П.П.Бажов
ТАЮТКИНО ЗЕРКАЛЬЦЕ
Был еще на руднике такой случай.
В одном забое пошла руда со шлифом. Отобьют кусок, а у него, глядишь,
какой-нибудь уголышек гладехонек. Как зеркало блестит, глядись в него -
кому любо.
Ну, рудобоям не до забавы. Всяк от стариков слыхал, что это примета
вовсе худая.
- Пойдет такое - берегись! Это Хозяйка горы зеркало расколотила.
Сердится. Без обвалу дело не пройдет.
Люди, понятно, и сторожатся, кто как может, а начальство в перву
голову. Рудничный смотритель как услышал про эту штуку, сразу в ту сторону и
ходить перестал, а своему подручному надзирателю наказывает:
- Распорядись подпереть проход двойным перекладом из лежаков да вели
очистить до надежного потолка забой. Тогда сам погляжу.
Надзирателем на ту пору пришелся Ераско Поспешай. Егозливый такой
старичонко. На глазах у начальства всегда рысью бегал. Чуть ему скажут, со
всех ног кинется и бестолку народ полошит, как на пожар.
- Поспешай, робятушки, поспешай! Руднично дело тихого ходу не любит.
Одна нога здесь, другая нога - там. За суматошливость-то его Поспешаем и
прозвали. Только в этом деле и у Поспешая ноги заболели. В глазах свету не
стало, норовит чужими поглядеть. Подзывает бергала-плотника, да и говорит:
- Сбегай-ко, Иван, огляди хорошенько да смекни, сколько бревен
подтаскивать, и начинайте благословясь. Руднично дело, сам знаешь, мешкоты
не любит, а у меня, как на грех, в боку колотье поднялось и поясница
отнялась. Еле живой стою. К погоде, видно. Так вы уж без меня постарайтесь!
Чтоб завтра к вечеру готово было!
Бергалу податься некуда - пошел, а тоже не торопится. Сколь ведь в
руднике ни тошно, а в могилу до своего часу все же никому неохота. Ераско
даже пригрозил:
- Поспешай, братец, поспешай! Не оглядывайся! Ленивых-то, сам знаешь, у
нас хорошо на пожарной бодрят. Видал, поди?
Он - этот Ераско Поспешай - лисьей повадки человечишко. Говорил
сладенько, а на деле самый зловредный был. Никто больше его народу под плети
не подводил. Боялись его.
На другой день к вечеру поставили переклады. Крепь надежная, что
говорить, только ведь гора! Бревном не удержишь, коли она осадку дает.
Жамкнет, так стояки-бревна, как лучинки, хрустнут, и лежакам не вытерпеть: в
блин их сдавит. Бывалое дело.
Ераско Поспешай все же осмелел маленько. Хоть пристанывает и на колотье
в боку жалуется, а у перекладов ходит и забой оглядел.. Видит - дело тут
прямо смертное, плетями в тот забой не всякого загонишь. Вот Ераско и
перебирает про себя, кого бы на это дело нарядить.
Под рукой у Ераска много народу ходило, только смирнее Гани Зари не
было. На диво безответный мужик выдался. То ли его смолоду заколотили, то ли
такой уродился, - никогда поперек слова не молвит. А как у него семейная
беда приключилась, он и вовсе слова потерял. У Гани, видишь, жена зимним
делом на пруду рубахи полоскала, да и соскользнула под лед. Вытащить ее
вытащили и отводились, да, видно, застудились и к весне свечкой стаяла.
Оставила Гане сына да дочку. Как говорится, красных деток на черное житье.
Сынишко не зажился на свете, вскорости за матерью в землю ушел, а
девчоночка ничего, - востроглазенькая да здоровенькая, Таюткой звали. Годов
четырех она от матери осталась, а в своей ровне уж на примете была, - на
всякие игры первая выдумщица. Не раз и доставалось ей за это. Поссорятся
девчонки на игре, разревутся, да и бегут к матерям жаловаться.
- Это все Тайка Заря придумала!
Матери, известно, своих всегда пожалеют да приголубят, а Таютке грозят:
- Ах она, вострошарая! Поймаем вот ее да вицей! Еще отцу скажем! Узнает
тогда, в котором месте заря с зарей сходится. Узнает!
Таютка, понятно, отца не боялась. Чуяла, поди-ко, что она ему, как
порошинка в глазу, - только об ней и думал. Придет с рудника домой, одна
ему услада - на забавницу свою полюбоваться да послушать, как она лепечет о
том, о другом. А у Таютки повадки не было, чтобы на обиды свои жаловаться,
о веселом больше помнила.
Ганя с покойной женой дружно жил, жениться второй раз ему неохота, а
надо. Без женщины в доме с малым ребенком, конечно, трудно. Иной раз Ганя и
надумает- беспременно женюсь, а как послушает Таютку, так и мысли врозь.
- Вот она у меня какая забавуха растет, а мачеха придет - все веселье
погасит.
Так без жены и маялся. Хлеб стряпать соседям отдавал и варево, какое
случалось, в тех же печах ставили. Пойдет на работу, непременно соседским
старухам накажет:
- Доглядите вы, сделайте милость, за моей-то.
Те понятно:
- Ладно, ладно. Не беспокойся!
Уйдет на рудник, а они и не подумают. У всякой ведь дела хоть отбавляй.
За своими внучатами доглядеть не успевают, про чужую и подавно не вспомнят.
Хуже всего зимой приходилось. Избушка, видишь, худенькая, теплуху
подтапливать надо. Не малой же девчонке это дело доверить. Старухи во-время
не заглянут. Таютка и мерзнет до вечера, пока отец с рудника не придет да
печь не натопит. Вот Ганя и придумал:
- Стану брать Таютку с собой. В шахте у нас тепло. И на глазах будет.
Хоть сухой кусок, да вовремя съест.
Так и стал делать. А чтобы от начальства привязки не было, что,
дескать, женскому полу в шахту спускаться нельзя, он стал обряжать Таютку
парнишком. Наденет на нее братнюю одежонку, да и ведет с собой. Рудобои,
которые по суседству жили, знали, понятно, что у Гани не парнишко, а
девчонка, да им- то что. Видят, - по горькой нужде мужик с собой ребенка в
рудник, таскает, жалеют его и Таютку позабавить стараются. Известно,
ребенок! Всякому охота, чтоб ему повеселее было. Берегут ее в шахте,
потешают, кто как умеет. То на порожней тачке подвезут, то камешков
узорчатых подкинут. Кто опять ухватит на руки, подымет выше головы, да и
наговаривает:
- Ну-ко, снизу погляжу, сколь Натал Гаврилыч руды себе в нос набил. Не
пора ли каелкой выворачивать?
Подшучивали, значит. И прозвище ей дали - Натал Гаврилыч. Как увидят,
сейчас разговор:
- А, Натал Гаврилыч!
- Как житьишком, Натал Гаврилыч?
- Отцу пособлять пришел, Натал Гаврилыч? Дело, друг, дело. Давно пора,
а то где же ему одному управиться.
Не каждый, конечно, раз таскал Ганя Таютку с собой, а все-таки
частенько. Она и сама к тому привыкла, чуть не всех рудобоев, с которыми
отцу приходилось близко стоять, знала. Вот на этого-то Ганю Ераско и
нацелился. С вечера говорит ему ласковенько:
- Ты, Ганя, утре ступай-ко к новым перекладам. Очисти там забой до
надежного потолка!
Ганя и тут отговариваться не стал, а как пошел домой, заподумывал, что
с Таюткой будет, коли гора его не пощадит.
Пришел домой, - у Таютки нос от реву припух, ручонки расцарапаны, под
глазом синяк и платьишко все порвано. Кто-то, видно, пообидел. Про обиду
свою Таютка все-таки сказывать не стала, а только сразу запросилась:
- Возьми меня, тятя, завтра на рудник с собой. У Гани руки задрожали, а
сам подумал:
"Верно, не лучше ли ее с собой взять. Какое ее житье, коли живым не
выйду!" Прибрал он свою девчушку, сходил к соседям за похлебкой, поужинал, и
Таютка сейчас же свернулась на скамеечке, а сама наказывает:
- Тятя, смотри, не забудь меня разбудить! С тобой пойду.
Уснула Таютка, а отцу, конечно, не до этого. До свету просидел, всю
свою жизнь в голове перевел, в конце концов решил:
- Возьму! Коли погибнуть доведется, так вместе.
Утром разбудил Таютку, обрядил ее по обычаю парнишком, поели маленько и
пошли на рудник. Только видит Таютка, что-то не так: знакомые дяденьки как
незнакомые стали. На кого она поглядит, тот и глаза отведет, будто не видит.
И Натал Гаврилычем никто ее не зовет. Как осердились все. Один рудобой
заворчал на Ганю:
- Ты бы, Гаврило, этого не выдумывал - ребенка с собой таскать. Неровен
час, - какой случай выйдет.
Потом парень-одиночка подошел. Сам сбычился, в землю глядит и говорит
тихонько:
- Давай, дядя Гаврило, поменяемся. Ты с Таюткой на мое место ступай, а
я на твое.
Тут другие зашумели:
- Чего там! По жеребьевке надо! Давай Поспешая! Пущай жеребьевку
делает, коли такое дело!
Только Поспешая нет и нет. Рассылка от него прибежал: велел, дескать,
спускаться, его не дожидаючись. Хворь приключилась, с постели подняться не
может.
Хотели без Поспешая жеребьевку провести, да один старичок ввязался. Он
- этот старичонко - на доброй славе ходил. Бывальцем считали и всегда по
отчеству звали, только как он низенького росту был, так маленько с шуткой -
Полукарпыч.
Этот Полукарпыч мысли и повернул.
- Постойте-ко, - говорит, - постойте! Что зря горячиться! Может, Ганя
умнее нашего придумал. Хозяйка горы наверняка его с дитей-то помилует.
Податная на это, - будьте покойны! Гляди, еще девчонку к себе в гости
сводит.
Помяните мое слово.
Этим разговором Полукарпыч и погасил у людей стыд. Всяк подумал: "на
что лучше, коли без меня обойдется", и стали поскорее расходиться по своим
местам.
Таютка не поняла, конечно, о чем спор был, а про Хозяйку приметила. И
то ей диво, что в шахте все по-другому стало. Раньше, случалось, всегда на
людях была, кругом огоньки мелькали, и людей видно. Кто руду бьет, кто
нагребает, кто на тачках возит. А на этот раз все куда-то разошлись, а они с
отцом по пустому месту вдвоем шагают, да еще Полукарпыч увязался за ними же.
- Мне, - говорит, - в той же стороне работа, провожу до места.
Шли-шли, Таютке тоскливо стало, она и давай спрашивать отца:
- Тятя, мы куда пошли? К Хозяйке в гости?
Гаврило вздохнул и говорит:
- Как придется. Может, и попадем.
Таютка опять:
- Она далеко живет?
Гаврило, конечно, молчит, не знает, что сказать, а Полукарпыч и
говорит:
- В горе-то у ней во всяком месте дверки есть, да только нам не видно.
- А она сердитая? - спрашивает опять Таютка, а Полукарпыч и давай тут
насказывать про Хозяйку, ровно он ей родня либо свойственник. И такая, и
сякая, немазаная-сухая. Платье зеленое, коса черная, в одной руке каелка
махонькая, в другой цветок. И горит этот цветок, как хорошая охапка смолья,
а дыму нет. Кто Хозяйке поглянется, тому она этот цветок и отдаст, а у самой
сейчас же в руке другой появится.
Таютке это любопытно. Она и говорит:
- Вот бы мне такой цветочек!
Старичонко и на это согласен:
- А что ты думаешь? Может, и отдаст, коли пугаться да реветь не будешь.
Очень даже просто.
Так и заговорил ребенка. Таютка только о том и думает, как бы поскорее
Хозяйку поглядеть да цветочек получить. Говорит старику-то:
- Дедо, я ни за что, ну вот, ни за что не испугаюсь и реветь не буду.
Вот пришли к новым перекладам. Верно, крепь надежная поставлена, и
смолье тут наготовлено. Ганя со стариком занялись смолье разжигать. Дело,
видишь, такое - осветиться хорошенько надо, одних блендочек мало, а огонь
развести в таком месте тоже без оглядки нельзя.
Пока они тут место подходящее для огнища устроили да с разжогом
возились, Таютка стоит да оглядывает кругом, нет ли тут дверки, чтоб к
Хозяйке горы в гости пойти.
Глазенки, известно, молодые, вострые. Таютка и углядела ими - в одном
месте, невысоко от земли, вроде ямки кругленькой, а в ямке что-то блестит.
Таютка, не того слова, подобралась к тому месту, да и поглядела в ямку, а
ничего нет. Тогда она давай пальчишком щупать.
Чует - гладко, а края отстают, как старая замазка. Таютка и давай то
место расколупывать, дескать, пошире ямку сделаю. Живо очистила место с
банное окошечко да тут и заревела во всю голову:
- Тятя, дедо! Большой парень из горы царапается!
Гаврило со стариком подбежали, видят - как зеркало в породу вдавлено,
шатром глядит и до того человека большим кажет, что и признать нельзя.
Сперва-то они и сами испугались, потом поняли, и старик стал над
Таюткой подсмеиваться:
- Наш Натал Гаврилыч себя не признал! Гляди-ко, - я нисколь не боюсь
того вон старика, даром что он такой большой. Что хошь заставлю его сделать.
Потяну за нос - он себя потянет, дерну за бороду - он тоже. Гляди: я высунул
язык, и он свой ротище раззявил и язык выкатил! Как бревно!
Таютка поглядела из-за дедушкина плеча. Точно - это он и есть, только
сильно большой. Забавно ей показалось, как дедушка дразнится. Сама вперед
высунулась и тоже давай всяки штуки строить.
Скоро ей охота стала на свои ноги посмотреть, пониже, значит, зеркало
спустить. Она и начала с нижнего конца руду отколупывать. Отец с
Полукарпычем глядят - руда под таюткиными ручонками так книзу и поползла,
мелкими камешками под ноги сыплется. Испугались: думали - обвал. Ганя
подхватил Таютку на руки, отбежал подальше, да и говорит:
- Посиди тут. Мы с дедушкой место очистим. Тогда тебя позовем. Без
зову, смотри, не ходи - осержусь!
Таютке горько показалось, что не дали перед зеркалом позабавиться.
Накуксилась маленько, губенки надула, а не заревела. Знала, поди-ко, что
большим на работе мешать нельзя. Сидит, нахохлилась да от скуки перебирает
камешки, какие под руку пришлись. Тут и попался ей один занятный. Величиной
с ладошку. Исподка у него руда-рудой, а повернешь - там вроде маленькой
чашечки, либо блюдца. Гладко-гладко выкатано и блестит, а на закрайках как
листочки прилипли. А пуще того занятно, что из этой чашечки на Таютку тот же
большой парень глядит. Таютка и занялась этой игрушкой.
А тем временем отец со стариком в забое старались. Сперва-то
сторожились, а потом на-машок у них работа пошла. Подведут каелки от
гладкого места, да и отворачивают породу, а она сыплется мелким куском.
Верхушка только потруднее пришлась... Высоко, да и боязно, как бы порода
большими кусками не посыпалась. Старик велел Гане у забоя стоять, чтоб
Таютка на ту пору не подошла, а сам взмостился на чурбаках и живой рукой
верх очистил. И вышло у них в забое, как большая чаша внаклон поставлена, а
кругом порода узором легла и до того крепкая, что каелка ее не берет.
Старик, для верности, и по самой чаше не раз каелкой стукал. Сперва по
низу да с оглядкой, а потом начал базгать со всего плеча да еще
приговаривает:
- Дай-ка хвачу по носу старика - пусть на меня не замахивается!
Хлестал-хлестал, чаша гудит, как литая медь, а от каелки даже малой
чатинки не остается. Тут оба уверились - крепко. Побежал отец за Таюткой.
Она пришла, поглядела и говорит:
- У меня такое есть! - и показывает свой камешок. Большие видят, -
верно, на камешке чаша и весь ободок из точки в точку. Ну, все как есть -
только маленькое. Старик тут и говорит:
- Это, Таютка, тебе Хозяйка горы, может, на забаву, а может, и на
счастье дала.
- Нет, дедо, я сама нашла.
Гаврило тоже посомневался:
- Мало ли какой случай бывает.
На спор у них дело пошло. Стали в том месте, где Таютка сидела, все
камешки перебирать. Даже сходства не обозначилось. Тогда старик и говорит:
- Вот видите, какой камешок! Другого такого в жизнь не найти! Береги
его, Таютка, и никому не показывай, а то узнает начальство - отберут.
Таютка от таких слов голосом закричала:
- Не отдам! Никому не отдам!
А сама поскорее камешок за пазуху и ручонкой прижала, - дескать, так-то
надежнее. К вечеру по руднику слух прошел:
- Обошлось у Гани по-хорошему. Вдвоем с Полукарпычем они гору руды
набили да еще зеркало вырыли. Цельное, без единой чатинки, и ободок
узорчатый.
Всякому, конечно, любопытно. Как к подъему объявили, народ и кинулся
сперва поглядеть. Прибежали, видят - верно, над забоем зеркало наклонилось,
и кругом из породы явственно рама обозначилась, как руками высечена. Зеркало
не доской, а чашей: в середине поглубже, а по краям на-нет сошло. Кто
поближе подойдет, тот и шарахнется сперва, а потом засмеется. Зеркало-то,
видишь, человека вовсе несообразно кажет. Нос с большой бугор, волос на
усах, как дрова разбросали. Даже глядеть страшно, и смешно тоже. Народу тут
и набилось густо. Старики, понятно, оговаривают: не до смеху, дескать, тут,
дело вовсе сурьезное. А молодых разве угомонишь, коли на них смех напал. Шум
подняли, друг над дружкой подшучивают. Таютку кто-то подтащил к самому
зеркалу, да и кричит:
- Это вот тот большой парень зеркало открыл!
Другие отзываются:
- И впрямь так! Не будь Таютки, не смеяться бы тут. Таюткино зеркало и
есть!
А Таютка помалкивает да ручонкой крепче свое маленькое зеркальце
прижимает. Ераско Поспешай, конечно, тоже услышал про этот случай - сразу
выздоровел, спустился в шахту и пошел к ганиному забою. Вперед шел, так еще
про хворь помнил, а как оглядел место да увидел, что народ не боится, сразу
рысью забегал и закричал своим обычаем:
- Поспешай, ребятушки, к подъему! Не до ночи вас ждать! Руднично дело
мешкоты не любит. Эка невидаль - гладкое место в забое пришлось!
А сам, по собачьему положению, другое смекает:
- Рудничному смотрителю не скажу, а побегу к приказчику. Обскажу ему,
как моим распорядком в забое такую диковину отрыли. Тогда мне, а не
смотрителю награда будет.
Прибежал к приказчику, а смотритель уж там сидит да еще над Ераском
насмехается:
- Вон что! Выздоровел, Ерастушко! А я думал, тебе и не поглядеть, какую
штуку без тебя на руднике откопали.
Ераско завертелся: дескать, за этим и бежал, чтоб тебе сказать. А
смотритель, знай, подзуживает:
- Худые, гляжу, у тебя ноги стали. За всяким делом самому глядеть
доводится.
Ераску с горя не лук же тереть. Он думал-думал и придумал:
"Напишу-ко я грамотку заграничной барыне. Тогда еще поглядим, куда дело
повернется".
Ну, и написал. Так, мол, и так, стараньем надзирателя такого-то отрыли
в руднике диковинное зеркало. Не иначе самой Хозяйки горы. Не желаете ли
поглядеть?
Ераско это с хитростью подвел. Он так понял. Приказчик непременно
барину о таком случае доведет, только это ни к чему будет. Барин на ту пору
из таких случился, что ни до чего ему дела не было, одно требовал - давай
денег больше! А жена у этого барина из заграничных земель была. У бар,
известно, заведено было по всяким заграницам таскаться. Сысертский барин это
же придумал:
"Чем, дескать, я хуже других заводчиков. Поеду - людей посмотрю, себя
покажу".
Ну, поездил у теплых морей, поразбросал рублей и домой его потянуло.
Только дорога-то шла через немецки земли, а там, видишь, на это дело, чтоб
к чужим деньгам подобраться, нашлись больно смекалистые.
Видят - барин ума малого, а деньгами ворочает большими, они и давай его
обхаживать. Вызнали, что он холостой, и пристроились на живца ловить.
Подставили, значит, ему немку посытее да повиднее, - из таких все ж таки,
коих свои немецкие женихи браковали, и вперебой стали ту немку нахваливать:
- Вот невеста, так невеста! По всем землям объезди, такой не сыщешь.
Домой привезешь, у соседей в глазах зарябит.
Барин всю эту подлость за правду принял, взял да и женился на той
немке. И то ему лестно показалось, что невеста перед свадьбой только о том и
говорила, как будет ей хорошо на новом месте жить. Ну, а как обзаконились да
подписал барин бумажки, какие ему подсунули, так и поворот этому
разговору. Молодая жена сразу объявила:
- Неохота мне что-то, мил любезный друг, на край света забираться. Тут
привычнее, да и тебе для здоровья полезно.
Барин, понятно, закипятился:
- Как так? Почему до свадьбы другое говорила? Где твоя совесть?
А немка, знай, посмеивается.
- По нашим, - говорит, - обычаям невесте совести не полагается. С
совестью- то век в девках просидишь, а это невесело.
Барин горячится, корит жену всякими словами, а ей хоть бы что. Свое
твердит:
- Надо было перед свадьбой уговор подписать, а теперь и разговаривать
не к чему. Коли тебе надобно, поезжай в свои места один. Сколь хочешь там
живи, хоть и вовсе сюда не ворочайся, скучать не стану. Мне бы только деньги
посылал вовремя. А не будешь посылать - судом взыщу, потому - законом
обязан ты жену содержать, да и подпись твоя на это у меня имеется.
Что делать? Одному домой ехать барин поопасался: насмех, дескать,
поднимут, - он и остался в немецкой земле. Долгонько там жил, всю заводскую
выручку немцам просаживал. Потом, видно, начетисто показалось али другая
какая причина вышла, привез-таки свою немку в Сысерть и говорит:
- Сиди тут.
Ну, ей тоскливо, она и вытворяла, что только удумает. На Азов-горе вон
теперь дом с вышкой стоит, а до него там, сказывают, и не разберешь что
было нагорожено: не то монастырь, не то мельница. И называлась эта строянка
Раззор. Этот Раззор при той заграничной барыне и поставлен был. Приедет
будто туда с целой оравой, да и гарцуют недели две. Народу от этой барской
гулянки не сладко приходилось. То овечек да телят затравят, то кострами
палы по лесу пустят. Им забава, а народу маята. За счастье считали, коли в
какое лето барыня в наши края не приедет.
Ераску, понятно, до этого дела нет, ему бы свею выгоду не упустить, он
и послал грамотку с нарочным. И не ошибся, подлая душа. На другой же день на
семи ли, восьми тройках приехала барыня со своей оравой и первым делом
потребовала к себе Ераска.
- Показывай, какое зеркало нашел!
Приказчик, смотритель и другое начальство прибежали. Узнали дело,
отговаривают: никак невозможно женщине в шахту. Только сговорить не могут.
Заладила свое:
- Пойду и пойду!
Тут еще баринок из заграничных бодрится. При ней был. За брата или там
за какую родню выдавала и завсегда с собой возила. Этот с грехом пополам
балакает:
- Мы, дескать, с ней в заграничной шахте бывали, а это что! - Делать
нечего, стали их спускать. Начальство все в беспокойстве, один Ераско
радуется, рысит перед барыней, в две блендочки ей светит. Довел-таки до
места. Оглядела барыня зеркало. Тоже посмеялась с заграничным баринком,
какими оно людей показывает, потом барыня и говорит Ераску:
- Ты мне это зеркало целиком вырежь да в Раззор доставь!
Ераско давай ей втолковывать, что сделать это никак нельзя, а барыня
свое:
- Хочу, чтоб это зеркало у меня стояло, потому как я хозяйка этой горы!
Только проговорила, вдруг из зеркала рудой плюнуло. Барыня завизжала и
без памяти повалилась.
Суматоха поднялась. Начальство подхватило барыню да поскорее к выходу.
Один Ераско в забое остался. Его, видишь, тем плевком с ног сбило и до
половины мелкой рудой засыпало. Вытащить его вытащили, да только ноги ему
по- настоящему отшибло, больше не поспешал и народ зря не полошил.
Заграничная барыня жива осталась, только с той поры все дураков рожала.
И не то что недоумков каких, а полных дураков, кои ложку в ухо несут и никак
их ничему не научишь.
Заграничному баринку, который хвалился: мы да мы, самый наконешничок
носу сшибло. Как ножом срезало, ноздри на волю глядеть стали - не задавайся,
не мыкай до времени!
А зеркала в горе не стало: все осыпалось.
Зато у Таютки зеркальце сохранилось. Большого счастья оно не принесло,
а все-таки свою жизнь она не хуже других прожила. Зеркальце-то, сказывают,
своей внучке передала. И сейчас будто оно хранится, только неизвестно - у
кого.
Собрание сочинений в трех томах. Том первый
Сказ "Медной горы Хозяйка" положил начало целой группе произведений,
объединяемых образом Малахитницы. В эту группу, кроме указанного сказа,
входят еще девять произведений, в том числе; "Приказчиковы подошвы" (1936),
"Сочневы камешки" (1937), "Малахитовая шкатулка" (1938), "Каменный цветок"
(1938), "Горный мастер" (1939), "Две ящерки" (1939), "Хрупкая веточка"
(1940), "Травяная западенка" (1940), "Таюткино зеркальце" (1941).
Впервые напечатан в газете "Уральский рабочий" 30 марта 1941 г. П.
Бажов неоднократно подчеркивал необходимость кропотливой и тщательной
работы над языком сказов: "Вот в сказе "Таюткино зеркальце" надо сказать
било о надежной крепи. Старый технический словарь и другие словари
подсказывают "крепь". Хорошее народное слово. Но это первое слово. Надо
искать. Сколько русских слов перебрал! И нашлось - "переклад", надежная
крепь- "крепить двойным перекладом". Это сраэу почувствуется. С
удовольствием поставил- "укрепить двойным перекладом". Горжусь: нашел. Эту
простоту, естественность языка, очень трудно найти". (Из архива П. Бажова).
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.09.2002 13:40