Игорь Гергенредер

 

Сказки для взрослых

 

 

                                        Пегая лошадка

 

 

     Неподалёку от Темнющего Леса жил крестьянин, который был уверен, что непременно станет богачом.

     - Вот увидите, - говаривал он соседям, - как я враз разбогатею!

     А была-то у него одна лошадка в больших белых пятнах по тёмной шерсти.

     - Как же ты разбогатеешь? - спрашивали соседи, поскольку желание ближнего разбогатеть всегда вызывает задушевные пожелания.

     Крестьянин помалкивал: он и сам не знал как, и соседи, посмеиваясь, добрели к нему.

     Слух о чудаке ходил и по Темнющему Лесу, но, в противоположность соседской отзывчивости, возбуждал тёмные настроения. Рыбакляч ждал только случая потешиться над простаком. Вместе с Рыбаклячем затеяло недоброе и второе чудище - Жобль. Когда-то это был городской судья. И вот как он стал Жоблем.

     Однажды судейские стражники выследили на опушке леса тётушку Клюки-Клюгенау. Поговаривали, что она - колдунья. Так оно и было. Клюки приходилась троюродной сестрой Флику дер Флиту. Отправившись в Темнющий Лес за корнем пикрошоля, нужным для колдовства, тётушка накопала его целый узелок. Но на обратном пути её чуткий нос унюхал ещё корешок. Забыв об осторожности, Клюки стала выкапывать его. Тут-то её и схватили.

     Колдунью хотели посадить на круп коня и отвезти в город, но Флик дер Флит помог сестрице. Дюжие стражники не смогли оторвать женщину от земли. Как ни бились - не сдвинуть с места! Тогда они послали верхового к судье, и тот прибыл сам.

     Судья убедился, что стражники ретиво стараются и наклонить, и повалить, отодрать и вытянуть, но Клюки словно пустила корни. Тогда он приказал подкопать её. А тётушка вздыхала и покачивала головой.

     - Ты думаешь, снизу тебя не взять? – с издёвкой спросил судья.

     - Я думаю, - независимо ответила женщина, - о старом осле Жобле, который так задумался перед известным занятием, что получил копытом и достался стервятникам.

     - Проклятая! - вскричал судья и хотел было ударить насмешницу, но должность не позволяла, и он, незаметно для стражников, сильно ущипнул тётушку. Она взвизгнула на весь лес - и старший дух Флик не спустил законнику. Из лисьей норы под гнилой, обросшей горьким грибом колодой вдруг повалил дым. Опушка мигом пропала в густом едком облаке. Раздался дробный топот копыт.

     Когда дым развеялся, стражники увидели, что Клюки удаляется на судейском коне. А на колоде восседает необычайных размеров орёл-стервятник, чью маленькую голую головку украшают огромные ослиные уши; из хвостового оперения свисает ослиный хвост с кисточкой, на спине повыше его основания красуется рог вроде козлиного.

     Поразительное создание затопталось, вонзая в колоду страшные когти, раскинуло крылья, под которыми оказались суетливые мартышечьи лапки, и закричало дурным ослиным голосом. Стражники, которые привыкли по совести исполнять всё, что велит судья, бросили своё вооружение и помчались прочь сломя голову. Видно, именно так поняли нынешнее приказание, хотя, скорее всего, это было требование принести зеркало.

     Чудище взмахнуло крыльями, то ли чтобы одним махом распрощаться с правосудием, то ли просто отмахиваясь от любопытных взглядов. Удалось это или нет, но оно полетело – птицы, тем не менее, не признали его своим, что необъяснимо: ведь имелись же перья!

     Да, мол, но птицы превыше всего чтут волю и так её любят!..

     Верно. Но разве не чтит и не любит волю судья, который заставляет буквально боготворить её – присуждая к неволе?

     Как бы то ни было, лишь Рыбакляч не отверг отверженного, видя в одиночестве ту радость, которую можно поделить.

     - Не даёт мне покоя этот сиволапый! - сказал он приятному сотоварищу, когда оба таились в чаще, а крестьянин проезжал невдалеке молодым березнячком.

     Пегая лошадка старалась из последних сил, таща претяжёлую телегу. Хозяин нагрузил на неё целую гору дров, а сверху - ещё гору валежника.

     - Глупец уверен, что враз разбогатеет, - насмехался Рыбакляч, - а я уверен - над ним можно здорово потешиться!

     - В нашем положении не пристало думать о потехах! - недовольно ответил Жобль. - Я хочу наказать крестьянина за мысли. Мечтает найти богатство, а не думает, что его надо предоставить судье! А уж судья рассудит, чьё оно.

     Случилось так, что в одну из ночей в Темнющий Лес нырнули разбойники, отягощённые добычей. Их изводило желание продолжить грабежи и кровопролитие, но даже и у столь злых людей бывают угрызения совести. Она, вероятно, донимала их, что нехорошо, при таком богатстве, не успокаиваясь грабить и убивать. Поэтому они решили зарыть добычу до времён, когда совесть пообвыкнет и засовестится заедать человеческую жизнь.

     Рыбакляч и Жобль стали тайными свидетелями того, как было исполнено это достойное решение. Они стащили у угольщиков, что жгли в ямах древесный уголь, острые лопаты и добыли закопанное: тяжёлый кувшин, полный талеров. Довольные, обсудив, что и как они сделают, двое поджидали чудака на месте порубки, куда он обычно приезжал за дровами. Заслышав топот лошадки, поставили находку на виду и скрылись.

     Что стало с крестьянином, когда он заглянул в кувшин! Прижав его к груди, счастливец пустился в пляс. Потом наклонился к синему колокольчику и воскликнул:

     - Видишь - недаром я говорил, что стану богачом!

     То же он повторил ели, которую собирался срубить. И кукушке, что сидела на ветви ели. И двум пролетавшим иволгам. А когда на бук уселся грач, крестьянин запел:

 

     Поклонись, невежа грач,

     Речь с тобой ведёт богач!

 

     Про его счастье узнали Икота, Простуженная Ворона и павлин Пассик. И ёж Тобиас, который очень любил справедливость. Тобиас давно хотел сделать себе копьё и воевать за всё справедливое. Он уговаривал барсука Розетома отправиться с ним, став его конём. Розетом соглашался, но сетовал, что не нагулял ещё достаточно жира, и поход откладывался до следующего лета.

     Икота и Тобиас поняли, какая ловушка подстроена наивности, и подумали, что только своевременное вмешательство спасёт её от безвременного разочарования. Оно и правда, наивность утрачивается сплошь и рядом – но нередко и уживается с определённым и весьма богатым опытом.

     Так оно или не так, но, во всяком случае, не относится к детине, что уселся в телегу и покатил домой живее, чем, бывало, поспешал к кабачку. Телега приближалась к развилке, от которой одна дорога шла через болото гатью. Вторая вела вокруг болота, она была длиннее, и по ней давно не ездили. Крестьянин приехал в лес коротким путём, им хотел и возвратиться. Но когда он оказался у развилки, из-за поворота, с гати, донёсся ослиный крик. Это кричал Жобль, но крестьянин подумал: кто-то едет на осле. Вдруг недобрые люди? Отнимут добычу в глухом лесу! И повернул на длинную дорогу.

     А над нею в одном месте наклонилась большая сухая сосна. Её давно надломило бурей - сосна гнила в изломе и держалась еле-еле. За нею спрятался Рыбакляч, чтобы в нужный момент вогнать в излом острую лопату и обрушить дерево перед телегой. Сюда же полетел и Жобль. Чудища собирались наброситься на крестьянина и, отобрав кувшин с серебром, попугать малого вдоволь, гоняя его по лесным дебрям. Вот будет хохоту! А разве не смех - представлять, как недотёпа притащится в деревню и станет плакаться?

     Икота, Тобиас и Розетом пустились в непролазную чащобу - перехватить его. Розетом посадил ежа на себя: чтобы барсука не кололи иголки, на него надели что-то наподобие седла. Простуженная Ворона дала для этого приспособления дно от лукошка, в котором её когда-то принесли в Темнющий Лес.

     Друзьям удалось опередить едущего.

     Пегая лошадка рысила, прядая ушами, а её хозяин, держа кувшин на коленях, весело распевал и насвистывал. Наслаждаясь тем, что ему было дано, не добавлял ли он полноты миру, в котором ограбить – есть то же наслаждение, что и дать?.. Вот о чём пробалтываются по ночам завзятые сладкоежки! Меж тем показалась сосна, которая склонилась так сильно, как не склоняются и под грузом сострадания, даже избыточным.

     Вдруг перед лошадкой высоко подпрыгнул ёж и в воздухе свернулся в шар. Она вмиг встала, так как и лошади знают: если перед твоим носом подпрыгивают и сворачиваются шаром ежи – то вряд ли затем, чтобы их скатили в реку. Хозяин понукал кобылку, но она поднялась на дыбы, тревожно заржала и развернула телегу.

     Тем временем невидимый Икота взлетел, благодаря обретённой им силе, на дуб, в чьей кроне укрылся Жобль, и дёрнул того за ослиный хвост. Жобль издал свой неподражаемый крик - Рыбакляч решил, что это сигнал начинать. Неуклюже держа лопату, присев на акулий хвост, он размахнулся и ударил в излом дерева - сосна с треском повалилась. Завизжав, он ринулся на дорогу.

     Оглянувшийся крестьянин чуть не задохнулся от страха - но пегая лошадка взяла с места в галоп и понесла его прочь от нерасторопного чудовища. Однако Жобль с высокой вершины успел метнуть заострённый ольховый прутик, который угодил ей в самое ухо и пронзил перепонку. Кобылка, несмотря на боль, домчала телегу до развилки, а потом, не переводя духа, короткой дорогой привезла домой насмерть перепуганного хозяина.

     Он заложил ворота тяжёлым брусом. И тут-то, наконец, опомнился, бойко притопнул, взъерошил давно не стриженные волосы и побежал с кувшином в дом:

     - Жена, у твоего мужа не голова, а сокровище! Потому я знал наперёд, что разбогатею: к сокровищу сокровище идёт!

     Женщина так и обомлела, когда на стол посыпались звонкие талеры. А муж принялся рассказывать:

     - Хотел у меня отнять добычу великан, обернувшись не знаю кем... Но я махнул кнутом справа налево, как учила меня бабушка: великан и споткнись. Я ускакал из-под его носа!

     У крестьянина была дочь – славная девочка Йозефина, старательная помощница отца и матери. Как ни изумили Йозефину привезённый клад и рассказ отца, она не дослушала его. Одним глазком взглянула на серебро и поторопилась к лошадке: бережно освободила натёртые дёсны от железа удил и обтёрла ветошью мокрую от пота любимицу. Йозефина увидела, что у неё под ухом запеклась кровь – и до чего расстроилась!

     А хозяин вышел во двор очень важным. Заложил руки за спину, постоял, гордо посматривая по сторонам. Никогда в жизни он не стоял так! Не вынимая рук из-за спины, прошёлся по двору. Затем сложил руки на груди и опять прошёлся - с каким заносчивым видом! Только настоящие богачи и могут так расхаживать.

     Но если по правде, то это гораздо лучше удаётся богачам ненастоящим! Им мало – глядеть вожделенному счастью в лицо, да и тыла тоже недостаточно. Так и хочется ещё чего-нибудь эдакого – пощекотливее и пощипательнее.

     Неизвестно, относится ли это и к желудку, но, как оно ни будь, а хозяин потребовал:

     - Жена! Мне не нужна полуглухая лошадь. И я с удовольствием поем свежей конской колбасы с сельдереем и чесноком! Поди к колбаснику, чтоб завтра спозаранок прислал работников. Пусть зарежут кобылу и наделают мне колбас!

     - А может, у неё будет жеребёнок? И как ты вздумал оставить нас без лошади? - удивилась по непривычке женщина.

     Он рассмеялся.

     - В воскресенье в деревне - ярмарка. Я куплю пять коней першеронской породы: копыто у них со сковороду, а сколько силы! Я куплю и шесть волов, и шесть свиноматок с кабаном. А моего серебра убавится лишь двенадцатая часть.

     Йозефина спряталась в стойле и заплакала. Потом она насыпала лошадке двойную меру овса, дала погрызть сахарной свёклы.

     А крестьянин дома усыпал монетами стол, собрал их в кучу, наваливался на неё грудью, обеими руками подгребал талеры к себе, перебирал их, прикидывая, какой породы и сколько купит баранов, сколько заведёт домашней птицы и какой. А почему не заиметь также и ослов?

     Пока он, таким образом, получал удовольствие, вместе с сумерками подкрадывалось время заявить о себе тому рогу, который призывает чувства к бодрствованию – отчего добродетели ещё труднее бороться со сном. Кто-то скажет когда-нибудь, заслуживает это осуждения или благодарности?

     К тому часу женщина не вернулась от колбасника, и Йозефина, с трудом отодвинув брус, толкнула ворота и повела лошадку к лесу:

     - Может быть, ты окажешься счастливицей и тебя не съедят лесные звери... А дома тебя зарежут наверняка.

     На опушке кобылка остановилась. Девочка, взяв хворостину, стала погонять её:

     - Иди, иди же, пока отец не спохватился!

     Та тихо заржала, не трогаясь с места. Наступала безлунная ночь, когда порок особенно рьяно охотится за непорочностью, когда страхи так трепетно-трогательны, а душистые копны сладких трав столь коварны; когда то ли зоркая звёздочка, то ли чей-то глаз засматривает, куда знает, поспевая бесстыдно захватить стыдливость в щемящий миг её ухода.

     Этой порой душа так и раскрывается – и всё равно кое-кто непрочь её ещё и ограбить, какая ни будь она бедная. Другие же не откажутся лихо проделать несколько добрых дел зараз – и при этом переоценивают свои возможности, чего жестоко потом смущаются.

     Когда Икота услышал, что злодеи собираются напасть на дом крестьянина, стоящий в стороне от деревни, он поспешил воспрепятствовать им, но встретил Йозефину. И как же было не ввергнуть в приятное изумление такое милое неискушённое создание? На глазах девочки лошадка вдруг встрепенулась, мотнула головой – а потом мирно пошла в лес, словно кто-то невидимый успокоил её и повёл.

     А в это время Жобль уже сел на крышу крестьянского дома. То была высокая кровля из камыша. Мартышечьей лапкой Жобль держал дымящуюся головню: он извлёк её из углей от костра, который поленились потушить бродяги, покидая место стоянки. Под изгородью за домом прилёг Рыбакляч.

     Жобль воткнул раскалённую головню в крышу и, когда камыш начал тлеть, закричал в печную трубу:

 

     Камышовая крыша

                  Пламенем пышет.

                  С капустой горшок

     Ждёт сала кусок!

 

     Хозяин выпучил глаза от ужаса. Вспомнил ли то страшилище, что погналось за ним в лесу? Подумал ли, что сам вельзевул обернулся им? Так или иначе, а малый понял главное: он один в доме, и если речь о сале, то о чьём, как не о его собственном? Самое жуткое - уже запахло дымом!

     Бросившись вон, крестьянин, хоть и был без памяти от страха, кувшин с талерами держал крепко. Возле сарая спрятал его под перевёрнутое корыто и оглянулся. Жобля уже не было на крыше, а она разгоралась... Хозяин стал кричать, рвать на себе волосы – а кровле точно того и не хватало, чтобы заполыхать пуще. И он, дрожа и зажмуриваясь, полез на неё спасать дом: стал разбрасывать камыш, гасить пламя.

     Тут Рыбакляч, проломив ветхую изгородь, вбежал во двор, отшвырнул корыто и схватил кувшин пальцами, что были у него над копытом. Ускакал он на трёх ногах, а Жобль летел низко над ним, следя, чтобы приятель не подевал куда-нибудь серебро. Оба скрылись в темноте.

     Йозефина, услыхав с опушки переполох, быстрее быстрого кинулась к дому и давай затаптывать тлеющий камыш, который отец скидывал вниз. Вдруг от колодца поплыл по воздуху ушат, полный воды, и поднялся вдоль лестницы прямо в руки крестьянину. Тот не мешкая вылил воду на пламя - и в самое время! Огненный язык пропал, фырчанье смешалось с шипением, и пар взвился струями.

     Икота, который успел отвести лошадку к Тобиасу и Розетому, помог и загасить пожар.

     Дом у крестьянина остался, но ни серебра, ни лошади не было. От горя и пережитых страхов бедняга слёг. Жене и Йозефине пришлось без него чинить крышу, в чём, конечно, помогали соседи: теперь, когда несчастный лишился всего своего добра, они единодушно и пылко желали ему заполучить его побольше и даже за глаза называли больного добрым малым. Его старались подбодрить шутками и смехом, и безустальнее всех хохотали колбасник и его работники: невтерпёж стало поесть конской колбасы с сельдереем и чесноком! А тушёной брюквы без капельки сала не хочешь?

     Но кончилась в доме и брюква. К утру деревья обрастали бахромчатым инеем, а потом замела вьюга, она словно белой метлой скребла по оконным стёклам, но оттого дом не казался надёжным и желанным, как раньше.

     Когда ненастье поутихло, Йозефина от тоски пошла на опушку; впереди нерадостно серело мелколесье, за которым высилась тёмная стена сосняка. С заволоченного пасмурью неба точилась сырость. Девочка заплакала. Она спасла лошадку, но до чего жалела отца и мать! Если б можно было вернуть лошадь, они поехали бы по деревням: глядишь, и выменяли бы еду на фаянсовую посуду, что досталась матушке от её родителей.

     Девочка стряхнула снег с пенька и, вздохнув, присела. Слёзы застилали глаза. А когда она их вытерла, то увидела: что-то блестит и трепыхается на снегу невдалеке. Там оказались две связки свежевыловленных жирных карпов, большущая щука и угорь. Рядом лежали два длинных прута, на которые были нанизаны сушёные грибы.

     - Спасибо тебе, добрый дух, - прошептала Йозефина.

     Она догадалась, что ей помогает кто-то невидимый, кто приласкал лошадку и помог погасить пожар.

     Девочка быстро отнесла домой подарки Икоты. Отцу полегчало от горячей наваристой ухи, и он сказал, вытерев губы:

     - Недаром я верил, что стану богачом! Такая уж у меня голова! И добрая волшебная сила - мне родственница!

     Каждое утро на том же месте Йозефина находила подарок Икоты. И ни разу не было хоть одним карпом или хотя бы одним грибком меньше. А во второе воскресенье месяца к обычному подарку прибавлялись глухарь и лисья шкурка - чтобы сменять её на хлеб.

     Благодарная Йозефина пыталась представить, каков из себя невидимка? Взглянуть бы на него разок!.. Могла ли она подозревать, сколь часто видимое оказывается напускным и что рано или поздно тебе всё равно не дадут спуску?..

     Однажды ночью она проснулась: стукнуло, отворившись, окошко на чердаке. Потянуло холодом. «Видно, матушка забыла запереть окно на щеколду», - с этой мыслью девочка зажгла сальную свечу, накинула салоп и пошла по лестнице наверх. Но оконце уже оказалось закрытым. В чердачной каморке слышались возня и хихиканье. Знакомый голос говорил:

     - О-о, ты не знаешь меня! Нет, ты, конечно, узнаешь – я не о том... ты слетишь и ушибёшься – так-то! Ну ты понял?

     Йозефина забеспокоилась:

     - С кем ты разговариваешь, матушка?

     В каморке стало тихо. Голос матери ответил:

     - Ах, как ты некстати! Помешала мне сделать дело, которое так нужно больному отцу! Ступай вниз и смирно лежи в постели.

     Позже мать спустилась и шёпотом, чтобы не разбудить мужа, рассказала Йозефине: давеча она видела у колодца знахарку. Та научила её запираться в каморке и произносить слова, которые слышала дочь. Но надо, чтобы никто не мешал заветному делу. А, главное, больной не должен ничего знать - иначе всё будет без толку.

     В то время как она неустанно пеклась о его выздоровлении, сугробы становились всё ниже, прячась под кустами от солнца, снежные пласты поползли с косогоров в низины, пропадая в клокотании ручьёв. Когда под утренними лучами дорожные ямы налились, будто жидким пламенем, талой водой, окрепший крестьянин с женой и дочерью вышел к полю.

     - Съели мою пегую лошадку злодеи! - в отчаянии воскликнул он. - Но что бранить их, когда я сам хотел съесть её?! И какой толк от моей умной головы, если в сердце не было жалости к моей старательной кобылке?

     Он снял шапку и вскричал со слезами:

     - Лошадка, лошадка! Пусть услышит меня цветок амикрион, пусть он услышит, как я жалею тебя! Пусть покачает своей золотистой головкой и подивится на умного человека, который не может вспахать своё поле!

     Тут раздалось ржание - из лесу вышла пегая лошадка, сытая и крепкая. Кто-то счесал с неё длинную зимнюю шерсть, а новая шёрстка так и лоснилась. За лошадкой выбежал жеребёнок - такой же пегий, с такими же красиво расчёсанными хвостом и гривой.

     Крестьянин и сядь в грязь.

     Йозефина бросилась навстречу кобылке и жеребёнку, а жена крестьянина, всплеснув руками, побежала к живой изгороди, что окружала огород и поле. Набрав охапку веточек, постилала их на пути пегой лошадки к воротам.

     А муж между тем сбегал домой и встал перед лошадью с оловянной кружкой в руке.

     - Вот перед тобой умная голова, которая дала промашку и сейчас получит своё! – и он трижды стукнул себя кружкой по лбу, после чего повернулся к Йозефине: - Никогда, моя дочь, не будь неблагодарной!

     - Пожалел бы ты голову, - сказала девочка с состраданием. - И давайте поскорее поблагодарим знахарку.

     - Знахарку? - отец глядел в недоумении.

     Жена погладила его по волосам.

     - Ты так ударял себя кружкой по лбу, что вышиб память. Знахарка научила меня заклинаниям, которые тебе помогли. Она велела произносить их не более семи раз за ночь - не то здоровье тебя разопрёт, ты его не удержишь и опять сляжешь. Однажды я ошиблась в счёте, и так и вышло, - прошептала женщина мужу на ухо.

     Он удивился:

     - Не помню...

     Жена, незаметно для дочери, показала на свой живот:

     - Помнишь или нет, а тут - доказательство.

     Крестьянин с хитрым видом обратился к Йозефине:

     - Кажется, я припоминаю, что мать отлучалась куда-то, когда я болел...

     - Она ни разу не уходила дальше колодца, батюшка!

     Тот испытующе вгляделся в дочь и, удовлетворённый, улыбнулся:

     - Стоит ли горевать о памяти, коли скоро у нас будет ещё одна прилежная помощница или помощник?

     Поле было вспахано, а летом дало невиданный урожай. Дела семьи пошли лучше и лучше. Когда хозяин отправлялся за сеном, лошадка привозила его на лесные поляны с удивительно сочной и высокой травой. Кобылка чувствовала себя в лесу как дома. Ведь она всю зиму прожила здесь вместе с красавицей-серной Виолой и стадом оленей. Флик дер Флит оберегал лошадку, Виола и олени учили её добывать из-под снега корм.

     А Рыбакляч и Жобль прозимовали в глубоком овраге, чьё днище изъязвлено рытвинами и куда не заглядывают ни солнце, ни луна. Приятели караулили кувшин с талерами. Ни тот, ни другой не хотел отлучиться за пищей, боясь, что дружок сбежит с добычей. Изредка они выбирались наверх вдвоём, таща кувшин, и объели кору со всех ближних деревьев. 

     Весной в овраг спустилась тётушка Клюки-Клюгенау: как повелось, упорная, деятельная женщина искала свой пикрошоль. Чудища, суля ей целых десять талеров сверх, взмолились, чтобы купила им два каравая, яиц и луковиц. Клюки согласилась, но принесла лишь один каравай. От аромата свежеиспечённого хлеба приятели забыли обо всём, о чём только можно забыть, включая даже и то, чего не помнили, и стали делить еду так увлечённо, что клочки полетели. Тётушка взяла кувшин с серебром и преспокойно ушла.

     Она остановилась возле суковатого столетнего вяза: на краю дупла сидела, свесив босые ноги, покуривая трубку, старуха в рысьем кафтане. Сестрицы перемигнулись - и в овраг слетела туча соек и сорок, которые принялись помогать в делёжке. Миг-другой - и с этим занятием было покончено.

     Рыбакляч в последний раз шлёпнул налетавшего Жобля акульим хвостом, Жобль напоследок вырвал у Рыбакляча пучок конского волоса. Обнаружив пропажу серебра, они хотели сцепиться снова, но сил хватило только на ругань. Исхудалые, грязные, истрёпанные, они проклинали падение нравов и называли весь свет жестоким.

     Кто спорит, что на свете и вправду всякого предостаточно? Нравы, может быть, и не жестки, но требования... При том, что жёсткого и малосъедобного – хоть заешься.

     А сколько недожаренного, которое само так и просится дойти до точки?

     Но, однако же, пока не исчезли и прелести, полные всяческой готовности – пожалуй, даже более заманчивые, чем, сказать к слову, телятина по-бургундски. Она припуталась к похождениям кувшина с талерами, о чём и не подозревал Икота, раздумывая: может ли кто-нибудь готовить нынче эдакое, что, при кажущейся простоте, удаётся нечасто?

     Невидимый, подлетал он к городу в вечерний час, ещё издали уловив запах, который говорит, хотя и не каждому, что мясо, со слегка обжаренным луком, тушится в винном соусе.

     Чутьё привело невидимку к обсаженному смородиной домику, чьи прочные стены оплетал плющ, как бы намекая на укромность ожидающего внутри уюта. Помнилось: на двери довольно долгое время висело объявление о сдаче внаём – так, значит, едва ли не сегодня домик нанял тот, кто понимает толк в кухне.

     Без промедления проникнув внутрь, искушённый и самоуверенный кавалер смутился. Навряд ли его удивило простенькое и вместе с тем дорогое платьице хозяйки. Но оно, как и чепец из кипенно-белого батиста, было надето на... Адельхайд – ту, что проживает в лесу исключительно нагишом.

     Поразмыслив, невидимка сказал себе: а почему городская молодица не может походить на лесную прелестницу? И он пустил в ход свои чары, но хозяюшка, хлопоча над снедью, и не подумала икнуть. Тогда он рискнул разом разрешить сомнения: если это Адельхайд, то он пристыдит её за то, что, одевшись, она изменила себе. Если же это обыкновенная молодочка, которая почему-то не поддалась волшебству, то вдруг она не устоит против того, в чём почти и нет ничего волшебного: хотя, и то сказать, на чей взгляд?

     Одним словом, он предстал перед нею видимым – причём так, что видно было совершенно всё.

     - Опомнись! – горячо сказал он, повторил это несколько раз и добавил: - Знай, как может быть горько, когда кое-кто не похож на себя!

     Хозяйка подняла крышку с кастрюли, откуда неожиданно вырвалось чуть ли не целое облако пара. Он окутал её лицо, которое она тут же вытерла накрахмаленной салфеткой – и перед Икотой оказалась тётушка Клюки-Клюгенау с её резкими морщинами и мужественным выражением.

     - Нашёл же, когда заявиться проповедником! – она колола взглядом, точно иголкой, смелого, но совсем малорослого кавалера, который подумал о своём нарядном кафтане.

     - Раз уж ты тут, я дам насытиться твоему любопытству, - благосклонно сказала Клюки, и он узнал, что, заполучив кувшин с талерами, она решила не пожалеть их ради сокровенного из замыслов.

     Женщина давно мечтала забрать в свои руки некоего знатного и в больших чинах господина. Наняв домик, она попросила Флика дер Флита, который затем попросил лесную красотку – и тётушке было дозволено семь часов и двадцать девять минут выглядеть вылитой Адельхайд. Срок достаточный, ибо как только хозяйка бросит в нужное варево необходимый корешок, известный ей господин мигом выбежит из своего дворца и прикажет шестёрку серых в яблоках гнать галопом к уютному домику.

     - Уже подходил момент, а тут ты принялся подбивать меня на икание, будто я и сама не умею вызвать икоту, - выговаривала Клюки, и кавалер не знал, куда деться от её небольших пронзительных глаз.

     - Прошу прощения, что отнимаю драгоценное время.

     - То, которое ты имеешь в виду, остаётся в целости и сохранности: сейчас-то я при моём обычном старом и добром теле, - ответила тётушка и вонзила иголку по самое ушко: - Ты же не приехал в карете с золочёными львами и не имеешь в подчинении жандармских полковников.

     Уязвлённый Икота хмуро надел шапочку с пером и услышал:

     - Давеча тебе было горько, что Адельхайд не похожа на себя, ибо недоставало мелочи... Погоди минуту, и она будет в наличии.

     Икота поспешил махнуть рукой на прощание – но вдруг икнул: и раз, и второй, и третий...

     А когда винный соус выкипел до последней капли и телятина оказалась приготовленной совсем не по-бургундски, он и Клюки наверняка подумали, что надо бы сказать спасибо пегой лошадке.

    

    

     

      Сказка «Пегая лошадка» следует  второй, после сказки «Про барона и Темнющий Лес», в цикле, опубликованном в журнале «Литературный европеец» (номер 39, Франкфурт-на-Майне, 2001, ISSN 1437-045-X).

__________________________________________________________________________________