Книго 


     Источник: Новый журнал, Нью-Йорк, в"--218, 2000.
     Copyright: Yuri Druzhnikov
     "-  Paul! - закричала графиня  из-за ширмов, - пришли  мне какой-нибудь
новый роман, только пожалуйста не из нынешних.
     - Как это, grand'maman?
     - То есть  такой роман, где бы герой не давил  ни отца, ни матери и где
бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!
     - Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?
     - А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пожалуйста, пришли!"
     А.Пушкин. Микророман "Пиковая дама".
     Заметки  эти  возникли после перечитывания Гилберта Честертона, который
сказал, что  искусство  --  это  всегда некое ограничение,  и смысл  картины
заключен в ее раме. Жанр и есть  рама, в  которой писатель  выставляет перед
читателем  свой реализованный замысел. Автор и только  он определяет размеры
рамы, обозначив свой  Даже  если жанр не обоснован, писатель, в отличие
от  теоретика литературы, имеет право на  некоторую  долю абсурда, или,  как
сейчас говорят, непонятку, -- иначе скучно жить и, тем более, писать.
     Хрестоматийные  примеры,  какую  ни  подводи  научную  базу, являют нам
авторский  субъективизм. "Мертвые  души" -- стали  поэмой  по  воле  Гоголя.
"Повести покойного  Ивана  Петровича  Белкина",  названные  так  автором  --
рассказы. Однако в сопровождающем рукопись письме к издателю Плетневу Пушкин
называл повести сказками.
     Пушкин поименовал "Медного всадника" петербургской  повестью, а в конце
вступления  к  поэме  --  сам  же  назвал  рассказом.  "Евгений  Онегин"  по
байроновским моделям -- поэма, не роман, но это, конечно же, роман в стихах,
состоявший, согласно замыслу автора, из песен.
     "Герой   нашего  времени"  выходил   отдельными  повестями,  а  целиком
Лермонтов издал его с подзаголовком "Сочинение", хотя это роман  в рассказах
или, скорее, в новеллах с элементами дневника путешественника. "Яма" Куприна
-- повесть,  хотя  объем ее равен  двум  современным романам. "Бедные  люди"
Достоевского  и  "Один  день  Ивана  Денисовича"  Солженицына  --  по  жанру
классические  повести,  хотя  в американской славистике называются романами.
"Москва-Петушки" Венедикта Ерофеева являет собой  рассказ (пьяную исповедь о
коротком  вояже),  а назван автором  "поэмой",  что исчезло не по  авторской
воле, и лишь позже восстановлено.
     Пастернак, работая над "Доктором Живаго", в  начале  пятнадцатой  части
назвал свое произведение "повестью", а в письмах "романом в прозе", "большой
прозой" и "большим письмом" .  Жанр этого произведения, по мнению Е.Зотовой,
"можно  определить   как  псевдовоспоминания,  воспоминания  о   вымышленных
современниках".
     "Мать  Горького"  --  повесть, но  произведена  в романы,  чтобы  исток
соцреализма выглядел  солиднее.  "Жизнь  Клима Самгина",  считавшуюся другим
классическим образцом  не  просто романа,  но  -- "романа  социалистического
реализма"  (особый   термин,  см.  например:   "Словарь  литературоведческих
терминов,  1974),  Горький  тоже назвал повестью. И  действительно,  в  раму
романа это медленное, перегруженное второстепенными  деталями  повествование
толщиной  2077  страниц не  втолкнешь.  Для  "Самгина"  был  также  придуман
специальный жанр "монументальная повесть".  А жанр  романа "Чапаев", которым
заложены "основы эпической  формы в советской прозе" не сильно  образованный
автор его Дмитрий Фурманов определил как "очерк".
     Примеры  можно  продолжать   нанизывать  на  этот  ша   Трудно  не
согласиться  со словами  Л.И.Тимофеева,  сказанными  (подчеркну  это) еще  в
шестидесятые годы: "В нашей критике  иногда к жанровым определениям подходят
как к  табели о рангах и  отнесение,  скажем, "Чапаева" Д.Фурманова к  числу
повестей,  а  не  романов рассматривают как недостаточное  уважение к памяти
автора этой книги. Понятно, однако, что она  не станет ни лучше, ни  хуже от
ее  жанрового определения".  Это,  хотя и  не в столь безысходной  ситуации,
имеет место и сегодня.
     Отстранившись от политической  коньюнктурности, признаемся, что  подбор
рамы для произведения  труден  и  в теории, где  на  каждом шагу встречаются
справедливые  оговорки  об   условности  любого   жанра.  Речь  идет  не   о
прокрустовом ложе, но  об адекватности  содержания и формы. Другими словами,
можно ли вставить маленькую книжную иллюстрацию, ну что ли, в  раму  картины
Сурикова "Боярыня Морозова" или, наоборот -- само такое полотно во всю стену
вставить в настольную рамку для фото?

     Русский рассказ, как известно, вытанцевался из западной новеллы или под
ее влиянием. Новелла явилась из анекдота, который,  однако, необходимо уметь
рассказать. Она ведет отсчет от Боккаччо. Новеллу его о Торелло, приручавшем
соколов  и затем  прилетевшем на  кровати  к собственной  жене ("Декамерон",
глава девятая) Пауль Хейзе, сам новеллист  и литературовед, использовал  для
термина  "соколиная новелла",  одно время модного  среди  немецких критиков.
Так,  у  нас   говорят  "чеховская  новелла",   хотя  Чехов  чаще  подлинный
рассказчик, а не новеллист, в сравнении, скажем, с О'Генри.
     В  свое  время  Б.Томашевский  упростил задачу,  просто  поставив  знак
равенства между новеллой и  рассказом, заявив: рассказ -- русский термин для
новеллы. В отечественном литературоведении рассказ порой смешивается  даже с
очерком.  Но упрощение таит опасность.  Оксфордский  словарь переводит слово
"новелла", как  повесть, а  Американский толковый словарь Уильяма Морриса --
как   "короткий   роман".  Можно  согласиться:   граница  зыбка,  но  нельзя
утверждать, что ее вообще нет.
     В практике западная новелла еще  в XIX веке весьма сильно отличалась от
русского  рассказа.  "Новелла,   --  по  мнению   Гете,--  ничто  иное,  как
случившееся   неслыханное   происшествие".  Новелла  "раскрывается  в  свете
сюжетной неожиданности, точно при вспышке магния, -- считает А.Наумов и ниже
продолжает: -- Уменье подготовить такой эффект, 

удвоить

 восприятие -- и есть
то самое искусство  рассказать новеллу". Чистая новелла почти не прижилась в
русской  литературе, а если употребляется, то  имеет другое значение, нежели
на Западе, более легковесное, что ли. Забегая  вперед,  отмечу,  что  Моррис
прав: 

короткая романная форма

 идет  скорее именно от новеллы, в которой,  по
традиции  жанра, обычное  сочетается с  необыкновенным, даже  с мистикой или
фантазией,  словом,  с чем-то,  что  неожиданно для  читателя  резко  меняет
привычный уклад жизни героев.
     Рассказ эпичен, он тяготеет к раме неторопливой повести, дела с которой
обстоят сложнее. Немецкий термин 

Erzählung

 переводится в разных словарях то
как рассказ, то как повесть. По Белинскому,рассказ -- "низший и более легкий
вид повести",  что нынче выглядит некоторым  упрощением. Ясно,  что  повесть
длиннее рассказа,  но к тому же она предполагает наличие большей  социальной
проблематики, хотя сюжет ее обычно незамысловат. И в рассказе,  и в  повести
он "ослаблен", повествование "описательно".
     Белинский  называет  повесть "распавшимся  на части... романом"  и даже
просто  "главой,   вырванной  из  романа".   Все  в  русской  литературе  --
разновидности повести, -- такой взгляд привычен, но несколько устарел, как и
трактовки  романа   опубликованные   в  советское  время.  Например:  "Роман
представляет   индивидуальную   и  общественную   жизнь   как   относительно
самостоятельные, неслиянные, не исчерпывающие и не  поглощающие друг  друга,
хотя и взаимосвязанные стихии, и в этом состоит определяющая особенность его
жанрового  содержания".На мой взгляд, как раз наоборот: именно в романе  две
стихии  сливаются.  А  уж  рассмотрение  героя  романа  как  стимулированное
"общенациональными,  государственными   идеалами  и   целями"  нынче  звучит
пародийно.
     С  XIX  века  роман  приходит  к "художественному  анализу современного
общества,  раскрытию  тех невидимых  основ его,  которые от  него  же самого
скрыты привычкою  и бессознательностью". Этот взгляд Белинского, похоже, еще
в  действии.  Русский роман,  благодаря  Пушкину, слегка зациклился на  теме
"лишнего   человека",  которая,   возможно,   вовсе  не  была   главной,  но
воссоздавалась искусственно Лермонтовым, Тургеневым, Гончаровым, частично по
инерции  успеха "Евгения Онегина".  Роман двигался к  своему величию  в лице
Достоевского и Толстого.
     Традиционная  вялая  сюжетность литературы XIX  века  стала  беспокоить
авторов в начале XX. Выразил это в манифесте "Почему  мы Серапионовы братья"
Лев Лунц. Тема развита также в его статьях  "О  публицистике и  идеологии" и
"На   Запад!".  Он  призывает  к  большей  динамичности  сюжета,  к  "хорошо
организованной" прозе. Е.Замятин, патрон  Серапионов, указывал  на О'Генри и
Уэллса,  как отличных сюжетников. Требование остроты сюжета  Лунц  попытался
реализовать в собственной новелле "Исходящая в"--37", где реальность смешена
с  фантазией.  Нельзя,  однако,  сказать,  что  призыв   Серапионов  удалось
осуществить хотя  бы им  самим:  может, генетика русской классики  оказалась
все-таки сильней?
     По Бахтину,  романному герою  присущ "избыток человечности",  ситуация,
когда личность  и судьба  ее  неравновелики. Роману, в отличие  от спокойной
повести, нужна  сильная интрига -- пружина, которая  держит  всю драматургию
происходящиего. Традиционный подход, что в романе должен быть "треугольник",
сегодня  в  американском  литературоведении  иногда заменяется  другим:  для
сюжета  романа  нужна  "зависть"  (

mimetic desire

).  Так  или иначе, степень
драматизированности романа выше,  чем рассказа и  повести, а  магнитное поле
шире,  иногда  глобально. Повесть  может  расплываться, оставаться вне рамы,
роман  же  замкнут, и события в  нем самоисчерпаемы.  Температура рассказа и
повести  ниже,  повесть  более открыта,  фрагментарна,  незавершена. Рассказ
изображает одно событие, роман -- целую  жизнь, а  повесть  -- между ними. В
теории была попытка разделить прозу на два жанра: рассказ и повесть в одном,
новелла и роман в другом жанре. Французское 

rГ©cit

  и 

co nte

  понимается как
рассказ, повествование, история, даже сказка,  также и немецкое 

Erzählung

 и

Geschichte

, а новелла и роман в обеих литературах отделены.
     В  принципе можно говорить о двух типах прозы (или авторской реализации
прозы):  прозе  

динамичной

 и  

статичной

. Пушкинская и лермонтовская проза --
динамичная,  тургеневская; достоевская, толстовская -- статичная. Но в обоих
типах  романная рама остается. Впрочем, сегодня  это кажется некоторым вовсе
необязательным. Уильям Тодд вынимает роман из рамы. Его формула:  "Что такое
роман? Роман --  это теория человеческой  жизни".  А  именитый литературовед
Лайонел Триллинг  просто  уничтожает раму  жанра обобщением: "Роман...  есть
вечный поиск реальности". О  конце романа заявлял,  например,  Роб-Грийе, из
последних  --  о смерти романа в  XX веке  -- И.Бродский в 1989  году. После
этого его публичного заявления  у Сергея Довлатова был спор  с Бродским, и я
присутствовал.  Довлатов  сказал  ему:  "Тебе  смерть  романа  нужна,  чтобы
утвердить приоритет поэзии". Бродский отшутился, ответив, что он имел в виду
средний роман:  "А великий роман ты еще накатаешь в оставшееся десятилетие".
Лидерство романа в мировой литературе, слава Богу, никем не поколеблено.
     Итак,  что же остается  в  осадке после всех размышлений? И не проще ли
объяснить читателю, что новелла  и рассказ --  это то, что читается  за один
присест, за  полчаса, повесть --  за  вечер, после ужина и  за чашкой чаю, а
роман  --  за  ночь  с  пятницы на субботу и  дочитывается  после  завтрака?
Остается вот что: желание прочитать роман за час-полтора.

     В американской славистике применительно к русской литературе существует
термин Long Short Story -- свидетельствующий  о потребности в жанре, который
еще не сформировался. Виктор Террас отделяет большой русский роман от "

short
nove l (or  romance)  or  Long Short story"

 Хотя жанр "маленькие трагедии" и
приписывается  Пушкину  его  исследователями,  но   трагедии   действительно
маленькие.  Термин "маленький роман"  в русском  контексте тоже встречается.
Заголовок  "Маленький  роман"  дал  своему  ранее  опубликованному  рассказу
"Старая  песня" Бунин в  1926 году, -- как название, а  не  как подзаголовок
жанра,  но рассказ  так  и остался  рассказом. В  советское время  эстонский
прозаик  Энн  Ветемаа  назвал свою  книгу "Маленькие  романы"  (в  ней  были
типичные большие повести).
     Short novel  ("Короткий роман"), по расплывчатой формуле Уилфрида Шида,
"форма, которую великие мастера находят наиболее  подходящей для наибольшего
эффекта".  А в  пример приводятся Достоевский ("Записки из подполья"), Чехов
("Палата  в"--6"),  Томас  Манн  ("Марио  и магикан"),  Стейнбек  ("Tortilla
Flat"),  Фолкнер  ("Старик"). "Литературная  форма, которая предлагает 

такую
драму

, что может быть охвачена за один присест, -- пишет Шид, -- есть объем,
который литература едва ли может сразу освоить". К этим коротким романам Шид
причисляет и свой "The  Blacking  Factory".  Впрочем, в другом месте той  же
книги Шид,  забыв о  сказанном ранее, говорит, что есть только три  коротких
романа  ("an only  short novels  ever written"), и  это: "Медведь" Фолкнера,
"Смерть в Венеции" Томаса Манна и "Аспернские документы" Генри Джеймса.
     Возникают определенные сложности обозначения жанра короткого романа при
переводе.  Профессор  Чикагского  университета   Хью  Маклин,  переводчик  и
комментатор Зощенко, назвал три произведения Зощенко "Short novel s": "О чем
пел  соловей",  "Сирень  цветет" и "Мишель Синягин", выделив  жанр "короткие
романы" в  особую  часть  издания.  На мой взгляд, "О  чем  пел  соловей" --
рассказ, "Сирень цветет" -- повесть, а "Мишель Синягин"  -- короткий  роман,
или микророман, истоки которого глубже, чем это кажется на первый взгляд.
     В.Топоров справедливо обнаруживает  истоки русской классической и  даже
психологической   прозы   в   "Бедной  Лизе".  Довольно  большое  количество
действующих  лиц,   смена  мест  и  времени   действия,   эпилог  в  конце--
доказательства того, что  в  "Бедной  Лизе" налицо 

короткая романная  форма

.
Можно сказать, что  русская проза началась  с микроромана и,  таким образом,
сразу оказалась более современной, чем всегда считалось.
     Компактная  форма "Пиковой дамы" появилась  не без  влияния Шатобриана,
вдохнувшего ветер демократизации  во Франции  после абсолютизма. Не случайно
Пушкин  считал его "первым  мастером своего дела". Как  назвал жанр "Пиковой
дамы" сам Пушкин  неизвестно, поскольку  рукопись  не сохранилась.  "Пиковая
дама"  разбита на шесть глав, каждая начинается  с легкой руки пушкинистов с
отдельной  страницы  с  спуском,  хотя  главы  длиной  всего  пару  страниц.
Произведение имеет эпилог (Заключение), но от всего этого большим романом не
становится. Пушкинисты  считают  ее  повестью, КЛЭ называет ее новеллой.  Но
представляется, что по многим параметрам  название "микророман" для "Пиковой
дамы" в самую пору.
     "Шинель" Гоголя уложилась в  рассказ, ну, если будете настаивать, то  в
повесть:  мало действующих лиц,  спокойное  действие. Коротким романом,  как
иногда   пишут,   не   является.   Кстати,  не   из  гоголевской   "Шинели",
представляется, вышла русская литература. Из нее вышел Достоевский, которому
хотелось   это,   как   говорил   князь   Вяземский   по   другому   поводу,
"генерализировать".  Повторение  мысли  "Все  мы вышли  из..." делает  честь
Гоголю,  но  обедняет  русскую  литературу, корни  которой питались,  помимо
"Шинели", множеством источников как западных, так и  российских. Не случайно
партийный  наместник в  советском кино брежневского  времени  Шауро эффектно
заявил: "Мы вышли не из "Шинели" Гоголя, а из бурки  Чапаева". Применительно
к официальной литературе советского  времени  это так  и было, что  еще  раз
подтверждает, что у литературы было много корней, крепких и гнилых.
     Толстой  не  работал  в  короткой  романной  форме,  хотя  размеры  его
рассказов больше коротких романов. Замятин писал: "В романах Толстого бомба,
упавши, прежде  чем  взорваться,  всегда  долго крутится на  месте, и  перед
героем,  как во сне,  проходят  не секунды, а месяцы, годы, жизнь". Я против
бомб, но уж если  дано такое сравнение, в  микроромане бомба долго  не может
крутиться, время  в тексте  спрессовано. Лесков создает особый жанр "русской
новеллы"  --  близкой  короткому  роману  ("Левша",  "Леди  Макбет" и).
Тургенева считают, и справедливо,  утвердителем русского  рассказа. Но он же
под  влиянием  французской  новеллы  создал  великолепный микророман  "Клара
Милич", не назвав жанр, но соблюдя все его каноны.
     Американская славистика рассматривает Чехова как импрессиониста.  Чехов
не раз в письмах сообщал, что пишет роман, но большое романное полотно так и
не  состоялось.  Кажется, Чехов страдает, что  не написал в жизни  ни одного
романа. А короткую  романную  форму  писатель,  особенно  в  последние годы,
создавал параллельно с работой над рассказами. "Даму с собачкой", "Мужиков",
"Душечку", "Ионыча" можно считать микророманами. А в большинстве современных
изданий Чехова это публикуется под рубрикой "Повести и рассказы".

     Дейвид Лодж, американский  романист  и  теоретик литературы, предлагает
немецкий термин  

Gestalt

. Смысл в том, что задуманная автором первоначальная
форма произведения меняется в процессе изготовления и  в конце может принять
иной, неожиданный оборот, которого сам автор не предполагал.  Стало  быть, в
нашем  случае новелла  и, если достаточно динамичный, то  и  рассказ,  могут
превратиться  в  микророманы  по  внутреннему  закону  развития  прозы.  Эва
Кейген-Кенс (Индианский университет) называет русский роман "

телескопической
формой

". И продолжает: "Не мудро рассматривать рассказ только как переходную
форму,  как лабораторию  для  будущего романа... В русской прозе рассказ  --
одна из наиболее продуктивных моделей".  

Телескопический

  --  очень важное и
современно звучащее вспомогательное определение жанровой рамы. Микророман --
вовсе не обязательно  бывшая  новелла, которая расширилась, разыгравшись  во
времени.  История  литературы   знает  случаи,  когда   написанный   и  даже
опубликованный рассказ превращался потом в  большое полотно, поскольку проза
имеет    телескопческую    тенденцию.     Но    к    микророману    проблема
"расширения"относится нисколько не в большей  степени,  чем к  традиционному
роману. Короткая романная форма --  это не  компендиум, не конспект романа и
не растянутая новелла, а именно полный, законченный микророман.
     Анализ  показывает, что микророман  отличается  от  трех традиционных и
весьма гибких жанров русской прозы (рассказ, повесть, роман) и от трех столь
же  гибких жанров американской прозы  (novella,  short story, novel) и имеет
право  существовать  в  обеих  литературах. По  содержанию микророман шире и
социально  глубже новеллы,  хотя  имеет  ее  черты.  Отличен микророман и от
повести.  В  таком  миниатюрном романе присутствует, однако, вся  та фабула,
которую  требует  от  романа  традиционные западная  и русская  литературные
школы.  

Vorgeschichte

  (

предистория

)  --  один  из  трех немецких  терминов,
которые в двадцатых годах замаячили в русской теории. В качестве отступления
от основной  канвы повествования 

Vorgeschichte

  предлагает описание событий,
случившихся  с  героями  до  рамок  основного  сюжета.  Некоторые  авторы  в
двадцатых-тридцатых  (Томашевский и) полагали,  опираясь на  то,  что в
новелле или рассказе автор или герой сслается на  прошлое, что 

Vorgeschichte

свойствен прежде всего новелле. Однако дело тут в глубине  описания прошлого
и вмешательстве этого прошлого в перемену судьбы  героев.  Исторически  и по
существу это непременная составная часть микроромана.
     

Nachgeschichte

  (

постистория

) традиционно предполагает  сведения о том,
что  произойдет  с участниками событий после  завершения сюжета.  Опять-таки
традиция  держит  этот  термин  в  теории   классической   новеллы.   Однако

Nachgeschichte

  наряду с эпилогом как бы  исчерпывает сюжет,  и это свойство
микроромана.
     Наконец 

Zwiechengeschichte

 (

между историями

) -- сообщение о происшедшем
между событиями, также необходимое составляющее короткой романной формы.
     В  микроромане  романный  сюжет  упакован  в  новеллическую   оболочку.
Макросодержание  в  микроформе.  Если  повесть  --  часть   романа,  как  бы
незаконченный или несостоявшийся  роман, то микророман -- роман законченный,
состоявшийся, только короткий.  Малый  жанр важен.  "Я  предпочитаю  рассказ
потому,  что  только  в  рассказе,  а  не  в  романе,   писатель   достигает
совершенства, --  пишет Айзек  Си -- Когда вы  пишете  роман,  особенно
большой роман,  вы  не в  силах  управлять  собственным  текстом,  поскольку
реально  не можете сделать  план на пятьсот страниц и осуществлять его. Зато
всегда есть  возможность сделать рассказ по-настоящему  великолепным". Нужно
ли  добавлять,  что  короткая романная  форма,  или 

микророман

,  и  есть тот
компромисс  между  новеллой (или рассказом) и  романом, в  котором писатель,
стремясь к совершенному роману, оставляет ситуацию под контролем?
     Принято говорить о трех формах прозы: малой, средней и большой. Из трех
форм к какой  принадлежит  микророман -- к средней? или это  малая  форма  с
большим содержанием? или ко всем ли трем? Категоричность тут неуместна: ведь
"Ионыч" Чехова охватывает целую жизнь, оставаясь рассказом, а  роман "Улисс"
Джойса  --  один  день.  Говоря  о  ремесле,  упаковать  требуемое  романное
содержание  нужно  в  определенный  объем. Классический  микророман  "Бедная
Лиза"-- это пять тысяч слов,"Пиковая дама"-- около девяти с половиной тысяч,
-- 20  процентов  объема  среднего западного  романа.  Дело,  конечно, не  в
количестве слов: искусство, по Честертону, начинается с самоограничения. Как
говорит мой любимый Жюль Ренар, стиль без слюней.
     Почему "микророман", а не "минироман"? "Micro" -- греческое "маленький,
короткий", "мини" -- латинское "наименьший". Выбор слова не так-то уж важен,
но  дело еще в  том,  что термин "микророман" уже  внедрился в  литературную
практику.  Впервые  наш термин появился  в  Самиздате  в  семидесятые  годы.
Микророманы отражают судьбу непечатной российской литературы  нашего века. В
начале  семидесятых рукопись после урезаний и  замены слова "микророманы" на
"рассказы" была принята издательством "Советский писатель"  в Москве. Вопрос
о  выпуске отпал, когда  автора исключили из Союза  писателей.  Издательство
сообщило,  что "папку не  могут  найти".  Позднее  на  допросах  микророманы
фигурировали как  улики,  назывались  "грязной  писаниной",  "идеологической
диверсией",  "клеветой  на  наш строй".  Печатались  микророманы,  начиная с
семидесятых  годов  на   Западе   ("Время  и  мы",  "Двадцать  два",  "Новый
американец",  "Новое  русское  слово",  различные альманахи  и).  Книга
"Микророманы" впервые  опубликована ньюйоркским издательством "Word"  в 1991
году.  Позднее  в   Нью-Йорке  же   опубликован  микросценарий  "Допрос".  В
российских  изданиях  микророманы  давно печатают, но по сей день держат  за
пасынков, в лучшем  случае, за примаков. Редакторы  первым делом вычеркивают
слово "микророман", заменяя "рассказом". То же касается непримиримых с новым
критиков. Впрочем, сегодня начинают, кажется, привыкать.
     Микророман  -- сегодняшняя  реальность, компактный жанр, поспевающий за
нашим быстротечным временем. Беллетристика с вымыслом, пружинистой интригой,
новым   сюжетом.  В   Калифорнийском  университете   в   течение  последнего
десятилетия в  курсах по прозе  XIX и XX веков  микророман введен в качестве
полноправного жанра  наравне  с другими.  Интернет принимает  микророман как
жанр,   уместный   для   чтения  на   компьютере.  Рождается  "автомобильный
микророман" -- на 90 минут слушания аудиокассеты на работу и обратно. Что бы
ни предрекали скептики, никакие  жанры не  умирают. Можно предположить,  что
следующий  век  уделит микророману большее внимание:  есть жанровая  ниша, в
которой замысел романа аккумулирует энергию на площади два печатных листа.
     1999,
     Дейвис, Калифорния.
     



1
Книго
[X]