Книго 


   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Вся жизнь плюс еще два часа".
   М., "Советский писатель", 1980.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 June 2001
   -----------------------------------------------------------------------
   Когда хорошенькая девушка сообщает, что собирается стать актрисой,  это
никого не удивляет.  Даже  если  она  явно  бездарна,  считается,  что  ей
найдется место на сцене или в кино. Но когда обыкновенная девушка,  скорее
некрасивая, чем хорошенькая, говорит о своем желании стать  актрисой,  это
вызывает недоумение.
   Марине Кондратьевой говорили:
   - Какая из тебя актриса? Что ты будешь делать? Изображать толпу? Шум за
сценой?
   В таких случаях люди почему-то  разговаривают  грубее,  чем  обычно,  и
бывают беспощадны.
   Не было никого, кроме старой подруги Гальки,  кто  одобрял  бы  решение
Марины. Поэтому только с Галькой она могла разговаривать на эту тему.
   - Поверь мне, - говорила Марина Гальке,  поступавшей  на  геологический
факультет, - поверь мне, Галька, что я могу  быть  актрисой.  Я  чувствую!
Неужели ты  тоже  считаешь,  что  у  меня  неподходящая  внешность?  Какое
значение имеет внешность? Я же не уродина.
   Галька подтверждала, что Марина не уродина. Галька была верным  другом,
а глаза друзей добры. Галька находила подругу красивой,  и  ее  не  смущал
толстый  нос,  и  маленький  рост  Марины,  и  то,  что  Марина  не  умеет
декламировать стихи. Галька утверждала, что этого никто не умеет и  вообще
стихи следует читать не вслух, а про себя.
   Марине устроили встречу с  известным  кинорежиссером.  Режиссер  обещал
сказать прямо, получится из Марины актриса  или  нет.  Считалось,  что  он
может определить это без труда.
   - Я знаю, - твердила Марина, - что я ему не  понравлюсь.  У  меня  есть
предчувствие.
   - Ерунда! - возражала Галька. -  Все  предчувствия  -  ерунда!  Что  ты
будешь ему показывать?
   У Марины был подготовлен отрывок из "Войны и мира"  -  танец  Наташи  у
дядюшки.
   - Режиссеры любят монологи, - напутствовала ее Галька, - и, кроме того,
они любят смелость. Не дерзость, но смелость!
   Режиссер оказался невысоким седым человеком в куртке, на  которой  было
не меньше десяти молний. Шелковая сетка, какие  бывают  у  велосипедистов,
стягивала его волосы. Он принял Марину внимательно  и  сердечно.  Разговор
продолжался часа полтора. Марина несколько  раз  прочитала  свой  отрывок,
режиссер поправлял ее, объяснял, показывал сам.
   Марине показалось, что режиссер хочет предложить ей сниматься у него  в
картине. И Марина ободряюще улыбнулась режиссеру. Но предложения сниматься
не последовало.
   "Очевидно, он боится отвлечь меня от экзамена", - решила Марина. И  она
продолжала улыбаться.
   На прощание режиссер пожелал ей успеха.
   Жена  режиссера,  провожая  Марину,  тоже  пожелала  ей  успеха.   Жена
режиссера даже обняла Марину, а потом погрозила ей пальцем и сказала:
   - Все хотят быть актрисами.
   - Ну как? - Галька ждала Марину у ворот.
   - Не знаю, ничего не знаю! - шепотом ответила Марина. - Может  быть,  я
ошиблась, но мне кажется, что я ему понравилась. - Марина подняла голову и
одобрительно посмотрела на ярко освещенные окна квартиры режиссера.
   Прохожие оглядывались на двух девочек, из которых  одна,  громоздкая  и
нескладная, кивала головой, а маленькая, встрепанная, что-то  рассказывала
с молитвенным выражением лица.
   - И мне почему-то показалось, что он хочет предложить мне роль в  своей
картине.
   Галька кивнула.
   - Зря не покажется.
   Она не видела в этом ничего невозможного.  Марина  и  Галька  верили  в
чудеса.
   На следующий день через жену режиссера  стало  известно,  что  режиссер
категорически не советует  Марине  идти  на  актерский  факультет,  он  не
находит в ней никаких способностей и не  видит  в  ней  никаких  признаков
будущей актрисы.
   Сначала Марина не поняла. Ей повторили, добавив:
   - Этому человеку можно верить.
   - Можно, - ответила Марина, - но я не верю!
   Так начались неудачи и огорчения.
   Театральная студия при одном из крупнейших московских театров  объявила
набор студентов в Ленинграде. До основного экзамена  в  студию  полагалось
пройти два предварительных просмотра, или, как их называют, тура.
   Марина успешно миновала первый и второй просмотры  и  была  допущена  к
экзамену перед государственной комиссией.
   Галька отложила учебники по физике и пошла с Мариной на экзамен.
   Человек тридцать топтались в приемной в ожидании начала.  Марина  стала
искать глазами красавиц. Красавиц  оказалось  очень  много,  и  среди  них
несколько выдающихся. Одна - русалка, как определила  Марина,  опасная,  с
туманными зелеными глазами и мраморным лицом. Другая - смуглая, с длинными
косами, тоненькая.
   - Сейчас сломается! - презрительно сказала плотная.
   Была    еще    маленькая,    хорошенькая,    кудрявая,     ростом     с
девочку-шестиклассницу, бесспорно кандидатка на роли "травести".
   Несколько девиц модного  вида  в  модных  платьях  стояли  с  каменными
лицами. Все высокие. Марине явно не хватало нескольких сантиметров  роста.
Для героини, как известно, существует железный закон роста и красоты.  Вон
русалка - та героиня! Достаточно на нее посмотреть. Марина не смотрела.
   Марина с Галькой стояли у стены.  К  ним  подошел  белобрысый  юноша  в
растрепанных парусиновых туфлях и побелевшей голубой рубашке. Одну ногу он
нарочно приволакивал. Лицо у него было добродушное и как будто  заспанное,
глаза сощурены. Галька сразу засмеялась, посмотрев на него.
   - Там, на экзамене, - сказал юноша, в котором Марина  угадала  будущего
Хлестакова, - мы должны помогать друг другу.
   - Что это значит? - спросила Галька.
   - Это значит, - вежливо ответил Хлестаков, - что нас вызывают  по  пять
человек. Один мучается перед комиссией, остальные сидят за столом  и  ждут
своей очереди. И те, которые сидят,  должны  выражать  на  лицах  восторг,
изумление, одобрение. Вот так. - Он закатил глаза и  сладко  улыбнулся.  -
Понятно?
   - Понятно, - ответила Марина. - Но поможет ли это?
   - Неважно. Товарищеская поддержка необходима актеру.
   - Ты Хлестаков? - спросила Марина.
   - Натурально, - ответил Хлестаков, - я всякий день на балах. Там у  нас
и вист свой составился: министр иностранных  дел,  французский  посланник,
английский...
   - Тебя примут, - сказала Марина, - можешь даже не беспокоиться.
   - Есть обстоятельства, - доверительно  сообщил  Хлестаков.  -  Мне  нет
восемнадцати лет.
   - Это неважно, - сказала Марина, - ты  живой  Хлестаков.  А  на  что  я
надеюсь, неизвестно.
   - По-моему, тебя тоже примут. Я уверен, -  успокоил  Марину  Хлестаков,
добрый, как всякий истинно талантливый человек. - Не надо нервничать!
   - Немедленно перестань улыбаться, Марина! - прошептала  Галька.  -  Это
ужас! Ты все время улыбаешься, как будто ненормальная.
   Но Марина не могла перестать улыбаться. Маленькая, к тому же  в  туфлях
без каблуков, съежившаяся от волнения, самая  незаметная,  она  ходила  из
угла в угол, улыбалась и что-то шептала себе под нос.
   Назвали ее фамилию. Дальше все произошло очень быстро. Марина исполнила
перед комиссией, которую она неясно разглядела, все, что ее  попросили,  и
опять очутилась в приемной, и опять около нее стояли Галя, и Хлестаков,  и
девочка на роли "травести".
   - Ну как? - спросила Галька.
   - Никак, - с тупой улыбкой сказала Марина.
   - Толстый, лысый кивал головой? - спросила "травести".
   - Кажется, кивал, - сказала Марина.
   - Прекрасный признак! - воскликнул Хлестаков и, заложив руки в  карманы
брюк, на пятках прошелся по комнате.
   - Вас спрашивали, нуждаетесь ли вы в общежитии? - спросил кто-то.
   - Спрашивали, - ответила Марина.
   - Тоже неплохой признак, - сказал Марине самоуверенный красивый мальчик
на роли обольстительных негодяев.
   Марина слышала, как он читал отрывок  из  "Тихого  Дона".  Комиссии  он
понравился.
   - Тебя примут, - сказала ему Марина.
   - Не факт, - ответил мальчик, уверенный в успехе.
   Через  два  часа  объявили  результаты  экзамена.  Хлестакова  приняли,
"травести",  русалку  приняли,  мальчика,  читавшего  из  "Тихого   Дона",
приняли.
   Марину не приняли.
   Марина устроилась на работу в областной гастрольный театр, правда,  без
заработной платы.
   - Мне повезло, - рассказывала Марина дома, - главный  режиссер  сказал,
что, может быть, мне дадут роль. Деньги я тоже буду получать. В  поездках.
А поездки бывают довольно часто. Почти все время.
   Что  могли  сделать  отец  и  мать?  До   какого   возраста   действуют
родительские запрещения, кто это знает? А уговоры?
   Скоро Марина начала участвовать в  репетициях.  Ей  дали  роль  молодой
колхозницы, которая произносит в пьесе несколько фраз.  В  двух  актах  ей
надлежало с бодрым смехом пробежаться по сцене, сказав предварительно, что
ей хочется влюбиться.
   Марине никто не объяснил, как и  что  надо  делать.  Но  ей  доставляло
наслаждение двигаться по настоящей сцене, быть одетой в непомерно большое,
пахнущее клеем платье, садиться на шаткую бутафорскую  скамью  и  рвать  в
задумчивости тряпочные цветы.
   Дома, запершись в ванной, Марина кричала:
   - Что за любовь такая? Объясните  мне,  пожалуйста.  Как  бы  я  хотела
полюбить кого-нибудь. Полюбила бы я на всю жизнь такого "человека...
   Мать пожимала  плечами:  странный  -  громкий,  металлический  -  голос
обнаружился у дочери. Отец смущенно улыбался за очками и говорил:
   - Уж если она не стесняется так орать, значит, в ней что-то есть.
   В театре Марину хвалили. Режиссер дал ей еще одну роль, побольше.
   Так неожиданно началась актерская жизнь Марины.
   Почему взял ее в труппу старый режиссер гастрольного театра? Этого  он,
наверно, и сам не знал. Может быть, пожалел,  а  может  быть,  была  нужна
молодая актриса на выходные роли. А может  быть,  поверил  в  ее  будущее,
рассмотрел в ней что-то, прочитал в глазах, в срывающемся голосе, уловил в
резких и еще совсем неженских движениях. Вдруг на мгновение  подумал,  что
гадкий утенок может стать лебедем. А может быть,  вспомнил,  что  сам  был
молодым и тоже стучался в закрытые двери  и  молил  судьбу  послать  одну,
только одну удачу!
   Весной Марина принесла домой новую афишу с объявлением набора в  студию
одного из московских театров.
   Все  повторялось.  Как  и  в  прошлом  году,  молодых  людей,  желающих
посвятить свою жизнь театру, оказалось очень много. Опять были хорошенькие
девушки, мальчики нервно расхаживали по приемной и бормотали стихи. Только
не было Хлестакова и Галя была далеко, на практике.
   К Марине подошел мальчик и, заикаясь, сказал:
   - Зз-дравствуйте, я в-вас помню п-по прошлому  году.  М-меня  опять  не
п-приняли.
   Марина диковато посмотрела на него и ничего не сказала.
   - Д-дефект речи, - пояснил мальчик, как будто еще нужны были пояснения.
- Не п-принимают, гады!
   Марина даже не улыбнулась: она понимала мальчика. Он был снедаем тою же
неистребимой страстью, которая привела сюда и ее.
   Молодой серьезный преподаватель внимательно слушал всех этих  мальчиков
и девочек. Он попросил Марину остаться.
   - Я вас покажу кой-кому, - сказал он.
   "Кое-кто" оказался толстым седым мужчиной, который  сидел  в  одной  из
дальних комнат в глубоком кресле и, отдуваясь, пил боржом.
   - Прекрасно! - сказал толстяк, выслушав шепот наклонившегося к его  уху
преподавателя, и допил залпом стакан боржома. - Читайте басню.
   Марина прочитала коротенькую басню "Мышь и Крыса".
   "Сильнее кошки зверя нет!" - этими словами кончалась  басня,  и  Марина
произнесла их с печальной убежденностью.
   Отворилась дверь, в комнату вошли немолодая женщина и  актер,  которого
Марина знала по кино. Они уселись в кресла в разных углах комнаты.  Марину
попросили прочитать еще что-нибудь.
   Марина сказала негромко (себе или экзаменаторам?): "Я Наташа Ростова" -
и исполнила все тот же отрывок из "Войны и мира".
   Кажется, на этот раз ей удалось  стать  Наташей  Ростовой,  потому  что
киноактер расплылся в улыбке, женщина задумалась. А толстяк, когда  Марина
кончила, прогудел вопросительно: "Молодец?" - и сам ответил: "Молодец".
   Потом ее попросили спеть.  В  полном  отупении  Марина  затянула:  "Что
стоишь, качаясь, тонкая рябина..." Пела она так плохо, громко  и  жалобно,
что  экзаменаторы  рассмеялись  и  попросили  пение   прекратить.   Марина
замолчала. Потом сказала:
   - Я могу что-нибудь другое спеть. Я могу...
   - Не надо, - сказала женщина.
   А толстяк пропыхтел:
   - Умора!
   - Я могу станцевать, - предложила Марина и сделала движение,  собираясь
танцевать.
   Ей крикнули: "Хватит!" - и попросили выйти из комнаты  и  подождать  за
дверьми.
   Через несколько минут к ней подошел преподаватель,  который  привел  ее
сюда, и сказал:
   - Поздравляю вас, вы приняты в студию...
   - Я не понимаю... - сказала Марина.
   - Приезжайте  первого  сентября  на  занятия  в  Москву.  Чего  тут  не
понимать? - засмеялся преподаватель.
   - А экзамен?
   - Вы его только что сдали.
   Марина криво улыбнулась.
   - Я вам говорю, что сдали!  -  прикрикнул  преподаватель.  -  Это  была
комиссия почти в полном составе. Поете вы, конечно, очень неважно,  но  вы
понравились. Сказали, что вы ни на кого не похожи... До встречи в Москве.
   - Это была комиссия?! - ахнула Марина, но  ей  никто  не  ответил.  Она
стояла одна в коридоре.
   Началась самостоятельная студенческая жизнь. Началась неудачно.
   Руководитель  курса  Ариадна  Васильевна  Горова,  знакомясь  с  новыми
учениками, попросила каждого что-нибудь прочитать.
   Горова  была  высокая  подвижная   черноволосая   женщина   с   черными
трагическими и одновременно веселыми глазами, глухим,  сильным  голосом  и
стремительными движениями. Известная актриса.
   От смущения перед Горовой Марина читала плохо  и  чувствовала  это,  но
ничего не могла сделать: ей хотелось только скорее окончить чтение.
   Не надо было смотреть Горовой в лицо. Тогда Марина не увидела бы сжатых
губ и недоуменной улыбки. Горова достала из  сумки  зеркальце,  пригладила
брови, постучала ногтями по крышке  портсигара.  Когда  Марина  замолчала,
спросила:
   - Все? - потом сказала:  -  Не  понимаю...  -  И  наконец  добавила:  -
Удивляюсь!
   Эти слова положили начало отношениям, принесшим Марине немало горя.
   На первом курсе надо было исполнять этюды. Например, подметать  пол.  У
себя в комнате в общежитии Марина подметала пол прекрасно. Напевала, лезла
воображаемой шваброй под воображаемый диван, собирала  воображаемый  мусор
на воображаемый совок, роняла совок и опять начинала подметать.
   В студии ничего не выходило. С застывшим  лицом  и  жалкой  улыбкой,  с
напряженными руками, оглядываясь на Горову,  Марина  торопилась  закончить
этюд. Впрочем, Горова не мучила Марину долго, а почти сразу  останавливала
словами, не предвещавшими ничего хорошего: "Хватит, понятно".
   Со дня  на  день  Марина  ждала,  что  Горова  обратится  в  деканат  с
предложением выгнать ее из студии. Но Горова почему-то не шла в деканат, и
Марина с грехом пополам перебралась на второй курс.
   Марина не знала, что в деканате Горова сказала:
   - Очень, очень слабая студентка Кондратьева. Девяносто восемь процентов
за то, что она бездарна. Но подождем. Что-то в ней есть! Посмотрим еще.
   Два процента она оставила Марине.
   У восемнадцатилетней девочки, которая живет одна в  большом  городе,  к
тому же в столице, забот много.
   Такая девочка, как правило, не обедает. В редких случаях она обедает  в
гостях. А то, что она вообще ест, нельзя назвать, ни завтраком, ни ужином.
Обычно это  что-то  легкое:  кефир,  простокваша  (нельзя  толстеть),  или
дешевое: винегрет, студень.
   Известно также, что те, кому наряды нужны больше всего, их как  раз  не
имеют. Пальто одно зимой и летом, ватин  к  нему  пришивают  на  морозы  и
отпарывают, когда становится  тепло.  Туфель  две  пары,  очень  неважных.
Чертова мода, за ней не угонишься ни в каких туфлях!. А чулки! Как  рвутся
чулки! Из  чего  их  делают,  интересно?  С  каждой  стипендии  приходится
покупать новую пару, но и это не помогает. Есть только один способ: надеть
рваный чулок и делать вид, что петля сию минуту спустилась.
   В студии некоторые девочки одевались очень хорошо.  Марине  тоже  очень
хотелось одеваться, но раз нельзя,  придется  временно  презирать  наряды.
Когда-нибудь она тоже наденет что-нибудь  такое  элегантное,  и  поедет  в
Ленинград, и поразит Гальку, которая действительно пока что не обращает на
наряды никакого внимания.
   К третьему курсу определились знаменитости  в  группе.  Подруги  Марины
снимались в кино. Но ей никто не предлагал сниматься.
   Представители кино, приходя в  студию,  прежде  всего  замечали  Тамару
Ланину - безусловную красавицу с копной волос пшеничного цвета;  вслед  за
нею обращали  благосклонное  внимание  на  Лялю  Кузнецову  -  смуглую,  с
раскосыми глазами, скуластую, тоже очень  яркую;  и  никогда  не  замечали
Марину - скромно одетую девочку с упрямым и  грустным  выражением  больших
черных глаз, с широким, портившим ее лицо носом. Никто почему-то не видел,
что у Марины нежное округлое лицо, а неумело  причесанные  волосы  редкого
пепельного оттенка. И фигура у нее была не хуже, чем у Кузнецовой,  только
платья плохие.
   А как Марина мечтала сняться в кино!
   Но приходили быстрые  администраторы,  уводили  Панину  или  Кузнецову,
веселых, ловких, хорошеньких. Имена подруг мелькали на афишах, а  в  жизни
Марины все было по-прежнему.
   "Только одна удача! - мечтала Марина. - Одна настоящая роль в  кино.  Я
бы сыграла..."
   Марина представляла себе темный зал кинематографа около своего  дома  в
Ленинграде,  и  мать,  худенькую,  маленькую,  еще  больше  поседевшую  за
последний год, и отца, медленно протирающего очки носовым платком. "Только
одна удача!.."
   На третьем курсе Марина готовила роль Коринкиной. По требованию Горовой
Марина изображала Коринкину злой ведьмой. Марина была не согласна с  такой
трактовкой роли, но Горова настаивала. Марина решила все-таки ее  обмануть
и, набравшись храбрости, на экзамене стала играть по-своему. Не успела она
сказать и  двух  фраз,  как  Горова  дала  занавес,  приказала  Марине  не
своевольничать  и  прекратить  безобразие.  Марина  смешалась,  ничего  не
возразила и стала играть, как хотела Горова. Конечно, получилось плохо.
   Как  назло,  у  Марины  еще  был  парик,  который  все  время  сползал,
приходилось его поправлять. И накидка из страусовых (или вороньих)  перьев
попалась старая, изъеденная молью. Перья дождем сыпались на сцене,  стойло
Марине шевельнуться. Члены комиссии чихали, зрители чихали, Горова чихала,
только Марине удалось не чихнуть ни разу.
   Вот и вся доблесть: не чихнула. Дерзкая попытка  Марины  прорваться  на
экзамене не удалась. Победила Горова, что и следовало ожидать.
   После экзамена к  Марине  подошел  директор  студии  Агеев,  тот  самый
толстый человек, который пил боржом в Ленинграде и принял Марину в студию.
   - Вы расстроены? - спросил он.
   - Очень! - прошептала Марина.
   - Это же роль не вашего амплуа, голубушка! - сказал он. - Вы не  должны
расстраиваться. Наоборот. Я за вами наблюдаю с первого курса. Вам  трудно.
Прекрасно! Чем труднее, тем лучше. Я думаю, из вас  получится  актриса.  Я
вижу...
   Марина посмотрела на  Агеева.  Он  утешает  ее,  жалеет.  Лицо  Агеева,
мягкое, розовое, гладко выбритое и чем-то  неуловимо  актерское,  выражало
сочувствие, доверие и, может быть, восхищение, но неизбалованная Марина не
могла этого разобрать.
   - Да, - сказала Марина, - мне страшно не везет!
   - Чепуха! - ответил Агеев и потрепал Марину по  плечу.  -  Повезет.  Вы
молодец! Вы сегодня растерялись - вот и все.
   - Я хотела сыграть по-своему...
   -  Знаю,  Еще  сыграете.  Придет  ваше  время.   Можете   мне   верить.
Улыбнитесь-ка и подумайте о  чем-нибудь  веселом!  Например,  о  свидании,
которое у вас назначено на в
   Марина грустно улыбнулась. У нее на вечер было назначено два  свидания.
А это, как известно, все равно, что ни одного.
   Марина очень скучала по Ленинграду, по отцу с матерью и по Гале.  Такой
подруги у нее больше не было, хотя за четыре года в Москве у нее появилось
много друзей.
   От Гали приходили непонятные письма. В одном письме она  написала,  что
Марина не должна удивляться, если она выйдет замуж. Но Марина удивилась  и
побежала  звонить  в  Ленинград,  выяснять,  в  чем  дело,  Галя  ответила
уклончиво. А спустя некоторое время написала, что она  вообще  никогда  не
выйдет  замуж.  А  еще  через  месяц  прислала  телеграмму:  "Можешь  меня
поздравить".
   Марина ломала голову, что подарить Гальке.  Деньги  были  накоплены  на
туфли. Марина сделала подметки на старые туфли, а Гальке купила  роскошные
занавески на окна, что было очень кстати, потому что у Гальки как  раз  не
было занавесок. Окон, правда,  у  Гальки  тоже  не  было.  Если  соблюдать
точность, у Гальки ничего не было, кроме мужа, молодости, любви и надежд.
   Вокруг все выходили замуж.  На  всякий  случай  Марина  осведомилась  у
своего приятеля Саши Кириченко, с какого возраста считается  старая  дева.
Узнав, что лет с двадцати пяти, Марина успокоилась.
   Саша  Кириченко,  воспользовавшись  ее  интересом  к   этому   вопросу,
предложил ей выйти за него замуж.
   - Выходи, не пожалеешь.
   Собственно, он говорил это Марине каждый раз, когда ее видел.
   - А что? -  так  же  шутя  ответила  Марина,  взбудораженная  Галькиной
свадьбой. - Возьму и выйду!
   - Я буду очень счастлив, - медленно сказал Саша, и Марина тут же поняла
неуместность своей шутки.
   - Я же шучу, - поспешила она сказать.
   - А я не шучу, - сказал Саша, - я совсем не шучу... Потому что я  люблю
тебя...
   Они шли по Садовому кольцу после позднего вечернего сеанса в кино. Саша
остановился,  приблизил  свое  широкое  румяное  и  очень  доброе  лицо  к
Марининому. Он был такого же роста, как Марина, хотя уверял,  что  гораздо
выше. Он был широкоплечий, плотный, квадратный. Веселый и остряк,  любимец
студии. Его  считали  законченным  комическим  актером.  Для  кино  он  не
годился,  а  столичные  театры  его  уже   сейчас   приглашали.   Он   был
действительно очень талантлив.
   "Он самый лучший человек у нас на курсе, - думала Марина. - И  все-таки
я его не полюбила".
   - Вот такие дела! - сказал Саша дрогнувшим голосом.
   - Не будем об этом говорить, не надо, - попросила Марина.
   - Я и сам знаю, что не надо, - сказал Саша.
   Они  пошли  дальше.  Марина  чувствовала  себя  виноватой.  Она   давно
понимала, что Саша влюблен в нее, любит ее. Она не  кокетничала  с  ним  -
нет, нет! - но эгоистически  пользовалась  его  снисходительностью,  чтобы
говорить о театре. Как все одержимые люди, Марина должна  была  бесконечно
много говорить на излюбленную тему. Никто не  мог  этого  вынести.  Только
Галя. Но Галя была далеко. А Саша умел слушать. Марине надо было  говорить
о своей профессии во что бы то ни стало.
   Для этого она выбирала самый длинный путь из кино домой -  по  Садовому
кольцу.
   - Бесприданницу я бы играла не  так...  -  с  расстановкой  произносила
Марина.
   - А как? - немедленно откликался Саша,  знавший  точно,  что  ему  надо
говорить.
   Или:
   - "Живой  труп"  у  нас  ставят  неправильно...  -  сообщала  Марина  и
умолкала. У нее были идеи. Много разных идей.
   - То есть? - откликался Саша.
   Марина длинно объясняла.
   Так они разговаривали очень часто.
   А на прощание Саша говорил:
   - Выходи за меня замуж.
   - Я подумаю, - отвечала Марина, и они прощались  у  входа  в  общежитие
весело и просто, как хорошие товарищи. Марина бежала к себе  в  комнату  и
тут же забывала о Саше, а он возвращался  домой  через  весь  город  и  не
забывал о Марине ни на минуту.
   ...И вот теперь он сказал ей, что любит ее.
   - Я и сам знаю, что не  надо,  -  повторял  Саша.  -  Ты  меня  прости.
Сорвалось. Забудем. Пусть все будет по-старому. Теперь ты знаешь. Это даже
лучше.
   - Мне очень жаль, - сказала Марина, - что так получилось.
   - Не жалей. Ничего, - усмехнулся Саша, - бывает... Ты мне что-то хотела
рассказать...
   - Я расскажу, - неуверенно сказала Марина, глядя  в  круглые  рыжеватые
глаза своего друга.
   - Давай рассказывай, - сказал Саша, - и, пожалуйста, не смотри на  меня
так. Я не 
   - А нечего рассказывать! - вдруг с отчаянием вырвалось у Марины. -  Все
брошу! Не получается из меня ничего. Надо бросать!
   - Не валяй дурака, Марина! - оборвал ее Саша и поморщился. - Я  в  тебя
верю. Ты талантлива, понимаешь?
   - Ты веришь? - улыбнулась Марина. - Спасибо тебе за это.  Больше  никто
не верит.
   - Это не так мало! - закричал Саша.
   Марина начала готовить роль к выпускному спектаклю, дав себе слово, что
на этот раз она сыграет в полную силу.
   Ей опять дали роль старухи. Еще какой  старухи!  Мурзавецкая!  "Что  ты
расселся! Не видишь? Встань!"
   Поплакав, Марина решила: "Ладно, я вам сыграю. Ладно. Судьба - индейка!
Я сыграю".
   Но перед каждой репетицией Марина рыдала. Шестьдесят пять лет, костыль.
Это была пытка. И сил не было это играть. Иногда казалось, что все  равно,
она может играть и старух и  даже  стариков  -  все,  все  равно!  Скучно,
неинтересно, противно...
   А сколько есть ролей женщин молодых, нежных, страдающих! Какое  счастье
- такая роль! Уж она бы не носилась, как Тома Ланина, не  кричала  бы,  не
ломала бы руки. Она бы играла иначе. Иначе, иначе, совсем иначе!  Впрочем,
Марина считала Ланину способной и Кузнецову тоже, а Вадимом "Ганшиным" она
восхищалась. Марина вообще всегда всех хвалила.
   Марина знала, что никто не считает  ее  талантливой.  Ей  все  говорили
одно: "Не выйдет". Только Саша и, может быть, Агеев верили в нее.
   Случайно Марина слышала  слова  Горовой:  "Эта  Кондратьева  -  ходячее
недоразумение".
   "Какой ужас! - с иронией подумала Марина, даже не обидевшись на Горову;
за четыре года у нее закалились нервы, появилась  выдержка.  -  Но  почему
ходячее?"
   Вместе с выдержкой и спокойствием развились и другие  качества.  Марина
стала замкнутой. Она не так легко смеялась, как  смеются  в  ее  возрасте.
Сказывалась суровая школа Горовой. Зато она  уже  не  плакала  втихомолку,
когда Горова ей говорила:
   - С вашими данными  вы  не  можете  играть  героинь.  Это  не  в  ваших
возможностях.
   А Саша говорил Марине:
   -  Ты  будь  благодарна  Горовой.  Считай,  что   тебе   повезло.   Для
талантливого  человека  трудности,  как  дрожжи  для  теста.  Он  на   них
поднимается. Ты будешь играть героинь!
   На последнем  курсе  Марина  оставалась  все  такой  же  стеснительной,
неловкой девочкой, которая таращила глаза на  весь  мир,  верила  в  себя,
мечтала об удаче и всегда была готова  поделиться  с  подругой  последними
тремя рублями и пойти на край света в кино.
   Но, пожалуй, мрачноватые,  огорченные  глаза  стали  заметнее  на  лице
Марины, потерявшем румянец. А на  общем  фоне  стриженых  голов  в  студии
выделялась ее старомодная  голова  с  пепельными  волосами,  собранными  в
пучок.
   Когда она приехала на зимние каникулы в Ленинград, мать  -  потому  что
это была мать - посмотрела на нее и сказала:
   - Беда, беда, стала взрослая дочка!
   Марина петь и танцевать не умела. Смешно показывать своих знакомых  она
тоже не умела. Она проваливала одну роль за другой, но, как говорится,  не
останавливалась   на   достигнутом.   Юная   неудачница,    одержимая    и
бесталанная... Бесталанная?
   Что же все-таки видел в ней старый,  опытный  актер  Агеев?  Что  нашел
старый режиссер гастрольного  театра?  Почему  решительная  и  беспощадная
Горова довела ее до последнего курса?
   Что было в Марине? Ведь что-то же, наверно, было? Не только мужество.
   Казалось, отношения с Горовой должны  были  ожесточить  Марину,  Горова
была к ней несправедлива; она ни разу за  все  четыре  года  не  похвалила
Марину. А Марина продолжала восхищаться талантом  Горовой  и  лишь  иногда
спрашивала себя: "Почему я на нее не сержусь? Это, кажется, ненормально".
   Марина улыбалась Горовой открытой улыбкой, в которой была только  очень
небольшая примесь обиды.
   Однажды вечером Марина сидела и читала. Дежурная вызвала ее в коридор к
телефону.
   Марина не считала, что предчувствия - чепуха. Звонил Саша. То,  что  он
предложил, было заманчиво, страшновато,  но,  главное,  как  все,  что  он
делал, реально. Выступление по телевизору в инсценировке  рассказа  Чехова
"Невидимые миру слезы". В этой  инсценировке  Марина  участвовала  еще  на
третьем курсе вместе с Сашей.
   Марина  согласилась.  У  нее  выработалась   привычка   без   колебаний
соглашаться на  любую  роль,  на  любое  приглашение  сыграть,  только  бы
выступить лишний раз. Конечно, телевизор  -  ответственно  и  страшно.  Но
всегда ответственно и всегда страшно. Значит, нужно еще  порепетировать  и
сыграть... Но, господи, кого же она играла  в  этой  сценке?  Ведьму-жену,
которая лупит вернувшегося навеселе, мужа, ругает и шипит, как змея, и тут
же выходит к гостям с милой улыбочкой. Ведьму, которая... Ну,  ведьму  так
ведьму!
   И Марина постаралась, чтобы это была  настоящая  ведьма.  Себя  она  не
пожалела. Саша в первое мгновение  даже  оторопел,  так  неузнаваема  была
Марина, которая орала на него с искаженным лицом.
   ...Видела ли Горова, как умеет играть  ее  самая  безнадежная  ученица?
Горова не видела. В этот вечер она сама была занята в спектакле.
   Наверно, были  телезрители,  которые  посмеялись,  увидев,  как  злющая
женщина средних лет, с грубым, базарным голосом, в папильотках на голове и
в безвкусном халате, фальшиво улыбается гостям и мужу, которого только что
обзывала язвой и била что есть сил.
   Наверно, кто-то посмеялся, и у него  стало  лучше  настроение.  Кто-то,
может быть, заинтересовался, как  фамилия  этой  актрисы.  А  какой-нибудь
человек покачал головой и печально произнес: "Злая жена - это ужасно!."
   Но Марина ничего этого не знала, она била отделена  от  своих  зрителей
улицами Москвы, стенами домов. Зрители не аплодировали, они были не  видны
и не слышны.
   И никто ничего не сказал Марине, ни одного слова.
   Почему, однако, партнеры Марины смотрели на нее так, словно видели ее в
первый раз? Почему улыбались, глядя на Марину, работники телестудии? Этого
Марина тоже не знала.
   Она видела только восхищенный взгляд Саши. Но Саша  всегда  смотрел  на
нее восхищенно.
   - Д-да-а! - сказал Саша. - Вот это д-да-а!
   Вот и все, что сказал Саша.
   Так Марина и не узнала, что у нее была самая настоящая удача. И  ничего
не изменилось  в  ее  жизни.  Завтра  ей  предстояло  так  же  страдать  и
добиваться удачи. И завтра, и послезавтра, и сколько еще, кто знает!
   Марина шла со своим другом по Москве, с чемоданчиком, где лежал голубой
халат с оборками, и в который раз мечтала:
   "Только одна удача!"
Книго
[X]