Е.П. Блаватская. Разоблаченная Изида. Том 1

ГЛАВА XII

"НЕОДОЛИМАЯ ПРОПАСТЬ"

Мы приближаемся к священной ограде храма бога Януса - молекулярного Тиндаля. Снимем обувь и войдем туда босыми. Так как мы проходим святая святых храма учености, мы приближаемся к ослепительно сияющему солнцу гёкслицентрической системы. Давайте потупим наши очи, чтобы не ослепнуть.

Мы обсуждали различные вопросы, содержащиеся в этой книге с такою сдержанностью, с какою могли, имея в виду позицию или отношение, какого веками придерживался ученый и богословский мир по отношению к тем, от кого они унаследовали обширные основы всех тех познаний, которыми они теперь обладают. Когда мы стоим в стороне и в качестве зрителей видим, как много знали древние и как много знания приписывают себе наши современники, то нас удивляет, что такая несправедливость остается незамеченной нашими учеными.

Каждый день приносит новые признания самих ученых и хорошо осведомленных посторонних наблюдателей. В качестве иллюстрации к сказанному приводим нижеследующий отрывок из ежедневной газеты:

"Любопытно отметить различие мнений у ученых по отношению к самым обыденным явлениям природы. Утренняя заря одно из таких явлений. Декарт считал ее результатом падения метеоров с высших слоев атмосферы. Галлей приписывал ее к магнетизму земного шара, и Далтон согласился с этим мнением. Коутс полагал, что утренняя заря возникает в результате ферментации материи, излучаемой из земли. Марион придерживался мнения, что это есть следствие соприкосновения сияющей атмосферы солнца с атмосферой нашей планеты. Эйлер думал, что заря возникает от вибраций эфира между частицами земной атмосферы. Кантон и Франклин рассматривали зарю, как чисто электрическое явление, а Пэррот приписал ее сгоранию карбонида водорода, поднимающегося с земли вследствие гниения растительных веществ, и считал падающие звезды причиною его воспламенения. Де Ла Риве и Эрстед пришли к заключению, что это явление магнетическое, и притом чисто земное. Олмстед подозревал, что какое-то тело туманности вращается вокруг солнца, и когда эта туманность находится по соседству с землей, часть ее газоподобной материи смешивается с нашей атмосферой, в результате чего создается заря".

Мы могли бы сказать то же самое о любой отрасли науки.

Итак, создается впечатление, что даже самым обычным природным явлением мнения ученых далеки от единодушия. Нет ни одного экспериментатора, ни богослова, который, разбираясь в тонких соотношениях между сознанием и материей, их происхождением и конечными состояниями, не обводил бы магического круга на плоскости, которую он называет запретной темой. Куда священнику вера позволяет идти, туда он идет; ибо, как говорит Тиндаль,

"у них нет недостатка в положительном элементе, а именно, в любви к истине; но отрицательный элемент - боязнь ошибок - преобладает".

Но беда в том, что бремя их догматического верования сгибает слабые ноги их интеллекта, как ядро и цепь пленника в яме.

Что касается продвижения ученых, то сама их ученость задерживается двумя причинами - их органической неспособностью понимать духовную сторону природы и их страхом общественного мнения. Никто так резко не высказался против них, как профессор Тиндаль, сказав:

"По существу, величайших трусов не следует искать среди духовенства, но среди самих ученых" [299].

Если бы существовало хоть малейшее сомнение о применимости этого унизительного эпитета, то это сомнение было устранено поведением самого профессора Тиндаля; ибо в своем Белфастском обращении, в качестве председателя Британской Ассоциации, он не только различал в материи "обещание и мощь осуществления всех форм и качеств жизни, но и обрисовал науку, как вырывающую из рук богословия всю область космологической теории"; но когда он столкнулся с гневным общественным мнением, то опубликовал исправленное обращение, в котором он переделал свое выражение, заменив слова "всех форм и качеств жизни" словами всей земной жизни. Это больше чем трусость - это позорный отказ от своих собственных принципов. Во время Белфастского собрания у мистера Тиндаля было два предмета, к которым он питал сильное отвращение - теология и спиритуализм. Что он думал о первом, мы уже показали. Но когда церковь крепко его прижала, обвиняя в атеизме, он поспешно отрекся от вменяемого ему обвинения и запросил примирения. Но так как его возбужденные "нервные центры" и "мозговые молекулы" стремились к уравновесию путем разрядки в каком-либо направлении, он обрушился из-за своего малодушия на беспомощных спиритуалистов и в своих "Научных фрагментах" оскорбляет их верование такими словами:

"Мир хочет иметь какую-нибудь религию, даже хотя бы для этого пришлось прибегнуть к интеллектуальному блуду спиритуализма".

Какая это чудовищная аномалия, когда миллионы разумных людей позволяют так оскорблять себя некоему водителю науки, который сам сказал, что с "догматизмом" нужно бороться как науке, так и вне ее!

Не будем занимать места в книге этимологической ценностью этого эпитета. Выражая надежду, что наука будущих веков не подхватит его, дав ему определение тиндализм, мы просто напомним этому благожелательному джентльмену об одной его характерной черте. Один из наших наиболее умных, уважаемых и эрудированных спиритуалистов, автор не малой известности,<<308>> многозначительно назвал эту черту "его (Тиндаля) кокетством с противоположными мнениями". Если мы примем для мистера Тиндаля этот эпитет во всем его неприглядном значении, то к спиритуалистам он менее применим, поскольку они остаются верны своим убеждениям, чем к атеистическому ученому, который покидает объятия милого материализма, чтобы переметнуться в руки презренного теизма лишь потому, что это выгодно ему.

Мы видели, как Магенди откровенно признал невежество физиологов по некоторым из наиболее важных проблем жизни, мы также видели, как Фурнье согласился с ним. Профессор Тиндаль признает, что эволюционная гипотеза не разрешает и не претендует на разрешение конечной тайны.

Поскольку наши врожденные способности нам позволяли, мы также раздумывали над знаменитой лекцией профессора Гёксли "О физической основе жизни", так что мы можем сказать в этой книге, что то, что мы скажем о направлении и тенденции современной научной мысли не будет заключать в себе невежественных утверждений. При изложении современной научной мысли в наиболее сжатом виде ее можно сформулировать так: Все сотворено из космической материи; различие форм есть результат различных изменений и комбинаций материи; материя "пожрала дух", следовательно, духа не существует; мысль есть свойство материи; существующие формы умирают, чтобы другие формы могли занять их место; несходство в организмах обязано своим происхождением только переменам химической деятельности в той же самой жизнематерии - так как вся протоплазма тождественна.

Поскольку это касается химии и микроскопии, система профессора Гёксли может быть безупречной, и тот глубокий интерес, который она вызвала во всем мире, понятен. Но ее недостатком является то, что нить его логики нигде не начинается и заканчивается в пустоте. Имеющийся у него материал он использовал наилучшим образом. Он берет вселенную, как наполненную молекулами, наделенными действенной энергией и содержащими в себе жизненное начало, и все остальное уже легко. Одни комбинации присущих природе сил побуждают молекулы скапливаться и образовывать миры, другие - развиваться в различные растительные и животные организмы. Но что дало первый импульс этим молекулам и наделило их таинственной способностью жизни? Что это за оккультное свойство, которое заставляет протоплазмы человека, зверя, пресмыкающееся, рыб или растения дифференцироваться, отличаться одно от другого, каждого развиваться по-своему, а не так, как другие? И после того как физическое тело отдает свои составные части почве или воздуху, становясь "плесенью или дубом, червяком или человеком", что после того происходит с той жизнью, которая оживляла остов?

Должно ли действие закона эволюции, так мощно и повелительно проявившегося в методах природы с тех пор, как носятся в мировом пространстве молекулы, и до того времени как они образовали человеческий мозг, должно ли действие этого закона внезапно оборваться на точке смерти человека, не позволяя ему дальше развиваться и стать более совершенным существом по этому "предшествующему закону форм"? Приготовился ли мистер Гёксли утверждать невозможность того, что после смерти человек попадает в состояние существования, в котором его окружают новые формы растительной и животной жизни, результат нового переустройства сублимированной теперь материи?<<309>> Он ведь признает, что он ничего не знает о феномене тяготения; за исключением того, что, по человеческим наблюдениям,

"камни, если их снизу не поддерживать, падают на землю и поэтому нет основания думать, что другие камни при таких же обстоятельствах не будут падать на землю".

Но он категорически отвергает любую попытку превратить эту вероятность в неизбежность и, по существу, говорит:

"Я категорически отвергаю и предаю анафеме того, кто вторгается, навязывает. Факты я знаю, и закон я знаю; но что такое неизбежность, как не тень, отброшенная моим сознанием?"

Она только то, что все, что происходит в природе, есть результат неизбежности, и закон, который однажды действовал, будет продолжать так действовать неопределенное время, пока не будет нейтрализован противодействующим законом равной мощности. Таким образом, что камень должен падать на землю, повинуясь одной силе; но равно естественно также и то, что этот камень не должен падать на землю или, упавши, должен снова подниматься, повинуясь другой силе, равной по мощи, независимо от того, знаком ли мистер Гёксли с этим явлением, или нет. Это естественно, что стул должен стоять на полу, куда его поставили, и точно также естественно и то (как свидетельствуют об этом сотни компетентных свидетелей), что он поднимается на воздух, причем к нему не прикасается ни одна видимая рука смертного. Не является ли обязанностью мистера Гёксли сперва удостовериться в реальности этого явления и затем изобрести новое название научное для той силы, которая стоит за этим феноменом?

"Факты я знаю", - говорит мистер Гёксли - "и закон я знаю". Ну, а каким образом он ознакомился с фактами и законами? Несомненно, посредством своих собственных чувств; эти бдительные слуги дали ему возможность открыть достаточно такого, что он считает истиной, чтобы построить систему, которая, как он сам признается, "кажется почти потрясающей для здравого рассудка". Если его свидетельство должно быть принято в качестве основы для всеобщей перестройки религиозных верований, хотя все то, что он выдвигает, есть только теория, то почему же не заслуживает такого же почтительного отношения и рассмотрения совокупное свидетельство миллионов людей о явлениях, которые подрывают самые основы его теории. Мистер Гёксли не заинтересован в этих феноменах, но те миллионы заинтересованы; и в то время, когда он переваривает "хлебные и бараньи протоплазмы", чтобы набраться сил для еще более отважных полетов в области метафизики, они узнают знакомые почерки тех, кого любили больше всех, выведенные руками духов, и опознают в призрачных подобиях тех, кто жили здесь и прошли через изменение, называемое смертью, опрокидывая таким образом его излюбленную теорию.

До тех пор, пока наука будет признавать, что область ее деятельности находится только внутри пределов этих изменений материи, что химия будет удостоверять, что материя путем изменения своих форм "от плотного или жидкого состояния до газообразного" только переходит из видимости в невидимость, причем сохраняется то же количество материи, до тех пор она не имеет права догматизировать. Она не компетентна, чтобы сказать либо да, либо нет, и должна предоставить слово лицам более интуитивным, нежели ее представители.

Выше всех других имен в пантеоне нигилизма мистер Гёксли ставит имя Давида Юма. Он считает великой услугой человечеству со стороны этого философа его неоспоримый показ "пределов философского исследования", за которыми находятся основные доктрины "спиритуализма", и других "измов". Правда, что десятая глава из "Исследования человеческого познания" Юма была так высоко оценена автором, что он считал, что в руках "мудрых и ученых" она будет служить постоянным средством воспрепятствования "всякого рода суеверным заблуждениям", которые в его понимании являются просто обратными названиями, означающими веру в некоторые феномены, прежде ему незнакомые, но произвольно причисленные им к чудесам. Но, как мистер Уоллес справедливо замечает, определение Юма, что "чудо есть нарушение законов природы", - неверно, ибо, во-первых, оно также подразумевает, что необычное явление есть чудо. Мистер Уоллес предлагает определить чудо, как "любой акт или событие, совершение которых неизбежно подразумевает существование и вмешательство сверхчеловеческих разумов". Сам Юм говорит, что "единообразие опыта становится доказательством", и Гёксли в этом своем знаменитом очерке признает, что все то, что мы знаем про существование закона тяготения, заключается в том, что по всему опыту человечества камни, если их не поддерживать, всегда падали на землю и поэтому нет причины думать, что то же самое не произойдет при идентичных обстоятельствах, а наоборот, есть все основания полагать, что произойдет.

Если бы было несомненно установлено, что пределы человеческого опыта никогда не расширятся, тогда в предположении Юма о том, что он знаком со всеми явлениями, какие только могут произойти под действием закона природы, была бы доля справедливости и некоторое оправдание за тот презрительный тон, которым отмечены все выпады Юма против спиритуализма. Но так как из писаний обоих этих философов видно, что они невежественны по части возможностей психологических феноменов, то нужно проявить много осторожности при взвешивании их догматических утверждений. Читая их, создается впечатление, что человек, позволяющий себе также грубые критические выпады в отношении спиритуалистических феноменов, прежде чем возвести себя в сан академического цензора, вероятно, изучил свой предмет. Но в письме, адресованном Лондонскому диалектическому обществу, мистер Гёксли после сообщения о том, что ему некогда заниматься изучением спиритизма, и что он его не интересует, - делает следующее признание, показывающее нам, на каких ничтожных основаниях современные ученые строят очень категорические мнения:

"Единственный случай спиритуализма, какой мне когда-либо довелось самому исследовать, представлял собою такой грубый обман, какого я раньше не встречал".

Что подумал бы этот протоплазмический философ о спиритуалисте, которому единственный раз представилась возможность смотреть на звезды через телескоп, но над которым какой-то игривый ассистент обсерватории сыграл злую шутку, обманув его, и теперь этот спиритуалист объявляет всю астрономию "унизительным суеверием"? Этот факт доказывает, что ученые, как правило, полезны только в качестве собирателей фактов; исходящие от них обобщения часто оказываются слабее и нелогичнее, чем обобщения светских критиков. Это также причина того, почему они неправильно истолковывают доктрины древности.

Профессор Бальфур Стюарт воздает дань уважения философской интуиции Гераклита Эфесского, который жил за пять веков до нашей эры; он был "вопиющий" философ, который заявил, что "огонь есть великая первопричина, и все находится в постоянном движении".

"Кажется, ясно", - говорит профессор, - "что у Гераклита должна была иметься ясная концепция о прирожденной неугомонности и энергии вселенной, концепции близкой по своему характеру, только менее точной, чем концепция современных философов, которые рассматривают материю, как динамичную по своему существу".

Он считает выражение "огонь" очень смутным. И это вполне естественно, так как нет доказательств, что профессор Бальфур Стюарт (который кажется менее склонным к материализму, чем некоторые из его коллег) или кто-либо из его современников понимают, в каком значении здесь употреблено слово "огонь".

Его (Гераклита) мнение о происхождении всего было то же, что и у Гиппократа. Оба придерживались одних и тех же взглядов на верховную власть [301], и поэтому их понятия об изначальном огне, рассматриваемом как материальная сила, короче говоря, как нечто сродни динамизму Лейбница, были "менее точны", чем понятия философов современности (что, впрочем, еще надо доказать), но зато, с другой стороны, их метафизические взгляды об этом были намного более философские и рациональные, чем однобокие теории ученых нынешних дней. Их идеи были в точности те же, что и у позднейших "философов огня", розенкрейцеров и зороастрийцев. Они утверждали, что мир был создан из огня, божественный дух которого есть всемогущий и всезнающий БОГ. Наука снисходительно подтверждает их претензии в отношении физического вопроса.

Огонь, в древней философии всех времен и стран, включая и нашу, рассматривался как тройственный принцип. Как вода заключает в себе зримую жидкость с незримо скрывающимися газами внутри, за которыми находится духовный принцип природы, который дает им динамическую энергию, так и в огне они различали: 1. Зримое пламя; 2. Незримый или астральный огонь - незримый, когда в бездеятельности, но когда в деятельности, то производящий тепло, свет, химическую энергию, электричество, молекулярные энергии; 3. Дух. Они прикладывали то же самое правило к каждому из элементов; и все развившееся из их комбинаций и корреляций, включая и человека, они считали триединым. По мнению розенкрейцеров, которые были приемниками теургов, огонь был источником не только материальных атомов, но также и тех сил, которые сообщают им энергию. Когда угасает зримое пламя, оно исчезает не только из поля зрения, но также и из концепции материалиста навсегда. Но философ герметизма следит за ним через "познаваемое подразделение мира по ту сторону в непознаваемое", точно так же, как он следит за развоплощенным духом человека, "искрой небесного пламени", в эфире, в загробном мире.<<310>>

Тема эта слишком значительна, чтобы оставить ее без нескольких пояснительных слов. Позиция, занятая физической наукой по отношению к духовной половине космоса, в совершенстве выявлена ее грубым представлением об огне. В этой, как и во всех других отраслях науки, у их философов нет ни одной здоровой доски - все изъедены и слабы. Труды их собственных авторитетов, полные унизительных признаний, дают нам право сказать, что платформа, на которой они стоят, настолько неустойчива, что в любой момент какое-то новое открытие, сделанное одним из их членов, может выбить подпорки из-под этой платформы, и тогда они все упадут в одну кучу. Они настолько горят желанием устранить дух из своих концепций, что как Бальфур Стюарт констатирует:

"Существует тенденция удариться в противоположную крайность и чрезмерно разрабатывать физические концепции". - Он произносит весьма своевременное предостережение, добавляя: "Будем осторожны, чтобы убегая из Сциллы, не попасть к Харибде. Ибо у вселенной не только одна точка зрения и, возможно, что в ней существуют области, которые не раскроют своих сокровищ самому настойчивому физику, вооруженному только килограммами, метрами и общепринятыми часами" [180]. - В другом месте он признается: "Мы ничего или почти ничего не знаем о конечном строении и свойствах материи как органической, так и неорганической".

Что касается другого великого вопроса, - то у Маколея мы находим еще более безоговорочное заявление:

"Мы не думаем, что по вопросу о том, что происходит с человеком после смерти, высокообразованный европеец более сведущ, чем индейцы племени черноногих. Ни одна из столь многих наук, которыми мы превосходим индейцев племени черноногих, не проливает ни малейшего света на состояние души после того, как погасла животная жизнь. Поистине, все философы, древние и современные, которые пытались без помощи откровения доказать бессмертия души, от Платона до Франклина, как мне кажется, потерпели печальную неудачу".

Существуют откровения, приносимые духовными чувствами человека, которым можно доверять намного больше, чем всем софистическим изощрениям материализма. То, что было наглядным доказательством и успехом в глазах Платона и его учеников, теперь рассматривается как избыток бьющей через край фантазии, базирующейся на ложной философии, и как неудача. Научные методы переменились. Свидетельство людей древности, которые были ближе к истине, ибо они были ближе к духу природы - к единственному аспекту, в котором божественное позволяет себя рассматривать и постигать, - отвергается. Их умозрения - если мы обязаны поверить современным мыслителям - представляют только многословное изложение бессистемных мнений людей, незнакомых с научными методами нынешнего века. То немногое, что они знали о физиологии, они глупо обосновывали на наглядно демонстрируемой психологии, тогда как ученые наших дней обосновывают психологию - в которой они, по собственному признанию, совершенно невежественны - на физиологии, которая пока что для них тоже является запечатанной книгой и еще не выработала собственных методов, как говорит нам Фурнье. Что касается последнего возражения в аргументации Маколея, то, века тому назад, на него ответил Гиппократ: "Все познания, все искусства нужно искать в природе", - говорит он; - "если мы будем спрашивать ее надлежащим образом, она откроет нам истину, подходящую для того и другого и для нас самих. Что такое природа в действии, как не сама самопроявляющаяся божественность? Как мы должны спрашивать ее, и как она должна отвечать нам? Мы должны действовать с верой, с твердой уверенностью, что раскроем, наконец, полную истину, и тогда природа позволит нам узнать ее ответ через наше внутреннее чувство, которое с помощью уже имеющегося у нас познания по определенному виду искусства или науки раскроет нам истину настолько ясно, что дальнейшие сомнения станут невозможными" [302].

Таким образом, по данному вопросу, поскольку он касается внутреннего чувствования, дающего человеку уверенность в собственном бессмертии, маколеевскому индейцу племени черноногие можно доверять больше, чем наиболее изощренному и развитому рассудку. Инстинкт есть всеобщий дар природы от самого божественного духа; рассудок же есть плод медленного развития нашей физической конституции, продукт эволюции нашего возмужавшего мозга. Инстинкт, как божественная искра, скрывается в бессознательном нервном центре моллюска асцидии, и проявляет себя на первой стадии деятельности его нервной системы в том, что физиологи называют рефлективной деятельностью. Он существует в низших классах безголовых животных так же хорошо, как те, которые обладают четко выраженными головами; он растет и развивается по закону двойной эволюции физически и духовно; и, вступив в сознательную стадию развития и прогресса головастых видов, уже наделенных чувствительностью и симметрически расположенными ганглиями, эта рефлективная деятельность, независимо от того, называют ли ученые ее автоматической, как у низших видов, или же инстинктивной, как у более сложных организмов, которые действуют под водительством чувств и стимулов, порожденных различными ощущениями, тем не менее это одно и то же. Это - божественный инстинкт в беспрестанном ходе развития. Этот инстинкт животных, который действует с момента их рождения, каждый в предписанных природою пределах, и который безошибочно знает, как заботиться о себе, за исключением случаев, происходящих из более высокого инстинкта, нежели их собственный, - этот инстинкт можно ради точности назвать автоматическим; но он должен иметь или внутри животного, которое обладает им, или снаружи, какой-нибудь или тот же самый разум в качестве проводника его.

Эта мысль, вместо того, чтобы противоречить доктрине эволюции и постепенного развития, которой придерживаются все выдающиеся люди нашего времени, наоборот, упрощает и пополняет ее. Она легко обходится без особого созидания по каждому отдельному виду; ибо там, где первое место отводится бесформенному духу, форма и материальная субстанция приобретают второстепенное значение. Каждый, более усовершенствовавшийся в физической эволюции, вид только предоставляет более широкое поле деятельности направляющему его разуму, чтобы последний мог действовать в улучшенной нервной системе. Виртуоз лучше может раскрыть свое искусство в создании волн гармонии на рояле Эрарда, чем на спинете шестнадцатого века. Поэтому, был ли этот инстинктивный импульс непосредственно запечатлен на нервной системе первого насекомого, или же каждому виду приходилось развивать постепенно самому, инстинктивно подражая действиям себе подобных, как учит более усовершенствованная доктрина Герберта Спенсера, - это не существенно для данного вопроса. Вопрос касается только духовной эволюции. И если мы отвергаем эту гипотезу как ненаучную и недоказанную, тогда физическому аспекту эволюции, в свою очередь, предстоит та же самая участь, потому что один настолько же недоказан, насколько недоказан и другой, а духовной интуиции человека не дозволено согласовать их оба под предлогом, что это "не по-философски". Не зависимо от нашего желания, мы постоянно возвращаемся к старому вопросу, заданному Плутархом в "Застольных беседах": что было прежде - яйцо или курица.

Теперь, когда авторитет Аристотеля потрясен до самого основания авторитетом Платона, когда наши ученые отвергают всякий авторитет, даже больше - ненавидят его и уважают лишь свой собственный, когда общая оценка человеческой коллективной мудрости меньше всего ценится, человечество, возглавляемое самой наукой, неудержимо тянется назад к исходной точке старейших философий. Нашу идею мы находим прекрасно выраженной неким писателем в "Популярном научном ежемесячнике".

"Боги сект и общин", - говорит Осгуд Мейсон, - "могут остаться, пожалуй, без привычного почитания, но, между тем, мир начинает озаряться более ясным и нежным светом - концепций, может быть, несовершенной еще, с сознательной, всему начало дающей, всенасыщающей действенной душе - "Сверхдуше", Причине, божественности; не поддающейся выражению человеческим языком, но наполняющей и одушевляющей каждую живую душу в обширной вселенной в соответствии с ее мерой: Природа есть храм ее, и восторг - почитание ее".

Это чистый платонизм, буддизм и возвышение и правильные воззрения на природу арийцев раннего периода, выразившиеся в их обожествлении природы. И таково же выражение этой основной мысли у каждого теософа, каббалиста и у оккультистов вообще. И если мы сопоставим эту основную мысль с вышеприведенной цитатой из Гиппократа, то мы найдем в последней ту же самую мысль и тот же самый дух.

Но вернемся к предмету нашего обсуждения. У ребенка не хватает рассудка - последний у него еще находится в латентном состоянии; и пока что ребенок, в отношении инстинкта, ниже животного. Он сожжет или утопит себя прежде, чем поймет, что огонь и вода для него разрушительны и опасны, тогда как котенок инстинктивно будет избегать обоих. Та маленькая доля инстинкта, которой обладает ребенок, будет угасать по мере того, как шаг за шагом будет развиваться рассудок. Может быть, на это возразят, что инстинкт не может быть даром духа, так как животные обладают инстинктом в значительно большей степени, чем люди, а у животных нет души. Такое мнение ошибочно; оно обосновано на очень непрочных основаниях. Оно произошло от того факта, что внутренняя сущность животного еще меньше поддается исследованиям, чем внутренняя сущность человека, который обладает способностью речи и может проявлять свои психические силы.

Но какие доказательства у нас имеются о том, что у животных нет переживающей смерть, если и не совсем бессмертной души? На строго научном основании мы можем приводить столько же доказательств за, сколько и против. Выражаясь яснее, ни человек, ни животное не могут ни доказать, ни опровергнуть, что их души переживают, то есть остаются живыми после телесной смерти. И с точки зрения научного опыта невозможно подвести под компетенцию какого-либо закона науки то, что не имеет объективного существования. Но Декарт и Бойз-Реймонд исчерпали свое воображение над этим вопросом, а Агассиз не мог представить себе будущего существования без участия в нем животных, которых мы любили, без растительного царства, которое нас окружает. И, чтобы вызвать в нас возмущение против предполагаемой справедливости Первопричины, достаточно подумать, что бессердечный хладнокровный злодей-убийца наделен бессмертным духом, тогда как благородная, честная собака, часто ценою собственной жизни, самоотверженно защищающая ребенка или своего хозяина, которая полюбила его, и которая иногда после смерти хозяина умирала от голода на его могиле, отказываясь принимать пищу; это животное, в котором чувства справедливости и великодушия иногда развиты в поразительной степени, должно со смертью уничтожаться окончательно! Но, покончим с таким цивилизованным рассудком, который допускает существование такого несправедливого пристрастия. Лучше, гораздо лучше в таком случае цепляться за инстинкт и верить вместе с индейцами Поупа, чей "неискушенный ум" может представить себе только такой рай, где

"...на небе признан равным,
Пес верный бродит с ним".

Недостаток места не позволяет нам приводить взгляды древних и средневековых оккультистов по этому предмету. Достаточно будет сказать, что они опередили Дарвина и в большей или меньшей мере охватили все его теории о естественном отборе и эволюции видов, а также значительно растянули эту цепь в обе стороны. Кроме того, эти философы были исследователями, смелыми как в области психологии, так в физиологии и антропологии. Они никогда не сворачивали с двух параллельно идущих тропинок, начертанных для них их великим учителем Гермесом. "Как наверху, так и внизу", - было их аксиомой; и физическую эволюцию они проследили одновременно с духовной.

В одном отношении, по крайней мере, современные биологи вполне последовательны: не будучи пока что в состоянии четко продемонстрировать существование индивидуальной души у животных, они также отрицают ее существование у человека. Рассудочное мышление привело их на край Тиндалевской "неодолимой пропасти" между сознанием и материей; один только инстинкт может научить их, как построить мост через эту пропасть. Когда, придя в отчаяние о том, что будут ли они когда-либо в состоянии разгадать тайну жизни, они придут в окончательный тупик - их инстинкт может вновь заявить о себе и перенести их через неизмеримую доселе пропасть. Это тот пункт, до которого, кажется профессор Джон Фиске и авторы "Невидимой вселенной" дошли; а антрополог Уоллес, экс-материалист, оказался первым, отважно переступившим ее. Пусть они смело идут вперед, пока не откроют, что вовсе не дух пребывает в материи, а, наоборот, материя временно цепляется за дух, и только последний является вечным неразрушимым обиталищем для всего сущего, как видимого, так и невидимого.

Философы эзотеризма верили, что все, что существует в природе есть только материализовавшийся дух. Вечная Первопричина, говорили они, есть латентный дух, и материя в начале. "В начале было Слово... и Слово было Бог". Признавая, что идея о таком Боге является невообразимой абстракцией для человеческого рассудка, они заявляли, что безошибочный человеческий инстинкт воспринял ее, как воспоминание о чем-то конкретном, хотя и неуловимом нашими физическими чувствами. С появлением первой идеи, эманируемой из двуполой и до этого неактивной божественности, первое движение сообщается всей вселенной, и электрический трепет моментально пронизывает беспредельное пространство. Дух породил энергию, и энергия породила материю; и таким образом латентная божественность проявилась, как творческая энергия.

Когда; в какой именно вечности; или как? - эти вопросы всегда останутся без ответа, ибо человеческий разум не в состоянии раскрыть эту великую тайну. Но хотя духовная материя существовала всегда, она пребывала в латентном состоянии; эволюция же нашей видимой вселенной должна была иметь свое начало. Нашему слабому рассудку это начало может показаться таким отдаленным, как сама вечность - периодом, невыразимым ни числами, ни словами. Аристотель убеждал, что мир вечен и что он всегда будет таким; что одно поколение людей производило другое поколение, не имея какого-либо начала, которое мог бы установить наш интеллект. В экзотерическом значении это его учение противоречит учению Платона, который учил, что "было время, когда человечество не воспроизводило себя"; но по духу оба учения согласуются, так как Платон немедленно добавляет:

"За этим последовала земная человеческая раса, в которой первичная история была постепенно забыта, и человек погружался все глубже и глубже".

И Аристотель говорит:

"Если существовал первый человек, то он должен был родиться без отца или матери - что противоречит природе. Ибо не могло быть первого яйца, чтобы из него произошли птицы; или же должна была существовать птица, снесшая яйца, так птицы рождаются из яиц".

Такого же мнения он придерживался в отношении всех других видов, веря, как и Платон, что все, прежде чем появиться на земле, имело сперва существование в духе.

Тайна первого творения, которая всегда приводила в отчаяние науку, остается непостижимой, если мы не примем доктрины герметистов. Хотя материя совечна с духом, та материя, определенно, не есть наша видимая осязаемая и делящаяся материя, но ее высочайшая сублимация. Чистый дух только на одну ступень выше ее. Если мы не допустим, что человек развился из этой первичной духоматерии, как же тогда когда-либо дойдем до какой-нибудь разумной гипотезы, касающейся происхождения живых существ? Дарвин начинает свою эволюцию видов с нижайшей точки и прослеживает ее кверху, в восходящем направлении. Его единственная ошибка заключается в том, что свою систему он прикладывает не с того конца. Если бы он мог перенести свои искания из видимого мира в невидимый, он мог бы оказаться на правильном пути. Но тогда он следовал бы стопам герметистов.

Что наши философы - позитивисты - даже наиболее ученые между ними, никогда не понимали духа мистических доктрин преподаваемых философами древности - платониками - видно из содержания наиболее выдающегося современного труда "История конфликта между религией и наукой". Профессор Дрейпер начинает свою пятую главу с заявления, что

"язычники греки и римляне верили, что дух человека похож на его телесную форму, меняя свою внешность вместе с ней и вырастая с ростом ее".

Что об этом думали невежественные массы - не имеет значения, хотя даже и они не могли думать буквально так. Что касается греческих и римских философов школы Платона, то они ничего подобного не думали о духе человека, а относили вышеприведенное учение к его душе, или психической природе, которая, как мы уже ранее объяснили, не есть божественный дух.

Аристотель в своих философских выводах "О снах" очень ясно излагает доктрину двойной души или души и духа.

"Нам необходимо", - говорит он, - "выяснить, в какой части души появляются сны".

Все древние греки верили в существование в человеке не только двойной, но тройной души. И даже у Гомера мы находим термины животной или астральной души, которую Дрейпер называет "духом", θύμος, и единым божественным νούς - имя, которым Платон обозначает высшего духа.

По представлению индийских джайнов душа, которую они называют джива, извечно соединена даже с двумя возвышенными эфирными телами, из которых одно неизменное и состоит из божественных сил высшего сознания; другое же изменчивое; в него входят грубые страсти человека, чувственные влечения и земные свойства. Когда душа очищается после смерти, она соединяется со своею вайкарикой, или божественным духом, и становится богом. Последователи Вед, ученые брахманы, излагают ту же самую доктрину в веданте. Душа, по их учению, будучи частью божественного вселенского духа или нематериального сознания, способна соединиться со своей высшей Сущностью. Учение это ясно и подробно сформулировано; Веданта утверждает, что всякий, кто достигает полного познания своего бога, становится богом, еще находясь в смертном теле, и приобретает власть над всем.

Цитируя из ведической теологии стих, в котором говорится:

"В действительности существует только одно божество, верховный дух; он той же самой природы, что и душа человека",

- мистер Дрейпер стремится показать, что эти буддийские доктрины пришли в восточную Европу через Аристотеля. Такое утверждение мы считаем недоказанным, так как Пифагор и после него Платон преподавали их задолго до Аристотеля. Если впоследствии платоники приняли в свою диалектику аристотелевые аргументы по эманированию, то это только потому, что его взгляды совпадали в некоторых отношениях со взглядами ориентальных философов. Пифагорейское число гармонии и эзотерические доктрины Платона о творении неотделимы от буддистской доктрины об эманировании; а великая цель пифагорейской философии, именно, - освобождение астральной души от уз материи и чувств, чтобы сделать этим ее достойной вечно созерцать духовное, - представляет теорию, идентичную с буддийской доктриной о конечном слиянии. Это и есть нирвана, истолкованная в ее правильном значении; это - метафизическое учение, о существовании которого только что начинают подозревать наши санскритологи современности.

Если доктрины Аристотеля оказали на более поздних неоплатоников такое "доминирующее влияние", то почему ни Плотин, ни Порфирий, ни Прокл никогда не признавали его теорий по поводу сновидений и пророческих видений духа? В то время как Аристотель придерживался мнения, что большинство тех, кто пророчествует, "больны безумием" [237, sect. 21] - снабдив тем самым некоторых американских плагиаторов и специалистов несколькими разумными идеями для искажения, - взгляды Порфирия, а, следовательно, и Плотина, совершенно противоречили этому. По наиболее жизненным вопросам метафизических спекуляций неоплатоники постоянно возражают Аристотелю. Кроме того, или буддийская нирвана не есть то нигилистское учение, каким его теперь изображают, или же неоплатоники не принимали его в этом значении. Наверно, мистер Дрейпер не возьмется утверждать, что Плотин, Порфирий, Ямвлих, или кто-либо другой из их мистической школы не верил в бессмертие души? Сказать, что тот или другой из них стремился к экстазу, как к "предвкушению слияния со вселенской душой", в том смысле, в каком буддийскую нирвану понимает каждый ученый санскритолог, означает допустить несправедливость по отношению к этим философам. Нирвана не есть, как Дрейпер излагает, "поглощение во вселенскую энергию, вечный покой и блаженство"; но если ее понимать буквально, как ее понимают упомянутые ученые, она означает погашение, полное уничтожение, а не поглощение [303]. Никто еще, насколько нам известно, не взялся за труд удостовериться в истинном значении этого слова, в значении, которое нельзя найти даже в "Ланкаватаре" [306, с. 514], дающей различные толкования нирваны брахманами-тиртаками. Поэтому человек, который будет читать эту выдержку из труда профессора Дрейпера, помня обычное принятое толкование слова нирвана, придет к заключению, что Плотин и Порфирий были нигилистами. Страница из "Истории конфликта" с этим содержанием дает нам некоторое право предполагать одно из двух: 1. или ученый автор захотел поместить Порфирия и Плотина на одну и ту же доску с Джордано Бруно, причем из последнего он, весьма-таки ошибочно, делает атеиста; или же 2. он никогда не давал себе труда изучить их жизни и их взгляды.

Но для каждого, кто знает профессора Дрейпера, хотя бы понаслышке, последнее предположение просто абсурдно. Поэтому, с глубоким сожалением, нам приходится думать, что в его желание входило ложно истолковать их религиозные взгляды. Решительно нелепо со стороны современных философов, чьею единственною целью кажется уничтожение и удаление идеи Бога и бессмертного духа из сознания человечества, - трактовать с исторической беспристрастностью наиболее знаменитых языческих платоников. Быть вынужденным признавать, с одной стороны, их глубокую ученость, их гений, их достижения по наиболее затемненным и запутанным философским вопросам и, следовательно, их мудрость, а с другой стороны, знать их безоговорочную приверженность к доктрине бессмертия духа и окончательного восторжествования духа над материей, их полную веру в Бога и богов, или духов; в возвращение умерших, в привидения и в другие "духовные" явления, - это дилемма, от которой нельзя ожидать, что человеческая академическая натура с нею легко справится.

План, к которому прибег Лемприер [266], очутившись в таком затруднительном положении как описано выше, грубее, чем план профессора Дрейпера, но настолько же эффективный. Он обвиняет древних философов в умышленной лжи, трюкачестве и легковерии. После того, как он обрисовал перед читателями Пифагора, Плотина и Порфирия как чудо-людей по учености, нравственным качествам и достижениям, как людей, выдающихся по личному достоинству, чистоте жизни и самоотверженному устремлению к божественной истине, - он, не колеблясь, отводит место "этому прославленному философу" (Пифагору) среди обманщиков; тогда как Порфирию он приписывает "легковерие, недостаток рассудительности и нечестность". Будучи вынужден историческими фактами воздавать им должное в ходе своего повествования, он прибегает к вводным предложениям, чтобы изложить свои предвзятые и ханжеские комментарии. От этого старомодного писателя прошлого столетия мы узнаем, что человек в одно и то же время может быть и честным, и обманщиком, чистым, добродетельным великим философом, и все же, бесчестным лгуном и глупцом!

Мы уже указывали в другом месте, что тайная доктрина не признает бессмертия для всех людей одинаково.

"Глаз никогда бы не увидел солнца, если бы в нем самом не было естества солнца", - сказал Плотин. Только "через высочайшую чистоту и целомудренность можем мы приблизиться к Богу, и чрез созерцание Его получить истинное знание и проницательность", - пишет Порфирий.

Если человеческая душа в течение своей земной жизни пренебрегала получение своего просвещения от своего божественного Духа, нашего личного Бога, тогда трудно становится грубому, преданному чувственности, человеку выживать более продолжительный период времени после своей физической смерти. Точно так же, как физические уроды, рождающиеся иногда в нашем мире, долго не живут, так и души, если они стали чересчур материальными, не могут долго существовать после своего рождения в духовном мире. Жизнеспособность астральной формы такой души настолько слабая, что ее частицы теряют способность прочного сцепления одной с другой, как только выскользнули из плотной оболочки физического тела. Ее частицы, постепенно поддаваясь дезорганизирующему притяжению вселенского пространства, разлетаются в стороны без возможности снова воссоединиться. После происшествия такой катастрофы личность перестает существовать; его сияющий Аугоэйдес покинул его. В течение промежуточного периода между его телесной смертью и полным распадом его астральной формы последняя, будучи привязана магнетическим притяжением к своему телесному трупу, бродит вокруг и сосет жизненность у податливых жертв. Человек, замкнувшийся от каких бы то ни было лучей божественного света, обрекает на тьму себя и поэтому цепляется за землю и земное.

Никакая астральная душа, даже астральная душа чистого, хорошего и добродетельного человека, строго говоря, не бессмертна; "из элементов она была построена - к элементам она должна вернуться". Только, в то время как душа порочного человека исчезает, будучи поглощена безвозвратно, души всех других людей, даже лишь умеренно чистых, попросту обменивают свои эфирные частицы на еще более эфирные; и до тех пор, пока в душе остается искра божественного, индивидуальный человек или, вернее, его личное эго, не может умереть.

"После смерти", - говорит Прокл, - "душа (дух) продолжает существование в воздушном (астральном) теле до тех пор, пока совсем не очистится от всех гневных и чувственных страстей... затем сбрасывает с себя посредством вторичной смерти воздушное тело так же, как сбрасывала земное тело. После этого она пребывает, как древние говорят, в небесном теле, которое всегда соединено с душой, и которое бессмертно, светящееся и звездоподобно".

Но теперь мы вернемся от нашего отклонения в сторону, к вопросу о рассудке и инстинкте. Последний, по данным древних, происходил из божественного, а первый чисто человеческого происхождения. Один (инстинкт) есть продукт чувств, прозорливости, долю которой имеют самые низшие животные, даже те, у кого нет никакого рассудка - это есть αισντικον; в другом же есть продукт мыслительной способности - νοητικόν, означающий рассудительность и человеческую интеллектуальность. Поэтому животное, лишенное рассудительной способности, обладает врожденным инстинктом, который есть искра божественности, скрывающейся в каждой частице неорганической материи, - которая сама есть материализованный дух. В еврейской Каббале вторая и третья главы "Книги Бытия" объяснены следующим образом:

Когда Адам Второй был создан "из праха", материя к тому времени стала настолько грубой, что она царствовала самодержавно над всем. Из ее похотей возникла женщина, и Лилит взяла верх над духом. Господь Бог, "расхаживая по саду в прохладе для" (на солнечном закате духа или божественного света, затемненного тенями материи), проклинал не только тех, кто совершил грех, но даже самую землю и все живущее, а соблазняющего змея-материю больше всего.

Кто, кроме каббалистов, в состоянии объяснить этот кажущийся таким несправедливым акт? Как должны мы понимать это проклинание всего живущего, которое ни в чем не повинно? Аллегория очевидна. Проклятие присуще самой материи. Отсюда вытекает, что она обречена на борьбу со своей собственной грубостью, чтобы очиститься; латентная искра божественного духа, хотя и заглушенная, все еще находится в ней; и ее неотразимое влечение кверху заставляет ее бороться, продираться с трудом и болью вперед, чтобы освободиться. Логика доказывает нам, что вся материя имела общий источник происхождения и должна обладать общими атрибутами, и так же, как жизненная и божественная искра имеется в материальном теле человека, она должна иметься и у каждого низшего вида. Латентная способность мышления, которая в низших царствах природы носит названия полусознательности, сознательности и инстинкта, значительно подчинена в человеке. Рассудок, отпрыск физического мозга, развивается за счет инстинкта, являющегося слабо мерцающим воспоминанием о когда-то имевшемся всезнании духа. Рассудок, этот признак превосходства физического человека над другими физическими организмами, иногда посрамляется инстинктом животного. Так как мозг человека более совершенен, чем у какой-либо другой твари, его эманации, естественно, должны производить более высокие результаты ментальной деятельности; но рассудок помогает разбираться только в материальном, он не способен помочь своему обладателю в познании духа. Теряя инстинкт, человек теряет свои интуитивные силы, являющиеся венцом и завершением инстинкта. Рассудок - это неуклюжее орудие ученого; интуиция - безошибочный руководитель провидца. Инстинкт указывает растению и животному, когда настало время для воспроизводства потомства; он также наставляет немого животного, как найти соответствующее лекарство в час заболевания. Рассудок, гордость человека, ошибается в оценке свойств собственной его материи и не накладывает на него ограничений в безудержном удовлетворении своих чувственных желаний. Будучи далеким от того, чтобы самому быть собственным врачом, рассудок своею тонкой софистикой слишком часто ведет человека к самоуничтожению.

Нет ничего легче, чем доказать наглядно, что совершенствование материи достигается ценою инстинкта. Зоофит, прикрепившийся к подводной скале и открывающий рот, чтобы привлечь проплывающий мимо корм, проявляет, пропорционально со своим физическим строением, больше инстинкта, чем кит. Муравей со своими удивительными архитектурными, социальными и политическими способностями невыразимо выше по этой шкале, чем коварный королевский тигр, подстерегающий свою добычу.

"С благоговением и удивлением", - восклицает Бойз-Реймонд, - "должен естествоиспытатель рассматривать ту микроскопическую молекулу нервной субстанции, которая является местом пребывания трудолюбивой, творческой, дисциплинированной, преданной и неустрашимой души муравья!"

Подобно всему тому, чье происхождение сокрыто в тайнах психологии, инстинктом слишком долго пренебрегали в царстве науки.

"Мы понимаем, что указывало дорогу человеку, чтобы он мог найти облегчение во всех своих физических недомоганиях и болезнях", - говорит Гиппократ. - "То был инстинкт ранних человеческих рас, когда холодный рассудок еще не затемнил внутреннего зрения человека... Его указаниями нельзя пренебрегать, ибо только ему одному мы обязаны нашими первыми лекарственными средствами" [302].

Являясь мгновенно действующим знанием всезнающего сознания, инстинкт ни в чем не похож на ограниченный рассудок; в медленном продвижении вперед рассудка, двигающегося только путем накопления опыта, часто поглощается богоподобное естество человека, стоит лишь ему отключить себя от божественного света интуиции. Один ползет, другой летит; рассудок - сила мужчины; интуиция - предвидение женщины!

Плотин, ученик великого Аммония Сакка, основателя школы неоплатоников, учил, что в человеческом познании имеются три восходящие ступени: мнение, наука и озарение. Он объясняет это тем, что

"орудиями или инструментами мнения являются чувства или восприятия; орудием науки - диалектика; орудием озарения - интуиция (или божественный инстинкт). И последней подчинен рассудок. Интуиция представляет собою абсолютное знание, обоснованное на отождествлении сознания с познаваемым объектом".

Молитва раскрывает духовное зрение, ибо молитва есть сильное желание, а желание развивает ВОЛЮ; магнетические эманации, исходящие из тела при каждом усилии - ментальном или физическом - производят самомагнетизацию и экстаз. Плотин рекомендовал одиночество для молитвы в качестве эффективного способа, чтобы получить то, о чем просят; а Платон советовал тем, кто молится,

"пребывать в молчании в присутствии божественных сил до тех пор, пока они не удалят облака с твоих глаз и не дадут тебе возможности увидеть посредством света, который исходит из них самих".

Аполлоний всегда изолировался от людей во время "бесед", которые он вел с Богом, и когда он ощущал необходимость в созерцании божественном и молитве, он весь с головою окутывался в свой белый шерстяной плащ.

"Когда будешь молиться, уединись в своей комнате, закрой дверь, и молись Отцу своему втайне" - говорит назареянин, ученик ессеев.

Каждое человеческое существо рождается с зачатками внутреннего чувства, называемого интуицией, которое может быть развито в то, что знают в Шотландии как "второе зрение". И все великие философы, которые, подобно Плотину, Порфирию и Ямвлиху пользовались этой способностью, учили этой доктрине.

"В человеческом сознании существует способность", - пишет Ямвлих, - "которая превышает все рожденное и зачатое. Чрез нее мы в состоянии соединиться с превосходящими нас высшими разумами, перенестись за пределы этого мира и участвовать в более высокой жизни с ее особыми небесными силами".

Если бы не было внутреннего прозрения или интуиции, то у евреев не было бы их Библии, и у христиан не было бы Иисуса. То, что Моисей и Иисус дали миру, то были плоды их интуиции или озарения. То, как после их смерти старейшины и учителя позволили миру понимать их учения, то было догматическим искажением и очень часто - кощунством.

Принять Библию, как "откровение" и пригвоздить свою веру к ее буквальному переводу - это хуже, чем абсурд, это кощунство против божественного величия "незримого". Если бы нам пришлось судить о божественном и о мире духов так, как они истолкованы толкователями человечества, то теперь, когда филология совершает гигантские шаги в область сравнительного познания религий, вера в Бога и в бессмертие души не могла бы выстоять против атак рассудка даже и столетие. То, что поддерживает в человеке веру в Бога и в жизнь духа после смерти, есть интуиция; это результат знания нашего внутреннего "Я", которое бросает вызов маскарадам римско-католического священнослужителя и его смешным идолам; тысячу и одной церемонии брахмана и его идолам; иеремиадам протестантского проповедника и ее опустошенной и высохшей вере без идолов, но с беспредельным адом и проклятием, прицепленном на конце. Если бы не это интуитивное знание, неумирающая, хотя часто колеблющаяся, так как слишком засорена материей, - то человеческая жизнь была бы пародией, и человечество - обманщиками. Это неистребимое чувство чьего-то присутствия вне и внутри нас таково, что никакие догматические возражения ни внешние формы поклонения не могут его уничтожить в человечестве, пусть ученые и духовенство делают, что хотят. Движимый такими мыслями о беспредельности и безличности божества, Гаутама Будда, индийский Христос, воскликнул:

"Как четыре реки, которые впадают в Ганг, теряют свои имена, как только они смешиваются с водами священной реки, точно так же все, кто верят в Будду, перестают быть брахманами, кшатриями, вайшьями и шудрами!".

Ветхий Завет был составлен с устных преданий. Массы никогда не знали его действительного значения, ибо Моисею было приказано сообщить "сокровенную истину" только своим семидесяти старейшинам, которым "Господь" дал из того же духа, который был на законодателе. Маймонид, чей авторитет и знание священной истории едва ли могут отвергаться, говорит:

"Кто бы ни узнал истинный смысл "Книги Бытия", он не должен разглашать его... Если какой-либо человек сам открыл бы его истинное значение, или же сделал бы это с помощью другого человека, он должен молчать: или же, если он говорит, то должен говорить только затемненно, загадками".

Это признание, что то что написано в Священном писании, только аллегория, было сделано и другими еврейскими авторитетами, кроме Маймонида, у Иосифа мы находим сообщение, что Моисей "философствовал" (говорил загадками и образными аллегориями), когда писал "Книгу Бытия". Поэтому современная наука, пренебрегающая разгадкой истинного смысла Библии и позволяющая всему христианству продолжать верить в мертвую букву еврейского богословия, тем самым молчаливо становится сообщницей фанатичного духовенства. Она не имеет права высмеивать записи народа, который писал, не зная, что они получат такое странное истолкование в руках одной враждебной религии и что их священнейшие тексты обернутся против собственного народа, и что кости мертвых заглушат дух истины, - это грустная черта христианства!

"Боги существуют", - говорит Эпикур, - "но они не то, что о них думает толпа, οι πολλοι".

И все-таки Эпикур, в рассмотрении поверхностных, как обычно, критиков, дает им резкий отпор и выставляет их, как материалистов.

Но ни великая Первопричина, ни ее эманация - человеческий бессмертный дух - не остались "без свидетельств". Месмеризм и спиритуализм в наличии, чтобы засвидетельствовать великие истины. В течение более чем 15 веков, благодаря проводимым со слепою яростью зверским преследованиям великих вандалов раннехристианской истории, - Константина и Юстиниана, - древняя мудрость медленно дегенерировала, пока, наконец, постепенно потонула в глубочайшей трясине монашеского суеверия и невежества. Пифагорово "познание вещей, как они есть"; глубокая эрудиция гностиков; освященные временем всеохватывающие учения великих философов; все отвергалось, как учения Антихриста и языческие, и предавалось пламени. Вместе с последними семью мудрецами Востока, оставшейся группой неоплатоников: Гермиасом, Присцианом, Диогеном, Евлалием, Дамасцием, Симплицием и Исидором, которые бежали в Персию от фанатического преследования Юстиниана, царствование мудрости закончилось. Книги Тота (или Гермеса Трисмегиста), которые на своих священных страницах содержали духовную и физическую историю творения и эволюции нашего мира, были на века предоставлены плесневению в забвении и в презрении. В христианской Европе им не нашлось толкователей; не было больше филалетийцев, "любителей истины"; они были заменены светом ненавистников, монахами папского Рима, с тонзурами и капюшонами, которые страшатся истины, в каком бы виде и откуда она ни появилась бы, если только она противоречит хотя бы малейшей из их догм.

Что же касается скептиков, то вот что говорит о них и о их последователях профессор Александр Уайлдер в своих очерках по "Неоплатонизму и алхимии":

"Прошло столетие с тех пор, как составители французской "Энциклопедии" ввели скептицизм в кровь цивилизованного мира и сделали позорной всякую веру в существование чего бы то ни было, если этого нельзя продемонстрировать посредством тигля или критического рассуждения. Даже теперь требуется беспристрастность так же, как и мужество, чтобы отважиться трактовать о предмете, который долгие годы считался выброшенным за негодность и осужденным только потому, что не был правильно понят. Смелым должен быть тот человек, который будет рассматривать герметизм чем-то другим, а не псевдонаукой, и, следовательно, потребует ознакомления с ним и терпеливого выслушивания. И все же, провозглашатели и исповедники когда-то были князьями ученых исследований и героями среди обычных людей. Кроме того, ничто не должно быть презираемо, во что люди благоговейно верили; и пренебрежение к серьезным убеждениям других есть признак невежественного и неблагородного ума".

А теперь, воодушевившись этими словами ученого, который сам не является ни фанатиком, ни консерватором, мы припомним несколько происшествий, о которых рассказали путешественники, как они видели их в Тибете и в Индии; местные жители хранят, как сокровище, память об этих вещах, как практическое доказательство истинности философии и науки, переданных им предками.

Сперва мы можем рассматривать весьма замечательные феномены, наблюдавшиеся в храмах Тибета, описания которых поступили в Европу, от других очевидцев, а не миссионеров католицизма, свидетельства которых по понятным причинам мы исключаем. В начале нынешнего века одному флорентийскому ученому, скептику и корреспонденту Французского Института, было разрешено проникнуть переодетому в священные пределы буддийского храма, где в то время происходила наиболее торжественная изо всех церемония. Он повествует о нижеизложенном, как о виденном им самим. Алтарь в храме готов к приему перевоплотившегося Будды, найденного посвященным духовенством и опознанного по некоторым тайным признакам воплотившегося в новорожденном ребенке. Ребенка, которому исполнилось всего несколько дней от рождения, приносят к присутствующим и почтительно кладут на алтарь. Вдруг, приняв сидящую позу, ребенок начинает произносить громким мужским голосом: "Я - Будда; я - его дух; и я, Будда, ваш далай-лама, оставил мое старое, пришедшее в негодность тело в храме... и выбрал тело этого младенца в качестве следующего моего земного обиталища". Наш ученый, наконец, получив разрешение от присутствующих священнослужителей, берет с должной почтительностью младенца на руки и относит его на такое расстояние от них, которое вселяет в него уверенность, что никакой чревовещательный обман тут не был применен; при этом младенец смотрит на серьезного ученого таким взглядом, что у ученого, по его собственному выражению, "мороз по коже продирает", и повторяет ранее сказанные слова. Подробный отчет обо всем этом, удостоверенный подписью очевидца, был отправлен в Париж, но члены Института, вместо того, чтобы принять свидетельство ученого наблюдателя с заслуженным доверием, пришли к заключению, что флорентинец или пострадал от солнечного удара, или был обманут посредством ловкого акустического трюка.

Хотя по словам Станислава Жульена, французского переводчика китайских текстов, в "Лотосе" [307] имеется стих, в котором говорится, что "Будду так же трудно найти, как цветы Удумбара и Палача", - если мы должны поверить нескольким очевидцам, такой феномен случается. Разумеется, такие случаи редки, ибо они происходят только после смерти каждого великого далай-ламы, а эти уважаемые старые джентльмены обладают очень долгими жизнями.

Бедный аббат Хак, чьи труды о путешествии по Тибету и Китаю хорошо известны, рассказывает о том же самом факте нового воплощения Будды. Он еще добавляет то любопытное обстоятельство, что младенец - оракул доказал правдивость своего заявления, что он является старым сознанием в молодом теле тем, что давал "тем, кто знал его по прошлой жизни, самые точные подробности своего предыдущего земного существования".

Заслуживает внимания, что де Мюссе, который пускается в длинные рассуждения по поводу этого феномена и, разумеется, приписывает его Дьяволу, серьезно замечает о самом аббате, что тот факт, что с него был снят духовный сан (defroqué), является событием, которое "едва ли говорит в пользу нашего (его) к нему доверия". По нашему же скромному мнению, это маленькое обстоятельство тем более усиливает доверие к нему.

Труд аббата Хака был занесен в "Индекс" за правдивый рассказ о сходстве буддийских церемоний с католическими. Кроме того, аббат был отстранен от его миссионерской деятельности за то, что он был слишком искренен.

Если бы пример этого чудо-младенца был единственным, мы имели бы некоторое основание сомневаться, но, не говоря уже о Камисардских пророках 1707 г., среди которых был пятнадцатимесячный мальчик, описанный Жаком Дюбуа, говорящий на хорошем французском языке "точно Бог говорит его устами"; и о младенцах Севенны, чья речь и пророчествование было засвидетельствовано первейшими учеными Франции, - мы имеем примеры современности, и при этом замечательные примеры "Еженедельная газета Ллойда" за март 1875 г. содержала отчет о следующем феномене:

"В Саар-Луисе, Франция, родился ребенок. Мать только что разрешилась от бремени, повивальная бабка с большим словообилием разглагольствовала по поводу "благословенного дитяти", и друзья поздравляли счастливого отца с сыном, когда кто-то спросил, который час. Судите сами об удивлении всех, когда они услышали, как новорожденный ребенок четко ответил: "Два часа" Но это было ничто по сравнению с тем, что последовало. Потерявшие от удивления дар речи присутствующие еще продолжали со страхом взирать на младенца, когда последний открыл глаза и сказал: "Я послан в мир, чтобы сказать вам, что 1875 год будет хорошим годом, но 1876 год будет годом крови". Произнесши это пророчество, он повернулся набок и умер, прожив всего полчаса"

Нам неизвестно, что бы это чудо получило официальное засвидетельствование со стороны гражданских властей, - и напрасно мы стали бы искать такого свидетельства у духовенства, раз из этого дела нельзя извлечь ни выгоды, ни почета, - но даже если уважаемый британский коммерческий журнал не несет ответственности за это сообщение, то все же результаты его придают ему особый интерес Год 1876, который только что кончился (мы пишем в феврале 1877 года), был особенно, и, с точки зрения марта 1875 года, неожиданно - годом кровопролития. В этом году в Дунайских княжествах в историю войн и грабежей была вписана одна из самых кровавых глав - глава насилия мусульман над христианами, которой едва ли можно найти равную с тех пор, как католические солдаты убивали простых туземцев Южной и Северной Америки десятками тысяч, и протестанты-англичане пробирались к имперскому трону в Дели шаг за шагом чрез реки крови. Если Саар-Луисское пророчество было только газетной сенсацией, то все же ход событий возвысил ее в ранг исполнившихся предсказаний; 1875 год был годом великого изобилия, а 1876 год, к удивлению всех, - годом кровавой бойни.

Но даже, если бы оказалось, что младенец-пророк никогда не раскрывал своих уст, то остается пример младенца Дженкинов, которого достаточно, чтобы поставить в тупик исследователя. Это один из наиболее удивительных случаев медиумизма. Матерью ребенка была знаменитая Катя Фокс, а отцом Г. Д. Дженкин, лондонский адвокат. Ребенок родился в Лондоне в 1873 г., и уже до того как ему исполнилось три месяца, проявил доказательства духомедиумизма. Постукивания слышались на его подушке и в колыбели, и также персонально на его отце, когда последний держал ребенка на коленях и когда матери не было дома. Двумя месяцами позже рукою этого ребенка было написано сообщение, состоявшее из двадцати слов, не считая подписи. Некий джентльмен, поверенный из Ливерпуля по имени Дж. Уазон присутствовал в это время и присоединился к свидетельству матери и няни об этом случае, что было напечатано в лондонском "Медиум и рассвет" от 8 мая 1874 г. Профессиональный и научный ранг мистера Дженкина делает в высшей степени невероятным предположение, что он сделался жертвою обмана. Кроме того, от ребенка до Королевского Института, в котором состоит членом отец ребенка, так недалеко, что непростительно профессору Тиндалю и его коллегам, что они не исследовали и не информировали мир об этом психологическом феномене.

Так как священный ребенок Тибета находился так далеко, они нашли, что самым лучшим планом будет полное отрицание факта с намеками на солнечный удар и акустическое оборудование. Что же касается лондонского младенца, тут дело еще легче; пусть они подождут, пока ребенок не вырастет и научится писать, а затем можно всю эту историю категорически отрицать!

В добавление к данным других путешественников аббат Хак дает нам описание чудесного дерева в Тибете, называемого Кунбум, о котором говорят, что это дерево 10 000 изображений и письмен. Оно не растет в других широтах, хотя опыты когда-то производились, и его нельзя размножать пересаживанием побегов. Предание гласит, что оно выросло из волоса одного аватара (ламы Цзон-к'а-па), одного из воплощений Будды. Но предоставим самому аббату Хаку рассказать остальное:

"Каждое из его листьев, при раскрытии, имеет на себе или букву или религиозное изречение своего рода, написанное священными письменами такого совершенства, что в словолитнях Дидота нет ничего, что бы превзошло их. Раскройте листья, произрастание которых подошло к раскрытию, и найдете на листочке появления буквы или четкого слова, которые и являются чудом уникального дерева! Обратите ваш взор от листьев дерева на кору его ветвей, и новые письмена встретят ваш взгляд! Не позволяйте спадать вашему интересу, приподнимите слои этой коры, и покажутся еще ДРУГИЕ ПИСЬМЕНА под теми, красота которых так поразила вас. Не воображайте, что заходящие один на другой слои повторяют один и тот же отпечаток. Совсем наоборот, ибо каждая пленка, которую вы приподнимаете, представляет уже другое начертание. Как же вы в этом случае можете подозревать фокусничество? Я делал все, что было в моих силах, чтобы обнаружить какой-нибудь след человеческого трюка, но мой поставленный в тупик разум не мог удержать ни малейшего подозрения".

Мы добавим к повествованию Хака, что письмена, которые появляются на различных частях Кунбума, написаны на сенсаре (или на языке солнца, разновидности древнего санскрита); и что священное дерево в различных своих частях содержит in extenso всю историю творения и сущность священных писаний буддизма. В этом отношении оно связано с буддизмом так же, как картина в храме Дендера, в Египте, связаны с древнею верою; фараонов. Последняя вкратце описана профессором У. Б. Карпентером, председателем Британской Ассоциации, в его манчестерской лекции об Египте. Он ясно доказывает, что еврейская "Книга Бытия" есть ничто иное, как выражение ранних еврейских идей, основанных на пиктографических письменах египтян, среди которых они жили. Но он не высказывается ясно, кроме как путем выводов, верит ли он, что картины Дендеры или изложение Моисея являются аллегориями, или же претендуют на то, что они являются историческим повествованием. Как может ученый, занявшийся только самыми поверхностными исследованиями этого предмета, отважиться утверждать, что у древних египтян были те же самые смешные понятия о сотворении мира в одно мгновение, как у ранних христианских теологов, это уму непостижимо! Как может он сказать на основании того, что картины Дендера совпадают с их космогонией в аллегории, что на претворении аллегории в жизнь понадобилось шесть минут или шесть миллионов лет? Она может аллегорически указывать шесть последовательных эпох или эонов, или вечность так же, как шесть дней. Кроме того, Книги Гермеса не придают правдоподобия такому утверждению, а "Авеста" называет шесть специфических периодов, причем каждый охватывает тысячи лет, вместо дней. Многие из египетских иероглифических начертаний противоречат теории доктора Карпентера, и Шампольон отплатил за древних во многих частностях. Мы думаем, что из того, что было сказано прежде, читателю ясно, что в египетской философии нет места для таких грубых спекуляций, если бы и евреи сами им когда-либо верили; египетская космогония рассматривала человека, как результат эволюции, длившейся в течение циклов огромной длительности. Но вернемся к чудесам Тибета.

Говоря о картинах, одна, описанная Хаком как висящая в некоем ламаистском монастыре, может справедливо быть признана наиболее чудесной из всех существующих. Эта картина на простой парусине безо всякого присоединенного к ней механизма, о чем на досуге может убедиться каждый посетитель. На ней изображен залитый лунным светом ландшафт, но эта луна не бездвижна, ни мертва; как раз наоборот, ибо, по словам аббата Хака, можно сказать, что она живой двойник самой луны, освещающий картину. Этот двойник повторяет каждую фазу, каждое движение нашего сателлита.

"Вы видите на картине эту планету в виде полумесяца, серпа или полной луны, ярко сияющей, прячущейся в тучу и опять выглядывающей из нее в точности, как ее небесная сестра. Одним словом, наиболее точная и сияющая репродукция бледной королевы ночи, которой в старину поклонялось так много людей".

Когда мы думаем об удивлении, которое неизбежно испытал бы один из наших самодовольных академиков при виде такой картины - и она ни в коем случае не единственная, ибо имеются они и в других частях Тибета, а также в Японии, причем представляющие движение солнца - когда мы думаем о его затруднительном положении, ибо он знает, что если он рискнет рассказать голую правду об этом своим коллегам, то судьба, вероятно, уподобится судьбе бедного Хака, и его выбросят из кресла академика как лжеца и сумасшедшего, мы не можем не вспомнить анекдот о Тихо Браге, рассказанного Гумбольдтом в его "Космосе" [308, т. II, с. 168].

"Однажды вечером", - говорит великий датский астроном - "я по привычке своей рассматривал небесный свод и, к моему неописуемому удивлению, увидел близко к зениту, в Кассиопее, сияющую звезду необычайного размера. Пораженный удивлением, я не знал, верить или не верить моим собственным глазам. Некоторое время спустя я узнал, что в Германии ломовые извозчики и прочие люди низших классов неоднократно предупреждали ученых, что на небе можно будет наблюдать великое явление, что доставило и газетам, и публике еще раз возможность высмеивать ученых, которые в некоторых случаях в прошлом не сумели предсказать появление комет".

Со дней самой отдаленной древности было известно, что брахманы обладали удивительными познаниями во всякого рода магии. От Пифагора, первого философа, который учился мудрости у гимнософистов, и Плотина, который был посвящен в тайну, как соединить себя с божеством через отвлеченное созерцание, вплоть до современных адептов было хорошо известно, что земля брахманов и Гаутамы Будды есть та страна, где следует искать источники "сокровенной" мудрости. Будущим векам предстоит открыть эту великую истину и принять ее, как таковую, тогда как теперь она унижена и считается низким суеверием. Что было сделано каким-либо, даже из самых великих наших ученых, чтобы изучить Индию, Тибет и Китай до последней четверти нынешнего века? Наиболее неутомимый ученый Макс Мюллер рассказывает нам, что до этого ни один подлинный документ по буддийской религии не был доступен европейскому филологу; что пятьдесят лет тому назад "не было ни одного ученого, который мог бы перевести строку из Вед, строку из "Зенд-Авесты" или строку из буддийской "Трипитаки", не говоря уже о других диалектах и языках. И даже теперь, когда в распоряжении науки имеются различные священные тексты, то, что она имеет, представляет очень неполные издания этих трудов, и у нее нет абсолютно ничего из сокровенной священной литературы по буддизму. И то немногое, чем завладели наши ученые санскритологи, которое Макс Мюллер сперва назвал "джунглями религиозной литературы - превосходнейшим убежищем для лам и далай-лам", начинает проливать слабый свет на изначальную темноту. Мы находим, что этот ученый констатирует, то, что на первый взгляд, брошенный в лабиринт религий мира, казалось сплошною тьмою, самообманом и тщетой начинает принимать другую форму.

"Кажется унижением самого имени религии", - пишет он, - "применение его к дикому бреду индийских йогов или к явному кощунству китайских буддистов... Но если мы медленно и терпеливо пробираемся вперед в темноте, нам кажется, что наше зрение как бы расширяется, и мы начинаем различать мерцание света там, где сперва все было тьмою".<<311>>

В качестве иллюстрации о том, как мало компетентно было поколение, непосредственно нам предшествующее, чтобы судить о религиях и верованиях несколько сотен миллионов буддистов, брахманистов и парсов, пусть исследователь ознакомится с объяснением о научном труде, опубликованном в 1828 году профессором Данбаром, первым ученым, взявшимся доказать, что санскритский язык произошел от греческого языка. Он появился под следующим заглавием:

"Исследование структуры и родства греческого и латинского языков; с выбранными параллелями из санскрита и готики; с приложением, в котором предпринята попытка доказать ПРОИСХОЖДЕНИЕ САНСКРИТА ОТ ГРЕЧЕСКОГО ЯЗЫКА. Джордж Данбар, профессор греческого языка в Эдинбургском университете. Цена 18 $."<<312>>

Если бы Максу Мюллеру было суждено упасть с неба в то время с его нынешними познаниями в среду ученых того времени, то нам хотелось бы собрать эпитеты, какими ученые академики стали бы награждать дерзновенного новатора, который, классифицируя языки генеалогически, говорит:

"Санскрит, по сравнению с греческим и латинским, является их старшим братом... древнейшим отложением арийской речи".

И таким образом мы, вполне естественно, можем ожидать, что в 1976 г. такое же критическое отношение будет справедливым уделом многих научных открытий, которые считаются заключительными и окончательными нашими учеными. То, что теперь называют суеверным пустословием и тарабарщиной язычников и дикарей, составленной многие тысячи лет тому назад, может оказаться ключами ко всем религиозным системам. Осторожное выражение Св. Августина, - любимое имя в лекциях Макса Мюллера, - в котором говорится, что "нет такой ложной религии, в которой не было бы некоторых элементов истины", может триумфально оказаться правдивым, тем более, что Августин взял это изречение не у епископа Гиппона, а у Аммония Саккаса, великого учителя Александрии.

Этот "богом наученный", философ, theodidaktos, повторял эти же самые слова до изнеможения в своих многочисленных трудах за 140 лет до Августина. Признавая Иисуса, как "превосходного человека и друга Бога", он всегда утверждал, что целью его не является исключение сношений с богами и демонами (духами), но просто очищение древних религий; что

"религия масс пошла рука в руку с философией и вместе с ней разделила участь постепенного разложения и омрачения вследствие человеческого самомнения, суеверия и лжи, и что поэтому ее нужно привести обратно в состояние первоначальной чистоты посредством отсеивания этого мусора и изложения ее согласно философским принципам; и что та цель, которую имел в виду Христос, заключалась в изложении заново и в восстановлении в своей первоначальной целостности мудрости древних".<<313>>

Именно, Аммоний был первым, кто учил, что каждая религия обоснована на одной и той же истине, которая есть мудрость, находимая в Книгах Тота (Гермеса Трисмегиста), из книг которого Пифагор и Платон почерпнули всю свою философию. А доктрины первого, он утверждал, были идентичны с учениями ранних брахманистов, ныне зафиксированных в древних Ведах.

"Имя Тот", - говорит профессор Уайлдер, - "означает коллегия или собрание" [45], - и, - "отнюдь не будет невероятным, что эти книги назывались так потому, что являлись собранием изречений и доктрин братства священнослужителей Мемфиса. Раввин Вайз высказал подобную же гипотезу в отношении божественных изречений, занесенных на страницы еврейского Священного Писания. Но индийские писатели утверждают, что во время правления короля Канса, иадус (иудеи?) или священное племя покинуло Индию и ушло на Запад, унося с собою четыре Веды. Между философскими доктринами и религиозными обрядами египтян и восточных буддистов несомненно существует большое сходство, но идентичны ли Книги Гермеса с этими четырьмя Ведами, - неизвестно".

Но одно известно несомненно, и это то, что до того, как слово "философ" было впервые произнесено Пифагором при дворе короля Филиазианов, тайная доктрина или мудрость была идентична во всех странах. Поэтому мы должны искать истину в самых старейших текстах, которые наименее осквернены последующими подделками. И теперь, когда филология стала обладательницей санскритских текстов, которые смело можно назвать документами намного старше Библии Моисея, долг ученых заключается в том, чтобы преподнести миру истину и ничто другое, кроме истины. Не обращая внимания ни на предрассудки скептицизма, ни на предрассудки богословия, они обязаны беспристрастно изучить оба документа - старейшие Веды и Ветхий Завет, и затем решить, который из двух является первоисточником срути или откровения, и который представляет только Смрити, которое, как показывает Макс Мюллер, означает только воспоминание или традицию.

Ориген пишет, что брахманы всегда славились своими чудодейственными исцелениями, которые они совершали произнесением определенных слов [309]; и в нашем нынешнем веке мы находим, что Ориоли, ученый, член-корреспондент Института Франции [312, с. 88, 93] подтверждает сказанное Оригеном в третьем веке, а также сказанное Леонардом де Вайр в шестнадцатом веке, где последний пишет:

"Существуют также лица, которые после произнесения определенной сентенции - заклинания, ходят босыми ногами по красным раскаленным угольям и по остриям острых ножей, всаженных в землю: а остановившись одним большим пальцем ноги на таком острие, они поднимают на воздух тяжелого человека или какой-либо другой груз значительного веса. Также они укрощают диких коней и самых разъяренных быков одним единым словом".<<314>>

Это слово должно быть найдено в мантрах санскритских Вед, говорят некоторые адепты. Филологам предстоит решить самим, есть ли такое слово в Ведах. Поскольку это касается человеческих свидетельских показаний, то кажется, что такие магические слова действительно существуют.

По-видимому почтенные отцы Иезуитского ордена подобрали много таких трюков во время своих миссионерских путешествий. Балдингер вполне этому верит. Чемпинг - индийское слово, из которого произведено современное слово шампуинг - хорошо известная в Восточной Индии магическая манипуляция. Туземные колдуны с успехом применяют ее до нынешнего времени, и от них отцы иезуиты набирали свою мудрость.

Камерарий в своем "Досуге" повествует, что когда-то существовало большое соперничество в "чудесах" между монахами братства Остина и иезуитами. Однажды состоялся диспут между главою братьев Остина, который был весьма ученый, и главою иезуитов, который был весьма неученый, но полон познаний по магии; последний предложил разрешить спор посредством испытания своих подчиненных, кто из них выкажет больше готовности подчиниться своему главе. После этого, повернувшись к одному из своих иезуитов, он сказал: "Брат Марк, нашим собратьям холодно; в силу святого послушания, в каком ты мне поклялся, приказываю тебе сейчас же принести сюда из кухонного очага горячих угольев в твоих горстях, чтобы они могли согреться у твоих рук". Отец Марк сейчас же исполнил сказанное и принес в обеих руках красные горячие уголья и держал их до тех пор, пока все присутствующие согрелись, после чего унес их обратно на кухню. Глава братьев Остина очутился в весьма удрученном состоянии, так как ни один из его подчиненных не захотел оказывать ему такое подчинение, таким образом иезуиты восторжествовали.

Если вышеприведенный пример будут рассматривать, как анекдот, незаслуживающий доверия, то мы спросим читателя, что же нам думать о некоторых современных медиумах, которые совершают то же самое, находясь в трансе. Свидетельства нескольких высокоуважаемых и достойных доверия свидетелей, как например, лорда Эдейра и мистера С. К. Холла, - безупречны. "Духи", - будут спорить спиритуалисты. Возможно, что это так, когда речь идет об американских и английских огнеупорных медиумах, но это не так в Тибете и в Индии. На Западе "сенситиву" необходимо погрузиться в транс, прежде чем его "духи-руководители" сделают его неуязвимым, и мы бросаем вызов любому медиуму, пусть он, находясь в своем нормальном физическом состоянии погружает руки до локтей в горящие уголья. Но на Востоке, независимо от того, является ли исполнитель святым ламою или наемным колдуном (последний класс, вообще, называют "фокусниками"), ему не нужны приготовления или ненормальное состояние (транса), чтобы быть в состоянии брать в руки огонь, раскаленные докрасна куски железа или расплавленный свинец. Мы видели в Южной Индии как эти "фокусники" держали свои руки в печи с горящими угольями до тех пор, пока уголья не превратились в пепел. В течение религиозной церемонии Шива-Ратри или ночи бдения Шивы, когда люди проводят целые ночи в наблюдениях и в молитвах, некоторые из поклонников Шивы пригласили тамила-фокусника, который производил чудеснейшие феномены простым требованием помощи от некоего духа, которого они называют Кутти-Саттан - маленький демон. Но будучи далек от того, чтобы позволить людям думать, что ими руководит или "контролирует" этот гном - ибо это был гном, если он, вообще, был кто-то - этот человек, припавши к своей огненной яме, гордо отчитывал католического миссионера, который воспользовался представившимся случаем, чтобы сообщить зрителям, что этот жалкий грешник "продался Сатане". Не вынимая своих рук и локтей из горящих угольев, в которых он хладнокровно освежал, Тамил только повернул свою голову и окинул высокомерным взглядом покрасневшего миссионера. "Мой отец и отец моего отца", - сказал он, - "имели этого "маленького" в своем распоряжении. Уже два столетия Кутти верно служит нашей семье, а вы, сэр, хотите, чтобы люди поверили, что он мой хозяин! Но они лучше знают". После этого он спокойно вынул свои руки из огня и приступил к другим представлениям.

Что касается чудесных способностей делать предсказания, а также ясновидения, которыми обладают некоторые брахманы, то они хорошо известны постоянно проживающим в Индии европейцам. Если они по возвращении в "цивилизованные" страны смеются над такими рассказами, а иногда даже категорически их отрицают, то они отрицают свою веру в них, а не самый факт. Эти брахманы, главным образом, живут "в священных поселках" и в уединенных местах, главным образом, по западному побережью Индии. Они избегают густонаселенных городов и в особенности европейцев, и редко последним удается установить близость с этими "провидцами". Вообще думают, что это обстоятельство объясняется религиозными соображениями их касты, но мы твердо убеждены, что во многих случаях это не так. Годы, возможно, века пройдут прежде, чем откроется истинная причина.

Что касается низших каст, то миссионеры называют некоторые из них поклонниками Дьявола и распространяют по Европе душераздирающие сообщения о жалком состоянии этих людей, которые "проданы Врагу человечества", но несмотря на это, а также на подобные же, хотя и менее смешные усилия протестанских миссионеров, слово дьявол в таком смысле, как его понимают христиане, для них - пустой звук. Они верят в добрых и в злых духов; но они ни поклоняются, ни страшатся Дьявола. И "поклонение" - это просто церемониальная предосторожность против "земных" и человеческих духов, которых они боятся гораздо более, нежели миллионов элементалов различных видов. В своих усилиях отогнать "злых духов" (элементариев), они применяют всякого рода музыку, курения и ароматы. В этом отношении над ними не следует смеяться больше, чем над известным ученым, убежденным спиритуалистом, который советовал держать в комнате купорос и измельченную селитру, чтобы отогнать "неприятных духов". И, так поступая, туземцы не более неправы, чем он, ибо опыт их предков, простирающийся на многие тысячи лет, научил их, как поступать в отношении этих отвратительных "орд духов". Что они - человеческие духи, это доказывается тем фактом, что очень часто туземцы стараются ублажать и умилостивлять "лярвы" своих дочерей и родственников, когда у них имеются основания подозревать, что последние не умерли в ореоле сияния святости и чистоты. Таких духов они называют "Канни", что означает "плохие девственницы". На это обратили внимание несколько миссионеров, в том числе его преподобие Е. Луис [314, с. 43]. Но эти набожные джентльмены обычно настаивают, что они поклоняются чертям, тогда как они ничего подобного не делают; они, просто, стараются сохранить с ними хорошие отношения, чтобы те им не досаждали. Они преподносят им печень и фрукты и различного рода пищу, которую любили умершие, когда были живы, ибо многие из них испытывали на себе злобу этих возвращающихся "умерших", чье преследование иногда бывает страшное. Этого же принципа они придерживаются по отношению многих духов злых людей. На их могилах, если они были похоронены, или близ тех мест, где их останки были сожжены, они оставляют пищу и напитки с целью удержать их у тех мест, чтобы этим предотвратить возвращение этих вампиров в родной дом. Это не поклонение, скорее практический спиритуализм. До 1861 г. среди индусов был распространен обычай калечить ноги у казненных убийц вследствие прочно установившегося поверья, что этим развоплощенная душа лишается возможности скитаться и причинять зло. Впоследствии полиция запретила им делать это.

Другой основательной причиной, почему индусы не будут поклоняться "Дьяволу", является то, что у них нет слова для выражения этого значения. Они называют этих духов "pūttām", что скорее соответствует нашим "привидениям" и злобным бесенятам; другим выражением, к которому они прибегают, является "pey" или санскритское "pesāsu", оба слова означают духов или "возвращенцев" - возможно домовых, в некоторых случаях. Pūttām самые страшные, ибо они являются "навязчивыми привидениями", возвратившимися на землю, чтобы досаждать живым. Полагают, что они, главным образом, посещают места, где были сожжены их тела. "Огни" и "духи Шивы" идентичны с розенкрейцерскими гномами и саламандрами; ибо их изображают, как карликов с внешностью огня, живущих в земле и в огне. Демон цейлонцев, называемый Dewel представляет собою дородную улыбающуюся женскую фигуру с елизаветинским воротничком вокруг шеи, в красном жакете.

Как доктор Вартон справедливо отметил:

"Нет образа более строго Восточного, чем драконы, фигурирующие в повествованиях, они участвуют во всех раннего периода преданиях и сами по себе дают наглядное свидетельство о своем происхождении".

Этот образ нигде не выделяется так заметно, как в деталях буддизма; в них зафиксированы подробности о нагах, или царственных змеях, обитающих в пустотах под землею, соответствующих обителям Тирезия и греческих провидцев; это области тайны и мрака, в которых вращается многое, касающееся систем гаданий и предсказаний, реакций оракулов, связанной с наполнением чем-либо, с чем-то вроде одержания со стороны духа самого Питона, змея-дракона, убитого Аполлоном. Но буддисты не более верят в Дьявола христианской религиозной системы, - то есть, как в существо, настолько же отличающееся от рода людского, как само божество, - чем индусы. Буддисты учат, что существуют низшие боги, которые были людьми или на нашей или на другой планете, но которые все еще люди. Они верят в существование нагов, которые были колдунами на земле, дурными людьми, которые дают власть другим дурным, еще живущим на земле людям, чтобы они могли губить все плоды, на которые они смотрят, и даже человеческие жизни. Если у сингалезца сложилась репутация, что от его взгляда на дерево или на человека и тот, и другой завянут, то говорят, что в нем поселился Нагараджа, царь-змей. Весь бесконечный список дурных духов не является дьяволами в том смысле, в каком духовенство хочет, чтобы мы понимали, а только духовными воплощениями грехов, преступлений и человеческих мыслей, если можно так выразиться. Синие, зеленые, желтые и пурпурные боги-демоны, подобно низшим богам Джагандера, более являются руководящими гениями, и многие настолько же добры и благодетельны, как сами божества Нат, хотя в число Нат входят такие, как гиганты, злые гении и тому подобные, которые обитают на пустынной горе Джагандер.

Истинное учение Будды говорит, что демоны, когда природа создала солнце, луну и звезды, были человеческими существами, но вследствие своих грехов лишились состояния блаженства. Если они совершают еще большие грехи, они несут еще большие наказания, а осужденные люди между ними причисляются к дьяволам; тогда как демоны, которые умирают (элементальные духи) и рождаются или воплощаются в качестве людей, и более не совершают грехов, могут достичь состояния небесного блаженства. Здесь показано, говорит Эдвард Апхем в своей "Истории и доктрине буддизма", что все существа, божественные так же как и человеческие, подчинены законам перевоплощения, которые имеют власть над всеми в зависимости от их нравственного состояния. Таким образом, эта вера полностью является мерилом, критерием, устанавливающим закон нравственности, как руководящий принцип в применении к поведению человека; и он добавляет, что "это делает изучение буддизма важным и любопытным предметом для философа".

Индусы верят в существование вампиров так же твердо, как сербы и венгры. Кроме того, их доктрина та же, что у Пиерарта, знаменитого французского спиритиста и месмеризатора, чья школа процветала несколько десятков лет тому назад.

"Тот факт, что призраки возвращаются, чтобы сосать человеческую кровь", - говорит этот доктор,<<315>> - "не так уж необъясним, как кажется, и здесь мы обратимся к спиритуалистам, которые признают двутелесность или раздвоение души. Руки, которые мы пожимали... эти материализованные конечности, такие осязаемые... ясно доказывают, как много доступно астральному призраку при благоприятных условиях".

Уважаемый врач выражает теорию каббалистов. Шадим - самый низкий класс духовных сущностей. Маймонид, который говорит нам, что его соотечественники обязаны поддерживать близкие сношения со своими умершими, описывают пиры крови, каковые устраиваются в этих случаях. Они вырывают яму, в которую наливается свежая кровь, а над ямой помещают стол; после "духи" приходят и отвечают на все вопросы [316, 11, 12].

Пиерарт, доктрина которого была обоснована на доктрине теургов, проявляет большое возмущение по поводу суеверия духовенства, которое каждый раз, когда труп подозревается в вампиризме, требует, чтобы в его сердце загоняли кол. До тех пор, пока астральное тело не совсем освободилось от физического тела, существует возможность, что оно силою магнетического притяжения может быть вынуждено снова возвратиться в тело. Иногда астральное тело может быть вышедшим только наполовину, когда физическое тело по внешности совсем мертвое и его уже хоронят. В таких случаях, пришедшее в ужас астральное тело насильно снова возвращается в свою физическую оболочку и тогда происходит одно из двух - или несчастная жертва будет корчиться в смертельных муках от удушения, или же, если она была глубокоматериальна, она становится вампиром. Начинается двутелесная жизнь; и эти несчастные похороненные каталептики поддерживают свои жалкие жизни тем, что их астральные тела грабят жизне-кровь у живых людей. Эфирная форма может ходить, куда ей угодно; и до тех пор, пока она не оборвет нити, связывающей ее с телом, она свободна блуждать, скитаться вокруг, или видимой или невидимой, и питаться от человеческих жертв.

"По всей очевидности, этот "дух" посредством таинственной невидимой нити связи, которая может быть, когда-нибудь будет выяснена, передает результаты своего сосания материальному телу, бездвижно лежащему на дне могилы, и таким образом помогает ему продолжать свое состояние каталепсии" [315].

Бриер де Буазмон приводит ряд таких случаев, полностью удостоверенных, которые ему угодно было назвать "галлюцинациями".

Недавними исследованиями, сообщает французская газета, "было установлено, что в 1871 г. два трупа были подвергнуты позорной процедуре популярного суеверия по наущению духовенства... О, слепые предрассудки!"

Но доктор Пиерарт в цитате, приведенной де Мюссе, отважно защищающим существование вампиризма, восклицает:

"Вы говорите - слепые предрассудки? После такого огромного количества фактов, так часто удостоверенных, должны ли мы говорить, что их больше нет и что они всегда были необоснованны? Ничто не происходит из ничего. Каждое поверье, каждый обычай возникает из фактов и причин их породивших. Если бы никто никогда не видел, как в семьях некоторых стран появляются существа, принявшие вид знакомого умершего и пришедших за тем, чтобы сосать кровь одного или нескольких лиц, и если бы затем не последовала смерть их жертв от истощения, никто никогда не пошел бы на кладбище, чтобы выкапывать трупы; и мы никогда не являлись бы свидетелями того невероятного факта, что обнаруживаются лица, пролежавшие похороненными несколько лет, и у них глаза были открыты, розовый цвет кожи лица, гибкое тело, рот и нос полны крови, и при обезглавливании из них потоками льется кровь" [315, т. IV, с. 104].

Один из наиболее значительных примеров вампиризма фигурирует в частных письмах философа маркиза д'Аргенса; также в "Британском обозрении" за март 1837 г. английский путешественник Пашлей описывает несколько случаев, наблюдавшихся им на острове Кандия. О подобных наблюдениях свидетельствует доктор Джобард, антикатолический и антиспиритуалистический известный бельгийский ученый.<<316>>

"Я не буду заниматься исследованиями", - писал епископ д'Авранчес Хъют, - "истинны ли факты вампиризма, о которых постоянно сообщают, или же они плод распространенного заблуждения: но одно несомненно, что они засвидетельствованы таким большим количеством авторов и таким большим количеством очевидцев, что никто не должен приступать к решению этого вопроса без надлежащей осторожности" [317, с. 81].

Шевалье, который приложил великие усилия, чтобы собрать материал для своей демонологической теории, приводит наиболее волнующие примеры, чтобы доказать, что такие случаи дело рук Дьявола, который пользуется трупами кладбища, как одеянием, чтобы рыскать по ночам и сосать человеческую кровь. Мне думается, что мы прекрасно можем обойтись без того, чтобы выводить на сцену этот запыленный персонаж. Если мы, вообще, должны верить в возвращение духов, то имеется сколько угодно злобных садистов, скряг и грешников другого пошиба - в особенности самоубийц, которые по своей злобе превзойдут самого Дьявола в его лучшие дни. Вполне достаточно того, что мы действительно вынуждены верить в то, что мы действительно видим, и знаем как факт, а именно, в духов, без добавления к нашему пантеону Дьявола - которого никто никогда не видел.

Все же имеются интересные подробности, которые следует приводить в связи с вампиризмом, так как вера в это явление существовала во всех странах с отдаленнейших веков. Славянские национальности, греки, валахи и сербы скорее усомнятся в существовании своих врагов турок, нежели в факте, что существуют вампиры. Бруколак или вурдулак, как последних называют, слишком знакомый гость у славянского очага. Даровитые писатели, люди большой проницательности и честности, трактовали этот предмет и верили в него. Откуда же тогда взялось такое суеверие? Откуда это прошедшее века единодушное доверие, и откуда тождественность, единообразие в описаниях подробностей, которые мы находим в показаниях по этому феномену у свидетелей - проживающих в разных странах - отличающихся друг от друга другими суевериями.

"Существует два пути", - говорит его преосвященство Калмет, скептический бенедиктинский монах, - "чтобы уничтожить веру в эти мнимые привидения... Первый путь - объяснение чудес вампиризма чисто физическими причинами; второй путь - полное отрицание истинности всех рассказов о вампиризме; второй план, несомненно, самый верный и разумный".<<317>>

Первый путь - путь объяснения феномена физическими, хотя и оккультными причинами, является путем, принятым Пиерартской школой месмеризма. И спиритуалисты не имеют права сомневаться в правдоподобности ее объяснения. Второй путь - это план, принятый наукою и скептиками. Они категорически все отрицают. Как сказал де Мюссе, нет лучшего или более верного пути, и ни один не предъявляет науке и философии меньше требований.

Призрак деревенского пастуха близ Кодома, в Баварии, показывался нескольким обитателям той местности и, вследствие их испуга или по какой-то другой причине, все они умерли в течение следующей недели. Приведенные в отчаяние крестьяне вырыли труп и пригвоздили его к земле колом. В ту же ночь он показался опять, наводя ужас на людей, и некоторых из них задушил. Тогда сельские власти передали труп палачу, который отнес в соседнее поле и сжег.

"Этот труп", - говорит Мюссе, цитируя его преосвященство Калмета, - "выл как сумасшедший, брыкался и рвался словно живой. Когда его протыкали заостренными кольями, он испускал пронзительные крики и выблевал массы темнокрасной крови. Появление его призрака прекратилось только после того, как тело превратилось в пепел" [100, с. 196].

Служители правосудия посещали места таких происшествий, могилы раскапывались и трупы вынимались из могил, и почти во всех случаях наблюдалось, что подозреваемый в вампиризме труп выглядел здоровым и розовым, а плоть ничуть не разложившейся. Видели, как предметы, принадлежащие таким умершим, передвигались по дому без чьего-либо прикосновения. Но законные власти, в общем, отказывались прибегать к сжиганию или обезглавливанию до того, пока не были выполнены строжайшим образом все процедурные требования судопроизводства. Вызывались и выслушивались свидетели; показания тщательно взвешивались. После этого осматривались выкопанные трупы, и если на них обнаруживались несомненные характерные признаки вампиризма, их передавали палачу.

"Но", - продолжает аргументировать его преосвященство Калмет [100, с. 196], - "главное затруднение состоит в том, чтобы узнать, как эти вампиры могут уходить из своих могил и снова туда возвращаться, без малейшего нарушения пластов могильной земли; как это происходит, что их видят в их обычной одежде; как они могут появляться, ходить и есть? Если все это только воображение со стороны тех, кто думает, что им досаждают вампиры, то чем объяснить, что при вскрытии могил обвиняемых призраков обнаруживают, что у трупов нет и признаков разложения, они свежи, полны крови и соков? Как объяснить причину того, что их ноги запачканы и покрыты грязью на следующий день после той ночи, когда они появлялись и пугали своих соседей, тогда как ничего подобного не обнаруживается у других трупов, погребенных на том же кладбище?<<318>> И почему так получается, что раз их сожгли, они уже никогда больше не возвращаются? и почему в этой стране явления эти настолько часты, что невозможно уже разубедить людей, ибо, вместо разубеждения, опыт заставляет верить в них" [318, т. II, гл. XLIV, с. 212].

В природе существует неизвестный феномен, и поэтому в нашем веке безверия физиология и психология отрицают его. Этим феноменом является состояние полусмерти. Фактически тело мертво. Когда это происходит с людьми, у которых материя не главенствует над духом, то оставшись в одиночестве, их астральная душа постепенными усилиями освобождается и, когда последнее связующее звено разорвано, отделяется навсегда от своего земного тела. Равносильная совершенно противоположная магнетическая полярность силою оттолкнет эфирного человека от разлагающейся органической массы. Вся трудность заключается в том, что 1. окончательным моментом разрыва между этими двумя считают момент, когда наука объявляет тело мертвым; и 2. что та же самая наука не верит, что у человека есть душа или дух.

Пиерарт старается доказать, что во всех случаях опасно хоронить умерших слишком скоро после смерти, даже хотя бы на теле проявлялись явные признаки разложения.

"Бедные мертвые каталептики", - говорит этот доктор, - "они погребены как вполне умершие, в холодных и сухих местах, где болезнетворные причины не могут проявить своей разрушительной деятельности на их телах, при этом их (астральный) дух окутывается флюидическим (эфирным) телом и побуждается к оставлению пределов своей могилы и к совершению деяний, присущих физической жизни, в особенности - к питанию, результаты которого посредством таинственной связи между душою и телом, которую духовная наука когда-нибудь выяснит, препровождаются материальному телу, все еще лежащему в своей могиле, и последний таким образом получает возможность продлить свое жизненное существование" [315, т. IV, с. 104].

Этих духов в их эфемерных телах часто видят выходящими с кладбища; про них известно, что они льнули к своим живым соседям и сосали их кровь. Судебными исследованиями установлено, что в результате этого происходило истощение их жертв, часто оканчивающееся смертью.

Таким образом, следуя набожному совету его преосвященства Калмента, мы должны или продолжать отрицать, или, если человеческие и судебные свидетельства чего-нибудь стоят, принять единственное возможное объяснение.

"Что души умерших облекаются в воздушные или эфирные носители, с исчерпывающей полнотой и ясностью доказано такими высокочтимыми людьми, как доктор К. и доктор Мор", - говорит Гланвил, - "и они также доказали, что это было учение величайших философов и древнейших патриархов" [87, т. II, с. 70].

Жорес, немецкий философ, выражается в том же смысле, что

"Бог никогда не создавал человека в виде мертвого трупа, но как животное полное жизни. Создав его таким и находя его готовый принять бессмертное дыхание, Он дунул ему в лицо, и таким образом человек стал вдвойне произведением Его рук. В самый центр жизни было совершено это таинственное вдувание первому человеку (расе?); и с тех пор в нем объединены животная душа, происходящая из земли, и дух, излучаемый с небес" [319, т. III, гл. VII, с. 132].

Де Мюссе в компании с другими римско-католическими писателями восклицает:

"Это утверждение совсем антикатолическое!"

Предположим, что это так; ну что из этого? Оно может быть архи-антикатолическим и все же быть логичным и может принести разрешение многих психологических загадок. Солнце науки и философии светит для всех; и если католики, которые едва ли составляют одну седьмую часть населения земного шара, неудовлетворены, то, может быть, многие миллионы представителей других религий, превосходящих численно католиков, удовлетворятся.

А теперь, прежде чем расстаться с этим отвратительным предметом вампиризмом, мы приведем еще один пример в качестве иллюстрации, без какого-либо другого ручательства, кроме уверения, что случай этот был нам рассказан, по-видимому, заслуживающими доверия свидетелями.

В начале нынешнего [девятнадцатого] века в России произошел один из наиболее страшных случаев вампиризма, какие когда-либо отмечались. Губернатором в области Ч. состоял человек лет шестидесяти, злобный, жестокий и ревнивый тиран. Облеченный деспотической властью, он пользовался ею без удержу как подсказывали ему его звериные инстинкты. И он влюбился в хорошенькую дочь подчиненного ему чиновника. Хотя девушка была помолвлена с молодым человеком, которого она любила, тиран принудил ее отца дать согласие на брак, и бедная жертва, несмотря на свое отчаяние, стала его женой. Тут проявился вовсю его ревнивый характер. Он бил ее, держал ее неделями запертой в ее комнате и запрещал ей видеться с кем-либо не иначе, как в его присутствии. Наконец он заболел и умер. Но когда он почувствовал, что его конец приближается, он заставил ее поклясться, что она больше замуж не выйдет; и со страшными клятвами он пригрозил ей, что если она выйдет замуж, нарушив клятву, то он вернется к ней из могилы и убьет ее. Его похоронили в кладбище за рекою, и молодая вдова никаких дальнейших неприятностей не испытывала до тех пор, пока природа не превозмогла ее страхи и она, вняв мольбам своего прежнего любимого, возобновила с ним помолвку.

Ночью после обычного отпразднования помолвки, когда все уже легли спать, старая помещичья усадьба была разбужена отчаянными криками, доносившимися из ее комнаты. Вломились в дверь и нашли несчастную женщину лежащей в крови в глубоком обмороке. В это же самое время было слышно, как карета с грохотом выезжала со двора. На теле женщины обнаружили черные и синие кровоподтеки, как бы от щипков, из небольшого прокола на шее сочились капли крови. Когда сознание к ней вернулось, она сообщила, что ее покойный муж вдруг вошел в ее комнату точно с такою внешностью, как при жизни, за исключением того, что был страшно бледен; что он упрекал ее за непостоянство, а затем избил и исщипал ее жесточайшим образом. Ее рассказу не поверили; но на следующее утро стража, поставленная на конце моста, соединяющего оба берега реки, донесла, что как раз перед наступлением полночи черная карета с шестеркою лошадей бешено пронеслась мимо них по направлению к городу, не ответив на окрик стражи.

Новый губернатор, который не поверил этому рассказу о призраке, тем не менее принял меры предосторожности, удвоив стражу в конце моста. Однако, ночь за ночью повторялось то же самое, причем, солдаты, несущие стражу, заявляли, что шлагбаум на их заставе у моста сам поднимается, несмотря на их усилия остановить. В то же самое время каждую ночь карета с грохотом въезжала во двор старого дома; сторожа, включая семью вдовы и слуг, впадали в глубокий сон; и каждое утро молодую жертву находили в ссадинах, источающей кровь и в обмороке, как и прежде. Весь город пришел в оцепенение. Врачи не могли дать никаких объяснений, священники приходили, чтобы проводить ночи в молитве, но как только приближалась полночь, всех охватывала ужасная летаргия. Наконец, приехал сам областной архиепископ и совершил обряд изгнания, но на следующее утро состояние вдовы оказалось хуже, чем когда-либо. Она уже была на пороге смерти.

Губернатор, наконец, был вынужден прибегнуть к строжайшим мерам, чтобы прекратить все увеличивающуюся панику в городе. Он поставил на мосту полсотни казаков с приказом остановить призрачную карету во что бы то ни стало. В точности в обычный час и услышали и увидели, как карета со стороны кладбища приближается к городу. Офицер стражи и священник, несущий крест, стали перед шлагбаумом и вместе закричали: "Именем Бога и царя - кто идет?" В окно кареты просунулась хорошо запомнившаяся голова и знакомый голос ответил: "Государственный тайный советник и губернатор К.!" В тот же самый момент офицер, священник и казаки были отброшены в сторону как бы электрическим током, и призрачная карета проскочила мимо них прежде чем они успели дохнуть.

Тогда архиепископ решил прибегнуть к освященному веками средству - выкопать труп пригвоздить его к земле дубовым колом через сердце. Это было проделано с большой религиозной церемонией в присутствии всего населения. Рассказывают, что тело было найдено с полной глоткой крови, с красными щеками и губами. В тот миг, когда первый удар был нанесен по концу кола, стон раздался из трупа и струя крови высоко брызнула в воздух. Архиепископ произнес обычную для таких случаев молитву изгнания, и труп был снова закопан в землю. И с тех пор больше ничего не было слышно о вампире.

Насколько эти факты в данном случае были преувеличены преданием, этого мы не можем сказать. Но нам рассказал об этом один очевидец; и в настоящее время в России есть семьи, старшие члены которых помнят этот страшный рассказ.

Что касается материалов, находимых в медицинской литературе, то там часто встречаются описания случаев при откапывании похороненных, когда их обнаруживали в каталептическом состоянии, а на упорные заявления специалистов, что такие явления происходят чрезвычайно редко, можно порекомендовать обратиться к каждодневной прессе всех стран, чтобы обнаружить, что этот ужасный факт подтверждается. Священник Г. Р. Ховис, автор "Прах - праху" [320], перечисляет в своем труде, поддерживающем идею кремации, несколько скорбных случаев преждевременного погребения. На 46-й странице приводится следующий диалог:

"Много ли случаев преждевременного погребения вам известно?"

"Несомненно. Я не хочу сказать, что в нашем умеренном климате они часты, но они все же встречаются. Едва ли какое-либо разрытие кладбища обходится без того, чтобы не обнаружить, не только перевернувшиеся тела, но скелеты, скорчившиеся в последней, безнадежной борьбе за жизнь. Перевертывание тела могло произойти от неумелого опускания в могилу, но не скорчивание".

После этого он приводит несколько недавних случаев.

"В Бержераке, в 1842 г., пациент принял снотворное... но он не проснулся... Ему пускали кровь, и он не очнулся... Наконец, его объявили мертвым и похоронили. Через несколько дней вспомнили о приеме снотворного и разрыли могилу. Тело было перевернуто и со следами борьбы".

"Санди таймс" за 30 декабря 1838 г. сообщает, как в Тоннеинзе, Нижняя Гаронна, хоронили человека, как вдруг услышали неясный звук, доносящийся из гроба; безрассудный могилокопатель бросился бежать... Гроб вытащили и взломали. Застывшее в ужасе и отчаянии лицо, разорванный саван и скрюченные конечности поведали о том, что вскрытие - опоздало".

"Таймс" за май 1874 г. сообщает, что в августе 1873 г. молодая женщина умерла вскоре после свадьбы... Года не прошло, как ее муж женился опять, и мать его первой жены решила перевезти тело дочери в Марсель. Вскрыли склеп и обнаружили распростертое тело бедной женщины с растрепанными волосами и с изорванным в куски покрывалом".<<319>>

Так как мы вернемся к этому предмету еще раз в связи с библейскими чудесами, то мы пока что оставим его и вернемся к магическим феноменам.

Если бы нам пришлось давать полное описание различных манифестаций, какие происходят среди адептов Индии и других стран, мы могли бы заполнить многие тома, но это было бы бесполезно, так как не осталось бы места для объяснений. Поэтому мы отбираем преимущественно такие, которые или находят себе параллели в современных феноменах, или же подлинность которых законно удостоверена. Хорст хотел дать своим читателям понятие о некоторых персидских духах, но это ему не удалось, ибо одно только перечисление некоторых из них может закрутить мозги верующего. Тут и дэвы со своими специальностями; дарванды со своими мрачными трюками; шадимы и джины; целый легион духов, демонов, домовых и эльфов персидского календаря; да еще, с другой стороны, еврейские серафимы, херувимы, изиды, амшаспенды, сефироты, малахимы, элохимы; и, добавляет Хорст, "миллион астральных существ всех рас и цветов" [321, т. V, с. 52].

Но большинство этих духов не имеют никакого отношения к феноменам, сознательно и умышленно производимыми магами Востока. Последний отвергает обвинение в помощи духов, оставляя колдунам помощь даже элементальных духов и элементарных призраков. Адепт обладает неограниченной властью над обоими, но редко ею пользуется, ибо для производства физических феноменов он призывает духов природы в качестве послушных сил, но не в качестве разумов.

Так как мы всегда любим подкреплять свои аргументы свидетельствами других, может быть будет хорошо привести мнение ежедневной Бостонской газеты "Геральд" касательно феноменов вообще и медиумов в частности. Натолкнувшись на грустные неудачи у некоторых бесчестных людей, которые могли и быть и не быть медиумичными, писатель потрудился удостовериться в отношении некоторых чудес, про которые говорят, что они совершались в Индии, и сравнивает их с чудесами современной тауматургии.

"Нынешний медиум", - говорит он, - "обладает большим сходством в методах и манипуляциях с историческими чародеями, чем любой другой представитель магического искусства. Но как далеко совершаемое им от того, что совершали его прототипы, видно из нижеприведенных примеров. В 1615 году делегация высокообразованных и знатных лиц от Английской Восточно-Индийской компании посетила императора Джехангира. Пока они выполняли свою миссию, они стали очевидцами многих весьма чудесных представлений, почти заставивших их не доверять своим собственным чувствам, без малейшего намека на возможность их разгадки. Группе бенгальских чародеев и фокусников, демонстрировавших перед императором свое искусство, было выражено желание, чтобы они тут же на месте на глазах у зрителей вырастили из семян десять шелковичных деревьев. Они немедленно посадили десять семян, из которых через несколько минут выросло столько же деревьев. Земля раскрывалась над тем местом, где было посажено семя, показывались крошечные листики, за которыми сразу же последовали нежные отростки; они быстро набирали рост, выпуская листья, веточки и ветви; последние широко раскинулись в воздухе, выпуская почки и цветы; на них появились плоды, которые тут же созревали и оказывались превосходными. И все это совершалось перед зрителем, который не сводил взгляды. Фиговое, миндальное, манговое и ореховое деревья также были произведены в то же самое время и при таких же условиях, причем каждое приносило свои плоды. Чудеса следовали за чудесами. Ветви на деревьях заполнились птицами с прекрасным опереньем, они располагались меж листьев и сладкогласно пели. Листья стали желтеть и опадать, веточки вянуть и деревья погрузились обратно в землю, из которой они выросли в течение этого часа.

У другого чародея был лук и около пятидесяти стрел со стальными наконечниками. Он пустил стрелу в воздух, и вот - она замерла в воздухе на значительной высоте и повисла там. Вслед ей посылались стрела за стрелой, и каждая попадала в древко предыдущей, так что в воздухе образовалась цепь из стрел; последняя же пущенная стрела ударила по этой цепи и она, рассыпавшись на части, упала на землю.

Поставили две обычные палатки друг против друга на расстоянии полета стрелы. Палатки были тщательно обследованы зрителями, как теперь подвергаются осмотру кабинки медиумов, и объявили пустыми. Палатки привязали к земле кругом. Затем спросили у зрителей, каких животных или птиц они хотели бы увидеть выходящими из палаток, чтобы вступить в бой. Каун-э-Джахаун с видом недоверия выразил желание увидеть битву страусов. Через несколько минут из каждой палатки вышло по одному страусу, которые со смертельной решимостью бросились друг на друга так, что вскоре заструилась кровь; но они были настолько равносильны, что ни тот, ни другой не мог победить и, наконец, разделили их и развели по палаткам. После этого все просьбы зрителей на разных зверей и птиц были выполнены с темя же результатами.

Поставили большой котел, куда бросили некоторое количество риса. Безо всякого признака огня рис скоро закипел, и из этого котла было вынуто более ста деревянных тарелок вареного риса с тушеной домашней птицей наверху каждой тарелки. Этот трюк в меньших масштабах проделывают самые обыкновенные факиры наших дней.

Недостаток места не позволяет нам приводить больше примеров для иллюстрации из записей прошлого, но как жалки и скучны предоставления медиумов сегодняшнего дня по сравнении с вышеприведенными, совершавшиеся прежде более искусными людьми. Нет ни одной чудесной черты в так называемых феноменах или манифестациях, которая не была бы более чем повторена другими искусными людьми, связь которых с землей и только с землею более очевидна, чтобы можно было в этом сомневаться, даже если этот факт не подтверждается их собственным свидетельством".

Будет ошибкою сказать, что факиры и фокусники всегда утверждают, что им помогают духи. В полурелигиозных вызываниях, например, в таких, какие совершал описанный Жаколио Ковиндасами перед этим французским джентльменом, по желанию присутствующих на вечере гостей, они обращались к питри, к своим развоплощенным предкам, и к другим чистым духам. Их они могут вызвать только молитвой. Что касается всех других феноменов, и маг или факир производит их по желанию, как угодно. Несмотря на состояние кажущейся нищеты, в какой последний живет, он часто оказывается посвященным храма, хорошо знакомым с оккультизмом и со своими богатыми братьями.

Халдейцы, которых Цицерон причислял к самым старейшим магам, полагали основою магии внутренние силы человеческой души и знание магических свойств растений, минералов и животных. С их помощью они совершали удивительнейшие "чудеса". Магия, для них, была синонимом религии и науки. Только позднее произошло то, что религиозные мифы магдеанского дуализма, искаженные христианским богословием и эвгемеризированные некими отцами церкви, приняли этот отвратительный вид, в каком их преподносит нам католический писатель де Мюссе. Объективная реальность средневековых инкубов и суккубов, это отвратительное суеверие средних веков, которое стольким людям стоило жизни и за которое этот автор ратует в целом томе, - есть чудовищное произведение фанатизма и эпилепсии. Оно не может иметь объективной формы; приписывать его влияние Дьяволу есть кощунство: ибо это значит что Бог, после сотворения Сатаны, разрешил ему избрать такое направление, так действовать. Если мы вынуждены верить в вампиризм, то мы делаем это в силу двух неопровержимых утверждений оккультной психологической науки: 1. Астральная душа есть отделимая, отличная от нашего эго сущность, и она может бродить, уноситься далеко от тела, не порывая при этом нити жизни. 2. Труп не совсем мертв до тех пор, пока его обитатель может снова входить в него, последний может собрать достаточно материальных эманаций из него, чтобы быть способным появляться в почти земной форме. Но придерживаться мнения, вместе с де Мюссе и де Мирвилем, что Дьявол, которого католики наделили такою властью, что в своем антагонизме он равняется высочайшему Богу, обращается в волков, змей, собак, чтобы удовлетворить свою похоть и порождать уродов, значит придерживаться идеи, в глубине которой скрыты семена поклонения дьяволу, сумасшествия и святотатства. Католическая церковь, которая не только учит нас верить этому чудовищному заблуждению, но еще и заставляет своих миссионеров проповедовать такую догму, не должна испытывать возмущения против поклонения Дьяволу, практикуемого некоторыми парсийскими и южно-индийскими сектами. Как раз наоборот, ибо, когда мы слышим, как иезиды повторяют известную пословицу: "Поддерживай дружбу с демонами; давай им твое имущество, твою кровь, и служи им, и ты можешь не беспокоиться о Боге - Он ведь не будет причинять тебе зла", - мы находим, что он только последователен в своей вере и почтителен к Господу; его логика здрава и рациональна; он уважает Бога слишком глубоко, чтобы допустить, что Тот, кто сотворил вселенную и ее законы, способен причинять ему вред, бедному атому; ну, а демоны вот тут; они несовершенны, и поэтому у него имеются основания бояться их.

Поэтому Дьявол в своих различных превращениях может быть только заблуждением. Когда нам кажется, что мы видим и слышим и ощущаем его, то это весьма часто ничто другое, как наша безнравственная, развращенная, загрязненная душа, которая видит, слышит и чувствует. Подобное привлекает подобное, говорят; таким образом, в соответствии с настроением, в каком наша астральная форма просачивается и выходит из тела во время сна и в соответствии с нашими ежедневными занятиями, которые все в значительной степени отпечатываются на этой пластической капсуле, называемой человеческой душой, последняя привлекает в свое окружение духовные существа, близкие себе по духу. Здесь причина, почему некоторые сны и видения бывают чисты и прекрасны, а другие - дьявольские и непристойные. Человек просыпается и либо спешит в исповедальню, либо хохочет над своим сном. В первом случае ему обещают, в конечном счете, спасение ценою нескольких индульгенций (которые он должен купить у церкви), и, может быть, чуточку чистилища или даже ада. Какое это имеет значение? Разве ему не обеспечена вечная жизнь и бессмертие, что бы он ни делал? Это - Дьявол. Прогнать его молитвенником, колокольчиком и кропилом со святою водой! Но "Дьявол" снова возвращается, и часто верующий вынужден перестать верить в Бога, когда он ясно ощущает, что Дьявол берет верх над его Творцом и Хозяином. Тогда он попадает в другую крайность. Он остается безразличным и отдается целиком Дьяволу. Он умирает, и читатель уже узнал продолжение этого из предыдущей главы. Эта мысль прекрасно выражена доктором Эннемозером:

"Религия здесь [в Европе и Китае] не пустила таких глубоких корней, как у индусов", - говорит он, возражая против этого суеверия. - "Дух греков и персов был более изменчивый... Философская идея о принципах добра и зла и о духовном мире... должна была способствовать традиции в создании видений с небесными или адскими образами, и с самыми страшными искажениями, которые в Индии создавались гораздо проще более страстным фанатизмом; там провидец воспринимал посредством божественного света, здесь же он терялся во множестве внешних объектов, с которыми он смешивал себя, отождествляясь с ними. Конвульсии, сопровождавшиеся отсутствием сознания, ушедшего из тела в далекие страны, здесь были обычны, так как воображение было менее устойчиво и также менее духовно.

Внешние причины также различны; образы жизни, географическое положение, искусственные средства, вносящие различные видоизменения. Образ жизни в Западных странах всегда был очень изменчив, и поэтому нарушает и искажает работу чувств, и внешняя жизнь отражается на внутренний мир сновидений. И духи, поэтому, бывают бесконечно разнообразны по виду, и склоняют людей к удовлетворению своих страстей, показывая им способы, как это делать, вдаваясь даже в малейшие подробности, что гораздо ниже возвышенных натур индийских провидцев".

Пусть изучающий оккультные науки сделает свою натуру такой же чистой и свои мысли такими же возвышенными, как натура и мысли индийского провидца, и он сможет спать нетревожимый никакими вампирами, инкубами и суккубами. Вокруг бесчувственного тела такого спящего бессмертный дух распространяет божественную силу, которая защитит от всякого дурного приближения, как если бы это была хрустальная стена.

"Haec murus aeneus esto: nil conscire sibi, nulla pallascere culpa".