Анатолий Либерман. "В пустыне чахлой и скупой..."
Юрий Дружников под градом послушливых стрел
Источник: "Побережье", Филадельфия, 2001.
За последнее время в российских журналах появилась серия ожесточенных
нападок на Юрия Дружникова. Мне незачем защищать его от этих нападок, так
как он прекрасно справится со своими противниками и сам, но тон полемических
статей характерен: за разносами стоит нечто более существенное, чем
неприятие написанных Дружниковым книг. Оценка романа или рассказа зависит от
пристрастий критика. Кто-то терпеть не может Достоевского, кого-то
раздражает ранний Пастернак. О чем говорить, о чем спорить? Но, как сказано,
в критикесочинений Дружникова заметно нечто более важное, чем попытка
унизить одного писателя. Об этом и пойдет речь.
Сначала небольшое отступление. Моя основная специальность --
языкознание и литературоведение. Я много печатался и до эмиграции (в 1975
году), и в Америке. После перестройки один мой добрый знакомый приехал ко
мне в гости и сказал: "Раньше каждая ваша статья была открытием. Вы и теперь
пишете хорошо, но это все же не тот уровень". Я промолчал: не мне судить. В
другой раз на обеде у крупного физика, бывшего москвича, оказался его старый
коллега, живущий в Москве. Разговор, естественно, зашел о физике, и я с
удивлением услышал те же слова, но теперь уже в адрес хозяина.
Заинтересовавшись, я стал спрашивать разных специалистов; выяснилось, что
всем им говорят одно и то же: "Ваш взлет был там, а здесь вы материально
расцвели, но духовно увяли".
Должно быть, в молодости мы были бойчее и безоглядней в своих
гипотезах, но наше всеобщее увядание за рубежом -- аберрация недоброго
зрения. Наши горизонты неимоверно расширились, а необходимость уже в зрелом
возрасте завоевывать новый, чуждый и в лучшем случае равнодушный к нам мир
сделали наш ум острей и выводы интересней. За снисходительным сожалением
бывших соотечественников угадывается тоскливое желание доказать самим себе,
что вдали от родины выросшего в России человека ждет только упадок.
В советское время насаждалось истерическое отношение к родине. Из
бесспорного положения, что человеку присуща любовь к своему отечеству,
заключили, что только дома и можно жить. Для народа, загнанного в
резервацию, это был удобный вывод. Еще удобнее он был для властей. Когда
границы открыты, люди приезжают и возвращаются. Как же иначе сочинить
"Письма русского путешественника", "Арагонскую хоту" и "Воспоминания о
Флоренции"? Нынешние россияне могут ехать в любую страну, в которую их
впускают. К несчастью, мышление многих из них до сих пор несет зримые черты
родного гетто. Владимир Дуров научил журавлей танцевать вальс, но однажды в
цирке забыли зарыть окно, и вся группа дрессированных птиц улетела. Хотя
найти их не удалось, вскоре к Дурову пришел крестьянин и сказал, что видел
странную картину: на соседнем болоте журавли танцуют вальс. Зачем бы им,
кажется? Рассказав эту притчу, возвращаюсь к Дружникову.
Перовое, что обращает на себя внимание в статьях против него, это
настойчивое подчеркивание американской "прописки" супостата и его должности.
Ю.Нечипоренко ("Писаная пошлость". "Москва", 1999, No 7) на двух страницах,
посвященных книге Дружникова "Русские мифы", неустанно повторяет:
американский профессор, американский перестройщик истории литературы,
эмигрант, и слово
профессор
-- самое частотное в его статье. Когда-то, давая
достойный отпор (гневную отповедь) израильской ли военщине, американским ли
поджигателям войны, немецким ли реваншистам, полагалось сказать что-нибудь
вроде: "Госпожа Меир, видимо, надеется...". Слово
госпожа
было ироническим
выпадом и тягчайшим оскорблением. У Ю.Нечипоренко такое оскорбление --
профессор
, но не побрезговал он и старым приемом: "Взгляд со стороны Америки
на русские мифы разоблачает отсутствие деликатности, такта и дисциплины
научного исследования у тех американских славистов, к кругу которых
принадлежит профессор Дружников. Перед нами пропаганда поп-культуры,
поп-истории, поп-литературы безразмерной пошлости массового общества. Мифы,
предания и литературные легенды, где живы любовь и страсть,
профессора-слависты подменяют протезами сомнительных, профанных "теорий",
полных предубеждений без убедительности, внушений без веры, горячки
тщеславия без истинной страсти творца".
Где Ю.Нечипоренко видел этих профессоров-славистов с их протезами? Что
у них за профанные "теории" (разумеется, в кавычках)? Откуда он знает, к
какому кругу принадлежит профессор Дружников? Вот уж поистине миф!
Е.Щеглова обрушилась на Ю.Дружникова дважды ("Мифология обывателя, или
Евгений Онегин -- терминатор". "Нева", 1999, No 7; "Продажа на вынос".
"Дружба народов", 2000, No 1). И она не упустила возможности сообщить своим
читателям, что ее жертва -- американский профессор (варианты:
"калифорнийский профессор", "заокеанский профессор" и "заокеанский мудрец").
Отчего так заботит критиков адрес Ю.Дружникова? Неужели мы по-прежнему в
двух лагерях? В пространном открытом письме А.Шитова ("О парадоксальности и
остроумии". "Вопросы литературы", 2000, No 2) автор задается вопросом,
почему он не получил ответа Дружникова на свое частное, еще не "открытое"
письмо, притом посланное в американский журнал: "Не берусь комментировать
причину -- предполагаю вашу занятость в написании очередного труда о
каком-либо писателе. Ведь за границей так легко "думается" в отличие от
непонятной, но такой "родной" России". Значит, все-таки причину
прокомментировал. И опять иронические кавычки. На основании своего ли опыта
решил А.Шитов, что за границей легко думается? Ничего в этих высказываниях
нет, кроме антиамериканизма сталинского покроя, высокомерного презрения к
Западу, "собственной гордости".
Не удивительно, что проникнутые подобным настроением статьи написаны
разнузданным тоном, тем более неуместным, что Дружникова постоянно обвиняют
в использовании сниженной лексики. Казалось бы, низкому стилю надо было
противопоставить стиль сдержанный и даже изысканный. Приведу несколько строк
из статьи Е.Щегловой: "Всякий раз, когда я наталкиваюсь на очередной
профессорский ляп, мне хочется сказать, что суть все-таки не в нем, не в
том, что русской речи профессор не слышит, о метафорах не имеет и понятия, а
поэтические высказывания трактует как типичный обыватель. Хочется сказать,
что собака-то зарыта, пожалуй, поглубже. И всякий раз -- останавливаюсь.
Потому что здесь она зарыта, собака-то...". И все в таком же духе.
Где же все-таки зарыта собака? Если бы я умел изъясняться, как
Е.Щеглова, я бы сказал, что собака это вовсе не зарыта: она бегает и
оглушительно лает. Ю.Нечипоренко, Е.Щеглова. А.Шитов -- все заняты одним, а
именно, оберегают русскую литературу от Дружникова, который взял на себя
неблагодарную роль рассказать правду (как он ее видит) о некоторых событиях
и людях. Кажется, не было такой газеты, которая в свое время не облила бы
Дружникова грязью за то, что он восстановил историю юного доносчика Павлика
Морозова. Теперь Дружникова травят за романы "Ангелы на кончике иглы", "Виза
в позавчера" и за книги о русских писателях.
Советское сознание вращалось в кругу абсолютов: ученые, деятели
культуры, политики и прочие делились на гениальных, великих и т.д. По
классификации трехтомного "Энциклопедического словаря" (1953) Маркс был
гениальным, Шекспир великим, Достоевский выдающимся, Шеллинг видным, Шверник
одним из виднейших, а Грум-Гржимайло одним из крупнейших. Если человеку
полагался эпитет (а многие были пущены в мир без такового, например, Тютчев,
"русский поэт", или Китс, "английский поэт-романтик"), то все в нем должно
было этому эпитету соответствовать: Маркс во всем гениален, Шекспир во всем
велик и т.д. То, что они были живыми людьми, конфузливо скрывалось.
Следует ли изучать "жизнь замечательных людей", особенно писателей,
композиторов, художников, вопрос спорный. О Гомере неизвестно ничего, о
Шекспире почти ничего. "Илиада" и "Гамлет" не поблекли в наших глазах от
того, что мы не осведомлены о биографии их творцов. Без биографий даже
интересней: можно веками спорить, существовали ли Гомер и Шекспир или нет.
Что бы ни думали по этому поводу литературоведы, личность писателей,
скандалы в их семьях и даже их недуги будут оставаться в центре внимания. То
же относится и ко всем выдающимся личностям. Кто же не знает о глухоте
Бетховена, эпилепсии Достоевского, "последней любви Тютчева", сватовстве
Пушкина и муках С.А.Толстой?
Дружников написал книгу "Русские мифы" и три романа-исследования о
Пушкине. Упомянутые критики уличают его в невежестве, бесконечно обсуждая
значение слова
миф
. Но эти обсуждения -- дымовая завеса. Десятилетиями
некоторые утверждения имели статус непреложных истин, например: "Пушкин
передал эстафету Гоголю". Тема "Гоголь и Пушкин" не нова. Официальная точка
зрения известна: Гоголь продолжил дело своего гениального предшественника.
Дружников, исследуя разные факты (тоже давно известные), полагает, что
Пушкин недолюбливал Гоголя и что сам Гоголь сочинил историю о дружбе между
ними (как и Хлестаков).
Критиков Юрия Дружникова беспокоит не столько правдоподобие того или
иного вывода, сколько посягательство на идею незыблемости мира; в частности,
нельзя допустить, чтобы Пушкин не восхищался Гоголем. "Нет, это, конечно же,
не разоблачение какого-то несуществующего мифа о Гоголе. Какие там, в самом
деле, мифы, где они? -- возмущается Е.Щеглова. -- Это вот что: огромная
коммуналка. Кухня. Столов -- штук пятнадцать-двадцать. В Все раздражены
-- еще бы, такая теснотища, все так и трутся друг о друга, к плите не
подойти, к раковине тоже. Страсти накаляются, как на сковородке.
Освобожденная от оков человеческая сущность обнажается во всей своей
первозданности. Гоголь-то это -- ишь, врет как, пишу, дескать многотомник. А
сам -- тр, тр, тр пером -- всего какую-то повестушку махонькую. Да энтих
повестушек на прилавках -- завались, сама видела! И кому это все только
нужно? А об чем он, Марья, пишет? Да-а-а? Так, господи, про это уже вроде
есть! Ну точно, слыхал я! А еще писатель называется! Ворюга он
нечистоплотный!
Оно и в женском исполнении противно, но уж в мужском -- господи
помилуй". Как словоохотлива Е.Щеглова, какое вдохновенное красноречие! А что
по сути?
Еще более сложный вопрос -- отношение России к Пушкину. Он превратился
в икону и сделался объектом культа: парки имени Пушкина, Пушкинские улицы,
поток стихов, обращенный к Пушкину. Наталья Николаевна -- предмет либо
сочувствия, либо ненависти всей читающей России. Арина Родионовна -- архетип
няни. Пушкин -- знамя монархистов и революционеров, певец свободы и
единомышленник Паскевича, борец с западным засильем и самый западный русский
писатель. Пушкин -- наше все. Дружников спокойно рассказывает об усилиях
политиков приспособить Пушкина к своим целям и о темных сторонах личности
Пушкина. Изложение прекрасно документировано, но документы противоречат друг
другу, а любой факт можно истолковать различным образом. Тем и трудна любая
реконструкция; оттого она никогда и не бывает окончательной.
Оппонентов Дружникова возмущает непочтительное отношение к гениям:
неприлично говорить, что от капризов Гоголя стонали самые преданные его
друзья, что Ланской, весьма вероятно, был поначалу ширмой, прикрывавшей
связь Натальи Николаевны с царем, что неграмотная крестьянка Арина
Родионовна не могла оказать серьезного влияния на многогранного и широко
образованного Пушкина Опровержения сводятся к следующему: Дружников --
эмигрант (так что лучше бы ему помолчать), мелкий завистник, пошляк, мерящий
гениев на свой аршин, низводящий их до своего уровня. Кто же поверит
осквернителю святынь! Огромная коммуналка, если воспользоваться привычным
для Е.Щегловой образом, и у каждой горелки раздраженный критик.
Особенное возмущение вызвала мысль Дружникова, что Трифонов был вполне
благополучным советским писателем, приспособившим свой талант к требованиям
времени. Трифонова читали и любили; для зарубежных славистов он до сих пор
стоит ниже одного лишь Солженицына. Но именно Солженицын сказал, что
советская власть сделала нас всех соучастниками своих преступлений.
Непреложен факт, что успешный советский писатель всегда кривил душой. Отсюда
не следует ни то, что честные писатели должны были почти на целый век
положить перо, ни то, что неподцензурная литература (сам- и тамиздат) была
талантливей. Задним числом отважимся заметить: процветать писателю при
советской власти было стыдно. Трифонов же был, несомненно, процветающим.
А.Шитов находит у Дружникова некоторое количество спорных мест, но не
ради них сочинено было это открытое письмо. У Дружникова сказано: "Трифонов
писал (да и не могло быть иначе) полуправду, то есть полуложь". Вот пассаж
Шитова по этому поводу: "На мой взгляд, должно быть
одно
понимание двух
ваших выводов: если советский писатель 60-70х годов пишет "полуправду", то
для этого есть объективные причины (например, цензура, определившая эзопов
язык той литературы), но никак не стремление писать "полуложь". Если
писатель пишет "полуложь", то делает он это сознательно, и никак о нем
нельзя сказать, что он написал "полуправду". Но у вас Трифонов пишет
"полуправду, то есть полуложь". Тут уж что-нибудь одно! Если "нет", то
получается, что все наши достойные писатели (В.Некрасов, Ф.Абрамов,
В.Шукшин, Б.Окуджава и другие) лгали сознательно: писали "полуправду, то
есть полуложь".
Это и есть коренной вопрос, хотя Окуджава в список попал, по-моему,
зря. Что касается остальных, конечно, они писали правду в дозволенных
рамках. Не случайно, оказавшись за рубежом, А.Кузнецов и В.Некрасов
опубликовали "Бабий Яр" и "В окопах Сталинграда" в первоначальном виде, а
ведь и они писали с оглядкой на Главлит. И "Один день Ивана Денисовича"
пришлось подчищать, включая заглавие. Многострадальный роман Булгакова
напечатали посмертно с гигантскими купюрами, а роман Пастернака не
напечатали вовсе. Под запретом были "Бесы", о романе Лескова "На ножах"
помнили только специалисты. Кто же мог сказать в СССР всю правду после 1917
года и не быть за это уничтоженным? На фоне всеобщего одичания и
торжествующей лжи и полуправда была откровением (и четверти хватило бы!), но
от этого она не переставала быть полуложью.
Повторю, ради чего я унизился до полемики с людьми, глубоко чуждыми мне
по духу, и с толстыми литературными журналами, которые предоставляют свои
страницы критикам такого пошиба. Мне, прожившему в Америке более четверти
века, стыдно наблюдать возврат к взглядам на всех, кто пишет по-русски и о
России за ее пределами, как на презренных недоумков. Мне претит защита
замордованной советской литературы от упреков в рабской зависимости от
властей. Хулители Дружникова едва ли спасают честь России. Скорее они
спасают от исчезновения тот образ мыслей, который погубил русскую культуру в
двадцатом веке. Их напитанные ядом, послушливые стрелы окажутся бумерангом.
________
Анатолий Либерман (1937, Ленинград). Доктор филологических наук,
профессор Миннесотского университета. Германист и славист, литературный
критик, поэт (сб. "Врачевание духа"), переводчик Лермонтова, Тютчева,
Боратынского на английский. Около 400 публикаций, включая шестнадцать книг.