Книго 

Мы научились молча умирать,
Поскольку знаем: спорить бесполезно,
И сколько просьб и доводов ни трать,
Нас всех пожрет одна и та же бездна.
Едва поймешь, как женщин покорять,
Едва доход польется полновесно,
Едва листы научишься марать,
Как станет все бессмысленно и пресно.
Он близится, таинственный предел,
И не доделать неотложных дел,
И даже не наметить час прощанья.
Всегда нежданно бьет последний час,
Так пусть врасплох он не застанет нас
И не нарушит нашего молчанья.
                                                             1998

Когда мы видим, что пришло
На смену прежнего режима,
Мы лишь вздыхаем тяжело,
Решив, что жизнь непостижима.
Всего-то восемь лет прошло,
Но все переменилось зримо:
Буржуй уже наел мурло,
Жируя на обломках Рима.
Народ же крайне исхудал -
Пытаясь голод притупить,
Он пьет отравленное пойло;
Да, он свободу повидал,
И чтоб ее, как бред, забыть,
Он с радостью вернется в стойло.






                                                                       Андрей Добрынин
Есть различные типы средь всяких народов -
Так бывают различные типы японца;
Но в японской семье есть немало уродов,
Что позорят Страну Восходящего солнца.
Есть японцы-рабочие, есть мореходы,
Есть крестьяне - над рисом которые гнутся,
Но, как сказано выше, есть также уроды -
Самураями эти уроды зовутся.
Их одежда нелепа, походка спесива,
Кожа в синих наколках и речь глуповата,
Но в кармане у каждого важная ксива:
Каждый служит помощником у депутата.
Ксива - это прикрытье для дел негодяйских,
Ведь в японской земле депутаты священны,
Ну а что же священно для душ самурайских?
Только гейши, сакэ и, конечно, иены.
Коль по-братски тебя самурай обнимает,
Будь вдвойне недоверчив, втройне осторожен,
Ведь потом он тебя в тихом месте поймает
И свой меч, ухмыляясь, потянет из ножен.
Самураю и злейшее зло не противно,
Коль оно до иен позволяет добраться,
Ну а врет самурай вообще инстинктивно -
Потому что о правду не хочет мараться.
Не понять чужакам нас, японцев, хоть тресни:
Самураи - позор и проклятье державы,
Но с эстрады звучат самурайские песни,
А в торговле царят самурайские нравы.
Самурайским наречием все щеголяют
(Кстати, "ксива" и то самурайское слово),
И вообще самураям во всем потрафляют
И себя позволяют доить, как корова.
Если кто-то себя объявил самураем,
Для него остальные - лишь дойное стадо,
И пускай от бескормицы мы помираем -
У таких пастухов не добиться пощады.
К самурайскому сердцу взывать и не пробуй -
Самураи такого ужасно не любят,
Соберутся толпой - и с чудовищной злобой
Вмиг смутьяна мечами в капусту изрубят.


                                                             Андрей Добрынин
Самураи мечтают, как будто о рае,
О жене, о семье, о домишке в предместье,
Но не могут по-честному жить самураи -
В этом сущность их странного кодекса чести.
Впрочем, красть в наши дни они стали по-русски -
То есть сразу помногу и только законно,
А простых самураев сажают в кутузки,
Чтобы жили спокойно большие патроны.
Самурай за решеткой бормочет зловеще,
Что устал обитать в столь безжалостном мире,
И любой подвернувшейся под руку вещью
Покушается сделать себе харакири.
Ничего! Сам себя самурай не обидит -
Он совсем не дурак и дотерпит дотоле,
Как из мерзкой темницы скорехонько выйдет -
Ведь патронам он все-таки нужен на воле.
В наши дни самураи - почтенные люди,
Но, мой мальчик, гляди тем не менее в оба:
В их глазах, прожигая налет дружелюбья,
Все горит самурайская древняя злоба.
Потому-то и будь осторожен, мой мальчик,
В наше время друзей и жену выбирая:
Пригляделся - а друг твой в душе самурайчик
И невеста - достойная дочь самурая.







                                                                                               Андрей Добрынин
Борюсь я с кризисом упорно,
Который Родину постиг:
Я стал сниматься в жестком порно,
А это труд не из простых.
До кризиса с лихой дружиной
На всех подмостках я блистал,
И гидравлической машиной,
Секс-механизмом ныне стал.
Живую душу я утратил -
Ведь я, как все, мечтал любить,
А должен, как огромный дятел,
Порочных девушек долбить.
Зачем на этой службе разум?
Он может только помешать
Ритмичные движенья тазом
С фальшивой страстью совершать.
Мечтаю я: придет волшебник
И станет деньги раздавать,
И мне уж самок непотребных
Не нужно будет покрывать.
Не нужно будет в странных позах
Блуд перед камерой творить.
Тогда мы будем спать на розах
И розы женщинам дарить.
Нам будут дамы улыбаться,
Джентльмена чуя за версту.
Не тащит даму он совокупляться,
Он чтит подруги чистоту.
В своей изысканной харизме
Он чужд всех низменных страстей.
Он право жить при коммунизме
Всей жизнью выстрадал своей.
Джентльмен умеет деньги тратить,
Не заработав ничего,
И падших женщин конопатить
Ничто не вынудит его.
А я, актеришка продажный,
Чуть положу на даму глаз,
Как чавканье вагины влажной
Мне примерещится тотчас.


                                                                                       Андрей Добрынин
Хочу забыть свой опыт жуткий,
Позор актерского житья.
Трудясь над новой проституткой,
О пенсии мечтаю я.
Мечтаю нынешнее скотство,
Как смрадный труп, похоронить
И в дамах ум и благородство,
А не влагалище ценить.












                                                                                   Андрей Добрынин
Не сеем мы, не жнем, не пашем,
Одно веселье манит нас,
Но много шлаков в теле нашем
Накапливается подчас.
Любой, кто до веселья лаком
И в винопитии силен,
Порой сдается мерзким шлакам
И с ними мчится под уклон.
А там кружком сидят Хворобы -
Точь-в-точь картежники в Крыму -
И радостно, без всякой злобы,
"Давай сюда!"- кричат ему.
И откликаются им шлаки:
"Уже даем, поберегись!"-
И катится, сминая злаки,
Бедняга все быстрее вниз.
Катись навстречу этим рожам,
А мы лишь улыбнемся им,
Вираж немыслимый заложим
И в баню русскую влетим.
Влетим к распаренным подружкам,
Восторга взрыв произведем
И к тяжким запотевшим кружкам
Устами нежно припадем.
Все шлаки липкой вереницей
Сквозь поры вытекают прочь,
Коль за лоснящейся девицей
Из бани ты выходишь прочь.
Ты с ней на злаковое ложе
Повалишься, уже здоров,
Порою с руганью по коже
Размазывая комаров.
Елозя по подруге влажной
Средь стеблей, шорохов и звезд,
Порой ты слышишь вопль протяжный
Оттуда, где река и мост.
От неожиданности оба
Вы замираете порой,
А это попросту Хворобы
Грызут кого-то под горой.



                                                                                        Андрей Добрынин

Коль помнит обо мне Господь,
Все прочее не слишком важно.
Пусть враг гримасничает страшно,
Стремясь больнее уколоть;
Пусть жрет изысканные брашна,
Свою упитывая плоть,
При том причмокивая влажно,
Отрыжку силясь побороть;
Пусть все ему легко дается,
Пусть надо мною он смеется,
Но есть небесные весы -
На них тяжеле я намного,
Зане лишь мне дыханье Бога
Топорщит жесткие власы.


                               Прекрасной Юлии и Андрею, создателю и владельцу ночного клуба "Империя",
                                лучшего в Краснодаре - того, в котором я познакомился с Юлией
Свои эмоции в сей миг
Не выразить могу ли я,
Коль вижу рядом светлый лик -
Твой, дорогая Юлия?
Пусть я лишь немощный старик,
С трудом сижу на стуле я,
Но вижу твой прелестный лик -
И молодею, Юлия.
Бывают в жизни чудеса -
Твоя волшебная краса
Как раз из этой серии.
С восторгом на тебя смотрю
И от души благодарю
Создателя "Империи".




                                                                            Андрей Добрынин
Не просто так дышу я пылью
На улицах, с толпою вместе -
Удостовериться решил я,
Что город мой стоит на месте.
Пока я пребывал в отлучке -
Безумец! Более недели! -
Москва почти дошла до ручки,
Ее чертоги опустели.
Москва нежна, как орхидея,
И коль тебя разъезды манят
И не дают следить за нею -
Она, естественно, завянет.
Москвою заниматься надо,
Промерить всю ее ногами,
Увидеть в ней подобье сада
И унавоживать деньгами.
На улицы с восторгом выйдя,
Как певчий на церковный клирос,
Я не стесняюсь слез, увидя
Тот дом, где я когда-то вырос.
За все труды и эти слезы,
Садовник, ждет тебя награда -
Когдя мистическая роза
Вдруг засияет в центре сада.







                                                                                     Андрей Добрынин
Я уважаю в людях силу,
На силу сделал ставку я.
Гайдар, Чубайс и Чикатило -
Мои духовные друзья.
За их дела я не ответчик,
Но что-то к ним меня ведет.
К примеру, средний человечек
В газеты вряд ли попадет.
Таких людишек в телеящик
Не допускают нипочем,
Но для героев настоящих
Всегда приют найдется в нем.
Они гонимы злобным светом
И презираемы везде,
Но в ящике волшебном этом
Они пригрелись, как в гнезде.
Они способны на Поступок,
Я твердость вижу в их очах,
А средний человечек хрупок,
Духовно он давно зачах.
В тоске хватает он кувалду,
Чтоб погасить экранный свет,
Иль уезжает в город Талдом,
Где телевидения нет,
Иль пьет вонючую сивуху,
Грозя экрану кулаком,
Но так и так всегда по духу
Он остается слабаком.
Ему ходить пристало в юбке,
И нечего ему наглеть.
Ни об одном своем Поступке
Герой не склонен сожалеть.
Рука, сжимающая шило,
С экрана прянет, как змея,
И захохочут Чикатило,
Гайдар, Чубайс и все друзья.




                                                                                      Андрей Добрынин
Когда раздают винтовки
На заводских дворах,
Кому-то зрелище это,
Должно быть, внушает страх.
Когда течет по проспектам
Зернистая лава толп,
Должно быть, кто-то от страха
Готов превратиться в столб.
Когда соловьем железным
Защелкает пулемет,
Кто-то мертвеет от страха,
Я же - наоборот.
Я тогда оживаю,
Я слышу тогда во всем
Жестокий язык восстанья
И сам говорю на нем.
Вся жизнь, что была дотоле,
Есть только прах и тлен,
Если народ ты видел,
Который встает с колен.
Молись, чтобы хоть однажды
Увидеть такое впредь -
Даже от пули брата
Не жаль потом умереть.








                                                                             Андрей Добрынин
Полагаю, друзья, что заметили вы:
Происходит неладное в центре Москвы.
Здесь гулящих девиц появились стада
И нахально хиляют туда и сюда.
Расплодились кавказцы здесь сотнями тыщ,
И хоть вроде народ бесприютен и нищ,
Видно, все же жирок он растратил не весь,
Если столько мошенников кормится здесь.
И вьетнамцы от сырости здесь завелись,
Всевозможным имуществом обзавелись,
А откуда пожитки у этих пролаз?
Идиоту понятно, что сперли у нас.
Почему-то Москве не везет на гостей,
Среди них - извращенцы различных мастей,
Негодяи, мерзавцы, подонки, гнилье -
Все ругают Москву и стремятся в нее.
Да, столица нужна - это давний закон,
Но Москва не столица, а только притон,
Чтоб избавиться разом от всяких жлобов,
Передвинуть столицу нам нужно в Тамбов.
А когда и в Тамбов понаедут жлобы,
Мы поймем, что мы - люди нелегкой судьбы.
Нам придется скитаться по всем городам,
А колеса стучат:"Шикадам, шикадам".
"Шикадам, шикадам",- распевает Филипп,
Для него-то вся жизнь - нескончаемый клип,
Ну а я не настолько везуч, как Филипп,
И, родившись в Москве, основательно влип.






                                                                         Андрей Добрынин
Всего лишь одна сигарета,
Одна после трудного дня.
За слабость невинную эту
Друзья не осудят меня.
Пусть даже былые недуги
Проснутся от курева вдруг,-
Меня не осудят подруги,
Ведь я не имею подруг.
С таинственной нежной подругой
Не мыслил я душу связать.
Я женщин заталкивал в угол
И там начинал осязать.
Их речи звучали как пенье
И звали к единству сердец,
А я, издавая сопенье,
Вытаскивал толстый конец.
Упорно желал я пробраться
К межножью, как к центру Земли.
Мне дамы могли отдаваться,
Любить же меня не могли.
Я девушек тискал жестоко
И грубо валил на кровать,
Теперь же курю одиноко,
И всем на меня наплевать.
А если б я был изначала
Любезный такой добрячок,
Сейчас бы жена подбежала
И выбила с воплем бычок.






                                                                                   Андрей Добрынин
Плеваться в лестничный пролет
Для мудреца всегда приятно.
Мотаясь, вниз летит слюна,
Внизу щелчок раздастся внятно.
Как рухнувший воздушный змей,
Теряющий по лоскуточку,
Слюна летит, пока щелчок
На этом не поставит точку.
Не так же ль человек летит
Стремглав из этой жизни бренной
Среди таинственных перил
И лестниц сумрачной Вселенной?
И сколько он ни измышляй
Систем, индукцмй и дедукций -
Он не замедлит свой полет
Средь мрачных мировых конструкций.
Но пусть меня творец миров
Почтением не удостоит -
Я не слюна, а человек,
Со мною так шутить не стоит.
Способен мой свободный дух
Развить такое напряженье,
Чтоб тяготенье прервалось
И обратилось вспять сниженье.
Пусть я о мировую твердь
Расплющусь и навек исчезну,
Но прежде оскверню того,
Кто мною плюнул в эту бездну.






                                                                                Андрей Добрынин
Я из гостей шагал домой поддатым
И вдруг услышал окрик:"Аусвайс!"
И вижу: у подъезда с автоматом
В немецкой форме топчется Чубайс.
Я произнес:"Толян, ты что, в натуре?
Ты братану, по-моему, не рад.
К чему весь этот жуткий маскарад?
Я тоже европеец по культуре,
Я тоже убежденный демократ".
Я на него глядел умильным взором
И повторял:"Борисыч, я же друг!" -
Но он залязгал бешено затвором
И закричал свирепо:"Хальт! Цурюк!"
Он отказался понимать по-русски
И только злобно каркал:"Аусвайс!"
И понял я: кто квасит без закуски,
Тому всегда мерещится Чубайс.
И кто жену законную обидит,
Кто в адюльтер впадает без проблем,
Тот в сумерках Борисыча увидит,
Эсэсовский надвинувшего шлем.
И коль ты был до наслаждений падок,
Теперь готовь бумажник и ключи:
Чубайс угрюмый, любящий порядок,
Расставив ноги, ждет тебя в ночи.
Чубайс в твоей поселится квартире,
Чтоб никогда не выселяться впредь,
И будет он в расстегнутом мундире
Твой телевизор сутками смотреть.
Он жрет как слон и в ус себе не дует,
Но если слышишь ты мои стихи,
То знай: он во плоти не существует,
Он свыше нам ниспослан за грехи.
И если в нас раскаянье проснется
И горний свет ворвется в душу вдруг,
Борисыч покривится, пошатнется
И страшный "шмайсер" выронит из рук.
Едва мы ближним выкажем участье,
Былые несогласия простив,
Как вмиг Чубайс развалится на части,
Зловонье напоследок испустив.


                                                                             Андрей Добрынин
И ближние носами тут закрутят,
Поморщатся и выскажутся вслух:"Небось  Борисыч снова воду мутит,
Ишь как набздел опять, нечистый дух".













                                                                                  Андрей Добрынин
Ты тучен, мой друг, и на вид нездоров -
По-моему, дело в избытке жиров.
Неужто тебе, по примеру иных,
Не жрать уже сочных свмных отбивных,
Ни водки не пить, ни портвейна "Чашма",
Поскольку они калорийны весьма?
Зачем ты вообще собираешься жить,
Коль сальце не можешь на хлебчик ложить?
Чтоб выбить из тела коварную хворь,
Себе ты наложницу срочно спроворь.
Посулами можно добиться того,
Но брань и угрозы - надежней всего.
В процессе нелегкой любовной игры
Из нашего тела выходят жиры,
Но можно ли это игрою назвать,
Коль рухнуть готова от тряски кровать?
Любовь - изнурительный, тягостный труд,
В постель, как в забой, слабаков не берут.
Во влажном забое меж девичьих ног
Стучит до рассвета мясной молоток.
Ты начисто за ночь лишишься жиров
И, словно пришелец из лучших миров,
Ты тихо плывешь в человечьей толпе,
И братьями кажутся люди тебе.
Пусть панцирь суровости носят они
И тем черепахе Тортилле сродни -
Ты благостно смотришь на жизнь черепах
Со слабой улыбкой на синих губах.
Жиры и здоровье - враги навсегда,
Здоровье, однако же, стоит труда,
Ты шаткой походкой похож на калек,
Но это здоровый идет человек.





                                                                                    Андрей Добрынин
                                                      Константэну Григорьеву
Бездарность нам никто не впарит,
Друзей мы выбираем сами.
Живет на свете русский парень
С оранжевыми волосами.
На вид он простоват, быть может,
Враги шипят - мол, недотепа,
Но так порой он песню сложит,
Что публике нельзя не хлопать.
Своим огромным обаяньем
Принес он многим дамам горе.
Он как фельдмаршальское званье
Несет фамилию "Григорьев".
Ежевечерне пьет он пиво
И отрастил уже животик.
Живет он скромно, но красиво,
Есть у него жена и котик.
Как выше я уже отметил,
Есть деньги у него на пиво;
Как выше я уже отметил,
Живет он скромно, но красиво.
Не знаю, что еще добавить,
Чтоб от волненья не завраться.
Он хочет выпить и добавить,
Чтоб сил для подвигов набраться.
За идеал куртуазии
Григорьев выстрадал немало,
Но ненависть буржуазии
Его вовеки не пугала.
Сегодня Константэн улыбчив,
Надувшись пивом, словно клизма,
Чтоб завтра биться втрое шибче
С противниками маньеризма.
Мы вновь его увидим в схватке,
В руке он держит наше знамя.
Враги тикают без оглядки
В животном страхе перед нами.
Они от страха гнусно блеют,
От ужаса пускают ветры,
И гордо наше знамя реет
Над рыжей головою мэтра.

                                                                                  Андрей Добрынин
Он стал железным командиром,
Ведет он массы за собою,
Чтоб лучшим куртуазным миром
Нам овладеть однажды с бою.














                                                                              Андрей Добрынин
На женщин я взираю - и гадаю,
Что сделал с их коленями Аллах?
Идут они, как утки приседая,
На вечно полусогнутых ногах.
С негодованьем я смотрю на это -
В подлунном мире никакая блядь
Вкус утонченный крупного поэта
Не вправе невозбранно оскорблять.
Терпели мы несчитанные годы -
Пора в себе нам граждан пробудить,
Чтоб впредь не смели женщины-уроды
С нахальным смехом мимо нас ходить.
Хочу я стать Всемирным Ортопедом,
Чтоб пациенток робких принимать
И со смешком, присущим людоедам,
Колени безобразные ломать.
А можно ставить вместо ног протезы,
Чтоб совершенной форма их была
И чтоб она от пятки и до среза
Мужские взоры пылкие влекла.
А можно женщин распластать на тверди
И на ноги им положить плиту,
И выпрямятся ноги, словно жерди,
Чтоб влечь мужские взоры за версту.
Наш долг - по капле выдавить урода
Из спутниц наших радостей и бед,
И то, что не доделала Природа,
Доделает Всемирный Ортопед.






                                                                                  Андрей Добрынин
Я по жизни шагаю на крепких ногах,
Я красавец, поскольку всегда при деньгах,
Ибо ведомо мне, что любому скоту
Деньги в женских глазах придают красоту.
Но, однако, скотом я стараюсь не быть -
Я считаю, что женщин не следует бить.
Посадить ей фонарь - ну какой в этом толк?
А с пособия снять - станет нежной, как шелк.
Потому не дерись - проявляй гуманизм.
Для любимой своей ты построй коммунизм,
Но всегда будь готов ее в задницу пнуть -
И пусть катится спину на фабрике гнуть.
Если будет рыдать - говори:"Отвяжись!
Я тебе обеспечил приличную жизнь,
Но тебе ведь возвышенных чувств подавай!
Не хотишь на завод, так к прилавку вставай".
Измотавшись за день от старушечьих дрязг
И в подсобке затем - от директорских ласк,
Будет класть она в сумку простые харчи
И по лужам домой добираться в ночи.
Выключать она будет сверлильный станок
И брести после смены, не чувствуя ног,
В провонявшее щами жилище свое,
Где сожитель-алкаш поджидает ее.
И поймет она вскоре, что счастье - в деньгах,
Но пускай поваляется с плачем в ногах,
Обметет волосами твои сапоги,
Без того же прощать ты ее не моги.
Между вами с тех пор установится лад:
Она будет ловить твой скучающий взгляд,
Отдаваться безропотно в позе любой
И во всех мелочах соглашаться с тобой.





                                                                                 Андрей Добрынин
Я ужасающе циничен,
Я просто нравственный калека.
Влюбиться может только дура
В такого недочеловека.
По счастью, дур у нас хватает,
Иначе мне пришлось бы туго.
Взирает на меня с восторгом
До славы падкая подруга.
Ей непонятно, почему я
Смотрю бессмысленно и трупно.
Ведь ей неведомо, что слава
Хорошим людям недоступна.
Ей не понять, как много нужно
Интриг, наушничества, лести,
Чтоб мог я прочно утвердиться
На нынешнем почетном месте.
Я лебезил и унижался,
Кивал, отвешивал поклоны.
Я знал, как достигают славы
И как с нее стригут купоны.
Теперь, прилипнув к разным фондам,
Засев в жюри различных премий,
Живу я в сытости и неге
И в наше непростое время.
Да, я изрядно потрудился,
И молодость в глазах угасла,
Но ты, малютка, не стесняйся,
Икру намазывай на масло.
И знай - нашла ты пониманье
В душе великого поэта:
Меня ты любишь за богатство,
И я хвалю тебя за это.





                                                                                   Андрей Добрынин
Эротических сцен повидал я немало,
Но, однако, им всем полноты не хватало -
Наслаждалось всегда исключительно тело,
Интеллект же поодаль слонялся без дела.
Помню, в Древнем Китае указывал некто:
"Человек есть ничтожество без интеллекта";
Ты всегда опасался скатиться в ничтожность,
А в любви существует такая возможность.
На иного посмотришь - болван, алкоголик,
А сношаться готов, извините, как кролик.
Почему б не поставить условьем соитья
Совершенье в науке большого открытья?
На худой же конец до начала услады
Поразгадывать можно с любимой шарады,
Доказать теорему, решить уравненье,
И тогда ты уже не впадешь в отупенье.
Если ты и в любви упражняешь свой разум,
А не просто ритмически двигаешь тазом,
То твой мозг увеличится резко в объеме,
А с такой головой не помрешь на соломе.
Должен разум участвовать в деле интима,
А иначе опустишься непоправимо
И, связав свою жизнь с недалекой девицей,
В нищете окочуришься полным тупицей.







                                                                                       Андрей Добрынин
Спланировать свой день не в силах до конца я,
Любимая меня осудит - ну и пусть:
Сегодня поутру на лире я бряцаю,
А если надоест, то с Роговым напьюсь.
Он чуток и раним, наш старый добрый Рогов,
И с другом он готов пропить последний рупь.
Напоминает он тех мудрых осьминогов,
Которые детей утаскивают в глубь.
Как славно с ним тонуть во впадине порока,
Где даже эхолот до дна не достает.
На суше к нам любовь безжалостно жестока,
Но сердца нам она на дне не разобьет.
Прощаемся мы с ним на Киевском вокзале,
Здесь нету тополей, но листья с них летят.
Быть может, навсегда нас с Роговым связали
То илистое дно и прелести наяд.
Сиреневый туман в мозгу его клубится,
И листья сквозь туман слетают с тополей.
Заставил он меня сегодня вновь напиться,
Но стал мне оттого лишь ближе и родней.
Сиреневый туман над нами проплывает,
И листья на перрон слетают с тополей.
Кондуктор не спешит - кондуктор понимает,
Что если поспешит - получит пиздюлей.







                                                                                            Андрей Добрынин
Я не могу никак понять,
На что вам сдался мой автограф.
Позвольте лучше вас обнять
И повести в кинематограф.
Я на ряду последнем там
Подвергну вас любовной муке,
Но вы вдруг закричите:"Хам,
Развратник, уберите руки!"
А на экране в этот миг
Пойдет трагическая сцена,
Однако ваш дурацкий крик
Весь пафос приземлит мгновенно.
Все станет выглядеть смешно,
И отомстить за крик нелепый
Вмиг почитатели кино
Сбегутся к нам толпой свирепой.
Подтянутые старички,
Интеллигентные старухи
Начнут нам наносить тычки,
Толчки, пинки и оплеухи.
Нас критики повалят с ног,
Сверкая яростно очками,
А дамы будут тыкать в бок
Отточенными каблучками,
Стараясь тыкнуть побольней,
Чтоб жертва глухо застонала,
И наподобье кистеней
Бить сумками куда попало.
Как два раздавленных клопа,
Мы перестанем шевелиться -
Лишь после этого толпа
Начнет с ворчаньем расходиться.
Коль в помещении темно
И рядом с вами в нем мужчина,
То все уже предрешено,
И крик есть признак дурачины.
Зачем о дружбе говорить
И щеголять красивым телом,
Коль не желаешь подтвердить
Свои слова реальным делом?


                                                                                          Андрей Добрынин
Как мало нужно для того,
Чтоб дружбе делом дать поверку:
На четверть шишечки всего
Пустить меня в свою пещерку.
Вы принесете много бед,
Толкуя о литературе,
Но голося, едва поэт
Захочет долг отдать натуре.
Корпел над фильмом режиссер
И сам порой рыдал в монтажной,
А выйдет просто сущий вздор -
Все осквернит ваш крик протяжный.
Над фильмом билась много лет
Большая творческая группа,
Но вы сведете все на нет,
Почуяв твердь мужского щупа.
Но для разнузданности всей
Всегда возмездие приходит,
Кино - не благостный музей,
И добрячки сюда не ходят.
Рукой, закованной в лубок,
Я не смогу вам дать автограф,
И это будет вам урок
Впредь уважать кинематограф.
И все ж я вас веду в кино,
Где превратят меня в калеку,
Ведь от того, что суждено,
Нельзя укрыться человеку.






                                                                                 Андрей Добрынин
                                                  Если обычный человек испражняется практически
                                ежедневно, то куртуазный маньерист - почти никогда.
                                                                                     Вадим Степанцов, из личной беседы.
Остановился жизни ход беспечный,
Когда болезнь вползла в меня тайком
И длинный тракт желудочно-кишечный
Стал завершаться полным тупиком.
И как бы я обильно ни питался
И ни глотал усиленно фестал,
Напрасно испражниться я пытался
И гадить совершенно перестал.
Хоть ничего в утробе не болело,
Но страх невольео начал разбирать:
С чего взялось мое простое тело
Все принципы природы попирать?
В "МК" наткнулся я на объявленье:
"Недорого налаживаю стул".
Ища недорогого исцеленья,
К тому врачу я вскоре заглянул.
Меня он долго щупал, стукал, слушал,
Но не нашел хворобы никакой.
Я все его воззрения разрушил
На тракт пищеварительный людской.
Тогда он посмотрел глазком циничным
(Ведь циники все наши лекаря)
И вдруг спросил:"А как на фронте личном,-
Ну, с дамочками, проще говоря?"
Я долго подбирал слова ответа,
Я говорить об этом не люблю.
"Ну сколько раз вы делаете это...-
Он сделал жест. - Ну, это - ай-люлю?
Я врач, вы не должны меня стесняться".
"Да я как все..."  "Так все же сколько раз?"
"Ну, раз пятнадцать... Может быть, шестнадцать...
Ведь я не молод - прежний пыл угас,,,"
"С одной партнершей?"  "Да, с одной партнершей".
"Шестнадцать раз?"  "Ну да, шестнадцать раз".
"Дружище, да у вас там просто поршень!
А за неделю сколько дам у вас?"


                                                                                       Андрей Добрынин
Меня беседа эта раздражала -
Ведь скромность украшает мужика -
И я ответил:"Как у всех, пожалуй -
Бывает редко больше сорока".
"Да вас пора показывать за плату,
Вас можно смело помещщать в музей!"
"Ну что вы, доктор, я как все ребята -
Вы посмотрите на моих друзей.
Вот Пеленягрэ - он умильно просит:
"Разок и на полшишечки всего",
А поутру в беспамятстве выносят
Красавицу из логова его.
Вот Степанцов - известно, что за птица:
Он женщин молча валит на диван,
И в ярости тогда с ним не сравнится
Владеющий гаремом павиан.
А вот Григорьев - вежлив, как профессор,
Зовет он даму верить и любить,
Чтоб после задыхаясь, как компрессор,
Ее всю ночь неистово долбить.
Порою, возбудившись на концерте,
Всех растолкав, бросается он в зал,
И я доселе не видал, поверьте,
Чтоб в зале ему кто-то отказал.
А сколько мест имеется в том зале?
И женщины на большей части мест.
Вот стольких женщин может он в запале,
Рыча и буйствуя, в один присест.
А Степанцов? Сейчас я на примере
Вам покажу способности его..."
Но доктор простонал:"Я верю, верю,
Не говорите больше ничего.
Вы не должны отныне удивляться,
Что в вас еда сгорает без следа -
Ведь организму надо подкрепляться
Для этого любовного труда.
И если в наслажденьях ты неистов,
То не взыщи - ты сам избрал свой путь.
Коль записался в орден маньеристов,
То впредь о дефекации забудь"


                                                                              Андрей Добрынин
Он помолчал, взглянул умильным взором
И произнес:"Ответьте мне, молю,
Как вы относитесь к таким конторам,
Где делают всем дамам ай-люлю?
Такую фирму я открыть замыслил,
Мне Жириновский обещал кредит.
А вас бы я в секс-тренеры зачислил,
Ведь лишний доллар вам не повредит.
Бывают дамы, коим плохо в браке,
У них вся щель почти что заросла,
Но в фирме половые забияки
Наладят их заросшие дела.
Мы все обогатимся в этой фирме,
Ценю я тех, кто ас в своем труде.
Таких самцов не отыскать ни в Бирме,
Ни в Таиланде,- вообще нигде..."
Я в гневе встал со скрипнувшего стула
И тихо молвил:"Я согласен - пусть
Вовеки у меня не будет стула,
Но принципами я не поступлюсь.
Пусть содержанка жирного купчины
Меня поманит суммою любой -
Я откажусь. Мы честные мужчины
И не желаем торговать собой.
Вы вашим предложеньем осквернили
Всех наших дам, небесных и замных.
Да, многих мы к сожительству склонили,
Но мы любили каждую из них.
Так не вводите нас во искушенье,
Иначе мы по морде вам дадим.
Да, мы обильно дарим наслажденье,
Но никому его не продадим".

.




                                                                Андрей Добрынин
Наши лица когда-то сияли -
В дни, когда на беду мы сдружились.
Друг на друга мы плохо влияли,
Потому и вконец разложились.
Научил я Григорьева квасить,
А Григорьев меня - материться,
Но такие пороки украсить
Не могли наши юные лица.
Нас разгулу учил Пеленягрэ,
В кабаках мы и головы сложим.
Степанцов приучил нас к "Виагре",
Мы теперь без "Виагры" не можем.
Оттого наши лица угрюмы,
Как лицо людоеда Бокассы.
Омрачают их черные думы,
И все время мы строим гримасы.
А зачем я их все-таки строю?
Низачем - это просто от нервов.
Снова душу я женскую вскрою
И сожру наподобье консервов.
Ну и что - разве стал я счастливей?
Разве низость кого-то спасает?
Нос, как прежде, лиловою сливой
На унылые губы свисает.
Так что нечего мне веселиться,
Совершив этот акт вампиризма.
Тяжко видеть мне глупые лица
Постаревших творцов маньеризма.
Тяжело мне глядеть с неприязнью
В их нахальные тусклые зенки,
Тяжело, как убийц перед казнью,
Зеркала поворачивать к стенке.





                                                                         Андрей Добрынин
Жизнь привлекательных красок лишилась,
Годы свое, очевидно, берут,
И сочиненье стихов превратилось
Из развлечения в каторжный труд.
Трудишься этак весь день над стихами
С изнеможением давним в кости,
Но трудно в мажровом тупице и хаме,
То есть в читателе, отклик найти.
Вот мой читатель: глаза его мутны,
Идиотизма печать на лице.
Он подавляет зевок поминутно,
Словно укушенный мухой це-це.
Вот он, шатаясь, бредет по проспектам,
Вновь умудрившись все деньги пропить.
Кто ему нынче послужит объектом,
Чтоб привязаться и в драку вступить?
Вот, растопырив шершавые лапы,
Он за старушкой по парку бежит,
А чуть попозже "Фашисты! Сатрапы!" -
Он в отделении злобно визжит.
Ну а когда, наградив оплеухой,
Из отделения выпрут его,
В нищий свой дом он плетется под мухой
И не щадит на пути никого.
Чем же такого проймешь остолопа7
Вот потому и приходится мне
Увеселять его рифмою "жопа"
И постоянно писать о говне.
Чувствую сам я свое разложенье,
Но у читателя денежки есть,
Вот и печатаю всякую хрень я -
Ту, что читатель захочет прочесть.
Вел он и раньше себя неприлично,
Но, прочитав моих книжек стопу,
Он мастурбировать станет публично,
Калом при этом швыряя в толпу.
Он призывать к революции станет
И к беспощадной всеобщей резне
И за собой население сманит -
Верят юродивым в нашей стране.


                                                                     Андрей Добрынин
Разве могло бы такое случиться,
Если б в стихах воспевал я добро?
Вскоре победой мятеж завершится
И меня выдвинут в Политбюро.
Буду курировать идеологию
И диссидентов нещадно карать,
Чтобы не смели писаки убогие
Наш идеал куртуазный марать.
Чтоб от Испании и до Японии
Наши идеи все заняли сплошь,
Чтобы народы, задумавшись, поняли,
Как маньеризм куртуазный хорош.
Если же Клинтон упрется в Америке,
Сидя на денежном толстом мешке,
То мой читатель шарахнет в истерике
Атомной бомбой его по башке.
И разольется степная растительность
Там, где когда-то царил капитал...
Как ни крути, а присуща решительность
Тем, кто мои сочиненья читал.
Кто же в читателя плюнуть посмеет?
Он допускал перегибы порой,
Но без него победить не сумеет
Наш куртуазный общественный строй.







                                                                             Андрей Добрынин
Ожидание выпивки может из всякого вытянуть душу,
Человек изнывает, словно кит, занесенный на сушу.
Все красоты земли у него вызывают зевоту,
Он скорей предпочел бы тяжелую делать работу.
Он качает ногой, озирается, чешет затылок,
А ведь где-то в подвалах стоят миллионы бутылок,
Кто-то цедит из трубки первач у себя на квартире,
Но гонец затерялся в огромном и яростном мире.
И невольно в мозгу нехорошие встанут картины:
Вот в пивную гонца красноглазые кличут мужчины,
Вот кричит он в ответ:"Кореша дорогие, здорово!"
Так бы в глотку и вбил ему это дурацкое слово.
Ну куда он идет, козыряя деньгами спесиво?
Жажду этих людей не залить и цистернами пива.
Сбережения наши он вздумал безжалостно ухнуть,
Чтобы эти уроды смогли еще больше опухнуть.
Надели же посланца ты резвыми, Боже, ногами,
Проясни его ум, научи обращаться с деньгами,
Пусть он помнит, как нам в ожиданье приходится туго,
И будь проклят гонец, обманувший доверие друга.









                                                                                 Андрей Добрынин
Однажды девушку я ждал у станции метро.
Подъехал толстый "мерседес" и приоткрыл нутро
И, пукнув, вылез из него владелец крупных сумм,
И внешность мерзкая его встревожила мой ум.
Он жирным потом оплывал, размякнув, словно воск -
Вытапливался из него, казалось, самый мозг.
Как из кастрюли убежать старается квашня,
Так циклопический живот свисал поверх ремня.
Всем жирным телом, как пингвин, вихлял он на ходу,
Меж пухлых щек таился рот, как геморрой в заду,
А настоящий зад его был до того велик,
Что мне Царь-пушка из Кремля припомнилась в тот миг.
Когда б бурхую был присущ хоть некоторый такт,
Не колыхал бы брюхом он своим движеньям в такт,
Шесть подбородков он бы скрыл под черной паранджой
И в темной комнате сидел, всему и всем чужой.
Не зря буржуев невзлюбил трудящийся народ -
Ведь он же видит, что буржуй - почти всегда урод.
Взять Березовского - и он, который всех умней,
Большеголов и суетлив, как черный муравей.
Любви не купишь, хоть потрать на это миллион,
Ведь эстетическим чутьем народ не обделен.
Он на буржуев посмотрел и говорит:"Мерси,
Таким уродам никогда не править на Руси".
Чтоб не могли буржуи впредь рабочих озлоблять,
В буржуи лишь красивых дам должны мы зачислять.
Такой буржуй покончит вмиг с бакунинским душком,
В постели все обговорив с рабочим вожаком.
И кто, увидев стройный стан на стройных же ногах,
Посмеет заикнуться тут о нормах и деньгах.
Коль вертит попкой капитал, имеет нрав живой,
То на тарифы всем плевать и кодекс трудовой.
Пусть красотой капитализм пленяет все сердца.
Блюди, буржуйка, красоту фигуры и лица,
А разжирев и подурнев, не осуждай народ,
Когда тебе он крикнет:"Прочь! Отныне ты - банкрот!"




                                                                           Андрей Добрынин
Хочешь ты Гитлером стать? Смелый ты малый, однако,
Гитлером стать нелегко - это тебе не Чубайс.
Помни: для этого ты должен прилежно учиться,
Мудрость фашистских наук вдумчиво должен познать.
Это позволит тебе в людях достоинства видеть,
Тех же, чье сердце черно, прочь отстранять от себя.
Много героев вокруг: вот линзоблещущий Гиммлер,
Геринг, браздитель небес, чистый душой Риббентроп.
Если же низкий Чубайс, масть у лисы одолживший,
Льстиво к тебе подползет - ты его прочь отгоняй.
Годен он только на то, чтоб, охраняя концлагерь,
Русских ленивых рабов палкой лупить по башке.











                                                                                Андрей Добрынин
Гитлера конный портрет ты в кабинете повесил,
Но через это ничуть ближе не стал ты к вождю.
Сделайся чище, добрей, искренней и благородней -
Фюрер тогда со стены сам улыбнется тебе.
Только достойных берут в светлое зданье фашизма,
И понапрасну туда хитрый крадется Чубайс.
Да, причинил он вреда русским немало, не спорю,
Но не идеи вождя к действию звали его.
Рыжей своей головой думал он лишь о наживе -
Думать о чем-то еще он никогда не умел.
Грабя тупых русаков, денег он нажил немало,
Но ни копейки не внес в кассу НСДАП.
Он по природе своей попросту мелкий мазурик,
Многие люди хотят вырвать кадык у него.
Если и вырвут - так что ж? Плакать фашисты не станут,
Дело он сделал свое - время пришло уходить.
Много примазалось к нам жуликов типа Чубайса,
Партия, дайте лишь срок, освободится от них.
Юноша! Честно плати взносы в партийную кассу,
В этих деяньях простых и познается фашист.









                                                                         Андрей Добрынин
Из дверей ресторана
Начала ты разбег,
Но нелепо и странно
Повалилась на снег.
Роковая картинка
В моем сердце навек -
Как большая снежинка,
Ты ложишься на снег.
Из кабацкого гама
Ты ушла налегке
В белой шубке из ламы
И с бутылкой в руке.
Ты в дверях отмахнулась,
Услыхав мой вопрос,
Но на льду поскользнулась
И расквасила нос.
Ты исполнила сальто,
Как больной акробат.
Тебя поднял с асфальта
Милицейский наряд.
И пока ты грузилась
В милицейский фургон,
Ты дралась, материлась
И ревела, как слон.
Я следил за огнями,
Что мелькали во тьме.
Только сумку с деньгами
Ты оставила мне.
Только пачку резинок
Неиспользованных,
Чтобы в ходе поминок
Надували мы их.
Надо выпить флакончик
И добавить чуть-чуть,
А потом и гондончик
Можно будет надуть.
Пусть летают резинки
Над столами друзей -
Мы справляем поминки
По любимой моей.




                                                                            Андрей Добрынин
Мой сон тяжел и беспокоен
И полон жутких сновидений.
Я устаю от них, как воин -
От продолжительных учений.
За мной гоняются маньяки
И обзываются обидно
И делают такие знаки,
Что даже выговорить стыдно.
Наваливаютя толстухи
И душат, душат телесами,
И я встаю с утра не в духе,
С больными, красными глазами.
Со смехом чахлые нимфетки
Мне демонстрируют мохнатку,
И я, как яблоко на ветке,
Клонюсь физически к упадку.
Я совершенно обессилел,
Мне с ветки хочется сорваться.
Меня видения бесили,
Но я устал сопротивляться.
Так изнуренному солдату
Огонь врага уже не страшен,
Так с криком падают орлята
С подточенных прибоем башен.
Они кричат, но не от страха -
Ведь им бояться надоело,
Они хотят вонзить с размаху
В седины вод седое тело.
Они хотят познать пучину -
И я хочу, избранник рока,
Познать бесстрашно, как мужчина,
Пучины блуда и порока.





                                                                                  Андрей Добрынин

Есть для сердца один непреложный закон -
Если сердце пытается вырваться вон,
Совершить, оборвавшись, последний прыжок -
Ты его удержать не пытайся, дружок.
Наша память, заполненная суетой,
Как холопка, отлична от памяти той,
Что живет в нашем сердце в подобии сна,
Но в последний наш час оживает она.
Слишком многое ты из былого забыл -
Те места, где был счастлив, и ту, что любил.
Твое сердце, срываясь в последний полет,
Вдруг закружит тебя и в былое вернет.
Ты внезапно вернешься к знакомым местам,
Ты не вспомнишь - ты просто окажешься там,
И овеет лицо, поцелуя нежней,
Возвратившийся ветер вернувшихся дней.
Все там будет родным - до мельчайшей черты;
С удивленьем великим подумаешь ты,
Что прекрасен был твой заурядный удел -
И ничком упадешь прямо там, где сидел.








                                                                                       Андрей Добрынин
По издательствам авторы ходят,
Но у них ничего не выходит,
То есть время от времени их издают,
Но вот денег нигде не дают.
По издательствам авторы ходят,
Но до них все никак не доходит,
Что издатель не друг, не помощник, а враг
И горазд лишь на тысячи врак.
Труд художника - каторга, жизнь - кутерьма,
И издатель об этом наслышан весьма,
Но от жалости он беспредельно далек,
Ибо любит лишь свой кошелек.
Он твердит:"Вздорожала бумага,
До банкротства осталось полшага",-
Сам же ездит кутить в Акапулько -
Вот такая занятная мулька.
Но подходит к финалу издателей век,
На расправу ведь крут трудовой человек,
Скоро встанет художников масса
На борьбу против вражьего класса.
Будет автор цениться тогда не за стиль,
Не за искренность чувства и прочую гиль,
А за верность руки и прицела,
То есть за настоящее дело.
Коль издателя жирного выследишь ты,
И завалишь его, и доставишь в кусты,
Где друзья тебя ждут с нетерпением -
Лишь тогда назовут тебя гением.






                                                                              Андрей Добрынин
Когда мы стали знамениты,
Стал разный люд вокруг ходить
И составлять подобье свиты,
Стараясь как-то угодить.
Но непросты мои потребы,
Мне трудно угодить сполна.
Не надо мне воды и хлеба -
Подайте мяса и вина.
Обильно мясо поперчите,
Чтоб жрал я жадно, словно зверь,
И потихоньку уходите,
И за собой закройте дверь.
Я не намерен вкусных трапез
Со всяким сбродом разделять,
Кто знает, как звучит анапест,
Зато не знает слова "блядь".
Бесспорно, тот в душе мерзавец,
Чья речь цветиста и легка,
Но кто дрожит, как жалкий заяц,
Перед стаканом коньяка.
Лишь отвратительный мошенник
И прирожденный ренегат
Хватается за пачку денег
И лишь потом - за женский зад.
Меня не трогает ваш ропот,
Все то, что днесь я произнес,
Мне подсказал житейский опыт,
Оплаченный годами слез.
Вы не подыщете ответа
На эту правильную речь.
Вы плавно соскользнете в Лету,
Стремясь и впредь себя сберечь.
Задумайтесь - как вы живете?
Слепые черви так живут.
О вас ни сказок не расскажут,
Ни даже песен не споют.
Я пожираю мясо с кровью,
Не забывая о вине.
Да, это все вредит здоровью,
Но это все как раз по мне.


                                                                                Андрей Добрынин
Бормочет в страхе и восторге
Вокруг столпившийся народ:
"Да, парень скоро будет в морге,
Но как он все же смачно жрет!"













                                                                         Андрей Добрынин
Перед голодом все мы нестойки,
Ты еще и не нюхал его.
Глянь, как роются люди в помойке,
Не стесняясь уже никого.
Спазмы тискают бедный желудок,
Выжимая томительный сок
И твердя, что большой предрассудок -
Отвергать из помойки кусок.
Эти люди привыкли к злословью,
Да и кто их считает людьми?
Будь как все, презирай на здоровье,-
Презирай, но сперва накорми.
Презирать, разумеется, проще,
Только ты не спеши презирать.
Человек превращается в мощи,
Стоит несколько дней не пожрать.
Вот и ты попоститься попробуй,
Чтоб узнать, как живет эта рвань,
Как навязчивый голод со злобой
Мертвой хваткой сжимает гортань.
Ничего, тебя голод не скосит,
А глядишь, через нескольк лет
Тебя даже никто и не спросит,
Хочешь этого ты или нет.







                                                                               Андрей Добрынин
Есть поэты, которые ездят все время,
К ним относится друг мой Вадим Степанцов.
Аполлон возложил на него это бремя,
Записав его в корпус особых гонцов.
Где-то люди живут удручающе мелко,
Их божественной сути приходит конец,
Но промчится в пространстве незримая стрелка,
И за нею свой путь устремляет гонец.
Не услышать иным, как свистят эти стрелки,
Помечая готовые пасть города,
Но Вадим в рюкзачок собирает безделки
И спасателем скромным стремится туда.
Временами враждебны ему обстоятельства,
Но настолько его убедительна речь,
Что всегда из-под жутких завалов стяжательства
Успевает он души живые извлечь.
Если где-то духовность приходит в упадок
И невежды глумятся над верой отцов,
То посланник небес восстановит порядок,
А зовется посланник - Вадим Степанцов.








                                                                         Андрей Добрынин
В синих прожилках, в подкожных комках целлюлита
Ноги толстухи пред взором моим вдруг повисли.
Я посмотрел на такое уродство сердито
И погрузился в привычные мрачные мысли.
Как она влезть ухитрилась на верхнюю полку?
Да и как спустится - тоже не очень-то ясно.
Знаю - сидит и бормочет себе втихомолку:
"Пусть я телесно дурна, но духовно прекрасна".
Что ж, утешайся нелепицей этой, толстуха,
И поглощай, как и ранее, центнеры корма.
Разве вместилищем быть для высокого духа
Может такая по-жабьи бугристая форма?
Знаю: в душе ты коварна, подла, кровожадна,
И подольститься ко мне не пытайся - не выйдет.
Кто красоту уничтожил в себе беспощадно,
Тот и в других, несомненно, ее ненавидит.
Вот почему я гляжу наподобие волка;
Вот почему перед тем, как сейчас ты проснулась,
Смазал я салом ступень для влезанья на полку,
Чтобы с нее ты всей тушей в проход навернулась.








                                                               Андрей Добрынин
Посталкогольные психозы
Мне несказанно надоели.
Мерещится такая пакость,
Что прям глаза бы не глядели.
Ума не приложу, что делать,
Какое тут придумать средство.
Зачем так быстро ты промчалось,
Мое безводочное детство?
Поскольку дети не бухают -
Им это мамы запрещают -
То жизнь их зависти достойна -
Психозы их не посещают.
Но дети постоянно хнычут
И своего не ценят счастья.
Гляжу на них - и временами
Не в силах в бешенство не впасть я.
О чем вы хнычете, мерзавцы?
Еще вы горя не видали,
А там наступит время пьянства -
И все, и поминай как звали.
От пьянства никуда не деться,
Коль ты самец и ходишь в брюках,
И растворится ваша личность
В бреду, в скандалах, в жутких глюках.
Так наслаждайтесь счастьем жизни,
Срывайте в детстве жизни розы!
Вам хныкать не о чем, покуда
У вас не начались психозы.






                                                                        Андрей Добрынин
Разливаются песни над морем,
И глупы эти песни настолько,
Что желудок мой раньше сжимался,
Словно рвотную пил я настойку.
Это пенье был вынужден слушать
Я практически круглые сутки,
И естественно, что в результате
Я слегка изменился в рассудке.
Я стараюсь иметь на кассете
Каждый шлягер явившийся свежий
И мурлычу под нос постоянно
Песни сладкие южных прибрежий.
Пусть меня от них раньше тошнило,
Но теперь-то уже все в порядке.
Нынче даже сладчайшие песни
Для меня недостаточно сладки.
Стал я бодрым, живым, энергичным,
С металлическим блеском во взоре.
Это сделали сладкие песни,
Что звучат постоянно на море.
Стал мой голос уверенно-громок,
Обзавелся я властной повадкой.
Канул в прошлое робкий писака,
Все слова говоривший с оглядкой.
Там же скрылись все мрачные песни,
Да и прочие там же исчезли,
И я слушаю сладкие песни,
Сидя в легком пластмассовом кресле.
Беспокоиться не о чем в жизни -
Если что-то тебя беспокоит,
Щелкни пальцами официанту,
И он все в лучшем виде устроит.





                                                                               Андрей Добрынин
Испареньями южная даль не размыта,
А волнами оплескана, ветром продута.
Воедино все сущее в ясности слито,
Словно мыслится все побережье кому-то.
И гора, что сомлела, окутана лесом,
И слоистою плотью осыпалась в море,
И несмелая дымная гроздь под навесом -
Есть всему свое место на ясном просторе.
Эта ясность покажется вдруг нереальной,
Словно мир - божества гармоничная греза,
И на камень оград, как на жертвенник скальный,
Ритуальной завесой взбираются розы.
В море ветер пускает пугливые блики,
К беспредельности рвется листва вырезная -
Сочетал их в гармонии некто великий,
Сокровенное слово во сне вспоминая.
Никакая утрата тебя не постигнет
И не будет страшна никакая опасность,
Коль в душе сокровенное Слово возникнет -
То, что даст тебе выразить здешнюю ясность.
                                                                                      1999
Поэт находится в странной роли -
Он, при амбициях всех своих,
Лишь пыльный фикус, стоящий в холле
Профилактория для слепых.
Решил, наверное, кто-то где-то,
С унылым тщаньем наш мир творя,
На всякий случай включить поэта
В состав мирского инвентаря.
Пылится фикус под низким кровом
Средь равнодушья и духоты,
Чтоб в учреждении образцовом
Имелось нечто для красоты.
Растенье дремлет под слоем пыли,
В неясных грезах текут года,
А мимо бойко снуют слепые
Без провожатых туда-сюда.



                                                                           Андрей Добрынин
Добрынин был поэт огромный,
А Пеленягрэ просто крупный -
На этой почве Пеленягрэ
Взрастил свой замысел преступный.
Он приглашал коллегу в гости
И там закармливал, как свинку,
Добрынин же, как все поэты,
Был рад пожрать на дармовшинку.
Но он не чувствовал подвоха
В гостеприимстве Пеленягрэ,
А песенник сладкоречивый
В его еду всыпал "Виагру".
Как он дошел до этой мысли,
Хитрец, заешь его подагра?
Шашлык-машлык и зелень-мелень -
Везде таилася "Виагра".
Вот говорят, что молдаване
Все простоваты от природы,
А я скажу, что очень редки
Такие хитрые народы.
Сравнятся с ними в прохиндействе,
Пожалуй, только эфиопы,
Да и не нынешние даже,
А те, что жили до потопа.
Добрынин, прежде хладнокровный,
Вдруг стал до женщин страшно падок.
Число любовниц возрастало,
Здоровье же пришло в упадок.
А он все поглощал "Виагру"
И вот дошел до приапизма,
Но если заимел такое,
То все, каюк, пишите письма.
Об этой гибельной хворобе
Не стоит думать как о чуде.
Все приаписты, несомненно,
Больные, конченые люди.
И тот, кто с завистью взирает
На фаллос, вечно утолщенный,
Пусть знает: перед ним страдалец,
На казнь судьбою обреченный.


                                                                                Андрей Добрынин
Томимый зудом приапизма,
Добрынин тратил силы в блуде.
Плевать хотел он на советы,
На то, что говорили люди.
Для приаписта труд любовный -
Гораздо больше, чем привычка.
Остановиться он не может
И догорает, словно спичка.
Так догорел поэт Добрынин,
И стал, заешь его пдагра,
Один поэт огромный в мире -
Виктор Иваныч Пеленягрэ.











                                                                                    Андрей Добрынин
С жутким хрустом толстуха по гальке идет,
И в глазах у толстухи ни проблеска нет.
Безобразье толстуху ничуть не гнетет -
Для нее это слишком абстрактный предмет.
При ходьбе сотрясается складчатый торс,
Ягодицы - как чаши огромных весов,
Из промежности лезет седеющий торс,
Выбиваясь из-под допотопных трусов.
Попирает чудовище гальку - хрусть-хрусть,
К шашлычкам по асфальту подходит - вжик-вжик.
Пусть потом она плюхнется в море - и пусть
Возмущенное море зальет Геленджик.
Всякий город, где терпят подобных толстух,
Этой участи горькой достоин вполне,
Ведь в толстухах поруган таинственный дух,
Ощущаемый в девушке, в ветре, в волне.
О бугристая, жабья, безмозглая плоть,
Вся в прожилках, ветвящихся вроде корней!
Я мечтаю булавкой тебя уколоть,
Чтобы сквозь эти складки пронять побольней.
И когда тебя эта булавка кольнет -
А ее окунул я в волшебный настой -
То в гляделках твоих та девчушка мелькнет,
Что тобою была и цвела красотой.







                                                                                               Андрей Добрынин
Чуть шевельнусь я - и кричу от боли.
Всему виной - избыток алкоголя.
Не рассчитал движение одно -
И вот лежу на койке, как бревно.
В боку при всяком выдохе недобро
Похрупывают сломанные ребра,
И только захочу вздремнуть чуток -
Боль прошибает, как электроток.
Я сам немыт, и все смердят в палате,
А сетчатые шаткие кровати
Придумал, верно, кто-то из СС -
Мы спим на них, согнувшись буквой "С".
А при кормежке весь кипишь от злости -
С такой-то дряни как срастутся кости?
Но ведь управы не найти нигде -
Вот так и жрешь перловку на воде.
Ты полагал, что ты - крутая птица,
Однако есть районная больница,
Пусть там леченье - пытка и страда,
Но там гордыню лечат без труда.
Пойду в сортир я мелкими шажками,
С курящими там встречусь мужиками
И, уловив их взгляды на лету,
Во всех глазах смирение прочту.
                                                                  1999
Известно, что мы все играем роль -
Кому какая в жизни выпадает,
Но ежели за нас возьмется боль,
То все наигранное с нас спадает.
Ты в роли избранной стяжал успех,
Но это только внешнее отличье,
И боль, придя, уравнивает всех,
Но тех - в ничтожестве, а тех - в величье.
Амбиции, претензии - пустяк
Перед нуждой в спасительном уколе,
И остается лишь простой костяк
Из мужества, терпения и воли.
Куда трудней не в спорах побеждать,
Не в бегство обращать чужие рати,
А до утра ни стона не издать,
Чтоб не будить соседей по палате.
                                                                      1999

                                                                                  Андрей Добрынин
Зря притязает на титло поэта
Тот, кто не в силах сочинить сонета,
Ведь только тот, кто знает ремесло,
Носить достоин славное титло.
Безрукий дурень отрицает это.
"Корпеть над формой - низко для поэта",-
Он повторяет - для него мало
Сонетных строчек строгое число.
Бездарность, хоть безмерно многословна,
К себе относится весьма любовно
И в перл возводит всякое вранье -
Хоть и дерьмо, а все-таки свое.
Дыши, поэт, размеренно и ровно,
Напрасный труд - оспоривать ее.

Фанаберии мало в простом человеке,
Принести ему радость - нетрудное дело.
Можно жарить, к примеру, при нем чебуреки,
Чтобы корочка в масле кипящем твердела;
Чтоб ему улыбались гречанки и греки,
Чебурека ворочая плоское тело,
Чтоб сто грамм наливали ему как в аптеке,
Если б крепости винной душа захотела.
Человек о своих забывает невзгодах,
Погрузив в золотое пузцо чебурека
Полукружья зубов и обкапавшись соком.
Вспоминает он вдруг, что приехал на отдых,
Что обжорство естественно для человека,
Что нельзя натощак размышлять о высоком.






                                                                       Андрей Добрынин

Заполнили весь мир своей игрой
На тростниковых дудочках сверчки;
На фоне звезд, над темною горой
Висят мутно-лиловые мазки.
Мне не понять, что означают те,
Начертанные кистью неземной,
Таинственные знаки в высоте,
Вращаемые медленно луной.
Магические кольца и крюки,
Пронзенные звездою кое-где,
Плывут в ночи подобием строки,
В осмысленной безмолвной череде.
Под ними бухта бликами кипит,
Беззвучного движения полна,
И тополя, вонзенные в зенит,
Окатывает отблесков волна.
И словно книгу моря и земли
Под звездами пролистывает бриз,
И словно знак внимания, вдали
На небо указует кипарис.
Как будто все возможно сочетать
В единый текст, коль подберешь ключи,
Коль сможешь эти знаки прочитать,
Под звездами плывущие в ночи.







                                                                                Андрей Добрынин
Как декорацию из-за кулисы,
Ночью увижу я домик с балконом -
В свете, что льется на три кипариса,
Мечутся бабочки в танце бессонном.
Мыши летучие вкось пролетают,
Трепетным летом наполнив округу,
С лету звезду ненароком хватают -
И выпускают, пища от испуга.
Света мазки на бетоне дорожек
Четко распластаны, как на картине;
Свет, что на тополь упал из окошек,
Резво взбегает по листьям к вершине.
А над вершиной луна проплывает,
Свет распылив по горе темнорунной.
В домике бриз занавески вздувает,
Словно одежды на девушке юной.
Слышатся смех и обрывки беседы,
Звоном сверчков отвечает округа,
И наплывает подобием бреда
Чувство утраты последнего друга.
Глядя на домик под шиферной крышей
С лунным сияньем, текущим со ската,
Чувствую я всю безмерность небывшей,
Но надрывающей сердце утраты.







                                                                                   Андрей Добрынин
По кипарисовой аллее,
Что к морю медленно спускалась,
В обнимку мы брели и млели,
Как отдыхающим казалось.
Я млел один на самом деле -
Вы лишь помалкивали злобно.
Освободиться вы хотели,
Но это было неудобно.
Я был директором в столице,
А вы - сотрудницей простою,
И вы, чтоб места не лишиться,
Решили мне отдаться стоя.
Вам было некуда деваться,
Уж так судьба распорядилась,
Что приходилось отдаваться,
А возражать не приходилось.
Я вас притиснул к кипарису
И в ходе суетливых фрикций
Сумел, под стать ночному бризу,
В природе южной раствориться.
Я принял в душу шум прибоя,
Цикад размеренные звоны,
И звезд миганье в гуще хвои,
И в море парус отдаленный.
Тот парус сквозь ночные воды
Плыл романтическим фантазмом...
И лицезрение природы
Вдруг обернулося оргазмом.
Я дико заревел в восторге
(Все псы откликнулись в округе)
И вырвал уд из вашей норки,
Мгновенно сжавшейся в испуге.
Ко мне вы протянули руки
И что-то забубнили жалко,
Но я, застегивая брюки,
Заторопился прочь вразвалку.
Не собирался я возиться
Со слабой женскою породой.
Да, через вас я смог добиться
Совокупления с природой.


                                                                                    Андрей Добрынин
Но мы за то сполна сочтемся:
Покуда отдыхайте вволю,
Когда же мы в Москву вернемся,
Я вас, пожалуй, не уволю.













                                                                                Андрей Добрынин
Фольга воды измята ветром
И бухта вся пршла в движенье,
А мы под соснами бульвара
Сидим и пьем вино "Улыбка".
Безвольные тела - на гальке
И суетящиеся - в волнах.
Мы улыбаемся друг другу,
Вдыхая запах теплой хвои.
Мускатный привкус мы смакуем,
Блаженно прикрываем веки
И видим из-под век вращенье
Тяжелой отблесковой лавы.
Вина друг другу подливаем
И после чокаемся молча.
К чему слова, когда полны мы
Благоволения друг к другу?
За будущее мы спокойны,
Мы знаем: скоро чебуреки
По специальному заказу
Нам приготовит грек радушный.
Мы с другом очень любим греков,
И всех людей, и эти сосны,
И эту скромную собаку,
Бредущую между столами.
Лень рифмой связывать все это,
Да и неправильно по сути,
Ведь счастье есть набор фрагментов
И не слагается в картину.
Нетривиальной этой мыслью
Спешу я поделиться с другом,
И друг, задумавшись надолго,
Затем берется за бутылку.
Должно быть, правильно сказал я,
Коль хочет выпить друг за это,
И, лязгнув дверью, из подсобки
Уже спешит к нам грек с подносом.
Но мы ему не просто платим
И отсылаем равнодушно -
Мы непременно потолкуем
С прекрасным этим человеком.


                                                                                Андрей Добрынин
Завидую я террористу Хаттабу:
Хотя и похож он на злобную бабу,
Хоть глазки его не умнее, чем птичьи,
Но все же Хаттабу присуще величье.
Ему удалось стать несметно богатым,
Втереться в друзья к мусульманским магнатам,
Он даже с великим Басаевым дружен
И срочно всему человечеству нужен.
Порой донимают тебя конкуренты -
Так пусть их Хаттаб разнесет на фрагменты,
Взорвет одного, помолившись Аллаху,
Чтоб все остальные обдулись со страху.
Он нужен военным -- как символ победы,
Он нужен спецслужбам - для тихой беседы,
Он нужен юстиции, нужен заказчикам
И служит востребованности образчиком.
Хаттаб в камуфляже - ну в точности жаба,
Но в мире имеется спрос на Хаттаба,
А вот на поэта такового нету,
Молись он хоть идолам, хоть Магомету.
Я тоже хочу стать директором банды,
Чтоб вырвать у недругов вспухшие гланды,
Пускай обо мне говорят, размышляют,
Когда же прославлюсь - пускай расстреляют.
Вы знать обо мне ничего не желали,
Но я заложу динамита в подвале,
И так вас тряхнет непосредственно в комнате,
Что вы меня, суки, надолго запомните.






                                                                            Андрей Добрынин

Упал на море тяжелый пласт,
Ящера гор громадный язык -
Мыс под названьем Идокопас,
Путь преграждающий в Геленджик.
Его обрывов слоистый срез,
Его курчавых лесов руно -
Все сглажено, стерто и смягчено
Розово-дымным светом небес.
Светится в небе узкая щель,
В красно-лиловом тает дыму.
Сверчок настраивает свирель,
Дремотной трелью встречая тьму.
С откоса летит на другой откос,
Вдоль всех перепархивает излук
Древесных дудочек светлый звук,
Чуждый людских восторгов и слез.
За миг, в который закат погас,
Домчатся трели певцов ночных
До самого мыса Идокопас,
Где друг неведомый слушает их.








                                                                                Андрей Добрынин
С тех давних пор промчался как будто век -
На геленджикском пляже я был первый человек.
Имел я скромный бизнес и был почти богат,
Велосипеды водные сдавая напрокат.
И водный мотоцикл, ревущий, словно танк,
И доски для виндсерфинга, и даже акваланг.
Я восседал в шезлонге от шума в стороне,
А денежки тихонечко стекалися ко мне.
Я с болью вспоминаю тот злополучный день,
Когда упала на меня внезапно чья-то тень.
Зевнул я заунывно и веки разлепил,
Тебя увидел над собой и сразу полюбил.
На пляже твоя внешность производила шок:
На коже золотящийся пленительный пушок,
Всех линий совершенство, стан гибкий, как лоза,
И темные, огромные, нескромные глаза.
Спросила ты о чем-то - и я, как психопат,
С шезлонга бешено вскочил, ответив невпопад.
Я начал суетиться, стараясь дать понять,
Что все твои желания намерен исполнять.
Увы, глупец, я взялся за груз не по плечу,
Не ведал я, в какой провал в тот миг уже лечу.
Всего, всего и сразу хотела в жизни ты,
А я противиться не мог веленьям красоты.
Хотела ты на лыжах взрывать морскую гладь,
Хотела украшения у греков покупать;
Хотела ты мой скромный автомобиль "Ока" -
Чтоб вдребезги его разбить, летя из кабака;
Купаться в акваланге, кататься на доске,
А вечером вовсю кутить в шикарном кабаке.
А я хотел улыбку сорвать с любимых губ
И был, как все влюбленные, необычайно глуп.
Да, глупостей в ту пору я делал без числа,
Но не слабела дурь моя, а с каждым днем росла.


                                                                               Андрей Добрынин
Меня пугал порою очередной расход,
Но целовала ты меня - и я урчал, как кот.
Чтоб выполнить желанье какое-то твое,
Я продал конкуренту подводное ружье.
Лиха беда начало - я так же промурлыкал
Все доски для виндсерфинга и водный мотоцикл.
Могло созреть желанье в тебе в любой момент,
И наготове денежки держал мой конкурент.
Любовью безрассудной пылая, как дикарь,
Я конкуренту за гроши сбывал свой инвентарь.
Я видел - к конкуренту теперь идет народ,
А я - не нужный никому осмеянный банкрот.
На геленджикском пляже я свой утратил ранг,
Один от роскоши былой остался акваланг.
Софрон Апостолиди, жизнелюбивый грек,
Был мой везучий конкурент и ловкий человек.
Любимую на море я часто видел с ним -
Теперь один лишь акваланг был козырем моим.
Пришел дружок с бутылкой и мне поведал он:
"Твою москвичку закадрил и трахает Софрон".
И ненависть к любимой тогда я ощутил,
И в глубине души залег коварства крокодил.
И пробил час возмездья! Явилась ты ко мне
И молвила:"Поплавать я хочу на глубине.
Прости засранку, котик, что долго не была,
Но как-то вдруг нахлынули различные дела.
Дай акваланг мне, котик - ведь мы с тобой друзья,
И в ресторан меня сводить тебе позволю я".
Изобразил я радость улыбкою кривой,
И на баркасе мы за мыс отправились с тобой.
В душе хвостом ударил коварства крокодил -
Ведь из баллонов воздух я заранее стравил.
В открытом море блики водили хоровод,
Свет колыхался, как вуаль, в бездонной толще вод.


                                                                               Андрей Добрынин
Пророчески-шутливо ты вскрикнула:"Тону!" -
И плюхнулась спиной вперед, и понеслась ко дну.
В тупом оцепененье я ждал примерно час
И лишь потом завел мотор и вспять погнал баркас.
Все видели, как в лодку садилась ты ко мне:
Пришлось собрать спасателей - искать тебя на дне.
Но донные теченья твой труп уже снесли -
Тебя искали целый день и все же не нашли.
А труп прибило к пляжу через четыре дня -
Я на рассвете там бродил, и ты нашла меня.
Раздуться ты успела до жуткой толшины
И на меня таращила гляделки из волны.
Белесые гляделки без проблеска ума.
Исчезла лживая краса - осталась суть сама.
Был водорослей полон разинутый твой рот.
Я крикнул:"Боже! Чем привлек меня такой урод?!"
Мне жизнь моя явилась загубленная вся,
И я накинулся на труп, в тоске его тряся.
Я крикнул:"Как ты смела закончить жизни цикл?!
Где доски для виндсерфинга, где водный мотоцикл?!
Где флот катамаранов, гда плата за прокат?!
Где золотые времена, когда я был богат?!
Верни мои былые безоблачные дни!
Верни мое имущество, обманщица, верни!"
Но ты была недвижна - недвижна и нема,
И я сошел, естественно, от ярости с ума.
Смешалось все былое в башке моей больной -
Теперь уже не помню я, спала ли ты со мной.
Я все соображаю, но по ночам не сплю -
Курортниц припозднившихся во мраке я ловлю.
Кричу, подкравшись сзади:"Выкладывай лавэ!" -
И бью доской для серфинга ее по голове.
Все действует совместно - мой крик, удар и тьма,
И дамочка, естественно, лишается ума..


                                                                         Андрей Добрынин
На море едет дама, полна ума и сил,
Назад же возвращается законченный дебил.
Не стоит огорчаться, коль так произошло,
Ведь дамочки используют порой свой ум во зло.
И коль рехнулась дама - невелика беда:
Такая никому уже не принесет вреда.












                                                                                    Андрей Добрынин
Гремит оркестр, и ветки клонятся
Над бледным личиком с тоскою:
Несут на кладбище покойницу,
Всю жизнь не знавшую покоя.
Она и в Турцию моталася,
Тюки тряпья везя оттуда;
И магазин держать пыталася -
"Фарфор, фаянс, стеклопосуда";
Она дружила с рэкетирами,
Не слишком много им давая;
Она вела обмен квартирами,
Старушек робких надувая;
Среди знакомых то косметику,
То гербалайф распространяла;
Несла такую энергетику,
Что даже время обгоняла.
Деньгу имея каждый день свою,
Она стремилася к тому же
Свою судьбу устроить женскую,
Найдя богатенького мужа.
Высокий жребий, в жизни выпавший,
Застал счастливицу на страже:
Богач, с утра уже подвыпивший,
Подсел к ней на канарском пляяже.
И злобного предпринимателя
Она заставила жениться...
Не уставали наблюдатели
Ее везению дивиться.
Удача эта беспримерная
У многих вызывала ропот.
Над этой женщиной, наверное,
Господь поставил некий опыт.
То был эксперимент Всевышнего,
Гомункул из волшебной колбы...
Но муж однажды выпил лишнего
И дал жене бутылкой по лбу.
Жизнь устремлялась к изобилию,
А прервалась на редкость глупо,
И осквернила все усилия
Брезгливая ухмылка трупа.


                                                                            Андрей Добрынин
И Бог не спас от этих крайностей,
Поскольку, рассуждая строго,
Судьба, сцепление случайностей,
Значительно сильнее Бога.













                                                                                  Андрей Добрынин
Заботы мира, здесь я не ваш,
Вот оно - все, что стоит иметь:
Бутылка муската, сыр и лаваш,
Чеснок, помидоры - добрая снедь.
И не найдется прочней преград,
Нас отделяющих от забот,
Чем дикие розы и виноград,
Образовавшие зыбкий свод.
Падает ветер в листву стремглав,
Тени текут по белой стене,
И предвечерний морской расплав
Лучами сквозь листья рвется ко мне.
А к ночи бессонный ветер морской
Бессвязной речью займет мой слух.
Пусть его речь и полна тоской,
Но эта тоска возвышает дух.
Лишь в одиночку стезю свою
В пространствах мрака можно пройти,
И я за мужество с ветром пью,
Которое нам так нужно в пути.








                                                                          Андрей Добрынин
Чем развлекаются джентльмены.
Коль выпадает день худой?
Да уж не бабами, конечно,
А выпивкою и едой.
Они жуют неторопливо,
Блаженно глядя на закат,
И попивают потихоньку
Благоухающий мускат.
Когда же в голове джентльмена
Вино произведет сумбур,
Откинувшись на спинку кресла,
Он начинает пер
От табака перерастает
Сумбур в полнейший разнобой,
И вежливо джентльмен заводит
Беседу вслух с самим собой.
И если ходом разговора
Джентльмен не удовлетворен,
То, даже чуть разволновавшись,
Учтивость соблюдает он.
И он учтивостью ответной
И пониманием согрет.
Так мало в людях этих качеств,
А иногда и вовсе нет.







                                                                                         Андрей Добрынин
Едва поэт увидит даму,
Как сразу подберется весь
И у него в районе срама
Начнутся жжение и резь.
Лишь срочное совокупленье
Его спасет от этих мук.
Его особое строенье -
Загадка для земных наук.
Оно-то и влечет поэта
Брать с ходу даму за корму,
И дамы понимают это
И снисходительны к нему.
Иначе он сердиться станет,
Кричать, как птица дубонос,
Ну а когда кричать устанет,
То разразится ливнем слез.
Затем кидается он в драку,
Схватив дубину или плеть,
И коль не сломит задаваку,
То может даже заболеть.
А он и так ведь от лишений
Похож на собственную тень;
Ведь то, о чем так просит гений,
Мужьям дается каждый день.
Так пусть же хоть от этой муки
Поэт окажется спасен
И пусть поношенные брюки
Без страха сбрасывает он.
Пусть даму наслажденья судно
Помчит на алых парусах,
Пусть будет ей светло и чудно,
Как ясной ночью в небесах.





                                                                                 Андрей Добрынин
Ждет луна переклички шакалов и сов,
Чтоб над морем взойти из-за горных лесов,
И та мертвая зыбь, что колеблется в нем,
На востоке засветится мертвым огнем.
Кто-то в зарослях что-то сухое грызет
И по морю свечение тихо ползет.
Этот свет с кудреватых изгибов резьбы,
На откосе торча, отряхают дубы.
Не смутив полнолунья зловещую тишь,
Среди звезд вдруг забьется летучая мышь
И метнется к лицу, словно черный лоскут...
Я отпряну - и вот он, обрыв, тут как тут.
Там на белых каменьях вздыхает волна,
Искры лунные словно всплывают со дна,
И смещается к западу передо мной
Область зыби светящейся вслед за луной.
Старый дом под дубами - в изломах теней,
Но другие изломы острей и грозней:
Ухмыляются трещины полной луне
Под плющом погребальным на светлой стене.
Скоро сбудутся злые заклятья луны
И обрушится берег в объятья волны
Вместе с живностью всею недоброй ночной,
Вместе с домом, деревьями, вместе со мной.







                                                                             Андрей Добрынин
Стихи мы пишем дни и ночи,
И цель простая перед нами:
Чтоб женщин ласковые очи
При чтенье полнились слезами.
Все деньги тратим мы на ручки,
Пеналы, ластики, тетрадки,
Чтоб женщин слабенькие ручки
От чувств тряслись, как в лихорадке.
Мы над стихом не понарошке
Сто раз слезами обливались,
Чтоб женщин худенькие ножки
Под грузом чувства подгибались.
Стихи сильнее, чем наркотик,
Лишь если чувство в них клокочет,
И женский выпуклый животик
Тогда о чувстве забормочет.
Сумели мы накал экстаза
Придать поэмам и поступкам,
И это было видно сразу
По женским пересохшим губкам.
Поэт сорвет цветы Венеры
На самых потаенных тропках...
Писать не буду, зная меру,
О гениталиях и попках.
Но если сладкая тревога
Войдет и в эти части тела,
Тогда любую недотрогу
Склонить к любви - простое дело.






                                                                                             Андрей Добрынин
В светящейся осенней дымке,
Елеем умягчавшей дали,
Слова любви, как невидимки,
Безостановочно летали.
Они вдруг проносились мимо,
Вам щеки ветерком овеяв,
К нам низлетевшие незримо
Из благосклонных эмпиреев.
Я только шевелил губами
В такт шуму лиственного свода,
А разговаривала с вами
Сама прелестная природа.
Она в уста мои влагала
Те доводы, из-за которых
Дорога наша пролегала
В цветную глушь, в дремотный шорох.
От речи ласково-мудреной
Головка ваша закружилась,
И на скамье уединенной
Непоправимое свершилось.
Я с фронта наседал и с тыла,
А вы лишь покорялись слепо,
Но это жизнь вас обольстила,
А на нее пенять нелепо.
Что толку сетовать и плакать
И на меня валить все это -
Теперь, когда дожди и слякоть
Сгубили ваше бабье лето?
Тараном плотского соблазна
Вас жизнь безжалостно пронзила.
Взгляните на меня бесстрастно -
Ведь мне такое не под силу.
С холодным взором, с миной мрачной
В стране любви я - чужеземец,
Гонимый всеми хмырь невзрачный,
Плешив, квадратен и приземист;
Писака - вечно без копейки,
Дворовой пьяни верный кореш...
Но жизнь свела нас на скамейке,
А с жизнью шибко не поспоришь.


                                                                                      Андрей Добрынин
Все это жизнь - лучи и дымка
В прорехах лиственного свода
И ваш растлитель-невидимка,
Красавец в облике урода.













                                                                                             Андрей Добрынин
Толпа в период разорения
На нас, поэтов, смотрит строго -
Ей все мерещится, что гении
Не трудятся, а тратят много.
Мы жизнь ведем недостохвальную,
                                        1)
Я этой истины не прячу  ,
Но иногда мы колоссальную
Приносим обществу отдачу.
Поэт в домашней тихой пристани
От жизни спрятаться не может,
И взгляд его, холодный, пристальный,
Людей чувствительных тревожит.
Он видит всю их подноготную
И он расстроен тем, что видит.
Начало грубое, животное
Он в людях люто ненавидит.
Толпа поэту не указчица,
И ей, что в скверне закоснела,
Он демонстрирует изящество
Души, а иногда и тела.
Толпа сперва слегка обидится,
Затем - возвысится душою;
Я сам поэт, и так мне видится
Мое значение большое.


-----------------------------------------------------------
1)
     Вариант: "И оттого я часто плачу".




                                                                                       Андрей Добрынин
Не умирайте прежде смерти,
Пускай вас беды одолели -
Мужайтесь все-таки и верьте
В мистические параллели.
К примеру, посетили бар вы
И получили там по роже,
Но Петр Великий возле Нарвы
Побоям подвергался тоже.
Он  свято веровал в победу,
Хоть находился в полной жопе,
А после забияку-шведа
Шутя гонял по всей Европе.
Таксисты ночью грабят пьяных,
И вас ограбили, к примеру,
Но Рим, разгромленный при Каннах,
В свой жребий не утратил веру.
На пепелище Карфагена
Судьба закончила все споры,
И разобьются непременно
Все хищные таксомоторы.
Глядите на экран устало,
Давно списав свои потери -
Как среди рваного металла
Хрипят в крови ночные звери.
Злодеев отскребут от жести,
Помчат в больницу торопливо...
Следя за сводкой происшествий,
Вы только улыбнетесь криво.
Там, где кромсают плоть хирурги
И с ними смерть играет в прятки,
Спасут ли краденые куртки,
Часы, бумажники, перчатки?
Вот так пришли для сбора дани
На Русь псы-рыцари когда-то,
Но сплющились в Господней длани
Их ослепительные латы.



                                                                                             Андрей Добрынин
Хочу иному врезать по скуле,
Хочу другому проломить башку,
А третьего хочу узреть в петле,
Качающимся тихо на суку.
И никого не хочется обнять,
Похлопать по плечу, прижать к груди...
Любовь и Дружба могут изменять,
Но Злоба ждет с улыбкой впереди.
Мы за руки возьмемся крепко с ней
И побежим через цветущий луг,
Пинками награждая всех людей,
Торчащих в замешательстве вокруг.
На косогор поднимемся степной,
Где нас простор необозримый ждет,
И хныканье побитых за спиной
Картине мира пряность придает.
Село расположилось под горой,
В котором масса пищи для огня,
И выгон с гомонящей детворой,
Давно заслуживающей ремня.
Но Злоба нежно скажет:"Погоди,
Не надо о рутине в этот миг" -
И мы замрем, следя, как впереди
В закатных тучах солнце прячет лик.
И, обновившись за какой-то час,
Мы вспять пойдем по пойменным местам,
И пустятся бежать, завидев нас,
Бездельники, слонявшиеся там.






                                                                                                            Андрей Добрынин
Ради денег ничто не позорно,
Ибо деньги есть мера всего.
Можно сняться в чудовищном порно,
Можно брата убить своего.
Если в фильме ты пользуешь лошадь
Или даже, к примеру, кота,
То, выходит, не сел ты в калошу -
Ты самец и другим не чета.
Если вдуматься - это похвально,
Что брательника ты замочил,
Ибо жить невозможно нормально,
Если рядом подобный дебил.
Ты - талантливый, умный красавец,
Ты со вкусом, со смыслом живешь,
А брательник был сущий мерзавец,
Над деньгами дрожащая вошь.
Он деньжонки копил втихомолку,
А тебе не давал ни гроша,
Но теперь он отъехал надолго,
И свободно вздохнула душа.
На помойку придется собраться
Как то за полночь с сумкой большой,
Чтоб потом сбережения братца
Тратить с толком, со вкусом, с душой.
Только сделать уборку в квартире,
Только с кафеля брызги стереть -
И с девчонками можно в квартире
Без помехи порнуху смотреть.
В развеселом попоечном гаме,
Между девичьих пухленьких тел
Сладко думать, что братец с деньгами
Обращаться совсем не умел.





                                                                                                Андрей Добрынин
Приятно похмельную одурь
Сквозь парк облетевший нести
И женщинам пышные оды
Неспешно слагать по пути.
И к женщинам в гости являться
С написанной одой уже
И там беззаботно валяться
По мягким коврам в неглиже.
В пучине хмельного веселья
Не зря утопал я вчера -
Пишу я бойчее с похмелья,
Гуляя по парку с утра.
Для творчества пьянство полезно,
А творчества польза в одном:
Отдаться художнику лестно
Всем женщинам с острым умом.
Да, женщины любят поэзы
И автора их, а к тому ж
За словом в карман я не лезу,
Когда появляется муж.
"Дружище, куда же ты делся? -
Кричу я, вставая с ковра. -
Я ждал тебя, ждал и разделся -
У вас тут такая жара.
На кухне водяра протухнет,
Пока ты гуляешь, старик!" -
И в глазках тирана потухнет
Свирепая ненависть вмиг.
Я потчую водкой супруга
И вижу с улыбкою вновь,
Как в жизни сплетаются туго
Стихи, алкоголь и любовь.
Настолько все это сплелося,
Что всюду, где пьянствовал я,
Качая рогами, как лоси,
Сидели ручные мужья.




                                                                                         Андрей Добрынин
Бывают вопросы - как ствол пистолета,
Здоровью и миру грозяшие так же.
"Не хочешь ли выпить?"- спросили поэта,
И он машинально промолвил:"А как же!"
Вернулся домой он под утро - без куртки,
В грязи, ухмыляясь пугающе криво,
Зато за ушами торчали окурки -
Он сам их туда заложил бережливо.
Он рухнул в чем был на семейное ложе,
Не слушая горестных стонов супруги,
Чудовищным храпом соседей тревожа,
Заставив собаку залаять в испуге.
Спят пьющие крепко, однако недолго,
От жажды поэт пробудился во мраке.
На кухне он пил и поглаживал холку
Несмело к нему подошедшей собаки.
Еще он не знал, что утеряна куртка,
Но чуял: потерь обнаружится масса.
Нашел за ушами он оба окурка
И тупо глядел на них около часа.
А после из глаз его хлынули слезы:
За что эта доля над ним тяготеет?
За то ли, что, слыша прямые вопросы,
Он ложью ответить на них не умеет?
За что все вокруг на него ополчились?
За то ли, что гений и ложь несовместны?
"Не хочешь ли выпить?"- к нему обратились;
Он мог бы солгать, но ответствовал честно.
Хотел бы он плавать в безбрежности лета,
Но падает в грязь, как подбитая птица...
Бываю вопросы - как ствол пистолета,
И нечем поэту от них защититься.





                                                                                             Андрей Добрынин
В крестец ударивший прострел
Нарушил ход рутинных дел.
Похоже, сильно осмелел
Исконный враг людского рода.
Объединились неспроста
Бессмысленная суета,
И в перспективе - нищета,
И эта мерзкая погода.
Но дробной поступью калек
Пускаюсь я в рутинный бег,
А в морду бьет колючий снег,
За суетливость наказуя.
Я бормочу под нос себе:
"Вот так находишь вкус в ходьбе",
А если кто толкнет в толпе,
То губы в бешенстве грызу я.
Да, боль пройдет когда-нибудь,
Житейский облегчится путь,
Но я уже успел смекнуть,
Что боль всегда не прочь вернуться.
Я в жизни лишь одно могу:
Быть осторожней на бегу
И не забыть, как мне в дугу
От всех толчков случалось гнуться.








                                                                                                    Андрей Добрынин
Я в метро недавно видел случай,
До сих пор в душе он как живой:
Сумочку дверями защемило
У красивой девушки одной.
Девушка бежала за вагоном,
Делая огромные прыжки,
А потом вдруг юркнула в туннеле,
Только лишь мелькнули сапоги.
Девушка кричала:"Помогите!",
А потом уж выбилась из сил -
В проводах ее закоротило,
Поезд ее грубо раздавил.
А ведь если б деньги не привыкла
В сумке эта девушка хранить,
То она ее бы отпустила,
И могло б трагедии не быть.
Вы себя, девчонки, берегите,
Потому что дороги вы нам,
Ваши деньги смело доверяйте
Нам, своим прикольным пацанам.








                                                                                       Андрей Добрынин
Что ты на женщину смотришь, товарищ?
Как говорится, попытка не пытка.
Так ты с подругою каши не сваришь,
К цели своей ты ползешь, как улитка.
Надо надуться и кровью налиться,
Грозно сопя, как дракончик восточный -
Пусть озлобленье в душе загорится
Против красавицы этой порочной.
Вспомни, насмешки, отказы, обиды,
Денежки все, что тебе улыбнулись,
И, как бычок на арене корриды,
Ринься на даму, рыча и сутулясь.
Натиска хочет надменная киска,
Пусть же получит все то, что хотела.
Вмиг начинай в нетерпении тискать,
Щупать и мять ненавистное тело.
Из недотроги ты должен, как скульптор,
Любвеобильную вылепить самку;
Трогая кнопки телесного пульта,
Должен любовную вызвать программку.
Чтобы найти вожделенную кнопку,
Трогай повсюду свою недотрогу:
Руку отнимет - хватайся за попку,
Выскользнет попка - ощупывай ногу.
Ты скомбинируешь прикосновенья
В код обоюдной любовной горячки -
И остановится сопротивленье,
И в ожиданье затихнет гордячка.
С кодом уже волноваться не надоть:
Код набираешь - будет стервоза
Автоматически на спину падать
И принимать откровенную позу.





                                                                                      Андрей Добрынин
В Краснодаре часто мы бываем,
Это город крупный и большой,
И всегда в "Джаз-клубе" там бываем,
Отдыхаем там своей душой.
А когда там Стелла выступает,
То прекрасней нету ничего -
Человек лишь тот не зарыдает,
Если сердца нету у него.
И вот так сидим мы и рыдаем,
Потому что есть у нас душа,
Но при этом все же понимаем,
Что житуха наша хороша.
          Припев:
Говорят, что счастье - это лишь химера,
Но у нас другое на уме:
Коля и Андрюха, Геныч и Валера
Счастье нам устроили к зиме.

Вновь мы на Кубани встретились с Андреем,
И опять нормально все пошло:
Все, чего мы хочем, мы теперь имеем -
Девочек, закуску и бухло.
Мы не посещаем никакую службу -
Все нам и без этого дают.
Потому и верим мы в мужскую дружбу
И не верим больше в честный труд.
Снова мы нормально начали питаться,
Снова стали много выпивать.
Вновь мы научились в девушек влюбляться,
Научились песни распевать.
А когда мы песни наши распеваем,
Об Андрюхе думаем всегда.
Мы ему все песни наши посвящаем,
Наша друба - это навсегда.
Ты уж извини нас, брат, за эти слезы,
Удержаться нам от них нельзя.
Не нужны нам деньги, почести и розы,
А нужны лишь добрые друзья.
              Припев:
Эх, Андрюха, нам ли быть в печали,
И гармонь свою не доставай -
Просто прикажи нам, чтобы мы сыграли,
Сам же лишь культурно отдыхай.
                                                               песни о Краснодаре - поездка в ноябре-декабре 1999 г.

                                                                                Андрей Добрынин
Пульсирующие звуки,
Которые бьют в упор,
Прыжки, воздетые руки -
Короче, полный н
Плюю на ваши ужимки,
На драйв дурацкий плюю.
Как на размытом снимке
Я вижу душу мою.
В молочных пятнах тумана
Там все застыло навек -
Уж так я устроен странно,
Такой уж я человек.
Фигуры женщин в тумане
И плоский берег морской -
Не вашей гитарной рвани
Нарушить этот покой.
Прости мне, Боже, презренье,
Но поздно в мои года
Никчемное оживленье
И ясность вносить туда.








                                                                                       Андрей Добрынин
Мой читатель, дрожи, холодей, негодуй -
Я поведаю много ужасных вещей:
Есть в Монголии червь под названьем "бхуржуй" -
Он скрывается средь исполинских хвощей.
Ибо много в Монголии этих хвощей;
Сам бхуржуй - как обрезок говяжьей кишки;
Он усажен скопленьями гнойных прыщей,
Там и сям меж которых торчат волоски.
Выгибается в скобку ослизлая мразь,
А потом  распрямляется - так и ползет ,
И уж если она на бархан взобралась -
Дальше катится вниз, приминая осот.
Весь лоснится бхуржуй, среди стеблей ползя,
Сам себя подгоняя толчок за толчком.
Все места, где его пролегает стезя,
Он стремится забрызгать зловонным дерьмом.
Мерзкий червь не имеет ни глаз, ни ушей -
Лишь один вислогубый прожорливый рот,
И коль чует тепло - хоть овец, хоть мышей -
То ползет на тепло и отравой плюет.
Может он переплыть Керулен и Онон,
Если где-то почует живое тепло.
По исконным монгольским понятьям бхуржуй
Воплощает в себе Абсолютное Зло.
Описал его первым писатель Ли Юй,
А потом это слово в Европу пришло,
Ибо поняли люди: бхуржуй и буржуй
Одинаково есть Абсолютное Зло.
До Москвы эти гады давно доползли,
В "мерседесы" залезли и ездят на них
И стремятся давить нас, хозяев Земли -
Тех, что ходят пока на своих на двоих.
Разве наш европейский буржуй не таков?
Ну конечно, таков, ибо он ядовит,
Изъясняется только посредством плевков
И при этом всегда безобразен на вид.
Наш буржуй точно так же духовно безглаз,
Точно так же духовного слуха лишен.
Но однажды напьется страдающий класс -
А он пьет, как известно, отнюдь не крюшон.


                                                                                      Андрей Добрынин
И утратит тогда свое действие яд,
И буржую уже не помогут плевки,
И по всем мостовым застучат, загремят
Трудовые, поношенные башмаки.
Коль буржуя настигнуть в обувке такой -
Лишь вонючая лужа останется там,
А другие пусть слышат со смертной тоской
Тяжкий топот, гремящий у них по пятам.












                                                                                                         Андрей Добрынин
Для нас пройти сквозь женское презренье -
Как сквозь зловонный, но целебный душ.
Он начисто смывает самомненье
И потому целителен для душ.
Ты думал, что духовные свершенья
И воспитанье светское к тому ж
Тебя спасают от пренебреженья
И отнимают шансы у втируш.
Однако же втируша торжествует -
Духовность для него не существует,
Но ведь она и дамам не нужна.
Весь дамский интерес - в материальном,
Лишь с этим пониманием похвальным
Тебе, дружок, победа суждена.
                                                             1999
Наш Орден не дремлет на важном посту,
А где же наш пост? Да считай, что везде.
Летали намедни мы тут в Элисту,
А завтра окажемся в Караганде.
Поездка задумана в город Балхаш -
Казахи и немцы там дружно живут,
И Орден настолько им нравится наш,
Что мы их не вправе не вставить в маршрут.
Хиреет степняк без хороших стихов,
Без них угасает суровый тевтон,
Однако наш Орден отнюдь не таков,
Чтоб бросил друзей без содействия он.
Я нежно гляжу на своих пацанов:
Как много нам вместе пришлось пережить!
Но если физически Орден не нов,
То все-таки сможет еще послужить.
Он сможет спасти от житейской тщеты
Великое множество умных людей,
И если наш путь устилают цветы,
То мы это все заслужили, Андрей.




                                                                                     Андрей Добрынин
Зачем ушла из жизни ты так рано,
А если так - зачем вообще пришла?
Зачем немолодого уркагана
До нервного ты срыва довела?
Зачем ты возражала не по делу,
Оспаривала все его слова?
Поэтому все время и болела
Его немолодая голова.
Ему не помогала даже водка
От этой заболевшей головы.
Не мог уже простейшую разводку
Он выполнить для коптевской братвы.
Он восемь лет ложил по тундре шлалы
И никогда не кланялся менту
Не для того, чтоб выносить скандалы
И трения различные в быту.
И вот в твоей груди зияет рана
И дым клубится около ствола...
Зачем ушла из жизни ты так рано,
А если так - зачем вообще пришла?!








                                                                                 Андрей Добрынин
Все новогодние подарки
Мне словно мертвому припарки,
Я принимаю лишь одно -
Родное хлебное вино.
Конфеты, фрукты и печенье
Во мне рождают отвращенье,
А вижу водочки бутыль -
И забываю про костыль.
Зачем костыль, зачем пилюли,
Коль вы стакан уже махнули,
Коль все и в теле и в душе
Пришло в гармонию уже?
Я пожимаю руку пылко
Тому, кто мне принес бутылку,
Я низко кланяюсь ему,
А иногда и обниму.
А обниму - так и ощупаю,
Но не с какой-то целью глупою,
А с затаенною надеждой
Найти бутылку под одеждой.
Зачем скрывать свои запасы?
Так поступают пидорасы,
А настоящий сильный пол
Все выставляет враз на стол.
Увидев эту батарею,
Я напиваюсь всех быстрее -
В мои года пора спешить
Как Данко, как Корчагин жить!
Во мне к вину моя приверженность
Вдруг родила самоотверженность -
Хочу я подносить снаряды
К орудиям на баррикады.
Все надо распатронить в крошево!
Что ждать нам в будущем хорошего?
Мозги людские угасают,
Зато везде дисплей мерцает.
Огонь открыть немедля надо -
Греми, родная баррикада,
Чтоб не пустить в Россию третье -
Буржуйское тысячелетье.


                                                                              Андрей Добрынин
За полсотни зеленых хотел обмануть меня друг,
Перед ним я, видать, не имею весомых заслуг,
Раз полсотни зеленых иль тысяча триста рублей
Оказались весомей сомнительной дружбы моей.
Да, чего в наше время за деньги нельзя предпринять!
Одного я хотел бы - маленько расценки поднять.
Или дружба поэта - товарец настолько гнилой,
Что сбывать ее надобно с рук поскорее долой?
Ну а ежели вдуматься - правильно друг поступил,
Что мог взять он с писаки помимо бумаг и чернил?
Глядь - а тут пятьдесят полновесных заморских монет!
Для каких-то сомнений и почвы тут, собственно, нет.
Так прощай же, дружище! Ты был, разумеется, прав,
Но такой у меня подозрительный, тягостный нрав,
Что подобныых друзей, воспитавших в себе правоту,
Безопасней, по-моему, впредь обходить за версту.









                                                                                                                  Андрей Добрынин
Мы с другом Коляном неделю бухали,
Мы выпили триста бутылок сивухи,
Но чем безобразнее мы опухали,
Тем ярче цвело просветление в духе.
Колян, приблатненный веселый бездельник,
Враждебный малейшей житейской заботе,
Профаном в поэзии был в понедельник,
Но начал в стихах разбираться к субботе.
Все то, что я создал в течение жизни,
Успел я ему прочитать за неделю.
Сказал он:"Херня происходит в отчизне" -
И злобно глаза у него заблестели.
Сказал он:"Возьми ты, к примеру, Чубайса -
Он все развалил и опять в шоколаде,
Но как ты, братан, над стихами ни парься,
Тебе не помогут кремлевские бляди.
На цирлах они перед Путиным ходят,
А лучших людей за людей не считают.
На джипы себе они бабки находят,
Тебе же на закусь и то не хватает.
Но ты не волнуйся - я понял теперя:
Поэзия - страшная сила, в натуре.
Пускай торжествуют кремлевские звери -
Мы скоро на ихней потопчемся шкуре.
Их всех ожидает глубокая жопа -
Та жопа зовется народным презреньем.
Андрюха, как только закончится штопор,
Пульни в них презрительным стихотвореньем.
Да так приложи, чтобы  долго чесались!
Я знаю, ты можешь,- мочи, не стесняйся!
Мы все с пацанами тогда обоссались,
Когда ты читал нам в пивной про Чубайса.
Колян помолчал, заглотнув полстакана,
И робко добавил:"Чтоб телки балдели,
Отдельно еще напиши про Коляна -
Про то, как мы классно с тобой посидели".




                                                                                                            Андрей Добрынин
Я был кандидатом наук
И членом Союза писателей -
За это дала мне страна
Жилищные льготы немалые.
И вдруг я на днях узнаю,
Что наши козлы-реформаторы
Все льготы списали в архив
И льготы отныне не действуют.
Какой же нам, собственно, прок
Тогда защищать диссертации,
Зачем становиться тогда
Талантливым крупным писателем?
Как все, я не очень любил
Изгадивших все реформаторов,
Но после таких новостей
Я их разлюбил окончательно.
Лишь тут я внезапно прозрел
И понял ужасную истину:
Средь нас, простодушных людей,
Повсюду живут реформаторы.
Живут они вроде как все,
Но лишь до известного времени,
Когда им дозволят крушить,
Курочить и грабить отечество.
А как от приличных людей
В толпе отличить реформатора?
На этот уместный вопрос
Я так вам отвечу по опыту:
Не надо его отличать,
Он сам ото всех отличается,
Поскольку мозолит глаза,
Все время торча в поле зрения.
Умение складно болтать
Присуще всем этим молодчикам,
Но главное, что их роднит,-
Лицо неестественно честное.
Кричу я народам земли:
Страшитесь их подлого племени,
Едва реформатор возник -
Смутьяна хватайте немедленно.


                                                                                                                 Андрей Добрынин
А несколько сот нахватав,
В фургонах везите их за город,
Свалите в глубокий овраг,
А сверху полейте соляркою.
А там уже как бы сама
Рука к зажигалке потянется,
А дальше бессильны слова,
Но будет воистину весело.












                                                                                                                                    Андрей Добрынин
Чужие сочиненья править,
Чужие строки исправлять -
Не может это нас прославить,
Но может греть и забавлять.
Коль ты мужчина и редактор,
А не мокрица и слизняк,
То ты прокатишься, как трактор,
По сочиненьям всех писак.
Красоты, образы, сравненья,
Что там и сям торчат, как хуй,
Выравнивай без сожаленья,
Без всякой жалости трамбуй.
И на открывшейся равнине
Ты захохочешь - потому,
Что возвышенья для гордыни
Здесь не найти уж никому.
Никто глумиться над собратом
Уже не сможет больше здесь,
И борзописцам нагловатым
Придется поумерить спесь.
Будь ты поэт или прозаик,
Будь ты лощеный сценарист,
Будь пишущий про мелких заек
Натуралист-анималист,-
Все на пространстве ровном этом
Постигнут суть моих идей,
Обласканы, как мягким светом,
Исконным равенством людей.






                                                                                                                 Андрей Добрынин
Я не донес до дому пиво
И умер с незалитой жаждой,
Но мир покинуть так красиво
Сумеет далеко не каждый.
В автомобильной круговерти
Я вдруг застыл оторопело:
Твое лицо, как ангел смерти,
Ко мне стремительно летело.
Как будто послано пульсаром,
Неслось небесное созданье,
Чтоб страшным сдвоенным ударом
Впечататься в мое сознанье.
Сломались ноги, сухо щелкнув,
И хрустнула грудная клетка -
Так грудью в бок седого волка
Борзая ударяет метко.
Исполнив кукольное сальто,
Лежал я, перекручен криво,
И кровь на противне асфальта
Беззвучно вытесняла пиво.
Тянул я руки к незнакомке
Из-под колес автомобиля,
Хоть ребер острые обломки
Насквозь мне легкие пробили.
Пусть клокотала кровь в трахее,
Пускай затапливала бронхи -
Я постигал любовь ахеян
К  губительнице-амазонке.
Вздохнуть пытался я напрасно,
Откашливаясь, брызгал кровью,
Но постигал, что смерть прекрасна,
Коль причиняется любовью.
Дозволь любви избрать орудье
И вид смертельного эксцесса,
На меч ли ты наткнешься грудью
Или на бампер "мерседеса".
Пусть я в пыли скончаюсь молча
Безродной, безымянной пьянью,
Но не вкусив ни капли желчи
Из чаши разочарованья.
Книго
[X]