Ferro ignique - огнем и мечом

В лето 7013 от сотворения мира Единым Творцом императорские войска Церена осадили Толоссу с суши и с мора. Галеры, подогнали из Лузы и черные туши многовесельных кораблей пристали к материковому берегу. Измученные качкой солдаты тяжело спрыгивали на ускользающий из-под ног песок. Лагерь на холмах моментально разросся, выжженное войной побережье тянулось на много миль кругом – мертвые кипарисовые рощи не давали тени. С грузового судна с трудом стаскивали недавнее изобретение ученого мага Нострацельса – усовершенствованные осадные машины. Каждое представляла собою короткую массивную трубу, отлитую из полутора тысяч фунтов лучшей меди, капитан Кунц Лохнер, рассмотрев как следует это чудо, стащил шлем и вытер стекающий по лбу и макушке пот.

– Я не верю, что непотребное уродство заменит добрую катапульту...

Солдаты с уханьем волокли груз, изобретательный маг спустился следом, толкая посохом тех, кто забыл посторониться.

– Ученый мэтр, какими снарядами либо стрелами заряжают этот механизм? – учтиво поинтересовался капитан.

– Волшебным горючим порошком моего изобретения и славным ядром, любезный. – ответил ученый волшебник.

Магические машины расставили вдоль берега, навели на мятежную крепость. Приставленные к ним работники заранее простились с жизнью и теперь яро молились о душе, и только Парадамус Нострацельс сохранял свойственную подвижникам науки невозмутимость.

Почти не покидал палатку император – кристалл оставался безжизненным, вестей от Фирхофа не было, и ожидание измучило церенского правителя. Согнанные с окрестностей работники спешно заравнивали разрытый перешеек, остров вновь превращался в полуостров. Перекопанная многократно, земля красовалась свежими оспинами ям. Из Толоссы иногда отвечали вылазками, чаще по землекопам били стрелы, и люди замертво падали в разрытый песок, в месиво глины и грязи, в зеленые воды залива.

Узнав об этом, Гаген Справедливый поморщился.

– Мы не можем без пользы терять людей.

Лучники императора, прикрываясь щитами-павезами, отвечали залпом на залп, раня и убивая мятежников, тела, раз упав со стены, подолгу оставались неубранными – никто не хотел ступить на насквозь простреливаемый пятачок.

– Нам еще только чумы не хватало! – сумрачно посетовал капитан императорских гвардейцев.

– Один монах рассказал мне, что чума, напротив, проистекает не от вони, а от разреженности воздуха. – возразил ему старый друг, капитан наемников Конрад.

Спор пришлось прекратить – со стен Толоссы вовсю полетели стрелы. Имперцы, не оставались в долгу, подобрались на “расстояние окрика”, изощренные угрозы обеих сторон, разгоняя чаек, носились над заливом.

Часть машин вернули на галеры, утвердили на палубах и наилучшим образом приготовили для стрельбы, однако почти никто не верил в действенность колдовства Нострацельса. Кунц Лохнер, повернувшись к магическим приспособлениям задом, любил подолгу рассматривать бастионы, громаду форта и чудом уцелевший императорский флаг на шпиле.

– Надеюсь, хоть это добрый знак.

Пару раз ему казалось, что на стене мелькнул сам Клаус Бретон, но стальные колпаки и кольчуги делали всех еретиков похожими словно братья-близнецы. Штурм назначили на 15 августа и в этот день море оставалось удивительно тихим...

Первым ступил на насыпь Рихард по прозвищу Лакомка, солдат наемной роты капитана Конрада, и в его щит немедленно вонзилось полдесятка стрел.

– Клинок и корона! – рявкнул он.

Стальное жало вскользь царапнуло по шлему чуть пониже уха, и здоровяк пригнул голову, стараясь полностью укрыться за щитом. Из-за его спины выстрелил императорский арбалетчик, болт перелетел через стену и канул в неизвестность.

– Меться лучше, Марти.

От ответного ливня арбалетных стрел кольчуги не спасали, и путь наступления усеивали холмики неподвижных тел. Узкая насыпь позволяла двигаться не более, чем по шесть человек в ряд, из-за тесноты окованное бревно тарана подвесили на цепях в деревянную башенку относительно скромных размеров, колеса вязли и изрытый морской песок осыпался под ногами людей.

Рихард спрятался за таран, одновременно помогая его толкать. Зажигательные стрелы втыкались в переднюю стену башни, но, предусмотрительно политые водой, доски даже не тлели. На полпути осадная машина встала – колеса увязли в неглубокой рытвине.

– Подай назад.

Оси заскрипели, конструкция медленно откатилась на несколько шагов; вперед, под колеса, сравнивая неожиданное препятствие, полетели щиты.

– Если застрянем здесь, они нам не помогут, если сломаем ворота – найдутся другие щиты. – утешил Рихарда сержант.

Под весом десяти тысяч фунтов дерева и металла импровизированный настил хрустел как солома. Из крепости стреляли поверх башни, раня незащищенных – тех, кто устроился у дальнего, не прикрытого навесом конца двадцатилоктевого бревна. Попавший в первые ряды атакующих совершенно случайно, Лакомка теперь радовался удаче – его защищала деревянная стена машины. Башня с грохотом и скрипом продвигалась вперед, до тех пор, пока не встала, приблизясь к воротам на положенное расстояние. Рихард теперь видел створку ворот, окованную толстым железом, мог пересчитать шляпки огромных гвоздей. Наверху, на стене, над самой аркой воцарилось подозрительное затишье.

– Бей! – выкрикнул профос.

– Э-эх!

Имперцы словно муравьи облепили бревно, подвешенное на цепях. От удара створки гневно загудели.

– Еще! Раскачивай сильней!

На стене произошло движение, поток кипящего масла обрушился вниз. Атакующих хранила башня, Лакомка, задетый едва-едва, все-таки взвыл, прижимая к груди ошпаренную руку. Трое солдат вышло из строя, остальные вцепились в бревно, продолжая наносить удары, цепи скрипели, каждое столкновение окованного наконечника с воротами отдавалось грохотом и треском.

– Нас так просто не проймешь! – хвастливо заявил профос.

Должно быть, осажденные придерживались подобного же мнения, они больше не пытались лить масло, зато через краткое время о лицевую сторону башни разбился хрупкий глиняный горшок. Для такого броска не нужно особой меткости – снаряд разлетелся на мелкие кусочки, его заранее подожженное содержимое растеклось по защитной стене тарана, расплескалось, вспыхнуло негасимым огнем. У профоса горели волосы, брови и борода, шлем слетел, лицо исчезло, стертое, смазанное пламенем. Командир наемников отполз к морю, да так и остался лежать у подножия насыпи, в легкой волне полоскались пальцы мертвой руки, но мокрая кожа все равно горела – серный огонь не тушится водой.

Осадная машина занялась пожаром, уцелевшие в первый момент солдаты бросились в стороны, каждый боялся прикоснуться к горючей смеси, по беглецам били стрелы. Некоторые, ища спасения, повернули назад, надеясь на быстрый бег, но почти все полегли, не достигнув берега.

– Сюда, Марти!

Опомнившийся Лакомка постарался не касаться огня, он пробился вперед, приник и прижался к воротам, надеясь спастись от выстрелов за ненадежным карнизом крепостного камня. Арбалетчик Марти встал рядом, тяжело дыша, положение их оставалось отчаянным – таран догорал, серный огонь едва ли не касался сапог наемников, сверху сыпались бесполезные пока стрелы и вычурные, с мистическим налетом, угрозы бретонистов.

– Что мы будем делать, если они откроют ворота?

– Господи, да если бы я знал! Мое единственно желание теперь –сделаться плоским и незаметным, словно древесный лист.

– Может быть, мертвыми притворимся?

– Шутишь, приятель, это помогает только в балладах...

Таран чадил и догорал. Словно услышав разговор наемников, пришел в движение подъемник внешней решетки – она поползла.

– Помогайте нам, святые!

Рихард упал ничком и откатился в сторону, Марти забился в угол и присел на корточки, прикрывая голову рукой. Решетка с лязгом взвилась, ворота распахнулись и отряд всадников галопом выехал на насыпь, на уцелевших солдат никто не обратил внимания – человеческие мошки в глазнице крепости, и только высушенный жаром песок летел в них из-под конских копыт.

Моментально проскакав отрезок дамбы, отряд вылетел на побережье и ударил по пехоте Империи. Конницу встретили пиками, но наемные роты Конрада бежали, не выдержав лобового удара рослых, тяжелых коней, и атакующие мятежники пробились к пологим склонам северных холмов. Здесь они поневоле свернули к берегу – туда, где чернели борта последних отплывающих галер. Застигнутый на месте, маг Нострацельс подбитой птицей заметался на прибрежном песке, неловко попытался увернуться от неизбежного удара; и лошади сбили его с ног, и отряд промчался, догоняя редких беглецов, а на кончике командирской пики болталась темно-синяя, в мелких звездочках тряпка – сорванная мантия ученого волшебника.

Галеры тем временем уходили в море и, отойдя на расстояние выстрела от берега, осыпали конницу мятежников роем арбалетных стрел. Всадники валились из высоких седел, других сбрасывали обезумевшие от ран кони, но отряд проскакал опасный участок и пустился догонять и рубить бегущих солдат Конрада. Капитан Лохнер на флагманской галере ухватил рулевого за плечо.

– Правь восточнее и к берегу! Сейчас они поскачут обратно – им нельзя надолго отрываться от крепости. А ты, солдат, живо, дай-ка мне своей арбалет.

– Вот он, капитан.

– У них во главе скачет Клаус Бретон, хочу его ссадить, если получится – живым, нужно только метить в коня. Ересиарх нынче в цене, награды за него мне хватит на полгода безбедной жизни. Эй, парни – не стрелять! Это мое и только мое дело, кто высунется с самострелом без команды, пожалеет, что родился...

Галера забила веслами, вспенивая зеленый залив, и тяжело развернулась по дуге. Конница между тем рассеялась, уничтожая беглецов, и вновь собралась, всадники тоже сделали разворот и уже собирались вернуться к дамбе, кони в бешеной скачке разбрызгивали тонкий слой воды на береговом песке. Лохнер хладнокровно зарядил арбалет, вскинул его и прицелился, болт сорвался с тетивы, устремляясь к цели.

– Вот так.

Рослый каурый жеребец первого всадника, того самого, который сразил Нострацельса, рухнул, переворачиваясь на скаку, пораженный тяжелым болтом прямо в шею. Всадник скорчился в неловкой позе, его нога оказалась придавленной тушей животного.

– Чистая работа. А теперь стреляйте по остальным. – приказал довольный капитан Кунц. – Покажите еретикам, что значит Империя.

Рой стрел взвился, поражая живые мишени, многие всадники уже устремились к дамбе, не пытаясь выручить беспомощного командира – и вовремя. Конница императора, обратив внимание на незапертые ворота, уже выехала к насыпи, намереваясь ворваться в крепость, холмистая местность не позволяла пуститься во весь скок, однако, положение становилось критическим для осажденных – вылазка грозила обернуться сокрушительным поражением. Еретики как могли перестроились, намереваясь атаковать отборную рыцарскую конницу Церена.

– Дьявол в помощь! – захохотал Лохнер. – Видно, каждый сам ищет свою погибель – глупое мужичье не умеет воевать. Причаливай к берегу, кормчий, мы подберем добычу.

Капитан императорских гвардейцев тяжело спрыгнул на песок и подошел к упавшему Бретону. Тот не шевелился, Кунц перевернул пленника и выругался.

– Дрот святого Регинвальда! Во-первых, этот парень безнадежно мертв – он сломал себе шею, во-вторых, он все равно не Бретон. Вся возня оказалась бесполезной, удача верткая особа, и моя награда меня покинула. Теперь, ребята, поищите Нострацельса – тело или что там от него осталось...

Солдаты добросовестно обшарили камни и редкие, низкие, жестколистые кусты, перевернули несколько неподвижных мертвецов.

– Магуса не видно.

– Должно быть, его растоптали в лепешку, впрочем, искать все равно некогда. На борт! Покажем еретикам, что значит противиться воле государя и обижать его любимцев...

Флагманская галера отплыла от берега, занимая свое место в строю, а центр событий тем временем переместился к насыпи – на подступах к воротам завязался отчаянный бой.

Кавалерия мятежников сшиблась, столкнулась с ленной конницей Церена. Оружейники Толоссы свершили чудо – всадники-бретонисты почти не уступали в вооружении баронам Империи, однако, проигрывали рыцарям в выучке. Построившись колено к колену, клином, латники Гагена, ответили ударом на удар, и конница мятежников дрогнула, теряя строй. Падали под копыта выбитые из седла, ломались копья и трещали щиты. Большая часть мятежников полегла, раненые лошади с ржанием, похожим на плач, метались по берегу, выжившие всадники пробились сквозь строй имперской конницы и вырвались на дамбу, в последнем отчаянном усилии пытаясь уйти.

Некоторым это удавалось – редкая цепочка беглецов быстро втягивалась в ворота, на отстающих уже наседали преследователи. Барон фон Финстер до того стремился на плечах беглецов ворваться в город, что первым из имперцев достиг ворот – он успел увидеть, как едва ли не перед головой его лошади упала, замыкая проход, тяжелая решетка. Финстер с досады ткнул преграду кончиком копья, с гребня стены ему ответил громовой хохот...

Однако, повод для смеха мерк перед драмой разгрома – конница мятежного города почти вся полегла на берегу залива. Финстер повернул коня, мудро избегая насмешек и стрел. Кто-то ухватил его за стремя.

– Они спалили наш таран серным огнем. Я чудом уцелевший солдат Империи, мессир!

Гуго Финстер слыл человеком доброжелательного толка. Он презрительно поморщился, оглядел чернобородого, перепуганного, в опаленной куртке толстяка-пехотинца.

– Можешь подержаться за стремя. Или ладно – садись позади меня. Надеюсь, никто не обратит внимания, какой груз я везу вместо спасенной красавицы.

Лакомка тут же с благодарностью в душе взгромоздился на широкий лошадиный круп. Мертвый, утыканный стрелами Марти, широко распахнув светлые глаза, так и остался лежать возле ворот. Имперская конница отступала под брань еретиков, пение боевых псалмов и выкрики, уходя от выстрелов, не дожидаясь на свою голову серного огня...

Тем временем императорские галеры вышли в залив и полукольцом охватили остров. Гребцы работали вовсю. На флагманском судне худощавый лейтенант с поцарапанной щекой подошел к Кунцу Лохнеру.

– Что будем делать, капитан, опробуем на еретиках медные трубы волшебника?

– А твои парни умеют обращаться с ними?

– Как будто бы, да. Это не сложно, если в достатке волшебный порошок.

– Лучше обождем, мне не внушают доверия подобные штуковины и прочее скверное колдовство, живо, готовьте метательные машины и серный огонь. Просигналь об этом на другие галеры.

Лейтенант замешкался.

– Капитан...

– Ты хочешь что-то сказать, Ожье?

– Там, в Толоссе, кроме бретонистов полно народу – они чеcтные подданные Империи.

Кунц прищурился, рассматривая неприступные бастионы, шпиль и смятую тряпку церенского флага на нем.

– Не думай об этом, Ожье, гони прочь ненужные мысли, ты сам знаешь, как это бывает – если замахнулся – руби, или сам упадешь под ударом. Мы или они, а третьего пути просто нет, кого бы я ни жалел, эта память останется в моей душе – для зимних вечеров в старости, а сейчас иди. Иди, нам надо приготовиться.

Лейтенант ушел и строй кораблей чуть развернулся и заскрипели метательные машины, и в чаши их легли бочки с подожженной смесью. Багрово-черные, косматые клубы огня полетели в сторону острова. Чахлая растительность подле стен, обращенных к морю, сгорала дотла.

– Недолет. Нужно подобраться поближе.

Галерный строй хищно скользнули к острову.

– Заряжайте снова.

Метательные машины опять плюнули огнем и на этот раз он попал в цель – снаряды рухнули по ту сторону стены. Крепость не отвечала, не пыталась атаковать корабли ответными выстрелами – должно быть, у еретиков оказались малы запасы горючей смеси.

– Что теперь, капитан Кунц?

– Подождем результата, Ожье. Мы просто будем стрелять снова и ждать, когда их припечет. Заряжайте.

– Там будет настоящее пекло.

– Отлично, этого мы и добиваемся.

Галеры проворно опустошали запасы бочек, забрасывая крепость негасимым огнем. Дома близ стен уже курились дымом, мутные космы его заслоняли небо.

– Славно полыхает. А что будем делать, когда кончится зажигательный припас? – поинтересовался худощавый лейтенант.

Лохнер молчал. Он стоял на шаткой палубе, уверенно расставив ноги и, запрокинув голову, следил за полетом комка яростно клубящегося огня.

– А? Что ты говоришь, Ожье?

– Я говорю, бочки с зельем у нас кончаются.

Капитан Кунц жестко усмехнулся.

– Когда они кончатся, тогда и пойдут в дело медные трубы покойного Нострацельса!

***

– Кажется, мы дождались штурма, Бенинк. – сказал Людвиг фон Фирхоф.

Округлое окно судейского чердака позволяло рассмотреть отсветы и дым пожара. Гильдейский вор подошел и остановился за плечом имперского советника, отблески серного огня отражались в

печально-красивых глазах альвиса.

– А ведь это место казалось таким надежным – оно далеко от насыпи и ворот. Должно быть, солдаты стреляют с галер, со стороны залива. А уйду на время, мне нужно перекинуться словечком с графом Гильдии.

Бенинк вернулся мрачным, его тревога явно сменилась поспешностью с примесью страха.

– Прямо над подвалом графа что-то горит, наверное, рухнул дом, потолок там раскалился и просел – я трогал камень, рука едва терпит жар. Проход к морю до сих пор завален бутовым камнем, к тому же, даже сев в лодки, мы тотчас же угодим в самое пекло. Отсюда надо уходить, мессир советник; крыша пристройки уже немного тлеет, я не поклянусь, что до полудня дом судьи не займется словно майский костер.

– У тебя есть на примете другое место?

– Самое надежное место сейчас – это тот самый форт, из которого нас с таким трудом удалось сбежать. Быть может, если туда вернуться... Сейчас, когда город в огне, никто и не подумает спрашивать тессеры, мы легко и просто сумеем раствориться в толпе. Правда, когда дело дойдет до уличных боев, в толпе-то нас и перережут. Настал день волка, советник, и содержимое жил добрых горожан скоро потечет в залив.

Фирхоф вздрогнул, пораженный мрачным совпадением. “Хронист принял имя Вольфа Россенхеля. Вольф – это волк, приходит мистическое время Адальберта, и самый страшный поворот событий способен наступить в любой момент. Я больше не маг и gjxnb не чувствую астрального эфира, однако моя интуиция все равно осталась при мне – я еще увижу Хрониста, и дай Бог, чтобы эта встреча не оказалась худшей из возможных встреч.”

– Уходим, Бенинк. Не стоит покорно дожидаться конца.

Они убегали винтовой лестницей, там уже витал запах гари, подземный проход тоже оказался задымлен. Первым шел Бенинк, пока еще редкие клубы дыма причудливо извивались в зеленоватом свете его фонаря; следом торопился Фирхоф, сразу за его спиной – Антисфен, замыкал вереницу Хайни Ладер. Тайный лаз закончился деревянной дверцей, она оказалась подпертой снаружи, но альвис ловким пинком вышиб преграду.

– Знакомое место.

Ошеломленный советник императора узнал тот самый подвал бочара, в котором он и Адальберт впервые вели теологическую беседу с ревнивым демоном Клистеретом.

– Я и не знал, что тут найдется второй выход!

Бенинк без лишних слов преодолел стертые ступни и осторожно выглянул на улицу. В переулке царило относительное спокойствие – людей не было, но далекий, глухой и слитный шум, то ли крик, то ли плач, долетал сюда издалека. Советник, вор, ученый румиец и наемный солдат выбрались на простор, расшвыривая завалы хлама, после чего осмотрелись.

Фирхоф запрокинул голову – впервые за несколько дней он мог видеть солнечный свет не из окна; небеса, не голубые, а какие-то бледно-палевые и от пожара, и от жары, затянула мутная дымка. Высоко над крышами кувыркались перепуганные чайки, советнику показалось, что белое оперение птиц запятнала копоть.

Четверка беглецов выбралась из пустого, тупикового переулка и влилась в людской поток, запрудивший пока еще относительно безопасную улицу Толоссы. В пестрой толпе мешались все виды одежды и все выражения лиц. Оборванный подросток лет двенадцати, с худой высокой шеей и лицом умной обезьянки, сосредоточенно тащил за руку маленькую, добротно одетую кудрявую девочку. Хорошенький словно ангел ребенок пищал и вырывался – никто не обращал на эту пару внимания. Зажиточные горожанки, спасая лучшие наряды, натянули их на себя, и теперь в неряшливой толпе, среди грязных кожаных курток и грубого полотна, там и сям мелькали яркие, словно цветы юга, пятна женских одежд. Пожилой, одутловатый мужчина, по виду – торговец, тер сухие глаза, губы его беспрестанно двигались, то ли шепча молитвы, то ли повторяя чьи-то имена. Прошел, раздвигая толпу, десяток сумрачных, хорошо вооруженных пикинеров.

Гул растерянности и страха витал над скопищем людей. Несчастье и трагическое предчувствие уже наложили на лица призрачную серую тень, согнутые плечи несли невидимый груз обреченности.

– Я много видел в собственной жизни, еще больше – читал древних, и, тем не менее, с трудом могу поверить, что все это сотворил один человек. – сказал Антисфен.

– Да, с нашим императором, Гагеном Капелланом, шутки плохи. – отозвался Ладер.

Фон Фирхоф ужаснулся в душе. “Румиец имел в виду Клауса Бретона, наемник понял его неправильно. Но в своей ошибке, перепутав императора и мятежника, простак Ладер, тем не менее, оказался мудрее нас всех. Клаус идет до конца – ему уже нечего терять и почти нечего бояться, отправляясь на смерть, он не станет думать о гражданах Толоссы. А мой венценосный друг – он в безопасности, и, тем не менее, в порыве мести и гнева спалит этот город словно копну соломы. Неважно, что три четверти несчастных не виновны ни в чем, здесь просто дают наглядный урок бунтующим против Империи...”

Словно едиными легкими ахнула толпа, живое скопище бестолково качнулось в теснине улицы – над головами беженцев с низким гулом пронесся комок багрового огня. Снаряд угодил на низкую крышу ближнего дома, тот мгновенно занялся пожаром, дождь обжигающих пламенных брызг осыпал людей.

– Господи, спаси нас!

Визг и плач смешались, порождая нестерпимый, бессмысленный шум. В висках у советника гудело, давка и теснота мешали что-либо предпринять, в этот момент фон Фирхоф сполна испил чашу собственной беспомощности.

– Наверное, я полное ничтожество.

Антисфен, отбросив ученый скептицизм, неистово, ярко молился на румийском:

– Спаси нас, Господи, от стрел дневных и огня поражающего, от тысячи тысяч врагов и укуса коварной ехидны...

Бенинк прикрыл лицо полой плаща:

– Почему? Это же не вражеский город, это город Церена...

– В храм! Под каменные своды! Они не должны гореть! – Людвиг кричал, безнадежно пытаясь заглушить вопли и стоны.

Кажется, его услышали и поняли. Храм святой Катерины, крытый негорючим куполом высился неподалеку – его стены в свое время пощадили бретонисты. Бенинк одним из первых пробился к широким ступеням высокого крыльца, плечом толкнул тяжелые резные двустворчатые двери.

– Живо туда!

Гулкой, зловещей пустотой встретил беглецов священный зал, глубокими ранами зияли стены, с которых по приказу Бретона давно уже сорвали шитые золотом занавеси и панели драгоценного дерева. Почти посредине, под высшей точкой огромного купола одиноко лежала разбитая вдребезги статуя, ее алебастровая белизна все еще казалась живой. Фирхоф не мог узнать изуродованное изображение, в куче мучительно изломанных обломков выделялась чудом уцелевшая тонкая, правильных очертаний девичья рука.

Зал быстро наполнялся людьми, под суровыми, сумрачными сводами постепенно утихли плач и стоны, словно беженцы не решались еще более осквернить приютившее их священное место.

Людвиг, войдя в храм одним из первых, постепенно оказался вплотную прижатым к главному алтарю, где-то в массе людских тел, исчезли, затерялись румиец, Ладер и альвис Бенинк...

В плотной толпе советник императора ждал решения своей судьбы, так же, как ждали в этот день исхода сражения тысячи горожан. Комья огня продолжали сыпаться на город – горели портовые склады и дома, редкие деревья и лодки у причала. Ратуша уцелела, форт пока оставался недосягаем. Хищный строй галер приблизился к крошечной гавани острова, запертой на тяжелую цепь – она не могла вместить все корабли.

Флагманское судно остановилось на внешнем рейде.

– У вас молодое зрение, Ожье, что там с насыпью и воротами? – спросил Кунц Лохнер.

– Наши люди катят запасной таран. Надеюсь, мы оттянули на силы бретонистов, это поможет пехоте раскачивать машину.

– Есть ли еще бочки с зельем?

– Только что отправили в путь последнюю.

– Заряжайте трубы Нострацельса.

Лейтенант слегка побледнел и отправился исполнять приказание. В медные жерла забили волшебный порошок и ядра, у обслуги был вид приговоренных к смерти.

– Наводи и поджигай. Неплохо бы заткнуть уши, но я не знаю, не окажется ли это грехом...

Солдат поднес раскаленный прут, и в тот же момент раздался громовой треск. Гребцы, не слушаясь понуканий, в ужасе побросали весла, галера встала, выпущенный снаряд, описав колоссальную дугу, ударил на мелководье у самого подножия крепостной стены – взметнулся фонтан воды и грязи.

– Недолет. Поправьте прицел.

Прочие галеры тоже окутались дымом.

– Как видите, друг мой, все не так уж страшно. – заявил Кунц младшему офицеру. – Это колдовство действует исправно даже и после смерти Нострацельса...

– Тут не обошлось без его неприкаянной души.

Ядра тем временем посыпались на стены крепости, круша их в самых уязвимых местах.

– Славно, друг мой, замечательно.

Солдаты у ворот в очередной раз оттянули и обрушили на преграду таран – по ним почти не стреляли, удушливый дым стлался над кровлями.

– Псалмопевцы заняты тушением пожара...

Под выстрелами рушились древние стены Толоссы, и целые пласты камня с грохотом оседали в море.

– Прекрасный результат, капитан Кунц. Некоторые бреши годны для пешей атаки на город, нужно только подойти поближе...

***

(Из “Истории мятежа Клауса Бретона”, записанной очевидцем, который пожелал остаться неизвестным)

“...При таких обстоятельствах церенские галеры устремились к острову. С уцелевших бастионов открывался отличный вид на залив, и эти маневры не остались незамеченными. Повстанцы, очутившись в отчаянном положении, пустили в ход последние запасы – со стен ударили метательные машины и клубы серного огня,  наподобие того, какой еще недавно нещадно жег крыши Толоссы, полетели теперь на палубы императорских галер.

– Дрот святого Регинвальда! Нас бьют нашими же приемами...

Залп получился не очень густым, многие огневые снаряды канули в морскую воду, но кое-что попало по назначению – о палубу флагманского корабля ударился полыхающий комок, и вспыхнули дерево и парусина, и занялись огнем скамьи гребцов, и бросились врассыпную сами обожженные гребцы.

– Гасите пожар водой! – закричал лейтенант Ожье.

– Бесполезно. – отрезал Кунц Лохнер, перелезая через борт обреченного судна. – Серный огонь водой не тушится.

Многие попрыгали за борт, а оставшиеся на палубе мечтали это сделать. Те же, кто оказались в воде, в печали просили поднять их обратно на борт, поскольку, несмотря на жару, вода в заливе, перемещенная накануне подводным течением, оказалась чрезвычайно холодна.

– Клинок и Корона! – рявкнул капитан Кунц, отплевывая соленую горечь моря. – Я иду на дно, меня губит мой отличный доспех...

– Настоящее положение плачевно, а потому держитесь за это бревно, мессир. – посочувствовал верный Ожье.

Лохнер мертвой хваткой вцепился в обломок галерного весла. Ближний корабль поспешно подошел, взбивая веслами пену, и спасенный капитан гвардейцев очутился на борту. Из-под его кольчуги стекали обильные потоки воды, а к рыцарскому шлему прицепился султан из мохнатой травы моря.

– Прикажете отступить, мессир?

– О нет! Еретические свиньи заплатят мне за это омовение...

...И несколько поредевший строй судов устремился к суше.

Как известно, море в этот день оставалось удивительно тихим, и ничто, если не считать огромных стрел и тяжелых ядер, метаемых машинами мятежников, а также целого роя арбалетных стрел, не помешало императорским судам пристать к островному берегу.

Войско под началом отважного Лохнера попрыгало на скользкие камни и откатившиеся в сторону обломки крепостных стен возле самой большой бреши, после чего двинулось вперед, уничтожая все живое, которого, впрочем оставалось немного, поскольку еретики благоразумно отступили.

– Клинок и Империя! – снова призывал капитан Кунц и, воодушевленные его громовым голосом, гвардейцы двинулись на приступ, не жалея искусно заточенных клинков.

Тем временем наемные роты капитана Конрада со всею возможною силой атаковали ворота решетка и створки рухнули под напором тарана, как раскалывается в щипцах орех.

– Вперед, мои негодяи, пора отрабатывать жалованье! –призвал своих воинов кондотьер, и толпа уверенных в себе пехотинцев заполонила улицы, ближние к воротам.

Стрелы сыпались так и сяк, и многие храбрые солдаты остались лежать на месте, иные же успешно пробивались вперед, круша все на своем пути.

Бой кипел, мятежные еретики, ведомые отчаянием, перегородили переулки, выбросив из ближних домов бочки, скамьи, столы, сундуки и прочий разнообразный скарб, а также выставили против солдат императора острые наконечники пик, что еще больше увеличило кровопролитие и беспорядок.

Иные наемные солдаты, отчаиваясь пробиться сквозь завалы, искали для наступления обходных путей, для чего врывались в частные дома, заодно отбирая у горожан украшения, дорогие ткани и серебряную посуду, а также увлекали в укромные места приглянувшихся девушек, делая их несчастными.

Конрад же, находясь в сильном раздражении от своеволия солдат, тем не менее, отчаялся помешать беспорядкам, поскольку балка, отпавшая от охваченного огнем дома, сбила с него шлем, опалив щеку, голову и левое ухо.

Так претерпели воины императора Гагена множество тягот и неприятностей штурма, поскольку город, ранее подожженный ими же при помощи серного огня, полыхал теперь вокруг, а огонь никогда не разбирает верных воинов Империи и неверных ей еретиков.

Промыслом Господа, более же всего пострадали те, кто, презрев дисциплину, бесчестили горожанок Толоссы в их собственных домах, поскольку объятые огнем кровли нередко рушились на их буйные головы, подтверждая тем самым известную истину – глуп тот, кто, отринув благоразумие, управляется побуждением иным.

Так минули четыре часа пополудни в день, который мудрые назвали Днем Волка, и чаша весов удачи, многократно колеблемая, склонилась в сторону Империи.

Но до победы оставалось еще далеко, поскольку держалась городская ратуша и форт еще не сдался, и стены его стояли высоко-высоко, неприступные и недосягаемые пока ни для огня, ни для стрел...”

Dixi.

***

Как раз в это самое время на стене форта, обозревая панораму боя, стоял Клаус Бретон, шлем, надетый поверх капюшона хауберта, отчасти скрывал гордый профиль двадцативосьмилетнего ересиарха Толоссы. Рядом устроился скептически настроенный и одновременно чрезвычайно расстроенный Адальберт Хронист.

– Любуйтесь на дело рук своих. – заявил Клаус. – Конечно, еще не все потеряно, с Божьей помощью мы отобьем войска императора-беса, однако же, в огне этом горят невинные, их кровь сейчас льется на мостовой, а исправить положение вы могли одним росчерком пера. Но не хотите. Клянусь душой, если дело обернется худо, я перед смертью убью вас, Россенхель – тот, кто мог спасти, но не спас, достоин казни наравне с убийцей.

– Не вам меня упрекать. – ехидно ответил Хронист. – Солдаты пришли сюда не резать невинных подданных Гагена, а разбираться с такими, как вы. Конечно, в простоте своей, эти воины плохо отличают одних от других, но почему бы вам не прекратить кровопролитие? Сдавайтесь добровольно правосудию императора, это лучший способ прекратить сражение. Кстати, если вас заботят чужие жизни, почему вы до сих пор не поступили именно так?

– Я не собираюсь поступаться ни своим делом, ни божественным предназначением.

– А я не собираюсь поступаться своими принципами и честью автора. Вот мы и квиты.

Клаус Бретон пожал плечами:

– Вы, Россенхель, сейчас смотрите на резню издалека, для вас пожар – декорации, мои люди – муравьи, а их смерть – только часть эпического сочинения. А я подожду. Подожду, когда на лезвии меча окажется человек, судьба которого вам не безразлична. Клянусь всеми святыми, мы еще увидим, как исчезнет ваша заносчивость, и смиренно переменится ваше мнение. Тогда я и вы вместе перепишем финал.

Хронист поежился, глядя вниз со стены, у его ног зияла пустота.

– Хватит отсиживаться. – добавил ересиарх Толоссы. – Пора поучаствовать в сражении, вы пойдете со мной, Россенхель. У вас появится возможность увидеть все события поближе.

Адальберт вслед за Бретоном нехотя спустился со стены, на выходе из форта к ним присоединился молчаливый, настороженный Арно.

– Что слышно нового, брат? – спросил Бретон.

– Ворота сломаны, есть две большие бреши в восточной стене. Наши люди отступили, загородив улицы. Будем биться за ратушу, там есть запас стрел, и камень не горит.

– Если дело обернется худо, придется отойти в форт.

– Трудно собрать людей – они рассеялись по городу, все смешалось, брат, но ты прав, нельзя допустить, чтобы священное братство отрезали от верхней крепости.

И двое еретиков, окружив с обеих сторон и подталкивая Хрониста Адальберта, вышли на улицы Толоссы, освещенные серным огнем.

***

Набившаяся в храм святой Катерины толпа колыхалась словно тростниковое поле, малейший толчок, переданный и усиленный скопищем людских тел, грозил сбить с ног.

Людвиг фон Фирхоф с трудом нашел относительно спокойный уголок за толстой колонной. В стрельчатое окно пробивались сполохи огня – крыша соседнего дома догорала, пламя объяло стены, плавился свинец рам, и мелкие стекла окон уже падали на булыжник мостовой.

Советник прислушался – к треску огня и ропоту толпы примешивался еще один звук. На небольшом отдалении от храма сталкивалась со звоном оружейная сталь и окрики приказов смешивались с возгласами раненых.

– Сюда идут солдаты! – крикнул кто-то, и страх обуял скученную толпу.

Людвиг едва устоял на ногах, а потом безуспешно попытался пробиться к выходу – люди стояли плечом к плечу словно стена. Раскрытые двери храма позволяли увидеть кусок мостовой, в этом проеме, на фоне приглушенного света знойного вечера, появилась фигура солдата-бретониста – член братства где-то потерял пику, оставшись лишь при коротком мече.

– Уходите. – обронил он в скопище людей. – Скоро здесь будут собаки императора.

Толпа качнулась, раздались плач и выкрики обиды:

– Нет!

– За что? Мы верили вам!

– Почему вы бросаете нас?

Святой брат замялся на пороге, в смущении растеряв слова.

– Да нас самих всего-то горсть осталась. Простите, если что не так. И прощайте.

Черный силуэт в густо смазанной кольчуге скрылся из глаз. Несколько десятков людей поспешно выбрались из храма, надеясь затеряться в паутине улиц, толпа поредела, но не достаточно, чтобы пропустить к выходу фон Фирхофа.

– Спасения! – звонко выкрикнул женский голос.

В этот отчаянный миг жажда чуда захлестнула измученных страхом людей, кто-то робко затянул священный гимн, к певцу присоединялись все новые голоса, и через короткое время торжественный хорал уже сотрясал высокие своды храма. Людвиг ужаснулся – эту песню обычно исполняли как часть похоронной службы. Мрачно-величественные слова, воспевающие последнюю, страшную битву времен, нестерпимо контрастировали с просветленными верой лицами – в какой-то момент советник почувствовал, что теряет рассудок.

– Замолчите! Скройтесь, рассейтесь, вам следует бежать...

Никто не слышал этих выкриков. Люди служили погребальную службу по самим себе, дверной проем опять на минуту поблек, загороженный силуэтом имперского солдата.

– Рихард, посмотри, что здесь творится...

Толпа ахнула, качнулась, строй песни сломался, кто-то еще пытался петь, кто-то плакал, но никто и не думал просить пощады, сталь ударила в крайний ряд людей и гимн захлебнулся криком.

– Постойте! Именем императора Справедливого! Остановитесь!

Людвига никто не слушал и не слышал, отшатнувшиеся от ударов люди сбили советника с ног он с трудом поднялся, осознавая свое полное бессилие. “Я ничего не могу поделать”. – тоскливо подумал фон Фирхоф. “Я не могу сражаться, потому что не в состоянии выбрать сторону. Я не могу никого спасти, потому что в горячке боя мой статус министра Империи не имеет никакого значения. Я не могу даже защитить самого себя, потому что навсегда утратил способности мага. И я не смог бы спокойно удалиться, потому что мне нестерпимо стыдно видеть все это. И все же, я не хочу умирать, поскольку не самоубийца, значит, просто попытаюсь спасти свою жизнь”.

Советник пробился поближе к алтарю и на ощупь толкнул маленькую дверцу. Против ожидания, она легко подалась, и фон Фирхоф очутился во внутренних покоях храма. Здесь было так же неуютно и голо, как в главном зале, стены носили следы грубого разорения. Людвиг поспешно миновал длинный полутемный коридор, нашел окно, распахнул створки и выглянул наружу – улица курилась дымом и пустовала, пожар прогнал и солдат, и мятежников.

Фирхоф прыгнул с высоты в восемь локтей, приземлился на груду щебня и, прикрывая лицо от огня и искр, поспешил прочь, лавируя в лабиринте улиц и стараясь держаться северного направления.

– Так я вернее окажусь за спинами атакующих.

Довольно скоро он, неожиданно для самого себя, потерял дорогу. Небо затянула предвечерняя дымка, улицы петляли и ветвились, пожар мешал идти кратчайшим путем, и советник понял, что заблудился. Он попытался сориентироваться по солнцу или по шпилю форта, но их совершенно заслонял густой черный дым. Город казался чужим и незнакомым. Поблизости лежало несколько мертвых, утыканных стрелами тел.

– Святые и бесы! Что же мне теперь делать?

В самом конце крутой улицы, там, где она делала поворот, показались три смутно знакомые фигуры. Они торопливо приближались, Людвиг взглядом поискал укрытия, и тут же понял, что бежать совершенно некуда – позади вовсю полыхал пожар, справа и слева высились глухие, без окон в нижних этажах, все в трещинах и копоти стены домов.

Знакомые незнакомцы уже подобрались почти вплотную к заметавшемуся советнику:

– Вот это сюрприз! Кажется, справедливость все-таки существует...

Фирхоф узнал голос и замер, чувствуя, как сердце птицей колотится о клетку ребер – прямо перед ним, держа под мышкой пухлую пергаментную книгу, стоял ересиарх Толоссы, самый дорогостоящий изменник Церена, собственной персоной Клаус Бретон.

Правильное, ясное лицо мятежника слегка пятнала сажа. Он где-то успел потерять шлем, концы темных волос, обрезанные ниже ушей, скрутились – их, кажется, опалил огонь. И все-таки, посреди разгрома, в черный миг поражения, лицо ересиарха хранило довольно странное, не подходящее к моменту выражение. Фон Фирхоф понял – во глазах Клауса отражалась спокойная рассудочная ненависть, совершенно лишенная, однако, страха.

Рядом стоял молчаливый Арно, и смущенно переминался с ноги на ногу весь перемазанный копотью Вольф-Адальберт:

– Я не с ними, не подумайте, я сам по себе, просто меня держат под арестом. Я бы сказал вам – добрый день, Фирхоф. Но день сегодня такой злой, что я даже не знаю, как и составить приветствие.

Клаус кивнул, соглашаясь:

– Полдень едва миновал, а уже столько всяких событий. Для тебя, Людвиг, они определенно кончатся плохо и прямо сейчас.

Ересиарх положил книгу на землю, извлек из ножен свой меч-полуторник, некогда отобранную им у Морица Беро:

– Я не стану разить безоружного. Возьми у павшего солдата клинок и дерись. Давай, шевелись, ты уже сейчас двигаешься словно привидение.

Людвиг разжал окоченевшие пальцы солдата и поднял меч. Тот оказался не слишком затупленным и неплохо сбалансированным. Бретон, не дожидаясь, пока советник встанет в позицию, нанес первый удар, Фирхоф едва успел отразить его. Без затей рассекаемый воздух свистел, похоже, Клаус и не пытался начинать изощренное фехтование, не считая советника хоть сколько-нибудь опасным противником.

– Ты слабак и не стоишь ничего, если не прячешься за спинами своих людей...

Уже прижатый к стене Людвиг не отвечал, сохраняя дыхание, отражать прямые, сильные рубящие удары становилось все труднее. “Обидно, но он, кажется, меня убьет, прямо здесь, на улице, лишь для того, чтобы отомстить Гагену Святоше...” Клаус словно подслушал мысли противника, он внезапно переменил тактику и ловким захватом выдернул оружие из руки советника; чужой, непривычный для Людвига клинок со звоном покатился по мостовой, Бретон занес свой меч для смертельного удара. Измученный Фирхоф прислонился спиною к стене, и в ожидании конца опустил веки – правильное как у статуи, но искаженное ненавистью лицо ересиарха в этот момент представляло не самое приятное зрелище.

Удар получился сокрушительным – плашмя, прямо по рукам и пальцам Фирхофа.

– Это тебе за ремесло лазутчика.

Перед глазами советника взвился и рассыпался густой, удивительной красоты сноп разноцветных искр. Людвиг почувствовал, как по скулам и щекам непроизвольно бегут слезы.

– А это тебе за побег.

Клаус ударил беззащитного противника по ногам, принуждая его упасть на колени.

– Это за воровство.

Лезвие плашмя опустилось на плечо жертвы.

– А это за интриги.

Увесистые шлепки сыпались градом, Бретон не трогал ни головы, ни лица Людвига, зато щедро награждал ударами его руки, спину и плечи. “Он лупит меня словно строгий учитель нерадивого школяра, только чертовски больно и гораздо сильнее” – подумал ошеломленный фон Фирхоф. Он старался не кричать, чтобы не распалять мучителя. Ересиарх не унимался и ударов не считал, раздавая их от души:

– За Штокмана, за серный огонь, за храм Катерины, за подлости твоего императора-беса...

Адальберт сбросил оцепенение и повис на рукаве Бретона:

– Клаус, ради всего святого, хватит побоев, вы же так его убьете...

Слегка успокоившийся ересиарх приостановил экзекуцию и носком сапога толкнул избитого Людвига в грудь, опрокинув его навзничь.

– А теперь сочтемся окончательно.

Он наступил на левую руку советника чуть пониже локтя и приготовил меч.

– Сейчас я отсеку тебе кисть...

– Клаус! Ради бога! – Адальберт, переменившись в лице, отважно вцепился в вооруженную руку мятежника. – Помилуйте его, не надо этого делать, он и так получил достаточно...

– А разве император Гаген пощадил граждан Толоссы?

– Нет, но Фирхоф-то в этом не виноват! В конце концов, ну соблюдайте же в мести меру...

Бретон задумался, не опуская меча. Людвиг лежал на спине и отрешенно рассматривал небо.

– Ладно. – объявил мятежник. – Во имя моего Бога, я согласен проявить к мерзавцу милосердие, если вы, Россенхель, немедленно возьметесь за пергамент и перепишете финал.

– Но...

– Если “но”, значит, рука фон Фирхофу не нужна.

“А ведь Клаус тоже мошенничает” – подумал Людвиг. “Это разновидность честного шантажа. Он верит, что поступает со мною справедливо, но согласен отчасти смягчить свою своеобразную справедливость ради соображений иных”.

– Поднимите книгу, Россенхель. – жестко приказал Бретон, не отпуская побежденного и не убирая клинка от руки Людвига. – Берите книгу и пишите так, чтобы я мог видеть написанное, и не вздумайте плутовать, если не хотите, чтобы я преподал-таки вашему приятелю полный урок.

Адальберт осторожно поднял с земли пухлый томик:

– “Globus Maalphasum, развлекательное сочинение ученой и добродетельной монахини Маргариты Лангерталь, с прологом, эпилогом, интерлюдией, песнями и сражениями, списком монастырского имущества и дивным описанием сооружений.” Тут в конце еще осталось несколько чистых страниц...

– Воспользуйтесь ими.

Хронист отковырнул медную крышечку походной чернильницы, вздохнул и извлек из-за пазухи надломленное перо.

– Не поддавайтесь на шантаж, Адальберт! – взмолился друг императора.

– Простите, Ренгер-Фирхоф, но у меня на этот счет имеется собственное мнение.

Вольф-Адальберт Россенхель написал первое слово, потом еще одно, неровные строчки быстро-быстро покрывали пергамент.

– Вот и все. Как просто, оказывается, менять судьбу Империи... Смотрите сюда, Клаус Бретон – все правильно?

– Да.

 –Финал вступит в силу через несколько минут. А теперь побудьте ради разнообразия порядочным человеком – перестаньте мучить фон Фирхофа.

Клаус сдвинул сапог, освобождая запястье советника:

– Ты можешь встать.

Людвиг поднялся со второй попытки и, пошатнувшись, едва не упал. Умиротворенный ересиарх Толоссы ловко поймал императорского советника и помог ему устоять, почти дружески придерживая за плечо:

– Ладно, я больше не настаиваю на твоей смерти.

Фирхоф в отчаянии озирался по сторонам, пытаясь в каждой незначительной мелочи разглядеть первый признак близкой катастрофы. Адальберт выглядел грустно-спокойным, Бретон открыто ликовал, у самого Фирхофа мучительно ныли расшибленные пальцы и побитые плечи. Арно, на протяжении всей сцены не подавший даже голоса, как-то отрешенно стоял в стороне, его впалые щеки на этот раз украшал неестественно яркий румянец.

В самом конце улицы, там, где она, уходя в сторону моря, совершала крутой поворот, внезапно возникло неясное движение.

– Что это?

– Я же говорил – это финал. – хмуро ответил Хронист.

Полтора десятка вооруженных людей неотвратимо приближались к месту событий.

– Кунц Лохнер собственной персоной. Жаль, что у меня нет арбалета. Правда, есть меч...

– Зачем вам все это, Бретон? Считайте, что здесь играется финал пьесы, на сцене не принято убивать актеров. Утешайтесь тем, что желаемое вы получили...

– Вот он! – внезапно выкрикнул капитан императорских гвардейцев. – Готовьте сеть, ребята, брать живьем, мне нужна награда.

Солдаты поспешили выполнить приказание. Ошеломленный Клаус взялся за меч, еще не веря собственным глазам.

– Что за шутки, Адальберт? И это обещанный финал?!

Ересиарх выхватил свой меч-полуторник из ножен. Людвиг благоразумия ради упал ничком и откатился в сторону. Солдаты капитана Лохнера неслись к месту событий со всех ног.

– Подлец Россенхель! Ты меня обманул! У тебя нет никакого волшебного дара...

– Не совсем так, Клаус. Я написал все, что вы от меня захотели, но при этом не поставил в конце точку. Без точки эпические произведения не действительны...

Бретон, разразившись площадной бранью, бесполезно полоснул воздух мечом – Хронист увернулся со сверхъестественной прытью.

Солдаты императора были уже совсем рядом. Арно, казалось, очнулся от оцепенения и, обнажив клинок, встал рядом с другом:

– Беги, Клаус, беги, им нужен только ты, сейчас плохое время для мести. Скройся, спасай себя, я попробую задержать солдат.

– А с тобою что станется?

– Не беспокойся, брат, мне совсем не трудно будет уйти.

Бретон помедлил, потом повернулся и бросился прочь, Арно встретил удары солдат клинком, и ответил на них собственными ударами.

– Бросьте коротышку, он почти ничего не стоит! – заорал взбешенный Лохнер. – Ловите того, высокого, темноволосого.

Гвардейцы замялись, нерешительно выбирая между вооруженным, опасным противником и недвусмысленными приказами командира. Арно отступил всего на шаг. Фон Фирхоф уже поднялся с грязной мостовой:

– Добрый день, Кунц. Хотя более злого дня я, кажется, не переживал уже года три.

– Счастлив видеть вас невредимым, Фирхоф. – недовольно проворчал капитан гвардии Гагена. – А это с вами кто такой – еще один Богом пришибленный повстанец?

– О, нет. Рад представить вам моего друга, Хрониста Адальберта.

Ошеломленный воин молча поклонился Россенхелю.

Загнанный в угол Арно между тем слабо отбивался, он уцелел, но движения помощника Бретона сделались вялыми и неуверенными.

– Оставьте его, ловите Клауса.

Солдаты, наконец, нехотя выполнили приказ и скрылись за поворотом улицы. Помощник ересиарха медленно осел на мостовую, сползая по стене.

– Что с ним? Он ведь даже почти не ранен...

Адальберт опустился на корточки и нащупал пульс на запястье мятежника.

– Это какое-то заболевание – внутренний недуг. Он дрался до конца и теперь умирает, мессиры. Лучше всего оставьте его в покое – такая стойкость стоит уважения.

– Россенхель прав. – кивнул фон Фирхоф. – А нам осталось выполнить еще одно дело. Как вы относитесь к подаркам венценосцев, любезный Вольф-Адальберт?

– Смотря по их качеству и назначению.

– У меня для вас как раз кое-что есть – на самый изысканный вкус.

Фирхоф извлек из-за пазухи стальной футляр, сухо щелкнула крышка, под нею обнаружилось каменное кольцо удивительной красоты. Поверхность неизвестного минерала опалесцировала бледной лазурью и розовым жемчугом, неровное мерцание шло изнутри, делая драгоценное украшение теплым, живым.

– Это мне?!

– А кому же еще! Протяните ваш правый указательный палец...

– Какой-то странный жест. Давайте сюда кольцо, я лучше сам его надену.

– Ни в коем случае, нельзя нарушать установленные государственные ритуалы.

Фон Фирхоф крепко ухватил правую руку Адальберта и плотно натянул кольцо.

– Дело сделано.

Хронист замер в изумлении, по-видимому, переживая сложную гамму ощущений.

– О, Господь милосердный! У меня кружится голова. Что вы подсунули мне, Ренгер?!

– Не беспокойтесь – это не только украшение, это защитный талисман, который исключает создание гримуаров. Теперь бы вас не смог шантажировать Бретон...

– Нет!

Хронист попытался стащить кольцо, но маленький обруч сжался и, казалось, намертво врос в палец.

– Фирхоф! Вы подлец. Я, рискуя жизнью, защищал вас от меча Клауса Бретона...

Людвиг нагнулся к уху Вольфа Россенхеля и поспешно прошептал:

– А я этим самым кольцом защищаю вас от топора церенского императора...

Кунц подошел поближе, довольно ухмыляясь.

– Ну что ж, отлично. А теперь я беру Хрониста под свою охрану и опеку. Вас же, Фирхоф, с нетерпением ждет государь – немедленно покиньте крепость.

Людвиг кивнул и показал в сторону дымящихся свежих развалин:

– Я ухожу, не буду мешать вам стяжать бранную славу.

 И советник церенского императора пошел прочь, придерживая ушибленное Бретоном плечо. Адальберт широко раскрытыми глазами растеряно смотрел ему вслед.

– Стойте, мессир, не подумайте улизнуть – с оттенком сердитой вежливости проворчал Кунц Лохнер. – Держитесь рядом со мной, а не то отойдете, и любой вас прикончит в два счета. По вам за милю видно, что не совсем боец.

Обжигающее дуновение пожара становилось нестерпимым. Налетел предвечерний ветер, взметнул обжигающую метель огненных искр и метнул их в лица людей. Все, исключая умирающего Арно, прикрылись рукавами.

Десяток солдат, пустившихся в погоню за Бретоном, вернулся ни с чем:

– Он как сквозь землю провалился.

– Будь проклята неудача.

Кто-то склонился над другом ересиарха:

– Добить еретика, капитан? А, впрочем, он уже не дышит.

– Уходим, пока совсем не припекло, здесь нечего делать, пора соединиться с отрядом Конрада.

Едва гвардейцы успели выбраться из пылающего квартала, как им навстречу попалась странная пара – двое людей в кольчугах, но без плащей с эмблемой Империи, на первый взгляд походили на еретиков. Один из них поспешно повернулся лицом, позволяя себя рассмотреть:

– Это я, Хайни Ладер, мессир капитан!

Его спутник, альвис лет тридцати, с зачесанными назад неровными волосами, настороженно держался чуть позади товарища.

– Со мною Бенинк.

Капитан Кунц ухмыльнулся:

– Ты не сможешь рассчитывать на чрезмерную награду, Ладер, ты ведь потерял Фирхофа, значит, заслуга спасения советника принадлежит не тебе – не так ли? Впрочем, вставай в строй. Если проявишь себя как должно, я, так и быть, замолвлю за тебя словечко перед императором. А тебе, альвис, лучше убраться подобру-поздорову – война слишком почетное занятие для ребят Ночной Гильдии.

Бенинк не заставил себя упрашивать, он почти сразу после слов капитана исчез, однако, уходя, постарался не поворачиваться к солдатам спиной. Его мягкий кошачий шаг, наполовину боком, вызвал издевательские смешки гвардейцев:

– Зверюшка боится.

Альвиса, однако, совершенно не заботили обвинения в трусости, он внимательно следил за руками арбалетчика – тот как раз закончил натягивать тетиву и теперь накладывал стрелу. Кунц проследил за взглядом гильдейца.

– Не смей дурить, Барт. Пусть он целым уходит за своей платой – это ручной альвис императора.

Солдаты неистово захохотали.

– Я пошутил. – хмыкнул разочарованный арбалетчик.

Бенинк тем временем благоразумно скрылся, и отряд устремился к центру Толоссы, уходя от огня и приближаясь к месту сражения.

***

День уже клонился к вечеру и уцелевшие мятежники отступили к площади возле ратуши. Многие пытались бежать, чтобы затвориться в стенах форта, но пылающие кварталы преградили им путь, и роты капитана Конрада, пробившись от самых ворот, перерезали улицы, ведущие в верхний город. Мятежники собрались у ратуши в ожидании вождя, однако, Клаус Бретон не появлялся, словно он словно растворился в дыму, застилавшем улицы мятежного города.

Рихард по прозвищу Лакомка, наемный солдат роты капитана Конрада, отбившись от своих, видел, как некий человек, вооруженный мечом-полуторником, с непокрытой головой, вывел из начинавшего уже тлеть дома старуху во вдовьем покрывале, но Рихард не знал Бретона в лицо, а поэтому не посчитал нужным вмешиваться – незнакомец показался ему не столь мятежным, сколько небезобидным.

– Пропади вы все пропадом! Тут такой чад, что окончательно перестаешь понимать, кто свой, а кто чужой...

Высокий владелец меча тем временем, почтительно поддерживая старую женщину под руку, проводил ее к маленькой пристани, где их уже ждала лодка и гребцы. Здесь и состоялся последний разговор матери и сына:

– Прощайте, матушка, залив с этой стороны пуст, Бог поможет вам пристать к берегу, возвращайтесь в столицу. Вы знаете, что наше имущество конфисковано в казну, мне очень жаль, что я оставляю вас без средств...

– А мне жаль только тебя, Клаус. Прошу тебя – брось свой безнадежный бунт, беги, пока не поздно, садись в эту лодку вместе со мной.

– Вы предлагаете мне исключительно позорный выход. Я уже сказал – нет.

Старуха ссутулилась на лодочной скамье.

– Жаль, что я не умерла раньше и теперь вынуждена видеть, как мой младший сын, вслед за страшим погибает в ереси...

– А вы всегда любили нас меньше, чем ложную церковь и деспота-императора.

Бретон повернулся и пошел прочь, ловко перепрыгивая с камня на камень, лодка с беззвучно плачущей старухой отчалила и под ударами весел заскользила к отдаленному берегу, разрезая зеленую гладь залива. Женщина неловко попыталась встать со скамьи, суденышко опасно качнулось.

– Клаус!

Крик долетел до пристани и мятежник обернулся.

– Прощай, Клаус! Пусть Небо поможет тебе!

Бретон поднес руку к губам, а потом поднял ее прощальным жестом. Возможно, он что-то кричал в ответ, но внезапно, после совершенно безветренного дня налетевший бриз унес его слова, и их не расслышал никто. Лодка быстро уходила в сторону берега Империи...

Мятежники, собравшиеся близ ратуши, пребывали в угрюмом озлоблении, переходящем в отчаяние, и когда, спустя некоторое время, ересиарх появился среди скопища вооруженных людей, встреча эта оказалась почти враждебной.

– Где наши братья?! – кричали одни.

Другие, занятые своими или чужими ранами, не тратили сил на крики. Они просто молчали, отводя взгляды, это молчание говорило лучше слов. Бретону казалось, что его спину обжигают взгляды ненависти, и, как это бывает в моменты поражений, прежняя преданность людей обернулась лишь более яркой и насыщенной ненавистью. К ненависти примешивалась изрядная доля злой насмешки.

– Будь ты проклят. – услышал он лишь слегка приглушенный голос. – Ты отправил нас на смерть, так будь же проклят сам, или тоже умри.

– Нет, брат. – ответил проклинающему второй голос. – Он не умрет, когда быдло запросто умирает, лица благородные находят лазейку для себя.

Ересиарх обернулся, но не увидел лица говорившего – вместо лиц были серые пятна. Спорить оказалось не с кем, люди отводили взгляды или поворачивались спиной. Клаус раздвинул плечом толпу и прошел к крыльцу, пытаясь успокоиться.

– Брат, дорога на форт отрезана. – обратился к нему седоусый, в помятом железном колпаке пикинер. – Мы упустили время.

– Остается подземный ход. Сколько здесь людей?

– Я не считал, но ты сам видишь, что их не меньше пяти сотен. Пока первые будут брести лазом, остальные полягут – и никто не хочет быть последним.

– Никто?

– Никто. А ты бы разве захотел?

– Поставь людей с арбалетами к бойницам и окнам – они прикроют отход. Постой... Пусть это будут добровольцы. Нам не нужны перепуганные стрелки. Я остаюсь вместе с ними.

Пикинер помедлил.

– Брат...

– Что?

– Да так, ничего... Прости, если что сказали не так... Желаю тебе удачи и спасения.

– Всем войти укрыться в стенах! – крикнул Бретон.

Его голос разнесся по площади, заставляя людей опомниться.

– В ратушу! Оттуда прямая дорога в форт.

Вереница людей поспешно втянулась под своды массивного, сложенного из бутового камня здания. Через некоторое время площадь опустела, на ее булыжнике остались лишь следы костров, окровавленное, разбросанное тряпье и несколько забытых всеми мертвых тел.

Бретон последним скрылся за дверью и ее тяжелые створки накрепко захлопнулись. Солдаты, верные Империи, роты капитана Конрада и гвардейцы, вышли к площади всего через несколько минут, но не застали на площади никого. Впрочем, развязка близилась, и день Волка подходил к концу, хотя до вечера еще оставалось время. Жирный дым, растрепанный морским ветром, стлался над крышами, редким мутным облаком окутывал площадь. Несмотря на это, голое пустое пространство насквозь простреливалось арбалетчикам. Время от времени выстрел из окон ратуши валил очередного нападавшего – полтора десятка тел застыло в неестественных позах мертвецов, двое раненых слабо шевелились. Кунц Лохнер жестом подозвал Хайни Ладера.

– Ты все еще не убрался отсюда, бездельник?

– Я здесь, капитан.

– Возьми мессира Адальберта и вместе с ним марш вон в то здание. Да-да туда, где стены потолще. Последи, чтобы он не совался на площадь, если что – отвечаешь головой.

Хронист растерянно озирался, солдат грубо ухватил его за плечо.

– Пойдемте, сударь мой. Нечего пялиться по сторонам.

– Капитан!

Кунц Лохнер нехотя обернулся на окрик Россенхеля.

– Что еще?

– Поймите, мессир Кунц, я хронист, я должен это видеть...

Лохнер захохотал, стальной перчаткой растирая сажу по покрасневшим от солнца и огненного жара щекам, плохо выбритым, грубым как свиная кожа щекам.

– Дрот святого Регинвальда! Да вы не умеете отличить рукоять от острия меча, а туда же – лезете на рожон. Мне и моим солдатам не нужны ученые ослы, которые путаются под ногами.

– Я прошу вас...

– Ладер!

– Да, капитан!

– В том доме с толстыми стенами хорошие окна – что те бойницы. Если мессир ученый пожелает, пусть пялится в окно, этому занятию не препятствуй.

– Слушаюсь.

Хайни наполовину увел, наполовину уволок растерянного Хрониста. Кто-то из гвардейцев неосторожно высунулся на площадь – залп из пяти арбалетов сбил его с ног, три стрелы вошли в грудь, две в живот, неудачник остался лежать на спине, мертвые глаза рассматривали подернутое дымом небо.

– Унеси их всех дьявол! Сколько же стрел у этих еретиков, а, лейтенант?

– Наверняка, связками болтов набита вся ратуша.

– Расставь своих людей, пусть бьют из луков по окнам, не давайте святошам высовываться. И пришли ко мне капитана Конрада.

Командир наемников отыскался быстро, султан на его шлеме почти сгорел, франтоватые латы запятнала сажа.

– Хей, Кунц, что будем делать?

– Собери своих мерзавцев, старый медведь, по соседству я видел дровяной склад – он набил кипарисовым хворостом. Хорошие факела найдутся.

Конрад, оценив задумку друга, ухмыльнулся.

– Жаровня во славу Господа Бога.

Лучники стреляли без передышки, первый же неосторожный мятежник получил длинную стрелу под ключицу, она пробила тело насквозь, убитый перекинулся через подоконник и с вытянутыми руками повис в проеме, тяжелый арбалет со стуком упал на булыжники мостовой. Пехотинцы Конрада уже мчались через площадь с вязанками хвороста, кто-то падал, попав под ответный залп, кто-то прикрывался ношей от арбалетных стрел.

Нагромождение дров подпалили брошенным издали факелом. Сизые спирали дыма, еще робкие и колеблющиеся, заплясали над завалом кипарисовых веток.

– Эй, еретические собаки, не хотите ли сдаться?

Ратуша молчала, стрельба из окон прекратилась, пламя над завалом медленно разгоралось, пахло паленым деревом и горячей горькой смолой.

Конрад подошел к Кунцу Лохнеру, оба они встали плечом к плечу.

– Мне не нравится это затишье. Сдается, мятежники полезут наружу, как только припечет...

– Посмотрим.

Шли минуты, огонь нехотя потрескивал, хвоя кипариса осыпались горячим пеплом, корчились сучья, сажа оседала на старом камне стен, в отдалении истошно кричали перепуганные пожаром чайки.

– Никого.

– Дело нечисто.

– Святое копье! Наверное, на этой жаре мой рассудок помутился.

– О чем ты, Кунц?

– В подвале когда-то был подземный ход. Этакий лисий отнорок, который тихо и незаметно ведет в форт. Должно быть, они нашли секретный проход и воспользовались им, когда добрались до Беро.

– Так что ж ты молчал до сих пор?

– Ты не поверишь – забыл. Хотя, моя забывчивость быдлу мало поможет. Еретиков набилось в ратушу что вшей в бороду ретивого монаха. Пока первый десяток бредет узким лазом, возьмем остальных – огонь не даст им стрелять из окон, но развлечения ради придется войти внутрь, а там может оказаться жарковато.

Конрад снял помятый шлем и вытер пот с коротко стриженой головы и висков.

– Не стоит. Они сгорят сами.

– Не успеют. Здесь толстые стены, прочный камень.

– Ты прав, проход свободен от огня, войдем внутрь и довершим дело мечами – я не люблю небрежную работу.

Солдаты императора бегом пересекли площадь – из окон не стреляли, кое-где хворост прогорел, но дым и жар все еще теснили людей прочь от стен.

– Вперед. Клинок и корона!

На узком пятачке, на верхней ступени лестницы, под аркой, которая венчала вход, появился человек. Опаленные обрывки солдатского плаща почти не прикрывали хауберт, кольчужный капюшон был откинут за спину, шлема не было совсем, спутанные темные волосы свалились на лоб, но Лохнер без особого труда узнал Бретона – мятежного ересиарха выдавала осанка и точеный профиль.

– Эй, Клаус Кровавый, рад тебя видеть! Хочешь сдаться? У нашего Справедливого по тебе тоскует плаха...

Вместо ответа Бретон поднял меч и сделал шаг вперед, собираясь защищаться.

– Сбить его стрелой, капитан? – тихо предложил Лохнеру старательный Ожье.

– Не стоит. Я сам возьму его. Один.

– Пока он загораживает дорогу, остальные сбегут и осядут за главной стеной. – поддержал лейтенанта Конрад.

– Надолго ли? С берега подвезут машины, мы накроем их румийским огнем. А сейчас мне нужен Клаус Кровавый, шкура лисицы вполне-таки стоит тысячи крысиных шкур. В конце концов, за голову этого парня назначена хорошая награда, а за живого – втрое больше. Я рискну, старый медведь. Эти деньги мне пригодятся, я не собираюсь ни разбрасываться ими, ни делиться.

– Как знаешь, Кунц. Я-то буду рядом. Учти, если тебе придется плохо, я без зазрения совести прикажу моим парням влепить болт в спину мятежнику.

– Ни в коем случае. Сказано ведь – мне нужны деньги, постараюсь его не калечить.

Капитан императорской гвардии шагнул вперед, примеряясь для удара. Бретон легко отбил выпад и нанес ответный удар.

– Неплохо для расстриги-священника.

Противники крутились на пятачке перед аркой, двадцативосьмилетний ересиарх понемногу теснил сорокалетнего капитана. Кунц превосходил Клауса силой, но уступал ему в подвижности и, к тому же, был связан необходимостью не убивать противника.

– Черт бы тебя побрал, верткий попался мерзавец.

Меч капитана дважды задел мятежника – один раз рассек обрывки плаща, второй оцарапал незащищенное запястье. Бретон изловчился достать плечо Лохнера, но не сумел пробить доспех.

– Мне кажется, развлечение затягивается. – озадаченно протянул Конрад. – Эй, Кунц, не пора ли мне вмешаться?

Капитан гвардейцев не отвечал, на его переносице выступили крупные капли пота – клинок Клауса опасно сверкал у самых глаз Кунца Лохнера, один из ремней шлема оказался перерубленным.

– Получай!

Сбитый шлем гвардейца откатился в сторону. Теперь оба противника сражались с непокрытыми головами. Ветер с моря трепал обрезанные ниже ушей темные волосы ересиарха, тот же ветер взметнул остывший пепел и осыпал им коротко стриженную седеющую макушку капитана.

– Так даже лучше. – заявил Кунц. – Не жарко и вообще...

Клаус Бретон снова ударил, пытаясь поразить врага в шею. Конрад, переживая за друга, богохульно выругался, стащил бычьей кожи доспешную рукавицу и потер ладонью свое красное, обожженное ухо.

– С еретиком пора кончать. Пока он рубится у входа, его люди убегают. Позволь мне прикончить его, Лохнер...

– Деньги, деньги. Он стоит денег. Нет.

Бретон неожиданно расхохотался.

– Тут, как я посмотрю, продается все. У вас у всех золото вместо души. Так получайте по монете на глаза.

Хорошо заточенное лезвие прорвало кольчугу капитана на груди, рассекло подкольчужную рубаху и кожу. Порез получился не глубоким но длинным, вишневая кровь нехотя проступила сквозь плетение доспеха.

– Проклятье!

– Ну все, мое терпение истощилось. – объявил капитан наемников. – Эй, друг Лохнер! Мне плевать на долю в награде, можешь все оставить себе.

Он нагнулся, поднял черный от гари булыжник.

– В сторону, Кунц.

Камень просвистел в воздухе и ударил Бретона в непокрытую голову, чуть повыше виска. Полуоглушенный, но не потерявший создания мятежник отступил, на секунду потерял равновесие и опустил оружие. Воспользовавшийся этим Лохнер повернул свой меч и плашмя ударил противника по правой кисти.

Дальнейшее произошло мгновенно. Клаус Бретон выронил клинок, его сбили с ног и стащили со ступеней. Солдаты окружили пленника, нанося удары плашмя, ногами и рукоятями мечей, метя в грудь, голову, лицо.

– Мы с ним посчитаемся за беднягу Морица Беро...

– Полегче, парни, вы так убьете мой денежный приз! – запоздало заорал Лохнер.

Раздраженные сопротивлением, оцарапанные, в побитых доспехах, опаленные огнем и полуослепленные дымом солдаты – гвардейцы и наемники вперемешку – не обращали на крики сребролюбивого капитана Кунца ни малейшего внимания. Скорее всего, Бретона насмерть забили бы на ступенях ратуши, если бы его отчасти не защитил кольчужный доспех. Кто-то без оружия ворвался в круг рассвирепевших людей – это был Адальберт Россенхель.

– Погодите! Не трогайте его!

Хрониста грубо бросили на камни мостовой. Он вскочил и вновь попытался встать между разъяренными солдатами и избитым Клаусом.

–  Остановитесь! Он больше не опасен, а вы не люди, вы хуже зверей.

– А ты кто такой? – мрачно поинтересовался плотный и высокий чернобородый наемник.

– Не лезь не в свое дело, Лакомка. – ответил за Адальберта вовремя подоспевший Хайни Ладер. – это еще один гость нашего императора.

Чернобородый угрюмо стушевался:

– Хорошие гости – сначала ведьма, потом ученый осел. Пусть все они провалятся в задницу дьявола.

Клаус не двигался. Капитан Лохнер пробился вперед, склонился над пленником, тронул его за руку.

– Жив. Стащите с парня кольчугу.

Приказание бросились выполнять сразу двое гвардейцев. Клаус Бретон с трудом поднялся, щеку его украшал приличных размеров, быстро отекающий синяк, кровь из рассеченной брови заливала лоб и висок.

– Поздравляю, капитан. У тебя оказались хорошие помощники – старательные, иначе ты бы остался лежать на лестнице.

– Не очень-то заносись, убийца и еретик. Радуйся, твой клинок я оставлю себе на память, ты разозлил меня своим упрямством.

Лохнер помедлил, прикидывая, не ударить ли напоследок строптивого пленника, но потом равнодушно махнул рукой.

– Мое дело маленькое – взять, доставить и получить серебро. Скрутите его, ребята.

Адальберт Хронист проводил взглядом уводимого солдатами ересиарха. Хворост под стенами ратуши догорел и рассыпался грудой багровых углей. Выбитые окна зияли пустыми провалами. Привратницкая совершенно сгорела, на ее месте громоздились еще горячие, дымящиеся, бесформенные развалины.

– И это – финал? Но что я теперь могу поделать?

Вольф-Адальберт Россенхель растеряно трогал искристое каменное кольцо на указательном пальце...

Глава XXIV. Искушение Клауса Бретона.