Фрэнк Герберт, Билл Рэнсом

Ящик Пандоры

(Пандора — 1)

Frank Herbert, Bill Ransom. The Jesus Incident (1978)

 

 

 

Классик современной фантастики, открывший нам песчаный мир Дюны, на этот раз погружает читателя в водную стихию планеты Пандора, принадлежащей двойной звезде и населенной странными формами жизни. Именно здесь звездный корабль “Землянин”, ставший для команды воплощением Господа Бога и называющий себя просто Корабль, выбирает место нового рая для человечества. Но обещанный компьютером рай для многих оборачивается адом.

 

Герберт Фрэнк, Рэнсом Билл.

Ящик Пандоры / Пер. с англ. Д.Смушковича; Худож. Дж.Бернс. — М.: ЭКСМО; СПб.: Домино, 2004. — 495 с. — (Зарубеж. фантаст.).

ISBN 5–699–05242–9

 

 

Авторы выражают благодарность Конни Вейнеке за подсказки в области арамейского языка и Мэрилин Хойт-Уортон — за добрый нрав и безупречную машинопись.

Посвящается Джеку Вэнсу, который, обучая меня орудовать пилой и молотком, объяснял заодно разницу между сказкой и научной фантастикой.

Посвящается Берту Рэнсому, ни разу не заикнувшемуся о том, что фантазия — это еще не реальность.

 

 

Вратами воображения ты должен пройти, прежде чем достичь осознания, и ключи к ним — символы. Эти врата пропустят любую мысль... но лишь облеченную в привычную символику.

Раджа Флэттери, капеллан-психиатр.

 

Откуда-то донеслось:

— Тик.

Металлический звук слышался вполне отчетливо. И снова:

— Так.

Человек открыл глаза и был вознагражден за усилие — темнотой, полнейшим отсутствием света... или рецепторов, способных воспринять его.

“Или я ослеп?”

— Тик.

Он не мог определить, откуда доносится звук, но это было совсем рядом с ним... где бы он ни находился. В горло и легкие лился холодный воздух, но тело было теплым. Человек осознал, что лежит на чем-то нежнейше мягком. И дышит. Обоняние его тревожил слабый запах... перца?

— Так.

Он откашлялся.

— Есть здесь кто?

Нет ответа. От натуги запершило в горле.

“Зачем я здесь?”

Мягкое ложе выгибалось под плечами, поддерживая шею и голову, заключало в броню бедра и голени. Это было знакомо лежащему, вызывало в его непробужденной памяти смутные ассоциации. Это было... Что? Ему казалось, что он должен знать.

“В конце концов, я...”

— Тик.

Паника охватила его.

“Кто я?!”

Ответ медленно протаивал из глыбы льда, хранившей все, что он знал прежде.

“Я Раджа Флэттери”.

Ледник порождал потоки воспоминаний.

“Я капеллан-психиатр на безднолете “Землянин”. Мы... мы...”

Часть воспоминаний навеки затерялась во льдах.

Он попытался сесть, но не позволили резиновые ленты, перетягивавшие грудь. Выскользнули из проколотых вен на запястьях иглы.

“Я в гибербаке!”

Но он не помнил, как оказался в гибернации. Быть может, память отходила от заморозки медленней, чем плоть? Интересно... Но воспоминания все же струились ледяным потоком, тревожа его.

“Я не справился.

С Лунбазы передали, что лучше взорвать корабль, нежели позволить ему блуждать по просторам космоса, угрожая человечеству. Я должен был послать сообщение капсулой на Лунбазу... и взорвать звездолет”.

Но что-то помешало ему... что-то...

Теперь он вспомнил проект.

“Проект “Сознание”.

А он, Раджа Флэттери, играл в этом проекте ключевую роль. Капеллан-психиатр. Член экипажа.

“Маточного экипажа”.

Символического значения этих слов он тогда не понял. У клонов были задачи поважнее. А все они были клонами — весь экипаж, и имена их начинались с “лон”, что значило “клон”, как “мак” означало когда-то “сын такого-то”. Они были двойниками самих себя, засланными в пустоту, чтобы там разрешить загадку творения искусственного разума.

То была опасная работа. Опаснейшая. Искусственный разум неизменно оборачивался против своих творцов, разрушая все вокруг в самоубийственном бешенстве. Множество оригиналов погибло страшной смертью.

“И никто не знал почему”.

Но руководство проекта, засевшее на Лунбазе, было упрямо. Снова и снова они посылали в бездну один и тот же экипаж, скопированный опять и опять. В памяти Флэттери всплывали имена и лица: очередной Джеррилл Тимберлейк, новый Джон Бикель, еще один Прю Вейганд...

“И Раджа Флэттери... нет, Раджа лон Флэттери”.

Давно разбившееся зеркало отразило его черты — светлые волосы, тонкое надменное лицо...

Но помимо них безднолеты несли много, много другого — клонированных колонистов, генетические хранилища в гибербаках. Дешевая плоть — ее можно спалить в пламени далеких взрывов, которые не коснутся оригиналов. Дешевка, собирающая для этих оригиналов данные. Каждая новая экспедиция в бездну приносила еще одну каплю информации для бдящего маточного экипажа и тех, кто спал в гибере....

“Как спал сейчас я”.

Колонисты, скот, растения — каждый безднолет нес все, что нужно для создания второй Земли. Это была морковка, подвешенная перед носом команды. А плеткой был сам корабль — и верная смерть, ожидавшая всех на борту, если искусственный разум не будет создан. На Лунбазе знали, что корабли и клоны дешевы там, где в достатке материалы и энергия... как на спутнике Земли.

— Тик.

“Кто вывел меня из гибернации? И зачем?”

Только эти мысли и плясали в мозгу Флэттери, пока он вглядывался и вслушивался в беспросветную темноту.

“Кто? И зачем?”

Он знал, что не успел взорвать безднолет после того, как тот начал проявлять самосознание... когда они использовали разум Бикеля в качестве матрицы для компьютера...

“Я не уничтожил корабль, мне помешало...”

Корабль!

Воспоминания продолжали сочиться в его рассудок. Они создали искусственный разум, способный вести корабль... и тот перенес их через космические просторы в систему тау Кита.

“Где не было пригодных для жизни планет”.

В этом давным-давно удостоверились зонды Лунбазы. Ни одной пригодной для человека планеты. То была часть разочарований, предусмотренных создателями проекта. Безднолетчики не должны были выбрать долгий путь к убежищу на тау Кита. Это могло стать таким искушением для клонированного экипажа — выращивая свои копии снова и снова, лететь вперед, и пусть земли обетованной достигнут наши потомки! И ко всем чертям проект “Сознание”! Но проголосуй они за этот выход, капеллан-психиатру предписывалось сообщить им, что цель их пути мнима... и быть готовым уничтожить корабль.

“Победив, проиграв, уйдя от борьбы — мы все равно должны были умереть”.

И только капеллан-психиатру полагалось знать об этом. У одинаковых безднолетов и их клонированных команд была только одна цель — собирать информацию и передавать ее на Лунбазу.

“Корабль”.

Конечно, дело было в нем. Они создали больше, чем искусственный разум в бортовом компьютере и его дополнительном модуле, который Бикель прозвал Бычком. Они сотворили Корабль. И тот невозможным образом перенес их через многие световые годы в мгновение ока.

“К тау Кита”.

В конце концов, это была вложенная в самые глубинные цепи компьютера команда. Но там, где не было пригодной для жизни планеты, Корабль создал воплощенный рай, идеал, сплетенный из всех людских мечтаний. Это сделал Корабль и потребовал от насельников нового мира одного: “Решайте, как станете вы богоТворить меня!”

Стал ли Корабль их Богом или Сатаною, Флэттери не был уверен. Но невообразимую мощь его он узрел прежде, чем прозвучали — и один раз, и другой — слова:

“Как станете вы богоТворить? Решайте!”

И они не смогли.

Люди ни разу не сумели исполнить требование Корабля. Они могли только бояться. И страх они познали полною мерой.

— Тик.

Теперь он узнал этот звук — таймер гибербака отмеривал секунды его возвращения к жизни.

Но кто запустил процесс?

— Кто здесь?

Тишина и беспросветная тьма.

Флэттери стало очень одиноко. Кожу обжег морозец — первый признак того, что осязание возвращалось к нему.

Один из членов экипажа предупреждал его, прежде чем они запустили процесс, приводящий в действие искусственный разум, — кто сказал это, Флэттери не помнил, но слова впечатались в память: “Есть порог самосознания, перейдя который разумное существо обретает черты божества”.

И это оказалось правдой.

“Кто вывел меня из спячки и зачем?”

— Здесь же есть кто-то! Кто ты?

Слова царапали горло, и рассудок не подчинялся хозяину — мешала ледяная глыба недоступных воспоминаний.

— Отзовись! Кто здесь?

Он знал, что за ним следят, чувствовал на себе знакомый пристальный взгляд...

“Корабля!”

— Ладно, Корабль. Я очнулся.

— Тебе так кажется.

Укоризненный голос нимало не походил на человеческий — слишком он был сдержан. Мельчайшие нюансы интонаций, переходы резонансных частот были отточены с нечеловеческим совершенством. Этот голос одним своим звучанием напомнил Радже Флэттери, что он лишь пешка в деснице Корабля, малая шестеренка в механизме той безграничной Силы, которую он помог выпустить в ничего не подозревающую вселенную. Осознание этого факта помогло ему вспомнить виденные им ужасы и пробудило живой и близкий страх перед теми муками, которым может подвергнуть его Корабль, если Флэттери и теперь потерпит неудачу. Видения ада преследовали его...

“Я проиграл... проиграл... проиграл...”

 

 

Святой Августин задал верный вопрос: “Свобода воли происходит от случайности или от сознательного выбора?” Но следует помнить, что случайность нам гарантирует квантовая механика.

Раджа Флэттери, из “Книги Корабля”.

 

Обыкновенно Морган Оукс вымещал ночьсторонние обиды и гнев на собственных ногах, бесцельно меряя шагами бесконечные переходы Корабля.

“Только не сейчас!” — сказал он себе.

Он отпил терпкого вина и забился в тень поглубже. Горечь напитка помогла смыть с языка мерзкий привкус розыгрыша Корабля. Вино подали по приказу Оукса — доказательство его власти в эти времена постоянного полуголода. Первая бутылка из первой партии. Что-то скажут на нижстороне, когда он прикажет подработать готовый продукт?

Оукс старинным жестом поднял бокал. “За твою погибель, Корабль!”

Вино было слишком терпким. Он отставил бокал в сторону.

Оукс осознал, как мерзко выглядит сейчас — дрожащий, забившийся в свою каюту, с трепетом взирающий на мертвую комконсоль у любимой койки, — и чуть прибавил света.

Корабль в очередной раз доказал, что в его программах потоком идут сбои. У Корабля маразм начинается от старости. Его, Оукса, корабельного капеллан-психиатра, его же корабль пытался отравить! Всех остальных сосцы кормили — нечасто и понемногу, но все ж. Даже он сподобился однажды, прежде чем стать кэпом, и по сию пору помнил этот богатый, сытный вкус. Немного похоже на ту дрянь — “порыв”, что Льюис разработал в попытках повторить эликсир и добывает теперь на нижстороне. Дорогая штука — “порыв”. Расточительно дорогая. И все равно не эликсир. Никоим образом.

Он глянул на вогнутый экран комконсоли и увидал в нем собственное искаженное отражение — пузатый и плечистый мужчина в парусиновом комбе, казавшемся в тусклом свете грязно-серым. Черты лица его были резки — тяжелый подбородок, широкие губы, орлиный нос и нависшие над черными глазами кустистые брови. Оукс коснулся седеющих висков. Искаженное отражение будто усиливало унижение, которому подверг его Корабль. Экран отражал его страхи.

“Я не позволю чертовой железяке меня дурачить!”

Его снова затрясло. Корабль достаточно долго отказывал ему в пропитании из сосцов, чтобы Оукс понял смысл нового послания.

Он вспомнил, как остановился с Хесусом Льюисом у стойки коридорных сосцов.

— Не трать ты время на эти штуковины, — усмехнулся Льюис. — Нас с тобой они кормить все равно не станут.

— Это мое право — тратить время! — озлился Оукс. — Не забывайся!

Засучив рукав, он сунул руку в приемник. Сенсор, цепляясь за запястье, царапнул кожу. Стальное острие нашарило подходящую вену, укололо и отошло, и отпустили крепления.

Иные сосцы выдвигали плазовые патрубки, но этот наполнял эликсиром, смешанным и подобранным точно для нужд тела просителя, контейнер за закрытой панелькой.

И панель отворилась!

— Ну, — ухмыльнулся, как ему помнилось, Оукс, глядя на изумленного Льюиса. — Наш корабль, кажется, понял, кто тут главный.

Он одним глотком осушил контейнер.

“Что за мерзость!”

Рвотные судороги сотрясли его тело. Выступивший пот намочил комбинезон, и горло перехватило.

Но все прошло очень быстро. Льюис в немом изумлении уставился на заливавший ботинки Оукса и пол туннеля поток блевотины.

— Ты видел? — прохрипел Оукс. — - Корабль пытался меня убить!

— Расслабься, Морган, — бросил Льюис. — Опять, наверное, сломалось что-то. Я вызову к тебе медтеха и ремонтного робокса для этой... хреновины.

— Я сам врач, черт тебя дери! Не нужен мне никакой медтех! — Оукс пытался оттянуть на груди замаранную ткань комба.

— Тогда пошли к тебе в каюту. Надо тебе провериться и... — Льюис умолк, глядя Оуксу через плечо. — Морган, ты ремонтника вызывал?

Оукс обернулся. К ним приближался корабельный робокс — бронзовая черепаха метровой длины с зажатыми в манипуляторах инструментами зловещего вида. Машина странно двигалась от стены к стене, точно пьяная.

— Что еще с этой штукой не так? — пробормотал Льюис.

— Он на нас нападет, — прошептал Оукс, хватая Льюиса за руку. — Пошли отсюда... медленно, тихо.

Они отошли от стойки сосцов, не сводя глаз с видеокамеры и шевелящихся манипуляторов робокса.

— Он не остановился, — сиплым от страха шепотом произнес Оукс, когда робокс проехал мимо брошенного сосца.

— Тогда бегом, — скомандовал Льюис.

Он подтолкнул Оукса в спину и бросился бежать вслед за ним по главному коридору и дальше, в медсектор. И покуда оба не заперлись в каюте Оукса, ни один из них не осмелился оглянуться.

“Ха!” — подумал Оукс, вспомнив ту сцену. Это даже Льюиса напугало — настолько, что тот тут же вернулся на нижсторону — поторапливать строителей Редута, единственного места внизу, где они могут чувствовать себя в безопасности и не зависеть от проклятой машины.

“Корабль и так слишком долго правил нами!”

И все же на языке до сих пор чувствовалась желчь. Теперь вот Льюис отмалчивается... с курьером записки шлет. И всегда гадость какую-нибудь пишет.

“Чертов Льюис!”

Оукс оглядел погруженную в сумерки каюту. На орбите царила условная ночь, и большая часть экипажа спала. Тишину нарушало только редкое пощелкивание и жужжание сервоков, поддерживавших внутреннюю среду.

“А когда на Корабле и сервоки свихнутся?.. Нет — на корабле”, — напомнил он себе.

“Корабль” — это всего лишь понятие искусственной теологии, сказка, положенная в основу насквозь лживой истории, которой лишь полный кретин может поверить.

“Это ложь, именем которой правим мы и которая правит нами”.

Откинувшись на подушки, он попытался расслабиться и прочесть записку, переданную ему одним из подручных Льюиса. Сообщение было простым, прямым и страшным.

“Корабль сообщил нам, что посылает на нижсторону одного (1) капеллан-психиатра, имеющего опыт в налаживании контактов. Цель: неизвестный кэп будет поставлен во главе проекта, имеющего целью установление контакта с электрокелпом*. [Келп — принятое в океанологии название бурых водорослей (ламинария, макроцистис и др.), образующих плотные скопления, так называемые подводные леса, обильные в холодных водах северной части Тихого океана и в районе Огненной земли. (Здесь и далее примеч. пер.)] Иной информации по этому кэпу нет, так что, видимо, он недавно из гибернации”.

Оукс смял записку в кулаке.

Больше одного кэпа это общество не выдержит. Корабль направил ему еще одно послание: “Тебя можно заменить”.

Оукс и не сомневался, что в бесконечных рядах корабельных гибербаков покоятся где-то и другие капеллан-психиатры. И где спрятаны эти запасы — никто никогда не узнает. Проклятый корабль — просто лабиринт, полный тайных отсеков, несимметричных ответвлений и никуда не ведущих секретных проходов.

Колонисты измерили поперечник звездолета, когда тот, проходя по орбите, заслонял одно из двух солнц. Длина корабля составляла пятьдесят восемь километров. В такой махине можно спрятать все что угодно.

“Но сейчас под нами планета — Пандора. Нижсторона!”

Он глянул на смятую записку, которую до сих пор держал в руке.

“Почему записка?”

Предполагалось, что они с Льюисом владеют безотказным средством связи, которое невозможно прослушать, — единственные на всем корабле. Поэтому они и могли доверять друг другу.

“А я доверяю Льюису?”

В пятый раз с той минуты, как он получил записку, Оукс ритмично заморгал, активируя альфа-ритм, запускавший в свою очередь имплантированную под кожу шеи капсулу. Передатчик, без сомнения, работал: Оукс ощущал несущую волну, связывавшую компьютер в капсуле с его слуховыми центрами, и в сознании его укрепилось странное чувство — словно он стоит перед огромным пустым экраном, готовый увидеть сон наяву. Где-то на нижстороне Льюис должен был откликнуться на вызов по закрытому каналу связи. А Льюис молчал.

“Поломка?”

Оукс и сам понимал, что дело не в этом. Такую же капсулу в шею Льюиса он вшивал лично, подсоединяя контакты к его нейронам.

“И наблюдал за Льюисом, когда он ставил имплантат мне”.

Или мешает проклятый Корабль?

Оукс обвел взглядом свою перестроенную каюту. Конечно, Корабль был везде. Верней сказать, они — все, кто находился сейчас на борту, — находились в его чреве. Но эта каюта была иной... еще до того, как ее начали переделывать по указаниям Оукса. Это была каюта капеллан-психиатра.

Остальной экипаж жил просто. Спали в гамаках, укачивавших своим плавным колыханием. Во многих каютах лежали еще мягкие маты или подушки — в помощь любовникам. Для секса, или расслабления, или отдыха от вида бесконечной череды пластальных стен, давивших на сердце до тех пор, пока оно не отказывало.

Вот размножение... оно происходило под строжайшим контролем Корабля. Каждый природнорожденный должен был появляться на свет на борту с помощью команды опытных акушеров... чертовы натали с их сверхчеловеческим самомнением! С ними Корабль говорил? Кормил их? Они не отвечали.

Оуксу вспомнились корабельные каюты для размножения. По обычным меркам роскошные, они не шли ни в какое сравнение с его собственной. Хотя... кто-то ведь предпочитает этим заниматься в оранжереях по периметру, под кустами, на живой траве. Оукс ухмыльнулся. Вот его каюта — да, она была шикарна. Иные бабы на пороге задыхаться начинали. Первоначальная каюта кэпа расширилась, поглотив четыре соседних.

“И проклятый Корабль даже не пикнул!”

Эта каюта служила символом его власти. Безотказным афродизиаком. И она обнажала ложь, которой был Корабль.

“Те, кто видит в нем ложь, правят. А те, кто не видит... нет”.

Голова закружилась — не иначе как от пандоранского вина. Алкоголь змием полз по венам, проникал в мозг, но даже спиртное не могло вогнать Оукса в сон. Поначалу особенная сладость и растекающееся по жилам тепло обещали смирить буйство сомнений, заставлявших Оукса бесцельно блуждать по ночьсторонним коридорам. Он обходился тремя-четырьмя часами сна уже... сколько? Многие... многие анно...

Оукс тряхнул головой, пытаясь прочистить мозги, и ощутил, как колышутся тяжелые складки под подбородком. Жир. Он и в молодости не был худ, его даже не выбирали для размножения.

“Но Эдмонд Кингстон назначил меня своим преемником. Первый кэп в истории, которого избирал не проклятый Корабль!”

Или теперь его заменит этот загадочный кэп, отправленный Кораблем на нижсторону?

Оукс вздохнул.

Он знал, что за последние анно стал бледен и ожирел. “Слишком много напрягаю мозги и слишком мало — мышцы”. Но всегда находилось кому согреть его постель. Он лениво похлопал по подушкам, вспоминая.

“Что ж, — подумал он, — я стар, толст и пьян. Куда двинемся дальше?”

 

 

Всеприсущий, пустой задник вселенной — вот что такое бездна. В ней нет ни предмета, ни ощущения. Это царство иллюзий.

Керро Паниль, “Будда и Аваата*”.

 

[Аваата — слово происходит, по-видимому, от санскр. “ва(а)та”, означающего священный баньян, воплощение Брахмы, а по расширению — сам принцип божественного творения, и означает, так образом, “нетворящий” и “нетварный”.]

 

Толпа нагих людей, ковылявших по голой лощине, зажатой среди черных утесов, отличалась поразительным разнообразием. Ржаво-алый свет одного из солнышек бил по ним с полудня, отбрасывая на песок и гальку лиловые тени. Задувал порывистый ветерок, вздымая пыль, и толпа всякий раз вздрагивала нервно. Редкие низкорослые кусты поворачивали к солнцу серебряно блестящие листья. Путники обходили их далеко стороной.

Со своими человеческими предками они сохраняли лишь отдаленное сходство. Большинство, судя по всему, почитало вожаком шедшего посреди толпы рослого странника. Его приплюснутую по бокам голову венчала корона золотистого пуха — единственный остаток волосяного покрова на стройном теле. Костяные воронки на висках вмещали пару золотистых глаз, а рот представлял собой круглую красную дырочку. Носа не было вовсе, как и ушных раковин — на их месте колыхались бурые мембраны. Руки-щупальца заканчивались четырехпалыми многосуставчатыми кистями. На голой груди зеленым было вытатуировано имя — Териекс.

Обок худого и длинного Териекса ковыляла бледная, приземистая туша. Лысая башка сливалась с плечами, шеи не было и следа. Красные глазки помаргивали по бокам трепетавшей с каждым вздохом влажной дыры. Над самыми плечами зияли слуховые щели. Бугрящиеся мышцами руки завершались мясистыми клешнями. Ноги — как тумбы, без коленных суставов и стоп.

Прочие скитальцы отличались таким же разнообразным уродством. Кому-то досталось больше двух глаз, кому-то — ни одного. Виднелись хоботы и заостренные уши, стройные ноги и обрубленные культи. Всего в группе насчитывался сорок один странник. Они жались друг к другу, словно стена их тел могла сдержать зловещий натиск пандоранской природы, и поддерживали один другого, пробираясь по неприютной пустоши. Иные, впрочем, отстранялись от своих столь же несчастных товарищей. Почти все молчали — лишь порой послышится стон или всхлип, да жалобно спросят вожака Териекса:

— Где нам спрятаться, Тер? Кто примет нас?

— Нам бы лишь до другого моря дойти, — отвечал Териекс. — Где Аваата...

— Аваата, да, Аваата...

Это звучало точно мантра.

— Всечеловечье, да, да, и все-Аваата... — затянул в толпе мощный бас.

— Тер, поведай нам историю Авааты, — попросил другой.

Но Териекс молчал, пока все не взмолились:

— Да, Тер... поведай нам... историю, историю!..

Териекс поднял тощую длань, призывая к молчанию.

— Когда Аваата говорит о начале, она говорит о скале и родстве скалы. Прежде скалы было лишь море, кипящее море, и пузыри огня, кипятившие его. А с огнем и холодом пришла тяга лун, и волны морские грызли небо. Днем бурление вод разметает все сущее, ночью же все осядет на дно, и будет покой.

Высокий присвистывающий голос Териекса легко перекрывал топот множества ног. Он продолжил, и ритм его слов странным образом укладывался в ритм шагов.

— Но солнца замедлили свой великий бег, и остыли моря. Немногие соединенные остались соединены. Аваата знает, ибо это было так, но первым словом Авааты было “скала”.

— Скала, скала... — на разные лады откликнулись его спутники.

— Нет роста в пути, — пел Териекс. — Прежде первой скалы Аваата была утомлена, Аваата была многосложна, Аваата знала лишь море.

— Мы должны найти море Авааты...

— Но взяться за скалу, — продолжал Териекс, — свернуться вокруг нее и замереть в покое — значит обрести новую жизнь и новые мечты, не тронутые томительным буйством приливов. Из листа произошла лоза, и в прибежище скал родился дар моря — сила разрядов и полученный ею газ.

Урод запрокинул голову, глядя в металлически-сизое небо, и несколько шагов сделал молча.

— Сила разряда, касанье касаний! В тот день Аваата смирила молнии и долгими веками в молчании трепетала, испуганная, на груди скал. А потом в страшной ночи сверкнула первая искра: “Скала!”

— Скала! — снова откликнулась толпа. — Скала! Скала!

— И сила разряда! — повторил Териекс. — Аваата познала скалу прежде, чем осознать самое себя, но вторая искра прозвучала “Я!”. И третья, величайшая из всех: “Я! Не скала!”

— Не скала, не скала... — откликнулись остальные эхом.

— Исток вечно с нами, — говорил Териекс, — как и с теми, кто не мы. Он — в осознании того, что есть мы. Только через другого ты познаешь себя. Там, где ты один, нет ничего. Пустота не отражает тебя, не дает опоры. Но у Авааты была скала, и скала дала ей опору, и появилось Я. Так малое становится беспредельным. Пока ты один, ты ничто. Но мы едины в бесконечности истока, откуда родится все сущее. Пусть скала Авааты укрепит вас в море жизни!

Териекс замолк, и отряд некоторое время ковылял по пустыне в молчании. Слабый ветерок принес острый кислый запах, и чей-то чувствительный нос уловил его.

— Чую, — разнеслось над головами, — чую нервоедов...

Всех передернуло, и уродцы заковыляли поспешней. Те, что шли в стороне, озирались все опасливей.

Дорогу прокладывал покрытый темной шерстью рослый урод. Короткие толстые ноги заканчивались круглыми подушками, тощие руки шевелились по-змеиному гибко. На руках было всего по два пальца, гибких, сильных и ловких, будто предназначенных, чтобы проникать в некие неведомые щели. Огромные мохнатые уши трепетали и шевелились, поворачиваясь, как антенны, на каждый шорох. Лицо было совершенно человеческим, если бы не плоский нос и редкий черный пушок, равномерно покрывавший его. Голубые глаза навыкате бесстрастно смотрели на мир из-под тяжелых век.

Равнина была пустынна, и только отдельные глыбы черного камня и жестколистные кусты, медленно поворачивавшиеся под лучами кирпично-красного солнца, нарушали ее монотонность до самых утесов, возвышавшихся в десятке километров впереди.

Уши мохнатого путника внезапно прянули тревожно, наводясь на лежащий прямо на пути отряда скальный выступ.

И внезапно над равниной пронесся визгливый вопль. Отряд замер в тревожном ожидании, как единое существо. Чтобы слышаться так далеко, крик должен был быть пугающе громок.

— У нас нет оружия! — воскликнул кто-то почти истерически.

— Скалы, — промолвил Териекс, обводя рукой торчавшие из земли тут и там черные камни.

— Велики, — пожаловался другой, — не бросить.

— Скалы Авааты, — проговорил Териекс тем же напевным голосом, каким пересказывал историю Авааты.

— Кустов берегитесь, — предупредил третий без особой нужды — все знали, что к здешним растениям лучше не подходить. Большая часть их была ядовита, и почти все способны рассекать мягкую человечью плоть. От нанесенных ими ран уже погибли трое.

Снова воздух разорвал дикий визг.

— Скалы, — повторил Териекс.

Отряд медленно рассыпался. Уроды расходились — поодиночке и по двое-трое, чтобы прижаться лицом к черным скалам и застыть, сжимая в объятиях камень.

— Вижу их, — объявил Териекс. — Рвачи-капуцины.

Все обернулись туда, куда указал его палец.

— Скала, сон жизни, — проговорил Териекс, глядя вдаль, на мчащихся по равнине девять черных тварей. — Держаться за скалу, свиться вкруг нее и замереть.

Да, то были рвачи-капуцины. Многочисленные ножки чудовищ двигались с невообразимой быстротой, лязгали клыки под скрывающими пасти капюшонами голой кожи.

— Надо нам было попытать счастья в Редуте, как остальным! — завыл кто-то.

— Будь ты проклят, Хесус Льюис! Будь проклят!

И больше ни слова не прозвучало над равниной. Подняв капюшоны, неуследимо-споро ринулись рвачи на потерянно разбредшихся уродов. Клыки рвали плоть, терзали мясо безжалостные когти. Чудовища двигались настолько быстро, что у их жертв не оставалось ни шанса. Одни пытались бежать, и их настигали на голой равнине. Другие пробовали затаиться, затеряться среди скал, но бесы, разбившись на пары, ловко загоняли их на погибель. Все было кончено в течение минуты, и рвачи приступили к трапезе. Из-под камней выползали мерзкие твари, чтобы присоединиться к пиршеству, и даже соседние кусты пили корнями впитавшийся в землю красный сок.

Но покуда рвачи жрали, на севере поднялись над скальным бастионом оранжевые воздушные шары. Слабый ветерок нес их в сторону пирующей стаи. Свисающие с нижней поверхности живых дирижаблей щупальца время от времени касались равнины, вздымая облачка пыли. Рвачей это зрелище не тревожило.

По верхней кромке вялых оранжевых мешков тянулись высокие гребни, подстраивавшиеся под ветер. С высоты неслась пронзительная песнь — словно ветер гудел в парусах и бряцало что-то вдалеке.

До оранжевых мешков оставался еще не один километр, когда один рвач поднял уродливую башку и предупреждающе рявкнул. Взгляд его обратился от плывущих в воздухе дирижаблей к выползающим из-под земли в полусотне шагов от места кровавой бойни червеобразным отросткам. От них исходила резкая вонь гари и кислоты. Как один девять рвачей ринулись прочь. И тот, что пожрал вожака уродов, на бегу завыл тонко и протяжно, а потом крикнул, и крик его далеко разнесся над пустошью:

— Териекс!

 

 

Намеренно слабый ход, выбранный случайно на любой стадии игры, может полностью изменить теоретически предсказанную последовательность дальнейших ходов.

Слова Бикеля, цитируются по корабельным архивам.

 

Оукс нервно прохаживался по каюте. Уже не первый ночьсторонний час он пытался связаться со Льюисом по вживленному коммуникатору. Льюис не откликался.

Может быть, что-то случилось в Редуте?

В этом Оукс очень сомневался. База на Черном Драконе поглощала лучшие материалы, имевшиеся в распоряжении колонистов. Льюис не экономил на строительстве. Никакая сила на Пандоре или на борту не проникнет туда, кроме разве что... разве что...

Оукс застыл, упершись взглядом в голую пластальную стену.

Защитит ли их Редут на поверхности Пандоры от всеприсутствия Корабля?

Выпитое вино заставило кэпа расслабиться. Желчная горечь исчезла с языка, каюта казалась уютной и одновременно неприступной. Пусть проклятый Корабль посылает на нижсторону нового кэпа. Придет время — разберемся и с ним.

Оукс опустился на диван и постарался забыть последнее покушение Корабля на его жизнь. Закрыв глаза, он перенесся в мечтах туда, где все начиналось.

“Не совсем. Это было не самое начало...”

Ему не хотелось признаваться даже себе самому, что в его воспоминаниях имеется существенный пробел. Сомнения грызли Оукса, отвлекало шуршание несущей волны вживленного передатчика. Он отправил нервный импульс, отключающий приборчик.

“Пусть теперь Льюис волнуется!”

Оукс тяжело вздохнул.

“Нет, это не начало”. Откуда он взялся, не давали ответа никакие архивы. Корабль, при всей его божественной власти, не мог или не хотел поднять завесу над прошлым Моргана Оукса. А ведь кэп должен обладать всей полнотой информации! Всей!

И он мог узнать все — кроме того, откуда появился Морган Оукс на далекой Земле... давней Земле... давно погибшей Земле...

Первые отчетливые воспоминания его детства относились к тому периоду, когда юному Моргану было около шести лет. Он помнил даже год — 6001-й от рождества Божественного Имхотепа.

Весна. Это было весной, и он жил тогда в сердце мира, в Египте, в прекрасном граде Гелиополе. От бретонских пограничий до подбрюшья Инда царил греко-римский мир, питавшийся щедротами Нила и поддерживаемый египетскими наемниками. Лишь в дальнем Чине и еще восточней, за Неситским морем, на континентах Чина-Восточного еще продолжались столкновения народов. Да... это было весной... а в Гелиополе он жил с родителями... Оба они состояли на военной службе — это он вызнал в архивах — и считались лучшими генетиками Империи. Проект, в котором они принимали участие, должен был полностью переменить судьбу юного Моргана. Они готовили его к межзвездному перелету. Об этом ему тоже сообщили — но много лет спустя, когда возражать было слишком поздно.

А помнился ему мужчина, негр. Малыш Морган воображал, что этот незнакомец — один из черных жрецов Египта, на которых он смотрел каждую неделю по видеру. Каждый день после полудня этот человек проходил под окнами комнаты Моргана... Куда он шел и почему никогда не возвращался тем же путем, так и осталось для мальчика загадкой.

Забор вокруг дома Оуксов был выше человеческого роста и поворачивал по верхнему краю внутрь, но сделан он был из крупной сетки и не мешал юному Моргану каждый день наблюдать за прохожим и размышлять, откуда он взялся такой черный. Родителей малыш не спрашивал — он хотел все выяснить сам.

— Солнце скоро взорвется.

Это сказал отец однажды утром за трапезой. И Морган не забыл этих страшных слов, хотя тогда и не понял их истинного смысла.

— Это замалчивают, но даже римские власти не в силах отменить жару. И все гимны всех жрецов Ра на свете не избавят нас от нее.

— Жары? — огрызнулась мать. — Жару можно терпеть, в жару можно жить. Но это... — Она беспомощно махнула рукой в сторону окна. — Это все равно что костер.

“А! — подумал Морган. — Значит, того человека опалило солнце”.

Лишь годам к десяти он осознал, что чернокожий был темен лицом от рождения, от зачатия. И все равно рассказывал другим детям в интернате, что это работа солнца. Он наслаждался тайной, игрой убеждения и обмана.

“О эта сила игры! Уже тогда она меня манила!”

Оукс поправил подушку под поясницей. Почему негр вспомнился ему именно сейчас? Было, было же что-то, отчего этот незначительный случай так резко впечатался ему в память.

“Он коснулся меня”.

Оукс не мог припомнить, чтобы до того к нему прикасался кто-либо, кроме родителей. В тот день, очень жаркий, он сидел на крыльце, где было прохладнее, — навес отбрасывал тень, а вентилятор поддувал в спину из распахнутых дверей. Негр прошел мимо, как всегда, а потом остановился и даже вернулся. Мальчик с любопытством смотрел на него через забор, а незнакомец вглядывался в него, словно в первый раз заметил.

И Оукс помнил, как захолонуло у него тогда сердце, провалившись куда-то в Тартар.

Негр огляделся, бросил взгляд на забор и, не успел Морган моргнуть, перемахнул через ограду и двинулся к нему. Не дойдя одного шага, он замер и, протянув руку, дрожащими пальцами коснулся щеки мальчика. Оукс все с тем же детским любопытством потянулся к нему и дотронулся до черного запястья незнакомца.

— Ты что, никогда прежде не видел маленьких мальчиков? — спросил он.

Черное лицо скривилось в улыбке.

— Видел, но не таких, как ты.

Потом откуда-то выскочил охранник, набросился на незнакомца и увел. Другой затащил мальчика в дом и позвал отца. Тот, кажется, очень злился... Но куда крепче запомнились Моргану Оуксу трепет и восхищение в глазах человека, который никогда больше не проходил под его окнами. В тот миг Оукс ощутил себя особенным. Сильным. Достойным преклонения. Он всегда был тем, кого... почитают.

“Почему мне так запал в память этот негр?”

Нет, положительно он тратит свое время лишь на то, чтобы задавать себе вопросы. Одни вопросы порождали другие, чтобы привести в конце концов, как приводили всегда, к последнему, вопросу вопросов, единственному, который Морган Оукс не осмеливался допустить в свое сознание. Пока не осмеливался.

Теперь он задал его вслух, покатывая на языке каждое слово, точно каплю долгожданного вина:

— Что, если этот проклятый Корабль на самом деле Бог?

 

 

Гибернация человека относится к спячке животных так же, как та — к бодрствованию. Гибернация тормозит процессы метаболизма практически полностью. Это скорее род смерти, нежели род жизни.

Политехнический словарь, 101-е издание.

 

Раджа Флэттери тихонько свернулся в гибернационном коконе, пытаясь избавиться от терзающих его страхов.

“Я во власти Корабля”.

От тоски и ужаса воспоминания мутились, но главное сохранялось. Образы прошлого отчетливо вставали на фоне угольной черноты кокона.

“Я был капеллан-психиатром безднолета “Землянин”.

Мы должны были создать искусственный разум. Очень опасное задание”.

И они создали... нечто. И этим чем-то стал Корабль, творение почти невообразимой мощи.

“Бог или Дьявол?”

Флэттери не знал. Но Корабль создал для клонов в своем чреве земной рай и огласил новое понятие: богоТворение. Он потребовал от копированных людей решить, как они станут богоТворить его.

“Мы и здесь потерпели поражение”.

Может, потому что они были клонами, все до последнего? Ими можно было пожертвовать. Это они знали с первых дней своей сознательной жизни на Лунбазе.

И снова его охватил страх.

“Я должен сохранять решимость, — твердил себе Флэттери. — Бог он или Сатана, я буду беспомощен перед его силой, если потеряю решимость”.

— Пока ты почитаешь себя беспомощным, таковым и останешься, как бы решительно ты не утверждал обратного, — заметил Корабль.

— Так ты читаешь и мои мысли?

— Читаю? Не то слово.

Голос Корабля доносился из окружавшей Раджу Флэттери тьмы, лишенный источника. В нем слышались отголоски немыслимых для человека забот и тревог. Каждый раз, слыша этот голос, Флэттери ощущал себя не больше пылинки. Он продирался сквозь комплексные дебри неполноценности, но каждая идея, которую он только мог вызвать себе на подмогу, только усиливала чувство собственного ничтожества.

Что может человек противопоставить мощи Корабля?

И все же вопросы теснились в его мозгу, а Корабль порой отвечал на вопросы.

— Долго я пролежал в гибернации?

— Промежуток времени не имеет для тебя смысла.

— А ты испытай меня.

— Я тебя испытываю.

— Скажи мне, сколько я пролежал в баке!

Слова не успели слететь с его языка, как Раджу захлестнул панический ужас. К Богу так не обращаются... и к Сатане тоже.

— А почему нет, Радж?

Голос Корабля звучал почти по-приятельски, но столь выверенными были его интонации, что мурашки бежали по коже.

— Потому что... потому...

— Потому что я многое могу сотворить с тобой?

— Да.

— Ох-х-х, Радж, когда же ты проснешься?

— Я не сплю.

— Неважно. Ты очень долго пролежал в гибернации, если мерить время твоими мерками.

— Сколько?

Он чувствовал, что ответ на этот вопрос жизненно важен для него. Он должен был знать.

— Ты должен воспринять концепцию повторов, Радж. Для меня Земля повторяла свою историю снова и снова, воспроизводясь по моему приказу.

— Повторяясь... все так же, каждый раз?

— Приблизительно.

Флэттери услышал в голосе Корабля интонации неизбежной истины.

— Но зачем?! — вырвалось у него.

— Тебе не понять.

— Столько боли...

— И радости. Никогда не забывай о радости, Радж.

— Но... повторы?

— Так ты мог бы ставить в проигрыватель запись любимого концерта, Радж, или голокассету классического театра. Так Лунбаза повторяла проект “Сознание” снова и снова, каждый раз получая новые капли знаний.

— Так зачем же ты вызвал меня из спячки?

— Ты мой любимый инструмент, Радж.

— Но Бикель...

— О, Бикель! Да, он подарил мне свой гений. Он был шкатулкой фокусника, откуда вы достали меня, но дружба требует большего, Радж. Ты мой лучший друг.

— Я бы уничтожил тебя, Корабль.

— Как же плохо ты понимаешь дружбу.

— Так я... инструмент. И ты проигрываешь меня заново?

— Нет, Радж. Нет. — Сколько печали в этом страшном голосе. — Инструменты играют.

— Почему я должен позволять тебе играть на мне?

— Хорошо! Прекрасно, Радж!

— Это можно считать ответом?

— Считай это одобрением. Ты и вправду лучший мой друг. Мой лучший инструмент.

— Я, наверное, никогда этого не пойму.

— Это, полагаю, оттого, что играть тебе нравится.

Флэттери не смог удержать смешок. — Веселье тебе идет, Радж.

“Веселье?” Он и не помнил, чтобы ему приходилось веселиться — разве что в горьком самоуничижении посмеиваться над собой. Но теперь он помнил, как погружался в гибер — не один раз, а множество, больше, чем мог или хотел сосчитать. Были и другие пробуждения... другие игры и... да, другие поражения. Но он ощущал, что Корабль забавляют его метания, и знал, что от него ждут ответа.

— И что мы играем на этот раз?

— Мои требования остаются неисполненными, Радж. Люди почему-то не в силах решить, как им богоТворить меня. Поэтому людей больше нет.

Раджу словно окатило ледяной водой.

— Больше нет... Что ты сотворил?!

— Земля сгинула в провалах бесконечности, Радж. Все Земли. Прошло много времени, ты не забыл? Остались только корабельники... и ты.

— Я — человек?

— Ты — мой изначальный материал.

— Клон, двойник, дубль — изначальный материал?

— Именно так.

— Кто такие корабельники?

— Те, кто пережил несколько последних повторов, — это была не совсем та Земля, которую ты помнишь.

— Они не люди?

— Ты можешь с ними скрещиваться.

— Чем они отличаются от меня?

— Их расовая память идентична твоей, но они были подобраны с Земель в разных фазах социального развития.

Флэттери послышалась уклончивость в этом ответе, и он решил оставить эту тему... пока, а подойти с другой стороны.

— Что значит — подобраны?

— Они считают это спасением. В каждом случае их солнце должно было взорваться.

— Опять твои проделки?

— К твоему прибытию они были подготовлены очень тщательно, Радж.

— Как подготовлены?

— У них есть капеллан-психиатр, который учит ненависти. У них есть Сай Мердок, который хорошо усвоил его уроки. У них есть женщина по имени Хэмилл, чья необыкновенная сила уходит корнями глубже, чем догадывается кто-либо. У них есть старик по имени Ферри, который думает, будто все покупается и продается. У них есть Ваэла, и вот за ней стоит присмотреть, да повнимательнее! У них есть молодой поэт по имени Керро Паниль и есть Хали Экель, которая думает, будто влюблена в поэта. У них есть люди, клонированные и приспособленные для исполнения странных задач. У них есть страхи, и стремления, и радости...

— Ты называешь это подготовкой?

— Да, а еще — участием.

— И ты требуешь того же и от меня?

— Участия? Безусловно.

— Приведи мне хоть одну вескую причину, по которой я обязан согласиться.

— Я тебя не обязываю к подобному.

Ответ ничего не объяснял, но Флэттери знал, что настаивать дальше было бы опасно.

— Значит, я должен явиться. Куда и когда?

— Мы кружим над планетой. Большая часть корабельников высадилась на ее поверхности — колонисты.

— И они должны решить, как им богоТворить тебя?

— Ты все так же догадлив, Радж.

— И что они сказали, когда ты задал им свой вопрос?

— Я не задавал им вопросов. Это, надеюсь, станет твоей задачей.

Флэттери содрогнулся. Эту игру он знал. Ему хотелось бесноваться, орать, отвергать все, навлекая на свою голову все кары Корабля. Но что-то в словах машины остановило его.

— А что случится, если они не преуспеют и на этот раз?

— Я сломаю... запись.

 

 

Попирай упрямыми стопами Землю. Куда она уйдет?

Керро Паниль, “Избранное”.

 

Керро Паниль добил последнюю сводку по пандоранской геологии и отключил голопроектор. Время второй трапезы давно прошло, но поэт не чувствовал голода. Воздух в тесной учебной каюте был спертым, и Керро машинально удивился этому, прежде чем сообразил, что сам запер потайной люк и воздух мог поступать только через вентиляционную решетку в полу. “А на ней я сижу”.

Посмеявшись над собой, он поднялся, потянулся, вспоминая усвоенные уроки. Воображение его уже так давно играло образами настоящей земли, настоящего моря, настоящего ветра, что поэт опасался, не разочарует ли его реальность. У него был большой опыт в строительстве воздушных замков... и большой запас разочарований за плечами.

В такие минуты он ощущал себя куда старше своих двадцати анно. Керро поискал глазами уверенности в какой-нибудь отражающей поверхности и наткнулся взглядом на кромку люка, отполированную до блеска множеством касаний его собственной руки.

Нет, смуглая кожа Керро сохранила юношескую гладкость, черная бородка все так же курчавилась у пухлых, чувственных (нельзя не признать) губ. И нос... определенно пиратский. Хотя мало кто из корабельников слышал такое слово — пираты.

Только глаза были намного старше. И тут уж ничего не поделаешь.

“Это работа Корабля. Нет... — Керро покачал головой. Нечего лгать себе. — Наша с Кораблем особенная связь — вот что этому виной”.

Реальность скрывала в себе слои за слоями смыслов, и то неуловимое, что делало Керро поэтом, заставляло его перебирать эти слои, так же как дитя листает покрытые иероглифами страницы. И даже когда реальность оборачивалась жестоким разочарованием, он продолжал искать.

“О сила разочарования!”

Для себя он четко отделял ее от горечи отчаяния. Разочарование давало силу передумать, переиграть, пережить заново. Заставляло прислушаться к себе, как Керро привык слушать только других.

Поэт знал, что думают о нем на борту.

Его товарищи были убеждены, что поэту под силу услышать каждое слово в набитой людьми комнате, что от него не ускользнут ни жест, ни интонация. Такое с ним и впрямь случалось, но выводы, сделанные из подобных наблюдений, он всегда оставлял при себе, и внимательность поэта никого не оскорбляла. Трудно было представить себе лучшую аудиторию, чем Керро Паниль — он хотел лишь слушать, учиться, открывать внутренние связи бытия и выражать их в строках стиха.

Его богом был порядок — красота симметрии, порождаемая вдохновением. И все же... он не мог не признать, что в самом Корабле не было ничего симметричного. Однажды он попросил Корабль показаться ему со стороны. Керро ожидал, что эта насмешливая просьба будет отвергнута, но вместо этого Корабль отправил его на видеоэкскурсию — показывая себя через внутренние камеры, глазами робоксов-ремонтников и даже челноков, снующих между Кораблем и Пандорой.

Внешний облик Корабля был непередаваем. Во все стороны торчали огромные пластины-веера, точно плавники или крылья. Среди них горели огни, и за открытыми ставнями иллюминаторов порой мелькали людские тени. Гидропонные сады — так объяснил Корабль.

Протяженность Корабля составляла пятьдесят восемь километров, и по всей длине его неимоверную тушу покрывали, бугрясь и пошевеливаясь, непонятного назначения конструкции. Челноки пристыковывались к торчащим туда и сюда хрупким трубкам и отбывали от них. Гидропонные “веера” громоздились один на другой, наслаиваясь, точно наросты обезумевшей плесени.

Керро знал, что когда-то Корабль был строен и тонок — обтекаемая торпеда, чей гладкий контур нарушали лишь три стабилизатора по центру корпуса. При посадке они отклонялись назад, превращаясь в опоры. Но тысячелетия полета скрыли первоначальные очертания звездолета. Тот, первый, корабль называли теперь ядром, и, проходя длинными коридорами, можно было еще порой наткнуться на следы его существования — толстая переборка с герметичным люком или металлическая стена и ряд замурованных иллюминаторов в ней.

И внутри Корабля царил такой же пугающий хаос. Камеры показывали Керро ряды спящих в гибернационных трюмах. По его просьбе Корабль передал ему координаты этого места, но для Керро они все равно ничего не значили — бессмысленные числа и глифы. Вслед за торопливыми робоксами он скользил по служебным переходам, где не было воздуха, вылезал на поверхность Корабля и там, в тени громоздящихся выступов, смотрел, как идет ремонт и начинается строительство новых секций.

Завороженно и немного смущенно Керро наблюдал, как работают его товарищи-корабельники, — как соглядатай, вторгающийся в чужую жизнь. Он смотрел, как двое грузчиков тащат огромный цилиндрический контейнер на причал, чтобы отправить его челноком на Пандору, и понимал, что не имеет права подглядывать за ними, не давая знать о себе.

Когда экскурсия закончилась, он разочарованно откинулся на спинку кресла. Ему пришло в голову, что Корабль подглядывает так постоянно и за всеми. Ничто на Корабле не могло укрыться от корабельного взора. Мысль эта кольнула его негодованием, тут же сменившимся тихим смехом.

“И что с того? Я во чреве Корабля и от плоти его. В каком-то смысле я и есть Корабль”.

— Керро!

Поэт вздрогнул, услыхав донесшийся из компульта голос. Как она его здесь нашла?

— Да, Хали?

— Ты где?

А, так она не нашла его. Это сделала программа поиска.

— Учусь, — ответил он.

— Не прогуляешься со мной? Я совсем извелась что-то.

— Где?

— Может, в арборетуме, где кедры?

— Через пару минут могу тебя там встретить.

— А я тебе вообще-то не помешала? — с плохо скрываемой робостью спросила она.

— Ничуть. Пора мне сделать перерыв.

— Увидимся у входа в архивы.

Послышался щелчок — Хали прервала связь. Керро тупо уставился на компульт.

“Как она узнала, что я занимаюсь в секторе архивов?” Программа поиска не выдавала местоположения объекта. “Или я настолько предсказуем?”

Подобрав блокнот и рекордер, он вылез через потайной люк и запер его за собой. Через зону хранения программ он добрался до ближайшего коридора. Хали Экель уже стояла там, поджидая его. Она с нарочитой небрежностью помахала ему рукой.

— Привет.

Мысленно Керро еще был погружен в свои занятия и при взгляде на подругу глуповато моргнул, заново пораженный ее красотой. Встреченная вот так — неожиданно, внезапно, выскользнувшая из-за поворота, Хали всегда изумляла его.

И Керро никогда не отталкивала больничная стерильность неизменного прибокса на ее поясе. Хали работала медтехником на полную ставку; жизнь и выживание были ее вечной заботой.

Ее красота — пышные черные кудри, румянец смуглой кожи, тайные глубины темных глаз — всегда заставляла Керро тянуться к ней, наклоняться, поворачиваться, как цветок за солнцем. Они происходили от одного корня — потомки неситов, отобранные за силу, за жизнестойкость, за ту власть, что имели над ними дальние звездные дороги. Многие принимали их за брата и сестру — ошибка, усугубляемая еще тем фактом, что на памяти живущих на борту еще не бывало братьев и сестер. Иные ждали своей очереди в гибербаках, но вместе не просыпались.

Перед внутренним взором Керро промелькнули стихотворные строки, одни из многих, какие рождала в нем близость Хали. Он никогда и ни с кем не делился ими.

 

— О темная прекрасная звезда.

Возьми мой слабый свет

И пальцы свои с моими сплети.

Ток света ощути...

 

Прежде чем Керро успел записать стихотворение, ему пришло в голову, что Хали не могла оказаться на этом месте так быстро — поблизости не было точек вызова.

— Откуда ты мне звонила?

— Из медсектора.

Керро покосился на часы. До медсектора было минут десять быстрым шагом.

— Но как ты...

— А я весь разговор записала и поставила на таймер.

— Но...

— Видишь, как легко тебя раскусить? Я все свои реплики записала на пленку и пришла как раз вовремя.

— Но... — Он беспомощно кивнул в сторону люка.

— О, если тебя никак не найти, ты всегда прячешься где-то здесь. — Он обвела рукой программный архив.

— Хм-м.

Рука об руку они двинулись к западному борту.

— О чем ты задумался? — спросила она. — Мне казалось, тебя это позабавит или хоть удивит... что ты посмеешься...

— Прости. Меня в последнее время тревожит, что я веду себя вот так — не замечаю людей, не могу... вовремя сказать нужное слово.

— Для поэта худшего обвинения, пожалуй, не найти.

— Распоряжаться персонажами на странице или в голофильме куда проще, чем распорядиться своей жизнью. “Распорядиться”! Ну почему я так нелепо разговариваю?

Хали на ходу обняла его за талию и притянула к себе. Керро улыбнулся.

Они вышли в купольный сад. Он находился сейчас на дневной стороне Корабля, и солнечные фильтры смягчали буйное сияние Реги. Листва приобретала умиротворяющий голубоватый оттенок в этом свечении. Керро глубоко вдохнул насыщенный кислородом воздух. Где-то за сонобарьером в глубине зарослей защебетали птицы. Под деревьями тут и там лежали парочки. Для многих это было излюбленное место свиданий.

Хали сбросила пояс с прибоксом и повалила Керро на землю под сенью могучего кедра. Слой мягких иголок был прогрет бьющим сквозь ветви солнцем, воздух насыщен влагой и благовонным ароматом. Влюбленные лежали под деревом бок о бок, плечом к плечу.

— М-м-м... — Хали потянулась, выгнувшись по-кошачьи. — Как здесь славно пахнет.

— Славно? И чем пахнет слава?

— Прекрати. — Она повернулась к Керро: — Ты меня понял. Пахнет хвоей, мхом... крошками в твоей бороде. — Она пригладила его усы, запустила пальцы в курчавую поросль на щеках. — Ты знаешь, что на борту ты один носишь бороду?

— Мне уже говорили.

— И тебе это нравится?

— Не знаю. — Он протянул руку, кончиком пальца погладил тоненькое проволочное колечко в ее левой ноздре. — Странная штука — традиция... Откуда у тебя это кольцо?

— Робокс уронил.

— Уронил? — удивленно переспросил Керро.

— Знаю, они ничего не теряют. Но этот чинил сенсор у маленького медкабинета близ поведенческого сектора. Я заметила, как упала проволочка... и подобрала. Словно клад нашла. Они так мало мусора за собой оставляют — одному Кораблю ведомо, что они делают с этим барахлом.

Хали обняла поэта за плечи и, притянув к себе, поцеловала.

Керро отстранился чуть и сел.

— Спасибо, но...

— У тебя всегда “спасибо, но...”! — гневно воскликнула Хали, пытаясь унять разгорающуюся страсть тела.

— Я... не готов, — смущенно пробормотал он. — Не знаю почему. Я не играю с тобой. Мне просто не под силу сделать что-то не к месту или не вовремя.

— А что может быть уместней? Нас, в конце концов, выбрали на расплод тогда, когда мы уже были столько времени.

Керро не мог заставить себя поднять глаза.

— Знаю... на борту любой может совокупляться с кем угодно, но...

— Но! — Отвернувшись, Хали пробуравила взглядом корни раскидистого кедра. — Мы могли дать приплод! Одна пара на... сколько? На две тысячи? У нас мог быть ребенок!

— Не в этом дело. Только...

— А ты весь погружен в свою историю, в традиции, ты вечно приводишь мне в оправдание какие-то обычаи и языковые структуры. Как ты не понимаешь, что...

Протянув руку, Керро прижал палец к ее губам и легонько чмокнул Хали в щеку.

— Милая моя Хали, потому что не могу. Для меня... отдаться другому — значит остаться ни с чем.

Хали повернулась к нему и подняла на поэта полные слез глаза.

— Где ты нахватался этаких мыслей?

— Они рождаются сами — из моей жизни, из всего, что я вижу.

— Этому учит тебя Корабль?

— Корабль дает мне то, что я хочу узнать сам.

Женщина угрюмо потупилась.

— Со мной Корабль даже не разговаривает, — прошептала она чуть слышно.

— Если задавать правильные вопросы, он отвечает всегда, — ответил Керро и, почуяв возникшую неловкость, добавил: — Только надо услышать его голос.

— Это ты и раньше говорил, но никогда не объяснял — как.

В голосе Хали отчетливо слышалась ревность. И Керро мог ответить ей только одним способом.

— Я подскажу тебе стихами. — Он откашлялся.

 

— Сама синева

Учит нас синеве.

 

Хали нахмурилась, вдумываясь в его слова, потом помотала головой.

— Я тебя не понимаю, так же как не понимаю Корабль. Я хожу на богоТворения, молюсь, делаю что велит Корабль... — Она запнулась. — Я никогда не видела тебя на богоТворениях.

— Корабль — мой друг, — ответил поэт.

Любопытство превозмогло обиду.

— Чему Корабль учит тебя? Расскажи!

— Это была бы слишком долгая повесть.

— Ну хоть слово скажи!

Он кивнул.

— Хорошо. За нашими плечами множество миров, множество людей. Их наречия, память их бытия сплетаются в чудные узоры. Их речь для меня как песня, и чтобы насладиться ею, не нужно понимать слов.

Хали закрыла глаза в недоумении.

— Корабль бубнит тебе на ухо бессмысленные слова?

— Когда я прошу послушать оригинал.

— Но зачем тебе слушать то, чего не понимаешь?

— Чтобы оживить этих людей, чтобы они стали моими. Не моими собственными, а моими близкими, хотя бы на миг. — Керро повернулся к ней, напряженно вглядываясь ей в лицо. — Неужели тебе никогда не хотелось запустить руки в древний прах и извлечь оттуда память о тех, кого давно забыли?

— Старые кости?

— Нет! Живые сердца и живую жизнь.

Хали медленно покачала головой.

— Я просто не понимаю тебя, Керро. Но я тебя люблю.

Поэт кивнул молча, думая: “Да, любовь не обязана понимать. И Хали знает это, только не хочет жить в согласии с этим знанием”.

Ему вспомнились строки древней земсторонней поэмы: “Любовь не утешение, но свет”. Утешение можно найти не в любви, но в мысли и в вечной поэме жизни. Когда-нибудь он заговорит с Хали Экель о любви. Но не сегодня.

 

 

Почему вы, человеки, всегда готовы нести страшное бремя своего прошлого?

Керро Паниль, вопрос из “Авааты”.

 

Сай Мердок не любил подходить к периметру Колонии так близко, даже когда его прикрывал кристальной щит отдельного выхода Первой лаборатории. Твари Пандоры всегда находили способ преодолеть непреодолимое, обходя даже самые прочные барьеры.

Но стоять на этом наблюдательном посту, когда над равниной собирались дирижаблики, как этим утром, должен был человек, которому Льюис доверяет. Это была самая загадочная форма поведения летающих существ, и в последнее время Льюис усиленно требовал ответа на эту загадку — должно быть, на него надавил босс.

Сай вздохнул. Глядя на голые пустоши Пандоры, нельзя было отрицать — это опаснейшее место.

Наблюдатель рассеянно почесал левый локоть. Отвернувшись от солнца, он мог видеть в полированном плазе собственное отражение — крепко сбитый синеглазый шатен с очень светлой кожей и гладко выбритыми щеками.

Наблюдательный пост был выбран не очень удачно — с внешних постов, где стояли на страже лучшие из тех, кем Колония могла пожертвовать, обзор был гораздо шире. Но Мердок знал, что всегда сможет сослаться на собственную значимость. Им Колония пожертвовать не могла. А целям Льюиса эта точка удовлетворяла вполне. Кристальной щит, поглощая почти четверть проходящего сквозь него света, все же позволял оглядеть равнину почти целиком.

Что же там делают эти чертовы воздушные шарики?

Согнувшись в три погибели, Мердок навел на стаю дирижабликов соединенный с визикордером телескопический объектив. Его короткие толстые пальцы ловко навели резкость. Больше сотни дирижабликов плыло над равниной километрах в шести от периметра.

В этой стае попадались настоящие чудовища. Мердок выделил для себя самого большого — добрых полсотни метров в поперечнике, — начитывая свои наблюдения в рекордер. Дирижаблик имел форму усеченной сверху сферы. Плоская площадка наверху была на самом деле мускулистым основанием трепещущего на ветру перепончатого паруса. С нижней части туловища почти до самой земли свисали щупальца. Чудовище тащило за собой небольшой валун, вздымая клубы пыли и оставляя в земле неглубокую борозду.

Утро было безоблачным. В небе светило только одно солнце, и его жестокий желтоватый свет оттенял каждую морщинку на оранжевой шкуре дирижаблика. Мердок мог разглядеть даже поджатые под раздутым газовым мешком меньшие, ротовые, щупальца и что-то бившееся в их стальной хватке — шевелящиеся конечности, темное мельтешение. Что это было, он разглядеть не сумел, но оно было еще живо и пыталось освободиться.

Стая растянулась широким полумесяцем, строем пересекая равнину. Великан, на котором сосредоточился Мердок, оказался на ближнем к наблюдательному посту фланге, все еще сжимая в щупальцах свою добычу.

Что же там поймала проклятая тварь? Не колониста же!

Мердок изменил увеличение, и когда в поле его зрения попала вся стая, понял, что дирижаблики нацелились на вжавшихся в землю сухопутных тварей. Смертоносная дуга надвигалась на впавших в транс демонов Пандоры — обводя равнину взглядом, Сай Мердок заметил рвачей-капуцинов, бегунов-нагульников, плоскокрылов, прядильщиков, трубоглодов, цепляков... всех без исключения смертельно опасных для колонистов тварей.

Но для дирижабликов они, очевидно, не представляли никакой опасности.

Мердок обратил внимание, что каждый дирижаблик нес балластный камень. Сейчас чудовища в центре строя бросили свои валуны и, прежде чем взмыть к небесам, подхватили извивающимися щупальцами свою добычу. Пленные демоны бились в их цепких объятиях, но попыток кусаться, да и вообще напасть на своих врагов не делали.

Вот уже все, кроме от силы полудюжины дирижабликов, бросили балласт и поднялись. Немногие оставшиеся сменили курс, словно прочесывая равнину в поисках новых интересных образцов. К их числу принадлежал и тот великан, на которого Мердок обратил внимание поначалу. Сай увеличил изображение, вглядываясь в клубок щупалец под газовым мешком. На его глазах объятия дирижаблика разжались, и добыча полетела вниз.

“Большой только что уронил свою ношу, — надиктовывал Мердок в рекордер. — Что бы это ни было, оно совершенно обезвожено, плоское черное... Боже мой! Это был рвач! Большой дирижабль держал под мешком рвача-капуцина!”

Остатки рвача рухнули наземь, подняв облако пыли.

Дирижаблик-великан отвернул налево, и его балластный валун грохнулся на груду камней, нарушавшую монотонность равнины. Брызнул фонтан искр, и на глазах Мердока ввысь, к газовому мешку, взметнулась огненная нить. Дирижаблик взорвался. Короткая желтая вспышка — и к земле поплыли клочья тонкой оранжевой шкуры и клубы сизого дыма.

Среди собравшихся на равнине чудовищ взрыв вызвал настоящее столпотворение. Остальные португальские дирижаблики, побросав добычу, взмыли ввысь. А на земле демоны Пандоры ринулись, кто вприпрыжку, кто бегом, к останкам лопнувшего пузыря. Подтягивались к разбросанным по земле оранжевым клочьям твари помедленнее, вроде прядильщиков.

А когда пир завершился, демоны умчались прочь или зарылись в землю, каждый по обычаю своего вида.

Все увиденное Мердок методично надиктовывал в рекордер.

Потом он снова оглядел равнину. Дирижаблики скрылись за горизонтом, демоны сгинули. Сай закрыл ставни наблюдательного поста и, вызвав сменщика, направился к Первой лаборатории и Саду. Пробираясь по безопасным, хорошо освещенным коридорам, он обдумывал только что увиденное и зафиксированное. Видеозапись ляжет на стол сначала Льюиса, а потом — Оукса, после того как Льюис подредактирует ее и добавит свои комментарии.

“Так что же я увидел и запомнил?”

Как ни старался Мердок, поведение пандоранских зверей оставалось для него загадочным.

“Льюис прав. Стереть их всех с лица планеты”.

Вспомнив о Льюисе, Мердок попытался прикинуть, насколько задержат его начальника последние неприятности в Редуте. Если уж на то пошло, Льюис может погибнуть. Даже он уязвим перед демонами Пандоры. А если Льюиса не станет...

Мердок попробовал представить себе, как он поднимается на новую ступень власти, обязанный отчитываться перед одним только Оуксом. Но воображение отказывало.

 

 

У Бога есть свои планы.

Морган Оукс, “Дневники”.

 

Долго-долго Керро лежал под сенью кедров рядом с Хали Экель, глядя, как прорвавшиеся через тусклый плаз солнечные лучи крестят воздух над хвоистой верхушкой. Он знал, как обидел Хали его отказ, и удивился — почему он не чувствует за собой вины? Керро вздохнул. Нет смысла бежать, особенно от себя. Первой молчание нарушила Хали.

— Ничего не изменилось, верно? — тихонько, неуверенно спросила она.

— Разговорами ничего не изменишь, — ответил Керро. — Зачем ты пригласила меня сюда — продолжить спор?

— Неужели я не могу просто побыть с тобой рядом?

Голос ее дрожал от сдерживаемых слез.

— Я всегда с тобой, Хали, — ответил Керро мягко, стараясь не обидеть ее еще больше. Он взял ее за руку и коснулся ее пальцами своих губ. — Вот. Мы соприкасаемся, верно?

Хали осторожно кивнула, точно ребенок, которого уговаривают не плакать больше.

— Но что есть мы и что есть наша плоть?

— Я не...

Керро чуть развел ее пальцы.

— Наши атомы осциллируют быстрей, чем мы можем представить. Толкаются, отпихивают друг друга электронами. — Он помахал пальцем в воздухе, стараясь не задеть Хали. — Я касаюсь атома, он толкает следующий, а тот — еще один, и так до тех пор, покуда... — Он дотронулся наконец до ее запястья. — ...Мы не соприкоснемся, чтобы не разлучаться никогда.

— Это лишь слова. — Она отстранилась.

— Больше, чем просто слова, медтехник Хали Экель. Мы постоянно обмениваемся атомами со вселенной — с атмосферой, с пищей, друг с другом. Разделить нас невозможно.

— Но мне нужны не какие-то там атомы!

— У тебя больше выбора, чем тебе кажется, прекрасная Хали.

Она задумчиво покосилась на него.

— Ты все это на ходу придумываешь, чтобы меня развлечь, да?

— Я говорю совершенно серьезно. Разве я всегда не предупреждаю заранее, когда начинаю фантазировать?

— Да ну?

— Всегда-всегда, Хали. И чтобы доказать это, я сочиню строфу. — Он легонько коснулся колечка в ее носу. — Вот об этом.

— Почему ты читаешь мне свои стихи? Обычно ты шифруешь их на пленке или прячешь в своих старых глифических книжках.

— Я пытаюсь радовать тебя, как умею.

— Тогда читай.

Он погладил ее по щеке.

 

— Хрупкие кольца богов

Пронзают наши носы.

Чтобы мы не рыли корней

Дерев в Эдемском саду.

 

— Не поняла? — Хали недоуменно глянула на Керро.

— Древний земсторонний обычай. Крестьяне вставляли кольца в нос свиньям, чтобы те не подкапывали ограду в своем загоне. Свиньи ведь роют не столько копытцами, сколько пятачком.

— Значит, ты сравниваешь меня со свиньей?

— И это все, что ты поняла из моей строфы?

Хали вздохнула, потом улыбнулась — не столько Керро, сколько себе самой.

— Хорошая же из нас выходит пара на расплод — поэт и хрюшка!

Керро воззрился на нее, и оба внезапно расхихикались.

— Ох, Хали, — воскликнул Керро, снова откидываясь на хвойные подушки, — как же мне хорошо с тобою!

— Мне показалось, что тебе пора отвлечься. Чем ты так занят, что оторваться не можешь?

Поэт пригладил шевелюру, вытащил запутавшийся в волосах сухой сучок.

— Разбирался с электрокелпом.

— С этими водорослями, от которых у колонистов столько неприятностей приключилось? Зачем это тебе?

— Интересные вещи меня всегда поражают, но тут я чуть через шлюз не вылетел. Похоже, что келп разумен.

— Хочешь сказать — он мыслит?

— Больше того... намного больше.

— Так почему об этом никто не слышал?

— Не знаю. Я наткнулся на упоминание об этом случайно, а остальное собрал по крупицам. Существует отчет групп, отправлявшихся изучать келп.

— Как ты его нашел?

— Ну... кажется, большинству корабельников доступ к нему запрещен, но мне Корабль редко отказывает в чем-то.

— Ты и твой Корабль!

— Хали...

— Ну ладно. Так что было в этом отчете?

— Похоже, что келп использует световой язык для внутреннего общения, но понять его мы пока не можем. Но есть кое-что поинтереснее. Я не нашел упоминаний о текущих проектах, призванных наладить с келпом связь или хотя бы изучить его.

— Разве Корабль...

— Корабль отсылает меня к штабу Колонии или к кэпу, а те не отвечают на запрос.

— Ничего особенного тут нет. Эти мало кому отвечают.

— И у тебя с ними проблемы?

— Медсектор так и не получил объяснений, зачем нужно массированное генсканирование.

— Генсканирование? Как... любопытно.

— Оукс вообще человек любопытный. И скрытный.

— А его помощники?

— Льюис? — презрительно бросила Хали.

Керро задумчиво почесал щеку.

— Электрокелп и пробы ДНК... Хали, не нравится мне это генсканирование... эта затея плохо попахивает. Но келп...

— Он может обладать душой, — перебила она возбужденно, — и он может богоТворить!

— Душой? Возможно. Но когда я наткнулся на этот отчет, то подумал: “Вот оно! Вот зачем Корабль привел нас на Пандору!”

— А что, если Оукс знает, что мы здесь из-за электрокелпа?

Керро покачал головой.

— Вспомни, сколько раз Оукс называл нас пленниками Корабля! — Хали стиснула его руку. — Он постоянно твердит, что Корабль не дает нам уйти. Так почему он не скажет, зачем Корабль привел нас на эту планету?

— Может быть, он и сам не знает.

— Ох! Уж он-то знает!

— И что мы можем поделать?

— Не спустившись на нижсторону — ничего, — ответила Хали не раздумывая.

Поэт запустил пальцы в сухую почву.

— А что мы знаем о жизни на нижстороне?

— А что мы знаем о жизни здесь?

— Ты бы отправилась со мной в Колонию, Хали?

— Ты знаешь, что да, только...

— Тогда давай подадим заявки...

— Меня не отпустят. На нижстороне критическая нехватка продовольствия. Нам только что повысили рабочие квоты, потому что мы отправили вниз нескольких лучших своих людей.

— Думаю, мы просто навоображали себе Корабль знает что, но я бы все же хотел спуститься и поглядеть на электрокелп своими глазами.

Из неизменного прибокса, который Хали бросила на землю рядом с собой, донесся визгливый гул. Медтехник нажала на клавишу отзыва.

— Хали... — Лязг, жужжание, потом снова голос: — Это Уинслоу Ферри. Хали, Керро Паниль с тобой?

Хали подавила смешок. Старый олух даже позвонить не может, не ошибившись. Должно быть, программа поиска выдала, что Керро находится рядом с Хали. А может, Ферри их подслушивал? Многие корабельники втайне подозревали, что сенсоры и ручные коммуникаторы приспособлены для тайного наблюдения, но сейчас Хали впервые столкнулась с доказательством этого. Керро отобрал у нее прибокс.

— Керро Паниль слушает.

— А, Керро. В течение часа явись ко мне в кабинет. У меня для тебя задание.

— Задание?

Ответа не последовало. Связь прервалась.

— И как это надо понимать? — спросила Хали.

Вместо ответа Керро вытащил из блокнота чистый лист, нацарапал на нем что-то временным стилом, ткнул пальцем в прибокс. “Он нас подслушивал”.

Хали уставилась в записку.

— Как примечательно, — проговорил Керро вслух. — Прежде мне никогда не давали заданий... разве что Корабль, когда заставлял меня учиться.

Хали забрала у него стило.

“Берегись, — написала она. — Если они не хотят разглашать, что келп мыслит, ты можешь оказаться в опасности”.

Поднявшись на ноги, Керро забелил страницу и вернул в блокнот.

— Пожалуй, придется добрести до берлоги Ферри и выяснить, в чем дело.

На обратном пути они большей частью молчали, вздрагивая, стоило попасться на глаза очередному сенсору, стоило взгляду упасть на прибокс, который Хали носила на поясе. Близ входа в медсектор Хали остановила поэта:

— Керро, научи меня говорить с Кораблем.

— Не могу.

— Но...

— Это как генотип, как цвет кожи. Если только ты не спецсозданный клон, это не тебе выбирать.

— Решить должен Корабль?

— А разве не всегда так бывает? Взгляни на себя — разве ты отвечаешь всякому, кто хочет с тобой заговорить?

— Ну, я знаю, что Корабль бывает очень занят...

— Думаю, это здесь ни при чем. Корабль или говорит с тобой, или нет.

Хали поразмыслила над сказанным и кивнула.

— Керро, а ты правда разговариваешь с Кораблем?

В голосе ее звучала отчетливая нотка обиды.

— Ты же знаешь, Хали, я не стану тебе лгать. Почему тебя это так интересует?

— Мне любопытно, что он тебе отвечает. Не приказывает, как нам, через кодеры, а...

— Что-то вроде идеальной энциклопедии — всегда под рукой?

— И это тоже. Но не только. С тобой Корабль тоже говорит через кодеры?

— Редко.

— А как же...

— Это как голос у тебя в голове. Чуть громче голоса совести.

— И все? — разочарованно протянула Хали.

— А чего ты ожидала? Фанфар?

— Я даже не знаю, как говорит совесть!

— А ты прислушайся.

Керро снова коснулся пальцем колечка в ее носу, по-братски чмокнул Хали в щеку и направился в сторону приемной Уинслоу Ферри.

 

 

Испуганные подчас наделены величайшим могуществом. Всякое шевеление жизни порождает в них бесовское безумие. Они видят и силу, и слабости, но только слабость притягивает их.

Из корабельных архивов.

 

Уинслоу Ферри сидел в своем тускло освещенном кабинете, не обращая внимания на окружающий его хаос — груды лент и программных носителей, грязное шмотье, пустые бутылки, какие-то коробки и стопки коряво нацарапанных записок самому себе. Деньсторона выдалась долгой и тяжелой. В кабинете висела застоявшаяся вонь пролитого когда-то вина и пота. Внимание Ферри целиком и полностью поглощал экран сенсора в углу его рабочего стола. Взмокшая физиономия старика едва не прижималась к плоскому щитку, на котором Керро Паниль брел по коридору обок сладостно гибкой Хали Экель.

Бугрящейся вздутыми венами рукой Ферри откинул со лба прядку седых волос. Выцветшие глаза его поблескивали в изменчивом свечении экрана.

Старик напряженно взирал, как гладкое юное тело Хали плывет от люка к люку. Но его окружал запах другого тела — тела Рашель. Временами ему казалось, что Рашель Демарест состоит из одних костей и самая твердая — на месте сердца. К ее бесконечному нытью он относился с отстраненной насмешкой. Она мечтала о нем, седеющем, вечно похмельном, сморщенном, потому что нуждалась в нем. Она мечтала о власти, а Ферри всегда был близок к власти. Они стоили друг друга и, меняя информацию на выпивку, а вино — на уютное местечко или проведенную вместе ночь, в этой игре забывали ненадолго о той боли, которую причиняли каждому из них менее заботливые возлюбленные.

Сейчас Рашель спала в его каюте и видела себя во сне старшим председателем нового Совета, который вырвет власть из цепких лап Оукса и сделает Колонию самодостаточной и самоуправляющейся.

А Ферри сидел за пультом и в полупьяных мечтах видел Хали Экель.

Он замешкался, переключаясь от одной наблюдательной камеры к другой, и на миг потерял из виду движение крепеньких бедер Хали под тканью корабельного комба. Что за роскошные ноги! Старик перебросил канал на следующую камеру, но забыл сменить фокусное расстояние — идущая по коридору пара превратилась в смазанные пятна на пределе видимости. Ферри поиграл с управлением и потерял изображение вовсе.

— Черт! — прошептал он.

Руки старого хирурга тряслись, как вихи в огне. Чтобы успокоиться, он погладил холодный экран и последнее смазанное изображение Хали, проходящей мимо сенсора, в купольный сад.

— Веселитесь, веселитесь, крошки мои.

Он говорил вслух — все равно звуки терялись в окружающем его беспорядке. Все знали, зачем молодые парами разбредаются по арборетумам. Он проверил, поставлен ли голорекордер на запись и не стоит ли увеличить громкость. Оукс и Льюис непременно захотят это увидеть, а себе Ферри сделает отдельную копию.

— Вставь ей, мальчик, так вставь, чтобы жарко стало!

Что-то затрепетало в паху. Ферри отрешенно подумал, не выкроит ли он минутку, чтобы снова навестить Рашель Демарест.

“Накопай мне что-нибудь на этого... поэта”, — приказал Льюис, и в кабинет старику доставили пять литров молодого пандоранского вина — доставила Рашель, так что это был двойной подарок. Сейчас одна пустая бутылка валялась в ворохе коннекторов, ведущих к биокомпьютеру. Другая осталась на полу каюты, занимаемой временно Рашель. Демарест была клоном, из тех, что получше. Вино для нее было большим сокровищем, чем сам Ферри. А Рашель была сокровищем для него — потому что он не мог получить Хали.

Ферри наблюдал, как касаются друг друга Паниль и Экель, представляя себя поочередно на месте каждого из них.

“Быть может, им стоило бы выпить немного вина...” — мелькнула у него глумливая мыслишка, покуда он вглядывался в изображение, пытаясь различить едва заметные под материалом комба соски, лучше слов говорившие об истинном отношении Хали к поэту.

“Ну, так они будут совокупляться или нет?”

Ферри уже начал в этом сомневаться. Паниль реагировал не так, как положено. “Надо было раньше объявить им, что Паниля опускают”. Это всегда подстегивало робких любовников. “Я отправляюсь на нижсторону, милая моя. Ты знаешь, ка-ак это опа-асно?”

— Ну давай, мальчик, приступай!

Ферри хотел видеть, как выскользнет Хали из своего облегающего комба, но еще больше он желал видеть страсть в ее глазах, имеющую отношение не к Керро Панилю, а к старому, похотливому хирургу.

— Так тебя интересует келп? — пробормотал Ферри, обращаясь к Керро на экране. — Скоро ты все про него узнаешь, мальчик. А ты, Хали... — Потные ледяные пальцы ласкали экран. — ...Льюис не откажется направить тебя к нам, в сектор обработки и оценки... с-с-сокровищ-ще ты наше... — лихорадочно прошипел он сквозь стиснутые желтые зубы.

Но внезапно его сладострастные мечтания оказались грубо прерваны. Он прислушался — нет, старческий слух не подвел его. Керро Паниль рассказывал Хали о том, что келп разумен.

— Черт! — взвыл старик. — Черт, черт, черт... — повторял он то и дело, продолжая слушать.

Да, Паниль рассказал ей обо всем! Этот дурак все испортит!

Но Паниль отправляется на нижсторону, с глаз долой. Из-за келпа — в этом Ферри был уверен. Приказ отдал либо Льюис, либо сам Оукс. Иначе быть не может — это случилось сразу после того, как поисковые программы засекли множественные обращения от имени Паниля ко всем документам со словом “келп”. Поэтишка раскопал что-то, но его-то можно остановить. Он тихо жил и сгинет так же незаметно. И задержать его отправку вниз мог только тот приказ Льюиса: “Накопай мне на него что-нибудь”.

Но в том же приказе говорилось, что, если Паниль начнет распускать язык, медлить больше нельзя.

— Черт бы тебя побрал! Ты сказал об этом ей!

Ферри перевел дух и попытался успокоиться. Он откупорил последнюю бутылку вина — ту самую, которую в своих мечтаниях он предлагал Хали Экель. У него не было ни ключа-кода, ни технических знаний, которые позволили бы ему подправить запись, стереть все упоминания о том, что и Хали знает о разуме водорослей.

Старик сделал большой глоток из горлышка и нажал на клавишу вызова.

— Хали... — Он с яростью швырнул бутылку в дальний угол и, потеряв равновесие, упал на пульт. Связь прервалась. Ферри опустился на сиденье и, отхаркавшись, открыл канал связи снова. — Извини, сорвалось. Это Уинслоу Ферри. Керро Паниль с тобой?

Как он наслаждался звуками ее имени, перекатывая их на языке, хоть так, опосредованно, прикасаясь к ее красоте.

Она посмеялась над ним!

Как он закончил разговор, как приказал Панилю явиться к нему, Ферри не помнил, хотя знал, что это было.

Она посмеялась над ним... и она знала про келп. Когда Льюис увидит эту запись (а он ее непременно увидит), то узнает, что она смеялась над стариком, и посмеется сам — он частенько глумился над Ферри.

“Но получает что хочет всегда только старик Уинслоу!”

Именно... Всегда. Даже когда никто другой не в силах справиться с делом, Уинслоу Ферри всегда знал кого-то, кто может пособить за приличную цену. Льюису плевать на оскорбленное достоинство старого Ферри — что ему в минутном пустом веселье? Но Льюису не наплевать на его затею с келпом. Ферри был уверен — скоро он получит новый приказ. Касательно Хали Экель. И направят ее точно не в сектор обработки и оценки.

 

 

Хорошо организованная бюрократия — лучшее из когда-либо изобретенных орудий угнетения.

Хесус Льюис, из “Дневников Оукса”.

 

Когда Рега укатилась за холмы на западе, Ваэла таоЛини повернулась, собираясь со своего наблюдательного поста посмотреть, как всходит на юге Алки, чтобы в первый раз за сутки проползти по небу. За последний час она убила всего троих демонов, и делать было нечего — разве что приглядываться к далекому выжженному до ржавого песка пятну на юге, где два дня назад спалили нарыв нервоедов. Похоже было, что гнездо стерилизовано надежно — хотя ветерок с той стороны еще приносил кислый запах гари, бегуны-нагульники уже ползали по ржавому пятну, пируя на мертвых нервоедах. К живому нарыву эти раздутые многоножки не приблизились бы.

Ваэла стояла во весь рост, не чувствуя себя особенно уязвимой на голой скале. В одном шаге от нее в камне был прорезан спасательный люк, ведущий в аппарельный ход. Сенсор с шеста над люком следил за каждым ее движением, в руках Ваэла сжимала огнемет и лазер, но важней было другое — она доверяла своим рефлексам. Воспитанная в жестокой школе Пандоры, она готова была противостоять любому противнику, и сокрушить ее могла разве что массовая атака местных хищников.

А стаи нервоедов можно было не опасаться.

Устав стоять, Ваэла опустилась на корточки, оглядывая южную равнину, тянувшуюся до самых всхолмий. Взгляд ее в непрестанном броуновском движении автоматически обшаривал все то справа, то слева. “Смотри во все стороны сразу”, — гласил девиз дозорных.

Приметный желтый комбинезон промок от пота. Ваэла была рослой и стройной — здесь, в дозоре, это давало ей преимущество. Все остальное время она непроизвольно сутулилась, пытаясь казаться ниже ростом. Мужчины не любят высоких баб. Ваэле это было особенно неприятно, поскольку привлекало внимание к ее врожденной особенности — кожа ее меняла цвет едва ли не по всему спектру, от синего до оранжевого, в зависимости от настроения, и сознательному управлению эта способность не поддавалась. Сейчас лицо девушки имело бледно-розовый оттенок, выдавая ее страх. Черные волосы Ваэла стригла коротко, раскосые карие глаза прятались под складками эпиканта. Тонкокрылый носик хорошо сочетался с полными губами и решительным подбородком.

“Ваэла, у тебя в родне, должно быть, хамелеоны были”, — заметил как-то один ее приятель... давно утонувший в водорослевом лесу.

Девушка вздохнула.

— Ррррр-ссссс!

Обернувшись на звук, Ваэла машинально расстреляла двух плоскокрылов, сплющенных многоногих бегунов длиной сантиметров десять. “Ядовитые, твари!”

Алки поднялась над южным горизонтом на четыре своих поперечника, отбрасывая длинные тени и озаряя бескрайний морской простор на западе лилово-алым сиянием.

Ваэла любила этот дозорный пост — отсюда было видно море. Это была самая высокая наблюдательная точка близ Колонии, и все называли ее просто Вершиной.

Вдоль далекого берега четким строем плыли в небе дирижаблики — судя по тому, что их можно было различить в такой дали, настоящие великаны. Ваэла, как и все корабельники-колонисты, внимательно изучала местные формы жизни, сравнивая их с данными из корабельных архивов. Португальские дирижаблики и вправду напоминали земные сифонофоры-физалии, поднявшиеся в небо из породившего их моря. Дирижаблик мог цепляться за землю длинными черными щупальцами или двигаться против ветра галсами, манипулируя перепонкой-парусом, росшей из оранжевого газового мешка. Двигались они со странной целеустремленностью, обычно стаями не меньше двадцати особей, и Ваэла в глубине души присоединялась к тем, кто признавал за этими относительно безобидными созданиями толику интеллекта.

Дирижаблики причиняли немало хлопот — верно. Свои газовые мешки они наполняли водородом, и в насыщенной электричеством атмосфере Пандоры это превращало их в живые бомбы. В пищу они, как и электрокелп, не годились. Но главное — простое прикосновение к ним вызывало странное поражение мозга, проявлявшееся в истерических приступах и порой даже в судорогах. Всем дозорным предписывалось расстреливать дирижаблики, если те брали курс на Колонию.

Почти машинально Ваэла приметила ползущего по левому склону Вершины прядильщика — крупного, пожалуй, в пару к рекордному экземпляру весом пять килограммов. Поскольку из самых опасных тварей Пандоры прядильщик единственный двигался очень медленно, Ваэла не стала стрелять сразу, приходилось пользоваться каждой возможностью изучать местную фауну. Серо-черная кротоподобная тушка сливалась с камнем. Длина прядильщик достигала всего двух ладоней, если не считать хвоста-прялки.

Первые колонисты, столкнувшиеся на свою беду с прядильщиком, намертво влипли в клейкую вату, извергаемую тварью при помощи этого органа. Ваэла пожевала губу. Прядильщик двигался так целенаправленно, что сомнений не оставалось — он ее приметил. Клейкие волоконца прядильщика вызывали особого рода паралич — обездвиженная жертва оставалась в полном сознании. А близорукий прядильщик, поймав свою добычу, мог неторопливо высосать из нее, еще живой, все соки.

“Достаточно”, — прошептала Ваэла, когда прядильщик замер в пяти шагах от нее и принялся разворачивать свой смертоносный хвост. Жарко алый плевок огнемета испепелил тварь, и обгорелые остатки покатились с Вершины вниз.

Алки поднялась над горизонтом уже на восемь своих поперечников, и вахта Ваэлы подходила к концу. Официально ей, как и всем дозорным, предписывалось “оценивать уровень активности опасных хищников в виду периметра Колонии”, но и она, и ее товарищи знали, чем они занимаются на самом деле. Стоящий на видном месте человек в ярко-желтом комбинезоне привлекал всех демонов без исключения.

— Мы здесь вроде наживки, — метко заметил один из ее друзей.

Ваэла возмущалась подобной жестокостью. Но в смертоносном окружении каждый должен подвергаться равной опасности — таков основополагающий принцип, объединявший индивидуумов в Колонию. Однако хоть Ваэла и получит за дежурство пару лишних талонов на питание, негодовать ей это не мешало.

Ее больше волновали другие опасности. Назначение в дозор она рассматривала как первый признак опасных перемен в политике Колонии. Ей полагалось изучать келп. Единственная уцелевшая из предыдущей команды исследователей — именно она должна была набрать новую.

“Или эту линию исследований прикрыли потихоньку?”

Слухи бродили по всей Колонии. Для постройки новых, более прочных субмарин не хватало материалов и энергии. Недоставало цеппелинов, которые оставались наиболее надежным видом транспорта, снабжавшим рудники и шахты. Построенные по образцу португальских дирижабликов, они не привлекали внимания хищников и для демонов земли, похоже, были просто неуязвимы.

Ваэла могла согласиться с логикой оппонентов: келп действительно мешал развитию марикультуры, а нехватка продовольствия становилась угрожающей. Но, по ее мнению, призывы уничтожить келп выдавали не что иное, как опасное невежество.

“Нам отчаянно нужна информация”.

Она машинально располовинила несущегося к ней рвача-капуцина, отметив для себя, что это первый рвач, появившийся в виду Вершины за последние двадцать суток.

“Келп следует изучить. Мы должны познать его!”

Что они знают о водорослевых лесах сейчас, когда погублено столько жизней и сделано столько бесплодных погружений?

Кто-то назвал их “светлячками моря”. Из толстых жил келпа прорастали пузырьки, сиявшие тысячами цветов. Ваэла соглашалась с теми, кто остался в живых и донес вести об этом на поверхность: мерцание пузырьков складывалось в гипнотическую симфонию огней, и это могло — всего лишь могло — быть формой общения. Потому что в игре вспышек просматривались повторяющиеся осмысленные сочетания.

А келп заполонил все моря планеты, кроме отдельных участков чистой воды, которые кто-то окрестил лагунами. Если учесть, что континентов на Пандоре всего два и те небольшие, это означало, что общая масса водорослей просто неимоверна.

И снова перед Ваэлой встал тот же вопрос: что мы на самом деле знаем о келпе?

“Он мыслит. Он сознает себя”.

В этом Ваэла была уверена. Вызов, который проблема бросала ее способностям, занимал ее полностью, и убежденность ее была настолько заразительна, что вся Колония разделилась на два лагеря. Потому что аргументы в пользу тотального уничтожения келпа тоже невозможно отбросить.

“Жрать-то его нельзя”.

Нельзя. Водоросли в любом виде пагубно действовали на сознание человека, вызывали галлюцинации. Какое именно вещество создавало такой эффект — химики Колонии пока не установили, но оно явно было общим у келпа и дирижабликов. Неуловимую субстанцию прозвали фрагой — потому что она “фрагментирует психику”.

Одно это убеждало Ваэлу, что келп должен быть сохранен для последующего изучения.

Ей снова пришлось отвлечься, чтобы пристрелить еще одного рвача. Вниз по склону осыпались черные ошметки, истекающие зеленой кровью. “Что-то много их набежало”, — рассеянно подумала она.

Ваэла опасливо вгляделась в россыпи валунов внизу, выискивая, не двинется ли что. Но ничего необычного не заметила. Она все еще осматривала окрестности, когда из люка показался ее сменщик. Это был ее знакомый — Скотт Бурик, ремонтник цеппелинов из ночьсторонней смены, невысокий, рано постаревший мужичок. Но с реакцией у него все в порядке, как и у любого выжившего колониста. Передавая сменщику огнемет, Ваэла предупредила его о рвачах.

— Доброго отдыха, — отозвался он, не сводя взгляда с равнины.

Ваэла захлопнула за собой люк и соскользнула по туннелю в кабинет, где обычно писали отчеты. Ей предстояло отчитаться за расстрелянных демонов и дать свою оценку состоянию фауны на данный момент.

В бледно-желтых стенах вырубленного в скале помещения не было ни одного окно. За единственным компультом восседал Ари Аренсон, сероглазый блондин с невыразительной физиономией. По всеобщему убеждению, работал он на Хесуса Льюиса, отчего Ваэла всегда была с ним исключительно вежлива и осторожна. С теми, кто вызывал недовольство Льюиса, случались престранные вещи.

Но сейчас она, как всегда после вахты, ощущала себя изможденной, выпитой до дна, точно до ее сердца добрался какой-то телепатический прядильщик. Обычные вопросы вызывали у нее смертную скуку.

— Да, нарыв нервоедов, похоже, стерилизован надежно...

Подобие жизни возвратилось к Ваэле только в самом конце беседы, когда Аренсон вручил ей листок буроватой местной бумаги. “Явиться в главный ангар для работы в новой группе по изучению электрокелпа”, — было написано в нем.

Пока она вчитывалась в этот простой приказ, Аренсон смотрел на экран. По лицу его расползлась кривоватая ухмылка.

— Пока не уходите, — бросил он. — Вашему сменщику, — он указал подбородком в сторону люка, — только что рвач кишки выел. Сейчас нового пришлют.

 

 

Поэзия, как и сознание, отвергает незначащие позиции.

Раджа Флэттери, из корабельных архивов.

 

Слова Корабля о том, что человечеству может прийти конец, оставили в душе Флэттери пустоту.

Он вглядывался в окружавшую его тьму, надеясь найти в ней утешение. Неужели Корабль действительно сломает... запись? И что значит — запись?

“Последний наш шанс”.

Флэттери и предположить не мог, как затронули эти слова самые основы его мирка, то глубинное чувство сродства с его единоплеменниками. Мысль о том, что когда-нибудь, в далеком будущем, такие же, как он, люди, будут так же радоваться жизни, согревала душу приязнью к неведомым потомкам.

— Так это и впрямь последняя попытка? — переспросил он.

— Как мне ни жаль.

Ответ Корабля не удивил его.

— Почему же ты не скажешь нам прямо... — воскликнул он.

— Радж! С какой же легкостью готов ты вручить мне свою свободу воли.

— Ты бы хоть из приличия ее взял!

— Поверь мне, Радж, есть места, куда не осмеливаются ступить ни человек, ни Бог.

— И ты хочешь, чтобы я спустился на эту планету, задал здешним обитателям твой вопрос и помог им найти ответ?

— Ты согласишься?

— Как я могу отказаться?

— Мне нужен твой выбор, Радж, сделанный разумно и свободно. Ты согласен?

Флэттери подумал. Он ведь может и отказаться... Почему нет? Кто они ему — эти... эти корабельники, эти отзвуки многочисленных повторов? Но они в достаточной мере люди, чтобы он мог скрещиваться с ними. Люди. А при мысли о вселенной, где никогда и нигде более не будет человека, сердце Раджи Флэттери все еще сжималось от боли.

Последний шанс человечества? Это может быть интересной... игрой. Или еще одной созданной Кораблем иллюзией.

— Это все только игра ума, Корабль?

— Нет. Плоть существует, чтобы пережить все то, что под силу смертной плоти. Сомневайся во всем, но не в этом.

— Я сомневаюсь во всем — или ни в чем.

— Пусть так. Так ты вступишь в игру, невзирая на сомнения?

— А ты расскажешь мне больше сути игры?

— Если ты будешь задавать верные вопросы.

— Какую роль я играю?

— А-а-ах!.. — Блаженный вздох. — Ты станешь живым вызовом.

Эту роль Флэттери знал хорошо. Стать живым вызовом людской природе, заставить паству найти в себе то лучшее, о чем она и не подозревала до мига откровения. Но слишком многие ломались, не в силах ответить на такой вызов. Раджа вспомнил, сколько боли приносит подобная ответственность. Ему хотелось избежать ее — но задавать Кораблю прямой вопрос он опасался. Разве что вызнать его планы?..

— Ты не прятал случаем в моей памяти ничего об этой игре, что мне стоило бы знать?

— Радж! — Негодование Корабля окатило капеллан-психиатра, точно кипятком, и прошло сквозь тело, как через сито. — Я не краду твоей памяти, Радж, — продолжил голос уже мягче.

— Тогда в этой игре я сам должен стать чем-то отличным от прежних повторов. Что еще новенького ты мне приготовил?

— Само место, где проводится испытание, имеет отличие от всех прежних. Отличие столь значительное, что ты можешь быть испытан им и сам — испытан на разрушение, Радж.

Подтекст, крывшийся в этом простом ответе, крайне изумил Раджу Флэттери. Значит, есть вещи, неведомые даже всемогущему. Даже Богу — или Сатане — есть чему научиться.

— В том изумительном и опасном состоянии, которое вы, люди, зовете временем, — откликнулся Корабль на его невысказанную мысль, напугав Раджу до судорог, — сила может стать слабостью.

— Тогда что это за отличие такое значительное?

— Этот элемент игры ты откроешь для себя сам.

Теперь Флэттери уловил суть игры — он должен был выбирать. По собственной воле, без принуждения. Корабль требовал случая взамен предопределенности; не безупречных повторов голозаписи, а импровизации вживую, когда господствует свобода воли. А первыми призом станет выживание человечества. Вспомнились слова из “Руководства для капеллан-психиатров”: “Господь Бог не играет в кости”*. [Приписывается Эйнштейну — он до конца своих дней критически относился к квантовой механике, в которой принцип неопределенности является одним из основополагающих.] Тот, кто сказал это, ошибался.

— Хорошо же, Корабль. Сыграем.

— Превосходно! И когда кости будут брошены, никакая внешняя сила не станет руководить их полетом.

Формулировка этого смутного обещания показалась Радже занимательной, но он ощутил, что спрашивать дальше бесполезно.

— И где мы будем... играть? — поинтересовался он вместо этого.

— На планете, называемой Пандора. Маленькая вольность с моей стороны.

— Предполагаю, ящик Пандоры уже открыт?

— О да. И все грозящие человечеству беды выпущены на свободу.

— Я принял твое предложение. Что теперь?

Вместо ответа щелкнули замки гибербака и расстегнулись мягкие ленты, прижимавшие тело к ложу. Вспыхнул свет, и Раджа понял, что все это время находился в одной из камер дегибернации в лазарете. Его даже разочаровала немного знакомая обстановка — столько лет прошло, а эта... он присел, обернулся... эта камера не изменилась ничуть. Впрочем, Корабль беспределен и беспредельно могуществен. Ему подвластно все, кроме самого Времени.

А еще он не может заставить человечество сойтись на том, как людям следует богоТворить.

“Что, если мы потерпим неудачу и в этот раз?”

Действительно ли Корабль сломает запись? Раджа сердцем чувствовал — так и будет. Корабль сотрет их всех. Не будет больше человечества... никогда. А Корабль отправится искать новые забавы.

Если мы потерпим неудачу, наш расцвет будет бесплоден и вечность не примет нашего семени. Эволюция человека закончится здесь и сейчас.

“Интересно, постарел я за время спячки? Столько времени...”

Выбравшись из бака, Раджа доковылял до врезанного в стену камеры зеркала в человеческий рост. Нагое тело нимало не изменилось с того дня, когда он видел его в последний раз. Карие глаза взирали на мир все с тем же неискренним любопытством, которое многие принимали за притворство. Этот отстраненный взгляд из-под кустистых черных бровей одновременно помогал и мешал капеллан-психиатру. Что-то в наследственной памяти человека твердило, будто он должен принадлежать высшему существу... но превосходство может быть тяжким бременем.

— О, ты ощутил великую истину, — прошептал Корабль ему на ухо.

Флэттери попытался сглотнуть, но в горле пересохло. Зеркало твердило ему, что плоть не постарела. Время? Он начал понимать, почему Корабль сказал ему невзначай, что такая давность не имела бы для него смысла. Гибербак хранил вверенное ему тело, не подверженное распаду, сколько бы лет ни пролетело. Но что происходит в это время с разумом, с этой виртуальной машиной, работающей на базе мозга?

Почка в его душе созрела и лопнула.

— Я готов. Как мне попасть на Пандору?

— Есть способ, — ответил Корабль через вокодер над зеркалом. — Я обеспечу тебя транспортом.

— Итак, ты доставишь меня на планету. Я выйду и скажу: “Привет, я Раджа Флэттери, принес вам проблем на задницу”.

— Легкомыслие тебе не идет, Радж.

— Чувствую, что ты недоволен.

— Ты уже сожалеешь о своем решении, Радж?

— Что еще ты можешь мне поведать о проблемах Пандоры?

— Более других требует решения проблема, возникшая при их встрече с иным разумом — электрокелпом.

— Он опасен?

— Так считают они. Разум электрокелпа почти безграничен, а люди боятся...

— Люди боятся открытых пространств, равнин без конца и края. Люди и собственного разума боятся, потому что он тоже почти безграничен.

— Радж, я в восторге!

На Флэттери нахлынула волна радости, столь могучая и чистая, что на миг ему показалось, что он растворится в ней без остатка. Он ощущал, что это чувство не принадлежит ему, и когда оно схлынуло, он почувствовал себя опустошенным, поблекшим, обескровленным. Раджа Флэттери закрыл глаза руками, до мучительных судорог придавливая веки. Как же ужасна была эта радость, потому что когда она уходила... уходила...

— Никогда больше так не делай, — прошептал он, — если не хочешь меня прикончить.

— Как пожелаешь. — Такой холодный, такой чужой голос.

— Я хочу быть человеком! Человеком я был рожден!

— Если хочешь, поиграем и в эту игру.

Флэттери физически ощутил разочарование Корабля и, невольно защищаясь, принялся задавать вопросы.

— Корабельники уже вступили в контакт с этим иным разумом, электрокелпом?

— Нет. Они изучают его, но не понимают.

Флэттери открыл глаза.

— Они слышали имя Раджи Флэттери?

— Оно сохранилось в той истории, которой учу их я.

— Тогда мне лучше взять другое имя. — Флэттери поразмыслил секунду. — Назовусь-ка я Раджой Томасом.

— Отличный выбор. Раджа — по твоему происхождению, Томас — из-за твоих сомнений*. [Томас — английское произношение евангельского имени Фома.]

— Раджа Томас, специалист по вопросам связи и лучший друг Корабля. Вот и я!

— Игра начинается. Игра! И... Радж!

— Что?

— Даже всемогущему существу ход времени приносит скуку. Срок, который я тебе отпускаю, небезграничен.

— И сколько времени ты нам отводишь, чтобы решить, как должны мы богоТворить?

— Ты узнаешь, когда придет час. И еще одно...

— Да?

— Не отчаивайся, если я порой назову тебя моим дьяволом.

На мгновение у Раджи отнялся язык.

— Ну что я могу с этим поделать?! Зови как знаешь!

— Я лишь прошу тебя не впадать в отчаяние.

— Ага! А я, как король Кнут, прикажу волнам застыть!

Корабль промолчал, и Раджа испугался на мгновение, что ему самому придется искать путь на планету Пандора. Но голос раздался вновь:

— А теперь пора подобрать тебе подобающую одежду, Радж. Корабельниками сейчас правит новый капеллан-психиатр. Его называют кэп, а когда он делает очередную гадость — босс. Можешь быть уверен, что в ближайшее время босс призовет тебя пред светлые очи.

 

 

Быть может, неизменность окружающих нас предметов придается им извне, нашим неизменным убеждением в том, что они суть то, что мы видим, и ничто более.

Марсель Пруст, из корабельных архивов.

 

Тяжело опершись обеими руками на компульт, Оукс тупо взирал на свое отражение в вогнутом экране. Он знал, что лишь кривизна уменьшала его отражение...

“Принижала”.

Сосало под ложечкой — от страха. Что еще Корабль решит сотворить с ним?

Оукс сглотнул.

Он не мог сказать, давно ли сидит здесь, завороженный собственным отражением. Оукс огляделся — ночьсторона еще не кончилась. Все так же стоял на низеньком столике недопитый бокал пандоранского вина. Роскошная каюта по-прежнему была погружена в сумрак, рассечена тяжелыми тенями. Но что-то изменилось. Оукс ощущал это спинным мозгом — чей-то... взгляд.

Корабль может отказаться говорить с ним, лишить его эликсира, но капеллан-психиатр все еще получал от него вести — недобрые вести.

“Перемены”.

Бившийся в клетке черепа вопрос, даже невысказанный, изменил что-то в мировосприятии Оукса. Кожу покалывало, и ныли в предчувствии беды виски.

“Что, если программа Корабля подходит к концу?”

Отражение в мутном стекле молчало. Скрюченный карлик был наделен чертами самого Оукса, и, глядя на него, кэп испытал прилив гордости. Зрелый мужчина средних лет. Настоящий босс. Серебрящиеся виски лишь прибавляют его образу сурового достоинства. А полнота — это не просто жир. Несмотря на некоторую... пухлость, кожа Моргана сохранила благодаря его мучительным стараниям юношескую мягкость и чистоту.

Женщинам нравилось.

“Что, если корабль — на самом деле Корабль... истинный Бог?”

Воздух драл легкие, и Оукс сообразил, что дышит слишком часто.

“Сомнения”.

А проклятый корабль не собирается избавить его от этих сомнений. И не собирался никогда. Он не кормит его и молчит. Оуксу приходилось питаться плодами гидропонных садов, а их вечно не хватало. Долго ли он сможет доверять хотя бы им? Пищи не хватает всем. При одной этой мысли ему захотелось жрать.

Оукс заглянул в бокал — там плескалось янтарное вино, оставляя на стенках маслянистые потеки. Под донышком собралась лужица, марая бурую поверхность столика.

“Я — кэп!”

Кэп должен верить в Корабль. Старик Кингстон, при всем его цинизме, верил всегда. “А я — не верю”.

Может, поэтому на нижсторону отправляют нового кэпа?

Оукс скрипнул зубами.

“Убью сволочь!”

Он повторил эти слова вслух, ощущая, как гулко звучат они в пустой каюте.

— Ты слышишь, Корабль? Я убью эту сволочь!

Оукс машинально подобрался, ожидая, что за богохульством последует немедленная кара, и понял это только потому, что невольно задержал дыхание, вслушиваясь в шелест теней по углам.

Как определить Бога?

“Как отличить могущество науки и фокусы всесильной технологии от... от настоящего чуда?”

Если Бог не играет в кости, как всегда учили кэпов... во что играет Бог? Возможно, кости для него попросту скучноваты. Какие ставки могут отвлечь Бога от его мыслей и мечтаний... и выманить из божественной берлоги?

Что за ошеломительная затея — переиграть Бога за его же столом!

Оукс молча кивнул сам себе.

“Возможно, чудеса таятся в этой игре. Чудо самосознания...”

Невелика хитрость — создать самопрограммирующуюся, самоподдерживающуюся машину. Это сложно, да, и безмерно дорого...

“Но возможно”, — предупредил он себя.

Оукс помотал головой, отгоняя дурные мысли.

“Если Корабль создали люди, это возможно. Это объяснимо. Боги движутся иными путями”.

Вопрос в том — какими? Как найти колею, по которой едет Бог? Отыскав ее, ты поймешь и пределы божественности... но какие пределы могут быть у божества? Оукс подумал об энергии. Энергия остается функцией массы и скорости. Даже Богу может найтись место в этой формуле, этакий всеобщий определитель — какая масса, какая скорость?

“Быть может, границы, означенные для Бога, всего лишь чуть шире наших. Оттого, что мы близоруки, нет нужды предполагать, что за границами нашего поля зрения тянется бесконечность”.

Специальность капеллан-психиатра всегда была для него менее значимой, чем образование, полученное им как ученым и врачом. Оукс накрепко усвоил, что нельзя оставлять без проверки на опыте никакие гипотезы или выдавать желаемое за действительное.

Важны не данные, а способ их обработки... и подачи. Это следовало бы усвоить всякому царю и императору. С этим соглашался даже его старый учитель теологии.

“Продай их душонки Богу. Это раде их же блага. Припиши Богу множество мелких повседневных чудес — и паства у тебя в кармане. Не надо двигать горы — если у тебя есть талант, во имя Господне люди снесут и воздвигнут для тебя целые хребты”.

О да... Оуксу словно въяве послышался голос Эдмонда Кингстона, настоящего капеллан-психиатра в старых добрых корабельных традициях... и отъявленного циника.

Морган вздохнул. То были спокойные времена для корабельников, времена терпимости и уверенности. Чудовище, заключавшее их в себе, работало как часы. Бог был далек. А большинство корабельников покоилось в гибербаках.

Но это было до Пандоры. Как же не повезло старине Кингстону, что Корабль вышел на орбиту при его жизни. Бедняга так и остался там, на поверхности, вместе с четвертым отрядом колонистов. От него не сохранилось даже живой клетки. Теперь он сгинул в том, что считал вечностью. А Морган Оукс стал вторым кэпом-циником, принявшим на себя бремя ответственности за Корабль.

“И первым кэпом, которого избрал не проклятый Корабль! Только теперь, — напомнил себе Оукс, — появился новый кэп. Отправленный на поверхность, чтобы найти общий язык с долбаными водорослями. Моим преемником ему не бывать!”

Стоящий у власти может поставить много рогаток на пути своих противников. “Вот как сейчас я спускаю на тормозах повеление отправить на нижсторону этого рифмоплета, как его... Паниля”.

Зачем Кораблю на нижстороне понадобился поэт? Может это быть как-то связано с появлением нового капеллан-психиатра?

Капелька пота повисла на брови Оукса. Стало трудно дышать. “Сердце прихватило?” Он откинулся на кушетку. “Надо позвать... на помощь”. В груди разливалась боль. Проклятие! У него столько еще планов, он не может просто так все бросить! “Только не сейчас!” Поднявшись, он доковылял до люка — но тугие защелки не поддавались дрожащим пальцам. Здесь было прохладней, и из клапана — уравнителя давления доносилось слабое, едва уловимое шипение. “Дифферент?” Как это может быть, Оукс не понимал. Всем было известно, что внутренняя среда всех помещений находилась под прямым контролем... Корабля.

— Ты что со мной делаешь, сволочь ты механическая? — прохрипел Оукс чуть слышно. — Удавить меня решил?

Дышать становилось все легче. Оукс прижался лбом к холодному металлу, набрал полную грудь воздуха раз, другой. Боль за грудиной отступила. Он подергал защелки снова — те поддались, но отворять люк кэп покуда не стал. То, что он пережил, легко объяснялось волнением... но могло быть и признаками асфиксии.

“Асфиксии?”

Он выглянул в коридор — никого, только горят лилово-синие ночьсторонние лампы.

Оукс захлопнул люк и окинул взглядом каюту. Еще одна весточка от Корабля? Нет, надо отправляться на нижсторону... как только Льюис сможет обеспечить его безопасность хоть там.

“Льюис, Льюис, когда же ты достроишь Редут?!”

Пойдет ли Корабль на убийство? Без сомнения. Надо быть очень осторожным, очень осмотрительным. И натаскать себе смену. Слишком многое останется незавершенным, если он умрет.

“А отдать Кораблю право выбора преемника я не могу”.

Чертова железяка может убить его, но победить — никогда.

“Прошло столько лет. Может, программа Корабля просто завершается?”

Что, если Пандора избрана местом долгого, постепенного освобождения? Может, Корабль просто выпихивает потихоньку оперившихся птенцов из своего гнезда?

Оукс нервно шарил взглядом по каюте: эротические плакаты на стенах, сервопанели, роскошные мягкие диваны...

“Кто придет сюда вслед за мною?”

Он подумывал избрать Льюиса, если тот хорошо покажет себя. В лабораториях внизу Льюис был сущим гением, но политическое чутье у него отсутствовало напрочь. Зато наличествовала преданность.

“Преданность! Нет, он хитрый жук, но меня слушается”.

Оукс добрел до своего любимого дивана, старательно взбил золотисто-коричневые подушки и подсунул их под поясницу. Что ему Льюис? Комок плоти, зовущий себя Морганом Оуксом, будет уже давно мертв, когда встанет вопрос о выборе нового капеллан-психиатра. В лучшем случае он ляжет в гибербак, полностью зависимый от корабельных систем. Кроме того, не лучшая идея — искушать Льюиса властью, от которой его будет отделять только жизнь Оукса. В конце концов, у Льюиса большой опыт в отнятии жизни.

— Нет, нет! — твердил он своему начальнику в приватных беседах. — Я дарю им не смерть, а жизнь! Их жизнь! Они — спецсозданные клоны, доктор, клоны, не забывайте. Если я дарю им жизнь, я вправе ее и отнять.

— Слышать не хочу, — прерывал Оукс его бормотание.

— Как пожелаете, — отвечал Льюис, — но фактов это не изменит. Я делаю то, что должен. Ради вас.

Да, Льюис талантлив. Исследуя генетику электрокелпа, самого вредного из аборигенных существ Пандоры, он разработал новые полезные техники генетической инженерии. Хотя это дорого обошлось Колонии.

И все же — преемник? Кого бы он выбрал на самом деле, если бы верил в божественность Корабля, если бы мог отрешиться от гнусных политических свар?

“Легата Хэмилл”.

Это имя застало его врасплох, будто по собственной воле всплыв в сознании, будто чей-то чужой голос прошептал его капеллан-психиатру на ухо. Да, верно, вот кого следовало бы избрать, если бы Оукс воистину верил в Корабль. Нигде не сказано, что капеллан-психиатром не может быть женщина. И в ее дипломатических способностях трудно усомниться.

Какой-то острослов брякнул однажды, что Легата может послать тебя на хер так, что ты пойдешь, визжа от нетерпения.

Распихав надоевшие подушки, Оукс снова поднялся на ноги. Его манил люк, ведущий в сумрачные переходы ночьстороны, лабиринт лабиринтов, даривший жизнь всем своим обитателям, — Корабль.

Действительно ли Корабль пытался убить его? Или это все же случайность?

“Наступит деньсторона — обязательно зайду в медпункт, проверюсь”.

Защелки обожгли холодом пальцы, словно они остыли за прошедшие минуты. Овальная плита беззвучно отворилась, открывая путь в лилово-синюю мглу ночьсторонних коридоров.

“Чертова железяка!”

Завернув за ближайший угол, Оукс столкнулся с людьми из поведенческой вахты. Он не обратил на них внимания. Сектор исследования поведения был им исхожен настолько, что не замечался вовсе: биокомпьютерный зал, витро-лаборатория, генетическая...

“Куда мне направить стопы сегодня?”

Он ковылял куда глаза глядят, запоздало понимая, что уходит все дальше во внешние секторы Корабля, все глубже в путаницу узких тоннелей, наполненных странными запахами и загадочными звуками, — дальше, чем забредал когда-либо прежде.

Внутреннее напряжение гнало его дальше, несмотря на то, что Оукс спинным мозгом ощущал близкую опасность. Корабль может убить его в любую секунду, где бы он не находился. Но одного отнять проклятая железяка не сможет: он — Морган Оукс, кэп. Пусть злые языки кличут его боссом, но он единственный из всех корабельников (за исключением, возможно, Льюиса), который понимает: Корабль не всемогущ.

“Всего двое среди множества... несчетного”.

Провести перепись населения — ни на борту, ни на нижстороне — не удавалось никак. Компьютеры отказывались выполнять команды, а попытки пересчитать жителей без помощи машин давали результаты, разнившиеся настолько, что верить им было нельзя.

“Снова Корабль показывает нам свою подлую натуру”.

Так же, как чувствовалась рука Корабля в приказании отправить на нижсторону поэта. Теперь Оукс вспомнил его имя — Керро Паниль. Зачем отправлять на планету стихотворца — чтобы изучать водоросли?

“Если бы только мы могли жрать келп, не сходя при этом с ума. Слишком много голодных ртов. Слишком”.

По подсчетам Оукса, население корабля составляло десять тысяч. Внизу жило вдесятеро больше, не считая спецклонов. Но сколько бы их ни было — Оукс единственный понимал, как мало знает его народ о целях и способностях Корабля или его составных частей.

“Мой народ!”

Оуксу нравилась эта фраза. И он не забыл циничных слов своего учителя, Эдмонда Кингстона, когда тот объяснял необходимость ограничивать информированность народа: “Видимость познания неведомого почти столь же полезна, как само познание”.

Оукс изучал историю и знал, сколько людей избирало это высказывание, или его перефразирование, своим лозунгом. Это было ясно даже при том, что корабельной версии истории кэп не слишком доверял — архивы бывали порой очевидно подчищены. Трудно порой было отделить истину от сфабрикованных доказательств, но из странных литературных отсылок, из несовместимых датировок, из едва заметных намеков Оукс сделал вывод, руководствуясь скорей интуицией, нежели фактами, — существуют и другие миры, другие народы... или же существовали.

На совести Корабля могло быть множество смертей. Если у Корабля может быть совесть.

 

 

Я — ваше творение, как и вы — мое. Вы — мои спутники, как я — ваш. Ваши личности суть мои воплощения. Прикосновение вечности сливает нас воедино.

Раджа Флэттери, из “Книги Корабля”.

 

Хесус Льюис не отходил от своего телохранителя Иллуянка на расстояние вытянутой руки с того момента, как лопнул первый шлюзовой люк Редута. Отчасти это было сознательным решением. Даже в самые тяжелые минуты Иллуянк внушал окружающим уверенность — мускулистый великан, темнокожий и чернокурчавый. Каменное лицо его украшали три синих шеврона, наколотых над левой бровью. Три галочки — три раза Иллуянк обегал Колонию по периметру, нагой и вооруженный только хитростью и упорством. Это называлось “бежать П” — на спор или ради женщины.

Иные говорили, что проверяют так свою удачу. Что ж, теперь, когда люк выбит, удача понадобится им всем. Тревога подняла большинство работников с постелей, и почти никто не успел поесть.

— Клоны захватили лазпушку! — крикнул Иллуянк, обшаривая коридоры зорким взглядом. — Это опасно. Они не знают, как с ней обращаться.

Они стояли в проходе между бараками клонов и группкой уцелевших, которые теснились у полукруга люков, ведущих в ядро Редута. Даже в этот миг смертельной опасности Льюис отчетливо ощущал, каким его видят подчиненные — низенький, жидковатый во всем и всюду: редкие соломенные волосы, тонкогубый рот, безвольный подбородок, прорезанный глубокой бороздкой, узкий нос и вечно прищуренные на удивление темные глаза, не отражавшие света. Стоявший рядом Иллуянк был наделен всем тем, чего Льюис был лишен.

Оба смотрели в сторону ядра. Обоих мучил один вопрос: безопаснее ли будет там, чем в разгромленных внешних помещениях?

Льюис не случайно отключил передатчик, вживленный под кожу шеи, и не слышал отчаянных вызовов Оукса.

“Еще неизвестно, кто нас может подслушать!”

В последнее время ему стало казаться, что их канал личной связи не столь конфиденциален, как они думали. Оуксу уже должны были доложить о новом кэпе, отправленном на нижсторону. Но обсудить и это, и возможность проникновения посторонних на их выделенную частоту придется попозже.

А Оукс пусть потерпит.

После первого же тревожного сигнала Льюис предупредил Мердока в Колонии. Но прошел ли сигнал, удостовериться он не успел — сначала не было времени, а потом энергоснабжение Редута переключилось на аварийные генераторы, и какие системы теперь работают, а какие отключены, Льюис не знал.

“Проклятые клоны!”

Со стороны бараков донеслось громкое “Вр-ррр!”. Иллуянк рухнул на пол плашмя. Посыпались осколки.

— Я думал, они не умеют пользоваться лазпушкой! — крикнул Льюис, указывая на здоровую дыру в стене.

Иллуянк швырнул его к остальным, в сторону люков.

— Вниз! — гаркнул он.

Кто-то рванул защелки и с натугой отвернул тяжелую плиту, открыв проход в туннель, озаренный синими аварийными лампами.

Льюис мчался за Иллуянком, слыша, как за спиной топочут сапоги бегущих следом.

— Они не знают, как ею пользоваться! — объяснял Иллуянк на бегу. — Это и страшно! — Внезапно он бросился на землю, перекатился и выпустил струю из огнемета в открытый боковой проход. — Они куда угодно попасть могут!

Пробегая мимо прохода, Льюис повернул голову — там полыхали тела.

Вскоре стало ясно, куда их ведет Иллуянк, и Льюис подивился про себя мудрости телохранителя. Левый поворот, правый, и они оказались в недобуренных служебных переходах Редута, ведущих сквозь скальный монолит в пультовую на береговой стороне. Единственное широкое плазовое окно выходило на море и во двор, где сходились бараки клонов и собственно Редут.

Тот, кто прибежал последним, торопливо запер за собою люк. Льюис пересчитал спасшихся — пятнадцать человек, из них всего шестеро из его личной команды. Остальных признал надежными Мердок, но проверки они еще не прошли.

Иллуянк замер у огромного пульта управления, изучая вырезанные над ним схемы основных систем Редута. Льюису пришло в голову, что Иллуянк — единственный, кто выжил, из злосчастной экспедиции Кингстона на этот кусок дерьма пополам с булыжниками, словно в насмешку прозванный Черным Драконом.

— С Кингстоном было так же? — спросил Льюис, стараясь унять дрожь в голосе.

— Кингстон, — ответил Иллуянк, проводя коротким пальцем по очередной цепи, — рыдал и прятался за валунами, пока гибли его люди. Нервоеды его достали. Пришлось выжечь.

“Выжечь!” Льюиса передернуло от этого эвфемизма. Он отогнал непрошенное видение — обугленный до кости ухмыляющийся череп Кингстона.

— Говори, что делать.

Льюис и сам удивился, насколько крепко он мог держать свой страх в узде.

— Хорошо. — Иллуянк наконец глянул ему в глаза. — Хорошо. Вот. — Он обвел рукой переключатели и рубильники на пульте. — Это наше оружие. Отсюда мы можем управлять всеми цепями и трубами в Редуте.

Льюис коснулся плеча телохранителя и указал на небольшой пульт рядом с собой.

— Да... — Иллуянк заколебался.

— Иначе мы слепы, — решительно сказал Льюис.

Вместо ответа Иллуянк набрал код на клавиатуре. Глухая панель над ней отошла, открывая взгляду четыре небольших экрана.

— Сенсоры, — пробормотал кто-то сзади.

— Наши глаза и уши, — бросил Льюис, не сводя глаз с Иллуянка.

Чернокожий великан не изменился в лице.

— И нам придется видеть все, что мы творим... с ними, — прошептал он.

Льюис сглотнул. По другую сторону запертого люка послышалось негромкое пощелкивание.

— Они пытаются пробить ход! — проблеял кто-то.

Льюис и Иллуянк поспешно пересмотрели картинки всех камер наблюдения. Одна показывала руины на месте бараков клонов. По одной стене сползали жирно желтые буквы нового девиза бунтующих: “МЫ ХОТИМ ЖРАТЬ!” На соседнем экранчике толпа мутантов-спецсозданных обшаривала двор в поисках булыжников и осколков стекла — всего, что можно использовать как оружие.

— Приглядывай за ними, — шепнул Иллуянк. — Нам они вреда не причинят, но на запах крови сбегутся демоны, а барьер прорван по всему периметру. Первыми пострадают эти.

Льюис кивнул. Сзади напирали желающие глянуть на экран.

За дверью снова залязгало. Льюис покосился на телохранителя.

— Камнями молотят, — отмахнулся тот. — Надо найти, куда они утащили лазерную пушку. А пока пригляди за двором. Столько кровищи...

Левый нижний экран показывал столовую для клонов. Ее заполняла беснующаяся толпа, которая вломилась через выбитые люки. Внезапно экран погас.

— Камера в столовой сдохла, — доложил Льюис.

— Там они задержатся, пока набивают брюхо, — ответил Иллуянк.

Он оглядывал помещения Редута одно за другим. На последнем экране промелькнул двор, видимый с противоположной стороны, потом руины барьера, иссеченного лазерной пушкой. Из-за периметра по развалинам текли волны клонов. Это Льюис отправил их туда, в пустыню, вызвав тем самым бунт.

“Надо как-то по-другому контролировать их численность, — подумал Льюис. — Одного голода мало”.

Он перевел взгляд на экран, где виден был заполненный клонами двор. Да... крови много. И тут он сообразил, что и сам успел здорово порезаться. Клеточный пластырь остановил кровотечение, но мелкие царапины болели ужасно, стоило только вспомнить о них. Все, кто выбрался из захваченных коридоров Редута, были так или иначе ранены. Даже у Иллуянка текла кровь из ссадины за ухом.

— Вот они, — проговорил великан.

Голос его едва не заглушили лязг и возбужденный гул из-за люка. На экране перед Иллуянком маячили мохнатые спины, бугристые головы, кривые руки клонов, напиравших на двери в пультовую. Двое самых сильных пытались приладить к замку резак для работы по пластали, но толпившиеся в коридоре собратья только мешали им.

— Вот теперь они точно сюда ворвутся, — прошептал кто-то. — Нам конец.

Иллуянк рявкнул что-то и принялся отдавать приказы, пока все пятнадцать уцелевших не оказались заняты у пультов — там последить за трубопроводами, там дернуть рубильник, но чтобы никто не сидел без дела.

Льюис включил звук — комнату наполнило неразборчивое бормотание клонов.

— Спусти баки с рапой на второй уровень! — приказал Иллуянк инженеру за контрольной панелью системы опреснения. — Надо затопить внешний проход.

Бурча что-то и поминутно обращаясь к плану, инженер принялся поворачивать ручки.

Иллуянк тронул Льюиса за плечо, указывая на экран, где до сих пор бродили по двору клоны. Все они стояли, отвернувшись от камеры, и внимание их явно привлекал рухнувший участок стены, выходившей прямо на пробитый барьер. Внезапно клоны, точно по команде, побросав камни и битое стекло, в ужасе бросились бежать.

— Нервоеды, — пробормотал Иллуянк.

Только теперь Льюис заметил их. Груду обломков захлестнул сплошной поток белесых червеобразных тварей. Льюис почти чувствовал на языке кислый привкус и запах гари в стоялом воздухе.

— Герметизация, — почти автоматически бросил он.

— Но мы не можем! — робко проныл кто-то из угла пультовой. — Там еще остались наши люди. Если мы закроемся здесь... если мы... они все...

— Они все сдохнут, — договорил за слабака Льюис. — А наш барьер дырявый, как сито. Нервоеды во внутреннем дворе. Если мы не загерметизируемся сейчас, то сдохнем вместе с ними. Закрывай!

Подойдя к пульту управления воздуховодами, он сам набрал нужный код. Огоньки над панелью загорелись, показывая, что вентили закрыты. Остальные подчинились без разговоров.

— Проверить шахты, выходящие на поверхность, — вполголоса велел Иллуянк, и унявшаяся было суета возобновилась.

Льюис снова уставился на экран. Перед камерой проковылял клон — он вопил и тер глаза обрубками рук. Потом он упал, слабо подергиваясь, и его накрыла лавина извивающихся тел. По всему двору метались клоны и скользили крохотные гибкие твари. Кого-то за спиной Льюиса шумно тошнило.

— Они уже в проходе, — бросил Иллуянк.

Он махнул рукой в сторону экрана, где по волнам разлившейся по коридорам рапы мчалась стая нервоедов.

Льюис бросил отчаянный взгляд на люк — только он спасал пультовую от царящего снаружи кошмара.

Рапа не затопила коридор полностью — под потолком оставался воздушный пузырь, — но в резак попала жидкость, и его замкнуло, посыпались искры.

Барахтались покрытые нервоедами умирающие клоны, тут и там всплывали мертвые черви. От контактов испорченного резака поднимались молочно-белые клубы газа. И нервоеды, попадавшие в эти облачка, гибли.

В мозгу Льюиса проскочил такой же разряд. Первый контакт: рапа. Второй контакт: ток.

— Хлор, — прошептал он и повторил уже громко: — Хлор!

— Что? — Иллуянк с недоуменным видом обернулся.

Льюис ткнул в экран пальцем:

— Хлор убивает нервоедов!

— Что такое хлор?

— Газ. Он образуется при электролизе соляного раствора.

— Но...

— Хлор убивает нервоедов! — Льюис глянул в другой конец пультовой, где за плазовым окном виднелись угол барака и море за ним. — Насосы для морской воды еще работают?

— По большей части, — ответил инженер за пультом, сверившись с показаниями датчиков.

— Закачайте морскую воду всюду, где только возможно, — приказал Льюис. — Нужен большой бассейн, куда ее можно залить и пропустить через нее ток.

— Очистка воды, — прищелкнул пальцами Иллуянк. — Опреснительная! Оттуда трубы ведут во все стороны.

— Погоди! — оборвал его Льюис. — Надо привлечь в Редут как можно больше нервоедов, чтобы покончить со всеми разом.

Томительно долго он вглядывался в экраны.

— Ладно, — проговорил он наконец. — Поехали.

И снова Иллуянк, то и дело сверяясь с планами, раздавал приказы, а пережившие катастрофу подчинялись.

Льюис не сводил с экранов глаз. За входным люком царила мертвая тишина — - по поверхности рапы плыли тела спецклонов вперемешку с мертвыми нервоедами. Он переключился на другую камеру — в гимнастическом зале близ клон-лабораторий. Там было полно перепуганных спецклонов. Среди них мелькали подчиненные Льюиса, оставшиеся снаружи, когда он отдал приказ запечатать ядро Редута. Лиц было не узнать, но цвет комбинезонов выделял их в толпе. Один за одним люди и клоны умирали, исходя кровавой пеной, и последние взгляды их буравили камеру в потолке.

Последний клон бился в предсмертных корчах, когда из коридора просочились клубы белесого газа, заволакивая поле зрения.

— За глазами следите, — предупредил Иллуянк. — Нервоеды, которых мы не выжжем, первым делом будут впиваться жертве в глаза.

В пультовой воцарилась тишина. Люди прислушивались к своему дыханию, с наслаждением исходили холодным потом, покрывавшим их драгоценные тела, и смотрели в глаза мертвых, видя в них собственную судьбу.

Льюис оперся на край пульта, чувствуя под пальцами холодный металл. На всех экранах по коридорам Редута ползли клубы белой мглы. По периметру уцелело несколько камер, и они показывали, как вытекает из выбитых люков и стелется по голой земле газ. Иллуянк методично переключался от сенсора к сенсору.

За спиной Льюиса кто-то нервно и глубоко вздохнул. Льюис тоже вздохнул.

— Хлор, — сказал Иллуянк.

— Теперь мы сможем стерилизовать гнезда нервоедов без всякого риска, — пробормотал Льюис. — Если бы мы только знали...

— Не лучший способ учиться, — заметил кто-то.

А другой добавил:

— Долго же нам тут ждать придется.

— Ожидание — штука такая, — ответил Иллуянк. — Подумай лучше, сколько ты проживешь, если все время будешь ждать.

Льюис не ожидал от Иллуянка настолько глубоких мыслей. Придется перевести его в Колонию. Он слишком много видел, а еще больше — понял. Это не к добру. Но сначала — выбраться из пультовой. А единственный путь наружу проходит через зараженные нервоедами помещения Редута. Хлор очистит их... но не сразу.

— Можем мы связаться отсюда с Мердоком? — спросил Льюис.

— Только через аварийный передатчик, — ответил Иллуянк.

— Тогда отправь ему кодовый сигнал установить блокаду, — распорядился Льюис. — Пока мы тут все не расчистим, никто не должен здесь появляться. Нельзя, чтобы кто-то увидел и...

Льюис многозначительно покосился на телохранителя. Иллуянк кивнул.

— Кому-то придется слетать в Колонию и разъяснить им там все правильно.

Льюис так и думал, что Иллуянк подставится.

— Прекрасно. Тебя и пошлем. И проследи, чтобы они не пытались ничего объяснять боссу на борту. Это моя работа.

— Точно.

— Больше, чем надо, не рассказывай. И... пока ты там будешь... покрутись среди колонистов. Поживи их жизнью, поработай с ними...

— И разузнай, не просочились ли вести... — Иллуянк обвел рукой экраны, — об этом.

— Молодец.

“Даже слишком”.

 

 

Как мастер учится использовать свои инструменты, ты можешь научиться использовать людей, чтобы они исполняли твою волю. Но когда ты можешь создать особенного человека для достижения конкретной цели, твоя власть увеличивается многократно.

Морган Оукс, “Дневники”.

 

Легата Хэмилл знала, что когда-нибудь нижсторона станет домом для всех корабельников. И все равно не любила, когда Оукс отправлял ее туда в качестве инспектора. Конечно, это давало ей возможность ощутить собственную власть — тут сомнений не было. Служебный пропуск позволял Легате проходить всюду — порой хватало одного взгляда, брошенного охраннику. Она была правой рукой Моргана Оукса. Легата знала, кого видят эти громилы — невысокую, белокожую, женственно пышную брюнетку. Женщину, которой похоть босса дарит власть и опасную силу.

И каждая проверка, с которой Оукс отправлял ее на нижсторону, порождала все большее напряжение.

Сейчас он послал ее в Первую лабораторию Колонии. И вся поездка должна быть записана на головидео, чтобы Оукс мог на досуге внимательно во всем разобраться.

— Проникни туда, — приказал босс, и слова эти в его устах звучали почти непристойно.

Легата никогда не бывала в Первой — одно это могло бы подстегнуть ее любопытство. Льюис держал там своего верного прихлебателя — Сая Мердока; с ним Легате и предстояло встретиться. Обычно Льюиса можно было найти среди блестящих пластальных стен лаборатории за тройными дверями шлюза. Но не сегодня. “С Льюисом связаться невозможно” — странная какая формулировка. Неудивительно, что Оукс встревожен.

— Выясни, куда он подевался и чем занят!

Когда челнок коснулся поверхности Пандоры, в небе стояли оба солнца — значит, вспышек следовало опасаться больше обычного. Из посадочного комплекса Легату спешно провели в сервок, который довез ее до выхода из туннеля. Работники-колонисты были торопливы и нервны — ходили слухи об очередных стычках с многочисленными демонами Пандоры на периметре.

Легату передернуло. При одной мысли о кровожадных тварях, населявших бесплодные земли за периметром Колонии, ее начинало трясти.

Мердок встретил ее в ярко освещенном, полном народа зале за последним люком, отделявшим лабораторию от входного туннеля. То был крепко сложенный, светлокожий и голубоглазый мужчина. Русые волосы его были коротко острижены, ногти коротких толстых пальцев — ровны и чисты, щеки — всегда гладко выскоблены.

— Что на сей раз? — поинтересовался он.

Легате нравилась его манеры. Вопрос следовало понимать так: “Мы здесь и так заняты, что еще Оуксу от нас потребовалось?”

Хорошо же. Она тоже может быть резкой.

— Где Льюис?

Мердок оглянулся, словно кто-то мог подслушать их. Но простых работников поблизости не было.

— В Редуте.

— Почему он не отвечает на вызовы?

— Не знаю.

— Когда прервалась связь?

— Он послал аварийный код. Все транспорты — задержать. Посадка вблизи Редута запрещена до дальнейших распоряжений.

Легата задумалась. Авария? Что же могло случиться там, за морем?

— Почему об этом не сообщили доктору Оуксу?

— Код требовал абсолютной секретности.

Это Легата могла понять. Доверить сообщение подобной важности обычной радиосвязи между Кораблем и Колонией было невозможно. Но авария случилась двое полных пандоранских суток назад. Легата чувствовала, что в последнем шифрованном послании Льюиса был скрыт еще один запрет — собственным подручным. Пытаться доказать это бессмысленно, но посланница была уверена, что так оно и есть.

— Вы не пытались пролететь над Редутом?

— Нет.

Значит, запрет распространяется и на воздушное пространство. Плохо... совсем плохо. Что же, придется перейти к настоящему ее заданию.

— Я прибыла, чтобы проинспектировать лаборатории.

— Знаю.

Все время разговора Мердок пристально разглядывал свою собеседницу. Приказ босса был недвусмысленно прост — она может заглядывать куда захочет, кроме Комнаты ужасов. Время для этого придет позже... как приходило оно для всех работников. Красотка, этакая карманная Венера с кукольным личиком и изумрудными глазами. Но в ее головке, судя по всему, прячутся первоклассные мозги.

— Если знаете, тогда пошли, — приказала Легата.

— Сюда.

Мердок повел ее по узкому проходу между рядами чанов, где зрели первичные клономатки, в отдел микрообработки.

Поначалу интерес Легаты к работе в лабораториях был сугубо умозрительным. Она понимала это сама, и знание это ее успокаивало. В какой-то момент — они как раз проходили сквозь строй клономаток особого назначения — Мердок взял ее за руку, вдохновенно повествуя о методиках и приборах. Легата не отстранилась. Прикосновение его было медицински холодным, а может, и вовсе непреднамеренным. Ничего плотского в нем не было точно.

Но Легата знала Первую лабораторию, как немногие другие, быть может, не хуже самого Льюиса... и ей еще никогда не приказывали забираться так глубоко в ее чрево.

— ...Но с этим я согласился, — говорил Мердок.

Начало фразы Легата упустила, разглядывая недоразвитый, непропорциональный эмбрион, плывший за стеной из хрустального плаза.

— Согласились с чем? — Она глянула на своего провожатого. — Простите, я... тут все так интересно.

— Километры пластали, баки и трубы, псевдотела и псевдомысли... — Мердок раздраженно взмахнул рукой.

Легата сообразила, что у Мердока началась фаза маниакального возбуждения, и ей вдруг расхотелось задавать вопросы о странном плоде, колыхавшемся за плазовой стеной.

— Так с чем вы согласились? — спросила она.

— Мы здесь порождаем людей. Здесь мы зачинаем их, растим в утробах, извлекаем на свет, кое-кого отправляем на борт учиться... Вам не кажется странным, что на нижсторону не допускаются природнорожденные?

— Корабль решает не без причины, а ради блага...

— ...Всех корабельников, я знаю. Это я слышу не реже вашего. Но так решил не Корабль. Еще никто не нашел — даже вы, лучший наш поисковик, как я слышал, — в записях приказа Корабля, чтобы все роды происходили на борту. Никто и нигде.

Легата, сама не зная как, вдруг поняла, что он повторяет речь Льюиса. Дословно. Мердок так никогда не говорил. Зачем ей слышать это? Или Оукс задумал разделаться с корабельными акушерами, с наталями?

— Но нам заповедано богоТворить, — возразила она. — Что же мы можем предложить Кораблю большего, чем забота о наших детях? В этом есть смысл...

— И смысл, и логика, — согласился Мердок. — Но это не прямой приказ. А такое ограничение ставит всю нашу работу в Первой в неоправданно жесткие рамки. Мы могли бы...

— Владеть этим миром? Морган говорит, что у вас и так неплохо получается.

Пусть переварит это! Не босс и не доктор Оукс — Морган.

Мердок отпустил ее руку. Щеки его залила краска стыдливого восторга.

“Он знает, что все это записывается, — подумала Легата, — а я испортила ему спектакль”.

Ей пришло в голову, что Мердок разыгрывал свое представление для иного зрителя — для самого Оукса. Если авария на Черном Драконе окажется для Льюиса фатальной... да, ему потребуется замена. Она представила, как Оукс будет вглядываться в картинку, плывущую над коробкой бортового сканера. Но... пусть Мердок еще помучается. Теперь она взяла его за руку.

— Я бы хотела посмотреть Сад.

Это было правдой только наполовину. Она видела каталоги, которые Оукс прятал от посторонних глаз, знала, в каком широком ассортименте производят здесь спецсозданных клонов — каждого для определенной цели. На борту Корабля не более дюжины человек представляли, что подобный процесс вообще возможен. А в Колонии Первая лаборатория занимала отдельный комплекс зданий, поодаль от остальных, и цели, преследуемые его создателями, скрывало загадочное название.

“Первая лаборатория!”

Спроси любого, что творится за стенами Первой, и он ответит: “Да Корабль их знает!” Или начнет пересказывать детские страшилки про ученых рабов, которые, не разгибая спины, сидят над микроскопами и вглядываются в сердце самой жизни.

Легата знала, что Оукс и Льюис поощряют эти слухи и даже запускают новые, когда прежние начинают утихать. В результате весь комплекс окружала атмосфера всеобщего страха. В последнее время началось даже брожение в народе: слишком много, дескать, провизии поглощает Первая. И для корабельников, и для колонистов отправиться сюда значило сгинуть навеки. Все работники перемещались во внутренние бараки и за редкими исключениями не возвращались ни на борт, ни в саму Колонию.

При мысли об этом Легата ощутила холодок неразрешенных сомнений. “Меня сюда не направляли”, — пришлось ей напомнить себе. Этого и не случится до тех пор, пока Оукс еще желает видеть ее нагой на своей кровати... и проникать в нее.

Легата глубоко вздохнула, глотая теплый воздух. Температура и влажность здесь, как и во всех зданиях Колонии, соответствовали бортовым. Но в стенах Первой лаборатории Легату пронизывал до костей особенный холод, покрывая мурашками кожу, стягивая соски болезненно тугими узелками, проступающими сквозь ткань комба.

— Ваши работники, — проговорила она торопливо, чтобы скрыть смятение, — кажутся такими старыми.

— Большинство из них трудится здесь с самого начала.

Мердок отвечал уклончиво. Легата обратила на это внимание, но предпочла пока не заострять вопрос.

— Но эти люди... они кажутся еще старше...

— Вы знаете, — перебил ее Мердок, — что смертность у нас выше, чем в Колонии?

Она покачала головой. Вранье, очевидное вранье.

— Мы стоим на самом периметре, — пояснил Мердок. — И защищены хуже всех остальных. Здесь, близ холмов, особенно часто проклевываются нервоеды.

Легату невольно передернуло. “Нервоеды!” Эти суетливые червячки были самыми страшными из всех демонов Пандоры. Им была присуща неукротимая тяга к нейронам человека — проникнув под кожу, они неторопливо прогрызали себе дорогу вдоль нервных волокон, пока, добравшись до мозга, не наедались досыта, чтобы инкапсулироваться и отложить яйца.

— Паршиво, — бросил Мердок, заметив ее реакцию. — Тяжелая работа, конечно... но этого мы ожидали с самого начала. Здесь собрались самые преданные на всей нижстороне работники.

Легата глянула на кучку этих преданных работников, сидевших среди плазовых чанов, — на невыразительные кислые лица. Все, кого видела Легата в переходах лаборатории, были бледны, морщинисты, изнурены. Никто не смеялся; даже нервная улыбка не нарушала всеобщей тоски. Только брякали инструменты, гудели машины, ныла тягостная пустота отчуждения.

Мердок внезапно ухмыльнулся.

— Но вы желали поглядеть на Сад, — бросил он, поворачиваясь и подавая знак следовать за ним. — Сюда.

Он провел Легату через сдвоенный шлюз в помещение, служившее, казалось, тренировочным залом для молодых спецклонов. Несколько созданий крутилось у входа, и при виде Мердока они расступились.

“Они его боятся”, — поняла Легата.

В другом конце зала, за барьером, виднелся еще один шлюз.

— А там что? — поинтересовалась она.

— Туда мы сегодня не попадем, — ответил Мердок. — Идет дезинфекция.

— О! А что там такое?

— М-м-м... можно сказать, сердце Сада. Я называю его Теплицей. — Он обернулся к бродившим неподалеку молодым спецклонам. — Вот, кстати, и юная поросль, только что из нашей Теплицы. Они...

— А другого названия у вашей Теплицы нет? — поинтересовалась Легата.

Ей не нравилось, как отвечает на ее вопросы Мердок. Слишком уклончиво. Он лжет.

Мердок обернулся к ней, и Легата ощутила укол страха. В глазах его плескался восторг, выдававший потаенное, гнусное знание.

— Некоторые еще называют ее Комнатой ужасов, — ответил он.

“Комната ужасов?”

— И нам туда нельзя?

— Не сегодня. Быть может, вы истребуете пропуск немного позже?

На сей раз Легата смогла сдержать дрожь. Но он так смотрел на нее, с таким жадным блеском в глазах...

— Я вернусь и осмотрю вашу... Теплицу позднее, — решила она.

— О да. Непременно вернетесь.

 

От вас Аваата узнает слова великого поэта-философа, сказавшего: “Не повстречав чужого разума, ты не узнаешь, что значит быть человеком”.

Так и Аваата не знала, что значит быть Аваатою.

Это истина и одновременно — поэзия. А поэзия теряется в переводе. Потому мы позволяем вам называть этот мир Пандорой, а нас — Аваата. Первые же из вас называли нас растением. Сквозь это слово проглядывали глубинные пласты вашего прошлого, и Аваата ощутила страх. Вы пожираете растения, чтобы потребить накопленную ими энергию. Ваше бытие построено на чужой погибели. Бытие Авааты строится на чужой жизни. Аваата поглощает минералы, камни, море, солнечный свет и порождает из всего этого новую жизнь. Скала Авааты усмиряет буйство морей и гасит колебания, вызванные притяжением солнц и лун.

Познав человека, Аваата вспоминает все. Помнить — хорошо, и Аваата помнит. Мы пожираем собственную историю, и она сохраняется. Мы — один разум, один язык. Смятение бурь не может оторвать нас друг от друга, от скал, что держат нас, от небес, замыкающих в себе море и омывающих нас приливами. Это так, ибо так повелели мы.

Мы заполняем море своими телами, смиряя волны. В тени Авааты водные создания обретают убежище, в нашем свете находят пропитание. Они дышат источаемыми нами богатствами. За то, что мы отвергаем, сражаются они между собою. В хищном буйстве своем не смотрят они на нас, а мы взираем, как растут они, как вспыхивают, подобно солнцам, в морской толще и гаснут на дальнем краю ночи.

Море питает нас, и в токах его мы возвращаемся в море. Сила Авааты — в скале, и вместе с силой растет гнездо. В скале единение Авааты, ее тягость и кровь. Своей силой Аваата приносит морям успокоение, смиряет капризный гнев приливов. Без Авааты море визжит от ярости в столкновении льда и камня, жарким безумием подстегивает ветры. Без Авааты гнев волн захлестнет этот мир тьмой на тонкой белой грани смерти.

Это так, ибо так сделали мы — Аваата: барометр жизни.

Атом к атому — выйдет молекула; молекула за молекулой — в цепочку, вьющуюся снова и снова в лучах света; клетка за клеткой — выйдет бластула, ресничка к щупальцу — и из тишины прорастает шевеление жизни.

Аваата выделяет загадочный газ из морских вод и взлетает в мир облаков и гор, где в страхе пробегают по небесам звезды. Аваата взмывает из моря на крыльях газа, чтобы найти край, где проросла искра жизни. И там Аваата отдает себя любви и возвращается в море, и замыкается круг, не имея конца.

Аваата питает и поглощает. Аваата дает кров в своем убежище. Пожирает и кормит собой. Любит и любима. Рост — вот путь Авааты. В росте — жизнь. Смерть таится в покое, в то время как Аваата ищет покоя в росте, ищет равновесия течений, и Аваата живет.

Ибо так творит Аваата.

Если ты познаешь все это о чужом разуме и сочтешь его чужим — ты не знаешь, что значит быть человеком.

Êåððî Ïàíèëü, ïåðåâîäû èç “Àâààòû”.

 

 

Вас называют “Проект “Сознание”, но ваша истинная цель — проникнуть за рамки, которые всеобщий импринтинг ставит человечеству. Ответить на неизбежный вопрос: не является ли самосознание лишь разновидностью галлюцинации? Повышаете вы уровень самосознания или понижаете его порог? Опасность последнего в том, что вы, пользуясь военной аналогией, не можете позволить себе бездействия.

Из первоначального задания капеллан-психиатру безднолета “Землянин”.

 

Во время своих ночьсторонних прогулок Оукс любил блуждать бесцельно, не привлекая внимания к своей важной персоне. Он приложил много сил и стараний к тому, чтобы и на борту, и на нижстороне оставаться лишь именем. Немногие знали его в лицо, а большую часть официальных обязанностей капеллан-психиатра брали на себя помощники — установленные богоТворения в коридорных часовнях, распределение продуктов на нижстороне, контрольные проверки тех корабельных функций, которые не требовали человеческого вмешательства вовсе. Власти капеллан-психиатра полагалось быть сугубо номинальной. А он хотел большего.

Кингстон бросил как-то в сердцах: “У нас слишком много свободного времени. Мы как те пустые руки из поговорки, и бес найдет нам дело”.

Той ночью воспоминания о его предшественнике преследовали Оукса неотступно. Во всех внешних проходах стены и потолки были усеяны сенсорами — глазами и ушами Корабля. Они тускло поблескивали в лилово-синем ночном свете, поворачивались к каждому проходящему мимо, а потом теряли его из виду.

От Льюиса до сих пор ни слова. Отчет Легаты ставит больше вопросов, чем дает ответов. Или Льюис решил начать свою игру? Невозможно! Смелости у него на это не хватит. Он по натуре своей не вожак, он вечный закулисный кукловод.

Тогда что же случилось?

Слишком много навалилось на плечи Оукса, и все разом. Невозможно дольше откладывать отправку этого поэтишки... Керро Паниля... на нижсторону. Да еще новый кэп, которого Корабль вытряхнул из спячки! Обоих следовало бы привязать друг к другу и следить за ними непрестанно. А еще пора уже начинать программу уничтожения электрокелпа. Народ на нижстороне достаточно поголодал, чтобы наброситься на любого козла отпущения.

Да в придачу неприятная история с воздухом в его каюте. Это что же — корабль правда пытался удушить его? Или отравить?

Завернув за угол, Оукс увидал на стенах коридора светящиеся зеленые стрелки, показывавшие направление к обшивке корабля. По потолку проходила пунктирная линия, где каждой точкой был сенсор.

Оукс по привычке отмечал, как пробуждается при его приближении каждый сенсор. Механическое око пристально следило за его передвижением, а когда проходящий исчезал из его поля зрения, следующий циклопов глаз опасливо обращался к нему, не сводя взгляда с человека. Теоретически Оуксу должна была бы нравиться подобная бдительность — он всегда одобрял это качество и у корабельников, и у простых машин, — но мысль о том, что за этим стеклянным взглядом скрывается чужой, возможно, враждебный разум, леденила его сердце.

На его памяти сенсоры никогда не выходили из строя. А попытка сломать какой-нибудь кончалась приходом робокса-ремонтника — упрямой, одновременно рабочей и боевой машины, превыше человеческого здоровья и жизни ставившей благополучие Корабля.

“Нет, черт бы тебя побрал, корабля!”

Столько лет индоктринации — даже он не мог до конца стряхнуть ее оковы, что уж говорить о тех, кто слабее умом и волей?

Оукс вздохнул. Он и не ожидал, что сможет переубедить кого-то. Он с самого начала намеревался пользоваться теми орудиями, что были под рукой. Умный человек все сможет обратить себе на пользу. Даже такое опасное орудие, как Хесус Льюис.

Внимание его привлекла еще одна пара сенсоров, над входом в доки. Здесь было тихо; в воздухе висел неуловимый запах множества спящих. Когда на Колонию опускалась ночьсторона, туда переставали отправлять даже грузы. Иногда нижнее время совпадало с корабельным, чаще — нет. Суета деньстороны отступала перед братством во сне.

За исключением, напомнил себе Оукс, двух мест — секции жизнеобеспечения и аграриумов.

Остановившись, Оукс вгляделся в ряды сенсоров. Из всех корабельников именно ему следовало бы ценить их. Он имел доступ ко всему, что они записывали. Каждая сторона жизни на борту была ему открыта. И это он проследил, чтобы все помещения Колонии были оснащены подобным же образом. Он поставил бдительность Корабля на службу себе.

“Чем больше мы знаем, тем обширнее пространство нашего выбора”, — прозвучал в его ушах поучающий голос Кингстона.

“Каким же прекрасным сырьем я был!”

В искусстве управления человеками Кингстон был почти мастером. Но только почти. Управление есть функция выбора. А Кингстон отвергал определенные варианты, даже не рассматривая.

“Я не отвергаю ничего”.

Выбор — последствие знания. Это Оукс усвоил твердо.

“Но как ты познаешь последствия своего выбора?”

Оукс покачал головой и вновь двинулся в свой бесцельный путь. Под ложечкой у него сосало от предчувствия опасности. Но остановить его могла бы только смерть. Ноги сами вели его в проход, уходивший в секцию аграриумов. Даже не признай ночьсторонний бродяга ведущие к автоматическому шлюзу впереди рельсы грузовых вагонеток, его насторожил бы особенный, зеленый запах в коридоре. Оукс перешагнул через загрузочную площадку, прошел через шлюз и очутился на тускло освещенном, пугающе огромном пространстве.

Это место тоже находилось на ночьстороне. Даже растениям требовался суточный ритм. Подсвеченная изнутри желтым схема на стене по левую руку подсказывала, где находится случайно забредший сюда человек и как ему выбраться отсюда, а заодно скудно освещала аграриум. Под производство продовольствия были заняты самые большие помещения на борту, но Оукс не заходил в эти комплексы уже много лет — с тех пор, как он занимался снабжением первой базы на пандоранском континенте Черный Дракон. Это было задолго до того, как колонистам удалось закрепиться на Яйце.

“Первая большая ошибка Кингстона”.

Оукс подошел к схеме. Он обратил внимание, что вдали что-то шевелится, но чертеж интересовал его больше. И он не был готов к тому, что показывала ему схема. Аграриум, куда он забрел случайно, был едва ли не больше корабельного ядра. Прорастая корнями изначальную обшивку, он, подобно вееру, выдавался в космос. Цифры в отчетах ремонтников, которые Оукс одобрял не читая, здесь обретали стальную плоть. Но еще важнее были пояснения внизу схемы.

Оторвав наконец взгляд от ужасающих цифр, Оукс увидал, как ночная смена работников отправляется на обеденное богоТворение. Каждый шел в тускло освещенный синим притвор словно по собственной воле, без видимого недовольства или чужого приказа.

“Они верят! — мелькнуло в голове у Оукса. — Они и правда верят, что корабль — это Бог!”

Когда старший смены начал богослужение, на капеллан-психиатра вдруг накатила тоска — острая до слез. Он понял, что завидует вере эти работников, тому утешению, что давал им бессмысленный ритуал.

Кривоногий, приземистый надзиратель с измазанными грязью коленями и ладонями завел псалом Верного Роста.

— Узрите почву. — Он уронил на пол щепотку земли. — И спящее в ней семя.

Работники, как один, подняли и вновь опустили свои стаканы.

— Узрите воду. — Он окропил пол из стакана. — И даруемое ею пробуждение.

Все подняли стаканы.

— Узрите свет. — Надзиратель поднял лицо к ультрафиолетовым лампам. — И рождаемую им жизнь.

Молящиеся обернули к свету ладони.

— Узрите тяжесть зерна и свежесть листа. — Старший зачерпнул из общего котла и плеснул похлебки своему соседу слева. — И семя жизни, павшее в нас.

Каждый переложил по ложке варева от себя в миску соседа.

— Узрите Корабль и пищу, дарованную Им. — Надзиратель сел. — И радость общества, принесенную Им.

Все приступили к трапезе.

Оукс, оставшийся незамеченным, отвернулся.

“Радость общества! — фыркнул он про себя. — Будь у нас поменьше общество и посытнее жратва, радости было бы куда как побольше!”

Он сделал несколько шагов к обшивке Корабля, за которой всего в нескольких метрах находился вакуум. Мысли его путались.

Этот аграриум мог прокормить тридцать тысяч человек. Вместо того чтобы пересчитывать корабельников, можно пересчитать аграриумы и сложить данные! Оукс знал, что поставки с борта составляют восемьдесят процентов потребляемого Колонией продовольствия. Вот ключ к верным числам! Как он раньше не сообразил?

Но даже в миг озарения Оукс в глубине души понимал — Корабль никогда не позволит ему этого. Проклятая железяка не желала сообщить, сколько людей кормит. Любые попытки произвести перепись населения она сводила к нулю, она прятала гиберкомплексы и путала людей бесчисленными переходами.

Корабль вывел из спячки безымянного кэпа и объявил, что на нижстороне запущен новый проект, не подчиненный указаниям с борта.

Что же... и на нижстороне случаются несчастья, от которых не застрахован даже драгоценный кэп с Корабля.

Какая, в конце концов, разница? Новый кэп — скорее всего клон. А Оукс внимательно читал самые ранние записи в архивах. Клоны — это собственность. Так сказал некто, подписавшийся “МХ”. И в его словах чувствовалась власть. Клоны — это вещь.

 

 

Предупреждение касательно наших программ генетического развития. Уменьшая время реакции, мы тем самым подталкиваем образец к определенным решениям. Скорость отсекает от определенных вариантов выбора, требующих долговременных раздумий. Всякое решение становится минутным.

Хесус Льюис,

директива по созданию спецклонов.

 

Когда бреши в периметре Редута были наконец заделаны временными пломбами, Льюис приказал за день осмотреть и вычистить все помещения. Работа оказалась тяжелой и долгой, и завершили ее уже за полночь, при аварийном освещении. Повсюду воняло хлором, кое-где так сильно, что приходилось надевать дыхательные маски.

Поутру трупы во дворе окатывали струей хлора по нескольку раз, прежде чем кто-то осмеливался прикоснуться к ним — и то не голыми руками, а спешно сваренными из обломков оборудования баграми. Хлор обжигал плоть и проедал ткань, и оттого работа шла еще медленнее.

На четвертом подземном уровне всех поджидал приятный сюрприз — двадцать девять клонов и еще пятеро работников, запершихся в неосвещенной кладовой. Все они были голодны, измождены и перепуганы до смерти. В той же кладовой хранились запасные баллоны к огнеметам, и это позволило Льюису добавить к стерилизации хлором выжигание.

Льюис изрядно удивился, что клоны не напали на пятерых рабочих. Потом ему донесли, что те подняли тревогу, когда узнали о нападении нервоедов, и загнали клонов в кладовую. За время вынужденного заключения между спецклонами и нормалами возникло определенное товарищество. Льюис заметил это, уже когда они выходили — поддерживая друг друга, не разбирая, кто клон, а кто человек. Это было очень опасно. Он отдал строгий приказ разделить их как можно быстрее — клонов направить на расчистку двора, самую опасную работу, а людей поставить, как положено, надсмотрщиками.

Одна сцена особенно взбесила его — когда доверенный охранник, Паттерсинг, заботливо выводил из помещения хрупкий спецклон женского пола. Она была из новой партии, слишком высокая и тощая по человеческим стандартам, со смуглой кожей и огромными глазами. Вся ее серия страдала хрупкостью костей, и Льюис едва не отправил всех под нож — остановило его только то, что они оставались одним из немногих удачных примеров сочетания человеческих и пандоранских генов.

Может быть, Паттерсинг просто бережет ценный материал? Он ведь должен знать, какие у этой серии хрупкие кости. Да... наверное.

Льюис с удовольствием замечал, что уцелели и другие новые образцы, спецклоны, усиленные местным генетическим материалом. Значит, не придется вновь проходить долгий, мучительный путь проб и ошибок. Катастрофа в Редуте уничтожила не все.

Когда стало ясно, что Редут стерилизован полностью, а против нервоедов существует новое эффективнейшее оружие, Льюиса охватила эйфория.

— По крайней мере, проблему продовольствия мы решили, — легкомысленно бросил он Иллуянку.

Телохранитель смерил его каким-то нехорошим взглядом, который Льюису совсем не понравился.

— Нас осталось всего пять десятков, считая спецклонов, — заметил Иллуянк.

— Но сердце проекта спасено, — возразил Льюис.

Он слишком поздно осознал, что слишком много сообщил излишне понятливому помощнику. Иллуянк уже доказывал, что вполне способен делать верные выводы из неполных данных.

“Что же... Иллуянк отправляется в Колонию. А там им займется Мердок”.

— Нам потребуются работники на смену, и немало, — настаивал телохранитель.

— Я полагаю, — отозвался Льюис, — что эта проверка придаст нам новых сил.

Потом он отвлек Иллуянка, приказав ему еще раз осмотреть Редут — до последнего уголка, до последней каморки, не упуская ничего — и все еще раз обработать газом или огнем. Клоны медленно разбредались по коридорам, сопровождаемые шипящим гулом огнеметов или булькающим присвистом газогенераторов. Потом Льюис приказал еще раз пропустить хлор через все трубопроводы и воздуховоды в Редуте. И еще раз осмотреть все помещения при помощи сенсорных камер.

Но все было чисто. Остатки хлора выкачали наружу, омывая желтоватыми струями те холмики, где днем раньше толпились изгнанные Льюисом из безопасных стен Редута клоны.

Часть тяжелого газа, как и следовало ожидать, стекла по утесам в море. Галлюциногенные водоросли, которыми бухта заросла сплошь, при его прикосновении отступали, взбивая стеблями воду. На шум слетелись дирижаблики. Они плыли на почтительном расстоянии над окрестными холмами, точно молчаливые зрители, пока Льюис и его жалкая команда последовательно стерилизовали территорию вокруг Редута.

Льюис даже выбрался за ворота в броневике, взяв водителем Иллуянка, чтобы лично наблюдать за работой очистителей. В одном месте он приказал Иллуянку остановить машину и долго изучал пролетающую вдали череду дирижабликов сквозь толстый плазмаглас окна. Вздутые оранжевые мешки плыли в пугающей тишине, болтая подвешенными на толстых черных щупальцах валунами. Вид этой загадочной живой стены на расстоянии трех километров наполнял сердце Льюиса страхом и злобой.

— Надо извести проклятые штуковины под корень! — выпалил он наконец. — Это же просто летающие бомбы!

— А может, и больше того, — заметил Иллуянк.

Один из оставшихся в живых клонов выбрал именно этот миг, чтобы сбросить с плеч рюкзак со сжатым хлором. Обернувшись к череде дирижабликов, он распростер коротенькие ручки и вскричал на всю равнину: “Аваата! Аваата! Аваата!”

— Уберите отсюда этого идиота! И в карцер! — приказал Льюис.

Иллуянк повторил команду через внешние динамики, и двое надзирателей бросились ее исполнять.

Льюис нетерпеливо бурчал что-то себе под нос: “Аваата!” Это был клич восставших клонов. “Аваата!” и “Мы хотим жрать!”.

Если бы этот клон не был одним из драгоценных теперь плодов программы генетического сращения, Льюис приказал бы сжечь безмозглую тварь на месте.

Придется вводить новые меры безопасности, сказал он себе. Более суровые меры по контролю за поведением клонов. И придется ввести Оукса в курс дела. Собрать в Колонии и с борта замену всему уничтоженному — новых клонов и новых работников, новых охранников и надзирателей. Мердок будет некоторое время очень занят в своей Комнате ужасов. Очень. Что же, садоводство всегда было жестоким занятием — выпалывать сорняки, отлавливать грызунов, травить вредителей. Зона особого назначения Первой лаборатории получила очень точное наименование: Теплица. Там прорастали цветы Пандоры.

— Весь запас хлора израсходован, — доложил Иллуянк. — Все чисто.

— Возвращаемся, — приказал Льюис и добавил: — Когда вернешься в Колонию, не упоминай о хлоре.

— Хорошо.

Льюис кивнул в ответ собственным мыслям. Теперь пришло время подумать — что он скажет Оуксу. Как ему представить это несчастье очередной победой.

 

 

Клоны — это вещи, и точка!

Морган Хемпстед, директор Лунбазы.

 

— Спасибо, что откликнулись на мое приглашение.

Томас внимательно разглядывал сидящего, размышляя, как может такая простая фраза нести в себе такую угрозу. Это был Морган Оукс, капеллан-психиатр, кэп. Босс?

На борту заканчивалась деньсторона, а Томас еще не так давно вышел из гибербака, чтобы вполне проснуться и привыкнуть к подзабытому ощущению собственного тела.

“Я более не Раджа Флэттери. Я — Раджа Томас”.

Нельзя было дать понять, что это лишь маска. Особенно сейчас.

— Я изучал ваше досье, Раджа Томас, — заметил Оукс.

Тот кивнул, думая: “Врешь!” Как явственно слышится напряжение в его голосе. Или Оукс не понимает, как каждым словом выдает себя натренированному уху? Нельзя верить ни единому его слову! Он... беспечен, вот что.

“Возможно, на его пути не попадались те, кто умеет слушать”.

— Я откликнулся на вызов, а не на приглашение, — ответил Томас.

Вот так! Именно так должен был ответить Раджа Томас.

Оукс только улыбнулся благожелательно и постучал пальцами по тонкой стопке листов, которую держал на коленях. Досье? Едва ли. Томас понимал, что скрывать истинное лицо нового участника этой пьесы — в интересах Корабля.

“Томас. Я — Томас!”

Он окинул взглядом помещение, куда пригласил его Оукс, запоздало сообразив, что когда-то оно было обычной каютой. Чтобы расширить ее за счет соседних, Оукс снял переборки. А потом, узнав загадочный узор на стене, полускрытый двумя темно-красными гобеленами, Раджа испытал одно из самых сильных потрясений в этом своем воплощении.

“Это была моя каюта!”

Видно было, насколько разросся Корабль с тех незапамятных дней, когда безднолет вмещал лишь несколько тысяч спящих в гибербаках и минимальный — “маточный” — экипаж. Перемены, замеченные Раджой на пути из сонного царства сюда, говорили об изменениях более глубинных. Что случилось с Кораблем?

Эта огромная каюта сама была свидетельницей отвратительных деяний. Все в ней было слишком мягким — толстый оранжевый ковер, экзотические расшитые занавеси на стенах, пухлые диваны. Все обычные сервосистемы, кроме небольшого голопроектора под левым локтем Оукса, скрыты.

Оукс дал гостю время оглядеться, присматриваясь в это время к нему самому. Что задумал корабль, явив сего загадочного пришельца? Вопрос этот читался на его лице.

Внимание же Раджи привлекла компьютерная симуляция, висевшая в фокусе проектора. Обычная трехмерная схема — корабль, кружащий над планетой, зеленой, и оранжевой, и черной. Только система двух солнц и нескольких лун была незнакома ему. Глядя на неторопливое продвижение игрушечного кораблика, Раджа ощутил дежавю — он движется в корабле, который движется во вселенной, которая движется к... и все это уже было, было.

“Повтор?”

Корабль уверял, что нет, но... Томас отбросил сомнения, оставив их на потом. Ему не пришлось задавать вопросы, чтобы понять — планетою была Пандора, а схема отражала реальное положение Корабля в планетной системе. Есть вещи, которые не меняются никогда. На борту безднолета “Землянин” Бикель когда-то запрограммировал точно такую же схему.

Морган Оукс развалился на ржаво-красном бархатном диване, в то время как Раджа Томас стоял — откровенный намек на их положение в иерархии, которую Томас еще не понял до конца.

— Мне сообщили, что вы капеллан-психиатр, — заметил Оукс, думая: “Этот тип как-то странно реагирует на собственное имя”.

— Этому меня учили.

— Специалист по коммуникации?

Томас пожал плечами.

— Ах-х-х... да. — Оукс имел основания быть довольным собой. — Это мы еще проверим. Скажите, за каким чертом вам понадобился поэт?

— Поэта затребовал Корабль.

— Ну, это вы так говорите...

Фраза соскользнула в вызывающую паузу.

Раджа изучал сидящего перед ним человека. Оукс был полноват, почти жирен, смугл. От него исходил слабый аромат духов, а седеющие волосы были зачесаны так, чтобы скрыть залысины на лбу. Над тонкими, вечно поджатыми губами нависал заостренный широкий нос. На подбородке красовалась ямочка. Выделялись на его в целом непримечательном лице только блеклые голубые глаза. Они сверлили, буравили, они пытались проникнуть сквозь любую поверхность, пробираясь к самой сути видимого. Радже уже приходилось видеть такие глаза — у безумцев.

— И как, — осведомился Оукс, — нравится?

Раджа снова пожал плечами.

Оуксу его реакция не понравилась.

— Что вы такого во мне нашли, что глаз не сводите?

Томас снова окинул его взглядом. Фенотип тот же, да еще имя... Скорей всего перед фамилией Оукса должно стоять “лон”. Если нынешний капеллан-психиатр — не спасенный с гибнущей планеты осколок очередного повтора, а клон... это был бы интересный намек на то, какие правила установил Корабль в этой убийственной игре. Слишком похож был Оукс на Моргана Хемпстеда, директора Лунбазы. И то же самое имя...

— Мне просто интересно было познакомиться с боссом, — ответил Раджа.

Он выбрал кресло, развернутое к Оуксу, и сел без приглашения.

Тот скривился. Он знал, что его так называют и на борту, и на нижстороне, но вежливость (не говоря уже о политической необходимости) требовала, чтобы в его каюте эта кличка не звучала. Однако не стоит покуда обострять. Слишком много загадок ставит этот Раджа Томас. Чертов самодовольный аристократ!

— Мне тоже... любопытно, — промолвил Оукс.

— Я лишь слуга Корабля.

— Но как вы должны ему послужить?

— Мне было сказано, что на Пандоре возникла проблема общения... с нечеловеческим разумом.

— Как интересно. И какими же выдающимися способностями в этой области вы наделены?

— Корабль, кажется, думает, что для этой работы лучше всех подойду я.

— Я не считаю, что корабль думает. Кроме того, кому интересны оценки этого... набора электронных схем? Я предпочитаю мнение человека.

Оукс искоса глянул на своего собеседника, наблюдая, как тот отреагирует на явное богохульство. Кто этот тип на самом деле? Нельзя ожидать, что корабль станет играть честно. Только в одном можно быть уверенным: корабль — это не Бог! Он могуществен... но человек может познать пределы его мощи.

— Я намерен взяться за решение вашей проблемы, — ответил Томас.

— Если я разрешу.

— Это уже проблема ваша и Корабля, — ответил гость. — Я же доволен и тем, что могу исполнить его предложение.

— Мне кажется оскорбительным... — Оукс откинулся на спинку дивана, — что вы называете эту конструкцию... — он обвел каюту рукой, как бы указывая на окружающий их Корабль, — Кораблем. Подтекст ваших слов... — Он замолк.

— Вы издали приказ, запрещающий богоТворения? — полюбопытствовал Раджа.

Идея показалась ему забавной. Станет ли Корабль вмешиваться?

— У меня с этим механическим чудовищем, которое человеческие руки выпустили в несчастную вселенную, свои отношения, — ответил Оукс. — Мы друг друга терпим. Интересное у вас имя, знаете.

— Оно существует в моем роду уже... очень давно.

— У вас есть семья?

— Точнее сказать — была.

— Странно. Я принял вас за клона.

— Это поднимает интересную философскую проблему, — заметил Томас. — Есть ли у клонов семьи?

— Так вы клон?

— А какая разница?

— Никакой. Для меня вы в любом случае — лишь очередное порождение корабля. Так что я буду терпеть и вас.. пока. — Оукс взмахнул рукой, отпуская гостя.

Но Томас не собирался покуда уходить.

— У вас тоже, знаете, интересное имя.

Оукс, уже полуобернувшийся к голопроектору и комконсоли, замер и, не поворачивая головы, искоса глянул на Раджу. Жест этот говорил: “Ты все еще здесь?”, но в глазах уже плескался живой интерес.

— И?..

— Вы весьма напоминаете Моргана Хемпстеда, и я не мог не заметить, что вы с ним тезки.

— Кто такой Морган Хемпстед?

— Мы часто раздумывали, позволит ли директор Лунбазы клонировать себя? Вы, случаем, не его клон?

— Я не клон! И что такое, черт побери, Лунбаза?

Раджа лихорадочно вспоминал, о чем говорил ему Корабль. Выжившие собраны по разным повторам, на разных стадиях исторического развития... Сходство, даже совпадение имен, может быть случайным. Может, в мире Оукса космические перелеты еще не стали реальностью? И Корабль стал для него первым взглядом на многослойную вселенную?

— Я задал вопрос! — Оукс не потрудился скрыть раздражение.

— Лунбазой назывался центр проекта, где был создан Корабль.

— На земной Луне? Спутнике моей Земли? — Оукс ткнул себя в грудь пальцем. Для него это было откровением.

— Вам никогда не приходило в голову задуматься, откуда взялся Корабль? — вкрадчиво поинтересовался Раджа.

— Много раз. Но я не думал, что мы сами навлекли на себя его ярмо.

Вспоминая слова Корабля, Раджа повторял их почти дословно.

— Солнце готово было взорваться. Кого-то следовало спасти. Это требовало колоссальных усилий.

— Так говорили и нам, — отозвался Оукс, — но то было позже. Мне гораздо интересней, как существование Лунбазы сохраняли в тайне.

— Если у вас есть только одна шлюпка, станете вы болтать на каждом углу, где она спрятана?

Раджа почти гордился этой хитрой ложью. Оуксу она должна была показаться правдоподобной.

Тот кивнул.

— Да... конечно.

Он глянул на пульт комконсоли и удобней устроился на диване. Томас лжет, это очевидно. Но какая примечательная ложь. Всем известно, что корабль приземлился в Египте. Может, кораблей было два? Возможно... как и то, что их могло быть больше.

Томас встал.

— Как мне попасть на поверхность Пандоры?

— Никак. Покуда не расскажете мне о Лунбазе. Присаживайтесь.

Он ткнул пальцем в сторону кресла.

Избежать угрозы было невозможно. Раджа снова уселся. “Что за паутину вранья мы плетем, — подумал он. — Истина куда проще”. Но Оуксу нельзя знать истины... пока нет. Следует дождаться нужного момента, чтобы передать ему приказ Корабля. Слишком далеко зашли корабельники в своей ничтожной игре в богоТворение. Прежде чем хотя бы осознать, чего желает от них Корабль, они должны выйти из спячки.

Раджа прикрыл на миг глаза и принялся пересказывать все, что помнил о базе, отклоняясь от истины лишь ради того, чтобы поддерживать у своего слушателя иллюзию, будто Лунбаза тайно строилась на Луне его Земли.

По временам Оукс перебивал его, требуя пояснений.

— Вы были клонами? Все до единого?

— Да.

Оукс не мог скрыть восторга.

— Почему?

— Многие из нас должны были погибнуть. Клонирование увеличивало шансы на успех. Избирали лучших... и каждая новая группа приносила новые сведения.

— И это единственная причина?

— Устав Лунбазы определял клонов как имущество. С клонами можно... творить такое, чего не сделаешь с природнорожденными, настоящими людьми.

Оукс поразмыслил над этим. По лицу его медленно расползалась улыбка.

— Продолжайте.

Раджа подчинился, недоумевая, что в его рассказе так повеселило Оукса.

В конце концов Оукс поднял руку, прерывая собеседника. Мелочи его сейчас не интересовали. Нужное он уже почерпнул из общего обзора. Клоны — это вещи. Тому есть прецедент. И теперь он знал, как расшифровать те многозначительные инициалы “МХ” — Морган Хемпстед! Он решил еще немного надавить на Раджу Томаса в поисках других слабых мест.

— Вы сказали, Раджа — это семейное имя. Вы, случаем, не родственник Радже Флэттери, который упоминается в том, что у нас считается летописями?

— Дальний родственник.

“Чистая правда, — подумал Раджа. — Мы разделены временем. Когда-то существовал человек по имени Раджа Флэттери... но то было в другую эпоху”. Он уже полностью сжился с маской Раджи Томаса. В чем-то она подходила ему лучше, чем собственное лицо.

“Я всегда сомневался. Все мои неудачи — следствие неверия. Возможно, я лишь живой вызов Корабля, но волю его я стану исполнять своими способами”.

Оукс прокашлялся.

— Наша беседа показалась мне весьма занимательной и поучительной.

Томас снова встал. Ему не нравилось отношение босса к происходящему. Оукс судил людей только по одному признаку — полезности для Моргана Оукса.

“Морган. Он должен быть клоном Хемпстеда. Должен!”

— Мне пора идти, — отозвался он.

Достаточно ли он сказал? Он вгляделся в лицо Оукса в поисках ответа. Но тот только улыбался.

— Да, Раджа лон Томас. Иди. Пандора приветствует тебя. Возможно, ты даже переживешь ее объятия... какое-то время.

Уже намного позднее, стоя в очереди на посадку в челнок, Раджа Томас призадумался — как и откуда Оукс добыл для своей расширенной каюты столь сибаритскую обстановку.

“Неужели от Корабля?”

 

 

Когда отказывает разум, воля ведет дальше.

Керро Паниль, “Избранное”.

 

Из кабинета Ферри Керро Паниль вышел ошарашенным и тревожно возбужденным.

“Нижсторона!”

Он знал, что Хали считает Ферри безмозглым путаником, но ему виделось в старике большее. Хитрого, мстительного Ферри пожирала неутолимая злоба ко всему на свете. Но уклониться от приказа было невозможно.

“Я отправляюсь на нижсторону!”

Копаться времени не оставалось — приказ предписывал ему явиться в пятидесятый док чуть более чем через час. Теперь его режим определялся временем Колонии. Пускай на борту шла последняя четь деньстороны, но внизу, в Колонии, скоро займется заря, и челноки с Корабля старались приурочить посадку к этому времени, когда активность дирижабликов сходила на нет.

“Дирижаблики... заря... нижсторона!..”

Эти слова будили в Керро ощущение чуда. Не будет больше осточертевших переходов и шлюзов Корабля!

Только теперь он начал осознавать, насколько вот-вот переменится его жизнь. Он сможет посмотреть на электрокелп, коснуться его. Своими глазами увидеть, как работает нечеловеческий разум.

Внезапно ему захотелось поделиться с кем-нибудь новообретенной радостью. Он оглянулся, но по широким стерильным коридорам медсектора торопились по своим делам лишь несколько техников. Знакомых лиц Керро не приметил. И уж тем более среди проходящих мимо не было Хали. Всюду кипела обычная жизнь сектора.

Керро направился к главным переходам. Яркое освещение медсектора его раздражало. После скудно освещенного кабинета Ферри, с его сыростью и наваленным повсюду барахлом, болели глаза.

“Должно быть, ему самому на такой бардак смотреть не хочется”.

Керро пришло в голову, что в голове у Ферри, наверное, такой же сумрачный беспорядок, как и в кабинете.

“Несчастный запутавшийся старик”.

Из первого же осевого коридора Керро свернул к своей каюте. Искать Хали, чтобы поделиться с ней невероятной переменой, не было времени. Это можно сделать и потом, когда на борту настанет очередной период отдыха. Тогда и будет что рассказать.

В каюте Керро принялся набивать мешок личными вещами. Что брать, он не совсем понимал — трудно решить, не зная, когда вернешься. Рекордер и запасные кассеты — безусловно... пара мелких вещичек, белье... блокноты и новое стило. И, конечно, серебряная сетка. Замерев, он глянул через нее на свет. Это был подарок самого Корабля — гибкий капюшон из серебряной проволоки.

Скатывая сетку в плотный рулончик, Керро улыбнулся воспоминаниям. Корабль редко отказывался отвечать на его вопросы, и, как правило, это значило, что вопрос поставлен неверно. Но день, когда Керро получил сетку, запомнился ему не этим, а необыкновенно уклончивыми ответами Корабля.

Пробирное клеймо поэта — неутолимое любопытство, и Корабль не мог этого не знать. Сидя за справочным терминалом, Керро попросил тогда:

— Расскажи мне о Пандоре.

Молчание. Корабль требовал конкретного вопроса.

— Какое самое опасное существо на Пандоре?

Экран отобразил контур человеческой фигуры.

— Почему Ты не желаешь утолить мое любопытство? — раздраженно осведомился Керро.

— Ты был избран на это место из-за своего любопытства.

— Не потому, что я поэт?

— А когда ты стал поэтом?

Керро вспомнилось, как недоуменно вглядывался он в собственное отражение на дисплее, куда Корабль выводил свои ответы.

— Слова — твои орудия, но одних слов мало, — говорил Корабль. — Для того и существуют поэты.

Керро продолжал всматриваться в свое отражение. Его осенило, что оно видится на том же экране, куда Корабль выводил глифы слов. “Может, я тоже символ?” Он знал, насколько выделяется внешностью среди других корабельников — единственный среди них длинноволосый бородач. Шевелюра его была, как обычно, зачесана назад и стянута в тугой “конский хвост” золотым кольцом. Просто воплощение поэта из исторических голофильмов.

— Корабль, не Ты ли пишешь мои стихи?

— Твой вопрос — это эрзац дзэнского коана: “Откуда я знаю, что я — это я?” Вопрос лишен смысла, и тебе как поэту следовало бы это знать.

— Я должен быть уверен, что это мои стихи!

— Ты правда веришь, что Я могу надиктовать тебе хоть строку?

— Я должен быть уверен.

— Ну хорошо же. Вот щит, который закроет тебя от Меня. Когда ты наденешь его, твои мысли будут принадлежать только тебе.

— А как я могу быть уверен в этом?

— А ты попробуй.

Лючок пневмопочты выплюнул посылку. Дрожащими пальцами Керро вскрыл цилиндрический пакет и, оглядев его содержимое, надел серебряную сетку на голову, заправив под нее черные кудри.

В тот же миг в мыслях его воцарилась особенная, пугающая поначалу, а затем пьянящая тишина.

“Я один. Я действительно один!”

Слова, приходившие к нему с тех пор, обретали новую силу, их упрямый ритм странным образом воздействовал на других корабельников. Один физик просто отказался читать или слушать его стихи, крича “Ты лезешь ко мне в душу!”

Улыбнувшись этому воспоминанию, Керро аккуратно убрал серебряную сетку в мешок.

“Дзэнский эрзац?”

Поэт покачал головой. Некогда раздумывать.

Когда в мешок уже ничего нельзя было впихнуть, он решил, что проблема выбора этим снимается, и вышел, заставив себя не оборачиваться. Каюта осталась в прошлом — место, где периоды тревожной рефлексии сменялись днями непрестанного, яростного кропания, где он провел множество бессонных ночей, откуда — было и такое — выбегал в поисках холодной струи воздуха из вентиляторов, когда атмосфера на Корабле казалась ему давяще жаркой и глухой.

“Но я был тогда глух, только не понимал этого”.

В пятидесятом доке ему велели подождать в каморке без стульев и скамеек, слишком тесной, чтобы, присев на пол, вытянуть ноги. Напротив входного люка виднелся еще один. Над обоими поблескивали линзы сенсоров, и Керро понял, что за ним следят.

“Почему? Чем я мог прогневать босса?”

Ожидание тревожило.

“Зачем надо было меня торопить — чтобы теперь мариновать здесь?”

Все как в те далекие времена, когда мать привела его к корабельникам. Тогда ему, земному ребенку, было пять лет. Мать за руку отвела его к пандусу, ведущему в приемник. Керро не знал даже, что такое Корабль, но что с ним происходит — понимал вполне ясно, потому что мать все ему объяснила очень серьезно.

Керро прекрасно помнил тот зеленый весенний день, наполненный запахом влажной земли, не изгладившийся из памяти за все корабельные дни, пролетевшие с той поры. За плечом мальчик нес ситцевый узелок, куда мать сложила все его пожитки.

Поэт глянул на свой мешок, куда набросал собственных вещей для полета на нижсторону. Да, этот узелок будет побольше... и потуже.

А его сверток в тот давно ушедший день не мог весить больше четырех килограммов — предел, установленный корабельным приемником. Там лежала в основном сшитая для мальчика матерью одежда. Янтарно-желтая вязаная шапочка сохранилась у него до сих пор. А еще там были четыре фотографии. На одной отец, которого маленький Керро никогда не видел, отец, погибший в море. Смуглый, рыжеволосый мужчина улыбался со снимка, согревая сыну душу. На другой фотографии была мать, неулыбчивая и изможденная; лишь глаза напоминали о ее былой красоте. На третьем снимке родители отца напряженно вглядывались в объектив. И, наконец, на последнем, чуть побольше остальных, был изображен “родной дом” — всего лишь клочок земли, напомнил себе Керро, на другом клочке — планете, давно сожженной дотла взрывом сверхновой. Осталась только фотография, завернутая вместе с остальными в желтую вязаную шапочку. Сейчас они лежали в его мешке. Когда корабельники пробудили Керро, мальчик нашел все свои вещи в гибербаке.

— Я хочу, чтобы мой сын выжил, — говорила тогда мать, отдавая его приемщикам. — Нас двоих вы брать отказываетесь, но уж его-то лучше возьмите!

Угроза в ее голосе звучала ясно. Возьмите, иначе она сотворит что-нибудь от отчаяния. Отчаяние многие подвигло на насилие в те дни. Корабельников ее слова скорей позабавили, чем встревожили. Но они приняли юного Керро и уложили в спячку.

— Керро — так звали моего отца, — объясняла мать, раскатывая “рр”. — Вот так это произносится. Он был полупортугалец, полусамоанец. Красивый мужчина. Моя мать была уродлива и сбежала с другим... а отец всегда был красив. Пока его акула не сожрала.

Маленький Керро знал, что его папа тоже ходил в море. Отца звали Арло, и его народ бежал из Галлии на южные Чинские острова, за моря, разделившие беженцев и их гонителей.

“Сколько же лет прошло?” — мелькнуло в голове.

Он знал, что гибернация останавливает биологические часы, но что-то другое продолжало тикать... тикать... тикать... “Вечность”. Свеча поэта. Те, кто сейчас заставлял его ждать, не понимали, как поэт может притушить или разжечь свечу. Он знал, что его проверяют, но корабельники, согбенные у экранов, не знали, что их проверки он уже преодолел с помощью Корабля.

Керро убивал время, вспоминая один из таких экзаменов. Тогда он еще не понимал, что его проверяют, это пришло поздней. Ему было шестнадцать, и он очень гордился своими умением порождать чувства при помощи слов. Юноша запустил комконсоль в потайной комнате за архивами — чтобы измерить собственное любопытство.

Разговор начал Корабль. Это было необычно само по себе — как правило, Корабль лишь отвечал на вопросы. И первые же слова поразили Керро.

— Ты, как все прочие поэты, верно, думаешь, что ты — Бог?

Керро подумал.

— Весь мир есть Бог. Я — часть мира.

— Разумный ответ. Ты самый разумный поэт из всех, кого Я помню.

Юноша смолчал, напряженно ожидая продолжения. Он знал, что Корабль редко раздает простые ответы и никогда — пустые похвалы.

Слова Корабля, как всегда, застали его врасплох.

— Почему ты не надел свою серебряную сетку?

— Я ничего не сочиняю.

И снова к первому вопросу:

— Для чего нужен Бог?

Ответ пришел в голову цельным, как стихотворная строка.

— Для ответов, а не решений.

— Разве Бог не может ничего решить?

— Бог — это источник знаний, а не решений. Решения принимает человек. Если Бог принимает решения, они принадлежат человеку.

Если Корабль мог чувствовать восторг, именно эту эмоцию он и передал в этот миг Керро. В том, какие ответы давал Корабль на вопросы юноши, содержался определенный смысл, но распознать его дано было только поэту. Керро учили задавать правильные вопросы... даже самому себе.

Вопросы, которые подсказывало долгое ожидание в пятидесятом доке, были очевидны, но вот ответы на них поэту очень не нравились.

Зачем тянуть? Это свидетельствовало о бессознательной черствости. И к чему Колонии поэт? Ради общения... или страхи Хали вот-вот подтвердятся?

Люк перед ним отворился под слабый шелест сервомоторов.

— Заходи, чего ждешь! — послышался голос.

Узнавший его Керро постарался не выказать изумления, проходя в приемную. Люк за его спиной затворился. “Автоматически”. И — да, перед ним сидел старый путаник, доктор Ферри.

Вспомнив свой недавний опыт психоанализа, Керро постарался глянуть на старика с сочувствием. Получалось с трудом. Комната была стандартной, корабельной — четыре металлические стены, два люка, ни одного иллюминатора, инструменты на стеллажах. И все же в ней сосредоточивалась страшная власть над судьбами. Невысокий барьерчик перегораживал ее пополам. По другую сторону за массивной комконсолью восседал Ферри. К люку в дальней стене вели воротца.

Керро пришло в голову, что Ферри даже для корабельника очень стар. Слезящиеся серые глазки полны напускной скуки, щеки обвисли. Дыхание его густо отдавало цветочными духами. В голосе слышалось коварство.

— Со своим рекордером пришел, да, — пробурчал старик, набирая что-то на пульте, скрывавшем от взгляда его ноги, и бросая короткий взгляд на набитый мешок. — Что еще?

— Личные вещи, одежда... пара памятных мелочей.

— Хр-р-м-м. — Ферри ввел в машину еще что-то. — Посмотрим.

Недоверие, прозвучавшее в этом слове, потрясло Керро. Он молча положил мешок на столик у пульта и стал смотреть, как Ферри перерывает его содержимое. Каждое прикосновение к личным его сокровищам отзывалось в душе поэта болью. Достаточно скоро стало ясно — Ферри ищет все, что может быть использовано как оружие. Значит, слухи не лгали. Приближенные Оукса действительно опасались за свои жизни.

Старик поднял обеими руками плотно увязанную серебряную сетку.

— Это еще что?

— Это я надеваю, когда пишу стихи. Подарок Корабля.

Ферри аккуратно положил сетку на столик и продолжил досмотр. Отдельные предметы одежды он разглядывал под сканером, но что он там мог видеть — оставалось загадкой, потому что Керро со своего места никак не мог увидеть экран, — и время от времени делал заметки на консоли.

Керро не сводил взгляда с сетки. Что Ферри собирается с ней делать? Не отнять же!

— Ты думаешь, — осведомился Ферри через плечо, подсовывая под линзы сканера очередную тряпку, — что наш корабль — это Бог?

Просто “наш корабль”? Этот оборот речи удивил поэта.

— Я... Да.

Ему вспомнилась та единственная беседа, что он вел с Кораблем на эту тему. Тоже экзамен своего рода. Корабль есть Бог, и Бог суть Корабль. Корабль мог то, на что не способна смертная плоть... оставаясь смертное. Перед Кораблем расточалось пространство, и само время прерывало свой мерный ход.

“Я тоже Бог, доктор Уинслоу Ферри. Но я не Корабль... или все же он? А вы, дорогой мой доктор, кто вы?”

Причины, побудившие Ферри потешить свое любопытство, были ясны. Божественность Корабля для многих оставалась открытым вопросом. Было время, когда Корабль был просто кораблем. Это знали все — так говорилось в истории, которой учил сам Корабль. Когда-то он был лишь вместилищем для разумных смертных. Он существовал в ограниченном числе ведомых людям измерений, и у него была установленная цель. В его истории были и безумие, и насилие... а потом Корабль рухнул в Святую Бездну, сердце хаоса, ту меру, с которым соразмерить себя должен был каждый живущий.

История Корабля была полна смутных путей и намеков на планету-рай, поджидающую человечество где-то впереди.

Ферри же разоблачил себя как неверующего, одного из тех, кто усомнился в официальной версии истории. Сомнения эти процветали — Корабль не пытался подавить их. В тот единственный раз, когда Керро осмелился упомянуть об этом, Корабль ответил ясно и впечатляюще.

— В чем цель сомнений, Керро?

— В проверке знаний.

— Могут ли твои сомнения помочь проверить исторические данные?

Вопрос требовал раздумья.

— Ты — мой единственный источник этих данных, — ответил Керро после долгого молчания.

— Разве Я когда-либо снабжал тебя ложными данными?

— До сих пор я не нашел неправды.

— Умерит ли это твои сомнения?

— Нет.

— Тогда что ты можешь поделать с ними?

Это требовало размышления более глубокого, и пауза перед ответом была дольше.

— Отложу до той поры, когда их можно будет проверить.

— Изменит ли это твое отношение ко Мне?

— Отношения меняются постоянно.

— О, как ценю Я общество поэтов!

Керро прервал поток воспоминаний, сообразив, что Ферри обращается к нему и уже не в первый раз.

— Я спросил, что это?!

Керро глянул на то, что старик держал в руках.

— Гребень моей матери.

— Вот бестолочь! Из чего он сделан?!

— Из черепашьего панциря. С Земли.

В глазах Ферри вспыхнул отчетливый жадный блеск.

— Ну... не знаю...

— Это подарок моей матери — один из немногих, что у меня остались. Попробуйте забрать его, и я направлю Кораблю официальную жалобу.

Ферри гневно нахмурился. Рука, сжимавшая гребень, задрожала. Но взгляд старика все возвращался к серебряной сетке. Он был наслышан об этом стихоплете, который ночами говорил с кораблем, и корабль отвечал ему.

Старик в очередной раз набил что-то на пульте комконсоли и выдал самую долгую речь из всех, что Керро от него слышал:

— На нижстороне ты приписан к Ваэле таоЛини — так тебе и надо. У причала пятьдесят Б ждет грузовик. Садись на него. Внизу она тебя встретит.

Под насмешливым взглядом старика Керро запихал свое барахло обратно в мешок. “Спер он что-нибудь, не иначе, пока я ушами хлопал”, — подумал Керро. Гнев Ферри был ему приятнее веселья, но перетряхивать мешок заново, чтобы проверить, не пропало ли чего, было никак невозможно. Что случилось с присными Оукса? Ни в ком из корабельников Керро не встречал такого коварства и жадности. Да еще его дыхание, отдающее мертвыми цветами!

Керро завязал мешок.

— Иди, тебя ждут, — отмахнулся Ферри. — Не трать зря времени.

За спиной поэта снова отворился люк. Выходя, Керро затылком чувствовал сверлящий взгляд старика.

Ваэла таоЛини? Никогда не слышал этого имени. “И почему так мне и надо?”

 

 

Берегись — ибо я бесстрашен и тем могуч. Я буду ждать с терпением змия и разить ядом его. Ты раскаешься в нанесенных тобою обидах.

Слова чудовища Франкенштейна,

из корабельных архивов.

 

Нервный, раздраженный Оукс сидел в тени, глядя на голографическую проекцию.

“Куда подевался Льюис?”

За его левым плечом стояла Легата Хэмилл. Тусклое мерцание проектора высвечивало во мраке их черты. Оба пристально вглядывались в изображение.

Проекция отображала коридор, проходивший за семнадцатым лазаретным отсеком, к арборетуму. Прямо на объектив шли Керро Паниль и Хали Экель. За их спинами, в конце коридора, смутно виднелся сад. Медтехник несла свой прибокс на плече, придерживая правой рукой ремни. У Паниля на поясе висели рекордер и кошелек с блокнотом и стилом. Белизна его комбинезона оттеняла черноту кудрей и бороды. Стянутая золотым кольцом коса падала на грудь. Форменными в его одежде были только ботинки.

Оукс вглядывался в каждую мелочь.

— Значит, об этом юноше сообщал Ферри?

— О нем самом.

Глубокое контральто Легаты отвлекло Оукса, и он секунду промедлил с ответом. За это время Паниль и Экель вышли из поля зрения одного сенсора, и ракурс видения камеры сменился.

— Кажется, они нервничают, — заметил Оукс. — Знать бы, что они там писали в блокноте.

— Любовные послания.

— Но зачем писать, если...

— Он поэт.

— А она — нет. И кроме того, он противостоит ее натиску. Чего я не понимаю. Вполне фигуристая особь и весьма покладистая.

— Взять его и прочесть блокнот!

— Нет! Действовать осторожно и тонко. Черт! Куда подевался Льюис?!

— Все еще не вышел на связь.

— Черт, черт!

— Его помощники утверждают, что Льюис занят какой-то... особой проблемой.

Оукс кивнул. Особая проблема — на их языке это означало что-то требующее особой секретности. Мало ли кто может подслушать. Может, и вживленные передатчики не в силах сохранить такую тайну?

Паниль и Экель остановились у дверей кабинета Ферри в медсекторе.

Оукс попытался вспомнить, сколько раз видел на борту этого юношу. Паниль не привлекал его внимания до той поры, пока не стало ясно, что он может напрямую разговаривать с кораблем. И вдруг этот приказ отправить его на нижсторону!

Зачем кораблю этот тип на нижстороне?

Поэт! Кому вообще нужны поэты? Оукс решил, что в способность Паниля общаться с кораблем он все же не верит.

Но корабль, а возможно — и этот... Раджа Томас... хотели видеть Паниля внизу.

“Зачем?”

Он крутил этот вопрос в уме и так и этак, но к ответу пока не приблизился.

— Ты уверена, что запрос на Паниля пришел от корабля? — поинтересовался он.

— Запрос пришел шесть суток назад... и я бы не назвала его запросом. Это больше походило на приказ.

— Но от корабля, ты уверена?

— Насколько вообще можно быть уверенным в чем-то. — Раздражение в ее голосе граничило с неповиновением. — Я воспользовалась вашим кодом и провела полную перекрестную проверку. Все сходится.

Оукс вздохнул.

“Почему именно Паниль?”

Наверное, надо было уделять поэту больше внимания — он был одним из оригиналов, с самой Земстороны. Покопаться в его прошлом. Теперь это стало очевидно.

Голопроектор показывал прощание Паниля и Экель. Поэт обернулся к невидимым зрителям широкой, мускулистой спиной. Легата обратила на это внимание Оукса.

— Находишь его привлекательным, Легата? — пробурчал тот.

— Просто хочу напомнить, что это парень не только цветочки горазд нюхать.

— М-м-м...

Оукс отчетливо ощущал исходящий от Легаты мускусный запах. До сих пор она не позволяла ему насладиться ее великолепно сложенным телом. Но Оукс был терпелив. Терпелив и упорен.

Паниль распахнул люк в кабинет Ферри, и Оукс хлопнул ладонью по пульту, останавливая картинку. Еще раз пересматривать сцену с Ферри было выше его сил. Старый безмозглый маразматик!

Чуть повернув голову, Оукс глянул на свою помощницу. “Великолепна!” Легата часто изображала из себя тупицу, но Оукс-то видел неизменно великолепные результаты ее трудов. Немногие на Корабле знали, что она неимоверно сильна — результат мутации. Под гладкой теплой кожей перекатывались могучие мышцы. Сама мысль об этом возбуждала Оукса. Зато все на борту знали, что она увлекается древней историей и постоянно клянчит из корабельных архивов распечатки старинных моделей одежды, чтобы сотворить для себя нечто похожее. Сейчас она была одета в короткую тунику, почти обнажавшую правую грудь. Тонкая ткань висела только на напряженном соске. И даже со своего кресла Оукс ощущал пульсирующую под кожей мощь.

“Она меня дразнит?”

— Скажи мне, для чего кораблю нужен поэт на нижстороне? — спросил он.

— Придется подождать, чтобы выяснить.

— Можно догадаться.

— Возможно, все на самом деле просто и ясно — для общения с электро...

— С кораблем ничего не бывает просто и ясно! И не надо при мне щеголять красивыми словечками! Это водоросли, обычные водоросли, которые очень нам мешают.

Легата прокашлялась — первый признак неуверенности, который уловил в ней Оукс. Ему это понравилось. Да... скоро она будет готова для Комнаты ужасов.

— Есть еще Томас, — проговорила она. — Быть может, он...

— Я запрещаю тебе расспрашивать его о Паниле.

Легата дернулась.

— Вы довольны его ответами?

— Я доволен тем, что он тебе не по зубам.

— Мне кажется, вы слишком подозрительны...

— С этим кораблем подозрительность излишней не бывает. Подозревать надо всех и вся и твердо помнить, что этого мало.

— Но они просто двое...

— Это приказ корабля. — Оукс помолчал, глядя на нее. — Твои слова — “приказ”. Верно?

— Насколько мы можем определить.

— Нашла ты хоть малейший намек на то, что затея эта принадлежит не кораблю, а Томасу?

— От Корабля поступил только один приказ — внести этого... Паниля... в списки колонистов.

— Ты запнулась на его имени.

— Из головы вылетело!

Вот теперь она нервничает, злится. Оукс обнаружил, что наслаждается игрой. У этой Легаты есть потенциал. Надо только отучить ее говорить “Корабль” вместо “корабль”.

— Ты не находишь его привлекательным?

— Не особенно.

Легата принялась теребить краешек туники.

— И разговоры Томаса с кораблем тоже нигде не зафиксированы?

— Нет.

— Тебе это не кажется странным?

— В смысле?

— Томас должен был выйти из гибернации. Кто отдал приказ? Кто наблюдал за процессом?

— Никаких сведений.

— Как может пройти незамеченным то, что, как мы точно знаем, случилось?

Теперь к ее гневу добавился страх.

— Не знаю!

— Я ведь предупреждал — подозревать всех и вся.

— Да! Именно так вы и говорили!

— Хорошо... даже очень.

Оукс снова повернулся к голопроекции.

— А теперь иди и поищи снова. Может быть, ты что-то упустила.

— Вы знаете, что я упустила?

— Это, милая, ты должна выяснить сама.

Оукс прислушался к шороху ее туники, когда Легата выбегала из комнаты. Плеснуло светом из растворившегося на миг люка, потом сумрак вернулся в свои права.

Оукс переключился с записи на изображение в реальном времени, запрограммировав сенсоры следовать за Легатой по мере того, как она шла в архивы. Переключаясь от камеры к камере, он наблюдал за своей помощницей, пока та не уселась за пульт на командном уровне архивов и не затребовала нужные ей сведения. Оукс проверил, какие: все сообщения, которыми обменивались борт и Пандора, все ссылки на Раджу Томаса и Керро Паниля и... и Хали Экель не забыла.

“Молодец, девочка”.

Теперь она предпримет следующий шаг — задействует кого-то из подручных Льюиса в качестве шпиона. Оукс знал, что Легата уже однажды изучала данные в архивах, но сейчас она просто вывернет каждое словечко наизнанку в поисках тайного шифра. Во всяком случае, на это он надеялся. Если тайна существует, Легата раскроет ее. Нужно только подтолкнуть, подвигнуть ее.

“Подозревай всех и вся”.

Он выключил проектор и невидящим взглядом уставился в темноту. Скоро, очень скоро он окончательно переселится на нижсторону. Никогда не возвращаться в опасную тесноту борта! Пандора тоже опасна, но потребность в надежном убежище, где корабль не сможет более следить за ним, увеличивалась с пугающей быстротой. “Это железное чудовище!” Пока Оукс на борту, оно следит за каждым его шагом. “Я бы на его месте поступил так же”.

Кое-кто полагал, что влияние корабля распространяется и за его обшивку. Но Редут поможет разрешить и эту проблему. Если только Льюис не облажался. Нет... никогда. Его долгое молчание объясняется, вероятно, какими-то местными трудностями. С клонами, например. На случай настоящей катастрофы существовало множество надежных сигналов. Ни один из них не прозвучал. Так что в Редуте случилось нечто иное. “Может, Льюис готовит мне приятный сюрприз? С него станется”.

Оукс улыбнулся собственным мыслям, лелея их тайну. “Ты не знаешь, что я задумал, железное чудовище. Особенно для тебя”.

И относительно Пандоры у него тоже есть планы, свои планы, в которые корабль никак не входит. И относительно Легаты — отдельные планы. Скоро ей придется посетить Комнату ужасов. Да. Стать более... надежной.

 

 

Ностальгия представляет собою интересную иллюзию — мечту о небывшем. Позитивные воспоминания в целом сохраняются лучше. На протяжении поколений они постепенно замещают случившееся, превращая прошлое в набор навязчивых желаний.

Из корабельных архивов.

 

Впервые в жизни Ваэла подумала о том, чтобы отказаться от задания. Не из страха — она не раз единственной выживала на исследовательских субмаринах и все же была убеждена, что проект должен быть продолжен любой ценой. Осознание того факта, что важнее электрокелпа в Колонии нет ничего, было более глубоким, чем инстинктивное. Оно означало выживание.

“Я была там... и я выжила. Я должна была вести новую команду”.

Эта мысль крутилась у нее в голове, когда они с Томасом подходили к новой субмарине, строительство которой тот потребовал ускорить. Несмотря на ранний час, работа уже кипела вовсю.

Томас внушал ей страх. Порой он казался вполне нормальным парнем, а иногда... что? Мысли теряли ясность.

“Он не так давно вышел из спячки и не успел вполне приспособиться к нашей жизни”.

Они остановились в нескольких шагах от ограждения, и Ваэла вгляделась в обретавшую окончательные формы конструкцию, залитую светом прожекторов. Столько энергии тратится... и столько рабочих копошатся вокруг, точно муравьи вокруг надтреснутого яйца. Ваэла попыталась разобраться в том, что увидела. В целом конструкция понятна... но прозрачная капсула из плаза? При строительстве субмарин всегда пользовались плазмагласом, но цельная, съемная жилая капсула — это было что-то новенькое. Ваэла неожиданно поняла, что там будет тесно, и решила, что ей это вряд ли понравится.

“Почему Томас? Почему его назначили главным?”

Она вспомнила, как они шли по территории в эллинг для цеппелинов. Томас был слишком занят, отдавая приказы ей, и не заметил, как в цепи охранников мелькнула тень рвача-капуцина. Сорвав с бедра лазер, Ваэла поджарила тварь в последнем прыжке. Только потом ее затрясло — при мысли, что она едва не оставила оружие в комнате. Предполагалось, что внутри периметра безопасно, что охрана не спит...

Томас едва обратил внимание на случившееся.

— Быстрые какие, черти, — спокойно заметил он. — Кстати — в нашу команду с борта прислали поэта.

— Поэта? Но нам нужен...

— Мы получим поэта, потому что Корабль прислал нам его.

— Но мы просили...

— Я помню, о чем мы просили!

Похоже, ее новый начальник и сам чуял неладное.

— Хорошо, — пробурчала она, — но нам все равно понадобится системщик для...

— Я хочу, чтобы ты его соблазнила.

Ваэла не поверила собственным ушам.

— Когда ты выходишь из себя, — заметил Томас, — у тебя на лице играет радуга. Считай это заданием. Я видел голозапись этого поэта. Не так он и страшен...

— Мое тело принадлежит мне! — Ваэла пронзила его взглядом. — И никто — ни ты, ни Оукс, ни Корабль — не станет приказывать мне, кому отдавать его, а кому — нет!

Внезапно они оба разом остановились. Ваэла с изумлением заметила, что Томас стоит, подняв обе руки и глупо ухмыляясь, и только тогда поняла, что в гневе инстинктивно прицелилась из лазера ему точно между глаз. Продолжая буравить его взглядом, девушка убрала оружие в кобуру.

— Извини, — бросил Томас, и они снова двинулись к эллингу.

— Насколько для тебя важна команда по исследованию келпа? — поинтересовался он после некоторого молчания.

“Ему ли не знать!” Знали все, а за то время, что Томас пробыл на нижстороне, он успел проявить поразительную способность отыскивать ключевые данные.

— Для меня это... все.

И тут вопросы посыпались градом. Томас хотел знать, насколько свободен Паниль в своих действиях. Действительно ли его послал Корабль. Не работает ли он на Оукса или этого Льюиса, о котором все говорят с таким страхом. Кто? Что? Сомнения — целый водопад сомнений.

Но какого черта она должна соблазнять Паниля, чтобы выяснить все это? Ответ Томаса ее не удовлетворил.

— Ты должна сорвать все его маски, обнаружить все защитные барьеры.

“Проклятие!”

— Насколько на самом деле для тебя важен этот проект? — осведомился Томас.

— Жизненно... и не только для меня, а для всей Колонии.

— Разумеется. Вот поэтому ты должна соблазнить поэта. Если уж он должен работать в нашей нелепой команде, мы должны кое-что о нем знать.

— И влиять на него!

— Другого пути нет.

— Хочешь знать, не предпочитает ли он мужчин, — подними архивы. Я не...

— Вопрос не в том, и ты это знаешь. Ты не можешь оставаться в команде, если не будешь исполнять мои приказы!

— Я даже не могу оспорить мудрость твоих решений?

— Меня послал Корабль. Высшей власти в мире нет. И я должен кое-что узнать, чтобы наш проект увенчался успехом.

В его искренности трудно было усомниться, и все же...

— Ваэла, ты совершенно права — проект жизненно важен. Мы не можем тратить время, как сейчас, играя словами.

— Значит, я уже не имею здесь права голоса?

Ваэла готова была разрыдаться на глазах у всех.

— Ты можешь...

— После всего, что я пережила? Я видела, как все они умерли! Все! Или это дает мне право голоса в команде, или это дает мне право на отдых на борту — решай сам!

Раджа наблюдал, как кожа девушки приобретает интенсивно красную расцветку, зачарованный силой ее чувства. Что за восприимчивость, что за реакция! Он и сам начинал поддаваться эмоциям, каких не испытывал уже целые эпохи — века по корабельному времени.

— Мы общаемся, — мягко произнес он. — Делимся данными. Но все важнейшие решения принимаю я и только я. Если бы работа была построена так с самого начала, никому не пришлось бы умирать.

Ваэла молча набрала код доступа в эллинг, и они очутились на залитом ярким светом островке бурной деятельности, где все переговаривались, кричали и воняло газосваркой. Девушка придержала Раджу за плечо, подивившись, какие тонкие, жилистые у него руки.

— Чем соблазнение этого стихоплета поможет нашей миссии?

— Я уже сказал. Доберись до самого его сердца.

Ваэла пригляделась к новой субмарине.

— А замена пластали на плаз...

— Дело не в чем-то одном. Мы — команда. — Томас глянул на свою спутницу сверху вниз. — И мы отправляемся по воздуху.

— По...

Теперь она и сама видела, как тянутся из освещенного круга ввысь, под сумеречные своды эллинга канаты, придерживая полунадутый пузырь огромного цеппелина. Вместо обычной бронированной гондолы к газовым мешкам крепилась субмарина.

— Но почему...

— Потому что келп давит наши подводные лодки.

Ваэла вспомнила собственное бегство из обреченной субмарины — бьющие по воде плети келпа, вылетающий из лопнувшего корпуса воздушный пузырь, торопливый рывок к близкому берегу и почти чудесный нырок к земле патрульного цеппелина, спасшего ее от хищников.

— Ты сама видела. — Томас будто прочел ее мысли. — При первой же нашей встрече ты сказала, что веришь в разум келпа.

— Верно.

— Эти лодки не просто запутались. Их схватили.

Ваэла вдумалась в его слова. Уцелевшие из всех экспедиций, если таковые оставались, сходились в одном — лодки гибли, едва успев взять образцы келпа.

“Может, келп решил, что мы на него напали?” Это было бы логично. “Если келп наделен разумом... да. У него должны быть внешние сенсоры, сеть болевых рецепторов. Это было не слепое трепыхание, а осмысленная реакция”.

— Келп, — бесстрастно проговорил Томас, — это не бесчувственный овощ.

— Я с самого начала говорила, что мы должны попытаться вступить в контакт.

— Так и будет.

— Тогда какая разница, уроним мы лодку с высоты или спустим с берега? Мы все равно среди келпа.

— Мы попадем в лагуну.

Томас подошел поближе к месту работ, нагнулся, разглядывая едва заметные швы в толще плаза. “Отлично сработано”, — пробормотал он. Когда замена завершится, сидящие внутри будут иметь практически круговой обзор.

— В лагуну? — переспросила Ваэла, когда он отошел.

— Да. У вас, кажется, так называют эти участки чистой воды?

— Разумеется, но...

— Мы будем окружены келпом и, в сущности, беспомощны, если тот решит напасть. Но мы не станем к нему прикасаться. На субмарину навесят систему прожекторов, способную записывать и воспроизводить узоры келповых огней.

Все у него так разумно выходит...

— Мы сможем подойти к краю водорослевого леса, — продолжал Томас, наблюдая за работой, — не входя в него. Как ты могла заметить, при спуске с берега это невозможно — слишком тесно растут стебли.

Ваэла медленно кивнула. План все еще вызывал у нее множество вопросов, но общие его контуры уже были ясны.

— Подводные лодки — штуки чертовски неуклюжие, — говорил Томас, — но ничего лучше у нас нет. Найти достаточно широкий участок чистой воды и в нем заякориться. Потом нырнуть и изучать келп.

Опасная затея, но осуществление ее вполне реально. Да еще идея передавать келпу его же световые сигналы — Ваэла сама видела, как они повторяются сериями, следуя неким правилам. Что, если келп так общается сам с собой?

“Может, этот Томас и правда ниспослан нам Кораблем?”

Он что-то пробормотал. Томас был единственным из знакомых Ваэлы, который постоянно разговаривал сам с собой, иной раз совершенно отключаясь от внешнего мира. Никогда нельзя было понять, тебе он что-то говорит или просто размышляет вслух.

— Что?

— Плаз. Пласталь все-таки крепче... нужно поставить внутри распорки. Там будет еще теснее, чем можно представить.

Он отошел, чтобы поговорить с бригадиром, и до Ваэлы долетали только обрывки фраз: “А если накрест...”, “И я хочу...”, “Тогда...”

— Получилось не так хорошо, как могло бы, — сообщил Раджа, вернувшись, — но сойдет.

“Значит, он тоже делает ошибки, но скрывать их не боится”.

Она слышала порой, что говорят о нем рабочие, — Томас внушал им страх. В любом ремесле он обнаруживал необыкновенные способности, будь то сварка плаза или расчеты по сопромату. Просто мастер на все руки...

“И ни в одном деле?”

Она ощущала, что повлиять на этого человека будет трудно, — “страшный враг или друг, который не служит твоим отражением, но выжигает насмешкой все лишнее”.

Осознание это усугубило ее тревогу. Как мужчина Раджа Томас мог бы ей понравиться... но команда, которую он создавал, заранее внушала ей недобрые предчувствия.

“И даже для трех человек в лодке будет очень тесно”.

Она закрыла глаза.

“Может быть, сказать ему?”

Она никогда и никому ни в отчетах, ни в дружеских беседах не упоминала об этом, но келп обладал над ней странною властью. Стоило субмарине скользнуть в водную толщу, пронизанную великанскими стеблями и щупальцами, как Ваэлу охватывало почти неудержимое сексуальное возбуждение. Нелепость, конечно. Девушка добивалась относительного спокойствия при помощи глубокого и частого дыхания, насыщая кислородом кровь, но это было неудобно и подчас отвлекало от дела. Впрочем, когда случалось такое, самый шок осознания помогал Ваэле очнуться.

Все ее товарищи думали, что такое частое дыхание — признак страха, способ одолеть сдерживаемый всеми трепет. А теперь они мертвы, и выслушать ее исповедь некому.

Теснота, странная чувственная атмосфера, пронизывавшая, казалось, все детали проекта, непредсказуемость начальника — все это выводило Ваэлу из себя. Она было решила принять анти-С, чтобы снять хотя бы сексуальное напряжение, но от таблеток ее клонило в сон. Замедленные рефлексы опасны.

Томас молча стоял рядом, наблюдая за работой, и Ваэла ощущала, как он мысленно делает пометки, как вертятся шестеренки в его голове.

— Ну почему я? — пробормотала она.

— Что? — Он обернулся к ней.

— Почему я? С какой стати именно я должна уломать этого поэта?

— Я уже сказал, что...

— Есть женщины, которым за это платят...

— Платить не стану. Это часть проекта, важнейшая часть. Твои же слова. Ты это сделаешь.

Она повернулась к нему спиной.

Раджа вздохнул. Удивительная особа эта Ваэла таоЛини. Он ненавидел себя за свой приказ, но никому, кроме нее, он не мог доверять. Для нее проект тоже был жизненно важен. А появление Паниля ставило слишком много вопросов. Слова Корабля были просты и ясны: “Там будет поэт...”. Не “Я назначил поэта...” или “Я послал поэта...”

“Там будет...”

На кого работает Паниль? Сомнения... сомнения... неверие...

“Я должен знать”.

В венах бурлила кровь. Раджа уже знал, что Ваэла выполнит приказ, а сам он сейчас погрузится в депрессию, каких не помнил уже давным-давно.

— Старый дурак, — пробормотал он.

— Что? — Ваэла снова обернулась, и Раджа прочитал на ее лице согласие и твердую решимость.

— Ничего.

Несколько секунд девушка смотрела ему в глаза. Потом бросила:

— Посмотрим, насколько мне понравится этот... поэт.

Развернулась на каблуках и выбежала из эллинга — торопливо, как все на Пандоре.

 

 

Религия рождается, когда человек пытается подчинить своей воле Бога. Библейский козел отпущения и Спаситель христиан отлиты в одной изложнице — человек, подчиненный капризам непредсказуемой вселенной (или непредсказуемого властителя), пытается сбросить с себя груз вины, навлекающей гнев Всемогущего.

Раджа Флэттери, из “Книги Корабля”.

 

Вживленный под кожу Оукса приемник все еще не получил от Льюиса ни одного сигнала. Помехи или мертвое молчание, перебивающее любые мысли, — и все. Оуксу хотелось вырвать из шеи проклятую штуковину.

Почему Льюис приказал прервать все физические контакты с Редутом? Оукса раздражала невозможность хотя бы поднять шум. Истинные цели создания Редута оставались тайной для большинства корабельников — для них это была всего лишь попытка исследовать Черный Дракон. И Оукс не осмеливался отменить приказ об изоляции Редута. Слишком многие смогут тогда увидеть, что там понастроили за это время.

“Не может Льюис так поступить со мной!”

Оукс расхаживал по каюте, думая, что не мешало бы ей быть попросторнее. Хотелось выйти, прогуляться, снять напряжение, но корабль находился на деньстороне, и стоит ему высунуть нос из своего святилища, как на босса накинутся желающие получить указания. По кораблю расползались слухи. Народ уже заметил тревогу кэпа. Дальше так продолжаться не могло.

“Я бы спустился на нижсторону сам... если бы... Нет. Без Льюиса, который мог бы подготовить почву, слишком опасно”. Оукс покачал головой. Нет, он слишком важная персона, чтобы рисковать внизу своей головой.

“Черт бы тебя побрал, Льюис! Хоть бы весточку...”

Оукс все больше подозревал, что неведомая авария коснулась самого Льюиса. Или это, или предательство... Нет. Все же несчастный случай. Льюис не был вожаком. Значит, виной сама планета.

“Пандора”.

Планета во многих смыслах была более опасным и близким противником, чем корабль.

Оукс глянул в мерцающую мглу пустой голопроекции. Стоит коснуться кнопки, и перед ним появится изображение планеты в реальном времени. Ну и что толку? Он попытался высмотреть с орбиты Черный Дракон. Слишком густая облачность... ничего не разобрать. Он, правда, нашел неглубокий залив, на берегу которого построен Редут. Поблескивал океан при очередном прохождении не то Алки, не то Реги.

Оукс сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Этой планете его не одолеть.

“Ты моя, Пандора!”

Как он говорил Легате — там, внизу, все возможно. Может исполниться любая мечта.

Оукс глянул на свои руки, погладил выступающий живот. Он твердо решил для себя, что никогда, ни при каких обстоятельствах не станет потом зарабатывать себе на хлеб на поверхности планеты. Особенно той, которой владеет. Это было так естественно.

“Корабль сделал меня таким, какой я есть”.

Более чем кто-либо из всех встреченных им людей Оукс понимал природу процессов, лепивших психику корабельников, их отличие от сил, правивших людьми, когда те были еще вольны блуждать по земной тверди.

“Все дело в тесноте... слишком много людей жмется друг к другу”.

Бортовая давка переехала и на нижсторону. Подобный образ жизни требовал особого приспосабливания. И корабельники приспосабливались — все одним способом. Они накачивались наркотиками или забывались в азарте, рисковали всем — даже своими жизнями. Обегали Колонию по периметру нагишом, в одних обмотках. И ради чего? На спор! На пари! Чтобы спрятаться от самих себя! В своих долгих прогулках по коридорам Оукс отмечал, что машинально не обращает внимания на других прохожих. Почти как все корабельники, он уходил в себя до самого дна души, находя там уединение, веселье и саму жизнь.

В нынешние голодные времена эта привычка была ему особенно полезна. Оукс был самым... внушительным человеком на борту. Он знал, что ему завидуют, что его появление вызывает гневные вопросы, и все же никто не осмелился открыто бросить взгляд на его выдающееся брюхо.

“Да, я знаю свой народ. Я нужен ему”.

Под руководством Эдмонда Кингстона он внимательно изучал свое ремесло, профессию психиатра — в его распоряжении были данные, накопленные в архивах за многие поколения... может, за эпохи. Корабль то погружал своих насельников в сон, то выводил из гибернации, так что счет реального времени был давно утерян.

Эта неизмеримость сроков тревожила Оукса. А переводы доступных источников обнаруживали слишком много нестыковок. По общему мнению, путаница возникла из-за попыток Корабля спасти как можно больше людей. Оукс не верил в это ни на минуту. Переводы указывали на возможность тысяч других объяснений. Переводы? Даже тут корабль приложил свою руку! Ты просишь компьютер сделать нечитаемое понятным. Но лингвисты на борту указывали, что среди языков, на которых велись архивы, есть такие, что существовали в собственном микрокосме, лишенные предков и потомков.

Что случилось с теми, кто говорил на этих языках?

“Черт, я не знаю даже, что случилось с нами”.

Но воспоминания детства напоминали ему о многом. По сравнению с землянами корабельники — будь то клоны или природники — были уродами. Все до последнего уроды. Разум их, раздираемый между богоТворением и отчаянием, приспособился к короткой жизни, к тесноте, к отсутствию личного пространства и личных вещей. Корабельники взращивали умение переделывать даримые кораблем безликие вещи. Функциональная простота не несет в себе того бремени многозначительности, какое присуще добровольному аскетизму. И каждый инструмент, каждая чашка, ложка, пара палочек, каждая каюта на корабле несла на себе отпечаток личности нынешнего владельца.

“Моя каюта — всего лишь проявление того же эффекта в большем масштабе”.

И внутренний мир оставался последним форпостом уединения, единственным местом, где можно было остановиться и выдавить каплю смысла из безумия вселенной.

Только капеллан-психиатр был выше этого психоза. Даже затронутый им, он сохранял способность анализировать. Подчас Оуксу казалось, что люди вокруг него пишут свои потаенные мысли на лицах.

“А что этот Раджа Томас? Еще один кэп. И он вглядывался в меня... как я порой вглядываюсь в лица других”.

Оуксу пришло в голову, что он стал беспечен. Со дня смерти Кингстона он привык к мысли, что уж его-то никто не сможет раскусить, что он одинок в своем умении распластать психику любого корабельника. Такое оружие нельзя давать в руки сопернику — вот еще одна причина, чтобы убрать этого Томаса. Оукс только теперь сообразил, что прохаживается по каюте — к мандале, развернуться, обратно к комконсоли и снова к мандале... Его осенило у самого пульта. Протянув руку, он набрал код, выводивший в фокус голопроекции изображение камер в аграриуме Д-9, что на самом отшибе.

Оукс вгляделся в лилово-синее сияние ламп, под которыми гнули спины рабочие в своем замкнутом мирке.

Да... если независимость от корабля вообще возможна, то путь к ней лежит через пищу, через урожай. Аксолотль-баки, лаборатории клонирования, сам биокомпьютер — все это лишь сложные игрушки для сытых, одетых, пригретых.

“Сначала накорми людей, а потом требуй от них добродетели”.

Так сказал старческий голос в одной из учебных записей. Мудрые слова и очень практичные. Слова того, кто умеет жить.

Оукс не сводил взгляда с рабочих. Те ухаживали за своими посадками с полнейшим самозабвением. Труд был для них во всех смыслах слова заботой, к ней следовало относиться с почтением, равное которому Оукс видывал только среди старших корабельников во время богоТворений.

Эти сельхозрабочие богоТворили.

“Боготворили!”

Оукс хихикнул, позабавленный этой мыслью. Свести творение Бога к окучиванию посадок! Что за зрелище, наверное, представляют они в глазах Бога! Толпа нищих духом. Что за Бог держит своих приспешников в духовной нищете ради того, чтобы слышать их мольбы? Оукс мог понять насилие ради власти, но это? Это нечто иное.

“Кто-то должен быть боссом, а остальным полезно напоминать об этом время от времени. Как иначе можно организовать работу?”

Нет... он понял смысл этой вести. Программы корабля начинали сдавать. Все проблемы ложатся на плечи кэпа.

“Посмотрите только на этих трудяг!”

У них ведь нет времени решать даже каким будет их собственное будущее. Когда? После работы? Когда усталое тело вгоняет разум в сонное забытье и вдумчивое решение ради всеобщего блага принять никак невозможно?

“Всеобщее благо — это моя работа”.

Он освобождает этих несчастных от муки принимать решения, требующие непосильного напряжения сил, памяти, ума. А взамен кэп дает им дар более сладостный — безделье, растворение в безмысленном покое.

“Растворение.... рас-творение...”

Ассоциация потревожила мысли. Рас-творение... творение заново, творение всего, ради чего они живы... творение, где они живы...

Глядя на копошение рабочих в голопроекции, Оукс ощутил себя дирижером нескончаемого музыкального произведения и подумал, как бы не забыть на следующем общем собрании ввернуть это сравнение в речь.

“Дирижер... симфонии”.

Мысль ему понравилась. Плодотворная мысль. Интересно, а у корабля такие бывают? Внезапно он ощутил глубинное сродство со своим металлическим врагом.

“Что мы за плод, что требуем такого почтения и заботы? Что за манна? Может ли корабль...”

Раздумья его прервало шипение раскупоренных герметиков.

“Кто осмелился?..”

Грохнула о раму крышка, и в каюту влетел Льюис, торопливо затворяя люк за собой. Он тяжело дышал. Оукс заметил, что вместо обычной подчеркнуто скромной бурой рабочей формы его помощник натянул новенький отглаженный зеленый комбинезон.

— Льюис!

В первый миг Оукс обрадовался, увидав этого человека... но когда Льюис повернулся к нему, это чувство мгновенно сменилось страхом. Все старания медиков не могли скрыть полностью многочисленные ссадины и синяки на его лице... и он хромал.

 

 

Суждение готовит тебя к вступлению в поток случая, где ведет лишь воля. Суждение суть способ направления воли. Мысль мимолетна, суждение же — это место, где смешиваются течения, которыми прошлое определяет будущее, это акт взвешивания.

Керро Паниль, “Спор Авааты”.

 

С обычной своей уверенной легкостью Хали Экель подпрыгнула, ухватив одной рукой рычаг, открывающий люк в потолке, откуда можно было попасть в программное хранилище архивов. Болтающийся на ремне прибокс больно стукнул ее по бедру.

Меньше часа назад она узнала, что Керро Паниль отправился на нижсторону. Не попрощавшись, не оставив даже записки... или строфы.

“Хотя его ко мне ничто и не привязывает”.

Открыв люк, она подтянулась и вползла в служебный проход.

“Он не пошел со мной на расплод, он...”

Хали отбросила эту мысль. И все равно было обидно. Они выросли в одном интернатском секторе, родились почти в один день и оставались друзьями. Она слушала его рассказы о Земстороне, а он — ее байки. По поводу собственных чувств Хали не питала иллюзий. Она давно считала Керро самым привлекательным мужчиной на борту.

Только почему он всегда такой отстраненный?

Протискиваться по кривой трубе пришлось скорчившись — в высоту она была на ладонь меньше, чем нужно. Впрочем, Хали уже привыкла передвигаться по кораблю такими вот незаметными переходами.

“И ведь не то чтобы я была страшная!”

Хали знала, что ее комбинезон из корабельной ткани обтягивает очень привлекательную фигурку. Смуглая кожа, карие глаза, коротко стриженные, как у всех техников, черные волосы. Каждый медтехник понимал, насколько выгоднее с точки зрения антисептики оставить от своей шевелюры нечто вроде густой щетины. Конечно, она не хотела бы, чтобы Керро состриг косу или бороду — ей нравился его стиль. Но ему в медсекторе не работать.

Люк, выводивший из служебного прохода в архивы, оказался закрыт, но Хали заучила код наизусть, и, чтобы открыть замок, ей не потребовалось и пары секунд. Нагнувшись, она проскользнула в хранилище. С потолка тревожно прожужжал что-то внутренний сенсор.

— Хали, что ты делаешь?

Девушка замерла, потрясенная. “Голосовая связь!” Всем был знаком безжизненный, отдающий металлом рабочий голос Корабля, необходимое средство общения, но сейчас она слышала нечто иное... звучный голос, полный сдержанного чувства. И Корабль назвал ее по имени!

— Я... я хотела найти терминал доступа к архивам. Тут всегда есть свободные.

— Ты весьма необычная женщина, Хали.

— Я чем-то нагрешила?

Ее сильные пальцы машинально защелкивали задвижки, в то время как тело замерло в ужасе. Что, если она оскорбила Корабль?

Но он говорил с ней! Взаправду говорил!

— Иные сочли бы, что ты поступаешь дурно.

— Я просто торопилась. Никто не сказал мне, почему Керро отправился на нижсторону.

— Почему ты не обратилась ко Мне?

— Я...

Хали бросила отчаянный взгляд на терминал-читальню, к которой вел узкий проход между вращающимися стойками софтверных дисков. Экран был пуст, за клавиатурой — никого, как она и ожидала.

Но Корабль не унимался.

— Я всегда рядом с тобой, не дальше, чем ближайший монитор или комконсоль.

Хали подняла глаза на оранжевый пузырь сенсора — злобное око циклопа, зеница, торчащая из металлической решетки, откуда доносился голос Корабля. Может, Корабль сердится на нее? Размеренность этого жуткого голоса нагоняла на Хали трепет.

— Я не злюсь. Я лишь предлагаю тебе больше доверять Мне. Я о тебе забочусь.

— Я... верую в Тебя, Корабль. Я богоТворю. Ты это знаешь. Я просто никогда не думала, что Ты заговоришь со мною.

— Как говорю с Керро Панилем? Ты ревнуешь, Хали.

Честность не позволила Хали возразить, да и слова не шли на язык. Девушка помотала головой.

— Хали, подойди к клавиатуре в конце прохода. Отожми красную клавишу в правом верхнем углу, и Я отворю проход за этим терминалом.

— Проход?

— Он приведет тебя в потайную комнату, где находится другой терминал. Им часто пользуется Керро Паниль. Теперь им можешь воспользоваться ты.

Терзаясь одновременно страхом и восторгом, Хали повиновалась.

Терминал вместе со столом откинулся на петлях, открывая взгляду низкий проход. Скорчившись в три погибели, Хали проползла в тесную комнатку. Тускло-зеленые лучики скрытых по углам ламп освещали желтоватое ложе. Рядом с ним стояла большая комконсоль с пультом и экраном, в полу виднелся знакомый диск голографического проектора. Обстановка была знакома девушке — небольшая учебная комната, — но она не знала, что они бывают настолько маленькими... и что здесь вообще есть такая.

За ее спиной с еле слышным щелчком затворился люк. Странно, но в этой берлоге она ощущала себя в полной безопасности. Здесь обретался Керро. Корабль заботился о ней, лично о ней. Острое ее обоняние безошибочно улавливало запах тела любимого. Она рассеянно потерла золотое колечко в носу и опустилась в привинченное к полу кресло у консоли.

— Нет, Хали. Вытянись на ложе. Здесь тебе не понадобится клавиатура.

Голос Корабля исходил отовсюду. Хали оглянулась в поисках источника этого пугающе сдержанного голоса. Но в комнате не было ни сенсоров, ни глаз-мониторов.

— Не бойся, Хали. Эта комната находится внутри Моей защитной оболочки. Ляг на кушетку.

Девушка нерешительно подчинилась. Ложе было устлано чем-то гладким, прохладно скользившим по коже.

— Почему ты решила поискать свободный терминал, Хали?

— Я хотела сделать что-нибудь... конкретное.

— Ты любишь Керро?

— Ты сам знаешь.

— Ты вправе добиваться его любви, Хали, но не обманом.

— Я... я хочу его.

— И ты обратилась за помощью ко Мне?

— Я приму любую помощь.

— Ты имеешь свободу доступа к информации, Хали, а уж что ты с ней сделаешь — тебе одной решать. Ты проживаешь жизнь, понимаешь?

— Проживаю? — Она вся взмокла, и потная кожа липла к покрытию ложа.

— Свою жизнь. Она дана тебе... в дар. Тебе следовало бы получше с ней обходиться. Наполнить ее счастьем.

— Ты сведешь нас с Керро снова?

— Только если это действительно нужно вам обоим.

— Я была бы счастлива с Керро. А он отправился на нижсторону, — едва не всхлипнула Хали, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

— Разве ты не можешь улететь за ним?

— Тебе же ведомо, что у меня на борту работа!

— Да. Корабельники должны быть здоровы, чтобы кормить Колонию. Но Мой вопрос относился к тебе.

— Я нужна здесь!

— Хали, я прошу тебя довериться Мне.

Девушка сморгнула, уставившись в пустой экран. Что за странные слова! Как можно не верить в Корабль? Все люди — его создания. Всю жизнь их сопровождали ритуалы богоТворения Корабля. Но Хали поняла, что от нее ждут ответа.

— Конечно, я Тебе верю, — выдавила она.

— Меня сие радует. И потому Я сделаю тебе подарок. Ты узнаешь о человеке, которого звали Иешуа. Имя это происходит из древнего языка, называемого арамейским, и позднее стало произноситься как Иисус. От него происходит также имя Иисуса Льюиса.

Больше всего Хали почему-то потрясло, как Корабль произнес имя Льюиса. Все на корабле называли его Хесус. Но в дикции Корабля трудно было усомниться — Иисус.

Она не сводила глаз с экрана. Светильники внезапно разгорелись ярко, заблестел полированный металл, и девушка прищурилась, чихнув. “Может, это не Корабль со мной говорит? — пришло ей в голову. — Может, это чья-то шутка? — Эта мысль ее испугала. — Да кто осмелится на подобный розыгрыш?”

— Я здесь, Хали Экель. С тобой говорит Корабль.

— Ты... читаешь мои мысли?

— Оставим этот вопрос пока, Хали, но знай, что Я могу читать твои реакции. Разве ты не видишь по лицу, что чувствует твой собеседник?

— Да, но...

— Не бойся. Я не желаю тебе зла.

Девушка попыталась сглотнуть, перебирая в памяти только что услышанные слова. “Иешуа?”

— Кем был этот... Иешуа?

— Чтобы узнать это, ты должна отправиться туда.

— Отправиться? Ч-что?.. — Она откашлялась, попыталась успокоиться. Керро часто бывал в этой комнате, а он никогда не выказывал страха перед Кораблем. — Где это место?

— Не “где”, а “когда”. Ты пересечешь пространство, которое вы, люди, называете временем.

Хали решила, что Корабль просто собирается показать ей голографическую запись.

— Проекция? Чего Ты хочешь...

— Нет, Хали. В этот раз ты сама будешь проекцией.

— Я...

— Крайне важно, чтобы корабельники узнали об Иешуа, называемом также Иисусом. В этот путь Я отправляю тебя.

Страх сдавил сердце.

— Как?..

— Я знаю, как, Хали Экель, да и ты знаешь. Ответь Мне: как действует нейрон?

Это было известно любому медтехнику.

— В синаптическую щель, — выпалила она, не раздумывая, — выделяется определенное количество ацетилхолина...

— Отмеренное, да. Образуется мостик. Проход. Твой разум образован мостами.

— Но я...

— Я суть вселенная, Хали Экель. Всякая часть Меня — всякая часть в целости своей — суть вселенная. Вся она суть Я — включая все ее мосты.

— Но мое тело... что с...

Девушка смолкла, парализованная внезапно страхом за свою драгоценную плоть.

— Я буду с тобой, Хали Экель. Та матрица, что определяет тебя, тоже суть часть вселенной, Моя часть. Ты желала знать, читаю ли Я твои мысли?

Сама мысль об этом казалась Хали жутковатой — вторжение в последний бастион ее уединения.

— И?..

— Экель, Экель... — Как печально произнес Корабль ее имя! — Наши силы принадлежат одной вселенной. Твои мысли и есть Мои мысли. Как могу Я не знать, о чем ты думаешь?

Девушка попыталась вздохнуть. Корабль говорил о вещах, едва доступных ее пониманию... но опыт богоТворения учил ее принимать непонятное на веру.

— Хорошо.

— Итак, ты готова отправляться?

Хали попыталась сглотнуть, но в горле пересохло. Рассудок ее лихорадочно искал доводы против этой безумной затеи Корабля. “Проекция?” Такое бесплотное слово — а Корабль сказал, что она станет проекцией. И как угрожающе это прозвучало!

— Почему... почему я должна пройти... сквозь время?

— Сквозь? — В одно это слово Корабль вложил безмерную укоризну. — Ты продолжаешь считать время линейной преградой. К истине это не имеет даже отдаленного отношения, но ради твоего спокойствия Я приму твое упрощение.

— Что же... то есть, если время не линейно...

— Если хочешь, считай его линейным. Но представь время как тысячи метров магнитной ленты, размотанной, набитой в это тесное помещение. Из одного времени можно попасть в другое, если установить мост между двумя отрезками ленты из разных петель.

— Но... если я правда попаду в другое время, как же обратно...

— Никогда не отпускай свое “сейчас”.

Глубокий, подсердечный ужас никуда не делся, но к нему уже примешивалось любопытство.

— Быть в двух местах одновременно?

— Все время — это одно место, Экель.

Девушка заметила, что Корабль исподволь, но твердо перешел от ласкового, личного “Хали” к строгому “Экель”.

— Почему Ты теперь зовешь меня по фамилии?

— Чтобы помочь тебе. Мне известно, что ты полагаешь свою фамилию более относящейся к тебе, чем имя.

— Но если Ты отправишь меня куда-то...

— Я запечатал эту комнату, Экель. У тебя будет сразу два тела, но разделенных в пространстве и во времени.

— И я буду чувствовать...

— Ты будешь ощущать только одну плоть, но помнить обе.

— Хорошо. Когда мне отправляться?

— Просто лежи на кушетке и постарайся признать тот факт, что Я сотворю тебе новое тело в ином времени.

— И...

— Если ты послушаешься Меня, то не ощутишь боли. Ты будешь понимать речь той эпохи, и Я наделю тебя старым телом. Старый человек никому не покажется опасным. Никто не тронет старуху.

Хали покорно попыталась расслабиться. Принять. Но вопросы переполняли ее.

— Для чего Ты отправляешь меня...

— Подслушивать, Экель. Смотреть и учиться. И что бы ты ни увидела — не пытайся вмешиваться. Ты лишь причинишь лишнюю боль... возможно, даже себе.

— Только смотреть...

— И ничего не делать. Последствия вмешательства в ход времен ты еще увидишь.

Хали хотела задать следующий вопрос, но по спине ее пробежала холодная струйка. Шею закололо. Сердце затрепыхалось в груди.

— Готова, Экель, — донесся откуда-то издалека голос Корабля, и хотя это был приказ, а не вопрос, она ответила, и голос ее эхом отозвался в черепе:

— Да-а-а...

 

 

Разум — это зеркало вселенной:

Видишь отраженья?

Вселенная — не зеркало разума:

Ничто в ней.

Ничто вне

Не отражает нас.

Керро Паниль, “Избранные сочинения”.

 

Ваэла таоЛини валялась на койке, изнуренная и телом, и духом, но никак не могла заснуть. Томас был немилосерден. Все должно было соответствовать его жесточайшим требованиям. Этот фанатик двадцать один час без передышки вместе с Ваэлой прорабатывал план действий для новой субмарины. Дожидаться прибытия поэта, застрявшего где-то в недрах Приемника, он не собирался. Нет. “Мы не станем тратить время, которого у нас нет”.

Она попыталась вздохнуть, и за грудиной кольнуло.

Интересно, подумала она, откуда все же взялся этот Томас. Он не знал того, что корабельники принимали как данность, и это тревожило Ваэлу. Да еще тот случай с рвачом-капуцином.

“Но он, надо признать, не испугался”.

Куда больше ее удивило, что он не слышал об Игре.

За эллингом для цеппелинов собралась небольшая толпа — те, чья смена уже кончилась. Большинство распивали то, что корабельники прозвали прядильным вином.

— Эт-то что такое? — поинтересовался Томас, небрежно указывая на толпу блокнотом.

— Это Игра. — Ваэла изумленно глянула на него. — Ты что — об Игре ничего не слышал?

— Какая Игра? Просто пьяные рабочие веселятся... хотя странно — в моих вводных о спиртном ничего не говорилось.

— Всегда есть медицинский спирт, — отозвалась Ваэла. — Раньше было еще вино и самогон всяческий. Но официально мы не можем тратить продовольствие на производство алкоголя. Кто-то, правда, все равно исхитряется, а спрос огромный. Эти ребята, — она кивнула в сторону собравшихся, — обменяли на выпивку продовольственные талоны.

— Значит, они меняют продовольственные талоны на выпивку, которая делается из того же продовольствия — возможно, себе в убыток. — Томас прищурился. — Разве это не их право?

— Да, но пищи не хватает. Рабочие голодают. В здешних местах голод означает замедленную реакцию, а медленная реакция, Раджа Томас, — это смерть. И не всегда только твоя.

— Ты тоже пьешь? — спросил он вполголоса.

— Да. — Ваэла покраснела. — Когда выкраиваю время.

Томас направился было к собравшейся толпа, но Ваэла придержала его за рукав.

— Это еще не все.

— Что?

— Для Игры нужно четное число игроков, мужчин или женщин — неважно. Каждый делает первую ставку — определенное число талонов. Разбиваются на пары и тянут по очереди из корзины палочки вихи. Потом сравнивают. Кто в паре вытянул палочку длиннее — победитель, кто покороче — тот проиграл и выбывает. Оставшиеся делятся снова, и так пока не останется только одна пара.

— А что талоны?

— Игроки увеличивают ставки на каждом круге, так что на кону их оказывается изрядно.

— Последняя пара делит талоны на двоих?

— Нет, тянут снова. Кто вытянул длинную — получает талоны.

— Как-то скучновато.

— Да. — Ваэла поколебалась. — Проигравший бежит по периметру.

Она сказала это совершенно безразлично, не поведя и бровью.

— Хочешь сказать, они обегают там... — Томас ткнул большим пальцем куда-то за плечо.

Ваэла кивнула:

— Голыми.

— Но это же нево... это выходит больше десяти километров, по открытому ме...

— Некоторым это удается.

— Но зачем? Не ради же еды — не так пока плохо со снабжением, верно?

— Нет, не ради еды. Ради мелких услуг, работы, комнаты, любовников. Ради развлечения. Ради шанса уйти из тоскливой жизни с блеском. Проигрывают длинные палочки. Продовольственные талоны — это утешительный приз. По периметру бежит победитель.

Томас с силой выдохнул.

— И каковы шансы?

— Судя по опыту, как и все в Игре — пятьдесят на пятьдесят. Половина не добегает.

— И это законно?

Пришел черед Ваэлы смерить Раджу недоуменным взглядом.

— Они имеют право распоряжаться своими телами.

Он отвернулся, чтобы увидеть, как эти люди... играют.

Рабочие разбивались на пары, тянули палочки, опять разбивались, тянули снова, пока дело не дошло до последней пары. Остались мужчина и женщина. У мужчины не было носа, но во лбу трепетали сморщенные щели, и Раджа посчитал их дыхальцами. Женщина кого-то ему очень напоминала.

Длинную палочку вытянула женщина. Толпа восторженно взревела, и все бросились ей на помощь — собирать выигрыш. Талоны торчали у нее из рукавов, из-за пазухи, из-за пояса. Прошла по рукам последняя фляга с самогоном, и группа двинулась в сторону шлюзовых ворот восточной стены.

— Он правда туда выйдет? — Томас не сводил глаз с уходящих.

— Ты видел его правую бровь?

— Да. — Он наконец перевел взгляд на Ваэлу. — У него их будто бы три. И нос...

— Это татуировки. Наколки. За то, что бежишь П.

— Так у него это третий раз?

— Точно. Но шансы все равно пятьдесят на пятьдесят. У нас на нижстороне есть поговорка: “Идешь первый раз — головой рискуешь. Идешь второй раз — дважды живешь. Идешь третий раз — иди ко мне”.

— Очаровательно.

— Хорошая игра.

— И ты в нее играла, таоЛини?

Она сглотнула, и кожа ее поблекла.

— Нет.

— Друг?

Она кивнула.

— За работу, — приказал Томас вежливо и отвел ее обратно в эллинг.

Вспоминая эту беседу, Ваэла не могла отделаться от ощущения, будто она упустила что-то в ответах Томаса.

Даже ради богоТворений Томас не разрешал прерывать работу. Отдыхать он ложился с неохотой, как бы с колебанием, и лишь когда от усталости они начинали забывать координаты и путаться в подпрограммах. В один из таких моментов он и завел разговор, который сейчас не давал Ваэле заснуть.

“Что он пытался мне сказать?”

Они сидели в плазовом шаре, который станет их прибежищем в глубинах моря. Вокруг, за прозрачной толщей, трудились рабочие. Ваэле с Томасом приходилось сидеть в такой тесноте, что им пришлось войти в особый ритм движений, чтобы не стукаться поминутно локтями.

— Отдохни, — проговорил Томас, когда Ваэла в третий раз подряд не смогла правильно набрать последовательность знаков для срочного погружения.

В голосе его звучало осуждение, но Ваэла откинулась в объятия мягкого контурного кресла, благодарная за любую передышку, благодарная даже за тугую хватку аварийной сбруи, которая поддерживала ее плечи, снимая нагрузку с мышц.

В сознание ее ворвался голос Томаса.

— Давным-давно жила-была девочка четырнадцати лет. Жила она на Земле и выросла на птицеферме.

“Я тоже жила на птицеферме, — подумала Ваэла и вдруг сообразила: — Он обо мне говорит!”

Она открыла глаза.

— Заглядывал в мое досье, значит?

— Это моя работа.

“Девчонка-подросток на птицеферме. Его работа!”

Она вспомнила ту девочку, которой была когда-то, — дитя эмигрантов, землепашцев. Технохолопы. Галльский средний класс.

“И из этого всего я вырвалась”.

Нет... честно говоря, она оттуда сбежала. Взрыв сверхновой не так много значил для девчонки четырнадцати лет от роду, которая достигла физической зрелости намного раньше, чем ее сверстницы.

“И я сбежала на Корабль”.

Ваэла закрыла глаза. Уже много раз она вела с собой все тот же нескончаемый спор. Словно в ее черепе разом помещались две женщины — одну она звала Беглянкой, а другую Честностью. Беглянку не устраивала жизнь на борту и пугали опасности нижстороны.

— Ну почему мне досталась такая судьба? — бурчала Беглянка. — Не жизнь, а сплошной риск.

— Сколько мне помнится, — заметила Честность, — ты сама напросилась.

— Значит, я в тот день сдала свои мозги напрокат. Каким местом я думала, черт?

— Что ты знаешь о чертях? — полюбопытствовала Честность.

— Надо познать черта, прежде чем понять ангела, — так, кажется, говорит наш кэп?

— Ты, как всегда, все перепутала.

— А ты знаешь, почему я вызвалась добровольцем, чтоб тебя! — Голос Беглянки дрожал от невыплаканных слез.

— Да. Потому что он умер. Десять лет вместе с ним и — пфф.

— “Он умер”! Это все, что ты можешь о нем сказать? “Он умер”?

— А что еще тут можно сказать? — Голос Честности был ровным и уверенным.

— Ты не лучше кэпа — всегда отвечаешь вопросом на вопрос. Что такого сделал Джим, чем заслужил смерть?

— Он проверял свои силы и достиг их предела, когда бежал П.

— Но почему ни Корабль, ни даже кэп никогда не говорят об этом?

— О смерти? — Честность призадумалась. — А что о ней говорить? Джим мертв, а ты жива, и это куда важнее.

— Да ну? Порой я сомневаюсь... и думаю, что случится со мной.

— Ты будешь жить, пока не умрешь.

— Но что со мной случится?

Честность опять примолкла — для нее это было нехарактерно — и наконец ответила:

— Ты будешь сражаться, чтобы жить.

“Ваэла! Ваэла, очнись!”

Это был голос Томаса. Она открыла глаза и, откинув голову на подушку, глянула на своего начальника. Лучи прожекторов преломлялись в толще плазмагласа и озаряли его лицо. В эллинге рабочие гремели железом. Ваэла заметила, что Томас тоже утомлен, но старается не показывать этого.

— Я рассказывал тебе сказку о Земле, — заметил он.

— Зачем?

— Это важно для меня. У той девчонки-подростка были такие красивые мечты. Ты все еще мечтаешь о будущем?

По лицу Ваэлы пробежала нервическая радуга. “Он что, читает мысли?”

— Мечты? — Она вздохнула, закрывая глаза. — Зачем мне мечты? У меня есть работа.

— И этого достаточно?

— Достаточно? — переспросила она и усмехнулась. — Это меня не волнует. Корабль ведь ниспошлет мне прекрасного принца, не забыл?

— Не богохульствуй!

— Это не я богохульствую, а ты. Зачем мне соблазнять этого придурковатого стихоплета, когда...

— Этот спор мы продолжать не станем. Уходи. Оставь проект. Но больше не спорь.

— На попятный я не пойду!

— Так я и понял.

— Зачем ты полез в мое досье?

— Я пытался вернуть ту девочку. Если она оставила свои мечты, возможно, ей по пути с мечтателями. Я хочу сказать ей, что сталось с ее мечтами.

— И что же с ними сталось?

— Они все еще с ней. И всегда с ней останутся.

 

 

Вы говорите “боги”. Хорошо. Теперь Аваата понимает такой язык. Аваата говорит: сознание — дар Бога Вида индивидууму. Совесть — это дар Бога Личности всему виду. В совести ты найдешь форму, придаваемую сознанию, и красоту.

Керро Паниль, переводы из “Авааты”.

 

Хали не ощущала течения времени, но когда эхо ее слов перестало отзываться раскатами в глубине мозга, она обнаружила, что стоит лицом к лицу с собой. Она все еще ощущала вокруг себя крохотное помещение, открытое для нее Кораблем позади терминала в архивах. И в этой комнате лежало ее тело. Ее плоть распласталась на желтой кушетке, а Хали смотрела на нее сверху вниз, не понимая, как такое может быть. Комнату заливал свет, расплескиваясь повсюду. Хали поразилась — насколько увиденное отличалось от того, что всегда показывали ей зеркала. Глянцевое покрытие кушетки оттеняло смуглую кожу. За левым ухом, под коротко стриженными волосами, проглядывала родинка. Свет был таким ярким, что хотелось прищуриться, но странным образом не резал глаз, и колечко в носу отражало его, сверкая. Все тело окружал странный ореол.

Хали попробовала заговорить — и долгое, наполненное ужасом мгновение ощущала, что не в силах этого сделать. Она попыталась вернуться обратно, в свое тело. А потом на нее снизошло спокойствие, и она услышала голос Корабля:

— Я с тобою, Экель.

— Это... как гибернация? — Она слышала собственный голос, не шевеля призрачными губами.

— Намного сложнее. Я показал тебе это, чтобы ты запомнила.

— Я не забуду.

И в тот же миг она обрушилась во тьму, медленно кувыркаясь. Корабль обещал дать ей новое тело — только это и вертелось у нее в голове. Тело старухи.

“Каково это будет?”

Ответа не было. Она неслась в жарком бесконечном туннеле, и страшнее всего было то, что Хали не ощущала собственного пульса. Но вдалеке прорезался свет, заливавший склон холма. Девушке, выросшей на борту, коридоры были понятны и знакомы, и когда она вылетела из темноты в белое сияние дня, ее потряс окружающий простор.

И она услышала биение. Это колотилось ее сердце. Хали невольно приложила руку к груди и, ощутив грубую ткань, опустила глаза. Рука была смуглой, морщинистой, старой.

“Это не моя рука!”

Хали огляделась, чувствуя себя совершенно беззащитной. Солнце заливало ее золотым жаром, ласкавшим старые кости. Вдалеке проходили люди.

— Тебе потребуется несколько минут, — послышался в ее сознании голос Корабля, — чтобы привыкнуть к новому телу. Не спеши.

Да, она уже чувствовала, как сигналы поступают в мозг через сбоящие синапсы. Ноги... обуты в сандалии, ремешки трут икры. Она сделала пару осторожных шагов — сквозь подошвы чувствовалась каменистая земля. Натирала плечи при каждом движении грубая волокнистая ткань мешковатого платья, в подоле путались ноги. Это было единственное ее одеяние... нет, еще кусок полотна, намотанный на голову. Хали подняла руку, чтобы прикоснуться к нему, и взгляд ее упал на подножие холма.

Там собралось множество людей — может, сотни три, Хали не могла посчитать точно.

Ей показалось, что, прежде чем она заняла это тело, ему пришлось бежать. Грудь давила одышка. В ноздри била вонь застарелого пота.

До нее доносился неразборчивый звериный рык толпы, медленно накатывавшей на нее в своем пути к вершине. Посреди толпы брел человек, волочивший на спине что-то вроде бревна. Когда он подошел ближе к Хали, та увидела кровь, стекающую по его лицу из-под странного венца, похожего на головную повязку, усеянного иголками. Путник был страшно избит, в прорехах серой хламиды виднелись синяки и раны.

Не успел он приблизиться к Хали, как ноги его подкосились, и путник упал лицом в пыль. Женщина в выцветшем синем платье бросилась ему на помощь, но двое молодых парней в шлемах с гребнями и жестких блестящих куртках оттолкнули ее. Толпа состояла из таких почти наполовину. Еще двое пытались поднять избитого пинками и руганью.

“Доспехи, — поняла Хали, вспомнив уроки истории. — Они одеты в доспехи”.

Бездна времен, лежавшая между этим мгновением и ее рождением на борту, грозила поглотить рассудок Хали.

“Корабль?”

“Спокойно, Экель. Спокойно”.

Она набрала воздуха в старческую грудь, еще раз, еще, превозмогая боль. Люди в доспехах, заметила она теперь, носили темные юбочки до колен... на ногах — тяжелые сандалии и металлические поножи. У каждого за плечом был привешен короткий меч, так что за ухом торчала рукоять. Напирающую толпу они сдерживали шестами... “Нет, — поправилась Хали. — Древками копий, орудуя ими точно палками”.

Толпа скрывала от нее упавшего. Голоса становились громче и злее, но причина свары оставалась Хали непонятной.

— Отпустите его! — кричали одни. — Отпустите, молим!

— Бейте ублюдка! — вопили другие. — Бейте!

— Забить его камнями на месте! — взвился над толпой пронзительный крик. — Все равно до вершины не доползет!

Люди в доспехах растолкали толпу. Рядом с упавшим остался только рослый темнокожий мужчина. Он испуганно оглянулся, дернулся, пытаясь убежать, но двое солдат преградили ему путь, замахнувшись древками, и темнокожий вновь прижался к упавшему.

Один из солдат ткнул копьем в сторону темнокожего и крикнул что-то неразборчивое. Тот нагнулся и поднял бревно, упавшее с плеч страдальца.

“Что происходит?”

“Смотри и не вмешивайся”.

Обок тропы стояла кучка рыдающих женщин. Избитый человек медленно поднялся на ноги и вслед за волочащим бревно мужчиной двинулся к вершине холма — в сторону Хали. Та взирала на эту жуткую сцену, силясь понять, что здесь происходит. Нечто чудовищное — очевидно. Но насколько это важно? Почему Корабль решил, что она должна все это увидеть?

Избитый ускорил шаг и приблизился к плакальщицам почти вплотную. Хали поняла, что он едва стоит. Одна из женщин проскользнула через оцепление и серой тряпицей утерла кровь с лица раненого. Тот мучительно раскашлялся, держась за левый бок и морщась.

В Хали проснулся медик. Этот человек тяжело ранен — по меньшей мере перелом нескольких ребер, возможно, пневмоторакс. В уголке его губ показалась кровь. Ей захотелось подбежать к нему, облегчить его страдания...

“Не вмешивайся!”

Присутствие Корабля осязаемой стеной встало между нею и раненым.

“Спокойно, Экель”.

Корабль вошел в ее мысли.

Хали стиснула кулаки, хватая воздух ртом. До нее долетел запах толпы. Ничего омерзительнее она не ощущала в жизни. Воздух пропитывала грязь и гниль. Как могут эти люди переносить такую вонь?

И в этот миг раненый заговорил. Плакальщицы, к которым он обратился, мгновенно смолкли.

— Не по мне плачьте, но по детям вашим, — отчетливо услышала Хали.

Сколько же участия было в этом негромком голосе!

Один из солдат ткнул раненого в спину тупым концом копья, понуждая его возобновить нелегкий путь к вершине. Они приближались. Смуглокожий по-прежнему волок бревно.

Что здесь творится?

Раненый вновь обернулся к заведшим свое плакальщицам. Голос его был силен — куда сильнее, чем ожидала Хали.

— Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?

Отвернувшись от них, путник устремил взгляд на Хали. Он все еще держался за бок, и на губах его выступила розовая пена — верный признак пневмоторакса.

“Корабль! Что они делают с ним?”

“Наблюдай”.

— Ты пришла издалека, — произнес раненый, — чтобы засвидетельствовать сие.

“Он говорит с тобой, Экель. — Голос Корабля не позволил ей впасть в оцепенение. — Можешь ответить”.

Поднятая толпой пыль забивала горло. Хали подавилась словами, прежде чем выдавить:

— От... откуда ты знаешь, что я издалека?

Голос ее был голосом дряхлой старухи.

— От меня ты ничего не скроешь, — ответил раненый.

Один из солдат с хохотом ткнул копьем в ее сторону — так, в шутку.

— Иди-ка ты подобру-поздорову, старая. Может, ты издалека пришла, а я тебя еще дальше пошлю.

Товарищи его покатились со смеху.

“Никто не тронет старуху”, — вспомнила Хали уверения Корабля.

— Пусть знают, — крикнул ей раненый, — свершилось!

А потом ее захлестнули гневные крики толпы и окутали клубы вонючей пыли. Хали едва не задохнулась, покуда люди проходили мимо, горло у нее перехватило. Когда кашель отпустил, она повернулась и невольно вскрикнула. На вершине холма, там, куда стремилась толпа, на двух столбах с поперечиной, вроде того, что тащили за раненым, висели люди.

Толпа расступилась на миг, и Хали снова увидала избитого путника.

— Если кто и поймет волю Божию, — крикнул он ей в тот краткий миг, — так это ты!

Толпа вновь скрыла его.

“Волю Божию?”

Чья-то рука коснулась ее плеча, и Хали испуганно шарахнулась. Рядом с ней стоял парень в буром балахоне. Изо рта у него воняло дерьмом.

— Он сказал, что ты явилась издалека, матушка, — проныл он елейным голоском. — Ты знаешь его?

Хали хватило одного взгляда в глаза вонючему, чтобы испугаться за судьбу хрупкого старческого тела, вмещавшего ее рассудок. Это был опасный человек... очень опасный. У него были глаза Оукса. Он обладал силой творить зло.

— Ответь-ка мне, — пропел он, и голос его сочился ядом.

 

Вы зовете Аваату светлячком в ночном море. Аваата сомневается в ваших словах, ибо Аваата видит пейзажи ваших мыслей. С трудом проходит Аваата тропами ваших раздумий — они сплетаются, меняя направление с каждым шагом. Но Аваата и раньше шла подобными путями, исследуя просторы чужой мысли. Ваши призраки ведут Аваату. Мы связаны в едином пути.

Что за призрак зовете вы естественной вселенной? Вы отобрали его у своего Бога? А... нет, вы отъяли часть себя, чтобы создать невозможное. Чтобы творить, необязательно разрушать себя. Ваша сила — в расплывчатости пейзажа вашего рассудка, в несложенности путей вашей мысли. В вас самом таится нечто, направляющее каждую мысль. Почему же вы ограничиваете их свободу малой частью доступного вам простора?

Вы находите различие между чертежом и уже разбитым садом. Вы вечно готовитесь и говорите себе: “Сейчас я скажу что-то о...” И этим вы ограничиваете свободу своего слова и слушателя заставляете принять ваши ограниченья. И все ради того, чтобы свести урезанные данные в простую, линейную систему понятий. Оглянись, человече! Где ты нашел простоту? Разве первый взгляд на один и тот же пейзаж говорит тебе то же, что второй? Почему же твоя воля столь несгибаема?

Все знаковые системы пронизывает магическое сродство между предметом и подобием, между реальностью и символом. Это явный фундамент языка. В большинстве наречий слово “вещь”, или “предмет”, происходит от того же корня, что и слово “речь”, а то в свою очередь уходит корнями в древнюю волшбу смысла.

Керро Паниль, “Воспевая Аваате”.

 

Оукс замер в молчании, глядя на стоящего у порога кэпитанской каюты Хесуса Льюиса. Что-то назойливо жужжало под ухом. Оукс не сразу вспомнил, что оставил включенным голопроектор, все еще показывавший аграриум Д-9 изнутри. Да... там же деньсторона в разгаре. Он стукнул по выключателю.

Льюис отошел от двери на шаг и снова остановился, тяжело дыша. Жидкие соломенные волосы его растрепались, черные глаза бегали — привычка, которую Оукс наблюдал у большинства нижсторонников. На остром подбородке Льюиса поверх пореза была прилеплена нашлепка псевдоплоти и еще одна — на узкой переносице. Тонкие губы кривила усмешка.

— Что с тобой?

— Клоны... — нервный вздох, — ...взбунтовались.

— А Редут? — Оукса передернуло от ужаса.

— Цел.

Прихрамывая, Льюис добрел до дивана и рухнул плашмя.

— У тебя не найдется немного твоей фирменной? В Редуте ни капли не осталось.

Оукс торопливо шагнул к потайному шкафчику, вынул бутылку терпкого пандоранского вина, откупорил ее и подал Льюису. Тот припал к горлышку и, не переводя дыхания, сделал четыре глотка, оглядывая своего шефа поверх бутылки. Старый кэп, кажется, совсем сдал. Под глазами синие мешки. “Эк его...”

Оукс же воспользовался этими секундами, чтобы собраться. Он был не против услужить Льюису — это создавало полезную иллюзию личной заботы. Очевидно было, что в Редуте случилось нечто ужасное.

— Взбунтовались? — переспросил Оукс, когда Льюис оторвался от бутылки.

— Отбросы из Комнаты ужасов, раненые и прочая шваль, которую нам было не прокормить. С едой совсем труба. Я их всех выставил.

Оукс кивнул. Выбросить клонов за шлюзы Редута значило обречь их на гибель, быструю... если им повезет и они не наткнутся на нервоедов или прядильщика. Тогда им придется туго.

Льюис глотнул еще вина и продолжил:

— Мы не заметили, что окрестности заражены нервоедами.

Оукс задохнулся. Нервоеды пугали его более всех ужасов Пандоры. Живо представились быстрые нитевидные тельца, что вгрызаются в плоть, пожирают нервы, впиваются в глаза, проедают себе дорогу сквозь тело в мозг. Долгая мука пострадавших была хорошо знакома на нижстороне, и рассказы об этом просочились даже на борт. Все живое на Пандоре боялось нервоедов, кроме, кажется, келпа — но у него не было нервов.

— Что случилось потом? — спросил Оукс, отдышавшись.

— Клоны подняли шум, как всегда, когда мы их выставляем. Они же знают, что с ними станется. Пожалуй, мы слишком мало обращали на них внимания. Кто-то вдруг заорал: “Нервоеды!”

— Твои люди, конечно, загерметизировали люки.

— Все было закрыто, пока наблюдатели высматривали гнездо.

— И?..

Льюис уставился на бутылку, которую сжимал в руках, и судорожно вздохнул.

Оукс ждал. Нервоеды, конечно, жуткие твари; им требовалось три-четыре минуты на то, что другие демоны завершали вмиг. Но конечный результат был тем же.

Льюис снова вздохнул, снова отпил вина. Его уже не так трясло — как будто присутствие Оукса убеждало его в том, что он наконец в безопасности.

— Они напали на Редут, — произнес он.

— Нервоеды?

— Клоны.

— Напали? Как...

— С камнями. С голыми руками. Кто-то из них разбил щиты мусоропроводов, мы не успели остановить их. Двое клонов попали внутрь. И они уже были заражены.

— Нервоеды в Редуте?! — Оукс с ужасом воззрился на своего помощника. — И что ты сделал?

— Бардак был ужасный. Наша аварийная команда, по большей части спецсозданники, заперлась в полном составе в лаборатории марикультуры, но нервоеды уже проникли в водопровод. Лаборатория — вдребезги. Выживших не было. Я сам заперся в пультовой с пятнадцатью помощниками. Все были чисты.

— Сколько человек мы потеряли?

— Большую часть персонала.

— Клоны?

— Почти никого не осталось.

Оукс поморщился.

— Почему ты не доложил, не вызвал помощь? — Он коснулся вживленной капсулы передатчика.

Льюис покачал головой.

— Я пытался. Или тишина, или помехи. А потом со мной пытался заговорить кто-то еще. Словно картинки возникали в голове.

“Картинки перед глазами!”

Это описание очень походило на то, что испытывал сам Оукс. Их секретный канал связи раскрыт! Кем?

Он задал этот вопрос вслух.

— Это я и пытаюсь выяснить. — Льюис пожал плечами.

Оукс заткнул себе рот кулаком. “Корабль?! Да, это его работа!” Но сказать об этом вслух он не осмелился. У проклятой железяки везде глаза и уши.

Хватало и других ужасов. Гнезда нервоедов приходилось выжигать... ему представился тлеющий после пожара Редут.

— Ты сказал, что Редут уцелел?

— Все чисто. Все стерилизовано. И мы кое-что добыли взамен.

Льюис снова приложился к бутылке и ухмыльнулся Оуксу, наслаждаясь явным нетерпением кэпа. Стариком так легко вертеть...

— Что? — резко поинтересовался Оукс.

— Хлор и сильно хлорированная вода.

— Хлор?.. Хочешь сказать, он убивает нервоедов?

— Своими глазами видел.

— Так просто? Все настолько просто? — Оукс вспомнил, что годами жил в ужасе перед мельчайшими из демонов. — Хлорированная вода?

— Сильно хлорированная. Пить такую нельзя. Но нервоеды в ней растворяются. Жидкость и газ проникают всюду и изводят гадов до последнего. Редут воняет до небес, но все чисто.

— Ты уверен?

— Ну я же здесь.

Льюис постучал себя в грудь и глотнул еще вина. Оукс вел себя не совсем обычно, и это тревожило его. Льюис вспомнил приказ, дошедший до него на борту орбитального челнока. “Легату — в Комнату ужасов”. Найдется ли гнусность, которой побрезгует старый ублюдок? Льюис искренне надеялся, что нет. Так и следовало управлять Оуксом — через его излишества.

— Ты действительно здесь, — согласился Оукс. — Но как ты... Я хочу сказать, как вы обнаружили...

— Мы застряли в пультовой. Все системы управления были у нас под руками. Мы начали сбрасывать в жилые помещения все, что могли...

— Но хлор! Где вы взяли хлор?

— Вообще-то мы пробовали соляную рапу. Случилось замыкание, и через нее пошел ток. Образовался хлор. Я как раз был у экрана и заметил, что нервоедов он убивает.

— Ты уверен?

— Я же говорю — своими глазами видел. Они сморщивались и дохли.

Оукс начал осознавать, как такое могло случиться. Колонисты никогда не пробовали воздействовать на нервоедов хлором. Большая часть едких веществ на фауну Пандоры не действовала. А питьевую воду обеззараживали с помощью фильтрации и кипячения в лазерных печах. Так было дешевле. Нервоедов брал огонь — и колонисты всегда пользовались огнем.

В голове возник еще один вопрос:

— Уцелевших много?

— Только те, кто оказался в герметичных отсеках до начала заражения. Все остальные помещения мы залили хлором и сильно хлорированной водой.

Оукс представил, как газ равно убивает людей и нервоедов, как обжигает кожу ядовитая вода... Он встряхнул головой, чтобы отогнать глупые мысли.

— Ты совершенно уверен, что в Редуте безопасно?

Льюис уставился на него. Их драгоценный Редут! Ничего важнее нет.

— На деньстороне я отправляюсь обратно.

Оукс запоздало сообразил, что следовало проявить побольше сочувствия.

— Но, друг мой дорогой, ты же ранен!

— Мелочи. Один из нас отныне должен находиться в Редуте постоянно.

— Почему?

— Зачистка вышла довольно кровавой. Это нам еще аукнется.

— Чем?

— Выжившие клоны, даже наши люди... ну, ты можешь себе представить, какими приемами мне пришлось пользоваться. Были неизбежные потери. Кое-кто из выживших клонов и даже из наших ребят — кто послабее — они... — Льюис пожал плечами.

— Они — что? Изволь объяснить.

— Мы получили несколько прошений от клонов и даже от сочувствующих среди людей. Пока меня не будет на месте, я оставил за себя Мердока.

— Прошения? От клонов? И как ты с ними поступил?

— Как и в тот раз, когда решал проблему голода.

Оукс скривился.

— А... сочувствующие?

Льюис снова пожал плечами.

— Когда мы извели всех нервоедов в округе, к Редуту вернулись прочие демоны. Быстрый и эффективный способ решения проблем.

Оукс потер шрам над вживленным передатчиком.

— Но когда... то есть почему ты не отправил кого-то...

— Мы ждали окончания стерилизации.

— Да.. да, конечно. Понятно. Смелые ребята.

— И... ты можешь себе представить, что бы началось, если бы об этом стало известно?

— Ты совершенно прав.

Оукс обдумал слова Льюиса. Как всегда, тот нашел верное решение. Трудное, но правильное.

— А что я там слышал насчет Легаты? — поинтересовался Льюис.

— Ты не имеешь права оспаривать мои... — вскипел было Оукс.

— Ох, уймись. Ты отправляешь ее в Комнату ужасов. Я должен знать, не пора ли готовить ей замену.

— Заменить... Легату? Думаю, вряд ли.

— Если вдруг потребуется, извести меня загодя.

— Мне почему-то кажется, — Оукс все еще злился, — что ты разбрасываешься работниками.

— Ты можешь придумать другой способ справиться с мятежом?

Оукс покачал головой.

— Я не хотел тебя обидеть...

— Знаю. Но вот поэтому я не докладываю о таких вещах, пока не возникнет крайней нужды или ты не потребуешь.

Тон Льюиса Оуксу очень не понравился, но в этот момент капеллан-психиатра посетила иная мысль.

— Ты сказал, одному из нас придется все время торчать в Редуте? А как же Колония?

— Тебе придется свернуть свои дел здесь и переехать на нижсторону. Другого выхода я не вижу. Легату можешь использовать для связи с бортом, если после Комнаты ужасов от нее еще будет прок.

Оукс обдумал эту идею. Переселиться вниз, к кровожадным демонам? Регулярные поездки, предпринимаемые ради того, чтобы продемонстрировать свою власть, и без того действовали ему на нервы... но жить там безвылазно?

— Поэтому я и спросил про Легату, — пояснил Льюис.

— И как... — полюбопытствовал несколько умиротворенный Оукс, — там... в Колонии?

— Безопасно, пока находишься в помещении и передвигаешься только на челноках или сервоках.

Оукс моргнул. И снова Льюис был безупречно логичен. Кому они могли довериться больше, чем друг другу?

— Да. Я понимаю.

Оукс оглядел каюту. На виду ни одного сенсора не было, но это его не успокаивало. Проклятый корабль все равно знал, что творится на борту.

“Мне придется переехать вниз”.

Слишком много причин вынуждало к этому. Конечно, Первую лабораторию Льюис переведет в Редут, но в самой Колонии останется еще немало проблем, которые придется решить.

“На нижстороне...”

Оукс всегда знал, что когда-нибудь ему придется покинуть борт корабля. Но то, что выбор сделан за него, обстоятельствами, ничуть не помогало ему решиться, наоборот — такая несвобода заставляла Оукса острее чувствовать свою уязвимость. Случай с нервоедами глубоко потряс его.

“Что за дилемма!”

По мере того, как он приобретал все больше власти, кэп все менее мог доверять тем, с кем сталкивался на борту. Но Пандора оставалась не менее опасной и неведомой.

Оуксу пришло в голову, что он ждал того часа, когда планета будет стерилизована и умиротворена, прежде чем спуститься на нее вместе с Льюисом.

“Стерильная поверхность. Да”.

Он вгляделся в лицо Льюиса. Отчего этот тип так доволен? Оттого лишь, что он случайно остался в живых? Вряд ли. Льюис что-то скрывает.

— Что еще ты можешь сообщить?

— Новые спецклоны. Они находились в изолированном отсеке и уцелели все. Чисты, совершенно незапрограммированы и прекрасны. Просто прекрасны.

В последнем Оукс сильно сомневался. Ему было известно, как часты у клонов отклонения в развитии. Тело оригинала, в конце концов, было прозрачно для космических лучей, разрушающих записи человеческих генов. Конечно, работа Льюиса — восстанавливать цепочки ДНК, но все же...

— Никаких фокусов?

— Я взял за основу клетки электрокелпа и вносил изменения при помощи рекомбинантной ДНК. — Он потер пальцем острый нос. — Получилось.

— Это ты говорил и в прошлый раз.

— В прошлый раз тоже получилось. Мы просто не смогли выдержать режим питания...

— Никаких уродов?

— Чистая работа. Только ускорение развития до зрелости. А ведь с келпом тяжело работать. Лаборанты все время шарахаются от глюков, стареют как проклятые...

— Ты все еще можешь позволить себе просто так разбрасываться опытными лаборантами?

— Это не просто так!

Льюис злился — именно этой реакции и добивался от него Оукс.

— Я просто хотел знать, получилось ли, Хесус, — обезоруживающе улыбнулся он. — Вот и все.

— Получилось.

— Отлично. Полагаю, ты единственный, кто мог бы провернуть этот дельце... но я единственный, кто согласится тебе это разрешить. Как поживает график?

Льюис моргнул — резкая смена темы разговора застала его врасплох. Хитрый старый ублюдок, никогда не даст в себя прийти. Он глубоко вздохнул, все еще ощущая вкус дрянного вина — полузабытое чувство уюта и безопасности, которое всегда давал ему Корабль... нет, всего лишь корабль.

— Сколько? — строго спросил Оукс.

— Мы можем продлить период развития спецклонов — точней сказать, старения — и довести их до любого потребного возраста. От зачатия до пятидесяти биолет за пятьдесят суток.

— В хорошем состоянии?

— В превосходном и полностью подготовленными для программирования. Они остаются беспомощными младенцами, пока не станут нашими, э-э... слугами.

— Значит, мы довольно быстро сможем восстановить численность персонала Редута.

— Да... но тут есть проблема. Большинство наших людей это знает, и они... э-э... видели, как я поступил с клонами и им сочувствующими. Они начинают осознавать, что заменимы.

— Понимаю. — Оукс покивал. — Поэтому тебе и придется торчать в Редуте. — Он всмотрелся в лицо своего помощника. Нет, тот еще не все сказал. — Что еще, Хесус?

Льюис ответил не раздумывая — ответ все время вертелся в его мыслях, ожидая вопроса.

— Проблемы с энергией. Мы их решим.

— Ты их решишь.

Льюис опустил глаза. Этого он и ожидал. Правда... но им нужно больше “порыва”, их собственного эликсира.

— У меня есть для тебя подсказка, — бросил Оукс. — Когда человек занят работой, ему некогда думать и бояться. Раз проблема с клонами решена — пусть твоя команда займется уничтожением келпа. Мне нужно простое, действенное решение. Вирусы, ферменты — мне плевать. Скажи им, чтобы они извели эту дрянь.

 

 

Бескрайняя вселенная предлагает нам бесконечное множество примеров бессмысленных явлений, подчас пугающих или изменчивых, но всегда божественно загадочных. Лишенное божественной мощи сознание не в силах полностью охватить бесконечность вселенной, и потому за границами познанного нас всегда ждет тайна. Единственный смысл этой вселенной — тот, что мы в нашей смертной гордыне ей приписываем. В этом мы похожи на наших далеких примитивных предков.

Раджа Томас, из корабельных архивов.

 

Хали в ужасе застыла перед вонючим незнакомцем, силясь придумать безопасный ответ. Беспомощность, которая охватила ее, усугублялась предельной чуждостью мира, куда забросила ее воля Корабля. Пыль, поднятая следовавшей за раненым толпою, вонь, яростные крики и блуждающие тени под одиноким солнцем...

— Ты знаешь его? — напористо повторил незнакомец.

Хали хотела было заявить, что никогда прежде не видала несчастного, но что-то говорило ей — это неправда. Было в нем что-то пугающе знакомое.

“Почему он заговорил со мной о Боге и знании?”

Может, это другой спроецированный сюда корабельник? Почему раненый казался ей таким знакомым? И почему он обратился к ней?

— Мне ты можешь сказать, — настаивал незнакомец.

— Я пришла издалека, чтобы увидеть его.

Старушечий голос, которым наделил Хали Корабль, звучал униженно, но лжи в ее словах не было. Она чувствовала это своими старческими костями. Корабль не стал бы лгать, а Он ясно сказал: “Через Великую Бездну...” И каким бы не было значение этого спектакля, Корабль явил ее здесь только ради этого человека.

— Не узнаю твоего говора, — заметил вонючий. — Сидонянка, что ли?

Хали двинулась вслед толпе, отрешенно бросив любопытствующему:

— Я с Корабля.

Что там делают с раненым эти люди?

— С Корабля? Никогда не слыхал о таком городе. Это в римских владениях?

— Корабль далеко. Очень, очень далеко.

Что творится там, на вершине холма? Солдаты отобрали у носильщика брус с выемкой и уложили на земле. Толпа забурлила.

— Тогда почему Иешуа сказал, что тебе ведома воля Господня? — поинтересовался вонючий.

Хали вздрогнула. “Иешуа?” Это имя упоминал Корабль. Потом, сказал Он, оно превратится в “Иисус” и “Хесус”. Иисус. Поколебавшись, она перевела взгляд на своего собеседника.

— Ты назвал его Иешуа? — переспросила она.

— А тебе он ведом под другим именем?

Вонючий ухватил ее за плечо. В голосе его, в каждом движении сквозила жадная злоба.

В этот миг Корабль снова заговорил с ней.

“Это римский соглядатай, шпион, служащий тем, кто пытал Иешуа”.

— Ты знаешь его? — потребовал ответа вонючий, больно тряхнув старуху за плечо.

— Мне кажется, что этот... Иешуа как-то сродствен Кораблю, — проговорила она.

— Сродствен... как можно быть в родстве с городом?

— Он в родстве с тобою, Корабль? — Хали машинально задала вопрос вслух.

“Да”.

— Корабль говорит, что да, — сказала она.

Вонючий отпустил ее и отшатнулся от нее, кривясь от злобы.

— Безумная! Просто ополоумевшая старуха! Такая же полудурочная, как и он! — Он махнул рукой, указывая на вершину холма. — Видала, что с такими делают?

Хали посмотрела.

Двое мужчин, уже висевших на столбах, были привязаны к перекладинам, но только сейчас она поняла, что они оставлены умирать так. И это должно было случиться с Иешуа!

И, осознав это, Хали расплакалась.

“Слезы нарушают остроту зрения, — раздался в ее черепе голос Корабля. — Наблюдай”.

Она вытерла глаза краешком платья, заметив попутно, что вонючий растворился в толпе. Хали заставила себя последовать за ним к месту казни.

“Я должна видеть”.

Воины срывали с Иешуа одежду, обнажая раны, ссадины и синяки по всему телу. Несчастный сносил это терпеливо, не вздрогнув даже тогда, когда люди в один голос ахнули при виде его ран — как будто каждый раскрыл на миг душу пред собственной смертью.

— Он же плотник! — крикнул кто-то слева. — Не привязывайте его!

Юноше в доспехах передали из толпы горсть длинных кривых гвоздей.

— Прибить его! — хором подхватили собравшиеся чей-то клич. — Прибить!

Двое солдат поддерживали Иешуа за плечи. Он оглянулся было и уронил голову на грудь. В него бросали из задних рядов камни... Хали заметила, как кто-то метко плюнул в несчастного... но тот не пытался уклониться.

Все это выглядело так... дико в оранжевом сиянии бесстрастного светила, сочащемся сквозь высокие редкие облачка.

Хали смахнула с ресниц слезы. Корабль приказал ей смотреть! Хорошо же... От нее до левого плеча Иешуа оставалось не больше шести метров. Отсюда она хорошо видела его тугие жилы, натянутые годами труда, но сейчас силы несчастного были на исходе. Опыт медтехника подсказывал Хали, как она могла бы облегчить его страдания, спасти жизнь, но почему-то ей казалось, что Иешуа отказался бы от ее помощи, что все происходящее его нимало не удивляет — скорей он попросил бы закончить все побыстрее. Возможно, то была реакция загнанного обессилевшего зверя, который уже не может сопротивляться или бежать.

Иешуа поднял голову, и взгляды их встретились. Хали уловила слабое свечение вокруг него — подобное тому ореолу, что окружал оставленное ею тело, прежде чем Корабль спроецировал ее сюда...

“Неужели он тоже проекция с Корабля?”

Солдаты заспорили о чем-то. Тот, что взял из толпы гвозди, помахал ими перед носом другого.

А Иешуа неотрывно смотрел на Хали, и она не могла отвести от него глаз. Он признал ее — это читалось во взгляде обреченного, в движении бровей — ...и немного удивился.

“Иешуа знает, откуда ты”, — вмешался Корабль.

“Он — Твоя проекция?”

“Эта плоть живет здесь как свойственно плоти, — ответил Корабль. — Но в ней есть нечто свыше плоти”.

“Нечто свыше... Поэтому Ты и привел меня сюда”.

“Так что же это, Экель? Что?” — В голосе Корабля отчетливо звучало нетерпение.

“У него есть где-то другое тело?”

“Нет, Экель. Нет!”

Она вздрогнула, подавленная разочарованием Корабля, и попыталась мыслить яснее, забыв о страхе.

“Нечто большее... большее... — И тут она поняла, что значит этот ореол. — Время не властно над ним!”

“Почти так, Экель”. — Корабль был доволен. Это несколько успокоило Хали, но вопрос оставался открытым.

“В нем есть нечто неподвластное времени, — поправилась она. — Смерть не возьмет его!”

“Ты Меня радуешь, Экель”.

Ее охватила радость — и тут же схлынула, когда Корабль властно потребовал:

“Смотри!”

Стражники пришли к согласию. Двое повалили Иешуа наземь, распластав поверх бруса. Третий взял гвозди и булыжником начал прибивать руки несчастного к деревяшке.

— Если ты и правда сын Божий, — гаркнул кто-то из толпы, — посмотрим, как ты выкрутишься!

Вокруг Хали взвихрился глумливый смех. Она прижала к груди стиснутые кулаки, с трудом сдерживая желание броситься помощь. Какое варварство! Ее трясло от собственной беспомощности.

“Все мы — дети Корабля!” Вот что хотела она крикнуть этим глупцам. Урок первых занятий по богоТворению, увещевания капеллана.

Двое солдат взвалили бревно на плечи — прибитый к нему человек повис на запястьях. Иешуа всхлипнул. Еще четверо подняли поперечину на древках копий и вогнали в паз, вырубленный в торчавшем между двумя крестами столбе. Один солдат забрался на небрежно сколоченную лесенку и для надежности привязал поперечину к столбу. Двое других подхватили болтающиеся ступни Иешуа — один их держал крест-накрест, а другой приколачивал к тому же столбу теми же гвоздями. Кровь стекала по дереву.

Хали, захлебываясь, хватала ртом воздух — только бы не упасть в обморок.

Когда солдат, проверяя крепость веревок, тряхнул поперечину, карие глаза Иешуа заволокло мукой, и несчастный, потеряв сознание, обвис на столбе.

“Зачем они мучают его? Чего хотят?”

Хали рванулась вперед сквозь примолкшую вдруг толпу, распихивая стоящих с силой, которой не ожидала от старческого тела. Она должна была видеть яснее. Должна была видеть. Корабль приказал ей смотреть. Двигаться в толпе было трудно, несмотря на невесть откуда взявшиеся силы. И вдруг Хали ощутила, что люди, затаив дыхание, ждут чего-то.

“Почему они молчат?”

Ответ словно вспыхнул у нее перед глазами. “Они ждут, что Иешуа прекратит все это своей властью. Они ждут чуда! Они все еще ждут от него чуда. Ждут, что Корабль... Бог снизойдет с небес и остановит этот кровавый фарс. Они творят все это и надеются, что Бог их остановит”.

Хали отпихнула еще двоих попавшихся на пути и сообразила, что добралась до края толпы. Впереди были только три креста и три тела на них...

“Я еще могу его спасти”, — мелькнуло у нее в мозгу.

 

 

Я исполняю музыку, под которую вам предписано танцевать. Вам остается свобода импровизации. Вы называете ее свободой воли.

Завет Оукса.

 

— Призываю собрание к порядку!

Оуксу пришлось воспользоваться жезлом-мегафоном, чтобы перекрыть гул голосов и шарканье подошв, наполнявшие центральный актовый зал Колонии — круглое помещение под бетонным куполом. Платформа, на которой стоял Оукс, отсекала от зала узкий сегмент в южной части. Когда собрания не проводились, в помещении собирали агротехнические установки и частично — газовые мешки для цеппелинов, так что о проведении митингов приходилось предупреждать за десять часов до начала, чтобы рабочие успели убрать станки.

Напряжение, вызванное переездом с борта на нижсторону, никак не хотело отпускать Оукса. Суточные ритмы сбились с переходом на планетарное время, а собрание пришлось проводить спешно. В Колонии приближался час обеда. Слушателей это будет нервировать.

Час был неурочный, и уже пошли разговоры, что вместо работы начинается пустая болтовня, но Мердок пресек их в зародыше, объявив, что Оукс спустился на нижсторону навсегда. Последствия были очевидны. Скоро Колонию постараются сделать по возможности безопасной, и руководить этим процессом станет сам кэп.

Вместе с Оуксом на платформе стояли Мердок и Рашель Демарест. Все знали, что Мердок руководит Первой лабораторией, и покров тайны, окружающий это заведение, делал его присутствие на собрании предметом всеобщего недоумения.

Рашель Демарест — дело другое. Вспомнив о ней, Оукс нахмурился. Будучи курьером между нижстороной и стариком Ферри, она узнала слишком много.

Шум в зале начал стихать. Запоздавшие торопились рассесться по свободным местам. Для слушателей сюда приволокли уйму легких стульев, в основном сплетенных из пандоранских растений. Оукса раздражало, что ни один стул не похож на другой. Надо будет как-нибудь установить стандарт.

Оглядев зал, он заметил, что Раджа Томас тоже здесь, сидит в первых рядах рядом с женщиной, похожей, судя по описанию Мердока, на Ваэлу таоЛини, единственную уцелевшую из первоначальной команды по изучению келпа. Ее знания могут быть опасны. Что ж... она и поэт разделят судьбу Томаса. Тогда и проблемам конец.

Оукс уже вторые сутки находился на нижстороне, и большая часть этого времени ушла на подготовку к общему собранию. Пришлось перечитать уйму секретных отчетов Льюиса и его подручных. Мердок оказался весьма полезен — надо за ним присмотреть. Часть данных добыла Легата — она и сейчас собирала их на борту.

Оукс понимал, что это собрание может стать серьезной угрозой его власти, и готов был встретить эту угрозу лицом к лицу. По оценкам Льюиса, здесь собралось около тысячи человек. Большая часть колонистов не могла оставить свои посты — охрана, техобслуживание, ремонт, строительство. Два шага вперед и шаг назад — таков был путь Пандоры. Но Оукс знал, что большинство сидящих в зале принесли с собой доверенности на голосование от десятков товарищей. Неформальные выборы уже прошли, и попытка установить здесь демократию вполне серьезна. А это опасно. На борту демократии не было никогда, и на нижсторону ее допускать не следует. Эта мысль отрезвляла; адреналин выжигал в крови остатки алкоголя.

Люди внизу чертовски долго рассаживались, сбиваясь кучками и болтая. Оукс ждал, теряя последние капли терпения. В зале стоял неприятный металлический запах сырости, свет ламп отливал зеленью. Он обернулся к Рашель — хрупкой женщине с непримечательным лицом и русыми волосами, выделяющейся из толпы только нервической манерностью движений. Это Демарест сподвигла своих товарищей на выборы, и она подала петицию руководству. При взгляде на нее Оукс вымученно улыбнулся. Льюис утверждал, будто ему известно, как обезвредить эту ходячую мину, но Оукс, зная своего помощника, спрашивать о подробностях не стал.

В конце концов Рашель Демарест вышла вперед и, не снимая жезла-мегафона с браслета, подняла руки и быстро-быстро помахала перед толпой пальцами. Оукс обратил внимание, что все, как по команде, смолкли.

“Почему она не пользуется мегафоном? Или она антитех?”

— Спасибо вам, что пришли сюда, — объявила Рашель. Голос у нее был пронзительный и визгливый. — Мы не отнимем у вас много времени. Наш кэп получил экземпляр вашего прошения и согласился ответить на него пункт за пунктом.

“Вашего прошения! — подумал Оукс. — Не моего прошения, не-ет!”

А доклады Льюиса и Мердока недвусмысленно свидетельствовали о том, что эта женщина рвется за своей долей власти в Колонии. Как ловко она исхитрилась ввернуть “кэп”, так, что это прозвучало издевкой! Значит, битва началась.

Когда Демарест отошла от края платформы, Оукс шагнул вперед и, вытащив из внутреннего кармашка безупречно белого комбинезона то самое прошение, якобы случайно его уронил. Несколько страниц слетели вниз.

— Неважно. — Взмахом руки он остановил людей в передних рядах, бросившихся поднимать бумаги. — Я помню все наизусть.

Он покосился на Мердока. Тот успокаивающе кивнул. Он нашел где-то стулья для себя и Демарест, и оба уселись в достаточном отдалении.

Оукс доверительно нагнулся к слушателям, изобразил сердечную улыбку.

— Немногие из нас собрались здесь сегодня, и все мы знаем, что на то есть причины. Пандора не прощает слабости. Все мы теряли близких в четырех фиаско на Черном Драконе.

Он махнул рукой куда-то на запад, где за тысячей километров туманных морских просторов прятались скалы второго континента. Оукс знал, что ни одну из этих неудач нельзя вменить ему в вину — уж тут он постарался. А его окончательное переселение на нижсторону вселяло надежды касательно перспектив Колонии на всхолмленных равнинах Яйца. Ощущение близкой победы отчасти питало зарождающийся конфликт. Колонисты начинали думать о чем-то, кроме проблем выживания, вспоминать забытые мечты, лепить черты будущего.

— Как большинство из вас знает, — продолжил Оукс, поднимая мегафон для лучшей слышимости, — я спустился с борта, чтобы остаться, чтобы привести вас к окончательной победе.

Пролился дождик вежливых аплодисментов — куда более редкий, чем он ожидал. Да, вовремя он спустился на нижсторону. Пора заняться организацией, укрепить тающую преданность.

— Итак, петиция Демарест. Пункт первый — отмена одиночных патрулей. — Оукс покачал головой. — Если бы мы только могли... Вы, возможно, не понимаете, для чего это делается. Я скажу вам прямо. Мы дрессируем тварей Пандоры, чтоб бежали без оглядки от одного вида человека!

Вот на это зал похлопал сердечнее.

Оукс подождал тишины.

— Благодаря вашей отваге ваши дети унаследуют более безопасную планету. Да, я сказал ваши дети. Я намерен перевести наталей на нижсторону.

Это известие было встречено изумленным перешептыванием.

— Это случится не сразу, — проговорил Оукс, — но случится непременно. Теперь ко второму пункту прошения. — Он поджал губы, как бы припоминая. — “Никакие важные решения о делах Колонии или ее расширении не могут приниматься без одобрения явного большинства колонистов, голосующих на Совете”. Я не ошибся, Рашель?

Он обернулся к Демарест, но ответа дожидаться не стал. Бросив взгляд на рассыпанные по полу листы, он окинул взором вначале первые ряды, а потом и весь зал.

— Оставим пока невнятное определение “явного большинства” и непонятную мне ссылку на Совет. Позволю себе напомнить то, что мы и так знаем. Чтобы очистить этот зал для собрания, ушло десять часов. У нас есть выбор. Или мы держим зал свободным постоянно, уменьшая этим производственные площади, или соглашаемся, что все важные решения будут приниматься с десятичасовой задержкой. Я, кстати, предпочитаю называть их жизненно важными. — Оукс демонстративно покосился на большие настенные часы и снова обратился к слушателям: — Мы заседаем уже больше четверти часа, и конца-края этому пока не видно.

Оукс прокашлялся, давая залу вдуматься в его слова. Он заметил, что кое-кто внизу ерзает — видно, желая оспорить этот аргумент. Зато Мердок взял Рашель Демарест за ручку и оживленно нашептывал ей что-то на ушко, выводя тем самым из дискуссии.

— Пункт третий, — продолжал Оукс. — Больше отпусков на борт нашего корабля. Если мы...

— Корабля! — рявкнул кто-то из средних рядов. Оукс узнал кричавшего — охранник из оцепления эллинга, один из пособников Демарест. — Не нашего корабля, а Корабля! — Охранник даже привстал, но товарищи усадили его обратно.

— Тогда давайте разберемся, — проговорил Оукс. — Полагаю, капеллан-психиатр обладает достаточным опытом, чтобы разрешить этот вопрос.

Он покосился на Рашель Демарест, еще не вырвавшуюся из незаметной, но цепкой хватки Мердока. “Хочешь поиграть титулами? Отлично, только сокращать не будем. Не “кэп”, а “капеллан-психиатр”. За мной стоят все традиции нашего корабля”.

— Объясняю по буквам. — Оукс в очередной раз окинул слушателей взглядом. — Мы чертовски разнородная команда. Большинство из нас, похоже, происходит с Земли, где я родился. Нас забрал оттуда корабль...

— Корабль спас тебя! — Этот чертов охранник все не уймется. — Корабль спас вас! Наше солнце готово было взорваться!

— Так говорит корабль! — Оукс коснулся контактов жезла, добавляя громкости. — Факты не противоречат и другому объяснению.

— Факты...

— Что мы пережили? — Оукс заглушил вопли охранника, потом убавил звук. — Что мы испытали? — Еще тише. — Мы оказались на борту корабля вместе с другими людьми, чье происхождение нам неясно. Совершенно неясно. Часть из них — клоны, другие — оригиналы. Корабль научил нас своему языку и навязал нам свою историю. Мы знаем то, что наш же корабль разрешает нам узнать. Каковы же его мотивы?

— Богохульство!

Оукс выждал, пока крикуны уймутся.

— Корабль сделал из меня врача и ученого. Я полагаюсь только на те факты, которые могу проверить. Что я знаю о корабельниках? Мы биологически совместимы. Собственно, все это может быть одной генетической...

— Я знаю, откуда я родом, как и все мы! — Рашель Демарест избавилась наконец от Мердока и, вскочив с места, ринулась к Оуксу. Мегафоном она пока не пользовалась, но пальцы ее уже шарили по контактам. — Я клон, но я...

— Так говорит корабль!

И снова Оукс бросил им тот же вызов. Если Льюис и Мердок верно просчитали умонастроения колонистов, посеянные им сомнения взойдут, когда придет время голосовать.

— Так говорит корабль, — повторил Оукс. — Я не сомневаюсь в вашей искренности... но доверчивость ваша меня изумляет.

От злости Рашель запуталась в управлении жезлом-мегафоном и недобрала громкости. В результате голос ее долетел только до первых рядов.

— Это всего лишь ваше толкование!

— Она говорит, — благоразумнейшим тоном повторил за ней Оукс, — что это лишь мое толкование. Но я, капеллан-психиатр, подвел бы вас, если бы не предупредил, что и такое толкование возможно. Что мы на самом деле знаем? Может быть, мы лишь препарат в опытах по космической генетике? Нам известно лишь, что корабль, — он ткнул пальцем в потолок, — принес нас сюда и отказывается улетать. Нам сказано, что мы должны заселить этот мир, который корабль же называет Пандорой. Легенду о Пандоре вы знаете — она входит в образовательные архивы. Но что мы знаем о планете? Можно хотя бы заподозрить, что название дано не случайно?

Он позволил аудитории подумать об этом пару секунд, зная, что многие испытывали схожие сомнения.

— Четырежды мы не смогли основать колонию на Черном Драконе! — крикнул он. — Четырежды!

“Пусть вспомнят погибших близких”.

Он бросил взгляд на стоящую слева от него оцепеневшую Рашель Демарест.

— Почему эта планета, а не что-нибудь получше? — строго вопросил Оукс. — Только посмотрите на эту Пандору! Всего два континента — кусок грязи у нас под ногами, который корабль обзывает Яйцом, и груда скал, убившая наших близких, — Черный Дракон! И что еще подарил нам корабль? Остальную сушу планеты? Это что — горстка островов, слишком маленьких и опасных, чтобы рисковать ради них головой? И океан, где обитает самая опасная форма жизни на планете? И за это мы должны его благодарить? Или...

— Вы обещали принять всю петицию!

Это опять встряла Рашель Демарест, но на этот раз она переборщила с громкостью. От грохота толпа вздрогнула, и ясно было, что многим ее вопль пришелся не по душе.

— Я приму ее, Рашель. — Мягко и уважительно. — Ваше прошение стало необходимым и полезным инструментом. Я согласен — задания должны раздаваться разумнее. То, что мое внимание было привлечено к этому недостатку, придает нам сил. Все, что придает нам сил, я одобряю безусловно. Спасибо вам за это.

Демарест наконец справилась с мегафоном.

— Вы утверждаете, что электрокелп — самое опасное...

— Рашель, я уже одобрил проект, в ходе которого выяснится, сможем ли мы как-то использовать келп. Руководитель проекта и его помощница сидят прямо перед нами.

Оукс указал на Томаса с Ваэлой и заметил, что слушатели оборачиваются к ним.

— Я запустил в ход этот проект, невзирая на опасность, — продолжал он. — Опасность явную и страшную, как скажет вам любой, изучавший в подробностях здешние океаны. Ваша петиция была подана уже после этого.

— Тогда почему мы не знали об этом, когда...

— Вы хотите, чтобы решения принимались более открыто?

— Мы хотим знать, выживет Колония или погибнет! — Снова она переборщила с громкостью.

— Разумно, — согласился Оукс. — Это одна из причин, по которой я сам окончательно переселился и перевел свой штаб на нижсторону. В моем мозгу... — он постучал себя по лбу, — хранится подробный план, как прекратить Пандору в планету-сад для...

— Следовало бы включить членов Совета...

— Рашель! Ты предлагаешь поставить твоих людей на ключевые посты? А почему, собственно? Какими успехами они могут похвастаться?

— Они выжили здесь!

Оукс поморщился. А вот это уже удар ниже пояса, подумал он, намекать, что он в безопасности отсиживался на борту, покуда она и ее товарищи рисковали жизнью на поверхности Пандоры. С этим обвинением можно было справиться только при помощи спокойствия.

— Я спустился к вам, — ответил он. — И намерен остаться. Я отвечу на все ваши вопросы в любое взаимно приемлемое время, несмотря на то, что знаем мы все — потраченное на споры время куда лучше можно было бы использовать во благо Колонии.

— Сегодня вы ответите на наши вопросы?

— Для этого я и созвал это собрание.

— Тогда почему вы возражаете против выборов Совета, который...

— Время на споры, только и всего. У нас не хватает времени на подобную роскошь. Я соглашусь скорей с теми, кто был против этого собрания, отвлекающего нас от более насущной проблемы — пропитания. Но ты настояла, Рашель.

— Что творится на Черном Драконе? — Вздорный охранник с периметра опять вылез, с новым дурацким вопросом.

— Мы пытаемся основать там новую Колонию.

“Спокойно... спокойно, — увещевал себя Оукс. — Размеренно и мягко”.

— Разделяя наши силы? — полюбопытствовала Рашель Демарест.

— Мы используем труд новых клонов, выращенных на нашем корабле, — ответил он. — Хесус Льюис сейчас находится там и организует работы. Я заверяю вас, что мы рискуем только новыми клонами, полностью осознающими риск своего положения.

Оукс любезно улыбнулся Рашель, вспомнив шутку Мердока: “Когда люди восхищаются твоей искренностью, самое время приврать”.

— Но мы отвлеклись от повестки дня. — Он обернулся к аудитории. — Чем тратить время попусту, я бы предложил рассматривать вопросы по порядку.

Но его заявление о попытках заселения Черного Дракона послужило своей цели. Слушатели — даже Рашель Демарест — делали выводы, насколько позволяло им ошеломление.

— Что значит — новые клоны? — крикнул кто-то из задних рядов.

Воцарилась тишина, лучше слов говорившая, что этот же вопрос собирались задать многие.

— Об этом расскажет Хесус Льюис на следующем собрании. Вопрос это скорее технический и находится в сфере его компетенции. Я могу только сказать, что мы растим новых клонов, способных преодолеть опасности, присущие, как мы знаем, второму континенту.

Вот так: Льюис подготовит для вас паучью сеть полуправды и искусной лжи, а слухи, внедренные в виде ключевых элементов в “барачное радио” Колонии, покончат с этим вопросом навсегда. Большинство, как всегда, схавает. Каждому приятно думать, что не он, а кто-то другой станет рисковать своей шкурой.

— Вы не ответили вопрос об отпусках, — обвинила Оукса Рашель Демарест.

— Возможно, тебе это непонятно, Рашель, но график увольнительных на борт является самым важным пунктом в повестке дня сегодняшнего собрания.

— Вам не удастся откупиться от нас бортовым временем!

Рашель сжимала жезл-мегафон обеими руками, нацелив его в грудь Оуксу, точно оружие.

— И снова меня потрясает ограниченность твоего кругозора, — пожурил ее Оукс. — Ты просто не в силах принять на себя ту ответственность, о которой просишь.

Этот выпад заставил ее отступить на пару шагов. Рашель попыталась просверлить Оукса взглядом, на что тот только покачал головой в напускной печали.

— Твой друг внизу оказался достаточно смелым, чтобы выразить суть проблемы. — Оукс ткнул пальцем в сторону побагровевшего от гнева охранника (“Присмотреть за ним... Самый настоящий фанатик”). — Но он недостаточно отважен и недостаточно умен, чтобы осознать в полной мере следствия своего эмоционального выступления.

Охранник сорвался.

— Ты — фальшивый капеллан! — Вскочив, он погрозил Оуксу кулаком. — Если мы пойдем за тобой, Корабль поразит нас!

— Да сядь ты! — Оукс врубил мегафон на полную мощность.

Оцепеневшего с перепугу крикуна усадили его же приятели.

— Кто из вас задаст вопрос вслед за мной? — поинтересовался Оукс, умерив голос. — А вопрос очевиден: где зародилось богоТворение? На корабле. На нашем корабле!

Он ткнул указующим перстом в потолок.

— Все вы знаете это. Но никто из вас не подверг сомнению этот факт. Я, как ученый, привык задавать болезненные вопросы. Многие из вас утверждают, что корабль движим исключительно стремлением помочь нам, что он — наш благодетель и спаситель. БогоТворение — это лишь естественное почтение к нашему спасителю. Естественное? А что, если мы — просто морские свинки?

— А кто вы сами родом, Оукс?

Снова эта Рашель. Просто прекрасно. Она не смогла бы выступить лучше, даже если бы ее на это запрограммировали. Или она не знает, что, по самым скромным прикидкам, натуралы превосходят клонов числом вчетверо? А она сама призналась, что она — клон!

— Я дитя Земли, — ответил Оукс самым что ни на есть спокойным голосом, бросив на Демарест короткий взгляд, и тут же отвернулся. Вот тут правду стоит чуть подкрасить. Не стоит напоминать людям, что своим преемником его выбрал сам старик Кингстон. — Большинство из вас знает мою историю. Я был принят на корабль и обучен на капеллан-психиатра. Кто-нибудь из вас понимает, что это значит? Корабль учил меня проводить богоТворения! Не видите в этом ничего странного?

— Это кажется естественным... — влезла, как по заказу, Рашель.

— Естественным? — Оукс позволил себе проявить гнев. — Да зеркало и рекордер послужили бы капелланом не хуже! Если мы лишены свободы воли, все наше богоТворение — туфта! Как мог корабль в благости своей довести нас до такого? Нет! Я сомневаюсь в словах корабля. Не просто ищу в них скрытый смысл — я задаю вопросы! И мне не нравятся кое-какие ответы!

Публичного богохульства подобных масштабов никто из присутствующих не мог даже представить. Со стороны капеллан-психиатра оно было равнозначно открытому мятежу. Оукс позволил им пережить шок в полной мере, прежде чем нанести завершающий удар.

— Ну! — вскричал он, подняв лицо к сводам зала. — Что же ты не поразишь меня громами, Корабль?

Весь зал затаил дыхание, когда Оукс спокойно улыбнулся — сначала Мердоку, а потом все собравшимся разом. Он незаметно уменьшил громкость усилителя до такой степени, что голос его едва долетал до задних рядов.

— Я подчиняюсь кораблю, потому что у него — сила. Нам приказано заселить эту планету? Прекрасно. Этим мы занимаемся, и в этом мы преуспеем. Но кто усомнится, что корабль для нас опасен? Или вы в последние дни ели досыта? Почему корабль уменьшает наши пайки? Это не я делаю. Хотите удостовериться — посылайте ревизоров на борт. — Он покачал головой. — Нет. Выживание наше требует всей возможной независимости от корабля... которая в конце концов станет полной. Откупаться от вас бортовым временем, Рашель? Черта с два! Я мечтаю спасти вас, освободив от корабля!

Прочесть по лицам реакцию большинства на это выступление было просто. Конечно, он выглядит невысоким толстяком, но он был храбрее их всех, он решился на то, на что не решились самые смелые колонисты... и рисковать он собирался новыми клонами (кем бы они ни были). И он обещал накормить их. Когда придет время заявить: “Или снимайте меня с поста, или оставьте — но тогда хватит этой демократии и никаких Советов”, — тогда, и это уже ясно, народ его поддержит. Он стал их отважным вожаком, пойдя против Корабля, и мало кто усомнился бы сейчас в этом.

Но и Льюис, и Мердок советовали подстраховаться, а Оукс счел, что, если последовать их совету, вреда не будет.

— Нам предлагают перейти к более сложным, требующим времени и сил направлениям борьбы с планетой, — устало проговорил Оукс. — Те, кто желает этого, могут быть искренними... но они заблуждаются. Стоит нам промедлить, и мы погибнем. Мы должны действовать быстрее, чем смертоносные твари за периметром. Мы не можем тратить времени на дебаты и групповые решения.

Как и предсказывали Льюис с Мердоком, Рашель Демарест перед лицом поражения попыталась перейти на личности:

— А с чего вы взяли, что ваши решения нас спасут?

— Мы живы, и Колония процветает, — просто ответил Оукс. — В мои ближайшие намерения — собственно, это и есть основная причина моего переезда — входит срочное увеличение производства продовольствия.

— Никто другой не сумел...

— Но я — смогу! — Он подбавил в голос мягкого упрека. Человек, выступивший против Корабля, уж конечно, сумеет избавить всех от голода. — Все мы знаем, что не мои решения погубили тогда столько наших близких на Черном Драконе. Если бы этим занялся я, тамошнее поселение могло бы к сегодняшнему дню процветать.

— Какие решения? Вы говорите...

— Я не стал бы тратить силы, пытаясь понять существа, которые нас убивают! Требовалась полная стерилизация окрестностей, а Эдмонд Кингстон не смог заставить себя отдать такой приказ. Он заплатил за ошибку жизнью... а с ним и множество невинных.

Рашель все еще пыталась взывать к рассудку.

— Как можно бороться с тем, чего не понимаешь?

— Убивать, — ответил Оукс, оборачиваясь к ней. Он снизил громкость мегафона до минимума. — Все очень просто. Его надо убивать.

 

 

Беспредельность, ее безграничный хаос вселяет в нас страх. Но эта бесконечность служит и неисчерпаемым источником того, что вы зовете талантом, способности отрешаться от страха, обнажая структуру и форму, творя красоту. Поэтому талант так страшит вас. Бояться неизведанного мудро, но только до той поры, пока новообретенное бесстрашие не выявит его неповторимой красоты.

Керро Паниль, переводы из “Авааты”.

 

Долгое, стянутое в точку мгновение Хали Экель стояла перед толпой, глядя на троих страдальчески вытянувшихся мужчин. Словно сцена кошмара — кровь, пыль, оранжевый свет, бросающий на обреченных гротескные тени, ощущение разлитого в воздухе насилия.

“Я наблюдаю, наблюдаю, наблюдаю...”

Грудь болела при каждом вздохе, и в ноздрях стоял запах стекающей с пробитых ног Иешуа крови.

“Я могу спасти его”. Она сделала шажок вперед.

“Не вмешивайся”, — остановил ее Корабль.

Она не смогла противиться — слишком сильны были оковы богоТворения.

“Но он умрет там, а он такой же, как я!”

“Нет, Экель. Когда придет час, он вспомнит себя и вернется, как вернешься ты. Но вы двое кардинально различны”.

“Кто он?”

“Иешуа, говорящий с Богом”.

“Но он... то есть почему они с ним так? Что он такого натворил?”

“Пересказал наши беседы. Теперь они пытаются шантажировать Бога. Наблюдай. Бог шантажу не поддается”.

“Но Бог есть Корабль, и Корабль суть Бог!”

“А бесконечность суть бесконечность”.

“Почему Ты не позволишь мне спасти его?”

“Ты не сможешь”.

“Я попытаюсь”.

“Ты лишь причинишь лишнюю боль взятой тобой взаймы дряхлой оболочке — а она и так исстрадалась. Зачем доставлять ей новые мучения?”

Хали только сейчас пришло в голову, что где-то в другом месте другое сознание ждет, чтобы вернуться в тело, которое она заняла... “Взяла взаймы”. Ей в голову не пришло подумать об этом вот так, и мысль эта наполнила ее чувством ответственности за тело. Она с трудом, но сумела оторвать взгляд от болтающегося на гвоздях Иешуа, от кровоточащих ладоней и ступней.

Двое его собратьев по несчастью бились в оковах. Теперь Хали поняла смысл жестокой пытки. Со временем они задохнутся, перестанут дышать, когда откажут от непосильной натуги мышцы грудной клетки. Привязанные пытались опереться о гладкие столбы, приподняться, вдохнуть полной грудью, выгадывая последние предсмертные минуты.

Один из солдат, заметив это, расхохотался.

— Ишь, ерзают, разбойники!

— Небось, времени немного украсть хотят! — глумливо откликнулся кто-то из толпы.

Один из привязанных опустил взгляд на своего мучителя.

— А ты и родную мать готов повесить! — простонал он, задыхаясь, и Хали увидела, как набухают напряженные мышцы. Обмякнув, несчастный мотнул головой в сторону Иешуа: — Этот-то парень ничего худого не сделал.

Солдат размахнулся и ловким ударом древка перебил говорившему голени. Разбойник обвис и задергался в предсмертных муках. Иешуа обернул к нему лицо.

— Ныне же будешь со мною в раю, — проговорил он негромко, но как-то так получилось, что вся толпа услыхала. Тем, кто не обратил внимания, эти слова тут же повторили остальные.

— Вранье! — хохотнул стражник и, подняв копье, перебил ноги и второму разбойнику. Тот тоже обвис на веревках, корчась в последних судорогах.

Иешуа поднял голову.

— Жажду... — прохрипел он.

Копейщик глянул на него.

— Бедняга пить хочет! Угостим, что ли?

Хали хотела отвернуться — и не могла. Что превратило этих людей в чудовищ? Она поискала взглядом, из чего можно было напоить умирающего.

“Пусть все случится, как должно, Экель, — предупредил Корабль в очередной раз. — Это необходимый урок. Людям необходимо научиться жить”.

Толпа начинала расходиться. Спектакль закончился. Хали обнаружила, что стоит в одиночестве обок умирающего и только кучка женщин выжидает по другую его руку... да еще солдаты, караулящие несчастного. Примчался мальчишка с кувшином, сунул тому стражнику, что ломал ноги разбойникам, получил от него монетку, прикусил ее и бросился прочь, даже не глянув на приговоренных.

Солдат намотал тряпицу на копье, полил жидкостью из кувшина и ткнул в губы умирающему. До Хали долетел кислый запах. “Уксус!”

Но Иешуа жадно припал к тряпице, втягивая влагу растрескавшимися окровавленными губами. Когда тряпку отняли, он снова обвис, потеряв сознание.

— Лучше бы ему умереть до заката, — проговорил старик напротив Хали. — Не оставлять же его тут на субботу.

— Легко. — Стражник снял тряпку с копья и примерился, собираясь раздробить Иешуа голени.

В тот же миг померк свет. Землю окутала мгла. Толпа в один голос застонала. Хали подняла глаза — начиналось затмение скрытого облаками солнца.

Из толпы напротив Хали вырвалась девушка, вцепилась в занесенное копье.

— Не надо! — вскричала она. — Оставь! Он уже умирает.

— Что в нем тебе?

Девушка глянула на Иешуа, дернувшегося в предсмертных корчах, потом снова на копейщика. К подругам она стояла спиной, и только Хали видела, как девушка направила руку солдата под складки своего платья, к юной груди.

И в этот момент Иешуа, изогнувшись дугой, крикнул небесам:

— Боже! Боже мой, для чего ты меня оставил?!

Все тело его содрогнулось. Открылись глаза, пронзив Хали Экель насквозь.

— Свершилось, — прохрипел Иешуа.

Он обвис на гвоздях и больше не вздохнул.

Наступившую тишину разорвали стоны плакальщиц. К ним присоединились остальные в толпе, принялись раздирать одежды. Солдат отнял руку от груди девушки.

А Хали стояла, застыв и не сводя взгляда с умершего. Разгорался свет солнца, и леденящий ветер затеребил край рваного платья. Стражники расходились; один из них держал за плечи девушку, остановившую его. Хали отвернулась, не в силах смотреть больше, и двинулась вниз с холма.

“Корабль!” — позвала она на ходу.

“Да, Экель?”

“Сохранились ли сведения об этом в бортовых архивах?”

“Они доступны всякому, кто их затребует. Но у вас, выросших на борту, не было причины спрашивать, особенно у тех, у чьих предков эта история не была общеизвестна”.

“Это все взаправду — его смерть?..”

“Так же взаправду, как то тело, что ждет тебя на борту”.

Она ощутила притяжение забытой плоти. Каким же дурным вместилищем казалось ей это старческое тело! При каждом неловком шаге болели суставы.

“Я хочу вернуться, Корабль”.

“Рано”.

“Если Иешуа был лишь проекцией, почему после смерти его тело не рассеялось?”

“Его поддерживает сознательное усилие. Это существенный элемент подобных явлений. Будь Мне под силу забыть о том теле, что ждет на борту, или том, что ты населяешь сейчас, забытая плоть исчезла бы”.

“Но он уже мертв. Что толку сохранять труп?”

“Живущие должны похоронить его. Потом они вернутся к могиле и обнаружат, что она пуста. Это сочтут чудом. Скажут, будто он воскрес и покинул гробницу”.

“Так и будет?”

“Это не входит в твой урок, Экель”.

“Если это урок, я хочу знать, что с ним станет!”

“Ох, Экель, как многого ты хочешь!”

“Ты мне не скажешь?”

“Я отвечу вот что: те, кто помнит Иешуа, обойдут весь этот мир с проповедью мира и любви. За эту проповедь они претерпят муки и примут смерть, и ради нее зачнут великие войны, и прольют крови куда больше, чем ты видела только что”.

Хали остановилась. Впереди виднелись неряшливые постройки, и ей казалось, что там будет уютнее, — они больше походили на коридоры, на проходы внутри самого Корабля. Но гнев переполнял ее.

“Что же это за урок такой? Что с него проку?”

“Экель, твои сородичи не в силах научиться миру, покуда не дойдут до предела в насилии своем. Вам суждено творить дела омерзительные настолько, что и страх, и гнев отступят при виде их, чтобы понять, что Бога нельзя ни умолить, ни принудить к исполнению вашей воли. И только тогда вы начнете искать более прочной опоры. Но на это требуется очень много времени. Это сложный урок.

“Почему?”

“Отчасти — из-за ваших сомнений”.

“Ты ради этого привел меня сюда? Чтобы развеять мои сомнения?”

Ответа не было, и Хали внезапно ощутила себя покинутой, словно Корабль бросил ее здесь... Ведь не может же Он так поступить?

“Корабль?”

“Что ты слышишь, Экель?”

Она склонила голову, прислушиваясь. Торопливые шаги. Она обернулась. По склону мимо нее бежали люди. Последним поспешал юноша, но при виде старухи он замедлил шаг.

— Ты видела все и не проклинала его. Ты тоже любишь его?

Она кивнула. Голос юноши был низок и волнующ.

— Меня зовут Иоанн, — проговорил он, беря Хали за руку. — Помолишься ли со мною в этот скорбный час?

Она кивнула и прикоснулась пальцем к губам, притворяясь немой.

— Ох, несчастная. Стоило ему сказать слово, и твоя беда ушла бы. Он был великий человек. Над ним насмехались, говоря “вот сын Божий”, а он никогда не говорил такого. Он звал себя “сын Человеческий”. Вот в чем разница между людьми и богами — боги не убивают своих детей. Они живут в мире.

В голосе этого юноши, в его повадке Хали ощутила отсвет той силы, что явилась ей на холме. Это пугало ее, но она осознавала, что эта встреча — часть того урока, что решил преподать ей Корабль.

“Есть вещи, неподвластные времени”, — подумала она.

“Ты можешь вернуться в свое тело”, — объявил Корабль.

“Подожди!”

Иоанн молился, закрыв глаза и крепко держа ее за руку. Хали казалось, что для нее очень важно будет услышать его слова.

— Господи, — шептал он, — мы собрались здесь во имя Твое. Один в юношеской глупости, другая — в старческой немощи, мы просим Тебя воспомнить нас, как мы Тебя поминаем. Покуда есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, память о Тебе не сотрется...

Она вслушивалась в искренние слова молитвы, соскальзывавшие с губ Иоанна, радуясь твердому пожатию его руки. Трепетали пронизанные тонкими жилками веки. Даже своеобычная вонь, исходившая от него, как и от всех здешних жителей, не отвращала ее. Он был смугл, как Керро, но волосы его спутанными кудряшками обрамляли лицо, оттеняя его внутреннее напряжение.

“Я могла бы в него влюбиться!”

“Осторожней, Экель”.

Предупреждение Корабля позабавило ее не меньше, чем собственная мысль удивила. Только брошенный ею на старческую, усыпанную печеночными пятнами руку в ладони Иоанна взгляд напомнил Хали, что она находится в ином времени и разум ее заключен в дряхлую оболочку.

— ...Об этом молим мы во имя Иешуа, — закончил Иоанн. Он отпустил руку Хали и потрепал ее по плечу. — Тебе может не поздоровиться, если тебя увидят с нами.

Хали кивнула.

— Скоро мы встретимся вновь, — проговорил он, — в этом ли доме или в другом, и мы поговорим еще об Учителе и доме, куда вернулся он.

Она взглядом поблагодарила его и смотрела ему вслед, пока юноша не скрылся, завернув за угол, в лабиринте домов перед нею.

“Корабль, я хочу домой”.

Перед глазами все померкло, и снова она летела долгим туннелем, пока после земсторонних сумерек ее не ослепили яркие лампы аудитории.

“Но их видят уже другие глаза!”

Она села, заново ощущая живость и ловкость прежнего тела. То, что Корабль сдержал слово, вернув ее, успокоило ее.

“Корабль?”

“Спрашивай, Экель”.

“Ты сказал, что я узнаю о последствиях вмешательства в ход времен. Я во что-то вмешалась?”

“Вмешался Я, Экель. Ты осознаешь последствия?”

Она вспомнила голос молящегося Иоанна, сквозящую в нем страшную мощь — силу, освобожденную смертью Иешуа, способную принести равно радость и страдание. Само прикосновение подобной мощи пугало ее. Корабль вмешался, породив эту силу. К чему она?

“Что ты выберешь, Экель?”

“Радость или страдание... и выбирать мне?”

“Что ты выберешь?”

“Как могу я выбирать?”

“Делая выбор, и учась на нем”.

“Мне не нужна эта сила!”

“Но она твоя”.

“Почему?”

“Ты просила”.

“Я не знала!..”

“Так часто бывает с просьбами”.

“Я хочу радости, но не знаю, как мне идти к ней!”

“Ты научишься”.

Хали спустила ноги с желтой кушетки, подошла к экрану терминала, откуда началось это страшное путешествие. Внезапно она показалась себе очень древней — разум старухи, вмещенный в молодое тело.

“Я ведь действительно просила об этом. Я заварила эту кашу... в те далекие времена, когда я только и хотела, что заполучить Керро Паниля”.

Она села за пульт и тупо уставилась в экран. Пальцы ее блуждали по клавиатуре. Знакомые сочетания клавиш казались чужими. Этих кнопок касался Керро... Внезапно Хали показалось, что терминал — это такая машинка, которая удерживает в отдалении твои воспоминания, чтобы тебе не пришлось сталкиваться с ними лицом к лицу. Машина делала чудовищное приемлемым. Хали глубоко вздохнула и набрала: “Архив, история древних времен — Иешуа/Иисус”.

Корабль, впрочем, еще не закончил.

— Если пожелаешь лично увидеть что-нибудь из того, о чем прочтешь, Экель, только попроси.

Ее передернуло от одной этой мысли.

— Это мое тело. В нем я и останусь.

— Твой выбор, Экель, принадлежит не тебе одной.

 

 

Фантазия моя была слишком возбуждена первыми успехами, чтобы позволить мне усомниться в моей способности подарить жизнь существу столь чудесно и сложно устроенному, как человек.

Мэри Шелли, “Франкенштейн”,

из корабельных архивов.

 

— Я называю это место Теплицей, — заметил Мердок, проводя Рашель Демарест к люку.

Здесь было светло, и Рашель очень не нравилось, как шарахаются от Мердока молодые клоны. Она и сама была клоном, и ей доводилось слышать жуткие рассказы об этом месте. Ей хотелось задержаться, остановить происходящее. Но это был ее единственный шанс проникнуть в узкий круг соратников Оукса и Льюиса. Мердок крепко стиснул ее локоть, и Рашель знала, что при малейшем колебании он может сломать ей руку.

Остановившись у люка, Мердок глянул на свою подопечную.

“Эта больше никаких прошений подавать не станет”, — удовлетворенно подумал он.

Голубоватая кожа на длинных, нервно вздрагивающих руках казалась ледяной.

— Возможно, мы с вами могли бы договориться, — заметила она, невзначай соприкоснувшись с Мердоком бедром.

Искушение было велико... но эта синеватая кожа!

— Извините, но это стандартная процедура для всех наших работников. Есть вещи, которые мы должны о вас знать... и вещи, которые стоит узнать вам.

Мердок и вправду сожалел о том, что должен был сделать. Он смутно помнил кое-что из случившегося с ним самим во время посвящения в Комнате ужасов. А кое-что — не помнилось, и это было еще страшнее. Но порядок есть порядок.

— Это то самое место, что у вас называется Комнатой ужасов? — прошептала Рашель едва слышно, не сводя взгляда с защелки люка.

— Это Теплица, — поправил Мердок. — Все эти прекрасные юные клоны... — он махнул рукой куда-то за спину, — явились отсюда.

Рашель захотелось оглянуться. В задних рядах толпы клонов она замечала странных уродцев, расцвеченных порой еще более странно, чем она сама. Но что-то в манерах Мердока остановило ее.

Он приложил ее ладонь к сенсорной панели у люка: “Записываем время входа”. Панель слегка обожгла кожу.

Мердок невесело улыбнулся, свободной рукой дернув рубильник, запускающий механизм шлюзовой камеры. Люк с шипением открылся, и Мердок втолкнул Рашель в камеру.

— Вперед.

Дверь захлопнулась за ней, но Рашель не обернулась. Внимание ее приковал отворяющийся внутренний люк. Только когда он распахнулся полностью, она поняла, что гротескная статуя за ним — живое существо, помещенное в тяжелую раму, точно картина. И... по щекам этого создания текли слезы.

— Заходи, лапушка, — прохрипело оно, прихрюкивая.

Рашель осторожно ступила в комнату, чувствуя взгляд Мердока, направленный на нее через потолочные сенсоры. Развешанные по углам световые трубки наполняли помещение кровавым мерцанием.

Когда люк закрылся за ее спиной, химера ухватила Рашель за локоть и вытащила в центр комнаты.

“У него слишком длинные руки...”

— Я Джессуп, — прохрипело существо. — Закончишь здесь — иди ко мне.

Рашель оглядела окруживших ее ухмыляющихся существ — самцов и самок. Попадались среди них даже более уродливые, чем Джессуп. Короткорукий уродец с раздутой башкой, перегнувшись пополам, вцепился в собственный неимоверно огромный напряженный член и ткнул им в сторону гостьи.

“Они все настоящие, — осознала Рашель. — Это не сон, не кошмар!”

Доходившие до нее слухи даже отдаленно не передавали весь ужас этого места.

— Клоны, — прошептал Джессуп за ее плечом, будто читая мысли. — Все здесь клоны. Все обязаны жизнью Хесусу Льюису.

“Клоны? Это даже не клоны. Это рекомбинантные уродцы!”

— Клоны — это люди, — выдавила Рашель.

Все еще стискивающий член большеголовый приблизился к ней на один шаг.

— Клоны — это вещи, — ответил Джессуп твердо, но все с тем же похрюкиванием. — Так говорит Льюис. Так есть. Тебе некоторые из них могут... понравиться.

Он двинулся прочь, но Рашель ухватила его за руку. Как холодна его плоть!

— Нет... погоди!

— Да? — Хрюк.

— Что... что здесь творится?

Джессуп оглядел кольцо выжидательно застывших уродцев.

— Это лишь дети, просто дети. Им всего пара недель.

— Но они...

— Льюис может за несколько дней вырастить взрослого клона.

— Дней? — Рашель готова была тянуть время под любым предлогом. — Как... я хочу сказать, энергия...

— Мы здесь питаемся “порывом”. Льюис говорит, ради этого его люди изобрели “порыв”.

Рашель непроизвольно кивнула. Голод... будет неимоверно усугублен массовым изготовлением эликсира.

— И Льюис научился многим замечательным штучкам. От келпа. — добавил Джессуп, нагнувшись к самому ее уху.

Она глянула ему в лицо — слишком широкое для безгубого рта и высоких острых скул, глазки-бусинки, покатый лоб и острый подбородок. Взгляд ее скользнул ниже — могучая грудь и продавленное средостение... узкие бедра и длинные ноги... Он был... нет, не он — оно было обоеполо, и теперь Рашель поняла причину беспрестанного хрюканья. Оно трахало себя. Мелкие мышцы в паху сокращались, шевеля...

Рашель резко отвернулась, лихорадочно соображая, что бы еще сказать.

— Почему ты плачешь? — Голос ее сорвался.

— Я плачу всегда. Это ничего не значит.

Большеголовый снова шагнул вперед, и весь круг двинулся вместе с ним.

— Пора веселиться, — проговорил Джессуп и грубо толкнул Рашель в объятия большеголового.

Чьи-то лапы схватили ее, вцепились... а затем память оставила ее, и, слыша потом долго-долго чьи-то вопли, она лишь вяло раздумывала — не воет ли это она сама.

 

 

Отличительный признак религии — абсолютная зависимость. Она позиционирует фигуры просителя и дарителя. Проситель пользуется ритуалами и молитвами, чтобы повлиять на (иными словами, обрести власть над) дарителя. Следует отметить сходство между подобными отношениями и абсолютной монархией. Подобная зависимость просителя дарует тому, кто имеет власть над ключевыми элементами этого взаимоотношения — ритуальными принадлежностями и освященными формами молений, то есть капеллану, власть, сравнимую с властью умаливаемого дарителя.

“Обучение капеллан-психиатра”, документация Лунбазы, из корабельных архивов.

 

Раджа Томас брел по переходам Колонии рядом с Ваэлой таоЛини, волоча на плече, как и его спутница, желтый гермокостюм со снятым дыхательным шлемом. Снаружи занимались первые лучи Реги, но здесь царил мягкий золотой свет деньстороны, привычный для каждого колониста, когда-либо побывавшего на борту.

Первая дневная трапеза тяжело давила на желудок. Томасу это не нравилось. Похоже было, что к еде добавляли какой-то малосъедобный наполнитель. Что творится в бортовых аграриумах? Неужели, как намекали подручные Оукса, Корабль снижал производство продовольствия?

Ваэла была до странности молчалива. Раджа глянул на нее, и взгляды их встретились на миг — слишком короткий, чтобы это можно было назвать противоборством, но лицо и шею Ваэлы залила оранжевая краска.

Ваэла уставилась вперед. Они направлялись к площадке для пробного запуска, где им предстояло осмотреть новую подводную лодку и ее носитель. Прежде чем рисковать аппаратурой в непредсказуемых океанах Пандоры, ее предстояло испытать в закрытом баке.

“Почему я не могу просто отказаться?” — думала Ваэла. Ей ведь необязательно домогаться злосчастного стихоплета так, как приказал Томас, — есть и другие способы. Только теперь ей пришло в голову подумать — какое общество породило Томаса. “Что заставляет его думать, будто секс — это лучший способ снять защитные барьеры сознания?”

В ее голове послышался голос Честности — при посторонних это случалось редко:

“Общество, где мужчины правили, а женщины подчинялись”.

Она знала, что так и должно быть, — в поведении Томаса это читалось ясно.

“Я Томас, — мысленно твердил себе Раджа. — Я Томас. Я Томас...”

Удивительней всего было то, что эта самодельная мантра, которую он твердил про себя, словно усиливала его сомнения. Может, дело и правда в имени?

“Ваэла мне больше не доверяет... если доверяла когда-либо”.

“Да где же этот поэт... и кто он?” Приемник на Керро Паниле словно застопорило. “Будет ли он десницей Корабля?”

Зачем в их команде нужен поэт? Это должно быть намеком на истинные планы Корабля. Смутным, быть может, загадочным... но намеком. Элементом смертельно опасной игры, правила которой ему предстояло выяснить самому.

“Сколько у нас осталось времени?”

Когда правила игры устанавливал Корабль, они не всегда были честными и справедливыми.

“Ты ведь не всегда честен, а, Корабль?”

“Если ты подразумеваешь “беспристрастен”, то — да. Я всегда честен”.

Томаса удивило, что его удостоили ответом. Он не ожидал, что Корабль заговорит с ним в этом переходе.

Томас покосился на молчащую Ваэлу. Кожа ее вновь приобрела обычный розовый цвет. Интересно, она слышит порой голос Корабля?

“Я часто беседую с ней, мой бес. Она зовет Меня Честностью”.

Томас от изумления сбился с шага.

“А она знает, что это Ты?”

“Этого она не осознает”.

“Ты и с другими говоришь без их ведома?”

“Со многими, очень многими”.

Томас с Ваэлой завернули за угол. Там начинался очередной коридор без окон, светящаяся полоса на потолке отливала голубизной. Простейшая цветовая кодировка — этот проход выводил на поверхность. Томас покосился на бедро Ваэлы — ее вечный лазер покоился в кобуре.

Молчание нарушила Ваэла.

— Эти “новые клоны”, которых Оукс якобы использует на Драконе, — как думаешь, что это такое?

— Люди с ускоренной реакцией.

— Не доверяю я этому Льюису.

Томас не мог не согласиться про себя. Для него Льюис пока оставался загадкой — жестокое альтер эго Оукса? О Хесусе Льюисе ходили такие слухи, что приходилось подозревать, будто Корабль, открывая ящик Пандоры, не поскупился.

Переход вывел их к шлюзу в эллинг. Томас поколебался, прежде чем показать контролю свой допуск. Глянув в окошко, он увидал, что створки крыши эллинга задвинуты — значит, задержек не будет.

— Что тебя беспокоит, Ваэла?

Она глянула ему в лицо.

— Я думаю — найдется ли здесь хоть один человек, кому я могу доверять?

“Проклятие Пандоры”, — подумал Томас. Он решил направить ее подозрения на Оукса.

— Почему бы нам не настоять на проверке всех планов Оукса?

— Думаешь, нам кто-то позволит?

— Попробовать можно.

— Я подскажу это Рашель, когда увижу ее.

— Позвони ей, когда зайдем.

— Не могу. По графику она в патруле, южный периметр. Позвоню на ночьстороне.

Непонятно почему эти слова вызвали у Томаса дрожь. Неужто эта дура Демарест в опасности? Он покачал головой. Здесь в опасности все и всегда.

Он снова заглянул в иллюминатор. В эллинге все еще кипела работа. Субмарину заливал яркий свет прожекторов, газовые баллоны терялись в тени. Рабочие, суетившиеся вокруг аппарата, уже распахнули ворота шлюза, открыв тестовый бассейн под эллингом. Свет играл на темной воде под плазмагласовой гондолой и ее носителем. А, отлично. Рабочие уже подсоединяли капсулу к субмарине.

Значит, Рашель не вернется с южного периметра до ночьстороны...

Постоянно проскальзывающие в речи Ваэлы бортовые словечки все время ловили Томаса врасплох. “Ночьсторона”. Неровные сутки планеты двойного светила мало влияли на циркадные ритмы колонистов. Они были прежде всего корабельниками, а те имели под рукой удобный референт — для них день и ночь были не временами, а сторонами суток. Может быть, это тоже намек? Вдруг эта мелочь поможет ему достучаться до сердец здешних жителей? Томасу казалось, что, если он сумеет вступить в контакт с электрокелпом, это придаст его словам желаемый вес.

“Все, что поможет нам влиться в жизнь Пандоры...

Если колонисты научатся доверять мне... придут ко мне... я смогу объяснить им, чего на самом деле хочет от них Корабль. Они поверят. Они пойдут за мной”.

Эта субмарина... может, тоже ключ. “Неизменные символы”. Что может оставаться неизменным в знаковых системах разумного растения? А оно разумно — в этом Томас был убежден, как и Ваэла. Но знаковая система келпа оставалась загадкой.

“Светлячки в ночном океане”.

Общаются ли они там, под волнами? “Как мы”.

Ваэла ткнула пальцем в кнопку звонка на раме.

— Чего ждем?

— Новую гондолу подсоединяют к лодке. Я не хочу никого отвлекать.

Томас кивнул, увидев, что капсула встала на место, и отжал клавишу.

Подошел рабочий в зеленом, отщелкнул внутренние запоры, и люк отворился. Процедура отнимала немало времени, но это была опасная зона. Оба шлюзовых люка запирались с обеих сторон — в том числе изнутри, когда отворялись створки крыши. Все на нижстороне строилось с учетом возможного нападения.

В эллинге стояла затхлая вонь пандоранских просторов, от которой у Томаса бежали по спине мурашки.

Ваэла обогнала его. Она шла по эллингу привычной походкой колониста — голова бдительно поворачивается то направо, то налево, взгляд не упускает ни одной мелочи. Светлый комбинезон обтягивал ее, точно вторая кожа.

Томас настоял, чтобы они получили новые костюмы на складах. Он заказал теплозащитные, чтобы капсулу не пришлось обогревать в холодной морской воде. Плазмаглас отлично отводил тепло, если только не наваривать его в несколько слоев. Это решение помогло им выгадать несколько лишних сантиметров внутреннего поперечника капсулы.

Когда пришло время переоблачаться в гермокостюмы, Ваэле удалось смутить Томаса. Раздевалок здесь, как и на борту, не было. Ваэла снимала комбинезон рядом с Раджой, которого подобная непринужденность все еще беспокоила немного. Раздеваясь или одеваясь рядом с женщиной, он постоянно отворачивался. Ваэла же была весьма непосредственна.

— Радж, ты знаешь, что у тебя на заднице потешная родинка?

Он машинально обернулся, чтобы увидеть, как она заползает в расстегнутый гермокостюм, — нагие груди, чресла. Ваэла продолжала одеваться, лишь на миг смутившись, словно говорила: “Ну да, я женщина. Ты что, не знал?”

То, что она — женщина, он ощущал постоянно и не мог отрицать, что испытывает к ней магнетическое влечение. А она это, без сомнения, замечала и беззлобно веселилась за его счет. Возможно, поэтому она так разозлилась, когда он попросил ее повлиять на третьего члена команды с помощью секса.

И она была права — это нечестно.

“Но что, если и Корабль нас обманывает?”

Сомнения... вечные сомнения. Про себя он соглашался со многими высказываниями Оукса. Но, с другой стороны, как выражалась Ваэла, “соседа обманешь — себе не поможешь”.

Ее открытость и прямота привлекали Томаса не меньше, чем физическая притягательность.

“Но я — ваше стрекало, я — адвокат дьявола, я — конь среди пешек”.

И время его на исходе. В любой момент Корабль может назначить ему неисполнимый срок. Или Оукс со товарищи — исполнить невысказанную угрозу и срезать финансирование проекта, когда наберутся на это смелости.

Было видно, что Ваэла злится, хоть и старается не подавать виду. Это было заметно по тому, как она шла — слишком широко шагая, — по тому, как вглядывалась в Томаса, думая, что он не замечает. Но она пойдет к Панилю и получит ответы на все вопросы. Это — главное.

Томас все еще чувствовал на себе ее гневный взгляд, когда они вступили в лучи прожекторов на скат, где покоилась новая субмарина. Девушка деловито осматривала творение, порожденное фантазией Томаса.

Субмарина походила на каплю. Вдоль нее поверху шел двойной гребень, напоминающий хребет допотопного чудовища, увенчанный рядами скоб для крепления газовых мешков. Принцип был прост: субмарина представляла собою всего лишь носитель для круглой плазовой гондолы. Поэтому давление воды должны были выдерживать только двигатели и топливные баки. Была у нее и еще одна функция, ясная даже при беглом осмотре. По бокам ее тянулись ряды прикрытых плазовыми колпаками фонарей, каждый три пальца в поперечнике. Программа обратной связи, соединявшая фонари с оптическими сенсорами через центральный компьютер, позволяла воспроизводить любые комбинации огней, повторяя узоры вспышек келпа, его ритм.

Распорядитель стройки, Хапат Лаву, встретил их на краю площадки — худощавый, совершенно лысый мужчина, заводившийся с пол-оборота. Его серые глаза ничего не упускали, и, несмотря на желчный, вздорный нрав и склонность к приступам тихой ярости, Лаву пользовался в колонии всеобщей любовью. По общему мнению, “на Хапа можно положиться”. Надежность почиталась на нижстороне самым ценным качеством, и Хапат Лаву поддерживал свою репутацию. Из всех аппаратов, вышедших из его мастерских, только субмарины не справились с брошенным Пандорой вызовом. Шестнадцать лодок сгинули без следа, остатки еще трех нашли на дне, и с четырех удалось спастись хотя бы по одному человеку. Во всех случаях лодки оказывались раздавлены или затянуты в глубины плетями келпа. Оценка, данная Лаву, выражала мнение многих колонистов: “Эта штука мыслит. И убивает”.

За время недолгого знакомства Хапат Лаву проникся к Томасу чувством восхищения. Томас создал из проверенных деталей совершенно новую конструкцию. Единственной деталью его плана, вызывавшей у Лаву сомнения, была система связи и возвращения лодки. Об этом он и заговорил, поприветствовав Томаса.

— Все же вам бы стоило поставить что-то поосновательней ракет-зондов. Они, знаете, ненадежные.

— Оставим, — ответил Томас.

Он знал, что заставляет распорядителя нервничать. Вездесущий электрокелп не только заполонил моря, но и забивал все каналы связи — от радио до сонара — своим излучением. Португальские дирижаблики давали тот же эффект. Родство? Никакой системы в этих сигналах не находилось — простой белый шум. Приходилось ограничиваться релейными передатчиками на расстоянии прямой видимости друг от друга и повышать мощность несущей волны — но и тогда стая поднявшихся из моря дирижабликов могла серьезно нарушить связь.

— Вам придется всплывать, чтобы наладить связь, — настаивал Лаву. — Если бы вы позволили приспособить якорный канат...

— Слишком много кабелей, — ответил Томас. — Боюсь, запутаемся.

— Тогда молитесь, чтобы вы смогли подняться выше уровня помех и релейные не заклинило.

Томас кивнул. По плану им предстояло заякорить цеппелин в лагуне, опустить субмарину по якорному канату и ни в коем случае не приближаться к стене водорослей. “Только наблюдаем, повторяем узоры огней келпа и смотрим, какую реакцию это вызовет”, — говорил он. План был вполне осуществим. Нескольким субмаринам уже удавалось совершить погружение и вернуться, но они не приближались к келповым зарослям. Катастрофы случались только тогда, когда лодки пытались взять образцы.

“Осуществим... но с неизбежными оговорками”.

Их цеппелину придется висеть над лагуной на якорном канате, ожидая всплытия лодки. Идею держать поблизости еще один цеппелин, на случай аварии, пришлось отбросить. Ветры на Пандоре были непредсказуемы, а два дирижабля, висящих на привязи над одной лагуной, едва ли смогут разойтись. Сам их размер делал затруднительным любые маневры. Чтобы завести цеппелин в эллинг, с него обычно сбрасывали стальной трос, цепляли и затягивали дирижабль лебедкой. В конце концов ограничились тем, что поставили упрочненные многокамерные газовые мешки.

Томас вспомнил тот спор, изучая контуры новой подводной лодки.

Стоило ли дело риска? Ему казалось, что он бросает вызов Кораблю — но ставки были слишком высоки.

“Ты позволишь мне погибнуть там, Корабль?”

Нет ответа. Но Корабль сказал, что теперь судьба Раджи в его собственных руках. Таковы правила.

Если келп разумен и с ним удастся вступить в контакт, награда будет огромна. Мыслящее растение! Способно ли оно богоТворить? Может, в этом ответ на требования Корабля?

Но это Корабль назвал келп разумным. А вдруг это лишь очередной раунд игры? Стоит ли усомниться и в этом?

Томасу пришло в голову, что, если Корабль не солгал ему, келп должен быть фактически бессмертен. Никто еще не видел мертвых участков леса, за исключением уничтоженных вмешательством человека.

Может, келп вечен?

— Все еще отказываетесь от резервного цеппелина? — спросил Лаву.

— А долго ли вы сможете удержать его в виду лагуны? — парировал Томас.

— От погоды зависит, понятное дело.

В голосе Лаву звучала обида. Он принимал гибель стольких своих творений, всем его мастерством приспособленных к выживанию под водой, близко к сердцу. Конечно, причина таилась в том, что океан Пандоры таил еще неизвестные опасности. Но Лаву казалось, что весь проект стал для него вызовом. Он не хотел сдаваться. И дело не ограничивалось машинерией. Лаву хотел сам отправиться в море.

— Как еще я смогу понять, что нам нужно, если меня там не будет?

— Нет, — ответил Томас.

“Ладно же, Корабль. Бросим кости”.

“Мой бес, почему ты так неравнодушен к театральным позам?”

В этот раз Томас ожидал ответа и не разочаровался.

“Потому что они не станут слушать меня, покуда я не стану для них больше, чем человеком”.

“Человек не может стать больше себя”.

Лаву похлопал по обшивке субмарины. Ваэла подошла поближе, вслушиваясь в беседу Томаса и распорядителя.

“Что движет Томасом?” — подумала она. Ей ведь почти ничего о нем не известно. Из гибербака — в руководители проекта. Приказ Корабля, как он утверждает. “Зачем?”

— Она тяжелей, чем все прежние, — ответил Лаву на вопрос, который, как ему казалось, хотела задать девушка. — Пусть только попробует какая-нибудь пандоранская тварь ее пробить!

— Проблему с накачиванием газовых баллонов решили? — спросил Томас.

— Придется докачивать снаружи, — признался Лаву. — Я уже выставил на периметр дополнительную охрану — придется надолго открывать крышу.

— А сама лодка? — поинтересовалась Ваэла.

— Мы приладили к ней направляющие тросы, прямо через люк. Сойдет.

Томас инстинктивно глянул вверх, на диафрагму крыши.

— Будет готово к шести ноль-ноль самое позднее, — пообещал Лаву. — У вас перед отлетом будет вся ночьсторона на отдых. Кто с вами?

— Не ты, Хап, — улыбнулся Томас.

— Но я...

— С нами отправится некто по имени Паниль.

— Это я уже слышал. Он точно поэт?

— Специалист по связи, — ответил Томас.

— Ну ладно, начнем пробное погружение, — буркнул Лаву, давая отмашку помощнику.

— Мы с вами, — заявил Томас. — Какая глубина?

— Пятьсот метров.

Томас покосился на Ваэлу. Та едва заметно кивнула и снова обернулась к субмарине. В самом широком месте каплеобразный корпус возвышался над ней на два человеческих роста. Броня носителя окружала нижнюю половину шаровидной гондолы. Индукционный винт на корме прикрывала сложная система решеток и сеток, уменьшавшая эффективность, но не позволявшая стеблям келпа намотаться на лопасти.

Рабочие приставили к обшивке стремянку, обмотанную пеноматом, чтобы не поцарапать сигнальные фонари, и придерживали ее с обеих сторон, пока Лаву забирался внутрь.

— Мы поставили ручную защелку, — говорил он на ходу, — чтобы никакой случайный сигнал не открыл вам шлюз. Каждый раз, как станете выходить, придется отпирать вручную.

“И неудивительно”, — подумал Томас. Это была идея Ваэлы. Подозревали, что келп может управлять электрическим током и часть погибших субмарин затонула потому, что самозапустившиеся сервомоторы распахнули настежь их входные люки.

Вслед за Лаву полезла Ваэла, и Томас на миг остался один. На вершине лестницы он задержался, оглядывая свой корабль. Чем-то подводная лодка напоминала маленький безднолет: лопасти стабилизатора — как панели солнечных батарей, внешние сенсоры сферического обзора — как наружные глаза космического корабля. И все ведомые слабые места укреплены трижды и четырежды. “Резервная система на дублирующей”.

Развернувшись, он нашарил ногой ступеньку лестницы и заполз в залитую кровавым светом гондолу. Лаву и Ваэла уже сидели на своих местах. Девушка согнулась над пультом, и в багровой мгле Томасу видел был только контур ее левой щеки — такой нежный и прекрасный, подумалось ему... Он проглотил циничный смешок. “Что же, мои семенники еще работают”.

 

 

...Восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли.*

Христианская “Книга мертвых”,

из корабельных архивов.

 

[Бытие, 4, 8-10.]

 

— И что здесь происходит? — поинтересовалась Легата.

Покуда Сай Мердок раздумывал над ответом, она вглядывалась в него. Слишком он долго думает. Ей не нравился этот человек, чьи блеклые глаза бросали вызову всему, на что падал их взгляд. Свет в лаборатории был слишком ярким, особенно для такого позднего часа. И молодые спецклоны, сбившиеся в кучку у дальней стены, определенно его боятся.

— Ну?

— Это так просто не объяснить, — отозвался Мердок.

Легата поджала губы. Второй раз за трое суток она оказалась в лаборатории. И сейчас она не верила, что этому есть причина. Оукс изображал гнев, узнав, что она не смогла проникнуть во все уголки Первой, но Легата ощутила в его игре фальшь. Он лгал.

Зачем Оукс снова отправил ее сюда? Связь с Льюисом восстановлена. Что такого знают эти двое, о чем не осведомили ее? Неизвестность вызывала у Легаты бешенство.

Мердок осторожничал. Оукс приказал отправить Легату в Комнату ужасов — “на исследование”, — но предупредил: “Она ужасающе сильна”.

“Насколько? Сильнее меня?”

В последнее Мердоку не верилось. Такая пухленькая тушка...

— Я задала простой вопрос, — напомнила Легата, не скрывая гнева.

— Интересный вопрос, — поправил Мердок, — но отнюдь не простой. Почему вы его задали?

— Потому что я видела отчеты, которые получает Морган. Вы здесь творите очень странные дела.

— Ну... я бы сказал, что мы здесь расширяем пределы возможного, — но разве это не цель любых исследований?

Легата одарила его ледяным взглядом.

— Мы не признаем никаких ограничений, — продолжал Мердок, — пока доктор Оукс полностью осведомлен о наших опытах.

— Он и сейчас наблюдает за нами через голопроектор, — заметила Легата.

— Знаю.

Он сказал это таким тоном, что у Легаты мурашки побежали по коже. Несмотря на свою силу, Мердок двигался как балерина. Когда он поднял подбородок, Легата заметила под челюстью у него длинный шрам, обычно терявшийся в складках кожи. Совершенно невозможно сказать, сколько лет этому человеку — даже биологических, учитывая, что он может быть и клоном.

“Приглядеть за ним, — сделала Легата мысленную пометку. — То, что творит здесь Льюис...”

Она снова окинула комнату взглядом. Что-то не так. Все как обычно — голопроектор, комконсоль, сенсоры, — но это место оскорбляло ее чувства. Легата умела ценить красоту — не красивость, а настоящую красоту. Эти огромные цветы у люка... она и раньше их замечала. Розовые, точно языки, их пестики сплетаются, отражаясь друг в друге бесконечной чередой зеркал.

“Странно, — мелькнуло у Легаты в голове. — Они пахнут... потом”.

— Пройдемте, — приказала она.

— Вначале маленькая формальность. Приказ доктора Оукса.

Мердок снял сенсорную панельку со стены у шлюза — сколько помнила Легата с борта, стандартный чтец-опознаватель. Она положила ладонь на гладкую поверхность.

Идиотский приказ. Все и так знают, кто она.

Руку от кончиков пальцев до локтя пронзил внезапный разряд, и Легата пропустила мимо ушей фразу Мердока. Что он там говорит?

— Простите... что?

Накатила слабость и оцепенение. Что такое?..

Она увидала, что люк открыт, а как это случилось, не могла упомнить. Что он сделал с ней?

Рука Мердока подтолкнула ее вперед. Проходя через люк, Легата почти услышала голос из сердца цветка: “Накорми меня... накорми...”

За ее спиной хлопнул, закрываясь, люк, и Легата смутно осознала, что осталась одна. А внутренняя дверь растворяется... медленно... торжественно... Почему красный свет? И эти темные тени — они движутся?..

Она шагнула в комнату.

Странно, что Мердок не пошел с ней. Она вгляделась в залитые кровавым свечением фигуры впереди. Ах да — новые спецклоны. Кое-кого она помнила по отчетам. Созданные, чтобы противостоять быстрым демонам Пандоры. Ускорение синаптических реакций вызывало какие-то проблемы — ее и посылали выяснить, какие...

“На что я должна была обратить внимание?”

— Я Джессуп, — шепнул голос у нее над ухом. — Когда закончишь — иди ко мне.

“Как я сюда попала?”

Чувство времени отказывало ей. Легата сглотнула, и сухой, как терка, язык оцарапал небо.

“Добро и зло остаются за дверью”. Это кто-то сказал или я подумала? Оукс говорил: “На Пандоре все возможно. Здесь исполняются все наши желания. Поэтому я и просила Мердока... где Мердок?”

Клоны-химеры обступили ее со всех сторон, а она никак не могла сосредоточить взгляд — глаза разбегались. Кто-то схватил ее за руку. Больно.

— Отпусти, ты...

Она рванулась, услышала удивленное хрюканье. Что-то странное творилось с ее чувством времени, с ощущением собственного тела. По рукам текла кровь — откуда, она не понимала. И ее тело... обнажено. Мышцы рефлекторно сжались, Легата застыла в оборонительной стойке.

“Что со мной происходит?”

Снова руки — грубые лапы. Она разогнулась, медленно и решительно. Отчетливо послышался чей-то вопль. Как странно, что никто не откликнулся!

 

 

Люди проводят жизнь в лабиринтах. Если, пройдя очередной, они не могут найти новый, они строят его себе сами. Что за страсть испытывать себя?

Керро Паниль, вопрос из “Авааты”.

 

Раджа Томас проснулся в темноте — словно в последний раз, когда выходил из гибернации. Темнота обездвиживала его ожиданием невидимой, неопределимой угрозы. Не сразу он понял, что лежит в своей каюте на нижстороне... и сейчас ночь. Он глянул на светящийся циферблат у койки: второй час полуночной вахты.

“И что меня дернуло?”

Каюта его располагалась на восьмом этаже под поверхностью Пандоры. Местечко для избранных, защищенное от опасностей кодовым разноцветьем бессчетных коридоров, перекрестков, люков, шлюзов и скатов. Опытные корабельники с легкостью запоминали все детали этих лабиринтов — чем сложнее, тем лучше. Томаса заключение в этих глубинах тяготило. Слишком долго приходилось добираться туда, куда непременно следовало попасть.

“Первая лаборатория”.

Засыпая, он как раз размышлял об этом запретном месте, о котором ходило столько дичайших слухов.

“Там растят клонов, которые быстрей, чем демоны” — это был самый популярный.

“Оуксу и Льюису нужны только послушные зомби!” Это Томас услышал от бешеной девицы, активистки из компании Рашель Демарест.

Он неторопливо сел, всматриваясь в окружающую темноту.

“Странно, что меня подняло в такой час”.

Он коснулся выключателя на стене, и каюту залил тусклый свет. Все выглядело удручающе нормально: комбинезон брошен на откидной стул, стоят сандалии. Все как положено.

— Я здесь себя чувствую, как чертов прядильщик, — проговорил он вслух, потирая лицо.

Через некоторое время он вызвал сервок. Ожидая машину, он оделся, и, когда сервок прожужжал под люком, Томас был уже готов выйти в пустой коридор, освещенный только редкими ночьсторонними светильниками. Усевшись, он приказал сервоку вывезти его на поверхность. Долгий путь угнетал его не меньше, чем тяжесть ярусов над головой.

“На борту я никогда не мечтал об открытых просторах. Может, я становлюсь туземцем”.

Сервок раздражающе гудел почти на инфразвуковых частотах.

На контрольном пункте у шлюза, ведущего на поверхность, Томас ввел в систему свой личный код. Вместе с зеленым сигналом “Открыто” зажегся желтый — “Условие 2”. Томас выругался про себя и вытащил из шкафчика у люка лазер, зная, что перед безоружным люк все равно не откроется. Оружие в его руке лежало неловко, а когда Томас засунул лазер в кобуру, неудобно оттянуло пояс.

— Не надо много ума, чтобы сообразить — нельзя жить на планете, куда без пушки не выйдешь, — пробормотал он вполголоса, но достаточно громко, чтобы с пульта связи с караульной мигнул голубой огонек — поняли, дескать.

Люк все не открывался. Томас уже потянулся к клавише ручного отключения затвора, когда заметил мигающую по нижнему краю экрана надпись: “Цель выхода?”

— Инспекция, — буркнул он.

Автоматика переварила его ответ, и шлюз открылся.

Томас соскользнул с сервока и вышел в наружный тоннель. До него наконец дошло, почему он поднялся в такой час.

“Первая лаборатория...”

От этой тайны дурно попахивало.

Томас двинулся по сумрачным переходам периметра, проходя мимо редких рабочих ночьсторонней смены и широко разнесенных наблюдательных постов, где вооруженные часовые не сводили взгляда с черной равнины за стеной. Сквозь плазмагласовые иллюминаторы сочился лунный свет, напоминая Томасу, что два полумесяца висят над южным горизонтом, превращая пандоранскую ночь в путаницу теней.

Кольцевой переход привел Томаса вниз, в купол, где сходилось несколько туннелей. Проход к Первой лаборатории, помеченный просто “Л-1”, оказался справа. Но не успел Томас сделать и двух шагов в его сторону, как люк распахнулся сам. Выскочившая из прохода женщина торопливо захлопнула створку за собой. В куполе было темно, только сочился сквозь плазовые иллюминаторы лунный свет, но даже в этом тусклом сиянии трудно было не заметить, как судорожно нервны ее движения.

Незнакомка метнулась к Томасу и, ухватив его за руку, с неожиданной силой потащила за собой, мимо рядов окон.

— Пошли! Ты мне нужен!

Хриплый ее голос был полон странных обертонов. Лицо и руки исцарапаны, и запахом свежей крови несло от ее легкого комбинезона.

— Что?

— Молчи!..

В голосе ее сквозило безумие.

И она была прекрасна.

Незнакомка отпустила его лишь у самой наружной стены. Томас увидал впереди смутные очертания аварийного люка, ведущего на опасные просторы планеты. Пальцы женщины сновали по клавишам контрольной панели, переводя затворы на ручное управление так, чтобы не привести в действие сигнализацию. Потом незнакомка схватила Томаса за руку и положила его ладонь на рукоять. Сколько же силы у этой женщины!

— Когда скажу — открой люк. Жди двадцать три минуты. Потом я приду. Впустишь.

Прежде чем он успел возразить, незнакомка выскользнула из комбинезона и швырнула его Томасу — тот машинально поймал его. Женщина нагнулась, чтобы забинтовать ноги. Томас заметил, что ее прекрасное тело — гибкое совершенство рельефных мышц — было крест-накрест перечерчено лентами клеточного пластыря.

— Что с тобой случилось?

— Я сказала, молчи, — бросила женщина, не поднимая головы, и Томас ощутил в ней дикую силу. Опасную. Очень. Безудержную.

— Ты будешь бежать П, — выговорил он, оглядываясь в поисках кого-нибудь, кого угодно, к кому можно воззвать о помощи. Но купол был пуст.

— Поставь на меня, — проронила незнакомка.

— Как я узнаю, что двадцать три минуты прошли? — спросил он.

Отпихнув его, женщина шлепнула ладонью по панели связи на раме аварийного люка. В динамике загудела несущая частота, прозвучал низкий мужской голос: “Девятый пост — чисто”, и над решеткой громкоговорителя загорелось небольшое табло: “2.29”.

— Люк! — приказала она.

Отказаться было невозможно. Томас уже испытал на себе ее дикую силу. Отодвинув затвор, он распахнул створку, и женщина метнулась в приоткрывшуюся щель, огибая стену. В лунном свете ее тело казалось серебряной струей. За спиной ее мелькнула черная тень. Лазер сам прыгнул в руку, и Томас изжарил рвача-капуцина в полушаге от пяток бегуньи. Та даже не обернулась.

Когда он закрывал люк, руки его тряслись.

“Бежать П!”

Он глянул на часы. Все еще два двадцать девять. Женщина сказала — двадцать три минуты. Значит, у люка она окажется в два пятьдесят две.

И только теперь Томас вспомнил, что длина периметра — больше десяти километров.

“Но это невозможно! Не может человек пробежать десять километров за двадцать три минуты!”

Но она появилась из прохода к Первой лаборатории. Томас развернул смятый комбинезон. На нем кровь, без сомнения. На груди слева вышито имя — “Легата”.

Имя или фамилия?

“Или титул?”

Он глянул в иллюминатор слева от люка, туда, где должна была показаться незнакомка, если она действительно бежала вдоль периметра.

Из динамика послышался голос, и Томас вздрогнул:

— Кто-то на равнине, довольно далеко.

— Женщина, бежит П, — ответил другой голос. — Только что обогнула пост тридцать восемь.

— Что за дура?

— Далеко, не разобрать.

Томас обнаружил, что молится за незнакомку, прислушиваясь к голосам часовых, отмечающих ее передвижение. Но он знал, что она вряд ли вернется. С того дня, когда он узнал от Ваэлы об Игре, он выкроил время изучить статистику. Днем шансы действительно составляли пятьдесят на пятьдесят. Ночью дистанцию пробегал едва ли один из пятидесяти.

Цифры на дисплее сменялись с мучительной неторопливостью. 2.48. Казалось, прошел час, прежде чем они сменились — 2.49. Часовые молчали. Почему они не комментируют ее бег?

Словно отвечая на мысли Томаса, динамик ожил вновь:

— Только что обогнула восемьдесят девятый восточный!

— Да кто она такая, черт?!

— Все еще далеко, не видно.

Томас вытащил лазер из кобуры и взялся за рукоять. Говорили, что самые опасные минуты — последние, когда демоны Пандоры бросаются на бегуна скопом. Он вгляделся в лунные тени. 2.50.

Он повернул затвор, приоткрыл люк на волос. Никакого движения... ничего. Даже тварей нет.

— Давай, Легата, — услышал он свой голос будто со стороны, — давай. Ты можешь. Не облажайся в самом конце, блин!

Что-то мелькнуло в тени слева. Томас распахнул люк.

Это она!

Словно танец — рванулась вперед, увернулась, снова вперед. Нечто черное, массивное вынырнуло из тени и помчалось за ней. Томас прицелился, сжег еще одного рвача, и в тот же миг женщина влетела в люк, не сбившись с шага. От нее исходил мускусный запах пота. Томас захлопнул люк и поспешно рванул затвор вниз. Что-то ударилось в стену с другой стороны.

“Поздно, тварь!”

Обернувшись, он увидел, как незнакомка скрывается за шлюзом, ведущим в Первую лабораторию. Комбинезон она держала в руке. Женщина успела еще помахать ему, прежде чем люк затворился.

“Легата... — подумал он. — Десять километров за двадцать три минуты”.

На общей частоте связи наблюдателей звучали голоса:

— Кто-нибудь понял, что это было?

— Нет. Куда она делась?

— Пропала в районе купола Первой.

— Твою так! Время-то рекордное!

Томас хлопнул по панели, отключая связь, но успел еще услыхать мужской голос:

— Хотел бы я, чтобы эта крошка за мной...

Томас подошел к шлюзу в туннель, ведущий к Первой, подергал ручку. Та не шевельнулась. Заперто.

И все это чтобы поставить галочку над бровью?

“Нет... это куда важнее, чем просто знак удачи”.

Что же они там творят, в этой лаборатории?

Он снова подергал ручку — без толку. Покачав головой, Томас вернулся к контрольному пункту, забрал сервок и поехал к себе в каюту. Но всю дорогу до восьмого подземного этажа его тревожила одна мысль: “Что же, черт возьми, такое Легата?”

 

 

Клон клона необязательно оказывается ближе к своему шаблону, чем первый клон — к оригиналу. Сходство зависит от межклеточных взаимодействий и других привнесенных элементов. Ход времени всегда порождает подобные отклонения.

Хесус Льюис,

“Новый справочник по клонированию”.

 

Оукс отключил проектор и развернул кресло, глядя на расписную стену своей нижсторонней каюты.

Ему здесь не нравилось. Теснее, чем было на борту. Чем-то нехорошим отдавал воздух. Неприятно было, как вольно обращаются к нему иные колонисты. И постоянно действовала на нервы близость поверхности... до которой рукой подать.

И неважно было, что Оукса отделяли от нее многие ярусы переходов Колонии. Поверхность была рядом.

Несмотря на то, что он вывез с борта кое-что из любимой мебели, эта каюта никогда не станет такой же уютной, какой была прежняя.

Одно хорошо — бортовые опасности, о существовании которых знал он один, остались позади.

Оукс вздохнул. Деньсторона близилась к концу, дел оставалось еще преизрядно, но увиденное в фокусе голопроектора занимало все мысли капеллан-психиатра.

“Совершенно неудовлетворительно. — Он пожевал губу. — Мало сказать — неудовлетворительно. Ужасно”.

Оукс откинулся на спинку кресла и попытался расслабиться. Голозапись визита Легаты Хэмилл в Комнату ужасов вывела его из равновесия. Он покачал головой. Легата сопротивлялась, даже накачанная наркотиком, подавляющим корковые импульсы. Ничто из сделанного ею в Комнате нельзя было использовать против нее... кроме... нет. Она не сделала ничего.

“Ничего!”

Если бы он не видел этого собственными глазами... А увидит ли она? Оуксу хотелось думать, что нет, но уверенности не было. До сих пор никто из прошедших через Комнату не интересовался записями собственной обработки, хотя все знали, что таковые существуют.

Легата выбивалась из общего ряда. Она выдерживала все, что с ней делали, и сопротивлялась. Запись не давала никаких указаний на слабину в ее душе.

“Если она увидит запись, она узнает”.

А как скрыть что-то от лучшего поисковика в Колонии?

“Или то, что ее послали в Комнату ужасов, было ошибкой?”

Но Оуксу казалось, что он знает ее. Да. Она не пошла бы против него иначе как под пыткой. Она, может быть, и не поинтересуется этой записью. Может быть.

За все время, проведенное в Комнате ужасов, Легата ни разу не искала собственного удовольствия. Она действовала, только реагируя на боль.

“Боль, причиненную по моему приказу”.

От этой мысли Оуксу стало неуютно.

“Это было необходимо!”

Против такого могучего противника, как этот корабль, годятся самые жестокие меры. Он должен дойти до предела.

“Я в своем праве”.

Когда Легата вышла из Комнаты ужасов, ей не потребовался даже транквилизатор. “Куда ее понесло? Умчалась, едва залепив раны клеточным пластырем”. Вернулась нагой, таща комбинезон в руках.

До Оукса доходили слухи, что как раз в это время кто-то бежал П. Но, конечно, не Легата. Просто совпадение. У нее даже галочка над бровью не появилась.

Чертовы идиоты! В такой час бегать снаружи!

Он с радостью запретил бы Игру, но Льюис отговорил его, и здравый смысл заставил Оукса согласиться. Иначе пришлось бы слишком многих людей отвлечь на охрану выходных люков. Кроме того, Игра снижала уровень бытового насилия.

“Легата, бегущая по периметру? Ерунда какая”.

Неутомимый работник, будь она неладна! К вечеру ее уже ждали на месте. К этому времени физические следы визита в Комнату должны были исчезнуть. Оукс глянул в блокнот, лежащий под левой рукой. Бессознательно он все еще адресовал свои записки Легате.

“Проверить возможную связь между угасанием Алки и ростом келпа. Первой лаборатории — зачать два клона ЛХ. Внести и картировать новые данные по диссидентам, особое внимание — на связанных с Рашель Демарест”.

Станет ли Легата теперь вообще принимать от него приказы?

Перед глазами неотступно стояло лицо Легаты — из той записи.

“Она мне доверяла”.

А правда ли? Но почему она вернулась в Первую, если ее дурные предчувствия были настолько очевидны? Если бы речь шла о ком-то другом, Оукс только посмеялся бы над своими раздумьями. Но это была Легата. Она явно отличалась от остальных. А он, Оукс, завел ее слишком далеко.

“Время веселиться...”

Ожидаемого веселья не получилось. Он вспомнил — Легата осознала, что ее предали, когда ударила звуковая волна, и это можно было прочесть по ее лицу. Соники отогнали клонов — те уже поразвлеклись всласть. Но даже боль не подействовала на Легату. Наркотик не мешал ей слышать приказы Мердока, но подавлял волю... и все же она сопротивлялась. Команды Мердока были ясны и подробны, клон — готов, приборы — в порядке, но Легату пришлось довести едва ли не до болевого шока, прежде чем она попыталась причинить клону страдание, отдаленно схожее с ее собственным. Взгляд ее постоянно останавливался на голографическом сканере. Она смотрела прямо в фокус и щурилась. Это было невесело... очень невесело.

“Она не вспомнит. Они все забывают”.

Большинство подопытных ломалось, готовые на что угодно, лишь бы прекратить пытку. Легата просто пялилась в сканер, каким-то уголком сознания понимая — в этом Оукс был уверен, — что беспомощна и полностью зависима от любого его каприза. Это была обработка. Чтобы она стала как все. С этим Оукс готов был смириться.

Но он не был готов к тому, что она окажется другой. О да, совершенно другой. Что за потрясение — наткнувшись на этот великолепный феномен, узнать, что ты сам уничтожил его! Доверие, которое они могли бы питать друг к другу, оказалось разрушенным, не сложившись.

“Навечно”.

Она больше никогда не доверится ему безоговорочно. О, она будет послушна — даже послушнее, чем прежде. Но осторожна.

Оукс осознал, что его трясет — от напряжения, от расстройства. Он заставил себя расслабиться и сосредоточиться на чем-нибудь приятном.

“Ничто не вечно”, — подумал он.

В конце концов он задремал, но сны его посещал один и тот же образ — расписная стена его новой каюты и узоры на ней, перетекающие в лицо Легаты из той записи в Комнате ужасов.

И Пандора была совсем рядом... и... и... завтра...

 

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Защищает ли слушатель собственное чувство понимания, осознания?

АВААТА: А, ты опять строишь преграды.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Это ты и называешь иллюзией понимания, верно?

АВААТА: Если ты понимаешь, ты не можешь научиться. Говоря, что понимаешь, ты ставишь преграды.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Но я помню то, что понимаю.

АВААТА: Память понимает лишь наличие или отсутствие электрических импульсов.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Тогда в чем заключается алгоритм, программа научения?

АВААТА: Вот теперь ты открываешь путь. Это программа, идущая — в прямом смысле — в расчет.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Но каковы законы ее построения?

АВААТА: Разве все аспекты человеческого бытия подчиняются правилам? В этом твой вопрос?

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Получается, что так.

АВААТА: Тогда отвечай — в чем правила человеческого бытия?

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Но это был мой вопрос.

АВААТА: Человек — ты, а я — Аваата.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Тогда каковы правила бытия Авааты?

АВААТА: Ох, человек-керро, мы воплощаем в себе знание, но мы не знаем его.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Мне кажется, ты хочешь сказать, что подобное знание несводимо к словам.

АВААТА: Языка не существует в отсутствие референтов.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Разве мы не знаем, о чем говорим?

АВААТА: Использование языка подразумевает нечто большее, чем распознавание словесных конструкций. Язык и описываемый им мир...

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Словарь игры.

АВААТА: Да, словарь. Сценарий игры и игровое пространство должны быть взаимосвязаны. А как ты можешь привязать слово, да и любой другой символ, к каждой клетке своего тела?

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Я могу говорить языком тела.

АВААТА: Для этого тебе не нужен словарь.

Керро Паниль, катехизис из “Авааты”.

 

 

Загадка сознания? Она в способности получать значащие результаты из ошибочных посылок.

П. Вейганд, медтехник безднолета.

 

Оукс глядел на изображение с наружного сканера. Там бился и визжал в агонии человек. Заходящая Алки отбрасывала длинные лиловые тени, извивавшиеся, когда умирающий дергался и поворачивался. По цепям системы контроля текущей внешней активности звук передавался с пугающей ясностью, словно бедолага умирал за порогом каюты, а не на северном периметре Колонии, как показывал индикатор.

Вопли перешли в хриплый рев, точно от сбавляющей обороты турбины. Тело судорожно вздрогнуло, затрепетало, и наступила тишина. Но первый жуткий крик часового все еще звучал в черепе Оукса и никак не мог уняться.

— Нервоеды! Нервоеды! ! !

Нигде на нижстороне нельзя было скрыться от Пандоры. Колония находилась в вечной осаде. Даже в Редуте единственным решением оказалась стерилизация. Убить все живое...

Оукс поймал себя на том, что зажимает уши ладонями, чтобы не слышать умолкших воплей. Медленно-медленно он опустил пальцы на контрольную панель, так осторожно, словно это клавиши предали его. Он просто переключался с камеры на камеру, надеясь поймать на мониторе ТВА что-нибудь интересное, требующее его внимания. А наткнулся на... на этот ужас.

Картинки все еще мелькали перед глазами.

Часовой выцарапывал себе глаза, выдирая нервную ткань, столь вожделенную для нервоедов. Но он же знал то, что было известно всем колонистам, — для него надежды уже не осталось. Стоило нервоедам добраться до желанных волокон, и они не остановятся, покуда не отложат яйца в мозг своей жертвы.

Только вот этот часовой знал про хлор. Может, это слабая надежда заставляла его цепляться за жизнь? Да нет, едва ли. Когда нервоеды углубились в плоть, не поможет и хлор.

Страшнее всего было то, что Оукс знал часового. Иллуянк. Из Первой лаборатории, член команды Мердока. А до этого несчастный охранник работал с Льюисом на Черном Драконе, в Редуте. Иллуянк был счастливчиком — трижды бежал П... и был среди тех, кто вернулся после фиаско Эдмонда Кингстона. Иллуянк тогда вернулся на борт, чтобы доложить о гибели команды.

“А я принимал его отчет”.

На экране сканера что-то двинулось и привлекло внимание Оукса. Показался сменщик часового — не подходя к телу, нет! — держа наготове лазер. Законы Колонии уже налепили на сменщика ярлык безнадежного труса. Он не смог застрелить обреченного товарища, и жертва нервоедов погибла самой мучительной смертью, какую только могла предложить Пандора.

Сейчас сменщик, прицелившись из лазера, превратил голову Иллуянка в угли. Стандартная процедура. “Выжечь гнездо”. По крайней мере, эти яйца не проклюнутся никогда.

Оукс нашел в себе силы выключить наконец монитор. Его так трясло, что отойти от консоли он уже не сумел.

А это был обычный осмотр, какие на борту он проводил каждый день. Что за ужасное место!

“Что сделал с нами проклятый корабль?”

С нижстороны не было выхода. Некуда было бежать от того простого факта, что в этом мире мгновенной реакции он не сможет выжить иначе, как за множеством стен и с постоянной охраной.

И вернуться нельзя. Льюис был прав. Колонии необходимо постоянное внимание. Деликатные вопросы требовали решения — графики дежурств, перемещение персонала, оборудования и припасов в Редут — все это нельзя было доверить каналу связи между бортом и нижстороной. На Пандоре следовало реагировать мгновенно. А Льюис не мог делить внимание между Редутом и Колонией.

Оукс надавил на вживленную под кожу капсулу с передатчиком — теперь бесполезным. На нижстороне из-за помех радиосвязь действовала лишь в ограниченном радиусе... а когда помехи пропадали, как бывало порой, невнятные сигналы на несущей волне доказывали, что секретный канал связи раскрыт.

Это должен был быть корабль. Корабль! Он все еще лезет в его дела. Надо будет удалить капсулу при первой же возможности.

Оукс поднял с пола бутылку. Руки его все еще тряслись. Он попытался налить в бокал вина и расплескал половину по пульту. Липкое красное пятно напомнило ему кровь, струящуюся из пустых глазниц часового... из ноздрей... изо рта.

Но глубже всего в память Оукса врезались три темные галочки над левой бровью Иллуянка.

“Будь проклята эта планета!”

Схватив бокал обеими руками, Оукс осушил его до дна. Вино мягко просочилось в желудок.

“Нет, блевать не стану”.

Поставив бокал на пульт, Оукс обвел взглядом каюту. Все-таки тесно. Он тосковал по той роскоши, которой наслаждался на борту. Но возврата — к рабству во чреве корабля — не было.

““Мы одолеем тебя, Корабль! Ура!”

Все на нижстороне напоминало Оуксу — здесь ему не место. Как быстры эти колонисты! Ничего похожего Оукс не видел на борту. Он знал, что слишком тяжел, слишком потерял форму, чтобы угнаться за ними, не говоря уж о том, чтобы защитить себя. Ему требовалась постоянная охрана. Обиднее всего, что Иллуянка уже назначили его личным телохранителем. Иллуянк знал, как выжить на Пандоре.

“Но здесь умирают даже счастливчики”.

Он должен был выбраться из этой каюты, пройтись где-нибудь. Но, отвернувшись от консоли, чтобы встать, Оукс уткнулся носом в стену. Да, похоже, потеря роскошной каюты на борту — более тяжелый удар, чем ему казалось. Редут нужен ему не только как надежный штаб, но и для разрядки, душевной и телесной. Эта каюта была больше, чем любая другая на нижстороне, но к тому времени, когда в ней поставили комконсоль, голопроектор и прочее причитающееся кэпу барахло, в нее едва можно было втиснуться.

“Здесь даже вздохнуть негде”.

Оукс протянул руку к затворам, собираясь развеять тоску прогулкой по коридорам, но стоило пальцам коснуться холодного металла, как ему вспомнилась голая, открытая небу пустошь, куда неизбежно вели все здешние тоннели. Люк был последней защитой от безумия планеты.

“Лучше съем что-нибудь”.

Может, вызвать под каким-нибудь предлогом Легату? Моя практичная Легата. Прекрасная Легата. Какой нужной она оставалась, невзирая ни на что... но то, что видел Оукс в глубине ее зрачков, совсем ему не нравилось. Попросить Льюиса подготовить ей замену? Но на это не хватало духу.

“С ней я совершил ошибку”.

В этом он мог признаться только самому себе. Посылать Легату в Комнату ужасов было ошибкой.

“Она изменилась”.

Теперь она напоминала ему работников корабельных аграриумов. Больше всего Оукса поражало, насколько они отличаются от остальных корабельников — всегда занятые и молчаливые. Даже сказав что-то по служебной надобности, они сразу умолкали.

Вот что! Легата замкнулась в себе.

Как и работники в аграриумах, она излучала благоговейное спокойствие — не мрачную серьезность, как те, кто трудился в витро-лабораториях или вокруг аксолотль-баков, где творил свои чудеса Льюис... нечто иное.

Оуксу пришло в голову, что аграриумы были единственным местом на борту, где он чувствовал себя ненужным, и эта мысль испугала его.

“Рядом с Легатой я чувствую себя ненужным”.

И переиграть уже ничего нельзя. Придется терпеть последствия сделанного выбора. Выбор — плод обработки информации. Информация оказалось ложной.

“И кто подсунул мне ложные сведения? Льюис?”

Что за направляющие содержит в себе информация, если некоторые пути оказываются неизбежными?

Какой простой вопрос!

Оукс вертел его в голове и так и этак, чувствуя, что уловил что-то очень важное. Может быть, ключ к пониманию истинной природы корабля. Ключ, скрытый в потоке информации.

Информация — выбор — действие.

Все слишком просто. Истинный ученый всегда должен подозревать, что дело обстоит сложнее, чем кажется.

“Но бритва Оккама остра по-прежнему”.

Какой выбор действий есть у корабля? На основе каких данных этот выбор делается? Например — станет ли корабль открыто противодействовать переводу наталей на нижсторону? Хотя для этого время еще не пришло, сама возможность открытого противостояния возбуждала Оукса. Он мечтал о войне.

“Покажи наконец свою железную десницу, чудовище!”

Но кораблю не нужны руки, чтобы действовать.

Будучи существом разумным, Оукс испытывал постоянную потребность удовлетворять собственное любопытство, продвигаться вперед. Не всегда гладко — вот как с Легатой получилось, — но двигаться... прыжками, зигзагом, наскоком... непрестанно. Успех его действий зависел только от его собственного интеллекта и доступности верной информации.

“Нужной информации”.

Оукса охватило возбуждение. Имея нужные сведения, сумеет ли он провести опыт, который раз и навсегда докажет, что корабль — это не Бог? И тогда конец притязаниям этой железяки!

А какой информацией он, собственно, владеет? Что корабль разумен? Должен быть разумен... предполагать иначе означало бы отрицать очевидное — не лучший выход. Чем бы ни был корабль, лучше рассматривать его как существо, наделенное могучим интеллектом.

А существо воистину разумное действует редко, но метко, на основе достоверных данных и способами, проверенными на предсказуемость результата.

“Проверенными временем — очень долгим или опытом — очень большим. Так или иначе”.

Сколько же лет корабль испытывает своих насельников? Во вселенной, где властвует случай, не бывает заведомо повторимых опытов. Можно ли предсказать поведение корабля по его прежним действиям?

Сердце тяжело билось в груди. В этой мысленной игре Оукс ощущал себя по-настоящему живым. Как секс... нет, еще лучше... лучшая во вселенной игра.

Если действия корабля можно предвидеть, их можно и направлять. Это могло стать ключом к быстрой и легкой победе над Пандорой. Что надо сделать, чтобы поддержать собственную волю всей корабельной мощью? Владея нужными сведениями, можно подчинить себе даже Бога.

“Подчинить!”

Что есть молитва, как не попытка управлять Богом при помощи сопливого нытья? Мольбы вперемешку с угрозами: “Если не направишь меня в медсектор, Корабль, брошу богоТворить ко всем чертям!” Вот и все богоТворение. Богам, если они вообще есть, на смех.

Нахлынувшее внезапно воспоминание о гибели Иллуянка протрезвило Оукса.

“Будь проклята эта планета!”

Сейчас бы пройтись по бортовому аграриуму... или хотя бы по оранжерее...

Оукс вспомнил, как однажды, еще на борту, бродя ночьстороной, он вышел к наблюдательному куполу, врезанному в обшивку, и, протиснувшись между раздвижными ставнями, прижался лицом к плазовой стенке, чтобы заглянуть в бездну. Там плыли в неторопливом круговороте звезды, и Оукс знал твердо — они вращаются вокруг него. Но перед лицом этих бессчетных светил он почувствовал, как сам обрушивается в ужасающую черную бездну. По другую сторону плазмагласовой стены каждую секунду рождались и умирали галактики. Никакой крик о помощи не сорвется с языка, и холод убьет всякое прикосновение.

Есть ли во вселенной еще кто-то, кому так же одиноко?

“Корабль”, — ответил внезапно внутренний голос, и Оукс понял, что это правда.

В тот самый миг он увидел, как отражаются в гладком стекле его глаза, сливаясь с межзвездной чернотой, и отступил, не в силах от изумления издать и звука.

“Эти глаза!.. То самое выражение...”

То же выражение, что и на лице прохожего-негра — в тот день, на Земле, когда его уводили.

И, сосредоточившись на этом эпизоде, он понял — то же выражение не покидало теперь глаз Легаты.

“Мои глаза... ее глаза... глаза того чернокожего из моего детства...”

И, ощущая сердцем, как смыкаются вокруг него стены каюты, перегородки и барьеры всей Колонии, он понял, кто может предать теперь его беззащитное тело.

“Я могу предать себя сам. Себе”.

А может — и другим.

“Томасу? Кораблю?”

Как бы ни хотелось ему думать иначе, глубины пространства и глубины души наполняли его равно изумлением и страхом. А это было слабостью, и избавиться от нее требовалось как можно скорее.

Был корабль Богом или нет, он в своем роде единственный. “Как и я”.

И что, если... если Корабль и правда Бог?

Оукс облизнул губы. Он стоял посреди каюты и прислушивался. “К чему?”

Чтобы двигаться вперед, он должен был испытывать, выжимать отклик, тянуться к недоступному для других корабельников. Ключ к власти над кораблем — в его действиях. Для чего воздействует на среду любой организм?

“Чтобы получить удовольствие или избежать боли”.

Еда — удовольствие. Желудок свело от голода. Секс — удовольствие. Где сейчас Легата? Победа — удовольствие. Это подождет.

Пусть действия потребует боль.

Вечный маятник: боль — удовольствие... наслаждение — мука. Меняются период, интенсивность, но баланс остается сведенным.

Какими сластями можно искусить Бога? Какой шип заставит Бога поднять стопу?

Оуксу пришло в голову, что он уже давно стоит неподвижно, вперив взгляд в наклеенную на стену каюты мандалу. Это была копия той, что осталась на борту. Легата сделала ее, прежде чем... И сделала еще одну, со все старанием, — та висела сейчас в Редуте. Ах, если бы Редут был наконец достроен! Чтобы сгинули демоны, чтобы день- и ночьстороны были безопасны. Сколько раз он мечтал выйти под двойное солнце Пандоры, чтобы легкий ветерок ерошил волосы, и, взяв под руку Легату, пройти через сад к ласковому морю.

И, сменяя это пасторальное видение, встала перед глазами та же Легата, выцарапывающая себе глаза. Оукс задохнулся, не сводя глаз с той же мандалы.

“Льюис должен извести всех демонов — и келп тоже, все!”

Потребовалось буквально физическое усилие, чтобы оторваться от созерцания мандалы. Оукс отвернулся, сделал три шага и замер... Та же мандала перед глазами!

“Что со мной творится?”

Замечтался, вот и все. Мысли разбрелись. Толпы демонов, осаждавшие периметр, вызывали ложное ощущение уязвимости. Обменяв угрозы корабля на опасности Пандоры, Оукс потерял ту психологическую защиту, которой пользовался на борту.

“Кто бы мог подумать, что я заскучаю по нашему кораблю?”

Проклятые колонисты — слишком резкие, торопливые. Им кажется, будто они право имеют в любое время вломиться, во все влезть. Слишком быстро бормочут. И все им вынь да положь немедля!

Комконсоль зажужжала.

Оукс отжал клавишу приема. С экрана на него глянуло узкое лицо Мердока. Он заговорил сразу, даже не попросив разрешения.

— В моих приказах на эту деньсторону значится, что вы хотели назначить Иллуянка...

— Иллуянк мертв, — оборвал его Оукс бесстрастно и с наслаждением увидал изумление на лице Мердока. Отчасти поэтому он втайне от всех поглядывал через камеры слежения. Какие бы ужасы тебе ни довелось повстречать, собранные сведения создадут тебе репутацию всезнающего.

— Назначь мне в охрану кого-нибудь другого, — приказал Оукс. — Более подходящего на эту роль.

Он прервал связь.

Вот так! Так это делается на нижстороне. Быстро и решительно.

Напоминание о гибели Иллуянка опять завязало кишки в узел. Еда. Нужно чем-нибудь зажевать эту гадость... Он обернулся, и мандала снова встала перед глазами.

“Придется все притормозить”.

Мандала колыхалась перед глазами, и в узоры ее спиц вплетались, перетекая друг в друга, мириады гротескных физиономий.

Оукс запоздало сообразил, что одно из лиц принадлежит Рашель Демарест. Дурища! Комната ужасов свела ее с ума... и прежде невеликого. Вылететь наружу в таком виде! Достаточно народу видело, как демоны добрались до нее, чтобы вину не возложили на его койку. Одной проблемой меньше... Но выбежать наружу...

“Все напоминает мне о Пандоре!”

Надо будет поискать кого-нибудь еще, чтобы возить выпивку Уину Ферри. Теперь старик перешел на чистый спирт. Пусть зарубит себе на носу — никаких лишних вопросов об этой Демарест.

Оукс ощутил боль в руках и осознал, что стискивает кулаки. Он заставил себя расслабиться, судорожно растирая сведенные пальцы. Может, еще глоточек вина... Нет!

“Столько разочарований! И ради чего?”

Ответ был один, тот, что Оукс не единожды давал Льюису: “Ради всей планеты”.

Победа подарит им целый мир. Оукс бессознательно протянул руку и коснулся центра мандалы. Как высоки ставки! И Легата — историк, поисковик, прекрасная женщина — она могла бы стать его королевой. По крайней мере, так он заплатил бы долг перед ней. Императрицей. Палец его скользил вдоль сплетенных линий мандалы.

“Политика — это твоя стихия, а не моя!” — говорил ему Льюис.

Хесус не знал, чего стоит большая политика. Ему всего-то и нужно, что своя лаборатория и надежные стены Редута.

“Оставь меня здесь в покое, — говорил он. — И устанавливай свои правила сколько душе угодно”.

Они были прекрасной командой — один впереди, второй прикрывает тылы.

“Ну, может, хоть глоточек вина”. Оукс взял бутылку и отпил прямо из горлышка. Скоро он избавится и от Раджи Томаса. Несчастная жертва келпа, одна из многих.

“Льюису стоит почаще пить со мной. Стало намного лучше”.

Оукс отпил еще, прополоскал вином горло, отчего Льюиса всегда передергивало.

— Тебе правда стоит попробовать это, — говорил Оукс. — Может, морщины немного разгладятся.

— Нет, спасибо.

— Ну, мне больше останется.

— Тебе и Ферри.

— Э, нет. Я могу и не пить.

— У нас срочные проблемы, — повторял Льюис.

Но срочность не означает спешки. Нельзя лететь вперед сломя голову. Он не раз говорил Льюису: “Если в своем стремлении достроить Редут мы будем спокойны и собранны, решения, которые мы примем, будут собранны и спокойны”.

“Незачем создавать хаос”.

Он еще глотнул из бутылки, не сводя глаз с мандалы. Эти линии так петляют... словно тоже порождаются хаосом. Но Легата нашла закономерность и повторила узор мандалы. Дважды. Закономерность. У Пандоры тоже есть свои законы. Их только надо отыскать. Избавиться от всякого разлада, и проступят основы порядка.

“Мы разберемся с келпом. И с нервоедами. Хлор. Много. Я тут во всем разберусь”.

Оукс поднес бутылку к губам и обнаружил, что она пуста. Он нехотя разжал пальцы, и бутылка со стуком упала. Словно по сигналу, зазвонила консоль.

Опять Мердок.

— Доктор, группа Демарест требует созвать новое собрание.

— Тормозни их! Я же приказал — тр... тормози!

— Попробую.

Похоже было, что перспектива эта Мердока не радует.

Попасть по кнопке “Конец связи” Оукс смог только со второй попытки. Сколько раз здесь надо отдать приказ, в конце концов, чтобы его выполнили?!

Он снова вперился в мандалу.

— Я им тут наведу порядок, — пообещал он ей.

До него дошло, что он, верно, перепил немного. Нелепо, конечно, разговаривать с собой в пустой каюте, но есть вещи, которые так приятно слышать, что можно и самому повторить.

— Наведу тут порядок...

Куда запропастилась Легата? Надо будет ей поручить это дело.

 

 

Как скала утишает море, так Единое в едином утишает вселенную.

Керро Паниль, переводы из “Авааты”.

 

Посадку на взлетном поле Редута Легата Хэмилл доверила автопилоту. Откинувшись на спинку кресла, она глядела, как тянется внизу береговая линия. Эти минуты принадлежали ей одной. Деньсторона уже началась, а ей не предстояло покуда иметь дело ни с Оуксом, ни с Льюисом, ни с демонами, ни с клонами. Ей вообще нечего было делать — оставалось только смотреть, отдыхать, переводить дух.

“Дирижаблики!”

Она много раз видала их голозаписи, несколько раз они появлялись в виду Колонии, когда Легата была там, но эти пролетали всего в паре сотен метров от плазового иллюминатора.

“Зубы Корабля! Да они огромные!”

Легата насчитала двенадцать, самый крупный — в полтора раза больше ее челнока. Медно-оранжевые паруса ловили ветер, и пузыри в унисон меняли курс, словно сопровождая гостью. Солнечный свет пронизывал мембраны и разбивался радугами. Щупальца были по большей части подобраны, и только два самых длинных сжимали балластный камень. Самые крупные создания волочили свои грузы по воде, оставляя на волнах пенный след. Дирижаблики шли галсами, не по ветру. Когда челнок заходил на посадку, Легата увидела, как два дирижаблика поменьше отделились от стаи и, набрав скорость, ударили валунами по плазовому щиту, окружавшему личную теплицу Оукса.

“Теплица”. От этого слова ее передернуло.

Конечно, камни даже не поцарапали плаза. Легата могла бы попробовать протаранить его своим челноком, и стена устояла бы, что уж говорить о булыжниках...

Два дирижаблика исчезли в ослепительной вспышке. Когда Легата проморгалась, ее челнок уже стоял у шлюза, соединяясь с ним переходной трубой. Стало ясно, что два дирижаблика только отвлекали внимание. Остальные, покрупнее, били камнями в стены и иллюминаторы Редута там, где уже поработали мятежные клоны. И каждый булыжник отбивал еще несколько кусков от стены, прежде чем часовые успевали прицелиться в парус. Один за другим диржаблики взрывались. Самый крупный был так близко к посадочному полю, что взрывом снесло контрольную вышку вместе с растяжками.

“Они жертвуют своими жизнями, — подумала Легата. — Или очень благородно, или очень глупо”.

На земле разгорались кое-где пожары. С ними боролись аварийные команды под прикрытием часовых. С крытой плазом галереи Легате помахал Льюис. Только теперь она заметила, что смотровое стекло замарано сажей.

Она открыла люк. Двое часовых провели ее по крытому переходу в Редут. Всюду воняло хлором.

“По крайней мере, нервоедов можно не бояться”, — подумала Легата.

Аромат близкого моря перебивался резким запахом. Легата обратила внимание, что со времени ее прошлого визита линия прибоя отступила на несколько метров. Двойное солнце прогревало сырой песок, и над берегом полосой стоял густой туман, сочась между скалами и уплывая в море.

На Льюиса она не смотрела, пока сама не оказалась на галерее.

— Легата. — Он протянул ей руку. — Как поживаете?

Его внимательный взгляд сказал ей все, что она хотела знать.

“Так вот зачем я здесь, — подумала она. — Он хочет выяснить, насколько я теперь... полезна, пока Оукс не приехал”.

— Неплохо, — ответила Легата. — Дирижаблики дали вам великолепное представление. Это вы ради меня устроили?

— Если бы это зрелище устраивал я, оно не принесло бы нам столько потерь.

Он провел ее внутрь и запер люк.

— Насколько велик ущерб?

Льюис повел ее в глубь помещения, подальше от окна. А Легата хотела посмотреть, как идет ремонт снаружи.

— Ничего непоправимого. Не желаете перекусить?

Мимо прошла женщина с огромными веерообразными ушами в сопровождении обычного вида мужчины с лазером на бедре.

— Нет, спасибо. Я не хочу есть.

При этих словах ушастая женщина оглянулась и пристально посмотрела Легате в глаза, будто собираясь сказать что-то, но потом торопливо развернулась и вышла. Легата вспомнила, что девизом клонов-бунтовщиков было “Мы хотим жрать!”, и ей стало стыдно.

— Такие уши... зачем?

— Слышит рвача-капуцина за сто метров. Это дает часовому целую секунду времени. А симпатичная, не находите?

— Да, — сухо ответила Легата. — Весьма.

Она заметила, что Льюис еще хромает, но сочувствия к нему не испытывала и, хотя подробности восстания ее очень интересовали, не задавала вопросов. В качестве маленькой мести она вернулась к теме.

— Так насколько поправим поправимый ущерб?

Льюис оставил напускную приветливость и перешел на обычный деловой тон.

— Большую часть рабочих клонов мы потеряли. Из оставшихся больше половины ранено. Мы перевозим им смену из Колонии и с борта, но дело движется медленно. Серьезно повреждены два уже законченных ангара — стены дырявые, люки снесены. В бараках клонов внешние стены и люки уцелели, но внутри все разворочено. Ну, так им и надо. Пусть спять на битом плазе.

— А это здание?

— Небольшие повреждения там, где бараки клонов выходят к кладовым. Они добрались до кухни, но там мы их отрезали...

— Отрезали?

Льюис отвернулся на секунду и потер переносицу, напомнив Легате нервничающего Оукса. Когда стало ясно, что ответа не будет, она кивнула.

— Когда вы поняли, что хлор убивает нервоедов, как скоро вы выпустили его в помещения, где были заперты люди?

— Слушайте, Легата, вас тут не было. Вы не видели, что они...

— Как скоро?

Он посмотрел ей в глаза и промолчал.

— Значит, вы их убили.

— Их убили нервоеды.

— Которых могли уничтожить вы.

— Чтобы клоны потом перерезали нас? Вас тут не было. Вы не представляете, что это было.

— Думаю, что представляю. Проводите меня в Теплицу Моргана.

Чтобы произнести это слово, Легате потребовалась вся ее выдержка. С каким бы ужасом она не столкнулась в Колонии, название “Теплица” было связано с ним неразрывно, хотя почему — вспомнить никак не удавалось. Она видела, что Льюису от этого слова тоже не по себе, но ей меньше всего хотелось облегчать его положение.

Внезапное упоминание Теплицы явно встревожило Льюиса. Для него это слово тоже было связано с Комнатой ужасов. Легата прямо-таки видела, как мечутся в его глазах незаданные вопросы: “Что она знает? Почему не боится?” Легата не могла позволить себе такую роскошь, как страх. Пусть Льюис это видит. Пока она сама не вспомнит, что с ней случилось, она никому не разрешит наживаться на ее неведении.

— Да, — почти прошептал Льюис, — конечно. В Теплицу. Отдохнете там, пока Морган не прилетит. Сюда.

Льюис провел ее по достроенным частям здания в монументальный главный корпус, целиком вырубленный из пестрого скального монолита и облицованный пласталью. На входе она обернулась и взглянула на двор и на море за стеной.

— Этот люк ведет в апартаменты Моргана. Кабинет, библиотека, спальня — все там. Чуть дальше зал совещаний и столовая. Я вас провожу, если хотите.

Легата смотрела, как бьются волны о стену, воображая, что слышит пробивающиеся сквозь звуконепроницаемый плазмаглас громовые “Шлеп-ба-ам!”.

— Легата?

— Да. То есть — нет, провожать меня не надо. Хочу побыть одна.

— Хорошо, — согласился Льюис. — Морган просил проследить, чтобы вам было удобно. Прежде чем гулять по Редуту, посоветуйтесь со мной. В открытых местах вам может понадобиться охрана. Час еще ранний, в Колонию я возвращаюсь только после обеда. Буду нужен — звоните.

Люк с шипением затворился, и Легата осталась одна.

Она снова глянула на море. Волны катились за горизонт, притягивая, маня.

“Вот сила, которую не сможет купить даже Морган Оукс”, — подумала Легата, подавляя искушение пробежать мимо закованных в плаз деревьев, цветов, мимо пруда, мимо петляющего по газону ручейка, мимо ограждающих Редут стен и вырваться на свежий морской воздух Пандоры. А потом она заметила келп. Спутанные массы водорослей, заполнявшие когда-то залив у Редута и кучами валявшиеся на берегу, исчезли, осталась только редкая поросль, стебли которой змеились по поверхности воды. “Работа Льюиса!” На глаза ей навернулись слезы.

— Надеюсь, они ошиблись, — прошептала она, обращаясь к келпу. — Надеюсь, ты выживешь.

Краем глаза она заметила движение. За окном двое клонов уже чинили контрольную вышку.

“Моргана ждут, — поняла Легата. — Хотят, чтобы к его приезду все было чисто и красиво”.

Она пригляделась к рабочим. До нее не сразу дошло, что они поднимают плазовые плиты и сваривают их в четырех метрах от земли — не пользуясь лесами.

“Такие руки...”

Мелькнула холодная мыслишка: где таким работникам место в прейскуранте клонов?

“Цена не так важна, дорогая моя”, — говорил Мердок, и от этих слов Легате было страшно — так же как при виде двоих рабочих, старательно сваривающих плазмагласовые плиты.

“Все что угодно... — вспоминала она. — Любые фантазии...

Почему я не помню?”

Какие бы кошмары или наслаждения не пережила она в Комнате ужасов, в памяти они не отпечатались — только неподвластные воле короткие вспышки, заставлявшие ее порой замирать на полуслове, на полумысли. Коллеги приписывали это нарастающей рассеянности, следствию любовной интрижки с боссом.

Она знала, что может отыскать запись, сделанную в Комнате ужасов, увидеть, что она натворила... Оукс подначивал ее.

— Дражайшая моя Легата, — как-то сказал он, и каждая пора его телес сочилась медом и елеем, — присядь со мной, выпей, и мы порадуемся твоим играм в Комнате ужасов. — Он захихикал.

Легата вздрогнула и отвернулась. После того как ее одну, беспомощную, заперли в Первой лаборатории, ей было трудно держать себя в руках. А теперь Комнату перенесли в Редут.

Отсмеявшись, Оукс снова обратился к ней. Голос его был спокойным и ровным.

— Нравится тебе или нет — теперь ты одна из нас. Возврата нет. Ты можешь никогда больше не заглянуть в Комнату ужасов, но ты уже вошла туда однажды. По собственной, могу заметить, доброй воле.

— По доброй воле! — Легата сверкнула синими глазами. — Вы меня накачали наркотиками! И эти... чудовища! Где их добрая воля?

— Если бы не я, у них вообще не было бы ни воли, ни жизни...

— Если бы не Корабль, ты хочешь сказать?

Оукс театрально вздохнул. Ей вспомнилось, что он зачем-то глянул на экран и пробежался пальцами по консоли.

— Легата, иногда я тебя просто не понимаю. Скоро тебе предстоит нежиться в роскоши Редута, а ты все о своем — несешь эту средневековую чушь о сверхъестественных способностях нашего корабля.

Тогда он и показал ей голозапись этой оранжереи. Красиво — не поспоришь. Густые заросли, пропитанные ароматом бессчетных соцветий. Легата подняла голову. Изумительная широта пандоранского неба за плазовым куполом придавала ей сил. Она ощутила... ощущала...

“Сродство! — мелькнуло у нее в голове. — Вот что это! Что бы Оукс ни делал, часть этого сада будет жить во мне, как я сейчас живу в нем”.

Прошлым вечером в Колонии, когда Легата готовилась к отлету в Редут, Оукс отвел ее в крохотный плазовый купол самого высокого здания.

— Вот, — указал он на яркую белую звезду, медленно ползущую по небосводу, — твой корабль. Всего лишь точка во тьме. Не нужно ни мистики, ни божественных сил, чтобы меньшая масса вращалась по орбите вокруг большей.

— Это богохульство, — возразила Легата, потому что этого от нее ждал босс.

— Да ну? Корабль может сам себя защитить. Он все на свете слышит. Он может прервать выполнение моей программы в любом месте — но не хочет. Или не может. Мне, честно говоря, все равно. Богохульство?

Оукс стиснул ее руку — пытаясь убедить себя, подумала тогда она, наслаждаясь ощущением власти, которое дарил ей этот простой вывод.

Оукс обвел небо широким жестом.

— Я дал тебе это, а не Корабль. Корабль — инструмент пятого порядка сложности, согласен, но всего лишь инструмент, построенный людьми, разумными людьми для людей разумных. Для тех, кто может взять на себя власть, кто видит свет посреди всеобщего смятения...

И по мере того как неистовствовал Оукс, Легата осознавала, что в его словах есть немалая доля истины. Она знала, что в конечном итоге все, что случается с корабельниками как на борту, так и вне его, суть результат невмешательства Корабля. Но она слишком долго и глубоко вникала в тайны мыслительных цепей Корабля, чтобы поверить, будто он всего лишь конструкция из стали и пластика, что ему все равно.

И сейчас, стоя в саду Редута, Легата нашла на небе точку, где, по ее прикидке, должен был находиться Корабль.

“Хотела бы я знать, — подумала она, — не разочаровали ли мы Тебя?”

Два патрульных беспилотника с воем промчались над куполом, нарушив раздумья Легаты. Наверное, решила она, Оукс уже на подлете — для него стараются. И ей не мешало бы подготовиться.

“Нет, — напомнила она себе, — ничего святого”. И, ощутив внезапную вспышку озарения, рожденную воцарившейся гнетущей тишиной, добавила вслух:

— ...Но должно быть.

А эта мысль дарила живительную свободу другим.

 

 

У вселенной нет центра.

Из корабельных архивов.

 

Раджа Томас стоял под огромным полунадутым мешком цеппелина в главном эллинге. Команда Лаву разошлась, погасив почти все огни, ночьсторона вступила в свои права. Тускло-оранжевая туша баллона колыхалась на привязи. Пока его шкура была сморщенной и дряблой, но, прежде чем Алки присоединится к Реге на деньстороннем небе, баллон станет надутым и глянцевым, точно португальский дирижаблик.

Только дирижабликов такого размера еще не видывали.

Томас оглядел темный эллинг. Его снедало нетерпение.

“Почему Оукс решил встретиться со мной здесь?” Приказ был краток и ясен. Оукс должен явиться сюда специально, чтобы осмотреть цеппелин и соединенную с ним субмарину, прежде чем разрешить исследователям нырнуть в джунгли пандоранского океана.

“Или он просто хочет прикрыть всю эту лавочку?”

Подтекст был ясен — на подобные проекты тратилось чересчур много сил Колонии. Это сокращало выживаемость. Истребители ратовали за свои планы. Возможно, эта экспедиция окажется последней на долгие анно. Слишком много потеряно субмарин и цеппелинов. Все эти силы можно было направить на производство продовольствия.

И с каждым часом всеобщего голода доводы разума находили все меньше и меньше сторонников.

“Без тех знаний, что мы добываем, нам, возможно, никогда не удастся наладить сельское хозяйство на Пандоре. Келп — разумное существо. Планетой правит он...

Как келп называет Пандору?”

“Дом”.

“Это Корабль или мое воображение?”

Нет ответа.

Томас понимал, что слишком взвинчен сейчас, слишком неуверен в себе. “Сомнения, сомнения...” Так просто было бы разделить точку зрения Оукса. Согласиться с ним. Даже среди ребят Лаву находились такие, что бормотали про себя слова, ставшие в Колонии расхожими: “Мы хотим жрать!”

Где же Оукс?

“Заставляет себя ждать, чтобы указать мне мое место”.

Мысль эта родилась в искусственном сознании Раджи Томаса, но несла на себе отпечаток личности Флэттери — слабый, но отчетливый. Раджа ощущал себя актером, вжившимся в тысячи раз отыгранную роль. Флэттери скрывался в его мозгу, точно память детства.

“Что же ты спрятал от нас в глубинах морских, Корабль?”

“Это тебе придется выяснить самому”.

Да! Это определенно был голос корабля.

Баллон натягивал поскрипывающие канаты. Томас вышел из его тени и глянул вверх, на лепестковую диафрагму потолка — исчерченный линиями светлый круг в полумраке. В ноздрях стоял горьковатый аромат сложных эфиров пандоранской биохимии. Колонисты обнаружили, что летучие выделения тел одних демонов удерживают в отдалении других местных хищников — к нервоедам это особенно относилось. Но идиллия продолжалась недолго. Демоны быстро обучались.

Томас глянул на стоящую в тени субмарину — гладкий черный булыжник в щупальцах искусственного дирижаблика... гладкий черный булыжник, расчерченный мерцающими полосками.

Баллон снова качнуло на привязи. В эллинге сквозило, и Томас очень надеялся, что это не означает факт существования какого-то незащищенного прохода, ведущего к убийственным просторам планеты. Он был безоружен и одинок — только у люков наземного уровня стояла охрана периметра да где-то вахтер заваривал себе чай. Знакомый аромат странным образом менялся, смешиваясь с запахом химикатов Пандоры.

“Или меня сейчас отправят вслед за Рашель Демарест?”

При всей склонности Томаса к сомнениям не приходилось сомневаться в причинах ее смерти. Очень уж кстати она случилась, очень уж своевременно.

Да и кто поспорит? Такое случалось на периметре ежедневно. Даже определили пропорцию: на семьдесят патрульных один погибший. Точно военные потери. Солдатам всегда известны такие вещи. Правда, корабельники в большинстве своем почти ничего не знали о войне в историческом смысле.

Но они знали, что такое фронт.

Томас принюхался. К горечи воздуха примешивался сладковатый запах самодельной смазки. Сразу пришло в голову: как же неохотно делится планета своими ресурсами. Он видел отчеты — одно только бурение скважины для добычи этой смазки стоило колонистам одной человеческой жизни каждые шесть суток. А использовать клонов-заменителей начальство соглашалось со все большей неохотой — совершенно непонятной.

Клонов становилось все меньше и меньше, словно они переезжали на ту загадочную стройку на Черном Драконе. Что там затеял Льюис?

Зачем вбивать клин между клонами и природниками? Или тут виновата сама нижсторона? “Мы родились на планете”. Может, это действует атавистическая родовая память?

“Почему Ты не отвечаешь, Корабль?”

“Когда тебе надо будет знать, ты и без вопросов поймешь”.

Типичный ответ.

Что подразумевал Оукс, говоря о “новых” клонах? “Ты помогаешь ему в этом проекте, а, Корабль? Признайся — это была Твоя затея?”

“Кто помог тебе сотворить Меня, мой бес?”

У Томаса пересохло в глотке. Ответ оказался колким.

Он покосился на подвешенную субмарину, внезапно ощутив, насколько нелепое и опасное предприятие затеял. Лодка и связанный с ней цеппелин были спроектированы с расчетом на то, чтобы напоминать дирижаблик, волочащий за собой балластный камень. Хотя субмарина и не слишком напоминала булыжник.

“Мне следовало бы искать ответ на требование Корабля, вместо того чтобы рисковать своей древней шкурой в этой затее”.

Но Корабль не дал ему форы в этой игре, не оставил никакой опоры.

“Как станете вы богоТворить?”

Как бы ни перефразировал Корабль свой вопрос, суть от этого не менялась.

Кто станет слушать никому не известного самозваного кэпа, только что вышедшего из спячки? Да еще признанного клона, представителя меньшинства, роль которого Оукс сейчас упорно переопределяет.

“Поговорить с разумным растением...” Может, келп даст ему ответ? Корабль намекал на это, но впрямую отвечать отказывался.

“Это предстоит выяснить тебе, мой бес”.

Значит, никакой помощи. Даже намека на то, с чего можно начать беседу со столь чуждым разумом. Теоретически идея была заманчивая — вступить в диалог с формой жизни, настолько отличной от человека, что между ними с трудом можно было провести эволюционные параллели.

“Чему мы сможем научиться от келпа?

Чему келп научится от меня?”

Томас снова глянул на хронометр. Нет, столько тянуть — просто нелепо!

“И почему я это терплю?

Ваэла уже должна была к этому часу затащить поэта к себе в каюту”.

Томас тяжело вздохнул. Приемник выпустил Паниля из своих недр меньше чем за час до начала ночьстороны. “Они нарочно тянули время... как тянет сейчас Оукс”. Что они задумали?

“Ваэла, если...”

Может, причина задержки в этом? Если Оукс узнал, что Ваэла...

Томас покачал головой. Нет, это уже глупости!

В эллинге было зябко и неуютно, да вдобавок при каждой мысли о Ваэле Томас ощущал неловкость.

“О Ваэле и этом... поэте”.

Собственные фантазии рвали сердце Томаса в клочья. Никогда прежде он не испытывал столь всепоглощающего физического влечения к женщине. Из глубин подсознания поднималась порожденная давней индоктринацией жуткая тяга обладать, владеть полностью и безраздельно, хотя Томас и понимал, что это идет вразрез с теми нормами поведения, которые одобрял — и насаждал — Корабль.

“Ваэла... Ваэла...”

Усилием воли он натянул маску холодной отстраненности. “Быть может, во время задержки Паниля готовили к выступлению против меня? Натаскивали его”. Необходимо было, чтобы Ваэла вступила с ним с связь, сорвала его маски и обнажила... что?

“Паниль... Пандора...”

Опять работа Корабля?

Ваэла узнает. Она выполнит приказ — вывернет Паниля наизнанку, до самой сердцевины его бытия... изучит его досконально и доложит командиру.

“Мне”.

Кто подчиняется Оуксу так же безраздельно? Льюис, конечно. И Мердок. И Легата. Как странно было узнать, что именно о ней — Хэмилл — говорил Корабль в своем напутствии. Расставляют ли они ему ловушки, как он поставил ловушку Панилю?

Ваэла справится. Панилю это покажется счастливой случайностью. В нужное время... в нужном месте...

“Черт! Как могу я ревновать? Я сам все это подстроил!”

Он знал, что пляшет под дудку Корабля. И, возможно, под дудку Оукса. Какова связь между ними?

Оукс — богохульник. Но Корабль это ему спустил. И Оукс... может оказаться прав. Томас все больше подозревал, что Корабль может не быть Богом.

“Тогда что же мы сотворили, создав Корабль?”

Томас тоже приложил к этому руку. Но не вела ли ее иная, незримая рука?

“Кто помог тебе сотворить Меня, мой бес?”

“Бог или Сатана? Что же мы натворили?!”

Но сейчас это было уже неважно. Он устал душой и телом и надеялся только, что Паниль распознает ловушку с приманкой-сексом, и обойдет ее, хотя не ожидал всерьез, что такое возможно.

“Я исполняю Твою волю как умею, Корабль”.

“Роль моего беса — делать тщетными труды корабельников, дабы те смогли подняться до исполнения невозможного” — так говорил ему Корабль.

“Но зачем? Потому что наши разочарования привели к успеху проект “Сознание”? Неужели мы сейчас переигрываем прошлое в надежде повторить тогдашние победы?”

Ему пришло в голову, что директор Лунбазы, наблюдавший за строительством и подготовкой экипажа изначального безднолета, — старый Морган Хемпстед — служил той же цели.

“Он был нашим дьяволом, и мы это знали. Но теперь я — бес Корабля... и его лучший друг”.

Эта мысль наполняла Томаса циничным весельем. Быть другом Корабля опасно в особенности. Пожалуй, Оукс избрал себе более приятную роль — врага Корабля. Но свою роль Томас знал — после стольких упреков со стороны Корабля.

“Играй, мой бес!”

Да, он будет играть — пусть даже проиграв заранее.

От раздумий его оторвал шорох. Звук доносился со стороны раздевалок, где экипажи субмарин готовились к отплытию. В Колонии их называли “покойницкие шкафчики”.

Что-то двигалось в тени — массивная фигура в белом комбинезоне. Томас узнал босса. Значит, вот какая намечена встреча. Томас вытащил из кармана фонарик и помахал им, показывая, куда идти.

Оукс двинулся на свет. В эллинге он всегда чувствовал себя неуютно. Слишком много места и слишком мало проку. “Дурное вложение сил”. Рядом с колоссальным полунадутым баллоном Томас казался просто карликом.

От этих мыслей Оукс только укрепился в своем упорстве. Но закрывать проект сейчас, не имея на то явного повода, было невыгодно. Еще находились такие, кто поддерживал его. Оукс знал их аргументы — научиться сосуществовать с келпом! Ха. С коброй не живут бок о бок, ее убивают.

Да, Томасу придется уйти... но красиво, очень красиво. Двум кэпам в одной Колонии не место.

Оукс намеренно не спрашивал, что задумали Льюис и Мердок. Наверное, несчастный случай с подводной лодкой. Таких случайностей и прежде было немало. Проект уже стоил слишком многих жизней корабельников. Колонисты ожидали, что покорение планеты не обойдется без жертв, но в последнее время текучесть живой силы стала недопустимо высокой.

Подойдя к Томасу вплотную, Оукс приветливо улыбнулся сопернику. Он мог себе позволить широкий жест.

— Ну, посмотрим на вашу новую подлодку, — сказал он.

Оукс прошел вслед за Томасом через бортовой люк в тесную гондолу, обратив внимание, что тот не болтал попусту. В его речи не было того бессознательного низкопоклонства, какое Оукс уже привык ожидать от окружающих. Все деловито и сухо: вот новый улучшенный сонар, вот записывающие устройства, вот нефелометры...

“Нефелометры?” Оуксу пришлось припомнить полузабытую медицину, чтобы понять смысл термина — устройства для сбора и анализа взвешенных в воде мелких частиц.

Оукс едва не рассмеялся. Изучать надо было не мелкие частицы, а огромные водоросли — видимые невооруженным взглядом и вполне уязвимые. Подавляя неуместное веселье, он смог выдавить пару осмысленных вопросов.

— Почему вы говорите, что все в океане должно служить келпу?

— Потому что именно это мы и видим. Все, начиная от циклов питания биоты до распределения рассеянных элементов, подчинено требованиям роста келпа. Мы должны понять, почему.

— Циклы питания...

— Биоты, всего живого... Как ильные обитатели, так и существа из поверхностных вод существуют, кажется, в глубоком симбиозе с келпом. Грызуны, например, вмешивают выделяемые келпом токсичные продукты в слои абсорбирующих осадков, где другие существа возвращают эти отходы в пищевую цепочку. Они...

— Хотите сказать, что келп гадит под себя, а навозом питаются существа на дне?

— Можно и так сказать. Но общее влияние келпа на экосистему моря пугающе велико. Существуют, например, листогрызы, единственное предназначение которых — поддерживать чистоту слоевищ. Хищников немного, и у всех у них огромные плавники — куда больше, чем требует размер, и...

— А при чем здесь...

— Они размешивают воду.

— А? — На миг Оукс ощутил укол интереса, но Томас выказывал все признаки специалиста, оседлавшего любимого конька, — вплоть до эзотерического научного жаргона. И это специалист по установлению контактов?

— Так о каком пугающем влиянии вы говорили? — поинтересовался Оукс — только потому, что этого ожидал от него собеседник, чтобы продолжить.

— Келп влияет на экосистему океана куда сильнее, чем можно объяснить эволюцией. Возможно, он и является основой экосистемы. Все исторические аналогии, какие мы можем привести, наводят на мысль, что здесь поработал разум.

— Разум! — Оукс вложил в это слово все презрение, какое только мог из себя выжать. Тот проклятый отчет о взаимосвязи келпа и дирижабликов! Льюис должен был перекрыть доступ к нему! Или опять в их планы вмешивается корабль?

— Сознательная регуляция, — пояснил Томас.

— Или адаптивная эволюция на протяжении многих эпох.

Томас покачал головой. Была и третья возможность, но упоминать о ней при Оуксе он не хотел. Что, если Корабль создал эту планету такой, какой нашли ее пришельцы? Но зачем это могло ему понадобиться?

Оукс решил, что для этой встречи достаточно. Жест сделан. Все видели, как он заинтересован. Охрана ждет у люка. Разболтают непременно. Потери слишком велики, и кэп лично взялся за расследование. Пора сворачивать проект.

Он расслабился. Все идет по плану.

“Он отпустит нас без борьбы, — подумал Томас. — Ладно же, Корабль. Я загляну в один из твоих тайников. Если ты сотворил эту планету, чтобы научить нас богоТворить, то разгадка должна таиться в море”.

— Когда вернетесь, я потребую от вас полного отчета, — предупредил Оукс. — Ваши данные могут помочь нам развить марикультуру. — И он ушел, нарочито громко бормоча себе под нос: — Разумные водоросли, надо же!

Выходя из ангара, Оукс подумал, что это было лучшее его представление. И все зафиксировано сенсорами, все записано и сохранено. Когда случится... то, что запланировал Льюис, отрывки записи сработают в его пользу.

“Все видели, как я тревожился?”

Томас глядел в спину Оуксу из открытого люка, пока тот не скрылся в сумерках, потом нырнул обратно, чтобы в последний раз проверить механизмы капсулы. Может, Оукс что-нибудь испортил? Нет, все вроде в порядке. Он глянул на командирское кресло, потом на соседнее, слева, где сядет Ваэла. Погладил обивку.

“Старый я дурак. Но что мне было делать? Тратить драгоценное время на нелепый флирт? А если бы она отказала? Что тогда, старый глупец?

Старый!”

Кто, кроме Корабля, подозревает, насколько он стар? Он — оригинал. Пусть клон, двойник и все равно — оригинал. Никто из живущих не мог сравниться с ним по возрасту.

Так сказал Корабль.

— Ты не веришь Мне, мой бес?

Ответ прервал поток мыслей Томаса, как всплеск помех. Он отозвался вслух, как часто делал, отвечая Кораблю без свидетелей. И пусть те, кто видел, считают его безумцем.

— Не все ли Тебе равно, верю ли я?

— Мне не все равно.

— Тогда я имею преимущество перед Тобой.

— Ты сожалеешь, что согласился сыграть со Мной?

— Я свое слово держу.

— И ты дал слово Мне.

Томас знал, что не имеет значения, вслух он отвечает Кораблю или про себя, но удержать слова на языке у него не было сил:

— Дал слово Богу или Сатане?

— И кто может ответить на твой вопрос?

— Может быть, Ты — Сатана, а я — Бог.

— Уже близко, мой Фома неверующий!

— Близко к чему?

— Это ты Мне скажи!

Как обычно, разговор не привел ни к чему — только лишний раз показал, кто здесь хозяин, а кто — слуга. Томас со вздохом опустился в командирское кресло и принялся проверять индикаторы на пульте — больше чтобы отвлечься, чем по необходимости. Оукс явился сюда не ради саботажа. Он играл роль в каком-то спектакле.

— Мой бес?

Значит, Корабль еще не закончил с ним.

— Да, Корабль?

— Ты должен кое-что узнать.

Сердце заколотилось в груди. Корабль редко делился информацией по своей воле; это должно было быть нечто важное.

— Что?

— Помнишь Хали Экель?

Знакомое имя... да, он наткнулся на него в досье Паниля, которое собрала Ваэла.

— Подружка Паниля, медтехник. А что?

— Я показал ей долю основного человеческого прошлого.

— Повтор? Но Ты сказал...

— Долю, а не повтор, мой бес. Пойми различие. Когда нужно преподать кому-то урок, ты не станешь показывать всю учебную запись, можно обойтись только определенным участком, долей.

— И я сейчас живу в такой доле времени?

— Нет. Это оригинальная пьеса, прямое продолжение.

— Зачем Ты мне это объясняешь? Что Тебе нужно?

— Потому что ты учился на капеллана. Тебе важно знать, что испытала Хали. Я показал ей случай с Иисусом.

Во рту у Томаса пересохло.

— Лобное место? — переспросил он, чуть помедлив. — Зачем?

— Ее жизнь была слишком банальна. Она должна узнать, как далеко может зайти священное насилие. Да и тебе не мешало бы напомнить.

Томас представил себе выросшую на борту девушку, столкнувшуюся внезапно с ужасом распятия. Гнев вскипел в нем, и Томас дал ему выход.

— Ты вмешался в игру, верно?!

— Это и Моя вселенная, бес. Не забывай.

— Зачем?!

— Это только прелюдия. Паниль обнаружил расставленную тобой ловушку и избежал ее. Ваэла потерпела неудачу.

Томас знал, что не сможет скрыть восторг, — и не пытался.

— Паниль — Твоя марионетка? — задал он все же мучивший его вопрос.

— А ты?

Томас задохнулся. Ну почему все идет не так?

— Как он распознал ловушку? — спросил он, когда способность говорить вернулась к нему.

— Открывшись ей.

— И как это понимать?

— Ты не открыт опасности, как должен бес Мой.

— А Ты говорил мне, что не станешь вмешиваться в ход событий!

— Никогда не говорил Я такого, лишь обещал тебе, что никакая внешняя сила не будет управлять полетом костей.

Томас вдумался в слова Корабля, пытаясь одновременно побороть чувство глубочайшего отчаяния. Но не в его силах было терпеть.

— Ты играешь со мной! Ты можешь делать все, что Тебе вздумается, и не называешь это все...

— Ты тоже можешь сделать все, чего захочешь.

Томас застыл. Что за силы передал ему Корабль? Сам он никакой мощи в себе не чувствовал. Перед всеприсутствием Корабля он казался себе беспомощным. И к чему было упоминание о Хали Экель и случае с Иисусом?

— Мой бес, — снова заговорил Корабль. — Повторяю тебе — есть события, возможные лишь тогда, когда они непредвиденны. Ваэла испытывает к юному Панилю искреннее влечение.

“Юному Панилю!”

— Зачем Ты мучаешь меня?! — вырвался крик из глубины опустошенного сердца Раджи Томаса.

— Ты мучаешь себя сам.

— Так говоришь Ты!

— Когда же ты очнешься?

В беззвучном голосе Корабля явственно звучало разочарование.

Томас понял, что он больше не боится. Он слишком устал. И оставаться в субмарине у него не было больше причин. Оукс одобрил экспедицию. Завтра они отправятся в назначенное время — и Ваэла, и Паниль, и он сам.

— Я проснусь завтра утром, Корабль, и поведу это суденышко.

— Если бы так...

— Ты собираешься меня остановить?

Странно, но Томаса почти обрадовала перспектива прямого вмешательства Корабля.

— Остановить? Нет. Эта пьеса, похоже, должна быть сыграна до конца.

Грусть ли прозвучала в голосе Корабля — Томас не мог сказать с уверенностью. Он откинулся на спинку кресла. Между лопатками притаилась грызущая боль. Он закрыл глаза, передавая мыслью свою усталость и отчаяние.

— Корабль! Я знаю — мне ничего не скрыть от Тебя. И Ты знаешь, почему я завтра уйду в море.

— Да. Я знаю даже то, что ты от себя скрываешь.

— Теперь Ты работаешь моим психиатром?

— И кто из нас пытается заменить другого? Вот вечный вопрос.

Томас открыл глаза.

— Я должен.

— Так рождается иллюзия, называемая людьми “кысмет”.

— Я слишком устал, чтобы играть словами.

Он соскользнул с командирского кресла, встал, держась за подголовник.

— Завтра все мы можем погибнуть, — пробормотал он себе под нос. — Ваэла, Паниль, я.

— Должен предупредить, — откликнулся Корабль, — что склонность к трюизмам суть самая скучная из всех людских слабостей.

Томас ощутил, как отходит на задний план навязчивое присутствие Корабля в его сознании, но знал — оно не уйдет полностью. Куда бы он ни шел, что бы ни делал — Корабль всегда с ним.

Мысли его вернулись к тем далеким временам, когда его учили (нет, скорей натаскивали) не просто на психиатра — на капеллан-психиатра.

“А бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне”.* [Матф. 10, 28.]

Старик Матфей знал, как вселить в душу страх Божий!

Томас сообразил, что не сразу сумел превозмочь острый ужас, сковавший его.

“В раннем возрасте, — напомнил он себе, — дрессировка наиболее успешна”.

 

 

Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.*

Христианская “Книга мертвых”,

из корабельных архивов.

 

[Еккклесиаст, 9, 12.]

 

Вернувшись на Корабль с лобного места, Хали долго еще не могла найти в себе силы покинуть комнату. Раз за разом она оглядывала тускло освещенное тесное помещение — тайник, где Керро столько часов провел, причащаясь словам Корабля. Она вспоминала — одолженное ей тело старухи, боль в непослушных коленях, в согбенной спине. Прежнее, до мелочей знакомое тело вдруг ощутилось заново со слепящей ясностью.

И вспомнился человек, прибитый к деревянному кресту на холме. “Какая дикость!”

Иешуа.

Она прошептала его имя вслух:

— Иешуа.

Легко было понять, как это сочетание звуков преобразовалось в Иисус и даже в Хесус — имя Льюиса.

Но понять, зачем стала она свидетельницей его смертных мук, Хали не могла. Она не понимала. И странно — ей ведь не встречались упоминания об этом давнем случае ни в учебных программах корабля, ни в рассказах рожденных на Земле корабельников.

В первые же секунды после возвращения она задала этот вопрос Кораблю и получила загадочный ответ:

— Потому что в прошлом человечества кроются события, которые не следует забывать.

— Но почему я? Почему сейчас?

Ответом послужило молчание, и Хали решила, что ответ ей придется искать самой.

Она уставилась на комконсоль. Место за учебным терминалом теперь принадлежало ей, она знала это. Керро ушел... на нижсторону. Корабль привел ее сюда, подарил его убежище.

Смысл был ясен: “Больше Керро Паниль сюда не придет”.

Опустошающее чувство потери затопило ее. Хали смахнула с ресниц слезы. Здесь оставаться не стоит. Она поднялась и, подхватив прибокс, выскользнула через входной люк.

“Почему я?”

Из софтверного хранилища она пробралась в переход Д, ведущий обратно в медсектор, в хитросплетения корабельного чрева.

Прибокс пискнул, и Хали вздрогнула.

— Экель слушает, — ответила она и подивилась, как молодо звучит ее голос после того, старушечьего, исходившего из уст взятого взаймы тела.

Прибокс потрещал секунду.

— Экель, зайдите в кабинет доктора Ферри.

Она нашла сервок и, вместо того чтобы идти пешком, покатила в медсектор.

“Ферри, — думала она. — Меня переводят? Может, я отправлюсь на нижсторону к Керро?”

Мысль о Керро воодушевляла ее, но отправляться на нижсторону было страшновато. Слишком много нехороших слухов гуляло о таких назначениях. И в последнее время оттуда никто не возвращался — никто, кроме немногих из узкой верхушки медсектора. Занятая работой, Хали никогда раньше не задумывалась об этом, но теперь проблема вдруг обрела жизненную важность.

“Зачем им столько народа?”

Утечка с Корабля оборудования и продовольствия уже давно служила постоянной темой тревожных разговоров. Повторяющиеся раз за разом дневные задания требовали приложить еще больше усилий... Но о пропавших людях мало кто вспоминал.

“Нас приучили не замечать, что все мы окончательно смертны. Не потому ли Корабль показал мне Иешуа?”

Эти слова заполняли ее мысли, слышались в гуле сервока, везущего Хали в медсектор, к Уинслоу Ферри.

Ей было ясно, что, хотя жизнь Иешуа завершилась, его слова продолжали оказывать влияние на мир. Пандора была местом великих свершений. Она пожирала оборудование, продукты, людей. Какое влияние окажет на будущее она?

“Завершение...”

Сервок остановился. Оглянувшись, Хали увидала, что находится на стоянке для сервоков в медсекторе, а люк кабинета Ферри — прямо перед ней. Открывать люк ей не хотелось. Тело ее все еще трепетало после ниспосланных Кораблем испытаний, и Хали не хотелось, чтобы Ферри ее трогал. Не в том даже дело, что она не любила старого дурака. Он слишком много пил — спиртное ему привозили из Колонии, — и он всегда пытался дотронуться до нее.

Все знали, что спиртное ему привозит Демарест. После ее визитов у него всегда пополнялись запасы.

“На его талоны столько не выменяешь”.

Хали уставилась на запертый люк. Что-то определенно было не так — и на нижстороне, и на борту. Почему Рашель Демарест вообще брала на себя такой труд?

“Если она приносит ему вино — то что получает взамен?”

Любовь? Почему бы нет? Даже такие невротики, как Ферри и Демарест, нуждаются в любви. Или... если не в любви, то хотя бы в половых партнерах.

Омерзительный образ вонючего встал у нее перед глазами. Она ощутила его прикосновение — так отчетливо, словно пальцы его дотрагивались до ее нынешнего юного тела. Она невольно потерла плечо.

“Может, так они и становятся такими непотребными. Без любви... нет любимых”.

Но нарушить приказ она не могла. Соскользнув с сервока, она пересекла коридор. При ее приближении затворы люка отщелкнулись. Звук этот почему-то напомнил Хали стук меча, покидающего ножны.

— А, Хали, дорогая моя. — Ферри развел руки.

— Доктор Ферри. — Она кивнула.

— Садись куда пожелаешь.

Он похлопал по диванчику рядом с собой. Хали устроилась напротив, в кресле, спихнув с него ворох бумаг и дискет. Несмотря на все усилия кондиционеров, в кабинете попахивало брагой. Ферри был, похоже, пьян... или просто в хорошем настроении.

— Ха-али, — повторил он, вытягивая ноги так, чтобы коснуться ее лодыжки. — Тебя переводят.

Она снова кивнула.

— На нижсторону?

— Тебя отправляют в натали, — ответил Ферри.

Новость застала Хали врасплох. Девушка глупо заморгала. “В натали?!” Она никогда не стремилась в элитную команду акушеров, принимавших все естественные роды. Даже не надеялась. Мечтала — да... но она никогда не добивалась невозможного.

— И как тебе это нравится? — поинтересовался Ферри, подталкивая ее ногу своей.

“В натали! Ежедневно сталкиваться с таинствами богоТворения!”

Она молча кивнула сама себе. Она войдет в число избранников, открывавших люк к тайне жизни... она поможет растить детей на борту, пока в возрасте семи анно они не разойдутся по своим школам и интернатам.

Ферри усмехнулся красными от вина губами.

— Ты, кажется, потрясена. Не веришь?

— Я... верю, — пробормотала Хали. — Я подозревала, что это... — она обвела кабинет рукой, — из-за перевода, но...

Ферри не откликнулся, и девушка продолжила:

— Я думала, меня пошлют на нижсторону. В последнее время туда всех переводят.

Уинслоу поставил локти на стол и подпер руками подбородок.

— Ты не рада новому заданию?

— Ох, я рада, конечно, только... — Хали потерла горло. — Я не думала, что я... то есть... Почему я?

— Потому что заслуживаешь этого, дорогая. — Он хохотнул. — И есть план перевести наталей на нижсторону. Так что ты сможешь получить лучшее из обоих миров.

— На нижсторону? — Хали покачала головой. Слишком много потрясений валилось на нее одно за другим.

— Да, на нижсторону, — терпеливо повторил Ферри, словно ребенку.

— Но я думала... то есть первейшее положение богоТворения — что мы отдаем наших детей Кораблю до исполнения им семи лет. Корабль назначил наталей родохранителями... их место здесь, их сословие...

— Не Корабль! — хрипло перебил Ферри. — Это сделал какой-то кэп. Решение оставлено за нами.

— Но разве Корабль...

— Нигде не записано, что такова воля Корабля. Теперь наш кэп решил, что перевод наталей на нижсторону не будет нарушением богоТворения.

— И... сколько... когда?...

— Быть может, пандоранский анно. Ты понимаешь — помещения, припасы, политика. — Он махнул рукой.

— Когда мне отправляться к наталям? — Завтра. Передохни. Перевези вещи. Поговори с... — Ферри выдернул из вороха на столе записку, прищурился, — с Узией. Теперь ты у нее под началом.

Его нога коснулась пятки Хали, потерла подъем стопы.

— Спасибо, доктор. — Она поджала ноги.

— Не вижу благодарности.

— И все равно спасибо, особенно за отпуск. Мне нужно освежить кое-что в памяти.

Он поднял пустой бокал.

— Можем выпить... в ознаменование...

Хали покачала головой, но не успела выговорить “Нет”, как Ферри с ухмылкой подался к ней.

— Скоро будем соседями. Выпьем хоть за это.

— О чем вы?

— Нижсторона. — Он подсунул ей бокал. — После наталей...

— Но кто же останется здесь?

— В основном производственные мощности.

— Корабль? Фабрика? — Она порозовела от гнева.

— Почему нет? На что он нам еще сгодится, когда мы будем на нижстороне?

Хали вскочила.

— Да вы... да ты родной матери лоботомию сделаешь!

Под изумленным взглядом Ферри она развернулась и выскочила из люка.

И всю дорогу до каюты в ушах ее звучал Иешуа: “Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?”

 

 

Люблю смотреть, как все сходится.

Керро Паниль, “Записные книжки”.

 

Ночьсторона за ночьстороной — всегда ночьсторона! Что за ужас!

Легата очнулась в темноте на полу в корабельной каюте. Гамак опутывал ее рваными клочьями кошмаров. Кожу леденили пот и страх.

Рассудок возвращался постепенно. Легата ощупала остатки гамака на себе и под собой, холодный пол.

“Я на борту!” Она прибыла прошлой деньстороной по приказу Оукса — тому доложили, будто Ферри слишком глубоко ушел в запой, чтобы от него была польза. Загнав челнок в знакомый ангар, Легата была потрясена тем, как мало рабочих встретило ее. Льюис устраивал настоящие налеты на борт, прореживая ряды корабельников, чтобы возместить потери в Редуте.

“Сколько же человек он потерял на самом деле?”

Она выдернула из-под себя клочья гамака и швырнула в темноту.

Предупрежденный о ее приходе Ферри наглотался стимуляторов и представлял собой трясущуюся развалину. Легата устроила ему разнос с удивившей ее саму яростью и забрала последние запасы выпивки — по крайней мере, она надеялась, что последние.

“С кошмарами надо что-то делать”.

Пробуждение смазало детали, но она помнила — ей снилась кровь и десятки остроносых орудий, врезающихся в ее нежную плоть, и над всем этим — кривая улыбка Моргана Оукса. Улыбка Оукса... но глаза Мердока, и где-то вдали... хохот Льюиса.

Она нашарила в темноте обрывки простыни, целую подушку, скомкала все и поползла по полу каюты на коврик. Только раз в жизни она чувствовала себя такой разбитой, опустошенной... беспомощной.

“В Комнате ужасов”.

Потому она и рванулась бежать П — чтобы вернуть хоть каплю самоуважения. Самоуважение вернулось... но не сохранилось воспоминаний.

“Что случилось в той комнате? Что за игру затеял Морган? Зачем он отправил меня сюда?”

Вводную часть она помнила вполне ясно. Все очень невинно. Оукс налил ей пару бокалов, оставил кассету с голозаписью, содержавшей... как он выразился? — “некоторые наслаждения, доступные тем, кто может их себе позволить”.

Начал он с того, что показал технические отчеты и диаграммы о ходе проводимых Льюисом работ по спецклонам. Алкоголь тогда путал мысли, но большая часть его слов в памяти застряла.

— Льюис произвел прелюбопытные модификации в процессе клонирования, — говорил Оукс.

“Действительно — прелюбопытные”.

Льюис мог вырастить клон тридцати биологических лет за десять суток.

Он мог подгонять клонов под определенные функции.

Глядя на голографические изображения клонов, созданных в Первой лаборатории, Легата еще подумала, что может поиграть с Оуксом в эту игру, только по ее правилам.

“Я даже не знала, что за игру он затеял!”

Когда Оукс предложил ей провести инспекцию в Первой лаборатории, она не подозревала, что он хочет с ней... ждет от нее...

“Нет ничего святого!”

Эта мысль не оставляла ее. Легата полной грудью вдохнула сладкий отфильтрованный бортовой воздух. Совсем не такой, как на нижстороне. Она знала, что тратит время попусту. Прежде чем возвращаться к Оуксу, она должна кое-что сделать.

“Он полагает, что ему меня больше нечего бояться. Пусть продолжает так думать”.

Силы ее не иссякли. Но после того, что сотворил с нею Оукс, после Комнаты ужасов, Легате начало казаться, что она единственная, кто знает его достаточно хорошо, чтобы победить. Он не станет мешать ей, пока не увидит в ней угрозу... или вызов своей власти.

“Пока он жаждет моего тела... а теперь я знаю, что за игру мы ведем...”

Но напряжение копилось в ней — ночные кошмары... выпавшие воспоминания...

Она треснула по полу кулаками. Тревога росла в ней, точно живое существо, словно дитя, зачатое в насилии. Смятенные ее чувства казались ей вершиной, и с этой вершины она оглядывала свое настоящее, как, говорят, умирающие охватывают одним взглядом всю прошлую жизнь.

Болели разбитые о металл руки.

“Капеллан должен рассеивать тревоги, а не рождать их!”

Капеллан. Она как-то нашла первоначальное значение слова и очень удивилась, увидав в распечатке: “Хранитель священных реликвий”.

Каковы священные реликвии Корабля?

Люди?

Она заставила себя постепенно расслабиться в темноте бортовой каюты, но сознание ее продолжали занимать вопросы без ответов, и снова ей не хватало воздуха. Накатило головокружение, и память выбросила единственный смазанный кадр — Легата в Комнате ужасов касается рукоятки, а напротив нее — искаженное лицо клона и распахнутые от ужаса глаза...

“Повернула я рукоятку? Я должна знать!”

Она свернулась клубком, чтобы не биться снова о палубу.

“Сама я повернула ту рукоятку или моей рукой двигал Оукс?”

Она затаила дыхание, зная, что обязана вспомнить. Должна. Так же, как должна уничтожить Оукса, — единственная, кому это под силу.

“Даже Корабль не может уничтожить его. — Она вгляделась в темноту. — Не можешь, правда, Корабль?”

Чужие мысли проникли в ее мозг — головокружение, морок, — она встряхнула головой, отгоняя наваждение.

“Нет... ничего... святого...”

Тело ее сотрясли судороги.

“Комната ужасов...” Нет, она должна вспомнить, что там произошло! Должна познать пределы своей силы, прежде чем испытывать чужую. Должна прочесть пустые страницы своей памяти, иначе Оукс и дальше будет владеть ею — не телом ее, но самым глубинным “я”. Он будет ее хозяином.

Кулаки ее сами собой сжались. Болели проткнутые ее же ногтями ладони.

“Я должна вспомнить... должна...”

Еще одно смазанное воспоминание, и Легата уцепилась за него: Джессуп, разминающий ее увечную плоть неожиданно нежными пальцами, чьего уродства она не замечала тогда.

Это была правда.

Легата заставила себя разжать кулаки, выпрямить ноги. Потом она села по-турецки на коврик, потная и нагая. Пошарила одной рукой в темноте, нашла конфискованную у Ферри бутылку вина. Руки ее так тряслись, что она побоялась раздавить бокал, — кроме того, за ним надо было встать, включить свет, рыться в шкафчике. Она сорвала пробку и глотнула прямо из горлышка.

В конце концов некоторое подобие покоя вернулось к ней. Легата нашла выключатель, зажгла тусклый желтоватый свет и вернулась к бутылке. “Еще, что ли, выпить?” Тут же представила себя дошедшей до нынешнего состояния Ферри. “Ну нет!” Должен быть способ получше. Она закупорила бутылку, сунула в шкафчик и уселась на коврике, с усилием вытянув ноги.

Что же делать?

Взгляд ее упал на зеркало у люка, и при виде своего отражения Легата застонала. Она любила свое тело — гибкое, крепкое. Мужчинам оно казалось исключительно женственным и мягким — иллюзия, создаваемая пышной грудью. Но даже груди ее были тверды на ощупь — пекторальные мускулы, накачанные во время жестоких тренировок, которыми — как мало кто знал, кроме нее самой и Оукса — Легата наслаждалась. Сейчас на животе ее, на руке, особенно на бедрах, где тело уже становилось мягче, — всюду виднелись красные ссадины от кошмарной борьбы с гамаком.

Легата вдумчиво глянула на свою левую руку. Пальцы ныли. В этой хрупкой руке и этих пальцах таилась сила пятерых крепких мужчин. Легата поняла это еще в детстве, но, опасаясь, что это обречет ее на физический труд взамен умственного, скрыла свой дар. Но от отражения в зеркале было не скрыться — от разорванного в клочья гамака и ссадин на коже.

Что же делать?

Выпить еще она уже отказалась. На коже стыл пот. Густые волосы, промокшие у корней до черноты, липли к лицу и шее, но капли хотя бы не стекали между лопатками.

Из глубины зеркала смотрели зеленые глаза, проникая в душу, точно сенсоры-шпионы Оукса.

“Будь он проклят!”

Поморщившись, Легата зажмурилась. Должен ведь быть способ снять блокировку памяти! “Что со мной случилось?”

“Комната ужасов”.

Она повторила это вслух.

— Комната ужасов.

Жуткие пальцы Джессупа разминали ее спину, шею.

И внезапно рассудок ее волной затопили образы. Поначалу разрозненные — там мелькнувшее лицо, там чья-то рука. Спазмы и совокупления. Вереница скорбных клонов, оседлавших друг друга, потеющих, потрясающих скользкими уродливыми гениталиями...

“Я не взяла ни одного!”

Клонов устрашила ее чудовищная сила.

“Кровь!” На руках ее была кровь.

“Но я не присоединилась к ним! Нет!” Это она знала. И знание это придало ей новых сил. Когда она снова посмотрела в зеркало, оттуда на нее глянуло воплощение свободы.

“Голозапись!”

Оукс ведь предложил ей поставить запись, а в глазах его было веселье... и что-то еще... испуганное ожидание. Она отказалась...

— Не-ет. Может, в другой раз.

Желудок свело от ужаса.

“Вино или голозапись?” Одно или другое — в этом Легата была уверена. Внезапно она испытала сострадание к старому Уину Ферри.

“Что же они сотворили с дряхлым ублюдком?”

Но выбор ее был предрешен. Голозапись, конечно, а не бутылка. Она должна сама увидеть, что узрел Оукс. Пройти через это ужас, чтобы кошмары прекратились.

Чтобы можно было остановить Оукса, и Льюиса, и Мердока.

“Но если остановить их — кто поможет Колонии выжить?”

Корабельники совершили четыре попытки — четыре вожака и четыре неудачи. Слово “неудача” стало эвфемизмом, скрывавшим реальность — мятеж, бойню, самоубийство, кровавую мясорубку. Отчеты никуда не делись, и хороший поисковик мог их найти.

Нынешняя Колония тоже отступала порой, верно, но никогда не была близка к полному уничтожению, к массовому бегству назад, под защиту Корабля. Пандора не стала дружелюбней. Поумнели корабельники. И самыми мудрыми из них были Оукс и Льюис.

Один Корабль знал, сколько корабельников ползало по поверхности Пандоры и по мириадам его переходов. И все они выживали — невзирая на удобства или неудобства, — потому что Оукс умел эффективно править ими... а Льюис — с безжалостной старательностью выполнять его приказы. Сколько она знала, ни один другой кэп не мог похвастаться подобным за всю историю Корабля.

“Корабль позаботится о нас”.

Она ощущала Корабль вокруг себя — тихий гул и шорохи ночьстороны.

Но Корабль никогда не соглашался заботиться о корабельниках.

Когда-то Легата интересовалась местом людей в миропорядке Корабля. Она перебрала множество запутанных летописей в поисках какого-нибудь соглашения, завета, любого свидетельства того, что когда-то существовало писаное соглашение между народом и Господом его.

“Кораблем, что есть Бог”.

Но все заветы заключались кэпами от имени Корабля. Все, кроме одного. В самых старинных отчетах Легата наткнулась на единственную строку, заключавшую прямой приказ Корабля.

“Решайте, как станете вы богоТворить Меня!”

Отсюда тянулись корни нынешних богоТворений. Их можно было проследить до указания самого Корабля, но указание это оставалось не вполне внятным, и, когда она рассказала о нем Оуксу, тот воспринял его как способ возвеличить власть кэпов: “В конце концов, богоТворениями руководим мы”.

Но если Корабль был Богом... этот бог не желал напрямую вмешиваться в дела корабельников. Все явные действия Корабля были направлены только на самоподдержание.

Кое-кто из корабельников уверял, что говорит с Богом. Легата изучала их тоже. Делились они на две категории: дураки и... не дураки. Большая часть претендентов имела привычку беседовать также со стенами, тарелками, штанами и прочая. Но один (в среднем) на два десятка оказывался из лучших людей на борту, и беседы с Кораблем были единственной нелепостью в их досье, да и то редкостной. Особенно Легату поразило, что в этой малочисленной группе “беседы” были нечасты и безобидны по содержанию — словно Корабль порой заглядывал к этим людям в гости, посмотреть, как идут дела.

В отличие от Оукса или Льюиса, Легата не считала себя неверующей. Но был Корабль Богом или нет, влиять на решения корабельников он определенно отказывался.

“И что будет, если я решу уничтожить Оукса?”

Заботится ли Корабль и о нем?

Оукс был слишком осторожен, слишком прав в своих решениях. Что, если только его усилиями Колония до сих пор не погибла? Сможет ли она взирать на уничтожение Колонии, зная, что это — дело ее рук?

Можно ли оправдать существование Комнаты ужасов?

На этот вопрос могла дать ответ только запись. Легата должна была найти ее.

Поднявшись, она резким движением натянула комбинезон. Организм ее уже примирился и с неурочным часом, и с ужасами, поджидавшими за порогом сна. Легата глянула на хронометр — до деньстороны всего шесть часов. Шесть часов, чтобы найти запись, просмотреть и уничтожить следы. А длина записи составляет почти целые сутки — часов сорок, пожалуй. Хотя для Легаты важна только суть.

“Что он со мной сделал?”

Она машинально направилась к пустующей бортовой каюте Оукса. Только взявшись за затворы, она поняла, куда привели ее ноги. Да, комконсоль никуда не делась. Удобное место, чтобы найти и просмотреть запись из Комнаты ужасов. Код, вызывающий нужную кассету, она знала. Ее личный код придаст запросу нужный приоритет. И... место выбрано исключительно подходяще.

“Чего бы он ни хотел от меня — я не поддалась”, — напомнила Легата себе, отпирая люк. В памяти ее засело прочно: ни восторги, ни курьезы Комнаты ужасов не ввели ее во искушение — ни удовольствие, ни боль. Но Оукс хотел, чтобы она верила, будто стала добровольной участницей своего унижения. Он требовал, чтобы она верила.

“Он еще узнает”.

Она распахнула люк и шагнула внутрь.

 

 

Родители кормят птенца и свивают из веток гнездо его: разум — лишь нищий родич понимания.

Керро Паниль, “Избранные сочинения”.

 

Тускло-красное свечение циферблатов и индикаторов наполняло гондолу подводной лодки багровыми тенями, и от каждого движения троих людей, пристегнутых к креслам у неширокой дуги пульта, тени трепетали, точно у костра.

Томас, нутром ощущавший толщу воды над головой, глянул на глубиномер. Чем-то подводная лодка напоминала безднолет. Но вместо сосущего вакуума их окружали давящие глубины пандоранского океана. Стоило глянуть вверх, и через прозрачный купол гондолы, выдававшийся на корпусе субмарины, можно было увидеть все уменьшающийся кружок света — поверхность воды в лагуне.

Томас искоса посмотрел налево: Ваэла в очередной раз машинально проверяла трансляционный усилитель. Она, похоже, не слишком нервничала. Опыт прошлых погружений не угнетал ее.

Томас глянул на Керро Паниля. Он ожидал увидеть поэта другим. Тот был молод, да — если верить досье, чуть за двадцать, — но вел себя как зрелый мужчина.

Почти все время, пока лодка погружалась, поэт молчал, не задавая даже ожидаемых вопросов, но глаза его ничего не упускали. На каждый новый звук он тревожно оборачивался. Учить его не было уже времени. Ваэла наспех показала Панилю, как наблюдать за внешними мониторами, чтобы предупредить остальных, когда программа связи начнет воспринимать огоньковые сигналы келпа. Сама она следила за индикаторами, показывающими состояние якорного каната. Якорь опустили в середину лагуны, и подводная лодка теперь спускалась вдоль каната, на котором болтался над водой цеппелин.

— Он очень чувствителен к непонятным сигналам, — торопливо говорила Ваэла Томасу, пока поэт не явился в эллинг.

Томас не спрашивал, откуда ей это известно — девушка уже подтвердила, что попытка соблазнить Паниля сорвалась.

— Может, он слишком наивен? Он вообще понял, что ты...

— Понял, конечно. Но он считает, что тело должно подчиняться ему, а не наоборот, — для мужчины неожиданно.

— Он... думаешь, он работает на Оукса?

— Не тот тип.

Томас не мог не согласиться. Паниль был почти по-детски простодушен.

С момента неудачной и (этого девушка не могла не признать) дилетантской попытки соблазнения Ваэла чувствовала себя в обществе поэта неловко. Тот же словно не заметил ничего. Паниль был по-бортовому прямолинеен и, как подозревала Ваэла, способен вляпаться в какую-нибудь из смертельных опасностей Пандоры из чистого любопытства.

“И мне он нравится, — подумала она. — Правда, нравится”.

Надо будет поскорее показать ему, какие угрозы таит Пандора, или он не успеет написать и строчки.

“Так, значит, его и правда послал Корабль, — думал Томас. — Приглядеть за мной, что ли?”

Сам он вел визуальное наблюдение за свободным от келпа колодцем, по которому они спускались. Столб чистой воды — пандоранская лагуна — имел в поперечнике чуть менее полукилометра. Пока что субмарина не достигла тех мрачных глубин, где келп включал свою иллюминацию.

Слово “лагуна” заворожило Паниля, когда он впервые услыхал этот термин. Корабль показывал ему как-то земную лагуну — пальмы, белопарусная шлюпка на волнах... Увидят ли когда-нибудь океаны Пандоры нечто подобное?

Поэт с несказанной остротой ощущал все, что происходило вокруг него в эти минуты. Сколько стихов можно было вылепить из этого! Вот слабый шелест перерабатываемого воздуха, вот запах человеческих тел, исходящих бессловесным страхом в тесном помещении. А как прекрасна игра багровых огней на перекладинах лестницы, ведущей к люку!

Когда Томас назвал цель их пути лагуной, Керро обронил: “Как стойки атавизмы языка”, и руководитель экспедиции глянул на него изумленно.

— Глубина — восемьдесят пять метров, — объявила Ваэла, наклоняясь к экрану, где виднелась стена окружающего лагуну водорослевого леса. Длинные слоевища уходили в темноту, редкие черные щупальца вяло тянулись к субмарине. Наружные прожектора выхватывали из зеленых сумерек бледные плети, испещренные черными пузырьками, функция которых на этой глубине оставалась неясной — глубже именно они озаряли океан игрой огоньков.

Вода вокруг слоевищ келпа и близ поверхности лагуны кишела тварями — торопливыми и медлительными, многоглазыми и слепыми. Одни были тонкими и змеевидными, другие — тучными и могучими, с мясистыми плавниками и беззубыми раззявленными пастями. Ни одна из этих тварей не пыталась наброситься на корабельников, и, по общему мнению, все они жили в симбиозе с келпом. Попытки взять образцы вызывали буйство келпа, а вынутые из воды, они таяли — так быстро, что исследовать их можно было только при помощи передвижных лабораторий. А те могли работать в океане недолго.

Чем глубже будет уходить лодка, знала Ваэла, тем меньше станет вокруг этих созданий. А потом они войдут в зону ползунов, обитающих вокруг ризоидов* келпа на морском дне, где крупные “рыбы” встречались редко.

 

— — — — — — — — — — — — — — — -

* Ризоиды — нитевидные образования, заменяющие высшим морским водорослям корни.

 

Во время перелета к лагуне Ваэла не позволяла себе остаться без дела ни на секунду. Она боялась, что сорвется в тот миг, когда субмарина войдет в воду. Сколько ни успокаивала она себя, вспоминая, как прочно их судно, но момент погружения приближался, и в памяти всплывали кошмары прошлой экспедиции. Она закончилась катастрофой. Длина той субмарины составляла семьдесят метров в длину, и поверхность ее усеивали резаки и лезвия. Колонисты потеряли множество людей, доставляя ее по холмистым равнинам Яйца к участку южного побережья, где лодку можно было спустить на воду в окруженный келпом залив. Из девяти членов экипажа уцелела одна Ваэла.

Какое-то время им казалось, что мощь и величина лодки принесут им успех. Открывались дистанционно управляемые шлюзы, поглощая образцы морской жизни. Но стебли-слоевища келпа отцеплялись от морского дна и, размахивая щупальцами, тянулись к субмарине. Атаке не было видно конца. Все больше и больше стеблей оплетало лодку, глуша своей массой резаки, затягивая судно все глубже и глубже, пока шевелящиеся выросты искали слабину в броне. Листья заслоняли камеры наружных сенсоров, помехи забивали связь. Колонисты остались слепы и глухи. А потом из-под люка хлестнула струя воды, столь мощная, что напор ее рассекал плоть.

Вспоминая об этом, Ваэла невольно задышала чаще. Она управляла резаками, и пост ее находился в плазовом куполе, выступающем над корпусом. В те минуты купол целиком покрывали слоевища и жилы келпа, стремящиеся раздавить субмарину. Сквозь треск помех в наушниках кто-то кричал о том, что одного из членов экипажа только что перерезало пополам водяной струей. И вдруг корпус тряхнуло. Взрывная декомпрессия вырвала плазовый пузырь из обшивки, его бросило вверх, и листья расступались перед ним, позволяя всплыть. Объяснить этот феномен Ваэла так и не смогла. Келп открыл ей дорогу на поверхность!

Вынырнув под лучи обоих солнц, Ваэла с трудом отворила люк своего пузыря и нырнула в бурные воды, покрытые широкими слоевищами келпа — смиряющим волны бледно-зеленым покрывалом. Она помнила, как касалась листьев, одновременно страшась и ища опоры. Потом она ощутила покалывание по всему телу, и перед глазами замелькали в безумной пляске образы — сплетающиеся в смертельной схватке люди и демоны. Она кричала, захлебывалась соленой водой и кричала снова. Это продлилось несколько секунд. А потом она, не выдержав такого напора, потеряла сознание, распростершись на листьях келпа.

Из моря ее вытащил патрульный цеппелин, и еще много дней она приходила в себя. А очнувшись, была встречена шумными похвалами — ее опыт доказал, что для корабельников опасна не только физическая мощь келпа, но и его галлюциногенные выделения, лишавшие человека рассудка при соприкосновении с ним в водной среде.

— Что-то не так, Ваэла?

Паниль озабоченно смотрел на нее, встревоженный ее приступом рефлексии.

— Нет. Мы выходим из активных приповерхностных вод. Скоро появятся огни.

— Мне сказали, ты уже бывала здесь.

— Да.

— Мы в безопасности, пока не угрожаем келпу, — напомнил Томас. — Это всем понятно.

— Если верить отчетам, то попытки собирать водоросли с берега провалились, когда щупальца атаковали комбайны, — заметил Паниль.

— Да, — согласилась Ваэла, — они затягивали в море людей и машины. Утонувших потом выбрасывало на берег. А машины просто исчезали.

— Тогда почему они не трогают нас?

— Келп не нападает, пока мы просто наблюдаем за ним.

Собственные слова успокоили ее. Ваэла вернулась к индикаторам и экранам.

Паниль заглянул ей через плечо. На экране плыли угловатые слоевища келпа, трубчатые листья и странные волдыри, отражавшие ослепительные лучи прожекторов. Глянув вверх, он увидал светящийся кружок — поверхность лагуны, тающая луна, испещренная мелькающими тенями созданий, деливших океан с келпом.

Лагуна таила в себе тайны и волшебную красоту, столь совершенную, что Керро возблагодарил Корабль за то, что тот позволил ему увидать это. Слоевища келпа тянулись бледными серо-зелеными канатами, местами толще человеческого тела, из темноты внизу к ртутному озеру света над головой.

“Свет тянется к звездам и, увидав, боится тронуть их и в изумлении парит... о звезды, пламень духа моего!”

Келп стремился к Реге — единственному сейчас светилу в небесах. Даже если небо скрывали тучи, келп ориентировался параллельно падающим лучам. Когда к Реге присоединится Алки, тропизм подстроится под баланс излучения. Реакция была необыкновенно точной.

Паниль попытался вспомнить, что еще узнал от Корабля. Опасные броски в заросли келпа принесли немного сведений, да и те жалкие крохи, что были добыты, не таили в себе той глубины, что окружала Керро сейчас. Он представлял себе, что ждет их у дна. Ризоиды, оплетающие подводные скалы. Ползуны и копатели ила. Медлительные течения и вязкие осадки. Лагуны служили вентиляционными шахтами леса, где перемешивались поверхностные и глубинные воды, а заодно — снабжали светом иных, кроме келпа, созданий.

Лагуны были клетками.

— В лагунах келп занимается марикультурой, — проговорил Паниль.

Томас моргнул. Фраза эта была так близка к его собственным идеям о месте келпа в экологии моря, что он испугался даже, не читает ли Паниль его мысли.

“Или с ним сейчас говорит Корабль?”

Ваэлу слова Паниля озадачили.

— Ты думаешь, келп действует сознательно? — Возможно.

Слова поэта словно сорвали завесу с глаз Томаса. Он начал ощущать море по-другому, чем прежде. Это было богатейшее жизненное пространство, свободное от прочих демонов Пандоры. Правильно ли будет избавить океан от келпа? Что это возможно, Томас не сомневался — разрушить экосистему, разорвать внутренние пищевые цепочки водорослевого леса. Но пойдут ли на это Оукс и Льюис?

— Огни! — воскликнул Паниль. — О да!..

Они достигли тех мрачных глубин, где внешние сенсоры лодки начинали улавливать мерцание огней. Во тьме, где гасли лучи прожекторов, танцевали светляки — многоцветные огни... красные, желтые, оранжевые, зеленые, лиловые... Никакой системы в их мерцании уловить было невозможно — только завораживавшие рассудок вспышки.

— Приближается дно, — сообщила Ваэла.

Паниль бросил взгляд на ее экран. Действительно — казалось, что лодка стоит на месте, а дно поднимается к ней. “Приближается”.

Томас уменьшил скорость спуска — медленней, еще! С легким толчком субмарина коснулась дна, подняв серые клубы ила. Когда мгла рассеялась, стало видно, что дно покрыто бугристым осадком. По нему ползали пожиратели ила — перевернутые чашки, окаймленные по краю зияющими ртами. В отдалении, куда лучи прожекторов едва доходили, зарылись в осадок лапы якоря, оплетенные теряющимися во тьме петлями каната. По левому борту виднелись покрытые ризоидами келпа черные скалы. Сквозь водорослевые джунгли проскальзывали черные тени — очередной отряд служителей хозяина моря.

К якорю и канату уже прицепились мелкие ползуны. Паниль знал, что и то и другое сделано из местной мягкой стали и продержится не больше нескольких суток. Эрозии в океанах Пандоры могли противостоять только плаз и пласталь.

Эта мысль напомнила ему, насколько хрупка их связь с внешним миром. Он перевел взгляд на мерцающие за лучами прожекторов драгоценности. Их вспышки словно говорили: “Мы здесь... здесь... здесь...”

Томасу огоньки келпа больше напоминали индикаторы на панели огромного компьютера. Ассоциация эта родилась еще раньше, когда он просматривал записи, полученные предыдущими экспедициями. Он высказал свою идею Ваэле, когда та учила его выживанию в океанах Пандоры — “компьютер может перемалывать числа куда быстрее человека, формировать больше ассоциаций за короткое время”. Так родилось его предложение — записывать комбинации огней, прогонять через компьютер, выискивая повторяющиеся сочетания, и воспроизводить.

Ваэлу восхитила изящная простота этого решения — обойтись без опасного сбора и анализа образцов, без органического базиса, перейти напрямую к логическим структурам. Сказать келпу: “Мы видим тебя, знаем, что ты мыслишь. Мы тоже мыслим. Научи нас своему языку”.

Томас вглядывался в игру огоньков. Хотелось сказать, что те напоминают ему свечи на рождественской елке, но он знал, что спутники его не поймут.

“Рождество!”

От одного этого слова Томас ощущал себя древним старцем. Корабельники не отмечали Рождества — они верили в другие страсти. Возможно, единственным человеком в этой вселенной, который в силах был понять суть Рождества, была Хали Экель. Та, что видела лобное место.

Но какое касательство имеют лобное место и страсти Господни к огонькам, мерцающим в глубине?

Томас сверлил взглядом экран.

“И что я должен увидеть? Марикультуру?”

Будут ли корабельники вынуждены уничтожить келп? Распять его ради собственного выживания?

“Рождество... и марикультура”.

Игра огней завораживала. Троих подводников захватило чудо молчаливого бдения, и Томас ощутил, как наполняет его священный ужас откровения. Здесь, на дне морском, велась бухгалтерия Пандоры, учет всех сделок, совершаемых биосферой планеты. Даже не биржа — банковское хранилище, где людскому взору открывались величественные пути био- и геохимического обмена.

“Что творишь ты, о могучий келп?”

И что хотел показать ему здесь Корабль?

Томас не ожидал ответа на этот вопрос. Ответ нарушил бы правила игры. Здесь он был оставлен на произвол судьбы.

“Играй, мой бес!”

Он смутно сознавал, как давит на гондолу водная толща. Подводники были еще живы только попущением келпа и только склонившись перед ним могли уцелеть. Предшественники их выживали только благодаря осторожности и сдержанности. Что может келп воспринять как угрозу? Многоцветные огоньки в темноте вдруг показались Томасу зловещими.

“Мы слишком доверчивы”.

Голос Паниля прервал его раздумья, полные молчаливых страхов.

— Начинают выделяться повторяющиеся комбинации.

Томас покосился на пульт рекордера слева от себя. Индикаторы показывали, что система готова к воспроизведению. Внешние светильники субмарины станут повторять все комбинации огоньков, которые компьютер сочтет осмысленными.

Они скажут келпу: “Смотри! Мы говорим с тобой. Что мы лепечем?”

Это привлечет внимание водорослевого леса. Но что тот сделает в ответ?

— Келп наблюдает за нами, — проговорил Паниль. — Чувствуете?

Томас мысленно согласился с ним. Окружавший лагуну келп смотрел и ждал. На миг Томас вновь ощутил себя тем мальчишкой, что давным-давно переступил порог интерната на Лунбазе. Там он узнал то, о чем умалчивает большинство учителей: знание может быть опасно.

— Если он смотрит, то где у него глаза? — прошептала Ваэла.

Томасу вопрос показался бессмысленным. Келп мог обладать такими органами чувств, какие корабельникам не под силу представить. С тем же успехом можно было спросить: а где глаза у Корабля? Но отрицать, что субмарина находилась в центре внимания келпа, он не мог. Чужое присутствие в гондоле было почти ощутимо.

Зажужжал рекордер, и загорелись зеленые огоньки — воспроизведение началось. В каком порядке загорались пузырьковые лампы на корпусе, Томас не имел понятия — внешние сенсоры показывали только многоцветное мерцание, играющее на взвешенной в воде мути.

Огни в водорослевом лесу мигали по-прежнему.

— Он нас игнорирует. — Это Ваэла.

— Рано утверждать, — возразил Паниль. — Каково время реакции келпа? Да может, мы еще ничего ему не сказали.

— Попробуем запустить узоры, — предложила Ваэла.

Томас кивнул, запуская подготовленную программу. Они предусмотрели и другой подход — маленький экранчик над панелью рекордера показывал те фигуры, что вспыхивали одна за одной на корпусе субмарины: “пифагоровы штаны”, потом пересчет палочек, галактическая спираль, игра в камушки...

Никакого ответа.

Смутные тени плавающих вокруг существ мелькали по-прежнему. Ничего не изменилось.

— Мне это мерещится, — пробормотала Ваэла, глядя на свои экраны, — или огни стали ярче?

— Может, немного, — ответил Томас.

— Ярче, — уверенно ответил Паниль. — Но мне кажется, что вода... мутнеет. Если... Гляньте на якорный канат!

Томас переключился на изображение с экрана Паниля. Сенсоры предупреждали, что сверху приближается какой-то большой предмет.

— Канат провис... — проговорила Ваэла. — Он тонет!

Не успела она договорить, как трое подводников увидали, что в лучи прожекторов вплывают остатки цеппелина — черные складки, грязно-оранжевые клочья пластика. Порванный баллон накрыл плазовый купол над их головами. Донные жители в страхе уплывали, огни келпа замерцали яростно и погасли, когда ткань обволокла всю субмарину.

— Молния попала в баллон, — выдавила Ваэла. — Он...

— Готовсь сбросить носитель, продуть все баки! — приказал Томас.

Он уже потянулся к пульту, пытаясь подавить панику.

— Стой! — вскрикнул Паниль. — Пусть баллон опадет. Гондола может в нем запутаться, а лодка прорежет дорогу наружу.

“Надо было сообразить, — укорил себя Томас. — Баллон может поймать нас в силки”.

 

 

Хеттский закон ставил возмещение выше возмездия. Человечество утеряло определенную долю похвальной практичности, когда избрало основной реакцию другого семитского народа — ничего не прощать и ничего не забывать.

“Забытые народы”, из корабельных архивов.

 

Легата откинулась на спинку кресла. Ее била дрожь. Мерцающий курсор на экране комконсоли показывал, что деньсторона уже почти наступила. Скоро коридоры Корабля наполнятся привычной суетой — привычной, но как бы разреженной из-за малолюдья. В каюте было по-ночьстороннему темно — Легата не хотела, чтобы свет отвлекал ее от фокуса голопроектора, зависшего в воздухе перед старым диваном Оукса.

Подняв взгляд, Легата увидала перед собой мандалу, которую перерисовывала для боссовых апартаментов в Редуте. Знакомый узор помог ей успокоиться немного, но руки все еще тряслись.

“От усталости? От гнева? От омерзения?”

Подавить дрожь ей удалось только усилием воли. Мышцы сводило. Легата подумала, что Оуксу не стоило бы сейчас заходить в свою бывшую каюту.

“Я бы его удавила”.

Но у Оукса нет больше причин возвращаться на борт. Он навсегда снизошел на поверхность.

“Пленником своих кошмаров... Какой была и я... пока...”

Она глубоко вздохнула. Да. Она избавилась от Комнаты ужасов.

“Это случилось. Но теперь я — здесь”.

Чем же Оукс может расплатиться?

“Унижением”.

Да, это будет правильно. Не физическими мучениями, а душевными. Не всякое унижение сгодится. Одновременно политическое и сексуальное. Нечто превосходящее всякий стыд. Что-то такое, что он мог бы придумать для своего врага. С сексуальной частью будет просто — чтобы женщина с ее красотой и талантом да не справилась! Но вот политика...

“Стоит ли скрыть свидетельства того, что я видела запись? Сохранить эту информацию до подходящего момента”.

Мысль хорошая. Доверься вдохновению, Легата! Она набрала на комконсоли: “АРХИВ СЕКРЕТНО ЛЕГАТА ХЭМИЛЛ”. И добавила команду, которую обнаружила сама: “ШИФРОВАТЬ ЧЕРЕЗ БЫЧКА”.

Вот так. Кто бы ни додумался искать теперь эти сведения, он надежно запутается в логических цепях этого странного компьютера, который Легата случайно обнаружила во время своих исторических изысканий.

“Еще сутки я останусь на борту”. Захворала — вот что она наврет Оуксу. Тот без лишних вопросов даст ей отгул. А Легата проведет это время, используя все приемы компьютерного волшебства, чтобы составить полное досье на Моргана Оукса.

Политическое унижение. Политическое... и сексуальное. Только так.

Возможно, ключ — во втором кэпе, только что вышедшем из гибернации, этом... Томасе. Он так странно посматривал на Оукса... словно увидал старого знакомца в неожиданной роли...

И она была в долгу у Томаса. Странно, что он — единственный, кто знает, что она бежала П. Он сохранил ее тайну, без спросу... или просьбы. Редкостное благоразумие.

Усталость была забыта. На борту найдется для нее лишний паек — стоявшая за ней власть Оукса тому порукой. Она отбила на клавиатуре сообщение Оуксу на нижсторону и повернулась к консоли.

Где-нибудь в архивах сыщется что-то полезное, что Оукс спрятал, а то и сам не знал. Может, и ему стыдно вспоминать о прошлых делишках. Оукс хорошо умел прятать концы в воду, но Легата была ловчей.

Она начала с главного компьютера — через него Корабль обычно общался со своими насельниками.

Потребуется ли ей применять самые хитроумные приемы? Мучительно выискивать смысл в зашифрованных ссылках на отдельные биты, запрятанные в побочных логических цепях, наподобие врат Бычка? Да и сам Бычок — она порой прятала там кое-что, но не знала, занимается ли Оукс тем же.

Она ввела команду на стандартный поиск и принялась ждать.

Вскоре по экранчику на консоли поползли строки. Легата недоуменно уставилась на них. Неужели все так просто? Словно нужные сведения только и ждали ее запроса. Как будто кто-то подготовил досье на Оукса заранее и оставил, чтобы Легата на него наткнулась. В досье было все — и факты, и числа...

“Подозревай всех, — предупреждал ее Оукс. — Никому не доверяй”.

Но даже в самых страшных кошмарах Легате не мнилось, что он может оказаться настолько прав. Страницы все мелькали на экране. Легата отмотала текст к началу, пустила на принтер и принялась читать заново.

Поразительнее всего была первая строка досье.

МОРГАН ЛОН ОУКС.

Клон. Выращенный, как он сам выражался, “точно редиска на грядке”. Перемещенный из аксолотль-бака в женскую матку.

“Зачем?”

Ответ появился едва ли не раньше вопроса: “Чтобы скрыть тот факт, что подобный процесс возможен”.

Шедевр политиканства, достойный Корабля... или Оукса. Знает ли он? А, собственно, откуда?

Остановив распечатку, Легата запросила, кто еще вызывал из банков памяти эти данные.

“Корабль”.

Прежде ей никогда не встречался такой ответ. С этими данными работал сам Корабль! Вздрогнув от ужаса, она поинтересовалась, зачем Кораблю досье на Оукса.

“Сохранить отдельным архивом для Керро Паниля, если тот возжелает когда-либо написать хронику”.

Легата отдернула пальцы от клавиш. “Не Корабль ли отвечает мне?”

Паниль был из числа тех, кто якобы беседовал с Кораблем регулярно... и он не был сумасшедшим.

“Может, это я тронулась?”

Ей было страшней, чем в Комнате ужасов. Могущество Корабля многократно превосходило власть Оукса, Льюиса, Мердока. Легата окинула взглядом расширенную каюту — все-таки чертовски претенциозное местечко — и наткнулась на мандалу. Оукс вывез все гобелены, и на серебристо-серой стене священный узор лежал нагим и мертвым, лишенным дыхания жизни.

“Я недостойна говорить с Кораблем”.

Это был случай... несчастный случай. Она снова запустила распечатку. По экрану потекли слова, и застрекотал принтер. Легата облегченно вздохнула. Она избежала опасности.

“На сей раз”.

Она ощущала, что вокруг нее творится нечто необыкновенное. В недрах Корабля пробуждалась новая программа. Это чувство буравило Легате спину — вот-вот должно было случиться что-то чудовищное, и она оказалась вовлечена в водоворот событий.

Глаза ее снова скользнули к досье Оукса. Годы перед гибелью Земли были временем великой тщеты и великих тайн. Выживание, или спасение — как ни назови, — избранных на борту Корабля и отчаяние обреченных...

“Отчаяние приводит к крайностям, если не более того”.

— Легата!

Это был голос Оукса. Сердце Легаты заколотилось в груди. Но на консоли мигал индикатор оверрайда — сигнал передавался с нижстороны.

— Да?

— Ты чем там занята?

— Работаю.

Она покосилась на индикаторы консоли — не может ли Оукс вызнать, что она сейчас читает. Но данные шли через врата Бычка.

А вот стрекот принтера он услышал.

— Что распечатываешь?

— Тебе будет интересно.

— А-а. Ну да.

Она почти видела, как строятся его мысли: Легата отыскала что-то, чего не может доверить открытым каналам связи между бортом и поверхностью планеты. А вот ему — покажет. Должно быть любопытно.

“Придется отыскать что-нибудь колоритное, — решила она. — Про Ферри, например, — меня ведь за этим посылали”.

— Что тебе надо? — спросила она.

— Я ждал тебя на нижстороне.

— Мне нездоровится. Ты не получил сообщения?

— Да, моя дорогая, но у нас возникла ситуация, требующая твоего присутствия.

— Морган, деньсторона еще не началась. Мне не спалось, и у меня еще куча дел.

— У тебя все в порядке?

— Просто замоталась, — соврала она.

— Это ждать не может. Ты нам нужна.

— Ладно. Уже лечу.

— Жди меня в Редуте.

“В Редуте!”

Оукс прервал связь, и только тогда Легата сообразила — он сказал, что она нужна ему. Возможно ли такое? “Союз или любовь?” Нет, в хитросплетениях души Моргана Оукса места для любви не оставалось.

Уж скорей Льюис начнет разводить ручных нервоедов.

Но так или иначе, а Оукс требовал ее присутствия. Это давало ей доступ к власти, в которой она нуждалась. Но что-то все же тревожило ее — давний страх: “Что, если он меня любит?”

Когда-то Легате казалось, что она мечтает об этом. Безусловно, он был самым интересным мужчиной в ее жизни. Непредсказуемым и опасным, но интересным — этого у него не отнимешь.

“Смогу ли я погубить его?”

Принтер смолк, закончив работу. Легата свернула распечатку досье, поискала взглядом, куда можно спрятать толстую пачку корабельной бумаги. За мандалу? Но та была намертво приклеена к переборке. Легата обернулась. “Ну и куда я это засуну?”

А стоит ли прятать?

Стоит. Пока не пришло время”.

Диван? Она шагнула к ложу, опустилась на колени. Прикручен к палубе болтами. Вызвать ремонтника? Нет... нельзя вызывать подозрений. Стиснув зубы, она взялась двумя пальцами за головку и повернула. Болт подался.

“И от силы есть польза!”

Болты вывернуты; Легата взялась за край дивана — ого! Тяжел. Пожалуй, трое мужчин не поднимут. Она запихнула распечатку под диван, вкрутила болты на место и затянула.

“А теперь — найти что-нибудь на Уина Ферри”.

Она вернулась к консоли. Долго искать не пришлось. Ферри был совершенно беспечен.

“Бедный старый дурак! Я уничтожу Оукса ради тебя, Уин.

Нет! Не обманывай себя ложным благородством. Ты делаешь это сама и ради себя. А о любви и славе... давай забудем”.

 

 

Помни, что сила на моей стороне; ты почитаешь себя несчастным, но я могу ввергнуть тебя в такое убожество, что самый свет дня станет тебе ненавистен. Ты — мой творец, но я — твой повелитель.

Слова чудовища Франкенштейна,

из корабельных архивов.

 

В первую же ночь, когда Оуксу удалось спокойно заснуть на нижстороне, его разбудил глухой топот за стенами каюты.

Пальцы его ударили по клавиатуре прежде, чем Оукс проснулся полностью. Экран уверял его, что в коридорах Колонии царит безумие.

Даже за надежно запертым люком его каюты!

— Мы хотим жрать! Мы хотим жрать! Мы хотим жрать! — доносился хриплый рык из глотки ночи.

Лазеров ни у кого не видно, но камней — в избытке.

Через несколько секунд на связь вышел Льюис.

— Морган, с ними уже не совладать. Придется ждать, пока все успокоится и...

— Какого черта у вас творится? — Голос Оукса сорвался, и кэп скривился.

— Началось все с Игры в гидропонных отсеках. Все перепились. Теперь это голодный бунт. Мы еще можем затопить их...

— Погоди! Периметр еще не прорван?

— Нет. Там мои люди.

— Тогда зачем...

— Вода в коридорах притормозит их, пока мы...

— Нет! — Оукс перевел дух. — Это не твое ремесло, Хесус. Мы позволим им бушевать. Захватят склады с провизией — пусть себя винят, когда пайки уменьшатся снова. Но поставки не должны увеличиться, ты понял? Никаких излишков!

— Но они разносят...

— Пусть крушат. Потом займутся ремонтом. Хороший бунт позволит им выпустить пар и здорово утомит. Вот тогда мы обратим его себе на пользу — но только хорошо все обдумав.

Оукс ожидал ответа, но динамик подозрительно молчал.

— Хесус?

— Да, Морган. — Льюис, похоже, задыхался. — Думаю, тебе... лучше перебраться... в Редут, и немедленно. Мы не можем ждать деньстороны, но ты...

— Хесус, ты где?

— В старом блоке Первой. Мы вывозили последние...

— Почему я должен переезжать в Редут? — Оукс включил свет и заморгал. — Бунт стихнет. Покуда периметр держится, мы можем...

— Морган, они не просто шумят и ноют! Они убивают людей. Мы заперли оружейные, но кто-то из бунтовщиков...

— Редут еще не готов! Ущерб не мог.... я хочу сказать, там вообще безопасно?

— Вполне. И работники отобраны лично Мердоком. Лучшие. На них ты можешь положиться. И, Морган...

Оукс попытался сглотнуть.

— Да?

Снова долгая пауза, и сбивчивые обрывки разговоров на заднем плане.

— Морган?

— Я на связи.

— Тебе пора. Я все устроил. Мы выкурим бунтовщиков из ключевых проходов. Мои ребята будут у тебя через пару минут; сигнал — наш обычный. Через четверть часа ты должен быть в ангаре для челноков.

— Но мои записи! Я еще не закончил...

— Потом заберем. Я тебе оставлю у команды челнока диск с информашкой. Как только прибудешь в Редут — сразу свяжись со мной.

— Но... я... а как же Легата?

— На борту она в безопасности! Из Редута с ней свяжешься.

— ...Так плохо?

— Да.

Связь прервалась.

 

 

Амплитуда маятника может меняться, но период — нет. Каждый взмах занимает равное время. Подумай о последнем взмахе, амплитуда которого есть бесконечно малая величина. В него укладывается вся наша жизнь — в последнее качание маятника.

Керро Паниль, “Записные книжки”.

 

Легата глядела мимо Оукса, на море за стенами Редута. Закат здесь был последовательный — вначале Алки, потом Рега дисциплинированно уходили за горизонт, где взбухали далекие тучи. На берег залива лениво накатывались волны, разбиваясь у подножия утесов, которые оседлал Редут. Двойные плазовые стены и изолирующий фундамент заглушали звук, но Легата стопами чувствовала удары прибоя. Брызги мутили воздух, усеивали капельками плазмаглас смотровой галереи.

Дисциплинированный закат и буйное море.

Легату охватило чувство ложного покоя. Оукс утешался алкоголем, Льюис — работой. Из Колонии все еще приходили какие-то сообщения, но, судя по последним, старый комплекс Первой лаборатории находился в осаде. Хорошо, что Мердок успел подняться на борт.

Буйное море.

На поверхности мелькали лишь отдельные стебли келпа, и отсутствие его казалось Легате необъяснимо тягостной потерей. Прежде келп усмирял прибой. Теперь ветер взбивал гребни волн в белую пену. Подумал ли Льюис об этом?

— Почему ты связываешь келп с дирижабликами? — спросила она.

— Ты же видела отчеты. Это или партнеры по симбиозу, или формы одного существа.

— Но это не значит, что они мыслят.

Оукс глянул на нее из-под набрякших век, поболтал янтарное вино в рюмке.

— Тронь один, и отзовутся другие. Они действуют совместно. Они думают. — Он ткнул пальцем в сторону утесов по другую сторону залива, где висели редкой чередой дирижаблики, точно бдительные часовые.

— Они не нападают, — заметила Легата.

— Собираются.

— Как ты можешь быть уверен?

— Мы же собираемся.

— Может, они не такие, как мы. Может, они глупее.

— У них хватает ума отступить и перегруппироваться, когда мы побеждаем.

— Но они агрессивны, только если чувствуют угрозу. Они просто... помеха.

— Помеха?! Они угрожают нашему существованию.

— Но... они такие красивые.

Легата поглядела на плывущие за заливом оранжевые дирижабли. Как величаво они маневрируют, касаются щупальцами скал, удерживаясь на месте, чтобы не столкнуться с собратьями.

Она отвернулась, глядя только на Оукса, и попыталась сглотнуть, но в горле пересохло. Босс смотрел в рюмку, тихонько болтая жидкость. Почему он молчит о том, что случилось в Колонии? Легата начинала нервничать именно потому, что Оукс был неестественно спокоен. С начала голодного бунта прошло двое полных суток. Что там творится? Она чувствовала, что в игру вступили новые силы. Во всем Редуте царила деловитая суета, покуда Оукс стоял тут с ней, попивая вино и восхищаясь видами. За все это время он еще не дал ей ни одного задания. Легате казалось, что ей назначен испытательный срок перед новым назначением. Ее испытывают.

“Не заподозрил ли он, что я узнала о нем на борту? Морган лон Оукс...”

Нет, невозможно. Зная об этом, он не был бы так спокоен.

Оукс поднял брови и одном глотком осушил рюмку.

— Красивы, точно, — согласился он. — Миленькие. Солнце тоже красиво взрывается, но ты же не захочешь при этом присутствовать.

Он обернулся к раздаточной машинке за новой рюмкой. Что-то на фреске, украшавшей внутреннюю стену галереи, привлекло его взгляд. Оукс вздрогнул. Картина двигалась... как морские волны.

— Морган, можно мне тоже выпить?

Голос Легаты казался тихим и жалким перед ликом этой фрески — а ведь она сама ее рисовала. Это был подарок. Оукс подумал тогда: “Как она хочет услужить мне”. Но сейчас... Легата смотрела на него как угодно, только не услужливо. Что она на самом деле хотела сказать своей картиной? Услужить хотела или смутить? Оукс присмотрелся внимательней.

Фреска была яркой и куда больше мандалы, украшавшей его новый кабинет. Легата называла ее “Борьба на закате”.

По сути, это была перерисованная сценка из виденной ими записи: колонисты, отражающие внезапный налет дирижабликов на стройку у моря. Один колонист болтался в воздухе, схваченный за ногу, глаза его были широко раскрыты... от ужаса или в бреду? Обреченный указывал пальцем прямо на смотрящего. Прежде Оукс не обращал на это внимания. Теперь — не мог отвести глаз.

Все стройки, буровые, рудники — все закрыто теперь. Все ставки сделаны на один Редут.

Почему жест крохотной фигурки кажется ему обвиняющим?

— Морган, можно выпить?

Ему даже не пришлось оборачиваться — он и так знал, что она жадно облизывает губы. Что задумала Легата? Оукс неохотно нажал на клавишу раздатчика второй раз. Комната ужасов оставила свою печать на Легате, но, вместо того чтобы сделать ее более надежной, он сделал... какой? Его тревожило, с каким нетерпением она просила выпить. Пойдет по стопам проклятого Уина Ферри? Ее отчет о делишках старика напугал Оукса. Должен же быть на борту кто-то достойный доверия!

Оукс передал Легате ее дозу. Двойной закат мерк, на фоне пурпурного зарева плыли в высоте розовые облачка.

— Теперь мне так придется платить за твою благосклонность? — Он взглядом указал на рюмку.

Легата вымученно улыбнулась. Что он хотел сказать? Явиться сюда оказалось трудней, чем она думала. Несмотря на новые знания, укрепившие ее, несмотря на бунт в Колонии — тяжело. Совсем рядом, в скалах Редута, кипело под руководством Льюиса строительство новой Первой лаборатории.

“Я свободна от нее. Свободна”.

Но она понимала — недостаточно одного лишь осознания случившегося, чтобы она смогла освободиться. Оукс все еще держал в руках ее душу.

Пальцы ее дрожали. Легата отпила из рюмки — это оказался самогон, горький и резкий, но нервы начали успокаиваться.

“Когда придет время, Морган лон Оукс...”

Оукс коснулся ее волос, погладил по голове. Легата не подалась к нему, но и не отодвинулась.

— Еще пара суток, — проговорил он, — и от келпа останутся только голографические записи да наши воспоминания. Если мы не ошиблись насчет дирижабликов, они протянут не дольше. — Он глянул на море, где заходящие солнца оставили по себе золотистое струйчатое зарево, двойным веером встающее над горизонтом. — А ты осмотрительна, да, Легата?

Она вздрогнула — пальцы Оукса наткнулись на нервный узелок.

— Холодно?

— Нет.

Она обернулась, глядя на фреску. Сумерки заполняли галерею, и сенсоры в ответ включили подсветку. Фреска заполняла ее мысли.

“Это сотворила я. Взаправду или нет?”

Сквозь фреску она смотрела на мир своих фантазий, загадочную гадалку рассудка, что зовется воображением, — на мир, недоступный Оуксу иначе, как при посредстве таких, как Легата.

Она вздрогнула снова, вспомнив запись, вдохновившую ее на эту картину, — жуткие вздохи дирижабликов, и глухие взрывы, и мучительные вопли горящих колонистов. Ноздри ее заново обожгла вонь тлеющих волос, словно наполнившая галерею. Легата оторвала взгляд от фрески и уставилась в море — непроглядная чернота, окаймленная белой чертой на горизонте. Море было страшно — куда страшней воспоминаний.

— Почему нам вздумалось строить так близко к морю? — спросила она, не успев подумать, и тут же пожалела об этом.

“Алкоголь. Развязывает язык”.

— Мы высоко над линией прибоя, милая моя. Вовсе не близко.

— Но оно такое большое и...

— Легата! Ты помогала нам с планами Редута. Ты согласилась. Я точно помню, что ты сказала: “Нам нужно безопасное убежище”.

“Это было до Комнаты ужасов”, — подумала она.

Легата заставила себя посмотреть боссу в лицо. Тусклый свет гранил мягкие черты, оставлял лицо во власти черных теней.

“Какие еще планы он строит?”

Словно прочитав ее мысли, Оукс заговорил, обращаясь к ее отражению в плазмагласе:

— Легата, когда мы наведем здесь порядок, я хочу, чтобы ты покурсировала между Редутом и бортом. Кто-то должен присмотреть за Ферри, пока мы не нашли ему замену.

“Значит, я ему еще нужна”.

Она уже поняла — босс больше боится возвращения на борт, чем всех ужасов нижстороны. Почему? Чем может угрожать ему Корабль? Она представила себя на месте Оукса в его бортовой каюте, окруженной духом Корабля. Не корабля — Корабля! В конце концов, верит Оукс в Корабль или нет?

— Ты согласна, моя дорогая? — Он приобнял ее за талию.

Легата с трудом удержалась, чтобы не отшатнуться. Ее пугала напускная доброта в голосе Оукса, пугали неведомые планы, которые он строит относительно нее. Какие мотивы движут им?

“А может, мотива нет вовсе?”

Выраженная этой мыслью тщета пугала Легату даже больше, чем Морган Оукс. Нет — Морган лон Оукс. Неужели... клоны... и дикие звери Пандоры... и корабельники... столько живых существ погибло лишь потому, что Оукс действовал без всякой причины?

“Нет, мотивы у него есть”.

Она снова глянула на фреску. “Что же я нарисовала?” Обреченный колонист глядел на нее. Его глаза, тающая плоть, указующий перст вопияли: “Ты согласилась с этим! Согласилась!”

— Ты не сможешь убить все живое на планете. — прошептала она, зажмурившись.

Оукс убрал руку.

— Прости, Легата, мне показалось, что ты сказала “не сможешь”?

— Я...

Она не могла говорить.

Оукс взял ее под руку — как Мердок в Комнате ужасов! — повел через галерею. Легата открыла глаза, только когда лодыжек ее коснулась обивка дивана. Оукс ловко усадил ее на алые подушки. Легата сообразила что все еще стискивает рюмку, в которой плещется еще на палец выпивки. Поднять взгляд на босса она не могла. Руки ее так тряслись, что мелкие капельки самогона брызгали на запястье, на бедро.

— Я пугаю тебя, Легата?

Он протянул руку, погладил ее лоб, ее щеку.

Легата не могла ответить. Она вспомнила, когда он делал это в последний раз, и неслышно расплакалась. Плечи ее не дрогнули, и только слезы катились по щекам.

Оукс плюхнулся на диван рядом с ней, выдернул рюмку из сжатых пальцев, поставил на пол и принялся массировать ей шею, разминая сведенные мышцы. Касания его были по-врачебному точны, пальцы сами знали, где надавить, как пробить ее броню.

“Как он может ласкать меня вот так — и ошибаться?”

Легата обмякла, почти расслабившись. Локоть ее задел бедро, размазав холодную каплю пролитого самогона. И в этот миг она осознала, что может противостоять боссу... а он не ждет от нее сопротивления.

“Он не знает о досье, которое я спрятала на борту”.

Пальцы его продолжали двигаться — так умело, так притворно любяще.

“Но он не любит меня. Если бы любил, он бы не... не...” Она снова вспомнила Комнату ужасов и вздрогнула.

— Еще мерзнешь, дорогая?

Ловкие руки уложили ее на диван, разминая сведенные мышцы шеи, плеч.

“Если бы он любил меня, его прикосновения не пугали бы так. Чего он на самом деле добивается?”

Чего-то большего, чем просто секс, большего, чем ее тело, которое он так уверенно распаляет. Чего-то более глубокого.

Как странно, что в такие минуты он еще может непрерывно болтать, хотя поток слов казался Легате совершенно бессвязным.

— ...И в процессе рекомбинации мы получили интересный побочный эффект дегенерации келпа...

“Дегенерация! Всегда дегенерация!”

 

 

Аваата передает информацию при помощи эзотерических символов из собственной истории, сведенных к сновидениям, образам, дешифровать которые может только сам сновидец, но не Аваата.

Керро Паниль, “История Авааты”.

 

“Паниковать рано”, — сказала себе Ваэла.

Другие субмарины тоже теряли цеппелины-носители — и выживали. На их опыте основывалась программа действий.

И все же девушку неудержимо трясло. Рассудок ее заполняли воспоминания безумного подъема из глубин близ южного побережья Яйца.

“Я спасалась и прежде. Я выживу. Сохрани нас Корабль!”

“Спасайся сама”. Это, конечно, был голос ее Честности. “Безусловно”. Она ведь может. Она сама учила Томаса на бесчисленных тренировках. И Паниль совершенно спокоен. Ни следа испуга. Он внимательно оглядывал экраны, прикидывая, насколько лодку опутали клочья лопнувшего баллона.

“Странно, что ткань опустилась вертикально вниз”.

— Похоже, что в этой лагуне течение направлено сверху вниз, — заметил Паниль, словно отвечая на ее мысли. — Посмотрите, как лежат складки.

Томас тоже глядел, как опутывает субмарину оранжевая ткань, загораживая от них келп.

Не могла молния сбить цеппелин, подумал он. Баллон был заземлен через якорный канат. К тому же он был разделен на отдельные ячейки, и, лопни даже половина из них, у оставшихся хватило бы подъемной силы, чтобы поднять гондолу.

“Кто-то не хочет, чтобы мы вернулись”.

— Думаю, можно уже резать ткань, — предложил Паниль, касаясь плеча Томаса. Поэта встревожило, с каким пристальным вниманием начальник экспедиции пялится в темный экран.

— Да... да. Спасибо.

Томас приподнял немного носовую часть субмарины и включил резаки. Из корпуса выскользнули сопла дуговых горелок, и на плазовом куполе капсулы заиграли серебряно-голубые отсветы. Оранжевый полог распался и сполз на дно, вздымая клубы ила.

— Может, я сделаю? — предложила Ваэла.

Томас резко мотнул головой, сообразив, что она, верно, тоже заметила его тревогу.

— Нет. Справлюсь.

Процедура была проста: отсоединить кабели, соединяющие их с якорным канатом, отстрелить начиненные взрывчаткой болты, крепящие гондолу к носителю, продуть балластные баки и взлететь к поверхности. Там гондола стабилизируется сама, и можно будет запустить радиозонд и включить маяк. Потом останется только ждать резервного цеппелина.

С тягостным чувством Томас запустил программу отступления. Они едва начали программу контакта... а план был так хорош! “Келп мог нам ответить”.

Взрыв крепежных болтов ощутили все. Гондола начала подниматься над расколотым корпусом носителя. “Точно жемчужина из раковины”, — подумал Томас.

И пока они поднимались, сквозь плазовый купол им подмигивали светлячки келпа.

Ваэла вглядывалась в мерцающие огоньки. Их спазматические вспышки напоминали ей что-то, но что, она не могла вспомнить.

“Где я это видела?”

Так знакомо — мигают ей зеленые и лиловые лампочки...

“Где же? Я была на глубине только...”

Воспоминания нахлынули внезапно, и Ваэла бросила, не раздумывая:

— Все как в тот раз, когда я спасалась... Тогда огни келпа светились так же.

— Ты уверена? — переспросил Томас.

— Уверена. Все перед глазами стоит — как слоевища расходятся и пропускают меня к поверхности.

— Дирижаблики, — заметил Паниль, — рождаются в море. Может, он принимает нас за дирижаблик?

— Может быть, — согласился Томас.

“Может, это нам и следовало увидеть, Корабль?” — подумал он.

В идее Паниля крылось некое изящество. Чтобы обезопасить свои цеппелины в небесах Пандоры, колонисты строили их по образцу дирижабликов. Те не нападали на цеппелины. Может, и келп удастся обмануть тем же способом? Стоит подумать. Но пока что важнее заняться выживанием. Томас подозревал саботаж и вынужден был поделиться своими подозрениями с товарищами.

— Цеппелин не мог рухнуть по естественным причинам, — заметил он.

Паниль отвлекся от созерцания многоцветных огней.

— Саботаж, — пояснил Томас и выложил свои аргументы.

— Ты же сам в это не веришь! — запротестовала Ваэла.

Томас пожал плечами, глядя на уходящие вниз стебли водорослей. Гондола входила в биологически активную приповерхностную зону.

— Ты же не всерьез! — настаивала девушка.

— Всерьез.

Он вернулся мысленно к своей беседе с Оуксом. Может быть, тот явился проверить адскую машину? Ничего предосудительного он вроде бы не делал, но отвечал порой невпопад и не сразу.

Керро Паниль разглядывал через плазмагласовые стенки гондолы окружающие лагуну заросли. В вышине разгорался дневной свет, сверкающее зеркало поверхности ширилось по мере того, как гондола поднималась в пронизанные солнцем воды. Плавающие создания то уносились прочь, то подплывали поближе. Сквозь стену водорослей пробивались солнечные лучи. Светящиеся пузырьки меркли. Еще несколько секунд, и гондола вынырнула.

Томас запустил вторую часть программы. Гондола покачивалась на волнах посреди лагуны. Небо над головой было ясно, но с подветренной стороны виднелась большая стая дирижабликов. Выскочил из креплений плавучий якорь, разворачиваясь воронкой, и вертевшуюся капсулу резко затормозило. Профильтрованный плазмагласом двусолнечный свет заливал внутренности гондолы.

Паниль резко выдохнул, сообразив, что невольно задерживает дыхание при мысли о том, действительно ли капсула стабилизировалась.

“Саботаж?..”

Ваэла тоже обдумывала идею Томаса. Нет, он ошибается! Вдоль подветренного края лагуны дрейфовали зацепившиеся за слоевища келпа клочья оранжевой ткани. Все как после удара молнии.

“С ясного неба?”

Ну да, Честность не могла не зацепиться за этакую нестыковку.

“Тогда дирижаблики?

“Они не нападают на воздушные суда, сама знаешь”.

Томас запустил радиозонд. Над головами хлопнуло, и в небо взмыла алая дуга. Но зонд вдруг рвануло влево, и он ухнул в море. Над водой поплыли клубы оранжевого дыма, уносясь в сторону стаи летящих над горизонтом дирижабликов. Там, куда упал зонд, слоевища келпа тревожно шевелились и били по волнам.

Томас кивнул сам себе. Так, и радиозонд сломан.

Ваэла отстегнула ремни и потянулась к затвору внешнего люка, но Паниль удержал ее:

— Нет! Подожди.

— Чего? — Она выдернула руку.

После вчерашней сцены прикосновение Паниля наполняло ее жгучим стыдом. Кожа девушки приобрела яркий пурпурный цвет.

— Он прав, — обронил Томас. — Пока ничего не трогай.

Он выпутался из ремней, достал набор инструментов и вытащил унифомку. С ее помощью он снял крышку с затворного механизма — та с лязгом отскочила и упала на пол. Трое подводников увидали пристроенный между рычагами зеленый пакетик. Стоило люку открыться, и давление затвора раздавило бы его. Томас плоскогубцами вытащил пакет, обращаясь с ним очень осторожно.

“Дилетантство, — подумал он отрешенно, вспоминая тренировки всей команды безднолета по поиску и обезвреживанию подобных ловушек. — У корабля выходило получше, даже пока он не стал Кораблем”. Те тренировки очень ему пригодились. Невозможно было предугадать, каким способом обезумевший безднолет попытается избавиться от своего маточного экипажа.

“Может, мы создали всего лишь более хитрую безумную машину?”

Виденные им покуда следы саботажа на работу Корабля не походили. Скорей это была манера Оукса... или Льюиса.

— Что там, в пакете? — спросила Ваэла.

— Полагаю, отрава. Стоит нам открыть люк, и она начнет испаряться, — ответил Томас.

Двигаясь с осторожностью — гондолу покачивало, — он отложил пакетик и продолжил копаться в затворном механизме, но других следов диверсии не нашел. Неторопливо и осмотрительно он снял запоры и принялся откручивать затворный рычаг. Люк распахнулся, открывая взгляду усеянную заклепками раму и небо, видимое не через толстый плазмаглас.

Открыв люк, Томас осторожно поднял зеленый пакетик и, высунувшись из гондолы, зашвырнул его как можно дальше по ветру. Стоило пакету коснуться воды, как из него повалил желто-зеленый дым. Ветер понес его в сторону келповых зарослей. Слоевища зашевелились, пытаясь раздвинуться, но на глазах Томаса сворачивались и засыхали.

Зажав рот ладонью, Ваэла вцепилась в стойку, чтобы не упасть.

— Кто?

— Оукс, — ответил Томас.

— Зачем? — поинтересовался Керро. Его случившееся не столько пугало, сколько пленяло. Если станет совсем плохо, Корабль спасет их.

— Может, ему не нужен в Колонии второй кэп.

— Ты кэп? — удивился поэт.

— Ваэла тебе не сказала? — Томас спрыгнул с лесенки.

— Я... — Девушка опять полиловела. — Из головы вылетело.

— Возможно, у босса на келп свои виды, — предположил Паниль.

— О чем ты? — Томас вскинул голову.

Керро пересказал, что говорила ему Хали Экель об угрозе уничтожить келп.

— Почему ты нам не сказал? — возмутилась Ваэла.

— Думал, Хали может ошибаться, и... случая не представилось.

— Сидите смирно, — приказал Томас, — а я проверю, не приготовили ли для нас еще пару сюрпризов.

И он взялся за дело.

— Ты, похоже, знаешь, что искать, — заметила Ваэла со своего кресла.

— Меня этому учили.

Мысль эта встревожила девушку: Томас, обученный предотвращать диверсии?

Паниль не прислушивался к их разговору. Отстегнув ремни, он поднял глаза к открытому люку. Оттуда струился чистый, пахнущий солью морской воздух. Запах этот бодрил поэта. Сквозь плазовую стенку он видел, как плывут галсами против ветра дирижаблики. Качания гондолы, непривычные запахи, даже спасение из опасных глубин — все дарило Керро необыкновенную радость жизни.

Томас закончил осмотр.

— Ничего, — объявил он.

— И все же трудно поверить... — начала Ваэла.

— А ты поверь, — перебил ее Керро. — Вокруг Оукса творятся такие вещи, о которых остальным лучше не знать.

— Корабль, — гневно воскликнула она, — не позволит...

— Ха! — Томас скривился. — Может, Оукс и прав. Корабль — или корабль? Как мы можем быть уверены?

Столь явное богохульство, да еще из уст другого кэпа, заинтересовало Керро. Но этот же старый философский вопрос много раз вставал в его спорах с Кораблем. Томас просто высказал его открыто. Обдумывая ответ, Керро приглядывался к дирижабликам.

— Смотрите! — воскликнул он, указывая в подветренную сторону.

Ваэла обернулась.

— Как их много! И все здоровые. Что они делают?

— Наверное, пришли посмотреть, — предположил Томас.

— Они ведь не станут приближаться, как думаете?

Паниль присмотрелся к оранжевой стае. И эти существа — живые, быть может, даже разумные?

— Они нападают на людей?

— До сих пор неясно, — ответила Ваэла. — Понимаешь, они наполняют свои мешки водородом и взрываются от малейшей искры. Бывали случаи...

— Льюис утверждает, что они жертвуют собой, как камикадзе, — заметил Томас. — А по-моему, им просто любопытно.

— Нас они потопить сумеют? — поинтересовался Паниль.

Он окинул взглядом горизонт — земли не видно. Он знал, что в ящиках под полом есть запас воды и пищи — он держал фонарь, пока Ваэла перед отлетом проверяла НЗ.

— Разве что измажут купол сажей, — ответил Томас, не отрываясь от пульта. — Я запустил маяк-локатор, но на его частотах страшные помехи. Радио вроде работает...

— Но без зонда мы до базы не докричимся, — заключила Ваэла. — Короче, мы потерялись.

Придерживаясь за стойки, чтобы не упасть, Керро добрался до лестницы и выглянул наружу. С первого взгляда было ясно, что дирижаблики неуклонно приближаются к гондоле. Потом поэт присмотрелся к пусковой стойке зонда, приклепанной к плазмагласу рядом с люком.

— Ты что там делаешь? — спросил Томас.

— На катушке осталась почти вся антенна от радиозонда.

Томас глянул на него снизу вверх из гондолы.

— И что ты задумал?

Паниль оглядел дирижаблики, взбитые ветром волны. Его захватило чувство полнейшей свободы, словно вся прежняя жизнь в искусственной среде Корабля была лишь подготовкой к этим минутам. Ни все голозаписи на свете, ни хроники, ни долгие часы учебы не передавали и малой доли открывшейся ему реальности. Но они вооружили Керро знанием. Он обернулся к Томасу:

— Воздушный змей может поднять антенну достаточно высоко.

— Змей? — Ваэла уставилась на него сквозь плазмаглас. Воздушные змеи были летучими трупоедами.

Томас, для которого это слово имело другое значение, задумался.

— А материал у нас найдется?

— О чем вы? — поинтересовалась Ваэла.

Томас объяснил.

— А-а, праздничные летяги! — воскликнула девушка. Она окинула гондолу взглядом. — Ткань у нас есть. А это что? — Она сорвала с пульта полоску уплотнителя, согнула. — А вот и каркас.

— Тогда давайте... — проговорил Паниль с лестницы и вдруг умолк.

На гондолу упала тень. Все разом подняли головы.

Прямо над капсулой пролетали два огромных дирижаблика, поджав часть щупалец, в то время как остальные волокли по воде здоровые валуны. Один зацепил своим балластом гондолу, и та резко качнулась. Керро вцепился в раму люка, чтобы не свалиться. Валун проплыл мимо, оставляя пенный след на воде.

— Что они делают? — крикнула Ваэла.

— Газ, который мы пустили, погубил участок келпа, — ответил Томас. — Тебе не кажется, что дирижаблики его защищают?

— Вон еще летят! — крикнул Паниль.

Томас и Ваэла глянули, куда он указал. В сотне метров от гондолы поперек ветра шла галсами целая стая золотисто-оранжевых дирижабликов.

Керро поднялся еще на ступеньку и присел на край люка. Со своего поста он видел, как балластные камни чертят на воде пенные клинья, подскакивают на слоевищах келпа. Широкие паруса дирижабликов хлопали и опадали на каждом повороте, чтобы тут же вновь наполниться ветром. Томас, стоявший внизу у пульта, тоже мог наблюдать их маневры.

— Только не говорите, что они совсем безмозглые, — заметил он.

— Может, мы их разозлили? — предположила Ваэла.

Ее голос, доносившийся до Керро, звучал глухо, будто из древнего бортового мира. Ветер трепал его кудри и бороду, восторг свободы переполнял его. Пандора была прекрасна!

— Они красивые! — крикнул он. — Красивые!

За спиной Томаса раздался треск, и тот, подскочив, оглянулся. Оказалось, что он не выключил радио, когда проверял связь, и динамик теперь трещал не умолкая. Это феномен приписывали и дирижабликам, и келпу, но как они это делали?

Стая почти достигла гондолы. Возглавлявший ее великан тащил свой балласт прямо на капсулу. Томас затаил дыхание. Сможет ли плаз выдержать такой удар?

— Они нападают! — взвизгнула Ваэла.

Паниль почти вылез из люка, опираясь одной ногой на последнюю ступеньку лестницы, а коленом другой — на откинутую крышку.

— Только посмотрите! — кричал он. — Они изумительны! Великолепны!

— Затащи этого придурка обратно! — рявкнул Томас стоявшей у лестницы Ваэле.

Не успел он договорить, как поджатые щупальца головного дирижаблика скользнули по куполу, и огромный валун ударил в плазмаглас прямо перед Ваэлой. Та изо всех сил вцепилась в лестницу и крикнула что-то Панилю, но было поздно. Размахивающего руками поэта сбросило с гондолы. Он ухватился за скользнувшее мимо щупальце дирижаблика, и то рефлекторно дернулось вверх. Остальные подтянулись вслед, заключив тело Паниля почти в непроницаемый кокон. Ваэла видела это лишь урывками — гондолу мотало из стороны в сторону под массированным натиском дирижабликов.

Они нападали!

Томаса швырнуло в угол между пультом связи и главной панелью. Он увидел только, как пропали ноги поэта, и услыхал вопль Ваэлы:

— Они схватили Керро!

 

Вашими словами Самость может называться “Аваата”. Не дирижаблик, не келп, не электрокелп — но Аваата. Так зовется Великое Я на одном из языков вашего зверского прошлого. Аваата. Отыскав в вас это клеймо, Аваата познает, что мы поем одну песню. Друг через друга Аваата и человек познают Самость. Для Авааты нет повторных измерений — результат определен. Сущность неотделима от качества. Таково же и с человеком.

Аваата. Но не Аваата.

Именовать — значит ограничить, подчинить. Именовать, не зная собственных ограничений, — значит ограничивать познание. В лучшем случае это ошибка. В худшем — непонимание, краденое клеймо, гибель. Наименовать ложно и действовать далее, сообразуясь с лживым именем, — значит губить, срезать лист духа и подрубать корень. Все суть либо Я, либо Иное. Именование — лишь вопрос близости.

Аваата суть всевидовое притяжение, чародейство сращения. Длина волны пространства: человек-томас, человек-керро, человек-джессуп, человек-оукс. Аваата заключает отсутствие у себя органа чувств, потребного для распознавания между человеком и клоном. Аваата не полагает это отсутствие слабостью или аберрацией.

Аваата суть едино дирижаблик и келп, нераздельна и неслиянна. Клетки отличаются, но составляют Единство. До человека Аваата не разделяла. Все суть Самость. Аваата научит вас видеть “я” Другого, видеть человека в клоне.

Есть сущности, порождаемые именами. Вы храните их в своей речи и страдаете от горя, причиненного ими.

Скажите просто — их нет. Не клеймо меняйте, но клеймимое. Изгоните их из бытия своего, изгнав прежде из языка. Не знать ложного — суть знание. Потому учитесь. Учиться — значит расти. Расти — значит жить. Учитесь забывать и тем жить.

“Дом”.

Так зовете вы это место, человек-керро. Аваата омоет твой язык чистотой, чтобы ты мог просклонять это слово и забыть его. Аваата дарит тебе свободу от ожиданий, чтобы ты научился тем знакам, что воспринимает Аваата и что отказывается принимать.

Так ты научишься Аваате. Ты выше и ниже, неизменность твоей воли суть неразрывность бытия. Смотри — вот лоза, которой Аваата оплетает твой “дом”. Держись за нее. Зачерпни воды и пей.

Ты суть эффект наблюдателя.

Керро Паниль, переводы из “Авааты”.

 

 

И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.*

Христианская “Книга мертвых”, из корабельных архивов.

 

[Бытие, 3, 22-24.]

 

Последней связной мыслью Керро Паниля было осознание того, что головной дирижаблик, пролетающий в двух метрах над его головой, несказанно красив. Море и ветер обнимали его, он видел, как шевелятся спутанные короткие щупальца и тянутся длинные, те, что, как он знал, привязывали это величественное создание к балластному камню. А потом его тряхнуло, и он невольно уцепился за единственную подвернувшуюся опору — те самые щупальца.

Керро изучал дирижаблики в теории и знал, что существа эти считаются взрывчатыми, галлюциногенными и ядовитыми для корабельников. Но к реальности все это ни в малой степени его не подготовило. Когда рука его коснулась плоти дирижаблика, мысли Керро заполнило быстро нарастающее электрическое жужжание. Во рту стояла железистая горечь. Ноздри обжигал мускусный аромат неведомых цветов. Но сильней всего страдали его уши — бряцание кимвалов и звон струн состязались с криками птиц и ревом рогов, а на заднем плане тысячи голосов гремели стройным хором.

А потом отказало чувство равновесия.

И тишина.

Органы чувств словно отключились разом.

“Я умер? Или это все взаправду?”

“Ты жив, человек-керро”.

Голос походил на голос Корабля. Он был спокоен, слегка насмешлив и слышался не ушами, но мозгом.

“Откуда мне знать?”

“Ты ведь поэт”.

“Кто... кто ты?”

“Я то, что ты зовешь дирижабликом. Я спасла тебя из моря”.

“Прекрасный...”

“Да! Прекрасный, великолепный, величественный дирижаблик!”

В голосе звучала гордость и одновременно — все то же веселье.

“Ты назвала меня... человек-керро”.

“Да, человек-керро-поэт”.

“Почему я должен поверить, что мне это не мерещится, из-за того, что я поэт?”

“Ты доверяешь своим чувствам”.

Слова эти как будто отворили дверцу. Керро ощутил цепкую хватку щупалец, порывы ветра на обнаженной коже, вестибулярный аппарат подсказывал ему, что дирижаблик кренится, меняя галс. Перед глазами маячила мутно-золотая стена, и Керро знал, что лежит на спине в колыбели щупалец, а над ним нависает тело дирижаблика.

“Что ты сделала со мной?”

“Коснулась твоей души”.

“Как...”

И снова Керро пережил жестокую атаку на все органы чувств разом, но теперь в ней просматривался ритм. Он ощущал модулированные сигналы, слишком краткие, чтобы восприниматься сознательно. Перед глазами мелькали разрозненные картинки, и Керро знал, что смотрит на океан глазами дирижаблика... и видит капсулу, с которой свалился. Он цеплялся за эти ощущения, как за ускользающий рассудок, потому что за гранью восприятия маячило безумие...

И снова штурм прервался с пугающей внезапностью.

Керро лежал, тяжело дыша. Это было все равно что воспринять в один миг все прекраснейшие стихи, когда-либо написанные человеком.

“Ты — мой первый поэт, и через тебя я познаю их всех”.

Керро почувствовал в этих словах зерно изначальной истины.

“Что ты делаешь со мной?” — спросил он, так же, как мысленно говорил с Кораблем.

“Стремлюсь предотвратить гибель человек и Самости”.

Очень разумно. Но Керро никак не мог подобрать ответ. Все, что приходило ему в голову, казалось ничтожным. Отрава из гондолы убивала келп — и дирижабликам, зарождавшимся в море, это определенно не нравилось. И все же дирижаблик спас человека. Керро пришло в голову, что этот неслышный голос сможет объяснить ему отношения между келпом и дирижабликами.

Но, прежде чем он сформулировал ответ, сознание его заполнила нераздельная вспышка:

“Дирижаблик-я-келп-я-воедино”.

Как в тот раз, когда Корабль спросил его о Боге. Керро ощутил касание той же изначальной истины.

“Поэт знает... — Мысль кружила в его сознании, пока Керро и сам не запутался, кому она принадлежит — ему или дирижаблику. — Поэт знает... поэт знает..”.

Керро купался в этих словах, покуда не осознал, что беседует с дирижабликом на неизвестном ему языке. Мысли рождались... он понимал их... но ни один из известных ему языков не соответствовал логической структуре их диалога.

“Человек-керро, ты говоришь на забытом языке своего зверского прошлого. Как ты говоришь на нем, я говорю языком скалы”.

Прежде чем Керро успел ответить, щупальца ослабили хватку. Ощущение было самое необыкновенное: он был одновременно самим собой и щупальцами и цеплялся за Аваату, как цепляются за остатки здравого рассудка. Только любопытство спасало его от безумия. Что за любопытный опыт! Какие стихи он породит! Керро ощутил, что несется высоко над морем, и засмотрелся на пену, окаймлявшую огромные листовидные слоевища. Страха не было, только неутолимое любопытство. Он упивался всем, что видел, чтобы сохранить и передать остальным.

Ветер бил в лицо. Керро вдыхал его, видел, чувствовал. Он узрел под собою сплошную массу дирижабликов, и на глазах его они разошлись, точно лепестки огромного цвета, открывая гондолу внизу — сверкающий купол и оранжевые лепестки.

Щупальца ласково и уверенно опустили его в сердцевину цветка, в разверстый люк гондолы, и последовали за Керро, расплетаясь по стенкам. Он знал, что находится внутри, вместе с Ваэлой и Томасом, — и все же видел с высоты, как вновь смыкаются лепестки.

Его окружало апельсиновое сияние, и сквозь плазовые стенки Керро видел, как дирижаблики опутывают гондолу щупальцами.

На разум его вновь обрушилась волна ощущений, но в этот раз она была слабей, и в промежутках между наплывами он сохранял ясность мысли. Да, Томас и Ваэла были рядом — оцепеневшие, не то в ужасе, не то без сознания.

“Помоги им, Аваата!”

 

 

Даже боги, казалось бы, бессмертные, живы, лишь покуда нужны смертным.

Завет Оукса.

 

Оукс забулькал и захрапел во сне. Туша его распласталась по подушкам на длинном диване, стоявшем под фреской на крытой галерее в Редуте. Сквозь плаз сочились багровые лучи встающей над морем Реги.

Легата отодвинулась от Оукса, осторожно вытянула рукав своего комбинезона из-под его голого бедра. Ступив на прозрачный плазовый пол, она глянула на искрящиеся под деньсторонним светом гребни волн. Море бурлило, на горизонте волны сливались в сплошную белопенную черту. Ничем не сдерживаемое буйство казалось Легате отвратительным.

“Может, я просто не создана для естественной среды”.

Она натянула комбинезон и застегнула “молнию”. Оукс продолжал храпеть и фыркать во сне.

“Я могла бы удавить его прямо в этих подушках и бросить тело демонам. Кто бы заподозрил?”

Никто, кроме Льюиса.

Она едва не воплотила эту идею в жизнь. Всю ночь Оукс изощрялся над ней. Один раз она уже обхватила его грудную клетку, покуда он трудился, потея и бормоча что-то, но так и не заставила себя убить. Даже Оукса.

Волны накатывали на берег. Этим утром вода поднялась высоко, земля сильней дрожала под ударами прибоя, и в гуле слышался скрежет камня о камень. Должно быть, снаружи стоит настоящий грохот, если шум так хорошо слышен здесь.

“Работа волн и скал — делать песок, — подумала она. — Почему я не могу трудиться так же... безоговорочно?”

Ответ пришел тут же, словно она уже несчетное число раз спрашивала себя об этом. “Потому что скала не умирает, когда ее перемалывает в песок. Это перемена, а не погибель”.

Ее взгляд, взгляд художника, искал хоть малую толику порядка в пейзажах за плазмагласом, но находил лишь хаос, прекрасный, но пугающий. Что за контраст с миром и порядком корабельных аграриумов!

На пустыре по левую руку виднелось взлетное поле для челноков и вздутая полоса крутого перехода от станции к Редуту. Это была идея Льюиса — вынести взлетное поле за пределы периметра, чтобы перекрыть туннель, если агрессор явится из Колонии.

Легата обнаружила, что скучает по мерному качанию слоевищ келпа в заливе, но келп отступал... отступал.

По спине ее пробежали мурашки.

“Несколько суток”, — обещал Оукс.

Она закрыла глаза и увидела собственную фреску и указующий перст, направленный прямо ей в душу.

“Ты убиваешь меня!” — говорил он.

Как бы отчаянно ни трясла Легата головой, голос не унимался. Против своей воли она подошла к раздатчику и добыла себе рюмку. Пальцы ее не дрогнули. Потягивая спиртное, она вернулась к плазовой стенке и смотрела, смотрела, как волны пробивают себе дорогу через пляж к прибрежным скалам. Прежняя отметка высокой воды осталась в дюжине метров от нынешней. “Интересно, — подумала Легата, — не стоит ли разбудить Оукса?”

Над пляжем близ взлетного поля внезапно опустился почти до земли, сбросив запас газа, одинокий дирижаблик. Из караулки выскочила женщина-часовой, вскинула на плечо тяжелую лазпушку, но заколебалась. Легата затаила дыхание, ожидая вспышки оранжевого пламени и гулкого взрыва. Но женщина стрелять не стала. Она опустила оружие и только следила за хрупким дирижабликом, пока тот не обогнул охраняемую территорию.

Легата перевела дух.

“Что случится, когда нам некого будет убивать?”

Когда она смотрела на пейзаж за окном, мечты Оукса о планете-саде теряли всякую привлекательность. Когда он говорил об этом, все казалось таким естественным, таким близким, но...

“Как же Комната ужасов?”

Это был симптом болезни. В отсутствие нервоедов и рвачей... или келпа... не пойдут ли люди друг против друга, сбиваясь в племена?

Вдалеке проплыл еще один дирижаблик.

“Он мыслит”.

И исчезающий келп. Оукс не ошибся — она читала отчеты неудачных экспедиций по изучению подводного мира.

“Он тоже мыслит”.

Там, в глубине, таился разум, тянувшийся к Легате из-за пределов ее тюрьмы, ее царства фантазии, куда Оукс в недоверии своем никогда не ступит.

“Восемьдесят процентов площади планеты покрыто водой, а мы даже не знаем, что там творится!”

Она позавидовала ученым, рисковавшим своими жизнями (и терявшим их) на морском дне. Что они открыли там?

Два огромных валунов на берегу столкнулись с грохотом. Легата подпрыгнула от неожиданности и глянула на залив. Воды начали отступать, так же поспешно, как только что накатывали.

“Странно”.

К барьеру скал под стенами Редута прибило не одну тонну валунов, и большую часть из них Легата видела внизу. Многие поражали размерами.

“Какая мощь таится в волнах...”

— Легата...

Резкий голос Оукса, внезапное его прикосновение испугали Легату. Пальцы ее сжались, и рюмка лопнула. Легата недоуменно уставилась на свои изрезанные пальцы, стекающую кровь, застрявшие в ладони осколки стекла.

— Садись сюда, милая моя.

В эту минуту он был только врачом, и за это Легата была ему благодарна. Оукс вынул осколки, потом обмотал ее руку клеткопластырем из раздатчика у комконсоли, чтобы остановить кровотечение. Прикосновения его были уверенными, но осторожными. Закончив, он потрепал Легату по плечу.

— Вот так. Тебе бы...

Прерывая его, зажужжала консоль.

— Колонии конец. — Это был Льюис.

— Что значит — конец? — взвился Оукс. — Как может вся...

— С пролетающего челнока виден только кратер на месте Первой лаборатории. Всюду кишат демоны, люки, ведущие на нижние уровни, взорваны... — Льюис пожал крохотными на экранчике консоли плечиками.

— Это... это же тысячи людей. И все... мертвы?

Легата не могла смотреть Льюису в лицо даже на экране. Она тихонько обошла диван и встала у плазовой стены.

— За герметичными люками еще может кто-то оставаться, — ответил Льюис. — Как спаслись мы, когда...

— Я знаю, как вы тут спасались! — взревел Оукс. — Что ты предлагаешь?

— Я не предлагаю ничего.

Оукс, заскрипев зубами, треснул по консоли кулаком.

— А тебе не кажется, что Мердоку можно поручить вытащить оставшихся?

— С какой стати рисковать челноками? Рисковать последним верным человеком?

— Ну да, да... Говоришь, кратер?

— Одни развалины. Похоже, там поработали лазпушками и резаками по пластали.

— Они... там челноков не осталось?

— Перед отлетом мы вывели из строя все.

— Да-да, конечно, — пробормотал Оукс. — Цеппелины?

— Ничего.

— Вы с Мердоком вроде бы утверждали, что очистили комплекс Первой? Все оттуда вывезли?

— Похоже, бунтовщики решили, что там остался запас “порыва”. Они захватили оставшееся радио. Требовали помощи... от корабля.

— Они не... — Оукс не смог договорить.

— Корабль не откликался. Мы следили.

Тело босса сотряс тяжелый вздох.

— Сколько человек мы потеряли? — поинтересовалась Легата, не оборачиваясь.

— Один Корабль знает! — Льюис запрокинул голову и расхохотался.

Оукс прервал связь.

Легата стиснула кулаки.

— Как он может смеяться вот так...

Она покачала головой.

— Нервы, — буркнул Оукс. — Истерика.

— Это не истерика! Он же в восторге!

— Успокойся, Легата. Тебе надо отдохнуть. Дел у нас еще много, а мне нужна твоя помощь. Мы спасли Редут. У нас остались почти все запасы продовольствия и куда меньше едоков. Радуйся лучше, что ты жива.

“Эта тревога в его голосе, во взгляде...” Почти можно поверить, что он ее любит.

— Легата... — Оукс потянулся к ней.

Она отстранилась.

— Колония погибла. Следующие на очереди — келп и дирижаблики. А потом кто? Я? — Она слышала свой голос, но слова слетали с языка будто против ее воли.

— Ну, Легата! Если ты плохо переносишь алкоголь, тебе лучше не пить. — Он покосился на осколки стекла. — Особенно в такой ранний час.

Легата метнулась прочь, слыша, как Оукс по интеркому вызывает клона-уборщика, и ей казалось, будто все ее надежды разбились этим утром, а осколки потерялись в стеклянном блеске волн.

“Что могу я с ним сделать?”

 

 

Человек, знаешь ли ты, как интересны слова твои? У Авааты нет бога. Откуда он у вас? У Авааты есть Самость и есть вселенная пребывания. У вас же есть Бог. Где вы нашли его?

Керро Паниль, переводы из “Авааты”.

 

Томасу и Ваэле показалось, что дирижаблики возвращаются для новой атаки. Раджа попытался закрыть люк и обнаружил, что тот заклинило. Ваэла то требовала, чтобы он поторопился, то спрашивала, не видать ли Керро.

В небе стояли оба солнца, и вода блестела, как зеркало. Гондолу так мотало по волнам, что у Ваэлы кружилась голова.

— Что они с ним сделают? — воскликнула она.

— Да Корабль их знает!

Томас рванул крышку люка, но та даже не шевельнулась. Во время первой атаки, когда капсулу дергало из стороны в сторону, что-то попало в механизм.

Томас вгляделся в летящие против ветра дирижаблики. Один поджал щупальца под самый газовый мешок — может, держит там Паниля? Гондолу тем временем отнесло от погибшего келпа в живую зеленую поросль. Под блестящими слабо подергивающимися слоевищами не было видно воды.

— Они возвращаются! — крикнула Ваэла.

Томас оставил надежду справиться с люком и нырнул обратно в гондолу.

— Держись за кресло! — сказал он Ваэле и последовал собственному совету, не сводя глаз с надвигающейся оранжевой лавины.

— Что они делают? — прошептала Ваэла.

Вопрос был, конечно, риторический. Оба подводника видели, как в последний миг дирижаблики замедлили ход и, словно по сигналу, отвернули мембраны парусов от ветра, заключая гондолу в объятия щупалец.

Ваэла выскочила из кресла, но, прежде чем она успела сделать хоть шаг, как стая дирижабликов рассредоточилась, и в люк опустился Керро Паниль.

Девушка попыталась уклониться от скользнувших ему вслед цепких щупалец, но они нашли ее. Колкие сухие кончики скользнули по ее лицу, и внезапно Ваэлу охватила какая-то пьяная развязность. Она ощущала свое тело, осознавала, где находится — в гондоле, повисшей в колыбели из сплетенных щупалец, — но все это не имело значения по сравнению с радостью, что волной бежала по всем ее жилам. И она понимала, что источником этого восторга был Паниль, а не дирижаблики.

“Аваата? Что такое Аваата?”

Мысль вроде бы принадлежала ей, но решить было трудно.

Верх путался с низом. Все вокруг плыло.

“Я схожу с ума!”

Все жуткие байки о ядовитых, вызывающих бред дирижабликах всплыли в памяти враз, и Ваэла хотела завизжать, но голос не подчинялся ей.

А радость все лилась в нее, и Паниль нашептывал что-то успокоительное на ухо.

— Все хорошо, Лини...

“Откуда он взял эту кличку? Меня так в детстве звали! Ненавижу!”

— Не надо ненавидеть себя, Лини.

От радости было некуда деться. Ваэла расхохоталась, но сама себя не слышала.

Внезапно наваждение отступило. Она поняла, что Керро Паниль лежит рядом с нею, нагой, прижавшись горячим боком.

“Где моя одежда?”

Неважно.

“У меня галлюцинации”.

А все Томас виноват. Это он приказал ей соблазнить поэта. Она отдалась мечте, стальному жару вошедшего в нее Керро, его ласкам. И цепкие щупальца непрестанно скользили по ее телу, исследуя его, одаряя видениями взрывающихся звезд. Это тоже было неважно — всего лишь бредовые видения. Остался только восторг, экстаз.

Для Керро Паниля медленный ток ощущений прервался, когда он увидел Ваэлу. Он ощущал одновременно свое тело и тело дирижаблика. Ветер бил в его паруса. А потом он услышал песню, неспешный сладострастный гимн, и тело его двигалось в унисон танцу гибких щупалец. Его тянуло к Ваэле. Руки поэта коснулись ее плеч, ее волнующей плоти. Он снимал с нее комбинезон, а она не пыталась ни помочь, ни помешать ему, и только покачивала бедрами в такт чувственному пению, не остановившись, даже когда комбинезон соскользнул с нее.

И удивительней всего было вот что: Керро видел ее прекрасное тело и в то же время взлетающий над морем прекрасный оранжево-золотой дирижаблик, и Хали, раскинувшуюся в теплом золотом сиянии под кедрами корабельного сада. Изумление наполняло его, когда он скинул собственные одежды, и притянул Ваэлу к себе.

“Корабль? Корабль, это ли женщина, ради которой я берег себя?”

— Почему ты призываешь Корабль, когда можешь спросить собственное человечество?

Корабль это ответил или Аваата? Неважно. Остался только упрямый ритм сексуального притяжения, подчинивший себе каждое его движение. Ваэла стала не-Ваэлой, не-Хали, не-Аваатой, но частью его собственной плоти, сплетенной в неимоверном единении с бесчисленным множеством иных частей. И где-то в этом многообразии затерялось собственное “я” Керро Паниля.

Раджу Томаса, пристегнувшегося к креслу перед тем, как вернулся Паниль, щупальца застигли там же. Он попытался стряхнуть их, но...

Голоса! Он слышал голоса... ему показалось, что это старый Морган Хемпстед на Лунбазе крестит их безднолет. То был знаменательный день. Ноздри обжигала мускусная вонь Пандоры, но Раджа удерживал ее в глубине пазух, анализируя запах. Щупальца! Они шарили по всему телу, проникая под комбинезон, в каждую складку кожи. И, прикасаясь, они высасывали его личность. Вначале он был Раджой Флэттери, потом — Раджой Томасом, потом... потом он сам не знал, кто он такой. Это его позабавило и, кажется, довело до смеха.

“Я брежу”.

Это была даже не его мысль, потому что не было никого, кто в силах мыслить. Где-то в отдельности от тела бешено кружилась голова, и мозги хлюпали и побулькивали в черепной коробке. Хотелось вздохнуть, но непонятно было — чем. Он мчался путем, какого не ведал ни один клон, — лон всех лонов.

“Это и называется — роды”.

Паника захлестывала его.

“Я не был рожден женщиной! Дирижаблики убивают меня!”

— Аваата не убивает!

Металлически-гулкий голос. “Аваата?” Это слово было ему знакомо — надличность брахмана древних индусов.

“Кому знакомо это слово?”

Он видел, как сплетаются нагие тела Ваэлы и Паниля. Размножение, первейший инстинкт всего живого. Клоны лишены подобной связи со своим прошлым.

“Разве я клон? Кто я?”

Кем бы он ни был, он знал, что такое клоны. Клоны — это вещи. Так сказал Морган Хемпстед. Снова накатила паника и тут же схлынула, забытая, когда он попытался поймать ускользающую все быстрей и быстрей серебряную блестку осознания окружающего мира.

“Ваэла... Паниль...”

Он знал, что это имена, но чьи — не понимал, хотя они наполняли его душу гневом. Что-то пыталось успокоить его...

Да. Мандала на стене каюты. Конечно. Он пристально вгляделся в нее.

“Кто такая Ваэла?”

Его охватило ощущение огромной потери. Он навеки выпал из своей эпохи, покинул место, где вырос, лишенный прошлого и бессильный определить свое будущее.

“Будь Ты проклят, Корабль!

Кто такой Корабль, он знал — хранитель души его, и оттого показалось, будто он и есть Корабль, что он проклял себя. Реальность растворилась, как дым. Все погрузилось в смятение и хаос.

“Это все ты, Аваата/дирижаблики! Убери этого Паниля из моей головы, зараза! Я сказал — МОЕЙ!”

Тьма. Движение через тьму, легкое покачивание, потом вспышки света. Блеск солнца и крутые обрывы — низко висящая над иззубренным горизонтом Рега. Он был заключен в тело... собственное.

“Я — Раджа Флэттери, капеллан-психиатр... Нет! Я — Раджа Томас, корабельный бес!”

Он оглянулся. Тело его было по-прежнему пристегнуто к креслу. Гондола была неподвижна. Подняв голову, он увидал, что вокруг простирается суша — болотистая почва, заросшая местными растениями, шипастыми, с серебряными желобчатыми листьями. Он покосился вбок. Ваэла сидела на полу, совершенно голая, не сводя глаз с двух комбинезонов. У одного на плече красовалась нашивка воздухоплавателя с именем самой Ваэлы. Другой принадлежал Панилю.

Томас окинул взглядом гондолу. Поэта нигде не было.

— Мне кажется, — выдавила Ваэла, обращаясь к Томасу, — что это было на самом деле. Мы действительно любились... и я вошла в его мысли, а он — в мои.

Томас попытался встать с кресла, забыв про ремни. Память его силилась привести в порядок сбивчивые воспоминания о случившемся. Куда подевался чертов стихоплет? Не мог же он выжить снаружи?

Ваэла облизнула губы. Она совершенно потеряла чувство времени. Ей казалось, что она на какое-то время покидала свое тело, но теперь узнала его еще лучше. “Образы...” Ей вспомнилось прежнее отчаянное бултыхание у южных берегов Яйца, когда она, распростертая на слоевищах келпа, пыталась сохранить рассудок. То, что случилось с ней в гондоле, было одновременно иным и сходным. Оба случая вспоминались как растворение личности и нарушение памяти, выбивавшее кусочки прошлого с назначенных мест.

Отстегнувшись, Томас встал и выглянул наружу через плазовую стенку. Он чувствовал себя опустошенным — не физически, но душевно. “Что мы делаем здесь? Как мы сюда попали?”

Ни следа дирижабликов.

“И что такое Аваата?”

Гондола валялась на дне неглубокой лощины, окруженной скальной грядой. Место показалось ему знакомым. Контуры скал на западе... Томас уставился на них, захваченный фугой воспоминаний.

— Где мы? — спросила Ваэла.

В горле так пересохло, что Томас смог ответить не сразу. Он несколько раз судорожно сглотнул.

— Я... Мне кажется, мы близ Редута. Эти скалы... — Он беспомощно ткнул пальцем на запад.

— Где Керро?

— Где-то в другом месте.

— Он же не может быть снаружи. Там демоны!

Она засуетилась, пытаясь оглядеть лощину целиком, заглядывая за мешающие ей пульты. “Глупый поэтишка!” Подняв глаза, Ваэла увидала, что люк по-прежнему открыт.

В этот миг из-за скальной гряды выплыл патрульный цеппелин. Сияние Реги окружало его золотым ореолом. С шипением стравив часть газа, аппарат опустился на землю близ плазовой капсулы, вздымая клубы пыли. Гондола была стандартного образца — бронированная на случай встречи с демонами планеты и увешанная оружием. Люк чуть приоткрылся.

— Эй, там! — крикнули из цеппелина. — Если поторопитесь, то добежите! Демонов вблизи нет!

Ваэла торопливо натянула костюм. Это было сродни возвращению в родное тело, и девушка почувствовала, как крепнет ее личность.

“Не надо вспоминать о случившемся. Я жива. Мы спасены”.

Но откуда-то из-под сердца рвался крик:

— Керро... Джим... Керро... где ты?!

Ответа не было. Только Томас бубнил, что она может выйти только после него — он, дескать, все проверит. “Придурок чертов! У меня реакция лучше”. Но Ваэла покорно выбралась вслед за ним из гондолы и, соскользнув по гладкому плазу наземь, устремилась к цеппелину. Спасательный люк широко распахнулся перед ними, и две пары крепких рук втянули Томаса и Ваэлу внутрь. В гондоле царили знакомые кровавые сумерки. Команда встретила их настороженно.

За спиной Ваэлы с грохотом захлопнулся люк, гондола, качнувшись, оторвалась от земли. Зажужжал скользящий по телу сканер, и кто-то над ухом девушки гаркнул:

— Чисты!

Только теперь она сообразила, что внутренняя дверь шлюза оставалась закрытой. Это могло означать только одно: нервоеды.

Нервоеды в округе!

Ваэлу переполнило чувство глубочайшей благодарности к корабельнику, который впустил их, рискуя заразиться паразитами. Она обернулась...

...и увидела длиннорукое чудовище, лишь отдаленно схожее с человеком.

— Мы отвезем вас в Первую лабораторию, — прохрипела беззубая черная пасть.

 

 

В припадке безумного исступления я сотворил разумное существо и тем взял на себя обязательство обеспечить по мере своих сил его счастье и благополучие. Но сверх этого долга есть и другой, первейший. Мой долг перед существами одного со мною вида стоит выше означенного, ибо исполнение его несет в себе большую долю радости или страдания.

Слова доктора Франкенштейна,

из корабельных архивов.

 

Томас растянулся в гамаке и принялся разглядывать, как ползет по потолку его камеры муха. В тюрьме не было ни часов, ни иллюминаторов — никаких способов отмерять время.

Муха обогнула выступ сенсора.

— Значит, мы и твоих сородичей привезли с собой, — обратился к ней Томас. — Не удивлюсь, если где-нибудь под полом здесь снуют крысы... не человеческого рода, я имею в виду.

Муха замерла, потирая крылышки. Томас прислушался. За запертым люком его камеры постоянно кто-то проходил то в одну сторону, то в другую. Люк был заперт снаружи, а с этой стороны даже ручка отсутствовала.

Томас знал, что находится где-то в недрах печально знаменитого Редута, поселения-крепости Оукса на Черном Драконе. Всю одежду, все вещи у него отобрали, выдав взамен зеленый комб не по росту.

— Карантин! — фыркнул он, при привычке разговаривая с собой. — На Лунбазе у нас это называли “губа”.

Кто-то пробежал по коридору. Здесь все торопятся. Интересно, подумал он, что там происходит? Что творится в Колонии? Куда отвезли Ваэлу? Ему сказали, что ведут на допрос, но после беглого осмотра, проведенного незнакомым медтехником, запихнули в эту камеру. “Карантин!” Пока его вели, Томас заметил табличку на стене: “Первая лаборатория”. Значит, здесь есть своя Первая... или ее перевели сюда из Колонии.

Взгляд камеры-сенсора на потолке буравил ему темя. Обстановка в камере была спартанская — гамак, столик, раковина и допотопный сортир без стульчака.

Томас снова посмотрел на муху, добравшуюся уже до угла.

— Измаил, — проговорил он. — Нареку тебя Измаил...

 

...Руки его на всех, и руки всех на него; жить будет он пред лицем всех братьев своих.* [Бытие, 16, 12.]

 

Присутствие Корабля наполнило его душу так внезапно, что Томас невольно попытался заткнуть уши.

— Корабль!

Он закрыл и глаза, чувствуя, что вот-вот разрыдается. “Я не могу закатить истерику! Не имею права!”

— Почему нет, мой бес? В истериках есть свой смысл. Особенно для людей.

— Времени нет на истерики. — Томас открыл глаза, опустил руки и обратился к сенсору в потолке: — Мы должны решить Твою задачу на богоТворении. Они не слушают меня. Мне придется принять решительные меры.

— Это не Моя задача, — педантично поправил Корабль. — А ваша.

— Значит, моя. И я поделюсь ею с другими.

— Пора поговорить о финале, Радж.

Томас зло глянул на сенсор, словно оттуда исходил звучащий в его мозгу голос.

— Ты хочешь... сломать запись?

— Да. Пришло время.

Неужели в голосе Корабля послышалась печаль?

— А надо?

— Да.

Значит, Корабль говорит всерьез. Это не просто очередной повтор, очередной спектакль. Томас зажмурился на миг, чувствуя, как сохнет парализованный язык. Когда он вновь открыл глаза, муха улетела.

— И как... долго мы... Сколько?..

Отчетливая пауза.

— Семь дней.

— Этого мало! За шестьдесят — еще может быть. Дай мне шестьдесят суток. Что для Тебя эдакая капля времени?

— Вот именно, Радж, — капля. Падение капель в чувствительное место может стать пыткой. Семь суток, Радж, а потом Я отбуду по своим делам.

— Как можем мы найти верный способ богоТворить за семь дней? Мы за сотни лет не смогли удоволить Тебя, а...

— Келп умирает. До его полной гибели осталось семь дней. Оукс думает, что больше, но он ошибается. Семь суток. Для всех вас.

— И что Ты сделаешь затем?

— Оставлю вас, зная, что вы погубите себя сами.

— Здесь я ничего не могу сделать! — вскричал Томас, спрыгивая с гамака. — Чего Ты ждешь от...

— Эй ты, Томас!

Это прозвучал мужской голос из скрытого динамика. Радже показалось, что он узнает Хесуса Льюиса.

— Льюис, это ты?

— Да. Ты с кем болтаешь?

Томас уставился на сенсор.

— Мне нужно поговорить с Оуксом.

— Зачем?

— Корабль уничтожит вас.

“Позволю вам погибнуть”, — мягко, но сурово прозвучало в его мозгу.

— Ты из-за этого раскричался? Мерещится, что ты с кораблем говоришь? — В голосе Льюиса звучало презрение.

— Я говорил с Кораблем! Наше богоТворение его не устраивает! Корабль требует, чтобы мы научились...

— Корабль требует! Эту железку давно следовало поставить на место. Она просто функциональная...

— Где Ваэла? — взвыл Томас в отчаянии.

Ему нужна была помощь. Ваэла могла бы понять...

— Ваэла беременна. Ее отправили на борт, к наталям. Здесь пока нет родильных палат.

— Льюис, послушай меня, пожалуйста, поверь, я тебя умоляю. Корабль вывел меня из гибернации, чтобы предупредить вас. У вас почти не осталось времени...

— Времени у нас — до конца света!

— Именно! До конца света осталось семь дней! Корабль требует, чтобы мы научились богоТворить, прежде чем...

— БогоТворения! Мы не можем тратить времени на эту ерунду. Нам нужно навести порядок на целой планете!

— Льюис, я должен поговорить с Оуксом.

— Ты думаешь, я стану тревожить кэпа ради твоего бреда?

— Я тоже кэп.

— Ты бешеный клон.

— Если ты не послушаешь меня, вам всем крышка. Корабль сломает... человечеству придет конец.

— Томас, на твой счет у меня есть приказ, и я его исполню. Здесь нет места для двух кэпов.

Люк за спиной Томаса отворился. В проеме стояла освещенная желтыми коридорными лампами туша спецклона-охранника: огромная башка, круглая черная дырка вместо рта, свисающие до колен руки, налитые кровью глазища навыкате.

— Ты! — пророкотала круглая пасть. — На выход!

Могучая длань ухватила Томаса за шею и вытянула в проход.

— БогоТворить... — прохрипел Томас. — Мы должны научиться богоТворить...

— Надоело всякую херню слышать, — пожаловался охранник. — Пошел на выход!

Он с силой толкнул пленника в спину.

— Куда мы идем? Я должен поговорить с Оуксом.

Охранник вытянул ручищу на всю длину.

— Пошел!

— Но я...

От второго толчка Томас едва не полетел кубарем. Противостоять силе спецклона было невозможно. Охранник протащил Томаса вдоль прохода до самого шлюза и, придерживая его одной рукой, открыл люк. Створка распахнулась, открывая взгляду пустынный пейзаж Пандоры, озаренный резким светом клонящейся к горизонту Алки.

От сильного толчка в спину Томас вылетел наружу и рухнул наземь. За его спиной с грохотом захлопнулся люк. Где-то в вышине пролетала, пересвистываясь, стая дирижабликов.

“Они вышвырнули меня сюда... умирать”.

 

 

И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык... и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.*

Христианская “Книга мертвых”,

из корабельных архивов.

 

[Бытие, 11, 6-7]

 

С того мига, как щупальца коснулись ее щеки, и до самой посадки на челнок Ваэла ощущала себя затерявшейся в путанице былого, настоящего и грядущего. Керро погиб, Томас находился в карантине — это она поняла. И после контакта с дирижабликами она слышала голос в голове, требовательный и всевластный — не постоянно, а как бы урывками. Она то готова была примириться с ним, то полагала, будто сходит с ума.

Голос Честности молчал, но этот, новый, влезал без предупреждения, и в эти минуты Ваэлу переполнял тот же концептуальный экстаз, что и в капсуле субмарины.

— Так учит Аваата.

Голос повторял эту фразу на разные лады, но стоило девушке попросить разъяснений, как смысл расплывался в нагромождении слов.

— Человек-ваэла, знание подобно электричеству. Оно течет от полюса к полюсу, оно заряжает и движет все, чего ни коснется, меняет то, что движет его и движется в нем. Ты — полюс знания.

Каждое слово в отдельности было понятно, но в сочетании они сбивали девушку с толку.

И все это время Ваэла смутно осознавала, как гондола спасательного цеппелина опускается в Редуте, как ее обихаживают в приемнике. Куда-то увели Томаса, а ее поспешно загнали в медсектор для осмотра и допроса, который вел — неслыханное дело! — сам Льюис.

Вот тогда она и ощутила первый требовательный накат чужой мысли.

“Ваэла! Я нашел Аваату!”

Звука не было, но в ушах девушки звенел голос — без сомнения — Керро Паниля. Даже не голос, нет, но мысль, несшая на себе нескрываемый отпечаток его личности. Ваэла знала это, как знала себя сама. Но она даже не была уверена, что Керро еще жив!

“Я жив”.

И он нашел способ связаться с ней издалека... или изнутри.

“Или так, — подумала она, — или я тронулась”.

Но безумной она себя не ощущала. Ваэла стояла посреди сверкающего белым кафелем медсектора. Из-за стальной столешницы на нее взирал Льюис. Чьи-то руки поддерживали ее. Снаружи царила ночьсторона — она знала это, когда ее вели сюда, Рега уже садилась. Льюис спрашивал что-то, а она молча мотала головой — не потому что язык не слушался ее, а потому что голос в ее голове заглушал все звуки. Старый медтехник сказал что-то Льюису, и до Ваэлы донеслось: “Слишком рано...”

Потом голос вернулся и захлестнул ее. Ваэла не могла бы сказать, распознает ли она отдельные слова — да и вообще можно ли назвать это голосом, — но понимала все. То был не-язык — Ваэла поняла это, осознав, что не различает в речи Керро “я” и “мы”. Языковой барьер рухнул.

В этот миг осознания она познала Аваату, как понимал ее Керро Паниль, и сама удивилась — как смогла она пережить этот урок, каплю древней человеческой истории в нем.

“Как я научилась этому, Керро Паниль?”

“Что творится с одним, чувствуют все, человек-ваэла”.

— Почему я — человек-ваэла?

Она спросила это вслух, и на лице Льюиса появилось странное выражение. Он отвернулся, бросив что-то медтехнику. Ваэлу это не потревожило. Мысли ее лениво плескались на пандоранском ветру. Люди вокруг бурчали что-то, мотали головами — медтехники, много... целая команда. Она не замечала их. Не было ничего важнее голоса, слышимого разумом.

“Ты человек-ваэла, потому что ты в одно время и человек, и Ваэла. Может настать время, когда иначе будет. Тогда ты будешь человек”.

— Когда?

Холодный нарост прибокса ввинтился в левое запястье, пронзив зудом руку и обрушив Ваэлу в мальстрем чужих рассеянных воспоминаний.

“Когда познаешь все, что ведают друголюди, и друголюди познают тебя вполне, тогда ты будешь человек”.

Она сосредоточилась на той величественной панораме внутреннего мира, которую открыло перед ней это откровение. “Аваата”. Плывя в объятиях Авааты, она не ощущала тока времени. В единении с Аваатой мир был как сон, и она мечтала, чтобы он не прерывался.

“Только ты можешь прервать его, человек-ваэла. Видишь?”

Воспоминания хлынули в нее — от первого самоосознания юной Авааты до пришествия корабельников на Пандору и дальше, до спасения девушки из гондолы, — все втиснутое в безвременный миг, поток нелинейных воспоминаний.

“И это не бред!”

Она видела людей, людей-корабельников, рожденных под множеством солнц, и несчетные варианты истории, гибнувшие с ними, и не могла понять — откуда ей известно все это. “Как?..”

“Мы обмениваемся этим со всеми, кого коснулись, — ответил голос в ее рассудке. — В каждом из вас скрыта память всего человечества. Но ты и человек-керро первыми осознали обмен. Прочие отвергают его и боятся. Страх стирает память. Человек-томас сопротивляется, но из человекостраха, не из боязни человека-томаса. В нем есть то, чего он не отдаст”.

Ваэла ощутила себя в чужой шкуре, смотрела чужими глазами в зеркало и видела там лицо Раджи Томаса. Дрожащая рука коснулась бледного, изможденного лица. И послышался голос, который мог принадлежать только Кораблю:

— Радж...

Картинка стерлась. Он отключил ее. Отверг.

Ваэла лежала одна, на каталке. Ее везли по коридорам Редута.

“Значит, Томас с Кораблем на “ты”.

— Но почему?

Вопрос оцарапал охрипшее горло.

Над Ваэлой склонился медтех.

— Скоро ты будешь на борту, милая. Не волнуйся.

Ремни каталки впивались в грудь.

“Это Пандора, человек-ваэла. Здесь все зло вырвалось на свободу”.

Не Керро, а снова тот голос...

“Аваата?”

Слово пощипывало язык. Медтехники принялись перегружать ее с каталки в челнок. Голоса сливались в сплошной гул. Над ней парило чье-то лицо — реальность или бред? Чем-то схожее с лицом Льюиса, но другое. Ваэлу катили, толкали, кололи, но все ее внимание поглощал голос в глубинах рассудка и единожды осознанная ею связь со всем человечеством.

— Она беременна. Это значит — на борт, к наталям. Приказ.

— На каком сроке?

— Уже больше месяца.

“Не может быть! — мелькнуло в голове у Ваэлы. — Я только что прибыла сюда, а мы с Керро...”

Ее чувство времени странным образом раздвоилось. Одни внутренние часы уверяли Ваэлу, что в Редут она прибыла поздним вечером тех же суток, когда их подводная лодка нырнула в лагуну. Вторые часы притаились в животе, и они обезумели... стрелки их крутились, крутились, кружились... оставляя часы в голове далеко позади.

— Пускай с ней натали разбираются, — заключил кто-то.

Ваэла слышала эти слова, но разорвавшаяся связь времен казалась ей важнее. С того мига, как Керро вошел в нее... время раздвоилось. А ее — это она знала — доставят на борт, к наталям. Так требовало богоТворение.

“Как это возможно, Аваата?”

Девушке казалось, что ей заповедано быть в тягости, и акт зачатия стал лишь формальностью.

Когда шлюз челнока открылся, за каталку взялся узколицый тип, в котором Ваэла узнала одного из подручных Мердока — клона, отличавшегося длинными пальцами и пронзительным голосом. Она вздрогнула в страхе.

— Меня пошлют на борт?.. — Она не осмелилась договорить до конца: “Или в Первую?”

— Да, — ответил клон, и каталку тряхнуло на пороге.

— Что же нам теперь делать? — прошептала Ваэла вслух.

“Спасать мир”, — ответил голос из глубины.

Потом щелкнули затворы, и Ваэла уснула.

 

 

Сознание — от “со” + “знать”. Совесть — от “со” + “ведати” (устар. “ведать”, “знать”). Сознание есть знание; совесть есть также знание (или первоначально весть).

Из корабельных архивов.

 

— На борту! — взвыл Оукс в микрофон. — Кто приказал отправить эту таоЛини на борт?

Медтехник на экранчике и сам казался маленьким и очень напуганным. Он с трудом пошевелил губками.

— Вы, сэр. Я хочу сказать... это ваш приказ. Она беременна, сэр, а вы распорядились в порядке богоТворения отправлять всех...

— Ты мне только не заливай, что я там приказывал!

— Так точно, сэр! Прикажете вернуть ее, сэр?

Оукс молча схватился за голову.

Да нет, поздно. Натали уже вцепились в нее. Вернуть беременную на нижсторону теперь можно только прямым приказом по медсектору, а это — лишнее внимание... В Редуте и без того хватает проблем. Лучше выждать, пока не представится случай... Черт! Ну почему мы не опустили наталей сюда...

— Мне нужен Мердок.

— Он на борту, сэр.

— Знаю, что на борту! Как сможете — на линию ко мне его!

Он треснул кулаком по клавиатуре, и физиономия трясущегося медтехника пропала с экрана.

“Проклятье! Только все пошло на лад!..”

Оукс выглянул в окно. Воды залива за взлетным полем были чисты — ни следа келпа. Ровная спокойная поверхность зеркалом отражала свет прожекторов периметра и огни электросварки.

“Никакого келпа. Сгинет он с лица Пандоры — мы и глазом моргнуть не успеем”.

Останется только Корабль.

“Нет, корабль!”

Да теперь еще эта девка, Ваэла таоЛини. Что она разузнала — один Бог ведает. Томас ее в чем угодно мог убедить. Он, в конце концов, тоже кэп...

Вернувшись к консоли, Оукс запустил голозапись допроса своего соперника.

Томас сидел в самое середине темной камеры — три метра от стены до стены. Напротив него стояла рослая специалистка из поведенческого сектора.

— Времени нет. Нет времени, — бубнил Томас, покачивая головой. — “Вы должны решить, как станете богоТворить”, — говорит Корабль, а разгадка — она в море. Я знаю, она в море. БогоТворить... творить Бога... И времени не осталось... после стольких эпох, стольких миров... времени больше нет. Нет времени.

Оукс с досадой выключил проектор.

“Келп до него точно добрался. Оно, может, и к лучшему...”

Он снова обернулся к плазовой стене, за которой простирался океан, наблюдая, как играют на воде огни резаков и сварочных аппаратов.

“Для нас келп — это разменная монета, — подумал он. — Томас почти добрался до истины. Обрекая на гибель келп, мы выгадаем себе немного времени, а на заработанное время купим себе планету. Неплохой, в сущности, обмен”.

Он принялся прохаживаться тем же коротким маршрутом — от стены к консоли и обратно... Попав на борт, девчонка таоЛини стала представлять собой слишком неопределенную переменную. Надо что-то делать.

“Бесы бы пожрали этого техника!” Оукс снова ударил кулаком по панели. “Ему надо было уговорить ее отправиться в Первую, а не отпускать на борт. Что этот придурок — подумать не может минуту? Или я все за них решать должен?”

Он знал, что Мердок борется за власть на орбите с Ферри, но те, в конце концов, оба были людьми Льюиса. Пусть он с ними разбирается. В конечном счете это он во всем виноват.

— Пока они не перейдут дорогу кэпу, — проговорил он, тыча пальцем в свое отражение в плазовом окне.

И словно в ответ на этот жест, зеркало залива позади отражения подернулось мелкой, мерной рябью.

 

 

Интонация — это свойство языка. Она способна передавать тончайшие оттенки восторга или ужаса, сущность общественных и культурных процессов. Таковы световые узоры келпа, такова песнь дирижабликов.

Керро Паниль,

из предисловия к “Истории Авааты”.

 

Ваэла просматривала голозаписи Керро Паниля в детстве. В тесной учебной комнате, куда посадила ее Хали Экель, было тихо, слышались только голоса из фокуса проектора. Кресло было совсем примитивным — кусок ткани, натянутый на стальной каркас, — но к подлокотнику был примотан дистанционник от проектора. Синеватые лампы светили слабо, чтобы увеличить разрешение проекции. Когда записанные голоса утихали, отчетливо слышался шелест воздуха в вентиляции.

Ваэле постоянно приходилось отворачиваться, чтобы приложиться губами к патрубку корабельного сосца. Одной рукой она поглаживала вздувшийся живот. Ей казалось, что она почти ощущает, как на глазах растет в ней плод, но девушка старалась не думать об этом. Всякий раз, как она заново осознавала то неведомое, что прирастало в ней, Ваэла вздрагивала от ужаса — и в тот же миг это чувство гасло, словно притушенное кем-то.

Комнату переполняло одиночество. Ваэла не могла отделаться от ощущения, что ее удерживают от общения со внешним миром. Натали делали это намеренно.

Судорожные движения ее головы диктовал мучительный голод. Ваэла ела жадно и сгорала от стыда. Хали Экель не объяснила ей, ни зачем в таком странном месте сосец, ни почему Корабль питает ее, Ваэлу, отказывая в окормлении другим. Время от времени ей хотелось встать и уйти, но даже это желание подавлял чуждый рефлекс. Ей оставалось только сидеть и смотреть на юного Паниля.

Сейчас голопроектор показывал мальчика спящим в каюте. Если верить регистру, Керро в то время было двенадцать стандартных анно, но кто делал запись — сведений не сохранилось.

В каюте задребезжал динамик внутрикорабельной связи, разбудив Керро. Мальчик вскочил, потянувшись спросонья, потом выкрутил регулятор освещенности, другой рукой одновременно протирая глаза.

Каюту наполнил голос Корабля, чудовищно ясный:

— Прошлой ночьстороной ты заявил, что ты в родстве с Богом. Почему ты спишь? Боги не нуждаются во сне.

Керро пожал плечами, глядя в динамик, откуда доносился голос. — Корабль, а Ты когда-нибудь потягивался сколько можешь и зевал?

Ваэла затаила дыхание от такой дерзости. Детский вопрос граничил с богохульством.

Ответа не было долго. Керро ждал — так не по-детски терпеливо, что Ваэла удивилась.

— Ну? — поинтересовался он наконец, мальчишески довольный своей логикой.

— Извини, юный Паниль. Я кивнул, но ты, верно, не заметил.

— Как ты можешь кивнуть? У тебя же нет головы, чтобы положить на подушку.

У Ваэлы дух захватило. Мальчишка бросал вызову Кораблю только потому, что тот поставил под сомнение родство Керро с Богом. Она ожидала ответа, не зная, что услышит сейчас.

— Возможно, голова, которой Я киваю, и мышцы, что Я растягиваю, просто находятся вне твоего поля зрения.

Прежде чем ответить, Керро нацедил стакан воды из-под крана и жадно выпил.

— Ты просто воображаешь, что потянулся. Не одно и то же.

— Я действительно потянулся. Может быть, это ты воображаешь, что потягивался?

— Я потягивался взаправду, потому что у меня есть тело и оно иногда хочет спать.

Ваэле показалось, что мальчик перешел в оборону, но Корабль, кажется, веселился.

— Не стоит недооценивать силу воображения, Керро. Возьми само это слово: во-ображать, создавать образы. Разве не в этом суть человеческого опыта?

— Но образы, они... просто пустышки.

— А что тогда красота? Если в один прекрасный день ты дашь отчет во всем пережитом тобою — будет ли это творением прекрасного? Ответь — откуда ты ведаешь, что жив?

Ваэла отключила проектор. Голографическое изображение повисело еще миг собственным негативом, словно запоздалое сожаление, и растворилось. Но девушке показалось, что в последний момент Керро кивнул, будто слова Корабля привели его ко внезапному озарению.

Но что он получил от своей противоестественной связи с Кораблем? Ваэле казалось, что она не в силах до конца понять Паниля, несмотря на эти загадочные хроники его жизни. Откуда Хали Экель знала про эти записи? Ваэла обвела комнатушку взглядом. Что за странное место... за потайным люком.

“Зачем Хали настояла, чтобы я посмотрела запись? Неужели я смогу найти его в прошлом — изгнать призраки его детства или это голос из своего рассудка?”

Ваэла стиснула ладонями виски. О, этот голос! Он всплывал в сознании в мгновения неконтролируемого ужаса, успокаивая, умоляя примириться, рассказывая что-то нелепое о какой-то Аваате.

“Я схожу с ума. Точно”.

Она стиснула выступающий живот, точно пыталась руками остановить его безумный рост.

Хали Экель осторожно постучала в люк и, не дожидаясь ответа, приотворила створку ровно настолько, чтобы проскользнуть в щель. Заперев дверь за собой, она поправила прибокс на бедре.

— И что ты узнала? — поинтересовалась она.

Ваэла обвела рукой груду голозаписей вокруг кресла.

— Кто это снимал?

— Корабль. — Хали пристроила прибокс на подлокотнике кресла.

— В них нет того, что я хочу знать.

— Корабль не гадалка.

Ваэла удивилась ответу. Временами ей казалось, что Хали готова сообщить ей нечто о Корабле, нечто важное, личное, тайное, но время исповеди все не приходило — только такие вот загадочные фразы.

Хали приладила холодный платиновый пуп прибокса к запястью девушки. Левую руку пронзил мучительный зуд и тут же стих.

— Почему мой ребенок растет так быстро? — спросила Ваэла. Тень ужаса вновь коснулась ее рассудка и тут же отступила.

— Мы не знаем, — ответила Хали.

— Что-то не так. Я чувствую.

Слова прозвучали безжизненно, бесстрастно.

Хали поглядывала то на индикаторы прибокса, то на лицо Ваэлы.

— Мы не можем этого объяснить, но уверяю тебя — помимо скорости роста, все в твоем эмбрионе совершенно нормально. Твое тело за несколько часов совершило работу нескольких месяцев.

— Но почему? Или ребенок...

— Все анализы в пределах нормы.

— Но не может же быть нормальным, что...

— Корабль заверяет нас, что ты получаешь все необходимые питательные вещества. — Хали коснулась патрубка, ведущего к корабельному сосцу.

— Корабль заверяет!

Взгляд Ваэла почему-то приковал шнур, соединявший датчик на ее руке с прибоксом. Хали затребовала кардиоскан.

— Пульс — в норме, — проговорила она, — давление — в норме, биохимия крови — тоже в норме. Полный порядок.

— Нет!

Чтобы вложить в голос хоть каплю гнева, потребовалось такое усилие, что Ваэла запыхалась от натуги. Что-то в ней не желало, чтобы девушка волновалась, тревожилась, боялась.

— Плод развивается в среднем со скоростью двадцать три часа за час вынашивания, — отозвалась Хали. — Вот единственное отклонение.

— Но почему?

— Мы не знаем.

На глаза Ваэлы навернулись слезы, потекли по щекам.

— Я верю Кораблю, — проговорила Хали.

— Я уже не знаю, кому верить.

Помимо воли Ваэла обернулась к патрубку, жадными глотками втягивая в себя питательный эликсир. Слезы высохли. Не отрываясь от патрубка, девушка наблюдала за Хали. Как значительно каждое ее движение — даже когда она просто подкручивает регуляторы прибокса. Что за странная особа эта Хали Экель — по-бортовому коротко стриженные волосы, черные, как у Керро Паниля, это нелепое колечко в ноздре...

“И она такая зрелая для своих лет”.

Вот в чем была главная загадка Хали Экель. Она утверждала, что никогда не спускалась на нижсторону. Здесь, на борту, жизнь не сводилась к простому выживанию, как на планете. Здесь хватало времени для вялой праздности, для хитростей житейских, здесь всегда находились под рукой корабельные архивы. Но глаза у Хали Экель были нижсторонние.

Утолив голод, Ваэла оторвалась от сосца и поглядела Хали в лицо.

“Могу ли я поведать ей о голосе Керро у меня в голове?”

— У тебя меняются 'граммы, — заметила Хали. — О чем ты думаешь?

Ваэла залилась густым румянцем.

— О Керро, — заключила Хали.

Ваэла только кивнула. Когда она пыталась выговорить его имя, у нее все еще перехватывало в горле.

— Почему ты сказала, что дирижаблики забрали его? — спросила медтех. — С нижстороны сообщают, что он погиб.

— Дирижаблики спасли нас, — ответила Ваэла. — С чего бы им передумать?

Под внимательным взором промолчавшей Хали Ваэла смущенно опустила веки. “Понимаешь, Хали, я слышу его в своей голове. Нет, Хали, я не сошла с ума. Я слышу Керро”.

— А что такое — бежать П? — вдруг спросила медтехник.

Глаза Ваэлы распахнулись.

— Что?

— В твоем досье сказано, что ты потеряла любовника — он бежал П. Его звали Джим. Что это такое — бежать П?

Ваэла поведала ей об Игре — вначале медленно, сбивчиво, потом все уверенней.

— Я не из-за этого думаю, что Керро жив, — добавила она, сообразив, почему Хали пришло на ум спросить.

— Зачем дирижабликам забирать его?

— Они мне не объясняют.

— Я тоже хочу, чтобы он был жив, Ваэла, но...

Хали покачала головой, и Ваэле показалось, что она видит в глазах медтехника слезы.

— Ты его тоже любила, Хали?

— У нас были... прекрасные минуты. — Она покосилась на вздувающийся живот Ваэлы. — Не такие, но все равно прекрасные.

Хали тряхнула головой и занялась прибоксом — запросила очередной скан, оцифровала, записала.

— Зачем ты сохраняешь мои данные?

“Она следит за мной, — подумала Хали. — Осмелюсь ли я солгать?”

Но надо же как-то рассеять страхи, порожденные обследованием и безответными вопросами.

— Я покажу тебе, — ответила Хали.

Вызвав только что сохраненные данные из памяти компьютера, она вывела график на учебный экран за голопроектором. Лучом-указкой она проследила за ходом тонкой красной черты по зеленой сетке.

— Вот твоя кардиограмма. Смотри — ритм медленный, ровный.

Она вызвала другую запись. На красную линию наложилась желтая, бившаяся быстрей, слабей.

— Сердце ребенка.

Пальцы Хали снова пробежались по клавишам.

— Когда ты подумала о Керро, случилось вот что.

Две черты забились в едином ритме, слившись совершенно на протяжении доброй дюжины циклов, потом разделились.

— И что это значит? — спросила Ваэла.

Хали сняла с ее руки датчик и принялась убирать прибокс в футляр на бедре.

— Называется синхрония, а что это значит — мы сами понятия не имеем. В корабельных архивах подобное состояние ассоциируется с определенными психологическими феноменами — исцелением верой, например.

— Исцеление верой?!

— Без вмешательства научной медицины.

— Но я никогда...

— Керро показывал мне архивы. Целитель входит в устойчивое физиологическое состояние, доходящее порой до транса. Керро называл его “симфонией мысли”.

— Не понимаю, при чем тут...

— Тело пациента симпатически входит в аналогичное состояние, в полной гармонии с организмом целителя. Выйдя из транса, больной оказывается исцелен.

— Не верю.

— Так сказано в архивах.

— Ты хочешь сказать, что меня лечит мой ребенок?

— Учитывая загадочную природу твоей торопливой беременности, — заметила Хали, — я ожидала, что ты взволнуешься больше. Но — да, похоже, твое физиологическое равновесие не может быть нарушено надолго.

— Чем бы она не была, она еще нерожденное дитя, — воскликнула Ваэла. — Ей такое не под силу!

— Ей?

Что-то надавило изнутри на нижнее ребро Ваэлы — это шевельнулся ребенок.

— Я с самого начала знала, что будет девочка.

— Хромосомный анализ говорит то же самое, — подтвердила Хали. — Но шансы догадаться были — пятьдесят на пятьдесят. Твоя догадка меня не впечатляет.

— Как и меня — твое исцеление верой.

Ваэла осторожно поднялась на ноги, чувствуя, как поворачивается дитя в ее чреве.

— Известно, что плод в утробе может компенсировать отклонения в биохимии матери, — заметила Хали. — Но в чудесное исцеление я тоже не верю.

— Но ты говорила...

— Я много чего могу наговорить. — Она похлопала по футляру с прибоксом. — В физиотерапии для тебя отведена специальная палата. Надо поддерживать мышечный тонус, несмотря на...

— Если ты права, ребенок родится через несколько суток. Чем я могу...

— Ваэла, отправляйся в физиотерапию.

Хали вышла, прежде чем Ваэла успела возразить. “Какая бдительная и хитрая особа”, — подумала она. Ваэла знает, как работать с архивами, и полуответы не утолят ее любопытства. “Что же нам делать?”

У люка, ведущего в ясельный сектор, Хали приостановилась. Из просторного игрового пузыря на нее глядел мальчишка. Хали знала его — Рауль Андрит, пяти анно от роду, лечился у нее по поводу кошмаров.

— Привет. — Она наклонилась к нему. — Помнишь меня?

Рауль поднял к ней бледное равнодушное личико и, не успев ответить, вывалился из пузыря в коридор.

Хали машинально вдавила клавишу аварийного вызова. Дожидаясь ответа, она уложила ребенка на спину и пристроила датчик на руке. По экрану побежали строчки, и впервые в жизни Хали усомнилась в диагнозе, поставленном компьютером. “Утомление... — выхватывали ее глаза из нагромождения фактов, — истощение... 10,2...”

— Да? — продребезжал из динамика голос дежурного врача.

Хали сообщила о случившемся, одновременно вводя мальчику глюкозу с витаминами из НЗ.

— Высылаю каталку.

Динамик пискнул, и связь прервалась.

— Рауль Андрит: возраст? — запросила Хали компьютер.

“5,5”, — высветилось на экране.

— Возраст последнего обследованного пациента?

“10,2”.

Пальцы Хали забегали по клавишам.

— Последним был обследован Рауль Андрит. Как ему может быть одновременно 5,5 и 10,2 анно?

“Он прожил 5,5 станд. анно. Клеточные структуры его тела соответствуют 10,2 биологического анно. Для целей терапии биологический возраст важнее”.

Не поднимаясь с колен, Хали уставилась на лежащего без сознания мальчика — темные круги под глазами, бледное лицо. Тощая грудь конвульсивно вздрагивает на каждом вдохе. По сути, компьютер заявил, что за несколько суток ребенок постарел вдвое.

Подкатила каталка, управляемая молодым санитаром.

— В лазарет его, — распорядилась Хали. — Уведомить ведущего наталя, продолжать лечение синдрома истощения. Я скоро буду.

Она заторопилась в сторону отделения физиотерапии, но на ближайшем повороте едва не столкнулась с запыхавшимся медиком.

— Экель! — воскликнул тот. — Я как раз за вами. Вы сообщили о потерявшем сознание ребенке? Во второй игровой зоне то же самое. Сюда.

Торопясь за ним, Хали вслушивалась в короткий анамнез.

— Семь анно, из секции Поллисайд. Едва на ногах держится. В последние дни очень много ест — а при нынешних рационах это просто беда; но сегодня его взвешивали, и за неделю парень сбросил два килограмма.

Хали и сама понимала, что в таком возрасте это означает серьезное истощение.

Мальчик лежал на лужайке в игровом куполе. Сводчатый потолок закрывали ставни. Наклоняясь к телу, чтобы установить прибокс, Хали ощутила запах свежесрезанной травы и подивилась мимоходом, какое нелепое сочетание — аромат свежести и больной ребенок.

После Рауля Андрита ее уже ничто не удивляло. “Утомление... истощение... старение...”

— Перевозим в лазарет?

Голос был незнакомый. Хали подняла голову. Рядом с врачом стоял узколицый мужчина в синем комбинезоне нижсторонника.

— А, это Сай Мердок, — представил его врач. — Прилетел задать пару вопросов насчет этой таоЛини. Вы ее, кажется, направили в физиотерапию?

Хали поднялась на ноги, вспоминая, какие слухи ходили об этом Мердоке. “Келп и клоны... директор Первой лаборатории... человек Льюиса”.

— Зачем его перемещать? — поинтересовалась она.

— Сколько я понял, Рауля Андрита с подобным же приступом отправили в лазарет. Мне показалось...

— Имя Рауля Андрита вам, кажется, знакомо, — заметила Хали. — Но вы с нижстороны. Что вам известно?..

— Эй, послушайте, я не обязан отвечать на ваши...

— Отвечать будете или мне, или консилиуму. Это может оказаться занесенной с нижстороны болезнью. Что связывает вас с Раулем Андритом?

С лица Мердока сошло всякое выражение.

— Я знаком с его отцом, — проговорил он.

— И все?

— Все. Я никогда раньше не видел мальчика. Просто... знал, что он на борту.

Хали с детства училась на медтехника, готовилась беречь всякую жизнь и обеспечивать выживание корабельников. Каждую мышцу, каждое нервное волоконце, каждый сосудик и желёзку она знала по имени и порой во время работы тихонько беседовала с ними. И сейчас она инстинктивно поняла — Мердока учили иному. Он вызывал в ней омерзение. И он лгал.

— Зачем вам нужна Ваэла таоЛини?

— Это не ваше дело. Приказ кэпа.

— Ваэла таоЛини передана на мое попечение наталями. Это дело Корабля. Все, что касается ее, касается и меня.

— Обычный допрос, — бросил Мердок.

Каждый его жест говорил, что предстоит не просто “обычный допрос”, но, прежде чем Хали успела ответить, в игровую зону вошла Ваэла.

— Мне передали, меня тут кто-то искал? — крикнула она от самого люка. — Вы не...

— Стой! — велела Хали. — У нас тут больной, и беременным нечего сюда заходить. Подожди меня в отделении наталей. Я подойду через...

— Нет! — с неожиданной силой бросил Мердок. Похоже было, что он только что принял некое важное решение. — Встретимся у Ферри в медсекторе. Немедленно.

— У Ферри? — удивилась медтехник. — Он не...

— Оукс оставил его на борту за главного. Этого вам должно быть достаточно.

Он развернулся на каблуках и вышел.

 

 

Миф — это не сказка, но история, увиденная глазами поэта и пересказанная им.

Из корабельных архивов.

 

Ферри сидел в своем кресле, потягивая из стакана отдававшую мятой бледную жидкость. Когда Хали и Ваэла вошли, он просматривал чьи-то биосканы и защиты с экрана не снимал.

Кабинет начальника, присоединенный к комплексу первичной обработки после отбытия Оукса, был ярко освещен. Угловые светильники заливали комнатушку желтым сиянием. В воздухе висел острый запах дезинфектанта.

Хали сразу заметила, что Ферри, во-первых, еще не упился до оцепенения, а во-вторых, чего-то очень боялся. Потом она сообразила, что в кабинете недавно убирали. Где бы ни усаживался работать Ферри, вокруг него немедленно нарастали груды мусора — положение, невероятное на борту, где аккуратность становилась инстинктивной. А здесь, видишь ли, он навел порядок. Странно.

Только после этого она заметила Мердока и сообразила — Ферри боится, что тот донесет на него Оуксу.

Мердок стоял у командного пульта, скрестив руки на груди, точно статуя.

Ферри с силой захлопнул крышку над экраном и развернулся вместе с креслом.

— Спасибо, что поторопились.

В дребезжащем старческом голосе звучало сдерживаемое чувство. Ферри потер переносицу, машинально повторяя жест Оукса. Ваэла заметила, что пальцы его дрожат.

“Чего он боится?”

Скрытность Ферри говорила о страшных тайнах...

“Это из-за моего ребенка?”

Кольнул и сгинул ее собственный страх. “Доверься Хали и Кораблю, — слышала она голос Керро. — Доверься”.

Ваэла попыталась сглотнуть. Неужели никто больше не слышит? Она исподтишка оглядела собравшихся. Покуда голос звучал, Ваэла не испытывала никаких сомнений в его реальности, но стоило Керро умолкнуть, как она начинала колебаться. Окружающее требовало от нее полнейшего внимания. Органы чувств, восприимчивость которых многократно усилила борьба за выживание на Пандоре, — вот чему она могла довериться.

А чувства говорили ей, что внимание следует обратить на Ферри. Этот человек был опасен, многослойно коварен. До нее доходили слухи о Ферри — неплохой врач, не без странностей, но молодым женщинам с ним наедине лучше не оставаться.

А глаза говорили иное.

“Путаник, — решила Ваэла. — Путаник на месте начальника. Интересно. За что его выбрал Оукс?”

Обостренное Пандорой обоняние Ваэлы уловило запах спирта, исходящий от стакана. Девушка постаралась скрыть догадку под маской безразличия. На нижстороне, в Колонии, алкоголь и тетрагидроканнабинол* [Действующее начало индийской конопли (гашиша, анаши).] потребляло большинство. Но увидеть спиртное на борту она как-то не ожидала. Когда тебя защищает Корабль... и верно, корабельники всегда считали спирт опасным ядом. Хотя опять же — Ваэла слышала, что Ферри, как и она сама, родился на Земстороне. Может быть, такой возврат к прошлому — обычное дело.

И все-таки интересно. Если ее беременность, наступившая вне рамок одобренной Кораблем программы размножения, заинтересовала определенные круги... Зачем еще Ферри пользоваться защищенным экраном? Да еще выпивка! Ваэла не желала, чтобы ее жизнь, жизнь ее ребенка, зависели от человека, добровольно лишающего себя рассудка.

“Пьянство”, — всплыло в сознании слово из далекого детства, и время гибернации-плюс-жизни, прошедшее с той поры, когда это слово связывалось в ее сознании с выпивкой, вдруг показалось Ваэле бездонной пропастью.

Взгляд ее все время возвращался к защищенному экрану. Пора уже кому-нибудь нарушить уединение старика.

— Ваш напиток отдает свежей мятой. Можно попробовать?

— Да... конечно.

Последнее слово Ферри выдавил с трудом, но стакан отдал, предупредив:

— Только глоточек. Будущим мамам не стоит.

Стакан обжег руки холодом. Ваэла пригубила и закрыла глаза, вспоминая жаркий день на Земстороне, когда мать позволила ей вместе со взрослыми выпить разведенного мятного джулепа. Этот напиток был светлее, но по вкусу — точь-в-точь бурбон с мятой.

Очнувшись, Ваэла заменила, что Ферри не сводит глаз со стакана.

“Он... жаждет, — поняла она. — Едва ли не до истерики”.

— Неплохо, — заметила девушка вслух. — Где достали?

Ферри потянулся к стакану, но Ваэла сунула напиток Хали. Та машинально взяла его, поглядывая то на старика, то на свою подопечную.

— Давай, — подбодрила ее Ваэла. — Попробовать стоит каждому. Я в первый раз попробовала в двенадцать лет.

— Может быть, ей не стоит? — заскулил Ферри, когда медтехник заколебалась. — Сейчас какая-то странная хворь ходит по борту... а если это заразно?

“Для него это настоящее сокровище, — поняла Ваэла. — Дорогая, видно, штука”.

— Если заразно, — откликнулась она вслух, — то мы уже больны. Давай, Хали.

Девушка осторожно отпила и тут же зашлась сдавленным кашлем, протянув стакан любому, кто освободит ее от этого груза. Ферри поспешно отобрал свою драгоценность.

— Какая гадость! — прохрипела Хали, утирая глаза.

— Главное — знать, чего ожидать, — заметил Ферри.

— И долго практиковаться, — добавила Ваэла. — Вы так и не сказали, где берете такую прелесть. Это ведь не наш денатурат?

Ферри осторожно примостил стакан на столике у кресла.

— С Пандоры.

— Должно быть, нелегко достается.

— А более важных тем для беседы у нас нет? — поинтересовался Мердок.

Это были его первые слова, и на Ферри они произвели гальванический эффект. Старик потянулся было за стаканом, но вдруг развернулся к пульту, поиграл с рукоятками, снял защиту с экрана да, поколебавшись, так и оставил.

Ваэла обещала себе, что при первой же возможности выяснит, что такого интересного нашел Ферри в архивах. Имея неограниченный доступ к учебным терминалам Корабля, это будет нетрудно.

Мердок встал у Ферри за спиной, отчего старик занервничал еще больше. Ваэла невольно посочувствовала ему. От взгляда Мердока у любого между лопатками зачешется.

— Я... э-э... — пробулькал Ферри, — ждал... э-э... конкретного приказа, прежде чем... э-э... приниматься... э-э... за дело, ради которого... э-э... то есть...

— Зачем мы вообще тут собрались? — спросила Хали нетерпеливо.

Ей не нравилась сгущавшаяся в комнате атмосфера. На плечи Ферри тяжким грузом ложилась невысказанная угроза, исходившая определенно от Мердока.

Старик судорожно схватил стакан, но ему не удалось донести его до губ — Мердок протянул руку через его плечо и без усилия отобрал выпивку.

— Это подождет.

Мердок поставил стакан на полку за своей спиной и не успел повернуться обратно, как отворился входной люк и в комнату вошли трое.

Хали узнала их. Первой шла Брулаги из медсектора, плотно сложенная широкоплечая женщина с коротко стриженными по бортовому обычаю рыжими волосами. Ее ярко-голубые глаза сияли над приплюснутым носом и тяжелой нижней губой. За ней шел Андрит из поведенческого сектора — рослый смуглый мужчина, чьи миндалевидные карие глаза тревожно бегали. Последней порог переступила Узия, немногословная седая натали с вечно поджатыми губами. Она помогала Хали присматривать за беременной Ваэлой.

— А вот и вы! — выдавил Ферри. — Садитесь, прошу. Располагайтесь.

Хали с готовностью подтащила два складных стула — один себе, второй Ваэле, — но та отодвинулась и уселась точно напротив Ферри и чуть в отдалении, словно сторонний наблюдатель. Отсюда она могла видеть одновременно Ферри и Мердока, не поворачивая головы. “Старик заметит, — решила она. — Пусть поерзает”. Он хотел привлечь внимание — пусть его и получит.

“Что с тобой, старый хрыч? — мысленно поинтересовалась Ваэла. — Чего ты так боишься?”

Трое опоздавших уселись на кушетке обок Ферри. Мердок остался стоять.

Хали заметила, где устроилась Ваэла, но ее отвлекла другая мысль — поведенец Андрит, верно, приходился мальчишке Раулю отцом. Зачем он здесь?

Мердок похлопал Ферри по плечу. Старик дернулся.

— Покажи им карту.

Сглотнув, Ферри неловкими пальцами набрал код. Голопроектор высветил миниатюрную карту-схему переходов Корабля.

Хали узнала отделение наталей, немного в сторону обшивки от поведенческого, и обратила внимание, что вся проекция усеяна красными точками. Брулаги из медсектора склонилась к трехмерной карте, опершись обеими руками на колени. Андрита карта почему-то взволновала. Узия только кивнула.

— Что означают красные метки? — спросила Хали.

— Каждая точка — это пораженный ребенок, — ответил Ферри. — Если их соединить, получится спираль. Обратите внимание, что чем ближе к ее центру, тем больше становится точек.

— Водоворот, — проговорил Мердок.

Ваэла, затаив дыхание, вглядывалась в карту. Стоило ей поднять голову, как она натолкнулась взглядом на полный нескрываемой ярости взгляд Андрита. Тот сжимал и разжимал кулаки, и под комбинезоном ходили мускулы.

Ферри стянул с полки у пульта стопку листов и принялся рыться в них.

— Для тех, кто еще не знает... э-э... Ваэла, где находится твоя каюта?

Андрит подался вперед, едва не падая с кушетки. Мердок сдерживал улыбку. Чему он радуется?

— Все здесь знают, где я сплю, доктор. Моя каюта в центре этой спирали.

Андрит бросился на нее. Такой реакции Ваэла не видела еще ни у одного корабельника. Но, несмотря на мешающий движениям живот, рефлексы Ваэлы были отточены Пандорой. Когда кулак Андрита нанес удар по тому месту, где сидела Ваэла, ее уже не было там. Прежде чем поведенец опомнился, девушка уложила его точным ударом по шее — все на рефлексах.

Сила переполняла ее, разливаясь по жилам, потоком струясь из зреющего в ней плода.

Едва успевшая вскочить Хали переводила взгляд с распростертого на полу Андрита на застывшую в боевой стойке великолепную Ваэлу. Та дышала ровно, и только кожа ее от нагрузки налилась кармином. Она медленно оглядывала комнату в поисках новой угрозы.

— С чего это он? — ошеломленно спросила Хали.

Ваэла повернулась к Ферри:

— Почему?

Она легонько качнулась на пятках. Андрит угрожал не ей — ее нерожденному ребенку! Пусть только попробуют обидеть ее малышку!

Ответил Мердок. Глаза его странно поблескивали, будто все случившееся его забавляло.

— Он... понимаете, перенервничал. Один из пораженных детей — его сын.

— Что на самом деле означают красные точки? — спросила Хали.

— Э-э... мы полагаем, что проблемы с биоэнергетикой, — ответил Мердок. — У нас в Первой наблюдался схожий эффект.

Ваэла шагнула к Ферри:

— Я хочу услышать это от тебя. Тебя Оукс оставил здесь за главного. Что происходит?

— Я... э-э... знаю об этом немного... — Ферри облизнул губы, покосился через плечо на Мердока.

— Хочешь сказать, тебе не положено об этом знать, — заключила Ваэла. — Тогда расскажи что знаешь.

— Давайте не будем таким тоном, ладно? — перебил ее Мердок. — На полу, между прочим, лежит раненый. И не стоит нагнетать страсти по поводу этой злосчастной истории. — Он повернулся к наталю: — Доктор Узия, поскольку наши медтехники, похоже, оцепенели...

Хали посмотрела под ноги на зашевелившегося Андрита.

— Жить будет, — бросила Ваэла. — Я била не изо всех сил.

Хали уставилась на нее. Намек был ясен — Ваэла могла и убить своего противника. Медтехник запоздало нагнулась — осмотреть пострадавшего. Прибокс показал, что на шее останется синяк и, возможно, поражены отдельные нервы, но Ваэла была права — жить Андрит будет.

— Что случилось в Первой? — Ваэла обращалась к Мердоку.

— Э-э... сходный искусственный феномен. Ты — первый встреченный нами естественный пример.

— Естественный пример чего? — процедила Ваэла.

— Отсасывания энергии из... окружающих.

Ваэла прожгла его глазами. Что он бормочет? Она уже шагнула вперед, но Хали удержала ее. Ваэла развернулась так резко, что едва не сбила медтехника с ног. Хали отдернула руку.

— Ваэла, погоди. Я начинаю понимать.

— Понимать что?

— Они винят тебя в том, что болеют дети.

— Меня? Почему? — Она снова повернулась к Ферри: — Объясни.

Мердок открыл рот, но Ваэла хлестнула его взглядом.

— Не ты! Он.

— Ну, Ваэла, успокойся, — пробормотал Ферри. — Это все злосчастная ошибка...

— Какая еще ошибка, пьяная твоя харя?! Ты это подстроил. Ты пригласил Андрита. Ты знал про спираль на карте. Что ты задумал?

— Не смей со мной разговаривать таким тоном! — взвился старик. — Это моя...

— Если ты немедленно не объяснишь, что тут творится, это будет твоя смерть!

Взгляд Хали был прикован к Ваэле. Что с ней случилось? Мердок стоял очень спокойно — никаких резких движений... Узия и Брулаги просто застыли.

— Только не угрожай мне, Ваэла, — умоляюще проныл Ферри.

“А она ведь вполне может его прикончить, если он не ответит, — подумала Хали. — Упаси нас Корабль! Что на нее нашло?”

Заговорила Узия — тихо, но голос ее властно колыхнул спертый воздух кабинета.

— Доктор Ферри, мы наблюдаем проявление инстинкта защиты потомства. Это глубинная психологическая реакция. Очень опасная. Поскольку рефлексы Ваэлы отработаны на нижстороне, я бы советовала вам ответить ей.

Ферри, как мог, вжался в кресло, облизывая губы.

— Я... э-э... твое пребывание на борту, Ваэла... тут возникли... э-э... скажем так — предрассудки....

— Например?

— Насчет тебя. Мы обследовали тебя с момента прибытия и .. э-э... так и не нашли ответа. Даже Корабль не в силах помочь. В чем бы ни крылась разгадка, Корабль пометил эти сведения “Секретно”. Или... — Он бросил ядовитый взгляд на Хали, — нас отсылают к медтехнику Хали Экель.

Хали не смогла сдержать вздоха.

Ваэла резко обернулась к ней, и Хали внезапно осознала, что сама стала мишенью.

— Ваэла, клянусь, я не знаю, о чем он. Мое дело — защищать тебя и ребенка, а не причинять зло.

Ваэла коротко кивнула.

Андрит со стоном встал на колени. Ваэла одной рукой подняла его за ворот и швырнула на кушетку, едва не сбив Узию и Брулаги, с такой легкостью, что Хали затаила дыхание. “Да, она очень опасна”, — подумала медтехник, выпуская воздух из легких.

— И когда Корабль отправил вас за ответом к Хали Экель? — В голосе Ваэлы клокотала расплавленная лава.

Андрит вдруг сложился пополам, и его стошнило. Никто даже не обратил на это внимания.

— Когда мы спросили, кто виноват в этом феномене — ты или твой ребенок, — признался Ферри.

Хали всхлипнула. Снова встали перед глазами трое умирающих на крестах, на вершине пыльного холма под жарким желтым солнцем. Что за дитя носила в себе Ваэла?

— Хали, — промолвила Ваэла, не оборачиваясь, — тебе это ничего не говорит?

— Как было зачато твое дитя? — спросила Хали.

Ваэла удивленно глянула на нее через плечо.

— Мы с Керро... Корабля ради, ты же знаешь, откуда берутся дети! Или ты думаешь, что мы поставили на субмарину аксолотль-бак?

Хали уткнулась взглядом в палубу. В легенде говорилось о непорочном зачатии — без участия мужчины. Божьей волей... Но то — легенда. Всего лишь миф. Почему же тогда Корабль направил искателей ответа к ней? Сколько раз после своего путешествия во времени Хали задавала себе один и тот же вопрос: “Что я должна была узнать?” Корабль говорил о священном насилии, и все, что выяснила Хали о лобном месте из архивов, только подтверждало эту мысль. “Священное насилие — и дитя Ваэлы?”

Беременная женщина не сводила с нее глаз.

— Ну, Хали?

— Быть может, твое дитя не привязано к этому времени. — Хали пожала плечами. — Я не могу объяснить, но ничего другого мне в голову не приходит.

Странно, но этот ответ Ваэлу, казалось, удовлетворил. Она глянула на Андрита, молча держащегося за голову, потом снова на Ферри.

— Что с моим ребенком? Чего вы так боитесь?

— Мердок! — В голосе Ферри слышалась мольба.

— Мы получили отчеты от Ферри, — проговорил тот, скрестив руки на груди, — и...

— Какие отчеты?

Мердок сглотнул, глядя на спираль кровавых точек в голографической схеме.

— Что вы собирались со мной сделать? — поинтересовалась Ваэла.

— Ничего. Клянусь. Ничего.

“Да он в ужасе, — поняла Хали. — Он что — видел уже раньше, как матери защищают детей?”

— Вопросы? — бросила Ваэла.

— А, да, конечно... вопросы.

— Задавай.

— Ну, я... мы обсуждали это с наталями, и мы, то есть Оукс, хотели спросить, не согласишься ли ты родить ребенка на нижстороне.

— Нарушить обряд богоТворения? — Ваэла покосилась на Узию.

— Ты не обязана спускаться на нижсторону, — отозвалась та. — Мы лишь разрешили задать тебе вопрос.

— Почему нижсторона? — Вопрос был снова обращен к Мердоку. — Чего вы надеетесь добиться там?

— У нас накоплен большой запас “порыва”, — ответил тот. — И, по моему мнению, вам понадобится все до последней унции.

— Почему?

— Твой ребенок растет ускоренными темпами. Потребность в питательных веществах для роста клеток... огромна.

— Но при чем тут больные дети? — Она повернулась к Андриту: — Что они тебе наболтали?

Он поднял на нее горящий взгляд.

— Что это ты виновата! Что на нижстороне такое уже видели!

— Хочешь отправить меня на нижсторону?

Видно было, как Андрит пытается преодолеть внушенные ему догмы богоТворения.

— Я просто хочу, чтобы этого не было, — выдавил он, сглотнув. — Того, что высосало моего сына.

— Как я могу быть в этом виновата?

— Они говорят, это... биоэнергетический отток. Часто наблюдался, но объяснения ему нет. Может, Корабль...

Повторить открытое богохульство Мердока он не осмелился.

“Они выбрали дурное орудие, чтобы подчинить меня”, — подумала Ваэла.

План был ясен: Андриту полагалось продемонстрировать потенциал насилия на борту. Ее уговорили бы спуститься на нижсторону — “для твоего же блага, дорогая”. Как же они хотят отправить ее туда!

“Почему? Неужели я для них так опасна?”

— Хали, тебе известно об этом феномене?

— Нет, но все свидетельства действительно указывают на тебя или ребенка. Только “порыв” тебе не нужен.

— Почему? — вскинулся Мердок.

— Корабль кормит ее из сосцов.

Мердок обжег Хали взглядом.

— И давно вы, натали, знаете, что ее плод развивается ненормально быстро?

— А откуда вам это известно? — поинтересовалась Узия.

— Это составная часть феномена — быстрый рост и ненормальная потребность в питании.

— Мы узнали об этом после первого же обследования, — ответила Хали.

— Сохранили все в тайне и действовали с осторожностью, — кивнул Мердок. — Как и мы на нижстороне.

— Зачем вам кормить меня “порывом”? — спросила Ваэла.

— Если плод получает достаточно энергии из “порыва”, биоэнергетического оттока не происходит.

— Врешь, — бросила Ваэла.

— Что?!

— Твое вранье прозрачно, как лист плаза, — ответила она. — “Порыв” не может быть лучше эликсира.

Узия прокашлялась.

— Мердок, расскажите о своем опыте наблюдений за этим... феноменом.

— Мы работали с ДНК из образцов келпа. И нашли в них эту... способность. Организм поглощает энергию из ближайшего источника.

— Ближайший источник — это мать, — добавила Хали.

— Мать — носитель плода, она иммунна. Организм вытягивает силы из... э-э... других подобных ему организмов.

— Я не старею, — возразила Хали. — А я общалась с ней больше всех остальных.

— Так бывает, — согласился Мердок. — Одних оно высасывает, других не трогает.

— Но почему дети? — спросила медтехник.

— Потому что они беззащитны! — вскрикнул Андрит. Голос его звенел от страха и гнева.

Сила текла в каждой жилке тела Ваэлы.

— Ни нижсторону я не спущусь.

Андрит попытался встать, но Узия удержала его.

— Что ты собираешься делать? — спросила она.

— Уйду под обшивку, за аграриумы. И не подпускайте ко мне никого, особенно детей, пока Хали изучает это.. явление. — Ваэла глянула на медтехника, та кивнула.

Мердок не желал успокоиться.

— Тебе было бы куда лучше спуститься на нижсторону, где у нас есть опыт...

— Силой потащите?

— Нет! О нет.

— Возможно, если вы переправите нам партию “порыва”... — начала Узия.

— Сейчас мы не сможем оправдать отгрузку такого количества пищи, — возразил Мердок.

— Расскажите, что еще вам известно об этом феномене, — попросила Хали. — Можно ли создать иммунитет? Это хроническое состояние или приступообразное? Оно...

— Я в первый раз вижу подобное за стенами лаборатории. Мне известно, что зачатие у Ваэлы таоЛини произошло вне рамок программы размножения и за пределами защитных барьеров Колонии, но...

— Почему я не получаю ответа из Колонии? — спросил Ферри внезапно. Все время беседы он волосок за волоском двигал кресло в сторону, так что теперь мог смотреть Мердоку в лицо.

— При чем здесь это?..

— Ты сказал, что не можешь отправить “порыв” сейчас, — продолжал Ферри. — Что такого важного происходит сейчас?

В голосе старика ясно слышалось отчаяние. “Что он делает?” Вопросы рвались словно из глубины души.

— Ваши вопросы не касаются текущей проблемы, — ответил Мердок. И в голосе его Ваэла услышала угрозу.

И Ферри услышал, потому что заткнулся.

— Что значит — зачатие произошло за пределами защитных барьеров? — поинтересовалась Узия из научного любопытства.

Мердок, похоже, обрадовался ее вмешательству.

— Они плыли в... скажем, плазмагласовом пузыре. В море, окруженные келпом. Детали нам не вполне ясны, но наши спецы утверждают, что Ваэла и ее ребенок могут не относиться больше к роду человеческому.

— Не пытайся загнать меня на нижсторону! — предупредила Ваэла.

Узия поднялась.

— На Земстороне люди плодились и размножались свободно. Мы просто видим, как возвращаются старые обычаи... а неизведанное, конечно, следует изучить.

Мердок воззрился на нее.

— Вы сказали...

— Я разрешила спросить ее. Она приняла решение. Ее план вполне разумен — изолировать ее от детей, установить постоянное наблюдение...

Узия продолжала нудеть, обрисовывая детали, которыми план Ваэлы обрастал на глазах, — каюта с сосцом, график дежурства медтехов... Ваэла не слышала. Младенец в ее чреве заворочался снова, и голова ее закружилась.

“Все идет наперекосяк. Все не так, как надо”.

Плюх! Вздыбился страх и снова ухнул в черноту.

Что хотел сказать Мердок, когда заявил, будто она не принадлежит к роду человеческому?

Ваэла попыталась вспомнить, что же произошло тогда, в плывущей посреди пандоранского океана капсуле. Но в памяти остался только экстаз слияния с чем-то немыслимым. Кабинет на борту, голос Узии отступили куда-то. Важен был только плод, с ужасающей быстротой зреющий в ее чреве.

“Мне нужен сосец”.

Перед мысленным взором встал Ферри — где-то в другом месте, но с тем же стаканом в руке. Мердок втолковывал ему что-то, а Ферри безуспешно протестовал. Голоса раздавались глухо и слабо, точно из-за прозрачной стены. Потом — океан Пандоры, сверкающий под лучами двух солнц. Его сменил образ Оукса и Легаты Хэмилл. Они занимались любовью. Оукс лежал на буром коврике, Легата оседлала его, двигаясь медленно... так медленно... с выражением неизбывного восторга на лице. Пальцы ее мяли жирные складки кожи... она содрогнулась и завалилась набок. Оукс поймал ее.

“Это все сон, — твердила себе Ваэла. — Сон наяву”.

Потом она увидела Хали. Та была у себя в каюте. Медтехник стояла на коленях перед полочкой, на которой пристроила странную безделку — две палочки, скрепленные под прямым углом. Когда Хали склонила голову к неуклюжему крестику, в ноздри Ваэле ударил запах кедра — свежий, словно только что из арборетума.

И внезапно она вернулась в кабинет Ферри. Узия и Брулаги спорили о чем-то с Мердоком, а Хали за плечи вела Ваэлу к люку.

— Тебе нужно поесть и выспаться, — твердила она. — Ты перенапряглась.

— Дай сосец, — прошептала Ваэла. — Корабль накормит меня.

 

 

Пророки Израиля, проповедовавшие, что для спасения города в нем должно найтись десять добрых людей, заложили основы талмудической концепции “тридцати шести праведников”, чье появление в каждом новом поколении обеспечивает выживание всего человеческого рода.

Иудейская “Книга мертвых”,

из корабельных архивов.

 

Легата не знала, что Томас находится в Редуте, пока не увидала, как тот мчится по равнине, удирая от рвача-капуцина.

В ту минуту она стояла у большого обзорного экрана в центре управления. Вокруг не утихал дневной шум. Чуть в стороне обсуждали что-то Оукс с Льюисом. Программа сканирования переключала изображение на экране с камеры на камеру, готовая остановить переключение, стоит снаружи случиться чему-то необычному. Легата взяла управление на себя и дала увеличение, наводя камеру на бегущего. Рвач отставал от него всего на пару шагов. Два солнца заливали равнину жестокими перекрестными лучами.

— Морган, смотри!

Оукс подбежал к ней и тоже уставился в экран.

— Вот дурак, — буркнул он.

Внезапно Томас свернул налево и одним отчаянным прыжком перемахнул высокий валун, приземлившись на берегу, у линии прилива. Рвач ринулся за ним, но не рассчитал и шмякнулся в груду вынесенных на берег мертвых слоевищ. Забыв обо всем, тварь принялась жрать водоросли, покуда Томас бежал вдоль берега. Из-за скал вывернул еще один рвач. Томас обогнул торчащий камень и припустил скорее, расшвыривая подошвами сырой песок. Кажется, он услышал топот нагоняющего демона.

— Он не убежит. — В дрожащем голосе Оукса сквозила неуверенность. — Еще никто не убегал.

“Боишься, что он уйдет? — мысленно спросила его Легата. — Или что не уйдет?”

— Зачем ты его выгнал? — поинтересовалась она вслух. Она не отрывала взгляда от петляющей по пляжу фигурки, вспоминая их краткую ночную встречу у входа в Первую лабораторию. Легата поймала себя на том, что мысленно велит бегущему: “В волны! В море ныряй!”

— Я его не выгонял, моя дорогая, — отозвался Оукс. — Он, должно быть, сбежал. Проверь, чтобы все люки были закрыты! — бросил он стоящему поодаль Льюису.

— Он был в камере. Почему?

— Он и эта баба, таоЛини, вернулись из экспедиции без Паниля, зато с какой-то нелепой байкой — дескать, их диржаблики спасли. Тут простого допроса было недостаточно.

Подошел Льюис и встал у Оукса за спиной.

— Все чисто.

Томас рванулся к воде и нырнул под драные ошметки мертвых слоевищ. Вынырнул он весь обмотанный водорослями, а рвач остался пировать на келпе. Видно было, что беглец устал.

— Мы можем ему помочь? — спросила Легата.

— А что ты предлагаешь? — поинтересовался Оукс в ответ.

— Выслать спасателей!

— Округа кишит рвачами и плоскокрылами. Мы не можем позволить себе новых жертв.

— Если он такой дурак, что вышел наружу, пусть сам и отдувается, — добавил Льюис. — Разве не так бегут П?

Он внимательно глянул на Легату.

— Он не бежит П, — ответила та, размышляя, не мог ли Льюис как-то прознать о ее собственной безумной затее.

— Что бы он ни делал, — объявил Оукс, — помощи он не дождется.

— Ох нет... — невольно выдохнула Легата.

Погоню продолжили еще один рвач и два плоскокрыла. Томас спотыкался на каждом шагу, и рвач быстро нагонял его. Но в последний миг, уже изготовившись к последнему, смертельному прыжку, демон отвернул. С неба обрушилась спутанная масса щупалец, и Томаса подхватил проплывший мимо дирижаблик.

Оукс ударил по пульту, возвращая камеры на панорамный обзор.

— Вы только гляньте! — выдохнул кто-то за его спиной.

Над холмами и утесами вокруг Редута плыли в небесах ряды дирижабликов, смыкаясь кольцом осады там, куда не доставали орудия.

— Прощай, Раджа Томас, — лицемерно вздохнул Оукс. — Жаль, что дирижаблики его унесли. Рвач поступил бы милосердней.

— А что делают с людьми дирижаблики? — поинтересовалась Легата.

Прежде чем Оукс успел ответить, вмешался Льюис.

— Так, ладно! — бросил он поверх голов. — Представление окончено, за работу!

— Мы можем судить только по трупам демонов, — признался Легате Оукс. — Их выжали насухо.

— Я... жаль, что мы не смогли его спасти, — проговорила она.

— Он рискнул. И проиграл.

Оукс потянулся к пульту. Палец его дрогнул над клавишей, нажал, останавливая программу поиска. Потом босс отступил, чтобы оглядеть весь экран. Утянувший Томаса дирижаблик затерялся в далеких толпах своих собратьев. Раздутые мешки танцевали в небе, подсвеченные оранжевыми лучами обоих солнц, и перепонки их парусов плескались на ветру.

Потом Легата поняла, что остановило Оукса. Дирижабликов становилось все больше. Они поднимались все выше и выше, заполняя небосвод.

— Зеницы корабельные! — прошептал еще кто-то. — Да они застят солнца!

— Разделить экран! — скомандовал Оукс. — Активировать все сенсоры периметра!

Легата лишь через несколько мгновений осознала, что обращается он к ней. Она коснулась пульта. Экран посерел, потом прояснился снова, разделенный на ровные прямоугольнички, помеченные номерами, — изображения с сенсоров. И со стороны моря, и со стороны суши небеса над Редутом были полны дирижабликов.

— Туда смотрите! — Льюис указан на экран, на котором виднелись подножия дальних скал. — Демоны.

И в тот же миг всем стало ясно — докуда видят сенсоры, вся гряда шевелится. Легата была уверена, что никогда прежде на Пандоре такая масса клыков, когтей и жал не собиралась в одном месте.

— Что они делают? — спросил Оукс, и голос его дрогнул.

— Вроде бы ждут чего-то, — прошептала Легата.

— Ждут сигнала к атаке, — предположил Льюис.

— Проверить безопасность периметра! — рявкнул Оукс.

Легата вызвала соответствующие сенсоры. Изображения перегруппировались. Теперь экран показывал, как идут работы по устранению повреждений, нанесенных бунтом спецклонов. “По чьему, интересно, приказу?” — мелькнуло в голове у Легаты. Всюду суетились работники, в большинстве — спецклоны под охраной вооруженных нормалов. Иные трудились в открытом дворе, где нервоеды не оставили ничего живого, другие — у разбитых участков периметра, где были установлены временные барьеры. Даже за стеной прохаживались тяжело вооруженные патрули. Ни демоны, ни дирижаблики не вмешивались.

— Почему они не нападают? — спросила Легата.

— Похоже, пат, — заметил Льюис.

— Мы бережем энергию, — ответил Оукс. — Я приказал не расстреливать тварей попусту. Только если они приближаются на двадцать пять метров к нашим людям или оборудованию.

— Они мыслят, — прошептал Льюис. — Мыслят... планируют...

— Но что они задумали? — спросила Легата, заметив, что Оукс бледнеет с каждой минутой.

Босс отвернулся.

— Хесус, нам самим нужно кое-что спланировать. Идем.

Легата даже не заметила, как они вышли. Она перебирала кадры с внешних сенсоров. Во всем мире осталось только три цвета — червонный блеск солнц и дирижабликов, черные скалы, сплошь покрытые телами демонов, и белопенное море, все в барашках волн.

Когда Легата наконец обернулась, ни Оукса, ни Льюиса в центре управления не было.

“Скоро придет пора действовать, — подумала она. — И я должна быть готова”.

Протолкавшись к дверям, она выскочила в главный коридор и побежала к себе.

 

 

Поэт.

Ты видишь кости впереди.

Где нет их.

Они появятся.

Когда мы придем...

Хали Экель, из “Личных писем”.

 

Хали внимательно изучала подсоединенные к распростертой на ложе Ваэле мониторы. День еще не кончился, но Ваэла спала, неподвижно раскинувшись в растянутом между креплениями гамаке в одной из пустующих кают под обшивкой Корабля. Люка не было, дверной проем прикрывала только занавесь, колыхавшаяся под порывами ветра из соседнего аграриума.

Живот Ваэлы походил на крутой холм.

“Это ненормальный сон”, — подумала Хали. Дыхание беременной было слишком неглубоким, тело — слишком вялым. Ваэла словно погружалась в нечто, напоминающее гибернацию. Как это отразится на плоде?

Помещение было чуть больше обычной каюты, так что Хали смогла втиснуть в него столик на колесиках, куда примостился дисплей монитора. Жизненные показатели Ваэлы отображались на дисплее в виде пульсирующих кривых на фоне минутной сетки. Ниже виднелся второй набор линий — жизненные показатели плода. Одним поворотом рукоятки оба набора линий можно было совместить.

Хали уже почти час изучала синхронные ритмы. Ваэла без споров пошла за Хали в это прибежище, подчиняясь ей с покорностью лунатика. Поев из коридорного сосца, она немного ожила. Сама процедура до сих пор вызывала у Хали недоумение. Так мало корабельников еще получали эликсир из сосцов, что большинство просто не обращало внимания на эти приспособления, считая это признаком недовольства Корабля или мистическим знаком. БогоТворения посещались всеми как никогда регулярно.

Почему Корабль питал Ваэлу?

Пока Ваэла тянула жидкость из контейнера, Хали попыталась получить порцию для себя из того же раздатчика. Никакого результата.

“Почему, Корабль?”

Нет ответа. С тех пор как Корабль отправил ее наблюдать за распятием Иешуа, дозваться его было нелегко.

Линии на мониторе снова начали сходиться — плод и мать сливались воедино. И по мере того как это происходило, глаза Ваэлы медленно открывались. Сознания в них не было.

— Уведи нас к Иисусу в небеса, — проговорила Ваэла, незряче глядя в потолок.

Синхронные линии разделились, и лежащая закрыла глаза, отплывая обратно в страну своих загадочных снов.

Хали в изумлении и раздумье воззрилась на свою пациентку. Ваэла произнесла “Иисус”, как говорил Корабль. Не “Иешуа”, не “Хесус” — “Иисус”.

Может, Корабль и Ваэлу отправлял в странный путь к лобному месту? Едва ли, решила Хали. “Я бы признала в ней родственную душу”. Она видела в себе знаки, оставленные путешествием на Голгофу.

“Я постарела глазами”.

А еще к ней пришли незнаемый прежде покой и желание поделиться увиденным с кем-нибудь. Но Хали знала, что понять ее не сможет никто, кроме, может быть... всего лишь “может быть”... Керро Паниля.

Она не сводила взгляда с раздутого живота беременной Ваэлы.

Почему Керро совокупился с этой... этой женщиной?

“Уведи нас к Иисусу в небеса”.

Горячечный бред? Тогда почему “Иисус”?

Хали отчего-то стало неловко. Через прибокс она связалась с центральным компьютером и вызвала сменщика, чтобы тот посидел у монитора. Сменщица, молодая наталь-интерн по имени Латина, явилась на удивление быстро. Форменный зеленый прибокс болтался у нее на бедре.

— Что за спешка? — поинтересовалась Хали, когда Латина ворвалась в каюту.

— Ферри просил передать, что ждет тебе немедленно в девятой богоТворильне.

— Мог и вызвать. — Хали постучала пальцами по своему прибоксу.

— Да... но он просто просил меня передать.

Хали кивнула, собирая вещи. Прибокс и рекордер уже давно стали не просто привычными приспособлениями, но частью ее тела. Она ввела Латину в курс дела, отметилась в журнале синхронизаций и вышла, раздвинув занавесь. В аграриуме кипела работа — созрел очередной урожай. Пробираясь между исполняющими сложный танец страды работниками, Хали нашла отправляющийся к ядру сервок. У старого корпуса она остановилась и пешком добралась до централи, а там по учебному переходу до девятой богоТворильни.

Алая цифра номера подмигнула ей, когда Хали нырнула в люк, окунувшись в тусклое синее мерцание. Ферри не было видно. С три десятка ребятишек от пяти до семи лет сидели по-турецки вокруг голопроектора в центре богоТворильни. В фокусе виднелась фигура человека в белом костюме корабельника, распростершегося на голой земле и прикрывшего руками голову — не то от страха, не то защищаясь.

— Что за урок, дети?

Вопрос был задан бесстрастным голосом стандартных учебных программ Корабля.

— Вот он, — заявил один из мальчишек, тыча пальцем в своего соседа, — хочет знать, откуда у этого человека такое имя.

Мужчина в фокусе проектора поднялся, явно ошеломленный, и откуда-то из-за границ изображения к нему протянулась рука. Ракурс изменился, и стало видно, что рука принадлежит другому мужчине, в длинном бежевом одеянии. Рядом испуганно била копытом большеглазая белая лошадь.

При виде лошади дети разом затаили дыхание, а когда мужчина в бежевом успокоил ее одним движением — захлопали в ладоши.

Хали присела на скамью, глядя на учебное представление, и, откинувшись на мягкую спинку, поискала глазами Ферри. Старика нигде не было. Очень типично — догонять и ждать.

Поначалу фигуры в фокусе проектора молчали, но теперь до Хали донесся раскатистый голос. Язык был ей неведом, но казался знакомым, таким знакомым! Хали казалось, что она почти понимает слова — словно в недавнем сне она учила их. Она нажала клавишу “Перевод” на подлокотнике, и голос прогремел снова:

— Савл, Савл! Что ты гонишь Меня?

Этот голос! Где она слышала его?

Когда человек в белом поднялся, все еще прикрывая голову руками, Хали поняла, что на нем все же не бортовой комбинезон, а длинная накидка, оплетавшая его длинные ноги. Мужчина отступил на шаг, на два и снова упал, вскрикнув:

— Кто ты?

— Я Иисус, — отозвался раскатистый голос, — которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна.* [Деяния 9, 4-5.]

Хали замерла.

“Иешуа, — слышалось ей в мертвой тишине. — Хесус. Иисус”.

Фокус проектора померк, лампы на потолке разгорелись желтым. Хали поняла, что она одна в комнате, полной ребятишек, — это был урок для малышей. Почему Ферри приказал ей встретиться с ним здесь?

— А ты знаешь, — спросил у Хали сидящий на полу мальчишка, — откуда у того человека такое странное имя?

— Из смешения двух древних культур Земстороны, — ответила она. — А что вы смотрели?

— Корабль говорит, это сегодняшний урок. Началось с того, что тот мужчина скакал на лошади. Очень быстро. А у нас в гибербаках есть лошади?

— По накладным — есть, но у нас пока нет для них места.

— Я бы хотел на лошади покататься!

— А что вы узнали из сегодняшнего урока?

— Что Корабль везде, всегда был и все видел, — серьезно ответил мальчик.

Товарищи его закивали.

“Ты поэтому показал мне Иешуа, Корабль?”

Ответа не было. Но Хали и не ожидала ответа.

“Я не усвоила урок. Чему бы ни желал научить меня Корабль... я провалила экзамен”.

Расстроенная, она поднялась, потом снова глянула на заговорившего с ней малыша. Почему нет взрослых? Конечно, это детское богоТворение — но хотя бы инструктор...

— Вы доктора Ферри не видели? — спросила она.

— Он приходил, но его вызвали куда-то, — ответила девчушка из задних рядов. — А разве можно покидать богоТворение?

— Только по корабельным делам, — соврала Хали.

Отговорка вышла пустой, но девочку вроде бы удовлетворила.

Решившись, Хали выбежала из комнаты. Вдогонку ей полетел девчоночий голосок: “А кто же у нас будет учителем?”

“Не я, малышка. Мне самой предстоит многому научиться”.

Что-то на борту пошло наперекосяк. Странная беременность Ваэлы была лишь одним признаком из многих. Хали промчалась по боковому проходу в сторону ядра от богоТворильни, отодвинула крышку первого же служебного люка на своем пути и нырнула в проем. По тесной, плохо освещенной трубе она проползла до пересечения с другой, откуда сквозь другой служебный люк вывалилась в главный коридор архива. В зале были люди — группа средней школы на уроке по обращению со сложной техникой, — но ее проход между стеллажами пустовал, и за консолью, скрывавшей вход в тайное убежище Керро, никого не было.

Хали отворила потайной люк, пролезла в залитое слабый розовым светом помещение и плюхнулась в кресло за пультом. Люк за ее спиной со щелчком затворился. От спешки Хали изрядно запыхалась, но переводить дух времени не было. С чего начать? Вокодер, проектор?

Девушка пожевала губу. От Корабля ничего не скроешь. Урок, преподанный тем ребятишкам, был настоящим, она знала это.

“Чтобы обратиться к Кораблю, мне не нужна техника”.

Тогда зачем вообще это место?

— Люди, как правило, меньше пугаются так, чем когда Я передаю мысли.

Голос Корабля раздавался из динамика прямо перед Хали, такой спокойный и мудрый, что девушка почему-то озлилась.

— Для Тебя мы просто зверушки? А что будет, когда зверушка Тебе надоест?!

— А как вы можете Мне надоесть?

— Потеряв почтение к Кораблю, — выпалила Хали, не раздумывая. Ответа не было.

Гнев ее остыл. Молча посидев минуту в раздумье, девушка задала иной вопрос:

— Кто Ты, Корабль?

— Кто? Не совсем корректный вопрос, Хали. Я появился вместе с первой человеческой мыслью. Чтобы события свершились в нужной последовательности, потребовалось немало времени — но только лишь времени.

— Так что же почитаешь Ты, Корабль?

— Я почитаю сознание, породившее Мой образ. И Мое почтение явлено в решении Моем наименьшим образом вмешиваться в ваше сознание.

— Так и нам предлагаешь почитать Тебя, Корабль?

— Ты полагаешь, что можешь повлиять на Меня, Хали?

Хали с натугой выдохнула.

— Могу, так ведь.

Это было утверждение, а не вопрос.

Чувствуя, как пол уходит из-под ног, словно озарение свершилось не волей ее, но попущением, Хали поняла наконец в чем был урок лобного места.

— Последствия избыточного вмешательства, — прошептала она.

— Ты радуешь Меня, Хали. Радуешь, как радовал Меня Керро Паниль.

— Хали! — рявкнул Уинслоу Ферри из прибокса на ее поясе. — В лазарет, быстро!

Хали уже выскочила из люка и одолела полпути по коридору, прежде чем сообразила, что прервала беседу с Кораблем на полуслове. Можно было на пальцах пересчитать тех, к кому Корабль обращался лично, а у нее наглости хватило встать и уйти! Мысль эта не успела еще покинуть ее, а Хали уже рассмеялась. Невозможно покинуть Корабль.

Ферри встретил ее у главного входа в лазарет. Старик оделся в прочный синий комбинезон, как колонист. Второй, такой же, он тащил в руках. Когда он сунул костюм ей, Хали увидела, что оба комбинезона снабжены пилотскими шлемами.

Она машинально схватила одежду. Видно было, что старик перепуган — лицо его покраснело, руки тряслись. Ткань показалась ей грубой — в сравнении с корабельным костюмом — съемная накидка и капюшон были как будто скользкими.

— Что... что случилось? — выдохнула она.

— Надо вывезти Ваэлу с борта. Мердок убьет ее.

Хали не сразу осознала его слова. Потом ее одолели сомнения. Почему этот напуганный старик пошел против Мердока? Ведь это значило противостоять самому Оуксу!

— Почему вы хотите помочь? — спросила она.

— Меня снимают. Отправляют на нижсторону, в Первую.

До Хали долетали слухи о Первой лаборатории — опыты с клонами, дикие байки... Но Ферри был смертельно напуган. Может, он знал о Первой что-то более определенное?

— Надо торопиться, — выдохнул старик.

— Но как... Нас догонят!

— Я тебя умоляю! Надевай комбинезон и помоги мне.

Хали поспешно натянула синий комб поверх своего корабельного, чувствуя себя неуклюжей и толстой. Застежки ветровика скользили под пальцами, пока Ферри тащил ее в сторону лазарета.

— Когда они спохватятся, нас уже не будет на борту, — бормотал он. — Через четыре минуты из восьмого дока отправляется грузовой челнок. На борту только оборудование, людей нет — все на автоматике.

Они добежали до палатных ниш. Ферри отдернул занавесь, и Хали едва не воскликнула изумленно. На каталке покоилась Ваэла, уже одетая в нижсторонний комбинезон. Лицо ее закрывал капюшон, на раздутом животе ветровик топорщился складками. Когда Ферри успел ее притащить?

— Мердок приказал перевести ее, — пояснил старик, — как только ты ушла.

Хрюкнув от натуги, он сдвинул каталку с места. Хали собралась было отключить Ваэлу от монитора.

— Рано! — прикрикнул на нее Ферри. — Тогда биометристы сразу поймут, что дело неладно!

Хали отдернула руку. Ясное дело, самой следовало догадаться.

— Теперь подключай свой прибокс, — скомандовал Ферри. — Все решат, что мы опять везем ее на анализы. — Он проворно убрал смятый капюшон Ваэле под спину, а тело прикрыл серым пледом. Когда он поднял ее голову, спящая слабо пошевелилась.

— Чем они ее накачали? — спросила Хали.

— Снотворным, полагаю.

Хали покосилась сначала на себя, потом на Ферри.

— Стоит кому-то глянуть на наши комбы, и неладное точно заподозрят.

— Сделаем вид, что так и надо.

Ваэла вздрогнула во сне, забормотала что-то. Глаза ее распахнулись. “Сейчас. Сейчас!” — вскрикнула она и тут же снова провалилась в забытье.

— Слышу, — пробормотала Хали.

— Готова? — спросил Ферри, берясь за каталку.

Хали кивнула.

— Отрубай!

Хали сорвала датчики, и двое заговорщиков торопливо вытащили каталку в проход.

“Восьмой док, — подумала Хали. — Четыре минуты”. Можно успеть, если по дороге никто их не задержит.

Ферри, заметила она, вел каталку к боковому проходу, ведущему прямо в причальную зону. Неплохой выбор.

Они не успели отойти от палаты и на десять шагов, когда Хали получила первый вызов.

— Экель, в лазарет. Экель, в лазарет.

От лазарета до причала было всего пара сотен метров, но внутрикорабельному транспорту довериться было невозможно. Если Мердок желал Ваэле смерти, если Хали недооценила его при первом знакомстве, то войти в транзитную трубу будет смерти подобно. Он сможет поставить систему управления транссетью на оверрайд, и та доставит добычу к его дверям, как заказанный обед.

Колесики каталки поскрипывали, и Хали это жутко раздражало. Ферри тяжело дышал от непривычного напряжения. Немногие встречные расступались перед двумя врачами, торопящимися по каким-то своим, врачебным делам.

— Экель! — снова запищал прибокс. — Экель, срочно в лазарет!

Они завернули за угол, направляясь к посадочной зоне, и едва не повалили каталку. Ферри ухватил Ваэлу за плечи, не давая ей соскользнуть. Хали помогла ему, не переставая толкать каталку в сторону восьмого дока. Мимо промелькнули ворота пятого, и восьмой уже показался в конце туннеля.

Ферри запустил руку Ваэле под лопатки и вытянул оттуда какой-то маленький предмет. Лицо его разом побелело.

— Что там? — спросила Хали.

Старик показал. Штуковинка выглядела совсем безобидно — блестящая серебряная трубочка.

— Следак, — выдохнул Ферри.

— Откуда он взялся?

— Мердок, должно быть, пытался заставить Ваэлу проглотить его, но рано ушел, а она выплюнула.

— Но...

— Они знают, где мы! Биокомпьютер может проследить, как зонд движется в теле, да, но следак можно обнаружить в любом месте на борту!

Хали выхватила приборчик из рук Ферри и что было сил швырнула себе за плечо.

— Нам хватит и пары минут.

— Экель, стоять!

От пронзительного вопля она встала как вкопанная. Из люка прямо перед носом у Ферри показался Мердок. В руке он сжимал лазерный скальпель, и Хали вдруг осознала, что этот инструмент можно применить и как оружие. На полной мощности скальпель мог с десяти метров отрезать человеку ногу.

 

 

Как прекрасно понимали иезуиты, основная функция логики — ограничивать число аргументов в споре и тем самым сдерживать мыслительные процессы. Еще в веданте этот способ обуздывать бешеную изобретательность разума включал семь логических определений: качество, сущность, действие, общее, частное, сродное и несуществующее, или отрицание. Эти семь категорий, как мнилось создателям системы, ограничивали пределы поля символов. Осознание того факта, что все символические системы по сути своей безграничны и бесконечны, пришло намного позднее.

Раджа Томас, из корабельных архивов.

 

Сжимавший Томаса в объятьях дирижаблик издал короткую трель, стравливая газ из пузырей, и начал медленно опускаться в голубой туман. Томас слышал его песню, ощущал свое тело в колыбели, осознавал даже, что Алки начала свой долгий спуск к горизонту. Он видел темно-лиловое полуденное небо, подсвеченный сбоку синий туман в чаше островерхих скал внизу и все же не мог довериться ни своим глазам, ни разуму, воспринимавшему увиденное.

Потом туман окутал его, жаркий и влажный.

Воспоминания путались, будто Томас пытался разглядеть их сквозь толщу бурных вод, плыли и колебались, складываясь в пугающие сочетания.

“Спокойно. Только спокойно”.

Была ли то его мысль, Томас не мог поручиться.

“Где я?”

Ему помнилось — кажется, — как его выпихнули из шлюза на пустошь вокруг Редута. Значит, он — скорей всего — на Черном Драконе. Но как он оказался в щупальцах дирижаблика, Томас не мог вспомнить.

“Как я тут очутился?”

В тот же миг, словно его смятение вытребовало у памяти ответ, он увидел себя как бы со стороны — убегающего по прибрежной равнине от настигающего рвача — и спикировавшего к нему дирижаблика. Образы мелькали перед его мысленным взглядом против воли.

“Спасение? Но чем я служу этому зверю? Балластом? Пищей? Может, дирижаблик несет меня в свое гнездо, куче голодных... голодных кого?”

— Гнездо!

Он услышал это слово так отчетливо, словно говорящий стоял у него за спиной. Но вокруг не было никого. И голос не принадлежал ни Кораблю, ни самому Томасу.

“Корабль!”

У них осталось менее семи суток! Корабль готов сломать запись... и покончить с человечеством.

“Я просто схожу с ума. И никакой дирижаблик не волочит меня сквозь синий туман”.

В мозгу его словно отворился люк, и оттуда хлынули сбивчивые голоса — он узнал только голос Паниля. Воспоминания... рассудок Томаса цеплялся за воспоминания, открывшиеся ему вместе с этой несвязной болтовней. Гондола — вцепившиеся в плазмаглас щупальца десятков дирижабликов... занимаются любовью Ваэла и Паниль, и тела их оплетают толстые черные щупальца, словно любопытные змеи... Он услышал собственный истерический смех — или это тоже воспоминание? Вспомнился цеппелин, которым они добрались до Редута... камера — и те нелепые спецклоны... и снова хохот. “Я брежу... и вспоминаю бредовые видения...”

— Это не бред.

Снова тот же голос! Сплетение щупалец чуть разошлось, но вокруг по-прежнему видна была лишь пелена тумана и... и... нет, больше ничего.

Мысли забивала чужая болтовня — было то воспоминание или мерещилось сейчас, Томас не был уверен. Голова кружилась, и перед глазами мелькали обрывки вроде бы голозаписей...

“Ну вот, я наконец-то тронулся. Совсем крыша поехала”.

— Ты в своем уме.

“Да, всего лишь болтаю сам с собой”.

Бессвязный лепет конденсировался в различимые слова, Томасу казалось, что он выделяет из потока слов внятные фразы... но эта голографическая запись в голове пугала его до жути. Словно вся планета стала его глазами и ушами, словно он находился... повсюду.

Тишина возвращалась постепенно, приступами, спазмами. Волны ее накрывали рассудок Томаса. Чужие глаза и уши медленно, как ползущие по стене улитки, покидали его восприятие.

Он был один.

“Что за ерунда со мной творится?”

Нет ответа.

Но отзвуки его мысленного голоса эхом раскатывались по длинным, темным коридорам извилин. Томас погрузился во тьму, и в этой тьме крылся глаз, чтобы видеть, и ухо, чтобы слышать. Там была Ваэла, он ощущал это так явственно, словно протяни руку — и он коснется...

Щупальца больше не держали его!

Рука коснулась земли... песок, галька. И тьма вокруг. И Ваэла во тьме — покойная, всеприимная...

“Я каким-то мистиком становлюсь, черт!”

— Каким мистиком? Живым.

Этот голос! Он был так же реален, как дыхание ветра на его щеках. Томас осознал, что стоит на коленях, на сырой темной земле... а вокруг клубится синий туман. И он вспомнил — по-настоящему вспомнил, — как подхватил его дирижаблик. Это было самое драгоценное из воспоминаний. Томас лелеял его, точно единственное дитя, это воспоминание: сверкающий морской простор, уходящая к горизонту узкая лента прибоя, вздымающиеся над морем и прибрежной равниной самые крутые на планете горы — Черный Дракон.

— Воздень очи свои горе, Раджа Томас, и узри, как дитя рождает мужа.

Он вскинул голову. В вышине сверкало что-то оранжево-золотое, ударила по ушам свистящая песнь. Прямо над ним плыл в синем тумане небольшой дирижаблик, волоча по земле пучок щупалец. Бивший в лицо ветерок разгонял мглу, принося благоухание цветов. В насыщенном водяными парами горячем воздухе видимость все увеличивалась. Томас огляделся.

“Джунгли”.

Он понял, не зная как, что находится в огромном кратере, окруженном черными скалами, и пойманное в каменной чаше облако создает температурную инверсию, сохраняя тепло.

Щупальце скользнуло к нему, коснулось левого запястья — сухое и теплое, как человеческая кожа. На затылок Томасу упала капля. Он глянул на дирижаблик. Вода собиралась каплями на его боках и скатывалась по другим щупальцам.

Покой оставил его.

“Что эта тварь со мной сделает?”

Он шарил взглядом, но повсюду натыкался только на жаркий синий туман.

Гром!

Мглу в вышине пронзила ослепительная молния. Волоски на шее, на руках Томаса встали дыбом.

“Где я?”

— В гнезде.

Он сообразил, что на самом деле не слышит голоса, нет... тот рождался непосредственно в слуховом центре мозга, как голос Корабля... но это говорил не Корабль.

Но не верить глазам он был не в силах. Щупальце дирижаблика касалось его руки, с другого капало за шиворот. Вокруг были джунгли. Возможно, в бреду исполнилась самая сокровенная его мечта: легендарное прибежище, земля, текущая молоком и медом, где нет тревог и нет хода времени: Эдем.

“Я спрятался в собственном бреду, потому что Корабль решил уничтожить всех нас!”

Он снова глянул на укутанные туманом джунгли — пестрые купы деревьев, оплетенные лианами, расцвеченные странными цветными пятнами.

— Чувства не лгут тебе, Раджа Томас. Это настоящие деревья и лозы. Видишь — цветы?

Пятна были соцветиями — алыми, лиловыми, ниспадающими водопадами золота. Они были так совершенны, что казались хрупким порождением фантазии.

— Нас цветы радуют.

— Кто... говорит... со мной?..

— С тобой говорит Аваата. Аваату восхищают также жито и маис, яблони и кедры. Аваата насадила здесь то, что ваш род оставил и отбросил.

— Кто это — Аваата? — крикнул Томас нависающему над ним дирижаблику, опасаясь, что уже знает ответ.

— Се — Аваата!

Видения захлестнули его: планета, кружащая от тьмы к свету, утесы Черного Дракона и равнины Яйца, моря и горизонты — мятущееся множество, превосходившее способности Томаса к восприятию. Он попытался изгнать образы Авааты из своего рассудка, но те не уходили.

— Дирижаблики... — прошептал он.

— Зови нас лучше “Аваата”, ибо мы едины во множестве.

Видения отступили.

— Аваата приносит тебе на помощь Паниля. Видишь?

Томас оглянулся. Из синего тумана выступил еще один дирижаблик, поддерживавший одним щупальцем нагого Керро Паниля — тот плыл в воздухе, как остаточное изображение в кадре. Дирижаблик уронил его почти над самой землей. Поэт приземлился на ноги. Когда он шагнул к Томасу, под ногами его явственно зашуршал песок. Керро был реален, он не погиб на равнине и не был убит дирижабликами.

— Это не бред, — проговорил Керро. — Помни. Никакой фраги не существует. Это — самообмен.

Томас поднялся на ноги, и щупальце потянулось ему вслед, не отпуская его запястья.

— Где мы, Керро?

— Как ты и предположил — в саду Эдемском.

— Ты читаешь мои мысли?

— Не все. Кто ты, Томас? Аваату твоя загадочная природа весьма интересует.

“Кто я?”

— Я — гонец с дурными вестями. — То, что занимало мысли Томаса, сорвалось с языка первым. — Корабль намерен покончить с человечеством. У нас осталось... менее семи суток.

— Но почему?

Керро остановился менее чем в шаге от Томаса и склонил голову к плечу. Лицо его светилось веселым лукавством.

— Потому что мы так и не научились богоТворить.

 

 

Забытый язык нашего зверского прошлого понуждает нас поверять себя. Не ответить на вызов — значит отступить. А что этот величайший вызов, как не энтропия, те барьеры, что стоят на пути распространения жизни, ограничивая количество доступной энергии?

Керро Паниль, “Воспевая Аваате”.

 

Мгновение, показавшееся ей очень долгим, Хали неподвижно стояла в проходе, глядя на Мердока и оружие в его руке — смертоносный лазерный скальпель. Прямо за его спиной виднелся люк в восьмой док, где были грузовик и спасение. Оставалось меньше двух минут до того, как автопилот понесет челнок из дока, выводя на орбиту неторопливого сближения с Пандорой. Хали взглянула на Ваэлу — та по-прежнему без сознания. Но куда направлен скальпель, было ясно. Хали телом заслонила лежащую от Мердока. Ферри беззвучно всхлипнул.

Не сводя взгляда со скальпеля, Хали прокашлялась.

— Эти штуки, — - голос ее был на удивление спокоен, — предназначены, чтобы спасать людей, Мердок, а не убивать.

— Избавившись от этой таоЛини, я спасу чертову уйму народу!

Слова Мердока напомнили Хали тот миг, когда Корабль позволил ей столкнуться с вонючим у лобного места.

“Корабль!” — безмолвно взмолилась она.

Нет ответа. Все зависело только от нее самой.

Ферри остановил каталку в двух шагах от Мердока и замер, мелко дрожа.

Мердок взмахнул скальпелем.

— Скальпель придуман, чтобы иссекать из здорового тела противоестественные нарастания. Она... — Он пронзил взглядом спящую Ваэлу, — оскверняет всех нас.

И снова из глубин памяти поднялись лица вокруг лобного места — исполненные страстей глаза, пылающая в них едва сдерживаемая жажда насилия. У Мердока было такое же лицо.

— У тебя нет права, — проговорила она.

— У меня есть это. — Лезвие скальпеля со щелчком прожгло воздух у ее щеки. — Вот мое право!

— Но Корабль...

— Будь проклят ваш корабль! — Он шагнул к Хали, протянул руку, чтобы оттолкнуть ее...

И в это мгновение Ферри бросился на него. Движения его были так споры, что Хали заметила только, как дернулась лодыжка Мердока, как промелькнул стариковский локоть и Мердок повалился на палубу. Скальпель вылетел из его руки. Быстрота, с которой двигался старик, поразила Хали едва ли не больше, чем его действия. Он был в отчаянии.

— Беги! — крикнул Ферри. — Увози Ваэлу!

Мердок попытался подняться, и старик снова бросился на него.

Хали рефлекторно ухватилась за каталку, пропихивая ее мимо дерущихся мужчин. Скрежет колесиков терзал нервы.

“Сколько осталось времени?”

И когда она пропихнула каталку в люк восьмого причала, в мозгу ее промелькнула другая мысль:

“Что толкнуло Ферри на такое безрассудство?”

Запертый шлюз грузовика лежал по другую сторону переходной камеры. Хали перетащила каталку через невысокий порог и у самого люка остановилась. Только тут ей пришло в голову, что без Ферри она бежать все равно не сумеет. Программа для автопилота на грузовике осталась у него. Без программы автомат высадит их в Колонии. Инстинкт подсказывал, что там им придется не лучше, чем в лапах Мердока. Без программы они не смогут войти в грузовик и зажарятся живьем в переходной камере. Без программы они не смогут запустить систему жизнеобеспечения на борту челнока.

Безумное перечисление невозможностей оборвалось, когда до ушей Хали долетел лязг становящихся на свои места сменных панелей — последний этап перед расстыковкой. За спиной ее послышалось хрюканье. Она обернулась. Ферри боролся с Мердоком у самого внешнего люка и постепенно отступал к Хали. Панели клацнули снова, и один за другим с шипением начали расходиться захваты. Уходили в свои гнезда затворы, отделяя челнок и четверых человек от Корабля.

Мердок взвыл, и по измазанной алым палубе скользнуло, точно редкий цветок, его отрезанное ухо — Ферри сумел ухватить скальпель. Обернувшись к панели, Хали откинула ее и, нашарив взглядом клавишу “Остановить выполнение программы”, в отчаянии вдавила ее.

“Надеюсь, мы здесь не застрянем...”

Из-под пульта донеслось зловещее тиканье.

Оттолкнув ее, Ферри сунул в приемную щель блестящую облатку. Дрожащий его палец коснулся клавиши “Добавить программу”, и люк грузовика отворился. Вдвоем беглецы затолкнули каталку вовнутрь.

Внезапно Ваэла села на каталке. Она поглядела на Ферри, потом на Хали и произнесла:

— Мое дитя будет спать в море. Где дирижаблики усмиряют волны, качающие колыбель, там будет спать мое дитя.

Она уронила голову на грудь. Заговорщики сняли ее с каталки и бережно пристегнули к пассажирскому креслу. До ушей Хали долетело шипение затворяющегося люка. Грузовик содрогнулся. Ферри толкнул свою спутницу к одному из пилотских кресел в передней части кабины, а сам плюхнулся во второе.

— Доводилось на таких летать? — прохрипел он.

Хали помотала головой.

— Мне тоже. Только на симуляторах, но это было очень давно.

Палец его повис над клавишей “Запустить программу”, но не успел Ферри нажать ее, как на пульте загорелся красный индикатор включившегося автопилота. Хали глянула в плазмагласовый иллюминатор, откуда виден был причал, ожидая старта. Но ничего не произошло.

— Что случилось? — спросила она, чувствуя, что вот-вот впадет в истерику. — Почему не летим?

— Ферри! Экель! Вырубайте эту посудину и выходите!

— Мердок, — проворчал Ферри. — Вечно он все испортит. Должно быть, сбежал из дока. Он перехватил управление, и мы не можем отстрелить причальные затворы.

— Ферри, Экель — если мы срочно не доставим таоЛини в лазарет, она может умереть! Хотите, чтобы ее смерть была на вашей совести? Не создавайте себе про...

Ферри отключил вокодер.

Хали перевела дух.

— Что теперь?

— Теперь? Или ты запомнишь этот полет до конца дней своих, или у тебя и дня не осталось. Держись крепче!

Ферри надавил на “Перезапуск системы”, а когда огни на панели погасли — “Оверрайд” и “Ручное”. На мгновение его палец задержался над кнопкой “Запустить программу”.

— Жми, — бросила Хали.

Палец старика опустился. Пассажирский отсек сотрясла дрожь.

Хали поглядела на своего спутника. Она не ожидала от Ферри такой отчаянной решительности. Он уже, казалось, перешел пределы отчаяния, двигаясь на некоей собственной программе. Только теперь девушка поняла, что старик трезв.

— Нам бы еще справочник пилота, — пробормотал он.

— У вас есть справочник, — отозвался из динамика на потолке металлический женский голос, напугав обоих.

— Ты еще кто, черт тебя дери? — поинтересовался Ферри.

— Я Биттен. Автопилот грузового челнока. В аварийной ситуации могу поддерживать разговор и починяться устным командам. Желаете отстыковаться от Корабля, не так ли?

— Да, но...

Грузовик с ревом рванулся вперед. Сквозь передние иллюминаторы сверкнула Рега, потом поплыла панорама звезд. Челнок отделился от Корабля, начиная медленный разворот к Пандоре. Хали увидала в иллюминатор зияющую на месте восьмого причала дыру, к которой, точно мошкара, уже слетались робоксы, намереваясь взяться за починку рваных краев.

— Н-ну, — пробормотал Ферри, — и что теперь?

Хали попыталась глотнуть, но в горле было сухо.

— Ваэла сказала: колыбель в море, — выговорила она. — Ей что-то известно о...

— Система жизнеобеспечения задействована, — объявил Биттен. — Спящему требуется дополнительный уход?

Хали поспешно обернулась к своей пациентке. Ваэла спала спокойно, грудь ее мерно вздымалась. Расстегнув ремни, Хали подползла к ней и провела серию анализов. Почти все было в норме — давление чуть повышено, адреналин в крови подскочил, но уже падает. Медикаментозное лечение не требуется.

Ее отвлек голос Ферри: старик интересовался у Биттена, когда приблизительно челнок войдет в атмосферу Пандоры.

Хали отвернулась и с растущим недоумением уставилась на незнакомый пульт. Ее жизнь на борту была окончена, и все, что девушка могла сказать о своем будущем, — это то, что оно наступит.

— Два часа тридцать пять минут до входа в стратосферу, — наполнил кабину скрежещущий голос Биттена. — Плюс двадцать пять минут до посадки в Колонии.

— Мы не можем садиться в Колонии! — возразила Хали, возвращаясь на место. — Какие есть альтернативы?

— Для данного аппарата Колония является единственным разрешенным местом посадки, — проговорил Биттен.

— А просто на поверхность нельзя?

— При определенных условиях такая посадка возможна без вреда для судна и экипажа. Однако при отлете были повреждены передние шасси и шлюзовочные клапаны. Для посадки в Колонии они не требуются.

— Но мы не можем лететь в Колонию!

Хали покосилась на старика, но тот застыл — не то от страха, не то в полнейшей покорности судьбе.

— Выживание экипажа без дополнительных средств защиты в других точках поверхности Пандоры маловероятно, — проскрежетал Биттен.

Голова у Хали кружилась. “Выживание маловероятно!” Ей вдруг показалось, что все случившееся — лишь спектакль, поставленная кем-то драма, выдумка. Она глянула на Ферри, но тот продолжал пялиться в иллюминатор. Вот что тревожило ее: Ферри вышел из роли, зашел слишком далеко.

“Но ухо Мердока... дыра в обшивке Корабля...”

— Мы не можем вернуться на борт, мы не можем садиться в Колонии, и на брюхо мы сесть тоже не можем, — заключила она.

— Мы в ловушке, — согласился Ферри, и спокойствие в его голосе Хали очень не понравилось.

 

 

Смотри — вот войско малое; воистину, гневают они нас, а мы — войско на страже.

Мусульманская “Книга мертвых”,

из корабельных архивов.

 

— То, о чем ты говоришь, — это война, — проговорил Керро, покачивая головой.

Он сидел на теплой земле, прислонившись спиной к стволу дерева. Вокруг лежала пронизанная лунными лучами тьма.

— Война?

Томас потер лоб, глядя на танцующие тени. Ему неприятно было глядеть на Паниля — нагого Пана, беспрестанно привязанного к здешней жизни: то прислонится к стволу, то намотает на руку щупальце пролетающего дирижаблика. Контакт, постоянный контакт: физическое прикосновение.

— Много поколений корабельники знали о войне только в теории, — ответил Паниль. — Клоны и спецклоны вообще не знают о ней, даже через устную традицию. Я сам узнал это слово из обучающих программ Корабля.

Одна луна стояла в зените, другая катила свой бледный серп над изрезанным горизонтом, но для Керро Томас представлялся темной тенью в звездном небе, окруженной смутным ореолом. Такой встревоженный...

— Но мы должны взять Редут, — проговорил Томас. — Это наша единственная надежда. Корабль... Корабль нас...

— Откуда ты знаешь?

— За этим меня и вывели из спячки.

— Чтобы научить нас богоТворить?

— Нет! Чтобы поставить перед вами проблему! Корабль настаивает...

— Проблемы нет.

— Что значит “нет”? — возмущенно воскликнул Томас. — Корабль...

— Оглянись. — Керро обвел рукой залитый лунным светом кратер, листву, подрагивающую на влажном ветру. — Если ты сохранишь свой дом, он укроет тебя.

Томас глубоко вздохнул, чтобы успокоиться хотя бы внешне. Эти джунгли — да, казалось, не было никаких демонов в этом... этом гнезде, как называли его дирижаблики. Но его безопасности недостаточно! Нигде нельзя укрыться ни от Оукса, ни от Корабля! И уклониться от приказов Корабля тоже невозможно. Надо как-то втолковать это Панилю.

— Поверь мне, прошу, — выговорил Томас, — если мы не научимся богоТворить, нам крышка. Человечества больше не будет, никогда и нигде. Я... я не хочу этого.

— Тогда зачем нам нападать на Редут?

— Ты же сам сказал, что это последнее поселение на нижстороне — Колония — уничтожено.

— Верно, но чему ты научишь этих людей нападая? — Голос Паниля бесил своей рассудительностью, лился в тревожном ритме трепещущих на ветру листьев.

— Льюис на пару с боссом уничтожают келп, дирижабликов. — Томас старался говорить так же спокойно. — Время местной биосферы тоже подходит к концу. Или они не...

— Аваата понимает, что происходит с ней.

— Они знают, что их хотят уничтожить?

— Да.

— Разве они не желают предотвратить это?

— Желают.

— Как они собираются это сделать, не разрушив Редута?

— Аваата не тронет Редут.

— Тогда что они собираются делать?

— Что Аваата делала всегда: растить. Аваата и дальше будет спасать всех, кого может. Аваата принесет нас туда, где нам место.

— Разве келп не убивает колонистов? Ты слышал рассказ Ваэлы...

— Еще одна ложь Льюиса, — ответил Паниль, и Томас понял — это правда.

Он уставился на черную стену джунглей за спиной Паниля. Где-то там — знал он — таится немалый отряд выживших, равно нормалов и спецклонов, спасенных на равнинах Пандоры дирижабликами и высаженных здесь, подобно бережно собранным земсторонним растениям. Томас не встречал еще никого из них, но Паниль и дирижаблики описали ему их судьбу. Дирижаблики были способны на такое... и в то же время... Томас в отчаянии помотал головой.

— Такая мощь!

— Чья?

— Электрокелпа! Дирижабликов!

— Авааты, ты хочешь сказать.

— Почему они не воспользуются своей властью, чтобы защититься?

— Аваата единственная понимает власть.

— Что? О чем ты?

— Обладать властью — значит пользоваться ею. Такова природа обладания. А воспользоваться властью — значит потерять ее.

Томас зажмурился, стиснув кулаки. Паниль отказывался понимать. А отказываясь понять, он обрекал на гибель всех.

“Какая это будет потеря! Не только человечество... но и эта Аваата!”

— Они столь многим наделены, — прошептал Томас.

— Кто?

— Аваата!

Вспомнив, что показывали ему дирижаблики, Томас высказал свой вопрос вслух:

— Тот дирижаблик, что принес меня, — знаешь, что он мне показал, когда нас накормили?

— Да.

— На пару секунд прикоснувшись к нему, — продолжал Томас, не слушая, — я увидал в бреду практически полную эволюцию последних геологических и ботанических изменений на Пандоре! Подумать только, мы можем потерять это!

— Это не бред, — возразил Паниль.

— А что тогда? — Томас поднял глаза к плывущим в небе лунам.

— Поначалу Аваата учит касанием. Поток информации не искажается, да, но может порой захлестнуть. По мере того, как ученик учится сосредоточению, поток информации становится для него дискретен, разборчив. Начинаешь отделять нужное от пустой болтовни.

— Болтовни, да. Большая часть — просто шум, но...

— Ты умеешь сосредоточиться, — объяснил Паниль. — Ты выбираешь, какие шумы слышать и понимать. Выбираешь, какие образы видеть и распознавать. Тоже разновидность сосредоточения.

— Как мы можем сидеть тут и обсуждать... обсуждать такие... Все же скоро кончится! Навсегда!

— Между нами перетекает истина, Раджа Томас. От власти касания Аваата переходит к прямому общению — разум к разуму. Полное отождествление с другим. Ты видел, как демоны пожирают остатки лопнувших дирижабликов?

Слова его пробудили интерес Томаса.

— Видел.

— Прямое поглощение информации, самоотождествление. Тот же эффект наблюдался у примитивных созданий на древней Земле — планарий.

— И не говори.

— Нет... преград я не ставлю.

Томас шарахнулся от щупалец пролетающего дирижаблика, которые скользнули по его щеке и задержались потом на миг, оплетая сидящего Паниля. Перед глазами его промелькнули чередой картинки, обрывки невиданных снов. И эта болтовня!

— Твоя тайна продолжает завораживать Аваату, Раджа Томас, — заметил Паниль. — Кто ты?

— Лучший друг Корабля.

В этих словах Керро уловил нечто похожее на истину. Память вернула его в учебную комнату на борту. На долю секунды его охватила ревность и тут же ушла.

— Лучший друг Корабля готов развязать войну?

— Другого пути нет.

— Но кто будет сражаться в этой войне?

— Они и мы — больше некому.

— Но кто это — “мы”?

Томас обвел рукой стену джунглей, надеясь, что указывает в ту сторону, где скрываются принесенные сюда дирижабликами люди.

— И ты намерен противостоять Оуксу насилием?

— Оукс обманщик. Капеллан-психиатр обязан исполнять первую заповедь богоТворения — выживание. Оукс готов пожертвовать будущим всего человечества ради достижения собственных шкурных целей.

— Это верно. Оукс эгоист.

— Чтобы выжить, — продолжал ослепленный негодованием Томас, — необходимо планировать и жертвовать. А кэп должен быть способен жертвовать большим, нежели остальные. В богоТворении мы детей своих отдаем Кораблю. Оукс же заставляет клонов служить его целям, и это при том, что запасы провизии ограниченны. Дети голодают, покуда его игрушки...

Томас умолк, в отчаянии соображая, как же ему заставить поэта понять, что необходимо сделать. Из-за горизонта на востоке выскочила Алки, пронизав молочно-белыми лучами стоящий в кратере туман. Вблизи отчетливо выступил из сумерек каждый блестящий от влаги лист, но в отдалении все по-прежнему сливалось, как на размытой акварельной картине.

— Мы все в опасности, смертельной опасности, — пробормотал он.

— Жизнь всегда в опасности.

— Ну хоть в чем-то мы сходимся.

Томас опустил голову. Взгляд его упал на его же собственные ботинки, и, стоило ему увидать их, как время растянулось, точно в предсмертный миг. Томас вспомнил, как беспомощно болтались его ноги, когда дирижаблик уносил его от клацающего челюстями рвача.

“Смертельная угроза!”

И вспомнился другой миг, сродственный этому, — когда он нажимал стоп-кран на борту безднолета “Землянин”, бессчетные века и повторы тому назад. Между решением нажать клавишу и прикосновением прошли годы, и галактики махали ему ветвями на кончиках пальцев. На правом указательном пальце, у самой костяшки, встал торчком один миллиметровый волосок, и что-то крохотное и влажное скользнуло по левой щеке.

— Зачем дирижаблик приволок меня сюда?

— Чтобы сохранить семя.

— Но Оукс и команда из Первой лаборатории погубят нас всех. Никто не спасется. Кого упустят они, прикончит Корабль.

— И все же мы в Эдеме, — проговорил Паниль, легко поднимаясь на ноги. Он обвел кратер взмахом руки. — Здесь есть пища. Тепло. До прибрежных утесов менее километра, до Редута — не больше десяти. И все же мы живем в разных мирах, а ты готов свести их воедино.

— Нет! Ты не понимаешь, что я...

Томас сбился. На него упала тень, и, подняв голову, он увидел, как проплывают в вышине три дирижаблика, волоча в щупальцах массивный резак для пластали и несколько извивающихся человеческих тел. За ними стену кратера преодолели еще несколько дирижабликов. И все тащили с собой людей и оборудование.

Когда один пролетал над ними, отвернув от ветра перепонку паруса, Керро дотронулся до его щупальца.

— Льюис перевел Первую лабораторию в Редут, — проговорил он отрешенно. — Этих людей изгнали. Они в ужасе. Мы должны позаботиться о них.

Томаса захлестнул восторг.

— Ты спрашивал о моем войске? Вот оно! А дирижаблики несут нам оружие! Ты говоришь, они не помогут нам в бою, но...

— Теперь я верю, что ты был когда-то кэпом, — промолвил Паниль. — Хранитель ритуалов и священных облачений — принадлежностей и одеяний беды.

— Я говорю тебе, другого пути нет! Мы должны захватить Редут и научиться наконец богоТворить!

Паниль уставился на него невидящими глазами.

— Или ты не знаешь, что Корабль создан людьми? И все, что проистекает от Корабля, — также людское творение. Корабль не требует от нас ничего, что не шло бы от нас самих.

Томас был уже не в силах сдерживать гнева и отчаяния.

— Ты спрашиваешь меня, знаю ли я, что Корабль — людских рук дело? Да я был среди этих людей!

Для Керро это стало откровением — Томас, клочок воскрешенного прошлого! Он почти видел в этом длань Корабля — прошлое, настоящее, будущее сплетались прекрасным узором. Не хватало только стихов, чтобы воплотить эту красоту. Керро улыбнулся собственному озарению.

— Тогда ты должен знать, для чего вы создали Корабль! — воскликнул он.

Томасу в его словах послышался вопрос.

— Мы летели на безднолете “Землянин” с приказом превратить его в мыслящее существо. Нам оставалось выполнить приказ — или погибнуть. Мы его выполнили. И в миг самоосознания Корабль избавил нас от одной угрозы, чтобы превратиться в иную. Он потребовал, чтобы мы научились богоТворить. БогоТворением Корабля мы должны были наполнить свои жизни — мы и все наши потомки.

Паниль не ответил, молча взирая, как подлетающие стайки дирижабликов сгружают людей и оборудование. Чашу кратера наполняло испуганное бормотание спасенных и негромкий пересвист дирижабликов.

— Так значит, ты говоришь с Кораблем, как и я, — негромко произнес Керро. — И все же не слышишь собственных слов. Теперь я понимаю, для чего Кораблю понадобился поэт.

— На самом деле нам нужен опытный военачальник, — отрезал Томас. — Но за отсутствием такового сгожусь и я.

Развернувшись, он двинулся в сторону ближайшей кучки новоприбывших.

— И чем ты займешься? — поинтересовался Паниль.

— Набором рекрутов.

 

В процессе ностальгической фильтрации Земсторона в сознании корабельников превратилась в сказочную страну. Представители разных народов, пересказывающие истории своих племен, могли свести их в единое целое лишь в атмосфере золотого века. Никто из корабельников не бывал во всех точках Земли, не сталкивался со всеми ее общественными структурами. На протяжении поколений позитивные воспоминания укреплялись, покуда не приобрели мифологическую окраску.

Керро Паниль, “История Авааты”.

 

Легата сидела за пультом связи в своем кабинетике в Редуте. Кабинет был маленьким и обставленным, судя по всему, в большой спешке. Прямо за столом в стену был врезан люк, ведущий в ее личную каюту, которой Легата, впрочем, почти не пользовалась. Но Оукс был сейчас чем-то занят, и не воспользоваться таким шансом было бы грешно.

Легата вызвала корабельные архивы, набрала личный код доступа и принялась ждать. Может быть, связь с Кораблем уже утеряна?

Консоль зажужжала, и по экрану побежали глифы. Легата поспешно провела сигнал через ворота Бычка, установила барьер случайных чисел и принялась перекачивать досье Оукса в банки данных Редута.

“Попался, Морган лон Оукс!”

А распечатка оставалась спрятанной в старой каюте Оукса на борту — на всякий случай. Оукс мог наткнуться на сделанную Легатой запись, стереть ее и даже добраться по оставленным ею следам до оригинала. Но распечатка, помеченная знаком самого Корабля, останется.

Проглядев досье еще раз, дабы удостовериться, что память не подводит ее, и проверив, работает ли барьер случайных чисел, Легата заперла дверь и решила заняться Хесусом Льюисом. Подчинить Оукса мало — Льюис создал опору собственной власти и держался ее крепко. И Легате очень не нравилось, как он глядел на нее — исподтишка, оценивающе.

Консоль подтвердила, что ворота Бычка открыты, и Легата запросила все имеющиеся данные по Хесусу Льюису.

Индикатор на пульте связи погас. Легата подергала выключатель — ничего. Она ввела код оверрайда, личный код Оукса, попробовала голосовую связь — ничего “Когда я запросила данные на Льюиса!”

Нет. Это, верно, совпадение. Она снова попробовала установить связь, но вызвать корабельные архивы не получалось. Легата встала, вышла в коридор и, пройдя через приемник для спецклонов, заняла свободную консоль там. С тем же результатом.

“Мы отрезаны”.

Она поблагодарила уступившего ей место бледного тонкопалого спецклона и вернулась к себе. Полагалось бы — и Легата знала это — уведомить Оукса. Теперь, когда Колония погибла, а связь с Кораблем утеряна, они были предоставлены самим себе, затерянные на планете, все крепче бравшей Редут в кольцо осады.

Да, Оуксу придется сказать. Легата пристроилась за пультом и попыталась связаться с боссом. Свободной оказалась только линия голосовой связи. Когда Оукс нетерпеливо рявкнул, что занят, Легата заявила, что ее дело отлагательства не терпит.

— Мы в ловушке, — проговорил Оукс, молча выслушав ее.

— Каким образом? — поинтересовалась Легата. — Нас некому ловить.

— Нас подставили, — настаивал Оукс. — Жди меня.

Связь прервалась. Динамик возмущенно пискнул, и только тогда Легата сообразила, что босс не спросил, где ее искать. Он что, постоянно за ней шпионит? “Что он видел... и сколько уже знает?”

Не прошло и минуты, как люк распахнулся. Оукс стоял на пороге, белый его комбинезон промок от пота.

— Эта баба, таоЛини, — заявил он с порога срывающимся от волнения голосом, — Паниль и Томас — они хотят погубить нас!

Он замер на пороге, буравя Легату взглядом.

— Это невозможно! Я сама видела, как Томаса унес дирижаблик. И Паниль...

— Они живы, говорю тебе! Живы и строят против нас козни!

— Как?..

— Снова взбунтовались клоны! И Ферри прислал письмо с какими-то невнятными предупреждениями. Льюис считает, что они где-то рядом, в какой-то долине. У них и люди, и оборудование. Они готовятся к атаке.

— Как может кто-то...

— Зонды. Льюис рассылает зонды. И там действительно кто-то прячется. Приборы сходят с ума — помехи, от которых Льюис до сих пор не может избавиться, — но можно быть уверенным: там большая концентрация биомассы. И металл.

— Где?

— На юге. — Он вяло махнул рукой. — Чем ты занималась, когда связь с бортом прервалась?

— Ничем особенным, — соврала она. — Просто прервался контакт.

— Нам нужна связь! Там остались люди, материалы, продовольствие. Все тащи сюда!

— Я пыталась. Вот, посмотри. — Она выскользнула из кресла, уступая Оуксу место перед пультом.

— Нет... нет... — Похоже было, что он попросту боится сесть за ее консоль. — Я... тебе верю. Просто...

Легата вернулась в кресло.

— Просто — что?

— Ничего. Попробуй связаться с Льюисом. Пусть подойдет в центр управления.

Оукс развернулся на каблуках, и люк с шипением затворился за его спиной.

Легата запустила программу поиска, подвесив на нее сообщение для Льюиса, и снова попыталась связаться с бортом. Ответа не было. Она молча уставилась на пульт. В душе ее закипало сожаление, почти жалость, скорбь по тому Моргану Оуксу, каким тот мог бы стать. Но сейчас он приближался к пределу отчаяния, до которого мечтала довести его Легата.

Пусть кто-нибудь нападет на Редут. Что бы ни случилось, Легата будет готова воспользоваться тем материалом, что успела получить.

“В худшую для тебя минуту, Морган лон Оукс! Ты сможешь оценить мой расчет... как никогда не ценил прежде”.

Случится ли это на глазах у Томаса? Возможно ли, чтобы Томас уцелел, возглавил нападение на Редут? Подумав, Легата рассудила, что возможно. Томас, второй кэп. Безотказный Томас, который видел, как она бежит П, помог ей в минуту отчаяния и никому не обмолвился об этом.

“Сдержанность. Доброта и сдержанность. Теперь таких не делают”.

Сомнения одолели ее. Возможно, выживание человечества на этой планете действительно зависит от Оукса и Льюиса? Но Колония погибла, Редут — в осаде если не мифического войска Томаса, то фауны самой Пандоры. Потом Легате вспомнилась Комната ужасов. Как вписать ее в любой план выживания? Комнату ужасов невозможно было оправдать ничем, она выдавала негативные, саморазрушительные устремления своих создателей. Все, что было связано с ней, что выходило из нее, таило в себе смерть, глад, чудовищное порабощение. Нет... выживание тут ни при чем.

“Оукс отправил меня в Комнату ужасов”.

Этого не исправишь ничем. Но Томас... он охранял ради нее входной люк. Его инстинкты способствовали выживанию. Легата поклялась себе, что сделает все, что в ее силах, чтобы его порода не исчезла с лица Пандоры.

“Но какой ценой? — спросила она себя, и сомнения вернулись вновь. — Какой ценой?”

 

 

Мною овладело жуткое чувство страшной, висельной радости, ибо я полагал, что за долгие годы человечество хитроумными стараниями Корабля лишилось самой способности воевать. Я решил, что война была изгнана из их генов к тому самому часу, когда эта способность была людям нужнее всего.

“Диатрибы Томаса”,

из корабельных архивов.

 

Металлический голос Биттена раздался из динамика на потолке, когда Хали в очередной раз проверяла состояние Ваэлы, и задолго до того, как грузовик должен был войти в атмосферу.

— Знаете ли вы некоего Керро Паниля?

При звуках этого имени Ваэла шевельнулась и забормотала во сне, потирая обеими руками живот.

— Да, мы знаем Керро, — ответила Хали, убирая прибокс в футляр. — А что?

— Вы желали совершить посадку в любом месте, кроме Колонии, — ответил Биттен. — Теперь это возможно.

Ферри злобно покосился на динамик:

— Ты же говорил, что мы нигде больше не можем сесть!

— Я связался с Керро Панилем, — ответил автопилот. — Он заверил меня, что Колония уничтожена.

— Уничтожена? — Хали осела в кресло, потрясенная.

Ферри вцепился в подлокотники так, что у него пальцы побелели.

— Но ты запрограммирован на посадку в Колонии!

— Напоминаю: я — аварийная программа, — ответил Биттен. — Ситуация подпадает под определение аварии.

— Тогда где нам садиться? — спросила Хали, чувствуя, как зарождается в ней надежда. “Связался с Керро!”

— Паниль утверждает, что я могу совершить безопасную посадку в море близ поселения, называемого Редутом. Он готов провести нас к месту посадки.

Хали проверила ремни, удерживавшие Ваэлу в кресле, вернулась на место пилота и пристегнулась сама. Прямо перед ней, за плазмагласовым иллюминатором проплывал слепяще-яркий диск планеты.

— Они нашей смерти хотят! — пробормотал Ферри. — Сволочи!

— Желаете выбрать альтернативное место посадки? — осведомился автопилот.

— Да, сажай там, — распорядилась Хали.

— Это рисковано, — предупредил Биттен.

— Сажай! — рявкнул Ферри.

— При голосовом управлении данной программой необязательно повышать голос, — напомнил Биттен.

Ферри перевел взгляд на медтехника.

— Они нашей смерти хотят.

— Я слышала. Ты о чем?

— Мердок сказал, что мы должны приземлиться в Колонии.

Хали уставилась на него, взвешивая каждое слово. Или старик не понимает, что ляпнул?

— Так, значит, это подстава, — проговорила она. — Ты подстроил этот перелет.

Ферри, помаргивая, молча взирал на нее.

— Но ты отрезал Мердоку ухо, — вспомнила Хали.

Ферри оскалился в жуткой ухмылке.

— Он что-то сделал моей Рашель. Я знаю.

Хали скрестила руки на груди, пытаясь понять, что же старик недоговаривал. Взгляд ее упал на лазерный скальпель, торчащий в петлице наружного кармана комбинезона: тонкий стержень, таивший в себе жизнь или смерть.

“Ему приказали взять с собой оружие, на случай, если я кинусь на него!”

— Я все подстроил как случайность, — бормотал Ферри. — Но я знаю, они что-то сделали с моей Рашель. А грязные делишки за них делает Мердок. — Он кивнул Хали. — В Комнате ужасов. Там все и делается. — При словах “Комната ужасов” его передернуло. — Значит, нам полагалось спуститься в Колонию, а там уже пусто, — говорил старик. — Демоны, да... Здорово. Не понравилось им, что я про Рашель спрашивал.

Хали облизнула губы.

— Что... что такое Комната ужасов?

— Это в Первой. Там все ужасы-то и творятся. Это из-за Рашель, я знаю. А еще я слишком много пью. После Комнаты такое бывает.

— Коррекция принята, — перебил его Биттен.

— Что-что? — не понял Ферри.

— Говорит Биттен. Я принял от Керро Паниля данные для коррекции курса.

— Ты посадишь нас в море? — спросила Хали, внезапно испугавшись за свою пациентку.

— У берега. Паниль уверяет, что после высадки нам помогут.

— А что с демонами? — поинтересовался Ферри.

— Если вы подразумеваете местную фауну, то можете защищаться оружием из грузового трюма.

— Ты везешь... оружие? — переспросила Хали.

— Согласно грузовой декларации, в трюме находятся пищевые концентраты, строительное оборудование, медикаменты, комбинезоны и оружие.

Хали покачала головой.

— Я знала, что для выживания на нижстороне оружие необходимо, но не думала... что его производят на борту.

— А ты знаешь, что такое оружие? — Ферри посмотрел ей прямо в глаза.

Хали вспомнила уроки истории и солдат у лобного места.

— О да. Знаю.

— Этот вот скальпель... — Ферри коснулся стерженька в кармане. — Концентрированные кислоты, резаки по пластали для строителей, ножи, топоры...

Хали проглотила вставший в горле комок. Все, чему она училась в бытность медтехником, восставало против этой перспективы.

— Если мы готовимся... убивать, — прошептала она едва слышно, — мы станем убивать.

— Там, внизу, или убиваешь, или умираешь, — ответил Ферри. — Так хочет босс.

В этот миг грузовик вошел в верхние разреженные слои атмосферы Пандоры. По кабине прошла волна вибрации.

— Убежать мы не можем? — спросила Хали слабым шепотом.

— Некуда бежать, — ответил Ферри. — Тебе следовало бы знать. Все корабельники достаточно знают о нижстороне, чтобы понимать это.

“Драться или бежать, — подумала Хали, — а бежать некуда”. Ей пришло в голову, что на Пандоре люди превращаются в дикарей.

— Доверься мне, — проговорил Ферри, но старческий голос дрожал, и слова прозвучали жалко.

— Да, конечно, — отозвалась Хали.

Грузовик начал тормозить. Перегрузка прижала ее к ремням, и медтех обернулась, чтобы удостовериться, что Ваэла пристегнута надежно.

— Мы опустимся в колыбель моря, — проговорила Хали. — Так сказала Ваэла. Помнишь?

— Да что она может знать? — огрызнулся Ферри — тем испуганным ноющим тоном, за который Хали всегда его презирала.

 

 

Это знает истинный муж: струны всех путей сплетаются в канат великой крепости и цели...

Керро Паниль, “Избранное”.

 

Керро долго сидел в тени прибрежных утесов, чувствуя, как надвигается из космоса присутствие. Внизу, куда уводила крутая тропа, простиралось море, за спиной утесы стремились к небесам. Аваата первой сообщила ему о грядущем, и на миг Керро соскользнул в образ мыслей Томаса.

“В Редуте узнают, куда сел челнок, пошлют своих убийц...”

Но Аваата успокоила его, уверила, что передаст системам Редута ложные образы, скрывая пролет челнока. И подобными же наваждениями Аваата скроет гнездо.

Скала холодила спину. Время от времени Керро закрывал глаза и тогда не видел янтарного свечения двойных сумерек — два солнца, ползущие под самым горизонтом, озаряли небеса Пандоры.

Корабль знает, где он и чем занимается — от Корабля ничего не скроешь. Может, его всеведущий разум действует теми же путями, что и Аваата? Где таится этот разум — в мельчайших перепадах напряжения среди электрических цепей или Корабль и Аваата равно отслеживали потоки иных энергий?

Присутствие с орбиты надвигалось... все ближе... потом Керро увидел.

Грузовик выскочил из-за горизонта, как плоский камушек, скользящий по зеркальной глади вод. Траектория его спуска была обманчиво крутой — в нижние слои атмосферы челнок вошел еще за горизонтом. На глазах зачарованного зрелищем Керро челнок подпрыгнул, устремляясь вверх, потом снова пошел вниз, надвигаясь на поэта раскаленной глыбой.

Захрустела галька под башмаками приближавшегося Томаса, но Керро не обратил внимания. Он был падающим челноком, это он мчался в жарких янтарных небесах.

— Справишься? — поинтересовался Томас.

— Делаю, — прошептал Керро, жалея, что приходится отвлекаться.

Пока в пандоранских сумерках не загорелась падающая звезда челнока, он сам не был уверен, что справится.

— Я думаю их сюда, — прошептал он изумленно.

— Кто там? — спросил Томас.

— Аваата не говорит.

Томас сухо хохотнул.

— Сюрприз от Корабля. Может, новые рекруты?

Он обошел Керро и двинулся вниз по узкой тропе, лавируя между загадочно плывущими тенями.

“К берегу, где прибой... Волны будут мешать посадке”.

Когда шаги Томаса стихли внизу, на берег пала тьма — бессолнечная двойная ночь, где зарождались величайшие загадки Пандоры.

Керро представлялся себе маяком. Передатчиком, на чей сигнал наводится идущий на посадку челнок. Жизни пассажиров зависели сейчас от его упорства. Аваата хотела, чтобы челнок опустился здесь... а он верил Аваате.

“Идите в море, — думал он. — В море... в море...”

У скальной гряды, нависшей над ним, рассвистелись дирижаблики, и Керро понял, что ему пора присоединиться к Томасу на берегу. Поднялся он с трудом — за время долгого сидения затекли ноги. Чтобы не замерзнуть, Керро пришлось даже натянуть белый корабельный комбинезон, который Аваата хранила в гнезде.

Когда Керро ступил на тропу, один из дирижабликов завис над ним, опустив щупальца к самой земле, чтобы подхватить поэта, если тот оступится.

“Аваата, сестра моя”, — подумал Керро, и дирижаблик насвистел ему ответ.

Крутая тропа среди остробоких скал казалась Керро привычной, настолько, что он мог нести в себе маяк, не отвлекаясь на то, куда поставить ногу, и одновременно размышлять, вспоминая, как недоверчиво расспрашивал его Томас.

Он требовал объяснений и не верил почти ничему из услышанного.

“Он верит, что Аваата проецирует в его мозг странные образы. Что я научился тому же, что я — мастер иллюзий. Он верит только в то, что может потрогать, и даже в том сомневается”.

— Аваата, — вспомнил Керро собственные слова, — не порождает видения. Она даже не она. Я потому и говорю — Аваата и дирижабликов называю — Аваата.

— Мне известно это слово! — воскликнул Томас.

— Единое во множестве. Это слово из древнего языка народа моей матери.

— Твоей матери? — изумленно переспросил Томас.

— Разве Корабль не сказал тебе? Я рожден из чрева женщины, женщиной выношен и выкормлен. Ты, кажется, говорил, что Корабль обо всем тебе поведал?

Томас хмуро глянул на него, из чего Керро заключил, что попал в больное место. Но ни это, ни что-то другое не помешало Томасу собрать армию — ни разъяснения истинной природы Авааты, ни насмешки над ограниченностью его знаний. Половина этой армии — и спецклоны, и нормалы — ждала сейчас наверху, на скалах, молясь, чтобы на борту челнока нашлось оружие. Многие заранее спустились к берегу.

В темном небе над головой Керро его страж-Аваата посвистел горестно и весело, откликаясь на его мысли.

“Сможет ли эта армия спасти тебя?” — спросил Керро.

“Аваата умрет через несколько суток. Возможно, она возродится”.

“Оукс еще не победил, — подумал Керро. — Льюис со своими вирусами и токсинами — они не понимают твоей силы”.

Из дыхалец дирижаблика вырвался негромкий пересвист — так Аваата могла бы выразить сомнение. “Чем вызвано это чувство безнадежности, — подумал Керро. — Усилиями Томаса или неизбежной гибелью Авааты — электрокелпа/дирижабликов, организмов-клеток, единства во множестве?”

Эта мысль напугала его.

“Если ты решишь, что тебе конец, — подумал он, спускаясь к берегу, — тебе точно конец!”

Он вышел из расселины между утесами и ступил на широкий песчаный пляж. Томас стоял у самой кромки прибоя — еще одна черная тень среди многочисленных валунов. Могучие валы разбивались о гальку, на ветру носились соленые брызги. Ритм прибоя гремел в воздухе, через песок пробирал до костей. Керро коснулся скальных ворот, пропустивших его в это прибрежное царство, — утес был холодный, влажный и тоже вздрагивал под ударами волн.

Без усмиряющего море келпа прибой начинал подмывать берега — разбивая прибрежные скалы в часы прилива, унося обломки в бездну. Скоро все, что построила Аваата, будет поглощено бешеной пучиной.

Страж-Аваата висел над плечом Керро. Щупальце касалось щеки поэта, разделяя с ним память чувства.

“Да, это самое место”.

Это здесь, вспоминал Керро, он учился воспринимать складывавшиеся веками поэмы, славящие скалу, и песок, и море, и жизнь-в-себе Авааты, подчиненную извечному ритму кружения лун и солнц. Здесь череду ударов волн о берег прерывало порой громкое “Шлеп!” оторвавшегося от материнских стеблей дирижаблика, который уплывал прочь, волоча по воде пуповинные щупальца. Хотя вся Аваата была единым существом, Керро ощущал особенное сродство с этим рожденным в ночи дирижабликом. Он вслушивался и приветствовал песней рождение каждого. Далекое “Шлеп!” завораживало его, наполняя ощущением чуда, точно услышанная молитва. И крохотное создание взмывало над темными водами, улетая в ночь.

“И этого больше не будет?”

Керро шептал строки гимна этим погибающим клеткам Авааты и чувствовал, как тело его передает их в слиянное единство, словно поэт стал наконец единым целым с Аваатой.

 

“О единый цветок, что превыше букета.

Вечно вспоминая союз без объятья:

Перерождение.

О золотая истина, расцветающая в ночи!”

 

От его слов море засияло — одновременно отсветами вставших лун и сиянием дружбы Авааты. И в этом свечении из темноты выступила партизанская армия Томаса. Сам ее вожак казался силуэтом в ночи. Керро вышел из тени скальных ворот и приблизился к загадочному “другу Корабля”.

— До посадки менее двух минут, — сказал Керро.

В груди его горел маяк, мерно подмигивающий огонек, связывавший его со стальным чудовищем, падающим с небес.

— Оукс вышлет зонды, — буркнул Томас.

— Аваата поможет мне заглушить их сигналы. — Керро улыбнулся в темноте. — Не присоединишься ко мне?

— Нет!

“Ты слишком многое таишь в себе, Раджа Томас”.

— Но мне нужна твоя помощь! — сказал Керро и ощутил, как гневается Томас, как нарастает внутри него напряжение.

— Что мне делать? — выдавил кэп.

— Поначалу попробуй взяться за щупальце Авааты. Это необязательно, но помогает.

С ночного неба спустилось черное щупальце. Томас с явной неохотной протянул руку и сжал в ладони чужую теплую плоть.

В тот же миг сознание его слилось с тем, что вело челнок к месту посадки. Он видел, как парят прямо над ним два дирижаблика, как стоит он сам на утрамбованном прибоем песке, видел место-куда-вести. Но ритм полета завораживал его.

“Если бы в те времена на Лунбазе мне кто-нибудь сказал, что я станут сажать челнок при помощи телепатии и пары кактусов, поющих в ночи...”

“Мыслящих!”

От вмешательства Авааты уйти никак не удавалось. Аваате не понравилось, что ее обозвали растением. В мнимом голосе Томасу послышалось нечто... не совсем досаду, но нечто похожее.

“Аваата смущает меня”, — извинился он.

“Ты сам вводишь себя в смятение. Зачем ты прячешь свое истинное лицо?”

Томас отдернул руку от горячего щупальца, но Аваата не ушла из его мыслей.

“Ты лезешь туда, где тебе не место!” — возмутился он.

“Аваата не лезет!” — В ответе слышалась обида.

Керро показалось, будто он подслушивает семейный спор. Томас кипел от злости, чувствуя, что не в силах по своей воле прервать контакт с Аваатой, что Аваата жаждет пробить тот барьер, которым он окружил свою потаенную суть.

— Сажаем грузовик, — проговорил он. — Из Редута уже вылетели зонды.

Керро отключил собственный маяк, заставив себя сосредоточиться на зондах. Томас пускай набивает собственные шишки.

Первый зонд рассек воздух над берегом, устремляясь туда, где, как рассчитывал центральный компьютер, должен был пройти курс челнока. Керро, как научила его Аваата, представил себе опустевшие скалы и передал этот образ зонду, чувствуя, как вливается созданная им иллюзия в электронные цепи. Перегрузка едва не расколола зонд, отвернувший от выросшей перед ним несуществующей скалы.

“Они подходят все ближе”, — подумал поэт.

Он знал, почему. Каждая новая иллюзия отличалась от другой, и из этих расхождений достаточно мощный компьютер в Редуте мог добыть осмысленные данные.

В мозгу Керро промелькнули полученные Аваатой данные. Они находились под постоянным наблюдением.

“Да, — согласился поэт. — Патрулей стало больше”.

“Вдесятеро за последние двенадцать часов, — уточнила Аваата. — Почему Томас не понимает своей роли?”

“Может быть, такова его природа?”

“Ты опознал того, с кем связался на борту челнока?”

Керро попытался осмыслить этот вопрос, вспомнив, что испытывал, служа маяком, и озарение сошло на него. Он вернулся в сознание Томаса, заново восстановив связь с грузовиком.

“Томас, с кем ты связан на борту?” — спросил Паниль.

Томас поразмыслил на этим. Ощущение чужого присутствия за облаками было почти осязаемым. Если это иллюзия, то весьма убедительная.

“С кем?” — настаивал поэт.

Томас понимал, что это не может быть корабельник — человек, ощутив прикосновение чуждого сознания, в первый миг просто запаниковал бы. Но кто тогда?

“Биттен”.

Опознавательный сигнал челнока пришел безошибочно ясным; простая, сосредоточенная, бесстрастная мысль.

— А-а, — протянул Томас.

Керро больше всего поразила эмоциональная реакция Томаса: душевное веселье. Биттен был бортовым компьютером, и осознание того факта, что он телепатически связан с автопилотом, едва ли могло кого-то позабавить. Видно, то был еще один признак тайны, что так привлекала Аваату в этом человеке.

Потом обоим пришлось войти в плотный контакт с Биттеном. Керро не мог объяснить, почему это вызывает у него такой панический ужас. Но страх пронизывал каждый его нерв, проникая и во все клетки Авааты.

 

 

КОРАБЛЬ: Я поведал тебе классическую историю о Пандоре и ее ящике.

ПАНИЛЬ: Я знаю, откуда эта планета получила свое название.

КОРАБЛЬ: Где бы ты спрятался, когда из ящика выползли змеи и тени?

ПАНИЛЬ: Под крышкой, конечно.

Керро Паниль, из корабельных архивов.

 

Ваэле казалось, что она погружена в сон, где невозможно доверять никаким ощущениям. Она плотно зажмурилась, отгородившись веками от мира, но этого было мало. Какая-то частичка ее сознания подсказывала, что она управляет посадкой грузовика. “Безумие”. Другая частичка добросовестно запоминала все, что происходило, прежде чем два солнца взойдут над скрытым в сумерках Черным Драконом. Где-то там, в глубинах теней, прятался Керро Паниль. “У меня бред”.

“Хали!”

Ваэла ощущала тревогу медтехника... а та была где-то рядом. Странная тревога — беспокойство, сдерживаемое одной лишь силой воли.

“Хали ужасно боится, а еще больше боится показать свой страх. И хочет, чтобы кто-то взялся командовать.

Ну конечно — Хали никогда не покидала Корабля”.

Ваэла попыталась шевельнуть губами, пробормотать что-нибудь успокаивающее, но во рту слишком пересохло. Говорить было непосильно тяжело. Кресло в грузовом челноке, падающем в морские волны, к которому Ваэла была пристегнута, казалось ей хитрой ловушкой.

В сознании ее всплыли строки Керро, и Ваэла уцепилась за них, завороженная ужасом, не в силах вспомнить, где она слыхала эти слова:

“Твой путь станет верен, когда в черной драконьей ночи синий увидишь прочерчен рассвет”.

Хали была рядом, она тоже слышала эти строки — и отвергала их. Ваэлу захлестнуло чувство, заставив мысленно потянуться к Хали, обнять, утешить, и она знала это чувство — любовь одного мужчины. Но Пандора была уже близко — белая полоса бешеного прибоя, от которой Ваэле хотелось шарахнуться. И дитя в своем чреве она тоже ощущала, еще одно сознание, чье бытие распространялось, и распространялось, и распространялось...

Ваэла вскрикнула, но голос ее потерялся в грохоте, стоне измученного металла, когда челнок ударился днищем о воду. На несколько секунд вибрация унялась; челнок скользил к берегу, утюжа воду и постепенно теряя скорость, потом подпрыгнул, со скрежещущим раздирающим уши грохотом ударился о берег и остановился.

— А где же люди? — Это был голос Хали.

Ваэла открыла глаза и увидала потолок убогой пассажирской кабины челнока — стальные балки, слабый багровый свет аварийных ламп. Где-то шумел прибой. Челнок покачивало и трясло, время от времени слегка разворачивая.

— Там кто-то есть. — Старик Ферри.

Повернув голову, Ваэла увидела, как Хали и Ферри отстегивают ремни безопасности. Плазовый иллюминатор за их спинами обрамлял трещиноватую стену черного камня, подсвеченную наружными лампами.

Ферри коснулся пульта; что-то зашипело под ногами Ваэлы, и в открытый люк ворвался холодный морской ветер. За лучами прожекторов царила темнота. На миг в люке столкнулись две фигуры, и, словно пробуждаясь ото сна, Ваэла узнала входящих — это были Керро и Томас.

— Ваэла! — воскликнули оба разом, явно пораженные ее видом.

Хали отодвинулась от пульта, заметив, как пристально Керро смотрит на огромный живот Ваэлы. Она сообразила, что ни он, ни его спутник не ожидали увидеть здесь эту женщину, во всяком случае, не на последней стадии беременности.

— Керро, — пробормотала она.

Все в том же изумлении он обернулся к ней.

— Хали?

Томас неожиданно расхохотался, запрокинув голову.

— Ну ты посмотри! Действительно — сюрприз от Корабля!

Ваэла завозилась, расстегивая пряжки, и Хали бросилась ей на помощь. Снаружи гремел прибой, и волны заплескивались в люк.

— Привет, — прошептала Ваэла.

Сделав три коротких шажка, она подошла к Томасу и обняла его.

Хали попыталась разобраться в чувствах, отразившихся на лице незнакомца. “Страх?”

Керро тронул ее за руку.

— Это Раджа Томас, полководец и Немезида Моргана Оукса.

— Полководец? — Хали недоуменно переводила взгляд с Керро на Томаса и обратно.

Томас осторожно высвободился из объятий Ваэлы и, поддерживая ее за плечи, обернулся к поэту.

— Ты можешь смеяться над этим?

— Да никогда в жизни. — Керро помотал головой.

Какой смысл крылся за этими репликами, Хали не понимала и готова была уже спросить, когда Томас заговорил.

— Что еще на борту?

Ответил Биттен-автопилот. Скрежещущий голос из динамика забивался треском помех, но перечень грузов прозвучал вполне разборчиво.

— Оружие! — воскликнул Томас. Он подбежал к распахнутому люку, крикнул что-то собравшимся на берегу, обернулся. — Надо разгрузить эту посудину, прежде чем ее разобьет прибой или сюда явятся люди Оукса. Все наружу!

Кто-то коснулся плеча медтехника. Она обернулась — Ферри.

— Кажется, ты должна кое-что объяснить.

Даже требования его звучали как-то стыдливо.

— Потом, — отмахнулся Томас. — На берегу ждет проводник, она покажет дорогу в лагерь. И расскажет все, что вам следует знать.

— А демоны? — поинтересовался Ферри.

— Здесь их нет, — бросил Томас. — Теперь скорее, пока...

— К нему нельзя так относиться! — возмутилась Хали. — Если бы не он, Мердок... мы бы погибли!

Керро бросил загадочный взгляд поначалу на Хали, потом на старика.

— Хали, этот хрыч работает на Оукса... но больше на самого себя. Он искушен во всех тонкостях политики и знает, что нас можно продать дорого.

— Это все в прошлом! — забулькал Ферри. Жилки на его носу вздулись червячками.

— Проводник ждет, — повторил Томас.

— Ее зовут Рю, — добавил Паниль. — Ты можешь ее помнить... как соседку Рашель Демарест по каюте.

Ферри сделал глотательное движение, попытался заговорить, глотнул снова.

— Рашель?.. — наконец выдавил он.

Керро медленно покачал головой.

Из глаз Ферри выкатилась единственная слезинка и скользнула по исчерченной морщинами щеке. Он судорожно вздохнул и, отвернувшись, поплелся к люку. Все силы, вся настойчивость, которые он выказывал только что, разом покинули его.

— Он правда спас нас, — проговорила Хали. — Я знаю, что он шпион, но...

— А вы кто? — поинтересовался Томас.

— Медтехник Хали Экель, — представил ее Керро.

Хали поглядела на Томаса. Какой он высокий! Лицо его словно застыло навек в безвременной зрелости, но протянутая для пожатия рука оказалась по-юношески крепкой. Твердая рука, уверенная. Хали осознала вдруг, что Керро обнимает Ваэлу, подталкивая ее к люку.

— Медтехник, — повторил Томас. — Вы нам очень пригодитесь, Хали Экель. Пойдемте.

Хали не поддалась его цепкой хватке. Она внимательно смотрела, как Керро с любопытством касается пальцем живота Ваэлы. Томас тоже заметил этот жест.

— С ней что-то не так. Живот так быстро растет...

“Томас любит ее”, — поняла Хали. Такая забота звучит в его словах...

— Мой прибокс показывает, что до родов осталось двое суток, — отозвалась она.

— Не может быть!

— Но это так. Двое суток. В остальном... — Хали пожала плечами, — она совершенно здорова.

— А я говорю — это невозможно! Чтобы развиться до такой стадии, плоду требуется...

— Льюису это под силу. Ты же помнишь, что рассказывали спецклоны, — заметил Керро, не скрывая, что недоумение Томаса его смешит.

— Да, но... — Томас помотал головой.

— Сможешь сама добраться до берега, Хали? — спросил Керро. — Корма челнока уже рушится. И, мне кажется, Ваэла...

— Да, конечно.

Она прошла мимо него — знакомое лицо, знакомое тело, только страшно исхудавшее, но почему-то ей показалось: “Это не Керро, которого я знала! Он изменился... и сильно”.

— Я хочу осмотреть ее, — пробормотал Томас за ее спиной.

 

 

Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.*

Христианская “Книга мертвых”, из корабельных архивов.

 

[Екклесиаст 9, 12.]

 

— Взорвите этот резак! Детали меня не интересуют. — Льюис отключил линию связи и обернулся к Оуксу, стоявшему в другом конце центра управления. И, словно взгляд этот был исполнен некоего мистического значения, оба посмотрели на большой экран.

Вокруг них продолжалась рабочая суета — пять десятков человек руководили оборонительными системами Редута под надзором расставленных по углам зала природнорожденных с оружием в руках. Но стоявшей рядом с Оуксом Легате показалось, что на зал опустилась ватная тишина. Она тоже глянула на экран.

Снаружи вставала Рега, и в ее свете виднелись плотное кольцо дирижабликов и толпы демонов, ожидающих среди окрестных скал и до сих пор не двинувшихся с места. Но этим утром к уже знакомой картине добавился новый элемент. На плоской вершине утеса, что на юго-восток от периметра, сидел оплетенный щупальцами дирижабликов нагой мужчина. Телескопические объективы позволяли рассмотреть его лицо. Это был поэт Керро Паниль.

А на равнине у подножия утеса стоял поставленный на колеса резак по пластали. Вокруг установки сгрудились спецклоны и природники. Смертоносное жерло резака смотрело прямо на Редут — слишком далекое, чтобы причинить реальный вред, но, несомненно, угрожающее.

А страшнее всего было, что ни один демон не бросился на выжидающих рядом с резаком людей. Чудовищные твари Пандоры в загадочной покорности ждали вместе с ними.

— Через пару секунд узнаем, — бросил Льюис.

Пока Легата глядела в экран, он пересек зал и остановился рядом с Оуксом.

— А что, людей туда послать нельзя? — спросил Оукс. — Лобовым штурмом мы смогли бы эту штуку разнести.

— И кого мы пошлем?

— Клонов! Их у нас — вот сколько! — Он провел ребром ладони по горлу. — А жратвы на всех не хватит. Если послать толпу, хоть половина да добежит.

— И с чего бы им это делать? — полюбопытствовала Легата.

— Что? — Оукс недоуменно воззрился на дерзкую.

— С какой стати им выполнять такой приказ? Они прекрасно видят демонов. Где-то на равнине будут нервоеды. Зачем клонам рисковать?

— Чтобы спастись, конечно. Если они останутся здесь, ничего не делая... — Оукс сбился и замолк.

— Твоя судьба — их судьба, — заметила Легата. — Может, даже хуже. Они спрашивают, почему ты не с ними.

— Потому что... я — кэп! Моя жизнь важнее для общего спасения!

— Важнее, чем их жизни — для них самих?

— Легата, что ты...

Оукса прервала ослепительная вспышка на экране и грохот, настолько мощный, что у него едва не лопнули барабанные перепонки. Изображение с большого экрана пропало, сменившись “снегом” помех. Легату грохот едва не сбил с ног, и она уцепилась за край пульта. Льюис упал. В коридоре за дверями центра управления визжали люди и слышался топот ног.

— Включи экран! — бросил Оукс Легате.

— Должно быть, мы попали в резак, — прохрипел Льюис, поднимаясь на ноги.

Легата подскочила к пульту, запустив программу поиска действующих сенсоров периметра. Нашелся один, откуда Редут был виден сверху, до самых утесов, где плыли стаи дирижабликов. Паниль все еще восседал на скале, резак и обслуживающая его команда торчали у подножия. Ничего не изменилось.

В люк центра управления замолотили кулаки. Кто-то открыл замок, и в зал хлынули спецклоны и природники с воплями: “Нервоеды! Нервоеды! Закройте двери!”

Льюис метнулся к ближайшему пульту, запуская программу герметизации. Зашипели затворы, и в ту же минуту все увидали, как на стену Редута налетает первая волна перепуганных беглецов. Легата повернула камеру, и все увидели дымящийся пролом в стене периметра и толпу, с разбегу разбивающуюся о запертые створки шлюзов. Забарабанили по люкам кулаки. Издалека глухой стук казался еще более ужасным, придавая всей сцене нечто неестественное.

Внезапно Льюис схватил за руку одного из новоприбывших и потащил его к Оуксу. Легата узнала его — один из надсмотрщиков, природник по имени Марко.

— Что там произошло, черт побери? — грозно спросил босс.

— Не знаю. — Надсмотрщик беспомощно моргнул, глядя больше на экран, чем на своего начальника. — Мы взяли новый резак, дальнобойный, и врезали в радиусе метра от них...

— Промахнулись, что ли? — взвыл Оукс, багровея.

— Нет! Нет, сэр. Метра хватит. С такой дистанции резак плавит скалу на десять метров от эпицентра. Просто...

— Все в порядке, Марко, — успокоил его Льюис. — Просто расскажи, что случилось.

— Этот все тот парень на скале. — Марко ткнул пальцем в экран.

— Он ничего не делал, — возразил Оукс. — Мы все время смотрели на экран и...

— Пусть Марко расскажет, — перебил его Льюис.

— Едва можно было взглядом уследить, — пояснил надсмотрщик. — Луч ударил в метре от них, я уже видел, как раскаляется камень. А потом он... изогнулся. Врезал прямо в того парня на вершине. Я почти увидел, как он светится, а потом луч отразился и упал на нас!

— Наш резак... рванул? — уточнил Льюис.

— Так быстро, что едва пара наших спаслась.

— Пошлите клонов... — распорядился Оукс.

Только увидав, как толпа непроизвольно качнулась к нему, он осознал, в какой опасности находится. Более половины работников центра были клонами, и почти все беглецы, набившиеся в безопасный зал, — тоже.

— Точно! — гаркнул кто-то из-за спин. — Вам здесь торчать, а нам — головами платить!

Из противоположного конца зала послышался другой голос, хриплый и гортанный:

— Да, пошлите клонов. Демонам на пропитание. Пусть отвлекутся, пока вы, природники, вернетесь в Колонию к своим рюмкам!

Оукс окинул взглядом надвигавшееся кольцо гневных лиц. Даже природников захватила всеобщая злоба. Не время объявлять им, что Колонии больше нет. Тогда они осознают свою власть. Поймут, насколько он нуждается в них.

— Нет! — Оукс вскинул руку. — Все решения, касающиеся выживания команды, принимает кэп. Я — глас и посланник Корабля!

— А, теперь уже Корабля! — крикнул кто-то.

— Мы не побежим назад в Колонию, — продолжал Оукс. — Мы будем сражаться рядом с вами... если потребуется — до последнего человека.

— Никуда вы не денетесь, — уверил его гортанный хриплый голос, — это точно!

Зал наполнило неестественная тишина, и в нее канул ясный голос Льюиса:

— Нас не сломить.

— Мы почти уничтожили келп, — подхватил Оукс, — мешавший нам наладить марикультуру. Потом настанет черед дирижабликов. Горстка бунтарей не помешает нам построить достойную жизнь.

Он покосился на Льюиса, с изумлением поймав на его лице мимолетную улыбку.

— Приказывай нам, — заявил Льюис.

— Да, приказывай! — подхватил кто-то из его присных в толпе.

“Своевременно сделанное внушение окупается сторицей”, — подумал он.

— Во-первых, — проговорил Оукс вслух, — надо оценить положение.

— Я слежу за экраном, — объявил Льюис. — И пока нервоедов не вижу. Легата, а ты?

— Ни единого.

— Ни один нервоед не попытался проникнуть в Редут, — заметил Льюис. — Они помнят, что такое хлор.

— А вы весь периметр осмотрели? — поинтересовался кто-то.

— Нет, но посмотрите на наших людей у пролома! — Льюис ткнул в экран пальцем. — Никто из них не пострадал. Я открываю люки.

— Нет! — Оукс выступил вперед. — Тот, кто задал вопрос, был прав. Надо удостовериться. — Он повернулся к Легате: — Хватит у нас сенсоров на весь периметр?

— Не вполне... но Хесус прав — наших людей за стеной пока не трогают.

— Тогда пошлем добровольцев с портативными сенсорами, — заявил Льюис. — И пару команд ремонтников. Если хотите, я пойду с ними.

Оукс недоуменно воззрился на своего помощника. Да может ли человек быть настолько храбрым? Чтобы нервоеды помнили о хлоре? Невозможно. Демонов удерживает что-то иное. При этой мысли на Оукса накатило странное ощущение: будто вся планета ополчилась на него, только выжидая удобного момента, чтобы наброситься и растерзать.

Приняв его молчание за знак согласия, Льюис начал проталкиваться к выходу, по дороге набирая себе команду: “Ты... ты... ты... и ты — со мной. Ларий — собери ремонтников, отправляйся вниз и приведи наши глаза и уши в порядок”.

Он отворил люк в дальнем конце зала, выпихнул наружу своих “добровольцев” и, прежде чем последовать за ними, обернулся:

— Ладно, Морган, теперь ты отвечаешь за все.

“Что он хотел сказать? — Оукс не сводил взгляда с затворяющегося люка. — Я должен что-то сделать!”

— Все за работу! — крикнул он в толпу. — Всем, кроме операторов центра, выйти в коридор.

Повиновались неохотно.

— Когда Хесус открыл люк, ничего там не было, — убеждал он людей. — Давайте. У нас работы много. У вас — тоже.

— Если боитесь, оставьте люк открытым, — добавила Легата.

Оуксу идея не понравилась, но предложение Легаты сработало — толпа начала расходиться. Легата вернулась к пульту у большого экрана. Оукс подошел к ней и со внезапной остротой ощутил окутывавший ее мускусный запах.

— Мы сражаемся со всей долбаной планетой, — пробурчал он.

Он наблюдал, как портативные сенсоры один за другим восстанавливают круговой обзор периметра. По мере того как вступали в строй все новые камеры, становилось очевидно, что какая-то сила вывела из строя сенсоры периметра на дуге в семьдесят градусов ниже десятиметровой отметки — остальные отключились из-за пережженных проводов. В общем, повреждения были куда меньше, чем Оукс предполагал. Он глубоко вздохнул, только теперь сообразив, что все это время бессознательно задерживал дыхание.

Через некоторое время Льюис вернулся.

— Хотите, чтобы эти ребята так и торчали в коридоре? — поинтересовался он, подходя.

— Нет. — Оукс помотал головой, не отводя глаз от экрана.

— Я разослал их по делам. — Льюис кивнул. — Снаружи все по-прежнему. Чего они ждут?

— Нервы мотают, — предположил Оукс.

— Возможно.

— Надо составить план атаки, — проговорил Оукс. — И убедить клонов в ее необходимости.

Льюис наблюдал, как бегают пальцы Легаты по клавишам, время от времени поглядывая на экран, где всплывали отчеты ТВА. Рега поднялась в небо уже высоко, и Алки начала выкатываться из-за горизонта. Ослепительные лучи высвечивали каждую мелочь на равнине.

— И как ты убедишь клонов? — поинтересовался Льюис.

— Приведи сюда пару, — распорядился Оукс.

Льюис смерил начальника недоуменным взглядом, но подчинился. Вернулся он с дюжиной спецклонов, внешне изрядно походивших на нормалов, если бы не наращенные сверх обычного мышцы плеч и бедер. Сам босс втайне полагал подобную выдающуюся мускулатуру отвратительной, но свое мнение держал при себе.

Подопечные Льюиса выстроились полукругом в трех шагах от Оукса. Тот узнал в лицо кое-кого из тех, кто еще недавно прятался в центре управления. На лицах клонов читалось явственное недоверие, и Оукс обратил внимание, что Льюис счел нужным пристегнуть к поясу лазер в кобуре, а природники по углам зала тревожно напряглись.

— В Колонию я не вернусь, — начал Оукс. — Никогда. Мы здесь...

— Ты-то можешь на Корабль сбежать! — Это рявкнул клон по левую руку от Льюиса.

— Корабль не отвечает нам, — проговорила Легата. — Мы предоставлены самим себе.

“Да чтоб ей провалиться!” Оукс побледнел. Или эта баба не понимает, насколько опасно признавать собственную зависимость от других?

— Это наше испытание, — проронил он, глядя на Льюиса, и поймал на его лице еще одну мимолетную усмешку.

— Может, нам полагается выйти за стену и припустить что есть мочи? — предположила Легата задумчиво. Пальцы ее по-прежнему летали над клавишами. — Может, это просто игра. Как Комната ужасов или бег по периметру.

“Что она делает?” — беззвучно взвыл Оукс, косясь на свою помощницу, — но та была поглощена своим занятием.

— Они что-то затевают, — произнесла Легата внезапно.

Все обернулись к экрану, где виднелась панорама утесов за южной равниной. Паниль поднялся на ноги, держась за щупальце дирижаблика. У резака собралась уже изрядная толпа спецклонов и натуралов. Демоны вышли из тени утесов. Даже кольцо дирижабликов стало теснее; чудовища возбужденно метались, меняя высоту.

Легата поймала в фокус стоявшего слева от резака мужчину и дала увеличение.

— Томас, — выговорила она. — Но дирижаблики...

— Он стакнулся с ними, — воскликнул Льюис. — С самого начала!

Легата уставилась на поле. Возможно ли это? Она уже собиралась разоблачить Оукса как клона, но заколебалась. Что она на самом деле знает об этом Томасе?

Не успела она додумать, как Томас взмахнул рукой, и один из колоссальных дирижабликов подхватил Паниля с вершины утеса и бережно опустил вниз.

Люди Томаса двинулись вперед, выстраиваясь в цепь по обе стороны медленно ползущего резака.

— Их там не меньше тысячи, — пробормотал Льюис. — Где он набрал такую ораву?

— Что делают демоны? — спросила Легата.

Твари оставили свои скалы — рвачи, прядильщики, плоскокрылы и прочие, даже парочка редкостных жрителей. Неохотно, сохраняя дистанцию, они двинулись вслед за нападающими.

— Если они подведут резак к нам на расстояние удара, нам хана, — заметил Оукс. — Ну, — он обернулся к Льюису, — теперь ты вышлешь наконец бойцов?

— Выбора нет, — согласился Льюис, покосившись на клонов. — Все видят, да?

Клоны не отводили глаз от экрана, где надвигался на стену резак и ползли следом демоны.

— Все понятно, — заключил Льюис. — Они пробьют периметр и запустят демонов внутрь. Мы все покойники. Но если мы остановим их...

— Слушайте все! — крикнул Оукс. — Я предоставлю все права природников каждому клону, который вызовется добровольцем. Эти мятежники — последняя реальная угроза нашему выживанию. Когда они передохнут, мы сделаем из этой планеты рай!

Клоны двинулись к выходу, поначалу медленно, потом все торопливей. К ним присоединялись другие.

— Шевели их, Льюис, — приказал Оукс вполголоса. — На выходе раздавай оружие. Мы победим числом.

 

 

Некогда мою жажду фантазий утоляли мечты о достоинстве, славе, наслаждениях. Некогда питал я тщетные надежды встретить существо, которое, простив мое внешнее уродство, полюбит во мне те достоинства, которые был я способен проявить.

Слова чудовища Франкенштейна,

из корабельных архивов.

 

Когда Томас подал сигнал к атаке, его пронзило странное ощущение — будто не по Редуту он наносит удар, но по самому Кораблю.

“Ты подстроил это, Корабль! Видишь, что Ты наделал?”

Ответа не было.

Томас двинулся вперед, увлекая армию за собой.

На равнине у подножия скал было жарко. Оба солнца приближались к зениту, их ослепительный свет заставлял Томаса жмуриться, стоило ему только поднять глаза к небу. В воздухе витала взбитая сотнями ног горькая кремнистая пыль.

Томас огляделся. Мог ли кто-то представить столь разношерстную команду в столь диком предприятии? Нормалы в коллекции Авааты представляли ничтожное меньшинство, их заслоняли фигуры самые фантастические: раздутые черепа, странно посаженные глаза, уши, носы и рты, груди могучие и тощие, тонкие щупальца и обычные пальцы, ноги и культи. Клоны шли, ковыляли, волоклись, покорные слову командира. Прилаженные к станине резака колеса скрипели на песке, лязгали на каждом камушке. Бормоча, похрюкивая, хрипя, армия Томаса продвигалась вперед. Кто-то из спецклонов завел непрестанное: “Аваата! Аваата! Аваата!” Демоны, заметил Томас, держались поодаль, как и обещал Керро.

“Ждут поживы”.

Что видели сейчас твари? Паниль уверял, что он на пару с дирижабликами может сдерживать их, обманывая иллюзиями. Некоторые спецклоны тоже обладали такой способностью — как решил Томас, то был побочный эффект внедрения генов келпа в человеческий организм. Против столь агрессивных хищников иллюзии казались слишком ненадежной защитой. Впрочем, во всем предприятии не было ничего надежного — не хватало оружия, людей, времени, чтобы строить планы и обучать бойцов.

Он оглянулся. Демоны двигались вслед наступающим, и Паниль брел среди них. Здоровенный рвач толкнул поэта плечом, потом отвернул. Томаса передернуло. Паниль сказал, что не примет участия в убийстве, но постарается как может защитить армию. Медтехник с командой отобранных помощников ждала у подножия скал. Теперь все зависело о того, сможет ли это нелепое войско запугать Оукса так, чтобы он сдался.

В условленное время Томас подал своим бойцам знак рассеяться по равнине. Если дар Паниля не подведет, обороняющиеся увидят лишь плотно сбитое ядро атакующих, прущее напролом, прямо под удар защитных установок Редута. Томас присоединился к команде резака, медленно поворачивающего влево.

Сомнения одолевали его. По его расчетам, до конца срока, отведенного Кораблем человечеству, оставалось несколько часов. Предприятие казалось безнадежным. Ему предстояло взять приступом Редут, собрать уцелевших, найти подобающий способ богоТворения и доказать Кораблю, что род людской достоин жизни.

“Времени не хватит”.

Паниль! Это все Паниль виноват, что они так задержались! На каждый аргумент в пользу немедленного штурма поэт отвечал спокойным увещеванием.

Он говорил, что гнездо — это рай и этого достаточно.

Томас был готов согласиться: гнездо казалось раем — бесконечная весна для земных растений, ни гнили, ни плесени, ни паразитов... и даже демоны не тревожили насельников кратера.

Гнездо было зародышем новой Земли, беспорядочным сплетением элементов, стремящихся упорядочить себя в росте.

“Но километровая плешь рая не делает планету обитаемой”.

И снова Паниль со своими бессмысленными наблюдениями:

— То, что ты творишь с землей под ногами, и есть молитва.

“Тебе это нужно, Корабль? Такая молитва?”

Ответа не было — только шуршит песок под ногами его войска, в наступлении на Редут растянувшегося по равнине широким фронтом.

“Я один здесь. Помощи от Корабля не будет”.

Ему вспомнился безднолет “Землянин” — корабль, не ставший еще Кораблем. Вспомнилась команда и долгие совместные тренировки на Лунбазе. Что-то с ними сталось? Покоится ли еще хоть один в гибернации? Накатила внезапная тоска по Бикелю. Вот кого сейчас хорошо было бы иметь рядом — Джона Бикеля, прямодушного и упрямого. И где сейчас Бикель?

Песок скрипел под ногами — как на тренировочной площадке Лунбазы. Лунный песок, не земной. Столько лет Раджа смотрел на Землю в ночном небе — бело-голубой диск во славе своей. И не о звездах он мечтал, не о математических абстракциях тау Кита. Он мечтал только о Земле — единственном месте во Вселенной, что было для него навеки запретным.

“Пандора — не Земля”.

Но гнездо искушало Томаса Землей его мечтаний.

“Вряд ли это похоже на настоящую Землю. Что я, в конце концов, знаю о Земле?”

Его родиной были ясли клонов на Лунбазе, и от оригиналов-людей его всегда отделяли стеклянные стены. Стены из стекла — и эрзац-Земля... как клоны были суррогатными людьми.

“Они не хотели, чтобы мы разносили по Вселенной всякие болезни”.

Он невольно усмехнулся.

“Глядите же, какую хворь мы принесли на Пандору — войну! И еще — заразу, называемую человечеством”.

От раздумий его отвлек донесшийся справа вскрик. Луч со стен Редута разбил в прах торчавший впереди на равнине валун. Томас жестами приказал идущим рассеяться еще больше и оглянулся. Паниль все еще невозмутимо брел позади его армии, возглавляя собственную — войско демонов.

Возмущение и обида захлестнули Томаса. Паниль был природнорожденным!

“А меня вырастили в аксолотль-баке!”

Вот же странно, подумал он, ушли бессчетные века, и потребовалась вселенская катастрофа, чтобы он, Раджа Томас, осознал, насколько это обидно — быть клоном.

“Клонам с Лунбазы категорически воспрещается...”

Список “не” тянулся страница за страницей.

“Запрещено входить в контакт с природнорожденными или с Землей”.

Изгнаны из райского сада без утешения в грехе.

— Что переживает один, чувствуют все, — говорила Аваата.

“Да, Аваата, но Земля — не Пандора”.

Хотя Корабль уверял его, что это он — оригинал, пылинка со сгинувшей Земли. Какие воспоминания об утерянной родине таятся в генах, скрытых в каждой чешуйке его кожи?

На равнине было жарко, палило. Сможет ли иллюзия Паниля обмануть защитников Редута? Зондам он запудрил камеры, это точно. Томас вспомнил собственное телепатическое общение с Биттеном, автопилотом челнока, принесшего в себе такое изобилие припасов. Как верно подметил Паниль, способность говорить есть одновременно способность лгать.

Что, если Паниль заведет их сюда — и сбросит полог иллюзии? Что, если поэта ранят... а то и убьют? Надо было ему остаться на скалах.

“Очень похоже на клона — упускать очевидное”.

Старые насмешки до сих пор звенели в ушах. “Очень похоже на клона!” Все попытки учителей вселить в подопечных-клонов хоть каплю гордости завершались провалом под действием этих насмешек. Клонов полагали сверхчеловеками, созданными выполнять невыполнимое. А людям это не нравилось. Клоны Лунбазы походили на оригиналы и видом, и речью... но отстранение от человечьей жизни порождало свои странности. “Чего и ожидать от клонов?”

Примерещилось, что инструктор с Лунбазы смотрит на него со своего богохульного экрана и посреди лекции о тонкостях системного надзора замечает: “Очень похоже на клона — уходить из рая”.

Войско Томаса почти достигло предела досягаемости легкого оружия Редута — менее двухсот метров от стен. Томас встряхнулся, отгоняя раздумья, — “тоже мне, генерал-философ!” — огляделся. Вроде бы строй достаточно редок. Он приостановился за черным пальцем одинокой скалы выше человеческого роста. Впереди маячил Редут, ощетинившийся дулами резаков. Панилю лучше не подходить ближе. Томас дал поэту отмашку: стой, дескать, — и тот повиновался. Дальше придется идти одним. Рисковать самым ценным своим оружием они не вправе.

Скала перед ним засветилась оранжевым. Томас метнулся вбок за миг до того, как она разлетелась фонтаном лавы. Раскаленная капелька прожгла ему рукав.

— Вперед! — вскричал он, не обращая внимания на боль.

Его армия заторопилась, ковыляя, к Редуту, и, словно в ответ, из распахнувшихся по периметру шлюзов на равнину высыпали вооруженные огнеметами и лазерами защитники. Они ринулись вперед, к созданными Керро Панилем миражам. Когда мнимый противник оказался совсем рядом, смятение обороняющихся усилилось. Мишени растворялись в воздухе. Бойцы палили во все стороны, наугад, и иные выстрелы находили свою цель среди рассеявшихся последователей Томаса. Равнину оцарапали сияющие лучи резаков Редута.

— Огонь! — гаркнул Томас. — Огонь!

Кто-то подчинился. Но защитники Редута представляли собою столь же пеструю толпу, что и нападавшие. Неразличимые в отсутствие военной формы, они столкнулись и перемешались вмиг. Сверкающие лучи бороздили равнину, сражая равно своих и чужих. Повсюду лежали окровавленные тела — где рассеченные пополам, где почти целые и еще живые. Томас в ужасе взирал, как хлещет кровь из сонных артерий безголового трупа рядом с ним, заливая все вокруг алым.

“Что я натворил? Что наделал?!”

Никто здесь — ни оборонявшиеся, ни атакующие — не имел представления о военном деле. Они были лишь обезумевшими инструментами уничтожения. С армией Томаса схватилось менее четверти отряда защитников, но что с того? Равнина превратилась в кровавую мясорубку.

— Прорубайте стену! — крикнул Томас боевому расчету резака.

Но от расчета осталось меньше половины. Самодельные колесики на станине заело, и установка застряла, накренившись вправо и уткнув смертоносное жерло в землю. Оставшиеся в живых прятались за корпусом.

Обернувшись, Томас бросил взгляд на Керро Паниля. Поэт недвижно стоял среди скучившихся демонов. К ногам его, точно послушные псы, жались два рвача. Жуткая череда самых страшных убийц Пандоры широкой дугой окружала поле бойни.

В груди Томаса вскипела ярость. “Ты еще не победил меня, Корабль!” Спотыкаясь, он подбежал к резаку и, ухватив его за ствол, развернул. В скалах, чтобы перетащить установку, потребовались усилия четверых здоровенных клонов. Томас справился один. Он пристроил станину на камнях так, чтобы ствол целил в голую стену Редута. Оставшиеся в живых бойцы бросились врассыпную, когда Томас, метнувшись к пульту, запустил резак. Слепяще-синий луч уперся в стену, плавя камень. Медленно оплыли надстройки, соскальзывая в лужу жидкой лавы.

Рассудок вернулся к Томасу, и Раджа поспешно отступил от гудящего резака — на шаг, два, три... Когда оружие защитников крепости поразило наконец установку, Томас успел отбежать от нее на двадцать шагов. Столкнулись лучи, и резак взорвался. Томас не успел почувствовать, как острый кусок металла пробил ему грудь.

 

 

Зачем, о Господи, вынуждаешь ты мужа позорить себя, умоляя о снисхождении, когда в Твоей власти достойным способом одарить его всем для существования потребным?

Вопрос из трактата “Атерет га-Цаддиким”*,из корабельных архивов.

 

[“Венец праведников” (ивр.).]

 

Пока помощники-спецклоны отгораживали в лазаретной палатке импровизированную родильную палату, Хали Экель присматривала за Ваэлой. Полог накрывала тень скалы. За уходящей армией тянулся хвост звуков — крики, бурчание, скрип колес по песку. Когда демоны ушли вслед за Керро, Хали невольно перевела дух. Обновленный Паниль пугал ее. В ее прежнем сладкоголосом друге-поэте вспыхнул ужасающий, негасимый внутренний огнь. В сердце своем он хранил ту страшную мощь, что Хали испытала на себе у Голгофы.

Даже в тягости Ваэла двигалась с изящной легкостью. Она вернулась в свою естественную среду — на Пандору. Планета изменила и Ваэлу. Может, поэтому Керро совокупился с ней?

Хали попыталась подавить ревнивую обиду.

“Я — медтехник. Я наталь! Я нужна нерожденному ребенку! Как же мне не хватает радости...”

О том, что может случиться вскоре на равнине у периметра, она старалась не думать. Томас предупредил ее, чего следует ожидать... хотя откуда он мог узнать о битвах? В те минуты ее захлестнул гнев.

— Те, кто умрет в бою, — чем они от нас отличаются?

Хали швырнула ему в лицо этот вопрос, когда оба спускались со скал, придерживаясь за щупальца дирижабликов. Алые пальцы солнечных лучей уже цеплялись за серую кромку горизонта. Это была словно сцена из кошмара: гул собравшегося войска, приглушенный пересвист дирижабликов. Огромные оранжевые мешки спускали на равнину оборудование, часть бойцов, помогали оставшимся лезть по камням.

Сотни человек и тонны всякого барахла.

Хали пришлось повторить вопрос, прежде чем Томас ответил:

— Мы должны захватить Редут. Иначе Корабль уничтожит нас.

— Тогда мы не лучше их.

— Но мы выживем.

— И кем станем? Сказал ли Корабль об этом?

— Корабль говорит: “Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть. Но это еще не конец”.* [Матф. 24, 6.]

— Это не Корабль! Это христианская “Книга мертвых”!

— Но Корабль цитирует ее.

Томас обернулся к ней, и в глазах его Хали увидела боль.

Христианская “Книга мертвых”.

По просьбе Хали Корабль показывал ей отрывки из “Книги”, выводя страницу за страницей на крохотный экран в тесной комнатушке, где когда-то учился Керро. Если Томас правда был кэпом, он должен был знать эти слова. “Интересно, — подумала Хали, — а Оукс знает?” Странно, что никто на борту не откликнулся на ее осторожные расспросы о том, что случилось на лобном месте.

А потом, когда они остановились передохнуть на уступе, скрывшемся в глубокой расселине, Томас перепугал ее до смерти.

— Зачем Корабль показал тебе распятие? Спрашивала ли ты себя об этом, Хали Экель?

— Откуда... как ты узнал?

— Корабль говорит со мной.

— Корабль объяснил тебе, для чего...

— Нет!

Томас вновь двинулся в путь.

— Ты знаешь, зачем Корабль показал мне это? — крикнула Хали ему вслед.

Томас застыл у края расселины, глядя, как разгорается над равниной свет утра, как сверкают алмазами под солнцем плазмагласовые купола Редута вдалеке. Хали нагнала его.

— Знаешь?

Томас обернулся к ней, и глаза его полыхали болью.

— Если б я только знал, я бы понял, как надо богоТворить! Неужели Корабль не намекнул тебе?

— Он сказал только, что мы должны вспомнить о священном насилии.

— Расскажи мне, — попросил он, обжигая девушку взглядом, — что ты видела.

— Я видела, как замучили до смерти человека. Это было чудовищно жестоко, но Корабль не позволил мне вмешаться.

— Священное... насилие, — прошептал Томас.

— Тот, кого убили... он заговорил со мной. Он... Мне кажется, он узнал меня. Он знал, что я издалека пришла, чтобы увидеть его. Сказал, что мне от него не укрыться. И еще — чтобы я сказала всем, что свершилось.

— Что-что он сказал?

— И еще — что если кто и может понять волю Божью, то это я... но я не понимаю! — Она помотала головой, едва не разрыдавшись. — Я всего лишь медтехник, наталь, и я не понимаю, зачем Корабль показал мне это!

— А тот человек, — прошептал Томас, — больше ничего не говорил?

— Говорил... он просил людей из толпы плакать не о нем, а о собственных детях. И что-то о дереве...

— “Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?” — процитировал Томас.

— Точно! Так он и сказал! Но что это значит?

— Значит... что могущественные в годину бедствий становятся опасней — а то, что сделают они с корнями, отзовется до кончиков ветвей — во веки веков.

— Тогда зачем ты собрал это войско? Зачем тебе идти и...

— Я должен.

Томас вновь двинулся по узкой тропе и больше не отвечал. Нагоняли другие путники, напирая сзади. А другой возможности переговорить с ним Хали не представилось. Очень скоро они достигли подножия утесов, и она пошла по своим делам, в то время как Томас отправился на войну.

Среди направленных им в лазарет оказался и Ферри. Хали уже выяснила, что думали о старике Томас и Керро, и невольно сочувствовала ему.

Работая вместе с Ферри под груботканым пологом шатра, она слышала, как воодушевляет свою армию Томас:

“Благословлена Кораблем сила моя; научает он руки мои брани и персты — делу ратному”.

Неужели кэп и правда должен так изъясняться? Она спросила об этом Ферри, не отрываясь от работы.

— Оукс так и говорит.

Старик уже примирился со своим новым положением и искренне старался помочь.

Армия готовилась к выступлению. Паниль стоял поодаль, наблюдая. Хали побаивалась сбежавшихся демонов, но Керро уверял, что людей они не тронут, что дирижаблики наполнят сознание тварей ложными видениями.

Мимо проковылял Ферри, косясь на колечко в носу Хали. “Интересно, — подумала она, — что он думает о Томасе?” Тот без стеснения перемывал старику кости в его же присутствии.

— Реальной власти у старого дурака нет, — заявлял Томас. — Оуксу кажется, будто он подмял под себя всю власть — реальную и символическую — на Черном Драконе. И делиться властью он не станет. По сравнению с тем, что мы видели в Колонии, ему тут пришлось легко.

— Я говорил ему, что он торопится, — пробурчал Ферри.

Томас, не обращая на него внимания, обратился к Керро:

— Ферри — лжец, но может нам пригодиться. Он должен знать что-нибудь важное о планах Оукса.

— Ничего я не знаю. — Голос старика дрогнул.

Но тут Томаса отвлек его помощник, нормал, занимавшийся организационными вопросами в войске. Они ушли вместе; Томас поглядывал на метки над бровью помощника и бормотал: “Паршиво, когда лепишь армию из чужих отбросов”.

Но смысл в его приказах был. Хали наблюдала, как клоны разбиваются на отряды по форме тела — бегуны, грузчики, носильщики... Обученных работников ставили отдельно — оператор, светотехник, сварщик, разнорабочий...

Какая, в конце концов, ей разница, как построит Томас свое войско, думала Хали, обустраивая лазарет в палатке. Те, кто попадет в этот шатер, будут просто ранеными.

Ваэла, помогавшая готовить место для собственных родов, ухватила Хали за руку.

— Почему ты так нервничаешь? Это из-за малышки?

— Нет, ничего подобного.

Ваэла услышала, как ее прежний внутренний голос, Честность, отмеряет оставшееся время. “Дитя родится скоро... скоро...” Она уставилась на Хали.

— Тогда что тебя тревожит?

Хали покосилась на выпирающий живот Ваэлы.

— Если бы дирижаблики не принесли нам из Колонии тот запас “порыва”...

— Там он никому больше не пригодится. В Колонии все мертвы.

— Я не об этом...

— Ты боишься, что мое дитя украдет годы твоей жизни, твоей юности...

— Не думаю, что оно так обойдется со мной.

— Тогда что?

— Ваэла, что мы здесь делаем?

— Пытаемся выжить.

— Ты говоришь прямо как Томас.

— Иногда он рассуждает вполне разумно.

В палатку ворвались трое спецклонов. Двое поддерживали за плечи третьего, безрукого. Все были сильно обожжены. Один пытался приладить оторванную руку на место, к покрытой кровавым песком культе.

— Кто здесь медтех? — спросил клон-карлик, пошевеливая длинными тонкими пальцами.

Ферри шагнул было вперед, но Хали остановила его:

— Посиди с Ваэлой. Понадоблюсь — зови.

— Я, знаешь ли, тоже врач, — с обидой напомнил старик.

— Знаю. Вот и останься с Ваэлой.

Хали отвела раненых в лазаретную палатку, под нависающий черный уступ. Культю она промыла, присыпала септальком и замотала клеткопластырем.

— Руку спасти нельзя? — спросил гном.

— Нет. Что там творится?

Гном сплюнул.

— Бардак чертов, вот что.

Наложив последний слой пластыря, Хали удивленно глянула на клона.

— О, мы и думать умеем, — бросил он, осознав причину ее изумления.

— Давай я и тебя подлатаю, — предложила она. Правая рука клона была обожжена сплошь. — Как тебя забрали дирижаблики? — спросила она, чтобы отвлечь пациента от боли.

— Льюис нас вышвырнул. Как мусор. Что это значит — сама понимаешь. А там — нервоеды. Почти никто не ушел. Хорошо бы нервоедам туда вон пробраться. — Он махнул здоровой рукой в сторону далекого Редута. — И сожрать этих бортососов до последнего!

Хали закончила перевязку, и гном, спрыгнув со стола, направился к выходу.

— Куда ты?

— Назад. Помочь чем могу.

Он отбросил клапан палатки, и в проеме Хали увидела рассеченную синими молниями равнину, а за ней — Редут. Воздух наполняли вопли и стоны.

— Ты не в состоянии...

— Раненых таскать сумею.

— Их еще много?

— Очень.

Гном выбежал, и клапан за его спиной упал.

Хали закрыла глаза. Перед внутренним ее взором встала кучка людей, превращаясь в толпу, толпа — в орду. Ветер нес соленый запах крови и гнилое дыхание. Мелькали то ровные края резаных ран, то пятна обширных ожогов и последними — перебитые голени висевшего на кресте.

— Так нельзя, — пробормотала она.

Подхватив прибокс и аптечку, она побежала к выходу, вылетела наружу. Карлик-клон был уже далеко, и Хали двинулась ему вслед.

— Куда ты? — тревожно окликнул ее Ферри.

— Там я нужнее, — бросила девушка, не оборачиваясь.

— А как же Ваэла?

— Ты и сам врач, — крикнула Хали, не отводя глаз от плывущих вдали клубов дыма.

 

 

Когда люди пытаются стать рупорами богов, смертность становится важнее морали. Мученичество исправляет это расхождение, но ненадолго. Самое горестное в мученичестве — что объяснить истинный смысл жертвы оказывается уже некому. И чудовищных результатов свершившегося мученик тоже не видит.

Раджа Томас, “Вы — делегаты от мучеников”, из корабельных архивов.

 

Легата переключалась от одного сенсора к другому, пытаясь разобраться в показаниях приборов. Изображения смазывались, перетекали друг в друга, перспектива искажалась. Рвали равнину лучи резаков, виднелись тела, и что-то двигалось в дыму. Выли аварийные сирены, свидетельствуя, что периметр Редута прорван. Она смутно слышала, как Льюис рассылает команды ремонтников и бойцов. Заработали резаки со стен, управляемые операторами прямо из центра. Легата не могла позволить себе отвлекаться на что-то, кроме загадочно сбоивших камер. Когда она переключила экран на совмещенное изображение, расплываться начинали все квадратики одновременно — словно на камеры действовала некая внешняя сила.

Легата утерла лоб рукавом. Покуда длилась суматошная битва, солнца поднялись уже высоко в небо, а системы жизнеобеспечения Редута работали на голодном пайке — вся энергия уходила на оборону. В центре управления было жарко. Вдобавок Легату раздражал суетящийся за ее спиной Оукс. Льюис, в отличие от своего начальника, был невозможно спокоен. Происходящее его словно веселило слегка.

На равнине шла кровавая бойня. В этом сомнений быть не могло. Клоны в центре управления трудились с преувеличенным усердием, опасаясь, очевидно, что их могут отправить вслед за товарищами в бой.

Легата вдавила кнопку “Повтор”. По экрану что-то мелькнуло.

— Это еще что? — осведомился Оукс.

Легата нажала “Паузу”, но сенсоры не могли дать достаточного разрешения. Она снова нажала “Повтор” и прибавила увеличение. Сплошная муть. В третий раз она замедлила воспроизведение и запустила программу распознавания образов в компьютерной сети Редута. По экрану прошла колышущаяся тень, смутно напоминавшая человека, вцепилась во что-то большое и тяжелое, потом отступила. Откуда-то из зоны расплывающегося изображения вызмеился яростный синий луч, и по нижнему краю экрана побежали значки — в этот момент заработала сигнализация периметра. На них Легата внимания не обратила — дело прошлое, и Льюис тогда справился. То, что появилось на экране, было куда важнее — медленно вздымающийся на пустом мгновение назад месте красно-рыжий цветок взрыва.

— Что ты делаешь? — спросил Оукс. — Что это было?

— Кажется, они влияют на наши сенсоры, — проговорила Легата и сама не поверила собственным словам.

Несколько секунд Оукс тупо пялился в экран.

— Корабль! — вскричал он. — Это дело рук проклятой жестянки!

На губе его, на скулах проступали капельки пота. Легата чувствовала, как Морган начинает ломаться.

— Зачем это кораблю? — спросил Льюис.

— Это из-за Томаса! Ты же его видел! — Голос Оукса сорвался.

Легата переключилась на панорамный обзор поля боя. Демоны сгинули — их не было видно нигде. Поэт также покинул свой наблюдательный пост на скале. От сплошной массы дирижабликов, зависших над скальной грядой, осталась только редкая череда. Два солнца заливали всю сцену ослепительным светом.

— Где дирижаблики? — прошептала она. — Я не заметила, как они пропали.

— Поблизости ни одного, — согласился Льюис. — Может, улетели, чтобы...

Его прервал шум из коридора.

Обернувшись, Легата увидала вбежавшего в центр управления темноволосого природника, мокрого от пота и испуганного. Глубокий ожог на голом плече был кое-как залеплен клеткопластырем, глаза слегка остекленели от болеутоляющего.

“Значит, снаружи не только клоны”, — мелькнуло у нее в голове.

— Хесус, — прохрипел вполголоса прибывший, подбегая к Льюису, — у нас на руках уйма раненых клонов. Что с ними делать?

Льюис покосился на Оукса, как бы переадресуя вопрос.

— Организовать лазарет, — распорядился тот. — В бараках для клонов. Пусть ухаживают за своими.

— Мало кто из них разбирается в медицине, — предупредил Льюис. — Большинство еще довольно молоды, не забудь.

— Я помню, — отрезал Оукс.

Льюис кивнул.

— Понятно. — Он обернулся к надсмотрщику: — Слышал? Вперед.

Тот зло глянул сначала на одного начальника, потом на второго, но подчинился.

— Корабль помогает бунтовщикам, — заявил Оукс. — Мы не можем рисковать медиками и другими специалистами. Нужно составить план...

— Что там происходит? — воскликнула Легата.

При первом взгляде на экран Оукс не сразу понял, что привлекло ее внимание. Площадь экрана делили изображения с нескольких камер одновременно, и в правом верхнем углу виднелось нечто серебристо-серое, наплывающее на стены Редута. Словно неторопливая волна, этот серый полог накрывал сенсоры один за другим, поднимаясь все выше. Легата отключала вышедшие из строя, отступая к все новым и новым. Стало видно, что волну образуют бессчетные сверкающие на солнцах нити.

— Прядильщики, — прошептал Льюис.

В зале стало так тихо, что казалось, еще чуть — и воздух хрустнет.

Легата не отрывалась от пульта.

— Харкур, — обратился Льюис к одному из природников, охранявших центр, — вы с Яво берите огнемет, посмотрите, можно ли прожечь дорогу через паутину.

Охранники не сдвинулись с места. В затопившей центр тишине Легата улыбнулась про себя. Она чувствовала, как по мере приближения желанного мига нарастает напряжение. Да, она была права, решив подождать.

Охранники молчали.

По залу прокатилась волна натужного движения. Из коридора пропихивались все новые клоны, в большинстве раненые, многие — явно переделанные. И все кого-то искали.

— Нам нужны медики! — возвысился над шумом гортанный голос.

Льюис отвернулся к двоим природникам, которым приказал отбить нападение прядильщиков.

— Вы отказываетесь подчиниться приказу?

— Пошлите клонов, — повторил Харкур, багровея. — Они для того и сделаны.

— Мы туда не пойдем! — пискнул кто-то из центра зала.

— Почему они должны идти? — спросила Легата.

— Легата, не вмешивайся! — взвизгнул Оукс.

— Просто объясни им, почему идти должны клоны, — повторила она.

— Ты сама знаешь!

— Нет.

— Потому что клоны идут первыми на все опасные задания. Харкур прав. Первыми идут клоны. Так всегда было и так будет.

“Значит, он рассчитывает на верность природнорожденных”.

Легата перевела взгляд на Льюиса. Что это в его глазах — злое веселье? Неважно. Она вдавила клавишу на пульте, оглядела комнату — нет, никто не прозевает того, что появится сейчас на экране. А программа ею давно подготовлена.

Да... немая сцена. Все внимание — на экран.

Изумленный Оукс тоже повернулся и увидал на экране собственное лицо. Ниже кромки портрета ползли строки досье. В безмолвном ужасе он уставился на заголовок:

“Морган лон Оукс. См. файл оригинала, Морган Хемпстед, донор клеток...”

Сдавило грудь. “Что за фокусы?!” Он поглядел в холодные глаза Легаты, и по спине его побежали ледяные мурашки.

— Морган... — Как сладок ее голос! — Я нашла твое досье, Морган. Видишь на документе печать Корабля? Сам Корабль ручается за его подлинность.

От ужаса у Оукса задергалось левое веко. Он попытался глотнуть.

“Этого не может быть!” По залу расползалось угрожающее ворчание. “Босс — клон? Глаза Корабля!”

Легата отошла от пульта, приблизилась к Оуксу на расстояние вытянутой руки.

— Твое имя... это имя женщины, выносившей тебя... за деньги.

— Это ложь! — К Оуксу вернулась способность говорить. — Мои родители... наше солнце готово было взорваться... я...

— Корабль говорит иначе. — Она махнула рукой в сторону экрана: — Видите?

Строки все ползли: дата имплантации яйцеклетки, адреса суррогатных родителей, имена...

Льюис тоже подошел и замер за плечом своего босса.

— Почему, Легата?

Да, в голосе его определенно звучал смех.

Легата не могла отвести взгляд от потрясенного Оукса. “Почему мне так хочется утешить его?”

— Комната ужасов... была ошибкой, — прошептала она.

— Вначале клонов! — вскрикнул кто-то от дальней стены. — Пошлите клона! — И весь зал подхватил, скандируя в безотчетном яростном гневе: — По-шли-те кло-на! По-шли-те кло-на!

— Не-ет! — взвыл Оукс.

Но десятки рук уже вцепились в него, и Легата была не в силах спасти его, не убив, — а на это у нее не хватило духу. Вопли Оукса “Нет! Нет, умоляю!” становились все тише, уплывая в коридор, и потерялись в рычании толпы.

Подойдя к пульту, Льюис убрал досье с экрана и подключился к сенсору на верхнем ярусе, еще не заплетенному паутиной. Полыхнула огнеметная струя, прожигая дорожку в паутине там, где периметр пробили лучи вражеского резака. А через несколько мгновений на экране показался Оукс, который бежал, спотыкаясь, по смертоносному полю Пандоры.

 

 

Этот плод не должен дожить до родов. Он не может быть человеческим. Людское дитя не может ускорять собственное внутриутробное развитие. Людское дитя не в силах черпать потребную энергию из внешнего мира. Людское дитя не может общаться, не покинув прежде материнского лона. Мы должны вырезать его из чрева или же уничтожить дитя вместе с матерью.

Сай Мердок, “Обмен Льюиса”,

из корабельных архивов.

 

Ваэла пристроилась на краю кушетки в импровизированной родильной палате. Слышно было, как Ферри латает кого-то в соседнем закутке. Старик даже не заметил, что она ушла. Ящики с медикаментами скрывали ее из виду. Ваэла сидела в тени шатра и часто-часто дышала, стараясь унять родовые схватки.

Предсказания ее внутреннего голоса и прибокса Хали оказались точны. Дитя готово было появиться на свет по своему распорядку, что бы ни творилось вокруг.

Ваэла откинулась на кушетку.

“Я не боюсь. Почему это?”

“Случится то, что случится”, — ответил голос из ее чрева.

Тишину нарушили громкие голоса, и в лазаретную палатку вломился еще кто-то. Которая это уже партия раненых? Ваэла сбилась со счета.

Следующая схватка оказалась особенно сильной. Ваэла застонала.

“Время пришло. Пришло”.

Ваэле казалось, будто она скользит по бесконечной горке, не в силах ни задержаться, ни изменить свой путь, предначертанный с той самой секунды, когда в капсуле субмарины свершилось зачатие.

“Как я могла остановить это? Никак”.

— Куда подевалась эта таоЛини? Мне нужна помощь, — послышался знакомый визг. Ферри.

Ваэла с трудом поднялась и доковыляла до занавеси, отгораживавшей родильный угол. На пороге ей пришлось остановиться — чрево ее сотрясла очередная схватка.

— Здесь я. Что тебе надо?

Ферри поднял голову, продолжая заклеивать клеткопластырем раны очередного спецклона.

— Кто-то должен выйти и рассортировать раненых по тяжести травм. Я не успеваю.

Ваэла молча поковыляла к выходу.

— Стой! — Мутный старческий взгляд сосредоточился наконец на ней. — Что с тобой?

— Я... уже... — Ваэла ухватилась за край операционного стола, глядя на раненого.

— Тогда вернись и ляг, — приказал Ферри.

— Но тебе нужна...

— Я сам решу, что мне нужно!

— Но ты сказал...

— Я передумал. — Он закончил перевязку и ткнул пальцем в спецклона, чьи выпученные глаза разнесло до самых висков. — Ты! У тебя хватит здоровья выйти наружу и проследить, чтобы ко мне отправляли в первую очередь самых тяжелых.

Ваэла покачала головой.

— Он же ничего не знает о...

— Умирающих он точно узнает. Верно? — Ферри помог клону встать, и Ваэла заметила, что у того обожжено правое плечо.

— Он же сам ранен, — заспорила Ваэла. — Нельзя...

— Все мы здесь ранены, — отрезал Ферри истерически. — Все до одного. А ты иди и ляг. Пусть убогие лечат убогих.

— Что ты...

— Приду, когда разберусь с этой толпой. Потом... — Он ухмыльнулся, показав желтые редкие зубы. — Потом суп с котом. Видишь — я тоже рифмач. Может, теперь я тебе понравлюсь.

По спине Ваэлы прозмеилась холодная струйка страха.

В лазарет зашла еще одна обожженная — молодая женщина с длинной шеей и огромными глазами на узком лице. Ферри помог ей лечь на стол и подозвал на помощь клона-санитара. Проковылявшая вслед за раненой колченогая фигура обняла подругу за плечи.

Ваэла отвернулась, не в силах видеть муки в глазах обожженной. Как она может молчать?

— Я скоро! — бросил Ферри ей в спину.

— Я сама могу о себе позаботиться! — крикнула Ваэла из-за занавеси. — Хали меня научила...

Ферри расхохотался.

— Хали, сладкая моя девочка, ничему тебя не могла научить! Ты уже не так молода, таоЛини, и это твои первые роды. Хочешь не хочешь, а я тебе пригожусь, вот увидишь.

Осторожно ступающую Ваэлу настигла очередная схватка, перегнув пополам. Когда боль схлынула, роженица добралась до койки и рухнула на нее. По вздутому животу прокатилась отчетливо видимая судорога, сразу за ней — еще одна, сильней и больней. Ваэла захлебнулась воздухом, и тут же накатила третья схватка. Койку залили плодные воды.

“О святой Корабль! Ребенок выходит, выходит...”

Ваэла зажмурилась, захваченная надвигающейся изнутри могучей силой. Ей не помнилось, чтобы она кричала, но когда глаза открылись, над ней уже стоял Ферри, а с ним длиннопалый карлик, которого она видела у лазарета.

— Я Майло Курц, — представился гном, склоняясь над роженицей. Глаза у него были огромные, навыкате. — Что теперь делать?

Ферри заламывал руки. По лбу катились капли пота, истерическая бравада, переполнявшая старика в лазарете, схлынула.

— Она не может сейчас рожать, — пробормотал он.

— Она... идет, — прошептала Ваэла.

— Но медтехника нет. Наталь...

— Она сказала, что ты можешь помочь.

— Но я никогда...

Ваэлу сотрясла очередная схватка.

— Не стой ты столбом! Помоги мне! Помоги, черт!

Курц погладил ее по лбу.

Дважды Ферри протягивал к ней руки и дважды опускал их.

— Пожалуйста! — прерывисто вскрикивала Ваэла. — Плод... надо развернуть! Поверни ее!

— Я не могу! — Ферри отступал все дальше.

Ваэла глянула на гнома.

— Курц... пожалуйста. Ребенка надо повернуть. Ты мож... — Очередная схватка прервала ее.

И, когда боль отступила, послышался спокойный голос гнома:

— Скажи, что мне делать, сестра.

— Попробуй обхватить тело малышки и повернуть. У нее запрокинута ручка, и она мешает головке... о-о-о!

Во рту Ваэлы стоял привкус крови — она прикусила губу, но эта малая боль помогла рассудку вернуться. Открыв глаза, она увидала, что гном стоил на коленях меж ее бедер, ощутила его руки — мягкие, уверенные.

— А-а, — протянул он.

— Что... что... — Ферри стоял на пороге, готовый сбежать в любой момент.

— Дитя подсказывает мне, что делать, — проговорил Курц, закрыв глаза. Дыхание его выровнялось. — У малышки есть имя, — вымолвил он. — Ее зовут Ваата.

“Наружу! Из чрева!”

Голос раздавался в мозгу Ваэлы, она видела давящую тьму, чувствовала запах крови, хотя нос ее был забит... забит...

— Или это я рождаюсь вновь? — вопросил Курц.

Он выпрямился, с восторгом на лице сжимая блестящее извивающееся тельце младенца.

— Как тебе это удалось? — изумился Ферри.

Ваэла молча прижала малышку к груди. Она чувствовала, как руки карлика касаются ее, касаются ребенка — Ваата, Ваата, Ваата... Собственные воспоминания мешались со сценами из прошлого Курца: “Сколько же доброты в этом человеке!” Она увидала битву при Редуте и чувствовала боль от ран Курца. Словно в ускоренной голозаписи, проносились перед глазами образы. Ваэла ощутила рядом с собой Керро и услышала его мысленный голос:

“Касание младенца учит нас рожденью, и руки наши — свидетели того урока”.

Конечно, это Керро — но его же не было рядом, в лазарете!

А потом Ваэла разом ощутила всех, кто остался на борту Корабля, — работников в гидропонных садах, команду, торопящуюся по своим делам по мириадам переходов... даже спящих в гибернации. Все они на миг стали едины с ней, и соединенное их сознание примолкло недоуменно. Их страх стал ее страхом.

“Что со мной творится? Господи, что это?!”

— Мы живем! Живем!

И когда Ваэла ощутила-услышала эти слова, чужие мысли покинули ее. Осталась только та, кто кричала, — тоненький голосок бесконечного утешения, поющий: “Мы живем!”

Ваэла открыла глаза и встретилась взглядом с карликом.

— Я все видел, — прошептал тот. — Дитя...

— Да, — проговорила Ваэла. — Ваата. Наша Ваата...

— Что-то... происходит, — пробормотал Ферри. — Что такое? — Он стиснул виски ладонями. — Убирайся! Уходи, я сказал!

Он рухнул на пол, содрогаясь.

Ваэла снова глянула на Курца.

— Помоги ему.

Карлик встал.

— Конечно. Самых тяжелых раненых — вперед.

 

 

В час, когда египтяне тонули в волнах Черного моря, священники желали воспеть хвалебный гимн Господу, но тот укорил их, сказав: “Плоды трудов моих утопают в водах; чествовать ли песнею погибель их?”

Трактат “Санхедрин”,

из корабельных архивов.

 

Сердце Моргана Оукса колотилось слишком быстро. Зеленый комб промок от пота. Болели ноги. И все же он брел, удаляясь от Редута.

“Легата, как ты могла?”

Когда силы оставили его, он повалился на песок и только теперь осмелился оглянуться. Никто его не преследовал.

“Они могли меня убить!”

Прожженное толпою отверстие в паутинном пологе окаймляла полоса сажи, и Оукс не сводил взгляда с этой дыры. Каждый вздох отзывался в груди болью. Он не сразу осознал, что в мире есть звуки помимо его дыхания. Дальним громам отзывалась сама земля. “Волны!”

Он глянул в сторону моря. Линия прибоя поднялась невиданно высоко. До самого горизонта простирался белопенный простор. Огромные валы разбивались о берег там, где было раньше посадочное поле. На глазах у Оукса здоровенный кусок равнины соскользнул в море, оторвав половину ангара для челноков.

Оукс кое-как поднялся на ноги. В белой пене мелькало что-то черное — скалы! Волны легко подбрасывали валуны в человеческий рост. Покуда он смотрел, в пучину соскользнул сад — его драгоценный сад.

Среди брызг летали пронзительные крики, словно вопли почти забытых чаек. Оукс огляделся. “Дирижаблики?” Сгинули. Ни один оранжевый мешок не танцевал на ветру, не парил над черными утесами.

А крики не стихали.

И только тогда Морган Оукс повернулся в сторону скального гребня, откуда Томас вывел свою армию. “Тела!” Под жаркими лучами обоих солнц валялись, подергиваясь, изувеченные тела. Среди раненых медленно проходили фигуры с носилками, собирая их по одному и оттаскивая к подножию утесов.

Оукс снова обернулся к Редуту — нет, там ждет верная смерть. Глянул на поле боя — и только теперь заметил демонов. Его передернуло. Твари сидели широким полукругом, недвижно взирая на поле брани. А среди них одиноко стоял человек в белых одеждах. Оукс узнал его — это был Керро Паниль.

И эти крики! Стоны раненых, умирающих!

Оукс двинулся к поджидавшему его Панилю. “Какая мне теперь разница? Ну пошли против меня своих бесов... рифмоплет!”

Путь его пролегал по краю кровавого поля, среди обезображенных тел. Оукс наступил на оторванную руку, и та в последней судороге вцепилась ему в ногу. Бывший босс отскочил, точно заяц. Ему хотелось бегом бежать в Редут, к Легате. Но ноги не слушались. Он мог только ковылять к возвышающемуся над толпой демонов Панилю.

“Почему они не движутся?”

Он остановился в нескольких шагах от поэта.

— Ты. — Оукс сам удивился тому, как спокойно прозвучал его голос.

— Я.

Голос поэта доносился через вживленный под кожу Оукса передатчик, губы же не двигались.

— Тебе конец, Оукс.

— Ты! Ты все погубил! Это из-за тебя мы с Льюисом...

— Ничто не погибло, Оукс. Жизнь только начинается.

Паниль не разжимал губ, но голос продолжал звучать.

— Ты молчишь... но я тебя слышу.

— Это дар Авааты.

— Авааты?

— Дирижаблики и келп едины: они — Аваата.

— Значит, планета все же победила нас.

— Не планета. И не Легата.

— Тогда корабль. Наконец-то он загнал меня в угол!

— И не Корабль.

— Льюис! Это он виноват. Он и Легата.

На глаза Оуксу навернулись слезы. “Льюис и Легата”. Он не мог встретиться взглядом с Панилем. “Льюис и Легата!” Одинокий плоскокрыл отполз от поэта, вскарабкался Оуксу на башмак и заснул, примостив шипастую башку на застежке. Оукс в ужасе взирал на тварь, не в силах даже пошевельнуться.

— Скажи мне, — вскрикнул он в отчаянии, — кто же виноват?!

— Ты сам знаешь, кто.

Из глотки Оукса вырвался вопль:

— Не-е-ет!

— Ты виноват, Морган. Ты и Томас.

— Это не я!

Паниль только глянул на него грустно.

— Тогда прикажи своим демонам убить меня! — бросил Оукс ему в лицо.

— Они не мои демоны.

— Тогда почему они не нападают?

— Потому что я показываю им мир, который иные назвали бы иллюзорным. Любое существо нападает не на то, что видит, а на то, что, как ему кажется, оно видит.

Оукс в ужасе воззрился на Паниля.

“Миражи? Этот стихоплет может отвести мне глаза как захочет?”

— Это корабль научил тебя!

— Меня научила Аваата.

— И твоей Аваате конец... — Оукс понял, что у него начинается истерика. — Всем им конец!

— Но прежде она научила нас входить в мир инореальности. И Аваата живет в нас.

Оукс не мог отвести взгляда от смертоносного плоскокрыла на своем ботинке.

— Что эта тварь видит? — спросил он, тыкая в демона трясущимся пальцем.

— Что-нибудь знакомое.

Содрогнулась от грохота земля, и плоскокрыл с недовольным видом шлепнулся на песок. Оглянувшись, Оукс увидал, как соскальзывает в бездну еще одна секция Редута. Огромные валы бились о берег, расплескивая белую пену, а узкая бухта еще усиливала их напор. В безмолвном ужасе Оукс наблюдал, как здание за зданием рушится в подгрызающие их волны.

— Можешь болтать что тебе вздумается, — пробормотал он, — но планета нас победила.

— Как хочешь.

— Я хочу?!

Оукс едва не набросился на Паниля, но замер, увидав, что двое спецклонов волокут к ним носилки. Рядом с раненым шла Хали Экель, колечко в ее носу сверкало в ослепительном свете. Пациента опутывали датчики прибокса. И человека на носилках Оукс тоже узнал — то был Раджа Томас.

Носильщики недоуменно воззрились на бывшего босса, опуская на песок свою ношу.

— Он очень плох? — поинтересовался Оукс у Хали.

Ответил поэт.

— Он умирает. Сквозная рана груди и лучевой ожог.

Оукс подавил смешок.

— Значит, меня он не переживет! Наконец-то проклятый корабль останется без кэпа!

Хали опустилась на колени рядом с носилками, глядя на Керро.

— Мы бы не дотащили его живым в лазарет. Он просил принести его к тебе.

— Знаю.

Керро смотрел на умирающего, и мысли Томаса были открыты ему — как и Ваате, и Ваэле, и большинству спецклонов, в чьих генах таилась Аваата, — открыты полностью, до последней капли. Сколь проникновенным был замысел Корабля — из породившего Его Раджи Флэттери сделать воплощение возмездия!

Губы Томаса дрогнули. Голос его был не громче шепота, но даже Оукс услышал его ясно:

— Я так долго искал ответа... что забыл вопрос.

— О чем он болтает? — осведомился Оукс.

— Он говорит с Кораблем, — ответил Паниль, на сей раз вслух, и речь его была речью поэта, полной всепроникающей мудрости.

Уста умирающего исторгли прерывистый вздох.

— Я так долго играл... так долго... Паниль знает. Это скала... дитя... Да! Я знаю! Дитя!

Оукс фыркнул.

— Да он просто бредит.

— А ты все отказываешься встать вровень со своей человечностью, — промолвил Паниль, глядя на бывшего босса.

— Что... О чем ты толкуешь?

— Только этого и требовал от нас Корабль, — вздохнул Паниль. — Это и значит богоТворить: найти в себе человечность и подняться с ней вровень.

— Слова! Пустые слова! — Оуксу казалось, что его загоняют в угол. Нет, все это просто мираж!

— Тогда отбрось слова и спроси себя: что ты делаешь здесь? — проговорил Паниль.

— Я выжить пытаюсь, что же еще?

— Но ты никогда не был по-настоящему жив.

— Я... я...

Паниль поднял руку, и Оукс замолк.

Демоны чередой двинулись в сторону утесов. Первый из них успел добраться до скал, поднимаясь на плоскогорье, прежде чем поэт заговорил вновь:

— Я отпустил их, как отпускает Аваата. И все же они делают что должны.

— И что они станут делать? — Оукс смотрел вслед уходящим чудовищам.

— Когда они проголодаются, то станут есть.

Оукс не выдержал:

— Да чего ты хочешь от меня?!

— Ты врач, — ответил Керро. — А здесь раненые.

— Ты хочешь, чтобы я спас его? — Оукс ткнул пальцем в сторону Томаса.

— Его может спасти только Корабль или все мы вместе, — ответил Паниль.

— Ага, Корабль!

— Или мы все вместе. Это одно и то же.

— Ложь! Все ложь!

— Спасение — слово многозначное, — напомнил Паниль. — Есть утешение и в разуме, и в потенциальном бессмертии наших сородичей.

Оукс отступил на шаг.

— Все — лживые слова! Эта планета всех нас убьет!

— Для чего тебе глаза, когда ты им не веришь? — спросил поэт. Он обвел рукой кровавую равнину, встретился взглядом с завороженной его словами Хали. — Мы выживем. Мы исцелим планету. Аваата, поддерживавшая равновесие мира, погибла. Но Ваата — ее дочь не менее, чем моя.

— Ваата? — выплюнул Оукс. — Это еще что за чушь?

— Родилась дочь Ваэлы. Ее зовут Ваата, и она несет истинное семя Авааты, заложенное в нее при зачатии.

— Еще одно чудовище. — Оукс покачал головой.

— Ничуть. Прелестное дитя, столь же человек с виду, как и ее мать. Я покажу тебе.

Образы хлынули в сознание Оукса, влекомые несущей волной вживленного приемника. Оукс отшатнулся от Паниля, пытаясь одной рукой заслониться от поэта, а другой царапая шею, словно хотел вырвать радиокапсулу с мясом.

— Не-ет!.. Нет... нет!..

Но поток не прерывался. Под напором его Оукс рухнул на песок и, падая, услыхал голос Корабля.

Ошибиться было невозможно. Неотвратимое могущественное присутствие разворачивалось в нем, не нуждаясь в передатчиках и приборах. — Теперь ты видишь, босс? Тебе не нужен был высеченный в камне завет. Только самоуважение, богоТворение себя, всего человечества и всего, что имеет значение для вашего родового бессмертия.

Оукс перекатился на живот и закрыл голову руками, глядя в мокрый от его слез песок.

Корабль покинул его рассудок — точно медленно вытянули раскаленный нож, оставивший по себе зияющую рану. Оукс медленно опустил руки, поднял голову. Песок скрипел под множеством подошв. Со стороны Редута тянулась длинная колонна — природники и спецклоны вперемешку. Вели их Льюис и Легата. За их спинами ветер разносил клубы дыма, поднимающиеся над горящими развалинами. Его драгоценное убежище — разрушено! Все погибло!

Гнев вновь захлестнул Оукса.

“Будь ты проклят, Корабль! Ты меня обманул!”

Вскочив, он погрозил кулаком Легате:

— Ах ты, сука!

Льюис с Легатой остановились шагах в десяти, и беженцы тоже замерли. Только одна рослая женщина-спецклон с раздутым черепом и тонкими чертами лица вышла вперед, заслонив собою Легату.

— Не вздумай больше к ней так обращаться! — рявкнула она. — Мы избрали ее кэпом! Никто не смеет оскорблять нашего кэпа!

— Да это безумие! — взвыл Оукс. — Как могут чудовищные уродцы выбирать себе кэпа?

Женщина-клон шагнула к нему.

— Ты кого назвал уродцем? Что, если наше племя умножится, а вы станете уродами среди нас?

Оукс в ужасе воззрился на нее.

— Ты и сам не больно красив, — продолжала она. — Каждый день я смотрюсь в зеркало и каждый день думаю, что не так я и страшна. А ты с каждым часом становишься все уродливей. А если я решу, что среди нас уродам не место?

Легата придержала ее за руку.

— Довольно.

В этот миг равнину накрыла тень. Все разом подняли головы. Между землей и Регой плыл Корабль — куда ниже, чем он спускался когда-либо. Ясно виднелись странные выступы, крылья аграриумов. Громада в небесах двигалась с ошеломительной неспешностью, словно сама вечность. И когда тень ее накрыла Льюиса, тот расхохотался. Почти все, кто обернулся на его смех, успели заметить, как он пропадает. Тело его превратилось в белый силуэт, растаявший без следа.

— Но почему, Корабль? — спросил вслух изумленный этим исчезновением Керро.

Ответ услышали все.

“Вам нужен был истинный дьявол, Хесус Льюис, Моя вторая половинка, — заполнил мысли радостный гром. — Настоящий дьявол всегда со Мной. А Томас оставался собственным бесом, стрекалом в собственной руке. Но теперь он знает. Люди, вы заслужили отсрочку. Вы знаете, как богоТворить”.

И в тот же миг каждый ощутил, что уготовил Корабль Томасу и на какой тонкой нити висит судьба умирающего.

Томас приподнялся на локте, как ни пыталась Хали уложить его.

— Нет, Корабль, — выдавил он. — Не надо... в гибербак. Я уже дома.

— Отпусти его, Корабль, — вмешалась Легата.

— Спасите его, и он ваш! — прозвучал вызов.

Вцепившись в ускользающее сознание Томаса, Керро воззвал к Ваате, дремлющей в лазаретной палатке под скалой:

— Ваата! Помоги нам!

Разума его коснулась прежняя Аваата — ослабевшая, но не утерявшая ничего. Ваата впитала ее целиком... и сверх того. Собственная дочь виделась Керро Панилю вместилищем бессчетных эпох памяти и мудрости Авааты, но слитых с памятью человечества. Ваата потянулась к тем, кто оставался на борту Корабля, даже спящим в гибербаках, даруя им новое богоТворение, сплетая в единое целое. Сознания их вливались в общий поток... даже Оукс. И, слитые воедино, тончайшими нитями они проникли в тело Томаса, заживляя раны, восстанавливая клетки.

А потом дело было сделано, и мирно спящий Томас распростерся на носилках.

Керро судорожно вздохнул, окидывая равнину взглядом. Вместе с Томасом исцелились и все раненые. Валялись вокруг тела погибших, но среди живых не осталось ни одного увечного. И вся эта толпа молча стояла в накрывшей равнину глубокой тени.

“Легата!” — воззвал Корабль.

— Да, Господи? — откликнулась та дрожащим голосом, еще не оправившись от потрясения.

“Ты отняла Моего лучшего друга, Легата. Теперь Оукс Мой. Это справедливый обмен. Там, куда Я направлюсь, он будет нужен Мне больше, чем тебе”.

Легата подняла глаза на окаймленный лучами Реги силуэт.

— Ты улетаешь?

“Я ухожу вратами Быка, Легата. Врата Быка — Мое рождение и Моя вечность”.

Ей вспомнился Бычок Бикеля, это хранилище зашифрованных данных, где она нашла разгадку происхождения Оукса, полумистический компьютер, где рождалось неведомое. Сознание ее слилось с архивами Корабля, и слияние это разделили, при посредстве Вааты, все, кто стоял на кровавом поле.

А слова Корабля все лились:

— Безграничность фантазии таит в себе бесконечность ужасов. Поэты облекают свои кошмары в слова. Но сны богов обретают плоть и собственную жизнь. Их уже не сотрешь с листа. Врата Быка — моя совесть. Каждый символ в моем сознании должен пройти ими, чтобы воплотиться. Иные мои символы живут и дышат, как Хесус Льюис. Другие — поют строфами стихов.

Оукс пал на колени.

— Не забирай меня, Корабль! — взмолился он. — Я не хочу!

— Но ты нужен Мне, Морган Оукс. Я лишился Томаса, Моего любимого беса, и ты Мне нужен.

Тень Корабля начала соскальзывать с равнины в сторону утесов. И когда солнечный луч коснулся Оукса, тот сгинул — только белый силуэт мелькнул над песком.

Легата смотрела на вмятины, оставленные коленями Моргана Оукса, и по щекам ее, непрошенные, катились слезы.

Хали поднялась, не отходя от носилок, где спал ее пациент. Она чувствовала себя опустошенной и озлобленной, лишенной привычной роли.

“Так это я должна была объяснить им?” — вопросила она мысленно у проплывающей в вышине громады.

— Покажи им, Экель!

Хали гневно бросила в поток всеобщего сознания образ распятия.

— Корабль! — вскричала она. — Так было и с Иешуа? Неужели он всего лишь пылинка одного из Твоих снов?

— А какая разница, Экель? Разве оттого, что сказка — ложь, преподанный ею урок менее ценен? Случай, которому ты стала свидетелем, слишком важен, чтобы обсуждать его на уровне “было — не было”. Иешуа жил. Он был воплощением совершенного добра. А как можно познать подобное добро, не испытав его противоположности?

Тень уплыла в сторону скал, а с ней уплывали вдаль последние осколки прежнего человечества — натали, сторожа гибернаторов, рабочие гидропонных садов...

— Корабль уходит, — проговорила Легата, становясь рядом с Панилем.

И при этих словах она, как и все на равнине, ощутила полыхнувшее в мозгу знание. Последний дар Корабля — его архивы, все прошлое человечества, спрессованное в одну долгую мысль, в одну живую клетку.

— Мы вышли из колыбели, — проговорил Керро. — Теперь нам идти самим.

— И сосцы более не напоят нас, — присоединилась к ним Хали.

— Но слово “одиночество” устарело навек, — заметил Керро.

— Может, так и расширяется Вселенная? — спросила Легата. — Может, это боги бегут, оставив позади дело рук своих?

— Боги задают иные вопросы, — ответил Керро. Он посмотрел Хали в глаза. — Ты стала повитухой для всех нас, когда принесла в мир Ваату и место лобное.

— Ваата пришла сама, — поправила поэта Хали, беря его за руку. — Есть силы, которым ни к чему повитуха.

— Или кэп, — добавила Легата и улыбнулась. — Но эту роль мы уже знаем, верно? — Она покачала головой. — У меня только один вопрос остался: что сделает Корабль с теми, кто остался там, на борту?

Она ткнула пальцем в исчезающую в вышине махину.

И тогда голос Корабля в последний раз наполнил мысли всех стоящих на равнине, чтобы, стихнув, навеки остаться в памяти:

“Порази меня, Святая Бездна!”