Книго 

   -----------------------------------------------------------------------
   Avram Davidson. The Power of Every Root (1967). - О.Воейкова.
   Авт.сб. "Феникс и зеркало". СпБ., "Северо-Запад", 1993.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 3 October 2001
   -----------------------------------------------------------------------
   Карлос Родригес Нуньес,  офицер  муниципальной  полиции  Санто  Томаса,
сидел в частной приемной  д-ра  Оливеры,  раздумывая  о  своем  положении.
Может, ему вообще не следует здесь находиться? И  не  то  чтобы  именно  в
частной приемной: она, как правило, пустовала, и  лишь  в  течение  недели
вслед за большими праздниками  ее  обычно  заполняли  младшие  сыновья  из
процветающих семей, которые (младшие сыновья) посещали столицу федерации и
обходили ее библиотеки,  театры,  музеи  и  прочие  здания,  где  хранится
национальное наследие, а вовсе,  вовсе  не  las  casitas  [публичные  дома
(исп.)].
   - Перегрузка, сэр до Несомненно, просто  перегрузка!..  Горе  мне,
сэр доктор! Какая огромная игла! Право же... всего лишь  из-за  маленькой,
крохотной перегрузки?
   Врач мягко улыбался, произносил слова утешения и продолжал  набирать  в
шприц пенициллин.
   Все это не имело отношения к офицеру полиции Карлосу. По сути дела  это
не имело отношения и к младшим сыновьям из непроцветающих семей,  которые,
во-первых, во время праздников могли себе  позволить  посетить  разве  что
столицу округа (или, в лучшем случае, штата), а во-вторых,  не  обращались
по поводу вытекающих из этого осложнений к врачу, они  ходили  за  этим  к
curandero [знахарь (исп.)]. И тут Карлос подумал:  не  следует  ли  и  ему
поступить  так  же?  Нет...  Нет...  Социальный  статус   государственного
служащего, должностного лица может оказаться под угрозой  из-за  посещения
местного знахаря и кудесника.  Кроме  того,  общественная  приемная  врача
именно таковой и являлась: общественной. Если  его  здесь  увидят,  пойдут
слухи. Дон Хуан Антонио станет задавать вопросы. Дон Хуан Антонио был jefe
de policia [начальник полиции (исп.)], и Карлосу казалось, что в последнее
время в отношении начальника к нему не стало сердечности. Впрочем, Карлосу
казалось, что сердечности не стало и во всеобщем отношении к нему.  Он  не
мог  понять,  почему.  Он  был  очень  добрый  полицейский:  брал   только
традиционные  мелкие  взятки,  сильно  не  напивался,  давал   заключенным
сигареты. Часто.
   Он не мог понять, почему же, глядя на  него,  люди  внезапно  -  иногда
всегда  на   несколько   секунд   -   менялись,   становились   дьявольски
омерзительными. Лица их распухали, они казались ему  страшней,  чем  маски
moros [мавров (исп.)] и  judases  [соломенных  чучел,  сжигаемых  в  конце
Великого Поста (исп.)] во время  праздничных  шествий  в  детстве.  Воздух
сильно нагревался, голоса принимались хрипеть и бормотать гадости,  подчас
ему становилось трудно дышать. А голова...
   Большая овальная подкрашенная фотография старой доньи  Каридад,  матери
д-ра Оливеры, свирепо поглядела на него со стены. Губы ее изогнулись.  Она
нахмурилась. Карлос поспешно поднялся на ноги. Непредвиденная и совершенно
ничем не обоснованная враждебность  доньи  Каридад  оказалась  ему  не  по
силам. Он  протянул  руку,  собираясь  открыть  дверь  на  улицу,  но  тут
отворилась дверь, ведущая в глубину дома, и возле нее появился сам врач  -
он на миг удивился, но к нему тут же вернулась  обычная  учтивость.  Он  с
поклоном пригласил  Карлоса  в  кабинет.  Донья  Каридад  снова  выглядела
невозмутимо и бесстрастно, как всегда.
   Последовал обмен любезностями согласно правилам.  Затем  молчание.  Д-р
Оливера указал рукой на лежавшее на столе издание. "Я  как  раз  читал,  -
сказал он, - медицинский журнал. О  яйцах.  Современная  наука  так  много
узнала о яйцах". Карлос кивнул. Д-р Оливера сложил кончики пальцев вместе.
Он вздохнул. Затем встал и, всем видом выражая  сочувствие,  жестом  велел
Карлосу спустить брюки.
   - Ах, нет, сэр медико, - поспешил сказать оф - Нет-нет, это совсем
другое.
   У  д-ра  Оливеры  отвисла  челюсть.  Казалось,  он   колеблется   между
раздражением и замешательством. Карлос шумно вдохнул воздух, затем выпалил
залпом:  "У  меня   разламывается   голова.   У   меня   случаются   боли,
головокружения, у меня распухают глаза, у меня жжет в  груди  и  там,  где
сердце, тоже и... и..." Он остановился. Он не смог рассказать о  том,  как
менялись лица людей. Иди, например,  вот  только  что,  у  доньи  Каридад.
Нельзя с уверенностью рассчитывать на то, что д-р Оливера не проговорится.
Карлос начал давиться и попытался проглотить слюну.
   Выражение лица врача  постепенно  становилось  все  более  спокойным  и
уверенным. Он поджал губы и кивнул. "Желудок действует? - осведомился  он.
- Часто? Достаточно часто?"
   Карлосу хотелось ответить, что действует, но горло у него так еще и  не
пришло в порядок, поэтому раздался лишь неуверенный хрип. К тому  времени,
когда ему удалось сделать глоток, senor medico [господин врач (исп.)]  уже
снова заговорил.
   - Девяносто процентов телесных недомоганий, - сказал  он,  издавая  при
этом носом серьезные выразительные звуки,  -  возникает  из-за  того,  что
желудок действует с  недостаточной  частотой.  За  счет  этого  происходит
отравление  тела  и  организма.  Сэр  офицер  полиции  -  отравление!  Нас
интересуют результаты... Мы обнаруживаем... - он быстро повел  головой  из
стороны в сторону и воздел руки над головой, - что наблюдаются  боли.  Они
наблюдаются не только в области желудка, но  и,  -  он  стал  перечислять.
Загибая пальцы, - головы, груди, глаз, печени и почек, мочеточной системы,
верхней части спины, нижней части спины, ног. Сэр, ослабевает целиком  все
тело. - Он понизил голос, подался вперед, не то прошептал, не то прошипел:
"_Человеку недостает сил_..." Он  закрыл  глаза,  сжал  губы  и  откинулся
назад, ноздри его затрепетали, а голова мелко  затряслась  вверх-вниз.  Он
резко открыл глаза и вскинул брови: "А?"
   Карлос сказал: "Доктор, мне тридцать лет, до нынешнего времени я всегда
отличался отменным здоровьем  и  мог,  например,  поднять  железнодорожную
шпалу. Моя жена очень довольна. Когда бы  я  ее  ни  спросил,  она  всегда
отвечает: "Como no?" [Да, конечно (исп)]. А потом она говорит: "Ny, bueno!
[Ай, славно! (исп.)] Мне  _вполне_  хватает..."  В  общественной  приемной
закричал младенец. Д-р Оливера поднялся, достал ручку.
   - Я выпишу вам рецепт на отличное  лекарство,  -  сказал  он,  поставил
изящный росчерк и  написал  в  верхней  части  листка  крупным  витиеватым
почерком  К.  Родригес  Н."  Он  добавил  несколько  строк,  поставил
подпись, промакнул и отдал бумагу Карлосу.
   - По одной штуке перед каждым приемом пищи в течение четырех  дней  или
до тех пор,  пока  желудок  не  начнет  действовать  часто...  Вы  желаете
получить лекарство у меня или в farmacia? [аптека (исп.)]
   Карлос пал духом, но не утратил вежливости; он сказал: "У вас,  до
А... Ваш гонорар?"
   Доктор Оливера небрежно сказал: "Считая лекарство... десять  песо.  Для
вас как должностного лица. Благодарю вас... ах! А  также:  избегайте  яиц.
Яйца тяжело перевариваются, в них очень, очень большие молекулы".
   Карлос  вышел  через  частную  приемную.  Донья  Каридад  с  презрением
отвернулась. На улице двоюродные братья Эухенио  и  Онофрио  Крус,  грубые
ребята, лесорубы, подтолкнули друг друга локтями, усмехнулись.
   Он пошел через рыночную  площадь,  смутно  ощущая  запах  жарящихся  на
решетке свиных carnifas [котлеты (исп.)], спелых  фруктов,  дыма  горящего
дерева. Голова его, глаза и горло опять плохо себя вели. Он вспомнил,  что
Forestal [Лесное управление  (исп.)]  на  месяц  запретило  рубку  леса  в
качестве меры по сохранению и что он собирался присмотреть  за  возможными
нарушениями. Беззубая индеанка с босыми серыми ногами прошлепала мимо, жуя
кусочек жареной рыбы. Лицо ее скривилось, стало  огромным,  омерзительным.
Он закрыл глаза, споткнулся. Спустя мгновение ему стало лучше, и он  пошел
дальше вверх по лестнице крытого рынка в  excusado  [туалет  (исп.)].  Как
всегда он испытал легкое удовольствие  оттого,  что  не  пришлось  платить
двадцать сентаво за вход. Он закрыл дверь  в  кабину,  бросил  таблетки  в
унитаз, спустил воду. Сэкономил двадцать сентаво, потратил  -  выбросил  -
десять песо. На стене взошел новый урожай граффити. "Шлюха - мать  Карлоса
Родригеса Н." - гласила одна из надписей.  В  обычных  обстоятельствах  он
прочел бы ее безо всякой злобы и даже восхитился бы искусной  сдержанности
оскорбления: автор приписал ему две фамилии, хотя и свел одну  из  них  до
инициала, и таким образом  не  стал  утверждать,  будто  он  -  внебрачный
ребенок. Еще он, вероятно, подметил бы результаты введения  более  раннего
возраста обязательного поступления в школу, неприличные надписи на  стенах
писали все ниже и ниже.
   Но теперь... теперь...
   Ополоумев от  ярости,  он  с  криками  кинулся  на  улицу.  И  чуть  не
столкнулся со своим начальником, доном  Хуаном  Антонио,  главой  полиции.
Который посмотрел на него  со  странным  выражением,  ставшим  теперь  уже
привычным, и спросил: "Почему вы кричите?" И принюхался к его дыханию.
   Смирившись с этим дополнительным оскорблением, Карлос пролепетал что-то
насчет попрошайничающих на рынке мальчишек. Дон Хуан Антонио отмахнулся от
этих объяснений и указал рукой на противоположный край  рыночной  площади.
"Двадцать автобусов с учащимися средних школ и  колледжей  государственной
столицы  остановятся  здесь  перед  тем,  как   отправиться   дальше,   на
Национальный Съезд Молодежи. Что же,  мне  самому  регулировать  движение,
пока вы гоняетесь за попрошайками-мальчишками?"
   - Ах, нет, senor jefe! [господин начальник (исп.)]  -  Карлос  поспешно
отправился к автобусам, медленно въезжавшим друг за другом на  площадь,  и
стал направлять их движение к несколько ограниченному месту  для  стоянки:
остальное пространство  уже  заняли  торговцы  черной  керамикой  с  грубо
очерченными рыбами; коричневой  керамикой  с  написанными  на  ней  самыми
популярными женскими именами, птенцами попугаев, бананами из Табаско, ярко
раскрашенными стульями с плетеными сидениями; ананасами с надрезами, чтобы
была видна сладкая мякоть, обувью, сандалиями с подошвами из автомобильных
покрышек,  иконами  и  свечами,   rebozos   [шалями   (исп.)],   mantillas
[кружевными накидками  (исп.)],  кусками  деревенского  масла  грушевидной
формы, длинными узкими кусками жареной  говядины,  сотнями  разновидностей
бобовых, тысячами разновидностей стручкового перца, рубашками для  работы,
яркими  юбками,  пластикатовыми  скатертями,  патриотическими   картинами,
вязаными чепцами, сомбреро - безграничное разнообразие  латиноамериканской
рыночной площади;  он  окликнул  шофера  и  постучал  рукой  по  автобусу,
показывая,  что  ему  надо  чуть-чуть  подать  назад...  еще  чуть-чуть...
капельку...
   Бум!
   Следуя его указаниям, автобус столкнулся как раз с  новым  автомобилем,
принадлежавшим дону Пасифико, presidente municipal! [мэру  города  (исп.)]
Шофер выскочил из автобуса и стал ругаться, мэр выскочил из машины и  стал
кричать, студенты вышли из автобуса,  вокруг  собрался  народ,  с  воплями
примчался начальник полиции, сеньорита Филомена  -  пожилая  девственница,
тетка мэра - заорала, прижимая увядшие руки к увядшей груди; заголосили ее
многочисленные внучатые племянники и племянницы... Карлос  лепетал,  делая
неловкие движения руками,  а  этот  бычина,  начальник  полиции,  печально
известный как человек, которому недостает образования  и  который  склонен
громко публично критиковать полицию, он рассмеялся.
   Сборище превратилось в толпу, враждебную толпу, и люди в ней  постоянно
двоились, чтобы напугать и запутать  несчастного  офицера  полиции  своими
раздвоенными фигурами и жуткими лицами. Это был чудовищно.
   Люди всегда замечали, что тело Лупе существует совершенно независимо от
платья Лупе. Оно не нуждалось в его поддержке, не ссорилось  с  ним  и  не
силилось выскочить из него, - нет, крепкое гладкое приятное тело  заявляло
о своем присутствии и  о  своей  автономии  и,  как  само  платье,  всегда
оставалось чистым, милым и ярким. Может, другие и сомневались  в  верности
миловидной жены, но только не Карлос.
   Лупе оказалась лучше всего, что находилось на ranchito [маленькое ранчо
(исп.)] Родригес, однако там имелось еще много хорошего; по сути дела  оно
всем  было   хорошо.   Стены   из   тщательно   изготовленных,   тщательно
обработанных, тщательно уложенных крупных коричневых  кирпичей;  крыша  из
черепицы, которая никогда не трескалась, не соскакивала и не протекала.  В
деревянных клетках,  чирикая  и  напевая,  прыгали  с  насеста  на  насест
pajaritos [птички (исп.)],  уступавшие  в  яркости  красок  лишь  цветущим
растениям, рассаженным по маленьким горшочкам или жестяным банкам. Карлосу
и  Лупе  никогда  не  приходилось  покупать  кукурузу,  чтобы  приготовить
nixtamal [отварную кукурузу (исп.)], тесто для лепешек и тамалей [пирог из
кукурузной  муки  с  мясом  и  специями  (исп.)]:  они   выращивали   свою
собственную и таким образом обеспечивали себя  и  листовыми  обертками  от
початков, чтобы заворачивать и варить  в  них  тамали,  а  когда  высыхали
кочерыжки початков, из них выходило хорошее топливо. Там стояла  яблоня  и
большая высокая старая pinole [пиния (исп.)], снабжавшая их  серо-голубыми
орешками, чьи ядрышки слаще яблок. Козе  всегда  хватало  корма  вдосталь,
свинья  была  славная  и  толстая,  а  полдюжины  кур  избавляли   их   от
необходимости как-либо зависеть от рыночных торговок и  яиц  сомнительного
качества. Не последним в перечне прелестей ranchito стоял урожай мясистой,
агавы магуэй, из сока которой получалось aguamiel  [гуапаро,  тростниковая
водка (исп.)], а из ее смеси с более выдержанным и крепким madre de pulque
[неочищенным  пульке  (исп.)]  выходит   восхитительный   чистый   напиток
молочного цвета, а потому ни Карлосу, ни  Лупе  не  было  нужды  постоянно
посещать  засиженные  мухами  захудалые  и  убогие  pulquerias   [таверны,
торгующие пульке (исп.)], где пахло чем-то прокисшим.
   Детей у них не было, это правда,  но  ведь  они  всего  два  года,  как
женаты. Благодаря наблюдениям Карлос знал, что иногда  проходит  и  больше
времени, прежде чем начинают  появляться  дети,  зато  уж  стоит  родиться
одному, как следом пойдут другие в достаточном количестве.
   Ranchito  хорошее,  очень-очень  хорошее,  однако  существует  огромная
разница между положением должностного лица, имеющего сельскую  усадьбу,  и
положением крестьянина. Фигура Лупе с маленькими,  но  красивыми  изгибами
постарела бы раньше времени, стала бы жилистой, согбенной. Карлос носил бы
мешковатую  заплатанную  хлопчатобумажную  одежду  campesino   [крестьянин
(исп.)] вместо своих изящных габардиновых костюмов, т.е.  если  бы  только
потерял  работу.  Он  не  знал,  какую  одежду  носят  эти  несчастные  из
Мизерикордии, больницы для душевнобольных, обнесенной высокими стенами.
   Это учреждение,  давно  уже  перешедшее  в  руки  гражданских  властей,
изначально имело религиозное происхождение, и, вспомнив  об  этом,  Карлос
задумался над возможностью обсуждения своих проблем с местным священником.
Он недолго над этим  раздумывал.  Совершенно  верно,  Карлос  был  человек
верующий и носил на мощной своей груди целых два образка, не меньше. Верно
и другое: он никогда  не  ходил  в  церковь.  Это  занятие  для  женщин  и
стариков. К тому  же  служителям  отделенного  от  церкви  государства  не
полагалось  ни   подвергать   преследованиям,   ни   оказывать   поддержку
отправлению религиозных ритуалов. Помимо того, священник, этот добродушный
общительный человек, мог случайно сказать что-нибудь не то кому-нибудь  не
тому. Разумеется, опасаться, что он нарушит тайну исповеди, не приходилось
ни на минуту. Но это - кошмар, преследовавший Карлоса в последнее время  -
это не предмет для исповеди. Это не грех,  а  несчастье.  Он  уже  не  мог
просить у cura  [приходской  священник  (исп.)]  дружеского  совета.  Этот
достойный человек  часто  проводил  время  в  обществе  caciques  [касике,
крупный землевладелец, местный  заправила  (исп.)],  имевших  политическое
влияние. Достаточно  одного  сочувственного  замечания  в  адрес  "бедняги
Карлоса", и "бедняга Карлос" мог уступить свой служебный пост  племяннику,
двоюродному брату, зятю cacique - точная степень родства вряд ли имеет тут
значение.
   При этом слова предостережения дона Хуана Антонио до сих пор звучали  в
его мозгу.
   - Еще одна ошибка, молодой человек! Еще хоть одна!..
   Карлос моргнул. Он и не заметил, что ушел так далеко от города.  Позади
него слева возвышалась Священная Гора, высокий холм, на котором во времена
язычества стояла пирамида,  а  теперь  оттуда  доносился  нестройный  звон
колоколов небольшой церквушки. Позади него справа находился бетонный  круг
арены  для  быков.  Впереди  тропинка,  по  которой  он  почему-то  пошел,
оканчивалась развилкой. Правое ответвление вело  к  домику  его  тетки  по
матери,  Марии  Пилар,  женщины  с  сильным  характером,  которая   обычно
пользовалась его нечастыми  визитами  и  просила  починить  ей  крышу  или
прочесть молитвы, а иногда и то, и другое. Он не обнаружил в себе  желания
повидать Tia [тетю (исп.)] Марию П Уж, конечно, не теперь. Так почему
же он тут оказался?
   Левая тропинка, куда она ведет? Через  некоторое  время  по  ней  можно
дойти до крохотной деревушки Сан Хуан Баутиста. А до  того?  Она  довольно
долго тянется вдоль железнодорожных путей. Выходит к роднику. К  маленькой
речушке, которую часто посещают  прачки  и  залетные  художники-гринго.  К
различным участкам леса. К кукурузным полям. И к уединенному  дому  Исидро
Чаче, curandero.
   Карлос снял фуражку и вытер лоб. Осторожно огляделся по  сторонам.  Как
ни в чем не бывало, совсем как ни в чем не бывало. Далеко-далеко крохотная
фигурка пробиралась через поля, ведя осла с поклажей. Вполне возможно, что
на осле везут топливо, древесный уголь из незаконно  срубленных  деревьев.
Или, что куда проще, сами деревья. Что за наглецы эти ребята!  Но  человек
находился слишком далеко, да и к тому же с этим делом можно повременить до
следующего раза. На данный момент важно одно: что,  по  всей  вероятности,
его, Карлоса, никто не видит.
   Он снова надел фуражку. Затем по-прежнему, как ни в чем  не  бывало,  в
сущности даже смело, он свернул на дорожку, уходившую влево.
   Исидро Чаче  был  маленький  уродливый  жилистый  человечек  с  больным
глазом,  служившим  от  случая  к  случаю  предметом  тихих  настороженных
пересудов. Зрячий он у него или нет? Некоторые утверждали,  будто  зрячий,
будто на самом деле он может в один и тот же  момент  смотреть  глазами  в
разные стороны, как мул. Еще все заметили, какой популярностью  пользуется
Исидро Чаче среди женщин, несмотря на свое уродство.  И  не  только  среди
уродливых.  В  действительности  люди  слышали,  как  некая   Мама   Роса,
бесстыдница, утверждала: "Дон Исидро - бык, а остальные  мужчины  -  всего
лишь бычки! Да он и щедр к тому же..."
   Но у остальных мужчин имелись собственные тому объяснения. "Это все его
амулеты да любовное зелье", -  так  шепотом  гласило  единодушное  мнение.
Зачастую после таких бесед не один мужчина,  громко  похвалявшийся  своими
мужскими достоинствами в ходе разговора в  cantina  [таверна  (ам.-исп.)],
потихоньку отправлялся в одинокий домик за городом, где  одиноко  проживал
целитель, чье постоянное общество  составляли  лишь  попутай,  по  слухам,
родившийся еще до завоевания и говоривший на  всех  языках,  да  странного
вида пес, который не  говорил  ни  на  одном.  Однажды  кто-то  уж  совсем
заговорился и принялся утверждать,  будто  пес  этот  из  породы  нелающих
собак. Однако все знали, что отцом этого человека был  иностранец  (не  то
турок, не то лютеранин, не то гринго, не  то  еврей),  а  потому  подобное
заявление звучало еще более нелепо.
   Вполне очевидным казалось  такое  объяснение:  Исидро  Чаче  лишил  пса
способности лаять при помощи своего колдовства, чтобы показать,  до  какой
степени он не нуждается в предупреждениях собственной собаки. Пес даже  не
отличался свирепостью! Какой нормальный человек на всем белом  свете  стал
бы держать собаку с иной целью? От одного этого задрожишь!
   Тропа врезалась в выступ покатого холма и неспешно  тянулась  мимо  еще
крепких, но сильно заросших каменных стен, то  под  лучами  солнца,  то  в
тени. Может, тишина и не была там глубже,  может,  ему  просто  вдруг  так
показалось. Ему уже чуть ли не хотелось услышать недозволенный стук топора
и его однообразное эхо. Но  он  его  не  услышал.  Лишь  что-то  крадучись
перемещалось в подлеске. Потом он внезапно очутился  возле  дома.  Древний
попугай что-то пробормотал, пес поднял голову  и  равнодушно  опустил  ее.
Офицер полиции медленно подошел и уверенно оповестил о своем  присутствии.
Никто не откликнулся.  Откуда-то  донесся  высокий  слабый  голос,  не  то
говоривший  нараспев,  не  то  тихонько  напевавший.  Попугай  нахмурился,
внезапно превратился в двух нахмуренных попугаев, но это продлилось  всего
секунду. Карлос, пожалуй, приободрился, а вовсе не  наоборот...  казалось,
мощного воздействия curandero и его дома  достаточно,  чтобы  умерить  его
хворобу, какой бы она ни была. Он снова оповестил о  своем  присутствии  и
толчком распахнул дверь.
   В доме стоял полумрак (естественно, как и  положено)  и  запах  (вполне
отчетливый) дыма горящих дров, трав, рома и ряда прочих вещей, а среди них
- узнаваемый незамедлительно, с первого же раза - самого Исидро  Чаче.  Он
сидел на корточках на полу, напевая свою странную  песню,  разбрасывая  по
полу  разноцветные  семена  из  крашеной  тыквенной  бутыли,   разглядывая
образовавшийся рисунок в свете единственного солнечного луча, затем  опять
собирая семена, чтобы вновь  их  рассыпать.  Песня  его  внезапно  стихла.
"Abuelita [бабуля (исп.)] Ана должна  умереть",  -  сказал  он  прозаичным
тоном. Из слабого и высокого голос его превратился в вязкий и мощный.
   Карлос  весь  сжался.  Неужели  curandero  намеревается...   Потом   он
вспомнил, кто такая Abuelita Ана и успокоился. "Сколько лет ее помню,  она
все умирает", - сказал он. Бабушка Ана под двадцатислойными  одеждами,  ее
поднос с таблетками, целебными мазями, примочками и эликсирами;  пальмовые
ветви, четки и иконы, ее амулеты на счастье и ее патентованные лекарства с
изображениями и подписями  серьезных  бородатых  испанских  докторов...  и
прежде всего, ее длинные, толстые и грязные ногти желто-серого  и  черного
цвета.
   Исидро Чаче кивнул. "Я не давал ей умереть, - сказал он. - Но я  больше
не смогу этого делать. Быть может, сегодня... Быть может, завтра...  -  Он
пожал плечами. - Кто знает?"
   - А как вы себя чувствуете, Сэр Целитель?
   - Я? Очень хорошо. Господь и святые любят меня, - он усмехнулся.
   Карлос вспомнил,  что  он  -  полицейский,  а  к  славным  обязанностям
полицейского никто не относится с  презрением,  и  сказал:  "Надеюсь,  вас
никто не беспокоил".
   Знахарь широко раскрыл оба глаза, и  больной,  и  здоровый.  "Беспокоил
_меня_? Да кто бы посмел? - сказал он, - вот _вас_ кто-то беспокоил".
   Взгляд Карлоса Родригеса Нуньеса  з  Он  вздохнул,  и  этот  вздох
перешел в рыдание. Не вполне владея голосом, он поведал целителю  о  своих
бедах... какие жуткие голоса ему слышатся, какие жуткие видятся лица,  как
болит тело и голова, как она кружится, как двоится у него  в  глазах,  как
недружелюбно и враждебно относятся к нему люди и - наконец - как он боится
потерять работу.
   Если не хуже того.
   Выражение  лица  curandero,  слушавшего,  кивая  головой,   не   сильно
отличалось от выражения на лице доктора Оливеры. "Pues  [так  (исп.)].  Не
думаю,  чтобы  в   данном   случае   мы   имели   дело   с   последствиями
непочтительности, - неторопливо, как бы размышляя, произнес он.  -  Вы  не
охотник, не лесоруб, вряд ли вам  случалось  оскорбить  Олений  Народ  или
Маленький Народец... а даже если и  так,  они,  как  правило,  мстят  иным
образом.  Повторяю:  _как  правило_.  Но  -  пока  что  -  мы  не   станем
останавливаться на этом".
   - Так что же? Сглаз? Много приходится слышать чепухи по этому поводу. В
сущности, взрослые люди крайне  редко  оказываются  жертвой  Сглаза;  кого
действительно нужно беречь, это детей...
   Он оговорил различные возможности, не обошел и расстройства желудка или
его неспособность действовать  с  необходимой  частотой,  недомогание,  от
которого, у него, Исидро Чаче, имеется множество  отличных  трав.  "Но,  -
возразил полицейский, - дело не в этом, уверяю вас".
   Чаче пожал плечами: "Ну, а что вы сами предполагаете?"
   Тихим-тихим голосом Карлос пролепетал: "Колдовство. Или яд".
   Чаче  медленно  печально  закивал.  "Восемьдесят   процентов   телесных
недомоганий, - согласился он, - происходит по одной из этих двух причин".
   - Но кто?.. Но почему?..
   - Вы говорите, как идиот! - рявкнул знахарь. - Вы - офицер  полиции,  у
вас сто тысяч врагов, и у каждого сто  тысяч  причин.  _Почему_  не  имеет
большого значения, а вот _кто_: знание об этом пригодилось  бы,  тогда  мы
смогли бы наложить встречное заклятие, но и это не главное. Мы _не_  знаем
_кто_, нам известно только о _вас_,  и  именно  _вами_  мы  должны  теперь
заняться.
   Карлос робко промямлил: "Я понимаю. Понимаю".
   Он смотрел,  как  Чаче  снова  рассыпает  зерна,  делает  ему  guardero
[амулет] из ракушек,  камешков  и  клочков  ярко-красной  шерсти,  как  он
окуривает его удушливыми травами и кадит над ним ароматическими смолами, и
совершает  прочие  знахарские  ритуалы;  в  завершение  указаний  целитель
предупредил его  о  необходимости  соблюдать  осторожность  во  всем,  что
касается еды и питья.
   В отчаянии офицер полиции вскинул вверх голову и руки. "Будь у человека
хоть тысяча глаз, все равно его можно отвлечь на необходимое время:  стоит
мне на секунду отвернуться в cantina, и кто-нибудь подбросит  мне  щепотку
чего-нибудь в еду или в питье..."
   - Значит, употребляйте в пищу только еду, приготовленную вашей женой, а
что касается питья, я дам вам небольшой амулет, который будет охранять для
вас ром или агуардьенте.
   На вопрос о размерах гонорара Чаче ответил расплывчато и  сказал  лишь,
что стоимость первого визита составит двадцать песо, включая оплату за оба
амулета. Он велел, чтобы Карлос пришел снова через три дня. Тот  удалился,
унося с собой новую уверенность и старый страх. Запах  магических  курений
все еще стоял у него в ноздрях, но постепенно к  исходу  дня  его  сменили
другие.
   Все кругом окуталось дымкой. Вопреки увещеваниям властей от имени науки
и патриотизма безграмотные  мелкие  фермеры  и  люди  с  индейских  ejidos
[общинные поля и выгоны (исп.)], чьи земли кольцом окружали муниципальные,
начали, как и каждый год, жечь поля и густой кустарник, готовясь  к  сбору
кукурузы. Пожалуй, orestal выбрало не лучшее время, чтобы запретить  рубку
и сжигание леса без разрешения: на любом расстоянии трудно  отличить  один
дым от другого, а ночью разобрать,  где  какой  ко  Наступило  время,
когда страна как бы возвращалась к эпохе язычества; в  любой  час  повсюду
виднелись костры, и зачастую какое-нибудь растерянное напуганное  животное
обнаруживало, что оно отрезано, окружено со  всех  сторон,  и  погибало  в
огне. Однако Карлос предоставлял заботиться об этих преступлениях  против,
скажем, оленьего народа, индейцам-преступникам и curandero.
   Над городом и ближайшими его окрестностями повисла иная,  более  легкая
дымка. Она возникала дважды в день,  ранним  утром  и  в  сумерках:  дымка
сгорания дерева и угля, к  которой  примешивался  слабый,  но  характерный
запах маисовых лепешек, жарящихся  на  сковородках;  он  напоминал  об  их
слабом, но характерном привкусе. И о том, как жарящие  их  женщины  делают
руками: "шлеп-шлеп-шлеп".
   Карлос теперь больше любил  темноту.  Он  не  видел  в  ней  враждебных
искаженных лиц. Он видел меньше предметов, и поэтому меньшее их количество
зловеще двоилось, тревожа его. Если бы еще эти нерегулярные боли и мучения
шли в это время на убыль... Кажется, они притихли,  слегка.  Но  слегка  -
недостаточно. Может, благодаря тому, что проделал curandero  Исидро  Чаче,
они еще сильней  утихнут.  Среди  сгущавшейся  темноты  Карлос  торопливо,
украдкой, опустился на колени и быстро прочел короткую молитву,  взывая  к
La Guadalupana [Божья Матерь Гуаделупе (исп.)].
   Он думал о том, что в конце концов полное  имя  его  жены  -  Мария  де
Гуаделупе.
   - Tu cafe [твой кофе (исп.)], - сказала она и сразу же, как  он  вошел,
стала его наливать, горячий, крепкий, сладкий. -  Tu  quieres  una  torta?
[Хочешь лепешку? (исп.)]
   Сначала он обращался с ужином осторожно. Однако было похоже, что в этот
вечер горло не станет ему никак препятствовать, несмотря на расстроенное у
него чувство вкуса, за счет которого ему почудился странноватый привкус  в
еде. Потом, когда она уже заканчивала мытье посуды, он подошел и обнял ее,
одна рука обвилась вокруг  талии,  другая  легла  на  грудь;  он  нежно  и
задумчиво прикусил ей зубами кончик уха. Как обычно,  она  сказала:  "Como
no?" [Да, конечно (исп.)]
   Но не сказала вслед за этим: "Ay,  bueno!"  [Ай,  славно  (исп.)],  как
делала всегда. А еще вслед за этим, огорчившись из-за неудачи и утомившись
от отчаяния, он принялся думать о другом, и в голову ему пришла мысль.
   Конечно  же,  если  ему  удастся  сделать  потрясающий  ход,   например
арестовать для разнообразия кого-нибудь помимо бузотера-burracho  [пьяницы
(исп.)], конечно же, это восстановит столь сильно  поколебавшееся  доверие
департамента полиции, то есть дона Хуана Антонио. По крайней мере, так  он
рассуждал. У него имелось смутное подозрение, что план  этот  не  является
совершенством, и, если внимательно над ним поразмыслить, в  нем,  пожалуй,
вскроются недостатки. Но ему  не  хотелось  так  уж  внимательно  над  ним
размышлять: слишком это большое усилие, чересчур много голосов, бормочущих
гадости, отвлекая и тревожа его, а кроме того, если он откажется от  этого
плана, зачем тогда вообще вставать? Боли усилились, и он понимал,  что  не
сможет уснуть снова. Значит, надо встать, а  раз  так,  ничего  больше  не
остается, как выйти из дома.
   А потому надо все-таки попытаться осуществить этот план.
   Он встал, оделся, застегнул ремень с кобурой,  проверил,  на  месте  ли
фонарик, и вышел на улицу.
   Ничто на горизонте не возвещало о приходе зари. Огромные  белые  звезды
сверкали в черном небе. Он принялся искать самую огромную из них,  Венеру,
припомнив рассказы о ее значительности  во  времена  прежней  религии,  до
завоевания, однако то ли она еще не взошла и не стала утренней звездой, то
ли он не там искал, то ли ее загородило какое-нибудь дерево или хлом...
   Фонарик ему пока не понадобился, ведь он знал здесь все дорожки так же,
как собственный дом или собственную жену. Знаком ему был и  пень,  который
вдруг... но не так, чтобы неожиданно... начал злобно  хрипеть:  "Carlo  el
loco. Carlo el loco [Карло - сумасшедший (исп.)].  Скоро  ты  окажешься  в
Мизерикордии. Ja ja! Loco Carlo! [Ха-ха! Сумасшедший Карло (исп.)]"
   Офицер вытащил револьвер, потом засунул его обратно. Без сомнения, пуля
тут не поможет. "Погоди, - сказал он. -  Как  только  станет  светло  и  я
справлюсь с  прочими  обязанностями,  я  вернусь,  разрублю  тебя,  оболью
petroleo [бензином (исп.)] и сожгу. Погоди".
   Пень тут же смолк и попытался спрятаться в темноте. Но Карлос прекрасно
знал, где именно он находился; он пошел дальше, думая о нем и угрюмо тряся
головой. Он напряг слух, но шума,  который  он  рассчитывал  услышать,  не
было. Конечно, злоумышленники занимались своим самобытным делом  за  много
километров  отсюда,  на  лесистых  склонах   Охотившиеся  на   оленей
браконьеры обычно прочесывали каждый участок вдвоем; один  из  них  держал
яркий фонарь, который привлекал и завораживал зверя, а  второй  стрелял  в
него, пока тот стоял, выйдя из укрытия. Одному человеку  вполне  под  силу
унести половину оленьей туши. Таким браконьерам не  нужны  ни  дороги,  ни
тропинки на пути туда или обратно; бесполезно пытаться их поймать.
   Дело,  однако,  обстояло  иначе  с  лесорубами,   этими   расхитителями
природных ресурсов и национального наследия, лишавшими  холмы  покрывающих
их лесов и тем самым подвергавшими их эрозии! Чем дольше он о  них  думал,
тем яснее осознавал, какое зло  причиняют  их  преступления.  Более  того,
подумать только, как безобразно они  мошенничают  даже  в  городе...  Если
вспомнить, как эти двоюродные братья Эухенио и Онофрио  Крус  (отъявленная
парочка!) мололи языком и насмехались над ним всего лишь вчера на рыночной
площади. По сути дела, не только вчера, если призадуматься. А почему? Безо
всякой причины. Так что прежняя позиция Карло  -  неправильна,  это  ясно.
Лесорубы - не  просто  бедолаги,  тяжким  трудом  зарабатывающие  себе  на
пропитание,  которым  в  данный  момент  burocratas  [бюрократы   (исп.)],
преследующие собственные нечестные цели, запретили даже  трудиться;  вовсе
не достаточно противостоять людям с топорами и предупреждать их. Над тьмой
лесов протянулись сполохи, красные, малиновые, алые. Нужно  хорошенько  их
проучить, раз и навсегда. Ladrones. Hijos de  putas  [Воры.  Шлюхины  дети
(исп.)].
   Но даже двое мужчин не смогут дотащить из леса в  город  столько  дров,
чтобы усилия оправдались. Лесорубу необходима лошадь, мул  или,  на  худой
конец, осел. А потому ему приходится придерживаться мощеных  или  хотя  бы
утоптанных дорог. По эту сторону города таковых находилось никак не меньше
двадцати, но по мере приближения к нему они  все  чаще  сливались  друг  с
другом, так что на данный момент  из  практических  соображений  их  число
можно свести  к  пяти.  Дорога  Сан  Бенито  вела  к  главной  автостраде,
пролегавшей чересчур далеко  в  южной  стороне:  с  наступлением  светлого
времени они окажутся на виду. Дорога к старому монастырю  проходила  через
контрольный пункт. Третья - излишне длинна  и  извилиста,  четвертая  -  в
последние месяцы совместилась с одним из местных  ручьев.  Карлос  не  был
особенно силен в арифметике, однако с  изрядной  уверенностью  решил,  что
остается всего одна дорога. Он обнаружил, к  собственному  удивлению,  что
как раз  вышел  на  нее,  вероятно,  за  то  время,  пока  считал.  Теперь
оставалось решить, где именно или хотя бы примерно, находится лучшее место
на этой дороге для emboscada [засады (исп.)]. Окажись он слишком близко  к
лесу, преступники снова смогут в нем укрыться. А  если  слишком  близко  к
городу, им удастся спрятаться в каком-нибудь  доме  или  патио.  Идеальным
было бы такое место, где дорожная колея углублялась бы, а по обе  стороны,
не слишком далеко и не слишком близко, шли бы стены. Такое место оказалось
не только идеальным, но и реальным; более того, там обнаружилась  ниша,  в
которой некогда стояла статуя Ла Гуадалупана, до  того  как  в  республике
отделили церковь от государства. Карлос захихикал, подумав,  как  удивятся
негодяи, когда он вдруг выскочит из этой ниши с пистолетом в руке!
   Он все  еще  хихикал,  но  тут  что-то  вцепилось  ему  в  ногу,  и  он
растянулся.
   При падении он ударился спиной и всеми прочими костями.  От  этого  ему
стало тошно, а все  задремавшие  было  боли  разгорелись  с  новой  силой.
Заулюлюкали, затараторили насмешливые голоса, лица показывали ему рожки  и
плевали в него. Он лежал там, на дороге, борясь с удушьем  и  с  безумием,
всхлипывая. Постепенно дыхание возвратилось к нему.  Темнота  вновь  стала
просто темнотой. Он принялся ощупывать землю вокруг, пальцы его во  что-то
уткнулись и с отвращением отдернулись. Он продолжал шарить рукой  и  нашел
фонарик. Желтый луч осветил лежавшую на дороге  фигуру,  и  он  разразился
долгим пронзительным криком, исполненным ужаса и муки:  на  спине  в  луже
крови лежало тело мужчины.  Рубашка,  брюки,  руки  и  ноги,  -  все,  что
положено человеку, находилось на месте.
   Но у него не оказалось головы там, где положено.
   Медленно-медленно светлело небо. Туман смешивался с дымом,  заволакивая
солнце. Карлос Родригес ходил взад-вперед по дороге, ощущая жгучую  резкую
боль в глазах. Он ходил так уже час, два часа, три -  кто  знает,  сколько
именно? Он не решался заснуть. Что, если кто-нибудь украдет  тело?  Он  не
решался вернуться в город и доложить об убийстве по той  же  причине.  При
бдении ему служила поддержкой мысль о  том,  что  с  наступлением  дня  на
дороге появятся люди и он сможет послать кого-нибудь из них с донесением в
город - лучше  бы  одного  из  уважаемых  cuidaderos  [горожан  (исп.)]  в
возрасте, чьи свидетельские показания касательно тела сочтут  бесспорными.
Однако случилось так, что первыми  на  дороге  оказались  двое  мальчишек,
гнавших четырех коров на пастбище.
   Или один мальчишка,  гнавший  двух  коров.  Карлос  уже  не  мог  знать
наверняка, двоится у него в глазах или нет. Один мальчик с двумя коровами.
Два мальчика с четырьмя коровами. Одно  тело  без  головы.  Два  тела  без
головы. Небо было серым и холодным, а вероломное солнце боялось показаться
на глаза. Через некоторое время он убедился, что мальчиков все-таки  двое,
поскольку один из них согласился сбегать обратно и передать  сообщение,  и
Карлос увидел, как он побежал, а в то же самое время заметил,  как  другой
мальчик сгоняет коров с дороги, чтобы они обошли тело. Коровы должны есть,
несмотря на смерть или жизнь. Мальчики скрылись из виду, скотина  тоже,  а
кто-то все кричал и кричал, кричал не  замолкая.  Он  с  изумлением  узнал
собственный голос и затих.
   На труп и кровь стали садиться мухи. Очень трезво, очень устало  Карлос
принялся разглядывать тело. Он не  узнал  его.  Оно  не  казалось  ему  ни
знакомым, ни неизвестным;  похоже,  оно  просто  пребывает  в  покое,  все
проблемы кончились. Оно  даже  не  казалось  больше  таким  странным:  ему
доводилось и раньше слышать об убийцах,  которые  отсекают  своим  жертвам
головы, чтобы воспрепятствовать опознанию или хотя бы задержать их. Покой.
И никаких проблем. Сколько времени потребуется мальчику,  чтобы  добраться
до города?.. И через какое время  сможет  приехать  дон  Хуан  Антонио?  А
потом? Что будет потом? Похвалит ли он Карлоса? Или обругает его?  Уволит?
Арестует? Отдаст под суд?
   У него затряслись руки и ноги. Он попытался унять дрожь, не  смог,  сел
на камень, привалился  спиной  к  придорожной  стене,  положил  на  колени
револьвер и вопреки  собственному  желанию,  без  каких-либо  предчувствий
немедленно уснул. Голова его отдернулась назад, а сам он подпрыгнул вперед
и вверх с тревожным криком и выставил  перед  собой  руки,  чтобы  поймать
револ Он не поймал его, не увидел, как он падает; он  его  не  нашел.
Его движения и крики вспугнули мух, и они взлетели с  мерзким  бренькающим
жужжанием, снявшись с подсыхающей крови. Карлос упал на колени, оперся  на
руки и тупо уставился на темную лужу с синими отсветами. Кровь осталась на
месте.
   А тело исчезло.
   Все закружилось, завертелось вихрем, и Карлос закружился вместе с  ним,
и шатаясь пошел по дороге, вытянув вперед руки, чтобы не упасть. Он уснул,
он уснул после долгих часов бдения, пока сторожил в темноте тело, он уснул
при свете раннего-раннего утра! Теперь его  положение  хуже  некуда,  ведь
дону Хуану Антонио известно о наличии тела...  и  как  же  теперь  Карлосу
отчитаться о пропаже? Он ковылял по дороге,  плача,  всхлипывая,  ругаясь,
понимая, что не сможет этого объяснить, равно как  и  пропажу  револьвера.
Конечно же, он обречен.
   Если только... Если только он не раздобудет другое тело, чтобы никто не
заметил подмены.
   Внизу под собой он увидел  железнодорожные  рельсы.  Чуть  скользя,  он
спустился вниз по склону и побежал по шпалам.  Он  знал,  кто  с  ним  так
обошелся, _наверное_! Кто же, как не лесорубы, эти воры  и  шлюхины  дети?
Зачем  еще,  как  не  в  отмщение  за  задуманный  им  арест?..  И   чтобы
воспрепятствовать ему в этом! Но он им еще покажет, раз  и  навсегда.  Они
восстановили против него  все  poblacion  [население  (исп.)],  но  он  им
покажет... Он подбежал к стрелке, и как раз  неподалеку  от  нее  оказался
сарай с инструментами для путевых обходчиков с  полинялой  надписью:  "Это
здание и  все  его  содержимое  являются  собственностью  республики".  Он
взломал дверь, свернув себе плечо,  схватил  первое  попавшееся  на  глаза
мачете для травы и кинулся снова наружу. Осталось ли у него время? Поспеет
ли он вовремя? Проснулся ли уже дон Хуан Антонио? Оказался ли он на месте?
Как скоро он отправится в дорогу? Карлос молился о том, чтобы время встало
меж доном Хуаном Антонио и жутким заговором лесорубов.
   Удача ему сопутствовала. Когда  он  опять  поднялся  вверх  по  склону,
завеса тумана разделилась, и внизу появился человек с  ослом,  нагруженным
дровами. Припав коленями к земле, согнувшись, Карлос приближался к нему  с
такой осторожностью, предусмотрительностью и ловкостью, что  ему  пришлось
про себя улыбнуться, сдерживая смех. Осел подошел ближе, осел прошел мимо,
Карлос поднялся на ноги и кинулся вперед на  носках.  Взмах  мачете.  Тело
упало, хлынула  кровь.  Карлос  пнул  ногой  отвалившуюся  голову,  словно
футбольный мяч; посмотрел, как она провалилась в  подлесок.  Он  перекинул
тело через плечо и бросился бежать, бежать, бежать.
   - Карлос, - сказал дон Антонио. - Карлос! Ты слышишь меня?  Прекрати  и
послушай меня! Ты слышишь...
   - Бесполезно,  jefe  [начальник  (исп.)],  -  сказал  его  заместитель,
Раймундо Сепеда. - Это шок... шок. Он еще не скоро из него выйдет.
   Дон Хуан Антонио вытер лицо безукоризненно отглаженным носовым платком,
надушенным одеколоном. "Не он один... Я в таком же  состоянии.  Чудовищно.
Ужасно. Люди не понимают..."
   - Бедный молодой человек, - вздохнул дядя Эктор,  пожилой  тюремщик,  и
покачал головой. - Подумать только...
   Дон Хуан Антонио энергично закивал: "Непременно, давайте,  подумаем.  И
продумаем весь этот случай полностью.  Я  попытаюсь  восстановить  картину
преступления".
   - У нас  имеется  эта  драгоценная  парочка,  грубовато-привлекательные
двоюродные братья, Эухенио и Онофрио Грус. Якобы, а  изредка  и  на  самом
деле, лесорубы. В придачу к тому - пьяницы, когда у  них  водятся  деньги;
воры... и хуже того... когда предоставится случай. Союзники  в  борьбе  со
всем  миром,  которые  часто  дерутся  между  собой.  Прошлой  ночью   они
отправляются рубить лес, незаконно. А на обратном пути  вспыхивает  ссора.
Кто знает, почему? Может быть, уж коли на то пошло,  Эухенио  решил  убить
Онофрио просто под влиянием минуты. Как бы там ни было, он  _убивает_  его
ударом  топора.  Затем,  чтобы   скрыть,   кому   принадлежит   тело,   он
обезглавливает его при помощи  того  же  топора.  И  возвращается  в  свою
лачугу, унося с собой голову. А также бумажник покойного.
   - Там ему приходит в голову, что не стоило бросать  тело.  До  рассвета
недолго, его вскоре обнаружат. Поэтому он сооружает  погребальный  костер,
собрав дрова в кучу. Поскольку поля и заросли кустарников горят,  вряд  ли
кто заметит еще один столб дыма. Если кто-нибудь что-нибудь  унюхает,  все
подумают, что это попавший в  ловушку  олень.  И  он  возвращается,  чтобы
забрать тело. Но полиция тем временем не сидела сложа руки. Офицер  Карлос
Родригес Нуньес не только бодрствует, он даже обнаружил останки и стережет
их. Эухенио прячется. Через  некоторое  время  встает  солнце,  появляются
братишки  Санта  Анна,  и  Карлос  отправляет  одного  из  них  ко  мне  с
донесением. Но в конце концов ребенок есть  ребенок,  он  не  отправляется
прямо по адресу, бродит где-то,  время  уходит.  А  в  это  время  Карлос,
убежденный, что  все  будет  в  порядке,  присаживается  и  засыпает.  Это
неправильно, - добавил он, делая упор на слове, - но... его можно  понять.
Можно понять.
   - Убийца Эухенио  Крус  крадучись  выбирается  из  своего  укрытия.  Он
похищает служебный револьвер Карлоса, а  _также_  останки,  грузит  их  на
лошадь, которую привел с собой и тоже спрятал в отдалении, и  возвращается
к себе в лачугу. Потом он решает, что ему  не  хватит  дров  для  сожжения
жертвы. Поэтому он прячет тело в лачуге и уходит, чтобы принести еще дров.
В это время отважный неудачливый Карлос просыпается, обнаруживает пропажу.
Благодаря мыслительным способностям, столь  высоко  развитым  среди  наших
полицейских, он выясняет путем дедукции, кто является вероятным убийцей  и
куда он скрылся. Он выслеживает его, а по дороге  обзаводится  мачете.  Он
встречается лицом к липу с архипреступником. Он убивает  его.  Я  вынужден
повторить: это неправильно. И повторю снова: его можно понять. Убийца Крус
наверняка попытался бы скрыться.
   - Как бы там ни было, свидетелем  этого  второго  убийства  оказывается
весьма уважаемый  гражданин,  ветеран  революции,  Симон  Макабео-Лопес...
(Весьма уважаемый гражданин, ветеран Революции Симон Макабео-Лопес  резким
движением единственной оставшейся у него руки отдал честь и важно кивнул.)
- ...который рано встал, чтобы пойти возделывать землю,  пожалованную  ему
благодарной Республикой. Тут же вслед за этим  ветеран  Лопес  информирует
меня должным образом, прячем приходит  ко  мне  одновременно  с  мальчиком
Санта  Анна.  Полиция  тут   же   приступает   к   расследованию,   и   мы
обнаруживаем... то, что обнаружили. Труп, труп, труп там, голова  в  одном
месте, голова в другом, Карлос невменяем, в состоянии шока. Итак. Вот  моя
реконструкция. Какого вы о ней мнения?
   Воцарилось  молчание.  Через  некоторое  время  заместитель  начальника
полиции сказал: "Мастерски. Мастерски".
   - Благодарю вас.
   - Такое точное, яркое,  исполненное  ясности  воссоздание  преступления
можно обычно встретить лишь на страницах  криминальной  литературы.  Но...
senor jefe...  [господин  начальник  (исп.)]  это  ведь  неправда.  Да,  я
вынужден сказать: это неправда.
   Дон Хуан Антонио рявкнул: "Почему нет?"
   Сепеда вздохнул, указал рукой на злосчастного Родригеса:  "Потому  что,
senor jefe, вы знаете, и я знаю, и почти все в городе знают,  почему.  Эта
сука, эта проститутка, Лупе де Родригес наставляла рога бедному Карлосу  и
с двоюродными братьями Эухенио и Онофрио Крус тоже. Одного мужчины  ей  не
хватало. А Карлос был слеп ко всему".
   - Правда, - со вздохом сказал тюремщик.
   - Правда, - кивая, сказал ветеран.
   - Правда, - сказали остальные полицейские, печально качая головой.
   Взгляд дона Хуана Антонио  стал  свирепым.  Затем  выражение  его  лица
смягчилось, и он опустил голову. "Это правда, - наконец сказал он.  -  Ай,
Карлос! Горе мне!! Hombre! [Парень! (исп.)] Муж всегда  узнает  последним.
Вот уже сколько недель я с трудом смотрю ему в лицо. Как же,  под  угрозой
оказалась честь самой полиции. Как насмехались над нами  железнодорожники.
Мама!
   - Значит, бедный мой Карлос... Ты наконец _узнал_, а? _Тем не менее!_ -
Дон  Хуан  Антонио  чуть  ли  не  закричал  на  остальных.  -  Мы   должны
придерживаться  именно  моей  версии,  вы  согласны?  Карлос  и  так   уже
пострадал, а вдобавок тут замешана честь полиции.
   -  О,  мы  согласны,  согласны,  senor  jefe,  -  поспешно  и  с  душой
воскликнули остальные офицеры.
   - Я полагаю, мы можем положиться на великодушие ветерана Лопеса?
   Старик приложил руку к сердцу и поклонился. "Будьте спокойны, -  сказал
он. - Может быть, то, что совершил Карлос  в  каком-то  смысле  технически
противозаконно, я не ученый, не юрист. Но это естественно. Это по-мужски".
   - Очень по-мужски, очень, - согласились все остальные.
   Дон Хуан Антонио наклонился, притронулся к плечу  плачущего  Карлоса  и
попытался его приободрить. Но Карлос, судя по всему, ничего не слышал и уж
вовсе ничего не понимал. Он  плакал,  что-то  лепетал,  наносил  удары  по
чему-то невидимому, а время от времени издавал приглушенные  встревоженные
крики и поспешно отскакивал  назад.  Начальник  и  все  прочие  обменялись
словами и взглядами, выражая свое беспокойство. "Это начинает походить  на
нечто большее, чем временный шок, - сказал он. - Если так пойдет и дальше,
как бы он, упаси Боже, не оказался в конце концов в Мизерикордии. Херардо,
- приказал он самому молодому офицеру, - сходи попроси д-ра Оливеру зайти,
когда он найдет удобным.  Ему  ведома  механика  современной  науки...  Не
волнуйся, Карлос!  -  сказал  он  ободряюще.  -  Скоро  ты  у  нас  совсем
выздоровеешь... Так... Я о чем-то думал... Ах, Сепеда".
   - Да, сэр начальник?
   - Ты говорил... с Эухенио и Онофрио Крусом тоже. _Тоже_. С кем еще? Кто
этот человек или люди?.. Назови мне их имена, я настаиваю!
   Заместитель сказал с изрядной  неохотой:  "Ну... ..  мне  известен
только один. Исидро Чаче. Curandero".
   Дон Хуан  Антонио  сначала  изумился,  потом  пришел  в  ярость,  затем
исполнился решительности и выпрямился во весь рост. "Ага, curandero.  Этот
фи Этот сут  Этот  шарлатан.  -  Он  потянулся  за  фуражкой.  -
Пойдемте. Мы нанесем визит этому пережитку прошлого. Дадим ему знать,  что
у полиции имеются зубы. А?"
   Старый Эктор, тюремщик, энергично замотал  головой.  Еще  более  старый
ветеран революции  выставил  вперед  руку.  "Нет,  нет,  patron  [господин
(исп.)], - умоляюще сказал он. - Не ходите. Он опасен.  Он  очень  опасен.
Ему ведомы все лесные духи и демоны. Он может  наложить  на  вас  страшное
заклятие. Нет, нет, нет..."
   - Как! - с презрением вскричал дон Хуан Антонио. - Уж не думаете ли вы,
будто я придаю значение подобным  суевериям!  -  Он  храбро  выпрямился  и
стоял, не трогаясь с места.
   Старый Эктор сказал: "Ах, patron. Это  еще  не  все.  Ведь  я  в  конце
концов, я тоже должностное лицо. Я не... Однако подумайте,  Curandero
ведомы силы каждого корешка, каждой травки, каждого листка и травинки. Ему
известен каждый гриб, каждая поганка. Подумайте, подумайте...  всего  лишь
щепотка в еде или в питье (а у кого из нас тысяча  глаз?)...  Подумайте  о
последствиях  подобного  отравления!  Бесплодие,   импотенция,   выкидыши,
нарушения зрения,  паралич  горла,  воображаемые  голоса,  головокружения,
боли, вспухание век, жжение в груди  и  в  области  сердца,  галлюцинации,
истощение, безумие и кто знает, что еще? Нет, patron, нет, нет".
   - Он знается с дьяволом, - пробормотал Лопес, тряся головой.
   - Хм, что ж, - сказал дон Хуан Антонио. - Мне  начинает  казаться,  что
это скорей задача священника, что вы скажете?
   - Конечно, священника! Если не самого епископа!
   Начальник полиции тут же положил фуражку  на  место.  "Очевидно,  таким
образом, служителю отделенной от церкви республики не пристало вмешиваться
в подобные дела. Благодарю, что  обратили  на  это  мое  внимание.  Мы  не
удостоим старого мошенника своим присутствием".
   Взгляд его в это время был устремлен в  окно.  На  лице  его  появилось
ошарашенное выражение: "Стоит помянуть... Кхе-кхе. Разве я  не  говорил  о
служителе Божием? Взгляните". Служитель Божий и вправду  пересекал  в  это
время рыночную площадь, а его с формальной  точки  зрения  противозаконную
рясу почти полностью прикрывало не вызывающее никаких  возражений  пальто.
Впереди него шел ризничий с маленьким ящичком, в котором, как  все  знали,
он носил сосуды для последнего причастия.
   - Э.. сделайте одолжение, сходите узнайте,  кто  ..  а  потом
сходите спросите, почему задерживается до Ай, Карлос, hombre!
   Эктор рысцой отправился на улицу. Минуту спустя он вернулся  и  подошел
достаточно близко, чтобы сообщить имя, прежде чем отправиться к врачу.
   - Что он сказал? - спросил дон Хуан Антонио. - Кто?
   - Abuelita Ана, Вы знаете, та самая...
   - Что? - Дон Хуан  Антонио  удивился.  -  _Бабушка_  Ада?  Кто  бы  мог
ожидать? Сколько ее помню, она все умирала. Ладно, ладно, ладно...
   Когда он поднял правую руку и медленно перекрестился, лицо его все  еще
выражало удивление.
Книго
[X]