Дональд Гамильтон

 

Невидимки

 

 

Глава 1

 

Если бы я исправно и своевременно убрался вон из комнаты, ничего не произошло бы. Клянусь. Хотя и сказано в Библии: “не клянитесь”... Тем не менее, клянусь.

Я превозмог омерзение к трезвонящему аппарату, приблизился и снял трубку. В подобных случаях неизменно подмывает коварная мысль: не уделять звонку ни малейшего внимания, притворяться, будто ничего не чувствуешь, не слышишь, не замечаешь; выйти вон, сделать вид, будто исчез неведомо когда; не был, не присутствовал, не разобрал...

Увы.

Be могу себе такого позволить. Хотя бы простого выживания ради. Трубку снять надлежало. И распоряжения выслушать приличествовало. Хотя бы из уважения к Маку.

— Эрик?

— Да, сэр.

— Хорошо, что я застал тебя на месте. Приключилась небольшая неприятность.

Я вздрогнул. Фраза была ключевой и весьма значительной. Сообщи Мак о чрезвычайном положении, боевой тревоге, всемирном потопе — ладно. Это указывало бы лишь на одно: в городе Вашингтоне продолжается привычная грызня, кто-то кому-то не вовремя подставах ножку, ничего страшного... Но после того, как штаб-квартира не раз и не два подвергалась налетам людей, которые справедливо считали нас ощутимым препятствием на своем нечестивом и противодемократическом пути. Мак < установил для старших оперативных работников — ныне служащих и ушедших на отдых — своеобразный пароль. Вернее, сигнал полной боевой готовности.

“Небольшая неприятность” означала: корабль вот-вот потонет, и свистать всех наверх, до кочегара и кока включительно.

— Небольшая неприятность, — повторил я, уведомляя, что понял и усвоил сказанное. — Так точно, сэр. Утрясать ее предстоит мне?

При небольших неприятностях, предупредил Мак несколько месяцев назад, полагалось немедленно руководствоваться действующими приказами и уставами, применимыми к положениям крайнего порядка, и в то же время не забывать о выполняемом задании, коль скоро его свойство не противоречит упомянутым приказам и уставам.

Следовало ехать в Хагерстаун, штат Мэриленд — у самой границы с Пенсильванией. Там предстояло переночевать в некоем мотеле, а после навестить некую особу женского пола, коротающую время в местной больнице по причине серьезного сердечного приступа. Что за приступ, насколько серьезен, и как с ним быть, предоставлялось выяснить мне.

А потом доложить: по запасному телефонному номеру.

Тому самому, который мы использовали сейчас.

— Не забывайте, — попросил Мак. — С минуты, когда объявитесь в клинике и спросите известную даму, за вами примутся следить. Ведите себя как ни в чем не бывало и спокойно докладывайте о создающейся обстановке прямо в мой кабинет. Оба мы будем изрядно тревожиться о пациентке, подробно обсуждать ее состояние и методы лечения. Употребляйте в разговоре любую медицинскую галиматью, подхваченную слухом возле больничной койки, можете, например, произносить слово “тахикардия” — учащенный пульс. Но слово “аритмия”, означающее по-английски “неравномерное сердцебиение”, приберегите. Оно сообщит: обнаружены вещи, выходящие вон из ряда; нужно справиться с подключенным к запасному номеру магнитофоном и выслушать истинный отчет. Уразумели?

— Аритмия, сэр. То есть, неполадки, не касающиеся ни сердцебиения, ни пищеварения... Понял. Думаю, что понял, сэр. Но кто же сия дама, нуждающаяся в услугах санитара-истребителя?

— Госпожа Ватроуз. Астрид Ватроуз. Миссис Ватроуз. Я не потрудился вообразить внешность пациентки. Разумеется, Астрид — прекрасное скандинавское имя; однако отнюдь не означает, что женщина окажется светловолосой и голубоглазой северянкой. По нынешним временам, ежели рискнете голову дать на отсечение, что все Хуаниты — непременно испанки или уроженки Латинской Америки, все Кэтлин — обязательно родом из Ирландии, все особы по имени Рэчел — Рахиль — еврейки, а всякая Астрид — шведка, не сносить вам головы...

— Никогда не слыхал, — сообщил Маку я. — И под каким же именем являться к ней?

— Поскольку миссис Ватроуз пользуется собственным, удружите соглядатаям и беспечно представьтесь как Мэтт Хелм.

Я не понял соображений командира, но почел за благо промолчать. Большой разницы, впрочем, не было: мою физиономию хранят все картотеки, принадлежащие заинтересованным сторонам. Назвавшись Джоном Смитом или Вильфредом Айвенго, я вряд ли сохранил бы инкогнито дольше получаса.

— После того, как ее супруг, выдающийся ученый, бесследно исчез, — продолжил Мак, — миссис Ватроуз обратилась за помощью к нам, ибо прочие государственные службы оказались бессильны. При данных обстоятельствах считаю нужным отрядить в больницу надежного сотрудника.

— Столь хитрые обстоятельства, сэр?

— Подобно самой госпоже Ватроуз, мы отнюдь не убеждены, что ее муж испарился по доброй воле.

— Ватроуз... Ватроуз... Э-эй1 Доктор Ватроуз? Доктор Алан Ватроуз, океанограф? Глава довольно крупного исследовательского института, позабыл, какого. Сбежал с любовницей и целым чемоданом казенных денег. Получился ужасный скандал...

— Да, газеты резвились вовсю. Только вот беда: кражу никто не доказал; просто крупная сумма исчезла одновременно с доктором, и все.

— Думаете, его похитили?

— Скорее всего. По крайности, это предположение напрашивается. И коль скоро в случае с мужем велась игра нечистая, нет оснований считать, что в случае с женой не прибегнут к тем же или похожим способам. Посему любое недомогание, любое неприятное происшествие надо принимать более нежели серьезно.

Дело понемногу прояснялось.

— Едва лишь миссис Ватроуз выйдет из клиники, нужно всячески посодействовать ей в поисках пропавшего супруга. И постарайтесь уберечь саму даму. Живой и, желательно, здоровой. Болезни бывают различными.

— По-видимому, вы предполагаете, сэр, что из этой передряги Астрид Ватроуз выкарабкается успешно. Допустим, однако, на секунду: тахикардия или как там ее, берет верх. Окончательно и бесповоротно...

— Этого бояться незачем, разве только возникнут очень редкостные осложнения. При своевременном и умелом вмешательстве их почти не бывает. Но даже при наиболее прискорбном повороте дел приложите все усилия, дабы обнаружить и выручить Алана Ватроуза.

Я нахмурился и оскалился на безобидную телефонную трубку. Возникали новые вопросы, и хотя бы на два-три следовало получить ответы.

— А природа таинственного недомогания, постигшего мою будущую подопечную?..

— Тайны здесь нет, непонятно лишь, где и как она умудрилась подцепить сердечное расстройство, — хмыкнул Мак. — Эта хворь составляет полную противоположность обычному приступу. Сердце, вместо обычных перебоев или остановки, начинает биться чересчур быстро. Когда миссис Ватроуз добралась до клиники, пульс достигал двухсот ударов в минуту. Заболевание распространенное, зовется, повторяю, тахикардией. Снимается несколькими препаратами, среди коих, сколь ни забавно, числится и хинин. Точнее, хинидин — им-то и накачивают сейчас пациентку. Сдается, успешно. Ритм сердцебиения восстановился, новых припадков не отмечается.

— К чему же содержать миссис Ватроуз в стационаре?

— Верности ради. Хотят удостовериться, что здоровье восстановлено.

— Понимаю, сэр. Красноречивое стечение обстоятельств. Муж пропадает без вести. Жену срочно постигает сердечное расстройство, о котором раньше не было и помину... Правильно?

— Да.

— Случись это вдали от лечебницы, исход мог оказаться смертельным. Верно?

— Да, Эрик.

— И кое-кто вздохнул бы с немалым облегчением, ибо кончина миссис Ватроуз не вызвала бы никаких расспросов. Естественная смерть...

— Да.

— Сэр, давайте определим: ежели встанет выбор — надобно спасать жену и оставлять мужа на произвол судьбы или наоборот?

— Мы, разумеется, предпочли бы сохранить миссис Ватроуз, — невозмутимо промолвил Мак, — но дама есть и останется лишь средством к достижению цели.

— Целью же является Алан Ватроуз?

— Нет, — сказал Мак. — Целью служу я.

 

Несколько мгновений я ошалело молчал, прислушиваясь к ворчанию проносящихся по улице автомобилей.

— Сэр, лучше объяснитесь подробнее, — сказал я со всемерной осторожностью.

— Все весьма просто. Доктор Ватроуз — не единственный выдающийся гражданин, исчезнувший в течение минувшего года. Пропадали деловые люди, политики, ученые — и каждый раз под вполне объяснимым предлогом. Возьмем показательный пример: некая высокопоставленная леди, причастная к производству компьютеров и программ, Джэнет Бельштейн, предположительно сбежала с молодым красавчиком и денежными фондами компании, хотя кражи, опять-таки, достоверно установить не сумели. Обратите внимание: история почти неприлично походит на случай с Аланом Ватроузом. Две капли воды.

Мак сделал краткую паузу и продолжил:

— Невидимки-похитители всякий раз используют эту схему — с небольшими, но малосущественными отклонениями. Нервные срывы, пламенная страсть, алчность... А итог неизменен: внезапное и бесследное бегство. Точное количество подобных происшествий сообщить не могу; невзирая на рьяные усилия полиции, немало субъектов умудряется удрать с чужими деньгами по-настоящему, и никто никогда не находит ни денег, ни их самих...

Поколебавшись, командир завершил тираду:

— Пока наличествуют лишь два следа, сулящих успех. Один из этих следов — миссис Ватроуз. А второй — я.

— Простите, сэр, но я сегодня глупее обычного. Разъясните.

— Предположим, — сказал Мак, — что существует организация, по неведомым соображениям поставившая себе задачей выкрадывать избранных, обладающих определенным общественным весом и влиянием...

— Но миссис Ватроуз, насколько я разумею, похищать не собираются? Коль скоро скормили ей непонятное снадобье, вызывающее тахикардию и способное отправить на тот свет...

— Эрик, в их затее миссис Ватроуз не играет никакой особой роли. Она служит мелким затруднением, побочным неудобством для невидимок. Если муж был известным исследователем шельфа, то жена вовсе не располагает любопытными океанографическими сведениями и не знает в этой области ничего сколько-нибудь важного. Миссис Ватроуз не приобретение, а обуза. Верней, угроза.

— Конечно. Только причем же здесь вы, сэр? Имею в виду след, возможную ниточку. Ведь вы тоже попадаете в разряд угрозы, и немалой, но уж никак не приобретения по научной части, извините за прямоту.

На другом конце телефонного провода послышался печальный вздох.

— Горько сознавать, что подчиненные считают тебя закоренелым невеждой, Эрик! Но для правительства я представляю ценность вполне достаточную, согласен? И в голове ношу кой-какие вещи, способные кое-кого изрядно заинтересовать. Согласен, до происшествия с мужем миссис Ватроуз я вряд ли попадал в поле зрения загадочных невидимок, но теперь очутился в нем. И должен быть устранен прежде, нежели примусь докапываться до истины.

Мак порол какую-то полубессвязную чепуху, но я старался внимать ему с примерным терпением. В должный час, говорил опыт, очень многое, выглядевшее несуразным, обретет и смысл, и толк.

— Убивать меня было бы расточительно и глупо, — уведомил Мак. — Все равно, что сжечь материалы засекреченного архива, не раскрыв ни единой папки.

— Вы осведомлены о невидимках, сэр? Заслали к ним агента? Или доносчика приобрели?

— Отнюдь нет. Наблюдаю, записываю, сопоставляю творящиеся вокруг вещи; пускаю в дело здравый рассудок.

Мак негромко рассмеялся.

— Если бы ты, Эрик, решил пособить моему исчезновению, какую версию навязал бы следователям, как обставил бы мнимый побег, дабы придать ему достоверность? В моем возрасте, смею полагать, о любовных проказах судачить не приходится. Фонды нашей организации, к несчастью, не столь велики, чтобы на них покушаться. Врач уверяет: я обнаруживаю чрезвычайно мало признаков нервной перегрузки для человека, занимающегося подобной работой — стало быть, о нервном срыве речи не заведешь. Как же объяснить исчезновение?

И умолк, дожидаясь ответа.

Я помедлил, однако время для околичностей и пустых любезностей казалось неудобным.

— Патриотизм и преданность, сэр, сделались нынче едва ли не бранными словами. Честность и честь из моды вышли. Оттого и детекторы лжи применяются везде и всюду. Настала эра продажной шкуры... Я под любым предлогом заставил бы вас хоть мельком увидеться, столкнуться с парой-тройкой известных коммунистов. Позаботился бы состряпать несколько доказательств, неопровержимо обличающих ваше двурушничество. Много ли теперь надо, чтоб в измену поверили безоговорочно? И потом, когда вы исчезли бы, все как один пришли бы к неминуемому выводу: у Мака накопился ворох обид или амбиций неутоленных или просто жадность взыграла... Или, простите великодушно, Мак давным-давно прислуживал и нашим, и вашим... Не первый раз приключается, не последний...

Командир отмолчался, и я поспешил продолжить:

— Конечно, сэр, никто, кроме нескольких агентов-сосунков, доверчивых и падких на сказочные россказни, этому не поверит...

— Благодарю, Эрик, — отозвался Мак. — Ваша догадка всецело верна. После того, как меня достигли некоторые слухи, пришлось провести негласное дознание. Оказалось, я числюсь раздраженным, озлобленным субъектом, чью работу якобы никогда, на протяжении долгих лет, не ценили по достоинству, чью организацию постоянно ущемляют в денежном отношении, обходят заслуженными почестями, надлежащими наградами.

— Понятно.

— В последние месяцы немало странных личностей, представлявшихся журналистами, осведомителями и еще неведомо кем, просили о встрече. Изредка напрашивались на постоянную работу... О прослушивании телефона в моем кабинете было сообщено кому следует, однако снять их не потрудились.

— Поэтому и пользуемся другим номером?

— Да.

— И вы намерены “похититься”?

— Ужасная грамматика и неверно по существу. Я собираюсь позволить себя похитить. Уже очень долго не участвую в операциях лично, чуток заржавел, самое время размяться и навыки прежние припомнить. А вы с Джоэлем присмотрите за полубеспомощным начальником. Помнишь Джоэля? Вам довелось потрудиться на пару в западных штатах.

— Так точно, сэр.

Предложение опять потрудиться вместе было новым тонким сигналом: эту линию тоже взяли на крючок и сейчас внимают беседе в оба уха. Или в большее количество оных, неизвестно.

— В сущности, — продолжил Мак, — до поры до времени приметесь орудовать независимо друг от друга. Но, потеряв меня из виду, Джоэль подтянет брюки, поправит носки, проверит шнурки и ринется на поиски. Не исключаю, что преуспеет. Если нет — будешь вытягивать ниточку “Ватроуз”. Надеюсь, хоть кому-то удастся напасть на верный след и добраться до места, используемого как потайная тюрьма для всех похищенных. Там наверняка и меня отыщете.

Я хмыкнул.

— Вы чересчур оптимистические предположения строите, сэр. Во-первых, похищенных могут содержать и порознь. Во-вторых, могут прятать и вместе: в просторной братской могиле, где оставлено местечко и для вас.

Возражал Мак довольно долго и убедительно. Ежели босс утвердился в какой-либо мысли, то защищает ее зубами и когтями. А признаваться, что основывает свои умозаключения на чистейшей интуиции, не будет ни за что на свете. Правда, интуиция у Мака отменная, и все же я порадовался, что, пущего разнообразия ради, не мою, а собственную жизнь поставил он в прямую зависимость от зыбкого предположения.

Касательно моей жизни, сообщаю: она с этого дня изрядно осложнялась.

Так неизменно случается, когда оказываюсь в непосредственной близости от Вашингтона, округ Колумбия.

Глава 2

Погода стояла на удивление весенняя. Магистральное шоссе почти просохло, чего нельзя было сказать о Дорогах, по которым я странствовал в продолжение последней недели. Автомобилей насчитывалось немного, лишь однажды, близ развилки, уводившей на Вашингтон, я угодил в небольшой затор, не задержавший меня, впрочем, надолго.

Времени было еще в избытке, и я правил путь с умеренной, крейсерской скоростью, обмозговывая услышанное по телефону.

Для начала следовало поразмыслить о двух прослушиваемых линиях. Мак явно играл в одну из хитроумных своих игр, сообщая неприятелю, что опеку, учрежденную над его кабинетом, обнаружил, а о второй пакостя, не подозревает, якобы, ни сном, ни духом. Пускай ребятки резвятся привольно...

А вот какие сведения вознамерился командир скармливать “невидимкам” по запасной линии? '

Возникал резонный вопрос: к чему, и с какой стати упоминалось имя Джэнет Бельштейн? Отчего именно сей отдельно взятый случай сделался типическим примером? Уже много лет я истолковывал загадочные с виду распоряжения и намеки, всегда имевшие потаенный смысл... Что пытался втемяшить мне босс, не настораживая “слухачей”?

Правда, наличествовал ключ. Если здоровый субъект любого возраста уведомляет открытым текстом, что слишком состарился, чтобы заподозрить его в любовных шалостях, надобно срочно бить боевую тревогу и облачать всех окрестных девиц в бронированные, плотно прилегающие пояса целомудрия.

Проглотив утреннюю чашку черного кофе, я дозвонился до Дугласа Барнетта, в Санкт-Петербург, штат Флорида, и привел в действие силы, коим следует вступать в дело при чрезвычайном положении. Вы, должно быть, не позабыли: уволиться из нашей организации вчистую просто невозможно. И даже старых боевых кляч, покрытых шрамами и вкушающих заслуженный отдых на привольных пастбищах, ставят в подобном случае под ружье.

Полковая труба прозвучала, отставной скакун встрепенулся и навострил уши.

— Барнетт слушает.

— Здорово, Авраам, это Эрик. У Мака небольшая неприятность. Разъяснения получишь по номеру 325-3376. Усвой и передай товарищам...

— У Мака небольшая неприятность. Разъяснения — по номеру 325-3376.

— Умница, amigo. Как поживает Эми?

— Прекрасно, — ухмыльнулся Дуглас. — Дружка нового завела, помладше и покрасивее длинного старого урода, с которым якшалась раньше. Позабыл имя... Шельм или что-то созвучное.

— Передай мои поздравления, — рассмеялся я. — Нос держи по ветру, а порох сухим. Конец связи.

Следующий звонок также вызывал Флориду, но противоположную оконечность штата. Нужно было потолковать с репортером из “Майами Трибьюн”, помогавшим мне прежде. Разыскивали парня едва ли не четверть часа, но телефонные счета наши оплачиваются Дядюшкой Сэмом, а потому я исполнился терпения и дождался.

— Мейкледжон слушает. Я представился.

— А, поставщик “Джека Дэниэльса”!

Встарь доводилось благодарить его бутылками отборного виски; Спад не запамятовал этого приятного для себя факта.

— Чего тебе надобно, убивче? — полюбопытствовал он.

— Джэнет Бельштейн. Высокопоставленное лицо в компьютерном бизнесе, недавно пропавшее. Можешь разузнать о даме как можно больше подробностей?

— А вашингтонские источники что, иссякли?

— По-прежнему бьют в Вашингтоне. Только помутнели чуток.

— Ага... Погоди минутку, припоминаю...

Спад Мейкледжон умолк, напрягая свой обширный мозг.

— Если потребуются ученая степень, деловые качества и полный послужной список, нужно копаться в архивах... А сразу же сообщаю следующее. Дама работала в “Электро-Синхроникс, Инкорпорейтед”, где благополучно достигла вице-президентской должности. Пятьдесят два года от роду, сбежала с двадцатичетырехлетним тренером-теннисистом, у которого брала уроки. Прихватила около двух миллионов. Последнее обстоятельство не доказано.

— Имя теннисиста?

— Эмиль Йернеган. Девичье имя женщины — Джэнет Ревекка Винтерхольт.

—О`кей, — ответствовал я, — спасибо. Пинта виски за мною.

Мейкледжон поколебался, потом неторопливо произнес:

— Эти исчезновения весьма любопытны, Хелм. Пропадают не звезды первой величины, чье отсутствие всполошило бы всю Америку, а граждане средней руки. Но достаточно выдающиеся, чтобы представлять живой интерес для газетчиков! И неизменно подыскивается убедительное, порочащее объяснение...

— Что ты сказать пытаешься?

— Что пинту виски, заодно со словесными выражениями благодарности можешь оставить себе. А вот ежели всплывет любопытная история — вспомни, среди прочих, и о старине Спаде.

— Возглавляешь список, amigo.

 

Я вступил в больницу через парадную дверь, справился у дежурной сестры милосердия о номере нужной палаты, поднялся на третий этаж. Не стучась, вошел, обозрел простертую на постели пациентку. Жалкое было зрелище, душераздирающее, как выражался мохнатый ослик из очаровательной сказки Милна. Впрочем, ежели человек не являет собою прискорбной картины, встает естественный вопрос: а на кой ляд ему в клинику ложиться?

Астрид Ватроуз повернула голову.

— Худо мне, — пожаловалась она еле слышно.

— То есть?

— От хинина переменился состав крови... Почему все несчастья рушатся на меня одну?..

— Экая несправедливость, — усмехнулся я.

Вздрогнув, женщина выдавила:

— Вы жестоки. Циничны... Поделом же мне; скулить не надо... Но я не привыкла болеть... Чудовищное ощущение.

Славное лицо: вернее, было славным, покуда все кости не начали проступать сквозь обтянувшую их кожу. Карие глаза поблекли, запали. Густые светлые волосы разметались по подушке. Раньше, наверное, были пышными и пушистыми, но теперь сделались грязными и свалявшимися.

Поразительный контраст — соломенная блондинка с карими глазами. Явление очень редкое и чрезвычайно пикантное.

Растрескавшиеся, покрытые корками губы. Ежели не подделка, учиненная при помощи высохшего воска — значит, бедолаге и впрямь скверно.

— Шесть футов четыре дюйма, — прошептала миссис Ватроуз. — Тощий, как жердь... Ядовитый, жалящий язык. Мэттью Хелм, надо полагать... Вашингтон сообщил, вы приедете и поможете — но чем же?..

— Меня зовут Хелмом. А как помогать — рассказывайте сами.

— Вызволите меня отсюда, если сумеете. Пока меня еще не доконали всякими снадобьями... Как будто сердечного приступа мало было!..

Прерывисто вздохнув, Астрид Ватроуз промолвила:

— Прикусила губу во сне... Пробудилась, начала выплевывать кровь. А та — не желает сворачиваться! Полюбуйтесь: я вся покрыта крошечными кровоподтеками. Капиллярные трещины под кожей... И — невесть когда развившаяся гемофилия!

Кивнув на капельницу, от коей к локтевому сгибу женщины тянулся шланг, оканчивавшийся никелированной иглой, я спросил:

— А чем вас теперь накачивают?

— Просто раствором глюкозы. Не хотят протыкать новой дырки в руке, если снова понадобится переливание... Коль скоро кровь не начнет свертываться по собственной воле, начнут подавать особые препараты. Уверяют, будто те изменят положение сразу и полностью... А букет вы принесли мне?

— Да, ежели поблизости не сыщется женщины покрасивее, — невозмутимо сказал я. И определил цветы в прозрачный стеклянный сосуд на ночном столике.

Голос миссис Ватроуз понизился до шепота, почти неразличимого.

— Коль я не выживу, добирайтесь до Лизаниэми, начинайте поиски там, и только там... Это выше Полярного Круга, почти в Арктике. Запомните: Лизаниэми... Повторите название...

— Лызанайми, — выдавил я с преднамеренно дубовым произношением.

Астрид Ватроуз нетерпеливо и раздраженно мотнула головой:

— Лизаниэми!

— Лизэнайми.

— Судя по имени, в роду вашем были шведы, — буркнула госпожа Ватроуз. — А простейшего слова и выговорить не можете!

— Лизэнайми отнюдь не шведское название.

— Да, финское, но любой швед способен хоть чуток изъясняться по-фински. А вы чересчур долго жили в Америке.

— Хм! Я, вообще-то, здесь родился!

— И я; однако есть люди, не забывшие речи своих предков.

Астрид пожала плечами, плюнула — мысленно, разумеется, — на бестолкового скандинава-отщепенца.

— Лизаниэми, — повторила она. — Сама слышала, как толковали о стране льда и ночи...[1] Говорили: уж там-то искать не догадаются... Займитесь Кариной Сегерби, пожалуйста. Выручите моего Алана и его “смуглую даму”...[1] Ханну Грэй. Найдите их, освободите, спасите. Я не виню мужа. Должно быть, ему просто приелись блондинки.

— Кариной Сегерби?

— Да, вы же не глухой. И живете в Вашингтоне; а все дело прошло вашингтонские городские газеты насквозь.

— Видите ли, — возразил я, — в упомянутом городе я объявляюсь лишь затем, чтобы повесить шляпу на крючок меж двумя заданиями...

— Газеты писали глухо и невнятно. Приблизительно год назад ее муж погиб, схлопотал пулю. Карину освободили, но лишь благодаря пользе сомнения...

— Вот как?

— Да не было ни малейшего сомнения! Равно как и в том, что именно Карина скормила мне отраву перед самым выездом из Вашингтона! Мы позавтракали вместе — и, видимо, негодяйка подлила чего-то в аперитив... Я остановилась в Хагерстауне, почуяв неладное, и попросила помощи... Помните: Лизаниэми! Помните: Сегерби!..

Я кивнул.

— Чем тебя нынче пользуют от сердечной неурядицы?

— Н-ну... Если разумеешь... Прошлым вечером скормили стероиды: точнее, Солю-Кортеф. Поправили собственные ошибки. Восстановили свертываемость крови... А против тахикардии вводят или “прокаин” или “прокан”... “Прокан”! Правильно! “Прокан-SR”...

Чуток успокоившись, она попросила меня позаботиться о покинутом на стоянке автомобиле. Злополучная колымага осталась бедовать среди машин, принадлежащих врачам, отнюдь не пациентам. Больная, перепуганная, глухой ночью, Астрид Ватроуз припарковала бьюик на первом попавшемся месте, в нескольких шагах от приемного покоя. Потом неверными шагами ввалилась внутрь. А доктор, уплативший за свое постоянное прибежище — вернее, не за свое, а за автомобильное, — готовился учинить скандал.

Кроме того, надлежало выписать миссис Ватроуз из мотеля. Ибо попросила, исчезая в лечебном направлении, приглядеть за вещами, а также продлить срок пребывания. Не думала, что задержится на столь долгое время.

Следовало уплатить, расквитаться, забрать пожитки и привезти их сюда; не позабыв о плаще, висящем на крючке в стенном шкафу, и туалетных принадлежностях — сиречь, мыле, зубной пасте и щетке, полотенце и тому подобных мелочах. Я сказал, что это не составит ни малейшего труда, поскольку мой собственный мотель чудным образом оказался тем же самым...

Потом пришлось выйти вон и разыскать доктора. Ничем не примечательный эскулап, заведовавший кардиологическим отделением, отослал меня к врачу лечащему, который, по счастью, не поспел отбыть в неизвестную никому сторону.

Рассмотрев очень внушительное удостоверение, выдаваемое нам исключительно ради подобных случаев и ничегошеньки не говорящее, медик подобрался, улыбнулся и явил полную готовность к сотрудничеству. Милую готовность.

— Когда миссис Ватроуз выписывают?

— Следовало бы задержать еще немного; удостовериться, что никаких сюрпризов природа не припасла, и выздоровление идет законным чередом... И что новое средство оправдало ожидания.

— Простите, но если этот приступ вызван искусственно, сможет ли дама в итоге отказаться от пилюль или приговорена к ним пожизненно?

— М-м-м... Если применялся искусственный ускоритель сердцебиения, пациентка позабудет о лекарстве очень скоро. Но, ежели по чести, мистер Хелм, ваши доводы кажутся... м-м-м... несерьезными. Чистейшая рутина плаща и кинжала.

— А так оно и зовется, — ухмыльнулся я. — В самую точку попали. Кстати, возможно ли вызвать аллергию на хинин искусственно? Лабораторным способом? Клиническим... так сказать?

Врача буквально перекосило от возмущения.

— Здесь?! В нашей лечебнице?! Вы слишком ударились в мелодраму, вовлеклись в нее!.. Хорошо, хорошо, проверю, ежели настаиваете...

Он кисло улыбнулся:

— И мне самому спокойнее будет, когда удостоверюсь.

Автомобиль Астрид Ватроуз обнаружился в надлежащем месте, на стоянке. Изысканный коричневый лак, обитые плюшем сиденья, уйма хитрых современных приспособлений, облегчающих водителю жизнь. “Бьюик-седан”, поменьше прежних громадин, выпускавшихся в шестидесятые, однако по сравнению с моею собственной колымагой — сущий четырехколесный авианосец.

Управляя незнакомым автомобилем, нужно сосредоточиться вовсю; но я не настолько увлекся, чтобы не приметить следовавшей на расстоянии белой “хонды”, объявившейся позади, едва лишь я откатил от больницы. Могло быть, разумеется, и чистым совпадением, да не верю я в подобные совпадения.

Домик миссис Ватроуз, естественно, привели в порядок. Застеленная кровать, аккуратно прибранные вещи, тщательно закрытые дверцы шкафов и тумбочек. В ванной комнате висела на “плечиках” пикантная ночная сорочка — добросовестная в мотеле была горничная, ничего не скажешь. Навряд ли сама женщина потрудилась бы определить сорочку на место, почувствовав сердечные перебои и спеша в больницу.

Кокетливая сорочка, отметил похотливый мистер Хелм, засовывая пожитки миссис Ватроуз в саквояж.

Перекинув через руку дорогой коричневый плащ (в тон машине покупался, что ли? А может, машину приобретали в тон плащу?), я вышел вон и двинулся в собственный коттедж. Заворочал и заскрежетал ключом. Вошел, повернулся, определил саквояж слева от входа, чтоб не мешал. Начал разгибаться.

— Стой! Замри! — послышался окрик. Звучал сей окрик натянуто, звенел несомненной истерической ноткой. — У меня пистолет! Не выпрямляться! Не шевелиться!

— Дышать разрешается? — полюбопытствовал я.

Глава 3

То, как верещали, и то, что мололи при этом, явственно свидетельствовало: у меня за спиною любитель, причем женского пола. Можно было предпринять кой-какие действия, с немалой надеждой на успех, между прочим. Нас учат: покорно и безвольно замирать под прицелом — не самый лучший образ поведения. Следовало бы швырнуть саквояж под ноги незнакомке, одновременно запустив плащом в голову; рухнуть, перекатиться, одновременно извлекая револьвер, выстрелить. Против умелого агента эти штуки малополезны, а любителя почти неизменно застают врасплох.

Явись ко мне мужчина, я, пожалуй, так и поступил бы. Или чуток иначе: существует несколько весьма внушительных трюков, помогающих избавиться от нахала. Но поскольку сзади обреталась женщина, зверствовать попусту не стоило. Истеричной дилетантке очень и очень тяжело решиться спустить курок, ежели вообще сумеет нажать гашетку с достаточной силой.

Опустив саквояж, я неторопливо распрямился.

— Говорю, не двигаться!

Я лениво повернул дверную ручку, потянул створку на себя.

— Стой, стрелять буду!

Медленными, осторожными шагами я отправился вспять, в прохладный сумрак весенней мэрилендской ночи.

Дверь со вздохом затворилась за мной.

Выстрелов не раздалось.

Немедля отступив на три фута в сторону, я притаился, держа коричневый плащ Астрид Ватроуз на матадорский манер.

Как выяснилось, я оценил крикливую дуру вполне правильно. Дверь приоткрылась. Убедившись, что путь свободен, гостья бодро выступила наружу: маленькая блондинка в белом брючном костюме — для ночного-то набега! Боги бессмертные...

В руках у девицы не замечалось никаких огнестрельных устройств, а через плечо была перекинута белая же дорожная сумка. Разглядывать эту доморощенную Мата Хари подробнее было недосуг. Я загородил неприятельнице дорогу, накинул на светловолосую голову плащ, ухватил в крепчайшие объятия и оттеснил, временно беспомощную, назад, в коттедж.

Сызнова очутившись внутри, я поспешил подставить противнице ногу и опрокинуть незнакомку на пол, позаботившись рухнуть сверху всей тяжестью своих двухсот фунтов. Или чуть больше — сказывают, я немного пополнел. Превосходный прием, разом оглушающий кого угодно, а хрупкую молодую особу и подавно.

Дверь опять автоматически закрылась, лязгнул язычок английского замка.

Нашарив сумку, я безо всяких церемоний содрал ее с девичьего плеча и отбросил подальше. Потом поднялся, одновременно сдергивая долой плащ. Несколько мгновений пытавшаяся отдышаться гостья лежала недвижно, боясь шевельнуться и вызвать мой справедливый гнев. Наконец, удостоверившись, что ее не пристреливают, как собаку, не насилуют, словно рабыню, и не избивают, точно боксерскую грушу, юница присела, опасливо глядя на меня сквозь полупрозрачную завесу волос, упавших на лицо.

— Иди, бери свою сумку, — разрешил я. — Извлеки оттуда пистолет и положи вон на тот столик, подле окна. Захочешь ненароком выпалить — милости прошу. Но запомни, выпалить все равно не позволю, а вот пистолетик засуну прямиком тебе в задницу. Рукоятью вперед.

На свет Божий объявился крохотный черный пистолет очень своеобразной конструкции. Не автоматический магазинный зверек, а слаженный “под старину” вороненый двуствольный дерринджер. Девица пересекла комнату и водрузила оружие на указанное мною место.

Я не без любопытства учинил пистолету осмотр. Два курносых, вертикально спаренных ствола. Маленькая, изогнутая рукоятка — только в случае с дерринджером и “рукоятка”-то говорить не хочется, ибо руке яти, сиречь иметь, почти нечего. Больше трех пальцев рядом не поместишь. Лучше было бы назвать эту часть пистолета просто держаком. Стрелять из дерринджеров доводилось, укладывая указательный палец вдоль стволов, а курок спуская средним. Противоестественно. Впрочем, дерринджер и не предназначался для пальбы в естественных условиях.

Он был оружием картежников. Почти исключительно ради этого и создавался. А чтобы прикончить поганого шулера, восседающего по другую сторону ломберного стола, не требуется ни большой начальной скорости заряда, ни меткости избыточной.

Игроки былых времен таскали такие пистолеты либо в рукаве, либо в особом кармашке атласного жилета. Изобрел пистолетишко парень по имени Деринджер, а уж откуда взялось в названии второе “р”, никто пояснить не сможет. Но так принято писать.

— Можно... — Стоявшая в противоположном конце номера девушка замялась. Она только что подняла и повесила на крючок брошенный коричневый плащ: — Можно, я отлучусь? В уборную?..

Я постарался не осклабиться.

— Будьте как дома.

Незнакомка упорхнула. Дожидаясь ее, можно было исследовать карманную артиллерию чуть попристальней. Открывался дерринджер простым переламыванием, как дробовое ружье, но и сопротивлялся при этом изрядно, что указывало: пистолет новенький, неиспользованный. В камерах золотисто поблескивали два патрона. Я защелкнул оружие, сунул в пиджак и направился к сумке. Там обнаружилась коробка патронов “магнум” двадцать второго калибра. Двух недоставало. Следовательно: пистолет и опробовать не потрудились, приобретя.

Коробку я тоже отправил в пиджак. Среди обычной дамской дребедени отыскался паспорт. Шведский, выданный двадцатичетырехлетней Карине Агнете Сегерби.

Мгновение-другое я простоял сощурясь. Девица оказалась чертовски фотогенична. Ежели двадцатичетырехлетнее создание способно выглядеть хорошеньким на снимке, сделанном для паспорта, созданию лучше покупать билет на первый же самолет до Голливуда: успех гарантирую.

Шведка, временно живущая в Соединенных Штатах, в городе Вашингтоне, округ Колумбия. Похоже, консультирует фирму “Нордический Текстиль, Лимитед”...

Выйдя из уборной, девица приблизилась и вызывающе посмотрела на меня. Теперь, уплатив неизбежный долг матери-природе, она опять исполнялась боевого духа.

— С облегченьицем! — вежливо поздравил я. — Пистолет и патроны оставляю себе. Кстати, покупая ствол, весьма невредно испытать его.

— Не имеете права! Это грабеж! Я уплатила за дерринджер... сто шестьдесят долларов!

Крохотная заминка выдала Карину Сегерби. Сколько бы ни стоил пистолетишко на самом деле, раскошелилась девица явно и несомненно сверх счета. Оно и понятно: иностранка, на законных основаниях оружие приобрести непросто; пришлось принимать услуги черного рынка.

— Могли заплатить жизнью, сударыня, — ответил я. — Пулю схлопотать, когда скомандовали “замри”. Счастье ваше, что умею отличать угрозу мнимую от настоящей. Впредь будьте осторожней, миссис Сегерби.

— А, успели в паспорток заглянуть?

— Для... уроженки Уппсалы вы очень лихо изъясняетесь по-английски.

Я чуть было не брякнул “для Svenska flicka” — шведской девушки, но вовремя прикусил язык. Во-первых, это восприняли бы как дурацкое проявление мужского превосходства; ну и, во-вторых, без истинной нужды в деле нашем никогда не обнаруживают излишних способностей. Карине Сегерби отнюдь не полагалось знать, что я умею связать на шведском даже два слова. Равно как и Астрид Ватроуз не следовало заподозрить, будто я способен выговаривать финские названия чисто и почти без акцента.

— Кстати, об этикете... Меня зовут Мэттью Хелмом.

— Конечно. Астрид сообщила: вы приезжаете нынче днем. Я навестила ее в клинике. Астрид Ватроуз.

— А пистолет зачем припасли?

— Для самозащиты! — огрызнулась девушка. — Астрид объявила, что вы со мною посчитаетесь на славу и за все сразу. Особенно за то, что я, злодейка, якобы подсыпала ей в бокал какую-то пакость... А вы служите в зловещей и беспощадной правительственной организации, взявшейся отыскать пропавшего Алана Ватроуза.

— Но, учитывая судьбу вашего собственного супруга, и вооруженное нападение на меня, вовсе не считаю предположение Астрид необоснованным.

— Ложь! Я не убийца! И ничего никому не подсыпала!

— Тогда с какой стати явились ко мне в номер, запасясь пистолетом?

Карина облизнула губы.

— Надо же было... хоть посмотреть, что вы за человек.

— И?

Некоторое время девушка безмолвствовала, изучая меня, потом спокойно произнесла:

— Храбрый человек, рискнувший получить пулю в спину, однако не пожелавший стрелять в наглую, безмозглую девицу. Мягкий человек, не потрудившийся даже оплеуху ей отвесить впоследствии.

Приятно было повстречать существо, считающее меня мягким и храбрым. Это отнюдь не всеобщее мнение.

Глава 4

— Реакция миссис Ватроуз на хинин, — молвил Мак, обретавшийся в шестидесяти милях от меня, — чрезвычайно досадная помеха... Говорите, гемофилия начиналась?

— Да, сэр, но сердечную аритмию сумели укротить, и будем надеяться, несворачиваемость крови тоже окажется временной. Вводят “прокан”, это, кажется, очень хорошее средство.

— Что ж, не забывайте докладывать регулярно, — сказал Мак, не обнаруживая никакого особого интереса, но я понимал: ключевое слово услышано и принято к сведению. Мак прослушает магнитофонную пленку второго аппарата и раздобудет нужную информацию. А коль скоро исчезнет прежде, нежели раздобудет, место босса временно займет Дуглас Барнетт, и сделает все то же самое...

Астрид Ватроуз полулежала, опершись на подушки, и питалась. Лицо ее обрело более здоровый цвет, а волосы были вымыты и расчесаны. Даже немного помады на губах обнаружилось.

— Недурно выглядите, — заметил я. — Отменно.

— За что сердитесь? — полюбопытствовала Астрид, пристально изучив мою физиономию.

— Сами знаете, голубушка. Вчера вечером ко мне явилась гостья. С пистолетом.

Астрид вскинулась было, наверное, хотела сказать, что понятия не имеет, о чем речь ведется; но подумав, промолчала. Нахмурилась.

— Карина Сегерби, — пояснил я, хотя все было понятно и без того.

— Пистолет? Карина Сегерби? Уверяю, у меня и в мыслях не водилось... Да где же эдакому ребенку, иностранной подданной, оружие раздобыть?

— Хорош ребенок.

— Вы успели исследовать Карину достаточно, чтобы вывести заключение о ее зрелости? — не без насмешки осведомилась госпожа Ватроуз.

— Пришлось побороться в обнимку” покуда ствола не отобрал. Вернее, двустволки. Дерринджера. Свидетельствую: Карина — полностью развитая, вполне созревшая женская особь рода homo sapiens. Но впредь очень прошу предупреждать о возможном покушении, независимо от того, намереваетесь натравить на меня щенка резвящегося или злобную матерую суку.

Астрид облизнула губы.

— Не представляла, что она способна... броситься! И не забывайте, пожалуйста: я сама назвала имя Сегерби, сама сказала — будьте начеку! А излагать вам, как закатила истерику в присутствии глупой девчонки, не захотела... Да, выболтала, каюсь. Не люблю Карину.

С полминуты я ломал голову: где здесь правда, где тут ложь? Если вообще наличествует немного правды...

— Выкладывайте все касаемо ваших отношений. Давно ли знаете Карину, при каких обстоятельствах познакомились, почему девушка согласилась позавтракать с дамой, которая ненавидит ее?

— Да нет, я просто не люблю Карину. Она вгоняет меня в тоску, — ответила Астрид. — Несколько лет назад, когда Алану пришлось отправиться в Вашингтон по служебному делу и я поехала вместе с ним...

Но в эту минуту отворилась дверь и появился врач-кардиолог, с коим я советовался накануне. Хартман — чудная фамилия для кардиолога! И нарочно выдумать нелегко.

Он выслал меня вон из палаты, пока обстукивал Астрид, обшаривал ее черным раструбом стетоскопа, слушал и высчитывал пульс. Наконец, вышел наружу и направился прямиком туда, где я коротал время, подпирая больничную стену спиной.

— Изумительно быстрое выздоровление, — уведомил он. — Конечно, после двух таких потрясений: сердечный приступ и хининовый шок, организму потребуется известное время, чтобы оправиться полностью, а потому рекомендую немного задержать пациентку в стационаре. До субботы лучше подержать ее под наблюдением. Хотя уверен: все пойдет на лад. Образуется в наилучшем виде.

Я слегка усмехнулся.

— Это хорошие новости, доктор. Благодарю. Теперь выкладывайте скверные.

Секунд пятнадцать Хартман глядел на меня глазами, в которых можно было прочесть все, что угодно, кроме приязни. Потом вынул из кармана объемистый конверт.

— Насчет заданных вами вопросов, — неохотно сказал он. — При существующих обстоятельствах не вижу, каким способом хининовый шок могли спровоцировать преднамеренно. С другой стороны, вещества, способные вызвать неудержимую тахикардию, существуют, причем содержатся в различных, более или менее доступных, лекарственных препаратах. Вот перечень, снабженный примечаниями касательно правил продажи. Сознаюсь, я составлял его с дурацким чувством, будто роман детективный сочиняю. Надеюсь, читать окажется интересно... Только добрый совет: не стройте на этой основе никаких далеко идущих версий. Все анализы и пробы свидетельствуют в пользу обычнейшего приступа, вызванного... Сознаюсь, мистер Хелм, о том, какие именно естественные поводы могут вызвать подобное учащение пульса, мы и сами лишь подозреваем, а с уверенностью сказать не в силах... Да, сестра?

— Это мистер Хелм? Вас просят ответить по телефону, в палате номер триста пятьдесят семь. Звонят из Вашингтона.

Внезапные звонки из Вашингтона крепко действуют на нервы. Я постарался убедить себя, что ребята просто затеряли ключ от сортира на третьем этаже и хотят выслать курьера, дабы забрать у меня запасной.

— Спасибо, сестра.

Я спрятал полученный от доктора Хартмана конверт, церемонно поклонился:

— Весьма признателен.

— Добро пожаловать в любое время, — любезно промолвил Хартман голосом, далеким от искренности. Доктора можно было понять. Я намекнул, по сути, что он проглядел покушение на убийство, совершенное прямо в стенах здешнего лазарета. Доктор негодовал. Но в глубине души явно беспокоился, что невыносимый правительственный агент может быть недалек от истины...

Возвратившись в палату, я взял протягиваемую Астрид Ватроуз трубку.

— Хелм.

В ответ раздались три слова.

— Улепетывай, — распорядился Дуглас Барнетт. — Повторяю: улепетывай.

— Вас понял, улепетываю, — выдавил я и придавил рычажок.

Обозрел женщину.

— Облачайся, да поживее. Нужно поскорее уносить ноги, пока крыша на голову не рухнула.

Глава 5

— Но иглу вытягивать и капельницу перекрывать, мистер Хелм, доведется вам, — сообщила госпожа Ватроуз нежданно спокойным голосом. — Я немного трусовата...

По спокойствию, с коим она приняла нежданное и всецело непонятное известие, эдакого заключить было немыслимо, но заниматься психологическими изысканиями я решил чуток погодя.

Собственный обширный опыт пребывания в больницах и госпиталях давал мне возможность орудовать быстро и сноровисто.

Поскольку все нужные принадлежности были заранее принесены сестрой милосердия, метаться и разыскивать вату и спирт не пришлось. Я крепко ухватил стальное жало, снял полоску пластыря, неподвижно удерживавшую иглу на месте, прижал смоченный тампон к локтевому сгибу, выдернул острие, тотчас перекрыв проспиртованной ватой образовавшуюся на месте прокола скважину. А сверху наложил новую липкую ленту.

— Подымайтесь.

Я сощурился:

— Соизволите подняться или нет?

— А соизволите отвернуться?

— После того, как вы спустили на меня малолетнюю преступницу с пистолетом, подставлять вам затылок? Увольте.

Губы Астрид Ватроуз растянулись в лукавой улыбке. Она встала с высокой больничной кровати, невозмутимо ухватила сорочку за кружевной подол, стянула через голову широким взмахом обеих рук. Самоуверенности этой даме было не занимать стать. И правильно.

Если физиономия Астрид обнаруживала явные следы недавнего недомогания, то об изящном, стройном, очень женственном теле такого сказать не решился бы никто. Умеренно высокая, слегка загорелая, она преднамеренно дразнила меня стриптизом наизнанку — одеванием вместо разоблачения.

— Что вам передали по телефону? — полюбопытствовала госпожа Ватроуз, жужжа застежкой-“молнией”.

— Улепетывать велели. На нашем жаргоне означает: выметайся оттуда, где находишься, и прихватывай всех, чьею сохранностью дорожишь, ибо приближаются субъекты, не питающие к тебе нежных чувств и вознамерившиеся учинить человекоубийство.

— Уже приближаются?

— Да, дьявольщина! Шевелитесь, миссис Ватроуз.

— И кто же?

Я лишь пожал плечами:

— Понятия не имею. Но босс ошибается очень редко. Сообщать о Дугласе Барнетте, занявшем кресло Мака, я посчитал преждевременным.

— Сердечные капли, таблетки, пилюли — чем вас, бишь, пичкают? Запасли?

— Нет, конечно. Их попросту приносят четырежды в день, вот и все...

— Когда нужно принимать следующую порцию?

— Через два часа, ровно в десять. Говорят, если немного запоздать, большой беды не будет, но лучше не запаздывать чересчур.

— Значит, поедем в аптеку, где меня знают и не станут задавать ненужных вопросов. “Прокан”?

— Да, “Прокан-SR”, пятьсот миллиграммов.

 

Когда мы достигли черного хода и выбрались на открытый воздух, Астрид Ватроуз уподобилась выброшенной на берег рыбе.

— Сумеете прошагать полтора квартала? — спросил я озабоченно. — Могу оставить здесь и подкатить прямо в машине, да не стоило бы...

— Не оставляйте меня, пожалуйста, — выдавила Астрид. — Сами говорите, сюда убийцы спешат.

Полтора квартала мне довелось буквально волочить ее на руках. Полная пожилая дама, повстречавшаяся по пути, брезгливо сморщилась, думая: стыд и позор! Женщина успела с утра пораньше надраться до полбесчувствия! Ужас!

Распахнув дверцу моего приютившегося прямо за большим фургоном автомобиля — юркого форда, — я свалил Астрид на заднее сиденье и принялся отдуваться сам. Госпожа Ватроуз казалась очень бледной и очень измученной. Мысленно я извинился перед ней. Не следовало ни разговаривать излишне резко, ни, тем паче, ерничать.

Но сентиментальные рассуждения лучше было перенести на потом.

Из города мы вылетели по магистральному шоссе 1-70 и скоро достигли Балтимора, где я повернул на 1-270, уводившее к Вашингтону. “Хвоста” не замечалось, а ежели таковой и наличествовал, то преследовал очень умно.

Хотя вряд ли. Ребята сработали из рук вон плохо. Я прикатил на машине, машины подле мотеля и клиники не оказалось, но где-то же она стояла! Форд полагалось обнаружить и взять под наблюдение. Или нет...

На границе округа Колумбия дорожное движение стало гораздо гуще. Отчаянно вертя баранкой, я умудрился достичь городской черты, не врезавшись в чужую колымагу и не дав никому налететь на себя; заколесил по вашингтонским улицам, постарался обогнуть квартал, в котором живу, десятой дорогой.

Инстинкт самосохранения. Конечно же, адреса моего и телефона домашнего ни в одном общедоступном справочнике не отыщется, но те, кто учинил охоту на Хелма, безусловно, оставили засаду подле берлоги. Разумнее было не рисковать.

— Вам лучше? — спросил я приподнявшуюся и слегка порозовевшую Астрид Ватроуз.

— Кажется. Где мы?

— В столице. Расскажите-ка про Лайза...наэми?

— Лизаниэми. Только я ничего больше не знаю.

— Где слыхали название?

— Этого сообщить не могу. Не имею права. Распоряжение вашего командира.

— Где располагается Лиза-ни-эми? — спросил я раздраженно, делая вид, будто исхитрился, наконец, уловить верное произношение. Непрерывно искажать отлично понятное слово было затруднительно.

— И этого не знаю. Честное слово.

— Название финское, — изрек я задумчиво. — Говорите, севернее Полярного Круга? Стало быть, Аляску и Канаду со счетов сбрасывая, ибо там финнов раз, два — и обчелся, приходим к выводу: либо Карелия, где говорят по-фински — но туда нашим невидимкам добраться безумно тяжело...

— А если это русский заговор?

— Ох, сомневаюсь! Либо Швеция, Норвегия и, разумеется, сама Финляндия. Придется учинять научное географическое изыскание.

— Простите, на мою помощь можете не рассчитывать. Передвигаюсь, как видите, словно улитка обморочная.

Я пожал плечами в ответ.

— Конечно, было бы неизмеримо лучше дать вам полный продолжительный отдых. Но выбора нам не оставили. Верней, оставили выбор: бежать или погибнуть. А ежели все едино бежим, то какая разница, куда именно? Вам придется просто высидеть в авиационном кресле некоторое время, и только. Прочее — забота летчиков и стюардесс. Насколько понимаю, легкие перегрузки при взлете повредить не способны.

Я покосился назад:

— Подумайте! Вам необходимо скрыться, исчезнуть из поля зрения противника. Чего же лучшего желать? За нами охотятся по непонятным соображениям, хотят укокошить? Отлично. Пускай охотятся напропалую. А мы пойдем на север, как сказал незабвенный шакал Табаки. Точней, полетим. Ищи-свищи ветра в поле... Вы — храбрая и спокойная девочка. Выдержите. И, кстати, по ту сторону Атлантики обещаю отдых в наилучших мыслимых условиях. Оправитесь полностью, обретете новые силы — и с Богом! На поиски. В славную и захватывающую полярную экспедицию...

Некоторое время Астрид хранила полнейшее молчание. Затем без тени улыбки промолвила:

— Тогда вы потащите меня за руки, а нести за ноги придется кому-нибудь еще. Я рассмеялся:

— Эдакую костлявую худышку и сам уволоку, без постороннего вмешательства. Переброшу через плечо и бодро двинусь в избранном направлении.

— Хвастун, — улыбнулась госпожа Ватроуз и состроила мне рожицу. — Хорошо, мистер Хелм. Отправлюсь в это безумное путешествие. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, как вы будете метаться и заламывать руки, если хлопнусь в обморок прямо на льдине!

— Умница, девочка.

Астрид раздраженно тряхнула головой:

— Пожалуйста, прекратите лязгать языком и бросаться “девочками” да “худышками”! Нечего мена по головке гладить да за ухом почесывать! Я уже не падаю от усталости и пребываю в бодром расположении духа. Наибодрейшем! Где здесь ваша хваленая аптека?

Глава 6

Стоя в телефонной будке на углу, я видел, как служащий бензозаправочной станции наполняет маленькому форду бак. Парень оказался добросовестным субъектом: проверил давление воздуха в шинах, уровень масла и — о чудо! — не поленился протереть стекла влажной тряпкой.

Следовало бы шепнуть бедолаге пару слов на ушко. Если так обхаживать каждого, кого обслуживаешь, мигом лишишься места: нечего юлить перед клиентами, надо обращаться с ними, точно с придорожной грязью! Тогда успеешь пропустить за час гораздо больше посетителей, и прибыль принесешь куда большую.

Впрочем, по этой части тоже нельзя переусердствовать, ибо тогда вылетишь за хамское отношение к проезжим...

Покрыли мы немалое расстояние. Купив и скормив спутнице “Прокан-SR”, я заставил ее сесть на переднее пассажирское кресло, выпрямить спинку, застегнуть ремень безопасности. Потому что сзади объявилась, наконец, пиявица неотвязная, муха докучливая, “хвост” долгожданный. И следовало, на всякий случай, изготовиться.

Уж больно много знали эти ребятки для ватаги похитителей-невидимок, собравшихся умыкнуть Мака. Не могли же, в самом деле, обладать подробным досье на каждого сотрудника! Но парни, безусловно, ведали, где обитает в городе Вашингтоне М. Хелм, эсквайр, и об этом надлежало поразмыслить основательно.

Потом, не теперь. Теперь меня заботило только то, что позади снова показалась белая “хонда” с экипажем из двух плотных мужчин. Маленьких светловолосых девиц не наблюдалось.

Имея форсированный мотор и зная Вашингтон, как свои пять пальцев, я думал, будто сумею стряхнуть эту шантрапу не позднее, чем через десять минут. Увы, у ребят оказался двигатель, форсированный ничуть не меньше, если не больше, и шофер попался многоопытный.

Стряхивать их пришлось полчаса или около того. Я включил турбонаддув, помчался не хуже пьяного лихача, в худшем стиле голливудских кинобоевиков начал работать заносами, вилять под возникавшие по пути арки, проскакивать под светофорами, уже готовившимися переменить огонек с зеленого на красный. Диву даюсь, как не угодил в полицейские лапы.

Но преследователи оторвались.

И, решив пополнить запас горючего, я стоял, чувствуя себя черепахой без панциря, бесконечно уязвимым существом, запертым в стеклянной будке, открытым всеобщему обозрению, делающим звонок, от которого зависело отнюдь немало.

Никто из прохожих либо водителей, впрочем, не обнаруживал ни малейшего интереса к моей скромной персоне. Боевую тревогу я уже передал по линии, сделав условный звонок во Флориду, в дом Дугласа Барнетта. Позволил аппарату прогудеть ровно пять раз и повесил трубку. Теперь Эми понимает: что-то не заладилось, надо оставаться в полной готовности и ждать вызова по другому, безопасному телефону с другого, более безопасного и надежного аппарата.

Все эти неимоверные сложности были обусловлены загодя, еще когда Мак утверждал порядок действий при чрезвычайных положениях.

Астрид уплатила парню двадцать долларов наличными. Разумная дама. На кредитных карточках обозначаются имена; банкнота же странствует инкогнито. Я считал гудки. Напряжение делалось неимоверным. Наконец, на другом конце провода раздался щелчок.

— Это я, — уведомил я. Обычная шпионская чушь, вроде условных фраз, кодовых кличек и коротких паролей отметалась. Ежели трубку снимает человек, не знакомый с моим голосом, пиши пропало и надавливай рычаг.

— Фу-у-у, — сказала Эми. — Слава Богу, запасной испровещился! Жду звонка, точно соловей лета; уже начинала тревожиться: верно ли поняла папины распоряжения? С тобою все хорошо, Мэтт?

— Разве тебе не безразлично? — улыбнулся я.

— Не глупи, — недовольно сказала Эми. — Нет, разумеется! У папы серьезные неприятности в Вашингтоне.

— То есть?

— Он улетел туда, чтобы учредить... н-ну, своего рода временное правительство, покуда не объявится этот субъект, которого вы зовете Маком. Исчез ни с того, ни с сего.

— Знаю, мы ждали этого, затем я и связался с Дугласом.

— Не помогло. Я насупился:

— Что-о?

— Папа велел передать буквально следующее: король исчез, как ожидалось, но престолонаследие полетело кувырком, на троне сидит узурпатор.

— Какой еще узурпатор?

— Человек, известный тебе лучше, чем папе. Ненавидящий вашу организацию вообще, и тебя, голубчика, в особенности. Папа очень тревожится из-за старого приятеля по кличке Эрик. Сказал, если ты не запамятовал Беннетта, сам все поймешь.

— Господи Иисусе, — благочестиво изрек я. — Вот куда заводит безрассудное милосердие. Не удосужился пристрелить напыщенного, злобного мерзавца, покуда мог, а нынче доводится платить за слюнтяйство.

— Получается, был хоть один мерзавец, которого ты не удосужился пристрелить? — осведомилась Эми безо всякого особого выражения в голосе. На этом и разбились вдребезги былые наши отношения: на том, что старина Мэтт оказался просто маньяком-убийцей.

— Как видишь.

— Я должна устроить тебе встречу с агентом по кличке Джоэль. Он сообщит обо всем прочем.

Имя Беннетта разом разрешало множество загадок. Негодяй исхитрился учинить новый заговор и захватить Маковское кресло в отсутствие владельца, отвесив Дугласу пинок под зад, ибо оперативный работник из Дугласа был выше всяких похвал, а политик — никакой. И, наложив лапу на все наши картотеки, досье и файлы, Беннетт резвится напропалую.

Не удивительно, что белая “хонда” висела на хвосте, словно пришитая!

Отныне предстояло сражаться на два фронта. Против невидимок, похитивших Мака, и против старины Беннетта, решившего разом и основательно утрясти былые счеты.

Со мной, да и с остальными тоже.

— Давай-ка по порядку. Я оставил Маку на магнитофонной ленте некое название, просил справиться в отделе изысканий и разработок. Звонил из Хагерстауна. Отец успел получить у аналитиков нужные сведения или Беннетт перекрыл всякий доступ к архивам?

— Повезло тебе, — сказала Эми. — По словам папы, это было единственным успешным и завершенным его деянием в качестве принца-регента. Он заказал и получил общий предварительный обзор вопроса, но работа еще продолжается. Потихоньку... Если Беннетт не пронюхал, конечно. Погоди, папа все продиктовал по телефону, секундочку...

В тысяче миль от меня зашелестели бумажные листы.

— А, вот! Как вы, кстати, произносите сие жуткое словцо?

— Лизаниэми.

— Ты счел его финским, и угодил в “яблочко”. “Лиза” по-фински, видимо, не значит ничего...

— Ошибаешься. Это женское имя, как и у прочих.

— А-а-а! “Ниэми” переводится как “мыс”. Например, крупный финский город Рованиэми, на севере, у слияния двух рек. Вопрос: насколько надежен твой источник?

— Полностью ненадежен, однако обладает очаровательным акцентом: либо шведским, либо финским, либо вообще непонятным.

— И, безусловно, блондинка? — осведомилась Эми насмешливо.

— А как же!

— И, конечно, молоденькая?

— Старая тридцатидвухлетняя карга.

— Старая? Карга? — Эми хохотнула. — Продолжаю. Название финское, но город находится по шведскую сторону границы.

— Ага, значит, все-таки, он существует! Я уж было заподозрил подвох.

— Попроси у блондинки прощения. Это маленький поселок, лежащий среди северных пустошей, у шоссе Е4. Дорога тянется от Стокгольма, огибает Ботнический залив и достигает Хапаранды, а дальше сворачивает на Хельсинки, финскую столицу.

— Понятно.

— Если добираешься туда, пересекая Швецию, нужно покинуть Е4 не доезжая Хапаранды, близ маленького города Порккала, с двумя “к”. Двинешься по грунтовому тракту в глубь страны, проделаешь сто двадцать миль, держа направление на север, и угодишь прямиком в Лизаниэми, шумный вавилон, обитаемый несметными жителями, ровным счетом сто пятьдесят душ. Это чуть выше Полярного Круга.

Я нахмурился.

— Погоди, почему сто двадцать миль? В Европе, кажется, меряют километрами...

— Минутку, дай проверить... Воспоследовала пауза, потом раздался удрученный голос:

— Верно. Совершенно верно. Сто двадцать километров. Приблизительно семьдесят пять миль, да?

— Иных Лизаниэми на карте нет?

— Сколько же тебе надобно? — засмеялась Эми и тут же осеклась: — Прости, Мэтт. Понимаю... Иных, кажется, нет.

Я вздохнул.

— Беда в том, что название мне преподнесли на тарелочке, да еще и фарфоровой вдобавок. А я не склонен верить услужливым официантам, не забыла? Предполагалось, что придется попотеть, и лишь потом выудить хоть какие-то данные о нужном месте. А на поверку больно уж легко да просто получилось...

Эми промолчала.

— Подозреваю, кое-кто резвится, веселится за мой счет, рассуждая: ох, и надуем тупого правительственного наемника, чьи мозги полностью сосредоточены в правом указательном пальце! Впрочем, оценка примерно совпадает с вашей собственной, верно, мисс Барнетт?

Из Флориды прилетел серебристый смех.

— Никогда не считала тебя тупым! Только жестоким...

Поколебавшись, Эми переменила тему разговора:

— Как насчет Джоэля? Что сообщить отцу?

— Скажи Дугласу, Джоэль может встретиться со мною в аэропорту Даллеса. Национальный рейс три-ноль-семь, до аэропорта Кеннеди, вылет — в без пяти три. Сойдемся у контрольных ворот; придумывать сложные затеи недосуг. А сейчас мне лучше завертеть рулем, ибо иначе просто не поспею на борт.

— Будь осторожен, Мэтт.

— Разве я не всегда осторожен?

Эми недоверчиво расхохоталась, а я повесил трубку, не понимая, что, собственно, тут забавного. Если профессиональный истребитель доживает до моих лет, получается, он постоянно работал со всевозможной осторожностью...

Астрид поджидала в машине. Забравшись внутрь, я покатил прямиком к ближайшему шоссе. Обратившись кормою к аэропорту Даллеса, где меня дожидались, я направил автомобиль в сторону Вашингтонско-Балтиморского Национального Аэропорта, где не дожидался никто.

Не столь удобно в качестве отправного пункта при перелете через Атлантику, зато гораздо безопаснее.

Осторожность — прежде всего!

Глава 7

Громадный самолет, нечто вроде “Локхида”-переростка, яростно гремел и грохотал, пересекая параллели и меридианы, проносясь по ясному и голубому — на этой, относительно малой высоте — небу. Клубившиеся, очень походившие на исполинские комья ваты, облака проплывали снизу, напрочь закрывая тянувшийся под исполинскими крыльями пейзаж. Если, конечно, можно звать открывающийся с птичьего полета вид пейзажем. Я отнюдь не отвечаю за точное значение французского слова. Кажется, это совпадает с немецким понятием ландшафта...

Карта полетов, заботливо положенная в кармашек на спинке переднего кресла, исправно подсказывала: мы очень долго будем витать над сушей, прежде нежели уклонимся в сторону открытых соленых вод. Но даже если внизу проплывала очередная канадская провинция, облака скрывали ее на славу.

— Не понимаю все-таки, — сказала Астрид. — Неужели в Вашингтоне стряслась настоящая катастрофа? Иначе зачем бежать сломя голову? Согласна, твой начальник испарился. Временного заместителя выгнали вон безо всяких положенных объяснений. Воссел в его кресло субъект по имени Беннетт... Ну и что? С какой стати мы удираем из Соединенных Штатов?

По пути из Вашингтона в Нью-Йорк я не забыл посвятить Астрид в дела, касавшиеся ее хотя бы слегка. Смена командования к таким делам относилась.

— Вашингтон, — произнес я назидательно, — весьма забавный город. Ежели воруешь и умудряешься при этом сохранить безукоризненно честную физиономию — на здоровье! Коль скоро тебя ухватили за руку при ограблении банка — хлоп! А-та-та плохому служащему! Провинился мальчик, а ведь учили: красть — нехорошо... Получил по заднице — и ступай себе с миром. Застигли того же самого ублюдка в постели с чужой супругой — фидон, экий конфуз! Но простительно. Поймали со шприцем, полным героина — ай-ай-ай! Тьфу на тебя! Наркотики здоровью вредят. Уж постарайся, любезный, чтоб широкая публика ничего не пронюхала... Иначе блюстители морали тебя похоронят. Живьем.

— Угу, — кивнула Астрид.

— Но ежели попадешься на такой досадной и ничего не значащей мелочи, как государственная измена, — сказал я, — осложнений не будет. Легкий назидательный подзатыльник — и дело с концом. Уразумела? Вот и славно.

— А ты не преувеличиваешь? — недоверчиво спросила Астрид.

Я пожал плечами.

— Человеку, о котором идет речь, уже дважды крепко перепало от нашей организации; оба раза — по заслугам. Оба раза он уцелел и получал новую должность, не менее престижную и прибыльную. Но парень отнюдь не добряк по натуре, и очень мстителен.

— Мистер Беннетт?

Я кивнул.

— Года полтора назад его схватили на горячем и отпустили подобру-поздорову. Сомнительная служба, возглавлявшаяся в то время Беннеттом, была упразднена, к великому его огорчению. Беннетт неограниченно распоряжался ватагой головорезов, готовых на все. Не так уж и мало для субъекта с подобными притязаниями и склонностями. В утешение, однако, дали голубчику другое местечко в правительственной иерархии...

— Даже не наказали?

— Окстись. А вот этот олух, рядом с тобою восседающий, даже не воспользовался превосходным случаем отделаться от господина Беннетта раз и навсегда. Злобу парень, разумеется, затаил неимоверную. Мы ведь похерили его многообещающую карьеру в качестве руководителя некой секретной службы. И теперь, когда Мак исчез, Беннетт воспользовался возможностью забрать под начало другую банду, еще похлеще той, которой лишился не без моего содействия.

— Получается, у тебя новый командир; по крайней мере, до тех пор, покуда не возвратится прежний? И только? Зачем же удирать вон из Соединенных Штатов?

— Я не из Соединенных Штатов бегу, а в Швецию. Это не совсем одно и то же.

Отсалютовав Астрид бокалом шампанского, который взял с подноса у проходившей мимо стюардессы, я продолжил:

— Теперь Беннетт пользуется услугами целой стаи бешеных волков, которым начхать, чью глотку велят перегрызть, лишь бы крови свежей налакаться.

— Но ты же не таков, Мэтт?

Я скривился.

— Во-первых, не судите опрометчиво. А во-вторых, я не единственный сотрудник. И в-третьих, ежели Мак не возвратится вообще, назначение Беннетта сделается постоянным. Понимаешь?

— Кажется... да...

— Открытых и явных выпадов Беннетту и предпринимать незачем. Всего-то и требуется не допустить, чтобы Маку своевременно пришли на помощь. Не исключаю, конечно, что шеф и собственными силами вывернется, но Мак далеко не молод, а опыт оперативной работы изрядно подрастерял. Он рассчитывает на дружескую, надежную руку. И руке этой Беннетт захочет помешать.

— Ага...

— Нужно всего лишь изъять из обращения меня и Джоэля. Меня — в особенности. Тогда затея Беннетта, можно считать, увенчалась полным успехом.

— Изъять из обращения, — медленно повторила Астрид. — Получается, убить?

— Конечно.

— Каким же образом? Не станут ведь собственные товарищи...

— Душенька, — расхохотался я, — ты попросту не представляешь, с каким сборищем кровопийц и душегубов связалась! Да, безусловно, я сам не подчинился бы приказу, исходящему от подобной твари. Но у Мака полным-полно молодых, честолюбивых агентов, жаждущих отличиться и готовых исполнить любое распоряжение, отданное прямым начальством. Как натасканные боевые псы.

— Видишь? Организация, подобная вашей, возможно, и полезна, если ею руководят разумно. А сверни хоть что-либо не туда — и она становится чудовищным инструментом.

Я опять пожал плечами.

— Не будем философствовать. Лучше слушай внимательно. Следят за нами постоянно, и выпускать из-под наблюдения не собираются...

— Но ты же стряхнул вашингтонский “хвост”!

— Конечно. И билеты повезло купить в последнюю минуту, на последние места. В самолете, скорее всего, соглядатаев нет. Но в Осло дожидается комитет по встрече, не сомневайся. Да им и стараться особенно вряд ли стоит. Нужно просто расположиться в Лизаниэми — там, куда мы движемся, — и караулить желанных гостей.

— Но тогда...

— Мы не в состоянии сбить наблюдателей с панталыку, — осклабился я. — Играть приходится их краплеными картами. Посему попытаемся тасовать шулерскую колоду более ловко, нежели сам шулер. Беннетт уверен, будто знает меня. И забывает, что я тоже его знаю. Среди прочего, хорошо помню: терпение и выдержка не относятся к Беннеттовским достоинствам.

Глава 8

О стволах я беспокоился не на шутку. При других обстоятельствах я вылетел бы в Осло безоружным и получил револьверы прямо в аэропорту, забрал их у человека, заранее извещенного по Маковским каналам. При других обстоятельствах.

Но рассчитывать на содействие Беннетта было бы, говоря мягко, сумасшествием, отправляться в Скандинавию с голыми руками — безумием, а поэтому я засунул смит-и-вессон вместе с двадцатидвухкалиберным автоматическим крошкой в чемодан, чемодан сдал в багаж и положился на судьбу. Да еще на знаменитую беспечность норвежской таможни.

Беспокойство оказалось напрасным. Офицер попросту шлепнул штампом по нашим с Астрид паспортам, откозырял и широким жестом пригласил проходить. Я немедленно, прямо в аэропорту, взял напрокат крошечный красный фольксваген, зачем-то украшенный эмблемами фирмы “Форд”. Мотор в этом “жучке” отсутствовал — вернее, присутствовал, но заметить его наличие было затруднительно. Работал двигатель то ли на заводной пружинке, то ли на резиновой тяге — точно сказать не берусь.

Все же мы покинули аэропорт на самоходном экипаже, а это гораздо лучше, нежели топать пешком.

— Говорил же, станут поджидать, — обронил я, поглядев в зеркальце. — Вот они, прямо сзади, прошу любить и жаловать.

Астрид не отозвалась. Она уснула почти сразу же, как только устроилась в пассажирском кресле справа от меня.

Обнаружив у широченного шестирядного бульвара приличный с виду мотель, я свернул, зарегистрировал спутницу и себя как мистера и миссис Хелм, разбудил Астрид, проводил в номер. Женщина двигалась неверными шагами, дышала часто и прерывисто.

— Пилюли глотать не пора? — спросил я.

— Может быть... При таких перелетах, из одного часового пояса в другой, теряешь всякое чувство времени.

— Стрелки передвигаем к... та-ак... к четырем, а значит, лекарство нужно принять немедля. Погоди минутку, принесу воды.

 

Проверив изъятый у Карины Сегерби дерринджер, я засунул его в носок — прекрасный, высокий, плотно обтягивающий носок, способный служить весьма удобным хранилищем для маленьких огнестрельных приспособлений. А на предплечье, под рукавом, пристроилась хитрая кобура, куда я определил автоматический пистолет. Вытряхнув из смит-и-вессона все до единого патроны, я налил себе терапевтическую дозу неразбавленного виски — две унции.

Знакомый врач как-то сказал, что, в отличие от лошадиных порций, сия доза весьма благотворна для организма. И прибавил:

— Люди, которым справедливо толкуют о вреде неумеренных выпивок, имеют полнейшее право знать, что полное воздержание от алкоголя не менее вредно.

Прав он или нет, не сужу, но точно ведаю: хороший глоток виски взбадривает и встряхивает, а мозг после этого мыслит с обычной ясностью.

Разбавлять напиток водой я, как уже говорилось, не стал, ибо ванную заняла Астрид и ввалиться со стаканом в руке значило бы натолкнуть женщину на мысль, будто я неудержимо вожделею к телу, накануне явленному на обозрение в американской больнице. Тело было соблазнительным, ничего не возразишь, но ронять собственное достоинство не годилось.

Астрид выступила наружу: посвежевшая, на ходу расчесывавшая длинные светлые волосы, благоухавшая дорогим мылом. Лукаво прищурилась.

— Вы принесли обет целомудрия, мистер Хелм?

— Давайте проясним положение, — предложил я. — Перед вами совершенно здоровый мужчина, коему присущи все здоровые мужские порывы. Безопасности ради нужно разделять номер, по крайности, некоторое время. Вы по-прежнему не слишком здоровы. Когда поправитесь — охотно приму любые предложенные подарки. Но если не предложат ничего, скорбеть не стану.

С минуту Астрид изучала меня пристальным взглядом.

— Вы, кажется, и впрямь неплохой человек.

— Легко раздаете комплименты, — заметил я сухо. — Мак неплохой человек, я неплохой человек... Берите свой стакан, садитесь и побеседуем. Или сперва хотите передохнуть?

— Нет, я отлично себя чувствую.

Астрид опустилась в кресло, сделала маленький глоток шотландского. Потом водрузила напиток на низкий журнальный стол.

— О чем побеседуем?

— Для начала, об этом.

Быстро вынув из раскрытого чемодана смит-и-вессон, я бросил его спутнице. Швыряться оружием не рекомендую никому, но ежели проследить за реакцией человека на летящий в его сторону ствол, о человеке можно узнать немало.

Глаза Астрид распахнулись, но женщина успела поймать револьвер и повернуть дулом в безопасную сторону. Откинула рычажок, освободила барабан, увидела пустые патронные камеры.

— А-а-а, не заряжен! — протянула она почти разочарованно. — Что за глупости? Вы меня чуть не до полусмерти перепугали.

— Оно и видно, — заметил я. — Где научились обращаться с револьверами?

— Подруга по колледжу, — пожала плечами Астрид, — решила пойти служить в полицию. Странный выбор, верно? Для умной, образованной девушки... Мэри-Алиса. Мэри-Алиса Линдерман, так ее звали. Она без устали твердила: “Не понимаю, как могут женщины сторониться оружия? Ведь иной защиты у нас, по сути, нет!”

— Не подруга, а кладезь премудрости, — сказал я.

— Да, она утверждала, что лишь пистолет и револьвер дают слабому, неприспособленному существу возможность не шарахаться от каждого громилы с обезьяньей челюстью и волчьими замашками. Не обязательно ведь палить направо и налево, нужно только знать, что при нужде сумеешь постоять за себя...

— И, как правило, этого достаточно. Громила чует неладное и не трогает вас.

— Вот Мэри-Алиса и заставила всех подруг хоть немного познакомиться с огнестрельным оружием. Даже потребовала, чтобы я выстрелила несколько раз — для практики.

— Отлично, — улыбнулся я. — Значит, обойдемся без утомительных лекций. Вот патроны. Зарядите револьвер и постоянно держите под рукой. Ибо с наступлением темноты я намерен учинить вылазку. В отсутствие мое не открывать никому; повторяю: ни-ко-му. А коль скоро дверь попытаются высадить, стреляйте. И стреляйте не чтобы напугать, а чтобы уложить. Наповал.

Астрид облизнула губы.

— Но ведь... осложнения возникнут!

— Голубушка, — осклабился я, — как вам угодно! Если не хотите отвечать на вопросы рассерженного норвежского полицейского, можете предоставить ему возможность произносить над вашим охладелым трупом долгую прочувствованную речь: какой законопослушной умницей была убитая... Главное — уцелеть. Запомните это накрепко.

— В Хагерстауне, — промолвила Астрид, — вы не решались повернуться ко мне спиной. А здесь, в Осло, снабжаете заряженным стволом. Где последовательность?

— Пожалуй, с тех пор мы познакомились немного ближе. Или я решил позабавиться, рискнуть... Или провоцирую спутницу, подталкиваю к безрассудной попытке выстрелить, а сам жду не дождусь возможности вышибить ей мозги... Кстати, вы не в сговоре с соглядатаями? Двух людей в черном мерседесе не видали раньше?

— Нет.

— Будем надеяться, это правда, миссис Ватроуз. Иначе у вас будет меньше двумя друзьями.

— Вы... Ты хочешь убить их?!

— Конечно. Или прикажете... прикажешь поцеловать обоих в щечку?

— И спокойно сообщаешь о своем намерении? Да кем же ты считаешь меня?

— Хитроумной особой, — неторопливо произнес я, — которая по непонятным соображениям увлекла меня в бессмысленное странствие по Скандинавии. А дабы придать своей авантюре надлежащую достоверность, проглотила снадобье, вызвавшее весьма впечатляющую тахикардию. Вот кем я считаю тебя, золотко. Спросила — отвечаю, и обижаться на правду не изволь.

Несколько минут царило полное безмолвие. Затем Астрид опять отхлебнула виски, блекло улыбнулась:

— Не докажешь.

— А к чему? Я знаю, и ты знаешь, что я знаю. Изначальный замысел таков и был: приманить Хелма на званием Лизаниэми, вынудить на поездку за Полярный Круг. Но Хелм явил невообразимое усердие, и тебе довелось отправляться вместе с ним. Чрезвычайно геройское самопожертвование, да только немыслимое для человека, по-настоящему обеспокоенного своим пульсом. Астрид улыбнулась:

— Хорошо, что ты не женат. Кому нужен супруг, видящий свою дражайшую половину насквозь?

— Был женат. Но разошелся с половиной дражайшей отнюдь не поэтому.

Посмотрев на часы, я уведомил:

— Скоро уже и двигаться пора. Не желаешь в оставшиеся два часа изложить: в чем подоплека обмана? Чуть приметно качнув головой, Астрид ответила:

— Желала бы, да права не имею.

— Тогда советую поспать, но только вполглаза. Не забывай, мы остаемся под заботливой опекой весьма недружелюбных субъектов.

— Да, — согласилась Астрид. — Я бы неделю кряду могла проспать, честное слово...

— Тогда я прикорну по соседству, на этом диване, и постараюсь не разбудить тебя, выскальзывая вон.

— Да, пожалуйста. Если буду спать, не тревожь... Она спала, и я, разумеется, не стал ее тревожить.

Глава 9

Полночь уже миновала, и тьма на территории мотеля стояла почти кромешная. Катившие по бульвару автомобили наполняли воздух негромким, очень удобным для меня рокотом.

Я ободрялся мыслью, что столкнулся с двумя зелеными юнцами. Хорошо обученными, пожалуй, однако неопытными, не закалившимися в долгих человекоубийственных похождениях.

Ибо агент со стажем просто послал бы мистера Беннетта к чертовой матери и сказал: приказы принимаю лишь от Мака, сиречь Артура Бордена...

Парень шагал по мощенной булыжником дорожке. Наверное, утомился, карауля наш коттедж, и решил хоть немного размяться, ибо ни малейшего подозрительного движения в домике и возле него не замечалось, а нести скучную, бессмысленную по внешности вахту начинающие просто не в состоянии. Это дается долгими годами выучки.

Выскользнул я через окошко, тише мыши, обогнул дом, затаился в кустах неподалеку. Чок-в-чок рядом с тропинкой, по которой безрассудно вышагивал обреченный коллега.

Не ожидал он пакости. Не ожидал до такой степени, что промедлил секунду, когда я возник позади и согнутой в локте рукой передавил агенту горло. Парень был чересчур крупен и силен, чтобы церемониться. Более хрупкого субъекта я, возможно, и постарался бы взять живьем, но бороться с человеком атлетической комплекции предоставляю кому-нибудь иному.

Сдавив трахею изо всех сил, я резко развернулся, откинулся, почувствовал, как в уязвимых и чрезвычайно важных для существования частях неприятельского организма хрустят и ломаются уязвимые и чрезвычайно важные для существования косточки. Я держал противника на весу еще с минуту после того, как тот прекратил дергаться и брыкаться. Недобросовестные убийцы сплошь и рядом погибали сами, не потрудившись довести начатое до полного и несомненного конца.

На бульваре урчали моторы, шелестели шины, изредка мычал клаксон. Шума схватки не услыхал, похоже, никто.

Отпустив удавленного, я постоял, восстанавливая дыхание — дело-то не к молодости! — а потом оттащил противника за кусты, включил крошечный карманный фонарик и занялся мародерством. То есть, обобрал мертвеца.

Бумажник. Паспорт. Ключ от метельного коттеджа, с биркой, где красовался номер дома. И револьвер, наличие которого говорило обо всем.

Я облегченно хмыкнул. Значит, все-таки не убил по ошибке безобидного незнакомца.

Оснащенное глушителем оружие выдается лишь в одном случае: когда нужно вывести кого-либо в расход. Как оружие самозащиты, используются обычные стволы, производящие внушительный грохот, но обладающие куда большей убойной мощью. Глушитель, по сути, равнялся расписке: я, господин Беннетт, выслал этого молодчика, дабы потихоньку устранить Мэттью Л. Хелма, эсквайра. Очень изящно, черт побери!

Еще раз проверив номер, я взвалил убитого на спину и, кряхтя, двинулся в нужную сторону, моля всех античных богов и языческих идолов, чтобы какой-нибудь мающийся бессонницей постоялец не вздумал покурить на свежем воздухе. Когда я в нужном коттедже, мертвый супостат весил, казалось, не меньше четырехсот фунтов.

Я с невыразимым облегчением сбросил его на кровать, укрыл одеялом, уложил в относительно естественной позе. Пыхтя, словно паровоз, присел на краешек постели, открыл паспорт.

Джеймс Алоизий Харлей. Холост. Профессия: газетный репортер. Ну-ну...

Бумажник. Кредитные карточки на то же имя. Удостоверение журналиста. Американские деньги. Норвежские деньги. Шведские деньги. Финские деньги. Судя по набору местных валют, ребята и впрямь до тонкостей знали, куда и по какому пути мы направимся.

Тем хуже для них.

Вероятно, молокососы готовились ударить в месте более пустынном и тихом, чем столица Норвегии, но уверенности в этом не было. В конце концов, насколько знаю, особые, разбросанные по всему белому свету команды, коим надлежит без лишнего шума прибирать оставляемых нами покойников, квартируют в городах, а не в чистом поле. Оставлять же неприбранного мертвеца Беннетт не осмелился бы. Иначе Вашингтон мог задаться резонным вопросом: с какой стати в организации Мака внезапно вспыхнула междоусобица?

Засунув оснащенный глушителем револьвер за брючный ремень, я погасил лампу, присел в глубоком кресле, приютившемся у дальней стены и принялся ждать.

 

По моим расчетам, напарник мистера Харлея должен был объявиться поближе к рассвету. Но шаги на крыльце раздались гораздо раньше — а возможно, в этих краях в эту пору года заря занималась несообразно предположениям вашего покорного слуги, который успел вскочить и бесшумно юркнуть в стенной платяной шкаф, покуда парень орудовал ключом.

— Господи, помилуй, Джим! — послышался недовольный молодой голос. — Какого лешего ты дрыхнешь? Ведено ведь было: полная боевая готовность! Эй, спящий красавец! А ну-ка, восстань и умойся... О, Боже!!!

Судя по последнему восклицанию, самое время настало объявиться на подмостках и главному действующему лицу, то есть, мне.

— Замри, не шевелясь, amigo, — посоветовал я. Глушитель глядел прямо в голову парню, предохранитель был спущен, палец лежал на гашетке, готовясь согнуться окончательно.

Парень лихорадочно припоминал, что надлежит вытворять в подобных случаях. Решил не вытворять ничего, и подчинился неизбежному. Застыл.

— Хелм?

— Собственной злодейской персоной. Медленно, очень медленно повернись.

Держа ладони подальше от боков, дабы я ненароком не перенервничал, юнец обратился ко мне передом, к покойному Харлею задом.

— Ты убил Джима! — выдохнул он.

— Как тебя зовут? — осведомился я, не желая толковать об очевидном и несомненном.

— Линднер, — ответил парень. — Маршалл Линднер.

— Осторожно и неторопливо сядь вон в то кресло у окна. Захочешь выхватить пистолет или нож или врукопашную кинуться — милости прошу. Но это пытались делать не единожды, и не дважды, а я, как видишь, до сих пор жив и бью хвостом.

Линднер выказал образцовое повиновение. Наверняка наслушался рассказов о людоедской натуре Мэтта Хелма, сиречь Эрика, и не желал составлять компанию Джиму Харлею.

— Н-да, — изрек я через несколько мгновений. — Плохи дела на Ранчо, ежели пару эдаких разгильдяев объявили пригодными для оперативной работы и выпустили резвиться...

— Ты убил Джима, предатель гребаный!

— Что за галиматья? Какой еще предатель?

— Отрицаешь?

— Конечно. Только мне и отрицать незачем, ибо я держу взведенный револьвер, а ты — нет. И не меня послали по ваши головы, но вас, любезных, по мою. По душу собственного коллеги вашего. Кто после этого предатель?

— Болтовня! Мы все о тебе знаем, Хелм! Правая рука изменника Мака, знаменитый сверхчеловек, истребитель высочайшего класса... Тьфу! Мистер Мак оскорбился, решил, будто его недооценивают, задал деру к русским своим приятелям — и ты туда же лыжи навострил?

— Куда, старина? — улыбнулся я.

— В Лизаниэми! Только не представляю, на кой пес ты сдался русским. Рассказать Мак уже успел все, ничего нового ты не прибавишь; только и останется к стенке поставить да шлепнуть за прошлые грехи! Дурак ты, Хелм. И твой дружок, Джоэль, — осел безмозглый... Москва уже получила Мака, зачем вы им теперь? Да что ты ржешь, точно лошадь, у которой истерика началась?

— Послушай, — сказал я, обрывая смех, — Боден, крупнейшая военная база, расположен в несчастных шестидесяти милях от Лизаниэми, район охраняют, как зеницу ока! Неужели русские настолько безумны, чтобы высылать за нами вертолет в эти края? А ежели не дожидаться вертолета — что прикажешь делать в Лизаниэми? Абсурд, юноша! Или наркотический бред...

— А зачем же ты ломишься в Лизаниэми? — искренне удивился Линднер. — И если ты невиновен — зачем убил Джима? ( Я с изумлением воззрился на собеседника.

— В Аризонской пустыне, должно быть, работают нынче невежды. Или чрезвычайно халатные субъекты. Посмотри, сынок. Я вдвое старше тебя. И ежели намереваешься достичь моего возраста, преклони слух. Запоминай. Преподаю основной, первейший закон профессии: коль скоро тебя выслеживает кто-то, вооруженный огнестрельным или холодным оружием, этот кто-то расценивается как “нечто”, не имеющее дальнейшего касательства к роду человеческому и подлежащее уничтожению при малейшей открывшейся возможности. Раздави, пока не раздавили тебя. Доказательство этой теоремы я оплатил многократным пребыванием в больницах, но тебе отдаю бесценную истину даром.

— Это не оправдание.

— А я не оправдываюсь. Харлей перестал дышать, а я продолжаю; но Харлею хотелось, чтобы дела обстояли совсем наоборот. Какие же тут оправдания могут быть? Самозащита. И, между прочим, ты уже последовал бы в преисподнюю за приятелем своим, да требуется гонец, способный передать мистеру Беннетту некое устное послание.

— И думать забудь!

— Не забуду. Ибо, если откажешься, просто согну указательный палец, а глушители у нас отличные. Шито-крыто, и ни малейших следов убийцы... Слушай внимательно. Похоронную команду вы, разумеется, держали наготове, ради миссис Ватроуз и меня. Теперь они заберут одного мертвеца вместо ожидавшихся двоих, и спокойно, без шума, скроют от любопытной полиции. Ты же вылетишь назад, на берега Потомака. И передашь Беннетту буквально следующее...

Линднер облизнул губы.

— Полтора года назад, — сообщил я, — в Санта-Фе, штат Новая Мексика, допустили ужасную оплошность. Не застрелили Беннетта, словно пса бешеного, имея полную возможность и более нежели веские основания к этому. Но я не чересчур заносчив, охотно признаю свои ошибки и всегда готов загладить их. Скажи Беннетту, пускай почаще глядит в окно. В один прекрасный день он увидит на улице меня, и день этот будет последним в его мерзопакостной жизни. Правда, господину главнокомандующему доведется чуток обождать: я сперва завершу дела скандинавские. Но уж потом обещаю исправить давнее упущение коренным образом.

— Господи, помилуй, — ошеломленно сказал молодой агент. — О твоей наглости ходят легенды, но действительность гораздо красочней! Блефуешь?

— Сынок, — назидательно промолвил я, — ты не изучил меня, а Беннетт изучил. И не подумает, будто я просто сотрясаю воздух пустыми речами, не сомневайся. А поскольку тебе еще предстоит пожить на свете, задайся резонным вопросом: с какой это стати заботливый начальник выслал по следу матерого, клыкастого волчины, Эрика, двух беспомощных щенят? Почему не отрядил свору надежных и закаленных псов? Быть может, чепуху насчет измены никому в организации скормить не удалось, кроме вас, молокососов, а?

— Мистер Беннетт, — с жаром возразил парень, — просто не мог рассчитывать на людей, верно служивших предателю!

— Понимаю, понимаю... Он умеет убеждать, старина Беннетт. Импозантный, любезный субъект; римский профиль, повелительные манеры... И ежели эдакий диверсантиссимус говорит: я всецело верю тебе, полагаюсь на твою выучку, уповаю на преданность — как же тут не растаять сердечку, алчущему славных подвигов? Дурак ты, Линднер. Не обижайся, поумнеешь со временем. Ладно, давай руку и бывай здоров...

Я протянул агенту ладонь. Чушь голливудская: благородное прощание сдержанных противников. Парень глазам было не поверил, но тотчас же сообразил, что за дивную возможность получает. Ухватил мою руку и вознамерился провести очевидный, весьма неприятный прием — да только я к тому и готовился.

Маленький, заранее зажатый в левой руке шприц вонзился Линднеру в бедро, сквозь толстую материю брюк. Поршень сработал автоматически, брошенный вперед взведенной загодя пружиной.

— Не бойся, не умираешь, — уведомил я начинавшего оползать в кресле парня. — Проспишь четыре часа и проснешься лучше прежнего. Разумнее, во всяком случае... Приятных сновидений.

 

Астрид, само собою, не спала и, разумеется, вместо ночной сорочки была облачена в джинсы и джемпер.

— Я видела! — выпалила она, обливаясь потоками внезапно хлынувших слез. — Я вышла вослед, решила: вдруг не управится, вдруг ему помощь потребуется! Помощь! Накинулся, точно зверь, сзади, у бедняги даже защищаться возможности не было! Бросился со спины и хладнокровно задушил!

Старый добрый вопрос о сторонах света. Никогда не мог уяснить, какая разница человеку, стоящему лицом к северу: прикончат его со стороны северной или южной? Однако из этого неизменно делают вопрос чести.

— Слушать надо внимательно, — сказал я. — Ведь честно уведомил: я отнюдь не воплощенное благородство. Она же никак не хотела верить. Любое сходство между мной и странствующим рыцарем — чистая и непредвиденная случайность. Прекрати молоть языком и принимайся конечностями шевелить. Пакуй саквояж. По счету уплачено заранее, выехать можно в любую минуту.

— Не понимаю...

— Фу ты, ну ты! Можешь умыться на дорогу, но это не обязательное условие. Мы уносим ноги. В Швецию.

Глава 10

Я свернул на узенькую проселочную дорогу, усеянную лужами, оставшимися после недавнего мокрого снегопада. Впрочем, водоотводные канавы по бокам были вырыты на славу, и машина даже не увязла, невзирая на возмутительно слабый движок. Махнув рукою направо, туда, где простирались пегие, совершенно голые в это время года поля, я произнес:

— Видишь вдалеке строение, окруженное деревьями? Называется Торсэтер. Возле старинного феодального замка есть еще маленькая белая вилла, возрастом помладше. Во время последнего моего приезда на родину предков старый барон Стьернхьельм жил в большом доме. Обожал охотиться на лося... Но потом сын женился, и старик уступил замок ему, а сам обосновался в современном здании. Замок не исполинский, но достаточно просторный, барон отправился в санаторий — так мне сказали по телефону, — и вилла опять служит по прежнему своему назначению: дает приют гостям. Добро пожаловать в фамильную мою усадьбу, сударыня.

Астрид покосилась:

— Барон... Стьернхьельм?

— Да, папенька урезал фамилию, перебравшись в Америку, дабы полуграмотные янки могли произнести ее, не вывихивая челюсти.

— Шведские титулы, — задумчиво сказала Астрид, — передаются по наследству всем детям поголовно, а не только старшему в роду... Получается, ты настоящий барон?

— Да, но только не настоящий, а условный. Родители отказались от всех иностранных титулов, сделавшись подданными США. Между прочим, это непременное условие для эмигрантов. Америка — демократическая страна, и забубенной феодальной чуши не признает.

— Господин барон! — засмеялась Астрид.

— Зовите меня просто: мистер Хелм, — учтиво предложил я. — Кстати, в здешних краях звонкой мишуре тоже давно перестали придавать какое бы то ни было значение. Старый барон Стьернхьельм, например, предпочитает, чтобы к фамилии прибавляли честно заслуженный военный чин, а не унаследованный от предков титул. Полковник Стьернхьельм. Или, по-шведски, Oberste Стьернхьельм.

Астрид помолчала и полюбопытствовала:

— А ты хоть одного лося убил?

— Да, — сказал я. — Одного-единственного. Правда, очень удачным выстрелом. Но ни малейшей радости не испытал. Когда гоняешься за двуногой дичью, умеющей отстреливаться, обычная охота кажется скучноватой. Да и настроение было неподходящее... Только-только вернулся с задания, потерял там близкого человека... А, что вспоминать!

— Непонятная ты личность, Мэтт.

— Почему?

Женщина отмолчалась.

— Вдобавок, — продолжил я прерванную повесть о застреленном лосе, — по местным обычаям стрелок даже мяса не получает — лишь добытые рога. Лося считают общественной собственностью, разделывают и продают на вес в городской или сельской лавке... Да ты знакома со скандинавскими традициями лучше меня, сама знаешь, как бывает.

Посмотрев на Астрид, я посоветовал:

— Расчешись, покуда время есть. Придется заглянуть в замок и взять ключи у моей родственницы, а я не желаю показываться сливкам аристократии в обществе растрепанной замарашки.

Хотя Астрид и по природе была довольно опрятной особой, мне почудилось, будто сейчас она приводит себя в порядок почти исступленно. И то сказать! Предвиделась встреча с настоящей баронессой!

Тихонько хмыкнув, я переключил передачу. Сколь великое преклонение перед пустыми, утратившими всякое истинное значение титулами... А быть может, простая робость... Всякое может быть.

Мы затормозили на полукруглой площадке, усыпанной гравием. Встарь по ней катили кареты, лязгали конские подковы, а сейчас шелестели накачанные до тридцати фунтов на квадратный дюйм каучуковые шины. Времена меняются, и средства передвижения тоже...

Шведская аристократия предстала нам в лице славной молодой женщины с младенцем на коленях. Пол младенца определению не поддавался. Второй ребенок, в котором я заподозрил мальчика, играл неподалеку.

— Э-э-э! — жизнерадостно возгласила женщина. — Да это же кузен Мэттиас!.. Мэттью? Мы ждали вас!

Пожав мне руку, молодая баронесса представилась Астрид:

— Маргарета. А вы, наверное, миссис Ватруз?.. Нет, Ватроуз... Правильно? Добро пожаловать.

Пять минут спустя, получив искомые ключи и приглашение к чаю, когда вернется муж, Торстен, мы отправились располагаться во временном своем пристанище, белой уютной вилле. Печи протопили загодя, ожидая гостей, служанка рассказала, как управляться с неуклюжим, допотопным обогревателем, установленным в подвале, провела в приготовленные спальни, помогла устроиться.

— Разочарована? — спросил я у Астрид, закончив распаковывать пожитки.

— То есть?

— Баронесса носит джинсы и свитер, на коленях держит слюнявое отродье, здоровается запросто... Нынешние аристократы, голубушка, мало отличаются от прочих смертных. Вообще не отличаются, ежели во чести. Оно, между прочим, и к лучшему... Астрид?

— Ага...

— Должен сделать небольшое признание.

— Слушаю...

— Поскольку завтра предстоит званое чаепитие, шила в мешке я утаить не сумею. Торстен Стьернхьельм, разумеется, во время последней нашей встречи был еще ребенком, но другие знают... Я, видишь ли, сносно объясняюсь по-шведски. Объяснялся. Но еще не все перезабыл. Впрочем, ты, должно быть, и сама догадалась об этом.

— С чего ты взял?

Я пожал плечами и отмолчался. Астрид засмеялась.

— Правильно! Потому что, Мэтт, любой и всякий, выросший в доме родителей, владевших языком с детства, хоть немножко, а должен разуметь наречие предков. И уж, по крайности, не притворяться, будто не в силах произнести простого финского названия! Только зачем ты скрывал знание шведского?

— У секретных агентов, — пояснил я, — существует незыблемое правило: никому, ничего не выдавать о своих способностях и возможностях. Без последней, неизбежной нужды... А теперь давай-ка поищем винный погребок да стаканы раздобудем. День выдался утомительный.

Глава 11

После утомительного странствия, начавшегося трое суток назад, в хагерстаунской клинике, спутница моя готова была шлепнуться прямо на ковер, не трудясь добраться до постели. Заботливо удержав Астрид на ногах, я пособил ей вскарабкаться на второй этаж, препроводил в спальню, церемонно склонил голову и затворил Дверь.

Спустился вниз, устроился подле электрического камина, который неведомо ради чего приспособили рядом со старинным, дававшим обильное тепло очагом. Наполнил стакан можжевеловой водкой — так в Скандинавии называют старый добрый джин. Приспособил на столике чашку черного кофе и небрежно отломленный кусок охотничьей колбасы.

Надлежало поработать мозгами. А заодно и страницами пошелестеть. Ибо в книжном шкафу отыскался том, составляющий в Швеции столь же непременную принадлежность любого дворянского дома, сколь и семейная Библия.

Столик, приютивший мой кофе, закуску и упомянутую книгу, был инкрустированным шедевром эпохи какого-то из Людовиков — то ли Четырнадцатого, то ли Пятнадцатого. Понятия не имею. Гораздо больше смыслю в старых ружейных системах, нежели в антикварной мебели.

Том был отменно толстым и увесистым. Adelskalender, шведский эквивалент “Готского Альманаха”, содержащий самые подробные сведения о благородных семействах.

Роду вашего покорного слуги, отличавшемуся отменной плодовитостью — коль скоро читатель не запамятовал, я и сам успел произвести на свет Божий потомство, чье поголовье достигало трех штук, — отводился целый раздел. Он-то, драгоценный, и интересовал меня сейчас больше всего. Huvudman'ом, сиречь, главою семейства, числился Аксель Стьернхьельм, коему должно было сравняться никак не меньше ста пятидесяти, подумал я с изумлением. И тотчас понял: это ведь не тот девяностолетний старец, отпечатлевшийся в детской памяти, это сын его, или, чем черт не шутит, внук...

Прочих Стьернхьельмов можно было спокойно пропустить и оставить без внимания. Я взобрался вверх по алфавитной лесенке и напал на списки, открывавшие книгу. Ватроуз, конечно же, мало смахивает на шведское имя. Равно как и фон Розен, и Кеннеди: но и те, и другие — выходцы из туманной Скандинавии. Хотите — верьте, хотите — нет.

Супруг Астрид отыскался весьма быстро среди отпрысков некоего графа Эрика Густава Адольфа Ватроуза. Напечатанное курсивом имя значило: человек предпочитает, чтобы именно так обращались к нему повседневно... Ага!

“Алан Август, *1950 23/11, океанограф при Институте Океанских Исследований (Соединенные Штаты Америки, штат Массачусетс, Глостер). Жен.: 1979 на Астрид Софии Ланд (Ландхаммар), *1954 15/2.”

Ничего нового здесь не сообщалось, не считая того, что девичья фамилия Астрид — Ландхаммар, усеченная до краткого и внятного англосаксонскому слуху “Ланд”. А второе имя — София, а разница в возрасте меж нею и мужем составляет четыре года... Можно было бы и полюбопытнее вещи разыскать, но и на том спасибо.

Поскольку Ватроузы приходились моему семейству двоюродной родней, я поймал себя на крамольной мысли, что вожделеет к жене собственного братца. Увы, мистер Хелм, вы начинаете портиться окончательно. И прежде не блистали добродетелью, но теперь уж прямо-таки в кровосмешение готовы удариться... Плевать. Я старая, циничная, избитая жизнью перечница. И уж кровными узами с Астрид Софией Ландхаммар не связан.

Допив стакан едва ли не залпом, я поколебался, прикидывая: не наполнить ли его сызнова; но рассудил за благо воздержаться. Вечер еще отнюдь не завершился. Требовалась ясная голова и уверенная рука.

Хотя бы на всякий случай.

Удрученно вздохнув, я поднялся и неспешно двинулся к выходу.

 

Меня обдало морозной сыростью. Пятна уцелевшего снега смутно виднелись вокруг дома во мраке северной ночи. Дав глазам немного обвыкнуться, я обогнул угол виллы и остановился.

— Минуту спустя меж деревьями возникла тень, и тихий голос вопросительно изрек:

— Мак-Джилливрэй?

Лишь самые старые и доверенные сотрудники знают, как зовут командира по-настоящему. Ночной гость произнес второе имя, от которого и произвели некогда общеизвестную кличку. Заранее вызвав засекреченный телефонный номер в Осло, я установил и необычный пароль, и странный отзыв.

— Артур Мак-Джилливрэй Борден, — промолвил я. — Здравствуй, Джоэль.

— Ну и заставил же ты потоптаться! Я чуть насмерть не закоченел... Что за гнусный климат!

Визитер был плотным субъектом, облаченным в темные брюки и толстую твидовую куртку. Голова оставалась непокрытой. За время, в течение коего мы не видались, Джоэль успел отрастить — а возможно, приклеить — густые усы. Решительная личность, курносая, с квадратной челюстью сильного, устойчивого к ударам, бойца.

Будучи лет на пять моложе меня, Джоэль искренне полагал, что сможет со мною совладать при любых условиях. Я не жаловал его и за это — среди многого прочего. Но взаимная привязанность агентов отнюдь не числится непременным условием работы.

— Перейдем-ка на другую сторону дома, — предложил я. — Наличествует окошечко, с которого глаз нельзя спускать. Нежелательно. Шагай потихоньку...

— А я-то, — ухмыльнулся Джоэль, — уже вознамерился открыть пальбу и национальный гимн загорланить!

— Прячься за кустами, — посоветовал я. Устроившись в избранном месте и ухитрившись не слишком исцарапаться при этом, я негромко промолвил:

— Значит, Мака ты потерял?

— Дьявольщина, да мне же полагалось потерять его! — нешуточно обиделся Джоэль. — Так договаривались!

— Но потом отыскать, верно?

— Да, но каким образом, прикажешь отыскать человека, средь бела дня исчезнувшего посреди оживленной вашингтонской улицы, у дверей универсального магазина?

Я призадумался.

— Ни малейших следов?

— Прорва. Ценнейших нитей. Подопечный купил, например, галстук в сине-белую полоску. И шесть пар серых шерстяных носков, размер десять. Могу и цены сообщить, ежели это играет роль... Вдруг Мак зашифровал важное сообщение в сумме долларов и центов?.. Чушь собачья. Прометавшись по городу с высунутым языком ровно сутки, я узнал от старины Дуга Барнетта, что Беннетт вломился в заведение, сместил временного командира и перепутал все наши карты. Похерил все расчеты

Мака. Изящный дворцовый переворот на вашингтонский лад: возникла вакансия — хватай зубами, держи когтями, не выпускай ни за какие коврижки! Заодно поторопись рассчитать без выходного пособия всех, кому доверял предшественник. Да только рассчитать не всегда удается без осложнений... Сучий сын выслал по моему следу пару кровожадных сопляков. Пришлось урезонить...

— Вступайте в клуб, — осклабился я. Джоэль вскинул глаза; они противоестественно блеснули в потемках.

— И за тобою тоже? Конечно... Беннетт работает основательно: Мака не найдут ни при каких условиях, никогда и нигде... Ну-ну.

— Вот-вот, — подхватил я.

— Агентство, укомплектованное головорезами, — бесценная штука, ежели нужно грязное дело провернуть. Но ведь и головорезов надобно с умом подбирать... Отрядил сопляков! Да еще каких: с ушами, пристроенными к дубинам... Я разделался с обоими и прямиком ринулся на север Швеции, товарища старого повидать. Между прочим, осведомительская сеть, основанная Маком в Дании, служит исправно. Иначе потерял бы твой след безнадежно.

— Я рассчитывал, — произнес я, — что, умудрившись уцелеть, верный друг Джоэль отыщет мой след правдами либо неправдами. Не ошибся. Очень, очень приятно.

— Ну, вот он, я, — засмеялся Джоэль. — Господин Пауль Гаральдсен посещает родину своих предков-викивгов... — Ослепительные зубы Джоэля сверкнули в сумраке. — Да вот беда: я по рождению — скромный, тихий поляк, Вальдемар Коновский. Сумасшедших скандинавов терпеть не могу — о присутствующих говорю тоже... Слушай, какого лешего мы отмораживаем себе задницы?

— Такого, старого, доброго... Не желаю, чтобы прекрасная дама и ее напарнички заподозрили, будто у меня фланговое прикрытие наличествует... Ух! Тсс-с-с!..

Мы замерли, прислушиваясь к раздавшимся на гравийной площадке шагам. Среди темных деревьев объявился не менее темный силуэт.

 

Что-то ударилось в окно виллы — не то камешек, не то шарик, из подшипника вынутый — судить определенно не могу. Окно отворилось, упал темный, довольно увесистый предмет, исправно пойманный стоявшим внизу человеком. В Швеции, господа хорошие, окна двустворчатые, отмыкающиеся преимущественно наружу — не чета нашим американским подъемным рамам, подымающимся вертикально.

Гость ночной удалился так же, как и пришел: с потугой на невидимость и неслышимость. При этом негромко выругался по-шведски. О, треклятые любители!..

Гравий скрипел и скрежетал под его ступнями.

Я вымолвил не без печали в голосе:

— Говоришь, говоришь; втолковываешь, втолковываешь человеку, что ты за ублюдок есть, судьбою меченный, обстоятельствами траченный — а все без толку. Ни малейшего впечатления!

Вальдемар Коновский — сиречь, секретный агент Джоэль — ответствовал:

— Учти: в замке творится не совсем ладное. Пока я дожидался, подъехало и запарковалось полдесятка машин. Чертовская интенсивность дорожного движения для одинокой усадьбы, затерявшейся в глухомани. Пригляди за собою, дружок. Не забывай: ты здесь числишься поганым иностранцем. И старая добрая Svenska семья вполне способна устроить любимому родственничку-янки подобающий прием... Например, продать его с потрохами первому попавшемуся покупателю.

— Здравое соображение, — согласился я. — Держи ухо востро. И прикрывай меня, однако не торопись оказывать помощь, если не убедишься, что оная требуется немедля. Понял? Не спеши...

— Понял, — осклабился Джоэль. — Не стану вмешиваться, покуда гробик не закопают и памятник не водрузят!

— Особо следи за Беннеттовскими сопляками. Одного убрал я, двоих вывел из обращения ты; но еще немало наличествует, не изволь беспокоиться. Попытайся выяснить: чего им надобно, и куда клонится дело.

— Да, сэр! Слушаю, Мэтт Хелм, господин командующий! Так точно, сэр!

Я ухмыльнулся.

— Изумительно хорошо иметь на борту понимающего человека, сударь. А то я уж было затосковал от одиночества в северном белом безмолвии, не располагая для общения никем, кроме хорошенькой дамы.

— Но каково же тогда мне? — с наигранным удивлением спросил Вальдемар. — С ума спятить или застрелиться для пущего утешения?.. Слушай, а ты и впрямь бароном числишься?

— Да. Чрезвычайно ценный титул: могу назваться владетелем замка и получить право на даровую выпивку в первом попавшемся новомексиканском салуне... Заметь: на одну-единственную. И то, ежели двадцать пять центов приплачу... Баронское достоинство, Джоэль, — предмет неустанной моей гордости...

— Ага, — кивнул разом подобревший плебей Вальдемар.

Я отдал необходимые распоряжения и подождал, пока Джоэль исчезнет в туманной мгле. Дружелюбно беседовать с людьми, коих не выносишь, но с которыми обязан вести совместную работу, отнюдь не просто. Чувствуешь себя изощренным, закоренелым лжецом. Наверное, так оно и есть.

Впрочем, у Вальдемара обнаружилось несомненное достоинство. Невзирая на внушительную комплекцию, поляк растаял безо всякого шума, чего нельзя было сказать о неведомом госте Астрид Ватроуз... Ну, что ж, коль скоро люди посылают любителей исполнять работу профессионалов, пускай не сетуют.

 

— Мэтт?

Боковая дверь дома приотворилась.

— Ты же спать хотела, с ног валилась, — лицемерно удивился я.

— Что ты здесь делаешь, Мэтт?.. Видел, как я встретила курьера?

— Курьера? — изумился я с удвоенным лицемерием. — А я-то полагал, возлюбленного принимала... Довольно сказки сочинять. Со временем все разъяснится. Убежден... Только не отказался бы хоть чуток уразуметь в происходящем. Пожалуй, Астрид, из тебя можно было бы выколотить правду. В буквальном смысле слова: кулаками...

— Не сомневаюсь, — ответила она безо всякого выражения. — Ибо я вовсе не героиня. Только тайна эта не моя, и, кроме того, завтра к полудню ты узнаешь о ней, не прибегая к допросу первой степени.

— Когда, бишь, намечается безумное чаепитие? — риторически полюбопытствовал я. — Тоже завтра?

— Пожалуйста, — спокойно сказала Астрид, — не совершай опрометчивых поступков. Обещаю: ни малейшей угрозы не возникнет. Наоборот. Помни: Мак велел содействовать мне, после того, как я изложила, что потребуется, когда и как.

— А потом взяла и наглоталась хитроумных пилюль, дабы уподобиться больной собаке... Суке, точнее. Весьма изящно.

Астрид помедлила.

— Да. Признаю. Наглоталась.

— Касаемо твоих отношений с Маком, — заметил я, — полагаюсь исключительно и всецело на колебания воздуха, именуемые словами. Доказательства, к сожалению, отсутствуют. Наплевать. Пока.

— Правильно, — улыбнулась Астрид и коснулась ладонью моей щеки. — Я могла бы наплести уйму чуши, в духе Мата Хари — но зачем? Ты слишком закален и циничен, чтобы поверить.

Карие глаза, составлявшие столь разительное противоречие светлым волосам, потеплели. Заискрились весельем.

— О, Боже всемогущий! — промолвил я. — Соблазняешь? Закоренелого циника? Ты же на ногах не стоишь! У тебя ведь сердце шалит!

— Попробуй вылечить, — прошептала Астрид. — Пойдем...

Спустя полчаса она произнесла:

— Так-то лучше... Я уж начинала ощущать себя старой никчемной девой...

Склонившись, госпожа Ватроуз чмокнула меня и тотчас откинулась на подушку.

— Было замечательно, — уведомила она деловитым тоном. — Немного бурно... и все равно, замечательно.

Глава 12

Наутро облака развеяло ветром, остатки снега растопило выглянувшим солнцем, небо воссияло прозрачной синевой. Холодной, блеклой синевой по меркам родного моего штата Новая Мексика — но в этих широтах грешно было бы требовать большего.

Я галантно помог Астрид выйти из автомобиля веред парадным входом в старинный замок. Ни рва, ни подъемного мостика, ни прочей подобной прелести, разумеется, не водилось: вход был простым и удобным, отнюдь не рассчитанным на отражение вероятных вражеских приступов.

Ничего не стоило бы прогуляться до твердыни Стьернхьельмов пешком, но лужи оказались чертовски глубоки, а набирать полные ботинки воды не хотелось. Мы преодолели сотню ярдов во взятом напрокат фольксвагене и подкатили со всем мыслимым шиком.

Правда, по сравнению со стоявшими рядом “вольво” и мерседесами крошка VW выглядел более нежели скромно.

— За дверью, надеюсь, не караулят автоматчики? — предусмотрительно спросил я.

— Нет, — улыбнулась Астрид. — Пара противотанковых пушек, да зенитка завалящая — вот и все... Мэтт, я побаиваюсь.

— Чего?

— Должно быть, в глубине души я просто провинциальная девчонка из Индианы... Смущают меня бароны и баронессы.

— Черт, крошка, ты же замужем была за настоящим графом!

— Знаю, это глупо... Но Америка — одно, а Швеция — иное дело. А, какая разница! Вперед!

— Молодчина, — одобрил я. — Давно бы так. Маргарета Стьернхьельм отворила нам дверь собственноручно. Оделась она сообразно случаю: строгое вечернее платье, туфли на высоких каблуках, немного алмазов. Похоже, сия светская дама, привыкшая шляться в замызганных джинсах и шерстяных куртках, чувствовала себя в подобном наряде ничуть не более ловко, нежели смущенная Астрид.

За спиною Маргареты маячил мужчина, слишком старый, чтобы числиться ее мужем — Торстен был гораздо моложе, — но не слишком элегантный, чтобы не признать в нем моего родственника. Он был таким же длинным, костлявым и страховидным, как и я.

Я не понравился мужчине с первого же взгляда — это сомнений не вызывало. Да и он едва ли сумел бы когда-либо сделаться закадычным приятелем смиренного рассказчика.

— Позвольте, — церемонно произнесла Маргарета, — представить вам барона Олафа Стьернхьельма... О графине Ватроуз вы уже наслышаны, Олаф. А это Мэттью Хелм или Мэттиас Стьернхьельм, из Америки.

Детина поклонился Астрид, повернулся ко мне. Протянул руку. Любителя дробить кости видно сразу. Правда, существуют великолепные, испытанные способы противодействовать наглецам, однако я предпочел сморщиться и не выдавать ни подлинной силы своей кисти, ни знакомства с упомянутыми способами. Черт с ним, с кузеном Олафом, пускай порезвится... Таких дураков и по другую сторону Атлантики пруд пруди, не впервые сталкиваюсь. Потерпим.

— И о вас я наслышан, — любезно уведомил верзила, отпуская мою истерзанную лапу. Глаза у него были ослепительно синие, и чем-то очень знакомые. Я даже не сразу понял, чем же именно. Потом сообразил: точно такое же выражение созерцаю в зеркале, бреясь по утрам.

Передо мною стоял профессиональный убийца.

Махровый истребитель.

Вывод не поддается рациональному объяснению. Их попросту распознаешь. Рыбак рыбака, знаете ли...

— Черная семейная овца, — неуклюже пошутил Олаф. — Зловещий агент по имени Хелм, состоящий на загадочной службе у американского правительства...

Я чуть не шлепнулся. Осведомленность милого родича превосходила границы приличия и безопасности.

— Нас дожидаются в гостиной, мистер Хелм. С разрешения милых дам, забираю вас. Будьте любезны, сюда...

— Окончите беседовать, Мэттью, — прощебетала Маргарета, — приходите пить обещанный чай! Или что-нибудь покрепче, если захотите...

Я покосился на Астрид.

— Не беспокойся, Мэтт, — сказала спутница. — Думаю, Маргарета отлично позаботится обо мне в твое отсутствие.

И подмигнула.

Кузен Олаф небрежно коснулся моего бока, невежливо протискиваясь в дверной проем одновременно с гостем. И убедился, что за поясом у меня обретается револьвер с глушителем, изъятый сутки с лишним назад у покойного Джима. О, бедный Джимми... Искусно удостоверился, стервец, но и себя при этом выдал с головою. Выказал профессиональное умение.

Захолустным аристократом Олаф не был. И не мирными занятиями промышлял — сомневаться не доводилось. Впрочем, военная карьера искони числилась излюбленным занятием Стьернхьельмов, достаточно в родословные списки заглянуть. Этот субъект, пожалуй, подвизался в армейской разведке, а то и в еще более таинственных службах.

А гораздо скорее, использовал обширные свои навыки на малопочтенном поприще наемничества. Солдат удачи из Олафа получился бы отменный. С эдакими-то глазищами! Не человек — змеюка двуногая!

Не ждал обнаружить среди тихих, добропорядочных родственников подобную особь.

Учитывая обстоятельства, поворачиваться к Олафу спиной вовсе не хотелось, но я рискнул, и не раскаялся. Ничего не приключилось. Ни клинка меж лопаток, ни пули в затылок я не схлопотал. Удивления достойно.

Комитет по встрече или благородное собрание, поджидавшее в гостиной, насчитывало шесть личностей, одетых в безукоризненные вечерние костюмы. Я ощутил себя сущим замарашкой, но следовало держаться уверенно и непринужденно.

Старого полковника — черт возьми, я-то полагал, он отдыхает на одном из фешенебельных курортов! — подкатили в кресле на колесиках, дабы приветствовать меня со всей мыслимой учтивостью. Достойный, чрезвычайно внушительный старый джентльмен; примерно таким я и помнил его. Рукопожатие немощное, однако взор ясный, и голос уверенный.

— Рад видеть, рад видеть опять, Мэттью, — пророкотал полковник. — Приятно, что ты избрал пристанищем родовое гнездо, а не паршивую гостиницу! На то семья и существует, верно?

Я промямлил нечто подобающе вежливое.

— Сына моего, Торстена, ты, конечно, помнишь. Я помнил сопливого мальчишку в коротких штанах, а плотного, светловолосого мужчину, выдвинувшегося навстречу, не признал бы, даже столкнувшись нос к носу посреди пустыни.

— Разумеется, сэр.

— А вот человек, жаждущий побеседовать с вами, — улыбнулся старый барон. — Знакомься, Аксель.

Упомянутый субъект оказался пятидесятилетним молодцом, уступавшим мне ростом, не обладавший светлыми волосами Олафа, но явно и несомненно принадлежавший к славному роду Стьернхьельмов. Не распознать черты лица было бы затруднительно. Я мысленно похвалил себя за усердие, с которым изучил накануне дворянский альманах, ибо передо мною возник huvudman Аксель собственной впечатляющей персоной.

Ну, родственник, ну, знатный — ну и что? Кровь моя ничуть не менее благородна, только я ни малейшего значения этому не придаю, и прожил почти всю сознательную жизнь в изрядном отдалении от старых аристократических пенатов, из коих удрали в Америку отец и мать... Huvudman. протянул руку, я рассеянно пожал ее, подозревая, что начинаю понемногу сходить с ума. Творившееся крепко смахивало на сумбурный сон.

— Очень приятно, — промолвил я.

— Надеюсь, — улыбнулся Аксель. — Поживем — увидим. Но мне и впрямь очень приятно, Мэтт. Мы пустились на изрядные хитрости, чтобы выманить вас в родную Швецию. По сути, мысль принадлежала Торстену. Он предложил: давайте воспользуемся тем, что в семье наличествует мастер своего дела... Ведь не откажется же он пособить родным в нелегкую минуту?

Больше всего мне хотелось пропустить большой стакан виски и хоть чуток опомниться. Я угодил в самое “яблочко”, предположив, что Астрид извлекла меня из Америки с целью, изрядно отличавшейся от той, которую упоминала, от той, о которой мы разговаривали с Маком по телефону.

Черт возьми, либо Мак из ума выжил, доверившись этой смазливой бабенке либо каша заваривалась куда хитрее, нежели я мог вообразить.

— Нелегкая минута? — повторил я. — Уточните, пожалуйста.

— Сию секунду, — сказал Аксель. — Но сперва познакомьтесь с остальными...

Я пожал руки Яну, Гуннару, еще невесть кому. Все они были респектабельными, добродушными шведами, ладно скроенными, крепко сбитыми. Покончив с любезностями, достойная компания разместилась по диванам и креслам.

— Поскольку вы, — произнес Аксель, — не вполне свободно говорите по-шведски, будем беседовать на английском языке. Присутствующие понимают его свободно, а за несовершенное произношение вы уж извините великодушно.

— У вас отличное произношение, — возразил я.

— Вы бывали здесь не раз и не два, — начал Аксель. — Охотились на лося вместе с остальными членами семьи; успешно охотились: о тогдашнем выстреле едва ли не легенды рассказывают.

Я пожал плечами.

— Видите ли, это важно. Случилась неприятность, Мэттью. Она может обратиться серьезной бедой. Некая молодая особа, принадлежащая к нашему клану впуталась в нехорошую историю. В своеобразный заговор... Сами знаете, какова нынешняя молодежь. Они борются против атомной бомбы, против насилия, против свободной продажи оружия — и при этом пускаются на любое насилие, а ядерную бомбу на головы противникам своим не бросают лишь потому, что не имеют ее. Впрочем, некоторые, избыточно решительные личности, даже пытались выкрасть боеголовку-другую... Вы, наверняка, осведомлены лучше нашего, посему считаю вступление излишним.

Я кивнул:

— Совершенно излишне. Миссис Ватроуз на славу потрудилась в качестве семейного эмиссара, но все же не возьму в толк: зачем столько сложностей?

Немного смутившись, Аксель ответил:

— Я и сам не понимаю...

Что ж. Мак обретался в привычном репертуаре. Проведал, что семейство Стьернхьельмов жаждет узреть меня на шведской почве, и решил обратить мою поездку себе на пользу. Наставил Астрид, как убедительнее солгать, как внушить мне, будто цель операции — дурацкая деревушка Лизаниэми, будто она имеет касательство к предстоящему исчезновению командира... А, чтоб тебе!

— Учитывая национальные и международные осложнения, — сказал Аксель, — дело выходит из разряда чисто семейного. Но заговор бросает тень на нашу общую репутацию, пятнает фамилию — и пятнает весьма ощутимо. Следует принять решительные меры, сударь.

— До какой степени решительные? Предлагаете заняться прицельной стрельбой?

Аксель Стьернхьельм разглядывал меня добрых две минуты, не говоря ни слова. Я тоже не стремился прерывать воцарившееся безмолвие.

— Стрелок вы отменный, — промолвил, наконец, мой собеседник, — и давешний лось тому подтверждением. Но помимо снайперской меткости вы, Мэттью, обладаете иными, неотъемлемо важными для предстоящего дела качествами. Например, известно, что некая дама грозила вам заряженным пистолетом, а вы, с риском для жизни, воздержались от немедленного убийства. Не сомневаюсь: обученный агент легко смог бы уложить неопытную девчонку. А вы не стали стрелять. Вывод: не только меток, но и сдержан. Именно это нам и требуется.

Кузена Олафа буквально перекосило. Теперь становилось ясно, отчего он мерил меня столь злобным взглядом. Наверняка вызвался уладить семейное дело собственноручно, да кровожадностью отличался немалой, и потому встретил решительный отказ. А слушать, как в твоем присутствии работу поручают заезжему специалисту — удовольствие небольшое.

“Уж Олаф-то палил бы не рассуждая”, — подумал я.

Подобные субъекты готовы изрешетить все, что движется в их поле зрения. Издырявить и по уважительному поводу, и по малейшему, и вовсе без повода...

— Понимаю, сэр. Как зовут вашу неприятность?

— Вы с нею знакомы, — улыбнулся Аксель. — О ней только что речь велась. Карина Сегерби, пее[1] Стьернхьельм.

О родстве с очаровательной блондинкой, которая лихо размахивала двуствольным дерринджером, я и не подозревал, но удивляться не приходилось. В нашей семейке и не такие водятся.

Глава 13

Питейные замашки шведов, говоря мягко, удивительны, по меньшей мере, исходя из американских представлений. По слухам, алкоголизм делается истинным бичом этой милой страны, однако с трудом представляю, как сие возможно вообще. В Швеции никто не предложит вам доброго стаканчика в нужную минуту.

После всех неожиданностей, обрушившихся на злосчастную мою голову, после всех ошеломительных новостей мне пришлось удовольствоваться обещанной чашкой чаю и рюмкой шерри-брэнди.

Единственной рюмкой!

Шерри-брэнди!

О, боги бессмертные...

Попозже, припарковав красный фольксваген у дверей виллы и ввалившись внутрь, ошарашенный впечатлениями, очумелый от неожиданности, я двинулся прямиком к шкафчику с напитками.

— И мне тоже, — сказала Астрид. — Пожалуйста, двойной бурбон. Голова кругом идет. Я ухмыльнулся:

— Что, проняло? Тебе со льдом?

— Конечно. А содовой не нужно.

— Паршивая американская забулдыга, — заключил я. — И еще имеешь наглость похваляться родством с серьезными, добропорядочными финнами, которые ввели у себя сухой закон.

— Ты сама любезность, — кисло улыбнулась Астрид.

— А с какой стати миндальничать? Я по всем статьям оказался прав. Живой груз доставлен в исправности, обманутый и надутый. Поздравляю.

Слегка покраснев, Астрид отхлебнула из протянутого мною стакана. Легонько звякнули потревоженные льдинки.

— Все же, ты ужасный субъект.

— Не смею спорить... Подробные инструкции ведено получить у кузена Олафа, но тем временем разреши задать несколько резонных вопросов. И помни: я хочу получить правдивые ответы. Правдивые, понимаешь?

— Да.

— Изначально предполагалось, будто ты скормила моему вашингтонскому начальству печальную повесть о пропавшем супруге. Оказывается, это полная дребедень. Меня выволокли в Швецию по заказу семейства Стьернхьельмов. И к Маку ты обратилась с просьбой сдать агента напрокат. Не отрицай; босс отнюдь не дурак, на мякине его не проведешь.

Поколебавшись, Астрид промолвила:

— Да, судьба Алана мне, в общем, безразлична. С какой стати тревожиться о нем и о смуглянке Ханне Грэй? Где бы они сейчас ни были, они счастливы. И на здоровье.

— Чудно.

— А ты весьма доверчив, дорогой. Проглотил мою сказку и глазом не моргнул. Я ведь упомянула Ханну едва ли не в первый... нет, в первый же день. Еще вопросы?

— Да. Сердечный приступ. Таблетки тебе скормил Мак? Ему требовалась причина, чтобы приставить Эрика телохранителем к несчастной, затравленной женщине?

— Конечно. Только хининового шока мы предусмотреть не могли.

— После этого, — протянул я, — ты звала моего шефа славной личностью?

— А ты поверил. Милый, ничему из того, что я говорю, не следует верить слепо...

— Запомним, госпожа графиня. Коротко рассмеявшись, Астрид ответила:

— Я такая же графиня, как ты барон. Алан принял американское подданство задолго до нашей свадьбы. И пожертвовал титулом, согласно американскому закону.

— Карина Сегерби. Насколько хорошо ты знакома с ней?

— Сперва повстречались в гостях, когда Алан ездил в Вашингтон улаживать свои дела. Выяснилось, что они с Кариной дальние родственники. Покойный Фредерик оказался милым человеком, и мы начали видеться довольно часто.

— Кем был Фредерик по роду занятий? Астрид удивилась:

— Думала, ты знаешь... Он владел заводом Vapenf-abriks Aktiebolag.

— Быть не может! SVAB? Я всегда считал, что это значит Svenska Vapenfabriks Aktiebolag!

— Нет, “S” означает не “шведская”, а “Сегерби”. “Оружейные Заводы Сегерби”, если хочешь буквальный перевод названия. Когда Фредерика застрелили, все подумали, что виноваты пацифисты, решившие устранить окаянного торговца смертью...

— Весьма остроумно. Только ты считаешь, это сделала Карина?

— Да. Она по уши увязла в борьбе за мир и всеобщее разоружение. Спорила с Фредериком до хрипоты, доказывала, что занятие у него постыдное, мерзкое, преступное... Любила, конечно, когда замуж выходила, но потом то ли разочаровалась в супруге, то ли свихнулась — не знаю.

— Почему Карину заподозрили?

— Пистолет обнаружили на полу гаража, подле тела. Экспертиза установила, что его носили в дамской сумочке, вместе с пудрой и помадой.

— И только?

— Да. За недостатком улик ее освободили, а сейчас, когда Фредерик пристойно похоронен, вдовушка возвращается в Швецию, чтобы продолжать усердную и праведную борьбу за мир.

Я хмыкнул. Приблизился к столику, взял с него стакан, заботливо наполненный Астрид, отпил большой глоток.

— Ты ее просто ненавидишь.

— Но и собственная семья не жалует, верно?

— Да, пожалуй... Скажи, название Лизаниэми тебе дал Мак?

— Нет, — качнула головой Астрид. — Нет, Мэтт.

— А кто же?.. Ч-черт, наверное, это Олаф стучится!

Осушив стакан до дна, я вернул его на столешницу и двинулся открывать, но странным и непостижимым образом запнулся о некстати подвернувшийся шкаф. Опрокинул бросившийся прямо под ноги стул. Пошатнулся.

Комната качалась, мебель отплясывала замысловатый танец, ковер явно желал уподобиться морской поверхности при штормовом ветре.

Краем глаза я подметил: Астрид следит за моими эволюциями пристально, печально, чуть сострадательно. Очень жаль...

Она вскочила, попыталась кинуться вон из гостиной. На что рассчитывала, спрашивается? Знала, чем я зарабатываю на жизнь, понимала, с кем связалась...

Для подобных случаев существует незыблемое, непреложное, строжайшее правило. Если вам подмешали в еду или питье снотворное или наркотическое снадобье, то, поняв это, вы последним сознательным движением спускаете курок и укладываете мерзавца — или мерзавку — наповал. Жаль, красива негодница, и весьма, но, значит, на свете сделается одной красоткой меньше.

Я извлек и вскинул трофейный двадцатидвухкалиберный револьвер с глушителем. Колени уже подгибались, дышать становилось тяжело, в глазах мутилось. Глушитель оказался отличным: раздалось резкое короткое шипение — и только.

Троекратное шипение. Тремя выстрелами я должен был покончить с Астрид наверняка. Но револьвер отчаянно стремился вырваться вон из руки. А возможно, рука ослабела донельзя. Понятия не имею.

Попал я или нет, увидеть уже не удалось.

Глава 14

Очнулся я в исключительно тесном, совершенно темном помещении, которое тряслось, моталось и подпрыгивало. Пахло выхлопными газами, резиной, машинным маслом. Детектива звать не требовалось: я обретался в автомобильном багажнике, а машина мчалась во весь опор. Помимо меня, багажник содержал запасное колесо и непонятную маленькую канистру.

Запястья и лодыжки мои были крепко связаны. А поскольку шведы почти не пользуются четырехколесными крейсерами, столь популярными в Америке, багажник был весьма невелик. Будучи ростом шесть футов четыре дюйма, я начинал испытывать ощутимые неудобства.

Голову раскалывало пульсирующей болью, а желудку явно хотелось избавиться от непонятного химиката, который я столь неосмотрительно ввел в него. Подавив приступ клаустрофобии, я постарался извернуться чуток удобней и принялся размышлять.

Как говорится, лучше дышать с трудом, нежели не дышать вообще. Что бы там ни подмешала Астрид в мой стакан, это не было цианистым калием. Слава Тебе, Господи.

Однако, помимо Беннетта в игру вступил кто-то еще. И этот кто-то чего-то от меня хотел. Операция оборачивалась нежданной стороной... Прекрасно, хоть начнем понемногу разбираться, как обстоят дела на самом деле.

Спустя полчаса автомобиль резко затормозил, едва не заставив меня выблевать. Хлопнули дверцы, раздались шаги. Двое людей; возможно, трое. Сказать наверняка было затруднительно.

Скрежетнул ключ, крышка багажника поднялась, морозный воздух окатил меня живительным потоком. Переворачиваться и приветствовать похитителей радостными кликами я не собирался, а посему продолжал невозмутимо лежать, уткнувшись носом в жесткую резиновую покрышку. Валяться в багажнике было, разумеется, неудобно, да только вряд ли положение улучшится, когда меня извлекут и распрямят, уж в этом сомневаться ) не стоило.

— Kanske han kvavats.

Молодой мужской голос, напрочь незнакомый мне. Обладатель голоса предположил, что я отправился в лучший мир. Парень отнюдь не ликовал по этому поводу, но и сожаления особого в его тоне не слышалось.

— Nej, han ar for elak att do.

А этот голосок я где-то уже слыхал. Человек ответил, что я чересчур злобное существо, чтобы взять и скончаться за здорово живешь...

Кузен Олаф.

Следовало ждать... С бароном Олафом Стьернхьельмом, конечно, предстояло побеседовать, но я, по чести говоря, не рассчитывал встретиться с милым родственничком в подобной обстановке. Любезный кузен велел какой-то Грете глядеть в оба и дать знак, если появится непрошеная машина. Легкие шаги удалились по асфальту.

— Довольно притворяться, Хелм, — произнес Олаф по-английски. — Сейчас Карл освободит тебя от веревок, перережет их ножом. Попробуешь сопротивляться — погибнешь. У меня в руке твой собственный револьвер с глушителем, барабан пополнен, стреляю я отлично. Шансов нет. Поэтому веди себя разумно.

По сути, револьвер не был моим; я отобрал его у Джима — о, бедный Джимми! Веревки дернулись, раскрутились: лезвие у Карла было отточено добросовестно.

Храня полную неподвижность, я осведомился:

— Подняться можно?

— Что? Ах, да... Поднимайся. Только неторопливо. Карл, отступи! Да не суйся между ним и мною, олух! Две последних фразы прозвучали по-шведски. Выбравшись из багажника, я с трудом расправил затекшие конечности, огляделся. Вокруг стояла глухая ночь, мы обретались посреди освещенного двора, своеобразного четырехугольного колодца, стенами которому служили высокие кирпичные дома в несколько этажей высотою. В Америке подобные сооружения справедливо именуют “квартирными блоками”, не удостаивая благородным названием “дом”...

Сощурившись, я полюбопытствовал:

— Неужели приятно распоряжаться бандой сопляков? Неужели интересно?

— Распоряжаются они сами, — ответил Олаф. — А я работаю исключительно советником.

— Конечно. Центральная Америка кишмя кишит субъектами вроде тебя. Они числятся простыми советниками, но ходят на подгибающихся ногах. Знаешь, отчего?

— Нет.

— Оружие, на спину взваленное и по карманам растыканное, к земле пригнетает.

Олаф невозмутимо покачал головой.

— Недооцениваешь этих ребятишек. Им недостает опыта и сноровки, но рвения не занимать, поверь. Они ведь не просто готовы умереть за дело, которое считают правым, они стремятся убивать ради этой цели! Приятно видеть подобное отношение к вопросу в нынешние вегетарианские времена, когда юношество сотрясается от омерзения ко всему, снабженному курком и гашеткой.

Сумасшедший. Впрочем, я ненамного отстал от Олафа...

— И какова же их цель? — спросил я.

— Мир и всеобщее разоружение, что же еще? Пойдем. Все, что можно было выжать из мимолетного приступа болтливости, накатившего на Олафа, я выжал, и злоупотреблять выгодой не стоило. Не жадничай, дружище. Название милейшей молодежной организации, где числится боевиком или неведомо кем еще, Карина Сегерби, выудим после. Коль скоро сумеем... Я осклабился:

— Но ежели ребятки добьются своего, ты безработным останешься!

— Равно как и ты, — хладнокровно парировал Олаф. — Сюда, мистер Хелм. И безо всяких глупостей...

Идти, как обнаружилось, я мог, однако хорошо, что двор был надежно закрыт со всех четырех сторон. Малейшим порывом ветра меня попросту бы свалило и покатило по земле. Сзади заурчал мотор: Карл отгонял прочь машину — мерседес, виденный мною в Торсэтере.

Лестница имела широкий пролет, вмещавший затянутую мелкой сеткой шахту подъемника — в Европе его кличут лифтом. Виднелись покрытые мазутом стальные тросы, массивный противовес. Устройство казалось древним и чрезвычайно ненадежным.

— Будь любезен войти, — сказал Олаф. — Теперь надави кнопку номер четыре.

Крошечная кабинка со скрежетом и подрагиванием поползла кверху. Даже двоим было тесновато. В столь ограниченном пространстве теоретически можно схватиться даже с вооруженным конвоиром, но я по-прежнему оставался беспомощен и слаб, точно котенок новорожденный — попробуйте получить лошадиную дозу боевого наркотика, а потом покататься сложенным чуть ли не пополам и связанным! Олаф же был бодр и полон сил.

Кроме того, если бы эти субъекты намеревались убить меня, то влили бы в стакан яду, а не снотворного. Требовалось выяснить кое-какие вещи, а легче и проще всего это сделать, очутившись в неприятельской гуще и держа ухо востро.

Лифт содрогнулся и замер. Олаф, естественно, вывалился наружу первым.

— Пожалуйте, — пригласил он почти весело. На лестничной площадке наличествовало две потемневших, плохо и давно крашенных двери. Я постучался в указанную кузеном. Отворила невысокая, светловолосая, очень хорошенькая женщина.

— Здравствуйте, — сказала она. — Карина Сегерби, к вашим услугам. Не позабыли?

 

Ожидая дальнейших распоряжений, я осторожно озирался. В небольшой прихожей красовались два знакомых, недорогих, распахнутых саквояжа. На столике была разложена коллекция огнестрельного оружия: дерринджер, трофейный револьвер, отнятый у покойного Джимми, и курносый смит-и-вессон, столь неосмотрительно врученный мною Астрид. Ствол ныне здравствующего (так я надеялся) Маршалла оставался у двоюродного братца моего...

Что ж, честь похитителям и хвала: по крайности, хорошенько прибрали на Торсэтерской вилле, следы замели. Олаф, по счастью, числился профессионалом, в отличие от межеумков, которыми командовал.

— Вы на славу экипировались, кузен, — заметил упомянутый субъект весьма ядовито. — С эдаким арсеналом революцию затеять можно.

Я пожал плечами:

— Военная добыча. И не так уж легко таскать при себе груду металла, поверьте. Да вы и сами, сдается, не с пустыми руками разгуливаете...

Я кивнул на зажатый в руке Олафа револьвер.

— А ты — с пустыми, поганый американский убийца! — взревел собеседник.

Умудрившись чуток отклониться в сторону, я ослабил полученный удар. Тем не менее, в глазах затанцевали багровые пятна и круги. Предусмотрительно отлетев к стене, я неизящно сполз по ней и очутился на полу. Олаф наклонился надо мною, шипя от ярости:

— Убить женщину из-за капли паршивого снотворного! Сволочь! Кровожадный стервец!

Доброе старое ругательство... Долгие-долгие годы никто не звал меня стервецом. Приятно было вновь услыхать изысканное словечко.

Новый удар. Мушка револьвера оставила на щеке глубокую ссадину. Отлично. Крови в моих жилах, как и у прочих двуногих прямостоящих, не менее четырех литров, немножко можно и потерять.

А чем несчастней, забитей и окровавленней буду казаться я изначально, тем легче придется мне впоследствии.

Простейший психологический закон, если предвидится допрос в условиях, для допроса не слишком удобных.

Глава 15

Кухня была старомодной, однако чистой и весьма опрятной, подобно вилле в Торсэтере. Допотопная газовая плита; холодильник, относившийся к эпохе даже не археологической, а, скорее, палеонтологической. Деревянный стол подле стены, три деревянных стула.

— Вот сюда, — объявил Олаф, указывая на один из предметов, упомянутых последними. — В это креслице, сударь. Присаживайтесь.

Я исправно присел. Подошла Карина; при помощи клейкой ленты, благодаря которой веревки, наручники и прочая подобная прелесть скоро сделаются лишь воспоминанием, притянула меня к стулу и на совесть укрепила в относительно безопасной для себя и Олафа неподвижности.

Когда Карл и Грета загонят мерседес в гараж, подумалось мне, появится подкрепление, неприятельские силы возрастут вдвое... Тем лучше. Противник почувствует себя совершенно спокойно. Чрезмерно спокойно.

С минуту Олаф разглядывал меня в упор, подбоченясь и прищурившись. Потом развернулся, приблизился к газовой плите, неторопливо зажег самую внушительную горелку. Положил на нее снятый с полки металлический прут.

Кузен отнюдь не торопился, весьма справедливо считая, что подобная демонстрация произведет на пленника нужное впечатление. Он оказался прав. Я люблю прикосновение раскаленного железа не больше, чем любой иной человек. И вовсе не жажду подвергаться пыткам, если можно договориться по-доброму.

Но по-доброму Олаф, очевидно, договариваться не хотел. Он подошел ко мне сызнова.

— Что ты позабыл в Лизаниэми?

Фу ты, ну ты!

— Не вижу, в какой степени Лизаниэми касается тебя или семейства Стьернхьельмов. Ни к тебе, ни к Акселю, ни, тем паче, к несравненной Карине деревушка эта отношения не имеет. Интересует она лишь американское правительство — точней, одну из небольших, сплоченных правительственных организаций... Недурное разделение труда: Астрид оглушает наркотиком, Карина связывает, Олаф допрашивает... Слаженная работа.

Я пожал плечами.

— Право слово, понятия не имею, что вам требуется в Лизаниэми. А ежели быть честным до конца, понятия не имею, что в ней требуется и мне самому.

— Поселок, — задумчиво произнес Олаф, — расположен близ Кируны, где находятся военные объекты. И рядом с Боденом — там размещены радиолокационные и релейные установки. А неподалеку — Лаксфорс, армейский центр связи... Э-э-э1 Да ты в Лаксфорс метишь!

— Любопытно было бы узнать о Лаксфорсе побольше. Ибо слышу впервые.

Смерив меня взглядом, весьма далеким от приязни, Олаф изрек:

— Наг du faktiskt aldrig hort от Morkrummet?(  Изображать непонимание было бы наивно. Я сказал:

— Mark означает “потемки”, rummet — “комната”... “Притемненная комната”. В переводе на английский — “фотолаборатория”. Ты спрашиваешь, слыхал ли я что-либо о фотолаборатории? Вообще, да — много лет работал газетным репортером. Но тебя ведь интересует какая-то хитрая, отдельно взятая лаборатория, верно?

Олаф пожал плечами:

— Это постройка в Лаксфорсе, начисто лишенная окон, снабженная хитрой системой вентиляции. Какой-то газетчик удачно окрестил ее Morkrummet, название прижилось... Постройку соорудили после многочисленных проникновении советских субмарин в шведские территориальные воды. Существует подозрение, что на самом деле она скрывает вовсе не радары и сонары, способные засекать подводную лодку на расстоянии. Предполагают, будто при зловещем содействии Америки в Лаксфорсе соорудили нечто несусветное. Правительство отрицает подобные слухи, но чего иного ждать?

— Передающий и приемный центр, — заметил я, — должен обладать антеннами.

— Конечно. Этого добра полным-полно. Только загвоздка возникает. Швеция — небольшая страна. Военные части квартируют на малой площади, которую отлично могут обслужить обычнейшие армейские рации. Зачем строить систему, пригодную для управления спутниками, а? Да еще в непосредственной близости от советской границы?

— Почем я знаю? От Лаксфорса до Лизаниэми далеко?

— Восемьдесят пять километров; примерно пятьдесят пять ваших английских миль.

— Если бы командир хотел заглянуть в загадочный Лаксфорс, он дал бы мне ориентир поближе, будь покоен. И приказ бы изложил гораздо яснее.

Олаф раздраженно махнул рукой.

— Опять играем в непонимание! О Лаксфорсе не слышал, о Morkrummet понятия не имеет... И начисто не знает, чего ради стремится в Лизаниэми...

— Ежели, — ядовито заметил я, — мое присутствие и мнимое вмешательство так тревожит вас, какого лешего просили Астрид выманить меня в Швецию? Ведь я преспокойно мог остаться в Штатах и никому не мешать.

— Довольно! — рявкнул Олаф. — Рассказывай о Лизаниэми!

— Да говорю же тебе, осел...

Взор моего кузена метнулся на газовую плиту.

— Не хотелось бы прибегать к подобным способам, да выхода, кажется, не оставляешь...

Испокон веку все пытошники объявляют: мы слишком честны, чисты и праведны, чтобы употреблять каленое железо, дыбу, испанские сапоги, русский кнут и так далее. Но употребляют не колеблясь, по простейшему соображению: перечисленные средства очень действенны.

Ответствуя Олафу, я вложил в голос предельное отчаяние. Особых усилий при этом не понадобилось. Челюсть и сама по себе дрожала на славу:

— Господи, помилуй, да способен ли ты уразуметь? Я — понятия — не — имею — что — скрывается — в — Лизаниэми!!!

— Тем хуже, — хладнокровно промолвил Олаф, приближаясь ко мне с окаянной железякой, отливавшей багровым блеском. — Но возымеешь полное понятие, обещаю.

— Олух ты, Стьернхьельм, — тоскливо сказал я, освобождаемый от пиджака, рубахи и майки посредством хорошо отточенного ножа. — Я профессионал, а не гребучий легендарный герой. Только любители строят из себя несгибаемых идиотов. И безуспешно, между прочим, ибо под пытками раскалываются все, кроме психопатов с оглушенными нервными окончаниями... Чего тебе надобно, рожа палаческая? Организация моя исходит из резонного предположения: несгибаемых попросту не существует. Ежели человека прижать на славу, он заорет во всю глотку, а потом выложит все, что имеется в кишечнике и в мозгу! Я к душевнобольным, способным вынести допрос первой степени, себя не причисляю! Чего ты хочешь? Списки агентуры? Получишь! Секретные пароли? На здоровье! Подлинное имя нашего командира? Хоть сию минуту! Рабочий шифр? С дорогим удовольствием, хотя придется поломать голову, припоминая цифры... Только попроси — получишь все, что требуется, и незамедлительно. Да если бы я обладал по-настоящему секретными сведениями, получил бы ампулу цианистого калия и поспешно разгрыз, а не стрелял в мерзавку Ватроуз! Повторяю: понятия не имею, чем знаменит поселок Лизаниэми. Сам хотел бы выяснить.

— Прости, не верю.

Дурацкое пожелание. Прощать Олафа, коль скоро он и впрямь начнет обрабатывать меня раскаленным металлом, я не собирался ни при каких обстоятельствах. Но заявлять об этом поганому садисту, принимающемуся тебя пытать, по меньшей мере, безрассудно. Только в кинофильмах бравые герои подробно излагают палачу, что именно сотворят с ним впоследствии. На деле же вы просто убедите мерзавца: субъект очень мстителен, лучше прикончить его, покуда возможно.

Воздев кочергу — железина, по ближайшем рассмотрении, оказалась кочергой, — любезный братец взялся орудовать ею.

Тут выручает одно-единственное. Хвастать и грозить не надо, а вот воображать, как обойдешься с ублюдком, рекомендуется. Я сосредоточился на кровавых мысленных сценах, которые учиню, когда настанет мой час. Выстрелю из пистолета четырежды, раздроблю коленные чашечки и локтевые суставы. Отшибу разрывной пулей причиндалы. Потом извлеку на свет Божий кинжал — нож для эдаких целей служит лучше пистолета. Ох, и достанется же выродку!..

Озарение снизошло внезапно.

В конце концов, я проработал вместе с Маком долгие годы. И прекрасно представлял, как устроены мозги моего командира, как он обычно рассуждает. Следовало сразу же понять: Лизаниэми не значит ничего определенного, поскольку не значит вообще ничего! Это простая наживка, несъедобная блесна, брошенная хищной рыбе, дабы та клюнула и дала себя подсечь...

Но возникал иной вопрос: а Олаф ли выступает в роли рыбы?..

— Прекрати! — послышался громкий женский голос. Кухонная дверь открылась настежь. И вошла Астрид Ватроуз. Дом буквально кишел знакомыми женщинами — живыми и мертвыми. По крайности, Олаф уверял, будто Астрид обретается в обществе далеких и близких предков.

Адская боль отступила. До некоторой степени.

— Прекрати! Ведь говорила тебе: он действительно ничего не знает! Не убедился еще? Не убедился?

Глава 16

Две моих пули, выпущенных на вилле, угодили в цель, но весьма неточно. Одна поцарапала Астрид левое ухо, вторая пробила руку повыше локтя, но кости не зацепила, ибо спутница бывшая отнюдь не выглядела особой, способной преспокойно разгуливать с перебитой конечностью.

Третьим выстрелом я, вероятно, испортил Стьернхьельмам какой-либо антикварный предмет меблировки.

Руку Астрид заботливо держала на перевязи.

Несколько мгновений мы рассматривали друг друга, не произнося ни слова. Женщина, впрочем, явственно видела мою разбитую голову и обожженную грудь.

Переведя глаза на Олафа, следившего за безмолвным свиданием не без живого любопытства, я заметил:

— По предыдущим сообщениям, дама считалась погибшей. Лгун ты беспардонный! А еще меня стервецом обозвал.

— Ты стервец и есть, любезнейший. Хотел ведь убить человека? Просто промахнулся ненароком, вот и все... А допрашиваемый делается гораздо податливей, когда полагает, будто совершил убийство, и следователь пылает неутолимой жаждой мести. Сам знаешь... Вообще-то пытки — не в моем вкусе. Но ты здесь не единственный профессионал, Хелм, заруби на носу.

— Изрядный спектакль закатили, — согласился я. — Но в итоге лишь повторяю то, с чего начинал, и то, что сейчас подтвердила Астрид: Лизаниэми остается непроницаемой загадкой. А мне следовало решить ее.

— Опять завел шарманку! — вздохнул Олаф. — Да, в чем дело, Карл?

Объявился молодой блондин, укативший ранее за рулем роскошного мерседеса. Я не слышал, как он проник в квартиру; но теперь Карл стоял в дверном проеме, не без ленивого интереса глядя на явившуюся взору картину. За спиною парня виднелась худая темноволосая девица в джинсах, обладательница высоких скул и огромного рта. Наверное, Грета.

Глаза девицыны пылали неукротимым пламенем праведной страсти. Новая фанатичка на мою несчастную голову. Ни помадой, ни пудрой, ни краской для ресниц поборница мира и справедливости, разумеется, не пользовалась.

Пулеметно быструю шведскую речь Карла я разбирал с огромным трудом и лишь урывками. Юноша толковал о lakare, что значит “доктор”, “врач”, “лекарь”.

— Хирург, которого я просила приехать, — сообщила мне Астрид, — позвонил по телефону и сказал, что задерживается по непредвиденному и неотложному поводу. Предложил явиться прямо к нему в кабинет. Наверно, так и сделаем... Приемная, по счастью, недалеко. Ты бы хоть раскаялся, дорогой: мне очень больно.

— Вступайте в клуб, сударыня, — выдавил я. — Больше никому, помимо вас, доктор не причитается?

— Тебе причитается немного свиного смальца на ожог и много таблеток аспирина, — со знанием дела заметил Олаф. — Это будет наилучшим лечением. Хочешь — перевяжу, но лучше оставить воздуху свободный доступ.

Он обернулся к Астрид.

— Грета отвезет тебя в фольксвагене Хелма, на котором ты прибыла... Следи за пленником. Карл, покуда я распоряжусь кое о чем... Господин Хелм — очень изобретательный субъект, хотя прикидывается невинным ягненком.

— Прослежу, — отозвался Карл по-английски. Я удостоверился, что и он разумеет мой родной язык.

 

Получасом позже вошла Карина.

— Да? — нетерпеливо молвил Олаф.

— Новый звонок, — сказала девушка. — Незнакомый мужской голос. Тебя требует.

Скормив мне очередную таблетку аспирина, драгоценный кузен посулил возвратиться через минуту и выскользнул вон.

Отсутствовал Олаф значительно дольше минуты, а вернулся мрачнее тучи. Добродушный, заботливый палач, обрабатывавший причиненные им же самим увечья, испарился. Передо мною возник субъект разгневанный и обозленный донельзя.

Вдобавок, вооруженный пистолетом.

С полминуты он буравил меня лютым взором, потом велел:

— Карл, освободи негодяя... И подыщи ему хоть какую-нибудь новую одежду.

— Отправляемся в приличное общество? — невинно полюбопытствовал я.

— Следовало догадаться сразу, — процедил Олаф. — Если появился один американский убийца, поблизости наверняка сшивается другой!

Давно пора было. Я уж боялся, что Джоэль полностью сбился с нашего следа. А если не сбился, то чего дожидается, черт возьми?..

— Неужели вы считали, дорогой кузен, будто я отправлюсь в семейные пенаты не заручившись вооруженным резервом? Я, опытный профессионал? Ведь знаешь, какая сообразительная у нас порода! И что велел передать мой коллега?

— Он захватил женщин. Вполне естественно.

— Заложниками, значит, заручился, — ответил я. — Разумный малый.

Облизнув губы, Олаф процедил:

— Разумный малый пытал Грету, вынуждая Астрид заговорить.

— Грету? — взвился молодой Карл. — Грета пострадала?!

— Да, я попросил передать трубку Астрид... Подтверждение получено.

— Расскажи!

— Они остаются в кабинете доктора Хассельмана. Телефонный звонок был чистой уловкой. Доктор уже готовился войти в наш дом, однако напарник Хелма караулил снаружи, заметил врачебный чемоданчик, решил, что врач явился к Астрид... Правильно решил. Заставил врача возвратиться, связал, вынудил вызвать нас по телефону. Когда Грета с Астрид прибыли, они тоже оказались в лапах у этого гастролера. Астрид не пожелала отвечать на вопросы, тогда парень попросту взял ближайший ланцет и... Грета выживет, ничего опасного не случилось, но шрам, по словам Астрид, останется.

Карл едва не взорвался от бешенства. Повернулся, наотмашь ударил меня по физиономии.

— Сферье! — завопил он, разом утрачивая чистоту английского произношения. Видать, разволновался не на шутку. — Из-за такьих, как фы, нушно переделыфать мир, чтоп не сфери, а людьи сапрафляли ф нем!

Я чуть не прыснул, но сдержался. Вдобавок, субъект не казался особенно смешным. Повторяю: фанатики — единственная разновидность двуногих, от которой я всячески стремлюсь быть подальше. Человек преспокойно созерцал сеанс пыток раскаленным железом — и негодовал, узнав, как его сообщницу приголубили скальпелем. С другими такие ребята вытворяют все, что угодно — и чувствуют себя праведниками, поборниками великой идеи, бескорыстными рыцарями, готовыми на грязное дело ради блистательно чистой цели. Но попробуйте пальцем тронуть их самих!

Подобная логика, между прочим, никакому зверю и присниться не может. Ибо логика сия — не зверская, а дьявольская.

— Довольно, Карл! — распорядился Олаф. — Разрежь липучку, быстрее.

Встав и распрямившись, я изрек:

— Пожалуйте назад мои револьверы и чемоданы. В порядке награды за понесенный ущерб, забираю также Карину Сегерби.

— Что? — не поверил ушам любезный кузен.

— Оглох? — дружелюбно спросил я. — Или отупел? Ежели первое — на пальцах поясню, а если второе — изложу в подробностях. Вопрос отныне сводится к следующему: значат ли для тебя Астрид и Грета больше, чем я для приятеля моего, Джоэля. Он, изволь видеть, во главу угла работу ставит. И хладнокровен. И весьма решителен. Пойдет операция вкривь и вкось — тем хуже для меня. Оставит Хелма на растерзание, пристрелит обеих девок и врача — все трое помнят его лицо и способны опознать, — а потом ищи ветра в поле... Хелмом больше, Хелмом меньше — неважно: задание — прежде всего.

Я перевел дух.

— Желаешь такого поворота событий — милости прошу, нажимай на курок. Хочешь иного — будь благоразумен. Джоэль обучен тому же самому, что и я. Блефовать нас не учили никогда. Обещал прикончить — прикончит, не сомневайся.

— Предложи выход.

— Уже предложил. Меняйте двоих на двоих. За меня и Карину получите Астрид и Грету. А в придачу, — сказал я, — еще и доктора. Но это уже дело побочное... Карина, естественно, не пострадает: меня ведь затем из Соединенных Штатов и выписали, помнишь?

— Что ты с нею намерен делать?

Я только плечами пожал.

— Уволоку подальше от скверной компании, спасу фамильную честь — вот и все...

Глядя на Олафа, я внезапно заподозрил нежданную истину, чуток поразмыслил и пришел к заключению: так и есть! Закаленный, обученный профессионал всерьез обдумывал обмен заложниками... Готовился уступить опасного, с его точки зрения, пленника. А профессионалов учат не признавать понятия “заложник”...

Впрочем, нет! “Если заложник неотъемлемо важен для благополучного течения операции, надлежит всемерно спасать и оберегать его”... А дражайший кузен отнюдь не казался человеком, способным плюнуть на задание ради прекрасных глазок Астрид, к которой, несомненно вожделел. И уж никак не ради Греты. А все же плюнул.

— Хорошо, — согласился он. — Будь по-твоему. Оружие и пожитки возвратим, когда выручим женщин.

— А Карина?

— Потолкую с ней. Захочет — присоединится к тебе, но лишь по собственной доброй воле. Понуждать не буду.

— Справедливо, — признал я. — В путь, разлюбезный братец!

Глава 17

Я чуток ошибся. Доктор Хассельман не частной практикой занимался, а работал в клинике “Ваза”.[1]

Красный фольксваген затормозил у входа, мы выбрались из машины. Возглавил процессию, разумеется, я, за мной неторопливо шествовал барон Олаф Стьернхьельм, дальше вышагивала Карина Сегерби, замыкал вереницу Карл, обремененный моими чемоданами.

Просторный подъемник — виноват, лифт, — исправно вознес всех четверых на третий этаж.

— Вправо, — скомандовал Олаф. — Теперь опять направо, третья дверь. Открывай. Малейший подвох — и погибнешь, независимо от того, кому это будет стоить жизни вдобавок...

Я не поверил Олафу, однако спорить не стал.

— Не стоит, пожалуй, — ответил я, — сокращать поголовье Стьернхьельмов. Их и без того не слишком уж много на свете осталось... Открываю.

Картина была не особенно любопытной. Пленники Джоэля восседали рядком, у дальней стены врачебного кабинета, сверкавшего белизной, блиставшего никелем, лучившегося стерильной чистотой. Самого господина Коновского я не приметил.

Доктор Хассельман, маленький, пухлый, лысеющий эскулап, казался перепуганным до полусмерти. Человек, орудующий скальпелями с утра до вечера, подумал я, мог бы воспринимать небольшое кровопускание и поспокойней... Впрочем, не исключаю, что Хассельмана шокировало неумение, с которым Джоэль употребил хирургический инструмент. Навыки лекарские изрядно отличаются от истребительских, ибо задачи совершенно различны.

Обретавшаяся посередке Астрид выглядела осунувшейся и поникшей. Рана, должно быть, изрядно беспокоила ее. А вот Грета, пополнившая список страдальцев, являла собою зрелище поистине прискорбное. Девица прижимала к щеке набухший кровью марлевый комок. Одежду тоже украшали алые, не успевшие побуреть, пятна. Волосы Греты растрепались, перепутались, распахнутые глаза переполнялись ужасом и болью. Очки она то ли потеряла, то ли разбила, то ли Вальдемар Коновский почел за благо отобрать их и лишить одного из заложников возможности ориентироваться в обстановке беспрепятственно.

Откуда-то слева, из маленького подсобного помещеньица, послышался оклик:

— Заходите очень медленно и очень спокойно!

— Сперва покажись, — ответил Олаф. — Предупреждаю: в спину мистера Хелма глядит пистолет.

— Вот пускай Хелм и приказывает, — промолвил Джоэль, — а ты помолчи немного. И, кстати, предупреждаю: держу на мушке даму, сидящую в центре. Что бы ни случилось, курок надавить успею. Можете пальнуть в меня из крупнокалиберного дробовика — и все равно палец согнется.

Подобные переплеты называются “ни тпру, ни ну”. У обеих сторон имеются козыри, ни единая не намерена уступать.

В коридоре не было ни души. Казалось, клиника “Ваза” обезлюдела начисто.

— Довольно дурака валять, — посоветовал я. — Иначе дело добром не кончится.

— Что предлагаешь? — полюбопытствовал кузен Олаф бесцветным голосом. — Довериться друг другу? Черта с два.

— Сначала, — сказал я, — обезвредь Карла. Не хотелось бы полагаться на сопливого, необученного, неопытного юнца, способного изгадить всю кашу. Пускай выступит вперед, чтобы мы могли видеть его. Парень, безусловно, вооружен, а я не желаю получить пулю, выпущенную дрогнувшей от злости лапой. Карл зарычал.

— Видишь? — осведомился я.

— Вижу. Марш вперед, и веди себя смирнее смирного, понял?

Протиснувшись мимо нас, парень прямиком направился к злополучной Грете. Я мысленно подивился, крепко ли изуродована ее физиономия: марля не дозволяла понять ничего. Карла, должно быть, снедали очень похожие раздумья.

— Благодарю, барон Стьернхьельм, — вежливо молвил я. — Ценю вашу любезность; А теперь, взамен, велю Джоэлю убрать ствол и выйти на середину кабинета с пустыми руками. Хотите — можете открыть огонь и стереть обоих с лица земли, да только вряд ли вы пожелаете этого... Ежели отступите в сторонку, мы тихо и мирно выйдем вон, никому не причиняя дальнейших неудобств.

Олаф коротко рассмеялся.

— Будь по-твоему, братец!

Когда Вальдемар Коновский объявился посреди кабинета, показывая пустые ладони, я внезапно почувствовал тяжесть в правом кармане куртки. Олаф незаметно сунул туда оснащенный глушителем револьвер, который я отнял у мертвого Джимми. Прекрасный жест, высокое доверие, глубокая родственная привязанность.

И, пожалуй, кое-что еще...

. — Теперь я отступлю к самому окну, — бодро сказал Олаф, — но предварительно уберу пистолет. Если твой напарник захочет меня уложить — на здоровье. Да только вряд ли, — ухмыльнулся барон, — вы пожелаете этого... Родственные мы души, кузен. И в прямом, и в переносном смысле.

— Джоэль, — потребовал я, — давай уносить ноги, да пошибче!

Астрид Ватроуз проводила нас очень пристальным взглядом больших карих глаз, казавшихся на пепельно-бледном лице почти черными. Карина Сегерби уже дожидалась в коридоре.

— Олаф сказал, мне следует ехать с тобою вместе.

— Самое время, — подтвердил я.

— Давай-ка чемодан, — предложил Джоэль. — Тебя просто шатает.

— Еще бы, — ответил я насмешливо, — пока ты выжидал и прикидывал, меня подвергли весьма инквизиторскому обращению.

— Сам же велел не торопиться! — возразил оскорбившийся Вальдемар.

Двери лифта зашипели, сомкнулись, кабина двинулась вниз. У меня слегка похолодело в животе, зазвенело в ушах. Наверное, Джоэль был недалек от истины: шатало меня, изрядно шатало.

— Карина Сегерби, — представилась девица.

— Пауль Харальдсен, — отозвался Джоэль.

— Скажите, господин Харальдсен, вам непременно требовалось изуродовать Грету?

— Грету?.. Ах, шатенку... — Джоэль пожал плечами: — Сожалею, сударыня. Отчего-то люди никогда не хотят поверить на слово. Я предупредил старшую даму, госпожу Ватроуз: не заговорите по-хорошему — приятельнице будет несладко. Выбор зависел исключительно от госпожи Ватроуз. И она предпочла удостовериться в серьезности моих намерений...

Мы вышли из лифта в просторный вестибюль. Перешагнули порог клиники. Джоэль подогнал ко входу большой черный “вольво”, просунул мой чемодан в кабину, забрался за баранку. Распахнув перед Кариной заднюю дверцу, я пропустил девушку вперед, устроился рядом.

— Как именуют твою славную миролюбивую организацию?

— МИМОЗА.

— Как?

— “Миротворческая Молодежь Запада”, — невозмутимо пояснила Карина.

— А-а-а... Только Олаф Стьернхьельм на юношу вряд ли смахивает. И Астрид Ватроуз тоже тридцать миновало.

— Юнцам требуются опытные наставники, — вмешался Джоэль. — По крайности, этим. Их, видишь ли, создали при могучей денежной поддержке из Америки, а посему решили позаботиться, чтобы вложенные средства не пошли прахом. Твой кузен Олаф провел в Штатах известное время, познакомился там с Астрид Ватроуз, не единожды совокуплялся с нею к обоюдному удовольствию...

— Вот оно что! Олаф...

— Да, старина. Олаф навещал кузена Алана в Глостере, штат Массачусетс. А дама звалась еще просто Астрид Ланд.

— А как звались американские миротворцы?

— МОПРАТ. “Молодежь Против Атома”.

— Что за сволочное общество! — вздохнул я. — Вечно вынужден воевать против людей, цели которых одобряешь, но методы осуждаешь...

Голос Джоэля звучал сухо:

— Цели Беннетта одобряются тоже? Он устроился в кресле Мака со всевозможными удобствами, выбираться оттуда не намерен. Пристукнуть надо было голубчика в Новой Мексике, а ты побрезговал... Стареем? В очередной раз, когда представится возможность нажать на гашетку, нажми, сделай милость!

— Обязательно и непременно, — заверил я.

— Только удачнее, чем нынче. В мякоть руки угодить, ухо оцарапать!.. Ведь когда-то снайпером считался!

— Исправлюсь, — пообещал я.

 

— Старый лис, — не без раздражения сказал Джоэль, — верен себе. Я о Маке речь веду. Ишь, исхитрился! Вынудил Беннетта отрядить едва ли не половину организации, чтоб ловить тебя по всей Скандинавии, покуда сам готовится нанести решительный удар в Штатах. Изобрел историю о похищении, скормил тебе ничего не значащее название Богом забытой деревушки... Все учел!

— Половина организации включает и господина Джоэля, да, дружище? — спокойно осведомился я.

Вальдемар метнул через плечо вызывающий взгляд. Минуту назад машина замерла у бровки тротуара, двигатель понемногу работал на холостых оборотах. Напрасно, мистер Коновский, напрасно. За рулем, во время быстрой езды вы еще властвовали положением...

— А почему бы, собственно, и не принять сторону победителя? — вопросом на вопрос отозвался Джоэль. — Отчего не подчиниться новому командиру, у которого нет привычки заводить любимчиков? Который способен признать и оценить мои таланты — в отличие от Мака? И не нянчиться с престарелыми агентами, коим давно пора бы на отдых...

В устах пятидесятипятилетнего Джоэля это прозвучало немного забавно. Пистолет уже был у него в руке, я понял это, когда машина остановилась и разговор сделался откровенным. Вальдемар уже мысленно вывел меня в расход, и не стеснялся излить душу.

— Замри, Мэтт. Весьма сожалею, однако...

Я не ответил. Не сказал, сколь глубоко огорчен мерзким предательством, как разочарован подобным неумением при таких великих талантах...

Джоэль исходил из того, что, побывав пленником Олафа, я был обыскан и обезоружен. Эдаких умозаключений профессионалы делать попросту не смеют. Каждое ружье, каждый пистолет и револьвер следует считать заряженным, пока не удостоверишься в обратном лично.

Каждого агента надлежит рассматривать как вооруженного, покуда не обыскал человека самостоятельно.

От речей я воздержался. Недосуг было речи произносить. Печальный пример болтавшего без устали Вальдемара Коновского служил тому наглядным и немедленным подтверждением.

Я молча выстрелил прямо сквозь мягкую спинку сиденья и продолжал палить, полностью опустошая обойму. Мягкая тридцатидвухкалиберная пуля может ненароком завязнуть в автомобильном кресле; разумнее казалось бить наверняка.

Глушитель спас наши с Кариной барабанные перепонки. Стрельба в закрытой машине способна оглушить нешуточно. С неделю будет звенеть в ушах.

Глава 18

Воспоследовало ошарашенное безмолвие. Затем Карина Сегерби отчаянно дернула дверную ручку, пытаясь выскочить из “вольво”. Я ухитрился ухватить девушку за запястье и удержать. Карина поневоле вскрикнула.

— Уймись, иначе начнешь носить перевязь, вроде

Астрид Ватроуз, — предупредил я. — Куда тебя черт несет? Олаф ясно велел: оставаться со мною, приглядывать за коварным господином Хелмом, а не удирать сломя голову! Тихонько, не хлопая, прикрой дверцу...

Улица была тиха и пустынна, городской шум долетал невнятно, издалека.

— Олаф немножко поверил мне, я немножко поверил ему. И тебе чуток поверю, если пообещаешь вести себя прилично. В противном случае свяжу по рукам и ногам. Собственным твоим ремешком, заметь... Чему смеетесь, сударыня?

— Я не ношу ремешка, — хихикнула Карина.

— Разумеется, джинсы точно влитые сидят...

Карина глубоко вздохнула.

— Простите, очень испугалась. Никогда прежде не видела, как убивают, мистер Хелм... Но, поскольку я свидетельница, наступает мой черед?

— А кому же ты, голубушка, доносить будешь? Полиции? С какой стати? Парень тебе ни сватом, ни братом, ни другом не приходился. И объяснить случившееся ты сумела бы ничуть не лучше меня самого, а я ничего объяснять не стал бы. Пойдешь в полицию — очутишься прямо на горячей сковородке, из тебя выдавят все, что знаешь, и все, чего не знаешь — до последней капельки. А уж этого тебе никак не требуется, правда? Влипать в неприятности из-за дохлого межеумка...

Карина облизнула губы.

— Ты убил человека... Хоть бы немного уважения к мертвому выказал!

— Я не считал остолопа хорошим субъектом при жизни, менять это мнение к лучшему лишь потому, что остолоп издох, не собираюсь: неразумно было бы... Вас, милейшая, отпустили со мною, дабы сопровождать мистера Хелма в далекую Лапландию, наблюдать за ним во время непонятного сафари. Соображения Олафа ясны, как Божий день. Иначе он и на йоту не уступил бы, даже слушать не пожелал бы моих предерзостных требований.

Карина промолчала.

— Давай-ка, — предложил я, — уберем водителя дохлого и освободим пространство шоферу живому.

Задача оказалась не из легких. Равно как и покойный Вальдемар Коновский. С трудом передвинув поляка на пассажирское сиденье, я постарался расположить его елико возможно естественнее. Целился я, по счастью, в спину, лицо и голова не пострадали. Просто наклюкавшийся джентльмен задремал, не выходя из автомобиля, — его законное право, ежели за рулем обретается не он, а другой.

Я включил передачу, отпустил сцепление.

— Предстоит долгое совместное странствие, миссис Сегерби. Поэтому лучше сразу прекратить спектакль и не изображать нежную, готовую в обморок шлепнуться при виде кровопролития барышню. Ты не потеряла сознания, увидав израненную Астрид; насколько знаю, не выблевала при виде изрезанной Греты — а эти особы числились добрыми знакомыми. Не пытайся мне внушить, будто сейчас умираешь от омерзения и ужаса... Полагаю, ты весьма решительная девица, старающаяся создать у окружающих ложное впечатление относительно своих качеств и способностей... Бывает.

Помолчав, Карина произнесла:

— Хочешь вернуться к своей машине, возле клиники — сворачивай налево у первого же перекрестка.

— Спасибо.

 

Даже невзирая на приятное общество теплого окровавленного покойника, обратная дорога показалась гораздо короче. Обратная дорога отчего-то всегда кажется короче.

Когда мы подкатили к “Вазе”, фольксваген мирно и спокойно дожидался на стоянке. Соглядатаев не замечалось. Обогнув квартал, дабы удостовериться в этом полностью, я затормозил бок-о-бок со своим красным “жучком” и обобрал мертвеца, ибо шведской мелочи в карманах не обнаружилось. В отличие от убийства, мародерство неизменно вызывает у меня стыд, но делать было нечего.

Я выбрался из машины, приблизился к стеклянному сооружению, вмещавшему два платных общественных телефона. Смеркалось. Улица была совершенно безлюдна. Карина Сегерби терпеливо и покорно ждала меня в автомобиле Джоэля.

Завертев диском, я набрал международный код, потом вашингтонский номер Мака. Ответил голос незнакомой женщины.

Перевести расходы на счет организации она отказалась, и это было весьма красноречиво. При Маке подобного не случалось. Вам преспокойно могли надерзить, но счет оплачивался по первому требованию. Что ж, новая метла...

— Переведите оплату! — повторил я.

Женщина долго спрашивала дозволения у кого-то из вышестоящих особей. Потом неохотно согласилась. Конечно! Имя Эрика значилось в черных списках, при беседе с ним полагалось блюсти всевозможную осторожность; а уж брать на себя ответственность за денежный изъян, чинимый мною возглавляемой Беннеттом службе, дама не осмелилась и подавно.

— Простите, сэр... Я пытаюсь соединить вас с мистером Беннеттом, но... Дайте номер, по которому он мог бы вызвать вас через четверть часа.

Еще чего!

— Нет. Я позвоню снова через десять минут. И пускай возьмет трубку — поняли?

— Но, сэр...

— Десять минут, и время уже засечено!

Во дни старины Мака с ним связывались незамедлительно — утром, днем, вечером, глубокой ночью... Вам, повторяю, могли надерзить, но соединяли тотчас. Теперь же разговаривали медовым тоном и отвечали: назовите свой номер... Как похоже на Беннетта!

Пока длились отведенные даме десять минут, я порылся в справочнике, отыскал номер аэропорта в Арланде, где мы с Астрид покинули бы самолет, если бы не приземлились в Осло, удрав из Америки другим рейсом. Заказал два билета до Лулео, города неподалеку от Лаксфорса и Лизаниэми.

Потом вызвал службу автомобильного проката, попросил продлить фольксвагену срок наема еще на неделю. Позвонил по местному номеру, бросил несколько слов. Набрал некий датский номер, проделал то же самое, услыхал в ответ кое-что любопытное.

Десять минут истекли.

Прежний, отменно вежливый голос промурлыкал:

— Думаю, сэр, что смогу соединить с мистером Беннеттом. Пожалуйста, подождите немного...

Пока я ждал, на улице показались три юных шведа, облаченных в джинсы и черные кожаные куртки. Парни окинули меня оценивающими взглядами, соображая: а не избить ли пожилого незнакомца вящей забавы ради? Я мысленно ответил: милости прошу, ребятки! С самого утра сумел убить лишь одного-единственного поляка! Дайте достойно завершить пропадающий попусту денек, уложить в ягдташ троих шведских подонков! Четверо — уже приличная добыча!

Инстинкт самосохранения у хищников — двуногих, четвероногих и прочих — развит основательно. Ребятки почуяли неладное, переглянулись, пошагали прочь, в поисках более податливой жертвы. Я отпустил рукоять лежавшего в кармане револьвера, подождал еще чуток.

— Я слушаю, — раздалось в трубке.

— Это Хелм, — уведомил я.

— В деловых разговорах, — упрекнул Беннетт, — положено пользоваться кодовыми кличками, Эрик!

— С тобой у меня деловых разговоров не было, нет и не будет.

— Эрик, я приказываю...

— Прекрати, болван! Здесь валяется в машине один из твоих доверенных субъектов, который постарше. Не хочешь, чтобы шведская полиция обнаружила поутру охладелое тело, притворявшееся пьяным и спящим — высылай мусорщиков. Иначе дело предадут огласке, а это не слишком полезно... Думается, похоронная команда уже приведена в готовность — Джоэль наверняка заказывал ее загодя. Только не для себя, разумеется...

Последовало долгое молчание.

— Где?

Я назвал адрес и точное местонахождение.

— Старый черный “вольво”. Ключ зажигания найдут под ковриком, у левой передней дверцы.

— Хелм, обещаю, что в этом ты раскаешься! И жестоко раскаешься, поверь!

Говорил Беннетт очень грозно, да только почему-то сам ни с того, ни с сего позабыл употребить кодовую кличку. Волновался, должно быть. Отлично, я из кожи вон вылезал, дабы разволновать его на славу.

— Слушай, олух, первое предупреждение тебе передал Маршалл Линднер — или не передал? Молчишь? Ну что ж, на всякий случай повторяю сам. Запомни этот день. Весьма памятная дата, любезный. Сегодня ты умер, Беннетт!

— Не пытайся меня запугать! Ежели кричат “не пытайся меня запугать”, значит перепуганы до визга поросячьего — неизменный закон.

— Тебя однажды пощадили; кажется, сотворили великую глупость. Как только улажу здешние неприятности, приеду поправить ошибку. И можешь не прятаться, от меня бесполезно скрываться: уже убеждался. Это мой кусок хлеба и главная специальность: выуживать из-под земли субъектов, подобных тебе. До сих пор удавалось неизменно. Отныне, Беннетт, считай себя покойником в отпуске. До встречи, господин Беннетт... Hasta la vista.

Глубоко вздохнув, я повесил трубку и зашагал назад к машине. Ох, и речь я держал!.. Одинокий Мститель. Великий Белый Следопыт. Неодолимый Супермен... Оставалось лишь обзавестись черным плащом и белым скакуном. Непревзойденный Хелм...

Но с идиотами надобно разговаривать по-идиотски: другого языка просто не поймут.

Следовало подумать об ином, и я прекратил издеваться над собственной напыщенностью, занявшись размышлениями гораздо более толковыми. Просьба подождать, покуда меня соединят с мистером Беннеттом, могла не означать ничего, но могла и очень большую роль играть!

Беннетт, весьма вероятно, пребывал в Швеции!

 

А коль скоро еще и не пребывал, то, выслушав мои громогласные угрозы, наверняка встрепенется и примчится: лично удостовериться, что Гроза Дикого Запада, окаянный Мэттью Хелм, поклявшийся совершить жуткую месть и упиться кровью поверженного супостата, уничтожен.

Я не первый день знал господина Беннетта. Ни отвагой, ни выдержкой, ни умом этот субъект не блистал.

Хитер был — да, признаю. Однако не более. А хитрости и мне не занимать.

Начнется Королевская Охота на Хелма. Отлично...

— Выбирайся, — бодро велел я Карине. — Стекло подыми, чемодан вытащи. Меняем колымагу... Обожди минутку, надо ключ оставить...

Помедлив, я решил не бросать Вальдемара Коновского сидящим в кресле, а свалил его и устроил на полу, швырнув сверху плащ. Карина дожидалась подле машины, переминаясь с ноги на ногу и явно чувствуя себя махровой, закоренелой преступницей. Или соучастницей. Или просто вшивой укрывательницей злодея.

Злодей захлопнул дверцу, обернулся.

— Мог бы, — заметила Карина, — перевести меня в фольксваген и чуточку раньше. Думаешь, очень приятно сидеть в эдаком обществе?

— А что ужасного? По крайности, Джоэль не докучал тебе неустанной болтовней. Меня он встарь до исступления доводил словесным поносом.

Девушка поморщилась:

— Непременно желаешь казаться хуже, чем есть?

— А я и есть хуже...

— Вы кокетничаете, мистер Хелм. Я пожал плечами.

— Ступайте, миссис Сегерби, вон в тот красный фольксваген, вы с ним, кажется, немного знакомы. Чемодан определяйте в багажник. Вас обеспечим вещами по дороге, в первом же попавшемся магазине готового платья. Пока придется потерпеть...

Заурчал маломощный мотор VW. Скрежетнула коробка передач. Я от души понадеялся, что автомобильчик выдержит грядущее путешествие.

Миновав несколько кварталов, я произнес:

— Теперь ты — за штурмана. Карта, правда, имеется, да изучать ее лень. Показывай дорогу.

— Сейчас повернешь налево, — послушно сказала Карина, — потом поезжай прямиком до паромной переправы. Мы ведь туда направляемся?

— Мы куда угодно можем направиться, лишь бы подальше от клиники “Ваза” очутиться, — ответил я. — Что за карамболь намечается в Лаксфорсе?

После довольно долгого раздумья Карина промолвила:

— Понимаю... Вот зачем я тебе понадобилась... Бесценный источник сведений...

— Забываете, сударыня: я еще и фамильную честь соблюсти обязан, от опрометчивых поступков удержать заблудшую овечку. Но знать, куда несешься и на что нарваться можешь, необходимо. Выкладывай.

— Демонстрация, — сказала Карина. — Большая, очень большая демонстрация протеста... Лучше давай снова повернем налево, так будет короче... Уже много дней защитники мира стекаются к северу, поодиночке, малыми группами, большими шествиями... Члены МИМОЗы, а с ними и другие сторонники разоружения, которых удалось убедить. Намереваешься помешать им?

Даже полностью сосредоточившись на мчавшейся навстречу дороге, я краем глаза уловил пронзительный быстрый взгляд, брошенный Кариной.

— Ни в коем случае, — отвечал я. — Это не мое дело. Существуют местные власти, пускай они и пекутся о порядке... Заодно и военные объекты берегут.

Я пожал плечами:

— Швеция — страна моих предков, но это не моя страна. Без прямого приказа из Вашингтона я пальцем не шевельну, даже если твои друзья разнесут военную базу по кирпичику. Меня это не трогает.

Мгновение спустя Карина рассмеялась:

— Вы презабавнейший человек, мистер Хелм! И путешествие обещает быть очень интересным. А вот и переправа

Глава 19

Путешествие оказалось интересным и впрямь. Особенно с той минуты, когда мы очутились в каюте парома, переправлявшегося из Швеции в Финляндию через Ботнический залив.

Карина была особой молодой, пылкой, полной соков до такой степени, что мне пришлось нелегко. Быть может, спутница моя просто наверстывала упущенное во вдовстве время... Запыхавшиеся, взопревшие, мы валялись бок-о-бок, пытаясь хоть немного восстановить растраченные силы.

Потом Карина легонько чмокнула меня в щеку, ласково ущипнула за подбородок, уселась и включила подвешенную в изголовье лампу. Заговорила.

Немного резко.

— Для мужчины, сохнущего по другой даме, ты являешь беспримерное усердие!

Притворяться, будто не разумеешь сказанного, было бы просто глупо. Я ответил:

— Неужели бросается в глаза?

— Конечно. Весьма искусен, отменно опытен, вполне равнодушен к предмету своих нынешних вожделений, потому как вожделения — исключительно плотские. Но за долгие годы обработал и ублажил немало девиц, и оказывался хорошим партнером, невзирая ни на что...

Рассмеявшись, Карина прибавила:

— Не обижайся. Именно этого мне и требовалось. После стольких месяцев положенного траура, вынужденного целомудрия... Безутешная вдовушка Сегерби! Любовь не закажешь, и подлинную страсть не принудишь зародиться — но развлечься-то возможно, а?

Она помотала головой.

— Не спорь. И не вздумай извиняться: убью... Хотя, — прибавила Карина лукаво, — тебя убьешь...

Снаружи стоял ясный северный день, часы показывали половину одиннадцатого, но билеты я купил в последний миг, и нам досталась каюта, снабженная кондиционерами, однако напрочь лишенная какого бы то ни было подобия иллюминаторов. Оставалось утешаться наличием собственного сортира — виноват, гальюна, — и двух довольно широких коек, привинченных к полу и сходившихся буквой V — каюта располагалась в носовой части корабля.

Терпеть не могу забираться на второй этаж расположенных вертикально постелей. Следовало благодарить удачу. С другой стороны, судостроители явно считали, что по морю странствуют лишь субъекты, чей рост не превышает пяти с половиной футов...

Я надеялся доплыть прямиком до финской столицы, Хельсинки, звавшейся некогда Гельсингфорсом и располагающейся на берегу Финского залива, который тянется дальше к востоку, достигая Ленинграда, когда-то именовавшегося Санкт-Петербургом. Но, как выяснилось, паромы Стокгольм — Хельсинки отчаливают лишь под утро, а потому пришлось удовольствоваться первым попавшимся кораблем, шедшим до города Турку, на юго-западном берегу Финляндии. Высадиться нам предстояло около восьми вечера.

Прекрасный город. Турку, — сто пятьдесят тысяч обитателей. Люблю города, где можно затеряться без особого труда...

Оставалось надеяться, что до эдаких страстей дело не дойдет. Согласно моим наблюдениям, “хвоста” за нами пока не было. Из Стокгольма удалось выскользнуть незамеченными, к аэропорту Арланда мы, само собою, не свернули, и Беннетт наверняка лютовал, поняв, что ищеек направили по заведомо ложному следу. Уж разговор-то мой, ведшийся из телефонной будки подле клиники “Ваза” его местная агентура прослушала, не извольте сомневаться.

Таким образом, я и Карина получили изрядную фору. Безусловно, половина Скандинавии уже кишела сотрудниками Беннетта, вынюхивавшими наше присутствие, но едва ли диверсантиссимус предполагал, что мы напрочь уберемся со шведской почвы.

А именно это я и проделал. Исключительно, между прочим, для отвода глаз. Исчезнуть в Швеции, а потом объявиться по другую сторону Ботнического залива было уловкой несложной, и все же для Беннетта и его молодчиков неожиданной.

Паромная переправа, конечно, заставляла потерять не менее двенадцати часов — при хорошей погоде, — а последующая поездка посуху отнимет еще столько же, и еще четверть столька; но задание вовсе не ограничивалось определенными сроками. Предстояло покрыть примерно пятьсот миль по финским шоссе, а магистральные дороги в этой части света многочисленны, и можно сбить с толку любую погоню. Уже на следующий день мы вполне могли вернуться в Швецию с севера, через Хапаранду, в достаточной близости от конечной цели.

Отчаявшись выловить нас, Беннетт, безусловно, расставит там ловушку — и пускай расставляет! Расчетов моих это отнюдь не нарушало. Поселок Лизаниэми перестал занимать меня начисто.

Карина стояла подле стенного шкафчика и сосредоточенно свинчивала пробку с припасенной мною бутылки. В Финляндии со спиртным огромные строгости; финские туристы, попавшие в Россию и дорвавшиеся до возможности выпить, обычно возвращаются на родную почву полубесчувственными... Я предусмотрительно позаботился об алкогольном довольствии на грядущие сутки.

— Боялась, буду мучиться морской болезнью, — сообщила Карина. — Волна гуляла немалая... Но, как выясняется, я — прирожденная мореплавательница!

Прирожденной соблазнительницей — вот кем она была: стоявшая нагишом, беззастенчивая, отлично сложенная и знавшая о собственной неотразимости.

— Ни дать, ни взять, гостиница, — продолжила Карина. — Только в отелях немного просторнее.

Ветер явно улегся, качки не ощущалось; можно было подумать, паром застыл недвижимо.

Тихо рассмеявшись, моя спутница промолвила:

— Считаешь меня развратницей ненасытной? С той... женщиной чувствовал себя лучше? Да ты влюблен, Мэттью! Даже стрелять разучился, когда потребовалось!

— Намекаешь, — неторопливо осведомился я, — что я промахнулся преднамеренно?

— Вовсе не намекаю, а утверждаю... О, каким испепеляющим взглядом ты мерял ее на кухне! Только Мэтт Хелм, насколько понимаю, не промажет, целясь в упор, даже когда наполовину оглушен снотворным.

Девица оказалась недопустимо проницательна. Я отрешенно пожал плечами:

— Н-ну... Быть может, и позволил себе чуток увлечься... Астрид весьма пикантная особа. Карина тряхнула головой.

— Не думаю. Влюбленный или нет — а если бы задание требовало, ты пришил бы мерзавку на месте и глазом не моргнул. Нет, милый, тебе просто не полагалось убивать ее...

О, кладезь премудрости! С этой девицей надлежало держать ухо востро.

— Весь вечер ты болтал напропалую, — заметила Карина. — Астрид сама рассказывала... Дозволил ей подумать, будто начинаешь чуять подвох, перестаешь доверять. Спровоцировал даму на решительные действия. А потом с невинным видом выхлебал стакан виски со снотворным, хотя отлично понимал: напиток небезобиден. И выхватил револьвер, ибо вашими инструкциями предусмотрено убивать человека, вознамерившегося усыпить агента. И тщательно повредил Астрид левую руку и левое ухо... Гениально! Все думали, она была на волосок от гибели.

— Там и была, — подтвердил я. — Револьвер бил чуть левее точки прицела. Еще волосок — и вычеркнули бы Астрид изо всех списков. Нельзя баловаться с огнестрельными приспособлениями, дорогая.

— Но все в итоге обратилось тебе на пользу. Никто не помыслил, что Мэттью Хелм намеренно дозволил захватить себя, что всей душой стремился угодить в неприятельские руки.

Выдержав короткую паузу, Карина полюбопытствовала:

— А Джоэль?.. Ты знал, что Джоэль — изменник?

— Слишком сильно сказано. Джоэль просто переметнулся под крылышко нового начальника. Недолюбливал прежнего, вот и все... Нет, об этом я не знал, однако призадумался: какого лешего субъект вытворяет в Швеции, коль скоро ему положено вынюхивать совсем иные следы по другую сторону Атлантики? Свел концы с концами, потом удостоверился в собственной правоте. Признаю, это случилось уже по дороге из клиники... Парень являл большое внешнее стремление помочь — отчего было не воспользоваться предлагавшейся помощью? До известного предела... Я внимательно следил за Джоэлем, и не пожалел об этом.

— А теперь за мною следишь? Так же пристально? Произнеся последнюю фразу, Карина блекло улыбнулась.

— Конечно! И буду следить — пока не выясню, что именно ты затеваешь. Только не вздумай болтать насчет Олафа Стьернхьельма и просьбы приглядеть за мною. Карина, у тебя свои соображения, мне покуда не вполне понятные.

Я ухмыльнулся.

— И не утверждай, что без памяти влюбилась в меня еще там, в Хагерстауне.

Раздался неудержимый смех.

— В Хагерстауне, дорогой, ты чуть оплеуху мне не отвесил!

— Жизнь полна безвозвратно упущенных возможностей, — вздохнул я. Смех оборвался.

— Не следи, не ломай голову. Излагаю. На север мы едем вместе потому, что мне содействие требуется, а кроме тебя посодействовать некому. Я попрошу об очень большом одолжении.

— Каком же?

— Сперва утряси дела, относящиеся к Лизаниэми, сделай то, что должен сделать. Если сумею пособить — рассчитывай на меня всецело. А уж после узнаешь, чего требуется мне самой.

— Поживем — узнаем, — хмыкнул я.

— Времени будет в обрез, — молвила Карина. — Видишь ли, я намерена очутиться в Лаксфорсе перед началом демонстрации. Но участвовать в ней отнюдь не собираюсь... Человек, обладающий твоими знаниями, твоим опытом, наверняка отыщет удобный наблюдательный пункт, верно?

Я дорого бы дал, чтоб узнать, какие мысли витают в хорошенькой светловолосой голове Карины.

— Зависит от местности. Но сделай Божескую милость, расскажи подробней об этой окаянной демонстрации. Нельзя же размышлять наобум, не имея никаких исходных сведений!

— Да, безусловно.

— В особенности меня занимает вопрос о твоем персональном вкладе в эту милейшую затею. Будем считать, что честное изложение фактов станет уплатой за требуемую помощь. Понимаешь?

— Не вполне. О каком персональном вкладе?

— Не притворяйся дурочкой, — улыбнулся я. — Соображаешь немногим хуже Альберта Эйнштейна. Тебя зовут Карина Сегерби, вдова Фредерика Сегерби, покойного владельца крупной оружейной фабрики, SVAB. Разумеется, МИМОЗА приняла это в расчет, вербуя в свои ряды хорошенькую вдовушку. И немало поставила на ее связи — прошлые и нынешние. Ты не фанатичка, не похожа на Карла и Грету — значит, интерес у миролюбцев наличествовал особый.

— Карл и Грета не обычные фанатики, — сухо заметила Карина. — Они любят друг друга; фанатикам такое несвойственно. Все прочие любят лишь святое дело всемирной революции, мира и социальной справедливости, которое отстаивают на деньги, регулярно даримые советской разведкой.

— Не смею спорить.

— А касаемо персонального моего взноса в общее дело, — криво усмехнулась Карина, — сообщаю: он зовется HG(E)Typ7F.

Она вымолвила сокращение по буквам, согласно шведским правилам. Несколько секунд я мучительно расшифровывал услышанное. Затем потратил полминуты, переводя с языка аббревиатур на военный жаргон.

— Так-с... HG означает ручную гранату, handgranat по-шведски... Правильно?

— Да.

— Что значит Е? Карина облизнула губы.

— Eld.

— Огонь? Зажигательная ручная граната, стало быть. А как истолковать F?

— Forsvars.

— Оборонительная. Черт возьми, — притворно удивился я, — не вполне представляю различие меж оборонительной и наступательной гранатой. Поясни, сделай милость.

Недоверчиво сощурившись, Карина произнесла:

— Наступательная граната сравнительно маломощна. Ты мчишься вперед, атакуешь; мечешь в неприятеля взрывчатку — и совсем не хочешь угодить под летящие навстречу осколки. Гранату же оборонительную бросают из укрытия: окопа, блиндажа, где ты немедленно прячешься, ожидая, покуда грянет... Поэтому оборонительная граната имеет относительно большой заряд. Но HG(E)Typ7F — не противопехотная осколочная игрушка. Это противотанковая мерзость, сокрушающая броню. Бронетранспортеры и обычные грузовики просто сжигает дотла. Направленная струя раскаленных газов прожигает металл насквозь и уничтожает экипаж, моторы — все подряд!

— Милая штуковина.

— Да, новейшая конструкция. В прежних использовали термит, иногда — напалм; но здесь применяется принципиально иное горючее вещество исключительной силы. Также имеется хитроумная присоска, заставляющая гранату прилипать к бронированной поверхности и держаться там до тех пор, пока заряд не выгорит полностью. SVAB весьма гордился этим изобретением...

Голос Карины звучал иронически.

— Да ты просто оружейный эксперт, — удивился я.

— После того, как Фредерик погиб, заинтересовалась человекоубийственными устройствами. Довелось некоторое время заведовать фирмой.

— А я-то считал, ты служишь в “Нордик-Текстиле”. Карина засмеялась:

— Нет, управляла заводом Сегерби! Семья была чрезвычайно рада тому, что паршивая овца образумилась и с головой ушла в фамильное предприятие. Меня старались обеспечивать работой, дабы времени печалиться поменьше оставалось... МИМОЗА, конечно, возликовала: шутка ли! Такое приобретение! Готовый арсенал!.. Рассказать тебе о последней модели безоткатной противотанковой пушки? О скорострельности улучшенного пулемета SVAB?

Она пожала плечами.

— Понимаешь, прежде я ненавидела оружие. А теперь отношусь к нему иначе. Узнала, какие субъекты иногда попадаются на пути. Пока существуют подонки, честные люди должны иметь средства самозащиты. Иначе всех честных просто уничтожат.

“Весьма здравый подход к вопросу”, — подумалось мне.

Так я и заявил Карине.

— И еще, дорогая...

— Погоди, — попросила девушка. — Не все сразу. Вопросов у тебя немало, но задашь их впоследствии. Одно скажу: моя цель совершенно не противоречит твоей. Дело мое сугубо личного свойства.

— Но хоть пару слов о демонстрации!

— Хорошо. Спрашивай.

— Эти мальцы не спятили, часом? Или думают, им противостанет вся шведская армия, включая танковый корпус? Для кого приготовили гранаты? И сколько получили?

— Я тайно переправила им один ящик. Двадцать пять штук.

— В настоящем бою — маловато; да и едва ли сборище юных пацифистов сражаться по-настоящему сумело бы. О войне твои приятели наверняка знают лишь одно: они против войны. Я тоже против, черт побери, но ты сама сказала: ежели честные люди...

Карина подняла правую ладонь, призывая меня умолкнуть.

— Погоди! — не унимался я. — Любая пехотная рота средней руки просто смела бы их с поля долой, в порошок стерла, невзирая ни на какие гранаты — оборонительные, наступательные... А шведы, кажется, очень хорошие солдаты, хотя страна соблюдает полнейший нейтралитет. Ввязываться в схватку с регулярным отрядом было бы для твоих дружков самоубийственно. И неужели за мир борются такими способами?

Карина помотала головой.

— Ты сделал неверный вывод. Я сказала, что граната седьмой модели предназначается для борьбы с танками, но о сражениях речи не было. Никто не ждет вмешательства шведской армии. Состоится многолюдное шествие, со знаменами, злобными лозунгами, выкриками... Состоится оно перед самым Laxlors Signalanstalt'oyi, Лаксфорсским Институтом Связи. То есть, военным объектом. А когда внимание охраны отвлечется, ударная группа сторонников мира перережет колючую проволоку немного в сторонке, проскользнет на территорию приемно-передающего центра и атакует главную цель. Моrkrummet.

— “Фотолабораторию”? Загадочное бетонное сооружение, где нет ни единого окна?

— Да. Ни единого окна, ты совершенно прав, но вентиляция там отменная. Шахты уходят вглубь, к оборудованию. Защищены решетками, разумеется, только гранате, способной прожигать броню, решетки не помеха... Она просто снесет их, равно как и любое иное препятствие.

Карина пожала плечами.

— Я видела HG(E)Typ7F в действии... Не приведи, Господи. Она испепеляет, буквально испаряет броневую сталь, а в довершение порождает клубящийся огненный шар, пожирающий любое органическое вещество. Шар невелик, никому не хочется сгореть, метнув эту штуку в надвигающийся танк; но замкнутое пространство обратится настоящей мартеновской печью. Собственно, этого эффекта и добивались бравые инженеры... Метатель в безопасности, а вражеский экипаж делается головешками.

— А что намереваются спалить внутри Morkrummet? Ежели в засекреченной силосной башне разместили зловещие атомные заряды, тайно провезенные в страну мерзавцами-янки, советую держаться подальше.

Я скривился.

— Не люблю созерцать фейерверки, от которых приключается лучевая болезнь. И тебе, голубушка, не рекомендую. Для здоровья огорчительно.

Улыбнувшись, Карина ответила:

— Правильно, только нелепо даже помышлять, будто наше правительство согласилось бы тайно установить в глубине страны чужую ракету с ядерной боеголовкой. Но постоянное проникновение советских подводных лодок в территориальные воды Швеции вполне могло подтолкнуть наших военных к негласному сотрудничеству с американцами. По слухам — а слухи, как правило, достоверны, — при постройке центра в Лаксфорсе американской помощью и технологиями пользовались вовсю. Утыкали целое поле передающими и приемными антеннами... То ли со спутниками связываться намерены, то ли баллистические ракеты наводить... А шведский обыватель, привыкший к уютному чувству нейтралитета, взвиться готов при мысли, что страну вовлекают в запретную авантюру. На этом и стремятся сыграть МИМОЗА и ей подобные миролюбцы с гранатами за пазухой... Вопят о нарушении международных обязательств, глотки надорвать готовы.

— Но кроме слухов, есть какие-либо подтверждения тому, что Лаксфорс используют в американских интересах?

— Сколько угодно. Для начала, русские всячески стараются вывести этот объект из строя, а еще лучше — совсем уничтожить. Своими, а еще лучше — чужими руками.

— Ну, — сказал я, — здесь ничего изумительного нет. Параноик остается параноиком. Ежели домашняя хозяйка в Цинциннати берет нож и готовится чистить картошку, значит, нож на самом деле — отравленный кинжал, нацеленный в сердце родины-матери... за ногу ее! — и подлежит пристальнейшему изучению... Русские — верней, не русские: это народ хороший, дельный и разумный, моим собственным шведам этнически не чужой, кстати, — а нынешние советские, — прелюбопытнейшая публика... Но послушай, коль скоро Советы ярятся, это еще ничего не значит! Советы ярятся по любому поводу! Вспомни лысого хама, который стучал содранным с копыта ботинком по трибуне ООН!

Карина поколебалась.

— В отношении Лаксфорса русские не ограничиваются болтовней! Уже перехватывали диверсантов, уже обезвреживали агентов... Не считаешь же ты, будто все это было случайностью? Русские затеяли всемирный скандал. И пользуются МИМОЗой, наравне с другими схожими организациями, чтобы создать подобным объектам самую дурную славу...

— Не русские затеяли, — поправил я.

— Что?

— Не русские затеяли всемирный скандал. Также не украинцы, не белорусы, не узбеки, не евреи, не латыши, не литовцы... Прости, лень перечислять все народы, населяющие эту несчастную страну... Да и не помню я их толком. Скандал затеяли не они. С ними, сердешными, весь цивилизованный мир жил бы мирно да ладно, в добре и в согласии...

— Тогда кто же?

— Советские, — сказал я. — Новая историческая общность людей, именующаяся советской.

— Мэтт, я не понимаю.

— И не поймешь. Но именно так выразился плешивый ублюдок, памятники которому красуются на каждой площади каждого советского города. Владимир Ульянов, известный под уголовной кличкой “Ленин”. Именно этот субъект впервые изрыгнул галиматью, касавшуюся “новой исторической общности”. Не только изрыгнул, выродок, — на бумагу положил, в типографском станке увековечил! И эта новая историческая общность руководствуется одним-единственным принципом: убей. Просто убей, безо всякого повода: убей.

— Но ты, — с немалой расстановкой молвила Карина, — если не слишком ошибаюсь, держишься той же мысли?

— Ошибаешься. И страшно. Ибо я убиваю лишь выборочно. Тех, кому больше не полагается людьми считаться. Понятия мои относительно произвольны, однако я никогда не противопоставлял свою особу всему остальному человечеству. Не кричал: “весь мир насилья мы разроем до основанья...” Не считаю, будто нынешний мир кишит насилием больше, нежели мир, предугаданный учением двух-трех бородатых скотов, проповедовавших любовь к труду, но в жизни своей пальцем не шевельнувших ради заработка... По сравнению с их грядущим миром, ежели хочешь знать, нынешний выглядит вегетарианским. А я отправляю на тот свет посредством пули. Кинжала. Чего угодно, убивающего мгновенно... Терпеть не могу опиливать зубы рашпилем, хоронить живьем — проделывать милые вещи, любезные коммунистическому сердцу.

— Чушь, — сказала Карина.

— Святая правда, — вздохнул я. — Настолько мерзкая правда, что ни единый нормальный человек не поверит ей, а коль скоро и поверит — постарается побыстрее забыть... Не общалась ты с восточными соседями... Кого еще прислали, кроме Астрид?

— Не верю ни одному слову... Кроме Астрид?.. Карина покосилась безо всякого заметного выражения на лице.

— Насчет Олафа Стьернхьельма судить не могу. Не знаю, занимается он предательством просто так или ради любви к привлекательной женщине...

В глазах девушки сверкнул вызов:

— К очень привлекательной женщине! К привлекательной женщине, работающей на советскую разведку!

— Ну и что? — наивно спросил я. — Ты полагаешь, советская военная разведка укомплектована исключительно вурдалаками? Звероподобными олигофренами, уродливыми, точно смертный грех, и алчущими напиться крови при первой представившейся возможности? Окстись, дорогая!..

 

Десять минут спустя я отважился промолвить:

— Чертовски любопытный спор... Учитывая, что спорящие принадлежат к различным полам и сидят на одной постели совершенно раздетыми.

Карина озадаченно свела брови у переносицы:

— Не понимаю. Ты чем-то недоволен? Я коротко хохотнул.

— Получается, после стольких лет, проведенных на честной, и почти бескорыстной работе, меня искренне считают олухом, способным продаться за милый поцелуй и жаркую ночку? Боги, боги мои! О, яду мне, яду!!!

— Разве не так? — полюбопытствовала Карина. — Стоп! Ты, что, читал Майкла Булгакова?

— Михаила, — поправил я. — Русские имена принято произносить на греческий лад. Михаила... Не читал. Однако, наслышан. Хороший был субъект...

Карина ошеломленно молчала. Видимо, изумлялась моей начитанности.

— Болвана Хелма, — продолжил я жизнерадостно, — пытаются провести за нос все, кому не лень. Это сделалось международным видом спорта. Но я закалился против оного. Неужто пригоже взлетать к потолку от ярости, узнав, что Астрид Ватроуз работает на противоположную сторону?

— Ты знал?

— А ты как думала? Предполагал, во всяком случае... Что известно об Астрид Ватроуз тебе лично?

— Да ничего особенного! Работает на русских. Предала страну, в которой родилась, то есть, Соединенные Штаты Америки...

— Никак нет, — заметил я.

— Не разумею.

— Видишь ли, — пояснил я, — Астрид Ватроуз безусловно числится советским агентом. Но Астрид Ватроуз отродясь не была Астрид Ватроуз...

Глава 20

Жаль было высаживаться на финском берегу в темноте. Знакомиться с новой, доселе не виданной страной приятно при дневном свете, но когда пассажиров парома пригласили занять места в автомобилях, солнце уже давно закатилось.

Корабль причалил мягко, почти безо всякого сотрясения. Таможня оказалась по-скандинавски небрежной; финны, шведы и норвежцы отнюдь не страдают нашей маниакальной наркотикобоязнью. А в отличие от молодых, недавно получивших независимость государств, относятся к провозу оружия спокойно, ибо мятежей не страшатся.

Арсенал мой покоился в чемодане, спасибо славному кузену Олафу Стьернхьельму, обнаружившему истинно дворянскую учтивость. Я, как обычно, постарался припрятать оружие в машине, однако финны даже не потрудились поднять крышку багажника.

Мы ехали по городу Турку, даже ночью выглядевшему чистым, опрятным и красивым: как большинство северных городов, основанных еще до того, как маленький Крис Колумб впервые поплыл по сельскому пруду, оседлав покачивавшееся у берега бревно... Странным образом, я впервые ощутил себя в чужой стране. Должно быть, потому, что ни слова не знаю по-фински; почти все надписи, вывески и неоновые рекламы были начисто непонятны — кроме “Кока-Колы”.

Здешний язык замкнут в пределах маленького государства, на нем нигде в мире, кроме Финляндии, не говорят, и знают его за пределами страны лишь редкие эмигранты, да не менее редкие профессиональные переводчики.

— Теперь-то можно поговорить? — нетерпеливо полюбопытствовала Карина.

Спутница нешуточно сердилась; можно сказать, ярилась. На борту парома она готова была провести целый Божий день, обсуждая коварную Астрид Ватроуз и относящиеся к этой особе вещи. Бессонная ночь, посвященная упражнениям в любовных играх, ничуть не убавила девице природной живости, чего я не мог сказать о себе. Я решительно заявил: достанет времени и потом, когда спустимся на берег. А сейчас, располагая удобной постелью и предвкушая пятисотмильную поездку, с дозволения Карины, отправлюсь в объятия Морфея.

Следовало немного зарядить поизносившиеся в чувственном пылу аккумуляторы, питавшие мой организм.

— Разбуди за полчаса до ужина, — попросил я. — Коль скоро спать не хочешь, поваляйся тихонько, поразмысли независимо. А в машине устроим военный совет.

При моем роде занятий первым делом учишься засыпать в любых местах, при любых условиях, в виду любых обстоятельств, как приятных, так и огорчительных. Я мгновенно задремал, не обращая внимания на шатавшуюся по каюте обнаженную блондинку, демонстративно принявшую душ, со вкусом разобравшую накрахмаленные простыни, томно разметавшуюся на койке и обиженно фыркнувшую в ответ на полнейшее мое безразличие к предлагаемым для потребления прелестям.

За ужином я отказался разговаривать о делах наотрез, и теперь Карина дулась. Для умной девушки, обнаружившей полнейшую зрелость рассудка и тела, она вела себя чересчур по-детски.

Огни Турку начали таять и расплываться позади: мы выехали за городскую черту. Я облегченно вздохнул, сызнова очутившись на магистральном шоссе, устремлявшемся в требуемую сторону. Подобно шведам и норвежцам, четырехрядных дорог финны почти не прокладывают: нужды нет. Я катил осторожно и неспешно. Да и попробуйте поспешить, имея вместо мотора движок от управляемой детской игрушки!

Мы ехали, минуя темные хвойные леса, огибая озера, покрытые льдом и отблескивавшие при лунном сиянии серовато-белыми бликами. Шоссе, тянувшееся вдоль морского берега, я отверг — слишком очевидный маршрут, — и направился в глубь страны, по дороге более длинной, зато не столь опасной. Это была упоминавшаяся раньше Е4, уводившая на север от Хельсинки, хотя предполагалось, что я буду катить по ней в обратном направлении, к столице.

— В сущности, — промолвил я, наконец, — я не совсем верно выразился. Астрид и впрямь зовется миссис Ватроуз. Но вот Астрид Софией Ланд, из финского семейства Ландхаммеров, не была никогда.

— Не понимаю. Как же она обманула всех подряд? И как ты, — Карина метнула на меня пронзительный взгляд, — вообще догадался об этом?

— Подверг даму двум проверкам, и ни единой Астрид не выдержала.

— Проверкам?

— Да. Первая была, так сказать, артиллерийского свойства. По нынешним временам, когда американские женщины — касаемо других народов ручаться не могу, но за американок отвечаю, — когда американские женщины считают единственно хорошим тоном рассматривать огнестрельное оружие как неописуемую мерзость. Хочешь убедиться, что перед тобою стопроцентная, истинная уроженка Соединенных Штатов — брось ей в руки пистолет. Ежели не шарахнется, точно от королевской кобры, и не заорет, словно живую мышь увидела — значит, не из Америки... Астрид Ватроуз не сделала ни того, ни другого.

Карина скривилась:

— Наивный довод, чтоб не сказать, идиотский! Например, я коренная шведка, но шарахнулась бы и завопила наилучшим образом, не сомневайся. От простой неожиданности хотя бы. Хорошо, что меня ты не проверял эдаким способом.

— А к чему? Я видал тебя с дерринджером в руках, ты держала его, как живого паука-птицееда... Экзаменовать больше не надо. И без того ясно: Карина Сегерби может считаться кем угодно, только не обученным агентом. А вот Астрид... Я не дал ей ни одного мгновения на раздумье, метнул револьвер ни с того, ни с сего; и дама реагировала непроизвольно. Поймала, выкинула наружу барабан; убедилась, что револьвер не заряжен, а я не спятил, и не бросаюсь оружием, способным упасть на пол и выстрелить. Пистолеты мечут через всю комнату лишь олухи из голливудских фильмов, потому что их стволы заведомо безопасны... Встарь я проделал подобный трюк с некой девицей, и бедняжка едва не напустила полные трусики от испуга. Астрид Ватроуз же повела себя вполне умело и профессионально.

— Понимаю.

— Конечно, попадаются личности разумные, как женского пола, так и мужского, способные обращаться с револьвером, даже любящие оружие, но профессиональной подготовки не получившие и не умеющие рефлекторно, в ту же секунду убеждаться: барабан полон, барабан пуст... Подобное умение вырабатывается годами практики, видишь ли... Астрид немедля поняла: допущена оплошность. И тот же час поведала убедительную легенду об университетской подруге, решившей наняться в полицию и помешанной на том, чтобы учить всех приятельниц обращаться с пистолетами. Произнесла настоящее имя, кстати, справедливо надеясь, будто я убежусь: Мэри-Алиса Линдерман училась вместе с Астрид Ланд; все в порядке... Да, Линдерман и Ланд окончили одно и то же отделение, да только в полиции госпожа Линдерман служить и не помышляла! Теперь она зовется миссис Винсент Маркези: вышла замуж за преподавателя химии. Родила двоих исчадий, совершенно счастлива, и даже на порог семейного гнездышка не пустит ни единого владельца грязной огнестрельной пакости... Но даже будь иначе — профессионального навыка не приобретешь за три-четыре занятия с подружкой! Астрид учили на славу, ребята куда более основательные и толковые, чем любая блюстительница уличного движения и общественного порядка.

— Убедил. А вторая проверка?

— Вторая даже не может считаться проверкой в строгом смысле этого слова. Я ничего не подстраивал преднамеренно. Только обратил внимание на то, сколь неестественно ведет себя Астрид, угодив в самую гущу милой семейки Стьернхьельмов. Девица, якобы, родилась и выросла в Америке, отец и мать придерживались финских обычаев и языка до такой степени, что дочка даже разговаривает с весьма заметным акцентом... Справедливо было бы думать, что Астрид научилась гордиться собственными предками-аристократами, во всяком разе, сумеет держаться в изысканном обществе непринужденно. А этого-то и не замечалось. Она понятия не имела, как вести себя среди напыщенных дворян, безнадежных пережитков позорного феодального прошлого. Черт, она в настоящей панике была, узнав о грядущем чаепитии!

— Но с Олафом и со мною, — возразила Карина, — Астрид была знакома хорошо, и ни малейшего смущения не обнаруживала, поверь. Хотя прекрасно знала о титулах.

— Возможно. Только вы встречались в Штатах, на демократической почве. А повстречать целую стаю феодалов прямо в среде обитания — совсем иное дело. Обычная американка реагировала бы обычнейшим американским образом: ух ты, какая прелесть! Эй, господа, вы и правда бароны да графы или за нос меня водите, ха-ха-ха? Но Астрид сжималась в комок, отмалчивалась. Обычное поведение женщины, выросшей при условиях, резко отличающихся от общепринятых в цивилизованном мире.

Карина облизнула губы.

— Начинаю разуметь...

— Астрид повела себя настороженно, как человек, с детства слыхавший о буржуях плотоядных и помещиках кровососущих. О свирепых угнетателях рабочего класса и крестьянства. Подлинно коммунистическое отношение. Астрид, конечно, психологически подготовили, американизировали, так сказать, а на встречу с герцогами да графами не рассчитывали. Откуда им взяться в простецкой Америке, требующей от каждого дворянина-эмигранта: либо титулом жертвуй, либо проваливай? Здоровые пролетарские инстинкты, условные рефлексы, заложенные с младых ногтей, возобладали.

Некоторое время Карина отмалчивалась. Потом помотала головой:

— А родители Астрид Ланд? Она ведь именно по дороге к ним свалилась в Хагерстауне с сердечным приступом! Да, согласна: приступ Астрид разыграла, и добираться до места назначения не собиралась, но ведь перед этим навещала отца и мать, не раз, и не два навещала... Неужто подсадную утку приняли за собственную дочь?

— Нет. В этом и загвоздка. Свою дочь они прекрасно помнят. И знают, где их дочь обретается ныне.

— Ты, — с ужасом произнесла Карина, — хочешь уверить, что Астрид... содержат где-то заложницей? Все время?

— Несколько лет назад, — наставительно молвил я, — супружеская чета Ланд переехала из города, где прожила долгие годы, в другой, расположенный на изрядном расстоянии. Город, в котором их не знал никто, в котором они сами никого не знали. В котором у Астрид — настоящей Астрид — не было приятелей.

Карина свела брови у переносицы.

— Случилось это, — продолжил я, — вскоре после того, как Астрид Ланд посетила Северную Европу. В Финляндии, на земле предков, она задержалась особенно долго. И, подобно большинству американских туристов, решила одним глазком посмотреть на коммунистическую Россию, за Железный Занавес глянуть. Обычнейший способ: совершить однодневную поездку из Хельсинки в Ленинград. Пари держу: если кто-либо удосужится проверить, выяснится, что в некоей группе сделалось плохо молодой женщине, и бедолагу срочно уложили в советскую больницу. Возвратилась она уже на следующий день, с иной группой, где настоящую Астрид Ланд в лицо, разумеется, не помнили и ничего худого не заподозрили. Не сообразили, что въехала в СССР одна Астрид Ланд, а выезжает совсем другая.

— Получается, Астрид... Выходит, родителям велели сменить местожительство? И держать язык за зубами — иначе дочери не поздоровится? Так?

Я кивнул.

— И они покорно повиновались, — продолжила Карина, — помня: дочь томится в коммунистическом застенке, откуда не выберешься... Отцу и матери поневоле осталось лишь подчиниться.

Карина умолкла и опустила голову.

— Я звонила обоим по телефону, — сказала она. — Оба ужасно расстроились, услыхав о внезапной болезни Астрид. И понятно: любить самозванку не любили, скорей, ненавидели всеми фибрами души, но если бы разведчица умерла, подлинную Астрид немедля убрали бы за ненадобностью...

— Примерно так, — согласился я. Черные боры тянулись по обе стороны шоссе непрерывными, сплошными стенами. Встречного движения не наблюдалось. Асфальт ложился под колеса, освещаемый двумя снопами света...

— Коль скоро вы разумны, сударыня, — промолвил я, — попробуйте угадать, чего ради затеяли Советы всю катавасию. Кто был мишенью Астрид?

— Мишенью? А, ты говоришь о человеке, интересовавшем русскую шпионскую сеть?

Поколебавшись, Карина сверкнула глазами. Осторожно сказала:

— Астрид вышла замуж за Алана, верно? Пожалуй, собиралась выкрадывать результаты его исследований...

— Русских, как и всех остальных, очень занимает океанография, но ведь не в эдакой же степени! — возразил я недовольно. — Свидетельств о том, что Алан Ватроуз имел касательство хоть к небольшому оборонному проекту, попросту нет: не имел он отношения к субмаринам, локаторам, подводным военным установкам... А тратить прелестную женщину-агента на кабинетного ученого червя не стали бы даже безумцы.

— Прелестную? — вскинулась Карина. — Вот уж никогда не считала ее привлекательной, Мэтт!

— Ты не мужчина, дорогая. И отнюдь не так сообразительна, как я думал. Или притворяешься глуповатой — это гораздо вернее. Мишенью Астрид была ты сама.

Карина и глазом не моргнула. Фраза моя оставила ее вполне спокойной, почти безучастной.

— Да, пожалуй. Хотя Алан частенько наведывался в Вашингтон и знал, что мы родственники, он почти не искал встреч, пока я не вышла за Фредерика. А уж тогда они с женой зачастили в гости. Разумеется, идея принадлежала Астрид. Я еще поначалу дивилась: откуда подобный прилив родственной симпатии, но потом решила, что миссис Ватроуз являет совершенно естественное любопытство, хочет быть на короткой ноге с аристократическими родичами своего супруга...

— Ей требовалась ты, Карина.

Молодая женщина только плечами пожала.

— Если... начальство Астрид хотело завербовать меня, лучше было бы подослать неотразимого соблазнителя.

— Это, во-первых, избитый до неприличия, шитый белыми нитками прием. Во-вторых, изучив положение, Советы могли сделать разумный вывод: Карина Сегерби, невзирая на бурные разногласия по поводу оружейного производства, очень привязана к мужу, и донжуанский гамбит попросту обречен на провал.

После довольно долгого безмолвия миссис Сегерби произнесла:

— Да... Я и не думала, что Фредерик столько для меня значит, покуда не овдовела... Она сглотнула и продолжила:

— Но не слишком ли сложный подход выбрала Астрид? Она ведь могла и просто познакомиться с нами где-нибудь в столице! Не обязательно было просить места в Океанографическом институте, женить на себе знаменитого исследователя, приходившегося мне троюродным братом, пускаться на столь замысловатые и трудные ухищрения... Ты убежден, что мишенью считали меня, а не Фредерика? И какое отношение к этому заговору имели объекты в Лаксфорсе? Их даже построить не успели, когда Астрид нанималась на работу в Институт!

Карина явно была умнее, чем хотела казаться. Хороший задала вопросец. Тоном упрека я заметил:

— Много думать вредно, это может сделаться неискоренимой привычкой. Лаксфорс, милая, служит своего рода приправой к первоначальному плану или закуской — назови как хочешь. А сперва разведчице следовало заняться Segerby Vapenfabriks Aktiebolag — SVAB'ом.

Девушка нахмурилась.

— Но зачем? Это же далеко не самая крупная...

— Именно! SVAB — семейное предприятие, а не громадная безликая корпорация. Ты — шведка, и, невзирая на устремления к миру, дружбе и сотрудничеству между всеми народами Земли, не можешь не гордиться тем, что сравнительно маленький отечественный завод успешно конкурирует с американскими, английскими и прочими исполинами. У SVAB репутация отменная, и вполне заслуженная, между прочим. Карина вздохнула.

— Ты снова прав. Хочешь сказать, скандал, компрометирующий SVAB, ударил бы по шведской оборонной промышленности и национальной безопасности?

Я кивнул.

— Это предположение, однако склонен считать, что не ошибаюсь. Ибо Советы оказывают на Швецию очень упорное и долгое давление. Кое-кто подозревает, что наиболее отчаянные и безмозглые головы в Москве давно вынашивают план вторжения, подобного афганской войне. Конечно, сами шведы понемногу становятся параноиками, живя по соседству с восточным великаном-людоедом; помнят, как напали в тысяча девятьсот тридцать девятом на Финляндию... И все же постоянные вторжения русских субмарин в территориальные воды насторожили бы кого угодно. Советы пытаются держать Швецию в состоянии непрерывного беспокойства. Подкармливают деньгами любую полоумную группу, провозглашающую себя сторонницей миролюбия; подстрекают молодежь к демонстрациям и неповиновению.

Карина покосилась на меня, промолчала.

— Чем больше демонстраций и беспорядков, тем лучше для всемирной революции. Посему очаровательной шпионке...

Послышалось негодующее фырканье Карины.

— ...Вручают безукоризненные документы и легенду создают подходящую: старинная финская семья, супруг принадлежит к аристократическому шведскому роду. После чего Астрид надлежало втереться в доверие к своенравной молодой жене владельца фабрики SVAB, завоевать ее доверие и завести закадычную дружбу. А уж после будет возможно использовать юную заблудшую идеалистку в собственных целях. И навеки создать заводу мерзейшую славу. А то и спровоцировать полный развал предприятия.

— Но что же Лаксфорс?

— Очень удачно подвернулся. Прекрасное стечение обстоятельств — с точки зрения Астрид, конечно. Думаю, Лаксфорсом занималась другая тайная группа, а потом большевики сообразили: две независимых мишени могут составить великолепное сочетание! Двух зайцев одним выстрелом добыть, представляешь?

— То есть?

— Нападение на секретнейший военный объект. А нападающие орудуют изделиями SVAB'a, которые любезно предоставила Карина Сегерби.

Я скривился.

— Стьернхьельмы чрезвычайно озабочены своей незапятнанностью, а на самом-то деле волноваться надлежало семейству Сегерби! А, может, они забеспокоились?

Метнув на Карину быстрый взгляд, я спросил:

— Может, на тебя уже негласно охотятся? Карина тряхнула головой:

— Сомневаюсь.

Несколько минут мы ехали молча.

Шоссе по-прежнему тянулось меж густых сосновых лесов. Кажется, все финские дороги — лесные. Высыпавшие ранее звезды исчезли: небо заволакивало тучами, понемногу начинал накрапывать редкий ледяной дождь.

Мрак сгущался.

“Наверное, — подумалось мне, — полезно было бы включить радио и поймать сводку погоды на каком-либо доступном пониманию языке. Хотя, что проку? Даже если синоптики предрекут всемирный потоп, надо катить вперед, к северной шведской границе”.

— Фредерика, сам понимаешь, пристрелила она, — сказала Карина.

 

— Астрид? — спросил я без особого удивления.

— Конечно. Убила в гараже, из пистолета, и несколькими часами позже ворвалась ко мне: прижать безутешную вдову к дружеской груди, облить слезами сострадания, утешить.

Я немного насторожился. Разумеется, в том, что Фредерика спровадила к праотцам Астрид Ланд, сомневаться не приходилось, учитывая, с какой целью и какими людьми затеяна операция. Но вот убедиться, что об этом отлично знает славная маленькая блондинка, давно установившая, от чьей руки погиб возлюбленный муж, было весьма ощутимой неожиданностью.

И после этого Карина умудрялась преспокойно подыгрывать Астрид и своим друзьям-миролюбцам, вооружающимся противотанковыми гранатами!

— Правильная мысль. Но как ты к ней пришла? Карина пожала плечами:

— Понятия не имею. Почуяла. Догадалась. Не знаю... Просто поняла: женщина, вихрем влетевшая в мою вашингтонскую квартиру, повинна в смерти Фредерика. Посмотрела на мерзавку — и уразумела.

Всякий юрист лопнул бы от хохота, слушая эдакое доказательство, но я чересчур много времени провел на своей службе, чтобы насмехаться над женской — или мужской — интуицией. Не раз и не два убеждался: шестому чувству надобно доверять полностью.

— Чуть... — Карина сглотнула: — Чуть не бросилась на нее тогда. Хотела завизжать: “убийца!” — но какими подтверждениями располагала? Кто поверил бы, что респектабельная жена солидного, признанного ученого-океанографа — советская шпионка?

Я хмыкнул:

— Мы с Маком, например...

— Ужаснее всего — Фредерик постоянно предупреждал меня, просил держаться настороже... А я огрызалась, говорила, он готов обнаруживать коммунистов и под кроватью, и в унитазе, и в тюбике зубной пасты... Но Фредерик не угомонился, пустил по следу Астрид частных детективов, служивших при нашей фирме. Те не обнаружили ничего, однако Астрид, по-видимому, догадалась о случившемся и решила избавиться от слишком подозрительного и прыткого субъекта. Фред был прав от начала и до конца...

Глубоко вздохнув, Карина продолжила:

— Я проглотила гнев, усмирила горе, укротила ярость. Приняла соболезнования, прильнула к этой твари... И с того дня старалась обращаться с нею, точно с лучшей подругой.

Мы умолкли. Дорога на короткое время сделалась четырехрядной, потом сызнова съежилась до уже привычных двух полос. Обочины в Финляндии оставляют узкими, еле вмещающими решивший притормозить автомобиль — шведы в этом отношении куда щедрее.

Движения по-прежнему не замечалось. Я спокойно, без зазрения совести пользовался “дальним” светом фар: рефлекторы у “жучка” были хорошими. Единственная хорошая часть машины, которую я взял напрокат...

Наконец, разнообразия ради, впереди показался одинокий “сааб”, тащившийся неспешно и осторожно. Обогнав чужой автомобиль не без некоторой лихости, я впервые почувствовал себя водителем, а не ребенком, едущим на педальной машине по аллее парка.

— Подведем предварительные итоги, — обратился я к Карине. — Соблазнять тебя не представлялось разумным, однако ты принадлежишь к большой и весьма влиятельной шведской семье, чрезвычайно пекущейся о фамильной чести. Прекрасно. Следует подыскать в Америке еще одного родича Стьернхьельмов. Наилучшей кандидатурой показался Алан Ватроуз, океанограф: жил на восточном побережье, сплошь и рядом наведывался в Вашингтон. Холост и, следовательно, может быть уязвим для неотразимой красавицы...

Возмущенное фырканье.

— Очень кстати подвернулась девица финского происхождения, родом со Среднего Запада, попросившая места в Институте. Идеально, как выяснилось, подвернулась, ибо, отослав доктору Ватроузу свое заявление, решила отдохнуть и постранствовать по Скандинавии, пока администрация решит: принять ее на работу или нет. А поскольку решение можно было с уверенностью предсказать: возьмут — Советы срочно подобрали девушку с более-менее соответствующей внешностью, поспешно преподали ей основы океанографии, снабдили контактными линзами... Либо красителем для волос. Не верю я в то, что кареглазые блондинки слоняются по белу свету в изобилии.

— Астрид, — заметила Карина, — чрезвычайно заботилась о волосах, использовала какие-то хитрые шампуни...

— Признателен за ценные сведения. Слово женщины играет здесь огромную роль... Продолжаю. Одна Астрид Ланд без вести пропала в городе Ленинграде. Другая Астрид Ланд объявилась в городе Глостере, штат Массачусетс, ласково улыбнулась Алану Ватроузу, подверглась краткому собеседованию и получила искомую должность. На беду, Алан Ватроуз имел довольно твердые понятия о том, что можно, и чего нельзя допускать с подчиненными женщинами. Тут объявился мой милейший кузен Олаф Стьернхьельм, решивший навестить семидесятисемиюродного братца Алана. Переспав с Олафом и, возможно, завербовав его, Астрид умело заставила Ватроуза приревновать — просватанная невеста всегда привлекательнее; потом хитроумными способами женила на себе... Алан, пожалуй, долго вздрагивал, представляя нежную женушку в объятиях солдафона, промышлявшего наемничеством.

Карина хмыкнула.

— В скором времени доктору Ватроузу довелось отправиться в Вашингтон, по делам служебным. Само собою, очаровательная миссис Ватроуз последовала за мужем и позаботилась, чтобы тот не поленился проведать родичей, супружескую чету Сегерби. Знакомство Астрид с вами состоялось, операция вступила в решающую стадию. На беду Астрид, Фредерик Сегерби оказался личностью недоверчивой и весьма проницательной. Пришлось от него избавиться, но худа без добра не бывает: молодая жена убитого кинулась в объятия разведчице, выплакала горе и сделалась закадычной приятельницей Астрид. По крайней мере, сама Астрид полагала именно так.

Я скосил глаза на точеный девичий профиль:

— Что же ты собралась учинить в Лаксфорсе, Карина?

— А?

— Зачем продолжаешь водить дружбу с “миротворцами”, состоящими у Советов на тайном жалованье? Зачем снабжаешь их противотанковыми игрушками последнего выпуска? Ведь Астрид лишь того и надобно!.. О Боже, теперь начинается снег!

И впрямь, с неба повалили мокрые липкие хлопья. Срочно включив стеклоочиститель, я обеспечил себе относительно ясный обзор.

— Ты ведь и гроша ломаного не дашь за их дурацкие лозунги, за их лицемерные цели... Зачем же?

Когда Карина отозвалась, голос прозвучал натянуто:

— Нет... Нет, конечно... Только я хочу, чтобы эта братия увязла по уши!

— Понимаю...

На деле я почти ничего не понимал, однако почел за благо сделать вид, будто разумею все до тонкостей. Доставало и уже допущенной оплошности: я долгое время принимал наивность и горячность Карины за чистую монету. Ошибался наравне с Олафом Стьернхьельмом и мнимой Астрид Ланд.

— У тебя что, пятый туз в рукаве?

— Пятый?.. А, это американское выражение? Да, Мэтт, у меня в рукаве... как это? Козырная карта?

— Ага.

— Не стоило бы разглашать, но мною самой и другими людьми совершены известные приготовления... Обо всем уже позаботились. Пожалуйста, не вздумай в последнюю минуту явить героизм и погубить нашу затею.

Прежде, нежели я успел откликнуться, Карина продолжила:

— И, пожалуйста, не задавай вопросов. И так рассказала больше, чем должна... Доверилась без оглядки... Да не морщись ты яри виде снега! В это время года он быстро и бесследно тает.

Северные свои края Карина знала, конечно, куда лучше моего. В продолжение всей ночи шоссе оставалось темным, только увлажнялось, ибо упавшие хлопья почти немедля превращались в струйки холодной воды.

А вот фольксваген волновал меня не на шутку. Слабый, старенький четырехцилиндровый мотор и раньше-то не казался особо надежным, а сейчас принялся чихать, словно простуду на финской почве подцепил. Каждый раз, когда слышался очередной перебой в равномерном движении поршней, сердце мое обрывалось и давало перебой почти одновременно с двигателем.

Шуршали полысевшие резиновые покрышки, мерно поскрипывали ерзавшие по стеклу рычажки “дворников”, и я в ужасе ждал: вот-вот машина заглохнет начисто и остановится в безлюдной финской глуши, откуда шагать и шагать до ближайшей фермы или поселка или города...

Разок-другой попадались одинокие бензоколонки; я тщательно пополнял запасы горючего, стараясь держать бак полным. Ни единого механика, несущего ночное дежурство и способного покопаться в моторе, не обнаружилось.

Цена бензина, естественно, указывалась в финских марках, как они относятся к доллару, я не знал, но крепко подозревал, что плачу за финское топливо непомерные деньги.

Серый рассвет застиг нас на северной границе Финляндии. Позавтракав крутыми яйцами и селедкой в провинциальном городке Оулу и снова тронувшись, мы обнаружили за собой преследователей.

Глава 21

Дорога уклонялась к побережью. Карта показывала, что, слившись с магистральным шоссе, тянущимся вдоль Ботнического залива, она уводит прямиком в Швецию. Никаким иным способом, не считая лесных тропинок, преодолимых разве только в лендровере или джипе, достичь границы было немыслимо.

Весьма логично с их стороны, подумал я. — Естественная точка перехвата, сам поступил бы в точности так же.

“Хвост” непрерывно виднелся в боковом зеркальце, держась на благоразумном расстоянии от фольксвагена.

Коричневый “седан”, по европейским меркам весьма внушительный, содержал экипаж из двух человек. Под капотом у этой машины было достаточно лошадиных сил, чтобы легко и просто боднуть задний бампер несчастного нашего “жучка” прежде, чем автоматическая передача успеет переключиться. Впрочем, не исключаю, что ребята пользовались обычным старомодным рычагом скорости.

Время от времени коричневый автомобиль отставал, дабы не делаться чрезмерно заметным, но через минуту или две появлялся опять. Наивный трюк. Преследовать подопечных в одной и той же колымаге и оставаться при этом незамеченным просто нельзя. Нужно с полдесятка различных автомобилей, отличная радиотелефонная связь, образцовая слаженность совместных действий...

Подобного не замечалось. Но подобного им и не требовалось. Наша конечная остановка была известна: Лизаниэми.

Я содрогнулся от неожиданности и тревоги. Я не ставил Беннетта ни в грош. Я был опытным профессионалом, а эта крыса покидала свой паршивый кабинет лишь изредка и, разумеется, рассчитать сложную операцию самостоятельно не могла. Тем паче, не должна была проникнуть в ход рассуждений, приведших меня на финский берег.

Беннетт попросту не должен был, права не имел перехитрить меня! Обидно ведь! Все равно, что, будучи закаленным охотником на львов, пятиться перед жирным, глупым, разъяренным домашним котярой...

Впрочем, кошки пользуются моим глубоким уважением, а потому признаю: от разъяренного кота и попятиться не грех; для здоровья полезнее, честное слово.

Кажется, я непроизвольно произнес несколько слов.

— Что значит “гребу твою мать”? — недоуменно спросила Карина. — Тоже американский жаргон? А, ты увидал эту славную машину!

— Пожалуйста, не умничай сверх меры, — огрызнулся я. — Иначе завербую в нашу организацию, а эта участь хуже смерти. Как углядела, кстати?

Карина с улыбкой показала мне зажатое в руке дамское зеркальце.

— Посматриваю назад, не оборачиваясь. Это “ауди-кваттро”, то есть, “ауди-четыре”. Отличный автомобиль. Дорогой. Привод на все четыре колеса, чтобы, возвращаясь домой из театра, не завязнуть в огромных итальянских сугробах...

Она хохотнула.

— За рулем сидит мужчина, с ним рядом — девушка.

— Девушка?

Я нахмурился. Беннетт стяжал себе славу закоренелого женоненавистника, не подпускающего агента в юбке ни к одному заданию, коль скоро оное не вовлекает вопросов постельных. Впрочем, следовало, кажется, менять сложившееся в моей голове мнение о старине Беннетте. Сукин сын являл неожиданную сообразительность и проворство.

— Присмотрись получше, — попросил я. — Проверь.

— Незачем.

Карина улыбнулась: лукаво и самодовольно.

— У девицы на левой щеке большая марлевая повязка. Зовут бедняжку Грета Лагертсен. Имя водителя — Карл Иохансон. Вы уже встречались и знакомились... Послала милую пару, конечно же, Астрид... А ты решил, кто-то иной?

Сделав глубокий вдох и не менее глубокий выдох, я чуток успокоился. Почувствовал изрядное облегчение. Все-таки я ошибаюсь редко. Беннетт продолжает рыскать по Швеции, выискивая окаянного Мэтта Хелма, покуда люди поумнее и поопытнее ловят упомянутого Хелма в Финляндии.

Приятно сознавать, что тебя не обставил напыщенный болван!

— Да, ты угадала, — признался я. — Получается, Грета возвратилась на поле брани, вопреки боевым ранениям? Решительная особа, ничего не скажу. После эдакой обработки...

— Думаю, она в бешенстве, и жаждет отомстить. Решила, будто изуродована отныне и навеки, преисполнилась лютости, ринулась наперерез виновнику...

— Черт, ведь не я же искромсал ее!

— Твой напарник — невелика разница. Злоба кипит и просит выхода. Злобу надо сорвать на ком-то, милый...

“С Кариной следует держать ухо востро, — подумал я в несчетный раз. — Просто неприлично девице обладать подобными мозгами”.

— Будем надеяться, ты права. И будем надеяться, Карл Иохансон взбешен еще больше приятельницы. Они любители, Карина. Раздраконившийся до белого каления любитель склонен совершать поступки, противоречащие наипростейшему здравому смыслу. Если эти двое злятся — значит, сдали в архив даже те немногие извилины, которыми обладали прежде...

Карина поколебалась.

— Мэтт!

— А?

— Очень хороший автомобиль, “ауди”... Проходимость великолепная, а мы ведь не знаем, каковы дороги возле той деревни. После дождя и снега обычная машина — тем паче, наш малыш — и застрять может. Вдобавок, мотор чихает, сам дергаешься каждые полминуты... Понимаешь?

Я воззрился на Карину с неподдельным почтением.

— Все-таки тебя нужно завербовать, и попроворнее! Чрезвычайно здоровые бандитские наклонности, чистая находка для нашей службы... Но постой, ведь тебе, кажется, ведено работать на Олафа?

— Маленькая послушная барышня Сегерби, — ухмыльнулась Карина, — приказала долго жить. Смирения отныне уже не требуется. Нужная цель достигнута.

— И какая же? — полюбопытствовал я. Карина отмолчалась.

— Выдвигай предложения по захвату неприятельской колымаги, — промолвил я.

 

Порядок действий мы разработали сообща. Первым шагом нашим было задержаться в Оулу и побродить по магазинам: во-первых, убедить противника, будто не подозреваем о “хвосте”, во-вторых, купить кой-какое снаряжение, ибо шнырять по арктическим пустошам в относительно легкой одежде не годится.

'Карине, помимо прочего, требовался и костюм для некоей не вполне понятной роли. А еще она купила коротенькую, прозрачную, отороченную кружевами ночную сорочку, надеясь, видимо, употребить ее нынче же ночью. Конечно, если удастся провести эту ночь совместно...

Все предшествовавшие встречи со скандинавской таможней были вполне и совершенно безопасны, однако на сей раз я тщательно растыкал огнестрельную контрабанду по наименее доступным уголкам красного фольксвагена. Пересекать границу подле Хапаранды, откуда рукой подать до секретных армейских объектов, следовало весьма осторожно. Это вам не в Турку с парома съезжать.

Приготовления пропали впустую. Межгосударственный рубеж мы преодолели, даже не покидая машины, даже — как и в Турку — не открывая багажника. Следующим пунктом нашей поездки значилась Порккала, где начиналась лесная дорога на Лизаниэми. Самое время было отнимать у Карла и Греты приспособленную для подобных героических странствий машину, подумал я.

Правда, в Лизаниэми наверняка подстерегает Беннетт, а я в этой деревушке ровным счетом ничего не забыл... Следовало, пожалуй, включать лисью хитрость и орудовать менее откровенно.

— Приготовься, Карина, сейчас начнет барахлить мотор, а я приду в неописуемую злость. Ишь, ублюдки стокгольмские, деньги драть умеют, а машиной хорошей обеспечить не могут!.. Ох, чуть не забыл. Возьми, покуда время остается.

Я пошарил под приборной доской и выволок на свет Божий револьвер, оснащенный глушителем. Трофей, захваченный в Осло у Маршалла Линднера. Казалось, века миновали...

— Заряжен. Большим пальцем опустишь эту штуковину, которая называется “предохранитель”. Указательным пальцем придавишь эту штуковину — она именуется гашеткой. Курка подымать не надо, револьвер самовзводный. Однако, поскольку эту публику желательно заполучить живой и способной болтать, постарайся не дырявить черепов без последней, крайней нужды, О`кей?

— О`кей, — ухмыльнулась Карина.

— А теперь, пока мы еще не достигли города, “жучку” самое время крылышки сложить...

— Как?

— Автомобилю испортиться пора, — пояснил я. И повернул ключ зажигания. Двигатель тотчас умолк, фольксваген быстро начал терять скорость. Я крутанул ключ в обратную сторону, запустив мотор снова и послав через выхлопную трубу впечатляющее облако синего дыма. Опять выключил зажигание. Автомобиль, должно быть, честил меня своими чернейшими автомобильными проклятиями за эдакое издевательство над заслуженной и верно возившей экипаж техникой.

Раздался негодующий гудок: “ауди” едва не врезался в нас, умудрился вильнуть и пронесся мимо. Быть может, ребятки решили затормозить впереди, проверить: поверну я в Хапаранду или проследую дальше по магистральному шоссе.

Успев загнать VW на широкую дорожную обочину, я вывернул руль и, на всякий случай, потянул ручной тормоз. Потом начал вертеть ключом, сразу же заглушая негодовавший мотор. Оставалось уповать, что с изрядного расстояния Карл и Грета, наверняка остановившие “ауди” поодаль и пробравшиеся по кустарнику вспять, не заметят красноречивых содроганий корпуса, которые свидетельствовали: двигатель исправен и старается вовсю.

Выбравшись наружу, я остервенело захлопнул дверцу и драматически пнул ни в чем не повинное колесо. Карина вышла со своей, пассажирской стороны, успокаивающе заворковала:

— Разве можно так яриться на автомашину? Опомнись, дорогой! Неприятно, соглашаюсь, но ведь нам очень повезло. Застряли у самой городской черты, а не посреди финских лесов! Смотри: впереди развилка. До Хапаранды рукой подать.

Говорила она весьма убедительно: здравомыслящая подруга бешеного психопата. Я продолжал придерживаться избранного тона.

— О, Господи Боже мой, до каких пор эта неутомимая оптимистка будет твердить: “стакан наполовину полон”? Пуст наполовину! Понимаешь, пуст! Машину взяли напрокат, по правилам я обязан либо доставить ее представителю фирмы собственноручно, либо самостоятельно отогнать в ремонтную мастерскую! А где времени лишнего взять? А колымагу новую где брать прикажешь?!

Карина выпрямилась и негодующе процедила:

— Стыд и позор! Взрослый человек!.. Между прочим, давно мог бы притормозить возле первой попавшейся бензозаправочной станции, механику заплатить, мотор наладить. Он, бедный, чихал от самого Турку, да тебе же все едино казалось! Вот что, Мэтт: я забираю свои пожитки и отправляюсь в Хапаранду пешком. Гостиниц в таком городке наверняка немного; захочешь отыскать меня — отыщешь. Но сперва изволь успокоиться.

— Откуда ты взяла, — рявкнул я, — будто в этой дыре хоть одна-единственная завшивленная гостиница отыщется?.. Но как угодно! Скатертью дорога!

Подняв крышку, я притворился, будто копаюсь в не успевшем остыть моторе. Карина с видом оскорбленного достоинства подняла свой рюкзак, именуемый в Швеции ryggsack и приобретенный мною час назад, решительно зашагала прочь, по направлению к шоссейному перекрестку.

Обиженная дама гордо покидала невыносимого грубияна-любовника. Отлично было сыграно.

Сыпля отборными американскими ругательствами, я забрался под машину, изображая поиск поломки. Любой механик лишь покрутил бы пальцем у виска, созерцая мои эволюции, но я отнюдь не был обязан понимать, что это бессмысленно. А извлечь припрятанные стволы следовало...

Четвертью часа позже я подхватил чемодан и с угрюмым видом поплелся по дороге. Присмиревший и полный раскаяния джентльмен торопится вослед упорхнувшей даме.

Карина уже исчезла из виду. Что ж, не удивительно, я дал ей отменную фору. Свернув на развилке, я пошел согласно указателю и минут через двадцать обнаружил перед собою Хапаранду: старый, ветхий, захолустный городишко. Еще минут через пятнадцать я очутился на центральной площади. Самое высокое строение из теснившихся вокруг нее, украшала вывеска “Stadshotellet”, “Городская гостиница”.

Одна, стало быть, отыскалась... Отлично.

Карина, вне всякого сомнения, отыскала приют именно здесь. Но и ей, и Карлу с Гретой следовало дать еще немного свободного времени. Посему я покрутил носом и отправился на поиски бензоколонки.

Последняя обнаружилась по соседству с бакалейной лавкой. При заправочной станции наличествовал также крохотный магазинчик, торговавший мелкими вещицами, нужными в шоферском обиходе.

Я купил несколько флаконов, снабженных грозными этикетками: “Не допускать попадания в глаза и на кожу!” “При попадании в рот немедленно обращаться к врачу!” “Если добежать успеешь”, — угрюмо подумал я и решил не откупоривать зловещих сосудов.

Стоял серый пасмурный день, под стать настроению. Волоча увесистый чемодан и бумажный пакет с начисто ненужными, да еще и ядовитыми, покупками, я сызнова пересек площадь (в Новой Мексике такие называются plazas) и вступил под крышу отеля, составлявшего, по-видимому, гордость местную и достопримечательность.

В былые дни, когда путешествовали с гораздо меньшей прытью, чем ныне, Хапаранда числилась естественным приютом для всякого странника, задержавшегося едва ли не на макушке Земли по дороге из Финляндии в Швецию или наоборот. Но теперь гостиница понемногу ветшала и рассыпалась. Резные дубовые двери, тем не менее, противостояли годам довольно браво. Мореный дуб вообще отличается изумительной долговечностью.

Престарелый портье поведал на неуклюжем английском, что фру Хелм остановилась в номере двести семнадцатом. По страдальческому выражению лица понятно было: портье не верит и не собирается верить россказням о супруге, нашедшем своевольную беглянку-жену. Чересчур заметна была разница в возрасте, да и красавица Карина едва ли вышла бы замуж за такое пугало, как я.

Но постояльцев было мало и, если привередничать, решил портье, недолго и прогореть. Пускай сумасшедшие иностранцы творят что угодно.

Я поднялся по старинной витой лестнице, зашагал по левому коридору дома. Поход выдался неблизким, ибо гостиница и снаружи выглядела внушительной, а изнутри показалась и вовсе бескрайней. Пол выстилали истертые ковровые дорожки, нескончаемые двери номеров, похоже, были заперты наглухо, за неимением обитателей. Чрезвычайно удобная гостиница...

Обнаружив искомую дверь, я предусмотрительно постучался. Полминуты спустя лязгнула щеколда, створка распахнулась внутрь.

— Прости, крошка, — молвил я жизнерадостно. — Посмотри, что сыскал! Старые фольксвагены могли передвигаться вплавь, а новые отказываются ездить, когда роса выпадет. Но эти вещества мигом вытянут из горючего лишнюю влагу, и мотор заведется, как миленький. Продавец уверял, что... Эй, ты по-прежнему злишься?

Лицо Карины было бледным. Облизнув губы, она произнесла:

— Мне очень жаль, Мэтт, честное слово... Так надеялась, что до этого не дойдет!

— Послушай...

Я переступил порог, пытаясь обнять Карину. Слева, из-за полураскрытой двери, выдвинулась темная фигура, в спину мою уперлось дуло, дверь затворили пинком ноги.

Знакомый голос объявил:

— Подымите-ка руки, мистер Хелм. Я знаю, вы опасный субъект, а потому рисковать не собираюсь. Пожалуйста, не вынуждайте стрелять! Предупреждаю всерьез.

Глава 22

Любитель, утверждающий, будто не собирается рисковать, но при этом упирающий револьвер или пистолет в спину обученного профессионала, не оставляет агенту ни малейшей возможности принимать заверение всерьез. Имеется несколько ответов человеку, использующему ствол на манер старого доброго биллиардного кия или стрекала; ответов по преимуществу смертоубийственных, и все до единого мы знаем назубок.

Хотя применяем очень редко, ибо вероятные противники дулом не подталкивают. В конце концов, огнестрельное оружие именно затем изобрели, чтоб разить на расстоянии.

Умудрившись подавить смех, я сдержался, не стал отнимать пистолет, не отправил Карла странствовать по комнате кувырком, и вообще повел себя тише воды, ниже травы. Комната, кстати, была просторной, недурно обставленной в стиле прошлого столетия, снабженная привлекательной двуспальной кроватью.

Обои, впрочем, казались обшарпанными, вылинявшими; а кое-где начинали отслаиваться.

И все равно, высокие своды составляли приятный контраст нависающим над самой головою потолкам отечественных отелей, безукоризненно чистых и начисто лишенных всякого своеобразия.

Рюкзак моей спутницы покоился на дальней постели, а рядом валялась вытащенная и небрежно брошенная одежда. Сама Карина, отворив дверь и, как условились, предательски впустившая меня внутрь, отступила подальше, предусмотрительно избегая оказываться на возможной линии огня. По-прежнему облаченная в черные джинсы и пушистый белый джемпер, молодая женщина успела сбросить туфли. Не одобряю.

Несколько раз получив болезненные удары по ступням, я тщательно избегаю прилюдно разгуливать босиком, но современную девицу, попавшую в пределы четырех замкнутых стен, даже конской упряжкой в туфлях не удержать. Сужу по американкам, но уроженки Швеции, кажется, держались тех же порочных убеждений.

Пристально следя за мной, Карина усердно побледнела, напустила на лицо надлежаще озабоченное выражение. Стояла с видом послушной маленькой девочки, подчинившейся боевому приказу, отданному опытными товарищами, но все же чувствующей себя не в своей тарелке. Предательство — не мед!..

Мы заранее договорились: толика смущения не повредит. В образ, который Карина создала для себя и теперь на время возродила, хладнокровная ненависть не укладывалась. “Впрочем, — подумал я, — предавая по-настоящему, крошка смотрела бы точно так же”... И возможность двойного предательства полностью сбрасывать со счетов не следовало.

Жизнь свою я полностью вверил женщине, истинному пониманию пока недоступной. Оставалось лишь уповать, что я не совершил роковой ошибки. Правда, шестое чувство нашептывало успокоительные слова, но и шестое чувство иногда способно ошибиться...

Карл опять подтолкнул меня дулом:

— Handema mot vaggen... Руки на стену, шаг назад, ноги поставить на двойной ширине плеч! — рявкнул он. Должно быть, насмотрелся голливудской киночуши.

Я покорно принял указанное положение. Смит-и-вессон тридцать восьмого калибра Карл отыскал тотчас, вынул из поясной кобуры, едва не своротив при этом предохранитель.

— Хорошо. Можешь распрямиться... В чем дело, Карина?

— У него еще один ствол есть! Вернее, целых два! Маленький дерринджер, у меня отобранный. В правом носке пошарь.

Отлично. Этот эпизод сценария мы тоже разработали загодя; решили воспользоваться дерринджером, как жертвуемой при шахматном гамбите пешкой, дабы измена, учиненная Кариной, казалась правдоподобнее. Также нельзя было исключать, что девушка перекроила сценарий по-своему, а теперь хотела полностью разоружить меня. Поживем — увидим.

На свете существует величайшая глупость: верить всем и каждому. Хуже нее лишь одно: вообще никому не доверять.

Ошарашенный собственным промахом Карл немедля поправился:

— Не двигаться, Хелм! Замереть!

Голос юнца отчего-то потерял командирские нотки.

— То двигаться, — молвил я раздраженно, — то не двигаться! Реши сперва, олух Царя Небесного, а потом челюстью щелкай!

Я ждал увесистого тычка, но Карлу было недосуг заниматься рукоприкладством. Он согнулся, проверил обе моих лодыжки, хотя Карина ясно указала: правый носок, — вынул маленькое двуствольное чудище из уютной берлоги в шерстяном носке. Выпрямился. И лишь тогда удосужился отпустить мне удар по голове, от коего перед глазами круги заплясали.

— Фот тебье, скотьина! Чтоб нье хитриль! В минуты наивысшего эмоционального подъема сопливец начинал изъясняться по-английски с очень сильным акцентом. Бывает...

Я обернулся и устало смерил Карла взглядом. Весьма недурен собою был этот малый, невзирая на фанатическое пламя, пылавшее в ярко-голубых зенках. Подтянутый, худощавый, с тонким лицом породистого северянина. Я непроизвольно подивился, не числится ли сей честной юноша графом или, на худой конец, бароном. А возможно, граф или барон, служивший еще под началом какого-нибудь Густава-Адольфа или Карла Двенадцатого любезно пригласил протопрабабушку господина Иохансона прогуляться на травку под кусток...

На физиономии Карла застыло победное, торжествующее выражение, присущее субъектам, которые заполучили два заряженных ствола и готовы испробовать их на безоружном неприятеле. Ребяткам сдается, будто в руках у них внезапно очутились волшебные ключи к неизбежной и неминуемой победе над целой Вселенной, хотя на самом деле обзавелись они просто хитроумными устройствами, способными быстро метнуть комочек свинца на известное расстояние.

Собственным стволом Карла был девятимиллиметровый хромированный браунинг, вмещающий тринадцать патронов в магазине и четырнадцатый — в камере. Как-то я уже говорил: очень удобная штука, ежели на вас наступают гуськом четырнадцать слепоглухонемых олигофренов.

Джинсы и свитер оставались теми же, что и в Стокгольме, да и побриться молодцу отнюдь не мешало бы. Не могу сказать “добру молодцу”, ибо ни малейшей доброты в этом существе приметить не удалось.

В иных обстоятельствах, стоя перед иным человеком, я воздержался бы от бесполезной болтовни. Упрекать противника просто смешно, а бросать угрозы и пояснять вооруженному пистолетом субъекту, что именно сотворишь с ним, когда наступит твой черед — небезопасно. Вернее, самоубийственно. Такое делают лишь на телевизионном экране. Представляй на здоровье, как медленно и постепенно скормишь окаянную сволочь голодной собаке, но зачем же кричать об этом во всеуслышание? Пусть наказание будет парню приятным сюрпризом в нежданную минуту...

Но здесь наличествовала не деловая, разумная обстановка, а дешевая пьеса, поставленная безмозглым любителем, долго и помногу пялившимся в телевизор. Разумного поведения Карл не понял бы. Следовало изображать болвана и утешать неприятеля тем, что все происходит в точном соответствии с кинодешевками, служившими парню главной и единственной школой мастерства.

Следовало вести себя сообразно голливудским правилам.

— Сучка поганая! — зашипел я на Карину. — Паскуда.

Теперь надлежало бестрепетно посмотреть Карлу в глаза и произнести очень длинную и грозную речь. Так я и поступил. Вообразил себя полоумным сочинителем дурацких боевиков и грозно возвестил:

— Ты за это заплатишь, негодяй! Это тебе даром не пройдет!

— Уже проходит, — ухмыльнулся Карл, приподымая пистолет. — Ну-ка, садись вон в то крьесло и ведьи сепья брилично!

Опять разволновался...

Недовольно ворча и скалясь, я устроился в указанном предмете гостиничной обстановки. Тотчас же выпалил:

— Я еще доберусь до тебя... сукин сын!

Карл развеселился по-настоящему. Ощущал себя всемогущим сверхчеловеком и плевать хотел на бессильные выкрики безоружного ничтожества. Именно таких героев созерцал он в американских боевиках: неустрашимые обладатели стволов, спокойно щурящиеся, выслушивая трескотню загнанного в угол и припертого к стенке супостата...

Не в детстве, разумеется, созерцал: у шведов большие строгости с фильмами, относящимися к разряду barnforbjuden: детям до шестнадцати — ни-ни! А то, не доведи, Господь, несмышленыш придет в восторг, увидав ружье, пистолет или, чего доброго, стрельбу настоящую.

Самое умопомрачительное в этом — факт, что Швеция по сей день сохраняет всеобщую воинскую повинность. Парень, полностью огражденный от любых и всяких телевизионных и кинематографических насильственных сцен — а особенно сцен, где наличествует огнестрельное оружие, — внезапно обнаруживает, что его на полтора года сунули в учреждение, где учат продырявливать ближнего из автомата, убивать ударом штыка или приклада, увечить голыми руками.

Также сжигать заживо при помощи противотанковой гранаты.

Честное слово, ежели поголовно учите мужчин зверству истинному и настоящему, не ограждайте их от перепалок и перестрелок, понарошку отпечатлевшихся на целлулоидной пленке. Будьте последовательны, господа хорошие!

Увы, правительство и последовательность обычно составляют понятия несовместные. Причем, в любой стране.

— Я держу на прицеле, ты привязываешь, — распорядился Карл, обращаясь к выжидавшей Карине. — Шнур вытащи из моего левого кармана. Хорошо вяжи, я все узлы проверю.

С неподдельным негодованием Карина вздернула подбородок. Однако исправно приблизилась, опустилась на колени, принялась обматывать веревку вокруг моих щиколоток и локтей.

— Проверяй что хочешь, — презрительно обронила она Карлу. — Я путешествовала с ним, как велели, спала с ним, как приказывали... Пояснила, как удобнее захватить, сама же и помогла атому. Назвала место, где лежал запасной пистолет! И в благодарность слышу: каждый узел проверим?! Проверяй, проверяй! Может, я его небрежно привязала, чтоб скорее освободился и мне же мозги вышиб? Иди, проверяй...

Карл, похоже, немного смутился.

— Ты не поняла; дело вовсе не в недоверии. Просто женщины редко умеют затянуть узел как надо. Я ничего иного сказать не хотел.

Пожав плечами, Карина фыркнула и поднялась.

— Se от du kan gora battre![1]

Она пересекла комнату, подняла и переместила свой ryggsack, принялась упаковывать разбросанные пожитки заново. Подняла голову, когда послышался условный стук в дверь, прозвучавший подобно первому такту Пятой Симфонии Бетховена.

Три точки, одно тире. И снова: три точки, одно тире. Господи, помилуй, V![1] Victory. Победа... Ох, и напыщенные олухи.

— Грета пришла, — промолвил Карл. — Впусти ее, пожалуйста.

Отложив рюкзак, моя спутница отворила новоприбывшей. Темноволосая девица выглядела осунувшейся и исхудавшей за одну-единственную ночь. Не диво. Кроме кровотечения, сказывался и немалый шок.

Одежду Грета, разумеется, сменила. Теперь на ней обретались красные шерстяные брюки, белая мужская рубаха и толстый коричневый свитер. Левую щеку почти полностью закрывал приклеенный пластырем тампон. Запавшие глаза блистали ненавистью. Кивнув Карине и Карлу, девица повернулась ко мне.

— Попался? Отлично.

Продолжая сверлить меня ненавидящим взором, Грета обратилась к любовнику:

— Я видела, как он вошел в город, а потом шатался по улицам. Что-то купил на бензоколонке, но к телефону даже не приближался. Прикрытия, как в Стокгольме, не заметно. Я подождала в вестибюле, чтоб удостовериться. Никого.

— Надо уведомить Астрид, — рассудительно молвил Карл. — Она опасается, что завтра Хелм способен испортить всю музыку...

Грета нетерпеливо взмахнула рукой.

— Уведомим! Так ли, иначе ли, а командного своего поста в Лулео Астрид не покинет, время еще есть. Сперва покончим с мерзавцем, а потом уже доложим. Пускай сперва на вопросы мои ответит, ублюдок!

Снедаемый сомнениями Карл не унимался.

— Белено сообщить сразу. Астрид не понравится задержка, связанная с самоуправством.

— Не валяй дурака! Астрид приказала обезвредить этого типа на несколько часов, чтоб не вздумал вмешиваться. Мы его и обезвредим... навсегда. Не помешает никому!

Призадумавшись, Грета неохотно согласилась:

— Убивать, наверно, и впрямь нельзя. Но если пленник сопротивляется, он может и пострадать в схватке, правильно? Тем хуже для него, а демонстрация в Лаке-форсе все равно состоится... Пусть выложит, куда скрылся второй, который... меня...

— Не выложит, — сказала Карина.

— Как это?

Грета уставилась на маленькую блондинку с недоумением.

— Как это, не выложит?

— Очень просто. Он собственными руками застрелил напарника.

— Не может быть!

— На моих глазах. Шесть пуль в упор.

— Не верю!

— В американских секретных службах идет, если ничего не путаю, ожесточенная внутренняя война. Организация Хелма разделилась на два непримиримо враждующих стана. И дерутся они, точно гангстеры повздорившие. Чего иного ждать от империалистических наемников? — пожала плечами Карина.

И облизнула губы.

— Допрашивать Хелма бессмысленно. И бесполезно. Ты ему лучше спасибо скажи: прикончил твоего обидчика.

— Спасибо? — с презрением переспросила Грета. — Эй ты, волк! Ухлопал своего же друга?

— Никогда не числились друзьями, — откликнулся я. — Просто работали вместе. А потом не поладили, выясняя, кому из двоих начальников лучше помогать...

— Но меня, — прошипела Грета, — напарник твой изуродовал еще пока вы орудовали плечом к плечу!

Драматически притронувшись к марлевому тампону, девка ожгла меня пронзительным взглядом, словно ждала, что я примусь отпираться и юлить, пытаясь ускользнуть от заслуженной ответственности.

— Конечно, — заметил я. — Но по какому поводу, собственно, скулеж?

— Ску-льеж?..

— На что ты жалуешься? — поспешила растолковать Карина.

От негодования темноволосая девица лишилась дара членораздельной речи. Забормотала, брызгая слюной, захлебнулась, умолкла. С трудом овладела собою. Резко развернулась и бросилась к стоявшему в углу комоду. Склонилась, заглядывая в складное зеркало-трельяж.

Я не мог понять, чем же занимается достойная особа, глядя на свое отражение. Потом Карина вскрикнула. Грета отделила пластырь, осторожно сняла тампон, возвратилась ко мне.

— Любуйся! — прокаркала она. — Любуйся хорошенько! Вот она, работа твоего прихвостня! И еще набираешься наглости спрашивать, на что я жалуюсь?!

Позеленевший от ужаса Карл безмолвствовал. Должно быть, не успел или не захотел изучать полученные Гретой повреждения, и теперь созерцал их впервые. Зрелище было впечатляющим. Признаю: даже меня чуток передернуло. Не так-то много на свете хорошеньких девиц, чтобы почем зря кромсать им вывески ланцетами...

Но и покойному Вальдемару Коновскому следовало отдать должное: разрез был тонок, решителен, аккуратен. С полным знанием дела произведен.

И зашит с полным знанием дела, честь и хвала хирургу. Наверное, Грету пользовал сам доктор Хассельман, и повреждение лечили в том же кабинете, где нанесли...

Выглядела щека отнюдь не аппетитно; впрочем, порезанных физиономий я навидался предостаточно, и морщиться от ужаса почел излишним. Обычная картина: швы, засохшая кровяная корка, надлежаще сильное воспаление, которое через денек-другой минует.

Если заживление состоится без осложнений. Грета даже не будет особо изуродована: так, самую малость...

— Что скажете, Хелм? — завизжала девица.

— А что именно тебе услыхать хочется? — полюбопытствовал я и с рассчитанной наглостью передернул плечами: — Vad har du at beklaga dej om? Простите за мерзкое произношение... Черт возьми, золотце, ты состоишь в организации воинствующего толка. Вы хотите устроить в Лапландии воинственную демонстрацию, кличущую к борьбе за всеобщий мир... Во время эдаких сборищ неминуемы жертвы, между прочим...

Грета засопела от бешенства.

— И двое суток назад, голубушка, ты помогла похитить человека и подвергнуть его пыткам. Посредством раскаленного железа. Но когда тебе самой чуток поцарапали милое личико, затеваешь неимоверный скандал... Чего же ты иного ждала при своем роде занятий? Как выразился один великий американец, боишься жара — держись подальше от кухни.

Сработала моя наглость исключительно хорошо. Избыточно хорошо, пожалуй. Грета попыталась было заговорить, но трясущаяся челюсть не давала словам вылетать разборчиво и гладко. В конце концов, девка оставила безнадежные потуги, заревела и задрала свитер.

Я подумал было, что Грета хочет закатить маленький сеанс домашнего стриптиза, но, как выяснилось, к ее ремню, продетому сквозь поясные петли джинсов, крепились небольшие кожаные ножны, которые не пустовали. Сувенирный клинок — ими в этих краях торгуют напропалую и с огромной выгодой. Четырехдюймовое лезвие, откованное из превосходной шведской стали. Березовая рукоять, на славу обточенная и отполированная мастером. Серебряная инкрустация.

Красивое оружие, только держала его Грета весьма некрасиво: так, словно собиралась колоть лед и готовить коктейль.

— Se hur du tycker от det![1] — провизжала эта дикая кошка, впадая в истинно берсеркерскую лють. Скандинавская закваска, ничего не попишешь.

Воспоследовала короткая пауза. Так бывает всегда. Сколь бы ни были разъярены любители, просто взмахнуть ножом и ударить они просто не умеют. Сперва надобно произвести на супостата крепкое впечатление, увидеть, что мерзкий неприятель съеживается от страха. Да и себя чуток взвинтить не мешает...

— С ума сходить начинаем? — участливо спросил я. — Чертовски жаль. Грета. Спокойнее держись, а то лицевые мышцы сокращаются без толку и мешают ране правильно затягиваться...

— Грета! — завопил Карл. — Не делай этого! Сама не простишь себе, когда угомонишься!

— Себе?! Я ему простить не могу!

— Значит, приступайте, сударыня, — подзадорил я. — Не заставляйте публику ждать.

— Не дразни ее, — почти умоляюще молвил Карл, — видишь ведь: человек теряет голову.

— Человеку терять нечего, любезный. Спектакль разыгрывался без сучка, без задоринки, словно по маслу. Я привлек внимание обоих террористов — сообразно замыслу; но вот решающий удар затаившегося до поры подкрепления отчего-то запаздывал...

Грета, наконец, отважилась. Я непроизвольно отметил, что нож изящен, блестящ, новехонек, и наверняка туповат, равно как и владелица его. Торговцы не продают неумехам-туристам лезвий, отточенных до бритвенной остроты: если половина покупателей ненароком вскроет себе вены, от прилавка не отходя, — можно сворачивать бизнес и вешать объявление: “Закрыто”.

Но все же клинок был достаточно остер, чтобы раскроить мою физиономию. А коль скоро посчастливится в последний миг отклониться, все четыре дюйма закаленной стали вонзятся в основание шеи, либо за ключицей; и тогда удар окажется гибельным.

Грета подобралась, резко взмахнула рукой.

И позади раздался негромкий хлопок.

Нож вылетел вон из женской руки, приглушенно звякнул о старый, истончившийся, почти насквозь протертый несчетными подметками ковер. На обезображенном лице отразилось внезапное изумление. Грета начала было поворачиваться, не понимая, что ужалило ее в самую неподходящую минуту. Снова послышался хлопок. Девица пошатнулась и рухнула плашмя.

Карл уже лихорадочно извлекал браунинг, с недопустимой беспечностью заткнутый за пояс. Оружие зацепилось — то ли предохранительной скобой, то ли чем-то иным, — и выдергиваться не соглашалось.

— Karin, Karin! — с ужасом и удивлением орал бедолага, — vad gor du?[1]

Ответом ему была ударившая в грудную кость пуля двадцать второго калибра. Карл повалился, так и не успев достать отличный хромированный браунинг о четырнадцати зарядах. Маленькая миссис Сегерби шагнула вперед. Стиснула револьвер обеими руками. Тщательно прицелилась и всадила Карлу новую пулю, в затылок. Потом наклонилась над Гретой, ухватила молодую стерву за волосы, перевернула навзничь. Сызнова прицелилась.

Очевидно, хотела поразить противницу в середину лба, но чуток ошиблась и высадила Грете левый глаз. Роли это не играло уже ни малейшей, ибо девка подохла сразу после второго выстрела. Coup de grace[1] оказался излишним.

Сжимая рукоять револьвера, Карина застыла на месте, слегка покачиваясь из стороны в сторону, белая, точно мел. По горлу молодой женщины пробегали заметные спазмы.

Попусту волновать и полошить любителя, совершившего первое в жизни убийство, никому не советую. Приведя нервную систему в надлежаще возбужденное состояние, человек зачастую бывает не способен прервать начатое и оставить незастреленным хоть одно существо, обретающееся поблизости. Наверное, синдром добросовестности сказывается или простая истерика — не знаю.

Вот я и сидел, не шевелясь, покуда Карина не обмякла — самую малость. Медленно и очень спокойно произнес:

— Теперь, ежели собираешься выблевать, подними предохранитель, положи револьвер на кровать, а уж потом беги в сортир. У тебя остался нерасстрелянный патрон, и обидно было бы напоследок застрелиться или меня в лучший мир ни за что, ни про что спровадить. Когда облегчишь душу и желудок, возвращайся, подыми вон тот очаровательный ножик и разрежь веревки...

Глава 23

В комнатах захолустной гостиницы телефонов не стояло. Единственный аппарат обретался внизу, в вестибюле, на столике портье. Это, конечно, усложняло мою задачу, ибо сказать с уверенностью, насколько почтенный старец разумеет английскую речь, было затруднительно. Предвиделись упражнения в Эзоповом языке.

— Min herre? — поднял голову портье. — А, прошу...

Битву со шведскими телефонными станциями я неожиданно для себя едва не проиграл, но минут через десять умудрился все же вызвать искомый номер.

— Да?

— Говорит Хелм.

— Хелм?

Далекий голос принадлежал даме, известной как Астрид Ланд. Некоторые полагали ее мерзавкой и убийцей, но в нашем деле приходится выполнять любые задания любыми способами. Я и сам спровадил к праотцам человека-другого.

Я припомнил мужество, с коим эта женщина переносила сердечные приступы, вызванные добровольно; подумал о страсти, которую Астрид со мною разделяла — упоительной взрослой страсти, а вовсе не лихорадочной, ненасытной горячки, обнаруженной на пароме Кариной. Помыслил о приятном путешествии, совершенном в обществе русской разведчицы.

И внезапно понял, что не испытываю к ней ни малейшей личной вражды.

Расположилась Астрид милях эдак в восьмидесяти от Хапаранды, в городе Лулео — крупнейшем на шведском севере. Весьма разумный выбор командного пункта, ибо до Лаксфорса оттуда рукой подать, а новоприбывший не привлекает к себе особого внимания среди многочисленных жителей и гостей.

Отель, где расположилась Астрид, явно был современнее моего: телефоны стояли в комнатах.

— Как поживает рука? — полюбопытствовал я безо всякой насмешки.

— Неплохо, спасибо. А как ты номер узнал?

— Карину ведь просили заботиться обо мне в пути, вот я и подумал: надо же девочке время от времени с тобою беседовать. Или с кузеном Олафом. Значит, номер ей известен. Мы дружески поболтали, я упросил Карину сообщить нужные цифры — и вот...

— Упросил? Ну да, Карина ведь не из тех, кого приходится упрашивать очень долго и усердно... Ты не один в комнате?

— Говорю с аппарата портье.

— Понятно. Карина очень послушное и прескучнейшее создание, между нами будь сказано. Или ты уже считаешь иначе?

Там, где речь велась о мужчинах, Астрид являла огромную проницательность, однако женщин оценивала гораздо менее верно.

— Послушное — согласен, а вот скучной назвать не могу. Ты ревнуешь?

Астрид негромко засмеялась на расстоянии восьмидесяти миль.

— Разумеется! Так быстро позабыть обо мне и ради кого? Ради ребенка безмозглого? — Голос переменился: — Впрочем, ты ведь не затем позвонил, чтобы о любовных делах толковать, а?

— Нет, конечно. Мы повстречали твоих молодых друзей. Карла и Грету. Ребятки оказались очень добры, ссудили нас автомобилем — собственным, — взамен поломавшегося по дороге фольксвагена.

Последовала короткая пауза. Потом Астрид осторожно произнесла:

— Того самого, что мы взяли напрокат в Осло? Автомобиль не желал исправно ездить с первой же минуты. Удивляюсь, как вообще осилил подобный путь.

— Сам диву даюсь!

— А ты... основательно... просил Карла и Грету?

— Нет, но получил машину в неограниченное пользование. А тебе звоню потому, что ребята остались безо всякого механического средства передвижения, и надо будет забрать их отсюда. Сами не выберутся. Ждут они в гостинице Хапаранда, номер двести семнадцатый. Поняла?

— Хапаранда, — машинально повторила Астрид. — Номер двести семнадцатый. Поняла.

— Оба очень устали, прилегли поспать; на двери вывешена табличка “Просим не беспокоить”. Очень устали, бедолаги.

Портье равнодушно перелистывал внушительный гроссбух и не выказывал ни малейшего интереса к беседе. Несколько мгновений Астрид безмолвствовала.

— Оба... устали, Мэтт? Неужели нельзя было... помягче поступить?

Вопрос прозвучал вежливо по форме, но довольно зло по интонации, с которой был задан. Я только хмыкнул в ответ.

— Мы опасались, что ты решишь вмешаться в намеченные заранее планы. В конце концов, тут и американское участие имеется... Из-за него, собственно, проводят завтрашнюю демонстрацию. Миролюбивая Швеция не желает быть игрушкой заморских “ястребов”.

— Риторику придержи для сосунков, — заметил я. — Или для вашей любимейшей газеты... Заметок не пишешь?.. Только едва ли, милая, ты печешься о национальных судьбах сопредельного государства.

— Нет, конечно. При нынешнем положении вещей тебе наверняка велели вмешаться обычным насильственным способом, а этого не нужно. Никому.

Астрид крепко ошибалась, но разубеждать ее не стоило.

— Карлу и Грете велели просто задержать тебя на сутки, вот и все!

— Блестящий замысел. Выслать парочку необученных олухов...

Искоса наблюдая за старым портье, я решил рискнуть, ибо никакой заметной реакции швед не обнаруживал. Он и впрямь, должно быть, затвердил несколько основных, неотъемлемо нужных при такой работе фраз, но в дебри обиходного языка забираться не пожелал.

— ... Один из коих — одна, точнее, — пострадала от рук моего напарника и затаила злобищу неимоверную. Лелеяла надежду отомстить и носила режущий инструмент, предназначенный для воздействия на мою и без того не шибко приглядную физиономию. Видела бы ты ее перышко! Собственно, мстить, по справедливости, надлежало Джоэлю; но в таком настроении за неимением гербовой попишешь какую угодно... Рожу.

— Я не подозревала! Просто... больше никого под рукою не оказалось.

— Тем хуже для них. Отдыхают у меня в номере, собственным ходом уже никуда и никогда не двинутся, поэтому высылай мусорщиков.

— А если не вышлю?

— Значит, их приберут обычным образом, и подымется невероятный гвалт. А гвалт вам перед завтрашней затеей навряд ли требуется.

— Тебе тоже, Мэтт.

— Разумеется. Но ты, скорее всего, располагаешь группой мусорщиков, а я — нет. Следовательно, тебе и действовать.

Помолчав, Астрид произнесла:

— Пожалуй, ты прав. Хорошо, позабочусь... Мэтт, извини. Понимаю, было глупо выслать именно их... А, кстати, Карина участвовала в деле?

— Да. Усердно блевала и зеленела. Больше ничего не устраивала. И слава Богу. Я по-прежнему приглядываю за девицей, чтоб не втравила достойное семейство в позорную историю.

— Только поэтому? — лукаво спросила Астрид. — Я все еще ревную, дорогой.

— Приятно слышать. Но помочь, к сожалению, ничем не в силах: нам лучше не встречаться впредь. По причинам, о которых мы отлично знаем оба. Прощай, Астрид...

— Жаль, милый, но ты, безусловно, прав. Прощай.

В деле нашем сплошь и рядом возникают любовные отношения, которым не было бы цены, если бы мир сделался иным, а женщина и мужчина принадлежали не к враждующим, а к дружественным сторонам. Однако положение вещей таково, как есть, и поменять его мы не властны. Просто наклеиваем очередную полоску пластыря на сердце, разбивавшееся уже не раз и не два, и бодро продолжаем работать. Любовь? Да кому она требуется?..

Вручив трубку седому портье, я поблагодарил старца и сызнова убедился, что изо всей беседы тот не разобрал ничего. Сообщив, что мы с женой исчезаем надолго и возвратимся, в лучшем случае, на следующий вечер, я заранее уплатил по счету и предупредил: маленькую красную машину отбуксируют на гостиничную стоянку. Мы получили другую, а механик поколдует над фольксвагеном и приведет его в божеский вид.

Сколько из этого старик понял, учитывая, что мой шведский ненамного отличался от его английского, понятия не имею. Но довольно щедрые чаевые — лучший международный язык, внятный каждому — сразу же сделали портье довольным, доброжелательным и готовым к любым услугам.

 

Потребовалось известное время, дабы наполнить бак трофейного “ауди” бензином. Согласно разысканному в перчаточном ящике наставлению, четырехколесный привод работал непрерывно, а коль скоро вам требовалось дополнительное усилие мотора, включалась хитрая передача — и хоть крейсерские танки с дороги сталкивай.

Бархатистая обивка сидений, прорва гидравлических, электрических и пневматических удобств. Не машина — золото.

— Мэтт, я до сих пор не услыхала ни слова, — молвила Карина очень жалобным голосом.

— О чем?

— О... О том, что я сотворила в Хапаранде.

— А нужно ли говорить? — пожал плечами я. — Впрочем, ежели хочешь... Мы ведь условились, что заманим Карла и Грету в номер, дозволим наброситься на меня и порезвиться; но тебе же полагалось в это время, пока ребятки горланят и грозят, себя не помня от радости, задать несколько небрежных вопросов и постараться выудить несколько полезных ответов. А потом взять обоих на мушку, перерезать мои путы и заручиться довольно ценными пленниками. Ты же принялась палить, словно взбесившийся броненосец. Почему?

Сглотнув, Карина молча посмотрела в окно. Автомобиль мчался вперед, магистральное шоссе Е4 было, подобно финским дорогам, почти непрерывно обрамлено хвойными лесами. Словно и сутки не миновали...

— Я... Грета захватила меня врасплох, вытащив этот жуткий нож. И я выстрелила, чтобы кое-кого не изувечили. А потом... чуточку помешалась, наверное.

— Конечно. Такое состояние зовется “стрелковой лихорадкой”. Одна из двух возможных реакций начинающего.

Карина облизнула губы.

— А другая?

— Сводится к тому, что в критический миг, когда люди всецело зависят от новичка и рассчитывают получить помощь, субъект роняет револьвер, закрывает лицо ладонями и орет: “не могу покушаться на ближнего, не могу выстрелить!”

— Циник.

— По совершенно понятным причинам, первая разновидность реакции, обнаруженная тобою, неизмеримо лучше. На славу потрудилась, малышка. Ну, перестаралась капельку, зато уложила обоих, и даже в меня пулю не всадила. Пятерка с плюсом.

— А что сказала... она?

— Астрид? Карина кивнула.

— Огорчилась, но не слишком. Астрид, подобно мне, профессионал. А в нашей профессии потери неминуемы.

— Обо мне сообщил?

— Да, сообразно твоим наставлениям. Поведал, что маленькая трусливая вонючка заревела, словно белуга, и тотчас же испоганила рвотой гостиничный коврик. В расход Карла и Грету вывел я, собственноручно и единолично.

— Фу! — скривилась Карина. — Мог бы не выставлять меня столь... отвратительной дурой.

— Запомни, крошка, — молвил я наставительно: — В нашей работе принято выставлять себя в елико возможно более неприглядном свете. Чем ничтожней и гнусней — тем лучше. Ибо тогда в решающую минуту неприятель не примет тебя всерьез, а того нам и надобно.

Карина засмеялась:

— Признаю, ты прав. И все сказал правильно. Вовсе незачем разубеждать Астрид в том, что я — пугливое и покорное ничтожество. План действий уже существует, завтра приступим к исполнению; и не приведи, Господи, Астрид заподозрит, будто я хоть чего-то стою! Тогда она призадумается, и, призадумавшись, может вообще отменить окаянную демонстрацию. Понимаешь?

— Более-менее.

Это утверждение было чистейшей ложью.

Некоторое время ехали молча. Я следил за дорогой, Карина созерцала живописные окрестности. Встречное движение было редким. Полагаю, скандинавы просто не охотники раскатывать по междугородным автострадам.

Наконец, Карина произнесла:

— Ты уже догадываешься, чего я попрошу. Сам говорил с Астрид.

— Час “Ч” наступает завтра на рассвете. Быстрее, чем ты рассчитывала, верно?

— Да, начало демонстрации передвинули немного назад. Получается, надо прибыть на место еще сегодня. Желательно, до сумерек.

— Получается, я должен плюнуть на собственное задание и заниматься твоим?

— Я тебе тоже помогу, ведь условились! Твое задание временем не ограничивается, моя же затея строго связана с дурацким шествием! Доберешься до Лизаниэми, не бойся. Лишний день или два роли не сыграют. Но мне позарез нужно быть в Лаксфорсе поутру!

Я поколебался, пораскинул мозгами, признал Каринину правоту. Лизаниэми подождать могла, но Лаке-форе — никоим образом. И, хотя прямые приказы отсутствовали, я решил: ежели советская разведка намечает прямое нападение на военный объект, созданный при содействии американцев, грешно будет не пособить своим.

По крайней мере, подождать, затаившись неподалеку, присмотреться, оценить обстановку.

— Ладно, — возвестил я, — телохранителем ты обзавелась. Но выдвигаю встречное условие.

— Какое?

— Стрелять отныне буду я, и только я. Незачем искоренять население Северной Швеции до последнего человека.

Глава 24

Они двигались по направлению к Лаксфорсу, должно быть, уже сутки с лишним. Сущее нашествие гуннов! Кое-кто волок на себе внушительные плакаты “Fredsmarschen”[1], однако таких было немного. Топать несколько десятков миль, волоча на спине увесистый, на фанере начертанный лозунг, не всякий осмелится.

Были плакаты, весьма оскорбительные для Америки и американцев, но в этом пункте я не обидчив.

Манифестанты продвигались на север большими и малыми группами. Попадались одиночки, сгибавшиеся под тяжестью объемистых рюкзаков: любители пеших странствий, готовые провести ночь под открытым небом, лишь бы выхаркнуть в лицо другому человеку задорный коммунистический клич. Менее решительные идеалисты катили в машинах.

Правительство, разумеется, не могло не знать о готовящемся шествии, но полицейских я не приметил. Очень расчетливо со стороны правительства, между прочим. Вернейший способ заронить мысли о мятеже в головы, где подобных мыслей не водится — выставить на пути манифестации заслон из откормленных фараонов, ненавистных всякому честному остолопу.

Шла, большей частью, молодежь, хотя попадались и люди средних лет. Распогодилось, и шведы, стремящиеся раздеться при малейшем намеке на солнечный свет, немедленно скинули меховые ботинки, сбросили тяжелые куртки. Особо закаленные щеголяли в шортах и гольфах. Смотреть было зябко, честное слово.

Рюкзаки наличествовали в изобилии. Я непроизвольно дался диву: которые из этих вещевых мешков содержат консервы, смену белья и теплое одеяло, а которые вмещают, помимо безобидных пожитков, противотанковую гранату SVAB Тур7Р? Или пару таких гранат?

В ящик помещается двадцать пять; один ящик бесследно пропал со склада...

Я заодно подивился: многие ли пилигримы знают о грядущем нападении на Фотолабораторию? Большинство, невзирая на идиотские политические пристрастия, казались ребятами безобидными и довольно спокойными. По крайности, безумного пламени в их глазах не горело. Не то, что у покойных Карла и Греты...

Протискиваясь мимо людской вереницы, обгоняя пешеходов, я сам не заметил, как еловые леса поредели и остались позади. Перед нами раскинулся полупустынный арктический ландшафт: низкорослые кривые кустарники, пятна зеленовато-серого мха, редкие чахлые рощицы, изобильно раскиданные там и сям ледниковые валуны. По влажной почве текли многочисленные водные струйки, незаслуженно именуемые в северном краю ручьями.

Чуть позже мы пересекли саму реку Лаксфорс — Лососевый Поток. Шоссе потянулось по левому берегу.

Покрыв изрядное расстояние, мы опять повернули, проехали по другому мосту, через другую речушку, и Карина объявила, что до военных объектов осталось уже немного. Я притормозил, спутница извлекла топографическую карту, мы принялись обмозговывать дальнейшие свои действия. Карты у шведов отличные: этот народ буквально помешан на пеших походах. Ориентировка на местности — хотите, верьте, хотите, нет — составляет обязательный предмет школьного обучения! Весьма полезный, кстати, предмет.

Карта Каринина была старой, изданной до того, как Лаксфорс превратили в армейскую базу. То ли поскупилась девица купить новую, то ли новую теперь и днем с огнем нельзя было приобрести — не знаю. Впрочем, геологических катаклизмов здесь не приключалось, окрестности Лаксфорса оставались неизменными, а все новые особенности пейзажа Карина вычертила карандашом: очень аккуратно и старательно. Указала и новые асфальтированные дороги, и периметр ограды, и строения, которые обозначила крохотными квадратами.

Наличествовал также восьмиугольник, над коим было выведено: “Morkrummet”. Я подивился, какие научные либо технические соображения понудили инженеров придать Фотолаборатории столь необычную форму. Впрочем, наука и техника отнюдь не по моей части.

Располагалась Morkrummet поближе к западной кромке огражденной территории. А к северу обреталось поле, снабженное примечанием: “Antenn”. Конечно, каждую отдельную антенну Карина вычерчивать не стала, но в целом карта оказалась выше всяких похвал. Я призадумался: откуда столько полезных и любопытных сведений?

Я крепко подозревал, что данные Карины полностью достоверны и надежны.

— Где устроим засаду, Мэтт? Сощурившись, Карина изучала собственную карту, словно видела ее впервые.

— Как насчет холмика? Вот, на западной стороне объекта. Расстояние, правда, приличное, да только сдается, это единственное удобное для наблюдения место.

— Вот-вот. Ежели это место — единственное, значит, все, кому захочется поглядеть на демонстрацию или базу рассмотреть получше, туда и вскарабкаются. Очень мило.

— Выбора нет. Можешь предложить иное?

— Вряд ли. Но пробираться на холм будем со всеми предосторожностями, потихоньку. И пораньше. С юга, похоже, явиться проще всего, поэтому с юга мы не пойдем. Двинемся от востока... Ночка предстоит сырая и холодная, следует запастись одеялами... Зато утром сразу приметим всякого, кто решит занять удобную позицию.

Карина вздохнула.

— Ты эксперт... Поступим, как велишь, хотя зубами, конечно, придется постучать изрядно.

Проведя пальцем по карте, она прибавила:

— “Ауди”, пожалуй, оставим здесь, на боковой дороге...

 

Карина спала за моею спиной, чуть повыше, завернутая в два шерстяных одеяла, предусмотрительно купленных мной в Оулу. Обнесенная проволочной оградой территория внизу имела очертания груши. Я обретался поближе к “черенку” и мог изучать местность невозбранно.

Объект был ярко освещен, однако утыканное приемными и передающими антеннами поле, образовывавшее нижнюю, широкую часть “груши”, оставалось в темноте. Лишь на самых высоких мачтах и на трех-четырех приземистых башнях управления горели красные огоньки. Ничего определенного сказать о назначении столь хитроумного центра ни я, ни Карина, конечно же, не могли: в электронике не понимали ни аза.

Видимой защиты у Лаксфорсской базы не было. Только проволочная ограда и караульная будка, стоявшая у дальнего въезда. В будке имелось окно, сквозь которое просачивалось желтоватое свечение лампы. Часового не замечалось, но еще раньше, покуда не смерклось, мы видели фигуру, затворившую за собой дверь. Бинокль я тоже приобрел на финской земле.

Черт, подумал я, один-единственный охранник... И тотчас назвал себя дураком. Разумеется, объект непрерывно просматривается приборами ночного видения, обшаривается незримыми лучами локаторов, данные поступают на экраны спрятанных телевизоров — и, ежели на экране возникнет непрошеный гость, затаившаяся где-нибудь в бункере группа обороны вырвется наружу, потрясая штурмовыми винтовками.

Военные вовсе не глупы, напомнил я себе, хотя общество и любит воображать их клиническими болванами, не сыскавшими более утонченного занятия...

Простиравшаяся внизу сцена казалась безмятежной и сонной. Три здания, обозначавшихся на Карининой карте квадратами, образовывали букву “П” — обычное расположение домов на шведском севере. Любая ферма устроена точно так же: дом, конюшня, амбар... Очень удобно в стране, где сплошь и рядом дуют ураганные ветры и сугробы наметает такие, что средних размеров жираф — и тот потонул бы с головой. Только рожки торчали бы.

Эта буква “П” открывалась на юг, и я мог видеть происходящее внутри. Часа полтора назад меж домами сновали мужчины и женщины, однако теперь не замечалось ни души. Впрочем, окна ближайшего дома были освещены полностью на первом этаже и частично — на втором.

Наиобычнейший правительственный центр, если не считать окаянной Morkrummet. Громадный восьмиугольник выглядел довольно угрюмо, чтоб не сказать зловеще. Я внезапно понял: приземистое сооружение составляет лишь верхний, видимый этаж глубоко утопленной в земле башни. Понятия не имею, отчего решил, будто передо мною своего рода рукотворный айсберг, но решив, не сомневался в этом.

Вообразил отвесные шахты подъемников — прошу прощения, лифтов, — и витые металлические лестницы; представил несчетные переходы, тяжеленные стальные двери, снабженные колесами, похожими на рулевые... Подивился, почему Фотолабораторию не убрали под почву целиком.

Вокруг восьмиугольника простирался широкий участок, усыпанный гравием. Разумно: потихоньку приблизиться, ежели шагаешь по скрипучим камешкам, даже тигр охотящийся не сумеет.

— Давай сменю, — послышался шепот Карины. — Все спокойно?

— Целый час никто не шевелился, — ответил я и зевнул. — Хорошо, только немедленно разбуди, если увидишь или услышишь хоть что-нибудь непонятное.

— Ха, тогда не ложись. Ибо все, что я вижу, непонятно. Мачты, антенны, башни... Спокойной ночи, Мэтт.

 

Они появились, как я и думал, на рассвете. Встрепенувшись, я различил далекие тени, продвигавшиеся ниже по склону, вдоль ограды приемно-передающего центра. Подобрались они, само собою, с юга, с наиболее доступной стороны, которой мы не воспользовались. Людей было примерно полдюжины.

Основной отряд.

Вторая, меньшая, судя по производимым звукам, группа шествовала меж деревьев, тянувшихся ближе к востоку, справа от меня. Мало подходящая для неслышного передвижения местность: сухая листва и сучья хрустели, выдавая крадущихся с головой.

Я проворно дополз до Карины, которая, конечно же, задремала на посту, со всевозможными предосторожностями разбудил, сказал:

— Супостаты близятся. Девушка вздрогнула.

— Сколько?

— Два отряда. В первом — шесть, семь или восемь субъектов; направляются к ограде. Точного числа при эдакой темнотище назвать не могу. Во втором — двое, трое или четверо; пробираются по рощице. Наверное, подыскивают хороший наблюдательный пункт. Не исключаю, что выйдут прямиком на нас.

— А почему бы и нет? — невозмутимо полюбопытствовала Карина. — Мы сочли это место наилучшим, и они тоже.

— Тогда, голубушка, — предложил я, — давай-ка отступать на гребень... Я заберу одеяла; ты проверь, не остались ли где валяться фамильное кольцо с монограммой или пудреница с дворянским гербом на крышке... Так, хорошо... Идем... Эй, это еще что за?..

Оглушительный рев громкоговорителей разорвал предрассветную тишь. Кто-то надрывал глотку — вернее, глотки: звучало хоровое пение. Мелодию паскудили ужасно, зато слова можно было разобрать:

— Vart land, vart land, vart fosterland, ljud hogt о dyra ord...

Шведский национальный гимн.

Ужаснее всего мне показалось то, что эти сопливцы явились протестовать под звуки патриотического гимна. Американские бузотеры, протестуя против чего-либо (или в пользу чего-нибудь) не шибко склонны горланить “Янки-дудль”. А шведские недоростки всячески подчеркивали: мы устраиваем безобразие не только ради мира во всем мире, но и во славу любимой родины! Фатерлан-да. Или Матерланда, не знаю, как и выразиться получше.

Они громогласно заявляли: к черту паршивых Атеrikanare вместе с их мерзкими военными советниками.

А также — осознанно или бессознательно — подчеркивали, что Швеция, выражаясь языком последователей Адольфа Гитлера, иber alles. Превыше всего.

Даже мира во всем мире.

Глава 25

Вьюноши и девы резвились напропалую. Близ ворот Лаксфорсского приемно-передающего центра собралась огромная толпа, размахивавшая несметными пылающими факелами. Лилась гордая песнь. Зрелище было чрезвычайно впечатляющим: ни дать, ни взять, нацистское факельное шествие, какие обожали устраивать в Германии лет пятьдесят назад, когда папеньки да маменьки этих ублюдков бегали в коротких штанах и юбчонках, понятия не имея, что приключится с человечеством на их веку...

Впрочем, огни поневоле доводилось гасить: восток уже заалел, и весь несравненный эффект готовился пойти насмарку.

Я ощутил на предплечье осторожное прикосновение Карины. Прижался к земле, застыл; не услыхав ничего подозрительного, осторожно приподнял голову.

Неясная фигура отделилась от группы, насчитывавшей три человека и захватившей наше прежнее уютное местечко ниже по склону. Сделала несколько шагов. Помочилась. Судя по манере облегчаться, существо принадлежало к мужскому полу.

Отчетливо зажужжала застегиваемая “змейка”. Я осторожно вынул бинокль.

Высокий, подтянутый парень; обладатель густой золотистой шевелюры, каковую он явил на короткое мгновение, сдернув и заново нахлобучив кепи армейского образца. Одернул куртку. Опять поправил головной убор.

Напрашивалось предположение: с группой появилась женщина. Подобные ребятки обыкновенно не приводят себя в порядок, дабы покрасоваться перед парой-тройкой небритых товарищей. Коль скоро, конечно, гомосексуальными склонностями не страдают...

Раздался далекий, тихий женский голос:

— Рагнар!

— Jag kommer![1]

Блондин отвернулся и проворно сбежал по скату холма.

Не опознать голос, окликнувший Рагнара, было немыслимо. Что ж, заключительной встречи следовало ждать, и не удивительно, что повстречаемся мы именно здесь, подле армейского объекта Лаксфорс.

— Астрид! — хрипловато шепнула мне в ухо Карина.

— Так мы ведь из-за нее и пришли, верно?

— Да! — яростно выдохнула девушка: — Я знала, наверняка знала: она явится! Не с толпой: для этого Астрид чересчур добропорядочная личность; и нельзя же собою рисковать!

— Нельзя также, — заметил я, — компрометировать местных шавок. Ежели среди борцов за мир поймают московского агента — пропала борьба за мир.

— Я знала, — не слушая меня, продолжила Карина: — Придет! Ибо должна сама удостовериться, что задание выполнено в точности. А потому я решила застичь ее и попросила твоей помощи. Займись мужчинами. Делай, что хочешь, поступай, как нужным сочтешь, но Астрид оставь мне! Это моя добыча! Это моя месть! Пальцем трогать не смей, даже если решишь, будто все погибло... Клянусь: не раскаешься.

— Убеждена?

— Я знаю, что делаю. Астрид — моя!

— Тишш-ше! — зашипел я. — Орешь ведь не хуже манифестантов.

Несколько минут мы лежали не шевелясь, но внизу царила тишина, и я понял: громыхавшие внизу репродукторы заглушили голос Карины. Пришельцы не обнаружили нас.

Теперь участники шествия горланили народную песню, которую частенько напевала моя матушка. Ну и ну! Сами у нацистов учились или кремлевские инструкторы их натаскали? Впрочем, это было неважно и влияния на предстоящие события не оказывало ни малейшего.

Астрид и ее сотоварищи дожидались чего-то. Блеснула яркая полоска хромированного металла: Рагнар выдвинул антенну. Радиотелефоном запаслись, получается.

Левая рука Рагнара согнулась в локте, взмыла — парень поглядел на часы. Что-то бросил Астрид, та, в свою очередь, произнесла отрывистое слово по радио. Все трое смотрели теперь только вниз, на ограду, защищавшую Morkrummet.

Маленькие, походившие издали на муравьев люди уже проскальзывали сквозь отверстие, проделанное в проволоке саперным резаком. Побежали, огибая восьмиугольник, разделяясь на две редких вереницы, беря Morkrummet в клещи. Я насчитал семерых, это составляло по одному на каждую стену, за вычетом передней.

По гранате на каждое вентиляционное отверстие.

— Ну и сигнализация здесь! — буркнул я.

— Ее вывели из строя, — пояснила Карина. — Вернее, думают, будто вывели из строя.

— Как насчет вон тех толстенных кабелей, протянутых по кронштейнам? Судя по изоляции, возможно сильное излучение, а?

— Если долго или часто находиться поблизости, не поздоровится. Но за несколько минут никакого вреда не будет...

Карина глубоко вздохнула.

— Пора... Помни: с мужчинами поступай по собственному усмотрению. Астрид оставь мне. Девушка тронула мое плечо.

— Не сомневайся, Мэтт! Не волнуйся! Клянусь, я действую на правильной стороне. Здесь не произойдет никакой диверсии, просто не получится, только делай то, что говорю. Все рассчитано и устроено заранее. Слово даю: тебя, американского правительственного агента, исход событий удовлетворит полностью.

И впрямь, я задавался резонным вопросом: а что здесь позабыл честный, вооруженный револьвером янки, не имеющий понятия, в кого палить, и нужно ли стрелять вообще? Впрочем, на кого работает Астрид, я понимал ясно, и не видел оснований считать, что двое спутников ее служат иным людям. Это автоматически заставляло объединиться с Кариной.

— Хорошо, — сказал я. — Спускайте свору, сударыня.

— Свору спускать?.. Я все-таки выучу когда-нибудь английский!

Карина резко подняла голову:

— Астри-ид!

 

Воспоследовало ошарашенное безмолвие, затем двое мужчин одновременно повернулись на сто восемьдесят градусов.

— Оглянись! — орала Карина. — Это и было ошибкой Фредерика: он вовремя не оглянулся! Училась бы на оплошностях жертвы! А-астри-ид!

Светловолосый Рагнар уже выдернул пистолет. Ничто не способно рассеивать ваши сомнения так быстро, как блещущий хромом пистолетный ствол. Я всадил под ложечку шведу тридцативосьмикалиберную пулю и тотчас переключил внимание на второго мужчину. Тот либо колебался, либо ленился нажать на курок, и я преднамеренно послал пулю мимо неприятельского уха.

Человек ринулся наутек. Затрещал сминаемый ботинками валежник: парень вломился в рощицу и бежал, куда глаза глядели. Я перевел взор на Рагнара, но тот лежал неподвижно, и блестящий пистолет валялся в нескольких футах от безжизненной руки.

Непостижимым образом Астрид не соизволила даже головой повести. Она стояла, точно каменная статуя, в той же позе, в какой услыхала первый вопль Карины.

— А-астри-ид!!!

Очень медленно разведчица положила радиотелефон возле своих ног, выпрямилась, посмотрела вверх. Поправила висевшую на плече дорожную сумку. Не различая нас при сером, неверном утреннем свете, сделала осторожный шаг.

И заговорила. Но не с Кариной.

— Мэттью?

— Он самый.

Я поднялся, краем глаза продолжая следить за распростертым Рагнаром. Швед не шевелился. Хотя, казалось, еще дышал.

— Да, — невозмутимо произнесла Астрид. — Я знала: ты придешь полюбоваться на развязку и принять в ней посильное участие. Но что здесь вытворяет чучело по кличке Сегерби?

Карина тоже поднялась.

— Оно явилось убить тебя, Астрид! Нужно ли пояснять, за что?

Раздался искренний, полный презрения смех.

— Ты просто набитая дура, а Фредерик был дураком проницательным.

Карина двинулась вниз по откосу, на ходу вытаскивая двуствольный дерринджер. Немного раньше она потребовала вернуть пистолет, и отдала мне служебный револьвер с глушителем. Заявила, что предпочитает маленькое чудовище, ибо это оружие — свое, собственное.

— Да ты из него даже в носорога не попадешь на расстоянии десяти футов! — изумился тогда я.

— И не надо, — загадочно сказала Карина. Следя за удаляющейся девушкой, я припомнил, насколько у дерринджера тугой и неудобный спуск. Усилие надобно приложить не менее двадцати фунтов. Карина едва ли вообще сумеет нажать гашетку.

Астрид смерила девушку пронзительным взглядом и невозмутимо заметила:

— Промахнешься ведь.

После короткой паузы Карина вскинула пистолет, стискивая рукоятку обоими кулаками, в утренней тишине треснул выстрел патрона “магнум”. Астрид, оставшаяся целехонькой, расхохоталась и с нарочитой медлительностью раскрыла наплечную сумку.

Извлекла из нее вещицу, напоминавшую размером и очертаниями банку пива. Я подавил неукротимое желание перемахнуть через гребень ската и покатиться вниз. Это была знаменитая handgranat. Полагаю, что удержало меня отнюдь не чувство долга, но простейшее любопытство. “Все рассчитано и устроено заранее”, — сказала Карина.

Отчего-то со вторым выстрелом девушка медлила, и медлила недопустимо. Снова засмеявшись, Астрид выдернула предохранительную чеку, замахнулась для броска, одновременно взводя рычажок запала...

В любой гранате имеется механизм, задерживающий взрыв на три, четыре, пять секунд. Иногда на шесть, и больше. И мгновенный, безо всякого промедления грянувший грохот ошеломил меня.

Астрид исчезла в клубящемся огненном шаре.

 

Карина придавила кнопку переговорного устройства. Из радиотелефона раздался дребезжащий вопрос по-шведски.

— Ja, vi maste skynda, — сказала девушка. — Gor det nu![1]

Снизу послышались частые, резкие удары, точнее, оглушительные хлопки. Они раздавались вблизи Фотолаборатории. Четыре пламенеющих клубка было видно с того места, где я стоял; остальные наверняка вспыхнули по другую сторону Morkrummet. Карина следила за творящимся вполне хладнокровно.

Положила рацию на жухлую траву, приблизилась к обугленной массе, утратившей всякое человеческое подобие. Мысленно представив, что должно твориться внутри пораженного такою гранатой танка или бронетранспортера, несущего целое отделение пехотинцев, я подумал: не такое уж и глупое дело, борьба за мир...

Лицо Карины сделалось очень бледным и внезапно постаревшим. Она открыла рот, намереваясь обратиться ко мне, однако на вершине холма возникла вереница темных силуэтов. Девушка быстро положила узкую ладонь на мое предплечье.

— Нет. Не стреляй. Это свои.

Большинство новоприбывших носило шведские десантные комбинезоны, а вооружено было пистолетами-пулеметами SVAB... Кажется, фабрика Сегерби и впрямь пользовалась на родимой почве немалой популярностью.

— Пожалуйста, Хелм, — услышал я, — спрячьте револьвер. Мои люди уже нервничают.

Голос принадлежал кузену Олафу.

Стьернхьельм объявился не на гребне, а на опушке рощицы, сквозь которую пытался ускользнуть бежавший террорист. Мундира на Олафе не было и комбинезона тоже. Больше всего милый мой родич напоминал заблудшего туриста.

С полминуты мы рассматривали друг друга, потом Олаф заговорил опять, выбирая слова с весьма заметной тщательностью.

— У вас имеются веские причины меня не любить. Очень сожалею о приключившемся в Стокгольме. Нужно было произвести впечатление на юных кровопийц, поразить их беспощадной жестокостью и непреклонной решимостью. Также беззаветной преданностью общему делу. Вы примете искренние извинения?

Двое суток назад я живо представлял, как буду заживо резать этого субъекта на мелкие кусочки; но, ежели вы настоящий профессионал, невозможно мстить всем и каждому. Бесполезная трата времени.

— Принимаю, — хмыкнул я. — Дышать, правда, еще больновато, но все же... Получается, вы работаете на шведское правительство? И Карина тоже?

Олаф кивнул.

— Да, она добровольно предложила свои услуги, когда мужа убили. А выполнила гораздо больше, чем предлагала...

Я повел взором. Двое солдат уже склонялись над подстреленным Рагнаром. Судя по всему, парню требовалась первая помощь; это значило, что выпалил я весьма неудачно. Чуть подальше еще двое караулили субъекта, изловленного Олафом. Внизу, возле Morkrummet, сновало множество людей, пытавшихся проделать множество бесполезных вещей: никому из семи несостоявшихся гранатометчиков помочь было уже немыслимо.

Вооруженный огнетушителем боец лихо обрабатывал тлеющий кустарник, хотя учинить лесной — вернее, тундровый — пожар в этой сырой северной стране весьма нелегко.

Я глубоко вздохнул.

— Мастерски орудуете, братцы... Посмотрев на меня в упор, Олаф молвил:

— Спасибо, кузен. Мы внедрили в подрывную организацию несколько разумных агентов, узнали о грядущей диверсии на важнейшей армейской базе, о намечающемся применении новейшего оружия, которым только что начали снабжать шведских пехотинцев... Узнали о пропаже целого ящика особо мощных гранат...

Я понимающе кивнул.

— ...И приняли соответствующие меры, только и всего. Например, установили керамические заслонки в вентиляционных шахтах лаборатории, которую собирались атаковать заговорщики. Но предосторожность оказалась лишней: украденные диверсантами гранаты были неисправны. Понятия не имеем, что случилось со взрывателями — отсырели, наверное. Горько сожалеем о непредвиденных человеческих жертвах, но считаем: погибшие виноваты сами.

— Безусловно, — согласился я.

— Предполагалось, понимаете сами, надежно окружить приемно-передающий центр в Лаксфорсе, дозволить преступникам полностью обнаружить свои намерения, а потом захватить их с поличным и доставить в полицию: живыми и невредимыми...

Кузен Олаф сокрушенно вздохнул:

— Увы! Сами знаете: эта публика вечно взлетает на воздух, не умея управляться со взрывчаткой!

Глава 26

Я следил, как девушка появляется из-за гранитной глыбы. Карина удалилась туда, чтобы переодеться: нежданная скромность после весьма несдержанного поведения на борту парома, переправившего нас в Турку. Впрочем, я никогда не считал Карину особо предсказуемой натурой. Она возвратилась к автомобилю, ступая осторожно, тщательно выбирая путь, стараясь не запачкать новенькие красные сапожки.

Бросила рюкзак со старыми вещами в багажник трофейного “ауди”, захлопнула крышку, обернулась и завертелась волчком, предоставляя мне возможность узреть напарницу во всей красе.

Покинув Лаксфорс, мы направились по магистральному шоссе вспять и повернули к северу, достигнув развилки, оставленной без внимания накануне. Теперь Карина облачилась для следующей стадии затеянного предприятия. Ибо сдержала слово и собиралась пособить мне всеми возможными способами.

Приятно было сызнова заниматься непосредственными обязанностями, трудиться на благо Соединенных Штатов и посылать семейные дела ко всем чертям. Надоели мне милые родичи, хуже горькой редьки приелись. Честь фамильную спасать изволь!..

Но теперь уж, Беннетт, берегись! Хелм выступает на тропу войны! Ух, и попадешься на зуб! Наконец-то... правда, промедление воздействовало на нервы господина Беннетта неблагоприятно, и это было кстати.

— Как я выгляжу? — спросила Карина, разочарованная моим безразличием.

— Отлично выглядишь, — заверил я.

И мысленно оплакал утрату. Беззаботная спутница-сорвиголова, таскавшая мальчишеские джинсы и потрепанный свитер, исчезла. Но не сейчас, а раньше; растаяла в пламени, порожденном противотанковой гранатой фирмы SVAB. В пламени, которое испепелило Астрид.

Постигшая Карину метаморфоза и впрямь была коренной. Передо мной возникла молодая светская дама, облаченная в элегантный брючный костюм, ладно скроенный, изящно сшитый, отлично подчеркивавший все соблазнительные изгибы и выпуклости женского тела. Весенний наряд, сработанный из хитрой бледно-голубой ткани, отдаленно смахивавшей на шелк — с тою разницей, что настоящий шелк после поездки в рюкзаке напоминал бы тряпку, тщательно пережеванную проголодавшейся коровой; а этой синтетической материи не сделалось ровным счетом ничего.

Для нас, героев-агентов, и, в особенности, для геройских наших подружек, синтетика незаменима.

Каринины сапожки обладали мягкими, весьма невысокими голенищами и совсем невысокими каблуками. Дополняли ансамбль белая блузка с округлым воротником и маленький, белый же бантик, повязанный на шее. Зеркала за гранитным валуном, разумеется, не водилось; бант сидел немного криво. Я приблизился и поправил его.

— Теперь выглядишь еще лучше прежнего. Надлежаще задорной ноты в голосе моем, наверное, не прозвучало, и Карина безошибочно это почувствовала.

— Прости, пожалуйста, — спокойно сказала девушка. — Я не думала, что ты действительно любишь ее, иначе никогда не попросила бы помощи... Ведь потому и Олафа отвергла: он тоже любил Астрид — на свой манер.

— Любил, не любил! — отмахнулся я. — Уймись, я не безутешен...

— Должна была убить мерзавку! — выдохнула Карина. — Отплатить за Фредерика! Всем! Всем подряд, кто руку приложил к этому. Когда выродков заинтересовали противотанковые гранаты, я поняла, как быть, и какой преподнести сюрприз. Фабрика Фредерика... Его гранаты... Он даже из могилы сумел ударить по своим убийцам — я лишь чуток посодействовала.

Карина блекло улыбнулась.

— Думаю, ты назовешь мои рассуждения чушью.

— Судя по итогам затеи, — заметил я, — не столь уж и вопиющая чушь... Послушай, не возьму в толк одного-единственного. Ежели ты работала с Олафом, на кой ляд понадобился я?

— Уже сказала ведь. Он был по-своему привязан к... той женщине. И рассчитывать на Олафа не приходилось; не следовало ждать решительных поступков. А я не хотела, чтоб Астрид арестовали; я хотела уничтожить ее. Только дражайший Олаф руками замахал, узнав, что я намерена присутствовать при развязке. Пришлось позвать неодолимого Хелма, — усмехнулась Карина. — Трогать вооруженную засаду люди Олафа не решились. Нечаянный выстрел в темноте — и затея летит ко всем чертям...

— Отважная ты особа, — молвил я. — И безрассудная до предела. Сама знала: перед тобою обученная разведчица. И дразнила Астрид своим идиотским дерринджером. На минуту вообрази, что дама вынула бы не гранату, а обычный револьвер! Даже я вмешаться не успел бы, между прочим: Астрид была профессионалом и дело свое знала не хуже прочих.

— Действительно дурацкая система! — Карина поспешила увести разговор в сторону. — Обеими руками насилу смогла гашетку придавить! Недостаток стрелковой практики, наверно?

— Не беда, в скором времени поупражняешься вдоволь. Если не передумала ехать со мной.

Карина облизнула губы.

— Не передумала. Пожалуй, ты начнешь думать обо мне чуточку лучше, когда... Нет-нет, не произноси учтивых фраз! Теперь, глядя на меня, ты видишь Астрид, заживо пожираемую пламенем. Но, по крайности, я привыкла возвращать долги, этого не отнимешь. Едем?

— Еще вопрос, Карина. Последний.

— Да?

— Насчет Хапаранды. В гостинице ты, разумеется, головы не теряла? Не впадала в обычную “стрелковую лихорадку”?

— Нет. Я ненавидела их всех, розно и совокупно. И всех желала убить. В руке очутился револьвер, а двое ублюдков ничего не подозревали... Вот и пристрелила обоих, и очень этому рада, и ни малейших угрызений совести не испытываю. Ты путешествуешь отнюдь не в обществе покорной безмозглой дурочки!

Отрывисто хохотнув, Карина продолжила:

— Не беспокойся, не собираюсь проводить остальную жизнь, занимаясь вендеттой. Астрид мертва — и все кончено. Пускай остальные подонки живут безмятежна... пока ими не займется Олаф. Забирайся в машину, а я тебя укрою.

Протиснув свои шесть футов четыре дюйма в пространство меж задним и передним сиденьями, я постарался лечь с наименьшими неудобствами, что было затруднительно в пространстве, способном вместить лишь изголодавшегося лилипута. Карина заботливо положила сверху синий плащ-дождевик, приобретенный в том же Оулу.

Подушкой мне служил ryggsack, содержавший вытряхнутые из чемодана вещи, плюс полное собрание стволов — собственных и трофейных. Я побаивался, что кузен Олаф захочет их отобрать, но милый родственник явил истинно дворянскую широту натуры и не покусился на мой дорожный арсенал.

Чемодан пришлось выкинуть. После того как я покину “ауди”, самый дотошный исследователь не должен обнаружить следов моего прежнего пребывания здесь.

Покуда автомобиль не выбрался на асфальтированное шоссе, я испытывал все милые ощущения человека, привязанного к спине дикого скакуна. Впрочем, на магистрали Карина прибавила скорости, и положение улучшилось ненамного. Я преисполнился терпения и попытался думать о вещах посторонних.

— Миновали указатель “Порккала”, — уведомила девушка чуть погодя. — Остается пять километров...

— Въезжаем в Порккалу, — сообщила она через три минуты. Слушай внимательно, стараюсь как можно меньше двигать губами, чтоб вероятный соглядатай ничего не заподозрил. Впрочем, — прибавила Карина, — колымаг не видно, и подозрительных иностранцев тоже.

— Не шибко рассчитывай на это, — сказал я. — Об заклад побиться готов, за нами присматривают. Агентство располагает особым радиотелефоном, на частоту которого настроиться немыслимо: засекреченная аппаратура связи. Беннетт знает: у меня с собою такой штуковины быть не может, перехватить переговоры не сумею. Наверняка выставил по пути в Лизаниэми наблюдателей, обязанных сообщать: проскочили, промчали, пролетели. К деревушке ведут лишь две дороги, южная и северная; при этом надо изрядно помотаться по лесным отрезкам трассы, которые сплошь и рядом даже покрытия лишены. Будь покойна, и с юга и с севера нас подстерегают.

— Магазин остался позади, сворачиваю, — известила девушка. — Дорожный указатель: “До Лизаниэми — сто двадцать три километра”. Соглядатаев по-прежнему не заметно. Дорога впереди гораздо лучше, чем та, по которой мы выбрались на шоссе, но все-таки проселочная.

— Чувствуется, — огрызнулся я.

— Извини, пожалуйста... Очень трясет? Хочешь, поеду помедленней?

— Не надо, правь естественно.

— В зеркальце не видать никого.

— Наши люди вряд ли будут держаться в пределах прямой видимости, это не Грета с Карлом. Даже наверняка зная, что в машине еду я, они выждали бы, дозволили нам забраться подальше в глушь, а потом уж напали безо всяких помех. Если увязался “хвост”, он просто время от времени докладывает по радио; примерно так же, как ты сообщала мне путевые ориентиры. Скорее всего, Беннетт велит проводить нас до самой Лизаниэми, дабы там атаковать по заранее обусловленному плану. Впрочем, я надеюсь, ты права, и позади — ни души. С Беннетта и не такое станется...

Прошло еще несколько минут.

— Подбери удобное место, предупреди, притормози, — приказал я. — И немедля уноси ноги. Присмотри хорошее местечко для грядущего пикника, но поближе, в получасе моей ходьбы. Разыгрывай роль, ни о чем не беспокойся и не вздумай выискивать меня взглядом, иначе все погубишь. Просто помни: я — неподалеку.

После короткого безмолвия Карина выпалила:

— Приготовься! Переваливаем через маленькую возвышенность, за нею тебя никто не разглядит... Выпрыгивай!

Я выскочил из машины, прихватив рюкзак, распластавшись над самым асфальтом. Покатился по обочине, усыпанной гравием, и даже не слишком ушибся. Дополз до кустов, слетел прямиком в русло пересохшего ручья.

Дверца машины захлопнулась на ходу; мотор заревел с обновленной силой, “ауди” умчался прочь, прогремел по бревнам старого деревянного моста, исчез. Когда машина миновала следующее взлобье, шум двигателя стих полностью.

Я временно остался один.

 

Я пролежал в кустарнике минут пять, проверяя, права ли Карина, действительно ли за нами никто не гонится. Удовлетворенный итогами наблюдений, поднялся, потянулся, тщательно изучил обочину взглядом: не осталось ли предательских следов моей десантной высадки? Но гравий был довольно крупным. Это оказалось прискорбно для моих боков, но следы на подобном покрытии не смог бы различить даже старый добрый Соколиный Глаз, он же Зверобой, он же Натаниэль Бампо, таскавший на себе длинный карабин и одевавшийся в оленьи шкуры.

Или в домотканую куртку?

Хотя вряд ли: его звали также Кожаным Чулком, значит, все-таки, в шкуры... Давненько я не перечитывал Фенимора Купера!

Взвалив рюкзак на плечи, я снова соскользнул в сухое русло и двинулся по нему, благодаря всех богов за то, что имел известный опыт работы на шведском севере.

Когда я говорю “сухое русло”, этого не следует понимать буквально, ибо я просто указываю, что струившийся меж маленьких берегов поток прервал свое течение. А ложе ручья назвать сухим было очень затруднительно.

Много лет назад, выполняя задание в окрестностях Кируны, я получил урок, запомнившийся на всю жизнь. А именно: за вычетом глухой зимы, заставляющей почву промерзать насквозь, скандинавские лесные края могут считаться наимокрейшим, наинепроходимейшим болотом в мире. И резиновые сапоги до колен составляют непременную часть экипировки.

Чуть погодя пришлось пересечь бурный и достаточно глубокий ручей, бежавший под уже упомянутым бревенчатым мостиком. Но, прыгая по валунам, я исхитрился не слишком промочить ноги.

Теперь я незаметно крался в лесной полосе, вдоль обочины. Услышав нарастающий и близящийся рокот автомобильного мотора, я поспешно распластался за древесным стволом, однако навстречу катил всего-навсего почтенный, ветхий грузовик “вольво”, а лицо водителя было старым и, несомненно, шведским.

Зашагав дальше, я почти немедленно увидал стоявший на прогалине “ауди”.

 

Кроме “ауди” на прогалине красовались руины старой, давно покинутой обитателями фермы. Стены покрылись густым серебристым мхом, крыша провалилась, оконные стекла вылетели напрочь. Неподалеку стоял развалившийся амбар.

Шведская провинция изобилует заброшенными хуторами. Отпрыски достойных крестьянских семей подаются в город, а старики понемногу умирают, и присматривать за жилищами делается просто некому.

Карина свернула с шоссе и проделала полсотни ярдов по широкой тропе, уводившей на лесную вырубку. Земля, разумеется, раскисла, и даже вездеходному “ауди” пришлось довольно туго; но умница девочка запарковала машину прямо на пологом откосе. Теперь, если придется удирать поспешно, достаточно будет включить хитрые дополнительные дифференциалы, подождать, пока машина скатится сама, под воздействием земного тяготения, и потом запустить мотор.

Но человеку, не знакомому с нашим замыслом, наверняка почудилось бы: спортивный автомобиль безнадежно увяз.

Карина продолжала восседать за рулем. Следовало дать мне возможность подобраться вплотную, а на это, как вы помните, отводилось полчаса. Я поднял руку, поглядел на циферблат: еще семнадцать минут. Наличествовало опережение графика. Можно было устраиваться безо всякой поспешности.

Прокравшись к зарослям, отстоявшим от “ауди” ярдов на пятьдесят, я постарался оборудовать себе хоть мало-мальски приличное местечко, покряхтел, поворочался, приготовился к долгому ожиданию. Карина, в свой черед, проверила время, выбралась из автомобиля, держа бумажный сверток, и определила последний прямо на капот машины.

Достала бутылку пива, открыла — у шведов принято снабжать пивные бутылки навинчивающимися крышечками, ключа не требуется.

Сделала несколько добрых глотков; отставила наполовину опорожненную посуду, вновь забралась в кабину, вытащила на свет Божий другой сверток, поменьше.

Полчаса истекли.

Положив новый пакет рядом с прежним, Карина порылась в нем, достала вороненый дерринджер и коробку патронов. Повертела головой, подыскивая мишень. Ага, пустая бутылка! Мигом допив содержимое, девушка отерла губы тыльной стороной ладони — весьма вульгарный жест, неподобающий баронессе.

Девушка входила в новую роль: решительная молодая особа, вознамерившаяся обучиться стрельбе и полная решимости приложить к этому всевозможное старание. Бесстрашная охотница Дикого Запада! Карина и впрямь сполна платила по моему счету.

С пистолетом и коробкой зарядов Карина приблизилась к покинутому дому, водрузила бутылку на прогнившее крыльцо, заглянула в одно из окон, удостоверяясь, что внутри никого нет. Сделала несколько шагов назад, вложила в камеры дерринджера два патрона, засунула картонную упаковку в боковой карман, прицелилась, подымая оружие обеими руками.

Сморщилась от усилия, надавила спуск.

И промазала — точно так же, как и на рассвете.

Двадцатидвухкалиберные патроны “магнум” произвели впечатляющее эхо. Отчего-то в сырые, пасмурные дни выстрел звучит гораздо громче, и отголосок раскатывается неизмеримо дальше. Прекрасно...

Подойдя чуток поближе, девушка перезарядила дерринджер и выпалила еще дважды. С тем же результатом, равнявшимся нулю. Еще два шага по направлению к ступенькам, еще два отрывистых удара.

Бутылка взорвалась и рассыпалась дождем осколков.

Карина торжествующе захохотала. Подобрала оставшееся неразбитым донышко, установила на ребро, превращая в очередную цель. При четвертом выстреле стеклянный кружок исчез. Весьма недурно для начинающего.

Две пустых гильзы вылетели в жухлую траву. Карина возвратилась к автомобилю, осторожно вытерла пистолет носовым платком, возвратила в бумажный пакет, вместе с оставшимися зарядами. Весьма и весьма недурно...

Я задумался: будет ли спутница моя и впредь работать на Олафа и его секретную группу? Немного надлежащей подготовки — и девица оказалась бы для Мака истинным кладом. Вытащив новую бутылку, девушка прислонилась к дверце “ауди”, поднесла горлышко к губам, запрокинула голову.

Потом достала из большего свертка сандвич, откусила добрую половину, промыла глотку пивом...

Наконец, от Порккалы, с южного шоссе, донеслось невнятное монотонное гудение. Охотясь на лося либо дикого индюка, вы приманиваете добычу, подражая любовному зову самки. Охотясь на человека — особенно в подобных условиях, — можно в два счета привлечь его звуками загадочной пальбы.

Глава 27

Прижавшись к постеленному на земле толстому одеялу, я следил за своими подсадными утками: живой и механической, девушкой и автомашиной. Я испытывал чувство, знакомое охотнику, дождавшемуся, что выводок болотной дичи поднимается на крыло и спешит в утреннем тумане прямо на шалаш-засидку...

Разумеется, выстрелы всполошили всех Беннеттовских сотрудников, рассыпавшихся вдоль шоссе. О непонятной канонаде сообщили по радио в Лизаниэми; спросили распоряжений. Беннетт же наверняка счел, будто один из его людей, слоняющихся близ Порккалы, нарвался на меня и поневоле принял бой. Теперь бедолага постарается выяснить, кому же именно так не посчастливилось.

Когда мозгов немного, а самомнения в избытке, полевую операцию затевают по исключительно сложной схеме; и кто-то из подчиненных обязательно и непременно теряет связь со штабом. Это истинный закон природы, ничего не попишешь.

Если только в приближающейся машине обретался не лесник и не инспектор по охране дичи, решивший посмотреть, кому вздумалось браконьерствовать в заповедных угодьях, следовало ждать гостя, отряженного господином Беннеттом на разведку. Парень, должно быть, прилежно стерег поворот к Лизаниэми, а теперь мчался выяснять причину пальбы.

Оставалось подождать и посмотреть: промчится он мимо, изображая беспечного путешественника или загодя притормозит и проделает остаток пути пешком.

Шофер, безусловно, и не собирался изображать индейца, вступившего на военную тропу и скрадывающего подлых бледнолицых. Тем паче, что промозглый арктический климат весьма далек от того, в котором слонялись по лесам и прериям навахо и апачи. Машина выехала на взлобье, но из своей засады я пока не мог разглядеть ее, только слышал нарастающий гул двигателя. Проносясь мимо, парень, вне всякого сомнения, различил безнадежно застрявший “ауди”, приметил изысканно одетую женщину, стоявшую рядом.

Рыцарский порыв заставил было моего наивного собрата убрать ступню с педали газа, но инстинкт самосохранения тотчас возобладал, автомобиль прибавил ходу и быстро удалился. Такой же фольксваген, как тот, покинутый мною в Хапаранде. Но, успел увидеть я, не красный и немощный, а синий и весьма прыткий...

“Порккала докладывает: разведка не обнаружила признаков неприятельской активности. Непонятный “ауди” застрял, по-видимому, в стороне от магистральной дороги; водитель — женщина. Сообщите, нужно ли возвратиться и подробнее изучить обстановку...”

Что-то вроде этого наверняка витало в эфире меж Порккалой и Лизаниэми. Немного погодя — миновало минут восемь, но мне показалось, будто геологическая эпоха прошла, — я понял: фольксваген возвращается. Беннетт, следовало думать, велел изучить обстановку досконально.

О`кей.

Следующий шаг выглядел очевидным. Обезвредить парня и заставить Беннетта призадуматься: что же, черт возьми, творится в окрестностях Порккалы? Сообщение с югом прервалось. Никаких новых сведений. Ничто не близится по шоссе. Ничто не пикирует из поднебесья. Ни слуху, ни духу — ни об агенте пропавшем, ни о Мэтте Хелме окаянном.

Если я хоть немного знал господина Беннетта, подобной томительной неизвестности он выдержать не мог. По крайности, не выдержал бы долго. А уж после доклада о перестрелке в лесах — и подавно. Беннетту наверняка начнет мерещиться глухой, зловещий бор, по которому движутся возглавляемые Хелмом армады вооруженных головорезов — и все, как один, стремятся в Лизаниэми, Беннеттовской кровушки алчут...

Болезненное, трусливое воображение заставит узурпатора плюнуть на сложную, тщательно подготовленную засаду и ринуться к месту происшествия лично, тем самым обращая упомянутую засаду против себя. Появится Беннетт, конечно, во главе штурмового отряда, не исключено, что прикатит верхом на башне тяжелого танка... Таким уж он уродился, голубчик.

И вот тогда, если я не просчитался, и успею занять выгодную позицию, и правильное оружие выберу — коллекция имелась очень обширная, — и приложу хоть чуток умственных усилий, господину Беннетту наступит каюк, и я выполню главное задание, полученное от Мака.

При условии, разумеется, что я истолковал командирские намеки верно.

 

По рассуждению моему, старина Мак отлично понимал бюрократические игры Беннетта, сознавал: соперник ждет не дождется возможности отомстить за прошлые поражения и обиды. Беннетт, понял Мак, только и ждет, пока серьезная служебная оплошность или болезнь или удобно и вовремя приключившийся несчастный случай сделают кресло в вашингтонском кабинете вакантным.

А тут весьма кстати для Беннетта началось поветрие, сопряженное с многочисленными исчезновениями. Одна из похищенных личностей, безусловно, кое-что значила для Артура Мак-Джилливрэя Бордена. Ведь не случайно же выбрал он из десятков подобных случаев именно историю госпожи Бельштейн — Мак не любит инструктировать подчиненных наобум.

Он прозрачно дал понять, чем руководствуется, делая неописуемую глупость. Поседелый рыцарь весьма решительно поднял покоробившееся от времени копье, подхватил измятый в былых сражениях щит, препоясался верным заржавленным клинком и ринулся выручать прекрасную даму своего сердца.

Заодно, кстати, и решить загадку: кто похищает безобидных граждан, зачем похищает, и где содержит.

А если я оплошаю или погибну, хотел сказать Мак, знай, кого нужно выручать, и выручи. Коль скоро еще возможно будет выручить...

Но пока что задача моя сводилась к иному. Покидая кабинет и принимая командование операцией “Невидимки” на себя, делаясь добровольной приманкой. Мак понимал, что Беннетт метнется на освободившееся местечко проворней проголодавшегося тигра. И немедля примется упрочивать достигнутое положение, применяя недозволенные методы, ибо временно возглавит организацию, исключительно для работы означенными методами созданную.

И позаботится о том, чтобы ни Мак, ни пропавшие из виду верные оперативники больше не объявились.

“Очень вероятно, — подумал я, — что на подобный оборот событий и надеялся мой непосредственный начальник. Устав дожидаться Беннеттовской глупости, Мак преднамеренно выманил его в открытое поле. И, отлично понимая, какая травля начнется в тот же день, позаботился пустить противника по совершенно ложному следу, в абсолютно другом направлении. Подсунул Астрид Ватроуз, Карину Сегерби, да меня в придачу”.

Если напыжиться да похвастать, можно было бы заявить: меня избрали, как наилучшего из наличествующих агентов; а еще потому, что Беннетт в этом случае наверняка должен был утратить последние крупицы здравомыслия — чересчур яростно ненавидел меня после приключений в Санта-Фе. Но действительность была, судя по всему, гораздо прозаичнее.

И назидательнее.

Для меня.

Мак не допустил неразумного Эрика к работе над важнейшим заданием, отправил на другую сторону Атлантики поработать заурядной наживкой лишь оттого, что именно я, олух беспечный, не позаботился пристрелить Беннетта, имея полную возможность это проделать. Почел субъекта обезвреженным... И теперь полагалось выправить свершенную ошибку собственной парой рук.

Или только правым указательным пальцем — как дело повернется...

Однако синий фольксваген уже тормозил подле поворота к ферме, и раздумья следовало отложить.

 

Шины зашуршали по гравию, потом зачавкали, увязая в жидкой грязи. Потом фольксваген достиг, наконец, поросшего травой участка и остановился. Водитель открыл дверцу, вышел, сделал пару шагов по направлению к “ауди”.

— Увязли, сударыня? — спросил он вежливо. Ответа не последовало. На еще худшем шведском языке, нежели мой, шофер повторил:

— Наг froken suarigheter? У вас неприятности?

Карина откликнулась:

— Нет, все в порядке. Все у меня в порядке... И, чуть поколебавшись, продолжила:

— Разве не вы проехали к северу десять минут назад? И вернулись, подумав, будто я угодила в передрягу? Вы очень добры. Хотите бутылочку пива, за труды и потерянное время? Больше благодарить нечем.

Я видел, как в молодом человеке отчаянно борются противоречивые порывы. С одной стороны, это вполне могло быть западней для сопливца; с другой же — хорошенькая девушка улыбается и предлагает пива посреди пустынной северной глуши. С одной стороны, полагалось выполнять полученный приказ и расследовать обстоятельства неведомой стрельбы; с другой же — именно этим он и занимается, верно? Стреляли где-то неподалеку...

Мгновение спустя парень отважился, подошел поближе и взял предлагаемую Кариной бутылку.

Этого субъекта я встречал впервые. Впрочем, у Мака работает уйма людей, которых я не признал бы, повстречав на улице. Дружеских вечеринок, на которых сотрудники заводят доброе знакомство, у нас не устраивают — наоборот, Мак считает: чем меньше собратьев ты знаешь, тем меньше выдашь, подвергнувшись ненароком допросу первой степени.

Парень был довольно молод, годов двадцати с небольшим; по-видимому, совсем недавно окончил курс предварительной подготовки на Ранчо. Темноволосый, умеренно высокий, в джинсах и шерстяной куртке, достигавшей чуть ли не коленей и смахивавшей на демисезонное пальто.

Неплохой, должно быть, малый. Мне даже сделалось немного жаль его. В агентство, подобное нашему, не вступают по мимолетной прихоти; человек понимал, к чему стремится, и стремился весьма усердно. Занятия в учебном центре, именуемом Ранчо — не увеселительная прогулка, можете поверить на слово...

Парень сдал выпускные экзамены, и тут внезапно выяснилось: организация, в которую он жаждал вступить, начала разваливаться со скоростью умопомрачительной. И нужно выбирать, к какому берегу направить свою лодку, с каким командиром работать в дальнейшем. Со старым джентльменом, впадавшим, по рассказам товарищей, в полный маразм или с полнокровным, обаятельным, внушающим уважение мистером Беннеттом.

А у мистера Беннетта — медальный профиль, и манера говорить уверенная, и внешность импозантная... Этот начальник наверняка сумеет придать секретной службе тот самый блеск, о котором новоиспеченный сотрудник мечтал бессонными ночами!

Подле автомобилей завязалась оживленная болтовня.

— Как я рада, что вы повернули назад! — щебетала Карина. — Даже представить не могла, насколько здешняя тропинка ужасна! Правда, у машины вездеходный привод, но я побоялась, что застряну еще хуже и не отважилась... Побудете здесь на всякий случай? Покуда выберусь...

— Рад стараться, сударыня! — ухмыльнулся молодой человек. — Но, извините за нескромность, что вы позабыли на этом хуторе?

— Показалось, поляна очень подойдет для... пикника. Живописные развалины, лес, тишина. И только подъехав почти вплотную, поняла, что делаю глупость.

Играла Карина превосходно: без устали молола языком и неуклюже пыталась втиснуться между парнем и лежащими на капоте бумажными свертками. Так втиснуться, чтобы насторожить собеседника.

Пытаясь отодвинуть пакет и, разумеется, не оборачиваясь при этом, девушка неловко зацепила его локтем, сшибла наземь. Сверток шлепнулся тяжко, даже мне был слышен чмокающий удар о сырую почву.

Агент опередил, метнулся к пакету, подобрал его и оценивающе подкинул на руке. Обтер запачканную ладонь о джинсы. Вынул черный двуствольный пистолет, обнюхал дуло, с упреком уставился на Карину.

— Хорошенький пикничок, ничего не скажу... Так это вы стреляли?

Карина кивнула, изображая невыносимое смущение.

— Да, — сказала она. — Затем и забралась в отдаленное место. Звучит очень... очень мелодраматически, но... я должна обучиться стрелять. Это жизненно важно.

— Для чего же изысканной женщине палить из пистолета?

— Вы не признаете меня? — изумилась Карина. — Газет не читаете? Ведь фотографии красовались повсюду!

— Недостаточно владею шведским языком, — ответил парень, — чтобы читать здешнюю прессу. Только и могу спросить кружку пива, да как на центральную площадь выйти...

Карина улыбнулась.

— Меня зовут баронессой Кариной Сегерби, — сообщила она. — И жена бывшего моего любовника вознамерилась убить соперницу. История наделала изрядного шуму... Вы потрясены? Оттого, что я баронесса или потому, что замешана в неаппетитном деле? Но теперь понимаете: пистолет куплен ради самозащиты, и обращаться с ним надо сноровисто. Полиция бездействует, олухи несчастные, а чертова бабища взбеленилась не на шутку. Но получается у меня очень плохо. Даже пули толком вкладывать не умею.

Молодой человек растаял. Обидно было бы считать, что его сразил звучный титул Карины: истинный янки твердо убежден, что все люди — мужчины и женщины — от рождения равны. Вероятнее всего, бедолага не устоял перед великолепной возможностью обучить соблазнительную блондинку нажимать на курок и при этом еще попадать в мишень. Я и сам не отказался бы поупражняться вместе с Кариной...

Заблудшая прелестница спрашивала совета у него, эксперта, которому и карты в руки! Двадцатилетний осел не колебался.

— Это не пули, сударыня, это патроны или заряды — как вам будет угодно. Давайте покажу...

Он переломил дерринджер, явил Карининому обозрению устройство механизма.

— Вот. Просто вдвигаете патроны в камеры и вновь защелкиваете пистолет. Можно стрелять. Попробуйте прямо сейчас, а я подскажу, если ошибетесь и возьмете неточный прицел. Немного смыслю в огнестрельном оружии. Пустите пулю вон туда, в белый валун, и старайтесь угодить прямо в середку.

Возвратив Карине дерринджер, парень выжидающе замер. Охватив рукоять обеими руками, девушка старательно сощурилась, придавила гашетку.

Раздался безвредный щелчок.

Парень откашлялся.

Раздосадованная Карина обернулась.

— Не стреляет!

Агент пояснил:

— Непременно проверяйте врученный вам ствол... в этом случае, стволы. Не полагайте, будто пистолет уже заряжен или разряжен — роли не играет. Возьмите.

Он протянул раскрытую ладонь с двумя патронами.

— Зарядите сами. Теперь обязательно выстрелит. Несколько мгновений парень изучал девичье лицо, затем весело рассмеялся.

— Незаметно вынули пули, пока я смотрела в сторону! Можно подумать, вы проверяли меня, мистер... — недовольно бросила Карина. — Мистер?..

— Краун, сударыня. Хэнк Краун, к вашим услугам. Изначально фамилия звучала на немецкий лад: Кронфельд; но дедушка переехал жить в Америку и урезал чересчур длинное по англосаксонским понятиям слово... А моя шутка — обычный трюк стрелковых инструкторов. Таким образом новичку внушают незыблемое правило: всегда проверяй оружие самостоятельно.

— Спасибо за урок, мистер Краун...

Затолкав заряды в дерринджер, Карина заметила:

— Кажется, есть и другое незыблемое правило — не целься в то, чего не намерен поразить выстрелом... Верно?

Пистолет поднялся и застыл, направленный прямо в грудь Хэнку.

— Не двигайтесь, ибо вас я намерена поразить при малейшей попытке шевельнуться... Мэтт!

Я откликнулся:

— Выхожу!.. Краун, замри, точно вкопанный, она свое слово сдержит, ручаюсь! А я добавлю сзади.

Подобно Маршаллу Линднеру, парень быстро прикинул, какую предписанную наставлениями пакость учинить противнику. И, подобно Маршаллу, предпочел бездействие.

— Хелм?

— Он самый.

— Осторожнее, Хелм. Я подчиняюсь полностью.

— Конечно, что же тебе остается? Потихоньку, двумя пальцами вытащи свою пушку и уложи на капот “ауди”... Хорошо, теперь отступи... Отлично.

Я подошел и взял оружие: тридцативосьмикалиберный курносый смит-и-вессон; в точности такой же, как мой собственный, и отобранный у Джоэля. Обычное оружие, в отличие от оснащенных глушителями револьверов, которыми снабдили группу, работавшую в Осло.

Заставив Хэнка положить ладони на крышу автомобиля, я обыскал пленника со всей дотошностью. Парень хмыкнул:

— Кем ты меня считаешь? Ковбоем, таскающим два ствола? Грозой команчей?

Огнестрельных приспособлений больше не обнаружилось, однако я отобрал метательный клинок, прикрепленный меж лопаток. Изъял. Постоял молча.

— Не упрекаешь, Хэнк? Не кричишь поганой предательнице, что шкуру с нее спустишь, когда твой черед наступит?

Беззлобно хохотнув, Краун ответил:

— Помилуйте, грозить ее светлости баронессе? Ловко врать умеете, сударыня.

— Враньем, — поправил я, — была только сказка о ревнивой сопернице. Но госпожа Сегерби — настоящая, девяносто шестой пробы и чистой воды баронесса, можешь не сомневаться. Между прочим, в Швеции принято говорить не “ее светлость”, a friherrina, “свободная дама”. Так-то, милейший.

Хэнк с упреком поглядел на Карину.

— Не стыдно вашей светлости? Благородная женщина — и пожалуйста... Но я все-таки чуял неладное, потому и пистолет ваш разрядил в первый раз, удостовериться хотел: меня возьмут на мушку или камешек... Вы подсмотрели, как я патроны вынул?

— Да, — улыбнулась Карина.

Я задумчиво изучал Хэнка. Не совсем глупый субъект, и спокойный, и держится молодцом. Не орет, не грозит, не трусит... Быть может, наконец, удалось поймать достойного противника.

— Что же не кричишь о грязной измене Мака и Мэтта Хелма? — полюбопытствовал я. — Человек, задержанный мною в Осло, уверял, будто мы дуэтом продались Москве.

Еле заметно пожав плечами, Краун отмолчался. Я продолжил:

— Запомни. Хорошенько запомни: вершится лютейшая междоусобица, но никакой изменой даже не пахнет. Я мог бы немало интересного порассказать тебе о прошлом Беннетта, однако не время сейчас, и не место. Скажу так: два закаленных, изощрившихся в интриге бюрократа схватились не на жизнь, а на смерть. Борьба достигла стадии, на которой принимаются палить и размахивать ножами. Я принадлежу к Старой Гвардии, ты — к Новой...[1]

Хэнк негодующе фыркнул.

— Поразмысли на досуге и реши: не лучше ли поменять начальников? Хотелось бы, конечно, в виду грядущей развязки заполучить союзника, да только уж больно скоро наступит она... Хорошо, присоединяйся к нам после развязки. Организация потратила немало денег и времени, чтобы превратить тебя в агента. Обидно, если все пропадет попусту.

Хэнк облизнул губы:

— Что ты предлагаешь? Я ухмыльнулся:

— Не рассчитывай, миллион долларов не предложу и возможности с негодованием плюнуть в Хелмовскую физиономию не предоставлю. Но Мак рискует жизнью, дабы решить загадку, ставящую под угрозу нашу национальную безопасность.

О наличии госпожи Бельштейн я предпочел умолчать.

— В это же время, чем занимается твой Беннетт? Упорхнул из рабочего кабинета, плюнул на служебный долг и поставил под ружье половину агентства, учинил всемирную охоту, чтобы затравить человека, от которого ждет неприятностей. Меня. То есть, голубчик, иными словами, шкурку свою спасает мистер Беннетт.

— Мистер Беннетт не боится нико... — попытался перебить Хэнк.

Я предостерегающе воздел свободную ладонь.

— Спорить незачем. Повторяю: ты не дурак, поразмысли. Здесь через некоторое время начнется вооруженная стычка. Если я проиграю, твое затруднение отпадет само собой, покуда Мак не вышлет на мое место нового работника, и тот не поставит тебя перед тем же выбором. Но если я одержу победу, постарайся понять случившееся и начинай заниматься настоящей службой. Довольно изображать легавого пса и вынюхивать добычу для подлого межеумка, простейшую операцию не способного рассчитать. Ни упреков, ни взысканий не бойся. Нам очень нужны люди, умеющие подчиняться приказу, а ты это умение обнаружил сполна. Конечно, приказ был отдан, по сути, самозванцем, но Беннетт числился... пока еще числится твоим начальником, и формально ты был обязан подчиниться. Хэнк молчал.

— Немедленного согласия не требую. Переметнулся бы ты сразу — никто не поверил бы. Нам агенты нужны, а не мячи теннисные — туда прыг, сюда скок... Посему я свяжу тебя и определю в сторонке, на толстом одеяле, от шальных пуль подальше. Полежи, погляди на своего командира во всей несравненной красе. Любопытно, сколько времени понадобится Беннетту, чтоб добраться сюда?

 

Беннетту понадобился битый час. Я увидел, как сквозь обрамлявшие прогалину деревья понемногу начинают просачиваться человеческие фигуры. Сначала появились только двое. Потом на дороге, со стороны Лизаниэми, заурчал автомобильный мотор. У поворота остановился большой серый фургон, чью марку точно определить не могу.

Из фургона высыпали еще несколько вооруженных субъектов, а именно: четверо. За ними торжественно объявился великий и несравненный господин Беннетт.

Покуда все шло неплохо. Мы встретились, наконец, лицом к лицу — встретимся через минуту-другую, — и никто не принимался палить без разбора. Этого, зная, что имею дело с молодыми агентами, я опасался больше всего.

За прошедшие годы Беннетт не слишком переменился. Опрятный, коротко стриженный джентльмен средних лет, начинавший изрядно седеть, по-прежнему напоминавший заблудшего римского кесаря. Чуток пополнел, пожалуй, но это его не портило...

Облачился Беннетт в модные вельветовые брюки, шерстяную рубаху кофейного цвета и соответствующую по тону лыжную куртку. Нацепил также коричневый галстук. Не столь глупо, между прочим, сколь звучит; ибо скандинавы, принадлежащие к хорошему обществу, чрезвычайно ревниво следят за своей одеждой и даже на охоту без галстука не выходят. Беннетт попросту придерживался местного обычая.

Остальные молодцы смахивали на армейскую штурмовую группу.

Сделав широкий жест левой рукой, Беннетт велел подручным рассыпаться, образовать редкую цепь и не являть собою сплоченной, легко уязвимой цели. Я обратил внимание, как предусмотрительно дозволил он своим людям сделать несколько шагов, дабы самому поотстать и не очутиться в пределах досягаемости моего револьвера первым. Отличный командир, ничего не скажешь. Осторожный. Заботливый...

Пришельцы опасливо продвигались вперед, постепенно образуя полукруг, геометрическим центром коего служили Карина Сегерби, я и вездеходный “ауди”. Я стоял, облокотившись на приотворенную дверцу, и следил за событиями, изображая живейшее любопытство. То и дело мы с Кариной прихлебывали пиво из последней уцелевшей бутылки.

Хэнк, вопреки первоначальному намерению моему, остался на заднем сиденье, прилежно связанный.

Карина поневоле встревожилась, глядя, как семеро смелых движутся к нам.

— Их же целая рота! — выдохнула девушка.

Это было небольшим преувеличением, однако Беннетт и впрямь почтил меня. Ежели на тебя выходят всемером, значит слава твоя гремит и вширь, и вдаль... Впрочем, количество гостей наверняка не ограничивалось упомянутым числом.

— По меньшей мере, восемь, — лениво поправил я. — В подлеске оставили снайпера. Считая нашего скрученного приятеля — девять. И в машине кого-нибудь оставили караулить. Получается, минимум десять.

— Но что же нам делать?!

— Не суетись, торопыга. Обогни машину и, ежели пальба начнется, падай плашмя.

Агенты приблизились настолько, что продолжать бестолковую болтовню сделалось невозможно. Окинув меня презрительным оком, Беннетт перевел взор на капот “ауди”. Увидал впечатляющую выставку трофейного оружия. Помимо собственного моего смит-и-вессона, там покоились маленький дерринджер Карины, револьверы Линднера, Харлея и Джоэля; ствол, изъятый у Хэнка... Просто удивительно, какую прорву огнестрельных приспособлений может походя собрать человек, мирно странствующий по северным краям и старающийся не совать носа не в свое дело!

— Простите, — вежливо промолвил я, — пиво только что кончилось. Но ежели согласитесь отпустить одного из мальчиков, сообщаю: в Порккале имеется отличная лавка...

— Руки за голову, Хелм.

Не обратив на Беннетта ни малейшего внимания, я продолжил:

— Познакомься, Карина, это мистер Беннетт, о котором я столько рассказывал... Беннетт, перед тобою миссис Карина Сегерби, урожденная Стьернхьельм, сорокаюродная моя сестра. Вдова господина Фредерика Сегерби, директора и владельца Segerby Vapenfabriks АВ, известной также, как SVAB. Ты, наверное, слыхал о ней.

— За женской юбкой пытаешься прятаться?

— Нет, но уведомляю, что выводить Карину в расход небезопасно. Чревато многими осложнениями. В наше дело она отнюдь не вовлечена, присутствует лишь оказывая мне маленькую любезность личного свойства. Лучше держись от нее подальше.

Беннетт коротко склонил голову:

— Мы с госпожой Сегерби не ссорились, и я вообще не воюю с женщинами. В отличие от некоторых...

Он опять посмотрел на оружейную коллекцию.

— Надо полагать, это передается нам в залог дальнейшего примерного поведения и безоговорочной капитуляции? Весьма благоразумно, Хелм.

— Нет-нет, — ухмыльнулся я. — Ошибочно полагаешь, amigo. Я обыкновенно хвастать не склонен, однако нынче намереваюсь чуток поважничать перед ребятками. Трофеи показать. Предупреждаю сразу: смит-и-вессон, а также двадцатипятикалиберный автоматический крошка не в счет: они выданы Маком. Но вот эти два, глушителями оснащенные, — боевая добыча. Отобрана в Осло, у Линднера и Харлея, с весьма печальными последствиями для последнего. А этот вот я изъял у вашего дружка Джоэля — увы, парня пришлось предварительно пристрелить. Вот еще пушечка и милый ножик в придачу: они принадлежат Хэнку, отдыхающему в машине. Огромный дурацкий браунинг отнят у пары мерзавцев, коих вы не знали, а жаль: у вас было довольно много общих черт. Например, бедолаги тоже не жаловали меня — за это и поплатились. Царство им Небесное.

Беннетт насупился.

— Куда ты клонишь? Пытаешься напугать?

— Мальчики, — пояснил я, — безусловно дивятся: чего ради на одного маленького, безобидного человека охотятся вдесятером? А я поясняю: командир совершенно прав — на Хелма в одиночку не ходят. Неприятный субъект. За прошедшую неделю, например, отнял оружие у... не помню, сосчитайте сами. Из бывших владельцев, между прочим, уцелел только Маршалл Линднер, да и то лишь потому, что мне гонец потребовался... Посторонись, Дикий Билл Хикок, Мэтт Хелм грядет!.. Попробовал бы ты затравить меня своими силами, Беннетт, — костей бы коту на обед не осталось!

Я выразительно обвел собравшихся недобрым взглядом.

— Куда безопаснее подставить под пулю и нож мелкую, малоценную сошку! Харлея, Джоэля... Чужими руками жар загребать изволите, милостивый государь. А молодцы, вам услужить пытаясь, гибнут, словно мухи осенние...

— Разоружить его! — рявкнул Беннетт.

Он с большим опозданием осознал, что позволил мне болтать недопустимо долго. А работники начинали слушать недопустимо внимательно. В любой организации, которая хотя бы отдаленно походит на службу Мака, блуждают легенды о старых, заслуженных сотрудниках — особенно умудрившихся уцелеть и продолжающих работать. Новички почтительно шепчут: “Гляди, это Барнетт!.. Который взорвал пароход во время переделки на Багамских островах, и сам едва на воздух не взлетел!..” Или Феддер. Или Расмуссен. Или Хелм.

Конечно, даже узнав обо мне прелюбопытные вещи, ребята не стали брать сторону Мака: на чистом воодушевлении агент-истребитель не служит. А если служит — задерживается среди нас, грешных, весьма недолго, и отправляется в обитель праотцев. И сейчас не собирались переметываться к великому и преужасному Эрику.

Но хоть разок увидать былинного героя в деле — о, такую возможность они упускать не собирались. Молодые волчата не прочь были поучиться у одного из матерых lobos, чье место со временем надеялись благополучно занять.

— Ну, Брэдфорд! — возопил несчастный Беннетт. — Чего ты ждешь? Я велел разоружить подонка!

Смуглый молодой человек не шевельнулся. Никто не шевелился. Я продолжал держать прочувствованную речь. Я был в ударе.

Точно таким же манером я изводил покойную Грету, но девка-то была жалкой любительницей, а Беннетт искренне полагал себя профессионалом...

— Вот мы и встретились, Беннетт, — изрек я идиотскую фразу, кочующую из кинофильма в кинофильм. И продолжил: — Отчего бы не отнять у меня оружие? Только и требуется — два шага сделать и руку протянуть. При мне даже булавки не осталось, вот оно, все: на капоте. Но ты руку не протянешь — ноги протянуть боишься.

Состроив презрительную мину, я добавил в речи немного перца:

— Не пора ли счеты свести, amigo? Ты ведь не потому за мной гоняешься, что предателем считаешь — эдакой галиматье даже последний сосунок не поверит. Но я когда-то макнул тебя рожей прямо в дерьмо, в лужу свинячьего поноса, и потом заставил принести Маку формальные извинения. Ты не запамятовал этого, Беннетт. Не любишь казаться обгаженным с ног до головы... Ты ненавидишь меня за то, что я подстерег тебя на горной дороге, захватил, передал группе допроса и смотрел, как ты сидишь перепуганный вдрызг, щелкаешь челюстью да соловьем разливаешься, хороня заживо всех соучастников до единого. И этих ребяток похоронил бы, пускай не сомневаются, голубчики... А я оказался набитым дураком и не потрудился всадить тебе пулю в лоб, как полагалось. Пожалел: уж больно зрелище было прискорбное. Такого, как ты, и убивать зазорным считалось... Морда зареванная, штаны мокрые — тьфу!.. А-а, уже лучше! Яришься, тварь? Хватай мое оружие, amigo. И пристрели меня, точно собаку — ежели сумеешь.

Бросив последнюю реплику, я нешуточно всполошился: вдруг натолкнул Беннетта на единственно верную при данных обстоятельствах мысль? Но рука противника не метнулась к пистолетной рукояти, которая торчала из кобуры, подвешенной справа на поясе. Очень удобно, при условии, что правая рука цела и вы можете пользоваться ею. Я предпочитаю носить револьвер на левой стороне, откуда его при достаточном желании можно вытащить хоть зубами.

Глубоко вздохнув, Беннетт процедил:

— Стареешь, Хелм. Отчаянная уловка в последнюю минуту... Пытаешься вовлечь меня в дурацкий поединок...

И Беннетт внезапно принялся обдумывать собственные слова. Я и предполагать не осмеливался, что дело выгорит столь просто и легко. Думал, придется плюнуть на Беннетта или даже помочиться — но узурпатор дошел до нужного каления самостоятельно.

Беннетт прочистил глотку.

— Правильно. Самое время утрясти наши былые счеты. Навсегда.

— И что предлагаешь, amigo?

Я заранее знал, что именно предложит олух, зовущийся Беннеттом. Старая добрая ковбойская дуэль... Но пускай выдвинет условия сам: большее впечатление получат молчаливо ждущие развязки агенты.

Со всевозможным презрением Беннетт изрек:

— Получается, можно вывалить на капот кучу неизвестно где и как добытого оружия и объявлять себя сверхчеловеком? Очень остроумно... Только многих ли ты встретил открыто, в честном бою? Насколько понимаю, все револьверы и пистолеты отняты после подлейшего нападения врасплох или сзади!

Иногда Беннетт бывал просто ясновидящим.

— Господи, помилуй! — сказал я. — Это ведь не мыльная опера! Прикажешь всякий раз учинять поединок с участием секундантов? Лишь потому, что безмозглый кретин, просидевший брюки в канцелярском кресле, высылает по моим следам неумелого идиота?

— Глядя в дуло, направленное умелым стрелком, ты держался бы немного скромнее.

Беннетт привел себя в надлежащее расположение духа. И просто алкал схватки один на один. Ему позарез нужно было поправить увядавшую на глазах репутацию бесстрашного диверсантиссимуса: иначе молодежь начала бы хихикать за спиною начальника, превращая надменный величественный образ в посмешище.

Возможно, впрочем, он и впрямь неплохо управлялся с пистолетом. А досье мое, хранимое в картотеках агентства, сообщало: выдергивает оружие отнюдь не молниеносно. Пожалуй, Беннетт учел это. Вспомнил, что моим коньком, в сущности, числилась только снайперская стрельба из дальнобойной винтовки с оптическим прицелом.

Но в поединке не только меткость важна, а по части вооруженных стычек опыта у меня было неизмеримо больше.

— Тобою, что ли направленное? — осклабился я. — О, боги бессмертные! Хоть лицом к лицу, хоть задницей к заднице — как скажешь, так и сойдемся. Ежели ты решил предстать перед Творцом сегодня, рад помочь.

Пожал плечами, прибавил:

— Разумеется, я не столь тупоголовый субъект, чтобы не знать: в лесу оставили снайпера. Но так и быть, уважу. Ребятки, смотрите внимательно: этот навозный жук похваляется напропалую, и, коль скоро велит в итоге кокнуть меня из-за угла — виноват, из-за ствола древесного, — сами судите, кому служить подрядились.

— Никакого снайпера не будет! — заорал Беннетт благим матом, окончательно убеждая меня в истинности высказанного предположения. Обернулся, грозно заявил:

— Внимание! Мы с Хелмом утрясаем личные дела; никому не вмешиваться! Ни в коем случае! Понятно?

Выдержал короткую паузу, дабы подчиненные уразумели получше, добавил:

— А теперь оговорим подробности нашей дурацкой дуэли...

 

Десять минут спустя мы шагали бок-о-бок в сторону от заброшенного хутора, к топкому лугу, покрытому изрядным слоем воды. Именно так — неспешно, с чувством собственного достоинства шли в старину ковбои, собиравшиеся уложить какого-нибудь “подлого койота” и навеки прославить свое имя... Жаль только, что все это выдумали голливудские киномартышки.

Прежде, сочиняя романы о Дальнем Западе, я поневоле перерыл груды источников и нигде не обнаружил ни малейшего намека на знаменитую “американскую дуэль”. Крепко подозреваю: эту разновидность схватки придумал незабвенный капитан Томас Майн-Рид, заставив действующих лиц полузабытого ныне “Всадника без головы” прилежно дырявить друг друга в новомексиканском салуне. Тем самым он сотворил расхожий миф. Никаких свидетельств, хронологически предшествующих “Всаднику без головы”, сыскать не удалось. Равно как и упоминаний документального свойства...

Сырая почва чавкала, подошвы неудержимо скользили. Новенькие ботинки Беннетта являли зрелище удручающее. Беннетт негромко бранился и явно спешил покончить с неприятной процедурой.

— Выбирай место, Хелм, — сказал он. — Человек не всегда в состоянии определить, где умрет, но тебе эта редкая привилегия даруется.

— От машин мы уже удалились, — ответил я. — Приготовишься — помаши ребяткам рукой.

Сигналом к началу стрельбы должен был послужить отрывистый гудок “ауди”. Гробовая тишина, которую нарушало только хлюпанье раскисшей почвы, действовала на мои нервы. Птицы не щебетали в лапах угрюмых мачтовых сосен, и белки не цокали. Унылая, безмолвная, промокшая насквозь арктическая страна стыла и дремала под низкими серыми тучами. Земля предков...

Да я променял бы ее на солнечную, жаркую Новую Мексику в любой будний день недели, а в воскресенье — променял бы дважды. Мерзкое местечко... Глядя на Беннетта, я вспомнил, что люди погибали в местах неизмеримо худших; жаловаться диверсантиссимусу не приходилось.

Но, черт возьми, откуда столько отваги у этого слизняка?

Противник уже занял свой огневой рубеж. Коль скоро Беннетт обращается с пистолетом так сноровисто, как заявляет, и черпает уверенность в сознании полного преимущества передо мною, сыну матушки Хелм не поздоровится. Только неужто кабинетная крыса палит не хуже Билла Хикока? Быть того не может!

Рука Беннетта поднялась, опустилась, и я обратил внимание на выбившуюся из-за пояса рубаху. И внезапно понял...

Сосчитав до трех, один из агентов огласил арктический — ежели совсем точно, субарктический — воздух резким автомобильным гудком. Я немедля крутнулся вправо, чтобы дуло выдергиваемого револьвера заранее было направлено в нужную сторону. Схватил кобуру одной рукой, револьвер — другой; выдернул тридцативосьмикалиберный смит-и-вессон и нажал на гашетку в то же мгновение, когда освободилось дуло.

Хитрый прием и ненадежный: ни прицела, ни даже ствола не видишь. Видишь смутный белесый овал — неприятельскую физиономию; вот и все.

Но такую же технику пальбы с немалым успехом используют охотники-аквалангисты. На ружье не смотрят, смотрят лишь на рыбу. Руки направляют оружие инстинктивно, загадочные нервные окончания сами, независимо от стрелка, следят за тем, чтобы ствол поворачивался именно туда, куда глаза глядят.

Попадание подводному пловцу почти гарантируется.

Но под водою бьют на расстоянии трех, четырех, от силы пяти ярдов. От Беннетта же меня отделяло никак не меньше двадцати. А кроме этого, стрельба навскидку требует упорных, долгих, ежедневных упражнений.

О коих я, разумеется, давным-давно забыл. На Ранчо я не бывал целую вечность, но там, кстати, подобным трюкам и не учат. Инструкторы заставляют палить с обеих рук и требуют хотя бы символического прицеливания. Любителей циркового искусства — особенно из числа курсантов — наставники отнюдь не жалуют.

Пороховые газы обожгли мне левое запястье. Пуля прошла мимо.

“Сосредоточься, болван! — мысленно прикрикнул я на себя. — Следи за мишенью и бей!”

А вот господин Беннетт особо не торопился. Он преспокойно извлек пистолет из кобуры и уже подымал уверенную руку, беря прицел чисто по-дуэлянтски. Подставил под пистолет левую ладонь. Беннетт и впрямь выглядел весьма внушительно: спокойный, уверенный, хладнокровно берущий противника на мушку детектив. Киногерой, да и только!

С расстояния пятнадцати ярдов, имея возможность прицелиться, узурпатор навряд ли промахнулся бы. Я вознамерился было прочесть отходную молитву, но предварительно выпустил вторую пулю.

И Беннетт промазал! Отшатнулся.

Ибо пуля свистнула в опасной близости от уха!

Так высоко я не брал. В положении подобного рода стреляют в самую обширную поверхность человеческого тела: в грудь или в живот. Все наставления требуют поступать именно так...

На это и рассчитывал Беннетт, когда надевал под рубаху бронежилет.

 

Я-то думал, сукин сын пополнел, раздобрел на отменных своих харчах! И двигался немного неловко; но я приписал это возрасту и сидячему образу жизни!

Вот он, тайный источник нежданного мужества. Келвар надежно защищал Беннеттовские брюхо и ребра, но физиономия оставалась уязвимой по-прежнему. И шарахнулся, голубчик, от зыкнувшей у самого уха пули, точно встрепанный. И понял, что я понял...

И разом утратил необходимое при стрельбе самообладание. И промахнулся.

Револьвер дернулся в моей руке сызнова. Легкие оружейные системы, из которых палишь зарядами повышенной мощности, брыкаются не хуже остервеневших лошадей. Нервы мои внезапно успокоились, мозговые локаторы начали работать исправно и все импульсы, поступавшие от сетчатки, немедля передавались мышцам рук.

С челюстью Беннетта приключилось неладное. От нее внезапно осталась только левая половина.

Чуть повыше!

Четвертым выстрелом я раздробил ему правую скулу. Пятым — снес темя, и Беннетт повалился, точно подрубленный. Тридцативосьмикалиберная пуля на таком расстоянии не заставляет жертву катиться кубарем; для этого нужен патрон покрупнее.

Сведенные предсмертной судорогой пальцы Беннетта еще исхитрились выжать из пистолета последний выстрел, ушедший неведомо куда. Потом убитый опрокинулся, подняв немало брызг над промокшим лугом.

Целую минуту я стоял недвижно и разглядывал покойника, ощущая безмерную усталость. Но всегда приятно сознавать, что нелегкая и долгая работа — пускай даже грязная — завершена успешно. Разумеется, нынче очень модно гуманное сострадание к жертвам, но я субъект весьма старомодный и особей, подобных Беннетту, жалеть не склонен.

Отчего-то никто не спешил ни поздравлять, ни проклинать меня.

Я обернулся.

Восемь агентов сгрудились у чего-то, лежавшего подле “ауди”. Обступили маленькую, свернувшуюся комочком фигуру.

И я понял, куда полетела последняя, всецело шальная пуля Беннетта...

Глава 28

Гибель маленькой светловолосой девушки и американского бюрократа, приключившиеся на севере Швеции, не сделалась достоянием общественности, как предполагал я. Вероятно, благодаря энергичным стараниям кузена Олафа. Получалось, операция, провернутая мною, не провалилась от начала и до конца; даже невзирая на то, что Мэттиас Стьернхьельм, сиречь, Мэтт Хелм, дозволил убить человека, вверенного его попечению.

О шведской демонстрации протеста, сопровождавшейся применением противотанковых гранат, американские газеты, купленные мною в аэропорту, почему-то не писали. У газетчиков появилась милая, вожделенная, сногсшибательная новость — какие там, к лешему, демонстрации!

Не знаю, что именно творится с Америкой. Ежегодно сотни людей умирают от СПИДа, и количество это растет, и всем наплевать. По пятьдесят тысяч ближних ежегодно отправляются в лучший мир, попадая в дорожные катастрофы. Плевать. Смертность от рака, если не ошибаюсь, ныне исчисляется миллионами... Никто и ухом не ведет.

Но если. Боже, упаси, кучка людей — в последнем случае, пятьдесят голов — оказывается захвачена еще меньшей кучкой, потрудившейся вооружиться и требующей выкупа, не сомневайтесь: прогноза погоды не услышите. Все телевизоры только и будут орать о судьбе злополучных заложников.

Пожалуй, звучит грубовато. Но все же не могу сдержаться и замечаю: интерес и возмущение здесь начисто не соответствуют поводу. Если готовы душу вывернуть наизнанку, сострадая пятидесяти заложникам, что станете делать, размышляя о миллионах, пропадающих с голоду в социалистической Африке?

Описание злодейства я прочел на борту самолета, гораздо меньшего, нежели монстр, переправивший меня через Атлантический океан. Я проносился к северу над штатом Висконсин, правя путь в Вашингтон, округ Колумбия. Одна из газет приводила на первой полосе поименный список захваченных бедолаг. Три личности были мне знакомы. Одна — давно и близко, две другие — понаслышке.

“Джэнет Ревекка Бельштейн; Артур Мак-Джилливрэй Борден... Эмиль Франц Йернеган”.

Репортер услужливо пояснял, что Эмиль Франц Йернеган уже обретался не в компании товарищей по несчастью, а в благословенном обществе ангелов. Четыре дня тому назад бедолагу зверски убили, а потом позвонили в полицию и любезно уведомили, где подобрать изуродованное тело. На захолустном проселке, в западной Пенсильвании. Отчаянными усилиями сыскных служб удалось напасть на след похитителей, который, конечно же, завел в тупик... Ни малейшего представления о том, где содержат остальных заложников, не имел никто. Мерзавцы, видимо, отвезли Йернегана подальше от своего укрытия, замучили насмерть и сообщили властям: дело нешуточное, мы не в игрушки играем, делайте, что ведено.

Всю компанию пленников пригрозили истребить весьма похожим способом, если полиция попробует вмешиваться или правительство попробует заупрямиться.

По всей видимости, людей похитили центрально-американские революционеры, пришедшие ко вполне разумному выводу: коль скоро громадная страна готова цистернами лить сопли и соглашаться на любые, самые унизительные уступки, услыхав о злосчастных заложниках, этим надобно пользоваться, si, senor!

Посему преступники долго и планомерно похищали требуемое количество достаточно уважаемых субъектов, не столь значительных, чтобы их исчезновение вызвало немедленную всенародную панику, однако и не настолько никчемных, чтобы никто и глазом не моргнул, узнав о намечающейся расправе. Я обратил внимание на очевидный факт: первая жертва, несчастный Йернеган, числился наименее заметным среди пленников: простой теннисист, профессиональный тренер, которого и украли-то просто затем, чтобы придать естественную окраску исчезновению миссис Бельштейн.

Более ценных особей приберегали на потом. Торговаться начинали с наименьшей возможной суммы.

Окаянная организация, взявшая на себя ответственность за свершаемое, именовалась PLCV. По их словам, выдающийся руководитель PLCV был захвачен и брошен в темницу злодеем-фашистом, узурпировавшим президентское кресло и попиравшим права человека в злополучном отечестве. С полного согласия и попустительства Соединенных Штатов, si, senor.

PLCV настаивала: немедленно вынудите президента-кровоядца отпустить измученного героя, равно как и остальных борцов за свободу, ввергнутых в узилище бесчеловечным режимом. И, по возможности, содействуйте свержению злодея, страдающего манией величия, имеющего наглость именовать себя el presidente, и так далее, и тому подобное, и в похожем стиле...

 

Можно было предположить, что латиноамериканская террористическая банда обоснуется неподалеку от мексиканской границы, поближе к родным краям, и лагерь заложников там же разместит. Ничуть не бывало. Мерзавцы проявили немалое хитроумие и притаились в Мичигане, одном из наименее обжитых штатов, далеко на севере, в стране лесорубов в охотников.

Именно туда велели мне мчаться во весь опор, желательно, по воздуху.

Велел Дуглас Барнетт, временно руководивший агентством. Когда я полюбопытствовал, в какую сторону, черт возьми, направляться из аэропорта Хьюстон, Дуг приказал там и оставаться.

— Тебя подберут и доставят прямиком в клинику, — пояснил он. — Мак очень просит навестить. Если поторопишься, пожалуй, успеешь...

Я сошел по трапу. В Мичигане было холодно и очень дождливо — ни дать, ни взять, Северная Швеция. Поджидавший меня человек был одноруким обладателем изборожденного шрамами лица. Однажды мы работали вместе. А потом он попытался обезвредить адскую машину, собранную и установленную любителями-неумеками. Но в машине, увы, оказалось одним хитрым проводком больше, нежели предполагали специалисты.

Я попытался припомнить имя.

Припомнил.

Мартинсон. Грег Мартинсон.

— Пойдем, — пригласил Грег. — Автомобиль давно дожидается.

Окошки, за вычетом ветрового, полностью запотели; города Хьюстон, штат Мичиган, мне толком разглядеть не удалось. Машину взяли напрокат, она отнюдь не была приспособлена для одноруких шоферов, но Грег привинтил на рулевое колесо небольшую круглую штуковину и управлял совсем неплохо.

Он высадил меня у входа в больницу.

— Второй этаж, двадцать девятая палата, — сообщил Мартинсон.

— Спасибо, Оскар, — ответил я. Под этой кличкой Грег работал в старые добрые времена и должен был порадоваться, что я по-прежнему считаю старого изувеченного коня боевым скакуном.

Слабо ухмыльнувшись, Мартинсон отозвался:

— Мы, отставные калеки, потрудились недурно... да, недурно, покуда ты заставлял юных пащенков шнырять по всей Европе и разыскивать неуловимого Эрика!

Ухмылка погасла.

— Поспеши, — сказал Грег. — Неизвестно, выживет ли он вообще, и сколько протянет...

Но, само собою, после того, как я со сверхзвуковой скоростью пересек Атлантику, с той же быстротой пронесся над Соединенными Штатами, с чуть меньшим проворством промчал на четырехколесной колымаге по Хьюстону, привелось битый час просидеть на жесткой скамье в неуютном больничном коридоре.

Коль угрюмая сестра милосердия изрекла: “никаких посещений” — значит, никаких!

Дверь караулили двое. Одним из них был Феддер, а ежели видите Феддера, помните: Расмуссен обязательно и непременно сшивается где-нибудь поблизости. Они всегда охотились на пару: слаженный, отлично сработавшийся боевой дуэт.

Феддер ходил по коридору со скучающим видом, следя, не подкрадывается ли к объекту охраны какая-либо сволочь. У самой палаты замер человек с черной повязкой на глазу. Его я не знал, и прежде не встречал ни разу. Мы обменялись кивками.

К разговорам часовой, разумеется, не был склонен, да я и не выжил из ума — засыпать стоящего на посту агента вопросами. Просто сел на скамью, мысленно отмечая, что командир вызвал на помощь всех ветеранов нашего агентства, даже тех, кого отправили на пенсию из-за полученного увечья. Людей, на чью преданность мог рассчитывать полностью, людей, накопивших неповторимый опыт, людей, которые, невзирая на выбитые глаза и ампутированные руки, стоили больше, чем все юные молодчики Беннетта, взятые вместе.

Молодые безмозглые дарования Мак без колебаний уступил узурпатору...

Сквозь дверь то и дело шастали мужчины и женщины в накрахмаленных белых халатах. По главному коридору с левой стороны катили хромированное кресло на колесах. Сперва я не придал этому ни малейшего значения: больница есть больница. Но, присмотревшись, подпрыгнул и закричал:

— Эй, Рикардо! Какого ты черта здесь делаешь? Кресло толкали двое: невысокие смуглые люди, облаченные темными костюмами. Они одновременно крутнулись, одновременно запустили руки за отвороты пиджаков. Я немедленно поднял обе ладони.

Сидевший в кресле парень проворно развернул свой экипаж и подкатил ко мне без помощи телохранителей.

— Мэттью, amigo! Я тебя начисто не приметил... Все в порядке, muchachos,[1] это друг.

Рикардо Хименес улыбнулся, и я отважился подойти поближе.

— Теперь, — уведомил мой старинный знакомец, — изволь обращаться как положено, по всей дипломатической форме!

— Так точно, господин Президент. Безусловно, ваше высокопревосходительство!

— Шучу, шучу! Для тебя я всегда останусь Рикардо, просто Рикардо, а только Рикардо. Тем более, что визит неофициальный. Я прибыл инкогнито. Господин Ричард Джеймс, к вашим услугам.

Улыбка исчезла, взгляд Хименеса метнулся к двери, перед которой смиренный рассказчик терпеливо дожидался разрешения войти.

— Как дела у мистера Мака?

— Помилуй, Бог, человече, — сказал я. — Здесь больница, не бюро последних известий. Разве эскулапы доложат правду о состоянии пациента?

Я скривился, подмигнул:

— А вы, сударь, кажется, превратились в отменно гнусную личность! Сделались кровоядцем, злодеем-фашистом, презренным палачом... А сюда, наверное, примчались, чтоб найти хорошего психиатра и от мании величия спасаться, да? Реакционер вы, батенька, однако! Сужу по отзывам ублюдков, которые собрали себе коллекцию американских заложников... Кстати, Рикардо, кого ты упек в каталажку? Парни собираются освобождать этого субъекта любой ценой.

Президент Коста-Верде Рикардо Хименес криво усмехнулся:

— Размяк ты, Мэттью... Все только и делают, что квохчут и сочувствуют моему увечью, а у тебя хватает простого человеческого такта не обращать внимания... Вежливость при твоем роде занятий противопоказана...

Похлопав по бесчувственным коленям, он продолжил:

— Упек субъекта, которого следует благодарить вот за это. Сам, наверное, помнишь...

Когда мы повстречались впервые, Рикардо — сын полковника Гектора Хименеса, впоследствии не без моей помощи выведенного в расход блестящим знатоком своего дела, Бультманом, — пробирался назад, в Коста-Верде, где числился государственным преступником, очно и заочно приговоренным к смертной казни.

С неделю мы провели вместе, сперва странствуя до воздуху и суше, затем — скрываясь в коста-вердианской сельве. Президентское кресло в столице, именуемой Санта-Розалия, прочно занимал Армандо Раэль, а республика была государством чисто полицейским. Это положение вещей Рикардо, захватившему власть, удалось переменить, но в бытность свою главой государства сеньор Армандо любезно дозволил моему приятелю познакомиться с местными тюрьмами изнутри.

А заодно изучить основные способы допроса.

Бездействующие ноги были только одним из сувениров, кои Рикардо получил на память о тех незабвенных днях. Имелись и другие сувениры, не менее страшные...

— Армандо Раэль? — переспросил я удивленно. — Но, если не ошибаюсь, он удирал из Коста-Верде куда глаза глядели, и возвращаться не собирался. Не в пример некоторым...

— Дурные примеры заразительны, — сказал Рикардо. — Сначала, увидев, что солдаты не желают сражаться и бросают оружие, Раэль действительно смазал пятки салом. Но потом проскользнул назад, объявился вождем El Partido de la Liberacion de Costa Verde.[1] Сокращенно — PLCV. Пользовался полной поддержкой местных и заграничных коммунистов.

— Быть не может! Они же раньше не звали Раэля иначе как прихвостнем североамериканского империализма!

— Верно; только ты забываешь: коммунисты поддерживают любого и всякого, кто вольно или невольно помогает сеять хаос и гибель в западных странах. Впрочем, затеянный Раэлем переворот провалился, и красные умыли руки, попутно заявив, что помогать прихвостню американского империализма не собираются.

Рикардо перевел дух.

— Раэль угодил в тюрьму, но его сторонники, недовольные моим правлением и рассчитывающие сделаться еще чуток богаче, коль скоро в президентском дворце снова очутится Армандо, измыслили довольно забавный — с их точки зрения — план, дабы освободить вожака. Пожалуй, добились бы успеха: давления со стороны Соединенных Штатов я не вынес бы; только твой командир, лежащий сейчас неподалеку, спутал им все карты.

Я осклабился. Мак тряхнул-таки стариной!

— Подробностей не знаю, — продолжил Рикардо, — никто не желает и упоминать о подробностях, но заложники вызволены, а террористы большей частью перебиты. Об этом сообщат вечером газеты и национальное телевидение, а пока все хранится в секрете, чтобы не всполошить нескольких уцелевших главарей, отсутствовавших во время... операции.

— Весьма естественно, — заметил я. — Большие мерзавцы, как правило, долговечнее мелких...

— Но в Санта-Розалию все же направили шифрованную депешу, и я счел невозможным не полететь в Соединенные Штаты и не повидать джентльмена, вторично выручившего мою страну... теперь уже с немалым ущербом для собственного благоденствия.

Впервые на памяти моей глава государства — пусть относительно молодой глава совсем небольшого государства — посчитал нужным лично поблагодарить Мака и остальных сотрудников агентства за оказанные скромные услуги.

Глядя на Рикардо, я внезапно увидел, что Хименес уже далеко не столь молод, сколь выглядел раньше. Годы, увечья и огромная ответственность наложили заметный отпечаток. Передо мною сидел совершенно взрослый мужчина.

— И что сделают с Армандо Раэлем? — осведомился я. — Я предложил бы колесование, однако ты, должно быть, ограничишься расстрелом... Ну, окажи старому товарищу милость, повесь мерзавца! От моего имени!

Рикардо сокрушенно покачал головой.

— Любого другого, Мэттью, к стенке поставили бы, к стенке немедля. Но, увы, не Армандо Раэля... Ведь это он пожизненно определил меня в это кресло! И все решили бы: Хименес пользуется случаем свести личные счеты, отомстить противнику. Этого я допустить не могу. Раэля продержат взаперти, покуда не переловят его соучастников, а потом вышлют вон из Коста-Верде под усиленной охраной. Прощу скотину в обычной, великодушной манере, присущей президенту Хименесу...

Я скривился.

— Но, — закончил Рикардо, — Раэль снова примется за старое, не сомневайся...

Он осекся, ибо дверь двадцать девятой палаты распахнулась. Двое врачей со стетоскопами прошагали мимо нас, не удостоив ни президента Хименеса, ни меня, Мэтта Хелма ни единым словом.

Я замер, ожидая наихудшего.

Появилась высокая женщина средних лет. Красивая, худощавая, с тонким, волевым лицом, которое не казалось хуже от того, что темные волосы были собраны в тугой узел на затылке — чудовищная прическа. Но такому лицу даже она повредить не могла.

Женщина повела взглядом, словно искала кого-то; увидела меня, сделала несколько шагов и остановилась, плача и закрывая лицо ладонями. Одноглазый часовой и телохранители Рикардо рванулись к ней, однако я опередил и подскочил первым.

 

Мгновение спустя женщина всхлипнула и подняла голову.

— Простите, Хелм — это вы?..

— А вы — Бельштейн, — механически промолвил я, — и, стало быть, формальное знакомство состоялось... Что? Что с?..

— Теперь все хорошо...

— А я подумал...

Джэнет Бельштейн замахала руками:

— Просто... Просто после долгого ожидания... не сдержалась... Хелм, ответьте, ради Бога, кем он возомнил себя? Сэром Ланселотом де Лаком? Ни одной женщине не хочется, чтоб мужчина погиб ради нее! По крайней мере, этой женщине!..

Я ухмыльнулся, испытывая невыразимое облегчение:

— И все же, признайтесь: в глубине души приятно, что Мак, не колеблясь, ринулся вам на выручку!

Прерывисто вздохнув, Джэнет Бельштейн кивнула.

— Да, черт возьми... Как стыдно... Проходите, мистер Хелм, Артур хочет услышать отчет о ваших европейских приключениях.

— Ему намного лучше?

— Пуля попала в грудь... Но теперь, когда... кризис миновал, врачи надеются на выздоровление.

Следовало бы задать еще вопрос-другой. Как, напри-. мер, умудрился Мак учинить собственное похищение? Как связывался из логова террористов со своими ветеранами — здоровыми и увечными?.. Как они штурмовали окаянный лагерь? Как вышло, что в последнюю минуту Артур Мак-Джилливрэй Борден, бывший в нашей организации не сэром Ланселотом, а самим королем Артуром, нарвался на выстрел?

Быть может, жертвовал собою, чтоб отвлечь наемников Раэля от нападающих? Или спасал заложников, которых, в виду неминуемого краха, решили перебить?

Разумеется, ни единого из этих вопросов я не задал. Следовало поскорее повидаться с Маком, а потом исполнить обещание, данное две недели назад. Позвонить в “Майами Трибьюн”, попросить к аппарату Спада Мейкледжона, бросить пару нужных слов касаемо грядущей сенсации. Но, сами понимаете, до вечера Спад не смел ни полсловечка никому обронить — отлично понимал: проболтается — приеду в Майами, и отрежу кой-кому чересчур торопливый язык...

Я постучался, вошел в палату и по всем правилам отчитался перед командиром о благополучно выполненном задании.

Глава 29

Паром был маленьким, и вмещал не более двухсот пассажиров. Я взошел на борт в Хельсинки, городе, который мои родители звали Гельсингфорсом; но тогда в Финляндии процветал шведский язык, а финский обретался на вторых ролях. Я отыскал нужную двухместную каюту, заставившую припомнить путешествие по Ботническому заливу в обществе Карины Сегерби.

Это было всего две недели назад.

С тех пор я дважды пересек Атлантику по воздуху и теперь направлялся по морю из Хельсинки в Ленинград, который мои родители звали Санкт-Петербургом.

Ничего особенного. Однако я неизменно беспокоюсь, ежели оказываюсь по соседству с советской Россией — тем паче внутри оной. Впрочем, поездку мою предварительно согласовали с противной стороной, и никаких особых трудностей не предвиделось.

На правой койке я увидел человеческую фигуру, но это, разумеется, была не Карина Сегерби...

Можно болтать о несчастном случае, трагическом стечении обстоятельств; можно всячески урезонивать и утешать собственную совесть: шальная пистолетная пуля отыскала жертву на почти немыслимом расстоянии, по сути, на излете, но при обращении с огнестрельным оружием несчастных случаев не бывает. Бывает идиотская небрежность. Или преступная глупость.

Я знал, что револьверы и пистолеты (о ружьях уже не говорю) способны убивать издалека. И следовало вспомнить об этом, прежде нежели затеять ковбойскую дуэль в чистом поле. Следовало думать о том, что поодаль стоят неповинные люди. А велев Карине спрятаться позади автомобиля и пригнуть голову, я просто не принял во внимание вполне естественного любопытства — женского любопытства, кстати...

Со временем острое чувство вины, конечно, исчезнет.

Я притворил за собою дверь каюты.

— Добрый день, — обратился я к субъекту, с коим должен был разделить помещение и странствие.

— Добрый день, сэр, — отозвался мой подопечный, садясь на койке.

Худой, бледный, маленький человек лет сорока с лишним; полностью одетый — лишь пиджак скинул. Редеющие каштановые волосы. Галстук повязан очень старательно, однако узел чуть ослаблен.

— Я занял эту койку... Не возражаете? Если да, могу перебраться на другую...

Он вел себя вежливо и предупредительно, ибо только что покинул американскую тюрьму и не имел ни малейшего желания туда возвращаться. Извлечь субъекта из-за решетки оказалось непросто. Поначалу Мак возражал.

( Сентиментальная чепуха, Эрик! — заявил он очень тихим голосом: разговаривать громче попросту не мог, хотя врачи признали, что опасности больше нет.

Я отвечал:

( Великодушно извините, сэр, но чья бы насчет сентиментальности мычала! По крайности, пулю меж ребер не я получил!

Мак слабо ухмыльнулся. Он взялся выполнить работу, безусловно причитавшуюся людям помоложе и попроворнее, однако справился, и даже исхитрился уцелеть. Мак втайне гордился этим подвигом, и даже готов был безропотно выслушивать шутки по своему адресу.

Я продолжил:

— Сентиментальная ли чепуха, нет ли, а мне требуется обменный, так сказать фонд. Сейчас, когда мнимая Астрид Ватроуз убыла в лучший — или худший, не знаю — мир, подлинная Астр ид Ланд не представляет ни малейшей ценности. Советы не запросят чересчур много.

Любопытно все же: как звали мою покойную приятельницу по-настоящему? Но этого я уже не узнаю.

— Хорошо, — согласился Мак, — постараюсь помочь. И переменил тему беседы: — Твои действия, Эрик, вызвали недовольство Стокгольма — впрочем, довольно умеренное. По счастью, барон Олаф Стьернхьельм пользуется большим политическим весом и доводится тебе родственником...

Помедлив, Мак осведомился:

— Насколько разумею, приемно-передающий центр в Лаксфорсе имеет весьма сомнительное касательство к радиосвязи. Что это такое на самом деле?

— По словам Олафа, сэр, это сложная электронная система, применяемая Соединенными Штатами для слежения за советскими субмаринами в наших собственных территориальных водах. Вполне естественно, русские из кожи вон лезли, дабы сделать Лаксфорс бездействующей базой... Подлинные задачи центра хранятся в тайне, ибо шведский обыватель не желает и слышать об американском участии в национальной обороне. Американцы пользуются репутацией неисправимых “ястребов” и поджигателей войны.

— Совершенно, кстати, незаслуженной, — вставил Мак и лукаво подмигнул.

— Конечно, сэр, — улыбнулся я. — Но во время демонстрации погибло восемь человек, и дело волей-неволей предали огласке. Хотя на судьбе Лаксфорса это ничуть не отразилось. Шведы еще со времен Карла Двенадцатого побаиваются русских; и боязнь эта коренится куда глубже, чем более поздний страх перед американским вмешательством. Вся страна вопила от негодования, узнав, что демонстрация состоялась по наущению советской разведки... Все и вся, способное помешать подводным лодкам рыскать у фьордов, будет встречено одобрением — пускай неохотным, однако же одобрением. Невзирая на окаянное американское вмешательство... “Приемно-передающему центру” не грозит ничто; а посему и на меня рассердились очень умеренно. Самую малость...

Госпожа Бельштейн поднялась со стула в углу, приблизилась. Решительно и властно сказала:

— Довольно, мистер Хелм. Артуру пора отдохнуть.

— Слушаюсь, сударыня. Джэнет Бельштейн улыбнулась:

— Не сердитесь, Мэтт. И, пожалуйста, перед уходом удовлетворите мое любопытство, ответьте на вопрос. Я кивнул.

— Этот субъект... Беннетт. Он ведь настаивал на честном поединке? И если бы... победил, как рассчитывал скрыть от агентов то, что явился в бронежилете? Хочу сказать: если бы вы попали в него, на куртке и рубахе осталось бы отверстие. И ни капли крови. Как надеялся он утаить свою подлость?

Я рассмеялся:

— Миссис Бельштейн, ведь с ним не отряд бойскаутов, помешанных на чести и справедливости, явился! Не думайте, будто Беннетт надевал жилет втихомолку. Об этом отлично знали все! И гоготали бы впоследствии до упаду, судача, как за нос провели закаленного профессионала, оказавшегося глупым до такой степени, что позволил втравить себя в безумную дуэль...

Джэнет Бельштейн покачала головой.

— Н-да... Век живи — век учись. Поворачивая дверную ручку, я услыхал за спиною голос Мака:

— Эрик!

— Да, сэр?

— Вы побывали у самой базы... Видели ее. Верите или не верите россказням Олафа?

— Сэр, — ответил я с непроницаемым выражением лица, — я привык верить людям на слово! Баронская честь, видите ли...

— Разумеется, — сказал Мак. — Приходите завтра, я уже буду знать: могу или не могу раздобыть... обменный фонд.

 

Обменный фонд Мак раздобыл исправно, и маленький бледный человечек плыл со мною в Ленинград на борту финского парома.

Обед подали прямо в каюту, и ужин тоже, и завтрак — сообразно полученным распоряжениям.

Когда паром причалил, я, сообразно тем же распоряжениям, покинул спутника в отправился осматривать бывшую русскую столицу — изумительный город, уже без малого шестьдесят лег приходящий в упадок. Советы весьма тщательно заботятся о том, чтобы иностранные туристы видели побольше достопримечательностей и поменьше болтали с местными жителями.

Не зная русского языка, я и не старался ни с кем болтать. На паром возвратились незадолго до отплытия, уже в сумерках.

С некоторым замиранием сердца я постучался в дверь собственной каюты. В конце концов, другая сторона стяжала неувядаемую славу людей, начисто лишенных всякого понятия о честности — даже сугубо деловой. Про совесть и говорить не приходится.

Раздался женский голос, ответивший по-фински. Ни слова не поняв, я предположил, что разрешение даровано, и переступил порог — виноват, комингс. Дверь мягко и плотно захлопнулась: на случай качки все корабли снабжают надежными пружинными запорами.

Бледный человечек исчез. На его месте обреталась молодая женщина. Я тотчас обратил внимание на пышную копну светлых, очень светлых волос. Женщина подняла голову и поглядела на меня огромными карими глазами.

— Простите, решила — это финский стюард.

— Мисс Ланд? — осведомился я.

Изумления было достойно! Астрид настоящая и поддельная смахивали друг на друга, точно сестры-близнецы. Конечно, располагая трехсотмиллионным населением, можно кому угодно подобрать хорошего двойника. И, ежели двойник умен, и актерскими качествами обладает, и получил доступ к человеку, чью роль будет играть, успех обеспечен.

Даже голос, даже акцент были почти неотличимы!

— Да, я Астрид Ланд, — сказала настоящая Астрид Ланд. — А вы, надо полагать, Мэттью Хелм, тот, кому я обязана...

— Вы никому и ничем не обязаны, сударыня. Женщина тихо засмеялась.

— Он вызволяет меня из нескончаемого серого ада, выдергивает из преисподней — и говорит: никому, ничем не обязаны... Кажется, паром отчаливает? Слава Богу! Я не дозволяла себе поверить в освобождение, считала их россказни очередным подлым трюком, попыткой породить надежду, потом ошарашить разочарованием, сломить окончательно...

Астрид облизнула губы:

— Все обо мне забыли, никто и пальцем не пошевелил. Родители, сами понимаете, молчали... Да и у кого помощи было просить? Объясните, чего ради вы задали себе столько трудов? Мы же ни разу, ни единого разу не встречались, мы — совершенно чужие люди!

— Видите ли, — ответил я, — история вышла весьма необычная... А рассказывать пришлось бы довольно долго...

— Времени предостаточно, — возразила она.

 

[1] “В стране льда и ночи”. Книга знамеиитого полярного исследователя Фритьофа Нансена.

[1] Астрид Ватроуз имеет в виду загадочную “смуглую даму” из сонетов Шекспира.

[1] Урожденная (фр.).

[1] Ваза — фамилия шведской королевской династии, знаменитейшим представителем которой был Густав Ваза.

[1] — Проверь, может и сумеешь затянуть получше! (шведск.)

[1] В русской телеграфной азбуке “... — ” соответствует букве “Ж”.

[1] — Посмотрим, как тебе понравится вот это! (шведск.).

[1] — Карина, Карина, что ты делаешь? (шведок.).

[1] “Удар милосердия”, которым добивают поверженного противника (франц.).

[1] “Марш мира” (шведск.).

[1] — Иду! (шведск.)

[1] — Да, мы должны торопиться. Сделай это сейчас (шведск.).

[1] Мэтт намекает на “Старую Гвардию” — самых закаленных бойцов Наполеона Бонапарта.

[1] Ребята (исп.).

[1] Освободительная Партия Коста-Верде (исп).