П.П.Бажов.
ЧУГУННАЯ БАБУШКА
Против наших каслинских мастеров по фигурному литью никто
выстоять не мог. Сколько заводов кругом, а ни один вровень не поставишь.
Другим заводчикам это не вовсе по нраву приходилось. Многие
охотились своим литьем каслинцев обогнать, да не вышло.
Демидовы тагильские сильно косились. Ну как- первый, можно
сказать, по здешним местам завод считался, а тут на-ко - по литью
оплошка. Связываться все-таки не стали, отговорку придумали:
- Мы бы легонько каслинцев перешагнули, да заниматься не стоит:
выгоды мало.
С Шуваловыми лысьвенскими смешнее вышло. Те, понимаешь,
врезались в это дело. У себя, на Кусье-Александровском заводе,
сказывают, придумали тоже фигурный литьем заняться. Мастеров с разных
мест понавезли, художников наняли. Не один год этак-то пыжились и денег,
говорят, не жалели, а только видят - в ряд с каслинским это литье не
поставишь. Махнули рукой, да и говорят, как Демидовы:
- Пускай они своими игрушками тешатся, у нас дело посурьезнее
найдется.
Наши мастера меж собой пересмеиваются:
- То-то! Займитесь-ко чем посподручнее, а с нами не спорьте.
Наше литье, поди-ко, по всему свету на отличку идет. Однем словом,
каслинское.
В чем тут главная точка была, сказать не умею. Кто говорил -
чугун здешний особенный, только, на мой глаз, чугун - чугуном, а руки -
руками. Про это ни в каком деле забывать не след.
В Каслях, видишь, это фигурное литье с давних годов укоренилось.
Еще при бытности Зотовых, когда они тут рад народом изгальничали,
художники в Каслях живали. Народ, значит, и приобык.
Тоже ведь фигурка, сколь хорошо ее ни слепит художник, сама в
чугун не заскочит. Умелыми да ловкими руками ее переводить доводится.
Формовщик хоть и по готовому ведет, а его рука много значит.
Чуть оплошал - уродец родится.
Дальше чеканка пойдет. Тоже не всякому глазу да руке впору. При
отливке, известно, всегда какой ни на есть изъян случится. Ну, наплывчик
выбежит, шадринки высыплит, вмятины тоже бывают, а чаще всего путцы под
рукой путаются. Это пленочки так по нашему зовутся. Чеканщику и
приходится все эти изъяны подправить: наплывчики загладить, шадринки
сбить, путцы срубить. Со стороны глядя, и то видишь - вовсе тонкое это
дело, не всякой руке доступно.
Бронзировка да покраска проще кажутся, а изведай - узнаешь, что
и тут всяких хитростей-тонкостей многонько.
А ведь все это к одному шло. Оно и выходит, что около
каслинского фигурного литья, кроме художников, немало народу ходило. И
набирался этот народ из того десятка, какой не от всякой сотни
поставишь. Многие, конечно, по тем временам вовсе неграмотные были, а
дарованье к этому делу имели.
Фигурки, по коим литье велось, не все заводские художники
готовили. Больше того их со стороны привозили. Которое, как говорится,
из столицы, которое - из-за границы, а то и просто с толчка. Ну, мало
ли, - приглянется заводским барам какая вещичка, они и посылают ее в
Касли с наказом:
- Отлейте по этому образцу, к такому-то сроку. Заводские мастера
отольют, а сами про всякую отливку посудачат.
- Это, не иначе, француз придумал. У них, знаешь, всегда так:
либо веселенький узорчик пустят, либо выдумку почудней. Вроде вон парня
с крылышками на пятках. Кузьмич из красильной еще его торгованом
Меркушкой зовет.
- Немецкую работу, друг, тоже без ошибки узнать можно. Как
лошадка поглаже да посытее, либо бык пудов этак на сорок, а то барыня
погрузнее, в полном снаряде да еще с собакой, так и знай - без немецкой
руки тут не обошлось. Потому - немец первым делом о сытости думает.
Ну вот. В числе прочих литейщиков был в те годы Торокин Василий
Федорыч. В пожилых считался. Дядей Васей в литейном его звали.
Этот дядя Вася с малых лет на формовке работал и, видно, талан к
этому делу имел. Даром что неграмотный, а лучше всех доводил. Самые
тонкие работы ему доверяли.
За свою-то жизнь дядя Вася не одну тысячу отливок сделал, а сам
дивится:
- Придумывают тоже! Все какие-то Еркулесы да Лукавоны! А нет
того, чтобы понятное показать.
С этой думкой стал захаживать по вечерам в мастерскую, где
главный заводский художник учил молодых ребят рисунку и лепке тоже.
Формовочное дело, известно, с лепкой-то по соседству живет: тоже
приметливого глаза да ловких пальцев требует.
Поглядел дядя Вася на занятия, да и думает про себя:
"А ну-ко, попробую сам".
Только человек возрастной, свои ребята уж большенькие стают -
ему и стыдно в таких годах ученьем заниматься. Так он что придумал?
Вкрадче от своих-то семейных этим делом занялся. Как уснут все, он и
садится за работу. Одна жена знала. От нее, понятно, не ухоронишься.
Углядела, что мужик засиживаться стал, спрашивает;
- Ты что, отец, полуночничаешь?
Он сперва отговаривался:
- Работа, дескать, больно тонкая пришлась, а пальцы одубели, вот
и разминаю их.
Жена все-таки доспрашивает, да его и самого тянет сказать про
свою затею. Не зря, поди-ко, сказано; сперва подумай с подушкой, потом с
женой. Ну, он и
рассказал.
- Так и так... Придумал свой образец для отливки сготовить.
Жена посомневалась:
- Барское, поди-ко, это дело. Они к тому ученые, а ты что?
- Вот то-то, - отвечает, - и горе, что бары придумывают
непонятное, а мне охота простое показать. Самое, значит, житейское.
Скажем, бабку Анисью вылепить, как она прядет. Видела?
- Как, - отвечает, - не видела, коли чуть не каждый день к ним
забегаю.
А по соседству с ними Безкресновы жили. У них в семье бабушка
была, вовсе преклонных лет. Внучата у ней выросли, работы по дому сама
хозяйка справляла, и у этой бабки досуг был. Только она - рабочая
косточка - разве может без дела? Она и сидела день-деньской за пряжей, и
все, понимаешь, на одном месте, у кадушки с водой. Дядя Вася эту бабку и
заприметил. Нет-нет и зайдет к соседям будто за делом, а сам на бабку
смотрит. Жене, видно, поглянулась мужнина затея.
- Что ж, - говорит, - старушка стоющая. Век прожила, худого о
ней никто не скажет. Работящая, характером уветливая, на разговор не
скупая. Только примут ли на заводе?
- Это, - отвечает, - полбеды, потому - глина некупленная и руки
свои.
Вот и стал дядя Вася лепить бабку Анисью, со всем, сказать по-
нонешнему, рабочим местом. Тут тебе и кадушка, и ковшичек сбоку
привешен, и бабка сидит, сухонькими пальцами нитку подкручивает, а сама
маленько на улыбе, вот-вот ласковое слово скажет.
Лепил, конечно, по памяти. Старуха об этом и не знала, а васина
жена сильно любопытствовала. Каждую ночь подойдет и свою заметочку
скажет:
- Потуже ровно надо ее подвязать. Не любит бабка распустихой
ходить, да и не по-старушечьи этак-то платок носить.
- Ковшик у них будет поменьше. Нарочно давеча поглядела.
Ну, и прочее такое. Дядя Вася о котором поспорит, которое на
приметку берет.
Ну, вылепил фигурку. Тут на него раздумье нашло,- показывать ли?
Еще насмех подымут!
Все-таки решился, пошел сразу к управляющему. На счастье дяди
Васи, управляющий тогда из добрых пришелся, неплохую память о себе в
заводе оставил. Поглядел он торокинскую работу, понял, видно, да и
говорит:
- Подожди маленько - придется мне посоветоваться.
Ну, прошло сколько-то времени, пришел дядя Вася домой, подает
жене деньги.
- Гляди-ко, мать, деньги за модельку выдали! Да еще бумажку
написали, чтоб вперед выдумывал, только никому, кроме своего завода, не
продавал.
Так и пошла торокинская бабка по свету гулять. Сам же дядя Вася
ее формовал и отливал. И, понимаешь, оказалась ходким товаром. Против
других-то заводских поделок ее вовсе бойко разбирать стали. Дядя Вася
перестал в работе таиться. Придет из литейной и при всех с глиной
вожгается. Придумал на этот раз углевоза слепить, с коробом, с лошадью,
все как на деле бывает.
На дядю Васю глядя, другие заводские мастера осмелели - тоже
принялись лепить да резать, кому что любо. Подставку, скажем, для
карандашей вроде рабочего бахила, пепельницу на манер капустного листка.
Кто опять придумал вырезать девушку с корзинкой груздей, кто свою
собачонку Шарика лепит-старается. Однем словом, пошло-поехало, живым
потянуло.
Радуются все. Торокинскую бабку добром поминают.
- Это она всем нам дорожку показала.
Только недолго так-то было. Вдруг полный поворот вышел. Вызвал
управляющий дядю Васю и говорит:
- Вот что, Торокин... Считаю я тебя самолучшим мастером, потому
от работы в заводе не отказываю. Только больше лепить не смей. Оконфузил
ты меня своей моделькой.
А прочих, которые по торокинской дорожке пошли - лепить да
резать стали, - тех всех до одного с завода прогнал.
Люди, понятно, как очумелые стали: за что, про что такая
напасть? Кинулись к дяде Васе:
- Что такое? О чем с тобой управляющий разговаривал?
Дядя Вася не потаил, рассказал, как было. На другой день его
опять к управляющему потянули. Не в себе вышел, в глаза не глядит,
говорит срыву:
- Ты, Торокин, лишних слов не говори! Ведено мне тебя в первую
голову с завода вышвырнуть. Так и в бумаге написано. Только семью твою
жалеючи оставляю.
- Коли так, - отвечает дядя Вася, - могу и сам уйти. Прокормлюсь
как-нибудь на стороне. Управляющему, видно, вовсе стыдно стало.
- Не могу, - говорит, - этого допустить, потому как сам тебя,
можно сказать, в это дело втравил. Подожди, может, еще переменится.
Только об этом разговоре никому не сказывай.
Управляющий-то, видишь, сам в этом деле по-другому думал.
Которые поближе к нему стояли, те сказывали, - за большую себе
обиду этот барский приказ принял, при других жаловался:
- Кабы не старость, дня бы тут лишнего не прожил.
Он - управляющий этот - с характером мужик был, вовсе ержистый.
Чуть не по нему, сейчас:
- Живите, не тужите, обо мне не скучайте! Я по вам и подавно
тосковать не стану, потому владельцев много, а настояще знающих по
заводскому делу нехватка. Найду место, где дураков поменьше, толку
побольше.
Скажет так и вскорости на другое место уедет. По многим заводам
хорошо знали его. Рабочие везде одобряли, да и владельцы хватались.
Сманивали даже.
Все, понятно, знали - человек неспокойный, не любит, чтоб его
под локоть толкали, зато умеет много лишних рублей находить на таких
местах, где другие ровным счетом ничего не видят.
Владельцев заводских это и приманивало.
Перед Каслями-то этот управляющий на Омутинских заводах служил,
у купцов Пастуховых. Разругался из-за купецкой прижимки в копейках.
Думал - в Каслях попроще с этим будет, а вон что вышло: управляющий
целым округом не может на свой глаз модельку выбрать. Кому это по нраву
придется?
Управляющий и обижался, а уж, видно, остарел, посмяк характером-
то, побаиваться стал. Вот он и наказывал дяде Васе, чтоб тот помалкивал.
Дяде Васе как быть? Передал все-таки потихоньку эти слова
товарищам. Те видят - не тут началось, не тут и кончится. Стали
доискиваться, да и разузнали все до тонкости.
Каслинские заводы, видишь, за наследниками купцов Расторгуевых
значились. А это уж так повелось - где богатое купецкое наследство, там
непременно какой-нибудь немец пристроился. К Расторгуевскому подобрался
фон-барон Меллер да еще Закомельский. Чуешь, - какой коршун? После
пятого году на все государство прославился палачом да вешателем.
В ту пору этот Меллер-Закомельский еще молодым жеребчиком ходил.
Только что на Расторгуевой женился и вроде как главным хозяином стал.
Их ведь - наследников-то расторгуевских - не один десяток
считался, а весили они по-разному. У кого частей мало, тот мало и
значил. Меллер больше всех частей получил, - вот и вышел в главного.
У этого Меллера была в родне какая-то тетка Каролина. Она будто
Меллера и воспитала. Вырастила, значит, дубину на рабочую спину. Тоже,
сказывают, важная барыня - баронша. Приезжала она к нам на завод. Кто
видел, говорили - сильно сытая, вроде стоячей перины, ежели сдаля
поглядеть.
И почему-то эта тетка Каролина считалась понимающей в фигурном
литье. Как новую модель выбирать, так Меллер завсегда с этой теткой
совет держал. Случалось, она и одна выбирала. В литейном подсмеивались:
- Подобрано на немецкой тетки глаз - нашему брату не понять.
Ну, так вот... Уехала эта тетка Каролина куда-то за границу.
Долго там ползала. Кто говорит - лечилась, кто говорит - забавлялась на
старости лет. Это ее дело. Только в ту пору как раз торокинская чугунная
бабушка и выскочила, а за ней и другие такие штучки воробушками вылетать
стали а ходко по рукам пошли.
Меллеру, видно, не до этого было, либо он на барыши позарился,
только облегчение нашим мастерам и случилось. А как приехала немецкая
тетка домой, так сразу перемена дела вышла.
Визгом да слюной чуть не изошлась, как увидела чугунную бабушку.
На племянничка своего поднялась, корит его всяко в том смысле: скоро,
дескать, до того дойдешь, что своего кучера либо дворника себе на стол
поставишь. Позор на весь свет!
Меллер, видно, умишком небогат был, забеспокоился:
- Простите-извините, любезная тетушка, - не доглядел. Сейчас
дело поправим.
И пишет выговор управляющему со строгим предписаньем - всех
нововыявленных заводских художников немедленно с завода долой, а модели
их навсегда запретить.
Так вот и плюнула немецкая тетка Каролинка со своим дорогим
племянничком нашим каслинским мастерам в самую душу. Ну, только чугунная
бабушка за все отплатила.
Пришла раз Каролинка к важному начальнику, с которым ей
говорить-то с поклоном надо. И видит - на столе у этого начальника, на
самом видном месте, торокинская работа стоит. Каролинка, понятно,
смолчала бы, да хозяин сам спросил:
- Ваших заводов литье?
- Наших, - отвечает.
- Хорошая, - говорит, - вещица. Живым от нее пахнет.
Пришлось Каролинке поддакивать:
- О, та! Ошень превосходный рапот.
Другой раз случай за границей вышел. Чуть ли не в Париже.
Увидела Каролинка торокинскую работу и давай всякую пустяковину молоть:
- По недогляду, дескать, эта отливка прошла. Ничем эта старушка
не замечательна.
Каролинке на это вежливенько и говорят:
- Видать, вы, мадама, без понятия в этом деле. Тут живое
мастерство ценится, а оно всякому понимающему сразу видно.
Пришлось Каролинке и это проглотить. Приехала домой, а там
любезный племянничек пеняет:
- Что же вы, дорогая тетушка, меня конфузите да в убыток
вводите. Отливки-то, которые по вашему выбору, вовсе никто не берет.
Совладельцы даже обижаются, да и в газетах нехорошо пишут.
И подает ей газетку, а там прописано про наше каслинское
фигурное литье. Отливка, дескать, лучше нельзя, а модели выбраны -
никуда. К тому подведено, что выбор доверен не тому, кому надо.
- Либо, - говорит, - в Каслях на этом деле сидит какой чудак с
чугунными мозгами, либо оно доверено старой барыне немецких кровей.
Кто-то, видно, прямо метил в немецкую Каролинку. Может,
заводские художники дотолкали.
Меллер-Закомельский сильно старался узнать, кто написал, да не
добился. А Каролинку после того случаю пришлось все-таки отстранить от
заводского дела. Другие владельцы настояли. Так она, эта Каролинка, с
той поры прямо тряслась от злости, как случится где увидеть торокинскую
работу.
Да еще что? Стала эта чугунная бабушка мерещиться Каролинке.
Как останется в комнате одна, так в дверях и появится эта
фигурка и сразу начнет расти. Жаром от нее несет, как от неостывшего
литья, а она еще упреждает:
- Ну-ко, ты, перекисло тесто, поберегись, кабы не изжарить.
Каролинка в угол забьется, визг на весь дом подымет, а прибегут
- никого нет.
От этого перепугу будто и убралась к чертовой бабушке немецкая
тетушка. Памятник-то ей в нашем заводе отливали. Немецкой, понятно,
выдумки: крылья большие, а легкости нет. Старый Кузьмич перед
бронзировкой поглядел на памятник, поразбирал мудреную надпись, да и
говорит:
- Ангел яичко снес, да и думает: то ли садиться, то ли
подождать?
После революции в ту же чортову дыру замели каролинкину родню -
всех Меллеров-Закомельских, которые убежать не успели.
Полсотни годов прошло, как ушел из жизни с большой обидой
неграмотный художник Василий Федорыч Торокин, а работа его и теперь
живет.
В разных странах на письменных столах и музейных полках сидит
себе чугунная бабушка, сухонькими пальцами нитку подкручивает, а сама
маленько на улыбе- вот-вот ласковое слово скажет:
- Погляди-ко, погляди, дружок, на бабку Анисью. Давно жила.
Косточки мои, поди, в пыль рассыпались, а нитка моя, может, и посейчас
внукам-правнукам служит. Глядишь, кто и помянет добрым словом. Честно,
дескать, жизнь прожила, и по старости сложа руки не сидела. Али взять
хоть Васю Торокина. С пеленок его знала, потому в родстве мы да и по
суседству. Мальчонком стал в литейную бегать. Добрый мастер вышел. С
дорогим глазом, с золотой рукой. Изобидели его немцы, хотели его
мастерство испоганить, а что вышло? Как живая, поди-ко, сижу, с тобой
разговариваю, памятку о мастере даю - о Василье Федорыче Торокине.
Так-то, милачок! Работа - она штука долговекая. Человек умрет,
а дело его останется. Вот ты и смекай, как жить-то.
Впервые опубликован - 8 февраля 1943 года в газете "В бой за Родину"
(Карельский фронт). Посвящен мастерам художественного каслинского литья.
Герой сказа - реальный рабочий Каслинского завода литейщик Василий
Федорович Торокин, живший в конце XIX и начале XX века.
Каслинский завод, старейший на Урале, был основан в 1747 году.
Работали здесь "беглые люди", среди которых находились мастера с тульских
и олонецких заводов. Здесь в конце XVIII века выплавлялся чугун. Тут же на
месте его перерабатывали в полосовое, кусковое и сошниковое железо.
Начиная с XIX века Каслинский завод славится своим художественным
литьем. "Чугунные скульптуры каслинцев в 70-х годах экспонировались на
выставках в Петербурге и Москве, в Вене и Париже, в Филадельфии,
Копенгагене и Стокгольме. Всюду они удостаивались высоких наград, почетных
дипломов, золотых, серебряных и бронзовых медалей. Подлинный триумф
Каслинскому заводу принесли его экспонаты на Парижской всемирной выставке
1900 года. Тысячи посетителей выставки осаждали небольшой павильон, в
котором экспонировались изделия заводов Кыштымского горного округа. Этот
уникальный павильон представлял собой легкий металлический каркас, искусно
орнаментированный тончайшими барельефами, скульптурными изображениями
птиц, животных и диковинных цветов. Золотые руки каслинских мастеров как
бы соткали павильон из тонкого металлического кружева, являющегося
подлинным произведением искусства". (Альманах "Южный Урал", э 5, 1951,
стр. 99-100.) В числе экспонатов находились н работы мастера Торокина.
Василий Федорович Торокин был народным самородком, большим художником-
реалистом, создавшим ряд великолепных скульптур из чугуна. В часы,
свободные от работы, он занимался лепкой.
Так он слепил, а затем сформовал и отлил изумительную скульптуру
"Старуха с прялкой", описанную в известном сказе писателя П. П. Бажова
"Чугунная бабушка". Василию Торокину принадлежат также такие известные
скульптуры, как "Поездка кулака на праздник", "Крестьянин на пашне",
"Углевоз", "Литейщики на работе", и поныне считающиеся лучшими образцами
каслинского художественного литья". (Там же, стр. 101.)
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 18.09.2002 15:47