Кир БУЛЫЧЕВ

                                 УТЕШЕНИЕ

                                                 Льву Разгону посвящается.

     Изобретатель  машины  времени  Матвей  Сергеевич  Ползунков,   будучи

человеком относительно молодым и, как говорится, не от мира сего, когда не

работал -  не знал,  на что себя употребить.  А в его жизни, как и в жизни

любого человека,  возникали моменты и  даже периоды вынужденного безделья,

как,  например,  вечер 6-го марта прошлого года,  когда домашний компьютер

сломался,  а  институт был до утра закрыт.  Можно было поехать к  маме,  у

которой он не был уже три месяца,  но у  мамы всегда было скучно,  и  надо

было  общаться с  отчимом.  Можно было позвонить Людмиле,  но  Людмила так

хотела его  на  себе  женить -  нет,  не  из-за  его  научных достижений и

благополучия, а потому что жаждала с ним спать. И это тоже было скучно.

     Поэтому,  отказавшись от изъезженных путей, Матвей Сергеевич пошел по

улице Герцена и  в  нескольких шагах от  площади Восстания увидел на  Доме

литераторов объявление о том, что сегодня там писатель Леонид Ларин читает

свои  рассказы о  прошлом,  а  устраивает этот  вечер общество "Мемориал",

целям которого Матвей Сергеевич глубоко сочувствовал,  хотя  никто из  его

родственников от репрессий не пострадал, а отец погиб на фронте в мае 1945

года  в  возрасте  двадцати  лет,  на  четвертый  день  после  свадьбы  со

связисткой Семеновой, которая и стала потом матерью Матвея Сергеевича.

     Матвей Сергеевич вошел в  Дом литераторов,  сдал на  вешалку пальто и

был  встречен  двумя  прозрачными бабушками в  школьных платьях  с  белыми

воротничками,  которые обрадовались его приходу.  От  такой встречи Матвей

Сергеевич решил,  что  зал  будет  пуст  и  Леонид Ларин будет читать свои

рассказы лишь ему и двум прозрачным бабушкам.

     Матвей Сергеевич ошибся,  потому что  зал  был  почти полон,  если не

считать  пустых  мест  спереди,   в  третьем  и  четвертом  рядах,  видно,

припасенных  для  литературного начальства,  которому  было  недосуг  сюда

прийти.

     Леонид Ларин,  вышедший на сцену точно в девятнадцать часов, оказался

прямым пожилым мужчиной с  лицом,  склонным к улыбке,  даже когда оно было

совершенно серьезным. Такими же оказались и его рассказы. Они повествовали

о  вещах страшных и  вещах обыкновенных,  о  жизни в  лагерях и  ссылке и,

наверное,  были бы,  безусловно, трагичны и безысходны, если бы и в них не

было всегдашней легкой улыбки автора, которая, конечно, и спасла его, и не

только позволила выжить там,  встретить высокой красоты женщину и жениться

на ней, но и остаться моложавым, подтянутым и легким в походке.

     Сидя в том зале, Матвей Сергеевич не аплодировал и ничем не показывал

своего  одобрения,  потому  что  это  казалось ему  неуважением к  Леониду

Ларину, ведь не аплодируют в церкви священнику, а в лесу - пению птиц. Его

не оставляло забытое детское опасение, что рассказы вот-вот кончатся и ему

скажут, что пора домой, пора спать.

     Так  и  случилось,  сразу после того как Ларин прочел рассказ о  жене

президента нашей страны, которая стирала белье в лагерной прачечной, тогда

как  ее  супруг,  покорный тирану,  раздавал ордена  палачам и  подписывал

смертные приговоры другим женам и мужьям.

     Выйдя  на  улицу,   Матвей  Сергеевич  долго  стоял  у  входа  в  Дом

литераторов, словно поклонник, ожидающий любимую певицу. Но все разошлись,

а Ларина он не дождался,  видно,  тот остался в ресторане или вышел другим

путем.

     Матвей Сергеевич внимательно следил в "Вечерней Москве",  не будут ли

объявлены другие выступления Ларина, потому что он бы с удовольствием туда

пошел,  но  в  газете таких  объявлений не  было.  Тогда Матвей Сергеевич,

отличавшийся логическим складом ума,  предположил, что Ларин не занимается

чтением своих рассказов профессионально,  а  делает это  лишь  по  просьбе

людей  из  "Мемориала".  Рассудив так,  Матвей  Сергеевич отыскал  телефон

"Мемориала",   и   там  ему  ответила  очень  любезная  женщина,   которая

подтвердила его  подозрения и  даже помогла узнать,  где  через две недели

Ларин будет выступать вновь.

     Выступление было дневное, в городской библиотеке, в пользу инвалидов,

и   Матвею   Сергеевичу  стоило   немалых  трудов   туда   вырваться.   По

парадоксальной  причине:   он  сам  назначил  на  это  время  совещание  с

поставщиками,  деликатное и  неимоверно трудное.  И вдруг пренебрег им и к

полному  изумлению  его  сотрудников и  соратников переложил переговоры на

недалекого заместителя, который обязательно их провалит.

     На выступление Ларина Матвей Сергеевич шел как на свидание.  Он хотел

даже купить букет цветов, но смутился, представив себя идущим по проходу с

букетом - нескладного, худого и сутулого. Застыдился и букета не купил.

     Ларин отвечал на  записки,  удивляясь их  однообразию.  На этот раз в

зале библиотеки народу было куда меньше,  и в основном -  пожилые женщины.

Ларин  обратил внимание на  худого,  плохо подстриженного человека и  даже

подумал,  что лицо его чем-то знакомо. То ли встречал его когда-то раньше,

то ли уже видел на собственном выступлении.

     Этот  худой  человек  сидел  серьезно,   неподвижно,  будто  принимал

лечебную процедуру,  во время которой рекомендуется не двигаться.  Выделив

его лицо из ряда иных лиц,  Ларин уже посматривал на него, но ничего более

интересного в поведении слушателя не заметил и даже почему-то подумал, что

это  мог  быть  наблюдатель из  КГБ,  собирающий,  например,  сведения для

доклада о состоянии общественного мнения.

     Второй встречей с Лариным Матвей Сергеевич не был удовлетворен, но не

потому что рассказы ему приелись или автор стал менее привлекателен,  - на

самом деле,  хоть он и  не мог себе в этом признаться,  его подсознательно

волновал результат переговоров в институте и предчувствие их провала.  Что

и случилось.

     В мае, после третьего выступления, Матвей Сергеевич набрался смелости

и  подошел к  Ларину.  В  тот  день  Ларин плохо себя  чувствовал и  очень

беспокоился о жене,  которой сделали операцию.  Он сам с трудом досидел до

конца собственного вечера,  отменить который помешала лишь совестливость и

всегдашнее чувство ответственности перед людьми,  от него каким-то образом

зависящими.

     Матвей  Сергеевич почувствовал состояние Ларина  и,  подойдя к  нему,

предложил довезти до дома.  Ларин с благодарностью согласился.  У подъезда

клуба "Металлист",  где выступал Ларин, Матвея Сергеевича в тот день ждала

служебная серая "Волга".  Это удивило Ларина,  среди его знакомых и друзей

почти не было людей со служебными серыми "Волгами",  и  он,  понимая,  что

как-то  надо поддерживать разговор,  хотя бы из благодарности к  человеку,

везущему его домой,  спросил,  где тот работает. Матвей Сергеевич ответил,

что в институте.  Это была чистая правда, которая не удовлетворила Ларина,

но он ничем не показал этого.

     Для    Матвея   Сергеевича   посещения   выступлений   Ларина   стали

обязательными, как для иного человека - посещение церковной службы. Ларину

даже бывало неловко от  того,  что он  читает те  же рассказы,  с  теми же

интонациями и даже одинаково шутит по поводу удручающе одинаковых записок.

Он привык уже видеть Матвея Сергеевича и считал его чем-то вроде дворового

сумасшедшего,  безобидного  и  не  очень  надоедливого:  не  тронь,  он  и

промолчит.

     А Матвей Сергеевич был влюблен в Ларина. В его писательский талант, в

стать его стройной фигуры,  в  его голос и главное -  в сдержанную улыбку.

Наверное,   психоаналитик  объяснил  бы   эту  привязанность  последствием

безотцовщины и  бесконечным внутренним одиночеством талантливого человека,

вынужденного зачастую притворяться банальным ради  того,  чтобы сдвинуть с

места свое великое дело.  Ведь никто, даже ближайшие сотрудники, не верили

в  успех их  предприятия,  и  с  каждым месяцем все труднее было доставать

ассигнования, в первую очередь валютные.

     Матвей  Сергеевич  настолько  сжился  с  миром  Ларина,  с  лагерями,

сибирский зимой,  вышками  над  колючей  проволокой,  голодом,  холодом  и

смертями,  что порой просыпался ночью будто в бараке, и даже открыв глаза,

не мог отделаться от видения.  И страшнее всего ему было не за себя - если

бы не дело,  он бы вообще себя не берег,  -  а за Ларина,  которого считал

куда более тонкой и  благородной натурой,  а значит,  человеком,  которого

надо оберегать.

     Один раз, уже в августе, ему удалось оказать Ларину небольшую услугу.

Матвей Сергеевич услышал,  подойдя к  Ларину после  выступления,  как  тот

сказал какой-то  пожилой даме из  "Мемориала",  что послезавтра уезжает во

Францию по приглашению издателя и что трепещет перед этой поездкой, потому

что за границей никогда не был.  К тому же такси никак не вызовешь, а жена

еще  слаба  после  операции.  Дама  из  "Мемориала"  вздыхала  и  искренне

сочувствовала,  но  была бедной женщиной и  ничем помочь не  могла.  Тогда

Матвей Сергеевич,  который в  тот вечер был без машины,  потому что считал

неудобным использовать ее  в  позднее время,  подошел к  Ларину,  спросил,

когда у того самолет,  и сказал тоном, не терпящим возражений, что отвезет

своего кумира на  аэродром.  Ларин был благодарен и  не  мог отказаться от

такой любезности.  Потом,  дома,  его жена смеялась, что наконец-то Леонид

обзавелся настоящим поклонником.  И  скоро к  нему в двухкомнатную блочную

квартирку будут приходить ходоки, как ко Льву Толстому.

     В  назначенное  время  машина  была  у  подъезда,   Матвей  Сергеевич

поднялся,  помог перенести вещи,  они  поехали.  Погода была  плохая,  шел

дождь.  Ларин спрашивал жену,  откуда ему  знакомо лицо Матвея Сергеевича,

может,  она  помнит,  а  Матвей Сергеевич смеялся,  что  его лицо приелось

Ларину и тому кажется, будто они встречались раньше.

     И тут случилась беда.

     Спустило колесо, потом сломался домкрат, а машины пролетали мимо и не

хотели останавливаться,  потому что все спешили в  аэропорт.  В результате

Матвей Сергеевич пережил,  не признавшись никому, приступ стенокардии, а к

самолету они,  изволновавшись, устав от убежденности в провале французской

поездки, приехали за двадцать минут до отлета.

     Вялый молодой таможенник,  отлично зная, что каждая минута на счету и

пожилые люди не  смогут бегать по коридорам,  с  добрым служебным садизмом

потребовал  открыть  чемодан  и   стал  пересчитывать  матрешек,   бутылки

шампанского и прочие вещи, что везли Ларины в подарки людям, которых знали

в Париже.

     И  вот тогда,  не  в  силах более терпеть это издевательство,  Матвей

Сергеевич,  наблюдавший за  процедурой из-за  ограды,  сметая все на своем

пути,  вылетел в  таможенный зал и  закричал,  обращаясь и  к  тому вялому

молодому таможеннику,  который досматривал Лариных, и ко всем таможенникам

и пограничникам аэропорта:

     - Вы  читали  "Жену  президента"?  Нет,  скажите -  вы  читали  "Жену

президента"? В "Огоньке"?

     - Читал, - сказал таможенник. - Кто не читал?

     - А  теперь вы хотите,  чтобы человек,  который написал этот рассказ,

который провел в сталинских лагерях почти двадцать лет, - вы хотите, чтобы

он опоздал на самолет? Вы преступник? Да?

     Пауза,  наступившая после этого взрыва,  была недолгой -  может быть,

секундной, но казалось, что она тянется вечно. И нарушил ее начальственный

голос, прогремевший со стороны:

     - Семенов, а ну пропустить товарища писателя!

     А  молодой таможенник,  уже  сам спеша,  засовывал обратно в  чемодан

вещи, защелкнул его и сказал:

     - Я понимаю, вы не думайте, у меня же дядя сидел, я ваши произведения

читал!

     Таможенный начальник взял чемодан,  чтобы они  успели на  самолет,  и

повел Лариных к пограничному контролю, а на Матвея Сергеевича больше никто

не обращал внимания, и он, страшно подавленный своим поступком, вернулся к

машине,  где его ждал такой же удрученный и виноватый шофер, и сказал ему.

"Вроде обошлось",  -  и до Москвы больше не произнес ни слова.  Шофер тоже

молчал.

     Когда Ларин вернулся из  Парижа,  Матвей Сергеевич не  явился на  его

вечер в Доме литератора, и Ларин был удивлен, что тот не подошел к нему. А

Матвей Сергеевич все не мог пережить позора - ведь по его вине с писателем

случился такой казус.  Да и  вел он себя нетактично,  и,  наверное,  Ларин

сердится на него.

     В  то  же  время  Матвей  Сергеевич  видел  определенную историческую

справедливость в  запомнившейся картинке:  грузный таможенный чин  ведет к

границе,  поддерживая под локоть,  бывшего заключенного, выкинутого и чуть

не убитого этим обществом.  Ах, если бы человек мог знать заранее, что его

ждет!  И,  заглянув в будущее,  увидеть, что справедливость в конце концов

обязательно торжествует!  Может,  тогда  садист-следователь поостерегся бы

избивать старую женщину,  а  лжесвидетель лгать и подличать?  И с глубокой

горечью Матвей  Сергеевич понимал,  что  многие годы  в  тюрьме,  лагерях,

ссылке его кумир Леонид Ларин мог лишь смутно надеяться на смерть Сталина,

но не на смерть эпохи. И ждал лишь худшего... И никто не мог придти к нему

и  сказать:  Дорогой Леонид!  Все обойдется!  Ты  еще пройдешь под руку со

своей прекрасной женой по  Лазурному берегу во Франции.  Правда,  лучше бы

вам  это  сделать  сейчас,  но  и  в  преклонном возрасте  Лазурный  берег

очарователен, не так ли?

     ...Ларин сам позвонил Матвею Сергеевичу.  Когда-то раньше тот сообщил

ему,  как называется его институт. Ларин нашел телефон и позвонил. Не видя

Матвея Сергеевича более месяца,  он решил,  что тот в обиде: ведь человеку

пришлось из-за него кричать и волноваться в Шереметьеве.

     Матвей Сергеевич, несмотря на то, что в институте шли испытания и сам

он  трое суток уже не  спал,  был счастлив звонку.  Он обещал,  как только

станет свободнее,  обязательно навестить Ларина.  Когда  ходовые испытания

завершились,  Матвей Сергеевич пришел на встречу писателя с  читателями по

поводу  выхода  в  свет  его  новой  книги.  Во  время  выступления Ларина

спросили,   каково   после   стольких  лет   страданий  переносить  теперь

писательскую популярность.  На  что  тот с  юмором рассказал об  истории в

аэропорту,  в которой, правда, Матвей Сергеевич совсем не выглядел глупым.

Больше всего смеялись, когда Ларин изобразил таможенного начальника.

     Не подойдя к  Ларину после встречи,  потому что торопился в институт,

Матвей Сергеевич вдруг понял,  что его поступок вовсе не плох и не смешон,

- он  всего-навсего  отражение  нашего  глупого,  трагического и  смешного

времени.

     В  последующие две недели он не забывал о  писателе,  но института не

покидал -  проходили пробные запуски.  Сначала на  десять минут,  затем на

полчаса,  наконец -  на год. В прошлое и будущее улетали крысы и кошки, то

исчезали,  то  возвращались -  обо  всем  этом  можно было  бы  прочесть в

специальной, но пока засекреченной литературе.

     К нашему рассказу это не имеет отношения до того дня,  когда, подобно

врачу,  привившему себе  чуму,  в  машину времени не  вошел ее  создатель,

директор  НИИВП,  действительный член  АН  СССР,  генерал-лейтенант Матвей

Сергеевич Ползунков,  о чем его мама Нина Сергеевна, конечно же, не знала,

иначе бы она этого не пережила.

     Благополучно прошли три путешествия -  в недалекое прошлое, недалекое

будущее,  и  наконец  наступил момент  испытания максимальных возможностей

машины, на чем настаивал министр обороны.

     Разумеется,  все  знали  (хотя министр обороны этому не  верил),  что

ничего в  прошлом изменить нельзя,  да  и  не  надо,  потому что от  этого

непредсказуемо изменится настоящее.  Но если действовать осмотрительно, то

последствия поступков постепенно нивелируются.

     В ночь перед основным запуском Матвей Сергеевич не спал.

     Он думал о  собственной ответственности перед человечеством и  о том,

что обязательно найдутся силы, желающие манипулировать историей. Это будет

трагедией  для  всей  Земли,  и  невинные  жертвы  этих  манипуляций будут

проклинать именно его -  Матвея Ползункова.  И  будут правы,  хотя не будь

Ползункова, через полгода нашелся бы кто-то другой.

     Если человек имеет хоть малую возможность уравновесить причиненное им

зло  каким-нибудь  добрым  поступком,  он  обязан к  этому  стремиться.  И

надеяться,  что сумма добрых дел в конечном счете перевесит гирю подлости.

А Матвей Сергеевич заранее решил, какое доброе дело он совершит.

     Опасаясь,  что его не поймут, а не поняв, захотят помешать, Ползунков

проводил основной эксперимент,  не поставив в известность министра и своих

коллег. Он отлично использовал нашу страсть к засекречиванию всего, вплоть

до имени покойной тещи командующего военным округом, и ввел в курс дела, и

то не полностью, лишь экипаж своего вертолета и Людмилу.

     Вертолетчики подготовили машину и  взяли в штабе карты нужного района

к  северу от  Воркуты,  Людмила раздобыла на  бабушкиной даче  -  месте их

недолгих и неуютных встреч - потрепанный дедушкин ватник, штаны, в которых

тот копал картошку,  и ветхие сапоги.  У мамы,  ничего не объясняя, Матвей

Сергеевич реквизировал треух, которым раньше натирали пол.

     Именно в  таком виде Матвей Сергеевич вышел из  дома на рассвете 5-го

ноября и  уверенно прошел к  ожидавшей у  подъезда машине.  Охранник хотел

было    обезвредить   бродягу    приемом   самбо,    но    вовремя   узнал

генерал-лейтенанта.

     Вертолет Ползункова был комбинированной машиной, могущей превращаться

в ракету и достигать скорости в две тысячи километров в час. Поднявшись на

борт  и  поздоровавшись  с  изумленными  пилотами,  Ползунков  отметил  на

полетной карте точку, в которой вертолет должен опуститься ровно через два

часа.

     Вертолет снизился посреди обширной старой  вырубки на  берегу  Малого

Воронца.  Сыпал редкий снег,  и ветер был ледяным.  Ватник совсем не грел.

Ассистенты и  охранники  вытащили  на  берег  мобильную модификацию машины

времени,  схожую  с  будкой телефона-автомата,  и  подключили ее  к  блоку

питания.  Несусветно одетый директор института вошел в будку и на глазах у

всех растворился в воздухе.  В его распоряжении было десять минут -  через

десят  минут  сеанс  связи  кончался,  и  исполнитель рисковал  остаться в

прошлом навечно.

     Но ни один из помощников и наблюдателей,  собравшихся у вертолета, не

знал, куда и с какой целью полетел Ползунков.

     Они ждали начальника, приготовив термос с горячим чаем.

     Стояла глубокая осень. Ночью ударил крепкий мороз, а сейчас, к десяти

утра, хоть и потеплело, но все еще было градусов семь-восемь ниже нуля.

     Будучи  внимательным читателем Ларина,  Матвей Сергеевич отлично знал

обстоятельства,  давшие  повод  к  появлению на  свет  рассказа "Случай на

Воронце".

     Он  знал,  что вечером 4-го  ноября 1947 года садист-начальник лагеря

приказал  троим  заключенным отнести  за  двадцать  километров  плакаты  и

лозунги  к  тридцатой  годовщине Октября,  потому  что  на  восьмой  шахте

требовался праздничный агитматериал.  Шли  они  без конвоя,  деваться было

некуда - единственная дорога вела к шахте. Из рассказа известно, что дошел

до  поста  один  Леонид Ларин,  который очень любил одну  молодую красивую

женщину, ставшую потом его женой, и он не мог нанести ей, поседевшей в том

мире,  еще один непереносимый удар. И он шел к тому посту, как будто шел к

ней.  Его  спутники  с  полпути  повернули назад  и  замерзли.  Такая  вот

случилась простая история.

     Искушенному  читателю   несложно  теперь   понять   ход   рассуждений

Ползункова.

     Чем  долее  он  ходил  на  выступления Ларина,  тем  более проникался

сочувствием и  жалостью к  нему,  тем  тяжелее ему было сознавать масштабы

двадцатилетней  казни,  которой  подвергся  незаслуженно  и  жестоко  этот

умнейший и  талантливый человек,  подобно миллионам других таких людей.  И

возможно, не случись встречи с Лариным, Матвей Сергеевич изобретал бы свою

машину на  год  или два дольше -  именно подсознательная вначале и  вполне

осознанная  с  ходом  времени  надежда  каким-то  образом  помочь  Ларину,

заставила Ползункова торопиться. Вначале он предполагал, что сможет как-то

помочь  Ларину  бежать  или,  скажем,  подменить  того  в  лагере,  спасая

незаурядный  талант...  Было  много  планов,  но  невозможность  изменения

прошлого заставила от них отказаться.

     Матвей Сергеевич знал уже,  что не сможет увести с собой Ларина,  что

не  сможет даже  дать  ему  теплые сапоги или  полушубок -  отнимут и  еще

накажут! Он не может сделать ничего! Ничего ли?

     Матвей Сергеевич давно уже догадался, что он сделает.

     ...Леонид Ларин тупо  считал шаги,  зная,  что  умрет в  этой  тайге,

потому что  сил  не  осталось,  мороз не  утихал,  пальцы рук  и  ног были

отморожены,  но тяжелый рулон плакатов и  лозунгов выбросить было нельзя -

на  них  многократно  были  написаны  самые  дорогие  слова:   "Сталин"  и

"Партия"...  Ларин шел и считал шаги,  сбивался и снова считал... И в этот

момент он услышал голос:

     - Простите, Леонид Борисович.

     Ларин решил,  что  у  него  снова начинается бред,  -  бред начинался

раньше, может, час, может, два назад, казалось, что наступило лето и можно

остановиться, прилечь, отдохнуть и сладко заснуть...

     - Леонид Борисович,  -  сказал человек,  похожий на зэка,  но не зэк.

Наметанный за  долгие  жестокие годы  глаз  Ларина  сразу  разгадал в  нем

ряженого, человека, лишенного страха - страха замерзнуть, страха попасться

охране,  страха подохнуть от  голода.  Встреченный в  лесу человек не  был

голодным,  он никогда не был голодным,  он не представлял себе,  что такое

голод,  и  хоть  он  был  худ  и  костляв -  это  была иная худоба и  иная

костлявость.  Сколько можно встретить по  лагерям умирающих от голода,  но

вовсе не худых,  а распухших сизощеких доходяг... И главное - он был чисто

выбрит.

     - Леонид  Борисович?  -  неуверенно повторил  встреченный человек.  И

тогда Ларин понял,  что  ему предстало видение,  разновидность бреда,  ибо

здесь не может быть никого, знающего отчество Ларина.

     И  все же  Ларин остановился.  И  сразу сбился со спасительного счета

шагов.

     - Простите,  что я остановил вас, - сказал Матвей Сергеевич, - но мне

нужно сообщить вам нечто очень важное.

     - Вы мне кажетесь? - спросил Ларин.

     - Ничего подобного!  У  вас все будет в  порядке!  У  вас все будет в

порядке!  Я  не могу долго оставаться с  вами,  -  глаза доходяги радостно

сияли.  - Но я должен сказать, что до шахты остался всего километр и через

час вы там будете.  И даже пальцы у вас останутся целы.  Честное слово,  я

знаю.

     Ларин  почувствовал раздражение против этого Луки-утешителя,  который

сбил его  с  размеренного шага,  могущего спасти в  морозной тайге.  Какой

километр?  Неужели еще  целый километр?  А  он  так  надеялся,  что  шахта

откроется за поворотом.

     - Но я о другом! Я о главном! Вы доживете до освобождения!

     Ларин  пошатнулся под  грузом  тяжелого рулона  с  плакатами и  пошел

дальше.

     Человек шел рядом.

     - Я не могу вам помочь,  -  говорил он быстро, будто робея. - Я скоро

должен отсюда уйти, но я вам скажу самое главное.

     Ларин   старался   вернуться   в   привычный   спасительный  ритм   -

шаг-секунда-шаг-секунда -  он пошел дальше,  скользя по обледенелой тропе.

Молодой человек говорил быстро и восторженно:

     - Вы выйдете отсюда. Все будет хорошо. Вы женитесь на Лике, вы будете

с  ней в  Париже,  слышите -  в  Париже!  Да слушайте меня,  я  сам видел!

Представьте себе -  на таможне вас не пускают в Париж. Вы меня слышите? На

таможне вас не пускают,  а  я говорю:  это ж Ларин,  который написал "Жену

президента"! И тогда открываются все ворота! Я не шучу, мне сейчас хочется

плакать -  сегодня самый трудный день  вашей жизни,  но  ваша  жизнь будет

долгой и счастливой!

     Ползунков скользил,  спешил, дыхание сбивалось, а Ларин считал шаги и

думал:  ну  почему эта сука не поможет нести рулон?  Он понимал,  что этот

человек -  фантом,  рожденный его умирающим воображением,  но  сердился на

него.

     За поворотом, далеко впереди, он увидел дымок и копер шахты.

     А увидев, забыл о нелепом спутнике.

     Человек остался у поворота и кричал вслед:

     - А я вас сразу узнал! Вы не отчаивайтесь, я даю честное слово!

     Академик Ползунков поднялся на борт вертолета.  Следом за ним подняли

кабину времени.  Он подумал - как странно, прошло больше сорока лет, а мне

он показался старым, хотя был моложе меня...

     Матвей Сергеевич откинулся назад.

     Все в вертолете молчали.

     Наконец полковник Минский спросил:

     - Перемещение получилось?

     - Получилось, - ответил директор.

     Он должен будет запомнить,  думал Матвей Сергеевич.  - Он не может не

запомнить эту встречу.  Теперь ему станет легче терпеть лишения. И по мере

того, как будут сбываться предсказания незнакомца, он поймет и поверит...

     Вернувшись в  Москву и  вновь  включившись в  упорную работу,  Матвей

Сергеевич был счастлив.

     Он знал,  что если ему выпало сделать в жизни хоть одно доброе дело -

то он его сделал.

     Он знал,  что теперь,  пускай с  улыбкой,  пускай с  долей недоверия,

Ларин будет вспоминать странного человека на тропе и  его предсказания.  И

пускай  не  до  конца,  но  все  же  научится верить в  собственное доброе

будущее.

     Академик Ползунков был счастлив.

     После  доклада  на  правительственной комиссии  осунувшийся Ползунков

пришел на торжественный вечер "Мемориала" в Дом кино. Ларин увидел его еще

до начала и обрадовался.

     - Куда вы пропали? - сказал он. - Мне вас не хватает. Я привык к вам.

     - Вы  говорили,  что мое лицо вам знакомо.  Вы  так и  не  вспомнили,

откуда? - спросил академик.

     - Нет, не вспомнил. А вы?

     - А я вспомнил! - торжествующе воскликнул академик.

     - Тогда признавайтесь, не томите, мне скоро на сцену.

     На Ларине был новый костюм и красный галстук. Наверное, из Парижа.

     - Вспомните ноябрь сорок седьмого года, как вы несли на восьмую шахту

плакаты?

     - Конечно помню,  -  сказал Ларин и взглянул на часы.  - Я же об этом

написал рассказ.  Двое повернули назад и погибли, а я... а меня вела Лика.

- Ларин смущенно улыбнулся. Он не любил громких слов.

     - Помните человека, которого вы там встретили?

     - Где?

     - В тайге, в конце пути, недалеко от шахты?

     - Если там кто и  был,  я его не заметил -  я считал шаги.  Это очень

помогает.

     - Там был я,  -  сказал академик.  - Я был в ватнике. Я вам рассказал

про Париж, про то, как вы будете жить потом... после лагеря.

     Зазвенел звонок.  Ларину было пора на сцену. Он сразу потерял интерес

к собеседнику.

     - Вы не можете забыть! - академик готов был заплакать.

     - И  сколько же  вам  тогда было лет?  -  спросил Ларин,  делая шаг к

сцене. - Два года? Три?

     Он засмеялся, махнул рукой и ушел.

                       "Химия и жизнь", 1991, № 9.