5271009

 

Альфред БЕСТЕР

 

 

 

     Возьмите две части Вельзевула, две Исрафела, одну Монте-Кристо, одну Сирано, тщательно перемешайте, приправьте таинственностью, и вы получите мистера Солона Аквила. Высокий, стройный, с веселыми манерами и жесткими выражениями, а когда он смеется, его темные глаза превращаются в раны. Неизвестно, чем он занимается. Он здоров без всякой видимой поддержки. Его видят всюду и не знают нигде. Есть нечто странное в его жизни.

     Есть нечто странное в мистере Аквиле, и делайте с этим, что хотите. Когда он прогуливается пешком, ему никогда не приходится ждать перед светофором. Когда он решает поехать, под рукой всегда оказывается свободное такси. Когда он спешит в свой номер, лифт всегда ждет внизу. Когда он входит в магазин, продавец всегда готов тут же обслужить его. Всегда получается так, что в ресторане есть столик к услугам мистера Аквила. Всегда подворачивается лишний билетик, когда он идет на труднодоступный спектакль.

     Можете опросить официантов, таксистов, девушек-лифтерш, продавцов, кассиров в театральных кассах. Нет никакого заговора. Мистер Аквил не раздает взятки и не пользуется шантажом для организации этих маленьких удобств. В любом случае, он не может давать взятки или шантажировать автоматические часы, которые городские власти используют в системе регулировки уличного движения. Но все эти мелочи, которые делают жизнь такой удобной для него, происходят случайно. Мистер Солон Аквил никогда не бывал разочарован. Сейчас мы узнаем об его первом разочаровании и о том, что последовало за ним.

     Мистера Аквила встречали за выпивкой в самых дешевых салунах, в средних салунах, в салунах высшего класса. Его встречали в публичных домах, на коронациях, казнях, в цирках, магистратурах и справочных. Он был известен, как покупатель антикварных автомобилей, исторических драгоценностей, инкунабул, порнографии, химикалий, чистейших призм, пони и заряженных дробовиков.

     - HimmelHerrGodseyDank! Я схожу с ума, буквально схожу с ума! -заявил он пораженному президенту торгового департамента. - Типа Вельтлани "Niht wohr"? Мой идеал: "Tount le mond" Гете. Божественно!

     Он говорил на особой смеси метафор и многозначительности. Дюжины языков и диалектов вылетали у него очередями, и при том вечно с ошибками. - Sacre bley, Джиз, - сказал он однажды. - Аквил из Рима. Означает - "орлиный'. O tempora, o mores! Речь Цицерона. Мой предок.

     И в другой раз:

     - Мой идеал - Киплинг. Мое имя взято у него. Аквил - один из его героев. Черт побери! Величайший писатель о неграх со времен "Хижины дяди Тома".

     В это утро мистер Солон Аквил был ошеломлен своим первым разочарованием. Он спешил в ателье "Логан и Дереликт" - торговцев картинами, скульптурами и редкостными предметами искусства. У него было намерение купить картину. Мистер Джеймс Дереликт знал Аквила, как клиента. Аквил уже купил Фредерика Ремингтона и Уинслоу Хоумера несколько недель назад, когда по очередному странному совпадению заскочил в магазин на Мэдисон Авеню через минуту после того, как эти картины принесли на продажу. Мистер Дереликт видел также мистера Аквила катающимся в лодке первым морским офицером у Монтезка.

     - Bon jur, bel asprit, черт побери, Джимми, - сказал мистер Аквил. Он был фамильярен со всеми. - Прохладный сегодня денек, ui? Прохладный. Я хочу купить картину.

     - Доброе утро, мистер Аквил, - ответил Дереликт. У него было морщинистое лицо шулера, но глаза честные, а улыбка обезоруживающая. Однако, к этому моменту его улыбка застыла, словно появление Аквила лишило его присутствия духа.

     - Я сегодня в дурном настроении из-за Джеффа, - объявил Аквил, быстро открывая витрины, трогая слоновую кость и щупая фарфор. - Так ведь его зовут, старик? Художник, как Босх, как Генрих Клей. С ним общаетесь исключительно, parbly, вы.

     - Джеффри Халсион? - натянуто спросил Дереликт.

     - Quil de bef! - воскликнул Аквил. - Это воспоминание. Именно этого художника я хочу. Он мой любимый. Монохром. Миниатюру Джеффри Халсиона для Аквила, bitte. Заверните.

     - Никогда бы не подумал... - пробормотал Дереликт.

     - Ах! Что? Уж не одна ли это из сотни гарантированного Мина? -воскликнул мистер Аквил, размахивая прелестной вазой. - Черт побери! Ui, Джимми? Я щелкаю пальцами... В магазине нет Халсиона, старый мошенник?

     - Очень странно, мистер Аквил, - Дереликт, казалось, боролся с собой, - что вы пришли сюда. Миниатюра Халсиона прибыли меньше пяти минут назад. - Ну? Tempo est rikturi... Ну?

     - Я не хочу показывать ее вам. По личным причинам, мистер Аквил.

     - HimmelHerrGot! Ее заказали заранее?

     - Н-нет, сэр. Не по моим личным причинам. По вашим личным причинам.

     - Что? Черт побери! Объясните же мне!

     - Во всяком случае, она не на продажу, мистер Аквил. Она не может быть продана.

     - Но почему? Говорите, старый cafal!

     - Не могу сказать, мистер Аквил.

     - Дьявол вас побери, Джимми! Вы не можете показать. Вы не можете продать. Между нами, я места себе не нахожу из-за Джеффри Халсиона. Мой любимый художник, черт побери! Покажите мне Халсиона или sic tranzit glora mundi. Вы слышите меня, Джимми?

     Дереликт поколебался, затем пожал плечами.

     - Ладно, мистер Аквил, покажу.

     Дереликт провел Аквила мимо витрин китайского фарфора и серебра, мимо лаков и бронзы, и блестящего оружия к галерее в заднем конце магазина, где на серых велюровых стенах висели дюжины картин, пылающих под яркими прожекторами. Он открыл ящик шкафа в стиле Годдара и достал конверт. На конверте было напечатано: "Институт Вавилона". Дереликт вынул из конверта долларовую бумажку и протянул ее Аквилу.

     - Поздний Джеффри Халсион, - сказал он.

     Прекрасной ручкой и угольными чернилами ловкая рука вывела на долларе над лицом Джорджа Вашингтона другой портрет. Это было ненавистное, дьявольское лицо на фоне ада. Это было лицо, перекошенное ужасом, на вызывающей ненависть сцене. Лицо являлось портретом мистера Аквила.

     - Черт побери! - воскликнул мистер Аквил.

     - Понимаете, сэр? Я не хотел вас расстраивать.

     - Теперь уж я точно должен владеть им, - мистер Аквил, казалось, был зачарован портретом. - Случайность это или намеренность? Знал ли меня Халсион? Ergo sim...

     - Понятия не имею, мистер Аквил. Но в любом случае, я не могу продать рисунок. Это доказательство преступления...

     Осквернения валюты Соединенных Штатов. Он должен быть уничтожен.

     - Никогда! - мистер Аквил схватил рисунок, словно боялся, что продавец тут же подожжет его. - Никогда, Джимми. "Крикнул ворон: "Nevermor". Черт побери! Почему Халсион рисует на деньгах. Нарисовал меня. Преступная клевета, но это неважно. Но рисунки на деньгах? Расточительство, joki causa.

     - Он сумасшедший, мистер Аквил.

     - Нет! Да? Сумасшедший? - Аквил был потрясен.

     - Совершенно сумасшедший, сэр. Это очень печально. Он в лечебнице. Проводит время, рисуя картинки на деньгах.

     - Le jeir vivenda, Iisuse! Почему бы вам не подарить ему бумагу для рисования, а?

     Дереликт печально улыбнулся.

     - Пытались, сэр. Когда мы давали Джеффу бумагу, он рисовал на ней деньги.

     - Дьявол! Мой любимый художник. В сумасшедшем доме. Ex bin! В таком случае, могу ли я покупать его рисунки?

     - Не можете, мистер Аквил. Боюсь, никто больше не купит Халсиона. Он совершенно безнадежен.

     - Отчего он сошел с колеи, Джимми?

     - Говорят, это уход от действительности, мистер Аквил. Этому способствовал его успех.

     - Да? Что и требовалось доказать. Расшифруйте.

     - Ну, сэр, он еще молод, ему только тридцать, он очень незрел. Когда он приобрел такую известность, то не был готов к ней. Он не был готов к ответственности за свою жизнь и карьеру. Так мне сказали врачи. Тогда он повернулся ко всему задом и ушел к детство.

     - А? И рисует на деньгах?

     - Врачи сказали, что это его символ возвращения к детству, мистер Аквил. Доказательство, что он слишком мал, чтобы знать, что такое деньги. - А? Ui... Я... Хитрость безумца. А мой портрет?

     - Я не могу объяснить это, мистер Аквил, если вы не встречались с ним в прошлом и он не запомнил вас. Или, может, это совпадение.

     - Гм... Возможно и так. Вы что-то знаете, мой древний грек? Я разочарован. Je oubleray jamarz. Я жестоко разочарован. Черт побери! Уже никогда не будет картин Халсиона? Merde! Мой лозунг. Мы должны что-то сделать с Джеффри Халсионом. Я не хочу разочаровываться. Мы должны что-то сделать.

     Мистер Солон Аквил выразительно кивнул, достал сигарету, закурил, затем помолчал, глубоко задумавшись. Через долгую минуту он снова кивнул, на сей раз решительно, и сделал поразительную штуку. Он сунул зажигалку в карман, достал другую, быстро оглянулся и щелкнул ею перед носом мистера Дереликта.

     Мистер Дереликт, казалось, ничего не заметил. Мистер Дереликт, казалось, мгновенно застыл. Мистер Аквил осторожно поставил горящую зажигалку на выступ шкафа перед продавцом, стоявшим по-прежнему неподвижно. Оранжевое пламя отсвечивало на его глазах.

     Аквил метнулся в магазин, пошарил и нашел китайский хрустальный шар. Он достал его из витрины, согрел на груди и уставился в него. Что-то пробормотал. Кивнул. Потом вернул шар в витрину и подошел к кассе. Там он взял блокнот, ручку и стал писать знаки, не имеющие отношения ни к какому языку или графологии. Затем снова кивнул, вырвал из блокнота листок и спрятал в свой бумажник.

     Из бумажника он достал доллар, положил на стеклянный прилавок, вынул из внутреннего кармана набор ручек, выбрал одну и развинтил. Осторожно прищурив глаза, он капнул из ручки на доллар. Сверкнула ослепительная вспышка. Раздалось вибрирующее жужжание, которое медленно затихло.

     Мистер Аквил положил ручки в карман, осторожно взял доллар за уголок и вернулся в картинную галерею, где по-прежнему стоял продавец, остекленело уставившись на оранжевый огонек. Аквил помахал долларом перед его неподвижными глазами.

     - Послушай, приятель, - прошептал Аквил, - после обеда посетишь Джеффри Халсиона. Nest pa? Дашь ему эту бумажку, когда он попросит материал для рисования. Да? Черт побери! - Он достал из кармана мистера Дереликта бумажник, вложил в него доллар и вернул бумажник на место.

     - Для этого и посетишь его, - продолжал Аквил. - Потому что ты находишься под влиянием Le Diable Voiteux. Vollens-nollens, хромой бес внушил тебе план исцеления Джеффри Халсиона. Черт побери! Покажешь ему образцы его прежнего великого искусства, чтобы привести его в себя. Память - мать всего. HimmelHerrGott! Слышишь меня? Ты сделаешь так, как я говорю. Пойдешь сегодня и предоставишь остальное дьяволу.

     Мистер Аквил взял зажигалку, закурил сигарету и погасил огонек. Сделав это, он сказал:

     - Нет, мой святейший святой! Джеффри Халсион слишком великий художник, чтобы чахнуть в глупом заточении. Он должен вернуться в наш мир. Он должен быть возвращен мне. Le sempre l'ora. Я не буду разочарован. Ты слышишь меня, Джимми? Не буду!

     - Возможно, есть надежда, мистер Аквил, - ответил Джеймс Дереликт. -Мне только что пришла одна идея... Способ привести Джеффа в разум. Попытаюсь сделать это сегодня после обеда.

     Нарисовав лицо Фэревея Файсенда под портретом Джорджа Вашингтона на долларе, Джеффри Халсион заговорил, ни к кому не обращаясь:

     - Я как Челлини, - провозгласил он. - Рисунки и литература одновременно. Рука об руку, хотя все искусства едины, святые братья-единоверцы. Отлично. Начинаю: Я родился, я умер. Бэби хочет доллар. Нет...

     Он вскочил с мягкого пола и зашагал от мягкой стены к мягкой стене, сердито озираясь, пока глубокий пурпур ярости не превратился в бледную лиловость взаимных обвинений, что смесью масла, цвета, света и тени Джеффри Халсиона были вырваны из него Фэревеем Файсендом, чье отвратительное лицо...

     - Начнем сызнова, - пробормотал он. - Затемним световые эффекты. Начнем с заднего плана... - Он присел на корточки, схватил чертежное перо, чье острие было гарантировано безвредно, и обратился к чудовищному лицу Фэревея Файсенда, которым заменял первого президента на долларе.

     - Я кончен, - говорил он в пространство, пока его искусная рука создавала красоту и ужас на деньгах. - У меня был мир. Надежда. Искусство. Мир. Мама. Папа. О-о-о-о-о-о! Этот дурной человек бросил на меня дурной взгляд, и бэби теперь боится. Мама! Бэби хочет делать хорошие рисунки на хорошей бумаге для мамы и папы. Посмотри, мама, бэби рисует плохого человека с плохим взглядом, черным взглядом черных глаз, как адские омуты, как холодные огни ужаса, как далекая свирепость из далеких страхов... Кто здесь?!

     Скрипнула дверь палаты. Халсион прыгнул в угол и присел, нагой и трясущийся, когда дверь открылась перед входящим Фэревеем Файсендом... Нет, это док в белом халате и незнакомец в черном пиджаке, несущий черный портфель с инициалами Дж.Д., вытесненными позолоченными готическими буквами.

     - Ну, Джеффри? - сердито спросил врач.

     - Доллар, - захныкал Халсион. - Кто даст бэби доллар?

     - Я привел твоего старого приятеля, Джеффри. Ты помнишь мистера Дереликта?

     - Доллар, - хныкал Халсион. - Бэби хочет доллар.

     - А что случилось с предыдущим, Джеффри? Ты еще не закончил его?

     Халсион сел на бумажку, чтобы спрятать ее, но врач оказался быстрее. Он выхватил доллар и они с незнакомцем изучили его.

     - Так же велик, как все остальное, - пробормотал Дереликт. -Величайший! Какой волшебный талант пропадает...

     Халсион услышал.

     - Бэби хочет доллар! - заорал он.

     Незнакомец достал бумажник, вытащил из него доллар и вручил Халсиону. Схватив доллар, Халсион услышал мелодию и попытался напеть ее сам, но это была его тайная мелодия, так что он стал слушать.

     Доллар был славный, гладенький, не слишком новый, с превосходной поверхностью, принимавшей чернила, как поцелуй. Джордж Вашингтон выглядел безукоризненным, но покорным, словно привык к небрежному обращению с собой в магазинах. И в самом деле, он должен привыкнуть, потому что на этом долларе выглядел старше. Гораздо старше, чем на любом другом, так как серийный номер этого доллара был 5271009.

     Когда Халсион удовлетворенно присел на пол и обмакнул ручку в чернила, как велел ему доллар, он услышал слова врача:

     - Не думаю, что стоит оставлять вас наедине с ним, мистер Дереликт.

     - Нет, мы должны остаться вдвоем, доктор. Джеффри всегда застенчив во время работы. Он будет обсуждать ее со мной только наедине.

     - Сколько времени вам понадобится?

     - Дайте мне час.

     - Я очень сомневаюсь, что это пойдет на благо.

     - Но ведь попытка не повредит?

     - Полагаю, что нет. Ладно, мистер Дереликт. Позовите сиделку, когда закончите.

     Дверь открылась и закрылась. Незнакомец по имени Дереликт дружески положил руку на плечо Халсиона. Халсион поднял на него глаза и усмехнулся, многозначительно ожидая щелчка дверного замка. Он прозвучал, как выстрел, как последний гвоздь, вбитый в гроб.

     - Джефф, я принес тебе несколько твоих старых работ, - делано небрежным тоном сказал Дереликт. - Я подумал, что ты можешь захотеть посмотреть их со мной.

     - У тебя есть часы? - спросил Халсион.

     Удивляясь нормальному тону Халсиона, продавец картин достал из кармана часы и показал.

     - Дай на минутку.

     Дереликт отстегнул часы от цепочки. Халсион осторожно взял их.

     - Прекрасно. Продолжай насчет рисунков.

     - Джефф, - воскликнул Дереликт, - это снова ты? Значит, ты...

     - Тридцать, - прервал его Халсион. - Тридцать пять. Сорок. Сорок пять. Пятьдесят. Пятьдесят пять. ОДНА. - С возрастающим ожиданием он сосредоточился на бегущей секундной стрелке.

     - Нет, увы, нет, - пробормотал продавец. - Мне показалось, что ты говоришь... Ну, ладно, - он открыл портфель и начал сортировать рисунки.

     - Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ДВЕ.

     - Вот один из твоих ранних рисунков, Джеффри. Помнишь, ты пришел в галерею с наброском, а я еще решил, что ты новый шлифовальщик из агентства? Только через несколько месяцев ты простил нас. Ты всегда утверждал, что мы купили твою первую картину лишь в качестве извинения. Ты все еще думаешь так?

     - Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ТРИ.

     - Вот темпера, что причинила тебе столько душевной боли. Хотел бы я знать, осмелишься ли ты еще на одну? Я вовсе не думаю, что темпера так негибка, как ты утверждаешь, и меня бы заинтересовало, если бы ты попробовал еще разок. Теперь, когда твоя техника стала более зрелой... Что скажешь?

     - Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ЧЕТЫРЕ.

     - Джефф, положи часы.

     - Десять... Пятнадцать... Двадцать... Двадцать пять...

     - Какого черта ты считаешь минуты?

     - Ну, - внятно сказал Халсион, - иногда они запирают дверь и уходят. Иногда запирают, остаются и следят за мной. Но они никогда не подглядывают дольше трех минут, так что я положил для уверенности пять... ПЯТЬ!

     Халсион сжал часы в своем большом кулаке и нанес Дереликту удар точно в челюсть. Продавец безмолвно рухнул на пол. Халсион подтащил его к стене, раздел донага, переоделся в его одежду, закрыл портфель. Взял доллар и сунул его в карман. Взял бутылочку гарантированно неядовитых чернил и выплеснул себе на лицо.

     Задыхаясь, он принялся во весь голос звать сиделку.

     - Выпустите меня отсюда, - приглушенным голосом вопил Халсион. - Этот маньяк попытался меня убить. Выплеснул чернила мне в лицо. Я хочу выйти! Дверь открыли. Халсион кинулся мимо санитара, вытирая рукой черное лицо, чтобы прикрыть его. Санитар шагнул в палату. Халсион закричал:

     - О Халсионе не беспокойтесь. С ним все в порядке. Дайте мне полотенце или что-нибудь вытереться. Быстрее!

     Санитар развернулся и выбежал в коридор. Подождав, пока он скроется в кладовой, Халсион ринулся в противоположном направлении. Через тяжеленные двери он вбежал в коридор главного крыла, продолжая вытирать лицо, отплевываясь и притворно негодуя. Так он достиг главного корпуса. Он прошел уже половину пути, а тревога еще не поднялась. Он слышал прежде бронзовые колокола. Их проверяли каждую среду.

     Словно игра, сказал он себе. Забавно. В этом нет ничего страшного. Просто безопасное, хитроумное, веселое надувательство, и когда игра кончается, я иду домой к маме, обеду и папе, читающему мне потешные истории, и я снова ребенок, снова настоящий ребенок, навсегда.

     Все еще не было шума и криков, когда он достиг первого этажа. В приемной он объяснил, что случилось. Он объяснял это охраннику, пока ставил имя Джеймса Дереликта в книге посетителей, и его перепачканная чернилами рука посадила на страницу такое пятно, что невозможно было установить подделку. С жужжанием открылись последние ворота. Халсион вышел на улицу и, пройдя некоторое расстояние, услышал, как зазвонили бронзовые колокола, повергнув его в ужас.

     Он побежал, остановился. Попытался идти прогулочным шагом, но не смог. Он шел, шатаясь, по улице, пока не услышал крики охранников. Тогда он метнулся за угол, за второй, петлял по бесконечным улицам, слыша позади автомобили, сирены, колокола, крики, команды. Кольцо погони сжималось. Отчаянно ища убежища, Халсион метнулся в подъезд заброшенной многоэтажки. Он побежал по лестнице, спотыкаясь, перепрыгивая через три ступени, потом через две, затем с трудом преодолевая очередную по мере того, как силы таяли, а паника парализовывала его. Он споткнулся на лестничной площадке и рухнул на дверь. Дверь открылась. За ней стоял Фэревей Файсенд, оживленно улыбаясь, потирая руки.

     - Gluclih reyze, - сказал он. - В самую точку. Черт побери! Ты двадцатитрехлетний skidud, а? Входи, старик. Я тебе все объясню. Никогда не слушайся...

     Халсион закричал.

     - Нет, нет, нет! Не Sturm und drang, мой милый. - Мистер Аквил зажал рукой Халсиону рот, втащил через порог и захлопнул дверь.

     - Presto-chango, - рассмеялся он. - Исход Джеффри Халсиона из мертвого дома. Dien ovus garde.

     Халсион освободил рот, снова закричал и забился в истерике, кусаясь и лягаясь. Мистер Аквил прищелкнул языком, сунул руку в карман и достал пачку сигарет. Привычно выхватив сигарету из пачки, он разломил ее под носом у Халсиона. Художник сразу успокоился и притих настолько, что позволил подвести себя к кушетке, где Аквил стер чернила с его лица и рук. - Лучше, да? - хихикнул мистер Аквил. - И не образует привычки. Черт побери! Теперь можно выпить.

     Он налил из графина стакан, добавил крошечный кубик льда из парящего ведерка и вложил стакан в руку Халсиона. Вынуждаемый жестом Аквила, Халсион осушил стакан. В голове слегка зашумело. Он огляделся, тяжело дыша. Он находился в помещении, напоминающем роскошную приемную врача с Парк-авеню. Обстановка в стиле королевы Анны.

     Ковер ручной работы. Две картины Хогарта и Капли в позолоченных рамах на стенах. Они гениальны, с изумлением понял Халсион. Затем, с еще большим изумлением, он понял, что мыслит связно, последовательно. Разум его прояснился.

     Он провел отяжелевшей рукой по лбу.

     - Что случилось? - тихо спросил он. - Похоже... У меня вроде лихорадка, кошмары...

     - Ты болен, - ответил Аквил. - Я приглушил болезнь, старик. Это временное возвращение к норме. Это не подвиг, черт побери! Такое умеет любой врач. Ниацин плюс карбон диоксина. Id genus omne. Только временно. Мы должны найти что-то более постоянное.

     - Что это за место?

     - Место? Моя контора. Без передней. Вот там комната для совещаний. Слева - лаборатория.

     - Я знаю вас, - пробормотал Халсион. - Где-то я вас видел. Мне знакомо ваше лицо.

     - Ui... Ты снова и снова рисовал его во время болезни. Esse homo... Но у тебя есть преимущество, Халсион. Где мы встречались? Я уже спрашивал себя. - Аквил надвинул блестящий отражатель на левый глаз и пустил световой зайчик в лицо Халсиона. - Теперь спрашиваю тебя. Где мы встречались?

     Загипнотизированный светом, Халсион монотонно ответил:

     - На Балу художников... Давно... До болезни.

     - А? Да!.. Это было полгода назад. Вспомнил! Я был там. Несчастливая ночь.

     - Нет, славная ночь... Веселье, шутки... Как на школьных танцах... Словно костюмированный вечер...

     - Уже впадаешь в детство? - пробормотал мистер Аквил. - Мы должны вылечить тебя. Cetera disunt, молодой Лонкивар. Продолжай.

     - Я был с Джуди... Той ночью мы поняли, что влюблены. Мы поняли, как прекрасна жизнь. А затем прошли вы и взглянули на меня... Только раз. Вы взглянули на меня. Это было ужасно!..

     - Тц-тц-тц! - разочарованно пощелкал языком Аквил. - Теперь я вспомнил этот печальный случай. Я был неосторожен. Плохие вести из дома. Сифилис у обоих моих дам.

     - Вы прошли в красном и черном... Сатанинский наряд. Без магии. Вы взглянули на меня... Никогда не забуду этот красно-черный взгляд. Взглянули глазами черными, как адские омуты, как холодное пламя ужаса. И этим взглядом вы украли у меня все - наслаждение, надежду, любовь, жизнь...

     - Нет, нет! - резко сказал мистер Аквил. - Позвольте нам понять друг друга. Моя неосторожность была ключом, отомкнувшим дверь. Но ты упал в пропасть, созданную тобой самим. Тем не менее, мы должны кое-что исправить. - Он сдвинул отражатель и ткнул пальцем в Халсиона. - Мы должны вернуть тебя за землю живых... anksilium ab alto... Поэтому я и устроил эту встречу. Я натворил, я и исправлю, да! Но ты должен выбраться из собственной пропасти. Связать оборванные нити внимания. Пойди сюда!

     Он взял Халсиона за руку и провел через приемную мимо кабинета в сияющую белым лабораторию. Она была вся в стекле и кафеле, на полках бутылки с реактивами, фарфоровые тигли, электропечь, запас бутылей с кислотами, ящики сырых материалов. Посреди лаборатории было маленькое круглое возвышение типа помоста. Мистер Аквил поставил на помост стул, усадил на стул Халсиона, надел белый лабораторный халат и начал собирать аппаратуру.

     - Ты, - трепался он при этом, - художник высшей пробы. Я не dorer la pilul... Когда Джимми Дереликт сказал мне, что ты больше не будешь работать... Черт побери! Мы должны его вернуть к его баранам, сказал я себе. Солон Аквил должен приобрести много холстов Джеффри Халсиона. Мы вылечим его. Nok aj.

     - Вы врач? - спросил Халсион.

     - Нет. Если позволите, так сказать, маг. Строго говоря, чаропатолог. Очень высокого класса. Без патентов. Строго современная магия. Черная и белая, neste-pa? Я покрываю весь спектр, специализируясь, в основном, на полосе в 15000 ангстрем.

     - Вы врач-колдун? Не может быть!

     - О, да.

     - В таком месте?

     - Вы обмануты, да. Это наш камуфляж. Вы думаете, многие современные лаборатории, исследующие зубную пасту, имеют отношение к настоящей магии? Но мы тоже ученые. Parbley! Мы, маги, идем в ногу со временем. Ведьмино зелье теперь состоит из Дистиллированных Продуктов и Действующего Снадобья. "Близкие" достигли стопроцентной стерильности. Гигиенические метлы. Проклятия в целлофановой обертке. Папаша Сатана в резиновых перчатках. Спасибо доктору Листеру...

     Или Пастеру? Мой идеал.

     Чаропатолог подобрал ряд материалов, проделал какие-то вычисления на электронном компьютере и продолжал болтать:

     - Figit hora, - говорил Аквил. - Твоя беда, старик, в потере разума. Ui? Все дело в проклятом бегстве от действительности и проклятых же отчаянных поисках спокойствия, унесенного одним моим неосторожным взглядом. Hilas? Я извиняюсь за это. - С чем-то напоминающим миниатюрный тяжелый нивелир, он покрутился возле Халсиона на помосте. - Но твоя беда такова - ты ищешь спокойствия во младенчестве. Ты должен бороться за достижение спокойствия в зрелости, neste-pa?

     Аквил начертил круг и пятиугольник с помощью блестящего компаса и линейки, отвесил на микровесах порошки, накапал в тигли различные жидкости из калиброванных бюреток и продолжал:

     - Множество магов берут снадобья из Источников Юности. О, да! Есть много юных и много источников, но это не для тебя. Нет, Юность не для художников. Возраст - вот исцеление. Мы должны вычистить твою юность и сделать тебя взрослым, vitch voc?

     - Нет, - возразил Халсион, - нет. Юность - это искусство. Юность -это мечта. Юность - это благодеяние.

     - Для некоторых - да. Для иных - нет. Не для тебя. Ты проклят, мой юноша. Мы должны очистить тебя. Желание силы. Желание секса. Бегство от реальности. Стремление к мести. О, да! Папаша Фрейд тоже мой идеал. Мы сотрем изъяны твоего "эго" за очень низкую плату.

     - Какую?

     - Увидишь, когда закончим.

     Мистер Аквил расположил порошки и жидкости в тиглях и каких-то чашках вокруг беспомощного художника. Он отметил и отрезал бикфордов шнур, протянул провода от круга к электротаймеру, который тщательно настроил. Потом подошел к полкам с бутылками серы, взял маленький пузырек Вольфа под номером 5-271-009, набрал шприц и сделал Халсиону укол.

     - Мы начинаем, - сказал он, - очищение твоих грез. Vualay!

     Он включил таймер и отступил за свинцовый экран. Настала секундная тишина. Внезапно мрачная музыка вырвалась из скрытого динамика и записанный голос затянул невыносимую песнь. В быстрой последовательности порошки и жидкости вокруг Халсиона вспыхнули пламенем. Музыка и огонь поглотили его. Мир с ревом завертелся вокруг...

     К нему пришел Президент Союза Наций. Он был высокий, тощий, суровый, но энергичный. Он с почтением пожал ему руку.

     - Мистер Халсион! Мистер Халсион! - закричал он. - Где вы были, мой друг? Черт побери! Hok tempore... Вы знаете, что случилось?

     - Нет, - ответил Халсион. - А что случилось?

     - После вашего бегства из сумасшедшего дома... Бамм! Повсюду атомные бомбы. Двухчасовая война. Всюду! Hora Flugit... Мужество населения...

     - Что?!

     - Жесткая радиация, мистер Халсион, уничтожила мужские способности во всем мире. Черт побери! Вы единственный мужчина, способный производить детей. Нет сомнений насчет таинственной мутационной наследственности вашего организма, которая сделала вас невосприимчивым. Да!

     - Нет!

     - Ui! Вы отвечаете за возрождение населения мира. Мы сняли для вас люкс в "Одеоне". Там три спальни. Высший класс!

     - Ух, ты! - сказал Халсион. - Это моя самая большая мечта.

     Его шествие к "Одеону" было триумфальным. Он был награжден гирляндами цветов, серенадами, приветствиями и ободрительными выкриками. Экзальтированные женщины озорно выставлялись, привлекая его внимание. В номере люкс Халсиона накормили и напоили. Угодливо появился высокий, тощий мужчина. Был он энергичен, но суров. В руках он держал список.

     - Мировой Евнух к вашим услугам, мистер Халсион, - сказал он и заглянул в список. - Черт побери! 5271009 девственниц требуют вашего внимания. Все гарантированно прекрасны. Exelentz! Выбирайте любую от одной до пятимиллионной.

     - Начнем с рыженькой, - сказал Халсион.

     Ему привели рыженькую. Она была стройной и похожей на мальчика, с маленькими твердыми грудями. Следующая была полненькой, с круглым задом. Пятая походила на Юнону, и груди ее были, как африканские груши. Девятая была чувственной девушкой с картины Рембрандта. Двадцатая была стройной, похожей на мальчика, с твердыми маленькими грудями.

     - Мы нигде не встречались? - спросил Халсион.

     - Нет, - ответила она.

     Следующей была полненькая, с круглым задом.

     - Знакомое тело, - сказал Халсион.

     - Не может быть, - ответила она.

     Пятидесятая походила на Юнону с грудями, как африканские груши.

     - Вы уже были здесь? - спросил Халсион.

     - Никогда, - ответила она.

     Вошел Мировой Евнух с утренним средством, усиливающим половое влечение Халсиона.

     - Никогда не принимаю лекарств, - сказал Халсион.

     - Черт побери! - воскликнул Евнух. - Вы настоящий гигант! Несомненно, вы происходите от Адама. tant soit pe... Без сомнения, все рыдают от любви к вам... - Он сам выпил снадобье.

     - Вы заметили, что они все похожи? - спросил Халсион.

     - Нет! Все разные. Parbley! Это оскорбляет мою контору!

     - Да? Они отличаются одна от другой, но типы повторяются.

     - О, такова жизнь старик. Вся жизнь циклична. Разве вы, как художник, не замечали этого?

     - Я не думал об этом применительно к любви.

     - Это касается всего. Varheit und dichtung...

     - Что вы сказала насчет рыданий?

     - Ui. Они все рыдают.

     - Из-за чего?

     - Из-за любовного экстаза к вам. Черт побери!

     Халсион задумался над последовательностью женщин: похожие на мальчика, круглозадые, юноноподобные, девушки Рембрандта, каштановые, рыжие, блондинки, брюнетки, белые, черные и коричневые...

     - Не замечал, - буркнул он.

     - Понаблюдайте сегодня, мой мировой отец. Можно начинать?

     Это была правда, Халсион просто не замечал. Все они плакали. Он был польщен, но угнетен.

     - Почему бы тебе не рассмеяться? - спрашивал он.

     Смеяться они не хотели, либо не могли.

     На верхней площадке лестницы "Одеона", где Халсион совершал послеобеденный моцион, он спросил об этом своего тренера, высокого, тощего человека с энергичным, но суровым выражением лица.

     - А? - сказал тренер. - Черт побери! Не знаю, старик. Возможно, потому что это для них травмирующее переживание.

     - Травмирующее? - переспросил Халсион. - Но почему? Что я такого им делаю?

     - Ха! Да ты шутник! Весь мир знает, что ты им делаешь.

     - Нет, я имею в виду... Как это может быть травмой? Все борются, чтобы получить меня, не так ли? Или я не оправдываю возложенных надежд?

     - Тайна. А сейчас, возлюбленный отец мира, займемся практической зарядкой. Готов? Начинаем.

     В ресторане "Одеона" у подножия лестницы Халсион спросил об этом главного официанта, высокого, тощего человека с энергичными жестами, но суровым лицом.

     - Мы мужчины, мистер Халсион. Sio jar... Конечно, вы понимаете. Эти женщины любят вас, но могут надеяться только на одну ночь любви. Черт побери! Естественно, они разочарованы.

     - Чего они хотят?

     - Чего хочет каждая женщина, мои Великие Ворота на Запад? Непрерывных отношений. Проще говоря, выйти замуж.

     - Замуж?

     - Ui.

     - Все они хотят выйти замуж?

     - Ui.

     - Отлично. Я женюсь на всех 5271009.

     - Нет, нет, нет, мой юный Боливар, - возразил Мировой Евнух. - Черт побери! Это невозможно. Не считая религиозных трудностей, есть трудности чисто физические. Кто может справиться с таким гаремом?

     - Тогда я женюсь на одной.

     - Нет, нет, нет. Penser a moi... Как вы сделаете выбор? Как будете выбирать? Лотереей, вытягиванием соломинки или открытым голосованием.

     - Я уже выбрал.

     - Да? Которую?

     - Мою девушку, - медленно сказал Халсион, - Джудит Файлд.

     - Так... Сладость вашего сердца?

     - Да.

     - Она в самом конце пятимиллионного списка.

     - Она уже была номером первым в моем списке. Я хочу Джудит. - Халсион вздохнул. - Я помню, как она выглядела на Балу художников... Стояла полная луна...

     - Но еще двадцать шесть дней не будет полной луны.

     - Я хочу Джудит.

     - Остальные разорвут ее на клочки из ревности. Нет, нет, нет, мистер Халсион, мы должны придерживаться расписания. По ночи на каждую, но не больше.

     - Я хочу Джудит...

     Иначе...

     - Это нужно обсудить в Совете, черт побери!

     Это обсудили депутаты Совета Союза Наций, высокие, тощие, энергичные, но суровые. Было решено позволить Джеффри Халсиону жениться тайно.

     - Но никаких уз, - предупредил Мировой Евнух. - Никакой верности своей жене. Это следует понять. Мы не можем исключить вас из программы. Вы совершенно необходимы.

     В "Одеон" привели счастливую Джудит Файлд. Это была высокая смуглая девушка с короткими кудрявыми волосами и длинными ногами. Халсион взял ее за руку. Мировой Евнух удалился на цыпочках.

     - Привет, дорогая, - пробормотал Халсион.

     Джудит глянула на него с ненавистью. Глаза ее блестели, лицо было мокро от слез.

     - Если ты прикоснешься ко мне, Джефф, - странным голосом сказала Джудит, - я убью себя.

     - Джуди!

     - Этот противный человек рассказал мне все. Он не понял, когда я попыталась объяснить ему... Я молилась, чтобы ты сдох, прежде чем настанет моя очередь.

     - Но мы поженимся, Джуди.

     - Я скорее умру, чем женюсь на тебе.

     - Я тебе не верю. Мы любили...

     - Ради бога, Джефф, не говори о любви! Не понимаешь? Женщины плачут, потому что ненавидят тебя. Я ненавижу тебя. Весь мир ненавидит тебя. Ты отвратителен.

     Халсион уставился на девушку и прочел правду на ее лице. Охваченный гневом, он попытался обнять ее. Она свирепо отбивалась. Они пересекли огромную гостиную номера, опрокидывая мебель, тяжело дыша, с растущей яростью. Халсион ударил Джудит Файлд кулаком, чтобы покончить с борьбой. Она пошатнулась, уцепилась за штору, бросилась в окно и полетела с четырнадцатого этажа на мостовую, вертясь, как кукла.

     Халсион с ужасом глядел вниз. Вокруг изуродованного тела собралась толпа. Поднятые вверх лица. Сжатые кулаки. Зловещее бормотание. В номер ворвался Мировой Евнух.

     - Старик! - закричал он. - Что ты наделал? Per conto... Эта искра разожжет жестокость. Ты в очень большой опасности. Черт побери!

     - Это правда, что все ненавидят меня?

     - Helas, милый, ты открыл истину? Ох, уж эта несдержанная девушка!.. Я предупреждал ее. Ui. Вас ненавидят.

     - Но вы говорили, что меня любят. Новый Адам. Отец нового мира...

     - Ui. Ты отец, но все дети ненавидят отцов. Ты также последний мужчина. Но в какой женщине не вспыхнет ненависть, если ее заставят пойти к мужчине в объятия...

     Даже если это необходимо для выживания? Идем скорее, душа моя. Passim... Ты в большой опасности.

     Он потащил Халсиона к грузовому лифту и они спустились в подвалы "Одеона".

     - Армия выручит тебя. Мы немедленно увезем тебя в Турцию и найдем компромисс.

     Халсион был передан под опеку высокого, тощего, сурового армейского полковника, который провел его подвалами на другую сторону улицы, где ждала штабная машина. Полковник втолкнул Халсиона в нее.

     - Dialekta alea est, - сказал он водителю. - Быстрее, мой капрал. Защитим старого неудачника. В аэропорт. Alars!

     - Черт побери, сэр, - ответил капрал, отдал честь и рванул машину с места.

     Пока они на головокружительной скорости петляли по улицам, Халсион разглядел водителя. Он был высокий, тощий, энергичный, но суровый.

     - Kaltur Kampf der Minzeheit, - пробормотал капрал. - Забавно!

     Поперек улицы была воздвигнута гигантская баррикада из ясеневых бочек, мебели, перевернутых автомобилей, торговых стоек. Капралу пришлось затормозить. Пока он снижал скорость для разворота, из подъездов, подвалов, магазинов появились толпы женщин. Они визжали. Они размахивали импровизированными дубинками.

     - Превосходно! - закричал капрал. - Черт побери! - Он попытался достать из кобуры служебный пистолет. Женщины распахнули дверцы, вытащили из машины Халсиона и капрала. Халсион вырвался, пробился через взбешенную, вооруженную дубинками толпу, метнулся на тротуар, запнулся и провалился в открытую угольную яму. Он полетел в бездонное черное пространство. Закружилась голова. Перед глазами поплыл звездный поток...

     Он был один в пространстве, мучимый, неправильно понятый, жертва жестокой несправедливости.

     Он по-прежнему был прикован к тому, что когда-то являлось стеной Камеры 5 Блока 27 Яруса 100 Крыла 9 Исправительного Дома Каллисто, пока неожиданный гамма-взрыв не разнес огромную тюремную крепость - куда больше замка Иф - на куски. Взрыв, как он понял, был устроен Грешами. Его имущество состояло из тюремной одежды, шлема, одного кислородного баллона, мрачной ярости на несправедливость учиненного с ним и знания тайны, как можно разгромить Грешей и уничтожить их господство над Солнечной системой. Греши, ужасные мародеры с Омикрона Сей, космопираты, космические неоконкистадоры, холоднокровные, воблолицые, нуждающиеся в питании психотическим ужасом, который порождали в людях с помощью мысленного контроля, быстро завоевывали Галактику. Они были непобедимы, поскольку владели симулянт-кинетической силой - способностью находиться одновременно в двух местах.

     В космической черноте медленно двигалась точка света, напоминающая метеорит. Халсион понял, что это спасательный корабль, прочесывающий пространство в поисках спасшихся при взрыве. Он подумал, не может ли Юпитер, горевший багровым светом, сделать его видимым для спасателей? Еще он подумал, хочет ли вообще быть спасенным?

     - Опять будет то же самое, - проскрипел Халсион. - Лживые обвинения робота Балорсена... Лживые обвинение отца Джудит... Отречение самой Джудит... Снова тюремное заключение и, наконец, смерть от Грешей, когда они захватят последние твердыни Земли. Так почему бы не умереть сейчас?

     Но говоря это, он знал, что лжет. Он единственный знает тайну, которая может спасти Землю и всю Галактику. Он должен уцелеть. Он должен бороться.

     С неукротимой волей Халсион потянулся к ноге, пытаясь порвать цепь. Со страшной силой, развитой за годы каторжного труда в шахтах Грешей, он махал руками и кричал. Точка света не меняла направление, летя мимо него. Затем он увидел, как металлическое звено одной из цепей лопнуло с огненной искоркой от удара метеора, и решился на отчаянный поступок, чтобы просигналить спасательному кораблю.

     Он отсоединил пласти-шланг кислородного баллона от пласти-шлема и выпустил жизнетворную струю в пространство. Одновременно дрожащими руками он собрал звенья цепи на ноге и ударил ими о камень в струе кислорода. Сверкнула искра. Пламя охватило бьющий под давлением кислород. Сверкающий гейзер белого огня забил на полмили в пространство.

     Экономя остатки кислорода в пласти-шлеме, Халсион медленно водил баллоном, посылая фонтан пламени в разные стороны в отчаянной, последней надежде на спасение. Воздух в пласти-шлеме быстро становился спертым и удушливым. Ревело в ушах. Перед глазами все поплыло. Наконец, чувства его угасли...

     Когда он пришел в себя, то понял, что лежит на пласти-койке в каюте звездолета. Высокочастотный свист подсказал ему, что они летят на гиперскорости. Он открыл глаза. Возле пласти-койки стояли Балорсен, робот Балорсена, Верховный судья Файлд и его дочь Джудит. Джудит плакала. Робот был в маленьких пласти-наручниках и только моргал, когда генерал Балорсен время от времени стегал его нуклеарным пласти-кнутом.

     - Parbley! Черт побери! - проскрежетал робот. - Все верно, я оклеветал Джеффри Халсиона. Ui! Flux de bounsh! Я был космопиратом и занимался космоналетами на космогрузы. Ui! Черт побери! Космобармен в Салуне Космонавтов был моим сообщником. Когда Джексон разбил космокэб, я нашел космогараж и звуковым лучом убил О'Лири. Oux arms... Ой!..

     - Вы слышали его исповедь, Халсион, - проскрежетал генерал Балорсен. Он был высокий, тощий, суровый. - Ради бога! Ales est celar artem... Вы невиновны.

     - Я незаконно осудил тебя, старый неудачник, - проскрежетал судья Файлд. Он был высокий, тощий, суровый. - Можешь ли ты простить это проклятое богом орудие? Мы приносим извинения.

     - Мы были несправедливы к тебе, Джефф, - прошептала Джудит. - Можешь ли ты простить нас? Скажи, что прощаешь нас...

     - Вы сожалеете о том, как поступили со мной, - проскрежетал Халсион, - но только потому, что принимаете в расчет таинственную наследственную мутацию в моем роду, которая делает меня иным. Я единственный владею тайной, которая может спасти Галактику от Грешей.

     - Нет, нет, нет, старик, - принялся оправдываться генерал Балорсен. -Черт побери! Не держи камень за пазухой. Спаси нас от Грешей.

     - Спаси нас, faut de miux, спаси нас, Джефф, - воскликнул судья Файлд.

     - О, пожалуйста, Джефф, пожалуйста, - прошептала Джудит. - Греши повсюду и подступают все ближе. Мы везем тебя в Союз Наций. Ты должен сообщить Совету, как помешать Грешам пребывать в двух местах одновременно. Звездолет вышел из гиперскорости и приземлился на Правительственном Острове, где его встретила делегация всемирных сановников и повела Халсиона в зал Генеральной Ассамблеи Союза Наций. Они ехали странно круговыми улицами со странно круглыми домами, которые были перестроены, когда обнаружилось, что Греши всегда возникают в углах. На всей Земле не было оставлено ни единого угла.

     Генеральная Ассамблея была в сборе, когда вошел Халсион. Сотни высоких, тощих, суровых дипломатов аплодировали, пока он шел к подиуму, все еще одетый в пласти-комбинезон каторжника. Халсион обиженно огляделся.

     - Да, - проскрежетал он, - вы все аплодируете. Сейчас вы все почитаете меня. Но где вы были, когда меня ложно обвинили, осудили и заточили в тюрьму невиновным? Где вы были тогда?

     - Простите нас, Халсион, черт побери! - закричали они.

     - Я не прощу вас. Семнадцать лет я страдал в шахтах Грешей. Теперь ваша очередь пострадать.

     - Пожалуйста, Халсион!

     - Где же ваши эксперты? Ваши профессора? Ваши специалисты? Где ваши электронные вычислители? Ваши супермыслящие машины? Пусть они раскроют тайну Грешей.

     - Они не могут, старик. Entre nous! Они стоят холодные. Спасите нас, Халсион! Auf fiderzeen...

     Джудит схватила его руку.

     - Не ради меня, Джефф, - зашептала она. - Я знаю, ты никогда не простишь меня за то, что я была несправедлива к тебе. Но ради всех девушек в Галактике, кто любит и любим.

     - Я все еще люблю тебя, Джуди.

     - Я всегда любила тебя, Джефф.

     - О'кей. Я не хотел раскрывать им тайну, но ты уговорила меня. -Халсион поднял руку, призывая к молчанию. В наступившей тишине он негромко заговорил: - Тайна такова, джентльмены. Ваши калькуляторы собрали данные, чтобы вычислить слабое место Грешей. Они не обнаружили ничего. Поэтому вы предположили, что у Грешей нет тайной слабости. ЭТО БЫЛО НЕВЕРНОЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ.

     Генеральная Ассамблея затаила дыхание.

     - Вот в чем тайна. ВЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО КАКАЯ-ТО НЕИСПРАВНОСТЬ КРОЕТСЯ В САМИХ КАЛЬКУЛЯТОРАХ.

     - Черт побери! - хором воскликнула Генеральная Ассамблея. - И почему мы не подумали об этом? Черт побери!

     - И Я ЗНАЮ, ЧТО ИМЕННО НЕИСПРАВНО!

     Наступила мертвая тишина.

     Распахнулись двери Генеральной Ассамблеи. Неверным шагом вошел профессор Мертвотишинский, высокий, худой, суровый.

     - Эврика! - закричал он. - Я нашел, черт побери! Что-то не в порядке с мыслящими машинами. Три идет после двух, но не перед.

     Генеральная Ассамблея взорвалась ликованием. Профессора Мертвотишинского стали качать. Раскупорили шампанское. Выпили за его здоровье. К его груди прикололи несколько медалей. Профессор сиял.

     - Эй! - закричал Халсион. - Это была моя тайна. Я единственный, кто из-за таинственной мутации, передающейся по наследству в моем роду... Застучал телетайп:

     "Внимание! Внимание! Тишенков в Москве сообщает о дефекте калькуляторов. Три идет после двух, а не перед. Повторяю: после, а не перед".

     Вбежал почтальон.

     - Специальное послание от доктора Жизнетишинского Спокойникову: Что-то неладно с мыслящими машинами. Три идет после двух, а не перед. Телеграфист принял телеграмму:

     "Мыслящие машины не в порядке Точка Два идет перед тремя Точка Не после Точка Фон Грезотишинский Точка Гейдельберг".

     В окно влетела бутылка, разбилась об пол и из нее выпал клочок бумаги, на котором было нацарапано: "Остановите машины и подумайте, может, число три идет после двух, а не перед? Долой Грешей! Мистер Тиш-Тиш". Халсион схватил судью Файлда за пуговицу.

     - Какого черта? - взревел он. - Я думал, что я единственный человек в мире, обладающий этой тайной!

     - HimmelHerrGott! - нетерпеливо ответил судья Файлд. - Все вы такие. Все вы мечтаете, что являетесь единственным человеком, обладающим тайной, единственным, в ком ошиблись, единственным, с кем поступили несправедливо, с девушкой, без девушки, с кем бы там ни было или без. Черт побери! Как вы утомительны, мечтатели! И всегда-то вы проигрываете.

     Судья Файлд оттолкнул его плечом в сторону. Генерал Балорсен пихнул его в задние ряды. Джудит Файлд проигнорировала его. Робот Балорсена украдкой вдавил его в угол толпы, где тут же возникли Греши, одновременно столпившиеся в углу на Нептуне, сделали нечто невыразимое для Халсиона и исчезли вместе с ним, кричащим, рвущимся, рыдающим в ужасе, который является деликатесом для Грешей, но пласти-кошмаром для Халсиона...

... От которого его пробудила мать и сказала:

     - Это научит тебя не таскать сэндвичи с орехами среди ночи, Джеффи.

     - Мама?

     - Да. Пора вставать, дорогой. Ты опоздаешь в школу.

     Она вышла из комнаты. Он огляделся. Он посмотрел на себя. Это правда. Правда! Сбылась его великая мечта. Ему снова десять лет, у него тело десятилетнего мальчишки, он в доме, в котором провел детство, в жизни, которой жил в свои школьные деньки. И у него остались знания, опыт, искушенность тридцати трехлетнего мужчины.

     - Ой, красота! - закричал он. - Вот будет здорово!

     Он станет школьным гением. Он будет ошеломлять товарищей, изумлять учителей, ставить в тупик экспертов. Он положит на лопатки ученых. Он поставит на место Риннегена, который частенько задирал его. Он возьмет напрокат пишущую машинку и напишет все удостоенные шумного успеха пьесы, рассказы и романы, которые помнит. Он не упустит удобный случай с Джуди Файлд за мемориалом в Нижнем Парке. Он сделает изобретения и совершит открытия, создаст основы новой индустрии, будет держать пари, играть на бирже. Он завладеет всем миром к тому времени, когда достигнет своего настоящего возраста.

     Он с трудом оделся - забыл, где лежит одежда. Он с трудом съел завтрак - не время было объяснять матери, что у него вошло в привычку начинать день с кофе по-ирландски. Он лишился утренней сигареты. Он понятия не имел, где находятся его учебники. Мать с беспокойством следила за ним.

     - Джеффи опять в дурном настроении, - услышал он ее бормотание. -Надеюсь, день он проведет нормально.

     День начался с того, что Риннеген устроил на него засаду у Входа Для Мальчиков. Халсион помнил его большим, крепким мальчишкой со злобным выражением лица. Он был изумлен, обнаружив, что Риннеген тощий и беспокойный, явно озабоченный тем, чтобы выглядеть агрессивным.

     - Послушай, у тебя нет никаких причин враждовать со мной, - объяснил ему Халсион. - Ты просто запутавшийся ребенок, пытающийся что-то доказать. Риннеген ударил его кулаком.

     - Послушай, мальчик, - вежливо сказал Халсион, - на самом деле ты хочешь дружить со всем миром. Только ты ненадежный товарищ и поэтому вынужден драться.

     Риннеген был глух к психоанализу. Он ударил Халсиона сильнее. Больно. - Оставь меня в покое! - сказал Халсион. - Иди самовыражаться на ком-нибудь другом.

     Риннеген двумя быстрыми движениями выбил у Халсиона учебники из подмышки и опрокинул его на пол. Не оставалось ничего другого, кроме драки. Двадцать лет просмотров фильмов будущего с Джо Луисом ничего не дали Халсиону. Он был полностью побежден. Он также опоздал в школу. Теперь настало время удивить учителей.

     - Таковы факты, - объяснил он в классе мисс Ральф. - Я столкнулся с невротиком. Я могу объяснить его мотивы, но не отвечаю за его побуждения. Мисс Ральф шлепнула его и пошла к директору с запиской, повествующей о неслыханной наглости.

     - Единственная неслыханная вещь в вашей школе, - сказал Халсион мистеру Снайдеру, - это психоанализ. Как вы можете считать себя компетентным учителем, если вы не...

     - Мерзкий мальчишка! - сердито оборвал его мистер Снайдер, высокий, худой, суровый. - Ты что, читаешь мерзкие книги?

     - Что же мерзкого во Фрейде?

     - И пользуешься богохульным языком? Ты нуждаешься в уроке, грязный звереныш.

     Его отослали домой с запиской, немедленно вызывающей родителей, чтобы забрать Джеффри Халсиона из школы, как дегенерата, отчаянно нуждающегося в профессиональном исправительном учреждении.

     Вместо того, чтобы пойти домой, он отправился к журнальному киоску почитать газеты с событиями, относительно которых он мог бы заключать пари. Заголовки были полны призовыми скачками. Но кто, черт побери, завоюет приз? И в какой последовательности? Этого он не помнил. А биржа?

     Он ничего не знал о ней. В детстве он никогда не интересовался такими вещами и ничего не запечатлелось в памяти.

     Он попытался попасть в библиотеку для дальнейшей проверки.

     Библиотекарь, высокий, худой и суровый, не позволил ему войти, потому что детское время начиналось после полудня. Он бродил по улицам. Куда бы он ни шел, его преследовали высокие и суровые взрослые. Он начал понимать, что у десятилетних мальчишек весьма ограниченные возможности удивлять взрослых. В час ленча он встретил Джуди Файлд и проводил ее после школы домой.

     Он был шокирован ее шишковатыми коленками и черным штопором локонов. Не нравился ему и ее запах. Он бы, скорее, предпочитал провести время с ее матерью, явившейся в образе Джуди, какую он помнил. Он забылся с миссис Файлд и сделал парочку вещей, здорово смутивших ее. Она выгнала его из дому и, когда звонила его матери, голос ее дрожал от негодования.

     Халсион пошел к Гудзону и слонялся возле доков, пока его не прогнали. Он отправился в канцелярский магазин договориться о прокате пишмашинки и был выставлен. Он поискал тихое местечко, чтобы соснуть, подумать, составить план, возможно, начать вспоминать имевший успех рассказ, но не было тихих местечек, куда бы допускались мальчишки.

     В 4.30 он проскользнул домой, бросил учебники в свою комнату, прокрался в гостиную, стянул сигарету и собирался улизнуть, когда обнаружил, что отец и мать наблюдают за ним. Мать выглядела потрясенной. Отец был худой и суровый.

     - О, - сказал Халсион, - я полагаю, звонил Снайдер. Я совершенно забыл об этом.

     - Мистер Снайдер, - сказал отец.

     - И миссис Файлд, - добавила мать.

     - Послушайте, - сказал Халсион, - нам нужно немедленно во всем разобраться. Можете вы выслушать меня несколько минут? Я сообщу вам нечто потрясающее, и мы подумаем, что с этим делать. Я...

     Он закричал, поскольку отец взял его за ухо и вывел в холл. Родители никогда не слушают детей даже несколько минут. Они вообще их не слушают.

     - Пап...

     Минутку... Пожалуйста! Я хочу объяснить. Мне вовсе не десять лет. Мне тридцать три. Это скачок во времени, понимаешь? Из-за таинственной мутации, передающейся по наследству в моем роду, которая...

     - Замолчи, черт побери! - крикнул отец. Боль от его руки, ярость в его голосе заставили Халсиона замолчать. Он терпел, пока его вывели из дома, провели четыре квартала до школы и втолкнули в кабинет мистера Снайдера, где вместе с директором ожидал школьный психолог. Это был высокий, худой человек, суровый, но энергичный.

     - А, да, да, - сказал он. - Значит, это и есть наш дегенерат? Наш маленький Аль Капоне, а? Давайте, поместим его в клинику и там я заведу его journel etirne. Будем надеяться на лучшее. Niki prius... Он не может быть плох во всех отношениях.

     Он взял Халсиона за руку. Халсион вырвал руку и сказал:

     - Послушайте, вы взрослый, интеллигентный человек. Выслушайте меня. Моих родителей обуяли эмоции...

     Отец отвесил ему оплеуху, схватил его руку и вернул психологу. Халсион разразился слезами. Психолог вывел его из кабинета и отвел в маленькую школьную больницу. Халсион был в истерике. Он дрожал от крушения планов и страха.

     - Неужели никто не выслушает меня? - рыдал он. - Неужели никто не попытается понять? Все мы любим детей, так неужели все дети проходят через это?

     - Успокойся, мой милый, - пробормотал психолог. Он сунул Халсиону в рот таблетку и заставил ее запить водой.

     - Вы все проклятые антигуманисты, - всхлипывал Халсион. - Вы не допускаете нас в свой мир, но вторгаетесь в наш. Если вы не уважаете нас, то почему не оставите в покое?

     - Начинаешь понимать, а? - сказал психолог. - Мы две разные породы животных, взрослые и дети. Черт побери! Я говорю с тобой откровенно. Les absent, out tonjuris tort... У нас почти ничего нет в голове, малыш, кроме войны. Поэтому все дети вырастают ненавидящими свое детство и ищущими отмщения. Но отмщение невозможно. Pari mutail. Как его можно свершить? Разве может кошка оскорбить короля?

     - Это...

     Ненавистно, - пробормотал Халсион. Таблетка действовала быстро. - Весь мир ненавистен. Он полон оскорбительных конфликтов, которые невозможно разрешить...

     Или отомстить за них... Словно кто-то играет с нами шутки, глупые шутки без цели. Верно?

     Скользя во тьму, он слышал хихиканье психолога, но не мог жить, понимая, что смеются над ним...

     Он поднял лопату и пошел за Первым шутом на кладбище. Первый шут был высокий, худой, суровый, но энергичный.

     - Если она будет похоронена по-христиански, что за каприз искать ей спасение? - спросил Первый шут.

     - Говорю тебе, она спаслась, - ответил Халсион. - Поэтому нужно немедленно вырыть ей могилу. Коронер во всем разобрался и установил, что должны быть христианские похороны.

     - Как это может быть, если только она не утопилась в целях самозащиты?

     - Ну, так решено.

     Они принялись рыть могилу. Первый шут подумал, подумал и сказал:

     - Это, должно быть, se offendendo, и не может быть ничем иным. Есть указание: если я утоплюсь преднамеренно, это доказывает наличие действия, а действие делится на три группы - действовать, делать, совершать. Значит, она утопилась преднамеренно.

     - Возможно, но послушай, добрый могильщик... - начал Халсион.

     - Мне пора, - прервал его Первый шут и пошел, уставший от рассуждений по вопросам законов. Затем быстро повернулся, отпустил несколько профессиональных шуток и ушел окончательно. Наконец, Халсион закончил работу и пошел пропустить рюмочку в Ярд-хенд. Когда он вернулся, Первый шут отпускал шутки паре джентльменов, бродивших по кладбищу.

     Прибыла похоронная процессия: гроб, брат умершей девушки, король с королевой, священники и лорды. Девушку похоронили и брат с одним джентльменом начали ссориться над ее могилой. Халсион не обращал на них внимания. В процессии была хорошенькая девушка, смуглая, с копной вьющихся волос и красивыми длинными ногами. Он подмигнул ей. Она подмигнула в ответ. Халсион протиснулся к ней, строя глазки, и она ответила тем же. Затем Халсион подобрал лопату и пошел за Первым шутом на кладбище.

     Первый шут был высокий, худой, с суровым выражением лица, но энергичными манерами.

     - Раз ее хоронят по-христиански, это доказывает ее спасение? -спросил Первый шут.

     - Говорю тебе, она спаслась, - ответил Халсион. - И следовательно, нужно немедленно копать ей могилу. Коронер разобрался и вынес решение, что должны быть христианские похороны.

     - Как это так, если только она не утопилась в целях самозащиты?

     - А ты уже не спрашивал меня об этом? - удивился Халсион.

     - Заткнись, старый дурак, и отвечай на вопрос.

     - Могу поклясться, что это уже было.

     - Ты ответишь, черт побери? Ну?

     - Ну, так решено.

     Они принялись копать могилу. Затем Первый шут затеял долгую дискуссию по вопросам законов, после чего энергично повернулся, отпустил традиционные шутки и ушел. Наконец, Халсион закончил и пошел в Ярд-хенд выпить. Когда он вернулся, у могилы была пара незнакомцев, затем прибыла похоронная процессия.

     В процессии была хорошенькая девушка, смуглая, с копной вьющихся волос и красивыми длинными ногами. Халсион подмигнул ей. Она подмигнула в ответ. Халсион протиснулся к ней, строя глазки, и она дерзко ответила тем же.

     - Как тебя зовут? - прошептал он.

     - Джудит, - ответила она.

     - Я вытатуирую твое имя, Джудит.

     - Вы лжете, сэр.

     - Я могу доказать это миледи. Я покажу тебе, где буду делать татуировку.

     - И где же?

     - В Ярд-хендской таверне. Ее сделает матрос с "Золотой лани". Мы встретимся сегодня ночью?

     Прежде чем она успела ответить, он подобрал лопату и последовал за Первым шутом на кладбище. Первый шут был высокий, худой, с суровым лицом, но энергичными манерами.

     - Ради бога! - воскликнул Халсион. - Могу поклясться, что это уже происходило.

     - Раз ее хоронят по христиански, это доказывает ее действия в целях самозащиты? - спросил Первый шут.

     - Я знаю только, что мы уже прошли через все это.

     - Отвечай на вопрос!

     - Послушай, - упрямо сказал Халсион, - может быть, я сошел с ума, а может, и нет, но у меня такое чувство, что все это уже происходило. Это кажется нереальным. Жизнь кажется нереальной.

     Первый шут покачал головой.

     - HimmelHerrGott! - пробормотал он. - Этого я и боялся. Из-за таинственной мутации, передающейся по наследству в твоем роду, ты из осторожности дуешь на воду. EvigKeit! Отвечай на вопрос.

     - Если я отвечу на него еще раз, то буду отвечать и сотни раз подряд. - Старый осел! - взорвался шут. - Ты уже ответил на него 5271009 раз, черт побери! Отвечай еще!

     - Зачем?

     - Затем, что ты должен. Pot en feu... Это жизнь, которой мы должны жить.

     - Ты называешь это жизнью? Делать одно и то же снова и снова? Говорить одно и то же? Подмигивать девушкам без всякой надежды на продолжение?

     - Нет, нет, нет, старик, не спрашивай. Это заговор, с которым мы не смеем бороться. Это жизнь, которой живет каждый человек. Отсюда нет исхода.

     - Почему отсюда нет исхода?

     - Я не смею сказать. Vocs populi... Другие спрашивали и исчезли. Это заговор. Я боюсь.

     - Чего ты боишься?

     - Наших владельцев.

     - Что-о? Мы чья-то собственность?

     - Si. Ах, я!.. Все мы, юный мутант. Здесь нет реальности. Здесь нет жизни, нет свободы, нет воли, черт побери! Ты не понимаешь? Мы...

     Мы все персонажи книги. Когда книгу читают, мы танцуем, когда книгу читают снова, мы опять танцуем. E-pluribis unim... Раз ее хоронят по-христиански, это доказывает самооборону?

     - Что ты сказал? - в ужасе закричал Халсион. - Мы - марионетки?

     - Отвечай на вопрос.

     - Раз нет свободы, нет свободы воли, то как мы можем вести всякие разговоры?

     - Просто читающий книгу мечтает, мой дорогой. Idem est. Отвечай на вопрос.

     - Не буду. Я буду бунтовать. Не стану больше плясать для ваших владельцев. Я буду искать лучшую жизнь... Я буду искать реальность.

     - Нет, нет! Это безумие, Джеффри! Kul-de-gak!..

     - Все мы нуждаемся в храбром вожде. Остальные пойдут за ним. Мы разрушим заговор, сковывающий нас!

     - Это невозможно. Играть безопаснее. Отвечай на вопрос!

     Халсион ответил на вопрос, подняв лопату и ударив Первого шута по голове. Тот даже не заметил этого.

     - Раз ее хоронят по-христиански, это доказывает самооборону?

     - Бунт! - закричал Халсион и снова ударил его. Шут запел. Появились два джентльмена.

     - Бунт! За мной! - вскричал Халсион и ударил джентльмена лопатой по меланхоличной голове. Джентльмен не обратил внимания. Он трепался с приятелем и первым шутом. Халсион завертелся, как дервиш, раздавая удары лопатой. Джентльмен поднял череп и стал философствовать по поводу некой персоны по имени Йорик.

     Появилась похоронная процессия. Халсион напал на нее с лопатой.

     - Прекратите читать книгу! - орал он. - Выпустите меня со страниц! Вы слышите? Прекратите читать! Я хочу в мир, созданный мной самим. Выпустите меня!

     Раздался мощный удар грома, когда захлопнулся толстый том. В то же мгновение Халсион был низвергнут в третье отделение седьмого круга ада в Четырнадцатой Песне "Божественной комедии", где тех, кто грешил против искусства, мучили языки пламени, вечно пылавшего под ними. Там он кричал до тех пор, пока не послужил достаточным развлечением. Только тогда утвердили план его собственного текста...

     И он создал новый мир, романтичный мир, мир его заветной мечты...

     Он был последним человеком на Земле.

     Он был последним человеком на Земле и выл.

     Холмы, долины, реки и горы принадлежали ему, ему одному, и он выл. 5271009 домов служили ему пристанищем. 5271009 постелей ждали его для сна. Магазины ждали, когда он взломает их. Все драгоценности мира принадлежали ему. Игрушки, инструменты, предметы первой необходимости и роскоши - все принадлежало последнему человеку на Земле, и он выл.

     Он покинул особняк в полях Коннектикута, где основал свою резиденцию. Он пересек, завывая, Вестчестер. Завывая, он мчался на юг по тому, что было когда-то шоссе Генриха Гудзона. Он переехал, завывая, по мосту на Манхэттен, он ехал мимо одиноких небоскребов, складов, дворцов развлечений и подвывал. Он выл на Пятой Авеню и за углом Пятнадцатой стрит увидел человеческое существо.

     Она была живой, прекрасной женщиной. Она была высокой и смуглой, с копной вьющихся волос и красивыми длинными ногами. На ней была белая блузка, брюки в тигриную полоску и патентованные кожаные ботинки. За спиной у нее висела винтовка, на бедре - револьвер. Она ела маринованные томаты из банки и недоверчиво уставилась на Халсиона. Он бросился к ней.

     - Я думала, что я последний человек на Земле, - сказала она.

     - Ты последняя женщина, - простонал Халсион. - А я последний мужчина. Ты не дантист?

     - Нет, - ответила она. - Я дочь несчастного профессора Файлда, чей прекрасно задуманный, но плохо исполненный эксперимент по расщеплению ядра стер с лица Земли человечество, за исключением нас с тобой. Мы, без сомнения, из-за таинственной мутации, передающейся по наследству в наших родах, сделавшей нас иными, стали последними представителями старой цивилизации и первыми новой...

     - Отец не учил тебя лечить зубы?

     - Нет, - сказала она.

     - Тогда дай на минутку револьвер.

     Она вытащила из кобуры револьвер и протянула Халсиону, взяв, на всякий случай, винтовку наизготовку. Халсион взвел курок.

     - Как бы я хотел, чтобы ты была дантистом, - простонал он.

     - Я прекрасная девушка с Коэффициентом Интеллектуальности 141, что более важно для основания новой расы людей, унаследовавшей добрую зеленую Землю, - возразила она.

     - Только не с моими зубами, - просто сказал Халсион.

     Он разрядил револьвер себе в висок и мозги выплеснулись на землю...

     Он очнулся с пронзительной головной болью. Он лежал на кафельном возвышении возле стула, припав ушибленным виском к холодному полу. Из-за свинцового щита появился мистер Аквил и включил вентилятор, чтобы проветрить помещение.

     - Браво, мой милый, - хихикнул он. - Наконец-то ты стал самим собой, а? И помощника тебе не потребовалось. Merglio tardeshe may... Но ты упал и ударился, прежде чем я успел поймать тебя, черт побери!

     Он помог Халсиону подняться на ноги и провел его в приемную, где усадил в мягкое вельветовое кресло и дал бокал бренди.

     - Гарантирую, что не требуется никаких лекарств, - заявил он. -Nobles oblig... Только лучше spiritus frumenti. Теперь обсудим дела, а? -Он сел за стол, все еще энергичный, суровый, и с неожиданной теплотой взглянул на Халсиона. - Человек живет своими решениями, neste-pa? -продолжал он. - Вы согласны, ui? Человек должен принять в течение своей жизни 5271009 решений. Peste! Это простое число, так? Niniorte... Ты согласен?

     Халсион кивнул.

     - Тогда, мой милый, зрелость этих решений определяет, мужчина данный человек или ребенок. Niht war? Malgre nori... Человек не может начать принимать взрослые решения, пока не избавится от детских грез, черт побери! Такие фантазии...

     Они должны уйти...

     - Нет, - медленно произнес Халсион, - от этих грез зависит мое искусство...

     От грез и фантазий, которые я переношу в линии и краски...

     - Черт побери! Да! Согласен. Но взрослые грезы, а не детские. Детские грезы - пфуй! Все люди проходят через это... Быть последним способным мужчиной на Земле и обладать всеми женщинами... Вернуться в прошлое с преимуществом знаний взрослого и одерживать победы... Бегство от реальности с мыслью, что жизнь - это фантазия... Бегство от ответственности и фантазии о причиненной несправедливости, о мученичестве со счастливым концом... И сотни других, столь же распространенных, сколь и пустых. Господь благословил папашу Фрейда и его веселое учение, которое положило конец этой чепухе. Sic semper tiranis... Прочь!

     - Но раз у всех есть эти грезы, значит, не такие уж они плохие, не так ли?

     - Черт побери! В четырнадцатом веке у всех были вши. Делает ли этой вшей хорошими? Нет, мой мальчик, такие грезы для детей. Слишком много взрослых еще остаются детьми. И ты, художник, должен вывести их, как я вывел тебя. Я очистил тебя, теперь очищай их.

     - Почему вы это сделали?

     - Потому что я верю в тебя. sic vos non vobus... Тебе будет нелегко. Долгий трудный путь и одиночество.

     - Полагаю, я должен испытывать благодарность, - пробормотал Халсион, - но я чувствую...

     Ну, пустоту...

     Обман.

     - О, да! Черт побери! Если долго живешь с язвой, то что-то теряешь, когда ее вырезают. Ты прятался в язву. Я вскрыл ее. Ergo: ты чувствуешь обман. Но погоди! Ты почувствуешь еще больший обман. Я говорил тебе, что цена будет высока. Ты заплатил ее. Гляди.

     Мистер Аквил достал из кармана зеркальце. Халсион глянул в него и застыл. На него смотрело лицо пятидесятилетнего мужчины, морщинистое, закаленное, твердое, решительное. Халсион вскочил с кресла.

     - Спокойно, спокойно, - увещевал его мистер Аквил. - Это не так уж плохо. Это чертовски хорошо! Физически тебе по-прежнему тридцать три. Ты ничего не потерял из своей жизни...

     Только юность. Что ты утратил? Смазливое лицо, чтобы привлекать молоденьких девушек? И всего-то?

     - Ради Христа!.. - вскричал Халсион.

     - Прекрасно. Еще спокойней, мой мальчик. Здесь ты, больной, лишенный иллюзий, сбитый с толку, встал одной ногой на твердую дорогу к зрелости. Ты хочешь, чтобы это случилось или нет? Si, я могу все исправить. Это может никогда не случиться. Spurlos versenkt... Прошло всего десять минут со времени твоего побега. Ты еще можешь вернуть свое красивое, молодое лицо. Ты можешь снова сдаться. Можешь вернуться в бездонное лоно язвы...

     Опять впасть в детство. Ты хочешь этого?

     - У вас не выйдет.

     - Sauw qui pent, мой мальчик. Выйдет. Частоты не ограничиваются пятнадцатью тысячами ангстрем.

     - Проклятье! Вы Сатана? Люцифер? Только дьявол может обладать такими силами!

     - Или ангел, старик.

     - Вы не похожи на ангела. Вы похожи на Сатану.

     - А? Ха! Сатана тоже был ангелом до своего падения. Он имел много связей на небе. Конечно, есть фамильное сходство, черт побери! - Мистер Аквил оборвал смех, перегнулся через стол. Веселье слетело с его лица, осталась только суровость. - Сказать вам, кто я, мой цыпленочек?

     Объяснить, почему один нечаянный взгляд перевернул ваш разум вверх тормашками?

     Халсион кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

     - Я негодяй, белая ворона, шалопай, подлец. Я эмигрант. Да, черт побери! Эмигрант! - Взгляд мистера Аквила стал каким-то раненым. - По вашим стандартам, я великий человек с бесконечной силой и многообразием. Такими были эмигранты из Европы для туземцев с побережья Таити. А? Таким являюсь для вас я, когда прочесываю звездные берега ради капельки развлечений, капельки надежды, капельки авантюризма... Я плохой, -продолжал мистер Аквил с дрожью отчаяния в голосе. - Я испорченный. На родине нет места, где могли бы терпеть меня. Мне отомстили тем, что оставили здесь. И были моменты неосторожности, когда боль и отчаяние наполняли мой взгляд и поражали ужасом ваши невинные души. Как тебя тогда, да?

     Халсион снова кивнул.

     - Вот такие дела. Ребенок в Солоне Аквиле уничтожил его и привел к болезни, сломавшей ему жизнь. Ui. Я слишком страдаю от детских фантазий, от которых не могу избавиться. Не повторяй той же самой ошибки, прошу тебя... - Мистер Аквил взглянул на часы и вскочил. К нему вернулась энергия. - Прекрасно! Уже поздно. Время собирать твой разум, старик. Каким ему быть? Старое лицо или молодое? Реальность грез или грезы реальности?

     - Сколько, вы сказали, решений мы должны принять за время жизни?

     - Пять миллионов двести семьдесят одну тысячу девять. Плюс-минус тысяча, черт побери!

     - И сколько осталось мне?

     - А? Verite saus per... Два миллиона шестьсот тридцать пять тысяч пятьсот сорок...

     Примерно.

     - Но нынешнее самое важное.

     - Все они самые важные. - Мистер Аквил шагнул к двери, положил руку на кнопки сложного устройства и покосился на Халсиона. - Voila tout, -сказал он. - Слово за тобой.

     - Я выбираю трудный путь, - решил Халсион.