Юлий Буркин

     Цветы на нашем пепле.

     Фантастический роман.

     Предисловие

     Для многих читателей имя Юлия Буркина знакомо, и вряд ли в этом предисловии

есть необходимость. Для других - пока еще нет, им только предстоит знакомство с

этим замечательным писателем... то для них, в первую очередь я сейчас и пишу.

     С Юлием Буркиным я знакомился трижды.

     Впервые - прочитав распечатку одной из самых ранних его повестей,

"Рок-н-ролл мертв". Меня, что называется, "не зацепило". Я понял лишь, что автор

любит рок-н-ролл, и сам явно не чужд музыкальных кругов, уж слишком со знанием

дела были выписаны детали быта музыкантов.

     Второй раз все было совсем по-другому. В какой-то скучный и однообразный

вечер, из тех, что умеют подкрасться совершенно незаметно и беспричинно, я взял

в руки белорусский журнал фантастики "Мега" с повестью Юлия "Бабочка и

василиск". Скажу честно - я не ждал особых потрясений. Но уже на второй странице

вся скука этого вечера куда-то бесследно улетучилась, а отобрать у меня журнал

удалось бы лишь путем кровопролития. Мне до сих пор кажется, что "Бабочка и

василиск" - это одно из лучших произведений нашей фантастики в девяностые годы.

     Ну а третий раз мы встретились уже по-настоящему. Дело происходило в городе

Алма-Ате, где я тогда жил, а Юлий приехал по делам - там выходила в свет его

первая книга. Мы едва успели представиться друг другу, как Юлий воскликнул:

     "Слушай, у тебя есть магнитофон? Я только что записал новый концерт, и даже

ни разу его не прослушал - спешил!" Через час мы сидели у меня дома, и Юлий

задумчиво прослушивал собственные записи. Мое первое впечатление тоже оказалось

правильным - Буркин оказался не только писателем, но и рок-музыкантом. И, на мой

взгляд, очень хорошим музыкантом.

     Жизнь в эпоху перемен - увлекательное, пусть и нелегкое занятие. Юлий

вернулся в свой родной город Томск, я переехал в Москву. Но перед этим мы успели

написать вместе юмористическую трилогию "Остров Русь" (как обычно, все началось

с возгласа Буркина: "Слушай, я тут решил написать роман ужасов для детей, но я

про детей писать не умею, а ты из их возраста еще не вышел..."). Как ни

удивительно, но несостоявшийся роман ужасов до сих пор пользуется большой

популярностью у детей всех возрастов, от десяти до семидесяти.

     В следующую нашу встречу Юлий был уже автором самого странного проекта

нашей фантастики - собственных книги и пластинки, выпущенных в едином оформлении

и связанных общей концепцией. "Представляешь, человек читает книгу, и при этом

слушает музыку..."

     Потом у Юлия вышли два компакт-диска, его песни стали появляться на

центральных радиостанциях, но соперничество муз не прекратилось. Очередной

книгой Юлия Буркина, написанной в соавторстве с томским автором Константином

Фадеевым, стала "Осколки неба, или Подлинная история "Битлз". Опять же,

совершенно уникальный и необычный проект, связавший воедино и беллетризованную

биографию знаменитых музыкантов (кстати, Юлию принадлежат одни из лучших

переводов песен "Битлз" на русский язык), и фантастический сюжет.

     Наверное, литературе и музыке всегда суждено идти с Юлием рука об руку,

ревниво поглядывая друг на друга. Книга, которую Вы сейчас держите в руках,

вроде бы далека от музыки в обычном понимании. Действие ее происходит в

совершенно отличном от нашего мире, герои ее... Впрочем, не будем забегать

вперед. Речь о другом - обратите внимание на стихи, предваряющие главы книги.

Есть старая, но верная фраза братьев Стругацких о стихах, вставленных в тексты

книг: "Стихи были либо известные, либо плохие". В этой книге Вы не найдете ей

подтверждения. Исключения все-таки возможны - когда писатель еще и поэт.

     Слово "самобытный" в наше время во многом утратило свое положительное

значение. "Самобытно", - изрекаем мы, слушая самодеятельного исполнителя,

"самобытно" - замечаем, откладывая скучную книгу.

     Юлий Буркнн самобытен по-другому. По-настоящему. Есть питерская, есть

красноярская, есть харьковская школы фантастики. Но есть писатели, которые

похожи только на самих себя. Книги, которые они пишут, не просто уникальны -

уникальна любая книга, они самобытны - потому что никто и никогда даже не

подумал бы написать ничего подобного.

     А теперь я с удовольствием уступаю место Юлию Буркину - писателю и поэту.  

     Сергей Лукьяненко

     Так я и знал наперед,

     Что они красивы, эти грибы,

     Убивающие людей!

     Кобаяси Исса (1768-1827 гг.)

     КНИГА ПЕРВАЯ

     Insecta Sapiens (Генезис)

     Паутину плетет паук, паук,

     Он не сможет тебя поймать.

     В синем-синем небе птица летит,

     Но не может тебя поймать.

     Нынче - куколка ты, осторожна ты.

     Мы - личинки твои, о, Мать.

     "Книга стабильности" махаон, т. III, песнь XXI; мнемотека верхнего яруса.

     Ливьен разбудила трескотня выстрелов. За время экспедиции это было уже

пятое нападение на их караван. Выбравшись из шелкового спального мешка и быстро

одевшись, она привычным движением сняла с крепления искровой автомат и осторожно

выглянула из палатки. Как и все молодые теплокровные бабочки, она прекрасно

видела в темноте, но в лагере никакого движения не заметила. Нападение, похоже,

уже отбили и без нее - выстрелы раздавались из кустарника в глубине леса.

     Пригнувшись, она вышла под открытое звездное небо, расправила крылья и

вспорхнула в пронизанную свежестью ночь - в направлении шума и знакомых запахов

соплеменниц.

     Лететь пришлось недолго - минуты две, но когда она была еще на полпути,

стрельба прекратилась. А когда добралась до своих, убедилась, что все обошлось.

     Семь из двенадцати членов экспедиции (двое, видно, так и не проснулись, а

двое часовых не могли покинуть пост) столпились над телом. Конечно же, это была

урания, и конечно же, это был самец. Ливьен лишь мельком глянула на труп и

отвела глаза: зрелище было ужасным. Чья-то пуля превратила лицо нападавшего в

сплошное кровавое месиво.

     Грудь, живот и руки дикаря были покрыты золотистой пыльцой. Ливьен знала из

инструктажа, что это - окраска "любовной охоты".

     - Проклятые идиоты! - обернулась к Ливьен экспедиционный биолог Аузилина. В

ее миндалевидных фиолетовых глазах стояли слезы. - Теперь я всю жизнь буду

чувствовать себя убийцей.

     - Брось, - коснувшись поникших крыльев, обняла ее за плечи Ливьен, - он сам

виноват.

     - Да нет. Ли. Ты ведь знаешь, самое страшное в том, что они не хотят нас

убивать. Они просто ищут любви.

     - "Любви!.." - желчно передразнил Аузилину кто-то за спиной Ливьен. - Не

называй этим словом то, чего им надо!  Похоть - вот-это подходящее слово!

     Ливьен обернулась. Ах вот это кто - старая Ферда. Ну, эта-то, наверное,

уверена, что и в супружеской постели происходит сплошное изнасилование.

     - Возможно, они хотят, чтобы их потомство росло в цивилизованном Городе и

ассимиляция - единственный тому шанс, - вмешалась в разговор оператор думателя

Сейна.

     - У нас не может быть общего потомства, - просто, чтобы что-то сказать,

констатировала общеизвестный факт Ливьен.

     - Но они этого могут и не знать.

     - Смотрите! - вскрикнул кто-то из склонившихся над телом. - У него на

крыльях нет коричневых чешуек! Это метис!

     - Ерунда, - возразила Ферда. - Метисы - выдумка неотесанных домохозяев.

Обычный мутант, возомнивший из-за своего уродства, что он такой, как мы.

     - Хватит болтать, - прервала обсуждение старший координатор экспедиции

Инталия. - В лагерь. Не хватало еще нам дождаться здесь повторного нападения. -

Она тряхнула крыльями и первая взмыла над травами. За ней последовали остальные.

     Но спать легли не сразу. Несмотря на то что завтра предстоял долгий и

изнурительный труд (перенося имущество на очередное место стоянки, они по

четыре-пять раз перелетали туда-обратно), возбуждение было слишком велико, чтобы

успокоиться сразу.

     Еще минут двадцать они просидели у костра, лакомясь подогретым нектаром и

обсуждая происшедшее.

     Есть темы, которых не следует касаться лишний раз. Дома это могло бы

привести к беде. Но здесь атмосфера была несколько иной, и Ливьен решила сделать

вид, что по молодости (а она была самой молодой в группе) не понимает этого.

     - И все-таки, - с невинными интонациями произнесла она, хлебнув нектара, -

почему бы не приобщить дикарей к культуре? От этого выиграли бы все: они

перестали бы быть дикарями, а мы не опасались бы их нападений.

     - А ты уверена, что мы ужились бы вместе? - с усмешкой отозвалась Инталия.

     - Конечно! Мы вполне могли бы жить рядом, места хватило бы всем!

     - Мы-то - да. А они? Кто знает, как они используют силу, когда обретут ее?

Мы не имеем права рисковать, ответственность слишком велика. Пока думатели есть

только у нас, мы должны стараться сохранить это положение как можно дольше.

Когда дикарь глуп, с ним еще можно бороться, куда страшнее умный дикарь.

     Ливьен показалось сомнительным выражение "умный дикарь". Какой же он тогда

дикарь? Но она промолчала.

     Заговорила Лелия, историк-археолог, неуставной, но легальный лидер группы,

носящая живую диадему гильдии Посвященных. И обратилась она именно к Ливьен:

     - На свете немало бессмысленных и несправедливых вещей. Почему, например,

нам не разрешают брать в экспедиции самцов, в то время как они сильнее и

выносливее? Почему...

     Ее прервала Инталия:

     - Лелия! Я могу простить подобные речи несмышленой девчонке, но ты, моя

дорогая... Если такое повторится, по возвращении я вынуждена буду... - Она

замолчала. А продолжила уже с другой, усталой, интонацией: - Ладно. Отбой.

     Полуночники разбрелись по палаткам. Завернувшись в крылья, Ливьен еще долго

не могла уснуть. Существовавшее положение в обществе Города маака казалось ей

естественным, ведь она родилась и выросла в нем. Но все-таки... Какая-то

странная тревога всегда таилась в ее душе. Чем дикари хуже нас, ведь они

устроены точно так же? Почему самцы имеют единственную роль - домохозяев и

продолжателей рода, в то время как явно приспособлены природой к тяжелому труду

и войне, уж, во всяком случае, не хуже, чем самки? Они не отличаются умом, но

ведь им не разрешается образование в верхнем ярусе... Почему разговоры о

думателях окутаны негласным запретом, хотя все и всё о них знают? Хотя нет, не

всё. Откуда они берутся - думатели?

     Она уснула, так и не ответив себе ни на один из этих вопросов.             

     * * *

     Утро выдалось великолепное. Оставив палатку, Ливьен в какой уже раз

залюбовалась окружающей красотой. Громадные деревья с широко расставленными

корнями-подпорками, покрытыми мхом и растениями-паразитами, словно

праматери-гусеницы из древних махаонских легенд, удерживали небо над их

небольшой полянкой. Лианы, сложенные кольцами, петлями и спиралями, оплетали

абсолютно всё - от корней до вершин, а концы их свисали обратно от вершин к

земле. Громадные белые и желтые цветы вьюнов своим легкомысленным видом только

подчеркивали суровую прелесть векового леса.

     Стесняться было некого, и бабочки, разбуженные колокольчиком координатора,

абсолютно нагие и безоружные выскакивали из палаток на свежий воздух, поочередно

трясли вьюны за лепестки и, смеясь и визжа, умывались в осыпающейся росе. Только

караульные на срок несения дежурства были лишены этого удовольствия: намочив

крылья, бабочка временно лишается способности летать, и этим могли

воспользоваться дикари или махаонские диверсанты.

     Растирая тело душистым прополисом, Ливьен разглядывала своих

раскрасневшихся подруг и в тысячный раз поражалась мудрости и утонченному вкусу

природы, создавшей такое совершенство. Гармония изящества и рациональности.

Тонкие талии и стройные ноги, упругие груди и темно-радужные:! крылья... Трудно

поверить, что их предки - обычные бабочки-насекомые, довольно невзрачные

крылатые червяки со злыми глазами, напрочь лишенные интеллекта.            

     Да и прочие представители фауны не идут с ними ни в какое сравнение!       

     Мелко вибрируя крылышками, чтобы те побыстрее обсохли, Ливьен задумчиво

шагала к палатке, когда ее кто-то негромко окликнул. Ливьен оглянулась. Это была

Лелия:

     - Девочка, я давно наблюдаю за тобой и вижу, что ты постоянно погружена в

размышления. Не тревожит ли тебя нечто такое, чего не замечают другие?

     Вопрос обрадовал Ливьен. Пожалуй, именно Лелия была тем, с кем ей хотелось

бы сойтись ближе. Но сама она на первый шаг не решилась бы никогда.

     - Меня мучают вопросы, на которые я не могу найти ответов.

     - Я могла бы помочь тебе. Когда-то я и сама страдала от несуразностей нашей

жизни. Если хочешь, давай встретимся и побеседуем. Сегодня ночью.

     Ливьен согласно кивнула, и Лелия отвернулась. Ни Инталия, ни кто-либо из ее

подручных не слышали их разговора, и уже это казалось Ливьен маленькой победой.

Хотя почему она так это оценивает, она и сама вряд ли смогла бы объяснить. Ведь

не могла же Посвященная всерьез опасаться навета координатора. Хотя, кто

знает... Возможно, Лелия просто не хочет напоминать Инталии о своих

неограниченных правах ради такой мелочи, как беседа с юной сумасбродкой?

     Каждая бабочка-самка маака носит на голове золотую диадему с камнем -

символ материнства и готовности к нему. Но только члены гильдии Посвященных

имеют "живые Камни", дающие им законную власть над прочими. Это вовсе не значит,

что они стоят вне критики и общественного долга. Напротив, сейчас, например,

Инталия в любой момент могла приказать Лелии делать ту или иную работу, и та

подчинится ей, как старшему координатору экспедиции. Однако если Лелия, поднеся

ладонь к Камню, оживит его, тот вспыхнет ярким бирюзовым светом, и все, включая

Инталию, обязаны будут выполнять ее приказы, не обсуждая.

     Непослушание Посвященному, оживившему камень, строго карается

Координационным Советом, а сейчас, по законам военного времени, может стоить

ослушавшемуся жизни. Своим Правом Посвященные пользуются крайне редко, каждый

такой факт впоследствии рассматривается Советом, и если повод оказывается

недостаточно веским, бабочка лишается живого Камня.

     Еще одна особенность. Камни различаются по старшинству, и возраст их

отсчитывается от момента "рождения" - первой активации. Старший камень,

загоревшись, гасит более молодой.

     Весь день группа занималась привычными экспедиционными делами. Разобрав

палатки и демонтировав пищеблок, путешественники компактно укладывали их в

хитинопластовые мешки, а затем, ухватив поклажу за лямки по углам, вчетвером,

сопровождаемые одной вооруженной охранницей, летели к месту очередной ночевки.

     Таким же образом переносили и чехол с думателем. На этот раз его

носильщиком была и Ливьен. И, как обычно в процессе его транспортировки, Сейна,

державшая мешок с одного из углов, причитала:

     - Девочки, девочки! Только осторожнее! Он плохо спал этой ночью, и сейчас

ему дурно. Переднюю сторону повыше! Еще выше, у него преджаберья затекают...

Все, все, стойте, он больше не может, давайте спустимся, передохнем!.. - Она

буквально обливалась слезами.                   

     - Отставить нытье! - по обыкновению рявкала Икталия, которая тоже всегда

участвовала в его переносе. - Остановка только в лагере! - А затем, помягче: -

Ничего, отлежится...

     Ливьен понимала, что для координатора главное - не допустить возможность

похищения думателя, а его самочувствие интересует ее постольку поскольку.

Случись думателю погибнуть, координатору, конечно, пришлось бы ответить перед

Советом по всей строгости военного времени. Но утеря его живым - преступление

много большее. Хотя не ясно почему, ведь общаться-то с ним все равно может

только один-единственный оператор...

     Так, с причитаниями и окриками, драгоценный груз без остановок был

доставлен к месту. Сейна тут же упала на колени, расстегнула мешок, откинула

передний клапан флуонового чехла и, утерев краем крыла свое заплаканное лицо,

приникла лбом к поросшему шелковистой щетиной морщинистому надлобью думателя -

чуть выше жвал.

     На этот раз Ливьен не полетела обратно, а, руководствуясь боевым расчетом,

встала на охрану возле Сейны и ее питомца. Не в первый уже раз наблюдала она эту

сцену, почему-то казавшуюся ей одновременно и трогательной, и непристойной.

Закрытые глаза Сейны обрамились синеватой тенью. Ее удивительно красивое

беззащитное лицо стало бледно-желтым, как воск, и приобрело выражение то ли

боли, то ли мучительного сладострастия. Время от времени по нему пробегала

судорожная рябь, и в такие мгновения Ливьен казалось, что это - начало агонии.

     Но нет. Как и всегда, все закончилось без осложнений. Минуло около

получаса, и Сейна, обессиленная, отползла в сторону. Свернувшись калачиком, она

моментально провалилась в глубокий, похожий скорее на обморок, сон. А оживший

думатель начал шевелить жвалами, требуя пищи. Но кормить его в этот момент

инструкцией строго запрещалось.

     Ливьен, предохраняя Сейну от солнечного удара, накрыла ее несколькими

крупными листьями подорожника и, продолжая нести караул, погрузилась в

размышления.

     Думатель сильно напоминает обыкновенную куколку, только в два-три раза

крупнее, и имеет отсутствующие у куколки жабры. А его жвалы и брюшные сегменты

развиты в значительно большей степени. Благодаря последним он, кстати, даже

способен передвигаться. Но очень медленно. Эта его способность упрощает уход за

ним. Он абсолютно слеп и глух, но имеет острое обоняние. Когда Сейна проснется,

она разложит перед ним весь его дневной рацион пищи - четыре порции в полуметре

друг от друга, на одной прямой. В течение дня, ориентируясь по запаху и орудуя

сегментами, думатель с передышками проползет это расстояние, поглощая порции

одну за другой. И "поужинает" как раз перед заходом солнца.

     Ливьен прекрасно сознавала, что, являясь абсолютно самостоятельным

существом, думатель походит на куколку лишь по капризу природы, по

недоразумению. Но сходство это в сочетании с беспомощностью задевали ее

материнские чувства. Несмотря на отвратительный характер всех без исключения

думателей, Ливьен иногда испытывала к ним приливы безотчетной нежности.

     Как восхищала ее мудрость природы, создавшей бабочек, так же не переставала

поражать ее и неисповедимость путей эволюции, произведшей на свет думателя -

тварь не способную ни на что, даже на самозащиту и добычу пищи. Но умеющую

думать. Думать на порядок быстрее и эффективнее любой, пусть даже самой что ни

на есть способной, бабочки. Думать и телепатически передавать результаты своих

размышлений оператору.

     Новые технологии, изобретения, прекрасные произведения искусства - всем

этим маака обязаны думателям. Можно сказать, только благодаря им бабочки стали

цивилизованным народом. Недаром думателей так холят и лелеют... Но это сейчас. А

раньше? Как выжили их предки в беспощадной межвидовой борьбе за существование? И

почему они сотрудничают только с народом маака?..

     Хоть часть вечно мучивших ее вопросов Ливьен надеялась разрешить в

предстоящей беседе с Лелией.

     Только к вечеру, когда новый лагерь был уже окончательно развернут, Сейна

пришла в себя, и на этом дежурство Ливьен возле думателя автоматически

закончилось. Но она тут же сама напросилась в команду заготовителей, которую

Инта-лия сформировала в помощь поварам, - собирать нектар и пыльцу, искать

орехи, плоды и ягоды, а возможно, даже, если повезет, поохотиться на съедобных

рыжих муравьев. Это было интереснее, нежели бессмысленно прозябать в лагере, а

по-настоящему устать она не успела.

     Порхая от одного крупного цветка к другому и перекликаясь, чтобы не

заблудиться, команда сборщиков углубилась в чащу. Время от времени то тут, то

там раздавались выстрелы, но звуки эти не внушали тревоги: таким образом бабочки

отгоняли назойливых птиц.                       

     Поход обошелся без приключений. Котомки были наполнены, и команда вернулась

в целости и сохранности. В принципе бабочки почти не нуждаются в пище. Питание -

основное занятие гусеницы, ее удел и смысл существования. Бабочке же для

поддержания жизнедеятельности достаточно слегка перекусить один раз в пять-семь

дней. Но в период тяжелых физических нагрузок питание все же рекомендуется более

интенсивное. И Инталия придерживалась этой рекомендации.

     Поужинав, члены экспедиции разбрелись по палаткам. Но Ливьен не спала.

Выждав около часа, она выбралась наружу, сложила крылья и, стараясь не шуметь,

подползла к палатке Лелии. Полог палатки не был застегнут, Ливьен приподняла его

и нырнула внутрь.

     - Ли? -услышала она тихий голос хозяйки.

     - Да, это я.

     - Тебя не заметили?

     - Нет.

     - Хорошо. У нас с тобой меньше часа.

     Это Ливьен знала и сама: через час сменится караул, и перед тем, как

отправиться на отдых, освободившиеся часовые произведут обход, проверяя, все ли

на месте. Если к этому времени она не вернется в палатку, начнется переполох.

     Рука Лелии коснулась ее плеча, затем сползла вниз, нащупала ладонь

и.потянула к себе. Способность видеть в темноте с годами притупляется, а Лелия

была далеко не молода.

     - Сюда, ближе. Располагайся. Ливьен присела возле Посвященной.

     - Так вот, девочка, - заговорила та. - Прежде всего хочу объяснить, зачем я

позвала тебя.

     Ливьен хотела сказать, что догадывается о цели их встречи, но сдержалась. А

Лелия продолжила:

     - Ты молода и любознательна. Тебя удивляют странности нашего бытия, и ты

еще не научилась не замечать их. Любознательность в нашем обществе не считается

добродетелью и не поощряется, более того, она подавляется - прямо или косвенно.

Но именно те, кто ухитряется сохранить в себе это качество, входят в

привилегированные слои. Гильдия Посвященных поручила мне подготовить себе замену

- на случай, если я погибну. Посвященного враг постарается убрать прежде всего.

В экспедиции должен быть кто-то, способный взять в этом случае управление в свои

руки и довести дело до конца. И я сделала свой выбор. Я, маака Лелия из семьи

Чара, выбрала тебя.

     От неожиданности у Ливьен пересохло в горле.

     - Но почему?.. Чем я заслужила?

     - Хотя бы тем, - усмехнулась Лелия, - что не разучилась задавать глупые

вопросы. Тайный обряд свершится прямо сейчас. Или ты против?

     - Нет, - выдохнула Ливьен.

     - Молодец. Я знала, что ты ответишь так. Обряд прост и рационален. Прежде

всего я открою тебе тайны нашего народа. Почему мы воюем с дикарями. Почему мы

воюем с народом махаон. Почему наши самцы общественно-пассивны, и им не

разрешается получать образование в верхнем ярусе. Кто такие думатели, и откуда

они берутся... Это и многое другое. Но я не имею права давать тебе эту

информацию, пока ты не получишь от меня живой Знак.

     Лелия подняла руку, и оказалось, что она держит в ней диадему - точную

копию той, что Ливьен носила с момента своего превращения из куколки в бабочку.

     - А эту безделушку отдай мне.

     Ливьен послушно сняла с головы украшение и протянула Лелии. Та, кивнув,

приняла его, но, когда Ливьен попыталась взамен надеть на свою голову

драгоценный дар Посвященной, та остановила ее словами:

     - Подожди. Зажми камень в кулаке. Он еще не знал ничьего прикосновения, и

тот, кто коснется его первым, навек станет его единственным владельцем.

     Ливьен накрыла камень рукой, согнула пальцы и ощутила, как неожиданно

возникшее в ладони тепло, подобно электрическому разряду, пробежало по всему ее

телу. Длилось это долю секунды и было скорее приятно, чем наоборот.

     - Достаточно. Отпусти, - скомандовала Посвященная. Ливьен разжала кулак, и

чистый бирюзовый свет выхватил из тьмы тронутое улыбкой понимания лицо Лелии.

     - Отныне, - слегка щурясь, торжественно произнесла она, - только твоя рука,

эксперт Ливьен из семьи Сигенонов, сможет оживлять его. Наклонись.

     Ливьен склонила голову и, совсем не к стати, полюбопытствовала:

     - Живой камень - изобретение думателей?

     - Ты неисправима, - терпеливо улыбнулась Лелия. Диадема легла на волосы

Ливьен. - Вопросы в такой торжественный момент...

     - Простите... - потупилась Ливьен.

     - Но этим-то ты и нравишься мне. Да. Это изобретение думателей. Ты

удивишься, если узнаешь, как давно они помогают нам. Даже бумагу и умение

выплавлять из руд металлы подарили нашим предкам они. Ливьен и вправду

оторопела:

     - А что же мы сами?.. Хоть что-то... - И сама перебила себя, испуганная

догадкой: - А может быть, это не они нам служат, а мы им?..                     

     - Похвальная свобода мышления, - заметила Лелия одобрительно. - Я

убеждаюсь, что не ошиблась в тебе, девочка. Но с думателями дело обстоит не

совсем так, как ты предположила. Все значительно сложнее. К этой проблеме мы

вернемся позже. Будем последовательны. Слушай же и постарайся не перебивать.

Полученный тобою живой Знак внешне ничем не отличается от обычного украшения.

То, что Камень живой, не знает пока никто, кроме тебя и меня. Пока есть я, ты

должна хранить эту тайну. Свечение Камня, кстати, не только отличает его от

простого, но и действует на подкорку мозга бабочки - таким образом, что все

происходящее в этот момент раз и навсегда врезается в ее память...

     - Я несколько раз присутствовала при оживлении Камня и ни разу не ощущала,

что мою волю подавляют... На этот раз Лелия слегка рассердилась.

     - Я этого и не говорила. Будь внимательнее! Свечение влияет лишь на память,

и распоряжение, которое ты даешь в момент активации, может быть сколь угодно

обширным; исполнитель его запомнит. Так, например, ты уже никогда не сможешь

забыть этот наш разговор.

     Свет Камня был теперь не таким интенсивным, как вначале, но еще окрашивал

лицо Лелии бирюзой. И выражение его было торжественно-суровым:

     - Итак, запомни. Если я умру, а вероятность этого обстоятельства достаточно

велика, ты должна активировать Знак и взять управление в свои руки.

     - Смогу ли я?

     - Обязана, - отрезала Лелия. - Да это не так уж и сложно. Тебе не придется

постоянно контролировать подчиненных и командовать ими, ты ведь видишь, я не

занимаюсь этим. Твоя задача - знать, куда и зачем идет экспедиция, при

необходимости отдавать распоряжения координатору и лишь в самых чрезвычайных

ситуациях - прибегать к непосредственному руководству, активируя Камень.

     Ливьен хотела возразить, что она не знает, какова цель экспедиции, но

сдержалась. И правильно поступила, потому что именно об этом и продолжила

Посвященная:

     - Скажи, почему, проявляя любознательность по всем иным вопросам, ты

никогда не спрашивала, куда и зачем мы идем? Тебе не кажется

противоестественным, что никто из вас не знает этого?

     - Это - военная тайна...

     - О да. Но не для тебя отныне. Знай же: мы ищем Пещеру Хелоу.

     Ливьен почувствовала, как кровь ударила ей в лицо. Сказанное Лелией было

настоящим кощунством. Хелоу - бог махаонов, бог заклятых врагов маака,

разрушающих их инкубаторы с несмышлеными гусеницами и куколками. Лишь за то, что

маака - атеисты, не признающие Хелоу. Искать Пещеру Хелоу - значит поверить в

его существование, предав тем самым идеалы своего народа. Даже произносить вслух

это имя считалось у маака неприличным.

     Нарочито ровным голосом Лелия продолжала:

     - Ибо прежде всего мы должны понять, кто мы и откуда мы взялись...

     То, что она говорила, было столь дико, что Ливьен, не зная как вести себя,

инстинктивно попыталась встать.

     - Сиди! - властно произнесла Посвященная и крепче сжала ее ладонь. - И

слушай. Затем ты теперь и носишь Знак, чтобы знать то, о чем другим запрещено

даже думать.

     Ливьен неохотно опустилась на циновку.

     - Вопрос о том, существовал ли Хелоу на самом деле или нет, вовсе не

причина, а лишь повод для войны. Причина - та же, по которой мы, не щадя,

убиваем дикарей: мы и махаоны не можем ассимилировать, а значит, рано или поздно

мир станет достоянием только одного вида. ТОЛЬКО ОДНОГО! - повторила она с

нажимом. - Интерес же Совета, и прежде всего - НАШЕЙ Гильдии, - (Ливьен с

трепетом осознала, что и она теперь - Посвященная), - к Пещере, которая, по

некоторым данным, все же существует, носит отнюдь не абстрактно-академический, а

жизненно важный военно-стратегический характер. Представляется вполне вероятным,

что именно там, в Пещере...

     В этот миг раздалось легкое шуршание, и полог палатки приподнялся. Лелия

замолчала. Ливьен обернулась и увидела, что внутрь просунулась огромная мохнатая

лапа.

     Вскрикнув, Ливьен отскочила к противоположному краю палатки. Лелия

подслеповато прищурилась:

     - Что случилось, Ли? - встревоженно спросила она.

     - Кот! По-моему, это лесной кот! Где у вас автомат?

     - Вот он! - Лелия выдернула искровик откуда-то из-за спины и теперь держала

его на вытянутой руке.

     Лапа тем временем несколько раз суетливо ударила о пол, проскребла в нем

когтями глубокие борозды и вновь выжидательно приподнялась.                     

     Решившись, Ливьен упала на пол и, расслабив крылья, перекатилась обратно к

Лелии. Лапа ударила о землю, промахнувшись буквально на миллиметр.

     Ливьен выхватила автомат из руки Посвященной и дала очередь по кожистым

подушечкам лапы.

     - Мяу! - возмутился хищник, ткань палатки с треском лопнула и отлетела в

сторону. Полосатая морда чудовища хитро оскалилась, и он с размаху стукнул

Ливьен второй лапой.

     Уже теряя сознание, она почувствовала, как острые зубы хватают ее за

крылья. А последним, что зафиксировало ее меркнущее сознание, был жаркий запах

зверя и ощущение, что ее куда-то стремительно влекут. И - стрельба по зверю ее

товарищей.

     2

     Если в небе горит звезда, звезда,

     То не ты ли зажег ее?

     Если в сонном ручье вода, вода,

     То не ты ли пролил ее?

     Если ты задумал уйти совсем,

     Не уйдет ли с тобой весь мир?

     "Книга стабильности" махаон, т. VI, песнь II; мнемотека верхнего яруса.

     В первый и единственный раз до этого Ливьен наблюдала кота в верхнем ярусе

инкубатора, на экскурсии по галерее фауны. Несмотря на огромные размеры, зверь

показался ей удивительно грациозным и подвижным. Даже милым. Рядом с ним

домашний любимец бабочек, гигантский богомол, смотрелся бы медлительной и

неказистой букашкой. Да он и был насекомым, не более того. Кот же был

ТЕПЛОКРОВНЫМ, и именно поэтому к бабочкам был в какой-то степени ближе. Однако

отсутствие крыльев - у него и у нескольких более мелких теплокровных (исключая,

само собой, птиц), населяющих Землю (все они были грызунами), - казалось Ливьен

патологией.

     Совершенно бессмысленный с позиции рациональнoсти, мохнатый, напоминающий

гусеницу, отросток сзади туловища указывал на то, что предки монстра все же

летали: у птиц хвост имеет важное аэродинамическое значение. Но почему этот

рудиментарный отросток не только не исчез вместе с крыльями, но и развился до

неимоверной длины казалось загадкой, точнее - просто капризом природы.

     И все же там, в галерее, когда цельнослюдяные стены делали кота абсолютно

безопасным для экскурсантов, Ливьен ловила себя на мысли, что не может не

любоваться изяществом этого полного оптимизма животного. Сейчас же, очнувшись и

увидев над собой склонившуюся кровожадную полосатую морду, она испытала приступ

парализующего волю ужаса.

     Похоже, кот уволок ее глубоко в чащу: слух Ливьен не улавливал ни

выстрелов, ни каких-либо других звуков искусственного происхождения, а ведь в

лагере сейчас должен царить форменный переполох.

     Бабочка лежала на мягком мху. Без сознания она, по-видимому, была не долго,

во всяком случае, сейчас все еще ночь. Боль нигде не ощущалась. Значит, она не

ранена. Кот сидел перед ней и внимательно наблюдал. Она шевельнулась, и кот с

обострившимся любопытством склонил голову набок.

     Она перевернулась на живот и поползла. Но удавалось ей это недолго. Мягко,

но мощно лапа кота придавила ее к земле и, подтянув на прежнее место, отпустила.

     Ливьен быстро поднялась на ноги и побежала, расправляя на бегу крылья. Но

взлететь не успела. Удар лапой повалил ее на землю. Кот встал, потянулся, сделал

пару шагов к ней и, приблизившись, уселся вновь.

     "Проклятый зверь! - чуть не плакала Ливьен от досады. - Он забавляется.

Сейчас он сыт и будет так мучать меня, пока не проголодается, а я окончательно

не выбьюсь из сил. А потом - сожрет".

     Что же делать? Притвориться мертвой?

     Ливьен замерла и закрыла глаза. Но кот был не так глуп. Он жаждал игр, и

провести его было непросто. Вытянув лапу, он выпустил коготки и осторожно

притронулся к ее бедру. От укола Ливьен дернулась... Притворяться дальше не было

смысла, и она вскочила. Кот отреагировал неожиданно: он вдруг подпрыгнул и,

встав на задние лапы, навис над ней всей своей тушей. В страхе она упала

опять... Кот, мгновенно успокоившись, вновь уселся перед ней. Ливьен разрыдалась

во весь голос. Было ясно, что живой из этой переделки ей не выбраться. Но пусть

бы он убил ее сразу!

     Кот придерживался иного мнения. Он в очередной раз осторожно подпихнул ее

лапой, приглашая продолжить предсмертные игрища.                             

     Слезы душили ее, но она была вынуждена встать и, пошатываясь, сделать

несколько шагов. "Если бы знать, в какой стороне лагерь, - пронеслось в ее

голове, - можно было бы так, "играя", понемногу приблизиться к нему..." Даже

если бы это и не удалось, если бы это не спасло ее, появилась бы хоть какая-то

надежда и цель... Но сориентироваться не получалось.        

     Драться? С такой махиной? Но, может быть, это хотя бы ускорит дело? Ливьен

наклонилась, схватила замеченный под ногами обломок сухой ветки, двумя прыжками

подскочила вплотную к зверю и, целя в глаз, с размаху ударила. Но попала чуть

ниже - в щеку.

     Кота такой поворот событий несказанно обрадовал. Он "испуганно" выгнул

спину, шерсть его распушилась, пасть издала громкий шипящий звук... Но этот

псевдоиспуг моментально перешел в баловство. Кот неожиданно упал, перевернулся

на спину и, задрав морду, чтобы не потерять бабочку из виду, несколько раз

поочередно то правой, то левой передними лапами легонько ударил ее по бокам.

Относительно легонько. Ливьен не сумела удержать равновесия и в какой уже раз

свалилась на землю.

     И тут кот взвизгнул. В этом звуке уже не было игры. Ливьен удивленно

подняла глаза. Кот снова стоял на ногах. Тряся головой, он старательно тер лапой

нос, словно пытаясь избавиться от назойливого муравья. Нет, не от муравья, а от

вонзившейся в плоть стрелы. Стрелы дикарского лука!

     Ливьен огляделась, но никого не увидела.

     Раздался упругий свист, и еще две стрелы угодили в цель: одна - рядом с

первой, другая застряла в кончике кошачьего уха, пробив его насквозь.

     Кот обиженно мяукнул и, потеряв всякий интерес к Ливьен, грациозными

прыжками умчался в чащу. Но облегченно вздохнуть она не успела. Слетая с

травянистых листьев папоротника, к ней высыпало не меньше двух десятков

вооруженных луками диких бабочек-ураний. Все они были самцами. Их одежду

составляли лишь набедренные повязки из свежих цветочных лепестков, тела были

покрыты черными и фиолетовыми разводами боевой раскраски.

     Сложив крылья и бесшумно, как водомеры по озерной глади, скользя по мху,

они окружили Ливьен.

     Обессиленная, она сумела подняться только на колени и стала поспешно

поправлять одежду. Но это не очень-то удавалось ей: ударяя, кот зацепил когтями

воротник форменной шелковой блузы, и все ее левое плечо было теперь оголено, а

вместе с ним наружу стремилась и маленькая упругая грудь.

     Все так же беззвучно кольцо дикарей, убедившихся, что цивилизованная самка

безоружна, подтянулось к центру, и множество рук и спереди, и сзади принялись

ощупывать ее, стягивать с нее лохмотья. Глаза самцов горели вожделением, а

лепестки их набедренных повязок не скрывали эрекции.

     Душевных и физических сил Ливьен хватило лишь на то, чтобы, стоя на коленях

и обхватив себя за плечи, дергаться и не позволять дикарям касаться груди.

     Еще не успели на ее лице высохнуть слезы отчаяния, вызванные

издевательством кота, как хлынули новые - слезы унижения и страха перед

насилием. Но мало-помалу ее душу стала наполнять ярость.

     "Грязные похотливые тараканы", - прошептала она. И придумать ругательство

обиднее было, пожалуй, трудно: регулярные наплывы тараканьего племени - бич

Города маака. Непрошеные гости не кусались, не являлись разносчиками инфекций и

не были слишком уж прожорливы. Но они были ПРОТИВНЫ. Противны, огромны и ужасно

плодовиты. Еще вчера твое гнездо принадлежало только тебе, и вдруг за одну ночь

его оккупировала толпа невесть откуда взявшихся тварей высотой по щиколотку и

такой силы, что, не будь они пугливы и осторожны, они вполне могли бы сбить тебя

с ног. Они везде бесцеремонно суют свои грязные усы, они топчутся по обеденной

подстилке, переворачивая посуду... Ночью, когда ты спишь, они могут даже пройти

по тебе, того и не заметив; или наоборот - выясняя, съедобна ли ты, усами и

лапками тебя ощупывать... Точно так же, как сейчас эти дикари. Мерзость!

Тараканов следует уничтожать!

     Ливьен вскочила на ноги и, сжав кулаки, оглядела трусливо отпрянувших

самцов.

     - Ну, давайте, давайте, подходите, тараканы! - взвизгнула она, крутанулась

всем телом в махаонском боевом приеме и ударила пяткой в челюсть ближайшего

дикаря. Затем расправила крылья для полета - пусть уж они лучше расстреляют ее

своими стрелами...

     Но не тут-то было. Левое крыло оказалось поврежденным. Да будь оно и целым,

взлететь ей не удалось бы все равно: жадные руки самцов уже ухватились за края

ее крыльев, и теперь она не могла даже повернуться, чтобы ударить кого-нибудь

еще. Она сделала несколько попыток, но лишь ощутила боль в местах срастания

крыльев с телом, и при каждом рывке боль эта усиливалась.

     За исключением вопля Ливьен, вся эта сцена проходила в полной тишине. Но

тут ее нарушил чей-то гортанный окрик. Дикари отпустили Ливьен и неохотно

расступились. И перед ней предстал самец неожиданного вида: если бы не дикарская

одежда и краска на теле, она была бы уверена, что перед ней - маака. Ни

расцветкой, ни формой крыльев он ничем не отличался от горожанина. Единственным

отличием было более мощное телосложение.

     Бросив толпе несколько слов на их тарабарском языке, он в упор посмотрел в

лицо Ливьен пронзительным взглядом небесно-голубых глаз и обратился к ней на

неожиданно сносном языке маака:

     - Не бойся. Не убивать. Будешь жена Рамбая, - и ударил при этом себя в

грудь.

     Ливьен пораженно молчала, а самец, удовлетворенно хмыкнув, взял ее за руку

и потянул к себе. Но ей удалось выдернуть пальцы из его ладони и на шаг

отступить. Окружавшие их дикари неожиданно громко загоготали.

     Ливьен ожидала увидеть на лице своего самозваного жениха злобное

недовольство, но вместо этого обнаружила лишь удивление и тень обиды.

     - Рамбай, - ткнул он себя пальцем в грудь, - хороший муж. Зачем не хочешь?

Некрасивый?

     В душе Ливьен вынуждена была признать, что самец действительно красив. Но

что из того?

     - Я - самка, - ответила она мягко, стараясь не злить дикаря. - И я сама

должна выбирать себе мужа.

     - У вас так? - опять удивился Рамбай. Но тут же успокоился. - У нас не так.

Ты - у нас. Пойдем. - И, снова ухватив сраженную его железной логикой Ливьен за

запястье, повлек в чащу трав.

     Прихрамывая, она потащилась за своим "спасителем". Толпа недовольно гудела.

Но Рамбай, не обращая на это внимания, продолжал говорить:

     - У нас так. Самец выбирает. Я - самец. Своих жен выбирал сам. Всегда.

     Ливьен передернуло. К тому же еще и многоженство.

     Тем временем ее спутник сделал какое-то неуловимое движение, и в его

свободной руке появилась стрела, точно такая же, как те, что отогнали кота. Он

что-то сердито проворчал, переломил стрелу пополам и бросил обломки под ноги.

Ливьен не сразу поняла, что произошло. А когда поняла, поразилась: он на лету

поймал стрелу, посланную кем-то ему в спину!

     Его поистине дикарские слух и ловкость еще раз указали ей на разделяющую их

пропасть.

     Через несколько секунд стая урании пролетела над их головами и Ливьен

сообразила, что они с Рамбаем двигаются пешком только потому, что он заметил

повреждение ее крыла.

     - Зачем тебе жена маака? - первой нарушила она наступившее молчание и,

преодолев смущение, обосновала свой риторический вопрос: - Я не смогу продолжить

твой род.

     - Сможешь! - радостно сообщил он, остановившись, и поощрительно улыбнулся,

вводя Ливьен в краску. - Сможешь, сможешь. Меня воспитало племя. Но мои родители

жили в Городе.

     Вот оно что. Ливьен слышала о случаях, когда заблудившуюся в лесу молодую

бабочку маака подбирали и воспитывали дикари. Но она слышала также, что найденыш

при этом так никогда и не становился полноправным членом племени, был всячески

угнетаем и унижаем. Что с этим самцом дело обстоит совсем не так, тут же

подтвердил он сам, говоря без гордости, а как бы просто констатируя факты:

     - Рамбай - самый меткий и самый сильный, самый смелый и самый хитрый.

Рамбай давно бы стал вождем, если бы имел потомство. Все мои жены были

бесплодными, потому что я - маака. Роди мне несколько личинок, и я отпущу тебя.

Если захочешь. Лучше - если не захочешь, - добавил он, а затем спросил: - Имя

твое как?

     - Ливьен.

     - Ливьен, - повторил он, задумчиво улыбаясь. - Ливьен красивая. - И вдруг

беззастенчиво погладил ее неприкрытую грудь. У нее перехватило дыхание.

     - А если ты мне не нравишься?! - выдавила она.

     - Будешь жить со мной, пока не понравлюсь. Рамбаю нужна жена, а не рабыня.

     И он повлек ее дальше.

     Этот дикарь не только хорош собой, но не лишен и своеобразного

благородства, отметила она про себя. Однако в контексте его притязаний

выказывать свою симпатию решила не спешить.

     Наконец-то стало возможным определить хотя бы время: чуть забрезжил

рассвет. Рамбай вновь остановился.

     - Здесь дом, - объявил он.

     Ливьен огляделась, но не заметила ничего похожего на жилище.

     - Мы живем в дуплах. - Он указал вверх, в направлении кроны огромного

дерева.

     - Я взлететь - не смогу, - напомнила Ливьен.

     - Держись. - Рамбай подал ей ладонь, подведя вплотную к испещренному

трещинами стволу.        

     Казалось, целую вечность карабкалась она, держась одной рукой за руку

порхающего Рамбая и помогая себе здоровым крылом. Наконец они добрались до края

дупла, и она, обессиленная, рухнула на пол.

     - Мое гнездо - твое гнездо, - приложив руку ко лбу, произнес дикарь,

по-видимому, ритуальную формулу гостеприимства, затем демонстративно отвязал от

пояса шнур с остро заточенным куском кости и воткнул его в стену.

     Его жилище оказалось на удивление просторным и уютным. Оно не было

поделено, как городские гнезда маака, на секции; это была одна, почти абсолютно

округлая комната без четких переходов между полом, стенами и потолком. Переходы

были тем паче незаметны, что все поверхности были оклеены толстым слоем мягкого

ворса янтарного цвета. Здесь не было ни мебели, ни какой-либо утвари; только

четыре лука и множество стрел, сложенных пирамидой, стояли посередине.

     Ливьен неуверенно присела на пол, и Рамбай сейчас же улегся на ворс возле

нее, сладко потянулся и, уже закрыв глаза, пробормотал:

     - Будем жить хорошо. Он заснул мгновенно.

     Ливьен внимательно вгляделась в безмятежное лицо. Да, он был красив. Ее

слегка отталкивали волевые черты, столь не характерные для смиренных домашних

самцов маака. Но, несмотря на противоестественность, это же, как ни странно,

было и по-своему привлекательно.

     Почему он не боится, что она убежит? Понимает, что с поврежденным крылом

она слишком беспомощна? И по той же причине не страшится, что она просто убьет

его, воспользовавшись его же оружием? Или самки его племени так забиты и

безвольны, что и от нее он не ожидает никакой инициативы? Или просто сам он

столь прямодушен, что и представить не может такого коварства?

     Она легонько коснулась его предплечья. Таких упругих, словно налитых

свинцом, мышц она не видела еще никогда. Мелькнула мысль, что с таким

покровителем она будет в полной безопасности. Но Ливьен тут же одернула себя:

стать наложницей дикаря?! Ни за что! А дикаря ли? Она задумалась.

     Несмотря на все трудности сегодняшнего дня, сон не мог пересилить ее

возбуждения. Когда Рамбай открыл глаза, Ливьен все в той же позе сидела перед

ним. Сразу, только заметив, что он проснулся, спросила:

     -- Откуда ты знаешь язык маака.

     - Меня учила мама, - ответил он и сел.

     - В Городе?

     - Нет в лесу. Вот она. - Он сунул руку в не шметную щель под ворсом пола и,

бережно достав оттуда кусок высохшей светлой коры, подал его Ливьен. На коре

чем-то черным неумело и схематично был нацарапан контур фигуры бабочки.

     - Мама была красивая самка, - полувопросительно сказал он, явно ожидая от

Ливьен подтверждения.

     Но на нее рисунок впечатления не произвел, и она вернула его с

неопределенным кивком.

     Рамбай благоговейно коснулся коры губами и запихал ее обратно в щель.

     - А как вы здесь оказались?

     - Мама убежала из Города. И принесла сюда меня. Рамбай был еще личинкой.

     - Почему ты называешь себя то "я", то "Рамбай"?

     - Потому что я - Рамбай. - Он для убедительности выпучил глаза и пошлепал

себя ладонью по груди. Но потом честно признался: - Рамбай не понял твой вопрос.

     - У нас о себе всегда говорят "я", - попыталась объяснить Ливьен, - и

никогда не называют себя по имени.

     - А-а, - понимающе кивнул он. - В языке маака есть слово "я", в языке

племени - нет.

     Ясно: дикари не пользуются личными местоимениями, вот он и сбивается на их

лексику.

     - А почему твоя мама сбежала в лес? Она нарушила закон и боялась наказания?

     - Нет, мама была хорошая. Она... как объяснить?.. - Он в затруднении

скривил губы. - Рамбай помнит, что она говорила, но не понимает... - Он

беспомощно развел руками.

     - А что она говорила?

     - Что не хотела, чтобы из Рамбая сделали думателя.

     - Что? - сказанное им не укладывалось в ее голове.

     - Мама говорила, что слишком любила меня. И не хотела, чтобы из меня

сделали думателя, - повторил он. - Рамбай не знает, что это значит. А это у тебя

что? - Он коснулся рукой ее диадемы.

     - Так, - уклончиво покачала она головой. В конце концов это - единственная

связь с цивилизованным миром, которая осталась в ее распоряжении. - Украшение.

     Слова Рамбая о думателе повергли ее в шок. Ведь они проливали свет на

многое и переворачивали все ее представления о совершенстве общественных

порядков маака.       

     3

     Всякий был недоволен соседом своим

     И покинул свое гнездо.

     Но в другом лесу все вместе опять.

     Разве кто-то мечтал о том?

     Только ты одна осталась, о Мать.

     Только ты и ушла притом.

     "Книга стабильности" махаон, т. II, песнь XI; мнемотека верхнего яруса.

     На первый взгляд, из того, что Ливьен узнала из беседы с Рамбаем, уклад

жизни племени ураний показался ей простым и бесхитростным. Взрослые самки

занимались хозяйством и учили тому же молодых, самцы - охотились, параллельно

также занимаясь обучением. Самец имел столько жен, сколько хотел и мог

прокормить.

     Первые часы, проведенные в гнезде Рамбая, она была так обеспокоена

взаимоотношениями с ним, что многое пропускала мимо ушей. Но очень скоро и

словами, и поведением он сумел убедить ее, что форсировать события не

собирается. И она с облегчением предалась расспросам. Чем больше она узнавала,

тем яснее ей становилось, что все не так просто.

     Такими ли уж "угнетенными" были самки племени, если по его законам могли

воспользоваться правом "развода"? Именно самка, прожив с самцом, который ее

выбрал, обязательный срок - один детородный сезон, - могла в любой момент

безнаказанно уйти от него. Не отпустить или преследовать ее - преступление,

наказуемое изгнанием самца из племени. Ушедшую от мужа самку мог взять в жены

любой другой самец, и она должна была подчиниться - опять минимум на один сезон.

     Самец же, взяв жену, уже не мог без ее согласия отказаться от нее. Как бы

ни был он ею недоволен, он должен был содержать и терпеть ее столько, сколько

она пожелает. Если же он, пытаясь спровоцировать самку на уход, начинал дурно с

ней обращаться, по повелению вождя он наказывался - сперва публичным сечением,

повторно - подрезанием крыльев, а в третий раз - смертью...

     Верховная власть в племени принадлежала вождю. Такая ли уж эта власть

неограниченная, если вождь остается на своем посту лишь до тех пор, пока

превосходит всех прочих самцов в силе, ловкости и плодовитости? (Отсюда, кстати,

желание Рамбая во что бы то ни стало иметь потомство.)  Если учесть, что Ливьен

не имела информации, кто конкретно правит ее Городом, дикарская "диктатура

вождя" показалась ей, пожалуй, даже "демократичнее", чем форма правления ее

собственного народа.

     Первым делом Рамбай слетал куда-то и, принеся сосуд из ореховой скорлупы,

залил трещину на крыле Ливьен его содержимым - тягучим соком каучука. Сок быстро

затвердел, и теперь она снова могла летать, но не могла сложить крылья, что было

довольно неудобно. В Городе ее вылечили бы более эффективно, но секретом

искусственной регенерации дикари пока не владели. Однако со временем крыло

срастется и само.

     Затем Рамбай дал ей костяную иглу с буроватой грубой нитью клещевинного

шелкопряда, и Ливьен кое-как починила обмундирование.

     Вернув ей способность летать, Рамбай вновь не предпринял никаких серьезных

мер, которые могли бы предотвратить ее побег. Он только попросил ее произнести

вслух: "Ливьен никогда не покинет тебя, Рамбай, без твоего разрешения". Глупо?

Как сказать. Произнеся эту фразу, она поняла, что действительно никогда не

нарушит эту клятву.

     Ураний, в отличие от цивилизованных бабочек, ведут ночной образ жизни.

Потому еще Рамбай так обрадовался встрече с Ливьен, что именно нынешней ночью

должен был состояться ежесезонный Праздник Соития, а он уже отчаялся найти

самку, способную понести от него. Именно сегодня ночью Рамбай собрался вести

Ливьен к Большому Костру, чтобы представить ее вождю и публично объявить своей

женой. Он сообщил ей об этом до обидного легко, как о решенном деле, но Ливьен,

зная теперь его удивительно добродушный нрав, решила не упорствовать. Только

уточнила:

     - Я правильно поняла: то, что я официально буду названа твоей женой, ни к

чему меня не обязывает?

     Рамбай поуточнял значения слов "официально" и "обязывает", а потом

подтвердил:

     - Ты должна будешь сезон прожить в моем гнезде. А позволишь ли ты мне

оплодотворить себя, зависит от твоей воли.

     Натурализм его ответа слегка покоробил ее, но само положение вполне

устраивало. В конце концов она была спасена от гибели в пасти кота и от

изнасилования, и капризничать в ее положении было по меньшей мере некорректно.

Она только спросила полуутвердительно:                  

     - У тебя уже были жены?

     - Да. Сначала - три, и потом, когда они ушли, еще одна... самка. И больше

Рамбай никого не приводил в гнездо.

     - Почему они уходили?

     Рамбай нахмурился, но, помолчав, ответил:

     - Они не могли зачать от моего семени. Я еще не понимал этого и, достигнув

зрелости, взял сразу трех жен. Я мог прокормить их. Рамбай - лучший охотник.

     Настроение у него явно испортилось, и Ливьен пожурила себя за бестактность.

Но любопытство опять пересилило:

     - Зачем же ты взял потом еще одну? Он отвечал неохотно:

     - Вайла была самой красивой девушкой племени. Она целый сезон тайно

приходила ко мне и просила взять ее. Она хотела в мужья только Рамбая. Другие

самцы знали это и не брали ее: она была бы им плохой женой. Вайла плакала и

говорила, что сможет зачать от меня. Она очень этого хотела. Но этого не

случилось.

     Рамбай замолчал, отвернулся и уставился в стену. Ливьен прикусила язык. Ей

очень хотелось узнать, куда же делась красавица Вайла, но она удержалась и не

стала бередить явно не зажившую еще рану.

     Конечно же, она не собиралась прозябать здесь весь "детородный сезон". План

ее был таков: пожить тут еще два-три дня, укрепить свою дружбу с Рамбаем, а

затем - уговорить его отправиться вместе с ней на поиски экспедиционного

каравана (справиться с этой задачей в одиночку она вряд ли смогла бы).

     Такой поворот был тем более вероятным, что не только она расспрашивала

Рамбая, но и он проявил живейший интерес к "Городу мамы". Ливьен рассказывала

ему о хитинопластовых тоннелях улиц, переполненных весельем и случайными

встречами, где для полета даже не нужно двигать крыльями, а следует лишь

подняться к потолку, и поток искусственного ветра сам донесет тебя туда, куда

нужно. Рассказывала о сферических парфюм-галереях, где сливки общества

предавались наслаждению дегустации самых утонченных ароматов. Рассказывала и об

инкубаторах, в которых не гибнет ни одна личинка, проходя путь от гусеницы и

куколки до полноценной бабочки...

     Правда, все это она и сама помнила уже не слишком хорошо, все это

относилось к довоенному времени. И она рассказывала ему о сейсмических,

электростатических и термитных минах махаонов, о нашествиях зараженных

бешенством лесных клопов, об искровых автоматах и о кладбищах личинок...

     Глаза Рамбая вспыхивали то восхищением, то бешенством, Она была уверена,

что рано или поздно сумеет уговорить его отправиться с ней.

     Наступила ночь.

     Ливьен и Рамбай выпорхнули из дупла и полетели на еле уловимый запах

Большого Костра. Впервые ночью в лесу Ливьен была без оружия и вне группы

горожан-коллег. И, как ни странно, именно это заставило ее почувствовать, что

лес - не враждебное и непонятное ей существо, а скорее, наоборот, - добрая мать,

давно забытая дочерью, но всегда готовая принять ее.

     Луна двигалась вместе с ними, и Ливьен отчетливо слышала как то тут, то там

падали на землю спелые плоды и сухие ветки, слышала, как цикады оглашают чащу

золотистым звоном и даже раздающийся время от времени крик неизвестной птицы

казался не угрожающим, как обычно, а напротив - приветливым и радостным...

     Может быть, так ей кажется оттого, что рядом с ней Рамбай, и исходящее от

него ощущение силы, надежности и спокойствия так не походит на вечную

настороженность ее соплеменниц, стократно усиливающуюся в лесу?

     Где-то в направлении их полета все яснее слышалось ласковое журчание ручья.

Так и должно быть - поселение не могло расположиться слишком далеко от водоема.

     Вскоре между стволами мелькнул свет, а еще через несколько минут они

вылетели к поляне с костром. И глазам Ливьен предстало живописнейшее зрелище.

Точнее действо, ведь составляющими его являлись не только зримые образы, Но и

звуки, и запахи.

     Ритмичная пульсация низкого, на пределе слышимости, но мощного гула

создавалась ударами копий воинов о натянутые меж деревьев толстые флуоновые

паутины-струны. В такт им, искрясь, менялся цвет пламени огромного костра.

Рамбай уже рассказал Ливьен о механизме этого чуда: костер выложен слоями

специально подобранных горючих веществ, и слои эти имеют такую, точно

рассчитанную, толщину, что скорость их сгорания соответствует ритму музыки. Так

же ритмично менялись и запахи: слои были пропитаны благовониями.

     Над костром в неистовом воздушном танце кружилось не менее пятидесяти

обнаженных самок-девственниц, крылья которых, покрытые серебряной пыльцой,

отражая огненные блики, создавали в полутьме калейдоскоп из быстро сменяющих

друг друга геометрических орнаментов.     

     Темп волшебного танца и ударов по струнам нарастал. Ливьен, уже усевшаяся

вместе с Рамбаем на ветку ближайшего к костру дерева, онемела от восторга.

     Внезапно на ее слух со всех сторон обрушилась волна гортанных и в то же

время мелодичных выкриков. Она огляделась. Деревья были усыпаны бабочками. Это

были пары или группки - самец и две или несколько самок. И все они пели.

     Пел и Рамбай, воздев руки и ритмично раскачиваясь из стороны в сторону. И

Ливьен тоже захотелось включиться в этот хор, влить свой голос в раскатистый

гармоничный поток... Но она не знала слов, не знала языка, на котором пелся этот

гимн вечности жизни. (Так интуитивно она определила смысл этого песнопения.)

     Оно прекратилось так же неожиданно, как и началось. Хоровод танцующих

рассыпался, и в тот же миг из Костра в звездное небо фонтаном искр ударил

разноцветный фейерверк. Гигантская лилия расцвела и опала. Костер горел теперь

ровным желтым пламенем, а над ним зависло странное сооружение. На небольшой

прозрачной площадке из паутины возлежал стройный мускулистый самец с головой,

украшенной высоким башнеобразным убором. Нетрудно было догадаться, что это и

есть вождь племени. Десятки нитей, словно спицы от оси, тянулись от его ложа к

держащим их, порхающим в некотором отдалении, воинам.

     В прерываемой лишь потрескиванием костра и журчанием ручья тишине вождь

негромко произнес отрывистую фразу. Подданные нестройным хором ответили ему.

Вождь вновь что-то коротко произнес, и с ветки одного из деревьев слетела пара

бабочек - самец и самка.

     Приблизившись к вождю, они зависли на расстоянии нескольких шагов от него.

Вождь то ли проговорил, то ли пропел несколько фраз.

     - Что он говорит? - шепотом спросила Ливьен.

     - Рассказывает им, кто они, - шепнул Рамбай в ответ.

     - Не поняла...

     - Рассказывает им об их прошлой жизни, и теперь все сказанное станет их

точным прошлым.

     Ливьен не поняла все равно. Единственное разумное предположение: этот обряд

- аналог уточнения анкетных данных перед регистрацией брака у горожан. Да,

пожалуй, так.

     Вождь закончил, самец-жених что-то ответил ему.

     - Сказал, что все верно, - не дожидаясь вопроса, шепнул Рамбай. Ливьен

молча кивнула.

     Вновь заговорил вождь.

     - А теперь?

     - Рассказывает им их будущую жизнь.

     Предсказание? Или просто напутствие?

     Вождь замолчал. Неожиданно самец и самка сложили крылья, быстро взялись за

руки и рухнули вниз. У Ливьен перехватило дыхание. Но примерно в метре от

вершины языков пламени бабочки отпустили друг друга и. взмыв вверх, полетели к

своему дереву. Зрители загомонили, но тут же притихли: следующая пара уже

порхала возле вождя.

     Много раз повторялась одна и та же процедура. Вождь называл имя и к нему

подлетал жених с одной или несколькими невестами. Врачующиеся выслушивали

наставления и, совершив ритуальное падение к Костру, возвращались на свое место.

     - Как он может упомнить их всех, да еще и подробности их жизни? -

поразилась Ливьен.

     - Не помнит, - пояснил Рамбай. - Советуется со жрецами, и они говорят ему

все, что знают.

     - Где они? - не поняла Ливьен.

     - Они держат носилки. А слова передают по нитям. Это было невероятно, но не

верить Ливьен не имела никаких оснований. Возможно, дикари владеют каким-то

особым языком, передающимся подрагиваниями нити?

     Уже несколько десятков самцов представили вождю своих избранниц. И вот

очередная пара падает вниз... Но что это?! Они не отпустили руки друг друга и

упали прямо в огонь!

     Толпа взревела. Ливьен в ужасе закрыла лицо руками.

     - Вождь сказал, что не дает им права быть мужем и женой, - спокойно сказал

Рамбай. - Самка была неправильная, и у нее могли быть неправильные личинки.

     "Искусственный отбор - вот что это такое, - догадалась Ливьен, -

уничтожение генетических отклонений".

     - И он приказал им умереть?

     - Нет. Они могли бы отказаться друг от друга и разлететься в разные

стороны. Но они не захотели этого.

     - Почему?

     - Одиночество для самки - позор. Как это страшно и красиво.

     - Быть одной - позор? - уточнила Ливьен.

     - Да, если тебя уже пытались взять в жены. Закусив губу, она покачала

головой. Потом спросила:

     - Но почему она не убила себя одна? Рамбай посмотрел на нее, словно жалея.

Как смотрят на тяжелобольных.                           

     - Как он мог жить без нее, если он ее выбрал? С момента гибели несчастных

влюбленных еще несколько самцов получили разрешение на брак. Но Ливьен все никак

не могла смириться с увиденным.

     - И он что, не знал, что она "неправильная"?

     - Знал. Но не всем неправильным отказывают в браке. Это определяют жрецы.

Он надеялся.

     Три бабочки - самец и две самки, - взявшись за руки, рухнули в Костер.

Ливьен не стала уточнять причину этого поступка. Но Рамбай сам шепнул ей

объяснение:

     - Неправильный был самец. Он отпускал их, но они не захотели позора.

     "Какая дикость, - подумала Ливьен, понимая теперь, почему урании называют

себя "эйни-али" - "дети любви". - Какая прекрасная дикость!"

     Примерно через час вождь произнес:

     - Рамбай.

     Кивнув Ливьен, тот устремился к центру. Она с замиранием сердца последовала

за ним. А если разрешения не будет? Неужели и она по своей воле сожжет себя?

     Вождь говорил. Рамбай отвечал. Вождь говорил снова. До сих пор Ливьен

видела только два исхода: разрешение на брак или самоубийство. Волнуясь, но

рассуждая трезво, она пришла к выводу, что второй вариант маловероятен, ведь

Рамбай уже был женат, значит, раньше ему уже давали это разрешение, и

принадлежность к иному виду не является для жрецов патологией, которую следует

уничтожать. Возможно, потому, что она не могла передаваться по наследству, ведь

жены Рамбая не могли забеременеть от него...

     И тут Ливьен испугалась. Теперь, когда Рамбай нашел невесту-маака, его

"патология" МОЖЕТ передаваться...

     Она потеряла способность мыслить и тупо разглядывала вождя. Он был даже

моложе Рамбая. Чуть ниже среднего роста самца маака, но одновременно и мощнее, и

утонченнее. Уже привычные теперь ее глазу коричневые пятна внизу крыльев не

казались ей уродством, а тонкие стрелки по краям были похожи на диковинные

украшения. Все-таки урании - красивая раса.

     С Рамбаем вождь разговаривал значительно дольше, чем с другими женихами.

Или ей это только кажется? И тут произошло неожиданное. Рамбай не сложил крылья

и не повлек Ливьен, как она ожидала, вниз, к пламени костра. Он просто шепнул

ей:

     "Пошли", развернулся и полетел прочь - не к тому дереву, на котором они

сидели до этого, а мимо, в чащу.

     - Что случилось? - осторожно спросила Ливьен, когда они были уже далеко от

Костра.

     - Рамбая изгнали из племени, - ответил он с нескрываемой горечью.

     - Из-за меня?

     - Нет. Но пока не было тебя, Рамбай не был чужим,, потому что не был

опасным. Был просто бесплодным самцом. А ты можешь дать мне потомство. Но это

будут не урании, а маака. Племя внутри племени.

     - Ты мог бы остаться, улетела бы я одна.

     - Отказаться от выбранной невесты - позор. К тому же Рамбай не хочет

отказываться от Ливьен.

     Она не знала, радоваться ей или огорчаться. Жалеть Рамбая, или он не

нуждается в жалости?

     - Ты не ожидал, что может так получиться? - спросила она, когда они уже

уселись на мягкий ворсистый пол гнезда, и непроизвольно погладила его жесткие

светлые волосы.

     - Нет. Не ожидал. Законы племени имеют несколько слоев. Рядовой воин знает

только верхний слой, а в нем сказано: бесплодный не может быть вождем. Жрецы

знают все слои... Мы должны покинуть земли урании до восхода солнца.

     Тут только Ливьен заметила, что она плачет. Почему? Ведь все складывается

даже лучше, чем она могла надеяться. Она придвинулась ближе и без смущения стала

целовать его лицо. Самки маака не стесняются проявлять свои чувства.

     Рамбай со страстью ответил на ее поцелуи. Но внезапно отстранился.

     - Это слезы? - спросил он. - Тебе жалко меня? Не нужно. Рамбай теряет свое

племя, и это больно. Но Рамбай перестал быть уродом. Вождь, перед тем как изгнал

меня, объявил нас мужем и женой.

     Ливьен даже засмеялась от неожиданности. Как странно он все-таки

рассуждает! Закон признал его чужаком, а он радуется, что этот закон поженил их.

     А может, это правильно?

     Рамбай почему-то засмеялся тоже и добавил, словно читая ее мысли:

     - У племени больше нет Рамбая, а у Рамбая нет племени. Но у меня есть ты, а

у племени тебя нет. Кто выиграл?

     - Ты, - продолжая смеяться, ответила она.

     - И Ливьен сможет продолжить мой род, ведь это главное?

     - Да-да, я смогу, - улыбаясь, ответила она и неожиданно почувствовала себя

счастливой. - Я смогу, -   повторила она, торопливо расстегивая блузу. - Прямо

сейчас. Я буду очень стараться. А ты?

     - ...Вставай жена моя, - услышала она сквозь сон. -Скоро взойдет солнце, и

нас убьют.

     Милая перспектива. Она села. Торопливо прикрыла нагую грудь ладонями, но

тут же вспомнила все. Да, теперь уже довольно глупо прятать себя от него. Жена

дикаря... Нечто в этом роде пророчила ей наставница верхнего яруса, пытаясь

укротить ее слишком независимый и непоседливый нрав...

     - Ты проснулась, о радость моих чресел? - присел Рамбай перед ней на

корточки. - Поспеши.

     Обращение было более чем сомнительным. Но ласковым. А учитывая, что речь

идет о жизни и смерти, Рамбай, пожалуй, даже слишком мягок и неспешен.

     Она вскочила и быстро оделась.

     - Куда летим?

     - Весь лес вне племени для меня одинаков, - довольно грустно заметил он. По

Ливьен сделала вид, что интонации не заметила, ведь только это ей и нужно было.

     - Тогда - в наш лагерь. Ты сможешь его найти?

     - А нужно ли нам искать его? - не двинувшись с места, спросил он. - Рамбай

чужой там. Не лучше ли уединиться в чаще, оборудовать гнездо и отложить там

тысячу личинок? Мы воспитаем новое племя - сильное, как я, и умное, как ты, о

узор моих крыльев, Ливьен.

     "Ну что за олух! Впасть в лирику в такой неподходящий момент!"

     - Скажи, возлюбленная жена моя, - продолжал он, - с именем, певучим, как

голос ручья. Скажи мне, Ливьен, не зачала ли ты еще?

     - Я так быстро определять не умею! - огрызнулась она. Но тут же прикусила

язык. Потому что Рамбай, разочарованно подняв брови, заметил:

     - Да? А самки ураний - умеют...

     - Ладно, научусь, - махнула она рукой. - Летим к нам. Я обещаю, тебя

примут. - Она была далеко не уверена в своих словах, но необходимость заставляла

хитрить. В конце концов, пока они летят, она что-нибудь придумает. - Главное -

найти дорогу.

     - Нет такой дороги, которую не нашел бы следопыт Рамбай, - заявил он.

     - Тогда - в путь.

     И они вылетели навстречу солнцу.

     4

     Белая, белая, белая смерть,

     Пух - невесомей, чем сны.

     Как-то Охотник решил посмотреть:

     Мифы Пещеры - верны?

     И он долетел. Но прежде - ослеп.

     А убил его свет луны.

     "Книга стабильности" махаон, т. III, песнь X; мнемотека верхнего яруса.

     - Ты уверен, что мы движемся ТУДА? - спросила Ливьен минут через двадцать

полета.

     - А ты уверена, что нам нужно ТУДА?

     - Да. - Ливьен едва сдержала раздражение.

     Рамбай покосился на нее. Вид у него был слегка виноватый.

     - Тогда так, - сказал он и под прямым углом повернул направо.

     Ливьен принялась про себя ругать его самыми грязными словами, какие только

знала в языках маака и махаон. (Кроме этих ругательств, на языке противника она

не знала больше ни единого слова.)

     Через некоторое время Рамбай вновь резко повернул направо.

     - Стоп, - скомандовала Ливьен. Но он продолжал лететь, словно и не слыша

ее.

     Ливьен отстала и опустилась на свисавшую с дерева петлю лианы.

     Пролетев метров пятнадцать в одиночестве, Рамбай заложил вираж и,

вернувшись, сел рядом, демонстративно не глядя в ее сторону.

     С минуту они молчали. Самец не выдержал первым:

     - Жена не должна перечить мужу, - заявил он.

     - Это у вас. А у нас муж не должен перечить жене.

     - Нас соединил закон НАШЕГО племени, - напомнил он.

     - Твое племя нас выгнало, и мы летим в мое, - парировала Ливьен.

     - Рамбай не станет рабом самки! Запомни это! - в сердцах он ударил кулаком

по лиане, и Ливьен чуть не свалилась с нее. Это ее окончательно взбесило. Вот и

началась счастливая семейная жизнь.                             

     - Никчемный дикарь! - заорала она. - Ты  маака, понимаешь, маака! Ты летишь

ДОМОЙ и боишься признать это! Морочишь мне голову, рыскаешь туда и обратно! Но

если ты не приведешь меня в лагерь, я улечу одна. Понял?! Трус проклятый.

     Он наконец обернулся к ней. Его лицо, казалось, окаменело:

     - Я ничего не боюсь. Но я не умею искать при свете. Днем я плохо вижу и

почти не чувствую запахов.

     И отвернулся снова.

     Лишь теперь Ливьен вспомнила, что урании - бабочки ночные. Хотя Рамбай и

маака, но он всю жизнь прожил в режиме урании, и, по-видимому, его органы чувств

адаптировались...

     - Что ж ты не сказал сразу? - смягчилась она. - Давай найдем место, где мы

сможем переждать день, а с заходом солнца двинемся дальше. Отдохни.

     Рамбай мрачно покосился на нее:

     - Ты мне разрешаешь?.. - в его голосе слышались язвительные нотки.

     "Ну, надо же, - изумилась Ливьен, - мы еще и чувство юмора имеем..."

     - О, мой повелитель, - отозвалась она смиренно, - разве я могу разрешать

или не разрешать тебе? Я пекусь единственно о твоем благе, и мне кажется, тебе

было бы полезно немного поспать.

     Рамбай озадаченно помолчал. Лицо его отчетливо отражало напряженную работу

мысли.

     - Ладно, - прекратил он тщетные попытки разобраться в значении ее

интонаций. - Я тут приметил одно подходящее дупло. - Он помедлил, испытующе

глянул ей в лицо, и, не удержавшись, добавил: - Рамбай наблюдательный.

     - Самый наблюдательный, - поправила Ливьен.

     Он неопределенно подвигал бровями, но пикировку решил не продолжать и

соскользнул с лианы. Только по нервной, дерганой манере полета можно было

догадаться, как он зол. Ливьен с трудом поспевала за ним.

     Минут через десять они устраивались на отдых в маленьком, но вполне

приемлемом дупле.

     Рамбай улегся молча и моментально уснул. Ливьен же снова не спалось. Вечно

мучившие вопросы опять навалились на нее, и к ним прибавилось несколько новых.

     Например, почему племя урании изгнало Рамбая, отпустив с ним и ее, в то

время как по логике межвидовой борьбы их следовало убить? Горожане маака

обязательно поступили бы с парочкой попавших к ним дикарей именно так,

предварительно, конечно же, проведя следствие, дознание, суд, красиво все

обставив и убедив себя в том, что поступают единственно верным способом... Так

кто же тогда большие дикари?

     Мысли о думателях Ливьен просто гнала от себя. Какие-либо выводы по этому

вопросу она решила делать только после того, как закончит прерванный разговор с

Лелией. Обязательно побеседовав затем и с Сейной.

     Главным же, что беспокоило ее, было то, как ее соплеменницы примут Рамбая.

Точнее, если уж быть до конца честной с собой, то, что они просто не могут его

принять. Он - дикарь из племени урании, а значит - враг; он - самец, а самцов не

допускают к участию в экспедициях; он - самец, ведущий себя с абсолютно

недопустимой для представителя его пола независимостью... Что рано или поздно

Рамбай выведет ее к каравану, Ливьен не сомневалась. А дальше? Она не может

предать его.

     Реакцию Инталии, например, она прогнозировала в мельчайших подробностях. Та

просто-напросто убьет Рамбая, опять же обставив дело так, что все будет

выглядеть законно и справедливо...

     Нет, надеяться можно только на поддержку Лелии, на ее власть Посвященной.

Тут Ливьен вспомнила, что и сама теперь Посвященная. Только вот ВО ЧТО? Лелия

так ничего и не успела ей толком рассказать. Но это-то как раз поправимо.

     Мысль о том, чтобы, активировав свой Знак, просто приказать соплеменницам

принять Рамбая в группу, была отброшена ею сразу, ведь Камень Лелии старше, и

если та будет против, она без труда отменит этот приказ.

     Сама того не заметив, она заснула, так и не найдя решения этой проблемы.

     Ей снился эротический сон. А проснувшись, она обнаружила, что это и не сон

вовсе. Что ее крайне обрадовало.

      - ... Да, именно здесь на нас напал кот. - Ливьен стояла возле освещенных

яркой луной обломков палатки Лелии.

     - Маака умеют делать грязь, - покачал головой Рамбай.

     - Не поняла...

     Он молча отвернулся и пошел по поляне, собирая обломки хитинопласта, клочки

флуона, пустые капсулы из-под веществ, используемых самками для гигиенических

растираний, - прополиса, муравьиной кислоты и розового масла... Да, мусора на

поляне было навалом.                         

     - Брось! - нетерпеливо крикнула Ливьен. - Лес большой! Полетели!

     Рамбай, упрямо не отзываясь, продолжал "санитарную уборку". Выругавшись про

себя, Ливьен, чтобы хоть как-то ускорить процесс, стала помогать ему.

     Собрав небольшую кучку мусора, Рамбай костяным ножом взрезал дерн, вынул

небольшой его кусок, выкопал ямку, сложил мусор туда, закопал, а затем вернул

дерн на прежнее место.

     Он повторил эту операцию десятки раз. Через час поляна выглядела так,

словно никакого лагеря тут никогда и не было.

     Ливьен не стала спрашивать Рамбая, зачем ему все это понадобилось. Это мог

быть инстинкт ураний; это мог быть принцип, ведь лес для него - дом, и мусор

тут, возможно, так же раздражает его, как ей неприятна была бы грязь в ее

городском гнезде.

     Как бы ее ни злила эта вынужденная задержка, в душе она была солидарна с

Рамбаем, ей даже было слегка стыдно перед ним, словно в неопрятности уличили

лично ее. И она не роптала.

     Рамбай встал в центре поляны, закрыл глаза и стал медленно

поворачиваться... Остановился.

     - Они там, - указал он рукой направление.

     Но Ливьен уже и сама знала, где они должны быть.

     - Моя палатка стояла вот тут, клапаном - на север. Мы двигались на восток,

значит, новый лагерь - там, - указала она в противоположную сторону.

     - Они там, - упрямо повторил он, указывая на запад.

     - Этого не может быть, Рамбайчик, - со всей, на какую только была способна,

убедительностью в голосе произнесла она. - Там - прошлая стоянка... - Внезапно

она заподозрила, что этот глупый и чересчур уж чистоплотный самец нарочно

морочит ей голову, намереваясь пройти по местам всех прошлых стоянок маака,

чтобы убрать мусор и там. Это заняло бы у них минимум месяц.

     - Там, - стоял он на своем.

     - Этого не может быть, - повторила она. - Давай сделаем так. Сейчас полетим

на восток. А если лагеря не обнаружим, вернемся.

     - Давай. Но если твоих самок там не будет, Ливьен больше никогда не станет

спорить с Рамбаем.

     - И наоборот, - с удовольствием поддержала она.

     - Да будет так, - ответил он, недовольно поджав губы, и взмахнул крыльями.

     Они летели около двух часов. Никаких следов нового лагеря не было.

     - Стой, - сдалась наконец Ливьен. - Так далеко они забраться не могли.

     Рамбай молча развернулся, и Ливьен, кусая от досады губы, поспешила за ним.

     Но что же могло случиться? Что могло заставить караван двинуться в обратную

сторону? Ливьен терялась в догадках.

     Они миновали очищенную ими от мусора поляну, а еще минут через сорок Ливьен

почуяла знакомые запахи. Лагерь был минутах в трех.

     Неожиданно Рамбай на лету ухватился за лиану, подтянулся, сделал подъем

переворотом и уселся на нее верхом. Ливьен вернулась и спросила, нетерпеливо

порхая на месте против него:

     - В чем дело?

     Вид у него был какой-то странный.

     - Сядь, жена, - ответил он лаконично. Ливьен почувствовала, что происходит

что-то серьезное, и спорить не стала.

     - Рамбаю стыдно, - заявил он и опустил голову.

     - Да что такое?! - даже испугалась она. Такой самокритичности от него она

никак не ожидала.

     - Рамбай говорил, что ничего не боится. Неправда. Я боюсь. - Он поднял на

нее умоляющий лазоревый взгляд.

     - Я и сама боюсь, - призналась Ливьен. - Будет очень трудно убедить их...

     Но Рамбай, не слушая ее, закончил:

     - Я боюсь, что маака сделают из меня думателя. Ливьен замолчала и

нахмурилась, пытаясь вникнуть в смысл услышанного.

     - Я не знаю, что это такое, - продолжил.он, - но мама знала, что это очень

плохо.

     Детские страхи - самые глубокие. Ливьен взяла его за руку и, не без горечи

усмехнувшись, заверила:

     - Клянусь тебе, Рамбай, они не сделают тебя думателем. Ты уже вышел из

этого возраста. Он моментально повеселел:

     - Полетели? - сжал он ее ладонь в своей.

     - Подожди. - Ливьен почувствовала, что время для признания настало. - Тебе

все-таки есть, чего бояться. Лагерь охраняют часовые, у них - автоматы. В

дикарей они стреляют без предупреждения... Даже если они не убьют тебя сразу...

Сначала мне нужно попасть в лагерь одной, все объяснить и доказать им, что ты -

маака, что ты - мой муж, что ты будешь полезен экспедиции...

     - Ты хочешь уйти от меня?                    

     - Нет! - возразила она так пылко оттого, что где-то в глубине ее души

теплилась эта трусливая мыслишка. - Поверь, если они не пожелают принять тебя, я

сбегу и уйду с тобой в лес. Но я должна попробовать. Сейчас мы полетим дальше,

но в лагерь я войду одна. А ты останешься ждать. Дай мне один день, только один,

и я или позову тебя, или вернусь, чтобы уйти с тобой. - На миг она поставила

себя на его место и поняла, что никогда не поверила бы в искренность этих

слов...

     Он молча кивнул, отпустил ее руку и, соскользнув с лианы, полетел вперед.

     Часовым была Ферда. Она медленно двигалась вдоль границы лагеря, держа

палец на курке искровика. Внимательно вглядываясь в чащу, она изредка

посматривала вверх, хотя трудно представить, чтобы кто-то решился на нападение с

воздуха.

     Ливьен жестом приказала Рамбаю молчать и оставаться на месте. Потом

порывисто обняла его, поцеловала в губы и, стараясь не шуметь, слетела вниз, к

корням дерева, дупло которого он избрал своим временным пристанищем. Сделала

несколько шагов и уже набрала в легкие воздух, чтобы окликнуть Ферду, как та,

заметив шевеление травы, без лишних слов дала в ее сторону долгую автоматную

очередь.

     Ливьен припала к земле. И с радостью осознала, что по счастливой

случайности пули не коснулись ее.

     "Ферда!" - хотела крикнуть она, но от волнения поперхнулась и вместо крика

- закашлялась.

     Пара густых очередей скосила траву над ее головой. "Проклятие! Она ведь еще

и плохо видит в темноте! - вспомнила Ливьен о возрасте Ферды. - Нужно было

дождаться другого часового!" Но перспектива лежать здесь, вжавшись в землю и

боясь шелохнуться, тоже не слишком улыбалась ей. И она решила рискнуть еще раз.

     - Ферда! Тишина.

     - Ферда!

     - Кто там? Брось оружие, встань так, чтобы я тебя видела, и не двигайся,

иначе - стреляю! .

     Ливьен поднялась и развела руки в стороны, как у маака принято показывать,

что ты безоружна.

     - Это я - Ливьен!

     - Ли?! - не поверила своим ушам Ферда. - Стой, где стоишь! Шелохнешься -

убью!

     Что она, с ума сошла, что ли?

     Ферда сдернула с пояса акустическую гранату и отшвырнула подальше от себя.

Оглушительный визг тревоги моментально поднял на ноги весь лагерь.

     Спустя минуту все его обитатели стояли вокруг Ливьен, ощетинившись стволами

искровиков.

     - Откуда ты взялась? - с подозрением и неприязнью начала Инталия. - Как ты

выжила, эксперт Ливьен?

     Координатор явно с умыслом подчеркнула ее "сомнительную" гражданскую

профессию.

     - Я что, должна попросить за это прощения? - язвительно отозвалась Ливьен

вопросом на вопрос. - Почему вы перебрались обратно?

     - Вопросы задаю я! - рявкнула координатор. - Рассказывай подробно, где и

как ты провела эти двое суток!

     Подозрительность и осторожность свойственны маака, особенно в лесу. Но это

было уже слишком. Ливьен огляделась. Лица соплеменниц были полны страха и даже,

как ей показалось, ненависти. Что тут произошло, пока ее не было?

     Ливьен поискала глазами Лелию. Уж она-то не потеряет самообладания ни при

каких обстоятельствах. Но именно ее среди прочих не было.

     Инталия направила искровик прямо в грудь Ливьен, повернула рукоять подачи

топлива на полную мощность и процедила:

     - Если ты немедленно не начнешь отвечать на мои вопросы, я разнесу тебя в

клочья. Я НЕ ШУЧУ.

     - Я буду говорить только в присутствии Лелии.

     - То, что ты сказала, выдает тебя с головой. Лелия найдена вчера утром с

горлом, перерезанным махаонским ножом. Только участники экспедиции знали, что

она - Посвященная, и ее убили сразу после твоего исчезновения. Я подозреваю

тебя... Нет, я ОБВИНЯЮ тебя в предательстве.

     Лелия мертва! Какая потеря... Какая несправедливость - погибает именно тот,

единственный, кому ты полностью доверяешь... Потому-то караван и повернул назад,

что никто, кроме Лелии, не знает цели экспедиции... Кроме Лелии и меня. И она

завещала мне...

     Ливьен накрыла ладонью Камень диадемы, а когда отняла руку, ровный

бирюзовый свет разлился вокруг. Инталия ошарашенно опустила автомат.

     "Посвященная! Ли - Посвященная!.." - услышала Ливьен перешептывание за

спиной.

     - Да, я - маака Сигенон Ливьен - Посвященная. И я приказываю вам продолжать

экспедицию, ибо знаю ее цель. Такова воля Совета, Гильдии и покойной Лелии из

семьи Чара, Посвященной. - Ее саму удивило, как легко дается ей этот

высокопарный стиль. Но она чувствовала, что все делает верно, что она - на

высоте. Глаза окружающих восхищенно и радостно смотрели на нее.

     - И еще, - продолжала она. - Отныне в экспедиции появляется новый участник,

и ни один из вас не должен подвергать сомнению его самостоятельность и право

быть одним из нас, быть нашим боевым товарищем. Рамбай! - крикнула она в

темноту.

     Не шевеля крыльями и абсолютно бесшумно, словно сухой осенний лист, Рамбай

спланировал к ней. Лицо его было непроницаемо, как маска.

     - Маака Рамбай, - представила она. - Воин и мой муж. В глазах подруг она

прочла недоумение, недоверие и даже брезгливость. Но с законом не шутят. Они

подчинятся ей. А вот потом... Совет не простит ей включение в группу

самца-дикаря.

     А раз так - вперед! Вперед, а не назад. Вперед - к Пещере Хелоу! Где и по

каким признакам искать эту пещеру? ЗАЧЕМ ее искать? Лелия ничего не успела

рассказать ей... Но в Городе и ее, и Рамбая ждет смерть...

     - Завтра - отдых, послезавтра с утра - снимаемся, - будничным голосом

распорядилась она. - Сейчас: часовые продолжают несение службы, Инталия, Рамбай

и... - Она осмотрелась, - ...и ты, Аузилина, поможете мне поставить палатку.

Остальные - спать.

     Повернувшись спиной к Инталии, она двинулась в лагерь. Свет живого Камня

уже начал меркнуть. Она осторожно оглянулась. Две самки и самец покорно шагали

за ней.

     5

     В черном небе плывет луна, луна,

     Отраженье ее-в воде.

     В черном небе луна - всегда одна,

     Не в спокойствии, не в беде.

     Отраженье ж не знает, что есть луна,

     Отраженье живет во сне.

     "Книга стабильности" махаон, т. XI, песнь XIV; мнемотека верхнего яруса.

     Следующий день прошел без особых приключений. Лагерь отдыхал, если только

можно назвать отдыхом полусонное ожидание, кто станет следующей жертвой

махаонских лазутчиков.

     Откуда они взялись? Официально территорию леса считают своей и маака, и

махаон, но конфликтов в этой связи не возникает: лес велик, спорить о том, чей

он, - так же глупо, как пытаться доказать, что только тебе принадлежит небо.

Возможно, когда-нибудь вопрос этот и станет актуальным, но пока популяции

цивилизованных бабочек слишком малы. И сейчас экспедиция углубилась в такую

чащу, где встретить кого-то, кроме дикарей, просто невозможно.

     Вывод: махаоны знали об экспедиции и следовали за ней от самого Города,

выжидая удобный момент для того, чтобы убить Лелию. А может быть, это не первая

экспедиция? Может быть, подобные уже были и пропали, и начиналось все с убийства

Посвященной? Не случайно Лелия предчувствовала свою гибель, или, во всяком

случае, отдавала себе отчет в том, сколь велик риск. Она сама говорила об этом.

     Если дело обстоит так, то ситуация парадоксальна: противник знал о цели

экспедиции раньше, чем Ливьен - ее нынешний лидер... И возможно, знает все то,

что ей так и не успела открыть Лелия?

     Были и другие "головные боли". С первых же минут общения с заново

обретенными товарищами Ливьен почувствовала, как изменилось их отношение к ней.

Ее новый статус, а в еще большей степени - появление Рамбая на немыслимое

расстояние отдалили ее от них.

     Но и с Рамбаем отношения не упрощались. Ему не нравилось здесь. Не

нравилось - и все. Он не обмолвился об этом ни словом, но то, что он чувствует

тут себя не в своей тарелке, сквозило в каждом его жесте и в каждом взгляде.

Скорее всего он просто замечал плохо скрываемое презрение цивилизованных самок.

     Ливьен недолго ломала голову, куда его пристроить. Оптимальное решение

подсказала сама ситуация. Рамбаем усилили караул. Вооруженный теперь не только

луком, но и искровиком, он заступил на пост. Инталия продолжала относиться к

нему с недоверием и от этого решения была далеко не в восторге. Но Ливьен без

особого труда настояла на своем.

     Сама же, уединившись, попыталась собраться с мыслями и выработать наиболее

рациональную линию поведения.

     Итак, что она знает о махаонах? Прежде всего то, что они злобны и

беспощадны. Но тот же взгляд им еще в инкубаторе внушали и на дикарей-ураний.

Побывав же среди них, она изменила свое мнение. Скорее всего не столь

отвратительны и махаоны.                                  

     Воспринять эту идею Ливьен было не так уж сложно. Во всяком случае, проще,

чем кому-либо другому. Ведь она, в отличие от подавляющего большинства маака,

была хорошо знакома с поэзией махаон. Именно литература противника являлась ее

гражданской специальностью, и в свое время она, литературный эксперт, была

несказанно удивлена, получив назначение в эту экспедицию. Кому и зачем могли тут

пригодиться ее знания? Решение Координационного Совета было загадочным.

     Собственно, "литературы", в том значении, в каком это слово употребляют

маака, махаоны не имеют. Есть только одно многотомное анонимное произведение -

"Книга стабильности", состоящая из нескольких тысяч обособленных стихотворных

строф. Каждая из них, имея по нескольку вариантов толкований, является апофеозом

статичности, созерцательности, эфемерности бытия.

     Будь то короткие сюжетные зарисовки, пейзажи, притчи или абстрактные

ассоциативно-логические построения, все они призваны внушить читателю идею

бессмысленности любого целенаправленного действия, любого преобразования

окружающего мира, даже элементарного перемещения в пространстве.

     Передаваясь из поколения в поколение, "Книга стабильности" лишь раз в

несколько десятилетий бывает дополнена одной-двумя, опять же анонимными,

строфами. "Книга" для махаон - одновременно и беллетристическое чтиво, и свод

этических устоев, и кодекс поведения в быту, и сборник религиозных догм.

     Профессиональной специализацией Ливьен было как раз доказательство

безнравственности "Книги", пагубности ее философии. Пользуясь выполненным

лингвистами официальным переводом "Книги" (изучать язык махаон было разрешено

только им), эксперты маака к каждой ее строфе написали десятки аннотаций,

показывающих, сколь губительна эта философия для бабочки-созидателя. (С этими

аннотациями, а не с оригиналом знакомили прочих маака на занятиях верхнего

яруса.) Ливьен и сама была автором чуть менее сотни таких аннотаций. Однако была

у нее одна маленькая тайна. Полностью соглашаясь с тем, что "Книга стабильности"

- произведение крайне упадочного толка, Ливьен... любила ее.

     Она читала и перечитывала любимые строфы. И они завораживали ее своей

отточенностью шарад, своей, если так можно выразиться, "экзотичностью мышления",

непредсказуемостью ассоциаций. И всегда она поражалась: как народ, имеющий такой

бездеятельно-созерцательный идеал, может быть в то же время столь

изобретательным и агрессивным?

     Махаоны - глубоко религиозны. Религия заменяет им и государственную власть,

и науку, и культуру. В то же время их техника и технологии не так уж сильно

уступают маака. И это при том, что они никогда не пользовались услугами

думателей.

     Думатель. Вот, пожалуй, с чего следует начать!

     Сейны в палатке не было, но искать ее долго Ливьен не пришлось. Оператор

занималась профилактикой наружных заболеваний - протирала сегментированное тело

думателя специальными растворами.

     Ливьен подождала, пока ее заметят. Приостановившись, Сейна улыбнулась,

кивнула и продолжила свое занятие. Ливьен коснулась ее плеча:

     - Зайди ко мне.

     Сейна появилась в ее палатке через несколько минут и присела, ожидая

вопроса. И Ливьен не стала ходить вокруг да около:

     - Как зовут твоего думателя?

     - Зовут?.. У них нет имен.

     Это так. Маака получает имя, лишь став бабочкой.

     - А как ты хотела назвать его, когда была беременна? Выражение лица Сейны

изменилось так, что Ливьен стало не по себе. Но она не собиралась церемониться с

тем, кто способен так изуродовать своего ребенка.

     - Ах вот что, - произнесла Сейна тихо. - Ты ведь Посвященная. И все-таки

даже это не дает тебе права оскорблять меня. - Неприязнь и угроза в ее голосе

внезапно сменились горечью. - Хотя ты и сама теперь чем-то на меня похожа. У

меня - ненормальный сын, которого я все равно люблю, а у тебя - ненормальный

муж... Что ж, ты права, у него есть имя. Но, кроме меня, его не знает никто. Его

зовут Лабастьер. И мне он дороже всего на свете.

     Ливьен уже пожалела о своем резком тоне.

     - "Ла-ба-стьер", - тихо повторила она по слогам. - Красивое имя... Если я

позову его, он ведь все равно не услышит меня?

     - Нет. - Сейна нерадостно усмехнулась. - Но если хочешь, я могу передать

ему привет от тебя.

     - Он меня знает? - удивилась Ливьен, почувствовав на сердце неприятный

холодок.

     - О да. Он знает все, что знаю я. И даже больше. Только оценивает все

по-другому. У него ведь другой жизненный опыт.                                  

     - И как он оценивает меня? И то, что с ним сделали.

     - Он... Это зависит от настроения. Чаще всего он ненавидит нас всех, и в

особенности свою мать. Но иногда вдруг решает, что ему повезло. Редко. И тогда

он говорит, что утопился бы с тоски, если бы был таким тупым, как мы...

     В лице Сейны было столько муки, что Ливьен испугалась.

     - Прости. - Она была уже не рада, что затеяла этот разговор. - Понимаешь,

хоть я и Посвященная, но знаю далеко не все. Я не знаю, например, почему

думатель не становится бабочкой.

     -Не знаешь? - В голосе Сейны послышалось недоверие.

     - Не знаю. Но... я не хотела причинить тебе боль.

     - Не знаешь... - Сейна покачала головой. Казалось, ее мысли витают сейчас

где-то далеко. - Что ж, я еще никому этого не рассказывала.

     - Может быть, не стоит...

     Но Сейна, не слушая ее, то и дело останавливаясь и выдерживая тягостные

паузы, повела свой невеселый рассказ.

     Ее семья - Абальт - имела некую родовую тайну. В чем она заключалась, Сейна

не знала до самого замужества, но ореол таинственности ощущала с первых дней

превращения.

     Мать Сейны, Посвященная Руппи Абальт, служила смотрительницей группы

гусениц в инкубаторе. Это непростое, но почетное занятие. Следить за здоровьем и

правильным развитием личинок, помогать им легче переносить две обязательные

линьки и закукливание; разматывать коконы, получая из них флуон - грубоватый, но

прочный шелк... К той же традиционной в семье профессии она подготовила и Сейну.

     Руппи была неразговорчива и не баловала дочь лаской. Нередко, без всякой на

то причины, Сейне казалось, что она в чем-то провинилась перед матерью, особенно

когда ловила на себе ее, брошенный искоса, испытующий взгляд. И еще ей казалось,

что, глядя на нее, Руппи спрашивает себя: "Выдержит ли она? По силам ли ей?.."

Что? В чем ее тайное предназначение?

     Спросить об этом напрямик Сейна не решилась ни разу.

     Слушаясь, как и положено, во всем прежде всего мать, душой она была больше

привязана к отцу, что у маака вообще-то считается чуть ли не порочным. Во всяком

случае, это серьезный пробел в воспитании.

     Алабан не отличался умом, был сентиментален и слезлив. Но это-то и

притягивало к нему Сейну. Руппи объясняла ей законы и правила, учила ее выживать

и быть хозяйкой жизни... А Алабан рассказывал ей странные, нигде не записанные и

передающиеся только устно предания самцов.

     Однажды, прилетев с работы в гнездо позже обычного и в приподнятом

настроении, Сейна объявила Алабану, что решила выйти замуж.

     - И кто же твой избранник? - Алабан утер руки о фартук и присел на коврик

возле нее, за обе щеки уплетающей куски жареной на вертеле устрицы. (Никто не

умеет готовить ее так вкусно, как Алабан, и Руппи не раз отчитывала его за то,

что он слишком балует Сейну необязательной пищей.)

     - Его зовут Сафши, - сообщила Сейна. - Руппи только что познакомила меня с

ним. Она сейчас там - в гнезде Мионитов.

     - Он - Мионит?

     - Да, он сын Посвященной Мионы. Он очень красивый и дисциплинированный.

Когда Руппи спросила, не желает ли он, чтобы я взяла его в мужья, он ответил,

что стать членом семьи Абальт - великая честь для него...

     Тут только она заметила, что по щеке Алабана стекает слеза.

     - Как она могла, как могла... - с трудом разобрала она его бормотание.

     - Что ты? В чем дело? - Она перестала есть и обняла его за плечи. Ей было

немного смешно. Она привыкла к тому, что самцы тяжело переносят любое нарушение

привычного хода явлений, пугаются любых перемен.

     - Нет, нет, ничего, девочка... - бормотал он, успокаиваясь. - Ничего не

случилось... Выходит, так надо...

     ...Сейна не придала серьезного значения этой сцене и вспомнила о ней лишь

после официальной регистрации брака, когда ее неожиданно вызвали в средний ярус

Координационного Совета, где располагается ложе Гильдии Посвященных.

     С трепетом вошла она в секцию со светящимися стенами. Что могло

понадобиться тем, кто знает все секреты бытия, от нее - молодой смотрительницы

гусениц?

     - Ты - Сейна? - уточнила развалившаяся в гамаке пожилая самка, по всей

видимости - секретарь Гильдии.

     - Да, - кивнула она.

     - И ты взяла в мужья сына Мионы из семьи Мионитов? Она кивнула еще раз.

     - Так знай, Сейна, что теперь мы вынуждены принять тебя в Гильдию, ибо

должны открыть тебе одну из тайн маака. Сейна почувствовала, как дрожат ее

колени.

     - Надень это. - Секретарь протянула ей диадему...  

     - Так ты - Посвященная?! - не выдержав, перебила Сейму Ливьен. - Почему же

ты не стала преемницей Лелии?

     - Мои права жестко ограничены. Я могу пользоваться Камнем лишь тогда, когда

непосредственная опасность грозит жизни Лабастьера...

     "Вот как, - подумала Ливьен, - оказывается, Право может быть ограниченным.

Лелия ничего не сказала мне об этом. Или не успела, как и о многом другом?"

     Сейна тем временем продолжала:

     - Если я активирую Знак без достаточных на то оснований, в Городе меня

будут ждать большие неприятности. Когда убили Лелию, угроза жизни Лабастьера

стала, конечно, несколько выше. Но приказ возвращаться Инталия дала и без моего

вмешательства.

     - Мы пойдем дальше.

     - Я знаю.

     Ливьен помолчала, переваривая услышанное. По-видимому, Сейна считает, что,

когда она заменила Лелию, уровень опасности для жизни ее питомца (сына?)

вернулся к прежней отметке.

     - А если бы ты все-таки воспользовалась Правом, как об этом узнали бы в

Городе?

     - Как узнали? - переспросила Сейна, удивленно разглядывая Ливьен. - Ты не

знаешь и этого? Ливьен, смутившись, покачала головой.

     - Оживая, Камень становится изопередатчиком, и секретариат Гильдии видит

все происходящее вокруг него.

     "Та-ак. Выходит, в Совете уже знают о Рамбае. И о том, что я объявила себя

лидером экспедиции, не получив достаточных инструкций... Что ж, тем меньше

смысла возвращаться".

     По окончании ритуала посвящения секретарь Гильдии принялась наконец

объяснять Сейне, чему та обязана такому доверию:

     - Абальт и Миониты - семьи, способные к редуцированию думателей.

     Сейна не поняла. Секретарь продолжала:

     - Думатели - вовсе не особый вид насекомых, как принято считать среди

непосвященных. Думатель - самая обыкновенная куколка с искусственно нарушенными

гормональными функциями. Вместо того чтобы превратиться в бабочку, такая куколка

только увеличивается в размерах, видоизменяется, приобретает жабры, а главное -

многократно возрастают ее интеллектуальные способности.

     - Думатели - наши дети? - не могла прийти в себя Сейна. - Дети, которых мы

изуродовали?..

     - Это святое уродство, - перебила ее секретарь. - Но думатель слеп и глух,

польза от него может быть только в том случае, если у него есть оператор,

который становится его глазами и ушами. Способностью телепатически общаться со

своей матерью обладают практически все куколки. Но у большинства она проявляется

на уровне подсознания, на уровне эмоций. А вот даром СОЗНАТЕЛЬНО обмениваться

информацией с плодом обладают представители лишь нескольких семей...

     - Абальт и Миониты?.. - упавшим голосом начала вопрос Сейна.

     - Да, - кивнула секретарь. - Таких семей в Городе чуть меньше двух

десятков, и ваши - в их числе. Но то, что ты и твой муж принадлежите к этим

семьям, - еще далеко не гарантия, что твой плод будет способен общаться с тобой.

Бывает, что дар этот проявляется лишь через несколько поколений... Но, рано или

поздно, он все же заявит о себе.

     - Я НЕ ХОЧУ, чтобы мой ребенок стал думателем!

     Секретарь, сердито глянув на нее, поерзала в гамаке. Затем ответила:

     - Это твой долг перед народом маака. Думатели - наша единственная надежда

на победу в борьбе с махаонами.

     - Я не хочу, - упрямо повторила Сейна.

     - Видишь ли, девочка, - нарочито ласково произнесла секретарь, но в лице ее

явственно читалось раздражение. - Операцию гормонального взрыва твоей личинке

сделают независимо от твоего желания или НЕжелания.

     Сейму трясло.

     - А если у меня не будет телепатической связи с ней?!

     - Ей позволят стать гусеницей, затем - куколкой и расти еще в течение года.

Связь, бывает, налаживается не сразу.

     - А потом?

     - Через год ее уничтожат. Общество не имеет достаточно ресурсов, чтобы

содержать иждивенцев. К тому же это - гарантия того, что какая-нибудь упрямая

бабочка не скроет, что телепатическая связь наладилась, и она уже общается со

своим ребенком.

     Слезы брызнули из глаз Сейны.

     - Значит, вы убьете его... А если у меня родится второй ребенок?           

     - С ним повторится то же. Лишь пятая неудача признается последней, и шестой

личинке, рожденной самкой из отмеченной даром телепатии семьи, гормональный

взрыв не производится. Так, например, появилась на свет ты.

     - Я у Руппи - шестой ребенок?! - не поверила своим ушам Сейна.

     -Да.

     Ей понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.

     Наконец, собравшись с мыслями, она спросила:

     - А если я скрою от вас, что телепатический контакт налажен?

     - Чтобы твою куколку убили?

     - По-моему, для нее это будет даже лучше...

     - Не знаю, не знаю... Когда твой ребенок начнет мысленно говорить с тобой,

ты полюбишь его. К тому же сам он не будет считать, что смерть для него -

благо... Вряд ли ты решишься против его воли убить его своей ложью. - Секретарь

усмехнулась. - А тем более - убивать своих детей пять раз подряд...

     Ливьен, ошеломленная, молчала.

     - Я знаю, о чем ты хочешь спросить, - нарушила тишину Сейна. - Был ли

Лабастьер моим первым ребенком. - На лице ее вновь блуждала горькая усмешка. -

Да, тут мне "повезло". Он заговорил со мной еще во чреве. После него я получила

право рожать и нормальных детей, но я не пожелала этого. Я не хочу, чтобы они

испытали то же, что пришлось мне. Я хочу, чтобы моя ветвь рода Абальт

прервалась. И Лабастьер хочет того же.

     - Вот почему плакал твой отец. А твоя мать была так скупа на ласку...

Пятерых ее детей превратили в уродов и убили, прежде чем родилась ты. Родилась,

чтобы пройти тот же путь.

     - Да. Позднее я поневоле заинтересовалась, давно ли и каким образом наше

общество пришло к такому раскладу. И мне позволили это узнать. И в старину

случалось, что куколка росла, не превращаясь в бабочку. Это было вызвано

каким-то врожденным гормональным расстройством. Это было редкостью, горем,

болезнью... А способность матери телепатически общаться со своим плодом - и

вовсе преследовалась, считалась "колдовством", и самки скрывали ее.

     Но бывали редчайшие совпадения: куколка не превращалась в бабочку и при

этом обменивалась мыслями со своей родительницей. Так и появлялись думатели. Их

несчастные матери нередко становились тайными советниками королей... Но

несколько сотен лет назад это гормональное расстройство научились вызывать

искусственно...

     Мой отец принадлежит к роду, не отмеченному даром телепатии. Возможно,

поэтому моя Руппи не стала оператором думателя. Ни один ее плод не заговорил с

ней. Она хотела, чтобы я была счастлива, ей казалось, что страшнее, чем смерть

детей, нет ничего... Вот она и нашла мне мужа Мионита.

     - Ты могла бы просто не рожать...

     - И через год мой брак был бы автоматически расторгнут. А я полюбила

Сафши... А когда я услышала Лабастьера... Я люблю его, каким бы он ни был...

     - Прости меня.

     - Ничего. Мне было полезно выговориться.

     - А что Лабастьер думает по поводу нашей экспедиции?

     - Он возмущен, что ему неизвестна ее цель. Он знает, что его взяли для

каких-то расчетов и логических операций по ее достижении. Но он хотел бы

подготовиться. И вообще, он очень любопытен...

     - Мы ищем Пещеру Хелоу.

     - Что?! - Сейна, отпрянув, уставилась Ливьен в глаза.

     - Скажи ему только это. И пусть он сам попытается понять зачем. Расскажи

ему все, что знаешь о Хелоу и махаонах, и пусть он сделает выводы. Я хочу узнать

их. Я хочу, чтобы отныне и он, и ты стали не только моими помощниками, но и

настоящими друзьями. Передай ему это. Я постараюсь заслужить вашу дружбу.

     Сейна продолжала неодобрительно смотреть на нее.

     Ливьен было нетрудно понять ее оторопь.

     - После того, что ты сказала, вряд ли я смогу...

     - Эту экспедицию придумала не я. Я и сама была поражена, когда услышала о

Хелоу от Лелии.

     Это имя подействовало, как успокоительное лекарство. Сейна встряхнулась,

словно заставляя себя решиться на что-то, а затем тронула ладонью руку Ливьен:

     - Что ж, спасибо. Но знаешь... Лабастьер ненавидит нас, и он имеет на это

право...

     - Передай ему, что и я ненавижу тех, кто сделал его таким. Но в то же время

преклоняюсь перед его умом. И еще скажи, что мой муж, Рамбай, тоже должен был

стать думателем и избежал этой участи только потому, что его мать сбежала с ним

в лес. Я думаю, Лабастьеру будет интересно познакомиться с Рамбаем и узнать,

каким бы мог стать он сам...

     Сейна испуганно прикрыла рот рукой. И Ливьен тут же поняла свою ошибку.    

                    - Я не подумала. Конечно же, не говори ему этого. Ведь он

сразу же спросит тебя, почему и ты не сбежала с ним... Сейна покачала головой:

     - Поздно. Мне уже не удастся скрыть от него эти мысли. Самое странное, что

я до сих пор и не думала о такой возможности. Почему?.. Его мать была сильной...

Я тоже хочу познакомиться с твоим мужем и расспросить о ней. Я тоже хочу узнать,

какой могла бы стать Я.

     Она резко повернулась и вышла.

     - Постой! - крикнула Ливьен ей вдогонку. - Сейна, я не хотела...

     6

     Когда ослеп, он прозрел, прозрел,

     Когда забыл, он узнал.

     Когда получал, он еще хотел,

     Получив же, тотчас терял...

     Постоянство и смерть - суть одна стезя,

     Он отцом двух личинок стал.

     "Книга стабильности" махаон, т. I, песнь III; мнемотека верхнего яруса.

     Вечером, проверяя караул, Инталия обнаружила, что исчез Рамбай. Повода для

беспокойства за его жизнь у Ливьен не было: двое часовых и двое караульных

отдыхающей смены, значительно менее приспособленные к местной обстановке, были

живы и невредимы. Нет, было очевидно, что он просто самовольно улетел в джунгли.

     Ни словом, ни движением Инталия, рапортуя, не выдала своих чувств по этому

поводу. Но взгляд ее торжествовал... В финале рапорта она хладнокровно

предложила вновь усилить караул, ибо Рамбай, побывав в лагере, знает и

расположение, и систему движения часовых, и нападение дикарей под его началом

грозит их легкой победой...

     Само собой, Ливьен не одобрила эту меру.

     Она и не подозревала, что успела так сильно привязаться к нему. Хотя,

возможно, так действовала на нее атмосфера недоверия окружающих. Она чувствовала

себя изгоем, изгоем был и Рамбай. С ним ей было легко. Оказывается, весь этот

день она прожила в ожидании встречи с ним, чтобы рассказать обо всем, что узнала

от Сейны и пережила за этот срок.

     Но удар она выдержала стойко.

     - Рамбай воспитан дикарями, - сказала она Инталии, строго глядя ей в глаза.

- К сожалению, я не успела объяснить ему, что такое дисциплина, и сколь важна

она в нашем положении. Это мое упущение, я признаю его. Он вернется.

     На самом деле она была более чем растеряна. Значение и необходимость

дисциплины Рамбай понимал не хуже городских самок, и она знала это.

     - Нужды усиливать караул нет, - продолжала она. - С его стороны провокаций

не будет.

     Вот это она произносила уже с полной уверенностью. Какие провокации?! Он

изгнан из племени, и он любит ее.

     Любит? Как же он мог уйти, не посоветовавшись с ней? А вдруг с ним все же

стряслось что-то непоправимое?..

     Если он появится, она обрушит на него весь гнев, на какой только способна.

А пока - нужно держаться. Нужно взять себя в руки еще крепче, чем прежде.

     Приказав Инталии, не поднимая паники, в обычном порядке готовить группу к

отбою, Ливьен прошлась по лагерю и, вернувшись в палатку, улеглась на циновку,

не надеясь, правда, что сможет уснуть. Но даже если бы ей и удалось это, сон ее

был бы недолог: минут через двадцать в палатку вползла Сейна. То, что она

рассказала, перепугало Ливьен до дрожи в коленках, и она еще раз порадовалась,

что завела себе подругу.

     Оказывается, Инталия, в полном соответствии приказу Ливьен, паники не

поднимала. Но часовым дала распоряжение при появлении Рамбая открывать огонь,

даже без предупредительных окриков... Сейна случайно услышала это и поспешила

сюда.

     Формально координатор была абсолютно права. По ее логике Рамбай - или

предатель, или дезертир. Даже если он и не имеет коварных намерений, он оставил

пост, а по законам военного времени такой проступок карается смертью. Поэтому

Ливьен не стала пытаться переубедить ее. Вместо этого она, поблагодарив Сейну,

сама отправилась в палатку караула.

     Выслушав ее, караульные отдыхающей смены - биолог Аузилина и стрелок

Биньюат сухо ответили, что нарушать распоряжение координатора не имеют права.

Ливьен, ругаясь про себя на чем свет стоит, была вынуждена  оживить Камень.

Караульные больше не спорили, но и не разговаривали с ней.    

     Также молча Ливьен сидела в их палатке до тех пор, пока они не ушли менять

часовых. А когда появились снятые с поста - лингвист Иммия и стрелок Петриана, -

провела с ними ту же процедуру.

     Выждав, пока свет Камня померкнет, она отправилась обратно к себе. Но

отдохнуть сегодня ей было не суждено. В палатке сидел... Рамбай. Он вертел в

руках неизвестное Ливьен, но явно стрелковое оружие, а у его ног лежала

связанная тонкими стеблями лианы бабочка махаон, одетая в чешуйчатый и

складчатый серо-зеленый комбинезон из кожи ящерицы.

     Злость Ливьен на его безответственность рассеялась как дым. Более того,

сама того не ожидая, она кинулась к нему на шею и покрыла лицо поцелуями

радости.

     Рамбай-смущенно хмыкал. Наконец, отстранившись и несильно пнув ногой

связанного, объяснил:

     - Рамбай охотился.

     Ливьен смотрела на его самодовольную физиономию и не могла заставить себя

как следует на него рассердиться. "И не надо", - решила она. Вместо этого то ли

попросила, то ли приказала:

     - Сиди тут. Я сейчас.

     И вновь кинулась к палатке караульных.

     Вернулась, ведя с собой Иммию.

     Рамбай снял с губ своей добычи липкий лист почки гибискуса. У пленника

появилась возможность говорить, и Ливьен обратилась к нему:

     - Кто ты? - (Пока она даже не сумела разобрать, какого пола это существо.)

     Иммия, переводя, коротко пробормотала ту же фразу на языке махаон.

     Вместо ответа бабочка презрительно отвернулась и уставилась в стенку. Ее

волосы были почти наголо острижены, лишь на макушке торчал собранный в тугой

узел иссиня-черный клок. Обезображенное шрамом через всю левую щеку и

переносицу, тонкое бледное лицо в голубоватых прожилках вен с успехом могло

принадлежать как самке, так и самцу. Его выражение было непроницаемым, что,

собственно, было естественно для религиозного фаната, не боящегося ни пыток, ни

смерти. Об этом качестве махаонов известно всем. Никогда еще маака не удавалось

развязать язык захваченному противнику. Потому их и предпочитают не брать в

плен, а беспощадно уничтожать.

     А раз так, смысла в Рамбаевой добыче было немного. Но Ливьен надеялась

получить хоть какой-то минимум информации из случайно оброненной фразы, из

поведения пленника... И ее дальнейшие действия были продиктованы скорее

интуицией, нежели трезвым расчетом.

     - Иммия, переведи, - кивнула она лингвисту. - Мы не хотим убивать. Хватит

крови.

     Удивленно глянув на Посвященную, Иммия залопотала на вражеском наречии.

     - Здесь, в лесу, нет войны, - продолжала Ливьен. - Я не приказываю, я

прошу: расскажи нам все, что ты знаешь о нашей экспедиции. Этим ты не предашь

свой народ, ведь ты расскажешь только то, что мы знаем и без тебя. - (Иммия

торопливо переводила.) - И мы отпустим тебя. Мы отпустим тебя, даже если ты

ничего не скажешь. Ступай с миром. Но я прошу тебя рассказать о нас.

     Она обернулась к Рамбаю:

     - Развяжи.

     Тот не шелохнулся.

     - Я приказываю! - повысила она голос. Что-то недовольно бормоча, Рамбай

принялся возиться с путами. А Ливьен тихо произнесла, обращаясь к нему и Иммии:

     - Будьте наготове.

     Вскоре бабочка махаон была свободна. Первое, что она сделала, поднявшись, -

приняла боевую стойку. Но искусство рукопашного боя изучается маака еще в

инкубаторе. Ливьен и Иммия, вскочив тоже, поставили непроницаемые блоки. Рамбай

же встал в какую-то свою, дикарскую, не менее грозную позу.

     Махаон огляделся. На его правом колене стала отчетливо видна нашивка

символа Хелоу - красный крест из двух одинаковых прямоугольников.

     - Иди с миром, - повторила Ливьен, и Иммия вновь перевела эту фразу.

     Махаон попятился к клапану, спиной раздвинул его и исчез за пределами

палатки. Присутствующие недоуменно уставились на Ливьен. Отпустить врага? Того,

кто скорее всего убил Лелию!.. Но оправдываться ей не пришлось.

     Полог палатки вновь разошелся, и махаон тенью скользнул обратно внутрь. Он

уселся в центре и что-то сказал.

     - "Дайте мне нож", - перевела лингвист.

     - Дай, - обернулась Ливьен к Рамбаю. Тот, все так же нехотя, отцепил от

пояса шнур с костяным лезвием.

     Махаон принял его и, сжав обеими руками, направил острие на себя. Ливьен

испугалась, что он сейчас убьет себя, хотя и не понимала почему. Но вместо этого

тот протяжно заговорил:

     - Так требует гордость, - ("честь", "совесть", "душа"? - Иммия успевала

быстро проговаривать варианты перевода, пользуясь тем, что бабочка говорила

медленно, по-видимому, торжественно). - Вы одержали победу, и я, Дипт-Дейен,

мать солдат, должна умереть.

     Ливьен вспомнила, что воспитатели верхнего яруса не раз рассказывали о

противоестественном понимании махаонами воинской доблести. Возможно, ее решение

отпустить лазутчика было продиктовано этим, казалось, забытым, знанием?

     - Но прежде я должна выполнить требования победителя, - продолжала тем

временем Дипт-Дейен, - если они не наносят ущерба моему народу. Глупая

("странная", "достойная лишь гусеницы"?) просьба рассказать вам о вас же как раз

и является таковой. Выполняя свой долг, я подчиняюсь.

     Слушай же.

     Слепые слуги слепой науки, маака не верят своему сердцу, но верят своим

слепым детям-уродам. Народ Хелоу махаон знает своего создателя в двух ипостасях:

Хелоу - мир ("бог", "космос"?) и Хелоу - существо ("тело", "животное"?). Первый

прислал второго, чтобы сотворить множество куколок и сохранить их в пещере до

тех пор, пока Земля не очистится от скверны хаоса. Все мы - дети этой пещеры.

Махаоны - верные дети, урании - блудные дети, маака - предатели.

     Там, в Пещере Хелоу, есть все, чтобы делать жизнь, есть и все, чтобы делать

смерть. Наши предки первобабочки, зная это, ушли далеко от пещеры, запутали

следы и запретили потомкам искать ее. Махаоны помнят это. Маака, обезумевшие в

своей гордыне, преступают запрет древних и ищут Пещеру, не имея Веры. Твой

караван - один из многих, и да будет он проклят, и да сгинет, как прежние. Я

сказала, и моя гордость спокойна.

     Ни Рамбай, ни Ливьен, ни Иммия, завороженные мрачным пророчеством, не

успели и шелохнуться, когда Дипт-Дейен вонзила кинжал себе под сердце и рухнула

замертво.

     Прежде чем вынести труп, Ливьен отослала Иммию обратно в палатку

караульных, а затем, предупредив Рамбая, чтобы он не вмешивался в разговор,

сходила за Инталией. Координатор спала. При всей своей нарастающей к ней

неприязни Ливьен не могла не признать: на плечи координатора в последнее время

свалилась непосильная ноша. Но разбудить ее пришлось. Та не задавала лишних

вопросов.

     Войдя за Ливьен в ее палатку, Инталия остолбенела:

     - Что здесь стряслось?

     - Рамбай выследил махаонского шпиона и убил его.

     - А зачем приволок его сюда? - недоверчиво глянула Иммия на самца.

     - Затем, что это единственный способ заставить вас верить ему. Или ты

думаешь, я не знаю, что ты приказала часовым? Лишь мгновение Инталия была в

замешательстве.

     - Этот приказ был обусловлен обстоятельствами, - ответила она, не отводя

взгляд. - Я отменю его.

     - Не трудись. Я уже сделала это.

     Координатор нахмурилась. Мало того, что приказ, данный караульным

конфиденциально, стал известен Ливьен, та еще и упразднила его. Инталия явно не

могла смириться с переходом власти в руки самой молодой и самой взбалмошной

бабочки группы. Да еще и приведшей в качестве мужа дикаря из чащи.

     Но ей ПРИДЕТСЯ смириться. Ливьен и Инталия напряженно смотрели друг на

друга.

     - Учти, если ты еще хотя бы раз совершишь какие-либо действия или дашь

распоряжения, касающиеся меня и Рамбая, не поставив в известность нас, ты дорого

за это поплатишься, - процедила Ливьен. - Сегодня он спас жизнь всем нам.

Запомни это.

     Инталия опустила глаза, и Ливьен немного расслабилась:

     - Сейчас вы с Рамбаем вынесете отсюда тело, и похороните его, как подобает

хоронить воина. И пусть при этом присутствуют все наши. Я хочу, чтобы они

поняли: Рамбай нам далеко не бесполезен.

     Скрепя сердце, Инталия покорно кивнула и склонилась над мертвецом. Но

Рамбай остановил ее:

     - Я сам.

     Он выдернул из груди самоубийцы кинжал, отер о ее же одежду и подвесил

обратно себе к поясу. Затем легко вскинул тело на плечо и вышел из палатки.

Инталия последовала за ним.

     Только сейчас Ливьен как следует разглядела обвисшие крылья лазутчицы. Как

и у всех махаонов, они были наполовину белыми, и Ливьен с трудом поборола в себе

приступ брезгливой тошноты.

     Похороны прошли так, как распорядилась Ливьен. Само по себе это было

необычно: в нынешней войне тела поверженных противников сваливают в безымянные

братские могилы... Но Ливьен твердо решила отдать дань уважения мужеству убитой.

И даже произнесла короткую поминальную речь о долге и. доблести, закончив

строфой из "Книги стабильности":

     Встать пытался, но ветер подул, подул,

     Ветер даже сидеть не дал;

     Лег, и тут же услышал подземный гул,

     Он об этом другим сказал.

     И когда огонь этот мир встряхнул,

     Всякий был готов. Всякий знал.

     Одна из трактовок этого стихотворения; тот оказался спасителем

соплеменников, кто не пытался бороться со стихиями. Если рассуждать логически,

из этого можно вывести, что смерть - вершина доблести... С другой стороны,

косвенно Ливьен напомнила товарищам, что врага уничтожил именно Рамбай,

нарушивший дисциплину.

     Когда они разошлись по палаткам, Рамбай заметил:

     - Этот враг - не последний. Завтра Рамбай снова пойдет.

     У Ливьен сжалось сердце. Снова маяться, не зная, жив ли он еще?.. Но если

он прав, другого выхода нет. Не дожидаться же, пока махаоны нагрянут сами. Тогда

может быть поздно.

     ...Остаток ночи они не сомкнули глаз. Они занимались любовью - без устали,

в каком-то сумасшедшем упоении, словно соревнуясь друг с другом в выносливости и

умении. Его полузвериные дикарские ласки и ее знания, полученные на специальных

уроках верхнего яруса, дополняли друг друга.

     Дойдя до исступления, в какой-то момент окончательно потеряв голову, они

выползли из палатки и, не размыкая объятий, взмыли в небеса - так, как это

иногда делают бабочки-насекомые.

     Огромная луна освещала их своим колдовским светом, ветер ласкал

разгоряченные обнаженные тела. Ароматы леса перемешивались с пыльными запахами

лагеря и с запахами их собственного пота... То он, то она сбивались с ритма

трепетания крыльев, и тогда Ливьен казалось, что они рухнут вниз и разобьются

насмерть, и они действительно падали, падали, падали, но всегда успевали взять

ритм и повиснуть над самой землей... И тогда они вновь устремлялись ввысь.      

     Несомненно, часовые видели их, но любовникам было не до смущения. Хотя у

Ливьен и мелькнула мысль, что в принципе по уставу в них должны были стрелять...

Но никто, кроме них самих, не нарушил тишину. Они то шептали? Друг другу

ласковые имена, то стонали, то даже кричали в экстазе... "Так любить можно

только на краю гибели", - однажды пронеслось в голове Ливьен. И она, внезапно

разрыдавшись, тут же объяснила себе происходящее: "Я боюсь, я безумно боюсь..."

     - Рамбай не знал, кто он, пока не встретил Ливьен... Эта фраза, сказанная

им под утро, удивительно совпала с ее собственным ощущением. Кем она была до

этой ночи?

     На рассвете кто-то подергал наглухо застегнутый клапан палатки. Рамбай

моментально вскочил. Костяной кинжал белел в его сжатой руке.

     - Кто? - крикнула Ливьен.

     - Сейна, - отозвались снаружи.

     - Это - друг, - объяснила Ливьен Рамбаю. - Спрячь нож. - И расстегнув полы,

впустила гостью.

     - Я говорила с Лабастьером, - без предисловий объяснила та причину своего

визита.

     - И что же он сказал тебе? - Ливьен обратилась в слух.

     - Он сказал, что знает, где искать Пещеру. Он сказал, что это нетрудно было

определить по некоторым известным ему закономерностям расселения маака и махаон.

     - Откуда он может знать эти закономерности?

     - Тем его разум и отличается от обычного, что способен получить абсолютно

достоверный результат, анализируя сотни и тысячи косвенных данных. Если он

сказал, значит, это действительно так.

     - И где же находится Пещера?

     - Мы с самого начала двигались в верном направлении, и учитывая наши темпы,

мы выйдем к цели примерно через семь с половиной месяцев.

     - Семь с половиной?! - Ливьен в ужасе схватилась за голову. С момента их

выхода из Города прошло лишь полтора!..

     - Да, он назвал именно этот срок. И еще он велел передать, что ты и Рамбай

ему нравитесь. - Сейна смущенно улыбнулась. - Такое я слышу от него впервые.

     - Спасибо, Сейна. Передай ему, что и он нам очень симпатичен... Он не

говорил тебе, что мы можем найти в Пещере?.. Сейна замешкалась, затем ответила:

     - Он сказал, что там ты найдешь то, что даст тебе власть над жизнями всех

бабочек мира.

     Ливьен спокойно кивнула, думая: "Это почти слово в слово совпадает с тем,

что поведала нам Дипт-Дейен.   И это в конце концов логично. Если учесть, что мы

направляемся в Пещеру ХЕЛОУ - создателя всего сущего. Нужно только перешагнуть

через атеизм, навязанный обществом маака..."

     - Ли, ты даже не удивилась, - заметила, изучая ее лицо, Сейна. - Ты знала?

Выходит, Хелоу существовал? Почему же мы воюем с махаонами?

     - Потому что на этой земле есть место или только нам, или только им. Это

борьба за выживание вида, Сейна, а религия - только повод. - Ливьен объясняла

подруге то, что и сама узнала от Лелии совсем недавно.

     - Но почему так? - не согласилась Сейна. - Есть же на свете РАЗНЫЕ птицы и

РАЗНЫЕ жуки, и они не ведут друг с другом войну на уничтожение, им хватает

места. Так почему не может быть РАЗНЫХ БАБОЧЕК?

     - Птицы и жуки - дети природы, а мы - рабы разума. И междоусобица

неизбежна. Потому что если ты имеешь разум, ты можешь доверять, а значит, можешь

и НЕ ДОВЕРЯТЬ. С какой это стати я буду доверять чужаку? Я - хорошая, я уступлю

ему, а он возьмет и обманет - наберется сил и уничтожит меня... Нет уж, я

хорошая, но я постараюсь опередить его. И вот, от большого ума, мы все убиваем и

убиваем друг друга. И так будет продолжаться, пока не останется кто-то один. Не

подумай, что мне самой это по душе. Но что-то изменить в этом раскладе - не в

наших силах.

     Или мы, или они.

     А верить или не верить в Хелоу - это тут совсем ни при чем. - Сейчас Ливьен

говорила уже больше с собой, чем с Сейной, пытаясь убедить саму себя в новых,

чуждых ее натуре, идеях. - Хотя, если честно, меня больше всего мучает как раз

это. Раньше я верила в себя, в свои ум и силу, в друзей и врагов, в науку и

поэзию... Но если есть Хелоу, значит, нужно поверить и в главные понятия религии

махаон - судьба, предначертание, провидение... Неужели мы не принадлежим себе?

Неужели все действительно в руках кого-то свыше?! В руках этого распроклятого

бога Хелоу?!

     - Хелоу - не бог, - вмешался вдруг молчавший доселе Рамбай. - Хелоу - очень

большая, очень умная бабочка.

     Ливьен и Сейна недоуменно уставились на него, потом переглянулись и вдруг

захохотали, безудержно, как полоумные.

     - Так говорят жрецы ураний, - пожал плечами Рамбай.

     Он выглядел обиженным.

     7

     Как-то мудрая рыба в воде, в воде,

     Увидала железный крюк.

     А на нем, глядит: как в прекрасном сне,

     Жирный, вкусный, большой паук.

     Усмехнулась рыба и прочь уплыла.

     Не бывает такого ВДРУГ.

     "Книга стабильности" махаон, т. II, песнь VII; мнемотека верхнего яруса.

     Мало-помалу Ливьен завоевывала авторитет и доверие соплеменниц. Она

поставила это перед собой ближайшей целью и, хорошенько поразмыслив, поняла, как

ее достичь. Прежде всего - не так часто пользоваться Правом, пореже напоминать

остальным о своей исключительности. Она вспомнила, как скромно вела себя Лелия.

     За неделю, прошедшую с той ночи, когда Рамбай поймал вражеского лазутчика,

она, хоть руки постоянно и чесались, заставила себя ни разу не оживить Камень. И

трудилась наравне с остальными, беспрекословно выполняя команды Инталии. Только

не ходила в караул; когда же она спросила Инталию, почему та не ставит ее в этот

наряд, та напомнила, что в караул не ходила и Лелия. Нельзя подвергать

повышенной опасности того, кто единственный знает, куда и зачем они идут...

Возразить Ливьен было нечего, не могла же она открыть, что знает не так уж и

много.

     Они не только вернулись в оставленный лагерь, но и успели после этого еще

дважды сменить место дислокации, заметно продвинувшись по намеченному маршруту.

     Ее скрытая война с координатором потеряла недавний накал. Похоже, Инталия

признала-таки права Ливьен и, удостоверившись в надежности Рамбая, отбросила

подозрения.

     Рамбай пропадал в джунглях, пытаясь найти следы махаонов, но не преуспел в

этом. Ливьен начала склоняться к мысли, что его уверенность в том, что

Дипт-Дейен была не диверсантом-одиночкой, а членом некоего преследующего караван

отряда - ошибочна.

     Искровик Рамбай вернул Ливьен и, кроме лука, был вооружен теперь трофейным

махаонским пружинным ружьем - абсолютно бесшумным, стреляющим тонкими

крестообразными лезвиями. Это было оружие ближнего боя, но в лесу иного и не

нужно. Вращающиеся в полете лезвия были пострашнее любой пули.

     К сожалению, на ремне Дипт-Дейен было только две запасных кассеты по сорок

лезвий в каждой, а место, где лазутчица хранила боеприпасы, найти так и не

удалось. С другой стороны, и этого должно было хватить надолго, ведь стрелять

было не в кого.

     Чтобы избежать недоразумений, Рамбай теперь не назначался в караул

официально. Но когда он улетал в лес, у всех становилось легче на душе...

Пожалуй, только старая Ферда продолжала поджимать губы при виде полуголого

смуглого самца. Остальные же усвоили, что он - надежный защитник, и его

появление в экспедиции - огромная для нее удача. Хотя Ливьен и подозревала, что

в лесу он занимается не только охраной лагеря и поисками врагов, но и очисткой

прежних мест стоянок каравана. Но она не спрашивала его об этом.

     До той памятной сумасшедшей ночи любви Ливьен не считала Рамбая настоящим

МУЖЕМ, ведь в конце концов браком их сочетали урании, по законам же Города маака

они оставались чужими... Любовник, друг, экзотическое приключение, это - да...

Но вот что-то переломилось в ее душе. Муж. Именно МУЖ. И она не хочет видеть

рядом с собой никакого другого самца.

     А он так редко бывает с ней...

     Утешением для нее стала дружба с Сейной и нечто похожее на дружбу с

Лабастьером.

     Именно он передал ей через мать ответ на ее очередной вопрос: почему самцы

в обществе маака находятся в таком неравном положении с самками.

     Оказывается, много лет назад было все наоборот. Как раз самцы занимали

главенствующее положение, самки же служили в лучшем случае "украшениями домов",

чаще же - прислугой, наложницами, рабынями, если не сказать - домашними

животными. Подобно самцам урании, маака имели тогда по нескольку жен. Но столь

мягких законов, как у лесных дикарей, у них не было. Да не было, как такового, и

брака. Молодые самки просто покупались у отцов за определенную сумму. При

желании и муж мог перепродать "жену" другому самцу.

     Почему так сложилось, что сотни лет всем заправляли именно самцы, понять

нетрудно. Они физически сильнее и выносливее, и они никогда не бывают так

подолгу беззащитны, как самка в период беременности. А рожали самки ежегодно.

     С развитием Города появились предпосылки для изменения этой ситуации.

Во-первых, физическая сила в цивилизованном обществе утратила былой статус

основной ценности. Во-вторых, запрет, снятый с противозачаточных средств,

позволил самке иметь трех-четырех детей, а не десятки, как считалось

естественным раньше.

     Но кардинально все перевернул развивающийся институт думателей. Их

становилось все больше. Все труднее дельцам и политикам становилось обходиться

без них. И мало-помалу все ключевые позиции в науке, культуре, политике и

производстве заняли самки-операторы думателей. Точнее, формально на высших

постах оставались самцы, но без своих жен-советниц (именно так их тогда

называли) они не могли ступить и шага. Функции самцов становились понемногу

сугубо представительскими.

     Так не могло длиться вечно. Рабский труд непродуктивен, в том числе и труд

интеллектуальный. Наибольший расцвет получили те хозяйства, те отрасли и те

семьи, где жены-советницы имели уже неприкрытую и неограниченную власть.

     Недалеко не все самцы были способны спокойно воспринять эти изменения.

Нередко жена-советница, чуть превысившая свои полномочия, бывала нещадно избита,

а то и убита мужем. Кстати, никакого наказания самцу за убийство собственной

жены закон маака не предусматривал... Убивали их и деловые конкуренты, и

политические противники мужей, не боясь уж слишком сурового наказания... Но

тогда погибал и думатель - беззащитный, всецело зависящий от своей матери.

     И вот, чуть больше двухсот лет назад, по инициативе думателей в Городе

разразилась беспощадная и беспрецедентная по своей жестокости гражданская война

- "Великая война полов", начавшаяся с так называемого "Ночного бунта самок",

когда в одночасье подавляющее большинство жен-советниц убили своих мужей. Самые

влиятельные самцы, таким образом, были уничтожены. Но, несмотря на это, "Великая

война полов" длилась еще более двух лет.

     Надо заметить, что некоторые жены воевали и на стороне своих мужей. Но

такие случаи были все же исключительными. И победили в конце концов самки. Это

была страшная, кровавая победа. Самцов к концу войны почти не осталось: они

уничтожались без суда и следствия. Права же тех самцов, которым все же сохранили

жизнь, были так ущемлены вновь установленным законом, что возможность вернуться

к прежнему была полностью устранена,                 

     С тех пор порядок в Городе маака остается практически неизменным. И по сей

день повторяются демографические взрывы и спады. Ведь перед своим ночным бунтом

жены-заговорщицы постарались забеременеть - правдами и неправдами. Нельзя же

было допустить, чтобы род маака попросту прервался... А затем, в ходе войны,

такого, чтобы самка забеременела, наоборот, почти не случалось...

     Ливьен была заворожена рассказом Сейны. "Великая война полов"... Кто бы мог

подумать?! И ведь главное, нигде в официальной истории, изучаемой в инкубаторе,

нет даже упоминания о ней! Лишь немногие Посвященные и думатели владеют этой

информацией...

     Ливьен поинтересовалась у Лабастьера, считает ли он нынешний порядок

справедливым. Тот ответил, что абсолютной справедливости не существует в

принципе, но сейчас общество маака более справедливо, чем прежде. "Но почему бы

не уравнять в правах самок и самцов?" "Равенство полов невозможно, так

распорядилась природа".

     "Как бы ни был мудр думатель, он все же не способен по-настоящему адекватно

воспринимать окружающее, - подумалось Ливьен. - Ведь вся информация о мире

поступает к нему уже преломленной сознанием матери..." Она же, чувствуя себя

абсолютно равной Рамбаю, в чем-то превосходящей, но в чем-то даже и уступающей

ему, решила для себя, что нынешний порядок в Городе не менее противоестественен,

чем прежний.

     Но более всего Ливьен увлекли конкретные исторические сюжеты времен

"Великой войны". Например, история торговца Лирбьеры, его жен-советниц Биени и

Вейты и их думателей. (Ливьен, кстати, не сразу смогла понять значение слова

"торговец", ведь сейчас такой профессии в Городе не существует.)

     Каждый состоятельный самец в те времена старался обзавестись женой,

способной родить ему думателя. Это было залогом преуспевания. Такие жены стоили

особенно дорого. Торговец Лирбьера имел всего двух жен, зато каждая из них,

кроме обычных детей - продолжателей рода, подарила ему по думателю. И каждую из

них он любил всем сердцем.

     Последнее обстоятельство, правда, ему приходилось тщательнейшим образом

скрывать от окружающих, ибо относиться к самке подобным образом считалось тогда

в обществе постыдным, простительным только совсем юным самцам. Узнай о его

чувствах к женам его деловые партнеры, они прервали бы с ним всякие контакты.

     Жены отвечали Лирбьере взаимностью. Но обе они были членами тогда еще

тайной Гильдии Посвященных, активистками комитета.

     Итак, торговец Лирбьера любил своих жен. И возможно, от того, что чувство

это было запретным, любовь его была абсолютно безрассудна. Ни Биени, ни Вейта и

представить себе не могли, сколь хорошо их муж осведомлен о делах и планах

заговорщиц. Лирбьера любил своих жен и считал недовольство самок своим

социальным положением - справедливым. Он знал, что очень скоро Посвященные

выйдут из подполья и начнут открытую войну. Он хотел сражаться на стороне своих

возлюбленных жен. Но будучи самцом, он не мог рассчитывать стать их настоящим

другом, другом по борьбе.

     Раздумья его были мучительными и долгими. И он решился.

     Объявив женам, что отправляется по делам в отдаленную провинцию (тогда еще

Город не был единым конгломератом), Лирбьера на самом деле, уплатив не самому

честному и не самому чистоплотному, но искусному врачу астрономическую сумму,

сделал себе необычайную хирургическую операцию... Он сменил пол. Он стал самкой!

     Никто до поры не должен был знать об этом, внешне Лирбьера почти не

изменился, одежда без труда скрывала изменения. Только жены должны были знать

правду и стать еще ближе... Любовь - всегда безумие, а уж тем более в те

страшные времена.

     Но судьба не вознаградила мужества. Лирбьера не знал точного срока, на

который самками было намечено начало террора. Точнее, когда он покидал дом, срок

установлен еще и не был.

     Бунт самок произошел в одну из ночей его выздоровления после операции.

Хирург, у которого он лежал дома (ведь операция была тайной), был заколот своей

женой-советницей. Самого Лирбьеру спасла только демонстрация взбесившейся самке

неоспоримых доказательств своей новой половой принадлежности.

     Лирбьера уже мог летать, и он поспешил домой. В Городе царил хаос. Всюду на

мостовых и в тоннелях валялись трупы, почти исключительно - самцов. Всюду

слышались крики и плач, пальба и ругань. Лирбьера торопился. Да, наступили

нелегкие и смутные времена. И теперь поступок его выглядел, пожалуй, не столь уж

безрассудным. Он, Биени и Вейта будут по одну сторону баррикад!..

     Лирбьера не знал, что подпольный комитет обязал их убить его. Напрасно они

пытались доказать, что он не похож на других самцов, что он поможет самкам

установить торжество справедливости... Комитет был непреклонен.    

     Вернувшись домой с заседания комитета и обсудив положение, Биени и Вейта

отправили в мужнино загородное поместье своих нормальных детей, затем закололи

своих думателей, а затем - повесились, обрезав предварительно друг другу крылья.

     Эти четыре трупа и обнаружила по возвращении домой новоявленная самка

Лирбьера. И именно под руководством этой бабочки прошла вся последовавшая за

бунтом "Великая война полов", самая кровавая война в истории маака...

     Ожесточившись, Лирбьера стал инициатором всех самых диких, самых массовых

расправ над самцами. Когда победа самок стала бесспорной, многие самцы, пытаясь

спасти свои жизни, сделали себе ту же операцию, что и Лирбьера. И тогда он (или

все-таки "она"?) собственноручно издал указ о "недействительности" таких

"искусственных самок". Отныне всякая самка, уличенная в "искусственности",

каралась смертью через отрубание головы.

     Подписав этот указ, Лирбьера подтвердил его силу тем, что добровольно

первым взошел на эшафот.

     Теперь Ливьен знала, что и Гильдия Посвященных, и Координационный Совет, и

вообще вся современная административная структура Города зародились именно в те

жестокие годы. Почти все в этих структурах призвано прежде всего подавлять

малейший намек на реакцию и сохранять секретность любой информации, опасной для

установленного тогда порядка.

     Неразвенчанных иллюзий у нее, пожалуй, не осталось ВОВСЕ. Однако она не

могла не признать, что при всем при том, живя в Городе, она не ощущала на себе

ничьего давления, не замечала несправедливости, лживости или чего-либо

подобного. И она была вполне счастлива там.

     Она поинтересовалась у Лабастьера, каковы взаимоотношения полов в обществе

махаон, хоть и сомневалась, что он владеет и этой информацией. Оказалось, он

знает это. Изначально общества маака и махаон были очень похожи, различие было

только в повышенной религиозности последних. Возможно, потому-то у них не

появилось института думателей и не случилось "Войны полов". Самцы и сейчас

занимают там главенствующее положение, самки же - предельно угнетены. И это еще

одна причина взаимной ненависти махаон и маака.

     Ливьен не была уверена, чье общество справедливее. Но война есть война.

Дело в конце концов не в социальной структуре, а в сохранении вида.

     ...Минула еще одна неделя. Еще дважды караван успел сменить место

расположения лагеря. Однажды, вернувшись утром из леса, Рамбай объявил:

     - Будет большой дождь. Сегодня.

     Дожди в лесу бывают нечасто, но экспедицию они парализуют напрочь:

приходится отсиживаться в палатках, ведь под дождем бабочки не могут летать.

     Приближение дождя бабочки чувствуют часа за два, и у них всегда есть время

подготовиться. Сейчас Ливьен ничего подобного не ощущала.

     - Ты уверен? - переспросила она.

     - Когда Рамбай не уверен, он молчит.

     - И как скоро он начнется?

     - Через... - Он глянул на подаренные ему Ливьен часы. - Через... - Он

наморщил лоб еще сильнее. - Через пять часов и тридцать семь минут, - объявил он

наконец.

     Ливьен только развела руками. Что ж, лесные жители, конечно же, более тонко

понимают природу, нежели горожане.

     - И сколько же этот дождь будет длиться?

     - Два дня.

     Ого...

     Ливьен нашла Инталию и рассказала ей о прогнозе мужа. Координатор не стала

подвергать сказанное сомнению и немедля принялась суетиться с подготовкой. Два

дня - большой срок.

     Прежде всего лагерь, до того разбитый между деревьями, был перенесен метров

на пятнадцать в сторону - на открытую поляну. Это позволило бабочкам, достав из

капсулы рулон тончайшей, но прочной паутины, слегка под углом растянуть ее над

лагерем, цепляя несущие нити за стволы окружающих деревьев. Затем паутину

облетели сверху и опрыскали специальным влагоотталкивающим аэрозолем. Теперь

дождевые капли будут шариками скатываться с опущенного края.

     К концу работы уже и городские самки почувствовали приближение осадков.

Более того. Стало ясно, что это будет не просто дождь, это будет гроза, а то и

буря. Небо темнело с невероятной быстротой, словно на несколько часов раньше

положенного наступал закат. Видно, сказав "дождь", Рамбай просто не совсем точно

выразился по-маакски. Или эпитет "большой" показался ему достаточно весомым.

     Немедленно вокруг каждой палатки, в почву стали вкручиваться дополнительные

крепежные буравчики. Кроме того, команда из трех бабочек собрала запас хвороста

на два дня и теперь набивала его в специальные непромокаемые мешки...           

     Рамбай работал наравне со всеми, но вид у него был страшно недовольный. Он

был медлителен и что-то все время бормотал себе под нос на языке ураний.

     - Да что такое, наконец?! - не выдержав, заорала на него Ливьен, когда он

раз в двадцатый выронил из рук рулон флуоновой нити.

     Рамбай расправил плечи, искоса глянул на нее, молча развернулся и, обойдя

палатку, нырнул внутрь.

     Ливьен, искренне раскаиваясь, поспешила за ним. Он валялся на циновке лицом

вниз.

     - Рамбайчик, миленький, ну прости меня, я не хотела тебя обидеть. Я просто

очень спешу, мы все спешим. А ты - всегда такой ловкий, такой сильный, сейчас

почему-то такой... такой... неуклюжий. Я ничего не понимаю! Ну, извини меня,

слышишь? - Она обняла его за плечи.

     Он резко перевернулся и вдруг закричал:

     - Зачем работа?! Зачем столько делать?! Вокруг ходит махаон, я чую, он

ходит! И он с любой стороны подойти может! Дождь, ночь, никто не увидит!

     - Ну а что же делать, милый? Будем бдительнее...

     - Почему не хотите в дупло? Сколько Рамбай говорил?! В самом деле, он уже

несколько раз повторял, что намного безопаснее было бы размещаться в дуплах, не

мучаясь с развертыванием, и Ливьен, соглашаясь с ним, передавала этот совет

Инталии. Но той эта идея не казалась столь уж блестящей. Имея определенные

достоинства, вариант Рамбая имел и серьезные недостатки. Найти дупло подходящей

величины для всех вместе, да еще и с имуществом, не так-то легко, и им пришлось

бы разбиться минимум на три группы. Кроме того, хоть охранять вход и проще, чем

вести круговое патрулирование, но ведь и выход, в случае нападения, тоже один...

И доводы Рамбая, и контрдоводы Инталии казались Ливьен в равной мере логичными.

     - Пойми, - как могла убедительнее заговорила она. - Я - не вождь. Я не

могу... Но он перебил ее:

     - Ты можешь! Рамбай знает, можешь! Чтобы вот тут был свет. - Он ткнул

пальцем в диадему. - И они бы все тебя послушались.

     Это так. Но не была она уверена в необходимости прятаться в дуплах! К тому

же она твердо решила не пользоваться Знаком, если можно обойтись без этого.

     Как горько предстоит ей вскоре пожалеть об этой своей принципиальности!..

     Но сейчас она решила применить маневр.

     - Да, милый, ты, конечно, прав. Ты - умный. А я - глупая. Я забыла... Но

сейчас уже поздно что-то менять. Пойдем закончим нашу работу, а в следующий раз

сделаем все так, как ты говоришь.

     Рамбай подозрительно покосился на нее, затем, что-то недовольно ворча,

выполз наружу. И они вновь принялись за укрепление палатки.

     Черная туча уже полностью закрыла небо, и последнее крепление они

устанавливали в полутьме. Чаща дышала сыростью и свежестью. Бабочки поспешна

разбежались по палаткам, чтобы надеть на крылья предохранительные флуоновые

чехлы. (Кроме часовых, которые позаботились об этом еще перед за-ступлением на

пост.)

     Рамбай флуон надевать отказался.

     Справившись с застежками, Ливьен вместе с мужем выбралась обратно наружу.

Они уселись у входа; гроза - зрелище редкое. Лес окутала мгла, и над лагерем

нависла какая-то глухая придушенная тишина. Словно ЧТО-ТО готовилось к прыжку...

И Ливьен поняла тревожную нервозность Рамбая.

     Минута ползла за минутой, каждая - словно тяжелая жирная капля ртути.

     Но вот внезапно небо на миг осветилось, расколотое на куски многохвостой

серебряной змеей. И грянул гром. Такой силы, что у Ливьен перехватило дыхание.

     8

     И повис над землею туман, туман,

     И неясно, куда лететь.

     И спросил соплеменников Дент-Дайан:

     "Может, нам и не нужно лететь?

     Мы готовились долго, но, знайте, и там

     Есть не только жизнь, но и смерть..."

     "Книга стабильности" махаон, т. VI, песнь IV; мнемотека верхнего яруса.

     Плотные и черные, словно струи нефти, обрушились потоки воды на тонкую

перепонку над их головами. Подул холодный промозглый ветер, и Ливьен, зябко

поежившись, хотела было забраться внутрь, но Рамбай вдруг громко рассмеялся и

обнял ее. Она удивленно всмотрелась в его лицо и заметила в обращенных к небу

глазах странный возбужденный блеск.

     - В такую грозу мое племя поет песни, - сказал он, не дожидаясь ее вопроса

и не опуская головы. - Вода бьет по листьям, листья - как струны. И каждый

садится у края дупла. И Рамбай садился и свешивал ноги вниз. И вода била по

ногам. Ноги - как струны. - Он снова диковато хохотнул и перевел взгляд на

Ливьен, словно ожидая ее одобрения.

     - А почему... зачем вы пели? - вместо этого спросила она.

     - Весело, - ответил он и отвернулся, как будто объяснил странное поведение

своих соплеменников более чем исчерпывающе.

     Они помолчали. Рамбай снова посмотрел на жену, прочел на ее лице недоумение

и, поджав губы, словно говоря, "эх, горожанки, ничего-то вы в жизни не

понимаете", пояснил:

     - Льется вода и стрекочут небесные цикады. Они хотят убить Рамбая, а ему -

не страшно! В дупле сухо и тепло. Рамбай запел, а сосед подхватил. И весь лес

поет. Все вместе.

     И в какой уже раз Ливьен почувствовала себя ущербной от того, что не

ощущает сердцем общности со своим племенем. Но разумом она понимала, как это

должно быть прекрасно. И даже это знание согрело ее. Или это рука Рамбая была

так горяча?..

     - Спой, - попросила она.

     Он недоверчиво покосился на нее. Но она повторила:

     - Спой. Пожалуйста.

     Снова сверкнула зарница, громыхнуло, и вода над ними зашумела еще яростнее.

     - Слушай, жена.

     Он отпустил ее, нахмурился и принялся, еле заметно раскачиваясь взад и

вперед, отбивать ладонями замысловатый ритм. Затем тихим цоканьем в ритмическую

канву вплелись хлопки его крыльев за спиной. Рамбай закрыл глаза и запел.

     Мелодия этой песни была странной, непохожей ни на что слышанное Ливьен

доселе. Пение то и дело, едва начавшись, переходило в быстрый хрипловатый

речитатив, последнее слово которого вновь пропевалось, начиная следующую

мелодическую фразу... Так повторялось снова и снова, завораживая, заставляя

грезить наяву о чем-то вне времени и вне понимания.

     Ливьен тоже закрыла глаза и нырнула в эти непонятные, но полные

экзотического очарования звуки, чувствуя себя маленькой рыбкой в разноцветной

воде... Сколько это длилось? Минуту или час?

     Рамбай замолчал, но Ливьен открыла глаза не сразу, стараясь как можно

дольше удержать в себе этот новый для нее, перламутровый мир. И рокот дождя

помогал ей.

     Но вот последний отзвук смолк в ее душе. Рамбай вновь обнимал ее. Что-то

горячее подкатило к горлу.

     - О чем ты пел?

     - О том, как Рамбай любит свою жену, хоть она и не всегда его понимает.

     Она сглотнула комок и осознала, что по ее щекам текут слезы. Что за хлипкая

слезливая порода! Но ведь ничего подобного никто и никогда не пел ни ее матери,

ни бабушке, ни прабабушке... Как они, наверное, счастливы, эти дикарки!

     Она почему-то не хотела, чтобы Рамбай заметил ее слабость. Наклонила

голову:

     - Спасибо тебе. - Голос не выдал ее. - Спасибо. Пойдем спать.

     В верхнем ярусе учили всему, только не объясняться в любви.

     Ночью, проснувшись, Ливьен не обнаружила Рамбая возле себя. Оказалось, он

снова сидит там же, у входа, и снова что-то тихо про себя напевает. Увидев

Ливьен, объяснил:

     -Жду.

     Она не стала спрашивать, кого или чего. Ясно, что он ждет нападения

махаонов. Ей же казалось, что его опасения беспочвенны. Да, слова Дипт-Дейен

недвусмысленно подтвердили, что их экспедиция - не первая. Но ведь и махаоны,

если они вообще существуют поблизости, не способны летать в такой ливень, а двух

часовых вполне достаточно, чтобы надежно охранять лагерь по периметру. Особенно

после той взбучки, которую Инталия устроила всем участникам экспедиции, когда

Рамбай, никем не замеченный, протащил в лагерь плененного лазутчика... Но

спорить она не стала. Знала, что переубеждать его бесполезно.

     Она немного посидела рядом, прислушиваясь к его тихому пению и пытаясь

вернуться в тот волшебный мир... Но что-то было не так. Уже не сверкали молнии и

не рокотал гром. Было просто темно, холодно и сыро. Хотя бабочки и хорошо видят

в темноте, но цветовая гамма их зрения при этом совсем иная, чем на свету: все -

и предметы, и лица - приобретает мертвенный зеленоватый оттенок...

     В конце концов она потрепала его выгоревшие на солнце волосы и, с трудом

забравшись обратно в спальный мешок (очень мешали чехлы на крыльях), вновь

провалилась в сон.                              

     День отличался от ночи лишь тем, что тьма сменилась пасмурной серостью.

Часов в шесть в центре лагеря разожгли костер, но толку от него было немного,

ветер моментально выдувал тепло из-под открытого со всех сторон тента. И все же

пляшущие языки пламени грели душу. И все, кроме часовых, собравшись вокруг огня,

до отбоя просидели вместе, неторопливо переговариваясь ни о чем.

     Днем Рамбай немного поспал, а ночью вновь уселся перед палаткой.

     ...Ливьен проснулась от того, что кто-то осторожно тряс ее за плечо. Это

была Сейна. По ее лицу было видно, что она сильно встревожена. Ливьен знала

вечную причину ее тревог:

     - Что-то с Лабастьером?

     - Да. Он боится. Так боится, что совсем не может спать. И представь, Ли, он

заявил, что перестанет бояться, только если рядом будет твой Рамбай.

     Ливьен не успела удивиться. Она и не слышала, как муж появился в палатке, и

теперь вздрогнула, когда он произнес:

     - Надо принести думателя сюда.

     - Может, лучше ты пойдешь к нему? . - Нет. Рамбай не оставит Ливьен.

     - Ладно, - сдалась она, - нужно только предупредить Инталию.

     Как ни странно, координатор не возражала.

     - Делайте, что хотите, - махнула она рукой. И они втроем перенесли

Лабастьера в палатку Ливьен.

     Сейна, само собой, устроилась тут же. Стало тесновато, но терпимо, если

учесть, что Рамбай оставался снаружи. Только к исходившему от думателя резкому

запаху мускуса привыкнуть было трудно. Но Сейна смущенно шепнула: "Он когда

бояться перестанет, то и запах исчезнет". И Ливьен решила потерпеть.

     Ей было немного обидно. Ей-то мечталось, что Рамбай, вынужденный два дня не

вылетать в лес, побольше, чем обычно, посвятит времени ей. Выходило же совсем не

так.

     Беседа с Сейной текла вяло, и в конце концов Ливьен вновь задремала. Сон

был тревожный, и то ли ей грезилось, то ли на самом деле, Рамбай, присев

вплотную к клапану, стал о чем-то тихо переговариваться с Сейной. Проснувшись

еще часа через полтора, она поняла, что это не сон. Только общался Рамбай не с

Сейной, а... с Лабастьером.

     То, что между ними происходило, вряд ли можно было назвать "беседой" в

обычном смысле этого слова. Скорее это был "обмен информацией". Начала Ливьен не

слышала, но вскоре поняла принцип их "обмена": ответ за ответ, словно товар за

товар. Они помогали друг другу понять мир. Думатель, который мог бы стать

самцом, но так и не стал им, и самец, которого чуть было не сделали думателем.

     И каковы же были их интересы? Для Ливьен они явились полной неожиданностью.

Хотя, поразмыслив, она поняла, что все естественно и объяснимо. "Дикарь" Рамбай

хотел побольше узнать об устройстве мироздания, о поднебесных высотах и о

строении материи... А "мыслителя" Лабастьера интересовало, например, сколько у

Рамбая было самок, как он с ними вел себя и что чувствовал.

     - ...Ха! Но если нет небесной паутины, а только воздух, воздух и воздух, то

почему небо синее?! И на чем ночью держатся звезды? - чуть агрессивно вопрошал

Рамбай с коварными нотками в голосе.

     "Не самый подходящий вопрос существу, у которого нет глаз", - отметила

Ливьен про себя.

     Сейна приникла к надлобью Лабастьера, передавая ему слова Рамбая. Затем

выпрямилась:

     - Вода прозрачная, а в ручье она серая или зеленая. Потому что ее много.

Воздух синий, когда его много. - ("Однако! - подумала Ливьен. - Он, оказывается,

без труда оперирует цветовыми понятиями...") - Звезды - это солнца, и они просто

висят в пустоте, - продолжала Сейна. - Но они очень далеко, там, где уже нет

даже воздуха. Ты, конечно, спросишь, можно ли до них долететь. Но раз нет

воздуха, то и крылья бесполезны. Есть и другие способы летать, но бабочки ленивы