С.Бардин. 
                                  Лемма
   -----------------------------------------------------------------------
   "Знание - сила", 1984, N 2.
    & spellcheck by HarryFan, 31 July 2000
   -----------------------------------------------------------------------
   Отчаянная народовольческая надпись Беглая-прадеда - "Бога  нет!"  -  на
обороте черной иконной доски покоится ныне на почетном  месте  в  кабинете
правнука. В минуту  высшего  подъема  духа  Беглай-отец,  уложив  скромную
кривую экспериментальных точек на еще более скромные предсказания  теории,
в 1954 году, зимой, начертал: "Есть ты!" Ибо той кривой он заложил  основы
будущего своего профессорского благополучия и процветания.
   Однако получившаяся в итоге двойная надпись могла быть тогда  прочитана
недоброжелателем  как  обращение  к  богу  и  даже  как  молитва.  Оттого,
наверное, доска с противоречивой надписью была мудро задвинута бабушкой на
чердак,  а  юный  Беглай-отец   счастливо   облегчился   диссертацией   на
астрономическую тему.
   Через годы моложавый, но уже остепененный и успокоенный в науке  доктор
Беглай-сын (кибернетика, теория  передачи  информации)  нашел  на  чердаке
старой дедовской дачи темную доску  и  обрадовался:  было  время  великого
поиска икон, подсвечников и ампирных кресел с позолотой. Перевернув ее, он
умилился, обнаруживши надпись, которая в свете новых  свободных  дискуссий
приобрела  новый  же  смысл,  перекликающийся  с  высказываниями  Пико  де
Мирандолы, Франсуа Мари Аруэ Вольтера и Николая Лохова: "Бога нет  -  есть
ты!" Он водрузил доску в кабинете на  даче,  на  книжной  полке  рядом  со
старой статуэткой, изображавшей Шаляпина в костюме и  гриме,  исполняющего
известные куплеты из "Фауста" Гуно.
   Был солнечный и ветреный день, обычный для июля  в  Подмосковье.  Семья
Беглаев,  представленная  только  старшими  членами,  кончала  завтрак  на
веранде. Вставать не хотелось; летняя  дачная  лень  задерживала  всех  за
столом.  На  клеенке  вперемешку  стояла  разнокалиберная  дачная  посуда,
сковорода  с  подъеденной  яичницей,  сыр,   остатки   сливочно-клубничных
пиршеств.
   Сквозь верхний  цветной  ряд  стекол  на  веранду  падали  разноцветные
квадраты теней, и сахарница с сахаром становились красными, а руки дорогой
тещи  профессора,  Ираиды  Антоновны,  были  левая  зеленой,  а  правая  -
коричневой, что не противоречило представлениям профессора об уважаемой им
старухе.
   Приятные размышления  прервал  какой-то  слабый  вскрик  из-за  забора,
что-то вроде: "...здесь живут?.. Беглай?", заглушаемый скрипом деревьев  и
шумом ветра в вышине.
   Теша вздрогнула. Руки ее  пришли  в  движение,  начав  быстро  собирать
посуду со стола, и сделались синими.
   - Боже мой, проходной двор! - сказала она.
   - В воскресенье! - простонала шепотом жена профессора.
   Профессор же вскочил и стал сквозь стекла веранды  показывать  забавную
пантомиму гостеприимства: округло  жестикулировал,  приседал  и  помахивал
головой. Потом он погрозил пальцем в сторону калитки и  пошел  с  веранды,
высовываясь поверх кустов сирени и  силясь  разглядеть  гостя.  Забор  был
высок  и  обновлен  еще  Беглаем-дедом  в  пору  моды  на   монументальные
ограждения.
   - Вы ко мне? - крикнул профессор забору вполне доброжелательным  бабьим
голосом.  Гость  же  проворно  дергал  запертую  калитку,  а   Беглай   от
поспешности никак не мог отпереть ее. И наконец открыл, и пришедший  почти
впал на территорию дачи, а жена и теща  с  веранды  зорко  вглядывались  в
нового гостя.
   Посетитель был нестар, полноват, обшлага его полосатеньких брюк покрыты
слоем  свежей  грязи.  Ночью  над  поселком  прошел   дождик.   Профессор,
наглядевшийся вдосталь - в качестве председателя Комиссии  по  Контакту  с
Внеземными Цивилизациями - на всякого рода сумасшедших, смущен визитом  не
был.
   - Вы ко мне? - спросил он снова и отступил.
   Посетитель быстренько кивнул. Было видно, что он близорук, но очков  не
носит, и оттого именно казалось, что он в очках. Сощурившись на Беглая, он
вынул  из  кожаной  папки  свежий  научно-популярный  журнал  с  портретом
профессора, сличил и удовлетворенно кивнул, теперь уже сам себе.
   "Кажется, ненормальный, - подумал профессор. - Но неопасен".
   "Пришелец"! - подумала жена.
   - Еще один! - громко сказала теща.
   - Я по  поводу  своей  работы,  -  сказал  посетитель.  -  По  проблеме
Контакта. Я из Института информации, научный сотрудник.
   "Определенно нормален", - подумал профессор.
   "Останется обедать", - подумала жена.
   Теща крикнула:
   - На обед суп с клецками и рыба. Вы едите  рыбу?  Молодой  человек,  вы
едите рыбу или нет?
   Беглай от тещи отмахнулся, и она слегка, по-утреннему обиделась.
   - Это ваша теща? - спросил пришедший.  -  Я  отсюда  не  вижу.  Кстати,
зовите меня Ковалев.
   Беглай машинально почесал нос и сказал:
   - Иван Петрович Беглай. Да, теща. Прошу ко мне.
   И он двинулся впереди своего гостя. На веранде гость  приостановился  и
громко сказал:
   - Здравствуйте! - Потом прибавил: - Любую, кроме хека; если можно, то с
жареным луком.
   - Какой хек! - сказала теща надменно. - Лидусь, у нас остался лук?
   Поднимаясь по лестнице, профессор Иван Петрович Беглай,  специалист  по
передаче, переводу и Контакту,  размышлял  о  том,  почему  у  посторонних
контакт с его тещей лучше, чем у него. "Потому, что нам нечего  передавать
друг другу. Мы уже все передали в давних  послеобеденных  скандалах".  Эта
мысль успокоила его. Он распахнул дверь в кабинет.
   Контактом начали заниматься давно. Еще до того, как регулярные  сигналы
от  пульсара  Лисички  приняли  за  осмысленное  послание,  кто-то  первый
задумался о формах Контакта. Каким он будет? Какую информацию  передавать?
А если оттуда информация уже идет,  только  мы  не  можем  ее  принять?  И
несмотря на отсутствие каких-либо знаков из  космоса  сотни  людей  начали
отбирать, кодировать, дешифровать общую для Вселенной информацию.
   Одни говорили, что надо слать в космос вечные инварианты,  число  "пи",
число "е", лаймановскую серию линий.  Другие  полагали,  что  имеет  смысл
разбираться в любых периодических сигналах. И слушали  Вселенную  во  всех
доступных диапазонах волн.
   Тридцатилетнее  осмысленное  слушание  космоса  ничего   не   принесло:
Фанатики говорили: "Пока не принесло".
   Однако несмотря ни на что, пережив "бум" в прессе, создавая парадигму и
превращаясь в нормальную ветвь нормальной  науки,  проблема  Контакта  уже
собирала конгрессы, издавала журналы  и  -  хотя  и  с  легким  скрипом  -
присваивала ученые степени и звания.
   Профессор Беглай  представлял  одну  из  комиссий  по  Контакту.  Часто
выступая в печати, он получал десятки писем с  описанием  всякой  всячины:
"снежного человека",  "летающих  тарелок",  пришельцев,  Контакта  и  даже
получил письмо с описанием шаровой молнии, упавшей в  тарелку  столовского
рассольника и вскипятившей его.
   Придавая привычное направление мыслям, профессор говорил гостю:
   - Непонятно отчего, но человеческое сознание не  согласно  мириться  со
скучными проблемами кодирования и передачи информации. Уж если Контакт, то
со всеми аксессуарами: с грохотом, серой, огнем и чем-то вроде "При  шпаге
я!" А главное, что публика желает иметь пришельца воочию. Один деятель  от
журналистики даже написал, что пришелец бывает трех видов. Карлик, великан
трех метров и совершенно не отличимый от обычного человека. Надо же! И это
действует  на  людей.  Ко  мне  лично  уже  обращались  трое   пришельцев,
неотличимых. Один оказался ненормальным, другого  разыскивала  милиция,  а
третий был мертвецки пьян. Надеюсь, вы не претендуете на роль пришельца?
   Гость остановился у окна и глубоко задумался. Потом сказал протяжно:
   - Н-нет. Пожалуй, нет.
   - Не уверены? Это новый случай.
   Пришедший ответил:
   - Я, видите ли, скорее филолог, что ли...
   Это ничего не объяснило. Профессор упал в большое вертящееся  кресло  у
стола и засопел. Становилось скучно, его не слушали.  Беглай  относился  к
беседе серьезно, как к публичным лекциям. Он любил и  умел  поговорить,  и
хотя не был позером, однако...
   Гость между тем разглядел на стеллаже черную доску с  надписью,  и  она
привела его в великое волнение. Пробормотав номинальное "можно?",  он  уже
стоял у полок и держал в руках старинное изделие с надписью: "Бога  нет  -
есть ты!"
   Он заходил по комнате, изредка хитро поглядывая в сторону, прихохатывая
и говоря:
   - Да-да, ну конечно... вот именно... смело! - и тому подобное.
   Поведение это удивило и развеселило Беглая.
   Окна были распахнуты, и в утренней прохладе в комнату  влетали  из  рам
легкие  перкалевые  занавески.  Две  лиственницы  бросали  на   подоконник
дрожащие пятна теней. Кусты сирени доставали верхушками  до  окон  второго
этажа.
   Посетитель остановился и прислушался. Понюхал воздух. Внизу шипело.
   - Рыба! - сказал посетитель.
   - Что? А, да. А какое это, собственно, имеет значение? - спросил Беглай
удивленно.
   - Извините, никакого, - ответил тот. - Просто по ассоциации. В тот день
на завтрак тоже была рыба. В тот день, когда на работе мне пришла в голову
эта мысль. Вы знаете, в тот день я подумал: кого мы  ожидаем  встретить  в
случае Контакта? Или, вернее, какими бы нам хотелось, чтобы они были?
   Профессор улыбнулся. Он столько раз отвечал на  подобные  вопросы,  что
отвечать сделалось легко и приятно.
   - Видите ли, - сказал он, - многообразие форм...
   - Спасибо, я не об этом, - перебил посетитель.  -  Я  учился  в  школе,
читал литературу по этому вопросу и даже все ваши последние  статьи.  Нет,
не о том я спросил себя.
   - На работе? - вставил профессор.
   - Да. На работе. Не какими они могут быть, а какими мы хотим их видеть.
Я прочел все, что написали люди по этому вопросу. Потом  устроил  опрос  и
опросил сотни людей. И вы знаете, что я обнаружил? Все  думали  точно  так
же, как думал об этом я. Проявилось редкое единство мнений. Все  сходились
в двух пунктах. Во-первых, не мы к ним прилетим, а они непременно  к  нам.
И, во-вторых, они будут гораздо выше нас по развитию.
   - Да, с точки зрения социолога это любопытно, - сказал Беглай.
   - Не только, - возразил Ковалев. - Но я лишь ответил на вопрос,  какими
мы хотим их видеть. Остался вопрос: _зачем_ нам  Контакт?  Ответ  на  него
ясен. Раз мы ждем более развитых, значит, мы  надеемся  на  них,  надеемся
очень, что прилетят более знающие, более развитые. И не важно, какими  они
будут.   Важно,   чтобы   пришли,   одарили   нас   своим    сверхзнанием,
сверхтехнологией. И настанет великий рай на Земле.
   - Или ад, - сказал профессор Беглай.
   Ковалев кивнул.
   - Или ад.
   - Вижу, вы глубоко занимаетесь моральной стороной  Контакта,  -  сказал
профессор.
   - Нет, - отвечал посетитель. - Я просто думаю, что моральная сторона  в
данном случае и будет решающей. Я думаю, от нее зависит, быть или не  быть
Контакту вообще. И это я намерен доказать вам сегодня.
   - Лемма? - спросил Беглай.
   - Да.
   - Прошу, -  отвечал  Беглай  и  сделал  приглашающий  жест,  словно  на
экзамене. - Очевидно, если у вас есть лемма, то есть и выводы  из  нее.  И
следовательно, рекомендации. Ради них вы и пришли.
   - Да, - сказал посетитель. - Да.
   Ветерок снова внес легкие занавески, тронул ромашки  в  вазе,  просыпал
лепестки. Пятна света плясали по комнате. О стекло бился шмель.  Внизу  со
всего маху заиграло радио.
   - Тише! - крикнул  Ковалев.  -  Прикройте,  пожалуйста,  дверь!  Теперь
взглянем на вещи с другой стороны, со стороны пришельцев (если они  есть).
Нужен ли  им  Контакт,  и  если  нужен,  то  зачем?  Я  знаю,  что  первым
возражением мне будет: у них другой мир,  другая  логика,  все  другое.  Я
против этой идеи, как и вы, профессор. Ибо мы пока не можем не то что иной
мир придумать, а, напротив,  все  более  убеждаемся,  что  наш  мир  можно
описать лишь единственным образом,  строго  логично,  начав  при  этом  со
взаимодействия кварков и кончив Галактикой. В этом главный смысл  научного
знания - в единстве  устройства  наблюдаемого  мира.  И  если  бы  природе
пришлось дважды создавать разум, не вижу причин  для  производства  других
форм сознания. Я согласен с вами и с Оккамом: для  чего  привлекать  новые
сущности ей. Природе?
   Беглай благосклонно кивал. Ковалев  целиком  пересказал  его  статью  в
журнале.
   - Следственно, зачем им, этим развитым. Контакт с нами, отсталыми?  Или
в их истории не было открытия Нового Света? Завоевание? Нелепость! Мы  уже
знаем, что завоевывать следует только идеи. Иначе - брать на  себя  обузу,
тащить всю эту планету, жаждущую скорого счастья. Зачем? Она  этически  не
готова к Контакту. И следовательно, никому  не  нужна.  Общий  вывод:  при
нынешнем нашем отношении к Контакту произойти его  не  может  ни  в  каком
случае! Вот главное содержание леммы.
   - Следствия? - громко спросил Беглай.
   - Следствие первое. Всю вашу деятельность по установлению Контакта надо
прекратить, все эти кодировки, посылы сигналов и прочее - это бесполезно и
вредно.
   - Обоснование - ваша теория?
   - Никак нет.  Обоснование  -  ваша  практика.  Тридцать  лет  вы  шлете
упорядоченные вопли во Вселенную, слушаете ее на всех частотах,  а  толку?
Ни одного следа, ни тени Контакта. Вами не интересуются.
   Профессор уже тихонько задыхался от бешенства. Никто еще за  сорок  лет
его научной деятельности не обвинял его в безграмотности.
   - Стало быть, мы  все  даром  получаем  зарплату?  В  лучшем  случае  -
барахтаемся впустую. В худшем - шаманим сами для себя.
   - Именно, - сказал гость с твердостью. Он отошел к окну и глянул в сад.
Соседская девочка ткнула палочкой в розовый воздушный шар, и он разлетелся
брызгами. Девочка не заплакала, а хитро оглянулась: не видели ли взрослые.
Ковалев усмехнулся и отошел от окна.
   - Слушайте, Ковалев, ведь ваши построения до ужаса  шатки.  Неужели  не
видите? Они держатся лишь на одном этическом посыле. Так не бывает.
   - Напротив, так  и  бывает.  Сначала  этический  посыл,  потом  научный
результат. Лишь возмутившись однажды тем, что церковь присвоила себе право
объяснять устройство  мира,  можно  было  начать  изучать  этот  мир.  Так
проснулась наука.
   -  Ничего  подобного!  -  вскричал  упоенно  Беглай.  -  Науку   создал
эксперимент!
   - Эксперимент? Их вокруг сколько угодно,  в  том  числе  завтрашних  Но
только этическая сторона сознания говорит нам, на что именно сегодня  надо
обращать внимание. Вы никогда  не  задумывались,  отчего  Галилея  увлекла
качающаяся люстра в соборе? От скуки, профессор. Нестерпимо  скучно  стало
слушать мессу в  соборе  в  конце  XVI  века.  И  Галилей  открыл  формулу
маятника. Вот и все.
   Профессор тихонько засмеялся.
   - Вы увлекающийся человек, Ковалев. Из ваших построений может следовать
что угодно. Например, что факты Контакта регулярно происходят, но мы их не
видим.
   - Конечно. И только потому, что они не таковы,  каких  мы  ждем.  Может
быть, дети или... деревья уже умеют воспринимать их, почему бы  нет?  Ведь
разложение света было известно тысячи лет - в росе, радуге, в игре граней.
   - Ага! - сказал Беглай. - Дети и деревья! Старая  идея  неосознаваемого
знания?
   - Скорее, непрочитанного письма. Вы помните  о  работах  с  дельфинами?
Тогда, в шестидесятых годах, нас осенило, что мы забиваем на костную муку,
быть может, разумных существ. Это так потрясло общественность,  что  охоту
на  дельфинов  запретили  повсеместно.  Ваш  диплом   был   по   структуре
дельфиньего языка, профессор, вы помните?  Вы  еще  любили  представляться
девушкам как специалист по языку, которого не знает никто.
   Профессор  вздрогнул  и  оглянулся.  Внизу  шумели  с  обедом.  Ковалев
подготовился к беседе лучше, чем ему показалось вначале.  Беглай  встал  и
прикрыл дверь.
   - Мы мешаем, шумим, - сказал он. - Если хотите,  история  с  дельфинами
оказалась неудачной попыткой Контакта. Но там мы были пришельцами.
   - Вот именно, пришельцами, - сказал Ковалев. - И когда стало ясно,  что
они не ровня нам по разуму, мы сразу потеряли  к  ним  интерес.  Работу  с
дельфинами продолжали одиночки, которым больше некуда было деваться. Тогда
вы и сменили кандидатскую тему.
   Беглай был уже готов к дальнейшему разговору.  Он  понял,  что  Ковалев
знает о нем все. "Интересно, откуда?" - думал профессор.
   - Курите? - спросил он, включая привычные силы сопротивления.
   - Боже упаси! - отвечал Ковалев простодушно.
   И тут Беглай вдруг подумал, что  нет,  это  не  неудачники  остались  в
опустевших дельфинариумах. Он вспомнил бетонный мол в Малом Сунсехе, яркую
золотую полоску заката, алое облако над пляжем и морем. Девушка  стояла  в
черном купальнике на самом конце мола и молча смотрела, как  они  шутовски
бросали монетки в море, чтобы вернуться. Куда? Когда? Потом он понял:  она
смотрела не на них, веселых беглецов, не на него (все было сказано вчера),
а на обезумевшего дельфина, летавшего в водах малого бассейна. Остались не
безутешные неудачники, подумал он, остались те, кто поверил и полюбил.
   Почему-то эта мысль стиснула сердце и прибавила  уверенности.  Чувство,
интуиция - они протаптывали дорожку к разрушению умозрительных  построений
ковалевской леммы. Где-то внутри  монолита  ее  пробежала  тонкая,  словно
волос, первая трещинка.
   - Все же я не понимаю главного, -  профессор  был  теперь  спокоен,  он
принял игру Ковалева. - Из леммы следует, что они не пойдут на Контакт  до
тех пор, пока мы будем этого хотеть.
   Ковалев кивнул.
   - Да. Но как они узнают, чего именно мы хотим?
   - От вас же. Эти вопли на нескольких радиочастотах, теорема Пифагора  в
закодированном виде... серия Лаймана, серия  Пашена.  А  кодировки?  Текст
телеграммы способен больше сказать об отправителе, чем пухлый том анкетных
данных.
   - А вы не допускаете, что мы можем их обмануть?
   - Полноте, - сухо отвечал Ковалев. - Это вам не по карману. По мощности
сигнала можно узнать о цивилизации все. Энергия,  профессор,  энергия.  Вы
даже не освоили управляемый термоядерный синтез.
   Легкие облачка то закрывали солнце в раме окна, то уходили. Летний день
стоял в зените.
   "Что за разговоры мы ведем? - думал профессор. - Что за чудик? И  он  в
чем-то прав, черт бы его побрал... Где же обед?"
   Только теперь профессор заметил, что Ковалев вновь держит старую  доску
под мышкой. "Э-э, - подумал он. - Вот и второе следствие.  Даст  по  башке
иконкой, и привет".
   - Зачем вам доска? - спросил он грозно.
   - Это аргумент в мою пользу, - отвечал Ковалев. - Не  беспокойтесь,  не
трахну.
   "Ах, черт! - сказал  себе  смутившейся  Беглай.  -  Да  нормальный  он,
нормальный".
   - Итак, вот второе следствие леммы: для осуществления успешной связи  с
внеземными цивилизациями нужно не только прекратить все попытки  Контакта,
но и научно доказать единственность человеческой,  нашей,  цивилизации  во
Вселенной. То есть доказать, что Контакта в принципе быть не может.
   - Это невозможно! - вскричал Беглай.
   - Невозможно прекратить вашу деятельность? - спросил Ковалев.
   - Не паясничайте! - закричал профессор. - При чем здесь это? Невозможно
лишить  нас  надежды,  невозможно  запретить  целую  область  науки!   Это
мракобесие!
   - Снова клички! Ваш прадедушка, профессор, не одобрил бы  вас  Впрочем,
меня он тоже бы не одобрил - из  сострадания  к  бедному  Джордано  Бруно.
Дураки легко выведут из второго следствия, что он  зря  горел  на  костре.
Кстати, вы заметили, что его сожгли не за какое-либо научное  утверждение,
а за в высшей степени сомнительную гипотезу о бесчисленности земных миров.
   - Сомнительную?
   - Конечно. Ведь если миров бесконечное количество, то за конечное время
Контакт обязательно был бы установлен. К сожалению, видим, что это не так.
Но к делу!
   - Если вернуться к делу, то  надо  доказать,  что  мы  единственные  во
Вселенной.
   Только оценив себя как единственное и бесценное существо во  Вселенной,
мы будем кому-то нужны и интересны. Это наш единственный шанс на  Контакт.
Но если окажется, что мы и впрямь  единственны,  то  мы  опять  ничего  не
теряем, кроме иллюзий. Очень рационально. Вообще второе следствие из леммы
- это беспроигрышный вариант действий.
   - Но он неосуществим.
   - Почему?
   - Как вы убедите ученых?
   - Я потому и сказал "научно доказать". Гипотеза о единственности разума
уже высказывалась и, следовательно, революционной не является.  Неужели  с
помощью научных терминов и инструментов логики вы не сможете убедить массу
ваших коллег? Не верю! В науке, где можно проверить  далеко  не  все,  что
сделано другими, где установки уникальны, где обсуждение результатов опыта
занимает в сотни раз больше  времени,  чем  сам  опыт,  где  теоретики  не
понимают друг друга даже в одной области знания. Если хорошо взяться,  они
поверят... Заметьте, что и при  Птолемее,  и  при  Копернике  модель  мира
многих   устраивала.   Измеряемая   природа   прекрасно   укладывается   в
множественную мозаику наших научных представлений.
   - И вы предлагаете использовать эту веру  в  науку  для  доказательства
ложной теории - единственности разума?
   - Нет. Я предлагаю использовать науку по прямому назначению - доказать,
чтобы проверить. Чтобы наука  сама  стала  инструментом  достижения  цели.
Доказав, что наш разум единствен, получить экспериментальное  опровержение
этого доказательства. В виде Контакта.
   Профессор теперь тоже  расхаживал  по  комнате.  Время  от  времени  он
поднимал взгляд к окну.
   - А ведь это заговор, Ковалев, - сказал он вдруг, остановившись.
   - Неважно. Всякое новое дело -  заговор  нескольких  против  многих,  -
отвечал Ковалев. - Главное, чтобы люди поняли смысл  этой  надписи:  "Бога
нет - есть ты!" Только ты, единственный, несравненный, неповторимый, венец
творения. Человек! Больше никого.
   - И что тогда? - закричал профессор. - Только что  говорили  о  морали,
этике и тут же предлагаете насаждать знания с помощью заговоров.
   Снизу постучали. Голос Ираиды  Антоновны  донесся:  "Довольно  кричать.
Невозможно. Радио переорали. Обед готов. Спускайтесь, я подаю рыбу".
   - Что тогда? - шепотом заговорил Ковалев. - Тогда, может быть, мы  сами
увидим тысячи примет Контакта вокруг нас. Потому, что  мы  будем  иные,  и
зрение у нас будет другое, и все другое...
   Ковалев  поставил  доску  на  место,  на  полку.  И  снова   профессору
показалось, что он увидел трещинку  в  каменной  стене  леммы.  Ему  вновь
вспомнилось:  они  уже  выворачивали  к  шлагбауму,  к  КП  на  выезде  из
дельфинариума, грузовик тряхнуло,  мотор  взревел  на  подъеме,  и  кто-то
спросил: "Что это с Альфой?"  И  все  смотрели,  смотрели,  смотрели,  как
дельфин метался по вспененному квадрату воды. "Чувствует, что бросили",  -
сказал тот же голос. И на него закричали, замахали руками. Потому что если
"чувствует и знает", то это полное поражение,  бегство,  это  значит,  что
нужно бить  кулаками  в  крышу  кабины,  разворачиваться  и  возвращаться,
выкидывать рюкзаки и чемоданы. Снова биться головой о стену непонимания, о
стеклянную стену воды, разделяющую нас с Альфой, бить кулаками  в  гудящие
корпуса приборов... Нет, Альфа, нет... Сострадание и любопытство.
   Трещина бежала по голой скале леммы. Профессор  заметил,  что  стоит  у
полок и барабанит пальцами по портретику Вольтера.
   - Вы понимаете, конечно,  -  сказал  он,  -  что  ни  опубликовать,  ни
изложить такую ересь невозможно в научном мире?
   Ковалев кивнул.
   - Меня это не беспокоит.
   - Конечно. Ведь вы предлагаете науке доказать  вещь,  которую  доказать
невозможно, ставите неразрешимую задачу. В домино это  называется  "рыба",
Ковалев. Доказать недоказуемое, чтобы получить в награду Контакт.
   - В награду? - спросил Ковалев.
   - Конечно. Ваша лемма, второе следствие и прочее ничем не лучше  нашего
ожидания. Мы ждем помощи, вы обещаете  награду.  И  предлагаете  заговором
достичь благоденствия. Сначала стать как боги, а потом  получить  Контакт,
как конфетку - в подарок.
   - По крайней мере, я думаю о пользе, о прогрессе человечества...
   Беглай засмеялся.
   - Это самый последний  аргумент  всякого  спора.  Оставьте.  Вы  хотите
доказать неправду, оправдав это высшей целью. Вот почему  вас  не  волнуют
научные публикации. Вам нужно несколько человек, свято верящих  в  идею  и
доказывающих великий постулат единственного разума. Старая схема, Ковалев:
вера, пророк и несколько завербованных им апостолов.
   - Не знаю... - сказал Ковалев растерянно. - Но смотрите: чтобы  разбить
меня, вы прибегаете к доводам морали, которые еще сегодня утром  отрицали.
Следовательно, первый шаг уже сделан.  Подумайте.  Я  оставляю  вам  текст
статьи и скорого ответа не жду.
   Ковалев вынул из портфеля пачечку листов и положил на стол. В дверях он
обернулся:
   - Кстати, вы знаете, как называл дельфинов Мопассан? "Клоунами моря".
   Беглай вздрогнул. Ковалев уже сбегал  по  лестнице.  Профессор  откинул
штору и поглядел в сад. Ветер пахнул в лицо всеми  запахами  лета.  Тонкие
листочки статьи залистались, потом взлетели и закружились по комнате.
   Профессор равнодушно оглянулся на беспорядок.
   "Сквозняк, - думал он. - Забавно, если  бы  эти  головоломки  оказались
правдой.  Тогда  не  важно,  сколько  человек  уверится  в  единственности
человеческого разума во Вселенной. Достаточно и  одного  человека.  Теория
относительности  была  создана  в  маленьком  закутке  патентного  бюро...
Достаточно одного человека".
   Ветер все шумел в листве. Пятна света плясали на раме окна.  Он  бросил
взгляд на доски подоконника. Отвернулся, потом посмотрел снова и  вцепился
руками в край доски.
   Плоские нечеткие тени шевелящейся  листвы  не  были  беспорядочны.  Они
ложились правильными узорами. Треугольники, цветные  квадраты,  построения
геометрических теорем, бледные коды сигналов Контакта, так хорошо знакомые
Беглаю, но в каком-то новом незнакомом сочетании. Дерево? Язык дерева?
   - Это уж слишком! - громко закричал рассерженный профессор  и  бросился
вдогонку за шутником, своим гостем. - Где?
   Слетев по лестнице в гостиную, Беглай  первым  делом  увидел  Ковалева,
сидевшего между женой и тещей Ираидой Антоновной.
   - Что это значит? - крикнул он, наступая от лестницы.
   - Рыба. Карп! - ответил Ковалев и  ткнул  пальцем  в  тарелку.  -  Меня
пригласили.
   - С майонезом, - сказала теща.
   - Лапусь, умоляю, - сказала жена. - Суп стынет!
   - Дурацкие шутки! - выкрикнул профессор.
   - Извините, - сказал Ковалев, обращаясь к дамам. Он встал  и  с  легким
хлопком исчез в воздухе.
   - Глупо! - сказал профессор.
   - Зато традиционно!!! - грохнул в ответ бас, совсем не похожий на голос
материального Ковалева, и трещина молнией пролетела по  штукатурке  стены.
Дамы окаменели.
   Беглай  подбежал  к  стене  и  пригляделся.  Чередование  поперечин  на
дымящейся трещине строго повторяло линии Лаймана в спектре водорода.
   - Нет, нет, это бесполезно. Ковалев, - сказал  Беглай.  -  Все  это  не
имеет значения. Потому что есть сострадание и любопытство.  Это  известно,
Ковалев. Я понял. Сострадание и любопытство. Мы  будем  кричать,  плакать,
шуметь, пока не достучимся до самых дальних звезд,  пока  не  охрипнем.  И
пусть они узнают про нас, слабых и любопытных. Мы встретимся,  обязательно
встретимся.
   Он провел ладонью по стене, и вслед за его  движением  рисунок  трещины
исчез, сросся, словно порез на коже.
   - Ну вот! - сказал профессор и обернулся. - Мы  будем  сегодня  обедать
или нет?
   - Рыбу или суп? - робко спросила теща.
   Профессор немного подумал, улыбнулся и ответил:
   - Рыбу, дорогая Ираида Антоновна, конечно, рыбу.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 28.08.2001 15:37