Книго 

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Виктор Доценко
     

© издательство "Вагриус" (www.vagrius.ru)

 Код ISBN: 5-264-00144-8  Объем: 512 Суммарный тираж: 15000 экз.
 Формат: 60x90/16  Выход книги: 01.2000
 

URL: http://www.vagrius.com/books/na/dotze_ab.shtml


URL: http://www.vagrius.com/books/illustr/dozotez


URL: http://www.vagrius.com/authors/dotzenko.shtml


Ваши отзывы: [email protected],  http://www.vagrius.com/online/guestbuk.shtm

---------------------------------------------------------------

Книги Виктора Николаевича Доценко о приключениях Бешеного - самый популярный
в России сериал в жанре боевика. Савелий  Говорков,  боец  с  феноменальными
способностями,  стал  героем  нашего времени; появление каждой новой книги о
нем становится событием на книжном рынке. Общий тираж  сериала  превысил  15
миллионов экземпляров!

Судьба  Виктора Николаевича Доценко - автора серии бестселлеров о супергерое
Савелии Говоркове по прозвищу Бешеный - уникальна, как и у  его  героя:  она
полна  трагических  событий,  приключений,  тайн. С детства Виктора отличали
поразительная самостоятельность и сила воли, которые  не  раз  помогали  ему
выстоять в самых тяжелых обстоятельствах.  Наш автор не Савелий Говорков, но
жизнь его настолько насыщена  событиями,  драмами,  приключениями  на  грани
авантюры,  любовными  историями,  что  издательство  не  могло не предложить
Виктору поделиться этим  со  своими  многочисленными  читателями.   Детство,
спорт, Афган, арест, зона, съемки фильмов, любовь - все это в книге, которая
вышла в ноябре 1999 года.

     Жизнь  каждого  человека уникальна и  неповторима.  Наверняка многие из
вас, уважаемые читатели, сталкивались с тем, что друзья, знакомые, а порой и
незнакомые люди с неподдельным пафосом восклицали:
     "Да что там романы! Вот  если  бы кто-нибудь просто  взялся описать мою
жизнь, мои похождения, то это было бы увлекательнее любого сочинения!.."
     Знакомое заблуждение, не правда ли? Во  всяком случае, можете поверить,
что ко мне обращались десятки, если не сотни людей с предложением написать о
них книгу. Причем люди были разного социального положения, как говорится, от
государственного   деятеля  до  простого  рабочего  парня,  у  которого  вся
биография  могла уместиться на четверти страницы.  Была даже одна моложавая,
лет  тридцати, домохозяйка, которой очень  нравились  мои  книги  и которая,
многозначительно глядя мне  в глаза,  томным  голосом сказала: "Эх,  Виктор,
если  бы  я  тебе  рассказала о  прожитой жизни, ты  бы наверняка бросился к
столу,  чтобы  написать о ней  книгу. И  можешь мне поверить,  что  вышел бы
настоящий бестсе.."
     Трудно сказать, чем руководствуются люди, утверждая подобное. Возможно,
одни  так тешат  свое  самолюбие, некоторые действительно считают свою жизнь
настолько интересной, что готовы выставлять ее на публичный суд, а некоторым
не  хватает  славы  известных  литературных персонажей, попавших  в газетную
рубрику "Происшествия":  "Некий Господин  N  попал под  лошадь, но отделался
легким испугом..."
     Однако  если   говорить  о   более-менее  известных   людях:   актерах,
режиссерах, писателях, государственных деятелях, то есть  о тех, чье  имя на
слуху у многих, обывателю хочется узнать как можно больше подробностей из их
жизни. Хорошо еще, если такая знаменитость пребывает в здравии, а сотрудники
СМИ  честны,  порядочны  и  не  идут  на  всевозможные фальсификации,  чтобы
огорошить обывателя чем-нибудь этаким "жареным", а если нет?
     Конечно,  существует  и  такое  мнение,  что  история всех  рассудит  и
расставит все по своим  местам. Однако, как говорил Иннокентий Смоктуновский
устами  Гамлета  в одноименном фильме: "Пока  травка  подрастет,  лошадка та
умрет..."
     Характерным  примером  откровенной   фальсификации  является  биография
Владимира Ильича  Ленина. Несколько десятков  лет советские  СМИ вдалбливали
своему народу легенду о "добром вожде", и делалось это так искусно, что люди
действительно поверили и  с этой верой многие прожили  целую жизнь.  А когда
наконец  все открылось, большинства уже не было  в живых, а остальные  же до
сих пор не хотят верить в то, что все это было ложью.
     Во время моих встреч со зрителями  и читателями они  часто интересуются
моим прошлым, и мне приходится серьезно напрягать память, чтобы не допустить
ошибки.
     Среди вопросов читателей часто бывает и такой: "Как вы пишете?"
     Можно ли кратко ответить на подобный вопрос? Рассказать, как я проживаю
жизни всех моих героев? Или как я готовлю свою нервную систему к тому, чтобы
наконец сесть за  компьютер? Или как я писаю? Как иногда напиваюсь, находясь
в  стрессовой  ситуации? Как третирую  своих  близких? Разве  можно все  это
рассказать или  изложить  на бумаге? Да и стоит ли полностью раскрывать свою
"кухню",  обнажаться перед всеми? Нет, нужно  что-то  оставлять и за кадром:
пусть Читатель сам, если ему так хочется, домыслит остальное...
     В  интервью  мне  также приходится  погружаться  в свое  прошлое, чтобы
удовлетворить любопытство  журналистов. Могу  признаться, что это  не  такая
простая задача, как кажется со стороны, и иногда это очень сильно утомляет и
напрягает нервы. Но, бывало, я получал истинное удовольствие, когда  в узком
кругу друзей мне удавалось вспомнить какую-нибудь историю из своей жизни, за
которую слушатели награждали меня дружными аплодисментами.
     Как-то  один очень талантливый  и очень седовласый писатель - он просил
не упоминать его  имени,  - для удобства  назовем его просто Писатель, после
одного из подобных  рассказов  в  шумной  компании  отвел  меня в  сторону и
сказал:
     -  Виктор,  мне  столько  раз приходилось слышать  от  тебя  интересные
истории,  что  просто  диву  даюсь!  И   даже  завидую...  Надеюсь,   ты  их
записываешь?
     - Для чего? - удивился я.
     - Как для чего? - воскликнул он. - Чтобы люди, то есть  твои  читатели,
получше  тебя узнали!  Ведь случись что с тобой, не дай Бог,  конечно,  - он
трижды суеверно постучал по деревянному косяку, - про  тебя такого наплетут,
что ты краской зальешься... там! - он многозначительно поглядел вверх.
     Не  знаю почему, но мне  этот разговор запомнился и с тех  пор не давал
покоя. Ведь  действительно, если задуматься: какая  информация останется обо
мне, кроме моих  книг и многочисленных,  достаточно поверхностных, а порой и
просто  не точных,  интервью в  газетах, журналах и на  телевидении? Ничего!
Дневников я никогда не вел, переписывался только  в юношеском возрасте, да и
то во времена какой-нибудь сумасшедшей влюбленности.
     Что же делать? О чем писать? И как писать? Трудно сказать, сколько бы я
еще  пребывал в неуверенной растерянности, но однажды мы вновь встретились с
Писателем за "рюмкой чая" и он, после возлияния, неожиданно спросил:
     - Ну что, Виктор, начал писать?
     - Начал? Да ты что,  я  ж  только что закончил свою одиннадцатую книгу,
дай немного отдохнуть от Бешеного, - устало воскликнул я.
     - При  чем здесь  Бешеный, хотя я  с  огромным удовольствием читаю  его
истории, я имею в виду книгу о тебе самом.
     Тут я  откровенно  и вывалил  на него целый самосвал  своих сомнений: в
том,  что вряд ли людям будет  интересно читать о  моей жизни, и  в том, что
никогда  не вел дневников, а память моя не столь совершенна, чтобы вспомнить
все даты,  имена, точные названия мест, то есть именно  то, к чему  я  столь
скрупулезно отношусь  в  своих романах,  а кроме  того,  я  вообще  не  имею
понятия, о чем писать.
     Слушая мои доводы, Писатель взорвался:
     - Что за детский лепет? Тебе Бог дал  талант, и грех не воспользоваться
этим  даром.  Ты  много  видел   и  знаешь,  умеешь  увлекательно  выстроить
повествование, у тебя легкое перо, и потому  лично я с большим удовольствием
читаю твои книги.
     - Да, но... -  робко попытался возразить я, но он словно не слышал меня
и все больше входил в раж:
     - Перестань талдычить о том, что не знаешь, о чем писать! Да если бы ты
написал только то, о  чем рассказывал  на  наших вечеринках, то и  этого  бы
хватило на целую книгу!
     -  Может,  это и интересно для узкой компании,  - возразил  я, - но для
посторонних людей...
     - Пойми,  читатель, купивший  твою книгу  и  начавший ее читать, уже не
сможет остаться  к тебе  равнодушным, - продолжал настаивать Писатель. -  Ты
вспомни, чем только  тебе не приходилось заниматься в жизни,  чего только не
пришлось повидать и пережить! После нашего с тобой давнего разговора я сунул
нос в тетрадь, где делаю разные заметки для себя, так, на  всякий случай,  и
был поражен тем, что в разное время записывал о тебе.
     -  О чем  ты  говоришь?  Чему  там поражаться?  - отмахнулся  я  и чуть
поморщился.
     - Ты хочешь  конкретики? Изволь!  - Писатель нагнулся, достал из своего
"дипломата" толстую тетрадь. - Ты  хочешь конкретики? Читаю: твой рекорд  по
юношескому легкоатлетическому многоборью в зональных соревнованиях в Сибири,
на Урале и Дальнем Востоке продержался более двенадцати лет. Так?
     - И  что? - не  без удивления бросил я, пытаясь вспомнить:  когда успел
рассказать об этом.
     - Не перебивай! - оборвал он. - А недавно я узнал от твоего тренера...
     - Вадима Константиновича?
     - Да, я встречался с Дармо по своим делам, но разговор зашел  и о тебе.
Оказывается, ты был чемпионом Москвы.
     - Ну...  - Я чуть смутился,  словно  учитель поймал  меня  на  каком-то
вранье.
     -  Учась  в  пятом  классе, ты сбежал  из  материнского  дома,  который
находился, если мне не изменяет память, в Омске, и добрался до самой Москвы,
а  вернулся  обратно через  шесть дней, причем  самостоятельно, несмотря  на
объявленный всесоюзный розыск. Было?
     Я молча кивнул.
     -  Разве это не  интересно?  А  когда ты, семнадцатилетним парнем,  без
всякой поддержки, приехал покорять Москву и остался в ней навсегда?
     - В Москву многие приезжают и остаются здесь...
     - Помолчи, побереги силы, тебе еще  много чего сказать придется, а пока
слушай  дальше.  Студентом  МГУ  ты  был  приглашен  погостить  в  Восточную
Германию,  и там нелегально переходил границу, побывал в Западной Германии и
вернулся назад в Восточную. Я правильно записал?
     И вновь я был вынужден согласиться.
     - А на  последнем курсе тебя угораздило влюбиться в  девушку из  другой
страны,  ради которой  ты оставил университет и, не защитив диплома, уехал к
ней, прожил около  двух лет  за границей и приехал обратно в Москву... один,
без нее...
     - Так получилось...
     -   Вот-вот!  Потом  за  полгода   окончил   ВГИК,  сдав  на  "отлично"
государственные  экзамены. Кстати, ты знаешь, что  был первым и  последним в
Советском  Союзе студентом,  которому  разрешили  закончить  два  факультета
одного института?  Я  специально  узнавал  об  этом в  Министерстве  высшего
образования. Идем далее. - Писатель перевернул еще страницу. - Ты был первым
и  последним  в Советском Союзе  режиссером  комбинированных  съемок, и твоя
зарплата на  этой должности устанавливалась решением  трех министерств... Ты
был дважды  судим советским судом: один раз загремел на два года,  пострадав
от предательства друга,  второй раз -  на шесть  лет,  рассказав  правду  об
Афганистане и о реальной коррупции и преступности в  Советском Союзе в своем
первом романе о Савелии.
     - Этим романом я предсказал собственную жизнь  за колючей проволокой, -
с горечью поморщился я. - Кстати, я был первым и последним в Советском Союзе
человеком,  которого  прокурор просил осудить  на  пять лет,  а судья  вынес
приговор - шесть лет.
     - Вот видишь! - уцепился за этот факт моей биографии он. - Но, несмотря
ни на какие пытки во время следствия, ты же не отказался от своих убеждений?
Разве одно это не интересно твоему читателю? А сколько интересного ты можешь
рассказать про жизнь за колючей проволокой! Кстати, я слышал, что ты однажды
убил человека и даже не был привлечен даже к суду? Было такое?
     - Было, - после паузы признался я.
     - А ты все свое: неинтересно, неинтересно! - Он усмехнулся. - Побывал в
Афганистане, не держал  там в руках  оружия,  но получил предназначенную  не
тебе пулю и чудом остался в живых. И всего  лишь за двадцать три дня... даже
об этом можно написать целую книгу...
     - Да, двадцать три дня, которых хватило мне на всю оставшуюся жизнь...
     -  Не сомневаюсь... Видишь, только  эти, известные  мне отдельные факты
твоей биографии уже говорят о том, что книга может получиться. Единственное,
что я могу тебе посоветовать: будь до конца правдивым и не  выдумывай ничего
такого, чего не было на самом деле...
     После  этого разговора у меня не осталось никаких  отговорок,  чтобы не
писать книгу: я понял, что просто обязан это сделать...
     Человеческая  память  весьма избирательна  и имеет  различные  "степени
защиты"  от  внешней  среды:  всем  нам  свойственно забывать  неприятности,
заставлять себя не думать о печальном. Такова наша природа.  Думаю, потому и
существует закон о невмешательстве в частную жизнь и даже статья в Уголовном
кодексе,  гласящая,  что  человек не  обязан доносить на  самого  себя и  не
сообщать то, что может принести ему вред.
     Уверен, что в жизни каждого человека есть нечто, что задвинуто в  самые
дальние уголки его  памяти,  то,  что ему никогда  бы не хотелось  озвучить.
Кажется, это забылось навсегда  и никогда  не  всплывет в твоем сознании. Но
нет, наступает какой-то момент,  когда  оно выхватывается  твоей  памятью  и
начинает терзать, рвать твою душу, и кажется, тебе никуда  не деться от этой
напасти...
     Вы вправе задать вопрос:  каким же образом я выполню свое обещание быть
правдивым  в  рассказе о своей жизни? Предлагаю следующий вариант: чтобы  не
лгать вам, коль скоро дано такое обещание, я, если мне трудно будет о чем-то
написать правду, просто опущу этот момент.
     И,  конечно  же, прошу заранее  простить меня, если я немного отойду от
истины, когда она может расстроить кого-нибудь, например мою маму.  Надеюсь,
никто не будет  оспаривать это право автора.  Во-первых,  не причиню  себе и
близким  нечаянный  вред,  во-вторых,  останусь  перед  вами честным даже  в
мелочах. Справедливо, не так ли? Вот и хорошо.
     Теперь  о  названии. Я,  как и пролетарский писатель Горький, мог бы  с
полным основанием назвать эту  книгу "Мои университеты". Как  и у  него, и у
любого нормального  человека, у  меня было и детство,  и  юность, но вряд ли
кого-либо этим можно удивить. И вполне резонным был бы вопрос: а что  такого
необычного ты, писатель Виктор Доценко, можешь найти в своей  молодости, что
бы это стало интересным для многочисленного круга твоих читателей? Но прежде
чем  отвечать на него, я  задал  самому себе еще  один  вопрос:  готов ли я,
писатель Виктор Доценко, пойти на риск и написать о  своей  жизни, даже если
эту  книгу не примут мои  читатели?  И ответил  без колебаний:  да, готов! И
тогда на первый вопрос ответ пришел сам собой: как вы уже успели заметить, в
моей жизни было столько всего, что мой читатель наверняка не разочаруется во
мне...
     Итак,  двенадцатого  апреля  тысяча  девятьсот  сорок  шестого  года  я
появился на свет...
     Для лучшего понимания моего характера давайте заглянем в мой гороскоп.
     Итак, родился в  год  Собаки, под знаком Овна.  По гороскопу  друидов -
Клен.
     Родившиеся в  год  Собаки  преданные и верные друзья, честны,  обладают
обостренным чувством справедливости.  Никогда  не  предадут, но  никогда  не
прощают измены и предательства.
     Стихия  Овна  -  огонь.  Овен  -   натура  властная.  Борец  с  сильной
потребностью   к   деятельности,   самоуверенный,   преданный,   энергичный.
Препятствия не останавливают, а только  разжигают его и заставляют удваивать
усилия.  Упорный,   но   нетерпеливый,  не  в   меру  усердный,  при  случае
вспыльчивый, не переносит  ни  принуждения,  ни опеки.  Может  быть  резким,
бесцеремонным,   властным   и   деспотичным.   Может   отлично   руководить,
организовывать, часто проявляет  великодушие  и  рыцарские  чувства, уважает
врага, но никогда не забывает обиду. Сильные порывы. Излишне доверчив...
     Клен  - пристойный,  ухоженный, иногда даже кокетливый. Любит  посещать
модные и  элегантные места.  Принадлежит  к  недюжинным натурам.  Ему всегда
удается  быть во главе. Он  л Индивидуалист, слегка самолюбивый. И хотя
по натуре сдержан и достаточно скромен, способен принимать  дерзкие решения.
Любит  новые знакомства. Совсем  о том не заботясь,  обладает даром вызывать
дружеские признания.  Умеет  хранить  тайны других людей, а  потому верен  в
дружбе...
     Итак, начнем...

     СЕМЬЯ ДЕДА, РОЖДЕНИЕ
     И ДЕТСКИЕ ГОДЫ
     НА САХАЛИНЕ
     Долгие годы мое появление на свет носило ореол некоторой таинственности
и странной  недосказанности. И потому  сначала предлагаю  вам ознакомиться с
версией мамы...
     Неумолимо   приближался  день  Победы  советского   народа  в   Великой
Отечественной войне. Одна из частей Третьей армии под командованием генерала
Горбатого  находилась в резерве  в  нескольких  километрах от  линии фронта,
которая проходила настолько близко, что грохот орудий не давал бойцам спать.
     Командир  этой  части, полковник Доценко  изнывал от безделья, утешаясь
только обществом своей молодой  красавицы жены. Она была  направлена  в  его
дивизию более года назад для  продолжения службы в разведроте после ранения.
Эта  двадцатилетняя белокурая  красавица, пройдя по  дорогам войны  Румынию,
Венгрию, Австрию и Германию, мгновенно стала всеобщей любимицей, а  командир
роты разведчиков, черноусый капитан Каблуани, частенько приговаривал:
     - Эх, не  бил би у минэ  жена  Тамара, украл би тэбя, красавица старший
сержант Татьяна, и увез би в наши горы!
     С  его  легкой  руки  все ее так  в  дивизии и звали:  "старший сержант
Татьяна".
     Так, на  словах заигрывая с  девушкой,  но  прекрасно запомнив отличные
отзывы с прежней службы юной разведчицы, командир роты поручал девушке  едва
ли не  самые трудные задания, нисколько не задумываясь  о том, что  страшная
война  близится  к  концу,  а  регулярные  походы в тыл врага  вполне  могут
закончиться для нее трагически.
     Комдив Доценко был настоящим ловеласом и не пропускал ни одной юбки. Он
обратил внимание на молодую разведчицу при не совсем обычных обстоятельствах
поздним  вечером  незадолго  до  Нового  года,  когда  Татьяна  как  раз   и
возвращалась  из  разведки  в  глубокий тыл врага.  Одета  она  была  словно
нищенка, и если бы не  упругая походка, то ее вполне можно  было  принять за
старуху.
     - Гражданка! - не очень дружелюбно окликнул ее полковник.
     Татьяне пришлось остановиться: она еще не совсем вышла из роли, которую
играла около полутора недель, и потому, не  видя,  кто  к ней  обратился, на
всякий случай  сгорбилась,  состроила  плаксивую физиономию и стала медленно
поворачиваться, канюча при этом на чистом польском языке:
     - Прошу пана не оскаржачь бидочку!
     Но когда она разглядела во тьме белый полушубок, на котором красовались
полковничьи погоны, Татьяна мгновенно вытянулась по стойке "смирно".
     -  Товарищ полковник,  старший сержант  Татьяна  возвращается с боевого
задания! - отрапортовала она.
     - Татьяна? - удивленно переспросил он, решив, что у нее такая фамилия.
     - Да, меня зовут  Татьяна! - кивнула она, потом чуть смущенно добавила:
- Я из роты капитана Каблуани, товарищ полковник!
     В  этот  момент  на  лицо   девушки   упал  свет  от  фар  подъехавшего
"опель-капитана", и полковник восхищенно воскликнул:
     -  Однако черт бы меня побрал: у  моих разведчиков такая красавица, а я
ничего об этом не  знаю! Ну  Каблуани... -  Он хитро погрозил в пространство
указательным пальцем. - Значит, Татьяна, а  меня Николаем величают, Николаем
Яковлевичем,  -  добавил с  важностью.  -  Ладно,  поехали  ко  мне в  штаб:
расскажешь, что тебе удалось узнать...
     Уже на четвертый день  полковник перевел Татьяну к себе в штаб писарем,
а месяца через четыре они поженились. Полковник любил пускать пыль в глаза и
прихвастнуть перед остальными офицерами,  а потому свадьбу устроил  довольно
пышную, несмотря на походные условия...
     Победу  над  Гитлером  они   отметили  на  немецкой  земле,  но  об  их
возвращении  домой  речи  пока   быть  не  могло:  полковнику  Доценко  было
предписано  стать военным комендантом в небольшом румынском городе. А вскоре
Татьяна забеременела, и это известие полковник встретил  резко отрицательно,
заявив при этом:
     - О  каком  ребенке может  идти речь?  Со дня на  день  возвращаться на
родину, а у меня там ни кола ни двора. Делай аборт!
     Татьяна   наотрез  отказалась,   начались  дрязги,  ругань,   а   то  и
рукоприкладство.  А потом она узнала, что  муж  путается с шестнадцатилетней
румынкой, которая  в  конце концов  наградила его  сифилисом.  Это  и  стало
последней каплей, которая переполнила чашу ее  терпения.  Тогда Татьяна была
на  восьмом  месяце, но и  это ее  не остановило: она окончательно порвала с
мужем и развелась с ним.
     После  развода  она  поехала на  родину, чтобы  там родить, а  потом уж
решать,  что делать  дальше: то ли возвращаться  в отчий дом, то  ли ехать к
одной из се
     Отец Татьяны до революции был  довольно зажиточным лавочником.  Его род
шел  из бывшей сибирской столицы  Ермака, а  позднее  и  Колчака,  из города
Омска. У  него был большой дом с  хорошим приусадебном  участком.  Кряжистый
сибиряк  Антон  Порохонько родился  в  тысяча восемьсот  девяностом  году  и
спокойно прожил до восьмидесяти девяти лет.
     Он  был  умным и тонко  понимавшим  окружающую жизнь  человеком.  Когда
произошла революция,  дед  Антон  сразу  понял, что  красные  Советы  пришли
всерьез и надолго, а потому не стал ждать, когда у него все отнимут силой, и
отдал свою лавку  Советской власти. За что ему оставили его довольно большой
дом, благо можно было сослаться на многодетную семью.
     К тому времени, когда началась Гражданская война, он уже принял, или по
крайней мере  сделал  вид, что  принял,  Советскую  власть и потому сколотил
партизанский отряд, возглавил  его и стал воевать с белогвардейскими частями
адмирала Колчака.
     Он был молчалив от  природы, и заставить его рассказать о прошлой жизни
удавалось с таким огромным трудом, что это воспринималось всеми, а не только
счастливчиком,  который  смог  уговорить  его,  как  огромная победа. Может,
поэтому мне запомнился только один рассказ деда Антона из  его  партизанских
будней.
     Эта история относилась к самому тяжелому периоду похождений его отряда.
Пробыв несколько недель в лесах Сибири, назойливо "покусывая" части Колчака,
дед Антон в сопровождении трех партизан-земляков приехал  в деревню к  своей
жене,  а  моей бабушке, Ольге, чтобы наконец-то  спокойно  помыться  и  пару
часиков отдохнуть и повидать  своих детей. За километр  от деревни  в дозоре
оставили мальчика, который должен был оповестить, если  вдруг заметит белых.
Но  маленький  дозорный не выдержал долгого напряжения -  заснул и  прозевал
отряд белогвардейцев.
     Дед Антон, к счастью, обладал каким-то дьявольским, а может, и божеским
внутренним чувством опасности  и вовремя  успел заметить в окно подъезжающих
белогвардейцев.  Он быстро  спустил в погреб  детей, и они  забились в самый
дальний угол под семейную икону. Сам дед схватил шубу, выскочил через заднюю
дверь и устремился во весь дух к речке со  странным  названием Уй. А бабушка
Ольга как ни в чем  не бывало, спокойно отправилась к соседям, где хозяйка в
это время пекла хлеб. Увидев Ольгу, та сказала:
     - Ты зачем пришла? Из-за тебя и нас белые расстреляют: у тебя же на лбу
написано, что ты партизанская командирша.
     - Зачем ты  так, подруга? - с горечью сказала Ольга и  уже повернулась,
чтобы уйти, но тут заговорил хозяин дома:
     - Цыц, баба, раскудахталась, курица! -  прикрикнул  он. - Ты, Ольга, не
обращай  внимания,  а  берись-ка  лучше  за  хлеб:  вытаскивай из  печи!  Да
побыстрей скидывай одежу-то!
     Не  успела  Ольга  взяться  за  ухват,  как  в дом ввалились  несколько
белогвардейцев. Они внимательно осмотрели дом, потом и говорят Ольге:
     - Знатный запах от твоего хлеба, хозяюшка!
     Ольга виновато улыбнулась и взглянула на хозяина дома.
     - Да, она у нас на все руки  мастерица, - поддержал тот  и предложил: -
Угощайтесь, солдаты, прошу!
     - С удовольствием отведаем! - Один из  них, хорунжий,  видно старший по
званию, нахально  взял каравай,  разрезал его  тесаком,  а у каравая немного
отстала корочка. Он ущипнул стоящую рядом Ольгу за ляжку и хитро прищурился:
- Что, под корку партизан прячете?
     Ольга чуть  побледнела, но  тот  не  заметил ее  волнения и  неожиданно
громко на всю хату самодовольно заржал...
     Когда белые уехали,  Ольга  вернулась домой и с ужасом обнаружила,  что
подпол  открыт.  Она  едва  не  рухнула  как  подкошенная,  успев  истерично
выкрикнуть:
     - Дети!
     Упасть она не успела - снизу донеслось:
     - Мамочка, мы здесь!
     Все дети  оказались целыми и  невредимыми, несмотря  на то,  что белые,
обнаружив подпол,  открыли  крышку и  довольно  долго  стреляли  туда. Детей
спасло  то,  что  они  забились  в  самый  угол,  а   может  быть,  и  икона
Матери-Богородицы. Кто знает?
     Когда  Ольга  вытащила  их  по одному из  подпола, дети долго не  могли
очухаться  после  испытанного  ими  ужаса. Любопытная  деталь:  чтобы  самая
маленькая не заплакала, старшая  догадалась сунуть ей в рот свой язык, и  та
спокойно сосала его до тех пор, пока не миновала опасность и не пришла мать.
     Мама рассказывала,  как  дед Антон возил ее  в те места, где воевал его
отряд, и там они встретили  мужика из  его отряда, которого  белые схватили,
когда тот навещал своих детей. Всю семью его расстреляли, а самого забрали с
собой,  чтобы  выведать сведения  о  партизанах.  В  плену  над  ним жестоко
издевались: из кожи на  спине резали ремни. Чудом ему  удалось бежать.  В то
время, когда они с дедом  Антоном этого человека встретили, по постановлению
поселкового совета  его бесплатно кормили, обували и одевали, как говорится,
он был на гособеспечении.
     Где-то в начале восьмидесятых годов,  когда еще была жива мамина сестра
Евдокия,  к   ней  приходил  какой-то  журналист:   он  собирал  материал  о
партизанском командире, прозванном белыми Порох-Антон. Этот  журналист хотел
написать  о  нем  книгу. Написал он эту  книгу или нет,  к моему  огорчению,
неизвестно...
     Однако продолжим рассказ о деде Антоне.
     Он был женат трижды и первых двух жен пережил: моя бабушка Ольга умерла
через два  месяца после победы над фашистской  Германией, вторая, тетя Нюра,
умерла от рака желудка.
     На третьей женился в семьдесят три года, и хотя она  была моложе его на
сорок шесть лет, родила ему двух сыновей.
     От второй жены тоже было двое сыновей, а от первой, моей бабушки Ольги,
дед  Антон -  так  звали его даже  собственные  дети  -  имел  двух сыновей:
старшего звали Иваном, второго сына - Михаилом, и пятерых дочерей, старшая -
Евдокия, потом Мария, после нее, в золотой серединке, моя мама - Татьяна, за
ней пришла очередь красавицы Валентины, а потом родилась Любочка.
     Для  абсолютной  точности следует  сказать,  что на  самом деле у  деда
Антона народилось шестнадцать детей, но пятеро умерли в  раннем  возрасте, а
потому ничего существенного сообщить о них невозможно.
     Судьба оставшихся в живых сложилась по-разному: младший  сын, Михаил, в
четырнадцать лет залез в колхозный сад за яблоками, был схвачен и осужден на
четыре года.  Нахватавшись  в лагере  воровской  романтики, он  незадолго до
освобождения,  отстаивая свою воровскую честь, убил  своего обидчика,  и ему
добавили пятнадцать лет, потом еще пять. На свободу он вышел почти  в  сорок
лет, заработав при этом чахотку и покрыв наколками все тело.
     Не понимая  обычной жизни и не принимая ее,  он пробыл на свободе всего
около двух месяцев, после чего в драке сильно порезал собутыльника, который,
по его мнению, "должен  был держать  язык в жопе, а  не  шлепать  им направо
налево". На этот раз Михаил был признан рецидивистом и осужден на восемь лет
лишения свободы с отбыванием наказания в колонии особого режима. Не успел он
отсидеть и полутора лет, как дед Антон получил извещение  о том, что его сын
Михаил был убит при попытке сбежать из колонии.
     Со старшим  сыном  -  Иваном -  приключилась  непонятная  и трагическая
история.  Он  рос  вполне  самостоятельным  и  умным парнем. Был  балагуром,
любимцем компаний, нравился слабому полу, слыл общественным лидером, вожаком
в лучшем смысле этого слова. Все пророчили ему  большое будущее, связанное с
партией.  Но  в  тридцать  шестом  году  его  по  чьему-то  злобному  доносу
арестовали, и с тех пор  многолетние попытки деда Антона отыскать его  следы
ни к  чему не привели. Иван словно в воду канул.  И только много лет спустя,
где-то в 60-е годы, все-таки удалось выяснить, что власти, продержав Ивана в
тюрьме около пяти лет, но так и не найдя в чем его обвинить, не знали, что с
ним  делать.  Когда  началась  Великая  Отечественная  война,  Иван  написал
заявление  с  просьбой  отправить  его  на  фронт  защищать  Родину.  Власти
удовлетворили его пожелание, и он геройски погиб в самом начале войны.
     Дочерям повезло  больше.  Самой  благополучной оказалась  Евдокия:  она
вышла замуж  за  капитана милиции,  который  вскоре получил  звание майора и
возглавил  районное  отделение  милиции. Они  жили  счастливо,  и каждый  из
супругов умер собственной смертью.
     Счастливый брак был и  у  второй дочери. Мария  вышла замуж за военного
летчика, и  у  них  родилось четверо детей: две  симпатичных  дочери и  двое
сыновей. К сожалению, на сорок  четвертом  году ее жизни, в тысяча девятьсот
пятьдесят шестом году, у Марии случился инфаркт,  и она, окруженная заботами
любящего мужа и детей, тихо угасла в течение года.
     Казалось,  все  складывалось удачно и у Валентины. Она  вышла  замуж за
талантливого  бухгалтера  по  имени  Петр,  который   вскоре  стал   главным
бухгалтером довольно крупной фабрики.  У  них родилась  прелестная  девочка,
которую назвали Аллой.
     Забегая  вперед,  скажу,  что  Алла,  которая доводится  мне двоюродной
сестрой и очень  похожа на итальянскую киноактрису Стефанию Сандрелли, имеет
двух очаровательных  детей  -  Олесю, которая не так  давно вышла  замуж,  и
Олега.  Сейчас Алла  работает  директором  средней  школы, и ее очень  любят
ученики.
     Семья  Валентины  жила в  достатке, по  тем временам можно сказать даже
богато. Но когда Аллочке исполнилось одиннадцать  лет, Петра  Даниловича, ее
отца, которого  она очень  любила, арестовали и осудили на  пятнадцать лет с
конфискацией имущества.  В  те  дни в одной из  центральных газет о нем была
опубликована  огромная  статья, которая  претенциозно  называлась  "Продавец
воздуха". Как бы то  ни  было, но несколько лет Валентина с дочерью получали
довольно приличные деньги от его друзей, а когда Валентина вышла  второй раз
замуж, деньги стала получать только дочь.
     Второй муж  Валентины трагически погиб,  задавленный самосвалом прямо в
гараже, где  он  работал.  Следствию так и  не удалось доказать, что это был
несчастный случай, а не убийство. В настоящее время Валентина живет с семьей
своей дочери, помогает воспитывать внука и вести хозяйство.
     Самая  младшая  дочь  деда  Антона, Любаша,  уехала  по  комсомольскому
призыву на Сахалин  и там безоглядно влюбилась в настоящего "морского волка"
-  красавца  Василия,  который  позднее  стал  главным  механиком  теплохода
"Советская Россия", и они остались жить на Сахалине, где  было приписано это
судно. Но  они довольно часто приезжали и  в Омск, и в Москву, где я учился.
Это  было возможно  потому,  что он хорошо  зарабатывал, а  отпуск  имел  по
четыре-пять  месяцев  в году. Это была очень  счастливая семья,  с любимицей
дочкой, которая сама сейчас замужем и имеет двух дочерей. Почему была?
     Да потому,  что  Василий в  восемьдесят шестом году умер от  сердечного
приступа,  и налаженный быт  сразу  стал разваливаться.  Сейчас тетя Люба  с
огромным удовольствием  переехала бы поближе  к своим сестрам из  города,  в
котором  только на  полчаса  в  день  дают  электричество.  Но кто купит  ее
квартиру, а других ценностей  у нее уже не осталось: все ушло  на воспитание
дочери и на выживание.
     Что же касается моей матери,  предпоследней дочери деда Антона, то выше
я уже  написал то, что мне  стало известно с ее слов.  Хотя и эту информацию
мне  приходилось буквально  вытягивать из  нее клещами.  Надо  заметить, что
интерес к происхождению проявился у  меня несколько поздно, о чем я искренне
жалею.  Когда я  получал свой первый паспорт, то обнаружил, что  родился  на
станции  Остаповка в  Чернигов-ской  области.  Мамины  сбивчивые  и не очень
охотно данные пояснения и легли в основу первоначальной версии о моем отце и
моем рождении.
     Почему  первоначальной? Правду я узнал гораздо позже,  когда я учился в
МВТУ имени Баумана. Но...
     Не будем забегать  вперед, дабы не запутаться в  изложении.  Вернемся к
моему деду.
     В доме деда Антона царил настоящий патриархат, и мнение главы дома было
непререкаемым при любых обстоятельствах. Когда все  усаживались за  огромный
стол, именно глава семьи, то есть сам дед Антон, собственноручно раскладывал
по тарелкам пищу, начиная со  старших и заканчивая самыми маленькими. Не дай
Бог  кому-то прикоснуться к еде до того, как это сделает  сам хозяин  стола:
виновный  тут  же  получал  по  лбу  деревянной  ложкой  с  длинной  ручкой.
Пробормотав  слова молитвы,  дед  Антон  внимательно  осматривал  сидящих за
столом,  потом  медленно  подносил   ложку   ко  рту,  тщательно,   со  всей
основательностью прожевывал содержимое, проглатывал и только потом, не глядя
ни на кого, с важностью кивал головой. Это и было для всех знаком приступать
к еде.
     Свою бабушку, как вы знаете, я не застал, но, по словам мамы,  это было
нежное, доброе, совершенно тихое и беззащитное создание, беззаветно  любящее
своих детей. При муже она никогда не смела и  глаз-то поднять,  не то чтобы,
не дай Бог, возразить ему в чем-то.
     Безропотно  выполняя всю работу  по дому, она всякий  раз  вздрагивала,
услышав повышенный тон деда  Антона, хотя тот ни  разу в жизни  не  позволил
себе  поднять  на нее руку.  Он  очень любил  ее, но единственной нежностью,
которую  он  себе  позволял при других, это  прикоснуться к ее плечу, руке и
редко  к ее  волосам,  но делалось это  им как бы случайно, без явной  на то
причины, но реакция бабушки была такой радостно-смущенной, что не оставалось
сомнений  в их желании обладать  друг  другом постоянно. Результатом  чего и
стали двенадцать зачатых жизней.
     Многие   ли   семьи,  даже   на   Востоке,  могут  похвастаться   такой
плодовитостью?
     Итак, мама отправилась на  родину,  пытаясь  по дороге  решить,  к кому
ехать: к деду Антону или  к одной из сестер, каждая из которых звала к себе.
После долгих  размышлений  она  приняла  приглашение самой младшей  -  Любы,
которую не видела с тех пор, как  та  уехала в Южно-Сахалинск за романтикой.
Однако перед этим она решила навестить деда Антона и своих старших се..
     Только  что закончилась эта  страшная, изнурительная для народа  война.
Многие города  были  разрушены  полностью, железная дорога  работала  плохо,
поезда  ходили  очень медленно  и нерегулярно.  Те расстояния, которые  люди
сегодня  преодолевают за пару-тройку дней, в  то время отнимали по нескольку
недель,  и ко  всему прочему  приходилось  пересаживаться с одного поезда на
другой.
     Можно только догадываться, каково было моей матери, которая носила меня
под сердцем  уже более восьми  месяцев.  Восемь  банок тушенки, три  буханки
белого хлеба, полкило-грамма  сахара  и десять  луковиц, - вот  и  все,  что
солдатам и офицерам, служившим под началом ее бывшего мужа, удалось выделить
ей из своего  рациона  и, как она ни старалась  экономить, все это  довольно
быстро закончилось.  Оставалось  еще  немного сахара,  который  она  удачно,
маленькими  порциями, обменивала  на  хлеб, которым  и питалась, запивая его
кипятком.
     Хуже  всего было с гигиеной: в  поездах  и теперь  можно  лишь умыться.
Хорошо  еще,  что  проводница  Тамара  попалась сердобольная  и  всякий  раз
помогала чем могла: кипятила воду и выделяла ей свой личный тазик.
     Как  бы  то ни  было, вполне возможно, Татьяна и добралась  бы до своей
сестренки, но вмешался тот,  кого она носила под сердцем. Я настолько спешил
появиться на свет,  что схватки начались раньше, чем ожидалось. В  это время
поезд, на котором  ехала мама, шел по территории Украины. Пожилая проводница
имела  собственный  опыт трех  родов.  Она была уверена  в том,  что вот-вот
отойдут воды,  а  потому попросила свою  напарницу  пройтись  по  составу  и
попытаться найти доктора, а сама принялась греть  воду и  разрывать простыни
на салфетки и пеленки.
     Понимая, что вагон не совсем то место, где  гарантированы благополучные
роды, мама изо всех сил пыталась задержать мое рождение, тем более напарница
Тамары принесла  неутешительную  весть:  к сожалению,  доктора в  поезде  не
оказалось. Оставалось лишь уповать на Господа Бога.
     -  Что ж делать-то? - со страхом  воскликнула напарница, - Может, тебе,
Тамара, самой взяться за это дело? - неожиданно предложила она.
     - Взяться, конечно, можно,  - не  очень уверенно  проговорила  Тамара и
задумалась. - Сколько мы стоим в Остаповке? - неожиданно спросила она.
     - Там вообще нет остановки, - растерянно ответила девушка.
     -  Нет,  так будет! - решительно бросила Тамара и повернулась к маме: -
Сорок пять минут потерпишь?
     - Не знаю, - выдохнула мама и тут же закричала от боли.
     -  Ты  что,  хочешь  сделать экстренное  торможение? - Глаза  напарницы
расширились от удивления.
     -  А  ты  что, хочешь  взять грех на  душу  и подвергнуть опасности две
жизни?  -  спокойно ответила  Тамара. - Иди  в наше  купе и  на куске  белой
материи намалюй яркий красный крест...
     - Чем я его намалюю-то?
     - Чем-чем... Помадой своей, - отрезала Тамара. - Или жалко?
     -  Да... нет, - вздохнула девушка и  вышла, а Тамара принялась деловито
собирать нехитрые пожитки мамы.
     К  счастью,  все  прошло  как   нельзя  лучше.  На  всякий  случай  был
предупрежден  бригадир поезда, которому, впрочем,  было абсолютно все равно:
третий день он не просыхал от  радости: получил телеграмму о  том,  что  его
сын, которого  считали  пропавшим  без  вести, вернулся  живым  и  здоровым.
Оказывается,  он был  тяжело ранен буквально в последние дни войны и  провел
несколько месяцев между жизнью и смертью.
     Открыв дверь вагона, Тамара поставила свою напарницу на подножке, чтобы
та махала  полотенцем с  красным крестом,  а сама  дернула ручку экстренного
торможения.  К счастью, их вагон остановился прямо перед входом в  небольшое
вокзальное  строение,  и к ним  уже  бежал  дежурный  по  станции  со  своим
помощником.
     -  Врача!  Врача!  - несколько раз выкрикнула Тамара, помогая моей маме
спускаться по ступенькам вагона.
     - Что с ней? - машинально спросил дежурный.
     - Ослеп, что ли? - взорвалась Тамара. - Не видишь, рожает девка?
     - Миша, носилки, быстро! - Дежурный  по станции сразу стал  деловитым и
спокойным. - По пути крикни Зинаиде: пусть Петровича вызовет и воду греет...
Петрович, это доктор наш, - пояснил он проводницам, а потом шепотом добавил:
- До больницы, думаю, не успеем...
     Дежурный оказался прав: мама принялась рожать прямо на станции, и ближе
к ночи мой крик вспугнул с крыши вокзала дремлющих ворон.
     Так на свет появился я.
     Мама  рассказывала,  что когда  доктор  взвесил меня  на безмене,  то с
восторгом воскликнул:
     -  Сколько  лет  принимаю новорожденных,  но  никогда  не  видел  таких
богатырей:  пять восемьсот! Настоящий  богатырь!  Да-а-а,  -  он  почесал  в
затылке, - пришлось же тебе потрудиться, девонька...
     Несколько дней пришлось ожидать следующего поезда, и сельский  староста
выдал  первый  в  моей жизни  документ:  свидетельство  о рождении,  которое
возвещало всех о том, что двенадцатого апреля тысяча девятьсот сорок шестого
года  на станции  Остаповка Варвинского  района Черниговской области родился
Виктор Николаевич Доценко.
     Такова была версия моей мамы...
     На самом  деле  оказалось, что  в моем  первом  документе была написана
совершенно другая фамилия и даже другое имя, но об этом в свое время...
     Пускаться  с  новорожденным  в столь далекий  путь  мама  не  рискнула:
нашлись добрые люди - тот самый дежурный по вокзалу, который пристроил нас в
небольшую  каморку,  предназначенную  для хранения орудий  труда вокзального
уборщика,  верно,  решив, что  метла  и швабры  могут  спокойно  храниться в
каком-нибудь углу.
     Найдя  нам место для  проживания, он  сумел уговорить  начальство взять
маму  на работу в привокзальный буфет, с условием, что  на ней будет и мытье
полов вокзала. До  сих пор я пребываю в изумлении: как ей удавалось работать
в буфете, ежедневно мыть полы  дважды в день, да еще  и ухаживать за грудным
младенцем? Просто уму непостижимо!
     Воистину, нет таких испытаний, что сломили бы русскую женщину.
     Да,  маме  пришлось  многое  пережить,  чтобы  не  потерять  меня.  Она
рассказывала,  как часто ей приходилось голодать, как у  нее пропало в конце
концов  молоко и она вскармливала  меня  обыкновенным черным хлебом, который
пережевывала, заворачивала в марлю и давала мне сосать эту "соску".
     Прошло более трех  лет,  прежде чем  мы  с мамой  добрались до  столицы
острова Сахалина города Южно-Сахалинска.
     Но приехали мы туда из  Омска, где сначала жили в доме деда Антона. И в
Омске же через несколько месяцев мама  познакомилась со статным черноволосым
красавцем, и нам  с  ней пришлось отвыкать от  привычной жизни  в большой  и
шумной семье.
     Иван   Чернышев  прошел  всю  войну  танкистом-водителем   и,  судя  по
нескольким боевым наградам, воевал более чем успешно.
     Кстати сказать, получилось так,  что более чем через четыре десятка лет
после окончания войны, ну просто день в день, Ивана с мамой разыскали боевые
ордена - Великой Отечественной войны,  которыми их  наградили  еще во  время
войны за особые заслуги.
     Чистое  совпадение? Мистика? Вполне возможно и то и другое. Они с мамой
даже родились в одном году,  в одном месяце,  и числа их появления на свет в
календаре   рядом.  Во  всяком  случае,   свои  дни  рождения  они  отмечают
одновременно.
     Иван был  дважды  ранен  и дважды возвращался  в  родную  часть. Как  и
следовало  ожидать  от  бывшего  танкиста-водителя,  на  гражданке  он  стал
работать шофером, нашел такую работу и в Южно-Сахалинске.
     Кстати,  он  имел  одну феноменальную особенность:  у него  было  такое
сильное сопротивление  кожи,  что он  мог спокойно  браться голыми руками за
провода  под  напряжением  двести двадцать  вольт и чувствовать  лишь легкое
пощипывание. Не знаю, правда  или нет, но  он говорил, что  мог браться и за
провода под напряжением в триста восемьдесят вольт...
     Сдерживать его настырный любовный натиск маме удавалось не многим более
месяца.  Последним и главным аргументом в пользу Ивана было то, что я  сразу
потянулся к нему и он отлично ладил со мной.
     Вскоре они поженились, и я без колебаний стал звать его папой. И  чтобы
не путаться, я буду так его звать и в этой книге... Однако продолжим...
     Что я могу сказать о городе Южно-Сахалинске в то время? Естественно, не
очень многое, так как черпаю сведения и  впечатления лишь  из  своих детских
воспоминаний. Через  пару лет мы Южно-Сахалинск покинули, и,  увы, более мне
никогда не пришлось бывать в этом городе.
     Мне помнится, он был  тогда  совсем небольшим.  Наш дом  стоял почти на
самом  берегу Охотского  моря.  "Наш  дом"  -  конечно  же,  весьма  сильное
преувеличение: это был обыкновенный  длиннющий барак, где проживало огромное
количество  народу.  Каждая семья занимала одну комнату.  И,  как говорится,
скучать не приходилось.
     Неожиданно мозг вырвал из самых дальних уголков  памяти характерную для
Южно-Сахалинска примету того времени. В городе было  очень  много японцев  -
кто-то  после  плена, кто-то  бежал с  родины в поисках лучшей доли, - но на
нормальную, прилично оплачиваемую должность их, естественно, не брали, и они
в основном занимались самыми непрестижными  работами:  чистили уборные, рыли
траншеи и котлованы.
     Мне больше всего запомнились  те японцы, которые  ходили по  баракам  и
одинаковыми извиняющими голосами задавали один и тот же вопрос:
     - Бутилка есть?
     Признаюсь, в те годы они все мне казались на одно лицо.
     Насобирав некоторое количество посуды, они сдавали ее и  ровно половину
денег честно возвращали тем, от кого получали бутылки. Иногда и мы, ребятня,
пользовались их услугами, так как у детей посуду не принимали.
     В  этой связи вспомнился  трагикомический случай, происшедший со мной в
результате первой и последней попытки  сотрудничать с японцами в  бутылочном
бизнесе.
     Однажды прямо  под  окном нашей  комнаты я увидел соседского мальчишку,
которого,  мягко  говоря,  не  слишком  жаловали  пацаны  нашего  барака. Он
самодовольно облизывал колесико мороженого.
     Читатели  старшего поколения наверняка помнят эти  "колесики". Продавец
мороженого бросал в специальный стаканчик с ручкой вафельный кружочек, потом
доставал  ложкой  из  алюминиевой  капсулы   мороженое,  накладывал  в  этот
стаканчик, сверху  прикрывал  вторым  кружочком вафли,  выталкивал  стержнем
ручки эту стограммовую порцию и вручал покупателю.
     Глядя  на  Смардина  - его имя не помню, помню, что пацаны прозвали его
Смарда, - я, завистливо облизываясь, спросил:
     - Как заработал-то, Смарда?
     Спросил  потому,  что  никто из обитателей барака  не позволил бы  себе
такого  расточительства -  купить своему ребенку мороженое.  "Баловство  все
это,  да и  только"  -  таково было единодушное  мнение соседей  по  данному
поводу.  Зная это, я и предположил,  что купить мороженое  он  мог только  в
одном случае: если выполнил какую-то работу, за которую ему заплатили.
     - Не-е, - гордо протянул  тот.  -  Две  бутылки  япошкам  отдал, а  они
принесли деньги, ну я и купил...
     Не дослушав до конца, я бросился к своему лучшему другу Сереге.
     - Сереж, а Сереж,  - прокричал  я с порога  их  комнаты. - У вас пустые
бутылки есть?
     - Какие бутылки? - не понял он, занятый раскрашиванием картинок.
     - Ну как ты не понимаешь? - взмолился я, жестикулируя. - Бутылки...
     - Счас  посмотрю... - Он  бросился к кухонному столу, но  остановился и
как-то странно взглянул на меня. - А чего это ты такой?
     - Какой?
     - Не знаю...
     Тут-то  я ему  и вывалил  то,  что узнал  от Смардина. Мой рассказ  его
настолько  воодушевил,  что  Сережа  перерыл буквально каждый  сантиметр  их
небольшого жилища, но так-таки отыскал, но лишь одну посудину.
     - Идем к нам, - решительно взмахнул я рукой.
     - А у вас есть? - спросил приятель.
     - Есть, только из нее вылить нужно...
     - Что вылить-то?
     - Не знаю, - беспечно пожал я  плечами и уверенно добавил.  - Но пахнет
противно.
     - Раз противно, тогда ладно, - согласился Серега, и мы бросились в нашу
комнату.
     Я  вытащил  из  тумбочки  бутылку,  половину  емкости которой  занимала
какая-то светлая жидкость, откупорил пробку и сунул Сергею под нос:
     - Понюхай!
     - Так это же водка:  я раз  нюхал  в отцовском стакане... действительно
противно пахнет, - поморщился  Серега, но неуверенно спросил. - А вдруг дяде
Ване она нужна?
     - Зачем? Наверное, она уже прокисла, раз так воняет, пошли к япошкам...
     Через полчаса мы с удовольствием наворачивали такое вкусное  мороженое,
не особо огорчаясь, что оно было одно на двоих. Вечером меня, конечно, ждала
расплата. Можете себе представить  гнев моих родителей, когда они обнаружили
пропажу столь драгоценного продукта.
     Мы уселись ужинать, и отец сказал:
     - Неси-ка, мать, по маленькой: есть что отпраздновать - или забыла?
     - Шутишь, что ли, Ванечка? Как я могла  забыть годовщину нашей свадьбы?
Но разве ты не допил бутылку, что стояла в тумбочке?
     - Нет, - наморщил лоб Иван.
     - Ничего не понимаю, - задумчиво  проговорила мама и взглянула на меня.
- Сынок, ты не трогал бутылку в тумбочке?
     - С водкой, что ли? - беспечно спросил я.
     - Ну да, с  водкой, - встревоженно кивнула она, опасаясь, что мой ответ
ее вряд ли порадует.
     - Она прокисла, и я ее вылил! - Я еще не  чувствовал нависшей над собой
грозы.
     - Что?! - одновременно воскликнули они.
     А когда они услышали от меня правду о том, что "водка прокисла: она так
воняла,  и  я  ее вылил, а бутылку сдал на  мороженое", то  мама  с  большим
азартом  принялась обрабатывать мою  задницу ремнем, приговаривая, что водка
прокиснуть не может, а я испортил им с отцом сегодняшний праздник, поскольку
его нечем отметить.
     Выждав некоторое время, словно предоставляя возможность матери  отвести
душу, а мне получше запомнить урок, отчим положил конец ее усердию.
     -  Хватит, мать! - остановил он ее.  - Что сделано, то сделано. - Потом
повернулся ко  мне.  -  Мороженое-то  хоть вкусное  было?  -  с  добродушной
усмешкой спросил он.
     -  Вкус... вкус... вкусное, - ответил я, всхлипывая не столько от боли,
сколько от обиды, что получил порку за какую-то "протухшую водку".
     Впрочем, из этой  истории я извлек  много  полезной информации, которая
пригодилась  мне  впоследствии:  водка плохо  пахнет,  но  она  необходима и
полезна для  празднования каких-либо важных событий. Закреплению  полученной
информации способствовала одна привычка отца, которая сохранялась у него всю
его  жизнь.  Выпив  стакан  водки,  он  обязательно  довольно  крякал, затем
говорил:
     - Ух, хороша, стерва! Будут деньги, обязательно куплю!..
     Не могу не  вспомнить отца за рулем, причем он превосходно водил машины
или трактора  любых марок. Расскажу только один случай.  В  школу я  еще  не
ходил, то есть мне было лет шесть с хвостиком.
     Отец тогда  работал на "МАЗе" и однажды  поддался  на мои уговоры взять
меня с  собой  на работу. Как  и отцу,  мама завернула и мне мой собственный
"тормозок". Так водители называли еду, которую брали с собой.
     Кабина "МАЗа"  была такой  просторной, что я играл в  ней в любые игры,
что приходили мне в голову. Поездки  были дальними, но  мне никогда не  было
скучно. Последний груз мы отвозили километров за сто от нашего дома. Хозяева
груза,  ждавшие его  как манну небесную, так  обрадовались,  что  немедленно
усадили нас за стол. Свои "тормозки" мы съели несколько часов назад и успели
проголодаться.  Я  с  удовольствием  налег  на курицу, а  отца прежде  всего
угостили  водочкой.  Он выпил один  стакан, потом другой, не забывая обильно
закусывать. Я был спокоен до того, пока отец не потянулся к третьему стакану
водки.
     - Папа, нам же еще домой ехать... - заканючил я, дергая его за рукав.
     - Все нормально, сынок! - заверил он. - Ты что, отца своего не  знаешь?
Доедем как по маслу...
     Короче  говоря,  он  так наклюкался, что с огромным  трудом забрался  в
кабину, когда уже совсем стемнело. На  этот раз  мне было не до игр, и я  со
страхом поглядывал то на дорогу, то на отца, теребя его, когда мне казалось,
что он  спит за баранкой:  отец бурчал в ответ что-то невнятное и  продолжал
вести машину.
     И знаете, что я до сих пор помню с безмерным удивлением?
     Я точно видел,  что  глаза  его закрыты, но  машина останавливалась  на
красный свет, уверенно  объезжала любые препятствия, поворачивалась в нужном
направлении.  Было такое  впечатление, словно машина  едет  сама.  Сейчас бы
сказал, что мы двигались на автопилоте.
     Часа через два мы подъехали  к  нашему дому, отец заглушил двигатель  и
уткнулся лицом  в баранку. Я выскочил из кабины,  оббежал ее и открыл дверцу
водителя: отец тут же вывалился и рухнул на землю...
     То ли  он чувствовал машину, как самого  себя, то ли машина сливалась с
ним в единое целое, но отец, проработав водителем более  сорока лет, никогда
не попадал  в аварию. Один раз авария все-таки случилась, но не по его вине.
Случилась она  с первой и последней машиной в нашей семье. Как-то по дешевке
отец  приобрел  "Москвич"  самой  первой модели.  Он  был в  таком  разбитом
состоянии, что проще его было назвать грудой металлолома.
     Несколько месяцев трудился над ним отец и наконец превратил эту груду в
некое техническое чудо. Поездить на нем удалось всего один летний сезон, а я
и вообще прокатился лишь единожды, когда  отец с  мамой отвозили меня на два
месяца в пионерский лагерь.
     В тот злополучный день родители  везли Саньку, моего младшего братишку,
к  одной из  маминых  се Как  рассказывала  мама, они  остановились  на
светофоре  и спокойно  ждали зеленого света.  Санька  сидел, как  и положено
ребенку, сзади, мама впереди рядом с отцом. Они переговаривались между собой
и не смотрели на встречную полосу. И не успели ничего сообразить, как на них
налетел груженный песком "МАЗ". Передняя часть машины оказалась смята.  Мама
ударилась лицом о переднее стекло,  Санька перелетел через спинку  переднего
сиденья  и врезался головой в лобовое  стекло. Меньше всего  досталось отцу:
спасла реакция.  Он успел упереться руками в баранку руля и лишь разбил себе
лоб. У мамы было сильное сотрясение мозга и все лицо превратилось в сплошную
синюю маску.
     Больше всех досталось  братишке: был разбит лоб, повреждены  губы. Года
через  два мы  извлекли  из его губы четырехмиллиметровый стеклянный  кубик,
который постепенно отторгался Санькиным организмом.
     Однако вернемся в Южно-Сахалинск...
     После  случая с  вылитой  водкой прошло  много месяцев, и он постепенно
забылся...
     Однажды мы с Серегой сидели, трепались, и вдруг он мне и говорит:
     - Ты знаешь, Витек, а мы с тобой год назад познакомились!
     - Ух  ты, и точно! - воскликнул я и совсем по-взрослому добавил: - Надо
бы отметить это дело...
     - Как?
     - Как, как! Не знаешь, что ли? Выпить нужно! - деловито пояснил я.
     - Чего выпить? - не понял приятель.
     - Чего, чего... Водки!
     - Где  ж ее возьмешь? - рассмеялся  тот и добавил, хитро  поглядывая на
меня: - Ты ж тогда вылил ее на землю...
     - Пошли к нам, - подмигнул я и потащил его за собой.
     Дело было  как раз  под  Майские  праздники,  и за  шифоньером я  давно
заприметил две нераскупоренные бутылки "черноголовки". Хотите верьте, хотите
нет,   но   два  четырехлетних   пацана  уговорили   почти  полторы  бутылки
сорокоградусной. Я не знаю, как Серега добрался до своей комнаты,  но сам, а
также из рассказов отца и матери помню следующее...
     Первым, слава Богу, пришел отец. Застав меня распластанным на кровати и
что-то  бессмысленно бормочущим,  он сначала  не на шутку встревожился и уже
хотел бежать за доктором, как почувствовал  исходящий от меня водочный  дух.
Немало  удивившись, он подхватил  меня на  руки и  стал расспрашивать, как я
дошел до жизни такой. Его голос доносился из какого-то далека, а перед моими
глазами болталась свисавшая с  потолка  электрическая лампочка, свет которой
бил мне прямо в лицо, я  ухватился за  нее своей ручонкой  и дернул на себя,
вырывая с корнем скрученный провод с фарфоровых роликов.
     Отец  уложил  меня  на  кровать, а  сам  устремился  за  шифоньер,  где
обнаружил, что выпито почти  полторы бутылки водки,  и расхохотался от этого
зрелища:
     - Это ж надо! Вот шпингалеты:  засосали полторы  бутылки водки! Сколько
вас хоть было? Штук пять? Однако не все выпили: спасибо, хоть отцу оставили!
- уважительно  добавил он  и с удовольствием допил водку прямо  из горлышка,
закусил куском  хлеба  с луковицей  и  снова  подошел ко мне:  я  беспокойно
ворочался с боку на бок и никак не мог заснуть.
     Думаю, что тот факт,  что мы не все выпили,  а  оставили ему, и  сыграл
положительную роль:  меня даже не  наказали и за пьянку,  и за то, что  я на
себе  "спьяну"  в клочья  изорвал  морскую  тельняшку, сшитую мне  мамой  из
чьей-то старой мужской.
     Можете представить мое самочувствие  на следующий день: я был буквально
желто-зеленого цвета,  дня три-четыре меня выворачивало  наизнанку: типичное
алкогольное отравление. То же самое творилось и с Серегой.
     Надо  заметить, эта история  принесла пользу: на спиртное я не  смотрел
лет до пятнадцати, а перебрав в пятнадцать, не пил лет  до двадцати  пяти. В
рот не брал даже шампанского, но об этом расскажу позднее.
     Не знаю,  стоит  ли уважаемым читателям воспользоваться моим  опытом  в
отношении  своих  детей,  но  своих  сыновей  я  провел через это,  и  пока,
тьфу-тьфу, никто из них к рюмке не тянется и дай Бог не потянется.
     Чтобы   закончить  мои  детские  воспоминания  о  бутылках  и  японцах,
расскажу,  что  произошло, когда я уже  учился  в Москве  и ко  мне в  гости
приехали  Василий с тетей  Любой.  Во  время  нашей  прогулки  по Москве нам
повстречалась группа японских туристов.
     - Кто такие? - удивленно спросил Василий.
     - А, иностранцы! - отмахнулся я и добавил: - Японцы...
     - Это надо же, - покачал головой главный  механик  Василий. -  У  нас в
Южно-Сахалинске они ходят грязные, оборванные, бутылки по помойкам собирают,
а приехали в Москву и... иностранцы!
     Василий произнес это  с такой непосредственностью, что  было ясно -  он
вовсе не шутит и искренне поражен таким удивительным явлением.
     Василий был очень компанейским, веселым и нежадным человеком. Например,
заходим  в Новодевичий  монастырь,  ходим,  смотрим, а на  выходе он достает
крупную купюру и бросает на  поднос служке. Люба  начинает ему выговаривать,
что можно было бы и мелочью отделаться, а он спокойно объясняет:
     -  Когда  ты  ходишь  в театр, в  музей,  ты  же  платишь  за  то,  что
приобщаешься к прекрасному?
     - Ну, - согласно кивает Люба. - Но то ж за прекрасное...
     -  А  разве мы не  видели  прекрасные  иконы,  изумительные росписи  на
стенах, на потолке... - спокойно пояснил Василий, и тетя  Люба замолчала, не
найдя что возразить...
     Но продолжим наше повествование...
     Выйдя замуж  за Ивана Чернышева,  мать вскоре откликнулась  на  уговоры
младшей сестры Любы и вместе с мужем уехала  в Южно-Сахалинск. Я остался  на
попечение ее  сестры Евдокии,  ее  мужа,  начальника райотдела  милиции дяди
Данилы, которого я через  пару месяцев  стал называть папой Данилой, а также
двух ее дочерей.
     Более двух месяцев мама с отцом жили у тети Любы в небольшой комнатке в
том  деревянном  бараке,  о  котором  говорилось  выше.  Благодаря  отличным
характеристикам  от вокзальных властей, маме довольно  быстро удалось  найти
себе работу буфетчицы в одном  строительном управлении Южно-Сахалинска. Отец
же  устроился  шофером сразу  после приезда: шоферы нужны везде.  Потом,  по
ходатайству  ее  начальства и  начальства  отца, им  была выделена отдельная
комната в том же самом бараке.
     Как говорится, их счастью не было конца. Только одно печалило маму: она
очень тосковала по  своему сыночку, то  есть по мне. Не выдержав и года, она
уговорила свою младшую сестру съездить за мной.
     Люба была очень легка на подъем, тем более что она давно не виделась  с
дедом  Антоном  и  остальными  сестрами,  а  потому согласилась  без  особых
раздумий.
     Из того длительного и весьма утомительного путешествия  мне запомнилось
только одно происшествие, случившееся с нами, когда мы уже ехали в Хабаровск
на  поезде, чтобы  там пересесть на паром, следовавший до Сахалина. В вагоне
почти  сплошь были  моряки, возвращавшиеся из  отпусков. Им пришлась по душе
симпатичная  и  улыбчивая  Любочка:  такая  молоденькая,  но   уже  с  таким
"взрослым" сыночком, а она нарочно никого не разубеждала.
     Все напропалую стали  с ней заигрывать, угощать разными вкусностями, и,
естественно,   мне   все  перепадало  в  первую  очередь,  особенно  коробки
шоколадных конфет, которые, признаюсь, я видел тогда впервые. Все бы хорошо,
но  однажды  Любочка обнаружила, что  из нашего чемодана  пропали  ее  белые
фетровые  сапожки,  и слезы  мгновенно  обильными  ручьями покатились  по ее
щекам.
     Среди ее обожателей был  мичман  по  имени Вася. Легко  догадаться, что
именно этот мичман и стал впоследствии мужем Любы. Увидев слезы  девушки, он
выяснил их причину, а потом погладил ее по волосам:
     - Любочка, не плачьте, даю слово моряка: не позднее сегодняшнего вечера
ваши сапожки будут  на месте! - Он  проговорил это  с такой  уверенностью  в
голосе, что девушка действительно успокоилась, а Василий вышел из купе.
     Я рос  очень любопытным мальчишкой,  а  потому немедленно последовал за
ним. Мичман  собрал  в соседнем купе нескольких своих товарищей  и рассказал
им, что кто-то обокрал Любочку. Все единодушно возмутились и приняли решение
найти  вора. Короче говоря, решили, невзирая на лица, обыскать вещи каждого,
кто находился в этом вагоне, поскольку никаких посторонних замечено не было.
     Вор  действительно отыскался быстро: сапожки  были  заботливо  обмотаны
какой-то шалью и уложены на самое дно рюкзака этого мелкого подонка...
     Несмотря на  его мольбы  и причитания,  моряки  наказали  его  страшно:
сначала  каждый из них прошелся по его спине ремнем  с пряжкой, а потом  его
просто выкинули на полном ходу из вагона.
     Жестоко?!!
     Наверняка так скажут многие  читатели и скорее всего будут правы. Хотя,
мне кажется, у  моряков есть  свои неписаные законы, как и на зоне, где зек,
сидящий за воровство,  - вполне уважаемый  человек,  но  стоит ему украсть у
кого-то в зоне, то он сразу же становится "крысой".  А за "крысятничество" в
зоне следует жестокое наказание. Если и не убьют, то уж "опустят" точно...
     Отправив  Любу  за  мной,  мама все  свои энергию и мысли направила  на
обустройство  нового  жилища.  Она   была  доброжелательным   и  общительным
человеком, и все соседи не только порадовались за них, но  едва  ли не  всем
миром  собирали  хотя  бы  какую-нибудь  обстановку, помогая  маме  с  мужем
наладить быт. Кто отдал лишнюю кровать, кто табуретку, кто тумбочку...
     Как тут не поверить в то, что мир не без  добрых людей. Когда тетя Люба
привезла  меня, то к этому  знаменательному  моменту  комната приняла вполне
жилой  вид.  В  ней  даже  был некий  уют,  но особенно  ощущались  любовь и
материн-ское тепло.
     Учитывая трудные бытовые условия - а жить втроем на четырнадцати метрах
в  бараке, где, как у Высоцкого, на  двадцать две семьи была  одна уборная и
одна небольшая кухонька с русской печкой, - создать тепло  и уют  было очень
не  просто.  По субботам и воскресеньям на этой  печке  вовсю грелась вода в
ведрах,  и если стояло  лето, то на улице,  зимой  - на этой кухоньке,  была
коллективная  мойка  всего  детского  населения барака, а таковых набиралось
около полутора  десятков  душ.  И естественно,  во  время  помывки  не  было
никакого  разделения по половому признаку,  в отличие  от взрослых,  которые
едва  ли  не  строем ходили  в те  же дни в  баню:  в  субботу  - мужчины, в
воскресенье - женщины.
     В будние  дни в бараке с  утра  до вечера хозяйничали самые  маленькие:
дети  дошкольного возраста. Родители были на работе, взрослые дети  - кто  в
школе,  кто  помогал  на  огородах,  если  таковые  имелись.  Редко  кто  из
проживавших в бараке  имел возможность отправить детей куда-нибудь отдыхать,
хотя попадались  счастливчики,  имевшие родственников  в  средней  полосе, к
которым они и сбагривали детей на все лето, как говорится, до самых холодов.
     Я к  таким счастливчикам не принадлежал  и  целый день был предоставлен
самому себе. Что мне запомнилось из времени  проживания на Сахалине? Из всех
соседей  у меня остались в памяти две  семьи. В одной из них  жил мой первый
друг  Серега, во второй - ранее упомянутый Смардин, но  о нем разговор будет
отдельный.
     Сергей!  Вероятно,  это имя  навсегда  останется  для  меня  священным.
Почему?  Во  всем  "виновата"  детская память,  в  которую всего  отчетливее
впечатываются самые яркие явления, наблюдения, чувства.
     Как  говорится,  мы  с  Серегой  были  друзья, про которых говорят: "не
разлей  вода"  или  "два сапога  -  пара". Целыми днями  мы  носились словно
угорелые по  пустырям, копались  на свалках, пытаясь отыскать "нужную вещь",
чтобы пополнить  коллекцию своих "сокровищ". К последним относилось  все что
угодно: от пуговицы до  сломанных карманных  часов и даже  патронов, которые
можно было накопать на пустырях.
     Сергей...
     Именно этим именем  я назвал одного из  своих  сыновей.  Всеми силами я
пытался вытащить из самых дальних уголков памяти хоть что-нибудь неприятное,
связанное с Серегой, какие-нибудь отрицательные черточки в его характере, но
так и не смог.
     Вероятно, трудно себе  представить, что  в  таком возрасте между  двумя
мальчишками напрочь  отсутствуют  какие-либо конфликты. А  вот мы с  Серегой
были  именно  такой  парой!  Если  кто-нибудь из завидовавших  нашей  дружбе
пытался нас с ним столкнуть  или поссорить, то почему-то получалось, что сам
завистник и страдал от этого. Как говорится, не рой другому яму...
     Мы были  в том возрасте,  когда мальчишки,  в любой точке земного шара,
проявляют сходную склонность к познанию мира и самого себя, хотя и не вполне
осознанную.
     Повествуя  о  своих "сокровищах",  которые естественно иметь в  детстве
любому ребенку, я вспоминаю: чего там только не было... И сломанная подкова,
и стеклянный шар-поплавок от морских  рыболовных сетей, и перочинный ножичек
с  наполовину  отломанным лезвием,  которым,  однако, можно  было не  только
строгать, но  и играть "в  ножички":  очерчиваешь  круг,  делишь его площадь
пополам - одна половина сопернику, другая тебе, и  по очереди каждый втыкает
нож в  половину  соперника, отхватывая и отхватывая  его землю, пока тот  не
сможет устоять на  ней даже  на одной ноге.  В общем, много чего было в этой
коллекции, что можно было предложить другим пацанам  для  обмена на что-либо
кажущееся более ценным в настоящий момент.
     "Жемчужиной" моих сокровищ были  старинные карманные  часы фирмы "Павел
Буре", найденные на какой-то свалке. То,  что они были  сломаны и не ходили,
не играло никакой роли, потому что можно было вертеть у них головку, и тогда
стрелки начинали двигаться, что давало ощущение удивительное.
     Однажды  Серега  нашел   где-то  заржавленный  трехствольный  старинный
револьвер, чем  вызвал зависть  всех  мальчишек в округе. Я  перебирал  свои
"сокровища", когда он принес и показал мне свою новую "ценную вещь". Увидев,
с каким пристрастием я рассматриваю этот  необычный револьвер - думаю, любой
мальчишка  на  моем месте  не остался бы  безразличным, - Серега  неожиданно
сказал:
     - Вить, а хочешь "мен-мен" со мной?
     -  Еще бы!  - воскликнул  я, но тут же осекся, подумав со  страхом, что
приятель решил поменяться на мои часы. - А на что? - с некоторым напряжением
в голосе спросил я.
     Вероятно, от Сереги не укрылось  мое волнение,  а может,  он был просто
гораздо лучше и щедрее  меня,  во  всяком случае,  он после  небольшой паузы
ответил:
     - А на шар-поплавок...
     Представьте  себе,  зеленый  из  бутылочного  стекла  шар,  размером  с
футбольный мяч, в рыбацком Южно-Сахалинске считался редкостью, но не потому,
что его  было сложно достать, а потому,  что он стоил денег и никогда не был
лишним:  шары часто бились, а без  них  можно  было потерять  не только весь
улов, но и дорогостоящую сеть.
     Однако мне этот шар-поплавок порядком  надоел, и я искал случай махнуть
его на что-нибудь "приличное".
     - На шар? - недоверчиво воскликнул я.
     Мне  не  верилось,   что  нормальный  человек  может  отдать  настоящий
револьвер за какой-то унылый шар-поплавок.
     Моим первым желанием  было скорее согласиться  на обмен, пока Серега не
передумал, но я вспомнил счастливое лицо друга, когда он принес мне показать
этот  злополучный  револ Мне кажется, я  тогда  впервые  ощутил чувство
стыда,  и совесть  запретила мне отобрать у  приятеля столь ценную для  него
вещь. Немного подумав, я, сам не знаю почему, предложил:
     - Давай, только не на шар, а на часы!
     - Что? На часы? - На этот раз изумляться пришлось моему другу.
     - Да, на часы... - кивнул я и добавил: - А давай лучше меняться на один
день...
     - Как это? - не понял Серега.
     - Очень  просто:  день револьвер у меня, а часы -  у тебя, второй день,
наоборот, часы - у меня, револьвер - у тебя! Понятно?
     - Здорово!  -  искренне  обрадовался  тот:  Сереге наверняка было тяжко
расставаться навсегда со своим "сокровищем",  а  потому, когда я  отдал  ему
часы, он с готовностью протянул мне револ..
     Мечтой пацанов  того времени  был  личный самокат.  Мы с Серегой  давно
раздобыли и  уже отполировали  подходящие  доски: какие-то удалось  из  моря
выловить, какие-то выменяли  у других пацанов. Запаслись требуемого  размера
гвоздями,  а также не  менее нужной вещью - дверными петлями. На  этой петле
крепилась передняя  рулевая  доска.  Нашего добра хватило  бы  на добрых три
самоката, однако главного-то мы не имели: у нас не было подшипников, которые
ценились буквально на вес золота.
     Все пацаны постарше давно обзавелись самокатами: подшипники им  удалось
достать  на  рыбозаводе.  Почему  на  рыбозаводе? И  почему  старшие  смогли
обзавестись  этими  подшипниками,  а мы,  мелкота, нет?  Вот об  этом мне  и
захотелось  рассказать:  память выхватила из  прошлого историю,  связанную с
очень опасным мероприятием...
     На  рыбозавод  мальчишек,  ни  больших, ни  маленьких, естественно,  не
пропускали, а заборы,  окружавшие тот завод, были очень высокие и прямо-таки
неприступные. Единственная возможность  пробраться на территорию завода была
связана с опасностью для жизни.
     Опасным  соблазном   был  старый  списанный  транспортер,  в  механизме
которого было полным-полно столь нужных нам подшипников.
     Рыбозавод  одной стороной  упирался в  небольшой залив Охотского  моря,
вдававшийся  метров на сто, а то и  сто двадцать в сушу. Ширина  залива была
метров  семьдесят.  Именно  над  этим заливчиком  и  высилась  металлическая
конструкция    старого    транспортера,    причем    примерно   на    высоте
пяти-шестиэтажного дома от поверхности воды. По этому транспортеру когда-то,
прямо с борта  рыболовного  сейнера на рыбозавод  подавали рыбу в вагонетки,
которые и везли ее в цех засолки. Позднее углубили дно в соседнем заливчике,
подходившем к цеху засолки, и старый транспортер стал ненужным.
     С   него  сняли  все,  что  могло  сгодиться  на  запчасти  для  нового
транспортера:  двигатель, ленту и валики. Двигатель и ленту убрали на склад,
а   гора   валиков  возвышалась  недалеко   от  заброшенного   транспортера,
демонтировать металлическую конструкцию которого все не доходили руки, да он
особенно никому и не мешал. Так вот эта гора и  являлась  для всех мальчишек
вожделенной  мечтой:  валики  крепились  на  тех  самых   подшипникх,  столь
необходимых для самокатов. Причем на каждом валике было по два подшипника.
     Но  для  того,  чтобы  добраться  до  этой  драгоценной  горы  валиков,
требовалось  преодолеть  железную  конструкцию  транспортера,  нависшую  над
водой.  Единственным мальчишкой наших лет, который нашел в себе  силы пройти
этот путь, и был  тот самый Смардин. Он был немного старше  нас и, пропустив
по болезни первый класс, на следующий год собирался пойти в школу.
     Рисковал Смардин  не  ради того,  чтобы  показать свою смелость,  а  из
обыкновенной  жадности.  Дело  в  том,  что  добытыми  подшипниками  Смардин
спекулировал, продавая их малышам за деньги, которые заставлял выпрашивать у
родителей, либо менял на продукты: картофель, хлеб, подсолнечное масло...
     В  первые послевоенные годы жилось очень голодно, и зачастую ребятишкам
приходилось  довольствоваться скудной  трапезой один  или  два раза в  день.
Прошло более сорока лет, а я так и не смог забыть - да, наверно, и не забуду
уже, - как мама, отправляясь на работу, делила неполную буханку хлеба на три
части:  бґольшую  часть  -  отцу, среднюю  - мне, а  меньшую брала с  собой.
Несколько раз я пытался спорить, но мама уверяла  меня, что она  женщина,  а
женскому организму  нужно гораздо меньше пищи, чем мужскому. Не помню, верил
я или нет, но почти всегда давал себя уговорить...
     Утром мы завтракали втроем.  Завтрак был сытнее, нежели  обед или ужин:
несколько  картофелин в  мундире,  луковица, кусок хлеба и "чай". В кавычках
потому, что кипяток заваривался летним сбором трав: зверобоя,  мяты или  еще
чего-нибудь в  этом роде, настоящего  чая у нас, естественно, не было. А все
началось  с  того, что  я где-то  нашел  полуразорванную  книжку о  травах и
подарил маме.  Она  несколько раз внимательно  прочитала ее  и  узнала много
такого, что помогло разнообразить наш скудный рацион.
     Почти  все лето  мы  с мамой "охотились"  за травами: то  приспела пора
собирать  побеги  молодой  крапивы,  из  которой получался полезный  и очень
вкусный суп, то полынь созрела, а ее можно было и в суп добавлять, и как чай
заваривать. А заготовленные впрок  грибы и ягоды! Они  сильно выручали нас в
первые зимние месяцы.
     Но что странно: казалось бы,  плохое,  скудное питание, бґольшую  часть
времени  -  беспризорны,  одеты  не  всегда  тепло...  Все это  должно  было
способствовать различным, хотя бы обычным простудным заболеваниям, однако я,
насколько  помню,  да  и  мама рассказывала,  почти  не  болел.  А  возьмите
сегодняшних детей:  чуть что  - простуда, недомогание,  температура, кашель,
сопли, не того поел -  диатезы, аллергия или еще чего похуже.  Не  могу себе
представить, чтобы дети моего поколения говорили: "Это я есть не буду!"
     Мы лопали  все подряд: что в рот  полезло, то  и  полезно.  За все наше
детство меня  и  моего младшего  братика Сашу  никогда не  звали: "Мальчики,
идите кушать!"
     Мама - обычно это было по  утрам - оповещала нас  о том, что имеется из
еды, и приговаривала:
     - Есть захотите  - разогрейте  или почистите, приготовьте, вскипятите и
поешьте! Да  не забудьте убрать  за  собой и вымыть посуду...  - после  чего
уходила на работу.
     На  обед у нас чаще всего был рыбный суп  с различными  приправами. Он,
конечно, был вкусным, но  в нем  всегда недоставало рыбы. Рыба! Казалось бы,
город рыбаков, а рыба едва ли не деликатес. Рыбы было хоть завались, но... в
магазине  и на базаре, а там она стоила недешево,  а денег  у нас всегда  не
хватало: то валенки  прохудились,  то дрова  на зиму купить, то штаны  новые
нужны...
     Мне  вспомнились  два  забавных случая,  связанных  с  рыбой.  Один,  к
счастью,  был глубокой  осенью, а другой  -  летом.  Почему к  счастью?  Ну,
слушайте...
     Осень была в тот год затяжная и холодная. День был хмурый и  пасмурный:
моросил мерзкий дождик.  Серегу  на  несколько  дней отправили к бабушке  во
Владивосток.  Мама с папой были  на работе, и мне стало скучно  сидеть  дома
одному. Я  залез в огромные охотничьи  сапоги отца, от  дождя сверху укрылся
рогожным мешком из-под картошки и отправился на улицу. Дождик усилился и лил
нещадно. Прохожих почти не попадалось. А мне было сухо и очень интересно.  Я
часто  спотыкался  в  огромных сапогах,  что  меня  нисколько  не  огорчало.
Постепенно я дошел до ворот  рыбозавода и, притаившись под каким-то навесом,
стал с любопытством наблюдать за машинами, снующими туда-сюда.
     Сколько  я  так  просидел, неизвестно, но  тут возле  меня притормозила
полуторка, и шофер зачем-то вернулся в проходную. Если бы  неожиданно к моим
ногам не  шлепнулась  довольно большая рыбина,  я бы  так и  не  узнал,  что
находится  в  кузове.  Она попала  точно  в  лужу  и  окатила  меня  грязью.
Чертыхнувшись про себя, я стал наблюдать, как она билась в грязной воде. Тут
вдруг  меня осенило: это  же рыба!  Не колеблясь ни секунды, я схватил ее за
хвост и опустил в свой мешок. После чего хотел броситься наутек, но подумал,
что этой рыбины может не хватить на обед для троих.
     Оглядевшись по сторонам, я  никого не увидел, шофер  все еще не выходил
из проходной. Будь что  будет! Я взобрался на подножку полуторки, подтянулся
за борт и заглянул внутрь.  Боже мой! Сколько же там было живой рыбы! Полный
кузов!  Омываемые  дождем,  они бились  друг  о  друга  хвостами,  головами,
стараясь сбежать  из  плена.  Увидев, сколько ее  там, я  утратил  последние
сомнения, брать или не брать. Нащупав ногой какой-то выступ, я встал на него
и принялся сбрасывать рыбу в грязь.
     Я спешил, боясь,  что меня поймают, но азарт притупил мою бдительность.
Стукнула дверь  проходной,  и я  увидел,  как  к  машине направляется  шофер
полуторки. Быстро соскользнув с подножки на землю, я хотел броситься наутек,
но меня остановил грозный, как мне показалось, окрик шофера:
     - Ты что тут делаешь?
     Если бы не громоздкие  сапоги, в которых я едва не утопал,  возможно, я
попытался  бы все-таки  удрать, но в  них  любая  попытка  бегства не  имела
смысла, и я обреченно застыл в ожидании возмездия.
     Шофер  несколько минут осматривал меня  с ног до головы,  а потом вдруг
весело и громко рассмеялся. Я поднял голову, взглянул  на него, не зная, как
реагировать: то ли смеяться, то ли плакать.
     - Значит, ты решил наво... - Он запнулся, видно не желая бросить пацану
обидное слово. - Решил набрать, значит, рыбы, пока я отошел?
     - Она сама упала оттуда... - вполне готовый к слезам, тихо произнес я.
     - Сама? -  переспросил  он,  его  взгляд  упал  на  испачканную  грязью
подножку.
     - Некоторым... я помог, - сознался я, и слезы брызнули из глаз.
     - И что же ты  собрался с ними делать? В море отпустить? -  спросил он,
чтобы успокоить меня.
     - Нет! -  воскликнул я,  перестав плакать. - Мамке отнести хотел, чтобы
она уху  сварила  и  пожарила еще... - ответил я и тихо прошептал.  - Больно
есть хочется, а у вас ее вон сколько... полный кузов... Много...
     - Много... - то ли усмехаясь, то ли соглашаясь со мной, сказал  шофер и
как-то  ласково погладил  меня по голове, а потом весело воскликнул: - Что с
воза  упало, то и пропало! Забирай, пацан, что упало, и жми  домой, к мамке,
лопай рыбку! - Он распахнул кабину и хотел забраться туда,  но остановился и
взмахнул рукой. - Пропадай  моя телега -  все  четыре  колеса! - пропел он и
стал собирать рыбу  из  грязи в мой  мешок,  потом, оценивающе взвесив его в
руке, добавил  еще несколько штук. -  Донесешь? - спросил он, взваливая едва
ли не полмешка рыбы на мои плечи.
     - Это все нам? - растерялся я от такого неожиданного подарка.
     - Вам, вам! Ешь, дорогой, и дядю Мишу вспоминай... Не тяжело тебе?
     - Своя ноша  не тянет! -  ответил я услышанной от кого-то поговоркой. -
Спасибо вам  большое,  дядя  Миша! - Растроганный, я даже  поклонился ему  и
долго смотрел вслед уехавшей машине.
     Забыв и про тяжесть на плечах, и про дождь,  и про неудобные  сапоги, я
быстро зашагал к дому...
     Родители,  увидев  такое рыбное изобилие, встревожились, но когда я все
честно объяснил, мама вдруг прослезилась и сказала:
     - Добрый человек тебе попался, Витюша... Дай Бог ему здоровья...
     Второй  поход за  рыбой  был  вполне  осмысленным воровством. Он был  в
следующее  лето.  Вышло так, что вся  наша  семья  просто  голодала, и самой
лучшей пищей был жмых, который мы с Серегой таскали с колхозной фермы. Жмых,
кто не знает, это  спрессованная в плитки масса, которая остается от семечек
после отжима подсолнечного масла.
     Однажды, когда стало совсем невтерпеж и кишка кишке кукиш показывала, я
решил  снова пойти  к проходной рыбозавода, чтобы попытаться раздобыть рыбы.
Сережке  я  ничего  не  сказал,  чтобы  не  подвергать  его  опасности  быть
пойманным: решил, если план удастся, то поделюсь с ним.
     День стоял  такой  жаркий, что  трудно  было дышать - казалось,  воздух
просто раскален. Чтобы  не привлекать к  себе внимания,  я не взял  никакого
мешка.  На этот раз  операция  удалась на  славу,  и меня никто не поймал, а
бегал к проходной я раз пять и всякий раз возвращался с двумя-тремя рыбинами
за  пазухой. Чтобы не  терять времени на пробежку почти  через весь барак  -
наша  комната  была предпоследней, - я бросал рыбу за  входную дверь и снова
бежал на промысел.
     Гордясь содеянным по завершении  операции,  я  вызвал  Серегу, который,
подойдя ко мне, скривил рожу.
     -  Чего это от тебя так рыбой воняет? - спросил он, а я молча подхватил
его под руку и потащил к выходу.
     -  Семь забирай себе, а восемь - нам! - деловито  проговорил  я,  вволю
насмотревшись на удивленное лицо приятеля.
     Тетя Полина,  мама Сереги,  была на больничном  и от радости всплеснула
руками,  когда  мы  с приятелем внесли в их комнату  рыбу.  Услышав  рассказ
Сережи  о том, что это  я  натаскал рыбу  и половину  подарил им,  она вдруг
расплакалась, обняла меня и поцеловала в макушку:
     - Добытчики вы мои! Вам сварить или пожарить?
     -  А на чем жарить-то? Конечно, сварить, -  совсем по-взрослому ответил
я...
     К моему огромному сожалению,  маме  с папой  пришлось  довольствоваться
небольшими  кусочками, оставшимися у  тети  Поли: рыба, спрятанная  мной  за
дверью, к вечеру протухла, и мне пришлось еще и убираться там...
     Однако вернемся к истории о Смардине и о подшипниках...
     Он долго скрывал, что добывает эти подшипники на территории рыбозавода,
но однажды, желая похвастаться и не сомневаясь,  что никто из нас не рискнет
пролезть по железной конструкции транспортера на такой высоте, все рассказал
нам.
     После мы устроили "военный совет".
     - Пойдем посмотрим, что там и как, - не очень уверенно предложил я.
     - Ты чего, лезть туда хочешь? - не без страха воскликнул Серега.
     -  А что еще? Был у  меня  один малый,  у  которого отец  на рыбозаводе
работал, да уехали они... Может, у тебя кто есть?
     - Откуда? - вздохнул Серега.
     -  Так что  нам остается? Или  ты хочешь,  чтобы  Смарда всех пацанов в
"рабов" превратил?
     - Конечно, не хочу! Пошли! - Он решительно направился к выходу.
     - Куда? - не понял я.
     - К заливу...
     - Пошли! - обрадованно согласился я, но  озабоченно добавил: - Нужно бы
тапочки резиновые надеть, чтобы не скользить, только где их взять?
     - А  мы босиком  пойдем: тогда не будет скользко! - предложил Серега. -
Лишь бы дождика не было...
     Несмотря   на  то  что  мы  с  Серегой   довольно  часто  бывали  возле
заброшенного транспортера  и как будто привыкли к нему,  сейчас он показался
нам  настолько  неприступным, что мы с моим дружком опасливо  переглянулись.
Чтобы как-то отвлечься, я деловито посмотрел на небо  и как можно  увереннее
произнес:
     - А дождика вроде не будет?!
     -  Вроде  нет,  -  тихо подтвердил Сергей, упершись взглядом в железную
конструкцию транспортера. - А ты отвертку взял?
     - Да, в  кармане  она...  -  Я сунул руку  в карман,  чтобы  проверить:
отвертка  нужна  была  для  того,  чтобы  отвинчивать  винт  с  валиков  для
освобождения подшипников.
     - Хорошо, -  машинально кивнул тот, похоже продолжая думать, что еще не
поздно отказаться от нашей безумной затеи.
     - Ну  что,  разуваемся? - бодро предложил я, присел на  корточки и стал
медленно  развязывать шнурки  ботинок, не  очень-то желая приближать  начало
столь   опасного  путешествия  над  пропастью.  Потом  проверил,  хорошо  ли
прикреплена к поясу авоська.
     - А зачем авоську-то взял? - спросил Серега.
     - Как зачем? Мы решили поломать Смардину его торговлю?
     - Ну!
     -  Значит,  наберем   как  можно   больше  подшипников,  чтобы  пацанам
раздать...
     - Вот здорово! - искренне обрадовался Серега. - Ну и побесится же он! -
Эта  мысль настолько воодушевила его, что  он первым вступил на  конструкцию
транспортера.
     -  Только  не спеши:  смотри,  куда  ногу ставишь, и держись крепче,  -
напутствовал я, а у самого на лбу пот выступил.
     Мы уже были примерно на середине пути, когда я зачем-то посмотрел вниз.
Легкий  бриз  мягко  шевелил поверхность воды, и сверху она  казалась живою.
Голова моя закружилась, и  мне почудилось, что я сейчас полечу вниз. Странно
защемило внизу живота.
     Вероятно, то детское впечатление  прочно отложилось в моем мозгу на всю
жизнь: стоит мне взглянуть вниз с балкона даже пятиэтажного дома или увидеть
подобную картинку на экране, как ко мне возвращается  то же состояние, что я
пережил тогда  над заливом. В народе это состояние  передают такими словами:
"Так страшно, что яйца щемит!" Мне кажется, это очень точная характеристика.
С другой стороны, мне  было  странно,  что,  когда  мы с женой  поднялись на
смотровую площадку Международного центра торговли в Нью-Йорке, на высоту сто
восьмого этажа, этого ощущения не было...
     Но тогда над заливом я мертвой хваткой вцепился изо всех сил в железную
перекладину, и казалось, никакая  сила  не заставит меня ослабить  захват. Я
замер на месте, не способный двинуться ни вперед, ни назад.
     - Что с тобой? - донесся голос Сереги.
     - Голова закружилась, - чуть слышно пролепетал я.
     - Ты  что, вниз посмотрел? - догадался он и медленно вернулся ко мне, -
Ты вот  что... давай отдохнем немного,  а потом двинем вперед... Только вниз
больше не смотри! Хорошо, Вить?
     - Как - это не смотри, если смотрится? - возразил я.
     - А ты думай про что-нибудь...
     - Про что думать-то?
     - Откуда я знаю? Придумай что-нибудь...
     - Тогда  я буду  думать,  что  мы  с  тобой партизаны  и  нам приказали
взорвать фашистский склад!
     - Здорово! - согласился Сергей.
     Я  настолько  увлекся своей идеей, что действительно забыл о  высоте  и
спокойно продолжил путь...
     Сережка оказался прав:  нужно  было видеть  глаза взбешенного Смардина,
когда  он подошел к  двум  братьям-погодкам,  которые  давно  упрашивали его
снизить цену на подшипники.
     - Ладно, так и быть, отдам вам чуть дешевле, - высокомерно произнес он.
     - Да катись-ка ты колбаской по  Малой Спасской! - весело выкрикнул тот,
что постарше, потом вытащил из кармана подшипники, сунул Смардину под нос, и
братья громко рассмеялись.
     - Откуда? - задыхаясь от злости, спросил тот.
     - От верблюда!  - смеялись они.  - Думаешь, ты  один такой  смелый  над
заливом лазить? Фиг тебе!  - И для убедительности они сложили конструкцию из
трех пальцев на обеих руках и сунули четыре дули ему под нос...
     А еще  мне  запомнилось время, когда мама перешла работать буфетчицей в
клуб.  Вероятно, именно тогда  и  родилась моя  страсть к  кинематографу,  с
годами развившаяся настолько,  что я в конце концов стал  кинорежиссером. Но
мой  путь  в кино  с самого начала  был  усеян не  розами,  а  терниями, что
подтверждает  следующая  печальная  история   о  неудачной   покупке  одного
"серьезного" аппарата, о котором долго мечтал...
     * * *
     Незадолго до моего поступления в первый  класс,  в пятьдесят втором или
пятьдесят  третьем  году, после долгих уговоров мне  наконец удалось убедить
маму, и она оторвала из денег, скопленных на какую-то серьезную покупку, сто
рублей.  Девяносто  семь  рублей  пятьдесят  копеек  - именно столько  стоил
диапрое Мне так хотелось купить его, что у меня от одной только мысли о
нем  захватывало дух. Смотреть на экран и видеть различные города, страны...
Чего еще нужно мальчишке, живущему мечтами и фантазиями?
     Чмокнув на радостях маму в щеку,  я  сунул  огромного размера  сотенную
купюру  в  карман и устремился  в  магазин,  до  которого  нужно было  ехать
несколько  остановок  на   троллейбусе.  Я   ехал  и  гордо  посматривал  на
пассажиров. Мне хотелось крикнуть на весь троллейбус:
     - Посмотрите на меня! Я еду покупать диапроектор! Понимаете вы или нет?
Диапроектор!
     Я  никак не мог  примириться с тем, что  все  люди  вокруг  меня  такие
пасмурные и скучные.  Почему они не радуются вместе со мной? Мне даже обидно
стало...
     Наконец я добрался до магазина,  подбежал к отделу, где продавалась моя
мечта, и громко провозгласил:
     - Тетенька, я хочу купить диапроектор!
     - Девяносто  семь рублей пятьдесят копеек! - безразличным тоном бросила
молоденькая продавщица, не отрываясь от чистки своих ногтей...
     - Я знаю! - кивнул я и полез в карман за заветной сторублевой простыней
и вдруг...
     О Боже!.. Я не нащупал  заветной купюры. Может, она в другом кармане? Я
быстро сунул руку в другой, но и там денег не было.
     -  Что,  мальчик,  потерял?  -  безразлично-участливым  тоном  спросила
продавщица, не прекращая своего занятия.
     - Они были в этом кармане: я не мог их потерять...
     Я все еще никак не мог поверить в то, что денег у меня нет: я продолжал
ощупывать  карманы,  потом вывернул их наизнанку,  но денег  нигде не  было.
Наконец до  меня дошло, что деньги у меня вытащили в троллейбусе. А может, я
выронил их? Молча я бросился к выходу, чтобы как можно быстрее оказаться  на
троллейбусной  остановке.  Несколько  часов я  встречал  каждый  проезжающий
троллейбус, входил в него, внимательно осматривал каждый уголок  и дожидался
следующей машины. Когда же стало  ясно,  что  деньги пропали окончательно, я
горько и безутешно разрыдался и убитый горем вернулся в конце концов домой.
     Мама выслушала  мой печальный  рассказ  и  горькое:  "Я так мечтал, так
мечтал...", не  стала меня, по обыкновению, ругать, а внимательно посмотрела
на меня и глубокомысленно произнесла:
     - Эх, Витюша, мечту невозможно купить в магазине...
     В мудрости моей мамочки я не один раз убеждался на протяжении жизни...
     После того как мама устроилась работать в клуб, оторвать меня от экрана
можно было только за уши. Каждый фильм я смотрел по нескольку раз, благо что
бесплатно.  В те  дни,  когда  мама  только начала работать,  я  подходил  к
контролерше и с важным видом докладывал:
     - А у меня здесь мама работает!
     - Твоя мама? И кем же она работает? - подозрительно прищуривалась та.
     -  Буфетчицей,  вот  кем!  - с достоинством отвечал я,  словно оповещая
всех, что именно моя мама самая главная здесь.
     Из всех  фильмов, просмотренных  в то время, более всего мне запомнился
один, да и  то,  наверное, потому,  что это был первый в моей  жизни цветной
фильм.  Это  был трофейный американский  фильм,  и назывался он "Приключения
Робин Гуда".
     Родители не возражали против  моего увлечения кино  и всегда знали, что
если  меня нет дома,  то  я в  клубе. Это их вполне  устраивало: мама всегда
могла накормить меня в буфете. Самым любимым моим лакомством были  "Ситро" и
бутерброд с  колбасой, хотя чаще  всего это  был просто черный хлеб,  но все
равно  было вкусно. До сих пор, приходя  в кинотеатр, я покупаю  бутерброд с
колбасой и бутылку лимонада...
     Иногда,  если  приходила  родная  удача,  я  сидел  на  стуле, но  чаще
приходилось устраиваться на полу перед первым рядом: обычно зал был заполнен
под завязку.
     Но есть и одно тяжелое воспоминание, связанное с кино...
     Стояла  весна. Снег кое-где еще лежал, но по улицам шумно бежали ручьи.
В тот день мама то ли приболела, то ли была выходная, и потому мы с ней были
дома. Мама занималась починкой моей одежды, а я одним из самых  любимых мною
дел - рисованием...
     Мне очень  хотелось пойти в кино, но было не в  чем: ботинки мои сильно
прохудились, и мама  отдала  их в починку. Я  канючил, пытаясь упросить маму
сходить за моими башмаками, но она отнекивалась, а когда ей надоело, в шутку
бросила:
     - Если так приспичило, надевай отцовы сапоги и иди!
     Потом мама говорила, что ей и в голову не могло прийти, что  я возьму и
надену  отцовы резиновые болотники. Они были такие огромные, что доходили до
паха взрослому человеку,  а  если  верх  отогнуть,  то  получались настоящие
ботфорты. Мама очнулась,  только когда заметила, что в доме тихо. Обнаружив,
что нет сапог, она забеспокоилась:
     - Вот постреленок, действительно ушел  в отцовых  сапогах! Что  делать?
Иван же сегодня на охоту собирался!
     Отец вернулся с работы и сел ужинать. Тут мама и призналась, что я ушел
в  его  сапогах  в клуб.  Отец разъярился настолько, что бросился  туда,  за
шкирку вытащил меня  прямо  в  середине сеанса, подхватил  свои  сапоги,  из
которых я моментально выскочил, и пинками погнал меня домой. Это было первое
и  последнее  насилие  с  его  стороны по  отношению  ко  мне:  более ничего
подобного он никогда  себе не позволял. Сашку, своего  родного сына,  иногда
хлестал ремнем, а меня нет.
     Ясно,  что в школе  кинофильмов не показывали, а  моими  самыми любимым
предметами были: рисование, оно же черчение, литература, химия и  английский
язык.  О  физкультуре  и  пении  не  говорю, само собой разумеется,  они мне
нравились. Любовь к рисованию и химии помогла мне позднее, когда я учился на
первом   курсе  Бауманского   училища.   Любовь   к   литературе   я  развил
самостоятельно. Мама  научила меня читать  за  год-полтора до школы. И  все:
любовь к книгам сопровождает  меня  всю жизнь. Моя  первая книга - не помню,
чей подарок ко дню рождения, - "Русские народные сказки. Детям", запечатлена
на  "исторической"   фотографии,  подписанной   мной:  "А  когда   я   стану
писателем..." Второй книгой, на долгое время  ставшей моей  настольной, была
книга о честном, благородном  и бесстрашном  рыцаре Айвенго, который казался
мне тогда образцовым героем.
     Я рос  и воспитывался на таких авторах, как Марк  Твен,  Чарлз Диккенс,
Теодор Драйзер, Джек Лондон, Майн Рид, Конан Дойл, Эдгар По, позднее - Агата
Кристи. Я был равнодушен к русским авторам, и только  Пушкин  и  Достоевский
всерьез затронули мое сердце. Я  настолько полюбил книги, что мог читать  их
днями  и ночами,  скрываясь от мамы под одеялом и читая при свете карманного
фонарика. Я мысленно участвовал с героями в их приключениях,  сражался рядом
с  ними, пытался  расследовать преступления  и  найти  виновника раньше, чем
автор раскроет тайну.
     Это было  своеобразным тренингом, который помог развиться моей  памяти,
научил фантазировать, существенно увеличил мой словарный запас. В школе я не
любил  русский  язык и почти всегда, за исключением последнего года изучения
русского языка, когда я получил "четверку", мне с огромной натяжкой выводили
в каждой четверти хлипкую "троечку", учитывая отличные успехи в литературе и
мои увлекательно написанные сочинения.
     Вероятно,  первые прочитанные  мною книги и определили мои нравственные
позиции. Именно эти авторы и развивали во мне будущего писателя и режиссера.
Мир  приключений  властно тянул  меня к себе,  как  самый  сильнодействующий
наркотик.  Именно  эти  авторы  еще  больше   закрепили  во  мне  заложенное
зодиакальным созвездием Овна обостренное чувство справедливости.
     Кстати, где-то в девятом классе меня потянуло написать  приключенческий
роман. Мать всегда скрывала правду о  моем родном  отце, а  в детстве вообще
говорила, что он погиб на фронте, точно рассчитав, что у меня не хватит  ума
сравнить даты  окончания  войны и  моего рождения.  Я  окружал  гибель  отца
героическими выдумками, которые постепенно становились столь  реальными, что
я  решил выплеснуть свои фантазии  на  бумагу.  Слишком  будничной  казалась
профессия мамы. И в  моих  мечтах  мама стала  доктором,  а отец  героически
погибшим летчиком.  Моя  фантазия не  воплотилась  в жизнь, но долгие годы я
мечтал стать  военным летчиком,  "как папа". Летчики  для  меня  были людьми
особой  породы, небожителями,  так  продолжалось  до  тех  пор,  пока  я  не
познакомился с  одним капитаном, военным летчиком, с которым встречалась моя
двоюродная  сестра. Я  признался  ему в своей заветной  мечте и с удивлением
услышал от него:
     - Если у меня родится сын, я ему куплю кепку с огромным козырьком!
     - Зачем? - удивился я.
     - А чтобы он никогда не видел неба и не хотел пойти по моим стопам...
     Мне стало почему-то грустно, после этого откровения я утратил трепетное
отношение к профессии летчика...
     Но встреча с летчиком случилась существенно позже, чем  я начал  писать
роман, и его герой, мой  отец, остался военным летчиком и  погиб  как герой.
Так рождался мой первый роман, который я назвал "Жизнь продолжается...".
     Писался он мучительно долго:  последний раз я  вернулся к нему где-то в
семидесятых годах - но он все-таки  вышел  в свет, правда, в виде повести  в
моем сборнике "Дороги в ад". Любопытная деталь: обратившись к нему всерьез в
девяносто седьмом году, после более  чем двадцатилетнего перерыва, я  поймал
себя на мысли, что и сейчас складывал  бы  предложения точно так, как и в те
далекие годы...
     Тогда  фантазия настолько меня захлестывала, что мне нужен был какой-то
более  конкретный путь, нежели  слова, выплеснутые  на  бумагу.  Я  принимал
активное  участие  в  школьной  самодеятельности  и  коронным моим  номером,
который всегда  принимали "на ура"  и в  студенческой  самодеятельности, был
любимый поэт Маяковский и его стихи о советском паспорте.
     Когда я с пафосом, громким, звенящим голосом произносил:
     - Читайте!
     Завидуйте!
     Я - гражданин
     Советского Союза! -
     раздавались  такие бурные  аплодисменты, каким могла бы позавидовать не
одна эстрадная звезда.
     Как-то меня услышал со школьной  сцены старший брат моего приятеля Гены
Царенко,  Анатолий, и  предложил  прийти в  Дом  пионеров, в  драмкружок,  в
котором он занимался.
     Руководила  кружком  удивительная  женщина,  которая  в  прошлом   была
актрисой одного известного столичного театра. Но ее мужа сослали в Сибирь, и
она поехала вместе с ним. Он, не выдержав невзгод, умер, а она перебралась в
Омск, где ей предложили вести драмкружок в Доме пионеров городка нефтяников.
     Несмотря  на свой преклонный возраст, Зинаида Осиповна была удивительно
красивой женщиной.  Она была истинной  интеллигенткой в самом высоком смысле
этого слова и так была похожа на мою  первую учительницу, что  я  влюбился в
нее буквально с первой встречи.
     Зинаиде  Осиповне  так  понравилось  моя  декламация, что  она  с  ходу
предложила мне роль Кая  в "Снежной королеве". Это был мой  актерский дебют,
который, как ни странно, я провалил, но об этом расскажу чуть позднее...
     Кого  только  мне не пришлось  потом  играть  на сцене  Дома  пионеров!
Медведя и  Волка, Емелю и Лешего в русских народных сказках, Чацкого в "Горе
от  ума",  Раскольникова в  "Преступлении  и  наказании",  читать  за разных
персонажей   рассказов   Антона  Павловича   Чехова.  Я   настолько  увлекся
драмкружком,  что  иногда даже  опаздывал  на  тренировки,  чего  никогда не
позволял  себе  прежде. Эти  занятия  мне  столько  дали, что  я буду  вечно
благодарен судьбе за то, что она подарила мне встречу с Зинаидой Осиповной.
     Кстати,  именно она первая  обратила  внимание на  мои руки.  Со мной и
правда  случались странные  вещи.  Плачет,  к примеру, Санька,  и мать  чего
только  не выдумывает,  но  никак не может  его  успокоить. Вдруг,  не  знаю
почему, словно меня  кто-то  подталкивает:  я подхожу,  кладу  руку  ему  на
голову,  и  в  считанные  секунды  он  умолкает. Точно  так  же происходило,
естественно  существенно позже,  и с моим сыном  Сергеем, когда тот был  еще
грудным.  Среди  ночи он  начинал плакать, капризничать,  Аня вставала  и то
пыталась кормить его,  то  качать кроватку,  то брала  на руки  и ходила  по
комнате, напевая и убаюкивая  его,  но ничего не помогало.  Тогда я вставал,
просил положить Сережку в кроватку,  а  ее  - выйти. Потом клал  руку ему на
головку, и через несколько секунд он уже спокойно спал...
     Как-то Зинаида Осиповна сказала:
     - Виктор,  твои руки излучают очень доброе тепло... - потом загадочно и
тихо добавила: - Кому-то сильно повезет...
     Тогда я ничего  не понял,  а потому и не обратил на  ее слова  никакого
внимания,  но  позднее, пообщавшись с великой  болгарской предсказательницей
Вангой и индийским целителем Сингхом, я наконец осознал  силу, заключенную в
моих руках...
     Низкий вам поклон, дорогая Зинаида Осиповна!
     Как я уже сказал, с самого раннего детства наиболее страшным проступком
является для меня ложь. И не только по отношению ко мне, но и по отношению к
другим. Конечно, с возрастом я стал более гибким и стараюсь различать ложь -
и ложь,  но в детстве чувство правды управляло мной настолько, что я  не мог
соврать даже тогда, когда правда грозила мне бедой.
     Обостренное чувство правды нелегко было сохранить в семейных коллизиях.
Хотя отец  с  самого  первого дня  нашей с ним встречи  просто  замечательно
относился ко мне, он всегда ревновал маму к  ее прошлому, как раз я и служил
прямым  доказательством  его  наличия,  живым  примером  того, что  мама еще
кого-то  любила, а не только  его.  Увы,  отец не всегда справлялся с  тупым
чувством ревности к этому прошлому, перенося иногда вину мамы на меня как на
прямой  результат  тех  неизвестных, но ненавистных  ему дней.  Бывало, отец
уходил в запой, начинались скандалы  и ругань; бывало, погуливал на стороне,
а иногда он позволял себе распускать руки и в отношении мамы. На мои просьбы
уйти от него мама отвечала:
     - Не могу, Витя! Люблю я его, подлеца...
     Но  однажды он  так  сильно  избил  ее,  что  я наконец  уговорил  маму
развестись с ним.
     - Как-нибудь проживем, мама! - твердо заверил я.
     Я смотрел  на ее посиневшее  от побоев лицо, и от бессилия, что не могу
защитить ее  от побоев  отца,  у меня навернулись  слезы.  И я мысленно  дал
клятву, что, как только вырасту и  накоплю сил, я  никому не позволю тронуть
мою маму пальцем.
     В те дни я поклялся не только защитить маму,  но и никогда не поднимать
руку на  женщину. Хотя один раз я не  сдержался и отвесил девушке пощечину и
мне до сих пор стыдно за ту несдержанность.
     Самое глупое, что случилось все это с девушкой, которая мне нравилась и
которая, по ее словам, была в меня влюблена. Было мне тогда лет шестнадцать,
и я еще не обладал большими познаниями в психологии слабого пола. В тот день
мы ехали в  поезде на какие-то соревнования. Уединившись в тамбуре, мы с ней
со всей юношеской страстью предавались безобидным ласкам и  жарким поцелуям.
В какой-то момент,  когда  чувства переполняли меня,  я  со всей  отроческой
непосредственностью спросил ее:
     - Скажи, за что ты меня полюбила?
     Наверное, мне  хотелось  услышать  нечто возвышенное,  романтическое, а
получил вовсе приземленное, даже беспощадное:
     - Я полюбила тебя за твою красивую фигуру!
     Тогда  мне показалось,  что передо мной  разверзлась  земля.  Может,  я
переживал  период  юношеского  гипертрофированного максимализма,  но чувство
было такое, будто  меня  окатили помоями. Я  не сдержался, дал  ей пощечину,
развернулся  и  ушел прочь. В этот же  день, улучив момент, она умоляла меня
простить  ее  глупость,  но  я  остался  непреклонен  и  никогда  больше  не
разговаривал  с  ней. Вполне возможно, моя жесткая  реакция объяснялась тем,
что  я  нарушил свою клятву, а  это, поверьте,  очень  неприятное  ощущение,
которое остается надолго ноющей болью. В моем случае - на всю жизнь...
     Когда  мама,  убежденная  мною,  сказала отцу  о разводе,  он,  никогда
всерьез не задумывавшийся о своих поступках, неожиданно понял, ч т о теряет,
и  едва  ли  не со слезами  стал  просить маму простить  его и, конечно  же,
уговорил  в  конце  концов.  Однако  мать   оставила  для  себя  возможность
довериться судьбе и сказала отцу:
     - Хорошо, если Виктор простит тебя, ты останешься с нами!
     Несмотря  на  нежную  душу   и  доброту,  мама  может  быть  твердой  и
последовательной.
     Отец понял, что это ее окончательное решение, которое она не изменит ни
в коем случае. И он  поступил  верно:  пришел  ко  мне  в комнату, опустился
передо мной  на колени и со  слезами на глазах сказал,  как будто перед  ним
стоял не десятилетний пацан, а вполне зрелый мужчина:
     - Послушай, сын, я знаю, что причинил много горя нашей маме, но я прошу
простить меня... Поверь, это было в последний раз!
     Не подумайте, что мне было  лестно  видеть отца на коленях. Нет, скорее
мне было неловко... Может, именно тогда я усвоил одно очень важное жизненное
правило:  никогда  не стесняйся  попросить  прощения, если  допустил ошибку.
Признать  свою  вину  не  зазорно  ни  для  кого  и  никак  не   может  быть
унизительным.
     Когда отец  преклонил  передо мной колени,  поверьте,  мне  было  очень
трудно принять решение.
     - А мама что? - как за спасательный круг ухватился я.
     - Мама сказала, что простит, если ты меня простишь! - В его голосе было
столько печали, а в глазах столько грусти, что мне его стало жалко.
     Жалко не от слова "жалкий", а от "жалеть" - значит, "любить".
     Тем  не  менее,  вовсе не  гордясь  тем, что мама возложила на  хрупкие
детские плечи столь серьезное решение, я ответил совсем по-взрослому:
     - Хорошо, папа, но если еще раз ударишь маму, я тебя убью!
     В моем голосе было столько твердости,  что  отец,  который мог спокойно
отбиться  от  трех-четырех  совсем  не  слабых мужиков - что мне приходилось
наблюдать,  и  не раз,  - чуть заметно вздрогнул,  помолчал  немного,  потом
кивнул головой и протянул мне руку:
     -  Согласен,  сынок! - серьезно  сказал он,  и мы вдруг  обнялись и оба
заплакали, и я до сих пор не могу понять причину слез каждого из нас.
     Однако  час,  когда я повзрослел и  физически окреп  достаточно,  чтобы
защитить маму, в конце концов настал.
     Долгое время отец держался и не  распускал руки, но однажды,  когда мне
уже было  лет четырнадцать, он снова сорвался и замахнулся на маму как раз в
ту минуту,  когда  я вошел в  комнату,  где  они сидели за  накрытым столом:
наверное,  что-то праздновали. Я  перехватил его руку левой рукой,  а правой
схватил со стола столовый нож и направил лезвие в его сторону.
     Отец мгновенно протрезвел: в его глазах был явный испуг.
     - Отец, ты помнишь, о чем я предупреждал тебя?
     -  Витя, не нужно! -  испуганно закричала  мама,  чем как бы поддержала
его.
     - Ты что, сынок,  хочешь убить того,  кто одевал тебя, кормил,  поил? -
укоризненно произнес отец.
     - Когда-нибудь я верну тебе все  твои деньги, потраченные на  меня! - с
вызовом бросил я.
     -  Да в них ли дело! -  тяжело вздохнул  он. - Никогда не думал, что ты
можешь поднять руку на отца...
     -  Но ты же  поднимаешь руку  на маму, которую любишь,  - кинул я ему в
лицо железный довод. - Или не любишь?
     - Люблю, сынок!  -  Он снова вздохнул, потом  посмотрел  мне  в глаза и
вдруг сказал: - А ты действительно стал мужчиной... -  после чего повернулся
к маме. - Все, мамуля! Больше тебя пальцем не трону! Гадом буду!
     С тех пор отец действительно никогда больше не позволял себе распускать
руки. Это не означает, что они больше никогда не скандалили, но эти скандалы
дальше словесной перепалки никогда не заходили.
     С  личностью  отца в  моем детстве связаны  два  неприятных эпизода:  о
первом  я рассказал выше  -  когда он доставил меня из  Дома культуры  домой
пинками, а второй произошел гораздо позднее. Как-то под воздействием бациллы
щедрости отец  уступил  настойчивым  просьбам  матери  и  выделил деньги  на
покупку баяна, о котором я много лет мечтал.
     И вот моя мечта воплотилась в жизнь! Изделие тульских мастеров сверкало
перламутровыми  пуговицами  клавиш, а  отделка буквально блестела  на свету,
вызывая  у меня  чувство гордости.  Без  особых  усилий мама устроила меня в
кружок баянистов,  и я с увлечением ходил заниматься, разучивая всевозможные
гаммы и  арпеджио. Примерно через  полгода упорных занятий  я  проявил такие
способности, что  педагог поручил мне разучивать то, что обычно предлагалось
на  следующий  учебный год: "Во саду  ли, в огороде..."  ,  "Во поле березка
стояла..."
     Я  с  усердием наяривал эти  мелодии,  радуясь моментам,  когда мелодия
начинала  звучать  "по-настоящему".  Восхищалась  моими  успехами  и мама. В
хорошие  часы: когда  был не  очень пьян, а только-только "принял на грудь",
бросал добрые слова и отец. К сожалению, мое музыкальное образование так  же
быстро  и  неожиданно  закончилось,  как  и началось.  Это  случилось  через
несколько недель после того, как безвинно была арестована мама. Отец ушел  в
запой,  и  однажды,  вернувшись  после  занятий  в  кружке  домой с желанием
поработать  над домашним заданием,  я не обнаружил футляра с баяном. Перерыв
все  укромные  места в доме и так его и  не обнаружив, я  спросил  отца, где
баян.
     - Все,  сынок, нет больше твоего  баяна!  - пьяным голосом сказал он  и
добавил: - Я пропил его, сынок! - Отец всхлипнул и потянулся к бутылке...
     Так в жизни меня еще никто не предавал. Я  бросился бы за успокоением к
маме,  но  ее  не  было. Отняли мою мечту стать музыкантом, играть  красивые
мелодии и песни, какие играл нам педагог. Я бросился в свою комнату, упал на
кровать  и  безутешно   разрыдался.  Вероятно,   этот  случай   так   сильно
подействовал  на  меня,  что   я  никогда  в  жизни,  даже  когда  появилась
возможность, не смог не только взять баян в руки, но не хотел даже взглянуть
на  него,  и  уж  конечно  разлюбил  его  слушать.  Мне  казалось, что и сам
инструмент меня предал...
     Как вы поняли, отношение отца ко мне было непростым.  Маме  приходилось
проявлять  чудеса изобретательности,  чтобы  купить мне  обнову  или послать
тайком  сэкономленную десятку в Москву, но стоило отцу в чем-то ее обвинить,
а  я оказывался свидетелем ее правоты, то она, как самый последний аргумент,
бросала ему:
     - Спроси у Вити!
     И если я подтверждал ее слова, все споры мгновенно  прекращались.  Отец
твердо знал: Виктор никогда не поддержит ложь, всегда скажет правду...
     Шестнадцатого мая  тысяча девятьсот пятьдесят первого года родился  мой
сводный брат  Саша,  а мне уже  исполнилось  пять  лет,  и  вскоре  мы стали
собираться назад в Омск. Перед отъездом я  отдал все  свои "сокровища" моему
другу Сережке, и мы с ним поклялись в верности на всю жизнь.
     Интересно, где ты, Сергей? Может, откликнешься? Я  намеренно не  назвал
твою  фамилию, чтобы не объявились "дети лейтенанта Шмидта"... Таковых прошу
не беспокоиться...

     ОТРОЧЕСТВО
     Детство моего сводного брата Саши было более благополучным, чем мое. Во
всяком случае, он никогда не испытывал то постоянное, ноющее чувство голода,
когда  в рот хотелось  сунуть  любую зелень, растущую из  земли,  чтобы хоть
чем-то набить желудок. Саньке, конечно, было известно  чувство голода,  но в
этом  виноват был он сам,  а  не  объективные обстоятельства: заигрался и не
пришел вовремя домой или же был наказан  за какую-то провинность, обиделся и
сам отказался есть.
     ...Вспоминается одна комическая  история: Саньке чуть более трех лет, и
мы  куда-то едем на  поезде. Он  сидит  у окошка и  наблюдает за  мелькающим
пейзажем. И, увидев  пасущихся  на  лугу свиней,  Санька  на  полном серьезе
восклицает:
     - А вон коровки побежали...
     Случай  смешной,  но  если  подойти  к  нему  диалектрически,  то можно
установить отличие "поколения" моего младшего брата от нашего: мы были более
"приземленными", имели больше информации об окружающем нас мире, несмотря на
то, что  были-то  мы  старше  всего лишь на  пять-шесть  лет.  И это  вполне
закономерно:  каждому поколению  -  свое.  Мой девятилетний сын  Сергей  так
"рубит" на компьютере, что я от него отстал, кажется, "на всю жизнь"...
     Прежде чем осесть в Омске, я был отправлен, как мне тогда было сказано,
к родственникам в  Ригу.  Это облегчило отцу с  матерью  устройство на новом
месте: им хватало хлопот с грудным Санькой.
     Жизнь  в  Риге  ничем  особенным не отложилась в моем детском сознании.
Было общее ощущение тепла, заботы, а главное, сытости, которой я до той поры
не знал, да и после Риги надолго утратил.
     Из реальных  ощущений  более  всего  запомнились добрые  и нежные  руки
"бабушки Лаймы"  - именно  так  я называл  ту,  которая  со мною  нянчилась.
Запомнилось и то, что она  меня называла: Витасик.  Я и не подозревал тогда,
что это и была моя вторая родная бабушка по  линии отца. Но известно об этом
мне стало слишком поздно: когда она отошла в мир иной.
     Мир ее праху! Замечательная была женщина...
     Потом  мне удалось повидаться с ней, когда я уже учился в школе рабочей
молодежи,  и было мне  тогда  лет пятнадцать.  К тому  времени бабушка Лайма
совсем постарела, и  ее  голова покрылась сединой.  Но главное  сохранилось!
Сохранились  доброта  ее рук,  нежность  по  отношению  ко  мне,  заботливое
участие. Иногда она  говорила, что я ее самый любимый  внук.  Она продолжала
называть меня Витасиком, но нередко, когда я чем-нибудь особенно радовал ее,
называла меня странным прибалтийским именем Виталас.
     Не сомневаясь,  что бабушка заговаривается, и  не желая ее огорчать,  я
никогда  не  пытался разубеждать  старую  женщину, не подозревая, как  много
упускаю.  Тем  не менее  я сохранил  некоторые "безделушки",  подаренные ею.
Причем мысль о подарке мне возникала у бабушки Лаймы  совершенно неожиданно,
словно она  что-то вдруг вспоминала, внимательно смотрела в мои глаза, потом
с нежностью прижимала мою голову  к своей груди, проводила по  моим  волосам
своей старческой, в морщинах рукой и с видом заговорщицы шептала мне на ухо:
     - Сейчас я идти в мой  комната, а ты приходить после пять минут! Ты все
понять, Витасик?
     - Да, бабушка, я все понял, -  принимая  игру, подмигивал и  я  с видом
заговорщика. - Через пять минут я приду к тебе...
     Когда  я  входил, бабушка  Лайма царственно восседала  в своем огромном
старинном  кресле  и величественной  осанкой напоминала настоящую  королеву.
Повелительным жестом она указывала на маленький пуховичок у своих ног:
     - Прошу садиться, Витасик, кровинушка моя!
     "Кровинушка"  было единственным  словом, которое  она  произносила  без
всякого акцента.
     Потом  она  вновь с  каким-то особым значением  смотрела мне  в  глаза,
доставала  из кармана своего атласного  халата какую-нибудь вещицу, например
часы, и говорила:
     - Эта  "безделучка",  - нет я не описался:  это бабушкино произношение,
как и дальнейшее название часов, - эта "безделучка", швейцарский хронограф с
женской парой, принадлежать мой сын, и теперь я хотеть ты иметь их у себя...
Зигард  быть очень  счастлив за  это... (Бабушка назвала другое  имя, но  со
временем оно стерлось из моей памяти, а потому пусть он и будет Зигардом.)
     - Зигард это был ваш сын? - догадливо спрашивал я.
     - Не был - есть!  -  поправляла она,  потом задумывалась,  явно  что-то
вспоминая. - Да, это мой сын и... - многозначительно начинала она, но тут же
замолкала, на ее глазах появлялись слезы, и она просила меня удалиться.
     Бабушка  Лайма не очень  любила  рассказывать  о своем прошлом,  и  мне
буквально по крупицам приходилось вытаскивать из  нее хоть  какие-то скудные
сведения.  Я делал  это  совсем  не осознанно,  однако  меня  словно  кто-то
подталкивал: "спроси  это, спроси то", хотя,  как вы уже знаете, я  не горел
большим желанием  узнать о  своих  корнях,  а здесь,  как  я  полагал, почти
посторонние люди.  Но что-то  же меня подталкивало?  Может  быть, то, что по
линии мамы  я знал многих родных, а с отцом оставалась  единственная ниточка
связи: бабушка Лайма.
     Если  соединить  воедино  осколки  выуженных  из  бабушки сведений,  то
получится следующее...
     Бабушка была из очень знатного дворянского рода: из семьи баронов. А ее
муж, то есть мой дедушка, был из высоких церковных служителей:  его отец был
протоиереем, и  церковное имя, присвоенное ему,  -  Зосим  Сергеев.  Бабушка
Лайма  показывала  мне написанный  маслом на  металле  его  портрет. Это был
импозантный,  весьма привлекательный  мужчина с седой бородой и очень умными
глазами, которые словно всматривались в глубь веков. Интересная деталь: свое
изображение  мой   прадед  завизировал  собственноручно.  То  ли   это  было
обязательно по церковным законам и потом художник должен  был повторить его,
то  ли  мой  прадед  завизировал  его  машинально,  но  на  его  изображении
существует надпись:
     "Утверждаю.
     Протоиерей Зосим Сергеев".
     Ниже стояла дата, но я ее, к моему большому огорчению, не запомнил...
     В последнюю нашу встречу бабушка  Лайма подарила мне этот портрет, и он
с любовью у меня хранился. Но когда  меня арестовали в первый раз, кто-то из
ментов,  производивших обыск, прихватил  его: видимо,  "на  память обо мне".
Тогда  у меня пропало очень много  ценных вещей, но больше  всего мне  жалко
дедушкин  портрет  и  прижизненное  издание  четырехтомника  А. С.  Пушкина,
каким-то чудом приобретенное мною по случаю...
     Однажды в минуты хорошего настроения бабушка Лайма, долго вглядываясь в
портрет, спросила:
     - А ты, Витасик, ничего не замечаешь?
     - О чем ты, бабуля?
     - Ты как две капли воды похож на деда!
     - Правда? - беспечно переспросил я и на что-то  отвлекся, а жаль до сих
..
     Дедушка с бабушкой владели имением где-то в дюнах на побережье Балтики,
огромным особняком  в Риге, несколькими домами, а бабушка, ко всему прочему,
была еще и совладелицей винного завода.
     У них  с бабушкой был единственный  сын по имени  Зигард. Когда пришли,
как  шепотом, с  явным  презрением говорила  бабушка, "красные",  что  меня,
откровенно говоря, почему-то задевало, сын эмигрировал. С тех пор она его ни
разу  не  видела,  но однажды все-таки получила  от  него весточку,  что  он
проживает где-то в Америке.
     Бабушка Лайма была весьма  дальновидной и  умной женщиной. Понимая, что
"красные" все  равно все  отберут, она приняла мудрое решение  и сама отдала
все,  что ей  принадлежало,  новой  власти.  За это им с  дедушкой милостиво
предоставили  трехкомнатную квартиру на  улице Мейера  и  разрешили  бабушке
остаться  работать  на  ее  собственном винном заводе  ведущим виноделом. Не
приняв таких "милостей"  от новой власти, дедушка получил инфаркт, и  вскоре
     Я долго не понимал, почему ее сын эмигрировал  из  Латвии, если бабушка
приняла новую власть? Ответа на этот вопрос она всегда избегала,  но в конце
концов  однажды сдалась и сказала, что если бы Зигард остался, то его сейчас
не было бы в живых. Дело  в том, что он владел фирмой, которая имела связи с
немецкими банкирами, и этого Сталин ему никогда бы не простил...
     Поведала бабушка и  историю швейцарского "хронографа", который она  мне
подарила.  Оказывается, по  распоряжению Гитлера в  Швейцарии  была заказана
тысяча таких часов и  ими фюрер собственноручно награждал за  особые заслуги
своих  высших  партийных и военных чинов.  Один из  приближенных  к  Гитлеру
банкиров сумел выпросить у него награду для Зигарда как для человека, "очень
много сделавшего во славу Великого Рейха". Будучи в  Швейцарии, Зигард купил
для своей будущей жены часы ведущей в то время часовой фирмы  "Омега" в пару
к своему "хронографу".
     Впоследствии я узнал,  что  все ее подарки -  эти  часы, а также другие
"безделучки":  кольцо,  сережки,  кулон -  из чистого  золота,  а  массивный
браслет с камнями - из  платины, а моя бабушка,  оказывается,  была одной из
составительниц  рецепта  известного во всем мире  "рижского бальзама",  и ей
неоднократно  предлагали  уехать в Америку,  чтобы  открыть  там собственную
лабораторию и получать высочайшие гонорары за свою работу...
     Как я  уже сказал, в мой второй приезд  бабушка Лайма жила в просторной
трехкомнатной  квартире  на  улице  Мейера  в  доме  пятьдесят  четыре.  Все
ближайшие  ее  родственники  умерли  или  жили  очень  далеко: кто в  других
городах, кто и вообще за границей, а потому навещали ее крайне редко.
     По  хозяйству бабушке помогала  Сильвия - симпатичная, стройная латышка
лет двадцати - двадцати трех. Почему-то она сразу,  как  говорится, положила
глаз на меня, хотя я до сих пор  удивляюсь, чем привлек  ее хоть  и развитый
физически, но  все  же юнец. Тем не менее она откровенно заявила, что "хотет
спать для меня", а я не понял, о чем речь.
     Но уже  на второй день после моего приезда она все-таки затащила меня в
свою комнату, благо та была с моей дверь в дверь. Томно постанывая скорее от
собственных ласк, чем  от  моих,  успокаивала меня по поводу  бабушки Лаймы,
шепотом с чудовищным акцентом:
     -  Нет бояться... Нет бояться: Лайма  силно спат... нет слышат... Прошу
верит меня, Витасик... Мой силный...  Мой нежный Витасик... Еще!.. Еще!..  -
Она  с  таким  остервенением  подбрасывала  меня  над  собой,  что мне  было
непонятно, откуда берутся силы у столь хрупкой женщины, а когда ее состояние
доходило до критической точки, она вдруг замирала на мгновение, потом из нее
выплескивался дикий вопль: "А-а-а!!!" - который меня просто напугал в первый
раз настолько, что я с испугом остановился и взглянул на нее.
     -  Нет,  продолжи!  -  воскликнула  Сильвия.  - Да!..  Да!..  Быстро!..
Быстро!.. А-а-а!!!
     Короче  говоря,  Сильвия была настоящая  умелица, а я столь молод,  что
ночные  свидания с  ней  доставляли  мне  большое  удовольствие:  я  приехал
погостить на неделю, а уехал лишь через три и нисколько не жалел об этом.
     Единственное,  о  чем я жалею до  сих  пор,  так это о своей глупости и
беспечности, проявленных мною тогда. Дело в том, что бабушка Лайма незадолго
до  моего  отъезда  в  Москву шепотом рассказала мне,  где она спрятала свой
дневник, который я должен  буду  взять, когда она умрет. Она  заставила меня
несколько  раз  повторить,  что я  и выполнил без  особой охоты  и, конечно,
ничего не  запомнил. А  что,  если  в  ее  записях были рецепты  тех  вин  и
бальзамов, за которыми столько лет  охотились иностранцы? Не зря  же бабушка
Лайма позвала меня к себе среди ночи, чтобы рассказать о том дневнике?..
     Но  теперь  уже никто  об этом  не  узнает,  если только  в память  мне
неожиданно  не  вернутся  слова, которые заставляла меня  повторять  бабушка
Лайма в ту далекую августовскую ночь...
     Пока я жил в Риге, мама с отцом и Санькой в Омске более года переезжали
от одних родственников к другим, все время чувствуя, что "пора бы им и честь
знать". Это длилось до  тех пор, пока нашей семье в конце концов не выделили
две  комнаты  в  трехкомнатной  квартире,  расположенной  на   первом  этаже
двухэтажного дома.  Меня привезли в Омск незадолго до  нашего вселения в эту
квартиру.
     В  третьей  комнате проживал  одинокий  молодой  парень  лет  тридцати,
который  работал  инженером  на омском  заводе  имени Баранова.  Звали парня
достаточно редким именем - Эдик. В те времена понятие "сосед" было не совсем
таким, как  сейчас,  и Эдик носил вполне понятное  тогда звание квартиранта.
Это был очень  начитанный, интеллигентный,  но весьма тихий парень, и только
этим он мне и запомнился. Прожили мы вместе с ним  года  три, никак не более
того.
     Из всех  впечатлений за годы проживания в этой квартире самыми сильными
были те, что запомнились в  самом  начале. Прежде всего день, когда мы  туда
переехали. Мебели, естественно, у нас никакой не было, и все легло на плечи,
точнее сказать, на руки  отца.  Помню,  как  из  свежевыструганных  досок он
соорудил то ли люльку, то ли кроватку  для Саньки. Мне же достался матрас  в
углу.  Мать с  отцом  тоже спали на  полу, и  единственным  отличием от моей
"половой" жизни  было то, что они, после стольких мытарств,  обосновались  в
своей собственной, отдельной от детей, комнате.
     Запомнился и наш первый  семейный ужин. Отец раздобыл  где-то небольшой
пенек, который  установил  посередине  комнаты,  а  маме  кто-то  из соседей
подарил несколько  алюминиевых  ложек и огромную сковороду, на которой она и
нажарила  на  настоящем  подсолнечном масле, да  еще и с лучком,  картошки с
золотистой  корочкой  и водрузила эту  вкуснятину  на пенек. Мы  сели вокруг
импровизированного стола на корточки, Санька у мамы на коленях, и с огромным
аппетитом стали уплетать жареную картошку с черным хлебом.
     Несколько недель  этот пенек  оставался  нашим  единственным  предметом
обстановки. И вероятно,  с той  детской поры жареная картошка остается самым
любимым моим блюдом.
     Постепенно наша квартира стала обживаться,  обустраиваться, наполняться
уютом, а мы наконец-то стали по-настоящему ощущать себя с е м ь е й...
     Тем   не  менее   эта  квартира  запомнилась  мне  и  вполне  ощутимыми
неприятностями.
     Кто  из советских мальчишек не играл  в  ту пору в "казаки-разбойники"?
Или  в  "царь-горы"?  Или в  "войну"?  Или  в "пятнашки", как сейчас говорят
"догонялки", в которые играют и в настоящее время? Да мало ли было еще  игр,
в которых каждого могла подстерегать опасность травмы?
     Трудно теперь сказать, из-за чего конкретно, но  однажды поспорил  я  с
пацаном  из  соседнего двора.  Его звали Костя. Конфликт произошел  во время
игры в "войну".
     Мои сверстники наверняка помнят сантехников того времени. У них не было
кислородных и газовых  баллонов,  при помощи которых производились сварочные
работы.  Ацетиленовый  газ  вырабатывало  устройство, напоминавшее  железную
бочку,  в  которое   загружался  карбид   и  заливался  водой.   Все  пацаны
подворовывали кусочки карбида, совали  их в  стеклянные  пузырьки  с водой и
закрывали пробкой. Через некоторой время эта самодельная бомба под давлением
выделяемого из карбида газа взрывалась.
     Разделившись на две "армии", мы начали  "воевать" между  собой.  Костя,
натурально,  оказался  в "армии"  противника.  "Солдатам" и  первой и второй
"армий" было известно  о ремонтных работах в  соседнем доме, а  главное - об
ацетиленовом  устройстве,  что  означало  наличие карбида.  Конечно,  многие
пацаны не преминули воспользоваться этим и смастерили карбидные бомбы. Вышло
так, что  одна  из моих  "бомб" разорвалась прямо перед  Костей,  и  тот так
здорово испугался, бросившись ничком на  землю и закрыв голову руками, что я
не выдержал и  громко рассмеялся. Этот смех  подхватили не  только ребята из
моей  "армии", но  и  те, кто был в  одних  рядах с  виновником неожиданного
веселья, то есть с Костей.
     Почему-то  этот беззлобный смех  настолько  обидел его, что он принялся
оскорблять  меня,  поливая  всеми  известными  в  то  время  ругательствами.
Конечно,  и я не  остался  в  долгу,  и после бурной словесной  перепалки, в
которой, понятно, не оказалось  победителя, всеобщими усилиями обеих "армий"
было  принято   решение  -   нам  честно  побороться:  кто   победит,   тот,
следовательно,  и прав.  Иными  словами,  провести  между  нами своего  рода
честную дуэль.
     Костя был  гораздо старше  меня и потому считал, что  справится со мной
"одной левой". А я с детства  был заводной и очень упрямый. И  мой характер,
как говорили те, кто  меня  знал достаточно близко, был отнюдь не  подарок к
Восьмому марта.
     Для понимания степени упрямства моего характера  приведу  один типичный
пример из дошкольной поры...
     Стоял жаркий июль. На улице так парило, что выходить  из дому совсем не
тянуло.  В один из таких дней мама принесла с работы в обеденный перерыв две
банки хрена, подкрашенного свеклой. Санька находился с детским садом на даче
в  Чернолучье,  в пригороде Омска,  а я целыми днями был предоставлен самому
себе: в пионерлагерь я должен был поехать лишь на следующую смену, то есть в
августе. Благодаря  маме, умевшей ладить  с профкомовским руководством,  мне
почти каждый год удавалось отдыхать по путевке в пионерлагерях Чернолучья. А
Чернолучье было  отличным  местом  для отдыха:  сосновый  бор,  чистые  воды
Иртыша... Можно ли желать лучшего? Не хватало разве только моря, но это в то
время было лишь сладкой, несбыточной мечтой...
     Увидев в руках мамы банки, я спросил:
     - А что это, мама?
     -  Варенье, - не  очень обдуманно,  как выяснилось чуть позже, пошутила
мама.
     Не успела  она оглянуться, как я  уже открыл банку, сунул  в нее ложку,
подцепил побольше и  отправил в рот. Именно в это мгновение мама повернулась
ко мне. Мой рот, конечно же, дико обожгло, но я, изобразив на лице блаженное
удовольствие, преспокойненько  набрал еще, словно  хотел  снова отправить  в
рот.  Тут мама не  выдержала. Уверенная, что ошиблась и действительно купила
варенье вместо хрена, она выхватила у меня ложку и сунула себе в рот.
     Думаю, вы догадались, что последовало за  этим. Когда  ее рот  обожгло,
мама со странным выражением на лице взглянула на меня. К этому времени я уже
был  не в силах терпеть, и на моих глазах от ядреного хрена появились слезы.
Мать  все поняла,  бросилась  к раковине, наклонилась  и  прямо из-под крана
сделала  несколько  глотков,  чтобы  промыть  пылающий   рот.   После   чего
выпрямилась, немного  отдышалась  и залепила мне крепкий подзатыльник.  Я  с
достоинством выдержал затрещину и никогда не спрашивал, за что...
     Мой  соперник Костя был не только старше меня, но едва ли не на  голову
выше.  Но  поединок закончился моей победой достаточно быстро:  не успели мы
как  следует обхватить  друг друга, толкаясь  руками  и  плечами, как  вдруг
Костя, конечно,  не  без  моей помощи, поскользнулся  и  повалился  на  бок,
увлекая меня  за собой. Как только мы приземлились, Костя громко закричал от
боли. Оказалось,  он упал  и сломал голень,  попав ногой прямо на камень. Мы
подхватили  его  на  руки и быстро  донесли  до  дверей  его  квартиры,  где
потерпевшего приняла охавшая от испуга его мать.
     Ясно, что после этого случая стало не до игр, и все разошлись по домам,
опечаленные столь трагической развязкой нашего  поединка. Вернулся с  работы
отец, а мама  задерживалась,  как и наш "квартирант Эдик". Отец отправился в
ванную умыться  после  работы,  а  я  засел  за уроки.  Тут  в  дверь кто-то
позвонил. Не задумываясь о том, кто бы это мог быть, я открыл дверь и увидел
на  пороге отца Костика.  Я  узнал  его,  поскольку  он однажды, недовольный
опозданием  своего  сына к  ужину,  пришел  за ним и  грозным голосом позвал
домой.
     Это был  довольно внушительных габаритов мужчина с объемным животом, но
на  этот раз он  выглядел  еще и страшным.  В  руке он держал  окровавленное
полотенце, а его глаза  сверкали  от гнева.  Ни слова не говоря, он принялся
хлестать меня по лицу этим полотенцем.  Чувствуя  себя виноватым  в том, что
приключилось  с Костиком,  я терпеливо и молча  сносил  удары, но только  до
того, пока очередной  удар не  причинил действительно острую боль,  едва  не
выбив  глаз:  я  громко  завопил.  Из ванной  на  мой  крик  выскочил  отец,
моментально  оценил  ситуацию,  перехватил  руку  моего   истязателя  и  так
засандалил ему кулаком в лицо, что тот кулем соскользнул на пол.
     - Ты чего бьешь моего сына? - зло спросил отец, наклонившись  над ним и
ухватив его за грудки.
     - Он сломал ногу моему  сыну! - выплевывая на  пол выбитый зуб, ответил
тот.
     - Сломал?  А ты пришел  ему ноги  ломать? Ну подрались пацаны, с кем не
бывает? Ты, что ли, не дрался?  Или ты только мальцов бьешь? Если виноват  -
скажи мне, я  сам его накажу, понял? А если еще хоть раз сына моего ударишь,
руки тебе оторву!
     - Да,  но он... - попытался возразить  тот, но отец  резко поднял его с
пола и поставил на ноги.
     -  Ничего ты  не понял!  - брезгливо усмехнулся  он, открывая дверь.  -
Пошел отсюда, гнида! -  пинком вытолкнул отца  Костика за порог, швырнул ему
вслед окровавленное полотенце, ругнулся вдогонку и, захлопнув  за ним дверь,
повернулся ко мне. - Ну, рассказывай, как было на самом деле?
     Внимательно  выслушав мой  рассказ и  не прервав ни разу, он вздохнул и
покачал головой:
     - Я так и думал, что ты ненарочно, - прошептал он, после чего  пошел на
кухню,  но  остановился  на  полпути  и сказал: - Хотя  и  нет твоей  вины в
случившемся,  но тебе все равно  бы  досталось  от меня, если бы его отец не
поднял на тебя руку! - откровенно признался он.
     - Но  почему,  папа,  если  я  был совсем  не виноват? -  чуть подумав,
спросил я.
     Никак не мог взять в толк, в чем моя вина, но, наверное, мне не хватало
жизненного опыта.
     - Почему? А представь: каково было бы матери и мне, если бы не он, а ты
в такой  ситуации сломал себе  ногу? Должен же кто-то  понести наказание? Не
наказывать же того, кто и так пострадал?
     Отец   придерживался   простой  народной  мудрости,   таящей   глубокое
философско-правовое суждение: "Нельзя наказывать того, кто уже наказан..."
     Мне кажется, что и второй, почти  трагический, случай,  произошедший со
мной в то время, подтверждает правоту подобного подхода...
     Стояла мягкая снежная  зима.  Думаю,  я учился  в тот  год  в четвертом
классе. Был у меня приятель  Володя Акимов, с которым  мы крепко подружились
со второго класса и, представьте, продолжаем дружить по сей день, хотя нас и
разделяет огромное пространство - он живет в  Омске, а я в Москве.  Так вот,
тогда  на нас произвел глубокое  впечатление исторический фильм  "Подгалье в
огне", и мы решили всерьез освоить метание  копья.  Но постольку  настоящего
копья  у  нас, естественно, не  было,  мы  взяли  лыжные  бамбуковые  палки,
предварительно сняв с них кольца.
     Полигоном  для  метания  была  избрана  пешеходная дорожка перед  нашим
домом. Вначале получалось не очень: палка-копье либо взмывала вверх и камнем
падала  вниз,  либо просто тыкалась в снег  в паре метров от  метателя. Но с
каждым  броском палка-копье летела  все более и более плавно. Мне  нравилось
наблюдать  за  полетом  лыжной  палки:  в  тот  момент  для  меня  она  была
действительно самым настоящим копьем.
     Вероятно, возникшее тогда ощущение собственной силы и  полета послужило
одним  из  реальных  толчков,  которые  подвигли  меня впоследствии  всерьез
заняться легкой атлетикой.
     Мы метали свои  копья час чинно и благородно, без каких-либо эксцессов,
но как раз когда мой бросок получился наиболее удачным и дальним, из-за угла
прямо  навстречу  копью  неожиданно  вышел  мужчина  лет  сорока.  Мы   оба,
одновременно ощутив надвигающуюся  беду, застыли  словно парализованные,  не
имея сил  не только криком  предупредить  прохожего  об  опасности,  но даже
что-либо прошептать...
     Произошло самое страшное: металлический наконечник лыжной  палки ударил
мужчину  прямо  в глаз. Тот  громко вскрикнул, зажал глаз рукой,  а его лицо
мгновенно залилось кровью. Он подскочил  ко мне, словно боясь, что я  убегу,
схватил свободной рукой за плечо, и я подумал, что мне  сейчас достанется по
полной программе. От охватившего меня страха я нелепо захлопал глазами, а по
моему телу пробежала нервная дрожь.
     По-видимому,  раненый мужчина заметил ужас в моих глазах и понял, что я
уже наказан своим страхом и вряд ли любое  физическое воздействие станет для
меня большим наказанием, чем то, что я уже пережил.  А может, это был просто
добрый и религиозный  человек. Тихо, словно  боясь испугать меня еще больше,
он наклонился и сказал:
     - Не бойся, мальчик, отведи-ка ты меня к врачу...
     Я  не  помню, как отвел его в  больницу, не  помню, как вернулся домой:
видно,  на нервной почве  у  меня началась настоящая  горячка, и я  пролежал
несколько дней с высокой температурой. Но улучшение  никак не наступало: жар
все  не спадал,  и  врачи в растерянности разводили руками. Тогда  на помощь
пришел мой друг:  ему удалось тайком добраться до моей кровати и сообщить по
секрету,  что  тому  мужчине врачи спасли глаз. На следующий день я пошел на
поправку...
     Представьте себе, до сих пор не знаю, правду ли сказал мне Вованчик, но
тогда мне его слова очень помогли, и я благодарен своему другу...
     Район, в котором мы  получили две комнаты, именовался Советским, но все
его  называли  городком  нефтяников.  Позднее это  название  и вообще  стало
официальным. В  то время  городок  только  что образовался вокруг одного  из
самых  больших в стране  заводов  по  переработке  нефти  -  ОНПЗ -  Омского
нефтеперерабатывающего завода.
     Завод начали  строить сразу после  войны. На строительстве  было  много
военнопленных и заключенных. А  огромнейший его  макет был  создан немецкими
проектировщиками.
     Не могу удержаться, чтобы не заметить, как удивительны и непредсказуемы
жизненные пути! Поистине "пути Господни неисповедимы"!
     Именно этот макет нефтезавода, занимавший площадь больше ста квадратных
метров,  через  четверть  века,  при  моем  самом  деятельном  участии,  был
уничтожен   во   время   съемок   самого   нашумевшего   первого  советского
фильма-катастрофы  -  "Экипаж".  Об  этом  расскажу  подробнее,  когда  буду
описывать те годы...
     Первой школой,  построенной в  Советском  районе, была городская  школа
номер  восемьдесят.  Ее  построили в  пятьдесят втором году,  а в  пятьдесят
третьем я пошел в первый класс этой новой школы.
     Я помню большие светлые классы, огромные коридоры, которые пахли свежей
краской.  Помню, как я  сильно волновался,  гордо  держа  в одной руке букет
полевых  цветов,  которые  специально насобирала  мне мама, в другой  -  мой
первый  портфель-ранец.  Более всего я  гордился  своей  новенькой  школьной
формой.
     В  ней  я  больше  напоминал  маленького  военного,  нежели  школьника:
гимнастерка  была  подпоясана  широким   ремнем  из  кожзаменителя  с  самой
настоящей  пряжкой,  на  голове   красовалась  военного  образца  фуражка  с
настоящей  кокардой, на которой  с трудом  можно было  различить  букву "Ш",
которая была и на пряжке.
     Школьная  форма была достаточно  дорогим удовольствием, но как  же  без
нее?  Несколько  месяцев я  приставал к  отцу и маме, что какой  же я,  мол,
школьник  без  формы? Все это время  изо всех  сил старался быть прилежным и
послушным.  Моя  настойчивость в  конце концов  была  вознаграждена:  первым
сдался отец.
     Отлично зная, что  к  нему нужно подкатываться с просьбами тогда, когда
он чуть-чуть "под мухой", я улучил такой момент и, "надув губы", в очередной
раз завел свою "шарманку":
     - Пап, а пап, а Вовка сказал, что без формы меня в школу не примут... -
с горечью прошептал я,  и мне стало  так себя жалко,  что  казалось, вот-вот
слезы брызнут из глаз.
     -  Мать!  - грозным голосом  позвал  отец,  и как  только  она вошла  в
комнату, недовольно  спросил: - Слушай, Тань, наш сын что, хуже других,  что
ли?
     - О чем ты, Вань? - не поняла мама, подозрительно взглянув на меня.
     - Купи ему школьную форму! - твердо проговорил отец.
     - Купи? - с ужасом воскликнула мама. - А на что? На какие шиши?
     - Возьми из тех, что мы копим на проигрыватель!
     -  Господи!  - всплеснула  руками  мама.  - Тебя  не  поймешь:  то тебе
проигрыватель нужен, то форму сыну покупай: обойдется и без нее...
     Я сразу понял, что на этот  раз мама на моей стороне:  стоило ей начать
возражать отцу, как тот делал наоборот.
     - Ты что, не поняла меня? - недовольно нахмурился он. - Я сказал: форму
Вите купи, значит, купи! А  еще и новые ботинки! - расщедрился отец.  - И не
спорь со мной! - Он вдруг пьяно стукнул кулаком по столу.
     Чисто  интуитивно, понимая,  что  сейчас  может  разгореться  настоящий
скандал, я стремительно бросился отцу на шею и чмокнул его в щеку:
     - Спасибо, папа! Ты такой хороший! Такой добрый! - Не знаю, насколько я
был  искренен в  такие  моменты, но  это всегда  безотказно  действовало: он
мгновенно смягчался и забывал о своем взрыве.
     - Ладно, иди играй, сынок... - тихо говорил  он, гладил меня по голове,
и его глаза, мне казалось, чуть влажнели...
     Свою первую учительницу, я уверен,  буду помнить, как и многие  из вас,
всегда. Галина Ивановна  Таше была симпатичная, очень интеллигентная женщина
с бархатистым голосом и умными, добрыми, но усталыми глазами, уже тогда в ее
волосах были седые пряди.
     Поговаривали, что Галина Ивановна происходила из семьи ссыльных дворян,
что подтвердилось,  когда я  уже учился в  Москве. В ней  воплотились лучшие
черты  русского дворянства  - благородство, достоинство,  интеллигентность и
доброта, но тогда нам этого не было дано понять в силу нашего возраста.
     Мне кажется, все в классе  влюбились в нее с первого взгляда. Во всяком
случае,  в моей памяти Галина  Ивановна сохранилась как человек, на которого
невозможно  было обидеться,  даже если  она тебя и  наказывала.  Потому  что
наказывала-то она только за дело и, поверьте, всегда справедливо.  Если мы и
не  говорили  в открытую, что  она нам как вторая мать, то  в  глубине души,
уверен, мы ощущали это в полной мере.
     Галина Ивановна никогда не повышала голос: самым суровым наказанием для
провинившегося  был  особый, полный печали взгляд  ее  умных,  больших глаз.
Провинившемуся  хотелось буквально провалиться  сквозь  землю,  и  мольба  о
прощении сама собой вырывалась из уст:
     - Я больше не буду, Галина Ивановна...
     Как бы мне хотелось еще хотя бы один раз проговорить эти слова, глядя в
ее лучистые глаза... Незадолго до издания этой книги  я узнал, что она жива.
Кинулся в Омск... Собрал,  кого смог, своих одноклассников. Приходим. Те  же
лучистые  глаза,  добрая  улыбка.  Она  долго  смотрела  на  меня  и  вдруг:
"Витюша... Доценко..."  Мы  не виделись 42(!!!)  года.  Ей  сейчас - 84.  Мы
обнялись и так нас сняли... А на следующий день меня пригласили в мою бывшую
школу. Встреча с учениками и учителями была очень теплой и интересной и была
показана на Омском ТВ...
     Мы были в четвертом классе, когда Галина  Ивановна  тяжело заболела: ей
пришлось оставить работу и уйти на пенсию по выслуге лет. На смену ей пришла
неказистая на вид, беспомощная практикантка Омского пединститута...
     Я всегда говорю, что есть опасные профессии, ошибки в которых исправить
невозможно.  Беспомощный  и  непрофессиональный  учитель, заложивший  шаткий
фундамент знаний своим  ученикам,  испортит ребенку  всю  дальнейшую  жизнь.
Врач,  неправильно поставивший  диагноз,  может сделать человека  инвалидом.
Именно  поэтому  люди,  намеревающиеся  получить  эти  профессии,  по-моему,
обязаны  сдать  не  только  положенные вступительные  экзамены, но и  пройти
особый  тест  на  профпригодность, чтобы  тест призван обнаружить  настоящее
влечение человека к  данной  профессии, я бы даже сказал, глубокую любовь  к
ней. В педагогике и медицине не должно быть случайных людей...
     Для тех, кто не знает, - краткое пояснение. Во времена моего детства  с
первого по четвертый класс включительно, в так называемых начальных классах,
был  всего один учитель, который преподавал все предметы. Откровенно говоря,
и  предметов-то  было  мало:   русский  язык,   родная  речь,  чистописание,
арифметика, пение, физкультура  - немудрено справиться одному педагогу. Этот
же учитель был и классным руководителем.
     Почему  же  эта  молоденькая  практикантка,  в  странных  металлических
очках-велосипедах,  после  нашей  любимой  учительницы всеми в  классе  была
встречена просто в штыки? Нет, она не была злой или безграмотной, просто она
была  другой: не нашей  Галиной Ивановной. У нее не хватало не только опыта,
но и простой увлеченности своей профессией.
     Хотя  объективности  ради  замечу,  что  наверняка  любого  учителя  мы
восприняли  бы  точно так  же.  Но  если  бы это оказался  опытный и волевой
человек, то последствия вряд ли были бы столь трагичными.
     К сожалению, ее имя  не осталось в моей памяти,  а  потому для удобства
назовем нашу практикантку Валентиной Сидоровной.
     Каких  пакостей  мы  ей   только  не  устраивали:  и  кнопки  на   стул
пристраивали,  и живую  мышь в  ящик ее  стола закрывали, и  тряпку у  доски
обмазывали столярным клеем. Бедняжку в буквальном  смысле доводили до  слез.
Наш четвертый класс "А" скатился с первого места по успеваемости и поведению
на  самое  последнее. В  конце  концов,  когда до  окончания  учебного  года
оставалось чуть менее  четверти, эта борьба  закончилась поражением для всех
ее участников: чаша терпения  Валентины Сидоровны переполнилась - она горько
разрыдалась, обозвала нас  "нравственными уродами" и устремилась к директору
школы. Несмотря на все  уговоры, она  написала заявление  об уходе, бросив в
сердцах, что с "этими бессердечными монстрами не справиться никому".
     Оставлять без внимания столь вопиющий факт было невозможно: могло дойти
до   районного  отдела  народного   образования   (роно),   а  это   грозило
дисциплинарными  последствиями для  школы,  а  потому  экстренно  был собран
педсовет,  который  и  принял "мудрое"  решение  - перевести самых  злостных
"зачинщиков и хулиганов" в другой класс и снизить им оценку  за поведение, а
классным руководителем  временно  назначить завуча  школы. Именно  последнее
решение  и было  настоящим  бедствием: завуча боялись  гораздо  больше,  чем
директора школы...
     Это школьное  происшествие  совпало с  очень приятным  для  нашей семьи
событием: мы наконец-то оказались в отдельной квартире. К тому времени  отец
устроился работать на нефтезавод  и  стал возить его директора  Малунцева  -
весьма легендарную личность. Когда он умер, заводу было присвоено его имя, а
одна  из  улиц  городка  нефтяников,  называвшаяся улицей  Нефтяников,  была
переименована в улицу Малунцева.
     Именно на этой улице мы и получили просторную двухкомнатную квартиру на
первом этаже. Именно  в  этой  квартире до сих пор и  проживает  моя  мама с
отцом. Кстати, дом, в котором мы получили квартиру, находился напротив дома,
в котором  тогда  жил мой друг  -  Володя Акимов, то  есть мы стали еще чаще
видеться с ним...
     К счастью, точно  выявить "зачинщиков и  хулиганов"  того инцидента  не
было  возможности: к  ним  можно  было  отнести  весь  класс  и даже  Наташу
Завальникову - дочку директрисы школы, в которую, кстати, я был влюблен едва
ли не с первого класса.
     Директрису звали Мария Тимофеевна Бирюкова, но большинство  учеников не
задумывались,  а  может, просто не обращали внимания  на  то,  что у  нее  с
дочерью разные фамилии, хотя лично я  догадывался: у меня самого была другая
фамилия,  нежели  у остальных  членов семьи:  я  -  Доценко,  а  все  они  -
Чернышевы...
     В то  время в связи с нехваткой жилья директор школы чаще всего получал
квартиру  непосредственно  в  здании  самой школы, естественно,  с отдельным
входом. Потому  двухкомнатная  квартира  Наташи  и  ее матери размещалась  с
правого торца школы, а окна выходили на главный вход в школьный ..
     Это  позволяло  Марии  Тимофеевне  наблюдать  за  нами  из  окна  своей
квартиры: и  когда  мы  играли  после занятий во  дворе  школы,  и  когда мы
выстраивались на линейку в праздничные дни...
     Наташа...  Помните,  как  я  восхвалял  имя  Сергей?   Точно  с   таким
благоговением отношусь я к этому женскому имени. Думаю, достаточно серьезную
роль в моем последнем браке сыграло то, что мою жену зовут Наташа...
     Наташа Завальникова... Это  было милое, хрупкое и очень нежное существо
с  двумя  косичками,  а  ее  лобик  и  виски  всегда  украшали  на  редкость
симпатичные завитушки.  Я  написал, что был влюблен  "едва ли не  с  первого
класса", а на самом деле я выделил ее из толпы всех остальных девчонок еще в
детском саду,  куда был определен мамой  за  полгода до поступления в первый
класс.
     Оказавшись с ней в одной  группе  детсада, я принялся  со  всей детской
страстью и  непосредственностью уделять ей внимание: то дерну за косичку, то
ножку подставлю, но  когда Наташи не было рядом, а кто-то пытался отозваться
о  ней  недостаточно  восторженно,  то я,  как  настоящий рыцарь,  мгновенно
бросался на того с кулаками, защищая "честь своей любимой дамы".
     Так продолжалось и в  школе: судьба нас не забыла, и мы попали в первый
"А" класс. Трудно сказать,  сколь долго продолжалось бы "такое безконтактное
внимание" с моей  стороны,  если бы однажды вечером,  играя  в  "догонялки",
кстати, на территории нашего бывшего детского садика,  я  настолько  увлекся
погоней, что буквально сбил ее с ног, и мы одновременно упали в снег.
     Так вышло, что  я  оказался  сверху лицом к  лицу  с  Наташей.  Веселый
беззаботный  смех  стих у нас разом, словно кто-то  приказал нам "замри". Мы
уставились друг  на друга, и мне  показалось,  что прошла целая  вечность...
Вдруг по моему телу пробежала какая-то странная, незнакомая мне волна, то ли
простой нежности, то ли природного начала, но уверен, все произошло вовсе не
осознанно, я неожиданно прикоснулся губами к ее щеке...
     Наташа заметно вздрогнула, ее  хрупкое тельце напряглось, однако она не
отпрянула от меня, и в ее глазах не было ни отвращения, ни испуга, ни обиды,
-  нет, ничего подобного  не  было, скорее было любопытство. Но это  длилось
лишь  мгновение,  потом она,  воспользовавшись  моей  растерянностью,  резко
скинула меня с  себя, быстро вскочила на  ноги и громко рассмеялась.  Я тоже
вскочил на ноги и вновь попытался повалить ее на снег,  но Наташа увернулась
и тихо, чтобы услышал только я, прошептала нежно:
     - Дурак же ты, Витюша!
     Вы даже не можете себе  представить, как же я был счастлив в ту минуту!
Во мне все пело,  трепетало,  и мне хотелось совершить  что-то  героическое,
нужное и полезное людям...
     Интересно,  помнит  ли она  тот  мой  первый  робкий  дет-ский поцелуй,
ставший для меня событием? Скорее всего - нет!..
     С этого памятного вечера между нами словно  искра проскочила. Если и до
того ни  для  кого не было тайной мое отношение к Наташе, а после я и вообще
почти не отходил от нее, используя любой  предлог, чтобы прикоснуться к ней:
вероятно,  мне  хотелось вернуть  то  состояние, что я  ощутил в момент того
безобидного поцелуя...
     До  самого  моего  ухода в  седьмом классе  в  вечернюю  школу  рабочей
молодежи  на всех классных  фотографиях,  начиная  с первого  класса,  мы  с
Наташей были запечатлены рядом.  Ясно,  что она, мой друг Володя  Акимов и я
всегда вместе отмечали наши дни рождения. Кроме того, Наташа тоже занималась
легкой атлетикой и  отлично бегала  на короткие и средние  дистанции, хорошо
прыгала в длину. И ездила с нашей командой почти на все соревнования.
     Примерно лет в тринадцать я посвятил Наташе свои первые стихи:
     Для тебя я все готов отдать -
     без сожаленья:
     От рубашки до штанов -
     обнажи колени!
     Для тебя журчат ручьи -
     Распевают птицы трели...
     Я и сам готов в ночи...
     Все помять в постели...
     Ну приди же, ну открой
     Сердце, маками зардевшее!
     Будь, как я, как мальчишка твой:
     Безрассудная, гордая и смелая...
     Не слишком  ли  откровенно  для  подростка  послевоенных лет?  Хотя, по
правде говоря, я так и не решился прочитать ей эти строки.
     Лелею я  тайную  надежду,  что по  прошествии многих лет Наташа наконец
прочтет  их  и  так же, как  и  я, с  ностальгической нежностью вспомнит  те
беспечные годы нашего детства.
     Был  еще  один забавный момент,  связанный  с моей первой  любовью.  Во
втором полугодии  пятого  класса к  нам  пришла  новенькая  девочка  -  Нина
Никифорова...
     Сейчас Нина, поменяв двух мужей и обзаведясь  третьим, работает ведущим
врачом в одной из омских больниц. У нее двое детей. Они уже взрослые и живут
своими семьями...
     Нина была очень красивой и напоминала куколку.
     Как только  она появилась, все мальчики нашего класса сразу же обратили
на нее внимание.  Я не  был исключением и тоже был  поражен "стрелой Амура".
Сердце мое  разрывалось  между  этими  двумя самыми  красивыми девочками  не
только нашего  класса, но, может, и  всей  школы.  Нина легко  вошла  в нашу
компанию и принимала участие во всех наших общих праздниках...
     Мое внимание к новенькой, конечно же, было  моментально замечено, и мне
было сказано не помню кем:
     - Что же ты, Витек: Наташа, Наташа, а пришла Нина, и ты в нее втюрился,
так, что ли?
     - Ничего-то ты не понимаешь. - Я моментально, нисколько  не смутившись,
глубокомысленно  и с  полной  серьезностью  произнес  сакраментальную фразу,
которая стала известна всей школе: - Я Наташу люблю, а Нину уважаю!
     Чувствуете,  какой  неожиданный  поворот? Это ж  надо  было  уметь  так
вывернуться!
     Трудно предположить, чем бы закончилось мое первое  увлечение, но то ли
в пятом, то  ли в шестом  классе я  совершил какой-то  проступок, за что был
немедленно отправлен к директрисе. Мария Тимофеевна была не в духе и  сурово
отчитала меня.
     Видя  в ней  более  матушку своего предмета обожания,  нежели  строгого
директора  школы,  я  был  спокоен   и   даже  чуть-чуть   улыбался.  Это-то
окончательно и  вывело  Марию Тимофеевну  из  себя:  она  неожиданно  громко
хлопнула ладонью по столу и резко повысила голос:
     -  Вон из моего кабинета и домой к нам больше не приходи:  ты недостоин
моей Наташи!..
     Мне  показалось, что  передо мной  разверзлась  земля,  а меня стукнули
дубинкой  по  голове.  Я  не  понимал: что  происходит?  Неужели  эти  слова
относятся ко мне? Я продолжал стоять как вкопанный и вдруг снова услышал:
     - Вон!
     На  этот  раз до  меня  дошло, что  это приказание отдано именно мне  и
никому другому. Я злобно взглянул на директрису, борясь с  желанием  бросить
нечто  оскорбительное,  а может  быть,  и непоправимое, но  сдержался, резко
повернулся, выбежал  из кабинета и  так  шваркнул  за  собой дверью,  что  у
секретарши  буквально  смело  со  стола  все  бумаги,  а  открытая  форточка
захлопнулась и в ней треснуло стекло...
     Через  много-много  лет,  уже  став кинорежиссером,  я  навестил  Марию
Тимофеевну. К тому  времени  они  жили  в  другой,  трехкомнатной  квартире,
кстати, совсем рядом с домом моей мамы.  У Наташи был уже ребенок, хотя и не
было мужа.
     Когда я пришел, Наташа  была  на работе: она  преподавала в  институте.
Меня встретила Мария Тимофеевна. Теперь это была немощная старушка  с седыми
волосами,  а от  той директрисы  сохранились только ее умные, проницательные
глаза,  глядя  в  которые никто  из  учеников  не  осмеливался  соврать.  Мы
поговорили о том, чем я  сейчас занимаюсь, какие у меня  планы на будущее, а
потом  углубились  в  прошлое.  Вспомнив  о  том  о  сем,  Мария  Тимофеевна
неожиданно сказала:
     - Витюша, мы не виделись с тобой с того дня, как ты перешел  в вечернюю
школу, но  я не переставала  интересоваться  тобой, твоими успехами и всегда
радовалась  за тебя... - Она сделала небольшую паузу: возраст брал свое и ей
было трудно много говорить. - Я очень рада, что ты наконец-то навестил меня,
старую, и я  теперь могу попросить  у тебя прощения за ту безобразную сцену,
когда я... - Она смущенно запнулась, а я рассмеялся и договорил за нее:
     - ...выгнали меня из кабинета!
     - Нет, мой мальчик, за это ты вряд ли обиделся бы на меня! - с грустной
улыбкой  возразила старая женщина. - Прости меня  за  то, что унизила  тебя,
сказав, что  ты  недостоин Наташи... Ты  не можешь себе представить, сколько
лет я корила себя за эти слова... Как будто Бог наказывает за них до сих пор
не  только меня, но и Наташу. - Ее  глаза увлажнились. - Прошу, прости меня,
Витюша!
     - Что вы, Мария  Тимофеевна, мне не за что прощать  вас,  более того, я
должен  сказать вам спасибо за те слова, которые нечаянно  вырвались тогда у
вас!
     - Не поняла! - Бывшая директриса наморщила и без того сморщенный лоб.
     -  Наверное, именно  тогда  я и поклялся себе  сделать  все,  чтобы  вы
пожалели о  тех словах!  Они меня подстегивали  всякий  раз,  когда мне было
трудно и у меня опускались руки... - Я хотел успокоить ее, заверить, что все
у  меня  хорошо, а  Мария  Тимофеевна  вдруг  прижала  мою  голову  к  своей
старческой груди, всхлипнула и тихо проговорила:
     - Бедный  ты  мой мальчик!  Что я  натворила!  Разбила такую  чистую  и
светлую любовь...
     К сожалению, история не имеет сослагательного наклонения.  Что бы было,
если бы...
     Вполне возможно, если бы не тот случай, мы бы окончили школу, соединили
с Наташей Завальниковой наши судьбы, и тогда у меня не было бы моих сыновей,
не  было бы моей сегодняшней  очаровательной жены Наташи, не появилось бы на
свет прелестное существо по имени Юлия...
     Случилось так,  что моя  единственная дочь,  живущая  со мной, родилась
именно в  те дни,  когда я перечитывал эту главу, чтобы внести окончательную
правку. Три килограмма шестьсот девяносто граммов и пятьдесят два сантиметра
ростом!!!  С такими  данными она может  приобрести в будущем формы настоящей
фотомодели.  Очень надеюсь, что она будет такой  же красавицей, как ее мама,
но не дай Бог ей унаследовать мой хара..
     Счастливой тебе жизни, моя дорогая дочурка!..
     Если бы я женился на своей первой любви, много чего бы не было. Кстати,
не было бы и книг о  Бешеном, а также и моих фильмов. Но  не было бы тяжелых
жизненных  испытаний: российских  тюрем,  Афганистана,  тяжелого  ранения  в
живот...
     Хотел  бы я, чтобы всего этого  не было? Всего,  что перечислено  после
"но", возможно,..  но тогда не было бы ТАКИХ книг о Бешенном, ТАКИХ фильмов:
возможно, они и были бы, но были бы совсем другими.
     Хотел бы я этого? Нет, ни в коем случае!..
     А  это  значит, что для моей биографии  ХОРОШО, что  история  не  имеет
сослагательного наклонения...
     В нашем классе было четверо пацанов, которые довольно сильно отличались
не только от ребят  нашего  класса, но и  от  остальных  мальчишек  в школе.
Никита Фридьев, Гена Царенко,  Женя Ясько и ваш  покорный  слуга.  Мы всегда
выглядели намного старше своих лет: года на три, а то и больше.
     Наша четверка  была  более  развита физически,  все  отличались большим
ростом  и,  конечно же, были хулиганистее остальных парней из нашей школы, а
когда мы дошли до седьмого класса, нас побаивались даже десятиклассники.
     Трудно  сказать, что  было причиной  нашего столь  быстрого физического
взросления:  то ли природные данные,  то ли  постоянное  соперничество между
нами,  то ли  фанатичная преданность спорту. Скорее всего и  то, и другое, и
третье.
     До  пятого класса у  нас  в школе физруком  был Петр Петрович,  фамилии
которого  я не помню,  но которого ученики за  глаза называли Петя-Петя.  Не
думаю,  что  Петр  Петрович  имел  за спиной  физкультурное образование  или
высокие спортивные показатели. Но я благодарен ему за то, что он научил меня
управлять своим телом, выработал на всю жизнь прямую, стройную походку.
     За два-три года, что он  проработал  в  нашей школе, Петя-Петя  на всех
уроках  заставлял  нас  делать  разнообразные кувырки вперед,  четко  ходить
строем и прыгать: вперед, назад,  вбок.  Все  эти элементы выполнялись нашей
четверкой на "отлично", и мы всегда открыто соперничали друг с другом.
     Скорее всего наши спортивные успехи на этом бы и закончились, если бы к
нам в школу, по счастью, не пришел работать Владимир Семенович Доброквашин.
     Не знаю, как для остальных, но для меня  Владимир Семенович стал вторым
отцом. До сих пор не пойму, почему этот гигант  двухметрового роста, чемпион
Украины  по  плаванию,  вдруг   всерьез,   до  самозабвения  увлекся  легкой
атлетикой, отдавая все свои силы и время этому спорту?
     Вскоре  после  его  прихода  команда  нашей  школы  по легкой  атлетике
победила на первенстве  Советского  района, потом на  первенстве  города,  а
потом к нам добавилось человек пять из других школ, и наша сборная поехала в
Курган, на первенство зоны - Сибири, Урала и Дальнего Востока, где мы заняли
первое место.
     Кстати,  именно   там   я  и   установил  рекорд   зоны  по  юношескому
легкоатлетическому многоборью, который продержался больше двенадцати лет.
     Владимир Семенович был  не  только отличным тренером,  но и  прекрасным
организатором. Не забыв свое "водное" прошлое, он сумел выбить деньги в роно
и  построил в нашей школе единственный  в городе  крытый бассейн.  Так  наши
ребята и девчонки научились плавать буквально с первого класса.
     А годы спустя, когда я  уже был студентом, Владимир Семенович возглавил
строительство  первого  большого крытого плавательного  комплекса на  берегу
Иртыша. Многие и сегодня именуют этот комплекс "Поплавок Доброквашина"...
     Я настолько увлекся легкой атлетикой, что даже перейдя  в школу рабочей
молодежи: работая днем и  учась по вечерам, - умудрялся находить  время  для
тренировок и незадолго  до получения аттестата зрелости поехал с командой  в
Москву  на спартакиаду школьников, где стал призером по восьмиборью, метанию
диска и в эстафете четыре по сто метров. На этой спартакиаде наша команда не
вошла в число призеров, но заняла почетное четвертое место...
     Время  после окончания пятого класса было наполнено разными  событиями,
но я остановлюсь лишь на нескольких.
     Как  уже  говорилось,  я не  был  идеальным ребенком и лучшим учеником.
Когда  нас распустили на  школьные каникулы  после пятого класса, я не мог в
отличие от  своего  друга  Акимчика  радовать хорошими  отметками,  а потому
запрятал  свой табель  подальше, надеясь, что мать  не  вспомнит  о  нем,  а
потом... потом как-нибудь...
     Как всегда, наше родное русское "авось": авось пронесет...
     Не пронесло! Как я ни изворачивался, сколько ни придумывал небылиц, все
оказалось тщетным: мама  потребовала  показать ей мой табель.  Увиденное так
крепко  ее расстроило, что  мама от  всей души прошлась по моей спине и ниже
отцовским ремнем, что меня, впрочем, не особо-то и задело. Все бы, наверное,
этим,  как обычно, и закончилось: недол-гие слезы, обещания "больше не буду"
и примирение, но на  этот раз мама,  возможно уже предчувствуя беду, которая
ее  ожидала на работе, сорвалась и в сердцах  решила состричь  на голове мой
"кок". Это  был  особый  начес спереди, модный в те  годы,  которым я весьма
гордился: холил его и лелеял и даже подвивал мамиными щипцами. И очень часто
слышал себе вослед обидное прозвище: "стиляга".
     Схватив ножницы,  мама  стриганула мою гордость. Снести  это было  выше
моих  сил: я заорал истошным голосом и  крикнул ей нечто обидное, типа - "ты
мне больше  не мать", за что получил по  голове  ножницами.  Было не столько
больно, сколько обидно, и я,  крикнув,  что ухожу из дома  "навсегда" и  она
больше меня никогда не увидит, бросился вон из квартиры.
     К сожалению, а может  быть, к счастью, мама не придала особого значения
моим  словам,  но,  как  показали  дальнейшие  события,  напрасно.  Как  она
рассказывала потом,  ей  и в  голову не могло прийти, что я решусь на что-то
серьезное:  мало  ли  какую  глупость  ляпнет  в   сердцах  двенадцатилетний
парнишка?
     Я выскочил на улицу, пробежал несколько кварталов, остановился и горько
заплакал,  взглянув на свое  отражение в  витрине магазина. К счастью,  были
летние каникулы, и мой позорный, как мне казалось, вид могли  увидеть только
дворовые  приятели и  мой друг  Акимчик. Однако и  этого вполне хватило  для
того, чтобы я принял твердое решение - бежать из дому. Бежать, но куда?
     После  недолгих размышлений я пришел к  выводу, что  пойти  мне некуда,
чтобы  меня  в  тот же  день  не  отправили  домой.  Оставалось одно: уехать
куда-нибудь далеко-далеко...
     Например, в Москву! Почему  в Москву? Наверное, потому, что Москва  для
всех   периферийных   жителей  всегда  оставалась  удивительным,  волшебным,
сказочным и, конечно же, недосягаемым местом...
     Я понимал, что для исполнения моего безумного решения как минимум нужны
деньги. Мысли о таких "мелочах", как смена белья или документы, мне просто в
голову  не приходили. Главное -  деньги! Где их взять?  И  тут  я вспомнил о
своей копилке, куда бросал мелочь, которая оставалась от школьных завтраков,
иногда, особенно когда был "под мухой", туда что-то подкидывал и отец. Кроме
того, у меня тогда был еще и свой собственный "бизнес".
     Помните,  я  рассказывал  об  отце  моей  сестры  Аллочки,  дяде  Пете?
Заговорив о нем, я  вдруг так ярко представил его образ, словно он и в самом
деле появился  передо мною собственной персоной. Вспомнил,  как  он  однажды
организовал выезд на охоту.  Уж не помню, на какую дичь  они с  отцом решили
поохотиться, вероятно на уток, но я  уговорил дядю Петю взять  меня с собой.
Кроме водителя,  моего  отца,  дяди  Пети  и  меня,  в  старенький  "козлик"
загрузился еще помощник дяди Пети.
     Покинув город, мы проехали несколько сот километров, чтобы добраться до
каких-то  заветных  кущ, где полно  непуганых  зверей  и  птиц. Но по пути в
каком-то небольшом поселке дядя Петя заметил пивную бочку, у которой  стояла
небольшая очередь мужиков.
     -  Останови-ка,  Мишаня,  -  попросил  он  водителя.  -  Жажду  хочется
утолить...  Витек, сбегай-ка за пивком! - сказал  дядя  Петя,  когда  машина
остановилась, и протянул мне деньги и жестяное ведерко.
     - Сколько брать?
     - Сколько войдет! - отмахнулся он.
     Через  некоторое  время  я  осторожно, стараясь  не  расплескать  пиво,
притащил полное ведерко  к машине  и протянул дяде Пете, который рассказывал
какой-то анекдот:
     - Восемь с половиной литров! - отрапортовал я.
     Он взял  у  меня ведерко,  поднес  к губам  и стал пить.  Пил долго, со
смаком, не отрываясь, а когда допил до самого дна, крякнул от удовольствия и
достал еще денег:
     - Дуй-ка еще!
     - Полное?
     - А как же... - хмыкнул он, а когда я снова принес наполненное ведерко,
он отпил добрую половину и лишь потом протянул отцу...
     Нужно  признать, это был только один из многочисленных  "приколов" дяди
Пети.  Еще  он  мог  без  труда  согнуть  медный  пятак  пополам,  используя
исключительно  пальцы.  Запомнился  еще один  забавный случай,  случившийся,
кстати, во время все этой же "охоты".
     Надравшись  до самой  макушки бочкового  пива, они  забурились  в  этом
населенном пункте  на несколько дней и пропились  вчистую.  О  том,  что  не
осталось  денег даже на  бензин, они  узнали, немного протрезвев. Отец начал
крыть дядю Петю и его "охоту" матом, говоря, что жена его  живьем проглотит,
если он оставит голодным ребенка, то есть меня.
     - Да,  не суетись ты так, Иван! - спокойно заметил дядя Петя. - Никогда
рядом со мной Витек не останется голодным!
     - Что, по дворам просить пойдешь? - недовольно буркнул отец.
     - Зачем просить? Сами  дадут, - загадочно  проговорил дядя и добавил: -
Пошли в закусочную...
     - Мы с тобой? - не понял отец.
     - Пойдем все вместе: нужно же пообедать...
     Ничего не понимая, мы все-таки отправились вслед за ним. В  закусочной,
заполненной в основном мужиками, дядя Петя отыскал свободный столик, и мы за
него  уселись. Дядя Петя  быстрым,  но  внимательным  взглядом  осмотрел все
занятые столики и удовлетворенно хмыкнул.
     Подошла симпатичная, совсем молоденькая официанточка:
     - Здравствуйте, чего будем заказывать?
     Отец беспокойно заерзал и взглянул на дядю Петю.
     - Ты, Вань, заказывай все, что захочешь, и смотри, не скупердяйничай. -
Он заговорщически  подмигнул  официантке. - Я прав, как ты думаешь, детка? -
спросил дядя и поднялся со стула.
     - Конечно, прав, дяденька... - улыбнулась та.
     - Ты куда это, Петро? - подозрительно нахмурился отец.
     - Не волнуйся, сейчас вернусь: знакомых увидел...
     Дядя  Петя  уверенно  направился к самому обильно заставленному  едой и
питьем столу, за которым сидели несколько подвыпивших мужиков.
     - Здорово, мужики! - весело поприветствовал он.
     - И ты здравствуй, добрый человек! - отвечали те вразнобой.
     - Может, выпьешь  с нами? - предложил один: судя  по всему, именно он и
был главой этого застолья.
     - Почему не выпить с  хорошими  людьми,  -  не  раздумывая  ни секунды,
согласился дядя Петя и присел на мигом выделенный ему стул.
     Пожелав здоровья  новым знакомым,  дядя Петя  выпил с  ними  полстакана
водки и вдруг произнес:
     -  А  кто из вас, мужики, сможет только зубами приподнять от  пола этот
стол со всем, что на нем сейчас стоит?
     Здесь необходимо  краткое  пояснение. Надеюсь, многие читатели старшего
поколения помнят  эти  мощные  столы,  с  мраморными  крышками  и  железными
ножками, которые были  типичны для общепита того времени.  Они и сами-то  по
себе были довольно тяжелыми: килограммов под сорок - пятьдесят, не меньше, а
тут еще и заставленный бутылками и блюдами с едой...
     Удивительная  и  богатая  все-таки  у  нас  страна:  в  самой  паршивой
забегаловке стояли столы с крышками из белого мрамора.
     Короче говоря, никто из  мужиков, попробовав приподнять стол руками, не
решился, и тогда их новый знакомец заявил:
     - Спорим, что я сумею это сделать?
     - Сейчас?
     - Сейчас...
     - Со всей закусью и питием? - всерьез заводясь, спросил "старшина".
     - Не только со всей закускою, выпивкой, но и с моими часами, - спокойно
подтвердил дядя Петя: он снял с руки часы и показал сидящим.
     - А если не сможешь?
     -  Тогда  эти часы  твои!  -  заметил  он  и спокойно  добавил:  -  Они
золотые... "Победа"...
     - Петро, ты что, с ума сошел! - подскочил отец.
     - Не лезь, Иван! - отмахнулся тот.
     - Ставлю две штуки! - тут же воскликнул "старшина".
     - Ну ты и чокнутый! - бросил отец.
     Дядя Петя быстро взглянул на него, потом перевел взгляд на "старшину" и
поморщился, словно намекая, что маловато поставлено за такой риск.
     - Добавляю тысячу! - вступил один  из  тех, на кого "старшина" взглянул
вопрошающе.
     - Тогда я согласен! - кивнул дядя Петя и положил часы на стол.
     На  них  сверху  были  брошены  три  тысячи  рублей.  Все  разговоры  в
закусочной  мгновенно утихли,  а  многие  посетители  подошли поближе, чтобы
понаблюдать за диковинным аттракционом.
     Сидящие за спорным столом раздвинулись,  дядя Петя наклонился  к столу,
закусил зубами его край и медленно оторвал его от пола. Все вокруг ахнули от
восхищения, но главный спорщик молчал, и  тогда дядя приподнял стол еще выше
и, не разжимая зубов, громко прошипел:
     - Ну, сто сказес или хоцес есе высе!
     Это прозвучало  так забавно,  что все рассмеялись и  зааплодировали,  а
"старшина" похлопал дружески по плечу:
     - Все-все, достаточно! Ты, мужик, честно выиграл наш спор! Давай выпьем
за тебя. - Он плеснул водки в стакан победителя.
     - Нет, теперь  я  угощаю! - возразил дядя Петя и  оставил на столе одну
тысячу, а остальные деньги вместе с часами сунул себе в карман.
     Все вновь зааплодировали, и он под шум оваций вернулся к нам за столик.
     - Ты зачем столько отдал им на выпивку? - ревниво спросил отец.
     - А чтобы сохранить остальные: видишь, какая у них кодла? Мы бы вряд ли
сумели отмахаться, -  тихо  ответил  дядя  Петя и хитро  подмигнул: -  А  ты
молодец, Иван: вовремя подхватил мою идею! - похвалил он.
     - Ничего я  не  подхватывал! - хмыкнул отец. -  Я был  уверен,  что  ты
"котлы" свои просадишь...
     - Я что, дурак, что ли? - фыркнул дядя Петя и рассмеялся...
     Так вот, как раз  незадолго до моего решения сбежать из дому дядя  Петя
всерьез увлекся аквариумными рыбками и меня,  как "шустрого  пацана", просил
покупать всяких экзотических рыбок.  "Закинув удочку"  среди своих друзей, я
скоро  обзавелся  знакомствами  и  связями  в  комнатно-рыбном  мире и  стал
прикупать  для  дяди Пети  рыбок.  Он выдавал  на  них деньги,  не считая, и
никогда не брал у меня сдачу.
     -  Это твой заработок! - отмахивался он,  когда  я пытался вернуть  ему
солидный остаток после приобретения пары каких-нибудь скалярий,  красных или
черных меченосцев, или шлейфовых гуппи.
     Дело  мне  это  так понравилось,  что  я  стал  всерьез  торговаться  с
продавцами: чем дешевле куплю, тем больше будет мой "заработок". Мало-помалу
в моей копилке набралось около ста сорока рублей! Если принять во  внимание,
что  это  было  еще  до  денежной  реформы шестьдесят  первого  года, то для
двенадцатилетнего пацана собралась вполне ощутимая сумма...
     Но я был на улице, а копилка дома, и встречаться с матерью не входило в
мои планы.  И тут  меня осенило: обеденный перерыв  кончался,  и мама  снова
вот-вот должна была уйти на работу.
     Дождавшись,  пока мама  ушла, я открыл своим  ключом дверь,  вытащил из
тумбочки копилку, вскрыл ее и пересчитал свою  наличность: сто  сорок  шесть
рублей пятьдесят копеек! В тот момент я почувствовал себя настоящим богачом:
сколько мороженого можно было купить, если оно стоило девяносто копеек! Но я
преодолел возникшее желание,  получше запрятал сто рублей, остальные сунул в
карман, выскочил из дому и отправился на остановку автобуса.
     На железнодорожном вокзале я смело подошел к билетной кассе.
     -  Тетенька,  сколько  стоит  билет до  Москвы? -  спросил  я,  выстояв
небольшую очередь.
     -  А  почему  мать  или  отец  не  подойдут  и  не  спросят?  -  строго
поинтересовалась пожилая кассирша в очках.
     -  У  меня  нет  ни мамы,  ни папы,  а  я  еду к  бабушке:  меня  тетка
прогнала... Хватит, говорит, на моей шее сидеть! - Похоже, еще в то время  у
меня открылись задатки  большого актера,  в моем голосе было столько грусти,
что женщина едва не прослезилась:
     - Самый дешевый, в общем вагоне, стоит сто десять рублей...
     - Сто десять? - ужаснулся я, понимая, что если я сейчас куплю билет, то
разом лишусь своего богатства.
     - А сколько у тебя есть? - участливо поинтересовался  стоящий в очереди
со мной мужчина в черной фетровой шляпе.
     - Сорок шесть рублей пятьдесят копеек! - без зазрения совести ответил я
и виновато шмыгнул носом.
     - Товарищи,  давайте поможем  пацану  и сбросимся? Кто сколько может, -
обратился мужчина к очереди, снял шляпу  и сам бросил туда купюру в двадцать
пять рублей.
     Пусть сегодня  в  это  трудно  поверить,  но  вскоре в  шляпе набралось
столько денег, что хватило даже на билет в купейном вагоне.
     -  Ему  лучше в купейном  ехать: в  общем  мало ли  кто  попадется! Еще
обидят... - рассудительно проговорил мужчина, протягивая деньги кассирше...
     Ненавидя ложь,  я в те минуты  не чувствовал никакой  неловкости  из-за
того,   что  обманул  милых  и  отзывчивых  людей:  просто  инстинктивно  я,
двенадцатилетний  пацан,  оказавшись  один  на один с  суровой  реальностью,
пытался выжить...
     По дороге в Москву в течение двух с лишним суток ничего примечательного
не  случилось.  Своих попутчиков, кроме одного, я  не запомнил, хотя они все
наперегонки угощали  бедного "сироту". Но  одного человека моя память хранит
до сих пор, равно как и адрес его дома, куда он приглашал меня в гости.
     Геворкян   Карлен  Андреевич,  город  Тбилиси,  улица  Пурцеладзе,  дом
шестнадцать.
     Странно: прошло столько лет, а я помню наизусть...
     Может быть, потому, что мозг удерживает  в  равной мере  зло  и  добро,
причиненное его "владельцу". А Карлен, симпатичный парень лет тридцати пяти,
излучал такую  доброту, проявил  такое тепло  и участие ко  мне,  совершенно
чужому пацану, что я на всю жизнь запомнил его...
     Когда  я вышел  из здания  Казанского вокзала,  мне показалось, что мое
сердце  выпрыгнет из груди  от охвативших меня  эмоций. Это  черт знает что,
просто уму непостижимо: я - в Москве!
     Карлен предлагал довезти меня до дома моей "бабушки" на  такси,  а я не
говорил ни "да", ни "нет",  не зная, как отказаться, не обидев этого доброго
человека. Помогли  обстоятельства:  Карлена встречала толпа родственников, и
когда  они  его  окружили,  пошли  поцелуи,  объятия,  я чисто  по-английски
незаметно исчез.
     Первым делом я намеревался побывать в метро, о котором слышал множество
рассказов. Но как его найти? Однако  недаром есть поговорка: "Язык до  Киева
доведет!" Ближайшей станцией метро оказалась "Комсомольская".
     Подойдя  к  кассе,  я  протянул  полтинник  в окошечко,  получил билет,
подошел к дежурной в малиновой фуражке и с важным видом подал ей свой билет,
стараясь скрыть страх перед тем,  что меня могут не пропустить без взрослых.
Женщина окинула  меня  быстрым  и  внимательным взглядом, однако,  ничего не
сказав, надорвала билет и отдала его мне.
     Этой  билет  я  сохранил   до  возвращения   в  Омск  как  вещественное
доказательство того, что я побывал в Москве: я был уверен, что без  него мне
никто из пацанов не поверит.
     Перед эскалатором я со страхом  остановился, не  зная, как  ступить  на
ленту. Трудно  сказать, сколько бы я так простоял в нерешительности, если бы
неожиданно  не  перехватил насмешливый взгляд какой-то  девчонки  моих  лет,
спокойно уехавшей вниз:  мне  показалось,  что  она  уловила  причину  моего
страха.
     Какой пацан мог выдержать  такое "оскорбление"? Зажмурившись,  я  смело
вступил на  "живую" дорожку эскалатора.  Меня дернуло  вперед, и я  с трудом
устоял на  ногах,  крепко ухватившись  за  резиновые перила. Но  тут до меня
дошло,  что  все  страхи  беспочвенны,   а  кататься  на  эскалаторе  просто
замечательно.
     В  первые  мгновения мне  почудилось,  что  я попал в настоящую сказку.
Вокруг горели тысячами огней яркие люстры  из хрусталя и золота. Бронзовые и
гранитные   скульптуры   напоминали   мне   богатырей,  заколдованных   злым
волшебником, который превратил их в камень и металл...
     Я катался на метро до  тех  пор, пока не почувствовал зверский голод. И
память подсказала, что  перед входом  в метро  стояли лоточницы,  продававие
пирожки:
     - Пирожки горячие! С мясом, с капустой, с  картошкой, с яйцами и рисом!
Подходите, покупайте! - громко зазывали они.
     На  первой же станции, которая совершенно случайно оказалась  "Площадью
Революции", я вышел из метро.  Интуиция меня не подвела, и я с удовольствием
наелся вкусных  горячих  пирожков. Утолив  голод,  я  отправился  гулять  по
Александровскому саду, потом прошелся по Красной площади.
     Вы  можете  представить  себе  ощущение  провинциального  мальчишки тех
давних лет, оказавшегося на Красной площади? Это было просто чудом, какой-то
сказкой. Мозги у жителей Страны Советов были столь  прочно пропитаны любовью
к "народным" вождям, что даже двенадцатилетний пацан,  оказавшись в  Москве,
тут же стремится на  Красную площадь, чтобы  первым делом  посетить "великих
вождей революции".
     В моей памяти  еще свежи были впечатления, вызванные смертью "отца всех
народов".   Я   не   мог  забыть,   как   мама  рыдала,   слушая  по   радио
торжественно-печальный   голос   Левитана,  читавшего   сообщение  о  смерти
"великого"  Сталина. Сейчас,  вспоминая день  его  смерти,  многие,  обладая
новейшей информацией, путают  свои  нынешние  чувства к  вождю с  ощущениями
людей  тех  дней, когда информация, во всяком случае официальная, была прямо
противоположной.
     Поверьте, услышав о смерти Сталина,  плакала  вся страна. Немало было и
тех, кто знал правду о  жестоком  диктаторе, но плакали и они, возможно,  от
радости,  что тщательно  скрывали. По-другому, чтобы теперь ни  говорили,  и
нельзя было. Доносительство столь въелось в  сознание людей и их  быт, что у
каждого советского человека,  даже  самого высокого общественного положения,
срабатывал инстинкт самосохранения:  не  дай Бог кто-то заметит мою улыбку в
траурный день и донесет об этом...
     "Гомо  советикус"  -  уникальнейшее  творение  коммунистов,  которое  с
детских лет  было заражено "бациллой страха", самым примитивным человеческим
чувством. Чувством, сила и интенсивность которого может опустить человека до
уровня животного.
     Сегодня, когда люди наконец-то глотнули вольного воздуха свободы, когда
чувство  страха постепенно  выдавливается из  нас буквально  по капле, можно
кричать  о том,  какой тогда ты  был смелый: прошлое тебе  никак  не  сможет
ответить. Ты бы попробовал в то время...
     Для всех,  кто  попробовал  бы  сказать в  те  годы  правду, быстренько
нашлось  бы  два квадратных  метра  земли.  А  коль скоро  ты выжил,  то  не
стесняйся признаться  в том,  что тебе тоже было страшно за  себя, за  своих
детей,  за  родных  и друзей.  Я лично  твердо уверен: никто не имеет  права
осудить тот наш общий прошлый страх...
     Так что плакала вся страна: попробовали бы не плакать...
     Я  узнал, что в Мавзолей  можно  будет попасть,  если  занять очередь с
раннего утра.
     Недолго  думая,  я  решил  навестить  "любимого  вождя  всего  мирового
пролетариата" - "дедушку  Ленина" и "отца всех советских детей"  - "великого
Сталина" на следующий день.
     В  те  далекие годы  я в самых страшных снах не  мог  предугадать,  что
когда-нибудь  о  первом советском вожде, то есть о  Ленине, я  сначала сниму
фильм,  а потом буду жестоко наказан за то, что напишу о  нем правду в своих
стихах...
     ...Но тебе, наш вождь велеречивый,
     Народ закатит на-гора
     И пнет в твой лоб плешивый...
     Однако  до этих строк  нужно было еще не только  дожить,  но  и  крепко
поумнеть... А  кроме  того,  необходимо  было  добыть  честную  и  правдивую
информацию...
     Первую ночь я провел в Москве, пристроившись к какой-то  многочисленной
семье  на  Казанском  вокзале:  они  ожидали своего  поезда.  Я  безошибочно
предположил, что среди множества спящих детей вряд ли  обнаружится появление
одного лишнего.
     Проснулся  я  рано  потому,  что  мое  многолюдное  "прикрытие"  дружно
собирало свои бесчисленные чемоданы и  узлы: объявили посадку  на их  поезд.
Вокзальные  часы  показывали  шесть утра, времени перед  походом в  Мавзолей
имелось предостаточно,  и  я,  не  торопясь,  прошелся по  зданию  вокзала в
поисках завтрака. К счастью, мне попался открытый киоск, в котором в наличии
оказались  чуть  теплые котлеты, вареные  яйца,  хлеб  и  жиденький,  совсем
остывший чай. Все это я смолотил за милую душу: аж за ушами трещало...
     Часов  в восемь я оказался  в Александровском  саду, где уже  собралось
довольно много людей, жаждущих поглазеть на мумии "великих вождей".
     Казалось   бы,   посещение  Мавзолея,  хоть  и  священного,  но   места
погребения, должно было  настроить  людей  на печальный лад,  но  все были в
прекрасном  расположении духа -  веселились, рассказывали  забавные истории,
даже  пели песни. Многие  пришли целыми  семьями... Атмосфера  была  как  на
всенародном празднике...
     Ровно в десять утра пробили кремлевские куранты, и километровая очередь
медленно стала двигаться  к  Красной  площади. Шум  и веселье  прекратились.
Редки были даже  тихие  речи.  Войдя  на  Красную  площадь,  мужчины снимали
головные уборы,  их  лица как  бы  каменели, а женщины чем ближе подходили к
зданию Мавзолея, тем чаще подносили платочки к повлажневшим глазам.
     У  самого  входа,  возле  замерших  по  стойке  "смирно"  часовых,  мне
запомнилась одна набожная  старушенция, которая остановилась и несколько раз
перекрестилась, беспрерывно кланяясь. В ее глазах  застыл безотчетный страх:
можно  было подумать, что  она  ступает  на лестницу,  ведущую прямехонько в
самый кромешный ад...
     Чем ниже  мы спускались, тем  становилось  прохладнее. Ощущение, честно
признаться,  было  отчасти   жутковатое.  Наконец   я  оказался  в  довольно
просторном зале, где  на невысоком постаменте, огороженном канатом и обшитым
красным  бархатом, стояли два  стеклянных  гроба. Справа стоял гроб Сталина.
Слева - гроб Ленина.
     Взглянув  на  лицо   Сталина,  испещренное  бесчисленными  оспинами   и
пятнышками, и  заметив  небритые  щеки, подбородок,  я был  сильно  удивлен.
Мелькнула дурацкая  мысль: неужели забыли побрить? У  многих проходящих мимо
гроба Сталина глаза  на мгновение озарялись животным  чувством ужаса: прошло
уже пять лет, как ОН умер, а рефлекс страха сохранялся.
     С Лениным  было  по-другому: на  него смотрели с  умилением, да и  лица
становились просветленными  и  умиротворенными.  Как будто  многие  мысленно
задавали один и тот же вопрос и, не задумываясь, сами на него отвечали: "Что
было бы,  если  бы  Ленин  не  умер  так  рано?"  -  "Мы бы  жили  богато  и
счастливо..."
     Ни черта  подобного!  Ничего  бы  принципиально  не  изменилось.  Хотя,
допускаю, наш народ прозрел бы  гораздо  раньше: если бы Ленин  оставался  у
власти  еще десять - пятнадцать лет, все бы  разглядели настоящее его  лицо,
скрытое под маской "доброго дедушки".
     Почему-то  и  я  задержался у  саркофага  Ленина.  Его  лицо  выглядело
спокойным, руки мирно вытянуты вдоль тела.
     Написал, что лицо выглядело спокойным, но тут же вспомнил,  что,  когда
обходил гроб, вдруг увидел на его лице гримасу боли, а может, и отчаяния.  Я
даже оглянулся на других посетителей: видят ли они, что вижу  я? Но их  лица
оставались бесстрастными. Либо это было заметно только с высоты моего роста,
либо это была игра теней  и они легли так именно для меня, не знаю и теперь,
но я замер от страха, пока кто-то легонько не подтолкнул меня в спину.
     Я оглянулся  и увидел  позади строгое лицо военного. Кивком он приказал
мне продолжить движение, и я тут же пришел в себя и подчинился...
     Это было  мое  первое и последнее посещение Мавзолея. Через три года, в
шестьдесят  первом  году,  Сталина  из  Мавзолея  убрали   и  захоронили   у
Кремлевской  стены.  Члены Политбюро приняли решение закрыть гроб  бетонными
плитами,  похоже,  они  боялись,  что  Сталин  выберется  из-под  земли.  Но
почему-то не закрыли, а  напрасно: прошло уже более трех десятков лет, а имя
"великого"  Сталина  снова на  устах  у многих граждан России  -  сильная  и
жестокая длань  властелина  вновь привлекает рабов.  Сколько  же  зла должен
натворить тиран, сколько людей  ему  положено замучить,  чтобы он был навеки
проклят народом?
     Как же коротка наша память...
     Когда я уже был московским студентом, меня не  раз приглашали сходить в
Мавзолей:  и сахалинские  дядя Вася с тетей  Любой, и  отец с матерью, когда
приезжали  меня  навестить,  и  друзья  по  институту,  но  я  категорически
отказывался,  ссылаясь на неотложные дела и никогда  не говоря правду о том,
что мне совсем не хочется снова погружаться  в ту  жуть, какую я  пережил  в
двенадцатилетнем возрасте. Мне действительно  показалось  тогда,  как и  той
старушенции, что я спускался в настоящий ад...
     Дня три шлялся я по Москве, набираясь впечатлений, которые меня  просто
переполняли:  столица  готовилась  к  Международному  фестивалю  молодежи  и
студентов. Было такое чувство, что  все люди, встречавшиеся мне на улицах, в
транспорте,  в  магазинах,  преобразились в  ожидании  нового  удивительного
праздника: они были веселы, радостны, вежливы и даже внешне похорошели...
     Днем-то  у меня никаких проблем  не  было, а вот  ночью было посложнее:
чтобы  не  привлекать внимания  милиции,  я  каждый раз спал  в новом месте:
скамейку Казанского вокзала  сменил  на салон  троллейбуса, который стоял на
приколе среди других своих "коллег", дожидаясь утра. Третью ночь  я провел в
кустах на Ленинских горах...
     Назад я собрался только тогда, когда мои сбережения иссякли.  Прихватив
на  вокзале  пустую  бутылку из-под  пива  со  странным  названием  "Двойное
кольцо", я бродил по залам, пытаясь сообразить, как мне добраться до Омска.
     Бутылку   я  прихватил   затем   же,   что   и   билет   метрополитена:
доказательство,  что  я побывал  в  Москве. Дело в  том,  что  пиво  в  этой
необычной, красивой,  витой до самого горлышка из коричневого стекла бутылке
в триста тридцать три грамма, производилось и  продавалось  только в Москве.
Благо она была маленькой и свободно уместилась в кармане моих штанов.
     Трудно  сказать, сколько бы я еще бесплодно бродил  по вокзалу, если бы
не заметил знакомую морскую форму и машинально пошел за ее обладателем. Этот
кряжистый парень подошел к внушительной группе военных моряков, которые, как
оказалось впоследствии, только что  демобилизовались, и многие из них  ехали
именно в Омск.
     К счастью,  они  обратили на одинокого пацана  внимание  и,  разговорив
меня, узнали  о моем затруднительном  положении.  Похоже,  уже в том  нежном
возрасте у меня  проявились задатки сочинителя - вот что я им наплел - будто
мы  с мамой ехали с Сахалина  в  Омск и в Москве, во время переезда с одного
вокзала на другой, мама села в вагон, а я должен был дождаться отца и вместе
с ним догонять ее, но отца я не встретил - наверное, он уехал в Омск раньше,
и теперь я не знаю, что мне делать. Деньги кончились, знакомых нет...
     Не  знаю, как можно было  поверить  этому  детскому лепету, сочиненному
мною,  но моряки не  стали  углубляться  в суть сюжета:  услышали  главное -
пацану нужна помощь, и он ее получит...
     Когда подали  поезд,  следующий до  Омска, матросы,  прикрывая со  всех
сторон, провели меня в вагон, потом усадили под крышку нижней полки, где я и
сидел   до  тех   пор,  пока  поезд  не  отъехал  от  Москвы  на  порядочное
расстояние... Потом выпустили  на свободу,  накормили,  и мы  сели  играть в
"дурака". Когда меня все-таки увидел проводник, то братцы матросики, угостив
его стаканом красного вина, быстро  уговорили не замечать пацана: словно его
и нет в вагоне... Долго убеждать того не пришлось, и он  даже спрятал меня в
служебном купе, когда вагон обходили ревизоры...
     До Омска мы доехали очень весело, и время пролетело незаметно...
     С видом  победителя я  вошел в  свой  дом, и мать, увидев меня целый  и
невредимым,  да еще улыбающимися, едва не упала в обморок. Дело в том, что в
первую  же ночь, когда  я не явился  под отчий  кров,  родители  бросились в
милицию, где мать откровенно  рассказала о своем поступке и о  моих угрозах.
На  ноги  была  поднята  вся милиция сначала района, потом города,  и  когда
трехдневные поиски не дали  результатов,  а  кассирша на вокзале признала на
фотографии "сироту", был объявлен всесоюзный розыск...
     Очень запомнились мне первые дни после  возвращения.  Все меня  любили,
баловали,  угощали  вкусными  вещами и слушали мои рассказы  об удивительных
приключениях. Все охали и ахали, не очень-то веря, что я смог самостоятельно
добраться до самой Москвы. Не верили  даже  билету метро и необычной бутылке
из-под пива. И  только когда по телевизору шла передача о Красной площади  и
показывали очередь в Мавзолей, а я, захлебываясь от восторга, предвосхищал с
точными  подробностями  следующие  кадры,  мне наконец-то поверили, и  я был
откровенно счастлив...
     То лето запомнилось  мне и  еще одним новым моим  увлечением.  Наш  дом
находился в десяти  минутах ходьбы от великой  сибирской реки Иртыш.  Кто не
слышал об этой  полноводной и быстрой реке? По ней  плавал со своей дружиной
Ермак, по ней десятки лет сплавляли лес: Иртыш помогал и помогает человеку и
во многом другом.
     Во времена  моего  детства воды Иртыша были настолько чистыми,  что  мы
пили прямо из реки, черпая воду ладошками. А по берегам росло столько зелени
и было так красиво, что в районе Чернолучья, чуть  ниже по течению, они были
сплошь застроены санаториями и пионерскими лагерями.
     Я и раньше ходил рыбачить, но лишь эпизодически, подчиняясь настойчивым
просьбам приятелей, но  в то лето  Иртыш  меня  словно приворожил.  С вечера
накопав  в  потайных местах самых  "жирных" червей  и  упитанных "опарышей",
тщательно проверив  рыболовные  снасти,  я  укладывался  спать  пораньше  и,
поставив  будильник  на  пять  утра, вскакивал при его первом  звуке,  боясь
прийти после своего приятеля Акимчика.
     Быстро собирался, намазывал  хлеб маслом, если оно  было,  или  отрезал
кусок  сала:  при отсутствии того  и  другого брал  несколько  кусков хлеба,
прихватывал  огурцов,  помидоров  и,  конечно, соль. Если уходил с  ночи, то
добавлял и несколько картофелин, которые мы пекли на костре.
     Обычно моего верного  друга Акимчика  на месте не оказывалось: он любил
понежиться в постели, а его родители всячески его баловали. Володя был у них
единственным  и  поздним ребенком:  он был обречен на всепоглощающую любовь,
заботу  и  внимание.  Часа   через  два  он  появлялся  с  виноватым  видом,
присаживался  рядом  со мной и протягивал какой-нибудь  вкусный  бутерброд с
колбасой, с сыром или с вареньем. Это вам не кусок хлеба с огурцом!
     Разве мог я в  такой ситуации на него дуться? Думаю, каждый из читающих
эту книгу правильно ответит на заданный вопрос...
     Я облюбовал место, где скобами  сцеплялись бревна, собирающие в ловушки
одинокие  плавуны.  Попробую  пояснить,  что  это  такое.  Обычно  плоты  из
заготовленного леса вяжутся в местах заготовки и потом сплавляются по реке к
местам  загрузки.  Но  иногда  бревна  отрываются  от  плотов  и  становятся
одинокими   плавунами.   Если  они  держатся  на  поверхности,  то  хоть   и
представляют опасность для судов, но ее можно предотвратить,  а когда бревно
долго находится в воде и сильно набухает, оно уходит под воду и превращается
в топляк,  а это уже очень опасно. Скорость течения приличная, и если топляк
врезается в судно, то пронзает металлический корпус, как бумагу.
     Потому  и ставятся по реке такие ловушки для  одиночек плавунов: бревна
прочно сцепляются между собой в цепочку  и образуют своеобразный полукруглый
загон,  в который и направляют одинокие плавуны, образуя понтоны. Эти бревна
как  бы бесхозны, и  ни у кого  до них  не доходят руки:  порой  они  годами
скапливаются, все больше занимая водную поверх-ность. Это происходило до тех
пор, пока понтоны  кому-то  не начинали  мешать. Тогда вызывались сплавщики,
сбивали плоты и отправляли их к местам загрузки.
     Именно  эти  понтоны  я  и  облюбовал  для  рыбалки.  Я  рыбачил  двумя
способами: на "закидушку" и  на блесну.  "Закидушка" - это  местное название
одного из методов ловли. Длина лески  у  "закидушки" зависит  от сноровки  и
способностей рыбака -  как далеко он сможет забросить "закидушку", состоящую
из  нескольких  крючков,  грузила и маленького колокольчика,  оповещающего о
том, что насадка схвачена. У меня в основном были десятиметровые "закидушки"
с пятью или семью крючками и свинцовым грузилом, который я изготавливал сам,
растапливая свинец в ложке.
     Забив  в   песок  колышки  с  привязанными   к  ним  концами  двух-трех
"закидушек", я забрасывал их на чистую воду, где не было бревен, приподнимал
колокольчики специальными проволочными подставками и отправлялся на понтоны,
чтобы  половить на  блесну. Конечно,  в то время мы  слыхом  не слыхивали  о
каких-то там спиннингах, а если таковые уже и были, то они  явно были нам не
по карману.
     Наша снасть  была  проще  пареной  репы. Удилище: у  меня  был даже  не
бамбук, а обыкновенная палка, выструганная  из  черенка лопаты,  четыре-пять
метров прочной лески, на  конце которой блесна. Забрасываешь ее  в свободную
от бревен прогалину и начинаешь тянуть на себя: как только почувствовал, что
рыба ухватилась за блесну, резко подсекаешь и быстро устремляешься к берегу.
     Этим способом  я наловил немало щук и крупных язей. Но он, увы, был  не
самым безопасным: мог иметь и грустные последствия. В тех местах  было много
топляков, и  рыболов  часто оставался без блесны, а  кроме того, нога  могла
соскользнуть с мокрого бревна, бревно, оказаться хлипким и не выдержать твой
вес, легко и просто оступиться...  Хрясть головой о  бревно и под воду! Пока
придет помощь,  пока  тебя  найдут...  Редко,  но  были  и такие  несчастные
случаи...
     Но не  будем  о  грустном! Вот на  твоем кукане  уже  плещутся  две-три
сорокасантиметровые щучки, и в  этот момент начинают трезвонить колокольчики
"закидушек". Ты не торопишься, давая возможность поглубже заглотить наживку,
а  может, и другая рыбина заметит наживку: глядишь, вытащишь не одну, а две,
три, а то и четыре рыбины зараз.
     На  "закидушки" попадались пескари, окуни, чебаки,  подъязки,  а иногда
стерлядки и даже сомы! Представляете?..
     Боже  мой,  куда   делось   все  это   богатство?  Почему  человек  так
расточителен к богатствам природы?!
     В прошлом году я съездил в Омск вместе со своей будущей  женой Наташей,
чтобы  познакомить  ее  с родителями.  Они пришли в  восторг от Наташи, хотя
вначале отнеслись с некоторой настороженностью.
     - Она же тебе в дочери годится! - увидев ее, испуганно прошептала мама.
     Но не прошло  и двух дней, как мама в ней души не чаяла и при случае не
уставала повторять:
     - Ты береги НАШУ дочку!..
     Мы с  Наташей  прошлись  по  тем  местам, где  я  рыбачил,  куда  ходил
купаться... Я рассказывал ей о том, о чем рассказываю в этой книге, но ей во
все  не очень-то верилось. Я  говорил о чистоте  реки и о том,  как мы  пили
прямо  из нее, а  она видела мутную воду, пахнущую нефтью; я показывал,  где
вытаскивал свой улов,  а она видела там песок: река очень сильно обмелела. В
том месте, где были понтоны  и я  ставил свои  "закидушки", раскинулся пляж.
Иртыш уступил земле более ста метров,  и  мне почему-то  стало очень и очень
грустно...
     Мне кажется,  то  лето было  пиком моего увлечения рыбалкой.  Во всяком
случае,  я больше не помню подобного всплеска  в дальнейшем,  хотя и не  раз
бывал приглашен порыбачить. Иногда я, чтобы вспомнить былое, не отказывался,
но таких острых ощущений никогда не испытывал...
     Тот  год запомнился и первыми настоящими брюками, которые мама подарила
мне к школе.  До этого  я  все время ходил в  школьной  форме,  которая была
существенно дешевле  и  от  которой  меня,  честно  признаться, уже начинало
тошнить.  Да  и  стыдно  становилось:  почти  все пацаны  моего  класса  уже
отказались от формы и щеголяли в самых настоящих, "взрослых" брюках.
     И вот свершилось!  У меня настоящие брюки: с карманами по бокам и одним
сзади. Такие красивые, черные... А к ним еще и новые ботинки...
     Стояла  осень...  В  этот  день  было  пасмурно  и дождливо,  что  меня
нисколько не  смущало:  мне хотелось во что бы то ни  стало поделиться своей
радостью  хоть  с кем-нибудь  из  друзей. Я  быстро натянул  брюки,  влез  в
ботинки, натер их до зеркального  блеска, накинул  пальто и вышел из дому...
Улицы  были совершенно  пустынны. Казалось, город просто вымер,  а я остался
один  на целом  свете. Я  уныло  бродил  по  двору в  надежде встретить хоть
кого-нибудь...
     "Люди, посмотрите, у меня  же новые брюки! Как вы  не понимаете: новые,
самые настоящие брюки!" -  так хотелось  мне закричать  во весь голос, и я с
огромным трудом сдерживал слезы от того, что никто не видит моего триумфа.
     Вдруг, о радость, из арки мне навстречу вышел Юрка Рычков. Он был самый
натуральный бандит, во всяком случае, такая слава за ним была. Юрка был года
на  три  старше меня,  но  учился  только в  шестом  классе  и  был  круглым
двоечником и злостным хулиганом. Он всегда задирал меня,  но  я не  мог дать
сдачи, так  как  был намного слабее  его. К тому  же он нередко угрожал  мне
ножом. Но тут я обрадовался ему, словно лучшему другу:
     - Привет, Юра! - миролюбиво поздоровался я.
     - Да пошел ты на... - Он грязно выругался и, проходя мимо, топнул ногой
по луже и облил грязной водой мои новые брюки.
     Испачкал мои новые брюки!!! Этого я стерпеть  никак  не мог.  Переселив
страх, я  кинулся  на него  с  кулаками,  но ударом  в  лицо был сбит с ног,
вскочил, снова  был сбит в  грязь, и Рычков  с яростью  принялся пинать меня
куда попало...
     Домой  я вернулся  весь в крови, а  мои брюки и ботинки невозможно было
узнать, и было непохоже, что они всего час назад были новыми. В те дни у нас
гостил Володя, сын  покойной маминой сестры. Он только что пришел из армии и
решил  навестить родных в Омске. Увидев меня  избитым  и в грязи,  он  сразу
спросил:
     - Кто это сделал?
     Сквозь слезы я рассказал ему все.
     - Где живет эта гнида?
     - В соседнем доме...
     - Веди к нему!
     Мы поднялись  на  нужный этаж, Володя  позвонил в  дверь.  Открыла мать
Рычкова. На ней был видавший виды халат, прическа "недельной давности".
     - Кого  надо? - не очень дружелюбно спросила она: видно, успела принять
не одну рюмку водки.
     -  Позовите, пожалуйста, Юру! - вежливо попросил Володя, прикрывая меня
своим телом, чтобы женщина не догадалась о причине нашего визита.
     - Юрка!  -  зычно  крикнула  она.  - К  тебе!  -  Потом  повернулась  и
направилась в комнату, бормоча  сквозь зубы:  - Шлындают тут всякие... покоя
от них нет...
     - Кто там? - выкрикнул Юрка, выходя на площадку.
     Володя молча схватил его за грудки и как звезданет между глаз.
     - За что? -  испуганно  всхлипнул Юрка, размазывая кровь, хлынувшую  из
разбитого носа.
     - Видишь Витю? - спросил Володя, отступая, чтобы тот заметил меня.
     -  А что я...  Я ничего...  -  плаксиво  и испуганно залепетал  Рычков,
извиваясь  как  змея  и  пытаясь освободиться  от  железного  захвата  моего
родственника.
     -  Ничего?  -  разозлился  Володя  и  еще  раз  так  засандалил  по его
физиономии кулаком, что Юрка пролетел через весь коридор, шмякнулся спиной о
стену и сполз на пол, словно сопля по губе.
     Услышав шум, в коридор выскочила Юркина мать и завопила на весь дом:
     - А-а-а! Помогите, люди добрые! Убивают!
     На ее крик никто не откликнулся:  для  всех соседей драки и  скандалы в
неугомонной семье алкоголиков были вполне привычным делом. Эту семейку никто
не любил, но все побаивались: взрослые -  Юркиного отца,  дважды отсидевшего
за поножовщину, дети - "злого Юрку".
     Володя, не обращая внимания на  причитания женщины, грубовато отодвинул
ее в сторону, подошел к лежащему на полу Юрке, приподнял  его одной рукой за
шкирку и буквально прошипел ему в лицо:
     - Еще раз,  гнида, тронете моего братишку,  ты или твои  дружки, я тебе
яйца оторву и в твою засранную жопу засуну! Ты понял?
     - Понял-понял! - запричитал тот испуганно, а Володя еще раз ткнул ему в
лоб:
     - Ну, смотри, козел драный... Пошли, Витек, отсюда!
     С того дня Рычков и его приятели с  опаской  обходили  меня  стороной и
никогда  не  только не трогали, но  и не смели задевать даже словами. Видно,
Юрка красочно и правдиво передал им угрозу "бешеного Витькиного брата"...
     Осенью пятьдесят девятого  года маму обвинили  в растрате, арестовали и
посадили  в  следственный  изол  Помните,  рассказывая историю  про мой
"кок",  я заметил, что  у нее на  работе были какие-то неприятности?  Дело в
том, что  ее сменщица  Зинаида,  с  которой  они были  очень  дружны,  стала
любовницей  директора  столовой, в помещении  которой и находился  их буфет.
Однажды  Зинаида присвоила  всю недельную выручку, а вину  свалила  на маму.
Сумма  оказалась  довольно  значительной,  и  собрать  ее  не  было  никакой
возможности,  а  доказать  свою  непричастность  маме  никак  не  удавалось:
сменщицу прикрывал ее любовник.
     Скорее  всего  мама  так  бы  и  получила  года  два-три  за   растрату
государственных денег,  но когда следствие  уже близилось к завершению, а  к
тому моменту мама находилась в следственной тюрьме уже более восьми месяцев,
Зинаида, которую жестоко  побил  по пьянке ее любовник, неожиданно пришла  к
следователю, который  вел  дело мамы, и рассказала, что  директор  столовой,
оказывается,   приказал  отдать  деньги,  ему.   Он  был  начальник,  она  -
подчиненная  и ослушаться  его  не могла:  он пригрозил, что уволит  ее.  Не
пришла раньше потому, что тот ее запугивал, но после последнего избиения она
не выдержала и решила рассказать следователю всю правду.
     Зинаида  представила настолько  веские  доказательства,  что  директора
сразу  взяли  под  арест,  а  маму  через  сутки  отпустили  с  извинениями.
Вороватому  любовнику  дали  четыре  года,  Зинаиду  приговорили  к  выплате
"государственных  алиментов"  - двадцать процентов зарплаты в течение года у
нее удерживали в доход государства.
     К  маминому освобождению я закончил  шестой  класс, и  на этот  раз мои
отметки маму порадовали...
     Эти месяцы без мамы были самыми  эмоционально  тяжелыми в моем детстве.
Многие учителя  в школе меня жалели, но были и такие, кто в глаза оскорблял,
заявляя,  что я - сын уголовницы.  Отвернулись и некоторые ребята, которых я
считал  друзьями. Они старались  не водиться со  мной и избегали встречаться
вне  стен  школы.  Остались  верными  только  Акимчик  да  те, кто  входил в
"великолепную   четверку".  Учиться-то  я   начал   лучше,   но   поведением
похвастаться не мог: стал нетерпимым, дерзким и драчливым. Чуть что -  сразу
в драку.
     Очень  популярным  развлечением  нашей  "четверки"  был  один прикол, к
которому мы  довольно часто  прибегали. Посылаем  какого-нибудь  пацана  лет
десяти вперед, и он, подойдя к незнакомому мужчине, просит:
     - Дяденька, угости сигареткой! - или: Дяденька, дай денег!
     Тот, естественно, его матом, а то и подзатыльник  отвесит.  Тут-то один
из нас и объявляется:
     - Мужик, ты чего сироту обижаешь?
     Слово за слово, мужик, не сомневаясь, что  легко справится с сопляками,
начинал  права  качать, а иной  и руки распускал... На  этом месте из засады
выскакивали остальные и принимались мять бока "хулигану".
     В  другое, "спокойное, мирное" время мы  собирались в сквере на "нашей"
лавочке,  пели  под  гитару  блатные  песни,   позднее  среди  нас  появился
симпатичный  кореец Ким,  с потрясающей  красоты голосом, который и приобщил
нас к "ливерпульской четверке".  Это было даже символично, что наша четверка
безоговорочно  приняла  и влюбилась  в  их  четверку.  Мы  стали  настоящими
фанатами  "битлов". Правдами и неправдами  доставали  магнитофонные записи и
рентгенов-ские снимки, на которых были записаны их песни. А я  даже набросал
эскиз  курточки-пиджака и принялся  копить деньги,  чтобы  ее  сшить. Черный
плотный материал, впереди кусок черного кожзаменителя, и главная деталь а-ля
Битлз - овальный вырез вокруг шеи: своеобразное декольте...
     В то время, чтобы не тратиться на ателье, я научился перешивать  брюки,
зауживая их до невозможности, вносил свои поправки и в  рубашки. А где-то за
год  до окончания школы придумал  собственный фасон демисезонного полупальто
из рифленой плотной ткани коричневого цвета, которое долгие годы с гордостью
носил. Оно мне очень шло, и меня часто спрашивали, где я достал такой "шик".
Я небрежно бросал, что мне привезли его из-за границы...
     Вполне возможно, что именно группа "Битлз", занятия спортом,  а позднее
и  оперотряды  помогли  мне не пойти по криминальной  дорожке,  закалили мой
характер  и  помогли  не сломаться  тогда, когда меня, невинного,  бросили в
тюрьму...
     Шестой  класс  я  закончил  без  единой  тройки.   Наверное,  жизненные
невзгоды,  напасти  мобилизуют   внутренние   резервы  человека,  заставляют
действовать с полной отдачей, иначе, чем в обычных условиях. Кроме того, мне
требовалось, оставшись  без мамы,  доказать всему миру, что смогу преодолеть
трудности сам, да и маму хотелось порадовать...
     Мы с  отцом  верили, что  наша  мама ни в чем не виновата,  и  всячески
поддерживали ее  письмами,  которые передавали с  адвокатом: свиданий нам не
давали,  так как они, по  советскому Уголовному кодексу, были "не положены".
Пока идет следствие - никаких свиданий! Вторым моим утешением, после спорта,
стало новое, еще редкое в нашем кругу развлечение - телев..
     Я забыл сказать,  что  отцу удалось,  не  без помощи  директора  завода
Малунцева,  которого   он  возил,  получить  талон  на  покупку  телевизора.
Почему-то считается, что  первым советским  телевизором  был "КВН" -  "Купил
Включил Не работает",  а как мне кажется, на  самом деле первым телевизором,
выпущенным на Омском радиозаводе, является телевизор  "Звезда", и  его экран
по  размерам  был  точно таким же,  как  у известного всем  советским  людям
телевизора "Темп".
     Телевизор "Звезда" был сконструирован не в ширину, а  в длину: по форме
он напоминал печку "буржуйку". Включался телевизор поднятием верхней крышки,
под которой находились ручки настройки. Поднимаешь крышку, раздается щелчок,
и  становится  слышно негромкое гудение  токов  высокой  частоты:  телевизор
работает! А вскоре экран освещается ровным голубым светом.
     Я слышал, что выпуск  "Звезды" был прекращен  в связи с конструктивными
недостатками схемы: многие аппараты, не проработав и месяца, возвращались на
завод для капитального  ремонта,  и  завод нес  колоссальные убытки.  Но наш
телевизор оказался  настолько  надежным  и с  такими  хорошими  разрешающими
способностями  экрана, что  мы его,  ни разу  не  ремонтируя,  продали через
восемь лет за  сто  сорок  пять  рублей,  купив его  до хрущевской  денежной
реформы за тысячу двести! То есть продали дороже, чем купили...
     Незаконное  обвинение  и  арест  мамы  и  связанные  с этими  событиями
переживания очень сильно повлияли на мой характер  и внутренний  За эти
месяцы я так очевидно повзрослел, что если бы речь шла не о тринадцатилетнем
парне,  то вполне можно было  применить слово "постарел", во всяком  случае,
стал  серьезнее не  только в собственных глазах,  но  и в глазах окружающих.
Недаром говорят:  как ты  сам  к себе  относишься,  так  к  тебе относятся и
окружающие.
     Вся наша четверка выглядела намного старше своего возраста, но я  в эти
месяцы далеко обогнал своих "боевых" соратников.
     Не знаю,  связано ли это с моим ускоренным взрослением или  просто  так
совпало, но в конце шестого класса на май-ской демонстрации я познакомился с
милой девушкой  Валей, которая училась в седьмом  классе  другой школы.  Она
была одета в красную курточку, из-под которой выглядывала красная в клеточку
коротенькая юбчонка, словно специально подчеркивающая - а почему бы и нет? -
ее аппетитные округлые коленки.
     Мы так сразу увлеклись друг другом, что всю демонстрацию ходили держась
за руки, боясь оторваться хотя бы на миг,  а  после демонстрации отправились
ко мне  домой. Мама еще  находилась под следствием в  тюрьме,  Санька жил  у
одной  из  маминых  сестер,  отец,  как  водитель  персоналки,  несмотря  на
праздник, был на работе: так что в доме никого не было, во всяком случае, до
шести вечера, когда  отец, возможно,  вернется с работы. Так что  часа два у
нас было, и  мы с  огромным наслаждением  стали целоваться. Конечно, я делал
попытки достичь чего-то большего: разговоров про это в нашей "четверке" было
предостаточно, однако мои руки были допущены только до  ее б После чего
им,  дрожащим от  новых ощущений, милостиво позволялось,  как  бы невзначай,
коснуться ее груди, что действовало на меня как ожог. Стоило мне дотронуться
до ее груди,  как  мы  оба, словно по команде, вздрагивали, а Валечка  еще и
томно вскрикивала...
     Мы так нацеловались  за два часа,  что наши губы распухли, и  это  было
заметно.  Расставаясь, мы договорились, что через три дня, если никто из нас
не передумает, мы станем "мужем и  женой". Подтвердить окончательное решение
следовало накануне: в восемь часов вечера, когда  Валя будет выгуливать свою
овчарку, она подойдет к моему дому, и мы встретимся на пять минут.
     С понятным нетерпением я  ожидал  заветного вечера,  когда "решится моя
судьба". По ночам мне  снились эротические  сны, и всякий раз я видел в  них
голую Валечку, лежащую  почему-то на песочном  берегу, а  мой  палец  словно
магнитом протягивается к ее заветному и пока запретному для меня местечку...
Просыпался я в мокрых трусах, так и не успев прикоснуться...
     Не дождавшись,  пока пробьет восемь  часов вечера, я выскочил  из  дому
словно угорелый аж в семь и почти целый час бегал как безумный вокруг своего
дома. Валечка появилась ровно без пяти восемь: овчарки при ней не было.
     - Ой, как  хорошо,  что  ты  уже  вышел!  -  воскликнула она, счастливо
улыбаясь. - Мама вдруг решила пройтись со  мной и Джеком... Я  не знала, что
ей сказать, куда я иду. Повезло, что  рядом с тобой живет моя одноклассница,
Сорокина Инка: я и  сказала, что должна отдать  ей тетрадь по алгебре... Вот
возьми, завтра  заберу!.. - Она смущенно замолкла и вопросительно посмотрела
мне в глаза.
     -  Значит, ты  не передумала? - тихо проговорил я,  с трудом  сдерживая
дыхание: сердце мое  так громко  колотилось,  что  казалось, его стук слышен
даже в соседнем дворе.
     - Конечно, нет, глупенький! - Она прижалась ко мне бедром.
     Я, забыв  обо всем на свете, попытался поцеловать ее, но она остановила
меня, прижав свой пальчик к моим губам:
     - Не  здесь,  Витенька... - потом  вдруг  подхватила  меня  под  руку и
потянула в мой подъезд.
     Мы вошли внутрь, спустились  по лестнице вниз, но зайти в подвал она не
захотела, и мы у двери в него слились в страстно-ненасытном поцелуе. На этот
раз  мой палец,  дрожа от ожидания  неизведанного,  чуть  сдвинул  в сторону
трусики и жаждал устремиться дальше, но  был остановлен  ее рукой:  такой же
дрожащей, как и у меня.
     - Потерпи, милый, до завтра...  - томно прошептала Валечка, не понимая,
почему ее охватила дрожь. - Господи, что творится со мной? - добавила она...
     - Наверное, то же, что и со мной... - прошептал я ей на ухо.
     Стать  "мужем  и   женой"  -  а   как  это  происходит,  мы  оба  знали
исключительно теоретически - мы решили в нашей квартире: у нее было опасно -
в любой  момент  могли  прийти  родители,  которые  работали врачами "Скорой
помощи". Встречу назначили на завтра, на четыре часа, то есть за два часа до
того,  как  вернется  с  работы  мой отец. Закрепив договор  крепким  долгим
поцелуем, мы вышли из подъезда.
     - Не провожай меня, милый мой Вик... - Она чмокнула меня в щеку и резво
бросилась прочь...
     Какой тут сон, какие уроки? Я думал только о том, что случится в четыре
часа. Время тянулось так медленно, что казалось, впереди - целая вечность. В
этот день в школе я был сам не свой, а члены нашей "четверки", несколько раз
пытавшиеся меня расшевелить, махнули рукой и оставили в покое. Наконец уроки
закончились, и  я  бегом  бросился  домой.  Когда  я влетел в комнату,  часы
показывали без десяти три.
     Переодеться было минутным делом, безрукавка и спортивные брюки, которые
я  натянул на голое тело, придавали мне мужественный спортивный вид. Потом я
поменял  простыни  и  наволочку  на своей кровати, побрызгал  на них папиным
"Шипром"  и стал нетерпеливо ходить  из  угла в угол, подбегая  через каждые
пять  минут  к  кухонному  окну,  выходящему  прямо  на  подъезд,  чтобы  не
пропустить свою возлюбленную.
     Когда на часах было без двадцати  четыре, мне пришла в голову кошмарная
мысль: а вдруг ОН не наберет нужной силы?
     В  своей компании  мы,  конечно,  обсуждали сексуальные темы.  Особенно
любил  это  Никита  Фридьев, которому  посчастливилось,  как  хвастался  он,
обрести "боевое крещение" в  зимние каникулы, когда он  ездил к  бабушке,  в
деревню. По его словам, там он  познакомился  с одной  дояркой, с  которой и
приобрел первый опыт половой близости...
     Тогда, правда, мы не слишком ему верили, но потом, когда я сам набрался
соответствующего опыта, я  понял, что Никита не  врал и  деревенская  девица
действительно сделала  его  мужчиной... Кстати, именно его  рассказы  о  том
деревенском опыте и вызвали у меня мысли о возможном конфузе...
     Недолго думая, я спустил штаны, поработал немного рукой,  заставив свою
доблесть войти в достойное состояние, и  снова  стал ждать. Не прошло и пяти
минут,  как ОН  вновь  указал на  полшестого. Я  опять обратился  к  "Дуньке
Кулаковой" и легко добился должного состояния...
     Так  мы  поддерживали  друг  друга,   пока  не  пришла  виновница  моих
торжественных приготовлений.  Еще  в  коридоре  я  впился  в  алые,  горящие
страстью губы  Валечки и незаметно для нее осторожно опустил свободную руку,
чтобы убедиться, что Он находится в состоянии "готовности номер один". Слава
Богу, так оно и было! Отлично! Начали!..
     Не тратя время на пустые разговоры, я потащил Валю в  свою комнату, где
мы как-то  застеснялись и, стараясь не  глядеть друг  на друга, стали быстро
скидывать с себя одежду. В этот момент мы,  наверное,  напоминали участников
соревнований на скорость раздевания.
     Вероятно,  многие из уважаемых  читателей служили в армии  и  на  своем
опыте  знают,  что  такое раздевание  в отведенное  военным  уставом  время,
другие, надеюсь, слышали об этом. Примерно так действовали и мы с Валей.
     На мне  были только  штаны  и  тенниска, а  потому я  обнажился гораздо
быстрее. Что мне оставалось делать? Правильно: я, чуть отвернувшись от Вали,
стал  незаметно  поглядывать,  чем  она занята. К этому  моменту на ней  еще
оставались розовые хлопчатобумажные,  с начесом рейтузы, называемые во  всем
мире  "русскими  трусами", и  один  коричневый чулок, который  она  сняла, и
принялась стаскивать с себя трусы, потом маечку. Более всего меня впечатлили
розовенькие сосочки на  ее довольно объемных полушариях. Они выглядели столь
соблазнительно, что  я, позабыв о конспирации, откровенно уставился  на них,
широко открыв рот.
     - Ой, не  смотри!  - конфузливо прощебетала Валя  и прикрыла  "русскими
трусами"  свою грудь,  обнажив  при  этом  обольстительный  лобок,  покрытый
редкими рыжими волосиками.
     - Ты  что,  милая? - прошептал  я  пересохшими от  волнения  губами.  -
Стесняешься меня?
     - Нет!  - Словно  дразня  меня, девушка откинула  свои  "начесанные"  в
сторону, опустила руки вдоль соблазнительных бедер, прикрыла глаза и  как-то
неестественно запрокинула свою голову с водопадом распущенных волос.
     Робко и медленно, боясь спугнуть ее, я подошел к ней и неловко обнял за
талию, и тут Валино тело задрожало.
     - Тебе страшно? - еле ворочая пересохшим языком, тихо спросил я.
     - Нет, а тебе?
     - Тоже нет, - солгал я, от страха забыв, что положено делать дальше.
     Почувствовав мою нерешительность, Валя  потянула  меня  на  себя,  и мы
буквально  рухнули  на кровать.  Я  впился  в ее губы долгим поцелуем, а моя
рука,  влекомая  природным  инстинктом,  потянулась  к  ее  лобку.  Ее  тело
извивалось,  и  она чуть постанывала: скорее  всего,  девчонки тоже делились
между  собой рассказами о  сексуальных играх, и Валя,  по-видимому, слышала,
когда и какие нужно издавать звуки...
     Добравшись  наконец  до  заветного  местечка,  я  случайно  задел  свое
достоинство и с удовлетворением заметил, что  ОН в полной боевой готовности.
Я раздвинул ей ноги и хотел  было устремиться  в неизведанное, но для  этого
требовался   хотя   бы  элементарный  опыт,  а   не   теоретические  знания.
Безрезультатно  ткнувшись  несколько  раз  "мимо  денег",  я  решил  сначала
проложить дорогу  пальцем, но действовал довольно  неумело: палец уткнулся в
нечто  горячее, пульсирующее и живое.  Валя вскрикнула, я  убрал руку, а мой
доблестный дружок  предательски покинул меня  на поле боя,  оставив один  на
один с соперницей...
     Понятно,  внутреннее  желание  у  меня не  пропало:  Валечка все так же
влекла  меня, а  кроме того, я все еще хотел  "стать  мужчиной" и потому  не
оставил настойчивых попыток и продолжил целовать и ласкать ее юное тело. Мои
ласки  возбуждали  ее  все  сильнее  и сильнее. Валя  забыла  про  "звуковое
оформление",  а ее руки  без стеснения исследовали состояние моего  дорогого
приятеля. Судя по всему,  она не понимала, почему это он никак  не дойдет до
необходимой готовности.
     Мы уже были мокрыми от пота, но все наши усилия ни к чему не приводили,
и  я  всерьез  начал  злиться  на  собственное бессилие. Утратив  над  собой
контроль,  я  снова  устремил свой  палец  туда,  куда  не сумел  войти  мой
неопытный  приятель.  Валя  вновь   громко  вскрикнула,  на  этот   раз   ей
действительно было очень больно:  она оттолкнула меня, и  несколько минут мы
лежали  неподвижно.  Никто  из  нас не  знал,  что делать  дальше,  и  пауза
становилась угнетающе тоскливой.
     Первой не выдержала Валя: она вдруг рывком встала с кровати и судорожно
принялась одеваться.  Моим  первым  желанием  было остановить ее, попытаться
объяснить, что моей вины  в этом нет, но было так стыдно, что я даже не смог
поднять на нее глаза. Когда она оделась и принялась натягивать чулки, я тоже
встал, залез в штаны.
     Потом виновато взглянул на Валю.
     - Ты на меня сердишься? - прошептал я.
     - Вот еще!  Ни вот столечко! - с вызовом бросила она, указав  на кончик
своего мизинчика.
     - Мы еще увидимся? - спросил я скорее из чувства вежливости.
     - Возможно... - неопределенно  кивнула Валя и  быстро  пошла  к выходу,
строго бросив на прощанье: - Не провожай меня...
     Больше  мы никогда с ней не  встречались. Правда, через пару лет как-то
столкнулись в  автобусе, но  она  демонстративно  отвернулась в сторону, а я
почему-то покраснел и тоже сделал вид, что мы незнакомы...
     Вот такой был у меня первый сексуальный опыт - печальный  и  обидный  в
том  возрасте,  вызывающий  улыбку  и  сейчас. Хотя  он  мог дать  серьезные
нарушения моей сексуальной  потенции:  после  этого  случая я просто  боялся
приближаться с сексуальными намерениями к особам противоположного пола. Меня
выручали ежедневные  тренировки,  на  которых  я  старался  нагружаться  под
завязку. К тому же в  любую погоду: в снег,  в дождь, в грозу - я вставал за
два часа  до начала занятий в школе, надевал спортивный костюм, тапочки и на
час-полтора отдавался  бегу.  И  не  только  трусцой, но и  пробегая  разные
отрезки дистанции с ускорением...
     Впрочем, физические истязания не приносили сексуального  успокоения: по
ночам   меня   продолжали   посещать   эротические   сны,  а   любая   особа
противоположного пола, одетая чуть более фривольно, чем положено, заставляла
мое сердце усиленно трепыхаться и совершать безумные поступки даже  в стенах
школы.
     Однажды  на  большой  перемене  я  стоял  в  окружении  ребят из  нашей
четверки, а рядом с нами,  спиной ко мне, стояла Нина Никифорова в окружении
девчонок нашего класса. Они о чем-то увлеченно сплетничали.
     Вдруг Никита Фридьев, поигрывавший учительской указкой, подмигнул  мне,
развернул меня лицом к Нине и прямо из-под моей руки указкой приподнял подол
ее школьной  формы,  и  перед  нами  открылись  упругие  ягодицы,  обтянутые
желто-оранжевыми  рейтузами. От неожиданности  я, как  и другие  члены нашей
четверки, буквально  замерли с  открытыми  ртами. Слава Богу, мы стояли так,
что  никому, кроме нас четверых, не была  видна прелестная попочка Нины. Все
бы, наверное, так незаметно и мирно и закончилось, если бы Никита не затянул
наше лицезрение, точнее сказать, "попозрение", но...
     Словно почувствовав что-то  неладное,  Нина повернулась  и  моментально
среагировала. Резко одернув подол платья, Нина бросила Никите презрительно:
     - Дурак! - и в слезах помчалась в сторону девичьего туалета.
     Ничего не понявшие ее подружки понеслись вслед за ней. А  я застыл  как
оплеванный и не мог переварить в сознании ее  упитанные ягодицы и ее взгляд,
полный  укора  и обиды. В дальнейшем, вспоминая этот случай, я  до  сих  пор
чувствую неловкость и стыд...
     Наверное, потому, что не только не  остановил Никиту, но  и сам получил
некоторое удовольствие от того, что он показал нам.
     Странное дело:  на уроках  физкультуры  мы  видели  девчонок еще  более
обнаженными,  но это  было что-то другое, ненароком подсмотренное, а  потому
возбуждающее... Запретный плод всегда слаще...
     Но тогда, увидев, как вспорхнули девчонки, Никита  громко рассмеялся им
вслед, я впервые его не поддержал:
     - Чего ржешь? Ты что, ребенок, что ли?
     - А тебе что, ее жопа не понравилась? - грубо возразил он.
     - При  чем здесь ее задница? Мне ты не понравился! - с вызовом бросил я
ему в лицо.
     Этого Никита не стерпел и схватил меня за грудки - нас с трудом разняли
приятели... Прозвенел звонок, и всем пришлось идти в класс.
     Но  наша  стычка не закончилась,  и  после  уроков мы решили продолжить
выяснение  отношений.  До этого случая мы с  ним, не  знаю почему,  даже  на
уроках физкультуры,  во  время боя в  боксерских  перчатках  всегда избегали
встречаться друг  с  другом,  словно  ощущая  некое  неустойчивое равенство.
Однако на  этот  раз  оба  были настроены весьма  решительно  и даже  хотели
драться  по-настоящему,  на  кулаках,  но  остальные  члены  нашей  четверки
уговорили не делать этого, а просто побороться "до лопаток".
     Стояла  ранняя  весна:  мокрый  снег,  грязь  и  яркое  солнце.  Борьба
оказалась нешуточной,  и  победить  мог каждый: силы были почти равны, но  я
все-таки оказался чуть более удачливым или более проворным и в конце концов,
захватив его на болевой прием, придавил его лопатки к земле.
     - Все! Все! - закричал Гена Царенко, вызвавшийся судить наш поединок. -
Успокоились? А теперь встаньте и пожмите друг другу руки!
     Мы  поднялись  нахохлившиеся,  еще  разгоряченные  борьбой,  но,   едва
взглянув  друг на друга, почти одновременно расхохотались:  мы были грязные,
мокрые, потные.
     - Ну и дураки же мы с тобой! - воскликнул Никита.
     - Точно, дураки... - кивнул я, давясь от смеха...
     С этого дня у нас с Никитой сложились  особые отношения: каждый  во что
бы то ни стало стремился быть лидером, стать лучше, сильнее другого. А когда
я начал во многих видах легкой атлетики обходить его, он не смирился  с тем,
что проигрывал мне, и ушел в акробатику, в силовую четверку и опередил меня,
выполнив  гораздо  раньше  норму  "мастера  спорта".  Но  при этих  страшных
физических нагрузках  он баловался алкоголем, и  сердце его не  выдержало: я
уже  учился в  Москве, когда  мне сообщили, что Никита  умер  прямо во время
соревнований...
     Сейчас, вспоминая Никиту,  этого талантливого парня, отлично  игравшего
на гитаре и аккордеоне, прекрасно знавшего английский: в их доме  два  дня в
неделю говорили  исключительно по-английски, балагура, душу  любой компании,
мне становится грустно, и я почему-то ощущаю себя немного виноватым...
     Во время встречи  с  первой учительницей  через 42  года пришли и  Женя
Ясько с  Геной Царенко, с  которыми я  не виделся  более  30 лет.  Женя стал
полковником милиции,  а Гена  работает  главным  технологом крупного Омского
завода. И вдруг Женя напомнил мне важную деталь детства. Где-то в 8 классе я
ему признался, что пишу книгу. Он не поверил и с усмешкой попросил почитать.
- Когда-нибудь ты ее прочитаешь... - серьезно пообещал я.
     * * *
     Боюсь, моя сексуальная неудовлетворенность и неудача с  первой девушкой
привели бы к еще более печальным последствиям, если бы ровно через год после
моего незавидного "сексуального эксперимента", то есть когда мне исполнилось
четырнадцать, мне не повстречалась женщина,  которая  была старше меня ровно
вдвое...
     Это случилось как раз  на мамин с отцом  "общий день  рождения" в  июле
шестидесятого  года. Санька  был в пионерлагере, из маминых  сестер на месте
оказалась только Валентина,  и кроме  нее  мама пригласила свою  подругу  по
работе.
     Застолье  проходило   очень  весело  и  празднично.  Хорошая   закуска,
достаточно  вина  и водки,  что  нужно еще  русскому человеку? Разве  только
музыки  для души? Мои родители  были  заводилами  в  хорошей  компании: мама
отлично  чувствует музыку,  знает много песен и с удовольствием подхватывает
любые русские народные и сочиненные мелодии и напевы. Отец тоже  трогательно
относился  к  музыке,  но  всякий  раз,  заслышав  полюбившийся  ему  мотив,
несколько секунд тряс головой  в  такт, словно  искал подходящее настроение,
потом призывно вскрикивал и... пускался в пляс.
     В  тот  раз  компания была  небольшой  и зрителей  было  немного, но...
русская душа просила простора и чего-то большего, чем разговор  "по  душам".
Мама всегда тонко чувствовала настроение отца  и в какой-то момент поставила
на   проигрыватель  любимую   пластинку.  С  первых  же  аккордов  я   узнал
"Камаринскую". Не знаю, что  приключалось с моими родителями под эту музыку,
но стоило им ее услышать, как они тут же пускались в пляс.
     Этот  раз не был исключением:  первым в пляс пустился отец.  Он  плясал
самозабвенно, в глубокую присядку, затем остановился перед мамой, вызывая ее
на  танец. Уговаривать долго  не  пришлось:  мама плавно выплыла на середину
комнаты и, грациозно взмахивая руками, приняла вызов  супруга. В этот момент
ее лицо было таким одухотворенным, словно на нее снизошла Божья благодать.
     В этот момент  я  почувствовал на себе  чей-то  взгляд. Повернувшись, я
увидел, что на меня как-то странно смотрит мамина подруга.
     Ее звали,  как и грузинскую царицу, Тамара.  Собственно говоря, это имя
очень  шло  ей: она была симпатичная жгучая брюнетка с изящными благородными
чертами  лица  и  тонкой  талией, которую  подчеркивала  пышная  грудь. А ее
длинные  стройные ножки, и соблазнительные бедра, едва прикрытые коротенькой
юбчонкой, магнитом притягивали к себе мой ..
     Через некоторое время сидевшая на диване Тамара, словно нечаянно,  чуть
раздвинула ноги, и я узрел то место,  где заканчивались чулки, а еще  выше я
вдруг  заметил  краешек белых трусиков,  притягивающий мой    Адреналин
буквально выплеснулся в  мою  кровь,  и  она  в точном  смысле ударила мне в
голову.  Мне  показалось, что  мое  лицо  загорелось  от  внутреннего  жара,
охватившего все мое тело. Как будто невзначай ножки раздвинулись еще шире, и
я поднял глаза на Тамару и...
     О  Боже! Она смотрела  на меня в упор и  чуть  лукаво  усмехалась.  Мне
захотелось провалиться  сквозь землю  от  стыда,  выбежать вон из комнаты. Я
ощутил себя вором, застигнутым на месте преступления. Я поглядел на маму, на
тетю  Валю,  но  они  о  чем-то  увлеченно беседовали,  а  отец что-то пьяно
мурлыкал себе под нос, уставившись в телев Исподтишка я скосил глаза на
Тамару, но она как ни в чем не бывало подключилась к разговору, а  ее колени
оказались незаметно  сдвинуты.  Я  пребывал  в  растерянности:  неужели  мне
чудилось, что Тамара засекла мои взгляды, или она просто играет со мной?..
     Когда веселье  закончилось и мамина сестра ушла, Тамара  спросила маму,
нельзя ли ей остаться, поскольку поздно, а добираться далеко: впоследствии я
узнал, что Тамара жила в пяти  минутах ходьбы от нас. Как бы то  ни было, но
ей постелили в нашей комнате,  на нашей с Санькой кровати, мне  же досталась
раскладушка, поставленная напротив.
     Вскоре  все  звуки   в  комнате  родителей  стихли,  -  "новорожденные"
благополучно  уснули.  А  ко  мне  сон  не  шел,  я   беспокойно  ворочался,
поскрипывая  своим ложем. Я не понимал, что  со мною творится, но  почему-то
изо всех сил отгонял мысли о ТОЙ, что лежала в двух шагах. Хотя,  признаюсь,
мне это плохо удавалось: едва я прикрывал глаза, как  передо мною появлялись
то  ее высокая  грудь, то  округлые  колени, то белые трусики, от которых  я
недавно не мог оторвать взгляда...
     От  этих видений  мой  приятель дал о  себе знать  и  так  напрягся  от
охватившего  меня  какого-то  удивительного чувства, что мне  стало  немного
больно. Мне нестерпимо захотелось встать, подкрасться к кровати и осторожно,
чтобы ее не разбудить, прикоснуться к Тамариной коже...
     Одна только  мысль о  том, что я прикасаюсь к ее руке, ноге, а может, и
более интимному  месту, приводила меня  в  трепет, и  все тело била дрожь. С
трудом сдерживая дыхание,  я прислушался,  пытаясь определить,  спит она или
нет.
     - Витюша, принеси, пожалуйста, попить, - спокойно, словно  уверенная на
все  сто,  что я не сплю, а только и  жду ее просьбы, тихо и томно попросила
Тамара.
     Для  меня эти слова  прозвучали  как  гром среди  ясного неба.  Я молча
встал,  сходил на  кухню,  налил из-под  крана  воды  и подошел  к  кровати.
Протянул  стакан, и  моя  рука предательски  задрожала от  охватившего  меня
волнения.
     - Тебе холодно, мой мальчик?
     У меня так пересохло  во рту, что  я не мог выдавить из себя  ни одного
звука, не то что слова.
     -  Иди  ко  мне: я  тебя  погрею...  - тихо  предложила  Тамара,  потом
поставила стакан на пол и потянула меня за руку.
     Я скользнул под одеяло и обнаружил, что Тамара совершенно голая.
     - Ты так забавно дрожишь... - прошептала она мне на ухо, потом откинула
одеяло, повернула  меня  на  спину и провела  своим влажным язычком по  моей
груди и  животу, тем временем уверенно и бесстыдно  стягивая с меня трусы. -
Смотри-ка, твой мальчик уже готов к подвигам!  Он такой большой!  Не думала,
что под твоими брюками скрывается такая прелесть...
     Она притронулась  к  нему  пальчиками,  чуть  погладила,  и  мои  мышцы
напряглись  так,  что казалось,  они окончательно одеревенели  и я не  смогу
пошевелить ни рукой, ни ногой. Тамара легла на спину, раздвинула пошире свои
стройные ножки и томно прошептала:
     - Иди ко мне, мой мальчик...
     Я, как  солдат,  услыхавший  приказ командира,  послушно  взобрался  на
Тамару, ее нежная, но уверенная  рука ткнула меня в затылок, словно придавая
направление, и  я впился губами  в ее обольстительную грудь, а  мой приятель
начал тыкаться, как отбойный  молоток  шахтера,  пытаясь прорубить вход в ее
прекрасное лоно...
     Если не считать  разговоров с приятелями  и  моего  печального  первого
опыта, иных познаний у  меня  не  было, и мой приятель никак не мог отыскать
правильный путь. Чувствуя, что все мои попытки тщетны, Тамара прошептала:
     - Давай я тебе помогу, мой милый мальчик...
     Она  уверенно обхватила моего  дружка своими длинными пальчиками и дала
ему  нужное  направление. В этот момент мой  приятель  напоминал испуганного
щенка, который долго метался  в потемках в поисках выхода, а  когда  наконец
увидел свет, с визгом устремился вперед, боясь, что проход вдруг закроется и
он снова окажется в темноте.
     Неожиданная боль пронзила моего дружка: мне показалось, что его окатили
кипятком.  Я   вскрикнул,  и  из   меня   бурными  толчками   что-то  начало
выплескиваться.
     - Что из меня льется? - немного испуганно спросил я.
     - Так положено природой, мой мальчик: это твой любовный нектар! Дурашка
ты еще! - ласково прошептала Тамара.
     Ее нежные руки успокаивающе  поглаживали мою  спину,  плечи, ягодицы, и
когда  мой приятель наконец бессильно обмяк, Тамара опять повернула меня  на
спину и, не прекращая гладить мою грудь, спросила:
     - Это у тебя было в первый раз?
     - Почти... - проговорил я, радуясь, что в  комнате  достаточно  темно и
нельзя разглядеть, как я покраснел.
     - Почти? - усмехнулась Тамара. - Рассказывай...
     Она настаивала,  пока я не сдался.  Выслушав  мою "печальную  повесть",
Тамара  так  рассмеялась, что  мне пришлось  успокаивать ее:  я боялся,  что
проснутся мои предки.
     - Томчик, скажи, почему мне было так больно? - спросил я.
     - Потому  что в первый раз... Знаешь, девчонкам в первый раз бывает еще
больнее, иногда до крови... Дело в том, что плоть на твоем мальчике  впервые
оголилась в возбужденном состоянии, а это болезненно...
     - Тебе хорошо со мной?
     - Очень, но... - Она сделала паузу.
     - Договаривай! - настаивал я.
     - Дело в том, что ты излил нектар, а я пока нет...
     - Что же делать? - растерялся я.
     - Как что? Продолжать... - не раздумывая, ответила Тамара.
     - А вдруг опять будет больно?
     - Не будет, милый...
     Она оказалась права: если и была  боль, то она, очевидно, перекрывалась
тем удовольствием, которое я получал...
     Мы  договорились  встретиться  на  следующий день. Ровно  в одиннадцать
вечера  я должен буду подойти к  дверям ее квартиры и она меня  впустит: она
жила с соседями и была, как и наш Эдик, квартиранткой.
     С трудом дождавшись назначенного времени, я  подошел к двери, и она тут
же открылась: на пороге стояла Тамара, одетая в плащ.
     "Ничего не  понимаю,  -  промелькнуло в моем  мозгу. - Мы  разве гулять
пойдем?"
     К  счастью,  мое  недоумение было быстро рассеяно: Тамара втянула  меня
внутрь,  закрыла дверь и провела в  свою уютную комнату с огромной кушеткой.
Заперев  дверь комнаты, она скинула плащ и  оказалась  совершенно голой. Это
было так красиво, а ее  тело виделось мне  вершиной совершенства, и я, почти
как взрослый, жадно и ненасытно набросился на нее...
     Мы встречались почти каждый день, используя любую возможность, а месяца
через  четыре я  уединился  с  мамой в  нашей детской комнате и торжественно
объявил ей:
     - Мама, я хочу жениться!
     - Что-о-о? - Мама явно не знала, смеяться ей или плакать.
     - Я хочу жениться! - твердо повторил я.
     - Та-а-ак... - протянула она. - И на ком же?
     - На  Тамаре! Мы с ней встречаемся с  твоего дня  рождения, и мы  любим
друг друга...
     - Ты в своем  уме,  сынок?  Она же ровно вдвое  старше тебя!  Выкинь из
головы эту глупость!
     - Это не важно! Как ты  не понимаешь: мы же любим друг друга! - Я  едва
не заплакал от невнимания к моему серьезному чувству.
     - Хорошо, я согласна! - перестала возражать мама.
     - Согласна? - не поверил я своим ушам.
     - Конечно. - Она пожала плечами. - Но при одном условии...
     - Принимаю любое! - подхватил я, безмерно радуясь легкой победе.
     - Ты закончишь школу, и если вы будете продолжать любить друг друга, то
поженитесь...
     - Но  это же целых  три  года ждать?!! - ужаснулся  я  такой длительной
отсрочке своего счастья.
     - Ничего, если любите друг друга, как ты говоришь, то подождете...
     Какая же  у меня мудрая мама! Я  вдруг  на  миг  представил, что сейчас
рядом со мною живет шестидесятисемилетняя женщина, моя жена.
     Бр-р! Как жаль, что  человечество не изобрело эликсир вечной молодости!
Тамара действительно была очень красива!
     Не знаю, о чем с ней говорила мама, но вскоре Тамара объявила мне:
     - Милый Витюша, мне было очень хорошо проводить с тобой время, но... Не
обижайся, пожалуйста, ко мне вернулся мой муж, и я решила принять его...
     Не знаю, было ли это правдой, но вскоре Тамара уехала в другой город, и
более я ее не видел...
     Так закончился мой  первый серьезный любовный  опыт, и  я  всегда  буду
благодарен  Тамаре за  то,  что  она заставила меня поверить  в  свои  силы,
научила меня разнообразным сексуальным играм.
     Мне  кажется,  что  в старые времена  родители поступали  весьма мудро,
когда  приглашали к  своему достигнувшему зрелости отпрыску опытную женщину,
которая обучала парня премудростям секса...
     И чтобы  завершить эту  историю... Честно говоря, мне интересно было бы
встреться с Тамарой и узнать, как сложилась ее дальнейшая жизнь...
     Моя  активная  интимная жизнь  не только не  помешала  моим  спортивным
успехам, а  похоже, и помогла:  на очередных  соревнованиях я стал чемпионом
Омска среди школьников.
     В это время ко мне  стал  проявлять особый интерес один парень, который
был  старше меня  лет на восемь  -  десять. Скорее всего потому,  что вокруг
меня,  как  и вокруг  него, всегда была  веселая компания ребят, которые все
были гораздо старше меня и уже работали.
     Я не знал его имени: все звали его по прозвищу - Дикой. Это прозвище он
получил  за свою  прическу. Помните, я описывал свой "кок" -  последний в то
время писк моды, которую несли в массы так называемые стиляги. Замечу, что у
Дикого был самый  высокий  и  пышный в  городе "кок",  ну точно  под  Элвиса
Престли, да и сам он был чем-то похож на американского певца.
     Дикой  был  оснащен всеми обязательными  атрибутами завзятого  стиляги:
ботинки  на платформе, цветастый  пиджак,  яркий,  с  каким-нибудь  вычурным
рисунком  в виде обезьяны,  полуголой девушки или пальмы галстук и,  конечно
же, длинный ноготь  на мизинце. А  еще  Дикой выделялся пружинистой, как  бы
танцующей походкой.
     Позднее  его  образ,  под тем же прозвищем  Дикой, вошел  в мою повесть
"Жизнь продолжается...".
     Узнав,  что я стал чемпионом города, Дикой предложил это дело отметить,
и все одобрительно загалдели.
     - Но... дело в том... - смущенно заговорил я,  - дело в том, что у меня
плохо с "бабками". - Я развел руками.
     - Откуда  у школьника могут быть деньги? - усмехнулся тощий  Николай. -
Разве только на школьных завтраках сэкономил...
     - А чемпион и не должен платить! - вступился за меня Дикой.
     - Конечно,  - поддержал крепыш по имени Костя, - давайте сбросимся! Кто
за?
     -  К сожалению, мы - пас, дежурим  сегодня  в  ночную!  - с  огорчением
вздохнули братья-близнецы Беловы.
     - Значит, нас четверо!  - подвел итог Дикой. - За вами - кир, за мной -
чувихи, хата и что-нибудь зажевать...
     Для  тех,  кто не знает  или  позабыл: слово "кир" означало в то  время
алкоголь,  чувихи  - женский пол,  а  хата  -  дом  или квартира, а иногда и
камера...
     Когда  мы  втроем  с  сумками,  набитыми  бутылками  водки,  пришли  по
названному Диким адресу, он и открыл нам дверь:
     - Чувихи - высший класс! - подмигнул он. - Маленькая - моя, - прошептал
он.
     В комнате имелось четыре особы  женского пола. Две из  них были родными
сестрами и хозяйками  этой двухкомнатной квартиры. Третья  была их подругой.
Им было  примерно лет по двадцать пять, и они  не блистали особой  красотой,
хотя и  уродинами  их нельзя  было  назвать: то есть, как говорится, крепкий
середняк.
     Четвертой была очень  молоденькая, примерно моего возраста, девушка. Ее
черные  волосы были  коротко  подстрижены, и  если  бы  не  развитый бюст  и
красивые тонкие черты лица, то ее вполне можно было принять за мальчишку.
     - Представляю вам виновника торжества! - театрально воскликнул Дикой. -
Чемпион Омска и его окрестностей - Виктор Доценко! Автографы в порядке живой
очереди!
     Ребята  выставили  из сумок  водку на  стол, на котором, кроме огромной
кастрюли  с  квашеной  капустой  и  двух   буханок  черного  хлеба,  другого
"зажевать", вопреки намерениям Дикого, не оказалось.  Одна из  сестер, Вера,
принесла огромные пиалы.
     -  В  прошлый  раз все рюмки  побили,  осталась только такая  посуда, -
пояснила она и деловито принялась разливать водку.
     - Мне - чисто символически!  - попросил я и смущенно добавил:  - У меня
через два дня отборочные соревнования...
     - Да  брось ты ломаться, пожалуйста, -  дернул  меня  за рукав  Дикой и
шепотом добавил: - Глядя на тебя, и девчонки пить откажутся...
     - Может, тебе лучше кефирчику принести? - съязвила Вера.
     - Ничего, Витюша, придешь домой,  как следует пропаришься  в ванной,  и
все как рукой снимет! - заверил меня Костик.
     Перехватив  ехидный взгляд сестер,  я взял  полуторастакановую  пиалу в
руки.
     -  Браво!  - воскликнул  Дикой.  -  Сразу видно настоящего мужчину!  За
чемпиона!
     Все, включая  и  самую  молоденькую,  Марину,  присосались  к  пиалам с
водкой,  и  мне ничего не  оставалось, как последовать  их примеру.  Когда я
допил до конца, у  меня все вокруг  закружилось, поплыло... Я  начал  жевать
кусок хлеба,  положив  на него квашеную капусту  и  только после  этого смог
нормально  вздохнуть. Все окружающие  стали  такими добрыми и  милыми, что я
полез со всеми обниматься, заверяя в вечной любви.
     За  столом  стало шумно и  весело. Стали играть "в  бутылочку", и более
всего мне запомнился поцелуй с Мариной.
     Дикому  это  заметно  не понравилось, и он вновь  предложил выпить. Мне
опять  набухали  полную пиалу, и я  запомнил  только,  как отхлебнул глоток,
после чего начисто вырубился. Не знаю, сколько я был  в отключке, но очнулся
на кушетке. На кровати  напротив,  обнявшись, как дети, спали Костя с Верой.
Одеяло сползло на  пол,  и  их  голые тела не вызвали у  меня  ничего, кроме
смущения.
     Пьяно покачиваясь,  я вышел  в  другую  комнату, где проходило минувшее
застолье.  Всюду валялись пустые бутылки, воняло  квашеной капустой  с явной
примесью алкоголя. От этого запаха меня едва  не стошнило. На диване в  углу
Коля устало лобызался со второй сестрой.
     - Коля, где остальные? - недоуменно спросил я.
     Тот подмигнул мне, приподнял одеяло, обнажая ноги партнерши:
     - Как? Ничего ножки?
     - Ах, оставь его... - томно проговорила девушка.
     -  Ладно.  -  Он  шлепнул  ладонью  по  ее  объемистой  ягодице,  потом
усмехнулся: - Если ты имеешь в виду Люську, то она смоталась домой  - обидел
девушку!  -  Он  пьяно  икнул.  -  Свалился  со  стула  как  пентюх!  А  еще
спортсмен... - Он  сунул руку под одеяло,  и девушка в  ответ  сладострастно
захихикала.
     - А Марина с Диким тоже ушли?
     -  Да нет, они "купе" заняли. - Он  хмыкнул,  и  тут  послышался чей-то
приглушенный вскрик. - Слышишь? Уговаривает!
     Догадавшись, что  имел в виду  Николай  под словом "купе",  я подошел к
ванной комнате, откуда послышался приглушенный и нетерпеливый голос Дикого:
     - Ну, чего  ты, дурочка, пищишь?  Успокойся, не буду я  с  тобой ничего
делать... Только поласкаю, и все... Не бойся... Да не брыкайся ты...
     Было слышно, как Марина тихо плачет.
     -  Господи,  не  ной! Черт  бы тебя  побрал, малолетку! -  грубо бросил
Дикой.
     Чувствовалось,  что  он  теряет  терпение.  Нужно  было  что-то  срочно
предпринять: мне  было жалко  эту  дуреху, которая непонятно как  попала  во
взрослую компанию.
     Я рванул дверь, но она была заперта. Пришлось решительно постучать.
     - Ну, чего еще надо? - угрожающе спросил Дикой.
     - Это Виктор, Дикой! - Я не знал, что ответить.
     Дверь приоткрылась.
     - Чего тебе?
     - Хотел  сполоснуться, а  тут  вы... -  В ванной  было темно, я щелкнул
выключателем, но  свет  не зажегся.  - Послушай, Дикой, - прошептал я ему на
ухо, - оставь ее мне...
     Тот недовольно осмотрел меня с ног до головы и махнул рукой:
     -  Черт  с  тобой! Забирай!  Возиться надоело:  ломается, как пряник...
Динамистка! Дура! - зло бросил он в темноту и вышел.
     Я  шагнул  внутрь  и  проверил  лампочку: покрутил ее, и свет  зажегся.
Девушка сидела на краю ванны, нервно всхлипывая и размазывая по лицу тушь, и
испуганно  следила  за моими  действиями. Я  побрызгал себе  на лицо  водой,
вытерся, потом попросил:
     - Иди сюда!
     Она не шевельнулась, еще больше съежившись от испуга.
     - Да не бойся ты меня, подойди! - ласково проговорил я.
     Нежная интонация моего голоса заставила ее довериться и подойти ко мне.
Я наклонил  ее голову к  раковине и тщательно, словно ребенку,  вымыл  лицо.
Взглянув на полотенце, я не рискнул его использовать:
     - Платок есть?
     - Есть, - чуть слышно ответила девушка и вынула из рукава своего синего
платьица носовой платочек.
     Я  осторожно промокнул им ее лицо,  вернул его и  беспрекословным тоном
сказал:
     - Пойдем отсюда!
     Она внимательно заглянула мне в глаза, затем доверительно провела своим
пальчиком по моей щеке и тихо сказала:
     - Спасибо тебе, чемпион!
     - За что? - не понял я.
     - За то, что спас меня от падения в грязь...
     Легко  догадаться, как  я  гордился своим "джентльменским" поступком  и
радовался за эту милую девчонку...
     Когда  мы  с  Мариной  вышли  на  улицу,  от  свежего  воздуха  у  меня
закружилась  голова, и я бы наверняка упал,  если  бы она не поддержала меня
под руку.
     - Ты где живешь? - еле удерживаясь на ногах, спросил я. - Я провожу...
     - Хорошо-хорошо, - улыбнулась Марина. - Проводишь...
     Не прошли мы и сотни метров, как меня вывернуло наизнанку.
     - Извини... - смущенно покачал я головой.
     - Ничего, с кем не бывает... - успокоила она.
     Мы пошли дальше,  и она рассказала о себе. Ее родители военные и служат
на Севере. Она живет с бабушкой и учится в восьмом классе...
     - Как же  ты  попала  в  эту компанию?  -  разозлился я.  - Ты что,  не
понимала, куда идешь?
     - Понимала вроде, но не  думала, что все может кончиться так противно и
мерзко... - Она  нахмурилась и тихо добавила: -  А  ты  добрый  и хороший...
Можно  я тебя поцелую?  Только  я  сама... хорошо?  -  Она  приподнялась  на
цыпочки,  смешно  зажмурилась,  чмокнула   меня  в  губы  и  вдруг  смущенно
отвернулась.
     Я хотел что-то сказать, но к горлу снова что-то подкатило, и я, большим
трудом успел  добраться до кустов, где меня и вывернуло. Видно, зрелище было
смешное и нелепое, поэтому Марина звонко рассмеялась...
     Ее  дом  был не очень далеко от  моего, но когда  мы добрели  до  него,
Марина  не захотела отпускать меня, такого  пьяного, одного и довела меня до
моего дому.  У моего подъезда  она  повернулась ко  мне и  посмотрела мне  в
глаза.
     -  Спасибо тебе  за этот  в..  точнее  сказать, ночь!  -  искренне
поблагодарил я.
     -  Это тебе спасибо, мой  спаситель!  - Она снова чмокнула меня в губы,
смущенно  повернулась и быстро пошла прочь, но остановилась. - Позвони, если
захочешь...
     Мне понравилась эта простая симпатичная  девушка,  но почему-то звонить
ей мне не хотелось: странно, но мне было стыдно. Не знаю почему...
     Незадолго до  моего отъезда  в Москву  мы случайно встретились с ней на
улице.  Марина сильно  повзрослела  и  еще больше похорошела, волосы выросли
ниже плеч. Она  шла в  окружении шумной компании. Я без труда догадался, что
это  ее одноклассники  и  они  отмечают  получение аттестатов зрелости. В то
время в дневных школах уже ввели одиннадцатилетнее обучение, а  я заканчивал
вечернюю, то есть десять классов.
     Увидев  меня,  Марина  бросилась  ко мне на  шею,  расцеловала, а потом
представила одноклассникам:
     - Это Виктор Доценко, чемпион Омска и мой спаситель!
     - Спаситель? - переспросил тот, с кем она шла под руку. - От чего?
     - А тебе знать ни к  чему!  - отрезала она,  и парень развел руками: по
тому, как он смотрел на Марину, было ясно,  что он безответно влюблен  в эту
девчонку и готов сносить все ее грубости и капризы.
     - Сейчас вернусь! - бросила Марина, затем взяла меня под руку  и отвела
в сторону. - Почему так и не позвонил мне? - с  обидой спросила она. - Или я
тебе не понравилась?
     - Понравилась, -  честно выдохнул я.  - Но... понимаешь... - Я  не умел
объяснить этой милой девушке свои ощущения.
     - Понимаю: ты встречаешься с другой... - Она вздохнула.
     - Нет, Мариша, просто я уезжаю учиться...
     - Куда?
     - В Москву!
     - Счастливый... - с завистью проговорила  она. - А меня предки загоняют
в  Ленинград...  -  Марина вопросительно  взглянула  на меня,  словно ожидая
каких-то решительных слов, но что я мог предложить ей?
     - Мариночка, я  желаю  тебе  всего  самого-самого  лучшего!  - искренне
сказал я. - Пусть тебе всегда будет тепло и уютно, а зло и невзгоды проходят
мимо...
     - Спасибо тебе, Витюша... за все!
     - За все? - не понял я.
     -  Да, за все! -  повторила она и  решительно поцеловала меня в губы. -
Прощай!
     - Прощай? - удивился я.
     -  Это  я прощалась не с тобой, а со своим детством, - тихо и загадочно
произнесла Марина и медленно пошла к своим уже бывшим одноклассникам...
     В тот год мне еще раз привелось испытать чувства, какие испытал, спасая
Марину.  Летним солнечным днем я лежал на горячем песке,  загорал и наблюдал
за  проплывающим посередине  реки  сухогрузом. Неожиданно  со стороны Иртыша
донесся вскрик. Отдыхающих на пляже было много, но на него обратили внимание
лишь два-три человека.  Они  посмотрели в  ту сторону, но этим  их участие и
исчерпалось.
     Мне же стало тревожно на душе: я вскочил и побежал к воде,  вглядываясь
в  даль. Прошедший сухогруз  поднял  сильную волну, но  метрах  в  сорока от
берега промелькнуло что-то красное. Раздумывать было некогда, и я бросился в
воду. Что-то подсказало мне, что с кем-то беда.
     Думаю, я никогда так быстро  не  плыл: ни  до  этого, ни  после.  Через
несколько секунд, показавшихся мне бесконечно долгими, я доплыл до худенькой
женщины: на какое-то мгновение она появилась на поверхности воды, и я увидел
красный купальник,  благодаря которому с берега  заметил бедняжку. Она снова
ушла  под  воду,  а я нырнул за ней. Я подхватил ее за талию и  вытолкнул на
поверхность. Видя, что она не  подает никаких признаков жизни, несколько раз
похлопал ее по щекам.
     Она пришла в себя и  обхватила  меня обеими  руками за  шею. Ища во мне
опору, она  толкнула  меня  под воду, мешая помочь  ей. Я  не успел глотнуть
воздуха и  едва  не  захлебнулся.  Понимая,  что  мы  оба  можем  утонуть, я
изловчился  и ткнул ее кулаком в подбородок. Она  потеряла сознание, но  шею
мою не  выпустила.  Теперь ничто  мне не мешало, и,  пристроив ее  у себя на
спине, я потихоньку поплыл к берегу, где уже собралась изрядная толпа зевак.
     К  счастью, сил хватило,  и я, с трудом сдерживая  дрожь от напряжения,
вытащил   утопленницу  на  берег.  Она  оказалась  совсем  еще   молоденькой
девчонкой.  Несмотря  на  неестественную бледность ее  лица,  оно было очень
симпатичным. На вид  ей было не более четырнадцати  лет. Она не дышала,  и я
испугался, что она  умрет,  поэтому  торопливо  начал  оказывать  ей  первую
помощь, как нас учил Владимир Семенович. Три раза надавил на грудную клетку,
затем,  зажав  ей нос, трижды дунул в рот. Потом повторил еще раз. Только на
третий раз бедная девчушка глубоко вздохнула, затем закашлялась и через пару
минут пришла в себя.
     - Что со мной? - спросила она, окидывая меня мутным взором.
     - Парень тебя с того света вытащил, - ответила за меня какая-то пожилая
женщина.
     - А где Маша? - вдруг встрепенулась спасенная.
     - Она что, с тобой в  реке была?  - насторожился  я и  уже хотел  снова
броситься  в  воду,  но  тут  подошла  полненькая девушка  примерно  того же
возраста, что и спасенная мною.
     -  Слава Богу,  тебя спасли, Зоя! -  проговорила  она и склонилась  над
подругой.
     По ее тону невозможно было понять ее чувства.
     - Почему ты меня бросила? - резко спросила Зоя, брезгливо отстраняя ее.
     - Я тебя не бросила! Я  сама  чуть не утонула! - взвизгнула та, и слезы
водопадом хлынули из ее глаз.
     - Эх ты! - вздохнула Зоя.  - А  еще подруга называется! - Она взглянула
на меня и попросила: - Помогите мне  подняться! - и как  только оказалась на
ногах, чмокнула меня в щеку и сказала: - Спасибо вам, мой спаситель! Как вас
зовут?
     - Ви..
     - Спасибо, Виктор! - еще раз повторила девушка.
     - Да чего там! Пустяки все это! - смутился я и пошел прочь...
     В Омске я  больше ни разу ее не встречал, хотя довольно часто вспоминал
огромные зеленые глаза на бескровном лице.
     Прошло  несколько  лет. Иду  я  как-то  по  Ломоносовскому проспекту  в
Москве, как вдруг меня кто-то не очень уверенно окликает:
     - Виктор?
     Я  поворачиваюсь и вижу перед  собой  симпатичную стройную девушку, под
руку с молодым человеком. Я пожал недоуменно плечами и спросил:
     - Вы ко мне обращаетесь?
     -  Виктор,  вы  меня   не  узнаете?  -  с  виновато-хитроватой  улыбкой
спрашивает девушка.
     Ее огромные зеленые глаза показались знакомыми, но я все еще не узнавал
ее.
     - Откровенно говоря, что-то не...
     -  Гоша, познакомься, это  мой  крестный! - сказала она, - Если  бы  не
Виктор, то меня бы уже на свете не было! Помнишь, я тебе рассказывала о нем?
     - Зоя?!! - воскликнул я.
     - Узнал! Узнал! - Она радостно захлопала в ладоши.
     -  С  большим  трудом!  Ты ж  такая  пигалица была,  а  стала настоящая
красавица!
     - Скажете тоже... -  смутилась девушка. - Я так жалела, что не спросила
ваш адрес: мы ж вскоре в Москву переехали. Папу перевели сюда: он военный...
А это мой муж Гоша!
     - Здараствуюте. - Он явно стеснялся своего чудовищного акцента.
     - Он у меня из Франции, - как бы между прочим пояснила  она и спросила:
- А вы какими судьбами здесь?
     - Учусь в университете...
     - Вот здорово!  Может  быть,  отметим нашу встречу?  В "Арагви"  или  в
"Метрополь" сходим?
     - К сожалению, сегодня не могу: планы... - развел я руками.
     -  Как жалко. - Она искренне расстроилась. - Дело в том, что мы с Гошей
завтра уезжаем к нему на родину, в  Париж, и  вернемся  только на  следующий
год! А вы на каком факультете учитесь?
     - На экономическом...
     - А фамилия ваша?
     - Доценко...
     - Я вас обязательно найду: должны же мы с вами отметить мое спасение?!
     - Не возражаю! - улыбнулся я. - Счастья тебе, Зоенька!
     - Спасибо и вам!..
     К сожалению, более наши пути не пересеклись...
     Интересно,  где  ты,  крестница?  Как тебе живется? Надеюсь, не бранишь
меня за то, что вернул тебя к жизни на песчаном бреге Иртыша? Будь счастлива
и живи долго, Зоенька...

     ЮНОСТЬ
     Мне не  исполнилось и пятнадцати лет, когда в стране начались серьезные
изменения,  предпринятые, вероятно,  не самым глупым человеком из  тех,  кто
достигал высшего  уровня советской государственной власти. Никита  Сергеевич
Хрущев прославился не только тем, что любил кукурузу и стучал своим башмаком
в ООН, но и тем, что решил доказать всему свету, что Советский Союз является
самой миролюбивой державой  на земле, и в одностороннем порядке основательно
сократил нашу армию.
     Можно    только    догадываться,    сколько    проблем    возникло    у
правоохранительных органов,  когда сотни тысяч молодых,  полных  сил  парней
одновременно вернулись на гражданку.
     Некоторые промышленные  структуры,  воспользовались этой  ситуацией,  и
подкинули "партии" идею "дешевой и организованной рабочей  силы". И "партия"
клюнула: не произведя  необходимых  расчетов,  не  заглянув  в  будущее,  не
взвесив   серьезно  последствий,  на   "трудовой   фронт"  целыми  дивизиями
отправлялись демобилизованные.
     Омск  тоже стал жертвой  этой "благотворительности" -  в  город  пришел
целый эшелон  моряков-дембелей, которые  по большому  счету  никому не  были
нужны и ничего, кроме головной боли, для властей не обещали.
     Но "партия приказала" - нужно выполнять.
     Когда во  всех городах, куда прибывали  "дембели",  кривая преступности
круто  пошла вверх,  руководители  схватились  за голову. Нужно  было что-то
немедленно и решительно предпринимать.
     Нашлась  "светлая"  партийная голова,  которая  сообразила  призвать на
помощь  "младшего брата" - Ленинский комсомол. По  стране  прозвучал призыв:
"Комсомольцы!  Создавайте  оперативные  комсомольские отряды!  Станьте самым
близким  и деятельным  помощником советской  милиции! Помогите  покончить  с
разгулом преступности в нашей родной стране!"
     По всей Стране Советов началось создание "оперкомов". Будущий "народный
дружинник" - жалкая и бледная копия оперкома. Тогда  все было поставлено  на
высшем уровне: красные удостоверения "сотрудника оперативного комсомольского
отряда" выглядели весьма  солидно, некоторым  они выдавались с припиской: "с
правом  ношения  огнестрельного  оружия",  особые   помещения,  в   основном
подвальные и полуподвальные,  каждый отряд  был прикреплен  к  какому-нибудь
предприятию, которое обязано  было выделять бесплатно машины  для дежурства.
Кроме  того,  "оперкомы" обеспечивались  бесплатным проездом на общественном
транспорте, получали  три дополнительных дня к отпуску,  а также их не могли
поставить работать в вечернюю или ночную смену.
     Отряды создавались  по  военному  образцу,  но с  иными  обозначениями:
вместо взводов - десятки, вместо взводных - бригадиры.  Был командир отряда,
равными с ним правами пользовался начальник штаба.
     Я  тогда учился  в вечерней школе и работал. Учился хорошо, даже лучше,
чем  в  дневной,  а  вот  с  работой   получалось   не   очень:  кому  нужен
несовершеннолетний  пацан,  у  которого  укороченный рабочий день  и  другие
льготы, а платить положено, если он в бригаде, наравне с остальными членами.
Потому меня и мотало по различным местам.
     Сначала меня  по  знакомству устроили  в ТТУ -  трамвайно-троллейбусное
управление,  в так называемую  летучую  бригаду.  Эта бригада  занималась  в
основном  авральными  работами. Нужно срочно поменять  трамвайное  кольцо  -
вызывают летучую  бригаду,  которая должна за ночь, когда  трамваи не ходят,
заменить рельсы, шпалы. Нужно  срочно разгрузить вагоны с асбестом, с сажей,
с углем, с кирпичами, которые пришли в адрес ТТУ, - вызывают нас.
     Основную часть бригады составляли татары, в том числе и женщины. До сих
пор помню  матерные ругательства  на татарском  языке, которым  меня,  шутки
ради, обучали татарки. Они были мощного телосложения  и ни в чем не уступали
мужикам.
     Кроме меня,  русским  был только бригадир, с  очень соответствующей его
характеру фамилией -  Угрюмов. Когда его вызвали к начальству и  навязали  в
бригаду меня,  зачитав, что  я не должен делать:  не работать  свыше четырех
часов, не поднимать более двенадцати килограммов, не работать в ночные смены
и так  далее  и тому  подобное,  - Угрюмов  все внимательно  выслушал, молча
кивнул  головой и пошел  прочь, указав взглядом  следовать  за ним. Едва  мы
остались вдвоем, он сказал:
     - Ты хорошо слышал, чего тебе нельзя делать?
     - Да, бригадир! - серьезно ответил я.
     - Так вот,  если хочешь  работать в моей бригаде,  забудь,  что слышал:
никто за тебя вкалывать не собирается!
     - А за меня не нужно вкалывать: я сам смогу работать! - обиженным тоном
ответил я.
     - Ну что ж, посмотрим... - прищурился бриг
     Так я работал без  всяких поблажек  и скидок на возраст. И если сначала
меня  не принимали  всерьез, пытались  даже  подначивать, но, заметив, что я
пашу наравне с остальными, успокоились.
     Навсегда запомнил свою первую зарплату, одинаковую с остальными членами
бригады,  - тысяча семьсот двадцать пять рублей сорок шесть копеек. Это было
в шестидесятом  году, за год до денежной  реформы. Можете  поверить, что это
были вполне приличные деньги даже для взрослого человека.
     С первой зарплаты я купил томик Конан Дойла и дал  себе  слово с каждой
зарплаты обязательно покупать хотя бы одну книгу, что и делаю до сих
     В ТТУ  я проработал  около  двух месяцев: когда начальство  прознало  о
нарушениях    трудового    законодательства,    допускаемых   в    отношении
несовершеннолетнего  парня,  бригадиру  вынесли  выговор  и  предупредили  о
недопустимости в  дальнейшем подобных нарушений. Не желая доводить  ситуацию
до конфликта, я ушел "по собственному желанию".
     После,  с помощью маминой сестры, я устроился учеником электромонтера в
электроцех нефтезавода.  С  моим  наставником  Гришей,  упитанным парнем лет
тридцати, мы ходили по цехам и  устраняли различные мелкие неполадки: меняли
в плафонах  перегоревшие  лампочки,  исправляли поломки  в  силовых щитах  и
многое другое.
     Как и в армии, у электриков были по отношению к  новичкам свои приколы.
Самым любимым  был следующий. В первый  день  мы с Гришей отправились менять
лампочки  в плафонах. Плафон - название довольно  упрощенное: на  самом деле
это   довольно   сложная  конструкция  со  стеклом,  защищенным  специальной
металлической решеткой.
     Первым  делом, как и положено  по  правилам  техники  безопасности,  мы
сходили и  отключили  рубильники,  повесив  на  силовой  щит  табличку:  "Не
включать!  Работают люди!"  После  чего Гриша  предложил мне сделать  почин,
заменив свою первую лампочку. Я залез на стремянку  и стал откручивать винты
плафона.  Когда  все  они были откручены, я осторожно снял довольно  тяжелый
стеклянный кожух, вручил его Грише и только протянул руку к мощной лампочке,
как мой наставник  громко  вскрикнул. Но, видно,  его нетерпение было  столь
сильным, что  звук оказался не таким  громким, как ему хотелось, и  заставил
меня лишь слегка вздрогнуть.
     - Что, испугался? - рассмеялся довольный Гриша.
     -  Есть  немного, -  кивнул  я  и  затаил мысль как-нибудь  вернуть ему
"должок".
     Минуло  несколько однообразных дней, и вот,  в  силу странного стечения
обстоятельств, мы оказались, как нарочно, в  том же месте, где Гриша пытался
меня напугать в первый день  работы. На этот  раз  после обычных процедур по
правилам  техники безопасности на стремянку полез Гриша. И когда он протянул
руку к лампочке, я во весь голос изобразил хлопок. Гришу словно ветром сдуло
со стремянки, и он несколько минут приходил в себя.
     Самое драматическое и  замечательное  в  этой истории  то, что какой-то
олух оператор, не заметив нашей предупреждающей таблички, включил рубильник.
Он  вошел  в цех как  раз в момент стремительного прыжка Гриши.  Подскочив к
лежащему,  он  с побледневшим  от  ужаса  лицом  стал  суетиться над  ним  и
извиняться, клянясь, что не видел таблички.
     Так  и получилось, что вместо тумаков от разъяренного  Гриши  я получил
благодарность:  его  могло  запросто тряхануть током  в  триста  восемьдесят
вольт...
     К счастью, мне недолго пришлось ходить  по цехам:  чем-то я приглянулся
начальнику  электроцеха, и он перевел меня в  бригаду по замене перегоревших
обмоток в электромоторах. На этом участке работали только женщины, и было их
двенадцать. Работа была довольно муторная, да и руки мои  не были похожи  на
женские.  Женщины,  узнав, что я  считаюсь  любимчиком  у  начальника  цеха,
поняли, что от меня будет больше пользы, если они выберут меня бригадиром, и
единогласно проголосовали "за".
     Вы  можете  себе  представить  шестнадцатилетнего  парня,  под  началом
которого  дюжина женщин  в возрасте от двадцати до  тридцати пяти  лет?  Кто
хочет, пусть пофантазирует...
     А мы вернемся к матросам-дембелям...
     Казалось, в Омске  они маячили  на  каждом углу. На самом  деле моряков
было  несколько  тысяч,  но  их черная форма, клеши,  ярко начищенные  бляхи
ремней настолько бросались  в глаза, что  создавалось превратное впечатление
об их  действительном  количестве, которое усугублялось тем, что  они  почти
всегда ходили компаниями. Но все  бы было  мирно, если бы моряки  не  решили
установить в городе порядок по своему вкусу и разумению...
     Сначала  им  не  понравились  так  называемые  стиляги,  и   они  стали
расправляться с ними  физически: парней избивали, рвали  "стиляжьи"  одежды,
состригали  "коки",   девушек   тоже   подстригали,  рвали   одежду,  словно
проституткам, ставили печати на  коленки тех,  у кого были слишком  короткие
юбки.
     Потом  они  записали  в противники  так  называемых  блатных:  хромовые
сапожки - "прохоря", рубашка-косоворотка,  чуб из-под кепки, золотая фикса и
обязательная финка в кармане.
     Матросы цеплялись ко всем,  кто  не был похож на них.  Если  у  стиляг,
разобщенных и физически  хлипких, они не  встречали  отпора, то  с блатными,
имевшими спаянные компании  и  круговую поруку, у матросов произошла осечка.
За каждый наезд  на блатного  братцы матросики  получали  в  ответ по полной
программе. И чем грубее поступали матросы, тем  жестче обходились с ними: за
разорванный  сапог  у блатного  матросы получали  несколько  располосованных
ножами  морских клеш,  за  сломанную руку или подбитый глаз  одного блатного
двое-трое матросов оказывались в больнице с ножевыми ранениями.
     Ситуация все больше и  больше осложнялась,  а  страсти все накалялись и
накалялись: рано или поздно должен был произойти взрыв.
     Правители города  чувствовали  его  приближение,  но  ничего  не  могли
поделать:  милиция  была   малочисленна  и  не  справлялась  со  сложившейся
ситуацией.  Тогда  и  обратились  за  помощью  к  комсомольским  оперативным
отрядам, которые к тому времени стали серьезной силой.
     Критическая  масса  неприязни матросов  и блатных вскоре  действительно
привела к  взрыву. Он случился на танцплощадке.  Один  матрос сцепился из-за
девушки  с  блатным,  и  тот  с друзьями  разбил ему до  крови  лицо. Матрос
бросился к общежитию, где жили его друзья-сослуживцы, и крикнул:
     - Полундра! Наших бьют!
     На  его клич выскочило человек пятьдесят разгневанных матросов, которые
накрутили  на руки ремни с пряжками, залитыми свинцом. С угрожающими криками
они устремились на танцплощадку.
     Но и блатные, видно, готовились к этой схватке: они тоже кликнули своих
пацанов. Те явились, вооруженные не  только велосипедными  цепями, железными
прутьями, но и ножами.  Побоище  было страшным. К месту схватки были стянуты
все сотрудники милиции города и "оперкомы" нескольких районов.
     Трудно  было  сосчитать количество  разбитых  голов,  ножевых  ранений,
переломанных рук и  ног, но после  этого  побоища,  арестовав самых злостных
зачинщиков, как с той, так и с  другой  стороны,  и отправив их  в  КПЗ  для
проведения  следствия,  власти   наконец  приняли  правильное  решение  -  и
матросиков благополучно отправили по месту их прошлого, до  флотской службы,
жительства...
     Не  могу  припомнить,  как  меня затянули  в  оперативный комсомольский
отряд: то  ли я попал  туда в  поисках романтики, то ли меня привлекло,  что
давали три-четыре свободных оплачиваемых  дня в  месяц, да  еще  увеличивали
отпуск, Бог его знает. Но уж точно не из идейных соображений.
     Самым интересным  было то, что  в эти  оперотряды чаще  всего  вступали
закоренелые   уличные   хулиганы,   что   поощрялось   особо:   можно   было
отрапортовать, что  энное количество неблагополучных ребят  "исправилось"  и
они сами успешно борются с преступными элементами.
     Резонно  спросить,  что влекло хулиганов  в оперотряды?  Ответ лежит на
поверхности: если раньше  эти ребята, давая выход молодой энергии, пускали в
ход кулаки, все  время подвергаясь опасности попасть за решетку, и считались
обыкновенными  хулиганами,  то  сейчас  они не  только  не  наказывались  за
аналогичные поступки, но и поощрялись, а некоторые и наделялись властью.
     Хотя,  должен признаться, это был  очень ловкий ход со стороны властей,
двойной удар,  говоря словами одной  модной рекламы - "два в одном флаконе".
Во-первых,  в прошлом трудные подростки постепенно начинали думать  о пользе
общества,  действительно становились его полезными членами,  во-вторых, они,
всерьез взявшись за дело, довольно сильно прижали преступность в городе.
     Как я  уже  дал  понять  выше,  меня  нельзя  было считать  в  то время
пай-мальчиком, да и  "шалости" нашей  компании были на грани криминала. Меня
из-за плохого  поведения даже в комсомол приняли  на  пару  лет позднее, чем
было положено по возрасту, да и  то только потому, что мою  фамилию случайно
не  вычеркнули  из  наградного  списка   ЦК  ВЛКСМ  "за  отличную  работу  в
комсомольском оперативном отряде".
     Этот список  стал результатом того, что трое наших оперативников, в  их
числе и я, сумели задержать опасного рецидивиста, имевшего за спиной тройное
убийство.
     Все  произошло случайно,  довольно  глупо  и  крайне опасно для  жизни,
особенно  для  моей.  У  нас  в  штабе  давно  висело  несколько  фотографий
преступников,  находящихся  в розыске, и, вовсе не  думая о  них, мы  втроем
мирно   патрулировали   свой   участок.  Медленно   прогуливались,   как  бы
одновременно  и  патрулировали,  трепались,  рассказывали анекдоты и  всякие
истории. На рукаве у каждого - повязка с тремя буквами - О К О, аббревиатура
названия отряда. Когда я что-то рассказывал и  случайно  взмахнул  рукой, то
заметил,  как  один  мужик,  в  сторону  которого  совершенно  нечаянно  был
направлен  мой  взмах,  замер,  глаза  его  тревожно  забегали  и  он  резко
повернулся  и пошел  в противоположном  направлении. Его лицо показалось мне
знакомым,  но я  не мог  вспомнить  откуда.  Чисто интуитивно я прервал свой
рассказ и коротко бросил напарникам:
     - Пацаны, берем того мужика! Только без шухера!
     Поскольку я был бригадиром десятки,  для них это прозвучало как приказ,
и мы прибавили шагу, продолжая  беседовать ни о чем. Мужик оглянулся и  тоже
ускорил  шаг,  мы  едва  не  бегом,  он  -  тоже.  Трудно  сказать,  сколько
продолжалась  бы   эта  странная  погоня,  если  бы  преследуемый  вдруг  не
остановился и решительно не пошел  нам навстречу.  Скорее  всего он подумал,
что  легко  справится  с такими сопляками,  как  мы, тем  более что он,  как
выяснилось, был вооружен.
     - А ну,  брысь, мусорки  херовы!  -  грозно прорычал  он, держа  руку в
кармане.
     "Нож!" -  промелькнуло в моем  мозгу, и я впился  взглядом в  эту руку,
стараясь не упустить ни одного движения.
     Дело в том, что многие из нас, "оперкомов", в том  числе  и я, ходили в
спортклуб  "Динамо" на  занятия  по  военизированной  борьбе самбо,  которую
изобрел  олимпийский  чемпион по вольной борьбе  легендарный  Харлампиев.  Я
достиг неплохих результатов и потому чувствовал себя уверенно.
     Мы  не испугались его угроз и  продолжали идти  на него. Мужик прищурил
глаза, и  я понял, что он сейчас вытащит руку  с ножом.  Неожиданным броском
вперед я перехватил его руку, не  дав ему вытащить ее из кармана,  и заломил
болевым приемом. Мужик успел ударить  меня кулаком свободной руки в лицо, но
в ажиотаже я  не  почувствовал боли, хотя он разбил мне бровь и кровь ручьем
хлынула из раны, заливая мне глаза. От злости я еще сильнее нажал на локоть,
мужчина вскрикнул, и тут же где-то внизу прозвучал громкий хлопок.
     Я не сообразил, что  это за звук, а потому совершенно не среагировал на
него.  Тут  на  помощь  подоспели и  мои  напарники. Мы  скрутили  мужика  и
позвонили в штаб. Вскоре приехал сам начальник штаба, как мы его уважительно
называли, "наш Жужа".
     Жужа  была  его фамилия. Он был украинец,  родом из Харькова: в Омск он
прибыл  с теми самыми матросами-дембелями, да так и  остался. На  флоте Жужа
был  старшиной  первой статьи.  Под два  метра ростом,  килограммов под  сто
двадцать весом.  С  пудовыми  кулаками  и  удивительно дет-ской, доброй,  но
бесстрашной душой.
     Когда  он  еще  был  не  начальником штаба, а простым  оперативником  и
дежурил на "пятачке"  - так называлась  открытая танцплощадка,  его напарник
пошел в туалет, и Жужа остался один. Вспыхнула драка между двумя компаниями,
и  Жужа,  не  думая  об  опасности, ринулся в  самую гущу,  чтобы прекратить
столкновение. Быстро раскидав  основных  зачинщиков: кого нокаутировав, кого
отбросив  подальше, он  хотел  задержать самого  буянистого, но тот взмахнул
рукой и  полоснул  Жужу по  груди.  Оказывается,  в руке  он  сжимал опасную
бритву.
     Ранение  было  серьезным, и "наш Жужа" упал. Бандит бросился бежать, но
тут  вернулся  напарник  Жужи, который,  склонившись над  раненым,  попросил
знакомых ребят вызвать "скорую" и позвонить в штаб отряда...
     Услышав, что  порезали Жужу, все "оперкомы" бросились к  машине - в тот
раз  дежурила  бортовая, и  через  пять  минут  мы  были на  месте.  Это был
бесславный  день  для  всех,  кто  отрывался  тогда  на  "пятачке":  мы  так
разозлились за нападение на своего любимца, что били подряд всех парней, кто
попадался под руку, как говорится, невзирая на лица.
     Мы прочесали весь район и под утро все-таки разыскали того, кто порезал
Жужу.  После нашего с  ним  общения он  с немалым  трудом  пришел в  себя  в
больнице  и калекой отправился  на зону.  Нас боялись и  так, но после этого
случая  стоило  где-то  возникнуть  заварушке   и  кому-то  прокричать,  что
"оперкомы"  едут,  как все тут же разбегались.  Во всяком  случае,  в  нашем
районе в то время тяжелых преступлений почти не было и жители нас уважали.
     Придя  к  нам,  Жужа быстро стал любимцем всего  отряда, и  вскоре  его
единодушно выдвинули  в  начальники штаба. Он-то  и  приехал тогда, когда мы
захватили того  мужика. Выяснилось, что  это  опасный преступник и в кармане
его  был не  нож,  как  я  подумал, а  пистолет.  И если  бы его  рука  чуть
отклонилась, то пуля попала бы мне в живот.
     Именно за его  задержание мы и были  награждены почетными  грамотами ЦК
ВЛКСМ и УВД  города  Омска. Эти грамоты  до сих пор хранятся  в  моем архиве
среди многочисленных дипломов, полученных мною за спортивные достижения...
     Однажды в одном  из интервью  журналист  с издевкой спросил: "И как  вы
относитесь к своему "ментовскому" прошлому?"
     Хотелось мне ему сказать, что  в те годы,  в годы "партии", комсомола и
даже пионерии, у всех  было "ментовское" прошлое, а потом подумал:  вряд  ли
этот парень, не имевший понятия,  что значит  кулаком защитить честь любимой
женщины или свою жизнь, поймет меня...
     К нам  в отряд поступали сводки о преступлениях, совершенных в районе и
в городе. Однажды я прочитал, что в нашем районе был ограблен частный гараж.
Среди похищенных  вещей указывалось  и охотничье  ружье  с таким-то номером.
Вернувшись поздно вечером домой, я хотел пожарить картошку, но в ведре ее не
оказалось. В подвале  нашего  дома у  каждой  квартиры был свой  отсек,  где
хранились не очень нужные вещи и картошка.
     Мама спала, отца дома  не  было.  Я  взял ведро  и пошел  в  подвал  за
картошкой. Сгребая  ее  в  ведро, я неожиданно  наткнулся на  укрытое в  ней
охотничье  ружье. В первый  момент мне и  в голову не могло  прийти, что это
ружье из  списка  украденных вещей.  Но,  взглянув на  серийный номер, я все
понял: у меня отличная  память на  цифры. Поднявшись в  квартиру, я разбудил
маму и прямо спросил о ружье.
     Она ничего не знала, и тогда я ультимативно заявил:
     -  Скажи  отцу,  чтобы  взял ружье, пошел  в  милицию  и  сам  во  всем
признался!
     - Сыночек, не мог отец пойти на такое! Слышишь, не мог! - со слезами на
глазах запричитала мама.
     Но я был непреклонен:
     -  Пусть пойдет и  все расскажет! Если  не виновен, то  пусть объяснит,
откуда у него это  ружье!  Даю  два дня! Если откажется, я  пойду и  все сам
расскажу!
     -  Господи,  как  ты можешь?  -  всхлипнула мама, но я ничего не  желал
слушать, и когда пришел отец, а был он в изрядном  подпитии, я поставил  ему
ультиматум.
     Отец полез драться, а когда я дал ему отпор, выгнал меня из дому.
     Хотя я разозлился  на него, но обещанные двое  суток выдержал честно, а
потом пошел и все рассказал начальнику отделения милиции. Отца в тот же день
арестовали, и вскоре, как самому старшему  в группе взломщиков, суд  дал ему
четыре года общего режима.
     Позднее выяснилось,  что  отец, мамин восемнадцатилетний брат Анатолий,
по которому тюрьма давно плакала, и его несовершеннолетний приятель сидели у
нас дома и пили водку. Когда водка закончилась, отец с трудом ворочал языком
и почти не  держался  на ногах.  Он  вряд  ли  вообще что-нибудь  соображал.
Анатолию хотелось выпить  еще,  но  денег ни у кого не  было. Тут Анатолий и
сообщил, что сумеет найти деньги.
     Они подхватили под  руки  отца  и вышли из  дому. Добрались  до другого
двора, подошли к  гаражу, прислонили отца  к стенке,  вскрыли гараж, забрали
то,  что, по  их мнению, можно было  продать, и  вернулись с  добычей к нам.
Часть вещей спрятали в подвале, а часть Анатолий продал и купил водки...
     Он с приятелем, как слишком молодые, получили по два года, а отец пошел
"паровозом"... Причем отец  просил его все взять на себя и он тоже отделался
бы тем же сроком. Анатолий пообещал, но на суде сдал  отца. А позднее, когда
я жил в Москве, он еще и обокрал свою родную сестру, мою маму.
     Несмотря на то  что отец давно  простил  меня,  я до  сих пор испытываю
жгучий  стыд за тот свой  поступок.  Я никогда не  прощу  себе,  что  предал
близкого мне  человека  и  он, совершенно  невиновный, отсидел  два года: за
хорошее поведение его освободили досрочно...
     Особенно  остро вину  я  ощутил  тогда, когда  сам  был  невинно  лишен
свободы, но об этом речь впереди...
     Получив  аттестат   зрелости,   я   поехал  поступать   в   Москов-ский
государственный университет.
     В этой книге мне впервые захотелось признаться, что послужило толчком к
этому решению.
     В нашей команде многоборцев был парень на три года старше меня, Аркадий
Амбросик.  Он  был из интеллигентной семьи: и отец, и мать были  инженерами.
Получилось  так,  что  постепенно   он  стал  моим  основным  соперником  по
юношескому легкоатлетическому многоборью.
     В отличие от Аркадия, выступающего довольно ровно  во всех  дисциплинах
многоборья, у  меня  были "коронные"  дисциплины, в  которых  я выступал  на
высоком  уровне, что  было  очень важно для  всей команды. Одно дело,  когда
человек хорошо выступает в  одной дисциплине,  и совсем другое - когда может
закрыть  еще  пару.  А  я,  кроме многоборья  как  такового, имел  приличные
результаты  в  стометровке,  а значит,  и в  эстафете  четыре по сто, и  был
лидером по  метанию  диска. Потому  меня  почти  всегда  включали  в  состав
команды, а Аркадия иногда оставляли дома.
     Правда, был случай, когда Владимир Семенович, мой  тренер, так  на меня
рассердился,  что  едва  не  отлучил на полгода от команды. А  все  по  моей
глупости...
     В то время  я серьезно  увлекся химией и  как-то решил сделать,  как мы
называли, "бумажные хлопушки". В школе мы проходили тогда бертолетову  соль.
Как не попробовать смешать ее  с "красным фосфором"  и не попугать девчонок,
бросая  им  под  ноги?  Но  "бертолетова  соль"  тщательно  пряталась  нашей
химичкой,  и достать  ее никак  не удавалось.  Но разве  такие  мелочи могут
остановить "пытливый ум"?
     Я  уселся за специальную литературу  и  вскоре выяснил, что  свойствами
"бертолетовой соли" обладает также "соль стронция",  баночка которой  стояла
совершенно открыто.
     Несколько  дней ушло на  то,  чтобы  потихонечку "натырить" необходимое
количество "соли стронция" и  "красного фосфора".  И когда эти два  элемента
оказались у меня  дома,  я  вдруг  решил, что  "хлопушки" -  совсем  детская
забава, нужно  придумать что-нибудь  поэффективнее. Случайно  я наткнулся на
фарфоровые   конденсаторы,   которые   лежали   среди   инструментов   отца.
Конденсаторы представляли собой  двухсантиметровые цилиндрики с алюминиевыми
клеммами с обоих концов.
     "То, что  нужно!"  -  промелькнуло у  меня в голове,  и я  принялся  за
изготовление своеобразных мини-гранат.
     Процесс происходил  на кухонном столе. Прямо на клеенку  я  высыпал  из
кулечка "бертолетову соль", туда же - кулечек "красного фосфора" и тщательно
смешал.  Взрывная  смесь  для  начинки  мини-гранаты  была  готова,  и  дело
оставалось  только за оболочкой.  Пассатижами  я  оторвал  с  одной  стороны
клемму-крышку  конденсатора,  вытащил  из  фарфорового  цилиндрика  рулончик
промасленной фольги, проложенной полоской вощеной бумаги, после чего засыпал
внутрь  приготовленную  "гремучую  смесь" и,  не подумав, что крупинки смеси
могут  прилипнуть к  промасленным фарфоровым  краям  конденсатора,  принялся
закрывать его снятой клеммой-крышкой.
     Вдруг прогремел взрыв. И первая мысль, посетившая мою бедную головушку,
была такая: "Почему перестало играть радио?"
     У нас в коридоре висел  радиотранслятор, который работал с шести  часов
утра до двенадцати часов ночи, то есть с того момента, когда раздавался Гимн
Советского Союза, открывая новый день  для всей  страны,  и до того момента,
когда гимн оповещал, что день закончился.
     Я  подумал, что взрывом повреждены провода  радиотранслятора: мне  и  в
голову не могло прийти, что взрывом меня просто оглушило.  Тут я взглянул на
свои руки, залитые кровью. Когда раздался  взрыв, я инстинктивно закрыл лицо
руками, и  это  спасло глаза, в основном  пострадали  руки,  частично задело
лицо...
     Разорвавшись,  фарфор  конденсатора  разлетелся  на мелкие  осколки,  и
многие впились мне руки. Взорвалась и кучка смеси на столе: этим взрывом мне
сильно опалило лицо. А одна из клемм-крышек, к счастью не задев меня, словно
пуля, продырявила стекло окна в ванной. Скорость полета была такой  сильной,
что отверстие получилось идеально круглым.
     Пока я смотрел на руки, меня посетила вторая мысль: "Господи! Через две
недели первенство района!"
     Нужно  что-то  делать...  Вспомнив  про пузырек с  йодом, я бросился  в
ванную комнату и полил йодом прямо на раны. Я не знал, что на открытую  рану
йод лить нельзя, и  кровь, естественно, пошла еще  обильнее. Я вспомнил, что
прямо над нашей квартирой проживает  докторша, и бросился к ней  за помощью.
Когда она открыла дверь, то едва не бухнулась в обморок:
     - Боже мой! Что случилось, Виктор?
     -  Реактивы в руках взорвались, - не вдаваясь в подробности, ответил я,
и  она принялась  обрабатывать  мои раны  перекисью  водорода, потом вызвала
"скорую помощь"...
     Когда мама  вернулась с работы, я лежал в своей  комнате на спине.  Мои
руки были  по  локоть в бинтах,  а  лицом, обработанным йодом, я смахивал на
настоящего  негра.  Войдя  в  комнату, мама  тоже едва  не лишилась чувств и
принялась причитать, благодаря Бога, что я не лишился зрения...
     Выслушав  мои   объяснения  о  причине  пропуска  тренировок,  Владимир
Семенович  так  рассвирепел,  что  собирался на  полгода исключить  меня  из
секции,   но  потом  смягчился  и  выработал  систему  моих   индивидуальных
тренировок.
     В день соревнований на первенство района бинты с рук еще не были сняты,
и меня с трудом допустили  до старта. В тот день я первым пришел к финишу, и
для меня эта победа стала одной из важнейших в моей жизни.
     Да, это был драматический  опыт в моей жизни, но я успокаиваю себя тем,
что  все могло закончиться еще трагичнее,  если бы мне  удалось создать  эти
опасные  игрушки.  Любое  их  испытание  могло  привести  к  самым   тяжелым
последствиям для тех, кто оказался бы рядом...
     Однако продолжим...
     Аркадий,  мой  соперник  по  спорту,  лелеял  мечту,  которую  поклялся
воплотить в жизнь.  Во что бы то ни  стало он  жаждал поступить в Московский
государственный   университет.   После   окончания  школы  он  действительно
отправился  в Москву, но вернулся ни с чем.  Поработал год, снова поехал - и
снова неудача. Провалился Аркадий и на третий раз.
     К  моменту его  третьей  неудачи я окончил вечернюю  школу, не дававшую
таких солидных  знаний,  как дневная, но меня это  нисколько  не остановило.
Глядя на его упорство, я твердо решил: Аркадий не поступил, а я поступлю! Не
знаю, что вселяло в меня такую  уверенность, но я ни секунду не сомневался в
грядущем успехе.
     Незадолго до окончания школы я вдруг серьезно влюбился - к тому времени
мои отношения  с  Наташей Завальниковой перешли в фазу несбывшихся надежд  и
неосуществленных  желаний,  -  и  я  считал себя  свободным  для  серьезного
чувства.
     Мое новое  увлечение училось в восьмом классе в другой школе. Звали эту
девчонку Лариса Петрова.
     Лариса была  очень симпатичной и, несмотря на юность, имела женственную
и весьма сексуальную фигурку с красивыми ножками. У нее был самолюбивый нрав
и совершенно независимый хара Очень начитанная, не по годам умная,  она
оканчивала в то время музыкальную школу и отлично играла на пианино, напевая
красивым  голосом популярные  в  то  время песни. Любила  при первом удобном
случае  подколоть собеседника, если чувствовала фальшь или обман в отношении
к себе.
     У  нас с  ней  легко  сложились очень  нежные, романтические отношения.
Впервые я дарил девушке цветы, тайком сорванные с какой-нибудь клумбы. Мы  с
ней много  гуляли вечерами по  пустынным улицам, разговаривали о литературе,
искусстве, ходили в кино, на танцы, на школьные вечеринки. Я жадно запоминал
ее мнение о просмотренных фильмах, прочитанных книгах. А когда был приглашен
в ее дом и дружелюбно принят ее  мамой, с удовольствием слушал  ее  игру  на
пианино.
     Встреча с Ларисой  помогла  открыть в  себе  самом  нежность,  доброту,
возбудить интерес к классической и  эстрадной музыке. Лариса помогла  мне не
только  развиться интеллектуально, но  и  возбудила во мне  стремление стать
умнее, грамотнее, и я буду благодарен ей за это всю жизнь.
     Мы  с  ней  встречались уже несколько месяцев,  а  я все еще  никак  не
решался  поцеловать ее, словно  заранее боялся  получить пощечину,  но более
всего я боялся потерять ее уважение. И  вот настал день, когда я ей сообщил,
что собираюсь ехать в Москву, чтобы там поступить в университет.
     - Ну и уезжай! - неожиданно резко бросила она мне в лицо и отвернулась.
     - Почему ты так,  Ларчик? - с некоторой обидой проговорил я, не понимая
столь странной реакции.
     - Почему?  - воскликнула она  и  повернулась ко мне: в ее  глазах  были
слезы и даже отчаяние. - А как же я? Обо мне ты подумал? Я же люблю тебя!
     - И я люблю! - подхватил я. - Ты тоже приедешь в Москву, когда окончишь
школу... Будем учиться вместе...
     - Но это же целых два года?!
     - Что, боишься, тебе не хватит  силы воли отбиваться  от поклонников? -
съехидничал я: за ней  действительно  многие пытались  ухлестывать, и мне не
раз приходилось вызывать таких ухажеров  "на дуэль", если словесные внушения
не давали результата.
     - У меня? Силы воли? - взвилась Лариса.
     Ее глаза мгновенно высохли  и заблестели каким-то опасным  огнем. Я уже
знал  этот  взгляд  и  понял,  что  сейчас  Лариса  готова  на  любой  самый
сумасбродный поступок...
     Спустя несколько лет, когда я приехал из Москвы в Омск на каникулы и мы
с ней пошли в  ресторан, чтобы отметить мой приезд,  у Ларисы в глазах снова
появился огонек, когда она приревновала меня к незнакомой девушке, бросившей
на меня неосторожный взгляд. Лариса набросилась  на нее с  кулаками, и мне с
трудом  удалось  оттащить  ее,   а   затем  пришлось  улаживать  инцидент  с
администрацией, чтобы та не вызвала милицию. Казалось, она  успокоилась,  но
когда мы приехали к ее дому, она предложила зайти в квартиру и там ни с того
ни  с  сего  принялась  швырять об стенку чешский  хрусталь,  таким образом,
похоже, давая выход своему чувству ревности...
     Да, импульсивности и эмоций ей было не занимать...
     Когда я  пошутил по поводу силы воли, Лариса вытащила из  сумочки пачку
сигарет:  чтобы   казаться   старше,   она  иногда  принималась  дымить,  не
затягиваясь.  Раскурила  сигарету  и вдруг  приложила  ее  к ноге  зажженным
концом. Могу себе представить, как ей было больно, тем  более что на ней еще
были и капроновые чулки. Но на ее лице не дрогнул ни один мускул.
     - Что ты теперь скажешь  о  моей силе воли? - с усмешкой спросила она и
отбросила сигарету в сторону.
     - Ты - сумасшедшая! - со злостью воскликнул я, обхватил ее лицо  руками
и впился в губы долгим, страстным поцелуем.
     Она не оттолкнула меня и как будто  ответила  на поцелуй,  но  когда  я
выпустил  ее из своих объятий, Лариса взглянула  на меня в упор,  и я  вновь
почувствовал себя  виноватым.  С  ней в то время я довольно часто чувствовал
себя  виноватым, и совершенно  по разным  поводам. Но теперь в  ее глазах  я
снова увидел  слезы, однако  глаза  смотрели столь печально  и  укоризненно,
словно я только что лишил ее девственности...
     Это потом, встретившись лет через тридцать  и вспомнив давний эпизод, я
поинтересовался,  что произошло, и Лариса рассказала, что  она тоже довольно
часто вспоминает  тот вечер, свою дурость с сигаретой, от  которой на  бедре
осталось пятно на  всю жизнь,  а по  поводу поцелуя  и  последующих действий
пояснила  следующее. Она, несмотря на свое не по годам раннее развитие, ум и
начитанность, по существу, была еще совсем девчонкой, а тут ее целует совсем
взрослый парень,  а поцелуй этот, ко всему  прочему, был ее первым опытом. У
нее  даже  голова закружилась от моего поцелуя,  и  она,  вместо того  чтобы
броситься  мне на  шею,  поступила,  вопреки своим  ощущениям,  импульсивно:
просто испугалась.
     Потом  жалела об этом и переживала до тех пор, пока не получила от меня
письмо.  Мы начали переписываться, а позд-нее Лариса приехала ко мне в гости
во время летних каникул...
     Но это случилось через год, а в тот момент...
     -  Дурак!  -  беззлобно, но мне  тогда  показалось как-то презрительно,
бросила Лариса, повернулась и решительно пошла прочь.
     В  такие  моменты остающийся  почти  всегда  чувствует, когда  уходящий
хочет, чтобы  его окликнули, остановили, попросили прощения, но  я этого  не
почувствовал и дал ей уйти...
     В  студенческие  годы  она  приезжала  ко мне  в  Москву,  но потом  мы
расстались...
     Встретившись через три десятка  лет, я узнал, что  она была замужем  за
американцем,  от которого родила сына.  Сейчас ее  сын оканчивает Бостонский
университет, женился на американской девушке, и у него все тип-топ.
     У Ларисы тоже более-менее  все в  порядке: она с головой ушла в бизнес,
открыла несколько торговых фирм, одна из которых находится в Софии...
     Однако продолжим...
     С  небольшим  коричневым  фибровым  чемоданчиком  с  железными  углами,
забитым под завязку моими любимыми книгами, и восьмьюдесятью пятью рублями в
кармане, я вышел из вагона поезда "Омск - Москва" на Казанском вокзале...
     Прямо с  вокзала я отправился на Ленинские горы, чтобы подать документы
в  приемную   комиссию   МГУ.   Можете  представить   мое  отчаяние,   когда
обнаружилось, что я приехал на  целых полтора  месяца раньше и что сейчас  у
меня не только не  примут документы: их просто некому принимать, но  и никто
не даст разрешение на проживание в студенческом общежитии.
     Мне как-то и в голову не  пришло  узнать,  когда  подаются  документы в
приемную комиссию и когда сдача экзаменов.
     Возвращаться в Омск? С какими глазами? Тратить деньги на билеты?  Этого
я вообще не мог себе позволить. Что оставалось делать?
     В  растрепанных  чувствах я  брел  по московским улицам, пытаясь  найти
выход. Знакомых - никого.  Чтобы устроиться на работу, нужна прописка: в это
меня  посвятил комендант студенческого общежития университета, к  которому я
обратился с просьбой поселить меня хотя бы на одну ночь.
     - Понимаю тебя, сынок,  но не  имею права... Вот если  бы ты  справочку
какую принес  из деканата или приемной комиссии... но кто ж тебе даст такую?
- Он выразительно развел руками.
     - Что же мне делать? - растерянно спросил я. - Может, где-то возьмут на
временную работу?
     - Эх, милай, рабочие  руки  всюду нужны, но  у тебя же  нет  московской
прописки, а без нее кто ж  тебя возьмет? Разве только на разгрузку фруктов и
овощей... -  Он  задумчиво потер в затылке.  - Но тебе ж жить где-то надо...
Да-а-а, - протянул он, - дела...
     - А где происходят эти разгрузки? - на всякий случай поинтересовался я.
     - Сейчас напишу... - Он быстро набросал два адреса на листке и протянул
мне.
     Нужно сказать, что позднее эти адреса меня часто выручали во время моей
учебы в Москве...
     Иду я, значит, по улицам Москвы, и вдруг  меня словно осенило: Господи,
я же столько времени  мечтал стать  "великим артистом"! И зачем я ввязался в
это негласное состязание с Аркадием поступать в университет? И все дурацкий,
упрямый мой характер!
     Сколько   было   разговоров  о  моем  артистическом  будущем  в   нашем
драмкружке! А  наша руководительница,  Зинаида  Осиповна, настаивала на том,
чтобы я поступал во ВГИК:  верила, что у меня есть талант... Более того, она
даже  написала мне рекомендательное письмо с  таким хвалебным  отзывом, что,
прочитав  его,  мне  просто  сразу можно  было вручать  если не  Оскара,  то
присвоить звание "Народный артист СССР" - уж точно...
     Смеха ради вспомню, что свою первую роль в драмкружке  Дома  пионеров я
сначала начисто  провалил! Получив  роль Кая в  "Снежной королеве", я честно
разучил  ее. Но, как  оказалось,  разучил чисто механически,  совершенно  не
вдумываясь  в  суть истории. И  вот, когда  я  вышел на  первую  генеральную
репетицию, и неожиданно что-то  в моей голове заклинило: мое собственное "я"
взбунтовалось против очевидной несправедливости. Впервые я видел перед собой
не выученный текст пьесы, а самого героя.
     Для меня это стало таким потрясением, что,  не  выдержав слез  девочки,
игравшей роль Герды и очень натурально  плакавшей на сцене, я забыл, что мое
сердце "заледенело", и совсем не по тексту пьесы сказал:
     - Милая Герда, неужели какой-то осколок зеркала, хоть  и принадлежащего
Снежной королеве, заставит  меня  забыть  тебя,  мою сестру  и нашу  любимую
бабушку?
     Раздались  бурные  аплодисменты присутствующих на репетиции зрителей  и
даже участников  спектакля,  занавес закрылся  и  открылся  лишь через  час,
который потребовался Зинаиде Осиповне, чтобы  убедить меня  в  том, что я не
имею права вмешиваться в  авторский текст и что мое  сердце  именно  по воле
автора должно  растаять  от любви Герды,  а  не  по  собственному  разумению
Виктора Доценко.  Именно тогда я,  во-первых,  не  только понял,  что  такое
система Станислав-ского, но и безоговорочно принял ее, хотя и не читал тогда
ни  одной  его книги,  во-вторых, и это  главное, я понял,  какой магической
силой обладает автор произведения!
     Наверное, именно в тот день во мне и родилось еще не осознанное желание
стать писателем...
     История моего сценического дебюта долгое время была притчей во языцех в
Доме пионеров городка нефтяников.
     После неудачного визита  в университет все сомнения развеялись. Узнав в
справочной адрес ВГИКа, я уверенно поехал до станции "ВДНХ"...
     К  счастью,  на первый  тур  я успел: до него оставалось еще  несколько
дней. Документы принимал  молодой невысокий  паренек,  который  впоследствии
стал не  только преподавателем  ВГИКа, но и  долгие  годы  был  правой рукой
Сергея  Аполлинариевича  Герасимова.  Этим  молодым  пареньком  был  Георгий
Игоревич Склянский.  Тогда  он  еще учился на четвертом курсе, в  мастерской
Сергея  Аполлинариевича  и  принимал  документы  у  абитуриентов  в  порядке
общественной нагрузки.
     В  тот  тысяча  девятьсот  шестьдесят  третий  год  мастерскую  набирал
признанный  классик  нашего  кино  -  Михаил  Ильич  Ромм,   что,   конечно,
удесятеряло мое волнение.
     Изучив  мои  документы, будущий  педагог ВГИКа  спросил,  почему  я  не
представил сценарий  или рассказ. Для меня это было новостью,  но я не подал
виду и  заверил, что подготовил одну  небольшую  историю, но она в чемодане,
который в камере хранения на вокзале. Склянский поверил мне, дал направление
в  общежитие и расписание туров, но  попросил принести в ближайшие  день-два
мое сочинение.
     У меня  было  несколько дней  на подготовку, и первым делом я уселся за
рассказ. Сначала я не знал, о чем писать, но потом решил написать лирическую
историю,  где   доминировали   ощущения   и  настроения.  Почему-то,   чисто
интуитивно,  я  старался все  описать наглядно - что  и  как  мне  виделось.
Писалось так легко,  что я закончил  свой  труд за пару  часов.  Старательно
переписал  его  начисто,  выводя  каждую  букву,  а после  стал  лихорадочно
обновлять свой репер..
     Помню, нисколько не волновался и был уверен в том, что не провалюсь...
     Однако известие о том,  что  актерскую мастерскую набирает известнейший
кинорежиссер,  несколько  пошатнуло  мою  уверенность, и я,  несмотря на мою
природную смелость, сильно мандражировал. Лихорадочно перебирал в памяти все
подготовленные  стихи,   басни,  отрывки.  В   моей  голове  настолько   все
перемешалось, что  казалось,  начни я  читать -  и сам себя  не пойму,  а уж
кто-то другой...
     В какой-то момент хотел  даже  дать деру, но пересилил себя и явился во
ВГИК  с  дрожью  в  коленях.  Но  кто-то сказал,  что  Мастер не  приедет  и
прослушивать  будет второй  педагог:  известная актриса советского  кино.  Я
несколько успокоился  и решил пойти в первых  рядах: почему-то встречаться с
актрисой мне  было менее страшно,  чем с  самим Мастером. А к тому же я  был
яростным ее поклонником и был очень рад встрече.
     Перед аудиторией скопилась  огромное количество девушек и парней. Чтобы
немного  отвлечься от предстоящего  прослушивания и успокоиться,  я принялся
всматриваться в лица рискнувших поступать во ВГИК...
     В этой взволнованной  толпе  мелькали юные лица  тех, кто несколько лет
спустя  появятся  на экране.  В  тот  год вместе со мной  во ВГИК  поступали
будущие  звезды  нашего  кино:  Валентина  Теличкина,  Екатерина  Васильева,
Наталья Рычагова, Валерий Рыжаков, Галина Микеладзе, Александр Стефанович...
А с Екатериной Васильевой пришлось столкнуться на  съемочной площадке, когда
снимался фильм "Экипаж".
     Но до этого нужно было еще дожить...
     А тогда...
     Настроившись  морально,  я  вошел  в  аудиторию и  с  огорчением увидел
молодого человека,  принимавшего у меня документы: актриса, которую я мечтал
увидеть, отсутствовала. За столом сидел еще один человек восточного типа.
     Этим  человеком оказался  Тавризян,  который  в будущем сыграл  в  моей
судьбе роль, не оставившую у меня приятных воспоминаний...
     Я взял себя в руки  и достаточно уныло прочитал басню  Сергея Михалкова
"Лев  и ярлык",  затем стихотворение Горького "Легенда о  Марко".  До показа
сценок я не дошел: Тавризян поблагодарил меня и сказал, что я свободен...
     Я  чувствовал,  что  мне не удалось раскрыть в  достаточной  мере  свои
возможности,  и  потому   был  уверен  в  провале.  Можете  представить  мое
радостно-удивленное состояние,  когда в списках, допущенных ко второму туру,
я  обнаружил  свою  фамилию.  Моей  радости не  было предела.  Вприпрыжку  я
добрался до  общежития,  бросил книги  на кровать и пошел бродить по городу.
Хотелось петь  и танцевать,  кружиться  от радости. Все люди вокруг казались
удивительно прекрасными и милыми...
     С  большим нетерпением  я  дождался  второго тура, который так же легко
миновал,  потом  третьего.   С  каким-то   особым   внутренним  подъемом   и
воодушевлением я предстал пред взором Мастера.
     Во мне все  заходило ходуном, коленки подгибались, я не знал, куда деть
руки. Наверное, Мастер все это прочитал в моих глазах, а  потому улыбнулся и
сказал:
     - Да не волнуйтесь вы так, молодой человек! Вы  представьте  себе,  что
находитесь в теплой  компании, что вас окружают  близкие люди:  вам сразу же
станет легче и появится уверенность... Кстати, мне понравился ваш рассказ: у
вас хорошее видение материала...
     Сначала  я не  заметил  его  похвалы:  изо всех  сил  пытаясь  мысленно
представить то, что советовал Мастер, но ничего не получалось. Мне казалось,
что  время летит ужасно  быстро и вот-вот  у  Мастера лопнет  терпение и  он
прикажет  выйти  вон, а  может,  и  того  хуже.  Вдруг, не  знаю  почему,  я
вообразил, что я нахожусь не в аудитории, а в римской бане. Почему-то именно
в римской, а не турецкой или русской, но я представил всех сидящих  напротив
меня преподавателей в белоснежных тогах, с полуобнаженными торсами.
     Мне стало так весело, что я улыбнулся и начал читать. Мастер не прервал
меня  ни  разу,  а  когда  я  закончил,  попросил показать  сценку,  которую
предложит сам, и задание дал довольно пространное. Примерно оно звучало так:
     -  Молодой человек, представьте, что в этой аудитории никого и вообще -
эта  аудитория не  аудитория  вовсе,  а больничная  палата, в которой, кроме
меня, совсем больного человека, никого нет. Представили?
     - Вроде бы да, - не очень уверенно кивнул я.
     -  С  минуты на минуту меня должна  навестить моя жена,  -  он кивнул в
сторону своей соседки, - а вы несколько минут назад вышли от меня и оставили
на  тумбочке  нечто  такое, как,  например, вот этот листок, который  никоим
образом не  должен попасть на глаза моей супруги. Начнется скандал,  который
больному, то бишь мне, совсем не полезен...
     - То есть мне нужно забрать его до прихода вашей супруги? - уточнил я.
     - Не просто забрать,  но забрать так,  чтобы я этого не заметил:  начну
интересоваться,  почему  забираешь,  а тут  войдет моя  жена, все  узнает, и
начнется буря... Вопросы?
     - Вопросов нет, - заверил я и задумался.
     Задание  казалось  мне  не   только,   мягко  говоря,  странным,  но  и
трудновыполнимым.   Я  мысленно   поставил  себя   в   назначенные  Мастером
обстоятельства и понял, что все не так просто, как может показаться.
     - А вы спите? - спросил я.
     - Скажем, чутко дремлю, - с улыбкой ответил он, разгадав мою уловку.
     В этот момент я понял, что нужно предпринять нечто совсем неординарное.
На  меня вопросительно  и  нетерпеливо смотрели пять  пар  преподавательских
глаз. И я решился: зачем-то сунул руку в карман,  вытащил авторучку и быстро
подошел к столу:
     -  Профессор, я не  могу выполнить ваше задание! - совершенно серьезным
тоном  проговорил я, затем взял тот злополучный листок и протянул Мастеру. -
Прошу вас,  поставьте свой автограф, чтобы я  мог когда-нибудь  показать его
своим детям и внукам! Умоляю вас! - на полном серьезе  взмолился  я, заметив
его удивленную нерешительность.
     - Хорошо! - неожиданно с улыбкой согласился Мастер и расписался.
     - Спасибо огромное! - поблагодарил я.
     Затем взял листок, повернулся и  спокойно направился к выходу. Никто не
проронил ни слова: все молча наблюдали за мной,  и некоторым, надеюсь,  было
меня жалко. Сделав  несколько шагов, я остановился, вновь подошел к столу  и
молча протянул листок Мастеру.
     Он долго  и внимательно смотрел  на меня,  затем  погладил  подбородок,
покачал головой и тихо, словно про себя, произнес:
     - А что, это может быть весьма забавно... - и вдруг весело рассмеялся и
сквозь смех добавил: - А ты, брат, хитер, однако... весьма...
     Я  прожил достаточно много лет, но тот день был самым счастливым в моей
жизни!  Осталось  сдать  экзамены,  но  они  меня   не  волновали:  написать
сочинение, сдать историю,  английский  и  еще  что-то там,  кажется,  устную
литературу... Какая  ерунда, тем более что  бывалые студенты  меня заверили,
что экзамены - это проформа: главное, что Мастер курса меня выбрал...
     Однако... По всей вероятности, я был слишком счастлив, чтобы  это могло
продолжаться слишком долго...
     Оставалось  полтора месяца до  начала занятий, когда мои сбережения,  с
таким трудом собранные на поездку в Москву, были украдены. Кем, выяснить  не
удалось...
     Представляете мое состояние? Мне и  так-то было,  мягко  говоря, не  по
себе,  а  точнее сказать  - стыдно:  это произошло, когда я  впервые обратил
внимание на то, как были одеты большинство абитуриентов.
     Я смотрел на свои вздувшиеся на коленях брюки, на дешевенькую курточку,
изрядно поношенную рубашку, на стоп-танные  ботинки,  и иногда, особенно при
знакомстве с девушками, мне просто хотелось  провалиться сквозь землю. А тут
еще и последние деньги, таким пґотом доставшиеся, стянули...
     Всеми правдами и неправдами  я  пытался устроиться на временную работу,
чтобы хоть что-то добыть  себе на пропитание, но все попытки были  тщетными:
никто из кадровиков не хотел нарушать правила прописки...
     Положение  стало  совершенно  безысходным!  В   отчаянии   я  попытался
связаться с Мастером,  но тот, вместе со своей супругой, уже уехал на съемки
нового  фильма. Исчезла последняя надежда! Три дня я  питался  исключительно
кипятком, правда, иногда находились наблюдательные студенты, замечавшие, что
я  ничего  не ем,  и выделяли мне кусок  хлеба: из  гордости  я  старательно
скрывал причину своего голодания.
     Конечно, дотошные читатели могут задать вопрос:
     -   Почему  вы,  Виктор  Николаевич,  находясь  в  такой  экстремальной
ситуации, не продали хотя бы один из подарков рижской бабушки?
     Резонный  вопрос! Но дело в том, что для меня в то время такие понятия,
как  драгоценности,  золото,  их денежный  эквивалент,  не существовало. Это
во-первых. А во-вторых, если честно, в то время я и понятия не имел, что эти
подарки  обладают какой-то ценностью. И  наконец, в-третьих,  для  меня  эти
подарки  почему-то были  очень  важны, и я ни  за  что  не хотел  бы  с ними
расстаться: тем более когда узнал правду о своем рождении...
     Сообщать домой  было бесполезно:  там  сами с  трудом  сводили  концы с
концами, да и не мог я просить  маму о денежной  помощи, что ясно  из  ранее
рассказанного...
     Единственным человеком,  кому  я  сообщил о происшествии, не вдаваясь в
подробности, был  мой тренер, Доброквашин Владимир Семенович. Однако и ему я
написал обо  всем с  большой долей иронии и оптимизма, всячески скрывая свое
отчаянное положение...
     Однажды,  когда желудок просто  сводило от голода,  я в  совершеннейшем
трансе вышел из общежития и побрел в никуда...
     Так бреду я одиноко в толпе спешащих по своим делам людей и не замечаю,
что за мной по пятам кто-то следует. Вдруг  слышу, как меня окликает мужской
голос:
     - Доценко?
     Я  остановился,  обернулся   и  увидел  перед  собой  невысокого   чуть
седоватого мужчину лет сорока. Лицо его мне кого-то напомнило.
     - Вы меня? - с удивлением спросил я.
     - Да, если, конечно, ваша фамилия Доценко? - добродушно улыбнулся он.
     - Я действительно Доценко, но... - недоуменно пожал  плечами,  напрягая
свою память - откуда-то этот человек мне знаком.
     - Кажется, вас зовут Виктор?
     - Да, но откуда вы...
     -  Мы  с  вами  встречались  на   всесоюзных  юношеских  соревнованиях!
Насколько я  помню, вы  выиграли  диск, эстафету  и заняли  второе место  по
многоборью, верно?
     - Кто вы?  - Я был так поражен его  осведомленностью о моих  спортивных
достижениях, что почувствовал себя шпионом, которого раскрыли.
     -  Я  тренирую  десятиборцев  Москвы, но обо  мне  потом, -  отмахнулся
незнакомец.  - Зовут меня  Вадим  Константинович, фамилия - Дармо!  А вы что
делаете в Москве?  Погостить  к  родственникам  или  знакомым? Почему  такая
грусть в глазах?
     -  Есть причины,  - с  тяжелым  вздохом ответил я и попросил: -  Только
говорите мне "ты", хорошо?
     -  Принято!  -  улыбнулся  он.  -   Теперь  рассказывай:  отчего  такая
вселенская грусть?
     Немного  подумав, я  махнул  рукой  на свою  щепетильность  и  принялся
рассказывать  о  положении,  в  каком  очутился.  Рассказал  все  честно, но
почему-то утаил, что не  только  прошел третий тур,  но  и зачислен во ВГИК.
Когда я закончил, Вадим Константинович спросил:
     -  А  ты  что,  только во  ВГИКе хочешь  учиться  или можно  предложить
альтернативу?
     - Разве у меня есть выбор?
     - Выбор у человека  всегда есть, - добродушно улыбнулся он. - Например,
ты можешь выждать год и снова поступать во ВГИК...
     - Но где я буду...
     - Где ты будешь жить и чем заниматься - другой вопрос, - перебил  Вадим
Константинович. - Я тебе предлагаю более активный вариант в этой ситуации...
     - Какой?
     - Поступить в Бауманское училище!
     - МВТУ имени Баумана? - с удивлением переспросил я.
     - Слышал о нем?
     - Кто не слышал о Бауманском училище? - усмехнулся я, вспомнив, в каких
превосходных  степенях о нем  отзывались те  немногочисленные мои  знакомые,
которые получали  образование в Москве. -  Но  я слышал, что туда  поступить
гораздо   сложнее,  чем  в   университет.  И  пока  дождешься  вступительных
экзаменов.
     - Дело в том, что еще я являюсь и преподавателем физического воспитания
в Бауманском.
     - Вот как? - Эта информация меня заинтересовала.
     -  ...и  мы уговорили  руководство Училища  провести спецнабор на месяц
раньше  обычных вступительных  экзаменов,  - закончил  он свою  мысль, потом
добавил: - Это  сделано специально,  чтобы наш вуз не  страдал от недостатка
абитуриентов-спортсменов. Если претендент провалится у нас, у него останется
шанс поступать в любой другой институт!
     -  Интересное предложение, - задумчиво проговорил  я.  -  Но  есть один
неприятный момент в моей биографии...
     - Ты находишься под следствием? - сыронизировал Вадим Константинович.
     - Нет, - серьезно ответил я, не приняв шутки, и добавил: - Я заканчивал
вечернюю  школу  рабочей  молодежи,  а   чтобы  поступать  в  такой  сильный
технический вуз, как Бауманский... - я недвусмысленно покачал головой.
     -  Это,  правда, несколько  осложняет  нашу  задачу, но, как  говаривал
Наполеон,  давай  вступим  в бой, а  там  посмотрим... Главное,  определись:
будешь поступать к нам или нет?
     - Буду, но...
     - Никаких  "но"! -  перебил он. - Погоди-ка...  -  Вадим Константинович
вошел в телефонную будку и принялся куда-то звонить, затем вышел и сказал: -
Поехали!
     - Куда?
     -  К нам: нас ждут  дома!  - Он  подхватил меня под руку  и  потащил за
собой...
     Вам, конечно,  невозможно представить мои чувства,  когда  я переступил
порог квартиры Вадима Константиновича:  нас уже ожидал великолепный обед,  и
вкусный запах витал уже в прихожей. Я едва не потерял сознание.  Стесняясь и
краснея от гостеприимства добродушной хозяйки, я вовсю отнекивался, заверяя,
что  не голоден и  только что  вкусно отобедал,  однако дал себя уговорить и
принялся уписывать все, что ни ставили передо мною, и обнаглел до того,  что
просил добавки...
     Через  несколько  дней  Вадим  Константинович  мне  признался,   что  у
общежития ВГИКа он оказался совсем не случайно, а  потому что, вел переписку
с моим  бывшим  тренером Доброквашиным, а я от того, как  вы помните,  почти
ничего не скрывал. А потом Вадим Константинович добавил, что, увидев меня, с
огромным  трудом удержался от вопроса о  моем здоровье: настолько я выглядел
исхудавшим и изможденным...
     С  этого дня  Вадим  Константинович  стал  для меня  больше чем  просто
тренером, больше чем просто хорошим человеком: на многие десятки лет он стал
мне самым близким человеком и был мне словно отец родной...
     Признаюсь, что мне  сильно везло  на  хороших людей,  которые  особенно
часто появлялись в  самые  трудные  моменты моей жизни,  когда  казалось,  я
остался  один  и мне никто  не сможет помочь.  Словно сам  Бог  берег  меня,
посылая  в  кризисные моменты новое  знакомство,  приносившее мне неоценимую
поддержку, не дававшее мне погрузиться на самое дно...
     Жена  Вадима Константиновича, кстати, тоже Наташа,  была в  свое  время
чемпионкой  страны по  метанию  диска. Это  была  обаятельная женщина, очень
гостеприимная и добрая. А какие блинчики с мясом она готовила!
     У них была очень уютная двухкомнатная квартира со смежными комнатами, и
я  спал  на  диване  в  проходной комнате, которая  одновременно  являлась и
гостиной.
     Через несколько дней Вадим Константинович взял меня на тренировку своих
подопечных.  Тренировка  проходила  на  стадионе   Бауманского  училища.  Он
познакомил меня с рослыми подвижными парнями, сказав, что я подающий надежды
многоборец и  что теперь я буду тренироваться в одной команде  с ними. После
чего тренер дал  им задание, а меня попросил немного подождать и удалился по
своим  делам.  Это меня  немного  удивило, но  я  с  интересом  наблюдал  за
тренировкой.
     Вадим Константинович отсутствовал минут  пятнадцать, а  когда вернулся,
вручил мне тренировочный костюм, полукеды и тапочки с шипами:
     - Переодевайся и вперед, на разминку!
     - Это все мне? - с удивлением спросил я.
     - А  кому же еще? - Он весело подмигнул. - Давай пошустрее, Виктор: кое
с кем хочу познакомить...
     Я  успел дважды  пропотеть,  когда  к  Вадиму  Константиновичу  подошел
высокий  статный   мужчина  кавказского  типа.   В   этом   человеке   сразу
чувствовалась огромная внутренняя  энергия,  способная  заряжать окружающих.
Тренер подозвал меня.
     -  Хачатуров  Гайкас Акопович! -  представил он. -  Заведующий кафедрой
физвоспитания нашего училища, а это Доценко Виктор, о котором я вам говорил!
     - Ну,  здравствуй, Виктор! - Хачатуров крепко пожал мне руку. - Значит,
хочешь  у нас  учиться? - проговорил он, явно не  ожидая от меня какого-либо
ответа. - И какие достижения ты имеешь на данный момент?
     После моего ответа он задумался, словно все взвешивая, и сказал:
     - Ну, что ж, Виктор, десятиборцы нам очень и очень нужны, однако должен
тебя предупредить: к нам очень  трудно поступить, тем более что ты готовился
не в технический вуз, но еще труднее учиться...
     - Догадываюсь... - промямлил я.
     -  Ты знаешь,  что наше училище заканчивали такие великие личности, как
Туполев, Королев, Ландау  и  многие  другие известные  люди? -  Он  не  стал
дожидаться моего ответа и спросил: - Какие оценки в аттестате?
     - Одна тройка. - Я смущенно опустил голову.
     - По какому предмету?
     - По физике...
     -  Понятно... -  Он взглянул на тренера и задумчиво проговорил: - Нужно
подстраховать... А как с другими предметами, по которым  будут вступительные
экзамены?
     -  С математикой  не шибко,  а  с  другими  более-менее... -  не  очень
уверенно проговорил я.
     - Ладно,  готовься!  По физике и математике попытаюсь помочь, но дальше
будет чертовски  трудно... Тебе, конечно, общежитие нужно... - Он задумался.
-  Наши "козероги" в Ильинке  живут: сорок минут  на электричке по Казанской
дороге, ну да что-нибудь придумаем...
     - Кто такие "козероги"? - неожиданно спросил я.
     -  Так у нас  зовут  абитуриентов.  - Заведующий кафедрой  улыбнулся  и
крепко пожал мне руку. - Проводи меня, Вадим Константинович...
     Когда они отошли, у меня возникло такое впечатление, что  я уже учусь а
этом знаменитом вузе страны: таким зарядом оптимизма обладал этот человек...
     Обещание поддержки во  время экзаменов как-то бодрило и  внушало веру в
положительный  результат,  но  судьбе-злодейке  и  на этот раз  было  угодно
испытать меня на прочность...
     Наш  поток почему-то вызвал  интерес  у самого ректора - он появился во
время вступительных экзаменов.
     Положение было  критическим: каким-то чудом мне удалось все-таки  сдать
математику,  хотя билет достался  трудный. Но меня выручила отличная память,
да и ощущение безысходности, вероятно, обостряет умственные данные человека,
и в такие минуты он способен на большее, чем в обычных условиях...
     Не  буду  останавливаться  на  всех  вступительных экзаменах:  расскажу
только о двух, которые, на мой взгляд, подтверждают распространенное мнение,
что сдача экзаменов напоминает лотерею...
     Английский  язык  я  знал  вполне  сносно  и  был за него  относительно
спокоен, но  на всякий  случай  последний  день  перед  экзаменом  полностью
посвятил различным бытовым фразам,  наиболее часто встречающимся в обыденной
жизни  человека. Выучил массу  различных  обиходных выражений  и  без страха
вошел в аудиторию.
     Легко и быстро перевел попавшийся в билете текст, и как только  один из
педагогов,  видно  старший,  спросил:  готов ли  кто-нибудь отвечать,  сразу
поднял руку. Он указал на преподавательницу, сидящую у самого окна.
     По   всей  вероятности,  что-то  меня  смутило  во  внешности   молодой
преподавательницы,  к которой  я пошел  отвечать: непонятно почему  я  вдруг
ощутил какую-то тяжесть в ногах и необъяснимое волнение внутри...
     Монотонно, словно  робот,  я  прочитал текст,  перевел  его, ответил на
письменные вопросы и приготовился к разговору.
     Не знаю,  о чем  я тогда думал,  но  прослушал вопрос  экзаменаторши  и
уловил  только  конец  фразы.  Я  поднял глаза, впервые  взглянул  на нее  и
попросил повторить вопрос. Я был уверен, что именно это  я и попросил ее. Но
приключилось  нечто  удивительное: преподавательница  вдруг  вся  вспыхнула,
смущенно опустила голову, метнула быстрый взгляд  на сидящую  рядом коллегу,
затем  встала и стремительно вышла из аудитории. За ней  бросилась  и вторая
преподавательница.
     Не  успела  за  ними закрыться дверь, как  за ней раздался такой мощный
взрыв хохота, что  все абитуриенты, словно по команде, повернули головы в ту
сторону.
     Я ничего  не  понимал и недоуменно пожимал  плечами.  Затем, совершенно
машинально,   мысленно  повторил   свою   последнюю   просьбу,   высказанную
преподавательнице, и тут к моему лицу прилила кровь: я был готов провалиться
сквозь землю.  Оказывается, я,  вместо просьбы повторить вопрос,  сделал  ей
совершенно недвусмысленное предложение...
     Тут   следует  признаться,   что  некоторое  время   назад   из   чисто
мальчишеского пижонства я выучил довольно фривольные предложения, обращенные
к особам  противоположного  пола,  на... десяти языках. Поверьте, в этом был
свой шик!  Но как подобная фраза  вырвалась у меня  по ходу экзамена, до сих
пор не пойму...
     Обхватив голову руками, я  уставился взглядом в крышку  стола и  не мог
поднять глаз. Все кончено: преподавательница не простит мне такую вольность!
Мне казалось, все в аудитории услышали мой ляпсус и смеются надо мною...
     Не знаю,  сколько времени прошло: мне  показалось -  целая вечность, но
наконец вернулась моя экзаменаторша, молча взяла мой экзаменационный лист, с
огромным  трудом  сдерживая  душивший  ее смех,  что-то  в  нем  написала  и
протянула мне.  Пробормотав  что-то  вроде: "Добрый день, спасибо,  не стоит
благодарности и живите долго..." -  я выскочил словно ужаленный из аудитории
и совершенно мокрый прислонился к стене.
     Меня тут же  окружили  и засыпали вопросами, но я мрачно  молчал, затем
обреченно  махнул рукой:  мол,  конечно, засыпался.  Но какой-то  парень  не
поверил и выхватил из рук мой экзаменационный лист:
     - А ты, брат, шутник, оказывается! - усмехнулся он.
     Представьте  мое  удивление  и  недоумение, когда  я  увидел,  что  мне
поставили "отлично"!!! К сожалению, потом я  ни разу не  встречался  с  этой
милой женщиной и не узнал,  что  побудило ее так поступить: случай, конечно,
комический,  хоть кино снимай, но надеюсь, я ей понравился  или она попросту
оценила мой ..
     Чтобы из "козерога",  то бишь абитуриента, превратиться в студента, мне
оставалось  сдать  последний экзамен,  но этим экзаменом  была физика!!! А в
ней, как сейчас говорят, я был "не Копенгаген".
     Физику, помню, принимал  на  нашем  потоке мужчина средних  лет. У него
были усталые глаза, а в прическе спереди торчал клок седых волос. Спокойно и
лениво,  но очень внимательно он следил за тем, чтобы  мы не "шпаргалили". У
него был такой усталый, но проницательный взгляд, что мне кажется, ни у кого
даже мысли не могло возникнуть его обмануть.
     Подойдя к столу, я, нисколько не волнуясь  (был уверен,  что настал мой
конец:  чего волноваться?), взял билет и получил от экзаменатора  ободряющую
улыбку (от которой мне стало так неудобно, словно я уже обманул его тем, что
показал свою уверенность в отличных знаниях по физике).
     Я  сел  за  стол  и взглянул  в билет.  К моему  счастью, устный вопрос
оказался одним из немногих, которые мне были известны, и я быстро подготовил
на  него ответ,  но  когда прочитал задачу, руки мои опустились. Почему-то в
мозгу мелькнуло:
     - Так вот где таилась погибель моя!
     Потрясение  было  столь сильным,  что я на всю  жизнь  запомнил условие
задачи: "Сколько альфа и бета превращений имеет уран двести тридцать восемь,
превращаясь в плюмбум двести девять?"
     В вечерней школе мы об этих "превращениях",  как говорится, и слухом не
слыхивали. Физику нам преподавал  совсем  старенький  учитель, который очень
часто болел, а перед выпускными  экзаменами и вообще  Мы его все любили
и очень жалели: он был одиноким человеком, и  его жизнь целиком принадлежала
школе.  Я до  сих  пор  вспоминаю  всегда  помятый пиджак, вечно  обсыпанный
перхотью и блестевший на локтях, его очки с надтреснутой оправой, которые он
постоянно поправлял левой рукой, так как одной дужки не было и они все время
перекашивались...
     По прочтении задачи мне оставалось только петь:
     Это мы не проходили,
     Это нам не задавали...
     Я посидел немного и  собрался  было  уйти  от неминуемого  позора. Взял
записи, билет и направился к столу, чтобы сдаться.
     - Уже  готовы?  - неожиданно  услышал я  и  увидел  добродушную  улыбку
преподавателя.  - Вот молодец! Вы посмотрите на  этого юношу: уважаю смелых!
Вы все сидите и не решаетесь, а он первым рискнул! Садитесь! - Он дружелюбно
указал на стул рядом с собой.
     Все это время я пытался  прервать его  пафосную речь,  но  это  мне  не
удалось, а когда он закончил, мне почему-то не захотелось его разубеждать, и
я  сел  на  указанный стул.  Педагог взял  билет,  пробежал  его  глазами  и
ободряюще кивнул. Я приступил к ответу на теоретический вопрос и когда дошел
до середины, он сказал:
     - Очень хорошо! Достаточно!.. Теперь давайте ваше решение задачи!
     - Дело в том...  - Я замялся, потом призвал на помощь все эмоциональные
резервы и произнес тихим голосом: - Дело в том, товарищ преподаватель, что я
ее не решил! - Увидев его недоуменный взгляд, сконфуженно добавил едва ли не
шепотом: - Мы это не проходили...
     Экзаменатор растерянно  помолчал, покачивая  головой: он явно не  знал,
что со мною делать.
     - Вот так история! Я не должен был слушать ваш ответ по теории, пока не
проверю решение задачи... Даже и не знаю,  что с вами делать... Все сдать  и
оступиться на последнем этапе... - Он действительно был огорчен и пристально
взглянул на меня, но я промолчал и стыдливо опустил глаза к полу.
     - А вы знаете, что  у нас гораздо  труднее учиться,  чем  поступить?  -
неожиданно произнес он сакраментальную фразу.
     - Да, Гайкас Акопович мне говорил то же самое! - Я уныло вздохнул.
     - Откуда вы знаете Гайкаса Акоповича? -  заинтересовался он,  - Вы что,
спортом занимаетесь?
     - Да, десятиборьем!
     - Разряд имеете?
     - Второй взрослый!
     Экзаменатор встал из-за стола и несколько минут ходил от дверей до окна
и обратно, затем вернулся к столу:
     - Приношу  в  жертву  свои принципы... - Он  быстро  черкнул  что-то  в
экзаменационном  листе  и  протянул мне. -  Я оканчивал  наше Училище и тоже
занимался у Гайкаса Акоповича! Желаю удачи!
     -  Спасибо! -  прочувственно поблагодарил я  и  тут  же  вышел, радуясь
троечке:  мне  для  зачисления  нужно  было  получить  любую   положительную
отметку...
     Вадим Константинович не  сразу поверил,  что я без всякой  помощи  сдал
экзамены, и  потом он всегда и везде говорил:  у Доценко такое упорство, что
он достигнет всего, чего захочет...
     Позднее я узнал, что  преподаватель,  принимавший у  меня  физику,  был
чемпионом Бауманского училища по вольной борьбе и он любимый  ученик Гайкаса
Акоповича...
     Как  после этих  историй  не  поверить,  что очень многое, если не все,
зависит от господина Случая...
     Я -  студент  МВТУ имени  Баумана  и учусь  на К-2: "К" -  факультет  -
"конструкторский", "2" - "гусеничные и тракторные машины". Под этим скромным
названием  скрывались  довольно современные разработки ракетных установок  и
транспортных  механизмов на воздушной  подушке. Уже на  первом курсе я  стал
посещать "ученый  кружок",  который вел сам академик Кристи. Когда я  принес
ему свой реферат  и  он прочитал  его, то сказал мне приятные слова, которым
так никогда и не суждено было сбыться:
     - Молодой человек, вы  весьма способны, и вас, если приложите  максимум
усилий, ожидает большое будущее ученого!..
     Честно говоря, на первых  порах учеба давалась мне  трудно.  Не потому,
что сложно было учиться, а в чисто физическом  плане. Во-первых,  жили мы  в
сорока минутах езды  по Казанской дороге, где находились  корпуса  общежития
Бауманского училища. На дорогу туда и обратно уходило около двух с половиной
часов!  А  еще около двух часов  в день у  меня отнимали тренировки! Правда,
нужно отдать  должное  Вадиму Константиновичу:  он все-таки добился, и меня,
месяца через  три, перевели в главное общежитие, где обычно жили иногородние
старшекурсники и дипломники.  Это общежитие было расположено  прямо напротив
училища, и жить стало гораздо легче...
     Учеба  на первом  курсе запомнилась мне  только  несколькими  забавными
историями, которыми я и поделюсь с вами...
     Первое время в Бауманском училище мне было очень трудно психологически:
я  часто испытывал  недовольство  самим собой.  Недовольство тем,  что  я не
преодолел  первое серьезное жизненное  испытание и  не  продолжил борьбу  за
учебу во ВГИКе.  Наверное,  во  мне  тогда  было слишком  много романтизма и
максимализма. ВГИК относился к  элитным  вузам, и в нем обучались в основном
дети очень обеспеченных родителей.
     Для меня  до сих пор остается загадкой: почему Мастер взял меня на свой
курс? Может,  заранее  предвидел,  что я не пройду последующих испытаний? Но
тогда мне казалось, что я предал свою мечту...
     Иногороднему  первокурснику,  не   обросшему  достаточными   связями  и
знакомствами, жизнь в столице  дается  гораздо труднее,  чем  первокурснику,
который  после  занятий  возвращается  под  крылышко родителей.  Стипендия -
тридцать пять рублей в месяц,  из которых два рубля вычитается за общежитие.
Что  говорить:  студенты  действительно жили впроголодь,  если  не  получали
существенной поддержки из дому.
     Мне еще относительно повезло: в  нашей  комнате  жили  четверо ребят, и
двое  из них  были  из довольно обеспеченных семей.  Особенно запомнился мне
кучерявый парень с Украины по имени Микола, кажется,  он был из Львова. Отец
Миколы директорствовал  на сыроваренном заводе и раз в месяц, кроме ощутимых
денежных   переводов:  от  пятидесяти  до  ста  рублей,  присылал  огромную,
килограммов на пять, голову ароматного сыра.  Сыр  был настолько жирным, что
за несколько минут трехслойная газета пропитывалась жиром насквозь.
     Поверьте, что, даже побывав  на родине сыра, в Швейцарии, я  никогда не
ел  ничего  более  вкусного, чем  сыр,  который  присылал  отец  Миколы.  Не
сомневаюсь, что делался он по  специальному  заказу заботливого  родителя, и
этой головой сыра мы ужинали всей комнатой около двух недель.
     У нас была  очень  дружная  компания, и мы  жили  как бы  одной семьей,
вместе  питались,  ходили  развлекаться,  устраивали  совместные  вечеринки.
Иногда  и я получал  продуктовые посылки от мамы  и, конечно,  отдавал их на
общий  стол. В отношении амурных дел  у нас сложился жесткий порядок: полный
запрет в будни. Девушек разрешалось приглашать только с вечера  пятницы и по
вечер  воскресенья.  Если  ситуация  с  девушкой  у  кого-то   из  нас  была
напряженной,  то можно было попросить, но не менее чем за сутки, чтобы  пару
часов остальные где-нибудь погуляли.
     Единственное исключение  было  сделано для меня,  когда ко мне приехала
Лариса Петрова. Она  приехала  в четверг, и ребятам,  которым я  рассказал о
наших с Ларисой отношениях, пришлось свалить из комнаты на весь в
     О своем приезде Лариса не  сообщила: решила  сделать сюрприз. Она робко
постучалась в дверь нашей комнаты. Я писал какие-то конспекты, Микола что-то
чертил: остальные ребята еще не пришли с занятий.
     -  Та  можно  же!  -  откликнулся  Микола  и,  когда  дверь  открылась,
присвистнул: - Подывитесь на эту красулю!
     - Мне Виктора Доценко! - чуть смущенно проговорила Лариса.
     Стоял  на  редкость  теплый  апрель,  и  Лариса   была  одета  в  очень
симпатичный  в  черно-бело-серую клетку костюмчик. В письмах Лариса  обещала
навестить  меня,  но  то,  что  собирается  преподнести  мне подарок  к  дню
рождения, скрыла.
     -  Лариса! -  вскочил  я и бросился ее обнимать. -  Проходи, ставь свой
чемодан! Что же не предупредила? Я бы встретил тебя на вокзале...
     - Сюрприз есть сюрприз! - Она так нежно улыбнулась, что у  меня на душе
стало легко и тепло.
     - Познакомься, это Микола, он...
     -  Помню-помню:  ты  писал! Вы  с Украины... -  Она  протянула руку.  -
Лариса!
     - Ну а як же: Виктор все уши прожужжал нам  про вас! - Пожимая ей руку,
он выразительно вздернул брови, кинув взгляд в мою сторону.
     Я пожал плечами, не  зная,  как  поступить в данном случае: не мог же я
выгнать его из комнаты. Однако он сам сообразил:
     - Тю, черт! - воскликнул Микола, выскочив  из-за стола. - Мне ж  бежать
треба: опаздываю вже!
     - Куда опаздываешь? - не врубился я в его хитрый ход.
     - Забыл, что ли? Мы ж с ребятами идем смотреть  двух-серийный индийский
фильм... Так что вернемся не раньше одиннадцати  вечера! -  Он повернулся  к
Ларисе. - Не прощаюсь: увидимся вечером! Хорошо?
     - Хорошо! - растерянно кивнула Лариса, и Микола исчез.
     Казалось бы,  что такого особенного, что ребята решили сходить в  кино?
Но я-то знал,  что никакого уговора о походе в кино не  было, а  это значит,
что  Микола  давал  мне  понять,  что  он  перехватит  ребят  и  комната  до
одиннадцати  вечера  в моем  полном распоряжении.  Кроме того,  он  открытым
текстом дал  понять Ларисе, что она может остаться и на ночь: это  никого не
стеснит.
     Расположение кроватей и бельевых веревок в комнате было таково, что при
желании можно было отгородить любую кровать, и опыт подобных уединений у нас
уже имелся. А по поводу тесноты есть  поговорка: "С  любимой  женщиной  и на
лавке просторно, а с нелюбимой и в трехспальной кровати тесно!"
     Я  был  обрадован и  взволнован  приездом  Ларисы, и  долгое  время  мы
смотрели друг на друга и молчали. Я боялся сотворить какую-нибудь  глупость,
но и Лариса была тоже напряжена, тщетно пытаясь скрыть свое состояние.
     - Чайку поставить? - спросил я, чтобы разрядить это гнетущее молчание.
     - Поставь! - ответила Лариса. - А я и конфет привезла... - Она раскрыла
чемодан  и вытащила коробку шоколадных конфет, затем молча поставила на стол
бутылку красного вина и вопросительно взглянула на меня.
     - Конечно, можно, - кивнул я и добавил: - Только ты знаешь, я...
     - Знаю, ты не пьешь! И очень хорошо! А  я выпью... Говорят, праздновать
день рождения заранее нельзя: оно у  тебя послезавтра, но свой подарок, если
не возражаешь, я вручу сейчас! - Она вытащила из чемодана красиво завернутый
внушительный пакет и протянула мне.
     В бумаге оказалась  коробка, в  которой я обнаружил  очень  модные в то
время плетеные туфли чешского производства с острыми носами.
     - Господи, это же так дорого! - воскликнул я, подумав  про себя, что на
такие туфли не хватило бы даже целой моей стипендии.
     - Тебе не понравился мой подарок?
     - Ну что ты, милая, они просто чудо!
     - Вот и прекрасно! Носи на здоровье!
     - Спасибо, милая! - Я обнял ее и крепко поцеловал в губы.
     На этот раз ее губы были податливыми, прохладно-влажными и пахли чем-то
очень нежным и волнующим.
     - Может, сначала ты меня чаем напоишь? - смущенно спросила Лариса, а ее
глаза излучали радостное сияние.
     В  тот  вечер Лариса стала женщиной. Я до сих пор  помню  те прекрасные
волнующие мгновения, которые мы ощутили. Мы словно слились в единое целое, и
казалось,  ничто на  свете  не разлучит  нас. Каких только любовных  слов не
шептали  мы друг  другу. В тот  вечер и Лариса очень  сильно изменилась: она
словно в раз повзрослела, обрела нечто такое, что ощущается только в женских
глазах:  уверенность в себе, в своей красоте,  в своей любви,  а еще  знание
того, что ей открылась какая-то женская тайна, и она горда этим...
     После  занятий в пятницу и всю субботу  мы с Ларисой бродили по Москве,
посетили Третьяковку, ВДНХ, Сокольники, прокатились по Москве-реке на речном
трамвайчике. К  вечеру возвращались, буквально падая от усталости,  и быстро
засыпали в своем укрытии. Это  было  как нельзя кстати: мы просыпались среди
ночи, когда ребята спали, и тихонечко, стараясь и дышать-то через раз, чтобы
не разбудить  их,  начинали свои любовные игры,  твердо  уверенные,  что нас
никто не слышит. Правда,  когда  Лариса уехала, ребята  признались,  что все
наши "ахи и охи" они слышали, но  старались лежать тихо,  чтобы не  помешать
нашему счастью...
     Милые чудаки! Какое прекрасное было время!
     Но,  как  я говорил выше,  хорошее не  длится  долго. Оказалось, Лариса
приехала только  на  три  дня,  и об  этом  я  узнал  лишь тогда,  когда  мы
отпраздновали мой день рождения.
     Праздновали, естественно, в нашей  комнате. Гостей было немного: соседи
по  комнате,  три  их  приятельницы  да  мы с  Ларисой.  Одна из приятельниц
принесла с собой небольшой магнитофон, и мы вволю натанцевались: по правилам
общежития, гостям предписывалось покинуть общежитие до одиннадцати часов, но
мне  сделали исключение в честь  дня  рождения и  продлили вечеринку на один
час.
     Кстати, чтобы Лариса  спокойно проходила в  общежитие, я уговорил  одну
студентку, и та на время отдала свой пропуск...
     Пока ребята провожали своих подружек, мы быстро  вернули простыни-ширму
на место  и улеглись в  свою  "землянку". После бурной  обоюдной эротической
атаки, продолжавшейся долго и шумно: не было страха кого-то потревожить,  мы
замерли в объятиях  друг друга, чтобы  немного  отдохнуть и вновь ринуться в
бой.
     - А я завтра уезжаю... - неожиданно сообщила Лариса.
     - Как уезжаешь? Куда? - растерянно воскликнул я.
     - Домой.
     - Как же так? Почему ты мне раньше не сказала?
     - А что бы изменилось? Надеюсь, ты не думал, что я на все лето приехала
к тебе?
     -  Нет, но почему всего на  три дня?  -  Я  был  настолько  обескуражен
неожиданным известием, что никак не мог прийти в себя.
     -  Во-первых, тебе учиться  нужно, а я только мешаю, во-вторых,  у меня
тоже  дела есть:  повидались,  день рождения  отпраздновали,  пора  и  честь
знать...
     - Все как-то неожиданно и... грустно...
     - Вот и хорошо,  что не сказала раньше:  не было бы  такого  веселья на
твоем празднике. -  Лариса  задумчиво улыбнулась. -  Не  печалься,  Доца, не
навсегда же мы расстаемся...
     Кличку Доца придумал мне Никита Фридьев еще в четвертом классе, и с его
легкой руки меня все ребята так и называли до самого моего отъезда в Москву,
но девчонки - только по имени. Когда я услышал "Доца" из уст Ларисы, повеяло
чем-то родным и далеким...
     -  Да,  не  навсегда,  -  облегченно вздохнул я,  обнял  Ларису и нежно
прикоснулся к ее губам.
     - Ну  что  ты, в самом деле, Витя, целуешь так, словно мы действительно
долго  не  увидимся  с  тобою?  Сдашь сессию  и сам  в Омск приедешь  -  или
раздумал? - Она вопросительно сощурила свои милые глазки.
     - Как ты можешь  так говорить? -  с обидой  произнес я. -  Мне и так на
душе тошно, а ты еще добавляешь...
     Ни я, ни Лариса и представить в  те  часы не могли, что следующая  наша
встреча  произойдет  лишь  через  несколько  лет,  когда  я  сумею  все-таки
выбраться в  Омск,  но  это уже будет  совсем другая Лариса, и, конечно  же,
изменюсь и я. Во  всяком случае, после  следующей встречи мы  расстанемся  с
Ларисой на двадцать долгих лет...
     Прежде чем начался учебный семестр, нам объявили, что занятия  начнутся
лишь с пятого  октября, а весь сентябрь  мы проведем "на картошке". Я пришел
посоветоваться   с   Вадимом  Константиновичем,  моим   тренером:   нет   ли
каких-нибудь   соревнований   или   так   называемых  прикидочных   стартов.
"Прикидочными   стартами",   или    "прикидками",    назывались   внутренние
соревнования, результаты которых шли в зачет спортсмену для его зачисления в
команду. Ничего  подобного не предвиделось, и мне ничего не оставалось,  как
отправляться "на картошку"...
     Итак, "Здравствуй, милая картошка!"
     Вскоре  мы узнали,  что  наша  картошка растет  в  районе подмосковного
городка Можайска. Сборы были недолги, и в  начале сентября  ранним утром нас
загрузили  в  автобусы, и  к обеду мы  подъехали  к месту назначения. Местом
нашей борьбы за урожай оказалась небольшая деревушка с несколькими домами, в
которых жили в основном пожилые люди.
     Встретили нас не очень-то гостеприимно: быстренько  рассовали по  двое,
по  трое  на постой в  разные дома, хозяева  которых, как  вы понимаете, всю
жизнь "мечтали" о  нашем приезде. Председатель колхоза выделил нам небольшой
сарай,  который  стал нашей  столовой. Он предупредил, что обеспечивать  нас
будут  только  мясом  и молоком, а  все  остальное  -  в поле  и  в сельском
магазине, кроме того, людей в колхозе не хватает,  и готовить себе мы должны
сами, и добавил: за питание будут высчитывать  ежедневно...  Выход на работу
завтра в шесть утра, бригадир покажет.
     - Вопросы ко мне есть?  - буркнул  он и обвел нашу группу своим тяжелым
взглядом.
     Желающих спросить не оказалось, и председатель неожиданно усмехнулся:
     -  Странно,  почему никто  не интересуется  нормами оплаты? Или вам все
равно?
     -  А  мы думали, что  вы  сами посвятите нас в это, - приняв глуповатый
вид, радостно улыбнулся я.
     - Молодой, здоровый, да и веселый к тому же, - усмехнулся он. -  Думаю,
вам, молодой человек, не составит  большого  труда  одному из первых собрать
дневную норму! Она составляет пятнадцать корзин на человека,  то есть триста
килограммов  картофеля! За  выполнение  одной  нормы начисляется восемьдесят
шесть копеек.
     - А за две нормы? - продолжая улыбаться, спросил я.
     - Один рубль семьдесят две копейки, - терпеливо ответил председатель. -
И так за каждую  норму! Однако мне кажется, что  вряд ли  кто из вас наберет
больше  двух  норм,  а потому и считать  дальше -  пустая  трата времени!  -
Оглядев нас с видом победителя, он важно удалился прочь.
     Мы немного  приуныли, но вскоре молодость взяла  свое,  и мы с огромным
энтузиазмом принялись за  устройство сарая, который нашими стараниями вскоре
превратился  в "Ресторан "Арагви", во  всяком  случае, именно такая  надпись
красовалась на его дверях...
     Всего   нас   было   девятнадцать  и  лишь  только  две  девушки.   Это
обстоятельство заставило  нас проголосовать  за  назначение представительниц
прекрасной половины человечества поварами, с освобождением от полевых работ.
Решение  было  принято  почти единогласно: против  было только двое  -  сами
девушки.
     Для выполнения  работ, требующих  физической силы, постановили выделять
на  два  часа  в день  двух  дежурных,  которые  меняются  ежедневно.  В  их
обязанности входило: заготовить дрова, натаскать воды и обеспечить заготовку
и снабжение девчонок полевыми продуктами.
     В  первый вечер мы праздновали  начало нашей "трудовой деятельности  по
оказанию помощи сельскохозяйственным труженикам" у костра. У одного из самых
запасливых  и  дальновидных  ребят  оказались  две  бутылки  портвейна  "Три
семерки". К большому удивлению хозяина вина, желающих причаститься оказалось
не так много: всего четверо, а  потому им вполне хватило.  Вечер оказался на
редкость  веселым.  Под  гитару  мы  пели,   танцевали:  девчонок  буквально
разрывали на части.
     Странное дело: Светлана и Марина были далеки не только от совершенства,
но даже  от  средней "нормы". Более-менее миловидной была Марина. У нее была
женственная фигура, черные, коротко подстриженные волосы, и единственное, на
чем мог остановить взор любой мужчина, - огромные карие глаза. К тому же она
была москвичкой,  что, как  вы понимаете,  было  немаловажным  фактором  для
иногородних мужчин.
     Наверное, нужно  чуть подробнее  рассказать о нашей группе. Соотношение
полов вы уже знаете. Наша группа была составлена в основном из тех, кто  уже
успел поработать до института,  и были даже семейные - двое парней не только
обзавелись женами, увеличили население  страны.  Марина  и еще  пятеро ребят
были москвичами, остальные приехали в Москву из разных городов 
     Светлана, в отличие от Марины, была блондинкой, с совершенно нескладной
фигурой,  очень  худенькая, да  еще и  конопатая, а  ее  волосы наверняка не
знали, что такое парикм Светлана приехала откуда-то из глубинки России,
закончив школу с  золотой медалью, да и все вступительные экзамены она сдала
на "отлично". Столкнувшись с ней где-нибудь на улице, вы вряд ли обратили бы
на нее внимание. Другое дело полевые условия,  в которых оказались мы, когда
других  представительниц прекрасного пола не  было на десятки  километров. И
поэтому в поклонниках ни та ни другая недостатка не испытывали.
     Кстати,  Марина довольно скоро вышла замуж за старосту нашей группы. Их
отношения начались едва ли не с того вечера у костра. И если мне не изменяет
память,  они поженились  где-то  через  полгода после  поездки  на картошку.
Константин  приехал  из  Белоруссии.  Отслужил в армии, заработал  там лычку
ефрейтора. Как бы там  ни было,  но  после  картошки,  на которой он  как-то
незаметно занял  место  звеньевого, его  единодушно выбрали старостой  нашей
группы.
     Не  слишком отстала от  Марины и  Светлана:  она потеряла девственность
буквально в первые  дни нашей картофельной эпопеи.  "Счастливчиком" оказался
один  из тех,  кто  приложился  к  спиртному:  как-то  литра  "трех семерок"
оказалось  маловато, и  он  сходил  в сельский магазинчик,  расположенный  в
добром  десятке  километров  от  нашей деревни.  Мне  кажется,  что  с  того
злополучного дня, точнее сказать, ночи он навсегда возненавидел алкоголь: на
следующий  день,  во  время  завтрака, Светлана при  всех  объявила, что они
помолвлены.
     Новость  оказалась  сокрушительной не столько  для всей группы, сколько
для  самого "виновника". Валентин был высоким статным черноволосым парнем, с
тонкими чертами лица. Услыхав заявление Светланы,  он попытался было  свести
все  к  шутке,  но... не тут-то  было.  Светлана  неожиданно  расплакалась и
выбежала из-за стола,  за  которым  мгновенно  воцарилась  гнетущая  тишина.
Бросив гневный взгляд на Валентина, за Светланой устремилась и Марина.
     - Она что, врет? - спросил Константин. - Ты не делал ей предложение?
     - Конечно, нет! - с надрывом воскликнул Валентин.
     - Тогда почему она пошла на это? - спросил я.
     -  Может, подумала,  что,  переспав со  мной,  получит на меня какие-то
права? - В его голосе явно слышалась злость.
     - Да, попал ты, парень, - покачал головой Константин.
     -  Мне  кажется, ты  чего-то недоговариваешь, -  заметил один из  наших
"женатиков", рыжеволосый Гриша.
     - Чего? - буркнул Валентин.
     - Не знаю... Но так просто, ни с того ни с сего Светка вряд ли пошла бы
на такой шаг.
     - Мне тоже так  кажется, - поддержал Константин. - Колись, Валька, и мы
вместе подумаем, что делать дальше...
     - Отойдем? - неожиданно предложил ему Валентин.
     - Давай, - согласился тот.
     Они  отошли, и  несколько минут  Валентин  о чем-то ему рассказывал. По
возвращении Константин спросил его:
     - Ребятам можно сказать?
     Валентин нахмурился и неуверенно пожал плечами, словно предоставляя ему
самому решать.
     -  Дело  в  том,  что  Светлана   оказалась  девственницей!  -  объявил
Константин.
     -  Послушайте,  не  кажется  ли  вам,  что  они  сами  должны  во  всем
разобраться!  -  сказал  я:  почему-то  было неприятно  до  тошноты  все это
выслушивать. Словно перетряхивалось чужое грязное белье.
     - Если бы Светлана не подключила нас, - возразил Константин.
     - Что же мне делать? - Валентин был явно растерян.
     - Не знаю, -  откровенно признался Костя. - Пойду попробую поговорить с
ней.
     Когда он  отошел, мы несколько минут  сидели  молча, не смотря  друг на
друга.
     - Ситуация,  признаться,  пошловатая, - сказал наконец  Гриша. -  У нас
нечто подобное было на фабрике...
     - И что? - спросил я.
     -  Дошло  до профкома,  потом до  районного секретаря ВЛКСМ, вызвали их
обоих на бюро и так прочистили ему мозги, что бедняга молил ее  о прощении и
дал слово жениться...
     -  Думаешь,  Светка может  пойти  на  это?  - дрожащим голосом  спросил
Валентин.
     - Женская душа - потемки! - неожиданно объявил Валерий.
     Неожиданно  потому,  что он  уже  прославился своей  немногословностью.
Кроме того, Валерий имел ряд странностей...
     Это  был высокий  парень  лет  двадцати  пяти.  Внешностью  он  немного
напоминал  Юрия  Никулина. Словно стесняясь своего  роста, он чуть горбился,
его огромный нос, как ни странно, был к месту на длинном лице. Он был весьма
молчалив на людях, но регулярно разговаривал сам с собой. Как-то, вернувшись
с гулянок из районного центра далеко за полночь в дом, где мы ночевали - его
поселили со  мной  и  еще одним  парнем, - уверенный, что  мы  спим,  Валера
тихонечко прошел к  своей кровати, включил ночничок и взглянул на  ноги. Его
ботинки и брюки едва  не по колено были сильно заляпаны грязью. Я сплю очень
чутко и потому  проснулся сразу,  когда  только он вошел,  но он об  этом не
подозревал.
     - Валера, и где  это  ты так вымазался? -  с совершенно серьезной миной
спросил  он сам  себя и тут же добавил:  -  Ну конечно, свинья  всегда грязь
найдет! -  Потом  со вздохом  покачал головой,  разделся,  аккуратно  сложил
одежду на стул и лег спать.
     Честно признаюсь, я  с  большим трудом удержался  от  смеха. Сначала  я
подумал, что просто Валера заметил, что я не  сплю,  а потому и "сработал на
зрителя",  но нечто  подобно  произошло и  позднее,  когда  мы  вернулись  с
картошки.  Начались  занятия,  и  однажды, когда у нас была физкультура,  он
опоздал, а мы раздевались в специальной комнате, где у каждого был отдельный
шкафчик.
     Я  за  чем-то  вернулся  в раздевалку,  а  мой  шкафчик  стоял в другом
проходе,  нежели  шкафчик  Валеры. Услышав, что  кто-то  пришел, я осторожно
выглянул  и увидел Валеру,  который дергал заевшую  дверку своего шкафчика и
бубнил себе под нос:
     - Валера,  как  тебе не  стыдно! Не ломай  дверку!  Не ломай дверку!  -
приговаривал он.
     Тут я понял, что ему действительно присущи некие странности. Причем все
буквально  животы  надрывали,  наблюдая за  его "примочками". Особенно когда
педагоги  вызывали  его к  доске. Например, есть  слово  "выпуклость", а его
антоним  -  "вогнутость",  а  Валера  вместо  этого  говорил  "впуклутость"!
Представляете? А на английском, вместо "Йес, оф корс!" - "Да,  конечно!", он
говорил: "Йес бикоз!" - "Да, потому  что!" Но самым шикарным его перлом было
слово "выбоина": вместо него он вдруг употреблял - "выибона"!
     * * *
     Услыхав  философское  замечание  Валеры  в столь драматический  момент,
ребята  с трудом удержались от смеха, тем более что в  этот момент  вернулся
Константин.
     - Ну? - едва ли не хором воскликнули мы.
     - Честно?
     - Конечно, честно! - кивнул Валентин.
     -  Светлана в соплях,  но настроена очень решительно: думаю, тебе нужно
самому с  ней  поговорить... -  И  добавил: -  Но мой  совет: если не хочешь
вылететь за "аморалку", то уладь с ней все мирным путем...
     Никто  не  знает,  о чем говорил  с  ней  Валентин,  как  и  чем  сумел
уговорить,  но  всю уборочную они  были  вместе, а через пару месяцев  Света
стала носить его фамилию. Правда, после скромного бракосочетания, на котором
никто из  группы не присутствовал, их  более никто  вместе  не видел.  Но из
общежития Светлана выписалась и поселилась где-то на квартире. Был слух, что
Валентин откупился  от нее тем, что  дал ей  на время свою  фамилию,  а  его
родители  сняли  ей  комнату,  которую обязались оплачивать до окончания  ее
учебы. Однако это были только слухи: правду знали лишь Валентин и Света...
     К  уборке картофеля я относился  довольно скептически и был уверен, что
этот труд не придется  мне по  душе. Так  оно и вышло: когда мы очутились на
поле "битвы  за урожай", не знаю, как  остальные,  но я понял,  что  долго я
этого не выдержу.  К  счастью, меня выручил  случай:  дело  уже  близилось к
обеду, а  у меня было всего лишь  шесть  корзин из  пятнадцати,  и тут к нам
приехал бриг
     - Нужен  кто-нибудь  поздоровее!  - сказал  он, и все ребята  почему-то
посмотрели на меня.
     - А что делать-то?  - не проявляя особого интереса, спросил я на всякий
случай, хотя был готов броситься к нему со всех ног.
     -  По дороге  расскажу, -  уклонился тот, окидывая взглядом наполненные
картошкой корзины.
     Дело в том,  что у каждого  из  нас  была собственная  грядка,  которую
требовалось очистить от картофеля. Многие  ушли далеко вперед, а я  был едва
ли  не самым отстающим, если не считать Валерия, который дежурил по  кухне и
явился на поле на два часа позднее, чем остальные.
     - Садись, - сказал мне бригадир, указывая на место в бричке. - Надеюсь,
у тебя лучше получится возить картошку, чем собирать. Лошадей любишь?
     - Конечно! - уверенно заявил я и улыбнулся.
     Мне  совсем не хотелось признаваться, что  последняя  встреча  с  этими
благородными  животными произошла  в далеком детстве,  когда  я жил в  семье
старшей маминой сестры. Ее муж  был начальником райотдела милиции,  и у него
была бричка, на которой он объезжал свой район.
     - Запрягал когда-нибудь? - спросил бриг
     - Очень давно, в детстве! - почему-то соврал я.
     - Ничего, конюх поможет! - подбодрил бриг
     У меня отлегло  от души: спасательный круг, в виде конюха, я получил, а
значит, не утону.
     - Видишь то строение? - кивнул бригадир в правую сторону от дороги.
     - Ну, - кивнул я.
     - Сюда будешь возить картошку  и  разгружать ее.  Сам нагрузил двадцать
корзин -  сам разгрузил, затем собрал  пустые  корзины и вернул их в поле. -
Понял?
     - Вполне...
     Когда  мы  подъехали  к конюшне,  нас  встретил  пожилой усатый  конюх,
который,  получив  от  бригадира  приказ выделить  студенту  телегу и помочь
запрячь ее,  вывел из конюшни настоящего тяжеловоза с таким огромным крупом,
что на нем  спокойно  можно  было  играть в  настольный теннис. Лошадь  была
коричневой масти, а на лбу у нее, как звездочка, белело пятнышко.
     - Запрягал коды? - спросил конюх.
     - Да как вам сказать...
     - Значится, нет! - рассудительно вздохнул тот. - Так вот, гляди сюды...
- Ни слова не говоря, он принялся запрягать кобылу в телегу.
     Когда  он  закончил,  мне  показалось,  что  я действительно освоил азы
"водителя кобылы" и готов отправиться за картошкой.
     -  Погодь-ка, студэнт, шибко быстрый ты, однако! - усмехнулся он в свои
прокуренные рыжие усы. - Когда  закончите  работать:  это часов в шесть-семь
будет, доставишь Невидимку сюды...
     - Какую невидимку? - не понял я: мне и  в голову  не могло  прийти, что
такое огромное существо можно назвать невидимкою.
     Видно, ее "крестный" был большим шутником...
     - Каку, каку? Вот бестолочь-то  навязали на мою головушку,  - пробурчал
тот. - Невидимка -  вот  она, - указала он на лошадь. - А завтрева,  часам к
десяти, приходь за ней...
     - К десяти? - удивился я.
     - А зачем раньше-то? Ты картошку  будешь возить, а не землю: ее собрать
сначала  нужно-ть...  И  не   забудь  распрягать   ее  в   обед:   ей   тоже
поесть-попастись  не мешат... - Он вздохнул, махнул безнадежно рукой и пошел
по своим делам.
     В  этот день обедать ни мне,  ни моей новой  "подружке", не пришлось: с
большим  трудом  я справился  с корзинами, собранными и  наполненными  нашей
группой. Эта  работа  оказалась для  меня  более интересной, нежели собирать
картошку, выкапывая ее из земли, тем не менее к вечеру  я буквально  валился
от  усталости.  Жадно проглотив  ужин, я доплелся  до  кровати  и  мгновенно
заснул. За ночь я полностью восстановил силы и был готов к новым подвигам на
трудовом фронте.
     К  моему удивлению, работать на следующий  день мне было гораздо легче:
постепенно приобретались нужные навыки...
     Пришло время  обеда, и я уверенно распряг Невидимку, чтобы та попаслась
на полянке, но потом что-то стукнуло в мою неугомонную головушку, и я  решил
прокатиться на ней верхом. О ее  крупе я  уже упоминал.  А с  Невидимкой, по
всей вероятности,  так никто до меня не поступал, и не успел я толком на нее
взобраться, как  та пустилась в такой бешеный галоп, что я намертво вцепился
в ее гриву...
     Не знаю,  сколько времени Невидимка носила меня по  полям и  лугам, но,
когда она остановилась у  своей кормушки в конюшне, уже достаточно стемнело.
По всей вероятности, животное проголодалось, оно знало, что  голод не тетка,
а со мной еще будет шанс расправиться.
     За этот день  мне,  естественно, не  было  начислено ни  одной нормы, а
ребята, услышав мой рассказ, веселились до самой ночи. Несколько дней подряд
я ходил,  широко  расставляя ноги,  и,  наверное,  со  стороны действительно
напоминал кавалериста, как меня еще долго обзывали в группе...
     Через  несколько  дней  пришла  телеграмма,  срочно  вызывавшая меня  в
деканат:  мой  слезный  звонок  тренеру дошел до его  сердца,  и он  доказал
руководству,  что  Доценко   полезнее  тренироваться,  чем  "крутить  хвосты
кобылам"...
     Так позорно я сбежал с моей первой и  последней уборочной: с той поры я
всеми правдами и неправдами избегал этих принудительных сельскохозяйственных
работ...
     Учеба  на первом курсе давалась мне относительно легко:  особенно после
того, как меня перевели в  главное общежитие МВТУ.  К первой сессии я пришел
без единого хвоста. Да и экзамены я сдал без единой тройки,  если не считать
дифференцированного  зачета  по  английскому,  где  мне  выставили  "хлипкую
троечку". Вот что значит пропускать занятия.
     Дело  в  том, что наша группа, как я  уже  говорил, была "рабочей" и ее
формировали,  невзирая  на  то,  какой язык каждый учил в  школе:  немецкий,
французский... И занятия у нас  начались с изучения алфавита. Задав мне пару
вопросов,  преподавательница английского  выставила  мне  досрочный зачет  и
освободила от  занятий  до экзаменационной сессии. Тогда  я  очень  гордился
собой, а когда пришло  время сдавать сессию, я, не  имея практики, с большим
трудом сдал, едва не завалив, английский...
     Из всех педагогов первого курса мне особенно запомнились несколько.
     Наибольшее впечатление произвел профессор Фролов, читавший  курс химии.
В  день  сдачи  экзамена он  вошел  в  аудиторию, где находился  весь  поток
первокурсников   в   ожидании   экзамена.   Профессор   внимательно  оглядел
заполненные ряды, сверкая толстенными линзами очков, потом громко спросил:
     - Если  есть студенты, не  получившие зачета по практическим  занятиям,
прошу покинуть аудиторию и сначала получить зачет, а потом прийти ко мне  на
экзамен. - Он сделал паузу, но никто не поднялся. - Превосходно! - Профессор
довольно потер  свои ладошки. - А теперь прошу подойти ко мне тех студентов,
кто хочет получить "удовлетворительно"... Смелее, смелее, - подбодрил он.
     Человек десять поднялись и не очень уверенно приблизились к его столу.
     - Давайте ваши зачетки! - Он быстро поставил им  троечки, пожелал всего
доброго, потом снова  обратился к аудитории: -  Теперь  прошу подойти ко мне
тех студентов, кто знает мой предмет на "хорошо"...
     * * *
     Я уже говорил, что химия была одним из моих любимых предметов, и потому
я не волновался и наблюдал за остальными. Кстати, на вступительных экзаменах
мне попался такой вопрос: "Напишите формулы органических соединений, которые
вам известны".
     Я  первым  вызвался  отвечать  и начал  писать  на доске формулы, какие
помнил. Где-то на сороковой формуле меня остановил старший преподаватель.
     - Хватит, хватит, молодой человек! -  замахал он руками, - Впервые вижу
столько  формул  по органике,  написанных  абитуриентом, причем  без  единой
ошибки!   Не   буду  слушать  остальные  вопросы   вашего   билета!  Давайте
экзаменационный  лист! -  Он поставил "отлично" и расписался.  - Может быть,
еще кто хочет повторить сей "подвиг"? Сразу поставлю  "отлично"! - предложил
он тем, кто готовился отвечать, но никто не рискнул...
     Когда  профессор позвал  тех,  кто знает  на  "четверку", многие к нему
потянулись уже более смело,  и он всем поставил отметку без единого вопроса.
После того  как они вышли, он сказал,  обращаясь  к оставшимся, которых было
человек пятнадцать:
     - А с вами мы побеседуем...
     Рассматривая оставшихся первокурсников, я с огромным удивлением заметил
Валерия,  который в химии разбирался как свинья  в апельсинах. Подумав, что,
может  быть,  смогу ему  чем-нибудь  помочь, я  дожидался,  когда  он пойдет
отвечать. На  этот раз  профессор  вызывал  сам. Наконец дошла  очередь и до
Валеры. Задав ему пару вопросов и мгновенно разобравшись, что тот в химии ни
бельмеса, профессор спросил:
     - Молодой человек,  почему вы не подошли,  когда я вызывал на "тройку"?
Допустим, вы не хотели "тройку", тогда почему не подошли на "четверку"?
     - Я боялся... - сквозь надутые губы процедил Валера.
     - Ладно,  сегодня  вам ставить ничего  не буду,  завтра принимаю второй
поток,  приходите  и  уж там-то не оплошайте! - едва ли  не впрямую намекнул
профе - Договорились?..
     - Спасибо вам, профессор, - сказал Валера и почему-то начал наклоняться
к нему.
     Фролов,  вероятно,  подумал, что Валера хочет чмокнуть  его в руку:  он
нервно отдернул ее и сконфуженно промолвил:
     - Идите! Идите!  -  потом повернулся к нам и сообщил: -  В  июне  сорок
первого я поставил двойку и началась война: с тех пор двоек не  ставлю... Вы
готовы отвечать? - спросил он следующего...
     Этот профессор запомнился мне на всю жизнь, и память о нем очень теплая
и нежная...
     Неординарностью ситуации  запомнилась мне преподавательница  черчения и
начертательной геометрии.
     Как-то  мы  сдавали  этот  сложный  предмет.  Мне  досталось  непростое
задание: начертить  сечение  одной  замысловатой  детали.  Едва  взглянув на
рисунок, я понял, что даже если я и справлюсь с этим заданием, на него уйдет
столько времени, что я опоздаю на тренировку.
     Кроме  профессора  Арустамова,  по  учебнику  которого  мы  учились,  в
аудитории  были еще две преподавательницы. Среди студентов ходила байка, что
сдать  профессору  Арустамову  на "отлично"  можно  только мечтать  во  сне,
получить "четверку"  -  словно выиграть в  лотерею,  а на "тройку" никто  не
обижался. Так что мне идти к нему совсем не хотелось. Следовало оценить двух
других преподавательниц.
     Одна из  них  была  лет  тридцати,  с  очень  привлекательным  лицом  и
красивыми длинными  каштановыми  волосами, ниспадающими едва ли не до самого
пояса. Вторая была блондинкой и лет на двадцать старше первой. Красавицей ее
назвать было вряд  ли возможно, но  что-то в  ее  лице говорило о мягкости и
доброте характера.  Ища  решение и  делая наброски чертежа, я  раздумывал, к
кому лучше идти отвечать: к той, что постарше, или к той, что помоложе?
     Поглядывая  то на одну, то на другую, я заметил, что та, что  помоложе,
уставилась на меня. Наши взгляды пересеклись, и я почему-то не отвел глаза в
сторону, а нахально вперился на нее. Не знаю уж, что прочитала в моих глазах
эта дама, но взгляд ее неожиданно стал  откровенно томным и  загадочным. Она
встала  и  пошла по  проходу  в  мою  сторону,  останавливаясь то  у  одного
студента, то у другого.
     Когда  она  подошла  к  моему  столу  и склонилась ко  мне,  ее волосы,
соскользнув с плеч, упали на мою руку. От них шел такой удивительный аромат,
что  у  меня несколько  закружилась  голова, а  сердце  заколотилось,  как у
бегущего стремглав зайца.
     -  Молодец,  очень  хорошо!  -  одобрительно  проговорила она,  как  бы
нечаянно  накрыв  ладонью  мою руку,  а второй  неожиданно  быстро  прошлась
карандашом по  моему  наброску,  в буквальном  смысле подсказав мне ответ на
задачу. - Думаю, вы уже готовы отвечать, - тихо добавила она.
     У меня кровь прилила к голове, и в висках застучали сотни молоточков.
     - Можно к вам? - шепотом спросил я.
     -  Конечно, - улыбнулась она,  чуть сжала  мою  руку и  пошла  к своему
столу.
     Как только она села, я  поднял  руку. Не успела моя спасительница и рта
раскрыть, как вмешался профессор Арустамов:
     - Готовы? Идите сюда!
     На  какие-то  доли  секунды  я  растерялся,  не зная,  что  делать,  но
перехватил чуть заметное движение головы той, что протянула мне руку помощи.
"Не ходи!" - прочитал я в ее глазах.
     - Извините, профессор, я еще не готов, но хотел бы задать вам вопрос! -
пытаясь потянуть время, я искал, что бы  такое  спросить у  него и  нашел. -
Можно?
     - Вам что-то непонятно в билете?
     - Нет-нет, речь о вас...
     - Вот как? - усмехнулся он, - И что же?
     -  Это  правда,  что по  вашему  учебнику  "Черчение  и  начертательная
геометрия" учатся и в других странах? - Я  спросил  наобум, но заметил,  что
все находящиеся  в аудитории - не  только студенты, но преподавательницы - с
интересом прислушались.
     -  Да, он  переведен в пяти  странах, но об  этом, если  вам интересно,
поговорим  на занятиях,  а  здесь не мешайте  другим студентам  готовиться к
экзамену, - не очень любезно заметил Арустамов.
     Несмотря  на  напускную  строгость  профессора,   мне  показалось,  что
Арустамову польстил мой  вопрос. Так или иначе, он оставил меня в покое, а я
получил новую задачу: как избежать попадания за его стол?
     Помог господин Случай, с которым я на "ты": заглянула секретарша декана
и передала просьбу шефа срочно зайти в деканат.
     Не  успела  за  профессором  закрыться  дверь, как я,  перехватив  чуть
заметный кивок "моей" преподавательницы, спешно устремился за ее стол.
     - Вы очень  к  месту  вспомнили о книге профессора,  - делая  вид,  что
разглядывает  мое решение, тихо проговорила  она  и как  бы невзначай  снова
положила свою руку на мою.
     Мое  тело  одеревенело,  а  лицо  покрылось  краской. Казалось,  все  в
аудитории все видят.  Хорошо еще,  что я  сидел к ребятам  спиной. Я  бросил
быстрый взгляд на вторую  преподавательницу, но та, к моему счастью,  читала
"Огонек".
     - Как вас зовут?  -  пересохшими губами прошептал я, чтобы не выглядеть
полным  идиотом: женщина откровенно меня клеит, а я будто не соображаю,  что
происходит.
     -  Марина... - ответила она и, взглянув на свою коллегу, убрала руку  и
громче добавила: - Николаевна...
     Она говорила со мной в двух тональностях: одни фразы едва ли не шепотом
для меня, другие - нормальным голосом для посторонних ушей.
     -  Ну, что ж, ваши ответы весьма оригинальны... - нормальным голосом, а
более тихим: - Забегайте как-нибудь на кафедру... - и вновь громче: - Хотя и
не бесспорны... "Четверка" вас устроит?
     - Более чем! - подхватил я.
     -  Хорошо.  - Она  взяла  зачетку  и как будто писала  несколько дольше
обычного.
     - Спасибо, - поблагодарил я и, принимая у нее зачетку, чуть прикоснулся
к ее мягкой руке.
     Когда  в  коридоре я  раскрыл  зачетку, то  с  удивлением увидел оценку
"отлично" и клочок бумажки с номером телефона.
     Вас не  удивит, что  я стеснялся звонить Марине  Николаевне - просто не
хватало духу. Месяца через полтора  мы случайно встретились в метро. Она шла
под руку с каким-то  мужчиной, но сразу меня узнала, сердечно поздоровалась,
и  они пошли дальше,  а  за спиной она показала мне кулак, а  потом  сделала
указательным пальцем движение, каким набирается диск телефона.
     Я все-таки позвонил ей, но это случилось спустя год, когда я уже учился
в другом вузе. Звонку она обрадовалась, признавшись, что была уверена, что я
никогда  не  позвоню.  Она пригласила меня  к  себе  в гости, и  мы  провели
несколько бурных ночей,  пока не вернулся ее жених, ездивший  в Чехословакию
на какой-то научный симпозиум. Вскоре Марина вышла замуж, и  мы потерялись в
этом мире без всяких обид...
     На  весенней сессии судьба  вновь свела меня с профессором Арустамовым,
но  на этот раз я был во всеоружии и  четко ответил  на все вопросы  билета.
Ответил и на дополнительные вопросы, профессор взял зачетку в руки.
     - "Четверку" хотите поставить? - Я чуть заметно скривил губы.
     - А вы заслужили "отлично"? - чуть язвительно спросил он.
     - Кто откажется получить "отлично" у профессора Арустамова? - с вызовом
ответил я.
     - Попробуем! - задумчиво произнес  профессор и быстро  набросал контуры
двух  фигурок  в  двух  проекциях.  -  За  полчаса  найдете решение, то есть
нарисуете третью проекцию этих задачек,  - получите свою "пятерку", а нет...
- Он развел руками, - останетесь при своих...
     Одна фигурка представляла собой  квадрат  в  квадрате при виде сверху и
квадрат в квадрате при виде спереди - нужно было нарисовать третью проекцию,
то  есть вид сбоку,  другая фигурка - четырехугольник в четырехугольнике при
виде сверху и квадрат и вырезом сверху при виде спереди.
     Вот эти рисунки, как я сегодня их помню:
     1.
     _______
     ! ! ! ! !
     !______ ! !
     __________________!_____________________
     !
     _______ !
     ! ! ! ! !
     !______ ! !
     2.
     _______ !
     ! ! ! ! !
     ! ! ! ! !
     !_______! !
     !
     ____________________!____________________
     !
     ! ! ! ! !
     ! --- ! !
     !______ ! !
     На поиски решения  у меня  ушло  меньше десяти минут.  Причем  к первой
задаче я представил даже два ответа.
     Я  сознательно  не  привожу  эти  ответы,  в  надежде,  что  кому-то из
уважаемых читателей захочется самому попытать  счастье и решить задачки. Они
начерчены в точном соответствии с правилами ГОСТа, и если бы были пунктирные
линии, то они были бы обязательно указаны...
     Когда я поднял руку, профессор Арустамов ехидно спросил:
     - Что-то непонятно? Или вы согласились на "четверку"?
     - Нет, товарищ профессор, я готов показать ответы.
     - Вот как? - удивился Арустамов, тут же подошел ко мне, взглянул на мои
третьи проекции  и сказал: - У меня слов нет! Отлично! - Он поставил отметку
в зачетку, расписался и  признался: - Вы меня действительно удивили: эти две
задачки я всегда подкидываю студентам для окончательной оценки знаний. Они -
своего  рода  тест,  который я  даю  и в  компаниях  своих друзей.  С  этими
задачками мало кто справляется, даже инженеры! У вас, молодой человек, очень
хорошо  развито  пространственное  мышление.  Вероятно, вы не  только упорно
стремитесь к намеченной цели, но и любите фантазировать, я прав?
     - На все сто! - довольно улыбнулся я и почему-то рискнул подмигнуть...
     Этот человек мне запомнился не тем, что полил на меня елей, похвалив  и
поставив отличную отметку, а тем, что в считанные минуты распознал глубинную
сущность моего характера и моих пристрастий...
     Иногда  мне везло на людей, которые довольно быстро понимали суть моего
характера. Я обязательно расскажу о них - постараюсь никого не забыть...
     Но сейчас мне  хочется рассказать о  одном человеке, нарушая хронологию
повествования. Встреча с ним была единственной, но запомнилась навсегда.
     Я только  что  вступил  в брак с Татьяной Шкловской, моей третьей женой
(подробнее о ней и о наших взаимоотношениях я расскажу в свое время), и мы с
ней  отправились на медовый месяц в Пицунду, в Дом творчества Литфонда 
Там много было интересного, но сейчас речь пойдет только об одном человеке.
     Это был очень импозантный мужчина средних лет. Мы познакомились с ним в
бильярдной.
     - Вадим, - представился он.
     - Виталий, - ответил я...
     Совсем забыл  сказать, что несколько лет я при знакомстве представлялся
как Виталий.  Почему?  Об  этом  вы узнаете сразу же после  этого  эпизода с
Вадимом...
     С  Вадимом мы сразу понравились  друг другу. Сыграли несколько партий в
русский бильярд, потом в шахматы...
     Я очень импульсивный игрок и  ненавижу проигрывать.  Но мой мозг как-то
по-особому устроен: в любой игре я экспериментирую, выдумывая такие странные
и  необычные  ходы, что  однажды выиграл партию  в  шахматы  даже  у  одного
гроссмейстера, правда, только одну партию.
     Потом он  признался:  мой первый ход  его  настолько огорошил, что  ему
подумалось, что я вообще не  умею играть в шахматы, и он не отказался играть
со  мной исключительно из уважения, а когда  увидел  реальную угрозу  своего
поражения, было уже поздно.
     Когда ко мне  пришла  некоторая известность,  меня  проверили  на одной
очень серьезной  компьютерной программе и сделали интересное заключение: мой
мозг устроен так, что первый мой ход в  девяносто семи процентах оказывается
правильным, если я делаю его  спонтанно, без особых размышлений.  Если  же я
начинаю  просчитывать  многочисленные  комбинации,  процент  "лучшего  хода"
падает до пятидесяти двух.
     Иными словами,  я -  спринтер и не  люблю забегов на длинные дистанции.
Будь  то на гаревой дорожке,  в игре в шахматы, карты, нарды, даже  в  самой
жизни. Скорее всего поэтому  я за три-четыре месяца пишу новый роман -  меня
несет волна фантазии...
     А растянуть волну во времени, сами понимаете, невозможно...
     С  новым  знакомым,  оказавшимся  поэтом,  мы  провели часа три-четыре.
Потешившись  различными играми,  мы  гуляли  по берегу,  по  окрестностям  и
разговаривали, разговаривали, разговаривали...
     С  ним было интересно не  только  потому,  что Вадим умел слушать, но и
потому, что он высказывал очень точные  и ненавязчивые жизненные наблюдения.
Когда Вадим  слушал,  создавалось  полное  впечатление, словно  он о  чем-то
усиленно думает. Он не игнорировал собеседника, напротив - всегда  был очень
внимателен и  корректен, но он, как бы параллельно разговору, размышлял, как
будто решая какую-то важную задачу.
     Когда  уже начало темнеть, Вадим сказал, что ему пора собираться: через
пару часов  он улетал в  Москву.  Я напросился проводить его  до аэропорта и
получил согласие.
     В  машине мы говорили мало  и  весьма  односложно: нам  было грустно. Я
чувствовал, что ему тоже не очень  хочется расставаться. Мы простились очень
тепло, как  старые друзья,  и  на  прощанье  Вадим  вручил  мне запечатанный
конверт, попросив  не открывать до  возвращения  в  пансионат. Разве  я  мог
утерпеть? Не  проехав и  километра, я нетерпеливо надорвал конверт  и  вынул
сложенный вдвое лист бумаги. Это были стихи, посвященные мне.
     Они  оказались такими  неожиданными,  потому  что я почувствовал  себя,
мягко говоря, обнаженным.
     Пообщавшись  со мною  всего несколько часов,  этот  человек раскрыл мой
характер так спокойно и умело, как вы открываете консервную банку.
     Мне очень  хочется, чтобы вы, уважаемый читатель, тоже познакомились  с
этими чудесными стихами:  они  помогут лучше узнать меня, мой характер, мою,
если угодно,  душу.  Но вполне возможно, кому-то они  напомнят о себе  или о
близком человеке.
     Вот эти стихи:
     
ЛУПА
     Уколет лишь иголка,
     но меня, мне кажется,
     ударил нож разбойный!
     И спичка вырастает в столб огня!
     Мне от песчинки,
     как от пули, - больно!
     Ты над чувствительностью не глумись моей:
     не виноват!
     Хоть выгляжу я глупо!
     Быть может, пригодится для людей -
     моя душа
     как бы живая лупа!
     При помощи ее ты улови -
     начальных слов
     немое становленье!
     В письме случайном
     искорка любви -
     уже необычайное явление!
     Не удивляйся, что я сед!
     Что мимо всех пройдет -
     меня коснется!
     Зато твой взгляд вполнеба - как рассвет!
     А имя, по значенью,
     выше солнца!
     Далее шла подпись: "Тебе, Виталий, на память! Вадим Сикорский..."
     Не  правда  ли,  чудесные  стихи?  И как  точно подмечены  черты  моего
характера. Я действительно очень романтичен и легкораним. У меня нет кожи, и
я весь  словно  обнаженная рана: порой даже  одно  обидное слово,  брошенное
невзначай близким мне  человеком, заставляет меня  страдать.  Правда, у меня
мягкий характер: я не держу зла и быстро отхожу, но нанесенная рана заживает
долго.
     Собственно  говоря,  ранимость  и  маниакальная  честность   -  главные
свойства моего характера...
     К моему стыду, до этой встречи мне не попадались стихи  этого поэта, но
его фамилия  была  известна:  тогда  он  был  популярен. Я приложил максимум
усилий,  чтобы   разыскать   сборник  его  стихов,  прочитав  которые   я  с
удовольствием отметил, что  его поэзия очень  близка мне по духу, и я  очень
благодарен судьбе за то, что познакомился с ним и его стихами...
     Но вернемся в веселые и голодные студенческие годы...
     Примерно  через  месяц  после  отъезда Ларисы,  когда я  уже заканчивал
первый  курс: остался один  экзамен, меня  вызвал из комнаты дежурный вахтер
общежития, сказав, что ко мне кто-то пришел.
     Нередко  случалось, что  кто-нибудь из  знакомых  являлся  в  гости без
предупреждения,  тогда  их  не  впускали   в  общежитие,  поскольку  пропуск
заказывался заранее. Но на этот раз меня  ждал совсем незнакомый мне мужчина
лет пятидесяти.  Причем  ждал  на  улице,  хотя, как  сообщил  дежурный,  он
предлагал подождать внутри.
     Незнакомец был очень импозантно одет: как-то неуловимо  "не по-нашему",
с очень уж очевидным вкусом, и от него приятно пахло чем-то заграничным.
     - Вы Виктор Доценкофф? - спросил мужчина с легким акцентом.
     - Нет, я просто Виктор Доценко, - пришлось поправить его.
     - Возможно, так, -  кивнул щеголь и  протянул мне запечатанный конверт,
явно не советского производства. - Это вам просили передать... - Он  понизил
голос и почему-то с опаской обернулся.
     - Кто просил? - насторожился я.
     - Стоит  прочитать, чтобы все  понять!  - сказал он. -  До свидания.  -
Мужчина повернулся и пошел прочь.
     - Простите, но я хотел бы знать... - воскликнул я ему вдогонку, пытаясь
задержать его, но тот даже не обернулся.
     Удивленный и несколько взволнованный, я вернулся в  комнату. К счастью,
ребят не было. Я  осмотрел конверт, он был девственно чист. Дрожащими руками
осторожно вскрыл его: внутри оказались два машинописных листа,  а между ними
пять стодолларовых банкнот. У меня внутри все похолодело.
     Во время  "оттепели" - в  конце  50-х -  начале 60-х годов  - появилось
много  фарцовщиков, так называли спекулянтов иностранными тряпками, жвачкой,
валютой. Пресса уделяла им очень много внимания.
     Увидев  доллары, я тут же бросился к двери и закрыл ее на  засов. Потом
стал  лихорадочно  думать,  куда  бы  спрятать   этот  опасный   подарок,  а
параллельно  в  голову   лезли  разные  мысли:  "Что  это?  Провокация?  Кто
подстроил? Зачем? Кому  я помешал?  Чем?  Господи, если  это  провокация, то
нужно  срочно  избавиться от  этих  денег!  Может  сжечь?  Да,  но если  это
провокация милиции или органов,  а я их сожгу? А  потом они спросят: куда  я
дел доллары? И никто не поверит, что я их сжег! Боже, что же делать? Письмо!
Может быть, оно прояснит ситуацию?" Я стукнул себя по лбу и развернул листы.
     Письмо было написано  по-русски, но с такими чудовищными ошибками,  что
сразу стало  ясно: писал человек, не очень владеющий  русским языком. Письмо
было написано моим настоящим отцом.
     Помните, я говорил ранее,  что история моего рождения и фамилия родного
отца является версией мамы?
     Полковник Доценко на самом  деле существовал, но он  не был моим отцом:
полковник просто усыновил меня.
     А вот реальная история моего зачатия, изложенная моим настоящим отцом и
постепенно восстановленная  мною с  помощью разных лиц,  которые по крупицам
выдавали  информацию,  -  так  отдельные  кусочки  мозаики  в  конце  концов
складываются в целую картину.
     Более чем за  год до моего рождения  командование  направило мою маму в
Ригу. Цель  задания мне установить не удалось,  но это  задание  явно носило
конспиративный  хара  Для  легализации  своего пребывания  в Риге  мама
устроилась  горничной в богатый дом. Это и был тот  дом пятьдесят  четыре по
улице Мейера, в котором я когда-то жил ребенком.
     Сын  хозяйки  дома едва ли не с первой встречи влюбился  в маму. Дальше
все произошло стремительно. Мама ответила взаимностью, и они обвенчались, но
вскоре советские  войска вошли в Латвию, и Зигарду пришлось  бежать из Риги,
оставив беременную жену на попечение своей матери. Он планировал вызвать  ее
к себе,  как  устроится  в какой-нибудь стране. Мама, если родится  мальчик,
пообещала выполнить его просьбу и дать сыну имя - Виталас.
     Поскитавшись  по Европе,  он осел  в  Америке и сразу же  позвал маму к
себе. Но мама находилась на  восьмом  месяце, и  лететь  в ее положении было
опасно: комфортабельных  лайнеров  тогда  не  было. Вскоре  родился  я,  и с
грудным младенцем о таком длительном путешествии нечего было и мечтать.
     А в сорок восьмом году Сталин опустил "железный занавес"  - вышел указ,
запрещавший выезд за границу даже к близким родственникам...
     Дальше  вы уже  знаете: мама знакомится с  полковником Доценко, который
настолько влюбляется в нее, что не только предлагает выйти за него замуж, но
и готов  усыновить  меня.  Выбирать не приходилось, и  мама согласилась,  но
когда любовный угар прошел,  и полковник, бравый вояка, стал ей  изменять, к
тому  же  и  сифилисом  заразился. Этого  мама  не  могла  простить,  и  они
разошлись.
     Потом знакомство с Иваном Чернышевым и так далее, о чем я писал.
     Когда  рижская  бабушка  Лайма  уговорила  маму  прислать  меня  к  ней
погостить, мама согласилась  при одном условии: я не  должен знать правду об
отце. Для меня родной отец - Доценко.
     Вероятно,  мама боялась, что правда о моем рождении может причинить мне
вред, и она оказалась права...
     В письме ко мне Зигард писал, что впервые узнал о моем существовании от
своей матери, - к сожалению,  тогда я уже был довольно взрослым парнем, и он
долгие годы пытался найти меня, но это было очень и очень непросто. И только
сейчас,  когда  Хрущев  чуть  приоткрыл границы,  он  нашел меня  с  помощью
знакомых.
     В  Америке у  него свое дело -  фирма  по  производству  парфюмерии. Он
безмерно рад,  что  наконец-то отыскал  меня, и не теряет  надежды,  что  мы
когда-нибудь встретимся. В письме он посылает мне небольшую сумму только для
проверки:  дойдет  ли она до меня? Зигард очень  надеется, что я получу  его
послание, и  с  нетерпением будет  ждать от  меня  ответа. Он  называл  меня
странным именем Виталас,  от которого  пахнуло  чем-то знакомым.  Далее  шел
почтовый адрес в Лос-Анджелесе.
     Можете представить  мое состояние,  когда я прочитал это письмо? У меня
вновь  возникли мысли  о провокации, но я никак  не мог понять,  от кого она
исходит. Откуда им известно о моих рижских знакомых? О Зигарде? Неожиданно я
понял, почему мне показалось  знакомым странное  имя: именно так меня иногда
называла рижская бабушка Лайма.
     Из  письма своего  настоящего  отца  я узнал свое  первоначальное имя -
Виталас, серьезно полагая,  что коль  скоро  Доценко меня  усыновил, изменив
фамилию и изменив имя Виталас на Виктор, то  справедливо называться все-таки
Виталием. Мне пришло в голову, что Виталас и Виталий - производные от одного
корня:  "вита"  -  "жизнь",  а  имя Виктор означает "победитель".  К  своему
паспортному  имени  я вернулся  после  возвращения  из Афганистана,  впервые
очнувшись на больничной кровати.
     - Как вас зовут? - спросила миловидная медсестра.
     - Виктор, - прошептал я пересохшими губами.
     - После такого ранения выживают только победители! - с улыбкой заметила
она  и рассмеялась.  - Но вы,  вероятно, еще  не оправились  от ранения:  по
документам вы же Иван...
     События  прошлого так причудливо  переплетаются, что опять занесли меня
вперед, и  позднее вам станет ясно, почему меня  одно время звали Иваном. Но
слова медсестры  показались мне важным знаком свыше, и  потому  я вернулся к
имени, которое вписано в паспорт...
     Прочитав письмо еще раз, я почувствовал:  что-то здесь не так! Кому мог
понадобиться  обыкновенный бедный студент? А  вдруг  это  связано с МВТУ?  А
вдруг кто-то из "врагов" узнал о моем реферате в семинаре академика Кристи?
     Дело  в том, что на всех  листках,  где делались наброски рефератов, не
говоря уже о расчетах, в нашем студенческом научном кружке стояли грифы: для
"служебного пользования", либо "секретно",  или "не подлежит огласке", и все
записи сдавались в секретный  отдел кафедры. Более того,  для  зачисления  в
научный   кружок  все  кандидаты  заполняли  специальную  форму  подписки  о
"неразглашении".
     Моим давним волнениям сегодня нечего удивляться:  в то время вся страна
жила в атмосфере шпиономании и каждый советский человек твердо знал  - "враг
не дремлет"...
     Весь день я проходил в смятенных чувствах, решая  самый "важный" вопрос
моей жизни: должен ли я пойти в Органы и доложить о полученном письме?
     Во мне боролись  два чувства: душа протестовала против визита  в  столь
страшное заведение,  а вдолбленное воспитание  "гомо  советикус" убеждало  в
обратном. Долго мучиться мне не пришлось. Ранним утром следующего дня ко мне
приехал  мужчина  в   штатском.  Вероятно,   чтобы  не   дать  мне   заранее
подготовиться к будущим вопросам, он представился работником спорткомитета и
попросил  поехать  с  ним,  чтобы заполнить  документы для моего допуска  на
всесоюзные соревнования.
     По природе я  очень доверчивый человек  и от этой доверчивости довольно
часто страдаю: до сих пор жизнь ничему  не научила. Несмотря на свой возраст
и  опыт,  я продолжаю  оставаться  доверчивым,  и  этим  нередко  пользуются
нечисто-плотные люди.  Сколько раз люди, близкие мне,  которых я считал даже
друзьями,  предавали  и обманывали меня!  А сколько моих должников,  которые
брали взаймы на день, на неделю,  на месяц, и  годами не возвращающих долги!
Вернись ко мне эти деньги - жил бы гораздо лучше, чем в настоящее время...
     Появление "представителя спорткомитета" меня  не насторожило - с такого
рода бесстыдной  ложью я  еще не сталкивался. Почему-то мне  и  в  голову не
пришло,  отчего  такая  честь  оказана  именно  мне?  Ведь   для  заполнения
документов меня можно было вызвать через тренера или деканат.
     Все прояснилось, когда мы прибыли на Лубянку.  По поводу  второй  части
слова  мужчина  не  обманул:  это  тоже был  "комитет", только других  видов
спорта. У  меня  так колотилось  сердце, что казалось, адреналин заменил всю
кровь. Случилось то, чего  я более всего  боялся: это п  р о в о к а ц  и я!
Прощай учеба, прощай Москва! Прощай спорт! А возможно, прощай и свобода!
     Находясь  в полном смятении  и страхе, я не помню,  на какой  этаж меня
провели,  в  какой  кабинет,  не  очень  помню  и  лицо  хозяина   кабинета:
запечатлелось только  звание  -  м  Хотя он  и  был в  гражданском,  но
человек, доставивший меня, назвал его майором, однако фамилия  не отложилась
в  памяти: она была простая,  незвучная, вполне возможно, вымышленная, да  и
важно  ли  это  сейчас.  Запомнились только  глаза:  маленькие,  холодные  и
совершенно ничего не выражающие.
     Для  меня   этот   майор  олицетворял  собой  вселенское  зло,  которое
готовилось поглотить меня и выплюнуть где-нибудь на обочине жизни.
     Однако  мое  первое   знакомство  с  Органами  закончилось  с  меньшими
последствиями, чем я ожидал, по крайней мере, так казалось в то время. После
обычных анкетных  данных и пространных  вопросов о моей жизни  он неожиданно
спросил о письме, которое я получил вчера.
     Господи, откуда они знают про письмо, если оно  пришло не  по  почте, а
принес  его  совершенно  посторонний  человек,  проще  говоря,  обыкновенный
нарочный? Первым побуждением было  все отрицать, но я  вдруг  подумал о том,
что посыльный мог быть их сотрудником, а если  нет, то меня могут обыскать и
обнаружить злополучное письмо,  которое  было при мне: не зная,  что  с  ним
делать и куда спрятать, я таскал его с собой.
     Тут меня осенило:
     - Да, вчера какой-то незнакомый мужчина принес мне письмо, в  котором я
обнаружил и пятьсот долларов США! - спокойно ответил я и добавил: -  Сегодня
я  намеревался  показать его начальнику  Первого отдела МВТУ, чтобы получить
совет! К сожалению, не успел: к вам вызвали...
     - Вы  определенно не знаете того  мужчину, что вручил вам письмо?  - Он
буквально сверлил меня взглядом.
     - Впервые видел!
     - Хорошо, давайте сюда письмо!
     Я вытащил из заднего кармана  брюк конверт и протянул хозяину кабинета.
Тот  долго и очень внимательно  читал текст,  потом  несколько  минут  молча
смотрел  на меня своими поросячьими глазками, от  чего  я почувствовал себя,
мягко говоря, не в своей тарелке.
     - И что вы мне скажете на это?
     - Даже и не знаю, что сказать! - честно признался я, а потом добавил: -
Я впервые слышу о том, что мой родной отец не Доценко!
     - Бывает, - продолжая сверлить меня взглядом, заметил м - И что ты
хотел ему ответить? - Он перешел на "ты".
     - А что я могу  ответить?  Участвовать в  зачатии  еще  не  значит быть
отцом!  Я  и Доценко-то  не  помню  и  своим единственным отцом считаю Ивана
Чернышева, который  меня  растил,  кормил  и  поил!  - В  тот момент  у меня
почему-то возникла какая-то злость  на  моего  настоящего отца, и я говорил,
поддавшись лишь эмоциям.
     - А вы умны не погодам! - одобрительно сказал  майор: его тон несколько
смягчился, и он снова перешел на уважительное "вы".  - Но ответить-то что-то
нужно... -  Он  как-то  хитро и внимательно посмотрел мне в глаза,  словно к
чему-то подталкивая. - Поймите меня правильно, Виктор, вы учитесь в закрытом
вузе, и учитесь  вполне  достойно, вы талантливый  спортсмен и  отмечены  ЦК
ВЛКСМ и УВД Омска за отличную работу по охране правопорядка, а потому мне не
хотелось бы ломать вашу карьеру...
     - И что я должен написать? - догадливо спросил я.
     - Вы хотите, чтобы я вам помог?
     - Да, хочу!
     - Ладно, попробую...
     Майор  подвинул ко мне листок бумаги,  ручку и  принялся  диктовать мой
ответ.  Дословно я его не  помню, но суть воспроизвожу точно. В тот момент я
как-то не обратил внимание на то, что  он быстро и довольно складно излагает
мне текст письма, но сейчас я понимаю, что все было подготовлено заранее.
     В "своем" ответе я писал о  том,  что я прекрасно обходился до  сих пор
без него, обойдусь и впредь, что государство заботится обо мне, оплачивая не
только  мое  обучение,  но и дает мне приличную (не знаю,  смеяться  тут или
плакать?) - тридцать пять  рублей - ежемесячную стипендию, а потому  я в его
подачках не нуждаюсь и пятьсот долларов возвращаю...
     В смятении  чувств,  я,  конечно  же,  не вдумывался в  тон письма,  не
понимал, что  оно наверняка принесет ему  чудовищную боль,  но сейчас,  став
отцом, я осознал все и прекрасно понял, почему я больше ни разу не услышал о
нем и не получил более ни одной весточки от него.
     Потом  майор  попросил  вложить  деньги  в  конверт вместе  с  письмом,
надписать своей рукой адрес,  а отправит  его, заверил, он  сам. После  чего
заявил нечто пафосное в мой адрес, попросил ни с кем не обсуждать нашу с ним
встречу  и пожелал мне всяческих успехов  в  учебе, труде и жизни.  Я ощутил
великую гордость за свою страну, за партию и за себя лично.
     Сегодня мне смешна и печальна моя тогдашняя  наивность. Подозреваю, что
пять  сотен долларов до моего отца не дошли, но письмо он наверняка получил,
и, вполне возможно, еще более жестокое: потому-то и не было больше вестей от
него.
     Интересно, как  сложилась бы моя  судьба,  если  бы мы с отцом все-таки
встретились?  В девяносто  седьмом  году я побывал  в Америке.  Мы  ездили с
Наташей  в Вашингтон и  в Нью-Йорк:  во-первых,  отпраздновать Новый  год, а
главное, чтобы  я  собственными глазами увидел  те  места, где  должны  были
разворачиваться действия моего  будущего  романа (в то  время  я работал над
романом  "Награда  Бешеного").  Меня  преследовало желание  отыскать  своего
родного отца, но, трезво поразмыслив, я понял, что это вряд ли разумно.
     Вряд ли он был  жив:  Зигард  был  лет  на  десять лет  старше мамы.  Я
поставил  себя на место  близких людей,  окружавших его. И вот появляюсь  я,
кого они никогда не видели и о ком могли только  слышать - если  отец, забыв
причиненную  "моим"  письмом обиду,  все-таки  поведал  им обо  мне, - вдруг
объявляется:  "Здравствуйте, я ваш родственник!" Помните, отец писал  в  том
письме, что он не из бедных? Как отреагировали бы законные наследники на мое
появление? Думаю, нетрудно догадаться...
     Я  сам  выстроил себя,  чего-то  добился в  жизни  и вряд ли нуждаюсь в
положенной части наследства, на  которую  наверняка имею право по закону как
сын. Единственное, в чем честно признаюсь,  был бы очень  рад повидать своих
возможных  братьев  и сестер, если таковые  имеются. В глубине  души я очень
надеюсь, что они живут, и живут счастливо...
     После   общения  с  Конторой  прошло  несколько  дней.  Я  готовился  к
последнему экзамену,  когда меня утром вызвал декан  нашего факультета. Я не
знал  за  собой никакой  вины,  а  потому  явился в  его кабинет  в  хорошем
настроении.  До  этого  мы с ним встречались  несколько раз,  и  эти встречи
позволили составить о нем мнение как об очень умном, интересном и порядочном
человеке.
     Увидев  меня,  профессор  как-то  странно  и  поспешно  отвел взгляд  в
сторону, начав  перебирать на  столе  какие-то  документы. Ощутив  некоторую
тревогу, я молча следил за ним, пытаясь понять, в чем дело.
     - Виктор,  ты считаешься у нас на факультете одним из лучших студентов,
да и в спорте достиг отличных результатов... - виноватым тоном начал декан.
     - Что-то случилось? - упавшим голосом спросил я.
     - К огромному моему  сожалению, ты не можешь учиться в нашем вузе! - Он
глубоко вздохнул.
     - Почему? - вырвалось у меня.
     - Мне сказали, что ты сам все поймешь...
     -  Наверное,  да...  -  Естественно,  мне  вспомнился  майор КГБ  и его
деланная, фальшивая улыбка.
     - Ты можешь мне объяснить? Или хотя бы намекнуть, о чем идет речь?
     - К сожалению, нет, - ответил я, вспомнив про данное мною обещание.
     - Понимаю. - Декан снова вздохнул.
     -  Значит,  вы  отчисляете  меня?  Сколько  времени  вы  мне  даете  на
оформление  документов,  на  проживание  в  общежитии?  -  не  скрывая  злой
насмешки, задавал я вопросы. - Неделю, день, а может, час?
     В меня вселился какой-то бес, и мне стало на все наплевать.
     - Зачем  ты  так со мной? -  с  обидой спросил декан. -  Я  же на твоей
стороне,  Виктор!  Да,  мне  приказано  отчислить  тебя  с   соответствующей
формулировкой. -  Дальше  он понизил голос. - Но я  не хочу попасть в  число
тех, кто поломает тебе  всю жизнь: совесть не позволяет! А потому,  учитывая
твои  успехи в учебе  и  спорте, предлагаю  тебе  написать "по  собственному
желанию"! Причину укажи любую: лучше неопределенную, например, "по  семейным
обстоятельствам".
     - Я могу закончить первый курс?
     - Сколько у тебя осталось экзаменов?
     - Один: физика...
     -  Хорошо,  я  договорюсь: сдашь  досрочно, а отметку  поставят  задним
числом! Можешь сегодня? Допустим, в пятнадцать, устроит? Прямо на кафедре...
     - Но я не совсем готов...
     - Не страшно: сдашь!  - улыбнулся он и с намеком добавил: - Я  тоже там
буду!  - Потом вышел из-за  стола, подошел  ко  мне и протянул руку. - Удачи
тебе, Виктор! И не опускай носа: кроме МВТУ, есть немало хороших вузов!
     - Спасибо вам, профессор, за все! Простите мою несдержанность!
     - Все в порядке! - снова улыбнулся он. - В общежитии можешь  пожить дня
три официально, а не официально... - Декан усмехнулся и добавил: - Документы
будут готовы завтра: характеристика положительная...
     Я  вышел  из  деканата  опустошенный, но  нисколько  не удрученный.  На
экзамене по физике я, можно сказать, не перетрудился: преподаватель, который
вел  у  нас практические занятия, задал  пару легких  вопросов,  потом молча
поставил "четверку" и вышел. Декан, как и обещал, присутствовал  на экзамене
и, как только педагог вышел, подошел ко мне:
     - Что ж, поздравляю, Виктор! - искренне  произнес  он. - Переговори  со
своим тренером: Вадим  Константинович наверняка поможет найти выход... Удачи
тебе!
     - Спасибо...
     Воспользовавшись советом декана, я позвонил Вадиму  Константиновичу, но
дома никто не отвечал. На кафедре физвоспитания я с ужасом узнал, что  он со
сборной  командой  Москвы  уехал на сборы и вернется  не  раньше  чем  через
месяц-полтора.
     Все  мои надежды  были  связаны  с  тренером,  поэтому  его  отсутствие
буквально выбило меня из колеи.
     Что  делать?  Куда  пойти?  К  кому  обратиться? Допустим,  с неделю  я
перекантуюсь в общежитии МВТУ, а дальше что? Положение было отчаянное.
     Но... помните, я говорил, что  мне  помогает сам  Бог,  посылая в самые
экстремальные моменты моей жизни  хороших людей? Так получилось и в тот раз:
бесцельно бреду я как-то по улице Горького, а  внутри меня  все  клокочет от
негодования и бессилия. Вдруг слышу:
     - Доценко! - окликает какой-то незнакомый голос.
     -  Да?..  -  поворачиваюсь  я и  вижу перед собой  седоватого  пожилого
мужчину, пытаюсь вспомнить, кто он.
     - Не пытайся! - улыбается  тот. - Мы  с тобой незнакомы, но я тебя знаю
по  первенству  "Буревестника".  Моя  фамилия Сигал,  я  заведующий кафедрой
физвоспитания Московского технологического института пищевой промышленности.
     - Приятно познакомиться, - безразличным тоном говорю я, вяло отвечая на
рукопожатие.
     -   Чего   такой   грустный?  Неужели   сессию  завалил?  -   участливо
поинтересовался он.
     - Нет, все сдал нормально, - с грустью ответил я.
     - Так в чем же дело? - удивился Сигал.
     - Ни в чем особенном... -  начал я, но  вдруг со злостью  выпалил: - На
улице оказался!
     - Как на улице? - не понял он.
     Не  вдаваясь  в  подробности,  я  поведал  ему о своем  затруднительном
положении. Внимательно выслушав, он спросил:
     - А что же Вадим Константинович?
     - На сборах он... - Я махнул рукой и тяжело вздохнул.
     - Что же ты собираешься делать?
     - Не знаю... Ничего в голову не приходит...
     - Послушай, а может, тебе к нам?
     - Куда к вам? - На этот раз не понял я.
     - В МТИПП! У нас много факультетов: что-нибудь найдем и для тебя...
     - Снова сдавать вступительные? - ужаснулся я.
     - Зачем вступительные? Ты  же окончил первый курс, а это значит, что ты
вполне можешь перейти на второй...
     - Перейти? Но я же ушел "по собственному желанию"...
     - А это уже моя забота! - Сигал усмехнулся. - Ну, как, принимается?
     Что  мне  оставалось делать, когда  я  попал  в  абсолютно  безвыходное
положение? Однако я на всякий случай потянул с ответом:
     - Но я же иногородний: мне общежитие нужно...
     - Решим этот вопрос! - ответил он.
     - А стипендия?  Я  ж совсем без денег сижу! - в отчаянии выложил я свой
последний козырь.
     - И это решим! Что-нибудь еще? - В его голосе было столько уверенности,
что мне ничего не оставалось, как согласиться.
     - Хорошо, я согласен!
     - Твои вещи в общежитии или перенес куда?
     - В общежитии...
     - В  таком случае садись в  машину!  - Он  кивнул в сторону старенького
"Москвича".
     Меня увлекли его напор и уверенность, и,  отринув последние сомнения, я
сел рядом  с  ним.  Вскоре мы, закинув  в багажник  его машины мои  нехитрые
пожитки, уже мчались в его институт.
     Опущу подробности хождений: к декану факультета - кажется, он назывался
"автоматические линии", а может, так называлась специальность, - потом Сигал
ходил  к ректору,  к проректору по хозяйственной  части.  Короче говоря,  не
прошло и  трех часов,  как  я был зачислен на второй курс, с предоставлением
места   в  общежитии.  Более  того,  мой  новый  покровитель  договорился  с
заведующим какой-то кафедры, и тот зачислил меня на должность лаборанта - на
девяносто рублей! Причем я должен был  только два раза в месяц появляться на
кафедре:  в день  аванса  и в  день зарплаты.  Аванс  в сорок  пять рублей я
получил в тот же день.
     Когда  я выразил удивление  по поводу  этой "работы",  Сигал откровенно
заявил:
     -  Твоя  работа -  десятиборье!  Тренируйся с  полной  отдачей, питайся
нормально и  считай,  что  тебе даже  недоплачивают! Понял? Где  это видано,
чтобы спортсмен чего-то добился на голодном пайке?
     Я молча пожал плечами.
     - То-то... - Он подмигнул. - Так что не бери в голову и не смущайся!
     Он  показал  мне   спортзал,  стадион,   познакомил   меня  со   своими
подопечными. Замечу, не хвастаясь, что  на фоне их достижений мои результаты
были достойны  Книги рекордов  Гиннесса.  Впрочем, и  спортивные  сооружения
этого  института  выглядели  довольно  убого  по  сравнению  с  теми, где  я
тренировался  в МВТУ. Тем  не  менее,  скрывая  некоторое  разочарование,  я
активно приступил к тренировкам.
     Минуло более месяца, когда меня однажды позвали к телефону.
     - Виктор? - услышал я раздраженный голос Вадима Константиновича.
     - Здравствуйте, Вадим Константинович! - смущенно проговорил я.
     - Привет! - буркнул он. - Знаешь, что я тебя уже две  недели разыскиваю
по всей Москве? Как ты мог так поступить? Почему меня не дождался?
     - Где я должен был вас дожидаться? -  вспылил  я.  - Может, на улице? В
сквере? На вокзале?
     - А разве тебя выселили из общежития? - удивился он.
     -  Не  сразу:  предоставили  три дня!  - Я  зло усмехнулся.  - Что  мне
оставалось  делать?  Хорошо  еще,  что мне встретился Сигал!  Узнав  о  моем
положении, предложил свою  помощь:  зачислил  меня  на  второй  курс,  выбил
общежитие, устроил на полставки на кафедру.
     - И в результате ты захотел посвятить себя пищевой промышленности? -  В
его голосе слышалась явная издевка.
     - Не захотел, но что мне было делать? - с горечью спросил я.
     - Вот и хорошо, - спокойно проговорил  Дармо.  - Теперь, когда выяснили
главное, можно думать что делать дальше...
     - О чем тут думать? - Я недоумевал.
     - Есть о чем, - загадочно ответил Вадим Константинович.
     Оказалось, что ему  предложили стать  тренером десятиборцев Московского
государственного университета,  причем  с предоставлением  преподавательской
ставки на кафедре физвоспитания. Узнав  о  моем  уходе, Вадим Константинович
действительно принялся разыскивать меня  по  всем  вузам  Москвы.  Зная  мой
характер, он  был  уверен, что я ни за что не вернусь в Омск,  а буду искать
возможность учиться  в Москве. Случайно ему помог один из ребят-многоборцев,
который учился в МТИПП, рассказав, что я зачислен в их институт.
     Вадим Константинович попытался  выяснить, почему я ушел из Бауманского,
но  я  умолчал  об  истинных  причинах "собственного  желания",  сославшись,
кажется, на сложность совмещения там учебы и спорта.
     Не  знаю,  насколько  он мне поверил,  однако расспрашивать перестал  и
рассказал, что переходит  в МГУ и  сам хотел предложить  мне последовать  за
ним: так что судьба избавила его от уговоров.
     Мне  действительно  было стыдно и  неудобно  перед человеком, который с
таким  вниманием  отнесся  к  моим  бедам  и  сделал все возможное, чтобы их
разрешить. Но мне  повезло: Сигал  в это время ушел в отпуск и  я действовал
самостоятельно. Правда, был и сложный  момент, когда  декан моего факультета
категорически отказался выдать мне документы. Недолго думая, я отправился  к
ректору. Чего только я ему  не плел! И о том, что всю жизнь мечтал учиться в
МГУ!  И  о  том, что  я  не смогу  смотреть своим родителям в глаза  и  тому
подобную чушь...
     Ректор молча слушал меня, потом вдруг спросил:
     - Я подписывал вам место в общежитии, не так ли?
     - Да. - Я невинно потупил глаза.
     - А нам мест не хватает! Давайте свое заявление! -  Он быстро подписал.
- Желаю удачи...
     - Спасибо, профессор! - Я подхватил заявление, словно боясь, что ректор
передумает, и выскочил из кабинета.
     Декану   ничего  не   оставалось   иного,  как  выполнить  распоряжение
начальника, и вскоре я уже собирал вещи в общежитии. Единственной потерей, о
которой я  сожалел, был транзисторный приемник "Атмосфера", врученный мне на
первенстве "Буревестника" за первое место в  десятиборье: кто-то увел его из
моей комнаты...
     В  этот же день я встретился со своим тренером, и у нас оставалась одна
проблема: на  какой факультет МГУ  мне переходить? После долгих дискуссий мы
сошлись на  том,  что  наиболее оптимальным  будет экономический  факультет.
Но... обстоятельства вновь устроили мне проверку на прочность.
     Согласно правилам высшей школы, на первый  курс можно было попасть лишь
через  вступительные экзамены,  на  что  ни  я,  ни  тренер, естественно, не
согласились.  Но  на  втором  курсе  экономического факультета не  оказалось
места, а так как Вадим Константинович одним из условий своего перехода в МГУ
поставил мою учебу  там, то мне было  предложено зачислиться на второй  курс
химического  факультета,  перевестись с  факультета на  факультет уже  легче
пареной  репы, как тогда заверили меня.  Почему-то я предчувствовал, что все
будет не так просто, но выбора не было, и мы согласились.
     В результате на химическом факультете МГУ мне пришлось проучиться около
полутора лет. Как вы помните,  я любил химию, но не настолько, чтобы изо дня
в  день ею  заниматься. Запоминать  всевозможные реакции,  зубрить  формулы,
проводить лабораторные работы, пытаясь получить то или иное вещество... Жуть
берет, как вспомню!
     На  что  только  я не  шел, чтобы заполучить  у  лаборанток  результаты
контрольных  лабораторных работ:  кокетничал,  расточал  комплименты,  дарил
забавные сувенирчики, даже  водил в кино и на танцы. Как бы  то ни было,  но
мне удалось, хотя и не  без  труда,  не только  проскочить три  семестра, но
усиленно  заниматься  десятиборьем.  Вскоре  я  уже  ходил  в  лидерах  МГУ,
попеременно  занимая  то  первое,  то  второе  места  и  деля их  с  Андреем
Полосиным.
     Андрей  был  старше меня  на несколько  лет,  гораздо  выше  ростом,  в
некоторых видах намного  сильнее,  но у меня были более ровные  и стабильные
результаты  во  всех видах, а потому  борьба шла на равных, и  не  только  в
спорте. У  нас  в  команде была  удивительно  симпатичная  бегунья по  имени
Надежда. Почему-то,  наблюдая за ее тренировками, я никак не мог  признаться
ей в своих чувствах. Не знаю, возможно, это была просто откровенная страсть,
но  когда  мы,  случайно  или  нарочно, прикасались  к ней, меня  охватывало
сильное волнение и кровь приливала к  лицу. Пока я примерялся, чтобы поближе
познакомиться, Андрей "охмурил" ее, и они поженились...
     Кто не успел - тот опоздал!
     * * *
     Несколько  лет   назад   я   с   увлечением   смотрел   по   телевизору
легкоатлетические соревнования, и  мне показался знакомым  голос спортивного
комментатора. Я воскликнул:
     - Да это же Андрей Полосин!
     Минуло лет тридцать, когда  мы впервые встретились с Андреем Полосиным.
Я пригласил  его к себе в  гости. Мы стали  вспоминать былое. Он до  сих пор
женат  на  Надежде.  Договорились  обязательно  повидаться  семьями.  Андрей
кое-что читал из  моих романов и  отозвался  о  них  с большой симпатией. И,
конечно же, я им подписал свои новые романы, чем порадовал Андрея.
     - Не думал никогда, что мне встретится человек из моей  юности, ставший
одним из самых популярных писателей страны... - с восхищением произнес он.
     Помню,  как  волновался  перед  встречей  с  Надеждой.  Боялся  увидеть
бесформенную, состарившуюся под гнетом времени и забот женщину? Все-таки они
с  Андреем вырастили  двух прекрасных сыновей!  Мои  опасения были напрасны:
передо мною предстала симпатичная, с подтянутой фигурой женщина. В ее глазах
не угасли те веселые чертики, которые играли в них в те далекие студенческие
годы. Все так же она стеснялась своего выдающегося  бюста, который несколько
увеличился, но не стал менее сексуальным и привлекательным...
     Что осталось в памяти из студенческих лет?
     Во-первых,  история с  моей  первой  стипендией.  Иногородние  студенты
младших курсов проживали в корпусах, выстроенных на Ломоносовском проспекте,
в районе  кинотеатра  "Литва".  Рядом со  зданиями  студенческого  общежития
отдельно стояла  студенческая  столовая, цены в которой были несколько ниже,
чем в обычном общепите.
     Я  получил первую стипендию на химфаке МГУ и истратил около  пятидесяти
копеек, заплатив за обед, после чего часа полтора прозанимался в библиотеке,
сходил  на тренировку, потом вернулся в комнату общежития, где жил вместе  с
тремя соседями, позанимался немного еще и пошел в столовую поужинать.
     Когда я подошел к кассе расплатиться за сардельку с винегретом и чай  с
булочкой,  неожиданно  обнаружилось,  что  моей  "стипухи"  в  кармане  нет.
Объяснив, что забыл деньги в  комнате,  я извинился  и с  волнением  побежал
домой, мысленно пытаясь восстановить цепь  событий с момента получения денег
в кассе до того момента, когда видел их в послед-ний раз.
     Мой анализ  привел к  твердому убеждению, что  "стипуха" обязана быть в
кармане и нигде  больше. Тем не менее я самым тщательным образом перерыл все
свои вещи, лежащие не только в сумке, но и в  тумбочке, хотя туда в тот день
и  не лазил.  Денег нигде  не  было.  Понимая, что вновь  попал  в серьезную
переделку, я, забыв всякую щепетильность, прямо  спросил у  своих соседей по
комнате,  не  брал ли  кто  моих  денег  ради шутки.  Ребята  обиделись,  но
заверили, что никто из них и в глаза не видел моих денег.
     Да  я и сам понимал,  что эти простые парни из российской глубинки вряд
ли  способны  на  такую  гнусность.  За пару недель, что мы  прожили вместе,
каждый из них делился с остальными, хотя и делиться-то  особенно было нечем:
ребята попались  примерно моего социального положения, и  никому из троих не
присылали  из  дому больше  пятнадцати  - двадцати рублей  в месяц.  Получив
стипендию, большую  ее часть приходилось раздавать  за  прошлые долги, потом
опять  занимать  до  "стипухи". Многие  из  нас  попадали  в этот  замкнутый
финансовый круг...
     Так что утрата моей "стипухи" ощутимо ударила не только по мне, но и по
ребятам, которые чуть-чуть подкармливали  меня, надеясь, что и я отплачу тем
же.
     Этот  месяц прошел для меня несколько легче, чем тот  голодный,  что  я
провел во ВГИКе,  но  его  тоже навеки запомнил мой желудок.  К  счастью,  в
столовых МГУ был не только  бесплатный  чай,  как  во  ВГИКе,  но и хлеб,  и
капуста  как  добавка   к  гарниру.  Наверное,  это  оплачивалось  профкомом
университета, чтобы подкормить  малоимущих студентов. Во всяком случае, меня
это здорово  выручило в тот месяц и в буквальном смысле  спасло от голода. Я
набирал две неглубокие тарелки квашеной капусты, несколько кусков хлеба, два
стакана сладкого чая и набивал этим свой желудок.
     Понимая, что Вадим Константинович  и так сделал для меня немало, да еще
из  гордости  я  скрыл  от  него  свою  потерю,  но  однажды  на занятиях по
физкультуре  глядя на  мое  осунувшееся  лицо,  он  стал  допытываться,  что
случилось и не  болен ли я. Стыдясь, я увиливал от точных ответов, но кто-то
из   ребят  не  выдержал  и  сказал,  что  у  меня  увели  стипендию.  Вадим
Константинович  очень  рассердился  и  впервые  накричал  на  меня,  обозвав
"неблагодарным мальчишкой".
     На следующий  день он  принес  мне путевку  профкома  в  профилакторий,
находящийся  на втором этаже главного здания на Ленинских горах.  Калорийное
трехразовое  питание,  медицинское  наблюдение  и  обследование,  тренажеры,
бассейн. Целый месяц я поправлял  здоровье, до отвала  набивая брюхо вкусной
пищей.
     А когда путевка закончилась, Вадим Константинович вручил мне талоны "на
дополнительное питание". По этим талонам я  мог  питаться  или отовариваться
продуктами  в любой  студенческой  столовой  МГУ  на  два  рубля  в  день!!!
Представляете,   целых  шестьдесят   рублей   в   месяц!   Чуть  ли  не  две
дополнительные стипендии!
     Эти  талоны Вадим  Константинович выбил  для  меня  в профкоме МГУ  как
лучшему   спортсмену  университета   из  малоимущей  семьи,  нуждающемуся  в
улучшенном  питании,  и я  их получал по пять-шесть месяцев в году.  Учиться
стало гораздо веселее...
     Учеба  на  химическом  факультете   запомнилась  еще  одной  интересной
историей...
     Как-то  я  познакомился со студенткой  психологического  факультета  из
Восточной Германии. Звали ее Хильтрауд Мертен. У нас очень быстро завязались
близкие  отношения,  и мы  встречались  несколько  месяцев.  Она  увлекалась
фотографией,  и  у   меня  сохранилось  множество  ее  снимков,  на  которых
запечатлена почти  вся история нашего романа. В том же шестьдесят пятом году
она пригласила меня к себе в Германию на два летних месяца.
     Оформляя  поездку,  я  очень  боялся, что  Органы меня  не  выпустят из
страны. К тому времени мои спортивные достижения уже  привели меня в сборную
команду студенческого спортивного общества "Буревестник". То ли сыграла роль
хвалебная характеристика университетского "треугольника": парткома, профкома
и комитета ВЛКСМ, поддержанная ходатайством Ректората; то ли тот сотрудник в
Органах, у которого находились нелестные сведения обо мне, был в отпуске; то
ли там посчитали, что  в  Восточную  Германию меня  можно выпустить, но  мне
выдали заграничный паспорт и туристическую визу.
     Семья   Хильтрауд   проживала   в  небольшом  городке   Нойштадт-Глеве,
затерявшимся  недалеко  от  Шверина и Ростока.  Нойштадт-Глеве  расположен у
живописнейшего  озера, на берегу которого находился  и санаторий для больных
туберкулезом. Но  прежде, чем приехать  туда,  мне пришлось  несколько  дней
дожидаться Хильтрауд в Восточном Берлине: вышло так не по моей вине.
     Я впервые оказался  за границей и был  просто  поражен.  Я столкнулся с
совершенно  другой,  очень  богатой,  по  мнению  простого советского парня,
жизнью. Я видел переполненные  дешевыми товарами  магазины, со вкусом одетых
людей.  Мягкое  и очень внимательное отношение ко мне  абсолютно  незнакомых
людей.
     Особенно  поразила повышенная  любезность  продавцов  в магазинах.  Я с
удивлением  наблюдал,  как  неутомимо  носится  продавец, готовый  терпеливо
выкладывать и  выкладывать передо мной товары, пока я не выбирал то, что мне
понравилось.  Если  же  я  так  и  не  выбирал ничего,  перед  мной  вежливо
извинялись  за то, что не  сумели удовлетворить мои  потребности, и  просили
заходить еще. Честно говоря, было приятно.
     Когда  я приехал в  Берлин, Хильтрауд меня не встретила потому, что мое
письмо к ней с точной датой моего прибытия, где-то задержалось. Я дозвонился
в  Нойштадт-Глеве  с вокзала,  и Хильтрауд пообещала  приехать за мной через
несколько дней.
     По ее совету я обратился в Красный Крест, куда  позвонил  ее отец,  и в
связи с малым  количеством наличности меня определили в бесплатный пансионат
Красного Креста. Этот пансионат представлял  собой небольшой  домик, похожий
на  Дом  колхозника  в    Огромное  помещение  было  сплошь  заставлено
кроватями.  Из жизни в этом  пансионате  запомнилось только  одна шокирующая
деталь:  ровно в  шесть  утра,  когда, как  говорится,  самый  хрупкий  сон,
раздавался  мерзкий  пронзительный  женский   голос,  способный,   наверное,
разбудить и мертвеца:
     - Штейт ауф!
     Догадаться, что от нас хотят, было нетрудно: подъем!
     Все вскакивали словно ошпаренные, быстро выпивали бесплатную чашку кофе
с  булочкой   и  уматывали   оттуда   до  восьми  вечера.  Я  выдержал   эту
"благотворительность"  только  два  дня. Помог  случай:  бесцельно бродя  по
городу, я  случайно  познакомился с группой американских  студентов, которые
приехали  в Германию  как туристы. Вот  когда я  понял, что  мои  познания в
английском языке настолько невелики, что было стыдно.  Правда, нам  все-таки
удавалось понимать друг друга.
     Мы легко сблизились, особенно с парнем по  имени Мартин. Может, потому,
что он тоже  занимался  спортом: играл за университетскую команду в бейсбол,
тоже  любил  волочиться  за  слабым  полом   и  тоже  был  далек  от  образа
пай-мальчика. Когда  они услышали от  меня  "душещипательную" историю, как я
оказался в чужом, да еще заграничном городе, то единодушно приняли  меня под
свое покровительство. С  момента  нашей  встречи  и  до  самого  расставания
американцы кормили меня, поили,  водили по всем достопримечательным местам и
везде за меня платили.
     Так продолжалось три дня, и вдруг  Мартин оповещает меня о том, что они
собираются на пару-тройку дней на экскурсию в  Западную Германию. Увидев мое
искреннее огорчение, он хлопнул меня по плечу и предложил  поехать с ними. С
большим трудом мне удалось объяснить, что для меня, советского студента, это
совершенно невозможно.
     - Кэй Джи Би? - догадливо предложил он.
     Я молча кивнул  в знак  согласия.  Тут он  обещает  мне  реальный  шанс
оставить КГБ с носом.
     Сейчас,  вспоминая  ту авантюру,  понимаю, какой опасности подвергал не
только свою судьбу,  но,  возможно, и  жизнь. Я  уж не говорю  о  какой-либо
случайности, к примеру, если бы кто-то из них был связан со спецслужбами? Не
хочу и думать, что бы меня ожидало...
     Но тогда придуманный Мартином план выглядел  настолько безупречным, что
я раздумывал не очень долго.
     План  был  прост  до  тошноты.  Дело  в  том, что  у  американцев  была
коллективная  виза: обыкновенный  лист с  водяными  знаками и  печатями,  на
котором были написаны их фамилии. Случилось так, что один из группы приболел
и не мог  поехать. Конечно, они могли обойтись и без него, но тогда пришлось
бы идти в посольство, получать там дополнительный документ и прочее. Так что
в  каком-то  смысле  я  тоже оказался им нужен.  Мое беспокойство по  поводу
познаний в английском Мартин снял еще  проще: на границе я должен изображать
немого, а все остальное он брал на себя.
     Не знаю,  как только я  выдержал  и не  выдал себя,  когда мы подошли к
контрольно-пропускному    пункту.    Казалось,    все    вокруг,    особенно
офицер-пограничник, слышат, как  громко бьется мое сердце. Но все мои страхи
оказались напрасными. Все произошло столь просто, что мне стало даже обидно.
Выяснив,  что  перед  ним  американская группа,  офицер заглянул в  их общий
документ,  в  буквальном смысле пересчитал  нас  по  головам  и  безразлично
кивнул: все в порядке.
     Если я был  удивлен  Восточным Берлином, то, попав в Западный Берлин, а
заодно побывав и в Ганновере, думаю, что как открыл рот, зайдя за берлинскую
стену,  так  и  не  закрывал   его  до  возвращения   назад.  Глупо  сегодня
перечислять, что я видел в магазинах, как там питался,  какими  сувенирами и
подарками снабдили  меня  эти симпатичные и  щедрые американцы: сейчас  этим
вряд ли кого-то удивишь. Но я-то пишу о 1965 годе...
     Самым  острым  моим впечатлением  было  посещение ночного клуба,  где я
впервые увидел настоящий стриптиз. Почему-то и  тогда и сейчас я уверен, что
стриптизерша вряд ли была немкой: скорее всего француженка.
     Еще  проще  было  вернуться  в Восточный Берлин:  нас даже не  считали.
Скользнув  по документу безразличным  взглядом, офицер  с восточной  стороны
устало махнул рукой: проходите.
     Сердечно поблагодарив за все своих американских приятелей, я отправился
в пансионат  Красного  Креста:  по  моим  подсчетам,  Хильтрауд  должна была
приехать на следующий  день, но меня вновь  ожидал сюрприз. Оказывается, она
приехала накануне вечером и подняла на  ноги всю полицию Восточного Берлина,
испугавшись, что я пропал.
     Придумав  историю про  то, как  заблудился, я успокоил Хильтрауд,  и мы
решили  отправиться в путь на следующий день: Хильтрауд желала  показать мне
город и купить какие-то подарки. Однако нам не удалось уехать и на следующий
день.
     В одном из кафетериев, куда мы зашли пообедать, нас обокрали. Хильтрауд
пошла в туалет помыть руки, а я остался за столом. Свою сумочку она повесила
на стул. А по возвращении сразу заметила, что ее сумочка раскрыта и кошелька
нет, а в нем были все деньги - около трех тысяч марок. Она не стала плакать,
а тут же вызвала полицию и принялась расспрашивать, помню ли я, кто подходил
к столику или проходил мимо.
     К счастью,  я действительно запомнил пару, которая подходила к столику,
и  девушка  что-то у  меня  спрашивала,  а когда  ответил,  что  не  понимаю
по-немецки -  в то время это была единственная  фраза, которую я выучил, они
почему-то сразу направились к выходу. У меня отличная зрительная память, и я
очень  подробно описал обоих. Потом нас отвезли  в участок, где мне пришлось
просмотреть большое количество фотоальбомов.
     Мой труд  оказался не напрасным: я узнал  мужчину, который неоднократно
был судим за подобные преступления. Через два дня его задержали, и Хильтруде
возвратили  не только все деньги, которые были  заявлены  Хильтрауд,  но и в
знак  поощрения за точное описание преступников  меня  наградил сам комиссар
полиции  одной  тысячей  марок.  Потом Хильтрауд  писала  мне, что  случайно
наткнулась   на  газетную   заметку,   где  сообщалось  о   той  краже  и  о
"феноменальной"  памяти   русского   студента  из  Москвы,   который   помог
обезвредить "группу преступников"...
     Во время  моих  хождений  по  берлинским  магазинам  я  познакомился  с
симпатичной  продавщицей, которую звали Соней. Она довольно сносно  говорила
по-русски, и мы очень мило провели один в Собственно, ничего особенного
не  было -  танцы-шманцы-обжиманцы  и страстные поцелуи. Мы так  друг  другу
понравились,  что обменялись координатами. Совершись что-то большее, мы вряд
ли продолжили  бы общение, но, к нашему обоюдному в то время сожалению, Соня
уезжала на  следующий день к родителям. В Берлине она училась в университете
на  филологическом  факультете,  и  вторым  языком у нее  был  русский.  А в
магазине она подрабатывала на карманные расходы.
     Мы  расстались безо всякой надежды, по крайней мере с моей стороны, что
наши  дороги  когда-нибудь  пересекутся. Кто  мог  тогда  подумать,  что это
знакомство  принесет нам не только приятные мгновения,  но даже и  некоторые
неприятности. Я, конечно же,  был очень удивлен, когда, вернувшись в Москву,
обнаружил четыре  письма  от Сони: она принялась писать мне едва  ли  не  на
следующий  день  после нашего расставания. Завязалась  переписка: на  три ее
письма я  отвечал  одним. Не  потому, что  не хотел, а потому,  что  не было
свободного времени.
     Примерно  года  через  три  Соня приезжает в Москву на  целый  месяц на
стажировку в МГУ. И Соня и я были очень заняты учебой, но несколько ночей мы
вместе  все-таки провели вместе.  Это были  очень страстные и  жаркие  ночи,
которые мне  вспоминались с нежностью до тех пор, пока однажды я не  получил
от нее письмо, в котором Соня сообщала, что беременна от меня и делать аборт
не  собирается.   Завершалось   послание  прямым  вопросом:  что  я  намерен
предпринять?
     К письму Сони  было приложено  письмо ее отца, директора школы. Тон его
был  довольно сдержанным,  но  в нем явно прочитывалась надежда, что я,  как
истинный джентльмен,  приеду в Германию, женюсь  на его дочери и  постараюсь
обеспечить ее и будущего ребенка всем необходимым...
     Как вы  понимаете,  в  том  возрасте  и при  том  моем "благосостоянии"
заводить детей я был совсем не готов. Как мне поступить? Я не знал, а потому
решил обратиться к юристу. Но в моем деле нужен был юрист-международник,  но
откуда я знал, что почти все они тесно связаны с КГБ? "Юрист" провел со мной
очень  тонкую психологическую  игру:  сначала  запугал,  потом  погладил  по
головке, а потом заставил меня делать то, что он скажет.
     Короче говоря, он задумал  "потянуть время",  рассчитывая, вероятно, на
то, что немецкое законодательство похоже на советское и рано или поздно дело
постепенно утонет  в вечной  волоките. Не тут-то  было!  Сначала он заставил
меня подвергнуть сомнению свое отцовство, и действительно, прошло  несколько
месяцев,  а  никакой  реакции  из Германии не  последовало.  Но  вдруг  меня
вызывают в Московский город-ской суд, где судья по поручению Верховного суда
ГДР задает мне вопросы, ответы на которые заносятся в специальную анкету.
     Меня  сопровождал  тот  самый "юрист",  и  с его помощью  я ответил  на
вопросы анкеты.
     С судьей очень повезло: во-первых, она с юмором отнеслась к этому делу,
во-вторых, вовремя подсказала одну  важную деталь. В анкете был вопрос: если
я  не признаю отцовство, то согласен  ли предоставить  немецким медикам свою
кровь  на анализ? "Юрист"  сказал:  пиши, мол, "согласен" мол, анализ  крови
дает только косвенное свидетельство, а оно не может быть доказательством. Но
судья вовремя заметила, что если бы анализ  проводился в СССР,  то он был бы
прав, но  германский суд настаивает на анализе у  себя, а по ее сведениям, в
ГДР есть новые научные разработки, которые дают почти стопроцентную гарантию
установления отцовства. Недолго думая, "юрист" предложил мне написать, что я
отказываюсь предоставлять кровь на анализ.
     Этот трепач - "юрист-международник" - не знал даже, что в  ГДР в случае
отказа предоставить кровь на анализ закон  на  слово верит матери ребенка  и
отцом  признают  того,  на  кого  она  укажет.  Потом  на  несколько  лет  я
"потерялся"   для  немецких  органов:   был  за  границей,  стажировался  на
"Ленфильме", затем отбывал свой первый срок...
     Именно в Ленинграде судьба вновь столкнула нас с Соней. В качестве гида
она  привезла группу  немецких туристов и случайно увидела  меня на  съемках
фильма.
     Я  был искренне  рад встрече:  вернувшись из-за  границы,  я послал  ей
письмо, в котором просил прощения и  намеками давал понять, что  СССР и  ГДР
очень сильно отличаются, а потому не все так просто. Однако письмо вернулось
назад с пометкой: "адресат выбыл".  Оказывается,  отец  Сони умер  через год
после рождения Петера, так она назвала нашего сына (который, кстати, родился
в  шестьдесят  девятом  году в день рождения  Гитлера),  что сын  носит  мою
фамилию, и что она переехала в другой город.
     К  тому времени  я  уже  знал,  что  такое драгоценности и  драгоценные
металлы. И  подарил  ей платиновый браслет, украшенный изумрудами (по оценке
специалистов,  этот  браслет  стоил  по  тем временам порядка  десяти  тысяч
долларов). Этот браслет  был  из коллекции моей рижской  бабушки Лаймы. Соня
поблагодарила  и  заверила, что простила  меня,  совсем  не  держит  зла  и,
естественно, не имеет ко мне никаких претензий.
     Можете себе представить мое состояние, когда в восемьдесят третьем году
- Петеру  исполнилось  уже четырнадцать лет - меня вновь  вызвали в суд, где
судья зачитала мне постановление суда  ГДР, гласившее, что на день вынесения
этого постановления я должен Соне алименты на какую-то совершенно немыслимую
сумму.
     Скрупулезные немцы подсчитали все: и когда я должен  был закончить вуз,
и  какую зарплату  я  должен был, по их  мнению,  получать в первый год,  во
второй,  третий  и  так  далее,  и  все  проценты  тщательно  суммировались.
Представляете мое состояние? Хоть стой, хоть падай! Мне такую сумму вчинили,
а я в то время сидел без работы и перебивался с хлеба на воду только за счет
небольших  гонораров от публикаций в  газетах и  журналах,  о чем и  доложил
советскому  судье.  Судья  сочувственно  покачала  головой  и пообещала сама
составить ответ и впоследствии держать меня в курсе.
     Делать этого судье не пришлось:  вскоре меня посадили во второй раз, но
и на этот раз германская  Фемида нашла меня и  за колючей проволокой: с моей
скудной зарплаты  в  зоне  регулярно  удерживали  тридцать  три  процента  и
отсылали в Ползоны потешалось надо мною...
     Однако вернемся к моей первой поездке за границу...
     Родители Хильтрауд  встретили  меня очень  радушно  и  дружелюбно. Отец
Хильтрауд был  директором  школы, мать  работала врачом в местом  санатории.
Стояла прекрасная  солнечная погода, и мы отдыхали  на полную катушку. В ГДР
меня  поразили  не только  магазины, полные  разнообразных товаров.  Удивили
отношения с моей девушкой.
     Мы с  Хильтрауд  жили  в  одной комнате,  что  было как бы  само  собой
разумеющимся и  нисколько не  шокировало  ее  родителей.  Более  того, когда
Хильтрауд  посещали "нелетные"  дни,  она  спокойно  отводила  меня к  своей
подруге, заверяя, что я  не должен стесняться и без проблем могу  общаться с
Хеленой, пока сама она не "выздоровеет".
     Еще одна  любопытная история  связана с  симпатичной девушкой по  имени
Роз-Мари: на мой взгляд, ей  было лет восемнадцать, не меньше. Крутые бедра,
округлые колени, внушительный бюст, красивые глаза и очень изящные руки. Все
это и так притягивало мое внимание, а тут еще  и Роз-Мари начала строить мне
глазки и в первый же подходящий момент попросила покатать ее на лодке.
     Ничего  не  подозревая, я  согласился, и  когда  мы  достаточно  далеко
отплыли от  берега,  она  сама села за  весла. У берега озера  были  заросли
камыша: она разогнала лодку, и мы глубоко въехали в эти заросли.
     Разговаривать  нам  было трудно:  к тому  времени мой  словарный  запас
немецкого  языка  хоть  и увеличился, но не  настолько,  чтобы  поддерживать
беседу с юной барышней.  Тем  не менее мы  каким-то образом  "беседовали", а
потом она села  рядом и  стала откровенно клеиться ко мне.  Какой бы мужчина
удержался  в подобной ситуации? Лично  я - не  смог!  Но, приступив к  более
тщательному обследованию  ее прелестей, я,  к своему изумлению,  понял,  что
Роз-Мари девственница.  Это так меня  поразило, что я на секунду замешкался,
но Роз-Мари резко  дернулась  мне навстречу, так что изменить  что-либо было
уже поздно.
     "Господи! - подумал я. -  Мне только этого не хватало!  Сейчас начнутся
слезы, упреки, а то и еще что посерьезнее..."
     Ко всему прочему  выясняется, что ей всего четырнадцать лет!!! Господи!
Я похолодел. Все кончено: дадут столько, сколько Роз-Мари лет от роду, никак
не меньше. А девушка смотрит на меня, счастливо улыбается, о чем-то радостно
тараторит.
     "Ага, - думаю, - злорадствует, издевается, месть для меня готовит!"
     Постепенно  мы  добрались  до  пристани,  и  она,  что-то  сказав  моей
Хильтрауд, устремилась к дому...
     Настороженно я подошел к Хильтрауд, нежащейся на надувном  матрасе  под
солнцем, и опустился рядом на горячий песок.
     - Хорошо покатался? - улыбнулась она.
     -   Нормально...  А   что   Роз-Мари  сказала?   -  стараясь  выглядеть
безразличным, спросил я.
     - Она сказала, что мне очень повезло с парнем. - Хильтрауд подмигнула и
принялась натирать мне спину каким-то средством для загара...
     Я  с  детства  люблю, когда  мою спину  массажируют.  Бывало,  когда  я
возвращался с тренировки,  смертельно уставший, с трудом раздеваясь, валился
на кровать лицом вниз, подходил мой братишка Саша и умолял:
     - Витюша, можно я на тебе поиграю?
     - Я устал...
     - Ну можно? Я тихонечко... Можно?
     Он упрашивал, пока я не сдавался. Санька тут же садился рядом со мной и
начинал  елозить  по моей спине своими машинками, что-то строить из кубиков.
Как ни странно, но мне это доставляло удовольствие и я засыпал...
     Но в тот момент  ласки Хильтрауд  не вызвали никаких эмоций:  мои мысли
были поглощены случившимся. В какой-то момент я даже решил: если дело дойдет
до суда, предложу "руку и сердце".
     Тут вернулась  Роз-Мари. Она переоделась в кофточку с очень откровенным
декольте и  коротенькую юбчонку, открывавшей ее стройные  ножки. Вид девушки
был столь сексуальным, что у меня снова возникло желание. Роз-Мари  радостно
улыбалась, словно выиграла в лотерею главный приз. Глядя на меня, она что-то
быстро сказала, продолжая улыбаться.
     "Ага,  -  думаю,  - сообщает, что вызвала  полицию и  за  мной  вот-вот
придут..."
     - Что она хочет? - спросил я свою "переводчицу".
     - Она пришла сказать, что  ее родители приглашают  тебя на ужин, в семь
часов.
     - На  ужин?  Меня? Родители? -  Мои подозрения  еще больше  укрепились:
наверное,  приготовили  мне  ультиматум. -  А как  же ты?  Кто переводить-то
будет?
     - Как кто? - удивилась Хильтрауд. - Конечно же, я!
     Не знаю, как  я  дожил  до вечера,  но  когда  мы  отправились  к  дому
Роз-Мари, я молча плелся рядом с  Хильтрауд с таким  видом, словно меня вели
на эшафот. Даже Хильтрауд обеспокоенно поинтересовалась, не перегрелся  ли я
на солнце...
     Родители вместе  с  Роз-Мари  встречали  нас перед домом.  Мне хотелось
провалиться  сквозь землю, и  я  виновато отводил  глаза  в сторону. Когда я
обреченно  подошел поближе,  отец  Роз-Мари неожиданно заключил меня в своих
объятия.
     "Ну, вот, - промелькнуло в  моей голове, - уже все решили и он обнимает
меня как  будущего  зятя! И  зачем только я поехал  с  ней кататься на  этой
треклятой лодке?"
     Потом и ее мать пожала мне руку, назвав свое имя.
     - Очень приятно, Виктор! - деревянно представился я.
     В этот момент с какой-то радостной горячностью заговорил отец Роз-Мари,
изредка дружески похлопывая меня по плечу.
     Когда  Хильтрауд перевела  его  речь, я был в таком  шоке, что не знал,
радоваться мне или  плакать. Оказалось, отец Роз-Мари благодарил меня за то,
что я  дал  их  дочери "путев-ку в жизнь". Я  буквально  оторопел:  о  какой
путевке  говорит  этот  мужчина?  Вначале  я  подумал,  что  либо  Хильтрауд
неправильно перевела, либо я что-то не понимаю. Но когда она вновь повторила
сказанное, я был настолько смущен, что  окончательно  растерялся  и не знал,
как себя вести.
     Наконец обильный ужин с пивом  и вином закончился,  вся  семья Роз-Мари
проводила нас до  самого дома Хильтрауд, где мы сердечно пожелали друг другу
спокойной  ночи.  Когда они  удалились,  Хильтрауд, весь вечер ощущавшая мое
состояние, все мне и объяснила. Оказывается, в Германии и к девственности, и
к  браку  отношение несколько отличное, нежели в  нашей  стране. К  примеру,
существует негласный закон, по которому жених, обнаруживший, что его невеста
еще девственна, может так  разозлиться,  что потребует немедленного развода.
Почему?  Все очень просто: "до сих пор она никому  не была нужна, а он, олух
царя небесного, оказался единственным, кто на нее польстился".
     Ничего себе обычаи, неправда ли? Вот умора!
     Совсем  потрясающая  история произошла  за  несколько  часов  до  моего
отъезда.  Я уезжал  на следующий день, и Хильтрауд  организовала  прощальный
ужин в ресторанчике, расположенном  на другом берегу озера. Этот ресторанчик
стоял  на сваях прямо в воде,  не помню, как  он назывался, но я прозвал его
"Поплавок". Кроме нас с Хильтрауд, на  прощальной вечеринке были ее подруга,
приходившая  нам на  помощь  в  "критические"  дни,  с  ней  был  парень  из
Чехословакии, а также младший брат Хильтрауд со своей подругой.
     Была  пятница, и  ни  одного  свободного  столика  не осталось.  Играла
молодежная бит-группа, было весело и шумно. Наш  столик стоял почти в центре
зала.
     Нойштадт-Глеве -  городок небольшой, около  двадцати тысяч  жителей, и,
конечно же, за два месяца обо мне узнали почти все его обитатели. Относились
ко  мне  в целом дружелюбно, хотя  и не без опаски. Видимо, еще помнили, кто
победил их в последней войне.
     Вечер был в самом разгаре, когда какой-то хлыщ, проходя мимо, задел мой
стул.  Подумав,  что  мешаю проходу, я чуть придвинулся к столу и машинально
оглянулся на того, кому мог помешать.
     - Русе швайнэ! - злобно.
     Думаю,  нет необходимости переводить  эту  фразу,  известную по  многим
фильмам о войне, но для тех, кто впервые слышит, перевожу: "Русская свинья!"
     Услышать такое человеку, с детства  пересмотревшему огромное количество
фильмов  про  фашизм, воспитанного на патриотизме, было невыносимо. Этот гад
еще и остановился. Остановился и мерзко так ухмылялся, глядя мне  в глаза. И
тут я понял, почему он такой смелый: подошли еще двое его приятелей довольно
внушительного вида.  Наверное,  готовились они заранее.  А мне в  тот момент
было до фени: хоть десять противников!
     Я вскочил, вмазал кулаком в  мерзко ухмыляющуюся харю  парня и сразу же
ударил  ногой второго,  который уже  замахивался на меня.  Зачинщик,  сметая
столики, повалился на спину, второго откинуло в сторону.
     Третий  парень,  увидев  своих  приятелей поверженными,  кинулся  между
колоннами  к эстраде с бит-группой.  Разгоряченный  схваткой  и  злостью,  я
бросился за ним. Тот так улепетывал, что не заметил многочисленных шнуров от
музыкальных инструментов:  то  тут, то  там  вспыхивали искры от  оборванных
проводов.  Я догнал  его  и сделал  подсечку: его  развернуло,  и он  влетел
головой  прямо  в  большой барабан.  Тут до  меня  донесся испуганный  голос
Хильтрауд:
     - Витя-я-я!
     В доли секунды  я  сообразил,  что  так  просто она бы не  закричала, и
инстинктивно  пригнулся.  И  не зря:  надо мною просвистела  электрогитара и
вместо моей головы угодила в кирпичную колонну, разбившись вдребезги. Пока я
разбирался  с "метателем"  гитары, влетевший  головой  в  барабан вскочил  и
обхватил меня сзади, пытаясь повалить на пол. В этой свалке я пропустил пару
ударов по корпусу, и по уху, и кроме того, они разорвали мою рубашку.
     В этот момент кто-то крикнул:
     - Полиция!
     Противники  моментально  оставили  меня в покое  и разбежались в разные
стороны  так  быстро,  словно  их унесло  ураганом.  Действительно,  полиция
явилась в полном  составе: в  городке было всего два  полицейских.  Позднее,
тот, что постарше, сказал о нашей драке:
     -  Двадцать  два  года  работаю  в  этом  городе полицейским  и  ничего
подобного не видывал!
     Узнав, что в инциденте замешан  парень из СССР, они тут  же связались с
военной  комендатурой  советского  гарнизона  в  Ростоке  и  с  криминальной
полицией города  Шверин. Из  Шверина  прибыли  трое  полицейских во  главе с
комиссаром,  из  нашего гарнизона  -  капитан: его должности не  помню,  его
помощник и водитель. К их приезду троих моих противников задержали.
     Проходя мимо меня, капитан тихо спросил:
     - Что натворил?
     -  Обозвали  "русской  свиньей", и  я  не  сдержался,  дал по  морде! -
откровенно признался я.
     - Молодец! - Он остался доволен ответом и даже подмигнул мне.
     Пятеро немецких полицейских,  трое наших из  советского гарнизона и все
участники инцидента  собрались в  просторном  кабинете  директора ресторана.
Переводить попросили Хильтрауд.
     Наш капитан произнес:
     - Должен заявить, что ваши соотечественники не очень  гостеприимно вели
себя в отношении гражданина Советского Союза - Виктора Доценко!
     Когда  капитан  официальным  тоном  произнес  эти  слова,  а  Хильтрауд
дословно перевела,  полицейские, поглядывающие до  этого  насмешливо и  чуть
снисходительно, заерзали на своих стульях: им  явно не улыбалось превращение
обычной драки в международный конфликт. Комиссар  первым учуял  опасность  и
взял инициативу в свои руки.
     - Мне стыдно за  моих соотечественников,  и я приношу за  их  поведение
официальные извинения! - Он бросил грозный взгляд на моих противников.
     Капитан вопросительно  взглянул на меня, я  пожал плечами, не зная, что
ответить.
     - Мы принимаем ваши извинения, - милостиво кивнул капитан. - А  теперь,
с  вашего позволения, могу я  задать  вопрос зачинщикам  этого  безобразного
инцидента?
     - Да, да, прошу вас! - как-то очень уж суетливо согласился коми
     - Вы  что-нибудь имеете  против  гражданина СССР  - Виктора  Доценко? -
спросил капитан одного из драчунов.
     -  Найн,  найн, найн! - Тот испуганно замотал головой, когда  Хильтрауд
перевела вопрос.
     Капитан  опросил  и других.  Ответ повторился  дословно:  "Найн,  найн,
найн!"
     После чего комиссар приказал полицейским вывести их, а капитан попросил
выйти  и меня.  О  происходящем  в  наше  отсутствие  мне  потом  рассказала
Хильтрауд. Виновными однозначно  были признаны мои противники. Возникал даже
вопрос  об  их  привлечении к  суду,  но капитан снисходительно заявил,  что
Советский Союз и Германия - союзники и он не хочет портить биографию молодым
людям.  И  если комиссар  не против, то  можно  не доводить дело до  суда. А
наказанием для виновных будут денежный штраф и оплата причиненного ущерба.
     Общая  сумма  выплат,  вместе  с  тысячным  штрафом  и  выплатами  мне,
составила около шести тысяч восточногерман-ских марок. Мне выплатили пятьсот
марок  за моральный  ущерб  и оплатили даже разорванную рубашку. Напавшие на
меня  парни  еще  дешево  отделались:  у  сгоревшей  аппаратуры,  порванного
барабана и разбитой электрогитары еще не вышел гарантийный срок, и потому им
предстояло возместить только треть стоимости...
     Спустя  несколько месяцев после возвращения в Москву  Хильтрауд  писала
мне, что жители их города все еще вспоминают мои "подвиги".
     Хорошо то, что хорошо кончается...
     Тот год  запомнился  и  одним весьма неприятным  происшествием.  Как-то
майским (ох уж этот  май,  всю  жизнь  приносящий мне несчастья!) вечером  я
пошел в  кинотеатр  "Литва". Сеанс был  не  последним:  где-то часов в  семь
вечера. После  фильма я  решил  прогуляться  перед подготовкой  к завтрашним
занятиям. Но не успел я толком отойти  от кинотеатра, как путь мне преградил
парень лет тридцати. Его пьяные глаза глядели на меня в упор, и взгляд никак
нельзя было назвать добрым.
     Ничего не понимая, я спросил:
     - Тебе чего?
     - Замри, чудило, я щас тебя убью! - неожиданно прошипел он мне в лицо.
     Если бы он не предупредил, я наверняка получил бы нож в живот. Сработал
внутренний "автомат",  и  я поставил блок правой рукой.  Кисть тут же что-то
обожгло. Разбираться было  некогда, и  я резко  ударил коленом снизу  по его
локтю. Что-то  хрустнуло, а парень заорал на всю улицу: я  сломал  ему руку.
Вдруг я увидел, как к нам устремилась целая ватага парней.
     У  меня закружилась  голова, по руке текло что-то горячее. Я понял, что
теряю силы, и бросился  по Ломоносовскому проспекту в сторону  университета.
Из руки хлестала  кровь, и  меня  начало  подташнивать: вероятно,  от потери
крови.  Наверное,  я  установил личный рекорд в беге на  двести  метров:  во
всяком  случае,  преследователей  я  оставил   далеко  позади.   Однако  они
продолжали бежать за мной, а силы все покидали меня: казалось, еще несколько
десятков метров, и я свалюсь.
     Неожиданно  меня осветила фарами  приближавшаяся  машина. Я выбежал  на
проезжую часть и замахал руками. Представьте мою радость, когда передо  мною
остановилась "Скорая помощь". Я даже перекрестился.
     - Что случилось? - спросил мужчина в халате.
     Почему-то  подумалось,  если  скажу правду,  те  первым  делом  вызовут
милицию, а уж потом окажут помощь.
     - Стеклом порезался! - сказал я и поднял руку, из которой ручьем бежала
кровь.
     - Садись! - пригласил в машину тот.
     "Скорая помощь"  отвезла меня в  больницу, где дежурным хирургом в  эту
ночь был армянин.  Высокий, полный, пальцы как сардельки, что нам подавали в
столовой.
     -  Гаваришь, стэклом порэзал? - с  очень сильным  акцентом  спросил он,
внимательно изучая кровоточащий безымянный палец.
     - Ну, - буркнул я, с трудом терпя боль.
     - Вирошь ти всо... Пошевэли палцэм!
     Я попытался, но ничего не получилось.
     - Понятно: порэзаносухожилиэ... Будэм опэрация дэлать!
     Около двух  часов длилась операция, и хирург-армянин заверил,  что сшил
оба  сухожилия. Правую кисть  уложили в лангету, и меня  отправили в палату,
где  я  заснул  мертвецким сном. А  утром,  только  я продрал  глаза, у моей
кровати  уже сидел  сотрудник  милиции,  поверх формы  которого  был накинут
халат.
     - Капитан Синицын! - представился он.
     - Доценко, - ответил я. - Чем могу быть вам полезен, товарищ капитан?
     - Это я могу тебе быть полезен! - Он чуть повысил голос.
     - А почему вы мне  тычете? -  вспылил я. - И вообще мне хреново...  - Я
отвернулся в сторону.
     -  Извините,  товарищ  Доценко,  я  с ночного  дежурства  и немного  на
взводе... - смущенно пояснил капитан.
     - Ладно, - смягчился я. - Задавайте вопросы...
     - Все очень просто: кто? когда? где?
     Я,  стараясь не  упустить  ни  одной подробности, рассказал о вчерашнем
инциденте. Капитан все тщательно записал, потом попросил:
     - Можете описать?
     - Кого? Кто с ножом на меня бросился?
     - И его, и его приятелей...
     В  моей памяти,  кроме  нападавшего,  четко зафиксировался облик парня,
откликнувшегося первым на вопль приятеля. Запомнился он тем, что у него была
обезьянистая  фигура:  короткие  кривые ноги, широкие плечи и  очень длинные
руки.
     -  Браво, Виктор  Николаевич!  Знакомая личность! Ну, поправляйтесь, на
днях навещу!
     -  Не  обижайтесь,  товарищ  капитан,  что сорвался:  больно  очень!  -
Почему-то  мне захотелось, чтобы капитан ушел  от меня в лучшем  настроении,
чем пришел.
     - Все в порядке,  Виктор!  -  Капитан как будто понял мое  состояние  и
потому добавил: - Я тоже не подарок!
     Всю компанию задержали через три-четыре  дня. Капитан их расколол очень
быстро: они  наперегонки  спешили  все рассказать.  Оказалось: сидела теплая
компания, парни играли  в  карты.  Один  все проигрывал и проигрывал.  Когда
проигрался  окончательно,  победитель  предложил,  что в  случае  очередного
проигрыша  тот "замочит" первого встречного. Этим первым встречным и стал я.
Как подумаю, что этому уроду первым мог попасться старик или ребенок - мороз
по коже! Хорошо, что порезанным пальцем отделался.
     Через  пару  дней  после операции меня повели на перевязку. Процедурная
медсестра осторожно  разбинтовала руку,  высвободила ее из лангетки. Подошел
мой врач.
     - И  чито  у тэбэ имээм? - спросил  он и неожиданно резко  отогнул  мои
пальцы, чтобы посмотреть на швы.
     Представляете?  У  меня  было перерезаны сухожилия: нож попал  точно  в
основание безымянного пальца и полностью перерезал  сухожилия, которые сразу
же втянулись в ладонь. И хирургу, чтобы найти два конца  сухожилий, пришлось
разрезать ладонь,  потом  искать их  концы, сшивать их. И конечно же, ладонь
должна  пребывать в полусогнутом  состоянии, пока не срастутся  и  потом  не
разработаются сухожилия...
     А он дернул. Я вскрикнул от резкой боли, а из ладони брызнула кровь.
     - Всо нормално... ти  чито,  не мужчына, да?  - успокаивал этот коновал
меня, а мне хотелось лягнуть его ногой.
     Впоследствии оказалось, что одно из  сухожилий он все-таки разорвал.  К
сожалению, это обнаружилось поздно. Когда  меня выписали из больницы,  Вадим
Константинович  организовал  мне  направление  в  ЦИТО,   к  Зое   Сергеевне
Мироновой. Об этой удивительной женщине могу говорить только в  превосходных
степенях.  В прошлом она  была замечательной спортсменкой. Потом стала одним
из лучших травматологов страны. Ее золотые руки вернули в строй очень многих
великих  спортсменов,  известнейших  людей  искусства.  Когда  я  вошел в ее
кабинет, она сразу спросила:
     - Чем занимаешься?
     - Десятиборьем...
     - Серьезный спорт, - кивнула она. - Что с рукой-то?
     Я молча протянул выписку из больницы, но потом буркнул:
     - Один мясник сделал операцию, а потом сам же и порвал сухожилие...
     - Вот как? - Она невозмутимо пожала плечами.
     Прочитала выписку. Внимательно  осмотрев мою  руку, попросила согнуть и
разогнуть палец, потом сделал это сама.
     - Похоже, ты прав!
     - И что теперь делать? - растерялся я.
     Зоя Сергеевна задумчиво проговорила:
     - Конечно, можно жить и с таким пальчиком: ты же не пианист...  Но если
хочешь, можно повторить операцию и попытаться отыскать второе сухожилие...
     - А какова гарантия?
     - Какова? Стопроцентной не дам!
     - Понятно... А без операции что делать?
     - Что делать? Трудиться! На процедуры ходить, руку разрабатывать...
     - Что ж, буду трудиться! - твердо сказал я.
     Месяца  два  я  ездил в ЦИТО на физиотерапию. Захват руки восстановился
только частично:  палец до сих  пор так и не сгибается и  не разгибается  до
конца. Что не помешало мне не только стать чемпионом Москвы,  но и выполнить
нормативы мастера спорта. С Зоей  Мироновой мы встречались еще, но об этом в
свое время...
     С травмами мне всю жизнь "везло".
     Помните про взрыв  (случившийся,  кстати, тоже  в мае)? Я мог  остаться
слепым на всю жизнь, а отделался лишь  несколькими шрамами. И еще раз (опять
в мае)  я мог потерять зрение. Это произошло в Омске,  через год после  моих
экспериментов с самодельной взрывчаткой.
     Мы  жили на  первом этаже, и наша  лестничная площадка  была  на четыре
ступеньки выше  площадки  перед  входной  дверью, за  которой был  небольшой
тамбур и  дальше - уличная дверь. Входная  дверь была с двумя  застекленными
проемами: один на уровне лица, второй несколько ниже. Нижнее стекло выбили и
залатали фанерным листом. Однажды я  куда-то очень спешил.  Бегом сбежал  по
ступенькам и  на ходу  ткнул  руками в фанеру, чтобы открыть  дверь.  Фанера
вывалилась наружу, а мое лицо с размаху врезалось в верхнее стекло...
     До сих пор не знаю, каким чудом у меня сохранились глаза. Наверное, Бог
все-таки не оставляет меня без внимания. Однако у меня на всю жизнь  остался
шрам на переносице, а под кожей на щеке можно нащупать осколочек стекла...
     Завершая тему  рокового  для меня  месяца мая  - именно  в  мае, точнее
сказать, десятого меня арестовали в первый раз и в конце мая - во второй.
     И именно  десятого мая, по-моему, шестьдесят  шестого года произошел со
мною еще один трагический случай...
     В тот год я познакомился с милой девушкой по имени Александра. Она была
удивительно  обаятельной  -  доброй,  внимательной  и  заботливой.  Ее  мама
работала  врачом  в  подмосковном  санатории,  и  они  с  Сашей  проживали в
небольшой  квартирке  на  территории этого санатория, утопавшего  в объятиях
мохнатых лап хвойного леса.
     На   Праздник  Победы  Саша  пригласила  меня  к  себе.  Компания  была
небольшой, но  застолье получилось очень веселым и  уютным. После обеда всей
компанией  отправились гулять  по лесу, а ночью голышом купались в небольшом
пруду, вода в котором была теплой для этого времени года: Саша говорила, что
он  не замерзает  даже  в самую лютую  стужу. Вероятно, его питали подземные
горячие источники. Короче  говоря,  все  получили  заряд  бодрости  и  массу
удовольствия.
     Близились экзамены, и потому на следующий день, то есть десятого мая, я
поблагодарил  Сашу  и  ее  маму  за  удивительный праздник и  отправился  на
станцию. Естественно, мне налили "посошок на дорожку".
     В состоянии блаженной эйфории, облаченный в белый плащ, из-под которого
выглядывал черный галстук-селедка, я сидел во втором от головного полупустом
вагоне, с глуповатой улыбкой на лице.  Неожиданно послышался женский крик из
ближнего тамбура. Вначале я подумал, что мне почудилось, но крик повторился.
Я  несколько  удивился тому, что из двух десятков сидящих  в вагоне мужчин и
женщин  никто даже не  пошевелился: то ли не слышали, то ли сделали вид, что
не  слышат,  моментально  превратившись  в  глухонемых. У  меня  было  столь
радужное  настроение, что я  не мог стерпеть,  что кому-то может быть сейчас
плохо.
     Продолжая улыбаться, я  подошел к дверям тамбура, заглянул в стеклянное
окно. Там находились трое парней лет двадцати и девушка чуть моложе. На  ней
была  яркая  оранжевая  курточка,  из-под  которой  выглядывала  коротенькая
юбчонка зеленого цвета. Двое парней держали ее за руки, зажав рот, а третий,
лапая одной  рукой за грудь, второй  залез под юбку.  На девушке был розовый
пояс, который поддерживал капроновые чулки телесного цвета.
     Ее бедра  оголились,  а  рука  парня  уже стягивала с  девушки  розовые
хлопчатобумажные трусики.  По  ее щекам ручьями текли слезы, она  извивалась
всем телом, сжимала ноги, пытаясь избавиться от настойчивых рук насильника и
позвать на помощь, но издавала лишь  мычащие звуки: рука  одного  из  парней
крепко зажимала ее рот. Видно, тот активный парень уже ничего не  соображал:
стянув с нее трусы, он расстегнул брюки и вывалил свой предмет наружу.
     Упиваясь  хорошим  настроением  и немного  опьяненный  "посошком", я не
сразу  осознал, что происходит. В  первый  момент я даже подумал, что они  -
одна компания и у них просто такие развлечения, но когда парень обнажил свое
достоинство, я понял, что ошибаюсь. Раздвинув двери, я как можно дружелюбнее
произнес:
     - Ребята, сегодня праздник, зачем огорчать друг друга, а?
     Почему-то мне  казалось, что  стоит воззвать к  разуму, и  все придет в
норму.  Но   похоже,  у  насильника  весь  разум  переместился  ниже  пояса:
повернувшись,  он,  ни слова не говоря, резко взмахнул  рукой, и передо мной
вспыхнули тысячи  искр,  а боль пронзила лицо. На мгновение  я растерялся, а
придя в себя, увидел, что мой белоснежный плащ залит кровью.
     Интересно, что  тогда я  не подумал, в каком состоянии мои  лицо,  нос,
глаза:  больше всего  меня беспокоил плащ. Испачкать такую вещь! Вот уж чего
простить  я никак не мог.  А насильник, исподтишка ударивший меня, вызывающе
смотрел мне в глаза и нахально улыбался.
     - Хватит или еще добавить? - зло процедил он.
     Это привело меня в неописуемую  ярость: сосредоточив всю волю в кулаке,
я изо всей силы ударил насильника прямо в переносицу, вложив в удар всю свою
ненависть.  Насильник громко вскрикнул и  кулем  свалился  на  пол  тамбура.
Отпустив девушку, один  из его приятелей склонился над  ним  и вдруг истошно
завопил:
     - Он убил его! Сволочь, ты убил его!
     Все  дальнейшее  виделось  мне  как  в  замедленном  кино.  Испуганные,
буквально остекленевшие глаза девушки. Вбегающие в тамбур мужчины из вагона,
которые до этого казались глухонемыми. Мне заломили руки за спину, явился то
ли машинист, то ли его помощник...
     На следующей  станции  нас ожидал наряд  милиции  и "Скорая помощь". На
меня  надели  наручники, а  я и не  сопротивлялся, беспомощно  оглядываясь в
поисках девушки в оранжевой куртке, но ее нигде не было видно.
     В  отделении  меня допрашивал молодой капитан. Когда допрос близился  к
концу, в  комнату  заглянул внушительного  вида сержант, который надевал мне
наручники  на перроне, и что-то прошептал на ухо капитану. Приказав сержанту
посидеть со мной, тот быстро вышел.
     После  допроса  я  ощущал  какое-то  внутреннее  опустошение.  Капитан,
задавая вопросы, явно не верил  ни одному моему слову:  судя по тому, что он
спрашивал,  я  догадался,  что  приятели  насильника  сочинили  свою  версию
происшедшего. Когда капитан вышел, я находился в полной прострации и смотрел
в никуда. И вдруг, почувствовав  пристальный  взгляд сержанта, я взглянул на
него. В  его глазах промелькнуло какое-то участие или сочувствие, которых не
было в момент задержания. Почему его отношение изменилось?
     Капитан отсутствовал  целую  вечность. Наконец он  вернулся  и отпустил
сержанта.  С тревогой я  взглянул в глаза  капитана, ища в них  ответ,  свою
судьбу. Трудно было не заметить мое состояние, и он спросил с участием:
     - Волнуешься?
     Я молча кивнул, продолжая выжидающе смотреть на него.
     - А тот парень .. - выдохнул он.
     У меня все похолодело внутри: Господи,  да  разве я хотел!  Я обреченно
покачал головой, не зная, что сказать.
     - Ты сломал ему переносицу, и он захлебнулся кровью, - пояснил капитан.
     -  Что же  со  мной будет?  - воскликнул я. - Вы  же  не  поверили мне!
Найдите девушку, прошу вас, товарищ капитан!
     - Успокойся, Доценко, девушка сама пришла... - Капитан улыбнулся.
     - Пришла? - жалобно переспросил я.
     - Пришла и подтвердила все твои слова!
     -  И  что теперь будет? -  машинально  спросил я,  еще не  понимая, что
спасен.
     -  Насильника  похоронят,  а  его дружкам уже предъявлено  обвинение  в
попытке   изнасилования   несовершеннолетней!   Ей    еще   не   исполнилось
восемнадцати,  -  спокойно  изложил капитан и добавил: -  Сейчас наперегонки
валят все на покойного и друг на друга.
     - А что со мной? - растерянно спросил я.
     - А ты...  распишись на  каждом листе своих показаний, а  на  последнем
допиши: "записано с моих слов правильно" и распишись.  Из подозреваемого  ты
превратился в свидетеля: когда понадобишься - вызовем! - Капитан  пододвинул
ко мне листы, и я все сделал, как он велел.
     - И что, я могу быть свободен?
     - Конечно!
     - Спасибо вам, товарищ капитан! - обрадовано воскликнул я.
     - Это ты Марину должен благодарить!
     - Какую Марину? - не понял я.
     - Девушку, за которую ты  вступился: она ждет тебя в вестибюле. Кстати,
ответь на один вопрос, Виктор, как ты решился пойти на троих?
     - Честно?
     - Конечно!
     - По глупости!
     - Значит, в  другой раз  глаза  и  уши  закроешь? - В  голосе  капитана
послышалось разочарование.
     -  А  вы что,  считаете, что  я  сегодня  поумнел?  -  Я  рассмеялся  и
поморщился от боли в заплывшем от удара глазе.
     - Побольше  бы  таких  людей, как  ты! - серьезно проговорил  капитан и
крепко пожал мне руку.
     Марина  действительно  ждала у входа.  Увидев  меня, она  подскочила  и
чмокнула в щеку:
     - Спасибо вам, Виктор! Если бы не вы... - У нее навернулись слезы.
     - Да чего там... - И у меня в горле встал комок.
     - Вы из Москвы?
     - Да...
     - Пойдемте к нам домой.
     - Зачем?
     - Надо же привести вас в порядок! - кивнула она на мой плащ...
     Ее отец оказался  майором-танкистом, а мать врачом-ветеринаром.  Увидев
меня с  подбитым глазом и в окровавленном плаще, мать  всплеснула  руками, а
отец недовольно нахмурился. Но, услышав рассказ дочери,  мать  стала охать и
ахать,  а отец  крепко, по-мужски  обнял  меня, а потом,  скрывая  волнение,
сказал:
     - Мать, накрывай на стол: будем потчевать дорогого гостя!
     - Погоди, Костик, парня нужно подлечить немного.
     - А я пока плащ застираю, - подхватила Марина...
     Эту ночь я провел у них, а наутро, подлеченный и в чистом плаще, поехал
к себе в общежитие...
     Пару  раз  меня  вызывали  для  дачи  показаний,  для  очной  ставки  с
приятелями насильника, которые в конце концов получили по четыре года...
     С  Мариной  мы  виделись  еще  пару  раз,   но  эти  встречи  не  имели
продолжения.  Очень  надеюсь,  что  у  нее  в жизни все  хорошо  и она имеет
любящего мужа и прекрасных детей...
     * * *
     После  второго курса  у  меня  не было летом никаких  соревнований, и я
отправился навестить родителей.
     С  каким волнением я  ехал в Омск, где  прошли  детство и часть юности!
Получилось так, что многие друзья мои  разъехались:  кто  в  отпуск, кто  на
заработки,  а кто последовал  моему  примеру  и уехал учиться  в  Ленинград,
Москву,  Новосибирск.  На  месте были  Никита Фридьев и  Геннадий Царенко, с
которыми мы несколько вечеров "отрывались" по полной программе.
     Бывший  мой  тренер -  Владимир Семенович Доброквашин - был рад  видеть
меня  и  неожиданно  предложил  "не  бить  баклуши, а  попробовать  сочетать
приятное с полезным". Он предложил мне  поехать  физруком - руководителем по
физкультуре  -  в   пионерлагерь  Чернолучья.   Аргументы  звучали   весомо:
во-первых, бесплатное питание, во-вторых, хоть и не ахти какая, но зарплата,
в-третьих, активный отдых.
     Я  откликнулся с удовольствием  и обрадовался еще  больше, когда узнал,
что в тот же лагерь нужны еще  двое:  преподаватель кружка  "умелые  руки" и
массовик-затейник, играющий на  баяне или аккордеоне,  чтобы аккомпанировать
на утренней зарядке и вести танцевальные вечера. Я подумал о своих приятелях
и помчался к  ним.  Их тоже уговаривать не пришлось: Гена  охотно  взялся за
"умелые руки", а Никите сам Бог велел стать "массовиком-затейником, играющим
на аккордеоне".
     Вышло  так,  что  среди сотрудников  пионерлагеря  в  количестве  более
пятидесяти человек - каждому из двенадцати отрядов были положены  вожатый  и
воспитатель  из  студентов   педагогического   института   -  лишь   четверо
принадлежали к мужскому полу: нас трое и начальник пионерлагеря, остальные -
особы прекрасного пола.
     Так что по приезде  дамы  всерьез  принялись за нас.  Оставив  в  покое
начальника  пионерлагеря, они буквально по  часам распланировали наш "ночной
труд".  Каждый из нас должен  был строго следовать расписанию, "обрабатывая"
то одну студентку, то другую.
     Мы  просто  измучились  на этой  "работе":  уставали  так,  что днем  в
буквальном  смысле валились  с ног. Мы взбунтовались:  взяли и на пару  дней
объявили им бойкот!  Это  дало  положительные  результаты, и мы  зажили  как
султаны:  исходя  из собственных желаний,  а  не из их расписания. На  какие
только  уловки  не  шли  девчонки,  чтобы произвести  на нас  впечатление  и
завладеть хотя бы ненадолго нашим вниманием.
     Среди девчонок, запавших  на меня, одна оказалась очень строптивой. Еще
одна Лариса. У нее были  длинные красивые  ноги, стройная фигура, прекрасные
волосы, уложенные так  замысловато, что за эту прическу ее прозвали Шахиней.
Строптивая Шахиня в первое наше ночное свидание твердо заявила, что у меня с
ней  ничего  "не  получится,  пока  она  сама  не  захочет мне отдаться".  Я
рассмеялся ей в лицо и удалился к ее подруге.
     Так продолжалось несколько дней,  пока  Шахиня,  подзуживаемая  другими
девчонками,  наконец  не   выдержала.  Оказалось,  что  она,  в  отличие  от
остальных, до  сих пор девственна, и все девчонки не только следили за нашим
противоборством,  но  и однозначно  были на  моей стороне, всячески  помогая
"укротить строптивую".
     Шахиня  сдалась  сама:  однажды  она  среди  ночи ворвалась  в  комнату
воспитательницы, с которой я в  ту ночь забавлялся.  Шахиня  едва  не силком
вытолкала ее  из комнаты, потом сбросила с  себя модный халатик, под которым
оказалась совершенно обнаженной.
     - Виталик,  вот сейчас  я действительно готова и хочу, чтобы  ты сделал
меня женщиной! - заявила она.
     - Как? - удивился я. - Ты в самом деле еще девушка? - Я был уверен, что
это просто отговорки с ее стороны.
     - А ты что, против? - усмехнулась Лариса.
     - Нет, что ты,  я - за! - улыбнулся  я, еще не веря ей и думая, что это
обычное кокетство: слишком уж вызывающе она себя вела.
     Но Шахиня не обманула: я действительно оказался у нее  первым мужчиной.
С той ночи  она  никого  не подпускала ко мне, и я, если честно,  был  этому
очень рад: мне понравилась эта девушка. Наш роман продолжался несколько лет:
то Лариса приезжала ко мне в Москву, то я навещал ее в Омске, а в интервалах
мы часто  писали  друг  другу  письма.  Вполне  возможно,  что,  если  бы не
расстояние, разделявшее нас, мы поженились бы, но...
     Последнюю  попытку соединить наши  судьбы предприняла Лариса,  приехав,
когда  я учился уже на четвертом курсе. До этой встречи мы не виделись почти
год, да  и  письма от  меня стали  настолько редки, что  было  ясно: угольки
нашего чувства не горят,  а еле тлеют и вряд ли они дадут пламя без каких-то
"горючих"  добавок.  В последнюю нашу встречу Лариса соорудила на голове  ту
самую "шахиню", которая мне так нравилась, и была одета с большим вкусом.
     В то время я уже жил в "высотке", в главном здании университета. У меня
был один сосед, Валера Макаров, тоже спортсмен. В день, когда мы встретились
с Ларисой,  он, опередив меня,  попросил "погулять пару часов", чтобы побыть
со своей новой знакомой. Я вынужден был встретиться с Шахиней  в метро. Часа
полтора мы провели  под землей, ведя вялый  и тягучий разговор, пока наконец
не  поняли,  что нас больше  ничто  не связывает.  Никто не  виноват: просто
чувства ушли...
     Через пару  месяцев мама  сообщила, что  Лариса закончила  пединститут,
отделение иностранных языков, вышла замуж за дипломата и уехала во Францию.
     Как тебе живется, милая Шахиня? Надеюсь, ты нашла свое счастье?
     Приехав в Омск на зимние каникулы после первого семестра учебы в МГУ, я
попал  в  ситуацию  на  эротическом фронте, которая  могла окончиться весьма
печально.  Едва  ли  не  в  первый  день  приезда я  пошел прошвырнуться  по
магазинам,  в  надежде  повстречать  там  знакомых.  К сожалению,  никого не
встретил и вдруг в одном из отделов универмага увидел симпатичную  мордашку.
Решил познакомиться. На студента Московского университета клевало  почти все
женское население любого периферийного города. Слово за слово, познакомились
по наработанному варианту:
     - Люда.
     - Виталик.
     - Очень приятно.
     - Мне тоже. Во сколько вы заканчиваете работу?
     - В восемь... А что?
     - Хотите послушать новые модные записи, которые я захватил из Москвы?
     - Хочу, а что?
     - Давайте я встречу вас после работы и мы пойдем к нам в гости?
     - Хорошо, а для чего?
     - На "рюмку чая" и музыку послушать...
     - На "рюмку чая"? - ехидный смех. - Хорошо, а с кем вы живете?
     - С  мамой,  папой  и братишкой  (в  то  время Саша  отдыхал  в  зимнем
пансионате).
     - Тогда в девять, на углу вблизи универмага...
     - Но ты же в восемь заканчиваешь?
     - Нужно же мне переодеться... - усмехнулась девушка столь непонятливому
кавалеру...
     Ровно  в девять мы встретились и направились  домой. Стоял январь. Было
очень  морозно,  дул пронизывающий  в  В  это  время  мои предки  имели
обыкновение  отходить  ко  сну. Если  по  телевизору шел  интересный  фильм,
смотрели, лежа в кровати, если  нет, быстро  засыпали: рано утром на работу.
Они вставали  в  шесть  часов,  как  только раздавались  первые  ноты  Гимна
Советского Союза: "Союз нерушимый республик свободных..."
     В тот вечер телевизор работал: значит, родителей что-то заинтересовало.
Когда входишь к  нам  в квартиру, оказываешься в  длинном коридоре,  который
упирается в ванную  комнату, туалет и  кладовку, справа от входа  -  комната
родителей, в  конце коридора направо - небольшой коридорчик на кухню, налево
- наша с Санькой комната.
     Когда  мы  вошли,  Люда,  услышав,  что   телевизор  работает,  шепотом
спросила:
     - Там твои родители?
     - Да, -  шепотом же ответил я, приложив палец к губам  и давая  понять,
что тревожить их необязательно. - Пошли ко мне в комнату...
     - Пошли, - кивнула она.
     - Витя, это ты?
     - Да, мама!
     - Ты не один?
     - Нет, мама, со знакомой...
     - Не забудь напоить ее чаем: в буфете на кухне конфеты в вазочке!
     - Хорошо, мама! Спокойной ночи!
     - Спокойной ночи...
     Я  помог  Людмиле снять  зимнее  пальто, дамскую  меховую шапку,  шарф,
валенки  предложил не снимать:  пол  был холодный, а время на поиски тапочек
тратить  не хотелось. Я провел ее в свою комнату, усадил на диван и  включил
музыку.
     - Чай будешь?
     - Нет, мы им на работе обдулись.
     - Тогда вино: я привез бутылочку из Москвы... с конфетами... Будешь?
     - Хорошо...
     "Все идет как по маслу!" - обрадовался  я, предвкушая  приятный вечер с
симпатичной новой знакомой.
     На  кухне  отыскал початую бутылку  марочного вина, привезенного  мною,
чтобы  отметить успешное  окончание  сессии,  прихватил и шоколадных конфет,
купленных  мамой  в честь моего приезда. Мы выпили по фужеру вина: я  только
чуть пригубил за компанию,  объяснив, что у меня скоро соревнования. Потом я
смело обнял  Людмилу  за плечи  и медленно потянулся к ее  губам. Девушка не
возражала, и вскоре наши губы встретились. Людмила  целовалась очень хорошо:
ее гибкий язык тщательно обследовал мой рот.
     Мне стало так хорошо и  спокойно, словно я  знал  ее давно. Не спеша  я
просунул руку под шерстяную  кофточку, пролез под  бюстгальтер и начал нежно
ласкать ее грудь, медленно обнажая ее для поцелуя.  Не встречая возражений и
не  ощутив  даже и  намека на  сопротивление,  я  принял  это за  одобрение:
страстно впился губами в ее грудь, а руку положил  на колено и стал медленно
пробираться по бедру под  юбку. Людмила воспринимала мои ласки  как должное,
хотя не очень-то возбуждалась.
     "Неужели холодная попалась?"  - подумал  я, и вдруг  Людмила прошептала
мне на ухо:
     - Виталик, принеси, пожалуйста, водички!
     - Сей момент! - весело ответил я и пошел на кухню, радуясь, что все так
удачно складывается.
     Я наливал в стакан воду, когда послышался звон разбитого окна...
     Надеюсь,  не  забыли,  что  наша квартира расположена  на первом этаже.
Услышав  звон стекла,  я  подумал,  что  кто-то  бросил  камень  в  окно,  и
устремился в свою комнату. Люды там не было. Я побежал в комнату  родителей:
предчувствия меня не обманули.  Не знаю, какая  муха ее укусила, но  Людмила
ворвалась в комнату родителей, выбила окно и выпрыгнула в него.
     - Ты что с ней сделал, Витя? - с ужасом спросила мама.
     -  Господи, ничего я с  ней не делал, мама! Поверь!  Целовались,  потом
попросила воды и, пока я ходил, выпрыгнула в окно!
     - Да кто она такая?
     - Продавцом в универмаге работает, Людой зовут...
     -  Да, помню: она  с месяц  как  работает в  сувенирном отделе... Вроде
симпатичная... Что ей взбрело в голову?
     -  Да чокнутая какая-то!  - выругался отец. - Плюнь,  сынок,  на нее  и
ложись-ка спать! - мудро рассудил он.
     - Спать? А знаете, что вся ее верхняя одежда здесь на вешалке! - нервно
воскликнул  я,  на  миг представив, как эта  девчонка мчится  в милицию, где
наплетет три короба, и меня арестуют.
     Прощай тогда университет, прощай Москва!
     Нужно  что-то  срочно  предпринять! Я понимал, что  меня спасут  только
правда  и скорость.  Быстро накинув  пальто  на плечи, я  натянул на  голову
шапку, подхватил ее  вещи и устремился на улицу. Не знаю, сколько бы я бегал
в поисках Людмилы,  но мне навстречу  попался сотрудник милиции. Ну, вот уже
за мной!  Внутри все похолодело, и я стал  вспоминать, кого  я знал в омской
милиции.
     - Что-то случилось? -  спокойно  спросил милиционер, не  отводя от меня
настороженного взгляда.
     -  Понимаете,  товарищ лейтенант...  -  начал я,  стараясь  не скрывать
своего беспокойства, и рассказал ему все  честно, без утайки и подробно: как
говорится, во всех деталях.
     - Как ее зовут, говоришь?
     - Людмила...
     - Где познакомились?
     - Она работает в универмаге...
     - В сувенирном отделе?
     - Да, - растерялся я  от  его  осведомленности,  и  меня опять охватило
волнение.
     - Давай ее вещи...  - усмехнулся  лейтенант. -  Так  говоришь, спокойно
целовалась, обжималась, а как только по ноге полез - "Принеси водички..."? -
Лейтенант заразительно  рассмеялся. - Не повезло тебе, парень: она ж того, -
он выразительно покрутил у виска,  - сдвинутая по фазе... - покачал головой,
снова рассмеялся и пошел прочь...
     Я  стоял, глядя ему  вслед, и не знал, плакать мне или смеяться. Однако
волнение улеглось,  и я с облегчением  подумал  о  том,  что все закончилось
удачно...
     Думаю, что  мои любовные  похождения потянули  бы на  отдельную  книжку
рассказов.
     Был,  например,  такой случай.  Кажется, на  третьем курсе. На каком-то
университетском  балу, весеннем  или  осеннем, познакомился я с  симпатичной
старшекурсницей с юридического факультета. Жанна тоже жила в главном  здании
и была  родом  из Харькова. У  нее была очень  сексуальная  фигурка,  и  она
прекрасно чувствовала ритм. Мы танцевали, а потом я предложил уединиться.
     В  "общаге" я  делил  комнату  с Валерой Макаровым, а  соседка Жанны по
комнате уехала  на несколько дней  к родственникам в  Подмосковье, и девушка
пригласила меня к  себе. Как только мы вошли, я обнял ее и принялся страстно
целовать ее губы, лицо, шею...
     Она тяжело дышала, и ее  руки сначала крепко обнимали меня, потом стали
раздевать. Вскоре  борьба с одеждой успешно  завершилась,  и мы,  совершенно
обнаженные,  как  Адам  и  Ева, стояли  друг  против друга.  Это  продлилось
несколько мгновений, за которые каждый мог отказаться  от продолжения. Но мы
повалились на  диван. О  том, что Жанна девственна, я узнал,  когда вошел  в
нее, а она испустила  крик боли. Я тут же остановился, но  ее руки буквально
впились в мои ягодицы, и я со всей страстью продолжил движение.
     Когда  все  закончилось  и  я  увидел  на  простыне кровь, я  несколько
напрягся - сейчас начнутся слезы, а может, и истерика.
     - Слава тебе,  Господи! -  неожиданно  радостно  воскликнула девушка. -
Спасибо тебе, Виталик! - добавила она и принялась целовать мои руки.
     Я  вспомнил  омскую  Людмилу  и подумал: неужели я  снова наткнулся  на
девицу, явно  "сдвинутую по  фазе"?  Во всяком случае, отклонение налицо: ее
девственности лишили, а она за это руки целует и Бога благодарит! "Везет" же
мне!
     На самом деле все  оказалось обыденней  и печальней. Как объяснила  мне
Жанна, ей уже двадцать два года, а она до сего дня была девушкой, потому что
все  парни, с которыми  она  встречалась, узнав, что им  представляется шанс
стать  первым  мужчиной в  ее жизни,  исчезали  так  быстро, что только пыль
столбом клубилась.
     -  Я  была в  полном  отчаянии!  Хочется нормальных  взаимоотношений  с
парнями, близости, ощущения  мужской ласки,  а от  меня шарахаются,  как  от
прокаженной!  Я дошла  до  того,  чтобы  кому-нибудь заплатить,  чтобы стать
женщиной... Я так  тебе благодарна! Но  почему ты не испугался? - неожиданно
спросила она.
     - Почему? - Я пожал  плечами. -  А почему  я должен  испугаться? Ты мне
приглянулась, да и я вроде не был тебе противен...
     - Да, у тебя сильные руки и... такие нежные... - Она скосила глаза вниз
и рассмеялась. - Забавно...
     - Что? - не понял я.
     - Твой приятель после работы ослабел, словно отдал все свои силы...
     - Это... - начал я, но в этот  момент Жанна  прикоснулась пальчиками  к
моей плоти, - ...ненадолго... - закончил я шепотом.
     - Какой милый...  - Она вдруг чуть сжала его, будто бросая вызов,  и он
был принят: мгновенно расправился и призывно вздрогнул.
     Не  в силах  терпеть больше,  Жанна привстала  надо мной  и опустилась,
впуская меня в себя.
     -  Боже!  Боже!  -  Она  приподнималась и опускалась,  вскрикивая и все
ускоряя движения. - Я... знала... что... это... прекрасно! Знала... Знала...
- Слова вылетали  в  такт движениям, пока  ее желание не достигло  наивысшей
точки  наслаждения.  -  А-а-а!  -  закричала  девушка  и  упала  на  меня  в
изнеможении...
     Потом мы несколько минут лежали молча, думая о своем...
     - Спасибо тебе, Виталик! - снова поблагодарила она.
     - О чем ты...
     - А теперь,  пожалуйста, иди... Мне  нужно побыть одной... Я позвоню...
может быть...
     Мне  показалось, что ей вдруг стало стыдно  и она жалеет...  Нет, не  о
том, что отдалась  первому встречному,  а  о том, что призналась ему в самом
сокровенном. Я почувствовал, что мы вряд ли увидимся еще...
     Так оно и случилось: больше  мы никогда не только  не созванивались, но
даже и случайно не встретились.
     Надеюсь, что она нашла свое счастье...
     Чтобы закончить воспоминания об эротических историях, приключившихся со
мной, расскажу еще об одном забавном случае.
     Как-то в Болгарии меня пригласили на студенческий в Был интересный
концерт,  и я  положил глаз  на  пышную певицу,  которая  бархатным  голосом
исполняла  популярные песни. Да и  она бросала откровенные  взгляды на  меня
прямо со сцены. После концерта начались танцы, я ее пригласил. Девушку звали
Снежана. Потанцевав немного, мы сбежали с вечера, чтобы остаться тет-а-тет.
     Я снимал  комнату в софийском квартале "Лозенец" и жил один.  Придя  ко
мне, мы с порога  упали  в объятия друг друга. Снежана  была очень страстной
девушкой  и завелась мгновенно.  Наша  одежда уже  в  беспорядке валялась на
полу, но она вдруг решительно остановила меня.
     - Не хочешь? - удивился я.
     - Хочу!
     - Тогда в чем дело?
     - Ты должен надеть что-то... - Она смутилась.
     - Что? - не понял я.
     - Ну... на него... - Снежана скосила глаза вниз.
     - Господи, презерватив, что ли? - догадался я.
     - Ну конечно!
     - Но у меня нет!
     В то время никто и  не слышал про СПИД, да и другие "гусарские" болезни
были редким явлением. Потому  я отвергал подобные  приспособления, сравнивая
их с поцелуем в противогазе. Сейчас, конечно же, мое отношение изменилось...
     - А у меня есть! - сказала Снежана.
     Она  подняла  с  пола сумочку,  вынула пакетик,  надорвала,  вытащила и
принялась его надувать.
     - Зачем это? - удивился я.
     - А вдруг он бракованный? - не выпуская предмет из губ, процедила она.
     Тут меня разобрал такой смех, что  я едва  не впал в истерику.  Снежана
спокойно  занималась  своим  делом.  Я хохотал,  не  в  силах  остановиться.
Наконец, убедившись,  что презерватив целый, она выпустила  воздух, скрутила
его и сказала:
     - Все в порядке: можно начинать!
     - Нет... Ха-ха-ха!.. Нель... ха-ха-ха!.. зя! - давясь от смеха, выдавил
я.
     - Почему? - Глядя на меня, она тоже стала улыбаться.
     -  Пото...му... ха-ха-ха!..  Потому, что я  уже...  Ха-ха-ха!.. Кончил!
Понимаешь, кончил! Ха-ха-ха!
     Мой приятель, не  выдержав всех ее  манипуляций,  обессиленный, опал, и
никакими  домкратами  его  уже невозможно было поднять.  Во  всяком  случае,
никакие старания Снежаны не помогли: так она и ушла, недоумевая, что сделала
такого неправильного...
     Мое поколение росло в обществе, где, как известно, "секса не было".
     Это  сейчас молодым  все  доступно, исчезли любые запреты, секс открыто
пропагандируется  в   средствах  массовой  информации,   свободно  продаются
порнофильмы и бесчисленные пособия по сексу. А мы все знания приобретали  на
собственном  опыте,  не  всегда радостном, которым  щедро  делились  друг  с
другом, зачастую  выдумывая и  приукрашивая  чувственные сценки,  которых на
деле-то и не было.
     Первый  интерес  к противоположному полу проявился у меня в два года  с
небольшим...
     Как-то  Люся,  моя  двоюродная  сестра,  приехала  к  нам  на  Сахалин.
"Удобства" там находились во дворе. А маленькие дети, естественно, ходили на
горшок.  Однажды,  играя  вблизи  деревянного туалета,  я  увидел,  как  моя
двоюродная  сестренка,  которая  была старше меня  лет на  семнадцать, резво
спешит к нему.
     Меня  разобрало  любопытство:  почему такая  спешка? Я  побежал за  ней
следом, но она заперла за собой дверь. Не могу объяснить, почему я, если  уж
так был обеспокоен,  не поднял шум или  не  спросил сестру, что случилось, а
наоборот, молча принялся искать щелку, чтобы посмотреть самому.
     Туалет был построен на совесть: из горбыля внакладку, и найти щель было
довольно  трудно.  Однако  кто  ищет,  тот всегда  найдет.  Подходящая  щель
отыскалась в задней стене. Дрожа  от волнения, я приник к  ней... сначала не
понял, что передо  мною. Что-то  внушительное  и белое.  Это  оказалась попа
сестренки,  а  чуть ниже  нечто  такое,  чего не было у меня... А из "нечто"
капала кровь! А бедная сестренка громко постанывала.
     Так я и знал:  ей плохо, она умирает! Я и закричал во весь голос, стуча
кулачками в дверь туалета:
     - Не умирай, прошу тебя! Не умирай!
     Сестра открыла дверь, вид у нее был испуганный.
     - Кто умирает? - спросила она.
     - Ты! Ты умираешь! - со  слезами  выкрикнул я, уткнувшись в ее  живот и
обнимая ее бедра.
     - Господи, Витюша, с чего ты взял?
     -  Я видел,  как у тебя идет кровь  отсюда! - Я  ткнул  пальчиком в  ее
промежность.
     - Где ты видел? Когда? - растерялась она.
     - Здесь, сейчас! -  размазывая слезы по щекам, ответил я,  указывая  на
туалет.
     Все наконец поняв, она громко рассмеялась.
     -  Это  надо  же...  -  сквозь смех  вырывались  у  нее  слова,  -  уже
подсматривает за девками... Это нехорошо, Витюша, нехорошо. - Она  погрозила
пальцем. - И не бойся, я не умру... А  кровь, которую ты видел... понимаешь,
она лишняя, ненужная мне...
     Помню, она  довольно долго меня убеждала, что ей ничто  не угрожает,  а
потом  пообещала  рассказать  матери, что  я  подглядываю  за  девчонками  в
туалете.
     Не знаю, что больше на меня подействовало - страх наказания или стыд...
     Признаюсь, от подглядывания за девчонками  я окончательно не отказался.
Волнение, испытанное мною тогда, настолько  мне запомнилось, что при  первой
же  возможности тянуло  его повторить.  И  я  не  лишал  себя  этого  вполне
безобидного удовольствия...
     Но разве  можно  сравнивать наши невинные шалости с тем, что происходит
сейчас?  Никаких запретов не осталось, и  уже  никого  не  удивляет  зрелище
беременной  тринадцатилетней  девчонки.  А  рост  заболеваний  венерическими
болезнями  несовершеннолетних регулярно обсуждается  на  страницах серьезных
газет.
     Одобряю ли  я подобную свободу нравов? Свобода одного не должна вредить
другому  и  ущемлять  его  свободу. Сексуальная  свобода  необходима, но при
условии,  что молодые  люди к  ней подготовлены  не  фильмами  сомнительного
содержания или дурацкими пособиями, а собственными родителями. Причем дочь в
вопросах  морали должен подготовить к жизни отец, а  сына - мать! А  в чисто
технических вопросах, в том числе и личной гигиены, ответы должны дать  мать
дочери,  а отец сыну! И разговоры об этом должны вестись серьезно,  открыто,
безо всяких стеснений и со всей откровенностью! Только в этом случае ребенок
войдет во взрослую жизнь подготовленным и сможет сделать верный в..
     Трудно сказать,  какие  гены сыграли наибольшую роль в моей сексуальной
жизни, гены отца или матери, - вполне возможно, что и те и другие. Во всяком
случае, получилась гремучая смесь, которая наделила меня гиперсексуальностью
на всю жизнь. Эта сторона жизни важна для меня до сих
     В отрочестве я не испытывал недостатка внимания со стороны девочек,  но
это  внимание  было  поверхностным,   как  бы  созерцательным:   стоило  мне
попытаться пойти  чуть дальше,  и девчонки испуганно шарахались в сторону. Я
же постоянно нуждался в сексуальных  контактах и  очень сильно  переживал их
отсутствие. Скорее всего, мое половое  созревание произошло  гораздо раньше,
чем у моих сверстниц, и поэтому я тянулся к общению с более старшими дамами.
     Моя гиперсексуальность подарила  мне в жизни  много радости, но  были и
печали.  Попадались девицы, не понимавшие меня, и не принимавшие мой  н
Могу  признать, что меня не только  любили и хотели, но  и отвергали, иногда
резко и обидно.  Но мне кажется, что любой человек старается поскорей забыть
о своих любовных неудачах.
     Вот и я о них не вспоминаю...
     Сексуальные  потребности и  возможности  глубоко индивидуальны. Если  в
течение какого-то времени у меня не было сексуальной близости,  я становился
раздражительным,  у меня зудела кожа и я мог  возбудиться  просто  при  виде
женщины.
     Все упростилось, когда я стал учиться в  университете. В то время очень
популярными были анекдоты про "армянское радио", которое отвечало  на  любые
вопросы. И про университет ходил такой анекдот.
     Армянское радио спрашивают: "Сколько  потребуется выделить денег, чтобы
переоборудовать Московский университет в дом терпимости?
     Армянское  радио  отвечает  не  задумываясь:  "Пять  рублей!"  -  "Пять
рублей?" - "Да, пять, чтобы сменить вывеску..."
     Это, конечно,  шутка,  но во  всякой шутке  есть доля  истины.  Нравы в
университете  были   свободными,  можно  сказать,  раскрепощенными.  Отчасти
потому,  что  в  нем  училось много  иностранцев,  и  потому,  что  студенты
университета имели возможность съездить за границу.
     Мне кажется уместным немного рассказать о высотном здании  университета
на Воробьевых, или в мои дни Ленин-ских, горах.
     Известно,  что  этот  комплекс  был  построен  по  личному распоряжению
Сталина. На строительстве в основном использовались заключенные. Уже никогда
не подсчитать число бедных заключенных, похороненных в бетонных конструкциях
этого  здания.  Двадцать  восемь этажей  над  землей,  а  сколько  под  ней?
Поговаривают, что под землей в три раза больше, но это только слухи.
     Когда было возведено этажей пятнадцать, один из заключенных, работавший
до приговора суда инженером, произвел расчеты своего веса, площади фанерного
листа, силу воздушных потоков, после чего ухватился за лист фанеры и сиганул
с высоты.  Он  приземлился целехоньким на Ломоносовском  проспекте там,  где
теперь  кинотеатр  "Прогресс", и в  тот день его не поймали.  Его  задержали
через несколько дней  в Малаховке,  но его  полет  к свободе  будут  помнить
всегда...
     В общежитии  была блоковая система:  по две комнаты с общей дверью,  за
которой  был небольшой  предбанник  с  вешалкой, туалет  и  душевая.  Каждая
комната была рассчитана  на двух-трех  студентов. Дипломники жили по одному.
Нам  с  Валерой Макаровым удалось поселиться вдвоем. А чтобы уединяться,  мы
разгородили  комнату пополам  огромным буфетом. Один  диван-кровать  стоял у
окна,  за  буфетом,  другой  -  возле  входа,  там  же  стоял  столик.  Если
приходилось готовиться к занятиям одновременно, то один садился за столик, а
второму доставался буфет, из которого выдвигались доска-стол.
     Мы  вместе  тренировались, вместе  питались по утрам  и  вечерам, часто
вдвоем ходили в столовую на обед. Макаров был похож  на Алена Делона: девицы
буквально вешались на него. Когда мы сблизились, Валера, приглашая очередную
пассию, всегда настаивал на том, чтобы она обязательно приходила с подругой,
которая предназначалась мне.
     Макаров был  столь  избалован женским  полом, что готов  был поделиться
своими партнершами. Любимым его выражением было:
     - Вит, если вы закончили трахаться, пора меняться "лошадками"!
     В общем, с Валерой скучать не приходилось...
     В  главное  здание  университета  я переехал только  через два года.  И
первым  моим  соседом  оказался   профессор  из  Японии  -  Укеру  Магасаки,
приехавший в Москву на стажировку по русской  филологии. Его имя и фамилию я
дал  первому тренеру моего Савелия Говоркова по  восточным  единоборствам  в
романе "Срок для Бешеного".
     За полгода до моего  перевода в  главное здание у меня появилась первая
сберегательная книжка,  на которую, наученный горьким  опытом,  я откладывал
сэкономленные рубли. И не только от стипендии.
     Укеру Магасаки был, по нашим понятиям, очень богатым человеком.  В день
моего  рождения  он  повез меня  в валютный магазин "Березка", где в подарок
купил  мне финское зимнее пальто на  меховой подкладке,  огромный  мохеровый
шарф, две нейлоновых (самый последний писк  моды тех  лет)  сорочки, белую и
голубую, и черные кожаные перчатки на белом меху. Все это обошлось ему около
двухсот долларов.
     Я никогда не  получал столь  ценных подарков и был  просто обескуражен.
Кстати,  именно  во  время  соседства  с  Укеру  на  очередной  вечеринке  я
познакомился с Леной, студенткой географического факультета.
     Эта  черненькая,  с прической под Мирей Матье,  симпатичная девушка,  с
округлыми весьма соблазнительными коленками,  сразу  привлекла мое внимание.
Происходила вечеринка  в  комнате  общежития  и  была  достаточно  интимной:
неяркий  свет,  медленная  музыка,  хорошее  вино.  Все  это  располагало  к
чувственности, к быстрому сближению.
     При  первой  же  возможности  я  пригласил  Лену  на танец.  Наш  танец
растянулся почти на  весь вечер: расставались мы только в те редкие моменты,
когда кому-то все-таки удавалось отобрать ее у меня на один танец. Наши ауры
настолько  совпали,  что  нам  просто  хотелось  быть  вместе. Мы  настолько
увлеклись,  что стали внаглую, не обращая ни на кого внимания,  целоваться и
обниматься.
     Кто-то не выдержал и из зависти предложил:
     - Шли бы вы, влюбленные голубки, отсюда куда подальше: смотреть тошно!
     - И уйдем! - решительно заявила Лена, подхватила меня под руку и повела
к выходу.
     - Куда пойдем? - спросил я, когда мы остались одни.
     - К тебе можно?
     - Конечно! - обрадовался я...
     Дня  за  три до  нашего знакомства  Укеру  договорился с  ректоратом  и
переехал в отдельную  комнату, но мы  продолжали  с ним общаться. Через пару
месяцев  у  него заканчивалась  стажировка в  Москве, и он начал  потихоньку
избавляться от  ненужных  вещей,  продавая по очень низким ценам. За  двести
рублей  он  продал мне японский стереомагнитофон  "Айва", около ста  больших
пластинок английского производства с записями  Элвиса  Пресли, Тома  Джонса,
"Битлз" и многих других популярных в то время  групп  и  звезд эстрады.  Всю
коллекцию он  продал  мне по  цене,  по какой продавались в  наших магазинах
долгоиграющие  пластинки:  от  рубля  восьмидесяти до двух  рублей  двадцати
копеек за штуку.
     Я не был фанатом-любителем пластинок, предпочитая слушать магнитофонные
записи,  и  потому  не  представлял  их   реальной   ценности.  Можете  себе
представить   мое    радостное   удивление,   когда   я   предложил   нашему
университетскому  торгашу одну  из пластинок и  тот  неожиданно выложил  мне
тридцать пять рублей!!! В конечном итоге, заплатив оптом Укеру двести рублей
за всю коллекцию, я получил за них две тысячи  пятьсот  рублей,  существенно
увеличив свой капитал на сберкнижке...
     Кстати,  об этой сберкнижке.  К  окончанию учебы на ней скопилось около
шести тысяч рублей, но я их  не  тратил,  оставляя "на черный день". А потом
закрутились   события:  поездка  за  границу,  стажировка  на   "Ленфильме",
отбывание наказания, и  я  начисто  забыл  о  ней.  Обнаружил  я  сберкнижку
случайно, но уже тогда,  когда эти  шесть тысяч  -  огромная сумма в те  дни
моего студенчества - превратились после денежной  реформы в  жалкие гроши, и
эту потерю я горше всего оплакиваю в своей жизни...
     * * *
     В  ту ночь Лена осталась  у меня,  а на  следующий день я  предложил ей
выйти  за  меня  замуж.  К  моему  изумлению,  она  согласилась.   Она  была
удивительно  нежным  существом.   Запомнилось,   как   трогательно   Леночка
относилась к  цветам. Увидев  на дороге брошенный кем-то цветок, она бережно
поднимала его,  относила  в сторону от дороги  и там заботливо устраивала  в
траве.
     - А вдруг на него кто-нибудь случайно наступит? Жалко же... - объясняла
она, заметив мой недоуменный взгляд.
     Лена была москвичкой, причем единственным ребенком в очень обеспеченной
семье: и мать и отец  у нее были профессорами, а отец,  за выведение особого
сорта морозоустойчивого картофеля, получил даже  государственную премию. Они
жили  в  большой  трехкомнатной  квартире  в районе  метро  "Кропоткинская".
Родителям я понравился, и мы получили их благословение.
     Свадьбу решили  устроить  на  широкую  ногу.  Ректорат  пошел навстречу
одному из лучших спортсменов МГУ, и свадьбу объявили комсомольской, а для ее
проведения  выделили  второй  этаж  студенческой  столовой на  Ломоносовском
проспекте. Гостей было много: человек  пятьдесят. Присутствовал проректор по
учебной работе,  несколько  профессоров,  заведующий кафедрой физвоспитания,
конечно же, мой тренер, Укеру Магасаки, родители невесты, брат Лены  и много
друзей как со стороны  невесты, так и с моей стороны. На свадьбе играла одна
из первых бит-групп Москвы - "Грифы"...
     О бит-группе "Грифы" хочется рассказать отдельно: получилось так, что я
был одним из ее организаторов. Компания собралась талантливая: я нашел очень
хорошего ударника, сам нашелся парень, играющий на  соло-гитаре, он привел с
собой и ритм-гитариста.
     Долго  искали  подходящего  бас-гитариста,  и  мне  приходилось  самому
подыгрывать на контрабасе, на котором мне показали основные аккорды. А когда
пришел  прекрасный  парень  со своей  бас-гитарой, я просто  стал менеджером
группы,  организовывая площадки для выступлений: в основном это  были  кафе,
рестораны... Вход пять рублей вход с носа: два за столик, три - нам.
     Повезло с  вокалистом. Саша Шустов, приятель Наташи Варлей,  был  очень
талантлив и пел песни, которые сочинял сам. Кстати, строчки из одной песни у
меня до сих пор звучат в голове:
     Ты разбила мечты!
     Ты ушла от меня!
     Как смогла это ты?
     Так смогла это ты!
     Только ты! Только ты! Только ты!
     Он  пел с таким чувством, что публика просто балдела от его исполнения.
Ансамбль  приобрел такую  популярность,  что  его  однажды  даже  пригласили
выступить по Интервидению.
     Зарабатывали прилично и собрались разориться на  покупку трех установок
английской  фирмы "Вокс".  Именно  на таких  инструментах  играли знаменитые
Битлы. В установку входили: гитара и усилитель, одна установка стоила тысячу
долларов.  Однако  нам не  повезло: парень, который  ехал  в  Лондон, обещав
привезти  нам  инструменты,  надул  нас, сказав,  что  все  конфисковали  на
таможне. Кто пошел бы в то время проверять его утверждение? И мы "утерлись".
После этой потери мы как-то сникли, и группа стала постепенно разваливаться,
а потом и я уехал за границу  на два года,  и дальнейшая судьба "Грифов" мне
неизвестна...
     Свадьбой все  остались довольны: гости, родители и мы с Леной. А дальше
все  пошло  наперекосяк. То тут,  то там раздавались  ехидные  реплики,  что
Доценко женился на Лене не по  любви, а  потому что она - москвичка, словом,
из-за прописки. А я же гордый!
     Примерно  за  год до  свадьбы  на  одном  из  университетских  балов  я
познакомился   с  обаятельной  девушкой  с  первого   курса  географического
факультета.  И звали  ее, конечно же,  Наташа.  Фигурка -  как  у статуэтки.
Огромные карие  глаза.  Чуть  крупноватый  нос  нисколько  не  портил ее,  а
придавал  особый шарм.  Безукоризненный вкус в одежде. А  на  голове  что-то
вообще невообразимое: огромная копна черных волос.
     Тогда эта  прическа  была последним писком моды,  и  в народе  ее метко
прозвали "вшивым домиком".  Шиньоны были дорогим  удовольствием, и  чтобы не
отставать от моды,  на какие только ухищрения не шли наши  бедные  девчонки:
подкладывали даже консервные банки...
     Я  не  спрашивал  у Наташи,  кто  ее  родители  и  где  она живет:  мне
доставляло огромное удовольствие просто видеть ее,  и мы  часто встречались.
Ходили  в  кино, на  танцы, гуляли, целовались,  обнимались  в  скверах,  на
последних рядах кинотеатров, а то  и в подъездах. Все мои попытки  перейти к
более близким отношениям не имели успеха. Но однажды в моей комнате мы зашли
в ласках  слишком далеко, и я, добравшись  пальцем до сокровенного местечка,
вдруг обнаружил, что Наташа девственна. Я тут же отдернул руку и встал.
     - Тебе плохо, Виталик? - спросила она.
     - Нет, мне не плохо: мне тяжело! - выдохнул я, гася возбуждение.
     - Почему? - удивилась Наташа.
     - Потому что  я не железный! Я же мужчина, в конце  концов! - повысил я
голос.
     - Бедненький мой! - прошептала  она, и ее  глаза  увлажнились. - Как же
мне тебе помочь? Скажи! Пойми, я не могу стать женщиной до свадьбы...
     - Я понимаю тебя, милая, но и ты должна меня понять...
     - Но что я должна сделать?
     Сначала  я думал, что она  кокетничает и скрывает свой  опыт в интимной
жизни, но оказалось, что она действительно и поцеловалась-то  впервые именно
со мной. С  этого вечера,  который  мы  впервые  провели в моей  комнате,  и
начались наши  "опасные" игры. Мы занимались петтингом. Сначала  я ласкал ее
бедра,  потом она стала помогать мне  рукой,  и в  конце концов мы перешли к
более   изысканным    ласкам,    но   ее    девственность    оставалась    в
неприкосновенности. Наташе так  понравились  мои  ласки,  что она  перестала
зажиматься от страха и буквально истекала любовным нектаром.
     Нам  было так хорошо  вместе, что  все чаще и чаще  звучала мысль: а не
пожениться ли  нам?  Сдав последний  экзамен  летней  сессии, Наташа  решила
представить  меня  своим  родителям.  Они  жили  в  элитном  доме  в  начале
Ленинского проспекта,  но  даже у дома  мне и  в голову не  пришло,  что мне
предстоит впервые встретиться с  высокопоставленным советским чиновником.  В
квартире  у  меня просто  дух захватило:  огромные шесть  комнат,  роскошная
старинная мебель, хрустальные люстры, дорогие ковры.
     Я устыдился своей дешевенькой одежды и с трудом сдержался, чтобы тут же
не сбежать. Потом  я узнал, что отец  Наташи занимает в  правительстве пост,
соответствующий рангу  министра. У них  была двухэтажная госдача  с лифтом в
поселке, где отдыхали  министры. Поселок охранялся,  и  там  был  кинот
Имелись собственная "Волга" и служебная "Чайка".
     Отец принял меня,  можно сказать, любезно: Наташа была его любимицей, а
вот мать, ярко выраженная еврейка, никогда не работавшая, отнеслась ко мне с
откровенным  предубеждением. Однако,  когда мы подали заявление  в загс, она
смирилась:  нежной и  покладистой  Наташа  была только  со  мной. У нее  был
твердый характер, и она умела настоять на своем. Свадьбу назначили на осень,
и Наташа уговорила меня переехать к ним. Мне выделили собственную комнату, в
которой мы с Наташей проводили большую часть времени, но спала  она  в своей
комнате.
     У Наташи была сестра, старше ее на несколько лет. Она уже была замужем.
     Август вся  семья проводила  на даче. Наташа заставила и меня поехать с
ними. Мы прекрасно отдыхали: купались, загорали, ходили на яхте, смотрели не
шедшие  в нашем прокате  иностранные  фильмы. Наташа  не выдержала и наконец
решилась стать женщиной. Все было прекрасно и удивительно. Неприятный осадок
остался  от  того,  как старшая  дочь и хозяйка  дома третируют бедолагу, ее
мужа. Они его в буквальном слове заклевали.  Однажды,  не выдержав, я  его в
лоб спросил:
     - Как ты терпишь эти унижения? Почему не уйдешь от нее?
     Он вздохнул и сказал:
     - Эх, Виталик, у меня нет выхода!
     - Почему?
     - Мы  работаем  вместе: нас  устроил ее отец. Разводом  с  ней  я  могу
поставлю жирный крест на своей карьере!
     - Господи, неужели ты женился на ней из-за карьеры?
     - Конечно,  нет! - воскликнул он. -  Знаешь, как мы любили  друг друга?
Она же была совсем другая... - Видно было, что парень до сих  пор продолжает
любить  ее.  -  Она  и сейчас... -  Он обреченно взмахнул рукой и  в сердцах
добавил: - Если бы не мать...
     После этого разговора я всерьез задумался о том, куда я попал. А если и
моя Наташа, не  выдержав натиска мамаши, тоже постепенно превратится в такую
же мегеру, как старшая сестра?  Когда возобновились занятия, по университету
поползли слухи,  что меня "купили московской пропиской и  обещанием могучего
тестя устроить на теплое местечко".
     Эти  ли  слухи,  мои ли  наблюдения  домашней  жизни  семьи Наташи, или
интуиция, а может, и все  вместе сыграло  роль.  Но  я  хотя и переживал  за
Наташу, так и  не  решился явиться  на свадебную церемонию. Однако мучился я
напрасно:  свадьба  состоялась   с  "запасным"   женихом.  Позднее  я  узнал
подробности.
     На  церемонию бракосочетания  в  загс  были  приглашены только  близкие
родственники:  застолье  было  намечено  на   восемнадцать  часов  вечера  в
ресторане гостиницы "Метрополь". Я должен  был приехать за Наташей за час до
нашего  бракосочетания. Увидев, что меня  нет, Наташина мать  начала  на нее
давить. Наташа сопротивлялась целых  полчаса,  после чего  сдалась.  Тут  же
послали за приятелем, которого едва ли не с малых лет пророчили ей в женихи,
и  свадьба  состоялась точно  в срок. Потом они  сразу  уехали  в  свадебное
путешествие за границу.
     Многие приглашенные, конечно  же, знали  обо мне, но никто  не подал  и
виду. Я  был  огорчен  по-настоящему:  я действительно любил  Наташу и очень
хотел быть вместе с  ней. Не знаю, на что я рассчитывал, не явившись в загс,
может, на  то, что Наташа поймет мое состояние, найдет какие-то слова любви,
да  хотя бы  просто  попытается встретиться  со  мной,  чтобы выяснить,  что
случилось. Но...
     Сейчас,  когда  минуло  столько  лет  и  я стал  более  рассудительным,
уверенным в себе и спокойным, у меня нет на нее обиды. И я искренне желаю ей
огромного человеческого счастья. Очень надеюсь, что она его нашла...
     Я всячески избегал зависимости от Лениных родителей и наотрез отказался
переехать  к ним  в  квартиру.  Мы  поселились  вдвоем  в  моей  комнате,  в
общежитии. А  через несколько дней после свадьбы  я  уехал на целый месяц на
тренировочные сборы на спортивную базу МГУ в Пицунде. Вернулся,  и мы побыли
с Леночкой  дней пять: по комсомольской линии она уехала  на месяц в Польшу.
Приехала  из Польши, снова мы два дня побыли вместе, и я уехал на отборочные
соревнования  перед  Универсиадой  на  три  недели.  Получилось  так, что  я
вернулся дня на два раньше, чем планировал. Захотелось сделать сюрприз,  и я
не сообщил о приезде. Тихонечко вхожу в комнату и...
     Как  в  избитом  анекдоте:  "Неожиданно  из  командировки  возвращается
муж..."
     Никогда не  думал,  что  в  подобном положении окажусь и я. Моя дорогая
женушка,  изрядно накачанная  вином, что  было заметно и по ее  глазам  и по
довольно  неустойчивому  положению,  целовалась с каким-то красавцем. Увидев
меня,  Лена  вскочила и как ни в чем не бывало  радостно бросилась ко мне на
шею.
     - Бородушка мой вернулся! - пьяно воскликнула она.
     "Бородушка" - так  называла меня только Лена, и  мне  это нравилось, но
сейчас  было не до нежностей. Я молча отстранил  ее, подхватил незнакомца за
грудки и пинком под зад вышвырнул из комнаты.
     -  Милый, ты  все  не так понял! Это совсем  не то, что  ты  подумал! -
запричитала жена, мгновенно протрезвев.
     - Уйди! - с трудом сдерживая злость, потребовал я.
     Наверное, что-то  в  моем взгляде и  тоне  напугало  Лену: ни  слова не
говоря, она тут  же выпорхнула  из комнаты.  Вечером дежурный несколько  раз
звал  меня  к  телефону: то  Лена звонила,  то  ее родители,  но  я так и не
подошел. Утром я ушел  на занятия, а когда вернулся, Лена сидела в комнате и
несколько раз  пыталась заговорить со мной, но я был настолько  ошеломлен ее
предательством,  что  внутри меня все клокотало.  Мне хотелось  ее  ударить,
избить, оскорбить, но я сдержался и просто игнорировал ее присутствие. Благо
в комнате стояли два кровати, и я, естественно,  занимал ту, на  которой  не
было Лены.
     Так прошло несколько дней:  ночи раздельно, а  утром каждый отправлялся
по своим делам. Но  это  не  могло  долго продолжаться,  а  я  не  знал, как
поступить: боль никак не отпускала меня, и я продолжал держать "оборону".
     Однажды,   вернувшись   вечером  в  комнату,  я  обнаружил   на   столе
многостраничное  послание, все листы которого  были  закапаны кровью.  В нем
Лена  клялась и божилась, что у нее с тем парнем ничего  не было  и не могло
быть,  что они  с  ним  давно  дружат и  встретились только потому, что  его
несколько  лет не  было  в стране.  Она прекрасно  понимает,  что  совершила
огромную глупость, не рассчитав и выпив  больше обычного. На самом  деле она
любит меня  и не  представляет  без меня своей жизни. В доказательство своей
честности клянется кровью, которой и капает на страницы вместо подписи...
     У меня сохранилось это письмо, и почему-то мне захотелось процитировать
из него:
     "Я чувствую себя последней свиньей, я не знаю,  куда деваться, когда ты
в комнате.  Но зачем об этом говорить, зачем? Мой Бог! Ты ведь это знаешь не
хуже, чем я. Ты знаешь, как я мучаюсь, как мне стыдно, нехорошо, неспокойно,
больно, страшно, почти физически больно. Ты не можешь меня простить,  потому
что не  хочешь. Если бы ты хотел меня, если  бы  тебе был дорог  мир в нашей
семье - ты бы простил. Избил,  но  простил! Заплакал бы  вместе со  мной и -
простил бы!
     Я  знаю, я  безобразно, мерзко  поступила.  Боже  мой,  Боже! Но  ты не
хочешь.  Даже  если  ты подаришь  мне это  несказанное,  это  волшебное, это
хрустальное  счастье  - позволишь  мне  лечь  рядом - то только потому,  что
пожалеешь меня. Так холодно спать одной! Даже если спрятаться под одеялом, с
головой - все равно!..
     Милый, хороший, мохнатый, в тебе  есть столько  всего того, что мне так
нравится, а у меня только глаза... Но кому это  нужно? Нет, многим нужно, но
не тебе, а  значит, никому! Я  первый раз целиком виновата  сама, только  я.
Меня давит, мне тяжело от собственного мерзкого поступка. Но тебе-то что? Ты
утешишься, оставив меня с моей ношей.
     Мне  сегодня  приснился ребенок: мой,  наш  ребенок,  который  с  моими
глазами  и с твоими волосами, прелестный и капризный, как  Дориан Грей.  И я
была счастлива  почти  всю  ночь! Чтобы проснуться и  увидеть твое  мрачное,
раздраженное лицо, любимое даже в этом случае...
     Надеяться  на твое  милосердие -  ведь это пустая трата времени, не так
ли? Знаю, а пишу. Жду, надеюсь, люблю. Прости, родной, Бородушка! Я погибну,
погибну от всего этого! Ты мне нужен... Скорее бы стать старой, безобразной,
потерять обаяние.  Не нужно мне  все это без тебя. Не  надо  заставлять меня
страдать  слишком  сильно.  Прости,  милый,  родной, единственный.  Как  мне
хочется  плеснуть на  бумагу  кровь  любви  на  бумагу, чтобы она ожила, как
статуя  Пигмалиона...  И  я  разрезала палец  и капаю на  это послание,  как
клятву, как доказательство моей любви. Пусть будет! Прости мелодраматичность
этого жеста, но я  не знаю, что делать. Когда тебя нет, я мечусь по комнате,
как в клетке...
     Люблю. Прости. Люблю. Е.
     P. S.
     Держу пари, у тебя еще не было писем с кровью..."
     Мне очень хотелось поверить Лене, но как только в моей памяти возникала
картинка  их  лобызанья,  начинали  скрежетать  зубы  и  пальцы сжимались  в
кулак...
     Через  месяц мы разошлись.  На прощанье, выйдя из дверей  загса, Лена с
печалью произнесла:
     -  Дурак же ты, Бородушка! Никто тебя не будет  любить  так, как  я! Уж
поверь мне!
     Не знаю,  скажи она нечто другое, ну,  там  счастья пожелай, и у меня о
ней  остались бы  самые  теплые  воспоминания, а  так...  только горечь.  По
крайней мере, в тот момент. А сейчас...
     Прошло несколько лет, боль моя несколько притупилась, я позвонил Лене и
поздравил с каким-то праздником. Просто поздравил... И получаю от нее второе
и последнее письмо:
     "Бородушка мой! Пишу тебе в полной уверенности, что мы никогда более не
увидимся. Несколько  лет тому назад,  расставаясь с тобой,  я думала  то  же
самое,  но  Небу  было  угодно  испытать  меня вторично - я не вынесла этого
испытания: мое слабое сердце снова покорилось знакомому голосу... Ты ведь не
будешь  осуждать  меня за  это,  не правда  ли? Это  письмо  будет вместе  с
прощанием и исповедью.  Я обязана сказать  тебе  все,  что накопилось в моем
сердце с тех пор, как оно тебя любит...
     Я не  стану осуждать  тебя: ты  поступил со  мной так, как  поступил бы
всякий  мужчина.  Ты любил меня как собственность, как  источник радостей  и
печалей. Я это поняла в тот момент, когда принесла тебе горе и когда ты стал
несчастлив.  Я  хотела  пожертвовать  собой,  надеясь,  что  когда-нибудь ты
оценишь мою жертву, что когда-нибудь  ты поймешь  мою  глубокую нежность, не
зависящую ни от  каких условий. Но ты не принял мою жертву. С тех пор прошло
много времени, я  проникла во все тайны души  твоей... и поняла, что то была
надежда напрасная. Горько мне было! Но моя любовь срослась с душой моей, она
потемнела, но не угасла.
     Мы расстаемся  навеки. Однако ты можешь  быть  уверен, что я никогда не
буду любить другого. Любившая  раз тебя не может  без презрения  смотреть на
прочих мужчин  не потому, что ты  лучше их, - о нет! Но в твоей природе есть
что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное.  В
твоем голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая. Никто  не может
так  постоянно  хотеть   быть  любимым,  ни   в  ком  зло   не  бывает   так
привлекательно, ни чей взор не обещает  столько блаженства, никто  не  может
лучше пользоваться своими преимуществами  и никто  не может быть так истинно
несчастлив, как ты. Потому что никто не  старается столь сильно уверить себя
в обратном...
     Самого лучшего тебе, Бородушка!
     Е."
     Надеюсь, что и ты счастлива, Леночка!..
     Шестьдесят  шестой год запомнился и  еще одним событием, которое если и
не  определило мою  судьбу,  то уж точно дало  толчок к тому,  что пряталось
где-то глубоко во мне.  Именно воспоминание  о  "Бородушке"  и подвигло меня
рассказать о том  событии.  Первый раз  в жизни  я  отпустил  бороду. Я  был
деятельным юношей, неугомонным и любознательным. Учебы и занятий спортом мне
было мало, и я, вспомнив Омский драмкружок и опыт поступления во ВГИК, решил
заняться  художественной  самодеятельностью. Благо в  университете это  было
просто.
     Каждый  год  в  МГУ  проводились  смотры  факультетской  художественной
самодеятельности  и ответственное жюри выбирало лучшие коллективы, которые и
выходили в финал. Чаще всего  в финал  попадали  физический  и экономический
факультеты. Помните извечную борьбу между "физиками и лириками"? В годы моей
учебы она  достигла апогея. И  мне  посчастливилось быть в самой  гуще  этой
борьбы, которая, на мой  взгляд, просто  выдумана.  Как можно сейчас всерьез
воспринимать вопрос, занимавший тогда умы самых достойных людей? Кто важнее:
физики или лирики? Для меня этот вопрос не существует!
     Уверен,  что  не профессия определяет суть человека,  а его отношение к
жизни. Даже крупный ученый-физик может по складу  характера вполне оказаться
лириком,  и в  мировой  практике  есть тому многочисленные  примеры. Не надо
далеко ходить -  в моей студенческой юности был весьма впечатляющий пример -
Сергей Никитин.
     В те  годы мы с ним были в разных  "командах": он в команде физического
факультета,   я   -   экономического.   То   мы    становились    лауреатами
университетского   смотра,   то   они.   Всерьез  занявшись   художественной
самодеятельностью, я  постепенно  возглавил  ее  и  организовал  агитбригаду
экономического  факультета.  Имя уже  опыт  работы с бит-группой "Грифы",  я
создал вполне приличный и весьма  мобильный джаз-оркестр, с которым мы много
поколесили по Подмосковью.
     В это время я познакомился с Владимиром Высоцким,  популярным пока  еще
только  у  знатоков.  Готовился  ежегодный  вечер  студентов  экономического
факультета. Составить программу концерта было поручено мне. Наша агитбригада
собралась в помещении профкома, чтобы обсудить и утвердить не только номера,
приготовленные  силами собственной  художественной  самодеятельностью,  но и
решить, кого пригласить на второе отделение концерта. После долгих дискуссий
кто-то подкинул идею пригласить Высоцкого.
     - Ага, сейчас: так он  и побежал к нам!  - подлил  масла в огонь  вечно
сомневающийся  наш  факультетский  профорг.  -   Да  и  денег  осталось  кот
наплакал...
     - Я его сам приглашу! - неожиданно вырвалось у меня.
     Я был влюблен в песни Высоцкого, особенно в его песни о спорте. Услышав
предложение  пригласить его к нам на концерт,  я  настолько  загорелся  этой
идеей, что никто меня бы не остановил.
     Совсем  недавно  я смотрел художественный фильм, посвященный Высоцкому,
кажется,  он  называется  "Страсти  по Владимиру". В  нем  рассказывается  о
переживаниях  номенклатурного  работника,  в  учреждение которого пригласили
Высоцкого. Позднее,  наверное, были такие инциденты, и даже много, но  когда
мы  задумали пригласить его, никакого запрета со стороны властей и партийных
органов, по крайней мере в университете, не ощущалось. Единственное, чего мы
опасались,  так  это  ажиотажа вокруг его имени,  а потому  и держали все  в
тайне,  чтобы   вечер  нашего  факультета   не  превратился  в  вечер  всего
университета.
     Не  помню всех  деталей  добывания  заветного  телефона,  но  вскоре  я
созвонился   с  Высоцким  и  договорился  о  встрече.  Я   обладал  полезной
информацией:  Высоцкий  еще  ни  разу  не  выступал  в  МГУ.  Правда,  потом
выяснилось, что моя  информация была неточной и он уже  выступал на одном из
факультетов.  Моими  самыми  весомыми  доводами  были: "Во-первых,  Высоцкий
никогда не выступал на экономическом  факультете  МГУ, а во-вторых, я  очень
хочу, чтобы он выступил..."
     Высоцкий  сказал,  что  в  тот вечер  уже  выступает  и не  может людей
подвести, -  я отвечал, что прекрасно  его  понимаю:  тоже как  бы артист, а
потому знаю, что  можно спокойно совместить оба выступления. Он: трудно петь
без перерыва. Я: будет перерыв - там он занят в первом отделении, у нас - во
втором. Он: не успею - ехать далеко. Я: пришлем за вами "Волгу".
     Короче  говоря, после долгой  дискуссии я его уболтал,  и мы сошлись на
том, что у нас он будет петь во втором  отделении, но не более чем  полчаса,
за  ним  приедет "Волга". Услышав,  какую  сумму  выделил  нам  профком,  от
гонорара отказался, но сказал то ли в шутку,  то ли всерьез, что без бутылки
водки он петь не будет...
     Когда я  принес эту  весть на факультет,  меня хотели  качать, словно я
стал олимпийским чемпионом. На водку  у нас хватало с лихвой,  с назначенным
им временем  тоже все получалось - в нашей власти было  чуть сдвинуть начало
вечера, но где взять "Волгу"? Идею такси отмели сразу.
     И  меня осенило: Наташа! Она уговорит  своего отца, который ее обожает,
предоставить  для  Высоцкого  "Чайку".  Наташа взяла  с меня слово провести,
кроме нее,  еще трех ее подруг  и  пообещала "уломать" отца. Я гордо объявил
нашему профоргу, что добыл для Высоцкого "Чайку", которая не только привезет
его, но по окончании его выступления доставит туда, куда тот захочет.
     Не знаю  как, но слух о  том, что  на вечере будет Высоцкий, просочился
едва ли не накануне праздничного вечера. Загудел, словно потревоженный улей,
не только  наш факультет, но как  будто  и весь университет. Какие, к черту,
занятия:  все рыскали в поисках  лишнего билетика, а ко мне приставили троих
крепких  ребят,  пресекавших  все   попытки   контакта   со   мной  жаждущих
незнакомцев. В те дни у меня столько появилось  "самых  близких людей",  что
мне спокойно можно было  выдвигать свою  кандидатуру если не на пост первого
секретаря  райкома партии, то  уж на  место  секретаря  парткома факультета.
Сколько же на меня тогда обиделось народу!..
     Несмотря  на   то  что   в  первом  отделении  были   неплохие  номера,
принимавшиеся  всегда  на  "ура",  в   этот   раз  они  получали  "дежурные"
аплодисменты: все ожидали второе отделение, и когда  я объявил  антракт, зал
взорвался такими овациями, словно на сцене появился, скажем, Аркадий Райкин.
     Высоцкий был аристократически точен. Увидев меня, он развел руками:
     - Ну,  старик,  удивил!  Я  и про "Волгу"-то  не  очень верил, но чтобы
"Чайка"...
     - Володя,  а  вы  бы не  смогли  попеть  чуть  побольше...  -  Я  решил
воспользоваться его благодушным настроением, но Высоцкий нахмурился, и я тут
же добавил: - "Чайка" вас будет ждать до конца и отвезет, куда скажете!
     - Да Бог с ней, с "Чайкой", Виктор! - махнул он рукой.
     Я подумал,  что он  не соглашается, и пришла пора напомнить о том,  что
его просьба выполнена:
     - Между прочим, мы и водки прикупили...
     - И много? - с серьезной миной спросил он.
     - Два литра...
     - Два литра? - Он усмехнулся. - Да это ж только на полчаса хватит!
     - А мы "гонца" пошлем! - серьезно вставил я.
     - Господи! - воскликнул Высоцкий. - Да шучу я! Вот стакан, возможно,  я
выпью, для бодрости!
     - Сейчас?
     - Ну!
     Я налил стакан водки, пододвинул к нему бутерброды. Он сделал несколько
глотков, нюхнул бутерброд, потом довольно крякнул и взмахнул рукой:
     - Я готов петь! Объявляй!
     Вместо тридцати минут он пел более двух часов.  Такого трудягу на сцене
я никогда  не видел ни до, ни после. Зал  был забит битком: сидели не только
на дополнительно поставленных стульях, но и на полу в проходах. Каждая песня
сопровождалась  такими  овациями,  что  казалось,  стены  сейчас  рухнут.  А
Высоцкий, словно улавливал дыхание и эмоции зала, и со стороны казалось, что
выступает он играючи. Но мы за кулисами  видели, как пот в буквальном смысле
ручьями лил по его лицу, на глаза  легла усталость, но стоило  ему  выйти на
сцену,  как они  вновь освещались каким-то блеском,  и никто из  зрителей не
замечал этой усталости. Бурная реакция зала его вдохновляла...
     Казалось  бы, наше  общение  было  кратким и деловым: один  разговор до
концерта, второй - перед самым концертом, но в моей душе эти минуты оставили
особый след. Более наши судьбы не пересекались никогда, но еще одна  встреча
была.
     Произошла  она за несколько дней до его смерти. В то время я работал на
картине "Экипаж",  снимавшейся под  названием "Запас  прочности"  режиссером
Александром Миттой. Мы ехали куда-то с директором картины Борисом Криштулом.
Борис Криштул  был легендарной личностью.  На картине  популярна была  такая
присказка: "Криштул оплачет!"
     Зайдет речь о деньгах, которые требуются  для каких-то закупок по смете
картины,  а  в ответ несется  эта  фраза, родившаяся  из  комичной  оговорки
Александра  Митты,  сказавшего  однажды вместо  "оплатит",  "оплачет".  Надо
заметить,  что Криштулу действительно довольно часто  приходилось оплакивать
затраты по картине...
     Так вот,  едем мы по  Садовому кольцу  и останавливаемся у светофора на
площади  Восстания,  у  высотного дома.  Я  сидел  с водителем и  глядел  по
сторонам. С моей стороны рядом с нами остановился "Мерседес" бежевого цвета.
По тем  временам таких  машин  ходило по Москве  не очень много - не то  что
сейчас.  Мне  нравился "Мерседес", и, скользнув  глазами  по машине, я вдруг
увидел за рулем Высоцкого.
     -  Володя,  здравствуй!  -  радостно  закричал  я  и,  растерявшись  от
необычной встречи со своим  кумиром,  не заметил,  что обратился  к  нему на
"ты".
     - Привет!.. - отозвался  он, не очень  уверенно глядя на меня и пытаясь
вспомнить, откуда ему знакомо мое лицо.
     -  Я  Доценко Виктор, помните свое  выступление  в  МГУ, с "Чайкой"?  -
нисколько не обидевшись, напомнил я.
     -  Два литра водки? - Он улыбнулся.  -  Помню.  Как  дела? - Голос  был
каким-то тусклым, усталым.
     - Нормально. А я слышал, что вы с Мариной во Франции...
     - Не пускают: души рвут и мотают, гады! - со злостью, но очень уставшим
голосом ответил он.
     - Ничего, все образуется... - мне так хотелось поддержать его.
     - Надеюсь...
     - Вы могли бы дать мне автограф?
     - Конечно! - он вытащил свою фотографию, но  в этот момент светофор дал
зеленый свет, он протянул мне фото. - Потом подпишу... как-нибудь!
     Я взял фото и крикнул вдогонку:
     - Спасибо! Удачи вам, Володя!..
     Кто  мог  предположить,  что  вскоре  Владимира  Высоцкого  не  станет?
Почему-то  я  считаю  себя  виноватым перед  этой  сильной и очень одаренной
личностью. Почему я, который очень  часто  предчувствует  в жизни  серьезные
вещи, в  тот  миг  ничего не почувствовал? Мне  кажется, почувствуй я  тогда
грядущую  трагедию, нашел  бы какие-то другие,  более важные слова,  которые
помогли  бы ему совладать  с его проблемами,  вдохнули  бы новые  силы в его
огромную душу и измученное сердце...
     Кабы знать...
     И, конечно же, жалею, что так и не получил его автограф: интересно, что
бы он  мне написал? А этот уникальный снимок: крупный план, улыбающееся лицо
Владимира Высоцкого, он одет в белую рубашку без воротничка, а за его спиной
два жилых здания: над правым плечом - пятиэтажное, над левым - трехэтажное -
я сохраню на всю жизнь и передам своим детям...
     Но  вернемся  в  те  годы,  когда  Владимир  Высоцкий  еще  был  жив  и
только-только начинал восхождение к своей вечной славе...
     Наша   агитбригада   много  выступала  на   выезде.  Наиболее   сильные
впечатления  оставил  город  Белоомут.  В  то  время этот небольшой  городок
прославился тем, что  его  швейная  фабрика выпускала  супермодные  плащи из
ткани  болонья. Ясно,  что большую часть населения составлял прекрасный пол.
Этим Белоомут напоминал Иваново - "город невест".
     Узнав, что на фабрике готовятся отметить какую-то знаменательную дату и
имеют  финансовые  возможности, я связался  с  руководством  и предложил  им
праздничный концерт. Условия показались соблазнительными для обеих сторон, и
в назначенный день и час за нами прибыл автобус.
     Мы ехали  с ночевкой, не подозревая, чем  нас встретит "город  невест".
Представьте  огромный зал,  мест  на  восемьсот,  заполненный  процентов  на
девяносто женщинами!  А в  нашей  бригаде из десяти  человек  - все парни!!!
Сцена была не очень высокой,  и первые ряды находились в паре метров от нее.
Уже  при  первом  моем появлении на  сцене  -  а я  не только  декламировал,
участвовал  в  юмористических  сценках,  но  и  вел  конферанс  -  отчетливо
слышалось, что  зрительницы  меня  разыгрывали,  как  в  лотерею.  Сначала я
подумал,  что  это  шутка,  но  потом  заметил,  что  и   других  участников
аналогичным образом оценивают.
     Когда я  вышел на сцену, чтобы начать концерт, в зале  стоял такой шум,
что, честно говоря, я даже несколько растерялся, не зная, что предпринять, и
несколько  минут стоял,  держа  вынужденную паузу, пока мне на ум  не пришел
неожиданный ход. Во весь голос я обратился к залу:
     - Здравствуйте, дорогие зрители!
     Шум продолжался.
     - Ваш зал похож на настоящий вокзал!
     Шум стал  поменьше: некоторые с  любопытством  прислушались -  а почему
вокзал?
     - Однако есть и очень существенное отличие от вокзала...
     Шум почти прекратился.
     - На вокзале сначала шумит, потом трогается,  а здесь трогаются - потом
шумят!
     Это было с моей стороны, конечно, грубовато - намекнуть прелестницам на
то, что у них, похоже, с головками не все в порядке, но  я крепко разозлился
и  приготовился  к  любым  неожиданностям.  Однако  вопреки  моим  опасениям
зрительницы оказались  вполне разумными  и оценили юмор:  шутке  моей дружно
похлопали, и больше инцидентов не возникало.
     Приняли нас  очень хорошо:  почти после каждого  номера гремели  долгие
аплодисменты, а моя сценка - "Фотограф" вызвала  в зале гомерический  хохот.
Сюжет   простой:   к   фотографу-пьянице  приходит   клиент-заика  и  просит
сфотографировать  его  на  паспорт.  Фотографируется,  приходит за снимками.
Фотограф путает фотографии и  всякий раз выдает бедному заике снимок другого
человека,  а  потом и вообще групповой  снимок, на  котором, выбрав кого-то,
начинает убеждать заику, что это он.
     - Нос ваш?
     - Не-е-е м-м-мой...
     - Пиджак ваш?
     - Не-е-е м-м-мой...
     - Галстук ваш?
     - Не-е-е м-м-мой...
     -  Немой?  А  чего  разговариваешь?  -  Раздраженный  фотограф  уходит,
подхватывает первое попавшееся фото,  возвращается и сует заике. - Все! -  И
исчезает.
     Тот долго смотрит на снимок, потом истерически хохочет:
     -  То-о-оже  к-к-кра-а-асиво!  - обреченно  выдавливает он и уходит  за
кулисы.
     Даже теперь,  когда  я иногда показываю  эту  сценку, люди  хохочут,  а
отбывая срок, я с ней выступал на сцене колонии, и  зеки в буквальном смысле
выпадали в осадок от смеха.
     После концерта  наш  ансамбль попросили за отдельную  плату поиграть на
танцах, и мы, естественно, не отказались.  Нам  подносили и  подносили,  и к
концу  танцевальной  программы  многие  из  нас,  исключая  меня,  с  трудом
держались на ногах. Потом нас разобрали по хатам. Не помню, что рассказывали
мои партнеры, но я с  двумя музыкантами,  саксофонистом  Жорой  и  пианистом
Феликсом,  оказался  в  деревянной  избе,  принадлежащей местной фельдшерице
Катерине.
     У нее дома нас  ожидал стол, богато заставленный разнообразной закуской
и горячительными напитками. Но Катя, судя по всему, жила одна.
     - Ты одна? - разочарованно спросил Жора своим хриплым голосом.
     На саксофоне он играл едва ли не с  младенчества и однажды, несмотря на
простуду, согласился выступать, чего делать было нельзя: он посадил горло, и
с тех пор голос у него был хриплый.
     - Не беспокойтесь, мальчики! Все  предусмотрено! - улыбнулась Катерина,
игриво подмигивая мне.
     Оказывается,  ей, по  специфике  профессии,  полагался телефон.  Набрав
номер, она сказала:
     - Зин, зайди  за Валькой - и ко мне, мухой! Да по  пути  захватите пару
бутылок  портвешка... -  Видно,  на другом конце  провода что-то спросили, и
Катерина саркастически ухмыльнулась: - Как что делать? Трахаться, вот что! -
усмехнулась она и шлепнула трубкой по аппарату.
     - А подруги-то хоть ничего? - поинтересовался Феликс.
     -  Не боись, понравятся...  - улыбнулась наша хозяйка и  повернулась ко
мне. - Пойдем за стол?
     Подруги действительно оказались вполне ничего, и мы отрывались часов до
двух,  после чего  разошлись  по  углам. Мы  с хозяйкой  дома - в  небольшую
спаленку, Жора  со своей  подругой  улеглись в горнице, на диване  у окна, а
Феликс  со  своей выбрали закуточек  за русской печкой, стоящей едва  ли  не
посередине. Поупражнявшись в сексуальные "догонялки", мы наконец заснули.
     Меня   разбудил  какой-то   странный  звук,  доносившийся  из  горницы.
Прислушавшись, я разобрал жалобные причитания:
     - Ребята, помогите! Ребята!
     Похоже, голос принадлежал Феликсу.  Вскочив с кровати, я устремился ему
на помощь, подумав, что он  с кем-то не на шутку сцепился. Но в горнице было
темно, и пока  я искал выключатель, Феликс продолжал взывать о помощи. Когда
же лампочка ярко осветила избу, все буквально взорвались от хохота.
     Феликс стоял возле русской печи, вытянув вперед руки, словно  слепой, и
жалобно  скулил. Проснувшись среди ночи от желания сходить "по малой нужде",
он  начисто забыл, где находится, а в темноте окончательно потерял ориентиры
и стал кружить  вокруг печи, пытаясь отыскать  выход. Ему почудилось, что он
заперт в лабиринте и ему вот-вот придет конец.
     - А пописать-то тебе хоть удалось? - спросил я.
     -  Ой, совсем  забыл!  -  воскликнул  он  и пулей полетел к выходу: все
"удобства" были на улице.
     Мы снова зашлись от хохота...
     В  общем,  наши  мужественные  агитброски  в  российскую  глубинку  для
выполнения призыва партии: "Искусство в  массы" - проходили с полной отдачей
всех наших сил и способностей...
     Однажды  я  услышал,  что  при  университетском Доме культуры  объявлен
конкурс в  эстрадную студию.  Из чистого любопытства  я  зашел посмотреть  и
узнал,  что  художественный  руководитель   СТЭПа  -   Студенческого  театра
эстрадных  представлений  -  Николай  Николаевич  Рыкунин.  Поскольку я  сам
специализировался  в конферансе,  то следил за "старшими товарищами",  среди
которых  выделял и любил как раз Рыкунина. В  назначенное  время  я пришел к
нему на просмотр, и он, выслушав мое чтение, сразу меня зачислил.
     Я  стал,  ко всему  прочему, заниматься в  студии  заслуженного артиста
республики Николая Рыкунина.
     С  первой  же встречи  он произвел  на меня такое впечатление, что, как
говорится,  я  ему все  время смотрел  в  рот.  Меня все в  нем  поражало: и
тональность  плавной речи,  которая  слышна  и  в  последнем ряду, и изящные
жесты,  присущие только интеллигентам старой формации, и барская походка.  Я
решил заниматься в классе "пантомимы и конферанса".
     Как много дал мне  Николай Николаевич! Потом только мы узнали, что  его
несколько  раз представляли  на звание  "Народный артист  СССР",  но недруги
выискивали всякие причины, чтобы его прокатить, и в последний раз придрались
к тому,  что у него  нет  педагогических заслуг.  И  Николай Николаевич, как
всегда, смело принял вызов, создав собственную студию.
     Чему мы  там  только  не учились: технике  речи, актерскому мастерству,
читать  стихи  и  прозу,  даже танцевать  и  петь.  Андрей Внуков,  довольно
известный  в   то   время   поэт,   написал   для  нашей  дипломной   работы
музыкально-драматическую  пьесу  в двух актах. Мы сами придумали  декорации,
пошили  костюмы,  а репетиции были таким святым делом,  что,  даже  заболев,
приходили на  них с  высокой температурой, но в марлевых  повязках, чтобы не
заразить партнеров...
     Тогдашний министр культуры СССР Екатерина Фурцева очень симпатизировала
нашему художественному  руководителю и пришла  на  наш выпускной  спектакль,
который показывался  на главной сцене МГУ на Ленинских  горах - в  зале Дома
культуры.  Несмотря на то что  вход  был платным, в огромном  зале свободных
мест не было. Надеюсь, зрители не пожалели ни о  потраченных  деньгах, ни  о
проведенном  времени.  Во  всяком случае, аплодисменты переросли в настоящие
овации, а Николая Николаевича вызывали на сцену раз пять.
     Когда  занавес наконец  закрылся окончательно, мы  окружили  Рыкунина и
стали поздравлять с  успешной премьерой,  а он  поздравлял нас.  Неожиданно,
словно по команде, все замокли: к  нам  за кулисы  зашла сама Фурцева! Тепло
поздравив   нашего   художественного  руководителя,   Екатерина   Алексеевна
попросила  его познакомить с нами, и Николай Николаевич поименно  представил
каждого, и каждому Фурцева пожимала руку, коротко бросая:
     - Поздравляю вас! -  а когда дошла очередь до меня, сказала:  -  А  вы,
молодой человек, весьма талантливы! Поздравляю вас!..
     Вскоре Николай  Рыкунин получил  звание  народного,  и  мы  все за него
порадовались.
     Через  тридцать  с лишним  лет мы встретились  с Николаем  Николаевичем
Рыкуниным:  я  пригласил  его  на  премьеру  своего  художественного  фильма
"Тридцатого  уничтожить!". Несмотря на приближавшееся восьмидесятилетие,  он
был таким же подтянутым, обаятельным,  уважительно-ласковым, каким я  помнил
его. Он  искренне радовался моим успехам и  сказал, что всегда верил,  что я
найду свое  место в  искусстве. Я  с  благодарностью  принял  приглашение на
празднование его восьмидесятилетнего юбилея в Театре эстрады и даже выступил
с приветственной речью.
     На  этом  вечере  Николай Николаевич  познакомил меня  с очень  многими
известными артистами,  среди  которых  были Наталья  Дурова, хозяйка "Уголка
Дурова",  и Борис Брунов, с  которым мы  обменялись  календариками  с нашими
фотографиями, и многие другие.
     Фото Брунова я укрепил на раме  окна, у которого стоит письменный стол,
и несколько месяцев  он доброжелательно  наблюдал, как я работаю. Но однажды
календарик упал. Почему-то  мне стало не по себе: я до него не дотрагивался,
не  было и  сквозняка. Я  попытался прикрепить  его  на  прежнее место,  что
удалось не  без  усилий. В  этот  момент раздался телефонный звонок.  Звонил
Николай Николаевич Рыкунин.
     -  Ты знаешь,  Витюша, только что скончался  Борис  Брунов, - сказал он
печальным голосом.
     -  Поразительно! - сказал я. - Перед  вашим звонком  упало  фото Бориса
Брунова, и я подумал: это не к добру... - Я  был искренне огорчен, хотя знал
этого талантливого человека не так хорошо, как хотелось.
     - Да, Витюша, есть множество вещей, которые человек еще долгое время не
сможет объяснить...
     - Вы держитесь, Николай Николаевич, не раскисайте!
     - Постараюсь.  - Он усмехнулся и  грустно  добавил: - Хотя  что от меня
зависит?
     Я   прекрасно  понял,  что  имел  в  виду  мой  бывший   художественный
руководитель.  Хотя почему "бывший"? Николай Рыкунин навсегда останется моим
художественным руководителем. Человеком с  самой большой буквы. Но чем я мог
его  успокоить?  Умер его  близкий приятель,  на несколько лет  моложе  его.
Ничем...
     Огромного здоровья вам, дорогой мой Учитель!..
     Однажды  на университетской доске объявлений я  прочел, что  киностудия
"Мосфильм"  приглашает  всех  желающих  принять  участие  в массовых  сценах
фильма. Оплата - три рубля, позвонить по такому-то номеру.
     Сняться в кино?! Уверен, почти каждый хотя бы раз тайно в юности мечтал
сняться  в кино, а обо мне и говорить нечего. А тут еще и заплатить обещают:
по  три рубля  за съемочный  день. Не думая,  я  едва  не  бегом поспешил  к
телефону,  потом к проходной "Мосфильма", где мне выписали пропуск и провели
в зал, где собрались участники массовки. Там отобрали наши паспорта и выдали
одежду, скорее похожую на тряпье. Натянув на себя эту рвань, мы являли собой
довольно убогое зрелище.
     Потом  к  нам  вышла  молоденькая  девушка,   оказавшаяся   ассистентом
режиссера. Она-то и сообщила  нам, что  мы примем участие в съемках фильма о
докторе   Айболите.   Ответив  на   малозначительные  вопросы,   ассистентка
удалилась, и мы снова погрузились в ожидание. Прошло около часа, после  чего
бригадир массовки вновь выстроил нас в шеренгу. Через  несколько минут к нам
приблизилась  группа   из  четырех   человек,   среди  них  и  знакомая  нам
ассистентка.
     Впереди шел  мужчина  очень  маленького  роста с большой  залысиной  на
голове. Он следовал вдоль шеренги, оглядывая каждого быстро, но внимательно.
Проходя мимо меня, он остановился и задержал на мне взгляд.
     - Этого не гримировать! - приказал он и пошел дальше.
     Поняв  по-своему, я  пожал плечами  и  направился  в  сторону  стоящего
поодаль нашего бригадира.
     - Погодите, молодой человек! - окликнула меня ассистентка. - Куда вы?
     - Как куда? Переодеваться...
     - Почему переодеваться? - растерялась та.
     -  Вы же сами  слышали,  что сказал  этот мужчина:  меня гримировать не
нужно! Значит, я отсеян! - спокойно  ответил я, а  у самого внутри клокотало
от такой несправедливости.
     - Да вы  ничего не поняли!  - Девушка  рассмеялась. - Ролан Анатольевич
отобрал  вас в группу актеров окружения! Вы уже не просто массовка, может, и
эпизод достанется!
     - А режиссер фильма согласится? - с сомнением спросил я.
     - Так  Ролан Анатольевич и  есть режиссер  фильма!  -  сказала она и  с
пафосом добавила: - Это же САМ Быков!
     - Быков? - чуть растерялся я. - А я и вижу - такое знакомое лицо! Но он
же актер!
     - И актер, и режиссер!
     - О чем спор, друзья? - доброжелательно спросил подошедший Быков.
     Когда ассистентка ему рассказала, он заразительно рассмеялся:
     -  Обиделись, что  отказал  в  гриме? Верочка,  скажи  гримерам,  чтобы
сделали ему шрам на щеке! Согласны, молодой человек? - повернулся он ко мне.
     - Конечно, Ролан Анатольевич! - Я был так рад и горд  собой, что  готов
был броситься к нему на шею.
     Съемки мне понравились, и я даже получил слова. "Держи доктора!" - орал
я, преследуя Ефремова в банде, возглавляемой Быковым.
     К  моему  огромному сожалению, этот эпизод выпал  при монтаже, и  среди
разбойников меня можно разглядеть с очень  большим трудом. Я пережил ужасный
стыд, растрепав  всем  знакомым  о  своем  триумфе  на  съемках,  и,  собрав
несколько человек, повел их на фильм, а себя не обнаружил.
     Мы  вновь  встретились  с  Роланом  Быковым  на  фильме "Душечка",  где
"Душечку"  играла  Людмила  Касаткина.  В этой  картине  меня  назначили  ее
шафером,  и я  во время ее венчания держал над ее головой золотую венчальную
корону. Тут уж меня не вырезали, и этот эпизод хранится в моей видеотеке.
     Прошла примерно четверть века, когда судьба вновь свела нас  с Быковым,
но третья встреча не принесла радости, во всяком случае мне, но об этом речь
впереди...
     * * *
     Кажется,  в  шестьдесят   седьмом  году  физрук  нашего  экономического
факультета,  Николай  Николаевич  Шукленков,  был  направлен   руководителем
спортивно-оздоровительного  лагеря  МГУ  в  Пицунде  на  все  лето.  Николай
Николаевич, полковник в отставке, прошел всю войну, был несколько раз ранен,
но  не  ожесточился,  был очень  добродушным,  внимательным  и  заботился  о
студентах, словно отец родной.  Конечно, он не был  в спорте профессионалом,
как мой  тренер Вадим Константинович Дармо, но оставил о себе очень  теплые,
иногда и забавные воспоминания.
     В  то лето Николай Николаевич выбил  для меня  путевку, и мы поехали  в
Пицунду вместе. В моем заезде спортсменов было мало: в основном  студенты  с
факультетов  журналистики,  психологического  и  филологического.  А на этих
факультетах  обучалось,  по  крайней мере  в мои  годы, процентов  девяносто
представительниц женского пола. У меня там  был очень красивый платонический
роман  со  студенткой факультета  журналистики  - Мариной Тарасовой, дочерью
известного в то время поэта.
     Марина была очень женственна, привлекательна и с очень ранимой душой. С
ней хотелось  говорить  только  о возвышенном и  умном.  У нас, само  собой,
сложилась тесная компания: я и  Марина с  шестью ее однокурсницами. Мы почти
все  время  были  вместе: загорали,  купались,  ездили по  живописным местам
Грузии и Абхазии.
     Марине льстило, что, хотя  некоторые ее подруги поглядывали на  меня, я
уделял внимание ей. Однако дальше поцелуев дело не продвинулось. Марина была
непреклонна:  начать с ней интимную жизнь можно было только через загс. Я же
был сыт по горло своим первым опытом семейной жизни, а потому наши отношения
постепенно угасли.
     Мы встретились лет через тридцать. Марина увидела мою фамилию в  титрах
фильма, но  подумала,  что однофамилец, потом, посмотрев  другой  мой фильм,
попыталась найти автора через телевидение, где у нее были знакомые, но те не
смогли помочь.  Но вскоре ей  на глаза попалась  одна из  моих  книг,  и она
обратилась в издательство.
     Мы  встретились. Она вышла замуж за дипломата, у них дочь Маша.  Жили в
Югославии,  где  Марина работала собственным корреспондентом  РИА "Новости",
муж -  в  посольстве. Во  время вероломной  бомбежки  Югославии  натов-скими
войсками вся  их жизнь размеренная моментально  рухнула:  Марине с дочерью с
трудом удалось выбраться из Югославии и добраться до Москвы.
     Мы  обрадовались  встрече,  ностальгически  вспоминали  нашу молодость,
Пицунду.  Марина  призналась,  что  действительно была  влюблена  в  меня  и
переживала  нашу разлуку. Вспомнили  мы и  Шукленкова, который ранним  утром
будил всех по лагерной радиотрансляции и выгонял на зарядку.
     Как-то на несколько дней приехали в лагерь студенты из  Познания в
немецком  языке  ограничивались  у Николая  Николаевича  словарным  запасом,
приобретенным в  Великой  Отечественной  войне.  Но  он был  уверен  в своих
безграничных  языковых  возможностях:  в  день  отъезда  немецких  студентов
Николай  Николаевич  выдал перл, незабываемый до сих Приехал автобус, и
им  нужно  было  немедленно  ехать в аэропорт,  а они  еще чемоданы свои  не
забрали. Немцы  -  ни слова по-русски,  а переводчик  куда-то запропастился.
Тогда Николай Николаевич взял инициативу в свои руки и пошел в радиорубку.
     -  Студентишен дойтишен демократишен републик! - торжественным  голосом
объявил он, но, видно, далее у него не нашлось  слов,  ложившихся в немецкое
звучание, но  он без колебания закончил фразу:  - Подойдите  и заберите свои
чемоданы!
     Трудно  представить, какой взрыв  хохота раздался на весь лагерь! К нам
прибежали даже из соседних лагерей с вопросом: что случилось? Долго еще этот
случай ходил по всем факультетам МГУ как смешной анекдот...
     Милый добродушный чудак, как жаль, что его уже нет в живых...
     Перечитал  страницы, посвященные  студенческим годам, и  мне стало даже
неудобно:  создается впечатление,  что,  кроме  занятий  спортом,  эстрадным
мастерством, участия  в съемках фильма и многочисленных любовных похождений,
у меня ничего иного  во время учебы в  университете не было. А это совсем не
так.
     Моя  курсовая работа, написанная  на третьем году учебы, была настолько
высоко   оценена  профессором  Капустиным,   заведующим  кафедрой  труда   и
заработной  платы,  что   он   предложил  мне  поработать  младшим   научным
сотрудником  на половине  ставки  - на семьдесят  рублей  -  в  НИИ труда  и
заработной  платы,  где он  был  директором. Естественно,  я  согласился  не
раздумывая.
     Для начала я взял  тему "Бесплатный транспорт в СССР". Сколько расчетов
и   диаграмм   сделал   я,   чтобы   доказать,  что  затраты  на   билетерш,
полуавтоматические кассы,  печатание  билетов и  так далее  и тому  подобное
делают транспорт нерентабельным и гораздо более  разумен налог на транспорт!
Профессор прочитал мою работу и сказал, что  у меня хорошо подвешен язык, но
налог на транспорт в СССР никогда не буден введен, по крайней мере для того,
чтобы сделать его бесплатным. Как же он был дальновиден!
     Потом  я  взялся  за  студенческие  стипендии.  Точными   выкладками  я
подкреплял собственный опыт, свидетельствовавший  о том, что двадцать восемь
рублей -  сумма  катастрофически малая  для студента. Уложившись  в тридцать
страниц, я дрожащими руками вручил свой реферат профессору Капустину.
     На следующий день он вызвал меня и похвалил за хорошую работу, заметив,
что отдельные  мои выкладки  войдут в разработки НИИ и на мой реферат  будет
ссылка. После чего предложил  положить  мой реферат в основу  моей дипломной
работы,  озаглавив  ее   так:  "Социальное  происхождение   и   материальное
обеспечение студентов СССР". Он попросил подумать, на материале  каких вузов
страны я буду писать эту работу. А на прощанье заметил, что мой диплом имеет
шанс плавно перерасти в диссертацию.
     Я долго не раздумывал: МГУ,  МВТУ,  Плехановский и Первый  медицинский.
Профессор одобрил мой выбор и оформил соответствующие бумаги в эти институты
для  моего  допуска  к   личным  делам  студентов,  архивным   материалам  и
экономическим документам этих вузов.
     Когда  вспоминаю  сейчас,  что через мои  руки  прошло порядка тридцати
тысяч студенческих личных дел, из которых я обезличенно выписывал данные для
дипломной работы, то  мне  самому  с  трудом верится, что я  это сделал. И я
немного  горжусь  тем,  что  отчасти  благодаря  моим  реферату   и  диплому
студенческие  стипендии были пересмотрены и дифференцированы: старшекурсники
стали получать гораздо больше, чем студенты первого-второго курсов...
     Более всего  меня поразили в  этих вузах сведения о  национальности и о
социальном составе студентов в процентном отношении. К примеру: на мехмате и
физическом  факультете МГУ - до  восьмидесяти процентов студентов - евреи. А
всего в  университете полтора процента выходцев из крестьянских семей, около
десяти  процентов  из семей рабочих, а остальные - из семей интеллигентов...
Наверное,  именно  поэтому  на  моей  дипломной   работе  стоял  гриф:  "Для
служебного пользования"...
     Так  что  мы,  студенты  шестидесятых,  все  успевали  и  не  думали  о
наркотиках   и   пьянстве,   как  современная  молодежь,   почти   поголовно
увлекающаяся  всякими  там  "крэками"  и  "экстази",  опускаясь  все  ниже и
деградируя все больше...
     Мы  не были пай-мальчиками.  Однажды довелось  вместе с  моей подругой,
дочерью высокопоставленных  родителей, побывать в огромной, комнат в восемь,
квартире одного бывшего  министра, в которой его  отпрыски, воспользовавшись
тем, что родители уехали на пару лет работать за границу, устроили настоящий
притон. Уже на ее пороге нам сунули по таблетке ЛСД и не отстали, пока мы их
не  приняли (естественно, я изобразил,  что принял). В  каждой комнате  этой
внушительной   квартиры   что-нибудь  да   происходило:   в   одной   лежали
переплетенные в экстазе  голые тела, в другой кто-то кайфовал в одиночку,  в
третьей полным ходом шел сеанс бурного группового секса...
     Мне,  как "трезвому  среди  пьяных", стало немного противно, и я  ушел,
утащив и  свою подругу. Потом я решил  попробовать, что  собой  представляет
ЛСД. Пригласил трех приятелей-борцов, все честно рассказал им  и попросил, в
случае чего, вязать  меня. После принял таблетку. Через некоторое  время мне
показалось,  что  меня  хотят убить,  я  стал  прятаться,  мечась  по  всему
общежитию  в поисках убежища.  Когда  я  пришел в чувство, то  с  удивлением
обнаружил себя сидящем на шифоньере!
     Вы знаете, потом я пытался в нормальном состоянии забраться на него, но
мне так и не удалось...
     Ребята мне рассказали, что  с момента приема  таблетки я был совершенно
спокоен минут двадцать пять, после чего начал с подозрением вертеть  головой
по  сторонам,  а незадолго  до  того,  как  очнулся, неожиданно  бросился  к
шифоньеру и буквально взлетел на него. Причем проделал это так стремительно,
что они не успели ничего предпринять.
     После такой реакции, естественно, я больше никогда ЛСД не принимал...
     Мне кажется,  у  моего  поколения в молодости были  цели,  стремления к
чему-то возвышенному, наконец, вера! А что у нынешнего поколения молодых? Ни
идеалов,  ни устремлений,  не  говоря  о  том,  что  власти  столько  раз их
обманывали,  что и верить-то в любые лозунги расхотелось. Боюсь, потребуется
очень  много  лет,  прежде  чем  у  людей  России появится  доверие к  своим
правителям...
     Вскоре после памятной Пицунды я познакомился с удивительной девушкой из
Армении. Иветта  Харазян приехала  в  Москву на ускоренный полугодовой  курс
японского языка. Ее отец был министром электронной промышленности Армении, и
потому  ее судьба была запрограммирована на  процветание  и  успех. Она  уже
имела высшее  техническое образование, а изучать японский приехала для того,
чтобы работать на международной выставке в Осаке.
     Какие божественные манты она готовила - пальчики оближешь! Мы настолько
увлеклись друг другом, что почти каждый день проводили вместе.  По странному
совпадению,  именно в это  время на  Калининском  проспекте  открылось  кафе
"Ивушка",  и  мы, конечно же,  присутствовали на его открытии. Казалось, все
идет к свадьбе. Но... У меня создалось впечатление, что дальнейшая моя жизнь
от меня уже никак не зависит: все уже спланировано. Съездив в Ереван, Иветта
рассказала обо мне  родителям, и отец решил сделать любимой дочери подарок к
свадьбе:  я ехал вместе  с  ней в  Осаку, а  по  возвращении  занимал важную
должность в  его аппарате. Причем Иветта  преподнесла все это,  я  верю,  из
самых чистых побуждений, не как возможный вариант, а как готовое решение. Но
меня почему-то  это  вовсе не  обрадовало,  а напротив,  вызвало  негативное
чувство. И... я испугался таких радужных перспектив...
     Очень надеюсь, что у тебя, Ивушка, все хорошо сложилось в жизни и ты не
держишь зла  на  парня,  который  тебя любил и отказался не  от тебя,  а  от
распланированной и предсказанной судьбы...
     В  шестьдесят седьмом году  я  завоевал  право  представлять  студентов
Советского  Союза  на  Универсиаде  в   Софии.  Мне  понравилась   Болгария,
понравился и добросердечный, гостеприимный народ, и уютный зеленый город.
     Настроение и боевой дух  были  на  самом  высоком уровне, и я не только
занял призовое место в десятиборье, но и выполнил норму мастера спорта 
Кроме того, я бежал  последний этап в нашей команде в эстафете четыре по сто
метров и был первым на финише.
     Вполне возможно, что источником вдохновения всех моих успехов послужила
очень симпатичная стройная  болгарка,  с которой я познакомился перед самыми
соревнованиями во время первой тренировки.
     Я  почувствовал  на себе чей-то пристальный взгляд  и, заметив девушку,
сначала подумал,  что интерес проявляется не  ко мне, а к Макарову, русскому
Ален  Делону.  Однако  незнакомка  откровенно  указала  на  меня  пальцем  и
попросила  подойти. Я  подошел,  и мы познакомились. Звали ее  Павлина,  она
училась на четвертом курсе Инженерно-строительного института.
     Ее шарм и обаяние покорили меня буквально  с  первых  минут, и  я в нее
втрескался  по самые уши. А когда я услышал,  что и она ко мне неравнодушна,
то захотелось кричать от радости на весь стадион, на всю Софию,  а может,  и
на  всю Вселенную. Единственное,  что смущало меня: почему  Павлина обратила
внимание на  такого простого  парня, как я, когда рядом был писаный красавец
Валера Макаров? Этот вопрос меня так сильно мучил, что я не вытерпел и прямо
спросил ее об этом.
     Опущу ее чудовищный акцент и изложу  ответ литературным русским языком.
Впрочем, как и все наши дальнейшие беседы, - ведь я болгарского совсем тогда
не знал.
     - Посмотри вокруг, Виктор! - сказала она, когда мы шли по улицам Софии.
- Конкретно на болгарских мужчин.
     - И что? - не понял я.
     - Такие, как Валера, встречаются у нас на каждом шагу, а таких, как ты,
нет вообще! - на полном серьезе произнесла она.
     Действительно, почти все болгары - брюнеты, зачастую с очень красивыми,
в нашем  понимании, тонкими чертами лица: очевидно, турецкое иго оставило  о
себе память на долгие поколения. А блондины  в Болгарии почти не попадаются,
да  и сложен  в то время  я был  очень даже неплохо. Мы  почти все свободное
время  проводили  вместе. Оказалось,  мы  любим песни Тома Джонса,  особенно
"Дилайлу", именно эта песня стала как бы гимном нашей любви.
     Павлина буквально рыдала,  провожая меня в Москву, да и  у меня, честно
признаться, глаза были на мокром месте.
     Каждый день мы писали друг другу длинные письма, часто перезванивались.
Мы слушали по международному телефону наш гимн: "Уай, уай, уай, Дилайла!.."
     Это  было полное безумие страсти, которое рано или  поздно  должно было
прийти к некоему концу. И мы  пришли  к выводу, что не можем  жить  друг без
друга  и  должны  пожениться.  Но  Павлина  хотела  зарегистрировать брак  в
Болгарии,  а  как туда мне  выехать? Она  пообещала все выяснить, а потом уж
дальше думать. Я не раскрыл Павлине свой секрет: не знал - сбудется ли?
     Секрет был такой:  в  Софии на второй  день Универсиады я закончил свои
выступления  в десятиборье и  направился в раздевалку, чтобы принять  душ  и
переодеться,  тут  ко мне  подошел молодой болгарин  и на  вполне  приличном
русском языке представился ассистентом кинорежиссера (воистину пути Господни
неисповедимы!)  и  сказал,  что  они  приступают  к  съемкам  шестисерийного
приключенческого фильма, и если я не  возражаю, то он хотел  бы  познакомить
меня с режиссером картины.
     Как вы думаете: что я  ответил? Вы правильно догадались:  конечно же, я
тут же согласился! Он  предложил,  если не возражаю, поехать прямо сейчас. Я
мигом сполоснулся под  душем,  переоделся еще быстрее, и вскоре мы входили в
кабинет Христо Христова. Только я переступил порог, как мужчина, сидевший за
столом, радостно воскликнул:
     - Он! Он!
     Это  и был режиссер собственной персоной. Меня  попросили оголиться  по
пояс, надели  парик  из длинных черных  волос  и сделали несколько  снимков.
Потом Христов расспросил меня, обрадовался, что я спортсмен и что имею некий
опыт верховой езды (ха-ха!), а  потом рассказал о сценарии. Оказалось, фильм
посвящен  завоеванию   американскими   ковбоями   Дикого   Запада,   а   мне
предназначается роль сына  вождя племени индейцев, имя которого - Куинги. Не
буду занимать ваше внимание долгими переговорами с режиссером о моем участии
в картине, скажу лишь о том, к чему мы пришли.
     Со  своей стороны он  предпринимает  официальные шаги,  а  я  со  своей
стороны пытаюсь приехать в Болгарию по любой, хоть и  туристической визе. За
учебу я могу не беспокоиться:  он поможет мне перевестись в любой вуз Софии.
Это было немаловажным условием для меня: работа должна была продлиться около
года.
     Шло время, но никаких утешительных  известий  с  болгар-ской  студии не
было,  и мне  ничего  не  оставалось,  как только  ждать.  Первой отозвалась
Павлина.  Радостным голосом  она сообщила, что  болгарские власти  пошли  ей
навстречу  и  вскоре я  получу  документы,  с  которыми  могу  обратиться  к
советским властям. Через  несколько дней  я  действительно получил обращение
министерства  внутренних   дел  Болгарии  к  советским  властям,  в  котором
содержалась просьба оказать содействие Виктору Доценко в оформлении выезда в
Софию для заключения брака с гражданкой Болгарии - Павлиной Живковой.
     Не знаю, что сыграло главную роль:  то  ли фамилия невесты, совпавшая с
фамилией  генерального  секретаря  компартии Болгарии, то ли  вновь  в наших
Органах произошел очередной сбой, но мне опять выдали заграничный паспорт  с
выездной визой и с открытой датой возвращения  назад. Уверенный, что проблем
с моим деканатом не будет, я приобрел билет в Софию на поезд, отправлявшийся
через два дня.
     Один  день  я  потратил  на сборы: упаковывал  вещи,  которых,  как  ни
странно, набралось порядочное  количество,  написал несколько писем в  Омск,
попрощался с  друзьями, многие из них искренне желали мне счастья, а  многие
просто крутили  у виска пальцем.  Сейчас  я  полагаю, что правы скорее  были
вторые.  Потом  обошел  на всякий  случай с бегунком и рассчитался  со всеми
университетскими службами: с библиотекой,  с  завхозом общежития и  другими.
Съездил на стадион "Буревестник", где забрал свой личный шест из фибергласа,
тогда такие шесты для прыжков только-только входили у нас в моду, и они были
не у  всех  шестовиков.  А  мне  его  подарили  за  удачное  выступление  на
Универсиаде. Почему-то я не сомневался, что продолжу свои занятия спортом.
     На следующий  день  я пошел к декану  оформить  академическую справку в
связи с  невозможностью продолжать учебу по семейным обстоятельствам. Узнав,
что я еду в Болгарию,  чтобы там  жениться на болгарской девушке, декан  так
взвился, что его  крик, наверное, слышали не только в секретар-ской, но и на
всем этаже.
     - Мы столько тебе дали: и общежитие, и стипендию, и условия для занятий
спортом, а ты такой неблагодарный!
     - Ну  почему же я неблагодарный? Неужели вы не были молодым? Неужели вы
не любили? - пытался я воззвать к его чувствам.
     - Тебе что, мало наших девушек? На иностранок потянуло? Говорил, люблю,
женился на хорошей девушке, и бац - не понравилось! Взял и разошелся! Теперь
снова любовь?  Не  дам  я  тебе никакой  справки!  - постепенно он сам  себя
заводил все больше и больше.
     - Господи, как вы не понимаете, товарищ профессор? У меня на завтра уже
билеты куплены!  -  двинул  я  свой  последний  аргумент,  едва  не плача от
бессилия.
     -  А я сейчас  позвоню на границу  и скажу,  чтобы тебя не выпускали из
страны! - в сердцах воскликнул он. - Вон из моего кабинета!
     Откуда я тогда знал, что с его стороны это была, как говорится, попытка
взять меня на испуг. Но декан  просто плохо знал  мой  характер: я никогда и
никому не позволял  командовать собой.  Но его  угроза заставила задуматься.
Выйдя  из  его  кабинета,  я  плюнул  на  эту  треклятую  справку, поехал  в
международные кассы, обменял билет  и уехал вечером  того же дня, переживая,
пока не пересек границу 
     Через два дня меня встречала моя болгарская невеста.
     Начинался новый этап моей жизни...

     ВЗРОСЛАЯ ЖИЗНЬ
     Читатель вправе  задать вопрос:  почему я озаглавил эту часть "Взрослая
жизнь"? Разве до этого она не была взрослой? Вполне возможно, что до отъезда
за  границу я и считал ее  взрослой, но когда я очутился в чужой стране, без
родных,  без   друзей,  когда   приходилось  в   буквальном   смысле   слова
самостоятельно  выживать, пришлось  пересмотреть  свое  отношение к  понятию
"взрослая жизнь"...
     Итак, я в столице солнечной Болгарии - Софии. На вокзале меня встречали
двое: моя  Павлина  и ее дядя Крас Это был уже  пожилой человек с очень
доброй, почти детской, душой. Откровенно говоря, его присутствие на  вокзале
меня несколько удивило, что я, правда, пытался скрыть, но Павлина заметила и
пояснила, что ее родители  пока  не в большом  восторге от  ее решения выйти
замуж  за русского,  а потому я,  чтобы  не нервировать их  лишний раз  и не
подвергать их слабое здоровье риску, до свадьбы поживу у дяди Красимира.
     Он  жил  в  центре Софии, на улице Раковского, в  довольно просторной и
уютной двухкомнатной квартире.  Красимир  был вдовцом: жена его умерла более
десяти лет назад.
     На следующий  день  мы с Павлиной подали документы болгарским властям и
стали  ждать дня свадьбы,  назначенного  через пару  недель. Каждое  утро мы
встречались с невестой в квартире Красимира, пили кофе и отправлялись гулять
по Софии.
     Еще по первому посещению Болгарии  я  знал, что наши  "младшие братья",
как называли болгар в СССР, по крайней мере  в то время,  очень ценили  наши
часы  и  фотоаппараты, особенно "зеркальный" "Зенит". Я привез пару штук для
продажи, а  один  для себя. Один ушел довольно быстро и по цене, превышающей
сумму, затраченную на его приобретение в Москве.
     Стояло жаркое лето, но  это нисколько не  удручало меня, и  я с большим
удовольствием  знакомился  с городом. Мы  много фотографировались:  пожалуй,
именно  с  той поры  я всерьез занялся этим  делом, стараясь запечатлеть  на
фотографиях все самые значительные события моей жизни.
     Говорить о Болгарии мне одновременно всегда  и очень  трудно,  и  очень
легко.  Для меня Болгария не  просто другая страна. Болгария для меня как бы
вторая  родина.  Именно  потому  мне  так обидно, что  сейчас  между  нашими
странами, точнее  сказать,  между  нашими правителями  существует  некоторое
недопонимание. Однако я убежден, что за долгие годы дружбы и взаимовыручки у
наших народов накопилось столько положительных чувств друг к другу, что рано
или поздно мы вновь будем называть друг друга братьями.
     Мы - славяне, и того, что нас связывает, гораздо больше, чем  того, что
разъединяет,  что бы  там  ни твердили  разномастные  политики,  отвергающие
дружбу между нашими странами.
     София,  несмотря  на  почетное  звание столицы  Болгарии,  сравнительно
небольшой город, что я  понял, случайно столкнувшись  на улице с режиссером,
который сватал меня на свою картину. Он был так ошарашен нашей встречей, что
несколько   секунд   стоял   с   открытым  ртом.  Придя  в  себя,   принялся
расспрашивать. Обиделся, узнав, что я уже несколько дней в Болгарии и еще не
созвонился с ним. Услышав о  предстоящей свадьбе, с энтузиазмом поздравил  и
пообещал всяческую помощь. О фильме сообщил, что он дошел до стадии  нажатия
на кнопку  "пуск",  что все  мои костюмы готовы,  и если у меня  нет  других
планов, то он готов заключить со мной официальный дог
     На  следующий  день  Христов  прислал  за мной машину,  а через три дня
начались  съемки,  которые продолжались  около полугода. Павлина  с радостью
доложила  родителям о моей трудовой деятельности на болгарской земле,  но те
особого восторга не испытали.
     Позднее  выяснилось  почему.   Они  были   уверены,  что   я  не  смогу
обеспечивать свою семью, помогать же  нам они не собирались,  а значит, наша
семья разобьется  о самый грозный утес семейной  жизни - утес быта. Вызывала
их сомнения и моя работа в качестве киноактера.
     Но русский зять разрушил их хлипкие надежды. Мало того, что по договору
с  киностудией я получил столько денег,  что  приобрел  приличную  иномарку,
успех сопутствовал мне и на спортивном  поприще: я вошел  в  сборную команду
ЦСКА "Сентябрьское знамя" по легкой атлетике.
     Впервые  появившись на  центральном стадионе имени Левского в Софии,  я
быстро сошелся с тренером сборной  десятиборцев. Оказалось, он меня запомнил
по выступлению на Универсиаде.
     Его имя  -  Груе  Юруков. Это был  удивительно  мягкий,  интеллигентный
человек, а его супруга - Снежана, в свое время бывшая чемпионкой Болгарии по
метанию диска, теперь тренировала многоборцев - только женскую команду.  Был
у  них и  сын  - Иван,  который,  когда  я вернулся в Болгарию четверть века
спустя и Груе уже покинул земную обитель (мир его праху!), стал моим большим
другом.
     Взяв  меня  в свою команду легкоатлетов ЦСКА "Сентябрьское знамя", Груе
оформил меня в должности инструктора по спорту, и я стал ежемесячно получать
девяносто левов, а это примерно около ста двадцати рублей - по тем  временам
вполне приличные деньги!
     Ни  работа над фильмом, ни тренировки не отвлекали от главного -  нашей
любви с  Павлиной, и  вскоре нас обвенчали.  Генерал  Врачев  -  заместитель
председателя   Комитета    по   туризму   Болгарии   (официальное   название
"Балкантурист"), оказал мне честь, став посаженным отцом на свадьбе.
     Когда съемки фильма  закончились, генерал  Врачев устроил меня  в  свой
Комитет на должность экономиста-ревизора, и в  сферу моего  контроля  попали
все рестораны и дома отдыха пригорода Софии.
     Как  работник  управления   по  туризму,   я,  на  совершенно  законном
основании,   имел   пятьдесят   процентов   скидки   во   всех   подотчетных
подразделениях. Что это означало? Да  то, что я  мог питаться там совершенно
бесплатно. Поначалу я этого не знал, но меня ввели в  курс  дела в первую же
контрольную  поездку. Чтобы бесплатно пообедать,  нужно было заказать  в два
раза больше, чем ты готов съесть и выпить. Тебе приносят половину заказа, но
счет подписывается на весь заказ.
     Это еще что!  После  проверки баланса  предприятия мне давали сверток с
самыми  дефицитными деликатесами. Вы думаете,  я не брал? Ошибаетесь,  брал!
Мой наставник, который  сопровождал меня в первых поездках, пояснил: если не
брать, то обо  мне  плохо  подумают и постараются любыми  путями  подставить
меня, и тогда долго мне не проработать...
     Чтобы решить вопрос о завершении моего высшего образования, я обратился
в соответствующее министерство Болгарии, и не без помощи моего кума генерала
Врачева был принят первым заместителем министра.
     Он оказался  пожилым симпатичным мужчиной, который, узнав, что я прибыл
в Софию с четвертого курса экономического факультета МГУ, сразу же предложил
мне учиться в ВИИ имени Карла Маркса (ВИИ - высший экономический  институт).
После чего попросил у меня  академическую справку, и я ему честно рассказал,
как декан отказал мне в ее выдаче.
     Недолго думая, а скорее всего, помня о том, кто ходатайствовал за меня,
заместитель  министра  предложил  написать  от  имени  министерства  высшего
образования Болгарии просьбу ректору МГУ выслать мне  академическую справку.
Через месяц пришел ответ,  где говорилось, что  для  получения академической
справки необходимо мое личное присутствие.
     Прекрасно  понимая,  что это хитрая уловка и после моего возвращения  в
Москву и получения академической справки  я окажусь  на улице и мне никто не
оформит  документы  для  въезда  в  Болгарию,  я  все  объяснил  заместителю
министра. Он терпеливо выслушал мою речь и с сожалением покачал головой:
     - Даже  и не знаю, что с вами  делать, молодой  человек! Судя по всему,
они  могут  месяцами  тянуть  с  этой  справкой...  Был  бы у  вас  хотя  бы
какой-нибудь учебный документ...
     - А у меня с собой зачетная книжка, - вспомнил я.
     - Принесите...
     Через  час  я  снова  входил  в  его  кабинет.  Перелистав  книжку,  он
торжествующе взглянул на меня.
     - Пусть ОНИ покуражатся со своей академической справкой! - торжествующе
воскликнул он.  -  Ваша  книжка вполне заменяет  ее: у вас  все  экзамены за
каждый  семестр заверены университетской  печатью и  даже подписью декана! У
вас что, всем студентам так заверяют?
     -   Нет,  только  спортсменам:  без   этого  меня  не  допустили  бы  к
соревнованиям! - пояснил я.
     В спортивном обществе "Буревестник",  где, как правило,  все спортсмены
учатся, было неукоснительное правило: не  допускать к соревнованиям учащихся
с академической задолженностью. А чтобы не было подтасовки,  сдачу зачетов и
экзаменов обязан  был  заверять ректор или декан  учебного  заведения. Таким
образом, мои занятия спортом дали мне право быть  зачисленным на второй курс
заочного отделения  ВИИ имени  Карла Маркса - условно - и  без академической
справки. Но условно  не в  связи с ее отсутствием,  а потому, что была очень
большая разница  в изучаемых  предметах: я  учился на отделении  "зарубежная
экономика", а зачислен был на отделение "экономика промышленности".
     Скольких трудов мне стоило досдать разницу в программах!  И параллельно
учить болгарский язык. Нечего скрывать: мне, конечно же, делали поблажки, но
только  когда  я  затруднялся  найти  подходящее  болгарское слово.  В таких
случаях мне позволяли отвечать на русском языке, который в большинстве своем
знали преподаватели.
     В  Болгарии  принята  шестибалльная  система   оценок.  Я  так   славно
потрудился, что получил только  две "пятерки", а остальные,  как  говорят  в
Болгарии, были "шестицы".
     Сейчас мне кажется это  немыслимым: всего  за год я, досдавая  зачет за
зачетом, экзамен за экзаменом, дошел до государственных экзаменов  и сдал их
успешно. Оставалось защитить дипломную  работу. К  счастью, профессор Болев,
заведующий  кафедрой  экономики,  согласился  с  тем,  чтобы  я  взял  тему,
предложенную   московским  профессором  Капустиным.  Более  того,   когда  я
представил  окончательный  вариант дипломной работы,  он  заверил меня,  что
защита будет простой формальностью, настолько мой опус ему понравился. Но...
     Вновь сакраментальное "но", которое не раз вмешивалось в мою судьбу.
     К тому моменту моя  теща добилась  своего: ее  постоянное  недовольство
нашим браком, беспрестанные упреки в  мой  адрес, придирки по  любому,  даже
пустячному, поводу - все это привело к тому, что наши  отношения  с Павлиной
настолько охладились, что мы решили подать на развод.
     Я  делал все возможное, чтобы  сохранить нашу  семью,  и даже предлагал
Павлине уехать  со  мною в Москву и там  вести самостоятельную жизнь,  но...
Павлина не  хотела оставлять  своих престарелых родителей, боясь, что они не
выдержат разлуки.
     Когда мы подали  на  развод, я подыскал себе  однокомнатную квартирку в
том же  квартале Лозенец. Хозяйка этой  квартиры Соня Тафраджийска  довольно
прилично  говорила  по-русски, однако  просила  меня исправлять ее ошибки. В
свою очередь и я попросил ее делать то же самое в  отношении моей болгарской
речи. Так мы и общались: Соня - по-русски, а я - по-болгарски.
     Это помогло мне  почти в совершенстве овладеть разговорным болгарским и
иногда вставлять в свою  речь выражения, известные лишь  носителям языка, то
есть своеобразный жаргон. Во всяком случае, если я заговаривал с незнакомыми
болгарами  на  их   языке,  они,  оценив  мою  блондинистую,   отчасти  даже
скандинавскую внешность, удивленно спрашивали:
     - Вы - болгарин?
     - Нет...
     - Вы - руснак? - (так по-болгарски называют русских).
     - Нет...
     - Так кто же вы? - Их удивление достигало предела.
     - Я из Прибалтики... - чуть смущенно отвечал я.
     - Но откуда вы так здорово знаете болгарский язык!
     - Я был женат на болгарке и жил зятем со стороны!
     Примерно так переводится с болгарского выражение, характеризующее зятя,
живущего  в доме  родителей  жены.  Это  настолько  специфически  болгарский
термин, что  болгары, с которыми я недавно познакомился, услышав его из моих
уст, просто  выпадали в осадок. По-болгарски "зять  со стороны" звучит  так:
"заврен зет"...
     Однако вернемся к нашему повествованию...
     К слову,  Соня  прекрасно  говорила  по-английски:  во  всяком  случае,
гораздо лучше, чем по-русски.
     Забегая  вперед,  замечу,  что  потом  она   вышла  замуж  за  богатого
англичанина, родила пятерых  детей и развелась с ним. Как причудливы людские
судьбы -  Соня оказалась одной из наследниц  греческого миллиардера Онасиса:
ее отец являлся двоюродным братом Онасиса.
     У нас с  Соней довольно долго длились романтические отношения, но когда
я  вернулся  в  Москву,  наша  переписка  оборвалась   из-за  моего  первого
заключения. Совсем недавно, когда я посетил Болгарию, мы встречались с Соней
- сейчас она носит  фамилию  Гейл - и ностальгически  вспоминали прошлое.  С
грустью  я услышал  о том, что  ее  мама и брат, ныне покойные, очень любили
меня и с трогательным упорством посылали многочисленные запросы в московские
органы и даже в адрес правительства, чтобы узнать о моей судьбе.
     Именно Соня подала мне мысль посетить всемирно извест-ную целительницу,
знахарку и предсказательницу Вангелию  Пандеву Гущерову или, как называли ее
в народе, бабу Вангу.
     Семья Тафраджийских  встречалась  с бабой Вангой,  чтобы  та  помогла в
поисках  отца  Сони.  Во  время  Второй  мировой  войны  он  был  командиром
партизанского отряда и пропал  без вести. Долгие годы  мама Сони разыскивала
его, но тщетно.
     Но где-то в шестидесятые годы они решили попытать счастья у бабы Ванги.
И та  им поведала, что отец  Сони был  схвачен немцами,  казнен и  его  тело
сброшено  в одно из озер в  софийском округе. Она  назвала даже точное место
страшной казни.
     Мама  Сони  обратилась  к  болгарским  властям,  и  те,  учитывая,  что
руководитель Болгарии сам командовал партизан-ским соединением,  и отец Сони
тоже был командиром партизанского отряда, выделили водолазов,  и те нашли на
дне озера мужской скелет. Скелет был идентифицирован, и стало ясно, что баба
Ванга была права - немцами в озеро было брошено тело отца Сони.
     Соня пережила так много,  что  мне  от  души хочется  пожелать ей всего
самого доброго. Дай Бог здоровья ей и ее детям!..
     История   об  отце,   рассказанная  Соней,  произвела  на   меня  такое
впечатление, что я стал искать пути навестить бабу Вангу. На ловца, говорят,
и зверь бежит.
     Вскоре я познакомился  с парнем,  который  имел  выход на бабу  Вангу и
согласился не только познакомить меня с великой вещуньей, но даже  и отвезти
меня к ней на своем стареньком "Рено".
     От  Софии до места, где  проживала  эта слепая неграмотная  крестьянка,
было около двухсот километров.
     Я  очень  люблю  Болгарию,  эту  солнечную,  веселую страну.  Поражаюсь
разнообразию ее красок и природных красот - от южного моря до величественных
Родопских  гор,  одетых зеленью смешанного леса. Однако долина Рупите, между
городами Санданеки и Петричи, расположенная среди мрачноватых гор, ни на что
не похожа. Кажется,  природа  там только терпит присутствие человека, совсем
не  думая ему  подчиняться.  Земля там  просто  усеяна теплыми  минеральными
источниками, а воздух переполнен парами сероводорода.
     Земля эта источает столь сильную энергетику, что кажется, только  там и
могла родиться такая женщина, как баба Ванга.  Именно там,  у  подножия горы
Кожух,  и  приютился   небольшой  домик  этой  самой  известной   болгарской
пророчицы.
     О том,  что мы приедем, баба Ванга не могла знать: наши сборы оказались
случайными и быстрыми.
     Когда мы подъехали к ее неказистому дому, Венцислав мне сказал:
     - Иди, я в машине посижу, чтобы не мешать тебе...
     - А она будет со мной говорить?
     - Будет! - заверил мой приятель.
     - А как она меня узнает?  Она  же  слепая!  -  не унимался я, почему-то
ощущая какое-то волнение.
     - Иди, не  волнуйся:  все  будет в порядке... - Он  понимающе подмигнул
мне.
     Пересилив волнение, я вошел в дом. Честно признаюсь: ничего не помню из
обстановки, словно, кроме бабы Ванги, никого и  ничего не было в  доме, хотя
тенью мелькал кто-то из ее близких.
     Баба Ванга восседала на стуле, будто это был не обычный стул, а царский
трон.  Несмотря на  ее  пустые глазницы, мне показалось, что она  меня видит
насквозь. Признаюсь, что это было довольно жуткое ощущение.
     Не успел я войти, как баба Ванга сказала:
     - А ПОЧЕМУ ТВОЙ  ПРИЯТЕЛЬ НЕ  ЗАШЕЛ ОТДОХНУТЬ:  ОН ЖЕ  ОКОЛО ТРЕХ ЧАСОВ
СИДЕЛ ЗА РУЛЕМ? А, ВИКТОР? ИЛИ ЛУЧШЕ К ТЕБЕ ОБРАЩАТЬСЯ КАК К ВИТАЛАСУ?
     От этих слов  я буквально оцепенел: я же не произнес ни слова, а она не
знала, что мы должны приехать именно сегодня, сейчас. Откуда и каким образом
баба Ванга  узнала, что я  есть  я, тем более  что и видеть-то она  меня  не
могла? Да и о моем имени Виталас никто в Болгарии не знал!
     - НАПРАСНО САХАР НЕ ПРИНЕС,  НУ ДА ЛАДНО... - Баба Ванга махнула рукой.
- САДИСЬ РЯДОМ!
     -  Баба Ванга, я  просто  поражен, я...  -  дрожащим голосом произнес я
восхищенно, присаживаясь на стул, стоящий рядом с вещуньей.
     - ТЫ, СЫНОК, ЛУЧШЕ СЛУШАЙ, ЧТО ТЕБЕ СКАЖЕТ СТАРАЯ ВАНГА! ТВОИ МЫСЛИ Я И
ТАК  ЗНАЮ!  -  Вещунья  проговорила  это  просто, как бы  мимоходом,  словно
говорила не  для меня, а для себя, после чего она как  бы ушла в себя, стала
раскачиваться  взад-вперед,  и ее речь приняла чуть прерывистый, но напевный
хара
     Иногда вырывались у  нее слова  и фразы, которые не были мне понятны, и
потому, вероятно,  они  не остались в  памяти,  а  местами ее напевная  речь
казалась настолько бессвязной, что требовался переводчик или интерпрет
     Лишь  потом  в  одиночестве,  вспоминая  все  ее   фразы,  слова,  даже
интонацию,  я,  неожиданно  для себя,  как бы начал  ощущать  ее  мысли,  ее
"внутренний монолог",  который, словно  под воздействием специального  кода,
врезался в мой мозг, и поэтому я воспроизведу лишь то, что засело навечно во
мне, то есть так, как баба Ванга ХОТЕЛА, чтобы я запомнил. И, конечно  же, я
напишу текст без пауз, которые делала баба Ванга, замолкая иногда на пять, а
то и на десять минут...
     - ИСПЫТАНИЙ МНОГО ОЖИДАЕТ ТЕБЯ... НА ТРИ ЖИЗНИ ХВАТИТ ДРУГОМУ... ДВАЖДЫ
ЗАКРОЮТ ТЕБЯ ОТ ЛЮДЕЙ... ПО НАВЕТАМ НЕПРАВЕДНЫМ СВОБОДЫ ЛИШАТ... ДОВЕРЧИВ ТЫ
СИЛЬНО, И ЭТО ПРИНОСИТ БЕДУ... НЕ ДОЛЖЕН ПРЕДАВАТЬСЯ ОТЧАЯНИЮ ТЫ... ГОНЕНИЯМ
ТЕБЯ ПОДВЕРГШИЕ БУДУТ ИСКАТЬ ДРУЖБЫ  С ТОБОЮ... В  МИРЕ ВО ВСЕМ ИЗВЕСТНЫМ ТЫ
СТАНЕШЬ... МИЛЛИОНЫ ЛЮДЕЙ СЛОВО ТВОЕ ПРОЧИТАЮТ... МНОГО ДЕТЕЙ ОСТАВИШЬ ТЫ ЗА
СОБОЙ... ПРОЙДЕТ ПЕЧАЛЬ ЗА ПЕРВУЮ ЛЮБОВЬ... ЗА ГОД ДО ВЕКА СЕМЬЮ ОБРЕТЕШЬ...
В РУКАХ ТВОИХ СИЛА БОЛЬШАЯ: ДОЛЖЕН ЕЕ ОТДАВАТЬ НЕ ЖАЛЕЯ... НЕСЧАСТНЫ ТЕ, КТО
НЕ ВЕРИТ ТЕБЕ...  ДАНО ТЕБЕ КОСМОСОМ ВИДЕТЬ  МНОГО, ОДНАКО ТЫ  СЛЕП...  НО В
ЭТОМ Я НЕ ПОМОЩНИЦА: ПРОЗРЕЕШЬ ТЫ ОТ ДРУГОГО... НЕ ПРОПУСТИ ЕГО МИМО СЕБЯ...
ГОРЕ БОЛЬШОЕ  ДАЖЕ СТРАНЕ  ТВОЕЙ ОЖИДАЕТ...  НО ТЫ  ДОЖИВЕШЬ ДО  ЛУЧШЕЙ ДОЛИ
ЕЕ...
     Баба Ванга  вдруг замолчала, и на этот  раз ее  молчание длилось долго,
казалось,  часы  миновали,  но  я  терпеливо  сидел  не  двигаясь  и  ожидал
дальнейших ее  слов. Не  знаю,  сколько времени прошло, но мои ноги и спина,
казалось, одеревенели от неподвижности.
     - ВСЕ, ИДИ, ВИКТОР, УСТАЛА Я... ХРАНИ ТЕБЯ ГОСПОДЬ, СЫН МОЙ!..
     Я медленно встал и прошептал пересохшим от волнения горлом:
     - Спасибо вам, бабушка...
     - ИКОНУ НОСИ, ПОДАРОК СПАСЕННОГО ТОБОЮ... - неожиданно бросила  она мне
вслед.
     - Икону? - удивился я.
     - ИДИ...  УСТАЛА  Я...  - на  этот  раз  строго, словно отмахиваясь  от
назойливой мухи, бросила баба Ванга и вновь ушла в себя...
     Когда я подошел  к машине  своего знакомого, он спал. Это меня удивило:
как он умудрился заснуть за какие-то полчаса?
     - Венци, ты устал, что ли? - спросил я.
     - Да  нет,  сморило  немного...  - разлепив  глаза, ответил  он,  потом
добавил: - А ты попробуй полтора часа в машине просидеть без движения...
     - Полтора часа? -  воскликнул  я удивленно. - Я думал, минут тридцать -
сорок, не более.
     - Полтора часа! А если точнее -  один час и тридцать  семь минут! -  Он
взглянул на часы.
     - Ничего себе!
     - Видно, ты действительно заинтересовал бабу Вангу: обычно она беседует
не более двадцати - тридцати минут! Тебе интересно было?
     - Не то слово! Хотя и жутковато немного, - признался я.
     - Лично я специально не  иду к ней! Не хочу знать, что со мной случится
в будущем!
     - А ты веришь в то, что она действительно предсказывает будущее?
     - А ты разве нет?
     - Я еще не понял...
     Посетив  бабу Вангу, я долгое время находился под сильным впечатлением,
пытаясь  понять,  верю  ли  сам  в то,  что услышал  от  нее.  Хотя,  честно
признаюсь, ее слова доходили  до меня постепенно, год за годом, более  того,
доходят  до  сего  дня,  хотя  многое  из  того,  что  говорила баба  Ванга,
действительно уже произошло со мною, что  удивляет меня до сих Но тогда
меня поразила одна фраза, брошенная ею: "ПРОЙДЕТ ПЕЧАЛЬ ЗА ПЕРВУЮ ЛЮБОВЬ..."
     Господи! Я столько лет прятался от случившегося  со мною в первые  годы
жизни в Москве, стараясь не свихнуться, а баба Ванга вновь напомнила...
     Это произошло, когда я уже учился в МГУ: ко мне пришла ЛЮБОВЬ. Это было
сказочно. Казалось, до встречи с этой девушкой я просто не существовал. Да и
она так сильно полюбила меня, что не уставала повторять: "Вит, милый, помни,
не будет тебя - умру и я!"
     Первое время мы  избегали  касаться друг друга: боясь обжечься, сойти с
ума,  упасть  от головокружения.  Первый  поцелуй  -  после  полугода  почти
ежедневных встреч, и мы даже прислонились  к дереву, чтобы не упасть. Прошел
еще  месяц,  и  на мой  день  рождения  она отдала  самое драгоценное:  свою
девственность.  В ту ночь  мы назначили  день  свадьбы ровно  через  месяц -
двенадцатого мая. (Ох уж этот май!)
     Словно  предчувствуя,  я  просил  ее об одном: бросить занятия  горными
лыжами.  Несмотря  на  серьезность  своего увлечения,  она  согласилась,  но
попросила  разрешения проститься с  горами.  Я  долго не соглашался,  но она
уговорила.
     За  неделю  до свадьбы  она улетела  на Домбай, а через три  дня пришло
страшное известие: ПОГИБЛА!!!  Не  знаю, как я  пережил:  просто  ничего  не
помню. Но даже  сейчас, спустя  три с половиной десятка лет, я казню себя за
то, что уступил ее просьбам и отпустил любимую в горы...
     Надеюсь, и там  она  чувствует, что я никогда не  забывал о ней и нашей
любви...
     * * *
     Баба Ванга на  всю жизнь  поразила  меня.  Это какую  же смелость нужно
иметь, чтобы не  только заглядывать в будущее  того или иного человека, но и
прямо открывать ему свои познания, порой страшные и трагические...
     Мне и  во сне не  привиделось бы,  что воочию столкнусь  с  исполнением
одного  из  самых  страшных  пророчеств  бабы  Ванги.  Однажды  ее  посетила
кинорежиссер  Лариса  Шепитько,  талантливая  и  знаменитая,  и  баба  Ванга
предсказала ей скорую гибель. И в семьдесят  шестом году я нес  гроб с телом
Ларисы Шепитько, погибшей в автокатастрофе... Жуткая, нелепая смерть...
     Через месяц-другой после  встречи с  бабой Вангой  я был  приглашен  на
прием в посольство Италии по случаю отъезда нашей команды по легкой атлетике
(написал "нашей" и ухмыльнулся: я  уже прижился в команде  ЦСКА Болгарии) на
товарищескую встречу армейских команд, проходившую в Неаполе.
     На приеме было  много  людей, которых представлял  друг другу  один  из
секретарей  посольства.  В  какой-то  момент  я  отвлекся и не расслышал имя
очередного гостя.  Судя  по его наряду и  по  характерным  чертам лица, этот
человек   явно  был   индусом.  Невысокого   роста,   небольшая   проседь  в
иссиня-черных волосах.
     На  вид ему было лет шестьдесят, во всяком  случае, никак не более. Как
потом выяснилось, ему было восемьдесят три года...
     Переспросить его  имя я не осмелился  и чуть  смущенно  взглянул в  его
глаза. Наши взгляды пересеклись и замерли друг на друге.
     Сколько времени длились эти  гляделки, я не знаю, как не знаю,  сколько
бы они еще  продлились,  если  бы  мой визави  не  протянул мне руку.  Далее
произошло еще более странное: я тоже протянул ему руку, и наши ладони, как и
наши  взгляды, застыли  друг против друга, не прикасаясь. И снова активность
проявил незнакомец...
     Я  уже говорил, что к своим познаниям в  английском  отношусь с большим
скепсисом, но  ТА встреча была столь уникальной, что я  не испытывал никаких
затруднений,  разговаривая  с  ним. Причем  до  сих  пор  не  могу  со  всей
уверенностью сказать, что мы ГОВОРИЛИ...
     - СИНГХ! - представился он и крепко пожал мне руку.
     - Доценко, Виктор! - ответил я.
     - А ВЫ  ЗНАЕТЕ, ЧТО  У ВАС  ОЧЕНЬ  СИЛЬНАЯ БИОЭНЕРГЕТИКА? -  неожиданно
спросил он...
     Не забудьте, это был  шестьдесят  девятый год! В то время не издавалось
никакой литературы,  открывающей  мир нетрадиционной медицины, не  было даже
слухов о  ней.  И единственными людьми, которых можно сравнивать с нынешними
экстрасенсами, биоэнергетиками, являлись вечные бабули-знахарки,  в  которых
мало кто верил,  хотя их  и боялись (мало ли  что?), а потому часто за глаза
называли ведьмами...
     Откуда я мог знать о какой-то  там  биоэнергетике? Тем не менее, в силу
своего авантюрного характера, я решительно заявил:
     - Конечно, знаю!
     По  его  взгляду я понял,  что он сразу обо всем догадался, а следующий
его вопрос застал меня врасплох:
     - А ТЫ НЕ ХОТЕЛ БЫ У МЕНЯ УЧИТЬСЯ?
     Я внимательно и довольно бесцеремонно осмотрел его с ног до головы.
     "Боже,  какой-то шибздик, с росточком в метр с кепкой, предлагает мне у
него учиться!" - промелькнуло в моей голове.
     Почему-то у меня и в мыслях  не  было поинтересоваться -  чему учиться?
Однако вновь сыграл свою роль мой авантюрный хара
     - Хочу! - воскликнул я с некоторым вызовом.
     Как  же я  благодарен своему  характеру! Сказав тогда  "хочу", я словно
выиграл  в лотерею  миллион  долларов! Поверьте,  что я  никоим  образом  не
преувеличиваю  значимость моей  встречи  с  этим удивительным человеком. Эта
встреча  в  буквальном  смысле  перевернула  всю  мою  жизнь.  Я  совершенно
по-другому стал смотреть на людей и на себя самого. По-иному стал ощущать не
только  себя, но и людей. До конца дней своих я буду помнить те пять месяцев
и двадцать три дня, которые я обучался у Сингха.
     Почему именно пять  месяцев и двадцать три дня?  Да потому, что  у него
заканчивалось  время  пребывания  в  Болгарии, и  он  возвратился к  себе на
родину, чтобы там отдавать людям свои знания, умения и опыт...
     Не  знаю, как определить то, чем обладал этот могучий  человек. Не знаю
даже, как  назвать то, чем он занимался. А потому удобнее и проще будет чуть
подробнее рассказать о нем.
     Своими руками Сингх вылечивал до двухсот болезней и среди них некоторые
формы  рака! Он сам называл  свои действия - "биоэнергетический массаж". Для
того  чтобы  просто  проконсультироваться у него,  услышать  "диагноз", люди
стояли  по два  года в очереди.  Своими  руками  он творил  самые  настоящие
чудеса. И вот он предложил  мне  учиться у него! Это  действительно какое-то
чудо!
     Когда  я  рассказываю о  нем, меня  иногда  спрашивают: как происходило
обучение? Услышав этот вопрос в первый раз,  я так растерялся, что просто не
знал, что сказать. Позднее я научился уходить от ответа на этот вопрос. Ведь
и сейчас я толком не знаю, как рассказать о моем обучении у Сингха.
     Первые несколько недель так  называемой  учебы  были для меня настолько
трудно-нудными, что  у  меня не раз возникало желание взять и бросить все  к
чертовой  матери! К счастью,  у меня хватило терпения выдержать, и  сейчас я
просто горжусь этим, как самым большим подвигом в своей жизни.
     Когда я писал эти строки,  ко мне пришло удачное сравнение, объясняющее
невозможность  точного ответа на  этот  вопрос.  Можно  ли  рассказать,  как
человек дышит?
     Вспоминая  те пять  месяцев и двадцать три дня общений с моим  Учителем
Сингхом, я  сообразил, что  за  все время обучения он  сказал мне  не  более
тысячи слов! То есть менее десяти слов в день!!! Бывали дни, когда он вообще
не  произносил  ни слова,  тем не  менее мне  казалось,  что я  "слышу" его,
впитываю каждую мысль, каждый взгляд, каждое движение рук.
     В конце пятого месяца, расставшись с Сингхом  после очередной встречи в
отеле, где он проживал, я вышел на улицу и в буквальном смысле слова едва не
"сдвинулся  по фазе". Во всяком  случае,  у  меня  закружилась голова, и мне
пришлось даже прислониться к стенке дома, чтобы не распластаться на земле.
     Представьте  себе: вы  -  обычный,  среднестатистический  гражданин,  с
нормальным зрением, и видите других людей  такими, какие они есть, но вдруг,
закрыв  на секунду глаза, вы открываете их, и... те же самые люди,  спешащие
по своим делам, которых вы только что видели вполне нормальными,  неожиданно
заискрились различными цветами радуги!!!
     Что  придет вам в  голову? Вот-вот, я тоже подумал, что  у меня  что-то
случилось с глазами. Инстинктивно я зажмурился. Но когда вновь открыл глаза,
все те же цвета сопровождали спешащих мимо меня людей. У некоторых эти цвета
собирались над головой в виде облачка, у других все  тело излучало свечение,
а у третьих цвет следовал за человеком, словно тень.
     Я  был в  абсолютном шоке:  не заболел ли я?  Иногда, когда  у человека
высокая температура, у него двоится в глазах, а предметы  вокруг приобретают
какой-то  ореол.  Может,  и  со  мной нечто  подобное  приключилось? Но  как
объяснить разнообразие цветов и их форм?..
     Не знаю, что бы я почувствовал дальше, но в этот момент из отеля  вышел
Сингх и с хитрой улыбкой подошел ко мне.
     - НУ ВОТ И ТЫ  ПРОЗРЕЛ НАКОНЕЦ! - спокойно проговорил он и наложил свою
руку  мне  на  голову. - ЗАКРОЙ ГЛАЗА... - Я повиновался, и  через несколько
секунд Сингх убрал руку. - А ТЕПЕРЬ ОТКРОЙ!
     С некоторым волнением я  повиновался ему и расплылся в улыбке: все люди
снова виделись мне "нормальными".
     - Что это было, Учитель? - растерянно спросил я.
     - У ТЕБЯ ОТКРЫЛОСЬ КОСМИЧЕСКОЕ ЗРЕНИЕ... - торжественно ответил он. - С
ЭТОГО  ДНЯ ТЫ  МОЖЕШЬ  ВИДЕТЬ ЦВЕТ АУРЫ  ЧЕЛОВЕКА... И  ТЕПЕРЬ  Я НАУЧУ ТЕБЯ
ВИДЕТЬ  ЦВЕТ  АУРЫ  ТОЛЬКО  ТОГДА,  КОГДА  ТЫ  САМ ЭТОГО ЗАХОЧЕШЬ...  ОДНАКО
СТАРАЙСЯ  НЕ ПОДКЛЮЧАТЬ СВОЮ ЭНЕРГЕТИКУ  В  ПРИСУТСТВИИ ДРУГИХ: НЕ  РАСХОДУЙ
СЕБЯ ПОНАПРАСНУ...
     Сингх  действительно научил меня "видеть"  цвет ауры человека.  За пять
месяцев  и двадцать три дня  он  передал мне знания того, как применять  мои
способности  для  помощи  людям.  Он научил меня  справляться  с несколькими
болезнями. Нет, Сингх  не передал  мне часть  своих способностей: они были у
меня  с  самого рождения  (помните,  я писал, как мои  руки почти  мгновенно
успокаивали  плачущего  братишку), нет,  Сингх научил  меня  целенаправленно
владеть моими способностями, моей энергетикой.
     Он не научил  меня вылечивать  людей - я не врач, -  Сингх  научил меня
пробуждать  в  человеке  его  энергетику  и  направлять  ее  на  слабые  или
болезненные места. Самый лучший в мире  доктор - это сам  организм человека,
его   внутренние   резервы,  его  биоэнергетика.   Когда   человек  научится
использовать природные силы, заложенные в его организме, он почти перестанет
обращаться к врачам.
     Именно  Сингх   научил  меня  экранировать  себя   и  других  людей  от
воздействия биоэнерговампиров...
     Вполне вероятно, многие из вас прочитают эти строки с усмешкой: ну вот,
докатился Доценко до мистики. Про вампиров заговорил. Эк его занесло!
     Но я  уверен,  что каждый сталкивался  с биоэнерговампиром, сам того не
ведая. Наверняка вы,  уважаемые читатели, иногда знакомясь с новым человеком
и еще ничего не зная о нем, неожиданно начинали чувствовать некую неприязнь.
В таких случаях  в народе принято  говорить: "душа  не лежит". На самом деле
ваша аура, соприкоснувшись с аурой  биоэнерговампира  или с  аурой человека,
склонного к биоэнерговампиризму, подала вам тревожный сигнал - "опасно!".
     Но  люди пока еще не научились прислушиваться к своей "душе", то бишь к
ауре,  а напрасно! Как  много бед  удалось  бы избежать, если бы люди  умели
"слышать" себя и при сигнале "опасно!" старались бы поменьше общаться с этим
человеком.
     Знаете, чем страшен биоэнерговампир или склонный к этому человек?  Тем,
что  он  забирает  у  вас биоэнергию.  Но  не  это самое страшное: все  люди
забирают друг  у  друга биоэнергию, что даже  полезно, потому что,  забирая,
каждый человек и отдает взамен свою. И только биоэнерговампир или склонный к
этому человек,  забирая вашу  биоэнергию,  не  возмещает вам потерю, и у вас
образуются  биоэнергетические   пустоты.  У  вас   начинает  болеть  голова,
появляется неожиданная усталость,  слабость.  И чем  больше  вы  общаетесь с
таким человеком, тем хуже и хуже будете себя чувствовать...
     А потому советую бежать от него как можно быстрее и дальше.
     Конечно,  есть случаи вынужденного  общения: бывает,  что  родное дитя,
только что родившееся, склонно  к биоэнерговампиризму по  отношению  даже  к
своей матери. Или наоборот: мать по отношению к своему ребенку. Что делать в
таких случаях? Трудная жизнь ожидает этих несчастных, но выход есть. Два-три
раза  в  году  необходимо посещать биоэнергетиков, способных ставить  защиту
человеку,  то есть  умеющих экранировать других людей. И,  конечно  же, чаще
общаться с Космосом, открывая путь очищающей биоэнергии.
     Вот вам простой пр..
     Многие люди, более всего женщины, любят сидеть скрестив ноги: положение
-  нога   на  ногу.   Послушайте  мой  совет:  старайтесь   этого  избегать!
Традиционная медицина  считает, что вы перекрываете  кровеносные  сосуды, не
давая свободно циркулировать вашей крови. Однако для меня важнее другое.
     Дело в  том, что  Космос  посылает  нам  очищающую биоэнергию,  которая
должна  войти  сверху через темечко, пройти через все тело,  очищая  вас  от
биоэнергетического  мусора,  полученного за день  от разных  людей, и  выйти
через ноги в землю. А  перекрещивая  ноги,  вы задерживаете поток  очищающей
биоэнергии на уровне таза.
     Вы заметили,  что у  женщин гораздо больше проблем с тем важным местом,
которое дает рождение человеку и несет высшее наслаждение в жизни?
     Уверяю вас, что именно от частого перекрещивания ног и возникают многие
эти проблемы.
     Так что не забывайте об этом и сами думайте о своем здоровье!..
     Честно скажу, что не знаю, какие внутренние механизмы включаются у меня
в  момент   оказания   помощи  другим  людям:  я  не  имею  даже  начального
медицинского  образования, но мои руки ощущают тепло, а иногда их даже жжет,
когда у человека не в порядке со здоровьем.
     Но  прошу  вас,  не  завидуйте этим  способностям: поверьте,  это очень
тяжкий  груз.  Из-за  этих  способностей я  не  могу  ездить в  общественном
транспорте, мне  трудно  находиться  среди  большого  количества  незнакомых
людей,  потому  что я пропускаю  через  себя их боль. Конечно, можно ставить
себе биоэнергозащиту, то есть экранировать себя, но в толпе людей этот экран
нужно держать постоянно, а это очень сильно изматывает и я выхожу из метро в
буквальном смысле измочаленный, уставший и мокрый от пота...
     Я  твердо  уверен, пройдет  время,  может быть, десятки  лет, но ученые
сумеют  определить,  какие  силы  подключаются  для  лечения  людей  у таких
индивидуумов, как Сингх, как баба Ванга, как наша Джуна, в конце концов, и у
таких, как я. Наука уже пришла к выводу, что человек использует лишь от семи
до тринадцати  процентов своих возможностей. А если он  доведет эту цифру до
шестидесяти,   семидесяти,   девяноста   процентов?  Думаю,   тогда   многие
медицинские проблемы просто исчезнут.
     Такое время когда-нибудь настанет: лично  я в  этом не сомневаюсь! Баба
Ванга, Сингх, Джуна  просто опередили свое время. Их можно назвать людьми из
будущего...
     Почему-то только  теперь, когда я написал о Ванге  и  Сингхе,  до  меня
наконец дошло, что баба Ванга, сказав о моей слепоте  и о том, что "прозреть
меня  заставит другой человек", имела в виду именно  Сингха. Боже, насколько
же она оказалась права!
     При воспоминании о  бабе Ванге у меня просто захватывает дух, и, как  я
уже говорил, становится жутковато. Это все равно что неожиданно  встретиться
с инопланетянином: и интересно, и жутко одновременно.
     Интересно  потому,  что  перед  тобой  разум другого  порядка, а  жутко
оттого,  что не знаешь, чем грозит эта встреча! Не навредит ли она тебе? Как
говорится, страшна сама неизвест-ность...
     Учеба  у Сингха началась  после моего возвращения из солнечной  Италии,
которая меня поразила не только  красотой  и гостеприимством ее жителей.  Во
время этой поездки со мной приключился  удивительный случай,  о котором я не
могу умолчать.
     Соревнования  десятиборцев закончилось  на день раньше, чем у остальных
спортсменов, и  я решил побродить  по прекрасному Неаполю, стремясь получить
как можно больше впечатлений. Из отеля я вышел после завтрака: где-то  около
десяти  утра.  Обследовав  большую  часть  центра, к  двенадцати  я  изрядно
притомился, и ноги уже гудели, и я зашел в ближайший сквер,  чтобы отдохнуть
на скамейке.  К счастью, скверов, утопающих в  яркой  и  красочной зелени, в
Неаполе более чем предостаточно.
     Это сквер меня привлек тем,  что посередине его  виднелся  удивительный
фонтан, в центре которого стояла  статуя прекрасной нимфы, державшей в руках
то ли кувшин, то ли рыбку, а оттуда била мощная струя воды.
     Не отрывая взора от фонтана,  я шел к нему, как вдруг мою  правую  руку
чем-то обожгло. Помнится, жар был столь сильным, что я  даже отдернул  руку.
Испуганно повернувшись, я не обнаружил источника пламени,  рядом никто  даже
не курил. Но мое внимание привлек мужчина лет пятидесяти, одиноко сидящий на
скамейке. Шляпа его лежала на руках,  которые покоились на коленях, а голова
уткнулась подбородком в грудь.
     Со стороны могло показаться, что это какой-то бедняк, стыдливо прячущий
глаза потому, что ему приходится просить милостыню.
     Не  знаю, какие  во мне включились  силы, но  меня буквально потянуло к
нему.  В  шляпе  действительно  лежало несколько бумажных  купюр, брошенных,
вероятно,  сердобольными прохожими. Мне стало неудобно и я полез  в  карман,
чтобы  достать денег, бросить  в шляпу и молча уйти.  Но  тут я заметил, что
глаза мужчины прикрыты, а шляпа лежит так, словно сама упала с головы.
     Я подошел вплотную и спросил по-английски:
     - Извините, у вас все в порядке?
     Человек не ответил, и тогда я осторожно прикоснулся к его плечу:
     - Простите, сеньор, вы - в порядке?
     Снова никакой реакции, и я чуть сильнее толкнул в плечо:
     - Сеньор, что с вами?
     Неожиданно он повалился на бок, и мне пришлось поддержать его, чтобы он
не упал  на землю.  Я не знал ни слова по-итальянски, а потому закричал, как
мне показалось, на "международном":
     - Медикал! Медикал!
     Почему-то я был уверен, что меня должны понять и в Италии.
     Прокричав заветное  слово,  я  склонился  над  ним и  расстегнул  ворот
рубашки, чтобы ему  было  легче дышать. После чего  принялся массировать его
грудь.  Почему?  Не  знаю:  действовал  автоматически,  словно  меня  кто-то
направлял.
     Через несколько минут  подъехала  машина  "Скорой  помощи",  из которой
выскочили,  кажется, трое  мужчин, облаченных в халаты.  Они несли  какие-то
приборы. Бесцеремонно расталкивая зевак, столпившихся вокруг нашей скамейки,
они  вежливо  отстранили  меня  и  быстро  подключили  несчастного  к  своим
приборам.
     Толпа замерла, казалось,  что  даже зеваки вокруг  и те  дышали-то лишь
через раз, ожидая, что скажут медики.
     Мое  внимание  тоже   сосредоточилось  на  враче,  который,  беспокойно
прищурив  глаза,  внимательно следил за  показаниями  приборов. Кажется,  он
проводил электрокардиографическое исследование.
     Через несколько секунд он что-то сказал по-итальянски своим помощникам,
а потом сделал безнадежный жест рукой. По его жесту  я понял: доктор уверен,
что бедняга безнадежен и что уже ничего нельзя сделать. Позднее я узнал, что
врач констатировал клиническую смерть: сердце остановилось.
     Не знаю, что мною двигало в тот момент, но я вдруг решительно оттолкнул
доктора,  склонился  на  несчастным,  попассировал  над  ним  руками,  потом
повернулся к доктору...
     Далее  я ничего не помню, словно кто-то стер из моей памяти последующие
действия...
     Только на следующий  день через переводчика  тот  самый врач  рассказал
мне, что произошло далее. Я так решительно и уверенно оттолкнул  его, что он
не  стал мне  препятствовать.  Доктор сказал, что  от меня исходили какие-то
сильные импульсы, которые заставили его подчиниться мне, словно он попал под
воздействие легкого гипноза.
     Попассировав над несчастным, я повернулся к доктору и, показывая рукой,
что пытаюсь  резать, знаками попросил дать мне скальпель.  Доктор сообразил,
что я прошу именно  скальпель.  Не сомневаясь, что  этот  человек мертв,  он
подумал,  что  я не принесу ему никакого  вреда,  а  одновременно чувствовал
потребность подчиниться мне.
     Не  без  некоторого   колебания  он  протянул  мне  скальпель.   Потом,
подчиняясь моим жестам, достал  флакон с медицинским спиртом, обильно  полил
им мои руки и скальпель, а потом и грудь несчастного.
     Не без  ужаса  наблюдал он, как  я  делаю  совершенно  профессиональный
надрез  кожи на  груди,  потом разрезаю мышцы... Доктору  показалось, что он
видит перед собой руки действительно классного хирурга.
     Добравшись до сердца, я вновь попросил его ополоснуть мои руки спиртом,
затем принялся  за  непосредственный  массаж  сердца больного.  Это  длилось
несколько  секунд,  после  чего  я  повернулся  к  доктору,  схватил  своими
окровавленными руками ворот его халата  и  подтолкнул к несчастному. Все мое
лицо было покрыто обильным потом.
     Доктор склонился над больным и радостно воскликнул:
     - Боже, сердце работает! Носилки сюда, быстро!..
     Через несколько минут мы  уже были  в госпитале  и  больного  отвезли в
операционную...
     Я пришел  в себя в каком-то "предбаннике":  позднее  выяснилось, что мы
находились в комнатке, из которой можно было попасть в операционную.
     "Мы"  - потому  что рядом со мной сидели двое  в  халатах. Кто были эти
люди, я так и не узнал, да  мне это, если честно, и  не было нужно. Не знаю,
сколько прошло времени, но наконец к нам  вышел пожилой доктор,  оказавшийся
профессором, говорившим  по-английски.  Он-то и успокоил меня,  заверив, что
операция прошла успешно,  и от души поблагодарил меня за  "добрый поступок",
почему-то  называя  меня  своим  "коллегой".  Спросив,  в  каком   отеле   я
остановился, профессор распорядился отвезти меня...
     Я чувствовал себя таким усталым и разбитым, что  не пошел даже на ужин:
добравшись до кровати, я замертво свалился, не снимая даже обувь,  и  заснул
как убитый. И абсолютно безо всяких снов.
     Проснулся  я  от  сильного  стука  в  дверь.  Несколько раздраженный  и
удивленный - кто  может  стучать в такую  рань: часы показывали девять  -  я
накинул  на себя белоснежный гостиничный  халат и открыл дверь. Тут  уж  мое
удивление подскочило до самой высокой отметки.
     За дверью  стоял  дородный мужчина  в странной  униформе, на его  груди
висела массивная цепь, на голове красовался темно-сиреневый берет. Из-за его
спины выглядывало встревоженное  лицо  дежурного администратора, толпились и
еще какие-то люди.
     - Что случилось? - спросил я по-английски.
     Мужчина с цепью что-то сказал по-итальянски.
     - Я не говорю по-итальянски! - беспомощно ответил я.
     Мужчина повернулся:  вперед протиснулась молодая  девушка,  оказавшаяся
переводчицей. Она свободно  говорила по-русски: ее  родители эмигрировали из
бывшего Советского Союза. Она и  объяснила мне, что  мужчина с цепью - всего
лишь  мэр  Неаполя,  который  приехал  ко  мне  по  просьбе спасенного  мною
человека, а он,  в  свою очередь, последний представитель очень  древнего  и
знатного  дворянского  рода.  Операция   прошла  успешно,  но  оперировавший
профессор сказал, что если бы  не мое  вмешательство,  то  больной  бы 
Сейчас он  чувствует себя хорошо и очень просил  привезти к  нему в больницу
человека, спасшего ему жизнь...
     Меня везли в больницу, как  бы  сказал мой сын -  не слабо:  впереди со
спецсигналами  ехал мотоциклист  в  особой  униформе, за ним  в шестидверном
"Мерседесе" ехал  я с  мэром  Неаполя, по бокам и сзади нас ехал  эскорт  из
шести мотоциклистов - по одному на каждую дверь...
     Вскоре я уже стоял перед ожившим  аристократом, и он, цепко ухватившись
за   мою  руку,  слабо  тряс  ее  и  что-то  говорил,   говорил  и   говорил
по-итальянски.  Девушка,  с  трудом  поспевая,  старательно  переводила  его
монолог.
     Говорил  он, что женат  на  любимой  женщине  двадцать  лет, имеет трех
очаровательных  дочурок, а вот сына,  наследника и продолжателя рода, нет. И
если бы не я, то не только осиротели бы дочки, но и род их угас.
     Затем он снял с себя нечто похожее  на монетку на серебряной цепочке, и
надел мне на шею.
     -  Это серебряная  иконка,  ей двести  пятьдесят  лет, - пояснил  он  и
продолжил:  - С одной стороны изображен Отец Небесный, а  с другой  -  Божья
Матерь. Это  фамильная реликвия, передаваемая по наследству  от отца к сыну.
Но теперь я хочу, чтобы эта иконка принадлежала тебе...
     - Но я же не ваш сын, - попытался возразить я.
     - Да, ты не сын мне, но ты спас меня от смерти, то есть дал  мне вторую
жизнь, не так  ли? А кто дает жизнь человеку? Отец и мать! И ты как отец мне
теперь, не так ли?! Это ли не родство? - рассудительно пояснил он.
     -  Хорошо, принимаю ваш  дар, обещаю сохранить  его  и передать  своему
сыну! - торжественно произнес я.
     - Скажи, Виктор, может быть, ты что-нибудь хочешь в Италии?
     И вдруг я, словно подталкиваемый кем-то изнутри, выпалил  свое желание:
то ли мне хотелось,  чтобы оно было невыполнимым, то ли  действительно в тот
момент оно ко мне пришло:
     - Мне очень хотелось бы Папу Римского повидать!
     -  И  только-то? - В голосе  больного послышалось разочарование, а  мне
показалось, что и усмешка.
     - Что, трудновато?
     - Да нет... -  Он пожал плечами,  - Завтра с утра,  если не возражаешь,
тебя отвезут в Ватикан, и там ты повидаешь Папу...
     Он  проговорил это с  такой простотой, словно  речь шла о его ближайшем
соседе.
     Однако спасенный мной  аристократ не  обманул: на  следующий день  меня
отвезли в Ватикан и провели в собор святого Петра,  где Папа читал проповедь
перед огромной толпой прихожан.
     Мы  вошли в  боковую дверь, и до кафедры,  с которой  читал  папа, было
метров сорок: во всяком случае, так мне тогда показалось.
     Обратив на  нас  внимание, Папа  запнулся  на полуслове и  торжественно
произнес по-русски:
     - Подойди ко мне, сын мой!
     Почему-то я  поверил,  что  Папа обращается именно ко мне.  Я  медленно
двинулся вперед,  словно  зачарованный. На  мне  была  белая безрукавка,  на
которой красовалась подаренная иконка.
     Остановившись метрах в двух от Папы, я склонил перед ним голову.
     -  Сын  мой, никогда не освящал  личные иконы, а твою освящаю!  Подойди
ближе! - показал он рукой, и я выполнил его приказ.
     Папа  прикоснулся  левой рукой к  иконе, правой  перекрестил  ее,  чуть
слышно шепча  как бы про себя молитву.  Потом перекрестил на этот раз меня и
сказал:
     - Ступай с миром, сын мой! Храни тебя Господь!..
     До сих пор я не могу понять: почему Папа Римский сразу обратил внимание
именно  на  меня? Единственным объяснением, которое может  прояснить что-то:
Папа тоже, несомненно, обладал каким-то  даром, каким обладала и баба Ванга.
Тогда  я предположил, что и  старинная  икона, наверное,  излучает  какую-то
энергию, которую смог почувствовать Папа...
     Много лет  спустя мое предположение  об биоэнергии, излучаемой иконкой,
подтвердилось научными приборами...
     Наверное,  баба Ванга говорила именно  об этой  иконе,  веля  сохранить
ее...
     Где-то  в начале  восьмидесятых  годов  в  бане я  познакомился с одним
профессором. Размягченные крепким паром, приняв несколько  кружек  холодного
пивка, мы с  ним разговорились, разоткровенничались, и  я узнал, что он один
из директоров некоего закрытого научно-исследовательского института.
     Мы настолько понравились  друг другу, что на  мою  просьбу посетить его
НИИ  Павел ответил  согласием,  но  попросил принести  кое-какие  документы:
просто так к ним в институт не попадешь...
     Павел  нисколько не преувеличивал:  полгода длилось оформление разового
пропуска. Оформляли меня туда дольше, чем за границу. Как бы там ни было, но
наконец я оказался в институте, в кабинете Павла.
     - Через такие кордоны пришлось пройти, ужас! - с усмешкой заметил я.
     - Что делать? - Павел с улыбкой пожал плечами. - У тебя как с нервами?
     - Вроде не жалуюсь!
     - Тогда пошли?
     - Пошли...
     Пройдя  несколько  коридоров  и   лестниц,  мы  оказались  в  небольшой
лаборатории, где Павел подвел меня к прибору, похожему на обычный микроскоп.
     - В создании этого  прибора принимали участие трое моих друзей и коллег
по управлению институтом, но проект был мой! - пояснил он.
     Позднее я познакомился с соавторами Павла, двое из  которых являлись  и
содиректорами, а третий состоял  в  должности главного инженера НИИ. Всем им
было  под сорок,  и они защитили докторские диссертации. Но более всего меня
поразило, что все четверо были  абсолютно седыми. Почему?  Думаю, все станет
понятно...
     - Этот  прибор  называется "Идея плода"! - продолжил объяснения  Павел,
потом взглянул на часы, - Ты смотри в него, а я минут на пять отлучусь... Ты
готов?
     - Как пионер: "Всегда готов!"
     -  Включаю!  - Павел  положил на  предметный столик  зеленую  горошину,
включил прибор и вышел.
     Без  особого  интереса я  уставился  на горошину, не  понимая, чем меня
хочет удивить Павел.  И  вдруг у меня  на  голове в  буквальном смысле слова
зашевелились  волосы:  на моих глазах  в  странно-голубоватом  свете прибора
горошина  неожиданно начала  прорастать,  кверху потянулся стебель,  на  нем
появились  ветви, на которых выросли наполненные  горохом стручки. Я смотрел
на это чудо и никак не мог поверить, что такое возможно.
     Наконец вернулся Павел:
     - Ну, как?
     - Господи, это же невозможно в принципе! - с волнением воскликнул я.
     - А ты проведи рукой, - указал Павел на стебель.
     Я  провел  там  рукой  и  ничего  не ощутил: то  есть  я  видел  как бы
голограмму развития горошины.
     - Но почему я ничего не почувствовал?
     -  Потому что  там ничего нет!  -  с улыбкой  ответил  Павел и выключил
прибор:  изображение  исчезло, кроме горошины,  которая продолжала  спокойно
лежать на предметном столике прибора.
     - Этот  прибор  и называется "Идея плода"  потому, что он может заранее
предсказать развитие любого зародыша... - начал Павел.
     - Даже человеческого? - перебил я.
     - Прежде всего для этого мы и создавали наш пр.. Пойдем покажу для
более точного восприятия...
     Мы  пошли в  другой  кабинет,  где  он мне  показал  видеосюжет,  после
которого  я понял, почему  его коллеги поседели в таком относительно молодом
возрасте.
     Вышло так, что через некоторое время после создания прибора жена одного
из  них  забеременела.  После  двухнедельной  задержки менструального  цикла
супруг решил  исследовать  ее  на  созданном ими приборе.  В видеоматериале,
который показал мне Павел, будущее развитие плода фиксировалось буквально по
месяцам. И вдруг - скрутка пуповины!
     Думаю,   нет  необходимости  останавливаться  на  том,  какие  страшные
последствия  вытекают  из  подобной  ситуации?  Естественно,  отец  будущего
ребенка  перепугался и  перевез жену в их институт. Ее положили  в отдельную
палату, за ней было круглосуточное наблюдение.
     Пять месяцев - все нормально, семь месяцев - никаких отклонений, восемь
месяцев - ничего! Они начали даже подумывать о том,  что их прибор не всегда
точно способен определить будущее плода.
     И  надо  же  такому  случиться,  что  за  неделю  до  родов  медсестра,
наблюдавшая  за  роженицей в ночное  время,  бессовестно заснула.  А будущей
матери неожиданно захотелось пить. Графин, стоящий рядом, оказался пустым, и
она, не желая тревожить спящую  медсестру, встала с кровати, взяла стакан  и
отправилась на кухню набрать воды.
     А нянечка, делавшая вечернюю влажную уборку, оставила  у дверей швабру.
Не заметив в полумраке этот половой инструмент, роженица споткнулась о нее и
рухнула  в лестничный пролет, пролетев несколько ступенек. От произведенного
ею шума проснулась медсестра и тут же  устремилась на помощь. И, конечно же,
был срочно вызван  муж,  который  ее  немедленно проверил  на  приборе "Идея
плода": скрутка пуповины!
     Представляете: прибор не только определял пути развития плода, но и мог
предвидеть   неожиданные   ситуации,   не   связанные   с   непосредственной
жизнедеятельностью будущего человека!
     В другом видеоматериале я  увидел  еще более  уникальный случай. Ученые
несколько месяцев уговаривали нашего Патриарха дать  разрешение апробировать
свой  прибор  в Елохов-ском  соборе.  Наконец  разрешение было  получено,  с
условием снимать  только ночью, то  есть  в  отсутствие прихожан:  "дабы  не
вводить в их души смятения"...
     Изобретатели взяли с собой два прибора. Сначала поснимали у  икон. Было
удивительно видеть  на экране монитора светящееся облако  голубоватого цвета
почти у каждой иконы, но самое большое облако было  у иконы  Божьей  Матери.
Вероятнее всего, именно у этой иконы молилось большее число прихожан.
     В  середине храма,  под  главным куполом  удалось  зафиксировать мощный
светящийся столб  тоже голубоватого  цвета: то есть именно там,  под главным
куполом, концентрировалась энергетика тех, кто молился в этом соборе.
     Один   из   создателей   прибора  предложил   включить   оба   аппарата
одновременно: один поставить внизу, в центре под главным куполом, а второй -
на  крестовине купола, расположенной на  высоте сорока метров. Автор идеи  и
полез на крестовину...
     Сначала все шло по плану: нижний прибор снимал человека,  находившегося
на крестовине, а он снимал с  сорокаметровой  высоты. Ничего  не  предвещало
беды, но ученый вместе с прибором упал. Первую треть  пути он летел  с такой
скоростью,  что казалось,  на каменном полу собора от него не останется даже
мокрого  места. На  мониторе  было  видно, как  во время  падения его волосы
начали седеть...
     Я считаю себя профессионалом в кино, поскольку во ВГИКе писал работу по
комбинированным  съемкам и принимал  участие  в  создании такого уникального
фильма, как "Экипаж". Поэтому со стопроцентной гарантией могу  заверить вас,
что  увиденные мною  кадры  падения  одного  из  коллег  Павла  не  были  ни
комбинированными, ни подмонтированными...
     Но  случилось  настоящее  чудо: по мере  приближения  к земле  скорость
падения резко уменьшилась, а у самого пола он мягко опустился на ноги.
     - Каково? - ухмыльнулся Павел, стоящий за моей спиной.
     - А  куда  делся светящийся столб? - задумчиво  спросил  я,  пораженный
увиденным.
     - Глазастый! -  протянул  он.  -  Думал, не заметишь... Уверен,  именно
сгусток энергии всех молившихся в этой церкви людей и спас  его! Потому-то и
исчез светящийся столб.
     - Послушай, Павел, а почему он упал, споткнулся или поскользнулся?
     - Анализируя случившееся, многократно просматривая записи,  мы долго не
находили ответа, пока сам чудом спасшийся не вспомнил,  что его будто кто-то
толкнул в грудь... Вот, взгляни! - Павел перемотал до нужного места и пустил
запись на замедленном воспроизведении.
     -  Да, ты прав:  такое  впечатление, что кто-то невидимый толкает его в
грудь...
     - Пока мы не нашли разумного объяснения... Хотя... - Павел насупился, -
Патриарх долгое время не позволял нам снимать, а потом все-таки  согласился,
заметив на  прощанье:  "Не  дай  Бог, если  ошибку  допускаю!"  Может  быть,
Патриарх нечто подобное предчувствовал?
     - Вполне возможно...
     - Ну, как тебе наша игрушка?
     - Впечатляет!  -  Я покачал головой и спросил:  - А  что еще может  ваш
прибор?
     - Вижу, от тебя ничего не скроешь... - Павел улыбнулся. - Мы  поснимали
им над несколькими могилами вскоре после погребения...
     - И что?
     -  На  девятый  день из  каждой  могилы  выплывало  светящееся облачко,
которое висело над могилой до сорокового дня, а в сороковой день оно улетало
ввысь...
     - Куда?
     - Могу высказать свое предположение, если тебе интересно?
     - Еще бы! Конечно, интересно!
     - Я уверен, что это облачко и является аурой человека или,  как говорят
в народе, его душой, которая покидает мерт-вое тело  на девятый  день, потом
почему-то  дожидается сорокового дня и улетает, чтобы встретиться с  другими
душами...
     -  А  где-нибудь в космосе все эти души хранятся,  как в банке данных о
всех ранее живших на земле... - подхватил я.
     - Вполне возможно, - безо всякой иронии согласился Павел...
     С годами имя того итальянца, к сожалению,  стерлось  из  моей памяти, а
было бы интересно узнать, как сложилась его дальнейшая жизнь. Удалось ли его
жене родить мальчика и продолжить их славный дворянский род.
     Хочется  верить,  что  в его жизни все  сложилось  удачно  и он  иногда
вспоминал  странного русского  парня, подарившего ему  "второе рождение".  А
может, со временем он стал думать  об этом как о некоем чуде,  привидевшемся
ему? Кто знает? Но его  подарок  -  маленькую старинную иконку  - я  бережно
храню.  Правда,  по  совету  своего  кровного  брата,  Андрея   Ростовского,
окантовал ее золотом и ношу на золотой цепочке...
     Что еще интересного произошло у меня  в Болгарии? Вы знаете, именно там
у меня была первая машина, о которой я упоминал ранее! Да еще какая!..
     Где-то  в  шестьдесят девятом году совершенно случайно я познакомился с
одним инженером,  работающем  при  посольстве  Сирии.  У  него  заканчивался
двухгодичный срок  пребывания  в Болгарии, и  он должен  был  возвращаться в
Дамаск.
     По роду деятельности он вплотную был  связан с западногерманской фирмой
"Мерседес". По тем временам он имел "Мерседес" шестьдесят седьмого года, но,
в  силу близкого сотрудничества с фирмой, сумел поставить  на нее  двигатель
шестьдесят девятого года выпуска: как говорится,  делал  для себя, любимого,
уверенный, что заберет машину с собой.
     Однако его ожидало огромное разочарование: таможенная пошлина превышала
стоимость новой машины.
     Что  оставалось  делать?  Конечно,  продать  машину.  Легко  сказать  -
продать, а кому? Дело в том, что  на его машине стояли иностранные  номера и
купить ее  мог только иностранец. А  кто из иностранцев мог  польститься  на
машину, которой исполнилось уже  два года? Вот-вот, вы правильно догадались:
таким иностранцем оказался Виктор Доценко.
     К  счастью,  незадолго  до  отъезда  я,  получив   на  военной  кафедре
университета водительские права, сумел по ним оформить международные права.
     К тому  времени я  довольно сильно потратился на свою любимую жену,  на
создание  уютного  "очага" (хотя  родители и выделили  нам  комнату  в своей
квартире,  но  вынесли из нее даже тараканов,  и пришлось покупать не только
мебель, но даже  посуду и постельное белье), а потом и на судебные издержки,
связанные  с разводом. Однако  по тем  временам я  все  еще оставался вполне
зажиточным человеком: триста двадцать  долларов и пять тысяч левов -  сумма,
говорящая сама за себя.
     С  хозяином "Мерседеса"  мы сговорились  за  двести долларов и  полторы
тысячи левов. И я был счастлив удачной сделке.
     Всего лишь четыре  месяца удалось мне  поездить  на этой чудной машине:
начались события,  которые подхватили меня, как ветер  подхватывает  осенний
лист, и понесли меня, понесли, понесли...
     В происхождении одного события я как бы сам  виноват: во всяком случае,
стал,  отнюдь  совсем не желая  этого, своеобразным катализатором  того, что
случилось...
     Жизнь  в  Болгарии научила меня  многому,  только не  осторожности. Мой
авантюризм  и  любопытство  часто  ввергали  меня в  приключения, многие  из
которых приносили  мне ощутимый вред... Но таков мой характер!  Каждый день,
за  исключением выходных,  по пути  в офис "Балкантуриста"  я проходил  мимо
посольства США, задерживаясь иногда, чтобы прочесть объявления или поглазеть
на книги, выставленные в стеклянной витрине.  А  книги могли  заинтересовать
любого советского человека, увлекающегося литературой:  Набоков,  Пастернак,
Солженицын и многие другие авторы, запрещенные в 
     С вожделением и завистью смотрел я на обложки этих  книг, напечатанных,
кстати,  по-русски,  и  едва  ли  не  облизывался.  И  вдруг  однажды  читаю
объявление:
     "Посольство США предоставляет  услугу всем  желающим  и  умеющим читать
по-русски. Каждый может  записаться в библиотеку  посольства  США и получать
книги   БЕСПЛАТНО.  Просим   приходить  и  записываться   ежедневно,   кроме
воскресенья, с 12 часов до 16 часов дня.
     Чтобы  стать  читателем  нашей  библиотеки,  необходимо  иметь  с собой
удостоверение личности.
     Атташат по культуре"
     Наивный,  разве  мог я предположить,  что за этим скромным  объявлением
скрывается некая опасность для советского человека?
     Прочитав это  объявление,  я задумался  и  размышлял несколько дней.  И
пришел  к выводу, что  нет  ничего  зазорного  в  том, что я  ознакомлюсь  с
русскими писателями, известными во всем мире. На следующий день я отправился
записываться в библиотеку...
     Меня  встретила  молодая  девушка, которая, узнав, что  я из Советского
Союза и хочу записаться в  библиотеку,  предложила  мне  посидеть  несколько
минут, пока  ко мне  выйдет  сотрудник, знающий русский язык. Вскоре ко  мне
действительно подошел мужчина лет  сорока,  без всякого акцента  изъясняющий
по-русски. Он представился мне - Майкл Дональд...
     Расплывшись  в  голливудской  улыбке,  он  был  таким  сверхлюбезным  и
сверхдоброжелательным, что  меня едва не стошнило.  Задав  несколько обычных
для анкеты вопросов: кто? где? когда? как? почему? мать? отец? жена? дети? -
он дал мне  расписаться в заполненной  анкете, затем сказал, что  он  должен
сфотографировать  меня  для  пропуска  в библиотеку. Не видя в  этом  ничего
необычного,  я согласился,  и  тот, достав из  кармана фотоаппарат,  щелкнул
меня, потом попросил зайти через день, чтобы получить пропуск...
     Через день я вновь пришел в здание посольства, и навстречу тут же вышел
Майкл Дональд, который так обрадовался нашей встрече, словно от нее зависело
здоровье не только его самого, но и по крайней мере здоровье президента США.
     - О, Виктор, приветствую тебя от всей души! -  крепко пожимая мне руку,
воскликнул Майкл. - Твой пропуск готов! - Он протянул мне картонку пропуска,
запаянную в полиэтиленовую одежку.
     - Спасибо! - Я попытался улыбнуться.
     - Что бы тебе хотелось почитать?
     - Много чего... - Я не  был  готов к этому вопросу и назвал первое, что
пришло на ум: - Солженицына, Набокова...
     - Мой совет прочитать нашумевший во всем мире роман "Лолита"...
     Я впервые слышал это название и вопросительно взглянул на Майкла.
     -  Это  знаменитый  роман  Набокова...  О  любви  взрослого  мужчины  к
девочке-подростку! Хочешь?..
     - Да... - без особой уверенности я кивнул головой.
     - Вот... - Почему-то я никак не среагировал на то, что он вытащил книгу
из кармана пиджака, словно заранее был уверен, что я  соглашусь взять именно
ее. - Пролистай, если  не понравится, завтра  же поменяем на Солженицына или
еще кого...
     - Но завтра ваше посольство не работает... - напомнил я.
     - Ничего страшного, - ласково улыбнулся Майкл. - Ты так мне симпатичен,
что  я для тебя сделаю исключение... Не понравится  - приходи завтра часов в
двенадцать  дня  к  церкви Александра Невского: к  тебе  подойду  я или  мой
приятель, его зовут Сергей, который и передаст тебе другую книгу... Так что,
Виктор,  знай,  что,  познакомившись  со мной, ты выиграл в лотерею  главный
приз! - добавил он и рассмеялся.
     -  Хорошо,  спасибо... -  Почему-то мне захотелось  как  можно  быстрее
выбежать из здания посольства: было такое ощущение, будто  меня обволакивает
какая-то липкая и прочная паутина...
     Сухо  попрощавшись, я  выскочил на улицу и  побрел по  солнечной Софии,
пытаясь понять:  что  меня так  насторожило?  Зайдя  в сквер,  я  присел  на
свободную  скамейку и  стал  листать  книгу Набокова... Честно говоря, роман
меня увлек настолько, что я его буквально "проглотил" за пару часов...
     Посидев  немного под  впечатлением от  прочитанного,  я  вдруг вспомнил
дежурную, иногда натянутую улыбку Майкла,  бегающий взгляд, вспомнил, как он
понизил  голос,  заговорив о  "знакомом"  Сергее.  Почему-то  по  моей спине
пробежал холодок. Я понял, что мне нужно с кем-то срочно посоветоваться.
     Сначала  я  попытался связаться  со  своим посаженым  отцом - генералом
Врачевым,  но  его  помощник   сказал,  что   тот  находится  в  заграничной
командировке  и  вернется  через  неделю. Единственным,  с  кем  я  еще  мог
посоветоваться по  этому  щекотливому  вопросу,  был  начальник  паспортного
отдела для иностранцев, проживающих в Софии, полковник МВД Болгарии Куманов.
     С Кумановым мы  почувствовали  взаимную симпатию едва ли  не с  первого
дня, когда я пришел  получать у него удостоверение для временного проживания
в Болгарии. Мы с ним настолько сошлись, что я его приглашал на нашу свадьбу.
     Услышав, что мне нужно срочно повидаться с ним по важному делу, но не в
его  кабинете,  Куманов  спросил,  где  я  нахожусь,  и  сказал,  что  через
пятнадцать минут приедет.
     Когда  мы  встретились,  я, ничего  не утаивая,  рассказал  ему о своем
походе в посольство США, о своих подозрениях и о последней фразе Майкла...
     Не прошло и часа, а мы уже беседовали с каким-то генералом (его фамилию
я  не запомнил) в  здании болгарской  госбезопасности.  Первым делом генерал
попросил у меня книгу Набокова, полученную от  Майкла, которую тут же вручил
какому-то сотруднику.  Потом  попросил  меня, не  упуская  ни одной  детали,
рассказать о моих встречах с  Майклом, что я и  сделал. После этого  генерал
задал несколько вопросов об интонациях Майкла, о его  поведении, даже  о его
взгляде.  Затем,  крепко  пожав  руку, поблагодарил  меня за бдительность  и
добавил, что в посольство больше  ходить не  стоит.  Если я  понадоблюсь, то
меня вызовут...
     Когда я вышел  из серого здания, у меня было  ощущение, что мною только
что хорошо попользовались. На душе было мерзко и противно...
     Произошло это осенью шестьдесят девятого года...
     К  тому  времени наш долгий  и вялотекущий развод достиг наконец своего
завершения, и нас развели. К зиме шестьдесят девятого года я закончил писать
дипломную  работу,  и  мне  назначили  день  защиты:  шестое  января  тысяча
девятьсот  семидесятого года.  А моя болгарская виза заканчивалась  двадцать
девятого декабря шестьдесят девятого года.
     Вполне  естественно,  еще в октябре,  узнав, что день защиты  дипломной
работы  намечен через неделю  после окончания визы, я взял ходатайства о  ее
продлении из ректората института, из болгарского  ЦСКА  и с  основного места
работы - из директората  "Балкантуриста". Тогда мы еще не были  разведены, и
потому в посольство СССР пришлось пойти и Павлине.
     Принимал нас первый секретарь  посольства. Вспомнилась даже  фамилия  -
Воробьев.  Он был весьма  любезен, особенно  с  Павлиной: тогда я как-то  не
обратил на это внимание и только почти  через четверть  века, от моей бывшей
болгар-ской жены,  Павлины Крум  Живковой,  я узнал  пошлые  подробности тех
далеких дней.
     Оказывается, господин Воробьев положил  глаз  на мою  жену в  первую же
встречу с  ним и поэтому решил во что бы  то ни стало сделать все возможное,
чтобы  овладеть  ею.  И главным  препятствием  посчитал  меня, то  есть мужа
Павлины...
     Предполагая, что визу мне могут продлить лишь до дня сдачи экзаменов, я
решил узнать у  того  же  Воробьева, что нужно  для того,  чтобы  взять  мой
"Мерседес" в  Москву.  Он связал  меня  с  сотрудником  посольства,  который
оформлял документы  на машины.  Тот сотрудник попросил приехать  на  машине,
чтобы он  осмотрел и оценил ее.  В  этот же день он, осмотрев машину, заявил
мне, что таможенная пошлина на мою  машину составляет семь с половиной тысяч
рублей!!
     Эта  сумма была  столь  внушительной, что  я не поверил  своим  ушам  и
переспросил сотрудника посольства, но и второй раз он повторил то же самое.
     Таких денег  у меня не было,  и  мне ничего не  оставалось, как  самому
подыскивать  покупателя.  На мое счастье,  такой покупатель  нашелся,  и мне
удалось продать своего "железного друга" без потерь!..
     Однако продолжим...
     Воробьев  назначил мне встречу по поводу  продления  визы  на  двадцать
восьмое декабря, то  есть  точно за день до  ее окончания. Почему я тогда не
сообразил и  не насторожился? Теперь-то понял,  что  причина  была очевидна.
Зная, что у меня есть кое-какие связи на самом высшем уровне в  Софии, он не
оставил мне никаких шансов. Более того, за пару часов до назначенной встречи
с  Воробьевым ко  мне  пришел  полковник Куманов и, избегая  смотреть мне  в
глаза,  предложил поехать с ним, чтобы уладить кое-какие формальности  моего
пребывания  в Болгарии.  Дело в том, что мой вид на жительство истекал в тот
же день, что и виза.
     Ничего не подозревая, я спокойно поехал с ним. Полковник привез меня не
в свой офис, а в какое-то помещение, напоминающее солдатскую  казарму. Там я
понял: что-то не так, и прямо спросил:
     - Товарищ полковник, что это значит?
     И вновь Куманов прятал от меня взгляд.
     -   Виктор,   тебе   придется  быть   здесь   до  выяснения   некоторых
формальностей... - И, не говоря более  ни слова, тут же вышел, закрыв  дверь
на ключ.
     Чего только не передумал я за часы, проведенные в этой казарме на сорок
с лишним кроватей! Не найдя никаких разумных объяснений, я  пришел к версии:
меня  задержали болгарские Органы  за  неосторожное посещение  американского
посольства.
     Умереть от голода мне не  дали:  вечером человек в военной форме принес
мне вполне приличный ужин. Ни  на один  мой вопрос он не ответил, словно был
глухонемым. На следующий день он же накормил меня завтраком и ранним обедом.
Где-то около двенадцати часов пришел Куманов и смущенно объявил мне:
     -  В связи с  окончанием  вашей визы мне предписано  сопроводить вас  в
аэропорт и посадить на самолет, летящий в Москву!
     - Товарищ полковник, у меня же защита диплома шестого января! - чуть не
плача, воскликнул я.
     - Извините, но ничем не могу вам помочь! - Он странно скосил глаза, и я
понял, что нас прослушивают.
     -  Я могу  созвониться с советским посольством?  - спросил  я,  пытаясь
что-нибудь придумать.
     -  Сегодня  советское  посольство  не  работает... - не  очень уверенно
ответил Куманов.
     - А как же мои вещи? Деньги?
     - Ваши вещи будут упакованы в контейнер и переправлены в Москву на ваше
имя, а деньги будут переведены через международный банк. Вам будет сообщено,
где  и когда  вы сможете  их получить... - Он  говорил  сухо и  бесстрастно,
словно робот.
     - Куда же мне сообщат, если я сам не знаю, где буду жить? У меня же нет
адреса... - Казалось, рушится вся моя жизнь.
     - Не беспокойтесь:  власти  найдут, как вернуть вам и вещи, и деньги...
Собирайтесь!
     -  Можно  в  туалет? -  попросился  я, зная,  что  единственный  туалет
находится у самого выхода, а значит, Куманов отведет меня туда сам, а там не
будет нежелательных слушателей.
     -  Хорошо. - Он сделал  паузу, вероятно, чтобы дать время  наблюдателям
укрыться. - Пошли... только без глупостей! - предупредил полковник.
     Не успели мы переступить порог казармы, как я спросил:
     - Почему?  - хотя  уже прекрасно знал ответ:  задержать  меня  могли  и
болгарские  Органы, но  высылать из  страны, да  еще  так беспардонно, могли
только мои родные власти.
     - Не знаю, чем ты насолил своему  посольству, но это их распоряжение, -
снизив голос до шепота,  ответил полковник. - Я пытался вступиться  за тебя,
но мне намекнули, чтобы  я  не  вмешивался, если  не хочу потерять погоны  и
работу... -  Он  с  огорчением  вздохнул. - На  моей  памяти  такое  впервые
случается... Ты уж не держи на меня зла...
     - Я понимаю... - пробурчал я, хотя ничего не понимал...
     И  только  через  четверть  века  узнал  от  своей  бывшей  жены,   что
инициатором моей необъяснимой депортации  был этот сукин сын Воробьев.  Чтоб
ему пусто  было! Надо  отдать должное  Павлине:  поняв,  что именно Воробьев
повинен в моих бедах, она от души посмеялась над ним. Ему часами приходилось
выстаивать  в  костюме-тройке и галстуке  на  самом  солнцепеке  в  ожидании
Павлины,  которая,  вдоволь  помучив  его,  наконец  соглашалась  прийти  на
свидание.  С  полгода  она  виртуозно  морочила  ему  голову, то отдаляя, то
приближая к себе, а потом категорично послала куда подальше...
     Вот  кому бы не пожелал ничего хорошего в жизни! Подонок всегда и везде
остается подонком...
     Вот я  - в Москве и под самый Новый год! Ни вещей, ни угла своего... Да
и денег-то с гулькин нос! Не помню точно, но не более двухсот рублей...
     В аэропорту я познакомился  с очаровательной девушкой, работавшей там в
справочной. Не помню, что я  ей там наплел про свое  житье в Софии,  но  мои
байки  ей  понравились, и она пригласила меня к себе на празднование  Нового
года! Мне было не только некуда торопиться, но и даже некуда пойти, а потому
несколько  часов я  прокрутился возле этой  милой девушки.  К своему  стыду,
имени ее не помню (пускай будет Ирина),  однако фамилию запомнил  навсегда -
М
     Ирина  действительно понравилась  мне,  но  не  мог  же  я  провести  у
справочной всю ночь! Но и признаться в том, что я бездомный, было  не лучше.
Мило попрощавшись и пообещав позвонить при первой возможности (я не обманул,
и наш бурный роман длился  несколько месяцев), я вышел из здания аэропорта в
полной растерянности.
     Как говорят: "Куда пойти? Куда податься?  Кого найти,  чтобы отдаться?"
Именно такое настроение и было у меня в тот момент.
     Немного поразмышляв,  я заключил, что мне ничего не остается, кроме как
пойти  туда, где  я  жил до отъезда в Болгарию:  в  общежитие МГУ!  К  моему
счастью,  комендантша с тех пор не  сменилась,  а внимательное  отношение  к
людям  обязательно  приносит свои плоды. Сделав вид, что  ничего не знает  о
моем  отчислении  из  университета,  она выписала  мне  пропуск  и  временно
поселила в пустующую комнату. Хорошо еще, что выдала и постельное белье.
     Вселился я в комнату и едва волком  не завыл от бессилия и одиночества.
Еще пару  дней назад мне казалось, что все  у меня стабильно и основательно:
есть  жилье, работа, друзья,  грядет  защита диплома,  а впереди открываются
новые перспективы... И вдруг, в  одночасье, как будто  по чьей-то злой воле,
все летит к  чертовой матери: нет жилья, нет работы, рухнула защита диплома,
да и вообще остро  встал вопрос о завершении высшего  образования. И если бы
не сердобольность Людмилы, командовавшей общежитием, я вообще оказался бы на
улице...
     Честно признаюсь,  она мне очень  помогла в это время - поверив в  меня
чисто по-женски, она поддерживала меня  всеми силами, придавала мне энергии,
уверенности в  себе,  да и подкармливала, что было совсем не  лишним в  моем
положении.
     Вы можете спросить: а почему я не обратился за помощью к своему тренеру
- Вадиму  Константиновичу Дармо?  Да  потому, что  мне  было стыдно... Перед
отъездом  в  Болгарию  он  предупреждал  меня  о том, что я пожалею  о своем
выборе,  но я не  послушался и  уехал.  А  сейчас, когда  мне  стало трудно,
просить о помощи? Нет, я был слишком гордым, чтобы пойти к нему.
     После праздников я пересилил себя и отправился в свой бывший деканат. В
учебной части меня, конечно же, не забыли и тут же с виноватым видом вручили
мне злополучную академическую справку, которая гласила:
     "Доценко Виктор Николаевич отчислен из числа студентов четвертого курса
экономического факультета МГУ за АМОРАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ..."
     Почему-то мне стало так  смешно, что даже пропало желание, возникшее  в
первую же секунду после  прочтения - раскурочить всю  учебную часть. Кстати,
дата отчисления совпадала с полугодовым юбилеем моей жизни в Болгарии.
     Мне  захотелось  получить объяснение от декана. Тот, промурыжив с час в
приемной, все-таки принял меня. Когда я вошел, профессор Солодков не дал мне
и рта раскрыть:
     - За "аморальное поведение"  потому, что... - он сделал паузу  и, глядя
мне прямо  в глаза, ехидно закончил: - Сам  знаешь  почему! О том,  что тебя
вытурили  в двадцать  четыре часа  из  Болгарии, тоже знаю,  как  и о  твоих
успехах  в  учебе... Учитывая  твои  прошлые  заслуги  перед  факультетом  и
университетом, я зачислю тебя на четвертый курс, но... - декан прищурился, -
через год!  Так что возвращайся домой, приезжай на следующий год, доучивайся
и защищайся...
     В его голосе было столько ехидства, что я с огромным трудом  сдержался,
чтобы не нахамить ему. Однако на большую "доброту" меня не хватило:
     - Да,  я  пришел просить  о восстановлении и  просить прощения за  свою
ошибку, но после ваших слов я пожалел, что потерял  столько времени на учебу
на  вашем  факультете...  -  Потом молча оглядел его  и  с горькой  усмешкой
добавил: - Да какой вы педагог... - махнул рукой и пошел к выходу.
     - Наглец! - выкрикнул он мне вслед. - Ты еще пожалеешь!..
     Но  я уже как  бы его  не слышал: для меня  действительно исчезло  само
понятие "экономический  факультет  МГУ". Да, по молодости  человек  допустил
ошибку, но он осознал это и пришел покаяться. Жизнь и так наказала: зачем же
добивать и так сбитого с  ног  человека? Не говоря уж о том, сколько славы в
прошлом  я принес  и  факультету,  и  МГУ,  и в  спорте,  и в художественной
самодеятельности... Хотя бы из-за этого могли пойти навстречу...
     Так  я себя  накручивал,  находясь  в  полном отчаянии  от  безысходной
ситуации. Сегодня я понимаю,  что тогда несколько погорячился: сам виноват и
мог  поискать  какого-нибудь  выхода,  потерпеть  годик,  но  уж очень  было
обидно...
     Тем не  менее и сейчас считаю,  что несчастья, случившиеся в дальнейшем
со мной, можно было  избежать, если  бы профессор Солодков протянул мне руку
помощи...
     Несколько месяцев  рыскал  я по  Москве  в  поисках ответа  на простой,
казалось  бы,  вопрос:  где  я могу защититься  и  получить диплом о  высшем
образовании, если у  меня сданы все экзамены, в том числе и государственные,
и даже написана дипломная работа?
     Все экономические вузы  от  меня отбрыкивались, как от прокаженного, не
желая  брать  меня  с  такой  огромной разницей  в  программах  курсов своих
институтов  по сравнению с  болгарским.  Не помогли  даже  ходатайства  Г.В.
Александрова   и  О.  Н.  Ефремова  на  имя  министра   высшего  и  среднего
образования.
     С Григорием Васильевичем я  познакомился где-то в семидесятых  годах. А
однажды случайно  встретились  на "Мосфильме".  Он  расспросил о моей жизни,
порадовался, что я успел закончить ВГИК, а потом неожиданно пригласил к себе
домой.  Я с радостью и трепетом согласился! В ГОСТИ К САМОМУ АЛЕКСАНДРОВУ!!!
Александров и Орлова - целая эпоха советского кино!
     Григорий  Васильевич был  такой  светлой личностью, что общаться с  ним
было сплошным удовольствием.  Встречи с ним были  не только познавательными,
но и приносили огромный заряд бодрости и жизненного оптимизма.
     С  каким восторгом я  слушал трогательные, а порой и смешные истории из
его жизни!  И о  тяжелом пути нестареющего фильма  "Веселый  ребята",  и  об
отношении  к нему  тогдашних  руководителей  кино:  как  они  ставили  любые
препоны,  не давая  выйти на экраны страны этому фильму, и о его встречах со
Сталиным, который,  просматривая "Веселых ребят", несколько раз смеялся, а в
конце сказал:
     - Смешная картина... - пустив этой фразой фильм в большое плавание...
     А встречи с великим Чаплином,  очарованным  Любовью  Орловой настолько,
что не отходил от нее ни на шаг...
     Однажды Григорий Васильевич сказал, что телевидение Би-би-си предложило
совместно  снять   художественно-документальный  фильм  о  супружеской  чете
Александрова и Орловой.
     - Это должен быть уникальный фильм! - воскликнул я.
     -  Виктор, как  ты отнесешься  к  моему предложению стать режиссером  с
советской стороны?
     -  И вы еще  спрашиваете? Буду счастлив, если  смогу быть Вам полезен в
любом качестве! - не задумываясь, ответил я.
     Мы  говорили еще  о чем-то, но мои  мысли целиком были  заняты  лестным
предложением великого мастера.
     К сожалению, реализация проекта затянулась, а потом меня лишили свободы
и  более я  не увидел в живых одного из своих  кумиров  в мире кино. И я как
святыню  храню его последние  слова, написанные мне  на его  книге  "Эпоха и
кино", подаренной мне на прощанье:
     "Виталию Доценко с пожеланием успеха на режиссерском, творческом пути.
     Режиссе Александров.
     Январь 1980"...
     А  с  Олегом  Николаевичем  Ефремовым  я  сам  познакомился,  буквально
внаглую.  Однажды, когда  я гостил у мамы в Омске, мы смотрели по телевизору
фильм с участием Павла  Луспекаева. Мои  предки  были в изрядном подпитии по
случаю какого-то праздника, и вдруг мама  бросила фразу, которая, пролетев в
тот момент мимо моего сознания,  тем  не менее засела в мозгу. Она  сказала,
что Павел Борисович является нам каким-то дальним родственником.
     Я вспомнил это уже в Москве и хотел при первой же возможности  выяснить
все  детали у  самого Луспекаева.  Но он жил  в Ленинграде, и когда  навещал
Москву, наши пути не пересекались, а в апреле семидесятого Павла Борисовича,
этого удивительного актера, не стало...
     Я знал, что Павел Луспекаев,  Олег Ефремов  и Михаил Казаков были очень
близкими  друзьями,  и  когда  мне  понадобилось  ходатайство  для  учебы, я
набрался наглости, созвонился с Олегом Николаевичем и договорился о встрече.
Ефремов  -  удивительно добрый и обаятельный человек, и я влюбился в  него с
первой  встречи. Я рассказал о своих трудностях с учебой  и как бы мимоходом
заметил,  что Павел Борисович Луспекаев является моим дядей. Короче  говоря,
Олег Николаевич с легкостью подписал ходатайство, под которым в то время уже
стояла подпись Григория Васильевича Александрова...
     К сожалению, их подписи в тот момент не помогли мне.
     Положение казалось мне отчаянным и безвыходным.  Меня уже выставили  из
общежития  МГУ,  и,  проскитавшись с  неделю по знакомым,  я сумел с помощью
одной приятельницы получить временную прописку в Московской области.
     Что это давало?  - спросит неискушенный  читатель. Давало очень многое!
Как говорил  мой герой  Савелий  Говорков,  "без прописки  не  устроиться на
работу,  без  работы  -  не  прописывают".  Так  что  благодаря  прописке  в
Подмосковье я имел право не только  работать в  Москве, но проживать  в ней,
снимая  квартиру,   комнату   или  угол:  в   зависимости  от   материальных
возможностей.
     Не  думайте,  что временная  прописка,  выдаваемая на год,  далась  мне
легко,  хотя  и  с  "протекцией  по знакомству".  Моя знакомая была  дальней
родственницей  начальницы паспортного стола  подмосковного  села недалеко от
станции   Шереметьевская.   "Вооружившись"  бутылкой   коньяка   и  коробкой
шоколадных конфет, я отправился  к этой начальнице, от которой зависело  мое
пребывание  в столице.  Кроме  того,  без  прописки  я не  имел  возможности
завершить высшее образование.
     Меня  встретила симпатичная дородная женщина  лет тридцати. У нее  было
двое детей и масса забот не только на работе, но и по дому и на огороде.
     Не зная, как  себя вести, я представился, сославшись на  ее  московскую
родственницу, которая,  как  оказалось, была  настолько  дальней, что Тамара
(назовем ее так) с  трудом вспомнила  о  ее  существовании. Это  меня совсем
выбило  из колеи, и я, смущаясь и краснея от неловкости, вытащил из портфеля
бутылку коньяка, коробку конфет и протянул ей со словами:
     - Вы знаете, у меня к вам огромная просьба...
     И  не  мудрствуя лукаво все ей честно изложил.  Выслушав  меня,  Тамара
обещала подумать  и  предложила приехать  через  пару  дней.  Почему-то я не
обратил  внимание на  ее интонацию  и  красноречивые  взгляды,  которые  она
бросила на меня с первой же встречи.  Несколько раз я таскался  в  это село,
пока   однажды   не   рискнул   сделать   ей   комплимент   по   поводу   ее
привлекательности. В тот день она пригласила меня к себе домой.
     Близился вечер,  дети были в школе, а муж  на работе. Тамара предложила
мне  пообедать с нею  и  поставила на  стол тот самый коньяк,  который  я ей
подарил...
     К  возвращению домочадцев  я  обрел  искомое  - Тамара, удовлетворенная
сполна, взяла мой паспорт и тут же поставила штамп о прописке в  собственном
доме...
     Несколько  лет мне пришлось возобновлять  временную прописку,  и каждый
раз я получал ее знак памяти  о том первом свидании. Не думаю, что ее муж, в
меру  пьющий, вполне  симпатичный и довольно внушительных габаритов мужчина,
не удовлетворял  ее женских потребностей. Скорее всего Тамаре, этой доброй и
очень милой русской  женщине, просто не  хватало  человеческого  общения. Во
всяком случае, у меня о ней остались самые добрые воспоминания.
     Дай Бог ей и ее семье здоровья...
     Завершая  историю  о  моей прописке, нельзя  умолчать и о  том,  как  я
"откосил" от  армии...  Я поставил  слово "откосил" в кавычки  не для  того,
чтобы  вызвать  улыбку  у  читателя.  Мое  поколение было воспитано  в  духе
настоящего патриотизма,  и  фильмы  о Максиме  Перепелице  отражали то,  что
действительно волновало почти всех юношей, по крайней мере моего возраста.
     В  те  времена  все  мальчишки с благоговением смотрели на  тех,  кто с
гордостью носил  военную форму. Я до сих пор с глубоким уважением отношусь к
военным и  ко всему, что  связано с  армией. И с раннего детства помнил, что
"Красная Армия всех сильней!".
     У  меня,  как  и  у всякого порядочного  мужчины нашей  страны,  сердце
обливается кровью от того, что  сделали с  нашей армией.  До чего  же довели
российскую  армию,  что  сегодняшние  мальчишки   любыми   путями  стараются
действительно "откосить" от священной  обязанности отдать свой воинский долг
Родине?! Грустно это... Очень грустно!..
     Конечно,  я много  анализировал то, что  случилось с нашей  армией, и у
меня есть мысли на  этот счет,  более того,  есть и некоторые соображения об
улучшении ситуации, но говорить об этом в данной книге неуместно...
     Все знают, что  любой мужчина  призывного  возраста  должен обязательно
встать на воинский учет по месту прописки...
     Прописав меня временно на своей жилплощади, Тамара взяла  мой  воинский
билет,  чтобы поставить на учет. Мне тогда было  двадцать четыре года. Целый
год  меня  не тревожил  военкомат.  Но однажды пришла  повестка, а я как раз
учился в институте, в котором, к моему огорчению, не  было военной  кафедры.
То есть ни о какой отсрочке и речи быть не могло.
     С армией не пошутишь! Что было делать?  И я  решил рискнуть,  используя
проверенный временем чисто российский метод. Купив бутылку хорошего коньяка,
прихватив многочисленные  фотографии моей кинематографической "деятельности"
(это  были  фотопробы  разнообразных  эпизодических ролей, на  которые  меня
приглашали), я отправился на прием к военкому. Для  пущей  важности оделся в
лучший костюм и нацепил галстук.
     Не дожидаясь  своей очереди и не обращая внимания на возмущение будущих
солдат,  я  нагло  вошел в  кабинет и увидел  седоватого полковника с  очень
усталым лицом.
     - Мы же тоже стоим! - донеслось из-за моей спины.
     -  Здравия  желаю, товарищ полковник! - не обращая  внимания на то, что
творится за порогом, четко поздоровался я с хозяином кабинета.
     Полковник недоуменно  взглянул на меня. Видимо, то, что  я  был намного
старше призывников, да еще и с бородой, заинтриговало его, и он вопросил:
     - Слушаю вас?
     В  те  дни  на  экраны  вышел фильм, в  котором я снимался  в небольшом
эпизоде (в таком малюсеньком, что заметить мое присутствие на  экране  можно
было  только с  посторонней помощью: "Вон! Вон, видишь, я стою справа, прямо
за Мишей  Козаковым!"). Но в тот момент  я был в  ударе, - помните у Ильфа и
Петрова: "Остапа несло".
     - Не узнаете, товарищ полковник?
     Он  вглядывался в  меня несколько минут, явно перебирая в  памяти лица,
но, конечно  же, "не узнавал".  Но в силу осторожности старого службиста  на
всякий случай неуверенно произнес:
     - Что-то знакомое... Но точно не припоминаю...
     Фу, облегченно  вздохнул я,  достиг желаемого:  он меня не выставил  из
кабинета. Сделав "морду кирпичом", я подошел к полковнику и протянул руку:
     - Виктор Доценко, Василий Иванович! - с  некоторой  долей фамильярности
произнес я. (Как его звали на самом деле, я, к большому сожалению, забыл.)
     Все еще пребывая в недоумении, Василий Иванович ответил на рукопожатие,
и я полез в портфель, достал пачку фотографий и протянул ему.
     Он стал рассматривать и мгновенно оживился.  На мое счастье,  полковник
оказался страстным поклонником кинематографа.
     - Господи, конечно же, узнаю! - чуть смущенно произнес он и, восхищенно
причмокивая языком, похлопал меня по плечу. - Какими судьбами в наших краях,
Ви..
     - Можно просто -  Виктор! О  делах потом... - нахально отмахнулся я.  -
Может быть, за знакомство? - И вытащил коньяк. - Или... не положено?
     Трудно сказать,  то  ли он  был охоч  до  "зеленого змия",  то  ли  ему
действительно импонировало знакомство со "столичным актером", а может, я ему
просто понравился.
     -  По граммульке  можно...  -  улыбнулся  военком.  -  Только...  -  Он
подмигнул, вышел из-за стола и запер дверь на задвижку.
     - "Чтобы в деканате не услышали"? - подхватил я.
     - Вот именно! - Полковник достал из  сейфа два стакана, плавленый сырок
"Дружба" и смущенно добавил: - Вся закусь...
     - Не голодные! - Я налил ему полстакана, плеснул  чуток  себе. - Больше
не могу - съемки вечером! - соврал я. - За знакомство!..
     - За приятное знакомство! - уточнил полковник.
     Выпили. Закусили.
     - Ты извини, Виктор, но у меня народ ждет... - с сожалением взглянув на
бутылку, со вздохом проговорил он.
     - Да, конечно... Я не займу много времени... Вы возьмите: потом выпьете
за мое  здоровье!  - кивнул я на бутылку, которая мгновенно исчезла в  сейфе
вместе с остатками сырка и стаканами.
     - Чем могу служить? - дружелюбно спросил военком.
     -  Я учился  в  МГУ,  где,  как  вы знаете,  есть военная кафедра,  а с
четвертого курса  мне  пришлось уехать в Болгарию  на два года...  -  И,  не
вдаваясь в подробности, добавил: - По обмену!
     -  Значит, тебя могут призвать  на  офицерские трехмесячные  сборы... -
задумчиво проговорил он, уже догадываясь, о чем будет просьба.
     - Я не успел получить звание: госэкзамен сдал, а в лагерях не был...
     - Тебе сколько лет?
     - Двадцать пять...
     - Маловато... - задумчиво покачал головой  полковник,  - На  год  могут
призвать...
     -  Мне  ж диплом  скоро защищать! Да  и фильм большой намечается... - Я
старался скрыть отчаяние.
     - Документ  о  сдаче госэкзамена по военной подготовке есть?  - немного
подумав, спросил он.
     -  Конечно! -  воскликнул я, радуясь  своей предусмотрительности: когда
профессор Солодков отказал мне в  восстановлении, я зашел на военную кафедру
и взял справку, которая гласила, что я сдал госэкзамен, но звание не получил
в связи с "выбытием" за границу.
     -  Это уже  нечто...  -  задумчиво  проговорил полковник, потом  весело
добавил, - Что ж, попробуем!
     Опущу  наш  дальнейший разговор,  а  изложу  суть.  Военком  написал  в
Министерство обороны  прошение  от своего военкомата о представлении  меня к
офицерскому  званию, подробно  доложив все вышесказанное. Отослав документы,
Василий  Иванович выдал  мне  взамен  воинского  билета рядового  "временный
офицерский  билет", в  котором  в  графе "воинское звание" значилось  - "без
звания".
     Более года из МО СССР  не  было ответа, наконец он пришел, и какой!.. В
пакете, запечатанном внушительными сургучными  печатями, находилось послание
моего  военкома,  в конце которого, после  слов "Ходатайствуем о  присвоении
Доценко В.Н. звания лейтенанта" стоял жирный вопрос и ничего более.  Никаких
приписок или пояснений.
     Когда  мне  позвонил военком  и  сказал,  что  пришел  ответ,  я  мигом
примчался к нему,  в надежде,  что  стал  офицером. Увидев,  что  ничего  не
сдвинулось с места, я растерянно взглянул на полковника.
     -  Отлично! Сработало!  -  Военком  не  скрывал своего  удовлетворения:
кажется, он заранее знал, что придет именно такой ответ.
     - Что сработало? - не понял я.
     -  Представляю, по  скольким кабинетам  потаскалось мое  послание...  -
усмехнулся он: бумага действительно выглядела весьма потертой. - Мы посылали
эту бумагу  в  надежде, что нам  объяснят,  как поступить  с  тобой, но  нам
объяснений не  дали.  Следовательно,  -  он  хитро  прищурился,  -  мы вновь
направим наше ходатайство...
     Только через год, когда мне исполнилось двадцать семь лет и  я вышел из
призывного возраста, пришел  ответ из МО СССР, который был весьма лаконичен:
"Отказать!"
     Так и вышло, что я  более двух лет был единственным  офицером Советской
Армии без звания...
     Прописка имелась,  в армию  не призывали,  и  я с еще большей  энергией
принялся  искать  пути  завершения  высшего  образования,  подрабатывая   на
московских киностудиях и в качестве помощника режиссера, и в качестве актера
на эпизодические роли, и в качестве "актера окружения"...
     Поделившись с кем-то из сотрудников киностудии своей бедой и печалью по
поводу  отсутствия  диплома,  я   получил  совет  обратиться  за  помощью  к
Алешечкину Г.  М. - начальнику Управления кадров Госкино  А чтобы он не
прогнал меня с порога, а выслушал, меня должным образом проинструктировали.
     О, первый поход  к Г. М. Алешечкину я никогда не забуду: эта была целая
симфония...
     До встречи с ним следовало обзавестись ходатайствами известных деятелей
советского киноискусства. И я опять  обратился к Г. В.  Александрову и О. Н.
Ефремову. И вновь мэтры мне не отказали.
     Вооружившись  ходатайствами,  я  зарядил   портфель  "крупнокалиберными
снарядами" и с дрожью в ногах явился пред светлы очи Г. М. Алешечкина.
     Поздоровавшись, я трясущейся рукой протянул ему ходатайства Великих. Не
поднимая глаз, он бегло прочел обе бумаги, потом хмуро взглянул на меня.
     - И что? - спросил он.
     - Георгий Михайлович, добрые люди сказали мне, что только вы можете мне
помочь! - чуть не плача, начал я. - Я  очень люблю кино и  уже несколько лет
отдаю  ему свои  силы и  знания... Помогите  мне, я  очень хочу  учиться  во
ВГИКе...
     - Господи, всем нужен Алешечкин... -  Он всплеснул руками. - Чуть что -
Алешечкин, помоги, Алешечкин, спаси! - Он выразительно покачал головой.
     Тут я подумал, что настала пора "крупнокалиберных".
     -  Георгий Михайлович! - воскликнул я, - Чуть не забыл, я  ж только что
из Болгарии вернулся и вам в подарок привез... прямо с завода... - Я вытащил
из портфеля две бутылки болгарского коньяка "Слънчев бряг" и поставил  перед
ним.
     - Та-а-ак, -  протянул он, и в его глазах промелькнул веселый огонек. -
Никогда не пробовал... - Встал  из-за  стола, подошел  к дверям,  выглянул в
приемную. -  Наденька, ни с  кем не соединяй: я  занят  с товарищем по очень
важному делу! - Затем закрыл дверь, повернул ключ и вернулся на свое место.
     Я уже откручивал  пробку.  На соседнем столе  увидел графин  с водой  и
стаканы. Взяв  один, поставил перед хозяином  кабинета и принялся  наливать.
Алешечкин не проронил ни слова  до тех пор, пока до края стакана не осталось
чуть менее пальца.
     - Достаточно! - сказал он, взял стакан. - Попробуем,  что за дрянь... -
Залпом опрокинул содержимое стакана в рот, крякнул от  удовольствия, зажевал
протянутой  мной шоколадной конфеткой и произнес, как-то странно взглянув на
бутылку, - Что-то не распробовал...
     Я налил ему  еще стакан, который он уже выпил не торопясь, с  чувством,
но  вновь смачно крякнул, поставил стакан,  закинул в рот конфетку  и в упор
взглянул на меня, словно только что заметив:
     - А ты чего не пьешь?
     - У меня сегодня тренировка, - не моргнув глазом, схитрил я.
     - Спортсмен? Понятно! - кивнул он. - Так о чем мы с тобой говорили?
     Поняв, что раньше он меня не слышал, я ему все подробно повторил.
     Не успел я закрыть рот, он сказал:
     - У тебя очень большая разница в предметах со ВГИКом, не подведешь?
     - Не подведу! - твердо ответил я.
     -  Давай  заявление! -  Он  быстро начертал  на  нем  свою резолюцию  и
протянул мне. - Декану я позвоню... Учись, Виктор!
     - Спасибо, Георгий Михайлович, я ваш должник!
     - Пустое... - отмахнулся он и подмигнул. - А коньяк-то приличный братья
славяне варганят!..
     Кое-кто из  читателей  может  подумать, что этот  славный  человек  был
алкоголиком или  злоупотреблял своим служебным  положением. Грешен: в первый
момент это  мне тоже  пришло в голову, однако чем  больше я узнавал его, тем
больше мне нравился этот человек.  Господи, скольким  он пришел на помощь! К
сожалению, меня не было в Москве, когда он умер, но я слышал, что проститься
с  ним пришло огромное количество народа. Уверен, что  это самый объективный
критерий того, насколько человек был добр и нужен людям!..
     На следующий день я вошел в  кабинет  декана  экономического факультета
ВГИКа.  К  удивлению, я  увидел перед собой миловидную даму  с  очень доброй
улыбкой.
     - Доценко, Ви.. -  скромно назвался я и тихо добавил: - Вам должны
были звонить...
     - Жукова, Маргарита  Сергеевна,  - представилась она.  - Да, мне звонил
Георгий Михайлович... Давайте ваши бумаги...
     Я  протянул заявление, академические  справки:  из  МГУ  и  болгарскую.
Внимательно изучив их, она заметила несоответствие дат:
     - Вы что, одновременно учились  и  в Москве,  и в Софии, судя по  числу
получения академической справки в МГУ?
     Я честно рассказал об этом казусе, и Жукова догадливо спросила:
     - За "аморалку" из-за женитьбе на болгарке?
     - Угу, - вздохнул я.
     - Ладно,  это  меня  не касается...  -  Она еще раз  просмотрела список
сданных  мною  предметов, покачала  головой,  - Некоторые  предметы придется
сдавать даже за первый курс...
     - Я справлюсь, Маргарита Сергеевна, поверьте!
     - Значит, так, вы ж понимаете, что зачислить вас на дневное отделение я
не  могу: не все экзамены сданы за первый  курс, а потому  предлагаю заочное
отделение...
     - Я согласен! - обрадовался я: на дневном мне  и самому не  хотелось  -
сиди там среди детишек.
     - Вот и хорошо! - Она что-то написала на заявлении и протянула мне.
     Написала следующее:
     "Зачислить на первый курс заочного отделения - условно! Декан Жукова".
     - Маргарита Сергеевна, может, на второй? - со вздохом попросил я.
     - Сдашь хвосты за первый, переведу на второй...
     - А если сдам сразу и за второй?
     - За первый  сначала сдай! -  усмехнулась  она  и заполнила мне  четыре
отрывных талончика: три на экзамены и один на зачет.
     Через две недели я снова явился к Жуковой.
     - В чем проблема? - спросила она.
     - Пришел за отрывными второго курса. - Я был сама скромность.
     - Уже  сдал? - Жукова  искренне удивилась и проверила мои отметки:  все
три экзамена я сдал на "пять". - Молодец, поздравляю! - Она стала выписывать
мне новые отрывные талончики на сдачу зачетов и экзаменов.
     - Переведите  сразу на третий курс, - нахально попросил я и, перехватив
взгляд Жуковой, добавил: - Я к тому, чтобы у вас меньше писанины было...
     - Ох и самоуверенный ты, Доценко!
     -  Я не самоуверенный, Маргарита Сергеевна, я  в СЕБЕ уверенный!  - Я с
улыбкой протянул ей коробку конфет "Птичье молоко".
     - Надо же, самые мои любимые... - Она улыбнулась. - Ладно, Бог с тобой:
на третий так на третий!
     - А может, сразу на четвертый? - Я скорчил хитрую рожицу.
     - Не зарывайся, Доценко... - Маргарита Сергеевна погрозила пальчиком...
     Короче  говоря, прошло еще месяца четыре,  а я уже сдал все экзамены по
программе,  догнав  выпускников  текущего  года.  У  некоторых  из  них  еще
оставались хвосты, и  на своем  семинаре  Маргарита Сергеевна  принялась  их
стыдить  и как пример  привела меня. Вот, мол, всего полгода назад пришел на
факультет Виктор Доценко  из  болгарского института  - хвосты были  даже  за
первый  курс, - так он уже все  досдал  и  даже перегнал  вас:  ему остались
только госэкзамены и диплом. И заключила свою речь так:
     - Доценко промелькнул на нашем факультете "как мимолетное видение"!..
     В июне  1971 года мне выдали диплом ВГИКа  с  квалификацией  "экономист
кинематографии и телевидения".
     К этому времени я  всерьез, до фанатизма увлекся кинематографом, причем
не как  актер,  а  работник режиссерской группы... Снимаясь  в  массовках  и
эпизодах в Москве, и даже в большой роли в Софии, я относился к этому как  к
развлечению,  за которое еще  и  платят.  Тогда я  еще не  понимал, что  уже
"серьезно болен" болезнью под названием "кино".  Но  когда  я закончил ВГИК,
работая во время учебы на съемках разных фильмов, причем в  любой должности,
я ощутил, что все больше и больше увязаю в "мохнатых лапах" кинематографа.
     В  мире кино бытует такая поговорка:  "Стоит протянуть в  кино мизинец,
оно из тебя вытащит весь скелет!"
     Можно привести  тысячи примеров,  когда кино безжалостно отвергало даже
талантливых людей, но я  ни разу не слышал, чтобы кто-то по собственной воле
отказался от работы кино...
     Почему так притягивает кино? Что это за феномен? Мне кажется, я ответил
себе на этот вопрос. Главное, сначала понять, что такое кино. На мой взгляд,
КИНО - ЭТО ОДУХОТВОРЕННОЕ ВИДЕНИЕ МЫСЛИ И ОБРАЗОВ!..
     Мне посчастливилось поработать с таким режиссером, как С. А. Герасимов,
в фильме "Журналист", где я, снимаясь в массовке, словно губка впитывал все,
что видел на площадке, - бережное общение с актерами, скрупулезное отношение
к деталям - к декорациям  и к реквизиту. Именно Сергей Аполлинариевич открыл
для  меня простую, но принципиальную истину: в  кино нет НЕ ВАЖНЫХ вещей и в
нем нельзя идти на  компромиссы, которые противоречат  твоим замыслам, твоей
творческой индивидуальности...
     Всех  "киношников"  объединяет одно главное качество  - они  беззаветно
преданы своей профессии. И мне кажется, что  любая профессия в кино - это не
специальность, а это ДИАГНОЗ...
     Что подтолкнуло меня к профессии режиссера? Думаю, первые симптомы моей
"болезни"  проявились  еще на фильмах  Сергея Герасимова  и Ролана Быкова, а
осознание "ДИАГНОЗА" пришло в работе  с Владимиром Беренштейном.  Пришел я к
нему в  качестве "актера окружения"  для руководства массовкой, но уже через
месяц Владимир Борисович оформил меня сначала своим ассистентом, а еще через
месяц - и. о. режиссера.
     На  каждой  картине  возникают смешные ситуации. Снимали  мы  эпизод  в
Московском Дворце пионеров, что  на  Ленинских горах. И вдруг хлынул ливень.
Все  попрятались  от  дождя  кто  куда:  некоторые  юркнули  под  тенты  над
столиками, а некоторые, в том числе  и я,  укрылись под  весьма коротенькими
козырьками  крыши. Потоки воды, низвергаемые с небес, обрушивались на крышу,
с которой  текли настоящие водопады. Козырек  спасал  нас  только от прямого
попадания сверху, но ручьи, текущие  с  крыши,  бились  об  асфальт,  брызги
разлетались в  стороны  и  обдавали  нас, заливая обувь и брюки.  С завистью
взглянув на тех, кто стоял под тентами, я со вздохом заметил:
     - Им под тентом хорошо!
     А  теперь вслух быстро повторите  эту фразу. Повторили?  Вы  понимаете,
почему вся съемочная площадка взорвалась громким хохотом?..
     Или еще.  Снимаем мы  большую массовку в Артеке. По сюжету фильма это -
международный детский  лагерь. Режиссерской группе нужно распределить  детей
Артека "по национальностям". Эти  -  французы, эти  - немцы, эти  - китайцы,
арабы,  испанцы  и  так далее. Организовывать массовые  сцены  в Артеке  нам
помогал коллега с Одесской студии - украинец  с чудовищным акцентом по имени
Грицко!
     Отобрали  мы  несколько  "национальных  групп",  отправили  одеваться к
костюмерам. Осталось несколько ребятишек,  которые  ну никак не  могли  быть
отнесены к каким-либо "иностранцам".  А каково ребенку,  пришедшему со своим
отрядом сниматься, оказаться  забракованным? Обида на  всю жизнь! Ну куда их
деть?  И вдруг наш Грицко, задумчиво глядя на несчастных  ребятишек, со всей
серьезностью, глубокомысленно говорит:
     - Та не хай вони будуть голандци!
     Окружающие  просто лопнули от смеха. Получилось, что образ  любой нации
худо-бедно имелся,  а о бедных голландцах вспомнил  лишь Грицко, да  и то от
полной безнадеги!
     С этого  дня  на картине все  лишнее либо ненужное  определялось данной
колоритной фразой: "Та нехай будуть голандци!"
     Получив диплом экономического факультета ВГИКа, я счел, что этого мало,
и задумал поступить на режиссерский факультет. Первым делом я обратился к С.
А. Герасимову,  заведующему кафедрой режиссуры. Сергей  Аполлинариевич сразу
меня вспомнил  и, внимательно выслушав  мою страстную речь, дал  согласие на
мою учебу на его курсе,  при  условии, если  я получу в  Госкино официальное
направление.
     Окрыленный,  я вылетел из его кабинета: половина дела сделана! Осталась
вторая половина:  мой "старый добрый волшебник" - Алешечкин. Но тот оказался
в отпуске, и пришлось ждать его возвращения около двух недель.
     Наконец он  вернулся  и  через пару  дней выкроил  время  для  встречи.
Прихватив  "проверенное средство", я вошел к нему  в кабинет как  к  доброму
знакомому и с порога доложил:
     - Георгий Михайлович, я  выполнил данное вам обещание и  получил диплом
за полгода!
     - Знаю и от души поздравляю тебя! - Он крепко пожал мне руку.
     -  Такое  событие положено  отмечать... -  Я  простодушно  вытащил  две
бутылки коньяка "Слънчев бряг" и кивнул в сторону дверей: - Закрыть?
     -  Так...  -  Он   вдруг   нахмурился.  -  Думаешь,  я  алкоголик?  Или
задабриваешь?.. Да в тот раз у меня  просто голова болела: накануне гулял на
дне рождения племянника! - Его тон не предвещал ничего хорошего.
     - Господи,  Георгий Михайлович,  - чуть  не плача, залепетал я. - Вы не
так меня  поняли... у меня и  в мыслях не было ничего дурного... я ж от всей
души...  -  Не зная,  что делать с  бутылкой, я потянулся к  портфелю, чтобы
убрать ее.
     - Ну,  если от души...  - Он  улыбнулся  своей  добродушной улыбкой,  -
Прикрой дверь...
     -  За  твой диплом!  - провозгласил Алешечкин, взяв налитый мной полный
стакан.
     Я  молча кивнул головой в знак  благодарности,  боясь опять  что-нибудь
ляпнуть невпопад.
     -  Не журись,  хлопче!  - Он дружески подмигнул.  -  Я тебя  понимаю...
Нравишься ты мне! - неожиданно услышал я.
     - И вы мне...
     -  Вот и  хорошо.  -  Он  выпил  и  привычно крякнул:  - Молодцы братья
славяне!  - потом  взглянул мне в глаза и  спросил, будто  был уверен, что я
пришел не  просто  отрапортовать о  сдержанном обещании:  - Ну, слушаю тебя,
Витя... Какие проблемы?
     Меня словно прорвало: я рассказал ему о том, как с  дет-ских лет мечтал
стать  режиссером,   как  успешно  поступал  в   свое  время  во  ВГИК,  как
драматические  обстоятельства  помешали  мне учиться, и  о том, какой долгий
путь я прошел,  чтобы заявить о  своем праве быть режиссером. В конце речи я
сослался на согласие С. А. Герасимова.
     - Верю в серьезность твоих намерений... - Алешечкин с сомнением покачал
головой.  - Дело в том, что  по существующему положению о высшем образовании
не разрешается получать два диплома  одного вуза. -  Он  развел  руками, а у
меня сердце упало.
     -  Неужели ничего  нельзя  сделать?  - едва  не  со слезами  на  глазах
воскликнул я.
     - Я  не могу  нарушить  инструкцию Министерства высшего образования!  -
Алешечкин разозлился от  бессилия,  сам вылил в  стакан  остатки  коньяка из
первой бутылки и залпом выпил.
     Помолчав несколько минут, он вдруг поднялся:
     - Стоп! Кажется... - Он подошел к  огромному  книжному  шкафу,  вытащил
толстенный том  и принялся  быстро листать его. -  Во! - ткнул  он пальцем в
открытую страницу. - Котелок все-таки варит еще! Нашел!
     - Что нашли, Георгий Михайлович?  - Я не понял  причины его радости, но
надежда затеплилась.
     - Есть возможность у тебя учиться на  режиссерском  факультете ВГИКа! -
Алешечкин победоносно взглянул на меня.
     - Как? С дипломом?
     -  Считай,  что  да!   Вот  циркулярное  письмо  Министерства   высшего
образования:  ты можешь  учиться на втором факультете  в  ПОРЯДКЕ  ПОВЫШЕНИЯ
КВАЛИФИКАЦИИ!  - едва  не по  складам произнес  он,  - Пройдешь полный  курс
обучения,  сдашь  все  экзамены  и   получишь  соответствующий  документ   о
квалификации,  в  качестве  приложения  к  уже   полученному  диплому  этого
института! Как? Здорово!
     - Господи, Георгий Михайлович, вы просто волшебник! А для меня как отец
родной! - воскликнул я.
     Этот  славный человек  всегда оставался  добрым и чутким, помогая всем,
кому он был в силах помочь. Теплее от таких людей! Спасибо ему от всей души!
Пусть земля ему будет пухом!
     Вечная ему память!..
     Как  на  крыльях долетел я  до  ВГИКа, имея  в  кармане  направление на
режиссерский факультет.
     Сергей  Аполлинариевич  был на съемках,  и  меня принял его заместитель
Тавризян, знакомый мне  по давнему  творческому конкурсу. Я ему  рассказал о
моей  договоренности с  Герасимовым,  но  он бесстрастно  заявил, что Сергей
Аполлинариевич ему обо мне никаких указаний не давал, а так как мастерская у
них переполнена,  то  он, как заместитель  руководителя  кафедры,  возражает
против моего зачисления в  мастерскую.  Я умолял его - или зачислить условно
до возвращения  Герасимова, или пока вообще не  зачислять, а дождаться шефа.
Герасимов   будет   отсутствовать  несколько  месяцев,  а   по  распоряжению
Алешечкина я должен быть зачислен в течение недели.
     Мне  пришлось  согласиться.  Откуда   мне  было  знать,  что   Тавризян
отыгрывался  на  мне за  то,  что в  их  мастерскую навязывают  человека, не
спросив  его мнения.  Типичная кавказская гордыня.  Учеба оказалась для меня
самым настоящим испытанием. Дело в том, что Тавризян  подписал приказ о моем
зачислении  в мастерскую  профессора Е.  Л.  Дзигана,  который тоже  был  на
съемках. Ведь  личная договоренность  с Мастером - одно  и  совсем другое  -
получить в мастерскую студента в  приказном  порядке.  Представляете,  какую
судьбу мне уготовил господин Тавризян?
     Не  нужно быть  провидцем,  чтобы догадаться,  как я был  принят Ефимом
Львовичем  Дзиганом.  Хотя до сих пор сам не  знаю, в чем я-то перед ним был
виноват?  Оспорить  приказ  профессор  не посмел  и все свое  неудовольствие
перенес  на  меня.  Нет,  я  нисколько  не  осуждаю Ефима  Львовича: кому бы
понравилось, если бы его  женили  без  его согласия? Он был по-своему добрый
человек, всю жизнь посвятивший кинематографу. Вина  в том,  что я не  прошел
школу С. Герасимова, целиком лежит Тавризяне! Однако прощаю и его...
     Когда Сергей Аполлинариевич вернулся со съемок, я рассказал ему, как со
мной обошелся его  заместитель. Герасимов дружески похлопал меня по  плечу и
высказал очень важную для меня мысль:
     -  Что  поделаешь,  дорогой  Виктор, порой жизнь выставляет  нам  такие
рогатки,  что хоть  волком вой, но я уверен, что человека сильного испытания
только закаляют, а о слабых нечего и говорить... А на мои занятия ты приходи
в любое время...
     Удивительный  Человечище! Скольким ученикам  Герасимов  дал  путевку  в
жизнь! Пожалуй, он  был единственный Мастер  во  ВГИКе, который заботился  о
своих учениках даже после того, как они получали диплом!
     Вечная вам память, Сергей Аполлинариевич!..
     Мастерская Е. Л.  Дзигана была просто уникальной по  интернациональному
составу. Ирэн  Тенес  из  Франции, работавшая  потом с великим Антониони,  и
рыжий парень  Раймо О. Ниеми из Финляндии,  ставший  впоследствии  одним  из
самых известных в своей стране режиссеров, и  Ян Прохазка  из  Чехословакии,
возглавивший одну  из  программ  ТВ  в  Праге,  и  немец Ганс  Мюллер,  ныне
вице-президент "Грин пис", и  Узад Дахман  из Алжира, уверявший нас, что его
отец  пастух, тогда  как на  самом  деле  он был одним из  богатейших  людей
Алжира, и Мурад Оморов и Сергей Шутов из Казахстана, и Джангур Шахмурадов из
Таджикистана, Боря Горошко (Беларусь-фильм).
     Учились здесь в  то  время многие будущие  звезды  и российского  кино:
Володя Грамматиков, Александр Панкратов (тогда  он  был просто Панкратов, но
когда выяснилось,  что  есть еще один Александр  Панкратов и тоже  режиссер,
Саша, чтобы  не  было  путаницы, добавил  себе определение -  Черный  и стал
Панкратов-Черный), Коля Лырчиков и другие.
     С   каким  энтузиазмом   мы   ставили   спектакль   по   мотивам   пьес
Сухово-Кобылина!  Роль Тарелкина великолепно  играл Володя  Грамматиков, уже
тогда  проявляя  недюжинный  талант  руководителя.  Сняв  немало  интересных
картин, он сейчас получил  новое поприще, где востребован и второй его дар -
возглавил киностудию  имени  Горького.  Я убежден, что ему  по  плечу  любые
задачи...
     Одного  из  чиновников  играл  Саша Панкратов.  Настоящая  "чума"! Этот
парень  заводил всех энергией, юмором и неисчерпаемой фантазией. Одно слово:
весельчак, балагур, любимец женщин и очень хороший и верный товарищ!.. Таким
он остается до сих пор!..
     Когда я рассказал, что работаю над этой книгой, он за  меня порадовался
и напомнил  некоторые  детали нашей учебы во ВГИКе. Он меня удивил еще одной
гранью своего таланта, подарив сборник своих стихов, который подписал так:
     "Витя,  тебе,  как  однокурсник  однокурснику.   Наизусть  не  учи,  но
прочитай!
     Твой друг Панкратов-Черный.
     11.03.99".
     Даже   здесь  чувство   юмора   не   изменило   ему.   Милый  мой  Саша
Панкратов-Черный, спасибо тебе, друг мой!..
     Во время  учебы  во  ВГИКе меня  вызвали в райком партии. Вызов меня не
удивил, поскольку секретарь  комитета комсомола  ВГИКа предупредила  меня  о
нем. Она  переходила  на  другую работу  и на  свое  место предложила  меня,
написав весьма лестную характеристику.
     В  кабинете  меня  встретили  двое: второй секретарь  райкома партии  и
первый секретарь райкома комсомола. Разговор повел секретарь райкома партии.
Он  многословно  и  витиевато  говорил  о  влиянии  партии  и  комсомола  на
творчество, на художника и вообще на жизнь советских людей. И наконец сказал
с некоторым пафосом:
     -  Есть  мнение  предложить  твою  кандидатуру  на  пост освобожденного
секретаря  комсомола  ВГИКа,  - и,  сделав  выразительную паузу,  добавил со
значением: - Эта должность входит в номенклатуру Центрального Комитета! - Он
ткнул  указательным пальцем  вверх.  - Со  всеми отсюда  вытекающими...  Что
скажешь, Доценко?
     - А как же режиссерская работа? - пролепетал я.
     -  Ты  не  понимаешь,  ЧТО  ТЕБЕ  ПРЕДЛАГАЮТ? -  Партийный  шеф  бросил
удивленный взгляд на своего меньшего брата, который был ошеломлен не меньше.
     Они не менее часа пытались открыть мне  глаза на то, что  стоит за этой
должностью: и  возможности карьеры, и приобщение к кругу избранных, и частые
поездки за границу... Но я твердил:
     - Хочу снимать кино!
     Наконец до  них  дошло, что  меня не  переубедить,  и второй  секретарь
райкома партии сказал:
     -  Ладно,  можешь  идти,  - и  со  значением  добавил:  -  Напрасно  ты
отказался, ох напрасно...
     Часто ощущая неприязнь  Мастера  и продолжая работать по  договорам  на
киностудиях  в  режиссерских  группах,  я старался побыстрее расправиться  с
экзаменами  по программе  режиссерского  факультета. Со  всеми экзаменами  и
зачетами я  справился  где-то  за  полтора  года,  после  чего  приступил  к
дипломной работе. Сколько сценариев забраковал Ефим Львович! Но я  не унывал
и продолжал поиски. По  прошествии многих лет искренне благодарен Мастеру за
строгость:  тогда я  думал,  что  он просто  придирается ко  мне,  а  сейчас
понимаю,  что любовь бывает и  такая.  Я уверен, что  Ефим Львович по-своему
ценил меня. У меня  есть  тому подтверждение  -  после моего возвращения  из
Ленинграда  мы  случайно  встретились.   Я  обрадовался  и  говорю,  отчасти
хвастаясь:
     - Вернулся с режиссерской стажировки, получив очень хорошую аттестацию!
     - Знаю, я звонил Герберту (Раппорту. - В. Д.),  поздравляю! - Он крепко
пожал мне руку.
     Сегодня я понимаю, что таким образом он проявлял свою заботу обо мне.
     Во всяком случае,  его  придирки помогли  мне обрести вторую профессию:
литератора  и драматурга.  Не  находя удовлетворявший его сценарий, я решил:
напишу  сам! Я взял историю партизана Отечественной  войны,  оказавшегося  в
экстремальной ситуации, и назвал ее "Сила мечты".
     То ли у Мастера  было хорошее настроение, то ли я ему надоел, но он дал
свое  "добро", и  я вступил  в подготовительный  период. И вдруг  как гром с
ясного неба: Мастер не только отказался  финансировать съемки моего диплома,
но и не выделил пленки. Очередные испытания?
     У  меня  едва  не  опустились   руки,   но  я  вспомнил   слова  Сергея
Аполлинариевича  и стал искать  иные  пути. Я  всегда помнил, что мир не без
добрых  людей. Одним из них для меня  стал заведующий кафедрой операторского
факультета профессор А. Д.  Головня. Прочитав мой сценарий и одобрив его, он
выделил  из   своих  запасов   необходимое   количество   пленки,   поставив
единственное  условие.  Снимать   я  должен  был  со  студенткой-дипломницей
операторского факультета из Монголии, я до сих пор не забыл ее имя и фамилию
-   Бямба  Луузаншаравын.  Позже  выяснилось,  что  от  нее  отказались  все
дипломники-режиссеры. Но у меня было безвыходное положение, и я не возражал.
     У  меня была пленка, съемочная аппаратура и опер Это - в активе. А
еще  нужно  было: 15-20  человек  массовки,  а  также транспорт:  три-четыре
мотоцикла с коляской, немецкий легковой  автомобиль сороковых годов и телега
с лошадью. И наконец, реквизит: пять автоматов, пистолет системы "Вальтер" с
холостыми патронами  и  несколько  пиротехнических взрывпакетов,  а значит -
оружейник, он же и пиротехник.  И все это требуется как-то оплачивать. Кроме
того, услуги костюмерного цеха.
     Первым  делом  я  бросился за  помощью на студию Горького,  и  директор
студии, Г.  И. Бритиков, пошел мне навстречу во всем, что касалось  взрывов,
оружия  и костюмов. Стало чуть  легче  дышать.  Где  найти  транспорт? После
долгих  поисков  через  своих  знакомых  и знакомых их  знакомых обнаружился
"Опель-капитан" сорок  третьего года: хозяин  готов  был сниматься за вполне
умеренную плату -  пять рублей  в  день.  Не  зря столько лет и  сил я отдал
спорту - на  этот  раз  спортивные  связи  сослужили службу. Я отправился  к
полковнику Табунову, возглавлявшему спортклуб  ЦСКА. Чего  я только я ему не
пел... И все-таки добился своего: на три дня он выделил мне телегу с лошадью
и возницей, три мотоцикла, один из них с коляской, и четырех солдат, умеющих
водить  мотоцикл. И все БЕСПЛАТНО, как говорится, исключительно  из любви  к
кино.
     Гражданская массовка шла за мой  собственный  счет.  Через день  начало
съемок, а я получаю страшную весть: на студии Горького застрелился начальник
пиротехнического цеха! Цех опечатан на время ведения  следствия! Кошмар! Все
рушится! Взяв  ходатайство у С. А. Герасимова, я мчусь на "Мосфильм", и меня
спасает Н. А. Иванов, будущий первый заместитель генерального директора.
     Этот  удивительно добрый  человек, дай Бог  ему  здоровья и долголетия,
бесплатно  выделяет мне оружейника с оружием и пиротехническими  средствами,
но я сам обеспечиваю соответствующую доставку со студии на съемки и обратно.
Это означало: привозить его на отдельной машине.
     Оставалось найти актера  на роль героя. В моем понимании у него  должно
быть скульптурное, словно из камня  вытесанное славянское лицо. Он не должен
быть актером, как и все, кто будет сниматься в фильме.  До сих пор  я твердо
уверен, что  режиссерская  дипломная работа  должна ярко выявить  творческие
способности  дипломника-режиссера. Весьма соблазнительно взять  на все  роли
профессиональных  актеров,  и они сумеют  прикрыть режиссерские огрехи. И  я
сознательно   усложнил  себе  задачу:  в  моей  дипломной   нет  ни   одного
профессионального  актера.  После  долгих  поисков  роль  главного  героя  я
предложил  студенту операторского  факультета  ВГИКа из  Эстонии - Арво Ихо,
ставшего   впоследствии   одним   из  известных  режиссеров   своей  страны.
Удивительно, но у Арво  именно такое лицо, которое было в  моем воображении.
Вторую  роль,  роль  немецкого  офицера,  командующего  расстрелом  пленного
партизана,  я  решил  сыграть  сам.  Нашел  я в фильме  и место  для  юмора,
пригласив на роль старухи возницы финна из нашей мастерской - рыжего Раймо О
Ниеми, с огромными  усами, с которыми он и снимался.  Понимая, что  при моих
скромных средствах  я не могу тратиться еще  и на  далекие переезды к местам
съемок, я  обошел всю близлежащую вокруг ВГИКа территорию и нашел подходящие
места для  съемок.  Работа  над  дипломной вспоминается  как один  из  самых
счастливых моментов в жизни...
     Слава Богу, к тому времени я уже выбил свои деньги из Болгарии, читай -
из посольства СССР в Софии. Львиная  часть их ушла на съемки  моей дипломной
работы. Мои  усилия и затраты  не прошли даром,  по крайней мере  для Бямбы:
посмотрев фильм, профессор А. Д. Головня поставил ей "Отлично"!
     А  что  со  мной,  спросите  вы?  Несколько  недель  я  просил  Мастера
посмотреть мою дипломную картину, длящуюся всего лишь около десяти минут, но
все было тщетно. Наконец он выделил мне время, но по  ходу просмотра дай Бог
пару раз  бросил взгляд на экран,  да и  то,  похоже,  это была рефлекторная
реакция  на звуки взрывов: он обсуждал какие-то неотложные вопросы со своими
педагогами.
     Когда в аудитории включился свет, Мастер молча взял мой отрывной талон,
немного подумал, словно колеблясь, и наконец  вывел: "НЕУД"!  Я  взял талон,
пожал плечами и вышел, с огромным трудом  сдерживаясь, чтобы не заплакать от
обиды... Я был уверен, что Мастер со мною поступил несправедливо: как сказал
профессор Головня А. Д., за послед-ние  несколько лет моя работа  была одной
из  самых   сложнопостановочных,  и  мне  удалось  с  честью  выдержать  это
испытание.
     Два  дня  я  приходил в себя, а  потом отправился к С. А. Герасимову  с
просьбой  посмотреть  картину. Он уже через пять минут  смотрел  мою работу.
Когда включился свет, я, с трудом сдерживая волнение, спросил:
     - Что скажете, Сергей Аполлинариевич?
     - Вполне добротная и честно  выполненная работа! Мне кажется, Витя, я в
тебе не ошибся!
     - Другие  думают  иначе...  - И  тут я не выдержал: предательские слезы
выступили из глаз.
     - О ком ты?
     Я молча протянул ему отрывной талон.
     -  Господи...  -  поморщился Герасимов. - Напрасно  он так...  -  Потом
достал из кармана ручку,  зачеркнул "неуд",  написал "отлично" и расписался:
зав. кафедрой режиссуры, проф. Герасимов.
     Работа  над   дипломной  картиной,  мой  первый  самостоятельный  опыт,
сопровождался большим душевным подъемом.
     И  эту высокую  оценку  безоговорочно  поддержала моя  мама.  Посмотрев
фильм, она с тихой грустью сказала:
     - В твоем фильме так все натурально, словно я очутилась в прошлом...
     Великий режиссер и  мама:  что  связывает  их? Просто  они  люди одного
поколения...
     До сих  пор жалею, что не мог оставить  себе на память  драгоценный для
меня листок с  оценкой моей дипломной работы и автографом  великого Мастера!
Но у  меня  все-таки есть два автографа Сергея  Аполлинариевича. Первый - на
книге о нем  -  гласит:  "Виталию на  добрую  память,  Сергей  Герасимов, 23
февраля 1973 года". Тогда я еще именовался так.
     Второй  автограф  более  дорогой  для меня, поскольку  носит творческий
хара Я  написал  сценарий для  "Ералаша", под названием  "Профессор", и
показал Герасимову.
     Вот его мнение, написанное им собственноручно и сохранившееся у меня:
     "На мой  взгляд эта маленькая история  годна для  фитилька.  В ней есть
мысль и  ситуация  очень натуральная  для  каждого  маленького  мечтателя. А
главное, легко поставить, что тоже немаловажно для дебюта.
     Сергей Герасимов"
     Вообще о педагогах  ВГИКа у меня сохранились самые теплые воспоминания.
О  некоторых  я  уже  написал, но  не могу  не упомянуть Илью  Вениаминовича
Вайсфельда,  профессора  ВГИКа,  преподававшего  нам   кинодраматургию,   до
кончиков  ногтей  интеллигентного,  очень  доброго и  порядочного  человека.
Именно он, одним из первых, предсказал мне хорошую творческую судьбу, а даря
мне свою книгу, написал:
     "Дорогому экстерну Виталию Доценко: станьте режиссером, друг мой!
     18 июня 1973 года, И. Вайсфельд".
     Не   могу  промолчать   и   об   удивительной,   обаятельной   женщине,
преподававшей нам музыку,  -  Ирине  Борисовне  Шур!.. С каким  трогательным
вниманием относилась она к нам, заботясь не только о том, чтобы мы научились
музыкальной  грамоте, но и  о наших  душах. Она всегда замечала, если кто-то
похудел, а  значит, явно  голодает, и  ненавязчиво  угощала  своими вкусными
домашними пирожками и печениями.
     Да, если бы написать о  каждом педагоге, оставившем в  душе моей добрый
след, то это была бы отдельная книга...
     Итак, я  получил  документ  о  режиссерском  образовании, и  теперь мне
требовалось стажировка у  какого-нибудь  известного  режиссера.  Случай меня
свел с художественным  руководителем  "Казахфильма"  Мажитом Сапаргалиевичем
Бегалиным, который приступал к  съемкам фильма об  Отечественной  войне  под
названием  "Уралье в  огне".  Не  прочитав  сценария,  но  получив  добро на
стажировку, я улетел вместе с Бегалиным в Уральск. Проработал я  с ним около
двух месяцев. Вот уж где был  неприкрытый национализм!  Лично ко мне,  из-за
близости с Бегалиным, относились достаточно лояльно, но к другим  русским...
Окончательно  меня  доконал  прочитанный сценарий.  По  нему  выходило,  что
Отечественную войну выиграли исключительно благодаря казахам...
     Я поблагодарил  Мажита Сапаргалиевича за действительно радушный прием и
под каким-то благовидным предлогом вернулся в  Москву. Там  вновь понял, что
без своего  доброго гения я не обойдусь,  а потому поспешил в Госкино. Нужно
было  видеть   искреннюю   радость   Алешечкина,   сдобренную   нескрываемым
удивлением.
     - Честно говоря, никак не думал, что ты добьешься своего!  На моем веку
ты  первый, кто  за столь короткое время сумел  получить два образования! По
существу, за два с половиной года! Ты сейчас где работаешь?
     -  У Николая  Москаленко  на фильме  "Сибирская  легенда", но уже подал
заявление об уходе...
     Этот  фильм  превратился  потом в фильм  А.  Кончаловского "Сибириада":
вскоре  после  моего  ухода  с  должности  второго  режиссера  скоропостижно
скончался Николай Москаленко, и делать эту картину предложили Кончаловскому,
который не оставил бы меня на картине, давно работая со своим режиссером...
     Получилось так, что я словно предчувствовал что-то...
     - Почему ты решил уйти? - удивился тогда Алешечкин.
     - Когда мы ездили  на выбор  натуры в  Ленинград, я  там познакомился с
Гербертом Морицевичем Раппопортом, который вскоре запускается с трехсерийным
остросюжетным  фильмом   "Сержант  милиции".  Узнав,  что   я   хочу  пройти
стажировку,  он  согласился  взять  меня,   если  я  получу  направление  из
Госкино... - Я вопросительно посмотрел на него.
     - Без проблем! - воскликнул Алешечкин. - Я сам переговорю с Блиновым (в
то время директор "Ленфильма". -  В. Д.)... Уверен, что и на этот  раз ты не
подведешь меня!..
     В первых  числах декабря 1973  года  я был зачислен в киногруппу фильма
"Сержант милиции"  в  качестве  режиссера-стажера и  на  целый  год  покинул
Москву.
     Чем  мне  запомнился  Ленинград  и  "Ленфильм"? Во-первых, тем,  что  я
впервые в жизни  самостоятельно  не  только разрабатывал, но и снимал  целый
эпизод из профессионального фильма  (да  еще  какой!  Эпизод погони!). Кроме
того,  горжусь тем, что мне удалось  убедить: сначала  Раппопорта, а потом и
актера  -  Олега Янковского  сыграть в фильме роль уголовника -  Князя. Олег
долго отнекивался, ссылаясь на  то,  что за отрицательные роли званий никому
не дают. К тому времени  Олега любили снимать  в роли  комсомольских вожаков
или  партийных секретарей.  В  конце  концов  он  согласился  и  на каком-то
зарубежном  фестивале  телевизионных  художественных  фильмов  за  эту  роль
получил первую премию!
     Тешу себя мыслью, что  именно благодаря  этой первой отрицательной роли
Олег снялся  потом в  удивительной  роли у  Марка Захарова в  фильме  "Убить
Дракона".
     Во-вторых,  я  благодарен  судьбе за  то, что  именно  на "Ленфильме" я
познакомился  с  такими замечательными людьми,  как  Глеб  Панфилов  и  Инна
Чурикова.  Получилось  так, что у них на фильме "Прошу слова" тяжело заболел
второй режиссер, и Глеб Анатольевич попросил у дирекции выделить кого-нибудь
до его выздоровления.  А  кто  пойдет на фильм  на один-два месяца? Тогда-то
директор  киностудии  и  предложил  это  мне,  предварительно  согласовав  с
Раппопортом. Я согласился и  около полутора месяцев  с большим удовольствием
работал с Глебом Панфиловым.
     Именно на "Ленфильме"  я познакомился с еще одним удивительным мастером
нашего кино - с Владимиром Яковлевичем Мотылем, который начинал снимать в то
время свой  прекрасный фильм "Звезда пленительного счастья". Наше знакомство
было случайным и  поразительным. Как-то  иду я по  студии  и вдруг ощущаю на
себе чей-то взгляд. Поднимаю глаза и вижу знакомое лицо - имя этого человека
после фильма "Белое солнце пустыни" было на слуху у всех любителей кино.
     - Вы кто? - спросил меня Мотыль.
     Я представился.
     - Вы можете сейчас уделить мне пару часов? - неожиданно спрашивает он.
     Ответ вы наверняка знаете. Я даже не спросил, зачем я  ему понадобился!
Оказывается, он  увидел  во мне портретное сходство с Николаем Первым.  Меня
облачили в  царские  одежды, чуть добавили  грима и отвели на фотопробы. Там
произошел  забавный  случай: на  фотопробах  присутствовала  какая-то  очень
древняя,  сильно  сгорбленная старушонка,  которая,  увидев  меня, принялась
тыкать в мою сторону своим узловатым пальцем, приговаривая:
     - Это он! Это он! Он!!!
     Старушка консультировала  создателей  фильма  именно по  царской семье.
Через  несколько дней Владимир  Мотыль пригласил  меня  к  себе  и предложил
сыграть роль  Николая Первого.  С огромным сожалением я  отказался в  пользу
своей режиссерской стажировки.
     Однако я горжусь тем, что внес в картину один маленький вклад. Прочитав
сценарий, я спросил  Владимира  Яковлевича, знает ли он молодого московского
актера  Игоря  Косталевского,  с  которым мне ранее приходилось общаться  по
работе?
     Задолго до отъезда в Ленинград, в семидесятом  году, я был  ассистентом
режиссера И. Гурина на фильме "Москва проездом".
     Сначала  мне  предложили  поработать "актером  окружения",  но когда мы
ближе  познакомились  со  вторым  режиссером  Светланой  Рималис,  чертовски
обаятельной девушкой, а это была ее первая картина в качестве режиссера, она
настолько  в меня  поверила, что предложила мне поработать в качестве  и. о.
ассистента  по   актерам.  Кстати,  работая   над  этими  воспоминаниями,  я
созвонился со  Светланой, и она напомнила  мне, что я даже снялся в каком-то
эпизоде фильма. Честно говоря, я забыл об этом.
     Просматривая  студентов  актерских  вузов  Москвы,  я  и  пригласил  на
небольшую роль солдата студента ГИТИСа Игоря Косталевского...
     Владимир Яковлевич  сказал,  что  его ассистенты говорили  ему об  этом
актере, но  пока  он  с  ним  не встречался.  Потом  просит  своего  второго
режиссера вызвать Игоря Косталевского на "Ленфильм".
     Не знаю, как другие, но я считаю  роль поручика Аненкова в этом  фильме
одной из лучших работ Игоря.
     Кстати, работая на  фильме  "Москва проездом",  я первым заметил  среди
студенток  Щукинского училища  будущую  звезду нашего кинематографа  Наталью
Гундареву, которую пригласил на  малюсенький  эпизод: она играла  продавщицу
мороженого.  Как  говорится, с  этого фильма  и началась кинематографическая
судьба этой удивительной актрисы!
     Интересно,  помнит ли это Наташа? С огромным трудом дозваниваюсь. Слышу
знакомый голос. Представляюсь. Милый смех и бальзамные для меня слова:
     - Конечно,  помню... Как же давно  это было... Кажется, на  третьем или
даже втором курсе...
     Не скрою, мне было очень приятно...
     Однако вернемся к работе на "Ленфильме"...
     Осталось у меня и очень неприятное воспоминание о том времени...
     Написал я  тогда одну  небольшую киноповесть с весьма многозначительным
названием: "День, прожитый завтра".  В этой  повести я  фантазировал на тему
развала  в нашей стране Коммунистической партии  и прихода к  власти военной
хунты.  К  тому времени  я  сблизился  с  главным  редактором  "Ленфильма" -
Дмитрием Молдавским и дал ему прочитать свое творение. На  следующий день он
сказал сакраментальную, провидческую фразу:
     - Слушай, Виктор, ты либо гений, либо тебя посадят!
     Я рассмеялся от такой оценки моего труда, а через день в снимаемую мною
квартиру  пришли   трое  в  штатском,  в  сопровождении   капитана  милиции.
Бесцеремонно,  нарушая  все мыслимые  и  немыслимые законы, без предъявления
ордера или  какого-либо  обвинения,  они принялись  тщательно обыскивать все
помещение.  Мои  попытки  пресечь  это  беззаконие окончились  тем,  что мне
постучали немного  по  бокам  и  пристегнули  наручниками  к батарее.  Обыск
продолжался в течение нескольких часов,  они складывали в кучу  мои заметки,
рукописи, черновики. Закончив, уложили все в мешок. А на мой вопрос, где мне
это все потом искать, дали телефон: звоните! И ушли.
     Было уже поздно,  и я  позвонил на  следующее утро.  Подумав,  что  это
телефон какого-нибудь следователя, который станет права качать, я был крайне
удивлен, когда услышал:
     - Приемная полковника Надсона, начальника УГБ по Ленинградской области,
что вы хотите?
     Надсон - запоминающаяся и довольно редкая для России фамилия.
     Я представился и попросил соединить.
     - Виктор Николаевич, - поздоровавшись, сказал приятный баритон,  - если
вы хотите, чтобы у вас не возникало никаких проблем и вы спокойно продолжали
бы работать на воле,  а не  в  других местах,  советую  сменить  тему вашего
творчества! Я понятно говорю?
     - Более чем! - вздохнул я.
     - Вот и ладненько... Надеюсь, мне  не придется слышать о вас в подобном
контексте? Всего доброго!
     Тон его  голоса не слишком  соответствовал  пожеланию,  высказанному  в
конце.
     Это был уже второй звоночек, предупреждавший о пристальном  внимании ко
мне  со стороны  Органов, но  я  был  молод, беспечен  и  все  в  моей жизни
складывалось  так удачно,  что  я  отнесся  к этому  сигналу  несерьезно,  а
напрасно...
     Закончив стажировку  на "Ленфильме",  я  вернулся  в  Москву  с хорошей
творческой характеристикой, и вновь передо мною остро возник вопрос прописки
и  жилья. С пропиской помогла все  та же Тамара, которая работала на прежнем
месте. Оставалось найти жилье.
     Однажды я  встретил  старого  знакомого по  занятиям  спортом,  который
рекомендовал    меня   в   жэк-7   на   улице    Станкевича   на   должность
педагога-воспитателя, с предоставлением служебной площади. В мои обязанности
входило  создать детскую  команду:  летом - по  футболу, зимой -  по хоккею,
короче говоря,  сделать все  возможное, чтобы отвлечь  трудных подростков от
криминала.  Стояла холодная зима, и я  не  мудрствуя лукаво  стал  ходить по
дворам своего  участка,  где  искал  ребят,  гоняющих  шайбу, или  настоящих
драчунов.
     Помните повальное увлечение турниром "Золотая шайба"? Вот во все жэки и
спускались  грозные  приказы о  создании таких команд.  Вскоре  мне  удалось
создать  такую команду,  что она вышла в  финал первенства  города,  но... в
финале нашу команду дисквалифицировали: выявили пару ребят,  которые были на
год  старше  определенного  возраста.  Все  команды  так делали, но попались
только мы...
     Занимаясь  с  ребятишками  по вечерам, днем  я  вел битву за  то, чтобы
снимать самостоятельную картину, но все  было тщетно, и я принял предложение
Виктора  Георгиева  поработать  вторым  режиссером  на  его фильме  "Большой
аттракцион".  С  какими  замечательными  актерами посчастливилось тогда  мне
встретиться на съемочной площадке: нестареющий Мартинсон,  великий Пуговкин,
удивительная  Варлей  (мне по-настоящему жаль,  что  эта  прекрасная актриса
сейчас  почти не  снимается,  подрабатывая  лишь на  телевидении в  качестве
ведущей),  мощный  Цилинский, уникальный Акопян-старший,  забавный  Крамаров
(помните  анекдот,  рассказываемый им самим? "Сержант перед  строем  солдат:
"надеть  противогазы!" Все  надели. -  "Снять  противогазы!"  Все  сняли.  -
"Рядовой Крамаров, почему не снял противогаз?" - "Я снял!" - "Ну и рожа...")
и многие, многие другие.
     А  сколько прекрасных девушек  снималось у  нас:  и  группа ритм-балета
Касаткиной и Василева, и большая группа из цирка.
     А сколько  интересных историй во время съемок на Черном море! Например,
мы наблюдали за  тренировками  отряда  космонавтов  при  спуске  космической
капсулы  в  море.  Руководил  тренировками  космонавт  Виктор  Горбатко.  Он
оказался очень веселым и компанейским человеком. Именно тогда я познакомился
и с Владимиром  Шаталовым,  который в  будущем оказал содействие в  довольно
сложном положении.
     А был  и  забавный случай. Наша  группа  проживала в получасе ходьбы от
места съемок, которые, в свою очередь, проходили невдалеке от массандровских
хранилищ. Чтобы меньше  жариться  на  солнцепеке, съемочный  день начинали в
шесть утра.  Можете представить, как трудно было поднимать на  работу людей,
особенно технический персонал,  которому  приходилось  вставать  еще раньше,
чтобы подготовить приборы  и  механизмы для съемок. И  вдруг,  по прошествии
нескольких дней,  я, как "начальник  штаба",  начал замечать,  что "техники"
устремляются  на  съемочную  площадку задолго до  времени  побудки.  Но было
замечено и то,  что  к обеду весь  наш  технический  персонал еле  на  ногах
держался, а к вечеру все были "в лоскуты".
     Мы с  Георгиевым ничего не  могли понять:  до зарплаты было еще далеко,
аванс уже подходил  к концу.  Откуда средства на  алкоголь? Я решил провести
собственное расследование.  В один день,  встав  пораньше, я пошел за  ними,
стараясь не попадаться  на глаза. Обойдя  съемочную  площадку,  наш  рабочий
класс остановился всей группой на небольшой полянке среди виноградника, и по
одному по очереди куда-то скрывались на пять - десять минут.
     Стараясь не привлечь их внимание, я незаметно проследил за последним, и
когда увидел, что выдумали они,  с трудом  удержался  от смеха. Он подошел к
какому-то кустику,  наклонился и так простоял немного, после чего причмокнул
и удалился. Подошел  и я, несколько  озадаченный увиденным. Интересно, зачем
они  нагибаются? И тут я заметил привязанный к кустику медицинский  шланг. Я
пожал плечами  и  не очень  решительно наклонился и попробовал сосать. После
некоторых усилий мне в рот хлынуло отличное массандровское вино.
     А  предыстория была  такова.  Как-то  один  из осветителей,  шастая  по
винограднику,  натолкнулся на забор  из колючей  проволоки. Он, естественно,
заинтересовался:  что  там  может  быть?  Проверил  и   обнаружил  огромные,
закопанные в землю бочки. Догадаться,  что в  этих бочках, было нетрудно. Но
как  добраться  до драгоценной жидкости? Он  поведал обо всем  приятелям,  и
вскоре коллективный разум русского мужика  нашел выход. Проявив все мыслимые
и  немыслимые   чудеса  изобретательности,  они  достали   двадцать   метров
медицинского  шланга, протянули его до ближайшей емкости, просверлили  в ней
дырочку,  засунули  в  нее шланг и  протянули  за ограждение,  тщательно его
замаскировав.
     Простенько  и  со вкусом: каждое утро  они  вливали в себя по пол-литра
дорогого вина, догоняясь им же после обеда. Можно было только  догадываться,
что грозило этим халявщикам, если бы их застукали!..
     За пару месяцев до окончания съемок Георгиев уединился со мною. Дело  в
том,  что фильм снимало  ЭТО - Экспериментальное Творческое Объединение. ЭТО
было  первой ласточкой коммерческого кино, но,  к сожалению, просуществовало
недолго. Это был толковый  эксперимент,  сразу выявлявший - профессионал  ты
или  холодный ремесленник. От обычного  кинообъединения ЭТО отличалось  тем,
что любая пролонгация съемок,  любой перерасход сметы влек за собой ощутимые
потери в финансовом благополучии каждого члена съемочной  группы. Но если не
были нарушены  сроки  сдачи  фильма, не было перерасхода сметы и  если фильм
оказывался   кассовым,   то   все  члены   группы  долгое   время   получали
соответствующие проценты с проката. Много лет и я получал свои проценты...
     В самый разгар съемок на  студию  вернулся старый приятель  Георгиева -
Василий Панин, наш коллега. Вернулся из мест заключения. Поскольку наш фильм
снимался на коммерческой основе, Георгиев и обратился ко  мне за поддержкой,
чтобы  оказать  помощь  его  приятелю,  который,  по его  мнению,  пострадал
невинно.  Помня  о  судьбах  отца,  мамы,  а   также  понимая,  как   тяжело
адаптироваться после  выхода  на свободу, я без колебаний решил поделиться с
Василием  своими процентами  и  согласился, чтобы  мы  разделили обязанности
"начальника штаба".
     Сейчас  Василий Панин довольно  известный в  стране режиссер, снимающий
талантливые фильмы об историческом прошлом России...
     После этого фильма я увлекся телевидением, и как-то получилось,  что мы
сблизились с  режиссером Евгением  Гинзбургом. Я  активно помогал  ему  и  в
съемках  "Голубого огонька", и в съемках "Артлото"  - очень популярной тогда
музыкальной передачи. Особенно запомнилось то "Артлото", которое снималось в
пяти столицах СССР: Москва, Алма-Ата,  Ташкент, Тбилиси и Ленинград.  Именно
тогда я  познакомился с  такими будущими  звездами  кино  и ТВ,  как  Лариса
Голубкина  и Федор  Чеханков. А  позднее  Евгений  Гинзбург  пригласил  меня
поработать на фильме "Бенефис Гурченко", но об этом позднее...
     Мы продолжали общаться с Виктором Георгиевым и после завершения съемок.
Он от кого-то услышал  удивительную историю о партизанке Савельевой, которая
во время Отечественной  войны повторила судьбу Жанны д'Арк, - фашисты сожгли
ее на костре.  Собирая  материал,  мы узнали,  что  она  была в партизанском
отряде знаменитого Федорова, который  в  семьдесят пятом  году был министром
социального обеспечения Украины.
     Наступило  9  Мая - праздник Победы! Не  помню, с  чьей  помощью, но  я
оказался  на  Красной  площади  и  там  неожиданно  встретился  с  генералом
Федоровым.  Коротко  рассказав  о  нашем  сценарном  проекте, напросился  на
встречу, которую Федоров назначил на следующий день, то есть десятого мая, у
себя в номере гостиницы "Россия". Этот легендарный человек, если бы захотел,
мог очень помочь в воплощении нашего замысла.
     В  то время я сблизился с  одним  парнем, который взялся  отладить  мне
магнитофон английской фирмы "Фергюссон",  немного барахливший при записи. Не
все читатели, наверное,  знают, что тогда не было признанных специалистов по
ремонту  западной аппаратуры, а этот парень, Олег Чулков, выглядел настолько
участливым, настолько дружелюбным, что я  доверился ему, как другу.  Проявил
он  и интерес к нашему с  Георгиевым проекту  и,  узнав, что я  встречаюсь с
генералом Федоровым, напросился пойти со мной.
     Для  меня Федоров был настолько  легендарной личностью,  что, когда  мы
пришли к нему в номер в три часа дня, как и было назначено, я  был несколько
растерян,  увидев генерала в семейных трусах. Смущенно предложил обождать за
дверью, но Федоров усмехнулся:
     - Тебя что, Виктор, смущает мой пляжный вид или то, что видишь генерала
в трусах?
     - Нет-нет, мне просто не хотелось вас смущать... - пролепетал я первое,
что пришло в голову.
     - Слышишь, мать? -  крикнул он в сторону спальни, из которой вышла  его
супруга. - Молодой человек, оказывается, за меня смущается!
     -  Ну и  оделся бы, - улыбнулась миловидная женщина. - Не  все же  люди
партизанили  с тобой? Вы извините, что оставляю вас, но мне нужно кое с  кем
встретиться... - Она чмокнула супруга в щеку и ушла.
     Мы  провели  несколько  часов  с этим удивительным  человеком,  который
столько  рассказал  нам о своем  военном прошлом,  что у меня  голова  пошла
кругом от избытка интереснейших историй.
     Мы вышли из гостиницы  где-то в восьмом часу вечера и  только на  улице
ощутили,  насколько проголодались. Отправившись на  Калининский проспект, мы
решили зайти перекусить в кафе "Печора".
     В праздничный вечер свободных  столиков, как нас  заверили,  не было, и
нам предложили подсесть на свободные места, которые оказались у одной сугубо
девичьей  компании.  Машинально  я отметил, что  рядом с нами был  свободный
столик, но  официантка заявила, что он  заказан, и вскоре его  действительно
заняли четверо парней. Мне показалось, что одного из них я уже где-то видел.
     С удивлением  девушки  слушали,  как  мы заказывали  первое,  второе  и
третье. Пришлось объяснять причины нашего голода.
     Трудно  сказать, что  послужило конкретным поводом - то ли  праздничное
настроение, то ли мои вдохновенные рассказы о генерале  Федорове и о будущем
сценарии,  но  наш столик,  как, впрочем, и компании  за другими  столиками,
стали петь песни. Нет, не подумайте, что нас подтолкнул к этому алкоголь: мы
с Олегом вообще не заказывали спиртного, а у девушек на четверых  была  лишь
одна бутылка шампанского, из которой они нам плеснули для тоста по глотку.
     А пели мы патриотические песни: и о  Красной Армии, и "Каховку", и даже
"Вставай, проклятьем  заклейменный...". У нас был какой-то душевный подъем и
удивительное  настроение...  И вдруг  за соседним  столиком,  где сидели  те
четверо парней, которым было лет по двадцать пять, раздался отборнейший мат,
причем направленный в нашу сторону.
     Мне бы задать себе несколько простых вопросов: "Почему именно в сторону
нашего столика  направлена эта злость? Если им не понравились наши песни, то
и  за другими столиками тоже пели и репертуар не  очень отличался от нашего?
Почему  эта  компания  в праздничный вечер  все  время  сидит тихо,  изредка
поглядывая в нашу сторону, ничего не ест и только лишь накачивается вином? И
где я видел одного из них?"
     (Потом вспомнил: этот парень присутствовал при  обыске в Ленинграде, но
было поздно...)
     Но... этих  вопросов я себе не задал. Более  того, я и  представить  не
мог, что произойдет  далее, и даже не  снял  дымчатые  итальянские  очки.  Я
встал, подошел к ним и, находясь в совершеннейшем благодушии, сказал:
     - Ребята, праздник Победы, девушки вокруг, все веселятся, а вы матом...
     Не успел я договорить, как тот,  что сидел ближе ко мне, встал, как мне
показалось, с намерением извиниться, но неожиданно хрястнул  меня бутылкой в
лицо.  Очки разлетелись на кусочки, и  все мое лицо залила  кровь.  Каким-то
чудом  (везет  им!)  глаза  мои  остались  целыми. Что  делать?  Защищаться!
Поскольку мой обидчик, заметив,  что  я  устоял  на  ногах, вновь замахнулся
бутылкой. Я саданул его в подбородок, и того отбросило на их столик.
     Почему-то я был уверен, что  с тыла мне ничего не угрожает: там был мой
приятель -  Олег. Какой я  был  наивный!  Олег и  попытки  не  сделал, чтобы
оказаться  рядом, чем воспользовались  соратники  ударившего меня. Один-таки
разбил о мою голову бутылку, а двое других  стали молотить  в четыре кулака.
Мне удалось  сбить одного  из них  с ног,  каким-то чудом  вырваться из этой
молотилки и побежать к лестнице, ведущей  на первый этаж. Меня подташнивало,
и голова кружилась. По дороге я встретил милиционера, которому крикнул:
     -  Мне  разбили  голову...  Они на  втором  этаже... Арестуйте их! -  и
потерял сознание.
     Я  очнулся  в отделении милиции. Огляделся:  за столом сидел и тот, что
разбил мне очки, и один из его приятелей. Они что-то писали.
     - Очнулись? - участливо спросил дежурный м - Можете писать?
     - Нет, мне плохо... - с трудом шевеля языком,  ответил я и спросил: - А
где мой приятель, Чулков Олег, где свидетели?
     - Наверное, еще не добрались... - Майор  почему-то смутился и торопливо
добавил:   -  Лейтенант,  который  вас   привез,  просил  свидетелей  прийти
самостоятельно.
     - Самостоятельно? - воскликнул я и ойкнул от боли.
     - Сейчас вас заберет "скорая": я вызвал...
     Машина  действительно пришла, и  меня  отвезли в  больницу, где оказали
первую помощь  и  продержали  дня  три.  Меня  навещал  дознаватель, который
задавал  мне  кучу  вопросов  и  все   подробно  и  тщательно  фиксировал  в
протоколах,  давая  мне  расписываться. Дознаватель  заверил  меня, что  мои
обидчики будут наказаны по статье о злостном хулиганстве.
     Прошла пара  недель, и  вдруг ко  мне на  служебную площадь, выделенную
жэк-7, заявляются трое сотрудников милиции и предъявляют обвинение по статье
"хулиганство",  ст.  206 УК РСФСР,  часть первая (до  года лишения свободы),
после чего арестовывают.
     Вскоре я оказываюсь в Бутырке. Стоял май семьдесят пятого года.
     Мои   первые  впечатления   о  тюрьме   довольно   четко   выражены   в
стихотворении:
     ТЕРПЕНИЮ ПРЕДЕЛ
     Ох, лампы, эти тусклые лампы!
     Не сомкнуть на минуту глаз...
     На подмостки бездушной рампы
     Меня бросил судьбы Указ!..
     И по камере, словно звери в клетке,
     Шагом топчутся вдоль и вширь...
     Волчьи взгляды, зрачки-иголки:
     Сумасбродный, бездушный..
     Как охота завыть по-волчьи,
     Перегрызть свои вены вдрызг,
     Чтобы теплой июньской ночью
     Хлынул ливень кровавых брызг!
     Как охота мне, как охота,
     Ощутить автомата дрожь,
     Захлебнуться смертной икотой,
     Поломаться, как в поле рожь!
     Я хотел, чтоб отравленной кровью
     Прохрипело бы горло: "Прощай!"
     Над моею несчастной любовью
     Ты не смейся, веселый май!..
     По сравнению с тем, что сейчас творится в московских тюрьмах, тогдашнее
содержание и обращение можно считать вполне удовлетворительным. В этой книге
воспоминаний  мне  не хотелось бы подробно останавливаться на описании того,
что мне пришлось испытать в тюрьме и лагерях,  - я уверен,  что когда-нибудь
напишу об  этом  отдельную книгу  и, может  быть,  назову ее:  "Мои тюремные
университеты". Однако иногда мне удавалось в тюрьме и пошутить.
     ОДА ТЮРЬМЕ
     Тюрьма для меня - что изгнанье из ада:
     Не скажешь - прямехонько в рай!
     Зато я не буду на улице падать
     И не попаду под трамвай!
     Не надо думать о хлебе насущном,
     Билеты в кино доставать,
     Никто лотерею не всучит,
     А на ночь готова "кровать"!
     Обедом накормят, в бане помоют:
     Такая здесь жизнь - без забот!
     Тюремный порядок, не плох сам собою,
     На пользу здоровью идет...
     Недавно во сне дом отдыха видел:
     Он был всем красив и хорош!
     Теперь понимаю, что, в камере сидя,
     Прекрасней в сто раз отдохнешь!
     Я остановлюсь только на  узловых  моментах моего первого столкновения с
советским правосудием.
     С первых  же дней я начал писать жалобы в прокуратуру. Время от времени
меня навещал дознаватель, тон которого совершенно  изменился.  Теперь он был
уверен, что именно я зачинщик драки, то есть первым ударил "бедного парня" и
нанес урон кафе: разбил посуду, поломал мебель.  Наконец, в ответ на одну из
моих  жалоб об отсутствии  адвоката дознаватель  явился ко мне со  злорадной
улыбкой  и предъявил мне изменение статьи обвинения на часть  вторую: теперь
мне грозило от  двух до  пяти лет,  то есть уже  "по злостному хулиганству в
общественном месте". А об адвокате сказал,  что есть два пути - общественный
защитник и нанятый.
     Я  подумал,  что мне  нужно нанять адвоката,  и он,  по  моей  просьбе,
связался с одной моей знакомой, которая и наняла мне очень милую женщину лет
пятидесяти, мне  запомнилась ее  фамилия -  Седова-Шмелева:  вероятно, из-за
необычности.  Она была допущена ко  мне только  в день  окончания следствия.
Ознакомившись  с  делом  и выслушав  мой рассказ, Лидия  Васильевна заверила
меня, что  на суде мы с якобы  "пострадавшими" поменяемся местами. Она очень
сожалела, что не  встретилась  со  мной  до ареста:  меня бы  не арестовали,
несмотря на то, что мои  обидчики, воспользовавшись  тем, что  я  оказался в
больнице, обвинили во всем меня.
     Рассказала Лидия Васильевна и об  Олеге, который, оказалось, "ничего не
видел и ничего  не слышал". Хотя свидетелей специально  не вызывали во время
следствия,  ей удалось  разыскать  одну  из девушек,  что  сидела  за  нашим
столиком: случайно я запомнил номер ее телефона.
     От своего  адвоката я узнал поразительные подробности следствия.  Видя,
что  дело  мое разваливается,  а отвечать за мой арест придется, дознаватель
сознательно  разогнал  всех свидетелей,  напугал  Олега,  что  может  и  его
привлечь  как  соучастника, без приглашения понятых произвел  обыск  в  моей
комнате. Во время обыска у  меня исчезло много ценных вещей, но  более всего
мне  жалко прижизненного издания пятитомника  Пушкина  и небольшой коллекции
старинных икон,  среди  которых был  и портрет  моего прадеда  -  протоиерея
Зосимы Сергеева.
     По  ходу обыска были найдены и шестьдесят пять долларов  США, а значит,
светило и обвинение в валютных операциях, но оно отпало: я работал  два года
за границей. Нашли у меня шесть комплектов новой хоккейной формы - похоже, я
их  украл. Но я легко  доказал,  что  форму для детской  команды  спортклуба
"Факел" нам  купили  шефы.  Были  попытки  впаять  мне и  другие,  такие  же
смехотворные  обвинения, но не  вышло, поэтому  нашли  "свидетеля",  который
заявил, что будто бы видел, как я ударил пострадавшего бутылкой...
     Не буду  более  утомлять вас всеми  этими глупостями:  перейду  к суду,
шедшему целых два дня. Перед началом второго дня  судебного  заседания Лидия
Васильевна сообщила  мне, что говорила с судьей и сегодня она примет решение
освободить меня из-под стражи прямо в  зале суда  и предъявит обвинение моим
"визави".  Адвокат  ушла в зал  судебного  заседания,  заметив,  что и  меня
приведут минут через  десять. Счастливый и окрыленный, я ждал, когда же меня
поведут. Время тянулось  томительно  и очень медленно. Даже  мои конвоиры  с
удивлением  перешептывались:  почему меня  не  вызывают? Прошло  более часа,
когда меня, вконец измученного ожиданием, привели в зал.
     Встает судья и начинает читать заключительную речь. О Боже!
     "Доценко...  Признать виновным по статье  двести шестой,  части второй,
ВИНОВНЫМ...  Учитывая характеристики... ДВА  ГОДА ЛИШЕНИЯ СВОБОДЫ в  колонии
общего режима!.."
     Казалось, я  ослышался, что  это  мне снится: этого не может  быть! Как
можно осудить пострадавшего?..
     И только когда я  вернулся  в  Москву после двухлетнего  отсутствия,  я
узнал от  Лидии  Васильевны, что произошло. За  полчаса до  начала судебного
заседания  в  судейскую  комнату  вошли  двое в штатском,  что категорически
запрещено  Законом,  и  долго оттуда  не  выходили:  поэтому-то  слушание  и
задержалось  на целый  час.  Лидия Васильевна  встречалась потом  с судьей и
вынудила ее признаться, что  ее  навестили сотрудники КГБ, которые "убедили"
ее  лишить  меня  свободы:  ослушаться  их  она,  конечно  же, не  смогла...
Оказывается,  мне еще повезло:  они просили  дать  мне  срок по максимуму, а
судья дала по минимуму...
     Господи, сколько унижений пришлось мне, невиновному,  пройти. Сидел я в
нескольких  десятках  километров от  городка  Княж-погост, что  в Коми 
Недаром  бывалые  люди  говорят,  что "первоходку"  лучше  сидеть на строгом
режиме. На "общем"  столько беспредела, что  только успевай вертеть головой,
языком да ушами: следи за тем,  что слышишь, что говоришь, куда садишься или
ложишься,  даже куда  встаешь...  Во  всем может открыться  тайный смысл,  и
придется отвечать "за базар"...
     Не  проходило и трех  дней, чтобы  на зоне кого-то  не  убили. Черт  бы
побрал мою память! Написал, что не буду в этой книге ворошить прошлое, но не
могу удержаться и расскажу одну страшную историю, случившуюся со мной.
     Был в моем  отряде молодой  паренек:  сирота из самой  глубинки России.
Звали  его Валентином.  Он был  очень  добрый  и простодушный, безотказный в
работе и честный в дружбе. Обычно про  таких говорят:  обидеть его -  словно
обидеть  ангела.  У  себя  в  деревне   Валентин  работал  конюхом.  Работал
добросовестно  и,  судя по его увлеченным рассказам,  с  детства очень любил
лошадей. Совсем недавно похоронил последнего  близкого человека -  бабушку и
остался совсем один.
     Однажды  ночью его разбудил  пьяный бригадир  и приказал отвести его до
райцентра, чтобы  там  у  одной  товарки  прикупить  пару бутылок  водки.  А
Валентин грипповал и лежал с высокой температурой. И естественно, отказался.
Тогда  тот  отобрал у него  ключи  от  конюшни и  с  матом  удалился.  Утром
выяснилось, что бригадир загнал коня, а свалил все на Валентина.
     Видно,  слово  бригадира-пьяницы,  но  орденоносца перевесило, и  парня
осудили на полтора года. Каким-то чудом  этому застенчивому пареньку удалось
избежать  насилия  и  во время  следствия,  и  во  время  этапа.  Его шконка
оказалась рядом с моей, и я как бы взял над ним шефство.  В  нашем же отряде
был один парень, лет  двадцати,  по кличке Штырь, севший по  "сто  восьмой":
"причинение тяжких  телесных повреждений при помощи ножа". В его голове было
мало извилин,  но  злость лилась через край.  В отряде его побаивались, и не
потому, что он был здоровячок и просто отмороженный, а потому, что прозрачно
намекал,  что  корешится  со  Смотрящим  на  зоне. Смотрящий -  это  как  бы
предпоследняя ступенька перед коронованием на "вора в законе".
     Почему-то Штырь с первого дня  невзлюбил Валентина и при каждом удобном
случае шпынял  его.  Делать это  он старался  в  мое отсутствие, а  Валентин
терпеливо  сносил  его издевательства и ничего мне не говорил. Но  однажды я
увидел на его теле синяки и выпытал,  что  над  ним издевается  эта сволочь.
Увидев  Штыря  перед  отбоем, я  подошел к нему  и,  стараясь не  привлекать
внимание других, тихо проговорил:
     - Штырь, оставь парня в покое!
     - А то что? - с вызовом спросил он.
     - Увидишь что! - во мне уже закипало.
     - Ты, москвач! - заревел  он, явно желая показать свою наглость и силу.
- Ты что, угрожаешь мне? Мне наплевать, что ты в кино снимался! - Он с рыком
бросился на меня, выкинув вперед кулак.
     Я  успел увернуться, но его кулак задел  мне ухо, которое  словно огнем
обожгло. Этого я уже не мог стерпеть: меня просто клинит, если кто-то ударит
меня в лицо или в голову. Двумя ударами я  сбил его с  ног  и пнул  в ребра.
Может, я и продолжил  бы свою экзекуцию,  но подскочил завхоз с  ребятами, и
они оттащили меня. Писать докладную  завхоз не стал, да и остальные очевидцы
схватки сделали вид, что ничего не произошло. Но я  прекрасно  понимал,  что
этот инцидент так просто  окончиться не  может.  Да  и в отряде ожидали, что
известная близость Штыря к Смотрящему наверняка выйдет мне боком.
     Прошло  несколько  дней,  а  Штырь  вел  себя  так,  словно  ничего  не
случилось. Но  однажды во время  работы на  промзоне, а наш отряд трудился в
механическом цехе,  бригадир  отправил  меня  за  какими-то инструментами  в
инструменталку. Она была  закрыта, что  было необычно  для рабочего  дня,  и
пришлось ждать парня, который ею заведовал. Прошло более получаса, а тот все
не  появлялся:  такого никогда не  было! И  я,  словно что-то  почувствовав,
бросился назад в цех. Ни Валентина, ни Штыря я не обнаружил.
     Поспрашивав  некоторых,  я  ничего  не  выяснил:  или  не  видели,  или
притворились, что не видели.  Но один парень,  с которым я поделился однажды
чифирем, чуть слышно шепнул, чтобы я шел на стройку. Рядом с цехом возводили
новое  двухэтажное  здание,   в  котором  на   первом   этаже  планировалось
изготовление  сувениров, а  на втором -  швейное производство.  Пока стройку
заморозили: что-то напутали в чертежах или расчетах, и там никто не работал.
     Предчувствуя беду, я  устремился на стройку. На первом  этаже никого не
было. Я прислушался, и до меня донесся какой-то сдавленный голос.  В секунды
я оказался на втором этаже, и передо мной открылась страшная картина.
     Недалеко  от  пролета,  где в  будущем  должна  быть  лестница,  Штырь,
привязав голого Валентина за руки к какой-то  перекладине и засунув ему кляп
в рот, то бил его по ребрам  черенком от лопаты, то засовывал его в анальное
отверстие, приговаривая:
     - Теперь ты стал Валентиной, дурашка мой! И скоро придет черед и твоему
защитничку:  был москвач  - станет  москвачкой!  Гы-гы-гы!  - зашелся  он  в
злорадном смехе.
     Штырь тоже был без  штанов  и, судя  по его окровавленной плоти,  успел
изнасиловать беднягу.
     -  Что ты  сказал, сучонок? -  От увиденного  я просто  озверел,  а  от
услышанного и  вообще  потерял  голову:  подскочив  к  нему,  я пнул  его  в
промежность.
     Штырь от  боли  буквально сложился пополам  и завизжал,  как  свинья на
бойне:
     - А-а-а!  Не  жить тебе, москвач, бля  буду,  не жить!  -  Он  взмахнул
черенком, целясь мне в голову.
     Но  лучше  бы он  этого  не  делал: увернувшись  от  грозной  палки,  я
выпрыгнул и  обеими ногами ударил его в грудь. До  лестничного  проема  было
метров  пять, но удар был таким сильным,  что Штыря откинуло до  самого края
проема. Замахав руками, он попытался удержать равновесие и балансировал, как
мне показалось, с полминуты. Но на этот раз удача была не на его стороне. Он
сорвался и полетел спиной вниз, и оттуда донесся такой рев, что у  меня даже
промелькнуло: человек так кричать не может...
     Но  мне  было на него наплевать.  Я  развязал Валентину руки, его  тело
безжизненно скользнуло на бетонное  перекрытие,  и я с трудом успел помешать
ему  удариться головой. Валентин был без памяти: видно, черенок лопаты нанес
тяжелые внутренние повреждения. Я едва надел  ему штаны, куртку и  подхватил
на  руки,  как  к  нам  уже  бежал  дежурный  офицер  в  сопровождении  двух
прапорщиков.
     - Что здесь случилось? - грозно спросил капитан.
     - Не знаю! - буркнул я и добавил: - Ему к врачу нужно...
     -  Ладно, неси  его вниз:  потом разберемся!  - В его  голосе слышалась
явная угроза...
     На первом этаже  я увидел ребят, столпившихся  у тела Штыря: свалившись
со  второго  этажа, он угодил  прямо на торчащие  прутья  арматуры,  которые
прошили его насквозь.
     Меня  довольно долго терзал  "кум",  пытаясь  навесить на меня  если не
гибель Штыря, то хотя бы изнасилование  Валентина, даже  несмотря на то, что
сам Валентин, едва придя  в  сознание,  заявил,  что  все это проделал с ним
Штырь.  Но и от бесштанного  вида Штыря, как и от крови на его плоти, просто
так отмахнуться было нельзя:  слишком много свидетелей.  Кроме того, видимо,
администрации зоны  не  очень  хотелось пристального  внимания прокурорского
надзора: кто знает, какие знакомства есть у этого "москвача"? Короче говоря,
дело  Штыря прикрыли с  формулировкой:  "смерть  наступила  из-за  нарушения
правил техники безопасности при работе на высоте".
     Долго решали, как быть с Валентином, но тот сам поставил точки над "i":
немного  оклемавшись,  он  повесился  прямо  в  больничном  изоляторе.  Этот
деревенский паренек,  понимая,  что  его статус  в зоне круто изменился,  не
выдержал   позора   и  подумал,  что   благоразумнее  покончить   с   собою.
Администрация  облегченно  вздохнула и  быстренько  закрыла  дело  по той же
причине, что и у Штыря.
     Но для  меня  это  злодейство  имело  продолжение.  Кто-то из  немногих
близких к  Штырю решил набрать себе  очки,  сообщив  Смотрящему,  что  с его
"кентом" расправился  "москвач".  Естественно,  Смотрящий  выдернул меня  на
разборку. Глядя ему в глаза, я задал только один вопрос:
     - Знаешь ли ты, что Штырь, прикрываясь дружбой с тобой, беспредельничал
в отряде, а  бедного Валентина зверски  изнасиловал ни за что, ссылаясь, что
ты его прикроешь?
     - Кому он говорил? - недовольно нахмурился Смотрящий.
     - Мне... - вымолвил я, а потом добавил: - Да об этом все знали...
     Здесь я немного схитрил: все действительно знали, что Штырь прикрывался
дружбой с ним, но это было единственное, о чем знали.
     Тем не  менее  хитрость сработала:  он  повернулся к одному из тех, кто
сопровождал меня:
     - Это правда? - спросил он, не уточняя, что именно.
     - Да...
     - Вот сучара позорный! - сплюнул он. - Знал бы раньше -  сам бы завалил
паскуду... - И повернулся ко мне. - Ладно, москвач, живи...
     Через  пару месяцев вышел какой-то Указ, по которому меня отпустили  на
"химию". Для тех, кто не знает, что такое "химия", поясню. Как бы в качестве
поощрения  или амнистии заключенного направляют  отбывать оставшийся срок на
стройки народного хозяйства под надзор "спецкомендатуры". В месте назначения
бывший  зек должен жить  и  работать,  отчисляя  из своей  зарплаты двадцать
процентов в пользу государства.
     Меня отправили в городок Княж-погост, расположенный, как я уже писал, в
нескольких  десятках километров  от колонии. Оттуда меня перевели в Ухту, но
со  всеми  подробностями  об испытаниях,  которые  мне  пришлось  пройти  на
"стройках народного хозяйства", я когда-нибудь напишу в отдельной книге...
     Отбыв до "звонка"  свой срок, я вернулся в Москву. Пребывая на "химии",
я заслужил благосклонность  коменданта  (наверное  потому, что  ему очень уж
хотелось поесть москов-ской колбаски), и он выписал мне отпуск для поездки в
Москву.   Во   время   отпуска   я   и   познакомился   с   одной   приятной
матерью-одиночкой. Между нами завязались близкие отношения, а когда мой срок
закончился, мы решили пожениться.
     Чтобы  не привлекать  ненужного  внимания  к  ним  теперь,  назовем  ее
Мариной, а  ее восьмилетнюю дочку - Эльвирой. Бывший муж Марины тоже отбывал
наказание, а они  жили  в  одной  комнатке  огромной коммунальной  квартиры.
Марина, работавшая учительницей,  стояла  в  очереди  на  улучшение жилищных
условий,  но получить отдельную квартиру ей светило лишь в  очень отдаленном
будущем: более  радужные перспективы имелись у тех родителей, у которых  был
ребенок другого пола.  Но в тот момент я как-то не задумался о том, что меня
могут  использовать именно для получения  квартиры. С другой стороны, я ведь
тоже  как бы  использовал Марину для получения законной московской прописки.
Хотя,  признаюсь  откровенно,  я  был по-настоящему увлечен  этой женщиной и
вполне серьезно намеревался создать семью.
     Возможности Наробраза  были  ограниченны, и нам  смогли  выделить  лишь
однокомнатную квартиру. Я подключил все возможные связи, обил многочисленные
пороги что-то могущих людей и  выбил двухкомнатную  квартиру в  новом доме в
районе Павелецкого вокзала.
     Какое это было счастье! Мое первое собственное жилье. Боже, сколько сил
и трудов,  а  также и денег я вложил в  эту квартиру! Несколько раз покрывал
лаком паркет, мастерил многочисленные встроенные шкафы в коридорах и ванной,
сам облицевал плиткой и кухню, и ванную...
     С Эльвирой у меня  сложились прекрасные отношения, и она стала называть
меня папой. Девочка росла слабой,  болезненной, и потому я много занимался с
нею физкультурой.
     Казалось  бы,  что  еще нужно  человеку? Живи и  радуйся!  Однако когда
квартира превратилась в настоящую "конфетку", тут-то все  и началось. Марину
словно подменили: она  повела себя  как  настоящая  фурия.  Стала  склочной,
мелочной.  Придиралась  по  любому  поводу.  Место  нормальной  жизни  занял
настоящий ад. Однажды в сердцах она бросила мне в лицо:
     - Ты получил прописку, я - квартиру: уйди по-хорошему!
     А куда я мог уйти?  Кроме того, мне  действительно было жаль любви да и
вложенных в квартиру сил. Мы стали жить в разных комнатах: я, естественно, в
маленькой, они - в большой. Я еще надеялся, что она образумится и все войдет
в колею.  Но я  плохо  знал  Марину.  Как  изобретательна  была  она,  чтобы
избавиться от меня! Вряд ли интересно читать о  семейных скандалах, да и мне
не очень  приятно делиться нашим "мусором". Лишь замечу, что предпринимались
попытки меня посадить! И  однажды очередной следователь, занимающийся нашими
семейными  "разборками" -  к тому  времени мы  уже развелись,  -  откровенно
сказал мне:
     - Слушай, Доценко, любой ценой беги от нее, а то она тебя действительно
посадит...
     - Да мне бежать некуда...
     - Проживи как-нибудь, пока не разменяете квартиру...
     - Так она не хочет менять: она хочет в ней жить!
     -  А  в этом я  тебе помогу!  - сказал  капитан. - Найди  три  варианта
размена, отдай  ей  в моем присутствии и, если  она не согласится,  напишешь
заявление в суд...
     - И что это даст? - не понял я.
     - А суду безразлично, с чем  вы останетесь после размена: примет первый
же вариант. И  поверь: твою бывшую вряд ли устроят, к примеру, две комнаты в
коммунальной квартире...
     Капитан  оказался прав на все сто -  узнав о  такой возможности, Марина
тут же согласилась  на один из  представленных мною вариантов: они въехали в
двухкомнатную малогабаритку, я - в комнату малонаселенной квартиры:  всего с
двумя соседями...
     Пока  шла  тяжба  с  моей  бывшей женой,  я  развил  бурную  творческую
деятельность на "Мосфильме". После отбытия срока я очень  боялся негативного
к себе отношения, но люди отнеслись ко мне не только с пониманием, но даже с
некоторой симпатией. Я  действительно старался изо  всех сил доказать всем и
себе в том числе,  что я чего-то  стою. Любую свободную минуту я использовал
для  того, чтобы писать,  писать  и  писать.  Добиваясь  достойной работы на
киностудии,  я, чтобы не сдохнуть  с  голоду, подрабатывал как  журналист  и
опубликовал  более  сорока  моих  очерков,  рассказов,  исследований в самых
популярных тогда газетах и журналах.
     Большой  успех  в журналистике  пришел  после  знакомства с  уникальным
человеком  - Михаилом  Петровичем Ереминым,  генералом  в  отставке.  У него
удивительная  судьба.  Родился  в  девятьсот  втором  году.  Рано  осиротев,
воспитывался в приюте, потом с помощью своего родственника в пятнадцать  лет
поступил  на  кремлевские курсы красных командиров,  закончив  которые  стал
работать  в охране  Ленина.  В сорок первом году  ушел на фронт  в  качестве
командира дивизии  и вскоре  стал заместителем  командующего  Третьей армией
генерала А. В. Горбатова.
     В пятьдесят втором году, уйдя в запас, занялся  исследованием ленинских
фотографий, пытаясь установить всех тех, кто был снят рядом с вождем.
     С Михаилом Петровичем я познакомился случайно  в День Победы: он жил на
одной  с  нами площадке.  Его рассказы о  прошлом показались  мне  настолько
интересными, что я всерьез увлекся  его  исследованиями.  Некоторые из  моих
статей об  этих  исследованиях стали  настоящими  сенсациями  в  центральной
прессе и нередко объявлялись "статьей недели", "статьей месяца", а однажды и
"статьей года".
     У меня родилась идея снять фильм  об исследованиях Михаила Петровича. Я
написал сценарий "Рядом с Лениным", который одобрили на ЦСДФ, и вскоре фильм
был  снят  мною. Пока мы работали над  сценарием,  однажды  Михаил  Петрович
пригласил  меня  на  свою  дачу  в  Жаворонках. Так  получилось,  что там  я
сблизился с его падчерицей, и вскоре  она забеременела. Мы с  ней не строили
особых планов на будущее, но зародившееся дитя меня как мужчину обязывало, и
вскоре мы поженились. Так на свет появился мой второй сын.
     Еще  задолго до его рождения  Михаил Петрович настаивал  назвать его  в
честь  Ленина.  Чтобы никому не было  обидно, положились  на судьбу:  каждый
написал свое имя на бумажке, а  тащить предложили Михаилу  Петровичу. И  что
же? Михаил Петрович вытащил то, что и хотел, - Володя. Но как все изумились,
когда Володя родился  именно  в  день рождения Ленина!  В этом  было  что-то
сверхъестественное...
     Но не пришлось Михаилу Петровичу долго нянчить своего внука: вскоре дед
..
     Михаил  Петрович  был не  коммунистом,  он был  убежденным  и преданным
БОЛЬШЕВИКОМ! То есть большевиком  первой формации, которые искренне верили в
светлое и счастливое будущее своей страны, своего народа...
     Почему-то припомнился  один случай, достаточно забавный, но очень точно
характеризующий этого человека.
     У Михаила Петровича было очень  слабое зрение, и однажды я  сопровождал
его к первому секретарю Московского обкома партии В.  Конотопу, с которым он
был довольно  близок.  Идем мы  через какой-то двор, а там  старый котлован,
который, судя  по всему, уже давно должен быть засыпан. Приходим к Конотопу,
а того  на месте нет:  он был  срочно вызван в  Кремль.  Помощник,  зная  их
отношения,  пропустил  нас в  кабинет. Михаил Петрович  полистал справочник,
нашел,  в чьем ведении  находилась территория с  котлованом, набрал номер по
"вертушке" и говорит:
     -  Иван Сидорович, здравствуйте! Объясните,  пожалуйста,  почему вы так
плохо  следите за  вверенной вам территорией? По такому-то адресу  не  зарыт
котлован, а люди ходят, ноги ломают... Нехорошо!..
     - Откуда вы звоните?  -  неожиданно  спрашивает чиновник,  вместо  того
чтобы как-то объясниться.
     Михаила Петровича это так разозлило, что он не выдержал:
     - Из телефонной будки! - зло бросил он и положил трубку.
     Не успел он передать мне слова собеседника, как "вертушка" зазвенела.
     - Слушаю! - поднял трубку Михаил Петрович.
     Звонил  тот чиновник.  До  него, видно, дошло, и  он, узнав, откуда был
звонок, сам перезвонил и стал всячески извиняться, ссылаясь на трудный день,
трудное детство и так далее.
     История  закончилась тем,  что  на  следующий день, сбегав  по  просьбе
Михаила  Петровича до того  двора,  я доложил  ему,  что  котлован  засыпан.
Казалось  бы,  какое  дело  старому генералу до  чьих-то там  бед, но Михаил
Петрович  до самой смерти кому-нибудь да помогал, за кого-то ходатайствовал.
Он был истинным офицером, и об этом есть еще одна маленькая история.
     Пошли мы  с ним  на  какую-то официальную встречу. Идем, разговариваем.
Вдруг  Михаил  Петрович  остановился как вкопанный и  удивленно  на  кого-то
уставился. Повернулся  и  я.  Стоит порядочная  очередь к бочке  с разливным
пивом.  И  в  середине  очереди,  куда  смотрел Михаил  Петрович,  я  увидел
подполковника, который как ни в чем не бывало стоял с бидончиком в руках.
     Подходит к нему Михаил Петрович и говорит:
     - Товарищ подполковник, как вам не стыдно позорить свою форму?
     - Послушайте, папаша, идите своей дорогой, - отмахнулся тот.
     -  Какой я вам папаша?  -  разозлился Михаил  Петрович и  скинул с себя
плащ, оставшись  в форме генерала, с  иконостасом  орденов и  медалей во всю
грудь, среди которых были и два ордена Ленина.
     Подполковник мигом отшвырнул бидон в сторону, вытянулся во фрунт.
     - Виноват, товарищ генерал! - отдал честь. - Простите! Можно идти?
     - Идите! - махнул рукой Михаил Петрович.
     Не  мог  старый генерал пройти  мимо офицера,  который в форме  стоит в
очереди  за  пивом. Да  и вообще,  офицер с  бидончиком  в  руках  -  жалкое
зрелище!..
     В этом был весь Михаил Петрович!
     Пусть земля ему будет пухом! Хороший был человек...
     Была  у  меня еще  интересная  история,  связанная  с  именем  генерала
Еремина.  Как-то  один  из его  соратников,  занимавший  в  прошлом  высокую
должность в  Органах, рассказал мне уникальную историю о том,  что во  время
войны, в самый трудный момент для Москвы, Политбюро ЦК КПСС приняло  решение
о  вывозе  тела Ленина из  Мавзолея  в безопасное  место.  Естественно,  это
задание было сверхсекретным и  о важном грузе знали лишь  единицы,  да и  то
люди с самыми большими звездами.
     Мне захотелось написать об этом статью. Потратив много сил и времени на
встречи, беседы,  исследование  скупых документальных источников, я  наконец
написал  ее.  Но  ни  "Правда", ни "Известия" не  жаждали  опубликовать  мое
исследование. Редакторы  разводили руками и  ничего  не  объясняли, и только
один заметил, что разрешение может дать только глава КГБ. Прекрасно помня  о
своих,  мягко  сказать, не очень  доброжелательных контактах с  Органами,  я
долго  раздумывал  прежде, чем  решиться  пойти на  контакт с  главой  этого
страшного ведомства. Но  в какой-то момент  махнул рукой: будь что будет,  и
уговорил  Михаила  Петровича,  и  тот  через  своих  друзей-ветеранов  сумел
организовать мне встречу с Председателем КГБ Ю.В. Андроповым.
     За день до встречи ко мне заехал офицер по спецпоручениям и сказал, что
Юрий  Владимирович назначил  мне  встречу, но  сначала хочет  прочитать  мою
статью. Я дал рукопись.
     На следующий день в сильном волнении и с дрожью в коленях я появляюсь в
приемной точно в назначенное  время. Помощник Андропова, сообщив, что у меня
только  пять  минут,  открыл  передо мной дверь  в огромный  кабинет хозяина
Лубянки.
     Юрий  Владимирович был  довольно  высокого роста  и, к моему удивлению,
вышел из-за мощного стола и поздоровался со мной за руку.
     -  Мне  понравился  стиль  вашей  статьи.  -  Это  были  первые  слова,
произнесенные им,  потом он сделал  паузу и  добавил: - То есть то,  как  вы
пишете... Присаживайтесь...
     Он  расспрашивал  меня  о  работе,  о  моих  планах,  много  говорил  о
литературе и  кино.  Вместо пяти  минут я  пробыл у  него в  кабинете  точно
двадцать три минуты. Перед самым уходом, после его пожеланий мне  творческих
успехов, я все-таки рискнул спросить:
     - А что с моей статьей?
     И услышал от него лишь одно слово:
     - Несвоевременно...
     Не знаю, что думали другие,  общавшиеся  с Юрием Владимировичем, но мне
он показался очень умным, я  бы сказал, даже талантливым человеком и  совсем
не страшным...
     Может быть,  я  притягиваю  за  уши  действительность,  но  после  этой
встречи, вероятно,  оттого, что  после нее в отношении меня не было  никаких
последствий:  меня не расстреляли, не посадили в Лефортово,  да  и  помощник
видел,  как  Хозяин  дружелюбно простился  со  мной,  - я почувствовал,  что
некоторые  люди  ко мне  стали  относится чуть  настороженно... а  некоторые
заискивающе, наверное, так, на всякий случай...
     Тем не  менее  я до сих пор жалею,  что  не спросил Андропова, почему с
таким пристрастием относятся ко мне сотрудники Органов. Этот вопрос вертелся
в  моей  голове  всю беседу, но я  так и не решился задать его... думаю,  из
страха...
     Однако продолжим...
     Однажды  я  случайно повстречал  Женю  Гинзбурга, который предложил мне
поработать  с  ним  на  телефильме  "Бенефис  Гурченко"  в  качестве второго
режиссера. Не имея ничего лучшего, я согласился. На этом фильме я с огромным
удовольствием встретил таких поразительных актеров, как  Армен  Джигарханян,
Александр Ширвиндт, и великого танцора - Мариса Лиепа.
     С   Марисом  у   меня  связано   одно   забавное  воспоминание.  Съемки
заканчивались обычно за полночь, и Марис, приезжая на съемки на американской
машине  (не помню марки, но это была  одна из самых  широких машин в мире, -
подарок  какого-то  зарубежного  почитателя  его  таланта),   предложил  мне
возвращаться домой с  ним: мы жили рядом - в  то время я жил  на Суворовском
бульваре. Однажды  Марис подвез меня к самому подъезду, а поблизости  бродил
какой-то  милици Увидев  машину, он  раскрыл  от удивления  рот, потом,
увидев меня, раскрыл еще шире.  Только Марис  отъехал, милиционер попросил у
меня документы  и начал "права качать":  кто за  рулем?  Из какой страны?  И
прочую чушь...
     Не знаю,  сколько бы  продолжался  этот  допрос,  но с  громким визгом,
двигаясь задним ходом, перед нами  остановилась машина Мариса. Высунувшись в
окно, он недовольно спросил:
     - В чем дело, капитан?
     -  А  вам  какое... -  недовольно начал  тот, но взглянул на  Мариса  и
мгновенно  расплылся в  улыбке.  - Извините,  вы можете  дать автограф  моей
супруге, Тамаре? Она вас так любит, товарищ... -  Он запнулся на мгновение и
неожиданно закончил: - Товарищ Спартак!
     Я не удержался и прыснул, а Марис как ни в чем не бывало:
     - Хорошо, только на чем?
     Капитан суетливо вытащил книжечку квитанций для  штрафа, оторвал одну и
протянул Марису.
     "Тамаре от Спартака!" - написал он.
     Капитан  был  в  таком восторге,  что  вытянулся  по  стойке  "смирно",
приложил руку к козырьку фуражки и стоял до тех пор, пока машина не скрылась
из виду. Потом повернулся ко мне:
     - Позвольте проводить вас до подъезда?..
     И  с тех  пор, когда  мы  подъезжали  в дежурство  этого  капитана,  он
регулярно отдавал нам честь.
     С этого фильма началась  моя дружба  с одним  из самых  великих актеров
нашего времени - Арменом Борисовичем Джигарханяном...
     Людмилу Марковну Гурченко я  тоже считаю великой актрисой и потрясающей
певицей современности, но писать о ее характере я бы воздержался...
     Один пример  все-таки  приведу. Гинзбургу  понадобилось  снять кадр,  в
котором  Людмила  Марковна должна быть одновременно в  образах  шести  своих
героинь.  В то время технические  возможности ТВ были  более  скромными, чем
сейчас, и потому мне нужно было срочно найти пять дублерш.
     Представляете? Найти дублерш под уникальную фигурку,  с  самой тонкой в
стране талией?!  Тем более что эти дублерши должны облачиться  в собственные
наряды актрисы...
     Я  пересмотрел едва ли  не весь советский балет, ритм-балет,  актерские
училища... С неимоверными усилиями мне удалось отыскать пять дублерш.  Среди
них была  даже одна со званием "Народная артистка СССР". Господи, только она
и  я знаю,  что мне пришлось предпринять, чтобы  уговорить  ее  пожертвовать
полдня киноискусству.
     Кульминационный момент настал: пред светлы очи  бенефициантки предстали
пять дублерш.
     Небрежно окинув их царственным взглядом, Людмила Марковна прямо при них
спросила меня:
     - Откуда они?
     -  Четверо  актрисы,  а пятая студентка...  - с  гордостью  ответил  я,
довольный, что сумел-таки выполнить столь трудное задание.
     - Что? - неожиданно повысила голос актриса. -  Чтобы я дала свои наряды
какой-то массовке? Да никогда в жизни! - Повернувшись, она вышла.
     Мои   приглашенные  остолбенели,   а  "народная"  просто  расплакалась,
выразительно взглянула на меня и едва не бегом устремилась к выходу...
     Я чувствовал себя оплеванным...
     Тем не менее я все равно люблю Людмилу Марковну!..
     После этого  фильма  меня пригласил  на беседу  известный  кинорежиссер
Александр  Митта. Ему стало известно, что во ВГИКе я  писал реферат  на тему
комбинированных съемок. Он приступал к  созданию первого советского фильма в
жанре фильма-катастрофы под рабочим названием "Запас прочности".
     Думаю, мало кто не видел фильма "Экипаж" или не слышал о нем...
     Александр Митта  предложил  мне поработать  с ним в  качестве режиссера
комбинированных съемок. К тому  времени на "Мосфильме" создалось объединение
"Дебют", которое возглавил А. А. Мамилов. Мне удалось дойти до самого  Ф. Т.
Ермаша, тогдашнего Председателя Госкино СССР, и получить его добро на съемки
своего дебюта. Один  из  моих доброжелателей, работавший в  Госкино,  сказал
мне,  что  там  мой  сценарий понравился,  и  это послужило  основанием  для
положительного решения.
     Не могу не похвастаться, что один из самых выдающихся операторов нашего
кинематографа,  Павел Лебешев, снявший недавно с лидером нашего кино Никитой
Михалковым "Сибирского цирюльника", согласился снять мой дебют.
     Перечитав слова  о  том,  что мне  удалось дойти  до  Ф.  Т. Ермаша,  я
подумал, что  у  читателя может возникнуть  ощущение, что  у меня все  легко
получилось.  До нашей  встречи я десятки  раз  посылал ему  письма,  моля  о
помощи, и не получил ни одного ответа.
     Однажды,   подрабатывая  на   Московском   кинофестивале   в   качестве
переводчика болгарского режиссера  Иванки Грыбчевой -  на том  фестивале  ее
фильм  "Ни с кем"  получил серебряную премию, - я, естественно,  оказался  в
числе приглашенных на  прием в  посольство  Болгарии. А  накануне Грыбчева с
удивлением услышала, что я  ее  коллега. И все  выпытала  о моих  творческих
проблемах.  После  нескольких  тостов  в честь обладательницы  премии  и "за
дружбу между народами", Грыбчева, сидевшая рядом с Ермашом, спрашивает  его,
указывая на меня:
     - Вы знакомы?
     - Вроде нет... - не очень уверенно ответил он.
     - Режиссер Доценко...
     Ермаш  недоуменно  пожал плечами и  о  чем-то  спросил  сидящего  рядом
помощника, тот, похоже, ответил, что тоже меня не знает.
     Меня просто  взорвало  от такой лжи:  после  каждого  своего послания я
буквально  терроризировал  его  секретаря,  допытываясь,  дан  ли  ход моему
обращению.  И всякий  раз тот  отвечал,  что мое послание положено  на  стол
председателя, но пока никакой реакции.
     - Филипп  Тимофеевич,  я  раз  десять обращался к вам,  но  ни  разу не
получил ответа! - с обидой произнес я, органически не переваривая неправду.
     Вы бы видели взгляд, которым он одарил меня, но тут же взял себя в руки
и натянуто улыбнулся.
     -  Попробуем разобраться, - сказал он и добавил: - Но не за праздничным
столом...
     Фестиваль  закончился,  Грыбчева  уехала, а  меня  года полтора-два  не
пускали  на "Мосфильм":  было  распоряжение  самого  Генерального  директора
студии, им был в то время бывший генерал милиции Н. Т. Сизов,  не выписывать
мне даже разовые пропуска!
     То ли  у  Ермаша было  легкое  ощущение вины,  то ли сыграла  роль  моя
встреча с Андроповым, но он принял меня, повысил  тарификационную  категорию
режиссера и дал "добро" на дебют...
     Прошло много  лет, я  выпустил  свои  первые  книги  и  ехал  как-то  в
троллейбусе по Комсомольскому проспекту. Вдруг вижу знакомое лицо: да это же
сам Сизов - постаревший, сильно сдавший.
     - Здравствуйте, Николай Трофимович!
     - Здравствуйте, - чуть натянуто ответил он.
     - Не узнаете?
     - Почему... узнаю: Виктор Доценко...
     - Очень давно меня терзает вопрос...
     - Почему я с вами так поступил? - неожиданно перебил он.
     - Именно!
     - По-другому я не мог тогда поступить: я - простой исполнитель... А вы,
несмотря на судимость, все равно сумели пробиться...
     Этот  одряхлевший чиновник вовсе не чувствовал себя  виноватым, даже не
сделал вид, что раскаивается. Но меня удивило, что он не только узнал  меня,
но и ЗНАЕТ обо мне... Чувствовалась старая ментовская закалка...
     Почему-то он вызвал у меня жалость, и  мне расхотелось продолжать с ним
разг
     - Мне выходить на следующей, прощайте! - сказал я и пошел к выходу...
     * * *
     Однако продолжим...
     Немного о сценарии, который я назвал "Гнездо на ветру". Не помню, где я
наткнулся  на  синопсис двух  молодых студентов сценарного факультета. В нем
схематично была изложена идея этой истории.  А сама история, перекликавшаяся
с  рассказами  друзей-ветеранов  Михаила  Петровича  Еремина,  настолько мне
понравилась, что я  решил сам написать сценарий. Созвонился с этими ребятами
и все  откровенно  им объяснил, пообещав, что если сценарий  будет принят, я
обязательно  вставлю  в титры их  фамилии,  как  авторов  идеи.  В сценарии,
написанном мною для  дебюта,  шла  речь  о  трагических  двадцатых  годах  и
Гражданской войне в Сибири. Многодетная семья староверов, как и  вся страна,
разделилась на два  лагеря:  одни за  красных, другие  - за  белых, однако в
решающую минуту  для  семьи, все  братья,  ведомые отцом,  становятся  на ее
защиту и почти все погибают.
     Нисколько  не  маскируя,  я  сознательно  написал   его  как  советский
"вестерн".   Фильм  был  сложнопостановочным,   насыщенным   многочисленными
трюками, погонями  и  стрельбой (много позже  я  воплотил некоторые  прошлые
замыслы  в  своем фильме  - "Тридцатого  уничтожить!"),  и  затрат  требовал
несколько  больше,  чем  обычный. Именно поэтому  директор "Дебюта" поставил
меня в план на середину восьмидесятого  - начало  восемьдесят первого годов.
Пока я был свободен и согласился работать с Миттой.
     Должности   режиссера   комбинированных   съемок   в   тарифной   сетке
кинематографа  тогда   не  было,  и  потому  Митте  пришлось   убеждать  три
министерства: Госкино  СССР,  Министерство  финансов и  Министерство труда и
заработной платы, что такая должность необходима.
     Работы на участке комбинированных съемок было выше крыши. Вся стоимость
двухсерийного   фильма  составляла  один  миллион   двести  пятьдесят  тысяч
(огромные по тем  времена деньги), а пятьсот пятьдесят  тысяч, выделенные на
комбинированные  съемки, говорили  сами за  себя. И поэтому я был очень рад,
что через пару месяцев мне в помощь взяли Георгия Михайловича Николаенко. Он
приехал с Украины и был связан каким-то родством с Сергеем Бондарчуком.
     Николаенко был удивительно интеллигентный и очень начитанный парень, и,
несмотря  на то что мы были как бы соперниками, у нас никогда  не  возникало
проблем и взаимных претензий: он занимался одними делами, я - другими.
     Заместителем  Криштула   работала  бывшая   актриса  Валечка   Лысенко,
сыгравшая  главную  роль в фильме,  "Свадьба в  Малиновке",  они  с Георгием
полюбили друг  друга и  вскоре поженились.  Откровенно  говоря, я по-доброму
завидовал этой удивительно нежной паре. Впоследствии Георгий стал извест-ным
режиссером и сделал много хороших картин...
     Почти  два года отдал я  фильму  "Экипаж", и  результат, как  убедились
зрители,  налицо. Остановлюсь на некоторых,  наиболее, с моей точки  зрения,
интересных историях.
     Фильм был посвящен героическим будням  летчиков гражданской авиации. И,
конечно же, главным консультантом фильма был  назначен заместитель  министра
гражданской  авиации  Павлов. Каким-то  чудом  мне удалось получить  у  него
бумагу, примерно следующего содержания:
     Вначале  идет  текст  о замысле  фильма,  а потом  слова,  напечатанные
наискосок красным шрифтом:
     "Всем  предприятиям Гражданской  авиации, всем аэропортам, диспетчерам,
кассам  и депутатским залам  оказывать всяческое содействие  режиссеру этого
фильма Доценко  В.  Н." и далее подпись -  заместитель министра  гражданской
авиации Павлов.
     Как же мне пригодилась эта важная бумага!
     Я уже упоминал  о  макете Омского нефтезавода. На  этот  макет я вышел,
познакомившись с  тогдашним заместителем министра авиационной промышленности
- И.  С. Силаевым. Встретившись  с этим простым, удивительно добрым и  умным
человеком, я просто в него влюбился и нахально, не посоветовавшись с Миттой,
предложил  Ивану Степановичу стать консультантом фильма. Тот отказывался, но
я  все-таки  его  уломал. А потом  вывалил на его плечи целый воз проблем: и
нужен-то хвост ТУ-154, и нужны-то  макеты этого же  самолета,  и еще десятки
просьб, среди которых и макет нефтезавода. Иван Степанович сразу вспомнил об
Омском  нефтезаводе, поскольку  был дружен с  его бывшим директором Рябовым,
возглавлявшим теперь московский главк.
     Силаев тут же звонит ему и просит оказать содействие, добавив при этом,
учитывая мои намеки на  скудность  бюджета фильма, чтобы его подчиненные  не
сдирали с "бедных  кинош-ников" последнюю шкуру. На вопрос Рябова: что будет
с макетом в дальнейшем, Иван Степанович хитро усмехнулся:
     - Не беспокойся, вернут все, что останется!
     И  подмигнул мне:  прочитав  сценарий,  он  уже знал, что  макет  будет
взорван...
     Помощь Ивана Степановича оказалась бесценной для фильма. С его подачи к
созданию  макетов ТУ-154  различных масштабов  и  иных макетов  подключились
такие  мощные  силы, как завод-400, Казанский  авиационный институт,  и  еще
десятки предприятий страны. Пока создавались эти макеты и  модели, я занялся
макетом Омского нефтезавода. Он  был сделан немецкими  макетчиками и занимал
внушительную площадь: примерно в  сто квадратных метрах, да и в высоту был с
человеческий рост. И все это хозяйство как-то нужно было переправить к месту
съемок, которые намечались под Ялтой.
     Надо отдать должное щедрости нефтяников: именно они, конечно же, не без
поддержки  Силаева  и  Рябова, сотворили  специальные деревянные контейнеры,
тщательно все упаковали  и  помогли отправить. И кстати,  по очень  льготным
тарифам. В мои обязанности входило контролировать их  работу, что я и сделал
с большой радостью: вы же помните, что мои родители живут в Омске!
     Эта поездка запомнилась встречей  с Ларисой Петровой  с битьем чешского
хрусталя и  двумя забавными  историями.  Первая  из  них связана  с  Арменом
Джигарханяном.
     В те дни в Омске гастролировал Театр имени Маяковского. Я, естественно,
поспешил  встретиться  с  Арменом. Прихожу к нему в номер  гостиницы,  а там
медсестра - у него прихватило поясницу  и  нужен  обезболивающий укол. Армен
прилег  на  кушетку, а девушка готовит шприц,  ампулу с лекарством, ватку со
спиртом.  Вы можете себе  представить состояние молоденькой  провинциалочки,
которая вдруг оказалась рядом с великим  человеком. Да еще от  нее зависит и
самочувствие этого человека. Волнение  - через край,  ручонки трясутся,  все
валится из рук. И чтобы хоть как-то скрыть напряжение, девушка тараторит без
умолку,  рассказывая  о  фильмах  с  его  участием,   о  его  ролях.  Настал
кульминационный момент:  она набрала  наконец  в шприц лекарство,  подошла к
Великому,  осторожно  сдвинула вниз пижамные штаны, чуть оголив  царственную
ягодицу и, подняв вверх шприц, брызнула лекарством - и вдруг:
     - Армен Борисович,  а можно спросить вас?  -  сосредоточенно  глядя  на
кончик иглы, с неким кокетством начала она.
     - Конечно, девочка! - томясь от ожидания, кивнул Армен.
     -  Армен  Борисович,  а  какие  у вас творческие...  - тут  она с силой
вгоняет иглу в бедного артиста, - ...планы?
     - Ой! - роняет тот и облегченно добавляет: - Большие!
     Я едва не рухнул со стула, столь смешна была эта сценка. Но еще смешнее
было потом, когда медсестра, бросив почему-то "спасибо", вышла из номера.
     - А что смешного? - удивился Армен, вставая с кушетки.
     -  Как что? - Я, точно  придерживаясь увиденного и услышанного, в лицах
пересказал сценку.
     Армен хохотал так, что я даже испугался за него.  Посмеявшись несколько
минут, он вдруг сделал серьезную мину и сказал:
     -  Ну ты и артист! - Потом помолчал и  добавил: - У меня даже радикулит
прошел!..
     По просьбе мамы, души не чаявшей в  Армене, я  пригласил его а гости  к
нам домой. Мама напекла  всяких  вкусностей, накрыла богатый, насколько было
возможно в то  время,  стол. Смотрю  на  маму и не могу  понять:  что с  ней
происходит? Ходит,  ходит  кругами...  Такое  впечатление, что  она  чего-то
стесняется.
     - Мама,  чего ты мнешься?  Хочешь что-то  спросить - спроси:  здесь все
свои!
     - Армен Борисович, -  нерешительно проговорила мама.  -  Может, снимете
пиджак, я его вам поглажу!
     Только тут  я обратил  внимание,  что  его пиджак действительно  сильно
помят.
     - Ой,  мамуля!  - расхохотался Армен. - Этот пиджак для съемок, и я его
специально разнашиваю: иногда даже сплю в нем!..
     Милая моя  мама с  тех  пор  часто вспоминает эту историю и каждый  раз
смущенно краснеет, заканчивая следующими словами:
     - Вот глупая... Как я могла  подумать, что у ТАКОГО  артиста может быть
что-то не в порядке...
     * * *
     Упаковка  макета  близилась  к завершению, когда мне позвонил  директор
картины Борис Криштул и сказал, что съемки в Париже под  угрозой срыва из-за
того, что  Георгий  Жженов,  играющий одну  из главных ролей,  находится  во
Владивостоке  на  гастролях  с   театром.   И  выяснилось  это  только  что.
Естественно, спрашиваю:
     - А я при чем?
     - Только ты можешь спасти съемки!
     - Каким образом?
     -  Дело в  том, что  съемки в  Париже,  в  аэропорту  Шарль  де  Голль,
начинаются  послезавтра,  а  его спектакль  тоже идет послезавтра! Перенести
съемки  в   Париже  нельзя:  будет   такая  неустойка,  что  фильм  придется
остановить...
     - Значит, нужно отменять спектакль! - резонно заметил я.
     -  В  том-то  и  проблема:  спектакль  идет  в честь  празднования  дня
Военно-морского флота! Директор театра  и  слышать не хочет  о замене. И его
можно  понять: первый  секретарь  Приморского крайкома к  Брежневу  заходит,
открывая дверь ногой!
     - А что я могу  сделать? - Я уже догадывался, куда клонит Криштул: зная
мои пробивные качества, меня часто кидали на задания, требовавшие общения  с
важными персонами.
     Кстати,   еще  в   подготовительный  период  Криштул  как-то  входит  в
режиссерскую мрачнее тучи.
     - Что случилось? - спрашиваю.
     - Сцена встречи нашего героя с космической капсулой под угрозой срыва!
     - Почему?
     - Шаталов отказывается визировать сценарий... даже вернул его...
     - Кто отвозил сценарий?
     - Мой зам...
     -  Понятно. - Я помрачнел: его зам был настолько косноязычен, что часто
получал  отказы даже там, где  уже все было согласовано. - Давай машину, сам
повезу...
     Созваниваюсь, с трудом договариваюсь о встрече. Приезжаю.
     -  Владимир  Александрович, очень  прошу  вас прочитайте его,  -  кладу
сценарий перед ним.
     -  Чего  его читать? Я уже просмотрел... - Он покачал  головой.  - Ну и
накрутили вы там... Так же не может быть!
     - Владимир Александрович, я оставлю его вам, а через недельку загляну с
большой надеждой, что вы измените свое мнение и подпишите...
     - Оставьте... - Он пожал плечами. - Но не надейтесь!
     Я  вышел  в  совершенной  уверенности,  что  на  этот  раз у  меня  все
сорвалось. Вернулся и  доложил  Криштулу,  что мне нужно было в  первый  раз
ехать, но я упросил его подумать недельку.
     За   следующую  неделю   произошли   события,   заставившие   Шаталова,
руководителя Центра управления полетами, изменить свою точку зрения. Сначала
американский "боинг", одного класса с ТУ-154, на  высоте десять тысяч метров
теряет часть обшивки, и  летчику, резко снизившемуся  до минимальной высоты,
удалось  не  только  избежать  катастрофы,  но и  не  обморозить  никого  из
пассажиров. В  эти же дни  у нашего космонавта произошла нештатная ситуация:
во  время  работы   космонавта  в  открытом  космосе  у  станции  оторвалась
двадцатитонная  антенна.  И   если  бы  не  мгновенная  реакция  космонавта,
успевшего  толкнуть ее в открытый космос,  она упала бы на Землю, и никто не
мог знать, какой ущерб она бы причинила...
     К назначенному сроку  я  вхожу в  кабинет В. Шаталова и молча смотрю на
него, с еле заметной улыбкой.
     - Уже знаете? - вздохнул он.  - Да, если уж  ТАКОЕ происходит, то у вас
это... - Он махнул рукой, взял  ручку и написал на титульном листе сценария:
"Возражений  нет" -  и расписался. -  Не забудьте  на  премьеру  пригласить!
Удачи!..
     -  А  как же  с космической капсулой? - напомнил я. - Не  из картона же
делать...
     -  За пару дней до съемок позвони: привезут вам и капсулу, и парашют, и
два костюма космонавтов...
     - Спасибо!
     Владимир Александрович перечислил все, о чем мы писали в  письме на его
имя, и точно выполнил свое обещание...
     Когда  на студию привезли костюмы космонавтов, я  не удержался и  решил
узнать,  что чувствует в нем космонавт.  С  трудом натянул костюм  на себя и
даже сфотографировался в нем вместе с Анатолием Васильевым, исполнявшим роль
летчика,  который  обнаруживает  капсулу  с   космонавтами.  Признаюсь,  без
специального  устройства, осуществляющего поддув  костюма, находиться в  нем
малоприятно:  буквально минут  через пять я вспотел так, что пот ручьями лил
по спине...
     А еще я проэкспериментировал со  сложным гримом, в  котором  должен был
сниматься  тот  же  самый Васильев. По  ходу  действия фильма  он должен был
пролезать сквозь разрубленные топором  металлические перегородки,  добираясь
до  воздухозаборника,  чтобы устранить  посторонний  предмет,  застрявший  в
рулевом управлении.  Устранив предмет,  он срывался и  летел внутрь,  сильно
изранив лицо. Мне как режиссеру необходимо было выяснить,  как  ощущает себя
актер при  таком  сложном  пластическом гриме. Надо  заметить,  что ощущение
непередаваемое. Не очень подумав о  последствиях, я сфотографировался в этом
гриме и один из снимков отослал родителям... Мама едва не упала в обморок...
     Однако вернемся к Парижу...
     - Только ты можешь спасти картину! - льстиво выдохнул Криштул.
     - Но у меня даже денег нет на авиабилеты!
     - Я уже выслал телеграфным переводом!
     То есть Криштул заранее все продумал,  и мне ничего  не оставалось, как
согласиться.
     Получив на почте деньги, я бросился в кассу Аэрофлота. Боже, билетов во
Владивосток  нет! Что делать? И тут я вспомнил про важную бумагу заместителя
министра.  Подхожу  к  депутатской  кассе,  протягиваю  свое удостоверение и
грозное  предписание. Без  звука  находят  билет. Однако неприятная новость:
лететь придется аж с тремя пересадками - сначала в  Москве, потом где-то еще
и, наконец, в  Хабаров-ске.  А это  значит, что могу  потерять  на  ожидании
очередных рейсов столько времени, что опоздаю! Опять сакраментальный вопрос:
что делать?
     И тут  меня  понесло:  иду  к начальнику  аэропорта и, нагромоздив одну
важность на другую, прошу его помощи. Не знаю, что  больше повлияло на этого
милого человека: моя  бумажка или любовь к  кино, но он сообщил по цепочке о
следовании "важной персоны" и, наверное, намекнул на что-то еще...
     Вероятно, я был первым, а может, и единственным пассажиром, который ТАК
добирался из Омска во Владивосток. Прилетаю в Москву, меня с машиной у трапа
встречает  представитель Аэрофлота, везет меня в  комнату  отдыха депутатов,
где я совершенно бесплатно попиваю и закусываю с часок, потом снова в машину
до  трапа  и лечу  до  следующего  города, там  все  повторяется:  машина  -
депутатская - машина - самолет.  В Хабаровске -  то же самое! Естественно, у
меня произошел в  голове сдвиг, и я  совершенно перестал ориентироваться  во
времени.
     Прилетаю во Владивосток - светло, добираюсь до гостиницы "Владивосток",
время  на моих часах - четыре.  Узнаю,  Жженов у себя в  номере, поднимаюсь,
стучу - не открывает,  стучу громче - открывается дверь, и передо мной стоит
в трусах (везет мне на мужчин в трусах!) артист и протирает сонные глаза.
     - Георгий Степанович,  спать после  обеда не очень полезно, - с улыбкой
замечаю я, а у самого кружится голова и качает из стороны в сторону: вот-вот
засну на ходу.
     - Какой, к черту, обед? - восклицает артист, - Четыре часа утра!!!
     Пришлось извиняться, а потом  я попросил ввести в курс событий.  Жженов
подтвердил, что директор театра и слышать ничего не хочет, то есть положение
аховое! Я  все-таки  позвонил ему, но разговора не  получилось  - тот только
ехидно проговорил, что  "если  я  такой умный", сам бы и обратился к первому
секретарю  крайкома. Меня это задело: я попросил у  него телефон и заявил на
прощанье:
     -  И  обращусь!  -  после  чего  мы  решили  немного  поспать:  Георгий
Степанович любезно предложил мне кушетку...
     В половине восьмого  я, взбодрившийся от  выпитого кофе, звонил первому
секретарю Ломакину. К счастью, он оказался на месте.
     - Виктор Павлович,  доброе утро, с вами говорит кинорежиссер Доценко: я
только что прилетел из Москвы и должен с вами встретиться!
     Видно, в моем голосе было столько страсти, что первый секретарь сказал:
     -  Если  в течение двадцати  минут  доберетесь  до моего  кабинета,  то
повидаемся, а  нет...  не  найдете  меня: буду ездить по  городу и проверять
готовность к празднику!
     - Спасибо, буду! - ответил я, почему-то твердо веря, что успею.
     - Неужели согласился встретиться? - спросил вдогонку Жженов.
     - Конечно! - крикнул я на бегу.
     Вылетел  из гостиницы и тогда сообразил,  что не  знаю, где этот чертов
крайком. Да и такси не было видно. Вдруг вижу военный "газик", подбегаю:
     - Отец, выручай: опаздываю! - умоляюще попросил я пожилого водителя.
     - Не могу: вот-вот  генерал должен выйти... - не очень уверенно ответил
тот.
     - Заплачу, сколько скажешь...
     - А куда нужно-то?
     - Первый секретарь крайкома ждет меня!
     - Первый секретарь? - недоверчиво переспросил он и окинул меня взглядом
с ног до головы.
     - Я кинорежиссер из Москвы!
     - Земляк, значит? -  обрадовался водитель.  - Садись,  крайком  - рукой
подать... Если что - скажу, заправлялся долго...
     Крайком действительно оказался  в пяти минутах езды,  правда быстрой. К
счастью,  пропуск был уже  заказан,  пулей взлетел на второй  этаж  и увидел
выходящего из приемной высокого стройного мужчину лет  пятидесяти. Почему-то
сразу решил, что это и есть первый секретарь.
     - Виктор Павлович? - переводя дыхание, спросил я.
     - А вы, судя по всему, Доценко.  - Он улыбнулся. - Успели все-таки? Что
ж, нужно и мне держать слово: пройдемте в кабинет...
     Ломакин сел за стол, а мне предложил место напротив.
     - Рассказывайте, что за беда у вас, - догадливо произнес он.
     Меня словно прорвало -  чего только я ему не плел - и про "важнейшее из
искусств", и про "проклятых" капиталистов из Парижа, которые хотят поставить
нас на колени, и про то, что люди должны помогать друг другу...
     Ломакин сидел и внимательно меня слушал, потом не выдержал.
     - Извините, Виктор Николаевич, о чем  все-таки речь? - воспользовавшись
секундной паузой, вставил он.
     - Завтра  Жженов должен быть на съемках в Париже. Их перенести  нельзя:
придется платить огромную неустойку...
     - А я при чем? - Он искренне удивился.
     -  Жженов  участвует  в  завтрашнем   спектакле   на  праздновании  Дня
Военно-морского флота!
     -  Понятно.  - Он  нажимает кнопку селекторной  связи.  - Миша, в плане
праздника стоит спектакль московского театра...
     - Да, Виктор Павлович! - подтвердил приятный баритон.
     - Так вот, отмени его!
     - Как?
     - Отмени!  - строже повторил Первый. - За Жженовым  специально режиссер
из Москвы  прилетел! Сажай  его  на ближайший рейс до  Москвы: его  в Париже
ждут!
     - Но чем же я спектакль заменю: билеты-то все проданы? - растерялись на
другом конце провода.
     - Чем, чем! Не  первый раз замужем: "сборную солянку" сделай! И вот еще
что: я по объектам  поехал, а ты  позаботься, пожалуйста, о нашем московском
госте... -  И мне: -  На денек останетесь погостить,  Виктор Николаевич? - Я
согласно кивнул. - Наш номер, город показать...  в общем, все как следует...
Сейчас он подойдет к тебе... Доценко Виктор Николаевич...
     Он отключил связь и встал из-за стола.
     - Если бы не предпраздничная суматоха... - Он вздохнул и протянул руку.
- Удачи вам, тезка, и вашей картине!
     - Спасибо вам огромное! Если бы все  государственные деятели так быстро
разрешали возникающие  проблемы...  -  прочувственно начал  я,  но  он  чуть
смущенно перебил:
     - Ну уж, ну уж... - и добавил: - Я тоже не без греха!..
     - Веселого вам праздника...
     -  Привет  Москве!.. Марина  Витальевна,  проводи  московского  гостя к
Михаилу! - на ходу попросил он секретаршу.
     Я подумал,  что  "Миша" -  это  помощник по общественным связям,  проще
говоря, мальчик на побегушках. Как  я удивился, когда меня подвели к двери с
табличкой "Второй  секретарь  крайкома"... "Миша" был приятный и тоже весьма
деловитый мужчина лет сорока. Он  радушно  угостил чаем, потом, извинившись:
"Родина зовет подвиги совершать" - позвонил по селектору и сказал:
     - Тамара,  у меня в  кабинете  московский кинорежиссер,  прояви  о  нем
заботу... - Он сделал еле  заметную  паузу и добавил: - В  общем, по  полной
программе!
     Помню,  у  меня промелькнуло: "Интересно,  что  это за полная программа
такая?"
     Через минуту в кабинет вошла симпатичная и очень фигуристая женщина лет
двадцати пяти. Мило улыбнувшись, она сказала:
     - Пойдемте, Виктор Николаевич!
     - С удовольствием! - Я был искренне рад, что сопровождать меня поручили
женщине, да еще такой милой.
     Почему-то я был  уверен, что она-то  уж точно "по общественным связям",
но я вновь ошибся: Тамара оказалась заведующим отделом крайкома по культуре!
     Миша, Тамара - видно, осталась эта привычка с комсомольских времен...
     У выхода нас ждала черная "Волга", и Тамара повезла меня по городу,  по
пути  рассказывая  о  его   достопримечательностях,  как   заправский   гид.
Оказывается, Владивосток, если смотреть на него  с птичьего полета, похож на
растопыренную  пятерню и  между каждым пальцем - бухта. Всюду  чувствовалось
предпраздничное настроение, город прихорашивался, почти на каждом шагу алели
знамена.  Мне очень жаль,  что после долгого перелета и короткого сна я мало
что соображал. К обеду это заметила и Тамара.
     Она повезла меня сначала в ресторан, где мы чудесно пообедали с красным
вином, а потом она отвезла меня в гостиницу.
     Мой самолет  вылетал на следующий день  после обеда, а Тамара пришла ко
мне  ровно  в  девять  часов.  Она  заказала  завтрак  в  номер,  мы  плотно
позавтракали.  Потом  Тамара  сказала,  что нам нужно  кое-куда  съездить по
программе, и загадочно добавила, что мне понравится...
     Мы остановились перед красивым современным зданием из стеклобетона. Это
был  магазин "Океан". Когда мы вошли  в  торговый  зал, впечатляющий  своими
размерами, меня поразило  совсем  другое:  полупустые полки.  Представляете,
морской  порт,  рыбный город,  казалось бы, удаленный от центра страны, а  в
витринах  рыбного магазина  только  куски  китового мяса  да банки  "Завтрак
туриста". Я взглянул на  Тамару, и в моих глазах читался  вопрос:  "Зачем мы
сюда пришли?"
     - Доверьтесь мне, Виктор Николаевич! - улыбнулась она.
     И  тут  же  нам  навстречу,  радостно  улыбаясь,   вынырнула  откуда-то
миловидная женщина в летах.
     - Тамара Андреевна, здравствуйте! - радушно воскликнула она.
     -  Познакомьтесь,  это  Виктор  Николаевич  Доценко -  кинорежиссер  из
Москвы, а это наша Валечка - директор магазина! - представила нас Тамара.
     - Очень приятно! - Я галантно приложился к ручке директорши.
     - Валечка, по высшему классу! - сказала Тамара загадочную фразу.
     - Конечно, Тамара Андреевна! - Директриса удалилась.
     Я не понимал, что  происходит,  но вопросов не задавал. Через несколько
минут директриса вручила мне огромнейший полиэтиленовый пакет, который весил
не менее шести килограммов.
     - Что это? - удивился я.
     - Здесь  все, что  есть в нашем городе:  икорка, балычок,  осетриночка,
кеточка и другое... - Мне понравилось, как ласково называла она  деликатесы,
но  мой  мозг  тут  же превратился в  счетную  машину:  я  пытался соотнести
оставшуюся у меня наличность и возможную стоимость содержимого пакета.
     Я смущенно взглянул на Тамару:
     - Что же вы меня не предупредили, что  заедем в магазин... У  меня вряд
ли найдется с собой ТАКАЯ сумма, - и открыл бумажник.
     - Обижаете, Виктор Николаевич, это презент от крайкома...
     - Но я не могу при... - попытался отказаться я, но Тамара взяла меня за
локоть:
     -  Все  нормально, Виктор Николаевич, ни один наш гость  не уезжает без
даров нашего моря!.. Не обижайте нас...
     В ее голосе было нечто, что заставило меня смириться.
     -  В  таком случае спасибо  и крайкому, и особенно вам, Валечка!.. -  Я
подхватил увесистый пакет.
     Уже в машине Тамара сказала:
     - И что вы такой щепетильный, Виктор Николаевич?
     - Как-то не привык к халяве.
     -  Какая  же  это  халява?  -  обидчиво  заметила  она.  -  У  крайкома
специальная статья для этих расходов на гостей!
     - Гостя приглашают, а я сам прибыл! - Я все еще ощущал себя неловко.
     - Вы слышали, что приказал Второй?
     - Ну...
     -  По   полной  программе!  Не  ставьте  меня  в  неловкое   положение!
Договорились?
     Я кивнул.
     - Вот и хорошо. - Тамара облегченно вздохнула. - Кстати, почему в Омск,
а не в Москву?
     Я рассказал о своей работе на фильме, и Тамара искренне воскликнула:
     - Боже, как интересно! А если я как-нибудь навещу вас в Москве?
     -  С удовольствием приму  вас... - Я улыбнулся  и добавил: -  По полной
программе!
     Она весело рассмеялась...
     Когда я,  вновь передаваемый, как эстафетная палочка, с рейса  на рейс,
прилетел в Омск, мама, увидев привезенное мною богатство, даже прослезилась:
некоторые  из продуктов она  в жизни никогда  не видела. Через две  недели я
вернулся  в  Москву,  а  она  еще  долго  писала,  что продолжает лакомиться
привезенными из Владивостока деликатесами...
     Работы по изготовлению моделей ТУ-154 в Казанском авиационном институте
тоже  пришлось  контролировать  мне.  Там я очень  сблизился  с  проректором
института по имени Рифкат. Жить в Казани пришлось около месяца, и он поселил
меня  в  студенческое общежитие,  в котором  была  специальная трехкомнатная
квартира для  важных гостей. Вероятно, не стоит говорить, что по  ночам  мне
скучать  не  приходилось:  вряд ли кого  этим  удивишь.  Однако  Казань  мне
запомнилась  именно сексуальным  опытом. В один из предвыходных  дней Рифкат
предложил  "повеселиться". Он завез  ко мне  коньяка,  вина,  шампанского, я
закупил  продуктов  и  стал ждать: к восьми  часам  должны  были  прийти две
девицы, а вскоре должен был приехать и сам Рифкат.
     Девицы явились в точно  назначенное время.  Обе они были длинноногие  и
симпатичные, но  одна  черненькая  пышечка, вторая  -  по сравнению с первой
худенькая блондинка. Ждем...  час,  другой...  Рифката  все нет...  Вдруг он
звонит - не придет, за ним зашла жена.
     - А мне что делать? - растерянно спрашиваю я.
     - Один разберешься! - с явным намеком отрезал тот.
     Но  мы же не сидели  "в сухую"  и  не раз  пригубили. Услыхав  новость,
девчонки нисколько не огорчились.
     - Нам и втроем хорошо будет! - многозначительно заметила брюнетка.
     Она  не обманула:  ночь была действительно восхитительной. Это  сейчас,
когда видеоэротику  и порно  можно приобрести  буквально на каждом шагу, нет
никаких тайн  в  интимной  жизни,  а  в то время  для  меня  это было  самым
настоящим шоком, хотя, честно признаюсь, - не неприятным...
     С фильмом "Экипаж" у меня связано  еще одно интересное  воспоминание. В
подготовительный  период Митта, уверенный,  что у него  будут сниматься Олег
Даль и Елена Проклова, и не  думал о других актерах,  случилось неожиданное:
Даль ушел в депрессию, а Проклова была очень занята на другой картине. Нужна
была срочная замена. Замену Далю нашли - великолепно, на  мой взгляд, сыграл
Леонид Филатов. С ним  мы сдружились и поддерживаем теплые  отношения до сих
 А с героиней возникли сложности. Вскоре к поискам подключили даже меня,
режиссера комбинированных съемок.  Кого  мы только не  предлагали - никто не
устраивал  Митту,  и  всякий раз  он, расставшись с очередной  кандидатурой,
говорил:
     - Поищем еще...
     Однажды  я побывал на спектакле первого курса ГИТИСа и обратил внимание
на очень талантливую, на мой взгляд, студентку актерского факультета - Елену
Цыплакову. Показал ее Митте. На этот раз он долго думал:
     - Оставим пока в резерве... и поищем еще... - сказал он наконец.
     Кто-то  посоветовал  ему  обратить  внимание на  Александру  Иванес  из
Училища  имени  Щукина. Посмотрел. Понравилась. Попросил  Криштула  взять  у
руководства  училища ее  характеристику, так  как  по  сценарию  она  должна
сниматься  в  Париже. И  вдруг получаем отрицательную характеристику,  более
того, оказывается, ей вообще грозит исключение. И снова Криштул просит меня:
спасай картину! Я встречаюсь с "тройкой" училища: ректором, с  комсомольским
секретарем  и  с председателем  профкома,  но  с  каждым  в  отдельности,  и
подключаю все свое  красноречие.  Мне  удалось  добиться изменения некоторых
формулировок в  характеристике, а  вместо приказа об исключении - приказа  о
переводе.
     Однако все оказалось тщетным: Александру  все  равно не выпустили тогда
за границу, и сценарий пришлось корректировать.
     О поисках героини для картины случайно узнала создательница сериала про
Штирлица  -  Татьяна Михайловна Лиознова.  Она  позвонила  мне  и  попросила
сообщить  ей, если  мне встретится  "что-нибудь интересное". В то  время она
вместе  с  Львом  Александровичем Кулиджановым  вела  третий  курс актерской
мастерской во ВГИКе, а нужной ей героини в мастерской не было.
     Когда  Митта утвердил  Александру  Иванес, я  созвонился с  Лиозновой и
рассказал  о  талантливой студентке  -  Елене  Цыплаковой.  Посмотрев  ее  в
курсовой  работе, Татьяна Михайловна  сразу  предложила  ей перейти к ним  в
мастерскую. Получилось, что я поспособствовал Леночке сэкономить два учебных
года.  И  горжусь этим, потому что  считаю  Елену Цыплакову не  только очень
талантливой  актрисой,  но  и  незаурядным режиссером.  И  более  всего  мне
нравится ее фильм "Камышовый рай"...
     Производство  фильма "Экипаж" закончилось. Пришло уже  время заказывать
титры, Александр Наумович Митта  вызывает  меня для разговора наедине. Чисто
интуитивно я почувствовал, что этот разговор не сулит мне ничего хорошего.
     Мои предчувствия оправдались: чуть смущаясь,  Александр Наумович сказал
мне,  что  все   его   попытки  добиться  разрешения   на   титр   "режиссер
комбинированных съемок" не увенчались  успехом, а  поэтому он предлагает мне
войти  в титр "режиссеры фильма".  Вы  уже знаете, режиссер фильма или,  как
принято было в нашем кинематографе, второй режиссер, - это как бы "начальник
штаба". Таким "начальником  штаба"  на "Экипаже"  была очень опытная  Марина
Колдобская.
     Как, вы думаете, я должен был поступить в подобной ситуации? Во-первых,
я был официально зачислен на должность "режиссера комбинированных  съемок" и
лишь изредка,  в  качестве  "скорой  помощи", помогал  режиссерской  группе.
Во-вторых,  это  было  неэтично  по  отношению  к  действительному   второму
режиссеру фильма, то  есть по отношению Марины  Колдобской,  которую  все  в
группе очень любили, называя ее за глаза "наша мама".
     И я откровенно сказал Митте:
     -  Александр  Наумович,  вы   меня   пригласили  в  качестве  режиссера
комбинированных съемок, у вас есть претензии к выполненной мною работе?
     - Конечно же, нет!
     - В таком случае пробивайте МОЙ титр, и если не получится, то вообще не
ставьте меня в титры фильма...
     Не знаю,  правду  ли сказал Александр Наумович,  что ему  не  разрешили
такой титр, но...
     Так  меня не оказалось в титрах  фильма. И конечно же, мне было обидно,
когда на премьере фильма в Доме  кино, при появлении в конце фильма титров -
операторы и художники "комбинированных съемок" - раздались настоящие овации,
а моей фамилии там не было...
     Правда,  немного  бальзама  на свои  раны я все-таки получил.  На одной
пресс-конференции  американцами  был задан вопрос о  полной  стоимости всего
фильма. Я, взглянув на американца, в  свою очередь спросил: а как он думает?
Тот, немного подумав,  сказал: миллионов тридцать  долларов  США. Когда же я
ему   назвал  реальные   суммы,   американец   воскликнул,  поворачиваясь  к
Генеральному директору студии:
     -  А  нельзя  ли  с  группой  комбинированных  съемок  фильма  "Экипаж"
заключить контракт на пару лет для работы в Голливуде?
     Директор  отделался шуткой,  а я был рад  и горд, что  наша работа была
столь высоко отмечена зарубежными специалистами...
     И чего я так радовался? Американцы хотели  поиметь нас по дешевке,  что
они сейчас и делают со всей Россией...
     Очень долго  дулся  я на  Сашу  Митту, но, записывая  эти воспоминания,
пересилил себя и решил с ним встретиться. Звоню, представляюсь и вдруг слышу
искренне взволнованный голос:
     - Виктор, ты? Боже, сколько лет... Давай встретимся!
     - Хорошо, когда, где?
     - В любое время... У меня в мастерской: она в центре...
     На  следующий день приезжаю, захватив несколько своих  книг в  подарок.
Несколько смущенный, Саша говорит:
     - У меня только одна книга, и я хочу тебе ее подарить...
     Красивое издание, претенциозное, но  очень точное название "Кино  между
адом и раем". Открываю дальше:
     "Дорогому  Виктору  на  добрую  память о  совместной работе  над  одним
безумным  фильмом,  с  радостью за твое развитие  и надеждой, что  твой путь
будет долгим, а наше общее дело - кино станет тебе второй матерью.
     23.03.99. Саша Митта".
     А  рядом  забавный  рисунок  (кто  не  знает  -  Александр Митта  очень
талантливый художник): кентаврик с крыльями и с цветком в руке...
     Саша пригласил  за  стол, и мы  ударились в  воспоминания.  В  какой-то
момент я не выдержал и задал ему вопрос, мучивший меня все эти годы:
     - Саша, скажи честно: ты просто не хотел, чтобы я был в титрах?
     - О  чем ты говоришь, Виктор? Я ставил тебя в титры, пытался отвоевать,
но в то время к режиссеру прислушивались только во время создания картины, а
едва сдав  исходные  материалы,  ты  становился  никем...  В  то время  были
стандартные титры и никто не имел права их менять!..
     Саша был столь  искренен, что на какую-то секунду  мне даже показалось,
что я был не прав, но это было лишь на секунду. Я до сих пор уверен, что все
титры зависят только от режиссера-постановщика.
     Во время работы над  фильмом я подружился с  руководством  Аэрофлота, и
мне предложили написать музыкальный сценарий с участием крупных звезд кино и
эстрады, и большая часть действия происходила на только  созданном  первом в
стране аэробусе.  Я написал сценарий, имея в  виду  свою любимую певицу Аллу
Пугачеву. На главную мужскую роль намечался Юрий Никулин.
     Я написал следующее...
     Почти   все  действо  происходило  в   воздухе  на  борту  лайнера,   в
экстремальной  ситуации,  которую  специально  создал  для  своего  молодого
экипажа командир корабля. Он единственный, кто знает, что авария  - учебная.
Однако   случайно   об   "аварии"  стало  известно  и  актерам,  летящим  на
фестиваль...
     Мне было очень важно исследовать характеры разных людей в экстремальной
ситуации...
     Сценарий руководству Аэрофлота понравился, и были выделены деньги, но с
одним условием: в главных ролях Алла Пугачева и Юрий Никулин.
     Сначала я встретился с  Никулиным у  него  дома на Малой Бронной.  Юрий
Владимирович оказался очень интеллигентным,  душевным  и удивительно  добрым
человеком.  Попросив  супругу  угостить  меня  чаем,  он  при  мне  прочитал
сценарий, причем ни  разу не улыбнулся: был очень сосредоточен и лишь иногда
поднимал  взор  и,  глядя  в никуда,  о  чем-то  думал,  наверное,  мысленно
представляя  прочитанное,  а  потом  сказал  слова, ставшие для  меня полной
неожиданностью:
     - А вы знаете, Витя, смешно! Давайте попробуем...
     Не  могу описать чувства, обуявшие  меня, - вряд ли  нашлись бы  точные
слова, но  я действительно пожалел  в тот  миг, что не  умею  летать. Больше
времени ушло на  то, чтобы  связаться с  Пугачевой:  я  все время попадал на
мужской  голос,  говоривший, что певица  занята или  ее нет  дома. Но я  был
терпелив и наконец услышал в трубке до боли знакомый голос.
     -  Здравствуйте, Алла Борисовна, мне срочно нужно встретиться с вами! -
на едином дыхании выпалил я.
     - Здравствуйте... А кто это? - спокойно спросила она.
     - Режиссер Доценко Виктор!
     - И о чем речь, Виктор?
     - Для вас я написал сценарий: он уже одобрен, и мне  нужно только  ваше
согласие!
     - Хорошо, подъезжайте... - ответила певица. - Сейчас можете?
     - Конечно! - нетерпеливо воскликнул я.
     - Адрес знаете?
     - Конечно!  - Честно признаюсь: не в силах пробиться к ней по телефону,
я попытался  нахально заявиться  к ней домой, с огромным трудом  разыскав ее
адрес,  но...  дежурная  не  пустила меня  даже в  подъезд,  возле  которого
кучковались  многочисленные  поклонники   любимой  певицы.  -  А  пустят?  -
нерешительно спросил я.
     - Назовете фамилию: я предупрежу...
     Алла  Борисовна  встретила  меня в  халате,  не очень  выспавшаяся,  но
тщательно причесанная. Запомнился внушительный строй  пустых бутылок  в углу
прихожей.
     -  Проходи  в  комнату,  Виктор!  -  окинув меня  быстрым,  оценивающим
взглядом,  предложила  Пугачева, а  когда  мы  присели  друг  против  друга,
сказала: - Ну...
     Я, завороженный тем, что сижу рядом с Великой, вдруг растерялся.
     - Что? - спросил я.
     -  Сценарий  принесли?  - Она  улыбнулась, словно отлично догадываясь о
причине моего замешательства.
     Я вытащил рукопись из портфеля и протянул певице.
     - Чай, кофе?
     - Нет, спасибо...
     - Может, покрепче что?
     - Нет-нет, спасибо, не беспокойтесь...
     -  Ну-ну...  - Она  стала  быстро  читать,  судя по тому,  как мелькали
страницы,  закончив, задумчиво проговорила: - В общем, ничего! - И спросила:
- Сроки?
     - Чем раньше, тем лучше!
     - Придется подождать, если, конечно, хотите, чтобы  я снималась: у меня
все расписано на  целый  год вперед... - Она пожала плечами, но, заметив мой
откровенно несчастный вид, посоветовала:  - Если  сроки поджимают,  возьмите
Ротару...
     -  Алла  Борисовна,  неужели  ничего  нельзя  сделать?  - промямлил  я,
понимая, что все мои надежды рушатся словно карточный домик.
     -  Не могу  же людей подводить! Так что... - Она выразительно взглянула
на часы.
     - Если что, можно позвонить?
     - Если что -  можно!  - улыбнулась Алла Борисовна, и я удалился с таким
чувством, что здесь и сейчас я упустил что-то крайне важное...
     Прошло  много лет. Алла  Борисовна  превратилась  в легенду  российской
эстрады, а я стал известным писателем, и  однажды мы случайно встретились на
открытии  элитного  клуба  "Феллини".  Организаторы  устроили   своеобразное
состязание  между  гостями:  отдельно  между  мужчинами  и  между женщинами.
Победителям  присваивались   почетные  звания:  "Мистер  "Феллини"  и  "Мисс
"Феллини", с вручением карточки постоянного члена клуба. Как вы думаете, кто
стал  победителями? Угадали:  королева российской эстрады  - Алла  Борисовна
Пугачева и ваш покорный слуга!..
     Я снова погрузился в поиски нормальной работы, подрабатывая актером  на
киностудиях. Вспомнился довольно забавный эпизод тех дней.
     Возвращаюсь с  очередных  съемок домой, прохожу мимо Никитских ворот: я
снимал тогда комнату на Большой Бронной, и вдруг  меня останавливает молодая
симпатичная девушка.
     - Здравствуйте, как давно я вас не видела! Почему вы к нам не заходите?
     - Здравствуйте, - недоуменно говорю я: девушка явно мне незнакома.
     -  Не узнали? - обиженно констатирует она. - Я - Марина,  ассистент  по
актерам у... - называет фамилию довольно известного режиссера.
     А я не так давно с ним общался.
     - Не вызываете, вот и не видимся, - с улыбкой отвечаю я.
     - Господи, столько раз звонила вам, но никто не отвечает.
     У меня радостно забилось сердце: неужели мне хотят предложить роль?
     - Может, у вас телефон изменился? - спрашивает девушка.
     И вновь совпадение: совсем недавно с Кутузовского проспекта, где у моей
хозяйки изменились планы, я переехал на Большую Бронную.
     - Да, сейчас у меня другой телефон...
     - Можно записать?
     - Конечно!
     Девушка открывает блокнот, достает ручку и пишет: Андрей Миронов...
     Вновь совпадение: в то время этот удивительный актер, которого я просто
обожал, тоже носил бородку похожей формы.
     Поняв ситуацию, я  онемел, стою,  не знаю, как сказать Марине, что я не
тот, за кого она меня принимает.
     - Девушка, я не Андрей Миронов, я - Виктор Доценко, - говорю наконец.
     Тут уж онемела  Марина,  а  цвет ее  щек  мог поспорить с  самым спелым
помидором... До этого  меня путали с Олегом Далем, часто принимали за Гунара
Цилинского,  но за  Андрея Миронова - впервые, и,  вы догадались, ни в одном
случае я нисколько не обижался...
     Однажды  случайно  встречаю  режиссера  Геннадия   Ивановича  Полоку  и
рассказываю  о своем безделье.  В то время  Г. И. Полока был  художественным
руководителем телеобъединения "Экран". Он  подбодрил  меня и  обещал помочь.
Через несколько дней звонит и предлагает приехать.  Повторять было не нужно:
через час я уже сидел в его кабинете.
     -  Вот, -  Геннадий Иванович протягивает мне сценарий, - прочитай, если
понравится, можно попробовать твою кандидатуру... Но учти,  до тебя было уже
три режиссера, которых герой  фильма  отклонил, а на фильме, у которого даже
не  было  подготовительного  периода,  уже  висит  девяносто  тысяч  рублей,
которые...
     -  Которые будут довеском тому, кто возьмется за эту работу? - закончил
я его мысль.
     - Точно!
     - Интересно, о чем этот... - Я взглянул на название: "Композитор Андрей
Петров,  музыкальный  фильм".  -  Тот  самый  Петров,  что  с  Рязановым?  -
воскликнул я.
     - Тот самый! - с улыбкой подтвердил Геннадий Иванович.
     - Когда нужен ответ?
     -  Чем   раньше,  тем  лучше!  Фильм   должен  выйти  на  экран  к  его
пятидесятилетию, в сентябре...
     А на дворе стоял уже март.
     - Я пошел...
     Прочитав "сценарий", схватился  за  голову, почему и  поставил кавычки.
Текст  был  в  обычном газетном  стиле. Я  попал в  точку:  "сценарий" писал
ленинградский журналист,  приятель композитора. Я  никогда не писал сценария
музыкального  фильма,  но  понял  главное:  писать   его,   лишь  перечисляя
произведения композитора, вставляя интервью о нем и давая отрывки из фильмов
и спектаклей, неправильно - людям будет скучно. Нужно нечто неординарное.
     Наконец я  нашел  форму.  Центром фильма должны  стать, на мой  взгляд,
основные произведения композитора Андрея Петрова: балеты  "Сотворение мира",
"Пушкин"  и  опера "Петр Первый",  а как особая  тема - его  работа в  кино.
Оставалось выбрать исполнителей. Созвонившись со знающими людьми, я выяснил,
что лучшие исполнители "Пушкина" - Мариинский театр в Ленинграде с дирижером
Юрием Темиркановым,  "Сотворения  мира"  -  Московский  балет  Касаткиной  и
Василева, "Петра  Первого"  -  Свердловский  музыкальный  театр  с дирижером
Евгением Колобовым, а работу  в  кино Петрова,  на мой  взгляд, должны  были
представлять Эльдар Рязанов, Георгий Данелия и Никита Михалков.
     Принялся  писать   заново,  на  свой   страх  и  риск,  используя  лишь
информацию,  объединяя  все  придуманное единой  фабулой  и  добавляя приемы
художественного  кино.  Писал дня три, засыпая лишь на пару часов  в  сутки.
Поставив  точку, позвонил Полоке и  все  честно  доложил.  Немного  подумав,
Геннадий Иванович сказал:
     -  Идея мне нравится, было  бы здорово,  если  бы  понравилось и самому
Петрову: позвони ему...
     Звоню в Ленинград. Представляюсь, прошу  о встрече, еще не зная, как ее
осуществить: я - в Москве, он - в Ленинграде. И вдруг словно  Бог  вмешался:
Андрей Павлович говорит, что завтра будет в Москве. Просит мой телефон, даю.
Утром  -  звонок:  готов ко  мне подъехать.  Ко  мне? Куда? Я - в панике! Не
приглашать  же  такого  человека  в  комнатку коммунальной  квартиры?  Через
мгновение вспоминаю  о  своем  приятеле  -  очень  талантливом  художнике  и
скульпторе, ученике  Вучетича, Борисе Дубровиче. Внаглую называю его адрес и
тут же звоню ему...
     Познакомила  нас  близкая  в  то  время  моя  приятельница  -  Виктория
Стенберг.  Люди,  увлекающиеся  российским  искусством,  особенно  театралы,
должны знать эту фамилию - под ней работала известная династия художников. В
двадцатые годы  были очень популярны театральные  художники,  родные братья,
известные  как 2-Стенберг-2, и их афиши и плакаты  до  сих пор  продаются на
престижных аукционах. Их  сыновья,  один  из  них отец  Виктории,  известные
театральные художники уже семидесятых годов.
     Вика  мне очень помогла с работой,  познакомив с дочерью Льва  Кассиля,
возглавлявшей  кинорекламное  агентство  на  Зоологической  улице,  -  между
прочим, там рождалась первая кинореклама в нашей стране. И я снял  с десяток
рекламных роликов.  Так  что можно  считать, что  я  стоял  у самых  истоков
отечественной кинорекламы...
     Когда Борис узнал, что мне известны многие деятели нашего искусства, он
попросил  поспособствовать в создании их  бюстов.  Так,  с моей легкой руки,
Боря сотворил бюсты Г. В. Александрова, С. А. Герасимова, Любови Орловой...
     Так вот, звоню  я Дубровичу и  говорю: есть возможность познакомиться с
Петровым. Тот  в  восторге: "Договаривайся", а я ему:  "Уже  едет!"  Боря  в
панике! Я: "Ничего не знаю: через пятнадцать минут буду у тебя".
     К моему великому счастью, Андрей Павлович  оказался весьма  контактным,
обаятельным и все  понимающим человеком.  Он легко догадался,  что я намерен
убить двух зайцев, и вошел в ситуацию:
     - Позирую два часа и только один раз, но с одним условием: в это  время
мы говорим о работе...
     - Согласен, - кивнул Боря, уже делая наброски.
     А я сразу быка за рога!
     - Андрей Павлович, когда мне предложили снять фильм о вас, я согласился
не раздумывая: ваша музыка меня просто потрясает!
     - Давайте лучше о деле, - чуть смущаясь, заметил композ
     Его легкое заикание нисколько  не раздражало и не отвлекало, по крайней
мере меня. Я  понял, что  некоторые проблемы  возникнут во  время съемок:  у
Андрея  Павловича  была  немного  необычная  фигура,  и  потому  нужно будет
внимательно следить, чтобы избежать на экране его излишней сутулости.
     -  Хорошо, к делу так к делу! Скажу вам  откровенно:  прочитав этот так
называемый сценарий, я был в некотором недоумении...
     - Почему?
     -  Потому  что это  не сценарий...  статья, эссе,  творческий  портрет,
написанный  как интервью,  короче, что угодно, только не сценарий и тот, кто
писал ЭТО,  явно далек от  кино...  - Я все это  сказал о его  приятеле,  но
откуда я знал, кто а
     Нужно отдать должное этому до мозга костей интеллигентному человеку. Он
чуть подумал и спросил:
     - А что вы предлагаете?
     - Прочитать сценарий, написанный мною...
     - Вами? -  Он был несколько озадачен. - Но вы должны знать, что гонорар
за сценарий уже выплачен...
     - Не  нужен мне гонорар  за  сценарий, - гордо ответил я. - Мне хочется
сделать хорошую картину о вас!
     - Где сценарий?
     - Вот...
     Андрей Павлович взял сценарий и стал читать. Читал очень внимательно, а
я  с  волнением  ходил  по  мастерской. Перевернув  последний  лист,  Андрей
Павлович задумчиво покачал  головой, и я  уже подумал, что, кажется, потерял
свой шанс. Но тут композитор неожиданно спрашивает Бориса:
     - Нужно срочно позвонить, где телефон?
     - Витя, принеси из-за ширмы, у меня руки грязные, - попросил Борис.
     Андрей Павлович деловито набрал номер:
     - Герман Александрович? Это  Петров... Здравствуйте... Спасибо... Да...
Я  вот  что звоню:  только  что  прочитал  сценарий Виктора  Доценко, знаете
такого?.. Вот и хорошо: готов с ним работать!.. Да, хоть завтра!.. Он? Рядом
со мной!.. Передаю! -  Андрей Павлович  протянул  мне трубку и  одобрительно
кивнул.
     Герман  Александрович  Грошев,   сын  бывшего  ректора  ВГИКа,  главный
редактор телеобъединения "Экран": мне приходилось с ним встречаться ранее, и
он  мне  нравился своей  доступностью,  уверенностью  и доброжелательностью.
Однако некоторые говорили и другое...
     -  Да,  Герман  Александрович, это Доценко... -  Я чувствовал радостное
возбуждение.
     - Поздравляю, Виктор! -  Голос казался искренним. - Приезжай сегодня ко
мне: подпишем договор, и в путь!
     - Спасибо, через пару часов буду...
     Перед уходом из мастерской скульптора Дубровича Андрей Павлович подарил
мне книгу Льва Марусева, того  самого приятеля, работу которого я переписал.
Книга называется: "Андрей Петров, знакомый и незнакомый".
     Андрей  Павлович  подписал  мне  ее  так  (сохраняю  его  орфографию  и
пунктуацию):
     "Виталию Николаевичу с  симпатиями, в  предверии,  с надеждой,  ...  а,
вообщем, (пока) ни пуха!!!
     Андрей Петров
     19 марта 1980 г."
     Работать начали действительно со следующего дня, а к съемкам приступили
недели  через две-три.  Поначалу меня  приняли настороженно:  нигде не любят
людей  со стороны,  но постепенно атмосфера разрядилась, и  вскоре мы стали,
совсем  по-семейному,  отмечать  не только официальные  праздники,  но и дни
рождения.
     На всю  жизнь  сохранились у  меня  теплые  воспоминания  от общения  с
Эльдаром Рязановым. Мне очень повезло: именно в  самый  разгар наших  съемок
Эльдар  Александрович  снимал  одну  из лучших  своих  картин  -  "О  бедном
гусаре...".  И  конечно же,  мы запечатлели не только выразительный  монолог
Рязанова о композиторе-соратнике, кстати, его фраза, обращенная к Петрову, и
стала названием фильма: "Нужна хорошая мелодия..." - но и работу Рязанова на
съемочной площадке.
     На "Мосфильме" сняли Никиту Михалкова, сказавшего о  юбиляре страстно и
очень  темпераментно,  потом  сняли Георгия Данелия,  который говорил  очень
интеллигентно,  с  сильным  акцентом  и  как бы  стеснительно.  Я  несколько
волновался: что получится? Но потом,  глядя на экран, понял, что  волновался
напрасно: получилось очень трогательно.
     В  дни  написания  данных  воспоминаний  я  встретился  с  этими  тремя
выдающимися  режиссерами  России,  сфотографировался  на  память,  от Никиты
получил в подарок книгу, которая так и называется  -  "Никита". Со  скромным
автографом:
     "Виктору Доценко на добрую память и с наилучшими пожеланиями!
     Ваш Н. Михалков. 12.03.99".
     Очень  запомнилось общение с  весьма темпераментным Юрием Темиркановым,
дирижером Мариинки  (он  подарил мне  программу  балета  "Пушкин"  с  весьма
оригинальным автографом  -  вплетя свою роспись в забавный  шарж  на  самого
себя).   Благодаря   собранности,   уверенности,   а  главное,  таланту   Ю.
Темирканова, мы без особых проблем сняли сцены из балета "Пушкин".
     Запомнилась  мне  встреча  на  фильме  и  с  очень  стеснительным,  но,
очевидно,  талантливым дирижером Свердловского  музыкального театра Евгением
Колобовым.  А какой  потрясающей мощи опера "Петр Первый"! У меня просто дух
захватывало во время исполнения арии Петра...
     Грандиозные  съемки  балета "Сотворение мира" были в Кремлевском Дворце
съездов!  В  то  время  это  здание  считалось  режимным,  а  тут   какие-то
"киношники"  со  своей  бесконечной  аппаратурой!  Но  имя   Петрова  и  моя
настырность  сыграли роль:  позволили,  правда, только на один  день!  И  мы
уложились!..
     Вскоре съемки были закончены,  причем на два  съемочных  дня раньше, и,
несмотря на то, что на фильм, как вы  помните, были повешены девяносто тысяч
рублей, мне удалось не только войти в смету, но еще и сэкономить.
     Но на просмотре  первого  монтажа  руководству объединения  музыкальных
фильмов одна сцена не понравилась. Ее рекомендовали убрать, но я упорствовал
- нарушалась пластика фильма. После изнурительной борьбы, в ходе которой мои
недоброжелатели  сумели-таки  перетянуть Андрея  Павловича на свою  сторону,
меня не только отстранили от монтажа фильма, но и,  как сообщили коллеги  из
съемочной группы, убрали из титров мою фамилию.
     На перемонтирование фильма пригласили другого режиссера. Не  назову его
фамилию: так уж сложилось  в моей  жизни,  что  именно этот  человек еще раз
встретился на  моем творческом  пути и почти  в аналогичной ситуации,  но об
этом позже...
     Узнав о таком вероломстве со стороны некоторых чиновников, я пошел к Г.
А.  Грошеву, но тот отсутствовал, и тогда  я собрался в суд.  К счастью,  до
суда дело не  дошло: вернувшийся Герман Грошев восстановил справедливость, и
моя фамилия заняла должное место  в  титрах,  хотя и не в таких, какие  были
задуманы мною. Я придумал игровые титры, органично вписывавшиеся в структуру
фильма, а были сделаны обычные, серенькие...
     Фильм был за одну неделю трижды показан по  первому каналу ЦТ (что было
уникально для  музыкальных фильмов),  пресса была более чем положительной, а
по прошествии многих  лет, когда  я был в  "местах  не столь отдаленных",  я
узнал, что фильм "Нужна  хорошая мелодия" на одном из престижных  зарубежных
фестивалей  в  номинации  "телевизионные  музыкальные фильмы" вошел в тройку
призеров. Но увидеть этот приз мне так и не довелось...
     Восьмидесятый  год  памятен  еще  тем,  что  я узнал одну  удивительную
историю из прошлого нашей державы. Восемнадцатый год. Люди в больших городах
вымирают от голода. Хуже всего приходится детям.  Совнарком принимает мудрое
решение: отправить  особо  нуждающихся детей Петрограда  и  Москвы в хлебные
районы  России.   Более  двух  тысяч  детей  было  отправлено.  Но  началась
Гражданская  война, и восемьсот детей  оказались  за линией фронта.  Красные
стали наступать,  а бедных  детей  увозили все дальше и дальше,  пока они не
оказались во Владивостоке.
     Несчастные  родители зазвонили во все колокола,  и  наконец подключился
Международный  Красный  Крест,  особенно  его  Американское  отделение.  Они
зафрахтовали  японский  сухогруз  "Йомей-мару",  посадили  на него  детей  и
отправили вокруг  света. Через два года  дети, обогнув земной шар, вернулись
домой  через  Балтийское  море. Эта потрясающая история настолько  захватила
меня,  что  я стал разыскивать тех, кто  участвовал в этом путешествии и был
еще жив. Начал даже  писать повесть, но...  на  каком-то этапе ощутил  явный
холод со стороны властей. Мне сказали прямо: нам не нравится, что в спасении
наших детей участвовали американцы.
     В тот  момент я не предполагал, что белая полоса моих удач закончилась:
наступала черная...
     Приближался срок запуска моего  дебюта, и я стал надоедать А. Мамилову,
навещая  его.  Тот, нисколько  не  смущаясь, все  вносил и вносил  различные
поправки в режиссер-ский сценарий, сдвигая запуск с одного числа  на другое.
За это время я уговорил Бориса Андреева сняться в главной роли - в роли отца
семьи.  Андреев  был  и  остается до  сих пор  одним  из  самых любимых моих
актеров.
     В  какой-то момент я почувствовал, что  мне просто морочат голову, и  я
вызвал Мамилова  на  откровенный  разг Я припер его к стенке и  получил
признание:
     - Виктор, ничего не могу сделать: тебя больше нет в плане "Дебюта"!
     На   все   мои   "почему"   Абдурахмет   Ахметович   молчал,   как  Зоя
Космодемьянская. Только через несколько лет я узнал правду. Я стоял первым в
плане "Дебюта",  но,  увы,  подошло  время  дебюта сына Филиппа  Тимофеевича
Ермаша  -  Андрея.  Кем  пожертвовали?  Вы  правильно  догадались:  Виктором
Доценко!  Кто  он  такой?  Кто  за  ним  стоит? Да  никто!..  Меня  спокойно
вычеркнули из плана. Более того, спустя несколько лет, находясь в "местах не
столь отдаленных", я слышу от вновь прибывшего на зону зека пересказ фильма,
который почти  во  всех деталях совпадал с  моими задумками  и режиссерскими
разработками сценария... Попросту говоря, меня не только вычеркнули из плана
"Дебюта", но  и украли мои  замыслы. Хотел я подать  на них в суд, но  потом
решил не мараться: Бог сам накажет,  а я  в силах написать и еще лучше. Так,
единым движением пера мою жизнь исковеркали на долгие годы...
     Об этом в следующей главе...

     ЖИЗНЬ В ПОЛОСКУ
     "Жизнь в полоску" - удел каждого человека, и по большому счету это даже
неплохо для закалки воли.  Конечно, если эти  полоски чередуются более-менее
равномерно. Но когда черная полоса длится так долго, что человек забывает  о
прошлых светлых днях, это - страшно. Не всякий выдержит такие испытания. Это
как  в   сопромате:   любой   материал  имеет   свою   экстремальную   точку
сопротивляемости,  переходя  которую  материал   разрушается.   И  чем  выше
экстремальная точка, тем больше сопротивляемость.
     Я недаром привел это сравнение: оно точно  подходит и для человека. Чем
сильнее  человек, чем  сильнее  его  дух  и воля, тем  труднее  его согнуть,
сломать, подчинить...
     Жизнь  не  баловала  меня  излишней шириной белых полос, но  и  черные,
несмотря  на  их количество, слава Богу,  не были чрезмерно долгими. Но  это
справедливо  только  до  того  дня, когда, отказав в  праве  на  дебют,  мне
перекрыли   "творческий   кислород".   Столько  сил   потратить  на  трудное
восхождение  по  крутому склону,  а когда до вершины лишь  несколько дюймов,
неожиданно вновь оказаться  у  подножия, откуда начинал восхождение. Было бы
не столь  обидно, чувствуя  за  собой  хоть  какую-то  вину,  но тебя просто
скинули вниз, словно балласт. Тут и сломаться недолго.
     Трудно  сказать,  что  было  бы  со  мною,  если  бы...  к счастью  или
несчастью, история  не имеет сослагательного наклонения. Но здесь не нужно и
к гадалке ходить, чтобы предположить, что я либо спился, либо окунулся в мир
криминала, если бы... Если бы я не столкнулся с еще большим горем: смертью!
     Смертью своих друзей, а  точнее - их гибелью! В то время советские люди
были  настолько  одурманены  пропагандой, что они, и  я  в том числе, ничего
толком  не  знали  о  событиях в  Афганистане.  А  если  и долетала какая-то
информация, то здорово  искаженная: искренне верилось, что наши бравые парни
исполняют в  Афганистане интернациональный долг.  А  там  уже  шла жестокая,
бескомпромиссная,  кровавая  война!  И  на  ней  гибли  наши  отцы,  братья,
сыновья...
     Не  подозревая, что в высших кругах  нашей  страны  планируется  захват
дворца  Амина,  что   станет  началом  изнурительной   и   позорной   войны,
растянувшейся на  долгих десять кровавых лет,  мы  с Татьяной, матерью моего
второго  сына,  отправились  в  свадебное  путешествие  в Дом  творчества  в
Пицунду.
     Стояла  солнечная  погода. Какие отличные  эвкалиптовые  веники  я  там
заготовил! Именно в ту поездку, помните, мне посчастливилось познакомиться с
поэтом  Вадимом  Сикорским.  Именно    в  ту  поездку  я  сразился  с  Ноной
Гаприндашвили и  продержался  около часа... правда, играя с  ней  в  русский
бильярд.
     Именно в  ту  поездку я познакомился  с гением танца:  великим Махмудом
Эсамбаевым, причем при не совсем обычных обстоятельствах...
     Администрация Дома творчества  устроила  отдыхающим осенний бал.  Среди
всевозможных  развлечений  был и конкурс  на  лучшую танцевальную пару.  Моя
молодая  супруга была беременна и  танцевать могла только  медленные танцы и
потому,  зная  мою  любовь к танцам и соревнованиям, предложила выбрать себе
партнершу. Еще на предыдущих  вечерах я обратил  внимание  на одну девушку с
потрясающей  пластикой:   кажется,  ее  звали   Маргарита.  Я  предложил  ей
поучаствовать в конкурсе, и она согласилась. Мне прикрепили к спине номер, и
мы подошли к остальным парам.
     Первым танцем  был мой любимый вальс. После  него  из  шестнадцати  пар
осталось восемь. Мы с Маргаритой перешли в следующий Вторым  танцем был
фокстрот.  С ним мы справились не  без  успеха,  заслужив  внимание публики,
когда выкидывали некие  уникальные па. Так мы  попали в полуфинал из четырех
 И вдруг  среди  наших соперников вижу  Махмуда  Эсамбаева. Господи, сам
Эсамбаев!  С  каким восторгом я смотрел  его выступления по  телевидению, но
никогда  не  видел  его  живого.  Мне  захотелось  танцевать  так,  чтобы не
провалиться от стыда перед своим кумиром.
     В   полуфинале,  услышав  название  танца,   я   немного  заволновался:
рок-н-ролл!  Это  сложный  танец,  в  котором  нужно  четкое  взаимодействие
партнеров,  особое  ощущение  друг друга - как  говорится,  полная гармония.
Иначе,  исполняя  какую-нибудь  сложную поддержку, можно уронить партнершу и
нанести ей травму.  Сложность  была в  том, что  мы с Маргаритой ни  разу не
репетировали.  Утешало,  что  и остальные пары,  судя по  предыдущим танцам,
исключая, конечно, Эсамбаева, тоже вряд ли репетировали. Короче говоря, мы с
Маргаритой взглянули друг другу в глаза и решили рискнуть.
     - Рита, доверьтесь мне, постарайтесь  слушаться  моих рук и используйте
гибкость своего тела, - прошептал я ей на ухо.
     - Не  беспокойтесь,  Виктор, все будет нормально! -  улыбнулась  она  в
ответ.
     Заиграла  музыка: четыре пары устремились вперед в таком  темпе, словно
от этого  танца  зависело  их будущее.  Поначалу мы  с Маргаритой  почти  не
рисковали, словно прислушиваясь друг к другу,  и  самой  сложной  поддержкой
была: она держит меня  за шею,  я ее за  талию, и ее ноги  в воздухе сначала
слева от  меня,  потом  - справа,  и, наконец, немного  эротики:  партнерша,
раздвинув ноги, идет на партнера, прогибается в спине, и затем  он поднимает
ее в воздух и ставит на ноги.
     Очень  эффектно  эта тройная  поддержка смотрелась  в  связке  с другой
поддержкой.  Однако мы сначала ее не рискнули делать,  но через несколько па
все-таки решились. Если  с этой поддержки начинать, то она не  очень сложна,
но заканчивать ею, когда уже пришла усталость... Партнеры стоят друг к другу
спиной, поднимают руки вверх, берутся  ладонями, партнер наклоняется вперед,
а она, прокатываясь  по его спине, взлетает ногами  вверх и опускается перед
ним, он  снова  берется за  талию, поднимает партнершу  высоко  вверх, затем
резко опускает ее вниз, пронося между своих широко  расставленных ног, в это
время партнерша отпускает шею  партнера, а его руки с талии соскальзывают  к
ее  подмышкам, после  чего  он  переступает через нее и элегантно ставит  на
ноги...
     Маргарита так легко слушалась моих рук, что  я совершенно забыл о своих
опасениях, и мы до конца отдались  танцу.  Мы даже не слышали подбадривающих
аплодисментов,  не  видели, что  именно возле  нас  собралось  больше  всего
зрителей,  -  мы просто  танцевали...  Когда музыка  закончилась, именно нам
аплодировали  зрители, аплодировали  даже  наши  соперники. После  небольшой
паузы объявили, что в финал вышли мы с Маргаритой и Эсамбаев с партнершей.
     После  недолгого  отдыха объявили, что танец  финала - медленное танго.
Честно говоря, у меня и в мыслях не было, что мы переиграем, точнее сказать,
перетанцуем самого Эсамбаева. Однако не зря говорят, что аппетит приходит во
время  еды. Отлично  станцевав  рок-н-ролл, я подумал: чем черт  не шутит? И
вдруг слышу, что танцевать придется танго.  Я люблю танго  и был уверен, что
мы  с Маргаритой  прекрасно  станцуем, но...  Пытаться перетанцевать  самого
Эсамбаева  в   вальсе  или  танго  может  рискнуть  либо  сумасшедший,  либо
отчаянный. И мы махнули рукой: будь что будет!
     Я с огромной радостью услышал, что  зазвучали  аккорды одного  из самых
любимых моих танго:  Аргентинского,  весьма популярного в годы  моей юности.
Забыв,  что  мы танцуем  в финале, забыв, что на нас  смотрят  десятки  глаз
членов жюри  и зрителей, мы  слились с Маргаритой в едином  порыве и ничего,
кроме музыки, не слышали и, кроме друг друга, не видели.
     Наконец музыка умолкла, и  грянула бурная  овация. Как жалко, что тогда
не было  видеокамер! Не думаю,  что мы танцевали  лучше, чем пара Эсамбаева,
скорее  всего,  как бы ему в пику,  первое место присудили нам. Тем не менее
Махмуд  Эсамбаев  подошел к нам  и  искренне поздравил с  победой.  А  когда
пожимал мне руку, я поднял его руку, отдавая дань первенства мастеру...
     Незабываемое время света,  теплоты и праздника! Мне и в голову не могло
прийти, что мой праздник закончился...
     Начиная  рассказ о дальнейших страшных событиях, я  предупреждаю, что я
НАМЕРЕННО не буду называть имена погибших на моих глазах воинов, как и имена
тех, чью гибель сам негласно расследовал. Тому две причины: во-первых, боюсь
случайно напутать  - вы понимаете, записывать что-либо  ТАМ, за Речкой, было
нельзя, а память о страшных моментах может подвести,  во-вторых, и это самое
главное, чтобы не бередить старые раны матерей, отцов и родственников. Имена
же своих друзей я не  забуду  до самой смерти, и в  любой компании, поднимая
третий тост, я выпиваю  молча,  не чокаясь, думая  об  ушедших друзьях и обо
всех погибших в Афгане...
     Узнав  о  гибели  друзей, я попросил  Михаила Петровича  Еремина, моего
тестя, представить меня крупному военачальнику. Не раскрывая истиной причины
просьбы, сказал, что собираю материал для сценария. (Эта святая ложь,  как я
тогда думал,  впоследствии  оказалась  правдой, и  я  действительно  написал
сценарий, а потом и книгу, где говорилось об Афгане.)
     Вскоре Михаил Петрович дал мне телефон и заметил, что уже созвонился со
своим знакомым и тот обещал всяческое содействие. С Генералом мы встретились
на  следующий день. Чтобы  не подставлять  Михаила  Петровича, я  достаточно
много уделил внимания историческим событиям, в которых пришлось  участвовать
и моему собеседнику. Постепенно подвел разговор к современности, а потом как
бы  в  качестве  совета  спросил и  об  Афганистане.  Нужно  отдать  должное
Генералу:  он  не  стал  юлить, ссылаться  на  незнание. Генерал  откровенно
говорил о многих вещах,  а  если не мог, то  так  прямо  и заявлял: об  этом
рассказывать  не  имею  права.  Наконец  я спросил:  может ли он помочь  мне
встретить и  проводить в последний  путь  моих друзей? К тому  времени я уже
знал, что их вот-вот должны перевезти в Термез.
     Я очень боялся, что он откажет, но неожиданно Генерал сказал:
     - Это святое дело, мой мальчик!..
     На  следующий  день,  получив  соответствующие документы, я  оказался в
Термезе.  Генерал  не только снабдил меня  документами, но и  лично позвонил
своему  приятелю, полковнику  спецотдела, который и  встречал меня  у  трапа
самолета. Через несколько часов он отвел меня в морг военного госпиталя, где
меня, благодаря только этому полковнику, пропустили к моим погибшим друзьям.
Несмотря на мои слезные  просьбы, мне не позволили в последний раз взглянуть
на погибших:  "не положено" и "нельзя" - единственные два ответа,  которые я
слышал.  Все попытки узнать  "почему?"  наталкивались  на стену  враждебного
молчания.
     Сделав вид, что смирился,  я пригласил этого Полковника на "рюмку чая",
и после обильных возлияний мне все-таки удалось услышать правду.
     - Нравишься  ты  мне, парень! Иди  ко мне  служить!  - с трудом ворочая
языком, говорил Полковник.
     - Обязательно! - с задором отвечал я, потом, воспользовавшись небольшой
паузой, спросил: - И все-таки, почему  мне не дали  попрощаться,  хотя  бы с
одним из друзей?
     - Не понимаешь,  да? - удивленно спросил мой  собеседник и пьяно икнул,
потом наклонился ко мне и прошептал, - Да их просто нет в гробах!
     - Как? - изумленный, воскликнул я. - А что же там?
     - Тс-с! - Он прижал  палец к губам.  - Не  могу... - Казалось,  он даже
чуть-чуть протрезвел.
     - Не можешь - значит, не можешь! - согласился я. - Давай выпьем!
     - Наливай! - кивнул Полковник.
     Доведя его до "полной кондиции", я снова вернулся к "теме":
     - А мне кажется, Вадик, - так он попросил называть его, - что ты просто
не знаешь,  что  в  этих  гробах.  -  Я  от-кровенно  попытался  задеть  его
самолюбие, что сыграло.
     - Я не знаю? - обидчиво воскликнул он и поманил к  себе пальцем,  потом
приблизился к  моему уху и прошептал: - Я думал, ты догадался... контрабанда
там... Только - никому! - Он снова приставил палец к губам.
     - Даю слово!
     Слово свое  я  сдержал:  никому  не  рассказал  о  случайном  признании
Полковника до тех пор, пока об этом не заговорили другие.
     Истина  так шокировала  меня,  что  я долгое время ходил словно в  воду
опущенный.  Кто  смел  так  подло предать  защитников  Родины,  жертвовавших
здоровьем, жизнью! От  бессилия хотелось выть. Я находился на грани нервного
срыва. Постепенно  пришло осознание  того, что своим  друзьям я уже ничем не
смогу помочь. Но я должен что-то сделать. Но что? Неожиданно пришло решение:
я должен что-нибудь сделать  в память о  них. Конечно, очень хотелось  снять
фильм, но... где  взять столько  денег? Что  ж, коль  нет  возможности снять
фильм, то напишу в их честь книгу!
     Стал собирать материал. И чем  больше узнавал, чем больше встречался  с
первыми  увечными солдатами из  Афганистана, тем  острее понимал, как мне не
хватает  знаний об Афганистане. Во что  бы то ни  стало  мне требовалось все
увидеть  собственными глазами,  естественно, не в  качестве  военного,  а  в
качестве журналиста. К кому только не обращался, с кем только не встречался,
однако моя настырность дала плоды.  Вскоре по рекомендации  знакомых Михаила
Петровича  и знакомых  моих знакомых, а также  и моих откровенных намеков на
личное  знакомство с  самим  Андроповым  мне  удалось заинтересовать  одного
сотрудника  КГБ, который после более чем часового разговора решил пойти  мне
навстречу, но при одном условии: в Афганистан я поеду под другой фамилией.
     Несколько  дней ушло на оформление документов, и вскоре этот  сотрудник
вызвал  меня к  себе,  вручил  документы  вместе  с  предписанием  оказывать
всяческое  содействие "независимому  журналисту  Ивану Петровичу  Сидорову".
Срок  командировки: шесть месяцев. А  еще  через  пару  дней я  уже летел  в
Афганистан на самолете военно-транспортной  авиации.  Сначала  Кабул,  потом
Урузган, а затем на бронетранспортере меня привезли в часть, расположенную в
нескольких  десятках   километров  от  Урузгана.   Внимательно   изучив  мои
документы,  замполит   части,  усталый  седоватый  полковник,  поморщился  и
попытался отговорить меня, обещая все интересующие меня сведения переслать в
Москву, но я - ни в какую: хочу все увидеть собственными глазами.
     - Что  ж, воля ваша, товарищ журналист! Только вам лучше переодеться  в
камуфляж, - вздохнул он и  пояснил:  -  Чтобы не выделяться среди военных. -
После чего принялся  долго и нудно рассказывать о том, как  мне следует себя
вести в различных ситуациях.
     Думая, что это просто "правила  техники безопасности", я заставлял себя
слушать   внимательно,   но   когда   собрался  кое-что  записать,  замполит
категорически заявил:
     - Никаких записей  и никаких съемок,  товарищ журналист! Старайтесь все
запоминать и держать все "свои записи" в голове!
     - Почему, товарищ полковник? - удивился я.
     - А если вас убьют или, еще ХУЖЕ, в плен попадете? - неожиданно услышал
я.
     Эти страшные слова, сказанные простым будничным тоном,  значили гораздо
больше, чем  если бы он поведал мне об ужасах войны. Именно тогда я и понял,
что здесь  не улица Горького, а место,  где  действительно идет война,  а он
знакомит  меня не с  правилами техники безопасности, а учит, как  выжить  на
этой войне.
     Мое  открытие подтвердилось  буквально  через  несколько  дней.  Взамен
раненного  шальной  пулей хирурга в  часть прислали из московского  военного
госпиталя майора медицинской  службы. Это был добродушный улыбчивый мужчина
лет сорока. Этакий веселый добрячок, никогда не нюхавший пороха и  так  и не
успевший осознать, куда он  попал.  В первую же ночь майор  отправился  один
справить  нужду. А туалет  находился в самом углу  периметра колючего забора
части...
     Несчастного  хирурга  обнаружили  ранним утром: его лицо  было  страшно
изуродовано, живот разрезан, а кишки вырваны и брошены рядом. Судя по  кляпу
и сохранившейся страшной гримасе на лице, над ним, живым, измывались...
     На все просьбы к  командиру части -  взять меня хотя  бы на одну боевую
вылазку или в дозор - ответ был один:
     - Ни в коем случае!
     От  вынужденного  безделья  мне  хотелось  бросаться  на  стенку  своей
комнатушки.  И только редкие  приглашения  на  "рюмку чая",  где  постепенно
развязывались  языки, хоть  как-то  скрашивали мое одиночество.  Около  двух
недель  находясь в части, я еще  ни разу, точнее  сказать, почти ни  разу не
оказался за ее забором. Как-то один из помощников командира части, с которым
я постарался сблизиться,  шепнул, что из Москвы  приехал  некто в штатском и
долго разговаривал  с руководством части.  А  через день  собирается куда-то
лететь с инспекцией.
     Я сразу сообразил, что "некто в штатском" скорее всего сотрудник КГБ, и
стал  кругами  ходить  у начальственного домика,  изображая  на  лице полное
безразличие.  Как  же  я  был  удивлен,  увидев  того самого Полковника КГБ,
который делал мне документы. Уже  двинулся  к нему, но,  перехватив его  еле
заметный предупреждающий жест, удержался и понял почему: следом за ним вышли
еще  двое офицеров. Мне очень хотелось поговорить с  Полковником, но как это
сделать? Он сам пришел мне на помощь:
     - А  это  кто? - спросил Полковник, кивнув  в мою сторону.  - Что-то не
вижу нашивок...
     Замполит что-то тихо ответил, потом повернулся ко мне и представил:
     - Журналист из Москвы, Иван Сидоров!
     - А  меня зовут  Федор Федорович! -  Он тоже назвался другим именем.  -
Земляк, значит, - улыбнулся полковник. - Вечером, если хотите, поговорим!
     - Спасибо, с большим удовольствием! - воскликнул я.
     Полковник  не обманул  и около  девяти  часов  вечера  вошел  ко  мне в
комнатку с потертым портфелем в руке.
     - Ну, как, удается собирать материал? - участливо спросил  он, доставая
из портфеля бутылку армянского коньяка, лимон и банку крабов.
     - Как же, соберешь здесь материал... -  уныло протянул я и сообщил, что
еще ни разу не выходил за территорию части.
     Я немного лукавил. Где-то за  неделю до его  приезда,  воспользовавшись
тем, что командование  части отсутствовало, "наехал",  потрясая документами,
на  дежурного офицера,  и тот, поколебавшись,  согласился отпустить  меня  с
патрульной  группой,  посчитав,  вероятно,  что в дневное  время, да  еще на
"спокойном участке", мне ничего не грозит.
     В  патруле из  пяти  человек, возглавляемом  угрюмым старшим  сержантом
(угрюмым, похоже,  оттого, что ему навязали какого-то штатского,  за которым
только  и  следи),  я шел  в  самой середине,  стараясь  не  быть помехой  и
выполнять любые приказания  быстро и четко. Пару часов все было спокойно. Мы
прошли несколько километров под палящим  солнцем, радуясь, когда оказывались
в  тени  скал.  Дойдя до  определенной  высоты,  остановились понаблюдать за
дорогой, серпантином вилявшей среди Все казалось  пустынным и  скучным.
Неожиданно  я  заметил  небольшую   легковую   машину,   довольно   медленно
двигавшуюся по дороге.
     - Господи, хоть одна живая душа! - обрадовался я.
     Но обратил  внимание, как старший  сержант  нахмурился и сосредоточенно
бросил ребятам:
     -  Сержант  Ильин со мной,  остальным занять  выгодную  позицию и  быть
наготове: действовать по обстановке! - повернулся  ко  мне и чуть  грубовато
сказал: - А тебе, журналист, сидеть тихо и не высовываться! Понял?
     - Есть не высовываться! - усмехнулся я, не понимая,  чем так встревожен
старший сержант, но решил пошире раскрыть глаза и уши.
     Старший сержант и сержант  Ильин быстро и уверенно спустились к дороге,
до которой было метров тридцать. На том участке, куда они спустились, дорога
резко  поворачивала, и  увидеть  их  можно  было,  только подъехав вплотную.
Старший сержант укрылся за огромным камнем, а  Ильин  вышел на дорогу, держа
автомат  наготове.  Появилась машина.  Сержант  поднял руку, и водитель стал
снижать скорость. Когда до сержанта оставалось метра три, машина вдруг резко
газанула, и  если бы не реакция Ильина, отскочившего в сторону, быть ему под
машиной.
     Старший сержант  дал длинную  очередь,  и  автомобиль, резко  свернув в
сторону горы, проехал несколько метров по склону, заглох и медленно скатился
обратно на дорогу. Ругаясь на чем свет стоит, сержант приказал всем выйти из
машины,  подкрепляя слова стуком приклада автомата по  капоту. В машине было
трое: за  рулем парень  лет тридцати, он был  убит. Придерживая левой  рукой
правую руку, с трудом  вылезла из  машины  довольно молодая женщина-афганка:
она была ранена в плечо. С ненавистью глядя на  сержанта, подняла левую руку
-  правая висела плетью. С заднего сиденья вылез старик афганец. Одной рукой
он придерживал другую: видно, его тоже задело.
     В тот момент у меня даже промелькнуло, что это афган-ская семья.
     - Осмотри машину! - приказал старший сержант.
     Сержант открыл багажник: забит продовольствием, осмотрев салон, нашел в
бардачке толстую пачку долларов.
     - Только продовольствие и деньги, товарищ командир! - доложил он.
     -  Клумба! Клумба! Я Колючка! Я Колючка! Прием!  - достав рацию,  начал
вызывать старший сержант.
     - Колючка! Колючка! Клумба слушает! Прием! - отозвался голос из рации.
     -  Встретил трех знакомых  в коробушке... Один  уснул, двое плохо  себя
чувствуют... Прием!
     - Колючка! Клумба слушает! Знакомых проводить с почетом!.. Прием!
     - Клумба, вас понял: проводить с почетом! Прием!
     - Ждем! Отбой!..
     - Слышал, сержант?
     -  Слышал! - зло ответил  тот и  повернулся  к  афганцам.  -  В машину,
быстро! - крикнул он, указывая автоматом.
     Молодая афганка вдруг принялась плевать в его сторону.
     -  В  машину...  твою мать!  -  рявкнул  сержант,  передергивая  затвор
автомата.
     Глядя с ненавистью, старик полез спиной  на свое  сиденье, афганка тоже
подчинилась.
     -  Может, отпустим,  товарищ  командир?  - неуверенно  проговорил вдруг
Ильин, поворачиваясь к старшему сержанту.
     И буквально в тот же миг старший сержант дал короткую очередь в сторону
Ильина. Тот  испуганно дернулся  и мгновенно побелел как  снег, а из  задней
дверцы машины  на пыльную дорогу вывалился старик афганец: в его  руках  был
израильский "узи", из которого он так и не успел выстрелить.
     - Вот  сука! - выкрикнул  сержант и со злостью пнул  безжизненное  тело
старика. - В спину мне хотел, падаль!
     Старший сержант как ни  в  чем не бывало подошел к машине, посмотрел на
убитого водителя,  потом  на  афганку:  очередь задела и  ее, прошив  грудь,
вздохнул тяжело:
     - Помоги, сержант! - попросил он, уперевшись в переднюю дверцу машины.
     Машина  полетела  в  пропасть,  а через минуту  прогремел  внушительный
взрыв.
     -  Видно,  там не  только продовольствие  было...  -  спокойно  заметил
старший сержант.
     Этот  случай заставил меня всерьез задуматься. Мои спутники,  провоевав
чуть более полугода, уже постигли азбуку афганской  войны. Позднее  я узнал,
что для старшего сержанта афганская война не была первой...
     Этот случай, свидетелем которого я был, вошел  в мой первый роман "Срок
для Бешеного"...
     Мы  выпили  с  Полковником,  поговорили  о Москве.  Снова  выпили,  и я
напросился к нему  в компанию на завтра. Уговаривать пришлось долго, пока не
прикончили  и  вторую  бутылку,  которую  он  специально  привез для  своего
коллеги.
     - Ладно, Бог с тобой:  возьму, но  учти: ослушаешься - сам пристрелю! -
вполне серьезно заметил он.
     Рано утром на двадцать третий день моего пребывания в Афгане я забрался
в боевой вертолет. Кроме Полковника и меня, там были пилот и бортинженер, по
совместительству  и  стрелок. Благополучно  взлетели  и  примерно через  час
оказались  в горах Кандагара.  Ничто  не  предвещало трагедии: мы  о  чем-то
разговаривали, помнится, даже шутили. Неожиданно послышались какие-то  удары
по  корпусу  вертолета,  и я  не  сразу  сообразил, что  по  нам стреляют из
пулемета. Вертолет дернулся: видно, зацепило пилота,  я встал, чтобы  помочь
ему, и, вероятно, это спасло мне жизнь.  Через мгновение  увидел, как  лицом
вниз упал бортинженер, а меня, словно ломом, ударило в живот. Помнится, даже
подумал: чего это Полковник дерется, и... потерял сознание.
     Пришел в себя на земле. Как мы сели? Пилот неподвижно лежал у подбитого
вертолета рядом с убитым бортинженером.
     -  Клумба!  Клумба!  Я  Тюльпан! Я Тюльпан!  Прием! - услышал  я  голос
Полковника.
     - Тюльпан! Тюльпан! Я Клумба! Я Клумба! Прием!
     - Пошлите "вертушку" в квадрат...
     Больше я  ничего  не  услышал: снова  потерял сознание.  Следующий  раз
пришел в себя, когда рядом шумели винты другого вертолета и словно откуда-то
с небес слышался голос Полковника:
     - Посмотрите:  он,  кажется,  еще  жив... -  И  через  мгновение кто-то
подхватил меня на руки и понес, а я вновь потерялся...
     Не буду описывать свое исцеление: ничего запоминающегося, замечу  лишь,
что хирург, сделавший мне операцию, сказал:
     - Ты, парень, видно, в рубашке родился: чуть выше - и...
     Двадцать три  дня...  Много это или мало?.. За  эти дни я даже не успел
толком  запомнить  свою  фамилию и  имя:  Иван  Петрович,  Петр  Михайлович,
Сидоров, а  может,  Петров: важно ли это?  Для  меня  -  нет!  Потом пытался
разыскать Полковника, спасшего мне жизнь: не прикажи он проверить, жив ли я,
остался бы на том плато в горах Кандагара, как остались тысячи наших парней,
как остались тот пилот и тот бортинж..
     Мир праху их, сложивших голову на чужой земле!..
     Двадцати  трех   дней  "моего  Афгана"  мне  наверняка  хватит  на  всю
оставшуюся  жизнь. До сих пор  иногда снятся светящиеся ненавистью глаза той
афганки и  изуродованное лицо хирурга. Как бы хотелось стереть эти кошмарные
видения  из  своей  памяти,  но...  Вполне  возможно, что  эти  впечатления,
полученные мною не только в Афгане, а также печально-трагический опыт тюрьмы
придают  мне силы,  заставляют  писать мои романы...  Оставшись  в живых,  я
словно в долгу  перед тысячами захороненных в  чужой земле, чьи могилы так и
остались безымянными. Пусть мои романы, главным героем которых я сознательно
сделал  бывшего  афганца,  и  станут  МОЕЙ  ПАМЯТЬЮ   обо  всех  погибших  в
Афганистане и других горячих точках нашей планеты.
     Работая  над этой  книгой,  на презентации  Ассоциации  ветеранов  всех
локальных войн "Армада", я  познакомился  с Игуменом Киприаном, прозванном в
Афганистане Пересветом. Это  единственный в стране священник, имеющий личную
печать войскового  священника. За  свое пребывание в  Афганистане  он  лично
отпел не одну тысячу  наших военно-служащих. Господи,  как же тяжело  носить
все имена в сердце своем...
     Низкий поклон вам, батюшка Киприан Пересвет...
     Вернувшись в Москву,  я уже  не мог довольствоваться  теми  сведениями,
которыми   обладал:  мне  их  было   мало.  Стал  встречаться  не  только  с
вернувшимися афганцами, но и с теми, кто имел хоть малейшее отношение к этой
войне.  И  чем больше узнавал, тем острее  понимал,  что столкнулся с чем-то
страшным,  далеко пока мне не ясным. Крупицы получаемых сведений все чаще  и
чаще сталкивали с криминальными  элементами. Что оставалось  делать? Русская
пословица гласит: "Назвался груздем - полезай в кузов".
     Любая   информация,  освещающая  мои  поиски,  -  во  благо.  Прекрасно
осознавал  грозящие  мне опасности,  но  я свое отбоялся, а потому пришел  к
убеждению: встречаться и  говорить с  любым, даже самым отпетым уголовником,
если это поможет мне в поисках ПРАВДЫ!
     В эти годы я  встречался с самыми разнообразными людьми: калеки-афганцы
и  авторитеты  криминального  мира,  "воры  в  законе" и даже бомжи.  Первой
реакцией большинства  была  откровенная если не  враждебность, то неприязнь.
Приходилось использовать все  -  обаяние,  опыт,  умение, чтобы разговор  не
оборвался. Поверив,  что  я  действительно  им сочувствую, а  не  гонюсь  за
сенсациями и  не хочу  принести  им вреда, люди  постепенно раскрывались.  Я
никогда  не  злоупотреблял  их  доверием  даже  во имя творчества.  Ни  один
человек, поведавший  мне свои  тайны и откровения,  не сможет предъявить мне
претензий. Услышав некоторые их секреты, выданные под воздействием алкоголя,
я не раз и не два спрашивал их уже в трезвом состоянии, о чем можно писать и
говорить, а о чем нельзя...
     Тем не менее,  обрастая материалами для будущей книги, я  никак  не мог
прийти к однозначному ответу, каким должен быть главный герой. В разные годы
я увлекался такими разными писателями, как Роберт Стивенсон, Александр Дюма,
Джек Лондон,  Теодор Драйзер,  Эрнест Хемингуэй, Конан  Дойл, Эдгар По, Грэм
Грин,  Агата  Кристи,  позднее:  Ивлин  Во,  Жорж Санд,  Эмиль  Золя,  Ги де
Мопассан,  Михаил  Булгаков,  Иван  Ефремов,  конечно  же,  Борис  Васильев.
Придирчивый критик имеет право упрекнуть  меня во всеядности, но так было, и
это правда. Герои  этих писателей воздействовали на мои самосознание,  волю,
характер и мировосприятие.
     Мне нравилось читать про сильных героев, умеющих постоять не только  за
себя, но и защитить слабых, униженных и оскорбленных.  Вероятно, поэтому так
сильно  любил читать про Илью  Муромца,  Добрыню Никитича, Иванушку-дурачка,
всегда  выходящего  победителем.  Главный  вывод,  усвоенный  еще  в  нежном
возрасте, - зло должно быть наказано во что бы то ни стало!
     И более  всего  мне нравились книги,  насыщенные активными  действиями.
Честно  признаться,  устаю от слов:  мне всегда нравились дела, и  мое самое
любимое  высказывание  -  "Суха  теория,  мой  друг,  а  древо  жизни  пышно
зеленеет!".  И   конечно  же,  сам  старался  походить  на  любимых  героев,
воспитывая  в  себе  волю,  остроту ума и быстроту  реакции. Мне не  хватает
терпения: хочется всего  быстрее и побольше. Порой я так увлекаюсь, что меня
заносит и остановиться очень трудно. Меня  нельзя переделать: или  принимать
целиком, со всеми недостатками, или не принимать совсем...
     Подспудно мне хотелось создать такого героя, каким я видел себя в своих
мечтах.  Наделить его  не  только  неуемной силой,  стремительным мышлением,
несгибаемой  волей,  но   и   нежностью,  ранимой  душой.  Он   должен  быть
безоговорочно  предан  друзьям  и  беспощаден  к  врагам.  А   честность   и
справедливость  для  него -  что  умение  дышать.  Постепенно  сложился  его
внутренний  мир, характер,  но никак не складывался его внешний облик. А для
меня  как  режиссера  это  было  очень важно. Мне необходимо  было "увидеть"
своего  героя.  Сразу  же  отказался  от  внешнего  облика "Рембо"  -  героя
американских боевиков! Почему-то он напомнил мне русских былинных богатырей,
и  это вызвало некоторое раздражение.  Попытался  разобраться почему. Вскоре
пришел  к  выводу,  ранние  восхищения  былинными богатырями, которые "одним
махом семерых побивахом", не что иное, как детский инфантилизм. Вместо  того
чтобы  закаляться  физически,  создавать себя,  чтобы  противостоять  злу  и
насилию, сидишь и ждешь: придет некто сильный и все сделает за тебя!
     Этот  перевернуло меня. Возможно, поэтому ни один из наших литературных
и  киношных  героев  не становился  надолго  народным  героем.  Интуитивно я
понимал,  что нужен  такой  герой,  глядя  на  которого  прекрасный  пол  бы
влюблялся, мужчины поверили бы  в свои силы, а дети хотели бы  стать такими,
как он. Мой  герой  не должен поражать  грудой мышц,  внешне он должен  быть
таким, как все:  привлекательным, но не красавцем,  среднего роста. То  есть
таким, что вряд  ли на  нем  остановится взгляд, но, познакомившись поближе,
заглянув  в его  внутренний  мир,  ощутив непонятную энергию,  безоговорочно
принимаешь и радуешься, что не прошел мимо человека.
     За  последнее  десятилетие  наша  армия  настолько  потеряла  в  глазах
собственного народа, что  едва ли  не каждый  призывник считает своим долгом
"откосить" от армии, и  мне  показалось немаловажным изменить это положение,
вернуть уважение к военной форме, поднять дух военного  патриотизма. Поэтому
мой  герой  безоговорочно  стал  не  просто бывшим военным,  но  сохранившим
преданность армии, боевым друзьям патриотом своей страны и своего народа.
     Сейчас, когда вышло более десятка  книг  о  Савелии  Говоркове, уместно
задать вопрос: получилось ли это? Ответа долго не было. И вот получаю письмо
из Георгиевска Ставрополь-ского края. Предлагаю вашему  вниманию отрывок  из
него:
     "...Меня зовут Гуляев Алексей Николаевич. Мне 21 год. Ваш герой изменил
меня,  а также  мои  взгляды на жизнь. Я научился стоять за себя, изменилось
мое отношение и  к военной службе в армии. Раньше  я  не хотел  идти служить
(боялся дедовщины и боевых действий), но ваши книги изменили мое отношение к
этому.
     28 июня 1999 года я призываюсь на службу в армию. Большое спасибо ВАШИМ
книгам!  Они  заставили меня  не бояться  армии,  теперь  я  иду служить  по
собственному  желанию.  Благодаря  Вашим книгам  я  БРОСИЛ  КУРИТЬ,  ЗАНЯЛСЯ
СПОРТОМ И НАУЧИЛСЯ СТОЯТЬ ЗА СЕБЯ..."
     * * *
     Если и  были какие-то  сомнения  на этот счет,  они отпали после  этого
письма, и я благодарен его автору...
     Но тогда  я  находился  в поиске  образа  моего  героя. В какой-то  миг
показалось,  что  именно  такой  образ,  какой  видится  в  моих  мечтах,  и
вырисовывается. Постепенно, шаг за шагом, сложился, как мне  казалось, герой
моей книги. Долго размышлял над именем, отчеством и фамилией, наконец решил,
что  они  должны быть  исконно русские: Савелий Кузьмич Говорков.  Прозвища,
возникающие в  разных  историях,  соответствовали  ситуации,  в  которую  он
попадал. В Афганистане он стал Рэксом: именно так  называли себя "за Речкой"
воздушные  десантники.  Бешеным назвали его в местах  лишения свободы, и это
прозвище  сохранилось  за ним  и  на  воле, - так его стали называть  враги.
Ненавидя его, всячески стараясь  расправиться с ним, уничтожить, они уважали
его  как личность,  как достойного противника. И  конечно же,  как  истинный
киношник, я  использовал  в  книге способ киномонтажа,  перемешивая реальные
действия   с  воспоминаниями.   Это   усиливало   динамику,  ускоряло   ритм
повествования.  А  четко  выписывая внешность каждого персонажа,  вплоть  до
мельчайших  деталей,  я  заставлял  читателя видеть  то, что  вижу и сам.  К
примеру, у каждого прочитавшего "Войну и мир" своя Наташа Ростова, свой Пьер
Безухов, мне же захотелось,  чтобы  МОЙ  читатель видел МОИХ  героев такими,
какими вижу их я сам.
     Мне думалось, что  это удалось. Однако мне  мало было своих собственных
ощущений, и я пошел "в народ". Вы даже не  можете представить, сколько раз я
сам  прочитал  свою,  довольно  объемную,  рукопись  разнообразным  людям  и
компаниям! Я был  так увлечен своей книгой, что читал ее, используя все свое
актерское умение,  и как мальчишка радовался, когда видел адекватную реакцию
на  свое  чтение. Однако этого  было  уже  мало: мне как  воздух  нужно было
профессиональное  мнение: почему-то,  читая  и  перечитывая  книги уважаемых
советских писателей,  близких  мне  по  духу,  - таких, как Борис  Васильев,
братья  Вайнеры,  Николай   Леонов;  смотря  фильмы  по  сценариям  Виктории
Токаревой, - я считал, что над романом еще нужно работать и работать...
     Особенно  много  дало  мне внимательное  изучение  произведений  Бориса
Васильева и братьев Вайнеров. Я даже попытался познакомиться с ними, но в те
дни  мне не удалось:  кого-то не  было  в  Москве,  а  чей-то  телефон я  не
достал...
     С  огромным трудом я добыл телефон Виктории Токаревой, имя которой было
уже на слуху  у всей творческой интеллигенции, и позвонил ей. Не помню,  что
именно я говорил: кажется, пытался рассказать о  своем  герое, но неожиданно
Виктория сказала:
     - Хорошо, Виктор, приезжай! - и продиктовала адрес.
     Положив  трубку, я  с  ужасом вспомнил,  что единственный  напечатанный
экземпляр романа, с сотнями  добавлений и пометок,  находится у  машинистки.
Звоню ей, а та мне в ответ:
     - Где обещанная бумага?
     В  те  времена  было катастрофически  трудно с бумагой,  и  я не  сумел
достать нужное количество.
     Понимая, что нельзя  ссылаться на такие мелочи, понадеялся на  удачу и,
прихватив экземпляр рукописи ранних своих повестей, помчался к писательнице.
Мне  понравился   ее   уютный   дом,   стеснительная   дочка,   внимательная
доброжелательность писательницы. Она накормила  меня своим чудным борщом. Не
стала  корчить  из  себя  знаменитость,  не  карабкалась  на  пьедестал,  не
изображала дикой занятости: взглянув на объем рукописи, спросила:
     - Ничего, если я через недельку отвечу?
     Однако через три дня Виктория позвонила сама:
     - Виктор, я прочитала: сегодня подъехать сможешь?
     - Конечно, уже еду! - с нетерпением воскликнул я.
     Ее первые слова были:
     - Виктор, что-то мне  не совсем понятно: ты говорил об одной истории, а
я прочитала две, и совершенно на другие темы?
     Я начал что-то лепетать, но Виктория протянула мне свою рецензию.
     Это была  самая  первая  рецензия,  да  еще  полученная  от  популярной
писательницы: я ее сохранил, и мне хочется воспроизвести ее полностью.
     "Я  ознакомилась с  повестями  молодого  писателя  Виктора Доценко  под
названием "Жизнь продолжается" и "Тупик".
     Повести написаны в жанре  детектива - редком  и  излюбленном жанре  для
широкого  читателя.  Они написаны так легко и  живо, что  вполне  могут быть
использованы как сценарии для приключенческих фильмов.
     Читаются легко,  с большим интересом.  Несут  в  себе благородную идею,
большой воспитательный и нравственный заряд.
     Есть  в них художественные  просчеты, но  в  задаче данного  жанра  эти
просчеты допустимы.
     Я искренне рекомендую повести В. Доценко для публикации и съемок.
     С уважением
     Виктория Токарева
     24 июля 81 г."
     Эта первая профессиональная оценка моего  литературного труда вселила в
меня  какую-то уверенность, и я  принялся с еще большим рвением работать над
книгой,  посвященной  погибшим   друзьям.   А   эти  две  повести,   впервые
положительно оцененные прекрасной писательницей Викторией Токаревой, издал в
своем сборнике, но много лет спустя.
     Полностью  отдаться  творчеству   мешали  трудности  психологические  и
бытовые.  В  постоянный  стресс  вводили  регулярные  атаки  моей тещи  Веры
Павловны. Почему не работаю,  как все люди? Сколько можно не кормить  жену и
ребенка,  все время полагаясь  только  на них,  родителей  жены?  Еще  более
изощренными  стали  ее  нападки  после  кончины  Михаила Петровича,  который
безоговорочно верил в  мой талант и,  с  удовольствием  читая  мои рукописи,
часто пресекал нападки жены.
     Много раз объяснял, что  книга почти  готова, и если  ее издадут,  то я
верну ей все долги, но ничто  не убеждало. Все чаще и чаще  я сидел в  своей
коммунальной  квартире и писал. От грубости  и срывов меня удерживала забота
жены: иногда, тайком  от матери, выскользнув из квартиры, Таня  приходила ко
мне, чтобы подкормить.
     Как известно, вода и камень точит. Постоянно капая на мозги дочери, она
постепенно добилась  своего, и Татьяна  тоже стала все чаще и чаще намекать,
что пора мне пойти хоть дворником, но приносить деньги в семью.  Но все  мои
мысли  были  о романе. Я  существовал  в образах своих героев  и  в их мире.
Проживал все  радости и  печали с каждым героем, пытаясь представить, как он
или она поступил бы в той или иной ситуации...
     Но  постепенно  в  меня перестала  верить даже собственная  жена,  и  я
остался единственным, не утратившим веру  в свою звезду... Верить в грядущий
успех было нелегко...
     Отправившись  на  очередную встречу с участником  афган-ской  войны,  в
автобусе сунул руку в карман и обнаружил, что, кроме цельного полтинника, ни
другой мелочи, ни других  денег  у  меня нет. Боясь  попасть в лапы  злобных
контролеров, попытался разменять полтинник, но ни у кого не оказалось нужной
мелочи. Тогда я встал у кассы и  стал  собирать пятаки,  чтобы набрать  себе
сдачу. Выходя на своей остановке, опустил полтинник в кассу и оторвал билет.
Возвращаясь домой, сунул руку  в  карман,  чтобы оплатить проезд, и  вытащил
вместо пятака тот полтинник.
     Сначала удивился: откуда  он? Потом залился  краской  стыда:  наверное,
вместо полтинника бросил в кассу пятак. Первым движением  души было опустить
полтинник в кассу, но мой голодный желудок напомнил о  себе: полтинник - это
же двести граммов докторской и полбатона хлеба! После короткой,  но яростной
схватки совести с желудком победил послед-ний!  Более того, этот случай спас
меня от истощения: потом, в самые трудные дни  настоящего голода, я прибегал
к спасительной  тактике "неразменного  полтинника",  доведя  свою технику до
совершенства, чтобы  не дай  Бог  привлечь  внимание какого-нибудь дотошного
пассажира. Такие встречались нередко, и я, заметив излишнее внимание к своей
персоне,  демонстративно  отсчитывал  "свои"  сорок   пять  копеек,  опускал
полтинник в кассу, отрывал билет и спокойно отходил в сторону.
     Впрочем,  я никогда  не  злоупотреблял этим промыслом и более рубля  не
собирал.  Этого рубля как раз хватало  на двое суток... Иногда мне удавалось
написать  какую-нибудь  статью,  очерк  или рассказ  и "тиснуть"  в одной из
центральных  газет,  что  давало  от  тридцати  до  шестидесяти  рублей!  На
"газетные" деньги  накупал  для  себя продуктов, а  для  Татьяны  с  Володей
фруктов. К сожалению, это выходило  не столь часто, а потому наши  отношения
становились все напряженнее  и напряженнее. Долго так продолжаться не могло,
и после очередных  на меня  нападок я не выдержал  и предложил расстаться: в
ноябре  восемьдесят второго  года  нас развели.  Однажды, перейдя лестничную
площадку,  позвонил в  их  квартиру, чтобы повидаться с сыном, но  никто  не
ответил. Думая, что  на выходные они  уехали на дачу в Жаворонки, я позвонил
через  пару  дней, и чужой голос  мне  ответил,  сообщив, что  они  обменяли
квартиру, но давать новый адрес запретили.
     Такого предательства с их стороны я никак не мог ожидать: я очень любил
сына и втайне надеялся, издав книгу, вернуться и засыпать их деньгами, но...
жизнь уготовила мне самое страшное испытание!..
     Кажется,  именно  тогда, обобщая горький  опыт двух  тещ,  болгарской и
московской, пришел к внутреннему убеждению, что жениться нужно на сироте...
     Наступил восемьдесят третий год! У меня вроде все складывалось удачно -
появились реальные  надежды  обнародовать  свое  творчество. На радио  тепло
отнеслись  к моим повестям и твердо  пообещали, что я  сам  буду их читать в
эфире. Но главным событием  этого  года стало  окончательное, как мне  тогда
думалось,  завершение романа, посвященного  моим погибшим  друзьям. Название
"Смотри человеку в глаза" тогда казалось мне вполне подходящим.
     Я изо всех  сил пытался заинтересовать издателей своим романом, однако,
к  кому бы  ни  обращался,  услышав,  о  чем он,  все  в  буквальном  смысле
отмахивались, и,  признаюсь, не без испуга в глазах. Я  твердо  уяснил,  что
безвестному,  начинающему  автору  никогда не  пробиться  в  таинственный  и
манящий  сонм писателей. Потому  и озаботился  поисками известного писателя,
который, как говорится, хотя бы чуть-чуть  меня  подтолкнул. С  литературным
наставником мне повезло.
     Борис Васильев  принял меня  очень  тепло,  много  расспрашивал о  моей
жизни,  родителях, увлечениях.  Сначала  мне казалось, что этот удивительный
человек  просто  умеет создавать впечатление того,  что всерьез интересуется
жизнью собеседника, но чем больше мы общались, тем глубже я убеждался в том,
что  Борис  Львович  не  может  жить  по-другому:  он  ДЕЙСТВИТЕЛЬНО  близко
принимает к сердцу все радости и горести того, с кем общается. А как дотошно
он разбирал по косточкам мой роман!
     Сколько  доброты и  тепла  в  этом  удивительном  человеке!  Как  много
жизненных и литературных тайн он  открыл мне! В одну  из  наших встреч Борис
Львович сказал:
     - Еще немного, Виктор, и твоя первая книга будет готова!
     - Что  толку, - с  грустью вздохнул  я. -  Главное  -  найти того,  кто
захочет ее издать...
     - Глупости говоришь! - Он недовольно нахмурился. - Главное для писателя
- вложить свой труд, свою  душу, сердце, и рано или поздно  люди оценят твое
произведение!  А чтобы ты  дожил до этого дня, - он улыбнулся, - я попытаюсь
тебе  помочь...  Думаю,  в июне-июле  буду  посвободнее, а к  тому  времени,
надеюсь, и ты отшлифуешь свой роман, тогда и начнем атаковать издателей...
     Милый, дорогой мой Борис Львович, как же вы были правы, говоря о душе и
сердце писателя! На всю жизнь запомнил я Ваши слова...
     Работая  над  этой книгой, я  ощутил  необходимость повидаться  с  моим
наставником.  Созвонился с Борисом  Львовичем,  который  пригласил  меня  на
подмосковную  дачу  в  Солнечногорске.  С  огромным  волнением  подъезжаю, а
наставник, достаточно крепкий  для своих  семидесяти пяти лет, уже встречает
на крыльце. Я вручил ему свои новые романы, и мы углубились в  воспоминания.
А перед расставанием  сфотографировались  на память. Через пару дней получаю
от него одну  из  самых  любимых  повестей  -  "Завтра была  война" с  очень
трогательным автографом:
     "Признаться, я так  и не научился  подписывать книжки,  дорогой  Виктор
Николаевич. А поэтому просто -
     Ваш Борис Васильев. 14.03.99".
     Предыдущая наша встреча произошла незадолго  до моего ареста:  в  конце
января восемьдесят третьего года, и тогда я был так нетерпелив, что хотелось
услышать   мнение  еще  какого-нибудь   маститого  писателя...  Моя  близкая
приятельница Виктория Стенберг  в то время проявляла трогательное участие  в
моей  судьбе и  дала мне телефон  Аркадия Вайнера,  назвав имя  человека, на
которого мне  следовало сослаться, чтобы, как заметила Вика, Вайнер меня "не
отфутболил".
     Собираюсь с духом и одиннадцатого февраля, как сейчас помню, в пятницу,
звоню, представляюсь, говорю, от кого и по какому поводу.
     Вдруг слышу:
     - Сейчас свободен?
     Растерянно говорю "да", и уже через пятнадцать минут, прихватив папку с
рукописью, еду на метро в сторону проспекта Мира, чтобы встретиться с  самим
Аркадием Вайнером! Да еще и в его собственной квартире! Почему-то волновался
даже больше, чем когда впервые ехал на встречу с Борисом Васильевым...
     Встретил  меня  Аркадий  Александрович  радушно,  можно  сказать,  даже
весело.  Еле  заметное напряжение  промелькнуло на его лице, когда он увидел
объем рукописи: тогда она была около четырехсот печатных страниц.
     -  Обязательно  прочитаю твой  труд,  Виктор,  только  дай  мне  месяца
два-три: сейчас я так перегружен, что ни продыха...
     - Хорошо! - сказал я: а что еще мог сказать?
     - Оставь свой телефон, я позвоню...
     Отвечаю,  что  телефон  на  последней  странице  романа.  Так и  уехал,
успокаивая себя тем, что  писатель хотя бы  не  отказался прочитать. А  рано
утром следующего  дня,  то  есть в  субботу, меня будит  телефонный  звонок.
Хватаю трубку.
     - Виктор?
     - Да...
     -  Что ты со мной  сделал...  твою мать? -  слышу  раздраженный мужской
голос, но спросонья не могу ничего понять, да и голос не узнал.
     - Я не понимаю...
     - Что ты со мной сделал? - перебивает он.
     - Простите, кто звонит?
     - Вайнер!
     Сон как ветром сдуло. Вскакиваю с кровати и растерянно спрашиваю:
     - Простите, не понимаю, что я сделал?
     - Вчера вечером  решил пробежать несколько страничек на  сон грядущий и
только что закончил читать! Сейчас можешь приехать?
     -  Конечно! -  воскликнул  я  с  такой радостью, словно мне  предложили
лететь в космос...
     Кстати, о космосе. В шестьдесят  первом году, когда Юрий Гагарин первым
в  мире преодолел  земное  притяжение,  мне,  как  родившемуся  двенадцатого
апреля,  предложили  выступить  на  общешкольной  линейке,  посвященной  его
полету. Я  говорил, как счастлив, что  родился в  такой знаменательный день,
что  обещаю  стать  достойным  великого  подвига первого  космонавта!  А  на
следующий день  написал вдохновенное письмо на имя Н.С. Хрущева, в  котором,
рассказав о себе,  как о спортсмене и учащемся  без троек, просил включить в
отряд космонавтов!
     Прошло около года,  и я забыл о том письме,  увлекшись другими "важными
проектами". Как  вдруг ранним  утром  приходит  почтальон и спрашивает меня,
называя  имя,  отчество  и  фамилию.  Родители  еще  были  дома  и   заметно
побледнели. Признаюсь, что названный человек, это я, и почтальон просит меня
расписаться  за заказное письмо из Москвы. Помню, как  он с  гордой завистью
добавил:
     - Из самого Кремля!..
     Письмо действительно оказалось из Кремля. На мое обращение к Н. Хрущеву
отвечал какой-то генерал. Меня благодарили за столь высокие устремления,  но
советовали сначала закончить  школу,  потом  институт, набраться  знаний, и,
возможно, после этого мою просьбу смогут удовлетворить... С какой  гордостью
я показывал всем друзьям письмо "из самого Кремля"!  И на некоторое время ко
мне тогда прилепилось прозвище Космонавт,  и  я  с гордостью  откликался  на
него...
     Однако вернемся в 1983 год...
     - Приезжай! - коротко бросает Вайнер, и в трубке гудки.
     Чуть  смущаясь,  вхожу  в  комнату,  заставленную  до  потолка книгами,
фотографиями,  "заморскими" диковинами.  Аркадий Александрович в  самом деле
сонный и усталый.
     - Устроил ты мне ночку! - бурчит он.
     Смиренно молчу, виновато опустив глаза к полу.
     Аркадий Александрович вдруг улыбается и протягивает мне листок.
     -  Мне  понравилось!  Все,  иду  спать!  Удачи!  Пока!  -  едва  ли  не
скороговоркой произнес он и дружелюбно подтолкнул к выходу.
     Поблагодарив  его, попрощался, вышел  на лестничную площадку  и  только
тогда взглянул  на листок. Это  была  рецензия  Вайнера,  написанная  на его
именном бланке...
     Я  обещал читателям писать только правду, а через шестнадцать  лет вряд
ли кто-то на память точно процитирует даже хвалебные чужие  слова.  Надо еще
раз заглянуть  в  архив!  Не мог же пропасть столь важный для меня документ!
Перерыл все: нет листка, хоть убей! Зло закипало во мне, что не есть хорошо.
Взял себя в руки, несколько минут помедитировал, успокоился и вновь принялся
перебирать архив: листок за листочком, листок за листочком и... Вот! Нашел!
     Приведу одну фразу: "Читается повесть на  едином  дыхании: она написана
экспрессивно и увлекательно..."
     Важно  было  то,  что  Аркадий  Александрович  не  только  похвалил мое
творение,  отметив  режиссерский подход к изложению материала, но и дал свои
рекомендации  по улучшению... Смотрю на дату. Память  не подвела: 12 февраля
1983 года, и это была суббота!..
     На  радостях  созвонился  с  Аркадием  Вайнером, с которым,  по  разным
причинам, не виделся с  той самой памятной даты. Звонил  с  волнением: вдруг
писатель   забыл   меня?   Но   волнения  оказались  беспочвенными.  Аркадий
Александрович помнил, более  того, даже следил за моими успехами и радовался
за меня. Мы увиделись. Он  был очень растроган, что я  сохранил его рецензию
шестнадцатилетней давности.
     Протягиваю ему внушительный полиэтиленовый пакет.
     - А это мой вам презент! - говорю.
     - Что за презент? - В глазах писателя  промелькнуло недовольство. - Что
это ты надумал? Ни в коем случае!
     Кажется он не понял, что я принес?
     - Это книги мои, Аркадий Александрович: все двенадцать романов!
     - Книги? - обрадовался писатель  и смущенно добавил. - Слава Богу, а то
я подумал, что коньяк какой-нибудь  приволок! Кто  ни приходит в  гости, так
алкоголь какой-нибудь тащит, словно на  "Поле чудес" пришли. А за твои книги
спасибо: будет теперь что почитать...
     Прочитав дарственную надпись на моем первом романе, который первым он и
рецензировал, вдруг спросил:
     - Первая публикация? А  разве в журнале  "Советская милиция" тебя тогда
не  напечатали? Я  ж им послал твою  рукопись  с хорошими  пожеланиями:  они
обещали напечатать...
     -  Это  ВАМ  обещали,   а  мне  написали,   что   я  очерняю  советскую
действительность и  вообще,  где  это я  нашел каких-то "воров в законе"? От
всех  "воров"  и "паханов", как сказал принимавший меня  редактор, советские
органы правопорядка избавили страну еще в тридцатых годах!
     - А что же ты мне не позвонил? - недовольно поморщился Ва
     - Не успел... Посадили меня...
     -  Да,  слышал, но,  к  огромному сожалению, совсем  недавно,  в  твоем
интервью...  -  Писатель был искренне огорчен. - Что ж, к счастью, это уже в
прошлом,  а сейчас я очень рад  за тебя, за  твои успехи... Мне тоже хочется
подарить тебе свою книгу... - Аркадий Александрович подписал ее:
     "Огнедышащему  Виктору   Доценко  с  пожеланием   здравствовать  и   не
прекращать!
     С добром и уважением -
     Аркадий Ва 18.3.99".
     - Почему "огнедышащему"? - удивился я.
     - А тебя таким природа создала! - добродушно улыбнулся писатель...
     Интересно подписал мне свою книгу  "НЕподведенные итоги"  еще один мэтр
российского искусства легендарный кинорежиссер Эльдар Рязанов:
     "Дорогому  "бешеному"  Виктору  Доценко с  самыми добрыми  и сердечными
пожеланиями.
     Искренне Ваш
     Эльдар Рязанов, 11.05.99".
     А удивительный историк и  писатель Эдвард Радзинский, даря  свою  книгу
"Загадки истории", подписал ее так:
     "Виктору Доценко, моему другу,
     от любящего его
     Э. Радзинский 12 ноября 98 г."
     Дорогие  мои  Аркадий  Александрович,  Эльдар  Александрович  и  Эдвард
Станиславович,  здоровья  вам  и  долголетия!..  Спасибо  за  добрые  слова,
сказанные в мой адрес...
     Но это сейчас, а в то время...
     После поддержки Вайнера  я был просто на седьмом небе от счастья. Я был
твердо уверен, что теперь-то меня обязательно  издадут, даже несмотря  на не
очень лестный анализ застойного редактората милицейского журнала,  в котором
не  знали,  что  я познакомился  с  заместителем  министра внутренних  дел -
генерал-лейтенантом  П.  А. Олейником.  Он, прочитав мою рукопись, высоко ее
оценил  и  принял  предложение  стать  ее  консультантом,  обещав  всяческое
содействие. Я начал писать милицейскую повесть "Осторожно, мошенник!", и мне
понадобились подробности о  работе начальника райотдела милиции - у меня был
такой герой.
     Не мудрствуя лукаво я пошел в ближайшее отделение милиции, представился
и поделился своей проблемой, получив от начальника обещание в скором времени
встретиться и поговорить.
     При советской  власти, если кто  не знает,  все публикации о милиции до
выхода  в  свет обязательно  проходили сквозь  особый  этап, который не  мог
обойти  даже мин  И  естественно,  П.  Олейник  отдал мою  рукопись  на
спецрецензирование  в  Главное политуправление  МВД    Вскоре  раздался
звонок:  приглашают на прием к генерал-майору  Зазулину А.М., говорят адрес.
Эта  фамилия показалась мне знакомой.  Звоню  несколько  раз  в приемную  П.
Олейника, но там словно вымерли.
     Прихожу  по указанному адресу: оказывается,  это  и есть сам  начальник
Политуправления МВД    Из-за  внушительного  стола  огромного  кабинета
выходит  ко  мне  хозяин.  Радушно  приветствует,  предлагает   присесть  за
журнальный столик в углу, садится сам. Приносят кофе. Генерал начинает вовсю
расхваливать мой роман. Говорит долго,  витиевато и достаточно  занудно, тем
не менее речь его мне нравится. И вдруг в самом конце слышу:
     - Так что ваш роман МВД возьмет для служебного пользования! - Эти слова
он произнес таким торжественным тоном, словно награждал меня орденом Ленина.
     -  Значит, читатели его  не увидят? - машинально спрашиваю  я, мысленно
повторяя услышанное.
     - Как вы не понимаете? На вашем романе будут обучаться наши сотрудники!
- с пафосом воскликнул генерал.
     И тут  мне вспомнилось, откуда знакома его фамилия. Примерно год  назад
кто-то из моих доброжелателей свел меня с заместителем начальника  штаба МВД
СССР, который курировал кинофильмы и литературу, поступающую в министерство.
Я послал на его имя два своих сценария и вскоре получил  обычную отписку "не
представляет  для МВД ценности... советуем  обратиться в другие места...". И
подпись - генерал Зазулин. Почему-то на душе стало муторно и грустно.
     А генерал продолжал:
     - Понимаю, вы много трудились, а всякий  труд должен быть вознагражден,
и поэтому вы получите гонорар гораздо более  высокий, нежели в самом крупном
и  престижном издательстве! Уверен, что вы еще не раз  порадуете нас  своими
книгами, и я  готов помочь вам! О  чем бы вам хотелось писать?  Наверное, по
линии  уголовного   розыска?   А  я  вам  советую  написать   что-нибудь  по
экономическим преступлениям! Материал для новой книги получите, свяжу  вас с
ОБХСС... Минуту! - Берет трубку, набирает номер генерала Обухова, начальника
ОБХСС страны. -  Привет? Зазулин  говорит!..  У  меня находится  талантливый
молодой  литератор  Виктор  Доценко,  когда  он  свяжется  с  вами,  окажите
всяческое  содействие  по  сбору  материала из  наиболее  интересных  дел!..
Договорились? Вот и хорошо! - Он положил трубку, написал телефон  и протянул
мне. - Ну, что скажете, Виктор Николаевич?
     - Я  должен  посоветоваться со своим консультантом! - твердо проговорил
я.
     - Не нужно сейчас беспокоить генерала Олейника, - нахмурился Зазулин. -
У него случилось несчастье: жена погибла в автомобильной катастрофе!
     Я  был  знаком  с  этой удивительно доброй украинкой с необычным именем
Неонила и, конечно же, расстроился.
     - Я должен переговорить с Петром Александровичем! - упрямо повторил я.
     -  Ну,  как  знаете...  -  Добродушие  генерала  словно  корова  языком
слизнула. - Можете идти!
     Мне почудилось в его тоне некая угроза...
     Дня  два  я  названивал П.  Олейнику,  пока  наконец его  помощница,  с
литературно-милицейской фамилией - Пронина,  женщина удивительной судьбы (на
основе ее рассказов  я написал  в моем первом  романе  образ  жены  капитана
Зелин-ского), сообщила мне, что Петр  Александрович назначает мне встречу на
пятницу, а это была среда.
     Сейчас  я  твердо уверен, что генерал Зазулин  знал о нашей предстоящей
встрече с Олейником, более того, знал он и о том, что уже подписан приказ об
отставке замминистра. Но тогда я даже и не догадывался, что над моей головой
уже занесен топор судебной машины, запущенной КГБ.
     На следующий  день, то есть в четверг,  собирался на  радио, где у меня
была встреча  с  редактором.  Уже  собирался выйти,  как в дверь  позвонили.
Соседи были  на  работе,  и  я открыл дверь.  На  пороге стояла молодая, лет
тридцати, миловидная  женщина, которая  попросила  разрешения позвонить, так
как соседей, к которым  она  пришла, нет дома. Не думая, что за этим визитом
скрывается нечто опасное для меня, я согласился.
     Потом,   в   Бутырской  тюрьме,  вспоминал   ее  явление  и   тщательно
анализировал. Дело в том, что в  нашей малонаселенной коммунальной  квартире
телефон  был  с длинным шнуром, и когда незнакомка пришла,  аппарат стоял  в
моей  комнате.  Я  спешил и поленился  его  вынести в  коридор,  позволив ей
позвонить из моей комнаты. Как она внимательно и цепко осматривала квартиру,
мою комнату,  запоминая все вокруг,  как  в трубку сказала  что-то неважное,
вспомнился и ее  долгий взгляд, остановившийся на моей  домашней экипировке:
спортивных  брюках и  футболке,  брошенных  на кровати.  Тогда, торопясь  на
важную встречу  на радио, я не  обратил никакого внимания на  эти  детали ее
поведения. Целый день бегал по делам и  вернулся  где-то  около семи вечера.
Звонит телефон.
     - Доценко Виктор Николаевич? - доносится суховато-официальный голос.
     - Да, кто спрашивает?
     - Вы сейчас будете дома?
     - Да... Но кто спрашивает?
     - Из отделения милиции беспокоят...
     - Это от ... -  называю фамилию начальника отделения, - по  поводу моей
повести?
     -  Да-да... -  после некоторого замешательства  подтверждает  голос.  -
Сейчас мы подъедем...
     Минут через пятнадцать звонок в дверь. Открываю. Передо мной участковый
и двое в штатском.
     - Это вы звонили? - не чувствуя угрозы, спокойно поинтересовался я.
     - Да...
     - Вас прислал... - называю фамилию начальника отделения.
     -  Можно  попросить  у вас  паспорт?  -  спрашивает  один из  штатских,
пропуская мой вопрос мимо ушей.
     - Зачем? - насторожился я.
     - Пожалуйста, ваш паспорт! - стерев улыбку с лица, повторил тот.
     - Если  вы  явились  не по  тому  делу, о  котором  говорю я, то  прошу
объяснения.
     - Всему свое время! Паспорт! - повысил он голос.
     -  Сначала  я  позвоню  своему  консультанту,  заместителю министра МВД
генералу Олейнику. - Я потянулся к телефону.
     -  Не  нужно  никуда  звонить!  -  Второй  мужчина в  штат-ском резво и
довольно больно перехватил мою руку.
     -  Я тебя сейчас так схвачу, что мало не  покажется! -  разозлился  я и
сделал попытку вырваться.
     Эти  ребятки  в  штатском  оказались настоящими профессионалами:  четко
завернув  мои руки за спину, нанесли  несколько ударов  по корпусу  и быстро
отправили  меня  в нокаут. Очнулся через минуту-другую в  настоящем deja vu:
привычно пристегнутый наручником к батарее. Говорят, что трагическая история
при повторении  воспринимается  как фарс,  но  мне  было не  до  смеха.  Все
повторилось,  как  тогда  в  Ленин-граде, до  мелочей: так  же перерыли  всю
комнату,  так  же  собрали  все  мои  рукописи  и  записи. Но  на  этот  раз
продолжение было принципиально иным: застегнув на запястьях  наручники, меня
повели из квартиры. В этот момент из  своей  комнаты вышли соседи, и я успел
им   крикнуть  два  телефона,  которые  помнил  наизусть:  один  замминистра
Олейника, второй - моей близкой приятельницы Виктории Стенберг.
     Ужас в том, что ко времени моего ареста я встречался с тремя девушками:
Викторией,  Лилией и Наташей. С каждой  мне было по-своему хорошо, но,  имея
слабость к прекрасному полу, я никак не мог остановиться на одной из  них  и
порвать с двумя другими, боясь их обидеть. Я здорово напоминал героя  фильма
"Осенний  марафон".  Находясь  с каждой из них наедине, я был  искренен и не
кривил душой, говоря, что  мне очень  хорошо с ней.  И конечно же, изобретал
всевозможные ухищрения, чтобы не попасться на лжи  и не столкнуть их лицом к
лицу.  Я щадил самолюбие каждой, но ни одной не обещал жениться. Было вполне
очевидно, что каждая дорожит нашими отношениями.
     Как  же я был разочарован, когда они, как казалось тогда, предали меня,
но об этом чуть дальше...
     Меня  отвезли  в  отделение   милиции,  где  уже  поджидал  следователь
прокуратуры.  Молодой,  розовощекий, холеный и  наглый.  Помню его  фамилию:
Истомин.
     После освобождения узнал  причину  его  наглого  поведения:  не  только
потому, что  мой арест был санкционирован  Комитетом,  но и потому, что отец
Истомина был одним из прокуроров Москвы.
     - Расскажите со всеми подробностями, как вы провели сегодняшний день? -
задал следователь Истомин первый вопрос.
     -  Прежде  чем отвечать на  ваши  вопросы, я хотел бы знать, в чем меня
обвиняют? Это  во-первых, а  во-вторых, хочу подать жалобу на имя  прокурора
города на незаконный арест  и, соответственно, на незаконный обыск! - ретиво
начал я.
     -  Что, знаток  законов?  -  усмехнулся он.  -  С  чего вы  взяли,  что
арестованы? Вы задержаны! А что касается обыска  по месту вашего жительства,
то вот постановление, подписанное прокурором, на проведение у вас обыска!
     - В чем я обвиняюсь?
     - Есть заявление от гражданки Ивановой о том, что вы ее ИЗНАСИЛОВАЛИ! -
Следователь продолжал ехидно улыбаться.
     Всего чего  угодно я ожидал от Органов, но только не ТАКОГО. Обвинить в
изнасиловании  режиссера,  человека, у  которого, просто по определению,  не
могло быть проблем с вниманием к нему дам?!! Это ли не гнусное и  изощренное
злодейство Комитета?
     Я, мечтавший  в  тюрьме отомстить  этой подленькой женщине, причинившей
мне зло, постепенно  пришел к выводу, что  ее накажет сама жизнь.  А потому,
описывая эти  страшные события,  не называю  ее настоящего  имени,  чтобы не
травмировать ее родственников, которые могли и не знать, что она работала на
Контору: уверен, что родственники ни в чем не виноваты...
     - Я? Изнасиловал?  Кого? - Мне  вдруг пришло в  голову,  что меня самым
элементарным образом разыгрывают. - Кто такая Иванова?
     -  Послушайте, Доценко, в комнате, кроме  нас, никого  нет, микрофонов,
как видите, тоже нет: разрешаю самому проверить... - Он обвел рукой комнату.
     - Допустим, верю, и что дальше?
     - Я даю вам листочек с текстом, подписываете, и вы в полном ажуре! Всем
хорошо! Все довольны! - Он был сама любезность.
     - Листочек с "чистосердечным признанием"? - ехидно ухмыльнулся я.
     -  Ну зачем же так!  - Истомин брезгливо поморщился. - Зачем нам лишний
уголовник? Вы НАМ нужны как писатель, как режиссер, наконец...
     - Вам?
     - Да, НАМ... честным  гражданам нашей страны!  Прочитайте, подумайте  о
сыне своем, о родителях и... подпишите...
     - Если не признание, то что?
     -  Заинтересовались? Вот и прекрасно...  -  Он  вытащил  из внутреннего
кармана пиджака сложенный  лист бумаги. - В этом ВАШЕМ заявлении речь идет о
том, что вы просите принять вас  на работу в качестве внештатного сотрудника
органов госбезопасности!
     - Проще говоря, стать сексотом?
     - А чем плохо? Сексот - то есть секретный сотрудник! Звучит здорово, не
так ли?
     - Но не для меня! Я хочу быть не  сексотом, а писателем и режиссером, а
художник - вне политики!
     -  Не торопитесь,  Виктор  Николаевич,  отказываться! Идите,  посидите,
подумайте, а потом продолжим наш разг.. - Он нажал на кнопку.
     Меня  отвели в заплеванную  камеру без какой-либо мебели и без окон, но
дверь была с глазком. У стены небольшой помост. Если бы не размеры, то можно
было бы с изрядной долей иронии сравнить его со сценой.
     Трудно  сказать,  сколько  мне  пришлось  там сидеть:  казалось,  целую
вечность, но  я  лихорадочно искал  выход  и пытался  понять хотя бы  логику
ареста. Я видел, что меня решили сломать, сломать психологически. Меня берут
на испуг, и надо просто вытерпеть, не сдаться, и они отстанут. Клянусь самым
дорогим для меня на свете, что даже на миг не  посетила мысль махнуть рукой,
подписать, чтобы закончить этот кошмар: "Нет, не для этого я на планете..."
     Наконец  загремели  затворы,  и я  вновь  оказался  перед  следователем
Истоминым.
     - Ну что, подумали?
     - Подумал...
     - И?..
     - Да!
     - Что - да? Подпишите заявление?
     - Нет, НАПИШУ заявление!
     - Сами напишете?
     - Да, на имя прокурора о творимом со мной беззаконии!
     - Та-а-ак! - разочарованно протянул он. - Значит, ты ничего не понял? -
Его тон резко изменился, и он перешел на "ты".
     -  Почему же,  я  ВСЕ понял,  и  меня это не  устраивает!  - Я старался
сдерживаться изо всех сил.
     -  Хорошо,  спрашиваю в последний раз: ты что, хочешь сесть в тюрьму...
лет этак на пять или семь?
     - За что?
     - За изнасилование гражданки Ивановой!
     - Повторяю: я понятия не имею, о какой Ивановой идет речь!
     - О той самой Ивановой, которую ты обманом заманил к себе  и, пользуясь
тем, что она физически намного слабее тебя, изнасиловал!
     - Когда же это произошло?
     - Сегодня в девять часов тридцать минут утра!
     Только сейчас до меня  дошло,  что следователь имеет в виду незнакомку,
которая попросилась позвонить.
     -  К той,  что  зашла позвонить, даже  не прикасался, а  через  две-три
минуты после звонка она вообще удалилась...
     - А она говорит иначе!
     - Требую очной ставки  с этой  обманщицей! - Наивный: я был уверен, что
меня берут на испуг и все выяснится, стоит только взглянуть ей в глаза,  - я
все еще был уверен, что меня не могли так подставить.
     - Очной  так  очной!  -  Истомин  подошел, открыл  дверь.  -  Приведите
потерпевшую Иванову.
     И вот мы сидим с утренней незнакомкой друг против друга. Эта "актриса",
натурально   изображая   горе  и   постоянно   промокая   глаза   платочком,
рассказывает,  как  сегодня  к  ней на  остановке  подошел  я,  представился
художником, стал  говорить,  что никогда не видел  такого красивого лица,  и
попросил зайти минут на пятнадцать, чтобы сделать  с нее наброски. Она долго
отказывалась, но  я так уговаривал, что она согласилась. Как только мы вошли
в мою  комнату, я  сразу набросился на нее,  стал  целовать,  тискать, потом
повалил на  кровать. Она  попыталась сопротивляться, кричать, но я зажал  ей
рот и руки, поднял подол, сдвинул трусики в сторону и вошел в  нее. Закончив
свое черное дело, отпустил.
     По просьбе следователя она  потом очень подробно описала и расположение
мебели  и назвала одежду,  виденную  в  комнате. Рассказывая, она  постоянно
всхлипывала.
     Я  заявил, что это  наглая ложь,  и  поведал, как  было на самом  деле.
Протокол очной  ставки она  подписала, а  я  отказался,  на  что следователь
заявил, что это и не требуется. Когда "пострадавшая" вышла, Истомин сказал:
     - Видишь, все более чем серьезно и твои дела совсем плохи.
     -  А экспертиза?  Подрочите меня, чтобы  взять  мою сперму и накапать в
трусы  вашей  ментовской  потаскухе?  -  Я  так  разозлился,  что  с  трудом
сдержался, чтобы не броситься на него.
     -  Ты  зенками-то не сверкай!  В  твоей  сперме  нужды  нет:  документы
экспертизы уже готовы, и на Ивановой найдены  следы твоей  спермы,  как и ее
следы на твоих трусах! - Он нагло усмехнулся.
     - Ну ты и подонок! И как такую сволочь земля носит?
     Не  знаю,  как  вас, уважаемый  читатель, но меня  подобные оскорбления
задели бы, а с него как с гуся вода.
     -  А ты как думал? Ты порочишь советский строй, а тебя за это должны по
головке гладить? Откажешься с нами сотрудничать - сядешь  за решетку и так и
сгниешь в тюрьме!
     Этот  холеный хлыщ  настолько  вывел  меня из  себя,  что  я уже не мог
сдерживаться.
     - И не надейся, мразь, я еще поссать успею на твою могилу! - со злостью
воскликнул я.
     На этот раз не выдержал Истомин:
     - Что ж, сам напросился! - зло процедил он и кого-то позвал.
     Через  минуту  вваливаются  трое  здоровяков:  в  Бутырке  их  называют
"веселые  мальчики". Ни слова не говоря, они начинают очень  профессионально
молотить меня по корпусу.  Несколько минут я  стоически держался,  но понял,
что они запросто могут отбить мои внутренности.  Какой выход? Соглашаться на
условия  этого ублюдка и  навсегда потерять уважение к самому себе? Никогда!
Вдруг пришло озарение:  прикусив губу, я поднакопил во рту  крови и картинно
упал, будто потеряв сознание и пуская кровь из угла рта.
     - Пока  хватит! - приказал Истомин. -  Кажется, перестарались...  Он не
окочурится здесь?
     - Не беспокойтесь: выживет, хотя и  будет харкать  кровью, - с усмешкой
заметил один из них...
     - Отвезите его в КПЗ!..
     Меня  подхватили,  усадили в  милицейский  "уазик" и  вскоре  бросили в
небольшую камеру, кажется, седьмого отделения милиции. Почти сутки никуда не
дергали, никого ко мне не подсаживали, а я с надеждой ждал, что меня вот-вот
освободят, как только соседи дозвонятся П. А. Олейнику или моей приятельнице
Виктории Стенберг, которая наверняка что-нибудь придумает.
     Откуда мне было знать, что Олейнику вовсе не до меня: сначала похоронил
жену,  а потом его отправили в отставку.  С Викторией и того хуже: услышав о
моем аресте,  она  действительно  собралась  помочь  и попала к  следователю
Истомину, который издевательски расхохотался ей в лицо:
     - Вы уже не первая,  кто  мечтает вытащить этого  насильника из  ямы, в
которую он попал! Ну и  ну! -  вволю веселился Истомин.  - Изнасиловал  одну
бедную девушку, и  три другие бросаются ему на помощь! Интересно, чем это он
вас к себе привязал? Видно, трахал от души...
     И с издевкой рассказал о двух других моих приятельницах: Наташе и Лиле,
которые,   узнав  от  соседей   о  моем   аресте,   кинулись  меня  спасать.
Представляете,  каково было  услышать  это каждой  из них?  Чего  Истомин  и
добивался! Вряд  ли кто  из  них, прекрасно зная меня,  поверил в историю  с
изнасилованием: скорее всего разозлились, что  не стали единственными в моей
жизни. В конце концов, как в каком-то дешевом водевиле, они перезнакомились,
подружились  и  позднее,  получая  от  меня   письма,   вволю  повеселились,
пересказывая  друг другу их содержание.  Да, понимаю, в них говорили обида и
ревность,  однако мне кажется, что коль  скоро каждой из  них было хорошо со
мной, то почему не помочь человеку в столь трудную минуту жизни?  Хотя  бы в
память  о  всем  том  хорошем,  что  связывало  нас! Помочь, а  потом  уже и
высказать свои претензии, а может быть, и презирать.
     Доброты хватило только у  одной, названной именем, которое всегда  было
для меня святым, Наташа!  Именно Наташа  ответила на несколько моих писем  и
хотя бы  морально поддержала меня. Именно она,  видно пожалев меня, описала,
как они от души веселятся, перечитывая вместе мои письма из зоны...
     Если кому-то из них случайно попадется эта книга, они, надеюсь, поймут,
как  хитроумно их вывел из игры и даже натравил на меня следователь Истомин.
И, вновь пообщавшись друг с другом, им не захочется больше веселиться и хотя
бы  немного станет стыдно за  прошлое.  Единственной виной человека, который
искренне  был влюблен в каждую из  них, была боязнь обидеть! Если не поймут,
Бог им судья... Во всяком случае, сейчас я уже не держу на них зла...
     Тогда, сидя в КПЗ и не имея никакой информации, я ломал голову до боли.
И все надеялся и ждал, что  вот-вот кончится этот ко  Но ближе к вечеру
появился мой мучитель.
     - Ну что,  одумался? - спросил  он и  участливо  добавил:  - Согласись,
подпиши и свободен как птичка! Разве тебе здоровья не жалко?
     -  Да пошел  ты  на...  и соси  болт  пожилого зайца!  - Я  с  огромным
удовольствием перешел на  уличный лексикон,  добавляя из  прошлого тюремного
опыта.
     На этот раз меня били более основательно, не слишком заботясь о внешнем
виде... Через день снова,  потом еще и  еще... В какой-то  момент понял, что
больше не  выдержу, и решил покончить с собой. Но как? Отобрали даже шнурки.
И  тут  я вспомнил,  как один зек в прошлый раз  рассказывал,  что один  его
приятель проглотил заостренную ложку, его увезли на больничку, где он и умер
на   операционном   столе:   ложка   повредила  желудок,   вызвав   обильное
кровотечение...
     Чудом  мне удалось заныкать  алюминиевую  ложку  и ночью, заточив  ее о
каменный пол, я попытался ее  проглотить, но влезал только черенок, а дальше
получался  такой  кашель,  что  запросто  мог  привлечь  внимание  вертухая.
Ограничился  черенком,  отломав  черпак.  Во  время  очередного избиения  на
следующий  день так резануло  в  животе, что  я  от  болевого  шока  потерял
сознание.  Очнулся  в  машине  "Скорой  помощи".  Позднее   выяснилось,  что
начальник КПЗ испугался ответственности и вызвал "скорую".
     Меня отвезли  в больницу,  в которой было  тюремное отделение:  везти в
"гражданскую" больницу  они просто побоялись.  Сделали  рентген и обнаружили
"посторонний предмет". От постоянной ноющей боли я находился в прострации, а
апатия  была вызвана принятым решением умереть. Хотелось умереть  побыстрее,
чтобы  избавиться  от  боли.  Позднее,  вспоминая свои больничные  ощущения,
написал стихи:
     Тусклых пятен кафель -
     Словно плитки вафель,
     Белой рамы пройма на стене.
     Со стеною споря,
     Бьется жизни море...
     Мне ж комочек горя
     В белой простыне...
     Койка в белой краске,
     Лиц чужие маски
     И колпак стеклянный по моей вине.
     А в окне - распятье,
     Белое, как платье...
     Только помолиться и осталось мне...
     Мне  кололи  обезболивающие,  давали лекарства и  готовили,  по  словам
врачей, к  операции.  Постепенно я  пришел в себя  и  даже  обрадовался, что
остался жив. На  окнах  палаты были  решетки, но не такие, как в  Бутырке, -
сквозь эти при большом желании можно было видеть идущих людей.
     Уныло   глядя   на   спешащих   мимо  людей,   я  подумал,  что   нужно
воспользоваться  этой возможностью и выбросить  из окна послание к Виктории,
но если  бумагу  можно  использовать  туалетную, то найти, чем  пишут,  было
сложнее:  карандаш   или  ручка  выдавалась  исключительно  для  официальных
заявлений, которые обязательно писались в присутствии надзирателя.  Но и тут
мне повезло:  однажды  медсестра, делавшая мне  укол, чуть  отвлеклась,  и я
"уронил" на  пол ее карандаш,  но, как воспитанный  человек, тут  же поднял,
успев затырить между пальцами  кусочек грифеля. Поискав его  на полу, сестра
махнула рукой: куда-то закатился, и ушла.
     Дождавшись, когда  все  уснут, сторожко прислушиваясь, чтобы  никто  не
застукал, я быстро написал довольно объемное обращение к Виктории с просьбой
прийти  в  больницу,  где  допускались  посещения,  а  также  написал номера
телефонов тех людей,  которые могли мне помочь, свернул послание в трубочку,
обернул  другим  клочком  бумаги,  где  обратился  с  просьбой  к  нашедшему
отправить это послание по ее адресу.
     Проблема состояла  в том, что  незадолго до моего  ареста  мы  с  Викой
поссорились  и несколько дней не  разговаривали. Я  это очень переживал  и в
пасхальную  ночь пошел  в  церковь  Николы  в  Хамовниках  на  Комсомольском
проспекте. Там  пришло очищение и снизошло озарение отдаться на волю Бога. Я
купил  букет цветов, зажег  у  алтаря  свечку  и  задумал:  если  донесу  ее
зажженной до дверей квартиры Вики, то все у нас  будет хорошо. Вечер тот был
сильно  ветреный,  и  чуть-чуть  моросил  дождь.  Сунув  цветы  под мышку  и
прикрывая  от ветра  ладонью  трепетный  огонек,  шел от церкви по  Садовому
кольцу до Зубовской площади, где жила Вика. Я сумел донести огонь, зажженный
у алтаря, до  Вики, вручил ей свечу и цветы, все  рассказав. Вика не пустила
меня в эту ночь к себе, однако обещала подумать...
     Постигла паренька с любимой ссора:
     Им овладела грусть, тоска, печаль...
     Он в ночь пасхальную решил с раздора
     Идти в неведомую даль...
     Пришел он в церковь: около амвона
     Сверкающая ряса сияет у попа...
     Хоть паренек был далеко от дома,
     Он удивился и повеселел слегка...
     И набожная речь доходит до сознанья,
     И Божий взор не сводит с него глаз...
     Еще такого не слыхал сказанья,
     Однако огнь священный парнишку спас!..
     Свечу горящую он взял руками,
     Дорогой дальнею направился домой...
     Дул сильный ветер, парень шел полями,
     Огонь свечи той унося с собой!..
     Однако все красиво лишь в мечтах...
     На следующее  утро,  дождавшись наибольшего  потока  людей, спешащих на
работу,  я  незаметно  выкинул  свое  "письмо"  в щель  решетки, с  тревогой
наблюдая за тем, как оно падает. Я боялся, что оно упадет под стену здания и
его никто не заметит. К счастью, на этот раз Бог был  на моей стороне: ветер
подхватил мое тревожное  послание  и  опустил  прямо на  пешеходную дорожку.
Везение на этом не кончилось: проходящая  мимо молодая женщина  заметила его
падение.  Я  видел,  как  она  подняла бумажку, вопросительно посмотрела  на
зарешеченные  окна,  развернула,   прочитала,   вновь   взглянула  вверх   и
демонстративно сунула послание в карман, давая понять, что все поняла. В тот
день я просто летал по палате  от счастья: я  был уверен, что  теперь  Вика,
получив мое послание,  обязательно  откликнется.  Я был  в таком приподнятом
состоянии, что захотелось жить...
     Проснулся я другим сегодня утром ранним,
     Увидел этот мир совсем в иных тонах,
     Увидел я весну, простую прелесть мая,
     И словно в первый раз услышал певчих птах!
     Я знаю, что со мной: я заново родился!
     Моей душе судьба дала родиться вновь!
     Я не убил себя, на жизнь не разозлился,
     Я знаю, что со мной: Я ПОЛЮБИЛ ЛЮБОВЬ!
     Я полюбил ЛЮБОВЬ, надеясь на НАДЕЖДУ,
     И верю, что живет в моей душе весна!
     Как будто жизнь моя вдруг скинула одежду
     И стала красотой: вот предо мной она!
     Я полюбил ЛЮБОВЬ, и я поверил в ВЕРУ!
     Почувствовал и то, что ЧУВСТВОМ назову!
     Никак не надышусь весенней атмосферой:
     В ней чувствую ЛЮБОВЬ, а значит, я ЖИВУ!..
     Уверенный,  что предстоит операция,  стал к ней всерьез готовиться,  но
доктор,  который  меня  принимал,  уже  сталкивался  с  подобными  попытками
самоубийства арестованных  и потому прежде, чем  делать операцию, попробовал
обойтись  без  нее.  Он  прописал  мне  лекарства,   которые  способствовали
выделению  в  желудке  то ли желчи, то ли кислоты.  Во всяком случае,  через
три-четыре  дня  мне вновь сделали  рентген, и  "постороннего  предмета"  не
оказалось: к моему изумлению, черенок ложки полностью  растворился. Все же в
моем деле поставили "СКС" - "склонность к самоубийству". Эта пометка здорово
осложняет существование в заключении...
     Легко представить ярость моего  мучителя,  когда  ему  сообщили о  моей
попытке! Узнав,  что со  мной уже  все в порядке,  он явился в сопровождении
двух "веселых  мальчиков",  и  на этот  раз они  не  остерегались  оставлять
следы...  Меня лупили  кулаками, пинали ногами,  били по голове наручниками.
Экзекуция была такой жестокой и ее результаты были  настолько "на лице", что
когда меня привезли в Бутырскую тюрьму, там, увидев следы  избиения, даже не
приняли  без медицин-ского  освидетельствования  и  повезли  в  травмпункт у
кинотеатра "Спорт",  где я честно все рассказал обследовавшему меня доктору,
и он все  подробно внес в мою  медицинскую  карту.  Только после этого  меня
приняли в Бутырку.
     Следствие  продолжалось,  и меня  почти  ежедневно  избивали  во  время
допросов. Но, ничего не  добившись, отправили на экспертизу в Институт имени
Сербского -  или "Серпы" - "высшую инстанцию дураков", так прозвали институт
зеки. По удивительному совпадению  я около месяца  пробыл в камере-палате, в
которой в свое время обследовался Владимир Высоцкий.
     Изо  всех  сил старался  держаться и написал в  "Серпах"  эпиграмму  на
самого себя:
     Я гениален дважды, даже трижды:
     Я - режиссер, прозаик и поэт!
     Одна беда: в котлетах много хлеба
     И острая нехватка сигарет!
     Ах, если бы Париж! Вот это дело!!!
     Рассказ, поэма и... Париж у ног!
     А если подключиться к киноделу,
     То я уж не Доценко - Полубог!
     Париж, Ривьера, Княжество Монако,
     И яхта, и рулетка по ночам...
     Тончайшие духи, колье, и фраки,
     И множество чертовски пьяных дам...
     А по утрам приятная истома
     За чашечкой кофе и рюмочкой "Камю"...
     Ах, что? Опять? Куда? Какого черта?
     Ах да - обед... Иду хлебать бурду...
     Слеза течет - ее не вытираю:
     С ней щи вкусней...
     А в мыслях выпиваю:
     "Камю", "Аи", "Клико"...
     Все это будет - лишь вырваться
     Из этих чертовых "Серпов"!
     Я "Экипаж" снимал - так берегитесь!
     Сниму "Дурдом" - вам не сносить голов!
     Как и обещал,  не буду  в  этой книге описывать десять с лишним месяцев
Бутырки,  месяц пересыльной  Краснопресненской  тюрьмы и  более  четырех лет
зоны: когда-нибудь опишу свою жизнь за колючей проволокой в отдельной книге.
Да-да, следак  не  обманул: мне  отмерили шесть лет лишения свободы строгого
режима. Во время следствия меня  столько  били и довели до такого состояния,
что тюремный врач вынужден был написать в истории болезни: "частичная потеря
памяти и потеря ориентации во времени и пространстве", забыв добавить, что я
к тому же лишился дара  речи... Потом насильно взяли пункцию спинного мозга,
и у  меня  отнялась  правая  рука  и  левая  нога.  Такого  меня  и  судили:
бессловесного калеку. Этот суд почти зеркально повторил первый  суд. Когда я
вышел на свободу и встретился с адвокатом, она рассказала мне, что за час до
вынесения приговора,  когда  все  были уверены,  что меня освободят  из зала
суда, в  комнату судьи заходили  двое в штатском и  вышли только минут через
сорок. И, несмотря  на то,  что прокурор запросил для меня пять  лет лишения
свободы, судья дал мне  шесть!!! Такое  случилось первый и последний  раз  в
истории советского правосудия...
     Должен  заметить,   что   вышло  не   по   судейскому  желанию,   а  по
прокурорскому: одно  из  моих многочисленных посланий добралось до адресата,
до моего литературного  наставника  писателя Бориса Васильева, ставшего в то
время депутатом  Верховного Совета   И по его депутатскому запросу меня
реабилитировали на год и девять дней раньше определенного судом срока.
     Низкий поклон  вам, Борис Львович!..  Сократив  мой срок  на  зоне, вы,
вполне возможно, спасли мне жизнь, но об этом - в другой книге...
     Хочу  рассказать об одной встрече в Бутырке, когда я оказался на спецу.
Эта встреча помогла мне не только  выжить, но и сохранить все  доброе, что я
получил от матери и природы.
     Камеры  на  спецу отличаются  от общих тем, что  там  содержатся  особо
опасные подследственные, и сидят они не более четырех-пяти человек в камере.
А некоторые и по одному.
     Меня  кинули  в  камеру,  где находился  лишь  один  человек - довольно
тщедушный очень пожилой мужчина. На вид  ему  было  за семьдесят  точно.  Он
никак не  отреагировал  на мое появление, даже  не взглянул в  мою  сторону.
Каждый день  меня забирали  из камеры и часа через два-три возвращали  назад
едва  живого,  избитого иногда  до  потери сознания. Не знаю,  на какой день
после  очередной  встречи   со  своими  мучителями,  когда  я  не  мог  даже
шевелиться, неожиданно ко мне подошел мой пожилой сокамерник, склонился надо
мной и вставил в зубы зажженную сигарету.
     - Закури, режиссер! - сказал он участливо.
     - Кто ты?
     - Для тебя - Бриллиант!
     -  Бриллиант?  -  с удивлением  переспросил я: меня  даже и  на миг  не
посетила  мысль,  что передо  мной один из самых известных в стране "воров в
законе", старой закваски, как говорится, последний из могикан.
     - Давай, затянись!
     - Я не курю... - с трудом шевеля опухшими от побоев губами, ответил я.
     - Ничего, затянись, легче станет...
     Я  глубоко затянулся  и тут  же закашлялся:  это действительно была моя
первая сигарета в жизни.  И вдруг  почувствовал  такую легкость в  теле, что
показалось: взлетаю над полом, а голова моя непонятно закружилась.
     - Ну, как?
     - Хорошо... - глупо улыбаясь, ответил я, - спасибо...
     Далее он  сказал нечто такое, что и помогло  мне выжить,  не сломаться,
сохранить оптимизм.
     -  Послушай,  земляк,  ты же режиссер, так сделай  себе  ФАНТАЗИЮ...  -
Чувствуете, какой колоритный поворот мысли? - Сделай себе ФАНТАЗИЮ... Может,
судьба не зря тебя сюда  впихнула? Запоминай, откладывай в своей  коробке, -
ткнул он меня в лоб. - Когда-то, может, и пригодится...
     На  следующий  день,  видно  сообразив  что-то  и почувствовав в  таком
общении некую угрозу, менты выдернули меня из камеры старого "вора в законе"
и кинули  в другую. Именно тогда-то  я и узнал имя этого мудрого человека  -
Василий Бабушкин.  Уж  не  знаю,  что  плохого натворил в своей  жизни  этот
человек, но мне он здорово помог, а может, и спас жизнь. Почему?
     Потому, что с того момента  я  не переставал думать над его  словами, к
тому же вспомнил предсказания бабы Ванги и постепенно действительно пришел к
мысли, что мне нужно ВЫЖИТЬ, чтобы потом рассказать обо всем людям...
     Как мне жалко мою маму,  которой  столько пришлось пережить! Когда меня
лишили свободы в первый раз,  я решил не беспокоить маму  и просто исчез  на
два года, не  догадываясь, что этим только добавил ей седых волос.  Все  эти
два года  она  пыталась разыскать меня, рассылая во  все  инстанции письма о
моем исчезновении. Однако МВД хранило загадочное молчание или  отвечало, что
им ничего обо мне неизвестно.
     Помня о прошлом опыте, я едва ли  не с  первых дней  ареста  просил все
сообщить маме, но Истомин сделал это, только когда следствие закончилось, то
есть месяцев  через пять. А как он измывался над мамой, не дав ей  ни одного
свидания со  мной! Сколько раз ей пришлось ходить к нему, чтобы вызволить из
его  липких лап  мое золотое кольцо,  привезенное  из  Италии,  и  некоторые
золотые  вещи,  подаренные   бабушкой  Лаймой!  Истомин   внаглую  хотел  их
присвоить.  Хорошо еще, что кольцо было зафиксировано при его изъятии в КПЗ,
а подарки бабушки Лаймы  были изъяты  из моей комнаты в присутствии соседей.
Правда,  ей  так  и не  удалось вернуть  около пятисот  редких  книг из моей
библиотеки,  кое-какой  аппаратуры и некоторых подарков  зарубежных деятелей
кино.
     Когда я вышел на свободу, соседи рассказали, что ко мне в комнату менты
наведывались раз десять  и  всегда  приходили  с  портфелями  и  спортивными
сумками.  Один  раз соседи попытались  заикнуться,  но их  так  отбрили, что
отбили всю охоту вмешиваться...
     А сколько унижений  пришлось вытерпеть моей бедной  мамочке,  когда она
тащилась  едва  ли не через всю страну  с сумками,  набитыми продуктами  для
меня! Унизительные личные досмотры,  издевательства  конвойных,  откровенное
вымогательство продуктов и  денег. А попробуй не дай!.. Столько будут тянуть
со свиданкой, что все продукты пропадут...
     Заканчивая краткую  историю  моей  второй потери свободы,  обращаю ваше
внимание на один маленький, но важный штрих того времени.
     Вы помните, с каким пиететом, благодаря моему тестю генералу Еремину, я
относился  к  В.  И. Ленину? Но все резко изменилось,  как ни странно, после
встречи  с  Андроповым.  Ссылаясь  на  нее,  я  проник  в  специальный  фонд
Библиотеки  имени Ленина. Именно там и  открылись  мои глаза, именно там я и
узнал правду  о "великом вожде".  Именно  там я  наткнулся  на документы, на
которых Владимир  Ильич  собственноручно писал:  "Расстрелять!", "Беспощадно
расстреливать!", "Провести "красный террор"!"
     Все эти грозные  приказы  касались  малограмотных рабочих  и  крестьян,
которые случайно,  нисколько  не задумываясь, что-то  ляпнули  невпопад  или
просто  кому-то перешли дорогу. Именно тогда  я впервые  задумался  над теми
"священными коровами", что  столько  лет  правили в нашей  стране. Мысли мои
вылились в стихотворение, за которое мне пришлось отсидеть в зоне, конечно с
перерывами, ДВЕСТИ ДЕВЯНОСТО ТРОЕ суток ШИЗО.
     Кто не знает, что такое ШИЗО, поясняю: это - штрафной изолятор в местах
лишения  свободы,  в  который  сажают  за  мелкие   правонарушения.  Законом
предусмотрено сажать не более чем на пятнадцать суток, и чтобы обойти закон,
делается просто: выпускают на день, потом какая-то "солдат-ская" причина - и
снова туда. Питание в ШИЗО гораздо скуднее, чем в зоне, но и оно дается лишь
через  день. В другие дни пайка хлеба и кипяток.  Кто-то из зеков  остроумно
прозвал ШИЗО "день лета, день - пролета".
     Вот это стихотворение:
     Ах, как Ленина мало вы знаете!
     Разве мог он придумать такое?
     Декрет о земле, о Земле, представляете?
     Глупость какая! Оставьте в покое!
     То, что Ильич и подумать не мог,
     То, чему просто не верится,
     Это не Ленин, не ленинский слог,
     Также, как бык, положим, не телится.
     Ленин Великий, непревзойденный!
     Ленин, как знамя, краснел от стыда,
     Если ему предлагали казенный
     Лишний кусок, то просто беда!
     Ленин краснел, отдавая приказ:
     В детей Николая стрелять боевыми!
     Ленинский мы выполняем наказ,
     Жвачку жуем, коммунизмом хранимы.
     Ну кто, скажите-ка на милость,
     Трудов не знает Ильича?
     И кто виновен, что мы силос
     Едим, от радости крича?
     Ильич, родной, прости убогих!
     Прости! Порою сгоряча
     Мы в рот е... тебя и многих,
     От дикой ярости рыча!
     Но ничего, придет пора:
     Тебе, наш вождь велеречивый,
     Народ закатит "на-гора"
     И пнет ногой в твой лоб плешивый...
     Мораль, друзья, увы, не в том,
     Что Ленин сам скотина:
     Нас бьют и палкой и кнутом -
     Советская рутина...
     Конечно, сейчас, когда все дозволено, в Ленина не плюет только ленивый,
- но эти стихи написаны, напоминаю, в восемьдесят пятом году!!!
     А  в  восемьдесят  шестом  на  страну  обрушилась  страшная  катастрофа
Чернобыля. Не думайте, что зеки равнодушно приняли это трагическое известие.
Многие, в том числе и я, написали заявление с просьбой отправить на помощь в
Чернобыль. Признаюсь, я написал заявление с отчаяния: потому что ни  одно из
моих посланий никак не могло достучаться до Правосудия. Благодарю Бога,  что
мое заявление оставили  без внимания: даже  представить сложно, что  было бы
сейчас со мной. Да и остался бы я жив?..
     Мое  второе  тюремное испытание  требует  особого  неспешного рассказа,
поэтому отправимся сразу в восемьдесят восьмой год...
     На свободу я вышел с "солидным" капиталом,  заработав за пять лет  язву
желудка и пятьдесят четыре рубля восемьдесят шесть копеек. В небольшом бауле
из серой матрасовки лежало  байковое одеяло, переданное  мамой еще  во время
суда.  Из жизни  моей  "пришло"  одеяло  в  мой роман  "Срок для  Бешеного".
Помните, герой  фильма "По прозвищу Зверь"  выходит  из воронка, укутанный в
одеяло?
     Удивительное дело! В своем первом романе я практически точно предсказал
собственную тюремную  судьбу,  и даже те  работы, на которых  трудился герой
моей книги в колонии, не миновали и меня...
     Кроме  одеяла,  в  бауле были  домашние  тапочки,  отделанные мехом,  -
подарок  Бесика,  "вора  в  законе", самодельный  мундштук, инкрустированный
серебром,   несколько   сувенирных   поделок   -  подарки  друзей  к   моему
освобождению.
     Помня многочисленные  зековские рассказы, я знал,  что первая опасность
по  выходе на свободу  -  случайно ввязаться  в нечто такое,  за  что  могут
потянуть менты, бывает в дороге, то есть в вагоне.  Вторая - не затягивать и
найти  как  можно быстрее  место  проживания. Мне  повезло: к  моменту моего
освобождения вышедшим на  свободу  москвичам разрешили возвращаться по месту
проживания  до суда.  Однако,  прибывая  в Москву,  ни в коем случае  нельзя
задерживаться с отметкой в милиции.
     В  первый  же день  я отметился в милиции по случаю  своего  приезда  в
город, и  мне дали  несколько дней, чтобы я сообщил  свой  адрес.  Ходить  в
поисках пристанища по  знакомым тощему и с короткой стрижкой - значит всякий
раз нарываться на  проверку документов. А московской прописки я лишился пять
лет  назад, и в моем паспорте  никакой прописки.  Любому менту  ясно  сразу:
только что из  зоны, а потому бесправен. Два-три  привода - и за сто  первый
километр, если не хуже! Нужно хотя бы чуть-чуть привести себя в порядок.
     Мама прислала  два адреса родственников, по линии отца-Чернышева.  Одни
жили в  "спальном" районе Москвы, другие  - в подмосковном  городке Ступине.
Сознаю: это такое дальнее родство, что,  несмотря на заверения мамы, вряд ли
мне там  будут  рады,  но решаюсь к ним обратиться. А прежде  захожу в отдел
распределения  жилой  площади  при  исполкоме  своего бывшего  района.  Меня
направляют к довольно молодой симпатичной девушке по имени Анна. Взглянув на
меня с заботливой  жалостью и не задавая лишних вопросов,  девушка взяла мои
документы, заполнила  какие-то  бланки,  продиктовала  мое  заявление. Потом
спросила:
     -  Вы  можете  оставить координаты, по которым я буду  вам  сообщать  о
движении вашего вопроса?
     - Пока нет... - ответил я, не зная, кто меня приютит.  -  Если можно, я
сам наведаюсь к вам.
     - Хорошо, приходите через пару недель...
     Поблагодарив  добрую   девушку,   я   собрался   сначала  посетить  тех
родственников, что живут поближе, тем более, как сообщила мама, все мои вещи
после  суда она перевезла к ним. Тогда  их  квартира пустовала: они  жили  в
Германии. Племянница моего отца, Наташа, была замужем за Владимиром Черных -
подполковником  Военно-воздушных  сил,  который  волею случая  был  назначен
директором с советской стороны  уникальной  международной тюрьмы  - Шпандау.
Сейчас  эта  тюрьма снесена, но в то  время  в  ней  содержался единственный
заключенный: нацистский преступник  Рудольф  Гесс, осужденный пожизненно.  В
тюрьме было четыре директора,  представлявших  СССР, США,  Англию и Францию,
которые и следили за  исполнением приговора. Но 17 августа 1987 года Рудольф
Гесс сам свел счеты с жизнью и повесился.
     Они  вернулись  в  Москву  и,  не  зная, естественно, что меня  вот-вот
реабилитируют,  отправили  мои  вещи к маме в Омск. Квартирка у  них была не
очень  большая для  семьи из четырех человек:  у них росли двое сыновей,  и,
ощущая, что усложнил им жизнь,  через несколько дней я отправился в Ступино,
в душе опасаясь, что и там вряд ли  придусь ко двору. Несмотря  на опасения,
меня приняли вполне радушно. В трехкомнатной  квартире проживали: старенькая
бабушка, ее немолодая  дочь с мужем и ее внучка, которой  было лет тридцать.
Имелся еще и внук, но  он,  на  мое  счастье,  проходил срочную службу.  Мне
выделили  диван  в  гостиной,  и  я  был  счастлив.  Несколько  дней  просто
отсыпался, а потом знакомился с городом, ходил в кино, просто  гулял. Прошел
примерно  месяц,  за который я дважды  съездил в Москву, чтобы услышать, что
пока нет никаких новостей.
     Родственники относились ко мне терпеливо, однако со временем  все более
чувствовалось, что я им порядком надоел. Говорю это без какого бы то ни было
осуждения.  Это  была для  меня  почти чужая  семья  со своими  устоявшимися
привычками  и  бытом,  а тут мозолится  совсем посторонний  человек...  Кому
понравится?
     Однажды читаю  афишу:  выступает  Леонид  Филатов!..  Леня  Филатов,  с
которым мы подружились на  съемках фильма  "Экипаж". Мухой лечу в кинотеатр,
где он выступает,  и сразу за кулисы.  Леня смотрит на  меня и  всплескивает
руками:
     - Виктор, что с тобой? Ты где столько пропадал?
     Я ему все  и вываливаю, как самосвал. Леня просит поставить мне в  зале
стул и выступает перед зрителями. Потом мы с ним фотографируемся на память и
уединяемся: заходим в буфет кинотеатра,  заказываем  закусить-выпить, и Леня
меня  внимательно  слушает.  Когда  закончил, не заметив, как пролетела пара
часов, глаза Лени были на мокром месте.
     - Вот что, Витюша, мои предки пока в отъезде, так что едем ко мне...
     Я  легко дал себя  уговорить.  Две  недели  я прожил  в  квартире этого
удивительно   доброго,   отзывчивого  и   очень   интеллигентного  человека,
окруженный  не только его заботой, но  и его  очаровательной  жены, Ниночки,
актрисы  того же  театра, что  и Леня.  До сих пор  помню ее  восхитительные
борщи. Но  счастье не  может  длиться бесконечно: возвращались родители, и я
покинул этот  гостеприимный дом. Пошла жизнь настоящего бомжа. Где  только я
не ночевал за те  несколько  месяцев:  в  таксомоторных парках, на скамейках
скверов, на чердаках и в подвалах.
     Однажды  мне   улыбнулась  удача.  Случайно  я  познакомился  с   очень
обаятельной  певицей  Театра  оперетты  Алисой Вино-градовой. Эта  добрая  и
щедрая  женщина настолько  прониклась моей несчастной долей,  что предложила
пожить у нее до возвращения из армии ее сына. Алиса обожала собак и кошек, и
в  ее  квартире тогда проживал редкий лимонный пудель  и четыре  кошки очень
редких пород.
     Эта  комфортная жизнь  продолжалась не более  двух недель. Регулярно  я
навещал  отдел   учета,   моего  инспектора  Анечку.   Приближалась   осень,
становилось холоднее. Однажды  я появился в кабинете Анны в довольно помятом
виде: привести себя в  порядок  было негде. Анечка взглянула на меня и вдруг
спросила прямо в лоб:
     - Виктор, вы давно ночевали в кровати?
     Тут я  не выдержал: все, что во мне всего накопилось, выложил ей как на
духу.
     -  Вот что, Виктор,  моя комната сейчас пустует:  я живу  у знакомых, и
если вас устроит комната в коммунальной квартире,  приходите к пяти часам, и
я вас отведу туда, согласны? Естественно, денег с вас брать не буду...
     Не нужно быть провидцем, чтобы предсказать мой ответ. Варианты для моей
прописки  были, но Анна,  искренне желая мне добра,  советовала подождать  и
вселиться  в  квартиру с  одной  семьей,  чтобы  в  будущем  иметь  реальную
возможность размена. Проще разменять двух-трехкомнатную квартиру на две, чем
искать размен четырех-пятикомнатной на три-четыре квартиры.
     Временно  решившаяся  проблема с жильем  подарила  возможность вплотную
заняться творчеством. Во что бы то ни стало я решил восстановить свой роман.
Вначале я кинулся  в архив суда, но в своем деле обнаружил лишь всевозможные
характеристики  на меня  с  различных  мест  работы  да  многочисленные  мои
обращения в различные инстанции: они никуда не были отосланы и все аккуратно
подшивались   к  моему  делу.  Потом   обратился   в   прокуратуру,  но  там
рекомендовали искать в судебных архивах. Круг замкнулся...
     Круг замкнулся заколдованный:
     Коли не виновен - отпусти...
     Тут  вспоминаю:  незадолго  до ареста я переправил  маме свою рукопись,
чтобы услышать ее мнение: я очень часто проверяю свои произведения на  маме.
Срочно еду в Омск взять кое-что из вещей, а заодно проверить, сохранилась ли
рукопись.  Ура!  Сохранилась! Возвращаюсь в Москву и усаживаюсь за переделку
романа.  Пройдя ад советского "правосудия" и после него перечитав  рукопись,
понял,  насколько был наивен до отсидки: в первозданном виде я  уже  не  мог
отдавать ее в издательство. Когда поставил  последнюю точку в переработанном
романе, показалось, с моих плеч упал такой тяжелый груз, что вот-вот воспарю
от легкости в душе.
     Забыл  сказать, что, вернувшись из Омска, нахожу в комнате свою хозяйку
Анну. Оказалось, к приятельнице, у которой она жила, приехали родственники и
пришлось  вернуться  к  себе.  Видно,  на  моем  лице  была  написана  такая
растерянность, что Анна тут же заметила:
     - Если вас  устроит раскладушка, то оставайтесь, пока не получите  свою
комнату...
     Меня вполне  устроила раскладушка  в сочетании  с  возможностью писать,
писать, писать...
     В  день, когда я завершил роман, Анна  принесла бутылочку вина, накрыла
стол, и  мы  отметили  это событие.  Эмоции  мои  хлынули через край  - Анна
возражать  не  стала,  и  утром  мы  проснулись  в  одной  кровати.  Немного
помучившись  угрызениями совести, что  все произошло  не  по любви,  а  ради
бытового уюта, что, в сущности, подло, принялся размышлять...
     Вот  Анечка...  Внимательная,   заботливая  и   чувства  вроде  ко  мне
испытывает. Что,  если попробовать еще раз? Никто же не торопит меня в загс.
Вероятно, последний аргумент перевесил: мы стали жить вместе.
     А спустя  некоторое время нашелся наконец удачный вариант,  и я получил
комнату в двухкомнатной  квартире.  Соседи - семья из трех  человек:  муж  с
женой  и  сын.  Теперь вся энергия  пошла на  поиски издателя. Не сосчитать,
сколько, прочитав мою  рукопись, тут же заключали со мною договор, некоторые
даже  выплачивали   аванс,  однако  когда  приходило  время  печати,  то  не
оказывалось  бумаги,  то денег,  то  еще  по  какой-то нелепой  причине  мне
возвращали рукопись, а я - аванс.
     Один  издатель  откровенно  сказал мне, что  мой роман  вряд ли  кто-то
осмелится  издать: он слишком острый даже для восемьдесят девятого года. Мои
нервы  были на  пределе,  когда  случайно  рядом  с  домом  встречаю старого
знакомого еще со времен работы на телевидении.  Драматург Оскар Никич, автор
сценария фильма "Дубровский", жил в соседнем доме.
     Разговорились. Оскар посочувствовал моим испытаниям. Узнав, что мыкаюсь
с рукописью, попросил почитать. Дал без особых надежд. Через пару дней Оскар
звонит  и  предлагает  встретиться.  Мухой  лечу  к нему.  Роман  ему  очень
понравился,  но  и он выразил сомнение, что  такое  кто-то рискнет издать. И
вдруг говорит:
     - Послушай, Виктор, а почему бы тебе не написать по нему киносценарий?
     - Думаешь, его легче протолкнуть?
     - Легче не легче, но в твоем романе столько отличного кино, что  кто-то
наверняка это разглядит.
     - Твоими устами да  мед пить... - вздохнул я и воскликнул: - Смогу ли я
написать сценарий полнометражного художественного фильма?
     - Во-первых,  твой  роман  уже написан  по-киношному и  тебе нужно лишь
отсечь лишнее, во-вторых, для чего существуют друзья?
     Оскар  Никич для меня настоящий  мэтр драматургии, и я считаю его своим
"крестным отцом" в кино. Он научил меня быть к себе - писателю - беспощадным
и  резать по  живому,  отсекая многие удачные эпизоды во  имя  главной цели.
Низкий поклон тебе, дорогой мой Оскар!
     Сценарий был готов, одобрен Оскаром, и я понес его на "Мосфильм",  где,
прочитав  его, сказали:  сценарий действительно хорош,  но денег у  них нет.
Снова  я  в  поисках, на  этот  раз  продюсера.  Бедные  мои  ноги!  Десятки
километров   они  покрыли,  посещая   то  один   офис,  то  другой   -   все
безрезультатно! Снова я начал впадать в депрессию. А тут еще сюрприз: Анечка
забеременела.  Сама в шоке, поскольку считала,  что  не  может иметь детей и
давно с этим смирилась.
     Подумали об аборте, но врачи объявили, если  Анна хочет иметь  ребенка,
то это ее  последний шанс. Разве мог  я  лишить ее материнства? Несмотря  на
сомнительность  материального  благополучия  и не  самые  благоприятные  для
младенца  жилищные  условия,  решили рожать.  Какое  чудо  родилось  у  нас!
Незадолго  до родов погиб родной брат Ани,  и  она  захотела,  чтобы сын был
назван в его честь - Сергеем. Я  не  возражал, решив, что  он назван в честь
моего первого друга детства.
     Бедная Аня! Тот год принес ей не только гибель брата, но и смерть отца.
Она стала  раздражительной, нетерпимой,  придирчивой. Трудно сказать, эта ли
двойная утрата сделала  ее такой или я, живя в  мире своих героев, просто не
замечал  ее   хара  Я  пытался  оправдать  ее   поведение  трагическими
обстоятельствами.  К  нам приехала  моя  мама,  помочь по  хозяйству.  Она -
добрый, нежный,  отзывчивый и  очень  внимательный  человек. Обидеть ее  все
равно  что  обидеть ангела. Я  так  говорю  не потому,  что она моя  мать, а
потому, что это  мнение всех окружающих. Но Аня  ее  так обидела, что  мама,
обливаясь слезами, быстро собралась и уехала.
     Не  собираюсь выяснять, кто виноват. Уверен, что даже  если в чем-то не
права оказалась мама, Аня обязана была, хотя бы из уважения к возрасту мамы,
не  доводить  до конфликта.  С этого  момента наши  отношения  дали трещину,
которая все разрасталась, и я пришел к выводу, что жить вместе мы не можем в
силу несходства характеров. Когда Сережке исполнилось пять лет, я вернулся в
свою комнату на Фрунзенской набережной.  Сейчас  ему девять. Помните, это  -
третий мой сын, и с ним, слава Богу, мне,  в отличие от первого - Петера,  и
второго - Владимира, удается часто общаться.
     Мой Сережа  ни в  чем не  нуждается - стараюсь, чтобы  у него все  было
самое лучшее.  Занимается английским, играет на  пианино,  учится неплохо. Я
хочу дать  ему шанс, которого у меня в жизни не  было. Очень надеюсь, что он
правильно распорядится этим шансом и состоится как личность.
     Впрочем, вернемся чуть назад. В период  поисков денег на фильм прочитал
объявление,  что во Дворце спорта в Лужниках  состоится  съезд кооператоров.
Дай,  думаю,  схожу. Чудом  прорываюсь  к  трибуне  и  бросаю  клич огромной
аудитории:
     - Мужики! Если кто-то  из вас хочет заработать хорошие  деньги, звоните
мне: у  меня есть  классный  остросюжетный сценарий  о  бывшем  афганце! - И
диктую свой телефон.
     Скорее всего это был акт отчаяния, и особыми иллюзиями я не тешился. Но
через  день  звонок.  Некий  сотрудник  советско-английского  СП  просит мой
сценарий  для  президента  этого  СП.  Я  настаиваю  на  разговоре  с  самим
президентом  и предлагаю  ему  приехать ко мне, чтобы я прочел ему  сценарий
вслух.  Мне казалось,  что идея будущего  фильма так быстрее  дойдет до  его
сердца. Но президент  СП Борис Булатов, один из талантливейших разработчиков
компьютерных программ в стране, расценил мое  приглашение по-иному, полагая,
что  я  опасаюсь  выпускать  из  рук  свое  произведение,  чтобы  кто-то  не
позаимствовал мою идею. Через несколько  дней он приехал с двумя помощниками
в  мою коммунальную  квартиру  и внимательно дослушал сценарий до  конца, не
прервав ни разу. А слушать пришлось часа два, не менее.
     Читал я вдохновенно - жаль, что не записал на магнитофон или не снял на
видео. Похоже, мое вдохновение передалось и Борису.
     - Сколько  нужно  денег, чтобы  снять этот  фильм? - сразу спросил  он,
когда я закончил читать.
     Я ответил,  и в  тот же день он  подписал со мной дог  В тот миг я
стал самым высокооплачиваемым сценаристом советского кино.  Передать словами
мои  ощущения  вряд ли  возможно. Думаю, меня  поймет лишь тот, кто,  пройдя
через  тяжелейшие  испытания и годы  лишений,  единственный  на  всей  земле
продолжал верить в свое призвание, в свою звезду.
     С гордо поднятой головой иду  вместе со своим продюсером к Генеральному
директору "Мосфильма" -  Владимиру  Досталю.  Не раздумывая  ни секунды, тот
становится нашим партнером, более того, соглашается даже с тем условием, что
я буду сам ставить свой  сценарий,  по которому  у  него  имелись замечания,
исправленные с  помощью талантливого  драматурга Александра Бородянского.  Я
ему искренне благодарен.
     Прошло некоторое время, и В. Досталь стал сомневаться,  что я,  потеряв
пять  лет в  зоне, смогу сделать качественный  фильм.  Я  долго  держался  и
сопротивлялся,  но сделал  один неверный шаг:  согласился на сорежиссера. В.
Досталь обрадовался.
     После  долгих поисков я  остановился на  молодом талантливом режиссере,
работавшим  в  жанре  остросюжетного кино,  - Николае Стамбуле.  В.  Досталь
одобрил, и мы приступили к режиссерской разработке. Но неожиданно В. Досталь
объявляет   Николаю,  что  переводит  его  на  другую  картину  по  сценарию
Володарского. Мне кажется, все это Досталь задумал с  самого начала. Заметив
мое  твердое намерение  снимать  самому, он действовал  постепенно.  Сначала
сорежиссура,  а  потом и  вообще ультиматум.  А я  клюнул. Теперь  абсолютно
уверен: прояви я тогда волю и бескомпромиссность - Досталь бы сдался...
     Стамбула ушел, запуск очевидно  затягивали, потом возникла  кандидатура
Александра Муратова  (он уже  запомнился  зрителям по  фильму  "Криминальный
квартет"). Мне нравились его работы,  и  я уже так  устал бороться, ощущая к
тому же, что  еще  несколько месяцев отсрочки  съемок - и фильм опоздает. Не
устареет, но  идея его уже известна слишком большому числу людей и без труда
могла быть  позаимствована.  Кроме того, поджимали сроки по договору...  И я
согласился.
     Дмитрий Певцов, которого Саша Муратов  пригласил на главную роль, очень
мне нравится  -  у него действительно потрясающей  силы  талант.  Но  в роли
Савелия Говоркова я видел артиста несколько иной внешности. Бывает, привозят
тебе костюм от самого Версаче, остолбенеешь от радости. Наденешь на себя,  а
он давит в плечах, сидит как-то не так, короче говоря, не на тебя...
     В период  подбора  актеров я спросил Сашу, кого он хочет  пригласить на
роль Короля, "вора в законе"? Без особой уверенности он перечислил несколько
фамилий, и тогда я предложил обратиться к Армену Борисовичу Джигарханяну.
     - Он вряд ли согласится: роль-то не главная...
     - А ты пошли ему сценарий...
     Через несколько дней спрашиваю:
     - Ну как, согласился?
     - Послал ему сценарий, а он даже читать не захотел...
     -  Что? - удивленно воскликнул  я  и набрал номер Армена,  -  Арменчик,
здравствуй, родной, это Ви..
     - Привет, Витюша! - Он всегда называет меня "Витюшей", и тогда был явно
рад моему звонку.
     - Арменчик, почему  ты мой сценарий не стал  читать? - обиженно спросил
я.
     - Какой твой сценарий? - удивился он.
     - Как какой - "По прозвищу Зверь"...
     - Это твой сценарий? - Армен был искренне удивлен. - А почему никто мне
не  сказал? Пришла  какая-то  девочка,  сунула мне  сценарий и  исчезла.  Ты
знаешь, сколько мне сценариев шлют? Если все читать, то когда ж работать?
     - А тебе что, даже  по телефону не звонили? - Я укоризненно взглянул на
Муратова.
     - Позвонила какая-то  женщина  и сказала,  что  режиссер  фильма просил
передать мне сценарий и что его уже мне везут...
     - Арменчик, давай я тебе еще раз пошлю сценарий?
     - Зачем, Витюша? В твоем фильме я согласен сниматься в любой роли, даже
в эпизоде... Кого ты хочешь, чтобы я сыграл?
     - "Вора в законе"!
     - Каким ты видишь этого человека?
     - Личность сильная, умная, уважаемая: недаром кличка - Король! При всем
том он прекрасно сознает, что уже  достаточно  пожил на этой  земле, чтобы и
дальше играть в опасные игры... Обожает свою внучку...
     - Яркий образ, Витюша! Ты так здорово описал, что уже вижу его! Передай
режиссеру,  чтобы приготовил  договор  и  связался со мной:  определиться со
сроками...
     - Спасибо, родной!
     - О чем ты говоришь? Бывай, милый...
     Поблагодарил меня и несколько смущенный Саша Муратов...
     Заручившись весомой  поддержкой МВД СССР, отправились снимать  натуру в
колонию строгого режима в  Коми  Саша Муратов  был уверен,  что грозные
бумаги  из МВД  устранят все  возможные  препоны со стороны местных властей.
Откуда ему было знать, что есть еще негласный "хозяин" зоны по кличке Хасым.
Съемочную группу начальство вводит в зону, а зеки отказываются участвовать в
съемках. В полной растерянности Саша звонит мне - "срываются съемки". Срочно
вылетаю.  Встречаюсь  с  начальником  зоны  и   осторожно  выясняю,  кто  из
авторитетов сидит в этой колонии. Он называет Хасыма, но тут же говорит, что
тот  находится сейчас в  ПКТ (помещение  камерного типа), то  есть тюрьма  в
тюрьме. Настаиваю на  встрече с ним. Долго сопротивляется, но я ссылаюсь  на
больших  московских  начальников из МВД, и он сдается, сам ведет меня в ПКТ.
Прошу оставить с Хасымом наедине. Немного поколебавшись, начальник выходит.
     - Привет,  Хасым, я - автор  этого сценария, Виктор Доценко! Это тебе -
на память! - подписываю ему сценарий, вручаю. -  Было бы неплохо узнать твое
мнение.
     - Прочитаю, скажу...  - внимательно посмотрев  на меня, говорит Хасым и
добавляет: - Завтра приходи...
     Назавтра вхожу к нему в камеру:
     - Привет, Хасым!
     - Привет, режиссер!  -  Хасым  хитро улыбается,  заметив мое удивление:
тюремная "почта" сработала быстро - даже кличку мою доложили. - На "пятерке"
долго парился?
     "Пятерка" - моя бывшая колония в Новотроицке под Оренбургом.
     -  На "пятерке" - два года, потом на "четверке" в Плесецке  под Архарой
(Архангельск), два с половиной...
     - По сто семнадцатой, значит? - Он посмотрел на меня в 
     - Менты подставили... Два года как реабилитировали...
     - Знаю! - Он улыбнулся и пожал мне руку. - Чифирнешь?
     После такого  предложения  я  понял: все будет  хорошо. Хасым  налил  в
стакан из  пол-литровой банки  чифирь, а  я  положил  перед  ним  две  пачки
"Космоса". Раскумарились. Закурили.
     -  Я  прочитал  твой  сценарий.  Понравился.  Не  ментов-скґой!  Снимай
спокойно: мои помогут! Только пусть этот "кучерявый" не очень суетится здесь
и снимает правильно! Тебе - верю, ему - нет!
     Я понял, что  "кучерявый"  - это Саша Муратов, и был несколько удивлен,
что Саша, ничего мне не сказав, пытался выйти на Хасыма...
     После  одобрения  Хасыма  съемки  пошли  нормально,  и  все   работники
съемочной  группы так примелькались, что на  вахте перестали  делать обычный
шмон. Осветители так обнаглели,  что решили  подзаработать: получив от зеков
деньги, затарили в свои приборы целый ящик  водки, а  их накрыли.  С большим
трудом удалось  уговорить  начальство  колонии продолжать  съемки,  но шмоны
стали тщательными и регулярными.
     Убедившись,  что Саша Муратов снимает в моем ключе, я перестал стоять у
него над  душой, и напрасно.  То ли у Саши, то ли  у  "Мосфильма" не хватило
смелости  снимать  так, как было в сценарии, и многие острые моменты  просто
испарились.  Кроме того,  игра одной из  актрис  выпала  из ансамбля, и Саше
пришлось сокращать психологически важные сцены и менять финал. Хотя все, кто
читал сценарий,  соглашаются,  что  он  сильнее  фильма,  зрители  тепло его
приняли, и он стал самым кассовым фильмом года.
     Студию завалили письмами с просьбами о  продолжении,  и  я  стал писать
сценарий-продолжение на этот раз  твердо для себя. На съемках познакомился с
каскадером Васей Шлыковым.  В  прошлом  он участвовал в военных действиях за
пределами нашей страны. Демобилизовавшись, долгое время не мог найти себя  и
работал  банщиком,  пока  кто-то  не  пригласил  его  на  студию. Он  внешне
полностью  соответствовал моему представлению  о  Савелии. Ко всему  прочему
Василий неплохо владел искусством рукопашного боя. Дал ему почитать синопсис
своего  сценария, и дня через три Василий звонит мне  и говорит, что показал
синопсис  Ролану Быкову, который сейчас лежит в  ЦКБ. Ему синопсис настолько
понравился, что он завтра на несколько часов выйдет из больницы  для встречи
со мной.
     Быков  тогда уже организовал Центр детского и юношеского кино и получил
огромное здание на Чистых прудах.
     Встречаемся. Ролан Анатольевич смотрит на меня и говорит:
     - Очень знакомо ваше лицо... Откуда?
     Представляете, прошло  почти четверть  века,  а он не  забыл мое  лицо.
Напоминаю тот давний  эпизод из  шестьдесят шестого года, когда  на  съемках
"Доктора Айболита" он, ткнув мне в грудь пальцем, сказал:
     - Его не гримировать!
     Ролан Анатольевич посмеялся, а потом и говорит:
     - Мне очень понравился твой сценарий: давно не читал  ничего подобного!
Есть, конечно, и замечания, но с ними легко справиться!  Значит, так: сейчас
подписываем с тобой договор - и в путь! Деньгами не обижу! Согласен?
     - Ролан Анатольевич, согласен, но только при одном условии...
     - Говори!
     - Этот фильм я хочу снимать сам! - твердо произнес я.
     - Что у тебя есть показать?
     -  Дипломная  в одну часть и музыкально-художественный  фильм об Андрее
Петрове, снятый на телевидении.
     - "Нужна хорошая мелодия", так, кажется, помню: добротная картина...  -
Он задумчиво постучал по столу. - Ладно, попробуем рискнуть: больно сценарий
мне  нравится!..  У   меня  в  Центре  есть  отделение  каскадеров,  которое
возглавляет Аристов,  я  отдаю все отделение  твоему фильму, а Аристов пусть
руководит трюковыми съемками...
     Этот  талантливый  человечище,  до самых  последних  дней  продолжавший
работать, сразу увидел в сценарии воплощение будущего фильма.  Как жаль, что
вокруг этого исключительно талантливого человека вились бездарные  личности,
которые, кроме интриг, ничем не умели заниматься.
     С энтузиазмом  я  принялся за  подготовительную  работу!  Со  сколькими
талантливыми  актерами  и актрисами я познакомился,  выбирая близких мне  по
духу!  Подыскивая актера  на главную роль,  в  первом резерве держал Василия
Шлыкова. Единственное, что  меня удерживало,  -  он не  был профессиональным
актером.  Серьезным  претендентом  на  роль  Савелия  был  прекрасный  певец
Александр Малинин. Во  всяком случае, мне  он  очень нравился.  Однако тогда
прическа у него была с длинным хвостом, которую он наотрез отказался менять.
Но киномиру хватило и  одного  Сигала. К  слову,  расстались  мы  с  ним без
взаимных обид.
     Многих людей  я  увлек и заинтересовал,  чтобы  удешевить  и  облегчить
работу над фильмом.
     Благодаря  старым связям,  выбил  двадцать  "Жигулей"  в  Тольятти  для
разнообразных  трюков,  заручился  через  знакомых   космонавтов  поддержкой
военной авиации и так далее. Лень перечислять...
     Видимо,  чисто интуитивно я ожидал какого-то подвоха буквально с первых
дней работы и потому не получил не только гонорар за  сценарий, но не брал и
зарплату,  которую  бухгалтерия   регулярно  переводила   на  мой  депонент.
Проработал я так месяца  четыре. И вдруг начинаю замечать, что, ссылаясь  н  Быкова,  вмешиваются  в сценарий, в  режиссуру. Я  долго терпел, а потом
пошел  к Быкову,  но подготовку  уже  провели, и  Ролан  Анатольевич выразил
сомнение, что я справлюсь самостоятельно, и просил подумать.
     Все сначала! Но второй раз я ошибки не допущу! Главное - никаких резких
движений не делать: денег-то на картину у меня нет!  Как-то мне понадобились
в бухгалтерии некие документы. Иду, ищу и вдруг натыкаюсь на два договора: с
Аристовым и со Шлыковым. Первый, оказывается, не только соавтор сценария, но
и сорежиссер,  а Василий назначен  режиссером-постановщиком трюковых съемок.
Подписано самим  Роланом Анатольевичем. Это был настоящий  шок для меня!  За
моей спиной, то есть за спиной  главного человека на фильме, проворачивается
такая пакость.
     Я, естественно, не стерпел. В официальном послании Ролану Быкову  пишу,
что  коль скоро на первых  этапах  создания  фильма  со  мною  поступили так
непорядочно, то  не считаю возможным продолжать работу над фильмом в Центре.
А поскольку не получил  ни гонорара  за сценарий и ни копейки  за режиссуру,
прошу  считать  это  послание  официальным  уведомлением о том, что разрываю
договор в одностороннем порядке. Отослав его, уехал из Москвы.
     Меня   пригласил  отдохнуть  на   юге  Владимир  Ильин:  не   известный
театральный  актер,  а  высокий  красавец,  владеющий  искусством  восточных
единоборств. Он тоже был одним из претендентов на роль Савелия.
     Потом я узнал, что Ролана Анатольевича  Аристов просто обманул, заверив
его, что  все  делается с моего согласия. Более того,  когда  Быков собрался
переговорить со мною,  они, боясь, что правда  выйдет  наружу, настроили его
против  меня, сказав,  что  я отзывался о нем неуважительно  и категорически
отказываюсь с  ним встречаться. Ролан  Анатольевич, натурально, обозлился  и
согласился на предложение Шлыкова подать на меня в суд, обвинив в том, что я
украл сценарий у Шлыкова. И в сердцах бросил:
     - Если  Доценко  сумеет сделать этот фильм,  я положу свое  депутатское
удостоверение на стол спикера Думы.
     Прошло  много  лет,  и  однажды мы  с  Быковым  встретились  на  Съезде
кинематографистов. Я напомнил ему о  том случае,  а он отечески обнял меня и
сказал:
     - Виктор, я  всегда верил в  тебя и радуюсь твоим успехам! А то, что  я
говорил... -  Он со  вздохом  махнул  рукой. - Никто не  безгрешен... и меня
иногда окружают жалкие люди... Ты приходи ко  мне: подумаем вместе, может, и
запустим тебя в  моем Центре с сериалом... Давай сфотографируемся на память,
- неожиданно предложил он, даже не догадываясь, что это будет единственный и
последний наш снимок.
     Мы сфотографировались, и больше  я его  никогда  не видел живым... Но в
моей  памяти  этот  человек   останется  добрым,  заботливым  и  талантливым
Режиссером и Актером...
     Но   тогда...  Ролан  Анатольевич  решил:  пока   будет  идти  судебное
разбирательство, Центр  продолжит  работу над  фильмом, и  пригласил другого
режиссера.
     Ни Аристов, ни Шлыков не знали, что я, наученный горьким опытом первого
сценария (в нем  пришлось переписывать  один  из  интереснейших эпизодов  до
начала съемок: кто-то, прочитав мой сценарий, быстренько вставил этот эпизод
в свой фильм  и  заявил, что сам  его  придумал),  сделал так: начав  писать
"Тридцатого уничтожить!",  составил подробный синопсис, отнес  его на почту,
где  попросил  запечатать  сургучом, и послал по своему адресу.  Пришел этот
пакет ценным письмом, и  на нем стоит официальная дата  отправки. Когда меня
вызвали к судье, я рассказал ей об этом.
     В тот день Шлыков не явился: избегал встречи  со  мною  нос к  носу.  А
потом ему стало известно о моей предусмотрительности, и он так и не явился в
суд  вообще.  А  потом,  может,  опасаясь чего-то,  уехал в  Америку,  где и
остался, слезно  взывая  ко  всем  -  прислать  ему копии  фильмов,  где  он
снимался...
     Я  ругал  себя  на  чем  свет стоит:  надо же так  крупно  ошибиться  в
человеке?
     Володя Ильин, узнав, что я ушел из Центра Быкова, вдруг  предложил себя
в  качестве  продюсера  фильма.  Других  предложений  у  меня не  было,  и я
согласился.  В  то  время  Володя был  президентом  фирмы  ТАМП  и  одним из
соучредителей   Центра  Михаила  Чехова.   В   те   дни  громкие  должности,
внушительные визитки, иностранные шмотки и тому подобные аксессуары вызывали
чувство  определенного  доверия.  Не  говоря  уже  и  о том, что Володя  был
партнером ассоциации автокаскадеров "СКИФЫ", что было положительным фактором
для съемок моего фильма.
     Был у меня забавный случай.  Президентом "СКИФОВ"  оказался Олег Быков,
мой приятель  из омского  детства.  Когда Володя нас знакомил, мы застыли на
мгновение и едва не в один голос воскликнули:
     - Олег?!
     - Виктор?!
     Так мы  начали совместную работу над фильмом, и Быков стал сопродюсером
вместе  с  Ильиным. Стоит упомянуть, что  вместе со  мной из  Центра  Ролана
Быкова ушли и некоторые члены группы, те, кто поверил в меня, среди них была
Мила  Черкасская,  которую  я   взял  к  себе  вторым  режиссером,  то  есть
"начальником штаба".  У нее был хорошо подвешен язык: могла уболтать любого;
она  обладала темпераментом и  организаторскими  способностями,  что  крайне
важно  для  "начальника  штаба".  Нашли мы и  очень талантливого  оператора,
Володю Кононенко, который к тому же писал прекрасную музыку.
     Вокруг меня сплотились в хорошем смысле  полубезумные  таланты,  в чьих
головах роились такие прожекты, что просто дух  захватывало. На главную роль
был намечен  Володя Ильин. Правда, позднее я  пришел  к выводу,  что  нельзя
иметь продюсера, претендующего на звание творца. У Володи такая увлекающаяся
натура и такой дар убеждения, что, послушав его минут  пять, твердо  веришь,
что завтра весь Голливуд  будет у твоих  ног умолять взять для твоей картины
все, что пожелаешь.
     Мы  выехали  в  Ялту,  чтобы  там, нежась  под  лучами  южного  солнца,
"дорабатывать" мой сценарий, "все улучшая и улучшая" его. Около трех месяцев
длилась  работа "в тяжелом ритме":  с утра и часов до шести вечера - пляж, в
семь  часов  - обильный ужин в ресторане, а часов в одиннадцать  садились на
пару  часов за  "улучшение" сценария. Распорядок изредка нарушался поездками
по Ялте с целью "выбора натуры для съемок".
     Все больше  и больше я  нервничал от бездеятельности и  однажды  вызвал
Володю на  откровенный  разг И  он на голубом глазу уверил меня, что на
днях  я  могу  поехать в  Казахстан,  чтобы определиться с местом, где будет
строиться основной комплекс для съемок.
     Чтобы  облегчить работу  в  "чужом монастыре",  Володя взял  в партнеры
коммерческое кинообъединение  с "Казахфильма"  под  претенциозным  названием
"Катарсис". Володя  заверил,  что  сценарий  им очень  понравился и  они уже
спроектировали  на  бумаге  наш  комплекс декораций,  который  нужно  только
утвердить,  чтобы  они  приступили к  строительству.  Летим в  Алма-Ату. Нас
встречают  с  восточной  помпезностью, несколько  дней возят  по ресторанам,
между делом  показывая чертежи и рисунки будущего комплекса. Я не выдержал и
заставил   дать  мне  машину  поездить  по   области  и  выбрать  место  для
строительства.  Какой же я  был наивный!  Похоже, только мне одному хотелось
снимать этот фильм.
     Воодушевленный  увиденным  проектом  и  уверенный,  что  все  сроки  по
строительству будут выполнены, я  вернулся в Москву  и  занялся утверждением
актеров. По плану строительство под Алма-Атой подходило к концу: пришла пора
составлять  график съемок,  а  представители  "Катарсиса" никак не  называли
конкретной даты. Почуяв  неладное и никого  не предупредив, лечу в Алма-Ату,
беру такси и еду на будущую съемочную площадку.  Я ждал недоделок, был готов
к  тому, что придется что-то срочно перекрашивать, перестраивать, но то, что
я увидел, превратило  меня в  "соляной"  столб, и  так я простоял полчаса  с
открытым ртом. Как  воткнул я небольшой  шест  в том месте,  где должны были
построить "дорожку смерти",  так этот  шест  одиноко и торчал среди песков в
качестве единственного примера человеческого "труда".
     Незадолго до моей поездки в Алма-Ату у нас  с Володей состоялся крупный
и  нелицеприятный  разговор:  ему  тоже  захотелось  стать  сосценаристом  и
сорежиссером.  Причем  разговор  происходил  в  присутствии   Олега  Быкова,
"приятеля моего детства", и  Милы Черкасской, моей "правой руки", которые ни
слова  не  возразили Володе. Существует устойчивое обывательское мнение, что
быть режиссером способен любой, мало-мальски знакомый с кинопроизводством, а
уж сценарий написать...
     Тогда я  просто взорвался и высказал  им все, что  накопилось  в  душе.
Расстались, договорившись, что каждый подумает неделю и предложит свой выход
из возникшего конфликта.
     И  вот  я  гляжу  на  пустое  место там,  где  должен  стоять  комплекс
декораций. Это было последней каплей. Возвращаюсь в  Москву и пишу заявление
о  расторжении своего договора.  Олег Быков, как  продюсер, выплативший  мне
авторский  гонорар,  требует  его  возврата,  а  это  шестьдесят  пять тысяч
рублей!!!  Представляете   в   ценах  девяностого  года?   Огромные  деньги,
полученные мною  месяца четыре  назад. Не споря, я просто очень  внимательно
посмотрел  в  глаза  "своему  приятелю",  потом  молча вышел,  пробежался по
знакомым, добрал недостающую сумму и все до копейки вернул им. Но потребовал
письменного обязательства: "ни в целом, ни в частях его" они не имеют  права
использовать мой  сценарий. Посопротивлявшись, они были вынуждены дать такую
бумагу.
     Забегая вперед, замечу, что Володя Ильин, взяв за основу некоторые идеи
моего сценария, все-таки начал снимать фильм под названием "Стингер", причем
ему действительно удалось снять каких-то голливудских  актеров и запустить в
прессе  мощную рекламную  кампанию будущего фильма.  Оператором у него  стал
Володя  Кононенко, которого Ильин просто  купил, выплатив  ему гонорар  даже
больший, чем мой. С  тех пор прошло почти десять лет, а фильм "Стингер" пока
так и не вышел на экраны. Да и выйдет ли...
     Но  мои столкновения с  партнерами Ильина продолжились. Через год после
нашего  разрыва  меня  вдруг вызывают  повесткой к  следователю  прокуратуры
города.   Оказывается,  объединение  "Катарсис"   "обуло"   не  только  моих
продюсеров, но и многих других. Против них было возбуждено уголовное дело, и
некоторые были уже арестованы.
     Внимательно  изучив  мои  договора  и документы по  их расторжению и  с
"ТАМПОМ",  и  со "СКИФАМИ", и с "Катарсисом", следователь  с улыбкой покачал
головой:
     - А вы молодец, Виктор Николаевич: на любой чих у вас бумажка есть!
     Трудно сказать, чего следователю хотелось больше: порадоваться за  меня
или пожалеть,  что не  удалось прищучить,  но меня по  этому  делу больше не
беспокоили, в отличие от моих бывших продюсеров и тех, кто с ними остался...
Но злорадствовать по этому поводу мне почему-то не хочется.
     Сегодня много  пишут  о  фирме "ТАМП",  возглавляемой теперь Владимиром
Скорым. После того как я  расторг с  ними договор,  они стали  финансировать
Юрия Кара, который посягнул на  "Мастера  и Маргариту" М. Булгакова. Не знаю
подробностей, но режиссер Кара уже пять лет добивается выпуска своего фильма
на  экраны, а фирма  держит  фильм  "в столе"...  Нечто  подобное  наверняка
ожидало и меня. Как  хорошо,  что  я вовремя  расстался с ними. Надеюсь, сам
Господь  оберегает  меня  от  серьезных  ошибок  и  вовремя  указывает,  как
поступить...
     Не так давно случайно встретил  Кононенко, который с  горечью  признал,
что был не прав, польстившись на большие деньги...
     Но  тогда  только я  верил, а Мила Черкасская предчувствовала,  что мой
фильм будет  снят во что  бы  то  ни стало.  Снова  начались  нудные  поиски
денег... Не мудрствуя  лукаво я  брал в руки какое-нибудь рекламное издание,
выписывал  названия  коммерческих  фирм  и  по очереди  обзванивал, стараясь
говорить  только с  руководителями.  Это  было  довольно  муторное дело,  но
почему-то мне казалось, что счастье улыбнется.
     Единственной отдушиной для меня было участие в съемках фильма о морских
пехотинцах.  Знакомый  писатель,  Стани-слав  Гагарин,  захотел  в  качестве
режиссера сам снять фильм по  своей  повести  "Парни из  морской пехоты". Он
добыл небольшие  деньги и приступил к работе. Прошло совсем немного времени,
как  он  понял,  что  режиссером  не  может  быть  любой, даже исключительно
талантливый художник, писатель  или опер Слава  обратился за помощью ко
мне. Денег на свою картину я пока не нашел, других занятий у меня не было, и
я  согласился  с  условием,  что в любой момент,  если появится  возможность
снимать свою картину, без всяких обид уйду.
     Поработав с Гагариным некоторое время  и  помогая снять  самые трудные,
насыщенные трюками сцены, я все же заинтересовал  Юлия Любимова - президента
советско-герман-ского СП "Аско-моден". Юлий  был из тех новоявленных молодых
бизнесменов первой волны, получивших  свой стартовый  капитал либо у партии,
либо  у комсомола и занимавшихся  любым бизнесом, который приносил быстрые и
большие  деньги.  Я   сразу  уловил  определенный   интерес   к  предложению
поучаствовать в создании  моего  фильма.  Тем не менее конкретные переговоры
шли долго и нудно, но я был терпелив.
     К  тому времени я набил на лбу  достаточно шишек,  приобретя  некоторые
знания  юридических  тонкостей в составлении  договора.  Провести  меня, как
случалось раньше, было довольно трудным делом, тем  более  что я все чаще  и
чаще стал прибегать к услугам юристов. Я  чувствовал, что Юлий Любимов кроме
желания вернуть  вложенные в фильм деньги, и, естественно, с прибылью, имеет
и  какие-то  другие интересы, но  не  очень  придавал этому  значения.  Ведь
параллельно   мне  приходилось   отбиваться   от  пиявок,  которые  пытались
присосаться ко мне и в Центре Ролана Быкова, и в "ТАМПЕ", и в других фирмах,
с которыми я общался.
     Мне хочется обратиться ко всем  талантливым  людям, отдающим все  силы,
знания  и  энергию  созданию  своих  произведений.  Присматривайтесь  к  тем
льстивым  пиявкам,  которые  любыми   путями  жаждут  присосаться  к  вашему
творчеству, чтобы,  выбрав удобный  момент, задвинуть  вас  в дальний угол и
выдать  вами  рожденное  за  свое.  Гоните  от  себя прочь этих кровососущих
тварей!..
     Юлий Любимов не планировал присвоить мой труд: согласившись участвовать
своими капиталами  в создании  фильма, он  и  не  думал всерьез снимать его.
Просто бизнесмену, занимающемуся не вполне легальным бизнесом, гораздо легче
отмывать деньги через кинопроизводство. Скорее  всего Юлий так и  рассуждал.
Будучи  неглупым человеком, он знал,  что деньги,  вложенные в  производство
фильма в нашей стране, вернуть очень трудно или вовсе невозможно.
     Но Юлий Любимов  не учел  определенные свойства моего характера. К тому
времени  я стал  не только подкованным юридически, но и приобрел терпение, а
также научился просить. Я был так настойчив, столько раз  надоедал звонками,
встречами,  что   в  конце  концов  Юлий  сдавался  и  подписывал  очередное
финансовое вливание в производство фильма. В какой-то момент, просчитав, что
в фильм уже вложено  достаточно много денег, чтобы  забыть о них,  но одному
производство  не вытянуть, Любимов  приглашает  к себе в партнеры московский
филиал СВАК-банка (сам банк находился в Магадане). Дела пошли чуть успешнее,
но не так, как хотелось бы...
     Кто  не знает,  что  порой  начать  большое дело гораздо  труднее,  чем
продолжить  его. Сложности начались  еще до съемок. Долго я не мог утвердить
актера на главную роль. Наконец остановился на двух претендентах: Александре
Илюшко и  Игоре Талькове. Сначала Игорь прочитал сценарий, который ему очень
понравился,  потом  мы  встретились,  поговорили.  Эта  встреча  придала мне
оптимизм:  Игорь   занимался   боевыми  искусствами,  хорошо  двигался,  был
контактен. После кинопроб я еще более убедился, что  он ближе к образу моего
героя.  Я встретился с  Илюшко и объяснился с  ним.  Саша очень  талантливый
актер, прекрасно сложен, отлично владеет телом, но он относится  к категории
актеров типа Сталоне, Шварценегера, а мне нужен был актер с  более скромными
внешними  данными. Я рад, что  Саша  меня  понял и  даже  согласился сыграть
яркую, но менее объемную роль Икс-2. Я ему искренне благодарен.
     С Тальковым подписали  договор,  назначили  дату  съемок, как  вдруг за
несколько дней до первого съемочного  дня  он звонит и сообщает, что уезжает
на гастроли. Мы  в шоке: летит  весь график  съемок,  картина  подвисла. Что
делать?  Тут  Аристарх  Ливанов,  утвержденный  на  одну  из главных  ролей,
предлагает  взглянуть на своего  младшего брата,  актера  из театра  Василия
Ливанова, их  однофамильца. Встречаюсь с  Игорем. Он мне сразу  пришелся  по
душе: именно таким виделся  мне  Савелий Говорков.  Неприметный,  невысокий,
особо не накачанный.  Да еще серьезно увлекается восточными  единоборствами.
Короче говоря, я утвердил его даже без кинопроб и никогда не пожалел о своем
решении.
     А Игорь  Тальков...  В тот злополучный день мы снимали в Казахстане, на
Капчагае, и вдруг получаем сообщение:  Игорь Тальков убит во время концерта.
Страшная судьба! Невосполнимая  утрата для российского  искусства! Мелькнула
мысль: не откажись  он от съемок,  остался  бы  жив...  Вновь сослагательное
наклонение, которого, увы, не имеет история...
     Трудно  сказать,  сколько   времени  ушло  бы   на  производство  этого
сложнопостановочного  фильма,  но однажды в  бане я познакомился с Анатолием
Тихоновичем  Васьковым, в  то  время  он был помощником члена  Политбюро  А.
Дзасохова.  Именно  Васьков и  дал толчок, приведший  весь  механизм к более
ритмичной работе. Узнав, что он трудится на  Старой площади, я предложил ему
стать одним  из консультантов  фильма. Дело в том,  что действие  одного  из
эпизодов происходит в кабинете высокого чиновника на Старой площади. Большой
любитель  правды  деталей  в кино, я загорелся желанием снять этот эпизод  в
реальном  месте.  Задача была  из  самых сложных: снимать  в  здании ЦК было
запрещено  -  снимать даже у  ворот  не  пустили  Евгения  Матвеева,  такого
заслуженного режиссера, а что говорить обо мне...
     Тем не  менее я обратился за  помощью  к Анатолию  Тихоновичу, объяснив
важность съемок. Ничего не  гарантировав,  он пообещал что-нибудь придумать.
Через  несколько дней звонит: получил разрешение только  для  двух человек -
режиссера  и  оператора. И без  какой-либо  осветительной  аппаратуры,  да и
съемочная должна уместиться в небольших кейсах.
     Первым   делом   разговариваю   с   оператором-постановщиком   Николаем
Олоновским, одним из старейших и опытных операторов "Мосфильма".
     -  Другой  же альтернативы  нет...  -  поморщившись, проговорил  он,  -
Что-нибудь придумаем... А снимать кого будем?
     - Сложный вопрос, - вздохнул я. - Но над ним буду думать сам.
     Это  действительно  был  сложный  вопрос: актера в  кофр  не  упакуешь.
Оставался только один шанс, но о нем я пока не стал никому говорить...
     Анатолий Тихонович сам встречал нас у  поста, и все прошло без запинки,
труднее проходили  у последнего поста, ведущего к  кабинету Дзасохова,  но и
там справились. Хозяина кабинета не было:  Васьков специально  выбрал время,
когда  тот  был в  Кремле. Наметили точку съемок,  Олоновский молча и быстро
поставил камеру, портативный свет:
     - Можем снимать, Виктор Николаевич...
     И только тогда я взглянул на Васькова:
     - Выручайте, Анатолий Тихонович...
     - Что?
     -  Вы же сами сказали, что пропуск только для двух людей: без режиссера
нельзя, без оператора  -  тоже, но снимать-то  нужно  актера... Вы же читали
сцену...
     - Ну и загнали вы меня в угол... - Он хмыкнул. - Какой из меня актер?
     - Доверьтесь мне, Анатолий Тихонович!..
     Он решительно махнул рукой:
     - Что я должен делать?
     На мой взгляд, он вполне органично выглядел в роли мафиози. А дотошному
зрителю,  пожелавшему  убедиться,  когда снимался  этот эпизод, даю  главную
"улику". Обратите внимание на красные флаги за окном кабинета и поймете, что
снимался этот эпизод в советское время...
     Мне  кажется, главная черта  характера Васькова - быть нужным людям,  а
еще  про  Анатолия  Тихоновича можно сказать, что  он  верный  друг. Когда я
подарил ему свой первый роман, он вдруг улыбнулся:
     - А у меня тоже  есть книга! - вытащил ее  из  стола, подписал и вручил
мне.
     Книга называется "На пути к территориальному  хозрасчету" и написана на
основе его докторской диссертации.
     "Мужественному, с твердым характером, человеку  -  Виктору с наилучшими
пожеланиями благополучия, счастья и везения в жизни.
     С уважением Ан. Васьков. 16.03.90".
     Мы  оба обожаем баню:  именно  там человек более всего расслабляется  и
открывается.  С первого же  дня знакомства я почувствовал к  нему  не только
симпатию, но и доверие. Как-то Анатолий предложил познакомить меня  со своим
приятелем,   который    был   в    то    время   заместителем   командующего
Воздушно-десантными  войсками России. Этим приятелем оказался генерал  Павел
Грачев.
     Мы прониклись друг к другу взаимной симпатией: он  трепетно относится к
бывшим  афганцам,  а обо мне и говорить нечего. Я подарил ему свой сценарий,
прочитав  который  он  охотно  согласился  на мое предложение стать  главным
консультантом фильма. С  этого времени у нас возникли доверительные и теплые
отношения, которые продолжаются до сих
     На Павла  Сергеевича было вылито  много  грязи,  особенно моей  любимой
газетой, которую я читаю несколько десятков лет, - "МК". Более того, однажды
пострадал от "МК" и я как  человек, считающийся другом Павла Сергеевича. Это
произошло в  девяносто пятом году, когда впервые в нашей стране праздновался
день  рождения вымышленного героя - Савелия Говоркова,  его тридцатилетие. В
мире такое было единожды:  когда  отмечался день  рождения Шерлока Холмса. К
этому   событию   приурочили  важные   даты   моей   творческой   биографии:
тридцатилетие  работы  в кино  и  тридцатилетие  литературной  деятельности.
Прекрасный певец Никита Джигурда, ведущий вечер, открывая его сказал:
     -  Дорогие  друзья,  сегодня  отмечается  "девяностолетие"  писателя  и
режиссера Виктора Доценко...
     Издательство "ВАГРИУС"  взялось провести это уникальное  мероприятие  в
содружестве с журналистами "Московского комсомольца", на которых возлагалось
информационное   обеспечение  этого   действа  и  распространение   гостевых
приглашений. Каким-то образом  узнав, что  я пригласил  Павла  Грачева, "МК"
задумал сорвать мероприятие,  не  разослав  приглашения (их замысел оказался
бессмысленным: Павел Грачев не смог прийти на это торжество). Таким образом,
в зале  на тысячу мест оказалось не более трехсот человек: приглашенные мною
и издательством и те, кто, прочитав крохотную заметочку в "МК" и несмотря на
предупреждение, что  вход только по пригласительным билетам, на свой страх и
риск  приехали  и  получили  удовольствие от  выступлений  ведущих  артистов
эстрады и кино.
     Популярная тогда телепрограмма "Намедни", нередко эксплуатировавшая мое
имя  в своих  передачах, не зная о  кознях "МК", не  преминула  уколоть  мое
самолюбие,  заметив,  что  поклонников  моего  Савелия  Говоркова  на  столь
знаменательном событии оказалось не так уж много...
     Вы не представляете, сколько звонков  раздавалось  после этой передачи:
люди были обижены,  что их не  пригласили. А некоторые, узнав,  кто виноват,
хотели  принять  активные  меры по  отношению  к "МК",  но  я  остановил их,
заметив, что  в  "МК"  много талантливых и честных  журналистов, которые  не
несут ответственности за некоторых своих злобных коллег...
     Когда  Павел  Грачев  стал  консультантом  фильма,  оказывая  всяческое
содействие в  его создании,  мои  продюсеры  воодушевились. Они  поняли, что
наличие  заместителя  командующего  ВДВ  в  качестве  главного  консультанта
существенно удешевит производство, что - правда.
     Много  разного  писали  и  говорили о  Павле  Грачеве. Но я вижу  этого
человека  по-своему,  и признаюсь, что так, как  помогал  мне он, не  всегда
поможет даже  близкий  родственник. Доброта  и  отзывчивость этого  человека
спасали меня и мое кровное дело не раз, за что я храню в своем сердце вечную
ему благодарность.
     Судите сами...
     Съемки   завершились,  и   вдруг  при   проявке  пленки  обнаруживается
технический  брак!  А   этот  эпизод  принципиально  важный   и  снимался  в
Афганистане. Что делать? Без  этого  эпизода я  не  мог  обойтись: он  точно
раскрывал психологию двух главных героев. Обращаюсь к Павлу Сергеевичу,  уже
командующему  ВДВ. Честно рассказываю - и о браке, и почему  этот эпизод так
важен. Несколько секунд размышлений, и неожиданное предложение:
     - Послезавтра лечу  в одну  часть  в горах Казахстана, если устраивает,
могу вас взять с собой...
     - А когда вы возвращаетесь? - машинально спрашиваю,  все  еще  не веря,
что появилась надежда.
     - На съемки будет не более четырех...
     - Дней? - радостно восклицаю я.
     - Часов! - охлаждает он мой пыл, добавляя: - Ну пять часов! Согласен?
     - Конечно! - кивнул я, скрывая неуверенность.
     Объявляю киногруппе  срочный вылет через  день на досъемки.  К счастью,
люди,  окружавшие меня, вникли в ситуацию и  собрались к назначенному  часу.
Летели  долго  и  трудно:  в  то  время уже начались  волнения  в  азиатских
республиках  и над Таджикистаном наш  самолет  даже был  обстрелян.  Правда,
отделались мы одним пулевым  отверстием в крыле и  благополучно приземлились
около двенадцати часов ночи.
     Нас отвели в гостиницу, а потом кто захотел пошел в сауну. Там уже  был
накрыт стол  с  нехитрой, но  сытной едой и красовалась  трехлитровая  банка
чачи. Поначалу  меня это  не насторожило, но  когда  содержимое банки  стало
быстро убывать,  я забеспокоился: на восемь утра была назначена съемка, а до
того актеров нужно было одеть, загримировать -  еще час. Да  и позавтракать.
Выходило,  как  ни крути, а  в  шесть вставать. Более всего  меня  волновало
самочувствие основных героев завтрашней съемки: Аристарха и Игоря Ливановых.
На  них  падала  основная нагрузка: эпизод боя  с  моджахедами  или,  как их
называли  в Афгане, "духами",  ранение  героя Игоря  и  эпизод, когда  герой
Аристарха тащит на себе раненого.
     Игорь,  чуть пригубив чачи, немного попарился  и  ушел  спать.  За  ним
последовал  и Анатолий Рассказов, директор нашей картины. А мы с Аристархом,
с Павлом Сергеевичем и с двумя полковниками-десантниками продолжили застолье
вкупе  с  хорошим  паром. Вскоре  удалился и  Грачев.  Бравые полковники  из
уважения к большому артисту подливали  и  подливали  Аристарху горячительный
напиток.  Я  вмешался  и  посоветовал  ему  остановиться. На  что  уважаемый
Аристарх ответил:
     - Знаешь, Виктор, тебе  очень повезло с таким артистом, как я: Аристарх
Ливанов  умеет  держать  удар! -  хвастливо заметил  он  чуть  заплетающимся
языком.  - Сколько бы я ни выпил накануне, когда бы я ни лег спать, с утра я
- как огурчик!..
     Что я  мог  возразить  любимому артисту?  Оставалось  лишь поверить  на
слово. Я всегда вожу с собой портативный будильник и ровно в шесть  утра был
уже  на  ногах. Принялся  будить съемочную  группу,  хотя по регламенту  это
обязанность  администрации  картины. Труднее всех приходил в себя  Аристарх,
который  никак  не  мог  протрезветь.  Влив  в  него несколько  чашек  кофе,
заставили умыться и  довели до костюмеров и  гримеров. Наконец после сильной
нервотрепки летим на двух вертолетах в горы.
     Подлетая к месту съемок, видим почти полуметровый слой снега, выпавшего
за  ночь. На дворе сентябрь, и местные  сказали, что в это время  года здесь
никогда не выпадал снег. Я осмотрелся вокруг, увидел такую красоту и подумал
- вот  ведь  повезло! Поставили  свет,  определили  точку съемки,  и я начал
репетировать с актерами. Аристарх еле держался на ногах, и  пришлось  срочно
готовить ему крепкий кофе. Прошли до конца одну репетицию первого эпизода, и
я объявил:
     - Снимаем эпизод боя! - Я специально  начал не с актерских  сцен, чтобы
дать Аристарху время прийти в себя.
     Все заняли исходные позиции. Командую:
     - Внимание! Мотор! Начали!
     Довольно  быстро, почти без дублей, снимаем сложную сцену боя,  снимаем
крупные  планы.  Затем черед основной  актерской сцены. Командую:  "Мотор!".
Пленка  идет,  а  Аристарх  с "раненым"  Игорем  на  спине  из-за  скалы  не
показывается.
     - Стоп! - кричу. - Что случилось? - Бегу к ним.
     Вижу сцену: Аристарх мирно  спит на снегу,  а Игорь его тормошит. Прошу
принести еще  чашку  кофе. Пока несут, растираю грудь Аристарха снегом: лицо
нельзя из-за грима.
     - Виктор, взгляни на него: он же вновь захмелел, - расстроился Игорь.
     -  Арик, сможешь десять минут пронести  Игоря на  спине?  -  спросил я,
когда тот осмысленно взглянул на меня.
     -  Конечно!  - Он  резко мотнул головой. - Я же тебе сказал вчера: тебе
очень повезло с актером - сейчас выпью кофе и буду как стеклышко!
     -  Надеюсь!  -  усмехнулся  я,  не   рискнув   добавить  -   "точно   -
остекленевший",   повернулся   к   Игорю.   -  Знаешь,  его  вид   полностью
соответствует художественной задаче этого эпизода.
     -  Тебе решать -  ты  режиссер:  через пятнадцать минут его и пушкой не
разбудишь! Может, лучше дать ему часок проспаться?
     - Через час мы уже будем  в  воздухе! - Я развел  руками  и  решился. -
Снимаем сейчас!
     Приносят кофе,  Аристарх  пьет,  не без усилий  поднимается на  ноги  и
сообщает,  что  готов  работать. Бегу к  камере, командую:  "Мотор!" -  и  с
волнением жду  появления артистов. Идут! Слава Богу! Только  крикнул: "Стоп!
Снято!" -  как  Аристарх повалился в снег и тут же заснул. Мне  кажется, что
настоящий профессионализм талантливого актера проявляется в умении собраться
в нужный момент! В силу стечения обстоятельств эпизод в горах, думаю, сыгран
очень точно и удачно.
     Когда  Грачева  назначили  министром   обороны  России,   помогал   нам
заместитель  командующего   ВДВ   -  генерал-лейтенант  Чиндаров.  Александр
Алексеевич  тоже боевой генерал,  прослуживший в  Афгане  несколько лет  под
командованием П. Грачева. Солдаты настолько любили его, что сложили про него
шутливую песню. Чиндаров тоже очень много полезного сделал для фильма.
     Кстати, после  фильма  по  студии ходила шутка: "Берет Доценко человека
главным консультантом своего фильма, и тот обязательно станет министром! - И
многозначительно добавляли: - Вспомните Силаева, Грачева..."
     До сих пор жалею, что не удалось из-за денежных затруднений параллельно
сделать документальную ленту о том, как создавалась наша  картина. Думается,
что и он заинтересовал  бы зрителей.  Чего стоила хотя бы работа каскадеров,
возглавляемых  Валерием  Кудряшовым.  Четыре  трюка было  сделано  впервые в
мировой практике. О трех мы догадались сами. Первый - прыжок с моста высотой
в  двадцать шесть с половиной метров. Прежний рекорд принадлежал также нашим
каскадерам:  Виктору Иванову  и  Александру Карину. В Тулузе они прыгнули  с
двадцатипятиметровой  вышки  на  огромную надувную  подушку. К несчастью,  в
результате  прыжка  Саша  Карин  повредил позвоночник и  теперь  прикован  к
инвалидному креслу.
     Второе достижение заключалось в том, что дублер прыгал не в воду, не на
воздушную подушку, а на баржу с песком, да  еще и  без  страховочного троса.
Третий  трюк  состоял  в  том, что дублер прыгал под  идущий железнодорожный
состав и в этом же кадре выпрыгивал с другой стороны.
     А четвертый рекорд обнаружили американские кинемато-графисты, которым я
показывал  фильм.  Оказалось,  что  предыдущий  рекорд  по  времени  горения
человека, полностью охваченного пламенем  в  одном кадре, перекрыл  каскадер
нашего фильма. Кстати,  несмотря на  множество сложнейших  трюков, во  время
съемок не было не только ни одной травмы, а даже простой царапины...
     Один  американский специалист  после  просмотра  фильма спросил,  какую
сумму я  получил  за гэг  в  кадре, в  котором повернул  на  "УРАЛе" зеркало
заднего  вида  так,  чтобы   видеть   вертолет?  ("Гэгом"  в  кино  называют
нестандартное  решение  или  действие,  в  чем  Чаплину  не  было   равных.)
Оказывается, до  меня никто в мире  так еще не делал, и в Голливуде за такую
находку я получил бы не менее пятидесяти тысяч долларов. А наши  специалисты
ее даже не заметили.
     Время от времени я пытался улучшить  свои жилищные  условия. А  жил я в
двухкомнатной  коммунальной  квартире:  в  большой  комнате  семья  из  трех
человек, в маленькой - я.
     Первым  делом  я  попробовал действовать  официальным  путем.  Взял  от
"Мосфильма" взял ходатайство и характеристику и при помощи Васькова попал на
прием к Ю. М. Лужкову. Оказалось, что он читал мои книги и они ему нравятся.
С признательностью принял только что вышедший новый роман с моей дарственной
надписью. Услышав о моих проблемах, обещал помочь.
     Юрий  Михайлович  произвел на  меня впечатление  очень внимательного  и
доброжелательного  руководителя,  презирающего  бюрократизм  и  волокиту. Он
человек  дела   и  верен  данному  слову.  Думаю,  его   отношение  к  людям
характеризует такой эпизод.  Во время нашей беседы в  кабинет  вошел один из
министров  от Москвы (говорят,  он обычно заходит к  нему в любой момент без
доклада), и Юрий Михайлович говорит ему:
     - Извините, я занят: принимаю писателя Доценко...
     Я  не  отношусь к  тем творческим  счастливчикам, на  которых  сыплются
государственные  награды, которым дарятся  квартиры,  дачи,  даются  звания.
Поначалу это расстраивало меня...
     Но однажды...
     Много лет назад, когда я еще был никем и звали меня  никак, случай свел
с удивительной женщиной,  о которой тогда  тоже  мало  кто знал, хотя она  и
лечила главу  нашего   Это была Джуна. Правильно  говорят,  что хороших
людей сводит сам Бог. Прошло несколько лет, и  однажды Джуна пригласила меня
к себе  на Старый Арбат.  К  тому моменту она стала Великой Княгиней России,
Царицей   Ассирии.  Оказалось,   что  Джуна   внимательно  следит   за  моим
творчеством:  читает  мои романы,  смотрит мои  фильмы. Тот год был для меня
особенным:  минуло  полвека со дня  моего  рождения. Приглашаю Джуну на свой
юбилей.  Ослепительная  Джуна  появляется  на  моем  празднике  в  окружении
казачьих генералов, среди которых был и начальник штаба казачьих войск.
     Джуна  произнесла теплые слова в мой адрес, а потом, "за заслуги  перед
отечеством", пожаловала мне  потомственный титул  Князя,  а генерал Камшилов
присвоил звание генерал-майора  казачьих войск, с  вручением ордена "Молодая
элита России". Это первая и единственная награда  за  мой  труд.  И ею очень
горжусь.
     Кстати, до сих пор не являюсь членом ни одной писательской организации:
не приглашают - значит, я им не нужен...
     Бог им судья...
     Конечно, не все было безоблачно во время съемок. В  самый разгар работы
пришлось расстаться со вторым  режиссером:  выше я рассказывал о Милиане и о
том,  как  она пошла  за мною в отчаянной  ситуации. Я человек благодарный и
достаточно много сделал для нее  во время работы над фильмом,  и не только в
плане материальном...
     Однажды  Мила,  едва не  со  слезами,  рассказывала, что ее сына  могут
вот-вот забрать в  армию,  чего она не переживет. Оказывается, он  учится на
вечернем отделении  МАТИ,  которое  не  дает отсрочки от призыва  на военную
службу. Надо  помочь.  Беру сценарий  фильма и еду  в ректорат  института. К
счастью, ректора на месте не было, встречаюсь с первым проректором. Вхожу, и
вдруг мы  с хозяином кабинета  буквально замираем,  глядя  друг на  друга, а
через несколько секунд паузы, едва не одновременно, восклицаем:
     - Виктор?!
     - Виталий?!
     Проректором  МАТИ   действительно  оказался   мой  бывший   товарищ  по
спортивному клубу  МГУ: Виталий Мануйлов был немного старше и тоже  серьезно
занимался  спортом. Пошли воспоминания, "рюмки чая"... Случайно заговорили о
стихах. Послушал его. Понравилось. Он дарит мне небольшой сборник, собранный
вручную.  С  удивлением  спрашиваю:  почему  не   занялся  изданием  стихов?
Отвечает: не задумывался. Настаиваю...
     Ко дню, когда пишу эти строки,  Виталий  издал более  десяти  сборников
стихов и написал тесты песен для двух моих фильмов: "Тридцатого уничтожить!"
и "Черные  береты".  С  той  памятной случайной встречи в  его профессорском
кабинете мы прочно сдружились и  не  мыслим  себя  без этой дружбы и нередко
встречаем вместе семейные и иные торжества.
     Один из своих сборников, он подписал так:
     "От автора Виктору  Доценко.  Дорогому другу  и человеку, рискнувшему и
позволившему сделать автору первый шаг в "официальное искусство"
     В. Мануйлов 25.05.93."
     Ясно, что сын второго режиссера был  переведен на дневное  отделение, и
армейские  будни   ему   больше  не  угрожали.  Он  даже   сыграл  небольшую
эпизодическую роль в фильме...
     Но...  добро не остается безнаказанным! Мила  настолько освоилась,  что
всерьез стала вмешиваться  в  съемки, в  сценарий,  требовала сорежисерства,
соавторства.  Страдала  работа,  и терпеть  сплетни,  разлагавшие  съемочную
группу, я не мог, а потому уволил ее.
     Было  небольшое  столкновение  и  с актером Садальским. Он, безусловно,
талантлив,  но  до моего  фильма играл довольно  однотипные  роли, в которых
узнавался  Кирпич  из  сериала "Место  встречи  изменить нельзя". Я  рискнул
пригласить его на роль русского мафиози: беспощадного, жестокого, но умного.
Я надеялся, что сумею выдавить из него остатки Кирпича.
     По техническим причинам съемки Садальского пришлось начать с  последней
психологически  очень сложной сцены в больнице, где он противостоит главному
герою.  Репетируем  несколько раз,  но  я жду  большей  точности образа и не
начинаю снимать. Станислав не выдерживает и в сердцах говорит:
     - Сколько можно репетировать? Ты же не Феллини, Виктор!
     Вспылил и я:
     - Между прочим, Стас, и ты не Мастрояни!
     Садальский обозлился и ушел. А у него, между прочим, по сценарию вторая
по значимости роль. На следующий день он является и говорит:
     - Извини, Виктор, погорячился я немного!
     - Я тоже, - кивнул. - Работаем...
     Впрочем, дальнейшая работа  со Стасом  стала совсем иной: у меня пропал
прежний кураж. Думаю: буду снимать, как хочет Стас, а при монтаже постараюсь
добиться  того,  что  нужно мне,  как автору  и режиссеру. В  результате, по
словам  зрителей,  Садальский  раскрылся  в  моем фильме с совершенно  новой
стороны, но роль пришлось существенно сократить.
     Со Стасом  мы встретились через несколько дней после премьеры фильма, и
он мне откровенно сказал:
     - Знаешь, Виктор, во  время работы над фильмом  я сомневался, что  он у
тебя  получится, а сейчас  хочу извиниться за  свое неверие: фильм получился
потрясный!..
     Во время  съемок я столкнулся  с  настоящей  забастовкой.  Мы снимали в
литовском городе Гайжюнай, где находился 242-й учебный центр ВДВ. Для одного
из  эпизодов  я выбрал заброшенный  бункер, в  котором хранились ракеты типа
"земля -  воздух -  земля". Согласовав с командиром дивизии  генералом Н. В.
Стаськовым  место  и время, я назначил день  съемок. Приезжаем, и вдруг  все
актеры и некоторые из членов группы отказываются заходить в бункер, ссылаясь
на то, что там остаточная радиация. Все мои доводы о том, что этого не может
быть, ибо в случае  подобной  опасности никто бы не дал там снимать, не дали
результата. Тогда  я предложил  группе  следующее:  сам  войду  в бункер  на
полчаса,  что  и  сделал,  а   втихую  распорядился   достать  дози  Он
пригодился; мое "показательное выступление" не потребовалось. Когда дозиметр
никакой радиации не обнаружил, все извинились.
     Был  в Гайжюнае и  смешной случай.  Привез  нас  туда  Грачев,  ставший
командующим ВДВ. Пробыл пару дней, вручил мне камуфляжную форму с погонами в
четыре  генеральских звезды: сейчас  они обозначают звание генерала армии, а
тогда это воспринималось только как шутка. Убывая  в Москву, Павел Сергеевич
заметил,  что наделяет меня полномочиями личного  представителя командующего
ВДВ.
     В фильме  есть эпизод захвата  террористами военного склада  с оружием.
Узнав  у комдива, где  расположен действующий  склад, я взял  его "уазик"  и
поехал  с оператором  посмотреть  место. Остановив машину  напротив ворот  с
часовым,  я  вышел  из  кабины  и  направился  к  нему, забыв,  что  на  мне
генеральские  погоны.  Представляете  картину:  из  машины  комдива  выходит
незнакомый генерал непонятного  достоинства, да еще и с окладистой седоватой
бородой,  и  направляется  к военному  объекту.  Как должен поступить бедный
часовой?
     - Стой! Стрелять буду... - дрожащим голосом произнес он.
     - Погоди, сынок, стрельнуть всегда успеешь, - строго говорю  ему. - Я -
представитель командующего  ВДВ, и  мне  нужно взглянуть на охраняемый тобой
склад!
     - Я обязан доложить своему командиру! - чуть не плача, заявил часовой.
     - Выполняй! - добродушно кивнул я.
     Облегченно вздохнув, тот подскочил  к столбу, открыл потаенную дверку и
вытащил  из углубления  трубку связи. Он старался говорить  тихо, но  я  все
слышал.
     -  Товарищ  капитан,  докладывает часовой  объекта пять, ко мне подошел
какой-то  генерал  и просит показать ему охраняемый объект... Генерал?..  Не
знаю, но звездочек очень много, и говорит, что он представитель командующего
ВДВ...  Так  точно!..  Есть!..  - Он положил  трубку, повернулся  ко  мне  и
извиняющим тоном сообщил: - Товарищ генерал, командир сейчас прибудет!
     - Хорошо! - спокойно ответил я и вернулся к машине.
     Не  успел  я  сесть  в  нее,  как  увидел несущийся  "уазик".  Он  лихо
затормозил в  двух  метрах от нас,  и из него выскочил статный капитан, взял
"под козырек", четким строевым шагом подошел ко мне:
     -  Здравия желаю, товарищ генерал!  Вверенные мне объекты  находятся  в
полном   порядке  и   готовы   к  выполнению  любого  приказа  командования!
Докладывает командир взвода охраны капитан Селиванов!
     Тут  я  и  осознал  важное отличие  армейской  жизни от гражданской. На
гражданке, будь ты самим министром, но если тебя не знают в лицо, то никто и
ухом не поведет,  а в армии важно  не  лицо, а  знаки отличия.  Даже когда я
объяснил капитану, кто я такой, а он созвонился с комдивом  и тот подтвердил
мои  полномочия,  он  продолжал тянуться  передо мной по  стойке  "смирно" и
отвечал односложно: "есть", "так точно"...
     Но  не все  было  гладко и  в Гайжюнае. Меня пригласил на день рождения
командир дивизии, генерал Стаськов (кстати, в момент написания этих  строк -
начальник штаба ВДВ). Праздновали в домике отдыха с  сауной. Когда  мне дали
слово, я поздравил именинника и в дополнение сказал, что ВДВ повезло с новым
командующим  (им стал  Павел  Грачев).  И  вдруг замполит дивизии,  успевший
набраться, громко сказал:
     - Это ему повезло с нами!
     За столом мгновенно повисла гнетущая тишина.  Меня поразило, что комдив
не сделал ему  замечания и смущенно отвел взгляд, когда я посмотрел на него.
Я никогда не прощаю, если оскорбляют моих друзей, но здесь я, во-первых, был
гость, во-вторых, представлял командующего.
     -   Мне  кажется,   что  вы,  полковник,  должны  извиниться   за  свою
бестактность! - тихо проговорил  я,  давая  ему возможность  исправить  свою
оплошность.
     - А мне по фигу твое мнение! - громко воскликнул тот.
     Это уже был прямой вызов на конфликт, и я хотел было достойно ответить,
но тут подошел комдив, виновато улыбаясь:
     -  Виктор  Николаевич,  все  в  порядке:  перебрал человек,  с  кем  не
бывает... - Он строго взглянул на полковника.
     Тот зло усмехнулся, но промолчал.
     - Пойдемте попаримся, Виктор Николаевич, - предложил комдив, явно желая
что-то сказать наедине.
     Я  не  ошибся.  Николай  Викторович  рассказал,  что у  замполита  свои
взаимоотношения  с  Грачевым: в  Афганистане  он  спас Павла  Сергеевича  от
смерти, а потому и позволяет себе лишнее. И даже он, комдив, опасается с ним
конфликтовать. Генерал попросил меня не усугублять ситуацию.
     Вернувшись к столу, мы выпили еще, а потом  кто-то предложил помериться
силами в армреслинге. У  нескольких офицеров я выиграл, и все стали  просить
комдива защитить честь ВДВ. У генерала действительно оказалась сильная рука,
да еще он был именинником. Короче, отчаянно посопротивлявшись,  я так  и  не
смог  с ним совладать. Возможно, этим все бы и закончилось, но  снова  подал
голос замполит.
     - А может, со мной потягаешься? - злорадно спросил он.
     - Почему бы и нет? Левой или правой? - спокойно поинтересовался я.
     - А любой!
     - В таком случае обеими! - Почему-то я был  уверен,  что  накажу  этого
хама.
     Со всеми офицерами, даже легкими  противниками,  я  делал  вид,  что  с
трудом преодолеваю сопротивление, то  с замполитом обе схватки закончились в
считанные секунды. Тот буквально озверел.
     - Пойдем выйдем один на один, и тебя не спасет даже Грачев! -  прошипел
он.
     -  Пойдем, и я порву тебя, как грелку! - вскочил  я, но его  снова спас
комдив, воззвавший к тому, что у него день рождения и не нужно его портить.
     Я согласился, но понял, что оставить все без последствий не имею права.
Поднимаюсь  в апартаменты Грачева, где он меня поселил, набираю прямую связь
и первым  делом  спрашиваю, правда ли,  что замполит дивизии защитил его  от
пули.  Павел Сергеевич искренне  удивился этой байке, и  тогда я ему поведал
все подробности поведения полковника и что офицеры его побаиваются из-за его
претензий  на  особые  отношения  с  командующим.  Павел  Сергеевич  страшно
разозлился  и на следующий  день пришел приказ: замполит срочно  переводился
куда-то к "черту на рога". Комдив подошел ко мне и сказал:
     - Уверен, не обошлось без вашего вмешательства...
     - Никогда не нужно верить на слово, тем более нечисто-плотным людям!
     - Спасибо вам, Виктор Николаевич, в дивизии стало дышать легче...
     Окончание съемок в Гайжюнае пришлось  на  семнадцатое августа девяносто
первого года, и в тот же вечер  мы  выезжали поездом в Москву. Неожиданно на
перроне подошел ко мне один литовский полковник, с  которым мы сблизились во
время съемок, отвел в  сторону и,  оглядываясь беспокойно  по сторонам, тихо
проговорил с сильным акцентом:
     - Виктор, будь осторожен в Москве: туда идут военные силы... Много!
     - Для чего? - не понял я.
     -  Переворот...  Всех резать, убивать хотят,  чтобы... - еще тише начал
пояснять он, но тут, увидев кого-то, побледнел и устремился прочь.
     У меня  не  было  оснований  не доверять  этому  человеку,  и  я  нашел
переговорный   пункт.  Звоню   Грачеву   -  не  отвечает.   Руцкому,   тогда
вице-президенту, -  никто  не берет трубку. Звоню Михаилу Полторанину (с ним
сблизился еще до фильма: он обещал  мне помочь с бумагой для издания первого
романа), результат  тот же  - не отвечает. Время  поджимает  - набираю номер
Ивана   Степановича  Силаева.  Слышу   его  голос   и  облегченно   вздыхаю.
Скороговоркой  представляюсь  и  передаю полученную  от  литовского  офицера
информацию.
     -  О движении  войск  к Москве  мне  ничего не  известно,  -  задумчиво
отвечает Иван Степанович. - Но спасибо: обязательно проверю...
     Никому из группы я, конечно же, ничего не сказал, но ехал  всю дорогу в
большом  волнении.  Прибываем  в  Москву  и  на  вокзале  чувствуем какую-то
странную   напряженность,   видим   озабоченные   лица.   Встречающий    нас
администратор  картины  сообщает: военный  переворот!  Мухой  лечу  домой  и
набираю домашний телефон Грачева. Трубку поднимает его супруга.
     - Любаша, где Павел Сергеевич? - спрашиваю.
     Та в слезы:
     - Паша арестован!
     - Как арестован? - растерялся я.
     - Гэкачепистами! Что делать, Виктор?
     - Ничего не  делать: успокоиться и верить,  что  все  будет  в порядке!
Верьте  мне,  Любаша:  все будет  в  порядке!  - твердо  повторяю  я,  а сам
прислушиваюсь к радио, где говорится, что все  прогрессивные граждане Москвы
должны  идти  к  Белому  дому. - Любаша,  я  иду к Белому дому  и постараюсь
сообщать вам новости! А вы успокойтесь, прошу вас! Договорились?
     -  Я  постараюсь!  - Люба  тяжело вздохнула и  положила  трубку:  я  не
обманул, и все эти  дни звонил ей и старался подбодрить и вселить надежду на
лучшее...
     Переодеваюсь  в  тот  камуфляж,  что  подарил  Павел  Сергеевич,  кладу
зачем-то в карман нож-выкидыш  и спешу к Белому дому.  Было уже около девяти
часов вечера.  Транспорт не работает, но мне везет: Неопалимовский  переулок
находится в пятнадцати  минутах  ходьбы  от Белого  дома. Там  уже собралось
несколько  тысяч  народу.  Настроение  у  всех  тревожное,  но,  несмотря на
растерянность,  чувствуется   какое-то  необъяснимое  единение.  Все  заняты
сооружением баррикад, сваливая  в кучу все, что попалось под  руку: железные
бочки, куски бетона, части арматуры, листы железа...
     Пытаюсь прояснить ситуацию,  получить какую-то определенную информацию,
но  со  всех  сторон  слышатся разные,  порой исключающие друг друга  слухи.
Увидал Стаса  Намина, которого окружили фанаты. Поприветствовали друг друга.
Мелькали  в  толпе известные  всей стране люди: Шеварднадзе,  Попов, Гайдар,
Говорухин. Несмотря  на то что каждый из них  находился  в  окружении  своих
помощников, люди  прорывались к  ним, засыпали  вопросами.  Добрался  и я  с
вопросами к Шеварднадзе  во вторую мою ночь моего дежурства  у Белого  дома.
Незадолго до этих событий нас познакомил Иван Степанович Силаев.
     Шеварднадзе  узнал меня,  сразу остановился,  дружелюбно  поздоровался.
Меня  в  те  часы  волновали  два вопроса: насколько основательны сведения о
подходе бронетехники для атаки на Белый дом и что слышно о Грачеве. Отвечать
Шеварднадзе начал со второго вопроса, сообщив, что Грачев  жив, но находится
под домашним арестом:
     - А  на первый вопрос... - начал он, сделал небольшую паузу, и его лицо
мгновенно стало серьезным и чуть суровым. - Нужно быть готовыми ко всему...
     - Думаете, и "Альфа" может пойти  на штурм? - Этот вопрос волновал всех
"защитников".
     -  Нужно  быть  готовыми  ко  всему...  -  повторил  он.  -  Только  не
поддавайтесь провокациям. - Он повернулся, чтобы уйти, но остановился и тихо
прошептал: - Будь осторожен, Виктор, береги себя...
     После разговора с Шеварднадзе  я позвонил жене Грачева и пересказал  ей
разг По-моему, Любаша стала чуть спокойнее...
     Еще в первую ночь меня поразило, что и военные, охранявшие Белый дом, и
другие,  находившиеся  среди  граждан-ских  защитников  на баррикадах,  были
растеряны настолько, что пребывали  в  некоторой прострации, хотя и пытались
подбодрить  друг  друга:  кто  взглядом,  кто   жестом,  а  кто  и  выкриком
какого-нибудь  популярного  лозунга.  Постепенно пришел  к выводу, что лично
меня происходящее на баррикадах не устраивает: я жаждал каких-то действий, и
желательно полезного свойства. Неожиданно словно сам Господь решил дать  мне
подсказку: передо  мной  мелькнуло  знакомое  лицо одного бывшего афганца. Я
окликнул его, и мы дружески обнялись.
     - Камуфляж из-за Речки? - спросил он.
     - Нет, подарок Паши Грачева...
     -  Правда?  -  Он  так  обрадовался,  словно  услышал сообщение  о  его
награждении. - Я ж под его началом года три в Афгане служил. Отличный комдив
был!
     - Послушай, Аркадий, ребята с тобой? - спросил я.
     - Я - один, но человек двадцать наших видел, а что? - Его глаза странно
заблестели.
     - Мысль одна есть! - подмигнул я. - Можешь собрать их в кучку?
     - Где?
     - А вот  здесь! - кивнул я в  сторону одного из трех танков, ставших на
защиту Белого дома.
     - Через полчаса все будем здесь! - заверил он.
     - Действуй, Аркадий! - бросил я.
     - Есть, командир! - вытянулся тот и исчез в толпе.
     С его  легкой руки ко  мне прилепилось  прозвище Кома Это прозвище
вызвало к жизни занятную историю. Увидев,  как вокруг меня деловито суетятся
люди, а я  в камуфляже (забыл  сказать, что звезды с погон  я,  естественно,
снял), ко мне подошел пожилой мужчина и говорит:
     -  Извините, могу  я спросить,  в  каком  вы  звании?  Подполковник или
полковник? И фамилию вашу, если можно... Борода ваша меня смущает...
     - Отец, у меня  одно звание:  российский  кинорежиссер, который  пришел
сюда  защищать  демократию!  А  зовут меня  - Виктор Доценко!  - с некоторым
пафосом ответил я (какой же я все-таки был тогда наивный).
     - Извините меня, старика,  я полковник  в отставке:  может, сгожусь  на
что?
     Вполне возможно, я и не  вспомнил бы о нем, если бы двадцать четвертого
августа, то есть после провала путча, мне не позвонила журналистка "Вестей".
Оказывается,  этот  полковник  дозвонился до  их программы  и рассказал, как
"кинорежиссер  Виктор   Доценко,  наверняка  в   прошлом  кадровый  военный,
профессионально  и четко руководил отрядами защитников Белого дома, а  своей
верой и оптимизмом вселял надежду во всех людей, находящихся на баррикадах".
Руководство "Вестей" поручило  сделать со  мной интервью у баррикад, которые
еще  не были разобраны. Около часа  мучила меня журналистка, но  два вопроса
важны  для  меня  до  сих   Как я отношусь к  Горбачеву и что я  думаю:
известно ли  было  ему о  готовящемся  путче? Я  сказал честно, что Горбачев
наверняка был одним из разработчиков этого путча и никто его не изолировал в
Форосе.  Он  просто там  спрятался, выжидая,  чем все кончится и не рисковал
ничем: при любом раскладе Горбачев не проигрывал. Он рассчитал  все, не учтя
лишь одного фактора, которым был Борис Ельцин.
     Не знаю, из-за моих суждений о Горбачеве, а может, еще  почему,  но мое
интервью так и не вышло в эфир, а жаль...
     В те  три  дня у  Белого  дома мы  искренне верили,  что  действительно
защищаем демократию, и нам по-настоящему было страшно ТАМ. Никто не мог дать
гарантию, что бронетехника не двинется на нас,  "защитников  Белого дома", и
что группа "Альфа" не начнет штурм.
     Вскоре Аркадий действительно привел человек двадцать афганцев. Выяснив,
что у некоторых есть  машины, я отправил  их  в  разведку  в  разные стороны
Москвы, чтобы узнать,  есть ли  движение воинских  частей  в сторону  центра
города. Кроме  того,  снабдил их  пачками листовок, переданных  нам из штаба
обороны.  И очень  просил их не просто  раздавать  военным  эти листовки, но
доходчиво объяснять  им, что воевать  со своим народом аморально: все  равно
что поднять оружие  против  своих матерей и отцов.  Но разговаривать  просил
культурно, интеллигентно, без крика: они же люди военные и выполняют приказ.
     Отправив  разведку,  я  неожиданно заметил  великолепного  актера  Льва
Дурова, который ходил среди "защитников", явно не зная, к кому притулиться.
     - Лева, иди сюда! - позвал я.
     Он  довольно  улыбнулся, как  же,  увидел  знакомое  лицо,  однако  мне
показалось, что он  тогда меня  толком и не узнал. Я оказался прав: ближе мы
познакомились, случайно встретившись перед домом. Выяснилось,  что  живем  в
одном доме,  в разных подъездах.  Пригласил его к себе, подарил свои  книги.
Посидели за "рюмкой чая", повспоминали "боевые будни". А через несколько лет
он  звонит  мне и говорит,  что  тоже  готов  вручить свою  книгу:  "Грешные
записки", в которых он упоминает и "наши баррикады".
     "Командиру  Виктору  Доценко!  В память об окопной жизни  и  боях...  С
любовью!
     Рядовой Л. Дуров.
     11.03.99".
     Так подписать  свою  книгу  мог только милый Лева  Дуров.  Дай Бог  ему
долгих лет жизни!..
     Но  тогда выяснять,  кто с кем и где  встречался, было не место да и не
время...
     Я отобрал  пятерку ребят, владевших боевыми рукопашными искусствами,  и
послал  их  проверить чердаки  близлежащих  домов:  на одном  они  задержали
снайпера,  которого  мы  передали  военным,  охранявшим  Белый  дом,  как  и
"лазутчика",  шнырявшего  среди  "защитников".  Его   обнаружил  я,  обратив
внимание,  что  один  мужчина  лет тридцати, молча  подходит к  одной группе
людей, потом к другой, после чего,  зыркая по сторонам, сует нос под куртку.
Решил не выпускать его из поля зрения. В этот момент Дуров мне шепчет:
     -  Видишь,  командир,  парня  в голубой  куртке?  Не  нравится  он  мне
что-то...
     - Давно за ним наблюдаю. - Я повернулся к Аркадию, - Аркаша, задержи-ка
того, в голубой куртке, только аккуратненько и без шума...
     Парень и глазом не моргнул, как его руки  оказались за спиной. Подводят
ко мне.
     - На кого работаешь, парень? - спокойно спрашиваю.
     - Не понимаю, о чем ты, земляк? - усмехнулся тот.
     Резко распахиваю его куртку, а под ней - портативная рация.
     - Отведите его  в  штаб: там разберутся, - бросил я и вдруг увидел, как
несколько  подвыпивших  парней  несут  бутылки  с  "коктейлем  Молотова".  -
Подождите-ка, ребята!  -  сказал  я  и подал  знак  афганцам:  те  мгновенно
окружили их. - Зачем это? - кивнул я на бутылки.
     - Надо же как-то защищаться... - буркнул один из них.
     -  От  кого  защищаться? На  вас что, уже  нападают?  -  Я  не на шутку
разозлился. - Да  вы самые  настоящие провокаторы! В  бронемашинах такие  же
русские люди, как и мы, а вы их сжигать готовы?
     - А если они стрелять начнут?
     - Да  кто  тебе сказал, что  у них боевые снаряды? Я уверен,  никто  не
будет стрелять, если не провоцировать!
     Кто-то  предложил мне подняться на танк  и  разъяснить всем, что нельзя
поддаваться  панике и провоцировать военных. Я  говорил  долго,  отвечал  на
вопросы.
     Через  несколько  дней  после   путча  я  познакомился  с  американским
журналистом  по  фамилии  Полярос:  он  пришел  взять  у  меня  интервью  об
августовских  событиях. И вдруг, по  ходу  разговора, он утверждает, что ему
знакомо  мое  лицо:  в  ту   августовскую  ночь  он  был   на  баррикадах  и
сфотографировал меня, вещающего с танка. Снимок был опубликован в "Таймс", и
он получил за него пятьсот долларов. Вот такая забавная деталь.
     Вскоре стали  возвращаться мои "авторазведчики",  благодаря  которым мы
получили информацию, и все ценные сведения я передавал в штаб обороны. Никто
не учил  меня, как вести себя на баррикадах, я действовал, как действовал бы
мой герой - Савелий Говорков. Сейчас говорят, что все тогда было  чуть ли не
фарсом,  во  всяком случае,  несерьезно. Чушь собачья!  Не откажись  "Альфа"
штурмовать Белый дом, пойди Павел Грачев на поводу у гэкачепистов  и подними
войска ВДВ... даже страшно подумать, что это была бы за мясорубка...
     Печально,  что  на  Садовом,  где случилась  трагедия, не было разумных
людей,  которые  нашли  бы  такие  слова,  способные  остановить   водителей
бронетехники. Не нашлось, и три молодых жизни  оборвались... О  напряжении у
туннеля  мне  сообщил  один из  "разведчиков", и  мы  помчались  туда, но...
опоздали:  приехали,  когда  еще горел троллейбус,  но смерть уже  пришла на
баррикады. До сих  пор вижу растерянность на лицах и гражданских, и военных,
а  последние были не только растеряны,  но и  просто  посерели на  глазах, а
потухшие глаза были уставлены в землю. На эти  молоденькие  лица было просто
страшно смотреть...
     Нет, тогда все было всерьез...
     Через несколько месяцев Павел Сергеевич меня как-то спрашивает, получил
ли я медаль "Защитника отечества". Говорю, нет.
     - Надо же, кому не лень  получают  эту  награду: такое впечатление, что
вся  Москва  была у  Белого дома, а человек,  который действительно  столько
сделал на баррикадах, ее до сих пор не получил! - раздраженно говорит Грачев
и добавляет: - Нужно исправить  эту несправедливость... -  делает пометку  в
своем еженедельнике.
     Но эту медаль я так и не получил...
     Если человека обманывают, его отношение  к тем,  кто это сделал,  резко
меняется.  Прошло около двух лет, и москвичей снова призвали: "Все на защиту
демократии!" На  этот  раз  - к  мэрии. А у  меня  полное безразличие:  вера
пропала начисто! На этот раз смертей было гораздо больше, а Павел Грачев, не
пожелавший  поднять руку  на народ в августе девяносто первого и попавший за
это  под  домашний  арест,  на  этот раз  самолично  руководил  операцией по
обстрелу Белого дома. Того самого Белого  дома, который  мы  два  года назад
защищали в буквальном смысле голыми руками.
     "Все смешалось в доме Облонских..."
     Мне кажется, что самую большую ошибку за  все время пребывания у власти
Борис Николаевич Ельцин совершил в августе девяносто первого  года, и она до
сих  пор дает  о себе  знать,  препятствуя стабильности в стране. Если бы  в
первый же день  прихода к  власти Ельцин запретил  коммунистическую партию и
предал наконец мумию Ленина земле, жить, по-моему, было бы легче. Коммунисты
привыкли только разрушать:  "...разрушим... до основанья, а затем..." А  вот
"затем" у них не получалось почти семьдесят  пять лет, а разрушать и топтать
ростки нового, созидательного -  с этим  они успешно справляются до сих пор,
протиснувшись в Думу при поддержки уставших пенсионеров, соблазняя их своими
проеденными молью устарелыми лозунгами.
     Когда  же  мы   научимся  распознавать  мерзавцев  и   подлецов,  умело
маскирующихся под маской добропорядочных и милых граждан?..
     Через пару лет после съемок фильма Грачев, уже в ранге министра обороны
России, пригласил меня 9 Мая к Могиле Неизвестного Солдата. Догадываясь, что
там будет  много  известных  в стране  людей, я взял с собой  целый портфель
своих книг. Уже  вышли первые два моих  романа. Там я  лично  познакомился с
Президентом  России.  Понятно, эта встреча не  была  запланирована,  и  меня
поразило,  что  Борис  Николаевич,  получив  в  подарок   от  меня  книги  с
дарственной надписью, неожиданно сказал:
     - Виктор, когда  ты только успеваешь, понимаешь, все это... - Президент
сделал паузу, с хитринкой в глазах оглядел присутствующих. - И кино снимать,
понимаешь, и книги писать...
     Выходит, он  смотрел по  крайней мере хотя бы один  мой фильм.  Это так
приятно  поразило  меня,  что  кроме слов:  "Спасибо,  Борис Николаевич!"  -
повторенных несколько раз, я более ничего не смог вымолвить...
     Приятно было и то, что Борис Николаевич обратился ко мне на "ты". Читая
всяческие откровения ближайшего его окружения, я обратил внимание на то, что
все они говорили: "Ко всем президент обращается только на "вы..."
     Значит, он как бы меня выделил. Лично я обращаюсь на "вы" только в двух
случаях: если мне  человек не симпатичен или если он намного старше  меня, в
других  случаях достаточно быстро перехожу  на "ты".  Так  было и с Виктором
Степановичем Черномырдиным, и с Анатолием Сергеевичем  Куликовым, и с Павлом
Сергеевичем Грачевым, и с многими другими известными людьми.
     Спустя  несколько  лет  ко  мне обратился  руководитель бюро английской
газеты "Таймс" в Москве Ричард Бистон с просьбой об интервью: я был вторым в
России  писателем,  с  которым  они  хотели  сделать  интервью.  Первым  был
Александр  Солженицын.   Естественно,   я  согласился.   В   предисловии   к
опубликованному  интервью  говорилось, что  я -  один  из  самых  популярных
писателей России и мои  книги читает даже  сам  президент и его  супруга, но
Наине  Иосифовне  не  нравятся эротические сцены. Любопытно,  откуда они это
взяли?..
     Но  9  Мая  я запомнил на всю  жизнь. Вероятно, я был первым,  если  не
единственным писателем России, который удостоился чести вручить свои книги с
автографом не только самому президенту, а почти  всему кабинету министров во
главе с  В.  С. Черномырдиным  и  также  мэру  Москвы  Ю. М. Лужкову,  но  и
обменяться  с каждым рукопожатием.  Павел  Сергеевич  посмеивался  над моими
возвышенными эмоциями и советовал  мне,  как персонажу  фильма "Поцелуй Мэри
Пикфорд", не мыть руки и  показывать  их  за деньги желающим... Жалею до сих
пор,  что рядом не было человека,  который  запечатлел бы  эти  исторические
минуты...
     Примерно года через полтора после этой памятной встречи меня пригласили
на презентацию книги Ю. М. Лужкова "Мы дети твои, Москва". У меня уже  вышел
шестой  роман  -  "Золото  Бешеного", и  я,  конечно же,  прихватил  с собой
несколько  экземпляров  для  подарков,  а  две  подписал  заранее  - Виктору
Степановичу  и Юрию Михайловичу. Сначала появился  виновник торжества:  Юрий
Михайлович  Лужков  и с благодарностью принял от меня  книгу. Потом пришел и
Черномырдин, окруженный внушительных габаритов телохранителями.
     Я взял подписанную книгу и направился к премьеру-министру.
     - Стоять! - грубо приказал один из телохранителей.
     - Да я только книгу отдать...
     - Стоять! - еще более грозно оборвал тот.
     - Виктор Степанович! - окликнул я.
     Черномырдин  повернулся,  увидел  меня,  недовольно  сверкнул  глазами:
бравые ребята тут же смущенно расступились.
     - Где третья? - тут же спросил он.
     - О чем вы, Виктор Степанович? - не понял я.
     - Где третья? - повторил премьер-министр и, не  дав мне и рта раскрыть,
говорит  окружающим:  -  Вчера  собрался  перед  сном  почитать  "Тридцатого
уничтожить!" и не смог остановиться... Прекрасный роман!.. Но  это второй, а
где третий?
     - Вот мой шестой роман, - смущенный высокой оценкой моего труда, сказал
я и протянул ему "Золото Бешеного".
     -  А  где  третий,  четвертый  и  пятый?  -  Черномырдин  вопросительно
прищурился.
     - Виктор Степанович, да разве к вам пробьешься? У вас такие церберы  на
телефоне сидят... - недовольно буркнул я.
     - Я решу эту проблему: дай мне визитку... Нужно повидаться...
     На следующий день звонок его помощника.
     - Вы что-то обещали Виктору Степановичу, - говорит он.
     - Готов передать...
     - Сейчас подъедет офицер фельдъегерской службы...
     Приезжает капитан,  и  я  ему  вручаю не только обещанные  книги, но  и
кассеты с  моими  фильмами,  а также  футболку  с рекламой  романа  "Команда
Бешеного".  Минуло  несколько  недель,  выходит  мой  новый  роман.  Звонок.
Поднимаю трубку.
     - Виктор, где моя книга?
     - Кто это? - не узнаю.
     - Черномырдин! Сегодня видел по ОРТ рекламу: где моя книга?
     - Я пытался дозвониться, но меня вновь не соединили, - объясняю.
     Слышу, как он кому-то дает нагоняй.
     - Посмотрели мои фильмы? - спрашиваю.
     - Да, "Тридцатого уничтожить!" по телевидению...
     - На кассете же изображение лучше!
     - На кассете?.. - В голосе явное недоумение.
     - В прошлый  раз я послал вам все книги, все мои  фильмы и даже майку с
изображением на ней обложки "Команды Бешеного"...
     - Вот  как? - В голосе снова злость: слышу, как громко отчитывает своих
помощников. Потом спрашивает: - К трем можешь подъехать ко мне?
     - Конечно!
     - Вот и хорошо! До встречи!..
     Незадолго до  этого  в Москву  прилетала  моя  мама, чтобы  пройти курс
лечения.  Узнав  о  возможной  встрече с Черномырдиным,  дала  мне бронзовую
нательную  иконку   восемнадцатого  века  и  просила  передать  ее   Виктору
Степановичу.  С маминым  подарком  без пяти  три я в  приемной, где толпятся
нетерпеливые губернаторы. Уныло вздыхаю:  ждать придется не один час.  Иду к
дивану:
     - Виктор Николаевич? - вдруг спрашивает один из помощников.
     - Да...
     -  Минуту... - Он  тут же заходит в кабинет шефа, а на  меня уставились
любопытные взоры губернаторов.
     Возвращается помощник.
     - Сейчас он вас примет, - говорит он мне.
     Недоуменные и завистливые взгляды ожидающих.  Кто-то из  них  подошел к
помощнику  и  что-то   спросил.  Любопытным   оказался   Аяцков,  губернатор
Саратовской  области.  Он  читал мои книги и с удовольствием  принял от меня
новый роман с автографом. Потом в приемную зашел Шохин, с которым я поболтал
на  различные темы. От  него  узнал, что Виктор  Степанович вот-вот  уедет в
Шереметьево  встречать  президента.  Ну,  думаю,   вряд  ли  сегодня  с  ним
встречусь: вон еще сколько губернаторов. Даже по две минуты на каждого - и я
в осадке.
     И вдруг помощник приглашает войти всех губернаторов одновременно. Стало
несколько  веселее. А вскоре и  меня  приглашают. Вхожу, а Виктор Степанович
уже с ними прощается. Увидев меня, спрашивает губернаторов:
     - Вы читаете книги писателя Виктора Доценко?
     - Господи, когда нам читать?
     - Тут свою работу дай Бог сделать...
     - Некогда, Виктор Степанович... - раздались голоса со всех сторон.
     -  А я  книги о Бешеном читаю по ночам!  -  победно  восклицает  Виктор
Степанович. - Страна, между прочим, живет так, как пишет Доценко!..
     Знаете,  уважаемый  читатель,  для  меня  эти  слова были очень важны и
дороги. Я испытал сходное чувство, когда смотрел одну из давнишних передач -
"Иванов, Сидоров, Петров". Журналист останавливает бомжа и задает ему разные
вопросы. Спрашивает:
     - Читаете ли вы что-нибудь?
     - Какое там... - отмахивается тот.
     - А что за книга торчит из кармана?
     - А... эта... Это  "Срок для Бешеного", - с какой-то  нежностью говорит
он. - Мы втроем сбросились и купили... вот и читаем по очереди...
     - Чем же нравится вам этот писатель?
     - А он правду пишет! - важно поясняет бомж.
     По-моему, это  самая  высокая  оценка  любого  творчества.  Если  бомж,
тратящий каждую копейку на алкоголь и еду,  выделил деньги на  чью-то книгу,
значит, автор пишет не напрасно...
     Когда  мы  с Черномырдиным  остались одни, я вручил ему иконку от мамы,
что растрогало его. Потом  мы с ним сфотографировались  на  память, и  много
позже, второй  раз став  премьер-министром,  Виктор  Степанович надписал эту
фотографию:
     "Виктору Николаевичу в знак  глубокого уважения и пожеланием творческих
успехов!
     В. Черномырдин. 8. 09. 1998 г."
     Потом спросил:
     - Когда будет продолжение фильма "Тридцатого уничтожить!"?
     - Так денег нет, Виктор Степанович...
     - А много ли нужно? - озабоченно спросил он.
     - Пару миллионов долларов...
     - Пришли мне финансовое обоснование и письмо,  попробуем помочь: народу
и армии нужны фильмы с таким героем, как Савелий...
     Получив документы, Виктор Степанович  одобрил их, все чиновники сказали
"Есть!", но через некоторое время президент вновь отправил его в отставку, и
чинуши затормозили мой проект... А жаль...
     * * *
     Нередки и забавные случаи, связанные с дарением книг. Адмирал Касатонов
пригласил  меня  на  празднование  300-летия Военно-морского  флота  России.
Вручил  я  книгу адмиралу и  нескольким военно-морским начальникам.  Стою  с
ними, разговариваю. Подходит мой старый знакомый:
     - Виктор, твои книги очень любит Жириновский...
     - Ну и что? - безразлично спрашиваю.
     Мне  уже попадались различные, чаще  всего нелицеприятные  высказывания
журналистов о Жириновском,  а  один раз  наблюдал по ТВ  его экстравагантную
выходку  с Немцовым. Мнение мое о  нем было не очень доброжелательным и даже
ироничным.
     - Понимаешь, он здесь, и я обещал ему вас познакомить, -  продолжал мой
приятель.
     - Напрасно обещал! - отмахнулся я.
     - Ну прошу тебя! - канючил он.
     - Отстань, не буду я  знакомиться с этим клоуном! - отрезал  я и в этот
момент перехватил беспокойный взгляд приятеля: обернувшись, увидел за спиной
Жириновского,    окруженного   многочисленной    свитой   телохранителей   и
почитателей. "Неужели он все слышал?" - почему-то стало неудобно.
     -  Познакомьтесь,  Владимир  Вольфович!  Это  -   писатель  Доценко!  -
воспользовавшись паузой, представил приятель.
     - Читал ваши книги: очень талантливо написаны! - заметил лидер ЛДРП.
     - Спасибо! - Я был несколько смущен.
     - Вот, я тоже  написал  книгу! -  сказал Жириновский, взял у  одного из
помощников брошюрку "Последний бросок на юг", подписал и протянул мне.
     Требовался ответный жест, и я подписал ему "Золото Бешеного".
     - У вас толще! - с усмешкой заметил он, взвешивая книгу на руке.
     Этот жест мне чем-то не понравился, а может, такое было настроение, и я
бездумно бросил:
     - Так я ж и умнее...
     Показалось,  что  я  оглох: наступила  мертвая  тишина, лица окружающих
превратились  в  окаменелые  маски,  словно  некто  всемогущий  скомандовал:
"Замри!"
     Пауза становилась томительной,  и мой приятель осторожно отодвинулся от
меня.
     -  А  вы  шутник! - вдруг весело проговорил  Жириновский и заразительно
расхохотался. Смех подхватили и окружающие.
     Мне  стало так  стыдно, что  это  заметил и  Жириновский  и, дружелюбно
похлопав меня по плечу, негромко сказал:
     - Нужно уметь владеть собой... - Подмигнув, он повернулся к окружающим.
- Только я должен быть президентом России: больше  никто не спасет страну от
коммунистов и голода! - Знакомый имидж вновь выплеснулся наружу.
     Я  стоял, не вслушиваясь в обычный набор лозунгов Владимира Вольфовича:
мысли вертелись вокруг того, что получил урок общения в толпе людей, которых
хочешь привлечь на свою сторону. Я понял, что Владимир Вольфович очень умный
человек, специально создавший себе маску скандального политика и клоуна.
     Судьба  еще  не раз  сталкивала  нас. Сначала  мы около  часа общались,
встретившись  на телевизионной  передаче "Суд  идет...".  Владимир Вольфович
предложил  мне написать книгу,  в которой  он становится президентом России,
как  сам расскажет.  На что  я  ответил,  что  всегда  пишу  только  правду.
Жириновский предложил:  сначала  я напишу его версию, а  потом - свою. Я  не
возражал при одном  условии: он  берет на  себя все расходы по изданию и мой
гон Обещал подумать.
     Прошло  больше года, но  никаких предложений не  поступило. Однажды мне
пришло  приглашение  представить   на  презентации  книгу  "Азбука   секса",
написанную   Владимиром   Вольфовичем  в  соавторстве  с  В.  Юровицким.   К
приглашению прилагалась и книга. Открыв с некоторым скепсисом, я прочитал ее
и признаюсь, что, кроме эпатажа, нашел в ней и некоторые здравые мысли...
     Съемки подходили к концу и  вдруг застопорились из-за  того,  что новый
финансовый партнер не смог  выделить  валюту для  заграничных  съемок. Снято
девяносто  процентов  фильма - и  на тебе! Хоть локти  кусай! Ситуация  была
аховая и казалась  безнадежной! Но  вдруг  показался  свет в  конце тоннеля:
Рассказов, директор нашего фильма, познакомился с продюсером из Сирии, неким
Ганемом.  Если бы  я  знал, что это  за  проходимец, то никогда бы с  ним не
связался.  Свой капитал  он  сделал на советских  фильмах.  Воспользовавшись
бедственным положением нашего кинематографа, он за бесценок приобретал права
на  прокат  фильмов и  катал  их  по всему миру.  Посмотрев  материал  нашей
картины, он мгновенно сообразил, что на ней можно неплохо заработать.
     Ганем согласился профинансировать оставшиеся десять процентов  съемок с
условием,  что съемки  будут в  Дамаске,  а получать он будет ровно половину
прибыли от  проката.  Мои  продюсеры  пошли на  это,  однако  выбили из него
согласие  оплатить  мне, и  как  автору сценария,  и  как режиссеру  фильма,
валютную часть гонорара. Вы, вероятно, уже догадались, что Ганем  до сих пор
так и не выплатил мне гонорар, заработав  на моем фильме несколько миллионов
долларов. А как  он потрепал нервы всей съемочной группе в Дамаске! Жара там
стояла  невыносимая: за сорок градусов ежедневно, при том что Дамаск окружен
со всех  сторон  горами и  никакого  ветерка. Потому  и  старались назначать
съемки, когда жара еще  не превратилась в пекло. Выезд из отеля в семь, а то
и шесть часов утра. Вся группа в вестибюле отеля ждет выезда. Проходит час -
Ганема  нет. Два часа - нет!  Три часа - нет!!! Мы нервничаем, не знаем, что
делать: чужая страна, араб-ским языком не владеем. Наконец около двенадцати,
то есть в самое пекло, он появляется. Спрашиваю: что случилось?
     -  Аллах  мне сказал, когда приходить! -  спокойно отвечает  тот, потом
достает носовой платок и протирает лысину, - Потею... ох, потею!..
     Наконец съемки завершились, закончили монтаж и приступили к  озвучанию.
Тут  меня знакомят с  одной  деловой дамой,  назовем  ее  Галиной. Посмотрев
рабочую   копию  фильма,   она  настолько  увлеклась   им,  что   предложила
содействовать продаже его  на  Запад.  Более того,  оплатила  нам  поездку в
Лондон - мне и одному из продюсеров.
     По-видимому,   несмотря   на  то,   что   английские   и   американские
кинематографисты искреннее удивлялись тому,  что "в  России  смогли  сделать
такой фильм"  в год выхода  на  экраны  "Тридцатого  уничтожить!" вошел,  по
оценкам специалистов, в пятерку лучших фильмов Европы.
     Прочитав рукопись  и узнав, что  я  никак  не могу найти  издательство,
которое   все-таки  выпустит  ее,  Галина  привела  меня  в  новое   частное
издательство,  созданное  талантливыми  людьми:  Васильевым,  Григорьевым  и
Успенским.  Первые слоги  их  фамилий  и  легли  в  аббревиатуру названия  -
"ВАГРИУС". К сожалению, вскоре умер, Васильев, я его  видел лишь один  раз и
лучше  знаком с  его женой, талантливой писательницей  Ларисой  Васильевой -
наверняка многие читали ее нашумевшую книгу - "Кремлевские жены".
     Галина предложила мне познакомиться с нужными людьми, имеющими контакты
с западным  кинематографическим рынком.  Как выяснилось, она  была знакома с
каким-то сотрудником из уже известной тогда компании  "Премьер-СВ",  который
порекомендовал  ей  встретиться   с   Владимиром   Григорьевым.  Он  любезно
согласился   встретиться,   посмотреть  фильм,  высказать  свои   пожелания,
рекомендации.
     Мы  приезжаем  с  Галиной в  полуподвальное помещение на улице Щепкина.
Малюсенький кабинет Григорьева, который мог вместить не больше трех человек.
Он  посмотрел фильм, дал  ему очень высокую  оценку и тут  же договорился  с
английскими и американскими кинокомпаниями о  нашем визите  в Лондон. Узнав,
что у меня есть рукопись и первой книги о Бешеном, он сильно заинтересовался
ею.
     Я передал ему  многострадальную рукопись, которая побывала  уже в  ряде
редакций журналов  и  издательств и  испытала на  себе все "прелести" нашего
книгоиздания:  то  бумаги не  оказывалось,  то  планы издательств  менялись.
Причина  же,  на мой  взгляд,  была  одна  - страх  редакторов  опубликовать
использованный в рукописи материал.
     Я  передал  рукопись  Владимиру  Григорьеву, нисколько  не  надеясь  на
положительный результат. Однако  Григорьев позвонил  мне на следующий день и
предложил встретиться.
     Соглашаюсь, снова  вхожу в  его  миниатюрный  кабинет и попадаю  в  его
объятия:
     - Вы даже не представляете! Мы давно и  безуспешно ищем автора, который
мог бы  выписать образ отечественного Рембо. Здесь, - добавляет он, указывая
на  лежащую  на  столе  рукопись,  - практически  готовое  произведение,  не
требующее   композиционного   вмешательства.  Все   сюжетные   линии  удачно
прописаны, не хватает  только немного эротики. Обычная редакторская работа -
и в стране  появится новый литературный  Вы будете пионером, за которым
последуют  все.  Сколько вам нужно времени, чтобы добавить три-четыре сцены?
Готов указать места в романе. Месяца хватит?
     - Достаточно и трех дней.
     Удивляется.  Говорит,  что российские  литераторы  и лингвисты  еще  не
создали соответствующую эротическую  лексику.  И  что издательства постоянно
сталкиваются с этой проблемой при переводе романов иностранных авторов.
     Заключаем  дог  Несколько  ошеломленный дифирамбами в свой  адрес,
возвращаюсь домой, чтобы добавить заказанные сцены.
     Дело в том,  что эти эротические  сцены были уже написаны, но некоторые
издательства  просили их убрать. На  следующий день звоню Григорьеву и прошу
прислать кого-нибудь за переделанной рукописью. Он удивляется,  но присылает
курьера, а  через день высылает  за мной машину,  и мы торжественно отмечаем
"рождение  нового российского классика". В  тот день я познакомился и  с его
партнером  Глебом  Успенским и  друзьями:  Сергеем  Лисовским  и  Владимиром
Жечковым.
     Да, все  начиналось с подвала.  Кто тогда мог предположить,  что  в том
подвале  собрались известнейшие в будущем люди России. Владимир Григорьев  и
Глеб Успенский сумели поднять  свое издательство на такой уровень, что о нем
знают  далеко  за  пределами  России.  Когда  дописывал  эти   воспоминания,
сообщили,  что Владимир Григорьев назначен  заместителем  министра  по делам
печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций.
     Владимир  Жечков стал не только известным  продюсером, но и прославился
исполнением своих песен, едва ли не каждая из которых моментально становится
хитом. Кому из любителей российской эстрады не известен "Белый орел"?
     А  Сергея   Лисовского,  думаю,  и   представлять  не  нужно:  об  этом
талантливом человеке не знает лишь слепой и глухой: его фирма ЛИС'С занимает
прочные позиции в мире шоу-бизнеса.
     Я искренне радовался, что Григорьев выполнил обещание, и через  месяц я
уже держал свой первый роман, еще  пахнущий  типографской краской. И сейчас,
по  прошествии  более  шести  лет,  могу  уверенно  заявить,  что  в  выборе
издательства  мне просто  повезло, а его руководители: Владимир Григорьев  и
Глеб  Успенский стали  моими  самыми  близкими друзьями,  с которыми хочется
делиться не только  своими бедами и радостями,  но и  делить последний кусок
хлеба.  Они  всегда  желанные  мои  гости  на  семейных  торжествах.  И если
несколько дней, по каким-либо причинам, мы не общаемся, становится грустно и
как-то не по себе. Это ли не счастье Великой Дружбы?..
     Однако мы все не закончим с историей фильма...
     Едва  ли  не детективная  история  произошла  с  его  первой копией. По
договору,  как  автор и режиссер, я  имел право  на первую копию. Но когда я
решил ее забрать, мне  отказали,  ссылаясь на распоряжение продюсера  фильма
Ганема  мне  ее не выдавать.  Словно предугадав ситуацию,  возникшую,  как я
упомянул  ранее,  спустя  много  лет с Юрием  Кара  и  его фильмом "Мастер и
Маргарита", который  так и  не получил  свою  копию,  я понял, что  открытый
скандал может надолго  затянуть решение  вопроса, а мне  копия  нужна срочно
(Русский  центр в Софии пригласил меня  показать  фильм  русской  колонии  в
Болгарии). Прошу монтажера фильма заказать копию для технического просмотра.
Обаятельная Марина спокойно выполняет мою просьбу, а потом  отпрашивается по
семейным  делам, но чтобы никто не знал об ее отсутствии. Заказываю зал  для
просмотра,  ставлю киномеханикам  "по  сто", и те, закрыв  зал, якобы  гонят
фильм на экран. А я, зная, что машину одного моего приятеля не обыскивают на
проходной,  прошу его  срочно  подбросить  меня  с  фильмом  на Фрунзен-скую
набережную.
     На следующий день звонит Марина и говорит, что Ганем ищет копию фильма,
- что отвечать? Предлагаю отвечать "как  есть":  МЫ посмотрели  фильм, а  на
склад не отвезли - он был уже закрыт, а потому оставили в монтажной. Так она
и  поступила.  Потом  мне  рассказывали, как  Ганем  проводил расследование.
Приходит на склад: получали? Да, отвечает монтажер фильма - для технического
просмотра: вот роспись. Приходит в просмотровый зал: смотрели? Да, целых три
часа не выходили из зала. Идет снова на склад: во сколько закрылся? Закрылся
как раз  во  время  просмотра. И  только  после этого "расследования"  Ганем
приходит ко  мне: где копия?  На "голубом глазу" спрашиваю: неужели пропала?
Потом с усмешкой  добавляю: это  тебя  Аллах наказал  за  то, что ты нарушил
условия договора, не заплатив мне гонорар и запретив выдавать мне мою копию.
Топал ногами и  брызгал слюнями, призывая всяческие кары на мою  голову. А я
ему отвечал его же словами: "А ты, Ганем, в суд обратись!" Тут он и утих...
     Через несколько дней я -  в Софии. В то время в  Болгарию в силу разных
причин почти  не  поступала  информация  о  современной  русской культуре  и
искусстве,  я и мой  фильм  явился своеобразным  информационным  прорывом не
только  для изголодавшихся соотечественников, но и для  бо На просмотре
фильма  зрители устроили настоящую овацию. Было  немало  острых  вопросов, и
меня благодарили за честные ответы.
     Из той  поездки более всего мне запомнилось  приглашение на прямой эфир
молодежной радиостанции - "Христо Ботев". Дело было в пасхальную ночь, и мне
выделили  пятнадцать  минут.  Я  сообщил  это  друзьям,  ожидавшим  меня  за
праздничным столом. Началась  передача: звонят со всей Болгарии и задают мне
вопросы.  Честно на них отвечаю.  Звонит какой-то мужчина,  который, видимо,
что-то читал обо мне. Говорит, что знает о моем пятилетнем  заключении и что
я  там  писал  стихи:  не могу ли прочитать хотя  бы одно  стихотворение  на
политическую  тему? Прикрываю микрофон рукой  и спрашиваю ведущего: а если в
стихах есть  мат? Говорит: ничего страшного, читайте!  И я читаю те  стихи о
Ленине! Вы  не представляете, что тут началось! Два с половиной часа меня не
выпускали из  эфира! Рейтинг этой радиостанции настолько вырос, что мне даже
заплатили, чего никогда  раньше  не делали!  Приезжаю к друзьям  виноватый и
уверенный,  что все уже  разъехались. Вхожу и... бурные аплодисменты! Друзья
не только внимательно слушали всю передачу, но даже не притронулись к еде...
     Возвращался в  Москву  в очень приподнятом настроении.  Со мной  в купе
оказалась  болгарка с  хорошим знанием  русского языка -  Надежда  Пещерска.
Рассказала: ее муж  с Украины  и она едет  к его родителям. Сам  он уже  лет
десять живет с Надеждой в  Болгарии, и у них  двое детей: мальчик и девочка.
Надежда - добрый, нежный и очень  отзывчивый человек с тонкой и ранимой, как
у меня, душой, что нас и сблизило.
     Ни она,  ни  я не могли  в тот момент предположить,  что наша случайная
встреча  прорастет   не  только   крепкой   дружбой,   но   и   плодотворным
сотрудничеством.  Через пару  лет Надежда  стала  болгарским  издателем моих
книг,  а позднее я стану "крестным отцом" ее дочери Тамары, которую перетяну
во ВГИК к своему приятелю Сергею Соловьеву в его режиссерскую  мастерскую, и
каждый год то они приезжают ко мне в гости, то я к ним...
     Кстати, именно  Надежда устроила презентации  моих книг и  показы  моих
фильмов во всех крупных городах Болгарии и по болгарскому телевидению...
     Внимательный  читатель  наверняка заметил,  что  я  упомянул  о  фильме
"Черные  береты".  Напоминаю: до  начала съемок  "Тридцатого уничтожить!"  я
помог Стасу  Гагарину снимать фильм  по  его сценарию.  Прошла пара лет, а я
ничего о его фильме не слышал. Подумал, что просто пропустил и он давно идет
на экранах страны. Но однажды мне звонит дама:
     - Виктор Николаевич, вы стояли у истоков фильма Стаса Гагарина...
     - И что? - спрашиваю настороженно.
     - Не могли бы вы доделать этот фильм?
     - А Стасик? - удивляюсь я.
     - Разве вы не знаете? Стас умер!
     Меня словно обухом по голове.
     - Как? Умер?
     - Да...  - Грустная пауза.  - Я знаю, вы сейчас не снимаете, а  здесь и
дел-то  на  пару-тройку  недель...  Материал  весь  снят,  и  нужно   только
смонтировать и озвучить... Пожалуйста, хотя бы в память о Стасе...
     Я очень неуютно себя ощущаю, когда меня просят, тем более дамы...
     -  Хорошо!  -  бездумно  согласился  я,  не  зная,  какую  трудную ношу
взваливаю себе на плечи.
     Просмотрев  почти  четыре часа снятого материала,  схватился за голову:
никакой логики там не наблюдалось даже в первом приближении. Вышло так,  что
после  смерти Гагарина  кто  только  не  брался  "режиссировать"  съемки.  И
оператор, и  исполнитель главной роли, и еще один актер, и даже каск Но
самым абсурдным оказалось то, что в главной роли снялся  пресловутый Василий
Шлыков,  который  пытался  присвоить  мой сценарий.  К счастью, он уже был в
Америке  и не раздражал  меня  своим присутствием.  Хотя,  должен  признать,
сыграл он вполне.
     Но  ужаснее всего было то, что на доработку не  осталось ни  копейки! А
требовалось  доснимать  недостающий  материал,  переснимать   плохо  снятый,
оплачивать  монтажную  комнату,  актерское  и музыкальное озвучания,  печать
копий и так далее. Короче, вышло сто тысяч долларов!.. Кошмар!..
     Но, как говорится, взялся  за  гуж, не  говори, что не дюж!  Сделав  на
всякий случай  примерный  монтаж материала, принялся за поиски  денег.  Куда
только  не  рыпался  и... напрасно.  А в  то время я как раз занимался своим
квартирным вопросом.  И  однажды,  встретившись  с префектом и  зампрефектом
своего, Центрального, округа - Музыкантским и Беляевым, случайно поделился с
ними замыслом картины о мор-ских пехотинцах, сообщив, что не хватает "совсем
немного", чтобы  ее  закончить.  Замечаю  интерес  в  их глазах  и предлагаю
посмотреть  материал,  не  скрывая,  что  это  займет  около  четырех часов.
Музыкантский,  сославшись  на  дикую  занятость, поручил Беляеву рассмотреть
возможность участия префектуры в создании этого фильма.
     Наконец договор был подписан. Я заново переписал сценарий и приступил к
досъемкам  фильма, потом монтажу, озвучанию.  Для написания музыки пригласил
прекрасного  композитора  Владимира  Давыденко,  единственного  россий-ского
композитора,  выдвигавшегося  на  Оскара. И  не  ошибся  -  музыка  написана
классная! А  стихи для песен, как и в  "Тридцатого  уничтожить!"  писал  мой
друг, профессор В. Мануйлов.
     Когда  фильм  был готов, я  был скептически  настроен.  И  был  приятно
удивлен, когда за один  уик-энд  было продано более десяти тысяч кассет, что
явилось своеобразным рекордом года на видеорынке...
     Я  заканчивал третью книгу, когда позвонил  Олег Вишневецкий, президент
Ассоциации ветеранов Афганистана,  под  названием  "Герат", и  говорит,  что
поражен моими романами и хотел бы встретиться. Мы  разговаривали с ним целый
вечер и  всю ночь.  Этот  симпатичный,  отлично  сложенный  парень настолько
поразил меня,  что я решил обязательно сделать его героем одного из романов.
Олег, естественно, влился в круг моих близкий друзей. Вскоре я  познакомился
и с его милой супругой Ладой. Очень часто мы праздновали знаменательные даты
и  семейные торжества вместе. Однажды  я даже специально поехал в  Болгарию,
где в то время находился  Олег, чтобы отпраздновать его день рождения. Тогда
я и  подумать не мог, что это последний его день рождения, который  мы будем
праздновать вместе.
     Прошло  несколько  месяцев,  и Олег попал  в автокатастрофу,  в которой
повредил себе  селезенку.  Спустя  несколько  недель  звонит  Паша  Еременко
(внушительных габаритов  парень: в одном из  романов я писал о нем, присвоив
ему шутливое прозвище - Паша-шкаф),  руководитель одной из охранных структур
"Герата", и говорит, что Олег  Наверное, за всю свою жизнь я не  пролил
столько  слез,  сколько  пролил  в  день   его  похорон.  Меня  не  устроила
официальная версия  его автокатастрофы, и в романе "Приговор Бешеного" я дал
собственное объяснение гибели Олега, а своему  герою -  Савелию  Говоркову -
предоставил  совершить  то, чего не мог  сделать сам:  отомстить виновным за
гибель друга.
     Забегая вперед, скажу, что афганцы "Герата", отдавая дань памяти Олегу,
создавшему  Ассоциацию,  единогласно утвердили  президентом  "Герата"  Ладу,
супругу покойного.
     Смерть Олега  сблизила  с  человеком,  который помог  мне  пережить эту
страшную утрату...
     Впервые мы  увиделись с Андреем Ростовским  на  праздновании  пятилетия
"Герата" при не очень приятных обстоятельствах...
     К концу застолья изрядно выпивший  молодчик поливал всех и вся отборным
матом. Я был  знаком с  ним шапочно,  и в  первую  же  минуту  знакомства он
поведал мне, что в Афганистане только  случайно не  получил "героя". Правда,
потом Олег уточнил, что тот действительно пару месяцев провел в Афганистане,
но  был  санитаром и в боевых действиях  участия не  принимал. Вскоре у него
обнаружилась  язва  желудка,  и его  комиссовали.  Таких  Олег метко называл
"афханцами". Долгое время он сидел  без  работы, пока Олег не устроил его  в
одно  из  охранных  отделений  "Герата".  Он  был  вечно  всем  недоволен  и
раздражен. В  тот вечер под изрядными парами алкоголя он бил себя "пяткой" в
грудь и вовсю разорялся среди собутыльников:
     - И на  хер Вишню так чествуют? Прямо, бля, герой! Выискался, тоже мне!
А  я что, лысый? Я что,  Афган не топтал?  А что получил за это? Олег, поди,
"капусту" лопатой гребет...
     Я оказался рядом, и слышать эту гнусность было выше моих сил.
     - Послушай,  земляк, ты  давай сбрось обороты! - негромко заметил я.  -
Олег  на самом  деле Герой!  И  все, что у него  есть, заработал собственным
горбом и мозгами! Кто тебе мешает сделать то же самое?
     Мои  слова  так разозлили  этого пьяного  хама,  что  его мутные  глаза
налились кровью, и, брызгая слюной, он угрожающе двинулся ко мне.
     - Ну, писака, ну ты сейчас у меня... ну я тебе...
     Он взмахнул кулаком, но чья-то сильная рука жестко сдавила его ключицу.
Дебошир ойкнул от боли, и его ноги подкосились.
     - Слышишь,  фраер, тормозни и  выпусти свой вонючий - Крепкая рука
еще сильнее сдавила его ключицу.
     - Ростовский... Андрей... - пробежал шепот среди стоящих вокруг.
     Неожиданно  рука,   увенчанная   массивным  золотым  браслетом,   резко
развернула  буяна,  и  я  увидел  перед  собой  высокого,  ладно  слаженного
красавца. Прищурив глаза, он тихо процедил сквозь зубы:
     -  И заруби на  своем поганом носу: во-первых, не "писака", а писатель.
Во-вторых,  он  чуть  не  вдвое  старше  тебя  -  научись  уважать  старших!
В-третьих,  писатель  сделал  тебе  справедливое  замечание: нечего поливать
грязью нормальных людей! А теперь резко сквозани  отсюда, мразь! - Он больно
ткнул его в грудь.
     - Ну, что ты, Андрей...  - отскочив, залепетал тот. - Я же не... Ну,  я
же не то...
     Но усмиритель уже не обращал на него внимания и повернулся ко мне.
     - Андрей. - Он протянул руку. - В народе обзывают Ростовским!
     - Виктор, в народе обзывают "отцом Бешеного". - Я улыбнулся.
     - Читал ваши книги и не скрою: произвели на меня сильное впечатление! С
интересом читается,  лихо закручено,  а главное, очень  правдоподобно!  А от
ваших фильмов просто балдею!  Видать,  многое,  о чем  пишете,  испытали  на
собственной шкуре...
     - Спасибо, но давай лучше на "ты"! - предложил я.
     - Никаких возражений!  Слушай, Виктор,  вижу, тебя очень расстроил этот
"чудак" на букву "м"...
     - Есть немного, - согласился я.
     - Плюнь, лучше пойдем прошвырнемся по Москве?
     - По Москве? - Я был несколько удивлен.
     - По ночным клубам... - Он усмехнулся. - Или другие планы есть?
     - Никаких! - бодро ответил я: почему-то Андрей мне сразу понравился.
     У ресторана  его ждал черный  "Меркурий", за  рулем  которого  восседал
чернявый  парень   с  добродушным  лицом   явно  кавказского  типа.  Позднее
выяснилось, что он гагауз.
     - Познакомься,  это  Костик  -  водитель и  близкий  человек:  надежный
парень! Очень любит твои книги!
     - Точно, залпом проглатываю! - Костя улыбнулся.
     - Спасибо!
     - Куда! - спросил Костя, когда мы уселись.
     - Ты был в "Метелице"? - спросил меня Андрей.
     - Кабак?
     - Ночной клуб!
     - Нет!
     -  Крутое  место!  Туда много знаменитостей ходит: Пугачиха,  Газманов,
Шуфутинский, Успенская...
     - А попадем? Время-то уже двенадцать...
     - Пусть попробуют  не  пустить...  - Андрей усмехнулся.  -  В  "Метлу",
Костик! - сказал он и спросил: - Что пить будешь: виски, водку, коньяк?
     - И пиво тоже! - улыбнулся я.
     - Наш человек! - констатировал Андрей и открыл
     Пропустив  по "стаканчику" виски, мы остановились перед  входом в клуб.
Там толпилось несколько десятков жаждущих  попасть внутрь. Словно ледокол во
льдах,  Ростовский двинулся в самую  гущу, спокойно, но твердо  отстраняя со
своего   пути   фанатов.  Некоторые  пытались  выразить  недовольство,   но,
столкнувшись  с ним взглядом, тут же  расступались.  У дверей  стоял клубный
секьюрити шкафообразного вида.
     - Билеты или клубная карта? - угрюмо спросил он.
     -  Скажи  шефу, что  пришел  Ростовский!  -  В  голосе  Андрея  звучало
раздражение, он повернулся ко мне и пояснил: - Парень из новеньких: не знает
меня...
     Помедлив  немного,  "шкаф"  набрал номер на мобильнике  и  что-то  тихо
сказал, услышав ответ, отключил связь и повернулся к нам:
     - Сейчас шеф сам выйдет!
     Вскоре вышел невысокий кавказец и дружески обнял Ростовского:
     - Привет, Андрюшка! Чего не позвонил: лучший столик бы сделал...
     - А я нежданчиком, по  пути!  Знакомься, Виктор Доценко! Читал книги  о
Бешеном?
     - Конечно!
     - А он их пишет!
     -  Очень  рад!  -  Кавказец  буквально  расплылся  в улыбке. -  Сейчас,
проходите  к  бару:  бармену  скажите, что вы  -  МОИ гости, а  я вам столик
организую!  -  суетливо  предложил  мене  -  У  нас  сегодня   неплохая
программа: моды от Юдашкина, "Ногу свело"... Я быстро...
     Войдя внутрь, я удивленно воскликнул:
     - Да здесь как сельдей в бочке!
     Помещение  клуба  было  настолько  забито  посетителями, что  двигаться
приходилось  с трудом. По мозгам громко била музыка. Услыхав заветную фразу,
бармен сменил дежурную улыбку  на дружелюбную и быстро выполнил  наш  заказ.
Скоро подошел шеф и отвел нас к столику, на котором уже стояла бутылка виски
и стаканы с томатным соком.
     - Может, вам другой сок принести? - спросил он меня.
     - Грейпфрутовый!
     Через пару минут Андрей увидел знакомых ребят:
     - Гапур, привет, иди к нам! - пригласил он.
     Снова  знакомство  и  здравица  в мою  честь.  Андрюша  становился  все
веселее, за столом  становилось все шумнее. Я  заметил, что секьюрити  стали
освобождать проход для показа мод.  С нашего столика ничего не было видно, и
мы  с  Андреем  встали  и  подошли  поближе.  Длинноногие красавицы, блистая
уникальными туалетами, начали свое дефиле по искусственному подиуму.
     - Ты че, бля, стеклянный, что  ли? Свали  отсюда!  - раздался за спиной
Андрея пьяный женский голос.
     Андрей или не слышал, или ему и в голову не пришло,  что кто-то рискнет
так  грубо к нему обратиться,  а потому никак не реагировал, а я взглянул на
эту базарную бабу.  Увешанная, словно елка,  золотыми украшениями,  густо  и
ярко наштукатуренная и одетая как шлюха, товарка лет тридцати  пяти сидела с
подругой, а рядом с ними стоял двухметровый качок с бычьей  шеей и дебильным
взглядом.
     - Ты че, бля, не слышишь, что ли? - Она грязно выматерилась.
     - Ты мне? - Андрей, дивясь этой наглости, зло нахмурился.
     - Кому ж еще? Не видно же!
     - А ты оторви  свою  задницу  от  стула  и все  увидишь! - резко  начал
Андрей, хотел  еще  что-то добавить, но я успокаивающе положил  ему на плечо
руку, и он отвернулся.
     -  Ты че грубишь даме? - неожиданно встрял качок. - Я ж тебя порву, как
грелку!
     - Дай ему, Сеня! - подзадорила скандалистка.
     - Что? - моментально завелся Ростовский. - Ты меня порвешь?
     Чувствуя, что произойдет, я попытался погасить ссору:
     - Земляк, ты сам все слышал: укоротил бы язык своей мамке!
     - Она не моя мамка, а его все равно порву! - тупо повторил он.
     Как  из-под  земли,  судя  по  пластиковой  карточке на  пиджаке, вырос
начальник службы безопасности клуба.
     - Парни, здесь никаких скандалов! - дружелюбно попросил он.
     - Никто и не хотел скандалить. -  ответил я, - Эта "дама" вести себя не
умеет в общественном месте!
     - А ты че встреваешь? Стоишь и стой! - бросила она мне.
     - Видите!
     - Вижу и все сам слышал!
     Наш с ним разговор происходил на фоне "милой",  все накалявшейся беседы
между Андреем и "шкафообразом".
     - Виктор Николаевич, скажите своему приятелю, что я сейчас все улажу! -
попросил шеф охраны.
     - Вы меня знаете? - удивился я.
     - С удовольствием читаю ваши книги!
     - Андрюша, все в порядке: пошли  за стол! -  сказал  я, взяв под локоть
Ростовского.
     - Нет, Витюша, посмотри на этого урода: он меня порвет!  -  не унимался
Андрей, но все-таки следовал за мной.
     В  этот  момент  к  возбужденной  троице  подошли  охранники  и вежливо
попросили  покинуть   заведение.  Возражения  ни  к  чему   не  привели,   и
скандалистов сопроводили  к  выходу. Увидев  это, Ростовский  пошел  следом.
Краем глаза я заметил, что вслед за троицей потянулось еще человека четыре с
такими же бычьими шеями, как и у "шкафообраза". Я подумал, что  вдвоем нам с
ними не  справиться, но, по счастью,  путь  к  выходу  пролегал  мимо нашего
столика,  и  я подал знак  нашим знакомым. Мгновенно встав, те  двинулись за
нами. Четверо бычьешеих действительно оказались приятелями  качка. Не успели
мы выйти, как оказались в их кольце, но через мгновение ситуация изменилась:
наши  знакомые,  сунув  нечто  им  под  ребра, спросили  меня, в  чем  дело.
Достаточно подробно я объяснил.
     - Вот я и  хочу  посмотреть, как этот  мешок  с дерьмом меня порвет!  -
Ростовский усмехнулся.
     - Я не буду с тобой драться! - неожиданно заявил "шкафообраз".
     - Ты чего, земляк, только перед бабами языком можешь трепать? - спросил
Г - Может, ты педик? - Он повернулся к его приятелям и  хмыкнул. - А вы
за него хотели ввязаться!
     - Тогда пусть  больше никто не вмешивается! -  угрюмо предложил один из
приятелей "шкафообраза". - Один на один! Согласны?
     - Конечно! - заверил Г
     Не успел он договорить, как "шкафообраз" замахнулся на Ростовского. Его
удар не  достиг цели: Андрей  сделал резкий пируэт и нанес тому удар ногой в
ухо.  Тот  пошатнулся,  но устоял  и вновь попытался ударить  Андрея  в лицо
кулаком,  и вновь он увернулся, нанеся страшный удар противнику прямо в лоб.
Того откинуло на спину, и Андрей наклонился к нему:
     - Еще добавить?
     - Ты че  дерешься? -  подскочила с кулаками виновница инцидента. - А вы
че  стоите,  тоже мне друзья? -  крикнула она.  -  Милицию  позовите! -  Она
вцепилась в Андрея. - Как фамилия?
     Ее поведение  вызывало смех,  тем не  менее  я отшвырнул ее  в сторону,
боясь,  что  эта  кошка  оцарапает  Андрюшу. Его  противник  попытался пнуть
Ростовского, не вставая,  но  тут  же получил  от него такой  сильный удар в
солнечное сплетение, что потерял сознание...
     Я достаточно подробно описал наше знакомство с Андреем и этот инцидент,
чтобы показать его натуру, его хара Сначала я подумал, что он намеренно
не ушел  от конфликта, чтобы порисоваться передо мной, но,  узнав его ближе,
понял,  что таков на самом деле  его хара Ростовский такой, какой есть:
мягкий,  добрый и  верный с  друзьями, но очень  жестокий  и  беспощадный  с
врагами. Особенно если задевают его самолюбие или, не дай Бог, честь!..
     Минуло около года, и мы, занятые своими делами, ни разу не встречались.
Я почти завершил книгу, которая писалась  намного тяжелее, чем предыдущие: в
ней история, связанная с Чечней.
     Со сколькими же разными людьми пришлось встречаться в поисках правды из
первоисточников.
     Общался даже с тогдашним министром МВД А. С. Куликовым, который дал мне
посмотреть видеокассеты, изъятые у чеченских боевиков и  снятые ими. Это был
настоящий шок. Убийства,  изнасилования, изуверства. Эти впечатления легли в
основу романа "Охота Бешеного".
     Лично я, как, кстати, и Андрей Ростовский, очень  дружелюбно отношусь к
выходцам  с  Кавказа  и имею  много  друзей, даже среди  чеченцев, но мы оба
презираем  и   не   терпим   беспредельщиков,   которых   открыто   называем
"черножопыми"...
     Замечу, что Куликов оказался честным  и порядочным человеком, с которым
мне  всегда было  приятно общаться. И я  поддерживаю наше знакомство и после
его отставки. Вспоминаю нашу  вторую встречу: месяца через  два после  того,
как подарил ему  свои книги. Спрашивает: есть ли у меня какие-нибудь награды
от МВД? Нет, отвечаю, только тюрьма! Рассмеялся и говорит:
     - Нужно исправить! - что-то записывает в еженедельник, потом достает из
сейфа какую-то бархатную коробочку. - А это лично от меня!
     Оказались  позолоченные  карманные  часы,  на  тыльной  стороне  крышки
которых, как на медали, надпись: "За заслуги". Открываю крышку и говорю:
     -  Сергеевич,  если  это  официальная награда  министра  МВД,  нужна  и
соответствующая надпись!
     - Вы правы, Виктор Николаевич...
     На следующий день звонок его помощника:
     - К вам можно подъехать, Виктор Николаевич?..
     Приезжает и вручает мне часы, на которых гравировка:
     "Доценко Виктору Николаевичу от министра внутренних  дел России. 7. 10.
1997 г."
     А через месяц меня  вызывают в  пресс-центр  МВД России, и  я,  в числе
других  деятелей культуры, получаю из рук А. С. Куликова премию  МВД России,
которую я тут же прошу вручить семьям погибших на посту сотрудников милиции,
а диплом этой премии висит у меня на почетном  месте. Этими двумя наградами,
единственными от государства, я очень горжусь...
     А  через  несколько  дней   словно  обухом   по  голове:  смерть  Олега
Вишневецкого! На похоронах мы опять встретились с Андреем Ростовским. Вместе
несли венок, вместе бросали по горсти земли на его могилу...
     Видя мое  состояние,  Андрей не  захотел  оставлять  меня одного,  и мы
поехали ко мне домой. Пили горькую и вспоминали истории, связанные с Олегом.
Чем больше мы говорили, тем больше ощущали некую взаимную связь. Несмотря на
то, что Андрей говорил это и ранее,  но только  в ту ночь до меня дошло, что
Андрей несколько лет  носил прозвище  моего  героя - Бешеный! Такое не могло
быть простым совпадением. Трудно  сказать, кому первому пришло  в голову, но
мы решили побрататься  кровью, и мы стали братья! Мы действительно с ним как
родные,  и  ни одно,  даже  малозначительное  событие  не проводим  друг без
друга!..  Особенно любит Андрюша бывать  на различных  презентациях  и более
всего - на моих.
     Ранее  я  упоминал о  том,  как мне помог "вор в  законе"  - знаменитый
"Бриллиант".  В  своих  романах  мне  часто  приходится  сталкивать Героя  с
различными людьми, в  том числе  и  с "ворами в законе". Конечно же я обязан
писать о них правду. Довольно часто у  обывателя такие люди вызывают чувство
страха  или  воспринимаются  как  люди,  готовые  только  грабить,  убивать,
калечить.  Мне  же  в  основном  встречались  "воры в законе" порядочные,  с
обостренным  чувством  собственного  достоинства  и  чести.   Как-то  Андрей
Ростовский рассказал мне о своем приятеле Дато:  он по  национальности сван.
Дато  -  коронованный "вор"  по  кличке  Ушба.  И  конечно  же,  я  попросил
познакомить  меня  с  ним.  Однажды  Андрюша  заезжает  за  мной,  и  вскоре
подъезжаем к "БМВ", в которой сидел Дато. Он пересел к  нам в "линкольн",  а
"БМВ" с  его ребятами  последовала  за  нами. Поехать собрались на  Клязьму,
чтобы  культурно  отдохнуть,  но  по пути Андрей должен был заехать за своей
женой Ксюшей. Ушба оказался  молодым приятным собеседником, с очень забавным
акцентом, и я с удовольствием слушал его рассказы из "воровской" жизни, пока
Андрей  ходил за женой. Вдруг Дато оборвал себя на полуслове, а в его глазах
пробежали всполохи гнева.
     -  Что делают, подонки! - ругнулся он, вышел из лимузина и направился к
группе молодых парней.
     Я хотел двинуться за ним, но Дато приказал:
     - Писатель, не вмешивайся!
     Я  пожал  плечами и  остался  наблюдать из  машины.  Похоже,  произошло
следующее: четверо подвыпивших парней сидели в  машине и, увидев проходившую
мимо  симпатичную,  совсем  юную  девушку, стали  зазывать  ее  к себе.  Она
проигнорировала их призывы, а те  выскочили и принялись тащить ее  в машину.
Та,  как могла, сопротивлялась, отбивалась, но силы были неравны, а  один из
парней обхватил  ее сзади рукой и сдавил горло.  Наверное,  он перестарался:
девушка  вдруг  обмякла  и выскользнула из  его  объятий  на  асфальт.  Дато
выхватил из-за пояса  "вальтер", и парни бросились врассыпную. Он наклонился
к лежащей  девушке, а  та  не дышит:  остановка сердца. Дато умело  принялся
делать  искусственное  дыхание. Подбежали  и  ребята Дато,  при виде которых
насильники окончательно растворились в пространстве. Тут наш водитель Костик
говорит:
     - Дато, менты могут нагрянуть: стоит тебе светиться?
     - Э, биджо,  менты, шменты... - продолжая делать искусственное дыхание,
задумчиво  бросил Дато. -  Как  я могу  о  себе думат, когда девочка  умират
может... а я спасти могу...
     Более получаса Дато пытался вернуть ее к  жизни,  и она наконец сделала
первый нормальный вздох.
     -  А  теперь, пацаны, быстро  везите ее в  больницу, - сказал он  своим
ребятам, и те, осторожно подхватив девушку с  земли, понесли  ее к  "БМВ". -
Бывает, пострадавший придет в  себя, а потом вновь откидывается... - пояснил
Дато, вернувшись в салон.
     Потом Андрей мне рассказал, почему Костик беспокоился по поводу ментов:
Дато находился  у  них  в разработке  по  какому-то  делу,  и  любая зацепка
представляла для  него опасность  взятия под  стражу. Вот так - Дато рискует
своей свободой ради  совсем  посторонней девушки,  прекрасно зная,  чем  это
может для него кончиться. Это ли не проявление благородства и чести?..
     Но способен ли на такой поступок любой "вор в законе"?..
     Со многими хорошими людьми знакомил меня Олег Вишневецкий. Один  из них
Генрих Сечкин. Меня поразила его биография.  Пришлось ему побывать в ГУЛАГе,
сидеть  при  Сталине,  при Хрущеве и при  Брежневе. Был признанным  "вором в
законе" по прозвищу Сека. Но много  лет назад на сходке официально  сложил с
себя  звание  "вора  в  законе".  К  тому  времени  он стал одним  из первых
гитаристов  страны,   и  имя   его  упоминается   в  зарубежных  музыкальных
энциклопедиях.  Помните песню: "Постой паровоз, не  стучите колеса..."?  Так
вот, Генрих создал аранжировку этой песни. А еще он вошел в российскую Книгу
рекордов Гиннесса, женившись на девушке на сорок два года моложе себя. У них
растет сын Димка, и многие молодые пары могут позавидовать их трогательным и
нежным отношениям.
     Все началось  с  его  знакомства с  моей  женой, а  тогда еще  невестой
Наташей, которая младше меня на тридцать один год. Увидев, как мы любим друг
друга, Генрих сказал:
     - Как я вам, ребята, завидую! Где бы мне найти такую Наташу?
     - Такую Наташу - нигде! - твердо заявил  я и добавил: - Но свою  Наташу
еще найдешь! Что твои годы?
     А было  ему тогда  шестьдесят четыре года. И  что вы думаете?  Проходит
пара месяцев, и вдруг звонит  Генрих и говорит, что собирается жениться.  Ей
двадцать два  года,  она  солистка  фольклорного ансамбля, а  зовут ее  тоже
Наташа!!!  Уникальна  сама  история  их романа.  Познакомившись  на  ВДНХ  у
фонтана, Генрих  сделал ей предложение в  первый же день, и  Наташа, подумав
несколько часов, сказала "да".
     Со   своей  Наталкой   я   познакомился,  когда  ей  не  исполнилось  и
восемнадцати  лет.  День тот  великолепно  помню.  Возвращался  с  крымского
отдыха,  самолет  вылетел  раньше,  и я  не успел  сообщить это встречающим.
Пришлось ехать на метро. Смотрю, стоит рядом девушка с ангельским личиком, а
глаза  грустные-грустные, печальные-печальные. И  так мне захотелось поднять
ей настроение, что приближаюсь и говорю ей:
     - Девушка, не расстраивайтесь: все будет хорошо!
     Она взглянула на меня и вдруг улыбнулась:
     - Откуда вы знаете?
     - А я  волшебник!  - И  со  значением  подмигнул. -  Только  никому  не
говорите, ладно?
     - Договорились! - кивнула она и тоже подмигнула.
     - Кстати, подпольное имя мое - Виктор!
     - Наташа!  - Девушка протянула мне руку, а я наклонился и поцеловал  ее
пальчики. Она не отдернула,  не  сказала  ничего, но щечки  ее чуть  заметно
зардели.
     Разговорились. Узнав, что  ей скоро  выходить,  подписываю ей рекламный
буклет  своего фильма, и  мы  обмениваемся телефонами. Несколько часов ходил
под впечатлением этого знакомства, вечером позвонил и признался, что она мне
очень понравилась и мечтаю с ней встретиться.  Наташа согласилась, но только
через  несколько дней,  объяснив,  что очень много занятий  в институте: она
была студенткой первого курса  Медицинской академии.  С каким  нетерпением я
ожидал  этой  встречи!  Минуты  казались  часами,  дни  неделями...  Наконец
наступило долгожданное мгновение: несусь с цветами  к моей Наташе. Почему-то
я был уверен, что наконец-то встретил ТУ, КОТОРУЮ Я ЖДАЛ!
     Позднее  и Наташа призналась мне, что  нечто подобное происходило  и  с
нею.  А  как она волновалась, выбирая одежду  для нашей встречи!.. Почему-то
была уверена, что я приглашу ее в гости, и заранее пыталась представить себе
мой  дворец,  переживая  от  того, что  не  знает,  как  себя  там вести.  Я
действительно пригласил  ее к себе,  но не в первую встречу, а  много позже,
когда  мы  лучше  узнали  друг  друга.  Очутившись  в  комнате  коммунальной
квартиры, сплошь заваленной горами книг, Наташа чуть  опешила,  но не подала
виду  и только  спустя  много  времени призналась,  как  была  удивлена моим
жилищем.
     Роман   наш  развивался  настолько   стремительно,  что  мы  даже  сами
напугались,  однако  темпа   не  сбавили  и  не  слушали  ворґонье  карканье
окружающих, что наши отношения долго не продлятся. А некоторые говорили, что
меня увлекла ее молодость, а Наташа только  притворяется, что влюблена, а на
самом деле просто хочет устроиться так, чтобы жить беззаботно и в достатке.
     Первое время эти  высказывания задевали  и  меня,  и Наташу. Помните, я
как-то говорил, что жениться нужно на сиротах? Так уж получилось, что именно
Наташа и оказалась самой  круглой сиротой. Ее мама умерла при родах, а отец,
подыскав  приличную  женщину,  женился,  чтобы  за дочкой  был женский глаз.
Незадолго до нашего знакомства сначала погиб старший брат Наташи, потом и ее
отец,  военный  летчик,  скончался  от сердечного  приступа.  Вышло так, что
именно   я  сумел  заменить  Наташе  и  брата,  и  отца.  Долгое   время  мы
присматривались друг к другу, притирались, пытаясь понять, насколько глубоки
наши чувства.  У меня  было столько в жизни ошибок, что очередная могла меня
просто  сломить, изменить мое отношение  к  женщине, к любви.  Да  и  Наташе
хотелось  не только любви и нежности  от близкого человека,  но и дарить ему
нежность, любовь и заботу.
     Более  полутора лет  длилось  наше  "принюхивание", пока  наконец мы не
решили,  что  нам  гораздо  легче  не расставаться  всякий  раз, когда  дело
близится к  ночи. Наташа переехала ко  мне. Тем не менее поставили дело так:
если у нас действительно серьезные чувства, нам не страшны злые  языки, и мы
поживем пока гражданским браком. Причем решение это было обоюдным.
     Окружающие меня люди  - друзья, знакомые - почти сразу заметили,  что я
сильно изменился. Стал добрым, спокойным, менее раздражительным и уверенным.
И Наталка, вся светясь от счастья, тоже стала  уверенной и  спокойной. Да мы
просто  радовались  каждому  прожитому  вместе  дню,  а Новый  год собрались
провести  в Америке: двадцать  восьмого  декабря уже  были  в Вашингтоне,  а
тридцать первого в Нью-Йорке.
     Я  воспользовался этой  поездкой, чтобы набраться впечатлений о городе,
об американцах.  Предпринял немало  усилий,  чтобы побывать  в  американской
тюрьме. Усилия не пропали даром, и  я  стал первым иностранным  гражданином,
который не только побывал на экскурсии в действующей тюрьме  Райкерс-айленд,
но  даже  посидел с  полчаса  в  одиночной  камере.  Начальник  тюрьмы, живо
интересующийся россий-ской пенитенциарной системой,  задавал много вопросов,
а  узнав,  что я сам  сидел в  тюрьме,  спросил: где лучше сидеть?  Я честно
сказал,  что  любой  наш  осужденный  радостно поменяет один год  отсидки  в
российской тюрьме на пять лет в американской. Начальник  довольно рассмеялся
и смягчился до того, что позволил немного поснимать на видео внутри.
     Эти знания требовались мне для нового романа  "Любовь Бешеного". За две
недели  в Америке нам удалось многое посмотреть. Побывали и на  Брайтон-Бич,
где  в  русском магазине видели  мои книги,  продающиеся по  двадцать четыре
доллара  девяносто  девять  центов.  Поднимались  на  один  из  двух,  метко
прозванных в народе башнями-близнецами, самых высоких небоскребов США на сто
восьмой   этаж    Международного   торгового    центра.   Посетили    съемки
художественного  фильма-боевика  австралийского режиссера.  А мне  "повезло"
даже наблюдать пожар,  вспыхнувший на уровне  тридцать  пятого  этажа.  Этот
пожар  я  успел  заснять  на  видео.  Только  в самолете я  узнал,  что  мог
подзаработать, продав снятый материал в одно из ТВ-агентств.
     Кстати,  именно  так  поступил  Василий, сын  Глеба Успенского. Из окна
своего номера в отеле он увидел  полуголого мужчину, взбиравшегося по  стене
здания  напротив.  Василий  схватил  свой  фотоаппарат  и  сделал  несколько
снимков. Узнав  об  этом,  Глеб посоветовал  сыну  выяснить, что там было за
происшествие,  а  потом  предложить   пленку  в  "Нью-Йорк  таймс".   Снимок
напечатали, а двенадцатилетний Василий получил свой первый в жизни гонорар -
двести пятьдесят долларов.
     Несмотря  на то что вполне добродушные американцы во  многом похожи  на
нас,  жить  в Америке  мне  бы  не хотелось...  Но  Наталка получила столько
впечатлений, что долгое время только и говорила о нашей поездке.
     Именно живя с Наташей, я глубоко прочувствовал слова Сент-Экзюпери: "Ты
ответственен  за того, кого приручил". Я  лучше всех  знаю про  себя, что не
подарок  к  Женскому  дню  и характер  мой далеко не  с  Но, общаясь  с
Наташей, чувствовал,  что пытаюсь измениться и  обходить острые  углы. И она
изо  всех сил  старалась притереться  ко мне,  войти  в мой  внутренний мир,
разделить мои привязанности,  привычки  и вкусы.  Не  все сразу получалось у
нас, как по мановению  волшебной  палочки, но  оба страстно желали нравиться
друг другу каждую минуту, каждое мгновение.
     Недаром  говорят, вода камень точит. Постепенно  влюбленность перешла в
настоящую любовь, что почувствовали даже самые отпетые скептики. Да и как не
почувствовать, если все отражалось в наших  с Наташей глазах? Особенно остро
это ощущается тогда, когда приходится  хоть  и не надолго,  но расставаться:
мои  поездки  в  Будапешт,  где вышла моя  первая  книга  на  венгерском,  в
Запорожье на лечение зубов  к  Виктору Петровичу, отцу моего издателя, врачу
от Бога, Наталкин с  дочкой отъезд в санаторий  "Лесное озеро" на Истринское
водохранилище,  чтобы  провести  лето  на природе  и набраться  здоровья.  У
Наталки, как у более эмоционального существа,  на глазах проступали слезы, а
у меня на душе  кошки скребли. Не проходило и  суток, как я или она начинали
названивать друг другу,  чтобы услышать хотя бы голос.  Мы  редко расстаемся
более чем на день и потому сильно переживаем, когда этот срок увеличивается.
     Свадьбу решили сыграть  только  тогда, когда  Наташа почувствовала  под
сердцем  зарождающуюся  новую жизнь. Почему-то с первых же дней беременности
мы знали,  что  будет девочка, и  принялись  придумывать  ей  имя. Перебрали
добрую  сотню звучных  красивых  имен и остановились на  многозначительном -
Джульетта, Юлия.
     Нужно заметить, что к тому  моменту я познакомился с Мишей  Грушевским,
бывшим афганцем, ставшим  в настоящее время вполне  удачливым бизнесменом. У
него  была  очаровательная   подруга  Танечка,  и  они,  побывав   на  нашей
удивительно  красивой  свадьбе,  решили  пожениться, что и произошло  месяца
через полтора  после  нас. Но перед  нашей  свадьбой, как и положено, Михаил
предложил пропить мою  холостяцкую  жизнь. Эти вечер и ночь запомнились  мне
надолго. Сначала мы праздновали  у его друга в очень уютном  ресторанчике: с
бильярдом, с мотоциклом  на  сцене, с  сомбреро,  развешенными  на стенах. С
непременным конфликтом на подобных мероприятиях.
     Третьим тостом,  естественно, был  афганский  тост, но Мише было  мало,
чтобы встала наша компания, он решил поднять на ноги  весь ресторан. Что ему
почти удалось: не поднялись лишь четверо парней, сидевших за одним столиком.
Это едва не спровоцировало драку,  а  возможно, и пальбу.  Судя  по внешнему
виду той четверки, их массивным цепям с крестами на  груди, они относились к
криминальному миру. С  большим трудом мне удалось утихомирить  Михаила, и мы
отправились  в  сауну  "Люкс", где  он был одним из  учредителей.  Эта сауна
вполне  оправдывала название "Люкс": отличная  парилка, два бассейна, причем
один с "крутыми виражами", роскошная мебель,  превосходная кухня и,  конечно
же,  положенный  по  статусу  "мальчишника" стриптиз, исполняемый  стройными
молодыми девушками...
     Свадьбу справили 29 июня 1998 года в одном из новомодных ресторанов под
звонким  названием "Нью-Васюки".  Несмотря на то что приглашали только самых
близких, народу  собралось  довольно много, и перечисление заняло бы не одну
страницу. Естественно, моим свидетелем был  Андрей Ростовский. А тамадой  за
свадебным столом был мой близкий друг  и  редактор  многих моих  книг,  как,
впрочем,  и  этой,  Георгий Анджапаридзе,  с  которым  спорим и ругаемся  до
хрипоты,  когда  работаем.  Было  шумно  и   весело,  а  Валечка  Толкунова,
трогательно исполнившая несколько своих знаменитых песен, сказала, что давно
не была на такой симпатичной свадьбе, с такой нежной и обаятельной невестой,
похожей  на  Джоконду. Кстати, о  сходстве Наташи  со  знаменитой  Джокондой
говорили и в Америке, и в Швейцарии, и в Болгарии.
     Самым запоминающимся  моментом для Наташи, меня и многих присутствующих
на свадьбе стал танец жениха и невесты.
     Генрих  Сечкин  снял  весь  танец  на  видео,  и  каждый раз,  когда  я
пересматриваю эту запись, к горлу подступает комок. Кажется, в тот миг мы  с
Наташей  были  самой  счастливой  парой  на  земле.  А моя Наталка  -  самой
красивой: настоящим чудом нежности и обаяния.
     После мы отправились в свадебное  путешествие: сначала в Омск, где, как
я  уже  говорил, мама  просто  влюбилась  в Наталку,  а Наталка повидала тот
город, те места,  где ее муж провел большую часть детства. Она познакомилась
с самым старинным моим другом Володей Акимовым,  превратившимся в почтенного
седовласого  мужчину. После  Омска  мы откликнулись  на  приглашение  Андрея
Ростовского  и  собрались  лететь  в  Бургас,  где  у  того  была  приличная
двухкомнатная  квартира.  Андрюша,  отправив  свою  прелестную жену Ксюшу  в
Бургас, специально дождался нас из  Омска, чтобы  лететь вместе. Никогда  не
забуду день отлета...
     Подходим к таможенному контролю: проходит Наташа, затем Андрюша, а меня
вдруг  тормозят. В чем дело?  -  спрашиваю. Виктор  Николаевич,  ваш паспорт
вчера закончил  свое действие.  Как? Почему?  Поднимаю  бучу. Меня связывают
даже  с начальником  таможенной службы  Москвы.  И  генерал  мне  откровенно
говорит, что влюблен в мои  книги  и  готов взять  на себя  ответственность,
выпустив  меня  в  Болгарию с  просроченным  паспортом,  но кто  может  дать
гарантию,  что меня не арестуют в  Болгарии?  Короче говоря, генерал  убедил
меня не  рисковать и за  пару-тройку дней обещал оформить мне новый паспорт.
Наталка  вся  в слезах,  хочет остаться  со мной, но я уговорил ее лететь  с
Андрюшей и не беспокоиться, твердо заверив, что  уже завтра  буду в Бургасе.
Заверил, они улетели,  а я в  ужасе: вдруг  не смогу за  один день  оформить
паспорт? Ведь  даже  генерал сказал:  два-три  дня! А для  меня не выполнить
обещание - значит обмануть - один из самых страшных грехов!
     Конечно,  я неспроста  дал  такое обещание:  у  меня  есть приятель,  с
которым мы  дружим  лет семь, -  Владимир  Грачев, он возглавляет ОВИР моего
района. Но вдруг он в  отпуске или в командировке? Мои опасения оказались не
беспочвенными. Володя, отработав  сутки,  отдыхал дома, а без него никто  не
мог мне помочь. Звоню ему домой, объясняю ситуацию, и он - ни слова упрека -
тут же  приезжает  к  себе в  кабинет и выписывает  новый паспорт. На  такие
поступки способны только сильные, ответственные и порядочные люди. Благодаря
ему я  выполнил  свое обещание и в  аэропорту Варны  увидел счастливые глаза
Наташи и довольно улыбающегося Андрюшу Ростовского.
     Для  нас с  Наташей  он снял роскошную  трехкомнатную квартиру в центре
города и  каждое утро приезжал за нами на своем шикарном  "линкольне",  и мы
ехали то  на городской пляж,  то в Албену, то на отличные теннисные корты  в
небольшом  городке Созополь под Бургасом,  где  я  неожиданно  встретился  с
Тумполой,  бывшим олимпийским  чемпионом, с  которым не  виделся с  тех пор,
когда  несколько лет назад посещал  Болгарию.  Эта поездка оставила в памяти
множество ярких впечатлений. Спасибо Ростовскому...
     После  Болгарии  мы отправились  по  городам  Швейцарии,  с  заездом  в
Княжество  Лихтенштейн. Какая  чудная страна  Швейцария!  Но какая  дорогая!
Конечно, цены на автомобили и на недвижимость не идут ни в какое сравнение с
Сингапуром, но все остальное так  дорого,  что жить там в свое  удовольствие
может только настоящий милли Воистину страна богатых людей! Более всего
нас с Наташей  поразила так называемая мини-Швейцария: на территории всего в
несколько квадратных километров выстроен макет всей Швейцарии.
     Восхищает  не только  кропотливая работа макетчиков, но  и то,  что все
точно и  бесперебойно  работает:  поезда,  автомобили  и теплоходы  исправно
двигаются  по рельсам, по  дорогам  и по воде,  фуникулеры  нормально ползут
вверх-вниз, мини-водопады беспрерывно низвергают свои небольшие потоки воды.
Человек, впервые оказавшийся там, ощущает себя Гулливером, попавшим в Страну
лилипутов. Боже, а какой  в Швейцарии  воздух! Какая  чистота улиц, газонов!
Побывав там, я пришел к выводу,  что в  отношении чистоты  Россия отстала от
нее навсегда...
     Вернувшись, счастливые  и  довольные  увиденным,  мы  с  Наташей  стали
подыскивать роддом: врачи из  районной  поликлиники  сказали,  что  до родов
осталось чуть  более месяца. Посоветовавшись  с  друзьями, я отобрал, с моей
точки зрения, три лучших роддома, после чего повез по ним Наташу. В одном ей
не понравились  палаты, в другом - профессор  "не показался",  в  третьем  -
"подруги не  советуют". Тогда  предложил ей  самой  выбрать:  я  согласен на
любой.  Наконец Наташа  остановилась  на  клинике акушерства и  гинекологии.
Поехали на консультацию и неожиданно слышим, что до родов едва ли не неделя.
Мы  -  в ужасе! Проходит неделя - ничего!  Встречаюсь  с профессором: в  чем
дело?  Говорит: не  могу ничего определенного сказать!  Оказывается,  Наташа
категорически отказывается делать ультразвук, боясь, что это может повредить
ребенку.  До этого ей уже  трижды  делали  ультразвук,  и появился страх  за
ребенка.
     Поэтому профессор  высчитывал  роды по датам  со  слов  Наташи.  Короче
говоря, не  желая расстраивать Наташу,  предлагаю выждать еще неделю.  Вновь
ничего.  Начинаю  мягко  уговаривать  Наташу.  Наконец  соглашается.  Делают
ультразвук,  и выясняется,  что до родов чуть  более месяца.  Час от часу не
легче.  Прошу объяснить  - почему? Оказалось,  что более полутора  месяцев у
Наташи была  просто задержка. Так что эмоционально  Наташа  была "беременна"
десять с половиной месяцев.
     Раз  в неделю  вожу Наташу на осмотр, и вдруг, когда остается неделя до
действительных родов,  Наташа говорит,  что не хочет здесь рожать, если я не
буду присутствовать при родах. Соглашаюсь, не  представляя, что сие  зависит
не только от моего согласия. Говорю с профессором - "не могу  взять на себя:
у нас нет такой практики", иду к завотделением - ответ тот же. Добираюсь  до
самого  директора  клиники!  К  счастью, он  читает мои книги и  они, к  еще
большему  счастью, ему  нравятся. Дает  разрешение. Наталка в восторге! Мало
того,  принимаю решение  не только поддержать  Наташу своим присутствием, но
еще  и   запечатлеть   роды  на  фото   и  видео.  Врачи   попытались   было
сопротивляться, но потом махнули рукой.
     Пытаюсь представить, как, повзрослев, моя Юленька увидит на экране свое
рождение, свой первый крик, свое  первое  прикосновение  к  маминой  груди и
узнает,  что  первый голос,  который  она услышала, появившись  на свет, был
голос отца. Конечно, я  сильно  волновался, но взял себя в руки и  постоянно
подбадривал Наташу.
     Не  знаю: из-за моей ли помощи,  из-за  Наташиного ли характера, но все
прошло  просто замечательно. В восемь  двадцать часов вечера Наташа сказала:
"Пора". Глеб Успенский тут  же примчался на  своей  "Субару" и  отвез нас  в
роддом. А там нас  ждал  сюрприз:  профессор,  наблюдавший Наташу  последние
полтора  месяца,   слег   в  жестокой   простуде.   Дежурный  врач  советует
переговорить с профессором второго  отделения, но тот уже уходит домой. Лечу
к  нему, едва не на коленях уговариваю принять роды. Без особого восторга он
соглашается,  а  осмотрев  Наташу,  замечает, что Наталка  очень  хрупкая, а
ребенок большой и потому  лучше  делать "кесарево". Но  Наталка начинает его
уговаривать:
     - Доктор, миленький, я справлюсь! Поверьте мне, справлюсь!
     И столько в ее голосе  было уверенности, столько надежды, что профессор
не смог  отказать,  и минут  через  сорок,  в десять двадцать,  без  единого
Наташиного вопля, маленькая  Юленька  обозначила криком  свое  появление  на
свет:  "Вот  и  я! Встречайте  нового  человека! Во  мне  уже три килограмма
семьсот граммов и пятьдесят два сантиметра роста!"
     Медперсонал,  а  позднее   и  районный  врач-педиатр  удивленно  качали
головой: "Боже,  какой у  нее  осмысленный  взгляд! А ей нет еще и недели...
двух  недель...  месяца... А  какие  у  нее  длинные  пальчики! А какая  она
красавица! Ну вылитая папина дочка!"
     Не знаю, каково в  этих словах соотношение  правды и лести, но мне было
приятно все это слушать.
     Эту  книгу  пишу   в  год  полного  солнечного  затмения.  В  этот  год
Нострадамус предсказывал "конец света".  Интересно, что он имел  в  виду под
этими словами?
     Незадолго до солнечного затмения  навестил их в "Лесном озере". Как  же
выросла Юленька! Еще восьми месяцев нет, а весит восемь сто и имеет уже семь
зубов! Выговаривает "пап-мам"  и  вовсю напевает  о  чем-то  своем.  Когда я
возвращался в Москву,  Наталка, наслушавшись со всех сторон страхов, умоляла
меня быть осторожнее с глазами, когда я буду смотреть на солнечное затмение:
в Москве оно должно быть одиннадцатого  августа  в пятнадцать  десять. Сижу,
работаю, изредка поглядываю в окно: все небо затянуто тучами. Снова работаю.
Смотрю  на часы: без пяти четыре...  Включаю  телевизор:  вокруг  солнечного
затмения ажиотаж  во всем мире. Так и прошло  мимо меня  грандиозное событие
века. До следующего я, по всей вероятности, не доживу... А жаль, хотелось бы
посмотреть...
     Знаете, мы с Наталкой сравнили фотографии всех моих детей в возрасте до
одного года и  заметили, что  все  они  похожи, словно близнецы. Интересна и
магия  чисел. Когда  меня спрашивают о детях, отвечаю, что все они у  меня -
погодки: "три сыночка и лапочка дочка"...
     Есть у  меня некие соображения, исходя  из  которых я умолчал о истории
рождения еще одной дочери.
     Ярославушка, не  думай, что я забыл о тебе: этого  никогда не было и не
будет. Так сложилась, что после твоего рождения  нас разбросало и мы больше,
к моему  огромному сожалению, никогда  не виделись. Буду  счастлив, если эта
встреча наконец произойдет...
     Первый родился в 1969 году, второй  - в  1979-м,  третий - в 1989-м,  и
Юленька в декабре  1998-го,  почти в 1999-м,  то есть каждый появлялся ровно
через  десять лет.  Любопытна и другая закономерность: первый сын  - Петер -
родился 20 апреля, в день рождения Гитлера, и живет в Германии, второй сын -
Владимир - 22 апреля, в день рождения Ленина, и живет в Москве. Третий сын -
Сережа - родился 16 декабря, а Юленька - 13 декабря, то есть и у них разница
лишь в несколько дней.
     Встречал  нас с  Наташей  и Юленькой  из роддома  Андрюша Ростовский на
своем "линкольне". Мне кажется -  нет, я просто  уверен, что  Наталку послал
мне  сам Господь. Послал за все мои беды, горести, страдания. Мы с ней нашли
друг друга после многих жизненных испытаний и в результате произвели на свет
настоящее  чудо  -  нашу  Юленьку. Могу ли сейчас  сказать,  что я  счастлив
наконец? Да, могу! Могу!!!
     А если мои старшие дети: сыновья Петер и Владимир и  дочка Ярославушка,
прочитав эту книгу моих откровений, осмыслят все, сами постараются разыскать
меня и в результате придут и скажут: "Прости, папа! Мы не знали всего этого,
а потому были  не правы!" - тогда мое счастье станет просто безмерным! Очень
надеюсь, что когда-нибудь это произойдет...
     Почти всю эту книгу я писал в присутствии Наталки, а дописываю в полном
одиночестве: 15 мая, на все лето, отправил ее с Юленькой в санаторий "Лесное
озеро".  А первого  июня к ним присоединился и мой  сын  Сережа. До этого он
несколько  раз оставался у  нас  на  праздники, и они с  Наташей подружились
настолько, что даже стали скучать друг без друга. На выходные ездил к ним, и
Сережка  просто загонял  меня  в  разнообразные подвижные  игры.  Как же там
хорошо  отдыхать! А какой  прекрасный воздух! Не хуже, чем в  Швейцарии. Эх,
кабы не комары...
     Пришло в  голову, что начинал писать эту книгу при Викторе  Степановиче
Черномырдине,  а заканчиваю  при  Сергее  Вадимовиче  Степашине...  Тьфу, не
успел:  президент сменил и  его. Завершаю  книгу при Владимире Владимировиче
Путине, а  может быть...  Пока я  писал книгу,  прошел год,  и вместе с  ним
"прошли" пятеро премьер-министров!  Не многовато  ли?  Не  отсюда  ли  столь
сильные  катаклизмы, потрясения и  нестабильность в  стране? Боже,  когда же
наша  многострадальная Россия сможет наконец хотя  бы четверть  века прожить
спокойно, в мире, в труде, в созидании?..
     Порою мне  кажется, что и моя  жизнь  вполне  напоминает жизнь  страны:
взлеты  и падения, постоянная неуверенность в  завтрашнем дне, появление  то
друзей, то врагов...
     Не знаю, случайно это было в моей жизни или Бог покровительствовал мне,
однако все те,  кто желал  мне зла,  а тем более творил его, были  рано  или
поздно наказаны. Генерал  Зазулин - начальник Политуправления МВД СССР, один
из инициаторов моего ареста -  умер вскоре после суда надо мной, следователь
Истомин, ведший мое дело с  пристрастием,  физически и морально издевавшийся
надо  мной,  через  пару  лет  был  изгнан  из   прокуратуры;  подставленная
"пострадавшая"  потеряла  ребенка  во  время  родов,  муж  ее бросил,  и она
опускалась все ниже и ниже, пока совсем  не спилась; сотрудника КГБ, ведшего
меня  аж  с  самого  Ленинграда и дослужившегося  до  полковника,  настолько
замучила  совесть,  что  незадолго до  своей  кончины,  где-то  в  девяносто
четвертом  году,  он позвонил  в  программу "Времечко" и сказал,  что  около
десяти лет  "вел"  режиссера и писателя Виктора Доценко, а  потом посадил, в
чем искренне раскаивается. Звонил он из госпиталя, а  потому  и отказался от
интервью,  а через несколько дней умер, и  "Времечко" приезжало ко мне домой
для интервью, которое было в эфире...
     Что же до меня самого,  то я давно уже никому не желаю зла и никому  не
мщу за обиды, предательство, ибо верю - зло и так будет наказано. Журналисты
часто задают мне  вопрос: как я сумел  сохранить  доброжелательность в своем
сердце  после таких страшных  испытаний, выпавших  на  мою  долю?  Как можно
ответить на этот вопрос? Вероятно, ответ содержится в моих генах, переданных
мне моими предками, и в моем менталитете, приобретенном по ходу жизни.
     Иногда меня  умиляют вопросы журналистов. Например,  такой: "Почему тот
или иной  писатель  неожиданно становится  популярным, лучшим?" Разве  можно
однозначно  на  него  ответить?  Вероятно,  у  каждого  писателя  есть  свой
собственный секрет  его творческого воздействия.  Лично  у меня секрет один:
просто  я сам проживаю  жизнь  каждого своего героя, вкладывая в  него  свое
сердце, делюсь своими мыслями, однако это сопутствующие  факторы: главное, я
-  продукт  своей  эпохи,  своей  страны,  частичка своего народа. А  потому
стараюсь писать  так, чтобы  быть понятным каждому читателю. Стараюсь писать
так, чтобы любой, кто потратил свои кровные на  мою книгу, нашел бы для себя
нечто близкое, задевающее потаенные струны его души...
     И я  понятен  своим  читателям потому,  что, являясь  частичкой  своего
народа, пишу как бы для себя,  чтобы прежде всего понравиться самому себе, а
значит, и остальным.  Именно поэтому,  на  мой  взгляд, огромному количеству
людей и нравятся мои герои.
     Популярность,  известность  в  нашей стране - ерунда, и ничего на самом
деле не стоит по сравнению с тем, как воспринимается популярность на Западе.
И  пример этого перед вами: что стоит моя популярность и известность, если я
не могу жить так,  как живут  ТАМ, - это  НЕЧЕСТНО!!!  Чем  я  хуже западных
писателей?..
     В   отличие   от   депутатов   всяких   дум,  правителей,   чиновников,
губернаторов, бизнесменов  и, кстати, "воров в  законе", у меня ни особняка,
ни машины, ни просторной квартиры, ни счетов в швейцарском банке...
     Конечно, моя  семья  не  голодает,  мы  можем  иногда  и  отдохнуть  за
границей. Но западный  писатель, издающийся аналогичными  тиражами, поистине
богат, и ко всему тому, чего у  меня нет, у него может быть собственная яхта
и  даже  собственный  небольшой   островок.  Зато  у   меня  есть  небольшая
двухкомнатная квартирка... И ваша любовь, мои дорогие читатели...
     Я один из вас и живу так же, как и вы...
     Меня  часто  посещает мысль: зачем, для  чего  живет  человек? Ведь век
человека так  нещадно  короток. Он  к чему-то стремится, чего-то добивается,
переносит  адские  трудности,  лишения,  достигает,  может  быть,  истинного
совершенства. Чаще всего это приходит к старости, когда все как бы ему уже и
не  нужно - "Дорога ложка к обеду!". Удивительно  справедливая мысль! Достиг
совершенства, пришел успех, деньги, почет и уважение... а тут... "костлявая"
уже стучится в твою дверь... Как все грустно!..
     Оглядываясь назад, иногда задаю  самому себе сакраментальный вопрос:  а
что было бы, если бы? И всякий раз рисую себе всевозможные продолжения своей
жизни. Эти продолжения часто представляются удивительными и  прекрасными, но
это длится какие-то мгновения. Встряхиваю  головой, трезвею и  понимаю,  что
это  лишь  мои  фантазии.  Иногда  меня  спрашивают: если бы я мог  изменить
некоторые трагические или малоприятные моменты своего прошлого - захотел бы?
Раньше всерьез  задумывался, прежде чем ответить на  этот вопрос, а  сейчас,
действительно  много поразмышляв, понял для себя главное;  причем задав себе
всего лишь два вопроса: сейчас, в настоящее время, мне нравится то, какой я,
и счастлив ли я? Отвечаю - да! А кто  может дать гарантию, что если бы я или
кто-то  всемогущий  вмешался  в  мое прошлое и убрал те  или иные  горести и
неприятности, сделало бы меня это еще счастливее?
     Может, не столь и глупо выражение: "через тернии к звездам"?
     И еще. Оглядываясь  назад, в свое  прошлое, спрашиваю  себя: мог  ли я,
зная все  последствия,  поступить иначе? И отвечаю,  не задумываясь: нет, не
мог бы! Иначе был  бы  совсем другим!  Не важно, хуже или  лучше. ДРУГИМ! То
есть я бы  предал самого себя!  А  это самое  страшное, по  крайней мере для
меня!..
     Как удивительно и странно устроен человеческий  мозг! Порой вырывает из
памяти события давно  минувших  дней, и  эти события,  несмотря  на то,  что
когда-то   произошли   на   самом  деле,   кажутся   не   реальными,  просто
фантастичными.
     Однако бывает и по-другому: человек очень хочет, чтобы что-то произошло
с ним, с его друзьями, близкими,  а это "что-то" не происходит, хоть тресни!
Тогда  этот  человек начинает фантазировать об этом желанном событии в своих
мечтах. Все чаще и чаще. Потом начинает  кому-нибудь рассказывать об этом, и
эти  фантазии  настолько  проникают  в  его  сознание,  что  превращаются  в
реальность,  и  человек  начинает   в  них   верить  даже   больше,   чем  в
действительные  события.  Назвать такого  человека  лгуном  -  у  кого  язык
повернется?
     Закончив свои воспоминания и перечитав их не раз и не два, вдруг поймал
себя на мысли: неужели все это действительно случилось  со мной? Странно, но
я  не  смог  со всей  категоричностью ответить на этот вопрос...  Хотя, если
честно,  мне бы  очень хотелось, чтобы многое из написанного  оказалось лишь
плодом моего богатого воображения...
     Эти откровения написаны мною для того, чтобы не было лжи, если когда-то
решат снять фильм о моей жизни. Почему-то мне эта  мысль не кажется такой уж
и фантастичной...
     Остается только надеется, что вам, мой дорогой читатель, не было скучно
читать эти воспоминания...
     Не скучной вам... жизни!..
     Искренне ваш
     Виктор Доценко.
     P.S.
     Дорогие мои читатели!
     Эта книга была уже закончена, когда из издательства мне передали  сотни
ваших  писем  ко мне. Я - не  Вахтанг  Кикабидзе:  не  пою,  к сожалению; не
Евгений Петросян и не Махмуд Эсамбаев: не рассказываю юморесок  и не танцую,
а  потому  всегда  завидовал белой  завистью  тем  талантливым исполнителям,
которые собирают  огромные залы и  стадионы поклонников. Завидовал тем,  чьи
имена  увековечены на "Площади  звезд".  Но  когда я получил от  вас столько
писем, в которых обнаружил целую гамму чувств, присущих людям, неравнодушным
к моему  творчеству, которым никогда не бывает "все равно", я получил  такой
заряд  оптимизма,  уверенности,  что   на   мои   глаза   навернулись  слезы
благодарности  за то,  что  вы, несмотря  ни на  что, продолжаете оставаться
верны моему герою и ни в коем случае не хотите расстаться с ним.
     В ваших  письмах есть вопросы, на которые, уверен,  вы найдете ответы в
этой книге. Несмотря на огромное количество писем, постараюсь ответить всем.
А несколько посланий мне захотелось привести здесь.
     Можете поверить, что  выбрать их было очень и очень трудно: мне  дороги
все, но  мои  издатели, ссылаясь на и так  большой объем книги, просили меня
отобрать лишь три. С условием, что те,  чьи письма будут опубликованы в этой
книге, получат ее с автографом автора.
     Однако мне этого показалось мало,  а  потому я  сослался на то, что как
бывший спортсмен, мастер спорта по легкой атлетике, прошу учесть, что в этом
виде в финал обычно попадают восемь спортсменов. Моя логика одержала верх, и
издатели согласились на число восемь.
     Первую  шестерку  я  отобрал  по возрастному  принципу, а  двух  других
авторов долго не мог определить, пока  не  наткнулся на  два письма  - одно,
подписанное именем Юлия, а второе - из Латвии. Мое сердце дрогнуло: прочитав
эту книгу, поняли почему.
     Итак,   читайте   эти   удивительные  восемь   писем.   Сначала   решил
воспроизвести их  так, как  они  написаны, но  подумал,  что  это  не совсем
честно, а потому, сохранив их стиль, орфографические ошибки, все-таки  решил
исправить: уж не обессудьте, без обид...
     Первое письмо от Кошелевой Ирины из поселка Гирей Краснодарского края.
     "Здравствуйте, дорогой Виктор Доценко!
     Пишет Вам  ярая читательница  удивительных историй о Савелии Говоркове.
Первый раз взяла в  руки книгу о Савелии где-то в 96 году. Моя  подруга дала
мне  почитать  "Срок  для Бешеного", и я  так увлеклась  чтением, что прочла
сразу все книги, которые  были у  нее: до "Золота Бешеного".  Потом  увидела
рекламу  романа  "Награда  Бешеного",  но  в это время у  нас  были  в семье
финансовые  затруднения, да и я  еще училась  в 10 классе и  так и не смогла
купить эту книгу. Потом помню, как уговорила маму купить "Любовь Бешеного" и
с того момента покупаю  все Ваши книги... Мне нравится читать  про Савушку и
Розочку,  про Андрея и Лану. Я  так  хочу, чтобы Вы, дорогой Виктор Доценко,
прошу Вас: не разлучайте эти пары. Мне очень нравятся Ваши романы - я просто
без  ума  от  них. Своим  издателям скажите, чтобы  печатали  Ваши  романы о
Савушке, потому что когда выходит новая книга, то для и  для моих друзей это
праздник. Я целый год ходила как чумная: везде спрашивала "Войну Бешеного" и
долго не  могла приобрести, и вот под  1 мая мне повезло. Я не могла  от нее
оторваться... И  издатели еще  осмеливаются говорить, что Ваш герой читателю
поднадоел? Да такого  не может  быть! Если Бешеный не  будет печататься, для
его  читателей -  это  равносильно  смерти! Потому что каждый  Ваш роман что
глоток чего-то  чистого!  Почитаешь  и  начинаешь  верить,  что где-то  есть
Савушка Говорков, который борется с этим злом, со всей несправедливостью.
     У  меня  к Вам одна  небольшая просьба:  не отнимайте больше у  Савушки
любимых! И более всего мне больно за  удивительную Варвару! Савушка ее очень
любил!..
     Пожалуйста, издавайте побыстрее свою новую книгу о Савелии Говоркове.
     С уважением к Вам Кошелева Ирина".
     Так   получилось,  что   следующий   автор,  по  имени  Юлия,  тоже  из
Краснодарского края, только из поселка "Красногвардеец".
     "Здравствуйте!
     Даже не знаю, как начать свое письмо. Зовут меня Юлия, мне  14 лет, и я
большая любительница бестселлеров о "Бешеном" Виктора  Доценко. В его "Войне
Бешеного" наткнулась на послесловие автора и была ПРИЯТНО возмущена - как же
так, Виктор Доценко, Вы могли подумать, что читателям уже надоели Ваши книги
о  Савелии Говоркове?  Моему  возмущению  нет предела, просто  нет!!!!! Я не
пропустила еще ни одной Вашей книги о  "Бешеном" и уже даже  купила "Бешеный
против Лютого".  Представьте себе, Ваши  книги читает  даже моя восьмилетняя
сестра, не говоря уж  о  папе  с мамой, которые читают все свободное  время.
Иногда возмущаюсь и спрашиваю: "Кто  будет  воду носить и цветы поливать?" А
они отвечают: "Бешеный". Я их, конечно же, понимаю: сама такая.
     Виктор  Доценко:   вас  нужно  серьезно  наказать!  Даже  не  вздумайте
прекращать Ваши бестселлеры о "Бешеном" или я  на  Вас ужасно обижусь и все!
Все на Вас  обидятся - все ваши читатели! Мы очень Вас  любим и высоко ценим
как человека, так и писателя. Прошу Вас: пишите как можно больше о "Бешеном"
и не прекращайте, пожалуйста! А Вашего автобиографического романа буду ждать
с нетерпением! (далее следует еще четырнадцать восклицательных знаков).
     От всей души  Вам счастья,  здоровья  и,  конечно же, новых  романов  о
"Бешеном": я его очень люблю и Вас тоже!
     Уважаемая редакция!
     Я очень благодарна Вам за  то, что Вы есть!  Что  бы мы без Вас делали,
что  бы  делали  без  "Бешеного"? Я очень  Вас прошу:  печатайте, печатайте,
печатайте, печатайте о нем как можно больше...
     Искренне Ваша Юлечка"
     Третье письмо получил от семьи  Аносовых из поселка  Хорлово Московской
области. Кстати, они единственные, кто знает мое отчество.
     "Уважаемый Виктор Николаевич!
     Пишем Вам с  надеждой, что Савелий  Говорков не  умрет.  В нашей  семье
любят  детективы,  но Ваши  книги о Бешеном пользуются особым  успехом.  И у
наших  друзей  тоже. В наше  трудное время  не  каждый  может  купить книгу,
поэтому  мы даем их читать всем  друзьям и  знакомым. Книги о Бешеном читают
запоем,  и  всегда  возвращают  в  целости  и сохранности  с  просьбой  дать
следующую.
     Виктор Николаевич!  Если  же Вы  все-таки  решили завершить приключения
Савелия,  то, ради Бога,  не  убивайте его.  Пусть  этот  благородный рыцарь
останется живым и на послед-ней странице...
     У нас в  стране слишком  много  грязи  и мрази, так  пусть  будет  хоть
надежда на то, что иногда выживают и честные, сильные люди!
     ...мы будем  ждать и искать Вашу новую книгу.  И  поверим всему, что Вы
напишете, как верим Вашему удивительному герою все двенадцать книг ("Бешеный
против Лютого" мы тоже читали).
     По  нашему адресу  отправьте телеграмму с  одним  словом  "Жду",  и  мы
обязательно организуем сбор подписей в защиту Савелия..."
     Огромное  спасибо,  дорогие  мои, за поддержку, но вы упустили еще одну
книгу, написанную мной в соавторстве, - "Черный трибунал".
     Хотелось бы объяснить тем читателям, которые задают вопросы о небольшой
разнице биографиях Савелия, других героев в книгах о нем и в книгах "сериала
Бешеный  против  Лютого". Дорогие  мои,  вы не  очень внимательно  прочитали
предисловие авторов, где сказано, что книги двух сериалов существуют в своем
литературном  пространстве,  а  потому  и  возможны  некоторые  несовпадения
фактов,  обстоятельств...  Хотя   вряд  ли  я   буду  продолжать  писать   в
соавторстве...
     Однако вернемся к вашим письмам.
     Вот еще любопытное письмо из Перми от Бабичевой.
     "Уважаемые издатели!
     Неужели  Вы  осмелитесь  прекратить   издавать  серию  книг  о  Савелии
Говоркове?  Уверена, что  многие  вспомнят о Вас  недобрым словом.  Попробую
доказать на нашей семье.
     1. Мне 36 лет.  Я  педагог.  Ненавижу  боевики. Книги Виктора Доценко о
"Бешеном" читаю запоем. Есть логика? Живем  на 50 в месяц 5 человек. Но
книги Ваши - покупаю: гоняюсь за каждой.
     2. Муж  мой - бывший троечник. Как все троечники - читает по слогам  до
сих А книги Виктора  Доценко по ночам читает  запоем до 5 утра, а в 7 -
на работу.
     3. Дочери 16 лет. Для нее чтение историй о Бешеном дороже дискотек.
     Неужели Вам недостаточно этих доводов?
     Умоляю, продолжайте печатать книги  Виктора Доценко о Бешеном. Дай  Бог
ему здоровья  на 1000 лет. Побольше бы  таких писателей.  После таких книг -
все другие кажутся пресными и скучными..."
     Интересно мнение и Апаназовой Светланы из Самарской области.
     "...Очень удивилась, прочитав, что некоторым людям уже приелся Бешеный.
Интересно  было  бы  посмотреть  на этих  глупцов.  Вся  наша  большая семья
буквально упивается  серией книг  о Савелии,  а папа утверждает,  что  после
Бешеного никакая книга на  ум не идет потому, что не найти книги интереснее.
Кроме  нашей семьи, наших  друзей и  огромного  количества знакомых сообщаем
Вам, что  готовы читать о Бешеном бесконечно! Ваши  книги, Виктор Доценко, -
наша  жизнь, в  них  раскрывается  правда, действительность жизни.  И  самая
большая  мечта  у  меня  - получить  автограф  Виктора  Доценко  - короля  и
повелителя среди авторов детективных романов!
     Виктор, убедительно просим  Вас - пишите, пишите, пишите о Бешеном! Нам
нужны Ваши книги!!! А кому не нравятся, пусть не читают!.."
     Или вот письмо Скрибиной Раисы из Даугавпилса, Латвия.
     "...От  всех Ваших книг я просто балдею!  Здорово  Вы пишете! От  таких
героев  книг,  как  Ваши,  есть  чему  поучиться  нашим  детям.  Сюжеты  так
захватывают, как будто я  сама рядом с Савелием.  Следую за ним, как тень, и
волнуюсь за него, за людей, молодых девчонок. Переживаю за всех, словно надо
мной эти издевательства, зло, ненависть, слезы...
     Если бы не граница, не виза, я бы приехала к Вам, Виктор: очень хочется
Вас увидеть, говорить с Вами...
     Пишите  и как можно больше:  мы ждем Ваших романов и будем их читать  и
перечитывать..."
     А вот письмо из Оренбургской области от Тулюпа Елены Викторовны.
     "...Читаю с  тех  пор,  как  помню  себя,  но таких книг,  как книги  о
Бешеном, я вообще нигде и никогда не встречала... Я не смогу жить без своего
кумира.  Я хочу  читать только  о  нем.  Савелий Говорков мой кумир и  никто
больше... Меня уже муж  начинает ревновать к Савелию...  Вам нужно писать  о
нем как можно больше. Виктор Доценко, может быть, люди только этим  и живут,
что верят в героев Ваших книг, а ведь иначе зачем жить... Вы обязаны писать,
поднимать настроение "верующим  в  справедливость",  иначе, если Савелия  не
будет рядом со мной, я не смогу жить! Зачем жить без НЕГО..."
     Мне кажется, Елена Викторовна, что Вы здесь чуть переборщили: не думал,
что может дойти и  до такого поворота. А потому лично Вам, Елена Викторовна,
обещаю продолжать писать о Бешеном...
     А письмо из  Ставропольского  края  наверняка заинтересует министерство
обороны России...
     "...Пишет Вам  один  из постоянных  читателей  "Бешеного"... по крайней
мере, лично  мне  Ваш  книжный  сериал  никогда не  надоест.  Так что пишите
больше!
     Меня  зовут  Гуляев  Алексей.  Мне  21  год. Благодаря Вашим  книгам  я
научился  стоять за  себя,  изменилось  мое отношение и  к  военной службе в
армии.  Раньше  я не  хотел  служить  в  армии  (боялся  дедовщины  и боевых
действий), но Ваши книги изменили мое мнение  об этом. Они заставили меня не
бояться  армии,  и теперь,  28  июня  1999 года,  я  иду служить  в армию по
собственному  желанию.  Благодаря  Вашим  книгам  я бросил  курить,  занялся
спортом, научился стоять за себя.
     Огромное Вам спасибо за это..."
     Итак,  я процитировал, как  и обещал,  восемь писем,  но  в  душе  моей
осталось какое-то  неудовлетворение. Почему? До  сих  пор не было  письма из
Омска, где  я  провел  детство и  юность. И тут память подсказала: было ведь
пару лет назад письмо из Омска! Разыскал его в архиве, оказалось оно от Э.Д.
Козловой  (Церетели).  Нарушаю   уговор  с  издательством,  но  не  могу  не
процитировать эту почтенного возраста читательницу.
     "Уважаемый Виктор Николаевич!
     Посчастливилось мне познакомиться с Вашими книгами... В них чувствуется
настоящий писательский талант. Читаются легко, очень увлеченно, с прекрасным
содержанием.
     Я  уверена,  что Ваши книги не задерживаются  на полках  магазинов... и
хочется поблагодарить Вас за очень  интересные книги, которые Вы  написали и
напишете... Думаю, что Ваш Савелий найдет свое счастье в продолжении... Если
старуху, которой 70  лет, увлекли Ваши  книги, думаю, и молодежь не остается
равнодушной...
     Я  родилась  в Тбилиси... Потом вышла  замуж  за  сибиряка и  уже более
сорока лет  живу в  Сибири,  очень скучаю по Родине,  но  пустила  уже корни
здесь...
     Желаю  Вам творческих  успехов  в  писательской  работе,  которая очень
хорошо у Вас получается...
     С  уважением  к Вам  ветеран  войны  и  труда  Козлова (Церетели) Этери
Дмитриевна... Омск, Малунцева, 5-а, кв. 29"
     И  для ровного счета еще  одно письмо. Из Нижнего Новгорода,  от  Марии
Радченко.
     "...Мне 18 лет. Я студентка медучилища.  Читать Ваши книги начала еще в
школе и  сразу же  влюбилась  в Вашего героя, а потому не  согласна с Вашими
издателями. Интересное  совпадение:  Ваши "осенние" книги выходят как раз  к
моему дню рождения,  и  это самый  большой подарок для меня... У меня сейчас
летняя сессия, экзамены через день, я просто в трансе: так боялась не сдать.
Открыла  Вашу книгу, прочитала,  и на меня словно заряд какой-то живительной
энергии вылился... Экзамен был сдан с легкостью...
     А вот еще... Я - диабетик. Иногда от сахара в крови просто зашкаливает,
но стоит взять  Вашу книгу и... практически сразу  все приходит в норму. Так
что  Вы своими книгами даже  лечите  людей.  Вот пример  моей  бабушки.  Она
фронтовичка, бывшая радистка. Сейчас ей 74 года. У нее частые спазмы сосудов
головного мозга, страшные  головные  боли, бессонница: последствия фронтовой
контузии. Может выпить кучу лекарств, гулять на ночь, перечитать все газеты,
но так и не уснуть до утра, но стоит почитать о Бешеном, а еще лучше, если я
ей почитаю,  она избавляется от  вышеперечисленных  проблем... Огромное  Вам
спасибо за это!
     Всего Вам доброго,  Виктор Николаевич!  До свидания на  страницах Ваших
книг..."
     Дорогие  мои  читатели, большое  вам спасибо за ваши  добрые  слова,  и
пожелания  за чистосердечную  поддержку.  Своими  письмами  вы  избавили  от
сомнений  не только  меня,  но и моих  издателей, а  потому обещаю писать  о
полюбившемся вам герое.
     Навсегда ваш
     Виктор Доценко

Из личного фотоархива В.Доценко
 

                    Моей любимой жене Наталиньке,
                    а также Петеру, Владимиру, Сергею -
                    моим сыновьям.
                    И моим дочерям Ярославне и Юленьке
                                      
ПОСВЯЩАЮ
Книго
[X]