П.П.Бажов. 
                        АМЕТИСТОВОЕ ДЕЛО
    Не про людей, про себя сказывать стану. В те годы, как народ
валом в колхозы пошел, я уж в немолодых годах был. Вместо русых-то
кудрей плешину во всю голову отрастил. И старуха моя не молодухой
глядела. Раньше, бывало, звал ее песенной машинкой, а теперь вроде
точильного станка вышло. Так и точит меня, так и точит: того нет, этого
нехватка.
    - У людей мужики обо всем позаботятся, а у нас, как приплетется
да в бане выпарится, так и на боковую. И ни о чем ему думушки нет!
    К той поре мы с ней вдвоем остались. Младших дочерей пристроили,
а трое  сыновей давно в отделе жили, всяк свое хозяйство завел. Старуха
и в том меня винила, что в избе пусто стало.
    - Из-за тебя это! Из-за твоего злосчастного ремесла!
    - Чем, - спрашиваю, - мое ремесло помешало?
    - Известно, - отвечает, - чем. Во всяком доме старики хозяйство
ведут, землю пашут, хлебушко сеют, молодым распорядок дают, а ты что? До
старости ума не накопил. Бегаешь по каменным ямам. Дома-то гостем
бываешь.
    Я, понятно, урезониваю ее:
    - Живем все-таки. Детей вырастили. По миру никто не хаживал. Не
лежебока, поди, я у тебя: зарабатываю сколько-то. Что еще надо?
    Старуха, знай, свое толмит:
    - По твоим-то трудам нам бы в каменном доме жить, а мы этот хоть
маленько подправить не можем. Стены-то, гляди, насквозь просвечивают, да
и печка, того и жди, повалится. Хозяин! А все потому, что хлебушком не
занимаешься. В деревне век прожили, а куричешкам овес с купли! Где это
слыхано?
    - Дура ты! - говорю. - Я, поди, дорогой товар добываю. Это тебе
не овес - где посеял, там и вырастет. Искать приходится. Зато попадет,
так за три воза твоего овса в кошельке принесешь.
    - Не упомню, - отвечает, - такого случая, чтоб ты по три воза
овса в кошельке приносил. Не при мне, видно, такое было. Чаще с пустым
приходил. Помнишь - жаловался: "Не пофартило мне, Марьюшка, на этой
неделе. Ничего, почитай, не добыл". А я-то сдуру ему наговаривала: "Не
тужи, Иванушка! Не всяк день солнышко, бывает и слякиша". Забыл про это?
    - А помнишь, - опять спрашиваю, - ту щеточку камешков, на
которую мы корову купили? А тот камешек, что на Васильеву женитьбу
хватило? Да мало ли у меня веселых находок бывало!
    - Не забыла, - говорит, - и это. Как найдешь, что повеселее, так
и уберешься в город сбывать, да и шатаешься там нивесть сколько, а я тут
бьюсь-колочусь с ребятами да о тебе думаю, не убили бы. Нет, одна мука
твое ремесло!
    Одним словом, не сговоришь с ней. А бить ее, как иные-прочие
делали, у меня в заведенье не было, да и не такой мы судьбы, чтоб об
этом даже подумать. Знал я, что она одна-разъединая на всем белом свете
меня жалела, да и теперь жалеет по-настоящему. Ворчит-ворчит, а баньку
про меня, небось, спозаранок натопит, перемывку наготовит, кусок
посытнее найдет, а когда и словом утешит. Помню ее-то присловье: "Не
тужи, Иванушка, не все солнышко, бывает и слякиша!" Другая на ее-то
месте давно бы от меня ушла, а мы с ней троих сыновей да двух дочерей
вырастили, и все они не на смеху у людей живут. Признаться, и то было,
что сам за собой вину чуял. Старуха моя правду говорила. Ремесло мое - и
верно - не по месту пришлось.
    Деревня наша, по-старому считать, в Ирбитском уезде приходилась.
Народ тут сплошь хлебушком занимался да коноплей маленько. И скот тоже
разводили. Родители мои, от коих мне этот дом в наследство перешел, были
природные пахари да оба, на мою беду, в молодых годах померли, оставили
меня несмысленышем на горькое сиротское житье. Про хозяйство, конечно, и
разговаривать нечего: его живо растащили те благодетели, у которых я
сперва кормился, а потом работать стал. Ворочать на чужого дядю,
известно, нигде не сладко, а все лучше, как не в своей деревне. Я и
убрался на прииски, где золото да камешки добывали. Недалеко от нас это
место. На приисках я и получил эту каменную заразу.
    Из всех камней мне больше аметист полюбился. Камень не больно
дорогой, из самых ходовых, а чем-то взял меня. Да и как взял! Бывало,
добудешь щеточку и знаешь, что красная цена ей рублевка, а любуешься на
полную десятку да еще жалеешь, что сдавать придется.
    Как в полный возраст пришел, домой потянуло. Дай, думаю,
покажусь своим деревенским, чтоб знали, что не загиб. Да и на дом
родительский поглядеть охота, - совсем его растащили мои благодетели али
сколько оставили. Пришел в самый весенний праздник. Родительский дом
оказался в сохранности. Благодетели, видишь, все на него нацелились,
один другому не давали растаскивать, - дом и уцелел. Оглядел я, вижу: не
больно корыстно, а жить можно. Пошел потом на гульбище, за деревню, где
хороводы водили. Деревенские ребята меня за чужака приняли, отшибить
хотели, да подступить боялись. Видишь, каков уродился. На-днях вон
Колютка, внучонок мой от старшей дочери, говорил: "Дедушка! У тебя рука-
то в полном развороте, как аэропланово крыло". Так и есть. На ходу
ненароком могу человека с ног сбить. Недаром в потемках сторонятся.
Думают, не колокольня ли по земле пошла. Вот ребята и не знали, как
подступить. Ну, я не стал до драки доводить, сказался, что за человек.
По этому случаю выпили, конечно. Так, самую малость, потому я
приверженности к этому не имею. На празднике когда для веселости выпью
стакан-два, а чтоб допьяна напиваться, - этого у меня не бывало.
    В тот же вечер я со своей нынешней старухой встретился. Ее-то
доля горше моей оказалась. Мать с ней проходом по нашей деревне шла да в
одночасье и умерла, а ее оставила годочков трех либо четырех. Только и
знали, что звать Машей, а чья, из какого места, так и осталось неведомо.
При покойнице никаких бумаг не оказалось. Чтоб суд да полиция не наехали
и деревню не разорили, захоронили эту проходящую потихоньку, а
девчушечку богатому мужику в дочери отдали. Дальше и пошло по
посказульке.
    Росла Настя - колотили часто, выросла Настасья - пошла по
напастям да без передышки. От одной отобьется, другая навалится. Думала-
думала, решилась с белым светом проститься, да на дороге кудряш попался.
Поглядела девка на незнакомого парня, а он и говорит: "Не торопись,
красавица, к тому, постой с этим. Не покаешься! Головой ручаюсь, а она,
видишь, кудрявая. В пустой игре такую не поставят". Девка и
остановилась. Посудачили малость, на другой день опять встретились. Так
и пошло, а вскоре, глядишь, и свадьбу сыграли.
    У нас с Марьюшкой из точки в точку по этой сказке и вышло. Сразу
почуяли, что наша судьба по одной дороге пошла. Раздумывать долго не
стали, пошли в церковь: обвенчаться желаем. Нам сперва отказали: нельзя,
потому невестины годы неведомы. "Как, - говорю, - неведомы, коли она в
этой деревне выросла, на глазах у всех?" - "Это, - отвечают, - мало
значит, что на глазах росла. Бумага нужна, в какой день она родилась и
каких родителей дочь". Ну, вижу: словами тут ничего не добьешься. Отдал
им два камешка позанятнее. Тогда нашли ходок, записали на того богатого
мужика, которому сперва она в дочери была отдана. И стала моя Марьюшка
Афанасьевной, даром что этот Афанасий самым лютым ворогом ей оказался.
Ну, в этом важности нет.
    Обвенчали нас, и стала в деревне новая пара: Иван Долган да
Марья с Голого поля. Силы да здоровья нам обоим у людей не занимать.
Хотели сперва хозяйствовать, как другие наши деревенские. Коровенку
купили, пару овечек завели, куричешек сколько-то. При родительском доме
огород был обширный. Городьбу поправили, засадили во-время. Места у нас
не тесные. Накосить травы не то что для одной коровенки, а и для двух-
трех при моих-то руках, прямо сказать, плевое дело. Все бы ладно, да на
лошадке спотычка вышла. По времени, может, лошаденку и огоревали бы, да
прибавок к ней большой требуется: телега да сани, сбруя да снасть
разная. Без благодетелей никак не обойдешься, а они, эти благодетели,
нам с Марьюшкой солоно пришлись. Так у нас полного хозяйства и не вышло.
    Убежал я опять на прииски работать. Правду сказать, и камень
тянул меня. Не умею тебе объяснить, в чем тут сила, а тянул. Вроде не
жадный я, на большое богатство никогда не льстился, а добыть новый
камешек охота. Ну, и народ приисковый как-то ближе деревенского стал.
    Так мы с Марьюшкой и жили. Помогал я ей при посадке огорода да в
сенокосную пору. Зимами тоже маленько, а больше на приисках колотился. В
гражданскую войну ушел с приисковыми в полк "Красных Орлов". За войну
меня ранили в ногу при перебежке в цепи. По мякоти пришлось. Сквозная
рана, пустяшная. Через месяц опять под ружье встал.
    Как покончили с Колчаком, домой воротился, и тот же порядок у
нас повелся: в деревенские дела не вникал, все на приисках да на
приисках. Как колхозы стали строить, мы с Марьюшкой и оказались ни при
чем. Не браковали меня, конечно, потому хозяйство трудовое, безлошадное,
и сам на войне добровольцем был. Звали даже, да как пойдешь, коли ты не
плотник, не каменщик, не чеботарь, не шорник, а из всех сельских работ
одно знаешь - косить да стога метать. Марьюшка больше понавыкла. Она и
телят растила, и за птицей ходила, и капусту выращивала хорошую. Такую
работницу с радостью бы приняли, да разве она без меня пойдет?
    Сперва в колхозе-то здешнем немало сумятицы было. Кулаки всякую
пакость подстраивали. Ко мне даже один подбегал с разговором, да я этих
благодетелей с малых лет понял. Так на него цыкнул, что больше ни один
из таких ко мне не сунулся. Потом, как кулаков выселили, дело пошло
гораздо лучше. Все наши ребята, конечно, с первых лет в колхоз
записались. Меньшак-то - он успел подучиться маленько - полеводом стал;
большак - он у меня в гражданскую войну кавалеристом был, - так его
конным двором ведать определили; средний при машинах находился, потому
он раньше в кузнице работал; обе дочери тоже при деле. Только мы со
старухой, как две галки на прясле в непогожий день осенью: самим обидно,
и со стороны на нас глядеть тоскливо.
    Тут вот старуха и принялась точить меня. Ребята тоже
уговаривали. Особо меньшак Петруха старался:
    - Брось ты, тятя, своими камешками заниматься! Узенькое это
дело, мелкое, когда и вовсе напустую сходит.
    - Как, - говорю, - так?
    - Очень, - отвечает, - просто. Много ли народа твой камешек
увидят? Да и всяк ли разберет, что тут-красота есть? Вот и выходит, по
узкой тропочке твой камешек идет. Мало кому радость приносит. А напустую
чаще выходит. Один понимающий найдет - полюбуется, другой понимающий
огранит - тоже полюбуется, а достанется тот камешек дураку, которому ни
до чего нет дела, лишь бы блестело. Крашеную бумажку подложить под
стекло - ему и то ладно.
    - Это, - соглашаюсь, - бывает, да не в том сила, и камень сам
меня тянет.
    Объясняю ему, а он по-своему разумеет:
    - Этак же струя из сортировки бежит. Чем она гуще да зерно
полнее, тем краше. Глядел бы, не отошел!
    Втолковываю ему, что в нашем деле главное - особина камня. В
одном синего больше, в другом - красного, третий желтит сильнее, а
разница есть. От одной щетки отломи, и то, на привычный глаз, отличить
можно.
    - Если приглядеться, - отвечает Петруха, - и в зерне это
найдешь. Одно в одно никогда не сойдется. На том и сортовое дело
поставлено. А если тебе уж так полюбилось на сине-алое с желтым
смотреть, так и это найдем.
    - Где, - говорю, - такое в вашем колхозном деле?
    - А вот недавно посылали меня на Красноуфимскую семенную станцию
за клевером. Видел я там, как из-под "кускуты" - машина такая есть -
сине-алая струйка бежала. Куда твоему аметисту! Ох, только и клевер у
них! По нашим местам таких семян добиться не могут. У нас больше бурые с
краснинкой семечки выходят, а у них синего много. Потому и называется -
красноуфимский фиолетовый. Из сортов сорт! На всю страну славится.
    Тут и начал Петруха про клевер рассказывать. Любил он про это
говорить. Ну, грамотный, слова подбирать научился, послушать любо, да и
от души сказывал про свое живое. В конце похвалился:
    - Будут и у нас аметистовые семена! Тогда и увидишь, лучше или
хуже живая семенная струя против твоего сине-алого камешка.
    Потом спохватился:
    - Постой! Мне ведь опять скоро ехать на семенную. Поедем со
мной. Поглядишь.
    И что ты думаешь? Съездил ведь я, видел эту самую "кускуту".
Машина как машина. Сита да валики. Умно придумано, чтоб куколь и другие
сорняки отгонять. Да не в этом дело. Не приучен я в машинах разбираться.
А вот как пошла по корытцу сине-алая с желтинкой струя, тут уж я глаз
оторвать не мог. Вроде самого лучшего камня, да еще в таких переливах,
каких мне видать не приводилось.
    Ну, а кончилось это тем, что нас со старухой приняли в колхоз.
Не на отшибе от людей теперь живем, а специальность моя называется -
клеверное семеноводство.
    Добился-таки я фиолетовых-то семян! Мы ведь, горщики,
приметливы. Без этого нам нельзя. А клевер что? Та же кашка. В наших
местах по-дикому растет, и белая и красная. Бывало, на передышке лежишь
на травке, разомнешь у поспелого цветка головку и видишь, что семена
разные: одни полнее, другие потощее. Начинаешь разбирать, почему такое?
Еще сломишь одну-две головки с других кустов. Оно и видно станет: на
котором кусте головок меньше, там и семена полнее. Вот я и стал потом,
как в колхозе к этому делу подошел, лишние головки обрывать. Сперва,
понятно, на малом месте, на одной грядке. Вижу: хорошо пошло,
расширяться с этим стал, а тут и отборные вручную семена сказываться
начали. Теперь у нас как клеверная струя при очистке бежит -
залюбуешься. Нарочно люди приходят, чтоб на нее поглядеть. Про меня и
говорить нечего. Как маленький, жду этих дней. А ведь дело-то какое!
    На-днях вон новый полевод - наш-то Петруха погиб на войне с
проклятыми фашистами - вычитывал на собрании, что к концу пятилетки по
нашей стране под укос должно пойти что-то свыше двадцати миллионов
гектаров многолетних трав. Подумай, сколько семян потребуется. А ведь
клеверок - он всем травам трава. Не только сверху богатство дает, а
больше того в земле накопляет. Семечко дорогое! А наше и того дороже,
потому не бурое, не красник, а сине-алое, аметистовое.
    Вот и выходит, что я при аметистовом деле остался, только теперь
моя старуха не ворчит, а похваливает:
    - В самую точку, Иванушка, придумал! Это и Петрухе нашему
память, как он всегда о клевере хлопотал, да и дело самой широкой руки.
Не чета твоим камешкам!
    Это она, конечно, зря про камешки-то судит. Не понимает, старая,
да и Петрухе покойному не умел я втолковать, что камень никогда себя не
потеряет и сила тут не в одной красоте. Война вон, сказывают, показала,
что даже каменные отходы, которые в огранку не брали, на большое дело
пригодились. Ну, я об этом помалкиваю. Не ворошу старого. В одном
старуха права - уж очень это широкое дело и вглубь далеко идет. Прямо
сказать, землю молодит. И глазам утешно на живую аметистовую струю
поглядеть. Будто все аметисты, какие добыл за свою жизнь, перед тобой
проходят, да и те видишь, какие в горах остались.
    Опубликован в газете "Уральский рабочий", I мая 1947 года, а также в
журнале "Огонек", э 30, 1947 г. Единственный сказ в творчества П. Бажова,
в котором писатель обращается к материалу не горнозаводской, а колхозной
жизни.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 20.09.2002 14:33