Вадим Деркач. Меч митры, пепел и тим

 

 

---------------------------------------------------------------

 Вадим Деркач

 Email: [email protected]

 WWW: http://www.bakupages.com

---------------------------------------------------------------

 

     Моим друзьям - не иссякающим

     источникам радостей и огорчений,

     дарующим и отнимающим.

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

 

СВЕТ ТЬМЫ

 

 

 

     " Кто я есмь? Кому принадлежу?

     Откуда я пришел и куда я вернусь?

     Каков мой земной долг и какова мне

     небесная награда? Пришел ли я из

     духовного мира или был в мире земном?

     Принадлежу ли я Ормазду или Ахриману,

     богам или дэвам? Праведным или грешным?

     Человек я или дэв?..."

 

     "Избранные наставления первых учителей"

 

 

     Мне  всегда нравилось холодное  оружие. Я считал, что именно оно делает

мужчину мужественным.  И  действительно, ощущая в руке тяжесть шпаги, рапиры

или  даже обычного ножа,  чувствуешь,  как по  каким-то  до  того  неведомым

каналам  вливается  в  твои  жилы  энергия,   дающая   силу  и  уверенность.

Удивительное ощущение. Я впервые  испытал его в детстве. Как-то случайно мне

пришлось  взять в руки рапиру.  Взмахнув безопасным клинком  перед собой,  я

ощутил  себя  другим человеком и мне  показалось тогда,  что  к белому цвету

рубахи  не  достает   красного,  горячего,  мерзко  пахнущего  цвета  крови,

струящейся из узких ран. Но это было давно. Сейчас я ненавидел его. Меч. Меч

в руках женщины.  Он снился мне и никак  не желал оставить меня. Быть может,

ему тоже казалось, что на моей белой простыне не хватает красного. Он связал

трусливым  параличом мое тело, заставил  отбивать предательскую чечетку  мое

сердце...  Я устал  просыпаться  от  собственного  крика.  Это мой  дом, моя

постель и никто,  никто мне не  угрожает. Никто? А может быть, Некто? Некто,

пробравшийся в  мой дом, стоящий у моей постели... Да, да, хотя бы вон  там,

за  тем шкафом, Некто замер и ждет моего сна.  Наступит мгновение, когда мои

веки будут не в силах совладать с собственной  тяжестью и тогда Некто выйдет

из своего укрытия и, прежде чем отсечь страшным мечом мою голову, он сомкнет

руки  на моей  шее  и будет  долго-долго наслаждаться хрипами, предсмертными

судорогами и, возможно, даже слизнет пену  с искривленного, посиневшего рта.

Отвратительно. Бред. Я устал. Никто мне не угрожает, никто...

     Я  взревел,  как  раненый  зверь,  судорожным  движением включил лампу,

поднялся и на слабых, дрожащих, как после  бурлацкого труда, ногах побрел на

кухню.  Припав  к  горлышку  графина,  я сделал  глоток... Но...  Там...  За

окном... Щупальца волос тянутся ко мне.  Меч в мгновенье... Белье на  ветру.

Откашлявшись и отдышавшись, я сел за стол. Хотелось накуриться всякой дряни,

кольнуться, чтобы забыться самым черным сном...

     Я  включил  радио  и  решительно  поставил  табурет посреди  кухни.  До

рассвета  оставалось  не  так   много,  но  время,  гадкое  время,  медленно

переставляло свои избитые ноги. По радио,  как назло, передавали  медленную,

плавную музыку,  прерываемую изредка голосом сонного диктора. Я разозлился и

оборвал "экзекутора" на полуслове так, что из динамика хрюкнуло что-то очень

неприличное. Слово повисло над кухонным столом,  быстро погружаясь в плотную

неподвижность  воздуха. Но  тишина  была недолгой. Она  незаметно  растаяла,

растеклась завыванием ветра за окном  и  тиканьем часов.  "Тик-так, Так-так,

За-так, тик-сни, за-сни, за-сни..."

 

     То был многоэтажный заброшенный дом. Я долго поднимался по лестнице,  с

трудом  различая  в  темноте  ступени.  Наконец,  оказавшись  перед какой-то

дверью, я  открыл ее. В  черном проеме  тлел  огонек. "Огонь,  это огонь!" -

закричал я и рванулся вперед. "Смерть, это смерть", - отозвалась темнота мне

вслед. Я остановился,  но свет не остался  недвижим, он стремительно ринулся

ко мне. Я бросился прочь. Пролет, еще пролет.  Чердак, крыша и скорое небо с

недвижимыми звездами и переменчивым светом Луны,  пробивающимся через рваные

облака. Обернувшись,  я  увидел ее. Она  медленно приближалась и  меч  змеей

струился в ее руке ...  Это начало. Бежать,  бежать... Шаг в сторону, но это

край. Пропасть. Пропа-а-а-а-а-л...

 

     Больно.  С  такой высоты! Этажа эдак... Табурет  и моя кухня. Серьезное

положение. Я  поднялся и  побрел в  ванную. Сердитые  струи  с  ожесточением

набросились  на разгоряченное  тело.  Оно  стало  размягчаться,  растекаться

слизью по  эмалированной  поверхности ванной. Водосток булькал, задыхаясь  в

тягучей   массе.  Закружились  глазные  яблоки  в  веселом  водовороте.  Все

опрокинулось... Я очнулся. Вода возмущенно барабанила по спине, собиралась в

потоки и стекала вниз, к  голове. Металл  приятно холодил лоб. В том, что  я

лишился чувств не  было ничего  неожиданного.  Скорее даже удивительно,  что

только обморок, а не разрыв сердца или необратимое помрачение  рассудка. Я и

не  подозревал,  что  настолько силен  и  вынослив, но,  похоже,  предел был

близок. Удрученный  тягостными предчувствиями, я пустился в  долгий путь  по

двум комнатам  холостяцкой квартиры. Я обходил их  круг за  кругом, наблюдая

как бледнеет мрак. Так наступило утро.

     Когда прозвенел будильник, я  сказал ему громко:  " Вот тебе, мать твою

так... Вот! Третью ночь! Третью!" и засмеялся. Смех разлетался в разряженном

утреннем воздухе,  легко отскакивал от стен и возвращался  обратно... Уловив

последний  отзвук, я внезапно осознал две вещи:  Во-первых, "третья ночь" не

означает "ночь последняя", а  во-вторых,  меня ждет  работа и  прогулов она,

полногрудая такая  со  сладострастным очертанием... Маразм.  Да-а, восточные

люди  знали  толк в  изощренных пытках. Пытка  бодрствованием... Сменяя друг

друга,  заплечных дел  мастера  не  позволяли  заснуть жертве  и  вскоре она

превращалась  в нечто,  лишенное  воли и личности.  И разума... Я теряю нить

рассудка и мысль колобродит где-то, наполняет несчастную голову парадоксами,

странными  аллюзиями.  Вот  если  бы  зеркало  в  коридоре   могло  отражать

человеческие  мысли,  оно  бы явило мутный  силуэт, проглядывающийся  сквозь

густеющую  мглу  сознания, а не распухшую, противную физиономию. Потрепанная

личность  -  отраженная  и  реальная не вызывала  у меня совершенно  никакой

симпатии. Я с  трудом заставил ее одеться. А  потом снова подошел к зеркалу.

Было  что-то  отвратительное, покойницкое  в искаженных  линиях отражения. Я

решил быть с ним абсолютно откровенным и даже немного грубым. "Отпросишься у

шефа и пойдешь  к психиатру", - приказал я ему,  недвусмысленно выразив свою

готовность  на  решительные  меры.  Это  подействовало.  Молодой человек  из

зеркала отдал мне честь, вытащил из ящика тумбочки ключи, и, разворачиваясь,

пропал из моего поля зрения. Я вышел на площадку, захлопнул дверь и, отыскав

в  связке нужный ключ, попытался  вставить  его  в замочную скважину. Задача

оказалась  не простой. "Да, брат, нелегко", - прогремел  над моим ухом голос

соседа-пенсионера. Он  был  прекрасен  в своем  всегда  новеньком спортивном

костюме. Засмотревшись  на атлетически сложенную фигуру, на  чудный здоровый

румянец  на его толстой  ха... лице,  я осознал свою  полную  безнадежность.

Видимо, я не излучал  ничего кроме  отчаяния, ибо  сосед шепнул "Подожди " и

скрылся в глубинах своей квартиры. Вернувшись через минуту, он  протянул мне

стакан  и приказал:  "Пей!" Я  послушно опустошил емкость, отметив  странный

привкус  жидкости  и...  вдруг...  Рвануло! Залило  напалмом!  Испепелило...

задохнувшись, я согнулся попол   м.  Сосед  яростно забарабанил по моей спине.

Прошибло.  Я  захрипел,  закашлял.  "Молодой еще",  - ухмыльнулся  сосед.  -

Главное вовремя опохмелиться, но  еще главнее - здоровый образ жизни. Ясно?"

Я промолчал, хотя у меня  было что сказать о его близких. Взглянув в честные

светлые глаза  доброго человека,  я ступил на  первую и  очень  неустойчивую

ступеньку.

     На работу  я  явился на час  позже положенного.  Немыслимое  опоздание.

Существовала слабая  надежда, что начальство задержалось.  Я ворвался в свою

рабочую комнату,  приветственно буркнул  сослуживцам,  и,  усевшись  за свой

стол,  попытался  создать  вид  занятого  служебными  делами  человека. Иным

индивидуумам подобное удается без всякого труда и бутафории -  всегда мечтал

пробиться  в  иные. Мечты  - неотесанный  камень  воздушных  замков, материя

невиданных богатств и недосягаемых достижений, оставьте  меня - мне не нужно

ничего кроме  покоя.  Я громко стукнул по столу кулаком и  быстро выложил на

его  поверхность  содержимое   всех  ящиков,   вплоть   до  старых   номеров

"Крокодила",  раскрыл  перед собой  самую большую  папку и, разбросав веером

бумаги,  "углубился"  в  чтение.  Не  знаю, какое  впечатление  создалось  у

окружающих,  но у  меня лично  было такое ощущение,  как  будто через голову

проходит высоковольтная линия  электропередач.  Я  закрыл глаза  -  жужжание

прекратилось, но вместе с тем меня закачало на волнах и понесло, понесло...

 

     Она остановилась рядом. Я трепетал от страха, но он был не единственным

чувством, владеющим мною. Где-то глубоко жило наслаждение. Поначалу  мне был

непонятен  источник  странной  эмоции.  Я   широко  раскрыл  глаза,  глубоко

вздохнул,  желая  осознать  почти эротическое ощущение.  Но  вокруг  не было

ничего, кроме меча, тьмы,  женщины и... Да, она была прекрасна, но... Подняв

лицо к черному тревожному небу, она четко произнесла: "Твоей силой Ахриман!"

и  метнув  в  меня  копье   черных  глаз,  замахнулась  мечом.   "Не-е-е-ет,

не-е-е-ет!," - заорал я что есть силы, вскакивая на ноги...

 

     Из тумана выплыло мужское лицо,  к которому не замедлили присоединиться

детали окружающего мира.

     - Что здесь происходит? - спросил мужчина.

     - Вот,  -  выдохнул  я, протягивая  ему  содержимое "усердно изучаемой"

папки. Реакция моя была непроизвольной  и теперь,  наблюдая,  как незнакомец

внимательно читает, я напряженно размышлял о его личности.

     -  Пройди ко мне, - прошипел  мужчина, швырнул бумаги на стол и скрылся

за  дверью.  Нет, он  не  просто  скрылся за  дверью, он  чрезвычайно громко

хлопнул этим предметом. Это произвело на меня столь сильное впечатление, что

я сразу вспомнил некоторые подробности...

     Шеф...  Это  был мой шеф. Потрясенный, я поднял со  стола документ,  не

вызвавший  у него особого  восхищения.  Прочитав  заголовок  несколько  раз,

проникнувшись его  глубоким, сокровенным смыслом,  я понял,  что между ним и

фразой  "по  собственному  желанию" разница небольшая и  только тогда вопрос

"Почему?"  заполнил  все  пространство моего  мышления.  Почему третью  ночь

кошмары мучают не отвратительных, противных людей, которых я могу назвать не

менее десятка и которые десятки раз заслужили подобной кары, а меня и какого

черта я сую начальнику ни свою диссертацию, ни просьбу об увеличении оклада,

а какую-то "Сладострастную Диану". Тьфу.

     В комнате было жарко  и душно. Я схватился руками  за голову, в которой

теперь галдела и гадила безумная стая воробьев. "Да успокойтесь вы, суки!" -

грозно приказал я им. Воробьи замолчали, а  вместе с ними и сослуживцы. "Это

не вам," - пояснил я последним  и поплелся к начальнику. Вслед мне стелилось

шуршание  голосов,   в   которое,   как  клики   улетающей  лебединой  стаи,

вклинивались слова "псих", "алкаш" и изредка "бедняжка".

     Потоптавшись  у  двери начальственного  кабинета,  я тихонько постучал.

"Да-да," - отозвался шеф.  Я  набрал полную грудь  воздуха и нырнул  в  омут

подобострастия.

     - Видите ли, Вагиф  Мамедович, - начал я  прямо с порога оправдательную

речь.

     - Садись, садись, - перебил меня шеф.

     Я неуверенно пододвинул стул.

     - Нет,  сюда,  - показал шеф  на  кресло  возле  своего  стола,  видимо

беспокоясь, что мне будет трудно сохранить равновесие на стуле.

     -  Видите ли...- попытался продолжить я, погружаясь с риском утонуть  в

мягкие подушки.

     - Я все вижу. Ты думаешь начальство может только взятки  брать? - Вагиф

Мамедович довольно потер свой большой нос.

     - Я...

     - Вот  что,  Тим, дорогой,  ты  в последнее время не оправдываешь  моих

надежд. Ты знаешь, когда я был в Хельсинки, большой  друг  Клаус Мьеме повел

меня на свою фирму...

     Свой живейший интерес  к исследованию шефа  я  стал  выражать  активным

киванием и покачиванием головы. Возможно, для лучшей усвояемости зарубежного

опыта он вскоре перешел на финский, так как я перестал понимать его вовсе.

     -...вот что ответила мне простая  финская уборщица! - почти патетически

закончил мой начальник.

     Кивнув на всякий случай еще раз, я жалобно попросил:

     - Вагиф Мамедович, дайте мне отгул.

     - Если бы ты служил в  фирме  моего большого друга Филиппа дю Жеваля...

Вспоминаю, в Париже...

     Я затосковал по своим кошмарным сновидениям.

     - Вот  что ответил  мне простой  французский сантехник,  - с бретонским

акцентом завершил повествование начальник отдела.

     - Счастливый сантехник, - тоскливо прошептал я.

     - Да, вот что, Арский, иди-ка  ты...- тут Вагиф  Мамедович задумался на

мгновение, разыскивая что-то в глубинах своей памяти, - в отпуск. Да,  да, в

отпуск. Знаешь, сейчас зимний  месяц. Отдыхать  зимой очень хорошо. В Индии,

например, все зимой в отпуск уходят. Когда я был в Дели...

     Руби, руби мою несчастную голову...

     - Мне  плохо, плохо,  -  застонал  я,  в предчувствии  ассенизаторского

финала, - не дойду, не дойду...

     -   Что-что!  -  испуганно  закудахтал  шеф,   отодвигаясь,  -  иди,  с

сегодняшнего дня ты в отпуске. Пусть Джабейли отвезет тебя домой.

     Я поднялся и бросился к выходу.

 

     -  Вагифу!  Сладострастную  Диану!  - хохотал  Эльдар Джабейли, - Ну ты

даешь!

     - Да, да, все так, - устало кивал я головой. Мы  сидели в  машине, хотя

какая  это... Курица  не птица,  "Запорожец"  -  не автомобиль. Но у Эльдара

Джабейли, моего старого друга и самого  доверенного лица было иное мнение. В

давние годы нашего знакомства ничто не предвещало его теперешнего страстного

увлечения  автомашинами. Хотя временами  мне кажется,  что  уже  тогда в его

глазах можно было увидеть убогий блеск мотоколяски.

     - Ну ты, дорогой, даешь, - восхищался Эльдар, цокая языком.

     - Да, всем  даю...- горько усмехнулся я и мне сделалось так жаль  себя,

что захотелось разорвать грудь, вынуть сердце, неизвестно почему бьющееся до

сих пор, и бросить его под ноги первому встречному.

     - Могу войти в  твое положение,  - не без труда подавив  улыбку, сказал

Эльдар.

     -  Представить  трудно.  Одних  дружеских  чувств  недостаточно,  чтобы

испытать трое бессонных, жутких суток.

     -  Почему  же? Наверно  самочувствие не  хуже, чем после  юбилея  нашей

организации, - не  согласился Эльдар,  и в  глазах его запрыгали  чертики  -

старые друзья похмелья.

     - И ты Брутт, - промычал я, скривившись от отвратительных воспоминаний,

и покачав головой, сказал, - Хуже. У меня недобрые  предчувствия.  Я сойду с

ума. Мне  это давно  обещано, но я,  глупец,  всегда  отвечал,  что подобная

участь достойна великого человека...

     - Конечно, в одной палате с Наполеоном и Александром Великим...

     - На большее у  тебя не хватает интеллекта? - зло  спросил я,  обхватив

голову руками. - Единственно с кем я хотел бы быть - Ницше, хотя мрачней его

безумия было не сыскать.

     - Вот, каждому свое! Кто хочет быть с женщиной, кто с Ницше, усмехнулся

Эльдар, поигрывая  любопытным  брелком в виде дьявольского лица  и пикантной

части женского тела одновременно.

     - Оставь  свои идиотские,  плебейские шуточки и катись...- я  запнулся,

ощутив,  что  ярость,  бессилие  и  отчаянье подвели меня к  тому пределу за

которым нет ничего кроме разрушенья.

     - Извини, - пробормотал я, смутившись.

     - Тебе необходимо обратиться к психиатру, - тихо сказал Эльдар и плотно

сжал губы, что было знаком серьезного разговора.

     - Перестань. Я контролирую  себя, - не  согласился я. , испытывая как и

многие необъяснимое предубеждение перед психиатрией и ее жрецами.

     - Послушай, обратиться к врачу еще не  означает  быть больным.  У  тебя

легкое расстройство. На помешанного ты не похож. Совсем не похож.

     - Нет, - отрезал я решительно, но вздохнув, неуверенно добавил, -  если

можно было бы проконсультироваться неофициальным, частным образом...

     -  Психиатр? - Эльдар  задумался на  мгновение. - Я могу  тебе  помочь.

Слушай, поехали прямо сейчас?

     - Сейчас ? Не знаю...

     - Зато я знаю. Если я не побеспокоюсь, ты совсем загнешься.

     Эльдар нажал на газ, "Запорожец" лихо рванул  с  места и мы затарахтели

по улицам города.

     Я следил через  окно  за странным движением городских построек и  неба.

Облака опускались ниже, охватывая  дома и серую ленту дороги, скудная зелень

растворялась в желудочном  соке  тумана. Небо продолжало  скользить, плотнее

прижимая  коробку  машины  к асфальтовому полотну. Меня охватил  страх.  Мне

захотелось  распахнуть  дверь  выскочить из машины, пока  громадина небесной

тверди не раздавила ее, но вдруг оказалось, что руки мои настолько малы, что

их лилипутским размерам не под силу  справиться, даже с пуговицей пальто.  Я

закричал. Небо рванулось ввысь, дома восстали из униженной  пыли. Я  смотрел

на трясущиеся руки и не мог понять, как только что они были так предательски

малы.

     - Что с тобой? - с тревогой спросил Эльдар.

     - Нет-нет, все хорошо, - солгал я, подавляя трусливую дрожь.

     Я с опаской снова  посмотрел в  окно.  Городские  башни уступили  место

одноэтажным  постройкам,  далеким  от  эстетических  идеалов  -  домам,  чья

принадлежность к городу определялась только наглостью их хозяев.

     -  Кажется,  твой  врач живет не  в  центре, -  пробормотал я, с трудом

ворочая непослушным языком.

     - В Маштагах, - уточнил Эльдар.

     - В  Маштагах?  Ты уверен ,  что из-за хорошего врача  стоит  рисковать

жизнью?

     - Она не врач...

     - Не врач? Она! Куда ты меня везешь?

     - В публичный дом, - невозмутимо ответил Эльдар.

     Я вновь ощутил, как надвигается волна ненависти  и раздражения, которой

я  уже не в силах  был противостоять.  Эльдар, взглянув на меня, изменился в

лице и буркнул:

     - Хорошо-хорошо. Успокойся. Я шучу. Мы едем к чылдагчи.

     - Чылдагчи...- бессмысленно пробормотал я.

     - Это женщина, которая делает чылдаг, - объяснил Эльдар.

     -  Чылдаг,  чылдагчи...  Знаешь,  я  сейчас   не  в  той  форме,  чтобы

разгадывать ребусы.

     - Да, это вроде китайского иглоукалывания. Нервные расстройства, испуг,

сглаз, заикание. Вот у  детей  часто  бывает. Напугают  чем-нибудь,  а потом

мучаются. Ребенок не спит, беспокоит  других, дрожит, как лист. А чылдагчи с

божьей  помощью -  раз и норма. К  ней полгорода  детей  возит, -  терпеливо

продолжал просветительскую деятельность мой друг.

     - А побочные эффекты? - недоверчиво поинтересовался я.

     - Что ты, родной. Младенцев лечит, - уверил  меня Эльдар, но, помолчав,

добавил, - а вообще, все от Аллаха.

     -  Неудобно  как-то,  -  сказал  я неуверенно, - дети,  а  тут взрослый

человек.

     -  Перестань.  Взрослые  к  ней  тоже  обращаются  и  потом, тебе нужна

солидность или конфиденциальность?

     Последний козырь мне было крыть нечем. Я замолчал и уставился в окно.

     Вскоре  мы  въехали  в  Маштаги.  Репутации сего  легендарного  поселка

позавидовал  бы  знаменитый район  Лондона,  чье  название  обычно  вызывает

скабрезные  улыбки  наших  сограждан,  никогда  не бывавших  в  нем, а также

кварталы  Сингапура вместе  с  замечательным  американским городом Чикаго. В

Болгарии есть габровцы, в России  - чукчи, а у нас - маштагинцы. Несмотря на

полную  обессиленность,  я  с  любопытством  поглядывал по  сторонам  и даже

предвкушал  момент, когда  развалюсь в кресле моего шефа и гордо скажу: "Вот

когда  я  был в  Маштагах..." Визг тормозов прервал мечтания идиота. Потирая

ушибленное место, я, наконец, понял почему переднее стекло машины называется

лобовым.  Однако,  Эльдара  мои  лингвистические  достижения,   кажется,  не

интересовали.  Он  буркнул  мне  "Жди"  -  и  скрылся в  большом,  ничем  не

примечательном доме, перед которым  стояло  с десяток автомобилей. И тогда я

почувствовал, как  сон  снова  одолевает меня.  Совладать  с  приступом  мой

ослабленный организм был не в  силах. Я закрыл глаза  и отдался злой воле...

Вдруг кто-то тронул меня за плечо.

     -  Хорошо,  что  ты  пришел,  -  сказал  я  с  облегчением,   мгновенно

расставшись с сонливой дурнотой. - Я чуть было не заснул.

     - Аллах с тобой, - засмеялся Эльдар, - ты уже минут сорок, как спишь.

     Я недоверчиво улыбнулся.

     -  Потом осознаешь. Пошли быстрее, иначе  наша очередь  пройдет,  а  до

завтра, боюсь, ты не дотянешь.

     -  Может  быть, не надо, - засомневался  я, - сон-то был спокойным. Все

прошло, наверное.

     - Нет уж, дорогой, если приехали  идем. Считай для профилактики, Эльдар

решительно потянул меня за рукав.

     - Только без рукоприкладства. Иду, - выразил я свое смирение и поплелся

за моим кавказским Вергилием.

     Поднявшись по крутым ступеням, мы оказались в  длинном, узком коридоре.

На  лавке,  вдоль  выкрашенной  известью  стены,  сидели, как  выразился  бы

закоренелый  статистик, "представители  разных половозрастных групп". Воздух

был  так  насыщен  их  надеждой  на  чудо  и  непоколебимой  уверенностью  в

исцеление,  что я сам  по неволе  впал в возбужденное состояние. Это  мне не

понравилось.  Тем  временем  справа  отворилась  дверь,  явив  нам  усталую,

измученную женщину. Она счастливо  улыбалась, кого-то непрерывно благодарила

и прижимала к  себе заплаканного малыша. Публика оживилась  - конвейер чудес

работал исправно.  "Вперед!"  - скомандовал Эльдар  и  мы вошли в  волшебную

дверь.

     Тропинка,  вытоптанная  многочисленными  посетителями  в  толстом ворсе

ковров, устилающих  пол, вела к середине комнаты, где у противня с  тлеющими

угольками, сидело две женщины, укутанные в большие черные платки  - кялагаи,

что делало их похожими на два, отшлифованных прибоем валуна.  Возраст первой

из них был не  определен, так что можно было легко ошибиться в  прогнозе  на

столетие.  Добрые,  тонущие в  трещинах морщин, карие глаза казалось помнили

первые дни этого мира. Они  как  бы говорили: "Нас не тронет тлен, но ты уже

прах..."  И  я ощутил этот прах,  почувствовал  бесполезность и  никчемность

прожитых лет - то немногое, что приводит человека к самоубийству. Дни пеплом

струились сквозь пальцы и я  понял, что  упустил из виду еще  один выход или

исход  -  ванна  с  горячей  водой,  хорошо  запертая дверь и лезвие. Какой,

легкий, простой, привлекательный путь! Какой опасный конец...  какой грешный

финал... Если во мне и оставались силы, я бросил их все на то, чтобы отвести

взгляд от добрых  глаз  и опасных дум.  Но ненадолго, ибо  снова  оказался в

плену. Я  был захвачен глубокими, красивыми глазами второй женщины. И  там в

их  глубине  было удивление.  Удивление  каждому новому мгновению,  секунде,

часу,  столетию... В  удивлении  была радость,  а  в  радости  -  вера...  Я

улыбнулся.  Это  хорошо,  когда  зачем-то   нужно  жить.  Пусть  даже   ради

неизвестности.

     Эльдар  перебросился несколькими  словами со  старухой  и приказал  мне

тоном дешевого конферансье:

     - Сними костюм и задери рубашку.

     - Для чего? - спросил я, раздеваясь.

     - Она тебя угольком где надо прижжет, и будь здоров.

     - Мы так не договаривались.

     - Девственности  тебя никто  лишать не собирается.  Давай, не  позорься

перед женщинами.

     - Имей приличие, - возмущенно процедил я сквозь зубы.

     -  Спокойно,  они  ни  слова  не  понимают.  Говорят  исключительно  на

маштагинском диалекте.

     - Ладно, будь по-твоему, сутенер несчастный,  - со вздохом согласился я

и, трепеща, поднял рубашку.

     Молодая женщина поворошила в противне, выбрала щипцами уголек, один вид

которого мог  бы осчастливить мазохиста,  и  передала его  старухе,  которая

видимо  и  являлась чылдагчи, но та не торопилась начинать насилие. С минуту

всматривалась она в мое тело, а потом вдруг всплеснула руками.

     - Вай, Аллах! - почти выкрикнула она. - Ахурин нюкари!

     - Что?  что такое? - взволнованно запричитал я, - это серьезно? Что она

сказала?

     - Она сказала "Слуга Ахуры", - перевел Эльдар.

     - Боже, наверное, это безнадежно, - прошептал я, проваливаясь куда -то,

как в кабине скоростного лифта.

     Пока я испытывал прелести невесомости, чылдагчи приказала  что-то своей

помощнице, не замедлившей покинуть нас. Затем она заговорила с Эльдаром.

     - Мне приказано  вернуться за тобой через час,  -  объяснил  удивленный

друг.

     -  Надеюсь,  ничего ампутировать  не будут?  -  с  надеждой  спросил я.

Женщина снова заговорила, обращаясь на этот раз ко мне.

     - Она велит тебе освободить сердце от страха. Ты  здоров, но тебя  ждет

Ахура.  Сегодня Великий день,  - перевел  Эльдар  и добавил от  себя, - Черт

знает, что...

     - Не уходи, - жалобно попросил я его.

     Эльдар задумчиво посмотрел на меня, как бы оценивая мои шансы дожить до

рассвета.

     - Ну, ты прямо,  как  маленький.  Я тебя в машине подожду, - решительно

сказал он и  скрылся  за  дверью.  Я  остался  один на  один с чылдагчи и ее

непонятными намерениями.

     - Гяль ардымджа, - позвала старуха,  сдергивая со стены ковер. За  ним,

как в  старой  волшебной  сказке,  оказалась дверь.  Чылдагчи  отворила ее и

поманила меня рукой. Я пошел,  хотя вернее сказать  "неведомая  сила увлекла

Тима Арского  за  собой". За дверью обнаружилась лестница. Ступеньки потоком

струились под ногами.  Мы спускались все ниже  и ниже, и мне стало казаться,

что я чувствую жар горнил  преисподней. Наконец, мы остановились у небольшой

деревянной двери. В свете древней масляной лампы, висевшей на стене, странно

поблескивали  медные  полосы,  стягивающие  старые доски.  Чылдагчи потянула

дверь  на  себя,   и   та  со  скрипом   отворилась,  обнажая   переменчивое

пространство.  Там,  раздвигая тьму, пылал огонь. Я был не так далек в своих

безумных предположениях и теперь безрезультатно  пытался  побороть  ощущение

необратимости  происходящего.  Чылдагчи  прикрыла  дверь и  прошла к  очагу.

Всякие  нехорошие мысли полезли  в мою бедную голову, а перед взором всплыла

картина  кровавого  жертвоприношения  секты  местных  людоедов.  Мне виделся

Эльдар, удовлетворенно пересчитывающий  вознаграждение  за очередную услугу.

О, Господи... Тем временем старуха зажгла шесть светильников и расставила их

вокруг огня, затем сняла  платок и  медленно развязала пояс, стягивающий ее,

когда-то стройную, фигуру. Сжимая концы пояса в руках,  она что-то принялась

нашептывать. Некоторое время  спустя она снова обвязалась им, трижды обернув

витый шнур вокруг поясницы и затянув его узлом спереди и сзади.

     - Гяль бура, - позвала старуха, опускаясь на колени и знаками предлагая

мне  сделать  то  же  самое.  Проклиная  этот  день  и свою мягкотелость,  я

повиновался.  Чылдагчи  заговорила. Я не  знал  этого языка,  но  было в нем

что-то призрачно знакомое, подобно запаху  материнского молока. Плавная речь

поплыла по залу. Ее внутренний, поначалу неясный, ритм охватил меня и вскоре

я покачивался в такт странной молитве. Женщина подняла  над головой глиняную

чашу и плеснула из нее в огонь. Пламя взвилось ввысь, облизав каменный свод.

Ярче загорелись светильники.

     - Ич,  Ахурин нюкари, - приказала старуха, дотронувшись рукой до  своих

губ. В чаше отражался огонь... или нет... Это чаша огня! Да, да... Я хочу! Я

хочу испить его силу, принять его страсть, понять его муки.

     - Ич, - повторила старуха.

     Но как я могу пить? Пить огонь? Чылдагчи запела. Я закрыл глаза. Не  я,

а чаша припала к моим  устам, в сладостном томлении отдавая  свое безвкусное

содержимое.

     - Хаома, - произнесла старуха и  вновь  запела. Я  смотрел на огонь, на

странную  игру бликов  на стенах, на облака, отсвечивающие красным, на море,

несущее в гребнях волн разбитое отражение священных огней храма.

 

     О,  Великий  Храм  -  святилище,  драгоценное  сердцу  каждого  верного

Господу, ты - источник неугасимого огня и нашей неугасимой  веры. Только ты,

стоящий над всем, победивший тлен и время, даешь нам силы и питаешь наш дух.

Пока   светятся  твои  огни,  каждый   почтет   за  честь  умереть  у   этих

благословенных стен.  Горе  врагу, стерегущему  их, горе нам...  Крепки они,

крепка  вера  в  наших сердцах, но, Господи Мудрый, как  слаба  наша  плоть.

Сколько  сынов  твоих погибло за эти горькие дни. Немощные, женщины и дети -

это  последний твой народ, народ, счастливый  только  смертью своей.  И  они

придут к тебе, мой  Господь, если будет на  то твоя  воля, но не оставь храм

свой,  ибо  человек  должен  умереть,  а символ  великой  веры  должен  быть

незыблем.

     Великий Маг  Мобедан замолчал. Он стоял среди  семи пылающих алтарей на

вершине храма Ахуры. Город, видимый отсюда  весь, был похож на  истерзанное,

измученное тело, но враг не смог  вырвать сердце его. Мобедан поднял чашу со

священным  напитком  хаомы,  и сделав  несколько  глотков  из  нее,  плеснул

остальное  в огонь. В тот же миг пламя  взвилось  ввысь. "Ты велик  Господь!

Безмерна   сила  твоя!"  -  прошептал  Мобедан,  просветленный   снизошедшим

божественным откровением, и заспешил по ступеням вниз.  Миновав семь этажей,

он открыл врата храма, и перешагнув  через очистительный  огонь, встал перед

жрецами и толпой молящихся. "Их осталось не так много,  но это избранные," -

подумал Мобедан.  Подняв  над  головой  руку, он  заговорил:  "Люди,  верные

Господу нашему,  Ваша мольба  услышана. Знайте, Храм будет спасен,  ничто не

запятнает святость его. Дитя Ахримана будет убит, а убьет его сила невинная,

ибо сила  Господа - чистота. Вы, верные Господу упорством и непоколебимостью

своей, заслужили  спасенье,  а сложившие голову - блаженство вечное, ибо сам

Митра  будет проводником их.  Восславим же Господа нашего  Мудрого. Славься,

Ахура!"  Последние  слова  жреца  были  подхвачены  всеми.  Казалось,  земля

содрогнулась от единого могучего крика. Проснулись спящие, выползли из халуп

немощные, открыли глаза  раненые, умолкли младенцы. Каждый обратил свой взор

к черной башне  с семиогненной вершиной. "Славься, Ахура !" - дрожала земля,

"Славься, Ахура!"  - грохотало небо.  Повторно пламя  огней храма  рванулось

вверх. Нет преград ему и быть не может, ибо в  нем Сила Веры и Мощь Надежды.

Семиогненная  корона  пронзила небо. Завращались  в  безумном  вихре облака,

корявые руки  молний охватили просторы, обнажив  черный  круг - чашу, полную

звезд. Они, дальние звезды, сплотили свой слабый свет, бросив радужный столп

к вершине храма. Ослепленные  люди закрыли глаза. Когда они снова посмотрели

на храм, огонь вспыхнул в третий раз - сомкнулись облака. Храм впитал в себя

свет звезд.  В тот  же миг отворились врата его  - у священного огня  стояла

дева,  и люди ослепли вновь - так нестерпимо ярко пылала  ее огненная плоть.

Дева шагнула к жрецу и стала перед ним покорно, опершись на драгоценный меч.

Только Мобедану, единственному из смертных, было  дано видеть  ее прекрасное

лицо,  ее  великолепные, вобравшие  в  себя  все цвета  Вселенной волосы, ее

чудное, неземное тело. Жрец преодолел нестерпимую боль  в сердце. Оно у него

было  одно и не могло быть поделено между  двумя величайшими силами мира. Но

там, на судном мосту Чинвате, он,  жрец  Мобедан,  признается, что  единожды

поколебался, на миг позабыв о Господе Мудром, да и можно ли скрыть такое. Но

простит  господь,  ибо  это  его,  божье,  безмерное  совершенство  искусило

Мобедана.

     "Сокруши Нур-Эддина!" - прошептал жрец.  Дева улыбнулась и, бросив взор

на храм, направилась через ослепленную толпу к вратам города.

     "...В  жизни  нет  покоя.  От  старости  нет лекарства.  От смерти  нет

спасения.  У женщин нет разума. У бога  нет сотоварища. И  среди  всех  хуже

тому,  кто умирает, а бог им недоволен..." - твердил про себя, закрыв глаза,

Мобедан.

     Могучий Нур-Эддин стоял  у шатра и смотрел на странный,  непоколебимый,

но желанный город. Он  искал в себе причину, что влекла его  к нему. Почему?

Почему так настойчиво, уже девяносто с лишним дней он пытается  овладеть им?

"Золото храмов," -  объяснял  Нур-Эддин военачальникам, но сам знал, что это

не так. Он, твердый в руке и решении правитель, явился с Востока и  теперь в

богатстве  не  было  ему  равных,  лишь,  может быть,  царь  Иудеев  мог  бы

сравниться с ним. Но Нур-Эддин, сокрушитель династий,  не о сокровищах думал

у  стен  Атеши-Багуана.  Новое  чувство проснулось  в  его холодном  сердце.

Беспокойство. Давным-давно оно занимало его  каждый день,  день  что казался

последним. Но вместе с головами  братьев ушло и оно... Беспокойство.  Теперь

же  это  чувство  в силе  своей  казалось хозяином  прошлой  тени,  ибо  он,

Нур-Эддин, не знал  его причины.  Меж  тем светало.  Странное происходило  в

городе.  Всполохи  молний,  вращение  неба и крики пробудили  спящих. Войско

Нур-Эддина  бодрствовало,   ожидая  чего-то.  "Врата,  врата  открылись!"  -

пронесся восторженный  вал  голосов от стен города до шатра Нур-Эддина. "Это

мое  ожидание, это моя тревога, - пронеслось в  голове завоевателя. Они  так

любят  огонь.  Они  получат то, что любят!" Он вскочил на коня.  Тот заржал,

встал на дыбы. Чудом удержавшись  в седле, Нур-Эддин погладил  животное. Оно

испуганно  всхрапывало и дрожало, как  человек.  Никогда прежде Нур-Эддин не

испытывал страх  и конь его тоже - никогда... "Все будет  сегодня  иначе ,"-

подумал он.  Но для великого человека слабость есть опора твердости. "Воины!

-  закричал Нур-Эддин,  -  Они  открыли  врата.  Город  ваш.  Возьмите  его,

насладитесь  его  красотой и  сожгите. Пусть прах, пепел  и  уродливые камни

будут  памятником  вашей  победы!"  Но с последним словом что-то вспыхнуло у

стен  города  и  крики,  слившиеся в единый  вопль,  оглушили его.  И  тогда

Нур-Эддин пожелал не  иметь  глаз, ибо случилось то,  что  никогда  не могло

произойти.  Мир пришел  в  движение и только  одно  было  причиной  -  ужас,

облаченный  в  смерть. Ураган охватил воинов, не знавших доселе поражений, и

не существовало более великой армии  - толпа безумных и ослепленных не может

называться  так.  Лишь  Вечные недвижно  стояли  вокруг  Нур-Эддина, образуя

непоколебимый квадрат верности.

     -  Повелитель, мой повелитель! - бросился к его  ногам верный Хараби. -

Все рушится. Смерть... Смерть идет... Спасайся, Повелитель!

     -  Ты  верно  служил,   -  ответил,  улыбнувшись  Нур-Эддин,   -  такая

преданность не должна остаться без награды. Обнажив меч, он отсек склоненную

голову.  Агонизирующее тело не успело коснуться  земли, как он увидел... Она

шла к нему. Огненный меч  со  свистом рассекал воздух,  не находя  преграды,

встречая  обезумевших людей. Поэты мира, пусто  ваше хранилище  слов...  Ему

Нур-Эддину, считавшему себя гением смерти, было дано видеть чудо. Нет, он не

достоин.  "О,  Господь,  -  воскликнул покоритель мира, - Ахриман, нет  тебе

равных, но Ангел Смерти Ахуры великолепен!" Нур-Эддин с упоением смотрел  на

Огненную Деву и та обратила  свой взор  к  нему и  что-то еще, кроме смерти,

родилось в пропитанном кровью  пространстве. Когда пали под ее мечом вечные,

бесчестью  предпочетшие  смерть,  Нур-Эддин  подумал: "Несчастные!  -  Вы не

видели ее глаз. "Но через мгновение этот взгляд  был только его и  только на

мгновение. Все  сокровища мира пустота у ног  совершенства. Нур-Эддин бросил

меч  и склонил голову, отдавая единственно достойную ее драгоценность - свою

жизнь.  "Как  сладостно!"  - с такой мыслью покатилась  его  голова по сухой

потрескавшейся земле.

     Огненная Дева опустилась на колени перед поверженным воином. Недавно он

стоял перед ней,  равно могучий и прекрасный, равно беспощадный и  жестокий,

но главное , он был упоен сильным чувством и отдался ему весь. Сильные могут

жить так, что смерть кажется сном. Вина ли смертного в его служении?

     Жители  города ликовали.  Они  спасены, спасен  великий храм. "Славься,

Ахура! Нет меры  твоей милости!" - кричали они. Глаз Митры  благословлял  их

радость.  Но  вдруг  померкло светило,  ибо  плоть ангела,  плоть  от  плоти

Господа, затмила его. Люди пали ниц - ничто, кроме ослепляющего  пламени, не

виделось  им. Великий  Маг встретил  поклоном огненную деву,  но та  даже не

взглянула в  его  полные  муки  глаза.  Она подошла  к мальчику, стоявшему у

подножия, единственному не преклонившему колен, и прикоснулась к нему. В тот

же миг он узрел ее и потянулся к ней.

     "Первым ребенком он  будет иметь дочь,  которая родит сына.  И каждый в

той линии через  мать будет  слугой Ахуры, и каждый  сможет поднять огненный

меч против зла.  Да будет так до скончания веков и после этого тоже будет по

воле Господней во имя добра".

     Умолкнув, Огненная Дева прошла к алтарю. Очистительный огонь с радостью

набросился на  сияющее тело, но не успел  еще дотронуться до чудесных волос,

как она вонзила меч в свою прекрасную грудь. Позабыв о сане, взвыл Мобедан и

бросился  вслед, в ликующий пламень.  Вспыхнули его одежды. Задрожала земля.

Огни храма взметнулись в небо и погасли совсем. Заплакали, запричитали люди.

Умер огонь, умер Великий Храм. Воля Господа сильнее врага...

 

     Я  осторожно прикрыл за  собой  дверь.  Небо  было  холодным,  чистым и

настолько синим, что,  если  долго  смотреть  на него, казалось, бесконечный

морской  простор раскинул свои воды. Сияющей  рыбой  плыло в нем  Солнце, но

никому  и  ничему  не дарило оно свое тепло. Чудная  картина. Но...  Но  мне

недоставало айсбергов, льда и снега, вьюги, пурги - всего того, что я мог бы

растопить, развеять огнем, пылающим в моей груди, рвущимся из меня, желающим

объять  и  согреть холодную землю. Но  нужно  ли ей такое  благо?  Так тихо,

покойно,  банально...  Деревья,  дома  и  столбы.   И  воробьи:  "Чик-чирик,

чик-чирик,   тим-тим-тим..."   Забавно.  Однако,   что-то   мешает,   тянет,

тревожит...

     -  Тим, Тим,  -  звал  меня Эльдар,  испытывая  сукно моего  пальто  на

прочность.

     - Чего желаешь, иудушка? - улыбнулся я ему.

     - При-вет, - растерянно ответил мой друг. - Ты в порядке ?

     - Непохоже?

     - Прости, дорогой,  у тебя глаза  блестят как-то странно. Что-то  там с

тобой старуха сделала...

     - Уж сделала... Поехали. У меня в загашнике коньячок имеется. Посидим.

     - Потом сожжем твой дом и будем голые плясать на пепелище.

     - Не возражаю, родной, если это согреет тебя и этот холодный мир.

     Иногда у меня возникает  впечатление, что я  представляю  собой  редкую

коллекцию  пороков,  которая только  и делает,  что подводит  меня к  черте,

переступив  которую  потом  долго  приходится  ломать  голову: "Как  же  так

получилось?" и безуспешно искать  пути возмещения  ущерба, нанесенного  либо

имуществу,  либо репутации, либо тому и  другому одновременно. Этот вечер не

был  исключением. Через час мы сидели у меня  и бутылка  коньяка, стоящая на

столе была уже на половину пуста.

     - Сегодня я пью  исключительно за твое здоровье, - гордо заявил Эльдар,

поднимая очередную рюмку.

     Мы чокнулись, он  резко  опрокинул  ее, крякнул, поморщился и  прошипел

сквозь зубы:

     - Ключница делала. Прямо коньячный спирт. Будто огонь пьем.

     - Что ты знаешь об огне? О его страсти и его любви?

     -  Да-а,  здесь у  меня  явный  пробел в  образовании. Где любовь - там

женщины,  где женщины  -  там неприятности. Как гласит  восточная  мудрость:

"Лучшая  девочка  -   это   мальчик".   И   вообще,   оставь   беспредметные

разглагольствования, для этого мне хватает супруги.

     - Я хочу рассказать тебе...

     - Ты опять  об этом. Столько лет  прошло. Ну,  не любила, не дала - вот

еще трагедия! Да, брось ты все  к чертям собачим и давай лучше выпьем еще, -

перебил меня Эльдар, полагая, что я как  всегда собираюсь плакаться  о своей

былой неудачной любви.

     Я посмотрел в его веселые, хмельные глаза, усмехнулся и сказал:

     - Это не моя история. Она о вере, надежде, о священном огне и запретной

страсти. И, наверное, о том, что не дала. Не дала ничего от души, от сердца,

ничего кроме  жалости  и  сожаления.  И  смерти.  Случилось  это  давно,  за

несколько столетий до того как распяли нищего иудея, за тысячелетие до того,

как купец объявил себя пророком.

     - Красиво излагаешь! - восхитился Эльдар.

     Я  согласился  с  ним и  рассказал  об  Огненной Деве и  ее недостойной

жертве. Потом была ночь, неслышно унесшая слова и Эльдара.

 

     Открыв  утром глаза,  я первый раз  за  многие дни  не пожалел об этом.

Будто бы и не было трех бессонных ночей и вчерашней попойки - тело невесомо,

как пушинка,  разум светел, как якутский  алмаз. Я  ощущал себя  чрезвычайно

сильным,  а  взглянув  в  зеркало,  не  сморщился, как обычно, а нашел  свое

отражение  если уж  не красивым,  то достаточно привлекательным. Я настолько

был  спокоен,  что  ощущал  себя  выходцем  из  китайской  пословицы:  "Душа

человека, который ни к чему не стремится, подобна небу, прояснившемуся после

ненастья".  Да, я ничего не желал... Быть может, только позавтракать. Что ж,

я сделал это с наслаждением.  Эпикурейство - не так плохо, если есть чувство

стиля и меры. Вот утро было  безмерно дождливым.  Потоки воды низвергались с

неба, но  в их шелесте ощущался океан уюта  и теплоты, а в этом  был  стиль.

Такой день похож на бутыль старого вина, когда стекло грязно и пыльно, но за

ним  питье богов  и героев.  Видеть и  пробовать - разные вещи. Глупо лишать

себя безвредного удовольствия,  ничего не стоящего к тому же. Соответственно

одевшись, я отправился в объятия непогоды, но момент встречи  оттянул сосед,

как будто специально дожидавшийся меня на площадке.

     - Как?  Как чувствуешь себя? - ласково  поинтересовался он, крепко сжав

стальными пальцами мою ладонь.

     - Лучше  Бубликова, -  сдержанно  ответил я  фразой  из старой комедии,

растирая травмированную руку.

     - Да, совсем  забыл. К тебе вчера приходил человек. Он стучал и звонил,

пока я не вышел и не спросил, что ему нужно.

     - А он ?

     - Молча повернулся и ушел.

     - Интересно. Как он выглядел ?

     Сосед  задумался.  Брови  его  взлетели  над  серыми  глазами,  выражая

удивление и сомнение.

     -  Странно, но  я не  помню. Могу только  сказать - он  был в черном. В

черном... Одно только черное пятно и осталось в памяти.

     - Действительно странно, но не страшно. Нужно - придет еще.

     Я кивнул и заспешил вниз, жаждая встречи с серым небом.

     Я  люблю дождь.  Когда шагаешь сквозь  пропитанный, пронизанный  тугими

водяными  струями  воздух,  ощущаешь  нечто  близкое  к  тому,  что  мистики

древности называли "катарсисом".  Капли бьются о ртутные поверхности луж и в

беспорядочном  единении   кругов,  вызываемых  ими,  тают  печали,  мельчают

неприятности.  Сегодня  я бродил, испытывая особое удовольствие. Мне  нечего

было прятать в жидкий металл отражений, ничто не мучило меня. Я просто шел и

просто  смотрел,  и  наслаждался  жизнью. "Просто"  не  означает примитивно.

Примитив -  это  не недостаток,  а  избыток  чего-то. Когда  во  мне созрело

ощущение близости к нему, я решил идти домой.

     Мой  дом - пятиэтажная панельная коробка, где привольно чувствуют  себя

сырость, плесень и  меланхолия. Но сегодня я не мог потрафить их амбициям. Я

поднимался по ступеням, излучая радость и спокойствие. Меня  ожидал сюрприз.

Еще  на  промежуточной  площадке  в  глаза бросилась  надпись  на двери моей

квартиры. Я отметил великолепное сочетание красного со светло-голубым, почти

белым. Гармония была удачной и  даже не знаю, как это я не догадался  раньше

составить  подобную  композицию?!  В нарочито  небрежно выполненной  надписи

чувствовался  вкус. Но за  формой я кажется потерял  содержание, а оно  было

таково: "Дерь-мо." Слово резало слух. Дерьмо?! Я бросился к двери.  В  ручку

была просунута  свернутая в  трубочку  бумага. В тот  миг,  когда  моя  рука

коснулась  ее, тело  свела  судорога, как  бывает,  когда  ступаешь в  очень

холодную воду. Корявые буквы  прыгали перед глазами. Преодолевая  дурноту, я

прочитал:

 

     "Если ты, дерьмо,  завтра не  уберешь  свои  поганые  копыта из  нашего

города, то по тебе будет плакать мамочка. Доброжелатель."

 

     Мне стало  совсем  нехорошо. Я быстро открыл дверь и ринулся в  туалет.

Меня выворачивало,  крутило. Обессиленный, отирая покрытый испариной лоб,  я

прислонился к стене. Что это? Почему такая реакция на какую-то глупую шутку?

Без сомнения  шутку... Я посмотрел на лежащую на столе  бумагу  и мне  снова

стало дурно.  "В огонь  ее, в  огонь," - настойчиво  застучала  мысль в моем

мозгу. Я зажег форсунку, схватил дрянную бумагу, и теряя сознание, бросил ее

в  огонь. Она оттолкнулась  от него,  взвилась  вверх,  но огонь  не остался

недвижим, он прыгнул вслед. Бумага вспыхнула, закружилась в  безумном танце.

Наблюдая за  странным полетом, я почувствовал, как  отступает тошнота.  Ноги

обессилено  дрожали.  Глубоко  вздохнув, я опустился  на диван.  Голова была

тяжелой, а  за окном тянулся отвратительный  дождливый день. Что бы все  это

значило? Почему? Мои размышления прервал телефон. Я задумчиво поднял трубку.

     - Да-да

     - Эй, ты, дерьмо,

     Ты прочитал мое письмо?

     Так уезжай же поскорей,

     А то получишь меж бровей! - продекламировал кто-то скрипучим голосом и,

помолчав, добавил, - Никто не шутит, мой мальчик.

     Потом  были короткие  гудки. "Видимо, мною занялся  эстет, - подумалось

мне, - но, черт побери, какое он имеет право угрожать?!" Но разве мы сами не

даем такое право  любому, не имеющему ничего, кроме ненависти, когда  вместо

масла  едим  маргарин,  вместо   друзей   имеем  телевизор,  вместо  общения

телефон... Мир  погибнет не  от  ядерной войны  и не от парникового эффекта.

Анонимность  погубит  человечество.  Чья-то голова,  внушающая  сомнительные

истины  с экрана телевизора, тяжелое дыхание  в телефонной трубке, бесшумный

выстрел из-за угла. Мерзость...

     Телефон зазвонил вновь. Я схватил трубку и закричал:

     - Ты, шлюшка мелкая! Я не поэт, но морду тебе набью обязательно!

     - Ты что, Тим? - послышался растерянный голос Эльдара.

     -  Эльдар...Боже, - прошептал я, внезапно охрипнув, -  прости  старина.

Это не тебе...

     - Еще бы мне.

     - Звонят, балуются... в общем, вышел из себя.

     - Ладно, забыли. У  меня и без того  голова болит. Я тебе вот по какому

делу звоню, - Эльдар замялся, - понимаешь, дядя моей жены историк...

     - Да-а?

     - Я вчера под мухой рассказал ему о твоих видениях. Нет, ты не подумай,

он старикашка отличный.

     - Ну и?

     - Он желает встретиться с тобой, - выпалил Эльдар.

     - Какого черта, - устало вздохнул я. - Послушай, мне сейчас, поверь, не

до твоего дяди. У меня забот...

     - Не бери в голову - все с похмелья.

     - Эльдар, я тебя прошу...

     - Дорогой,  очень  надо.  Пойми, я  хотел  денег  у него занять. Машину

купить. Стыдно на этой тарахтелке ездить. Очень прошу. Помоги.

     - Я-то здесь причем!? - раздраженно воскликнул я. - Пойди и займи.

     - Неудобно. Предлог нужен. Долго рассказывать, но просто так не могу. И

потом, я обещал, что ты придешь...

     - Ладно, Бог  с  тобой,  -  согласился  я, проклиная свою мягкотелость.

Легко было принцу датскому пенять на флейту.

     - Ах, ты мой драгоценный, - обрадовался Эльдар, - я за тобой часа через

два заеду.

     - Валяй.

     Через   полтора   часа   раздался   звонок.    Опознав   через   глазок

сосредоточенное лицо Эльдара, я открыл дверь.

     - Кажется здесь  кто-то  поразвлекся,  -  сказал он, задумчиво, с видом

эксперта "Сотбис" вглядываясь в кровавые буквы.

     - Хобби. На досуге дизайном занимаюсь, - махнул я рукой.

     -  Делаешь успехи...- безразлично  констатировал мой друг  и озабоченно

спросил:

     - Поехали?

     - Не погоняй, не лошадь. Сегодня суббота - выходной день, да и я к тому

же в отпуске. Дай насладиться свободой и покоем.

     - Тим, дорогой, я обещал, что мы будем к пяти, а уже двадцать минут.

     - Без эмоций, Эльдар-джан. Твой крылатый скакун домчит нас в миг.

     Но как часто  бывает  и  поется в старой  песне:  "Высокие помыслы есть

только  ступени в бесконечные пропасти...",  "крылатый скакун" вел себя  как

самый  распоследний  осел. Автомобиль  долго не  желал заводиться.  Наконец,

когда это ему удалось, он постарался побить все рекорды тихоходности в нашем

замечательном городе. Взрослые смеялись, дети  показывали на нас пальцами, а

постовые рыдали  от  жалости. В общем, мы опоздали.  Эльдар был вне себя. Он

торжественно  поклялся  изуродовать  этот   "жопарожец",  как  только  купит

"Москвич". Я ему не  поверил. К машинам мой друг испытывал всегда куда более

нежные  чувства,  нежели  к   людям.  Дядюшка  Эльдара  жил  в   пятиэтажном

шестидесятых  годов постройки доме, недалеко  от  станции метрополитена.  Мы

вошли в  благоухающую кошками  парадную и  поднялись на  третий этаж. Эльдар

позвонил. Дверь  тотчас  же распахнулась и перед нами возник маленький лысый

старичок.

     - Ах, это вы  друзья, - радостно приветствовал он нас, приглашая войти,

- Я уже заждался.

     - Извини, дядя Рза. Вы сами знаете, у меня "Запорожец",  а с ним только

одни мучения...

     - Зато прямая дорога в Рай, - съязвил я.

     - Дядя, это мой друг, Тим. О нем я тебе говорил. Тим, это Рза Расулович

- профессор истории, весьма уважаемый человек.

     - Да, брось ты,  - махнул рукой  старичок, -  сынок, зови  меня просто,

дядя  Рза.  Проходите  друзья,  проходите.   Располагайтесь.  Я  пока   чаек

организую. Как говорили наши деды: чай не попьешь - откуда силы возьмешь?

     Дядя  Эльдара жил  в  однокомнатной  - язык  не  поворачивается сказать

"квартире". Все было завалено книгами, журналами, бумагами, даже кровать, на

которой  он, видимо,  спал в  перерывах  между своей  научной деятельностью,

более походила на письменный стол.

     -  У  меня здесь такой  беспорядок,  -  извинился профессор, невероятно

быстро рассовывая бумаги и книги по углам и ящикам. -  Садитесь, пожалуйста,

-  предложил  он,  когда  в  результате бурной  деятельности  под  бумажными

наслоениями обнаружились стулья.

     Дядя Рза скрылся на кухне и вскоре вернулся с чайным подносом. Несмотря

на экзотическую  обстановку, очерствелость пряников и принадлежность чашек к

трем  разным  сервизам, чай  был  просто изумителен  - приятно иметь  дело с

профессионалами.

     - Эльдар  мне  рассказывал,  - начал  беседу хозяин дома,  усаживаясь в

кресло у стола, - что  у вас, мой друг,  состоялось  занимательное посещение

народного врачевателя, вульгарно выражаясь, "знахарки".

     Я кивнул и отхлебнул из прекрасной, японского фарфора, чашки.

     - Не скрою, - продолжал он.  - Я был удивлен и заинтригован случившимся

с  вами и  хотел  бы, мой  друг, услышать  все,  говоря научно,  в изложении

первоисточника.

     - Да, - согласился я, - мне чертовски надоел этот мерзкий "запорожец".

     Эльдар поперхнулся и закашлялся.

     - Что-что? - переспросил профессор.

     - Это  несущественно,  - заявил я, одарив его потрясающей  американской

улыбкой. - Но,  с  другой стороны,  скажу  вам откровенно,  у меня  не  было

намерения предавать огласке случившееся и до  сих пор я сомневаюсь, стоит ли

это делать.

     - Ах, молодой  человек, сколько  талантов погубило  сомнение!  Неужели,

листая учебники, вы никогда не задумывались, что сделало людей, описанных на

их страницах, предметом вашего изучения?

     Я  недоуменно  развел руками, готовый  услышать  тайну бытия. Профессор

сощурил глаза, проникая в глубины моего сознания, и, воздвигнув указательный

палец перед моим носом, сказал:

     -  Случайность.  Да-да, молодой  человек,  история закономерна,  а  вот

человек в истории случаен. Ньютон,  Менделеев, Кекуле -  движение предметов,

сон,  видение - случайности,  подвинувшие  гениальные  умы к бессмертию. Так

вы...  Неужели  вы  не  желаете,  чтобы  ваше  имя стояло  в  одном  ряду  с

выдающимися личностями человечества?

     "Лучший ответ глупцу - молчание" - как всегда не к месту, возник в моей

голове афоризм  старого  иудея.  Подавив соблазн  поделиться  с  профессором

мудростью Соломона  бен  Иегуды, я кивнул и  согласился, хотя  мне  было  не

совсем понятно, какое место отводит старик моей личности среди яблока, сна и

галлюцинации,  а  вот себя он  несомненно  видел где-то  между Шампольоном и

Шлиманом.

     В  какой  раз наградив  мир  скорбным вздохом,  я  нехотя  принялся  за

рассказ: "Маг Мобедан стоял на вершине черной башни храма Ахуры и город..."

     Признаюсь,  способностей   к  устному  изложению  у   меня   прежде  не

наблюдалось,  но сегодня  я был  в  ударе.  Из нагромождения  бумаг  и  книг

восставали  древние  стены,  в чайных  чашках мерцало  священное пламя, а  в

глазах решимость и  вера. Всплывали  такие  подробности, о которых ранее  не

подозревал даже я сам. Профессор слушал с нескрываемым интересом.  Его лицо,

как  зеркало,  отражало  перипетии  моего  рассказа,  а  когда  я  дошел  до

самоубийства Огненной Девы, он, как мне показалось, прослезился - сила слова

неизмерима.

     -...умер   огонь,   умер   храм.  Это  трагическое  событие   произвело

неизгладимое впечатление  на  жителей города. Многие покончили с собой,  ибо

что им жизнь? Когда уходит вечное, бессмысленно временное. Все свершается по

воле Всевышнего. Как писал  поэт: " Была б на  то господня воля, не отдали б

Москвы..." -  с пафосом, стыдливо прикрывая  иронией свою сентиментальность,

окончил я рассказ и умолк опустошенный.

     - Причем здесь Москва? - спросил Эльдар.

     Я всегда подозревал, что он напрочь лишен художественной культуры.

     -  Ничего  ты  не понимаешь,  -  махнул  я  рукой, -  здесь  необходимо

подчеркнуть фатальность события. Что? Тебе не нравится Лермонтов?

     - Нравится, но-о...- засомневался он.

     - Это замечательно! - восторженно воскликнул профессор.

     Я  удовлетворенно кивнул  - дать  иную оценку  моему  таланту  было  бы

несправедливо.

     -  Изложение,  признаюсь,  оставляет желать  лучшего, но  поразительно,

просто  поразительно!  -  продолжал  восторгаться  профессор.  -  Но  многое

странно... Я полагал, мой друг, что в Вас пробудилась наследственная память,

но  тогда, несомненно, вы отождествляли  бы  себя с  каким-нибудь конкретным

персонажем  вашего повествования. Здесь  же...  то вы  описываете восприятие

жреца,  то осаждающего город неприятеля,  и что совсем непонятно -  Огненной

Девы.

     - Так что, я лгу!? - воскликнул я, краснея от возмущения.

     - Что вы, молодой  человек!  Ваш рассказ  чрезвычайно ценен для  науки,

чрезвычайно.  Но  не  в  плане сказочной истории,  а в  разрезе фактического

общения  с  чылдагчи.  Все  факты  свидетельствуют,  что  мы  имеем  дело  с

последовательницей    древнеиранского    религиозного    культа,    возможно

зороастризма. Упомянутое  вами  имя  "Ахура  Мазда", что буквально  означает

"Господь Мудрый", являлось обозначением верховного  и единственного божества

этой религии.  Ваше  встреча с лицом,  практикующим его культ, сама  по себе

может  считаться  сенсацией местного значения, ибо полагалось,  что в  нашем

регионе эти корни напрочь утеряны.  Но  более  важно  то, что имеет потенцию

мирового  открытия.  Дело в  том,  что  зороастризм как религия  практически

мертв. Современные  его последователи немногочисленны и они,  более, чем  на

половину, потеряли древние знания.

     - Простите, ваши слова лишены для меня всякого смысла, - извинился я, с

ужасом осознав,  что дядя  моего друга относится к тому  ответственному типу

людей, которые считают  святой обязанностью поделиться ношей  своих знаний с

ближними, независимо от их желания.

     -  Не  думаю,  - покачал  головой профессор,  -  дело  в  том,  что  мы

пользуемся  разной терминологией. Вам,  наверное, было бы  проще называть их

огнепоклонниками.  О них-то  вы несомненно что-то знаете и наверное посещали

их   прекрасно  сохранившийся  храм  на  окраине  города.  Кроме  этого  вы,

несомненно,  слышали  об Авесте -  священной  книге  зороастрийской религии.

Кстати, о ней очень любят упоминать наши модные астрологи.

     - Представления  достаточно общие, - признался я, тяжело вздохнув, - но

все-таки, возвращаясь, как вы выразились, к "сказочной истории", она ведь не

могла взяться ниоткуда!

     - Я как раз таки и подхожу к этому вопросу.  Причина вашего  сна вполне

может стать мировым открытием. Имя ему "Хаома".

     - Хаома, - бессмысленно пробормотал Эльдар,  уже  достаточно утомленный

нашим разговором.

     - Это напиток, применявшийся древними жрецами при служении  литургии  -

символически что-то  вроде  церковного  вина в христианской  евхаристии.  Он

имеет  индийский  аналог,   именуемый  "сомой".  Секрет   его  приготовления

считается    утерянным,   хотя    современные   последователи   зороастризма

изготавливают нечто близкое к нему.

     - А что же  он все-таки  из себя представляет?  - живо  заинтересовался

Эльдар, неравнодушный ко всякого рода "эликсирам", принимаемым вовнутрь.

     - Хаома производила одурманивающее, галлюциногенное  воздействие, думаю

аналогичное эффекту от наркотика типа ЛСД. Этим, скорее всего, и объясняются

ваши "потрясающие" видения, - объяснил профессор.

     - На анашу похоже? - попробовал уточнить Эльдар.

     -  Позвольте,  -  возмутился я,  проигнорировав  зарождающийся  научный

интерес моего друга, - так вы полагаете, что моя история наркотический глюк?

     -  Как  вам сказать...  Подробно  о  хаоме  говорится  в  части  Авесты

именуемой "Яшта о  хаоме". Из  нее можно заключить, что напиток инвертировал

впечатление    употреблявшего    его   человека,    так   сказать,   нарушал

пространственно-временное восприятие, - пространно ответил профессор.

     -  Итак,  подобное  мог  бы рассказать  любой наркоман...-  раздраженно

проговорил я, упершись глазами в подрагивающие руки старика.

     -  Что  вы...  Такое  могло  привидеться  только  индивиду  с  развитым

воображением  и  интеллектом,  -  мягко,   вкрадчивым  голосом  ответил  он,

беззастенчиво апеллируя к моему честолюбию. Потом профессор потупил взгляд и

нерешительно сказал:

     - У меня  к вам  немного странная просьба...  Не будете ли так любезны,

показать мне ваш живот...

     Я тяжело посмотрел на Эльдара, ибо во мне нарастала неприязнь к общению

с его  родственниками,  но  в  ответном взгляде была  такая мольба, что  мне

пришлось снисходительно кивнуть и обнажить требуемую часть своего тела.

     - Поразительно! - воскликнул  профессор, -  Это же... родимое  пятно...

Это же...

     То ли  от  избытка  чувств и переполнившего  его  восторга,  то  ли  от

неожиданно пришедшей  мысли, он замолчал  и  только широко  открытые глаза с

неправдоподобно увеличенными зрачками говорили о силе эмоций, бушующих в его

душе. Родимое пятно у меня действительно странное, но никогда не думал,  что

его созерцание может привести человека в экстаз.

     - Что с вами? - обеспокоено спросил Эльдар.

     - Да нет, ничего, - неожиданно смутился профессор, побледнел  и  мелкие

капельки пота выступили на его лбу.

     - Вам плохо? - поинтересовался я, заинтригованный происходящим.

     - Нет, нет, хорошо,  - покачал  он головой и сказал кому-то, быть может

себе, - Хватит... хватит молчать...

     Профессор одним глотком допил уже  остывший чай и с какой-то решимостью

в глазах, вовсе не подходящей к моменту, объяснил:

     - Понимаете, Тим, вы могли бы произвести сенсацию в научном  мире. Ваше

родимое пятно имеет форму креста.

     -  Верно,  -  согласился  я,  ощущая,  что  после  этой  встречи  слово

"сенсация" будет вызывать у меня аллергическую реакцию.

     -  Дорогой  друг,  появись вы  лет сорок назад... -  профессор выдохнул

воздух и всплеснул руками. Помолчав, он продолжал:

     -  Мой учитель  Хмельницкий Борис Анатольевич перед смертью передал мне

слепок  с глиняной таблички,  найденной  им при  раскопках на  территории...

Впрочем, где, не имеет никакого значения. Сейчас... Подождите.

     Профессор  вскочил,  стрелой вылетел  из комнаты  и  также стремительно

возвратился, потрясая пожелтевшим листом бумаги.

     - Послушайте!

     " Во имя богов.

     Господь наш Мудрый, сотворил мир  этот.  Цель одна была в  том: деянием

хотел  решить он извечный  вопрос: Добро или  Зло  истина? Назначил  он срок

этому миру и дал  твари каждой, ее населяющей - рыбе в воде, зверю на земле,

птице в небе - право сделать выбор  между  добром и злом.  Но оказалось, нет

добра и  зла в том мире. Тогда создал он человека по образу и подобию своему

и  дал  ему то  же право. И  в  конце времен все взвесится,  и истина  будет

непререкаема. Но Ахриман, враг света, послал ангелов  тьмы  в конечный  мир,

желая склонить  чашу  весов. Прознав  про  то, ибо  что скрыто  от  Господа,

сотворил  Господь наш  ангелов  света и  послал их в  сотворенный  мир, дабы

пришло все в равновесие. И были они, как люди, и были они смертны, но каждый

в роду  их был  слугой Господа, стражем справедливости.  И вот придет  срок,

подоспеет  конец  времен.  Тогда  слуга  Ахуры  солнценосный встанет  против

Ангелов тьмы  в последний раз  и сам исчезнет, дабы ничто  нечеловеческое не

вмешивалось в последнее время земного. Да будет так!

     Окончено в здравии, радости и спокойствии."

 

     - Невероятно, - пробормотал  профессор,  окончив  чтение, - потрясающее

совпадение,  - он  замолчал, растерянно  посмотрел  на  нас  и  продолжал. -

Знаете, ко мне таблички попали при странном стечении обстоятельств. Подумать

только, прошло столько лет. Казалось, все забыто, почти прощено, но вдруг...

Разве это не искушение?

     Мы с Эльдаром переглянулись.

     - Что вы имеете ввиду, дядя? - спросил мой друг с недоумением.

     Старик молчал, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.

     - Получается,  я  тот самый  Ангел  Света? -  поинтересовался я,  желая

вывести его из состояния прострации.

     -  Судя  по  реакции  чылдагчи  и  тексту,  да,  -   кивнул  профессор,

встрепенувшись.

     - Ну тогда я сам Господь Мудрый, - усмехнулся Эльдар.

     - Который ездит на "запорожце", - добавил я, отбив у него всякую  охоту

насмехаться над моим происхождением.

     - "Слуга Ахуры солнценосный...", - смачно повторил дядя  Эльдара, м-да,

крест - древний знак Солнца. Знак Солнца и жизни.

     - Кто  бы мог подумать,  - пробормотал я,  задумчиво взирая  на ученого

собеседника, но старый иудей нашептывал  мне на ухо: "Беги от святого глупца

и порочного мудреца. Беги от..."

     - Конечно, не  стоит к  этому относиться серьезно,  - охладил профессор

мое нарастающее ангельское самосознание,  -  но  для  науки откровения вашей

знахарки  были бы бесценным  даром. Они бы встряхнули научный мир не меньше,

чем поимка Лох-Несского  чудовища. Боюсь, правда, мы не встретим понимания с

ее стороны.

     - Наверное, - согласился Эьдар и взгляд его недобро остановился на мне,

- но если Тим произвел на чылдагчи такое впечатление, может быть он сможет и

разговорить ее?

     - Знаешь, Эльдарчик, я сам об этом подумал, - признался ему дядя.

     Мое мнение этих двоих уже не интересовало. Яблочко от яблони...

     - Извините, но мне пора идти, - решительно возразил я, поднимаясь.

     Эльдар грустно посмотрел на меня и сказал:

     - Да, дядя Рза, мы уже наверное утомили вас. Выберем день...

     -  О чем ты говоришь! Вы нисколечко мне не наскучили. Наоборот.  Я горю

весь.  Я пылаю от страсти. Это  же неразумно  откладывать!  -  почти завопил

профессор.

     - Может быть, действительно, сегодня попытаться, - неуверенно предложил

Эльдар. - Как ты на это смотришь, Тим?

     Я хранил  скорбное  молчание, и  мой  друг  поспешно расценил  его  как

согласие.  Профессор  засуетился, засобирался,  но я  был отомщен,  когда он

наотрез отказался ехать на "Запорожце".

     -  Более  всего   предпочитаю  общественный  транспорт,   как  средство

активизации философии бытия, - объяснил он.

     -  Я возьму такси, - предложил Эльдар и побледнел, то  ли от храбрости,

то ли от осознания предстоящих трат.

     Всю дорогу профессор бормотал о научном зуде, научном желании и научном

нетерпении...  пожалуй,  им  не был упомянут  только научный оргазм. Так что

конечный пункт нашего  пути я воспринял, как землю обетованную. Мы вышли  из

машины и Эльдар, махнув рукой на все, попросил водителя подождать.

     Перед тем, как  войти в дом, профессор, как волшебник выудил из кармана

диктофон и проверил его работоспособность.

     - Как говорили древние, прежде  чем позаботиться о  себе, позаботься  о

своем оружии, - сказал он важно.

     - Вы уверены, что сделали верный выбор? - улыбнулся я.

     Профессор  не  ответил  и  мы  вошли  в  дом.   Эльдар  проявил  чудеса

дипломатии, уговорив все еще многочисленных  посетителей пропустить  нас вне

очереди. Потом распахнулась дверь, и я  снова встретился с тем, что не может

человеку доставить счастья. Никак не может...

     Во  взгляде старой  женщины не было  ни удивления,  ни радости,  ни тем

более страха. Его спокойствие смущало и не располагало к чему-либо, но я уже

был рабом обстоятельств.

     -  Я, слуга Ахуры,  -  торжественно  провозгласил я,  - хочу,  чтобы вы

рассказали мне и моим друзьям о моих прежних собратьях, об Ахуре и священном

ритуале.

     Эльдар перевел мое требование. Чылдагчи внимательно посмотрела на меня.

Мудрость взгляда  обратилась  пустотой  безразличия.  Женщина  тихо  сказало

что-то.

     - Она  говорит,  что видит  тебя  впервые и ни о  каких слугах Ахуры не

знает, - перевел Эльдар.

     - Как так?! Я - слуга Ахуры! Я был здесь! Я пил Хаому!

     Чылдагчи закачала головой.

     - Она говорит, что многие бывают у нее. Она просит нас уйти, так как ее

ждут люди... - объявил Эльдар приговор нашей затее и помрачнел.

     Помощница чылдагчи открыла дверь.

     - Но мы  не можем уйти вот так вот, просто! -  воскликнул  профессор. -

Понимает ли эта темная женщина, что сейчас другие времена! Наука...

     Но "темная женщина" это  понимала и даже я в  следующей ее фразе уловил

слово "полиция".  Нам ничего  не  оставалось  как попрощаться,  но когда  мы

выходили, старушка сказала что-то вслед.

     - О чем она в конце? - поинтересовался я, когда мы садились в ожидающее

нас такси.

     -  Когда сражаются  Боги  -  смертные молчат,  - ответил  Эльдар,  и мы

почему-то одновременно посмотрели на  профессора. Вид его был  удручающим  -

испарилась энергия,  истлел темперамент.  Мне сделалось  жаль его,  как жаль

любого  другого, чей  бог  требует  жертв,  и  кто  не видит  ничего,  кроме

жертвенника этого бога.

     - Жаль, что так получилось, - извинительно пробурчал Эльдар.

     -  Если  Господь  существует,  он  против  меня,  -  печально  заключил

профессор.

     - Кстати, - вспомнил я,  не позволяя ему углубиться  в самоистязание, -

Вы  прокомментировали  мою  легенду с материалистической  точки  зрения,  но

ничего не сказали о ее этнографической подоплеке.

     -  Не  хотел  вас  огорчать,  молодой человек,  но  легенда ваша  давно

известна. О Девичьей Башне - символе нашего города, а  именно ею является то

массивное  сооружение  с  семиогненной  вершиной,  описанное  вами,  сложено

множество сказаний. Скорее всего,  вы где-то что-то слышали, а хаома сделала

свое, так сказать, изменила пространственно-временное восприятие.

     -  Клянусь,   что  прежде  я  ничего   не  знал  об  Огненной  Деве,  -

запротестовал я .

     - Как писал Ульям  Джемс,  забывание - неотъемлемое  и  весьма полезное

свойство человеческого мозга.

     - Тогда, как вы можете объяснить тот факт,  что окончание  моей истории

можно соотнести с зачитанным переводом, со мной непосредственно?

     - Что, собственно говоря, вы имеете в виду?

     - Тот момент, когда Огненная Дева  возложила  руки на голову мальчика и

возвестила, что каждый мужчина через женщину в его роду будет слугой Ахуры.

     - Саошьянтом, - задумчиво произнес профессор.

     - Да,  именно  !  Заметьте, что  отец  моей мамы принадлежал к древнему

роду,  живущему здесь испокон  веков.  Следовательно  изложенное  не  только

сказка! - выпалил я.

     - Это не просто сказка, это цепь совпадений, - пробормотал профессор.

     -  Кстати,  кто  такой  "саошьянт"?  -  спросил  Эльдар,  забыв  старую

поговорку, что посеявший ветер пожмет бурю.

     -  Саошьянт это  тот,  кто  явится, чтобы  спасти человечество. Тот кто

свершит последнюю  Ясну и принесет последнюю жертву. Тот кто будет  судить и

взвешивать.  Он  придет не  один... Впрочем...  Зороастрийцы очень  трепетно

относятся к слову  "саошьянт".  Он для  них  мессия, который должен  явиться

трижды  через  равные промежутки времени и  последний  раз в  конце  времен.

Поэтому  мой  текст  является абсолютным апокрифом, да и ритуал  поклонения,

описанный   вами,  совершенно  не   похож  на  традиционное   зороастрийское

богослужение. Только манипуляции с поясом напоминают что-то...

     - Чрезвычайно интересно, но не совсем понятно, что вы хотите сказать.

     -  В этом  нет  ничего сложного. Я всю свою  жизнь только и  делаю, что

перелистываю  пыльные,  никем  не  читаемые  книги  и размышляю.  Понимаете,

картина религиозного учения  огнепоклонников  в  дошедшем  до  нас  виде  не

отличается особой  полнотой. Как вы, не сомневаюсь, представляете себе, в то

отдаленное  время каждая  религия  была раздроблена на секты, ереси.  Каждый

человек мог молиться  многим богам. Религия  Ахуры, к сожалению, не избежала

подобной  участи.  Знаете,  Тим, мне моментами кажется, что при определенном

подходе она  в некоторых  своих проявлениях  могла бы стать  объединительной

силой для всего мира.

     - Дядя, вам не нравится наше вероисповедание? - удивился Эльдар.

     - Да, это мое  мнение,  - подтвердил профессор, шокируя  племянника.  -

Согласитесь, не даром во многих верованиях без  труда  обнаруживаются  зерна

религии древних иранцев.

     -  Действительно так? - спросил  я, заинтересованный  пространной речью

профессора.

     - Непререкаемая истина. Возьмем хотя бы христианство. 25 декабря  - так

называемое "Рождество Христово"

     - Вы не верите в реальность Христа?

     -  Боже  упаси!  -  воскликнул  профессор, -  я  -  ученый, историк,  и

последние  исследования интерполяций  подтверждают реальность этой личности.

Но однако Иисус рожден, по всей видимости, не 25 декабря, а много позже. Эта

же дата  в  дохристианский  период  значилась  как  праздник  Митры  - очень

почитаемого индоарийского божества, зороастрийского ангела и одного из самых

почитаемых божеств Римской  империи.  Или возьмите хотя бы праздник  Новруз,

отмечаемый во многих  мусульманских странах, когда принято жечь костры - это

ничто  иное, как остаток тех старых  верований. А религия иудеев, хотя и  не

получившая  особого  распространения,  но так  повлиявшая на  ислам - и  она

питала свой примерный теперь монотеизм из древнего колодца.

     - Я так и не  понимаю, что вытекает из вашего рассказа, - с недоумением

покачал я головой, но профессор продолжал свой странный монолог:

     -  Религия  древних иранцев,  а  через них и других народов  Востока  и

Запада - это  бесконечная  реформация, которая  низвергала  в небытие  одних

богов, понижала в рангах других,  пока не уступила окончательно христианству

и исламу.  Зороастризм  в этом  смысле высшая  ступень ее развития - религия

монотеистическая, не потерявшая  привлекательности  пантеизма.  И  поверьте,

только в  ней вы  найдете  законченное  и  логически  связанное  обоснование

существования и окончания нашего  мира. Лишь  крайний  азиатский деспотизм и

непозволительное  западное  эпикурейство  изничтожили ее.  И очень жаль. При

всей  привлекательности  идеи,  ее  законченности и  отточенности, какова ее

судьба? Что мы имеем теперь? Авесту - сборник неясных мало связных текстов и

всякие апокрифические таблички, вроде той, перевод которой вы слышали? И то,

и другое, и третье - почва, в которой роются черви вроде  меня и, до которой

всем остальным нет никакого дела. Вот вы обнаружили некоторые совпадения, но

скажите  что  ваши  логические  заключения  могут  изменить?  Они доказывают

существование   господа?   Или   они  указывают  на   скрытые  сокровища   и

месторасположения потерянных городов?

     - Да нет, - ответил я, пожимая плечами, - но знаете, если я поначалу не

хотел распространяться о случившемся, то теперь, после  всего произошедшего,

после того, как вы познакомили меня с тем текстом, я не против.

     - Кому это нужно!  - почти крикнул профессор. - Кто будет разбираться в

тонкостях исторических доктрин? Если  бы вы  нашли  алмазы и золото,  о  вас

говорили   бы  веками,  а   подобные   популистские  истории   о  высочайшем

происхождении забываются через день. А при теперешней политической ситуации,

когда  все кругом  жаждут  мести и свободы, а  через  некоторое время начнут

требовать  хлеба,  никто не обратит внимание, а те  немногие,  кто  все-таки

заинтересуется, скажут, что описанное либо совпадение, либо...

     -  Либо мистификация ,  - докончил  я  за него. -  Но  существуют  ваши

таблички. Если вы и не добьетесь никакого результата, то хотя бы  привлечете

внимание к почитаемой вами религии.

     - Никакую религию  я не почитаю, - раздраженно пробурчал профессор, - я

атеист и  серьезный  историк.  И  нет  никакого  текста  и  табличек...  Они

затерялись где-то во время последней войны...

     - А слепок? - перебил я профессора.

     - Слепок? - переспросил он и неожиданно побледнел, - Забудьте. Его тоже

нет. Нет фактов - нет открытия, а от бульварных изданий меня воротит.

     Дополнительно говорить что-либо Рза Джабейли не желал. Окончание нашего

мероприятия  походило  на финал  комедии положений  и мне  оставалось только

спросить  для полноты: "А был ли мальчик?", но я был слишком хорошо воспитан

для подобных вопросов. Неприятная пауза повисла в салоне машины. Кажется, мы

изрядно  друг другу надоели,  но,  к  счастью  и  всеобщему облегчению,  наш

автомобиль вскоре подкатил к дому профессора. Несчастный Эльдар  расплатился

с  водителем. В  глазах  моего друга без  труда  читалась фраза  самоубийц и

влюбленных: "Или сейчас, или никогда".

     - Дядя Рза, у меня к вам просьба, - решительно сказал он.

     - Да, мальчик мой, я весь во внимании, - откликнулся профессор.

     - Дядя  Рза,  я хотел бы попросить вас...  - тут Эльдар растерялся. - Я

хотел  бы попросить  вас  дать что-нибудь  почитать  об  огнепоклонниках,  -

неуверенно окончил он фразу.

     - С удовольствием, - обрадовался его дядя - вполне могу его понять, - А

вы, Тим, не желаете ?

     - Я бы с радостью, но у меня сейчас проблемы,  так сказать, на работе и

в быту.

     - Как хотите. Заходите как-нибудь. До свидания, - попрощался профессор.

     Минут через десять, подобно лягушонке в  коробчонке, мы пугали прохожих

на улице. Рядом с Эльдаром лежал сверток с книгой.

     -  Знаешь,  Эльдар-джан,  ты довольно забавно  выглядел, когда  решился

попросить  денег,  - признался  я  другу, - Совсем как  мальчишка  на первом

свидании.

     -  Да нет, книгу я специально попросил, -  оправдывался  он, - я у него

кредит доверия зарабатываю.

     - Боюсь, что только этот кредит он тебе и откроет, - усмехнулся я.

     Эльдар расстроился и молчал до самого моего дома.

     - Не нервничай, все  будет хорошо, - успокоил я его, вылезая из машины.

- Звони.

     Эльдар  кивнул. Я улыбнулся и захлопнул дверь. Ночь неторопливо впитала

тарахтенье  машины.  Накрапывал мелкий  дождик.  Я широко  раскинул  руки  и

потянулся. Хорошо.  Кругом  пусто, свежо и  сонно. Романтика.  Хотя на  деле

часто   она  оказывается  вонючей,  отвратительной  лужей,  я   не  перестаю

испытывать  приятный зуд, ощущая возможность чего-то необычного. В  парадной

было темно - а это уже было обыденностью, убогой сестрой времени. Я уверенно

двинулся к  лестнице. В тот же миг неприятное  ощущение захлестнуло меня, но

выяснить  его  причину  мне  не  удалось,   ибо  удар  в  темечко  никак  не

способствовал  обострению чувствительности. Потом меня пихнули несколько раз

под ребра,  но под анестезией первого удара боли я не почувствовал. "Уезжай,

падло,"  -  посоветовал кто-то  ласково  и застучал  по  асфальту  кованными

ботинками, убегая.

     Путь  наверх показался мне восхождением  на  Эверест. В голове шумело и

каждый шаг отзывался болью. Я ввалился в квартиру. Запер дверь на все замки.

Голова, по всей видимости, была цела, но огромная шишка на  затылке говорила

о непростом  испытании ее прочности.  Однако, родители и природа потрудились

на славу. Только бы не сотрясение. Зазвонил телефон.

     - Ну как? - проскрипел уже известный мне голос, - надеюсь, мой дружочек

обошелся с тобой нежно? Дальше будет веселее.

     - За что? - спросил я, с трудом ворочая языком.

     - Уезжай, милый, уезжай, - вновь посоветовали мне и положили трубку.

     Я  бессильно  опустился  на  пол. Происходящее  казалось  дурным  сном.

Почему? В чем моя вина? Кто мой враг? От рождения до самого сегодняшнего дня

я  имел  одну  родину. Нет,  то  была не та огромная,  страдающая  тромбозом

страна. Я люблю мой  город и прежде никогда во мне не возникало сожаления об

этой  привязанности. Я оставался  здесь  даже  тогда, когда  на  его  улицах

убивали из-за формы  носа и акцента. И сейчас,  когда неспокойно и фитиль  у

бочки  с  порохом  неминуемого  и  давно  предсказанного  мятежа  зажжен,  я

продолжаю сидеть  безмятежно. Или нет... продолжал до последних дней. В моей

жизни  было много потерь,  но мой город всегда был со  мной.  Теперь  кто-то

желает, чтобы я расстался с ним и  бродил  где-то в пределах  усталой страны

без всякой  опоры. Да кто они такие, мать  их... Но я слишком устал. Тишина.

Наверное, кто-то снова назначил комендантский час. Коммунисты, оппортунисты,

мазохисты,  демократы, онанисты...  да пошли  вы все в  задницу. Тим  Арский

хочет спать.

 

     Что-то трещало, настойчиво  сверлило мое  прекрасное небытие. Ну,  что,

что? Что опять? Ох, боже... Я открыл глаза. Душный, тягостный сон с неохотой

старой  пыльной портьеры обнажил день  и дребезжащий телефон.  Я хотел  было

подняться,  но  первое  же  движение  принесло  гамму  чувств,   далеких  от

наслаждения.  Вчера  меня  стукнули  всего  пару  раз,  но  сегодня  я  себя

чувствовал так,  как  будто  исполнял  роль  коляски  в  фильме  "Броненосец

"Потемкин". Снова телефон. Пришлось потихоньку сползти с кровати, и рассыпая

проклятия, добираться до беспокойного аппарата.

     -  Тим, дорогой, это  я, -  вырвался из телефонной  трубки восторженный

голос Эльдара.

     - Да, - выдавили ответ мои легкие.

     - Представляешь, сейчас звонил дядя Рза!

     - Рад...

     -  Он  горит  желанием  сходить  с  тобой сегодня в Музей Истории.  Там

какая-то новая экспозиция. Через час я за тобой заеду.

     -  Но... -  попытался я  возразить.  Ответом мне были  короткие  гудки.

Замедленная реакция. Ох, уж эти фанатики-автомобилисты. Видите ли, через час

он за мной  заедет. С таким же успехом  мог бы заехать за цыпленком табака в

ближайший ресторан. До чего же гадкое время...

     Минут через пять я добрался до ванной. Холодный душ - это единственное,

что могло оживить  мое  омертвевшее тело.  Какое  удовольствие! Я стоял  под

упругими струями воды, мысли бестолково перекатывались в голове и я никак не

мог избавиться  от  ощущения  потерянных  воспоминаний - будто бы  произошло

что-то страшное, жуткое, но оставившее лишь едва заметный след. Как  долго я

предавался водным процедурам - не знаю, но  звонок в дверь застал меня в том

же положении. Я с трудом вышел из состояния прострации.  Одел халат прямо на

мокрое  тело  и  поплелся  к  двери.  В  глазок  личность  не  опознавалась.

Неприятных  ощущений не  возникало, но имелось опасение,  что они  отмерли и

отпали после вчерашнего. Поразмыслив  о  бронепоезде  на  запасном  пути,  я

проковылял на кухню и, не раздумывая, вынул из ящика топорик для рубки мяса.

Топорище  ладно подошло к  руке. Беспокоило только одно -  я  не знал правил

разделки туш. Позвонили  повторно. Я распахнул дверь, и отскочив, замахнулся

рубящим предметом.

     - Охре-е-енел, что ли?! - заикаясь спросил Эльдар.

     - Частично, - признался я, бросая свой "томагавк" на пол.

     Нерешительно потоптавшись, Эльдар вошел и  осторожно прикрыл  за  собой

дверь.

     - Что случилось ? - спросил он, разыскивая безумие в моих глазах.

     -  Стриптиз  репетирую,  -  признался  я,  и  распахнув   халат,  гордо

продемонстрировал свое расписанное синяками тело.

     - Не для слабонервных, - оценил увиденное Эльдар.

     - Антисексуальная кампания. Давай, присоединяйся.

     - Кто это тебя?

     -  Господа,  желающие моего отъезда, - устало  сказал я,  опускаясь  на

диван. - Но по части ненормальности до твоего дяди им далеко.

     - Тебя, наверное, здорово стукнули по голове, -  предположил Эльдар  и,

не дожидаясь моего ответа, спросил:

     - Когда это началось?

     - Вчера днем. Сначала угрозы - письма, звонки, а вечером... В общем...-

махнул я рукой.

     - Почему ты молчал?! Ты думаешь для меня машина важнее друга? Ты  самый

настоящий осел.

     - С этого дня начинаю отращивать хвост и уши.

     -  Остроумен,  как  никогда. Тьфу, шут гороховый.  Давай, собирайся,  -

повелительно приказал Эльдар. -  Поживешь у меня. А  я  пока наведу  справки

кое-где.

     Я покорно склонил голову -  выбора не  было. Побросав кое-какие вещи  в

сумку, я, немного поразмыслив, опустил туда же топор.

     - А это зачем? - спросил Эльдар.

     - Ты думаешь, нас никто не ждет?

     Эльдар молча прошел в кухню и вернулся с чугунным утюгом.

     -  У меня электрический сгорел... Жена просила, - виновато объяснил он,

и крепко сжав импровизированный кастет, решительно открыл дверь,

     - Живыми не дадимся, - пообещал Эльдар, ступая в неизвестность.

     Несмотря на эту  угрозу,  мы спустились  без всяких приключений.  Внизу

Эльдар  облегченно вздохнул, но  выдох его где-то  на  середине  прервался -

казалось  - навсегда.  Передние шины несчастного  "Запорожца" были проколоты

заботливой рукой.

     -  Мерзавцы!  -  закричал  Эльдар. Он грязно выругался  на  сураханском

диалекте и пригрозил, - Вы проглотите свои поганые языки, шакалы!

     - Конечно, - сказал я смиренно, - меня  простить  ты всем готов, а  вот

что касается колес твоей машины...

     - Кончай-да, Тим, - рассердился  Эльдар, - твой враг- мой враг, но враг

моей машины - покойник.

     Около часа мы меняли  камеры - благо имели  запасные.  Спустя некоторое

время, когда наше авто  катилось по Беюкшорскому  шоссе, я подумал, что было

бы неплохо сделать моему другу что-нибудь приятное.

     - Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? - спросил я его.

     -  Нет,  -  сухо  ответил  Эльдар,  мрачный,  как грозовое  облако  над

Бешбармагом.

     - Неудобно  как-то получается...  Ты обещал  профессору. Давай  заедем,

извинимся хотя бы.

     -  Ты  действительно этого  хочешь?! - обрадовался Эльдар, не уловив  в

моем голосе обреченности.

     - Спрашиваешь...

     - Я как раз отдам книгу...

     - И может быть о чем-нибудь попросишь, - подмигнул я ему.

     "Запорожец" в  предчувствии  скорого расставания  с хозяином  летел как

птица,  желая себя  реабилитировать, но было  уже  поздно. Эльдар  был полон

решимости и отваги, а я недобрых предчувствий и печали.

     - Оставайся здесь, -  предложил мой  друг,  когда мы подъехали  к  дому

профессора, - я все объясню, отдам книгу, и мы поедем домой.

     - Ладушки, - с охотой согласился я.

     Эльдар  ушел. Я попытался поудобней устроиться на  сиденье -  тело  мое

болело  и  требовало  абсолютного  комфорта.  Мне  почти удалось  достигнуть

желаемого,  когда  Эльдар  выскочил из дома  и  заорал на  всю  улицу: "Идем

скорее... Скорее... Там, там..." Идти мне никуда не хотелось, но делать было

нечего. Я вынес свои многострадальные мощи из машины и с трудом поднял их на

третий этаж.

     Дверь в квартиру профессора была  приоткрыта. Я затрепетал, ощутив, как

каждую  клетку  мою пронизал  холод  грядущего  несчастья,  вызвав неуютное,

неприятное ощущение близости непонятной угрозы. Я панически оглянулся, но не

увидел  никого,  кроме  Эльдара,  бледного,  нервно  переплетающего  пальцы.

Ободряюще  кивнув  ему,  я  вошел  в  квартиру.  В  комнате  царил  страшный

беспорядок,  но то был  не творческий хаос профессора, а апогей разрушения и

вандализма: разбросаны  бумаги,  книги сброшены со  стеллажей,  разорваны  и

лишены обложек. На  полу лежало  накрытое газетой  тело. Загипнотизированный

траурным строем букв, я медленно потянул ее за край - бумага нехотя сползла,

обнажая чье-то лицо, как занавес театра абсурда открывает свои невообразимые

декорации. Мне сделалось нехорошо и следом чуть было не вырвало.

     "Вай!" - истошно закричал за спиной Эльдар и завыл.

     Совладав с собой, я схватил его за  плечи. Мой взгляд случайно упал  на

противоположную  стену.  Я  вздрогнул  и  крепко  сжал  Эльдара в  объятиях.

Кровавые  полосы расплывались перед глазами.  Они складывались  в  буквы,  а

буквы в слова. "РАДИ ВЛАДЫКИ, ПАСТЫРЯ БЕДНЫХ!" - с  трудом прочитал я, и все

во мне обмякло,  осело  и только сердце громко  билось где-то в бесформенной

массе.

     -  Пойдем. Ничего нельзя трогать, - откуда-то  издалека услышал  я свой

голос и потянул Эльдара к двери.

     - Вай, Аллах, - причитал он. - Что за мерзавцы!

     -  Полицию...  Надо  вызвать  полицию, -  продолжал я рождать  разумные

мысли.

     Как  пьяные,  опираясь  о стены,  мы  вышли  на площадку. Я постучал  в

соседнюю дверь и, когда мне открыли, попросил:

     - Позвоните, пожалуйста, в полицию. Вашего соседа убили.

     - Рзу?! - воскликнула пожилая женщина. - Не могу поверить.

     - Это случается, - пробормотал я, с интересом наблюдая, как пол странно

накреняется в мою сторону.

 

     Тьма.  Плотно-плотно спеленала она меня.  Ничего  вокруг  и внутри тоже

ничего. Ничего, кроме беспокойства и тревоги.

     - Страшно? - спросил кто-то.

     - Ничего не вижу, - ответил я и слова утонули в пустоте.

     - Но страшно?

     - Отважные знают...

     - Верно, - согласился голос. - Ты хотел бы видеть?

     - Более всего, - ответил я, не задумываясь.

     - А почему ты думаешь,  что тогда придет покой?  Кельтские  воины, люди

куда храбрее  тебя, потеряв оружие  и силы,  ложились  на землю и  закрывали

глаза, считая, что если они не видят врага, враг не увидит их.

     - Глупо.

     -  А  ты  представь  себе:  развеется  мрак,  и  перед  твоими  глазами

предстанут жуткие чудовища, против которых у тебя нет ничего.

     - Есть выход? - с надеждой спросил я.

     - Уйти. Возможно, ты не нужен им, пока слеп.

     - В простых путях бесполезно искать покой.

     - Но может  быть  хуже.  Развеется мрак,  и ты  поймешь, что  сам  стал

чудовищем - мерзким, безжалостным созданием, униженно лижущим ноги Хозяину.

     - Можно всю жизнь  жить рядом  с  чудовищами и  не видеть их, можно всю

жизнь лизать кому-то сапоги и не  знать  этого. Разве такое существование не

достойная цена истине?

     - Так ты желаешь заплатить?! - удивился незнакомец.

     - Почему бы и нет? - с вызовом ответил я.

     - Вот  так  фокус!  Хорошо.  Обоняние приходит прежде  зрения. Вот  он,

запах...

 

     Задохнувшись, я вздрогнул, открыл глаза...

     -  Нашатырь, это  только нашатырь, - безучастно сказал человек в  белом

халате.

     - Тим, как ты? - склонился надо мной, встревоженный Эльдар. Выглядел он

паршиво.

     - Все с ним нормально. Только нервишки слабоваты, да кажется ребро одно

поломано, -  ответил за меня врач, складывая чемоданчик, и, уже обращаясь ко

мне, посоветовал:

     - Я бы на вашем месте обратился к травматологу немедля.

     - Ничего,  в  нашем отделении  лучшие травматологи города, - усмехнулся

полицейский,  стоящий в дверях,  массируя правую руку. - У нас и хирургия, у

нас и терапия.

     Врач молча вышел из комнаты.

     - Где мы? - спросил я.

     -  У  соседей  моего  дяди, -  ответил Эльдар, и  лицо его стало маской

Пьеро.

     - Идемте, босс будет счастлив вас видеть, - позвал полицейский.

     По  внешнему  виду  капитана, ожидающего  нас  на  кухне  профессорской

квартиры, нельзя  было заключить,  что мы доставили  ему особое удовольствие

своим приходом. Был он немолод, и данный факт не могли скрыть многочисленные

косметические ухищрения,  венчаемые шиньоном.  Тактичный человек  сказал бы,

что  капитан  не  фотогеничен,  но  честный  признал  бы  его  поразительную

отвратность.

     Капитан  положил  перед  нами два листа и  принялся  спокойным,  ровным

голосом, скучающего человека, задавать вопросы. Мы письменно отвечали, время

от  времени  бросая  друг  на друга встревоженные взгляды.  Наконец источник

любопытства  следователя  иссяк.   Мы   подписали  листы   с  показаниями  и

полицейский позвал криминалиста.

     - Герц Исакович, -  обратился капитан к нему, -  возьмите их  пальчики.

Они уже здесь бывали.

     Криминалист  принес  саквояж  и  принялся  за мерзопакостную  процедуру

снятия отпечатков.

     -  Орудие  убийства нашли? - поинтересовался капитан,  лениво ковыряя в

зубах спичкой.

     - Среди книг, -  ответил криминалист  и, оторвавшись от моих рук, вынул

из саквояжа  пакетик с  ножом.  - По всей видимости этим  и  прямо  в глаз -

профессиональная работа.

     Нож мне  показался знакомым.  Нет, определенно  я его где-то  видел. О,

Боже...  Температура  моего тела в  миг  снизилась, затем  подскочила, кровь

хлынула в голове и зеленые пятна затанцевали перед глазами. Влип. То был мой

кухонный  нож! Он был  сделан моим отцом и ни  с  каким  другим спутать  это

произведение  слесарного искусства было нельзя. Моя  нарастающая  паника  не

скрылась от опытного взгляда капитана.

     - Вы что-то вспомнили? - спросил он, оторвавшись от своих гнилых зубов.

     - Да, - решительно сказал я, - оставил дома чайник на плите.

     - Что ж, -  хмыкнул капитан, - вы свободны. Можете снять чайник с печи,

но от выездов за пределы города воздержитесь.

     - Повестки посылайте на адрес Эльдара Джабейли, - спокойно сказал я.

     -  То  есть вам? - капитан направил кривой указательный палец на  моего

друга.

     - Да, да... да, - задумчиво проговорил тот.

     - Все что касается Арского, касается и вас - из города ни ногой.

     - Когда можно забрать тело? - тихо спросил Эльдар.

     - Поговорите  в  управлении.  Это  не моя компетенция, -  умно  ответил

капитан.

     Мы попрощались без поцелуев и объятий.

     "Аллах,  кто бы мог подумать", - сказал  Эльдар в сердцах, усаживаясь в

машину, и не  проронил более  ни слова до  самого дома.  У меня тоже не было

особого желания разговаривать.  Мысли, как лотерейные шарики, перекатывались

в  емкости моего  мозга,  но единственной и  счастливой  никак  не выпадало.

Главное,  я  твердо  знал, что  вчера  орудие  убийства было  в моих  руках.

Сомнительно,  чтобы  на   нем   отсутствовали  отпечатки  моих  пальцев,  но

несомненно,  что я  не  убивал. Несомненно. Это  единственное, в  чем  я был

уверен. Но  кто поверит? Боже  милостивый, если  я  не  убивал, то кто-то же

пришил профессора моим ножом? Самым логичным был самый страшный ответ. "Нет,

нет  и нет", - говорил я себе. "Да, да и да" , - убеждал меня здравый смысл.

Но зачем? Зачем он  сделал это?  Неужели ради паршивой машины  можно продать

друга?

 

     Этот  вечер  был не  из  самых веселых. Дом  моего  друга  погрузился в

траурную  мглу. Сева, жена  Эльдара, плакала, а  его дети, которым всегда не

давала   покоя   скандальная  слава  Джека-потрошителя,  вели   себя   почти

по-ангельски.  В  такие минуты  я  явственно ощущаю  пустоту вокруг.  Воздух

становится  прозрачным и исчезает вовсе, а шаги вдруг обретают странное эхо.

Нет ничего тягостнее и противоестественнее горя, ничем не трогающего тебя. Я

не скорбел  по "невинно  убиенному",  не потому,  что  был равнодушен или не

испытывал  приязни к нему. Две эмоции захватили меня  безраздельно: страх  и

безнадежность.  Завтра,  в  лучшем  случае  послезавтра,   уважаемому  Герцу

Исаковичу станет ясно, что пальчики  на ноже совпадают с пианистской  ручкой

Тима Арского и тогда...  Вот об этом мне  думать не хотелось. То-то же будет

удивлен мой шеф. "Эхе, - скажет он, -  этот лентяй и извращенец Арский еще и

убийца!  Помню, говорил  барон фон Кайфаломофф..." Что  же  делать?  Во всей

истории  ужасным было даже не предстоящая встреча с полицией, а горький факт

лицемерия и  подлого  поведения человека, составляющего часть моей жизни. Но

как он мог?

     Я знал  Эльдара много  лет, со школьной скамьи. Подружились мы странно.

То ли  по  дурости,  то  ли  по каким-то  другим причинам он швырнул в  меня

ножницы.  Они пролетели через весь класс и воткнулись в мягкую  штукатурку в

том месте,  где только что была моя голова. Эльдар был удивлен, а я испуган.

С тех пор мы стали неразлучны. Более десяти лет... Нет, Эльдар не мог... Ему

нужны были деньги, он заходил ко мне на кухню...

 

     Я  проснулся  ранним утром  следующего дня  с  жуткой  головной  болью.

Инстинктивно  хотелось опохмелиться. Я заставил себя  подняться. В  сонливой

утренней пустоте буднично звенела посуда. На кухне завтракал Эльдар.

     - Мне надо с тобой серьезно поговорить, - сказал я ему с порога.

     -  Да, -  кивнул он,  -  но только не  сейчас. У тебя отпуск, у меня  -

работа и потом все это еще. - Эльдар тяжело вздохнул.

     - Но это важно, - продолжал я настаивать.

     - Хорошо. Какие у тебя планы на сегодня?

     - Поброжу по городу, - ответил я неуверенно.

     - Вот и хорошо. Может  быть, где-то там встретимся? Положим, часа в два

у Азэнерго?

     - Согласен.

     -  Я буду ждать  тебя  в машине, - уточнил Эльдар  и, взглянув на часы,

мгновенно,  как  дух, пропал  из моего  поля  зрения. На  улице  затарахтела

машина, оповещая жителей близлежащих домов о начале нового трудового дня.

 

     Все утро я  бродил по городу, разыскивая в его старых  улочках  покой и

безмятежность,  но  тяжелые  облака,  скрывающие  квадраты  неба,  и  ветер,

тревожно  бьющийся меж почерневших стен,  твердили о тщетности моих  усилий.

Как можно было предугадать сложившееся абсурдное положение дел? От сумы и от

тюрьмы...  Я  долго  размышлял  -   вывод  был  прост:  участь  моя  горька.

Умствования по поводу алиби не дали никакого успокоения. Моим  единственными

свидетелями были Эльдар и тарахтенье его машины.  Как поведет себя первый  я

не   знал,  а  в   продажности  второго   не  сомневался.   Если  профессора

действительно  убил  мой  друг,  то,  хоть  и  не  безусловно,  но он  может

попытаться меня подставить и тогда никто и ничто не  спасет  меня  от нашего

слепого,  но ленивого, правосудия.  Итак, задача  с алиби  не нашла должного

решения. Сейчас у меня  было полчаса и я ждал  Эльдара, чтобы расставить все

точки над  "i".  Неожиданно  я осознал  всю свою глупость и наивность.  Если

принадлежность  ножа установлена,  то я  уже в  розыске,  а  Эльдар  уже дал

показания. Я  огляделся и свернул  в  ближайший переулок. Разумнее побродить

здесь. Решив  так, я  как можно медленней пошел в  сторону  бульвара. "За" и

"Против" встречи поделили между собой мой  истасканный мозг и  вели кровавое

сражение.  Я случайно  посмотрел налево  и  замер.  "Музей  истории" -  было

начертано  на  мраморных досках,  а  рядом, за стеклом,  висело  объявление:

"21,22,23 декабря. Выставка. Раскопки  древних городищ" . Я был в этом музее

очень давно, в  детстве. Сколько  лет прошло с тех пор...  Профессор  хотел,

чтобы я посмотрел что-то здесь. Я понял. Это перст судьбы. Он указует: "Иди.

Забудь. Забудь о предавшем друге". Я решительно прошел через огромные резные

двери, мимо заспанного милиционера,  к  старушкам-билетершам. Купил билеты в

музей и на выставку, оставил вещи в гардеробе и двинулся меж древностей. Все

было здесь мне знакомо. Казалось, что только  вчера я бродил по  этим залам.

Да, какую-то  историю рассказывал экскурсовод про этого истукана без головы,

а как жутко  было стоять у тех макетов захоронений и смотреть на пожелтевшие

кости  и  зловеще  глазеющие  в  ответ  черные  проемы   черепов.  Ничто  не

изменилось. Хотя нет, одно не  так - тогда было много людей кругом, а сейчас

я  один.  Нет более  ужасного  времени,  когда  люди вдруг  перестают читать

историю и  начинают  ее  вершить, кроить каждый  последующий день в  твердой

уверенности, что этим  осчастливят своих потомков. Потомки же помещают потом

эти  "уверенности"  в музеи,  долго глазеют на  них и  однажды пускаются  по

стопам предков. Чертовщина.

     Охваченный грустными  мыслями,  я и не заметил, как обошел первый этаж.

На втором же, когда я был  здесь в последний раз, располагалась  экспозиция,

посвященная успехам  былого государственного строя. "Конечно, теперь там все

иначе",  - подумал я и  не  ошибся.  "Раскопки  древних  городищ", - гласило

объявление  у лестницы. Я  поднялся,  ступая  по чудесной ковровой  дорожке,

отдал  старушке билет и вошел в зал.  Вдруг что-то проснулось во мне.  Мышцы

напряглись, а внутри все сжалось. Сознание помутилось. На неустойчивых ногах

я  двинулся к центру  зала.  Окружающие предметы  помутнели и  затрепетали в

красноватый мгле.

     - Вам плохо? - спросил кто-то у меня за спиной.

     - Нет, -  ответил  я  глухо и обернулся. Предо мной стояла старушка. На

мгновение все прояснилось.  В тот же  миг  лампы дневного  света засветились

ярче, а потом стали взрываться одна за другой, испуская снопы искр. Старушка

закричала. Послышались  крики  снизу.  Задымилась  проводка.  В  наступившей

полумгле я явственно  видел  свет,  исходящий от  одной  из  витрин.  Мягкий

голубоватый свет. Он зовет меня. Он ведет  меня к себе. Тело мое  повинуется

только  ему. Он это я и я это он. С каждым шагом нарастает во мне сильнейшее

желание.  Так  идет любовник к  прекрасной  возлюбленной.  Все  поет. Сияние

заполняет собой  пространство. Я купаюсь в  теплых  лучах.  "Да, это  будет!

Будет!"  - закричал я и увидел ЕГО. "Он твой", - сказал мне кто-то. Моя рука

рванулась  вперед.  Звякнуло  стекло,  разлетаясь  вдребезги.  Окровавленная

ладонь  крепко сжала рукоять.  Дрожа от радости и возбуждения, я поднял  меч

перед собой.  "Никому, никому  не отдам  его. Отнимут.  Бежать". В  ужасе  я

выскочил из  зала  и бросился вниз по лестнице. Под  ногами хрустело стекло.

Милиционер у выхода говорил  по телефону. Увидев меня, он  выронил трубку. Я

бросился к двери, открыл щеколду и оказался на свободе. Куда? Не раздумывая,

я  побежал вверх  по улице, свернул  у "Азэнерго" и неожиданно увидел машину

Эльдара и его самого в ней.

     - Поехали! - крикнул я ему, усаживаясь рядом.

     - Куда? - спросил он, удивленно.

     - Езжай, говорю!

     Эльдар засуетился, и  машина неожиданно проворно  покатилась  по улице.

Некоторое время мы ехали молча.

     - Забурись куда-нибудь в нешумный переулок, - приказал я.

     Эльдар послушно свернул направо, проехал квартал и остановился.

     - Что случилось? Откуда это у тебя? - спросил он, указывая на меч.

     - Долго рассказывать.

     - В полиции тобой интересовались. Что происходит, Тим? Где твое пальто?

     -  Я  думаю,  ты   теперь  в  состоянии   купить  новую  машину,  а?  -

поинтересовался я и внимательно посмотрел в глаза Эльдара.

     - О чем ты говоришь, Тим? - непонимающе спросил он.

     - Ну, наследство твоего дяди...

     В  этот  миг  я  почувствовал  холод. Он  дышал мне  в  затылок, рождая

неприятное ощущение. Не знаю, откуда, но я понял что...

     - Пригнись! - крикнул я и как  можно ниже распластался  на сиденье. Две

автоматные очереди отозвались противным скрежетом  металла и звоном  стекол.

Рев  двигателя.  Резко  поднявшись,  я  увидел,  как машина  красного  цвета

свернула в переулок.

     - За ней! Быстро за ней! - закричал я возбужденно.

     Тишина. Странная, особенная тишина. Эльдар сидит, уткнувшись в руль.  Я

потряс его  за плечо. Он  бессильно повалился на  меня.  Глаза  открыты,  но

смотрят они мимо, вдаль.

     -  Эльдар, Эльдар,  - звал я  его,  но напрасно. Потом  я почувствовал,

увидел на своих руках кровь.

     - Скоты, скоты, - взвыл я.

     Сознание помутнело, но изнутри меня кто-то как будто толкал. "Тебе надо

уходить, уходить", - говорил он. У машины уже начали собираться люди.

     - Друг, "скорую" вызвать? - спросил у меня пожилой мужчина.

     - Да, пожалуйста, - спокойно  ответил я ему.  Потом открыл дверь, вылез

из машины и тихо пошел по улице. Я понимал,  что каждый шаг отдаляет меня от

прошлого,  от  простого,  почти  беззаботного  существования.  Прощайте все.

Прощай, Эльдар... Я дошел до перекрестка, но прежде  чем повернуть  направо,

обернулся. Жиденькая толпа окружала убогую изрешеченную машину.

     "Прочь!" -  скомандовали мне.  Повинуясь, я  побежал. Куда  меня  несут

ноги, я не думал, как не думал о холоде и сильном дожде. Мой мозг погрузился

в себя, занялся своими маленькими проблемами. Они не касались моей личности,

лишь только его одного  занимало что-то,  постоянно  ускользающее  от  моего

понимания.  Как  только  этот  странный мыслительный  процесс завершился,  я

остановился. Местность мне была  знакома. Я находился у старого трехэтажного

здания недалеко от магазина «Тысяча мелочей», рядом с синагогой. В этом доме

жил  человек, когда-то очень  близкий  мне.  К сожалению,  не  могу  сказать

обратного.  Все  как в  старом анекдоте про одессита, который,  показывая на

симпатичную  девушку,  говорит:  "Это моя жена",  и когда  знакомый  девушки

удивляется этой новости, он сообщает, что она пока этого не знает. Вот такая

история. Но сейчас, поразмыслив, я понял, что у раздетого  мокрого мужчины с

мечом нет другого  выбора, кроме этого  дома и этого человека. Откуда у меня

была уверенность,  что бывший  забытый друг  или что-то  больше,  чем  друг,

примет непрошеного гостя, я не знал, но она определенно была.  Я поднялся на

третий  этаж и позвонил во  вторую дверь.  "Рады  вам,  рады вам",  -  запел

звонок.  Послышались  шаги, стук  щеколды.  Открылась  дверь,  и я  встретил

зеленые глаза. Их взгляд обрушился на меня и разлетелся брызгами  удивления.

Сколько бессонных ночей провел я, думая о них, и потом как долго они снились

мне.

     -  Тим?  -  спросила Мила,  и  у меня перехватило  дыхание  от знакомой

интонации.

     Я  опустил  голову.  Слишком  много всего  произошло.  Мне было  сложно

думать, понимать, говорить...

     - Ты весь мокрый, - сказала она и, помолчав, добавила, - проходи...

     С моей одежды капала вода,  образуя живописные озера на паркетном полу.

Прижимая меч к груди, я виновато улыбался.

     - Сними верхнюю одежду. Я посушу, - предложила Мила.

     Я послушно снял костюм.

     - Сейчас будем обедать, - оповестила она меня, забирая вещи.

     Я молча прошел в  столовую  и  сел за  обеденный стол.  Мила  удивленно

посмотрела  на  меня.  Обычно  подобные  предложения  вызывали  мой  горячий

протест. В лице Милы было сомнение.

     - Это  можешь  положить на  диван, - предложила  она  после  некоторого

раздумья, указывая на меч. Я замотал  головой. Тогда она опустилась на стул,

посмотрела на меня жалобно и устало спросила:

     - Что стряслось, Тим?

     - Мне некуда идти, - глухо ответил я и после небольшой паузы добавил, -

я влип в ужасную историю.

     - Это очень серьезно?

     - ...спросил палач споткнувшуюся жертву...

     Мила  поджала губы -  обычная реакция на мою иронию.  Отведя в  сторону

взгляд, она тихо сказала:

     - Завтра я уезжаю, Тим...

     - Я завтра уйду, Мила, - произнес я и мне стало совсем горько. Ничто не

вечно под Луной, но все неизменно. Передо мной сидел все тот же холодный, но

участливый предмет.

 

     В шутке хамство, в боли - злость

     Услышать небольшая мудрость:

     Собаке брошенная кость

     Ваш разговор и моя глупость.

 

     Такие строчки когда-то я написал ей. Очень давно. Это было очень давно,

но сейчас, пожалуй, было хуже, чем тогда. "А что ты ждал?  спросил я себя, -

на  что  надеялся? Прошло столько лет..." И действительно, время пленных  не

берет. Изобразив печальную улыбку, я спросил:

     - Ты одна?

     -  Сейчас  да.  Родители  приедут  послезавтра,  но...   -  Мила  вдруг

замолчала. Она поднялась, собираясь идти на кухню, но вдруг  остановилась. -

Тебе действительно некуда идти?

     - Да, - коротко ответил я.

     - Я ничего не имею против, но... Но знаешь, сегодня утром... В общем, я

тогда   не   придала  этому   значения,   а  теперь...  Нет,  наверное,  это

действительно совпадение.

     - Не думаю. Продолжай.

     - Нечего рассказывать. Позвонили в  дверь  - я открыла. На пороге стоял

человек. Я спросила, кто ему нужен.

     - А он?

     -  Не ответил. Стоял  и  пялился на меня. Потом повернулся и  ушел. Вся

история.

     - Как он выглядел?

     - Сложно сказать. Я так растерялась, - Мила задумалась.

     - Нет,  не  помню,  - минуту спустя призналась она,  - не помню и  все.

Единственное  что  могу сказать:  он был  в  черном. Как монах. Абсолютно  в

черном.

     - Та-а-ак - протянул я, - Рад был видеть тебя. Ну, я пойду...

     - Никуда я тебя не отпущу, - неуверенно сказала Мила.  -  Никуда...  Ты

должен остаться до утра.

     Она провела рукой по лбу и затем твердо, сказала:

     - Крайняя комната в твоем распоряжении.

     - Спасибо, - поблагодарил я, не  без облегчения  приняв ее решение. - Я

устал. Позволь. Мне надо поспать. Не беспокой меня, пожалуйста, и... полицию

тоже.

     Мила бросила на меня быстрый  взгляд. В нем читалось только одно слово:

"Хамство" - так  часто произносимое ею  раньше. Мне стало смешно.  С  трудом

сдерживая себя,  чтобы не рассмеяться,  я прошел  в отведенную  мне комнату.

Моему  смеху  вторил чей-то  другой.  Голос был знаком. Я  содрогнулся. Боль

пронзила сердце. Захлебнувшись, я рухнул на  диван. То был голос Эльдара. Из

глаз потекли  слезы.  Сквозь  них я видел прекрасную рукоять  меча, лежащего

рядом. Ярость охватила меня.  "Разорву!" - простонал я , и вскочив, выдернул

меч  из  ножен.  Вспыхнула  голубоватым  светом  сталь.  На  кончике  клинка

засветилась  синяя сфера. Она  быстро меняла цвета и  когда багровый  сменил

красный, молнией скользнула вниз по клинку, пробежала по руке, и, впившись в

мою голову, разлетелась снопом пылающих брызг. Я закричал. Наступила тьма.

     Когда сознание  вернулось  ко мне, надо  мной  стояла Мила. В ее глазах

было удивление, беспокойство и, конечно  же,  любопытство. Я  поднялся и она

отпрянула, как от прокаженного. В полумраке  кончики пальцев  моих рук слабо

светились. Я пошевелил ими, но иллюзия  осталась. Удивленный,  я посмотрел в

испуганные Милины глаза, а потом в зеркало. Боже,  чье отражение зрится мне?

На русых волосах  незнакомца  искры  затеяли магический  танец, а  в больших

глазах его поселился  синий  пламень. Боже праведный, в руках этого человека

сверкающий  меч, но  не я  ли  сжимаю  рукоять?  Так  это...  Пораженный,  я

опустился на диван. Звякнув, упали ножны. Осторожно подняв их, я внимательно

вгляделся в чудесную вязь инкрустации. Я видел где-то этот узор, несомненно,

он знаком  мне.  Размышляя,  я вложил меч  в  ножны.  В  тот же миг  исчезло

свечение рук, искры прекратили таинственное блуждание по волосам, лишь глаза

еще пылали, но  усилием  мысли я погасил их. Сделать волосы обратно  темными

мне не удалось, но и так вроде бы неплохо.  По блондинчикам женщины просто с

ума  сходят. От  последней  мысли меня оторвал  звук рухнувшего на пол тела.

"Вот и первая жертва моего обаяния," подумал я, не  испытывая никаких эмоций

- нет ничего печальнее привычки шутить.

     - Что это было? - спросила Мила, когда я привел ее в чувство.

     - Ты о чем? - непонимающе поинтересовался я.

     - Ну, весь это фейерверк...- Мила раздраженно махнула рукой в пустоту.

     - Какой?

     - Скажи...- разозлилась она.

     - Что? - угодливо спросил я.

     Мила закрыла глаза, собираясь силами.

     - Что ты сделал со своими волосами? - совсем спокойно спросила она.

     - Где? - удивился я, и как бы вспомнив, воскликнул, - ах это! Покрасил.

Я внешность меняю. Для человека в розыске дело обычное.

     - Так, - кивнула Мила, нахмурив брови, - а вот искры и все такое?

     - О чем вы говорите, Мила Петровна?

     - Шут, - со злостью выдохнула Мила. - Шут.

     - Да, это так, - покорно согласился я.

     Мне  сделалось хорошо.  Я  люблю смеяться.  Кто не  любит? Мне нравится

шутить и у меня  это получается. Мне доставляет удовольствие быть клоуном. А

что?  В нашем скучном мире много  ли найдется людей,  которые с легкой душой

могут быть смешными. Думаю, нет. Они мне завидуют и потому делают зло.

     -  Зачем, Тим? Зачем ты  вернулся? Мне казалось, что  мы оба  прекрасно

понимаем,  что все кончено и ничего далее быть не может. Зачем  все начинать

сначала?

     - Я пришел к тебе как к другу. Помнишь, ты ответила мне так просто, так

банально: "Давай останемся друзьями". Вот  я и пришел. Винить меня не в чем.

А если серьезно... - я умолк на мгновения, ощущая, как нехорошее поднимается

в душе. Имя тому чувству было Ненависть.

     - Ты мучила  меня  на  протяжении многих лет. Исчезала...  Я  ненавидел

тебя. Не-на-ви-дел...  но стоило  тебе появиться, стоило улыбнуться, сказать

ласковое слово, как снова  я был  твой  и расстилал  себя покорно,  чтобы ты

могла воспользоваться моей персоной по мере горячей необходимости.

     Я замолчал, осознав никчемность этого разговора. Все давно уже сказано.

Конечно, сказано ни ей, Миле, а тому, дорогому, близкому, радостному образу,

что лелеял я в своем сердце. Мне стало стыдно, что я снова дал волю эмоциям.

Не стоило этого делать. Это так унизительно для меня и совсем неприятно  для

нее.

     - Извини, -  еле слышно сказал я. - Мы не будем говорить об этом, да  и

не  для  того  я  пришел. Я  искал у тебя убежища. Я  пришел  к  тебе как  к

единственному  другу. Возможно  я  ошибся.  Извини. В  любом  случае  менять

что-либо поздно.  Завтра,  Мила,  я уйду. Обещаю более никогда не  досаждать

тебе. Никогда...

     Мила вздохнула, провела рукой по лицу, смахивая слезы, которых не было.

     - Ты так и не поел, Тим, - прошептала она, - Пойдем.

     - Хорошо, - согласился я, и мы пошли ужинать.

     Некоторое время спустя, сытый и разомлевший, я вернулся в свою комнату.

Ужин двух  людей,  прошедших  когда-то этапы  безразличия,  любви, ненависти

окончился мирно.  Никто  не искал утерянных чувств и забытых впечатлений. Мы

походили на служителей морга, безразличных к  трупам, накрытым простынями. И

верно,  чем,  как  не покойником, является  страсть, скрытая  временем.  Да,

что-то  ненормальное,   извращенное  было   в  текущем  покое.   Теперь,   в

одиночестве,  я сидел  в  темной комнате.  У меня были  странные  мысли. Они

скакали,  прыгали между Милой и  Эльдаром. И мне было трудно определить, кто

из них жив, а кто нет.  Вот так, из пустоты, в третий раз восстали стены,  и

если  поначалу не было ничего угрожающего  в  плохо обработанном  камне,  то

сейчас их неприступность пугала. Все было хорошо и  безмятежно в моей жизни,

исключая  ситуации,  которые  я  мнил  трудными,  но  теперь  случай  и  мои

безрассудные  действия  действительно  поставили  меня в положение,  которое

иначе,  как   паскудным,  не  назовешь.  Этот   меч...  Зачем  он  мне?  Что

руководствовало мною,  когда я  брал  его в музее? Я и так был в достаточном

дерьме, а теперь  все дерьмее дерьма. В глазах закона  Тим Арский  не только

убийца,  но  и вор. Где  искать правду и  оправдание?  Ладно, оставим это...

Далее Эльдар... Как связать его, его  дядю и угрозы в мой адрес.  Нож... Все

так запутано... И,  наконец, снова меч...  События, связанные с  ним,  носят

невероятный характер.  Одно ясно  - случившееся не  под силу  здравому  уму.

Человек,  переживший  столько, сколько  я, не  может  считаться  нормальным,

поэтому это, несомненно, под силу мне.

     Я  взял  меч  в  руки. Как  только  из  ножен  показался  край  клинка,

засветились  пальцы,  заискрились волосы и в  глазах вспыхнул  синий  огонь.

Потрясенный, я положил оружие на столик перед собой. Итак, либо происходящее

бред  и я безнадежно  болен,  либо...  Но  мы  не  могли  помешаться с Милой

одновременно.  В  таком  случае...  Я  опустился  в кресло.  Мне требовалось

определенное усилие, чтобы сделать вывод, напрашивающийся сам собой. В таком

случае...

 

     "...И были они как  люди,  и  были они смертны, но каждый в роду их был

слугой Господа..."

 

     Да, именно так  там говорилось. Странная вещь  - я точно помню вроде бы

ничего не значащие для меня тогда слова. Что же там дальше? Неожиданно перед

моими глазами возник весь текст.

 

     "...стражем справедливости. И  вот придет срок, подоспеет конец времен.

Тогда слуга Ахуры солнценосный встанет против Ангела  тьмы в последний раз и

сам  исчезнет, дабы ничто  нечеловеческое не  вмешивалось в последнее  время

земного. Да будет так!"

 

     Я  повертел  страницу  перед  глазами. Она была  почти реальна,  только

парила в воздухе и повиновалась моей мысли. Когда я решил, что в ней уже нет

надобности,  она  свернулась  в комок,  и  вспыхнув  рассыпалась  оранжевыми

искрами. Умозаключение теперь мог бы сделать и ребенок. Ему это  далось бы с

легкостью  и без всяких  жертв.  Какую  только чушь не  воспринимает детский

мозг,   но  я,  Тим   Арский,  взрослый,  самостоятельный  и  нормальный  до

сегодняшнего дня человек, должен сказать себе, что являюсь мифическим слугой

Господа? Какая ерунда...

 

     "Ерунда...  Ерунда...  рунда...  унда...  нда...  да...  да...  ДА!"  -

многократно   отразилось  в  моем  сознании.  Звуки  медленно  плыли  сквозь

растерянный рассудок. Хорошо умереть означает уснуть.

 

     Когда я открыл  глаза, ночь была на той грани, когда  ее часто называют

ранним утром.  Сон напрочь покинул меня так  же неожиданно, как  и пришел. Я

проснулся  от  ощущения  опасности.  Казалось, что-то  незримо  присутствует

рядом. Мягкой поступью оно приближалось.  Недоброе в нем. Но где? Где оно? Я

быстро   окинул  комнату  взглядом.  В  предрассветной  тягучей   мгле  ясно

проступали  очертания  предметов.  Ничего  подвижного  здесь не  было,  но я

явственно  слышал шорохи,  перешептывание.  Мое  тело  резонировало  флюидам

опасности. Слева...  Справа... Нет, передо мною. Где? Вокруг. Везде. Безумно

озираясь,  я  почувствовал,  что  нет  более  возможности  терпеть.  Тревога

достигла во мне вершины.  В  лихорадке  я схватил меч и обнажил клинок. Свет

его  залил комнату. Я закричал. Крючковатые руки тянулись к  моей голове. Не

осознавая  ничего,  я ринулся вперед. Мой меч резал и  рвал в клочья мерзкие

тела.  Криками  и  стонами  наполнился  воздух.  Лопались  черные  балахоны,

корчились в  агонии  немыслимо отвратительные существа. Меч творил колесницу

Митры. Что может  остановить  ее  сокрушающий  бег?  Победа. Да!  Да! Только

победа. Черное  месиво  под  ногами,  но  я не один.  Напротив  мужчина. Его

большие, странного разреза, глаза  сверкают, рука поглаживает черную завитую

бороду. "Ты  великий воин", -  сказал он мне и весело засмеялся. Меч  рассек

пустоту. Усталость легла  на мои плечи. Слишком  много безумия.  Перешагивая

через трупы, я  прошел к  дивану.  Меч  плавно  вошел  в ножны. Одновременно

вспыхнул свет. В дверях стояла Мила.

     - Господи, что все это значит? - прошептала она.

     - Понимаешь, - начал было я и осекся.

     Комната имела удручающий вид. Не  было  горы трупов.  Груда изрубленной

мебели живописно расположилась в свете электрических ламп.  Колесница  Митры

не пожалела  ни  одного предмета.  Даже  стены были иссечены. "Великий воин"

начал свою карьеру с подвига Дон Кихота.

     - Мельницы, - простонал я, потрясенный.

     -  Что?  Что? -  переспросила Мила. В  ее  голосе слышались  истеричные

нотки.

     - Меня подставили, - сказал я с грустью, - меня снова подставили.

     - Ну, не знаю подставили тебя или нет, но я тебя выставлю!  - закричала

Мила.

     - Этого они и добиваются. Скотство какое...

     - Если ты не уйдешь, то уйду я.

     - Да, да, - задумчиво кивнул я.

     - Значит так!? - крикнула Мила и бросилась к двери.

 

     В машине сидело двое.  Им очень хотелось  спать.  Утро было холодным  и

промозглым. Теплая постель - это то, что нужно, но сейчас... Дом. Старый дом

с резными  каменными  наличниками и изможденными  атлантами.  Здесь и  очень

скоро...

 

     Я  вздрогнул  и  пришел  в   себя.  Странное  видение  исчезло  так  же

неожиданно, как и появилось. "Подожди!" - крикнул  я,  и  схватив с  вешалки

какой-то плащ, бросился вслед за Милой. К счастью, она не ушла.  Мила стояла

в дверях и плакала. Настоящие  слезы текли по ее щекам. Мое сердце, отчаянно

бившееся  до  этого,  сжалось.  В  наступившей  тишине  я  услышал  журчание

кристального  потока  и  шум  низвергающихся  вод   близкого  водопада,   но

загрохотал гром...

     -  Прости.  Ты права. Я  ухожу, - лаконично изложил  я свои  извинения,

мнения и намерения, но быть краткими удается только поэтам, а я, как  это ни

печально, не в достаточной мере поэт.

     -  Ты всегда  считала  меня  не  слишком мужественным, даже не  слишком

мужчиной...

     Мила подняла свои до боли прекрасные глаза, так и не ставшие моими.

     - И верно,  - продолжал я, - во  мне  его  было немного, а теперь нет и

вовсе.  Последнее  я  истратил,  сказав тебе  "Прощай".  Сейчас я  ухожу  из

трусости.

     Мила молчала.

     - Да, из трусости,  - подтвердил я  снова свою низость,  но только  уже

самому  себе. Никогда еще в самоуничижении  не было столько сладкой  горечи.

Мила была частью моего прошлого, воспоминаний, частью моего разума и сердца,

частью меня,  а я ох  как не люблю причинять ущерб своему организму. Прошлое

должно  жить.  За этой тривиальной мыслью была единственная радость, что мне

наконец-то удалось обставить свой уход в лучших мелодраматических традициях.

Все,  однако,  портила  узкая  мыслишка  о  собственной   неполноценности  и

неправдоподобности.  Но  сцена   требовала  заключительной   фразы,  сильной

эффектной, исключающей ответной реплики.

     - А  мебель  я возмещу, - уже совсем  на прощанье пообещал  я,  - не на

этом, так на том...

     А  вот теперь  хорошо -  я обрел чувство полноты, дающее право потерять

все. Мои глаза запылали синим пламенем.  Мила  отпрянула.  Надевая  на  ходу

плащ, я заспешил вниз.

 

     Пустынная улица залита холодным утренним светом. Я редко просыпаюсь так

рано,  хотя, говорят,  быть ранней пташкой полезно для здоровья. Сегодня был

не тот случай. Я медленно пошел вдоль улицы. Где-то далеко у меня  за спиной

заурчал двигатель машины. Я чувствовал макушкой, а может быть, даже видел ее

быстро приближающееся красное тело.  Когда машина была  уже совсем рядом,  я

развернулся и  обнажил  меч.  Автомобиль,  слившись  воедино  с двумя своими

пассажирами, летел мне навстречу. В  последний миг, когда  казалось уже  нет

спасения, не знаю как, но я переместился  в сторону, влево. Я  выставил меч,

как будто  на нем плащ тореро, но  когда механическое животное  приблизилось

почти  вплотную,  я не убрал его,  как сделал бы это любой  мастер  корриды.

Клинок  вошел  в лобовое стекло, как будто  и не  было его. Голова человека,

сидевшего на переднем сидении подпрыгнула  и полетела назад. Фонтан крови из

агонизирующего  тела  залил  салон,  сделав предмет красный снаружи не менее

красным  изнутри. Машина  пронеслась  мимо,  завиляла  и врезалась  в столб.

Преодолевая тошноту, я бросился к  ней.  Водитель был жив, а  запах  крови -

невыносим. Человек застонал и пришел в себя.

     - Кто твой хозяин? - спросил я, представив меч к его лицу. - Отвечай!

     - Возьми меня, возьми, - потянулся ко мне парень и дебильно заулыбался.

- Я хочу твоей ласки.

     Несмотря  на всю либеральность моих взглядов, предложение  было  весьма

неожиданным.

     -  Говори,  подонок, а то я укорочу  тебя на вершок, - сказал  я  более

дружелюбно, растянув губы в улыбке Прокруста.

     - Да, да, - застонал парень, - Хочу, хочу. Сделай меня...

     Кажется,  нас  обоих   обуревали   грешные  желания,  но  у  меня  была

индульгенция от  самого  Господа, да  и  любопытство грешок мелкий. Господи,

если  бы  я мог...  Я  мог!  Я  МОГ! Скользнула в  сторону черепная коробка,

обнажая  чужой,  полный   упакованных  грехов  и  темных   мыслей  мозг.  Не

раздумывая,  я нырнул  в его  недра.  Тысячи,  миллионы,  миллиарды  картин,

воспоминаний,  мыслей и другого ненужного хлама хранилось в мрачных  отсеках

чужого  сознания. Я  несся  по  лабиринтам  пытаясь  разыскать  в наслоениях

неразделимого единственно  необходимое мне. Цель моя была  куда более лучшим

ориентиром,  чем нить  легкомысленной  критской  девицы.  Я  скользил сквозь

чертоги чужого бытия и искал, искал... Стоп.  Здесь. Это он. Знакомый разрез

глаз, взгляд...  Вот дом.  Большой дом...  а это...  Боже.  Невыносимая боль

скрутила мое, почти растворившееся в чужом сознании Я. Прочь, быстрее прочь.

Но мне не позволено, меня не отпускают  жернова, схватившие край моей мысли.

Титанические усилия, рвущаяся ткань рассудка и скрип... и пыль. Я  выплюнут.

Отпущен. Еще плохо соображая, я  видел  как медленно, сладостно насаживается

на меч объект  моего исследования.  Глаза  человека искрились счастьем, а на

губах  играла  сладострастная улыбка. Через секунду  он  был  мертв.  "М-да,

все-таки  ему  удалось  достичь оргазма", -  подумал я,  обретая способность

мыслить и действовать.  Я увидел человека, идущего  к  машине, услышал стук,

открывающихся окон. Ох, уж эти любопытные.

     - Безобразие какое, - сказал я подошедшему человеку, быстро спрятав меч

под полу плаща.  - Набрались  до неприличия...  По пустой улице  и  в столб.

Совсем люди без головы.

     - Да-а, -  протянул  потрясенный  мужчина, рассматривая  обезглавленный

труп.

     - Где  же полиция?  - возмутился я,  обеспокоено оглядываясь,  и тут же

альтруистически предложил: - Постойте здесь. Мне придется заняться этим.

     Не дожидаясь ответа, я быстро пошел прочь.

     В полицию я действительно позвонил, но только когда дошел до Метро.

     - Дежурный  слушает, - послышался бодрый  мужской голос в убогой трубке

телефона-автомата.

     - Погибшие близ  синагоги убили Эльдара Джабейли, - лаконично сообщил я

о происшедшем и с силой ударил по отбойному рычагу.

 

 

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

 

ТЬМА СВЕТА

 

 

 

 

 

     "Какой человек счастливее?

     Тот, кто менее грешен.

     Кто менее грешен?

     Тот, кто строже придерживается закона богов

     и больше сторонится закона дэвов.

     Какой закон богов и какой закон дэвов?

     Закон богов - добро, закон дэвов - зло".

 

     Наставление Вузургмихра

 

 

     Одно я знал твердо: жизнь  моя никогда не станет прежней. Мой настоящий

мир  существовал  -  или  его заставили существовать - по иным правилам.  Но

необходимо было время,  чтобы понять их, заучить... Именно для этого я хотел

хотя бы  на мгновение обрести  внутреннее  равновесие, спокойствие, ощущение

безопасности. Раньше, в другой, теперь невообразимо  далекой  и недоступной,

жизни,  мне удавалось забывать  все  читая. Я подошел к киоску, чтобы купить

газету. На прилавке  лежала только  вчерашняя "Молодежка".  Я  взял  ее,  но

неожиданно вспомнил, что у меня ни копейки - все осталось в пальто, в музее.

В  плаще,  похищенном  у  Милы,  ничего,  кроме  его  женского  фасона,  мне

обнаружить  не удалось. Я с сожалением вернул газету  обратно, в этот момент

порыв  ветра вырвал из окошка запах  старых ломких бумаг. Я замер и  не  без

наслаждения вдохнул  его  полной  грудью. Моя комната  всегда  была завалена

книгами, исписанными  листами,  изрезанным грифелем картоном. Покой и печаль

гостили среди ее стен. Я оперся о прилавок, но мне показалось, что из окошка

киоска пахнет уже не старыми газетами  - тошнотворный запах крови сквозил из

квадратного отверстия. В  глазах потемнело.  "Не время,  - сказал  я себе, -

Нет-нет, не сейчас..." Оттолкнувшись от отполированной доски, как пловец  от

бортика бассейна, я двинулся  в  сторону вокзала  -  в сложившейся  ситуации

электричка была единственно доступным транспортом.

     У перрона стоял бузовнинский поезд. Вагон, в который я вошел, был почти

пуст.  Выбрав  место с  левой стороны, я сел на желтую деревянную  скамейку.

Послышалось  шипение  закрывающихся  дверей. Поезд тронулся. Тепло. Чудесный

дорожный уют. Я засыпал.

     Зачем трясти, не надо трясти. Я открыл глаза. Мужчина в железнодорожной

фуражке,  с  газетой  в маленькой  пухленькой ручке, безжалостно  пытал  мое

плечо.

     - Билет есть? - спросил он, добившись моего окончательного пробуждения.

     "Будут высаживать", - решил я и мне стало ужасно жаль свою неприкаянную

личность. "Гонимый всеми и везде", "Вечный скиталец", "Несчастный пилигрим",

"Новый Агасфер"  - сколько великолепных печальных эпитетов возникло в голове

Тима  Арского. Мне пронзительно захотелось, чтобы проверяющий оставил меня в

покое, ушел и не возвращался никогда. Контролер качнулся и, пошатываясь, как

пьяный, пошел прочь.  Я был шокирован. На юге власть и деньги  имеют  равную

цену и если кто-то не обличен первым, то  он старается возместить недостаток

вторым. Поэтому  было странно, что контролер - маленький человек с маленькой

зарплатой - так просто не использовал возможность удовлетворить две страсти.

"Если  такой добрый,  то и газетку  мог  бы  оставить",  - возникло  в  моем

обескураженном сознании. Контролер обернулся и быстро, почти бегом, бросился

ко мне. Его мясистое, жирное лицо пылало, ярость горела в маленьких глазках.

Я сжался в комок.

     -  Извините,  это  случайно  не  ваше? - спросил он тоненьким  голоском

кастрата, протягивая газету.

     - Нет, - ответил я с опаской.

     - Я так и думал, - сказал контролер удовлетворенно и, сунув мне газету,

выбежал из вагона.

     Итак,  повелевать  людьми я тоже могу. "Не всегда", - сказал  кто-то  у

меня под ухом.  Я  оглянулся - вагон был абсолютно пуст. "Жаль,  " ответил я

пустоте,  но она, видимо,  к беседе расположена не  была.  Пожав  плечами, я

развернул  газету.  Она  оказалась  местной  и  к тому  же  государственной.

Нефтяное  название  "Вышка"  вызывало  зэковские  ассоциации  и   неприятные

ощущения относительно возможных путей развития событий. Без всякого интереса

я просмотрел официальную хронику, проглядел заметки о митингах, забастовках,

межнациональных  конфликтах и хотел уже было снова немного вздремнуть, когда

на третьей  странице,  внизу мой взгляд наткнулся на заметку "МВД республики

сообщает". Строки запрыгали у меня перед глазами. С трудом разбирая слова, я

прочитал.

 

     "Как  сообщили нам  в  ОВД  Насиминского района, вчера  было  совершено

ограбление Музея Истории Республики. Злоумышленник, воспользовавшись аварией

в электросети, выведшей из строя сигнализацию и освещение, похитил ценнейший

экспонат, так называемый "Меч Митры",  датируемый вторым веком до нашей эры.

Как  утверждают эксперты, "Меч Митры" (фотография внизу) может  представлять

значительный интерес для коллекционеров древностей за рубежом и  мы, по всей

видимости, имеем  дело с  ограблением на заказ. Заместитель  начальника  ОВД

Мамедов Р.А. заверил нас, что правоохранительными органами приняты все меры,

чтобы достояние Республики не покинуло ее территорию".

 

     Хмыкнув,  я  внимательно посмотрел  на фотографию. Боже мой, разве этот

задрипанный, заржавленный кусок металла похож на мой меч?! Нет, что-то общее

есть...  рисунок на ножнах, форма, но  не материал... Я откинул полу  плаща.

Чудесный серебристый металл без малейшего изъяна.  Какое наслаждение сжимать

оплетенную  кожей рукоять!  Какая  радость -  ощущать могущественную тяжесть

клинка! Не в силах совладать  с чувствами, охватившими меня,  я прижал меч к

груди. Из  транса меня вывело шипение, подобное тому, что издает бенгальский

огонь при горении. Передо мной плыл пылающий шарик, прочерчивая в плоскости,

перпендикулярной   полу,   прямоугольник.   Воздух   промеж  зыбких   сторон

геометрической  фигуры  загустел,  приобретая  коричневый  оттенок, пока  не

превратился в дубовую,  покрытую изощренной резьбой, дверь. Ошеломленный,  я

не мог сделать ни движения. Дверь дрогнула и со скрипом приоткрылась.

     - Эскьюз ми, мей ай кам ин? - спросила, появившаяся в проеме голова.

     - Что? - непонимающе спросил я.

     - У, елки! - с досадой сказал человек, - Я прошу разрешения войти.

     - Входите, - неуверенно предложил я. - Вы кто?

     -  Я  Улисс. Улисс Брук,  -  представился  вошедший,  закрывая за собой

дверь.  Это был высокий,  стройный молодой человек в голубых джинсах и яркой

клетчатой рубахе.  Широкий,  кожаный ремень, стягивающий его талию,  блистал

множеством заклепок и  надписей  на  неопределенном  количестве  иностранных

языков. Мягкий  хлопок  отвлек меня от  изучения удивительного гостя - дверь

исчезла.

     - Вот так всегда, -  обречено сказал  Улисс, оглядываясь  вокруг. Где я

нахожусь?

     - В электричке, - не раздумывая, ответил я.

     - Знаешь, родной, это я сам вижу. Ты больше ничего добавить не можешь?

     - На юге...

     - Юге?! Я эти синие очки... Ты случайно не Великий Оптик?

     - Нет. Точно нет.

     - Жаль, -  вздохнул  парень, усаживаясь рядом со мной.  -  Я так устал.

Кстати, ты не очень  удивился  моему  появлению. Бывали довольно прискорбные

случаи.

     - Я уже привык. Ко многому привык... Странно.

     - Что?

     - Ты когда-нибудь убивал?

     - Убивал ли я? - переспросил мой попутчик.  Он опустил голову, приложил

руку  ко лбу, провел пальцем  по губам  и  изящно  раскрыв ладонь, изображая

известный театральный  жест  утонченной натуры,  проговорил, - Вопрос  не из

простых. Может быть да, а может и нет. Мы только и делаем, что множим трупы.

Мастерство трупообразования в нас от рождения.

     - Что-то не понял, - пробормотал я растерянно.

     -  Да-да,  -  согласился Улисс, -  большинство  не понимают. А  почему,

собственно говоря, тебя интересует сей вопрос?

     - Потому что я...

     - Не стесняйся. К чему жеманство. Свои люди. Уже минут как пять знакомы

- для меня, не скрою, срок значительный, поэтому давай, выкладывай. И потом,

мы в  поезде - люди всегда откровенничают  под  рельсовый аккомпанемент.  Не

делай из себя исключительную личность, все равно в финале - катафалк.

     - Не делаю, - смущенно пробормотал я, - дело в том...  дело в  том... Я

убил.

     - Не слышу.

     - Я убил! - крикнул я, что есть силы.

     - Теперь другое дело. Личное  местоимение "Я" и глагол "УБИВАТЬ" нельзя

произносить без восклицательного знака в конце. Это такие значимые слова!

     -  Я убил. Убил  двоих. Зарезал  вот этой штукой,  - я  потряс  мечом и

бросил его на пол. Металл звякнул, застыл золотистой змеей у наших ног.

     - Мне нравится этот звук, - признался Улисс.

     - Мерзкий и отвратительный...

     -  Ну-ну,   если  убил  ты,  то  нечего  обвинять  прекрасный  образчик

трупообразователя. Орудия убийства никогда не принуждают к убийству.

     - Не  принуждают,  но побуждают. Когда  держишь в  руках  огнестрельное

оружие, хочется нажать на курок, нож - воткнуть во что-то, а меч...

     -  Отвлекся,  милый, отвлекся.  Ты убил.  Что далее?  Тебя  мучает твой

поступок?

     -  Не   мучает.  Мне  страшно,   -   признался  я,   отведя  взгляд  от

прозрачно-голубых глаз собеседника.

     - Ты откровенен. Понимаю-понимаю. Ты боишься наказания. Эх, человек...

     -  Дело  совсем  не  в этом,  - оборвал  я  странного  собеседника.  Он

удивленно посмотрел на меня, щелкнул ногтем по  поясу, и, проведя пальцем по

его кожаной поверхности, прочитал полу-стертую надпись:

     - Есть чувства, которые грозят  убить одинокого;  если  это им удается,

они должны сами умереть! Но способен ли ты быть убийцею?

     - О чем это? - раздраженно спросил я.

     - В данном случае о твоем страхе. Так говорил  несчастный Ницше, устами

Заратустры.

     - Причем здесь несчастный  Ницше?  Я боюсь себя. Я  лучше думал о себе.

Ведь  никогда  и  представить себе  не мог,  что  в  состоянии  хладнокровно

освежевать человека.  И ничего...  Ничего...  Где  все  эти  интеллигентские

мучения, рвотное отвращение. Где?

     Улисс не ответил. Он с интересом пересчитывал заклепки на левой стороне

ремня,  потом под  их блестящим строем обнаружил другую  надпись и  принялся

читать:

     - ... когда-нибудь ты не увидишь более своей высоты, а  твое неизменное

будет слишком близко  к тебе;  твое возвышенное будет даже пугать тебя,  как

призрак. Когда-нибудь ты воскликнешь: "Все ложь!"

     -  Да  о  чем  ты,  Боже  мой?!  Какая  высота?  Что?  Убийство  что-то

возвышенное?

     - Ты  мне  изрядно  надоел,  - скривившись,  сказал  Улисс,  -  что  ты

стенаешь?  Что мучаешься? Убил, ну и убил.  Не специально  же. Защищал себя.

Самозащита.  Вылезло  из   тебя  что-то   усердно  скрываемое  всеми  твоими

воспитателями. Значит, такой ты и есть на самом деле. Привыкай к себе.

     - Нет, я не такой. Я нежный, любящий...

     - Самокритичный, -  добавил Улисс с  усмешкой. - Ведешь себя как девка,

которой слишком мало предложили.

     - Да, кто ты такой, чтобы со мною так разговаривать?

     - Я?  Ты можешь прочитать об этом вон там, - ответил Улисс, указывая на

заднюю часть ремня. - Но если не хочешь утруждать себя, я процитирую: "Всюду

раздается голос тех, кто  проповедует смерть; и земля полна теми, кому нужно

проповедовать смерть".

     - И кто же тебя уполномочил?

     - Я бы его... Ищу.

     - Ясно. Что ж, господин проповедник. Ответьте мне...

     - Готов. Спрашивай.

     - Верить в Бога означает верить в бессмертие души, не так ли?

     - Если только не верить в смерть Бога, то да.

     - Если душа  бессмертна, имеет ли смысл спасать свое материальное тело,

разрушая другие творения Бога, как это сделал я?

     -  Постановка вопроса требует  философского подхода. И ты,  и  лишенные

тобой  жизни  люди  -  творенья  божьи. Либо они убили бы  тебя, либо ты их.

Господь почему-то отдал предпочтение тебе, следовательно, ты ему здесь нужен

больше, чем те.  Свыкнись с  этим. И еще. Не презирай свое тело. Философ был

такой - Сигер Брабантский. Он считал, что душа только в теле  может испытать

всю  полноту существования.  Так что,  спасая тело, может  быть,  ты  спасал

единственное окно своей души.

     - Все равно... Душа... Тело...  Философский взгляд.  Нет.  Здесь должен

быть взгляд порядочного человека.

     - Гм, -  хмыкнул  Улисс, - да, порядочный человек даже восхитится твоим

поступком. Какая  красота. Блеск  холодного  оружия,  справедливое наказание

злоумышленников. Блистательный судья. Гордись Арский! Гордись.

     - Но Бог...

     - Существует он или нет - еще вопрос. А зло вот оно, на  каждом шагу, в

каждом  мгновении бытия, и  я  порядочный человек, то  бишь  законопослушный

обыватель, сжигаемый справедливым  гневом,  каждый  день склоняю  перед  ним

голову. А тут красавец Арский... Так что тебя мучает, милый?!  -  иронически

воскликнул Улисс, хватаясь за воротник своего великолепного белого смокинга.

     Я молча окинул  взглядом ладную фигуру собеседника, решил, что вечерний

костюм  сидит  на  нем  не  хуже  ковбойских   одежд,  и,  отметив  странное

подрагивание его тела, сказал:

     - Не  знаю, не знаю... Я  ощущаю  холод и безразличие. Возможно, они  к

месту, потому что где-то за ними отвращение. Но  вот что  странно:  почему я

все это говорю тебе, а ты так спокойно меня слушаешь?

     -  Ты мне  это  говоришь, потому  что не  веришь  в  мою  реальность  и

правильно дела...

     Окончание   фразы  повисло   в   воздухе,   недосказанным.   Монотонное

постукивание  колес  оставило ее где-то позади. Я был один в вагоне. Что это

было?  Плод  воспаленного воображения,  реалии  жизни безумного  ангела  или

запоздалое  раскаяние? Почему?  Я  убил,  потом  хладнокровно  покинул место

преступления,  сделал все,  чтобы  скрыться,  измывался  над  контролером  и

воспевал  дифирамбы  орудию убийства.  Потом  появился  Улисс Брук -  то  ли

человек, то ли призрак, ищущий  Великого Оптика, и я вдруг стал рассказывать

ему о свершившемся.  Почему до  появления Улисса  я был похож  на мальчишку,

который  только   что  объявил  убитыми   двух  оловянных  солдатиков?   Что

происходит? Может быть, я дебильный  ангел?  Ангел!? Какое безумие!  Безумие

ли?

     Из транса я вышел, когда за окном уже тянулись  дачные поселки. Решение

сойти  возникло неожиданно.  Здесь,  на окраине  города, никому не  придет в

голову искать несчастного Тима среди заброшенных дачных домиков.  Я вышел на

пустынном  полустанке  и по неасфальтированной дороге  направился в  сторону

моря. Непростые мысли ушли. Хотелось есть и спать. И еще одно желание томило

каждую  мою  клетку: не  нарваться... да, именно не нарваться.  Не встретить

никого, у кого могло бы возникнуть любопытство относительно моей личности.

     Я прошел  улицу до конца. Дальше, метрах в  ста, плескалось море. Какое

неприветливое,  неуютное оно зимой. Лицо мира. Всякое малое и незначительное

меняет  его.  Свинцовое небо, приросшее к грозным волнам...  Как давит  оно.

Что-то  завораживающее, обволакивающе-гипнотическое  есть  в этой  тоскливой

картине.  И, наверное, все было  бы очень просто, если бы я не был ее мелким

объектом.

     С  трудом  вернувшись  к  реальности,  я  пошел   вдоль  берега.  Дома,

встречавшиеся по пути, имели нежилой вид. Нелегко  было решиться вломиться в

какой-то из них, но другого  пути у меня не было. Наконец, собравшись духом,

я  перелез  через  забор,  огораживающий очередной домик, и  оказался  перед

запертой   дверью,  взломать   которую  не  составило  труда  -  кажется,  я

окончательно превратился  в  рецидивиста. Тим  Арский  по кличке  "Дебильный

Ангел" - звучит неплохо.

     Пахло нежилым помещением. Я прошел через маленькую  кухню и  оказался в

крохотной комнате. Кроме стола, табурета  и кровати, застеленной  солдатским

одеялом, здесь не было  ничего, но не думаю,  чтобы в раю я нашел что-нибудь

лучше. В голове гудело,  как после сильной попойки, когда ты уже не пьян, но

и до трезвости  вместе  с похмельем далеко. Мысли были пустые и никчемные. Я

лег  на кровать,  обернулся старым, пахнувшим пылью, одеялом, закрыл  глаза.

"Как  легко человек  привыкает к  любым условиям  существования, - думал  я,

засыпая,  - не  удивлюсь, если по  этой  способности мы  на  втором месте  в

животном  мире.  Первое занимают  тараканы.  Какое  ущемление  человеческого

честолюбия!" Потом я  заснул. Мне снились мои сослуживцы. Они  жаловались на

меня шефу, а он спрашивал каждого: "А дихлофосом пробовали?"

     Когда  я проснулся и сквозь частокол ресниц увидел  сидящего за столом,

человека,  то  удивился  не  очень  -  обыденность с  потрохами  сожрала мою

способность удивляться.

     - Хорошо, что ты пришел, - сказал человек.

     - Но...- засомневался я, оглядываясь на дверь и размышляя, какой подвох

на  этот  раз устроил  мне  сценарист  по  имени  Судьба.  Была  бы  у  меня

возможность встретиться  с  ним с глазу на глаз, я  бы не преминул напомнить

совет славного Балтазара Грасиана, что следует, чуждаясь пошлого, не впадать

в оригинальничанье.

     - Я давно жду тебя, - продолжал незнакомец, не  обращая внимания на мое

сомнение.  Это  был человек в  годах.  Серые, ясные глаза и рыжие, аккуратно

подстриженные   усы   не   красили  его   лица,   но  придавали  ему  особую

привлекательность, так располагающую обычно незнакомых людей на откровение.

     -  Вставай.  Ты, верно, проголодался,  - сказал  он,  аккуратно  снимая

салфетку со стола. Под ней лежала буханка хлеба и несколько банок консервов.

     - Спасибо,  - поблагодарил я,  растерянно, - но вы, явно, меня с кем-то

путаете.

     -  Нет. Думаю, что нет, - задумчиво сказал человек. Его голос был мягок

и, пожалуй, даже тонок.

     - Но я здесь совершенно случайно?! Извините, я не хотел причинять ущерб

вашей даче. Если как-то могу возместить...

     -  Ешь, -  прервал меня  незнакомец,  подвигая ко мне нож.  - Случайных

событий нет, мой мальчик. Мы имеем дело со следствиями.

     - Слишком  уж метафизично, -  заметил  я, послушно  вонзая  нож в банку

тушенки и оставив всякие попытки извиниться и объясниться.

     - Ты  так считаешь?  Тогда, быть  может, ты знаешь механизм,  созданный

человеком и служащий для генерации случайных чисел?

     - Хотя бы рулетка, - не задумываясь, ответил я.

     Человек улыбнулся и, пошарив в кармане,  бросил на стол пару  игральных

костей.

     -  Это  проще рулетки,  -  сказал  он, подбирая их  бокалом. Незнакомец

потряс им  над ухом  и, резко опрокинув, поставил  на  стол.  Задумавшись на

мгновение, он сказал:

     - Три-пять. Прошу.

     Я поднял бокал... Действительно, три-пять. Я подозрительно посмотрел на

"провидца".

     - О, нет, мой мальчик, к наперсточникам и гипнологам никакого отношения

не  имею, да и  кости - самые что ни на есть  обычные,  -  сделав  эффектную

паузу,  незнакомец  продолжал, - просто человек называет случайностью не то,

что может произойти, а то, что не в состоянии учесть.

     - И что же вы учитываете здесь? - заинтересованно спросил я.

     -  Здесь? Многое. Начальное положение костей,  колебание и вращение их,

шероховатость стола и бокала, атмосферное давление и многое,  многое другое.

Но  главное -  не задумываться  над  ответом. Решение должно прийти  само по

себе.

     - Но вы...

     -  Я могу мальчик мой. И ты сможешь, но  только тебе надо будет прожить

не  менее  моего и каждое  мгновение жизни  посвятить овладению  сокровенным

знанием. Наступит момент, когда...

     - С чего начинать?

     - С физики твердого тела. Потом, используя не сухие научные  формулы, а

мои методы чистого мышления, ты познаешь вещь в себе, быть может, даже в том

смысле, как о ней писал Кант...

     - Только не замахивайтесь на категорический императив.

     - ... и тогда  сам  человек откроется  перед тобой, - продолжал с жаром

проповедовать незнакомец, не обращая внимания на мои слова.

     - Подождите, подождите... Что? Вы считаете, что поведение человека тоже

есть следствие чего-то?

     - А  как  же? Человек -  следствие своих  предыдущих существований.  По

правде говоря,  это все  очень  сложно. Я так и  не узнал  всего. Но сегодня

утром я  знал,  что ко мне  придет  человек  и  придет  он на  берег...  Да,

необходимо много трудиться.

     - А для чего?

     - Для овладения знанием.

     - Для чего?

     - Что "для чего"? - растерянно переспросил незнакомец.

     -  Для чего трата времени.  Что цена нечеловеческим усилиям  и рабскому

труду?

     - Знание,  а, как известно  всякое знание используется во благо...  мой

собеседник замялся.

     - Человечества, - подсказал я.

     - Да, человечества.

     - И чем ваша метода осчастливит мир?

     - Всем.  Это -  поезда, которые  никогда не  сойдут с  рельс,  корабли,

которые  никогда  не утонут, супруги, которые никогда не  разведутся, уроды,

которые никогда не родятся...

     - Всеобщее благоденствие и процветание.

     - Именно. Золотой век. Разве такая идея не стоит жизни?

     - Нет, если эта жизнь не одна и не только ваша. Скучно. Все расписано и

расчерчено.

     - Перестаньте. Может быть скучно в Раю?

     - Вольтер на вопрос: "Вы предпочитаете Рай или Ад?", ответил: "В первом

климат лучше, зато во втором какая компания!"

     - Конечно, он был Вольтером, а те другие, страдающие и жаждущие покоя и

мира? Они не достойны счастья?

     - В вашем мире никогда не родится Вольтер.

     - Зато не будет Нерона, де Реца, Гитлера.

     - А вот это не обязательно.

     - Почему же?

     - Предположим, вы имеете сложный  механизм. Кто  может  вывести  его из

строя  так, чтобы никто не  заподозрил явного вредительства? Тот,  кто лучше

знает его устройство и принцип действия...

     -  Вы хотите  сказать...  нет,  это возмутительно. Человек, столько лет

отдавший подобной науке, не может быть носителем зла. Это цепочка,  где одно

звено крепко держит другое.

     -  Возможно,  может  быть, - рассеянно  пробормотал  я, бросая кости  в

бокал. Я потряс его над ухом и поставил на стол.

     - Два-шесть, - произнес я с видом карточного шулера, срывающего банк.

     -  Не  реально,  - усмехнулся  незнакомец,  открывая  кости. Глаза  его

округлились.

     -  Я знал,  знал...  Не один! -  воскликнул  он,  вскакивая. - Я Максим

Максимович Димов! А вы? Вы?! Какая радость!

     Он схватил мою руку, отчаянно затряс ее и вдруг замер. Перехватив кисть

за  запястье,  мой новый знакомый осторожно повернул  ее внутренней стороной

ладони к себе.

     - Это что? - дрожащим голосом спросил он.

     - Рука, - ответил я обеспокоено.

     - Но  где?  Где  линии? Где линии на вашей ладони? - почти закричал он,

хватая мою левую руку. - Где вообще папиллярные линии?

     Я посмотрел на ладони. Они были чисты, как только что застывший воск.

     -  Вы  что?  Пересаживали кожу? Жгли  кислотой? - с  надеждой взмолился

Максим Максимыч.

     -  Это действительно странно, -  произнес  я, соображая, что теперь мои

руки, мои пальцы не оставляют никаких отпечатков. - Я ничего не делал.

     - Поймите,  человек  должен иметь  линии.  Они  его  судьба,  следствие

предыдущих существований...

     - Я клянусь. Я ничего не предпринимал, чтобы избавиться от  них. Совсем

ничего.

     - Не понимаю, -  пробормотал Максим Максимыч, устало опускаясь на стул.

- Вы же не Логос.

     - Что я не?

     - Только первопричина не имеет ничего прежде себя. Только у Господа нет

существования и нет судьбы. Вы же не Бог.

     Мне понравилось, что этот странный  человек стал называть меня на "ВЫ",

ведь я не просто одушевленный предмет, ангел я.

     - Вы же не Бог, - снова повторил, убеждая самого себя, Максим Максимыч.

     - А почему бы и нет? - спросил я, вновь принявшись за еду.

     - Да, все напрасно,  -  пробормотал, не слушая  меня, мой собеседник. -

Столько лет... Хирология, астро...

     - "Херо" чего? - переспросил я.

     - Хиромантия, - объяснил он и, помолчав, продолжил, - Я давно занимаюсь

всем  этим.  Я  редко ошибался. Я  предсказывал  судьбы, я  читал  жизни  по

звездам, определял болезни и исцелял.

     -  Вы  считаете, что вершили добро? - поинтересовался  я,  ощущая,  как

что-то непонятное происходит со мной.

     - Не  знаю. Зло множественно, добро -  едино,  но великое  добро  часто

становится...

     Максим Максимович  запнулся на полуслове. Глаза  его казалось  вошли  в

меня.

     - Что с вами? - спросил он дрожащим голосом.

     -  Со мной?  Ничего,  - соврал я,  чувствуя,  как  мой мозг отдаляется,

оставляя сознанию малую толику себя. Так было, когда я бежал от изрешеченной

машины, но  если тогда шок  мог быть  виной  странного состояния,  то теперь

происходящее было пугающе непонятным.

     - Проникнуть в суть вещей - для человека много, -  услышал я голос и то

был мой голос, но это был не я. - Нет ничего в проникновении существующего в

несущественное. Так ты хочешь проникнуть в суть человека?

     - Да.

     - Сколько написано у тебя на веку?

     - Шестьдесят  четыре, - смиренно ответил хиромант и, помолчав, добавил,

- но мне уже шестьдесят шесть.

     - Извини,  я задержался,  -  сказал  кто-то  моим  голосом.  Далее  все

произошло очень быстро. Моя рука скользнула под полу плаща. Сверкнул клинок.

Взмах  и  четкая линия  легла между  покорными глазами. Разрубленный табурет

заскрипел,  медленно  распадаясь  на две  симметричные  части.  Тело  осело,

раскрылось как стручок фасоли.

     - О, Господи, - взмолилась моя малая часть.

     -  Равный  Богу  должен  быть  с  Богом,  -  объявил  мой   неизвестный

повелитель.

     Над рассеченным телом  парил звездный шар. Мне слышался голос того, кто

прежде  звался Максимом Димовым. Он то благодарил меня, то  осыпал страшными

проклятиями. Сопровождаемый шелестом бессвязных слов,  шар  поплыл  к двери.

Завороженный, я пошел за ним. Звездный комок  выплыл  под  хмурое небо.  Над

водой он рассыпался, и, казалось, из звезд  сложился человеческий силуэт. Он

махнул мне рукой и пошел по рассерженным волнам к неясной нитке горизонта. Я

владел собой полностью.  Никто более не управлял моим уставшим телом. Я, Тим

Арский, - палач...

     - Слуга Господа, - шепнул кто-то на ухо.

     - Его гильотина, - крикнул я и размахнувшись швырнул меч в воду. В тоже

мгновение ужасная  боль  обрушилась на  меня.  Она крутила,  утюжила, ломала

кости. Сокрушенный  мозг  капитулировал.  Я  повернулся  и бросился  в  пену

прибоя.

     Когда  сознание вернулось  ко мне, я  лежал  на  холодном песке. Позади

удивленно  шумело море.  Оно никак не  могло понять,  как удалось  вырваться

твари земной из  его  ледяных  объятий.  Моя рука  сжимала  оплетенную кожей

рукоять. Солдат не меняет присяги. Я поднялся. Ужасно холодно. Одежда на мне

насквозь промокла, и крепчающий ветер рвал окоченевшие мышцы. Тяжело ступая,

я пошел  к железнодорожной  станции. У  перрона стоял поезд. Я сел  в пустой

вагон. Согреться никак не удавалось.  "Арский, Арский,  - шептал я дрожащими

губами,  - ты безвольная  божья шестерка..."  "Ты  слуга  Господа", - сказал

опять все тот же голос.

     - Приличные люди, между прочим, представляются, - возмутился я

     - Люди, люди, лю...

     - А ты? Кто ты такой?

     - А ты?

     - Тим Арский! - в сердцах крикнул я.

     - Арский, Арский...ский...кий...- эхом отозвался голос и пропал.

     -  Хорошо,  - сказал  я покорно, отчаявшись получить ответ,  -  пусть я

слуга, солдат, шестерка,  проститутка, в конце концов, но иметь меня прошу с

перерывами... Хотя бы до завтрашнего утра, прошу, не тревожь...

     Ответа  не последовало, но мне показалось,  что  мой тайный  повелитель

согласился.

     - И еще, - добавил я, отжимая плащ, - не надо больше этого.

     Видимо иногда стоит побеседовать со своей тенью, пусть даже она зовется

богом.

     Бог. Я часто думал о его природе прежде. Конечно, в самом  начале я был

атеистом,  как  и  многие дети пролетарской  религии, но с годами, книгами и

переменами,  ко мне пришло мистическое  чувство,  интуитивное ощущение тайны

нашего бытия.  Поначалу  имелась  только зыбкая  почва  сверхъестественного,

потребовавшая  вскоре  системы,  и  я яростно  бросился  культивировать  ее,

отыскивая   бога   в  старых  и  новых  религиях,  в  запыленных  книгах   и

шизофренических умах. Временами  возникала иллюзия,  что  удалось  построить

систему, вполне полную и устойчивую,  но стоило лишь повеять слабому ветерку

сомнения, как все приобретало качества миража. Карточный замок рассыпался, и

я  настойчиво  принимался  отстраивать  его  заново.  Я  бросался  от  одной

крайности  к  другой,  блуждая между  пантеизмом и  монотеизмом, путешествуя

через  странные культы и философские учения.  Я  боготворил Ницше  и Фромма,

Монтень внушил мне любовь к Сенеке, а Ренан к Христу... Все перемешалось. Но

я верил.  Верил. Правда, временами  во мне  рождалось колебание, и  тогда  я

содрогался.  "Боже,  вдруг  нет тебя.  Вдруг ты ошибка  сотен  поколений!" -

восклицал  я в безмолвном  отчаянии  и тотчас спешил  себя  успокоить: "Нет,

нет...  Ты есть.  Вот это доказывает  что..., а  это..." С  годами колебания

становились длительней, а вера слабее.  Все  от  трезвости  ума и жестокости

мира.  Так  уж  положено,  что  людей  всегда  искушают.  "Искушение святого

Антония" - тема, питавшая вдохновением не одного художника, поэта, писателя.

Где-то, о многочисленном ряду  их творений, картина  Дали.  Голый  человек с

крестом в изуродованной руке и невообразимые удовольствия, шествующие к нему

на  жутких  животных,  а  в  облаках Иерусалим небесный. Непонятно... то  ли

искушение, то  ли награда... Так и здесь, в  этом  мире. Живешь  без всякого

понятия и говоришь: "В  этом мире",  будто  имеешь другой, и пишешь: "В этой

жизни", будто отмерил не одну. Этот мир и эта жизнь есть высшее  испытание и

высшее искушение, если  только Господь  существует, иначе что мешает сделать

мне  их  высшей  наградой? Страх... Все основано на  страхе. Кроме  одного -

святости, но  где  взять  ее...  Наш  век рождает  только злодеев. Что ж,  я

благодарен страху. Он оказался неплохим контрацептивом и теперь - я Ангел! И

человек!

     Когда поезд подошел к станции с непритязательным  названием "Разино", я

почти согрелся. Во мне зрела надежда, что способности размышлять и принимать

решения вернулись, если не окончательно, то до завтрашнего утра, несомненно.

За  это  время  я  должен  был  многое  успеть  сделать.  Более  всего  меня

беспокоила... нет, вернее сказать, "мучила" вина перед другом. Наверное, Бог

действительно существует, и тогда неизвестно кто из нас счастливее: мой друг

- мертвый и бессмертный  или я - живой и готовящийся к смерти? Но это пустой

вопрос,  потому что  у Эльдара была и есть семья: жена  Сева, дети. Я должен

был побывать там,  и мне очень  хотелось верить, что  после нам  всем станет

легче: мертвым и живым. С такими мыслями я вышел из вагона и с ними же через

двадцать минут  стоял у серой металлической двери с табличкой "Э. Джабейли".

Кнопка звонка  неестественно легко поддалась моему пальцу.  Дребезжащий звук

глухо  затрепыхался  за  бронированной  преградой. Послышались  шаги.  Дверь

распахнулась. Я не сразу узнал женщину, появившуюся в дверном проеме - будто

фотография  в  траурной рамке. Лицо иссечено морщинами и глаза -  незнакомые

мне, печальные глаза. Мне показалось,  в  них  мелькнул страх,  но нет...  Я

ошибся.

     - Проходи, - предложила она так, как будто мы только что расстались.

     - Я должен был придти раньше. Прости, не мог.

     - Знаю, - опустив глаза, прошептала женщина.

     Я был готов броситься на колени и молить о  прощении, но что-то  в лице

Севы сказало мне не делать этого.

     - Меня ищут, - признался я, раздеваясь.

     - Это мне известно. О тебе спрашивали.

     - Кто?

     -  Полиция,  -  безучастно сказала  Сева,  упершись взглядом  во что-то

позади меня. - А еще приходил человек.

     - Человек? - с тревогой переспросил я.

     - Это был очень странный человек. Ему был очень нужен ты.

     - Что он сказал?

     - Ничего. Совсем ничего. Он молчал, этот черный человек.

     - Так почему ты решила, что он хотел меня?

     -  Ты  знаешь,  Эльдару нравится, когда  ты рядом с  ним.  Он мне часто

говорит, что с тобой хорошо молчать.

     Я содрогнулся от слов Севы. Логика фразы была жуткой, но по сравнению с

моей виной... Моя вина неизмерима, и никак мне ее не искупить.

     - Случайность. Глупая случайность...- я запнулся не  находя ни слов, ни

сил для продолжения.

     - Перестань, - поморщилась Сева, - не надо. Хорошо?

     - Хорошо,  -  с  облегчением согласился  я и  глубоко вздохнул,  как бы

сбрасывая с плеч тяжелый груз.

     - Пойдем, я накормлю тебя, - позвала Сева.

     Видимо, я выгляжу действительно  жалко,  коли  первая  мысль  у  всякой

женщины на моем пути накормить меня. Мы прошли на кухню.

     - А где дети? - спросил я, прислушиваясь к тишине.

     - У  свекрови...  Я  ждала  тебя,  Тим. Ты  ведь  был настоящим  другом

Эльдару. Я знала - ты придешь.

     - Сева, я не могу тебе всего...

     - Нет, нет... Мне ничего этого не надо, - перебила меня Сева, - Ничего.

Мы же договорились...

     По ее лицу потекли слезы.

     - Извини, извини, - прошептала она, вытирая их  фартуком.  -  Я  сейчас

налью тебе суп.

     Сева загремела посудой - женщина всегда остается женщиной. А мужчина...

Мне очень хотелось есть, но я ощущал, насколько ненормально и почти постыдно

мое желание. Я уже думал не о том, что  сделал многих людей несчастными, а о

дымящейся тарелке супа  и  о том, что надо выглядеть пристойно,  умеряя свою

жадность. Как прозаично устроен человек. Может быть, он действительно  всего

лишь  плод  радиоактивной  мутации,  а  не  вершина  творения  божественного

существа?

     - Божественно, - выдохнул я, отложив ложку.

     - Пойдем, - позвала Сева, беря меня за руку.

     В спальне она открыла  большой бельевой  шкаф и  вынула из него  стопку

белья.

     -  Ты можешь переодеться, -  сказала  она, осторожно  положив  белье на

постель. - Это вещи Эльдара.

     - Не стоит, - смущенно пробормотал я.

     - Брось. Одевай, - выдавила из себя улыбку Сева, - позавчера Эльдар сам

решал,  что  нужно  ему,  а   что   нет.  Вчера  это  делали  другие.  Люди.

Похоронили... А сегодня...- Сева запнулась, всхлипнула и вышла из комнаты.

     Я вздохнул и провел  рукой по вещам, хранящим  ЕГО запах, помнящим  ЕГО

тепло. Он мертв, мой друг.  Я не знаю ничего о приметах относительно  одежды

умерших, но какой  вред  может быть мне? Если я уже не мира сего, если успел

уже  заслужить Смерть, оплатить Рай и  стать  достойным Ада. А моя одежда  и

правда прилично поизносилась за последние дни.

     Я  снял с себя костюм, свитер, рубашку, майку. Выбрал в белье тельняшку

и вдруг  почувствовал  на плечах  теплые,  ласковые  руки.  Я  повернулся  и

остолбенел -  это была  Сева. Я  смутился. Сева потянулась ко  мне. Губы  ее

коснулись  моих.  То был жадный, страстный поцелуй. Она  жаждала бури, огня,

боли...  Я закричал  и  оттолкнул  женщину. Во рту  был солоноватый  привкус

крови.

     -  Прости,   Тим,  -  прошептала  Сева,  пятясь  назад.  У  двери   она

остановилась.

     -  Спи  спокойно,  Тим.  Спи  спокойно,  -  ничего не выражающим, почти

металлическим  голосом пожелала  женщина и закрыла за  собой  дверь. Холодом

повеяло на меня, могильным холодом. Я  потряс головой, пытаясь избавиться от

отвратительного ощущения.

     Нет ничего страшнее женского проклятия.

     "Что  мне  делать?  Что?" - устало пробормотал я, опускаясь на постель.

Рядом, на тумбочке,  лежал сверток. На одном из углов его газета оборвалась,

так что можно было определить природу завернутого предмета. Это  была книга.

Догадка  молнией прорезала  мою  печаль.  Я схватил  сверток, сорвал  с него

газету.  "Погодин А.Л.  Религия Зороастры,"  -  прочитал  я  на  потрепанной

обложке. Книга была  старая,  1903-го года  издания. Как  это старик доверил

Эльдару такою редкость? Я  перелистал пожелтевшие страницы.  Все это  уже не

имело никакого значения. В  конечном  итоге именно мое любопытство привело к

такому печальному  состоянию дел. Мое тупоумие... В сердцах я  швырнул книгу

на тумбочку. Она  ударилась об угол  и полетела на пол, трепеща  страницами,

как умирающая бабочка. Обложка оторвалась и упала в  сторону,  к моим ногам.

Не знаю почему, но я поднял ее. Между двумя склеенными картонками был вложен

лист. Я потянул за  краешек  и он  легко  выскользнул  из  твердых  объятий,

развернулся, обнажив свою исписанную мелким почерком поверхность.

 

     "Я  не  знаю,  в чьи руки попадет  письмо, но надеюсь,  что,  когда это

свершится,  меня  уже не  будет в живых. В  моей жизни  достаточно моментов,

которых  я  должен стыдиться. Не буду оправдываться, но  хочу  хотя бы после

смерти сделать нечто, что, если  не очистит  меня в глазах потомков, то хотя

бы  не  сделает  имя мое хулой. В  1941 году мой учитель  Борис  Анатольевич

Хмельницкий  привез  из  экспедиции 9 табличек с  клинописным  текстом.  Эта

находка  была совершенно неожиданной для местности, где проводились раскопки

и, наверное,  стала бы  сенсацией,  если  бы не  разразилась  война.  Я  был

мобилизован,  воевал,  имел ранения и  вернулся только в  1946 году.  Хорошо

помню  тот  день,  когда  я  пришел в свой институт. Борис Анатольевич очень

обрадовался встрече, но  в присутствии посторонних и сослуживцев вел себя со

мной подчеркнуто холодно. Мне были неясны причины такого поведения. Как-то я

задержался в библиотеке.  В  большом читальном зале я был практически  один.

Вошел  Борис  Анатольевич. Он  взял какую-то  книгу и сел недалеко  от меня.

Когда библиотекарша вышла по какой-то причине, он подошел и сунул мне в руки

небольшой сверток. "Сохрани это, Рза. Внутри записка. Ты все поймешь. Никому

не говори", - отрывисто сказал он и вернулся на свое место. Происшедшее было

удивительно  для меня,  но  я не  подал виду.  Дома  в  свертке  я обнаружил

гипсовые слепки с  девяти клинописных табличек и записку, где меня просили в

течение 10 лет бережно  хранить их.  Это  было завещание Хмельницкого. Через

десять дней его арестовали. Больше я не видел моего  учителя. Я считал своим

долгом продолжить  его  изыскания.  В 1965  году  я  подготовил к публикации

работу. Стержнем ее был перевод  первой таблички,  где излагалось сказание о

слугах Ахуры. Я сдал ее в научный отдел  института.  Спустя несколько дней в

дверь  раздался  звонок.  На  пороге  стоял чрезвычайно приятный,  прекрасно

одетый мужчина. Не представившись, он  выразил желание переговорить со мной.

Я очень  удивился, но  пригласил его войти - он  не  был похож на  человека,

которому можно отказать. Я уже не помню всех деталей беседы, но смысл ее был

в том, что публикация моей работы несвоевременна.  Мне предложили забрать ее

из  научного  отдела  и прекратить всякие  исследования в  этом направлении.

Взамен мне были обещаны всякие блага. Я выставил этого человека за дверь. Он

мне  дал неделю  на размышление.  Спустя два  дня в  моей  квартире случился

пожар.  Потом меня  жестоко избили. В  довершение ко всему парторг института

сообщил, что имеются сведения о моем некоммунистическом образе жизни и,  что

этот  вопрос будет  рассматриваться  на ближайшем  собрании  ячейки.  Спустя

неделю  после  знаменательного  визита  я  понуро  брел  домой,  когда рядом

остановилась черная  машина. Двое  молодцов  затолкали  меня  в нее. Впереди

восседал тот самый визитер. Я  почти со стенографической  точностью помню ту

беседу.  "Ну,  что, Рза Расулович?"  - спросил  он,  улыбаясь.  Я, помнится,

здорово разозлился. "Неужели вы думаете, что на вас управы нет?!" - закричал

я. "Да, я так думаю," - улыбнулся мужчина и вынул из кармана красную книжицу

Комитета  Государственной безопасности.  "Ну,  что, Рза Расулович?"  - снова

спросил  он.  И тогда я  сломался. Да, сломался.  Это  мой стыд  и позор.  Я

пообещал, что завтра забираю работу из научного  отдела. "Ее вы отдадите мне

вместе с черновиками. И  имейте  в виду, что  следующего раза  не  будет", -

пригрозил мой злой гений.  Снова одарив меня своей замечательной улыбкой, он

добавил: "Не надо расстраиваться. Если будете вести себя подобающим образом,

скоро станете профессором".  Работу я отдал, вел себя хорошо и действительно

стал профессором. Я так  и не узнал, как  звали того странного  человека. Но

его слова, улыбка навсегда запечатлелись  в моей памяти. И вот еще  что:  на

его  платке  были  вышиты  инициалы  "Э.Д."  Гипсовые слепки я уничтожил, но

прежде снял  с них отпечатки. Их я спрятал во втором томе "Всеобщей истории"

Игера. Книга находится в Библиотеке Академии Наук. Дорогой человек, читающий

эти строки, прошу тебя изъять их оттуда и в присутствии  свидетелей передать

вместе с этим письмом в Президиум Академии Наук Республики, т. Ханакаеву. На

прощание  скажу  только одно: эта  исповедь  не  оправдание, это  запоздалая

попытка исполнить свой долг.

     Рза Джабейли"

 

     Я окончил чтение. Не могу сказать, что письмо пролило свет на последние

события,  но кое-что мне стало ясно. Вот  только что  именно? Человек вообще

странное создание. Часто у  него появляется такое ощущение, что ему  все под

силу - еще немного, и он  разрешит  все проблемы,  стоящие перед ним. Однако

проходит  мгновение, и многое оказывается еще более туманным и отдаленным. И

сейчас реальность все более отдалялась  от меня вместе со здравым  смыслом и

покоем. Общее всегда проявляется в частном - не новая мысль...

     Мне снился  парень из поезда  со странной  фамилией Брук.  Он о  чем-то

беседовал с Максимом  Максимовичем и  одновременно ловко штопал его разъятое

тело  громадной иглой. Максим Максимыч  же говорил  мало  и  все хватался за

горло, не позволяя звукам вылетать сквозь неплотный шов.

     - ... а какое ремесло после наук станем считать всех труднее? спрашивал

Улисс  и сам же  отвечал. - По-моему, лекарем быть или менялой. Лекарь - тот

знает, что у народишка  в  кишках  делается... Ну, а  меняла  -  тот  сквозь

серебро медь видит. То же и  у скота, волы да овцы  всех больше работают: по

милости волов хлебушко жуем, а овцы - так ведь это их шерсткой мы красуемся.

Эх, волки позорные, - и шерстку  носим, и баранинки просим! Ну, а пчелы - те

совсем божьи несушки: плюют медком, и пускай говорят, что они его от Юпитера

брали. С того и жалят: где сладкое, там и горькое!

     - Так это же пошлый Петроний!  Банальнейший Трималхион! - воскликнул я,

возмущенный.

     - Пчела, пчела, - зашипел Максим Максимыч, указывая пальцем на меня.

     - Оса, милейший, - поправил его Брук  и добавил с сожаленьем, - и вовсе

бесполезная зверюшка.

     - Тварь, - всхрипел астролог.

     - Божья, - с почтением сказал Улисс Брук.

     За  наступившей недолгой паузой  грянул гром  аплодисментов и  занавесь

скрыл  сцену.   Аплодисменты   не  смолкали,   и  могучие  голоса   завопили

восторженно:  "Автора!  Автора!"  На  краю сцены  стоял бледный  римлянин  с

перерезанными  венами на  руках,  но публика, не  обращая на него  внимания,

продолжала  требовать  автора.  Яркие, слепящие лучи света вырвались  из-под

занавеса. Он задымился, вспыхнул. Огонь пополз по его вышитому простору.

 

     Что-то  нагло вторглось  в мой  сон.  Что  за  свинство  -  уже  неделю

выспаться не дают. Я открыл глаза. Все в красно-серых тонах. "Пожарники",  -

было первой моей мыслью. Но тут же на моих руках щелкнули наручники.

     -  Не  расстраивайся,  Арский,  - весело  сказал седовласый, но еще  не

старый мужчина в штатском. - В камере отоспишься.

     - Это  нарушение  моих гражданских  прав. Моя невиновность  очевидна, -

заявил я решительно, хотя это и было глупо.

     -  Ну,  конечно, невиновен... Так и скажешь тому, кто будет приводить в

исполнение...-  в глазах начальственного типа мелькнули стальные искорки.  -

Еще имел наглость явиться в этот дом. Хорошо, что Сева-ханум оказалась такой

крепкой женщиной.

     Окончив  обличающую   тираду,  мужчина  в  штатском  поднялся.  "Пора,"

-заключил  он, хлопнув в  ладоши.  Меня подхватили под  руки  и поволокли  к

выходу. У двери стояла Сева. Новоявленной Юдифи не хватало только моего меча

и моей головы у ног. Но полностью вжиться в роль несчастного Олоферна мне не

дал мой  конвоир, применив классический прием  полицейского боя  -"Пинок под

зад". Внизу  стоял  кортеж  из  нескольких  самых обычных  "Жигуленков". Как

только  меня усадили  в один из  них между двумя накачанными  парнишками, он

молнией сорвался  с  места и  понесся  по улицам нашего  прекрасного города.

Странные   чувства  обуревали  меня.  Конечно,  я   арестованный,   но   при

определенной доли  воображения...  У кого  из нас не возникало  желания, вот

так,  на  бешеной скорости,  в  сопровождении машин и охраны  промчаться  по

загипнотизированным  твоей   тайной   и   твоим  великолепием   улицам.  Да,

замечательно.  Равнение  на...  Когда  за  машиной  со  скрежетом  закрылись

автоматические ворота, я  сообразил, что  мы  приехали  не  к президентскому

дворцу - слишком мрачно-решетчатой была архитектура. Меня обыскали, отобрали

ремень  и  шнурки,  а  потом долго вели по  темным коридорам. Я находился  в

прострации. Где-то далеко беседовали мои конвоиры.

     - ...его знает. Куда этого? Все переполнено...

     - Сказали в триста тринадцатую.

     - В триста тринадцатую?

     - Да, там вчера Кифирчика порезали.

     - Ну, самого Кифирчика!?

     "Ты сейчас проснешься,  Тим... Ты сейчас проснешься..."-  уверял я себя

без особого  успеха. Наконец, мы остановились у тяжелой двери с намалеванным

красным числом "313".  От этого красного меня стало мутить, однако дежурный,

не  обращая  внимания  на  состояние  моего  здоровья, отпер  дверь. За  ней

обнаружилась  комнатенка  с  двумя   двухъярусными  нарами.  Меня  втолкнули

вовнутрь   и  дверь  со  скрипом  захлопнулась.  Три  пары  "ласковых"  глаз

уставились на меня, как на восходящую звезду советского  стриптиза. Мой мозг

работал  в форсированном режиме, пытаясь вспомнить все когда-либо и где-либо

встречающиеся  упоминания  о  тюремных  традициях.  "Сейчас   будут  стелить

полотенце", - подумалось мне. Однако вместо этого чернявенький, с отрезанным

ухом малый, нежно сказал:

     - Фраерочек прибыл.

     - Хорошенький мальчонка, - добавил обритый наголо громила, демонстрируя

ослепительно гнилую улыбку.

     Кажется,  судьба свела меня с мерзкими обновленцами. Пока я размышлял о

вымирании  ритуальности,  маленький плюгавенький  мужичок  соскочил с нар и,

подбежав ко мне, повернулся задом.

     - Для начала поцелуй меня в попку, - жалостливо попросил он.

     Подобная  перспектива меня вовсе не прельщала. "Это  все  моя  невинная

ангельская внешность,  - в  сердцах  сказал  я  себе.  -  Придется  наводить

порядок".  Для начала я с оттяжкой заехал просителю немного ниже  места, что

соскучилось у него по ласке.  Мужичок завыл  и стал бить поклоны о цементный

пол.  Его коллеги угрожающе поднялись. Что ж, пришла пора явить криминальной

общественности  свою  небесную  сущность.  Я сосредоточился,  натужился и...

бесполезно.  Ничего не получалось. Рецидивисты приближались.  Я напрягся что

есть силы - в глазах потемнело, но, видимо, без  меча как ангел я абсолютный

импотент.  "Боженька,  ты втравил меня в эту историю,  ты меня и выручай", -

взмолился я, расслабляясь.

     - Тим, кореш, ты ли это! -  неожиданно воскликнул чернявый. Я испуганно

закивал ему.

     - Кучерявый, - толкнул он лысого, - это же Тим.

     Я продолжал дергать головой, ничего не соображая.

     - Вставай, Педрило, -  пнул  ногой Чернявый все  еще лежащего  на  полу

плюгавенького мужичка, - у нас сегодня праздник. И тогда я вспомнил.

     - Чина! Боже мой, Чина! - завопил я и бросился к другу детства на шею.

     Вообще  наша  дружба  в  те давние времена  носила  несколько  странный

характер. Наш милый  математик посадил  отчаянного  хулигана и  двоечника  к

пай-мальчику,  то  есть  ко мне. Не знаю, чего  добивался учитель,  но через

неделю пай-мальчик ругался, как сапожник с базарной улицы.

     - Ах ты, мой милый сукин сын, - почти рыдал я, растроганный,  -  как ты

здесь оказался?

     -  Я-то  ладно, тюрьма  - мой дом родной, - горделиво сказал Чина, - но

ты-то, ты -  один  из первых трахальщиков  мозгов в классе - как ты  попал в

наши палаты?

     Я тяжело вздохнул, перешагнул через Педрило, который уже пришел в себя,

но подниматься опасался.

     - Это долгая история, - с грустью сказал я, - Какие нары свободны?

     - Да, любые, - махнул рукой Чина. - Тебя по какой?

     - Не  мастер  по кодексу,  - скромно признался я, располагаясь слева, -

убийство.

     -  Мокрое  значит, -  присвистнул  Чина,  -  Круто.  Мы  здесь  все  по

хозяйственным сидим.

     - А Кифирчик? - поинтересовался я, усмехаясь.

     - А что Кифирчик? - угрожающе забубнил Кучерявый.

     - У Кифирчика  ножечек с хлеба соскочил, Тимоха. Он это сам подтвердит,

-  серьезно  сказал  Чина  и  добавил тихо, - а стукачи у  нас обычно делают

харакири.

     - Да, я  в коридоре слышал, - побледнел я,  вглядываясь в  опасный мрак

глаз друга детства.

     - Верю,  Тим, верю,  - улыбнулся он.  - Педро, топливо доставай. Гулять

будем.

     - Это я щас, - вскочил с пола Педро и достал откуда-то бутылочку.

     - А он за что? - спросил я.

     - Изнасилование крупного рогатого скота с отягощающими последствиями, -

сказал Чина и кучерявый загоготал.

     - Не надо гнать, - обиделся Педро, - у меня склад сгорел.

     -  Душа  у  тебя   сгорела,  Педро,  -  уточнил  Чина,  тоном  заезжего

американского проповедника.

     - Душа, душа, - забормотал Педро, - сдалась мне эта душа. Пить давай...

     И мы  дали. Самогончик оказался знатным  - с одной  бутылочки заторчали

все. Потом  была  ночь. Этакая  странно темная, полная  специфических звуков

тюремная ночь, быстро сменившаяся не менее странным тюремным утром.

     Как только  мы открыли глаза, Чина  принялся инструктировать меня,  как

следует держаться на допросе. В общем, дело обстояло не так  плохо. Главное,

как я  понял - правильная позиция. "Вообще-то  дело  твое табак",  - сказал,

оканчивая  инструктаж, Чина. Конец фразы совпал с вращением ключа в замочной

скважине. Толстый, жирный служащий нашего пансиона повел меня на допрос.

     После темных, мрачных тюремных коридоров маленькая комнатка следователя

показалась  сказкой тарантолога  во плоти.  Только сам следователь  никак не

походил  на  представителя  ангельской  судейской  братии.  В  этом  высоком

человеке с интеллигентным лицом было что-то, вызывающее антипатию, выражаясь

языком пролетарского вождя можно сказать: "антипатию воинствующую".

     -  Садитесь,  гражданин  Арский,  -  предложил  он,  приподнимая  очки,

таинственным  образом  удерживающиеся  на его  чрезвычайно узком носу.  -  Я

Анатолий Микаилович Крапивин - ваш следователь.

     - Очень приятно. Я - Тим Арский - ваш подследственный.

     - Приятно не менее. Итак, любезный мой, какая злая судьба привела вас в

наши пенаты? Как дошли вы до такой жизни?

     - Вопрос, полагаю, в большей степени риторический, - невозмутимо сказал

я.

     - Действительно?  -  спросил  Крапивин, видимо немало  удивившись  моей

интеллектуальности.  -  Хорошо, не  будем  заострять  внимание  на  происках

судьбы.  Перейдем к делу, коли  вы  такой любитель  точности.  А фактография

такова...

     - Боюсь, я ничем не смогу вам помочь.

     -  То  есть,  вы хотите  сказать, что совершенно  невиновны.  Опасаюсь,

подобные заявления  не имеют смысла. И еще замечу, что  они  не пользуются у

нас популярностью. С точки зрения закона, и имея некоторую пристрастность, к

ответственности можно было бы привлечь каждого, достигшего совершеннолетия.

     - И все равно я невиновен.

     -  Хорошо, - вздохнул следователь,  -  Вы видели  мультфильм "Козленок,

который умел считать"?

     - Классика.

     - Считайте. Убийство Рзы Джабейли - раз.

     - Да, но я все объясню...

     - Потом, - отмахнулся  Крапивин. -  Убийство  Андрея  Ступнина и  Фаика

Ахмедова - два

     -  Постойте, постойте... Кто они  такие. Никогда не знал их. Первый раз

слышу.

     - Ну, как же,  уважаемый? - удивился  следователь, - резня у синагоги -

не ваша ли работа?

     - Я, я...

     - Не упорствуйте, Арский.  Благодарите Бога,  что мы  не  вменяем вам в

вину смерть Эльдара Джабейли, хотя я могу и передумать...

     Мне  стало  не  очень хорошо.  Оперативность наших следственных органов

потрясала.

     - Не убивал, - твердо сказал я.

     - Ну, что ж, если вы желаете вопить "Невиноватая я" - вопите. Не думаю,

правда, что  от  этого улучшится состояние  вашего здоровья. Есть свидетели,

видевшие вас за несколько  часов до того  как вы вызвали полицию, входящим в

дом  профессора. Есть  свидетели кровавой  бойни, учиненной близ синагоги. И

есть улики.

     Следователь  подтянул к  себе древний телефонный  аппарат,  несомненно,

помнящий  хриплые  голоса вершителей судеб времен культа личности.  "Все  по

делу Арского", - сказал он  в черную мглу трубки. Минуту спустя, заполненную

нервным постукиванием пальцев следователя, вошел мой конвоир, отягощенный не

только нечистой совестью, но и двумя свертками.

     -  Позови   Хикмета,   -   сказал   ему  мой  "прокуратор",   -   пусть

поприсутствует, а то здесь режущий инструмент. Арский - парнишка шустрый.

     - Хикмет! - рявкнул конвоир, приоткрыв дверь.

     В комнату  вбежал высокий молодой человек с зачатками брюшка  в  нижней

части тела и мздоимства - повыше.

     -  Вот что,  Арский, - сказал  мне следователь, - я хочу  показать тебе

орудия убийства -  не думаю, чтобы ты  видел  их в первый раз - и заключение

экспертизы.  Я  человек  гуманный,  не  люблю  мучить  подследственных,  так

сказать,  "чинить  насилие  и  произвол".  Оформим все,  как  чистосердечное

признание и шанс есть... Иначе...

     -  Иначе  вы  лишитесь  своего  паршивого  места,  драгоценный  мой,  -

предложил я свой вариант развития событий, чувствуя необычайный прилив сил.

     - Шутить  изволишь?  -  нехорошо спросил Крапивин,  поглаживая  длинный

сверток перед собой.

     - У меня большие связи, - признался я.

     - Позвольте полюбопытствовать, где?

     Я показал пальцем наверх.

     - Там мой кореш.

     - Не гони, - хмыкнул следователь.

     - Педрило вас никто не кличет? - поинтересовался я, с  трудом сдерживая

смех.

     - Хикмет,  у  него, кажется, болтик открутился,  - расстроился Анатолий

Микаилович.

     Крепкий   тычок   в   затылок   скинул  меня  со   стула.   По  комнате

распространился запах горелого.

     - А вот это вы напрасно, -  пробормотал я, поднимаясь. Следователь тоже

понял это,  но  было уже поздно. Сверток под его рукой в мгновенье вспыхнул.

Завопив, Крапивин выдернул из пламени обожженную руку.

     - Тушите, ослы! - заорал он.

     Один  из конвоиров выбежал из комнаты. Хикмет с разинутым ртом  смотрел

на огонь.

     - Романтик, - посочувствовал я ему.

     Меж тем огонь потух. На обугленном столе лежал, блистая в искусственном

свете,  мой  меч.  Боже,  велика  сила твоя.  Как  соскучилась моя  рука  по

могущественной  тяжести  твоего  оружия. Я поднял меч  перед  собой.  Позади

что-то щелкнуло. Я волчком повернулся вокруг  оси - клинок со свистом рассек

воздух. Звякнул металл.

     -  Руки  вверх, - неуверенно  приказал  конвоир,  удивленно разглядывая

пистолетную рукоять, навсегда лишенную ствола.

     - Сувенир от компании "Бог лимитэд", - великодушно сказал я и подошел к

окну.

     Трех  ударов  оказалось достаточно, чтобы  освободить  его  от  толстых

прутьев решетки. Я хотел было уже прыгать, но вовремя спохватился.

     -  Простите, Анатолий  Микаилович, забыл, -  извинился я,  подбирая  со

стола  пакет  и папку  с  документами. Следователь что-то хотел  сказать, но

слова застряли в его горле, превратившись в хрип, близкий к предсмертному.

     - Ариведерчи, гражданин начальник, - душевно попрощался я с ним.

     - А ты,  малыш, - обратился я к вбежавшему парню,  страстно обнимающему

огнетушитель, - слушайся папу и маму.

     Прыжок  мне явно не удался.  Паршивая  аэродинамика  спадающих  брюк  и

отсутствие опыта привели к необходимости  торможения  с помощью части тела к

этому совершенно  не приспособленной. Ощущения были  не самые  приятные,  но

возможности отдаться страданию в полной мере я не имел. Подскочив к стене, я

с размаха рубанул ее мечом. Бесполезно. Камень моя "скрипка" не брала. Тогда

я  побежал  по  двору,  вдоль  стены  здания.  Металлические  преграды,  как

картонные,   рушились   предо  мной.  Каждая  моя  клетка  испытывала  почти

оргиастическое  наслаждение   от  происходящего.  В  секундах,  стремительно

летевших  со мною,  я видел  вакханок  и  фавнов.  Они  чудили,  куролесили.

Безумное веселье овладело мною. Сердце грохотало в груди, кровь пульсировала

в висках. С криком ворвался  я в  центральный двор и со скоростью спринтера,

до ушей накаченного допингом, бросился к воротам. Не останавливаясь, я нанес

по ним  круговой  рубящий  удар. Пораженная  охрана задумчиво  наблюдала  за

процессом резки  листовой брони.  Шустрый  солдатик,  которому, видимо, были

неинтересны курсы кройки  и шитья,  сдернул  с  плеча автомат  и  музыкально

заорал "Стой!", но свобода уже  радостно встретила  меня у входа. Я пробежал

мимо КПП и  очутился  около  собирающегося  въезжать  белого BMW.  Аккуратно

срубив  дверь,  я вскочил  в  салон машины  и,  приставив меч  к испуганному

водителю, вежливо попросил:

     - Гони, иначе скоро встретишься с моим шефом.

     Водитель  уточнять  ничего  не  стал,  уверенно сделал  демократический

выбор,  немедля  развернулся и  поехал  по  шоссе. Вслед  нам  почему-то  не

стреляли.

     Как только тюрьма скрылась из виду, мы остановились. Похоже, что погони

за нами не было.

     - Костюм и пальто, - приказал я, снимая с себя  опротивевшие, пропахшие

камерными запахами, вещи.

     Мой  "кормчий"   молча  разделся.  "Спасибо",  -  поблагодарил  я  его,

облачаясь в экспроприированное. Заложник опасливо переступал с ноги на ногу.

Мой взгляд задумчиво скользнул по его жалкой  фигуре. Тогда  он нерешительно

снял  часы,  массивный  золотой  перстень  и  протянул  их  мне.  "Зачем?  -

засмущался я, - вы поняли меня превратно, это излишне... Хотя... Если вы так

желаете". Часы прекрасно смотрелись на моей руке, а перстень пришелся в пору

на  безымянный палец.  "А теперь от  дороги бегом  марш!"  -  скомандовал я.

Водитель  радостно  и  легко  побежал   к  кипарисовой  роще  -   отсутствие

собственности благоприятно сказывается  на спортивных результатах.  Я поднял

руку и остановил синий "Москвич", очень кстати появившейся из-за поворота.

     - К вокзалу подвезешь? - спросил я его хозяина.

     - Садись,  - буркнул мужик, потрясающий  своей  нефотогеничностью.  Его

лицо  было  исчерчено  то ли морщинами,  то ли шрамами и выглядело совершено

безобразным, так что я сразу окрестил его Квазимодой.

     - Плачу за скорость, - объявил я, захлопывая дверь.

     В костюме обнаружилась приличная сумма денег и удостоверение начальника

тюрьмы, что позволило  мне  удовлетворенно  заключить:  "Бог  не  фраер!"  и

избавиться от мук совести.

     - Ты откуда такой прикинутый? - спросил Квазимода через несколько минут

езды.

     - Извините? - непонимающе посмотрел я на него.

     - Ну, я хочу сказать,  одет  так шикарно. В этих местах небезопасно вот

так, на шоссе...

     -  Любовница  сбежала   с  первым  попавшимся  водителем  "Автотранса",

прихватив с  собой  ключ  зажигания,  -  дал  я первое  пришедшее  в  голову

объяснение.

     - А че это она? Дурочка что ли. Мужик такой. "БМВ"...

     - Виноваты мои неординарные  сексуальные вкусы и запросы, - признался я

и сокрушенно вздохнул.

     - Грешишь! - радостно констатировал мой новый кормчий.

     - А кто не грешит?! - скорее цинично ответил я, чем спросил.

     - А Бога, Бога не боишься?

     - А ты?

     - Ну, с ним я в ладах. У нас соглашение.

     - Соглашение? - переспросил я, решив, что ослышался.

     -  Ну да. Если с дьяволом  можно заключить  договор, то  почему с Богом

нельзя?

     - Действительно, почему бы и нет.

     - Посмотри сколько по его воле  или  по его  попущению бед  происходит,

сколько гибнет людей, мучается. Я вот и говорю однажды ему...

     - Кому? - удивленно спросил я.

     - Богу,  конечно, кому же еще. И вот говорю ему: "Господи, посмотри что

творится. Разве в этом нет твоей вины? Давай так: "Я прощу  тебе все  это, а

ты прости мне мои грехи". На том и сошлись.

     - И что?

     - И ничего. Как видишь - отлично! - ответил водитель и спустя мгновение

засмеялся. - Шучу.  А  ты  попался. Поверил  небось. Прочитал я эту  историю

где-то.

     - Да, попался, - согласился я, копаясь в памяти.

     - Признайся, что с любовницей и "Автотрансом" - лапша.

     - Признаюсь, - подтвердил я, и, углубившись в изучение шрамов водителя,

спросил, - А ты не боишься, что  Господь возьмет и накажет  прямо  сейчас за

вольное обращение со своей персоной? Положим, машина раз и в кювет.

     -  Ну,  нет... Во всяком случае, не сейчас. Ты можешь пострадать в этом

случае, а когда сойдешь - ему уже не до меня будет.

     -  Наверное,  ты  не знаешь  притчи  о человеке, который  много грешил,

богохульствовал.

     - А ты расскажи.

     -  Жил-был   человек  -  распутный-распутный.  Такой  греховодник,  что

неизвестно как  его земля на себе носила. Однажды попал в  жуткую переделку,

такую,  что  смерти не  миновать  никак.  Взмолился  тогда: "Боже,  такой я,

дескать,  не  мазанный, сухой...  Прости, спаси, а  я  обещаю  впредь  вести

праведный образ жизни". Услышал его Бог. Спас. Ну а он,  блудодей, продолжай

себе грешить.  Прошло время  и как-то случилось  ему  отправиться в  морское

путешествие.  Только  отошел  корабль от берега -  разыгралась буря. Паника.

Корабль тонет. Грешник на колени. "Боже, -  взмолился он, - знаю это ты меня

караешь, но как же остальных  погубишь? На  корабле  столько людей!" И тогда

прогремел голос с небес: "Знаешь,  чего стоило всех вас, грешников, на одном

корабле собрать?"

     - И где  такой большой корабль нашелся,  - засмеялся  водитель, но смех

этот был недолгим.

     Из-за   поворота  выскочила   грузовая  машина.  Я  почувствовал,   что

столкновение  неминуемо.  Мой  водитель   крутанул  руль  вправо,  нога  его

судорожно вдавила педаль тормоза. Грузовик чудом пролетел мимо, лишь чиркнув

колесом  о наше крыло.  Но радоваться  было рано.  Нашу машину занесло.  Она

скользнула по асфальту до обочины и медленно сползла в кювет.

     Некоторое время мы сидели молча.

     - Выходи, - тихо сказал водитель.

     - Извини, но я...

     - Кому сказал - выходи, - зло повторил он. - Не повезу тебя, мудака.

     Я открыл дверцу и вышел из  машины.  Поразмыслив немного, снял с пальца

перстень  и  бросил его  на  переднее сиденье. С  трудом поднялся по крутому

откосу,  окинул  взором  безнадежно пустынное шоссе  и  двинулся  по  нему в

сторону  города,  проклиная свое невезение.  Каждую  минуту  могли появиться

преследователи,  а  я  - вот, на блюдечке с  пресловутой  голубой каемочкой.

Единственным  выходом  было  дойти  до  ближайших  кипарисовых  зарослей  и,

скрывшись там, дожидаться попутной машины.

     Цель  была рядом, когда меня  обогнал автомобиль,  из  которого  я  был

недавно выдворен. Проехав  немного,  он  остановился. Я решил  пройти мимо с

презрительным  выражением лица и гордо поднятой головой, но когда поравнялся

с ним, дверца отворилась  и до моего слуха донеслось миролюбивое предложение

водителя:   "Садись".   Мое  положение   не   располагало   к   демонстрации

принципиальности, хотя пококетничать я люблю.

     Мы  неслись по  пустынному шоссе. За нарастающим беспокойством никакого

удовлетворения  не  ощущалось.  За   каждым  поворотом  чудился  полицейский

патруль, но Бог миловал, а почему - стало понятно только у вокзала. От него,

от  станций  метро  шли  люди.  Над  толпами  плыли разноцветные  знамена  и

транспаранты. Итак, мой город  снова  ввергался в революционную  круговерть.

Можно не сомневаться, что полиции сегодня не до рецидивиста Арского.

     - Я сойду здесь, - сказал я водителю.

     Он остановил и протянул мне перстень.

     - Забери, - сказал он коротко.

     -  Но  это  ничего  не  стоило  мне.  Отдал  от  души,  -  попытался  я

сопротивляться.

     - Нет, забери, иначе я выкину, - настаивал водитель.

     - Выкинь, - согласился я, вылезая из машины.

     Водитель швырнул перстень в окно.

     - Тогда  позволь  заплатить,  -  сказал я,  вынимая пачку  кредиток  из

кармана.

     - Не  позволю,  - ответил водитель и, захлопнув дверь перед моим носом,

уехал.

     Кажется  одним  праведником  на  земле  стало  больше,  что  несомненно

радовало, но  на  традиционный вопрос  "Что делать?" не отвечало.  Решение о

дальнейших  действиях  следовало   принять  не  мешкая,  но,  прежде  всего,

необходимо  было избавиться  от тюремного груза.  Пакет с  кухонным ножом, я

бросил в мусорный бак, а папку,  не мудрствуя лукаво,  принародно сжег, чуть

было не став инициатором  штурма здания  районной  Прокуратуры. Совершив два

этих важных и приятных дела, я пошел вдоль улицы в  сторону, противоположную

движению толп  возбужденных сограждан. Кто знает,  может быть, они  движутся

только  потому, что Арскому  нужна свобода?  Но  что есть моя цель? У Ангела

Арского  цель всеобъемлющая  -  наказание зла, причем в  достижении ее он не

всегда  располагает  собой.  У  человека  же Арского устремления  куда более

скромные  -  спасти свою шкуру,  охотников до которой предостаточно. Но я не

позволю превратить  свою жизнь в бесплатный тир. Если учитывать пророчество:

"накажешь зло  и  уйдешь в небытие", то, пожалуй,  человеку  с ангелом не по

пути. Жаль только полюбовно разойтись нельзя...

     "Стоит ли  цепляться за жизнь,  если  в  существовании Господа сомнений

нет?".

     Давно я не слышал этого голоса. Боженька снова начал свою пропаганду.

     Слушай, Господи!  Да, я верю в тебя. Я твердо знаю - ты есть, но теперь

неизвестно мне одно: ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК? Что ждет меня в предрекаемом небытии?

Какие сны будут сниться мне там? Какие чувства будут питать мою душу и будет

ли  что вообще для этой души?  Комплекс принца Датского. Я - слабый человек.

Не  торопи меня. Ты же сам дал своему  творению свободу выбора, как же можно

тогда неволить меня?

     "Ты Ангел".

     Ошибка. Человеческое от божеского  отличает одно: конечность, осознание

конечности, СМЕРТЬ.  Я смертный Ангел, следовательно,  прежде всего человек.

Этот человек  сейчас  пойдет  и,  согласно данной  ему свободе, купит  билет

куда-нибудь далеко-далеко...

     "А ты пытался умереть?"

     Неужто мне предлагают вознесение по образу Еноха?

     "Как ты глуп!"  -  расстроился мой невидимый оппонент. Достойно терпеть

поражение может не всякий. Я удовлетворенно  поднял  глаза к  небу. Красными

буквами на серых облаках было начертано:

     "ПОСМОТРИМ, МОЖЕШЬ ЛИ ТЫ..."

     Как мне надоели эти дешевые эффекты. Я вернулся к вокзалу и купил билет

до Симферополя. Поезд отходил вечером. Как-то надо было убить время. Надеюсь

оно будет моей  последней  жертвой. Вообще, для  человека, начинающего новую

жизнь, главное  не  иметь  долгов в  старой. Их  у  меня почти не  было,  за

исключением одного.  К  счастью, я имел все необходимое  чтобы расплатиться.

Дом Милы  располагался  недалеко. Поплотней закутавшись  в пальто, я пошел в

его направлении.  Чем  ближе я подходил к  нему, тем  шире становился  поток

воспоминаний. Эта улица  видела не единожды  печального влюбленного и только

один  раз  печального  убийцу...  Но   нет,  нет...  То  было  не  убийство.

Справедливость. Добром на добро, справедливостью на зло. Только так.

     Я  вошел  в  парадную.  Третий  этаж.  Странно.   Дверь  изуродована  и

опечатана. Засосало  под ложечкой.  Преодолевая охватившую меня  дурноту,  я

позвонил в соседнюю квартиру.

     - Кто? - отозвался женский голос,  после длительного периода шарканья и

шуршания.

     - Я хотел бы узнать о ваших соседях.

     Дверь приоткрылась, насколько позволяла цепочка.  В образовавшейся щели

показалось некрасивое женское лицо.

     - А вы кто? - спросило оно, изучив мою потрепанную внешность.

     - Я друг Милы.

     - Она пропала.

     - Как пропала? Что вы говорите?

     -  Такой ужас! Сегодня  ночью  кто-то  ломился  в  их  дверь.  Я выйти,

конечно, побоялась, но в полицию позвонила. Знаете, такой милый лейтенант. Я

его чаем поила. Он так устало выглядел. Говорит...

     - Где Мила? - нетерпеливо перебил я женщину.

     -  Я  же вам  рассказываю. Какой  вы странный. Полиция приехала.  Все в

квартире побито. Меня туда приглашали.  А в одной комнате вообще  все вещи в

щепки изрубили... А лейтенант,  знаете ли, на  моего  покойного мужа  похож.

Такой приятный молодой человек...

     - Где Мила? - закричал я.

     Женщины отпрянула и с испуга захлопнула дверь. Я в сердцах пнул ногой в

ее   деревянную   плоть.   Добиться   чего-либо   от  старой   перечницы  не

представлялось возможным. Я  медленно пошел вниз. Мысли растекались в разные

стороны.

     Глупо,  невообразимо глупо. И жестоко. Почему  она не захотела  быть со

мной? Она занималась физикой, но разве можно быть физиком, имея глаза поэта?

Женщина...  "Я такая,  сякая..."- часто  говорила она  мне. "Ну,  и  что,  -

отвечал я ей, - давай попробуй вот это". Она соглашалась, но, конечно, слова

ничего не стоят. Соглашалась и спрашивала,  дескать  зачем я  так тревожусь?

Почему  пытаюсь  растормошить  ее?  А я  просто любил. Любил... Все было  бы

по-другому будь она со мной. Я защитил бы, спас... Несчастный лирик.

     Я  остановился  на  последнем пролете.  Тревога прорезала туман горьких

мыслей,  голова  сделалась  ясной.  Я знал,  я  чувствовал... Меня  ожидали.

Стараясь не шуметь, я обнажил меч. Там, под лестницей, скрывался мой недруг.

Факт, известный мне, верно очень расстроил бы  его: "У него не было шансов".

Я легко перемахнул  через перила... Наверное, мое падение длилось мгновение,

но  для  меня оно  растянулось  в  вечность. Медленно  приближался  пол. Вот

напряженное лицо  человека  во  мраке. Он еще не подозревает, что  возмездие

почти  свершилось.  Он  ждет  моего  медленного,  безмятежного  сошествия по

лестнице. Я выворачиваю кисть, меч касается его  горла  и  только после ноги

становятся на потрескавшуюся плитку пола. Человек вздрогнул, вжался в стену.

На искаженном лице смятение, в глазах - ужас.

     - Привет, - миролюбиво поздоровался я, - извини, заставил тебя ждать.

     Незнакомец ничего не ответил.

     - Кто тебя послал? - жестко спросил я.

     - Я, я-я... я не знаю... -  заикаясь ответил человек, - ко мне  подошли

на улице... меня попросили.

     - Только не трепись.

     -  Нет.  Это правда.  Он... Он  дал много  денег,  - человек  полез  во

внутренний карман плаща. Я резко перехватил его руку и осторожно вынул ее. В

его ладони были смятые купюры.

     - Вот, забери все, - взмолился человек, протягивая их мне.

     - Он приказал убить меня?

     - Нет, что  ты,  нет...  Он  велел передать  человеку,  который ко  мне

подойдет, записку. Она у меня в правом кармане.

     Я протянул  руку  и  вынул бумажку. Она была  мерзка.  С  отвращением я

прочитал:

 

     "Здравствуй  малыш. Если хочешь видеть свою  подружку в здравии, положи

меч в синюю машину, что стоит на углу этого дома. Сделал дело, гуляй смело!"

 

     Я швырнул листок на пол и с яростью принялся топтать его.

     - У тебя спички есть? - спросил я испуганного курьера. Он кивнул.

     - Сожги ее.

     Когда огонь пожрал бумагу, я вздохнул с облегчением.

     - Как тебя зовут?

     - Меня? Олег.

     - Хорошее имя. Олег, желаешь заработать еще немного?

     - Можно, - неуверенно согласился он.

     - Давай твой плащ, - приказал я, снимая пальто, - и одевай это.

     - Зачем?

     - Делай что тебе говорят.

     Мой новый знакомый повиновался.

     - Сейчас ты возьмешь этот меч и отнесешь его  в синюю машину на углу, -

объяснил я, вдевая меч в ножны. - Понял?

     - В общем-то да. А зачем?

     -  Вот деньги,  - протянул я тоненькую,  но  достойную пачку купюр,  не

ответив на его вопрос, - только до рукояти ни в коем случае не дотрагивайся.

     Олег осторожно взял меч и вопросительно посмотрел на меня.

     - Иди, - подтолкнул я его к выходу.

     Он  вышел  и  медленно  двинулся  к углу дома,  опасливо держа  меч  на

вытянутой руке  перед собой. Остановившись около  машины, осторожно  положил

его  в открытое окно и  пошел обратно.  Неожиданно на  другой стороне  улицы

появился  человек. Так  же  незаметно образуется  тень, когда  Солнце  вдруг

выглядывает из-за  облаков. Когда я понял, что  за предмет он держит в руке,

было  уже  поздно.  Мягкое  чмоканье  не  нарушило  спокойствия  улицы.  Мой

посланник,  вскинув  руки,  повалился на  асфальт.  Убийца  прыгнул за  руль

автомобиля и тот рванулся с места. Я выскочил из парадной. В тот же  миг над

удаляющейся  машиной взметнулось пламя.  Дрогнула земля под ногами. Взрывной

волной меня  опрокинуло. Зазвенели выбитые стекла.  Огонь разбухал,  пожирая

металлическое тело, превращая его в искореженный скелет. Я поднялся и быстро

побежал к нему. Недалеко целый и невредимый лежал мой меч.

     "Два ноль в мою пользу", - сказал я, пряча его под  плащ. Мне было жаль

моих  наивных врагов. Они полагали, я по своей воле владею страшным оружием,

карающим непокорных и грешных.

     "ТЫ ПРОИГРАЛ!" - было начертано на облаках.

     "Я выиграл!" - воскликнул  я, но... Я проиграл... Мне не нужен билет, я

не увижу далекий незнакомый город,  у меня не  будет спокойной  человеческой

жизни...  Господь сделал  сильный  ход.  Я  был  скован  умело  поставленной

королевой.

     Странно  устроена жизнь.  Почему-то козырными картами в ней против  нас

чаще всего оказываются  люди, которых  мы  любим.  Возможно,  так происходит

потому, что любовь является с одной стороны проявлением слабости, а с другой

- чувством глубоко эгоистичным, ибо  в других  мы любим  прежде всего себя -

себя   отсутствующего...   Ладно   уж,  я   счастливый   человек.   Немногим

предоставляется возможность поменять свою никчемную жизнь на красивую смерть

во имя высокого чувства. Выгодная, по-моему, сделка.

     Я огляделся. Невдалеке лежал мой посланец. Я подошел к нему и опустился

на колени рядом. Он был  жив, но раны  говорили о временности этого явления.

Из больших глаз текли слезы.

     - Не бойся, все будет хорошо, - спокойно  сказал я ему. - Он есть. Бог.

Я - ангел его. Уже сегодня будешь в царстве небесном.

     -  Мне  понравилась  твоя шутка, - прохрипел  человек и  в серых глазах

отразилось серое небо.

     Я  поднялся.  Безжизненное  тело  белым пятном  разнообразило  асфальт,

гармонируя  с  жертвенным  пламенем горящей  машины. Улица  пустынна, лишь в

нескольких окнах испуганные любопытные лица. Я  махнул рукой этим  банальным

рожицам и заспешил прочь от отыгранной сцены.

     Город  казался  заброшенным  и забытым. В  пору  политических  волнений

средний  гражданин  всегда  сидит дома. Он боится погромов, повышения  цен и

гриппа.  Опасается  продемонстрировать  нелояльность  к  будущей власти  или

выказать неуважение к настоящей. Таков он, средний гражданин.  Во многом  он

похож на  среднего  ангела, который сейчас брел по обескровленным капиллярам

переулков в  сторону бульвара. Серый ангелочек - мне  не избавиться от этого

имиджа,  как не избавиться от ржавых пятен крови на крыльях. Размышляя о все

усложняющихся  условиях своего существования,  я не  заметил,  как  оказался

перед  серой  громадой  древней  башни.  Она  впечатляла. Мощный  цилиндр  с

внушительным контрфорсом - сооружение  воздвигнутое кем-то, когда-то рядом с

морем.  Символ  идеи,  превратившийся  в  растиражированный  символ  города,

смотровую площадку  для многочисленных в былые времена туристов. Давненько я

не  поднимался  наверх.  Я загорелся  желанием  сделать это сейчас, но дверь

оказалась запертой - в  смутное дни исправно функционируют только больницы и

госпитали. Я уткнулся лбом в  дерево двери, надеясь  найти в нем  силу тысяч

рук, касавшихся его.

     - Я могу вам помочь?

     - Нет, не думаю, - ответил я спокойно, медленно оборачиваясь на голос.

     -  Как  хотите,  - сказал пожилой  человек  в пальто, роговых  очках  и

фетровой шляпе, собираясь продолжить свой путь.

     - Хочу, - вдруг сказал я, - Хочу подняться наверх, на башню. У меня был

знакомый,   который  утверждал,  что  все  связанное   со  смертью   требует

восклицательного знака в конце.

     - Любопытно.

     - Эта башня  есть ни что иное, как палочка  от  восклицательного знака,

стоящая  над умирающим городом. Ей  необходима точка  для полноты -  жирная,

самоуверенная и значимая. Поднявшись наверх, я хотел представить собой такую

точку.

     - Но  тогда  получиться,  что  составленный вами  восклицательный  знак

окажется перевернутым вверх ногами.

     -  А  как же  иначе?  Разве  этот город, агонизируя,  не стал с  ног на

голову? Каково предложение, таков и знак препинания.

     -  Любопытно. Весьма  любопытно, - заключил пожилой  человек,  - вы  не

похожи на пьяного и на ненормального тоже не похожи.

     - Извините, не хотел вас огорчать.

     - Вы скорее поэт,  - решил  незнакомец,  вынимая  из кармана ключи.  Он

отпер тяжелую дверь и вошел внутрь башни.

     - Проходите - проходите, - позвал он меня за собой.

     Я неуверенно вошел.

     - Зовите  меня  Господином Смотрителем, -  сказал мой  новый  знакомый,

запирая за мной дверь.

     - А меня - Ангелом.

     -  Хорошо,  - с удивлением проговорил Господин Смотритель  и добавил, -

Ангел.

     Он смотрел на меня так, как будто увидел только что.

     - Вы, правда, неординарный человек. Ну-с, прошу, вы желали подняться...

     - Не  составите  мне  компанию?  -  спросил  я, ощущая  необходимость в

чьем-либо обществе.

     - Хотелось бы, но мой ревматизм...

     - Мы будем подниматься медленно - ваш ревматизм ничего не заметит.

     -  Если  медленно  и  с  Ангелом,  то  пойдемте,  - согласился Господин

Смотритель и мы принялись подниматься по крутой винтовой лестнице

     - Вы, наверное,  не всегда  были Господином  Смотрителем? -  спросил я,

когда мы добрались до второго этажа.

     - А  вы  Ангелом?  - старик хмуро  посмотрел на меня,  провел  рукой по

гладко выбритому лицу.

     -  Пойдемте. Как видите, вкус к авантюрам не пропадает с годами, сказал

он. Мы двинулись дальше, старик продолжал:

     - Конечно, меня звали по-разному. Звали Студентом, Доцентом, Доктором и

всегда  Товарищем.  Сейчас я -  Господин Смотритель.  Я сам изобрел себе это

имя, потому что считаю,  также как  и  дочь короля Лира, что  человек,  даже

самый близкий, стоит столько, сколько стоит.

     - А я ничего  не стою, Господин Смотритель,  потому  что не могу спасти

близкого мне человека.

     - Почему  же?  Вы стоите  точки восклицательного знака. Ничего не стоят

все те, кто составляют предложение в конце которого вы желаете встать.

     Мы  медленно поднимались к  вершине башни. Толстые стены  не пропускали

сквозь свою старую кладку ничего  от внешнего  мира. Наш путь так затянулся,

что мне стали казаться нереальными события последних дней. В круговых залах,

нишах, узких проемах  окон,  забранных решеткой, я растерял непосильный груз

несчастий.

     -  Почти  пришли, - объявил  старик,  -  когда  мы  остановились  перед

последним пролетом. - Приготовься, Ангел.

     Мы  не  спеша  преодолели последние ступени. Ветер  набросился на  нас,

безжалостно  сорвал с меня маску  безмятежности, которую  успели нацепить на

мое лицо молчаливые этажи башни и успокоился.

     Старик  встал  у странного  флюгера,  поднял  голову  к  серому небу  и

заговорил:

     -  О,  Великий Храм  -  святилище, драгоценное  сердцу каждого  верного

Господу, ты  источник  неугасимого огня и нашей неугасимой веры. Только  ты,

стоящий над всем, победивший тлен и время, даешь нам силы и питаешь наш дух.

     - Откуда?! Откуда вы знаете эти слова? - спросил я с удивлением.

     - А что? Так, просто, пришло в голову. Вам что-то они напоминают?

     - Да, видите ли... Жрец Мобедан...

     - Мобедан?  Есть  легенда об  этой  башне  с  таким действующим  лицом.

Вообще,  чего только не  претерпела  эта башня. Ее  считали и оборонительным

сооружением,  и  культовым. Одни  утверждают,  что ниша на  каждом  этаже  -

сантехнический узел, другие - алтарь.

     - А вы?

     - Я? Сложно объяснить. Знаете, говорят,  что днем на  дне колодца можно

увидеть  звезды. Когда я  поднимаюсь  сюда,  то почти  всегда  вижу огонь, -

признался старик.

     - Вы тоже поэт, Господин Смотритель.

     - Нет, нет. Я даже не пророк.

     - Вы хотели бы им быть?

     - Я старый, больной человек. Будь ты,  Ангел, действительно посланником

божьим, я попросил  бы тебя  избавить меня от всех  болезней,  показать свою

силу. Легче было бы умирать - без мучений и с верой в бессмертие.

     Я задумался.  "Почему  только смерть?  -  спросил я  себя.  - Я  должен

вершить добро, ведь я - орудие добра".

     -  Хорошо, Господин Смотритель. Если вы помните слова, которые сказали,

когда  поднялись  сюда,  то  повторите  их  вновь, - попросил  я его, приняв

неожиданное решение.

     Старик пожал плечами.

     -  О, Великий  Храм  -  святилище,  драгоценное  сердцу каждого верного

Господу,  -  принялся повторять  он молитву  древнего  жреца,  - ты источник

неугасимого огня и нашей неугасимой...

     Я отошел, медленно расстегнул плащ.

     - ...даешь нам силы и питаешь наш дух, -  сказал старик и с  последними

его словами я выхватил меч.

     Клинок вспыхнул непривычным светом и  небо вдруг отозвалось ему - рокот

родился в его серых нагромождениях. Я замер пораженный и вдруг увидел огонь,

ниспадающий  на  меня.  Я  закричал  и  растянулся  на  истоптанных  плитах.

Некоторое время я лежал недвижимым, не решаясь открыть глаза.

     - Господин Смотритель, Господин Смотритель, - тихо позвал я старика, но

тот не отозвался.

     Я открыл глаза. Старик лежал рядом. Глаза его были закрыты. В выражение

лица можно было отыскать и спокойствие, и благородство.

     - Господин Смотритель, - еще раз позвал я его, но так же безуспешно.

     Пораженный страшной догадкой, я бросился на его грудь. Сердце молчало.

     "Господи, за  что?! за  что?!" - взмолился я, ткнувшись лбом в каменный

пол.  Ангел Света, ничего кроме смерти не  несущий. Что ты делаешь  со мной,

Боже? Я уже стольких сделал несчастными. Я сам труп, самый настоящий труп.

     Вдруг боль во мне  утихла. Я поднялся и поднял меч.  "Пора идти,  иначе

могу не успеть", - решил я,  не отдавая отчета  "куда" и  "зачем". Я побежал

вниз  по  лестнице,  перескакивая  через  крутые  ступени,  оставляя  позади

человека,  который просил ангела о  избавлении  от  болезней  и о  спокойной

смерти, и получил от него и то, и другое.

     Я вышел из  башни. Предложение было завершено -  лучшего,  чем  мертвое

тело,  трудно найти  для  точки  восклицательного  знака.  Я  измерил  башню

взглядом в последний раз и быстро пошел в сторону Центрального универмага.

     Пройдя  через  крепостные ворота, я замер. В  голове  была только  одна

мысль:  "Успел".  Куда  успел  и  зачем  было  не   ясно,  поэтому,  недолго

поразмыслив, я решил остановить машину, полагая,  что в теплом салоне  будет

легче определиться. Однако,  оказалось,  что мое намерение воплотить в жизнь

не просто  - не  всякий водитель появится в смутные дни на улицах  города  -

слишком   много   желающих  экспроприировать  средства  передвижения.  Минут

двадцать  я голосовал без всякой  надежды на успех. Никакого плана у меня не

было, как и не было места для ночлега. Я уже думал не пойти ли мне в церковь

святой Варвары и не  заявить  ли  о своих имущественных  правах, но побоялся

оказаться  на  месте  героя  одного  из прочитанных  когда-то мною  романов,

который  выходя из храма  всегда говорил: "Бог. Как  не придешь к нему - его

всегда нет дома".  В мои  размышления вклинилась  машина иностранной  марки,

неожиданно затормозившая рядом.

     - Садись, - скомандовал человек за рулем.

     - Понимаете...- засомневался я, но был награжден взглядом,  заставившим

меня молча повиноваться. Я сел рядом с водителем. Автомобиль мягко  тронулся

с места.

     - Извините, дело в том...-  вновь  попытался  объяснить я, но осекся на

полуслове.

     Лицо  человека было  несомненно  мне знакомо. Нос  с хищной  горбинкой,

карие глаза, бескровная нитка губ. Это же...

     -  Я  человек сентиментальный, - улыбнулся водитель, лукаво взглянув на

меня.

     - Боже! Славик! - воскликнул я, готовый броситься на шею старому другу.

Автомобиль, вздрогнув, остановился у тротуара. Мы обнялись.

     -  Я человек  сентиментальный,  -  снова  повторил  Славик.  Глаза  его

блестели.

     - Жив, курилка, - прошептал я растроганно, - я тебя так долго искал...

     - Все случилось слишком неожиданно... Завертелось, закрутилось... Долго

рассказывать,  -  сбивчиво  бормотал Славик. - Потом.  Ответь только на один

вопрос: ты зачем перекрасил волосы?

     - Из кокетства. Ты давно здесь?

     - Год. Ты бы мог на старой квартире оставить свой адрес.

     - Думал, не для кого. Очень уж быстро рассыпалось...

     - Брось... Сейчас поедем ко мне. Хорошо?

     - С удовольствием, - обрадовался я.

     - Я знал, чувствовал, что должно произойти что-то необычное, - радостно

сказал Слава. - Все шло к этому. Вот утром был человек. Иначе, как вестником

богов, его не назовешь.

     - Что за человек, - равнодушно спросил я, не сомневаясь в ответе.

     - Да, странный такой. Весь день о нем думал.

     - В черном?

     - В черном, - с удивлением подтвердил Слава.

     - Молчал?

     - Как рыба. Ты его знаешь?

     - Нет.  Пока нет.  Бог с ним,  с  этим человеком.  Лучше  скажи,  ты не

женился случайно?

     - Как-то не пришлось.

     - Вот и мне тоже...

     -  Все  еще  увлекаешься  физикой? -  саркастически  улыбаясь,  спросил

Славик. Он всегда подтрунивал над моими чувствами к Миле и над ее увлечением

физической наукой.

     - Ты не знаешь всего, - с горечью сказал я.

     - Что-нибудь произошло? - лицо Славика приняло озабоченное выражение.

     - Твой друг в большом дерьме, - просто объяснил я.

     - Это не новость, - хмуро сказал он и добавил,  - ни слова. Примешь душ

и все расскажешь. Уже почти приехали.

     Мы находились в  одном  из самых престижных  районов города. Автомобиль

въехал  во  двор  старого  дома,  мавританский стиль  которого  навевал  мне

печальные  воспоминания. Изгибы линий, игра геометрических тел, искра  мысли

далекого  и  часто неизвестного  творца  в конце  концов заменяется  в нашем

сознании знакомым лицом и случается так, что восстает архитектурным колоссом

перед тобой образ  друга,  - музыка прошлых событий,  записанная в  трещинах

старых стен.

     - Узнаешь? - спросил Слава, останавливая машину.

     - Да. Здесь  жил тот, чья подпись  читалась просто - "Ленин".  Он любил

такие эпатирующие штучки.

     - Любил?

     - И сейчас, наверное любит, но только далеко от нас. Золотые годы были,

Слава, - вздохнул  я,  вылезая из машины. Молодые, красивые... Бицепсы - во,

рост - во, а сейчас...- я поморщился, - Тьфу.

     -  Это  же ты  мне говорил лет десять назад, однако угрозы стать уродом

так и не выполнил.

     - Хуже.  Куда  хуже, - с  горечью  сказал я. - Твой  друг стал Ангелом.

Хреновей занятия не найдешь.

     - Кем, кем?

     - Потом, - отмахнулся я.

     Мы поднялись на  второй этаж. Славик нажал  на кнопку звонка у огромной

бронированной   двери.   Послышались  быстрые  шажки.   Дверь  распахнулась.

Миловидная блондинка в розовом пеньюаре удивленно уставилась на меня.

     - Извините, - буркнула женщина и скрылась в глубине квартиры.

     - Ты же говорил, что не женат, - удивился я.

     -  Это  домработница,  -  неуверенно объяснил  Славик  и,  поразмыслив,

добавил,  -  она  женщина  со  странностями.  Не  обращай  внимания.   Давай

раздевайся. Чувствуй себя, как дома...

     -  Но  не  забывай, что ты  в гостях, -  сморозил я банальность, снимая

плащ.

     - Да-да,  - задумчиво пробормотал Слава, а потом громко сказал, исчезая

вслед за домработницей, - Лона Алексеевна, даю вам завтра отгул.

     До  моего  слуха донесся шепот,  что-то похожее на шлепок и чмоканье. Я

решил не вникать в кадровую политику моего друга и переключил  свое внимание

на материальную составляющую его жизни. Уже по прихожей было ясно, что он на

взлете. Я  поставил  меч в угол, прикрыл его  плащом и  подошел  к  зеркалу.

Ничего  хорошего его  поверхность не  отразила:  русые  волосы  и  темная, с

рыжинкой, борода - довольно экстравагантно.

     - Что стоишь? Проходи, - предложил, внезапно появившись, Слава.

     - Может быть, я не вовремя?

     -  Перестань. Столько  лет  не  виделись.  Лона Алексеевна  сейчас  нам

что-нибудь приготовит. Располагайся.

     -   Слав,  ты   где  работаешь?  -  поинтересовался   я,   рассматривая

великолепный "Людовик" в гостиной. - Случайно не в наркомате?

     - Нет, к госструктурам отношения никогда не имел...

     - Да я не об этом. Наркотиками не торгуешь?

     - Бог с  тобой, - обиделся Слава, - я коммерческий директор совместного

предприятия.

     - А-а, - протянул я, - дурная наследственность сказывается.

     Семья моего друга была примером династии коммерческих директоров.

     - Аперитивчику  не желаете, - дипломатически предложил Славик, открывая

бар.

     Чудная  мелодия  поплыла  по комнате. В  такой  день,  да  под  "Элизу"

Бетховена  было  грех  не  выпить. Я  с благодарностью  принял  предложение.

Домработница быстро собрала на  стол, пожелала нам приятно провести время  и

удалилась. Славик  тяжело вздохнул, когда хлопнула  входная дверь. Но печаль

его  была  недолгой.  Чокаясь, мы ударились  в  воспоминания.  Когда все  "а

помнишь" исчерпались, я был пьян.

     - Слуш-ш-шайте, - обратился ко мне, как к генеральной ассамблее, Слава.

- Ты про какое-то дерьмо говорил...

     - Пр...пр-про какое именно? - с видом государственного человека спросил

я.

     - А черт его знает, - засмеялся Славик.

     - Тсс, - приложил я палец к губам, - он все слышит.

     - Кто?

     - Бог.

     Славик посмотрел на меня, как на ненормального.

     -  Давай выпьем,  - предложил  он, но я остановил  его  руку на  пути к

вавилонской башне спиртного.

     -  Щас  покажу,  щас...  я  вспомнил, -  обрадовался  я,  поднимаясь и,

пошатываясь, направился в прихожую.

     Откинув плащ, я протянул  руку к рукояти меча. Страшный удар потряс мое

тело. Я повалился на пол,  опрокинув  чугунный  антикварный  столик. Россыпи

звезд сияли перед глазами.

     - Что случилось? - радостно спросил Славик,  подходя ко мне. - О, какая

красивая штука!

     - Стой! - крикнул я, но он уже дотронулся до меча.

     Волосы  его  встали  дыбом.  Невидимая сила приподняла тело  Славика  и

швырнула его к стене. Упало, расколовшись, зеркало.

     - Плохая примета, - огорчился я, осознавая свою абсолютную трезвость.

     - Трезвость - норма жизни, - простонал Славик, поднимаясь,  - Это  что?

Новое средство от алкоголизма?

     - Это Меч Митры, - устало объяснил я.

     - Тот, что из музея? - быстро сообразил мой друг.

     - Я его унес, Славик... Я... А-а, - махнул я рукой. - Смотри.

     Подняв меч, я двумя ударами рассек антикварный столик на четыре части.

     - Семнадцатый век, - удрученно вздохнул Славик.

     - Нет, ты ошибся на две тысячи лет, - поправил я его, любуясь движением

бликов на клинке.

     Ответом мне  было молчание. Вытаращенные глаза  моего  друга, казалось,

вот-вот выскочат из орбит.

     - Что? Глаза сияют и волосы искрятся? - печально улыбаясь, спросил я.

     Славик с трудом склонил голову.

     -  Не бойся, это не белая  горячка. Я  же тебе говорил, что твой друг в

ангелы заделался. Я - Ангел. Не жизнь, а сплошной дрэк.

     - Не  верю, но рассказывай,  - дрожащим  голосом предложил  Слава, - но

прежде положи эту штуку.

     Я  с  сожалением поставил  меч  в угол.  Мы  вернулись в  гостиную и я,

обхватив  голову  руками,  поведал  другу  грустные  и  невероятные  события

последних дней.

     - Давай так,  - решил Слава, когда я окончил  рассказ,  - разделим твою

историю   на   две   части.  В  содержание   первой  включим  происки  твоих

недоброжелателей, твои  преступления  и киднап. А второй - оставим  ангелов,

духов и прочий мистический бред...

     - Как ты можешь так говорить!  Это не бред. Вовсе не бред, - возмутился

я, вскакивая. - Ты же сам видел. Я тебе покажу...

     - Не надо. Мне очень нравится моя мебель, - остановил меня Слава. Пойми

меня правильно. Если бы  ты  не был моим другом, я  посчитал бы тебя  просто

сумасшедшим.  Я  человек  сентиментальный  и   постараюсь  тебе  помочь,  но

убеждений  своих не изменю.  Разве они мешают? Ты сам прекрасно знаешь,  что

для того,  чтобы оператор нажимал на кнопки, не обязательно  знать, для чего

это нужно.

     - В общем-то так, но...

     - Самое большое твое "но" в том, что ты не знаешь своих врагов.

     - Знаю! - запальчиво воскликнул я. - Ангелы тьмы, слуги Ахримана.

     -  Стоп, стоп, стоп, -  остановил меня Славик, -  еще раз повторяю: для

меня существует  только  преступная группа,  желающая от  тебя  чего-то.  Из

твоего рассказа явствует: это "что-то" - Меч Митры. Ты меня послушай, Тим. В

этом  городе, вернее  сказать республике, у  тебя резона  оставаться нет. На

тебя столько навешано, что отмыться будет сложновато.

     - Знакомые слова. Чина говорил то же самое.

     -  Не  напоминай мне об этом болтуне,  - лицо Славика скривилось.-  Так

вот, -  продолжал он,  -  выехать я  тебе помогу,  как и помогу устроиться в

тихом, спокойном местечке.

     - Но...

     - Не перебивай. Я уже понял, что твое альтруистическое нутро  беспокоит

участь Милы...

     - Беспокоит, - со вздохом согласился я.

     - Так вот, выход один - отдай меч, Тим. Отдай...

     - Они же меня все равно пришьют.

     - Не пришьют. Это уже моя забота.

     - Нет, Слава, -  твердо сказал я,  - мне не дадут  этого сделать. Может

быть  ты и прав - все это мистический  бред  в самом деле, но  этот меч стал

частью меня. Вот скажи, что будет со мной, если мне отрубить голову?

     - Не очень эстетическое зрелище получится, - с иронией ответил Слава.

     - Нет, не могу.

     - Тебе и в самом деле нужен психиатр.

     - Не отдам, - отрезал я.

     - Окончим на этом, - утомленно сказал Слава, - у меня  голова от твоего

вытрезвителя  разболелась. Но ты подумай.  Для  переговоров  мы твоих врагов

найдем запросто. Я пущу слушок среди знакомых и через три дня...

     - Я один раз уже отдавал меч и ты знаешь, что из этого вышло.

     - Это ты так считаешь.

     - Нет, - сердито стукнул я кулаком по столу. - Нет.

     - Ладно. Утро вечера мудренее. Спать будешь в  комнате для  гостей. Там

уже все приготовлено. Спокойной ночи.

     - Подожди.

     - Ну? - вопрошающе уставился на меня Слава.

     - Хорошо,  пусть действительно есть какая-то  преступная группа, но как

ты объяснишь, что мой меч режет металл?

     - Научный феномен.  Как учили  нас материалисты - если пропала материя,

значит мы достигли предела, до которого ее знали.

     -  Пусть так.  А  Димов, Максим  Димов?  Он же не угрожал  мне.  А  тот

старик-смотритель?

     Славик пристально посмотрел на меня, потом опустил глаза и тихо сказал:

     - Инквизитор Торквемада был твердо уверен, что следует божьей воле.

     Славик поднялся и направился к двери. На пороге он остановился.

     - Отдай его, Тим. Это - единственный выход.

     Мне  захотелось  швырнуть  в  него  бутылку  из-под бренди,  но она,  к

сожалению, была не совсем пуста.  Пока  я соизмерял приоритеты, друг  юности

скрылся. Злость кипела во  мне. В нездоровых парах жизнь казалась невыносимо

тяжкой.  Может  быть  в самом  деле, я  ненормален.  Меч  своими  необычными

свойствами  подтолкнул  меня  к  безумию.  Мания  преследования,  раздвоение

личности,  садистические  наклонности... Да-да,  я  болен.  Урод,  маньяк  и

садист...

     "Будь  все проклято!" - простонал  я,  хлебнув  коньяку  прямо из горла

бутылки,  не без труда поднялся,  намереваясь  пройти в комнату для  гостей.

Потолок  попробовал  поменяться  местами  с  полом,  но  я не  позволил  ему

своевольничать.  Главное для человека -  не наделять вещи разумом, иначе  не

успеешь оглянуться, как они тебя его лишат. Размышляя над этим положением, я

добрался до отведенной мне комнаты. Она была великолепна. Молодец Славик. Он

действительно   чего-то  добился.   У   него  есть  репутация,  материальное

благополучие, уверенность в  себе. Что есть у меня? Что я  приобрел со своей

"сумма  философии".  Ничего,  кроме безумия. У  японских самураев был кодекс

чести  "Хагакурэ  бусидо"  -  "Путь воина,  скрытый  под  листьями".  В  нем

утверждалось, что смерть не  позорна,  ибо она не несет бесчестья и  что для

человека, не достигшего цели в этой жизни, лучше всего  умереть. Лучше всего

умереть... Я прошел в коридор, взял меч и вернулся обратно в комнату. Смерть

и неприятности  -  вот, что сеял я  вокруг последние дни. Доброе,  вечное...

Пустота - больше ничего не занимало  меня. Пустота - решение  неразрешимого.

Перед моими глазами одна за другой возникали страницы из старой книги.

 

     ...один  из  подданных его  светлости  сказал: "Когда  жизнь  и  смерть

одинаково не бесчестны, - останови свой выбор на жизни".  Но он  имел в виду

выразить обратное тому, что сказал. В другом случае он заметил: "Когда вы не

можете решить: идти или не идти? - лучше не ходите"

     Он добавил: "Когда вы задаетесь вопросом: есть  или не есть? - лучше не

ешьте. Когда вас мучит вопрос: умереть или не умереть? - лучше умрите".

 

     "Лучше умрите",  -  произнес я вслух, пробуя слова на  вкус и обретая в

них смысл. Ножны  звякнули, упав  на пол, к  ногам.  Я сел на край  кровати,

зажал  клинок между  ладоней, и  приставив его острие  к груди,  соскользнул

вниз. Некоторое время я лежал неподвижно. Грудь  саднила,  но никаких других

неприятных  ощущений  я не испытывал. "Неужели смерть  такова", - подумалось

мне.  Я  открыл  глаза. Меч был вонзен  в  мою  грудь, но ни капли крови  не

пролилось. Удивленный, я поднялся. Похоже, я был жив, я  был материален. Что

за  комедия!? Я  вырвал меч из груди и с удивлением обнаружил, что рассечена

только одежда. Разъяренный,  я размахнулся  и нанес  страшный  удар по руке.

Кисть осталась  на месте,  но рубашка  лишилась  манжета. Я резал, бил  себя

клинком.  Лоскуты  одежды,  как  конфетти, покрыли пол,  но  тело  мое  было

невредимо. Обессиленный, я опустился на кровать. Даже с собой покончить и то

толком не смог. Наверное,  раньше я жил под именем Гуддини. Но,  Господи, не

лыком шит твой слуга. Смеясь, я прошел на кухню, где без труда нашел хороший

остро отточенный нож.  Чтобы удостовериться, я провел  им по  ладони - кровь

хлынула  из пореза.  Некоторое время  я  размышлял, в  какую  часть тела мне

вонзить стальное  жало  и,  остановившись  наконец на  солнечном  сплетении,

переложил нож в левую руку, чтобы вытереть  вспотевшую ладонь правой,  но...

Пораженный, я замер - левая  ладонь, только что рассеченная мною... Я бросил

нож, смыл кровь с руки и вместо раны обнаружил багровый рубец. Он светлел на

глазах  и вскоре  растворился  вовсе. "Есть человек - есть  проблема, нет  -

человека,  нет  -  проблемы", -  вспомнилась  мне циничная  фраза  одного из

народных  любимцев, но, оказывается, он  ошибался.  Человека не  было -  был

Ангел, а проблема оставалась. Особенно проблема с одеждой - коей трудно было

назвать лохмотья неизвестным образом удерживающиеся на мне.

     Я лег  в чудную постель и отдался сну - что мне оставалось делать, если

отдаться смерти не удалось?

 

     Бурной  рекой текла земная твердь. Много  предметов  нужных  и ненужных

несли могущественные  потоки.  Далеко, почти  по  соседству  с  неподвижными

звездами,  лежал остров. Он изредка тяжело вздрагивал, страдая  под тяжестью

искусственного образования. Все  ближе  и ближе  мрачные стены. Я  над ними.

Замерло все, повинуясь  приказу  неизвестного  механика.  Здесь  стоит  дом.

Шакалы  стерегут его темную  тайну. За окном, за тяжелыми  шторами, старик и

женщина рядом. Это... Огромные  крылья  заслонили свет...  Птица...  Ужасное

зловонное тело обрушило свою мощь на меня. И когти... Страшные когти тянутся

к пылающему сердцу.

 

     "Прочь...  Пошла  прочь...  Прочь!"  - закричал  я,  отталкивая  птицу,

оказавшуюся  на  поверку  одеялом. Снова  кошмары...  Я  поднялся.  По  всей

видимости, сон  более не  вернется ко мне. Саднила  спина. Что-то я упустил.

Какая-то мысль, очень ценная мысль, возникла у меня сразу после пробуждения.

Хотелось пить. Я прошел на кухню. В холодильнике пирамидой возвышалось пиво.

Я,  с удовольствием вскрыл банку с изображением  сельского  домика. Домика?!

Да! Дом! Он...  В этом доме была Мила,  я и он... Этот дом я отыскал тогда в

памяти  веселого мальчика -  упокой его душу Господи.  Ясная четкая  картина

возникла  перед моим  взором:  обнесенный высокой оградой двухэтажный  дом с

порталом  в  колониальном  стиле.  К  моей  радости,  на  подоконнике  лежал

карандаш,  а  на  столе  салфетки.  Выбрав  удобный  ракурс, я  принялся  за

рисование.

     -  Ты  хоть  знаешь,  который  час?  - спросил, неожиданно  появившись,

заспанный Слава.

     - Знаю! - возбужденно закричал я. - Знаю, где Мила!

     - Не ори так, - поморщился мой  друг,  - Господи, что  с твоей спиной и

твоим бельем?

     - Оставь. Смотри, я нарисовал...

     - Да ты весь в крови, - не унимался друг, - сними майку.

     Я повиновался. То что  осталось от нее, после моих упражнений  с мечом,

действительно было в крови.

     - Мама моя! - воскликнул Славик

     - Да что там такое?

     - Если  бы тебя  поцарапала  кошка величиной с носорога  было  бы очень

похоже. Как ты умудрился?

     Слава  достал из подвесного шкафчика  аптечку. Не дожидаясь ответа,  он

вылил мне на спину полбутылки  перекиси водорода и продолжил монолог старого

миссионера:

     - Тебе, действительно, нельзя пить.  Помнишь, последний раз когда пили,

ты себе так ногу разбил, что потом месяц хромал.

     - Было, - согласился я, тяжело вздыхая.

     - А на пятом курсе  института? - продолжал пытать  меня Слава, промокая

салфеткой рану.

     Ужасная боль парализовала меня.

     - Кажется, там позабыли финку, - промычал я сквозь зубы.

     - Секунду... Сейчас, сейчас...

     Меня вновь пронзила боль.

     - Боже мой!

     - Что случилось? - забеспокоился я.

     Славик молча протянул мне  треугольный зубец, более всего походивший на

чей-то коготь.

     - Не маленькая была тварь,  -  пробормотал я,  с  трудом  справляясь  с

приливами дурноты.

     - Тебе плохо?

     - Прошу, уничтожь  это, - с трудом вымолвил я, - утопи, выбрось... нет,

постой... Это нужно зарыть...

     - Почему? - с недоумением спросил Славик.

     - Быстрей, иначе будет поздно, - закричал  я, оттолкнув друга. Где-то в

глубине квартиры родился звук бьющегося стекла.

     - Уже поздно, - упавшим голосом произнес я.

     -  Что происходит,  в  конце  концов?!  - возмутился Славик,  порываясь

покинуть кухню.

     - Не ходи, - остановил я его, поднимаясь со стула. - Это мое дело.

     - Тебе и правда нужен психиатр.

     -  Мне это  уже  говорили однажды. Молчи, -  приказал  я,  выглядывая в

коридор.

     В квартире царила странная тревожная тишина. Она лгала, пытаясь убедить

меня в безопасности окружающего мира, но я чувствовал, я знал - враг здесь и

медлить  он  не  будет.  Мне нужен  был  меч.  Только  рука,  соединенная  с

магическим клинком, даст мне спокойствие и уверенность. Я осторожно двинулся

к  входной двери  - там  было  оружие и  моя надежда. Первая дверь направо -

гостиная,  далее  поворот  налево  - прихожая.  Я  остановился. Из  гостиной

вытекал тоненький  ручеек  тумана,  пересекал коридор  и, упираясь  в стену,

поднимался вверх,  к  потолку.  Я  предчувствовал, что  тщедушность белесого

потока обманчива. Как только моя нога пересекла очерченную им границу, сотни

белых сталагмитов  ринулись вверх навстречу сталактитовым  собратьям. Жуткая

боль пронзила мозг. Я заорал и  рухнул на  пол. Казалось, нога была навсегда

отторгнута от тела. Надо мной появилось  обеспокоенное лицо Славика.  Он мне

что-то говорил, но слова утекали, огибая сознание.

     - Все хорошо, - сказал я ему, - помоги мне подняться.

     -  Только  не думай посылать его за мечом, - послышался скрипучий голос

из гостиной - это убьет его.

     - Кто со мной разговаривает? - спросил я, нисколько не удивившись.

     - Это я с тобой говорю, - голос Славика дрогнул.

     -  Нет,  -  не  согласился  я, -  я  слышал  другой  голос  -  старый и

скрипучий...

     - Да, я стар, как  этот мир, ибо я был тогда, когда еще  не было его, а

значит  и  не  было  старости...  Да, я  скрипуч,  как  глыба сползающая  по

базальтовой плите, ибо наступит время и эта плита опустится к ней...

     - Кто говорит?

     -  Я  не слышу  ничего, Тим,  - со  страхом сказал Славик. Дурачок,  он

полагает, Тим Арский окончательно помешался.

     - Ты не видишь туман? - спросил я его на всякий случай.

     - Нет.

     - Он  не  видит ничего, - проскрипел все тот  же голос,  - и сделав шаг

вперед, он не увидит никогда.

     - Хорошо, - спокойно сказал я.

     Взглянув  в  глаза  друга,  я резко  ткнул его  кулаком  под  солнечное

сплетение. Славик,  задохнувшись,  согнулся. Я  заломил его  руки  назад  и,

сорвав с его халата пояс,  крепко скрутил им их за спиной. Теперь оставалось

снять бра со стены и зацепить полы халата за крюк.

     - Ты зачем это? Зачем? - с трудом прошептал Славик.

     - Не сердись и не кричи. Просто я не хочу тебя потерять. Извини.

     - Ты сошел с ума. Развяжи меня сейчас же...

     -  Ну, освободи  его,  - заскрипел  голос,  -  и он  сдохнет  как  тот,

другой...

     Я прошел в гостиную. На спинке кресла, у разбитого окна, сидел  большой

ворон.

     - Это твой паршивый  голос  скрежещет и нарушает покой чужого  дома?  -

спросил я, любуясь синим отливом перьев мрачной птицы.

     - Карр, - ответила она и  в бусинках загадочных глаз сверкнула пустота.

- Тебе не взять его.

     - А мне он и не нужен, - сказал я  равнодушно,  хотя в действительности

буря сокрушала  мое сознание. Только одно чувство  властвовало над  тем, что

зовется Тим  Арский  - ненависть. Она, а не  любовь правит  миром. Последняя

лишь ассенизатор, убирающий трупы еще живых людей.

     - Карр, ты  проиграл, Ангел,  карр... -  вещала птица, нежась в потоках

ледяного воздуха, вносимого ветром в разбитое окно.

     Меж ножек кресла плескалось туманное озеро. Тоненький ручеек вытекал из

него и вился по ковру к двери, преграждая мне путь.

     - Не вздумай шагнуть еще раз через него, Ангел, не вздумай.

     - Что ты  придумала, мерзкая птица?! - воскликнул я и сомкнул руки так,

что костяшки  пальцев казались  выделанными из мрамора. - Я Ангел и мне пыль

мучения живого тела, ибо душа моя бессмертна.

     -  Здесь  нет вреда твоему телу.  Здесь  смерть души.  Она,  как  воск,

растает в мутных водах.

     - Я Ангел.

     - Когда Ангел дойдет до меча, он будет слюнявой скотиной.

     -  Хорошо придумано,  - одобрительно  сказал я, опускаясь  на диван,  -

наконец-то, вижу настоящее чародейство, а не примитивные трюки рэкетиров. Но

что  тебе из этого,  животное.  Так вечно не будет. Наступит мое время - мой

час, день и яркое Солнце.

     -  Карр, - каркнул  ворон и гладь молочного озера вздыбилась,  извергая

волну, готовую  накрыть  меня  полупрозрачным  саваном.  Я  скользнул  вниз,

перекатился по  ковру и замер,  скорчившись, наблюдая,  как волна омыла  еще

хранящий  форму  моего  тела   диван.  Неожиданно  я  заметил,  что  ручеек,

преграждавший мне путь к мечу исчез. Я вскочил и метнулся к двери, но теперь

колдовство оказалось быстрей человека.

     - Ты лгал, что тебе не нужен меч, - проскрипел ворон.

     - А ты не столь могущественен,  чтобы справиться со мной, -  с усмешкой

сказал я.

     - Но достаточно силен, чтобы...

     Птица замолчала, споткнувшись о свое многословие.

     -  Так что же ты можешь  сделать своими детскими  фокусами? - задумчиво

спросил я.

     Птица молчала.

     - Тим,  развяжи  меня. Слышишь? - донесся до моего слуха голос Славика.

Он уже не пытался освободиться, не кричал и не матерился.

     - Сейчас, - пообещал  я, чувствуя, что истина где-то рядом. - Ты за все

это время так и не слышал скрипящего голоса и карканья?

     - Развяжи меня.

     - Так слышал или нет?

     -  Тим,  ты  болен.  Развяжи  меня  и  мы вместе  разберемся  с  твоими

проблемами.

     -  Отвечай на вопрос, иначе я оставлю тебя висеть здесь, пока твоя Лона

не явится выполнять служебно-любовные обязанности.

     -  Я  слышал  только, как ты  каркаешь и  задаешь пустоте вопросы.  Это

паранойя, Тим.

     Промолчав, я прислонился  к косяку  двери и закрыл глаза. Веки  горели.

Погруженный в мерцающую мглу, я осознал  тяжесть накопившейся усталости. Все

эти дни  она выпадала мутным осадком на дно моей  неприкаянной души и теперь

тянула меня  вниз, в колодец  сна.  Бревенчатые стены шпалами убегали назад.

Тьма расступалась  предо  мной и  смыкалась  позади, поглощая  страдания, не

поспевающие за моим все убыстряющимся падением. Я ждал удара  о водную гладь

с  покорностью  и  терпением  человека   утомленного,  но  привыкшего  жить.

Сверкнула  черная  маслянистая пленка. Мерцающая поверхность вспенилась  и я

ушел во  мрак тяжелых вод. Все та же комната,  коридор. В водной невесомости

легко  и  привольно. Я  оттолкнулся  от  стены и поплыл, еле  шевеля ногами.

Подгребая   рукой,   повернул  налево.  В  углу  смятый   плащ.   Он   слабо

фосфоресцирует. Подобно чудесной жемчужине в его складках спрятан жезл моего

бытия. Он зовет меня и я повинуюсь этому  зову.  Плащ сдернут. Ослепительный

свет пронзает невесомое тело, но рука уже  легла на пылающую  рукоять. Дверь

распахивается   предо   мною.  Там  тьма.  Где-то  мигают  два  огонька.   Я

вглядываюсь. То  машина, несущаяся по ночному шоссе, обрывающемуся у  двери.

Все ближе и  ближе  ее металлическая коробка. В ней четверо. Сидящий спереди

дремлет. Нет. Он слеп, но он ведущий. Два луча вырвались из  незрячих  глаз.

Пронзив  пространство, они  уперлись во что-то  позади меня. Я обернулся. На

спинке кресла сидел ворон. Расправив крылья, он нежился в сияющих потоках. В

сладострастном карканье билось плененное слово. "Приди... Приди..."- скрипел

ворон. И незрячий, опираясь на соединяющие их лучи, шел к нему и вел других.

Я поднял меч, готовый встретить опасность,  но  он выскользнул из рук. Горло

сдавила спазма. Воздух... Воздух... Но кругом лишь вода.

     Жадно хватая ртом воздух, я открыл глаза.  Было трудно определить, ушло

наваждение или осталось. Я стоял, опершись на дверной косяк, передо мной тек

ручеек тумана, а  позади  матерился  человек.  Основываясь на  последнем,  я

сделал вывод, что происходящее - реальность. Снова реальность. Давненько  не

звали меня. Я  знаю все  про черную птицу. Соединенная с медиумом, она ведет

сюда людей, жаждущих крови моей реальности.

     "Мерзкая тварь", -  пробормотал я,  с  ненавистью взирая  на посланника

смерти, - я так долго был ничем, что  если я должен  стать мертвецом, то  не

все ли равно, когда им быть. А главное, мне удастся стать хоть чем-то...".

     Я  глубоко вздохнул  и  бросился вперед, через туманный поток.  Ужасная

боль вгрызлась в мозг, но я продолжал движение, пока не рухнул на пол. Туман

вспыхивал  вокруг  и  раскаленной  лавой  втекал  в легкие,  выжигая  в  них

кислород. Я ничего не  видел, но продолжал ползти, ползти к намеченной цели.

Сквозь шум в ушах, я  услышал хлопанье крыльев и кровожадный клич птицы. Она

обрушилась  на  мою  спину,  терзала  мое   тело  когтями,  пыталась  клювом

дотянуться  до глаз. Кто-то кричал, быть может,  связанный человек, но звали

не  меня, Прометея, а Арского, какого-то Арского...  Ткань рассудка рвалась.

Его клочья оставались позади  в кровавых  лужах...  Я полз... Туман застилал

глаза, но сквозь его кровавую пелену явилось сияние...  Я уже  не знал,  что

это,  и  не хотел  этого... лишь последний  лоскут  сознания  подвинул  меня

протянуть  руку. Цилиндрический предмет лег на ладонь. Я  дернулся, прошитый

искрой, испепелившей боль. Голубая молния пронзила пространство и рука моя в

круговом  движении  разъяла  враждебный  мир.  Птица  в  последнем  яростном

движении  бросилась  в  лицо,  но  наткнувшись  на  сияющий  клинок,  упала,

расчлененная к ногам. Ее агонизирующие части продолжали тянуться  ко мне, но

смерть  уже поменяла хозяина.  Опустошенный,  я опустился  на  колени. Слава

Богам, слава Героям!

     - Тим, ты жив? - послышался незнакомый голос.

     - Мертв, - глухо ответил я, поднимаясь с колен.

     Это  странное  имя  "Тим".  Мне  кажется,  оно  принадлежит кому-то  из

близких.  Только  не могу вспомнить  этого человека.  В раздумье я прошел из

прихожей в коридор.

     -  Что  это было? - спросил у  меня мальчик,  связанный  и прицепленный

полами странного одеяния к крюку, вбитому в стену.

     - Враг, - ответил я просто, силясь вспомнить его.

     -  Может  быть,   ты   соизволишь   меня  развязать,   Тим?  -  сердито

поинтересовался незнакомец.

     Я  ошибся  - он конечно, не  мальчик, но  выглядит чрезвычайно  молодо.

Только почему этот человек обращается ко мне "Тим"?

     - Вы ошиблись, - решил я поправить его, - мое имя Прометей.

     По  всей видимости, я  сказал что-то ужасное. Лицо человека исказилось.

Он выглядел явно потрясенным. Неожиданно в глазах потемнело.

     Дорога,  уходила вдаль, к звездному небу.  По  ней  ко  мне кто-то шел.

Ничего  примечательного  в  нем  не  было,  ибо  не  было  даже лица. Фигура

остановилась вблизи и  я услышал голос: "Отдай то, что нельзя отдать, возьми

то, что нельзя потерять..."

     Я выставил перед собой меч.  Существо протянуло к нему руки  и схватило

голыми ладонями обжигающий металл. Послышалось шипение.  Существо задрожало.

Капюшон  с его головы откинулся  и  я увидел лицо...  Свое  лицо.  Лицо Тима

Арского. Я потерял равновесие. Мир опрокинулся, но это продолжалось не более

мгновения.

     - Прощай, Тим, - сказала фигура, удаляясь.

     - Прощай, Прометей, - прошептал я ей вслед.

     Небо посветлело. Звезды посыпались со слабеющего  небосвода  и когда он

окончательно обернулся каменными стенами, они обрели лучший мир.

     В глазах Славика можно было прочесть столько всего, что я молча обрезал

полы халата и пояс, стягивающий его руки.

     -  Что ты натворил,  - ничего не выражающим  голосом произнес мой друг.

Его взгляд блуждал где-то за моими плечами.

     - Все хорошо, родной... теперь  все хорошо, - успокоил я его,  обнимая.

Славик молчал. Мне было нетрудно понять его состояние.

     - Извини. Я безусловно во всем виноват. Если желаешь, я уйду...

     - Не желаю...  Мы с тобой оба сошли  с ума.  Но как это объяснить Лоне?

Как?

     Коридор походил на подсобку скотобойни - стены измазаны  кровью, мебель

разбита и опрокинута.

     - Скажи, что я поклонник культа Вуду, - предложил я, улыбнувшись.

     - Это была шутка? Мне сложно реагировать на твой юмор адекватно, - умно

выразился Слава, рассматривая рассеченную тушку  птицы.  - Будто фрагмент из

дешевого ужастика.

     - Это нужно  сжечь, -  жестко  сказал  я, -  опасность миновала, но она

может придти вновь.

     - Я ничего не понимаю, ничего...

     - Это  нельзя  понять, в это нужно поверить.  Мы,  люди, так  уверены в

себе, в  своих  силах, так  независимы от  окружающего мира. Этот мир мстит.

Жестоко мстит. Он снова ввергает нас в варварство, но не от безграмотности и

незнания, а от просвещенности и высокого самомнения...

     - Боже, твоя спина - кровавое месиво,  -  оборвал  мое философствование

Слава, - здесь  одним швом не  обойдешься. Он усадил  меня на табурет,  взял

склянку со стола и тотчас уронил ее на пол.

     - Чисто. Затянулись. Раны затянулись, - растерянно пробормотал он.

     - Велика сила Господа, - сказал я с облегчением.

     Ответом мне было молчание, ибо что спрашивать, когда приходит вера?

 

 

 

 

 

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 

 

ПЕПЕЛ

 

 

 

 

     "...Ведь телесная оболочка людей точно такая, как дерево.

     Когда его посадят, оно растет, поднимается и вырастает.

     Затем его ломают, обрубают и кладут в огонь, и огонь его

     сожжет и впитает в себя, а Благой ветер развеет пепел по

     миру и, в конце концов, донесет его к тем, кто сажает его

     или кто видел, и кто не узнает, было ли их или нет".

     Наставление мудрецов маздаяснийцам

 

 

 

     Я открыл  глаза. В эту пору трудно определить  время суток, не взглянув

на  часы.  Тусклый  квадрат  окна,   очерченный  на  ярком  полотнище  штор,

месмерически  притягивает  взгляд.  Блуждая  среди  слабых  разводов  узора,

устаешь,  сдаешься  и  скоро  проваливаешься   в  сон,  чтобы,  проснувшись,

некоторое время спустя вновь увидеть все тот же квадрат и тот же узор. И так

пока  не насытишься, пока отвращение  не сгложет  сладостное забытье.  Вот и

сейчас я лежал и пытался отделить  замысловатую  роспись  материи от потоков

света.   Некоторое  время  назад   хлопнула  дверь  -  Слава  ушел,   чтобы,

воспользовавшись какой-то  случайностью,  которая,  несомненно, представится

ему, найти  странный дом  и  его владельцев. Он вернется гордый, радостный и

огорченный  одновременно, а потом случится то, чего не быть не могло. Но это

только  будет, только случится. Пока  же  свет владел замысловатым  узором и

притягивал взгляд моих расслабленных  глаз. Секунды складывались  в  минуты,

минуты в часы  -  я  скользил  на  гребне  временной  волны,  но  потом,  не

удержавшись, рухнул  вниз  и  секунды защелкали  мимо, я продолжал падать  и

минуты  тронулись  вспять,  уступая  часам.  Господин  Бергсон  считал,  что

время... Но какое мне дело до господина  Бергсона, когда покойники встают из

могил.  Кто-то  тронул  клавишу  "Повтор",  не обратив  внимания  на надпись

"Опасно для жизни!". Возможно, я пропустил первый показ.

 

     -  Мы снова  здесь,  -  сказал  Улисс Брук, прислонившись  к  мраморной

колонне щекой.

     -  Похоже  на то,  -  равнодушно  пробормотал  Максим  Димов,  ощупывая

багровый рубец, разделяющий его лицо на две не совсем симметричные половины,

- паршиво сработано, Улисс.

     -  А  вы чего  хотели? Когда  пироги  печет сапожник,  а  сапоги тачает

пирожник, лучшего результата ожидать не приходится.

     - Да уж...

     - Не знаю, чем вы недовольны, но для непрофессионала сделано неплохо. В

вашем лице появился даже некий шарм.

     - Не хамите, - угрожающе предупредил Максим Максимович.

     - Нет,  что вы, дорогой. Совсем  нет. Просто, я  в благостном состоянии

духа, -  признался Улисс, с удовольствием вдыхая прелый аромат леса, - всему

причина время года. Осень...

     - Какая  осень?! Вы совершенно разболтались, - не на  шутку рассвирепел

Максим Максимович, - Зима. Зима у нас.

     - Была, Максим Максимович, была...  Это только  в банальных интеллектах

зима  сменяется   весною,  во   всех  же  остальных   случается  по-разному.

Взгляните-ка вниз,  -  предложил  Улисс,  указывая  рукой  на  желто-красный

пастельный лес.

     Максим  Максимович  поднялся  со старого  скрипучего  кресла, подошел к

Улиссу и,  опершись  на холодный камень  перил, долго  вглядывался в бледные

дали.  Лицо  его  менялось, в  серых  глазах  возникало какое-то неизвестное

чувство. Не отрывая взгляда от желтых полотен, он странно заговорил:

 

     Я (не веря) и вещий мой ум

     Мы воскликнули разом:

     "Психея! Кто тут спит?" -

     Я и вещий мой ум...

 

     И Улисс также странно отвечал ему:

 

     "Улялюм, - подсказала Психея,

     Улялюм! Ты забыл Улялюм!"

 

     Сердце в пепел упало и в пену

     И как листья устало застыло,

     Как осенние листья застыло...

 

     Улисс   умолк,  и  Максим   Максимович,   прикоснувшись  к  его   руке,

пробормотал:

     - И это все...

     - И это все Арский, - подтвердил Улисс, широко раскинув руки.

     - Никогда бы не подумал.

     Они стояли  молча, подстраиваясь под печальные декорации, пока Улисс не

нагнулся и не принялся собирать с пола листы  бумаги, перемешанные с опавшей

листвой.

     - Мы отвлеклись, - сказал он.

     - Чем же нам следует заняться? - спросил Максим Максимович, возвращаясь

в свое кресло.

     - Лицедейством. Всего лишь лицедейством.

     - Хорошо. Я буду Арским...

     - Нет-нет, - решительно возразил Улисс, протягивая астрологу бумаги,  -

Арским буду  я.  Вы слишком пристрастны для  этой роли. Вам же лучше удастся

воплотить не менее занятный образ профессора Джабейли.

     - Джабейли так Джабейли, - согласился Максим Максимович.

     - Итак,  мы вернемся в  день, следующий за  днем  знакомства  Арского с

профессором.

     - Дорогой Улисс, не забудьте отметить, что  тот день не был для  нашего

героя простым.

     -  Разумеется,  все  дни,  завершающиеся мордобитием,  не  простые.  Но

начнем, пожалуй. Назавтра, ранним утром, Арского разбудил звонок.

     - Подождите-подождите, - возмутился Максим Максимович,  - а что снилось

ему в ту ночь?

     - Какая разница?

     - Нам стали  бы  ясны  мотивы  многих его  поступков. Зигмунд  Фрейд  в

монографии,  посвященной  сновидениям   писал,  что   всякий  сон   содержит

психический материал и при верном...

     - Можете не продолжать, - прервал астролога  Улисс, шурша бумагами, - у

меня ничего  не  сказано  о  сновидениях  и Зигмунде Фрейде.  Тем более, что

следуя   вашему  предложению,  нам  придется  изучать  самих  себя.  Поэтому

ограничимся сухим изложением фактов.

     -  Телефон, так телефон,  -  пробурчал Максим Максимович, сметая желтые

листья с телефонного аппарата. - Алло...

     - Да-да, - отозвался Улисс, изображая заспанную растерянность,  - С кем

имею честь?

     - Э-э, - замялся астролог.

     - Да,  Максим Максимович,  обратите  внимание как сказано: "С кем  имею

честь?". Знаете,  Арский считает, что  подобный  вопрос  может сбить спесь с

любого господина, независимо от социальной значимости.

     - В этом случае ваш Арский ошибся, - со злорадством  заметил астролог и

спокойно произнес, - с вами говорит Рза Джабейли. Мы встречались вчера.

     - Рад вас слышать, профессор...

     - Какое лицемерие!

     - Неужели по тексту точно так?

     - Нет. Это мое мнение, - гордо ответил астролог.

     -  Максим  Максимович,  -  укоризненно  произнес  Улисс  Брук,  -  ваша

отсебятина никуда не годится.

     - Не  смейте говорить со мной  в подобном тоне. Ваш Арский, несмотря на

представленную вами милую картину, отвратительный тип. Профессор Джабейли...

     - Между прочим, я думаю, что звонить в 6 часов  утра  - не лучшая мысль

для профессора -  дурное воспитание не скроешь учеными званиями. А мой герой

согласился  все-таки  пойти  к   нему,  даже  несмотря  на  свое  не  лучшее

самочувствие.

     - Положив нож в карман...

     - Исключительно для самообороны.

     - Вы знаете, чем кончилась эта затея.

     - Вы...

     Но ответить  Улисс  Брук не смог.  Где-то на западе  родился  ветер. Он

пролетел  над умирающим лесом,  проскользнул меж мраморных колонн  беседки и

вдруг,  ощутив  силу в  своих  незримых потоках,  подхватил  опавшие листья,

закружил  их  в  веселом  танце,  разыгрался, разбуянился...  Скоро  деревья

смешаны с листьями, и мрамор крошится в пыль.

 

     Мокрый, разбитый странным сном, я  сидел в постели. Непонятные всполохи

за окном,  бросали  в комнату пучки света.  Обои,  мебель, картины беззвучно

поглощали  их  неестественные  цвета. "Убил, убил,  убил..."  - бормотал  я,

потрясенный  страшной догадкой. Я помню, как это  было. Вот человек, лежащий

на  полу,  среди  разбросанных бумаг  и разбитой мебели. Каждый шаг отдается

хрустом  стекла. Я склонился над  незнакомым  лицом и  вздрогнул,  отпрянул,

столкнувшись с кровавым взглядом вытекших глаз. ПРОФЕССОР. Я руками оперся в

стену, уронил голову между ними и попытался  справиться со  слабостью. Потом

оттолкнулся и вдруг увидел алые пятна на белой поверхности. Жирные отпечатки

рук -  пухлые  пальцы,  тонкие прожилки  между  фалангами... Кровь на руках.

Уходить...  Бежать...  Целая  жизнь  окончится  так  глупо  и  бессмысленно.

Мучительная пытка  дознания, навсегда испорченная  репутация  и покалеченное

здоровье. НО КАК  БЕЖАТЬ? Я СПЛЮ. ВЫСОКО. У САМОГО НЕБА. МОЯ  ПОСТЕЛЬ. ЗДЕСЬ

ЛИШЬ МОЙ  СОН... Кровавые полосы на стене складывались  в буквы,  а  буквы в

слова.

 

     КАК НАИЛУЧШИЙ ВЛАДЫКА,  ТАК И СУДЬЯ,  ИЗБИРАЕМЫЙ В СОГЛАСИИ  С ИСТИНОЙ.

УТВЕРЖДАЙ   СИЛУ  ДЕЙСТВИЙ,  ПРОИСХОДЯЩИХ  ОТ  ЖИЗНИ,  ПРОВОДИМОЙ  С  БЛАГИМ

ПОМЫСЛОМ, РАДИ МАЗДЫ, РАДИ ВЛАДЫКИ, ПАСТЫРЯ БЕДНЫХ.

 

     Сквозь приоткрытую  дверь  ворвался ветер. Он схватил  последние  слова

древней молитвы, оказавшейся неизвестно каким образом на стене, и  швырнул в

меня  россыпь  незначимых букв.  Тело мое поддалось  и  посыпалось  осенними

листьями. Время фантома - мгновенье...

 

     Мокрый,   опустошенный,  я   сидел   в  постели.   Степень  собственной

нормальности  уже  не беспокоила меня и,  если я думал о чем-то, то только о

непостижимости  произошедшего тогда.  Я - убийца. Конечно, факт не новый. Но

во всех случаях, прежде, расплачивался  я сам.  Здесь беспамятство. Амнезия.

Абсолютно забыть... Забыть и  лишить доверия своего  друга, своего  дорогого

друга... глупо ушедшего. Я, рыдавший  в детстве над разрубленным кузнечиком,

стойко всю жизнь питавший отвращение к умерщвлению животных, как мясник режу

и рву человеческие тела,  Каином рождаю смерть.  Что может быть после  всего

ценой моей жизни? Жизнь друга. Милы. Спектакль почти сыгран.

     Я  встал с постели. Настенные часы показывали  полдень.  В моей душе не

было  никаких  эмоций. Извращенное бесчувствие -  так называется этот способ

ощущения жизни. Что  может быть приятней подобного холода? Приятней оказался

душ и плотный  завтрак.  Наслаждение жизнью -  опасная тенденция,  хуже  нее

может быть только безразличие к жизни - состояние, когда тело растворяется в

дневном свете, а душа держится только долгом.

     Сегодня был редкий  день. Хорошие вина  грех  пить залпом, хороший  чай

пьют без  сладостей...  Не  надо  мне ничего более этого дня. Пусть медленно

иссякает чаша его, и ничто  не  портит чудесного аромата покоя. Бодрствующее

небытие  заняло меня всего.  Наверное, ему  подобно махаянское  "недействие"

просветленного. Наверное. Интересно, изыщется ли к этому состоянию что-то из

По? Эй! Где вы, Улисс? Где вы, Максим Максимович?

     День постепенно уходил. Иссякало  мое священное  вино. Последняя  капля

покинула простую чашу вместе с хлопком входной двери.

     - Почему в темноте? - спросил Слава с порога.

     - За  твое  здоровье,  - провозгласил я тост, вливая  в себя  последнюю

символическую каплю. - Ты что-нибудь узнал?

     Слава не ответил.

     - Почему молчишь? - снова спросил я.

     - В  городе  очень неспокойно,  Тим. Есть  сведения,  что все  кончится

большой кровью. Тебе необходимо уехать.

     - Я тебя, кажется, спрашиваю о другом.

     - Потом будет поздно. Введут строгий паспортный контроль. Ты не...

     - Ты узнал? - продолжал я настаивать.

     -  Да,  да, - раздраженно  ответил  Слава,  бросая на  стол  салфетку с

наброском дома, - это дача Этибара Джангирова.

     - "Э.Д." было вышито на платке - все верно. Где она находится?

     -  Ты не  понял, что  я  сказал? - воскликнул  мой друг.  -  Для  тупых

повторяю: это дача Этибара Джангирова!

     Славик нервно зашагал по комнате.

     - Что ты орешь? Какая мне разница, чья это дача... Там Мила.

     -  Пойми, -  более  спокойным тоном попытался  объяснить Слава, положив

руки на мои  плечи, - словосочетание "враг  Этибара  " и  слово "покойник" -

тождественны.  Я ничего не  могу!  -  всплеснув руками,  он снова забегал по

комнате,  - против Этибара не пойдет никто.  Я  не  в состоянии помочь, я не

могу  быть посредником,  я даже не  могу обеспечить твою безопасность. Своей

теперь не могу...

     - Что же ты можешь?

     Слава открыл бар и налил водки.

     - Будешь? - спросил он, поднимая рюмку.

     - Нет. Ты не ответил на вопрос.

     Слава с отвращением выпил, поморщившись, глухо сказал:

     - Я могу попытаться отправить тебя подальше...

     - Адрес? - жестко спросил я.

     - Это идиотизм. Тебя убьют, Тим.

     - Адрес?  - вновь спросил я, чувствуя, как разгорается  во  мне ярость.

Слабо  засветились  кончики  пальцев. - Скажи,  иначе я разворошу  весь твой

трусливый мозг.

     - Мардаканы, - выдавил он и бессильно опустился в кресло.

     - Так-то лучше, - пробормотал я, поднимаясь.

     - Подожди. Что ты собираешься делать? Какой у тебя план?

     - Чертовски прост. Никаких сомнений. Если нужно будет убивать - я убью.

Одного, двоих,  сто человек.  Мне  уже безразлично, какое  количество  теней

явиться требовать отмщения. Я еду, мон шер ами.

     - На чем  едешь? Сейчас в Мардаканы  тебя согласится везти только такой

же идиот, как и ты...

     -  Ничего,  дураков на свете  много. Если не  отыщу одного сам, то  Бог

отыщет для меня его обязательно?

     -  Не  знаю, кто  из вас двоих посодействовал,  но  с  дураками  у тебя

проблем не будет, - обречено произнес Слава, поднимая телефонную трубку.

     Он быстро набрал номер и сказал кому-то: "Все остается в силе..." Потом

встал и подошел ко мне.

     -  Моя кандидатура  утверждена на роль идиота, - произнес он с грустной

улыбкой.  - Мне  было необходимо убедиться  в твердости твоего  желания,  то

есть, я хотел сказать, неизлечимости твоего безумия...

     - Ты? И думать не смей. Мне терять нечего. А ты... Если, не дай боже, с

тобой что-то, я на себя руки наложу. Выбрось из головы.

     Я замолчал. Года действительно изменили моего друга.  Я не ощущал в нем

колебания,  той  слабинки, которая давала мне  в  былые  времена возможность

настоять, изменить его решение, которое чем-то могло повредить ему.

     - Хорошо. Чем ты можешь помочь?

     - Быть может, я и слаб,  - усмехнулся Слава, выдвигая ящик комода, но у

меня имеется универсальный уравнитель господ Смита и Вессона.

     В его руке был револьвер.

     -  И у старика, и у ребенка -  шансы  равны, -  произнес он,  с любовью

взирая на оружие. - Да. И кроме всего прочего, мне неудобно перед Владом.

     - Это еще кто?

     - Наш водитель. Моя правая рука и вообще мастер на  все  руки. В десять

он будет ждать нас в квартале от моего дома.

     - Прошу, позволь мне пойти одному.  Насколько  я  понимаю -  это мафия.

Если тебя узнают...

     - Во-первых, не  мафия, а крупный бизнес,  а во-вторых, я  делаю это не

для  тебя,  а исключительно ради физической науки, - с улыбкой ответил он и,

посерьезнев, добавил, - а  главное -  ради  себя.  Каждый обязан хоть  раз в

жизни  сделать  что-то  невозможное,  неразумное...   Ты  не   представляешь

насколько это безрассудно идти против Этибара .

     - Хорошо, ты - ладно... Но Влад. Его зачем же подставлять?

     - Знаешь что, моральные  мучения по этому поводу предоставь мне. Еще не

единожды за время нашего  сотрудничества этот  человек  не подвел меня  ни с

одним делом:  будь  то  решение  компьютерной  задачи  или  ручная  погрузка

автогрейдера.

     - Тебе не надо...

     - Мне лучше знать. Боюсь, с  твоим отъездом все неразумное в моей жизни

окончится. Так что carpe diem - лови мгновение.

     - Хорошо, - согласился я, - только ужинать не будем.

     - Почему же?

     - Полегче будет, когда брюхо словит пулю.

     - Обещаю пристрелить тебя в этом случае.

     - Гуманизм всегда был твоей отличительной чертой.

     Вечер незаметно приближался  к назначенному часу. Я  неподвижно сидел в

кресле. Славик, расположившись  за  столом,  усердно  полировал  и без  того

сверкающую поверхность револьвера.

     - Знаешь,  -  наконец решился нарушить он молчание, -  я был сегодня  в

библиотеке.

     - По твоему тону и выражению лица можно решить, что посещение библиотек

жутко непристойное занятие.

     -  Я  уже  не в том  возрасте и  статусе,  чтобы просиживать  штаны  за

деревянными   столами,   исписанными   книжными   фразами   и   неприличными

выражениями.

     - Поросенок рос, рос и вырос в большую...

     - Не скоморошничай, - перебил меня Слава. - Я серьезно.

     Он положил револьвер и повернулся ко мне.

     - Ты же  знаешь,  я до вчерашнего дня относился  к религии только в той

мере, в какой она относилась к моим делам. Ты понимаешь, что я хочу сказать.

     Я кивнул.

     - Имиджу делового человека умеренная набожность никогда не помешает. Но

ты... сегодняшняя ночь...- Слава замолчал на мгновение, изыскивая слова. - Я

не  спал  остаток ночи. Думал  о тебе,  о  Боге. Я  ничего не  понимаю, Тим.

Ничего...

     - Что ты хочешь понять?

     -  Почему  эта   религия?  Как  ее   там...  зороастризм?  Не  иудаизм,

христианство, ислам... Почему почти забытая религия? Я искал ответ сегодня в

книгах. Да, есть что-то любопытное. Но почему зороастризм?

     -  Тебе  не  кажется, что мы  слишком большое  значение придаем  всяким

"измам"? В царстве небесном понаставили не меньше пограничных столбов, чем в

земном.  Дело  не  в религии.  В вере. А зороастризм?  Юмор у него такой.  У

Бога...

     - Юмор. Гм...  Вера. Хорошо пусть вера.  Вера во что? Иудеи, христиане,

мусульмане - не все они такие прагматики, как я.  Кто-то действительно верит

фанатически. Но во  что  и  зачем?  К религии  относятся также как к службе.

Только  в  одном  случае добиваются должностей и  пенсий, а в другом милости

божьей и  загробного  блаженства.  Поэтому  мой  прагматизм был  куда  лучше

набожности иных. Но ты смешал и теперь...

     -  Возможно  к Богу следует  относиться как  к  отцу, то  есть,  как  к

кому-то,  кто может оказать  поддержку в  трудную минуту, кому ты, маленький

человек, не безразличен.

     - Мальчик,  ты  сделал  хорошо - папочка даст тебе  конфету, мальчик ты

сделал плохо - снимай штаны...

     -  Не утрируй.  Я не  о страхе  говорю, а  о стыде. Бог -  нравственный

идеал, всегда правый, всегда праведный... Разве тебе не было бы стыдно, если

бы ты поступил подло и гадко, и твой отец об этом узнал бы?

     -  Было  бы,  -  согласился  Слава,  скривив  рот.  - Но  наши отцы  не

безгрешны. Я чувствую, ты сам не веришь в свои слова.

     -  Если не верить, то  разумному человеку  не  стоит  жить.  Мы  - дети

идеального отца. И  как дети, мы все в разном возрасте по отношению к нашему

отцу-богу. Вон тому молящемуся три года, тому философствующему - пятнадцать,

а тот ворующий - блудный сын, другой - бьющий поклоны - и вовсе дебил.

     - Положим так, но почему тогда "конфетка" чаще всего достается плохишу?

     - А с чего ты решил, что "конфетка" дар от Бога?

     - Хорошо,  пусть  Бог  - некий нравственный идеал. Но посмотри на себя.

Сколько  ты всего натворил.  Крови  сколько...  - Слава  осекся  и  виновато

добавил, - извини, я не хотел.

     - Нет-нет, ты прав, - согласился я, задумавшись.

     - Правда,  я не  хотел тебя задеть.  Ты не  виноват, ведь  не  по своей

воле... Но Меч  Митры...  Митра  - ангел  справедливости,  договора. Неужели

божеская справедливость - убийство и кровь?

     - Я убил человека, еще не владея мечом. Да-да, Слава, не смотри на меня

так. Ты был прав относительно Торквемады. Я зарезал профессора Джабейли. Так

что справедливость у  Бога одна, но трактуют ее даже  ангелы по-разному, - я

замолчал, по-покойницки  сложил руки на  груди, и продолжил, - я думаю,  что

дело в жизни. В отношении к ней как таковой.  В своем существовании  человек

не  имеет  никаких доказательств о бытии  Господа, кроме  смутного  ощущения

чей-то руки  -  благоденствующей и карающей. Господь  как  бы существует вне

нашей реальности, по отношению к ней он нереален. Поэтому, наверное, с точки

зрения Господа,  наши  жизни, как  нечто  существующее вне его бытия,  также

нереальны.  Ему тоже  нужны усилия, чтобы поверить  в нас. Только его  мысль

может пробиться  сквозь границы миров.  Она  влияет на людей,  в  их  многих

неосознанных  поступках  -  его  желания и  требования. Он  дает  жизнь,  он

убивает, если мы не оправдываем его надежд.

     - То  есть, ты хочешь сказать, что, так как  смерть есть только переход

из  одного бытийного пространства в  другое, твои зверства - детские шалости

любимчика главы семьи.  Хорошо, положим так. Но зачем  мы должны оправдывать

чьи-то надежды. Зачем вообще ему требуется на нас что-то возлагать?

     Я развел руками и состроил глупую физиономию.

     -  Я вычитал  сегодня, что  у твоих  зороастрийцев  существовала весьма

интересная  концепция,  относительно  роли человека во  всей этой  кутерьме,

зовущейся  миром. Они  считали, что, выбирая между добром и  злом, человек в

конечном итоге решает исход борьбы между Ахурой - добрым началом и Ахриманом

- началом зла. И вот  что  еще  интересно: они относились  спокойно к бедам,

полагая,  что  миру  отведена  некая  мера  зла.  Если  зло  случилось,  то,

следовательно, его меньше осталось в той доле.

     -  Полигон.  Минные  поля  алчности,  полосы  препятствий  праведности,

блиндажи храмов, - задумчиво пробормотал я, - И горе, и благо...

     - Что "горе и благо"?

     - Горе, что мы не уверены в существовании Господа и в этом же благо.

     - Но тогда не совсем понятна целесообразность твоего явления в качестве

карающего ангела.

     - В том и дело, - вздохнул я.

     - Слушай, а что, собственно  говоря, изменилось с твоим  появлением? Ты

пророчествуешь? Благословляешь? Судишь?

     - Нет. Разрушаю.

     - Так, сейчас все этим занимаются. Как писал Гете: "Достойно гибели все

то, что существует".

     - Но со мной божья сила, священный меч и его мудрость!

     -  Для  разрушенья.  Правда,  насчет мудрости  сомневаюсь...  Но почему

Божья?  Кому  и  как  докажешь?  Ты  просто  еще  одно  аномальное  явление.

Сладостный материал для  парапсихолога. Так  что ничего не  изменилось,  мой

ангел. Одним ненормальным больше, одним меньше в  безумном городе. Благодать

пролита в песок и, быть может, сознательно.

     - Ну, что ж... Пусть ужаснется смерть.

     - Не возражаю,  - согласился  Слава, отправляя револьверный  барабан  в

гнездо и поднимаясь.  -  Мы  слишком  заболтались, время  пришло,  а  посему

командуй,  мой генерал, "подъем" и доведи до сведения вверенных тебе  войск,

что с ними Бог.

     - Ну, как же без него, - весело сказал я, одевая перевязь с мечом через

плечо - так было много удобнее.

     - Кстати,  имей в виду,  - предупредил меня Слава, когда мы выходили, -

все это время я нахожусь в обществе своей домработницы.

     - Железобетонное алиби, - восхитился я.

     Мы быстро  спустились вниз, прошли через  ворота  и  повернули за угол.

Улица  была  непривычно  пустынна. У тротуара стояла "Волга"  с  заляпанными

грязью номерами. Слава открыл заднюю дверь.

     - Все в порядке, Влад, - сказал он водителю, пропуская меня вперед.

     -  Отлично, - буркнул человек за рулем.  Тело его было весьма обширным,

но  пропорционально сложенным.  Глаза,  искаженные  толстыми линзами  очков,

казалось,  с  одного взгляда узнали обо мне все возможное и  невозможное. Не

знаю, действительно ли он мастер на все руки, но то, что он мастер заплечных

дел, сомнений не возникало.

     Заурчал  двигатель. Я  сунул руку  под плащ и крепко сжал рукоять меча.

Мое второе "я" ответило теплом и покоем.

     "Все будет хорошо, хотя  бы потому, что  мы  этого  достойны",  -  тихо

сказал Влад, и машина понеслась по улицам города.

     - Что слышно? - поинтересовался Слава.

     - Будет нелегко, - ответил Влад, - на дорогах заслоны, у города войска.

     - Ты думаешь...

     - Ночью. Ничего прорвемся.

     Я  никогда не  видел ночной город таким.  Обычно жизнь  в нем  затихала

постепенно, но абсолютной тишины практически  так и не наступало. Теперь же,

казалось,  побежденная  чума  вырвалась  из лабораторных оков. Кладбищенское

безмолвие царило в одних кварталах, в других же толпились возбужденные люди,

будто вот-вот должен был грянуть карнавал. Препятствий нам никто не чинил, и

вскоре мне стало казаться, что наш экипаж минует безобразие  смут. Напрасно.

На Азизбековском кругу  дорога  оказалась  перегорожена машинами,  запружена

людьми. Мы остановились. К автомобилю бросились люди, я схватился за меч.

     - Спокойно, - сквозь зубы сказал Слава.

     Влад  вынул  из  бардачка  какие-то  бумаги и  протянул  их  бородатому

мужчине,   настойчиво  что-то  допытывающемуся.   Этим   кажется,  пикетчики

удовлетворились. Во всяком случае, они закричали  толпе: "Йол вер, йол вер".

Люди расступились, позволяя  нашей машине проехать,  чем  Влад  немедленно и

воспользовался.

     - Что  это были за бумаги? -  спросил я, когда машина  уже  неслась  по

Бейюкшорскому шоссе.

     -   Индульгенция  Народного  Фронта   и  лицензия  на  отстрел   врагов

независимости, - невозмутимо ответил Слава и хитро улыбнулся.

     Я не стал ничего уточнять. Когда машина въезжала на  Сабунчинский круг,

что-то громыхнуло, затрещало.

     - Началось,  - провозгласил Влад, как архангел Гавриил. - Теперь только

держись.

     Вместо  того  чтобы  ехать  по  шоссе   на  аэропорт,   он  свернул   к

железнодорожной  станции.  Пролетев  по  мосту,  мы  повернули   налево,  но

железнодорожный переезд проезжать не стали, а поехали по ужасной, засыпанной

щебнем  дороге, шедшей параллельно рельсам. Даже за барабанным боем камешков

о днище слышался  шум боя,  а может быть, бойни.  Было  похоже, что стреляют

совсем  близко. Мы  ехали через  Бюль-бюли  в  сторону  Амираджан. Для такой

отвратной и темной дороги скорость была умопомрачительна. Я вжался в сиденье

и с  ужасом  следил  за  мельканием домов  за  окном. Наконец  мы  пересекли

железнодорожное полотно и выехали на шоссе. "У, шайтан!" - расстроился Влад.

Впереди  стояло  два  танка  и  десяток  людей  в  пятнистой форме.  Очередь

трассирующими  пулями  пропорхнула  где-то над  нами. Влад резко затормозил.

Машину занесло, но, к счастью, не опрокинуло.  Со всех сторон на нас глазели

простые  лица  и  дула  автоматов.  От  нескромных  взглядов  последних  мне

сделалось нехорошо.

     -  Давай из авто,  педерасты, - добродушно скомандовал крепкий  мужик с

офицерской звездочкой на фуражке.

     - У нас разрешение, - попытался возразить Слава.

     -  А  ну,  вылазь,  -  гаркнул  солдат  и  ткнул  Влада  автоматом.  Мы

повиновались.

     - Вот приказ, - протянул грубияну листок Влад.

     - Обыскать, - приказал офицер, вглядываясь в бумагу.

     -  Охо, -  протянул белобрысый солдатик,  вынимая пистолет  из  кармана

Славы.

     Другой ничего не  сказал, а  просто бросил  на  землю обрез  и гранату,

обнаруженные у  Влада.  Обыскивающий  меня никак не  мог сообразить,  что за

длинная штука находится под  моим плащом. Боюсь, что в  его голове крутились

самые непристойные предположения.

     -  Какие люди  пошли, - ехидно заметил офицер, - все да при оружии. Вон

парнишку со взрывчаткой задержали, - ткнул он пальцем в  сторону лежащего на

земле человека со связанными руками.

     - Но штаб округа...- попытался возразить Славик.

     - Плевать, вашу мать, и...

     Но окончить сочную тираду ему не дал роющийся в машине солдатик.

     -  Здесь  бумаги с  печатями, на  которые  нам сказали обратить  особое

внимание!  -  закричал  он  возбужденно,  протягивая  командиру  верительные

грамоты Народного Фронта.

     - Так, - угрожающе протянул офицер.

     Глаза его сузились и не  предвещали  особых удовольствий. Я  мягко пнул

коленкой в пах  солдата, безуспешно пытавшегося отвязать  меч. Мгновение - и

его  командир  ощутил  необыкновенную  привлекательность  холодного  оружия.

Солдаты заворожено уставились на мою сияющую фигуру.

     - Если не хочешь любоваться своими кишками, - предложил я миролюбиво, -

прикажи сложить оружие.

     Офицер пробормотал что-то невнятное.

     -  Как  твоей  душеньке  угодно,  -  с сожалением  сказал  я,  медленно

распарывая его униформу.

     - Сдать оружие! - заорал офицер, - всем сложить оружие! Кому сказал!

     Через несколько минут десять безоружных людей  обречено смотрели на мою

искрометающую фигуру.

     "Боже  мой, - думал  я, - неужели наука ненависти тоже в твоих  планах.

Неужто  эти  дети  в  униформе  питают  чье-то  жертвенное  пламя?  Если это

испытание, то зачем калечить слабых? Лучше сохрани  их, пока они слабы. Если

это кара, то  почему ничего, кроме развращения нет в ней? Если это жизнь, то

почему она так  бессмысленна. Если так все сделано, тогда  существует только

одна истина  -  Я, МОЯ СИЯЮЩАЯ  ПЕРСОНА.  В ТАКОМ СЛУЧАЕ ЖИЗНЬ ЭТО МЕРЗОСТЬ,

ЭГОИСТИЧЕСКАЯ КЛОАКА"

     Смущенное покашливание Славы, вывело меня из состояния  оцепенения.  Уж

очень мой друг любил театральность.

     - А из танков? - спросил я, решив обставить свои дальнейшие действия, в

угоду ему, как можно эффектнее.

     - Всем покинуть технику, - крикнул мой заложник.

     Из танков нехотя вылезли водители.

     Влад поднял с  земли автомат  и, передернув затвор,  направил  дуло  на

солдат.

     -  Меня,  меня  развяжите!  - закричал  связанный  человек.  Я  оставил

бесполезного  теперь  солдафона  и  элегантно  перерезал  ремень   на  руках

пленника.

     -  Спасибо, спасибо!  - бросился  ко  мне, чуть не  наткнувшись на меч,

человек. - Я Алексей. Алексеем меня зовут. Вы что, фосфором намазались?

     Я кивнул.

     - Что я должен делать? - спросил он, удовлетворив любопытство.

     - Взгляни, остался ли кто-нибудь в машинах, - распорядился я.

     Нацепив очки, наш новый знакомый ринулся к танкам.  Да, он был  из тех,

кто с легкостью и наивностью дарит смерть.  Я  же  подошел к  куче оружия  и

двумя  ударами  превратил  ее  в  кучу  металлолома,  почувствовав  себя  на

мгновение Сизифом, катящим камень в гору...

     - Поехали быстрей, - заторопил нас Слава.

     - Там никого нет, - доложил Алексей.

     -  Чудненько, -  улыбнулся я, нарезая колечком  пушечный ствол  первого

танка. Со  вторым продуктом человеколюбия  я обошелся не менее  справедливо.

Слава  был доволен. Думаю,  что если бы не моя ангельская миссия,  он  очень

скоро  стал бы демонстрировать меня за деньги - у каждого свои недостатки. Я

еще раз окинул взглядом "поле битвы", натолкнулся на  опечаленного  офицера,

сиротливо стоящего в стороне от неунывающих солдат.

     - А тебя отдадут под трибунал, - успокоил я его, садясь в машину.

     - Меня не оставляйте, - завопил Алексей, волоча за собой рюкзак.

     - Что там у тебя? - поинтересовался у него Славик.

     - Взрывпакеты, - застенчиво признался он.

     - Мы не на салют едем, дорогой, - объяснил Влад, - там будут стрелять.

     - Садись, - разрешил я, подвинувшись.

     - Но...- попытался возразить Слава.

     - Не "но", а божья воля, сын мой, - перебил я его.

     - Спасибо, - поблагодарил Алексей, усаживаясь рядом со мной.

     - Я буду звать тебя "пиротехник", - сказал я ему.

     Пиротехник не возражал. Почему я взял его с собой? Сложно сказать. Если

в человеке есть потребность разрушать, пусть лучше он реализует ее во  благо

неизменной  справедливости.  Да-да,  справедливость  способна менять  цвета.

Особенно свойственно это качество политической  справедливости.  Сегодняшних

героев она превращает  в завтрашних предателей. Тебе повезло, Пиротехник. Ты

попал в руки Ангела. И почему тебя так любит Бог?

     Машина   быстро   набрала   скорость.   Дорога  больше   не  предвещала

неожиданностей. На душе было радостно. Я ощущал себя сильным человеком и  за

своими плечами чувствовал сильных людей. Надо мной был бог,  подо мной земля

- я был благословлен первым и твердо стоял на втором.

     За окном  давно уже перестали мелькать городские  дома. Мы подъезжали к

Мардаканам.

     - Останови, - тронул водителя за плечо Слава, - мы должны все обсудить.

     Влад сбросил скорость и, свернув на обочину, выключил двигатель.

     - Значит так, - деловито сказал Слава, разворачивая  кальку, - это план

усадьбы Этибара .

     - Звучит-то как, - пробормотал я.

     - Если ты думаешь, что эта бумажка стоила дешево, ты очень ошибаешься.

     - Я шучу...

     -  Может это  и  так, но Этибар  никак  не похож  на офицера-резервиста

доблестной Советской Армии, так что мне совершенно не ясна твоя эйфория.

     - Все, все... Я весь во внимании.

     - Так вот,  - продолжал Слава, - дом  занимает приличную  территорию  в

шесть гектаров и охраняется, как резиденция главы колумбийского картеля. Его

окружает   каменный  забор   высотой   3  метра,  отштукатуренный  цементом,

перемешанным  с битым  стеклом, так  что к нему лучше  даже не прислоняться.

Поверх  забора идет  колючая антипехотная  проволока,  на  которую  на  ночь

подается высокое напряжение.

     - А если обесточить? - предложил Влад.

     - На этот случай у них есть движок.

     - Но какое-то время у нас будет, - возразил я.

     - Верно, - согласился Слава,  -  но  кроме  проволоки под напряжением у

ограды  установлена  инфракрасная сигнализация, а она в случае обесточивания

центральной сети, автоматически переключается на аварийное питание.

     - Грустно, - огорчился Влад.

     - Постойте!  - вступил в разговор Пиротехник, - Вы что, ребята,  хотите

дом грабануть? Вы меня извините, но я опаздываю на свидание.

     - Я  предупреждал, - тихо  сказал Слава,  и рука Влада  скользнула  под

пальто.

     - Не дрейфь,  Пиротехник, - ободряюще улыбнулся  я юноше. - Сам Господь

желает, чтобы ты был со мной.

     - Я атеист.

     - Тем не менее. Как ты относишься к мафии?

     - Стрелять их, сук...

     - Такая возможность тебе представится. Только прошу, не пристрели моего

друга, Славика. Мафия, она тоже разная бывает...

     - Не мафия, а крупный бизнес, - уточнил Слава.

     - Это не меняет дело, - возразил Пиротехник, - я в преступных акциях не

участвую.

     -  Речь  идет о человеческой  жизни,  - серьезно  сказал я,  - похитили

близкого мне человека. Цена выкупа -  невозможна. Это - не преступная акция.

Вот ты тащил  куда-то взрывпакеты. Я сомневаюсь, что в твоих намерениях было

помочь правительственным войскам.

     - Я нес их на баррикады, - коротко сказал Пиротехник.

     - Что ты его уговариваешь, Тим! - раздраженно воскликнул Слава.

     - Нет, он нам нужен. Я знаю, - твердо сказал я.

     - Хорошо, -  вдруг согласился  Пиротехник,  - остаюсь, но если  вы меня

обманули...

     - Это правда, - заверил я его.

     -  Не  буду с тобой  спорить,  но предупреждаю, что ты,  возможно, этим

шагом  создал  нам дополнительные  проблемы,  -  заметил  Слава,  недовольно

поморщившись, - Но  мы отвлеклись.  Продолжим. Так вот, кроме уже упомянутых

мною средств защиты...

     - Прошу, только не надо о контрацептивах, - остановил я его.

     - Перестань  идиотничать,  -  не на  шутку рассвирепел  Слава. -  Ты не

понимаешь. У него десять человек охраны! Влад, ну ты его хотя бы образумь!

     -  Я,  в  общем-то, согласен  с предыдущим  товарищем, -  задумчиво,  с

расстановкой сказал наш водитель.

     - Мать...- выдохнул Слава, - Хоть бы здесь по-другому.

     Водитель промолчал и только загадочно улыбнулся в свои густые усы.

     - Видишь, Слава. Я прекрасно все понимаю. Это  ты не  совсем понимаешь.

Сделаем так. Ты, Влад, остановишь метров за двести от дома. Я пойду один.

     - Я действительно тебя не понимаю. - возмутился Славик, - Ты нас взял в

качестве наблюдателей?

     - Почему же? Вот было бы неплохо ограду рвануть.

     - Будет сделано, - буркнул Влад.

     - Твоей лимонкой? - улыбнулся я.

     - У меня РПГ в багажнике, - обиделся наш водитель.

     - Интересно? - удивился Слава.

     - На черный денек берег, - виновато объяснил Влад.

     - Прекрасно,  - удовлетворенно сказал я. - Как  только начнется пальба,

ты садани вот сюда... - Я ткнул пальцем в ограду позади дома, - а пиротехник

пусть  несколько  взрывпакетов  швырнет со стороны  фасада.  Ты же,  Славик,

осуществляешь общее  руководство  и  прикрытие.  В дом не входить.  Ждать  у

пролома. Договорились? Славик зажмурил глаза и засмеялся.

     - Ох, милый мой... - только сказал он.

     - Не нравится мне все это, - проворчал Пиротехник.

     - Трогай, - кивнул я Владу, сворачивая кальку.

     Минут через  десять мы въехали в Мардаканы. После недолгого петляния по

улицам машина остановилась.

     - Приехали, - глухо сказал Влад.

     Я открыл дверь и вылез из автомобиля. Ночь была холодная и сырая. Южный

ветер  гнал по небу облака. Изредка сквозь их мрачные телеса  проскальзывала

полная Луна, но эти мгновения были так кратки, что зловещие тени не успевали

расправить своих крыл.

     - Ну, я пошел. С  Богом, - сказал я,  подавляя  в себе  тревогу. Славик

опустил голову и, положив мне руку на плечо, сказал:

     - Будь осторожней. Все-таки ты напрасно так... Один...

     - Не один. С Богом, -  возразил я ему и, крепко сжав его ледяную кисть,

двинулся вдоль улицы, вслушиваясь в грозное ворчание близкого моря.

     Я никак  не  мог избавиться  от ощущения,  что  за  мной  кто-то  идет,

крадется, ступая  след  в след. Несколько раз я останавливался, оглядывался,

но никого не замечал. Лишь один раз  мне показалось, что  в  тени уродливого

кипариса скрыт человек - такой же черный,  как путь моего  меча.  Я  смотрел

некоторое  время в зыбкие очертания фигуры, потом  повернулся и пошел легко,

не останавливаясь, к своей цели.

     Моя  ставка  была  велика, но  что поделаешь -  этого желал Господь. Я,

кажется,  все  лучше и  лучше  понимал  своего господина. Он,  верно,  любит

азартные игры. Что ж...  рулетка  раскручена  - шарик брошен  рукой опытного

крупье.

     Уткнувшись   в   высокий  каменный   забор,  таинственно  мерцающий   в

переменчивом лунном свете, я сориентировался и пошел  вдоль него в восточном

направлении,   пока   не   оказался   у   громадных   металлических   ворот.

Остановившись, я прислушался. Шум  прибоя скрадывал все звуки.  Неожиданно я

почувствовал,  нет, увидел человека. Он стоял за толстым листом металла. Ему

хотелось спать. Он замерз и был зол.  Нет, он  не уйдет с этого места. Здесь

удобно, не дует и виден весь двор.

     Я не хотел этого делать.  Не хотел... Против моей воли был обнажен меч,

против  моей воли в  темноте засветились синим  огнем  глаза  Ангела. Клинок

беззвучно вошел в металл. Сердце человека хрупко  и если оно, действительно,

вместилище его души, то  душа этого человека теперь была свободна.  С трудом

взяв  себя  в  руки, я проделал в  воротах отверстие,  достаточное для того,

чтобы пролезть. Итак, шарик запрыгал в безумном круговороте. Ставки более не

принимаются.

     Вложив  меч  в  ножны,  я  протиснулся  в  щель.  Метрах  в  пятидесяти

возвышался особняк. Асфальтированный дворик перед ним был пуст, но этот факт

не убавил моей  тревоги. Опасность  где-то рядом свила себе гнездо. Я ощущал

ее  таящуюся силу.  Похоже, мне предоставили право первого  хода.  Я  сделал

несколько шагов вперед,  свернул направо и  вдоль кустов направился  к дому.

СТРАХ... слева от меня  был источник  страха. Нет ничего опасней испуганного

человека.  У  меня  оставался  единственный  выход. Я  метнулся  в  сторону,

намериваясь пересечь двор, но в тот же миг яркий свет ударил в глаза. Щелчки

спускаемых  предохранителей  и характерные  звуки  передергиваемых  затворов

пробились  сквозь  шум  прибоя.  Я стоял  посреди  двора.  Лучи  прожекторов

пересекались на мне, но не слепили, ведь свет не вредит  свету. Оружие шести

человек нетерпеливо ждало.

     - Вы  считаете,  я  похож  на кинозвезду?  - крикнул  я, крепче  сжимая

рукоять меча.

     - Бросай его, - проскрипел знакомый мне голос.

     Что с мечом, что без него - все в результате мой красивый молодой труп.

Мало кто умеет проигрывать достойно и не всякому предоставляется возможность

умереть красиво... Спасибо, Господи!

     Я  выхватил  меч из  ножен.  Еще никогда так  не  сверкал его волшебный

булат. Содрогнулись  враги, но  их испуганные  крики  скрылись за  стыдливым

тявканьем  автоматов. И  тогда не стало  Арского. Был  кто-то,  смотрящий на

раскаленные свинцовые  комочки, несущиеся  к человеческому  телу,  но оно не

осталось  недвижимым.  Плоть  дрогнула,  рассыпалась,  расползлась  язычками

пламени.  Пули  злобно зачиркали об асфальт. Испуганные, ослепленные люди не

могли понять, куда делся этот странный  человек, а он стоял позади и меч его

уже определил их судьбы. Не  я, божья рука карала смертных. В тот миг, когда

клинок  коснулся первого, дрогнула  земля  - Влад не подвел  меня.  Потом Ад

явился на Землю или  Земля провалилась  в Ад.  Один за другим  вырастали  на

асфальте огненные грибы. Я не сразу  понял,  что  это всего лишь  "хлопушки"

Пиротехника, а несчастные смертные  не узнали этого вообще. Обезумевшие, они

палили вокруг себя  и  в себя... Если бы я не был Ангелом Света, то посчитал

бы  себя  Ангелом  Смерти.  Как  призрак,  носился   Арский  среди  людского

умопомрачения и  завершал чьи-то жизни.  Вдруг все  смолкло. Даже шум прибоя

был теперь тишиной. Я бросился к дому, мертвые не возражали.

     Порушена дверь. У лестницы стоит человек.  Он молод. В его руке меч. Но

что металл против божьей  длани?! Удар. Звон. Что это, Боже?  Меч  от меча?!

Человек  довольно  засмеялся, но  мое  смущение  было  недолгим. Как  ураган

обрушился я на него. Противник  ловко уклонялся, но что может  противостоять

колеснице Митры?! Он дрогнул и стал отступать, поднимаясь вверх по лестнице.

Мы оказались на втором этаже. Мой противник продолжал пятиться.

     - Остановитесь! - раздался властный голос.

     Мой  враг отскочил  и  замер.  Я  быстро  огляделся.  Мы  находились  в

небольшой  комнате, заполненной всякими премиленькими безделушками. У камина

за шахматным столиком  сидел человек.  Я  сразу узнал его.  Странный  разрез

глаз, смоляная завитая борода.

     - Я  знал, Тим, тебя ничто не  остановит,  - спокойно  сказал он,  -  Я

Этибар. Только не делай резких движений. Не так все просто. Я тот, кого...

     - Где Мила? - перебил я его.

     -  Мила?  -  удивленно  переспросил  Этибар,  но, не  дождавшись  моего

подтверждения, ответил, - здесь. Она здесь.

     - Пусть ее приведут.

     - Прежде мы решим наши общие проблемы? Ты знаешь, кто я?

     - Мой хозяин желает твоей смерти.

     - А мой твоей, - неожиданно признался Этибар , - но слуги умнее хозяев,

не  правда ли?  У  нас с  тобой нет причин  ссориться.  Бери  свою девушку и

уезжай.  Я обещаю тебе блестящее существование. Мы с тобой никогда больше не

встретимся.

     - Нет. Во зле  всегда есть трусость. Тебе будет постоянно казаться, что

я подстерегаю твою жалкую жизнь. Только с моей смертью ты обретешь покой.  Я

должен тебя убить.

     - Я не хочу чьей-либо гибели. Почему  ты считаешь, что только она решит

наше противостояние?

     - Между нами кровь. Кровь моего друга.

     -   Никто  не  хотел  его  убивать,  но  если  так   получилось  и  ты,

действительно, веруешь в Бога, почему ты не  хочешь принять  эту  смерть как

судьбу, как Божий суд. И потом, мой дорогой Тим...

     -  Смотря  какого  Бога. Твоего или моего? Мы не  принадлежим  себе как

люди. Мы во власти добра и зла. Мы по разные стороны...

     -  Какие   патетические  слова.  Сколько  дешевого  мелодраматизма!   -

воскликнул Этибар , -  каков сценарий! Пылкий влюбленный, рыцарь без слова и

упрека, слуга Господа и злодей, похитивший его возлюбленную...

     - Ты - слуга зла.

     - Быть может, в твоих словах есть правда, но  почему, мой любезный Тим,

ты считаешь, что мы слуги разных господ?

     - Странный вопрос.

     - Странный? Отчего же, не настолько он безумен.

     Этибар наклонился к камину, в котором пылали сосновые поленья.

     - Мы  с тобой оказались во  власти древних  богов. А что  они есть? Вот

огонь.  Он  священен  для  тебя, для тех  людей, которые  тысячи  лет  назад

воспевали хвалу твоему богу. Но он греет меня... Твой огонь и твой бог. Твой

меч,  чудесный  дар   святости   и  чистоты...  Что  воспрепятствовало   его

сокрушающей  силе, его магическим чарам?  Золото. Обычное  мягкое золото. Из

него вылит  меч, ответивший  ударом  на удар.  Золото, символ  Солнца,  цвет

твоего Бога, зовущегося Ахурой, и презренный  металл. За него все покупается

и продается. Ради него вершатся ужасные дела, умирают младенцы и старцы.

     - Оружие в руках разбойника и воина имеет разный вес...

     - Но равную силу.

     - Я не знаю,  что ты хочешь  внушить  мне. Между нами кровь и искупится

она только кровью.

     - Твой меч поставил последнюю точку в жизни  десяти  человек. Это  были

люди. Ты думаешь, я их не  любил? Или ты считаешь, что только  сам  способен

любить?

     Я не  знал, как ответить  ему. Я вдруг почувствовал  слабость - то была

духовная   трещина,   не  замеченная   или   не  замазанная  моим  верховным

повелителем. Сейчас  я  желал,  чтобы мной  овладело  то  безумие, та  божья

экспансия, что легко, как солдат плененной девкой, овладевала моим  мозгом и

вершила свой суд моей рукой.

     -  Не  жди этого,  - сказал  Этибар  , проникнув в  мои мысли, - это не

придет здесь, в этом доме. Мы равны с тобой.  Поединок - это не только кровь

и звон  мечей. Ты очень молод, но знать должен,  что слово - самое  страшное

оружие.

     - У меня есть меч...

     - Таков твой  последний аргумент?  Подумай,  я давно мог убить тебя, но

почему-то  не сделал  этого.  Ты  тогда  еще  не  владел  мечом, не  обладал

сверхъестественной силой. Я оставил тебе жизнь. Почему?

     - Теперь у меня это есть...

     - Ты не имеешь сверхъестественной мудрости, а что без нее сила,  как не

элемент простого разрушения? И кто же из нас зло?

     - Но добру ты не принадлежишь... Каковы были твои дела до  сегодняшнего

дня? Зло, разврат, растление, насилие... Это все ты.

     - Человечество желает, чтобы его растлевали, насиловали  его ум  и  его

тело. Когда нет зла, оно отыскивается в добре. Людям нужно зло. Им  нужен я,

и  ты тоже  необходим  им. В  бушующем океане насилия рождаются единицы, что

потом Господь наш испивает, как  самое драгоценное  вино. Люди, что истинные

ценности истинного мира, впитываются, как эссенция бытия.

     -  Наш  Господь!  Наш!  - вдруг  закричал  я  в  ярости, родившейся  из

внутренней пустоты. - Заткнись! Я не хочу слышать тебя.

     -  Да,  наш Господь.  Ты человек,  веришь в то, что  миллиарды людей на

планете,  принадлежат разным  богам и  разным верам?  Бог-то  один... Нет ни

Ахуры, ни Ахримана.  Древние, что понимали  они? Они чувствовали, и  простые

ощущения  облекли в высшие формы, что мы  сейчас  собираем  по крупицам и  в

которых  ищем высший  мистический смысл. Зло  и  добро -  то из чего  соткан

человек... Откуда ему,  человеку, знать смысл происходящего зла? Может быть,

оно останавливает бедствие, которое стерло бы его хрупкое тело. Зло...Зло...

Да,  я нес всю жизнь зло, но направлял меня Господь и он один...  Быть может

имя  его Зурван, быть может Адонай  или  Кришна... Что ты знаешь? Зло... Зло

есть всего лишь неродившееся добро. Непознанное... Нераспознанное.

     - Я убью тебя... Убью, потому что я человек, не понимающий зло.

     -  Да,  нет  же...  Ты простоты  желаешь. Простых ответов.  Хочешь быть

животным, когда сам Бог дал тебе право быть равным ему.

     - У меня нет такого права.

     - Есть.  Ты создан  по образу и  подобию его. И если  чем-то  не  равен

каждый из нашей породы, так только тем, что добро наше бессознательно, а зло

неразумно... За всю свою жизнь мы так и не пробуждаемся. Как жаль...

     - Я не нахожу этого.

     - Жаль. Жаль, ибо я - "Зло" и ты - "Добро" нужны друг другу и вместе мы

сможем править миром, ибо вместе мы - Бог!

     - Нет, мы слишком абсолютны...

     -  Ложь.  Сколько  зла  во имя  добра  ты  совершил  за  свое  короткое

существование в качестве Ангела?

     -   Все   верно.   Во   мне  есть   зло.   Но   то  зло   духовное,  не

персонифицированное. И моя задача - побороть его.

     - Привести к разумной границе.

     - Быть  может... Но я  не могу  бороться с тобой, когда  рядом  со мной

существо обратное. Я должен убить тебя.

     - Хорошо, - понизив голос,  сказал  Этибар,  -  тогда я скажу  тебе еще

кое-что.  В тех табличках, что достались  Рзе Джабейли,  есть  сказание, что

Ангелы Зла и Добра сойдутся и будут они как одно.

     -  Ложь.  Это  твой  последний  фальшивый  козырь. Вы  не убили  бы Рзу

Джабейли, если бы это была истина.

     - Дурачок.  Поэтому мы его и  убили. Я не хотел, чтобы человек, который

должен был бы стать Ангелом Света, прознал об этом раньше положенного срока,

поэтому  в  свое  время  настоял  на  том,  чтобы  вся  работа  Джабейли над

табличками  была  приостановлена,  а  сами  они - уничтожены. Конечно, я  не

сомневался, что Джабейли как-то попытается провести нас. Когда впредь  нашим

желаниям,  появился  ты,  и  Джабейли  оповестил  тебя  о  твоей  миссии,  я

утвердился в своих предположениях.

     - От кого вы узнали о моем разговоре с профессором?

     - От кого? - переспросил Этибар, недобро прищурив глаза. -  Быть может,

ты откажешься от своего вопроса?

     Он вдруг засмеялся. То был смех хорошего, милого человека.

     - Нет. Я хочу знать, - настоял я.

     - Хорошо. Эльдар. Эльдар Джабейли.

     - Ты подонок, - прошипел я.

     - На, читай, -  сморщившись  Этибар швырнул  мне лист.  - Читай и знай,

твой милый друг десять лет был одним из лучших осведомителей.

     -  Ложь.  Подлая  ложь,  -  простонал я, но  почерк  действительно  был

Эльдара.

     -  Правда,  мой  бедный Тим,  правда. Ты же знаешь.  Эльдар одно  время

работал в госбезопасности. Туда так просто  не попадают, впрочем, оттуда так

просто не уходят тоже. Он платил за одну свою маленькую провинность...

     - Будь ты проклят!

     -  Как  вульгарно.  Простая история добра  и  зла,  любви и  ненависти.

Простая в  простоте. Ты все еще  ищешь точки,  через которые можно  было  бы

провести  разграничительную  линию?  Так слушай  дальше,  мой  наивный  Тим.

Профессор Джабейли тоже  не был  святым. Именно он засадил своего "любимого"

учителя,  чтобы  завладеть  его научной работой.  И  мы не  тронули  бы его,

выполни  он наше  требование. Отказался, бедняга. И знаешь, почему?  Он  был

просто  одержим,  особенно в  последнее  время,  мыслью,  что кто-то  желает

завладеть его  трудами, присвоить их. Согласись, очень глупо, после стольких

жертв и предательств, ради столь незначительной опасности, рисковать жизнью.

Да, это еще не вся правда о твоих близких...

     - Замолчи! Замолчи...

     - Действительно, блажен, кто верует.

     - Один  обман,  только обман  в  твоих словах.  Ни грамма,  ни молекулы

правды. Если Господь желает, чтобы я убил тебя, я сделаю это.

     -  Желает? Ты похож на маленького ребенка, вдруг оказавшегося без опеки

доброй  матушки. Наш  повелитель  дал тебе право  сделать  выбор. Только ты,

человек и ангел, Тим Арский, можешь принять решение. Решай, милый... Решай.

     - Я решил, - твердо сказал я.

     -  Прелестно,  только  имей  в  виду  еще  одно,  - лицо  Этибара вдруг

сделалось жестоким и безобразным, - Мила...

     - Что Мила? Ты хочешь сказать, что ее убьют?

     Этибар ничего не  ответил,  а  только улыбнулся, и  было  в этой улыбке

что-то такое, что заставило чаще забиться мое сердце.

     - Пусть, - сказал я, - ведь покончив с тобой, я тоже уйду в небытие. Мы

с ней будем  там, где свет  и радость,  а  ты, исчадие  ада, будешь  гнить в

зловонной луже, что породила тебя. В Аду.

     - Нет. Ада нет, мой милый... Мы уже в Аду.

     - Все, - оборвал я его, решительно сделав шаг вперед.

     - Подожди... Есть еще договор...

     - Плевать...

     -  Наш мир  поделен  до конца... конца времен. Меняются хозяева... Мы -

предметы игры... Зачем нам умирать... Подожди, я скажу тебе всю правду...

     -  Нет...  Я хочу  смерти  не  Ангела  Тьмы... Мне нужна смерть Этибара

Джангирова.

     Последние слова я выкрикнул, замахиваясь мечом. Желая защитить хозяина,

ко  мне метнулся телохранитель.  Но слишком поспешно он  сделал это, слишком

стремительно  было  мое   движение...   Ударившись  о  пол,   звякнул   меч.

Телохранитель  взвыл, и,  обхватив  обрубок  правой  руки,  бросился  вон из

комнаты.

     - Кажется, я  напрасно  торопился,  -  раздался  знакомый мне голос. На

пороге стоял Пиротехник. В руке он сжимал небольшую коробочку.

     - Что случилось? - спросил я его, не выпуская из вида дрожащего Этибара

, с которым происходило странное превращение.

     - Ничего, - ответил Пиротехник, - ты заканчивай дела. Я подожду.

     - Лучше поискал бы в доме девушку.

     - Извини. Не могу.  Занят,  - Пиротехник сел в кресло и закинул ногу на

ногу. - Я надеюсь, ты не собираешься пришить этого старикашку?

     -  Как  раз это и  входит в мои намерения, -  неслышно  ответил я, не в

силах поднять меч над седой теперь головой.

     - А ты, Этибар , оказывается трус. Трусливый человек.

     - Внутри  которого  Ангел, - сказал он,  изменившись в лице. - Ты хотел

убить Этибара Джангирова? Так вот его смерть...

     В руке Этибара что-то блеснуло. Он ойкнул и со стоном повалился на пол.

В его груди торчал кинжал.

     - Вот и  все,  - сказал  я  то  ли  с  грустью, то  ли  с  облегчением,

склонившись  над бездыханным  телом.  В  тот  же миг  что-то  ударило  меня,

отбросило к  стене.  Я выронил меч. Гигантская черная  птица тянула  ко  мне

когтистую лапу. Я знал этот хищный  взгляд. Зловонное тело метнулось ко мне.

В последнее  мгновение  я откатился  в сторону.  Инерция теперь была  врагом

чудовища. Не  сдержав своей силы,  оно проломило  стену и скрылось из  глаз.

Засветился  меч  и  медленно,  как  невесомое  образование  поднялся  вверх.

Очертание  странной  фигуры  возникло  в  воздухе. Все  реальней  и реальней

становилось удивительное существо.  Вспыхнули сапфирные звезды глаз. Сияющий

ангел, расправив крылья, шагнул в пролом.

     - Ни хрена себе, - прошептал я, поднимаясь.

     Но моя  мысль была недолго занята  случившимся.  Мила...  Где  Мила?  В

соседних комнатах ничего не  было. Я быстро  взбежал  по лестнице  на третий

этаж. Запертая дверь. Да-да, кажется за ней кто-то плачет.

     -  Я иду, иду! - заорал я, как сумасшедший,  и с разбегу  обрушился  на

проклятую преграду. Дверь затрещала и с грохотом рухнула вовнутрь.

     У окна стояла она.

     - Мила, Мила, -  нежно прошептал  я, поднимаясь на ноги. Слезы текли по

ее  лицу.  Я  подошел  ближе.  Что-то странное было в ее прекрасных  глазах.

Сколько  раз,  пытался  я читать  в них, но все  безуспешно.  Горем и обидой

обращались  те мгновения. Как долго, как тяжело выплывал я  из серо-зеленого

омута и полз через зловонную лужу хмельного бытия. Но потом, как сладостно я

вновь нырял в  изумрудно-свинцовый  обманчивый  омут. Теперь  же  я стоял  и

смотрел, смотрел  и ждал удара о каменистую равнину дружелюбия.  Я не  обнял

ее, нет... Я просто дотронулся кончиками пальцев до ее талии.

     - Ну, ребята, нежности потом, - раздался голос Пиротехника за спиной. -

У меня рука больше не держит.

     - Что не держит, бич божий? - раздраженно прошипел я, оборачиваясь.

     - Выйдем, скажу, - упорно не желал объяснить суть дела Пиротехник.

     - Пойдем, - сказал я Миле, беря  ее  за руку. Снова  волна воспоминаний

захлестнула меня, но сбить с ног я ей не позволил.

     - Быстрей, быстрей! - торопил Пиротехник.

     Неожиданно на лестнице возник Слава с автоматом.

     - Не сметь! - гаркнул он, но вдруг обмяк, улыбнулся.

     - Ребята! Мила!

     - Только не приставай  к  ней сегодня со своими дурацкими  задачками, -

предупредил я его. Славик  любил ставить физиков в тупик коварными вопросами

из курса средней школы.

     - Подождите, я должна... я вернусь, - вдруг нарушила свое молчание Мила

и бросилась наверх, в комнату, где лежал труп Этибара .

     - Постой! - крикнул я, но она уже возвращалась обратно.

     - Там такое на улице творится, - возбужденно рассказывал Слава,  просто

светопреставление, буйство аномальных явлений.

     - Я больше не могу держать, - закричал Пиротехник.

     - Быстрей, быстрей, -  побледнев,  заторопил нас Слава.  Мы  выбежали в

разгромленный  двор.  Завывал  ветер.  Молнии  расчерчивали   небо  корявыми

лентами. Средь безумной пляски стихии два странных существа играли в неменее

странную игру, ценой и целью которой была лишь смерть.

     - Я отпускаю, - голосом, не терпящим возражения, сказал Пиротехник.

     - Ложись, - крикнул Слава и толкнул Милу на землю.

     Пиротехник уронил коробочку. Дом  позади нас вспух. Пламя выпорхнуло из

его окон. Полетели какие-то  куски.  Дрогнула  земля,  но прежде,  чем  звук

взрыва ворвался в мой  мозг,  сияющий ангел срубил голову  ужасной птице. Но

тело ее обратилось тьмой.  Даже ночь завидовала возникшей непроглядной мгле,

но  та в непреодолимой  жадности  тянула в себя ее собственность.  В  черном

небытии исчезли облака и  звезды. Но Ангел, Ангел рванулся  прочь. Казалось,

не  под силу сверкающим  крыльям  противостоять  черной силе, но в последнем

порыве он приблизился ко  мне, и я протянул ему свою руку. Сияние сапфировых

глаз... Тьма.

 

     Машина, оглушая  просторы надрывным визгом двигателя,  лавировала между

скал, взбиралась на холмы и скатывалась в долины.

     - Максим Максимович, что же,  по-вашему, зло? -  спросил  Улисс,  ловко

справившись с крутым поворотом.

     -  Зло  будет, когда вы,  дорогой  Улисс, не  впишитесь в  следующий, -

прошипел астролог, вцепившись двумя руками в приборную доску.

     -  То будет  не  зло,  а  несчастье. Всякое  несчастье,  как  известно,

относительно.

     - Ага, вы спрашиваете об абсолютном зле?

     - А разве можно судить о свойствах вещества, не имея его в чистом виде?

     -  Несомненно можно,  ибо  не  все можно выделить в  чистом  виде.  Зло

относится к  подобным, - возразил астролог, заворожено наблюдая, как скала у

близкой развилки  медленно наползает на правый рукав дороги.  Улисс повернул

налево, и двигатель натужно взвыл, втаскивая машину на гору.

     - Ошибка, Максим Максимович. По-моему, абсолютное зло - глупость...

     -  Так уж и по-вашему, -  проворчал  астролог,  - уж  признайтесь,  что

позаимствовали мыслишку у Гельвеция.

     - Признаюсь, мысль Гельвеция... и моя...

     -  Лучше  иметь  дочь -  проститутку  и сына  - ефрейтора,  чем любимым

философом - материалиста.

     - Докатились до плебейских шуточек.

     - Как вы до примитивных определений...

     - Попробуйте возразить, что человек не настолько зол, насколько глуп.

     Но возразить  Максим Максимович не успел. Машина  добралась  до вершины

горы.

     - Ох, ты! - охнул астролог удивленно.

     - Не может  быть! - восторженно воскликнул Улисс, и уже через мгновение

машина летела в пропасть.

     Невообразимый грохот, созданный падением, долго носился между гор, пока

устало не  заснул  в  каком-то нецивилизованном  ущелье. Пропасть  же,  куда

сгинул автомобиль,  загордилась  и решила величаться Бездной. Однако, шепот,

выплывший откуда-то из ее глубин некоторое время спустя, нанес немалый ущерб

ее непомерному самомнению.

     "Как  вам кажется, Улисс,  мы достаточно хорошо сыграли свою  последнюю

сцену?"

     И тихий голос ответил ему:

     "Неплохо  для  дебютантов.  Только  Арский меня беспокоит.  Как  бы  не

завалил финал".

     "Я верю!" - продолжился шепот.

     "Надеюсь..." - молвил голос.

     "Люблю..." - грустно добавила Бездна.

 

     Боль подобна свету, ибо приходит прежде всего.  Сейчас она бурила недра

моего сознания. Я застонал и открыл глаза.

     -  Ну,  и слава Богу, - с облегчением сказал Слава. Я сидел между ним и

Милой, безучастно глядевшей в окно.

     - Что это было? - спросил я, пытаясь сориентироваться по мелькающему за

окном пейзажу. - Ангел? Где Ангел?

     - Балкой тебя пристукнуло, - сказал, не оборачиваясь, Влад.

     - Не верю, не верю... Все обошлось. Невероятно, - бормотал Слава. - Все

живы, невредимы. Ей Богу, невероятно...

     - Ты возможно и невредим, а я вот, кажется, немного повредился.

     -  Гранатомет,  стрельба,  Пиротехник  в роли  камикадзе,  -  продолжал

удивляться свершившемуся мой друг.

     - А где Пиротехник?

     - Мы  сделали крюк, подбросили его к родственникам на Дамбе, - объяснил

Влад, - не парень, а  золото. Талантливый. За десять минут заминировать дом.

Такого бы мастера  в  наш диверсионный отряд  в  шестидесятом.  А  когда  он

отправился с дистанционным взрывателем тебя выручать - момент был особенный.

Я  человек, конечно,  не  сентиментальный, но...-  Влад посмотрел на Славу и

покачал головой.

     - Мины? Дистанционный взрыватель?

     - Вот такой у него волшебный рюкзачок оказался.

     - Боже  мой, такую авантюру  провернуть! - никак не мог успокоиться мой

друг.

     - Перестань зудеть, - рассердился  я, - у  меня не  голова, а кузнечный

цех. Лучше скажи, куда мы едем?

     - В Бильгя. Там дачка моей мамы, - охотно объяснил он.

     - Ты же обещал отправить нас отсюда.

     - Сейчас четвертый  час  ночи.  В городе  стреляют. Ехать  туда  глупо.

Поживете немного  на даче, а я посмотрю,  что  можно  сделать. Не нервничай,

Тим.

     Я  и не  думал  нервничать. Внутри  была  пустота, пронзаемая время  от

времени   болевыми   разрядами.  Все  теперь  воспринималось  бессмысленным,

ненужным представлением. Актеры казались бездарными и глупыми.

     Не знаю,  как долго  мы  ехали,  прежде  чем оказались  у  цели.  Время

потеряло власть надо мной.

     - Вот и шалашик моей мамы, - сказал Слава, когда мы остановились.

     "Скромное  строение" имело два этажа, подземный гараж и  зимний сад. Не

менее привлекательной  деталью  являлся  сторож, открывший  нам ворота после

второго гудка. Славик коротко переговорил с ним на  идиш и недовольно сказал

мне:

     - Он был здесь. Тот самый человек  в черном. Хотел пробраться в дом, но

Хаем его спугнул. Не нравиться мне это.

     -  У каждого свои вкусы, - сказал я равнодушно, вываливая из автомобиля

свое бедное тело, - Скорее всего это был инспектор из налогового управления.

И чего хотел он найти в твоей жалкой хибаре?

     - Ты забыл, - остановил меня Слава.

     Я обернулся. В его руках был меч.

     - О, Господи...- только смог выговорить я.

     Почему? Ведь все кончено. Почему? Я испуганно попятился. Не должно быть

меча... и меня, и меня тоже не должно быть. Что происходит?

     - Что с тобой? - удивился Слава. - Это же твое.

     - Да, да, конечно, - согласился я, пытаясь совладать с собой.

     - Так возьми, - он протянул мне дар Митры.

     Я нерешительно  положил  ладонь  на  рукоять. Ничего  не  произошло.  Я

успокоился. Что ж, меч вернулся к рабу. Теплый металл  сросся с рукой. Вдруг

он  вспыхнул,  изверг  из себя  сверкающий  шар.  Коснувшись моего  лба,  он

пламенем растекся по телу.

     - О, Боже,  - запричитал Слава, - пожалей, почему ты не можешь избавить

меня от всех этих штучек?

     Бог не ответил ему, промолчал и я. Слова потеряли всякий смысл. Слишком

большим потрясением обернулось для меня знание. Оно было хуже небытия. Много

хуже... Дурной сон. Я  хочу  проснуться. Господи,  оставь меня. Мне не нужна

твоя милость. Ты жесток к своему ангелу.

     -  Пойдем, Тим,  пойдем,  - тихо сказал Слава,  беря  меня под руку. Ты

устал...

     Я не сопротивлялся. Повиновение - имя рабу.

 

     Желтые листья медленно падали на изломанную поверхность пола. Некоторые

из  них,  застывали  в   воздухе,  наслаивались  друг  на  друга,  складывая

таинственную мозаику. Я заворожено следил за непонятным действом.

     - Ты не убивал меня, - сказало странное строение.

     - Не убивал, - беззвучно повторил я.

     - Не пугайся.

     - Профессор...

     - Ты не безумен, сынок. Не время для слабых и жалких.

     - Знаю, профессор.

     - Ты не спишь, сынок. Не время для ленивых и глупых.

     - Не сплю...

     - Я расскажу тебе. Ранним утром того дня  раздался звонок в  мою дверь.

"Я пришел", - сказал  ты так, будто бы я просил,  умолял  об этом. Но ничего

такого не было. Я не звонил тебе. Ты выглядел уставшим и подавленным. На мой

вопрос "Почему?" ответил вопросом.

     - Каким? - спросил я, ощущая внутренний трепет.

     - Ты спросил: "Что такое зло?"

     - Что вы мне ответили?

     - Ничего. Мне  помешал звонок в  дверь. Я пошел открывать, и вскоре был

оглушен и брошен в комнату, к твоим ногам.

     - А потом?

     - Ты выхватил нож...

     - Самодельный с красной ручкой...

     - И бросился на вошедшего. Но  он был ловок, этот  вошедший. Ты дрался,

как лев, пока не  рухнул под страшным ударом. И тогда вошедший взял твой нож

и всадил его в мой глаз...

     - Потом?

     - Потом тьма, ветер, листья...

     - А  я?  Как  же  я?  Как я  выбрался  оттуда,  как  оказался  снова  в

собственной постели? Почему забыл все?

     - Быть одним  с  листьями, отданными ветру, дождем, разбивающим зеркала

луж...

     -  Но  как, как я  оказался дома, - продолжал вопрошать я,  не  обращая

внимания на бред странного призрака.

     - Среди желто-красных пятен, вплетенных в  крепкие воздушные  канаты, я

видел черный камешек, ставший  глыбой и глыбу,  ставшую черным человеком.  И

неверие приходит не от незнания, а от забывания оно рождается.

     - Черным человеком, - проговорил я, разглядывая руку, липкую и тяжелую,

- я вспомнил. Меня не было там. То был не я.

     - То был не ты, - хмуро повторил Рза Джабейли.

     - Черный Человек!

     - Фантастикум. Твой фантастикум...

 

     Крошечная комнатка. Полумрак. Окна занавешены тяжелыми шторами.  Время?

Утро...  День... Недавно случилось  что-то... Вчера?  А я? Кто? Ангел  тьмы?

Нет. Света. Нет. Я слуга. И это не то. Ах, да! Я раб.

     - Тим, ты спишь? - послышался голос Влада.

     - Нет, - буркнул я.

     - Собирайся, я должен срочно отвезти вас в город.

     - Нет, - сказал я, - не хочу.

     Влад  вздохнул и  сел на  край кровати -  та громко скрипнула и глубоко

прогнулась.

     -  Это мой  первый аргумент,  -  сказал он, скрестив руки на накаченной

груди.  - А вот  второй:  сила и слабость  духа  -  это  просто неправильные

выражения:  в  действительности  же   существует  лишь  хорошее  или  плохое

состояние органов тела. Так что давай, милый, поднимайся.

     С  этими  словами, Влад подхватил меня и  поставил  на  ноги. Потом  он

размахнулся и ладонью шлепнул по моей спине - эффект был потрясающий - будто

кусок кожи содрали. Влад хмыкнул и со словами "Жду в машине" вышел.

     Я нехотя оделся и  спустился вниз. В гостиной, забившись в угол, сидела

Мила. Наши глаза двинулись навстречу друг другу, прощупывая каждый миллиметр

пути, ожидая соединения  с нетерпеньем и страхом. Наконец, сделано последнее

движение  - смятение, граничащее с отчаяньем, радость и что-то еще рождалось

и умирало в ее взгляде. Я сел рядом на самый краешек дивана.

     - Как странно. Правда? -  спросил  я, коснувшись ее руки.  - У нас  все

странно.  То  сгорает,  оставляя  лишь пепел, то  возрождается  из  праха  и

становится таким же, как прежде.

     - Ты ошибаешься, - еле слышно произнесла Мила, - как прежде быть уже не

может.

     - Для тебя, - уточнил я,  сжимаясь от сладкой боли, - а для меня -  что

было твое равнодушие, что будет - все одно, все как прежде...

     - Не будет, - вдруг, закрыв лицо руками, заплакала Мила.

     - А, понимаю, - усмехнулся я, поднимаюсь, - Боливар не вынесет двоих.

     Мое самобичевание прервал Влад.

     - Пора ехать, уже три часа дня, - сказал он обеспокоено.

     -  Нет,  дорогой, время течет иначе,  -  все  тем  же  спокойным  тоном

юродивого произнес я, - Но какая разница. Идем. Иллюзии зовут нас.

     Влад ничего не  ответил.  Я  не смог  пробиться к  его  глазам, но  мне

показалось,  что  блеск  оптических  стекол  не лишен  сочувствия.  Иллюзия.

Оптическая.

     Мы вышли  под небо, прикрытое серым одеялом  облаков.  Я потянулся к их

пушистой  материи,  и  они  подали  мне  несколько  капель  влаги.  Впрочем,

последним  скоро было щедро  одарено все.  Мы сели  в  машину.  Дождь  уютно

наигрывал свой привычный  мотивчик по  крыше. Влад  повернул  ключ - стартер

страстно завизжал, но двигатель не ответил  взаимностью. Еще  и еще раз,  но

результат  тот же. Буркнув что-то  сочное, но  пристойно-неразборчивое, Влад

вылез, откинул капот и  долго-долго, скрытый за ним, что-то ворочал в утробе

автомобиля. Потом он резко захлопнул черепную коробку авто и вернулся к нам,

мокрый и  злой. Некоторое  время Влад сидел  неподвижно, потом повернулся  и

хмуро посмотрел на меня. Я покачал головой,  открыл дверь, вышел из машины и

медленно вернулся в дом.

     Он лежал  на полу, этот  длинный, блестящий кусок металла, связанный со

мною  невидимыми  оковами,  не  позволяющий  себя  забыть,  требующий  моего

внимания и претендующий на мою любовь.

     - Гости редко оставляют здесь вещи, - послышался голос за моей спиной.

     Я  обернулся. Это был сторож - старик. Маленький,  сухощавый. Его седые

волосы торчали во  все стороны, правда, крупные залысины съели большую часть

из них, но худое лицо только выиграло от этого.

     -  Как  быть? - спросил я  у  него,  - Не  могу так  больше.  Устал. Он

превратил меня в девку. Я хочу оставить его.

     - Оставьте, - сказал сторож.

     - Не могу. Он часть меня. Я ничто без него.

     - Не оставляйте.

     - Но он требует от меня слишком многого.

     - Так оставьте.

     - Но...

     - Послушайте, - перебил меня старик, - послушайте старого Хаема. Многие

говорят: Хаем - глупый.  Но  Хаем не глупый, он просто  много прожил,  чтобы

считать себя мудрым. У нас, у евреев, есть Каббала. Одни считают,  пошла она

от  Моше, другие - от самого Господа нашего. И  говорят,  кто сможет  понять

священные знания, записанные в древних книгах, тот узнает, как сотворен  наш

мир,  и все  тайны  в  нем  ему  откроются.  Но  по закону,  Каббалой  может

заниматься  только  человек,  достигший тридцати пяти,  потому что моложе он

слаб,  и  голова его тоже слаба. Да, Хаем знает, какая  голова у молодых,  -

старик дотронулся пальцем до лба, вздохнул и продолжал:

     -  А  до тридцати  пяти  каждый должен жить  по  данным  нашему  народу

законам. Просто жить.

     - А Каббала? Так никому не удалось?

     - Нет. Жизнь  человека коротка,  а мудрость  Бога  вот какая,  - старик

раскинул руки, потом опустил их бессильно. - Не обижайтесь на старого Хаема,

но вы так молоды. Хаем говорит вам "оставьте", Хаем говорит "не оставляйте",

а вы просто живите. Живите...

     Я поднял  меч,  прошел  к лестнице. Обернулся, и, уловив взгляд  черных

глаз старика, бросил короткое "Спасибо" и ринулся вниз.

     Дождь окончился. Я, не торопясь, подошел к машине и постучал по стеклу.

Задремавший  Влад встрепенулся,  дернул ключ  в замке  зажигания - двигатель

заурчал.  Я удобно  устроился на  переднем сидении.  "Будем  жить", - сказал

Влад, и машина тронулась с места.

     Через час мы были в городе. Пустые неуютные улицы, редкие выстрелы. Да,

неплохие декорации для нашей печальной истории. Играем финал.

     Влад  затормозил  у невзрачного  домика в  Черном городе.  В дверях нас

встретил Слава.

     - Слабовато для тебя, - сказал я, рассматривая ветхую обстановку.

     - Для конспирации, - виновато объяснил он.

     - Мы снова в подполье?

     - Есть одна хорошая новость, одна - плохая.

     - Давай  с плохой,  -  не раздумывая выбрал  я,  - последнее  время они

доставляют мне особое удовольствие.

     - Бизнес взбудоражен.

     - Ты хотел сказать "мафия"?

     - Это не существенно. Все только и говорят о резне в Мардаканах.

     - Быстренько у нас новости расходятся.

     - Это  вовсе  не смешно. Известно, что  убил Тим  Арский.  Ты не знаешь

такого?

     -  Что-то  не  припоминаю,  хотя, наверное,  очень достойный гражданин,

-спокойно ответил я.

     - Около квартиры Милы и дома ее родителей крутятся подозрительные типы.

     - Это ее поклонники.

     Мила сердито посмотрела на меня.

     - Перестань клоунничать,  - рассердился Слава, -  Поверь,  Этибар может

достать и после смерти.

     - Всегда сочувствовал тарантологам. Ты меня уже достал.

     - Ты совершенно невозможен, - устало сказал он, - Мила, лучше я с тобой

буду говорить. Сегодня в семь часов от морвокзала отходит паром с беженцами.

Я договорился. Для тебя и Тима уже готова каюта.

     - Нет, - не согласилась она, замотав головой. - Нет.

     - Поиграешься немного,

     Исчерпаю все слова

     И наставишь два мне рога

     С благодарностью тогда - продекламировал я с выражением и чувством.

     Славик наградил  меня  взглядом, в котором  только слепой мог  отыскать

любовь и уважение.

     - Вот  что,  ребята, - сказал  он, раздраженно,  - вы можете ссориться,

ненавидеть  друг друга, но  вас прибьют в  этом  городе или,  что еще  хуже,

прознают  о  моем  участии.  Поэтому, если надо  будет,  я вас  на паром под

конвоем отправлю. Насильно.  В Красноводске  же,  пожалуйста,  скажите  друг

другу "ариведерчи" и в разные стороны, навсегда.

     - Мне все равно, - рассмеялся я, - но очень кушать хочется.

     - Я так понял, мы договорились, - удовлетворенно заключил Слава, - Этот

факт мы сейчас отметим.

     Он открыл дверь в  соседнюю комнату. Посреди нее стоял  накрытый стол и

за ним сидел человек. Слава растерянно посмотрел на Влада.

     - Он не мог сюда войти незамеченным, - удивлено проговорил тот, вынимая

пистолет из кармана.

     - Мог, -  коротко сказал я. - У нас дело. Надеюсь, не будет возражений,

если мы переговорим с глазу на глаз.

     Я  вошел  в комнату и,  закрыв за собой  дверь,  принялся рассматривать

сидящего. На нем была странного рода одежда. Казалось, она вовсе не имела ни

цвета,  ни  фасона.  Отсутствие  первого  заставляло  мнить  ее  черной,   а

недостаток  второго,  оборачивало   ее  невзрачным  пятном.  Выражение  лица

человека  менялось   каждое  мгновение,  что  создавало  впечатление  о  его

ординарности и делало невозможным запомнить особенности.

     - Я отгадал тебя, - сказал я Черному Человеку, присаживаясь на стул.

     - И кто я? - спросил тот бесцветным голосом.

     - Ты фантастикум...

     - Так сказал Осенний Профессор.

     - Ты о ком?

     -  Профессор Джабейли  - Осенний  Профессор. Призрак Осенней  Печали  -

незначимый  и мучительный  для меня.  Он любил  читать книги  святош.  Любил

читать  о  том, во  что  никогда не верил. И слово это  нашел в "Дьявольской

натуре" почтенного Августина. Умное, однако, слово. Кичливое, как и он сам.

     - Ты дьявол? - удивлено спросил я.

     - Лишь призрак, фантом, - признался Черный Человек с горечью.  - В утро

моего  рождения  тебя  хотели  подставить.  Устранить просто,  гениально, не

убивая. Списать смерть профессора. Звонил тебе не  он. Ты  никогда прежде не

слышал его голос по телефону и поэтому легко обманулся, но тебя охраняло...-

Черный Человек умолк.

     - Почему замолчал? Что охраняло?

     - Не знаю. И ты не знаешь, хотя мнишь себя познавшим самое сокровенное.

Тебя кастрировали тогда для спасения.

     - Что за чушь?! У меня нет никакой ущербности.

     - Кастрировали  твой дух. Изъяли  из него страх и неверие в собственные

силы,  все посредственное и обременяющее.  И из  всего этого слепили  меня -

фантома,  призрака, реально  существующего,  знающего каждый  твой  шаг,  но

ничего не могущего изменить и  нигде не способного победить. Я - фантастикум

твоего  духа,  я  -  гомункулус  твоей  посредственности.  Ты спал  в  своей

квартире, а я пришел к  профессору. Вступился за него и проиграл, потому что

не мог победить. Но так тебе было дано время, чтобы завладеть мечом Митры.

     - Что теперь?

     - Многие  люди  сделаны  из дерьма, но  они,  счастливые,  об  этом  не

подозревают. А я знаю. И поэтому хочу умереть.

     - Зачем же... Я благодарен тебе. Вернись ко мне, живи со мною...

     -  Для  чего  такая  жертва?  Ты  здесь не причем.  Виноват  тот,  кого

невозможно осуждать,  ибо  только  для него  открыта тайна блага. У меня нет

жизни здесь.  У  меня нет  жизни  и там, после  смерти, потому  что  дух  не

проистекает из обрезков. Хочу смерти, хочу небытия.

     - Что я могу сделать?

     - Выполнить предназначение!

     - Не могу, - растерянно прошептал я. - Ты же знаешь.

     - Сделай это для меня, - зашипел Черный Человек. - Сделай.  Сделай это,

если не ради меня, то ради ИСТИНЫ...

     - ПАСТЫРЯ БЕДНЫХ, - подхватил  я его последнее  слово и, задумавшись на

секунду, спросил, - Неужели ты  последний  аргумент  стоящего над нами Бога?

Неужели...

     - И ты, и ты - обрезки, - проговорил Черный Человек.

     - Хочешь сказать,  что и у меня  нет  посмертного  будущего?  Тогда тем

более есть  смысл взять  все  от  настоящего.  Неужели  ради  такого убогого

создания, как ты, я должен лишить жизни во многом прекрасного человека?

     Поддавшись   внутреннему   движению,   я   засмеялся,  хотя  и   ощущал

неестественность  побуждения.  Наконец,  справившись  с непонятным весельем,

почувствовав невозможность быть рядом с ничем, я приказал непрошеному гостю:

     - Пошел прочь!

     - Иду, - ответил тот, тяжело поднимаясь. Он подошел  к двери, но прежде

чем скрыться за ней, сказал:

     - МЫ ТОЛЬКО ДУМАЕМ, ЧТО "МОЖЕМ", НАМ ТОЛЬКО КАЖЕТСЯ, ЧТО "ХОТИМ".

     Черный  Человек   замолчал   и,  окинув  комнату  прощальным   взглядом

бесцветных  глаз,  вышел. Спустя  мгновение  дверь  приоткрылась. Показалась

обеспокоенное лицо Славы. Он быстро осмотрелся и удивленно спросил:

     - А где этот человек?

     - Он только что вышел через дверь, которую ты имеешь честь придерживать

своей драгоценной ручкой.

     - Брось. Мы никого не видели.

     - То был друг ворона, безвременно ушедшего от нас позапрошлой ночью.

     - Надо  скорее избавляться от тебя, иначе я обрету какое-нибудь  жуткое

психическое расстройство,  - со  вздохом  сказал Слава  и,  распахнув дверь,

объявил, - Кушать подано, идите жрать, пожалуйста!

     Вошли Мила с Владом. Недоуменный вид последнего явно требовал разумного

объяснения  появления  и  исчезновения  непрошеного  гостя,  но Слава  решил

отмолчаться на этот счет.

     -  Как говорится, любовь приходит и уходит, а  кушать хочется всегда, -

продекламировал он, двусмысленно.

     - Ошибаешься, - не согласился я  с  его бородатой шуткой, с энтузиазмом

усаживаясь за стол. - Она то и требует. Так и говорит: "Жрать давай!"

     -  Ты  бы, Тим, сначала  даму усадил, -  заметил  Слава, приглашая Милу

сесть.

     - Ничего, - махнул я рукой в сторону Влада, - горячее кавказское сердце

не оставит ее в одиночестве.

     Мила будто бы и не слышала меня.

     -  Валенок  ты, -  осудил мою бесцеремонность  Слава,  открывая бутылку

"Вдова Клико".

     - Ты хочешь, чтобы мы пили эту гадость? -  удивился я, когда он  разлил

шипящую жидкость по бокалам.

     -  Извини,  "Азербайджанское  шипучее"  достать  не  удалось.   Времена

тяжелые.

     Я понимающе кивнул и, подняв бокал, сказал:

     - По  традиции первый тост  мой. Как-то один  дракон  спал  на лужайке.

Проснулась  одна  голова  и  чудо:  бутылка  водки  так и искрится  в  лучах

восходящего  Солнца. "Эй,  проснись!"  -  будит  она  другую голову, - давай

сообразим!". Вторая голова была не дура и на распитие согласилась без всяких

моральных  мучений. Но тут  случайно  пробудилась третья  голова. Видит  пир

горой и говорит: "Вот так  всегда, как пить  - так вдвоем, как рыгать -  так

вместе". Так вот, друзья мои, пили, образно выражаясь, мы все вместе. Выпьем

же теперь за то, чтобы расплачивался я один.

     - Слишком много чести, -  неожиданно  сказала Мила и  большими глотками

опустошила бокал.

     - Давно не слышал столь изысканного тоста, - по  достоинству оценил мое

выступление Слава.

     - Мда, - хмыкнул Влад, - тяжело пить с интеллигенцией...

     Вскоре  ужин вышел из протокола. Пирушка  была в  самом  разгаре, когда

послышался стук в дверь. Слава посмотрел на часы.

     -  У-у, -  протянул он, - это  за вами.  Пора ехать.  Вставайте ребята,

вставайте.

     Мы поднялись.

     - Кажется, я захмелела, - улыбаясь призналась Мила.

     - Тоже мне новость, - фыркнул я, беря ее под руку.

     На улице нас ждал сюрприз.

     - Карета подана. Прошу садиться,  - с видом доброго волшебника произнес

Слава.

     - Это что? - удивился я.

     - Это броне-транспортное средство передвижения, - просто объяснил Влад,

засовывая чемоданы в люк БТР.  - Танк достать не удалось. Жуть как дефицитны

эти танки!

     - Так безопасней будет, - сказал Слава, обнимая меня.

     - Спасибо. Ты...- попытался что-то сказать я.

     - Я человек сентиментальный, - его голос дрогнул. - Ну, прощай, родной.

     Слава хлопнул меня по плечу и оттолкнул.

     -  Вы знаете,  - обратился он  к Миле,  -  я начинаю верить в сказки...

Правда,  это  другие сказки... В  моей истории Золушка, потеряв  хрустальную

туфельку,  выбросила оставшуюся за ненадобностью.  Сами  подумайте, для чего

может пригодиться башмак без пары? Но Принц все равно нашел Золушку. Вот это

сказка так сказка! Мне нравиться верить в такие истории... До свиданья.

     -  Спасибо,  милый фей,  -  сказала  Мила, чмокнув  Славу  в никогда не

знающую шетины щеку.

     - Лучше бы ты в бога поверил, - улыбнулся я, пожимая на прощанье руку.

     - Уже верю, - признался он.

     - А как относительно вероисповедания?

     -  Я  долго думал. Ты  там  что-то  про Ахуру  говорил.  Это,  кажется,

зороастризм? Мне подходит.

     -  Сомневаюсь. Будет трудно с коровьей  мочой. Каждый истинный верующий

должен поутру умываться этой жидкостью.

     - Господи, терпеть не могу уринотерапию, - сморщился Слава, - а посему,

кажется,  в  городе  появился  меценат,  готовый  пожертвовать  средства  на

строительство новой синагоги.

     -  В таком  случае  я  вступлю  в общество  "Память".  Не  в  курсе,  в

Красноводске есть отделение?

     - С памятью сейчас у всех плохо, - улыбнулся Слава, -  Да, кстати. Все,

что в чемоданах возврату не подлежит. Это трофеи от Этибара .

     - О'кей, - согласился я и солдат захлопнул люк.

     Взвыл  двигатель.  Страшный   грохот  оглушил  меня  совершенно.  Чтобы

отвлечься, я подумал о странных личностях, проплывших мимо меня в эти жаркие

дни.

     Не  все  еще  перемололо   милое  человечество  своими  прагматическими

жерновами.  Осталась одна  загадка,  одно белое  пятно,  которое никогда  не

станет нефтяным - душа человеческая. Если люди кажутся тенями - оглянись...

     Я  оглянулся. Увидел  сосредоточенное  лицо Милы,  непроницаемую  маску

Влада. Успокоился.

     Когда  страшный грохот  смолк,  я  уже потерял  надежду увидеть дневной

свет.  Влад вылез  первым. БТР  стоял у Морвокзала, оцепленного солдатами  и

техникой. То  и  дело подъезжали машины, высаживая желающих  покинуть город,

который  сами же они  и превратили  в Ад. Влад взял чемоданы и пошел  сквозь

возбужденные толпы. Вскоре мы оказались в каком-то служебном помещении.

     - Сергей, - обратился Влад к озабоченному стюарду, - Это твои гости.

     Стюард посмотрел на нас с уважением и подхватил чемоданы.

     - Счастливо, ребята. Рад был с вами познакомиться, - попрощался Влад, -

да, чуть не забыл. В Красноводске вас будут встречать.  И еще... У тебя есть

монета?

     - Зачем? - удивился я, но, порывшись в кармане, отыскал медный кружок.

     Влад взял его одной рукой, а другую протянул мне.  На широченной ладони

лежал  симпатичный,  покрытый  изощренным узором  цилиндрик. Влад  нажал  на

незаметную  кнопку, и  молния  стального  лезвия  скакнула вперед,  сократив

расстояние между нами. Я вздрогнул.  Влад загадочно улыбнулся, втянул лезвие

в нож и вложил его в мою руку.

     -  Дарить  режущий инструмент - нехорошая примета, - сказал он,  снимая

очки,   чтобы   протереть  запотевшие  стекла.  -   Наградить?   Солдат   не

награждает... Будем считать, ты его у меня купил.

     - Спасибо, - растроганно пробормотал  я,  с  удивлением пытаясь поймать

почти детский взгляд невидящих глаз. - Он будет моим кортиком.

     Влад засмеялся, и глаза его скрылись за броней толстых линз.

     - Прощай, - прогремел он, крепко пожимая мою руку, и  заспешил обратно,

к  своему  экзотическому  транспорту.  Я почувствовал,  что  потерял  что-то

большое, доброе, надежное и  жутко умное. Если человек носит толстые линзы и

мягко улыбается  в  усы - на него  можно  положиться, ему  можно верить - не

закон, конечно, но хотелось бы верить, что правило.

     Оставив грустные  мысли и  физиогномические изыскания, я подхватил Милу

под  руку, и  мы двинулись  за  стюардом. Наш путь  пролегал  через странные

пыльные коридоры, захламленные помещения. Я  и не заметил, как мы  оказались

на  борту  парома.  Стюард открыл  дверь и пропустил  нас  вперед.  Это была

прекрасная, но не совсем чистая, двухместная каюта.

     - Постарайтесь меньше выходить на палубу, - предостерег  он,  - а лучше

будет, если вы до Красноводска останетесь здесь. Ужин я принесу.

     Стюард кивнул мне и ушел.

     -  Я  так  устала,  - прошептала  Мила, опускаясь  на постель, -  Какая

сутолока.

     Она положила голову на подушку и задремала.

     Какое наслаждение  иметь возможность смотреть на нее.  Я сел рядом. Она

спала. Я дотронулся губами до  ее чудесных волос.  Вор, я  вор.  Столько лет

мечтал я  о  том,  что  беру  сейчас украдкой. Но у кого... О, Боже...  Нет,

нет... Не  надо... Не надо этой  мысли. Оставь,  прошу,  Боже, оставь... Мне

нравится этот  Ад. Он по мне, по моему размеру... Я знаю, знаю, твое небытие

сладостно, но не верю, что слаще моей сердечной боли. Нет, нет, нет.

     Я выхватил меч и отбросил его к стене.

     Да,  я знаю, Господи. Она зло... Она всегда была моим  злом. Личным. Но

сейчас... Знаю, она взяла  кинжал  Этибара  - этот  заостренный,  отточенный

кусок  металла, оскверненный кровью многих жертв... И  его кровью.  Ты прав,

она - Ангел  Тьмы... Но  оставь,  оставь меня. Мне  по душе эта  тьма. Пусть

холодно, пусть без света и почти без надежды. Зачем мне  все  это? Разве эти

безделицы греют мою душу?  Сияние волшебных  глаз,  драгоценный нежный голос

и...  тьма,  да, ее тьма.  Тьма - мой свет.  Без  ночи нет дня... Без нее не

может быть счастья... Оставь меня, Боже...

     Но  Господь  был  глух  к  моей  мольбе.  Я  почувствовал,   как  чужой

вторгается,  вваливается  в  мой  мозг,   вытесняет  мое  сознание  в  малый

бездействующий его уголок... Палач, опускающий нож гильотины. Не-ее-ет!...

     Я повалился на пол.  Рука моя потянулась к мечу. Я не хочу этого. Слезы

текли  по  щекам, но что от этого жрецам  долга?  Я не  хочу,  Господи. Будь

милосердным.

     Нож, да,  нож. Другой рукой, я нащупал в кармане  нож. Щелкнуло лезвие,

выскакивая  из рукояти. Закусив  губу, я со всей  силы вонзил его  в  кисть,

пригвоздив ее к полу. Брызнула кровь. Боль ворвалась в мозг. И тот,  другой,

завопил, затрясся в ее смертельных круговоротах. Он слаб. Слаб. Я сильный. Я

Тим Арский.  Что может противостоять Богу? Только  она. Любовь.  Всемогущая,

если  не стоящая над ним, но равная  ему. Ты,  Господи,  разъединяешь людей,

мстишь, холод  вселяя  в  сердца. Ты считаешь это властью? Но  тот другой, с

сердцем, поющим любовь... Он сильнее твоей мести, ведь любить можно и холод,

любить можно и тьму. Да, я Ангел Света, но я люблю ночь и разве важно, ЧТО я

тогда!   "Ты   человек",  -  послышался  голос,  как  будто  пропели  где-то

высоко-высоко колокольчики.  Я поднял голову. Мириады звезд блуждали вокруг,

как  будто в поисках  кого-то.  Вдруг  они  все устремились в одну  точку и,

слившись в один радужный шар,  взорвались сияющими лентами.  Это женщина. Ее

лицо скрыто звездной вуалью, но тело божественно...  Это она. Огненная Дева.

Меч  Митры поднят  ее  рукой,  и голос многократно отразился во  мне,  даруя

милость:

 

     "ПРИШЕДШЕЕ СО СМЕРТЬЮ, ДА УЙДЕТ С ЛЮБОВЬЮ"

 

     Она уходила  к горизонту,  мягко ступая в  огненную  пыль, туда, где  в

лучах восходящего Солнца ждал ее Нур-Эддин. Картина тускнела, теряла краски,

пока не рассыпалась вовсе, обнажив грязную стену каюты. Странно. На руке нет

никакой раны. А Мила все спит. Мила спит так мило - каламбур.

     - Мила, Мила, - тихо позвал я ее. - Ты любишь Арского?

     - Не люблю я никакого Арского, - сквозь сон пробормотала она. - Я  Тима

люблю.

     Повернувшись на другой бок, она заснула еще крепче. Я засмеялся. Прости

меня  за  глупость, Господи! Вот и все друзья.  Хороший и вполне  счастливый

финал. Вы так  любите истории с хорошим  концом... Эй вы,  в  третьем  ряду,

вытрите  слезы...  А вы,  молодой человек,  расправьте плечи...  И любите...

Любите друг  друга, ведь только  тогда вы равны богам, ибо любовь есть ничто

иное, как Бог. Хлопайте, друзья! Хлопайте...

     А я устал. Ноет рука. Пора спать. Как же там? Ах, да...

 

     "Бис" кричали долго, но тщетно

     Не заметил из них ни один,

     Что клоун ушел незаметно

     На сцене остался лишь грим...

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

     ----------------------------------------------------------

     Vadim Derkach

     E-mail: [email protected]