Кир БУЛЫЧЕВ

                            Первый слой памяти

                                 РАССКАЗ

     Телефон зазвонил в  половине двенадцатого.  Я  дал  ему отзвонить раз

десять,  надеясь,  что надоест.  Кому-то что-то было от меня нужно.  Я  не

филантроп,  я не гуманист,  я равнодушный к людям человек. Я бываю хорошим

только потому,  что  так проще.  Я  снял трубку,  прорычал в  нее какое-то

слово, которое можно было трактовать как угодно.

     - Гиви, - сказал телефон голосом Давида. - Я тебя не разбудил?

     - Разбудил, - сказал я

     - Я так и думал, - сказал Давид - Сейчас за тобой заедет наша машина.

Шеф уже в институте.

     - Очень  тронут,  -  сказал я.  -  А  что  делает мой  дорогой шеф  в

институте  в   двенадцать  часов   ночи?   Несовершеннолетние  преступники

разобрали установку на винтики для детского конструктора?

     - Не  паясничай,  Гиви,  -  сказал Давид скучным голосом.  Он  всегда

говорит скучным голосом,  когда  я  паясничаю.  -  Серьезное дело.  Машина

заедет за Русико, это ведь недалеко?

     - Рядом.  Я  вчера провожал ее до дому,  и  ее отец целился в  меня с

балкона из ружья. А ведь охотничий сезон еще не открыт

     Давид повесил трубку,  чем показал всю серьезность своих намерений. Я

решил никуда не  ехать,  за  меня вступится профсоюз,  но на всякий случай

начал  одеваться.  В  этом  вся  моя  непоследовательность.  Наверно,  она

происходит оттого, что я рос без отца. Я принимаю решение и тут же начинаю

действовать наоборот.

     Я не успел накинуть пиджак, как под окном коротко тявкнула машина. По

голосу это была директорская машина. Разумеется, я должен куда-то ехать, а

все за меня уже решено.

     Было холодно, как в феврале высоко в горах. Русико была ненакрашена и

полна сознания собственного достоинства.  Не  каждый день за хирургической

сестрой присылают черную "Волгу".

     - Русико,  -  спросил я, усаживаясь с ней рядом, - что приключилось в

институте?

     - Не знаю,  -  сказала Русико таким тоном,  будто она-то знала, а вот

еще неизвестно, допущен ли я к тайне. - Мне позвонили.

     - Оттуда? - спросил я, уперев палец в потолок машины.

     - Будет операция, - сказала Русико. - Наверно, из-за землетрясения.

     - Чего? Какое еще землетрясение?

     -Утром было землетрясение, - сказал шофер, - в горах.

     - А мне не сообщили,  -  обиделся я.  -  Наверно, судачили, а когда я

вылез из лаборатории,  ни слова.  А  я обожаю поговорить о землетрясениях.

Скажите, сегодня в Тбилиси не было извержения вулкана?

     - У  нас  здесь нет  вулканов,  -  объяснила мне  прекрасная Русико -

Вулканы на Камчатке.

     Перед  институтом было  вавилонское столпотворение,  как  будто  дело

происходило в конце рабочего дня.  Стояли машины,  бегали люди, в половине

окон горел свет.

     - Землетрясение продолжается, - сказал я, вылезая из машины. Мной уже

овладели всевозможные предчувствия.

     Давид и сам Лордкипанидзе стояли посреди холла.

     - А   вот  и   Гиви,   -   сказал  Лорд  и,   обернувшись  к  Русико,

приказал:Сейчас же наверх, в операционную. Я скоро там буду.

     - Простите,  -  сказал я.  -  Где здесь справочное бюро?  Я  желал бы

получить информацию о своем ближайшем будущем.

     - Разъясните, - сказал Лорд и понес свое грузное тело на второй этаж.

     - Только в  двух  словах,  -  предупредил меня Давид -  Мне  позвонил

Пачулия из "Скорой помощи".  Ты его знаешь?  Не знаешь?  Ну,  ладно. У них

больной,  шоковый, неизвестно еще, вытянут они его или нет. А там эпицентр

землетрясения. Маленького землетрясения.

     Пальцы Давида показали, какие маленькие бывают землетрясения.

     - Не может быть! - поразился я. - Таких маленьких не бывает.

     - В Тбилиси в некоторых районах звенела посуда в шкафах.

     - Это от городского транспорта,  -  постарался я  утешить Давида -  А

все-таки   мы    при   чем?    Мы   -    не   "Скорая   помощь".    Мы   -

научно-исследовательский институт, можно сказать, Институт мозга.

     - Вот именно Институт мозга.  А Пачулия знал, над чем мы работаем. Он

в феврале был на конференции в Киеве.  Идея,  конечно, малореальная, но от

этого зависят жизни других людей.

     - Так что подумал Пачулия?

     Давид посмотрел на круглые электрические часы над лестницей.

     - Я начну сначала,  - сказал он. - Два часа назад на дороге, в сорока

километрах от города,  был найден некто Бесо Гурамишвили.  Его нашел шофер

грузовика и  хотел было отвезти в  больницу,  в  район,  но  тут появилась

машина спасателей. Они его искали.

     - А почему спасатели искали Бесо? Он альпинист?

     - Нет,  он  спелеолог.  Ты,  конечно,  не  читал,  ты  ничего,  кроме

развлекательной литературы,  не читаешь.  В прошлом году спелеологи начали

прохождение пещеры недалеко от Телави. Об этом писали.

     - Ну и что дальше? - спросил я. - Где мы появляемся на сцене?

     - Сегодня днем  там  было  землетрясение Вход в  подземелье завалило,

связь прервалась,  и  что случилось со  спелеологами,  никому не известно.

Представляешь,  до  самой ночи они  пытаются бурить завал,  ищут,  нет  ли

других ходов в  пещеру,  и вдруг на дороге,  в десяти километрах от входа,

оказывается Бесо Гурамишвили.  Они подозревают,  что там неподалеку другой

вход, но пока не нашли.

     - А он ничего не может рассказать.

     - Правильно.   Он  ничего  не  может  рассказать,  и  есть  основания

полагать,  что привести в  сознание его сегодня не удастся...  И тут может

потребоваться наша помощь.

     - Каким образом?

     - Установка.

     - А как с ее помощью добраться до спелеологов?

     - Идем наверх, по пути ты будешь думать. Может, догадаешься. Я шел по

лестнице. Передо мной покачивалась широкая, мягкая спина Давида, и я никак

не   мог  придумать,   как  с   помощью  нашей  установки  можно  откопать

спелеологов.  Сразу восемнадцать человек,  нет,  семнадцать,  один из  них

как-то выкарабкался...

     - Понял,  -  сказал я. - Значит, Бесо знает, как к ним пробраться, не

разбирая завала.

     - Ты  почти  гений,  -  сказал Давид  серьезно.  -  Эта  мысль пришла

Пачулии, когда он вез Бесо в Тбилиси.

     Мы остановились в дверях кабинета Лорда. Давид спросил:

     - Будем готовить установку?

     - Я уже распорядился, - сказал Лорд. - Кто будет принимать?

     - Я, - сказал Давид.

     Лорд посмотрел на него в глубоком сомнении.  Я понимал Лорда. Давид -

мальчик из хорошей семьи,  которого много и  вкусно кормили в детстве и не

заставляли заниматься спортом.  Давид получился мягкий,  теплый, округлый,

но, на удивление родственников, работящий. Он близорук, его возили ко всем

окулистам Союза,  чуть  ли  не  во  Владивосток.  .Другой на  месте Давида

возненавидел бы медицину, а он, наоборот, полюбил ее. За муки, что ли?..

     - Если получится, - сказал Лорд, - то придется туда идти...

     И  он обратил свой взор ко мне,  из-за чего я непроизвольно расправил

плечи.  Я рос в деревне, много дрался, меня не возили по врачам и не учили

музыке.

     - А ты, Гиви, как думаешь? - спросил Лорд.

     - Я думаю,  что можно приступать, - сказал я. Давид замурлыкал что-то

о своем опыте и готовности. Лорд уже шел к лаборатории.

     - Давид, - постарался я его утешить, - Каждому свое.

     Я люблю нашу установку, наверно, потому, что за эту любовь мне платят

зарплату и иногда дают премии. И еще потому, что понимаю в ней куда меньше

Лорда  и  даже  меньше Давида.  Хотя  никто не  понимает ее  целиком.  Она

настоящая женщина:  непредсказуема и  капризна.  Она  может  одарить  тебя

потрясающими данными,  а  затем обидеться на что-то и  отказаться с  тобой

сотрудничать.  Она занимает половину второго этажа и  подвал,  куда уходят

инженеры,  относящиеся к нам,  медикам,  как к людям второго сорта, годным

лишь на то,  чтобы губить их изобретения.  Инженеры сделали установку,  мы

разработали  методику  ее  применения,   и  все  друг  другом  взаимно  не

удовлетворены.  Хотя в  этом есть определенная доля кокетства.  Искренен в

этой  компании лишь  я.  Потому что  меня  все  равно  никто  не  возит на

конгрессы в  Париж и  у меня нет очков в красивой оправе,  как у Лорда.  Я

лучше их всех умею работать руками,  и,  когда мы возимся с собаками,  эти

твари предпочитают,  чтобы их резал я, потому что им не так больно. Я знаю

это наверняка:  несмотря на строжайший запрет Лорда, я принимал информацию

от  кобеля  по  кличке  Руслан -  это  было  переживание,  удивительное по

бедности чувств, - наверно, я не смог разобраться в эмоциях пса. Но одно я

знаю наверняка: ко мне Руслан испытывал симпатию, а к Давиду - никакой. Он

хотел Давида укусить.

     Я  заглянул в  операционную через  стеклянную дверь.  Русико готовила

инструменты.  В  желтом халате она  выглядит эффектно.  Когда она  подняла

голову и улыбнулась мне, я изобразил на лице восхищение, но боюсь, что она

меня  не  поняла,  потому что  рассчитывает выйти замуж за  Давида,  а  он

опасается, что мама будет возражать.

     Я  пошел  бриться.  Я  уже  смирился с  тем,  что  раз  в  неделю мне

приходится брить голову,  и  утешаю себя,  что  я  похож на  Маяковского в

трудный период его жизни. Мои знакомые полагают, что это - мое чудачество,

способ побороть интеллектуальную неполноценность. Нателла уговаривала меня

купить парик.  Она даже нашла какого-то  Саркиса,  который привез парик из

Венеции и  мог с  ним расстаться из любви к  ней,  к Нателле.  Я не принял

жертвы влюбленного Саркиса,  только пожалел венецианцев,  которые ходят  в

париках.

     Я брился и вспоминал,  как мы в первый раз,  два с лишним года назад,

включили установку.  Руслан и рыжая собачка из цирка лежали, привязанные к

столам в  этой самой операционной.  Я  ввел иглу в  мозг Руслана,  Нателла

фиксировала датчики.  Лорд волновался и потому был с нами резок и рычал на

Русико.  Давид с инженерами суетились у пульта, и, хотя минут через десять

главный инженер сказал: "Пошла запись",-мы ни в чем не были уверены. Когда

собаки проснулись,  мы  следили за  ними,  как  подозрительные ревнивцы за

женами,   а  собаки  лакали  молоко,   ели  мясо,   и  Руслан  смотрел  на

дрессировщика пустыми  глазами.  А  мы  ведь  специально выбрали  цирковую

собаку,  потому что  она  многое в  жизни испытала и  умела.  Дрессировщик

ворчал, что теряет понапрасну время, хотя мы платили ему по высшей ставке.

Он не верил,  что можно передать память,  записать и передать,  что Руслан

должен  знать  теперь  то,   что  знает  его  рыжая  собачка.  Мы  и  сами

сомневались.  И  это  было самое паршивое,  потому что  на  это  дело было

ухлопано несколько лет  и  масса денег и  все  эти  годы самые серьезные и

образованные люди считали Лорда шарлатаном.  А к вечеру того же дня, когда

усталый и  скептически настроенный дрессировщик вновь приступил к  Руслану

со   своими  приставаниями,   наш  драгоценный  пес  изобразил  на   морде

профессиональное отвращение,  прошелся на  задних  лапах,  сделал сальто и

неловко прыгнул сквозь затянутое папиросной бумагой кольцо.  Рыжая собачка

смотрела на него во все глаза и подсказывала на собачьем языке, что делать

дальше.  Руслану  было  противно заниматься делами,  недостойными честного

крупногабаритного пса, но он занимался, потому что в его памяти уже лежали

рефлексы,  полученные от рыжей собачки.  Через два дня он обо всем забыл и

вернулся к обычной, непритязательной жизни. Дрессировщик так и не поверил,

что собаку можно в пять минут научить всему,  что его подопечные впитывали

в себя месяцами, забрал свое рыжее сокровище с бритой головой, рассчитался

в бухгалтерии и остался нами недоволен.

     Все это не значит,  что мы с тех пор катились к славе по рельсам.  Мы

плелись  к  ней,  проваливаясь в  ямы,  блуждая  по  горным  тропинкам,  и

регулярно возвращались к началу пути,  охваченные удручающей мыслью о том,

что никогда из этого лабиринта не выберемся!  Мы работали с  самыми умными

собаками Грузии,  а они почему-то передавали своим преемникам лишь обрывки

глупых воспоминаний или  манеру кусаться исподтишка.  Мы  лелеяли макак  и

мартышек,  которые никак  не  могли  получить от  информантов элементарные

навыки  кидать  кожурой  банана  в  нелюбимого  смотрителя.  Мы,  наконец,

жертвовали собой, и я два дня подряд мучился застарелым раскаянием Давида,

который,  оказывается,  в  семилетнем возрасте  украл  запонку  у  дедушки

Ираклия и в ужасе от содеянного запустил ее в Куру.

     - Гиви, ты готов? - спросила Нателла. - Больного уже привезли.

     - Я как пионер,  -  ответил я.  -  Всегда готов. Ты была когда-нибудь

пионеркой?

     - Гиви, - сказала Нателла с укором. Ей хотелось, чтобы я был такой же

серьезный и  талантливый,  как Лорд,  чтобы я был альтруистом,  отзывчивее

самого  Швейцера.  Она  с  женской  недальновидностью  не  понимала,  что,

выполнив все ее условия, я потерял бы для нее привлекательность.

     - Ты была самой умненькой и передовой пионеркой в классе,  - сказал я

убежденно.

     - Я тебя подготовлю, - сказала Нателла.

     - Не   надо.   Меня  будет  готовить  Давид.   Не   лишай  его  этого

удовольствия.  Если же  ты  этим займешься,  то я  не смогу настроиться на

прием.  Я  буду думать только о тебе.  Кстати,  ты не хотела бы стать моим

информантом? Я тебе достану парик.

     - Ни в коем случае, - сказала Нателла. - И не из-за волос.

     - Ты боишься, что я узнаю о твоем настоящем отношении ко мне.

     - Да, боюсь.

     Когда  я,  стерилизованный,  как  тампон,  воняя  йодом,  появился  в

операционной, там уже все было готово. Я подошел к столу, на котором лежал

Бесо Гурамишвили.  Наш анестезиолог проводил военный совет с  седовласым и

заслуженным коллегой из института хирургии.  Я  им не завидовал.  Даже мне

было ясно,  что они поддерживают в  Бесо жизнь из последних сил.  Бесо мне

понравился. Его обрили, и он стал похож на меня. Или на Маяковского.

     - Ты  готов,  Гиви?  -  спросил  Лорд  отеческим голосом,  как  будто

собрался пригласить меня в зоопарк или кафе-мороженое.

     Я лежал на столе и,  если повернуть голову, мог увидеть острый темный

профиль Бесо.  Анестезиологи пришли к  какому-то  решению,  и  молоденькая

кардиологичка из нашего института была допущена в их высокое совещание.  Я

попытался представить себе,  каково там  в  пещере,  там  очень  темно  и,

наверно,  страшно.  Я никогда не был в пещерах, наверно, я ощущаю духовную

близость к  троглодитам и боюсь пещерных медведей и тигров.  Давид смотрел

на  меня ласково,  как мальчик из  хорошей семьи на мальчишку с  соседнего

двора, с которым ему не велено играть, но играть очень хочется.

     - Надеюсь, Бесо никогда не крал запонок у дедушки Ираклия, - сказал я

Давиду,  и  это были мои последние слова,  потому что они дали мне наркоз,

чего я также не выношу.

     Наверно,  во  сне  я  думал о  том,  что  анестезиологи меня  надолго

отключать не  будут,  потому что я  пришел в  себя именно с  этой мыслью в

голове.  Но  кто  я  такой и  почему меня  не  надо  надолго отключать,  я

догадался не сразу.

     Было темно.  За стеклянной матовой дверью горел свет и по стеклу, как

в  театре  теней,  проплывали  человеческие силуэты.  Страна  ждала  моего

пробуждения.

     Как всегда,  болела голова.  Я был разочарован в себе и виноват перед

Лордом,  который на меня так рассчитывал.  Я поднял руку, чтобы посмотреть

на часы,  но,  конечно,  никаких часов на мне не было. За дверью шелестели

голоса.  Слух у  меня был обостренный,  и  я различил чей то низкий голос,

наверно. Лорда:

     - По  нашим  данным,  обычно  проходит  несколько часов,  прежде  чем

начинается приживание информации.

     Дверь открылась,  и на цыпочках вошла Нателла. Я закрыл глаза, мне не

хотелось с  ними разговаривать.  Нателла что-то делала на столике у койки,

звякнул стакан. Она вышла. Сказала там, в коридоре:

     - Спит еще.

     - Я сделала кофе, - услышал я голос Русико.

     Я был благодарен Русико,  которая догадалась,  как их всех отвлечь от

двери.  Они,  видно,  тоже обрадовались возможности отвлечься, и мелькание

теней на стекле прекратилось.

     Мне надо было что-то  вспомнить.  Я  что-то забыл.  Что-то важное.  Я

представил себе Бесо,  лежавшего на  операционном столе,  и  подумал,  что

никогда еще не видел себя со стороны. То есть не себя, а его. Я чего-то не

сделал,  что  обязательно должен  был  сделать,  хотя  эта  обязательность

относилась не ко мне,  а к Бесо,  и меня беспокоило,  не потерял ли я Это.

Где-то в  глубине сознания я  оставался самим собой и понимал,  что во мне

просыпаются мысли Бесо,  и  рад был тому,  что они существуют,  но в то же

время не только для Бесо, но уже и для меня важнее было вспомнить об Этом.

О пещере?  Нет, не о пещере. Я понимал, что Это важнее сейчас, чем пещера,

и я ничего не знаю о пещере. И не могу вспомнить о ней, потому что никогда

в  ней не  был,  близко не подходил.  А  Это должно было лежать в  кармане

джинсов.

     Тут уж  пришлось думать мне самому,  без помощи Бесо,  мысли которого

мне только мешали,  тревожили и  подгоняли.  Бесо не знал,  где могут быть

джинсы.  Он ничего не знал об институте, о том, как он оказался здесь. Это

знал только я.

     Когда Бесо привезли в  институт,  его раздели,  а одежду отправили на

первый этаж,  в кладовку.  Вернее всего,  в кладовку.  Конечно,  его могли

раздеть в "Скорой помощи", пока везли сюда, но это маловероятно.

     Вот  теперь Гиви должен был  взять верх над Бесо и  нажать на  кнопку

звонка.  Прибежит Нателла, придет Лорд, и я им расскажу о джинсах и о том,

что надо взять оттуда.  Но  почему-то я  этого сделать не мог,  должен был

заняться этим сам.

     Через дверь выходить опасно,  в любой момент может вернуться Нателла.

Придется прыгать со второго этажа. Это неразумно.

     И   я   сел  на  кровати  и   с   минуту  старался  унять  тошноту  и

головокружение.   Ах,   как   трогательно!   Родовое  привидение  увлекает

наследника шотландского замка в загадочные болота.  Надо,  Гиви,  надо.  Я

обнаружил,  что  мой  наряд  ограничивается трусами.  Друзья  забыли  меня

облачить хотя бы в больничную пижаму.

     Я  подошел к окну и раскрыл его.  Как и положено,  окно раскрылось со

скрипом,  способным разбудить тени предков в фамильном склепе.  К счастью,

мои  коллеги еще  пили  кофе и  отдыхали.  Черная клумба находилась далеко

внизу.  Может,  они ошиблись и  положили меня не  на  втором этаже,  а  на

шестом?  В окно проникал жгучий холод.  Наверно,  с луны, которая освещала

вершины деревьев.

     И  вдруг я  пропал.  Пропали мои  слова,  мои  настроения и  даже мое

чувство юмора.  Мне надо было как можно скорее взять Это и сделать то, что

мне положено было сделать.  В  коридоре послышались шаги.  Мне показалось,

что Нателла,  почувствовав неладное,  спешит к  палате.  Я  перекинул ноги

через подоконник и встал на карниз.  Потом оттолкнулся от стены и прыгнул.

Земля ударила меня  по  ногам,  я  не  удержал равновесия,  упал,  ушибся,

измарался в земле,  не ощутил боли -  только раздражение.  Бесо прыгнул бы

лучше.

     Я сидел на клумбе и прислушивался, не в мою ли палату вошли. Если это

Нателла,  то сейчас поднимется паника и  до кладовой мне не добраться.  Но

все тихо.  Я встал, отряхнул с колен землю и пошел вдоль стены к служебной

двери.

     Луна светила мне в спину,  и на фоне белой стены я выделялся, как жук

на  листе  бумаги.  Вот  и  окно  кладовки.  Оно  забрано  решеткой и  для

непосвященного недоступно.  Но  я  вчера  слышал  сетования  кладовщицы на

ненадежность замка и  знал,  что слесарь Исидоре намеревался снять замок и

поставить новый.  Зная Исидоре,  я мог надеяться, что замок он снял, а вот

новый вряд ли поставил.

     Я  вошел в служебную дверь,  потом нащупал дверь в кладовку и толкнул

ее.  Дверь послушно открылась.  Мой  психологический этюд об  институтском

слесаре оправдался.  Я зажег свет,  полагая, что сегодня ночью в институте

не до грабителей.  Одежда Бесо лежала на столе.  Кладовщицы не было, когда

его привезли,  одежду просто сложили здесь.  Я не удивился тому, что узнал

вещи Бесо, удивительнее, если бы я их не помнил.

     Я  натянул влажные джинсы,  которые оказались мне почти впору,  надел

майку и  видавший виды свитер.  Все это было грязным,  на рукаве запеклась

кровь. Из кармана джинсов я извлек пластиковый пакет.

     "Резо  протянул мне  пакет,  фонарь светил сверху,  и  глаза казались

черными ямами. "Ты мне обещаешь?"-спросил Резо. "Обещаю",-сказал я".

     Эта картина промелькнула у меня в сознании четко,  словно я сам видел

этого неизвестного мне Резо. Я стоял в нерешительности.

     "Дальше что?" - мысленно спросил я Бесо.

     И тут же я понял,  куда мне надо ехать.  Именно ехать и немедленно. В

деревню Мокви.  Туда идет автобус. Я взял со стола часы Бесо. Они еще шли.

Было двадцать минут пятого.  С операции не прошло и трех часов.  Другой бы

на моем месте лежал и мучился, я же отправляюсь в путешествие.

     Больше задерживаться было нельзя. Я потушил свет и вышел из кладовой.

Городской транспорт еще спит и видит сны. Может, удастся поймать такси.

     "Ты узнаешь его дом. Он последний на улице. Весь в диком винограде. А

перед ним розы. Ни у кого в деревне больше нет роз".

     Это говорил Резо. Его голос.

     Я  перебежал газон и  прошел в полуоткрытые ворота.  В такую ночь все

правила были забыты. Где сейчас ночной сторож?

     Близко  шуршала  Кура.   Залаяла  собака.   Ей  откликнулись  собаки,

заточенные в подвале института.  Мне показалось,  что со стороны института

раздался крик. Меня зовут? Я пошел по шоссе к городу. Я бы бежал, но снова

подкатилась тошнота и в голове шумело.  Я обернулся.  Зеленый огонек такси

выскочил из-за поворота.  Я вышел на середину дороги и поднял руку. Машина

затормозила.

     - Разве не видишь,  что в парк еду? - спросил таксист, высовываясь из

окна. - Никуда я тебя не повезу.

     - Мне только до автобусной станции.

     - Не по дороге, - сказал таксист.

     - У меня срочное дело. Пожалуйста, подвези.

     Сторговались на  пяти рублях.  Шофер покорился силе денег,  но это не

сняло его раздражения. Он смотрел перед собой, ко мне не оборачивался, был

недоволен собственной уступчивостью.

     "Камень рванулся из-под  ног,  и  воздух  ударил в  лицо.  Воздух был

плотный,  и  в  нем потонул звук обвала.  Кто-то вскрикнул.  Я упал на пол

пещеры и  ударился о  каску.  Я  не думал,  что мог умереть,  мне хотелось

только,  чтобы все  это  скорее кончилось.  Рычание горы не  прекращалось,

словно порода старалась заполнить все пустоты в горе..."

     - Приехали,  -  сказал таксист.  -  Теперь мне до парка липших десять

километров ехать. Расплачивайся.

     Мои руки не знали,  в  каком кармане лежат деньги.  Деньги остались в

пиджаке Гиви.

     - Я  деньги забыл,  -  сказал я  спокойно,  потому что  я  уже был на

автобусной станции и до Мокви ехать не больше часа.

     - Шутишь, - убежденно сказал шофер. - Шутишь.

     - Завтра придете ко  мне в  институт,  -  сказал я.  -  Десять рублей

заплачу.

     - Шутишь,  -  повторил шофер, озлобляясь. - Дорого тебе обойдутся эти

шутки. В парк поехали. Там поговорим.

     - Возьмите что-нибудь в залог, - сказал я.

     - Что с тебя возьмешь? - спросил шофер, оглядывая меня.

     - Часы, - вспомнил я. - Возьмите часы.

     Я не стал ждать его ответа, потянул за металлический браслет. Передал

ему часы.

     - Не нужны мне твои часы, - сказал таксист.

     - Хорошие часы,  японские,  "Сейко",  -  сказал я.  Часы принадлежали

Бесо, и потому я знал, что они "Сейко". Это убедило шофера.

     - Ладно,  -  сказал он, - всякое бывает. Мой номер запомни. Он сказал

номер. Какой-то ранний автобус подъехал к зданию вокзала.

     Я побежал к нему. Над ветровым стеклом автобуса был написан маршрут.

     Автобус шел в другую сторону. Таксист ехал за мной.

     - Номер не забудь! - крикнул он.

     На  вокзале еще царила ночь.  Несколько случайных пассажиров коротали

время,  дремали на скамейках.  Я  углядел доску и  бросился к  ней.  Я сам

никогда не ездил в Мокви,  но Бесо бывал там.  Ближайший автобус в сторону

Телави уходил через полтора часа.

     Я стоял перед доской. Последняя моя ценность, часы Бесо, уже исчезла.

Придется идти  на  шоссе,  потому что  шоферы грузовиков более  отзывчивые

люди, чем таксисты.

     ...По  залу трусил шофер такси.  На  его  толстом указательном пальце

болтались часы "Сейко".

     - Ты куда убежал?  - спросил он строго.- Я уже час как работу кончил,

а должен за тобой по всему Тбилиси бегать.

     - Ну, что еще? - спросил я.

     - Ты  номер не записал,-  сказал таксист.  Он был немолод,  почему-то

похож на Лорда, словно был его старшим братом, избравшим иную судьбу.

     - Пойдем, - сказал я. - На улице поговорим.

     Моя  беготня по  залу  разбудила ожидающих,  они  смотрели на  меня с

подозрением, словно я заодно собирался утащить их чемоданы.

     На улице было зябко,  сверху дул ледяной ветер.  Свитер Бесо почти не

грел. Я поежился.

     - Тебе куда надо? - спросил таксист.

     - В Мокви.

     - Знаю,  - сказал таксист. - У меня там брат жил. До войны еще. Потом

уехал. В Рустави. А у тебя там любимая девушка?

     - Почему?

     - Очень  переживаешь,  -  сказал таксист.  Он  достал пачку  сигарет,

протянул  мне.   -   Ты  не  думай,  что  я  из-за  пяти  рублей  на  тебя

накинулся,сказал таксист.  -  Я обманщиков не люблю.  А то, бывает, сядет,

денег нет, а сам сказки придумывает.

     Я оглядел площадь,  надеясь,  что случится чудо -  появится автобус с

надписью "Мокви" над ветровым стеклом.

     - Важное дело у тебя в Мокви? - спросил таксист.

     - Вы уже отработали. И денег у меня нету.

     - А ты в мои дела не вмешивайся,  -  сказал таксист.  -  Я лучше тебя

знаю, что мне делать. Садись в машину.

     - Что?

     - Садись  в  машину,  говорю.  Сколько я  тебя  посреди площади ждать

обязан?

     Мы  выехали из  города.  Уже светало.  В  кабине было тепло,  уютно и

тянуло  в  сон.  Поливальная  машина  обдала  нас  струёй  воды,  и  капли

скатывались по стеклу.

     - Я сумасшедший, да? - спросил шофер.

     - Нет. Добрый человек.

     - Я  не  добрый.  Я  твои часы все равно в  залог оставлю.  Загорелся

красный  свет.  Мы  стояли  на  пустынном перекрестке,  и  свет  никак  не

переключался.

     - А тебе какой дом в Мокви надо? Я там всех знаю.

     - Последний дом на улице,  - сказал я. - Весь в винограде. И розы. Ни

у кого в Мокви больше нет роз.

     - Так бы и говорил. Там хромой Баграт живет. Ты к нему?

     "Я отцу обещал,  - сказал Резо, - что постараюсь найти. Я сам не верю

в это,  а он очень верит.  Я к нему профессора возил, но профессор сказал,

что вряд ли можно помочь.  Старый отец у меня.  Но он верит,  говорит, что

старики верили.  Знали ход  в  пещеру.  До  революции один князь приезжал,

тысячу рублей золотом обещал".

     Я  достал  из  кармана  джинсов  пластиковый пакет,  вытащил из  него

газетный сверток. В газете лежали кусочки желтой смолы, похожей на янтарь.

На  ощупь  они  были  мыльными,  легкими и  испускали сладковатый восковой

запах.

     - Что у тебя? - спросил шофер. - Пчел разводишь?

     - Нет. Лекарство, - сказал я.

     Шофер нажал на тормоза.  Я еле успел подхватить кусочки смолы. Машина

въехала на обочину.

     - Слушай! - сказал шофер. - Ты это где нашел?

     - В пещере, - сказал я.

     - Правильно,  - обрадовался шофер. - Горный бальзам. От всех болезней

лечит, да?

     - Старики верят, - сказал я.

     - Ты старому Баграту сын? Чего же ты раньше молчал?

     - Не сын я ему. Сын передать поручил.

     - У  меня мать умирала,  просила бальзам достать.  А  где  достанешь?

Теперь все  горы уже известны,  а  места настоящие забыли.  И  медицина не

верит. Не проверено, говорят.

     - Вам нужно? - спросил я.

     - Зачем мне? Я здоровый. А думаешь, поможет?

     - Не знаю, - сказал я. - Очень важно, когда больной верит в лекарство

     - Правильно. Мне от всех болезней аспирин помогает.

     Мы снова выбрались на дорогу и  километра через два съехали с  нее на

проселок. Синяя вывеска указывала стрелкой "Мокви - 4 км".

     Старый  дом  был  обвит  диким  виноградом.  За  забором  нежились  в

рассветном холодке кусты.  Роз еще не было,  рано быть розам. Резо, видно,

забыл,  что розы не цветут в апреле.  Щенок, подняв рваное ухо, подбежал к

калитке и вилял хвостом, попрошайничал.

     - Спасибо,   -   сказал  я  шоферу.   -  Я  запомнил  ваш  номер,  не

беспокойтесь. Я завтра вас найду.

     - Завтра я не работаю,  -  сказал шофер,  вынимая из кармана часы.  -

Возьми. С самого начала сказал бы, в чем дело.

     - Пускай часы у вас останутся.

     - Ты что думаешь, я тебя за паршивые деньги возил?

     Я взял часы.

     - Может, хотите, поделюсь с вами бальзамом?

     - Зачем мне? Моя мать уже умерла. А я здоровый.

     Я толкнул калитку.  Щенок вежливо отступил в сторону и побежал передо

мной к веранде. Виноградные лозы перекрывали дорожку.

     "В полной темноте я  услышал голос Теймура:  "Резо,  у тебя аварийный

фонарь?"  В  тот момент,  когда начался обвал,  мы сидели за нашим длинным

каменным столом  и  ждали,  когда  доктор -  была  его  очередь дежурить -

принесет суп.  Мы только что умылись в  подземном ручье,  сложили в  углу,

возле рации каски и резиновые костюмы.  Мы вымотались, потому что прошли в

тот день коварный и трудный сифон. Мы сидели за столом, и было весело, все

получалось, хорошо, а дальше будет еще один зал и, видно, немаленький... И

начался обвал. В лицо ударил тугой и холодный воздух..."

     Я  остановился на  веранде.  В  доме  было  тихо.  Отсюда были  видны

деревня,  убегающая вниз, к реке, стадо, рассыпавшееся по слишком зеленой,

молодой траве косогора.  Пахло дымом. Речка была закрыта туманом. По улице

скрипела арба. Было уже совсем светло.

     Маленькая старушка в  длинной,  до  земли,  черной юбке и  в  платке,

закрывающем лоб, выглянула из двери. В руке у нее было ведро.

     Я поздоровался.

     - Ты к  Баграту,  сынок?  -  спросила старушка,  ничуть не удивившись

раннему гостю. - Он уже проснулся.

     Баграт  оказался  могучим,  библейским старцем.  Широкая,  старая,  с

блестящими шарами на спинке кровать была ему тесна.  Старик,  видно, давно

болел,  он  иссох,  кожа  щек  и  лба  казалась очень темной,  особенно по

контрасту с  желтоватой бородой и  длинными прядями белых  волос.  Голубые

глаза старика сохранили чистоту цвета. Старик поднял широкую ладонь, будто

вырезанную из старого дерева.

     - Что с Резо? - спросил он.

     Он смотрел на меня так, словно я стоял далеко-далеко, на склоне горы,

будто я  был гонцом,  несущим весть о том,  что сожжены селения в соседней

долине и  царь покинул Картли.  Он  знал,  что от меня нельзя ждать добрых

вестей,  как их не ждут от посланцев судьбы,  и  заранее был готов вынести

еще один удар,  на  которые так щедра долгая жизнь,  но и  сдаваться перед

судьбой он был не намерен.

     - Резо жив и здоров, - сказал я.

     - Когда ты его видел?

     - Вчера.

     - А почему сам Резо не пришел?

     - Он остался там работать. Моя смена кончилась.

     - А почему ты так грязен? Что с твоей головой? Ты устал.

     Старушка принесла поднос  с  нарезанным сыром,  лепешками и  граненым

графином, наполненным желтым вином.

     - Подвинь сюда стол, - сказал мне старик. - Будем завтракать.

     Я сделал, как велел старик.

     - Как тебя зовут? - спросил старик, наливая вино в стаканы.

     - Гиви, - сказал я.

     - Я не знаю Гиви среди друзей моего Резо.

     - Я недавно в экспедиции.

     - Ты  лжешь  мне,   -   сказал  старик,   не  осуждая  меня.   Просто

констатировал печальный факт.  Потом добавил:  -  Врач  запретил мне  пить

вино. Особенно утром. Я не слушаюсь врача.

     - Резо просил меня привезти вам горный бальзам,  - сказал я, доставая

пакет. - Мне было по пути. Я привез.

     Я развернул газету и протянул кусочки смолы старику.  Если бы на моем

месте был Гиви,  он бы оценил патетичность момента. Но ведь я и есть Гиви.

Или я Бесо?

     - Спасибо,  сынок,  -  сказал старик.  Он понюхал комок смолы.  - Это

настоящий горный бальзам.  Резо уже второй год ищет его для меня. Спасибо,

что не пожалел своего времени и привез старику лекарство. Когда тебе много

лет и ты знаешь о бессилии врачей,  приходится верить в средства, которыми

пользовались твои  предки.  Когда  увидишь  Резо,  передай ему,  что  отец

благодарит его и  постарается встать на ноги к  его возвращению.  А  скоро

Резо вернется?

     Старик мне не верил. Но старик был горд.

     - Я думаю, что скоро. Через день или два он уже будет здесь.

     И  тут же я понял,  что попался.  Нельзя было этого говорить.  Старик

лучше меня знал,  что Резо должен работать под землей еще по  крайней мере

две недели. Мне следовало раньше обратить внимание на настенный календарь,

висевший над головой старика. Месяц апрель был обведен красным карандашом,

и дни, со второго числа до сегодняшнего, были перечеркнуты крестиками.

     - Расскажи мне всю правду.

     Я рассказал ему, что экспедицию завалило под землей. Все живы, но тот

человек,  который выбрался наверх, болен и не может показать путь обратно.

Он в больнице. Я работаю в той больнице, он просил меня отвезти бальзам.

     Старик  слушал  молча,  не  перебивал меня.  Он  закрыл глаза  и  был

неподвижен, даже, казалось, не дышал.

     - Я знаю вход,  через который они пошли вниз,- сказал старик, когда я

кончил свой полуправдивый рассказ.  - А как далеко они прошли в этом году?

В каком месте их покинул Бесо? Ты не знаешь?

     И я представил себе пещеру, как она была нанесена на плане у Теймура.

Я  хорошо помнил план,  обведенные тушью участки,  обследованные в прошлом

году, и карандашные извивы ходов этого года.

     - Обвал застал их на базе,  в зале,  где стояла рация.  Это в четырех

километрах  от   главного  входа.   Обвал  задел  часть  зала,   там  было

оборудование.  И  когда они нашли фонарь и осмотрели завал,  то оказалось,

что  пробиться к  выходу не  удастся.  Они перебрались в  соседний зал,  а

Теймур послал Бесо и еще одного человека искать путь наверх.  Там был один

ход, который они раньше не обследовали... Им дали фонарь, и они пошли.

     - Куда вел тот ход?

     Я  представил себе этот ход,  сужающийся до  размеров кроличьей норы,

когда  приходится  вжиматься  в  породу  и  не  знаешь,  расширится ли  он

когда-нибудь или придется ползти назад.

     - Он шел на восток.

     - И далеко они прошли?

     - Нет. Они вернулись за аквалангом. Там был еще один зал, но выход из

него был под водой.

     - И дальше Бесо пошел один?

     - Да.  Он пошел один.  У них оставался один акваланг.  Притом они все

равно не могли бы протащить раненых. А Бесо - скалолаз.

     - Почему  ты  сказал мне,  что  тебя  зовут  Гиви  и  ты  работаешь в

больнице? Ты ведь там был? И ты вышел наверх?

     - Я клянусь вам, что сказал правду. Бесо лежит в больнице.

     - Мне странно это.  Ты  кажешься мне хорошим человеком,  но все время

обращаешься ко  лжи.  Если ты и  есть Бесо,  то почему поехал сюда,  а  не

привез людей к месту,  где выбрался наверх,  и не показал им путь? Если ты

Гиви,  то как же Бесо рассказал тебе,  как искать меня, и не смог сказать,

где он вышел наверх?

     - Он плохо чувствует себя. Он забыл.

     Старик вздохнул. Он устал со мной бороться.

     - Если пройти от деревни вверх три километра, - сказал он, - там есть

щель в горе.  Я туда не спускался. Но я думаю, что оттуда можно прийти под

землей примерно в то место.  Я пошлю с тобой Георгия. Он ловкий парень. Он

знает те места.

     За дверью скрипнули доски веранды. Старик чуть улыбнулся.

     - Она уже побежала,  - сказал он. - Она слушала за дверью. Сейчас она

его поднимет и приведет.

     "Я  вынырнул из ледяного потока.  Я  боялся,  что у  меня остановится

сердце Ведь у  меня не было резинового костюма,  только акваланг.  Я  снял

акваланг и  несколько раз  подпрыгнул,  чтобы  согреться.  Воздух  казался

теплым после воды, но это была обманчивая теплота. Каково им там в пещере,

без фонаря? Когда я уходил, они пели песню. В четыре голоса. Красиво пели.

Ничего, выберусь наверх, отогреюсь. Я выбрал ход, который вел выше других,

к востоку..."

     Доски  веранды заскрипели резко  и  часто.  В  дверях стоял невысокий

паренек в армейских брюках и синей рубашке.

     - Вы меня звали, дядя Баграт?

     - Доброе утро,  Гоги Мне нужна твоя помощь. Ты можешь провести нашего

гостя к трещине в верхнем ущелье?

     - Сейчас?

     - Очень спешное дело.  Он тебе объяснит по дороге. Возьмите веревку и

крючья. Там, под землей, люди. Надо им помочь.

     - Хорошо, дядя Баграт.

     - И  возьмите лепешек и  воды.  Может,  вам  придется долго  идти.  Я

подумал о том, что мне, Гиви, мысль о том, чтобы спуститься в какую-нибудь

темную пещеру даже ради спелеологов, была бы ужасна. Бесо этого не боялся.

Я тоже этого не боялся.

     - Я буду ждать, - сказал старик

     Старушка стояла на веранде. Она протянула мне моток крепкой веревки и

хурджин с  лепешками и  бутылью.  Она  перекрестила меня  и  оставалась на

веранде,  пока мы  не  скрылись из  глаз.  Щенок проводил нас до калитки и

вежливо тявкнул на прощание.

     - Почта открыта? - спросил я - Мне нужен телефон.

     - Почта закрыта.  А  телефон есть у  Левана.  Вот  его  дом.  Георгий

обогнал  меня  и,  видно,  смог  в  одну  фразу  вложить  всю  серьезность

положения.  Когда я вошел в комнату,  хозяин дома, в пиджаке поверх майки,

коротко поздоровался со  мной  и  показал на  телефон.  И  сразу  вышел из

комнаты Георгий взял у меня веревку и хурджин и тоже вышел, сказав:

     - Набирайте через восемь.

     Я позвонил в институт.  Вниз, в справочную. Там не отвечали. Я совсем

забыл,  что еще нет семи,  а  город просыпается куда позже,  чем Мокви.  Я

позвонил наверх,  в ординаторскую Вряд ли наши ушли, тем более после моего

таинственного исчезновения.

     Трубку подняли сразу. Это была Нателла. Я спросил басом:

     - Как состояние больного Бесо Гурамишвили?

     - А кто говорит? - спросила Нателла.

     - Его дядя.

     Если она меня узнает, начнутся расспросы:

     - Бесо лучше, но он еще без сознания. Это не ты, Гиви?

     Нателла была не уверена Мне стало жалко ее.

     - Да,  это я.  Но мне сейчас некогда.  Я  потом позвоню.  И  я  сразу

повесил трубку. Георгий с Леваном ждали меня.

     - Он пойдет с нами, - сказал Георгий.

     Мы  поспешили к  горам.  Свернули с  дороги  и  начали подниматься по

тропе. Мои спутники шли быстро, солнце начало припекать. Я чувствовал, как

бьется у  меня сердце.  Это от  малоподвижной жизни.  Надо по утрам делать

гимнастику.

     "..Я  заставил себя  опереться на  локти.  Там,  откуда я  только что

свалился, горела вечерняя звезда. Она уместилась точно в центре отверстия,

и, хотя я знал, что вряд ли доберусь до него, звезда была чем-то надежным,

принадлежащим к светлому верхнему миру. Я сел. Было трудно дышать. Сколько

часов я  пробирался сюда?  Десять,  сто?  Наверно,  я  на  несколько минут

потерял  сознание,   потому  что,  когда  я  снова  открыл  глаза,  звезда

сместилась к краю отверстия Сейчас я передохну и начну все снова ..."

     - Еще километра два осталось, - сказал Георгий.

     Далеко внизу,  поблескивая под  солнцем,  вилась дорога.  Где-то  там

нашли Бесо..

     "Нет,  меня нашли дальше. Я лежал на земле, было холодно. Был поздний

вечер, я не мог поднять головы, чтобы посмотреть на ту звезду и сказать ей

спасибо.  Дорога была совсем рядом,  проехала машина,  но  у  меня не было

голоса,  чтобы  крикнуть.  Я  попытался сползти по  откосу вниз.  Руки  не

слушались меня,  свитер был мокрым,  то ли от воды, то ли от моей крови. Я

знал,  что сползу по осыпи к  дороге и  меня заметят.  И по моему следу на

осыпи найдут отверстие в горе.  На другой стороне дороги,  чуть наискосок,

стояло дерево с  двумя вершинами.  А еще лучше,  если я лягу вдоль осыпи и

покачусь вниз,  как бревно.  Только надо не потерять пакет Резо Ни в  коем

случае не потерять... там бальзам для его отца .. в деревне Мокви, крайний

дом, и там меня ждут. И я покатился вниз по осыпи, а камни высовывались из

нее и били меня кулаками.. "

     - Стойте, - сказал я.

     - Устали? - спросил Георгий.

     - Вы знаете эти места? Внизу, у дороги?

     - Да.

     - Там есть большое дерево с двумя вершинами. Одно дерево.

     Они задумались.

     - Может, у поворота?

     - Нет, там два дерева .. А знаешь? ..

     - Конечно. Конечно, оно там.

     - Георгий,  беги обратно в деревню и звони по этому телефону.  Пускай

они  берут машину и  едут туда,  где  нашли Бесо Гурамишвили.  К  дереву с

двойной вершиной.  Там  серпантин,  и  он  скатился на  виток  дороги ниже

Поэтому они не нашли вход. А вы, Леван, ведите меня туда. Только не бегом:

я устал.

     - А почему вы раньше об этом не знали?  -  спросил Левая. Я ответил в

лучших традициях Бесо - серьезно и по мере сил обстоятельно:

     - Я  не  мог  раньше вспомнить.  Это  был второй слой памяти.  Сверху

осталось то,  что  беспокоило Бесо в  последние минуты перед тем,  как  он

потерял сознание И я вспомнил о старике Баграте.

     - Вы вспомнили?

     - Хорошо, считайте, что мы вместе вспомнили.

     Скорей бы  рассеивалось наваждение.  Бесо влиял на меня положительно.

Если так пойдет дело,  я  стану хорошим и  меня все будут любить.  Нателла

будет счастлива, Давид тоже.. не дай бог.

     Мы  спускались по  тропинке,  к  дороге,  которая казалась извилистой

речкой, потому что от нее отражались лучи утреннего солнца.

                           "Смена", 1974, № 18.