Александр Климов, Игорь Белогруд.
                                Звёздный зоопарк.
  Напечатано в журнале "Юный Техник"
   Schreibikus
  [email protected]
  Вы, конечно, удивитесь и скорее всего мне не поверите. Я бы и сам не
очень-то поверил человеку, рассказавшему мне такую историю. Тем более что
я даже не исследователь-межпланетчик, а простой лаборант.
  Работаю я в зоопарке смотрителем отделения каракатиц. Но зоопарк не
простой, а звездный.
  Это огромная космическая станция, повисшая в пустоте где-то посередине
исследуемого сектора галактики и похожая с расстояния на макет
кристаллической решетки. Это сотни километров металлических коридоров,
маленькие электромобильчики, заменяющие обслуживающему персоналу
собственные ноги, искусственная гравитация, вольеры, клетки, кормушки и...
тысячи самых разнообразных существ, привезенных автоматическими
разведчиками с новых планет. Среди них попадаются довольно милые зверушки,
например мои каракатицы, но это уж кому как повезет.
  Вообще-то, в смотрители я попал по ошибке. Я только-только закончил курсы
лаборантов-химиков и как раз ожидал рейсе на Промакс, коротая время в
буфете космопорта, когда меж столиков пробрался толстый растрепанный
человек и истошно завопил:
  "Лаборант Иванов! Срочно следуйте за мной. Звездолет отправляется через
пять минут!"
Я срочно последовал за толстяком и лишь через четверть часа обнаружил, что
лечу к звездному зоопарку. Это происшествие открыло мне, что лаборанты
Ивановы встречаются несколько чаще, чем я предполагал.
  Возвращаться из-за меня, выйдя на трассу, естественно, не стали.
Растрепанный заведующий кадрами тяжело вздохнул, но уже через минуту
уговорил меня принять отделение каракатиц. Я согласился. Звездный зоопарк
- это звучало так романтично...
  Но романтика кончилась в первый же рабочий день. Правда, мне повезло:
каракатицы, как их называли запросто, а по-научному - животные с
труднопроизносимым названием, отличались мирным нравом и устойчивым
добродушием. Их привезли с планеты Бромб, атмосфера и тяготение которой
почти ничем не отличаются от земных. Ребята мне очень завидовали: многим
из них приходилось день-деньской просиживать в барокамерах или плавать в
аммиачных бассейнах вместе с прожорливыми гильдинскими тюленями.
  Но и с моими подопечными скучать не приходилось. Они постоянно требовали
пищи и нисколько не заботились о поддержании в вольере чистоты и порядка.
  Кроме того, они любили петь. Я затыкал уши ватой, но каракатицы это сразу
замечали и, чтобы не лишать меня удовольствия, тут же принимались визжать
с удвоенной энергией.
  Обязанности мои при внешней простоте отличались трудоемкостью.
Экс-смотритель отделения за два часа ввел меня в курс дела и побежал
подписывать обходной лист.
  Но, честно говоря, в зоопарке мне понравилось. Я подружился с ребятами,
записался в секцию настольного тенниса и отпустил бороду. Через три месяца
я так изучил станцию, что с завязанными глазами смог бы найти отсек
каракатиц, панцирных бегемотов или каких-нибудь электрических кур.
  А в тот памятный день я сидел возле вольеры и сочинял стихотворение для
нашей стенной газеты "Веселая рептилия". Я поглаживал бороду, грыз
карандаш, смотрел в потолок, но никак не мог придумать рифму к слову
"жабры". В голову лезли какие-то "швабры", которые никак не хотели
вписываться в выстраданный мной сюжет. В вольере шла обычная возня.
  Собственно, вольеры в традиционном понимании этого слова не было. Была
просторная комната с кондиционерами, пол которой перекрывался слоем
искусственного грунта. По пластмассовым свайкам взбирались гирлянды
голубого бромбского вьюнка, разраставшегося под потолком в пышную ажурную
кровлю. Сверху веером расположились двенадцать мощных кварцевых ламп,
поддерживающих жизнедеятельность каракатиц и со временем окрасивших мое
лицо и кисти рук в цвет крепко заваренного чая.
  Каракатицы, зелененькие, как молодые огурчики, покачивали овальными
глянцевыми головками и задорно подпрыгивали на четырех упругих щупальцах.
Их большие синие глаза тряслись на тонких антеннках и при особенно сильных
прыжках стукали владельцев по головам.
  Площадку огораживала стена из шести рядов оголенного провода, оставлявшая
небольшое пространство для моего стола, ведер, щеток и комбинезонов.
Каракатицы пролезали через любую щелку, но как огня боялись проводов под
напряжением. Учитывая их миролюбивый нрав, их вполне можно было бы держать
и без
  ограды, и если это и делалось, то только для того, чтобы любопытные
четырехножки не просочились в клетки каких-нибудь не очень разборчивых в
пище хищников.
  К ограде припрыгала Машка - моя любимица. Она остановилась в полуметре от
стены и осторожно просунула антеннки между проводами. Глазки свесились и
заглянули ко мне в листок. Каракатица задумалась, механически пережевывая
стебель вьюнка. Я подул на влажные глазки-капельки, и Машка, обиженно
пискнув, унеслась в общую свалку.
  Рифма не находилась, я вконец разозлился и порвал листок на мелкие клочки.
  Психологи утверждают, что для снятия нервного напряжения и чувства
неудовлетворенности полезно считать слонов, баранов... и просто
одинаковые, похожие друг на друга предметы. Слонов у меня не было, и для
успокоения я принялся пересчитывать каракатиц. Раньше их у меня было
пятьдесят штук, затем двух увезли на Землю, так что на тот день в вольере
должно было резвиться сорок восемь огуречных четырехножек. Я закончил
подсчеты и не поверил глазам: между зарослями вьюна прыгало сорок девять
каракатиц! Я пересчитал еще раз. Затем еще и еще... Их было сорок девять!
Если бы одно животное исчезло, это все-таки как-то можно было объяснить.
Могла ведь какая-нибудь шалунья удрать из электрической клетки, заглянуть
в отсек хищников и закончить свою жизнь в необъятном желудке летающей
крысы с планеты Гефест? Но появление лишней особы...
  Для верности я сверился в журнале передачи дежурств. Сорок восемь! Не мог
же кто-то пронести каракатицу под халатом и выпустить ее в вольеру ради
шутки?
  Я позвонил на пункт приема, где мне с иронией сказали, что с Бромба уже
три месяца ничего не поступало.
  Родиться сорок девятая четырехножка за то время, что я сочинял стихи,
определенно не могла. Каракатицы несут салатовые граненые яички, которые
высиживают никак не меньше шести месяцев. Я пробрался в вольеру и стал
пристально изучать своих питомцев. Вдруг к Машке подскочила маленькая
блестящая каракатица, приложила щупальце к ее голове и тут же умчалась в
заросли вьюнка.
  И тут случилось неожиданное. Машка замерла, неуверенно повела глазками и,
завалившись на бок, пошла по какой-то странной кривой. Я вскрикнул,
бросился вперед, но было уже поздно: каракатица налетела на оголенные
провода и, обмякнув, повалилась на пол. Машка была мертва. Ее глазки
затянуло белой мутью, а антеннки обвисли, вытянувшись желтыми ниточками.
Каракатицы никогда и близко не подходили к проводам под напряжением. Они
улавливали даже очень слабое электромагнитное поле и болезненно
реагировали на его повышение.
  Я был в панике: сначала неизвестно откуда появляется лишнее животное, а
затем совершенно противоестественным образом, погибает милая,
сообразительная Машка. Видимо, только моим возбужденным состоянием и можно
объяснить то, что я отважился позвонить самому директору зоопарка.
  Трубка прохрипела что-то неразборчивое, и послышались гудки
отбоя.
  Надо отметить, что директора Ганса Пфаффа на станции побаивались. Он был
строг, педантичен и сух. Казалось, его взгляд проникает в глубины сознания
и, не обнаружив там ничего интересного, устремляется в заоконные пейзажи.
  Через несколько минут дверь отделения распахнулась и в комнату въехали на
маленьких электромобильчиках тощий Ганс Пфафф со своим оруженосцем
завхозом Аполлинарием Кышмарским.
  Пфафф выстрелил в меня лазерным взглядом, а Кышмарский оглядел отсек с
явной подозрительностью.
  Я выскочил из-за стола и принялся сбивчиво докладывать о таинственном
происшествии, имевшем место в моем владении. Глаза директора бегали из
стороны в сторону, и я догадался, что он пересчитывает каракатиц. Наконец
я закончил рассказ, и в комнате повисла напряженная тишина.
  Директор кашлянул и скрипуче проговорил:
  - Объявляю вам выговор за гибель животного. И за неумение
считать хотя бы до пятидесяти.
  Автомобильчики развернулись и, бибикая, выехали в коридор. Завхоз
Аполлинарий на минутку обернулся и выразительно постучал себя пальцем по
виску. Потом машины растворились в полумраке тоннеля.
  Я был сбит с толку и лишь спустя некоторое время догадался
заново пересчитать каракатиц.
  Их было снова сорок восемь!
  Все оставалось по-прежнему: Машка лежала у оголенных проводов, остальные
четырехножки резвились в зарослях вьюнка, но всех теперь их было столько,
сколько и положено,- сорок восемь! Мне сразу стала понятна реакция Пфаффа
на мой рассказ. Сорок девятая каракатица появилась ниоткуда и исчезла в
никуда...
  В бессилии я опустился на стул и вызвал ребят из патологоанатомической
группы. Они ввалились шумной группой, завернули Машку в полиэтилен и ушли,
посоветовав мне напоследок не принимать все так близко к сердцу. Знали бы
они, что творилось у меня в голове...
  Внезапно заверещал телефонный звонок, я поднял трубку и услышал голос
Олафа:
  - Малыш! Тут у меня происшествие... Заскочи на минутку.
  Я повесил трубку и вышел в коридор.
  Олаф - швед-богатырь, был смотрителем отделения перевертышей. Его отсек
располагался сразу за моим.
  Олаф, спокойный и рассудительный, как нельзя лучше вписывался в свое
отделение. Пушистые палевые зверушки, пойманные в пещерах Бергонии,
отличались редкостным флегматизмом. Они существовали словно в замедленном
времени. Каждое их движение тянулось так долго, что казалось, оно никогда
не кончится. Перевертыши жили на потолке и не желали спускаться на землю.
Они
  передвигались на мягких лапках-присосках, накрепко приклеиваясь к своду
искусственной пещеры. Их круглые умные глазки приветливо поблескивали в
вышине, и складывалось впечатление, что перевертыши способны воспринимать
действительность только вниз головой.
  - Что случилось, Олаф? - спросил я.
  - Перевертыш погиб.
  -  Но ты ведь знаешь: не было ни одного случая гибели перевертыша.
  - Оказывается, может! Фантастика какая-то,- пробормотал Олаф.- Ты
представляешь, малыш, сидели они, как всегда, на потолке, и вдруг один
разжал присоски, рухнул на пол и... Но не это главное. Мне показалось, что
его подтолкнули.
  - Как подтолкнули? - не понял я.
  - За секунду до этого к нему подполз какой-то перевертыш и ткнул его лапой.
  По спине у меня побежали мурашки. Я сосчитал животных на потолке. Вместе с
погибшим их было тринадцать. Сдерживая волнение, я спросил:
  - А сколько их у тебя?
  - Двенадцать,- ответил Олаф.
  - Ну-ка, сосчитай!
  Олаф обежал взглядом потолок и, побледнев, выговорил:
  - Невероятно! Что происходит, Паша? Я присел на край стола и подробно
рассказал о лишней каракатице, гибели Машки и выговоре Пфаффа.
  - Что же делать, малыш? Надо бы заявить руководству,
  - Я уже заявлял,- напомнил я.
  - Но тогда ты просто не был подготовлен к докладу. Теперь же... Вот что!
Ты оставайся здесь и понаблюдай за перевертышами, а я пойду в дирекцию, по
телефону всего не объяснишь.
  Олаф вскочил в электромобильчик и, заложив крутой вираж,
вырвался в коридор.
  Я отодвинулся подальше от раскаленного рефлектора и мрачно уставился на
повисших вниз головой животных. Они сбились в плотную группу и, казалось,
изучали меня веселыми влажными глазами.
  Один из перевертышей отделился от группы и неловко пополз по щербатому
гранитному потолку. Он сделал несколько растянутых шагов, мелко задрожал
и... вдруг растаял в воздухе.
  Я чуть было не свалился со стула. Перевертышей стало опять двенадцать.
Только что под сводом сидел пушистый зверек, и вдруг он растворился на
глазах, как кусок сахара в кипятке!
  В коридоре послышались нервные гудки, и в отсек въехал завхоз Аполлинарий.
Директор же составлял годовой отчет и не был расположен отрываться от дел
из-за всякой ерунды. Раздражение Кышмарского перешло точку и вошло в
период. Он теребил остатки волос и свирепо вращал глазами.
  Подсчет перевертышей не занял много времени, и на нас с Олафом обрушился
рокочущий бас:
  - Когда, наконец, прекратятся эти дурацкие шутки? Я давно замечаю;
творится форменное безобразие. Лаборанты распустились, животные гибнут, а
смотрители сочиняют глупые истории и пытаются таким образом отделаться от
справедливого возмездия. Но оно грядет! Например, в четвертом отсеке от
истощения скончался плантоид! Так что, по-вашему, придумал смотритель
Мелини? Он уверял меня, что животное разучилось жевать!! Но это не
помогло: в соответствии с приказом ему был объявлен выговор! Вы думаете,
что, если я завхоз, так уж ничего не понимаю в зоологии?
  Мы промолчали, и Кышмарский, гневно махнув рукой, направился к
электромобилю.
  - Ну что, попробовал? - спросил я красного, как помидор, Олафа.- Пока тебя
не было, лишний перевертыш взял да и растаял у меня на глазах. Так что
доказательств нет.
  Олаф пнул груду комбинезонов в углу комнаты и выпалил:
  - И все равно, этого нельзя просто так оставить! В зоопарке происходят
странные вещи, и стоит попробовать в них разобраться. К примеру, почему мы
считаем, что лишние особи появляются только в наших вольерах? Может быть,
подобное происходило и в других?
  - И никто ничего не заметил? - с сарказмом спросил я.
  - А что? Ты и сам обнаружил прибавление чисто случайно.
  - Ну хорошо,- согласился я.- Тогда как ты собираешься доказать, что мы
были свидетелями реальных событий, а не какого-нибудь миража или
галлюцинации?
  - А вот посмотри: фантом появляется у тебя, и сразу же погибает Машка.
Потом он перемещается в мой отсек - и перевертыш отклеивается от свода.
Тут есть какая-то связь, с животными что-то происходит. Давай посмотрим
журнал регистрации происшествий.
  Часа два мы просидели над сводками отдела регистрации и наконец получили
странную картину периодичности разного рода происшествий. Животные
бросались на силовые барьеры, тонули в бассейнах, отказывались принимать
пищу, погибали от истощения или по неизвестным причинам. Первым погиб
плантоид, про которого с таким пылом рассказывал Аполлинарий Кышмарский.
Произошло это две недели назад, и с тех пор погибли еще несколько
животных. Мы с удивлением обнаружили, что смерть-призрак как бы
путешествует из отсека в отсек.
  - Ну что ты теперь скажешь? - спросил Олаф, и вдруг его осенила идея.-
Предположим, что фантом появлялся во всех отсеках, где произошли несчастья
с животными. Он, по-видимому, умеет как-то воздействовать на обитателей
вольер.
  - Но ведь тогда,- сообразил я,- кое-какие данные можно получить у
патологоанатомов! Животные из других отделений, конечно, уже
препарированы, но нашими-то наверняка пока еще не занимались.
  Олаф повернулся к телефону и заскрипел наборным диском.
  - Славик, к тебе только что привезли животных из наших двух отсеков. Нам
просто необходимо узнать, что с ними случилось.
  - - Ну вы и шутники! - ответила трубка.- Что с ними случилось! Сами будто
не знаете: у каракатицы электрический удар, а у твоего перевертыша в
черепе дыра с палец!
  - Я не об этом. Нужен полный отчет о состоянии органов животных. Сделай по
дружбе. Залезь в каждую клеточку, но найди. Какие-то аномалии у них должны
быть!
  Под вечер раздался звонок, и удивленный голос Славы Сорокина сообщил:
  - Вы оказались правы, ребята. Психодиагностики установили, что с каналов
памяти мозга животных снята вся информация вплоть до рефлексов.
  Олаф положил трубку и спросил:
  - Теперь тебе понятно?
  - Еще бы! - ответил я.- Фантом снимает накопленную информацию с мозга
животных, и в результате те превращаются во взрослых новорожденных. Именно
поэтому Машка натолкнулась на провода - она просто не знала, к чему это
приведет, именно поэтому перевертыш отклеился от свода - он понятия не
имел, как за него держаться, и именно поэтому плантоид смотрителя Мелини
отказался принимать пищу - он действительно не представлял, как ее
пережевывать. Когда мозг пуст, животное обречено: так или иначе оно
погибнет.
  - Но главное не в этом,- сказал Олаф.- Необходимо понять, зачем у животных
снимается информация и что собой представляет фантом.
  - Хорошо! - я рассуждал вслух.- Допустим, снятие информации - цель
появления фантома. Но что же может извлечь он из
памяти животного?
  - Между прочим, из памяти животного можно извлечь не так уж мало,-
задумчиво отметил Олаф.- Каждый врожденный рефлекс содержит информацию о
неизменности среды обитания организма, а приобретенный - о ее эволюции.
Даже анатомические признаки могут рассказать о составе атмосферы, строении
поверхности планеты, температуре и ее перепадах, гравитации, звездной
активности и так далее. Память же, или, вернее, ее запас, полученный при
жизни, поведает об условиях обитания, повадках друзей
и врагов.
  - Значит, если сложить все данные анатомии, физиологии и памяти животного,
а потом провести подробный анализ, то можно составить довольно полное
представление о планете, откуда это животное было доставлено? - спросил я,
пораженный промелькнувшей вдруг догадкой.
  - Да, это будет примерно соответствовать предварительной разведке
планетной системы.
  Мы замолчали, пытаясь восстановить порядок в мыслях. Наконец я не выдержал
и спросил:
  - Послушай, если это действительно "гости оттуда" и таким образом они
получают первичную информацию о неизвестных им планетах, то почему же они
не вступили с нами в контакт и просто не попросили аналогичные сведения?
  - Ас чего ты взял, что это представители внеземного разума? - спросил
Олаф.- Мы, между прочим, прежде чем лететь на какую-нибудь новую планету,
посылаем туда автоматического разведчика, обладающего довольно скромной и
чрезвычайно жесткой программой.
  - Ты хочешь сказать, что фантом - кибер? - Я покачал головой.
  - Если мы не занимаемся пустым фантазированием, то логичнее всего
предположить, что фантом именно кибер. Представь себе: он передвигается по
ранее заданному маршруту и вдруг натыкается на зоопарк! Это же море
информации, и кибер тут же включается в работу. Он по порядку переходит из
отсека в отсек, записывает информацию о среде обитания животных с разных
планет.
  - Но зачем этот маскарад? - спросил я.- Зачем лишние каракатицы и
перевертыши?
  - Для маскировки. Легче всего подобраться к животному, не вызывая у него
подозрения, приняв его облик.
  - Это что же получается? - спросил я растерянно.- Кибер маскировался не от
нас, а от обитателей вольер?..
  - Конечно! Он ведь не мог знать, что мы разумные существа, не сняв
информацию с нашего мозга. Для него мы ничем не отличаемся от остального
населения зоопарка. Кстати, вполне может случиться, что до нас, как до
объектов изучения, просто не дошла очередь.
  Я представил себе, что случится, когда очередь дойдет, например, до меня,
и сразу почувствовал неприятный холодок в области сердца.
  - Олаф! Фантазии фантазиями, но можно ли проверить хоть что-нибудь из
наших догадок?
  - Кое-что мы определенно можем узнать. Ведь какой бы это ни был
совершенный разведчик, на чем-то он должен был сюда прилететь? И потом,
вполне возможно, что именно в это время фантом спокойно разгуливает по
следующему отсеку.
  Через пять минут мы с Олафом разделились: он пошел к Марку в отделение
"тряпичных черепах", а я помчался на пост внешнего наблюдения. За пультом
сидел сменный наблюдатель.
  - Шандор! Скажи, за две-три недели не происходило ли в пространстве в
районе зоопарка чего-нибудь необычного? Шандор посмотрел на меня с
подозрением и спросил:
  - И как тебе удается узнавать все первому? Происходило, только не две-три
недели, а две-три минуты назад. Похоже, у меня начались галлюцинации.
Случайно взглянул на экран, и... представь себе, абсолютно пустой кусок
космоса, и вдруг ниоткуда возникает светящаяся точка, разгоняется до
скорости перехода и ныряет в подпространство.
  - Шандор! - крикнул я.- Давай побыстрее ленту регистрации.
  Он отворил дверцу регистратора и смотал с вала длинную абсолютно чистую
полоску бумаги.
  - Пусто,- прокомментировал он.- Я так и думал, что это галлюцинация. Надо
бы наведаться к медикам.
  Мы его спугнули! Он улетел, не оставив ни одного доказательства своего
существования.
  И все же с того дня мы находимся в постоянном ожидании. От зоопарка
стартовал один звездолет, но никто не скажет, сколько их к нему
прилетело...
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 23.01.2002 17:41