Книго 

   -----------------------------------------------------------------------
   - Н.Семевская. В кн.: "Джером К.Джером". Лениздат; 1980.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 23 August 2002
   -----------------------------------------------------------------------
   (Из сборника "Наблюдения Генри" - "Observations of Henry", 1901)
   - Им об этом и говорить не стоит, - заметил Генри. Он стоял,  перекинув
салфетку  через  руку,  прислонившись  к  колонне  веранды  и  прихлебывая
бургундское, которое я ему налил. - Если вы и  скажете  им  это,  они  все
равно не поверят, ни одна не поверит, а между тем это  правда:  когда  они
голые, их никак не различишь.
   - Кто не поверит и чему? - спросил я.
   У  Генри   была   любопытная   привычка   комментировать   вслух   свои
невысказанные мысли. Это делало его речь похожей на замысловатый акростих.
Перед этим мы обсуждали вопрос, как лучше  всего  есть  сардинки:  в  виде
закуски или как приправу к другому кушанью, и теперь я недоумевал,  почему
именно сардины, а не какие-нибудь другие рыбы такие недоверчивые существа;
еще труднее мне показалось представить себе сардину, одетую в платье.
   Генри поставил рюмку и выручил меня, пояснив свои слова.
   - Я говорю о женщинах, - продолжал он. - Могут ли они  отличить  одного
младенца от другого, когда ребята голые. У меня есть сестра, она служит  в
няньках в родильном доме, и вот она вам  твердо  скажет,  если  только  вы
спросите ее об этом, что до трех месяцев все  дети  совершенно  одинаковы.
Пожалуй, вы отличите мальчика от девочки  и  белое  христианское  дитя  от
чернокожего язычника, но чтоб можно было ткнуть пальцем в голого  младенца
и сказать: это Смит, а это Джонс, -  чепуха!  Разденьте  их,  заверните  в
одеяло, и, бьюсь об какой хотите заклад, вы никогда в  жизни  не  скажете,
кто из них чей.
   Я  согласился  с   Генри,   поскольку   мои   собственные   способности
распознавать малышей были невелики, но высказал предположение, что  миссис
Смит, или миссис Джонс наверное найдут признаки,  по  которым  они  узнают
свое дитя.
   - Конечно, так они сами будут уверять, - ответил Генри, - и, понятно, я
не-говорю о таких случаях, когда у ребенка есть родинка или когда он косит
- все это полезные приметы, но, вообще говоря,  младенцы  похожи  один  на
другого, как сардины из одной банки. Как бы то ни  было,  я  знаю  случай,
когда одна дура нянька перепутала в гостинице ребят, и матери до  сих  пор
не уверены, что они получили своих собственных малышей.
   - Вы хотите сказать, - вставил я, - что их никак нельзя было отличить?
   - Ну, совсем не за что было зацепиться, - ответил Генри, - у  них  были
одинаковые шишки,  одинаковые  прыщики,  одинаковые  царапины;  разница  в
возрасте составляла не более трех дней, вес их сходился до одной унции,  а
рост - до одного дюйма. Отец одного  был  высокий  блондин,  а  другого  -
низенький брюнет, но низенький брюнет был женат на  высокой  блондинке,  а
высокий блондин - на  низенькой  брюнетке.  Целую  неделю  они  кричали  и
спорили и по десять раз в день обменивались ребятами. Каждая была уверена,
что она мать того ребенка, который в данную минуту был  весел,  но  стоило
ему запищать, и она убеждалась, что ребенок не ее. Они  решили  положиться
на инстинкт детей, но когда малыши не  были  голодны,  им,  кажется,  было
наплевать на всех, а когда им хотелось есть, каждый тянулся к той женщине,
которая держала другого. В конце концов родители решили  предоставить  все
времени. С тех пор прошло уже три года, и, может быть, теперь у  ребятишек
появится какое-нибудь сходство с родителями, которое  и  решит  дело.  Так
вот, я и говорю: детей до трех месяцев нельзя отличить друг  от  друга,  и
как бы меня ни уверяли, что это возможно, я буду стоять на своем.
   Он  замолчал  и,  казалось,  весь   ушел   в   созерцание   отдаленного
Маттергорна, облаченного в розовый закат. Генри не был  лишен  поэтической
жилки, нередкой у поваров и официантов. Я склонен думать,  что  постоянное
пребывание   в   атмосфере   горячих   кушаний    способствует    развитию
чувствительных струнок. Одним из  самых  сентиментальных  людей,  каких  я
только знал, был владелец закусочной на углу Фаррингдон-род. Ранним  утром
он мог еще оставаться проницательным и деловитым, но когда он, с  ножом  и
вилкой в руках, витал над смешанными парами булькающих сосисок и  шипящего
горохового пудинга, всякий жалкий бродяга, сумевший выдумать  какую-нибудь
нелепую побасенку о своих горестях, мог обвести его вокруг пальца.
   - Но самая удивительная из всех историй с младенцами, какие я помню,  -
после паузы продолжал Генри, по-прежнему не сводя глаз с далеких, покрытых
снегом, горных вершин, - случилась со мной  в  Уорвике  в  год  юбилея.  Я
никогда этого не забуду.
   - Это вполне приличная история? - спросил я. - Можно мне ее слушать?
   Подумав немного, Генри решил, что в ней  нет  ничего  непристойного,  и
рассказал мне следующее.
   "Приехал он омнибусом, который подают к поезду в четыре пятьдесят  две.
У него был чемоданчик и какая-то корзина. Мне показалось, что это корзинка
для белья. Он не позволил слуге даже притронуться к корзине и сам  потащил
ее в свой н Он нес ее за ручки, держа прямо перед собой, и спотыкался
чуть ли не на каждой ступеньке. На повороте лестницы  он  поскользнулся  и
сильно стукнулся головой о  перила,  но  не  выпустил  корзины,  а  только
выругался и продолжал путь. Я видел, что он взволнован и  нервничает,  но,
работая в гостинице, привыкаешь к нервным  и  взволнованным  людям.  Когда
человек за кем-нибудь гонится или от кого-нибудь  удирает,  он  по  дороге
останавливается в гостинице.  А  если  по  его  внешности  видно,  что  он
заплатит по счету, нам больше  ни  до  чего  дела  нет.  Но  этот  человек
заинтересовал меня: он  был  удивительно  молодым  и  простодушным.  Да  и
гостиница казалась мне скучнейшей дырой после того, к  чему  я  привык,  а
когда  вы  три  месяца  никого   не   обслуживали,   кроме   какого-нибудь
коммерсанта, для  которого  сезон  оказался  на  редкость  неудачным,  или
супругов,  одержимых  манией  разъезжать  повсюду  с  путеводителем,   вам
становится  так  тоскливо,   что   вы   рады   всякому   событию,   самому
незначительному, лишь бы оно нарушило однообразие.
   Я последовал за приехавшим в его номер  и  спросил,  не  нужно  ли  ему
чего-нибудь. Со вздохом облегчения он опустил  корзину  на  кровать,  снял
шляпу, вытер платком лоб и затем обернулся, чтобы ответить мне.
   - Вы женаты? - спросил он.
   Странно, когда задают такой  вопрос  слуге,  но,  поскольку  его  задал
джентльмен, нечего было беспокоиться.
   - Как вам сказать... не совсем, - ответил я (в то время  я  был  только
помолвлен, к тому же не  со  своей  женой,  если  вам  ясно,  что  я  хочу
сказать). - Но я кое-что понимаю в этих делах, - добавил я, - и  если  вам
нужен совет...
   - Не в этом дело, - перебил он меня, - я не хочу, чтобы  вы  надо  мной
смеялись. Я думал, что если вы человек женатый, вы бы  поняли  все  лучше.
Нет ли в этом доме какой-нибудь опытной здравомыслящей женщины?
   -  У  нас  служат  женщины,  -  ответил  я.  -   Что   касается   того,
здравомыслящие они или нет, то на этот счет могут быть  разные  мнения.  В
общем они - обыкновенные женщины. Позвать вам горничную?
   - Да, пожалуйста, - сказал он. -  Подождите  минутку,  давайте  сначала
откроем это.
   Он принялся распутывать веревку, потом вдруг выпустил ее и усмехнулся.
   - Нет, - проговорил он, - откройте-ка вы, только осторожно,  это  будет
для вас сюрпризом.
   Я не очень-то люблю сюрпризы. По собственному опыту  я  знаю,  что  они
большей частью бывают неприятными.
   - Что там такое? - спросил я.
   - А вот откроете и увидите, - ответил он,  -  вреда  вам  от  этого  не
будет.
   И, отойдя, он снова захихикал.
   "Ну, - сказал я  себе,  -  надеюсь,  этот  субъект  ничего  плохого  не
задумал". И вдруг странная мысль пришла мне в голову, и я замер,  держа  в
руках веревку.
   - А у вас там не мертвец? - выговорил я.
   Молодой человек ухватился за каминную доску, и лицо  его  стало  белым,
как простыня.
   - Боже мой, - воскликнул он, - не говорите таких ужасных вещей! Мне это
в голову не приходило! Открывайте скорее!
   - Лучше идите-ка вы сами сюда и откройте ее, сэр, - возразил я.
   Вся эта история мне что-то не нравилась.
   - Не могу, - сказал он, - после ваших слов... Меня всего трясет. Скорее
откройте и скажите мне, что все благополучно.
   Любопытство пришло мне на помощь. Я разрезал веревку, откинул крышку  и
заглянул в корзину.
   Молодой человек отвернулся, точно боялся взглянуть в мою сторону.
   - Все благополучно? - спросил он. - Он жив?
   - Да уж так жив, что дай бог всякому.
   - А он дышит как следует? - продолжал посетитель.
   - Вы, наверное, оглохли, - возразил я, - если не слышите, как он дышит.
   Действительно, его дыхание можно было услышать даже на улице.
   - Слава богу! - воскликнул молодой  человек  и  опустился  в  кресло  у
камина. - Вы знаете, мне это просто в голову не приходило. Больше  часа  я
продержал его в этой корзинке, и если бы он случайно запутался головкой  в
одеяле... Никогда больше я не повторю эту глупость!
   - Вы его любите? - спросил я.
   Он взглянул на меня.
   - Люблю ли? - повторил он.  -  Еще  бы!  Я  его  отец.  -  И  он  опять
засмеялся.
   - Вот как, - проговорил я. - Значит, я полагаю, что  имею  удовольствие
разговаривать с мистером Костэром Кингом?
   - Костэр Кинг? - удивленно повторил он. - Моя фамилия Милбери.
   - Но, - возразил я, - на наклейке с внутренней стороны крышки  сказано,
что его отец Костэр Кинг, отпрыск Старлайта, а мать - Дженни Динс, отпрыск
Дарби Дьявола.
   Он  подозрительно  посмотрел  на  меня  и  поставил  между  нами  стул.
Очевидно, теперь пришел его черед думать, что я  сумасшедший.  Убедившись,
по-видимому, что я во  всяком  случае  не  опасен,  он  стал  придвигаться
поближе к корзине, пока наконец ему не удалось заглянуть в нее. Никогда  в
жизни я не слышал, чтобы мужчина издавал такой  нечеловеческий  вопль.  Он
стоял по одну сторону кровати, я - по другую.  Щенок,  разбуженный  шумом,
сел и зарычал сначала на одного из нас, потом - на другого.  Я  разглядел,
что это был бульдог примерно месяцев десяти. Превосходный щенок для своего
возраста.
   - Мое дитя! - закричал молодой человек, и глаза у него буквально на лоб
вылезли. - Это не мое дитя! Что случилось? Или я сошел с ума?
   - Вы к этому близки, - произнес я, и так оно и было. - Успокойтесь. Что
вы рассчитывали увидеть здесь?
   - Моего мальчика, - снова закричал он. - Моего  единственного  ребенка,
моего сыночка!
   - Вы имеете в виду настоящего ребенка? - продолжал я.  -  Человеческого
ребенка?
   У некоторых людей есть глупая привычка говорить о своих собаках, как  о
детях, так что кто его знает, кого он имел в виду.
   - Конечно, настоящего! - отвечал  он.  -  Самого  прелестного  ребенка,
какого вы в своей  жизни  видели.  В  воскресенье  ему  исполнилось  ровно
тринадцать недель, а вчера у него прорезался первый зубик.
   Вид собачьей  морды,  кажется,  сводил  молодого  человека  с  ума.  Он
бросился к корзине, и если бы я  не  помешал  ему,  наверное,  задушил  бы
несчастного пса.
   - Щенок не виноват, - говорю я. - Осмелюсь  сказать,  что  ему  так  же
тошно, как и вам. Его ведь тоже потеряли.  Кто-то  сыграл  с  вами  шутку:
вытащил вашего младенца и сунул вместо него вот этого... если  только  тут
вообще был ребенок.
   - Что это значит? - возмутился он.
   - Ну, сэр, - говорю я, - вы меня извините, но джентльмены в здравом уме
не возят ребят в бельевых корзинах. Откуда вы приехали?
   - Из Бенбери, - говорит он. - Меня хорошо знают в Бенбери.
   - Вот этому можно поверить, - ответил я. -  Такого  молодого  человека,
как вы, наверное, все знают.
   - Я мистер Милбери, - говорит он, - бакалейщик с Хай-стрит.
   - В таком случае, что вы делаете здесь с этой собакой? - спрашиваю я.
   - Не доводите меня до исступления, - отвечает он. - Говорю вам,  я  сам
не знаю. Моя жена сейчас в Уорвике, ухаживает за своей больной матерью,  и
в каждом письме вот уже две недели только и пишет: "Ах, как я хочу  видеть
Эрика! Если бы мне хоть на минутку увидеть Эрика!"
   - Естественные материнские чувства, - говорю я, - они делают ей честь.
   - И вот сегодня, - продолжает он, -  я  рано  окончил  работу  и  решил
привезти сюда ребенка, чтобы жена могла повидать его и  убедиться,  что  с
ним все благополучно. Она не может оставить мать больше чем на час, а  мне
нельзя идти к ней, потому что теща меня недолюбливает и я ее раздражаю.  Я
хотел подождать здесь, а Милли - это моя жена  -  пришла  бы  сюда,  когда
освободится. Я собирался сделать ей сюрприз.
   - По-моему, - говорю я, - большего сюрприза вы ей никогда  в  жизни  не
устраивали.
   - Не шутите с такими вещами, - говорит он. - Я все еще сам  не  свой  и
могу вас искалечить.
   Он был прав: нельзя было шутить с этим делом, хотя, конечно, оно  имело
свою смешную сторону.
   - Но зачем же, - спрашиваю, - было совать ребенка в бельевую корзинку?
   - Это вовсе не бельевая корзинка,  -  с  яростью  отвечает  он.  -  Это
плетенка для пикников. В последнюю минуту я подумал, что  мне  не  к  лицу
нести ребенка на руках: уличные мальчишки кричали бы мне вслед. Мой  малыш
очень любит спать, и я решил, что  если  его  устроить  поудобнее  в  этой
корзинке, он отлично перенесет такое короткое путешествие. Я взял корзинку
с собой в вагон и не спускал ее с колен. Ни на одну минуту я  не  выпускал
ее из рук. Это колдовство, вот что. Я теперь буду верить в чертей.
   - Не валяйте дурака, - говорю я. - Всему должно быть  объяснение,  надо
только доискаться до него. Вы уверены, что это та самая корзина, в которую
вы упаковали младенца?
   Милбери был  теперь  немножко  спокойнее.  Он  наклонился  и  тщательно
осмотрел корзину.
   - Кажется, - сказал он, - но не могу поручиться.
   - Скажите-ка, - говорю я, - вы не выпускали корзины из  рук?  Подумайте
хорошенько.
   - Нет, она все время была у меня на коленях.
   - Но это же чепуха, если только вы сами по ошибке не сунули туда  щенка
вместо ребенка. Подумайте спокойно. Я не ваша жена и  хочу  только  помочь
вам. Я ничего не скажу, если вы сознаетесь, что на минутку отвели глаза от
корзины.
   Он опять задумался, и вдруг в глазах его блеснул свет.
   - Ей-богу, - говорит он, - вы  правы.  Я  на  минутку  поставил  ее  на
платформу в Бенбери, чтобы купить иллюстрированный журнал.
   - Ну вот, теперь вы говорите разумно.  Подождите-ка,  завтра,  кажется,
открывается собачья выставка в Бирмингаме?
   - Как будто, - говорит он.
   - Вот мы и добрались до сути, - говорю я. - По  совпадению  эту  собаку
везли в Бирмингам в точно такой же корзине, как та, в которую вы упаковали
своего младенца. Вы по ошибке взяли  корзину  со  щенком,  а  его  хозяину
достался ваш малыш. И я бы затруднился сказать сразу, кто  из  вас  сейчас
больше сходит с ума. Он, наверное, думает, что вы сделали это нарочно.
   Мистер Милбери прижался головой к спинке кровати и застонал.
   - В любую минуту может явиться Милли, и мне придется  сказать  ей,  что
нашего крошку по ошибке послали  на  собачью  выставку!  У  меня  язык  не
повернется сказать ей такое!
   - Поезжайте в Бирмингам, - говорю я, - и постарайтесь уладить это дело.
Вы можете успеть на поезд в пять сорок пять и вернуться около восьми.
   - Поедемте со мной, - говорит он, -  вы  добрый  человек,  поедемте  со
мной. Я не могу ехать один.
   Он был прав. В таком состоянии он бы  угодил  под  копыта  лошадей,  не
успев выйти на улицу.
   - Ну что ж, - говорю я, - если хозяин отпустит...
   - О, он не может не отпустить вас, -  ломая  руки,  воскликнул  молодой
человек. - Скажите ему, что речь  идет  о  счастье  целой  жизни,  скажите
ему...
   - Я скажу ему, что речь идет о лишнем полсоверене по счету, - говорю я,
- это больше поможет делу.
   Так оно и было, и не прошло и двадцати минут, как я, молодой Милбери  и
щенок в корзине сидели в вагоне третьего класса, направляясь в  Бирмингам.
Тут я представил себе все трудности нашего  предприятия.  Предположим,  по
счастью окажется, что я прав; предположим, щенка  действительно  везли  на
выставку в Бирмингам; предположим, нам  еще  более  посчастливится,  и  на
вокзале нам скажут, что там видели  джентльмена  с  такой  корзинкой,  как
наша, приехавшего поездом в пять тринадцать; а дальше что? Может быть, нам
придется опрашивать всех извозчиков в городе, и к тому времени,  когда  мы
найдем ребенка, окажется, что уж незачем трудиться распаковывать его.  Ну,
конечно, я не собирался болтать о том, что было у меня на  уме.  По-моему,
бедняга отец чувствовал себя так плохо, что дальше некуда. Мое  дело  было
вселить в него надежду. Поэтому, когда он в двадцатый  раз  спросил  меня,
думаю ли я, что он еще увидит своего ребенка живым, я сердито оборвал его.
   - Да не мучайтесь вы так, - говорю я. - Бы еще  вволю  насмотритесь  на
своего малыша. Дети не так-то легко пропадают. Только в пьесах люди готовы
взять на себя заботу о чужих детях.  Я  в  своей  жизни  знавал  множество
прохвостов, но  даже  худшему  из  них  я  не  пожелал  бы  иметь  дело  с
десятком-другим чужих младенцев. Не обольщайтесь, будто кто-то похитил его
у вас. Поверьте мне, тот, к кому он попал, не успокоится до тех пор,  пока
ему не удастся вернуть ребенка законному владельцу.
   Такая болтовня подбодрила его, и когда мы приехали в Бирмингам, он  был
гораздо спокойнее. Мы набросились на начальника станции,  а  тот  на  всех
носильщиков, которые находились на  платформе,  когда  прибыл  поезд  пять
тринадцать. Все в один голос утверждали, что из этого  поезда  не  выходил
джентльмен с  бельевой  корзиной.  Начальник  станции  оказался  человеком
семейным,  и  когда  мы  все  ему  объяснили,  он  посочувствовал  нам   и
телеграфировал в Бенбери. Кассир в Бенбери помнил, что на этот поезд брали
билеты три джентльмена. Одним из них был мистер Джессоп - торговец хлебом,
другим - неизвестный, взявший билет  в  Вулфхэмптон,  а  третьим  был  сам
молодой  Милбери.  Дело,  казалось,  становилось  безнадежным,  как  вдруг
мальчишка-газетчик, слонявшийся вокруг, вмешался в разг
   - Я видел одну старуху, - говорит он, - которая болталась около вокзала
и нанимала кэб. У нее была корзина, как две капли воды похожая на вашу.
   Я думал, юный Милбери бросится мальчишке на  шею  и  расцелует  его.  С
помощью мальчика мы принялись допрашивать извозчиков.  Нетрудно  приметить
старенькую леди с бельевой корзиной в руках, и мы узнали, что она  поехала
во второразрядную гостиницу на Астор-род.
   Остальные подробности мне рассказала горничная.  По-видимому,  старушка
по-своему переживала не меньше, чем мой джентльмен.
   Корзинку нельзя было поставить в кэб и пришлось водрузить ее на  крышу.
Леди очень беспокоилась и, так как шел дождь, заставила извозчика  накрыть
корзинку фартуком. Снимая ее с кэба, они уронили ее  на  мостовую,  отчего
ребенок проснулся и заплакал.
   - Боже мой, мэм, что это? - воскликнула горничная. - Там ребенок?
   - Да, милая, там мой малыш,  -  ответила  леди,  которая,  по-видимому,
любила пошутить и была веселой старушкой, по крайней мере в то  время  она
еще была веселой.
   - Бедняжка... Надеюсь, его не ушибли.
   Леди заказала комнату с камином. Слуга внес корзину и  поставил  ее  на
коврик. Леди  сказала,  что  она  и  горничная  обо  всем  позаботятся,  и
выставила слугу. К  этому  времени,  рассказывала  мне  девушка,  младенец
ревел, как пароходная сирена.
   - Душечка, - говорила старушка, возясь с веревкой, - не плачь,  мамочка
сейчас развяжет корзинку.
   Затем она повернулась к горничной:
   - Пожалуйста, откройте мою сумку.  Вы  найдете  там  бутылку  молока  и
собачьи галеты.
   - Собачьи галеты! - воскликнула горничная.
   - Да, - смеясь ответила старушка, - мой малыш любит собачьи галеты.
   Девушка  открыла  сумку;  там  действительно  была  бутылка  молока   и
несколько собачьих галет. Она стояла спиной к леди, когда услышала  легкий
стон и стук, заставивший ее обернуться. Старушка  лежала,  простершись  на
ковре, - мертвая, как показалось горничной. Ребенок сидел в корзине,  вопя
благим матом. Растерявшаяся девушка,  не  соображая,  что  делает,  сунула
младенцу галету, за которую тот жадно  ухватился.  Тогда  горничная  стала
приводить в чувство леди. Примерно через минуту старушка открыла  глаза  и
огляделась. Ребенок  увлекся  галетой  и  успокоился.  Леди  взглянула  на
малыша, отвернулась и спрятала лицо на груди у горничной.
   - Что это такое? - испуганным шепотом спросила леди. - Там, в корзине?
   - Там ребенок, мэм, - ответила девушка.
   - Бы уверены, что это не собака?  -  спросила  старушка.  -  Посмотрите
хорошенько.
   Девушка стала нервничать и пожалела, что осталась наедине с этой старой
леди.
   - Не могла же я принять собаку за ребенка, мэм, - выговорила она. - Это
- дитя, человеческое дитя.
   Старушка тихо заплакала.
   - Меня постигла божья кара, - сказала она. - Я разговаривала со  щенком
так, точно это был крещеный младенец, и теперь вот  что  случилось  мне  в
наказание.
   - Что же случилось? - спросила  горничная,  которую,  естественно,  все
больше и больше интересовала эта история.
   - Не знаю, - продолжая сидеть на полу, сказала леди. - Если все это  не
сон и я не сошла с ума, то два часа назад  я  выехала  из  своего  дома  в
Фартингхо с корзинкой, в которой был годовалый бульдог. Вы видели,  как  я
открыла корзинку, и вы видите, что там такое.
   - Не бывает таких чудес, чтобы бульдоги  превращались  в  ребятишек,  -
заметила горничная.
   - Я не знаю, как  это  получилось,  -  проговорила  старушка,  -  и  не
понимаю, что это значит, но я знаю,  что  выехала  я  с  бульдогом,  а  он
каким-то образом превратился вот в это.
   - Кто-то  подсунул  его  вам,  -  сказала  горничная.  -  Кто-то  хотел
избавиться от своего ребенка, вытащил  вашего  щенка  и  сунул  в  корзину
младенца.
   - Это, должно быть, были необыкновенно ловкие люди, - сказала старушка.
- Я не спускала с корзинки глаз, если не считать, что в Бенбери я зашла  в
буфет выпить чашку чая; но я отсутствовала не больше пяти минут.
   - Вот тогда-то они все и  проделали,  -  заявила  горничная.  -  Ловкая
работа!
   Леди внезапно ясно представила себе, в каком положении она оказалась, и
вскочила на ноги.
   - Хорошенькое - дело! - воскликнула она. - Я  -  незамужняя  женщина  и
живу в деревне, где полно сплетниц. Это ужасно!
   - Чудесный ребеночек! - заметила горничная.
   - Может быть, вы хотите взять его себе? -  спросила  леди,  но  девушка
ответила, что она этого не хочет.
   Старушка села и принялась обдумывать положение. Чем больше она  думала,
тем хуже себя чувствовала. Горничная убеждена, что, не появись мы вовремя,
несчастная сошла бы с ума. Когда в дверях показался слуга и  сообщил,  что
внизу какой-то джентльмен с бульдогом спрашивает  о  ребенке,  она  обвила
руками шею слуги и чуть не задушила его в объятиях.
   Мы успели на поезд в Уорвик и, к  счастью,  вернулись  в  гостиницу  за
десять минут до прихода миссис Милбери. Всю дорогу мистер  Милбери  держал
ребенка на руках. Он предложил мне оставить себе корзину  и  дал  мне  еще
полсоверена, намекнув, чтобы я держал язык за зубами, что я и сделал.
   Я думаю, что он  не  стал  рассказывать  матери  младенца  о  том,  что
случилось, а если рассказал, тем хуже для него: так ему, дураку, и надо".
Книго
[X]