П.П.Бажов. 
                          ДАЛЕВОЕ ГЛЯДЕЛЬЦЕ
    Знаменитых горщиков по нашим местам немало бывало. Случались и
такие, что по-настоящему ученые люди, академики их профессорами величали
и не в шутку дивились, как они тонко горы узнали, даром что неграмотные.
    Дело, понятно, не простое, - не ягодку с куста сорвать. Не зря
одного такого прозвали Тяжелой Котомкой. Немало он всякого камня на
своей спине перетаскал. А сколько было похожено, сколь породы
перекайлено да переворочено, - это и сосчитать нельзя.
    Только и то сказать, этот горщик - Тяжелая-то Котомка, - не из
первых был. Сам у кого-то учился, кто-то его натолкнул и на дорогу
поставил. В Мурзинке будто эта зацепка случилась.
    По нынешним временам про Мурзинку мало слышно, а раньше не так
было. Слободой она считалась. От нее и другие селенья пошли, а сама она,
сказывают, в Ермакову пору обосновалась, - вроде крепости по тем
временам. Не раз ее сжигали да разоряли. Да ведь русский корень! Разве
его кто вырвать может, коли он за землю ухватился. Мало того, что
отстроится слобода, а еще во все стороны деревни выдвинет, вроде,
сказать, заслонов.
    Другая отличка Мурзинской слободы в том, что около нее нашли
первое в нашем государстве цветное каменье. Нашел-то камни Тумашев, в
государеву казну представил и награду получил. Так по письменности
значится, а на деле, может, кто из слободских Тумашеву место показал.
Ну, это дело давнее, никому толком не ведомо, одно ясно, что с Мурзинки
у нас и началась охота за веселыми галечками, - каменное горе али
каменная радость. Это уж кому как любо называй.
    Ремесло-то это поисковое совсем особое. Конечно, каждый норовит
на камешках кусок хлеба заработать. Только есть меж поисковиков и такие,
что ни за какие деньги не отдадут камешок, который им полюбится. Вроде и
ни к чему им, а до смерти хранят.
    - С ним, - говорят, - жить веселее.
    Ну, а корысти тут и вовсе без числа. Потому около камешков в
одночасье человек разбогатеть может. Таких скоробогатиков и набралось
порядком в самой Мурзинке и по деревням, близ коих добыча велась. На
перекупке больше наживались. Главное тут было угадать в сыром камне его
настоящую цену.
    Горщик, которого потом Тяжелой Котомкой прозвали, в те годы
парнишкой был. Родом он то ли из Колташей, то ли из Черемисской,
неподалеку от Мурзинки. Рос в сиротстве со своей бабушкой. Старушка
старательная, без дела не сидела, только ведь старушечьим ремеслом -
пряжей да вязаньем - не больно прокормишься. Парнишке и пришлось с малых
лет кусок добывать. По сиротскому положению, ясное дело, не приходится
работу выбирать: что случится, то и делал. Подпаском бывал, у богатых
мужиков в работниках жил, на поденные работы хаживал. И звали его в ту
пору Трошей Легоньким.
    Раз Троша попал на каменные работы в горе, и оказалось, что
парнишка на редкость приметливый на породу. Увидит где пласты и говорит:
"А я этакое же видал в том-то месте". Проверят - правильно. И в сыром
камне живо наловчился разбираться. Через малое число годов старые
старатели стали спрашивать:
    - Погляди, Троша, камешок. Сколько, по-твоему, он стоит?
    Так этот Троша Легонький и прижился в артели по каменному делу,
только в Мурзинке ему ни разу бывать не приходилось. А там тоже
приметили Трошу. Приметил самоглавный тамошний богатей. Он, видишь,
больше всех на перекупке раздулся, а остарел, плохо видеть стал -
оплошка в покупке дошла. Он и придумал:
    - Возьму-ка я этого Легонького к себе в дом да для верности женю
на Аниске, а то вовсе изболталась девка, сладу с ней нет.
    Дочь-то у него, и верно, полудурье была, да и не вовсе. В
порядке себя держала. Ни один добрый парень из своих мурзинских никогда
бы на такой не женился. Вот и стали подманивать со стороны.
    У богатых, известно, пособников всегда много. Эти поддужные и
давай напевать Троше про невесту:
    - Краля писаная! С одного боку тепло, с другого того лучше.
Характеру веселого, и одна разъединая дочь... По времени полным хозяином
станешь. А ведь дом-то какой? По всей округе на славе!
    Бабушке трошиной, видно, надоело всю жизнь в бедности
колотиться, она и поддакнула:
    - Коли люди с добром, почему нам отворачиваться?
     У Троши по этой части настоящей думки не было, он и говорит:
    - Раз пришла пора жениться, надо невест глядеть.
     Поддужные радехоньки, что парень этак легонько на приманку
пошел, поторапливают:
    - Тогда и тянуть с этим нечего. В воскресенье приезжай с
бабушкой. Смотрины устроим, как полагается. Об одежде да справе не
беспокой себя. Там знают, что из сиротского положения ты. Взыску не
будет.
    Уговорились так-то. Сказали Троше, в котором доме ему сперва
остановиться надо, и уехали. Как пришло воскресенье, Троша оделся почище
да утречком пораньше и пошел в Мурзинку, а бабушка отказалась:
    - Еще испугаются меня, старухи, и тебе доли не будет! В
самоцветах разбирать научился, неуж невесту не разглядишь?
    Трошу в те годы не зря Легоньким звали. Он живо дошагал до
Мурзинки. Нашел там дом, в котором ему остановиться велели. Там,
конечно, приветили, чайком попоили и говорят:
    - Отдохни покамест, потому смотрины вечером будут. Парень про то
не подумал, что тут какая уловка есть, а только отдыхать ему не
захотелось. "Пойду, - думает,- погляжу Мурзинку".
    Камешки тогда по многим деревням добывали. В Южаковой там, в
Сизиковой, по всей речке Амбарке, а все-таки Мурзинка заглавное место
была. Тут и самые большие каменные богатеи жили и старателей много
считалось.
    В числе прочих старателей был Яша Кочеток. Груздок, как
говорится, из маленьких, а ядреный, глядел весело, говорил бойко и при
случае постоять за себя мог. От выпивки тоже не чурался. Прямо сказать,
этим боком хоть и не поворачивай, не тем будь помянут покойна головушка.
В одном у него строгая мера была: ни пьяный, ни трезвый своего заветного
из рук не выпустит. А повадку имел такую: все камешки, какие добудет, на
три доли делил: едовую, гулевую и душевную. В душевную, конечно, самая
малость попадала, зато камень редкостный. Деньги, которые за едовую долю
получал, все до копейки жене отдавал и больше в них не вязался:
"Хозяйствуй, как умеешь!" Гулевые деньги себе забирал, а душевную долю
никому не продавал и показывать не любил.
    - Душа - не рубаха, что ее выворачивать! Под худой глаз попадет,
так еще пятно останется, а мне охота ее в чистоте держать. Да и по делу
это требуется.
    Начнут спрашивать, какое такое дело, а он в отворот:
    - Душевное дело - каменному родня. Тоже в крепком занорыше
сидит. К нему подобраться не столь просто,  как табаку на трубочку
попросить.
    Одним словом, чудаковатый мужичок.
    Про него Троша дома слыхал, и про то ему было ведомо, что в
Мурзинке чуть не через дом старатели жили. Троша и залюбопытствовал: не
удастся ли с кем поговорить, как у них тут с камешками, не нашли ли чего
новенького. Троша и пошел разгуляться, людей поглядеть, себя показать.
Видит, в одном месте на бревнах народу многонько сидит, о чем-то
разговаривают. Он и подошел послушать.
    Как раз оказались старатели и разговаривали о своем деле.
Жаловались больше, что время скупое подошло: на Ватихе давно доброго
занорыша не находили, на Тальяне да и по другим ямам тоже большой удачи
не было. Разговор не бойко шел. Все к тому клонился - выпить бы по
случаю праздника, да денег нет.
    Тут видит Троша: подходит еще какой-то новый человек. Один из
старателей и говорит:
    - Вон Яша Кочеток идет. Поднести, поди, не поднесет, а всех
расшевелит да еще спор заведет.
    - Без того не обойдется, - поддакнул другой, а сам навстречу
Якову давай наговаривать: - Как, Яков Кирьяныч, живешь-поживаешь со
вчерашнего дня? Что по хозяйству? Не окривел ли петушок, здорова ли
кошечка? Как сам спал-почивал, какой легкий сон видел?
    - Да ничего, - отвечает, - все по-хорошему. Петух заказывал тебе
по-суседски поклончик, а кошка жалуется: больно много сосед мышей развел
- справиться сил нет. А сон, и точно, занятный видел. Будто в Сизиковой
бог по дворам с казной ходил, всех уговаривал: "Берите, мужики, кому
сколько надо. Без отдачи! Лучше, поди-ка, это, чем полтинничные
аметистишки по одному из горы выковыривать".
    - Ну и что? - засмеялись старатели.
    - Отказались мужики. "Что ты, - говорят, - боже, куда это гоже,
чтоб незаробленяое брать! Непривычны мы к этому". Так и не сошлось у
них.
    - Ты скажешь!
    - Сказать просто, коли язык не присох. Тут который сперва-то с
Кочетком заговорил, -он, видно, маленько в обиде за петуший поклон
оказался, - он и ввернул словцо в задор:
    - И понять не хитро, что у тебя всегда одно пустобайство.
    Кочеток к этому и привязался:
    - По себе, видно, судишь! Неуж все на даровщину польстятся? За
кого ты людей считаешь? К барышникам приравнял! Совесть-то, поди, не у
всякого застыла.
    Другие старатели ввязались, и пошло-поехало, спор поднялся,
потому - дело близкое. Бог хоть ни к кому с казной не придет, а богатый
камешок под руку попасть может. Стали перебирать богатеев, кто от какого
случая разъелся. Выходило, что у всех не без фальши богатство пришло:
кто от артели утаил, кто чужое захватил, а больше того на перекупке
нажился. Купит за пятерку, а продаст за сотню, а то и за тысячу. Эти
каменные барышники тошней всего приходились старателям. И про то
посудачили, есть ли кому позавидовать из богатеев. Тоже вышло - некому.
У одного сын дурак-дураком вырос, у другого бабенка на стороне
поигрывает, того и гляди усоборует своего мужика и сама каторги не
минует, потому дело явное и давно на примете. Этот опять с перепою опух,
на человека не походит. Про невесту хваленую Троша такого наслушался,
что хоть уши затыкай. Потом, как за ним прибежали: пора, дескать, на
смотрины итти, - он отмахнулся:
    - Не пойду! Пускай свой самоцвет кому другому сбывает, а мне с
любой придачей не надо!
    Поспорили этак старатели, посудачили, к тому пришли: нет копейки
надежнее той, коя потом полита. Кабы только этих копеек побольше да без
барышников! Известно, трудовики по трудовому и вывели. Меж тем темненько
уж стало. Спор давно на мирную беседу повернул. Один Кочеток не
унимается.
    - Это, - кричит, - разговор один! А помани кого боговой казной
либо камешком в тысчонку-две ростом, всяк руки протянет!
    - Ты откажешься? Сам, небось, заветное хранишь, продешевить
боишься!
    Кочеток от этого слова весь задор потерял и говорит совсем по-
другому:
    - Насчет моего заветного ты напрасное слово молвил. Берегу не
для корысти, а для душевной радости. Поглядишь на эту красоту - и ровно
весной запахнет. А что правда, то правда: подвернись случай с богатым
камешком - не откажусь. Крышу вон мне давно перекрыть надо, ребятишки
разуты-раздеты. Да мало ли забот!
    Другой старатель подхватил:
    - А я бы лошадку завел. Гнеденькую! Как у Самохина. Пускай не
задается!
    -Мне баню поставить - первое дело, - отозвался еще один.
    За ним остальные про свое сказали. Оказалось, у каждого думка к
большому фарту припасена.
    Кочеток на это и говорит:
    - Вот видите: у каждого своя корысть есть. Это- и мешает нам
найти дорогу к далевому глядельцу.
    Старатели на это руками замахали и один по одному расходиться
стали, а сами ворчат:
    - Заладила сорока Якова одно про всякого! Далось ему это далевое
глядельце!
    - Слыхали мы эту стариковскую побаску, да ни к чему она!
    - Что ее, гору-то, насквозь проглядывать! Тамошнего богатства
все едино себе не заберешь. Только себя растравишь!
    - Куда нам на даля глядеть! Хоть бы под ногами видеть, чтоб нос
не разбить.
    Разошлись все. Пошел и Кочеток домой, а Троша с ним рядом.
Дорогой Яша спрашивает у парня: чей да откуда, каким случаем в Мурзинку
попал, какие камешки находить случалось, по каким местам да приметам.
Троша все отвечает толково и без утайки, потом и сам спрашивает:
    - Дядя Яков, о каком ты далевом глядельце поминал и почему это
старателям не любо показалось?
    Яков видит: парень молодой, к камешкам приверженность имеет и
спрашивает не для пустого разговору, доверился ему и рассказал:
    - Сказывали наши старики, что в здешних горах глядельце есть.
Там все пласты горы сходятся. А далевым оно потому зовется, что каждый
пласт, будь то железная руда али золото, уголь али медь, дикарь-камень
али дорогой самоцвет, насквозь видно. Все спуски, подъемы, все выходы и
веточки заприметить можно на многие версты. Глядельце это не снаружи, а
в самой горе. Добраться до него человеку нельзя, а видеть можно.
    - Как так?
    - А через терпеливый камешок.
    - Это еще какой? - спрашивает Троша
    - Тут, видишь, штука какая, - объясняет Кочеток, - глядельце
открывается только тому, кто себе выгоды не ждет, а хочет посмотреть
красоту горы и народу сказать, что где полезное лежит. А как узнаешь,
что человек о своем не думает? Вот и положено испытание: найдешь
камешок, который тебе больше других приглянется, и храни его. Не
продавай, не меняй и даже в мыслях не прикидывай, сколько за него
получить можно. Через такой камешок и увидишь далевое глядельце. Как к
глазу тебе его поднесут. Не сразу, понятно, такой камешок тебе в руки
придет. Не один, может, десяток накопить придется, Терпенье тут
требуется. Потому камень и зовется терпеливым. А какой он, этот камешок,
цветом - голубой ли, зеленый, малиновый ли красный - это неведомо. Одно
помнить надо, чтоб его какой своей корыстью не замутить.
    - Почему старателям не любо слышать разговор об этом? По моему
понятию, тут вот что выходит: трудовому человеку, ежели он не хитник, не
барышник, охота, поди, поглядеть на красоту горы, а всяк лезет в яму с
какой-нибудь своей думкой. Слышал вон разговор: кому лошадь нужна, кому
баня, кого другая нужда одолевает. Ну, и досадуют, что им даже думка о
далевом глядельце заказана.
    Тут Кочеток вовсе доверился парню и рассказал:
     - У меня вон есть терпеливые камешки, да не действуют. Замутил,
видно, их своими заботами о том, о другом. Ты парень молодой и камешкам
приверженный, вот и запомни этот разговор. Может, тебе и посчастливит -
увидишь далевое глядельце.
    - Ладно, - отвечает, - не забуду твои слова.
    В этих разговорах они подошли к кочетковой избушке. Троша тогда
и попросил:
    - Нельзя ли, дядя Яков, у тебя переночевать? Больно мне неохота
к этим богатеевым хвостам ворочаться, а итти домой в потемках
несподручно.
    - Что ж, - говорит Яков, - время летнее, в сенцах места хватит,
а помягче хочешь, ступай на сеновал. Сена хоть и нелишка, а все-таки
есть.
    Так и остался Троша у Кочетка ночевать. Забрался он на сеновал,
а уснуть не может. День-то у него неспокойный выдался. Растревожило
парня, что чуть оплошку не сделал с хваленой-то невестой. Ну, и этот
разговор с Кочетком сильно задел. Так и проворочался до свету. Хотел уж
домой пойти, да подумал: "Нехорошо выйдет, надо подождать, как хозяева
проснутся". Стал поджидать, да и уснул крепко-накрепко. Пробудился
близко к полудню. Спустился с сеновала, а во двор заходит девчонка с
ведрами. Ростом невеличка, а ладная. Ведра полнехоньки, а несет не
сплеснет. Привычна, видать, и силу имеет. Троше тут поворот судьбы и
обозначился. Это ведь и самый добрый лекарь не скажет, отчего такое
бывает: поглядит парень на девушку, она на него взглянет, и оба покой
потеряют. Только о том и думают, как бы еще ненароком встретиться, друг
на дружку поглядеть, словом перемолвиться, и оба краснеют, так что
всякому видно, кто о ком думает.
    Это вот самое тут и случилось: приглянулась Троите Легонькому
кочеткова дочь Доня, а он ей ясным соколом на сердце пал.
    Такое дело, конечно, не сразу делается. Троша и придумал
заделье, стал спрашивать у девчонки, в каком месте отец старается. Та
обсказала все честь-честью. Троша и пошел будто поглядеть. Нашел по
приметам яму, где Кочеток старался, и объяснил, зачем он пришел, и сам
за каелку взялся. Потом как зашабашили, спрашивает у артельщиков, нельзя
ли ему тут остаться на работах. Артельщики сразу приметили, что парень
старательный и сноровку по каменной работе имеет, говорят:
    - Милости просим, коли уговор наш тебе подойдет, - и рассказали,
с каким уговором они принимают в артель.
    Парень, понятно, согласился и стал работать в этой артели, а по
субботам уходил в Мурзинку вместе с Кочетком. У него как постой имел.
Сколько там прошло, не знаю, а кончилось свадьбой. Гладенько у них это
сладилось. Как свататься Троша стал, Кочеток с женой в одно слово
сказали, что лучше такого жениха для своей Донюшки не ждали. И вся
артель попировала на свадьбе. К тому времени как раз яма их позабавила:
нашли хороший занорыш, и у всех на гулевые маленько осталось.
    Трошина бабушка уж в обиде была, что внучек с богатой женой
забыл старуху. Хотела сама в Мурзинку итти, а Троша и объявился с
молодой женой, только не с той, за которой пошел. Рассказал бабушке про
свою оплошку с богатой невестой, а старуха посмеивается.
    - Вижу, - говорит, - что и эта не бесприданница. Жемчугов полон
рот, шелку до пояса и глазок веселый, а это всего дороже. В семейном
положении главная хитрость в том, чтобы головы не вешать, коли тебя
стукнет.
    С той поры много годов прошло. Стал Троша Легонький знаменитым
горщиком, и звали его уж по-другому - Тяжелой Котомкой. Немало он новых
мест открыл. Работал честно, не хитничал, не барышничал. Терпеливых
камешков целый мешок накопил, а далевого глядельца так увидеть ему и не
пришлось.
    Бывало, жаловался на свою неудачу Донюшке, а та не привыкла
унывать, говорит:
    - Ну, ты не увидел, - может, внуки наши увидят.
    Теперь Трофим Тяжелая Котомка - глубокий старик. Давно по своему
делу не работает, глазами ослабел, а как услышит, что новое в наших
горах открыли, всегда дивится:
    - Сколь ходко ныне горное дело пошло!
    Его внук, горный инженер, объясняет:
    - Наука теперь, дедушка, не та, и, главное, ищем по-другому.
Раньше каждый искал, что ему надо, а ныне смотрят, что где лежит и на
что понадобиться может. Видишь, вон на карте раскраска разная. Это глина
для кирпичного завода, тут- руда для домны, здесь- место для золотого
запаса, тут - уголек хороший для паровозных топок, а это твоя жила,
которую на Адуе открыл, вынырнула. Дорогое место!
    Старик смотрит на карту и кивает головой: так, так. Потом,
хитренько улыбнувшись, спрашивает шопотом:
    - Скажи по совести: далевое глядельце нашли? В котором месте?
    Внук тоже улыбается:
    - Эх, дед, не понимаешь ты этого. Тридцатый уж год пошел, как
твое далевое глядельце открыто всякому, кто смотрит не через свои очки.
Зоркому глазу через это глядельце не то что горы, а будущие годы видно.
    - Вот-вот, - соглашается старик. - Правильно мне покойный
тестюшка Яков Кирьяныч сказывал: в дадевом глядельце главная сила.
    Опубликован в 1946 году (газета "Уральский рабочий", 7 ноября 1946 г,
журнал "Огонек". э 1, 1947 г.).
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 20.09.2002 14:27