Кир БУЛЫЧЕВ

                                 ПЕРЕВАЛ

     В доме было сыро, мошка толклась у светильника,  надо  бы  давно  его

погасить, мать, конечно, забыла, но на  улице  дождь,  серость,  полутьма.

Олег валялся на койке. Ночью он сторожил, устал, гонял шакалов, они  лезли

к сараю, чуть самого не задрали. В теле  была  пустота  и  обыкновенность,

хотя сам от себя ждал волнения, тревоги, может, страха. Ведь пятьдесят  на

пятьдесят, вернешься или не вернешься. Или  сорок  на  шестьдесят?  Должна

быть закономерность. Должны быть закономерности, знать бы их, а  то  вечно

изобретаешь велосипед. Кстати, все собирался спросить Старого,  что  такое

велосипед. Парадокс. Велосипед еще не изобретен, а Старый укоряет  им,  не

задумываясь о смысле фразы.

     На кухне закашлялась мать. Она, оказывается, дома. А Олег думал,  что

ушла за грибами.

     - Ты чего дома? - спросил он.

     - Проснулся? Супу хочешь? Я согрела.

     - А кто за грибами пошел?

     - Марьяна с Диком.

     - И все?

     - Может, кто из ребят увязался.

     Могли бы и  разбудить,  позвать.  Марьяна  не  обещала,  но  было  бы

естественно, если бы позвала.

     - Есть не хочется.

     - Переспал, - сказала мать. - Если  дожди  не  кончатся,  до  холодов

огурцы не вызреют. Скоро все плесенью зарастет.

     Мать вошла в комнату, разогнала  ладонью  мошку,  задула  светильник.

Олег смотрел на потолок. Желтое пятно плесени увеличилось, изменило форму.

Еще вчера оно было похоже на профиль Томаса -  нос  большой  и  острый,  а

сегодня нос раздулся, как будто ужалила оса, и лоб выгнулся горбом. Совсем

не похоже на Томаса. В конце концов Дику  в  лесу  неинтересно.  Чего  ему

грибы собирать? Он охотник, он степной человек, сам всегда говорил. Может,

Марьяна сама его позвала?

     - Мошки много, - сказала мать. - Холодно ей в лесу.

     - Нашла, кого жалеть.

     Дом был поделен пополам, на другой половине  жил  Старый  и  близнецы

Дуровы. Он их взял к себе, когда старшие умерли. Близнецы всегда хворали -

один выздоровеет, другой начнет - и ныли. Если бы не их ночное нытье, Олег

никогда бы не согласился дежурить  ночами.  Слышно  было,  как  они  хором

заныли - проголодались. Невнятный, далекий, привычный, как ветер,  монолог

Старого оборвался, заскрипела скамейка. Значит, Старый пошел на  кухню,  и

тут же загалдели малыши, ученики.

     - И куда тебе идти? - сказала мать. - Не дойдете же! Хорошо еще, если

целыми вернетесь!

     Сейчас  мать  заплачет.  Она  теперь  часто  плачет.  Ночью   плачет.

Бормочет, ворочается, потом начинает плакать тихо,  но  можно  догадаться,

потому что шмыгает носом. Потом начинает шептать, как  заклинание:  "Я  не

могу, я больше не могу!  Пускай  я  лучше  умру...".  Олег,  если  слышит,

замирает, потому что показать, что не спит, стыдно, как  будто  подсмотрел

то, что видеть нельзя. Олегу стыдно сознаться, что  не  жалеет  мать.  Она

плачет о том, чего для Олега нет. Она плачет о  странах,  которых  увидеть

нельзя, о людях, которых здесь не было. Олег не помнит мать иной -  только

такой, как сегодня. Худая, жилистая женщина, пегие прямые  волосы  собраны

сзади в пук, но всегда выбиваются и падают тяжелыми прядями вдоль  щек,  и

мать дует на них, чтобы убрать с лица.  А  лицо  красное,  в  оспинках  от

перекати-поля, под глазами темные мешки, а сами глаза слишком светлые, как

будто выцвели. Мать сидит за столом, положив перед собой плоскими жесткими

ладонями вверх мозолистые руки. Не плачь  же,  чего  ты?  Или  она  сейчас

достанет фотографию?  Правильно,  подвинула  к  себе  коробку,  открывает.

Достает фотографию. Хнычут.  Ученики  гомонят,  помогают  Старому  кормить

малышей. Ну, как будто  самый  обыкновенный  день,  как  будто  ничего  не

случится. А что они делают в лесу? Скоро полдень. С обеда  выходить.  Пора

бы им возвращаться. Мало ли что может случиться с людьми в лесу?

     Мать разглядывает фотографию. Там она и отец. Олег тысячу  раз  видел

эту фотографию и старался угадать в себе сходство с отцом. И не смог. Отец

белокурый, курчавый, губы полные, подбородок раздвоенный, вперед выдается.

Улыбается. Он всегда улыбался. Мать говорит, он всегда улыбался. Вот  Олег

с матерью больше похожи. Не с сегодняшней, а  с  той,  что  на  фотографии

рядом с отцом. Черные прямые  волосы  и  бледные  губы.  Широкие,  крутые,

дугами брови, под ними - ярко-голубые глаза. И  белая  кожа,  очень  белая

кожа с сильным румянцем. Олег тоже легко краснеет. И губы у него тонкие, и

волосы черные, прямые, как у матери на фотографии. Отец  с  матерью  стоят

рядом, очень молодые и очень веселые. И яркие. Отец в мундире,  а  мать  в

платье без плеч. Называется сарафаном. Тогда Олега еще не  было.  Двадцать

лет назад Олега еще не было. А пятнадцать лет назад он уже был.

     - Мать, - сказал Олег, - не надо, чего уж.

     - Я не пущу тебя, - сказала мать. - Не отпущу и все. Через мой труп.

     - Мать, - сказал Олег и сел на койке. - Хватит, а? Я лучше супа поем.

     - Возьми на кухне. - Сказала мать. - Он еще не остыл.

     Глаза мокрые. Она все-таки  плакала,  словно  хоронила  Олега.  Хотя,

может быть, плакала по отцу. Эта фотография была для нее человеком. А Олег

отца совершенно не помнил, хотя старался вспомнить. Он поднялся и пошел на

кухню. На кухне был Старый. Он разжигал плиту.

     - Я помогу, - сказал Олег. - Воду кипятить?

     - Да, - сказал Старый. - Спасибо. А то у меня урок. Ты ко  мне  приди

потом.

     Марьяна набрала полный мешок грибов.  Ей  повезло.  Правда,  пришлось

идти далеко, к ущелью. С Олегом она  бы  никогда  не  решилась  пойти  так

далеко, а с Диком она чувствовала  себя  спокойно.  Потому  что  Дик  себя

чувствовал спокойно. Везде. Даже в лесу. Хотя больше любил степь.  Он  был

охотник,  он  как  будто  родился  охотником.  Хотя  родился  раньше,  чем

построили поселок.

     - А ты в лесу, как дома, - сказал Дик.

     Он сказал громко. Он шел впереди и чуть сбоку. Куртка, мехом  наружу,

сидела на нем, как собственная кожа. Он сам сшил себе куртку. Мало кто  из

женщин в поселке смог бы так сшить. Марьяна никогда бы не смогла.

     Лес  был  редкий,  корявый,  деревья  вырастали   здесь   чуть   выше

человеческого роста и начинали клонить вершины в стороны,  словно  боялись

высунуться из массы соседей. И правильно.  Зимние  ветры  быстро  отломают

верхушку. С иголок капало. Дождь был холодным, у Марьяны замерзла рука,  в

которой она несла мешок с грибами. Она переложила  мешок  в  другую  руку.

Грибы зашевелились в мешке, заскрипели. Болела ладонь.  Она  занозила  ее,

когда откапывала грибы у ущелья. Дик сразу вытащил занозу, чтобы  не  было

отравления. Неизвестно,  что  за  иголка.  А  она  еще  глотнула  горького

противоядия из бутылочки, что всегда висела на шее.

     У белых толстых скользких корней сосны  Марьяна  заметила  фиолетовое

пятнышко.

     - Погоди, Дик, - сказала она. - Там цветок, которого я еще не видала.

     - Может, обойдешься без цветов? - спросил  Дик.  -  Домой  пора.  Мне

что-то не нравится.

     У Дика был особенный нюх на неприятности. Его надо было слушаться.

     - Одну секунду, - сказала Марьяна и подбежала к  стволу.  Ноздреватая

мягкая голубоватая кора сосны чуть пульсировала, накачивая воду,  и  корни

вздрагивали, перемещаясь, выпуская ложноножки, чтобы не упустить ни  одной

капли дождя. Это был цветок. Обыкновенный цветок, фиалка. Только куда гуще

цветом и крупнее обыкновенных, тех, что росли у поселка. И  шипы  длиннее.

Марьяна резко выдернула фиалку из земли, чтобы цветок не успел  зацепиться

корнем за сосну, и через секунду  фиалка  уже  была  в  мешке  с  грибами,

которые зашебуршились и заскрипели так, что  Марьяна  даже  засмеялась.  И

потому не сразу услышала крик Дика:

     - Ложись!

     Она сообразила, прыгнула вперед, упала, вжалась в теплые пульсирующие

корни сосны. Но чуть опоздала. Лицо горело, как будто  по  нему  хлестнули

кипятком.

     - Глаза! - кричал Дик. - Глаза целы?

     Он рванул Марьяну за плечи,  посадил,  оторвал  ее  судорожно  сжатые

болью пальцы от корней.

     - Не открывай глаз, - приказал он и быстро  принялся  вытаскивать  из

лица маленькие, тонкие иголки. И приговаривал сердито: - Дура. Тебя в  лес

пускать нельзя. Слушать надо. Больно, да?

     - Больно.

     Неожиданно он навалился на Марьяну и повалил на корни.

     - Больно же!

     - Еще один пролетел, - сказал он, поднимаясь. - Потом посмотришь.  Он

об мою спину рассыпался.

     Еще  два  шарика  перекати-поля  пролетели  метрах  в  трех.   Тугие,

сплетенные из иголочек-семян, но легкие  как  воздух,  потому  что  пустые

внутри, они будут летать, пока не  ударятся  ненароком  о  дерево  или  не

налетят от порыва ветра на скалу. Миллион шаров  погибнет  зазря,  а  один

найдет своего медведя, утыкает иголками теплую шкуру, и пойдут из иголочек

молодые побеги. Они очень опасны, эти шары, и в сезон созревания надо быть

осторожным в лесу, а то потом на всю жизнь останутся отметинки.

     - Ну ничего, - сказал Дик. - Больше иголок не осталось. И в  глаз  не

попало. Это главное, чтобы в глаз не попало.

     - А много ранок? - спросила Марьяна тихо.

     - Не пропадет твоя красота, - сказал  Дик.  -  Теперь  домой  скорей,

пускай Эгле смажет жиром. А то нарвет.

     - Да, конечно, - Марьяна провела ладонью по щеке. Дик заметил, ударил

по руке.

     - Грибы хватала, цветок  брала.  Психованная  ты  какая-то.  Инфекцию

занесешь.

     Грибы тем временем выбрались из мешка, расползлись  между  корней,  и

некоторые даже успели до половины закопаться в землю. Дик помогал  Марьяне

собирать их, раз уж она отказалась идти домой без грибов. А фиалку они так

и не нашли. Потом Дик отдал Марьяне мешок, он был легкий, а Дик  не  хотел

ничем занимать рук. В лесу решают секунды, и  руки  охотника  должны  быть

свободны.

     - Посмотри, - сказала Марьяна, принимая мешок.  Ее  прохладная  узкая

жесткая ладонь с обломанными ногтями задержалась на руке Дика. -  Я  очень

изуродована?

     - Смешно, - сказал Дик.  -  У  всех  на  лице  точки.  И  у  меня.  Я

изуродован? Это татуировка нашего племени.

     - Татуировка?

     - Забыла?  Старый  учил  нас  по  истории,  что  Дикие  племена  себя

специально так украшали. Как наградами. Тебе не понять. Ты всегда  в  окно

глядела.

     - Так это дикари, - сказала Марьяна. - А мне больно.

     - Мы тоже дикари.

     Дик уже шел вперед. Не оборачивался. Но Марьяна  знала,  что  он  все

слышит. У него слух охотника. Марьяна  перепрыгнула  через  серый  стебель

лианы-хищницы.

     - Потом чесаться будет, спать невозможно. Главное -  не  расчесывать.

Тогда следов не останется. Только все расчесывают.

     - Я не буду, - сказала Марьяна.

     - Во сне забудешь и расчешешь.

     Дождь пошел сильнее, волосы буквально  прилипли  к  голове,  и  капли

срывались с ресниц, мешали смотреть, но щекам  было  приятно  от  холодной

воды. Марьяна подумала, что Дика надо подстричь, а то  волосы  на  плечах,

мешают. Плохо, что он живет один. Все живут вместе, а он один. С тех  пор,

как его отец умер, так и живет. Привык уже.

     - Ты что-то чувствуешь? - спросила Марьяна,  увидев,  что  Дик  пошел

быстрее.

     - Да, - сказал он. - Звери. Наверное, шакалы. Стая.

     Они побежали, но в лесу трудно  бежать  быстро.  Те,  кто  бегают  не

глядя, попадают на обед лиане или дубу. Грибы бились в мешке,  но  Марьяна

не хотела их кидать. Уже скоро будет вырубка, а потом -  поселок.  Там,  у

изгороди, кто-нибудь обязательно дежурит. Она видела, как Дик достал из-за

пояса нож и перехватил арбалет так, чтобы удобнее. Она тоже  вытащила  нож

из-за пояса. Но ее нож узкий, тонкий, он хорош,  чтобы  резать  лианы  или

окапывать грибы. А если тебя догоняют шакалы, то  нож  не  поможет,  лучше

взять палку.

     Они уже бежали по  тропинке,  шакалы  редко  подходят  так  близко  к

деревне, но Томас утром, выпуская за изгородь, сказал,  что  ночью  шакалы

подходили близко и Олег их еле отогнал.

     Олег доел суп, поставил кастрюлю с гущей повыше, на полку,  чтобы  не

добрались крысы. Ученики простучали босыми пятками по глинобитному полу, и

сквозь бойницу в стене Олег видел, как они, выскакивая из двери, прыгали в

громадную лужу, набравшуюся за последние дни. Брызги во все стороны! Потом

кто-то из них крикнул: "Червяк!". И они сгрудились в кучу, ловя червяка, а

его розовый хвост высунулся из воды и хлестал  учеников  по  ногам,  рыжая

рут, дочка Томаса, завопила,  видно,  червяк  угодил  ей  по  руке  жгучей

присоской, ее мать высунулась из дома напротив и крикнула:

     - Вы с ума сошли! Кто же лезет в воду! Так без  рук  можно  остаться!

Немедленно домой!

     Но ученики решили обязательно вытащить червяка наружу, и  Олег  знал,

почему. Тогда червяк меняет цвет, становится то  красным,  то  синим,  это

очень интересно, только интересно нам,  здешним,  а  не  матерям,  которые

панически боятся червяков, в общем безвредных и трусливых тварей.

     Линда, жена Томаса, стояла  на  краю  лужи  и  звала  дочь,  а  Олег,

предупредив вопрос матери, сказал:

     - Сейчас приду.

     А сам вышел на улицу и посмотрел в ее конец, к  воротам  в  изгороди,

возле которых стоял Томас с  арбалетом  в  руке.  И  в  позе  Томаса  было

напряжение. Неладно, сказал себе Олег. Неладно, я же так и думал.  Дик  ее

завел куда-то далеко, и там что-то  случилось.  Дик  не  думает,  что  она

совсем другая, чем он, что она еще девочка и ее надо беречь.

     Ребята тащили червяка наружу, он уже стал почти черным, никак не  мог

приспособиться к плену, рыжую рут тоже взяли в плен, и Линда  потащила  ее

домой. Олег побежал к изгороди и на бегу сообразил, что не взял арбалета и

пользы от него поэтому никакой.

     - Что? - спросил он Томаса.

     Тот не оборачиваясь сказал:

     - По-моему, шакалы опять шляются. Стая.

     - Та же, что и ночью?

     - Не знаю. Раньше они днем не ходили. А ты Марьяну ждешь?

     - Они с Диком за грибами пошли.

     - Я знаю, я их сам выпускал. Да ты не  волнуйся.  Если  с  Диком,  то

ничего не будет. Он прирожденный охотник.

     Олег кивнул. В этих словах была обида, хотя Томас  не  хотел  обижать

Олега. Просто так получалось, что Дик надежнее, Дик охотник, а  ты,  Олег,

не  очень  охотник.  Как  будто  быть  охотником   -   высшее   достижение

человечества.

     - Я, конечно, понимаю, - улыбнулся вдруг Томас. Он опустил арбалет  и

прислонился спиной к столбу ограды. - Но это вопрос ситуации. В  небольшом

обществе,  скажем,  племени,  подобном  нашему,  способности,  к   примеру

математические, отступают на  шаг  по  шкале  ценностей  по  сравнением  с

умением убить медведя. Что несправедливо, но объяснимо.

     Улыбка у Томаса была вежливая, тонкие длинные губы гнулись  в  углах,

словно не помещались на лице, лицо  было  очень  темным,  все  в  глубоких

морщинах, а глаза еще темнее лица. И белки желтые. У Томаса болела печень.

И от этой болезни он стал совсем лысый. И еще у него были слабые легкие, и

он часто кашлял. Но все равно Томас был вынослив и лучше всех знал  дорогу

к перевалу.

     Томас вскинул арбалет и, не прицеливаясь, выпустил стрелу.  Шакал  не

успел увернуться. Он выпал из кустов, словно кусты держали его на весу,  а

теперь выпустили. Он рухнул на луг и, дернувшись, затих.

     - Выстрел мастера, - сказал Олег.

     - Спасибо. Надо бы его поскорей оттащить. Пока воронье не налетело.

     - Я притащу, - сказал Олег.

     - Нет, - сказал Томас. - Он не один. Лучше сбегай за своим арбалетом.

Если ребята будут возвращаться, им  придется  сквозь  стаю  идти.  Сколько

шакалов в стае?

     - Я шесть штук ночью насчитал, - сказал Олег.

     Черная пасть шакала была разинута, белая шерсть торчала  вокруг,  как

иглы.

     Олег повернулся было,  чтобы  бежать  за  арбалетом.  И  тут  же  его

остановил свист Томаса. Свист громкий, в любом углу поселка слышно: Все на

помощь!

     Бежать обратно? Нет, лучше за арбалетом! Это одна минута.

     - Что там? - Мать стояла в дверях. Он оттолкнул ее, схватил со  стены

арбалет, чуть не вырвал крюк. - Где стрелы? Под столом? Близнецы, что  ли,

утащили?

     - Стрелы за плитой, - сказала мать. -  Что  случилось?  Что-нибудь  с

Марьяной?

     Старый выбежал с копьем. Он не умел стрелять из арбалета,  да  и  как

будешь с одной рукой? Олег обогнал Старого, тащил стрелу из колчана,  хоть

не стоило делать этого на ходу.

     Вся малышня деревни неслась к изгороди.

     - Назад!  -  крикнул  им  Олег  грозным  голосом,  но  никто  его  не

послушался.

     Рядом с Томасом уже стоял Сергеев, держа в руке большой лук.  Мужчины

напряженно  прислушивались.  Сергеев  поднял  руку   без   двух   пальцев,

приказывая тем, кто подбегали сзади, замереть.

     И тогда из серой, ровной стены леса донесся крик. Человеческий  крик.

Крик был далекий, короткий, он прервался, и наступила бесконечная  тишина,

потому что ни одна душа в поселке не смела даже дышать.  Даже  младенцы  в

колыбели замолкли. И Олег представил, нет,  увидел,  как  там,  за  стеной

дождя и белесых стволов, в живом,  дышащем,  движущемся  лесу,  прижимаясь

спиной к теплой и жгучей коре сосны, стоит Марьяна, а Дик, упав на колено,

кровь хлещет из разорванной  зубами  шакала  руки,  старается  перехватить

копье...

     - Старый! - крикнул Томас. - Борис! Останешься у изгороди. Олег, беги

за нами.

     У леса их догнала тетя Луиза с ее знаменитым тесаком, которым  она  в

том году отогнала медведя. В другой руке она несла головешку.  Тетя  Луиза

была большой, толстой и страшной женщиной - короткие седые  космы  во  все

стороны, балахон надулся колоколом. Даже деревья пугливо втягивали ветки и

скручивали листья, потому что тетя Луиза была, как богиня мести, как  злой

дух, который зимой рычит в  ущелье.  И  когда  тетя  Луиза  споткнулась  о

лиану-хищницу,  та,  вместо  того,  чтобы  схватить   жертву   щупальцами,

метнулась к стволу и спряталась за него, как трусливая змея.

     Томас так неожиданно остановился, что  Сергеев  чуть  не  налетел  на

него, и, сунув два пальца в рот, свистнул. Никто в  деревне  не  умел  так

оглушительно свистеть.

     Когда свист прервался, Олег понял, насколько затаился, испугался  лес

человеческого топота, человеческой тревоги и человеческого  гнева.  Только

слышно было, как тяжело дышит грузная тетя Луиза.

     - Сюда! - крикнула Марьяна. Голос ее  прозвучал  совсем  близко.  Она

даже не крикнула, она позвала, как зовут с другого конца поселка. И потом,

когда они побежали снова,  Олег  услышал  голос  Дика,  вернее,  рев,  как

звериный, и бешеное ухание шакала.

     Олег метнулся в сторону, чтобы обогнать  тетю  Луизу,  но  перед  ним

возникла спина Сергеева, который не успел  даже  одеться,  бежал  в  одной

рубахе и кожаных штанах, без куртки.

     Марьяна, как в видении Олега, стояла,  прижавшись  к  мягкому  белому

стволу старой  толстой  сосны,  который  подался  внутрь,  будто  старался

оградить девушку. Но Дик не упал. Дик отбивался ножом от  большого  седого

шакала, который увертывался от ударов, шипя и извиваясь.  Еще  один  шакал

корчился сбоку на земле, стрела в боку. И штук пять, не меньше,  сидели  в

ряд в сторонке, будто зрители. У шакалов есть такая странная  манера.  Они

не нападают скопом, а ждут. Если первый не справится с  добычей,  за  дело

принимается второй. И так пока не победят. Им друг  друга  не  жалко.  Они

этого не понимают. Сергеев, когда вскрывал одного  шакала,  даже  мозга  у

него не нашел.

     Шакалы-зрители как  по  команде  повернули  морды  к  людям,  которые

ворвались на поляну. И Олегу показалось вдруг, что красные точки  шакальих

глаз смотрят на него с осуждением. Разве можно нападать всем  вместе?  Это

же не по правилам.

     Шакал, который все норовил выхватить,  захватить  зубами  нож,  вдруг

повалился набок, из основания длинной  шеи  торчала  стрела.  Оказывается,

Томас успел выстрелить, пока Олег  разглядывал  сцену  на  поляне.  За  ту

секунду, пока Олег разглядывал, соображал, что к чему. А Дик  словно  ждал

этого, тут же повернулся к остальным шакалам и бросился на них с копьем. А

рядом с ним уже были Сергеев и тетя Луиза с тесаком и головешкой. И прежде

чем шакалы поняли, что им надо бежать, двое из них  валялись  мертвыми,  а

остальные свернулись кольцами, чешуйчатые плоские хвосты концами на  голые

затылки, и покатились в чащу. И никто за ними не побежал. А Олег шагнул  к

Марьяне.

     - С тобой ничего?

     Марьяна плакала. Прижимала к груди  шевелящийся  мешок  с  грибами  и

горько плакала.

     - Ну скажи, скажи!

     - Меня перекати-поле изжалило, - плакала Марьяна.  -  Теперь  я  буду

рябая.

     - Жаль, что вы так быстро прибежали, - сказал Дик, вытирая  кровь  со

щеки, - я только во вкус вошел.

     - Не говори глупостей, - попросила тетя Луиза.

     - Третий или четвертый тебя бы одолел, - изрек Сергеев.

     По дороге к поселку Дика начало трясти - от шакальих зубов никому еще

хорошо не бывало. Все сразу пошли в дом к  Вайткусу.  Сам  Вайткус  болел,

лежал, а его жена Эгле достала из аптеки -  ящика  в  углу  -  примочки  и

настой против шакальего яда, потом промыла рану Дика и велела  ему  спать.

Марьяна хотела проводить Дика, но он отказался. Он не выносил  собственной

слабости. Через час-два лихорадка уляжется, а  когда  ему  было  больно  и

плохо, он не хотел, чтобы другие видели.

     Эгле поставила на стол миску с сахаром, который выпаривают из  корней

осоки, что на болоте. Только они с Марьяной знали,  как  отличить  сладкую

осоку от обыкновенной. И еще малыши, которые  чутьем  знают,  какая  трава

сладкая, а какую нельзя трогать. Потом Эгле разлила по чашкам  кипяток,  и

каждый сам черпал ложкой густой серый сахарный кисель. У Вайткусов просто.

К Вайткусам все любят ходить.

     - Ничего страшного? - спросил Томас у Эгле. Как  будто  не  спрашивал

уже три раза.

     - На нем, как на кошке, сразу заживает.

     - Ты все-таки сомневаешься? - спросил Сергеев.

     - Я  не  сомневаюсь,  -  сказал  Томас.  -  Другого  выхода  нет.  Ты

предлагаешь ждать еще три года? Мы вымрем от скудости.

     - Мы не вымрем, - успокоил с койки  Вайткус.  Борода  и  копна  волос

скрывали все лицо. Был виден  только  красный  нос,  светлые  пятна  глаз.

Неизвестно, откуда вылезал тонкий голос. - Мы окончательно одичаем.

     - Одно и то же, - сказал Томас. - Попался бы мне Даниэль Дефо. Жалкий

враль.

     Вайткус захохотал, словно закашлялся.

     Олег уже слышал эти разговоры. Сейчас их вести -  совсем  уже  пустое

дело. Он хотел было пойти в сарай, где Старый с учениками снимал  шкуры  с

убитых шакалов, поговорить со Старым. Просто поговорить. Но потом поглядел

на миску с сахаром и решил съесть еще немного. Дома они  с  матерью  доели

свою долю еще на позапрошлой неделе. Он зачерпнул сахару так, чтобы  ложка

была неполной.

     - Пей, Марьяшка, - сказала Эгле. - Ты устала.

     - Спасибо, - поблагодарила Марьяна. - Я грибы отмачивать положу. А то

заснут.

     Олег разглядывал Марьяну, будто  впервые  увидел,  даже  ложку  забыл

поднести ко рту. У Марьяны губы как будто нарисованы, они  чуть  темнее  к

краям, удивительные губы, таких ни у кого больше нет во всей деревне. Хотя

она немного похожа на Сергеева. Совсем немного. Наверное, тоже  похожа  на

мать, только ее матери Олег не помнил.  А  может  быть,  на  своего  деда?

Удивительная вещь - генетика. Старый в теплице - яме за сараем,  хозяйстве

Марьяны, ставил для учеников опыты Менделя с горохом.  Ну,  правда,  не  с

горохом, а со здешней чечевицей. Все  сходилось,  только  с  коррективами.

Иные наборы хромосом, разумеется, иные. У Марьяны треугольное лицо,  скулы

и лоб широкие, а подбородок острый, так что глазам на лице места много,  и

они заняли все свободное место. И очень длинная шея, сбоку  на  ней  шрам,

розовый, с  детства.  Марьяна  к  нему  привыкла,  а  из-за  перекати-поля

переживает. Не все ли равно, есть у человека точки на лице или нет? У всех

есть. А на шее у Марьяны, как у  других  женщин  или  девочек  в  поселке,

веревка с деревянной бутылочкой противоядия. Мужчины противоядие  носят  в

кармане.

     - Представь себе, что поход  кончится  трагически,  -  вслух  подумал

Сергеев.

     - Не хотел бы, раз я в нем участвую, - сказал  Томас.  Вайткус  опять

засмеялся, забулькало где-то в середине бороды.

     - Парни, Дик с Олегом, - надежда нашего поселка, его  будущее.  Ты  -

один из четырех последних мужчин.

     - Приплюсуйте меня, - пробасила Луиза и начала громко дуть  в  чашку,

чтобы остудить кипяток.

     - Меня ты не убедишь, - сказал Томас. - Но если очень боишься,  давай

оставим Марьяну здесь.

     - Я боюсь за дочь - да. Но сейчас разговор идет о более важных вещах.

     - Я пойду грибы намочу, - легко поднялась Марьяна.

     - Кожа да кости, - сказала тетя Луиза, глядя на нее. - Буквально кожа

да кости.

     Проходя мимо отца,  Марьяна  дотронулась  кончиками  пальцев  до  его

плеча. Он поднял трехпалую ладонь, чтобы накрыть кисть Марьяны, но она уже

убрала руку и быстро прошла к двери. Дверь открылась, впустив  мерный  шум

дождя, и громко хлопнула. Олег чуть было не сорвался вслед за Марьяной, но

удержался, неудобно как-то.

     Из второй комнаты вышел, нетвердо ступая, один из сыновей Вайткуса. А

всего у Вайткусов было шестеро детей, мировой рекорд.

     - Сахару, - попросил сердито ребенок.

     - Я тебе покажу - сахару! - возмутилась Эгле. - А зубы у кого  болят?

У меня? А босой кто ходит? Я?

     Она подхватила мальчишку и унесла из комнаты.

     Олег увидел, что его рука сама по себе  снова  зачерпнула  сахару  из

миски. Он рассердился на себя и вылил ложку обратно. Пустую поднес ко  рту

и облизал.

     - Давай я тебе еще кипятку налью, - предложила тетя  Луиза.  -  Жалко

мне ребят наших, всегда какие-то недокормленные.

     - Сейчас еще ничего, - сказала Эгле, возвращаясь в комнату. Вслед  ей

несся басовитый рев Вайткуса-младшего. - Сейчас грибы  пошли.  И  витамины

есть. Хуже с жирами...

     - Мы сейчас пойдем, - тетя  Луиза  все  беспокоилась.  -  Ты  бледная

совсем.

     - Ты же знаешь, почему, -  постаралась  улыбнуться  Эгле.  Но  улыбка

получилась гримасой, как будто ей больно.

     Эгле месяц назад родила ребенка, девочку,  мертвую.  Старый  говорил,

что ей уже поздно рожать. И организм истощен. Но она - человек долга.  Род

должен продолжаться. Понимаешь?  Олег  понимал,  хотя  разговоры  об  этом

неприятны, потому что об этом вроде бы не надо говорить.

     - Спасибо за угощение, - поблагодарила тетя Луиза.

     - А как ты умудрилась раздаться, непонятно, -  сказал  Томас,  глядя,

как громоздкое тело тети Луизы плывет к двери.

     - Я не от хорошей жизни распухла, - Луиза не оборачивалась. В  дверях

она остановилась и сказала Олегу: - Ты  от  всех  треволнений  к  Кристине

забыл зайти. Они тебя ждут. Нехорошо.

     Конечно. Как плохо! Он же  должен  был  еще  час  назад  зайти.  Олег

вскочил.

     - Я сейчас.

     - Ну ладно, я так, для дисциплины, - сказала тетя  Луиза.  -  Я  сама

загляну. Своих сирот накормлю и зайду.

     - Не надо.

     Олег выскочил на улицу следом за тетей Луизой. И  тут  вспомнил,  что

забыл поблагодарить Эгле  за  кипяток  с  сахаром.  Но  возвращаться  было

нелегко.

     Они пошли рядом, идти недалеко. Всю  деревню  можно  обежать  за  две

минуты. По периметру изгороди.

     Дома под косыми, односкатными крышами теснились, прижимались  один  к

другому, двумя полосками по обе стороны прямой дорожки, что резала деревню

пополам, от ворот в изгороди до общего сарая  и  склада.  Крытые  плоскими

розоватыми длинными листьями водяных тюльпанов крыши блестели под  дождем,

отражая всегда серое, всегда туманное небо. Четыре дома на одной  стороне,

шесть домов на другой. Правда, два дома  пустых.  Это  после  прошлогодней

эпидемии.

     Дом Кристины предпоследний, за ним только дом Дика. Тетя Луиза  живет

напротив.

     - Не страшно уходить? - спросила тетя Луиза.

     - Надо, - сказал Олег.

     - Ответ, достойный мужа, - тетя Луиза почему-то улыбнулась.

     - А Сергеев Марьяну не пустит? - спросил Олег.

     - Пойдет твоя Марьяна, пойдет.

     - Ничего с нами не случится. Четыре  человека.  Все  вооруженные.  Не

первый раз в лесу.

     - В лесу не первый раз, - согласилась Луиза.  -  Но  в  горах  совсем

иначе.

     Они остановились между домами Кристины и Луизы. Дверь  к  Луизе  была

приоткрыта, там блестели глаза - Казик, приемыш, ждал тетю.

     - В горах страшно. Я на всю жизнь запомню, как мы по горам шли.  Люди

буквально на глазах замерзали. Утром поднимаемся, а их недобудишься.

     - Сейчас лето, - сказал Олег. - Снега нет.

     - Легенды, легенды, принимаешь желаемое за  действительное.  В  горах

всегда снег.

     - Но если пройти нельзя, мы вернемся, - успокоил Олег.

     - Возвращайтесь. Лучше возвращайтесь.

     Луиза повернула к своей двери. Казик запищал от радости. Олег толкнул

дверь к Кристине.

     У Кристины душно, пахнет чем-то кислым, плесень уже закрыла стены,  и

хоть плесень желтая, оранжевая, яркая, в комнате от этого  не  светлей.  И

светильник не горит.

     - Привет, - Олег придержал дверь, чтобы разглядеть, кто где в  темной

комнате. - Вы не спите?

     - Ох, - вздохнула Кристина. -  Пришел  все-таки,  я  думала,  что  не

придешь, я так и полагала, что ты забудешь. Раз вы в  горы  собрались,  то

зачем обо мне помнить?

     - Ты не слушай ее, Олег, - сказала тихо, очень  тихо,  почти  шепотом

Лиз. - Она всегда ворчит. Она и на меня ворчит. С утра до вечера. Надоело.

     Олег нашел стол, пошарил по нему руками, отыскал светильник, вынул из

кошеля на поясе кремень и трут.

     - Чего без света сидите? - спросил он.

     - Там масло кончилось.

     - А где банка?

     - Нет у  нас  масла,  -  сказала  Кристина.  -  Кому  мы  нужны,  две

беспомощные женщины? Кто принесет нам масла?

     - Масло на полке, справа от тебя. Вы когда уходите? - спросила Лиз.

     - После обеда. Как себя чувствуешь?

     - Хорошо. Только слабость.

     - Эгле сказала, дня через три ты уже  встанешь.  Хочешь,  мы  тебя  к

Луизе перенесем?

     - Я не оставлю маму, - сказала Лиз.

     Кристина не была ей матерью. Но они  давно  жили  вместе.  Когда  они

пришли в поселок, Лиз было меньше года, она  была  самая  малюсенькая.  Ее

мать замерзла на перевале, а может, попала под снежную лавину, Олег  точно

не помнил. А отец погиб еще раньше. Кристина несла Лиз  все  те  дни.  Она

тогда была сильная, смелая, у нее еще  были  глаза.  Так  и  остались  они

вдвоем. Потом Кристина ослепла. Из-за тех же перекати-поле, не знали  еще,

что делать. Вот и ослепла. Она редко выходит  из  дома.  Только  летом.  И

только если нет дождя. Все уже привыкли к дождю, не замечают его. А она не

привыкла. Если дождь, ни за что не выйдет. А если сухо, иногда выглянет из

двери, потом сядет на ступеньку и сидит, а если  кто  проходит  мимо,  она

угадывает кто  и  жалуется  ему.  Старый  говорит,  что  Кристина  немного

ненормальная. Что  раньше  она  была  крупным  астрономом.  Очень  крупным

астрономом.

     - Конечно, - сказала Кристина, - перенесите ее куда-нибудь. Зачем  ей

со мной подыхать?

     Олег отыскал на полке банку с маслом, налил в светильник и зажег его.

Сразу стало светло. И видна была широкая кровать, на которой  под  шкурами

лежали рядом Кристина и Лиз. Олег всегда удивлялся, насколько они  похожи,

не поверишь, что  не  родственники.  Обе  белые,  с  желтыми  волосами,  с

широкими плоскими лицами и мягкими губами. У Лиз зеленые глаза. У Кристины

глаза закрыты. Но, говорят, тоже были зелеными.

     - Масла еще на неделю хватит. Потом Старый принесет. Вы не экономьте.

Чего в темноте сидеть.

     - Жаль, что я заболела, - сказала Лиз. - Я хотела бы пойти с тобой.

     - В следующий раз, - сказал Олег.

     - Через три года?

     - Через год.

     - Через этот год, значит - через три года. У меня слабые легкие.

     - До зимы еще долго, выздоровеешь.

     Олег понимал, что говорит не то, чего ждала от  него  эта  девушка  с

белым широким лицом. Когда она говорила о перевале, о походе, она имела  в

виду совсем другое: Чтобы Олег всегда был вместе  с  ней,  потому  что  ей

страшно, потому что она совсем одна, и Олег старался быть вежливым, но  не

всегда удавалось, потому что  Лиз  раздражала:  Ее  глаза  всегда  чего-то

просили, она хотела остаться с Олегом вдвоем, чтобы целоваться.

     Кристина поднялась с постели, подобрала палку, пошла к плите. Она все

умела делать сама, но предпочитала, чтобы приходили помогать соседи.

     - Олег, - Лиз поднялась на локте. Открылась большая  белая  грудь,  и

Олег отвернулся. - Олег, не уходи с ними. Ты не вернешься. Я знаю,  ты  не

вернешься. У меня предчувствие...

     - Может, воды принести? - спросил Олег.

     - Есть вода, - сказала Лиз. - Ты не хочешь меня послушаться. Ну  хотя

бы раз в жизни!

     - Я пошел.

     - Иди, - сказала Лиз.

     В дверях его догнали слова:

     - Олежка, ты посмотри,  может,  там  есть  лекарство  от  кашля.  Для

Кристины. Ты не забудешь?

     - Не забуду.

     - Забудет, - сказала Кристина. - И в этом нет ничего удивительного.

     Старый мылся на кухне над тазом.

     - Крупных зверей вы убили, -  сказал  он.  -  Шерсть  только  плохая,

летняя.

     - Это Дик с Сергеевым.

     - Ты сердит? Ты был у Кристины?

     - Там все в порядке. Потом принесите им масла. И еще у  них  картошка

кончается.

     - Не беспокойся. Заходи ко мне, поговорим напоследок.

     - Может, к нам?

     - У меня тихо, близнецы на улице играют.

     -  Только  недолго!  -  крикнула  мать  из-за   перегородки.   Старый

ухмыльнулся.  Олег  снял  полотенце,  протянул  ему,  чтобы  удобней  было

вытереть руку. Правую Старик  потерял  лет  пятнадцать  назад,  когда  они

первый раз пытались пройти к перевалу.

     Олег прошел в комнату Старого, сел за  стол,  отполированный  локтями

учеников, отодвинул самодельные счеты с сушеными орехами вместо  костяшек.

Сколько раз он сидел за этим столом?  Несколько  тысяч  раз.  И  все,  что

знает, почти все, услышал за этим столом.

     -  Мне  страшнее  всего  отпускать  тебя,  -  сказал  Старик,  садясь

напротив, на учительское место. - Я думал,  что  через  несколько  лет  ты

сменишь меня. И будешь вместо меня учить детей.

     Он подобрал со стола темную деревянную табличку,  стер  с  нее  криво

выведенные мелом буквы, Олег подумал,  что  давным-давно  он  тоже  учился

писать на такой табличке. Может быть, на этой самой.

     - Я вернусь, - сказал Олег. Он подумал: А что сейчас делает  Марьяна?

Грибы она уже замочила, потом переложила свой  гербарий,  она  обязательно

перекладывает гербарий. Собирается? Говорит с отцом? Спит?

     - Ты меня слушаешь?

     - Да, конечно, учитель.

     - И в то же время я  сам  настаивал  на  том,  чтобы  тебя  взяли  за

перевал. Пожалуй, тебе это нужнее, чем Дику или Марьяне. Ты  будешь  моими

глазами, моими руками.

     Старый поднял свою руку  и  посмотрел  на  нее  с  интересом,  словно

никогда не видел. И задумался.  Олег  молчал,  оглядывая  комнату.  Старый

иногда замолкал так, внезапно, на  минуту,  на  две.  Надо  привыкнуть.  У

каждого свои слабости. Огонек светильника отражался на отполированном, как

всегда чистом микроскопе. В нем не было главного  стекла.  Сергеев  тысячу

раз говорил Старому, что пустая  трубка  слишком  большая  роскошь,  чтобы

держать ее на полке, как украшение. Дай мне ее в мастерскую, Боря, говорил

он, я из нее сделаю два чудесных ножа. А Старый не отдавал.

     - Прости, - сказал Старик. Он прищурил добрые серые  глаза,  погладил

аккуратно подрезанную белую бороду, за которую тетка Луиза почему-то звала

его Хемингуэем. - Я размышлял. И знаешь о чем? О том же, что и  раньше,  о

том, что в истории  земли  уже  бывали  случаи,  когда  по  той  или  иной

несчастливой случайности небольшой  коллектив,  группа  людей  оказывались

отрезанными от общего потока цивилизации. И  тут  мы  вступаем  в  область

качественного анализа...

     Старик опять замолк и пожевал губами. Ушел в свои мысли. Олег к этому

привык. Олегу нравилось сидеть рядом со Стариком, просто  молчать,  просто

сидеть, и ему казалось, что знаний в Старике так  много,  что  сам  воздух

комнаты полон ими.

     - Одному человеку  для  деградации  достаточно  нескольких  лет.  При

условии, что он - белый лист бумаги. Известно, что дети, которые почему-то

попадали в младенчестве к волкам или тиграм, а  такие  случаи  отмечены  в

Индии  и  Африке,  через  несколько  лет  безнадежно  отставали  от  своих

сверстников. Они становились дебилами. Дебил - это...

     - Я помню.

     - Прости. Их не  удавалось  вернуть  человечеству.  Они  даже  ходили

только на четвереньках.

     - А если взрослый?

     - Взрослого волки не возьмут.

     - А на необитаемый остров?

     - Варианты различны,  но  человек  неизбежно  деградирует...  степень

деградации... - Старик взглянул на Олега, Олег кивнул. Он знал это  слово.

- Степень деградации зависит от уровня, которого человек достиг к  моменту

изоляции, и от характера человека. Но мы-то говорим о социуме,  о  группе.

Может ли группа людей в условиях изоляции удержаться на уровне культуры, в

каковой находилась в момент отчуждения?

     - Может, - сказал Олег. - Это мы.

     - Не может, - ответил Старик. - Но для младенца достаточно пяти  лет,

для группы, даже если она не вымрет, потребуется  два-три  поколения.  Для

племени - несколько поколений...  для  народа,  -  может  быть,  века.  Но

процесс   необратим.   Он   проверен   историей.   Возьмем   австралийских

аборигенов...

     Вошла мать Олега. Она была причесана, надела выстиранную юбку.

     - Я посижу с вами, - сказала она.

     - Посиди, Ирочка,  -  сказал  Старик.  -  Мы  беседуем  о  социальном

регрессе.

     - Я уж слыхала. Ты  рассуждаешь,  через  сколько  времени  мы  начнем

ходить на четвереньках? Так я тебе отвечу - раньше мы  все  передохнем.  И

слава богу. Надоело.

     - А ему не надоело, - сказал Старик. - И моим близнецам не надоело.

     - Из-за него и живу, - сказала мать. - А вы его посылаете  на  верную

смерть.

     - Если встать на твою точку зрения, Ира, - ответил Старый, - то здесь

смертью грозит каждый день. Здесь лес - смерть, зима - смерть.  Наводнение

- смерть, ураган - смерть, укус шмеля - смерть. И откуда смерть  выползет,

какое она примет обличье, мы не знаем.

     - Смерть выползает, когда хочет, и забирает, кого пожелает, - сказала

мать. - Одного за другим.

     - Нас больше, чем пять лет назад. Главная проблема  -  не  физическое

выживание, а моральное.

     - Нас меньше! Нас  с  тобой  меньше!  Ты  понимаешь,  нас  совсем  не

осталось! Что эти щенки могут без нас?

     - Можем, - сказал Олег. - Ты в лес одна пошла бы?

     - Лучше повеситься. Я порой на улицу боюсь выходить.

     - А я хоть сейчас пойду. И вернусь. С добычей.

     - То-то сегодня Дика с Марьяшкой еле спасли.

     - Это случайность. Ты же знаешь, что шакалы стаями не ходят.

     - Ничего не знаю! Пошли все-таки стаей или нет? Пошли?

     - Пошли.

     - Значит, ходят...

     Олег не стал больше возражать. Мать тоже замолчала. Старый  вздохнул,

дождался паузы и продолжал свой монолог:

     - Я почему-то сегодня вспомнил одну историю. Тысячу лет не вспоминал,

а сегодня вспомнил. Случилось это  в  1530  году.  Вскоре  после  открытия

америки. Немецкое китобойное судно  шторм  занес  к  заснеженным  гористым

берегам неизвестной земли. Это была Гренландия. Корабль  бросил  якорь,  и

моряки спустились на берег. Они  увидели  полуразрушенную  церковь,  потом

остатки каменных хижин. В одной из хижин лежал труп рыжеволосого мужчины в

одежде, кое-как сшитой из тюленьих шкур, рядом - сточенный ржавый железный

нож. И запустение, холод, снег...

     - Не пугай, Боря, - сказала мать. Пальцы  ее  нервно  выстукивали  по

столу. - Исторические сказки...

     - Погоди. Это не сказка.  Это  строго  документировано.  Ты  помнишь,

Олег, кто такие викинги?

     - Вы рассказывали о викингах.

     - Викинги бороздили моря,  завоевывали  целые  страны,  они  заселили

Исландию, высаживались в Америке, которую называли Винланд, даже  основали

свое царство в Сицилии.  И  у  них  была  крупная  колония  в  Гренландии.

Несколько поселков, стояли каменные дома,  церкви  и  так  далее.  Но  вот

корабли викингов перестали выходить в море. Прервалась связь и с  колонией

в Гренландии. А тем временем климат там становился все более суровым, скот

вымирал, посевы замерзали, и гренландские поселения приходили в упадок.  В

первую очередь потому, что потеряли связь с остальным миром. В середине XV

века в последней церкви  в  Гренландии  была  сыграна  последняя  свадьба.

Потомки викингов дичали, их было слишком мало, чтобы противостоять стихии,

и слишком  мало,  чтобы  добиться  прогресса,  слишком  мало,  чтобы  хоть

сохранить старое. Нет, ты представляешь себе трагедию - последняя  свадьба

в целой стране? - Старый обращался к матери.

     - Твои аналогии меня не убеждают, - сказала мать.  -  Много  ли  было

викингов, мало ли - ничто их бы не спасло.

     - А ведь альтернатива была. Приди тот  немецкий  корабль  несколькими

десятилетиями раньше - и все  сложилось  бы  иначе.  Те  гренландцы  могли

уплыть на континент и вернуться в человеческую  семью.  Или  по-другому  -

наладились бы заново связи с  другими  странами,  появились  бы  торговцы,

новые поселенцы, новые орудия труда, пришли бы новые знания. И все было бы

иначе...

     - К нам никто не приплывет, - сказала мать. - Хватит, Боря, а?

     - Наше спасение - не вживание в природу, - сказал Старик уверенно.  -

Нам  нужны  инъекции  человеческой  культуры,  нам  нужна  помощь.  Помощь

остального человечества. В любой форме. И потому я настаиваю,  чтобы  твой

сын шел за перевал. Мы еще помним. И наш долг - не обрывать нить.

     - Пустой разговор, - устало ответила мать, - водички согреть?

     -  Согрей,  -  сказал  Старый.  -  Побалуемся  кипятком.  Нам  грозит

забывание.  Уже  сейчас  носителей  хотя  бы  крох  человеческой  мудрости

остается все  меньше.  Одни  гибнут,  умирают,  другие  слишком  поглощены

борьбой за выживание... И вот появляется новое поколение.  Вы  с  Марьяной

еще не так резко выражены, вы -  переходный  этап.  Вы  -  как  бы  звено,

соединяющее нас с нашим будущим. Каким оно будет, ты представляешь себе?

     - Мы не боимся леса, - сказал Олег. - Мы знаем грибы  и  деревья,  мы

можем охотиться в степи...

     - Я боюсь будущего, в  котором  господствует  новый  тип  человека  -

Дик-охотник. Он для меня - символ отступления, символ поражения человека в

борьбе с природой.

     - Ричард - хороший мальчик.  Только  диковатый,  -  сказала  мать  из

кухни. - Ему нелегко приходится одному.

     - Я не о характере, - откликнулся дед.  -  Я  о  социальном  явлении.

Когда ты, Ирина, научишься абстрагироваться от повседневных мелочей?

     - Буду я абстрагироваться или нет, но если бы той зимой Дик  не  убил

медведя, мы все перемерли бы с голоду, - сказала мать.

     - Дик уже ощущает себя аборигеном этих мест, хозяином леса. Он бросил

ходить ко мне пять лет назад. Я не уверен, помнит ли он азбуку.

     - Зачем? - спросила мать. - Книг все  равно  нету.  И  письма  писать

некуда. И некому.

     - Дик много песен знает, - сказал Олег. - И сам сочиняет.

     Олегу   стало   немного   стыдно,    что    ему    приятно    ощущать

недоброжелательство Старика к Дику, и потому он стал Дика защищать.

     - Не в песнях дело. Песня - заря цивилизации. А  для  малышей  Дик  -

кумир. Дик-охотник! А для вас, бабы, он пример.  "Посмотри  на  Дика.  Вот

хороший мальчик!" А для девчонок он - рыцарь.  Ты  не  обращала  внимания,

какими глазами на него глядит Марьяшка?

     - Пускай глядит. Замуж выйдет. Для поселка хорошо.

     - Мама! - не выдержал Олег.

     - А что?

     Мать, как всегда, ничего не замечала вокруг, жила  в  каком-то  своем

мире, пережевывала древности.

     - И тебя радует мир Диков, дичат, дикарей? - Старик был зол. Он  даже

грохнул кулаком по столу. - Мир благополучных быстроногих дикарей?

     - А что ты предлагаешь взамен?

     - Вот его, - Старик положил тяжелую ладонь на затылок  Олегу.  -  Мир

Олега - это мой мир, это твой мир, от которого ты  пытаешься  отмахнуться,

хотя тебе-то никакого другого не дано.

     - Боюсь, ты не прав, Боря, - мать пошла на кухню, сняла с огня  миску

с кипятком и принесла в комнату. - У нас сахар кончился.

     - У меня тоже, - сказал Старик. - Сейчас корни худые, несладкие. Эгле

говорит,  что  придется  месяц  потерпеть.  Поедим   с   хлебом.   Ты   же

интеллигентная женщина, ты должна понимать, что мы как  общество  обречены

на вырождение, если будем делать ставку на Дика, если на смену нам  придут

дикари-охотники.

     - Не согласна с тобой, Боря, - сказала  мать.  -  Нам  бы  выжить.  Я

сейчас не о себе конкретно говорю, а о поселке. О детишках. Когда я  гляжу

на Дика или на Марьяшку,  у  меня  появляется  надежда.  Ты  их  называешь

Дикими, а я думаю, что  они  смогли  приспособиться.  И  если  они  сейчас

погибнут, мы все погибнем. Слишком велик риск.

     - А я, значит, не приспособился? - спросил Олег.

     - Ты меньше других приспособился.

     - Ты просто боишься за меня, - сказал Олег. - И не  хочешь,  чтобы  я

шел в горы. А я из арбалета стреляю лучше Дика.

     - Я боюсь за тебя, конечно, боюсь. Ты у меня один. Ты все, что у меня

осталось. А ты с каждым днем  все  больше  от  меня  отрываешься,  уходишь

куда-то, чужим становишься.

     Старик  мерно  шагал  по  комнате,  так  бывало,  если  он  недоволен

учениками, если они ленятся. Нагнулся, поднял с табуретки глобус.  Он  его

сделал из гриба-гиганта, который вырос той зимой у сарая. Они тогда вместе

с Олегом терли краски, цветную глину, которую Марьяна  с  Лиз  отыскали  у

ручья, ту самую, из которой теперь делают мыло.  Ее  высушили,  получилось

два цвета - белый и серый. А сам гриб был сиреневым. И  Старый  по  памяти

нарисовал все материки и океаны. Глобус получился бледным, а за  два  года

еще больше побледнел и стерся, стал, как круглое облако.

     Старик положил глобус на ладонь.

     - Атлант, - сказала мать.

     Олег увидел на столе  маленькое  пятнышко  розовой  плесени.  Это  не

желтая, это ядовитая плесень. Он осторожно стер пятнышко  рукавом.  Глупо,

когда родная мать предпочитает тебе другого. В  общем  это  предательство.

Самое настоящее предательство.

     - Мы с тобой умрем, - сказал Старик.

     - И отлично. Пожили достаточно, - сказала мать.

     - Тем не менее не спешим умирать, цепляемся за эту жизнь.

     - Мы трусливы, - согласилась мать.

     - Мы с тобой умрем, - продолжал Старик, -  но  поселок  должен  жить.

Иначе пропадает смысл нашего с тобой существования.

     - Шансов выжить больше у поселка охотников, - сказала мать.

     - Больше шансов выжить у поселка таких, как Олег, - сказал Старик.  -

Если править нашим племенем будут Дик и ему подобные,  то  через  сто  лет

никто  не  вспомнит,  кто  мы   такие,   откуда   пришли,   зачем   живем.

Восторжествует право сильного, законы первобытного племени.

     - И будут они плодиться и размножаться, - сказала мать. - И станет их

много. И изобретут они колесо, а еще через тысячу лет  паровую  машину,  -

мать засмеялась, как будто заплакала. Шмыгнула носом.

     - Ты шутишь? - спросил Олег.

     -  Ирина  совершенно  серьезна,  -  ответил  Старик.  -   Борьба   за

существование в  элементарной  форме  приведет  к  безнадежному  регрессу.

Выжить такой ценой, ценой вживания в природу, ценой принятия ее законов  -

значит, сдаться.

     - Но все-таки выжить, - сказала мать.

     - Она так не думает, - сказал Олег.

     - Конечно, она так не думает, -  согласился  Старый.  -  Я  знаком  с

Ириной уже двадцать лет. И знаю, что она так не думает.

     - Я вообще предпочитаю не думать, - сказала мать.

     - Врешь, - сказал Старик.  -  Мы  все  думаем  о  будущем,  боимся  и

надеемся. Иначе перестаем быть людьми. Именно  груз  знаний,  которыми  не

отягощает себя Дик, заменяя их простыми законами леса, может нас спасти. И

пока есть альтернатива, мы можем надеяться.

     - Ради этой альтернативы ты гонишь Олежку в горы?

     -  Ради  сохранения  знаний,  ради  нас  с  тобой.  Ради   борьбы   с

бессмыслицей, неужели не ясно?

     - Ты всегда был эгоистом, - сказала мать.

     - Твой материнский слепой эгоизм не в счет?

     - Зачем тебе Олег? Он не перенесет путешествия. Он же слабый.

     Этого говорить  матери  не  следовало.  Она  сразу  поняла,  сама,  и

взглянула на Олега, умоляя его глазами, чтобы не обижался, чтобы понял.

     - Я не обижаюсь, мам. Все понятно. Только я хочу  идти.  Может,  хочу

больше, чем все остальные. Дик бы даже с удовольствием  остался.  Я  знаю.

Сейчас олени кочевать начнут. Самая охота в степи. Он бы остался.

     - Он нужен в походе, - сказал  Старик.  -  Как  бы  я  ни  возмущался

перспективами его власти, сегодня его умение, его сила могут нас спасти.

     - Спасти! - Мать оторвала взгляд от Олега. - Ты талдычишь о спасении.

А сам в него веришь? Три раза люди ходили в  горы.  Сколько  вернулось?  С

чем?

     - Тогда мы были еще неопытны. Мы не знали  здешних  законов.  Мы  шли

зимой, в морозы, когда в горах был снег. Главное, что шли только мы, чужие

в этих местах, старики по здешним меркам. Сегодня -  счастливое  сочетание

обстоятельств: Лето такое теплое, какого  не  было  за  все  эти  годы.  И

подросли дети, в десять раз более выносливые и  приспособленные,  чем  мы.

Сегодня, или никогда...

     - Если бы те не погибли, мы бы жили лучше. Было бы больше кормильцев.

     - Конечно. Но все равно оказались бы во власти закона деградации. Или

мы часть человечества и бережем его знания, стремимся к ним. Или мы дикари

без перспектив.

     - Ты идеалист, Боря. Кусок хлеба сегодня нужнее абстрактных ананасов.

     - Но ведь ты помнишь вкус ананаса? -  Старый  повернулся  к  Олегу  и

добавил: - Ананас - это тропический плод со специфическим вкусом.

     - Я понял, - сказал Олег. - Смешное слово. Мать,  согрей  суп.  Скоро

нам идти.

     - Бумага, - повторил Старый. - Хоть десять листов.

     - Будет тебе бумага, - сказал Томас.

     Те, кому уходить, собрались у ворот в изгороди. Остальные  пришли  их

проводить. Все делали вид, что поход самый обыкновенный, как за корнями  к

болоту, а прощались как будто навсегда. Такое было у Олега ощущение.

     Те, кто уходили, были одеты тепло - собирали по всему  поселку.  Тетя

Луиза сама отбирала, ушивала, подгоняла. Наверное, Олег никогда не был так

тепло одет. Только Дик ничего лишнего не взял. Он сам себе все шьет. Дождь

почти перестал, в лужах вокруг  столбов  плескались,  пищали  плавунцы.  К

хорошей погоде.

     Томас посмотрел на плавунцов и сказал:

     - Дождь перестанет. Надо бы столбы укрепить.

     - Не думай об этом, - сказала тетя Луиза. - Без тебя справимся.

     - А ты мне что принесешь, папа? - спросила рыжая Рут, дочка Томаса.

     - Не надо, - возразила его жена. -  Не  надо  даже  думать  об  этом.

Главное, чтобы папа вернулся. Закутай горло. Ты опять кашляешь.

     - От ущелья держи правее, - посоветовал Вайткус Томасу. - Помнишь?

     - Помню, - улыбнулся Томас. - Как сейчас помню. Ты бы лег. Тебе  рано

вставать.

     Мать держала Олега за руку, и он  не  смел  вырвать  руку,  хотя  ему

казалось, что Дик посмеивается, глядя на него.

     Мать хотела пойти с ними до кладбища, но Сергеев  ее  не  пустил.  Он

никого не пустил, кроме Луизы со Старым.

     Олег несколько раз оборачивался. Мать  стояла  неподвижно,  приподняв

руку, словно хотела помахать вслед и забыла. Она старалась не плакать.

     Над изгородью  были  видны  головы  взрослых.  Мать,  Эгле,  Сергеев,

Вайткус... А сквозь колючки, пониже, темнели фигуры  ребятишек.  Маленькая

шеренга людей, а  дальше  покатые,  блестящие  под  дождем  розовые  крыши

маленькой кучки домиков.

     С холма Олег обернулся в последний раз. Все так и стояли у  изгороди,

только кто-то из малышей отбежал в  сторону  и  возился  у  лужи.  Отсюда,

сверху, была видна улица - дорожка между хижинами. И дверь дома  Кристины.

Какая-то женщина стояла в дверях. Но с холма не  разберешь,  Кристина  или

Лиз. А потом вершина холма скрыла поселок из виду.

     Кладбище тоже было окружено изгородью.  Дик,  прежде  чем  отодвинуть

дверь, заглянул внутрь, не устроился ли там на отдых  какой-нибудь  зверь.

Вполне могло быть. Олег подумал, что сам, наверное, забыл бы это сделать.

     Странно, подумал он, что могил, придавленных плитами мягкого  сланца,

отломанного от близких скал,  куда  больше,  чем  людей  в  поселке.  Хотя

поселку всего шестнадцать лет. Отца здесь нет, он остался за перевалом.

     Дик остановился перед двумя  одинаковыми  плитами,  обтесанными  куда

аккуратнее прочих. Это  его  отец  и  мать.  Поднялся  ветер,  холодный  и

занудный. Старик медленно шел от могилы к могиле. Он всех их знал. Сколько

нас было шестнадцать лет назад? Кажется, тридцать шесть человек взрослых и

четверо детей. А осталось? Девять  взрослых  и  трое  из  тех  детей,  что

пришли. Дик, Лиз и он, Олег. Марьяна родилась уже здесь. И еще  двенадцать

детей, родившихся в поселке, живы.  Значит,  шестнадцать  лет  назад  сюда

пришли сорок человек, а сейчас - двадцать с хвостиком. Простая арифметика.

Нет, не простая. Могил куда больше, это все  малыши,  которые  умерли  или

погибли. Здешние, деревенские. И, наверное, можно составить график,  думал

Олег. Кто выживает, почему умирают люди...

     Над ухом, словно подслушав его мысли, тетя Луиза сказала:

     - Большинство умерло в первые пять лет.

     - Конечно, - согласился Старый. - Мы платили за опыт.

     - Чудо, что все в первый год не умерли, - сказал Томас. - Ты помнишь?

     - Помню, - ответил Старый.

     Они  остановились  перед  плитами  в  центре  кладбища.  Плиты   были

неотесанные, грубые, кривые, они почти ушли в землю, и цепкие рыжие  лапки

мха заплели их, превратив в округлые холмики.

     Олегу захотелось вернуться, чтобы еще раз увидеть поселок.  Он  знал:

Мать стоит у изгороди и надеется, что он это сделает. Олег  даже  пошел  к

двери в изгороди, но тут Томас сказал:

     - Пора идти. Через пять часов начнет темнеть, а надо дойти до скал.

     - Ой! - воскликнула Марьяна. Она быстро перебирала пальцами по мешку,

висевшему через плечо.

     - Забыла чего? - спросил Дик.

     - Нет. Хотя забыла... Я на отца погляжу...

     - Пошли, Марьяшка, - сказал Томас. - Чем скорей мы пойдем, тем скорее

вернемся.

     Марьяна отстала от остальных, Олег подошел к ней и сказал:

     - Я тоже хотел вернуться. Ну хотя бы с холма поглядеть.

     - Да?

     Они шли рядом и молчали.

     Шагах в тридцати за изгородью, где  начинался  стелющийся,  коварный,

липкий кустарник, остановились.

     Луиза всех поцеловала. Старый попрощался за руку. Последним с Олегом.

     - Я очень на тебя надеюсь, - сказал он.  -  Больше,  чем  на  Томаса.

Томас заботится о благе поселка, о сегодняшнем дне.  Ты  должен  думать  о

будущем. Ты меня понимаешь?

     - Хорошо. А вы за мамой  посмотрите.  Чтобы  не  скучала.  Я  принесу

микроскоп.

     - Спасибо. Возвращайтесь скорее.

     Дик первым вошел в кустарник, легко и быстро отбрасывая концом  копья

липкие щупальца.

     - Держитесь ближе за мной, - сказал он. - Пока они не опомнились.

     Олег не оборачивался. Некогда было оборачиваться. Обернешься -  ветка

прилипнет к чоботу, потом не оторвешь, а  оторвешь  -  три  недели  вонять

будет. Отвратительный кустарник.

     К сумеркам добрались до скал. Как Томас и рассчитывал.

     Лес не доходил до скал, их акульи зубы  торчали  из  голой,  покрытой

пятнами лишайника долины, клочья низких облаков пролетали так  низко,  что

острия скал вспарывали им животы и исчезали в сером мареве. Томас  сказал,

что пещера, в которой он ночевал в прошлый раз, сухая и добраться  до  нее

легко. За пять часов быстрой ходьбы по мелкому  болоту  все,  кроме  Дика,

устали. А Дик, если и устал, об этом  никому  не  говорил.  Только  скалил

зубы.

     - Тогда было холодней, - сказал Томас. - Мы тогда решили, что в холод

легче перейти болота. А перевал был закрыт. Я помню, мы  шли  тут,  и  под

ногами звенело, заморозки.

     Между  путниками  и  скалами  лежало  белесое  круглое  пятно  метров

двадцати в диаметре.

     - Тут и  звенело?  -  спросил  Дик,  который  шел  первым.  Он  резко

остановился на краю пятна, поверхность  которого  чуть  поблескивала,  как

кора сосны.

     - Да, - Томас остановился рядом с Диком. Олег отстал.  Он  час  назад

взял у Марьяны мешок, чтобы не надорвалась. Марьяна  не  хотела  отдавать.

Дик только оскалился, а Томас сказал:

     - Правильно. Завтра я тебе помогу. Потом Дик.

     - Зачем помогать? - сказал Дик. - Вынем  ночью  лишнее,  разберем  по

мешкам - и всем незаметно, и Марьяшке легче. Надо  было  раньше  подумать.

Два месяца собирались, а не подумали.

     Интересно, а кому надо было думать? "Ты такой  же  мыслитель,  как  и

все", - заметил про себя Олег.  А  тащить  пришлось  немало.  Хоть  Дик  и

говорил, что можно не  беспокоиться  о  еде,  он  прокормит,  он  охотник.

Все-таки взяли и вяленого мяса, и корней,  и  сушеных  грибов,  а  главная

тяжесть - сухие дрова, без них воды не вскипятишь, зверей не отгонишь.

     - Знаете, на что это похоже? - сказала Марьяна, догнав мужчин.  -  На

верхушку гриба. Громаднейшего гриба.

     - Может быть, - сказал Дик. - Лучше мы обойдем его.

     - Зачем? - спросил Олег. - По осыпи придется карабкаться.

     - Я  попробую,  ладно?  -  сказала  Марьяна,  опустилась  на  колени,

вытащила ножик.

     - Ты что хочешь делать? - спросил Томас.

     - Кусочек отрежу. И понюхаю. Если это съедобный гриб,  представляешь,

как здорово? Весь поселок кормить можно.

     - Не стоит резать, - сказал Дик. - Не нравится мне твой  гриб.  И  не

гриб это вовсе.

     Но Марьяна уже вогнала нож в край пятна. Но отрезать не успела -  еле

успела  подхватить  нож.  Белое  пятно  вдруг   вспучилось,   задергалось,

ринувшись валом в сторону Марьяны. Дик резко рванул девушку на себя, и они

покатились по камням. Томас отпрыгнул следом и поднял арбалет.  Дик,  сидя

на камнях, расхохотался.

     - Чтобы его убить, надо стрелу с дом. Или больше!

     - Я же говорила, что гриб. - Сказала Марьяна.  -  Ты  зря  испугался,

Дик. Он пахнет, как гриб.

     Судороги волнами прокатывались по белому пятну, зарождаясь в центре и

разбегаясь к краям, будто круги по  воде  от  камня.  А  центр  гриба  все

поднимался и поднимался, словно кто-то  хотел  вырваться  наружу,  тюкался

головой.  Потом  от  центра  побежали  в  стороны  темные  трещинки,   они

расширялись, и получились огромные лепестки, остриями к  центру.  Лепестки

стали подниматься вверх и заворачиваться назад, пока не получился цветок.

     - Это красиво, - сказала Марьяна. - Это просто красиво, правда?

     - А ты хотел по нему гулять, - сказал  Дик  Олегу  голосом  старшего.

Хотя они ровесники. Обоим было по два года, когда их несли через перевал.

     Томас закинул арбалет на спину, подобрал с камней Марьянин ножик.

     - Естествоиспытателям тоже полезно иногда думать. А потом испытывать.

     - Он ничего не может с нами сделать,  -  проговорила  Марьяна.  -  Он

показывает, какой он красивый!

     - Если только в нем нет паразитов, - сказал Дик. - Ну,  пошли?  А  то

стемнеет, пещеры не найдем. Все планы насмарку. Специально же  вышли  так,

чтобы переночевать в знакомом месте.

     Они обошли пятно по каменной осыпи. Сверху Олег попытался заглянуть в

сердцевину цветка, но там было темно. И пусто.

     - Как мы его назовем? - спросила Марьяна.

     - Мухомор, - ответил Томас.

     - А мухомор - это гриб?

     - Мухомор - наверняка гриб, - сказал Томас. - Ядовитый и  большой.  С

красной шляпкой, а по красной шляпке белые пятна.

     - Не очень похоже, - сказал Дик.

     - Но красиво звучит, - возразила Марьяна.

     Давно уж так пошло, что названия неизвестным вещам давал Томас. Давал

знакомые, не очень точные, но  зачем  придумывать  новые?  Был  бы  схожий

признак. Грибы  растут  в  земле,  и  их  можно  сушить.  Значит,  круглые

оранжевые или синие шары, что закапываются в землю,  шары,  которые  можно

сушить и есть,  варить  и  жарить,  если  как  следует  вымочишь,  назовем

грибами. Шакалы ходят  стаями,  питаются  падалью,  трусливы  и  жадны.  И

неважно, что шакалы - пресмыкающиеся. У медведя шерсть длинная,  мохнатая,

а сам  большой...  Хотя  шерсть  его  -  побеги  перекати-поля,  схожие  с

зеленоватыми волосами.

     Олег запыхался, пока они пробирались по осыпи. Камни катились  из-под

ног. Марьянин мешок оттягивал руку, свой давил на плечи, Олег считал шаги.

Где же эта чертова пещера? Воздух  начал  синеть,  и  без  того  день  был

пасмурным, а теперь уже в десятке шагов предметы  расплывались,  от  земли

поднимался серый туман, пора прятаться, ночью даже Дик не рискнет пойти  в

лес или в степь. В темноте появляются ночные твари. Те, кто выходит  ночью

за изгородь, не возвращаются. А здесь, вдали от деревни... Олег обернулся.

Ему показалось, что за ним кто-то идет. Нет, только туман. Он не  заметил,

что прибавил шагу, - тут же обернулся Томас, негромко прикрикнул:

     - На меня не налетай, сшибешь. Держи дистанцию.

     И все-таки Олег никак не мог отделаться от ощущения, что кто-то  идет

сзади.

     Спина Томаса исчезла - Томас обогнал  Марьяну.  Теперь  впереди  идет

Марьяшка.  У  нее  узкая  спина,  даже  в  теплой  куртке  узкая.  Марьяна

спотыкается. Она в сумерках плохо видит. Эгле сказала -  куриная  слепота,

но нестандартная, а эндемичная. "Эндемичная... То есть свойственная данной

местности", - прозвучал в ушах голос Старого. Как будто тот был рядом.

     - Хочешь, тебя за руку возьму? - спросил Олег.

     Они вдвоем шли через бесконечный туман, утопая в нем по колени.

     - Нет, - сказала Марьяна. - Спасибо.

     - Стойте, - голос Дика донесся глухо, издалека. - Скалы.

     Хорошо, что пещеру никто не занял. В ней мог бы прятаться медведь или

кто похуже, из тех сумеречных и ночных тварей,  которые  призраками  ходят

вокруг изгороди и даже иногда шатают ее, тянутся к человеческому  жилью  и

боятся его. Как-то года три назад  Марьяна  притащила  из  леса  козленка,

маленького, еще по пояс. У козла был занудный голос, хуже чем у близнецов,

зеленая трава волосами свисала  до  земли,  он  топал  покрытыми  панцирем

ногами и вопил.

     - Блеет, - сказал тогда с удовлетворением Вайткус.  -  Обожаю  голоса

домашних животных.

     - Значит, будет козлом, - сказал Томас, который и тогда  давал  имена

неизвестным вещам и тварям.

     Козел дожил в поселке до зимы, когда ночь тянется почти без перерыва.

Он привык к людям,  почти  не  кусался,  торчал  все  время  у  мастерской

Сергеева, там было тепло. В мастерской  Сергеев  делал  мебель  и  вырезал

посуду. Олег любил ему помогать, он любил  делать  руками  вещи.  А  потом

ночью пришли ночные твари. И увели козла с собой. Марьяна нашла  несколько

клочков зеленой шерсти за кладбищем. Но это уже  было  весной.  Она  могла

ошибиться.

     Вайткус тогда сказал:

     - Развитие животноводства отложим на будущее.

     - Тем более, - заметила Эгле, - что от него, как от козла молока.

     У пещеры был один недостаток - широкий вход. Поперек  входа  натянули

палатку из рыбьих шкур, зажгли костер - ночные  твари  не  любят  огня.  В

пещере было почти тепло, и  Олег  с  наслаждением  растянулся  на  гладком

каменном полу. Марьяна - рядом.

     - Как я устала, - сказала она. - И страшно было.

     - Мне тоже, - ответил Олег тихо. -  Мне  казалось,  что  кто-то  идет

сзади.

     - Хорошо, что я не знала.

     Дик раскалывал чурбачки. Они взяли с собой самые хорошие  дрова.  Те,

что медленно горят. Томас раскрыл мешок с сушеными грибами, достал котелок

на треноге и распорки, чтобы держать его над огнем.

     - Олег, подай воду, - попросил он.

     Вода была у Олега в мешке, в сосуде из тыквы.  Томасу  всего-то  надо

было сделать два шага и взять воду самому. Олег понял, что Томас говорит в

воспитательных целях. Не  хочет  приказывать  Олегу,  чтобы  тот  встал  и

занялся каким-нибудь делом, не хочет укорять. Хотя что за работа - палатку

вместе повесили, костер горит. В  следующий  раз  меньше  устану,  займусь

хозяйством, ведь я Марьянин мешок волочил...

     Но Олег ничего, конечно, не сказал вслух. И не успел  подняться,  как

Дик протянул длинную руку, подхватил мешок Олега и подвинул его Томасу.

     - Пускай отдыхает, - сказал он без всякого чувства, равнодушно. -  Он

уморился. Два мешка тащил.

     - Пускай полежит, - согласился Томас.

     Олег сел.

     - А что надо делать? - спросил он. - Когда нужно, я всегда делаю.

     - Погоди, Томас, - сказала Марьяна. - Я сама кипяток заправлю. Ты  не

знаешь, сколько грибов класть.

     - У меня было чувство, - сказал Дик, - что за нами кто-то шел.

     - И у тебя? - спросил Олег.

     И тут они услышали чьи-то  тяжелые  шаги  у  двери.  Дик  метнулся  к

арбалету.  Томас  наклонился  к  костру,  готовый  схватить  полено.  Шаги

смолкли. Было очень тихо. Слышно было, как редкие капли дождя срываются  с

козырька над входом в пещеру.

     - Мы вовремя успели, - сказала Марьяна.

     - Тише.

     Но за блестящим пологом из рыбьих шкур, на котором  метались  отсветы

пламени, было тихо.

     Дик, держа копье наготове, подошел к пологу, осторожно отогнул  угол,

выглянул.

     Олег смотрел на его широкую напряженную спину и ждал.  Надо  бы  тоже

взять копье... Но ведь здесь костер...  Это  дело  Дика.  Несправедливость

этой мысли была очевидна Олегу, но думать иначе он не мог, потому что  его

дело было в другом. Он должен был увидеть  то,  что  не  интересно  видеть

остальным. Старик надеется на него. Хуже, когда не знаешь,  оправдаешь  ли

ты надежды, тем более,  что  они  с  годами  становятся  для  Старика  все

абстрактнее и достижение их все иллюзорней.

     Марьяна возилась у костра, разбирая грибы и  сушеные  соленые  ягоды,

она их всегда варила отдельно, а потом смешивала. Она стояла  на  коленях,

рукава куртки закатаны, тонкие руки все в ссадинах и шрамах. Олег подумал,

что руки Марьяны красивые, а шрамы - это пустяки, у всех шрамы.

     Томас тоже смотрел на быстрые  руки  Марьяны,  смотрел,  как  девушка

углубилась в священнодействие, которое для него, пришельца в  этих  краях,

не имело смысла, видел шрамы на ее руках, цену, что лес взял за учение,  и

думал  о  пропасти,  вырытой  деревней  между  ним  и  этими  подростками,

дикарями, которые сейчас отлично заснут на каменном полу, не накрывшись  и

не чувствуя  влажного,  промозглого  холода,  а  запах  этих  растительных

каракатиц,  прозванных  грибами,  им  не  противен,  они  с  этим  запахом

свыклись... Впрочем, здесь дети пахнут иначе, чем дома. Даже свои дети.  И

рут в свои восемь лет, попади в лес, может и не пропадет, по крайней  мере

не умрет с голоду - лес, хоть и опасное, коварное место, но свое.  И  если

он, Томас Хинд, в этом лесу - человек, то они - оленята,  зайцы  или  даже

волчата - не  самые  сильные,  но  хитрее  многих,  не  пропадут.  Марьяна

оскалилась по-звериному, надкусила сомнительный гриб, пискнула,  отбросила

его в угол. Гриб как гриб, все они - отрава. Снова кто-то  тяжело  прошел,

чуть не коснувшись полупрозрачной занавески. Чертовы призраки тьмы.  Ходят

слоны, не удивлюсь, если ядовитые... Ребята устали, хотя  черт  их  знает,

устали ли. У Дика такой вид, будто сейчас готов  гоняться  за  шакалом  по

чаще. Олег, конечно, послабее. Парень неплохой, неглупый, только зря Борис

внушает  ему  свои  идеалистические  теории.  Поселку  предстоит   выжить.

сегодня, завтра. Я не знаю, когда мы начнем  строить  города  и  запускать

спутники. Через тысячу лет? Но даже для этого нужно выжить сегодня.

     Занавес колыхнулся, ночной гость, видно,  решил  сорвать  его.  Томас

поднял головешку и опередил Дика, выглянув в сумерки, в туман. Темная тень

отплыла вдаль, растворилась в сером тумане, словно шутник  утянул  к  себе

воздушный шар.

     - Не знаю, - сказал Томас. - Я такого раньше не видел.

     - Придется дежурить у костра, - сказал Дик.

     - Я совсем не хочу спать, - сказал Олег.

     -  Сейчас  бы  хороший  пистолет,  -  произнес  Томас.   -   Хороший,

постоянного действия.

     - Через пять минут будет суп, - сообщила Марьяна. - Вкусный суп. Тетя

Луиза нам все белые грибы отобрала.

     Далеко-далеко что-то чавкнуло, ухнуло. Потом  раздался  легкий  топот

многочисленных ног и блеяние. В несколько голосов. Отчаянное блеяние.

     Марьяна вскочила на ноги.

     - Козлы!

     - Твоего уже съели, - сказал Дик. - Кто же их гонит?

     - Ядовитый слон, - неожиданно для самого себя сказал Томас.

     - Кто? - удивилась Марьяна.

     Дик засмеялся.

     - Так и будем звать, - сказал он.

     Блеяние перешло в высокий крик, как кричит ребенок. Потом все стихло.

И снова топот.

     - Я думаю, их выпускает белый гриб, - сказал Олег.

     - Кого? - спросил Дик.

     - Ядовитых слонов.

     -  Это  злые  духи,  приведения.  Кристина  рассказывала,  -  сказала

Марьяна.

     - Злых духов нет, - заявил Олег.

     - А ты в лес подальше заберись, - сказал Дик.

     - Помолчите. - Приказал Томас.

     Совсем  близко  промчались  козлы.  Следом,  мягко  и  редко  ступая,

двигался преследователь. Люди отступили за костер, оставив его между собой

и занавеской. Приготовили оружие. Незнакомые звери страшны, потому что  не

знаешь их повадок.

     Занавеска рванулась в сторону,  распоролась  наискосок,  и  в  пещеру

ворвалось зеленое волосатое существо ростом с человека,  но  округлое,  на

четырех ногах, с костистым гребнем вдоль спины, торчащим  из  шерсти,  как

цепь крутых холмов из леса.

     Зверь быстро и мелко дрожал. Его  маленькие  красные  глаза  смотрели

бессмысленно и обреченно.

     Дик прицелился из арбалета, стараясь бить наверняка.

     - Стой! - закричала Марьяна. - Это же козел.

     - Правильно, - прошептал Дик, не двигаясь с места и  даже  не  шевеля

губами. - Это мясо.

     Но Марьяна уже шла к козлу, обходя костер.

     - Погоди, - попробовал остановить ее  Томас.  Марьяна  стряхнула  его

руку.

     - Это мой козел, - сказала она.

     - Твой давно уже помер,  -  сказал  Дик,  но  его  рука  с  арбалетом

опустилась. Мясо у них еще было.  А  убивать  просто  так  Дик  не  любил.

Охотники убивают столько, сколько можно унести.

     Козел начал медленно пятиться. И замер. Видно, то,  что  подстерегало

снаружи, было страшнее Марьяны. Марьяна наклонилась, быстро подхватила  из

мешка вкусный сушеный гриб  и  протянула  козлу.  Тот  вздохнул,  понюхал,

распахнул бегемотью пасть, послушно схрупал подарок.

     Первым дежурил Олег. Козел не уходил.  Он  отступил  к  стене,  будто

старался влиться в нее, смотрел одним  глазом  на  Олега  и  иногда  шумно

вздыхал. Потом начинал чесаться о стену.

     - Блох напустишь, - сказал Олег. - Стой смирно, а то выгоню.

     Внимательный, немигающий взгляд козла создавал впечатление,  что  тот

слушает и понимает. Но в  самом  деле  козел  прислушивался  к  тому,  что

происходило снаружи.

     Глядя на догорающий костер, Олег незаметно  задремал.  Ему  казалось,

что он не спит, а видит,  как  взлетают  над  головешками  синие  искры  и

танцуют парами, сплетаются в хоровод.  Козел  ахнул  и  заблеял,  застучал

копытами, Олег вскинулся, но только через секунду-две понял, что козла  на

старом месте нет, он отпрыгнул вглубь пещеры, а  сквозь  дыру  в  занавесе

лезет какая-то серая пупырчатая масса, лезет медленно, тестом вваливаясь в

пещеру, может, и не серая, а  розовая,  и  в  массе  было  какое-то  тупое

любопытство, неспешность, упорство, а козел  отчаянно  блеял,  умолял  его

спасти, видно, решил, что тесто пришло специально за ним.  Олег  почему-то

успел подумать, что для ночного призрака эта масса слишком  некрасива,  он

шарил рукой по камням и никак не мог найти арбалет, а отвести  взгляда  от

надвигающейся близкой массы, которая испускала удушающий кислотный  запах,

он не мог. И потому увидел, как в  боку  твари  вдруг  возникла  оперенная

стрела арбалета и ушла до половины в тесто, провалилась в него, и  тут  же

легко и быстро тесто подобралось и съежилось, и исчезло,  и  края  разрыва

сошлись, и занавеска лениво заколыхалась.

     Олег  наконец-то  смог  опустить  взгляд,  арбалет   лежал   в   двух

сантиметрах от растопыренных  пальцев.  Дик  сидел  на  полу,  подтянутый,

крепкий, свежий, будто и не ложился спать. Он опустил арбалет и сказал:

     - Может, и не стоило мне стрелять. Подождали бы.

     Чего же стрелял? -  спросила  Марьяна  не  вставая,  протянула  руку,

гладила тонкие панцирные ноги козла, который всхлипывал по-детски, жалуясь

Марьяне на свой страх.

     - Олег окаменел, а эта штука уже к нему подбиралась,  -  сказал  Дик,

без желания упрекнуть или обидеть Олега,  сказал,  как  думал.  Он  всегда

говорил, как думал. - Не было времени головешку выбирать.

     - Задремал? - спросил Томас Олега.

     Томас лежал, положив под голову мешок с сушеным мясом и закутавшись в

одеяло. Ему было холодно, он никак не мог привыкнуть к холоду.  Ему  будет

труднее всех, когда станет холодно в самом деле, подумал Олег. И сказал:

     - Задремал. Сам не заметил. Меня козел разбудил.

     - Молодец, козлик, - сказала Марьяна.

     - Хорошо, что разбудил, - проговорил Дик,  укладываясь  на  бок.  Его

ладонь лежала на рукояти арбалета, выточенной точно и красиво, сам  делал.

- Сожрал бы он нас...

     И он заснул, не кончив фразы.

     Томасу не хотелось спать. Он встал, сменил Олега, тот чуть  поспорил,

но согласился, у него глаза слипались. И сразу растянулся на  полу.  Томас

накинул на плечи одеяло, хорошо бы подкинуть дров, но дрова  надо  беречь,

их не так много, а будет холодно. Он вспомнил, как было холодно, когда они

в прошлый раз шли к перевалу. Как смертельно  и  безнадежно  холодно.  Это

было четыре года назад. И это было восемь лет назад. И еще это было  через

год после того, как они основали  поселок.  Дальше  всего  они  прошли  во

второй раз. Правда, и вернулись из того похода только двое. Он и Вайткус.

     Томас поглядел на ребят. Почему они не чувствуют, что на камнях спать

жестко и холодно? Какие внутренние органические изменения произошли  в  их

метаболизме за эти  годы?  Это  естественные  дикари,  глядящие  на  него,

старика, с вежливым снисхождением аборигенов. Сколько бы ни  твердил,  как

бы ни пугал их Борис, все равно с каждым годом, с каждым шагом все  дальше

уходят они от  человеческого  мира  и  все  лучше  вживаются  в  этот  мир

одиночества и серых облаков. А Борис  и  прав,  и  неправ.  Он  прав,  что

переход в дикарство неизбежен. Томас видит это и в собственной дочери, и в

других малышах. Но, очевидно, это и есть единственный выход,  единственная

возможность спастись. А перевал - тот  символ,  в  который  уже  никто  не

верит, но от которого трудно отказаться.

     Козел переступил,  постучал  копытом  о  камень.  Дик  открыл  глаза,

прислушался, снова заснул. Марьяна во сне подкатилась к Олегу  под  бок  и

положила голову ему на плечо. Так уютнее. Далеко в лесу что-то  ухнуло,  и

прокатился медленный, затихающий рокот. Томас выбрал одно полешко потоньше

и положил в костер.

     Когда рассвело и в разрыв в занавеске полился  голубой  туман,  когда

вдали, в лесу, затрещали, приветствуя новый день,  попрыгунчики,  завопил,

проснувшись, деловитый чурбан, Дик, который дежурил у погасшего  костра  и

стругал древки для  арбалетных  стрел,  аккуратно  сложил  их  в  мешок  и

спокойно заснул. Поэтому  никто  не  видел,  как  козел  ушел  из  пещеры.

Марьяна,  проснувшись,  расстроилась,  выскочила  наружу,  обежала   скалы

вокруг, нигде никаких следов козла.

     - Я его ненавижу, - сказала она, вернувшись.

     - За то, что он не сказал тебе спасибо? - спросил Олег.

     - Ему лучше с нами, безопаснее.

     - Зря я его на рассвете не пристрелил, - сказал Дик. -  Я  думал  это

сделать, но потом решил, что лучше днем.

     - Это нечестно, - сказала Марьяна. - Он же нас ночью спас.

     - Одно  к  другому  не  имеет  отношения,  -  ответил  Дик.  -  Разве

непонятно? К тому же козел думал только о собственной шкуре.

     Олег взял кожаное ведро, пошел поискать воды.

     - Копье не забудь, - сказала Марьяна.

     - И не отходи далеко, - сказал Томас.

     - Не маленький, - отмахнулся Олег, но копье взял.

     Туман еще не растаял, прятался в низинах, облака опустились  к  самой

земле, и кое-где между ними и подушками тумана возникали перемычки,  будто

облака пролетая тянули руки к туману, зовя с собой. Но туман хотел спать и

не любил летать по небу.  Олег  подумал,  что  согласился  бы  полететь  с

облаками вместо тумана на юг, к большим  лесам,  к  морю,  куда  ходили  в

прошлом году Сергеев с Вайткусом и Диком. С ними еще ходил Познанский,  но

он не вернулся. Они не смогли пройти далеко  и  моря  так  и  не  увидали,

потому что леса там велики, полны хищных лиан, зверья и ядовитых  гадов  и

чем теплее, тем больше там существ, опасных для человека. Но если лететь с

облаками, то можно промчаться над вершинами  деревьев  и  над  морем,  как

облачные птицы, которые  иногда  тенями  возникают  в  облаках  в  хорошую

погоду, но никогда не садятся на землю.  Люди  умеют  летать,  разумеется,

умеют куда быстрее,  чем  облака.  Но  в  поселке  все  приходится  начать

сначала. И это нелегко, потому что нет инструментов и времени. Олег  хотел

сделать воздушный шар, но для воздушного шара  нужно  очень  много  рыбьих

шкур и нитей, и иголок, а никто, кроме малышей и  Старика,  не  хотел  ему

помогать.

     - Это неплохая абстрактная идея, - сказал тогда Сергеев. - Лет  через

сто мы с тобой обязательно этим займемся.

     А Старый ответил:

     - Лет через сто мы все об этой идее благополучно  забудем.  Придумаем

себе богов, которые живут на облаках и  не  велят  нам,  смертным,  к  ним

приближаться.

     Но с воздушным шаром ничего не вышло.

     Олег поежился. С запада, куда лежал их путь, вдруг примчался ледяной,

пронизывающий ветер, обжег лицо и руки. Напомнил о том, что их ждет. Но не

этого вдруг испугался Олег, а того, что они не смогут одолеть перевал, как

не удалось это сделать в прошлых  походах.  Дик  только  порадуется  -  он

сможет вернуться в свою любимую степь. Марьяна утешится, найдя новые травы

и грибы. Томас привык к несчастьям и не верит в удачу. Плохо, очень  плохо

будет только Олегу. И Старому.

     Весь день они шли по открытой местности, лишь иногда встречая заросли

невысокого кустарника. В этих местах было пустынно, но идти легко,  и  они

даже не очень устали. Томас говорил, что время угадали верно. Лето в  этом

году теплое, в прошлый раз уже здесь лежал снег. Дику было скучно, он, как

попрыгунчик, убегал  в  сторону,  появлялся  через  полчаса,  без  добычи,

разочарованный.

     Козлу повезло, что он вернулся как раз в одну из отлучек Дика. Иначе,

решил Олег, Дик бы его обязательно подстрелил. Это был тот же самый козел.

Он выскочил из  зарослей  с  таким  шумом,  будто  это  была  целая  семья

медведей, - люди встретили его, ощетинившись  арбалетами.  Но  узнали  еще

издали. Волосатая громадина, выше Олега в гребне,  он  шумно  обрадовался,

что встретил приятелей. Козел пробежал мимо, подкидывая тяжелый зад, гремя

пластинами на спине и оглушительно блея.

     Больше козел от них не отходил. Он и  Дику  обрадовался,  почуяв  его

приближение за километр, а потом влез в середину  отряда,  не  желая  идти

сбоку или последним, и путался под ногами. Олегу  все  казалось,  что  тот

сейчас наступит ему на ногу острым копытом, но зверь оказался  деликатнее,

чем при первом знакомстве,  в  последний  момент  он  умудрялся  подбирать

копыта.

     Чутье и слух у него были  замечательные.  Он  чувствовал  присутствие

любых живых существ за много метров, и к вечеру Марьяна уже  уверяла,  что

понимает смысл его звуков - когда козел утверждает, что впереди полянка  с

вкусными грибами, а когда надо смотреть под  ноги  -  там  ползают  хищные

лианы.

     Остановились на ночлег задолго до  темноты,  на  краю  плато.  Дальше

начинался подъем, и Томас сказал, что надо будет  с  утра  отыскать  устье

ручья и подниматься по его долине, которая потом сузится, станет  ущельем,

и вот по этому ущелью придется идти не меньше двух дней.

     Никакой пещеры или другого укрытия здесь не было,  спали  в  палатке,

что козлу не нравилось, и хоть, видно, опасности той ночью не было,  козел

все равно требовал, чтобы его пустили в тепло, и в конце концов  навалился

на палатку, придавил больно ноги, его все ругали, но терпели,  потому  что

можно было не выставлять охраны - ясно уже было, если придет  какой-нибудь

нежелательный гость, козел подымет такой шум, что всех разбудит.

     К утру Олег страшно замерз. Проснуться не было сил, во сне  казалось,

что его окунают в ледяное болото и  выбраться  он  не  может.  Его  начало

колотить. Потом вдруг стало теплее, и Олег заснул спокойней. Проснулся  от

того, что козел решил забраться повыше на палатку и больно придавил  ногу.

Олег подтянул ногу, открыл глаза и увидел, что Томас ночью поменялся с ним

местами, лег к краю. Томас был бел  от  холода,  он  лежал  стиснув  зубы,

закрыв глаза и делал вид, что спит. Олегу  стало  стыдно.  Еще  в  деревне

договорились, что когда станет совсем холодно, Томаса надо беречь. У  него

слабые легкие, он плохо переносит мороз, ребятам  проще,  они  здоровые  и

привыкшие.

     - Томас, - тихо позвал Олег. - Я согрелся. Давайте снова меняться.

     - Нет, не надо, - прошептал Томас, но губы плохо слушались его.

     Олег больше не стал  спорить,  перелез  через  старшего.  Рыбья  кожа

палатки пропускала мороз, в эту ночь под одеялами  спали  все,  даже  Дик,

который утверждает, что может спать на снегу, на снегу мягче.

     - Спасибо, - сказал Томас. Его била дрожь.

     Проснулась Марьяна. Она сразу все поняла.

     - Я согрею воды, - сказала она.

     Она начала шуршать, развязывая мешки.

     Козел понял, что люди проснулись, вскочил, затопотал вокруг, призывно

заблеял, видно соскучился за ночь. Дик бросил свое одеяло Томасу и  быстро

вылез наружу.

     - Главное -  двигаться!  -  крикнул  он  снаружи.  -  Поглядите,  как

здорово!

     Олег заставил себя вылезти вслед за Диком.

     Долина, до края которой они дошли вечером, была покрыта снегом.  Снег

выпал за ночь. Он был  бел  и  чист,  куда  светлее  облаков,  которые  по

контрасту казались совсем фиолетовыми. Козел стоял неподалеку  и  выгрызал

из  шерсти  льдинки.  Белое  полотно  долины  упиралось  в  крутой   откос

плоскогорья. Кусты, росшие на склоне, медленно шевелили ветвями,  поднимая

вокруг себя облачка снега.

     Дик был недоволен тем, что дрова уходят быстрее, чем рассчитывали, но

сказал об этом только Олегу и тихо, когда они отошли подальше от  грязного

холмика палатки.

     - Не надо было Томаса брать, - сказал он. - Будет болеть.

     - Без него нам трудно пройти перевал, - ответил Олег.

     - С ним еще труднее, - сказал Дик, пуская стрелу  арбалета  в  темную

нишу в скале, в которой Олег ничего не увидел. Но в нише заклубился  снег,

оттуда вылетел кролик и  большими  прыжками,  закинув  хоботок  на  спину,

помчался прочь. В следах его темнели капли крови.

     - Я пойду подберу его, - сказал Дик. Он оставался при своем мнении.

     С Диком трудно спорить, потому что  когда  он  уверен,  он  спора  не

продолжает, а просто уходит. А самые  нужные  слова  появляются  потом,  и

получается, что Дик в каждом споре берет верх, даже если не прав.

     Как же мы дойдем без Томаса? - мысленно продолжал  разговор  с  Диком

Олег. - Ведь главное - даже не дорога, главное -  как  найти  и  как  себя

вести дальше. Ведь мы там будем щенятами, не знающими, что значит  та  или

иная вещь, мы же дикари, которые никогда не видели велосипеда,  и  поэтому

мы не знаем, велосипед это или паровоз. Дику кажется, он  знает  все,  что

может понадобиться человеку в поселке или в лесу. Может, он немного боится

оказаться в ином мире, где он не сильнее всех, не ловчее всех, не  быстрее

всех?

     Марьяна разожгла костер. Козел уже привык к огню и решил,  что  огонь

ему ничем не угрожает. Поэтому тут же полез в костер, и  Марьяна  крикнула

Олегу, чтобы он оттащил это проклятое животное. Оттащить взрослого козла -

дело почти невыполнимое, но Олег  старался.  Он  исколотил  козла  древком

копья,  хотя  тот,  наверное,  решил,  что  его  гладят,   и   восторженно

взвизгивал.

     Томас быстро ходил по снегу, чтобы согреться, он кутался в  одеяло  и

горбился, и Олегу показался очень старым  человеком,  хотя  он  знал,  что

Томасу сорок лет. Эгле как-то говорила, что процессы  старения  в  поселке

почему-то проходят активнее, а тетя Луиза  сказала  тогда,  что  на  такой

диете давно пора всем загнуться.  У  всех  бесконечные  колиты,  гастриты,

аллергия, у старшего поколения почки никуда не годятся. Правда, дети  были

сравнительно здоровы. И поселку повезло, что большинство местных  микробов

к человеческому метаболизму  не  приспособилось.  Еще  не  приспособилось,

сказала тогда тетя Луиза.

     - Жалко, здесь нет болота, - сказала Марьяшка. -  Я  бы  вам  нарвала

травы, я знаю, какой.

     - А почему не нарвала заранее? - спросил Олег. Марьяна лучше  всех  в

деревне разбиралась в травах, она их буквально кожей чувствовала.

     - Странный ты, - удивилась Марьяна. - Эту траву надо сразу есть, пока

свежая, как ее сохранишь?

     Ей всегда казалось странным, что другие не видят того, что видит она.

     Олег оглянулся. Если здесь и были болота, то за ночь замерзли.  Да  и

были вряд ли - местность выше, чем у поселка, суше и каменистей.

     - Олежка, - позвал его Томас. - Пойди ко мне.

     Томас опустился на палатку и поморщился.

     - Опять спина болит, - сказал он. - Прострел.

     - Я вам потом потру, - сказала Марьяна.

     - Спасибо, не помогает, - улыбнулся Томас.  Он  был  похож  на  птицу

ворону, какую рисовал на уроках биологии Старый. Темная  птица  с  крупным

заостренным носом. - Слушай, ты помнишь, где я карту прячу?  Мало  ли  что

может со мной случиться.

     - Ничего не случится, - сказал Олег. - Мы же вместе идем.

     - И все-таки рисковать мы не будем. Ты сможешь разобраться карте?

     Карта была нарисована на кусочке бумаги. На самой большой ценности  в

поселке. Олег всегда  испытывал  к  бумаге  странное,  особенное  чувство.

Бумага, даже чистый листок, была колдовским образом  связана  со  знанием,

для того, чтобы выразить знание, она и  была  создана.  Она  была  как  бы

проявлением божества.

     Томас, заходясь временами в кашле, заставил Олега показывать по карте

путь к перевалу. Маршрут был знаком, они уже мысленно  проходили  его  все

вместе, с Вайткусом и Старым, только, правда, когда  об  этом  говорили  в

деревне,  ощутить  действительную  суть  пути,  расстояние,   холод   было

невозможно - в доме тепло, уютно горели светильники,  за  стеной  шелестел

дождик...

     Дик принес кролика. Козел  почему-то  испугался  безжизненной  тушки,

подпрыгивая, умчался к откосу и остановился там, сокрушенно тряся головой.

     - Чует, дурак, что его ждет, -  сказал  Дик.  Он  бросил  кролика  на

камни. - Давайте сейчас его съедим, веселее идти будет. И Томасу  полезно.

Правда, еще полезней горячей крови напиться, я всегда на охоте так  делаю.

Но ты ведь, Томас, не будешь?

     Томас отрицательно покачал головой.

     - Что делаете? Карту смотрите? - спросил Дик.

     - Томас заставляет меня повторять - на  случай,  если  с  ним  что-то

случится.

     -  Чепуха,  -  сказал  Дик,  садясь  на  корточки  и  начиная   ловко

разделывать тушку, - ты еще можешь идти. А плохо будет - вернемся.

     Олег понял, что Дик не хочет обидеть  Томаса.  Дик  с  самого  начала

говорил, что Томас может не дойти.

     - Ничего, - сказал Томас, который ничем не показал, как ему неприятен

равнодушный тон Дика. - Лучше подстраховаться.

     Когда они пили чай - кипяток  с  корешками,  козел  решился,  подошел

ближе, но не с той стороны, где Дик кинул шкуру кролика, а с  другой,  как

бы отгородившись от шкурки  костром  и  палаткой.  Он  тяжело  вздыхал,  и

Марьяна кинула ему несколько сушеных грибов.

     - Вот это лишнее, - сказал Дик. - Грибы нужны нам  самим.  Может  так

случиться, что мы больше ничего не найдем. А как обратно идти?

     - Там, за перевалом, есть пища, - сказал Томас.

     - Мы не знаем, есть или уже нет, возразил Дик. -  Глупо  погибать  от

голода. А в морозы лучше много есть.

     - В крайнем случае съедим козла, - сказал Олег.

     - Почему в крайнем? - спросил Дик. - Мы  его  обязательно  съедим.  И

скоро. А то еще сбежит.

     - И не думай, - сказала Марьяна. - Не надо.

     - Почему? - удивился Дик.

     - Потому что козел хороший. Он вернется с нами  в  деревню.  И  будет

жить. Нам пора иметь своих животных.

     - Я тебе таких козлов тысячу притащу, - сказал Дик.

     - Неправда, ты только хвастаешь. Не приведешь.  Их  не  так  много  в

лесу. И если он не захочет, ты его никак не притащишь.

     - Дотащить трудно. Но  мы  пойдем  с  тобой,  ты  умеешь  со  зверями

разговаривать, - сказал Дик и стал резать кролика  на  равные  доли,  чтоб

всем поровну.

     - Я не дам убивать, - сказала Марьяна. - У нее будут маленькие.

     - У кого? - спросил Олег.

     - У козла, - сказала Марьяна. - У козлихи.

     - Так это коза? - спросил Томас.

     - Да, козлиха, коза. Я знаю.

     - Похоже, что самка, - сказал Дик. - Я просто не поглядел.

     - Смешно, - сказал Олег.

     - Ничего смешного, - ответила Марьяна.

     - Робинзон Крузо тоже разводил коз. И пил их молоко.

     - Ну, из этого ничего не выйдет, - заявил Дик. - Я пробовал. Отрава.

     - Марьяна права, пускай коза живет, -  сказал  Томас.  -  Эксперимент

может получиться перспективным.  Всегда  надо  думать  о  том,  что  будет

завтра.

     - И еще надо думать, чтобы не умереть сегодня, - возразил Дик.

     - Козу будем подкармливать, - сказала Марьяна.

     - И не вздумай, - сказал Дик.

     - Я свое буду отдавать. - Марьяна  упрямо  глядела  на  Дика,  острый

подбородок вперед. Дик склонил голову, разглядывая девушку, как незнакомую

зверюшку.

     Томас поднялся первым и пошел складывать палатку. Его трясло.

     - Может, вернешься? - спросил его Дик.

     - Поздно, - ответил Томас. - Я пойду.

     - Подумай, - сказала Марьяна, рассерженная на Дика, как ты можешь так

говорить! Одному до поселка не дойти.

     - Олег с ним может вернуться. - Это Дик сказал так, чтобы оставить за