  только удовольствие.

Если же лошадь никуда не годится,  то он делает такие страшные фальстарты,  что

поневоле публика бросается его играть.  А в заезде он едет на последнее место и

посмеивается:  дескать,  обвел простофиль вокруг пальца.  Мы  с  Профессионалом

неоднократно клялись друг другу, что больше на бандитские номера не покупаемся.

     Три минуты на исходе,  а Патриция все нет.  Наконец появляется.  Заезжает.

Прямая -  19 секунд.  У Профессионала останавливаются глаза. Через мгновение он

срывается с места,  и я несусь с ним в кассовый зал.  Слава Богу, Пижон стоит у

самого окошка, но к нему еще надо пробиться.

     - Эй, молодой человек, как не стыдно толкаться!

     Это мне.  Я  не  отвечаю.  Но подобное интеллигентное обращение режет слух

пожилого тотошника,  и  я  слышу за  спиной ехидную реплику:  "Ишь,  фря  какая

нашлась! И толкнуть его нельзя. Тут ипподром, не хочешь, чтобы толкали, - иди в

аптеку".

     Звонок!

     Опоздали?.. Но Пижон успевает просунуть руку с деньгами в кассу.

     - Кто? - спрашивает он, не оборачиваясь.

     - Четвертый номер, Патриций! - кричим мы ему в ухо.

     Профессионал диктует ему свои комбинации: 4-1,

     4-5,  4-7.  По  два  билета,  на  шесть  рублей.  Пижон  повторяет  ставку

Профессионала. У меня полсекунды на размышление. Я сую Пижону трешку:

     - Четыре - пять, четыре - семь, семь - пять...

     Пижон сгребает желтые картонные билетики,  и тут же окошко кассы с треском

закрывается. Уф!

     Обратно  идем  не  спеша.   Пока  лошади  съедутся,   пока  выстроятся  за

стартмашиной, пройдет минут пять.

     - Я же сразу сказал вам:  Патриций,  -  тараторит Пижон.  - А вы заладили:

Примат,  Примат...  Хорошо,  что  успели.  А  Учитель зря выбросил Идеолога.  С

Патрицием и  за Идеолога дадут рублей сорок.  Семь -  пять играть бессмысленно,

максимум трояк. Ну, свои вернет.

     Я молчу.  Свои вернуть тоже неплохо.  Но ведь я зарекся играть Идеолога, а

семь -  пять поставил потому,  что...  Когда был суд над Синявским и  Даниэлем,

Синявскому дали семь лет,  а Даниэлю -  пять. В первый же беговой день я сыграл

семь  -  пять  и  угадал.  (К  вопросу  о  психологии игрока.  Предмет  особого

исследования.)

     Стартовая  машина,   "Волга"-пикап,   расправляет  свои  железные  крылья,

перегораживая ими  поперек всю беговую дорожку.  Десять лошадей выстраиваются в

шеренгу, а Патриций принимает сзади.

     Я недоумеваю: зачем он это делает?

     ПРОФЕССИОНАЛ: - Патриций - лошадь сбоистая. А на дистанции он разберется.

     ПИЖОН: - Виталий молодец, не лезет в общую кучу.

     КОРИФЕЙ (изумленно):  - Ребята, вы сумасшедшие! У Патриция никаких шансов.

Виталий же вообще приезжает два раза в год. Говорю вам - один Примат.

     Все ясно - Корифей сыграл Примата. Комбинация на два рубля, два с полтиной

- его стихия.  Дуракам закон не писан.  Вернее,  наоборот - он писан только для

дураков.  А мы поймали темненькую лошадку.  Виталий приезжает редко, но если уж

едет,  то наверняка.  И потом у Патриция бешеный финиш.  Значит, все о'кей, как

сказал старик Мокей.

     Старт!

     "Волга"-пикап складывает крылья и уносится к повороту,  а затем съезжает с

дорожки.

     Приняли кучно.  Сбоит Любезная.  Профессионал был  прав  -  никуда она  не

годится.  Сбоит Балет - туда ему и дорога. Бег повел Лабиринт - ну, это ясно, с

перепугу.

     Патриций держится сзади.

     По  радио объявляют:  "Первая четверть пройдена за тридцать одну секунду".

Гул по трибунам. Очень резвое начало.

     Лошади выходят на  второй поворот.  Бег оторванно ведет Лабиринт.  За  ним

несколько лошадей, в том числе и Примат. А Лабиринт увеличивает пейс.

     Пройдена  половина  дистанции.  Вторая  четверть  тоже  тридцать  одна.  А

Патриций еле телепается на последних местах. Все, для нас заезд кончен.

     Ипподром загудел.

     - Сволочь Виталий, гад, подонок! - орет Пижон. - Научился жульничать.

     - Да,  неходяга ваш Патриций,  - причитает Корифей. - А я погорел как швед

под Полтавой.  Двадцатка - псу под хвост. Примат - выбитая лошадь. Вот Пашенька

подготовил коня. На какое же время он едет - на две ноль четыре?

     - Бандит -  молодец,  -  цедит сквозь зубы Профессионал.  - Такую компанию

причесал.  Его в кассах абсолютно не трогали.  Рублей на сто потянет.  Я же его

засек, а тут...

     И Профессионал с ненавистью косится в мою сторону.

     Рядом с нашей трибуной,  на лестнице сорокакопеечной трибуны пьяный (и где

он только успел нализаться с утра?) истошно заклинает:

     - Сбейся, бандитская рожа! Сбейся, бандитская рожа!

     Даже  почтенные гости в  нашей ложе вскочили со  стульев.  Корифей швыряет

пачку билетов себе под ноги. Ипподром орет, свистит.

     А  чего кричать?  Все правильно.  В такую резвость за Лабиринтом никому не

поспеть. Умница, Паша. Вон, Примат перекладывается на второе место. Да нет, ему

не успеть, слишком большой разрыв.

     Третья четверть пройдена за тридцать две.

     Корифей повеселел и  на  всякий случай подбивает ногой  в  кучку брошенные

билеты.

     На последнем повороте Примат подходит вплотную к Лабиринту.

     Финишная прямая.  Паша отчаянно хлещет коня кнутом.  Однако уже ясно,  что

Лабиринт  встал.  Под  радостный рев  ипподрома Примат  выигрывает у  Лабиринта

полкорпуса.

     Я  смотрю на секундомер.  Две ноль семь и  одна.  Отличное время.  Корифей

проворно собрал билеты, сдул с них пыль:

     - Что я говорил - один Примат.

     ПИЖОН (сокрушенно):  - И все-таки Виталий сука. Ни в одном месте не тронул

лошадь. А к финишу подъехал легко.

     ПРОФЕССИОНАЛ (авторитетно):  -  Не  мог  он  ничего сделать.  Патрицию эта

компания не по зубам. А Пашке не повезло.

     И подмигнул мне заговорщически.

     ...День  набирает силу.  Нас  хоть защищают от  солнца верхние трибуны,  а

внизу,  на "сороковке",  никуда не денешься. Народу - тьма. Потные, распаренные

лица.  Пьяного на  лестнице совсем развезло.  Он  кого-то обнимает,  хвастается

выигрышем. Пятериком угадал в одинаре Примата. Велика радость, получит копейки.

Да и  сам я сыграл не лучшим образом.  Одним билетом жду фонаря.  Опять же,  от

битейшего фаворита.  Сейчас хорошо за городом - где-нибудь на берегу реки. Лежи

на пляже,  любуйся загорелыми девочками. Мильон лет не был в Серебряном Бору, а

ведь  когда-то  неплохо  плавал.   Да,   когда-то  совсем  по-другому  проводил

воскресенья.  С утра приходил в Историческую библиотеку,  в научный зал...  Все

было когда-то.

     Господи, зачем я здесь?

     глава вторая

     ОТРЫВОК ИЗ САМИЗДАТСКОЙ СТАТЬИ УЧИТЕЛЯ "ТАК КТО ЖЕ ПОБЕДИЛ

     ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ?"

     (часть первая)

     ...Наивно да и неразумно предполагать,  что основоположники марксизма были

ловкими  авантюристами,  которым  удалось  обвести  бедный  род  людской вокруг

пальца.  Маркс  являлся  крупнейшим  экономистом для  своей  эпохи,  Энгельс  -

прекрасным политическим писателем.  Но  я  не  буду  тут  вдаваться в  тонкости

философии  и  экономики.   На  мой  взгляд,   первоначальный  успех  коммунизма

объясняется  в  основном  психологическими  причинами.   Молодой  развивающийся

капитализм,  кроме своих достоинств,  имел массу пороков, но никто не мог точно

сказать,  как и когда их можно устранить. Между тем господствующая христианская

вера обещала человечеству рай,  но  рай на  небесах,  а  не на земле.  "Христос

терпел и нам велел",  -  так говорили в народе.  И вдруг приходит марксизм,  не

какая-то фантастическая утопия,  а вроде бы научная теория, которая обещает рай

не  через тысячу лет,  а  в  обозримом будущем,  не  на  небе,  а  на земле.  И

наступление  этого  светлого  будущего  каждый  человек  может  ускорить  своей

активной деятельностью.

 

     Лишь мы, работники всемирной,

     Великой армии труда,

     Владеть землей имеем право,

     А паразиты - никогда.

 

     Разве  мог  истинно  честный человек не  подписаться под  этими  строчками

"Интернационала"?  Как все,  оказывается,  просто: надо только дать "последний,

решительный бой",  и человечество будет счастливо навечно! Счастье человечества

- великая цель,  и  если оно,  согласно Марксу,  близко и вполне достижимо,  то

понятно,  почему люди шли на этот "последний бой" и  жертвовали своими жизнями.

Лишь  спустя  столетие  со   всей  очевидностью  стало  ясно,   что  конца-края

марксистскому последнему бою  не  видно  и  загублены  не  десятки,  а  десятки

миллионов человеческих жизней, но, увы, светлая мечта человечества нисколько не

приблизилась,  а,  наоборот,  в странах,  где марксизм победил,  -  торжествуют

отнюдь не райские порядки.

     Вот  уже почти шестьдесят пять лет существует государство,  построенное на

марксистской основе,  -  Советский  Союз,  страна  победившего социализма.  Все

остальные социалистические страны - копии этой модели. Есть, конечно, кое-какие

отклонения, но сущность одна, а именно: 1) вместо гибкого, конкурентоспособного

капитализма  -   капитализм  государственный,   нерентабельный;   2)  огромный,

неповоротливый,    прожорливый   правящий   класс,   новое   "дворянство",   не

потомственное  -   а  бюрократическое,  номенклатурное;  3)  никаких  личных  и

общественных свобод  и  тяжелое материальное положение трудящихся,  особенно по

сравнению с  капиталистическими странами  Запада.  Таков  итог.  Повторяю,  все

страны  победившего  социализма  похожи  друг  на   друга,   и   исключений  не

предвидится.   Кажется,   факты  очевидны?   Но   любопытно,   что  современные

неомарксисты  все  же  мечтают  построить  общество,  отличное  от  советского.

Восхищаться Советским  Союзом  теперь  не  модно.  Модно  указывать на  ошибки,

отступления от теорий и многочисленные нарушения законности. И вообще, дескать,

русские в 1917 году сделали революцию не лучшим образом.

     Я   утверждаю,   что  русская  революция  была  произведена  не  только  в

соответствии с марксистским учением,  но и, более того, по характеру своему она

была очень удачлива.  Правда,  надо помнить,  что в 17-м году в России было две

революции  -  Великая  Февральская,  которая  могла  стать  главным  поворотным

событием в истории России,  и другая, трагическая, в октябре того же года. Мне,

например,  смешно слушать рассказы о том,  каким хорошим и добрым человеком был

"товарищ Николай Второй",  Император всея Руси.  К  слову сказать,  французский

король  Людовик XVI,  казненный во  времена Великой Французской революции,  был

тоже,  как утверждают,  очень "душевной" личностью.  Оба,  и Николай и Людовик,

были  примерными семьянинами со  множеством других достоинств,  но  обоим  была

противопоказана власть.  Русская пословица гласит:  "Взялся за гуж,  не говори,

что не дюж". За две ужасные и бессмысленные войны - японскую и германскую, - за

поражения,  за  море  крови,  за  развал  страны должен был  отвечать Верховный

правитель.  Я не сомневаюсь,  что все сегодняшние так называемые инакомыслящие,

не  задумываясь,  пошли бы  в  Февральскую революцию.  Но  будь мы помоложе,  в

возрасте наших отцов,  мы так же слепо и  фанатично пошли бы и  в  Октябрьскую,

правда,  в  восемнадцатом году  -  сомнительно,  но  в  октябре  семнадцатого -

непременно.  На  фоне русских политических деятелей того периода Ленин выглядел

гениальным  тактиком:  в  момент  разрухи,  военных  поражений  и  бесконечного

словоблудия он выдвинул три коротких заманчивых лозунга: "Мир - народам! Хлеб -

рабочим! Земля - крестьянам!" Эти три лозунга были на знаменах Октября. Неужели

мы с вами не встали бы под эти знамена?

     Лишь  время убедило в  демагогичности этих лозунгов.  Вместо мира началась

кровопролитная Гражданская война,  вместо хлеба рабочие получили голодный паек,

а землю, которую крестьянам действительно дали, отобрали через двенадцать лет.

     Большевики так и не смогли свести концы с концами.  Они так и не выполнили

своих обещаний. Но большевикам необыкновенно повезло, повезло в том смысле, что

у них были враги,  на которых можно свалить всю вину.  И речь идет не о врагах,

которые рождались самой советской властью,  -  то  есть  крестьяне,  у  которых

забирали весь хлеб,  рабочие, которые этого хлеба не получали, солдаты, которых

заставляли опять воевать,  -  нет,  были исконные враги:  помещики, не желавшие

расставаться с  землей,  старое  чиновничество,  высшее  и  среднее офицерство,

терявшее свои привилегии,  крупные собственники.  Еще  в  школе мы  учили,  что

"дрянь адмиральская,  пан  и  барон шли от  шестнадцати разных сторон",  и  вот

почему  большевикам было  трудно,  и  "в  голоде,  холоде и  наготе" большевики

еле-еле с ними справились.  Однако в принципе советская историография должна не

проклинать этих врагов,  а молиться на них,  ведь только благодаря им советская

власть победила,  только благодаря им советской власти верил народ -  мол, если

бы не враги, то, глядишь, коммунисты выполнили бы свои обещания.

     С  тех  пор  советское государство ищет  врагов,  ищет  их  на  протяжении

шестидесяти  пяти  лет,  ибо  без  врагов  государство  победившего  социализма

существовать не  может.  Ужас,  если  вдруг по  мановению руки  враги исчезнут!

Ничего не  останется,  как  торжественно объявлять наступление давно обещанного

рая. А где его взять, этот рай?

 

     *  *  *

     Октябрьскую  революцию  17-го  года,   на  знаменах  которой  был  написан

прекраснейший гуманистический лозунг "Мир  -  народам!",  надо  считать началом

Гражданской войны  в  России.  Не  взятие  Зимнего  дворца  и  холостой выстрел

крейсера "Авроры", а три года братоубийственной войны, стоившей жизни миллионам

российских граждан,  окончательно закрепили  победу  советской  власти,  победу

социалистической революции. Могли ли обойтись большевики без гражданской войны?

Нет,  не могли бы.  И  это не только мое субъективное мнение историка.  Вот что

говорил на Пленуме ЦИК в  июне 18-го года более авторитетный товарищ:  "Так же,

как рабочий класс передал помещичьи земли в руки крестьянства, он научит теперь

беднейшее  крестьянство отнимать  у  кулаков,  мародеров,  спекулянтов наличные

продовольственные  запасы  и  превращать  их  в  общий  продовольственный фонд.

Другого пути у  нас  нет!  Нам говорят:  это путь гражданской войны.  Советская

власть  и  есть  организованная гражданская война.  Советская власть не  боится

сказать это и открыто призывает массы к организованной гражданской войне против

помещиков и буржуазии".  Эти слова принадлежат товарищу Троцкому,  который в то

время еще  не  был  оппозиционером.  Его роль в  Политбюро была огромна,  и  он

занимал пост Председателя Реввоенсовета республики. И ес-

     ли  Председатель  Реввоенсовета  сказал:  "Советская  власть  -  это  есть

организованная гражданская война",  -  видимо, у него были веские основания для

этого.

     Но  вот к  21-му  году на  основной территории Российского государства (за

исключением Дальнего  Востока) война  кончилась.  Помещики,  буржуазия и  белое

офицерство  были  физически  уничтожены  или   изгнаны  за   пределы  Советской

республики. По идее, для рабочих и крестьян, от чьего имени делалась революция,

должен был  наступить праздник,  ведь они  победили!  Однако я  сейчас не  буду

говорить о тяжелейшей экономической разрухе, в которую была ввергнута страна, о

страшном голоде -  не  надо  отвлекаться от  темы,  а  наша тема:  победители и

побежденные.  Поэтому разрешите процитировать один  документ:  "Внешних фронтов

нет.  Опасность буржуазного переворота отпала.  Острый период гражданской войны

окончился,  но  оставил  тяжелое  наследие -  переполненные тюрьмы,  где  сидят

главным образом рабочие и крестьяне, а не буржуи..."

     Какая-то  чертовщина  получается!   Побежденные  -  помещики  и  буржуа  -

уничтожены,  а  победители -  рабочие и  крестьяне -   сидят в тюрьмах?  Но так

свидетельствует  документ.  Неискушенный  читатель  ему  рад  бы  не  поверить;

наверное,   решит   неискушенный   читатель,   это   высказывание   принадлежит

какому-нибудь белогвардейцу или западному злопыхателю,  словом,  клеветнической

буржуазной прессе.  Однако я  процитировал отрывок из  приказа ВЧК от 8  января

1921 года (сборник "История ВЧК", Госполитиздат, 1958 год). Думаю, что в данном

случае товарищам из ВЧК надо верить. Им, как говорится, было виднее.

     Так кто же победил в русской революции?

     БЕГА

     Второй заезд.

     Большой Всесоюзный приз.

 

     "Ехать три гита.  Участие в  третьем гите не  обязательно.  Призовые места

распределяются  по  наименьшей  сумме  занятых  мест  в  двух  любых  правильно

совершенных гитах (при обязательном занятии в одном из них первого места -  для

победителя).  При  равенстве суммы занятых мест  у  нескольких лошадей призовые

места распределяются по наименьшей сумме резвости в зачетных гитах"

     - выписка из правил.

     Под  звуки  торжественного марша  Дунаевского из  кинофильма "Цирк" девять

лошадей выезжают на парад.  Их встречают пятнадцать тысяч пар глаз. Пожалуй, ни

на  одном  концерте,  ни  одного  артиста  не  рассматривают так  придирчиво  и

внимательно,  как этих девятерых дербистов.  Пятнадцать тысяч человек оценивают

каждый шаг лошадей,  пытаются угадать,  на какую резвость они способны и на что

рассчитывают   сами   наездники.    Пятнадцать   тысяч   голов   работают   как

электронно-вычислительные машины,  выбирают наиболее выгодные денежные цифровые

комбинации.  Дикторы  по  радио  представляют участников  Большого  Всесоюзного

приза:

     - Под    первым   номером   жеребец   Дубровского   коннозавода   Идеолог.

Мастер-наездник - Петр...

     Интересно, о чем же думают сами герои дня?

     ПЕТЯ:  "О чем думаю,  чего думаю?!  Ехать надо,  а не думать. Я своей бабе

сказал,  чтобы на меня поставила десятку,  а  больше не тратилась.  У  Моисейки

жеребец силен.  Моисейка -  хитрый еврей,  за  моей спиной отсиживается,  а  на

финише стреляет.  Большой приз намастырился выиграть,  сопляк, а я сорок лет на

ипподроме и  ни разу этот приз не брал.  По усам течет,  а в рот не попадает...

Так и уйду на пенсию несолоно хлебавши... Но я еврею не поддамся. Уеду сразу, а

там -  лови,  свищи! А в общей куче мне нельзя, того гляди, собьют жеребеночка,

ироды...  Да,  руки уже не те,  годы уже не те,  последний случай отличиться. Я

только эту Отеллу и боюсь... Гунта - баба глупая, правильно пейс не построит...

Кто ж тогда остается?  Белый Парус? Меня, старика, не проведешь: я же чую, Ваня

чего-то задумал.  А  чего думать,  чего думать?  Ехать надо,  а не думать.  Они

примут в тридцать две,  а я -  в тридцать одну.  Они в тридцать одну,  а у меня

тридцать в запасе.  А ежели они в тридцать четыре фальшпейсом поедут? А я тогда

- в  тридцать одну,  третью четверть -  в  тридцать две сделаю,  а там...  буду

плакать и молиться, авось не догонят".

     ИДЕОЛОГ:  "Я  самый  сильный,  самый  быстрый,  самый красивый;  я  ужасно

честолюбивый!  И  эта вертихвостка Лиана перестанет смотреть на рыжего Отелку и

ржать,  как  идиотка,  когда встречается с  ним  на  дорожке.  Конечно,  пока я

выигрывал, она клялась мне в верности. Задеру Отелку, забью копытами, этот приз

- мой!  Лишь бы хозяин не гнал меня весь круг, я же не могу весь круг, мне хоть

немного передохнуть надо,  а  он  меня гонит и  гонит,  бьет и  бьет.  А  потом

ругается и сахару не дает.  Он,  по-моему, не очень умный... Как трудно бежать,

когда слышишь сзади хрипение рыжего!  Ловко он устроился! Вот давай наоборот, я

за  тобой пристроюсь,  сохраню дыхание,  и  тогда последний бросок -  мой.  Эх,

Лианка, Лианка, все кобылы - бляди!"

     - Под вторым номером кобыла Прилепского коннозавода Лиана. Наездник второй

категории - Николай...

     КОЛЯ:  "Бедный я,  несчастный!  Ну почему мне так не везет?  Такую кобылку

подготовил!  И  надо  же,  захромала  на  левую  заднюю,  растянула  связку.  Я

ветеринару поллитры ставил,  я  ему  деньги  давал,  да  все  безтолку.  Теперь

бригадир меня съест.  Скажет,  просс...  дерби! Ему, бригадиру, небось завидно,

что не угадал он с  Лианкой,  отдал ее мне как неходягу,  а я из двух десяти на

ней выехал.  Если б я дерби взял, меня бы самого бригадиром сделали. Определили

бы в тридцатое отделение, там, правда, плохой товар, да ничего, как-нибудь бы в

люди выбился.  Видно,  век мне зимовать в помощниках.  Лиану отвезут в завод, и

что у меня останется? Две с половиной кобылы, годные только на колбасу? Значит,

так, я укол сделал обезболивающий, полчаса должно держать, вроде бы пока она не

хромает,  не жалуется.  Скорее бы начинали! И если они фальшпейсом поедут, если

сторожить друг друга до финиша будут,  то у меня есть шанс. На последней прямой

разберемся.  Мне бы взять один гит,  а там вгоню ей два укола, три укола, забью

насмерть,  но приз не выпущу! Как надоело ходить в помощниках... Идеолог хорош,

Отелло огнем пышет... Нет, видно, нет счастья в жизни!.."

     ЛИАНА: "Больно мне, ой как больно! Укололи меня, укололи, вроде бы ступить

могу,  да ноги не чувствую,  нога как неживая. Рыжий морду воротит, зазнался, а

еще  недавно таращил влюбленно глаза.  И  гнедой  совсем ополоумел,  проходу не

дает,  у них, у жеребцов, одно на уме... Да не до баловства мне сейчас, на трех

ногах ковыляю. Век наш девичий короток".

     - Под  третьим номером кобыла Локотовского коннозавода Черепеть.  Наездник

первой категории - Евгений...

     ЖЕНЯ:  "Я в  первом гиту рубиться не буду,  нашли дурака.  А  вот второй и

третий гит - мне баллы нужны, четвертое место вполне устроит. Ребятам я сказал,

чтоб заряжали Отелло: приз его, никому не уступит. Отелло им такой пейс задаст,

что  в  первом гиту они  все сдохнут.  Я  же  Черепушку попридержу,  а  когда к

третьему гиту фонари снимутся,  тут  я  пошлю брата в  кассу.  Много платить не

будут, но кое-что заработаю. Сто рублей братану должен, сто пятьдесят Клавке на

мебель отдай,  Нюрке пятьдесят,  Машка обойдется десяткой и бутылкой... Край-то

мы  найдем,  край  угадаем,  тридцаткой в  лобешник вмажу.  Интересно,  сколько

дадут?"

     ЧЕРЕПЕТЬ:  "Я смирненькая,  я покладистая, мне как прикажут. Сегодня, чую,

большой работы не будет,  не в  том настроении хозяин.  А Лианка-то,  хи-хи!  -

хромает.  У  меня  глаз  острый,  не  утаишь.  Воображала несчастная!  Все  нос

задирала,   мол,   отец  ее  знаменитый  призовик,   американец...   Не  спорю,

Апикс-Гановер -  конь  маститый,  зато мать ее,  Латунь,  известная шлюха.  Мне

старые  кобылы  рассказывали,  что  когда  Апикса к  Латуни вели,  он  брыкался

отчаянно.  И  Лианка в  мать  пошла,  тоже  блядует.  А  кому она  теперь нужна

хромоногая? Тьфу!"

     - Под   четвертым  номером   кобыла   Прилепского  коннозавода  Гуль-Гуль,

Калининского ипподрома. Наездник первой категории - Самсонов...

     САМСОНОВ: "Меня так сразу и предупредили: ты, парень, сиди и не рыпайся, а

то  невзначай ноги  переломаем твоей  дохлятине.  Сено  положили сырое,  отруби

некачественные,   моркови  меньше  нормы.   Москва  бьет  с  мыска,   не  любит

гастролеров.  Да я  бы их всех и в рот,  и в нос,  и в ухо...  но не тот у меня

товар.  У  кобылки максимум -  две девять.  Конечно,  если шансец подвернется -

своего не упустим.  Только не так надо с  Москвой разговаривать.  Рассказывали,

как Тальник из  Таллина позапрошлые дерби выиграл:  первую четверть за двадцать

девять сделал и сразу потерял всю компанию, москвичи ему хвост нюхали, от злобы

только зубами скрипели.  Подождите,  будет и на нашей улице праздник...  Есть у

меня двухлеточка..."

     ГУЛЬ-ГУЛЬ:  "Как  интересно!  Какие  красивые жеребчики!  Сколько приятных

знакомств!  Я  тут  одному подмигнула,  так  тот за  мной кинулся,  чуть своего

хозяина из качалки не выбросил...  Люблю темпераментных!..  У  нас в Калинине и

поговорить не с кем!  Кобылы - мелкие интриганки, а у жеребцов одна тема - мол,

овес нынче дорог.  Скука,  провинция. В Москве другая жизнь, столица, культура,

интеллигентные беседы.  Сосед мой белогривый,  что записан в Приз Элиты, шепнул

на ухо:  мол,  обдерет всех в первом гиту, и приглашал в парк, на прогулку... А

что?  -  жеребец он в самом соку,  вальяжный,  обходительный,  наржал мне с три

короба... Эх, где наша не пропадала!"

     - Под пятым номером жеребец Псковского коннозавода Отелло. Наездник второй

категории - Моисей...

     МОСЯ:  "Спокойно,  Мося,  спокойно!  Сегодня твой день.  Возьмешь приз - и

приказом по министерству тебя представят к  званию мастера-наездника,  директор

намекал.  Мы с  ним одной веревочкой связаны.  Когда он меня бригадиром сделал,

кругом  шипели:  мальчишке отделение доверили,  завалит  работу!  А  директор -

молоток,  стоял на своем,  надо,  дескать,  выдвигать молодежь.  Не дрейфь, Сан

Саныч,  не подведем.  Я Отелло год готовил, но в призу не трогал, ждал, пока он

силу наберет;  теперь у нас с ним только первые места. Жулье мне деньги совало:

дескать,  уважь,  Мося, пропусти кого-нибудь, большой куш сорвешь. Но я им - от

ворот поворот!  На любой другой лошади -  пожалуйста,  а Отелло не пачкайте! Не

понравилось,  однажды подстерегли,  избили... Ладно, кто прошлое помянет... Я с

Отелло дневал и ночевал,  я его из рук кормил, все боялся: опоят коня, погубят.

И сегодня -  мой день.  Спокойней,  Мося, спокойней. Главное - не поддавайся на

провокации. Если они в тридцать секунд запустят первую четверть, не рви жеребца

- пусть хлебают ложками,  а  к  финишу обязательно начнут лапти плести.  Ты  же

репетировал все варианты:  и вел с места до места, и бросал концом, и уходил на

третьем повороте. Отеллушка, спокойней, мальчик, не нервничай!"

     ОТЕЛЛО:  "Я их всех ненавижу,  всех до единого!  Как они смеют тягаться со

мной на дорожке!  Никто меня не обгонит,  никто меня не догонит!  И  чего тянут

время?  Скорей бы  колокол!  А  там  -  бежать,  бежать,  бить  копытами землю,

отрываться от земли, лететь по воздуху! И никого рядом, и никого близко! Потому

что я  -  Отелло -  самый лучший на  ипподроме.  Они все лентяи,  им лишь бы не

работать:  покажут одну  приличную четверть,  а  дальше идут прогулочным шагом,

анекдоты рассказывают,  - а я вкалываю ежедневно, по нескольку кругов врезываю,

до  седьмого пота!  В  последнем гиту гнедой от  меня ушел,  думал,  я  его  не

достану.  А я бросился,  достал, сердце из груди выпрыгивало, а потом, пока я к

паддоку плелся, мне казалось, что все вокруг - и небо, и трава - мутно-красное.

Но мне нельзя иначе, ведь я хочу быть только первым!"

     - Под  шестым  номером кобыла Прилепского коннозавода Гуашь,  Харьковского

ипподрома. Наездник первой категории - Магидов...

     МАГИДОВ: "Вот беда, сегодня и ГУМ закрыт, и ЦУМ на замках! Ну москвичи, ну

комики!  Что  же  они  делают  в  выходной?  Телевизор смотрят?  Значит так,  в

понедельник утречком сначала в ГУМ - пальто, пиджак, ковер для тещи, ремень для

зятя,  рубашку для сына,  платок для дочки.  С коврами, говорят, трудно, но тут

один на конюшне крутился,  вынюхивал,  обещал помочь. Я же ему программку метил

не  бесплатно...  Не  забыть:  апельсинов десять  килограмм,  колбасы копченой,

колбасы вареной (сколько смогу достать -  дают,  говорят, только по два кило на

рыло,  во жизнь пошла, честное слово!). Ах да, еще чернослива три килограмма. И

ежели еще какой дефицит попадется - все куплю. Я в Москву задаром не езжу".

     ГУАШЬ:  "Ну и  нравы в  столице,  срамота!  Мы с Гуль-Гуль и Лианой вместе

росли  -  на  одном лугу  бегали,  скромные были  кобылки,  застенчивые,  можно

сказать.  А  теперь они -  чуть завидят жеребца -  хвостом крутят,  вертят!  Ни

стыда, ни девичьей гордости! Им бы у ресторанов бить копытами, как то делают их

двуногие сестры,  а  не  в  призах  участвовать!  Распустили молодежь,  честное

слово... Я им на дистанции холку взгрею - ни одну вперед себя не пропущу!"

     - Под седьмым номером жеребец Еланского коннозавода Колос Второй. Наездник

второй категории - Гунта...

     ГУНТА:  "Муженек мой  отличился -  в  шесть  часов  утра  домой  приперся.

Загулял,  говорит,  в  компании,  мол,  "битлов"  на  магнитофон записывал.  Не

понимает,  старый кобель, что девок ему специально подсылают. Он уши развесит -

любовь, мол, ля-ля, ля-ля! - а девки ему программку подсовывают. Им ведь только

информация нужна -  кто,  в каком заезде,  какой имеет шанс. Впрочем, не только

информация...  Эта черненькая,  в  очках,  в любом подъезде согласна...  У нее,

наверно,  мой муженек и гужевался.  Знаю я эти записи на магнитофон!  Чем он ей

там записывал -  плевать,  обидно лишь,  что про меня проговорился:  мол, Гунта

возьмет приз.  Уверена,  что и сам уже на меня деньги поставил. Ведь не в семью

выигрыш пойдет -  на  эту же  стерву очкастую протратится.  В  Дом кино она его

водила,  он и растаял... И почему шлюх в Дом кино пускают? Со мной в кино пойти

- так у него нет времени,  на магнитофон, видите ли, записывает... Назло ему на

приз не поеду.  Вот так,  точка!  Нельзя,  надо ехать.  И обидно дерби упускать

из-за этого негодяя.  В  Риге мы хорошо с  ним жили,  и  я  на его левые номера

сквозь пальцы смотрела,  а перевели его в Москву,  назначили бригадиром - и все

пошло к чертям!  Спрашивается,  где справедливость?  Я с утра до ночи на кругу,

лошадей  работаю,  за  ветеринаром  бегаю,  с  зоотехником  ругаюсь,  комбикорм

выбиваю,  а муж приходит на готовое, выигрывает - и к бабам!.. Хоть бы приличия

соблюдал, ведь знает, какой для меня сегодня день! Все настроение испортил!"

     КОЛОС 2-й:  "И гнедой,  и рыжий -  тупые одры!  "Сила есть - ума не надо"!

Привыкли гнать с места до места,  деревенщина! А мы построим бег интеллигентно,

тактически грамотно.  К третьей четверти они зарежутся,  я их броском и накрою.

Однако хозяйка моя не в духе, и руки дрожат... Ну, Гунточка, не вешай нос!"

     (Колос заржал, чем вызвал немалое оживление на трибунах.)

     - Под  восьмым  номером жеребец Обрыв  Лавровского коннозавода,  Пермского

ипподрома. Наездник первой категории - Липин...

     ЛИПИН:  "Говорил я  Валентину:  сиди тихо и  не рыпайся,  а  главное -  на

собраниях помалкивай!  Да горяч парень! И кто его за язык тянул? Ну, рацион нам

срезали, это верно, и с морковкой, и с овсом туговато... Начальник производства

Шинкарев объяснил: так и так, мол, объективные условия, в прошлом году в стране

был  неурожай,  засуха,  вот  в  Америке хорошо,  там нет стихийных бедствий...

Объяснил толково,  чин чинарем,  как по писаному.  А Валентин полез на трибуну,

олух небесный,  права качать,  дескать,  все это -  вранье, конюха домой полные

кошелки  уносят,   казенным  рационом  своих  поросят  откармливают,   мол,  на

объективные причины ссылаться глупо, а в газетах все время пишут, что в Америке

наводнения,  тайфуны, однако их сельское хозяйство никакая холера не берет, нам

же хлеб продают...  Эх,  Валька, решил парень, что он умнее других, что ему все

позволено!  В  Перми действительно от  Валькиного Обрыва спасу не  было  -  все

крупные призы забирал.  Обиделись на него мужики:  умный-то какой выискался, из

себя целку строит...  Нет,  Валя, нельзя идти супротив коллектива! А тут еще на

собрании товарищ из райкома присутствовал,  сразу созвали партгруппу: так, мол,

и  так,  нельзя с  такими настроениями человека в  Москву посылать.  И накрылся

Валька,  передали Обрыва мне...  Валька - парень боевой, да говорил я ему: тише

едешь,  дальше будешь.  Вот так,  товарищи, и получается - коня он готовил, а в

призу еду я. Жеребчик классный, да весь в хозяина пошел: злой, горячий, укусить

норовит. Тпрру, скотина, да не рвись ты так! Тише, тише - шагом, шагом!.."

     ОБРЫВ: "Сам ты скотина! Посадили бестолочь мне на шею! Ему на козе ездить,

а не на рысаках!  Аптечку, которую мне в поездку выделили, к себе домой утащил!

Мои новые ремни обменял на старые за три поллитры!  Да от него уже с утра разит

портвейном!.. Где хозяин мой ласковый? Бывало, он меня за ухом почешет - сердце

радуется. А этот - кнут показывает, дерьмо! Чтоб я для него уродовался?.. Я ему

сладкую жизнь устрою: выброшу козла из качалки на первом повороте!.."

     - Под  номером девять жеребец Белый Парус Еланского коннозавода.  Наездник

первой категории - Иван...

     ВАНЯ: "Ушлый мужик Паша, а нарвался. Темнил, темнил, шесть секунд сбросил,

а  все равно вторым приехал.  Я-то  давно понял,  что Лабиринт готов.  Конечно,

Илюшке-Овощнику я  ничего  не  сказал,  Пашины  секреты меня  не  касаются,  но

попросил Нюрку подстраховать Лабиринта парой билетиков,  всего-то  на ипподроме

билета четыре было.  Любопытно,  вязал ли Паша со мной? За такую ставку тыщи по

две отвалили бы (я-то,  конечно,  вязал).  Нет, Паша, ты не прав. Во-первых, от

таких старых дружков таиться грех;  во-вторых, надо было пропускать первый гит.

Примата некому было поджимать,  он бы показал свои две девять, а во втором гиту

Боря, решив, что никто его рекорда не побьет, попросту снял бы коня. Вот тогда,

Паша,  ты  и  поезжай с  ветерком на  свои  две  семь!  Даже  если бы  Примат и

участвовал,  он на второй гит не способен, жеребчик хоть резвый, но с надрывом.

Что ж ты,  Пашенька,  потерпеть не мог?! Мог, да не хотел. Жадность, Паша, тебя

одолела:  посчитал,  что без Примата за  Лабиринта копейки заплатят.  Что б  ни

платили, а все свои. И поэтому ты не прав, Паша. Грех таиться от старых друзей.

Лабиринта ты поломал, теперь соси лапу..."

     БЕЛЫЙ ПАРУС:  "Какой смысл бегать без толку?  Дураков работа любит.  Вот у

меня с зимы -  ни одного первого места.  Что я -  хуже других?  Что я, не могу?

Я-то пожалуйста, да хозяин не пускает. Бывает, запряжет меня, потреплет гриву и

шепнет:  "Подожди, малыш, еще не время..." А вообще, как говорит мой хозяин - в

гробу я видал всю эту компанию..."

 

     У  заборчика,  напротив  финишного  столба,  плотная  группа  мужчин.  Все

примерно одного возраста,  одной комплекции -  Пузан Пузаныч,  Брюхан Брюханыч,

Жир Жирович,  Сал Салыч.  И  прячется за их мощными спинами маленький,  в  меру

упитанный Илюша-Овощник. Друзья-приятели держатся обособленно, перешептываются,

пересмеиваются,  тянут  пиво  из  бумажных  стаканчиков,  и,  кажется,  страсти

ипподрома их абсолютно не волнуют.

     Около  этой  группы  кружат  какие-то   помятые  субъекты  со   скучающими

индифферентными лицами - мелкие тотошники, спившиеся, проигравшие все до нитки,

которым  уже  давно  никто  не  дает  и  рубля  в  долг.  Тотошники не  рискуют

приближаться к  компании Илюши-Овощника.  Но стоило только перед первым заездом

Пузан Пузанычу направиться к  кассе,  как  эта мелюзга гурьбой повалила следом.

Правда,  Пузан Пузаныч,  подойдя к  окошку и  посмотрев ставки,  сам ставить не

стал; резко обернувшись, он увидел за собой горящие глаза и жадно открытые рты.

     - Вынюхиваете?  -  беззлобно осведомился Пузан Пузаныч и, легким движением

плеча раздвинув группу, неторопливо вернулся на место.

     Худой  долговязый тотошник  вынырнул,  словно  из-под  земли,  умудрившись

протиснуться между Сал Салычем и Жир Жировичем.

     - Какие люди! - подобострастно проблеял тотошник. - Мое почтение...

     - А вот и Юрочка-Заправщик,  - весело поприветствовал его Илюша-Овощник. -

Какие новости принес?

     - В "Элите" - один Павлин, Толя божился, что поедет.

     Компания  сдержанно заулыбалась,  а  Илюша  отхлебнул пива  и  еще  больше

развеселился:

     - Джентльмены,  скажите спасибо благодетелю,  Юрочка-Заправщик нам Павлина

принес,  битейшего фонаря на рубь сорок...  Вы мне лучше скажите:  когда Толя в

призу не  ехал?  Про  Павлина вся  Москва еще вчера знала.  -  И  уже обращаясь

непосредственно к тотошнику,  резко,  в упор Илюша спросил: - Сколько вечером у

Бакинца просадил?

     Юрочка замялся и ответил с замученной улыбкой:

     - Полтора куска... Подловили на мизере.

     - Это при твоих-то доходах? Зойкины серьги заложил?

     - Зойкины серьги давно в ломбарде,  -  вставил Сал Салыч,  -  белье у тещи

тащит.

     - Илюша,   Христом  Богом  заклинаю,   -  жалобно  проблеял  Юрочка,  ловя

ускользающий взгляд Овощника, - на пределе я, дай шанс, подскажи лошадь.

     Короткий смешок компании и возмущенный голос Илюши:

     - Джентльмены,  как вам нравится этот фраер?  Я наездникам деньги плачу, я

заезд готовлю,  я рискую,  я горю,  а этому -  вынь да положь! Говорил тебе, не

связывайся с Бакинцем, говорил?

     - Илюшенька,   я  же  твой!  -  с  отчаянием  на  лице  шепотом  прокричал

Юра-Заправщик.  - Вспомни, как на темной девятерной я продал тебе Бакинца. Я же

помог тогда его раздеть!..

     - Древняя история,  -  скривился Илюша.  -  Ты после этого сколько из меня

денег вытянул... Нет, Юрочка, я бесплатно не работаю!

     - Выручи,  Илюша,  -  канючил Юра-Заправщик.  -  Подскажи лошадь в дербях,

хошь, на колени встану...

     - Велика радость! Вот пускай Зойка ко мне приходит да раком встанет...

     Лицо Юрочки дернулось.

     - Обижаешь, Илья, - сказал он глухо.

     "И Зойка встанет,  и сам он встанет,  -  подумал Илья-Овощник,  - ублюдок,

продаст за  копейку тому же  Бакинцу...  Впрочем,  идея:  Заправщик сегодня мне

пригодится. И вообще не в моих правилах доводить человека до крайности..."

     И другим, снисходительным голосом Илюша миролюбиво продолжил:

     - "Гоп-стоп,  Зоя,  кому давала стоя?" Ладно,  Юрок,  все это - шуточки. В

первый гит не лезь,  не угадаешь.  Я  и  сам играть не буду.  А  во втором гиту

начнутся чудеса.

     Юрочка-Заправщик аж присел, потом вытянул шею, и глаза его заискрились.

     - Кто во втором? - еле слышно спросил он одними губами.

     - Шалишь,  Юрок,  -  рассмеялся Илья. - Тебе шепнешь, так через пять минут

весь ипподром узнает.

     - Да ни в жисть!

     - Все,  кончено,  -  отрезал Илья.  -  Подойдешь к пятому заезду. Дам тебе

денег,  и поставишь мне,  как я скажу,  можешь добавить и свои,  уж так и быть,

пара рублей меня не  разорит.  Поставишь на  сороковке,  чтобы никто не  видел.

Теперь проваливай...

     И не успел Юрочка и глазом моргнуть,  как оказался за спинами Сал Салыча и

Пузан Пузаныча.

     И  бросился Юрочка стремглав на третий этаж и  с  балкона вниз на компанию

Овощника глянул -  стоят все пятеро,  пиво пьют,  стоят и  не чешутся,  а уж по

радио  объявили о  трех  минутах  до  закрытия,  значит,  не  обманул  Овощник,

пропускает заезд,  ну,  во втором гиту будет дело!  Нет, не обманывает Илюха, в

кассу перед заездом он  может не  успеть,  а  раньше пойдет,  так за  ним хвост

выстроится.  Всей тотошке любопытно, что Илюша-Овощник ставит. А я на сороковке

да  и  повторю Илюшкину комбинацию не  рубликом,  а  десяточкой -  десяточка-то

припрятана!..

     И  бросился Юрочка на второй этаж,  и  с лестницы еще раз,  для страховки,

глянул:  стоят Пузан Пузанычи,  Сал Салычи, пиво тянут, стоят, ироды проклятые,

кровопийцы!  Я за Зойку с ними рассчитаюсь!..  А Илюха все же человек, выручил,

ему это зачтется.

     Потом,  как  водится,  потолкался в  кассовом зале.  Народ очумел,  голову

потерял. К Юре подбегают, спрашивают:

     - Юрок, кто в первом гиту?

     Юрочка - человек не гордый, ради друзей-приятелей на все готов. Осторожно,

на ухо, шепнет верную лошадь...

     - Отелло не проиграет, сымай штаны, ставь все.

     - Первый гит за Идеологом, обещал проехать две ноль семь.

     - Колос всех дернет.  Его играют?  Ну, так публика не дура, а в одинаре он

на пятерку потянет.

     - Вообще-то Отелло,  но Коля божился,  что первый гит его.  Лиана заезжала

адом. Не видел? А я видел. Рискни парой рубликов и мне билетик поставь.

     - Тут такое дело:  Обрыв в  Перми никому не проигрывал.  А  с кем ему было

ехать в  Перми?  Не дадут гастролеру?  А если Обрыв на две ноль пять готов?  Не

знаешь? А я знаю. Вспомни Тальника...

     - Идеолог с Отелло зарежутся, а на финише Женя бросит Черепеть. Не веришь?

Как хочешь. Подстрахуй трояком - бешеные деньги.

     Вот  так Юрочка и  работал.  За  это его и  прозвали Заправщиком.  Каждому

разное говорил. Его слушали и не слушали. С одной стороны, Юра ахинею несет, но

с  другой стороны -  ведь возле конюшни трется,  с Бакинцем и Овощником за руку

здоровается.  Вдруг действительно что-то пронюхал?  И сдавали нервы у людей,  и

ставили они на жуткую темноту. А у Юры, опять же, свой расчет: придет фаворит -

Юрка не виноват,  сам рисковал,  вот билетики (с пола заранее поднимет), а если

завал на ипподроме и темнота припрется,  Юра тут как тут:  "Играл? Играл! А где

моя доля? Иначе больше не подойду". И счастливчики, ошалевшие от больших денег,

делились с Юрой выигрышем.

     В  буфет Юра  сунулся и  вдруг почувствовал,  как сдавила ему шею железная

рука. Узнал Юра хватку и не оборачиваясь просипел:

     - Чего тебе, Бакинец?

     - Кого Овощник метит? - пророкотал тихий бас.

     - Пусти, Илюхины люди увидят.

     - Нет тут никого.

     Железная хватка ослабла,  и  Юра вывернулся.  Был он  высок ростом,  но по

сравнению с  Бакинцем казался подростком.  Черные глаза Бакинца выпытывали,  и,

повинуясь им,  с дрожью в коленях (ежесекундно мог прийти кто-то от Ильи,  и уж

донесет точно) Юрочка заблеял:

     - Первый гит Овощник пропускает,  а  в пятом заезде он пошлет меня в кассу

на сороковку.

     - Кого метит? - повторил Бакинец.

     - Не сказал,  клянусь Богом, не сказал, вот тебе крест, - и, произнося эти

слова,  Юра как бы взглянул на себя со стороны и подумал, что, наверное, смешно

клясться и божиться крестом перед мусульманином.  Поэтому уже более спокойно он

попросил: - Бакинец, скости мне половину долга.

     Бакинец убрал  руку  за  спину,  окинул  Заправщика придирчиво-ироническим

взглядом.

     - Пожалуй,  ты  не  врешь.  Овощник еще не полный идиот и  темноту тебе не

доверяет.  Но сделать под звонок ставку через тебя -  разумно.  Что ж, если все

будет так,  то половину я тебе прощу... На сороковку пойдешь вниз, сто тридцать

девятая касса. Стасик тебя встретит.

     И  снова подняв свою  могучую длань,  Бакинец подтолкнул Юрочку к  выходу,

толкнул легонько, даже ласково, но Заправщик пулей вылетел из буфета.

     глава третья

     ОТРЫВОК  ИЗ   САМИЗДАТСКОЙ  СТАТЬИ  УЧИТЕЛЯ  "ТАК  КТО  ЖЕ  ПОБЕДИЛ  ПОСЛЕ

РЕВОЛЮЦИИ?"

     (часть вторая)

     ...Позвольте мне высказать парадоксальную мысль:  победителей в социальных

революциях не бывает. Недаром еще Вернио, один из героев Французской революции,

говорил:  "Революция как Сатурн,  она пожирает собственных детей".  На  примере

Французской революции доказано, что все ее лидеры погибли в ее огне, а активные

революционеры,  монтаньяры и  якобинцы,  нашли свою смерть на фронтах войны или

под ножом гильотины.  Даже советская историография согласна с тем,  что плодами

Великой Французской революции воспользовались не революционеры, а буржуа.

     Что же произошло в России?  Известно, что Февральскую революцию 17-го года

(подчеркиваю,  на  мой взгляд,  великое и  поворотное событие в  нашей истории)

сделал  целиком питерский пролетариат.  Питерский пролетариат был  активнейшей,

наиболее   организованной  и   наиболее   революционно   подготовленной  частью

российского рабочего класса.  Он имел немалый опыт политической,  профсоюзной и

забастовочной борьбы.  Я убежден, что советской власти не удалось бы уничтожить

основные права  рабочих,  закрепостить их,  а  профсоюзы превратить в  придаток

полицейского аппарата,  если  бы  питерский пролетариат сохранил  свой  прежний

контингент.  Но перелистаем страницы Гражданской войны.  Заголовки в  советских

газетах:  "Отряды питерских рабочих против  войск  Колчака",  "Отряды питерских

рабочих против банд атамана Дутова", "Питерский пролетариат сдержал наступление

деникинских армий"...  Звучит,  конечно,  красиво,  но  вдумаемся в  смысл этих

сообщений.  Рабочие  -  против  профессиональных  военных!  Да,  они,  конечно,

защитили республику, отбили вражеский натиск. Но какой ценой? Ценой собственной

жизни!  Один  из  печальных  итогов  революции  состоит  в  том,  что  авангард

российского рабочего класса почти полностью погиб на фронтах Гражданской войны.

     Далее,   мы  знаем,   что  в   русскую  революцию  пошли  профессиональные

социал-революционеры,  имеющие  большой опыт  революционной работы  и  солидный

запас социально-теоретических знаний.  Революция увлекла за  собой и  молодежь,

наиболее идейную,  политически активную ее  часть,  юношей и  девушек,  готовых

пожертвовать  своей  жизнью  ради  фанатической  веры  в  марксистское  учение,

обещавшее принести народу счастье и справедливость в ближайшем будущем.  Именно

эти  молодые люди закрывали райком и  уходили на  фронт.  Именно они дрались на

передовой,  а не отсиживались в тыловых учреждениях.  И, естественно, этот цвет

революционного движения был тоже почти полностью фактически выбит в Гражданскую

войну.

     И  еще  необходимо  указать  на  одно  чрезвычайно важное  обстоятельство:

наиболее активные сторонники "белой  идеи",  защитники Учредительного собрания,

приверженцы конституционной демократии - тоже не отсиживались по кабакам Одессы

или в  тылах белых армий.  Они сражались с  "большевистским злом" на  фронтах и

несли самые большие потери.

     Печальный, трагический итог для страны. Цвет нации, люди, искренне верящие

в свои идеи, готовые не на словах, а на деле отстаивать свои убеждения, взаимно

перебили друг  друга.  Из  миллиона активных функционеров,  способных построить

новое государство,  уцелели сотни. Но "идейные белые" отправились в эмиграцию и

исчезли  с  горизонта  общественной  мысли  нашей  страны.  Уцелевшие  "идейные

красные" именно благодаря своей  идейности,  верности идеалам в  скором времени

оказались в  левой или правой оппозиции и  были уничтожены сталинским партийным

аппаратом,  а  единицы,  чудом пережившие все "чистки" и  тридцать седьмой год,

практически использовались на низовой работе и не играли никакой роли.

     Итак,   победителей  в   русской  революции  не   оказалось.   Но  кто  же

воспользовался плодами этой революции,  какая часть населения выгадала от  нее?

Если в  Великой Французской революции выгадала буржуазия,  то русская революция

выдвинула на авансцену...  мещанство. Да, да, то самое дремучее, корыстолюбивое

мещанство, которое еще в начале нашего века осмеивали все прогрессивные русские

писатели,  начиная с Чехова и кончая Горьким. Уточняю, под мещанством я разумею

в данном случае не социальный строй, а людей, чье жизненное кредо зафиксировано

в  Большой  Советской  Энциклопедии,  цитирую:  "В  переносном смысле  мещанами

называют   людей,   взглядам   и   поведению  которых   свойственны  эгоизм   и

индивидуализм,  стяжательство,  аполитичность,  безыдейность".  Именно мещанин,

эгоистичный,   аполитичный  и  безыдейный,   переждал  в  тихой  заводи,  когда

успокоятся бури Гражданской войны,  и  целым и  невредимым вылез наружу,  чтобы

служить советской власти,  не важно какой,  важно,  что власти, чтобы отхватить

себе кусок правительственного пирога побольше.

     Не  буду  сейчас цитировать русских классических писателей,  в  свое время

сломавших много перьев о морду этого мещанина без всякого,  впрочем,  вреда для

последнего,  ибо у мещанина есть одно завидное качество: его никто никогда ни в

чем не смог переубедить.  А убеждения, то есть суть мещанской идеологии, просты

и надежны:  дают - бери, бьют - беги; моя хата с краю; не пойман - не вор; своя

рубашка ближе  к  телу.  Эта  нехитрая мудрость всегда  помогала мещанину выйти

сухим  из  воды.   Общечеловеческие,  гуманные  проблемы  мещанина  никогда  не

волновали,  а  жертвенность и  героизм были противопоказаны самой его  природе.

Революция,  конечно,  сначала испугала мещанина,  но  потом привлекла его своей

идеей "великой грабиловки".  Впрочем,  осмотревшись,  мещанин скоро понял,  что

советская власть не так страшна,  как ее малюют. Надо было только освоить новые

правила игры.  Вместо  церкви  -  ходить  на  собрания,  вместо псалмов -  петь

революционные песни,  вместо  белого  царя  -  славить красного;  сперва "Карлу

Марлу",  а  потом  мудрого  и  великого вождя  всех  времен  и  народов,  гения

человечества,   лучшего  друга  советских  физкультурников...  В  глубине  души

мещанину импонировала власть,  он любил,  чтобы был порядок,  и когда милую его

сердцу  фигуру  околоточного в  длиннополой шинели сменил милиционер с  красной

звездой,  - мещанин возрадовался: все возвращалось на круги своя. Но не совсем.

Если раньше предел мещанина был  ограничен чином будочника,  то  теперь он  мог

пробраться к  власти,  причем к  таким вершинам власти,  от  которых голова шла

кругом.  Однако,  повторяю,  надо было придерживаться новых правил игры. А игра

стоила свеч.  И  мещанин взял  портфель и  пошел служить Советам.  Совмещанство

полезло из всех щелей.  К  старым проверенным мудростям своих отцов и  прадедов

мещанин прибавил новые,  советские: "Пускай начальство думает - у него зарплата

большая" и "Пускай медведь работает - у него четыре лапы".

     "Эгоизм,  стяжательство и аполитичность",  так метко подмеченные Советской

Энциклопедией  в   характере  мещанина,   здорово   помогали  его   карьере   и

благополучию.  Эти  ценные  качества позволили мещанину устоять  на  ногах  при

крутых  поворотах советской истории,  которые  людям,  мало-мальски  идейным  и

верным своим убеждениям, стоили головы. Мещанину было абсолютно все равно, кого

бить  на  собраниях  -   троцкистов,  бухаринцев,  зиновьевцев,  подкулачников,

космополитов,  "врачей-убийц",  -  лишь бы самого его не трогали.  Новые кадры,

выдвинутые молодежью,  энтузиастами первых пятилеток (а были и такие),  начисто

срезал  тридцать седьмой год.  И  поделом!  -  одобрил мещанин,  -  нечего было

высовываться, нечего было воображать, что ты умнее других.

     В  этом  отношении  любопытно  посмотреть биографии всех  нынешних  вождей

советского государства.  В  их  карьере  присутствует одна  закономерность:  до

тридцать  седьмого  года  -  это  рядовые  инженеры,  преподаватели техникумов,

заштатные агрономы,  в лучшем случае низовые партаппаратчики.  Тридцать седьмой

год -  резкий скачок!  Секретари облисполкомов,  секретари горкомов,  директора

крупных комбинатов.  По  моему мнению,  именно тридцать седьмой год подвел итог

русской революции:  к  власти  пришли  люди,  проявившие способность к  слепому

повиновению и доказавшие свою ужасающую беспринципность. У кормила власти встал

мещанин. Революцию можно было считать оконченной.

     Но  мещанство победило не  только  благодаря своей  аполитичности и  жажде

любой ценой урвать кусок пирога.  У  советской власти была одна черта,  которая

делала   ее   очень   привлекательной   для   мещанства,   и   пожалуй,   более

привлекательной,  чем  любая  другая  власть.  Советская система уничтожала все

талантливое, ярко индивидуальное, все свободно и особо мыслящее. Идея всеобщего

равенства,  доведенная до  абсурда,  соответствовала мещанской  идеологии,  ибо

мещанин всегда,  во все времена,  хотел жить "как все люди" и чтобы у него было

все  "как  у  людей".   Для  мещанина,  с  его  звериной  ненавистью  ко  всему

исключительному, советская власть стала просто подарком.

     Где и когда мы еще можем найти такую систему,  в которой торжествовали бы,

как  правило,  серость и  посредственность?  "Как  правило" -  не  оговорка,  а

закономерность.  Естественно,  бывают и  исключения,  особенно в такой огромной

стране,  как Россия. Но смотрите: в нашей стране, как правило, процветают самые

посредственные и послушные писатели,  художники,  музыканты,  деятели искусств,

историки,  социологи,  журналисты...  Быть  оригинальным,  быть  самим  собой -

опасно.  Будь как все!  -  и твоя карьера обеспечена.  Талантливые,  самобытные

инженеры директорами не  становятся:  кто  же  доверит  завод  или  предприятие

"неуправляемому человеку"?  Даже  среди  ученых яркие фигуры появились только в

областях,   связанных  с  военной  промышленностью.   Тут  уж,  как  говорится,

"подпирало",  и  властям скрепя  сердце пришлось терпеть Туполева и  Курчатова,

Сахарова  и  Капицу,   Королева  и  Ландау.  Впрочем,  когда  была  возможность

уничтожить, то уничтожали - таких, как Вавилов, и выдвигали таких, как Лысенко.

     Ну а сами властители?  Члены Политбюро,  секретари ЦК, члены ЦК, министры,

секретари обкомов?  Вглядитесь внимательно в  их  лица.  Не правда ли,  что для

"пролетариев, которым нечего терять", они слишком упитанны? Но бог с ним, с так

называемым внешним обликом.  Беда в другом: эти люди, от которых зависит судьба

нашей страны, а может быть, и судьба всего мира, не в состоянии иметь не только

своих собственных идей,  но  даже  хоть  какой-то  завалящей,  но  оригинальной

мыслишки!  Самостоятельности,  хоть и  в мелочах,  соваппарат,  совмещанство не

потерпит.  Более того,  эти люди даже слова не  могут сказать без бумажки!  Все

торжественные речи,  все  политические выступления,  даже  тосты на  приемах "в

верхах" пишутся и утверждаются работниками аппарата.

     И  здесь дело даже не в  идеологии.  В  нее уже давно никто не верит,  и в

первую  очередь  сам  правящий аппарат.  Душная  атмосфера серости,  затхлости,

мещанства  окутала  всю  страну.  Нормальному  человеку  в  ней  трудно,  почти

невозможно дышать.  Но в этой атмосфере мещанин чувствует себя как рыба в воде,

она ему привычна, она его "живородит". Напомню, что до революции правящий класс

- дворянство -  насчитывал около  трехсот  тысяч  человек.  По  самым  скромным

подсчетам,  нынешний правящий класс -  власть имущее совмещанство -  составляет

более пяти миллионов человек.  И мещанин цепко держится за свои привилегии,  за

свой  кусок пирога.  То  есть  за  свои посты и  должности,  персональные дачи,

машины,  спецраспределители, за саму возможность подавлять то, что не похоже на

его  мещанский облик.  И  вот  эти  свои  блага,  которые он  получил благодаря

советской власти, мещанин так просто не отдаст...

     БЕГА

     И снова давка у касс.  Я занял очередь сразу,  как только дербисты выехали

на парад.  Глянул мельком - вроде бы у всех лошадей по четыре ноги и никто явно

не хромает, - а уж смотреть разминку нет времени, не успеешь поставить. Очередь

продвигается медленно, заряжают помногу. Как же мне играть? Надо срочно решать.

В  следующем заезде два фонаря -  Заботливый и  Верный.  На Заботливом -  Паша,

который уже проиграл на Лабиринте, на Верном - Коля, который, по моим расчетам,

должен  выиграть  на  Лиане.  Если  Лиана  будет  первой,  то  Коля  умрет,  но

постарается протянуть свой дубль,  то есть приехать и на Верном. Значит, на эту

комбинацию кладу рубль.  Но ведь глупо угадать Лиану и  упустить выигрыш,  если

придет Заботливый.  Однако ты же клялся не играть Пашу! Не играть, не играть, а

как он подготовил Лабиринта?  С  точки зрения имен -  Лиана и  Заботливый плохо

сочетаются.  То ли дело: Отелло и Верный, верный Отелло - в этом есть смысл. Но

заботливым Отелло никак не назовешь (удушил Дездемону, странная забота). Верный

Колос?  Как  Колос  может  быть  верным?  Но  заботливый  Колос  -  это  вообще

абракадабра. Ладно, еще два рубля - от Отелло и Колоса к Верному. Верный Обрыв?

Сами  имена  гарантируют проигрыш,  отпадает.  Благозвучно:  Верный  Идеолог  и

Заботливый Идеолог ("Прошла зима,  настало лето,  спасибо партии за  это").  Ну

прояви характер:  Идеолога -  ни  рублем!  Три комбинации у  меня есть,  может,

хватит?

     Ну что за хамство,  что за нахальство - влез без очереди и застрял на час!

Почему вы  его пустили?  Эй,  касса,  не  давайте ему!  Да  он пятьдесят рублей

ставит!  И откуда у жулья столько денег?  Сам жулик?  Сам дурак!  А ну, братцы,

поднажмем!  Так,  порядок,  одного  выперли...  Теперь и  этот  двадцать рублей

ставит!  Тут со своим рублем давишься... Нет, видно, не успеем, не успеем сдать

свои трудовые,  законные рубли в доход государству...  Эй,  дамочка,  куда?  Да

гоните ее к чертовой матери,  не за молоком стоим,  обойдется! Сейчас звонок, и

закроют кассу перед носом.  Нет,  кажется,  успеваю.  Передо мной один человек.

Человек этот  неторопливо достает червонец и  глазом не  моргнув ставит его  от

Идеолога к Заботливому,  потом достает еще червонец и...  повторяет комбинацию.

Двадцать рублей в лобешник, не дрогнув! Значит, хорошо информирован. Теперь я у

окошка и на меня прут со всех сторон.

     С трудом отваливаю от кассы и лишь теперь соображаю, что натворил: в руках

пачка билетов -  от Колоса и Отелло я сыграл по рублю к Верному;  от Лианы -  к

двум фонарям;  от Идеолога -  по два билета -  к Верному и Заботливому.  Итого,

порезвился на  восемь рублей!  Такими темпами через  пару  заездов останусь без

копейки... Это называется "поддался на провокацию". И зачем мне Идеолог? Однако

мужик передо мной очень уверенно заряжал, неспроста.

     - Здравствуйте...

     - День добрый...

     - Простите, пожалуйста, вы человек культурный...

     ...Необычное обращение на  бегах.  Любопытно,  чего  хочет  от  меня  этот

шустрый старикан?

     - Не сочтите за труд, подскажите, пожалуйста...

     ...Все понятно,  и он туда же.  Кажется,  меня уже считают профессионалом,

спрашивают совета.

     - Помилуйте, в этом заезде никто ничего не знает. Бьют в основном Отелло и

Идеолога, подыгрывают темноту...

     Старик морщится:

     - Вы  меня неправильно поняли.  Вы  же  учитель,  преподаете в  школе,  и,

говорят, хороший учитель...

     ...Чувствую, что краснею. Плохо дело. Известность, конечно, вещь приятная,

но в один прекрасный момент у меня в школе пронюхают, что я увлекаюсь бегами, и

на очередном педсовете кто-нибудь вставит реплику: "Да, дорогие товарищи, какой

пример подает наш историк подрастающему поколению?"

     Старичок милостиво не замечает моего смущения:

     -...Так вот,  подскажите,  пожалуйста,  - в "Вечерке" последний кроссворд.

Там пьеса Тургенева, длинное слово, вторая "а"... Разве Тургенев писал пьесы?

     - Да, писал, "Месяц в деревне"...

     Старичок уныло:

     - Совершенно верно, но нужно одно слово, длинное слово, вторая "а"...

     - "Нахлебник".

     - Вот спасибо, вот выручили!

     Уфф!..

     Возвращаюсь в  ложу.  Наши уже на местах.  Смотрят демонами и помалкивают.

Ясно, все зарядили по крупной, окунулись в заезд.

     - Ну, мужики, за кого болеть прикажете?

     - Сам-то чего играл? Небось темноту?

     Я,  в  свою  очередь,  тоже  напускаю  на  себя  демонический вид.  Стыдно

признаваться,  что  ничего  сверхъестественного не  придумал и  главную  ставку

сделал на битого фонаря.

 

     И понеслось, и завертелось, и запрыгало, и заскакало!

     ...Идеолог  отмерил  две  четверти  -  рядом  никого,  и  третью  четверть

спокойненько проехал,  и никто не достает, потому что сзади рубка, давка, Колос

зацепился качалкой за Отелло, и пока они там собачились, Идеолог - на последней

прямой,  и тут уж,  конечно,  Петю не поймать,  и Петя приезжает,  спокойненько

приезжает первым,  раскланивается с почтенной публикой, а Петина жена с трибуны

пачкой билетов машет -  от Примата десяточкой доехала,  рублей по семь дадут, и

то хлеб.

     ...и  поехали,   все  чинно-ровно,  а  Коля  на  Лиане  молодцом  в  пейсе

разобрался,  пока Петя и  Моисейка сторожили друг друга,  третью четверть за 35

сделали,  а  Колос под Гунтой вообще не заладил ходом,  так вот,  пока они друг

друга сторожили,  Идеолог и  Отелло,  -  Коля на Лиане вихрем с поля промчался,

держи-лови  его.  Моисейка и  Петя  своих жеребцов кнутами хлыщут и  плачут,  и

рыдают,  а Лиана уже у финиша,  первая, и радио объявляет приказ по Управлению:

"Наезднику Коле  дать  первую  категорию  и  назначить  бригадиром в  тридцатое

тренотделение".  Жалко только,  что себя ни рублем не сыграл,  да не в  деньгах

счастье...

     ...и бросились они как сумасшедшие,  первая четверть - 29, вторая четверть

- 29,  а  Женя едет спокойненько,  Черепеть придерживает,  песенки поет.  Но на

третьей четверти видит Женя,  что все встали,  в обрез встали,  лапти плетут. А

Женя мимо,  спокойненько так,  спокойненько,  почему ж  не выиграть,  если шанс

подворачивается. Дерби на дороге не валяются.

     ...И  вот на третьей четверти они все встали,  а Черепеть мимо шустранула,

одна к финишу идет.  Женя приостановил кобылку,  решил,  что дело сделано.  Тут

Самсонов и бросил Гуль-Гуль,  у самого столба полголовы выиграл.  Полголовы - а

достаточно, главное - свою голову на плечах иметь. А на трибунах стон, санитары

в белых халатах мелькают,  жуликов,  что по сотне рублей фаворитов заряжали, на

носилках уносят.  Москва,  она, конечно, бьет с мыска, да мы в Калинине тоже не

лыком шиты.

     ...как дали старт,  Мося закрыл глаза, а открыл - Отелло первым на финише.

Всех потерял на дистанции.

     ...а Магидов на Гуаши солидно проехал.  После первой четверти остановился,

ему в качалку ковер погрузили,  сразу стало веселей.  Он прибавил пейс, как тут

не прибавить,  когда после второй четверти копченую колбасу дают.  На последнем

повороте прихватил платки  из  ГДР,  рубашки польские,  пальто  румынские,  еще

кой-какой дефицит.  Тут  все  лошадей на  себя взяли,  потому что апельсины без

очереди взвешивают, но Магидов апельсинами побрезговал, завтра в ГУМе успеется.

В конце концов, апельсины - это забава, надо Приз Большой Всесоюзный забирать.

     ...как только вышли со второго поворота,  видит Гунта:  стоит у дорожки ее

муж,  бледный,  губы трясутся,  просит-умоляет -  "Не подведи,  родная, на тебя

последние деньги  поставил",  -  а  рядом  с  ним,  с  кобелем  проклятым,  его

черненькая очкастая отрава,  патлы нечесаны, задом крутит. А плевала я на тебя!

- говорит Гунта.  А муж свое гнет: "На выигрыш телевизор "Рубин" купим, заживем

тихо, по-семейному". А очкастая змея юбку задирает, ухмыляется. Не верю я тебе!

- говорит Гунта.  Муж в голос воет: "Гунточка, последний шанс, клянусь, никаких

баб.  А на мелочь, что от телевизора останется, в кино с тобой пойдем вечером".

Ладно! - говорит Гунта. И очкастой стерве - хлыстом пониже спины! Та - в крик и

бежать, да разве убежишь от Гунты? А Гунта за ней, и хлыстом, хлыстом! Очкастая

сгинула,   как  сквозь  землю  провалилась,  а  Гунта  глядь  на  секундомер  -

оказывается,  она  четверть за  29  сделала!  Ну,  дальше все  по-научному:  на

финишной прямой Колоса еще никто не обыгрывал.

     ...Тут такое дело:  раз коллектив во главе с  товарищем из райкома доверил

Липину ответственную поездку, то Липин не подведет. Тут такое дело: вчера перед

дербями на  каждую лошадь усиленное питание выдали -  по  три  яйца  и  по  три

бутылки боржома.  Другие,  конечно,  небось быстро сообразили:  водку  боржомом

запивали,   а  из  трех  яиц  себе  яичницу  сварганили.   А  Липин  -  человек

ответственный,  он знает,  когда можно брать,  а когда -  нельзя. Яйца в отруби

замешал и соли не пожалел -  ешь,  Обрывушка,  веселись.  И боржом весь жеребцу

скормил,  пущай гуляет,  если это полезно.  Ну,  конечно, жеребец заботу понял,

повел с места до места, даром, что ли, его Валька в Перми натаскивал.

     ...ну  и  выдался первый гит для Вани!  В  страшном сне такого не увидишь.

Началось с того,  что Петя был не прав, со старта послал Идеолога адом, жеребец

зарубился и  съехал с  круга,  а  на  него,  когда он с  круга съезжал,  Отелло

наскочил  -  и  сразу  залепил  проскачку!  Ваня,  естественно,  посочувствовал

мужикам:  вот как не повезло им,  да все потому, что они не правы, нельзя резко

рвать со старта,  -  и поехал спокойно,  горя не зная.  Чего нервничать,  когда

впереди еще шесть лошадей?  А тут, глядь, Обрыв скачет; скачет и скачет, Липин,

пермяк -  солены уши,  удержать его не может.  И Обрыву объявили проскачку!  Но

вдвойне не  прав  был  Липин,  потому  что  врезался в  Колоса и  поломал Гунте

качалку!  Гунта съехала, и тут Ваня стал подозревать, что запахло жареным. Хоть

впереди  еще  четыре  лошади,  да  не  соперники они  Белому  Парусу.  Пришлось

подтягиваться,  ехать в кучке,  за Гуашь прятаться.  А трибуны уже свистят,  на

трибунах шум. Ехали так, ехали, вдруг у Магидова обрыв сбруи, и Гуашь галопом к

конюшне несется!  Правда,  с  полей проехал Мося и хоть возглавил бег,  да не в

счет  он,  ведь  Отелло проскачка объявлена.  А  у  мужиков,  что  впереди Вани

телепались,  от  страха руки задрожали:  не знали -  не гадали,  что первый гит

выигрывают.  Дернулась Черепеть -  и  выпал Женя из качалки.  Хорошо,  что Ваня

жеребца остановил,  а  то  бы задавил ненароком.  Теперь вся надежда на Лиану и

Гуль-Гуль.  Последняя прямая. Ну, мужики, не подкачайте! Нет, такое и во сне не

приснится:  под Самсоновым колесо отваливается,  а Лиана захромала и перешла на

шаг...  Ваня изо всех сил жеребца держит,  а тот не слушается, к финишу рвется.

Трибуны свистят,  надрываются,  трибуны волком воют. Финишная прямая - и некуда

Ване деваться.  Совсем встала Лиана, расковалась. И вот Ваня один-одинешенек, а

до финишного столба -  десять метров.  Что же делать Ване-бедолаге? Ведь нельзя

ему приезжать в первом гиту,  убьет его Илюша-Овощник!  И прав будет по-своему.

Раз  Ваня  деньги взял -  Ваня должен выполнять уговор.  А  уговор был  такой -

только второй гит.  Да  и  Ваня на себя в  этом заезде ни рубля не поставил,  а

бесплатно только дурак ездит.  Вот горе-то какое! Куда деваться? Пять метров до

столба.  И мысленно перекрестился Ваня,  и собрался с духом -  а, была не была!

Хлестнул Паруса,  дернул вожжи,  заорал диким  голосом,  якобы молодецкий посыл

демонстрируя,  -  испугался жеребец и прошел в столб галопом.  Вот так.  Теперь

пущай  публике деньги  возвращают.  Ваня  и  перед  людьми невиновен,  и  перед

Илюшей-Овощником чист. А во втором гиту разберемся...

 

     КОРИФЕЙ:  -  Стоп,  что такое?  Старт задерживается?  Из  "Волги" выскочил

шофер,  открыл  капот.  Ну,  это  обычное дело:  перед  крупными призами всегда

что-нибудь  ломается.  Ипподром  -  миллионер,  а  стартовую  машину  не  может

содержать в  порядке!  А  на  прошлогодних дербях стартовое табло не  работало,

выдачи по  радио объявляли.  Техника -  на грани фантастики...  Да,  на прошлых

дербях я Павлина играл,  а пришла Гугенотка,  по десять рублей давали.  На этот

раз завала не  будет.  Должен выиграть Отелло.  Или Идеолог.  Или Колос.  Я  на

всякий случай сыграл всех трех.  Профессионалу,  конечно, смешна такая игра, он

ставит лишь на одну лошадь.  А Учитель и Пижон наверняка зарядили темноту.  Эх,

мальчики,  вот вы издеваетесь над стариком, а я сорок лет на бегах и знаю: надо

верить кассе.  Кто по кассам -  фаворит,  тот и выигрывает.  У наездников полно

дружков,  они им обязательно скажут,  кого считают в шансах.  У дружков -  свои

приятели,  у  приятелей -  знакомые,  с  которыми  они  делятся  информацией...

Глядишь,  половина ипподрома уже пронюхала,  что к  чему.  И вся эта информация

находит свое отражение в  кассовых ведомостях.  Отсюда -  мораль:  касса всегда

права.  Я,  мальчики,  на  своем веку все варианты игры перепробовал.  Я  вязал

"веером",  и двух с двумя,  и фаворитов выбрасывал,  и за темнотой охотился.  В

пятьдесят первом году, девятого июля, пробил мой звездный час: угадал я Гвардию

с Орионом,  и платили...  Нет, мальчики, вы смеетесь над стариком - дескать, за

копейками гоняется...  Так вот,  получил я  тогда за  билет,  как сейчас помню,

восемь тысяч сто тридцать два рубля -  это по новым деньгам! Один такой билет -

от третьего к седьмому - и был на ипподроме, мой! На такую сумму, мальчики, три

"Победы" я мог купить,  дачу выстроить.  Кооперативных домов тогда, правда, еще

не  заводили,  в  кооператив я  бы  влез,  как-никак всю жизнь в  одной комнате

коммунальной квартиры маюсь,  но не было тогда кооперативов,  это,  наверно,  и

решило.  Ну,  мальчики,  что  б  вы  сделали на  моем месте?  Деньги на  книжку

положили? Кольца с бриллиантами закупили? На курорт к Черному морю поехали? Да,

мальчики,  плохо вы меня знаете,  старика.  А тогда, в пятьдесят первом году, я

был еще -  о-го!  Носил я  костюм из  английского бостона,  и  Марья Яковлевна,

супруга, на меня не обижалась, раз в неделю с ней в "Метрополе" ужинали. А еще,

ребята,  была  у  меня любовница,  секретарша директора,  Анечка.  В  общем,  в

расцвете я был,  мальчики,  и казалось мне,  что жизнь еще впереди и ой-ой-ой -

как далеко еще до пенсии...  Словом, получил я выигрыш (кассиршам сотню оставил

- и  лиц их,  мальчики,  мне никогда не  забыть...  потом меня еще года два без

очереди к  кассе допускали) и  позвал своих друзей,  что в этой ложе вместо вас

стояли -  Иван Иваныча (покойного),  Михал Михалыча (покойного), Моисея Наумыча

(с инсультом в  Боткинской больнице лежит),  Кирилла Трофимыча (давно завязал с

бегами!),  и  соседнюю ложу пригласил,  и  еще  знакомые набежали,  и  какие-то

молодые  бабы  -   откуда  только  взялись!   Те,   что  набежали,   суетились,

выслуживались, а я приказывал. Такси для всех! Мигом достали. В Химки на Речной

вокзал!  Приехали. И заказал я, мальчики, целый пароход - рейсовый пароход, что

по каналу четырехчасовые экскурсии совершал.  А дальше так: в салоне парохода -

пир горой!  Буфетчицы сообразили,  обслуживали по первому классу.  А  в  каждой

каюте бутылка шампанского стояла,  чтоб,  значит,  если кто с дамой захочет, то

пожалуйста,  все к вашим услугам... Крутилась возле меня рыженькая, шустренькая

- то ли официантка,  то ли с боку припека, но если честно, то не помню, смог ли

я  воспользоваться...  Вот тогда-то меня торжественно и провозгласили Корифеем!

Шутка ли,  Гвардию с Орионом угадать! На это, мальчики, надо было решиться. Да,

мальчики,  гуляли  мы  славно -  пили  только коньяк "КС",  подавали нам  икру,

осетрину,  цыплят жарили (в  то  время это  не  было  дефицитом),  танцевали на

палубе.  Весь пароход пел здравицу в  мою честь,  с  капитаном целовались!..  А

теперь,  мальчики,  раскиньте мозгами:  мог ли  я,  простой советский служащий,

когда-нибудь в жизни позволить себе такое - если б не бега?.. М-да-а... Очнулся

я утром на квартире у человека, которого никогда раньше не видел, да и потом не

встречал,  извлек я слабой рукой кошелек, а там ровно семьдесят рублей (семь по

новым деньгам).  Душевность проявили ко  мне товарищи,  на опохмел оставили.  И

поплелись мы с  незнакомым другом-приятелем пиво пить.  С Марьей Яковлевной,  с

супругой,  вечером,  конечно,  особый  вышел  разговор,  а  Анечка нисколько не

обиделась,  наоборот,  зауважала меня.  И вот поверьте, мальчики: совсем мне не

жаль этих восьми тысяч. И перед смертью этот сладкий день вспомню. Ведь впервые

в жизни человеком себя почувствовал...  Ну,  что там, починили машину? Поехали!

Давай,  Идеолог,  жми!  Идеолог один.  Отелло один!  В  крайнем случае,  Колос!

Мальчики,  забыл сказать вам самое главное:  после того светлого дня я  столько

денег проиграл в поисках темненьких лошадок,  что на собственном опыте убедился

- в большинстве случаев приходит тот, кого играют в кассе. Касса все знает...

 

     В первом гиту ничего особенного не произошло. Со старта приняли все кучно.

Обрыв сразу сделал проскачку,  сбил Колоса, но Гунта, правда, удержала жеребца.

Бег повел Идеолог,  31 - первая четверть, 31 - вторая... Тут уж стало ясно, что

никто из  гастролеров для резвой езды не  годится.  Отелло спокойно держался за

Идеологом,  в третьей четверти Петя, видимо поняв, что шансов нет, приостановил

жеребца.  А может,  Идеолог просто выдохся. А может, Петя "мудрствовал лукаво".

Колос после сбоя вообще не принимал участия в борьбе, а Лиана попробовала выйти

на третье место,  да заскакала. На финишной прямой Мося легко послал жеребца, и

Отелло выиграл гит с рекордным временем - 2.06.3.

     Ипподром ликовал.  Все тотошники доехали -  тремя, пятью билетами, а умные

люди -  и тридцатью. У меня же оказался только один выигрышный билетик - 7-5. И

в  следующем заезде Коля без приключений довел Верного,  а  Паша на  Заботливом

приехал на последнем месте.

     Итог:  от Примата к Отелло дали 3 рубля 10 копеек, от Отелло к Верному - 2

рубля 90 копеек. Проставил я 11 рублей, получил - 6. А сколько было страданий!

     По  радио  объявили,  что  со  второго  гита  Большого  Трехлетнего  Приза

снимаются Примат,  Балет и  Лабиринт,  а со второго гита Большого Всесоюзного -

Обрыв и Лиана. И зачем я выбросил на Лиану два рубля?!

     - Ну,  мужики,  что  делать  будем?  -  бодро  спросил Профессионал (он  в

лобешник играл к Отелло, ему хорошо).

     - Лично я на Патриция и копейки не поставлю, - заявил Пижон, - больше я на

Виталины номера не поддаюсь.

     Мы  быстренько обмозговали ситуацию.  Два  гита  следуют один  за  другим.

Лошадей мы видели. Ясно, что во втором гиту Большого Всесоюзного (дерби) Отелло

никому не уступит. И время его никто не улучшит. Правда, Колос под вопросом, он

ведь  сбился с  приема.  Ладно,  одним билетиком подстрахуем Колоса,  а  так  в

лобешник играем к  Отелло.  Но кого?  Сейчас посмотрим.  Патриция -  к чертовой

матери!  Ни копейкой, ни рублем! Клянемся? Клянемся! Любезная? - не впечатляет.

Ребята,  заезжает Солист. Ой как запустил! Решено: один Солист! И я на это дело

ассигновал пять рублей.  Четыре билета к Отелло и один - к Колосу. Трус в карты

(и на бегах) не играет!

     В  кассы  побежал  Пижон  и  вернулся с  приятной новостью:  Солиста  мало

трогают,  а бьют разную дребедень, преимущественно гастролеров. Это значит, что

Солист  достаточно темен  и  за  него  даже  к  Отелло как  минимум по  десятке

заплатят. У меня - четыре билета, и Колос на подстраховке. Живем, братцы!

     Появился Корифей,  и  по его блудливым глазам я  понял,  что и  он задумал

нечто хитрое.  Мы взяли Корифея в оборот. Он жался, мялся, а потом показал пять

билетов - от Солиста к Отелло.

     - Плохо  дело,  -  помрачнел Профессионал.  -  Если  уж  Корифей ставит на

Солиста - Солист никуда не попадет, гарантия!

     Есть  у  нас  такая примета:  Корифей угадывает только битейших фаворитов.

Если он выбирает лошадь потемнее,  то с ней обязательно что-то происходит - или

проскачка, или обрыв сбруи.

     Корифей,  конечно,  обиделся:  эх,  мальчики, не цените вы старика, да я в

пятьдесят первом году...  Ладно,  хватит,  слышали мы эту древнюю историю, и не

очень-то верится. Оставить разговоры! Внимание, мужики, заезд начинается!

     Ну,  ну,  Солист, давай, милый, пошел! Так, порядок, ребята, Солист хорошо

принял,  31,5,  и идет, идет... И никого рядом. Профессионал - молодец, углядел

лошадь.  И говоришь, Солиста мало трогали? - В двух кассах и строчки на него не

было!  И вторая четверть -  32, а остальные далеко. "Далеко, далеко, где кочуют

туманы..." А это что за рыжая сволочь вырывается? Захватывает Солиста, проходит

как мимо стоячего...  Мужики,  да это Патриций!  Вот гадина! Вот скотина! Завял

Солист, отпал на третьи места. А Патриций все прибавляет...

     На  лестнице  сорокакопеечной  трибуны  пьяный,   тот  самый,   что  успел

нализаться с утра, вопит:

     - Сбейся, Виталькина рожа! Сбейся, Виталькина рожа!

     Вот  именно,  сбейся.  Куда там...  Все кончено,  Патриций прошел финишный

столб.  А что на секундомере?  2.07.5. Время Примата он не улучшил, занял общее

второе место,  но  ведь если бы  Виталий поехал в  первом гиту,  кто  знает,  в

борьбе, возможно, Патриций и обыграл бы Примата.

     Профессионал  с  остервенением швыряет  билеты  и  ругается  лютым  матом.

Действительно,  сволочь Виталий и  падаль!  В  первом гиту мы бы на нем мильоны

заработали,  ну не мильоны, так по сотне, а тут он и сам Приз не выиграл, и нас

потопил.

     Между прочим,  от основного капитала у  меня осталось 2 рэ.  А впереди еще

тринадцать заездов.  Вот  и  вертись как  хочешь...  Чтоб  получить мой  жалкий

выигрыш по первым заездам,  я должен полчаса у касс простоять,  хвосты у окошек

огромные...

     Эх, нищета проклятая!

     глава четвертая

     ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

     Утром мама позвонила,  сказала,  что ей  плохо.  Потом перезвонила сестра,

сказала,  что мама успокоилась,  заснула,  чтобы мы  не  торопились,  но все же

приезжали.  Когда я приехал,  у подъезда стояла "Неотложка".  В комнате врач. У

мамы кислородная маска.

     - Вам решать, - сказал врач. - Необходима больница. Боюсь, не довезем...

     Но мама слышала эти слова и попросила:

     - В больницу!

     Больница через три  улицы.  "Неотложку" трясло на  ухабах.  Я  сидел около

койки, сжимая горячую мамину руку. Довезли.

     В   больнице  к   маме  сразу  притащили  какой-то   агрегат,   называемый

"капельницей".  Врач "Неотложки" повторял: "Бабушка очень плоха". (Почему-то он

называл мою маму бабушкой.) Однако больничные врачи заверили -  дескать, ничего

страшного,  кризис миновал,  возвращайтесь домой,  а навещать больную приходите

завтра, в указанное для посещений время.

     Мы вернулись в  мамину квартиру.  Телефонные переговоры с  братом.  Брат -

человек  занятой.  Срочная работа,  маленькие дети.  Договорились,  что  особой

спешки нет, но он все же приедет через пару часов прямо в больницу.

     Сестра маятником ходила по комнате.  Сказала:  "Пойдем лучше в  больницу".

Пришли.  Наверх не  пускают.  Не  положено.  Гардеробщик неумолим,  как  вахтер

номерного завода.  Сестра оставила свое пальто мне и пошла наверх.  Гардеробщик

вопил вслед.  Потом я  кинул пальто и  побежал наверх.  На  лестничной площадке

сестра ревела в полный голос.  Я высунулся в коридор.  В другом конце, прямо на

полу...  и  склонившиеся над  ней  женщины в  белых халатах.  Вдруг эти женщины

разом, как по команде, распрямились и отошли. А она осталась лежать на полу, на

тонкой подстилке.  Откуда-то  появилась кровать на колесиках.  Подняли с  пола,

положили на кровать, глухо накрыли одеялом. Повезли в сторону.

     Поравнявшись со мной, белые халаты образовали нечто вроде стены. Я сказал:

     - Как видите, я спокоен. Не будет никаких сцен. Приподымите одеяло.

     Ей  еще не успели закрыть глаза.  Глаза были черными,  в  них запечатлелся

ужас. И капли на щеках. Но лицо моей мамы было удивительно живым...

     Я  остался в  вестибюле больницы и  ждал  брата.  Через стеклянную дверь я

видел его  появление,  и  он  увидел тоже через эту  дверь,  как я  иду к  нему

навстречу. И все понял.

 

     Мы  с  братом пришли в  районный ЗАГС за  полчаса до  закрытия.  У  окошка

регистрации никого не было, но девушка-регистраторша рявкнула:

     - Явились не запылились! А позже не могли?

     Брат скрипнул зубами и боком, боком двинулся к окошку. Я почувствовал, что

он сейчас запустит стулом в эту милую девицу, и заговорил как можно спокойнее:

     - Мы ведь не свадьбу оформлять. Человек умер...

     - Ладно,  -  проворчала девица,  -  вижу,  давайте бумаги.  Но в следующий

раз...

     Так и  сказала:  "В следующий раз..."  На стене красовался плакат:  "Добро

пожаловать!"

 

     Моя  мама  была  персональной  пенсионеркой.  После  смерти  персонального

пенсионера родственники имеют право получить его пенсию еще за два месяца.

     Я просунул бумаги в окошко сберкассы. Инспекторша надела очки и всплеснула

руками:

     - Надо же, как устроились!

     Я  догадался,  что  возмутило женщину.  Мама  получила очередную пенсию 20

ноября. А умерла 22-го. Если бы она умерла 19-го, то ноябрьская пенсия пошла бы

в  счет этих двух.  Действительно,  ловко устроились!  Получают пенсию и тут же

умирают,  а государству надо платить еще за два месяца.  Впрочем, от дальнейших

восклицаний инспекторша воздержалась.  Нечего  делать.  Раз  перехитрили,  надо

платить. Закон есть закон.

 

     Моя  мама  умерла в  78  лет.  Всю  свою  жизнь  она  работала врачом.  Но

персональную пенсию ей дали не за это. В 1919 году она вступила в партию.

     Когда умирает старый член партии -  положено дать объявление в газету. Это

объявление   принимают   только    с    визой    райкома   партии.    Несколько

старичков-пенсионеров из  парторганизации при ЖЭКе,  в  которой мама состояла в

последние годы,  добровольно вызвались похлопотать. И старички честно бегали по

райкомовским лестницам, ждали в приемных и получили высокую визу. Но - звонок и

расстроенный голос в телефонной трубке:

     - Виза есть,  за объявление в газету должен платить райком, но... - трубка

откровенно всхлипывает,  -  говорят, в райкоме нет сейчас денег. Деньги будут в

конце недели, но сейчас... Что делать?

     Я  прошу их  не волноваться.  Спасибо,  товарищи!  Мы сами заплатим.  Брат

поедет в газету, все уладит...

     Мама была в партии пятьдесят лет,  но у райкома нет денег для объявления о

смерти старого большевика. Хорошо, что мама об этом никогда не узнает.

     Брат едет в газету. И снова звонит телефон. Убитый голос брата:

     - Не хватает денег на объявление.  Я же не знал, что это так дорого. Касса

закрывается, а в долг не верят...

     Таким образом, объявление появится после похорон. И тут я вспоминаю, что у

меня  есть  возможность  выйти,  так  сказать,  из  шкуры  простого  советского

человека.  Я  знаком  с  дочкой главного редактора этой  газеты.  Когда-то  она

училась у меня в классе.  Набираю номер. Сбивчиво объясняю, в чем дело, обещаю,

что, разумеется, отдам при встрече... Меня обрывают на середине:

     - Где ваш брат? В коридоре редакции?

     Потом  брат  рассказывал,  что  через пять  минут после нашего разговора к

нему,  причитая,  неслась  секретарша главного редактора,  размахивая деньгами,

которые ей лично дал шеф.

     Короче говоря,  в конце концов все было сделано так,  как этого, наверное,

хотела  бы  мама.  И  пенсионеры из  ее  жэковской организации принесли  венок,

купленный в  складчину,  и  организовали прямо на квартире нечто вроде митинга,

произносили речи,  говорят,  хорошо выступали.  Я  не  слышал,  сидел в  другой

комнате вместе с моими друзьями. И поймал себя на мысли, мол, маме приятно было

бы узнать, что почтить ее память пришло много людей...

     И еще помню,  что я все время хлопотал, встревал в какие-то мелочи, что-то

улаживал. Вполне мог без этого обойтись. Но знаете, когда ты вроде бы при деле,

как-то легче. Впрочем, кто-то ведь должен был быть "при деле". Почему не я?

 

     Утром я сел в автобус у Ваганьковского кладбища и поехал в морг, на другой

конец города.  Шофер автобуса был как бы представителем государства,  я  же был

обыкновенным гражданином,  с  которого можно драть три  шкуры.  Все,  что  было

заплачено ранее,  теперь почему-то не считается.  Я  принял эти условия.  Шофер

посадил  в  автобус своего  дружка,  вроде  бы  для  подмоги.  Еще  десятка.  Я

согласился и с этим.  У морга меня ждал коллега из школы, преподаватель физики.

Вчетвером  (похоронная  команда  из  двух  учителей  и   двух  могильщиков)  мы

перетащили гроб в машину...

     Новый крематорий,  "обслуживающий" сейчас москвичей,  расположен в  десяти

километрах за кольцевой автомобильной дорогой. Мы ехали опять через весь город,

и  улицы,  с  жидкой  кашей  из  снега  и  грязи,  кипели под  колесами ревущей

индустрии.   Наш   автобус  лихо   выворачивал  между  огромными  трейлерами  и

самосвалами, и мы неслись как на пожар.

     Новый  крематорий -  это  модерная фабрика,  конвейерное производство.  Мы

встали в  хвост очереди.  И  тут шофер сказал,  что не может ждать,  ибо должен

взять своих детей из детского сада. Причина, бесспорно, уважительная. Но почему

он  не  предупредил меня заранее,  когда я  оформлял заказ в  конторе?  Наивный

вопрос.  Я  расплатился.  И  довольный шофер  решил меня  выручить.  Он  привел

водителя другого автобуса, явного калымщика. Хищный, оценивающий взгляд. Ладно,

уж так и  быть,  калымщик отвезет нас обратно в  город,  но...  Астрономическая

сумма. Мне некуда деваться. Хоронить маму приехало много стариков. Как им потом

тащиться из загорода с тремя пересадками? Мне нужен автобус. Я согласен.

     Очередь конвейера движется не  спеша.  Калымщик подходит опять.  Глаза его

пылают фиолетовым пламенем.  Он понимает,  что с  меня можно драть и драть.  Он

грозится уехать через пять  минут или...  Ладно,  я  согласен.  Лезу в  карман,

отсчитываю деньги.  Через десять минут все  повторяется снова.  Как  в  игре  -

ставки повышаются. И так он подходил ко мне еще три раза...

     Сервис  первого  в  мире  государства рабочих  и  крестьян  показывал свой

звериный оскал.

     Что ж, думал я, хорошо, что моя мама никогда об этом не узнает.

     БЕГА

     Юрочка-Заправщик  штопором  ввинтился  между   Брюхан  Брюханычем  и   Жир

Жировичем и  сразу обратил внимание,  что с  барьера исчезли бутылки с  пивом и

стаканчики. Илюша-Овощник покусывал губу и смотрел на дорожку. Юрочка проследил

за этим взглядом:  заезжал Белый Парус.  Жеребец осторожно ставил ноги,  словно

балерина на пуантах.

     - Кого играет касса? - спросил Илюша-Овощник, и в голосе его не было следа

прежней шутливости и ерничества.

     - Бьют одного Отелло, только треск стоит.

     - Идеолога трогают?

     - Немного,   -   с   готовностью  ответил  Юрочка  и  почувствовал  легкое

разочарование.  Во  втором гиту  Идеолог,  конечно,  потянет на  пять  рублей в

одинаре, но неужели это те чудеса, которые обещал Илюша?

     Заехал  Колос.  Гунта,  натянув  вожжи,  откинулась назад,  изо  всех  сил

сдерживая жеребца.

     - А за этого сколько дадут? - Овощник хищно стрельнул глазом на Колоса.

     - Рублей десять -  пятнадцать,  не  меньше.  Он  ведь ничего не  показал в

первом гиту.

     Овощник достал три десятки и снисходительно глянул на Юрочку.

     - Поставишь от Колоса по червонцу к пятому,  седьмому и восьмому.  Беги на

сороковку.

     Юрочка оторопело перевел глаза с  Овощника на Сал Салыча.  Лицо Сал Салыча

было внушительно и непроницаемо.

     И понесся Юрочка-Заправщик, понесся впереди собственного радостного визга,

петляя между людьми,  протискиваясь,  просачиваясь, пролетая, пролезая, понесся

бодрым аллюром к 139-й кассе.  И на ходу пристроился к нему,  повторяя Юрочкины

замысловатые петли, маленький человечек с усиками, в кепке-семиклинке.

     Бакинец с  балкона зорко наблюдал за  компанией Илюши-Овощника.  Он видел,

как резво поскакал на  сороковку Юрочка-Заправщик.  Радио предупредило,  что до

закрытия касс осталось три минуты.  И  тогда,  расходясь веером,  отправились в

глубь   трибуны   четыре   Илюхиных   компаньона.   Они   двигались   мощно   и

целеустремленно, раздвигая публику, как ледоколы - мелкие льдины.

     Маленький человечек с  усиками,  в  кепке-семиклинке подбежал  к  Бакинцу,

тяжело дыша, как гончая собака. Бакинец нетерпеливо вырвал из его рук увесистую

пачку билетиков, перетряхнул их и нахмурился.

     - Овощник заряжает Колоса? Сколько же ставил Заправщик?

     - По тринадцать билетов - к трем, - пыхтя паровозиком, доложил усатик.

     - Спасибо,  Стасик,  -  ласково пробасил Бакинец,  спрятал билеты,  размял

сигарету,  зажег спичку.  Движения его  были подчеркнуто медленны,  но  пока он

подносил спичку к сигарете, мысль Бакинца сработала быстро и четко:

     "По тринадцать.  Три рубля Заправщик добавлял от себя.  Значит, десятью. А

мы повторили двадцатью рублями.  Обштопали Овощника.  Теперь понятно -  Гунта в

первом гиту просто придержала Колоса.  Похоже.  Но червонец - это не ставка для

Илюхи.  Илюха не мелочится.  Итак,  что мы имеем?  Он заряжает к трем.  Пятый и

восьмой -  фонари, седьмой - темнота. Пока это самая ценная информация. Главную

ставку сделают Пузанычи и Брюханычи. От кого?"

     Бакинец отбросил сигарету и  с  неожиданной для  такого  грузного человека

легкостью, элегантностью заскользил по лестнице вниз.

     Пузан Пузаныч протолкнулся к кассе.  Личность в пиджаке,  надетом на голое

тело,  молча  уступила Пузан Пузанычу свое  место в  очереди.  Сзади возмущенно

загалдели.  Тотошники  знали,  что,  если  человек  Илюши-Овощника  под  звонок

подходит к кассе, остальным не успеть. Но шумели больше для приличия. Всем было

любопытно посмотреть ставку Пузан Пузаныча,  а  там -  вдруг повезет и  сумеешь

подыграть рубликом у знакомой кассирши.

     Пузан Пузаныч положил три  рубля на  Колоса,  три рубля на  Идеолога,  три

рубля на Отелло,  потом долго шарил по карманам,  извлек пятерку, купил билетик

от Гуаши, Черепети и еще на три рубля от Колоса.

     - Илюха темненьких ищет, - весело пропел кто-то за спиной Пузан Пузаныча.

     Вдарил  звонок,  и  одновременно с  ним  Пузан  Пузаныч проворно вбросил в

окошко зеленую хрустящую бумажку - пятидесятирублевку.

     - По пятнадцать билетов от шестого номера к пятому, седьмому и восьмому.

     - Илюша заряжает Белого Паруса! - ахнула очередь.

     Как Александр Матросов,  закрывший своим телом амбразуру,  навалился Пузан

Пузаныч  на  окошко  и  с  довольной усмешкой следил  за  проворными пальчиками

кассирши, лихорадочно заполнявшей синим карандашом шестую строчку в ведомостях.

Вот  кассирша  отсчитала билетики,  накрыла  их  пятеркой сдачи.  Но  что  это?

Кассирша открыла новую  строчку для  шестого номера  и  стремительно выписывает

новые билеты:  6-5,  6-7 и опять 6-7,  6-8. Пузан Пузаныч забрал свои билеты, а

эти  кому?  Может,  кассирша ошиблась?  Но  нет,  она деловито перебрасывает их

вправо,  в  руки  молодой девке,  сидящей у  окошка,  где  оплачивают выигрыши.

"Безобразие,  продают после звонка!" -  хотел было взреветь Пузан Пузаныч,  но,

посмотрев налево,  в сторону кассы оплаты,  встретился с торжествующим взглядом

Бакинца.

 

     *  *  *

     На  два  оставшихся рубля я  ничего интересного придумать не  мог.  Связал

Отелло и Колоса с пятым номером,  Гугеноткой,  - битейшим фаворитом. От Колоса,

конечно, кое-что дадут, да, откровенно говоря, нет надежды на Колоса. За Отелло

с Гугеноткой заплатят те же 2 рубля. Спрашивается, за что боролись?

     До начала пятого заезда я  торчал у выплатной кассы.  Снова надо давиться,

чтобы получить свои законные 6 р. выигрыша... М-да, теперешняя моя ставка - это

не  игра,  а  капитуляция.  Впрочем,  и  поделом мне:  не надо было топиться на

Идеологе,  ведь зарекался не трогать его ни рублем.  Впредь урок: не поддавайся

на провокации,  играй свою игру.  И сколько таких уроков мне преподал ипподром?

На целый университетский курс; однако, видимо, бесталанный я ученик.

     Вернулся в  ложу.  Ребята мрачные.  Какое уж  тут веселье,  когда упустили

Патриция и  на  ближайшие заезды нет никаких светлых идей...  Или переходить на

унылую фаворитную игру?

     Бочком протиснулся Корифей. Опять у него вид старого заговорщика. Да ладно

темнить, выкладывай...

     - Мальчики,  был  я  на  сороковке.  Внизу  жулье  заряжает  Колоса,  и  я

подстраховывал пятерочкой.

     Лицо Профессионала передернулось:

     - На Колоса и я рассчитывал.  Но раз уж Корифей поставил на него -  гиблое

дело, бросай, ребята, билеты.

     Корифей,  понятно,  обиделся:  эх,  мальчики, не цените вы старика, да я в

пятьдесят... Хватит, сыты мы по горло этой историей! Внимание, мужики, старт!

     Приняли,  хорошо приняли. И Колос не сбоит. Давай, милый, пошел, только не

отпускай их далеко!..  Конечно,  как обычно, вперед попрется Идеолог, да он нам

не страшен...

     Но  что это?  Первым почему-то оказался Белый Парус!  Четверть пройдена за

31.5.  На противоположной прямой он увеличивает разрыв. Вторая четверть - 30.5.

Ипподром затих.  Белый Парус чешет как машина. Идеолог и Отелло рвутся что есть

силы, но куда там, не достать! А Колос - в общей куче, явно не попал в пейс...

     Знакомый голос пьяного прорезал тишину:

     - Сбейся, Ванькина рожа! Сбейся, Ванькина рожа!..

     И разом взорвались трибуны. Завал на ипподроме, завал: мильоны едут! Пижон

орет мне в ухо:

     - На какое время едут?

     - Тридцать одна -  третья четверть.  Едет на две четыре. Может, привстанет

Белый Парус на финише?

     - Нет, - орет Профессионал, - Белый Парус не встанет!

     Корифей охнул и шмякнул билеты на пол.

     Лошади вышли на финишную прямую.

 

     КОРИФЕЙ:  "Пусть я  проиграл,  но  мне не жалко.  Вот это настоящие дерби,

приятно посмотреть.  Будет новый рекорд Московского ипподрома.  Молодец,  Ваня,

подготовил жеребца,  такую  компанию ахнул!  Разве  мог  проиграть Отелло?  Мог

проиграть Идеолог?  Но 2.04 - им не по зубам. Получит Ваня мастера, давно пора.

Ах,  какой  бег,  какой бег!  Это  не  те  позорные дерби,  когда первым пришел

Тулумбаш.  Вот срамота была:  в 2.10 приехал и взял приз. За границей двухлетки

бегают   резвее.   А   ведь   дирекция  небось   хотела  похвастаться  успехами

отечественного коннозаводства.  И села в лужу.  И кто присутствовал при этом! -

Семен Михайлович и Леонид Ильич!"

 

     История о том, как Тулумбаш выиграл дерби в 2.10

     (историческая справка Учителя).

     Но сначала о маршале Буденном

 

     Семен Михайлович Буденный,  выходец из бедных иногородцев,  с  малолетства

тянулся к лошадям.  Еще служа в драгунском полку, он был послан в Петербургскую

кавалерийскую школу наездников.  Он  мечтал остаться при  школе тренером.  Увы,

начальство рассудило иначе и  заставило его вернуться в полк.  Семен Михайлович

затаил обиду на господ офицеров,  однако из армии не ушел, получил чин старшего

унтера и продолжал службу сверхсрочником.

     В  сентябре  1914  года  Буденный  отличился в  бою  под  Бжезинами и  был

представлен к  Георгиевскому кресту 4-й степени.  Вскоре дивизию перебросили на

турецкий фронт,  где  Буденный исполнял обязанности командира взвода.  Храбрый,

умелый рубака заработал еще три креста и стал полным Георгиевским кавалером. На

германском фронте  Буденный,  несомненно,  выбился бы  в  офицеры,  но  военные

действия с Турцией развивались медленно и лениво.

     Наступил  семнадцатый  год.   Россию  закружил  вихрь  революций,  дивизии

расформировали,  солдаты разбежались по домам,  а старший унтер-офицер Буденный

чувствовал, что не навоевался.

     Но пришел восемнадцатый год - славное время для тех, кто крепко держался в

седле. Генерал Краснов поднял на Дону знамя белого мятежа. Началась Гражданская

война. Красные казаки организовывали партизанские отряды.

     Вьюжной  февральской  ночью   отряд  Буденного,   насчитывающий  всего  24

человека,  совершил дерзкий  налет  на  станицу  Платовскую,  вырезал калмыцкий

конвой  и  освободил пленных  красногвардейцев.  Пленные  и  часть  станичников

присоединились к Буденному. К утру в отряде было 520 бойцов.

     Примкнув к  отступающей Десятой армии,  Семен  Михайлович лично  занимался

выездкой молодых  лошадей  и  обучением молодых  солдат.  Он  смеялся над  теми

новобранцами,  которые в  кавалерийской атаке больше надеялись на винтовку и не

умели пользоваться шашкой.  В Сальских степях лихой напор и добрая рубка решали

исход боев. Семен Михайлович быстро шел в гору, одно лишь его печалило: служить

приходилось под  началом кадрового офицера Думенко.  Думенко -  командир полка,

Буденный -  его  зам.  Думенко -  командир бригады,  Буденный -  опять  же  его

заместитель.  Думенко - командир дивизии, Буденный - начальник штаба. Однако на

Буденного обратил внимание командующий Десятой армии,  "первый красный офицер",

Клим Ворошилов.  Луганский слесарь Ворошилов и унтер Буденный нашли общий язык.

Благодаря их  совместным усилиям начдив Думенко исчез "в небытие",  а  Буденный

получил оперативный простор.

     Его назначили командующим Первым кавалерийским корпусом. Теперь оставалось

совсем  немного  -  ликвидировать соперника,  командира Второго конного корпуса

Миронова.  Прежде  чем  преследовать Мамонтова,  Буденный  арестовал  Миронова,

предательски обвиненного в  измене.  От расстрела Миронова спасло только личное

вмешательство  Троцкого,   но   дело   было  сделано:   части  Второго  корпуса

присоединились к  Буденному и  пошли  на  Воронеж.  После победы под  Касторной

Буденный стал командовать Первой Конной армией.

     Легендарный поход Первой Конной на  Львов заставил вздрогнуть всю  Европу.

Семен Михайлович был убежден, что он обязательно взял бы Львов и вообще выиграл

бы  польскую  кампанию,  если  б  не  ошибки  командующих  фронтов  -  Егорова,

Тухачевского и главкома Каменева.

 

     Мы красные кавалеристы, и про нас

     Былинники речистые ведут рассказ...

 

     "Былинники речистые" почему-то умалчивают о  начдиве Думенко и  командарме

Второй  Конной  Миронове,  который вместе с  Буденным штурмовал Перекоп.  Через

двадцать лет "былинники речистые",  как по  команде,  забудут почти всех героев

Гражданской войны, которые вовремя не умерли...

     Отгремели  военные  годы,   армия  постепенно  перевооружалась,   менялась

тактика,  а  Буденный  по-прежнему  был  убежденным приверженцем кавалерийского

напора и лихой рубки.

     - Сеня, ты бы поучился чему-нибудь, - в сердцах выговаривал ему Фрунзе.

     И Семен Михайлович прилежно учился... игре на бильярде.

     Военные годы  отгремели,  но  революционная борьба  в  стране разгоралась.

Правда,  бывшие  военные спецы  еще  занимали кое-какие  должности,  а  первыми

красными  маршалами,   вместе  с  Ворошиловым,   Буденным  и  Блюхером,   стали

Тухачевский и Егоров,  но не за горами был тридцать седьмой год.  Тухачевский и

Егоров,  не разобравшись в  обстановке,  твердили о  необходимости технического

перевооружения армии,  танковых маневров, десантных операций и раздражали своей

эрудицией Вождя и Учителя.  Блюхер тоже подкачал: он забыл, что Вдохновителем и

Организатором наших побед всегда являлся Сталин.  На  фоне этих умников выгодно

отличался  Семен  Михайлович,  основным  принципом  которого  было  -  "шашками

зарубаем". К тому же Буденному покровительствовал "первый красный офицер".

     Слава Буденного как полководца стремительно росла в мирное время.

     Начиная с  1936 года Красная Армия мужественно и  победоносно сражалась со

своим  руководящим составом.  Как  по  мановению  волшебной палочки,  бесследно

исчезали прославленные герои -  Тухачевский,  Блюхер,  Егоров,  Якир, Уборевич,

командармы,  комкоры,  комдивы.  Храбрый рубака Семен Михайлович ни  разу ни за

кого  не  заступился.  Не  заступился он  и  за  жену,  которую  арестовали как

иностранную шпионку. Легендарная шашка ржавела в ножнах.

     Однако  судьбе было  угодно постучаться и  к  самому Буденному.  Возможно,

молодые лейтенанты,  устав от ночных визитов,  напутали малость или еще что, но

подъехала поздно ночью кавалькада машин на дачу в Баковку. Вот тут Георгиевский

кавалер  проявил личное  мужество:  пулемет "Максим",  припрятанный на  чердаке

заботливым ординарцем Семена Михайловича, встретил нежданных гостей. Взвод НКВД

залег.  Тех,  кто  пытался ползти,  пули  прижимали к  земле.  Семен Михайлович

отчаянно держал оборону и названивал в Кремль. Сталин снял трубку.

     - Товарищ Сталин, враги народа меня окружают! Отбиваюсь "Максимом"!..

     - Откуда пулемет? - заинтересованно спросила трубка.

     - С Гражданской хранил, как память...

     Трубка неопределенно хмыкнула,  и  телефон замолк до  утра.  Утром  Сталин

позвонил сам.

     - Семен Михалыч,  мы тут разобрались,  промашка вышла.  Снимай оборону,  а

пулемет сдай.

     Видимо, опять выручил "первый красный офицер".

     Летом сорок первого года маршал Буденный командовал войсками Юго-Западного

направления.  Под его непосредственным руководством был сдан Киев. Армии попали

в  гигантский  котел.  Немцы  взяли  полмиллиона  пленных.  Знаменитого маршала

благополучно  вывезли  на  самолете.   В  следующем  году  Буденный  "провалил"

Северокавказское направление,  и  больше к  фронту его не подпускали.  Он так и

остался  пожизненно главным  инспектором кавалерии Советской Армии,  благо  что

кавалерия в боях почти не участвовала,  а в последующие годы конное поголовье в

войсках сократилось до  минимума.  (Сколько же  их  осталось,  боевых  лошадок,

включая старых кляч,  используемых для ассенизаторских нужд?  Тысяча?  Пятьсот?

Умолчим,  чтоб не разглашать государственную тайну.)  В  коридорах Министерства

обороны  молодые генштабисты прыскали в  рукав,  завидев обладателя легендарных

усов.  Зато  на  Центральном Московском ипподроме учредили традиционный приз  в

честь Маршала Советского Союза С.М. Буденного.

     По  большим  ипподромным праздникам маршал  появлялся в  правительственной

ложе.  Тотошка встречала его радостными аплодисментами. (В газетах периодически

печатали  разгромные  статьи  про  ипподром,  фельетонисты предлагали запретить

тотализатор,  и  присутствие Буденного  вселяло  надежду  в  сердца  испуганных

завсегдатаев.  "Пока жив Семен Михайлович,  - говорили старожилы, - ипподром не

закроют".)  Растроганный маршал кланялся публике,  а  жулики бросались к кассам

ставить на  Кочана.  Почему именно Кочана?  Ходили слухи,  что Семен Михайлович

неравнодушен к  этому наезднику,  а  может быть,  тому виной фатальное стечение

обстоятельств, однако было замечено: если Буденный в ложе, то в призу, где едет

лошадь  Кочана,  начинаются чудеса  -  фавориты скачут,  сбоят  и  первое место

выигрывает Кочан.

     ...В  тот  день тотошники уже  с  утра заволновались.  Центральные ложи на

восьмидесятикопеечной трибуне были оцеплены, и в них скучали незнакомые молодые

люди  в  одинаковых пиджаках  спортивного покроя  с  оттопырившимися карманами.

Внизу,   перед  судейской  и  правительственной  ложами,   слонялось  множество

новичков,  все как на подбор баскетбольного роста, ни у кого беговой программки

нет  и  в  помине,  а  взгляд такой,  что осторожное жулье быстренько предпочло

перекочевать на сороковку.

     Семена Михайловича ожидали.  Вот он возник на правительственной высоте,  а

за  ним...  Да  быть такого не  может!  Сам,  сам  Леонид Ильич!  Демократично,

по-простецки решил заехать на бега,  решил пообщаться с народом... Естественно,

появление Самого вызвало бешеные аплодисменты, а когда Леонид Ильич, театрально

раскланявшись перед публикой,  трижды, согласно русской традиции, поцеловался с

Семеном Михалычем, трибуны зарыдали.

     Увы,  даже Высокое Присутствие ненадолго отвлекло внимание тотошки. Вскоре

низменные, привычные интересы опять завладели умами, тем более что было над чем

ломать  голову.   Дерби  в  этот  раз  разыгрывались  по  новой  системе:   два

полуфинальных заезда  определяли восемь лучших лошадей (по  четыре -  в  каждом

заезде),  а победитель финала получал главный приз.  Хитрость тут заключалась в

том, что в полуфиналах совсем не обязательно было занимать первое место - важно

попасть  в  четверку.  Значит,  фаворит  мог  спокойненько приехать вторым  или

третьим и приберечь силы для решающего заезда.

     Железными  фаворитами были  Пролог  и  Пеленгатор.  Оба  жеребца  отчаянно

боролись между собой с переменным успехом всю зиму и весну,  не оставляя другим

своим   соперникам  никаких  шансов.   При   жеребьевке  фаворитов  развели  по

полуфиналам,  и  на  первый взгляд угадать победителей не  представляло никакой

сложности:  "Сымай штаны,  ставь все  деньги от  Пеленгатора к  Прологу..."  Но

многоопытная тотошка  чуяла,  что  наездники захотят заработать в  полуфиналах,

благо ничем не рискуют,  -  пропустят темноту на первое место,  и  выдача резко

подскочит.

     На  дорожке  разминался Тулумбаш,  вороной красавец весьма  посредственных

кровей,  правда,  однажды  оказавшийся третьим -  за  Прологом и  Пеленгатором.

Тулумбаш бежал вместе с поддужной. Выехав на финишную прямую, наездник лихо его

послал.

     Семен  Михайлович молодецки подкрутил ус  и  недрогнувшей рукой  указал на

Тулумбаша:

     - Вот кто выиграет дерби!

     Леонид  Ильич   вежливо  кивнул,   отдавая  дань   зоркому  глазу  старого

кавалериста.

     Лицо директора ипподрома покрылось смертельной бледностью.

     - Товарищ  маршал,  -  зашептал  он  вкрадчиво в  спину  Буденному,  -  вы

потрясающий знаток лошадей,  но  иногда случается,  что  "порядок бьет  класс".

Конечно,  вы  совершенно  справедливо  отметили  -  Тулумбаш  класснее,  но,  к

сожалению, Пролог и Пеленгатор в лучшем порядке.

     Шея маршала стала наливаться краской, и директор ипподрома быстро вспомнил

свирепый нрав своего бывшего командующего.

     - Тем не менее у  вас удивительное чутье,  -  чуть не всхлипнув,  поспешил

добавить директор.

     Затем он на десять минут покинул правительственную ложу.  В  пятую конюшню

срочно были вызваны все наездники,  участвующие в  Большом Всесоюзном призу.  С

каждым директор беседовал коротко и сугубо конфиденциально.  Ипподромные волки,

много  повидавшие на  своем  веку,  ошарашенно крякали и  растерянно почесывали

затылок.  На Пеленгаторе выступал Мастер, лучший наездник на ипподроме, человек

капризный и  самолюбивый.  Но  с  ним разговор был прост -  через неделю Мастер

должен был ехать во Францию,  так что пускай соображает,  не маленький.  Мастер

ничего не ответил,  сплюнул и  укатил на круг.  Остался один Андрюха.  Директор

понимал,  что Андрюха,  недавно получивший отделение, умрет, но не проиграет на

Прологе.  Его  уговаривать бессмысленно.  "Андрюха  ради  дербей  родину  готов

продать",  -  злобно подумал директор, но, ласково потрепав наездника по плечу,

не сказал ни слова.

     В  первом  полуфинале Пеленгатор со  старта  засадил проскачку,  съехал  с

круга. Пришла дикая темнотища, гастролер из Раменского.

     Во  втором  полуфинале Пролог приехал вторым -  Андрюха не  рвался,  берег

лошадь.

     На табло засветилась фантастическая сумма выигрыша.

     - За один рубль такие деньги?  -  удивился Леонид Ильич. - Это больше моей

зарплаты...

     И Леонид Ильич слегка задумался.

     Начался финальный заезд.  С  места  повел Тулумбаш.  Верный своей тактике,

Андрюха  спокойно держался сзади  -  обычно  Пролог  на  третьей четверти резко

усиливал пейс,  выходил в  лидеры,  а  на  финишной прямой  его  не  брал  даже

Пеленгатор. В отсутствие основного соперника (Пеленгатор, совершивший глупейшую

проскачку,  не попал в финал) Андрюха никого не боялся: не с кем ехать! В конце

второй  четверти Андрюха хотел  послать жеребца,  но  с  ужасом обнаружил,  что

намертво взят в  коробочку:  две  лошади впереди шли  фальшпейсом,  три  других

плотно прижимали Пролога к бровке.

     - Саня, Петя, пропусти! - молил Андрюха.

     Странная глухота  поразила наездников.  Андрюху  не  слышали,  Андрюху  не

пропускали.

     Пришлось почти что останавливать Пролога и,  дождавшись просвета, выходить

в поле.  Последнюю прямую Пролог летел птицей. Однако догнать Тулумбаша не было

никакой возможности.  Секундомеры показали время  победителя -  2.10.  Ипподром

выл.

     - Дождь ночью,  дорожка тяжеловата,  вот и приехали медленно,  -  бормотал

директор, пряча глаза. Но его никто не слушал.

     В  ложе  была  сладкая суета.  Леонид Ильич  торопился на  дачу  к  обеду,

благодарил администрацию за доставленное удовольствие, руки жал.

     Семен Михайлович,  лихой кавалерист, посчитал, что дерби прошли неважнецки

- не  смог Сашка-мудак показать товар лицом,  гнать бы  его надо с  директоров,

однако какая это,  в  сущности,  мелочь по сравнению с тем,  что он,  Буденный,

приглашен на обед к Ильичу. Значит, новое руководство, не в пример хаму Никите,

ценит старую гвардию!  Ого-го,  мы себя еще покажем!..  Вот те крест,  прибежит

завтра Гречко ко мне в приемную, небось дорогу забыл, хотя нет, новый министр -

человек крутой, не прибежит, но позвонит обязательно.

 

     Лошади вышли на финишную прямую.

     Ваня взглянул на  секундомер,  который он держал вместе с  вожжой в  левой

руке:  "Крючок сделан в 11,  на 2.04 едем.  Дотяни,  малыш,  дотяни, поддать бы

надо, еще немного поддать, нечем поддавать; да чтоб они, стервы, ноги поломали,

чтоб их разорвало, чтоб их вспучило!.. Дотяни, малыш, дотяни!"

     Петя повторял лишь одно: "Ух ты, Господи... Ух ты, Господи..." Он понимал,

что Ваня всех подловил,  и надеялся только на второе место.  И вдруг свершилось

чудо: Идеолог мотнул головой, распушил хвост, ожил и начал захватывать Паруса.

     "Выручай,  браток!"  -  Мося до крови закусил губу,  поднял вожжи и бросил

жеребца.

     И  хоть неслись они  в  страшном пейсе,  Ване казалось,  что  все замерло,

застыло и только рядом тихо, медленно, неотвратимо выдвигается вперед Идеолог.

     До последнего столба рукой подать. Идеолог выигрывал у Паруса голову, Петя

пропел уже  хвалу Господу,  но  накатывающийся сзади,  как  шквал,  рев  трибун

заставил Петю скосить глаза направо.

     С поля, роняя клочья розовой пены, в невероятном посыле проходил Отелло.

     Желтый камзол Моси мелькнул первым на финишном створе.

     Секундомеры замерли на отметке 2.03.6.

     Илюша-Овощник, словно рыба, попавшая на берег, глотал воздух ртом и рвал с

остервенением билеты.

 

     "Разорванные,  надорванные или  склеенные тотализаторные билеты  считаются

недействительными, и никаких денежных выдач по ним не производится.

     Заявления об утере билетов не принимаются.

     Выдача  выигрыша  производится только  лицу,  предъявившему тотализаторный

билет,  на  который этот выигрыш пал.  Никакие претензии третьих лиц  на  часть

данного выигрыша не принимаются"

     - выписка из правил.

     глава пятая

     ВМЕШАТЕЛЬСТВО ПОСТОРОННИХ ЛИЦ

     В  двенадцать часов  тридцать минут из  одного закоулка Рублевского шоссе,

отрезанного от  всего  мира  густым  лесом  и  категоричными дорожными знаками:

"Въезд запрещен",  выскочила черная "Волга" с антенной на крыше,  двумя желтыми

фарами  впереди и,  взревев на  повороте,  резко  набрав максимальную скорость,

понеслась в  сторону Москвы.  Орудовцы,  дежурившие на  этой  правительственной

трассе через каждый километр, орудовцы, привыкшие к многочисленному начальству,

орудовцы,  которые обычно  лениво  жмурились на  проходящие "Чайки" и  козыряли

только  бронированным  ЗИЛам,  -  при  виде  "Волги"  со  знакомым  им  номером

немедленно  принимали  стойку   "смирно"  и   провожали  машину  настороженными

взглядами.

     В час дня "Волга" с желтыми фарами плавно затормозила у колонн Московского

ипподрома. Оперативник, сидевший рядом с шофером, стремглав выкатился из машины

и  услужливо открыл  заднюю  дверцу.  Человек  в  сером  костюме,  средних лет,

среднего роста,  средней упитанности,  с  лицом,  ничего,  абсолютно ничего  не

выражающим,  неторопливо, но бодро поднялся по ступенькам - впереди него спешил

оперативник, энергично расталкивая плечами попадавшуюся на пути публику.

     Появление  серого  костюма  вызвало  переполох  в  правительственной ложе.

Заместитель министра сельского хозяйства,  считавшийся сегодня самым  главным и

почетным гостем,  выронил бинокль.  Директору ипподрома,  сначала не понявшему,

что к чему,  коротко шепнули пару слов,  и он чуть было не схватился за сердце.

Неужели?!  Такая честь!  Но почему не предупредили заранее?!  А  вдруг прибудет

Сам? Несколько минут прошло в томительном ожидании. Человек в сером костюме сел

на  любезно предложенный стул в  первом ряду и  деликатно помалкивал.  И  тогда

догадались,  что внезапный приезд Самого не предвидится, а это - просто частный

визит. В конце концов, имеет право руководящий товарищ отдохнуть в воскресенье?

     Из буфета срочно доставили боржомчик и  бутербродики с икоркой.  Человек в

сером костюме благосклонно кивнул, но на бутерброды не отреагировал и продолжал

с  живым  интересом  наблюдать за  событиями на  беговой  дорожке.  Заместитель

министра красноречиво повел глазом в сторону директора ипподрома -  дескать, не

будьте назойливым, не надоедайте руководству. Ложа успокоилась.

     Строго  говоря,   человека  в  сером  костюме  нельзя  было  причислить  к

руководству. По номенклатурной иерархии даже заместитель министра был его выше.

Разве  можно сравнивать главу союзного министерства и  Помощника -  в  сущности

рядового работника канцелярии? Однако Помощник работал в канцелярии Самого, это

меняло дело коренным образом,  в официальных газетных отчетах фамилия Помощника

Самого шла сразу после секретарей ЦК.

     Казалось,  скромного,  но могущественного Помощника целиком увлекли дерби,

он  даже вместе со всеми соизволил поаплодировать победе Отелло во втором гиту.

Но так только казалось. Человек в сером костюме размышлял над иными проблемами,

его волновали другие, скрытые от постороннего взгляда "бега".

     "Десять тысяч  идиотов,  -  думал  отдыхающий товарищ,  взирая  сверху  на

людское море.  -  Какие-то неказистые лошади, какие-то бредовые призы, какие-то

жалкие выигрыши...  И этим живет народ?  И никто не подозревает,  что у нас,  в

Большом доме,  негласно готовится свой решающий "заезд"...  Кто  придет первым?

Вот вопрос,  над которым я ночами ломаю голову. Эта игра посерьезней. Фаворит -

мой шеф.  В принципе он не должен проиграть.  На него "ставят" почти все, в том

числе и я. Однако, согласно законам ипподрома, и выигрыш на фаворите небольшой.

Конечно,  я  останусь на своем месте -  это совсем не плохо.  А  если рискнуть?

Поставить  на  "темненького"?  На  Степаныча-хозяйственника или  на  "железного

Шурика"?  Крутой поворот судьбы!  Я выхожу в первую шеренгу! Но есть ли шансы у

темненьких?  Риск огромный -  я  теряю все,  и бесповоротно.  Тем не менее опыт

учит,  что когда уходит Главный,  его помощников не милуют.  Не дай Бог, с моим

шефом инсульт,  и  меня  тоже  гонят с  глаз долой,  упекают к  черту на  рога,

каким-нибудь  послом  в  Замбию.   Правда,   пока  шеф  в  порядке,  моя  жизнь

гарантирована.  Ну хорошо,  еще десять лет максимум -  и все!  Нет перспективы.

Шефа  поддерживают Политбюро,  ЦК,  секретари  обкомов.  Но  "железному Шурику"

сочувствует среднее звено -  аппарат требует закрутить гайки: "Хватит показного

либерализма!"  И к Степанычу прислушиваются -  он предлагает вместо иностранных

займов внутрисоюзную денежную реформу.  Зачем  унижаться перед  Западом,  когда

можно просто взять деньги у  народа?  Это то,  что на  поверхности.  А  сколько

подводных течений? Да, я чуть не забыл Идеолога, наш-то Идеолог тоже ведь метит

в первые.  Метит-то он метит,  а шансов нет.  Не тот класс.  Отбросим Идеолога.

(Кстати,  и  на  беговой  дорожке  наглядная ситуация:  не  по  зубам  Идеологу

фаворит.)  Степаныч?  Но  если без фаворита,  то  "железный Шурик" его обойдет.

Какие  у  Шурика козыри против шефа?  Первое -  молодость;  второе -  поддержка

аппарата;  третье -  провал политики мирного сосу...  сосу...  тьфу  ты,  черт,

сосуществования;  четвертое  -  невозможность принять  иностранные займы  из-за

кабальных политических условий. Ставить на Шурика? Ох как заманчиво! И хочется,

и колется,  и мама не велит... А мама не велит потому, что не так страшен черт,

как его малюют!  Взвесим все "за" и "против".  Вот мы ждем визита американского

президента.  В  принципе  в  предстоящих  международных  "бегах"  американец  -

фаворит.  Он умнее,  обаятельнее, энергичнее, и потенциал Америки не сравнить с

нашим.  (Употребляя ипподромный термин - у него лучшая резвость.) Но ведь заезд

- это  тактика.  А  тактика  американца  зависит  от  партий,  от  выборов,  от

конгресса,  от  газет.  Наш  волен выбирать любую тактику -  он  свободен,  как

Господь Бог.  Американец -  мастак на слова, пусть себе заливается соловьем. Но

как он будет объясняться в  конгрессе?  Там ребята сидят не лыком шиты.  А  наш

скажет слово -  закон для страны.  Пожалуй,  если разобраться,  то, несмотря на

кажущееся превосходство американца,  он все равно обречен на проигрыш. (Да, да,

такова человеческая натура американца: несмотря на ум, гибкость, прозорливость,

изворотливость,  он с детства так воспитан -  раз дал слово, значит, выполняй.)

Конечно,  у него возникнут опасения,  дескать, не обманут ли? Но поверить в это

до конца он не сможет.  Вот тут-то наш и обойдет американца по бровке.  Для нас

законы  существуют только те,  которые выгодны на  данный момент.  Мы  их  сами

принимаем,  сами  отменяем.  На  все  соглашения и  договора,  начиная  еще  со

знаменитого Брестского мира,  мы  смотрели,  как на  липовую бумажку:  выиграть

время,  собраться с  силами,  а  потом -  бумажку побоку...  И народ всегда нас

поддержит,  выйдут  газеты  с  аршинными заголовками:  "Такова  воля  советских

людей",  "По требованию сормовских рабочих".  И  пускай в  Вашингтоне,  Париже,

Лондоне  ихние  лидеры,   говоруны,   краснобаи,  ораторы,  любимцы  публики  в

растерянности чешут себе задницу: как же так, ведь есть договор?.. (Что говорят

на ипподроме: "Как он мог заскакать?" - вот именно, хрен вам в рыло, выкусите!)

Ибо наша цель - победа мирового коммунизма, ясно? А буржуазия и эксплуататоры -

наши классовые враги,  какие могут быть с ними разговоры?  К стенке ставить!  И

поставим,  когда сможем.  А пока мы -  дипломаты,  пока мы -  за мирное сосу...

Маневрировать мы начали еще с нэпа,  нэпман залатал наши дыры,  накормил, одел,

обул -  все, нэпмана под ноготь! Нет, маневрировать мы начали раньше, в октябре

1917  года,  когда слямзили у  левых эсеров аграрную реформу и  дали крестьянам

землю. Землю-то дали, но когда хлеба стало вдоволь, - отобрали. Какие, к черту,

частные владения?  Хватит,  побаловались! А кто против колхозов - тот кулак. Мы

всех обведем вокруг пальца:  Иран,  Турцию,  Германию, Францию, Англию, Польшу,

Финляндию,  Японию,  США.  Правда,  раза два мы накололись -  с  Гитлером и Мао

Цзэдуном,  мы их тоже намеревались обмануть,  да они ребята шустрые,  опередили

нас.    Впрочем,    и    нынешние   наши    союзники   -    арабы-националисты,

черномазые-прогрессисты -  не очень-то надежны...  Заключаем с ними договора, а

они - как волки, все в лес смотрят, кто больше заплатит. Бандиты форменные. И у

кого только научились?  Итак,  подведем итоги. Судя по всему, мы опять обскачем

американцев. Значит, надо ставить на шефа. От добра добра не ищут. А внутренние

проблемы нас не подкосят? Ерунда! Почти шестьдесят пять лет советской власти, а

каждый  год  трудности с  сельским  хозяйством.  Привыкли...  Россия  -  страна

богатая,  запасов нефти и  газа на сто лет хватит.  За нефть и  газ капиталисты

штаны снимут и нам отдадут. С голоду не помрем, перезимуем. А там, глядишь, еще

лет  через пять -  десять наладим систему и,  может,  сами начнем себя кормить.

Нет,  шеф  -  мужик головастый,  все верно метит.  Главное,  сейчас перебиться,

деньги достать,  деньги,  деньги!  Денег в государстве навалом, если не хватит,

напечатаем.  Да грош цена нашим деньгам.  Говорят,  за деньги, за рубли нынче в

магазинах приличных брюк не  купишь.  Валюта чертова нужна!  Доставать ее любым

путем!  Курочка по зернышку клюет.  Ипподром -  Монетный двор страны? Тьфу! Вот

если бы  все в  долларах да  франках...  Но доллары и  франки водятся только на

зарубежных ипподромах".

     Руководящий товарищ в сером костюме вдруг,  словно проснувшись,  соизволил

обратить  внимание на  своих  соседей  по  ложе.  У  товарища возникли вопросы.

Первое.  Принимаем ли мы участие в международных конских соревнованиях? Второе:

каковы там наши успехи?

     К  стулу  руководящего товарища  срочно  поставили  стулья  для  директора

ипподрома и замминистра.  Соседи перекочевали в другой угол ложи, тем более что

один из  этих соседей,  главный зоотехник,  с  трудом сдерживал смех -  так его

поразили   "международные  конские   соревнования".   Директор  и   замминистра

докладывали  обстоятельно:   об   усилении  политико-воспитательной  работы  на

Московском ипподроме;  о ходе соцсоревнования между тренотделениями;  о больших

успехах  наших  спортсменов  на  конных  соревнованиях  в  Польше,   Венгрии  и

Чехословакии  (слово  "конные"  дирекция  произнесла  скороговоркой,  чтобы  не

подчеркивать ошибки руководящего товарища).

     - А в какой валюте там платят выигрыши? - осведомился руководящий товарищ.

     Ему объяснили: в местной валюте - в злотых, форинтах и кронах.

     - Ага,  - сказал руководящий товарищ. - А во Франции или Америке наши кони

бегали?

     Дирекция любезно пояснила (правда,  с меньшим энтузиазмом),  что советские

рысаки  и  лошади  чистокровной  породы  неоднократно выступали  на  ипподромах

капиталистических стран,  но,  увы,  несмотря на мастерство наездников, нас там

нещадно били.

     - Почему? - изумился руководящий товарищ.

     Замминистра  начал   пространно  рассуждать  о   трудностях  послевоенного

периода, а директор пожаловался, что, мол, режут валютные фонды и поэтому мы не

можем   закупать  за   границей  классных  производителей.   А   без   классных

производителей -  товар  не  тот,  на  крупных международных призах  не  тянем.

Замминистра перебил директора,  уточнив, что несколько лет назад были закуплены

три  американских рысака.  На  что  директор  ответил,  мол,  результаты  этого

скажутся лишь лет через десять.

     - Опять валюта! - мрачно процедил руководящий товарищ. И подумав, спросил:

- Но большие выигрыши на вашем ипподроме бывают?

     - Конечно, случаются, - сказал директор, - хотя мы стараемся...

     Директор осекся.  Он  не  понял,  хорошо ли  это  для ипподрома -  большие

выигрыши -  или нет. Он также не понял, какая связь между большими выигрышами и

мрачным восклицанием руководящего товарища:  "Опять валюта!"  Между  тем  связь

была.  Руководящему товарищу пришла в  голову остроумная идея:  если так трудно

вырастить лошадей,  способных выигрывать крупные международные призы в  твердой

валюте,  то гораздо легче и менее хлопотно найти людей,  способных эти выигрыши

угадывать. Впрочем, найти людей - это забота соответствующих органов. И вот эту

идею надо им  подкинуть.  Однако делиться своими мыслями с  дирекцией ипподрома

руководящий товарищ не посчитал нужным.

     - Если будут сегодня крупные выигрыши, доложите, - коротко бросил он.

     БЕГА

     Как быстро происходят события на  ипподроме!  Не  успели по радио объявить

победителя дерби,  не  успели  мы  восхититься высоким  классом  и  бойцовскими

качествами Отелло,  а  уже  участники первого полуфинала Приза Элиты выехали на

парад.  Через пятнадцать минут -  шестой заезд, в нем - восемь лошадей. В дубле

их  надо  играть со  вторым полуфиналом.  Там  тоже  восемь.  Кого выбрать?  На

разминке мы  их толком не видели,  протолкались у  касс.  Что ж  теперь делать?

Ставить вслепую,  надеясь на свое знание лошадей?  В  принципе первый полуфинал

должен выиграть пятый  номер,  Гугенотка,  а  второй полуфинал -  шестой номер,

Павлин. Но ведь опять может повториться история с Прологом и Пеленгатором: Приз

Элиты  разыгрывается  по  тем  же  правилам,   и  в  полуфиналах  фаворитам  не

обязательно приходить первыми. Вот и гадай на кофейной гуще... Остается взывать

к честности наездников:  дескать, братцы, имейте совесть, публика в вас верит и

несет в кассу свои трудовые сбережения,  не подведите, граждане. Но, во-первых,

фаворит может проиграть полуфинал по  чисто тактическим соображениям,  и  любой

народный суд оправдает наездника, а во-вторых...

     А  во-вторых,  знаменитый на  ипподроме  Бакинец,  бывший  когда-то  своим

человеком на конюшнях,  говаривал:  "Если выстроить в  ряд всех бригадиров,  их

помощников, жокеев, ездоков - словом, всех, кто принимает участие в бегах, и вы

бы имели возможность пройтись вдоль этого строя и внимательно вглядеться в лица

славных тружеников ипподрома,  то  больше ни разу вы не поставили бы ни копейки

ни на одного из наездников!.."

     "Кого ж любить,  кому же верить?" (А.С.  Пушкин,  видимо,  про Центральный

Московский ипподром.)

     От Отелло я жду рублем Гугенотку,  битейшего фонаря.  Капитала у меня -  6

рэ. Впереди - тринадцать заездов. Извечная проблема: играть иль не играть?

     Заезжает седьмой номер,  Дунай.  Ой как заезжает!  Апельсин,  гастролер из

Раменского,   -  так  себе,  ничего  особенного.  Пион,  светло-серый  жеребец,

победитель Большого Орловского приза.  Но  разве  может  орловец  соперничать с

рысаками американских кровей?  Однако  Пион  смотрится совсем неплохо.  Пион  -

боец.  Поверить в него?  А где же моя любимая Гугеноточка?  Прячется,  сука, на

противоположной прямой.  М-да, тут дело нечисто. Гугенотка если едет, то обычно

крутится возле финишного столба.

     Вопрошающе гляжу на Профессионала. Профессионал отрывисто бросает: "Пион и

Дунай".

     Пожалуй,  похоже.  В  кассе,  как  и  предполагалось,  лупят  Гугенотку  с

Павлином,  строчек восемь исписано одной  комбинацией -  5-6.  Профессионал два

рубля кладет на 8-6, рубль - на 7-6.

     - Павлин не проиграет, - предупреждает Профессионал.

     Очень похоже.  Да  только расколотили его страшным образом.  А  есть ли  в

седьмом заезде вторая лошадь? И вдруг меня осеняет: третий номер - Лот - из той

же конюшни,  что и Павлин.  На Павлине -  бригадир, на Лоте - его помощник. Два

варианта:  или  помощник не  осмелится ехать против бригадира,  или,  наоборот,

бригадир пропустит помощника.

     Ставлю от восьмого и  седьмого (от Пиона и  Дуная) к  шестому и третьему -

8-6,  7-6,  8-3,  7-3,  а от Гугеноточки только к Лоту -  5-3,  пропуская самую

вероятную комбинацию 5-6.  В  итоге у  меня  остается рупь  на  все  дальнейшие

подвиги. Се ля ви!

     По  радио  объявляют,  что  по  сумме  двух  гитов Большой Всесоюзный приз

выиграл Отелло.  Остальные места  будут распределены после третьего гита.  А  с

третьего гита  (восьмой заезд)  снимаются все  лошади,  кроме  Белого  Паруса и

Черепети.

     До восьмого заезда еще далеко, однако объявление интригующее: Белый Парус,

понятно,  будет биться за  второе место в  Призу.  Для этого ему нужно улучшить

время Идеолога, показанное по первому гиту, ибо правило гласит: "Призовые места

распределяются по наименьшей сумме резвости в зачетных гитах". У Идеолога сумма

мест -  четыре (два и два),  у Белого Паруса будет тоже четыре (третье место во

втором гиту и первое -  по третьему).  Конечно,  он выиграет третий гит. Однако

естественно возникают два вопроса:  1) зачем Петя снял Идеолога?  (совсем он не

боится Белого Паруса?); 2) при чем тут Черепеть?

     Загадки, загадки...

     В  ложе  выясняется,  что  Пижон  зарядил только  Гугенотку,  а  Корифей -

Гугенотку и Дуная (опять он подсмотрел ставку жуликов).  Торжественно предлагаю

всем выбросить билеты от Дуная. Корифей обиженно заявляет, что отныне перестает

со мной здороваться.

     Бьет колокол! Старт!

     Дунай возглавляет бег.  Гугеноточка прочно обосновывается на третьем месте

и ни о чем больше не помышляет.  А вторым держится Пион. Дунай едет на 2.05, но

финишным броском его обходит Пион.

     Корифей  проклинает жуликов.  Профессионал небрежно предъявляет изумленной

публике билеты от  Пиона.  Я  говорю,  что  сыграл Пиона к  Лоту.  Профессионал

морщится:

     - Выброшенные деньги!

     *  *  *

     ИЛЮША-ОВОЩНИК: "Между прочим, пятый и шестой заезды мне обошлись в пятьсот

рублей.  Конечно,  не  в  деньгах счастье,  но я  не такой уж миллионер,  чтобы

выбрасывать их  на  ветер.  Ставка на  Дуная была рискованной,  но по-игроцки -

правильной. На Дунае ехал Борода. Он выбил из Дуная все, что мог. Не повезло ни

ему,  ни мне.  Пионом я тоже подстраховался,  но Пион значительно дешевле,  а с

Павлином он будет стоить вообще гроши.  Белый Парус -  вот где я бил наверняка.

Недаром я  кормил Ваню  три  месяца.  Должно было произойти чудо,  причем чудо,

хорошо подготовленное.  Не в этом ли кроется моя ошибка? Ваня привык побеждать,

когда я  убирал соперников.  Когда же  на  финише пошла страшная рубка,  он  не

выдержал.  Пора всерьез заняться Мосей -  вырос, у него оказались золотые руки.

Опять начинать все сначала,  опять платить.  Они все уверены,  что у меня денег

куры не клюют.  И все просят: дай, дай... А я плачу директору районной конторы,

главному бухгалтеру, инспектору ОБХСС, двум товароведам из главка, экспедиторам

Курского и Киевского вокзалов,  грузчикам, шоферам рефрижераторов Межгортранса.

Всем дай.  Откуда я  возьму?  Что у меня,  печатный станок?!  Да,  я ворую,  но

по-своему я  человек честный.  Допустим,  я бы не воровал,  как тогда прикажете

жить?  База  огромная,  а  помещения  никудышные,  ремонт  не  делают  вот  уже

двенадцать лет.  Видите ли,  нет средств!  Экономят рубли,  теряют тысячи. Если

подсчитать,  сколько продуктов выбрасываем,  сгнивших в подвалах,  на какую это

круглую сумму  тянет,  давно бы  вместо моих  развалюх небоскреб отгрохали.  Но

строительно-ремонтный фонд в конторе с гулькин нос, увеличивать его (фонд, а не

гулькин нос,  естественно) за счет торгового баланса -  подсудное дело. Ревизор

вздохнет  и  подмахнет акт,  фиксирующий пятьдесят тысяч  убытка.  Пересортица!

Специфика нашей работы!  К пересортице все привыкли,  на ней кормятся. И потом,

строительство -  затея длительная и  хлопотная,  а  за  экономию годового фонда

полагаются  благодарности  и   премии.   Мне   нужно   срочно  залатать  крышу,

зацементировать пол -  я  приглашаю рабочих с  соседней стройки и  плачу им  из

своего кармана.  На  оформление официальным путем ушло бы несколько месяцев,  и

никто  не  знает,  когда  начнутся работы.  Подвалы зальет вода,  убытку -  сто

пятьдесят тысяч.  Я плачу из своего кармана, но мой карман не бездонный. Второй

сорт пускаю как первый,  покрываю расходы.  Хочешь жить - умей вертеться. Народ

на базе -  сплошь уголовники и алкоголики (нормальный человек не будет возиться

в  грязи).  Как заставить их работать?  Повесить плакаты:  "Дадим родной Москве

больше  фруктов  и  овощей!"?  Они  этими  плакатами подтираются...  Прижмешь -

разбегутся.  Вот и смотришь сквозь пальцы, как выносят из склада. Принцип один:

хочешь жить сам - давай жить и другим. Правда, осенью пригонят к нам студентов.

Переберут они помидоры,  заложат в подвал, а через месяц вместо товара - гниль.

Душа болит... У магазинов нет своих хранилищ, берут частями. И приходится, пока

товар в  кондиции,  толкать его  налево -  людям хоть  витамины достаются.  Мне

деньги нужны,  много денег, крутишься, как вошь на сковородке, а все без толку,

еле  сводишь концы с  концами.  Конечно,  бега -  золотое дно,  но  не  хватает

наличных средств.  Ведь если подойти к делу с умом,  с размахом, если держать в

руках все конюшни,  то в  каждом заезде можно иметь свою тыщонку.  Для приличия

пару раз  выпускать фаворитов,  а  остальное -  заделывать.  Исключать малейшую

случайность.  С  наездниками разговор короток.  Не  уверен  в  лошади -  назад.

Считаешь соперника в шансах - не темни, признавайся честно, я уберу конкурента.

Будь  у  меня  свободных  двадцать  тысяч,   я  бы  вышколил  ипподром.  Может,

объединиться с  Бакинцем?  И  у  него  капитала не  хватит.  Потом,  он  привык

заниматься мелкой самодеятельностью,  погонится за грошовым выигрышем - погубит

дело.  Нет никому веры,  да и  наездники ненадежны,  боятся друг друга,  боятся

ОБХСС,  боятся дирекции. А главное - продадут тебя за поллитра. Договариваешься

с  парнем,  суешь тридцатку,  все чин чинарем,  едет,  а  на кругу ему подносят

поллитра,  и  он за бутылку красненького -  лошадь на себя и  тащится на второе

место...  Сколько раз  я  нарывался на  подобный вариант?!..  Нельзя работать с

таким народом.

     Пузанычи мои совсем скисли...  Джентльмены,  рано отчаиваться!  Посмотрим,

что нам светит впереди.  От  Пиона к  Павлину -  копейки,  от Павлина к  Белому

Парусу -  вообще не  стоит мараться,  девятую скачку я  не  знаю  -  пропустим.

Десятый заезд  -  финал  Приза  Элиты.  Вот  его,  господа,  надо  обмозговать.

Придумать бы что-нибудь эффектное и простое. На бегах, господа, деньги даром не

платят,  но ведь публика -  дура...  Эврика!  Что такое "эврика"?  Джентльмены,

повышайте  свой  культурный  уровень,  а  не  пьянствуйте  в  "Арагви"!  Эврика

по-древнеримски или  по-древнегречески означает:  "К  Илюше  пришла  интересная

мысля".

 

     На  балконе  мучился Бакинец.  За  два  последних заезда  он  просадил сто

рублей,  и  лишь  сознание  того,  что  Овощник  просадил больше,  -  несколько

успокаивало.  Как и  Илюша,  Бакинец понимал,  что ставка от Пиона к  Павлину -

мизер.  Правда,  неожиданно в  одинаре Пион потянул на четыре с полтиной.  Но в

дубле дадут по  семь.  Не  густо.  Однако в  отличие от Илюши деятельная натура

Бакинца  требовала  немедленных  решений.   Поискать  лошадь   против  Павлина?

Бессмысленно.  Павлин не проиграет. Уточним: он бы железно не проиграл, если бы

в предыдущем заезде приехал Дунай. Борода когда-то работал на конюшне у Толи, и

Толя непременно зарядил от Дуная. Теперь ситуация изменилась. Пион - гастролер,

и  хозяин  его  с  москвичами  "не  вяжется".  Значит,  Толе  в  полуфинале  не

обязательно быть первым.  Кого Толя может пропустить?  Пожалуй,  Гипюра,  Лота,

Сургута и  Карата.  Остальным лошадям Павлин  имеет  право  проиграть только  с

гробовой проскачкой.  Проскачки Толя  не  допустит...  Поставить этих четырех к

Белому Парусу?  Еле-еле вернешь свои.  Придумали,  тоже мне,  заезд:  всего две

лошади,  причем у Белого Паруса резвость -  2.04,  у Черепети -  2.10.8. Белому

Парусу нужно третье место в  Главном призу,  и  он,  разумеется,  поедет во все

тяжкие.  За  Паруса в  одинаре дадут  рупь  за  рупь,  опять же  нет  смысла...

Минуточку, элементарная арифметика: проверим результаты двух гитов - 3+1, 3+2 -

по  сумме мест  Белого Паруса никто не  достает.  Значит,  ему  не  обязательно

приходить первым.  Гениально!  Хитрожопый Ваня,  хоть у него образование четыре

класса,  но до пяти считать умеет!  Даю голову на отсечение: в заезде всего две

лошади, но Черепеть привезет солидную выдачу.

     Бакинец прищелкнул пальцами, и верный Стасик оказался тут как тут.

 

     - Может ли проиграть Павлин? - спросил Пижон.

     - Нет, не может, - сказал Профессионал.

     - Но в нижних кассах начинают бить Гипюра и Лота, - сказал Корифей. - Люди

не дураки и просто так деньги не выбрасывают.

     - Ну как он может проиграть?  -  возмутился Профессионал.  - Посмотрите на

жеребца -  красавец,  длинный шаг...  Остальные лошади по  сравнению с  ним как

будто семенят.

     - Но он может заскакать, - заметил Корифей.

     - С чего бы ему скакать? - возмутился Профессионал.

     - Эх, мальчики, - вздохнул Корифей, - каждый раз, когда я слышу слова "как

он мог заскакать",  я вспоминаю старую историю. Да не про пятьдесят первый год,

не  пугайтесь.  Был  такой мастер,  Петров,  вы  его  уже не  застали.  Хороший

наездник,  но,  разумеется,  как и все они -  погрязший в тотошке. Я приходил к

нему в дом,  кое-что он мне подсказывал. Однажды он мне говорит: "В пятницу еду

на  Габитусе,  не проиграю".  Я,  естественно,  зарядил Габитуса,  Габитус идет

первым в отрыве, и вдруг, в двадцати шагах до финиша, когда ему никто не мешал,

у  жеребца -  проскачка!  Потом  еще  несколько раз  Петров пытался проехать на

Габитусе,  и - аналогичный случай! В одном и том же месте жеребец скачет. Никто

не может понять,  в  чем дело,  а сам Петров клянет Габитуса на чем свет...  Но

между прочим,  рассказывает мне Петров о  любопытном происшествии,  случившемся

летом на гастролях в Харькове.  Там местное жулье играет между собой на лошадь,

которая придет последней.  Заключают крупные пари и соответственно мухлюют. Так

вот,  Петрову дали деньги,  чтоб он приехал обязательно последним. А Петров был

на  Габитусе.  Начался  заезд.  Те,  кому  надо,  режутся в  борьбе,  а  Петров

спокойненько плетется сзади.  Едет он себе,  едет,  песенки поет, но на третьей

четверти замечает,  что  к  Габитусу пристроилась одна местная кобылка,  причем

весьма удачно,  четко проигрывает Габитусу полкорпуса. Петров подумал, дескать,

случайность,  однако попридержал жеребца.  И  кобылка тут же привстала.  Петров

обернулся,  глянул в  глаза  наезднику (на  кобылке сидел армянин) и  обо  всем

догадался: конкурирующая фирма, другая мафия тоже заплатила армянину. Вышли они

из последнего поворота,  когда остальные лошади пересекли финиш.  Петров, даром

что мастер, натянул вожжи, лежит на Габитусе, не пускает, но и армянин оказался

не промах,  совсем на шаг перешел.  Публика улюлюкает,  публика усекла,  в  чем

фокус.  Но Петров обязан проиграть армянину:  с харьковским жульем шутки плохи,

изобьют до  полусмерти.  Петров дергает жеребца,  чтоб тот сбился,  но Габитус,

зараза,  не  сбоит...  До  финиша  тридцать метров.  Надо  хоть  ради  приличия

изобразить посыл.  И Петров делает вид,  что смирился с поражением,  что,  мол,

ладно,  так и быть,  обманул его армянин.  Он посылает Габитуса,  отрывается от

кобылки,  но в двадцати шагах до столба резко берет влево - и Габитус на полном

ходу врезается мордой в кусты акаций!  Конечно,  жеребец встал как вкопанный, а

армянин,  плача и рыдая,  проехал к финишу... "Я вовремя сообразил, - хвастался

мне Петров,  -  что гастролеру местное начальство простит такой финт. Своего бы

они наказали,  перевели бы в конюхи на полгода. И в Москве бы мне несдобровать,

но в Харькове - пронесло. Не было иного выхода, вечером переломали бы мне кости

да и деньги забрали бы..." И все-таки Петров искренне удивлялся, почему Габитус

каждый раз скачет за  двадцать метров до  финиша!..  Да,  мальчики,  лошадь все

помнит.  Вот почему я  смеюсь,  когда наши старожилы возмущаются:  "Как он  мог

заскакать, как он мог заскакать!"

 

     *  *  *

     Я не участвовал в этом разговоре.  Мне было все равно -  придет Павлин или

нет.  Павлин меня не спасал,  а последний рупь я утопил на Гипюре, связав его с

Белым Парусом.

     Павлин сбоил сразу после старта.  Правда, Толя быстро поставил жеребца, но

в дальнейшем, видимо опасаясь нового сбоя, вел его осторожно и приехал третьим.

Всю дорогу за первое место резались Гипюр с Лотом, и Лот выиграл полкорпуса.

     Когда на табло высветили выдачу,  я не поверил своим глазам: в одинаре Лот

стоил шесть рублей.  Ясно, что в седьмом заезде жулье всерьез взялось за него и

заряжало к  Парусу.  Но в шестом заезде,  от Пиона,  жулики Лота не трогали.  В

общем, я нежданно-негаданно получил за билет 8/3 семьдесят шесть рублей.

     Теперь Морган и Рокфеллер мне в подметки не годились.

     Здравый смысл подсказывал,  что  надо  прятать деньги поглубже в  карман и

немедленно сматываться с бегов.  Но разве можно уйти,  когда впереди двенадцать

интереснейших заездов?

     - Везет Учителю!  -  сказал Профессионал.  -  Вот только такую сумасшедшую

комбинацию он и может угадывать.

     И попросил взаймы десятку.

     - Открытая комбинация,  -  авторитетно заявил Пижон.  - Что, плохо было бы

доехать пятеркой в лобешник?

     И попросил взаймы пятерку.

     Корифей сказал, что подыграл Лота к Белому Парусу, рублей девять заплатят.

А пока что попросил взаймы трояк.

     Два рубля я оставил в кассе, хотя кассирша скулила отчаянно и все пыталась

придержать рублей шесть.

     В  десятой скачке я  выбрал вороную кобылу Пальметту и  зарядил к  ней  от

Белого Паруса.  Эта  была самая популярная комбинация,  но  я  решил,  что  при

лобовой игре  и  она  имеет  смысл.  Пять  новеньких десяток приятно хрустели в

кошельке. Я чувствовал себя большим человеком.

 

     Две лошади в восьмом заезде.  Белый Парус лениво повел бег. Было ясно, что

Ваня  явно  не  стремится побить время Идеолога.  Что  ж,  дело  хозяйское.  Но

проиграть Парус никак не мог.

     Ехали на 2.10.  Черепеть отсиделась за спиной Белого Паруса,  а  на финише

выстрелила.

     - Так Ване и надо,  -  злорадствовал Пижон.  - Захотел сэкономить секунды,

вот и нарвался. Пусть я утопился на Парусе, но я доволен.

     - Нет,  мальчики,  на этот раз все честно, - сказал Корифей. - Белый Парус

выложился во втором гиту, а Черепеть сберегла силы. Молодец, Женя!

     Профессионал скрипнул зубами.

     - Честная езда? Это называется - грабеж среди бела дня! Отобрали деньги, и

некому жаловаться. Вот посмотрите выдачу.

     Выдача  и  впрямь  оказалась  скромной.   Видимо,  где-то  крупно  сыграли

Черепеть.

     В девятой скачке ничего сверхъестественного не произошло.  Скачку заделали

намертво,  и  никто  против Пальметты не  бросался.  Однако и  стоила Пальметта

соответственно рубль тридцать в  одинаре.  Я  ждал  от  Пальметты по  пятерочке

Гугенотку  и  Павлина.   Примитивнейшая  игра,   но  никакой  светлой  идеи  не

вырисовывалось. Одиннадцатый заезд совсем не ясен: тянуть Гугенотку или Павлина

непонятно к кому - химерическая затея.

     Гугенотка вертелась на старте и заезжала очень резво.

     - По-моему,  Павлин не в порядке,  - сказал Профессионал, - пойду поставлю

Гугеноточку в одинаре.

     В  одинаре платят копейки.  Обойдусь.  Профессионал побежал в  кассу,  а я

решил это дело пропустить.

 

     *  *  *

     Как  и  все математики,  Пижон рассуждал строго логически.  Что бы  там ни

говорили, а выиграть на Московском ипподроме невозможно. Ты знаешь силу лошади,

но  не  знаешь  намерений  наездника.  Ты  знаешь  намерения наездника,  но  он

переоценил шансы своей кобылы.  И потом, сам наездник до конца не уверен: вдруг

перед самым стартом ему предложат тридцатку,  чтобы он,  так сказать,  "взял на

себя".  Кто ж откажется от верных денег? И потом, наездников заправляют жулики,

а  жуликов много,  и  они соперничают друг с другом.  В итоге у простого игрока

шансов никаких.  И  в  то же время у  него есть какие-то шансы,  ибо существует

теория игр. Согласно этой теории, каждому человеку должно когда-нибудь повезти.

Главное - не рыпаться и продолжать верить, продолжать свою игру. И Пижон верил.

Он  верил,  что он выиграет в  день своего рождения,  в  день рождения жены,  в

годовщину  свадьбы,  в  день,  когда  исполнится  пятилетие  защиты  диплома  в

институте, в годовщину окончания школы, в годовщину того дня, когда он переспал

с Эллой,  известной московской манекенщицей,  в День Победы, в праздник Первого

мая,  а также Восьмого Марта,  день солидарности женщин, ибо с женщинами Пижону

везло.  Сегодня была тоже знаменательная дата:  ровно три года назад он впервые

пришел на  ипподром.  Три  года -  символическая цифра!  Правда,  судьба делала

подарки  довольно  редко  и  не  обязательно  в  предполагаемые дни.  Однако  в

праздничные для  Пижона даты шансов было больше,  иначе в  чем же  смысл теории

игр? Естественно, ни с кем в ложе Пижон своими расчетами не делился. Засмеют, а

Профессионал просто перестанет разговаривать. Но у каждого свой метод. Два года

назад,  тоже в дерби, Пижон угадал крупный дубль. Сегодня совпадало два юбилея.

Три плюс два -  пять.  Пять -  круглая дата.  Есть шанс. Значит, надо поставить

пятерку (занятую у Учителя) в лоб.  От кого к кому?  От Гугенотки - под номером

два  (она не  проиграет) к  третьему номеру в  следующей скачке,  благо в  этой

скачке никто ничего не понимал.  Комбинация 2-3.  И  вдруг Пижону пришло на ум,

что  номер его квартиры 23!!!  Перст Божий?  Ипподром и  ЖЭК должны совместными

усилиями сделать так, чтоб получилась эта комбинация.

     И все-таки надо отдать должное Пижону: требовалось немалое мужество, чтобы

поставить последние пять рублей в лоб без подстраховки. Второй раз на ипподроме

денег уже не займешь.  А очутиться без копейки в разгар Больших Бегов - это все

равно как с  триппером прийти к двум свеженьким бабам.  Хочется до безумия -  а

нельзя.  Сравнение с бабами Пижону понравилось,  надо будет рассказать Учителю,

тот любит острое словцо.  Кстати,  об  Учителе.  Небось все просадил в  поисках

темноты.  Не у  кого занять.  Может,  придержать рублишко?  Подходила очередь в

кассу, надо было решаться. 2-3,

     2-3,  с чем еще связаны эти цифры?  Ага,  23 марта он расстался с Лидой, с

которой крутил полгода. Вернее, Лида его пустила по боку, променяв на холостого

летчика.  Точно,  это было 23 марта,  в  пятницу.  Помнится,  с  горя он сильно

надрался в  кафе "Молодежном".  Итак,  ровно два года со дня крупного выигрыша,

ровно три года игры на  бегах,  23 -  номер квартиры и  23-е  число -  разрыв с

Лидой.  Ипподром,  ЖЭК и Лида,  куда уж больше совпадения!  Выручайте,  братцы,

выручай, теория игр!

     - Два -  три,  -  сказал Пижон в  окошко кассы и дрожащими пальцами собрал

пять картонных билетиков.

     Профессионал вернулся после звонка весьма встревоженный:

     - Мужики, в дубле Гугенотку лупят в пять строк, а в одинаре нет игры.

     Мы изумились. Да быть такого не может! Ну ты хоть успел?

     - В том-то и дело,  что нет, - сокрушался Профессионал. - Какой-то толстый

кретин полчаса стоял у кассы и заряжал по рублику несусветную чушь.  Очередь аж

извелась криком! Чуть не задушили дурака... Ну куда деться?! На ипподроме всего

три кассы одинара. Когда окошко закрывали, я заметил, строчка от Гугенотки чуть

начата. Чудно!

     - Не плачь,  -  успокоил Профессионала Пижон. - Будь уверен, в двух других

одинарных кассах Гугенотку разбили в десять строк. Не велика потеря.

     Впоследствии оказалось,  что  в  двух других кассах Гугенотку не  трогали.

Люди  Илюши-Овощника прочно устроились перед окошками и  щедро ставили на  всех

лошадей, кроме Гугенотки.

 

     *  *  *

     Илюша-Овощник   вразвалочку   подошел   к   букмекеру   Геночке.   Геночка

насторожился.  Он  принимал крупные ставки,  не  меньше  десяти рублей на  одну

комбинацию. Овощник был клиентом, но с Овощником надо держать ухо востро. Илюша

просто так не заряжал.  "Если предложит темноту, - решил про себя Геночка, - не

возьму или продублирую в кассе".

     - Как жизнь, Геночка? - поинтересовался Илюша.

     - Какая жизнь? - скривился бук. - Пал Палычу пришлось тридцатку заплатить.

     Овощник понимающе кивнул:  Пал Палыч -  местный обэхаэсэсовец -  регулярно

получал от Геночки откупные.

     - И я пролетел,  -  разоткровенничался Илюша-Овощник.  -  Белый Парус меня

подвел.

     "Хорош бы я был, - подумал Геночка, - если бы принял от Овощника ставку на

Паруса.  Напрасно Илюша надеется всучить мне  темнотищу.  Фиг ему с  морковкой!

Пусть в кассу относит".

     - Геночка,  -  продолжал Овощник,  -  по-моему,  Павлин  не  ладит  ходом.

Возьмешь у меня стольник на Гугенотку в одинаре?

     Геночка просиял.  Сто рублей на фонаря - всегда пожалуйста! Если Гугенотка

и  придет,  за  нее заплатят максимум рубль восемьдесят.  Риск небольшой.  Сбой

Павлина в полуфинале напугал публику. Но Павлин еще не сказал своего последнего

слова.  Финал Приза Элиты! Павлин приедет во все тяжкие и... сто рублей чистого

дохода!

     глава шестая

     ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

     Обычно,  когда я днем прихожу в магазин,  двое каких-нибудь типов радостно

бросаются мне навстречу.  Оба заговорщически подмигивают,  один поднимает руки,

словно готов меня обнять,  другой показывает палец. С надменным и суровым лицом

я прохожу мимо винного прилавка,  оставляя двух хмырей в полнейшем недоумении и

растерянности.  Им никак не понять,  почему я  отказываюсь раздавить с ними "на

троих".  Брезгую их обществом?  Вообще не пью? Так какого же черта я приперся в

магазин?!  Разве мужское это дело -  стоять в  очереди за  маслом и  сосисками?

Право,  мне самому как-то  неудобно обманывать ожидания компанейски настроенных

людей,  и еще я думаю,  что,  видно,  у меня на роже написано:  дескать, вот я,

третий, готов, прибежал опохмеляться. И так каждый раз...

     Но однажды я  попал в  незнакомый район Москвы (на сутки товарищ дал ключи

от своей квартиры,  и  надо было помочь Райке после сложной операции -  словом,

длинная история) и сам вынужден был искать "третьего".

     Я  накупил продуктов на обед и ужин и тут,  когда в кармане оставалось два

рубля с мелочью, вспомнил, что нужна водка для компресса.

     Была  половина четвертого.  У  винного  отдела  -  никого.  Мертвый сезон.

Четвертинок на прилавке не видно.  Я попросил скучающую продавщицу разлить. Она

окинула меня профессиональным взглядом и,  наверно, решила, что с неизвестным в

кожанке лучше не связываться: вдруг проверяет или из ОБХСС?

     - У нас не разливают! - ехидно процедила продавщица и отвернулась.

     Я  огляделся.  Невдалеке топтался высокий полноватый парень  и  застенчиво

косил в мою сторону. Словно неведомым магнитом нас потянуло друг к другу.

     - Ну, - сказал я, - на двоих?

     Парень засмущался.

     - На двоих не осилю.  Получка только во вторник, - и неуверенно предложил:

- Может, подождем третьего?

     - Попробуем, - милостиво согласился я и направился в молочный отдел.

     Обменяв пустые бутылки на  кефир,  я  вернулся к  винному прилавку.  Около

моего компаньона вертелся мужичишка невзрачной наружности.

     - Ну вот, - сказал я, - и третий нашелся.

     - Да что вы! - всплеснул руками мужичишка и отскочил от нас, причем глянул

с таким почтением, будто мы были особы королевской крови.

     - У него денег нет, - уныло протянул мой компаньон.

     Так мы постояли минут пять.  Мой коллега совсем затосковал.  Вероятно,  он

боялся, что я уйду.

     - Слушай,  -  сказал я, - у меня два сорок. Добавляй рупь сорок и отольешь

себе треть.

     - Правильно,  -  оживился парень, - точно треть, и ни грамма больше. Как в

аптеке.

     Продавщица с непроницаемым,  бронебойным лицом внимательно следила за нами

(я знаю,  что не может быть бронебойного лица,  но создавалось впечатление, что

ее лицо из брони,  по которой долго били,  отсюда и  "бронебойное"),  со стуком

поставила бутылку на прилавок и ехидно заметила:

     - Посуду для разлива не продам.

     Видимо,  она готовилась к тому,  что мы будем ее упрашивать. Или вообще ей

стало обидно, что у нас так быстро сладилось.

     - Ничего, - сказал заметно повеселевший парень. - В садике есть стакан.

     Его апатию и неуверенность как рукой сняло. Энергично и целеустремленно он

зашагал к выходу.

     В  чахлом садике напротив магазина никого не было.  Мой компаньон шарил по

кустам. Я тоже, заразившись его энтузиазмом, осматривал ближайшие деревья.

     Несколько голых толстых веток, без коры, отполированы, будто на них день и

ночь вертели стаканы.  Но  сейчас никакой посуды не  видно.  На листьях толстый

слой пыли.

     - Старик говорил, - повторял парень, ныряя в очередной куст, - тут стакан.

     - Может, пошутил старикан?

     - Такими вещами не шутят! - строго ответил парень.

     Я понял,  что есть какие-то святыни,  мне неизвестные, которые не подлежат

сомнению.  Явно на  этом месте был открытый клуб алкоголиков всего микрорайона.

Но вечерний.  Теперь же, среди бела дня, два мужика, шарящие по пыльным кустам,

наверно, выглядели комично. Наконец мой компаньон прекратил поиски.

     - Пошли в стекляшку, - сказал он директивным тоном.

     "Ну вот,  -  подумал я,  -  тащиться в кафе,  унижаться перед раздатчицей,

вздрагивать при приближении уборщицы... Морока! Влип в историю".

     Однако  все  оказалось  удивительно просто.  В  стекляшке на  второй  этаж

подыматься не  пришлось.  Мой  товарищ перекинулся парой слов с  гардеробщицей,

побренчал медью,  оставил несколько монет на столе у  зеркала и взамен проворно

принес стакан.  И вот мы в умывальнике, и я щедрой и неопытной рукой плескаю из

бутылки.

     - Куда?! - испугался парень. - Много льешь! Норма!

     Но я налил ему полный. Компаньон выпил залпом.

     - Уф, отошло! Спасибо тебе, выручил!

     - Чего уж там,  - пробормотал я, закручивая пробку и намереваясь побыстрее

сматываться.  И опять нарушил ритуал.  Нельзя было просто так разойтись, этикет

требовал дружеской беседы.

     - Да,  -  продолжал парень,  великодушно и благовоспитанно не замечая моей

торопливости, - всю ночь сегодня плакал как маленький.

     - С чего это? - удивился я и приготовился слушать.

     - Да ученики мои проклятые! Ох, допекут меня! Угробят. Мастер я в ПТУ. Так

эти охламоны подключили ток напрямую,  без трансформатора.  Вот меня и дернуло.

(Он употребил,  естественно, другой глагол.) Наверное, вольт четыреста. Еле жив

остался.  Теперь хорошо.  - Мой компаньон размягчался прямо на глазах. - Пойти,

что ли, бюллетень взять? Все утро тосковал.

     - Наверно, надо было бы прежде в поликлинику, - усомнился я.

     - И то дело,  -  мой компаньон кейфовал.  -  Только сейчас нельзя. Дыхну -

несет, как от Змея Горыныча.

     Он вынул монеты, стал считать серебро.

     - Купил бы закусон,  -  посоветовал я.  -  Иль подбросить мелочь?  Смотри,

развезет...

     - Меня-то?! Ни в жисть! Лучше на пивко соображу. На, держи!

     Он протянул мне ладонь, и мы расстались как лучшие друзья.

     Он опять завернул в  магазин,  где его ждала лихая мужская вольница,  а я,

подхватив сумку  с  продуктами,  отправился по  своим  скучным  и  неинтересным

обязанностям.

     БЕГА

     Мастер-наездник  Анатолий Петрович,  которого тотошники по-простецки звали

Толей,  был  из  самых  честнейших людей  на  ипподроме.  (Если  вообще понятие

честности применимо к этому заведению.) Конечно,  случалось,  что и он сплавлял

заезды  налево,  однако  как  прикажете жить,  дорогие товарищи,  при  основной

зарплате в сто пятьдесят рублей?  Ну,  призы давали ему в среднем еще пятьдесят

рэ в  месяц.  И  все!  Двести целковых лучшему бригадиру лучшего тренотделения!

Пьяница-грузчик   в   мебельном   магазине   зарабатывает   больше.    Где   же

справедливость,  граждане? А ведь Анатолий Петрович не пил и вкалывал ежедневно

с  шести утра до ночи.  Верно,  у  него был отличный "товар",  т.е.  лошади ему

поступали со Смоленского коннозавода,  славящегося своими рысаками. Но получить

товар - это еще полдела. Важно не форсировать подготовку, не запороть лошадь, а

постепенно довести ее  до  кондиции.  Над  Павлином Анатолий Петрович бился три

года.  В  двухлетке он  угадал выдающегося рысака,  но  берег его  и  пропустил

Большой Трехлетний приз.  На четырехлетнего Павлина все обращали внимание.  Еще

бы,  длинноногий красавец с широким шагом!  Жулье предлагало немыслимые деньги,

лишь скажи, Толя, когда раскроешь жеребца. Но даже в дерби Анатолий Петрович не

рвал Павлина,  не  насиловал.  Ехал на  третье место.  Чувствовал,  еще немного

сыроват жеребец.  Зато  потом  Павлину не  стало равных.  Легко и  свободно вел

Павлин заезд со  старта до  финишного створа.  Самые большие призы для  лошадей

старшего возраста взял  Павлин в  прошлом году.  Лишь нынешней зимой уступил он

Большой  зимний  приз  Гугенотке,   чертовой  кобыле,  которую  Машка  тихонько

подготовила на  его,  Анатолия  Петровича,  голову.  В  принципе Гугенотка была

слабее Павлина,  но злющая и упорная,  вся в свою хозяйку,  Машку Ползунову.  И

понимал Анатолий Петрович -  если  удастся Павлину сразу оторваться,  то  будет

Гугенотка  только  хвост  нюхать  жеребцу  и  пускай  ее  потом  отправляют  на

мясокомбинат,  на  колбасу.  Но  если  навяжет Гугенотка борьбу и  пойдет резня

голова в голову - Павлин не выдержит: не тот характер, привык к легким победам.

     Приз надо было выигрывать обязательно. Вопрос не в деньгах, хоть за первое

место  полагалось десять тысяч баллов.  Каждый балл  -  восемь копеек.  Итого -

восемьсот  рублей.  Кажется,  солидный  куш.  Но  коннозаводу отдай  его  долю,

ипподрому отдай,  остальную сумму поделят на  все  тренотделение -  наездникам,

конюхам.  Самому Анатолию Петровичу останется сто рублей.  Так что не в деньгах

счастье.  Вопрос престижа.  Ну  и  ребята из конюшни ждут:  для них полсотни на

дороге не валяются.

     Гугенотка получила выгодный номер - второй, около бровки. Но ее должен был

наглухо  закрыть  помощник  Анатолия  Петровича на  Лоте.  Тем  временем Павлин

стрельнет с поля,  займет бровку,  а там,  как поется в песне,  -  "пишите нам,

подруги, по новым адресам"!

     Старт взяли лихо, и увидел Анатолий Петрович, что Лот прижимает Гугенотку,

вцепился мертвой хваткой. Начал Анатолий Петрович к бровке выворачивать, но что

за  сволочь мешает?  Это  Ваня  на  своем неходяге разогнался,  в  поле Павлина

отводит.  Неужели Ваня и этого одра приготовил,  как Белого Паруса?  Нет, дурак

Ваня, заскакал его жеребец, гробовая проскачка. (Ваня, между прочим, был совсем

не  дурак.  Илюха-Овощник прислал ему  гонца с  приказом -  сбить Павлина любой

ценой.  Павлина Ваня не  сбил,  но  ход затормозил.)  А  дальше...  Что дальше,

уважаемая дирекция?  Ушла Гугенотка, потеряла Лота на второй четверти. Анатолий

Петрович подъехал,  а  взять кобылу не  может.  Перед последней прямой Анатолий

Петрович,  применив прием старых мастеров,  почтенного Семичева, мир его праху,

подтянул Павлина на  полкорпуса.  Еще чуть-чуть,  шея осталась,  но занервничал

жеребец.  Хлестнуть,  дать резвый посыл?  Может,  кто  из  молодых наездников и

решился бы,  да  Анатолий Петрович побоялся.  Вдруг Павлин заскачет?  Позору не

оберешься!  А  так хоть второе место,  пять тысяч баллов в кармане.  Ребятам на

молочишко.

     Гугенотка выиграла полголовы.  С  трибун  кричали:  "Толя-жулик!"  -  что,

право, было не по делу.

 

     *  *  *

     ...Как всегда, после звонка Бакинец прошелся вдоль касс. Ведомость одинара

его заинтриговала. Пустая строчка на Гугенотку! Через знакомую кассиршу Бакинец

сунул двадцать рублей на всякий случай.

     Павлин  замялся на  старте,  Гугенотка ушла  вперед.  Для  лошадей равного

класса это оказалось слишком большой форой.  Приз Элиты остался за  Гугеноткой.

На  табло высветили выдачу.  Ипподром встретил ее  смехом.  Быть того не может,

судьи перепутали цифры!  В  дубле от Пальметты к  Гугенотке -  два восемьдесят.

Нормально.  Большего никто и  не ждал.  Но в  одинаре Гугенотка -  двадцать два

рубля! Сломалось табло!.. Два двадцать - красная цена за Гугенотку.

     Однако  цифры  на  табло  не  менялись.  Публика заволновалась.  И  вскоре

пронесся слух, что Илюша-Овощник раздел бука Гену.

 

     "На ипподроме работают кассы взаимных пари.  Игра помимо касс тотализатора

категорически   запрещается.    Виновные   будут    привлекаться   к    строгой

ответственности"

     - выписка из правил.

 

     *  *  *

     "Учти,  Тарас,  - говорили ему на коннозаводе, - век жокеев, как и девичий

век,  короток,  а скаковой сезон в Москве -  еще короче".  Из этого нравоучения

следовало:  успевай,  сынок,  заработать,  недаром  тебя  в  столицу снаряжаем!

Конечно,   недаром.   Надо  будет  привезти  подарки  конюхам,  тренерам,  зав.

производством,  ветеринару,  иначе  на  следующий  год  пошлют  другого.  Легко

сказать:  "успевай заработать", а как? Для московских наездников бега - круглый

год,  гребут деньги лопатами.  А нам, скаковикам, остается пять месяцев - с мая

до октября.  Весь хороший товар бригадир забрал себе.  Четыре кобылки у Тараса,

четыре бедолаги у  парня,  которого даже жокеем не  считают (нет еще спортивной

категории) и  про которого в  программке обозначено:  "Ездок Т.Тарасюк,  камзол

зеленый, шлем и рукава красные".

     Тарас Тарасюк поначалу резво взялся за дело. Раз пришел первым, два вторых

места, одно третье. Но на этом фортуна ездока в зеленом камзоле, "шлем и рукава

красные", - кончилась. Перевели его кобылок в следующую группу, к более сильным

лошадям,  и  превратился Тарас в  обыкновенного "пыльника",  то  есть в  каждой

скачке плелся в пыли за лидерами.  Правда,  после первой победы Тараса на кругу

зауважали. Давали по двадцатке, когда заделывали скачку, чтоб, значит, не ехал.

Тарас деньги принимал охотно,  сообразил -  так оно надежнее.  Но  потом жулики

разобрались - нет у Тарасовых кобылок запаса - и перестали к нему подходить.

     Вот и  сегодня.  Скачку решили без Тараса.  Выпускали Лазутчика и Сайшена,

убрали Вдумчивую и Губку,  для страховки отвалили десятку дяде Сереже, а Тарасу

даже стакана портвейна не поднесли.

     - Дядя Сережа, не по справедливости это, - канючил Тарас. - Скажи ребятам,

чтоб хоть пятерку подбросили.

     - А  я  тут  при чем?  -  вздыхал дядя Сережа,  жокей первой категории,  и

блудливо отводил глаза. - Поговори сам со Змием, он нынче хозяин.

     Змий,  мастер-жокей  Змиев,  встретил Тараса неприветливо.  Несло от  Змия

перегаром за десять шагов. Явно мастер-жокей набрался с самого утра.

     - Ты,  милый,  мне  мозги  не  пудри,  -  прервал  Змий  призывы Тараса  к

справедливости и братству.  -  Я не фабрика Гознак,  червонцы не печатаю. Скажу

тебе прямо,  как перед товарищеским судом:  мой Лазутчик готов на  две двадцать

пять. А что у твоей Глубокой? Из двух с половиной минут выйдет?

     - У Глубокой кончик есть, - жалобно пискнул Тарас, но Змий расхохотался.

     - Вот и еби свою кобылу этим кончиком, и будешь в глубокой жопе.

     Обидел Змий Тараса,  крепко обидел.  И задумал Тарас поломать Змию сегодня

всю музыку, чтоб, значит, в следующий раз неповадно было мастеру издеваться над

молодым ездоком.

     Взяли старт, но уже на первом повороте понял Тарас, что Змий, гаденыш, все

рассчитал точно,  как в  аптеке.  Оторвались Лазутчик и  Сайшен на  два столба,

остальные жокеи перевели лошадей на легкий аллюр -  чего зря стараться,  скачка

решена.

     Оглянулся мастер-жокей Змиев. Где-то далеко сзади группа плетется, а между

ними, между лидерами и группой, только Тараска на Глубокой болтается, как говно

в  проруби.  "На  третье место,  ублюдок,  едет!"  -  усмехнулся Змиев  и  стал

придерживать жеребца.  И  Сайшен  тоже  сбавил шаг.  Скачка выиграна,  можно  и

затемниться на пару секунд.  Если бы Змиев не "уговорил" с утра поллитру, он бы

еще раз оглянулся. Но ехал Змиев с комфортом, выдачу подсчитывал - мол, сколько

от  Гугенотки к  Сайшену или  к  Лазутчику дадут,  кому выгоднее нос на  финише

высунуть. А когда услышал за спиной топот Глубокой - было поздно.

     Верно,  и  Сайшен,  и Лазутчик были сильнее Глубокой.  При правильной езде

Глубокая и близко не подошла бы.  Однако оплошали мастера, придержали жеребцов,

а у кобылы резвый посыл оказался.

 

     *  *  *

     Пижон, сжав зубы, с тоской наблюдал, как уверенно чешут Лазутчик и Сайшен.

"Эх,  наша жизнь поломатая!  Нет,  со всей ответственностью можно сказать - нет

счастья в жизни! Хватит, пора завязывать с ипподромом. Развлечение для идиотов.

Все, больше сюда ни ногой! Кончен бал!"

     И  тут из-за  поворота на  последнюю прямую,  из  облака пыли,  по  бровке

выскочила какая-то зараза и,  пулей пройдя мимо фаворитов, припустила к финишу.

"Что за черт, - успел подумать Пижон, - жокей в зеленом с красными рукавами..."

И  вдруг Пижон заорал визгливым пронзительным голосом и  орал до тех пор,  пока

третий номер не пересек финишный створ.

     А  потом Пижон успокоился,  откашлялся,  вытер вспотевший лоб  и,  показав

Профессионалу билеты с комбинацией 2-3, небрежно заметил:

     - Пятерик в лобешник доехал. Разве плохо?

     Профессионал одобрительно кивнул.

 

     *  *  *

     Большие  призы  кончились,   и   публика  на  трибунах  заметно  поредела.

Оставались обыкновенные заезды,  и  Бакинец  раздумывал:  окунуться ему  в  них

или...  По идее,  наездники сейчас должны пытаться сами химичить дубли и  будут

посылать своих гонцов в кассы.  Гонцов-то перехватить можно,  вопрос в другом -

насколько верны эти сведения?  В заездах,  заделываемых на скорую руку,  всегда

риск.  Во-первых,  наездники,  как  правило,  склонны преувеличивать силу своих

лошадей.  Во-вторых,  возможна намеренная лжеинформация.  В принципе Бакинец не

доверял наездникам.  Недаром по ипподрому ходила его байка,  что, дескать, если

бы выставить всех наездников в  ряд и  пройтись вдоль этого ряда,  заглядывая в

лица, то любой здравомыслящий человек сразу бы ноги унес с бегов.

     Когда-то, работая еще кинооператором на студии популярных фильмов, Бакинец

снимал ленту о  советских конных заводах.  И под это дело познакомился со всеми

бригадирами ЦМИ.  Более  того,  портреты  наездников,  снятые  крупным  планом,

Бакинец держал дома  в  специальной коллекции и  показывал ее  своим  дружкам с

неизменным вопросом:

     - Вы бы дали этим людям взаймы три рубля?

     Демонстрация портретов всегда имела исключительный успех,  и обычно друзья

отвечали, что не только трех рублей - трех копеек не доверили бы.

     Однако  не  так  давно  Бакинца  "обскакали"  другой,  более  впечатляющей

коллекцией.  Его земляки,  приехавшие из республики в Москву, привезли альбом с

фотографиями,  на  которых были  запечатлены уж  такие жуликоватые рыла,  такие

подозрительного вида мордовороты,  что  Бакинец подумал -  или  это наездники с

Бакинского ипподрома,  или,  еще  вероятнее,  портреты директоров комиссионок и

заправил подпольного бизнеса.  Бакинец высказал свое мнение,  земляки сдержанно

посмеялись,   а  потом  открыли  тайну:   в  альбоме  были  собраны  фотографии

(сделанные,   конечно,   не  официально,   а  на  дружеских  пирушках)  главных

следователей  прокуратуры  Азербайджана,  народных  судей,  крупных  чиновников

Министерства внутренних дел республики.

     Бакинец оценил,  как его лихо разыграли, и философски заметил: "Таков мир,

в котором мы живем, и никуда от него не деться".

     По  натуре Бакинец был игроком и  с  одинаковым азартом увлекался картами,

бильярдом и различного рода пари.  Но, в отличие от большинства игроков, он мог

остановиться в любой момент.  Вот и теперь решил, что день сложился неплохо, на

Черепети он отыгрался,  Гугенотка притащила чистую прибыль,  и самое разумное -

на сегодня завязать.

     С  другой стороны,  томиться на  ипподроме без  дела было бы  тоскливо.  И

Бакинец медленно спустился с  трибуны второго этажа к  заборчику у финиша,  где

гужевалась компания Илюши-Овощника.

     Бакинца встретили настороженно,  но почтительно, полным салютом наций, как

и  подобает большому кораблю.  Согласно этикету,  Бакинец осушил залпом большую

кружку пива.

     - Ну,  Илюша,  -  сказал он, вытирая усы, - чуть было не утопил ты меня на

Белом Парусе.

     - Не говори,  -  миролюбиво ответил Илюша,  - сам окунулся по уши. Хорошо,

что бук Геночка подвернулся и подарил мне кое-что. Говорят, второй час плачет в

туалете на восьмерке.

     - С Гугеноткой в одинаре ты скомбинировал гениально, - признал Бакинец.

     Щеки Илюши-Овощника зарделись девичьим румянцем.  Не каждый день получаешь

комплименты от самого Бакинца, да при всем честном народе.

     - А ты где отбился? - спросил Пузаныч.

     - Угадайте.

     Компания наморщила лбы. Илюша-Овощник просчитал первым:

     - К Черепети была непропорционально маленькая выдача. Твой почерк?

     Бакинец поклонился,  отдавая долг  Илюшиной проницательности.  Теперь  все

были умаслены.

     - Какой прогноз на оставшиеся бега? - спросил Бакинец.

     - Тухлые  заезды,  -  ответил Илюша.  -  Вроде  бы  ничего  интересного не

предвидится.

     - Давай поспорим, что будут крупные выдачи?

     - Крупнее пятисот?  - Илюша в несколько секунд просчитал варианты. - Идет,

мажем на стольник. Мелкота в заездах. На пятьсот не потянут.

     Вдарили по рукам.

     Теперь Бакинец был при деле.

     Тотошка,  которая,  затаив  дыхание,  наблюдала  эту  сцену  "совещания  в

верхах",  решила,  что,  наверное,  Бакинец  и  Илюша-Овощник  затеяли какой-то

немыслимый дубль - держи, братва, ушки на макушке!

     глава седьмая

     ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

     - Райка, - сказал я, - ты мне так обрыдла, надоела, остоебенила, что давай

поженимся.

     - Странная у вас форма делать предложение девушке!

     Опять  на  "вы"!  Опять надулась!  У  нее  вдруг бывает провал,  когда она

начисто перестает понимать юмор.  Но не мог же я,  как в романах девятнадцатого

века, повязать галстук, купить розу и кукарекать про любовь.

     Между тем  у  меня  были  самые серьезные намерения.  После смерти мамы  я

почувствовал  острое  одиночество.   Стал  мнительным,  по  ночам,  просыпаясь,

прислушивался к биению сердца,  считал пульс,  боялся головных болей.  И вообще

школьному учителю нужна какая-то стабильность в  жизни:  ученики,  к которым ты

привязываешься, разлетаются после десятого класса, как птицы из клетки. Никто о

клетке и вспоминать не хочет.  И здороваются они со мной,  только если случайно

забредут на ипподром,  -  и то,  подходят не выразить почтение,  а узнать,  кто

приедет в следующем заезде.  Возможно,  я сгущаю краски. А все потому, что стал

занудой.  А зануде - одна дорога: жениться. И жениться на Райке. Во-первых, она

чистюля,  квартиру уберет так,  что все блестит. Во-вторых, когда я болею - она

от  меня не  отходит.  Лучшей сиделки не  найти.  И  любое дефицитное лекарство

из-под земли достанет.  В-третьих,  я к ней привык. "Ночью, - как писал товарищ

Маяковский, - хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское". Но это не совсем

точно.  Просто ночью в  мои годы хочется куда-то спрятаться.  И потом,  с ней в

этом смысле хорошо.  Знает,  как и  за  что хватать.  И  в-четвертых,  она меня

значительно моложе.

     - Райка, - сказал я, - давай скидывай.

     День живем вместе.  Раковина,  унитаз,  кастрюли мерцают у меня в квартире

голубым светом полярного сияния.

     Второй день живем вместе. На плите борщ ароматизирует.

     Третий день живем вместе.  Мои выглаженные рубашки хрустят,  как новенькие

пятирублевки.

     На четвертый день упреки:  дескать, человек я интеллигентный, но не могу с

девушкой про литературу и искусство поговорить.

     А я,  между прочим, четвертый вечер подряд, придя из школы, сочинения трех

десятых   классов   читаю,   проверяю.   Девяносто  два   сочинения  на   тему:

"Герои-краснодонцы -  пример  для  подражания  советской  молодежи".  По  книге

А.Фадеева  "Молодая гвардия".  Не  я  эту  тему  придумал,  из  РОНО  директиву

спустили.

     Пятнадцать лет я преподаю литературу. Пятнадцать лет пытаюсь научить своих

оболтусов любить Пушкина,  Толстого,  Гоголя,  Маяковского.  Я  даже у Горького

нахожу  много  интересного,  ибо  "буревестник  революции"  не  только  создал,

извините,  образ Данко,  но  и  написал такую любопытную книженцию,  как  "Клим

Самгин",  которую  очень  рекомендую всем  перечитать.  Ну  ладно.  Однако  все

пятнадцать лет из  РОНО требуют сочинений о  героях-краснодонцах и  меняют лишь

названия тем:  "Комсомольцы-молодогвардейцы -  верные помощники партии",  "Олег

Кошевой - патриот своей страны"...

     И  не  могу я,  не  имею права ученикам объяснить,  что не было бы никакой

"Молодой гвардии",  если бы  мать Олега Кошевого не  жила сначала с  господином

немецким офицером, а затем с товарищем Фадеевым.

     Девяносто два сочинения!  И  вы хотите,  чтобы я  в это время был способен

беседовать с дамой о литературе и искусстве?!

     На  пятый  день  скандал.  Оказывается,  я  смотрю  на  Райку  без  любви,

совершенно не обращаю на нее внимания,  нет во мне чуткости,  понимания,  и мне

нужна не баба, а домработница.

     На  следующий  день,   вернув  классам  сочинения  (три  пятерки  пришлось

вывести),  я  отправляюсь прямиком на родной Московский ипподром.  В  четвертом

заезде темно-серый жеребец Зевок от  Кремня и  Заплаты приносит мне 35  рублей.

Профессионал и Пижон удачно выступают в последнем дубле. Короче, заваливаемся в

девять  вечера  в   "Арагви".   Имею   я   право   в   теплой  компании  забыть

героев-краснодонцев и несколько привести нервы в порядок?

     Но  как  честный  человек,  тем  паче,  в  каком-то  смысле,  обремененный

семейными обязанностями,  я  считаю своим долгом позвонить из  ресторана домой,

т.е. Райке, и пригласить ее поужинать. Меня посылают "далеко-далеко, где кочуют

туманы".  Меня называют негодяем и эгоистом,  который не думает о других, между

тем  как другие меня ждут,  волнуются,  обзванивают морги и  милицию.  Я  вешаю

трубку.  На моих часах 9 часов 25 минут ровно.  В 9 часов 34 минуты (Женя засек

время по  секундомеру) Райка пикирует к  нам  за  столик в  "Арагви".  Семейная

склока продолжается. Вечер испорчен.

     Утром мы расстаемся на веки вечные.  Дело в том, что я подсчитал: от моего

дома до "Арагви" сорок пять минут на метро или двадцать минут на такси.  А ведь

надо было Райке еще одеться,  навести марафет,  поймать машину.  Значит,  такси

отпадает. Сомнений нет: за девять минут можно было прилететь только на помеле.

     Бесспорно,   Райка   -   прекрасный  компаньон  в   эпоху   землетрясений,

кораблекрушений,  эпидемий чумы,  сибирской язвы,  абортов и  холеры.  Однако в

нашей нормальной жизни...  И потом,  я не могу жениться на женщине,  обладающей

такой резвостью.

     Впрочем,  не исключено,  что я ей еще позвоню, если, конечно, когда-нибудь

некто серо-буро-малиновый в яблоках привезет мне в темном заезде рублей сто.

     БЕГА

     Он подошел к нам и задышал тяжело каждому в ухо:

     - Мужики, сымай штаны, ставь все. В заезде - одна Калерия.

     Конечно,  надо было сразу послать Юрочку-Заправщика к  е.м.  Но на Калерии

был записан Вадик, наш знакомый наездник. И сигнал шел от него.

     - Вадик так и  сказал:  "Передай ребятам,  что на третьей четверти я  всех

потеряю".

     Мы прижали Юрочку-Заправщика в угол ложи.  Он таращил глаза и божился всем

на свете.

     - Заправляешь, сука? - спросил Профессионал.

     - Чтоб мне лопнуть!  -  всхлипнул Юра. - В кои веки верный шанс. У Калерии

запас, сам знаешь.

     Это мы знали. Вадик давно темнил Калерию.

     - Мужики, десятку ставьте для Вадика и пятерку для меня.

     - Обойдешься трешкой, - сказал Пижон. - И то многовато.

     В другой бы раз для Юрочки хватило и рубля.  Но мы были при деньгах.  Даже

если Заправщик и  успел протрепаться по дороге,  все равно при игре в  лобешник

получалось солидно.  В  программе Калерия  выглядела неходягой.  Последняя езда

вообще с проскачкой.

     - Надо посмотреть,  - как обычно, сказал Профессионал, но я уже чувствовал

дрожь нетерпения.

     Что смотреть? Раз Вадик едет - все в порядке. А вдруг не успеем в кассу?

     Вадик заезжает.  Заезжает, развернув Калерию точно у финишного столба. Так

он   всегда  делает,   когда   намерен  ехать  всерьез.   Профессионал  щелкает

секундомером, и лицо его темнеет.

     - Что? - спрашиваю я с нетерпением и тревогой. - Плохо?

     - Дурак Вадик,  -  цедит Профессионал сквозь зубы.  - Раскрывает кобылу. В

двадцать две секунды прямая. Дай взаймы десятку.

     Я лихорадочно достаю хрустящую бумажку,  сую ее Профессионалу -  и бегом в

кассовый зал.  За мною,  жалобно скуля, - дескать, "видишь, все верно, поставь,

Учитель, и мне пятерку", - семенит Юрка.

     Значит,  так:  от седьмого номера, от Калерии, играю в следующем заезде ко

всем по  рублю,  к  фонарю -  десяткой,  к  другому фавориту -  десяткой,  нет,

пятеркой,  итого...  И как обычно,  у кассы пробка.  Спят, что ли, у окошка?! Я

напираю.  Мне помогает Юрочка.  Из-за плеча впереди стоящего вижу, как кассирша

лениво выписывает билеты. Но от Калерии начата уже вторая строчка. Почему, ведь

темная лошадь?..  Сволочь Юрочка, успел всем растрепаться. Впрочем, после такой

резвой прикидки ипподром наверняка засек Калерию.  Не у  нас одних секундомеры.

Может,  это только в нашей кассе ее играют?  А чем я рискую?  Калерия - верняк.

Такой шанс бывает нечасто.  Уф,  бывает счастье в жизни! Наконец-то настала моя

очередь, и я решаю играть на все деньги.

     Растет  стопка моих  билетиков.  Карандаш кассирши бодро  заполняет третью

строчку.  Так  крупно я  никогда не  ставил.  Сзади орут:  "Заснули,  что ли?!"

Спокойно, мужики, до звонка еще минута.

     - Мне пятерку к первому, - дышит мне в ухо Юрочка.

     Это значит - к фонарю. Добавляю.

     - А зачем вяжешь к девятому? Неходяга!

     Иди ты в жопу,  Юрочка!  Мое правило:  ко всем,  так ко всем!  Мало ли что

бывает!

     - Подыграй рублем Антона,  -  вдруг  изменившимся голосом говорит Юрка.  -

Вадик сказал, что боится только Антона.

     Заправляет,  гад,  заправляет!  Но я на эти провокации не поддаюсь.  Антон

ездит раз в год по большим праздникам. Однако сегодня как раз беговой праздник.

Ладно, четыре - девять, на последний рубль. Под миллион.

     С  охапкой билетов отваливаю от кассы.  Юры уже и след простыл.  Заправил,

гад, и смылся.

     В ложе спрашиваю Профессионала:

     - Успел?

     - Успел. Но Антон заезжал адом.

     Повесить Юру!  Набить морду,  подлецу. Но как Профессионал углядел Антона?

Железная выдержка у парня. Хоть гром греми, пока всех не пересмотрит, не идет к

кассе.

     Профессионал угадывает мои сомнения.

     - Не дрейфь, Учитель. Вадик едет умирать.

     Гонг!  И  общая куча мала на  старте.  Все бросились разом.  Кто-то сбоит.

Проскачка. Кому? Неужели? Я чувствую дикое сердцебиение. Неужели все кончено?!

     Проскачку объявляют второму номеру,  фавориту.  Уф, уже легче. На повороте

Вадик первый.  Уходит в отрыв. На третьей прямой едет один. За ним, отставая на

два столба, трусит Антон.

     Мы,  все четверо, победно переглядываемся. Даже Корифей улыбается. А он-то

уж обычно всегда плачет во время заезда -  мол,  ребята, еще не вечер, собьется

лошадь, встанет...

     Нет,   Калерия  -  лихая  кобыла.  Бежит  бодро,  очень  бодро.  Но  Антон

подтягивается.  На  последнюю прямую  Калерия  выезжает с  большим запасом и...

переходит на шаг. Загнал Вадик кобылу.

     Трибуны орут.  Трибуны свистят. Корифей швыряет билеты (впрочем, аккуратно

в угол, чтобы потом их можно было поднять, не спутав с другими).

     - Дотяни, Вадик! - неестественно тонким голоском подвывает Пижон.

     Я молюсь всем богам на свете.  Дотяни,  Вадик!  Вадик тянет,  но Антон уже

рядом.  Захватывает. Последние метры Калерия немного оживает, но жеребец Антона

чисто выигрывает шею.

     - Может, объявят "голова в голову"? - неуверенно спрашивает Пижон.

     - Хрен тебе в голову! - со злобой отвечает Профессионал и, в свою очередь,

с размаху швыряет билеты.

     Мы стараемся не смотреть друг на друга. Все утопились. Это ясно.

     - Ну, ребята, мне сегодня здесь нечего делать, - говорит Пижон, после того

как объявляют победителем четвертого номера. - Я накололся на сто пятьдесят.

     Это весь свой выигрыш Пижон спустил за  раз?  Но и  я  не лучше.  Просадил

сорок рублей.  Хорошо еще,  что червонец одолжил Профессионалу. Да когда с него

получишь? Хотя...

     Пижон прощается и  твердым шагом идет  на  выход.  Корифей тоже  исчезает.

По-тихому.  Вероятно,  припрятал где-нибудь в  носке трояк.  Это в его натуре -

вытаскивать из заначки по рублику.

     - Повесить надо Заправщика,  -  говорю я Профессионалу, говорю просто так,

чтоб сказать что-то.

     - Заправщик не виноват. Вадик ехал вусмерть, не рассчитал пейс.

     - Но Юра лишь в последний момент мне сказал про Антона.

     В глазах Профессионала мелькает тень, и я догадываюсь.

     - А ты ведь сыграл Антона?

     - Подумаешь,  сыграл,  -  бурчит Профессионал,  пряча глаза, - всего двумя

рублями к  первому.  Если  и  доеду  -  дадут  копейки.  А  от  Вадика я  стоял

двадцаткой.

     Вывешивают выдачу. Антон в одинаре - 17 рублей. Это уже не копейки.

     - Женя!  - Впервые за сегодняшний день я называю Профессионала по имени. -

У меня один билет.  От четвертого к девятому.  Давай ополовиним. Я беру тебя на

пятьдесят копеек. А ты меня - к первому.

     Профессионал презрительно фыркает:

     - Девятый годится на колбасу.

     - Женя,  -  говорю  я  ровным  голосом,  каким  обычно беседую в  классе с

упрямыми девочками, - я тебе одолжил деньги. Нечестно не принимать меня в долю.

     - Да ладно,  хватит попрошайничать,  Учитель.  Конечно, беру, но ты всегда

находишь...

     Я  не слушаю продолжения.  Я круто поворачиваюсь и ухожу.  Схватило живот.

Добраться бы скорей до туалета.  Иногда такое со мной случается.  От нервов. От

переживаний.  От унижения.  Так мне и надо.  Ведь все-таки я учитель. И в школе

меня уважают.  И  я  писал когда-то  работы по  истории.  И  кое-что мое ушло в

Самиздат.  Так мне и  надо.  Игрок ср...  Пора завязывать с ипподромом.  Совсем

потерял человеческое лицо.  Унижаюсь за пятьдесят копеек! И потом - всегда надо

подыгрывать к фавориту. Сколько раз на этом горел!

     Я выхожу из кабинки,  когда заезд уже в разгаре. Пусто в кассовом зале. Но

я не тороплюсь.  Мне плевать.  Если бы мог -  повесился.  Женя, конечно, парень

неплохой,  рубанул сгоряча.  Если придет первый номер -  откажусь от  половинки

билета,  пусть подавится.  Хотя от  семнадцати рублей в  одинаре должны кое-что

платить.  Нет,  я скажу,  что деньги мне не нужны - пусть поставит сто грамм. А

может, выпью и стакан. Самое время напиться.

     Навстречу мне валит народ.  Значит,  заезд кончился. В коридорной толкучке

не слышу слов диктора. Не все ли равно? Спрошу лишь, не доехал ли Профессионал.

     С Женей я сталкиваюсь у выхода на трибуны.  У него какой-то странный вид -

взволнованный и смущенный.  Я перевожу глаза на панно. Вывешен первый номер, но

сверху, над ним, - девятка!

     И вот я в ложе, а около меня почтительный молчаливый полукруг. Трясущимися

руками я выдергиваю из карманов билеты,  выбрасываю их.  Неужели потерял?  4-9!

Вот  он!   Целехонький.   Ноги  у  меня  ватные.   И  я  слышу  дрожащий  голос

Профессионала:

     - Старик, нет больше таких билетов на ипподроме!

 

     Возле  касс   выдачи  возбужденная  толпа,   но   перед  нами  все   разом

расступаются.  Мелькнуло лицо Илюши-Овощника,  Бакинца.  Бук Геночка на секунду

возник,  и как будто его сдернули. Исчез. Чья-то рука тянется ко мне, и я слышу

жалобное верещание Юрочки-Заправщика:

     - Учитель,  это я подсказал тебе Антона.  Помнишь, я говорил: "Один Антон,

никто рядом!"

     Мне  хочется возразить:  "А  девятый номер?  Кто меня убеждал не  играть к

нему?" -  но я чувствую,  что на моем лице застыла жалкая, извиняющаяся улыбка.

Впрочем,  голос  Юрочки немедленно пресекается,  как  будто  ему  заткнули рот.

Какие-то голоса,  выкрики, но меня, как магнитом, притягивает лицо кассирши. Ее

глаза сияют,  она смотрит на меня,  как на бога,  а рот ее искривлен отчаянием.

Что?  Ах, да, понимаю, она не может мне выплатить выдачу, такие деньги выдаются

только в центральной бухгалтерии. В кассе я бы ей оставил десятку, нет - сотню,

какая сейчас мне разница!.. Но в бухгалтерии отсчитывать не ей...

     Кассирша идет впереди нас, неся платежный лист, как знамя. Проходим дверь,

на  которой табличка:  "Вход воспрещен".  Мы  поднимаемся по лестнице,  петляем

коридорами,  и  из боковых дверей выскакивают какие-то люди,  отсекающие нас от

сопровождающих,  прорвавшихся за  нами из кассового зала.  Мы входим в  большую

залу,  где тридцать (а может,  сто?)  женщин с всклокоченными прическами крутят

ручки арифмометров -  запах пудры и пота, - и с нами в залу врывается - не знаю

что:  крик?  стон?  восторг?  Какое-то дуновение ветра, и женщины застывают, не

закончив движения рук,  с полуоткрытыми ртами.  Еще одна дверь. Еще коридорчик.

Другая дверь,  которая отделяет нас от кассирши,  -  я  оборачиваюсь и ловлю ее

последний взгляд,  ах, сколько страсти и эмоций на этом лице, успеваю подумать,

что  она нас теперь надолго запомнит и  можно будет без очереди ставить в  этой

кассе (не забыть дать ей двадцатку в следующий раз -  двадцаткой обойдется) - и

вот,  - и вот мы сидим на диванчике, а напротив нас - седенький, сухой, строгий

человек.  Он  внимательно  и  неторопливо  сличает  номер  билета  с  платежной

ведомостью -  и наш номер обведен в ведомости жирным красным карандашом,  потом

изучает  обратную сторону билета  (как  будто  на  обратной стороне может  быть

что-то написано!) и берет телефонную трубку.

     - Да, - говорит он в трубку. - Прибыли. Двое.

     Кладет трубку.  Не  глядя  на  нас,  начинает деловито перебирать какие-то

бумаги на  столе.  Он  нас ненавидит.  Он  служака -  бухгалтер,  чуждый игре и

азарту,  он живет только на зарплату -  и  тут в  один миг двое балбесов должны

получить больше,  чем его зарплата за  несколько лет.  Впрочем,  сколько же  мы

выиграли? Нам этого еще никто не сказал, и в ведомости сумма не проставлена.

     От  нечего  делать  осматриваю комнату.  На  стене  -  портреты Брежнева и

Буденного. Маленький несгораемый шкаф в углу. Там, наверное, наше состояние.

     И  тут я  встречаюсь глазами с  Женей.  Он начинает моргать и  заискивающе

улыбаться.  Я уже давно заметил эту странную метаморфозу,  которая происходит с

ним после бегов.  На  ипподроме он  железный Профессионал,  суров,  резок -  не

подступись.  После игры -  как ребенок.  Теперь, видимо, он еще и боится, что я

стану его упрекать, а может, и хуже - возьму и скажу: "А ты тут при чем?" Я ему

ободряюще подмигиваю, и лицо его расплывается.

     Раскрывается дверь. На пороге майор милиции. С ходу бодрым тоном:

     - Товарищи,  значит,  так.  Я вас, конечно, поздравляю с удачей. Обычно мы

выдаем деньги сразу и отпускаем в сопровождении сотрудников.  Но сегодня особый

день,  очень  много  посетителей,  в  обороте огромные суммы,  а  ваш  билет  -

единственный.  Мы не можем рисковать. Народ озверел, много пьяных. Вас караулят

у всех выходов. Поэтому отведем вас в отделение - и там вы получите все сполна.

А пока прошу ваши данные,  это так,  для порядка.  -  Майор достает планшет.  -

Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения? Адрес прописки? Место работы?

     - А национальность надо указывать? - спрашивает Женя.

     - Отметьте,  что я в белой армии не служил и в оппозициях не участвовал, -

говорю я,  но  сразу  видно,  что  шутка не  принята.  В  конце концов,  о  нас

заботятся, беспокоятся, а мы лезем с подковырками.

     - Извините, - говорю я, - неудачная шутка.

     - Бывает, - бесстрастно подтверждает майор. - Скоро пришлют машину.

     За нами приходят только через полчаса. Опять извилистый путь по коридорам,

на этот раз пустым.  Впечатление, как будто в здании ипподрома существует целый

лабиринт,  неизвестный публике.  Мы  выходим где-то в  районе двадцатикопеечной

трибуны,  и  вплотную к подъезду,  так,  что можно лишь с трудом протиснуться в

приоткрытую дверцу,  стоит белая "Волга".  Машина рвет с места,  мы выезжаем на

улицу,  проскакиваем в  переулок.  Воскресный вечерний город  пуст,  и  "Волга"

стремительно петляет по  улицам,  так  что  нас бросает из  стороны в  сторону.

Визжат на поворотах шины.  Шофер сосредоточенно крутит руль и  не произносит ни

слова.

     А вот и хорошо.  Помолчим.  Надо сосредоточиться и все обдумать. Раз такие

предосторожности, то мы выиграли действительно очень много. Может, по три, а то

и по четыре тысячи на нос.  Прекрасно,  что нас увезли с ипподрома. Набежало бы

человек сто,  потащили бы в ресторан,  а после -  считай остатки.  Нет, получив

деньги,  мы с Женей покутим сегодня где-нибудь в "Метрополе". Позвоним Пижону и

Корифею.  Я приглашу Райку. Женя - кого хочет. А может, не надо Райку? Завтра я

ей отдам 200 рэ на тряпки,  а сегодня позвоню той девчонке?  Ладно, разберемся,

главное,  не  очень загуливать.  Отложить тысячу на сберкнижку.  Купить костюм,

дубленку.  Поехать в Сочи или на Рижское взморье.  Там, конечно, все забито, но

дорогие номера в гостинице достать возможно.  А вдруг мы столько выиграли,  что

хватит на машину?  На машину фиг выиграешь,  даже на "Запорожец", и потом, надо

записаться в очередь и ждать несколько лет. Ну вот, размечтался! "Запорожец"! А

"Москвича" не хочешь?  Дадут всего по две тысячи на рыло.  Уже две тысячи плохо

для тебя?  Ладно, как бы там ни было, - половину в заначку и сразу из ресторана

звоню  Райке.  С  такими деньгами в  кармане лучше  не  рисковать.  Да  и  Женю

придержать, чтобы не разбросался.

     Я замечаю, что мы что-то долго едем.

     часть вторая

     глава первая

     Он продолжает читать:

     - "Следствием  установлено,   что  И.М.   Холмогоров  (ипподромная  кличка

"Учитель")  и  Е.Н.  Ломоносов  (ипподромная  кличка  "Профессионал")  вошли  в

преступную  связь  с  наездником второй  категории  Вадимом  Исаковым  и  через

посредничество  Ю.В.   Фирсова   (ипподромная   кличка   "Заправщик")  получили

информацию,  что 14-й  заезд "заделан" и  едут только лошади под номером 5-й  и

4-й,  то  есть  наездники  Вадим  Исаков  и  Антон  Табуйников.  Холмогорову  и

Ломоносову стало  также известно,  что  следующий,  15-й  заезд будет проходить

фальшпейсом, то есть наездники будут выпускать самую темную лошадь в заезде под

номером 9-й. В результате чего Холмогоровым И.М. была произведена мошенническая

операция,  выразившаяся в покупке билета с номерами 4-9 в кассе 263, на который

пал  крупный выигрыш.  Билет и  кассовая ведомость прилагаются.  Тем  самым был

нанесен ущерб остальным участникам игры в  тотализатор на Московском ипподроме.

Мошеннические действия  Ломоносова и  Холмогорова подтверждаются свидетельскими

показаниями Фирсова.  Сами  Холмогоров  и  Ломоносов  свои  преступные действия

отрицают". Я правильно записал? Подпишите лист протокола.

     - Нет,  -  говорю я,  -  не подпишу.  Во-первых, написано не по-русски. Из

текста  следует,  что  лошади под  номерами пятый  и  четвертый -  это  и  есть

наездники Исаков и Табуйников. Ваше же начальство будет над вами смеяться.

     - Обо  мне  не  беспокойтесь,  -  говорит  молоденький лейтенант  милиции,

который допрашивает меня вот уже в течение трех дней.  -  Лучше думайте о своей

судьбе.

     - Но я учитель, я не могу подписывать безграмотные протоколы.

     - Хорош учитель! - ухмыляется молоденький лейтенант. - Мы сообщим в РОНО -

кому доверяют обучение советских детей?

     Я  сдерживаюсь,  стараясь не  вспылить.  Три  дня я  занимаюсь бесполезной

перепалкой с этим наглецом.  Конечно,  будет мало радости, если в школе узнают,

что  я  завсегдатай ипподрома.  Но  в  конце концов,  это не  преступление.  Ну

предложит мне  директриса уйти  "по  собственному желанию".  Вопрос -  куда?  В

Москве найти  место  преподавателя-гуманитария в  школе практически невозможно.

Уехать в провинцию, потерять московскую прописку? За что, в чем моя вина?

     - Хорошо, - говорю я как можно спокойнее. - Вы пишете: "преступная связь".

Но так играют все на ипподроме.  Все стараются узнать, какая лошадь идет, какая

нет. На ипподроме процветает жульничество.

     - Вот мы и пытаемся его пресечь, - хладнокровно парирует лейтенант.

     - И  потом,   -   продолжаю  я,   -   вы  употребляете  клички  "Учитель",

"Профессионал", "Заправщик" так, будто мы члены какой-то подпольной банды...

     - Но вы сами рассказывали,  -  снова перебивает меня лейтенант,  -  что на

ипподроме действует целая мафия.  Вот мы и  пытаемся найти концы.  А там пускай

суд решает.

     На лице лейтенанта победная улыбка.

     Обо  всем этом мы  с  ним  уже говорили,  причем десятки раз,  видимо,  он

надеется взять меня измором, но я не собираюсь сдаваться.

     - Кто  вам  сказал,  что  пятнадцатый заезд прошел фальшпейсом?  Я  вообще

ничего не видел. Извините, просидел в туалете.

     - Ваш сообщник Ломоносов утверждает, что это был типичный фальшпейс.

     "Дурак Женя", - думаю я, но продолжаю:

     - Если это  был фальшпейс,  почему же  судейская коллегия не  аннулировала

результаты заезда?

     - И по этому поводу ведем расследование.

     - Я не знал, что наездники будут выпускать девятого номера.

     - Почему же вы играли именно его?

     - Повторяю,  я  рассуждал так:  "От  темной лошади никто  из  наездников в

следующем заезде  не  поедет".  "Бесплатно" они  не  ездят.  Значит,  попробует

выиграть тот наездник, чья лошадь в обычной ситуации не имела бы шансов.

     Лейтенант  заносит  мои  слова  в  протокол,   с  видимым  удовлетворением

перечитывает написанное.

     - Допустим,  но  свидетель Фирсов показывает,  что именно он подсказал вам

девятого номера.

     "Сволочь Юрочка,  -  думаю я, - жалкое ничтожество! Привели его в милицию,

он  перетрусил и,  чтобы  самому выкрутиться,  готов возвести любую напраслину.

Какое  он   все  же  ничтожество!   Впрочем,   это  что,   для  тебя  открытие?

Юрочка-Заправщик менее  всего похож на  Александра Матросова.  Прикрывать своей

хилой грудью других он не станет".

     - Наоборот, - говорю я, - он меня убеждал не вязать к девятому номеру.

     - У вас есть свидетели?

     - У меня нет свидетелей. Но если Юрочка-Заправщик знал, что едет четвертый

номер,  знал,  что  выпускают девятого номера,  тогда почему бы  ему  самому не

подыграть эту комбинацию? Почему мой билет - единственный на ипподроме?

     На лице лейтенанта тонкая профессиональная улыбка:

     - А   потому,   дорогой  мой  Игорь  Михайлович,   что  вы   хоть  человек

интеллигентный,  но наивный,  а  Фирсов -  стреляный воробей и себя под удар не

поставил.  Поэтому  вы  находитесь здесь  в  качестве подследственного,  а  ваш

Юрочка-Заправщик гуляет на  свободе и  будет проходить по  делу как  свидетель.

Поймите,  я  не  шью вам дело,  я  же  указываю в  протоколе,  что вы  в  своих

преступных деяниях не  признаетесь.  Но  все  складывается против вас.  Скажите

честно,  кому вы должны были передать деньги? С кем делились бы выигрышем? Если

вы только подставное лицо - это бы меняло картину всего дела.

     - Господи!  -  взрываюсь я. - Никакое я не подставное лицо! Я обыкновенный

человек,  выигравший в тотализатор, официально разрешенный советской властью, и

я хотел бы только получить свой выигрыш! Вместо этого меня арестовывают, держат

четвертые сутки в одиночной камере...

     - Вы хотите,  чтобы вас пересадили в  общую,  к уголовникам и пьяницам?  -

вкрадчиво спрашивает лейтенант.

     - Нет,  -  я сбавляю тон,  -  но я не понимаю,  за что меня держат? Это не

следствие, а какой-то сумасшедший дом!

     - Прикажете ваши слова про сумасшедший дом занести в протокол? - еще более

вкрадчиво спрашивает лейтенант.

     - Нет, - отвечаю я, подумав, - пожалуй, не надо.

 

     В тот же день, к вечеру, меня опять вызвали на допрос. Но за столом вместо

молоденького наглеца-лейтенанта сидел тучный товарищ в  штатском,  и  лицо  его

показалось мне  незлым,  а  глаза его  -  цепкие,  живые -  лишь  на  мгновение

задержались на мне,  как бы зафиксировали,  сфотографировали,  а  потом мужчина

углубился в чтение нашего дела.  Папка с бумагами,  лежащая на столе,  была мне

уже знакома.  Однако самое главное -  тут же в  комнате,  сгорбившись на стуле,

находился Женечка. Как будто подменили человека! - затравленный, растерянный...

И  большой темно-синий  фингал под  левым  глазом.  Когда  это  его  успели так

отделать?

     - Очная ставка,  что ли?  -  спросил я намеренно твердым голосом, стараясь

дать понять Женечке, чтоб он не дрейфил.

     Мужчина за столом не ответил, а Женечка еще глубже втянул голову в плечи.

     Так мы и сидели молча, слушая шелест переворачиваемых страниц.

     - М-да,  - сказал мужчина, захлопывая дело, - года на два каждому потянет.

Они,  выражаясь ипподромным термином,  вас вяжут с Илюшей-Овощником,  известным

спекулянтом и бандюгой. Знаете такого?

     - Видел на трибунах, но лично не знаком, - ответил я.

     - Так  они,  -  мужчина подчеркнул слово "они",  -  найдут свидетелей.  На

ипподроме публика -  сплошная мразь и мелкота, стоит лишь прижать - маму родную

заложат.

     И  такое сочувствие к  нам звучало в голосе товарища в штатском,  что Женя

вдруг заплакал, басом выговаривая слова:

     - Мы  хотели посидеть,  отдохнуть в  ресторане,  большой выигрыш не каждый

день случается, а нас привозят, бросают в камеру. Говорят, что я украл кольцо у

матери. Мама волнуется. А я не могу ей даже сообщить, где я.

     - Какое кольцо? - спросил я.

     - А,  древняя история,  -  ответил за Женю товарищ в штатском.  - Когда-то

парень загнал мамино кольцо,  чтобы иметь деньги для бегов.  Молодежь, с кем не

бывает.  Ну, вот что, хлопцы, вы знакомы с Уголовным кодексом? Нет? А жаль. Эту

книжечку надо  почитывать.  Уголовный и  Гражданский кодексы всегда пригодятся.

Так вот,  вас не  имели права держать под арестом более двадцати четырех часов.

Нет в деле санкции прокурора. Явно незаконные методы следствия.

     Женя заревел еще громче, мужчина встал из-за стола, налил в стакан воды из

графина, подошел к Жене.

     - Евгений Николаевич,  успокойтесь,  возьмите себя в руки. Кто это вас так

отделал?  Минуточку.  -  Мужчина подошел к  выключателю,  зажег верхний свет  в

комнате.

     Женин фингал засиял во всей красе.

     - Это когда меня в камеру заталкивали,  -  пролепетал Женя, успокаиваясь и

прихлебывая из стакана. - Обещали деньги дать, а вдруг схватили, поволокли, ну,

я, конечно...

     Мужчина горестно всплеснул руками:

     - Ой,  Дерюгин,  Дерюгин!  Жуть как  грубо работают!  И  вы  правы,  Игорь

Михайлович,  когда писали в своей статейке, что мещанин пролез к власти. И этой

властью пользуется.  Хотя,  между прочим,  я  этой вашей статейки не поклонник,

однако там  есть кое-что верно подмеченное.  Но  с  другой стороны,  в  милиции

недокомплект  кадров  -   берут  людей  с  незаконченным  образованием.  Они  и

стараются, как медведи, гнуть дуги...

     Я  похолодел.  Мне намекали на мою статью,  ходящую в Самиздате.  Кажется,

дело принимало более серьезный оборот.

     Товарищ в штатском словно уловил ход моих мыслей.

     - Извините,  я  забыл представиться.  Полковник Госбезопасности Панкратов,

Георгий Иванович.  Конечно,  я  читал "Кто же победил после революции?" -  так,

кажется,  она  называется?  Резко  написано.  Впрочем,  сегодня кто  только  не

пишет...   Понятно,  после  срыва  защиты  вашей  кандидатской  диссертации  вы

обозлились,  бывает.  Но все это, хлопцы, лирика. Давайте вместе мозговать, как

нам выходить из этой ситуации.

     Георгий Иванович снова занял свое место за столом и, постукивая пальцем по

картонной папке с нашим делом,  "мозговал".  Я набрал полную грудь воздуха -  и

как в воду нырнул:

     - Георгий Иванович, я благодарен вам за сочувствие, но как честный человек

должен сразу предупредить: лично я с Органами сотрудничать не собираюсь.

     Женя  метнул  на  меня  испуганный  взгляд,  а  Георгий  Иванович  грустно

усмехнулся:

     - Смело и конкретно.  Хвалю за прямоту. Признаюсь, другого ответа я от вас

и не ожидал.  Итак, давайте говорить в открытую. Представьте себе, что вашу эту

статью обсуждали бы на педсовете.  Вам даже страшно подумать, Игорь Михайлович,

что было бы!  Увольнением из  школы дело бы не ограничилось.  Послали бы на вас

телегу прямо к нам.  Почему?  Да с испугу.  А мы прочли и не испугались.  Да не

потому,  что мы такие смелые. - Георгий Иванович сделал проникновенную паузу. -

А потому, что ваши коллеги боятся КГБ, а мы - сами КГБ, нам-то кого бояться? Не

скрою,  у нас тоже разные люди работают.  Не ангелы.  Но я,  например,  в вашей

статье уловил боль,  боль и отчаяние. Верно, далеко не все революционные идеалы

воплощены в жизнь.  Там у вас есть отличное место про питерских рабочих. Горько

и  справедливо:  лучшие  кадры  революции погибли во  время  Гражданской войны.

Кстати,  мой отец работал на Путиловском заводе.  Убит в девятнадцатом году под

Царицыном.  - Георгий Иванович тяжело вздохнул. - Да, сейчас никаких идеалов не

осталось.  Все воруют,  все разваливается.  Но  кто будет вытаскивать страну из

этой грязи?  Вот  вы,  уважаемый Игорь Михайлович,  умыли руки,  мол,  не  хочу

пачкаться.  Но ведь ипподром для вас не жизнь -  бегство от жизни.  Я, кажется,

угадал. На что же вы рассчитываете? Приедет кто-то из-за границы на белом коне,

с крестом в руках и установит новые порядки?  - Лицо полковника ожесточилось, и

он не спускал с меня своих острых глаз.  -  Однако,  Игорь Михайлович,  вам как

ученому,   литератору,  историку  должно  быть  известно,  что  новый  порядок,

привнесенный извне,  означает потрясение основ народной жизни,  кровь, хаос. Вы

этого хотите?

     - В таком случае, - сказал я, отвечая на взгляд полковника, - я сам, как и

большинство людей России,  возьму винтовку в  руки  и  буду  защищать советскую

власть, хотя она мне лично, простите, остоебенила.

     - Вот,  -  сказал Георгий Иванович,  - вот этих слов я от вас и ждал. И на

том,  что  надо  защищать советскую власть,  мы  с  вами и  сойдемся.  А  меня,

простите, тоже тошнит от многого.

     - Но нужна демократическая перестройка общества... - начал я.

     - Свободные выборы,  упразднение Органов...  - в тон мне продолжил Георгий

Иванович.  -  Превосходная идея,  хотя, скажем, не первой свежести. - Полковник

оживился и хлопнул в ладоши. - Объявляем свободные выборы. Кто будет выбирать и

кого?  Интеллигенция выберет?  Возможно. А народ? Какой у нас народ, вам, между

прочим,  хорошо известно. Рядом с вами на "сороковке" и "двадцатке" стоит. Кого

он выберет?

     - Жуликов, - вдруг прорезался Женя.

     - Женя, не лезь не в свои дела, - сказал я.

     - Да уж,  Евгений Николаевич,  - поморщился полковник, - не надо бы вам...

Впрочем,  как говорится,  истина - в устах младенца. А если Органы упразднить -

вы отважитесь выйти на улицу с наступлением темноты?  Короче, нет у нас другого

народа,  а заниматься массовым перевоспитанием в лагерях мы не собираемся.  Уже

пробовали.  Итак, советская власть не очень хороша, но лучше пока не придумать.

Однако не будем углубляться в  политическую дискуссию.  Когда-нибудь,  в другое

время...  Не  льщу  себя  надеждой  вас  переубедить в  короткой беседе,  и  не

пугайтесь:  вербовать -  а вы именно этого ожидали?  - не намерен. У меня к вам

другое предложение. Народ, какой он ни есть, его кормить надо. И власть обязана

этим заниматься.

     - Не понял, при чем тут мы? - искренне удивился я.

     - Ах,  Игорь  Михайлович,  интеллигентный,  образованный  человек,  небось

зарубежное радио слушаете,  разные "Голоса"?..  Да  не  прячьте вы  глаза,  кто

сейчас "Голосов" не  слушает?  Так вот,  вы  знаете,  что хлеб и  многие другие

продукты питания мы за границей покупаем. Почему у нас все травой поросло - это

другой вопрос.  Об этом вы новую статейку напишете когда-нибудь.  А  пока народ

кушать хочет.  Причем кушать хочет каждый день.  И  одними обещаниями "светлого

будущего" его уже не  накормить.  Но  чтоб за границей жратву покупать,  валюта

нужна,  твердая валюта.  И мы выискиваем разные способы.  Подчеркиваю - разные.

Или не надо народ кормить?

     - Но... - начал я.

     - Жратва есть жратва, без каких-либо "но", - отрезал полковник. - Вот они,

- он показал пальцем на дверь, - дело затеяли, это их забота. Они жулье ловят и

вас попутно заплели. Когда рыбак сеть тянет, в ней разная живность трепыхается.

Но мы-то к вам давно присматриваемся.  Мы оценили ваши,  Игорь Михайлович, ум и

способность  находить  разные  неожиданные  решения  в  игре.  У  вас,  Евгений

Николаевич,  -  полковник повернулся к Жене, - мы ценим острый профессиональный

глаз, расчет, хладнокровие игрока. Именно эти ваши качества нам нужны.

     Мы притихли, как мыши, а полковник продолжал уверенным тоном:

     - К  примеру,  окажись вы  где-нибудь за рубежом,  скажем,  на ипподроме в

одной из капиталистических стран,  вы могли бы выиграть крупные суммы,  крупные

суммы в  твердой валюте,  столь необходимой нашему государству?  Мой вам совет:

забудьте историю с этим билетом.  В сущности - мелкие это деньги, пройдут они у

вас сквозь пальцы.

     - И тогда?.. - подхватил Женя.

     И  снова  я  подивился  разительному изменению  его  облика.  Профессионал

воскрес как феникс из пепла. Холодный, напряженный взгляд игрока, раздувающиеся

в азарте ноздри.

     Но  Георгий  Иванович  сделал  вид,  будто  не  услышал  Жениных  слов.  И

продолжал, как бы беседуя с самим собой:

     - Хлопцы,  чтоб всем было ясно.  Мы  не  можем вмешиваться в  дела другого

ведомства,  мы не можем закрыть это.  - Полковник постучал пальцем по картонной

папке.  - Мы можем лишь взять это к себе. И положить под сукно. Но вы уж нас не

подводите.  Если вас накажут -  это уж  ваша печаль,  но нас за то,  что мы вам

поверили...

     Тишина повисла в  комнате минут на  пять.  Потом полковник снял телефонную

трубку и набрал номер.

     - Доложите,  что  беспокоит полковник Панкратов,  -  сказал  он  вроде  бы

прежним тоном,  но  мы  почувствовали,  что он  звонит куда-то в  очень высокие

сферы.  Пауза.  И опять голос полковника, смягченный на полутонах: - Так точно!

Хорошие хлопцы.  Есть такое мнение,  что их можно послать. Будет исполнено, так

точно,  понял. Дать соответствующие инструкции, подготовить и в ближайшее время

отправить во Францию. Пусть дадут перцу французской тотошке...

     Лицо  Профессионала не  дрогнуло,  лишь глаза его  пылали,  как  во  время

решающего заезда. Но я был весь в испарине, и голова шла кругом.

     - Георгий Иванович,  -  проговорил я заплетающимся языком, - как понять "в

ближайшее время",  ведь оформление одно сколько времени займет? Характеристика,

райком. И с моей-то анкетой!

     - А вы шутник, - сказал Георгий Иванович и даже хихикнул, - меня, старика,

рассмешили.  Оформление,  анкеты?  Ну, подумайте, уважаемый Игорь Михайлович, к

чему нам такие сложности? Вот они, ваши заграничные паспорта. Готовы.

     И полковник достал из стола две новые красные книжицы.

     глава вторая

     - "Утро  красит  нежным  светом  стены  древнего  Кремля,   просыпается  с

рассветом вся  советская земля..."  -  пропел  приятный мужской  голос,  пропел

довольно громко, как будто над моим ухом.

     Я вскочил с постели, словно меня дернули, а голос игриво продолжал:

     - Какого же хера вы, ребята, не просыпаетесь с рассветом?

     На  другой кровати у  стены сидел полуголый всклокоченный Женя,  которого,

наверно, разбудил тот же голос, и удивленно таращил глаза.

     Где мы?  Что это за комната? Камера? Нет - чистенькие занавески, тумбочки,

большой шкаф в углу. Сад за окном. Но как мы сюда попали?

     Воспоминания вчерашнего дня, как куски разваренного картофеля, распадались

в моей голове.  Допрос в милиции, потом любезный Георгий Иванович, потом все мы

трое  ужинали в  ресторане,  заграничные паспорта (нет,  паспорта нам  показали

раньше), поездка за город, поддали еще, видимо, здесь, уже вдвоем с Женей - вон

пустая бутылка на столе. Но откуда этот голос?

     - Ребята,  хватит чесать яйца! - Голос шел как будто с потолка. - Умыться,

одеться в темпе, через десять минут зарядка.

     "Очевидно,  где-то в стене вмонтирован динамик,  -  подумал я,  -  но если

комната радиофицирована,  то  можно было услышать все то,  о  чем мы говорили с

Женей,  когда остались одни и кончали бутылку.  Твою мать! Все рухнуло! Ведь мы

такое могли наболтать!.."

     Голос, словно подслушав мои мысли, хихикнул:

     - Да, ребята, вчера вы себе напозволяли! Сколько глупостей было сказано на

один квадратный метр!  Мировой рекорд!  А  вам,  Игорь Михайлович,  даже как-то

несолидно  подозревать  Георгия  Ивановича  в  сговоре  с  милицией.   Пока  мы

устанавливали,  кто вы такие,  - справки наводили, архивы поднимали и прочее, -

милиция тем временем занималась своим делом.  Разные ведомства.  Ладно, ребята,

насчет вчерашнего -  я все забыл. Поняли? Но мне сейчас свое дежурство сдавать.

А мой сменщик -  человек впечатлительный.  Так что вы уж поаккуратнее. И вообще

болтун -  находка для  шпиона.  А  вам  надо привыкать работать осторожно.  Бон

журне, как говорят французы. До будущих встреч в эфире!

     Мы  с  Женей  одновременно  скорчили  рожи,  но  комментировать услышанное

остереглись. Я первый вышел в коридор, нашел туалет (рядом с нашей комнатой), и

пока  я  там  справлял свои надобности,  у  меня было ощущение,  что  и  туалет

прослушивается.  Поэтому,  чтобы заглушить издаваемые мною звуки, пардон, я все

время спускал воду.

     На  лужайке  перед  нашим  одноэтажным длинным  домом  выстроилось человек

тридцать -  вот,  оказывается,  сколько у нас было соседей!  Мужики поджарые, в

легких спортивных костюмах.  Мы  с  Женей  в  своих  штатских брюках,  наверно,

выглядели нелепо.

     Зарядка продолжалась минут пятнадцать, но я подумал, что отдам концы - это

после вчерашнего,  с тяжелой головой,  с сердцебиением! Хорошо, что инструктор,

проводивший зарядку, не очень обращал на нас внимание.

     Потом был душ.  Потом завтрак. Завтракали в просторной столовой, за каждым

столиком по  два-три человека,  так что к  нам никого не подсадили.  На завтрак

дали булочки, масло, варенье, яйца, творог, кофе. К еде я почти не притронулся.

Хотелось только пить.

     Присматриваясь к нашим соседям,  я заметил, что они друг с другом почти не

разговаривали. Мы тоже помалкивали.

     Затем вместе со  всеми мы отправились в  классную комнату,  находившуюся в

том же корпусе,  что и  столовая.  Преподаватель -  опять же в синем спортивном

костюме, моложавый, подтянутый - объявил:

     - Сегодняшняя тема наших занятий - мосты.

     Он   нажал   кнопку.   На   окнах  опустились  шторы,   сзади  застрекотал

кинопроектор,  черная классная доска раздвинулась,  и  на  белой стене,  как на

экране,  появилось изображение железнодорожного моста. Сначала общий вид, потом

крупные  планы  железных  конструкций,  шпал,  рельсов.  Фиксировались какие-то

выемки,  пустоты под рельсами. Далее по мосту пошел человек, которого все время

показывали со  спины.  Человек двигался неторопливо,  раза два нагнулся,  чтобы

поправить шнурок на ботинке.

     - Задание  выполнено  правильно,  -  сказал  преподаватель,  и  на  экране

показали небольшую коробку,  укрытую под рельсой,  вплотную к  шпале.  Я  бы не

обратил на эту коробку внимания, если бы не стрелка на экране.

     - Задание выполнено неверно, - объявил преподаватель.

     Снова на  экране появился человек,  однако на  этот раз он  шел торопливо,

постоянно озираясь и оглядываясь (впрочем,  лицо человека давалось смазанно, не

в фокусе).  В одном месте он задержался,  неловко сунул под рельсы коробку,  не

вплотную к шпале, так что коробка выделялась на железнодорожном полотне.

     Потом  на  экране  начали  мелькать красивые видовые кадры.  Преподаватель

называл:  Бруклинский мост в  Нью-Йорке,  мост Александра III  в  Париже,  мост

Ватерлоо в  Лондоне...  Но  после общего вида каждого моста объектив кинокамеры

скользил по парапету, по перилам, фиксировал крупным планом ниши в стенках.

     - Как правило,  эти мосты не охраняются, - прокомментировал преподаватель,

- но движение на них всегда повышенное.

     Возник мост, крутой дугой уходящий в небо.

     - Это мост Сан-Назер,  -  сказал преподаватель,  - на атлантическом берегу

Франции.   Сан-Назер  -  важный  судостроительный  порт  и  центр.  Мост  имеет

стратегическое значение.  У  подножия моста -  будки со шлагбаумами.  Но люди в

будках - не полицейские, они не охраняют мост, а просто берут плату за проезд у

автомобилистов. По боковой узкой дорожке можно беспрепятственно перейти мост.

     Снова объектив кинокамеры заскользил по ажурным металлическим аркам моста.

Далеко  внизу  проплыл  океанский  пароход.   Пульсирующая  стрелка  на  экране

запрыгала по перилам моста.

     - Сюда класть заряд -  бессмысленно,  -  сказал преподаватель. - Разве что

фейерверк получится.

     Стрелка на экране показала перекрытие под мостом.

     - Надо опускать заряд в  эти  ниши.  Заряд опускается при помощи стального

тонкого  троса  и  прилипает благодаря магниту  к  стальной  перекладине.  Трос

обрывается кусачками...

     Когда урок кончился и  все повалили в коридор -  покурить,  -  я подошел к

преподавателю, собиравшему свои бумаги со стола.

     - Простите, не знаю вашего имени-отчества...

     - Обращайтесь просто: товарищ инструктор, - со спокойной улыбкой подсказал

мне преподаватель. - Есть вопросы по теме?

     - Вопросов нет,  товарищ инструктор,  -  заколебался я,  -  но, видите ли,

боюсь, что эта тема не для нас. В принципе мы специалисты по лошадям.

     - Ого!  -  присвистнул инструктор и  с уважением посмотрел на меня.  -  Но

снимки ипподромов мы еще не получили.  Впрочем,  техника заклада общая, однако,

конечно, имеется своя специфика. Думаю, по этому вопросу с вами проведут особый

инструктаж. А пока продолжайте курс.

     В  коридоре курсанты стояли маленькими группами,  не смешиваясь.  Я уловил

итальянскую и немецкую речь.  Но большинство курсантов - явно восточного типа -

говорили на незнакомом мне гортанном языке.

     - Почему так много людей из кавказских республик? - тихо спросил я Женю. -

По-твоему, это армяне или грузины?

     - Это -  арабы.  Я фарцевал когда-то около университета Лумумбы и арабский

язык различаю.

     Вообще вид у  моего лихого Профессионала был жалкий.  Может,  не оправился

еще парень после вчерашнего перепоя?

     Следующий час занятий проходил в стрелковом тире. Стрельба стоя и с колена

из  пистолета.  В  далекой  юности  я  когда-то  посещал стрелковый кружок  при

районном Доме пионеров.  Конечно, глаза да руки были не те. Я попадал почему-то

влево от центра мишени, но пули ложились кучно, и инструктор, человек пожилой и

тучный, даже меня похвалил.

     Но потом были занятия по самбо.  Жилистый араб несколько раз крутанул меня

и припечатал к земле. Я чуть не взвыл.

     - Женя,  -  сказал я  в  перерыве,  -  в  гробу я видал эту Францию.  Пора

сматывать удочки.

     - Но как? - тоскливо прошептал Женя.

     Действительно, как? Для наших родственников, друзей, знакомых и вообще для

всего  прогрессивного человечества мы  в  настоящее  время  находимся  в  Сочи,

отдыхаем после  крупного выигрыша на  берегу моря.  Так,  во  всяком случае,  я

объяснил своему  брату,  а  Женя  -  своей  матери.  Говорили,  разумеется,  по

телефону,  якобы с  главпочтамта Сочи,  а  на  самом деле  -  прямо из  комнаты

милиции,  естественно, в присутствии Георгия Ивановича. Куда нас потом привезли

после ресторана -  я не понял.  Машина долго петляла по загородному шоссе, а мы

были заняты приятной беседой с товарищем полковником.  Кажется,  он сказал, что

мы будем в каком-то спортивном лагере.  Был ли назван точный адрес -  не помню.

Но я хорошо запомнил, что звонить отсюда нельзя и выходить за территорию лагеря

"очень не рекомендуется". Полковник повторил это несколько раз таким тоном, что

вопрос "почему?" отпал сам собой. Да и если мы бы захотели покинуть территорию?

Во  время  утренней  пробежки  краем  глаза  я   увидел  за  деревьями  глухую,

двухметровой высоты бетонную стену, увитую сверху колючей проволокой.

     В обед нас кормили отменно.  Подали суп харчо, киевскую котлету, компот. Я

все уплел с неожиданным аппетитом. Стало веселее.

     Вернувшись в  нашу  комнату,  мы,  не  произнося ни  слова,  повалились на

кровати и...

     - Курсанты Холмогоров и Ломоносов!  - словно над ухом раздался голос. - На

занятия в восьмую секцию!

     Я  посмотрел  на  часы:   удалось  поспать  минут  сорок.  Женя  торопливо

причесывался.  Молча обменялись взглядами.  Кажется,  мы  входим в  ритм  новой

жизни.

     В  восьмой секции -  крошечной комнатке над столовой -  нас ждал очередной

"товарищ инструктор".  Как  он  был  одет?  Догадайтесь!  Хватит ломать голову:

"товарищ инструктор" был одет в  легкий спортивный костюм синего цвета с белыми

полосами - униформа советской олимпийской команды.

     - Товарищи курсанты!  Я  буду  преподавать вам  французский язык.  Занятия

ежедневные,  по  три часа после обеда.  Холмогоров,  вы изучали французский?  В

школе и  в институте?  Читаете?  Пишете?  Забыли?  Не страшно.  Ломоносов знает

английский? Приблизительно? По-французски ни звука? Отлично. С сегодняшнего дня

мы говорим только по-французски. Коман але ву?

     ...Забегая  вперед,  я  скажу,  что  в  "спортивном лагере" мы  провели не

какие-то вшивые считанные дни или недели,  а  целых четыре месяца и  занимались

французским по три часа,  включая воскресенье. "Товарищ инструктор" нас здорово

натаскал по-французски,  однако,  несмотря на наши просьбы, мольбы, уговоры, он

ни разу больше не произнес ни единого русского слова. Парень попался - кремень!

 

     *  *  *

     Георгий Иванович появился в  лагере через неделю.  К  этому времени я  уже

выбивал 45  очков пятью выстрелами,  а  Женя прекрасно проводил "мельницу",  то

есть кидал соперника на землю.  Мои достижения в  самбо никуда не годились,  но

физически я  чувствовал себя лучше и  не  задыхался в  конце утренней пробежки.

Кроме того,  мы  узнали массу полезных вещей по  части взрывов с  дистанционным

управлением и,  как  нам  казалось,  умели  распознавать,  ведется ли  за  нами

наблюдение в кафе и на улице (в лагере была стационарная декорация, как в кино,

воспроизводящая типичную европейскую улицу).

     Однако Георгий Иванович пришел в  ужас.  Он сказал,  что опять семнадцатый

отдел напутал и нам надо срочно все это из головы выбросить.

     - Вас  ошибочно направили,  -  пояснил полковник,  -  в  группу спортивной

подготовки  иностранных  архитекторов  и  конструкторов  мостов.  Но  в  другой

спортивный лагерь  вас  сейчас  переместить сложно.  Поэтому  утренняя зарядка,

вечерний бассейн -  хорошо, французский язык тоже крайне необходим, остальное -

к чертовой матери!

     Полковник принес нам ворох прошлогодних французских газет "Пари-тюрф".  Он

сказал,  что эта газета специально посвящена только скачкам и бегам. Отныне нам

будут доставлять свежие номера регулярно.  Но  нам  надо изучить характеристики

рысаков по прошлогодним результатам.

     - Чего изучать?  -  возразил Женя.  -  Я привык доверять своему глазу.  Я,

например,  сведения о  работе лошадей в программе Московского ипподрома никогда

не читаю. Там сплошная липа.

     - О Московском ипподроме не мне судить, - мягко возразил Георгий Иванович.

- Но французы липы не пишут.  К тому же сезон на Венсеннском ипподроме в Париже

начинается с  середины осени.  А  именно  там  разыгрываются крупнейшие беговые

призы. Торчать же вам в Париже без дела - не вижу смысла.

     Женя  заткнулся.   Я,  чтоб  сгладить  неловкость,  вылез  с  "пионерским"

предложением:  составить подробную картотеку на  всех  рысаков старше трех лет,

выступавших в Венсенне. Полковник одобрительно кивнул.

     Потом каждый из  нас  написал заявление по  месту своей работы с  просьбой

предоставить нам  полугодовой отпуск за  свой  счет  в  связи с  необходимостью

участвовать в дальневосточной научной экспедиции.

     - Какой именно?

     - Не надо уточнять, - сказал полковник.

     - Но я же классный руководитель,  -  забеспокоился я,  -  у меня выпускной

десятый "Б"!

     - Все уладим, - успокоил полковник.

     - А мой аспирантский стаж? - спросил Женя.

     - Стаж  сохраняется,  -  ответил полковник.  -  Кроме того,  вам  положена

зарплата как  членам  экспедиции -  по  двести  рублей  в  месяц.  Деньги будут

переводить на ваш счет в сберкассу.

     - Но у меня сроду не было счета в сберкассе! - воскликнул Женя.

     - А  это что?  -  сказал полковник и протянул ему новенькую сберкнижку.  -

Теперь,  ребята,  вы всем довольны?  Питание -  казенное,  бесплатное,  кино по

вечерам,  телевизор в  красном уголке,  газеты и  книги в библиотеке.  Чего еще

хочет народ?

     Я  ответил в  том смысле,  что о  лучшем и мечтать не приходится,  но Женю

словно муха укусила:

     - Народ хочет иметь свои законные сто грамм!  -  со злостью рявкнул он.  -

Иностранцы вечером пиво дуют в  кафе,  а мы,  как последние суки,  смотрим "Три

сестры" по телевизору...

     Георгий Иванович нахмурился:

     - Действительно,  безобразие!  Почему вам не  объяснили,  что вы можете по

вечерам отдыхать в кафе? Пошли, ребята.

     Наша столовая после ужина превращалась в  кафе.  Мы сели за наш столик,  и

официантка с обворожительной улыбкой спросила у Георгия Ивановича:

     - Что будем пить, мальчики?

     Странно,  почему она обратилась только к нему. Нас она знала, его - нет, и

к  тому  же  товарищ  полковник был  сегодня  одет...  -  угадали?  -  в  синий

олимпийский костюм с белыми полосами.

     Женя заказал водку, я - виски. Полковник - коньячок.

     - Сколько водки? - попросила уточнить официантка.

     - Бутылку! - рубанул Женя.

     Официантка принесла  полковнику и  мне  по  большому стакану,  на  донышке

которых поблескивало что-то  жидкое,  а  Жене  -  маленький пятидесятиграммовый

мерзавчик с зеленой этикеткой "Московская особая".

     - Что это такое?.. - заикаясь от обиды, спросил Женя.

     - Двойная порция водки. Привыкайте к европейскому образу жизни. Когда вы в

западном кафе заказываете бутылку водки,  вам именно столько и  приносят.  Мы с

Игорем Михайловичем можем повторить,  потому что мы взяли "один коньяк" и "одно

виски", а вам повторять не рекомендуется.

     - Как же они живут на Западе? - только и смог выговорить Женя.

     - Ребята,  а кто вам сказал, что на Западе хорошо? - изумился полковник. -

На Западе очень трудная и сложная жизнь.

     - Не  знаю,  как  они там терпят?..  -  после некоторого раздумья протянул

Женя. - Я бы на их месте уже две революции устроил.

     - Волна революционного движения на Западе нарастает, - невозмутимо ответил

Георгий Иванович.

     - Но пива хоть можно? - взмолился Женя.

     - Пива -  пожалуйста.  Вина сухого -  хоть бутылку. Это на Западе принято.

Буржуазия хитра, знает, как отвлекать пролетариат от классовых битв.

 

     *  *  *

     Составлять  картотеку  французских  рысаков  оказалось  делом  чрезвычайно

трудоемким.  Жене  было  легче -  он  выписывал резвость,  показанную в  каждом

заезде,   то  есть  возился  с  цифрами.  Я  же  изучал  и  сравнивал  прогнозы

специалистов и  описание  заездов.  Но  французские  журналисты  изъяснялись на

диковинном жаргоне,  который в  наших  словарях редко  встретишь,  и  я  больше

половины не понимал.  От нашего преподавателя французского языка тоже было мало

толку,  ибо он на мои вопросы отвечал,  естественно,  по-французски и ни одного

русского слова  я  из  него  не  выдавил.  Я  работал  в  поте  лица,  как  над

кандидатской диссертацией,  и  у  меня  даже не  оставалось свободного времени,

чтобы посидеть вечерком в кафе.

     А  тут  еще  Женя начал откалывать номера.  После обеда он  выгонял меня в

библиотеку -  дескать,  работать со  мной в  одной комнате он не может,  я  ему

мешаю.

     В  библиотеке сидели негры  и  испанцы (сменился контингент архитекторов и

строителей), но я заметил, что мои соседи занимались в библиотеке через день, я

же торчал за столиком ежедневно.  И  еще я  заметил,  что работа у  Жени как-то

застопорилась,  а  когда я  возвращался в  комнату,  то находил его в игривом и

веселом настроении.

     Наконец Женя сжалился надо мной.

     - Ладно,  Учитель,  -  сказал он  как-то  за  обедом,  -  хватит онанизмом

заниматься.  Сегодня мой черед идти в библиотеку, а ты попроси Тамарку принести

тебе кофе в постельку. Только не очень там шумите.

     Я разинул рот, а Женя блудливо усмехнулся.

     Тамарой звали официантку, которая обслуживала наш столик. Баба молодая, не

красивая,  но аппетитная.  После долгого воздержания у  меня от вида ее задницы

кружилась голова.

     Женя ушел,  а я выждал,  когда она ко мне приблизится, и с дрожью в голосе

заговорил:

     - Погода хорошая,  Тамара.  Сегодня хочу в комнате поработать. Вы мне кофе

не принесете?

     - А ты форму получил? - деловито осведомилась Тамара.

     - Какую форму?

     - Спортивную. Олимпийский костюм.

     - А зачем он мне? Мы скоро уедем.

     - Тебе незачем,  а  мне подарок.  Я  его за  сотню в  комиссионном толкну.

Костюм-то румынский.

     - Ага, - сказал я, - хоть сейчас.

     - После обеда склад закрыт.  Но  завтра ты  получи.  Грех добру пропадать.

Тебе же положено. А я с посудой управлюсь и через полчаса приду.

     И вот Тамарка в комнате.  Сидит на Жениной кровати. У меня от волнения зуб

на зуб не попадает. Но я же не могу прямо так. Чинно разговариваем про розыгрыш

футбольного чемпионата. "Спартаку" не видать первого места. Тамарка позевывает.

     И вдруг как будто над ухом голос. Давно его не слышал:

     - Тамарка,  нечего выебываться.  Привыкла арабам отсасывать,  а  тут свой,

русский. Ребятки, да что вы как неродные! Парень, ставь ее раком!

     Первым моим движением было выбежать из  комнаты,  но Тамарка уже стояла на

коленях с задранной юбкой.

 

     *  *  *

     Листья  падали с  кленов.  Лето  давно  кончилось.  На  утренней зарядке и

пробежке мы бодро топали по лужам.

     Георгий Иванович приезжал в  лагерь раз в  две недели.  Мы его ни о чем не

расспрашивали, он нас сам успокаивал:

     - Ничего, ребята, ждать осталось недолго. Дела идут, контора пишет...

     Насколько мы  понимали,  вся задержка была связана с  валютой.  Но однажды

Женя не  выдержал и  в  своей идиотской манере заявил,  что,  мол,  ему все это

надоело. Дескать, водят за нос, и нервы есть у людей.

     - А мне не надоело? - изменившимся, холодным голосом проговорил полковник.

     У меня все внутри оборвалось. Таким я еще Георгия Ивановича не видал. А он

продолжал:

     - У  меня нет нервов?  Хоть увольте меня,  Игорь Михайлович,  но в  старые

времена было проще.  Да,  я знаю,  там разные ошибки культа личности, нарушение

законности и  прочее.  Но  если решение принималось на самом высшем уровне,  то

никто  палки в  колеса не  ставил.  Посмели бы  пикнуть!  А  тут  я,  полковник

Госбезопасности,  бегаю как мальчишка по  этажам,  собираю резолюции,  утрясаю,

согласовываю,  уговариваю.  Валюту,  сволочи,  жалеют.  Если бы  мне нужны были

деньги на  привычную акцию,  вопрос бы  мигом уладился и  никто бы этих вонючих

бумажек не  считал.  Но  мне же  надо объяснить,  что мы  рискуем.  Операция-то

оригинальная. Дебет с кредитом не сведешь. Вот и жмутся, бюрократы чертовы!

     Неделю мы ходили с  Женей как в  воду опущенные.  Я и "Пари-тюрф" перестал

читать.  Но  в  один прекрасный день после обеда Тамарка,  обычно равнодушная и

ленивая в  постели,  исполнила мне все по высшему классу,  с  юношеским пылом и

комсомольским задором. А потом сказала:

     - Привези мне косметику из Франции. Не забудешь?

     Я понял, что дело сдвинулось.

     глава третья

     - Суки французы!  - повторял Женя. - Сволочи! Паразиты! Ты посмотри, какие

у  них  бифштексы,  какие  отбивные!  Ты  видел  что-нибудь  подобное  в  наших

магазинах?!

     - Точно,  -  вторил я ему.  -  Гады ползучие! Я не знал, что такая колбаса

существует в природе.

     - Гляди,  джинсы "Левис",  "Вранглер",  "Жан" -  лежат навалом, и никто не

берет!  Ой какие юбки,  какие кофточки!  Охуеть можно! Да наши девочки в Москве

отстрочили бы  любому черножопому в  подъезде за одну такую тряпку!  Колготки -

два франка штука! А у нас они - по семь пятьдесят, и то не всегда достанешь!

     - Восемь сортов ветчины на одном прилавке! Да как же они жрут все это и не

давятся, бляди!

     - Приемники -  "Сони", "Филипс", "Грюндиг", кассетные магнитофоны, цветные

телевизоры,  стерео- и квадросистемы! Покупай без всякого блата! Ну, не хамство

ли это? Форменное блядство!

     - Виноград,  клубника,  апельсины, бананы, груши, сливы - базар в Ташкенте

бледнеет! У них что, в Париже, - среднеазиатский климат?

     - Ананасы, Учитель, горы ананасов!!

     - Помню,  в прошлом году, когда я с десятым "А" проходил Маяковского: "Ешь

ананасы,  рябчиков жуй,  день твой последний приходит,  буржуй!" -  один ученик

меня спросил: "А что такое "ананасы" - я их никогда не видел".

     - А рябчиков ты видел? Вот, подойди к витрине, полюбуйся!

     - Виски "Белая лошадь",  "Джон Уокер", джин, коньяк "Камю", "Наполеон", да

и  наша родная "Московская особая" с  медалями!  Такой в  Союзе днем с огнем не

сыщешь!

     - Скажи,  Учитель,  только честно:  если бы у меня были деньги, мне бы это

голубое "Пежо" без всякой очереди завернули?

     - Смотри, написано же: "Ключ в руки"! То есть - заплатил и садись за руль.

Но ты можешь попросить, чтобы машину тебе завернули в голубой пакет с розовым в

горошек бантом. Тогда тебе кое-что припишут в счет за упаковку.

     - Ну, не суки ли?

     - Форменные бляди! Однако, Женя, француза машиной не удивишь. Любой месье,

смотри,  едет  на  своей  лакированной таратайке.  Город  переполнен  машинами.

Видишь, опять пробка!

     - Говори,  говори.  Это  все  равно  что  голодному  объяснять,  якобы  от

недоедания человек теряет в весе,  а поэтому для соблюдения формы рекомендуется

диета...

     Этого мне  еще не  хватало!  -  Профессионал читает мне нотации!  В  конце

концов,  мы в Париже находимся,  а не на Московском ипподроме.  Я же культурный

человек, педагог...

     - Женя, мы ведем себя как дикари. Как будто из голодной деревни приехали!

     - А то?

     - Я хочу сказать,  что для всего мира Париж - культурный центр. И в первый

день обычно идут в Лувр, в музей импрессионистов...

     - Кто идет?  Ну, может, и приезжают какие-нибудь мудаки или пидеры гнойные

- так пусть идут,  в семье не без урода. Ты тоже можешь прямиком отправляться в

Лувр,  но  передай своим импрессионистам,  что я  их в  гробу видел да в  белых

тапочках. Иди, чего же ты?..

     - Смотри,  какая красивая улица!  И  дома  опоясаны решетчатыми балконами.

Словно палуба на корабле!..

     - Улица,  балконы...  Нет,  Учитель,  тебе в твоем десятом "А" сидеть и не

вылезать.  И  на  хера  тебе Париж,  когда ты  во  всем мораль ищешь,  темы для

сочинения?

     - Но ты тоже хорош!  Молодой парень,  а прилип к витринам,  даже на баб не

смотришь. А кругом такие девки!

     - Плевал я на них!  Зачем мне девки,  когда в Париже все есть!  Понимаешь,

все!  И почему,  почему французам такое счастье?!  Почему у них все,  а у нас -

фига с маслом!  Нет,  мне бы автомат в руки,  мой,  какой мне давали на военных

сборах, я бы их научил свободу любить!

 

     *  *  *

     - Ну,  как вам, товарищи, понравился Париж? - спросил нас Эдуард Иванович,

когда мы вернулись в Посольство. - Повидали французов?

     Эдуард Иванович встречал нас  утром  на  аэродроме.  Привез в  Посольство,

проинструктировал.  Накормил  в  буфете.  Потом  отпустил  на  несколько  часов

погулять по городу. Теперь его явно интересовала наша реакция на первую встречу

с  капиталистической действительностью.  На  губах  Эдуарда  Ивановича блуждала

приветливая улыбка,  но в  глазах светился настороженный огонек.  Наверное,  он

ожидал услышать от нас притворные вздохи,  дескать,  Париж - город ничего, но в

Москве все же лучше...

     - Давить их надо,  гадов!  -  заявил Женя с такой мрачной решимостью,  что

Эдуард Иванович от души расхохотался.

 

     РАССКАЗ ЭДУАРДА ИВАНОВИЧА О ПАРИЖСКОЙ АРХИТЕКТУРЕ

     (который я привожу полностью)

 

     - Ну,  ребята,  если  говорить  честно,  откровенно,  то  Париж,  конечно,

красивый городишко.  И  куда  ни  плюнь -  обязательно попадешь в  какой-нибудь

памятник архитектуры, не промахнешься! Одних этих памятников перечислять - язык

устанет.  Первым делом -  это Эйфелева башня,  ее сразу видно. Ну, дальше там -

Лувр,  Дворец Шайо,  Тур  Монпарнас -  это  новый небоскреб,  его тоже отовсюду

видно.  Ну  и  там  -  разные  соборы  Парижской Богоматери,  отель  Инвалидов,

Пантеон...  Между  прочим,  в  соборе  Парижской  Богоматери  очень  рекомендую

обратить внимание на химер - это такие хреновины, что с крыши свисают, а рожи у

них -  как бы это точнее обрисовать, - ну вот, если вы двенадцать дней подряд с

утра до вечера будете глушить водяру,  а потом на себя в зеркало посмотрите,  -

вот,  точная химера!  А отель Инвалидов - это вроде нашего Мавзолея, но малость

повыше и получше, там они своего товарища Наполеона держат, не живого, конечно,

и не мумию,  а прах, даже часть праха, какую именно часть - не помню. Но вообще

в отеле Инвалидов -  военный музей,  а в боковых пристройках -  общежитие самих

инвалидов,  по-нашему  это  -  "отставных военнослужащих".  Нет,  ребята,  я  в

архитектуре не спец, но кое в чем разбираюсь. Например, когда я впервые попал в

Сан-Шапель  -  это  церковь такая  на  территории Дворца  Правосудия,  и  туда,

заметьте,  без пропусков пропускают,  -  так вот, в этой самой Сан-Шапели такие

витражи цветные,  что  меня  даже  слеза прошибла!  Однако с  этими памятниками

архитектуры надо держать ухо  востро.  Решил я  как-то  пойти в  Оперу.  Здание

нарядное,  ничего не скажешь,  -  крыша зеленая,  скульптуры,  балюстрады... Но

билет там стоит -  ахнете!  Да за эту цену можно фирменные "Левис" купить, и их

около любой московской комиссионки за двести рэ у  тебя с руками оторвут.  Нет,

подумал я,  пускай лучше французы повесятся на своей опере.  Я лучше в Москве в

Большой театр пойду, все равно наш балет - лучший в мире...

     И  все-таки Париж хорош.  Будь я  вольным туристом да имей в кармане пачку

валюты - гулял бы да гулял по Елисейским полям и по Большим бульварам. Да ведь,

ребята,  мы тут на службе находимся,  особо не погуляешь.  И потом, не положено

нам поодиночке шляться.  Официально такого запрета нет,  но уйдешь раз,  уйдешь

два,  а  на третий тебя к  парторгу вызовут и  вежливо скажут:  "Что же это вы,

Эдуард  Иванович,  от  коллектива  отрываетесь?"  Гулять  с  коллективом,  оно,

конечно, сподручнее, да как собьешь этот коллектив? Кто у телевизора сидит, кто

в зале Посольства кино смотрит,  а если соберется тройка мужиков,  то, ей-богу,

глупо тащиться куда-то,  поллитра сама в руки просится, и как приятно раздавить

ее в теплой компании...  В воскресенье и в субботу -  гуляй где хочешь, но ведь

потащат тебя на организованную экскурсию или в культпоход - в большой универмаг

"Галери Лафайетт", "Самаритен" или "Тати". В "Тати", кстати, самые низкие цены,

там за десять франков пять пар женских колготок можно купить. Но народу - как в

нашем родном ГУМе,  не протолкнешься!  Негры, арабы, азиаты - бегут они из всех

развивающихся стран,  из своего "третьего мира",  - и прямиком в "Тати"! Однако

после "Тати" можно как бы ненароком, вроде бы случайно прошвырнуться на Пигаль.

А там -  на каждом углу,  у каждого подъезда,  в каждой подворотне - словом, на

каждом шагу такие архитектурные сооружения стоят!  Закачаешься! Юбка выше пупа,

ноги загорелые,  подмигивают,  зазывают,  глазки строят... И еще там секс-шопов

видимо-невидимо!  - и все это в огне реклам, а аппетитные бабы на фотографиях в

таких позах!..  И  зазывалы буквально силой внутрь тащат.  Но  мы народ ученый,

знаем,  как отбиваться.  Скажешь ему -  "я совьетик", и он от тебя отпрыгивает,

как ошпаренный...  В общем, ребята, как сказал Владимир Маяковский: "Я хотел бы

жить и умереть в Париже...", если бы Москва нам побольше валюты давала.

     - Эдуард Иванович, - не выдержал я, - простите, вы, кажется, отвлеклись от

темы. Ведь разговор шел о парижской архитектуре.

     - Да что архитектура!  Вот,  например, витрины магазинов - они тоже, можно

сказать,  к архитектуре относятся.  Витрины!  -  слов нет,  завлекательные,  но

посмотришь на цены - жить не хочется!.. Ну да ладно, вернемся к архитектуре. Вы

знаете,  чем меня Париж разочаровал?  Копают его, гады, как в Москве, - то одна

улица перекрыта,  то  на другой строительный забор.  Нет,  это великая иллюзия,

будто только Москву перекапывают.  И Париж тоже! Правда, канавы быстро зарывают

- это уже не в пример нам. И потом - опять же прав Владимир Маяковский, который

писал:  "Архитектура -  она разная,  какая пролетарская, какая - буржуазная". В

рабочих кварталах -  улицы  узкие,  белье с  окон  свисает.  Правда,  настоящие

рабочие в "ашелемах" живут,  это такие специальные дома-новостройки. А в бедных

кварталах -  опять же  Азия,  негры,  арабы.  Нам туда ходить не рекомендуется.

Подальше,  говорят, от этих французских коммунистов - все они чистые евреи... -

пардон,  оговорился,  не  евреи,  а  еврокоммунисты,  да  еще  с  каким-то  там

непроверенным лицом.

     - Эдуард Иванович, снова вы от темы отвлеклись...

     - Нет,  ребята, я все время об архитектуре талдычу. Архитектура в Париже -

первое дело.  Без понимания архитектуры в Париже пропадешь.  Допустим,  занесет

вас в  квартал -  солидные,  респектабельные дома,  с  гарсоньерками и узорными

решетками,  лепные украшения,  круглые балкончики...  -  мой вам совет, ребята:

ноги в  руки и  бегом!  Не дай Бог вам в  лавку или продмаг заглянуть -  там не

цены,  а грабиловка. А вот там, где дома попроще, без всякого выпендрежа, - там

все:  яблоки,  помидоры,  масло, - все значительно дешевле. Да если повезет - и

дубленку почти задарма достанешь.

     Но  если уж говорить совсем начистоту,  то больше всего мне нравится новое

здание нашего советского Посольства. Хороша архитектура - строгая, выдержанная,

прямо как в  Кремлевском Дворце съездов.  А главное -  наше Посольство занимает

важное стратегическое место.  Ведь с одной стороны -  бульвар Переферик,  ихняя

окружная автомобильная дорога,  а  с другой стороны Маршальские бульвары,  тоже

основная транспортная артерия Парижа.  Ежели заварушка какая случится и  начнем

поливать из окон, то весь город вмиг закупорим!..

 

     *  *  *

     Нас поселили в доме, который я назвал "общежитие советского торгпредства".

В нем жили только сотрудники советских торговых фирм и представительств, и хотя

у  каждой семьи была  своя отдельная однокомнатная или  двухкомнатная квартира,

порядок  сохранялся,  как  в  обыкновенном советском  общежитии  студентов  или

строителей.  На  ночь  входная  дверь  запиралась,  внизу  круглосуточно сидела

дежурная,  которая отвечала на  телефонные звонки,  соединяла по  коммутатору с

городом,  а  также фиксировала в  журнале время прихода и  ухода всех  жильцов.

Посторонних, то есть французов, я ни разу в общежитии не видел.

     Мы  с  Женей как  будто снова оказались в  привычной уже  для  нас комнате

подмосковного "спортлагеря" -  те же две кровати, две тумбочки, шкаф, небольшой

письменный стол,  но плюс к этому мы имели душ,  туалет и кухню с электрической

плитой,  достоинства которой  мы  оценили впоследствии,  когда  стало  плохо  с

деньгами.  В  этой плите,  в духовке,  мы зажаривали курицу (самую доступную по

нашим средствам еду),  вернее,  курица жарилась сама,  надо  было  лишь  нажать

соответствующие кнопки, а получалось весьма вкусно.

     Однако на ипподром мы попали не скоро.  Эдуард Иванович объяснил,  что нам

надо  иметь "крышу",  то  есть  какое-то  приличное занятие.  Мы  числились как

консультанты от  Министерства сельского хозяйства,  и  нас  возили на  какие-то

выставки тракторов,  комбайнов, крупного рогатого скота, приглашали на вечерние

коктейли,  где мы вели глупые разговоры о  погоде с представителями французских

фирм.

     Рабочий  день  начинался  с  того,  что  мы  приходили  в  Посольство  или

торгпредство  и  направлялись  прямехонько  в  буфет  пить  пиво.   Потом  туда

заглядывал Эдуард  Иванович  и  сопровождал нас  в  очередной  кабинет,  хозяин

которого задавал нам дурацкие вопросы о чем угодно,  только не о деле!   У меня

создалось впечатление,  что к нам продолжают присматриваться или еще не прибыли

окончательные инструкции.  Во всяком случае, никто (кроме, естественно, Эдуарда

Ивановича) решительно не хотел знать, зачем мы сюда приехали.

     Однажды в кабинете Первого секретаря Посольства Женя не выдержал и перевел

разговор на ипподромную тему.  Лицо Первого скривилось,  как от зубной боли,  а

Эдуард Иванович сделал страшные глаза. Женя заткнулся.

     Вечерами, как и большинство советских товарищей, мы смотрели французские и

американские фильмы в  кинозале Посольства,  бесплатно.  И все меньше гуляли по

парижским улицам.  Витрины лавок,  огни ресторанов и  кафе светились заманчиво,

однако мы  очень быстро поняли,  что товары нам не  по  карману,  а  от кафе мы

держались подальше.  В один из первых дней мы имели несчастье там поужинать,  и

счет, который нам дали, протрезвил нас надолго.

     Конечно, мы пили, но поздно вечером, закрывая на ключ дверь нашей комнаты.

     - Как  же  можно  жить  в  Париже при  таких ценах?  -  спросил я  Эдуарда

Ивановича.

     - А кто вам сказал, что в Париже легко жить? - ответил он.

     Я   не  мог  определить  -   прикидывается  ли  Эдуард  Иванович  дурачком

специально, или таким является в действительности.

 

     *  *  *

     Но  вот кто явно не был дураком -  так это Борис Борисович.  Даже внешне -

полная   противоположность  Эдуарду  Ивановичу.   Эдуард  Иванович  -   круглая

добродушная русская  рожа,  колобок,  облаченный во  французский костюм.  Борис

Борисович -  западный деловой человек с властными манерами директора банка.  Он

словно сразу и  родился в  рубашке от  Пьера Кардена.  Подтянутый,  элегантный,

чем-то напоминающий инструкторов из "спортивного лагеря".

     - Ну что, - спросил Борис Борисович, как только мы появились на пороге его

кабинета, - давите втихаря водяру?

     - А что нам еще остается?  -  ответил я.  - Как же можно жить в Париже при

таких ценах?

     - В  Париже  жить  можно,   -  усмехнулся  Борис  Борисович,  -  и  весьма

припеваючи.  Французы-гады, вы их так называете? - (мы с Женей переглянулись) -

так вот,  французы получают ежегодно "поправку на вшивость", то бишь прибавку в

зарплате,  равную проценту инфляции.  А  мы  не  получаем этой прибавки вот уже

много лет.  Ни в Посольстве, ни в торгпредстве. В нашей стране плохо с валютой.

Попробуй французам не  плати -  они сразу объявят забастовку.  У  них профсоюзы

очень свирепые. А наш профсоюз ни мычит ни телится. Так, Эдуард Иванович?

     - Зато у  нас полная свобода,  -  ответил Эдуард Иванович.  -  Недоволен -

можешь возвращаться в Москву и подыскивать работу получше.

     Я   покосился  на   Эдуарда  Ивановича.   За  добродушной  маской  колобка

угадывалось сейчас нечто другое. Пожалуй, он дурак-дурак, а совсем не дурак.

     - Но я  еще не слыхал,  -  продолжал Борис Борисович,  -  чтоб кто-либо из

посольских по собственной инициативе торопился из Парижа к родным березкам.

     По тону беседы чувствовалось, что между ними продолжается какая-то игра, в

которую я  предпочел не  втягиваться.  И  Женя (надо отдать ему справедливость)

тоже уловил некий подвох или напряженку. Он помалкивал.

     Наше молчание было оценено.  Не знаю,  по какой шкале,  но какую-то оценку

нам выставили.

     - Эдик, - сменив тон, сказал Борис Борисович, - пускай ребята отоварятся в

палатке. Отведи их в наш распределитель. А то у ребят финансы поют романсы.

     - На кого ссылаться?  - бесстрастно спросил Эдуард Иванович. - Ведь они не

штатные. Им не положено.

     - А сошлись на меня,  -  сказал Борис Борисович.  - Чай, не обеднеем, если

ребята приобретут виски и  сигареты со скидкой.  А  потом возвращайтесь,  я вас

жду.

     - Что  это за  "палатка"?  -  спросил Женя у  Эдуарда Ивановича,  когда мы

оказались в коридоре.

     - Палатка?  -  Эдуард Иванович многозначительно хмыкнул.  -  Палаткой Боря

называет наше Посольство.  А чтобы попасть в распределитель,  надо подняться на

второй этаж.

 

     *  *  *

     Однако вернулись мы к Борису Борисовичу только через два с половиной часа.

Дело  в  том,  что  в  этом  закрытом распределителе толпилась уйма  народу,  в

основном бабы -  как мы поняли по разговорам,  -  сотрудницы Посольства и  жены

посольских работников.  Впустить-то нас впустили - Эдуард Иванович долго шептал

что-то  на  ухо  суровому товарищу,  караулившему двери,  пока  тот  наконец не

смилостивился.  Но выходить обратно мы боялись.  Эдуард Иванович смылся,  а кто

нас  без  него снова впустит?  На  полках за  прилавком сверкали бутылки виски,

водки,  коньяка,  блоки американского "Мальборо", "Уинстона", французские духи,

но бабы покупали трусики,  бюстгальтеры,  ночные рубашки - покупали пачками. Мы

пытались протыриться без очереди, объясняя - благо кругом были свои, русские, -

что нам этого добра не надо,  нам лишь виски и сигареты,  но бабы подняли такой

крик!  -  прямо как в Москве, в каком-нибудь овощном отделе, - что мы подумали:

сейчас нас вытолкают в  шею.  Пришлось честно выстоять.  И  дали всего по блоку

сигарет и по бутылке виски на рыло. Но скидка была в два раза.

     - Где  вы  так  застряли?  -  раздраженно спросил нас  Борис  Борисович и,

присмотревшись, добавил: - Случайно, не из бани?

     Мы устало плюхнулись на стулья.

     - Из бани, женской.

     Борис Борисович все схватывал на лету:

     - Что же там сегодня выбросили?

     - Женское нижнее белье, - ответил Женя.

     - Видимо, в Париже дефицит трусиков и бюстгальтеров, - добавил я.

     Борис Борисович развеселился:

     - Да,  опозорились наши бабоньки перед московскими гостями.  -  (В другом,

резком тоне.) -  Мешочницы вонючие!  Тишинский рынок по ним плачет. - (Прежним,

веселым тоном.) -  Это,  ребятки,  поступили сольдированные шмотки из фирменных

магазинов.  Кстати,  французские  дамы  тоже  выстраиваются  в  очередь,  когда

объявляют дешевую распродажу.  -  (В другом,  резком тоне.) -  Но те хоть сотни

выгадывают,  а наши - копейки. За франк удавятся. - (Прежним, веселым тоном.) -

С таким народом мы коммунизма не построим!

     Мы с  удивлением внимали этому театру одного актера.  После заключительной

глубокой паузы Борис Борисыч перешел на спокойный, деловой тон:

     - Ладно,  товарищи,  как говорится,  - ближе к телу. Вам ваше пребывание в

Париже пока что  кажется идиотизмом.  Но  и  настоящие (слово было подчеркнуто)

командировочные проводят время не  лучшим образом.  Пользы от их поездок -  кот

наплакал. Кроме, конечно, подарков родным и близким. Командировочная загранка в

капстрану в  большинстве случаев является наградой за  примерное поведение.  Мы

это знаем,  и французы это знают.  Поэтому вы должны быть похожи на всех.  Ваша

деловая активность кой-кого бы насторожила. А я не хотел, чтобы на вас обратили

внимание.

     - Борис Борисович, - прервал его Женя, - я хорошо усвоил уроки спортивного

лагеря. Может, я ошибаюсь, но клянусь, слежки за нами я ни разу не обнаружил.

     ...Гляди-ка!  Женька отличился!  А  я,  признаться,  и  позабыл про  такие

тонкости!

     Борис Борисович выслушал, подумал и продолжил, не меняя голоса:

     - Если верить продажной французской прессе (разумеется, я ей не верю), то,

по  подсчетам специалистов,  в  Париже на  сегодняшний день  находятся четыре с

половиной тысячи разведчиков из СССР и  стран социалистического лагеря.  У  них

всех  различное  официальное  прикрытие,   но  для  французского  ДСТ*  род  их

деятельности загадки не  представляет.  Таким  образом,  число  людей,  которых

французская разведка подозревает,  превышает личный  состав  французской службы

безопасности.  Кроме  того,  в  Париже  резвится огромное количество ливийских,

палестинских,  израильских, латиноамериканских и прочих агентов. Прибавим к ним

еще  корсиканских и  баскских террористов.  Все  они причиняют французскому ДСТ

больше головной боли, чем так называемые шпионы из восточноевропейских стран. Я

не  завидую французским "товарищам",  при  такой  нехватке кадров им  главное -

успевать следить друг за другом, чтобы кого-нибудь из их коллег не завербовали.

Для  вас удостоиться персональной слежки -  великая честь.  Для этого надо,  по

крайней мере,  громко по-французски объявить в кафе,  что вы готовите покушение

на жизнь президента республики. И то могут не поверить. Позвонят мне и спросят,

не сумасшедшие ли господа и  не лучше ли вас по-тихому вернуть в  столицу нашей

родины.  Короче говоря,  гуляйте,  ребята, привольно по Парижу и не поправляйте

шнурки у  зеркальных витрин.  Но...  (пауза на  полминуты!)  каким-то чудом они

многое узнают.  Вроде бы  разведка ни  при  чем,  но  желтенькая газетенка типа

"Франс суар" или "Либерасьон" вдруг напишет о  ваших подвигах,  с  фотографиями

крупным планом.  Страшного ничего не произойдет, но мне будет как-то неуютно. В

воскресенье  ваш  первый  рабочий  день  на  Венсеннском ипподроме.  Штудируйте

прессу.  Я  вам  выдам по  тысяче франков для пробы.  Вопрос чисто личный -  вы

можете не отвечать, - сами-то верите в ваши грядущие подвиги?

     - А иначе зачем мы приехали? - пробурчал Женя.

     Борис Борисович посмотрел на  Женю,  потом на меня.  Никаких эмоций на его

лице не читалось.

     - Лично я  вам  не  верю.  То  есть  я  абсолютно не  верю в  успех вашего

абсолютно безнадежного дела.  Французы не дураки, чтобы не поднять деньги, если

они валяются.  Однако я  высказал только свое персональное мнение.  Кашу с вами

заварил другой отдел.  Им и расхлебывать.  Мое дело - обеспечить вам прикрытие.

Всегда к вашим услугам.

     глава четвертая

     Значит,  так: Венсеннский ипподром, конечно, больше нашего, вполне ничего,

но какой-то неуютный.

     Мы пришли за час до первого заезда и долго бегали по этажам, разбирались в

лабиринтах ипподрома.  Важно было изучить заранее,  где какие кассы,  а их было

много,  и  все они разные.  В  одних играют только экспресс или пару,  в других

можно ставить на лошадь,  взявшую одно из первых мест или выигравшую заезд. Еще

одна касса,  где принимают ставки на трех первых лошадей,  называется трио,  но

трио играется не в каждом заезде.

     Купили мы пачку специальных билетов и металлические щипцы.  Нам объяснили,

что  щипцами  отмечаешь  номера  выбранных  тобой  лошадей,  а  потом  билетики

протягиваешь в  кассу.  Иначе ставки в  паре,  экспрессе и  трио не  принимают.

Каждая ставка стоит десять франков.  Таким образом, в переводе на наш привычный

язык,  мы имели каждый по сто рублей - сто ставок. С такой огромной суммой я на

ипподроме никогда не играл.

     Заездов было всего восемь.  Это -  по 12 ставок на заезд. Казалось, вскоре

все деньги французских банков перейдут в мой карман.  Да хватит ли карманов? Не

послать ли Эдуарда Ивановича за мешком?  Впрочем, это успеется, Эдуард Иванович

- вот  он,   хвостом  ходит  за  нами,   почтительно  посапывает  -   понимает:

профессионалы вышли "на дело"!

     С  поля дул  холодный ветер.  Французы на  трибуны почти не  высовывались,

стояли в  залах у  касс,  изучали газеты.  Газеты эти мы  проштудировали утром.

Конечно,  кое-какие интересные подробности в газетах имелись, и французы дураки

будут играть,  следуя напечатанным прогнозам.  Однако,  рассудили мы, наездники

тоже  прочли газеты и  заранее знают,  на  кого будет ставить публика.  А  если

публика разбила лошадь вдрызг, стоит ли наезднику ее трогать? Ехать на фаворите

за полтора франка? Короче, мы решили придерживаться нашей испытанной московской

системы -  играть против фаворитов!  Публика верит напечатанному слову,  а мы -

своему глазу. Мы на разминке все увидим.

     Странно было  лишь то,  что  лошади на  разминку не  выезжали.  Проплелись

несколько упряжек без номеров (кто?  из какого заезда?  -  поди угадай!),  и на

дорожке медленно двигались машины, ровняя боронами гаревое покрытие.

     Женя  был,  как  всегда перед игрой,  холоден и  сосредоточен,  но  что-то

таинственное мелькало,  весело плясало в его глазах.  Я же чувствовал радостное

волнение, чуть ли не дрожь, которую с трудом сдерживал.

     - Старик, - сказал я, - Хемингуэй был прав, когда назвал Париж праздником,

который всегда с тобой!

     - Хемингуэй имел в виду ипподром, - подмигнул мне Женя.

     - Говорят,  Хемингуэй тоже выигрывал на бегах, - осмелился вставить Эдуард

Иванович.

     Я  фыркнул.  Мне  больше всего в  этой фразе понравилось "тоже".  Но  Женя

сурово одернул Эдуарда Ивановича:

     - Сбегай лучше в кассы, посмотри, кого там бьют!

     И тут Эдуард Иванович поразил нас своей информированностью.

     - Мальчики,  - миролюбиво ответил наш спутник, - видите вот эти циферблаты

со стрелками,  вон там,  на другой стороне дорожки?  Над каждым - номер лошади.

Чем  меньше  цифру  показывает  стрелка,   тем  больше  играют  лошадь.   Здесь

автоматика, все продумано.

     Мы  быстро  достали  бинокль.  Стрелки  на  третьем и  восьмом циферблатах

сделали почти полный круг и  застыли на цифре "два".  Один к  десяти показывали

стрелки одиннадцатого и тринадцатого номеров.  Стрелки на остальных циферблатах

лишь чуть-чуть сдвинулись.  Сразу стало ясно,  как идет игра.  Разбили тройку и

восьмерку (один к двум), подыгрывают одиннадцатого и тринадцатого. Остальных не

трогают.

     - Гады французы! - присвистнул Женя. - Облегчают себе жизнь.

     Я даже несколько расстроился. Действительно, если игра как на ладони, если

можно  выбирать любые варианты ставок -  пару,  экспресс,  победителя,  -  если

ставки на темноту сразу будут замечены (стрелка покажет),  то спрашивается:  ну

как, как люди умудряются проигрывать на Венсеннском ипподроме?! А если никто не

проигрывает, то кто же выигрывает?!

     Однако нас  ждал удар.  По  темени.  Наконец-то  выехали участники первого

заезда  и...  спокойненько укатили  на  другую  сторону  бегового круга.  Перед

трибунами никто  не  разминался.  Засечь  же  резвость на  таком  расстоянии не

представлялось никакой возможности.  Мы  остановили свои  секундомеры.  Главное

наше оружие было выбито из рук.  Строго говоря, как честные люди мы должны были

бы немедленно покинуть ипподром и сегодня же вечером вылететь в Москву.

     Но...

     Можно пропустить этот заезд и приготовиться к следующему. Вдруг там кто-то

сразу выделится?!.

     Но.

     Если ипподром прав и  только эти четыре лошади имеют реальные шансы?  Если

специалисты-прогнозисты, которые целыми днями ошиваются у конюшен, знают точно,

кто поедет? В конце концов, за что им деньги платят? Ведь не за обман почтенной

публики!

     Я взглянул на часы и поспешно помчался к кассам. Лишь бы успеть. До старта

три минуты.  Почему-то  половина касс не работает.  У  других окошек хвосты.  Я

нагло  ввинчиваюсь в  середину очереди.  Лихорадочно работаю  щипцами.  Связать

четырех лошадей в паре -  это шесть билетов, и повторить четыре раза фаворитную

игру 3-8.  Итого,  на сто франков.  Даже в случае прихода фаворитов я остаюсь в

некотором выигрыше. За 3-8 заплатят хоть по тридцать франков?

     Удивляюсь,  как  лениво  и  неторопливо движется очередь.  Успеваю  сунуть

билеты в кассу перед самым звонком (и вот что любопытно: месье, перед которым я

влез и  который из-за меня не смог сыграть,  так вот,  этот месье,  вместо того

чтобы дать мне по шее или обматерить,  -  еще и извинился, когда я его нечаянно

толкнул, отваливаясь от окошка!..).

     Когда  я  появился  наверху,   лошади  кучно  проходили  перед  трибунами,

спускаясь  в  тартарары,  в  преисподнюю Венсеннского ипподрома,  на  "просторы

родины  чудесной"...  Огромное поле  Венсенна!  И  открывается вид  на  дальние

пригороды Парижа. А над лесом повисли два аэростата. Синий и зеленый.

     Женя стоял угрюмо и недвижимо,  как на Волге утес.  Хотелось пощупать,  не

зарос ли он мохом.

     - Утопился? - процедил он, не поводя глазом в мою сторону.

     - Ага, а ты?

     - Женя пропустил заезд! - почти торжественно объявил Эдуард Иванович.

     Что тараторил диктор по радио -  я не понял. К тому же я не запомнил имена

лошадей, на которых поставил. Теперь заезд подымался по дорожке на другом конце

ипподрома.  Номера я не различал даже в бинокль. Кто-то усилил пейс и возглавил

бег.  Наездник в красном камзоле. А какие камзолы у моих наездников? Даже этого

я не знаю.  Кто-то, возглавляющий бег, первым вырулил на финишную прямую. Шел с

отрывом. Его догоняли сразу пять упряжек. Кто-то, возглавляющий бег, имел номер

восемь! (Наконец-то я увидел.) Рядом подтягивались третий и тринадцатый.

     Ну!

     По бровке выскочила какая-то серая сволочь!

     Восьмой удержал первое  место,  тринадцатый приехал на  третьем,  а  серая

сволочь (второе место) оказалась номером 10.

     В паре вывесили: 8-10.

     Ста моих франков как не бывало.  Сто франков!  Это -  два мужских свитера.

Три кофточки для Райки -  если их,  конечно, купить в "Тати", но в Москве и они

сойдут как дорогой подарок. Однажды в кафе я заплатил 25 и целый день ходил как

больной. Сто франков - разом - кобылам под хвост! Опомнись! Нельзя так играть!

     А как?

     Если бы я поставил на восьмерку как на победителя, я бы получил 15 франков

за 10.  Если бы играл его в числе первых трех -  12 франков. А вот 10-й потянул

на  200 франков!  И  в  паре платят 500!!  А  ведь просто было угадать:  вязать

восьмого со  всем заездом -  13  ставок,  130 франков ставишь -  500 получаешь.

Разве плохо? И что же я на старости лет стал гоняться за фаворитами?

     Второй заезд  разыгрывался на  более  короткую дистанцию.  Жокеи  сидели в

седлах.  (У  нас верховая езда на  рысаках почти не практикуется.)  Разминались

поближе к  трибунам.  Пятый  номер крутился у  финишного столба.  Несколько раз

заезжал весьма резво. Правда, не с кем было сравнивать - остальные, приближаясь

к  финишному  столбу,  переходили на  шаг.  Я  развернул газету.  По  прогнозам

специалистов  (мать  их  за  ногу!),  пятый  номер  был  в  шансах.  Циферблаты

показывали,  что ипподром разбил второго и седьмого. Но и стрелка пятого прошла

полкруга.

     Решено. В заезде двенадцать лошадей. Связываю пять со всеми и добавляю еще

два билета ко второму и седьмому. Касса меня облегчила на 150 франков.

     Женя по-прежнему исполнял роль утеса из русской народной песни.

     - Утопился?

     - Угу. А ты?

     - Пропускаю.

     "На  вершине его не  растет ничего".  Мне показалось,  что Эдуард Иванович

глянул на  меня  неодобрительно,  как  на  потенциального расхитителя народного

имущества.

     И ведь угадал,  почти угадал! Если бы пятый номер не запрыгал на последней

прямой и не прошел финишный столб галопом...

     А  пришли седьмой и  четырнадцатый.  С  седьмым я бы отыгрался,  а за 5-14

получил бы маленький мильончик...

 

     - Кто победит на парламентских выборах?  - спросила кобыла Алиса у жеребца

Арчибальда. - Утверждают, что у оппозиции хорошие шансы.

     В  сущности,  Алисе было  глубоко плевать на  политику,  однако она  давно

косилась на  Арчибальда с  приязнью,  и  вот судьба их свела в  третьем заезде,

нельзя было упустить случай завести знакомство.  На  конюшне поговаривали,  что

Арчибальд - горячий сторонник социалистов.

     - Положение сложное,  -  покачал головой Арчибальд,  - давай пробежимся до

финишного столба, я тебе объясню обстановку.

 

     Резво  заехали  одиннадцатый и  двенадцатый.  Причем  Алиса  (одиннадцатый

номер) все время опережала двенадцатого на шею да еще весело крутила хвостиком.

Я  всадил на  Алису 150 франков,  опять же  связав ее  со всеми в  паре плюс по

дополнительному билету  к  фаворитам  и  к  Арчибальду.  Ни  одиннадцатого,  ни

двенадцатого номеров ипподром не  трогал;  стрелки на  их циферблатах чуть-чуть

качнулись, но весь мой прежний опыт мне подсказывал, что так просто у финишного

столба не прикидываются. На ипподроме пахло завалом. Алиса должна была принести

мне состояние.

 

     - Понимаешь,  -  продолжал Арчибальд, - настоящие противники социалистов -

не  голлисты,   а  коммунисты.  Опрос  общественного  мнения  дает  социалистам

преимущество,  и в случае победы у них будет парламентское большинство.  А если

так,  то коммунистам придется нюхать хвост Миттерану. Избиратель переметнется к

социалистам...

     - Может, усилим пейс? - робко предложила Алиса. - Плетемся последними, еще

пойдут разговоры...

     - Ерунда! - заржал Арчибальд. - Хозяин меня готовит к призу Бретани. Займи

я сейчас платное место,  пришлось бы давать двадцать пять метров форы. А поедем

на приз Бретани -  держись плотно за мной.  Я тебя выведу в люди!  Кстати, тебе

нравится мой шаг?

 

     После четвертого заезда (мои лошади притащились,  естественно,  во  втором

эшелоне) Женя отвел меня в сторону:

     - Сколько продул?

     - Пятьсот.

     - Твою мать! Ты с ума сошел, Учитель! На сегодня для тебя игра кончена.

     - Но ведь нам дали по тысяче!

     - На  игру -  да,  но  не  на  проигрыш.  Эдуард Иванович мне  посоветовал

остановить тебя.  Он  же  следит за тобой и  понимает,  что ты горишь.  Если мы

продуем  все  деньги  сразу  -  Борис  Борисович отправит  нас  в  Москву.  Для

посольских мы  -  дополнительная головная боль.  Потеря двух тысяч в  первый же

день даст им  повод отделаться от  нас.  Такая сумма на  кого хочешь произведет

впечатление.  Если же  мы сохраним хотя бы по пятьсот франков и  объясним,  что

сегодня нам не повезло,  не наш день, - у нас будет шанс прийти сюда еще раз, в

следующее воскресенье. Эдуард Иванович дело говорит, он нам зла не желает.

     - А ты почему не выступаешь?

     - Я никого не вижу,  -  и помолчав, Женя с нескрываемой злостью добавил: -

Четырнадцать -  двенадцать лошадей в заезде.  На разминке ничего не показывают.

Утопить тут можно миллионы.

     Азарт игры  меня оставлял.  На  смену пришел ужас от  сознания проигранной

суммы.  В  горле пересохло.  Я старался не смотреть ни на дорожку,  ни на табло

выдачи, ни на гадов-французов, которые неторопливо, с удовольствием просаживали

свою,  никому не  подотчетную валюту,  так  необходимую для  страны победившего

социализма.

     Потом я предложил Эдуарду Ивановичу выпить пива.  Мы спустились в буфет, и

я заплатил, причем подчеркнув, что это из моих личных денег.

     Страсти кипели вокруг нас,  тысячи ног  топали по  лестницам и  коридорам,

змеились хвостами очередей у касс, взрывались густым ревом на трибунах. Мы пили

пиво. И пятый заезд наблюдали в зале, по телевизору.

     Эдуард Иванович уже не смотрел на меня как на классового врага. Может, ему

понравилось,  что  я  нашел  в  себе  силы  резко  прекратить игру  или  что  я

расщедрился на пиво.  (Разумеется,  мы заказали еще по бутылке.)  Он стал более

откровенен и осторожно,  полунамеками, обрисовал мне ту, другую картину - схему

игры, которая шла вокруг нас с Женей.

     Посольство было категорически против всей этой затеи. Настаивали Органы из

Москвы.  Однако  местные,  то  есть  посольские кагэбэшники,  тоже  не  были  в

восторге.  Тем  более что  содержало нас в  Париже Посольство.  Выписали нам по

тысяче франков из  посольских представительских сумм.  Таким образом,  мы  были

лишней статьей расхода.  Деньги из Москвы для нас еще не поступали. Если мы все

профукаем, Посольство умоет руки и быстренько закроет нам командировку. В наших

интересах подольше держаться, то есть практически не играть на ипподроме. Чтобы

не играть (то есть присутствовать,  но не играть),  можно найти десятки причин.

Пока эти две тысячи окончательно не растаяли - нас вынуждены будут терпеть.

     Какую же подлянку кинул нам интеллигентнейший Борис Борисович, выписав всю

сумму сразу!

     - Парни вы хорошие, - заключил Эдуард Иванович, допивая пиво. - Да и мне с

вами  приятно...  Ведь  воскресенье на  ипподроме  для  меня  засчитывается как

рабочий день.  Потом получу отгул.  А  на ипподроме мне не то что в "палатке" -

благодать!  Дыши свежим воздухом, пей пиво, вот только из-за вас расстраиваюсь.

Скажи Жене, чтоб не ставил ни сантима.

     В  благодушном настроении мы  поднялись на  трибуну.  Нас встретил колючий

Женин взгляд.

     - Идите в кассу, занимайте очередь!

     - Женя, нам лучше не играть, - забормотал я.

     - Да и в кассах полно народу, - поддержал меня Эдуард Иванович.

     - Идите в кассу! - рявкнул Женя, и мы, как кролики, робко подчинились.

     В кассах творилась жуть. Всюду гигантские хвосты. Публики к шестому заезду

расплодилось чудовищно. Оставив на месте Эдуарда Ивановича, я решил протыриться

к окошку. Группа негров стояла плотной стеной и меня не пускала.

     Появился Женя.  Разом  оценив  обстановку,  он  попытался втиснуть меня  в

очередь. Мои часы показывали время начала заезда.

     Негр в белой меховой шубе зарычал.

     - Иди на х...! - улыбаясь, сказал ему Женя.

     - Сам ты иди на х...! - на чистом русском ответил негр.

     - Друг, откуда ты русский знаешь? - радостно завопил я.

     - В Москве, в Лумумбе учился.

     - Земляк! - взмолился я. - Пропусти! Последний шанс отыграться. Горим!..

     - Ну, - сказал негр, что, видимо, означало "ладно"...

     Но где Женя? Исчез.

     Зазвенел звонок.  Негр,  бросив на  меня недоумевающий взгляд,  сунул свои

билетики в кассу. А чем мне было играть? И главное - на кого?

     - Женя  сыграл?  -  спросил меня  Эдуард Иванович,  когда  толпа  у  кассы

развалилась.

     - Нет, не успел.

     - Это хорошо, - облегченно вздохнул он.

     Мы нашли Женю на трибуне в позе утеса, правда, утес дымил сигаретой.

     - Успел?

     - Да, - процедил Женя. - Молись на четвертого номера.

     - Сколько?

     - Все. На первое место.

     Острая боль просверлила мне сердце. Накрылся наш Париж!

     Лошади проходили как раз под нами.  Четвертый номер (наездник в коричневом

камзоле) сразу возглавил бег.

     Это был страшный заезд.  Четвертого номера настигали, пытались даже обойти

на  подъеме,  но  он  бровки не  уступил.  Три лошади пошли голова в  голову на

последней прямой.  И  лишь у  финишного столба (показалось?!..) четвертый номер

высунул нос.

     Фотофиниш определил победителя - четвертого номера.

     Я держался за сердце.  Эдуард Иванович как открыл рот (когда услышал,  что

Женя поставил все), так до сих пор и не мог его закрыть.

     Выплюнув огрызок сигареты,  Женя  вытащил из  бокового кармана толстенькую

пачку - сто билетов. Из кармана брюк - пятидесятифранковую бумажку.

     - Есть  одна касса,  я  ее  сразу приметил,  -  деловито объяснил Женя,  -

которая принимает ставки только по сто франков и только на победителя. Причем с

каждой поставленной сотни тебе пять франков возвращают.  То есть десять билетов

стоят девяносто пять франков.  Я выгадал пятьдесят франков.  Учти, в этой кассе

не бывает очередей.

     Женя нервно улыбнулся,  и  я  увидел,  как  из-под  маски утеса проступает

измученное человеческое лицо.

     Вывесили выдачу. Четвертый номер потянул на 75 франков за билет.

     На  ипподроме раздался громовой щелчок  -  это  Эдуарду  Ивановичу удалось

захлопнуть свою нижнюю челюсть.

 

     *  *  *

     В понедельник мы отчитывались перед Борисом Борисовичем.

     Женя торжественно положил на стол две тысячи франков:

     - Вот,  вы нам давали на игру.  Возвращаем.  У нас осталось игровых пять с

половиной тысяч.

     Ожидаемого эффекта не последовало.

     - Глупо, мальчики, - пожал плечами Борис Борисович. - Вы не представляете,

как  трудно выбивать деньги из  нашей бухгалтерии.  Я  выписал вам  сразу такую

сумму,  чтоб облегчить немного и себе жизнь.  Ведь приходится оформлять столько

бумаг! собирать столько подписей! Бухгалтерия скушает эти деньги с радостью, но

в следующий раз все придется начинать с начала.

     Я  тоже  вчера вечером уговаривал Женю не  возвращать эти  две  тысячи.  И

Эдуард Иванович меня поддержал.  Но  Женя был  непреклонен:  играть так играть,

надо, мол, утереть нос Борису Борисовичу.

     - Следующего раза не будет! - отрезал Женя. - Мы приехали зарабатывать для

государства валюту. Достаточно, что нам платят командировочные.

     Я посмотрел на Эдуарда Ивановича.  Эдуард Иванович, развалившись в кресле,

индифферентным взглядом изучал потолок. Все-таки поразительно это самообладание

посольских товарищей!  Вчера вечером, после ресторана Эдуард Иванович повел нас

в стриптиз,  и там мы пили шампанское, мешая его, к ужасу официантов, - с виски

и пивом; вчера вечером обнаженные бабы вскидывали в такт музыке загорелые ляжки

и вертели голой жопой,  а нас это,  как говорится, не колыхало - мы были заняты

своими разговорами;  вчера вечером Эдуард Иванович, выжрав алкоголя больше, чем

Женя (что было трудно!),  клялся нам в  вечной дружбе и любви до гроба -  и вот

сегодня у нас раскалывается голова,  а Эдуард Иванович свеж, как огурчик, сидит

застегнутый на все пуговицы, и мы для него чужие, как марсиане.

     Между  прочим,  просадили мы  вчера  вечером  с  дорогим товарищем пятьсот

франков!  Моих игровых!  Но Женя обещал, что отвалит мне две тысячи на грядущие

подвиги, и это, зная его характер, было вполне благородно.

     Каким-то  образом  Борис  Борисович угадал,  где  я  блуждаю мыслями,  ибо

спросил:

     - Здорово вчера погудели?

     - Чего гудеть?  -  скривился я (в висках опять застучало).  -  Скромненько

купили бутылку водки...

     -...и хвост селедки, - в тон продолжил Борис Борисович.

     Я понял, что Эдуард Иванович работает на два фронта.

     - Коньячку не хотите?

     Коньячку мы хотели.  Хозяин кабинета спрятал деньги в сейф, взамен вытащив

оттуда  начатую  бутылку  с  рюмками.  Коньячок  пошел  славно.  И  ангел  мира

спланировал с потолка.

     - Одно мне не ясно,  -  сказал Борис Борисович.  -  Вы утверждаете, что на

разминке они лошадей не показывают и  резвые прикидки засечь невозможно.  Каким

же образом Женя угадал четвертого номера? Пусть герой поделится секретом.

     Эту  историю  я  еще  вечером  слышал  три  раза,  но  готов  был  слушать

бесконечно.

     - Я обратил внимание,  что наездник в коричневом камзоле долго и терпеливо

работает рыжего конягу.  Четыре круга сделал шагом,  потом несколько раз  резво

послал. Такое случайно не бывает. - Женя помолчал. - У нас в Москве это кое-что

бы значило.  Но трудность в  том,  что упряжка была без номера,  и главное было

определить -  из какого заезда жеребец.  В шестом заезде он объявился - и сразу

на круг,  прятаться.  Я заглянул в газету -  пресса его отметила.  Ипподром его

подыгрывает. Конечно, играть его на первое место я бы не решился, но кассу, где

стоял Учитель,  заняли негры, и у меня просто не оставалось выбора, как вломить

все  "на  победителя" в  единственно доступной кассе.  В  принципе нам повезло.

Разумнее было  бы  играть "плясе",  то  есть на  одно из  призовых мест.  Тогда

верняк.

     - Угу,  -  сказал Борис Борисович,  и я почувствовал, что какую-то отметку

нам опять выставили.

     глава пятая

     На Венсеннский ипподром мы стали ходить как на работу -  во все дни, когда

там бывали бега, в будни и в праздники.

     Жили мы скудно.  Игровые деньги были для нас священны. Мы не только из них

не трогали на шмотки или еду,  но еще к ним малость добавляли из наших скромных

командировочных.  Основной нашей задачей было  как  можно дольше продержаться в

Париже.  Игровые деньги  постепенно таяли.  (Чудес,  как  с  четвертым номером,

больше не выпадало.)  Мы старались сокращать наши ежедневные ставки.  Ни я,  ни

Женя ни разу не угадали в  паре,  но Женя иногда выигрывал на лошади,  занявшей

платное место.

     Деньги из  Москвы на  большую игру все  еще не  поступали,  и,  откровенно

говоря, я лично был этому рад. Для большой игры мы пока не годились.

     Кое-что на ипподроме для нас прояснилось. Например, разминка перед заездом

зависела не от прихоти наездников,  а от дистанции. Они честно разминались там,

где  давали  старт.  На  обычной дистанции -  2600  метров  -  старт  давали за

поворотом.  Ни  хрена не  увидишь.  Но  вот уже забег на 2200 метров по большой

дорожке был  для  нас почти приемлем,  ибо упряжки разминались перед трибунами.

Жаль,  что  бег  на  короткие дистанции разыгрывался мало.  Надо было учитывать

фору,  которую сильные лошади давали слабым. Фора, как правило, была 25 метров.

И  борьбу на финише здесь вели не две-три (максимум!) лошади,  как в Москве,  а

пять -  восемь упряжек.  И езда проходила жестко,  сурово, подарков (как у нас)

никто никому не делал. Тем не менее фавориты приходили редко. Не исключено, что

наездники иногда их придерживали.  Однако, когда в московском заезде бегут семь

лошадей,  -  фавориту трудно спрятаться, наездник пускается на явный фальшпейс.

Здесь же в заезде от десяти участников,  примерно с равными шансами. Достаточно

чуть замяться на дистанции,  как "поезд ушел" и какая-нибудь кобыла получает по

двести франков за первое место в тотализаторе. Получает, разумеется, не кобыла,

а  игрок,  который на  нее поставил.  Наездник и  хозяин кобылы получают весьма

приличный выигрыш в  свободно конвертируемой французской валюте.  Что  получает

кобыла -  я не знаю (может -  кусок сахара, может - по шее), однако французские

лошади совсем не производили впечатления дистрофиков,  значит,  морковки и сена

им  хватало.   Да  и  резвости,  несмотря  на  длинные  дистанции,  здесь  были

значительно выше, чем на Центральном Московском ипподроме.

     ...Вот такие скучные беговые подробности. Извините.

 

     Однажды в будни приезжаем в Венсенн,  хотим платить за входные билеты - не

берут. Почему? - Сегодня бесплатно. - Почему? - Забастовка. - Кого? Наездников,

конюхов,  или лошади не  хотят бегать?  -  Бастуют кассиры тотализатора.  -  Но

бега-то состоятся? - Пожалуйста, проходите.

     И народ идет. А нам что делать?

     - Вот,  Ломоносов и  Холмогоров,  полюбуйтесь на  гримасы  капитализма.  В

Советском Союзе такого безобразия быть не может!

     Чуть что не так - Эдуард Иванович переходит с нами на официальный тон, это

мы уже давно заметили.  А тут есть от чего расстраиваться посольскому товарищу:

раз нет бегов,  не засчитают ему сегодняшний день как рабочий и  придется Эдику

дежурить в субботу в "палатке".

     - У нас такого безобразия быть не может,  -  подтверждает Женя.  - Тотошка

мигом бы подожгла и разнесла здание ипподрома.

     - Товарищи, только без политических намеков! - протестует Эдуард Иванович.

     - Да  ладно,   Эдик,   -   говорю  я,  -  проведем  сегодняшний  день  как

тренировочный.  Потом,  кто  знает,  вдруг  через  пару  заездов откроют кассы?

Администрации такие бега в  убыток.  Глядишь,  она и  уступит,  примет законные

требования рабочего класса.  А  нам  лишь пару билетиков для отчета -  дескать,

решили воздержаться от крупных ставок.

     Эдуард Иванович повеселел.  Женя,  правда, мрачно выразился, в том смысле,

что,  мол, бега без игры - это все равно как наблюдать половой акт в кино, а не

трахать бабу самому.

     Но  какой другой выход?  Не поворачивать же обратно!  Тем более что погода

выдалась отличная: солнце светит, тепло - лютая парижская зима...

     Три  первых заезда прошли без тотализатора.  И  что любопытно -  побеждали

фавориты прессы. Причем побеждали легко, с отрывом.

     - Не везет нам, - злился Женя. - Сегодня была бы простая фаворитная игра -

сымай штаны, ставь все!

     По  радио объявляют:  в  зале  на  первом этаже открылись некоторые кассы.

Ипподром заворковал, а кто-то из публики бросил радостный клич:

     - Безработные, к окошкам!

     Мы быстро сообразили -  бросить сотню на фонаря!  Побежали в зал и Эдуарда

Ивановича с  собой прихватили.  А  в зале -  жуть!  У тех касс,  что открылись,

Бородинская  битва!  Втроем  мы  повели  атаку  по  всем  правилам  Московского

ипподрома.  Вклинились в  центр,  продвигаемся.  Пуговицы летят,  кости трещат,

французы выпадают,  как  подстреленные.  У  окошка касс  рубятся смешанные ряды

арабов и  негров.  Как  писал  поэт:  "Вам  не  видать таких сражений!"  Эдуард

Иванович пищит, но мы ему сурово: "Хватит, Эдик, на трибуне груши околачивать -

настал и  твой  черед работать в  поте лица!"  Эх,  где  русские не  пропадали!

Пробились,  всунули деньги и билеты,  да зазвенел звонок, и касса остановилась.

Ее здесь отключают автоматически. Кассир руками разводит - рад бы помочь, да не

может.

     Ругаясь,  поднялись на трибуны.  Смотрим на дорожку.  А там - метаморфоза:

фавориты в  хвосте плетутся,  темнота вперед рвется.  Короче -  первым приперся

какой-то  гад,  ни  в  одной газете не указанный,  а  наш фаворит приехал пятым

колесом на седьмое место. Словом, сэкономили мы нашу сотню!

     И  дальше все заезды так и  пошли наперекосяк.  Где-то двумя билетиками мы

умудрились сыграть -  для отчета.  Но больше не совались. Поняли: когда местное

жулье пытается наверстать упущенное - нам лучше держаться в стороне.

 

     В течение полутора месяцев я поймал всего только пару на тридцать франков.

Мои финансы дружно пели романсы. Женя играл крупнее и соответственно просаживал

больше. Нам не помогали ни секундомеры, ни наука, ни Бог!

     Не пойти ли на поклон к товарищу дьяволу?

     *  *  *

     В Париже не соскучишься. Каждый день где-нибудь в городе открывается новая

выставка:  японских камней,  арабской керамики, английской графики, бельгийских

ружей,  африканских масок,  советской живописи.  Обегать все это - тут сам черт

ногу  сломит.  Видимо,  чтобы  уберечь свои  конечности,  черти  посовещались и

устроили выставку под  неброским названием "Демоническое искусство от  рождения

до наших дней".  Скромненько и  со вкусом!  И если кто-либо,  прослушав арию из

оперы "Фауст" -  "Сатана там правит бал",  -  теперь заинтересуется, где именно

это происходит,  даю адрес: Париж, площадь Пале Ройяль, Лувр антикваров, второй

этаж.

     При  входе  продавать  душу  дьяволу  совсем  не  обязательно.  Достаточно

заплатить шесть франков очаровательной молодой "ведьме".  Впрочем,  те,  у кого

душа  болит,  могут  воспользоваться инструкцией,  висящей на  стене  одного из

залов.   Вообще-то  это  не  инструкция,  а  письмо,  образец  для  подражания,

написанное в тринадцатом веке юной особой:  "Я,  колдунья Дидим, отдаю тебе мое

тело и душу на вечные времена. Я отказываюсь от Бога и от всех ангелов и святых

апостолов на  вечные времена.  Я  буду тебе послушна и  верна,  пока я  живу на

земле. Подпись скрепляю кровью".

     Правда,  сколько стоила душа в  XIII веке,  не  указано.  Цены с  тех  пор

выросли - инфляция, - так что желающим есть смысл поторговаться.

     Сатана правит бал в  полутемном помещении,  где посетители ходят по  кругу

(одному из  кругов  ада!)  и  рассматривают подсвеченные атрибуты черной магии:

карты  для  гадания,  заколдованные статуэтки,  ножи  с  черепом  и  костью  на

рукоятке,  демонические куклы,  секретные фолианты "Красный Дракон"  и  "Черная

Курица"  с  каббалистическими знаками.  А  вот  под  стеклом окаменевшее сердце

барана,  проколотое сотнями булавок.  Однако мне кажется,  что не эти диковинки

притягивают любознательную публику, а антикварные предметы, связанные с культом

Сатаны:  резные трости,  круглые столы с  инкрустацией,  живопись,  скульптура.

Недаром выставка называется "Демоническое искусство". И бюст Мефистофеля сделан

известным мастером  на  высоком  уровне.  Убежден,  что  заказчик был  доволен.

Мефистофель вылеплен как личность трагическая, значительная, с лукавой усмешкой

на губах и добротой во взгляде. Так и хочется цитировать Гете: "Часть той силы,

что без числа творит добро, всему желая зла".

 

     Увы,   история  была  не  очень  благодарна  этому  творцу  добра  и   его

приверженцам.  Картины и  рисунки на стенах -  тому доказательство:  вот Сатану

изгоняют,  он  кубарем летит с  небесных высот,  вот  качаются на  виселице три

пухленькие  ведьмочки.  Любопытствующие  могут  пощупать  орудия  пыток  святой

инквизиции. Бррр...

     Тем не  менее интерес к  потусторонним силам не  утихал.  Оккультные науки

процветали и  в  прошлом  веке,  и  в  начале  нынешнего.  Например,  в  центре

экспозиции стоит экстравагантное кресло на козлиных ножках,  подлокотники -  из

рогов  буйвола,   а  спинку  увенчивает  коварная  рожица.   "Тьфу,   -  плюнет

добропорядочный  посетитель,  -  и  для  какого  мракобеса  это  сделано?!"  Не

торопитесь с выводами.  Кресло принадлежало уважаемому писателю Анатолю Франсу,

которого  в  Советской Энциклопедии называют "прогрессивным деятелем культуры".

Любил Франс в свободную от прогресса минуту пошалить с нечистой силой!..

     И  все-таки,  по моему мнению,  вся эта колдовская наука далеко отстала от

современной жизни.  Разве может тягаться черная магия с научным прогрессом?!  -

Детский лепет!  Демонический смех,  который приглушенно звучит  из  динамиков в

зале  выставки,  кажется  шепотом  влюбленных по  сравнению  с  ревом  японских

мотоциклов на  улицах Парижа.  И  по  этим улицам фланируют такие ослепительные

ведьмочки,  каждой из которых сам Мефистофель,  наверное,  готов отдать себя на

заклание...

     А рядом с "Демоническим искусством" - сотни обыкновенных торговых лавочек,

но  в  них  столько антикварной чертовщины и  по  таким дьявольским ценам,  что

невольно задумаешься - не перестали ли люди бояться Бога?

     *  *  *

     На  Венсеннском ипподроме должны были  начаться розыгрыши терсе.  В  терсе

играет вся Франция, делая ставки в кафе. Принцип терсе простой - угадать первых

лошадей в заезде.  Каждый билетик терсе стоит пять франков. Но если вам удастся

угадать лошадей "в порядке",  то есть занявших соответственно первое,  второе и

третье место,  то  вы получите,  по выражению спортивных комментаторов,  весьма

"кокетливую сумму",  иногда  достигающую тридцати -  сорока  тысяч  франков  (в

первом случае платят за билет как минимум сто франков).

     Пока терсе разыгрывалось на  других ипподромах,  где  скакали чистокровные

лошади,  нас оно не интересовало,  ибо ни в скачках, ни в стипль-чезе мы ничего

не  понимали.  Однако теперь,  когда дело будет касаться рысаков,  которых мы в

какой-то степени изучили, терсе представлялось мне очень заманчивым.

     Женя категорически заявил,  что терсе -  это глупость. Лошадей надо видеть

перед заездом. Лошадь может утром захромать, а ты, ничего не зная, уже утопился

на ней в обед в кафе.

     Борис  Борисыч,  напротив,  отнесся к  терсе с  энтузиазмом.  Видимо,  его

впечатлила возможная сумма выигрыша.  Он  мне  посоветовал изучить прошлогоднюю

подшивку газеты "Франс суар терсе".  Работы мне  сразу прибавилось,  так что не

оставалось времени для прогулок по Парижу и  посещения выставок.  Но эта работа

мне нравилась -  я как бы мысленно переживал перипетии розыгрыша каждого приза.

Накануне терсе  "Франс суар" подробно разбирала шансы всех  участников заезда и

давала прогнозы пяти  своих  журналистов,  десяти наездников,  а  также  мнения

тридцати других газет,  радио  и  телевидения.  В  следующем номере "Франс суар

терсе"  я  находил  результаты этого  заезда,  суммы  выигрышей,  описание хода

борьбы.

     Насколько же прогнозы оправдывались?

     Вот мои выводы (предварительно):

     1.  Никому из журналистов или наездников нельзя было слепо верить.  Каждый

из  них  угадывал примерно два  терсе  в  год  (повторяю,  речь  шла  только  о

Венсеннском ипподроме).

     2.  Если же  сам наездник считал свою лошадь в  шансах,  то  это надо было

учитывать.

     3. Чем крупнее приз, тем точнее прогнозы прессы.

     4. Если пресса в своей массе угадывала результат - платили копейки.

     5.  Незначительный приз,  к тому же разыгранный в дождь,  снег или сильный

ветер,  часто приводил к  "завалу" на ипподроме и  соответственно -  к  крупной

выдаче.

     6.   Когда  журналисты  писали,  что  у  лошади  логические  шансы,  ее  в

большинстве случаев можно было смело выбросить из игры.

     7.  Рекордная скорость лошадей,  показанная в предыдущих заездах, мало что

значила.

     8.  Итоговый список лошадей,  составленный газетой на основе журналистских

прогнозов, иногда (крайне редко) себя оправдывал.

     9.   Комбинация  из  четырех  лошадей,  рекомендуемая  газетой  как  самая

надежная, не выигрывала никогда.

 

     *  *  *

     Скупой рыцарь у  Пушкина,  спускаясь к  своим сокровищам,  алчно перебирал

золотые дукаты,  экю,  цепочки,  кольца.  Мы же,  запершись вечером в  комнате,

извлекали из  кармана мелкую  французскую монету и  печально ее  пересчитывали.

Бумажные деньги мы оставляли на игру, карманную мелочь - на жизнь.

     Мы уже знали, что в "Призюник" (большом магазине) самые дешевые кофе, чай,

макароны,  сахар.  На рынке мы покупали картошку,  помидоры и  салат.  Курицу и

обрезки свинины -  на поджарку - по дешевке у нашего знакомого мясника. Водку и

сигареты -  через Эдуарда Ивановича в "палатке" по талонам. Словом, мы химичили

как  могли,  но  почему-то  даже  карманная  мелочь  сама  не  плодилась  и  не

размножалась.

     К пятифранковым монетам мы относились с большим уважением.

     И  еще мы часто вспоминали,  как в  первый ипподромный день после выигрыша

кутили в  ресторане,  а  потом в стриптизе,  и кляли себя почем зря за то,  что

сразу напились тогда,  не распробовали толком ресторанных блюд,  не рассмотрели

как следует девочек - а все про четвертого номера талдычили: как он пришел, как

он мог не прийти...  Нет,  мечтали мы,  в следующий раз, когда крупно выиграем,

деньги  себе  возьмем,  а  на  игру  "капусту" пусть  нам  Москва присылает.  В

следующий раз  мы  сначала  в  "Галери Лафайетт" отоваримся -  купим  дубленки,

джинсы,  блейзеры,  брюки,  фирменные рубашки,  галстуки,  носки, ботинки, часы

"Сейко",  радиоприемник "Сони", магнитофон "Филипс", девкам в Москву - кофточки

и свитера,  запакуем все в чемоданы (кожаные,  фирменные!), отвезем их к себе в

общежитие торгпредства,  -  и уж затем -  в ресторан,  гулять!  Закажем бутылку

бургундского,  бутылку "Божоле" -  вином не  перепьешься,  -  откушаем бланкет,

шашлык,  эскарго,  устрицы,  ну,  а  потом -  к  ночным красоткам на  Сан-Дени.

Заждались нас французские мамзели, да и нас в Москве общественность не простит,

если девочек французских не попробуем.  С крупного выигрыша, считали мы, нам на

все должно хватить, и по-дурацки разбрасывать деньги налево и направо не будем!

Хватит, поняли почем фунт лиха.

     Очень мы стали умными за последнее время.

     Правда,  однажды  нам  пофартило (в  смысле  жратвы)  -  это  когда  Борис

Борисович нас  привел  на  прием  французских промышленников,  направлявшихся в

Москву с  торговой делегацией.  Столы  ломились от  икры  и  лососины,  блюда с

крабами нежно прижимались к  ледяной "Столичной",  но французские капиталисты -

суки  бланкетные!  проститутки устричные!  мудилы  эскаргошные!  -  на  закуску

косились индифферентно,  хлеб  мазали  жидким  слоем  икорки,  водку  принимали

наперстками и все больше про развитие международных отношений, льготные кредиты

и взаимовыгодную торговлю рассуждали.

     Мы бы их,  гадов, научили, как водку пить и с крабами расправляться, мы бы

им  показали,  где  раки  зимуют,  да  Эдуард Иванович вцепился в  нас  мертвой

хваткой,  шипел на ухо:  "Не увлекайтесь,  ребята,  лососиной!  пропустите этот

тост!  хватит,  завязали с икрой! не роняйте достоинства советского человека: в

Москву поедете - нажретесь!"

     А где в Москве сейчас икру достать?!  Нет,  если выиграем - фигу пригласим

Эдика в кабак! Пусть облизывается, хрен ему в рыло!

     Потом откуда-то  спланировал Борис Борисович и  потащил нас  знакомиться с

одним французским господином, скромным таким коннозаводчиком - всего у него две

конюшни в Венсенне. Сначала поговорили за мир и дружбу, и Эдуард Иванович хотел

было за лацканы пиджаков нас оттаскивать,  но разговор повернулся на воскресные

бега, стали обсуждать шансы фаворитов, у Бориса Борисовича - ушки на макушке, и

Эдик сразу завял.

     Слово за  слово,  хером по столу,  Женя и  француз-миллионер в  раж вошли,

спорят,  за грудки друг друга хватают. Мы стоим, уши развесили, вроде все слова

знакомые, а о чем речь - не понимаем.

     - Скользящий шаг у жеребца, шея крутая, - твердит француз.

     - Задние ноги у него сырые,  брюхо волочит,  голову задирает,  -  отвечает

Женя.

     Так   они   базарили  полчаса  (причем  Женя   пропускал  все   артикли  у

существительных,  и  его собеседник это терпел),  а потом француз чуть ли не со

слезой в голосе провозгласил:

     - Сколько я ни видел ваших работников из Министерства сельского хозяйства,

но первый раз встречаю человека,  который по-настоящему разбирается в  лошадях!

Выпьем, господа, за здоровье господина Ломоносова! Истинный профессионал!

     Ну,  раз француз-капиталист выпить приглашает -  кто ж нам запретит? Борис

Борисович от  похвал в  адрес Жени разрумянился,  а  Эдуард Иванович,  хамелеон

проклятый,  сам бутерброды нам мастерит,  журчит в ухо:  "Давай, давай, ребята,

налегай, водка, она закусон любит!"

     Мы, конечно, навалились.

 

     *  *  *

     Жеребца, сыгравшего решающую роль в нашей парижской эпохе, звали Алеша. На

самом деле у него было другое имя,  из двух слов, плюс в середине артикль "ле",

но Эдуард Иванович прочел его неправильно.  Получилось -  Алеша. Мы посмеялись,

однако новое имя нам понравилось, так мы и стали называть жеребца Алешей.

     Алешу мы  еще  в  Москве приметили,  штудируя в  "спортлагере" французские

газеты.  Алеша  был  чемпионом  своего  поколения и  в  прошлом  году,  впервые

допущенный к  призу Америки (неофициальному чемпионату мира),  неожиданно занял

второе место.

     Об  Алеше и  сейчас много писали в  прессе.  Весной он  не знал поражений.

Летом тренировался в  Нормандии по определенному плану.  В  призовых заездах не

участвовал.  В  воскресенье он должен был выступать в Венсенне в Большом призу,

первый  раз   после  перерыва.   Прогнозисты  прессы  предсказали  ему  победу.

Приблизительные шансы в тотализаторе у Алеши были два к одному.

     Всю  неделю Женя  ломал  голову над  проблемой Алеши.  Ночью сквозь сон  я

слышал, как он вставал и уходил на кухню. Утром я обнаруживал полную пепельницу

окурков. Я понимал, почему Женя так нервничает. После приема в Посольстве Борис

Борисович намекнул -  дескать,  кое-что пришло из Москвы,  и  если будет верная

лошадь...

     Что же касается меня,  то я от крупной игры устранился. Я ломал голову над

проблемой терсе.  Терсе прошло в Венсенне уже несколько раз,  но радости мне не

принесло.  Максимум я угадывал двух лошадей на билет.  Я заметил,  кстати,  что

поддаюсь  гипнозу   газетных  прогнозов.   Очень   уж   убедительно  доказывали

специалисты шансы своих избранников.

     В  пятницу мы  попросили свидания у  Бориса Борисовича.  Женя был настроен

по-боевому. Он сказал:

     1. Ипподром разобьет Алешу в копейки.

     2.  Алеша на  первое место не  поедет,  ибо  наездник его готовит к  призу

Америки.

     3.  Даже  если бы  наездник захотел,  Алеше первое место не  взять -  приз

крупный, конкуренты сильные.

     4.  После длительного перерыва в  выступлениях любая лошадь не в состоянии

выиграть крупный забег - такого в природе не бывает.

     5. Наша задача - сыграть против Алеши. Любая лошадь (кроме Алеши) принесет

крупную выдачу.

     Я  нашел  план  Жени  гениальным.  Эдуард Иванович сказал,  что  лучше  не

придумаешь.  Борис  Борисович тяжело вздохнул и  вытащил из  сейфа  пять  тысяч

франков.

     В  субботу вечером я  колдовал над  своим терсе.  Я  решил сыграть на  все

оставшиеся у  меня деньги.  Терсе шло  за  Большим призом,  в  котором выступал

Алеша. В Большом призу Женя сделает свои миллионы - а в Женю я верил, - так что

я  мог  резвиться в  своем терсе.  Я  перевязал лошадей -  фаворитов прессы.  Я

перевязал темноту,  которая в  прессе не  упоминалась.  На последнем билетике я

отметил три номера: 19-18-11. Девятнадцатый был битый фаворит, восемнадцатого и

одиннадцатого  пресса  в   глаза  не  видела  -   гастролеры  с  провинциальных

ипподромов.  Венсенн им не по зубам.  Но там,  в провинции, они занимали первые

места,  а  мне  запало  в  голову  высказывание  Жени,  -  мол,  лошади  должны

участвовать в бегах и иметь привычку побеждать.

     Утром,  наверное,  мы  первыми появились на трибунах Венсенна.  Мы засекли

Алешу на предварительной разминке.  Он ехал шагом. "Хорош, - процедил Женя, - в

принципе хорош!"  Другого  вороного жеребца наездник в  зеленом камзоле работал

долго и  упорно,  посылая адом на противоположной от трибуны прямой.  "Вот этот

выиграет бег, - сказал Женя. - Запомни жеребца".

     Когда  участники Большого  приза  выехали  на  круг,  мы  узнали  вороного

красавца. Это был Арчибальд, под четвертым номером.

     - Четвертый номер -  счастливый для нас!  - сказал Женя и скомандовал: - К

кассам, старики!

     В  кассе лупили Алешу -  девятого номера.  Женя поставил двести билетов на

Арчибальда-победителя, а мы с Эдуардом Ивановичем - по сто пятьдесят.

     Арчибальд с  ходу взял бровку и повел бег.  Он делал все правильно,  он не

тормозил,  он не рвал на подъеме, чтоб не задохнуться, - он не пропускал никого

по бровке и  оттеснял преследователей в поле,  заставляя их делать лишние метры

дистанции.  И  резвость была  потрясающей.  Арчибальд шел  легко и  ровно,  как

машина.

     - Класс! - бормотал Женя. - Вот как надо выигрывать!

     Арчибальд проворно выворачивал на  финишную прямую с  последнего поворота,

но тут на ипподроме стал нарастать гул. С поворота, чуть ли не десятым колесом,

сделав немыслимый крюк (лишних пятьдесят метров),  вылетела упряжка и буквально

в  несколько секунд оторвалась от  основной группы лидеров метров на  двадцать.

Это была не лошадь -  это была ракета! По ликующему реву ипподрома я понял, кто

победил, - конечно, Алеша!

     Казалось,  последние метры дистанции Алеша проходил шагом. Разумеется, так

только казалось.  После ошеломляющего посыла на  повороте казалось,  все вообще

остановилось, и наездник бросил вожжи.

     И действительно,  чего ему было бояться?  Соперники ехали на лошадях, он -

на ракете!!

     Ничего подобного я никогда в жизни не видел.

     По-моему,  Арчибальд проиграл  даже  второе  место,  но  нас  это  уже  не

интересовало.

     - Какой заезд! - восторженно повторял Женя. - Увидеть и умереть!

     - Все, отмучились? - спросил Эдуард Иванович.

     - Заткнись, Эдик! - цыкнул Женя. - Ты ничего не понимаешь в искусстве!

     И как ни странно, Эдик заткнулся.

     Я упросил ребят не уходить,  остаться еще на заезд, посмотреть терсе. И мы

продолжали говорить про  Алешу и  не  обращали внимания на  разминку,  а  когда

прошел заезд, мы продолжали говорить про Алешу - мол, такой лошади в природе не

существовало, плевали мы на проигрыш, едем в Москву, увидеть Алешу и умереть...

Говорили мы с  Женей,  а Эдуард Иванович молча,  заткнувшись,  сжимал в ладонях

кучу  проигранных билетов.  Потом,  когда  публика стала  орать,  я  глянул  на

финишную прямую и тоже заткнулся.

     Продолжал говорить Женя:

     - Такой заезд!  Увидеть и умереть! Алеша - это бог, плевать на все, едем в

Москву...

     - В Москву мы не едем, - сказал я и указал на табло.

     На табло высветили номера: 19-18-11.

     - Я угадал терсе. В порядке.

     Теперь заткнулся Женя, а Эдуард Иванович всхлипнул:

     - Ребята, вы непотопляемы!

 

     *  *  *

     Естественно,  в понедельник на летучке у Бориса Борисовича мы заявили, что

все три с половиной тысячи выигранных мною франков у нас пойдут на игру,  будем

биться до последнего сантима.

     - А  на месте Министерства финансов я бы всю валюту советского государства

поставил на Алешу в призу Америки. Алеша проиграть не может!

     Мне  показалось,  что  к  моему  терсе  Борис Борисович отнесся достаточно

равнодушно, а вот слова Жени на него явно произвели впечатление.

     глава шестая

     Я  когда-нибудь расскажу про парижскую зеленую зиму.  Листья в Венсеннском

лесу давно осыпались, но деревья были зеленые от какого-то мелкого мха, который

покрывал стволы.  Снег в  Париже я  видел один раз,  и  то в основном на крышах

домов.  Это случилось под Новый год,  когда температура вдруг резко упала с +11

до -5°.  Паника в  городе была страшная.  По телевидению и радио дикторы каждый

божий час повторяли сводку погоды в столице и по стране,  твердили: "Берегитесь

гололеда!  Пользуйтесь  общественным транспортом!"  И  действительно,  машинами

почти никто не  пользовался,  улицы были пустынными,  мы  катались по городу на

"Жигулях" Эдуарда Ивановича и  умирали от смеха.  Слабаки французы,  испугались

легкого холодка!

     Московское радио передавало,  что в  Москве сейчас днем -25°,  ночью -32°!

Это  означало,  что  Центральный Московский ипподром  работал.  Бега  в  Москве

отменяли, когда температура днем опускалась ниже -29°.

     В сильный мороз хорошо играть на бегах,  только надо очень тепло одеться и

ноги -  перед тем как влезть в носки - обмотать газетной бумагой. Если наездник

намеревается выиграть,  он  должен разогреть лошадь,  тщательно ее проработать.

Такая разминка сразу засекается на  трибунах,  поэтому особенно крупных выдач в

мороз не бывает. Тотошку не обманешь.

     Иногда мне  снилось,  что я  стою в  нашей ложе на  ЦМИ,  а  вокруг меня -

знакомые  лица:   Профессионал,   Корифей,   Пижон,   Илюша-Овощник,   Бакинец,

Юрочка-Заправщик,   Сал  Салыч,  Жир  Жирович,  Пузан  Пузаныч  -  родные  лица

московского жулья. И мы с Профессионалом придумали прекрасную комбинацию, бежим

к кассам,  толчемся в очереди и... не успеваем поставить. На этом самом месте я

просыпался.

     На  Венсеннском ипподроме мы  всегда успевали ставить,  но наши прекрасные

комбинации не осуществлялись. Правда, мы играли рискованно, под большие выдачи.

Большие выдачи бывали в Венсенне, но получали их не мы.

     И ни разу в Париже мне Венсеннский ипподром не приснился.

     Как-то Женя просидел со мной вечер,  наблюдая, как я готовлюсь к терсе, по

какому принципу отбираю и связываю лошадей. А потом сказал:

     - Ерунда все это,  ты  не  в  терсе играешь,  а  в  "Спортлото".  Для тебя

цифровые комбинации важнее класса лошадей.

     Между прочим, он правильно заметил. Например, я любил номера 5, 7, 15, 18,

а вот связать 13 с 12 и 14 -  у меня рука не поворачивалась,  какой бы логичной

эта комбинация ни казалась с точки зрения прогнозов прессы.

 

     Мы  вели прежний образ жизни,  экономя на  спичках и  оставляя примерно по

двести франков на бегах.  Плюс каждое терсе мне стоило пятьдесят франков.  Наши

игровые деньги таяли стремительно, однако нас это мало волновало. Мы знали, что

отыграемся в призе Америки, что Алеша привезет нам в три раза больше, чем мы на

него поставим, а вот сколько поставим - это не наша забота, это - головная боль

Бориса Борисовича, он за то и зарплату получает.

     И  вот тогда,  после воскресенья,  мы и  дадим шороху в "Галери Лафайетт",

закрутим там танец с "Сейками", "Сонями", джинсами!..

 

     У  Бориса Борисовича были сложные переговоры с  Москвой.  Раз в  неделю он

вызывал  нас  на  летучку  и  просил  нас  "обосновать",  "подбросить  фактов",

"подкрепить аргументы"...

     - А чего обосновывать и подкреплять?!  - возмущался Женя. - Пусть привозят

из Москвы вагон валюты! Обратно отправим три вагона!

     Дальше разговор шел по привычному кругу:

     - А если Алеша проиграет?

     - Алеша проиграть не может!

     - Вы  сами  говорили -  любая лошадь может сбиться,  споткнуться,  сделать

проскачку...

     - Любая лошадь, но не Алеша. Алеша - это космическая ракета.

     - Но если все на ипподроме будут играть только Алешу? Дадут франк на франк

- никакого выигрыша.

     - Никогда  на  ипподроме не  играют  одну  лошадь.  Публика -  дура,  ищет

темноту. К тому же на приз Америки привезут лучших рысаков из Германии, Италии,

Швеции, Бельгии, США. Обязательно их будут играть. Мы подняли подшивку газет за

десять последних лет. Посмотрели результаты. Ни разу победитель на приз Америки

не  стоил меньше трех франков за франк!  Конечно,  большинство будет ставить на

Алешу, но лишь на призовое место. Это копейки. А Алеша возьмет первое место - в

этом наш выигрыш.

     - Вы даете полную гарантию?

     - Полную  гарантию  дает  лишь  сберегательная касса.  Кладите  валюту  во

французские сберкассы, тогда получите пять процентов годовых.

     - Поймите,   ребята,  Министерство  финансов  СССР  никогда  не  отважится

рискнуть крупной суммой в твердой валюте.  Никакой ответственный чиновник такую

сумму не подпишет.

     - Тогда за  каким хреном нас  посылали в  Париж?!  Зачем мы  тут мучаемся,

ночей не спим и давимся вареной курицей!  Мы предлагаем выгоднейшую комбинацию:

триста процентов дохода от вложенной суммы.

     - Вот если бы вы предлагали рискнуть тысячей и выиграть миллион!.. Есть же

теория вероятности.  Классический пример,  помните,  как поспорили,  что нельзя

встретить на  улице разом сто  мужчин и  ни  одной женщины,  но  прошел военный

полк...

     - Хватит, надоело, - вопил Женя, - лично я улетаю в Москву!

     - Евгений Николаевич,  -  возражал Борис Борисович, - уезжать вы не имеете

права!  Приз Америки на  носу.  Вдруг Алеша на  разминке захромает?  Кто же это

заметит, кроме вас?

     - Тогда привозите из Москвы мешок валюты!

     ...Круг замыкался.

     Кончалось тем,  что Борис Борисович выставлял нам по рюмке коньяку,  а сам

принимался сочинять очередное послание в Москву.

 

     *  *  *

     В  субботу мы видели Алешу по телевизору,  его показывали в  "Новостях" по

первой программе.  Мы выслушали прогноз бегов по всем радиостанциям Франции. Мы

скупили  все  французские  газеты,  включая  "Юманите",  и  внимательно изучили

страницы,  посвященные призу Америки.  Все комментаторы сходились на  том,  что

Алеша в  прекрасной форме.  В соперники ему прочили американскую кобылу Глорию,

шведского жеребца Свенсена,  французских лошадей Арчибальда и  Алису,  а  также

ветерана бегов -  Заразу (причем двух последних не в  победители,  а на одно из

призовых мест). Глория показала в этом году лучшую резвость в мире, а Свенсен в

последних семи выступлениях не знал поражений, занимал только первые места.

     - Вот и хорошо,  -  радовался Женя,  -  шесть фаворитов прессы!  А публика

будет еще искать темноту.  Вот увидишь, дадут за Алешу тридцать пять франков за

первое место, не меньше!

     В одиннадцать ночи позвонил Борис Борисович:

     - Алеша в порядке?

     - Алеша в  порядке -  спасибо зарядке,  -  ответил Женя.  -  А вам чего не

спится?

     - Я слушал Би-би-си. Английские букмекеры выводят Алешу на первое место.

     - Английские букмекеры  не  дураки.  Свенсен  выигрывал лишь  у  финнов  и

датчан!  Их  даже наши на  Московском ипподроме били!  Глория очень резва,  это

верно,  но дорожка Венсеннского с  длинным подъемом ей не по зубам.  К Венсенну

надо привыкнуть,  а  Глория во Франции впервые.  Готовьте мешок валюты и  спите

спокойно, дорогой товарищ.

     Женя повесил трубку.

     - Волнуется начальство.  Учитель,  даю  тебе  бесплатно четырех  лошадей в

терсе:  первым - Алеша, вторым - Арчибальд, третье или четвертое место - Глория

или  Свенсен.  Давай сыграем два билета по  двадцать франков -  четыре лошади в

каждом, и считай, терсе у нас в кармане.

     - Может, подыграем Алису или Заразу?

     - Учитель,  это последние наши деньги!  Резня будет жуткая! Ведь поедут на

приз в миллион франков! Кто же даст Алисе высунуть голову? А с Заразой французы

ополоумели!  Десять лет  жеребцу,  ни  одного первого места за  два года!  Пора

Заразе на завод,  на заслуженный отдых. В терсе заплатят копейки, но нам лучше,

чем ничего. Райке бельишко купишь.

 

     *  *  *

     Утром  за  нами  заехал  Эдуард Иванович и  вручил каждому по  две  тысячи

франков.

     - Это все? - изумился Женя.

     - Ну, у меня еще кое-что есть, - скромно потупил глаза посольский товарищ.

     На  предварительной разминке мы увидели всех участников приза Америки.  Их

нельзя было спутать с лошадьми из других заездов - выделялись классом.

     - Алеша в порядке? - то и дело приставал к нам с вопросом Эдуард Иванович.

     Я случайно оглянулся. За нами плотно стояли четверо субъектов в одинаковых

темно-коричневых дубленках.  Я не слышал,  чтобы они обменялись хоть словом, но

советские рожи я способен отличить за километр...

     И вот приз Америки.  Лошади, накрытые разноцветными попонами, торжественно

выезжают на парад.

     - Алеша в порядке, не хромает? - не унимается Эдуард Иванович.

     - Алеша в порядке, - отмахивается Женя.

     - Алеша в порядке, - громко повторяет Эдуард Иванович.

     Я оборачиваюсь.  Четырех субъектов в темно-коричневых дубленках как ветром

сдуло. Исчез и Эдуард Иванович.

     - Женя, не мы одни заправляем Алешу, - сказал я.

     - Я это давно понял, - усмехнулся Женя. - Посольство играет по крупной.

     Мы  честно отнесли все  наши деньги в  любимую кассу Жени,  где  принимают

ставки не меньше чем по сотне франков,  точнее,  95 франков за десять билетов и

только на победителя.  Таким образом,  мы купили четыреста билетов и сэкономили

каждый по сотне - деткам на молоко...

     ...Вообще-то такие заезды надо показывать лишь в кино,  крупным планом,  в

замедленном  темпе.   А  на  ипподроме  все  пролетает  в  мгновения,   в  такт

лихорадочному биению собственного сердца.

     Сразу  со  старта рванулся вперед Арчибальд.  За  ним  успел занять вторую

позицию Алеша.  Вдвоем они  возглавляли бег,  оторвались,  и  началась жестокая

рубка.

     - Правильно едет Алеша, - услышал я Женины слова, - не хочет рисковать.

     Арчибальд и Алеша были заняты только друг другом,  попеременно лидировали,

навязывая  головокружительный  темп  и,   казалось,   не  обращая  внимания  на

соперников.

     Соперники подтянулись на подъеме, на противоположной стороне. Алеша первым

вывернул с  поворота на финишную прямую.  Но где же коронный бросок Алеши?  А с

поля навалились упряжки,  Алешу захватили,  он  всплеснул передними ногами (как

человек,  который машет  руками от  отчаяния),  заскакал,  а  к  финишу красиво

подходил Зараза.

     Все, приехали.

     Приз Америки выиграл Зараза. Второе и третье места - у Алисы и Глории.

     С Женей была истерика. Он выл и рвал билеты.

     Эдуард Иванович как в жопу провалился.

     Мне  стоило немалого труда успокоить Женю и  увести его  с  ипподрома.  Мы

вернулись домой на общественном транспорте.

     Еще в лифте мы услышали, как разрывается телефон в нашей комнате.

     Звонил Борис Борисович. Он сказал, что будет у нас через четверть часа.

 

     *  *  *

     Так  как Женя был в  истерике,  я  произнес последнее слово подсудимых.  Я

сказал,  что Алеша не мог проиграть. Проиграл наездник. Нельзя на соревнованиях

такого класса вести бег  с  начала до  конца на  полном пределе сил,  не  давая

жеребцу ни секунды передышки,  к  тому же такая манера бега для Алеши оказалась

непривычной. Зараза не обыграл Алешу, а обманул. Он отсиделся, гад, за спинами.

Алеша сражался,  как боец,  но наездник -  трус и  ничтожество.  Наездника надо

повесить за яйца.

     - Вас тоже, - сказал Борис Борисович.

     Потом мы сидели молча.

     Борис Борисович встал, подошел к своему висящему пальто - мы подумали, что

он сейчас уйдет,  -  но он достал из одного кармана пальто бутылку "Столичной",

из другого -  сверток с колбасой.  Это было так неожиданно,  по-домашнему,  так

по-московски, что даже Женя встрепенулся.

     - Вздрогнем, ребята, по маленькой, - сказал Борис Борисович.

     Я в темпе достал рюмки и нож.  Мы "вздрогнули" по одной,  тут же, на голом

столе, порезали колбасу, повторили еще по рюмке.

     - Так они и жили, - сказал Борис Борисович.

     - Спали врозь, а дети были, - подхватил я известную шутку.

     - Разговаривали по телефону, - мрачно заключил Женя.

     Но  контакт  восстановился.   Третью  рюмку  мы  осушили,   заговорщически

подмигивая.

     - Сколько мы  просадили,  не  будем считать,  -  начал Борис Борисович.  -

Однако я себя хвалю за то, что правильно сыграл и не поддался на уговоры нашего

Профессионала.  Не  понятно?  Из  денег,  присланных  Москвой,  я  раздал  лишь

половину.  Значит, у нас кое-что осталось. Теперь задача одна: отыграться. Если

отыграемся с  плюсом,  нас ругать не будут.  Но отыграться нам надо -  кровь из

носа! Какие будут предложения?

     - Сымай  штаны  и   ставь  все  на  Алешу  в  призе  Франции  в  следующее

воскресенье! - живо прореагировал Женя.

     - С  Алешей мы  наелись сегодня,  -  отрубил Борис Борисович.  -  Навалили

полные  штаны.   С   Алешей  разговор  кончен.   Хотелось  бы  послушать  Игоря

Михайловича, специалиста по терсе. Если мы вдарим в терсе?

     Я понял, что Борис Борисович не забыл тот мой выигрыш.

     Что ж, считать так считать. Я развернул свою бухгалтерию.

     - Итак,   в   призе  Франции  будут  все  те   же   восемнадцать  лошадей.

Предпочтительные  шансы  по-прежнему  имеют  шестеро:  Алеша,  Зараза,  Глория,

Свенсен,  Арчибальд,  Алиса.  Можно связать всех шестерых, но это бессмысленно,

так  как выдача в  терсе (в  беспорядке) будет меньше поставленных денег.  Надо

выбрать четверых, играть терсе в порядке (каждый билет по 120 франков), и тогда

есть надежда кое-что заработать, ибо самая малая выдача терсе в порядке потянет

за двести франков. Я предлагаю играть Алешу, Заразу, Арчибальда и Глорию.

     - Заразу я в гробу видал, - вмешался Женя. - Больше ему подарков не будет.

Арчибальд выдохся в борьбе с Алешей.  Если брать за основу четверых,  то только

Алешу, Глорию, Свенсена и Алису.

     Борис Борисович чиркал ручкой в блокноте, потом решительно его захлопнул:

     - Ерунда получается,  ребята.  Если играть по  крупной -  допустим,  сотню

билетов, - то это надо рисковать двенадцатью тысячами франков, чтобы заработать

чистыми восемь тысяч. Причем из шести фавритов вы не можете выбирать четырех. А

если какая-то темнота притопает на третье место?

     - Двенадцать тысяч лучше поставить в одинаре на Алешу,  -  сказал Женя.  -

Ипподром напуган его сбоем. За первое место дадут четыре к одному.

     - А если снова припрется Зараза?

     - Алеша проиграть не может, - настаивал Женя.

     - А кто проиграл приз Америки?  -  возмутился Борис Борисович. - Александр

Сергеевич Пушкин?  Нет, ребята, мы на мертвой точке. Скажите лучше, возможна ли

теоретически ситуация, когда все фавориты не придут?

     - То есть как? - удивился Женя. - Как они могут не прийти?

     - А  так!  Перед  началом  заезда  -  ураган,  землетрясение,  наводнение,

парашютный   десант    китайских   добровольцев.    В    общем    -    что-либо

сверхъестественное.

     - Понял,   -   сказал  Женя.  -  Введите  в  Париж  советские  танки.  Это

подействует.

     - Танки  -  это  идея!  -  захихикал Борис Борисович.  -  Ребята,  шутки в

сторону.  Вопрос ставится чисто теоретически: как поведут себя лошади во время,

скажем,  стихийного бедствия?  во  время,  скажем,  какой-нибудь  экстремальной

ситуации?

     Женька взял программу бегов, задумался.

     - Значит,   так,  -  передайте  по  инстанциям:  если  высадится  танковая

гвардейская Кантемировская дивизия...

     - Евгений Николаевич!  -  поморщился Борис Борисович.  -  Уже не смешно. И

потом, стены имеют уши...

     - В  общежитии  советского  торгпредства микрофоны?  -  изумился  Женя.  -

Спасибо за предупреждение.  Ладно,  шучу.  Так и  передайте.  Короче,  во время

стихийного бедствия,  пишите: Алеша заскачет, у Алисы - нервы слабые, Свенсен -

жеребец капризный,  собьется,  Арчибальд испугается,  Глория к таким забавам не

привычна.  Итальянец под пятым номером и нормальной борьбы не выдерживает.  Эти

французские  кобылы  воспитаны  в  тепличной  обстановке...  Кто  же  остается?

Остается чертов Зараза,  ему и китайские добровольцы не страшны.  Остается Жан,

потому что глухой -  атомного взрыва не услышит,  Вальжан -  выиграл в  прошлом

году в дикую пургу,  и Первое Мая -  тупой жеребец, но мощный, от него трактора

шарахаются.

     - Зараза,  Жан,  Вальжан и Первое Мая, - подытожил я. - Чудная комбинация.

Из них терсе в любой комбинации потянет за миллион франков.

     - Но если в  кафе заметят,  что вы играете такой билет,  то тут же вызовут

"Скорую медицинскую помощь" и увезут в психиатрическую лечебницу.

     Мы  все трое долго смеялись.  Борис Борисович повел нас ужинать в  дешевый

китайский ресторан.

 

     *  *  *

     Всю  следующую неделю Эдуард Иванович не  прорезался.  А  Борис  Борисович

позванивал и интересовался формой Алеши.

     - Один Алеша, - отвечал ему Женя.

     Я  же,  в  свою очередь,  твердил,  что надо играть в терсе,  и только мою

четверку: Алешу, Заразу, Арчибальда, Глорию.

     Впрочем,  в  моем предложении не было ничего оригинального.  Оно полностью

совпадало с  прогнозом прессы.  Пресса,  естественно,  добавляла еще Свенсена и

Алису.

     Однако в субботу я раскрыл "Юманите" и ахнул:

     - Женя,  полюбуйся,  в  "Юманите" сошли с ума.  Угадай,  кого они прочат в

победители на приз Франции? - Алешу, Глорию, Заразу...

     - Ну и что?

     -...дальше слушай! - Жана, Вальжана, Первое Мая!..

     - А кто тебе сказал, что французские коммунисты отличаются умом? - брякнул

Женя.

     Тут мы разом притихли и покосились на стены.

     Впрочем,  другие заботы волновали нас  в  тот  день.  Наш  телефон молчал,

телефоны в Посольстве не отвечали. А мы не знали, дадут ли нам деньги на игру и

- сколько?

     В  воскресенье к двенадцати дня мы поняли,  что Посольство нас игнорирует.

Видимо,  Борис Борисыч получил соответствующие указания из Москвы. "В этом, - с

горечью подумал я,  -  тоже  есть  своя логика:  ведь ничего интересного мы  не

предложили..."

     У  нас оставалось по сто франков.  Я  успел забежать в  кафе и поставить в

терсе в  беспорядке (на двадцать франков) свою любимую четверку лошадей,  и  мы

отправились в Венсенн.

     Сойдя с  автобуса,  мы прошли немного лесом.  Солнце светило по-весеннему,

дул теплый ветерок. Никакими стихийными бедствиями не пахло.

     На предварительной разминке мы засекли Алешу. Он был несокрушим.

     Как только начался парад участников приза Франции,  я побежал в кассу. Мне

с  моими 80 франками надо было толпиться в общей очереди,  а очереди в Венсенне

во время больших призов не уступали московским.

     Наконец я  поставил свои восемь билетов на  Алешу.  Последний,  но  верный

шанс. Хватит, чтоб купить кое-какое барахло в Москву.

     Я  поднялся на  трибуну и  не  узнал  поле  ипподрома.  По  дорожке бегали

какие-то  люди  с  красными  транспарантами.   На  повороте,  где  должны  были

разминаться рысаки,  клубилась  толпа.  Ее  с  трудом  сдерживала  редкая  цепь

полиции.

     - Что такое? - спросил я Женю.

     - Демонстрация коммунистического профсоюза СЖТ, - буркнул Женя. - Срывают,

гады, бега.

     Возле  толпы крутились репортеры с  кинокамерами.  Вертолет,  наверно тоже

принадлежащий прессе, низко рокотал над полем.

     - Они так всех лошадей распугают! - возмущались наши соседи.

     - Все имеют право на демонстрации и  забастовки,  -  ответили им из другой

группы.

     Шеренга длинноволосых парней маршировала вдоль трибун.  Они несли огромные

плакаты  с  надписями:  "35-часовой  рабочий день  конюхам!",  "Узаконить права

временных рабочих!", "Деньги буржуазии не лошадям - а детским яслям!"

     - Смотри, что делают! - ужаснулся Женя.

     Несколько упряжек на  противоположной прямой пытались продолжать разминку,

но демонстранты совали в морды лошадям плакаты, и рысаки поднимались на дыбы...

     Группа пузатых мужчин спустилась с  трибун на  поле  и  поспешила к  толпе

демонстрантов.

     Трибуны злорадно свистели.

     Лишь  через  полчаса полиции удалось утихомирить демонстрантов и  очистить

беговую дорожку.

     Я так изнервничался, что мне уже и свет был не мил.

     Теперь лошади никак  не  хотели выстраиваться в  линию.  Все  время кто-то

сбоил и сбивал соседей.

     С  грехом пополам дали  старт.  Половина лошадей приняла плохо,  наездники

откидывались  назад,  натягивали  вожжи  до  предела,  чтобы  помешать  лошадям

заскакать.  Вперед с  отрывом вышли  Зараза и  Глория.  Алеша ехал  сзади общей

группы,  его наездник почти лежал на спине, а Алеша еще и дурил ходом. Внизу на

повороте  сделал  проскачку  Свенсен.  Зараза  и  Глория  оторвались метров  на

пятьдесят. Но Алеша наладил ход и прошел мимо основной группы.

     - Жми, Алеша, - шептал Женя, - еще не все потеряно!

     На последнем повороте,  там, где полчаса тому назад бушевала демонстрация,

Глория  вдруг  поднялась и  закатила  гробовую  проскачку.  Но,  заскакав,  она

заставила Алешу резко притормозить.

     Зараза был уже вне досягаемости.  За ним бодро трусили три упряжки.  Алеша

снова разогнался, обогнал одну упряжку и пулей вылетел на... четвертое место!

     На табло вывесили номера: 18-2-3.

     Номер 18 -  это Зараза.  А  что за клячи приперлись за ним?  Я  заглянул в

программу. Под номером 2 был записан Вальжан. Под третьим номером - Первое Мая.

     В  восемь  часов  мы  смотрели  по  телевизору вечерние  "Новости".  После

международных и  французских событий  показали  ипподром  и,  конечно,  сначала

демонстрацию  СЖТ.   Потом  прокрутили  забег  (все  его  несчастья),  отметили

(цитирую)  "великолепную победу  выдающегося  отечественного рысака  Заразы"  и

объявили выдачу в терсе:

     терсе в порядке - 37 тысяч франков, терсе в беспорядке - 9500 франков.

     - Где же твои миллионы? - спросил Женя. - Смотри, как мало дали.

 

     *  *  *

     Утром  я  сбегал в  киоск  и  купил  на  последние деньги четыре парижские

газеты. Обозреватели "Орор" и "Паризьен либере" вовсю хвалили Заразу и сожалели

о неудаче Алеши.  В "Фигаро" писали, что розыгрыш приза Франции практически был

сорван демонстрацией СЖТ  и,  по  справедливости,  надо  было  бы  отменить его

результаты.  "Юманите"  с  гордостью отмечала,  что  ее  прогноз  в  терсе  был

единственно верным,  что,  разумеется, даст повод для недовольства в буржуазной

прессе,  но пусть рабочие по-прежнему читают и выписывают свою газету,  которая

стоит на страже интересов трудящихся.

 

     - Ну что,  ребята,  завтра в Москву? - спросил нас с ослепительной улыбкой

Эдуард Иванович в коридоре Посольства. - Счастливчики!

     И юркнул в какую-то дверь.

 

     - Пойдите в  кассу,  получите билеты Аэрофлота и по семьдесят пять франков

еще причитающихся вам командировочных,  - деловито проговорил Борис Борисович и

как бы  между прочим добавил:  -  Надеюсь,  вы  сыграли в  терсе?  Ведь вы сами

называли эту комбинацию...  -  Он зыркнул глазом,  задержался взглядом на наших

лицах. - О Господи! Какие мудаки!..

 

     Я решил поехать в "Тати".  На 75 франков я хотел купить свитер и носки,  а

Райке - колготки и кофточку.

     Женя нервно поглядывал на часы и идти со мной отказывался.

     - Женя, - догадался я, - не надо! Привези хоть что-нибудь в Москву!

     Женя зашипел и побежал в метро.

     Я  знал,  что  сегодня на  парижском пригородном ипподроме Энгиен  беговой

день.

     Женя  вернулся поздно вечером злой как  черт.  Я  не  стал ни  о  чем  его

расспрашивать.

     В десять утра из вестибюля общежития позвонил Борис Борисович.

     - Готовы? Тащите барахло ко мне в машину.

     Он  скептически наблюдал,  как мы грузили в  машину наши старые московские

чемоданы.

     И вот мы в машине. Последний круг по парижским улицам.

     - Женя вчера небось отправился в Энгиен? - спросил Борис Борисович.

     Мы молчали.

     - Бабам своим хоть подарки везете?

     Я с трудом сдержался,  чтобы не послать его куда подальше. В конце концов,

это походило на издевательство.

     - Беда с вами,  -  сказал Борис Борисович.  - Как малые дети. Ладно, у нас

еще есть полчаса.  Идем в  "палатку",  я  раздобыл для вас талоны на  дубленки,

сигареты,  виски  и  женскую косметику.  Отоваритесь в  нашем магазине.  Только

живее.

 

     В  буфете  аэропорта Орли  мы  распили с  Борисом Борисовичем две  бутылки

шампанского, поклялись в вечной дружбе и любви, обнялись и поцеловались.

     Самолет проходил густую облачность.  Женя спал,  похрапывая,  уткнувшись в

воротник своей новенькой дубленки.  Я лениво просматривал заголовки сегодняшних

французских газет.  Мои  мысли уже приземлились в  Москве.  Я  предвкушал,  как

позвоню Райке,  как она примчится,  как я  вручу ей духи,  кофточку,  колготки,

как...

     Короткая  заметка  в   "Юманите"  под  заголовком  "Очередная  провокация"

привлекла мое внимание.

     "В понедельник днем в кафе "Ротонда",  -  писала "Юманите",  -  агенты ДСТ

задержали двух рабочих-коммунистов с  завода "Рено",  которые мирно пили пиво с

сотрудником советского  Посольства  Хреновым  Э.И.  У  советского  дипломата  в

чемоданчике была обнаружена сумма в  3  миллиона 700  тысяч франков.  В  других

обстоятельствах  ДСТ  воспользовалось  бы  случаем,  чтобы  обвинить  советское

правительство в  подкупе  французской компартии,  но  тут  произошла путаница в

свидетельских показаниях.  Свидетели  утверждали,  что  не  советский  дипломат

передал  чемоданчик французским рабочим,  а,  мол,  французские рабочие вручили

чемодан с астрономической суммой Хренову Э.И. Абсурдность подобных свидетельств

заставила  агентов  ДСТ  извиниться перед  советским дипломатом и  вернуть  ему

чемоданчик с деньгами Посольства.  Даже правая пресса, падкая на подобного рода

сенсации,  не клюнула на эту утку.  Однако само происшествие показывает,  что в

рядах  французских спецслужб  еще  находятся люди,  способные на  антисоветские

акции..."

 

     Я  мысленно разделил эту  сумму  на  сто  -  получилась точно одна  выдача

терсе...

     ВМЕСТО ЭПИЛОГА

     Тусклый желтый свет электрических ламп,  пол  усеян рваными программками и

проигранными картонными билетиками, у окошек касс стоят по одному-два человека.

Бега кончились, и мы ждем выдачи в одинаре за последний заезд. Последнюю выдачу

всегда почему-то  приходится долго ждать.  Женя  вкатил пятерку на  Эпилога под

Антоном,  но он пришел вроде бы голова в  голову с  Шиш с  маслом.  Результатов

фотофиниша пока не объявили. И Эпилог, и Шиш с маслом - довольно темные лошади.

Публика,  в основном игравшая фаворитов -  Надежду и Берендея,  -  разошлась по

домам. Впрочем, в будни зимой на ипподроме не так уж много народу.

     - Эй, Француз, доехал с Эпилогом? - спрашивает меня Юрочка-Заправщик.

     Я отрицательно качаю головой.

     - Я знал, что придет один Антон, - говорит Юрочка-Заправщик.

     Врет,  конечно.  Знал бы -  сказал бы мне заранее.  Между прочим, меня уже

давно  не  называют на  ипподроме Французом,  вернулось старое имя  -  Учитель.

Однако Юрочка,  видимо,  еще помнит те  времена,  когда,  после Франции,  мы  с

Профессионалом держали крупную игру и даже заделывали заезды.  Да,  тогда у нас

были  деньги,  накопленные на  сберкнижке,  плюс  мы  поймали несколько крупных

дублей.  Увы, все проходит. Как воспоминание от Парижа на мне осталась потертая

дубленка,  а  Женя свою дубленку продал тут же,  на  ипподроме,  за сто рублей,

когда мы начали сильно прогорать и залезли в долги.

     Все  проходит,  все  меняется.  И  Профессионал наш уже не  тот красавец -

обрюзг,  расплылся; а Юрочка-Заправщик вообще выглядит лет на пятьдесят, и лицо

у него бледное,  отечное,  как у тех стариков,  моих соседей по больнице, где я

лежал недавно и  где по вечерам в  коридорах загорались такие же тусклые желтые

лампы, как и здесь, в кассовом зале.

     Иногда я задаю себе вопрос: а была ли у меня Франция? Она промелькнула так

стремительно и сразу забылась.

     Правда, примерно через месяц после нашего возвращения мне позвонил Георгий

Иванович,  сказал, что страшно занят, что, конечно, надо бы увидеться, что наше

"дело" в ОБХСС еще не закрыто,  что, пока он в Органах, мы можем не бояться, но

мы должны понять...  Мы поняли,  на что намекал товарищ полковник. Поэтому всем

нашим знакомым и  друзьям мы говорили,  что были посланы в Париж в командировку

на курсы повышения квалификации,  изучали язык. Ну, пару раз, втихую, бегали на

ипподром.   Друзья  сначала  расспрашивали  -   про  парижские  магазины,   про

Венсеннский ипподром,  а  потом перестали расспрашивать,  да и нам рассказывать

стало  как-то  неинтересно.  Было  и  сплыло.  А  товарищ  полковник больше  не

прорезался.

     Лет десять минуло с  тех пор.  Умерли Корифей,  Бакинец.  Завязал с бегами

Пижон,  посадили Сал  Салыча,  Илюша-Овощник эмигрировал в  Америку и  там,  по

слухам,  открыл русский ресторан на Брайтон Бич.  С Райкой мы то разводимся, то

снова сходимся.

     Лишь  по  ночам,  и  то  нечасто,  мне  снятся  сиреневые парижские улицы,

выставка "Демонического искусства" в Лувре антикваров и адский посыл Алеши,  но

Алеша почему-то всегда финиширует на Московском ипподроме,  а поставить на него

я не успеваю - с этим и просыпаюсь.

     Смешными теперь кажутся волнения тех дней.  Лучше бы  по парижским русским

книжным магазинам походил.  Ведь ни разу в  них так и не заглянул.  Все некогда

было!  И  потом,  велика беда  -  просадили кучу  казенных денег!  Кстати,  эти

французские деньги совсем не  те,  обесценились в  два  раза,  ведь  в  странах

проклятого капитала свирепствует инфляция...  А  вот на  мои личные,  советские

деньги, которые я оставил на Московском ипподроме за эти десять лет, построена,

наверно, вторая колонна у входа в ресторан "Бега".

     И вообще, мальчики, я понял одно: здоровье дороже!

     - Эй, Учитель! - тормошит меня Женя. - Иди получай свои девять рэ.

     Ну, слава Богу, принесли выдачу.

     Да,  я  забыл  сообщить  вам  самое  главное:  после  фотофиниша судейская

коллегия признала победителем заезда вместо Эпилога -  Шиш с маслом! Я подыграл

его, вопреки мнению Профессионала, двумя билетиками. Дают девять рэ.

     Значит,  по  четыре  с  полтиной за  билет.  Неплохо.  Имеем  полное право

завернуть с Женей в стекляшку, заказать пельмени и бутылку "чернил".

 

     Москва - Сан-Блез - Париж 1976-1981