Дмитрий Биленкин. 
                               Кем ты станешь?
   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Ночь контрабандой".
     spellcheck by HarryFan, 12 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------
   Гость долго шаркал подошвами о коврик, взблескивая  очками,  разматывал
бесконечный шарф, наконец,  с  отрывистым:  "Нет,  нет,  я  сам!"  -  стал
высвобождаться из шубы. Яранцев деликатно стушевал взгляд в сторону двери,
где перистальтика пола тем временем поглощала испачканный коврик.
   И прозевал перемену. Только что в прихожей суетился закутанный  старик,
теперь,  вскинув  всклокоченную  бороду,  на  Яранцева  решительно  глядел
жилистый, сухопарый Дон-Кихот в очках.
   - Прошу, - подавив изумление, сказал Яранцев. - Чем обязан?
   Это старомодное выражение как-то само собой слетело с его губ.
   - Я из студии и по поводу Мика.
   - Он что-нибудь натворил? - вырвалось у Яранцева.
   - Натворил? - брови старика укоризненно сдвинулись. - Вы  не  то  слово
выбрали. Никакое производное от глагола  "творить"  не  должно,  не  может
иметь негативного смысла, ибо это великое, величайшее слово!
   - Извините. Так в чем же дело?
   -  В  том,  -  старик  понизил  голос,  -  что  Мик   готов   совершить
преступление.
   Яранцев похолодел. Разом ожили все  страхи,  все  опасения.  Всегда,  с
самого дня рождения Мика он жил под гнетом вполне осознанной тревоги.
   - Продолжайте, - глухо сказал он. - Как отец, я должен знать все. Какое
преступление?
   - Самое тяжкое, какое человек может совершить  по  отношению  к  самому
себе. Мик бросает студию!
   Облегчение было так велико и неожиданно, что из горла Яранцева вырвался
хриплый смех. Усы старика возмущенно встопорщились.
   - Поверьте, тут не до смеха! - вскричал он. - Если  вы,  как  отец,  не
понимаете...
   - Простите, - сказал Яранцев. - Я постараюсь все понять. Только давайте
с самого начала. Итак, Мик собирается бросить студию. Жаль,  он,  кажется,
достиг у вас кое-каких успехов.
   - Кое-каких? О нет. Не кое-каких - выдающихся!
   - Вот как? Это для меня новость...
   "И прескверная, - подумал  Яранцев.  -  Я  так  боялся  отпугнуть  Мика
чрезмерным  контролем,  что  это  обернулось  непростительным   упущением.
Остальные, впрочем, тоже хороши!"
   - Мик замкнутый парень, - продолжал он  вслух.  -  Но  я  справлялся  в
студии ("Не я, другие, но это неважно"). Тем не менее информация,  которую
мне дали...
   - Она не могла быть иной,  -  старик  нахмурился.  -  Мик  своеобразный
юноша, и похвалу приходилось строго дозировать.
   "Своеобразный? Уж это точно..."
   - Подождите, - старик вдруг насторожился. - Вы, говорите, справлялись в
студии? Это когда же?
   - Я уже сейчас не помню... Видимо, я не с вами разговаривал.
   - Странно, странно! Я не только учитель Мика, но и руководитель студии,
должен бы знать. Меж тем...
   - Я тоже кое-что должен бы знать об успехах Мика, однако,  как  видите,
не знаю, - поспешно перебил его Яранцев.  -  Впрочем,  дело,  насколько  я
понимаю, не в этом. Мик собирается бросить студию, вы же считаете, что  он
допускает ошибку.
   - Громадную, непростительную! Ведь он прирожденный мыслетик!
   - Это точно? - недоверчиво спросил Яранцев.
   - Вам мое имя, имя Андрея Ивановича  Полосухина,  очевидно,  ничего  не
сказало, - старик гордо  выпрямился.  -  Не  в  претензии.  Но  вы  можете
спросить Сегдина, можете спросить Беньковского, - надеюсь, эти фамилии  вы
слышали? Они подтвердят,  да,  да,  они  подтвердят,  умеет  ли  Полосухин
оценивать талант.
   - Верю,  верю!  Просто  это  слишком  неожиданно.  Мик  -  прирожденный
мыслетик! Кто бы мог подумать!
   "Да уж, конечно, этого предположить никто не мог..."
   - Я вот что скажу, -  старик  поднял  палец.  -  Пояснение  необходимо,
поскольку мыслетика, если не ошибаюсь, не входит в сферу ваших  умственных
интересов, а я надеюсь иметь в вашем лице убежденного  сторонника.  Многие
представляют себе мыслетику всего лишь как новый вид искусства, тогда  как
она синтез, вершина давних устремлений художника...
   - Да, да, пожалуйста, продолжайте,  -  Яранцев,  не  в  силах  усидеть,
взволнованно прошелся по комнате. - Я внимательно слушаю.
   Но слушал он рассеянно. Он достаточно разбирался  в  мыслетике,  а  вот
собраться с мыслями не мешало. Мыслетика? Что ж... Новое,  многообещающее,
сложное  искусство.   Конечно,   синтез.   Сплав   живописи,   скульптуры,
стереокино, а может,  еще  и  драматургии  с  биотоникой,  с  голографией.
Прямое,   без   участия   рук   творение   световых   образов,   абсолютно
невещественных, но если надо, неотличимых на взгляд  от  действительности.
Сидит  человек  и  думает,  а  сложная  аппаратура,  улавливающая   мысль,
преображает фантазию в краски, движение, звук, придает видениям ума форму,
телесность, мнимую и все же подлинную, как сама жизнь. Третья природа?  Во
всяком случае, не просто синтез  новейшей  техники  с  древнейшими  видами
искусства, а качественно  иная  ступень  самого  искусства.  Еще  немногие
владеют новым и непривычным языком. Так же, как в первые годы  кино:  есть
новый могучий способ выражения  действительности,  мало  творцов,  которые
вдохнули бы в него жизнь.
   И Мик - надежда? Немыслимо, непостижимо! Хотя... Кем стал бы  способный
физик в эпоху, когда  не  существовало  физики?  Жрецом?  Кинорежиссер  до
возникновения кино? Неужели  может  быть  так,  что  иногда  сама  природа
предопределяет человека к одной, строго определенной деятельности, а  если
такого  места  в  жизни  не  оказывается,  то  судьба  его  идет   нелепым
протуберанцем?  Спекулятивные  рассуждения,  ничегошеньки  мы  толком   не
знаем... Что, что?
   - ...А вместо этого, вместо этого ваш мальчик  хочет  быть  освоителем!
Вам это известно?
   Яранцев кивнул. Верно, Мик жаждет осваивать дикие  планеты.  Любопытная
ситуация! Наталкивающая на некоторые размышления  и,  пожалуй,  выводы,  с
которыми, впрочем, не стоит спешить.
   - Так, - заключил Яранцев. - И вы хотите, чтобы я отговорил Мика.
   - Вот именно: настаиваю.
   - А если второе увлечение сильнее первого?
   - Ни а коей мере! Это всего лишь зуд  мускулов  и  подогретая  всеобщим
интересом романтика космических далей. Творчество, создание ценностей  ума
и чувств, а не грубый набег на девственные просторы, уверяю, вот  истинное
его призвание!
   -  Набег?  -  удивленно  переспросил  Яранцев.  -   Какая   неожиданная
ассоциация!
   - Почему же? - буркнул  старик.  -  Схватка  со  стихиями,  полезная  и
достойная сама по себе, требует от человека качеств меча, иначе  промах  и
гибель.
   - Характер Мика, по-вашему, не годится для битв?
   - Не о том забота! - последовал уже слегка раздраженный ответ.  -  Есть
перспектива большая, есть меньшая,  и  опрометчивый  выбор  -  потеря  для
общества, еще горшая - для человека, который...
   Украдкой Яранцев взглянул на портрет Мика. Со стены смотрело скуластой,
обветренное, не слишком красивое лицо юноши, в котором, однако, угадывался
характер. Светлые глаза  жадно  вбирали  мир;  была  в  них  и  задумчивая
углубленность, словно их обладатель прислушивался к чему-то  внутри  себя.
Интересное, неустоявшееся и, надо признать, вовсе не  исключительное  лицо
современного юноши.
   Современного? Разумеется, а какого еще?
   Старик на лету перехватил взгляд Яранцева.
   - Я не предсказываю ему лавров в искусстве, но избавьте его от заведомо
чуждой ему судьбы! - с пафосом произнес он.
   - Судьба... - тихо сказал Яранцев. - Много ли мы знаем о ее  слагаемых?
У меня к вам вопрос. Не  будь  мыслетики,  могли  бы  способности  Мика  в
принципе так же ярко проявиться, допустим, в живописи?
   - Нет, - старик затряс головой. - Нет.
   - Почему?
   - Это легче почувствовать, чем объяснить. Видите ли, живопись или  даже
ваяние - статичные искусства. Не в смысле экспрессии, а в  смысле...  э...
Если на холсте мчатся кони, способны вы представить их себе вне  и  помимо
пространства картины? Можете вы услышать звон их подков  в  зале,  ощутить
подле своего лица горячий ветер галопа?
   - Трудновато.
   - Вот! А мыслетика - это мощь созидания  целого  мира.  Не  образа,  не
слепка, а самого мира! Она требует... гм... пространственного  напряжения,
динамичного  выражения  всех   чувств...   Я,   верно,   туманно   говорю,
терминология, к сожалению, не разработана и...
   - Можно ли сделать  вывод,  что  мыслетика  требует  некоторых  качеств
характера, совсем не обязательных для живописи?
   - Простите, я не психолог. Но до некоторой степени... Да,  пожалуй.  Но
мы опять не о том говорим!
   - Разве? Будем логичны. Вы хотите подавить в Мике стремление к риску  и
схватке,  пусть  временное,  опрометчивое,  но  властное.   Допустим,   он
поддастся нам, хоть я в это не верю. Но кем он станет тогда?
   - Как, я не убедил вас?
   - Нет.
   - Вы отказываетесь мне помочь?
   - Безусловно.
   Старик неподвижно уставился на свои руки,  и  эти  руки,  в  скрученных
темных венах под пергаментной кожей, вдруг показались Яранцеву корневищами
некогда сильного, но теперь одряхлевшего тела.
   - Не расстраивайтесь, - мягко сказал он. -  Уйдет  Мик,  будут  другие,
может, куда более способные...
   - Тогда так, - рука сухо  и  неожиданно  ударила  по  столу.  -  Вы  не
пожелали принять мою позицию, но я пойду до конца. Вы, конечно,  знаете  о
"праве на талант".
   - Это еще что? - воскликнул Яранцев. -  Уж  не  собираетесь  ли  вы  им
воспользоваться?
   - Именно! Именно собираюсь! - в комнате  словно  пронесся  звук  боевой
трубы. - Право гласит: человек волен распоряжаться  своим  талантом,  если
его приложение не направлено на преступления или если человек не губит его
своим поведением. В последнем случае,  поскольку  гибель  таланта  наносит
ущерб  всему  обществу,  оно  имеет  право,  не  прибегая  к  принуждению,
воздействовать на личность. Я докажу, что  такое  вмешательство  в  судьбу
Мика необходимо!
   - Вы отдаете себе отчет в последствиях? - Яранцев был готов и  вспылить
и  рассмеяться.   -   Существует   и   ответственность   общества:   лица,
препятствующие проявлению таланта, равно как и  развитию  личности,  несут
строгую ответственность. Вас это не смущает?
   - Нет, потому что мне дорого будущее Мика, -  последовал  непоколебимый
ответ.
   "Вот так история! - подумал Яранцев. - Если все пустить на самотек, то,
быть может, этот фанатик своего и добьется. Тогда Мика  просто-напросто  -
сам он ничего и не заподозрит - провалят на  вступительных  экзаменах.  На
второй и, уж безусловно, третий раз его все равно примут, так как упорство
- признак стойкого влечения к профессии. Но надо ли его  подвергать  таким
испытаниям? Освоение планет... Для опыта неплохо бы убедиться, что же туда
его тянет - мода или наследственные черты характера? Может,  оставить  все
идти своим чередом? Нельзя, слишком грубое вмешательство.  Исключительное,
а этого быть  не  должно.  Значит,  попытку  надо  пресечь.  Сделать  это,
конечно, можно, но скольких людей  придется  тогда  ввести  в  курс  дела?
Рискованно..."
   Размышляя, Яранцев наблюдал за стариком.  Тот  словно  так  и  замер  с
поднятым копьем, готовый  к  отпору,  готовый  стоять  насмерть.  Воистину
Дон-Кихот. Только  стариковские  пальцы  дрожат,  только  слезящийся  глаз
скошен на портрет Мика, и в нем такая тоска...
   "Да он же его любит! - ахнул Яранцев. - Все, все это из любви к Мику, к
самому  талантливому,  может  быть,  последнему  ученику,  в  котором  вся
надежда, на которого нерастраченная нежность... Отсюда - ведь для  его  же
блага!  -  попытки   уберечь   и   направить.   А   неблагодарный   Мик...
Неблагодарный? Мик был угнетен последние  дни.  Я-то,  слепец,  подозревал
неразделенную любовь, а тут, похоже, совсем, совсем другое... Да, это так.
Ах,  мальчик,  мальчик,  если  бы  ты  знал  себя  таким,  каким  ты   был
когда-то..."
   - Внуков у вас нет? - внезапно спросил Яранцев.
   Старик вздрогнул.
   - Нет... Простите, какое это имеет отношение?
   - И детей тоже  не  было,  -  уверенно  продолжил  Яранцев.  -  Но  это
действительно не имеет никакого отношения к тому, что я хочу сказать.  Кто
такой, по-вашему, Мик?
   - Как это? - опешил Полосухин. - Мик - это Мик, как вы - это вы, а я  -
это я.
   - Не совсем, - возразил Яранцев. - Вы - это вы, я - это тоже я,  а  вот
Мик... Недавно, говоря о его  намерениях,  вы  обронили  слова  "набег"  и
"меч". Случайность?
   - Не понимаю вас!
   - Должны понять, - властно сказал Яранцев. - Освоение планет, борьба со
стихиями потянули  у  вас  цепочку:  набег,  меч...  Дальше,  дальше,  что
приходит вам на ум? Не думая, быстро, подсознательная ассоциация, ну?
   - Варварство, нелепость... - поддавшись напору, пробормотал  старик.  -
Но...
   - Имена, с этим связанные? Набег, варварство - кто?
   - Чингисхан, Аттила...
   - Стоп! Мик и есть Аттила.
   Стеклянными глазами старик уставился на Яранцева.
   - Верно! - вскричал он тоненько. - Так относиться  к  своему  дарованию
может только варвар!
   - Вы не поняли, - понизив голос, сказал Яранцев. - Не в том  дело,  что
Мик с вашей точки зрения поступает как варвар. Он по рождению  варвар.  Он
Аттила. Тот самый "бич божий", который полтора тысячелетия назад опустошил
Европу. В нем мозг Аттилы, кровь Аттилы,  это  вовсе  не  иносказание,  он
_Аттила_!
   - Оч-чень интересно, - ледяным тоном сказал  старик.  -  Как  прикажете
истолковать? Исключив весь этот бред...
   - Никакой это не бред, - устало сказал Яранцев. - Могилу Аттилы нашли и
раскопали четверть века  назад,  а  любая  уцелевшая  клетка  тела  хранит
генетическую программу всего организма. Такие клетки отыскались, остальное
было делом эмбрионотехники - и не таким уж сложным. Родился, воскрес,  был
создан - это уж как хотите - младенец Аттила. У  нас  детей  не  было,  мы
взяли его. Со смертью Магды  Аттилу-Мика  воспитываю  я  один.  Теперь  он
вырос... Вот и все.
   На этот раз слова, сказанные столь буднично и просто,  дошли.  Сжалось,
как-то усохло тело старика, съежилось, потемнело от множества новых морщин
лицо, а борода, усы выделились, будто побелели, и стали главенствующими на
этом опустошенном лице.
   Так длилось с минуту, потом глаза ожили,  точно  сквозь  гарь  пробился
светлый ключ.
   - Почему... почему же Мик?
   Голос прошелестел так тихо, что  Яранцев  не  вдруг  его  расслышал,  а
расслышав, не сразу уловил смысл вопроса.
   - Просто мальчика надо было как-то назвать!
   - Зачем?
   - Что зачем?
   - Все...
   - Но это же ясно! Проблема среды и наследственности. Вот  новорожденный
Аттила. А вот наше общество. Что выйдет теперь из кровавого насильника?
   - Вы стали ему отцом...
   - Да.
   - Так требовал эксперимент...
   - Ну да.
   - Ненавидя прошлое Мика, остерегаясь его задатков,  пугаясь  проявлений
характера...
   Яранцев нахмурился.
   - Пережитое - пережито, - сказал он резко. - Оставим это.
   Старик сорвал очки, словно они увидели нечто такое, чему не должны быть
свидетелями. Помедлил и спросил, не глядя на Яранцева:
   - Мик, конечно, не знает, кто он?
   - И никогда не узнает, - твердо ответил тот. - Это тайна немногих.
   - Даже если я ему скажу?
   - Вы не скажете.
   - Тоже верно... - старик кивнул.
   "Мне о многом придется умолчать", - с горьким восхищением и жалостью  к
Яранцеву  подумал  он,   чувствуя   себя   разбитым,   беспомощным   перед
ослепительным, грозно-непредсказуемым величием того, что дерзнули  сделать
эти непонятные ему люди.
   Недаром он ощутил что-то глубоко личное еще в той, самой первой  работе
Мика. Той, где по равнине,  безнадежно  зеленой  и  гладкой,  к  горизонту
отчаянно  спешила  крохотная  фигура  ребенка.  А  с  неба,   смятенно   и
пристально, как бы заклиная беду, на  ребенка  смотрело  похожее  на  глаз
солнце.
   То же самое выражение старик уловил теперь во взгляде  Яранцева.  Того,
кто был отцом Мика и воспитателем Аттилы. Кто знал и действовал,  любил  и
страшился, растил сына и ставил над ним эксперимент. И кто, очевидно,  так
и не понял, почему Мик стремится уйти подальше от дома.