Федор Березин

       Параллельный катаклизм

         & Spellcheck

         «Лунный Свет»

 

         

          Березин Ф. Д.

          Параллельный   катаклизм:   Фантастический  роман.   —   М.:   Изд-во

ЭКСМО-Пресс, 2002.— 480 с. (Серия «Российская боевая фантастика»).

         

          Случайная встречи ВМС  США с  существами из  параллельного мира имена

весьма  впечатляющие последствия в  виде  гибели  новевшего  авианосца «Рональд

Рейган» и  десятка кораблей поменьше.  А  в  роли пришельцев из иной реальности

выступали отнюдь не зеленые человечки,  а  вполне земное авианосное соединение,

правда,  под  серпасто-молоткастым флагом давно  не  существующей в  нашем мире

державы — СССР.  Пришельцы исчезли так же внезапно,  как и появились,  поставив

перед  учеными  и  спецслужбами  России  и  США  новую  задачу  —  искать  пути

проникновения  в   загадочную  параллельную  реальность.   Первопроходцем  стал

сотрудник ФСБ Роман Панин,  которому довелось очутиться в  мире,  в  котором на

Эйфелевой   башне   развивается  красное   знамя,   сверхдержавы  непринужденно

обмениваются термоядерными ударами,  а  22  июня  1941 года было обычным летним

воскресеньем...

                                                    И   поток   годов  унес   с

границы

                                                    Стрелки — указатели пути,

                                                    Очень   просто  в   прошлом

заблудиться

                                                    И назад дороги не найти.

                                                    Владимир Высоцкий

         

     Первое и последнее предупреждение читатепю

          Господа, дамы и товарищи!

          Если  вы  думаете найти  на  этих  страницах галактических принцесс с

пылающими  взорами;  огнедышащих  драконов,  мирно  жующих  зазевавшихся тучных

коровок и  рыцарей;  корсаров с Малых Магеллановых облаков,  берущих на абордаж

звездолеты;  чудищ, глотающих материю в радиусе десяти световых лет без икоты и

сострадания;  космические лайнеры с отсеками в кубический километр, перевозящие

тяжелую  конницу и  легкую  пехоту;  пяти-,  семи-,  восьми-  и  более  лучевые

плазмогравитометы,  могущие резать все в  пределах линии горизонта и его самое;

или, на худой конец, круто-, эрото-, мастурбационно-слюновыделительные сцены, я

вас разочарую —  здесь этого нет!  Так что поскорее бросьте этот том обратно на

прилавок,  посмотрите  внимательно  вокруг:  вот  они,  межзвездные  скитальцы,

истерзанные лазерньми шрамами  и  понесшие  от  их  чресл  принцессы джедаи,  —

хватайте, и—до свидания!

          Для тех, кто еще не бросил. Я не шучу, здесь действительно нет ничего

вышеперечисленного.  Книга слишком мудрена, переполнена техно- и спецтерминами,

а кроме того,  чрезмерно накачана псевдофилософскими разглагольствованиями.  Вы

можете  устать!   В  книге  нет  легких  отступлений,  в  процессе  которых  вы

восстановите пропускную способность размещенной в голове вычислительной машины.

Советую,  по  дружбе,  купить  в  придачу к  этой  книге,  еще  какое-нибудь из

вышеперечисленных, не напрягающих голову чтив.

          Тогда   вы   сможете   периодически  использовать  его   в   качестве

отсутствующей в  тексте разбавки.  Все согласны,  что вина пьют не  запивая,  а

тяжелые напитки,  типа спирта,  необходимо заливать водичкой? Здесь аналогичный

случай: запаситесь подходящим «тоником», из тех, что сочиняются автором за час,

а производятся на свет в течение месяца.

          Так что же,  испуганно и с обидой спросите вы, здесь сплошная заумь и

нет  места приключениям?  Отнюдь,  если разобраться,  то  в  данном тексте идут

чередой,  переходя  в  плохо  управляемые толпы,  сплошные приключения тела,  а

приключения духа зажаты в  жесткие,  детерминированные обстоятельства.  И  еще,

здесь рассмотрена и  обсосана с разных углов проблема,  среди множества других,

понятное дело. Не я первый ее поставил, и уж, конечно, не я подведу итог.

          И, на посошок, для особо въедливых: не ищите аналогий с реальностью —

все происходящее в тексте высосано из пальца.

          Так что, кто смел и не ленив извилинами, прошу!

          ФЕДОР БЕРЕЗИН.

         

          Автор  романа  выражает сердечную.  признательность Виктору  Юрьевичу

Зуеву —  за неизменную техническую помощь,  Клеваннику Виталию Николаевичу — за

грамотные консультации по военно-техническим и историческим проблемам.

         

     Пролог

          Двадцать второе июня прошло спокойно, как и предыдущее воскресенье...

     Часть первая

     ПОГРАНИЧНАЯ ОБЛАСТЬ МЕТАГАЛАКТИК

                                                    Я  нынче  поднимаю  тост  с

друзьями,

                                                    Цунами, равнодушная волна.

                                                    Бывают   беды    пострашней

цунами

                                                    И радости сильнее, чем она.

                                                    Владимир Высоцкий

     1. Проблема

          Итак,  вновь и  вновь циклящаяся проблема:  что первично — курица или

яйцо?  Я  в  растерянности.  Но  все же,  наверное,  проблема возникла после ее

оглашения,  хотя, может, она существовала и до того? Так сказать, изначально? С

момента закладки первичного кирпичика Вселенной?  Или, все же, где-то в глубине

миллиардолетий  проблема   первичности  разрешилась  сама   собою   с   помощью

эволюционной теории образования видов?  Я снова в растерянности, ведь даже если

разрешилась,  будет ли это ответом на первичный вопрос? Но если не разрешилась,

а  только  изменила участвующих статистов,  получается вообще форменный кошмар.

Что с  того,  что с арены исчез один из участников драмы и преобразился в нечто

иное?  К примеру, вместо курицы в проблеме участвует балансирующий собственными

тоннами динозавр?  Ног  у  него по-прежнему две,  и  хотя скальный грунт от  их

поступи  сотрясается,   когда  хищник  наклоняется  над  заботливо  выстроенным

гнездом, там в кладке... О, мама родная, снова яйцо!

          Так  что  первично,  динозавр или  яйцо?  Входим в  новый  виток  или

погодим?

          Итак,  вначале была проблема.  О ней мало кто ведал, точнее, мало кто

ведал в  полном объеме.  Тех,  кого она коснулась,  зацепила краем раскрученной

оглобли, сорвала голову или просто просвистела лопастью над макушкой — хватало.

Но и  с них,  и уж тем более с тех,  кто знал поподробнее,  как водится,  взяли

расписку о неразглашении. Нет, разумеется, с тех, кому уж совсем не повезло, не

взяли ничего, человеческий опыт однозначно предсказывал, что они вряд ли сумеют

поведать  кому-то  свои  последние  переживания.  Ну,  если  правда  кто-нибудь

попробует вызвать их в  сеансе парапсихологической беседы с духами...  Однако в

двадцать первом  веке,  переплевывающем покуда  в  прагматизме даже  двадцатый,

таковая возможность в  расчет не  берется даже монстрами спецслужб.  Вот живым,

родне  и  близким,   выплачены  повышенные  пособия,  по  миллиону  за  каждого

невернувшегося.  Понятное дело,  не рублей «деревянных» —  долларов.  Нет,  для

тамошнего населения это не совсем выпучивающая глаза сумма,  потому некоторым —

у кого прижизненное звание исчезнувшего родственника было повыше — дали больше.

Дабы молчали и  перед вынюхивающей жареное прессой стойко держали рты на замке.

И  не спорьте,  прекрасно помогает.  Западный человек цивилизован и расчетлив с

пеленок,  он не будет подымать вой,  если делу,  исходя из логики, не помочь. И

хруст  виртуальных деньжат новехонькой кредитной карточки,  между  прочим,  ему

очень помогает забыться. Нирвана!

          Правда, мир все равно полнился слухами. Но мало ли их ходит по разным

поводам на нашем переполненном информацией Земном шаре?  Конечно, в происшедшем

была  большая примесь острейших специй.  Еще  бы,  одна  супердержава,  мировой

гегемон,  и  крупнейший остаток бывшей сверхдержавы,  давно списанный в  утиль,

имели между собой военное столкновение.  Да  не  просто столкновение —  всплеск

повышенной  готовности,  сбой  в  локаторе  и  непреднамеренный  пуск  —  такие

привычные вещи семидесятых прошлого века,  —  а  хуже.  Гораздо хуже.  Кровавую

баню.  Десяток  потопленных кораблей со  стороны  США,  в  том  числе  новейший

авианосец «Рональд Рейган»,  и еще — военная база на Фиджи.  А вот Россия,  что

особо  возмутительно  и  удивительно  одновременно,  отделалась  одной  ядерной

субмариной.  Конечно,  теперь,  после драки, в конгрессе слышны яростные речи о

наказании,  привлечении и прочем.  Призывы сделать с русскими то,  что когда-то

удалось с  Ираком.  Однако в обдумывании соотношения потерь в кораблях и личном

составе,  да,  помимо,  с  учетом все  еще стоящих на  вооружении русских ракет

трансконтинентальной дальности,  выкрики как-то вянут. Чаще меняют направление,

по привычному методу — «бей своих,  дабы чужим было боязно» — целью оказывается

родной президент.  Но  тот  держится,  стойко переносит тяготы четырехгодичного

правления,  не  то что некоторые ранее,  коих девичьи нападки едва с  кресла не

опрокинули.  Пресса в  панике,  с чего бы это президенту после такового ЧП быть

спокойным и молчаливым?

          Вот бы  они удивились,  дабы хоть краем куцего ума опознали настоящую

правду.  Все выплеснутое в  слухах,  кстати,  находящихся на  контроле,  просто

завеса, непрозрачная штора, за которой...

     2. Пряник

          —  Ну что.  Роман Владимирович,  — пожимая протянутую руку,  пробасил

полковник Ковалев,  —  искренне поздравляю вас с присвоением очередного звания.

Давайте,  молодежь,  торопитесь,  а  то  уже на пенсию хочется —  отдохнуть,  а

достойной смены все нет. Догоняйте быстрее.

          — Постараемся,  Евгений Яковлевич, — произнес Панин и приложил руку к

головному убору — редко одеваемой оперативниками фуражке.

          —  Стать  в  строй,  капитан!  —  с  непоказным умилением скомандовал

полковник Ковалев.

          И   не  успел  Панин  занять  положенное  место  в  совсем  небольшом

квадратике офицеров ФСБ, как его снова дернули.

          — Капитан Панин, ко мне!

          И  снова «Есть!»  и  подзабытый мозгом,  но не телом,  строевой шаг в

сторону командира.

          —  Приказываю.  С  текущего  дня  считать  капитана  Панина  временно

откомандированным на курсы переподготовки. Встать в строй!

          И снова «Есть!»,  четкость движений и никаких вопросов. Хорошая штука

служба,  куда  там  до  нее  гражданской жизни,  какой-нибудь инженер сейчас бы

двадцать вопросов начальнику задал:  «куда?», «зачем?» и «почему?», а здесь все

четко, ясно — светлая память создателям уставов.

          — На майора будут учить, — подтрунил кто-то в строю.

          Кто знает?  Боязно даже,  вначале пряник в  виде по-гонов,  а  теперь

неизвестность в  зубы.  Однако  бывает хуже,  могли  вообще без  пряника,  а  к

неожиданностям мы  готовы.  Еще Иосиф Виссарионович предупреждал,  готовьтесь к

неожиданностям. Вот мы и готовы — всегда!

     3. Летучие голландцы

          Они  пришли  из  неизвестности.  Нет,  это  были  не  корабли осколка

сверхдержавы —  России.  Это были пришельцы.  Но у  них имелись не какие-нибудь

летающие  тарелки,  а  нормальное военно-техническое оснащение,  привычное  для

земной цивилизации.  Для завязки они разнесли в  клочки военную базу на острове

Моала.  Никто ничего не  понял и  свидетелей практически не  нашлось.  Но  были

спутниковые фото и были сотни убитых американских военных. А вот сами пришельцы

уже сгинули.

          На диспут к президенту явилось множество «шишек», которых допустили к

информации.  Вначале под подозрение попали все страны, имеющие флот. Но ведь на

улице двадцать первый век,  вся планета,  по крайней мере вооруженные силы, под

тотальным спутниковым контролем.  И  у  всех  флотов  имелось  алиби.  Пришлось

обменяться секретными нотами с  первым подозреваемым — Россией.  Там не слишком

возмутились, поняли ситуацию и озабоченность планетарного гегемона. Более того,

выдали  некоторую  наводящую  на  размышление информацию.  Русская  техническая

разведка тоже не дремала.  В Тихом океане действительно творилось нечто из ряда

вон и,  как оказалось,  не в первый раз.  Походило на то, что там действительно

время  от  времени  бродят  по  волнам  какие-то  «летучие  голландцы»,  причем

вооруженные до зубов.

          И  новая  встреча  с  неизвестностью не  слишком  задержалась.  Снова

нападение! В скоротечном воздушном бою американцы потеряли несколько самолетов.

На  этот раз оставшийся в  живых,  вовремя катапультировавшийся пилот рассказал

удивительные вещи.  Перед тем  как его «Харриер» поразили вражеские ракеты,  он

видел выпустившие их  самолеты,  а  плавая в  волнах,  он лицезрел вблизи чужой

авианосец. И то и то было с серпами, молотами и красными звездами. Похоже, СССР

возродился из  старательно разметанного пепла.  Этого  не  могло быть,  но  это

случилось.

          Поняв,   что  проблему  не  разрешить  чисто  военными  методами,   к

расследованию привлекли науку. Она взялась за дело по-настоящему.

     4.Умные люди

          —  Знаешь,  куда  тебя?  —  приглушив голос  и  стрельнув глазами  по

коридору, спросил Панина встретившийся старший лейтенант Евгений Симдяшкин.

          — Готов к любым неожиданностям, — смело и прямолинейно доложил Панин.

          — Тогда послушай умных людей,  — наставительно молвил Симдяшкин.  — Я

случайно слышал один ценный разговорчик, только ты уж держи язык за зубами.

          —  А  то,  —  ответил всегда открытый для  тайн и  секретов Панин.  —

Могила. Не в Чечню, надеюсь?

          —  Брось,  Рома,  ты  слишком ценный кадр —  такими не  раскидываются

зазря. Ты же в деле с фальшивой водкой участвовал? — Панин кивнул. — Вот тебя и

направляют учиться —  к производственникам,  на винно-водочный,  осваивать весь

процесс.  В логово врага,  так сказать.  Смотри там, бесплатным дегустатором не

заделайся.

          Понятно,   подумал  Панин.  «Огласите  весь  список,  пожалуйста!»  —

«Ликероводочный!» — «Я!!!» — «На сегодня нарядов не прислал!»

          — Завидую.  Будешь там,  наверное, под видом молодого инженера. Девок

море, пойло бесплатное. Красота!

          — Точно говоришь?  — спросил еще раз Панин,  пожимая с благодарностью

руку товарища. — Ну, с меня причитается. Женя. Обещаю.

          Сам он размышлял о другом.  Не знаю,  к кому ты там себя причисляешь,

Симдяшкин,  к умным или умеренно грамотным, но тут ты ошибаешься. Попался ты на

«липу»,  начальниками для конспирации пущенную. Ведь если бы перед строем сразу

и  объявили:  «Ликеро-водочный!  Один  человек!  Капитан Панин!  В  связи,  так

сказать,  с  трудовыми  успехами  и  чтобы  впоследствии  мог  прищучить  любой

подпольный завод  со  знанием дела»,  кто  бы  поверил?  Сразу  бы  заподозрили

неладное,  второе дно начали искать,  по  старой милицейской привычке.  А  так,

когда слух из-под  полы,  а  официально командировка секретная —  как тут любой

чуши,  просочившейся с верхов,  не поверить?  И верят, вот Симдяшкин, например.

Эх,  Евгений,  знать бы тебе, наивному, сколько у меня сейчас допусков в личном

деле!

          — Литр коньяка с тебя. Роман Владимирович, не ниже.

          — Куда деваться, Евгений Филиппович, куда деваться.

     5. Поиски в течениях времени

          Поскольку  поисковым группам,  задействованным в  теме  «Несуразица»,

очень  сильно,  почти  неограниченно расширили  диапазон  исследования явления,

грубо говоря,  сказали собирать в копилку все, хоть немного отстоящее от нормы,

диапазон исследуемых явлений расширился неизмеримо.  Тайно действующие в разных

странах агенты,  часто сами не  знающие,  для чего и  кого собирают информацию,

копали в любых возможных диапазонах. Часто это зависело от личных пристрастий и

увлечений роющего, ну что же, это только уплотняло спектр исследований.

          И вот среди моря мусора, типа статистики штрафования за переход улицы

за   последние  пятьдесят  лет   в   городе  Лондоне,   обнаружилось  множество

странностей, требующих, но не всегда имеющих объяснение. Да, пользуясь «бритвой

Оккама», сводящей растолковывающие сущности к мизеру, можно было бы и их свести

к чему-то простому и известному,  но сейчас,  как в физике микрочастиц в период

кризиса  семидесятых,   «бритву»  решили  отодвинуть  в  сторону.   Большинство

обнаруженных случаев совсем не связывались друг с другом, но все же.

          Весной 1948 года в порт Сурабая острова Ява зашел неизвестный корабль

под советским флагом.  Экипаж был военный,  вел себя очень странно.  Неизвестно

вообще для чего причалил вооруженный транспорт.  В  конце концов он  сгрузил на

берег троих тяжелобольных людей и через час ушел из порта.  Выяснить что-либо о

корабле не удалось. Больных отправили в местный госпиталь. Характер заболевания

выяснить сразу не удалось. Приблизительно в течение месяца двое умерли. Третий,

однако, жил еще долго. Разговаривал он по-русски, но черты лица имел азиатские.

Поскольку в больнице не нашлось ни одного переводчика,  с ним никто не общался.

И  вот  что  интересно.  Однажды в  больницу попал  американский врач  с  очень

специфическим опытом.  Осмотрев больного и  сделав нужные анализы,  он пришел к

выводу, что у больного неизлечимая стадия лучевой болезни. Неизвестно, где этот

врач приобрел нужные навыки,  может быть, в Хиросиме, но факт оставался фактом.

Американец,  видимо,  возжелал сделать на данном больном карьеру,  а может, его

планы  состояли совсем в  ином.  Он  привлек к  факту внимание.  Как  известно,

полугодом ранее СССР сделал ложное заявление о  наличии у него атомного оружия.

Теперь факт о  некоем облученном русском заметила штатовская разведка.  Тем  не

менее,  возможно,  учитывая район прихода информации,  она не  проявила должной

прыти.  Покуда шли бумажные запросы и такие же ответы,  больной скончался.  Что

стало с трупом, неизвестно, может, его просто похоронили на ближайшем кладбище,

а  может,  все-таки  отвезли в  лабораторию на  исследование состава отравивших

больного изотопов — след здесь затухает.

          Возможно,  он  бы  потерялся вовсе,  если бы  больной не вел какие-то

записи.  Там, в больнице, их никто прочитать не мог, но разочарованный неудачей

американский  врач  забрал  их  себе.   Неясно,  сколько  эти  бумажные  листы,

скрепленные шнурком,  валялись у  него без  дела.  Тем не  менее как-то,  через

несколько лет,  уже  в  Джакарте они  попали  к  одному знакомому доктора.  Тот

неплохо знал русский.  С виду записи походили на дневники,  если бы не странные

события,  зафиксированные там.  Больной явно бредил,  и его бред и галлюцинации

носили очень устойчивый характер.  Человек,  расшифровавший эту писанину, питал

тайное или явное пристрастие к  литературе.  Он  переработал текст,  теперь там

совсем  нельзя  было  отделить  зерна  от  плевел,   и  попытался  опубликовать

полученное в виде повести.  Не тут-то было.  Может, виновато простое отсутствие

таланта у  писавшего,  а  может,  еще что,  однако их не опубликовали.  Похоже,

литератор делал неоднократные попытки,  по  крайней мере эти,  в  очередной раз

едва не истлевшие рукописи,  агент, копающий тематику «Несуразицы», обнаружил у

одного  бывшего  сотрудника  какой-то  давно  разорившейся журнальной  редакции

мегаполиса Лос-Анджелес.  Даже помещения,  в котором значилась редакция,  давно

уже  нет,  скорее  всего  перестроена вся  улица.  Сам  сотрудник  находится  в

преклонном возрасте и смутно помнит, откуда вообще взялась эта рукопись. Чем-то

она тогда его зацепила, но так и не была пущена в печать.

          Врача,   который  .обследовал  того  больного,   найти  не   удалось.

Индонезийца,  написавшего повесть,  давно  нет.  Попыток  обнаружить свидетелей

прихода  на  Яву  вооруженного зенитками советского корабля среди  каких-нибудь

пенсионеров полицейских или служащих порта не делалось.

          Были и другие странные случаи. Например...

     6. Пробой

          —  Правительство,  да  и  нас  всех,  интересует,  какова вероятность

повторного  вторжения?  —  спросил  советник  президента  США  по  национальной

безопасности Луи Саржевский.

          —  Не  думайте,  что  это  любопытно только  администрации и  большим

военным шишкам,  господин Саржевский,  —  сверкнул в  его сторону пронизывающим

взглядом физик-теоретик Генри Литскоффер, — наука тоже пускает слюни в ожидании

ответа.

          — И все же, какова возможность повторения?

          —  Теория процесса продолжает уточняться.  Мы,  к сожалению,  владеем

параметрами лишь  по  нашу  сторону «пуповины»,  в  отношении другого конца все

держится на  чистой экстраполяции.  Это  ведет не  просто к  снижению вероятной

точности,  а  к неохватному диапазону вариаций.  Так что на вопрос о конкретной

вероятности события ответить покуда нельзя.

          — Но,  господи, профессор, ведь какие-то выводы сделать все же можно?

Неужели все бешеные деньги,  которые вложены в вашу область физики за последние

месяцы, — коту под хвост? Ведь должны же мы в политике из чего-то исходить?

          — Понимаю ваше нетерпение,  господин советник,  но ученые работают. А

за финансирование,  разумеется, спасибо. Под такой долларовый дождь наша физика

не попадала давно,  — Генри Литскоффер поклонился,  не вставая с кресла.  — Для

успокоения могу  предложить вам  некоторые соображения,  которые,  несмотря  на

отдаленность  сходства,  применимы  к  случаю.  Хотя  на  счет  «успокоения» я,

пожалуй, погорячился.

          — Боже правый, изложите хоть что-нибудь.

          — Так вот.  Знаете,  что молния часто бьет в одно и то же место?  Это

связано не с ее личными симпатиями,  а с некими физическими параметрами.  То ли

это место находится выше, то ли еще что-нибудь. Кроме того, на взгляд человека,

молния возникает мгновенно —  сразу по всей длине искривленного маршрута.  Это,

понятно,  не так.  Процесс все равно растянут по времени, можно сказать, молния

нащупывает путь,  изгибается, разыскивая дорогу с меньшим сопротивлением среды.

Более того,  существуют даже так  называемые «пунктирные молнии».  Они  как  бы

состоят из маленьких отрезков,  направленных друг за другом.  Так вот,  в нашем

случае,  вполне может быть,  происходит нечто подобное. Параллельных вселенных,

видимо,   действительно  бесконечное  количество.   Раньше  это   было  чистой,

оторванной от  жизни гипотезой,  теперь же  глупо утверждать,  что параллельных

мира всего два,  исходя из того,  что лишь с одним имеется связь. Но речь не об

этом.  Канал  взаимодействия пробит именно между  этими вселенными —  сейчас не

имеет значения почему и как,  теперь взаимопроникновение возможно хотя бы из-за

того,  что сопротивление среды меньше здесь, чем при контакте с другими мирами.

Похоже,  мы обречены на взаимодействие, и прибытие гостей возможно. Успокою вас

лишь тем, что все это покуда теория.

          — Да уж,  успокоили.  — Луи Саржевский вскочил с кресла и прошелся по

огромной  комнате  туда  обратно.   —  Хорошо,  профессор,  а  как  там  насчет

управляемого переноса?

          —  Работа идет,  господин Саржевский,  и относительно быстро.  Можете

проверить по другим источникам.

          — Мы вам верим, профессор. Не волнуйтесь.

          — Да я и не волнуюсь.

     7. Курьезы в узлах времени

          Были  и  другие  странные  случаи.  Например,  однажды  на  одной  из

центральных улиц — нет,  не Джакарты какой-нибудь — Москвы в 1998 году появился

мужчина в  неопределимой,  похожей на старую советскую,  военной форме.  Он вел

себя очень странно. При себе имел оружие — пистолет «ТТ». Пытался, угрожая этим

оружием,  арестовать остановившегося на  платной  стоянке бизнесмена,  а  также

служащего,  взимающего  плату  за  стоянку.  С  явившейся  милицией  вступил  в

перепалку и сделал попытку бежать.  В результате — угодил под машину.  Умер, не

приходя в  сознание.  Неопознан.  Оружие изъято экспертизой.  Также неопознано.

Точнее,  тип определен,  но номер не соответствует реальности. В общем — курьез

для экспертов.

          Да, и здесь можно придумать массу объяснений, мало ли последнее время

водится в СНГ сумасшедших, но все-таки?

          Были и другие странные случаи. Например...

     8. Старые друзья

          — Вот это встреча,  — произнес Панин,  радуясь и удивляясь.  — Какими

судьбами?

          — Да вот,  занесло, — расплылся в улыбке Ричард Дейн, бывший пилот, а

ныне человек, допущенный ко : всяким таинственностям и даже к общению с русской

: разведкой.

          — Как дела в родной Америке? — они долго трясли друг другу руки.

          — Устал я от нее.  Рома,  — скривился Ричард.  — Не веришь?  А, ну ты

ведь у нас никогда не был. Тебе не понять.

          — Темнота,  что с меня взять?  — Панин тоже улыбался. — Ты же с собой

не берешь, а зарплата не позволяет делать такие круизы.

          — Так ведь тебя и не выпустят. Рома. Вдруг ты попросишь политического

убежища, сбивай потом с налогоплательщиков деньги на твое содержание.

          — Не смеши, Ричард. Америка что, за счет налогов живет?

          —  Ну так принято думать,  Рома.  Люди хотят в это верить,  причем не

только мы — американцы, а вообще все.

          — Умелая многолетняя дезинформация дала плоды?

          —  Еще бы не дала,  сколько деньжищ в нее вбухали.  — Оба собеседника

наконец нахлопались по плечам друг друга и уселись на диван. — Да, кстати, пока

я  там  прохлаждался,  ты  тут  время не  терял.  «Молодым везде у  нас дорога,

старикам везде у нас почет!» — продекламировал американец. — Можно поздравить с

капитанством?

          —  Разрешаю,  товарищ летчик.  Жалко,  ты  не поспел к  пьянке.  Было

весело.

          — Придется организовать по новой, да?

          —  Это будет только имитация.  Хороша ложка к  обеду,  —  подосадовал

Панин.  —  Но,  не  отчаивайтесь,  коллега.  Можно  просто отметить возвращение

блудного сына Ричарда в столицу России.

          —  Ладно,  я согласен на медаль!  — Дейн так и сыпал присказками,  он

явно не забывал в отъезде великий русский язык. — А вот меня в наградах обошли,

так что я буду пить с горя. Куда нам до героев.

          — Что,  твое парение под парашютом и даже посадку на воду не отметили

какой-нибудь серебряной звездой? — поинтересовался Панин.

          —  Да,  господин разведчик,  плохо  у  вас  по  части  знания  званий

американской   нации.    Раньше,   наверное,   когда   наши   страны   были   в

антагонистическом конфликте,  вы бы отнеслись к  изучению противника с  большим

вниманием.  —  Дейн  потянулся.  —  С  этим скачком по  часовым поясам все  так

перепуталось.

          — Ах да, у вас же там глубокая ночь, — вспомнил Панин. — Слушай, чего

бы тебе не поспать? Завтра пообщаемся.

          —  Да нет,  — отмахнулся Ричард.  — Мне надо приспосабливаться,  да и

вообще  мы  тут  теперь  снова  в  одной  упряжке  и  надо  оправдывать доверие

ведомства,  меня приславшего.  А то с пилотажем,  похоже,  окончательно все,  —

вздохнул бывший пилот вертикально взлетающего «Харриера»,  —  и  надо держаться

хоть  за  эту  почетную работу.  Мне  кажется,  тут,  у  вас,  затевается нечто

интересное,  и ты,  друг,  в центре сцены.  Так ведь?  А меня прислали побыть в

свите, понаблюдать за великим вблизи.

          — Издеваешься, товарищ Дейн?

          — Ни в коем разе,  гну правду-матку,  — махнул головой Ричард Дейн. —

Я,  как  и  прежде,  приставлен для  наблюдения и  слежки.  Но  я  нисколько не

расстроен, поверь — увидеть старого друга — дело почетное и нужное.

          — Я тоже тебе рад безмерно, мой милый Ричард.

          —  По  этому случаю я  захватил наш национальный напиток —  виски,  —

сообщил Дейн, роясь в увесистой сумке.

          —  О,  контрабандный товар,  —  похвалил Панин забирая из  рук  гостя

бутылку и разглядывая лейбл.

          —  Приступим прямо сейчас?  —  поинтересовался Дейн,  уже  отвинчивая

крышечку.

          —  Ну,  пить с  иностранцем для  разведчика и  контр-:  разведчика не

пьянка,  а  вредный рабочий фактор,  —  :  констатировал Панин,  —  так  что  в

принципе...

     9. Находки в петлях времени

             Были и другие странные случаи. Например, в одном из лагерей Колымы

содержался  на  исправительных работах  некий  субъект.  Осужден  он  был  тоже

приблизительно в  сорок  восьмом по  стандартному тогда  обвинению о  связях  с

американским и прочим империализмом.  Устроился он,  однако, неплохо, много лет

заведовал местной лагерной библиотекой.  Рассказывали,  что был он несколько не

от мира сего,  в частности ни с того ни с сего сжег собрание сочинений Фенимора

Купера. Еще он утверждал, что жизнь в мире совсем не такая, как о ней толкуют в

газетах,  и,  вообще, попадающие в тюрьмы газеты печатаются только для них. Еще

он уверял,  что Антарктида уже заселяется, а над остальным миром, кроме Колымы,

строится большой хрустальный купол.  Кличка у  него  была —  Морской Коммуняка.

Странно,  почему он  не  угодил со временем в  дурдом?  Тем не менее он отсидел

почти весь срок.  Освобожден был несколько досрочно —  в семидесятом,  вроде бы

отправился в Ленинградскую область, разыскивать семью. Далее след теряется.

          Что в  этом случае странного еще?  Уточненные данные насчет обвинения

выявили  казус:  дополнительно ко  всему  обвинение в  участии в  строительстве

взлетной  полосы  для   американских  бомбардировщиков  на   острове  Тасмания.

Следователь, ведущий дознание, явно отличался раскрепощенностью воображения. Но

вот что странно,  этот фантазер с Лубянки так и не был выявлен, то есть человек

с  таковой фамилией никогда в  НКВД или КГБ не работал.  А  то,  что на далекой

Тасмании никогда не создавались крупные военные аэродромы, и так всем понятно.

          Всему    рассказанному   можно   придумать   множество   рациональных

объяснений,   однако  в   тюремной  библиотеке  сохранились  дневники  Морского

Коммуняки.

          Были и другие странные случаи. Например...

     10. Бои

          Глобальное  просеивание  всяческих  несуразностей   за   долгие  годы

выявило  в  массе  мусора  некоторые  зерна  истины.   Оказалось,   в  наш  мир

действительно проникают пришельцы. Нет, это не какие-нибудь зеленые человечки с

рожками вместо ушей — нормальные люди.

          Только вот  живут они  в  неком не  очень нормальном,  с  нашей точки

зрения,  мире.  Похоже,  в чрезмерно милитаристском мире. Этот мир расположен в

иной,   параллельной  вселенной,  совсем  такой  же,  вот  только  история  там

развивается почему-то по-другому.  И не всегда оттуда являются корабли — иногда

и отдельные,  ничего не понимающие в произошедшем люди.  Прижиться в новом мире

они не могут,  речи их о  себе похожи на бред,  а  потому дорога их жизни лежит

напрямую   к   объятьям   психиатров.   Обшарив   десятки   сумасшедших  домов,

разведывательные службы  обнаружили одного такого клиента.  Седенький старичок,

проведший в  закрытом заведении не  один десяток лет.  Однако он  представлялся

адмиралом флота Советского Союза,  а  то,  о  чем он  рассказал,  могло сделать

умалишенными чрезмерно впечатлительных слушателей.  Там, в его мире, события не

свелись к «холодной войне», там она все время находится в «горячей» фазе — идет

вечная битва за торжество коммунизма в пределах всей планеты.

          А  на нашей Земле,  в  кабинете президента и  в  Пентагоне проводятся

непрерывные совещания.  «Наличие  в  акватории кораблей с  ядерными двигателями

стимулирует процесс  перетекания материальных тел  из  соседнего  измерения,  —

утверждают ученые.  —  Во  избежание эксцессов лучшее  решение сейчас —  убрать

авианосцы подальше.  По крайней мере до момента,  покуда наука не разберется со

всеми тонкостями». Не тут-то было, военные чины опасаются намеренного вторжения

«оттуда».

          Они правы,  оно происходит,  правда,  не  намеренное,  но кто об этом

знает?  Теперь американский флот предупрежден —  он  уверен в  себе.  Однако не

тут-то  было.  Оттуда  тоже  явились не  слабые ребята.  Они  закалились не  на

учениях,  а  в частых локальных столкновениях,  в которых,  в отличие от нашего

мира, иногда используется тактическое ядерное оружие. И идет битва не на жизнь,

а  на  смерть.  Но  миры все же  имеют отличия в  частностях,  каждая из сторон

удивляет  другую   принципиально  новыми  техническими  решениями.   Но   тонут

невидимки-корабли,  изготовленные по технологии «Стеллс». Взрываются под градом

ракет  невиданные доселе  экранопланы.  Наносит  удары  по  гиганту  «Си-вулфу»

сверхглубоководная  лодка  таинственного  происхождения.   Сбиваются  с   орбит

неведомыми  средствами  спутники-шпионы,   ранее  беспечно  крейсировавшие  над

Землей-мамой  годами.   Армагеддон  в  техногенном  исполнении  не  заказывали?

Распишитесь в получении!

          Но,   наконец,   посетители  из  иного  мира  вновь  проваливаются  в

тартарары.  Можно вздохнуть спокойно.  Или  еще нельзя?  Может быть,  и  можно.

Выявлен  катализатор процесса  —  эксперименты с  излучением  на  международной

станции «Альфа».  Так  что  вторжений больше не  ожидается.  По  крайней мере —

непреднамеренных.  Военному флоту можно несколько расслабиться,  а  вот  ученым

засучить рукава еще более.

          А  остальным —  рот  на  замок и  забыть,  забыть.  Не  было  никаких

виртуальных проникновении,  просто несколько аномальных случаев с боеприпасами,

в  том числе с атомными,  да еще обмен ударами с российским (конечно,  местным,

каким же еще?) флотом.  Инцидент разрешен, стороны обменялись извинениями, а во

избежание  вероятностных эксцессов  снижают  степень  боевой  готовности.  Нет,

президентов  снимать  не  следует,   они  проявили  себя  молодцами  в   период

произошедшего   кризиса.    Да,    подробности    засекречены.    Когда-нибудь,

когда-нибудь...

     Часть вторая

     СКВОЗЬ ПУПОВИНУ МЕТАГАЛАКТИК

                                                    Темнота впереди, подожди,

                                                    Там стеною закаты багровые,

 

                                                    Встречный   ветер,    косые

дожди,

                                                    И дороги, дороги неровные.

                                                    Там чужие слова, там дурная

молва,

                                                    Там     ненужные    встречи

случаются,

                                                    Там пожухла, сгорела трава,

                                                    И следы не читаются.

                                                    Владимир Высоцкий

     1. Машина

          Когда  задача прикладной науке поставлена и  средств не  жалеют,  она

обычно решается.  Ученые Земли столкнулись со странной, необычной проблемой, но

от  других проблем,  решенных за  последние лет сто,  она отличалась лишь своей

экзотической оболочкой.  Когда  теоретические модели более-менее пообтесались —

приобретая  устойчивость  выдолбленных  природой  гранитных  монолитов,  с  той

разницей,  что  их  контуры были  очерчены не  шершавой,  удобной для  осязания

оболочкой,  а  формулами  и  расчетами,  материальность которых  ощущалась лишь

раскованным воображением математиков и объемными компьютерными графиками,  — за

дело взялись техники.  Мы  знаем,  как долго в  настоящее время идея движется к

готовому экземпляру чего-либо: какой-нибудь несчастный истребитель доводится до

серийного лет  десять-пятнадцать.  Но  там учитывается множество второстепенных

для  данного случая факторов,  как то:  себестоимость,  возможность конвейерной

сборки и т.  д.  Здесь был другой случай.  Нечто сходное случилось при создании

атомной  бомбы:  средств  никто  не  жалел,  поэтому в  целях  экономии времени

разрабатывали несколько вариантов получения ядерного сырья — урана-235, а кроме

этого,  одновременно готовили плутоний.  Тогда пригодились все варианты,  но  и

одного бы хватило.  Вот и сейчас финишная черта была очерчена, красная ленточка

повязана и дан старт.  Вот только пути-дороги к нему могли быть разными,  и те,

что казались короче,  на самом деле могли стать входами в  лабиринт с  тысячами

тупиков.

          Но  мы  не будем здесь обсуждать все потенциальные возможности и  все

технические решения,  оставшиеся прожектами:  во-первых,  слишком их  много,  а

во-вторых, наверняка существовали совсем нетронутые тропы, по которым кто-то не

пошел,  а  кто-то сорвался,  оступившись о  случайный камешек.  Да и вообще,  в

каждом деле,  по большому счету,  важен результат,  и  победителей к тому же не

судят.  И  прошло относительно немного времени,  месяцы —  не  годы,  как не  в

теории,  а  в чистейшей практике возникла машина для переброса материальных тел

через  завесу «виртуальности» —  туда  и  обратно,  причем не  только всяческих

напичканных датчиками железяк,  а  даже  вполне  живых  и  достаточно разумных,

например гомосапиенсов.

     2. Дебиты и кредиты

          — Мы долго совещались и думали,  товарищ капитан, — сообщил полковник

Ковалев,  сканируя Панина с  головы до  ног.  —  Теперь выбор  сделан,  но  вы,

конечно, имеете право отказаться.

          — Да,  нет, товарищ полковник, как я могу не оправдать такое доверие,

— как истинный и скромный герой отчеканил в ответ Панин.

          —  Я  в вас и не сомневался.  Роман Владимирович,  — кивнул начальник

отдела.  —  Сами понимаете,  если бы  сомневался,  так и  не предложил бы вверх

кандидатуру.  Между  прочим,  обсуждали ваше  участие на  самом высоком уровне,

гораздо выше,  чем обычно.  Правда,  и задание у вас необычное.  Так вот,  даже

американские спецслужбы приняли участие.  Вы им тоже подходите.  Наверное,  ваш

друг-товарищ оттуда подсобил, признайтесь, — подмигнул Ковалев.

          — Честно, не знаю, Евгений Яковлевич, — пожал плечами Панин.

          — Ну-ну, — шутя погрозил ему указательным пальцем полковник, — ведаем

мы,  что такое личные связи. Похоже, в отделе процветает махровый протекционизм

международного масштаба,  правда,  Иван Денисович?  —  повернулся он к сидящему

поблизости майору Ворон-кевичу.

          —  Что,  товарищ  полковник,  возьмем  новую  тему  в  разработку?  —

подыгрывая, отозвался непосредственный начальник Панина.

          —  А почему нет,  Иван Денисович?  Нужно устранять кумовство и прочее

сводничество в пределах нашей охраняющей мировой капитализм организации, так?

          — Всеми руками «за»,  товарищ полковник,  — подтвердил Воронкевич.  —

Срубим пару-тройку вступивших в  преступную связь со сводней голов и  воцарится

окончательная благость и светлое предпринимательское будущее на все времена.

          — Аминь! — поставил точку Ковалев. — Ладно, хватит веселиться. Дело у

нашего  товарища действительно опасное  и  не  имеющее  прецедентов в  истории.

Укажу,  кстати,  что  ваше  знание  Москвы  сыграло в  процессе выбора одну  из

первостепенных ролей.  А  еще,  между  прочим,  то,  о  чем  я  недавно с  вами

беседовал. Роман Владимирович. Помните?

          —Э...

          —  Да,  именно.  Вы  у  нас холостой,  неженатый.  И  оказывается,  в

некоторых случаях это к месту.  Работа вам предстоит рискованная. Хуже того, мы

даже приблизительно не способны на сегодня оценить степень риска.  Вам придется

проделать это самому и там, куда вы попадете.

          «Вот и пришла расплата за пряники-погоны»,  — подвел черту Панин,  но

вслух он  этого не  сказал —  поскромничал,  он  еще не дорос до званий,  когда

разрешается шутить без спроса.

     3. Куда утекают деньжищи

          Да,  к  сожалению,  она не обладала компактностью и  простотой Машины

Времени Уэллса,  правда,  она и  во  времени не  путешествовала,  но  все же по

решаемым функциям она  была  похожа,  позволяла попасть  в  некое  параллельное

время,  и  пусть даже всегда в  одно и  то же.  А насчет миниатюрности,  так во

многих  случаях великанские размеры внушают большее уважение,  и  высоким чинам

без всяких комиссий визуально ясно, куда ухлопались и кем сожрались миллиарды —

вот этим огромным,  неохватным взглядом монстром железным и сожрались,  и им же

будут сжираться дальше,  и  сразу ясно — почему.  Одного персонала — считать не

пересчитать.  Так это только постоянный,  а  сколько прикомандированных из всех

стран и со всего мира? Да и постоянный не весь, а лишь первая смена.

          Но бог с  ней,  с себестоимостью,  серийно строить не собираемся,  не

столь  мы  богаты,  да  и  двусторонняя  договоренность с  Соединенными Штатами

как-никак.   Так  что  воздвигли  по  одной:   вот  эта  здесь,   в  московских

окрестностях,  а  другая  где-то  в  пустыне  Колорадо или  Скалистых горах.  В

затянувшийся период гласности мы так обнаглели,  что,  как видно,  поменялись с

Америкой местами в  плане  соблюдения секретности,  раньше бы  такую  штуковину

разместили в  безлюдной пустыне Бетпак-Дала,  в  центральном Казахстане,  и для

надежности вкопали бы  в  грунт  метров  на  пятьдесят,  а  сейчас —  вот  она,

любуйтесь,  даже со  спутников фотографируйте,  если угодно.  Одно успокаивает,

спутники дело  дорогое,  туристам-террористам всяким не  по  карману,  а  лесок

окрестный все же, по старой доброй традиции, оцеплен и пояском минным подвязан.

Но это все трюизмы обеспечения, кому они нужны. Суть то где?

          А  вот  она.  Если  я  правильно понимаю,  всех волнует,  по  делу ли

ухлопаны народные деньжата?  Каковы возможности?  А  вот  каковы!  Действует на

любой дистанции, на любую компактную массу. Лишь бы энергии хватило. Ну что же,

хоть  у  нас  сейчас и  не  сорок  пятый,  когда  у  Штатов монополия на  бомбу

существовала,  и нужно было резать бюджет по живому,  дабы догнать и перегнать,

но  все  же  аврал  —  полундра!  Придется нашему хлебнувшему демократии народу

ремешочки подтянуть, вспомнить славные героические времена.

     4. Рацпредложения

          —  Ну,  что,  господин разведчик,  готов?  — осведомился Ричард Дейн,

оценивающе осматривая Панина.  Говорил он по-русски, но акцент был заметен. Они

уже давно договорились совершенствовать друг друга в  языках и всегда следовали

этому  правилу,   находясь  наедине.  Так  что  контрразведчик  доложился,  как

положено, на английском.

          — К бою готов!

          — Интересная штука, правда? — спросил американец неизвестно о чем.

          — Что именно?

          — Ни кабины, ни даже скафандра какого-нибудь не надо. Удивительно.

          — А,  дают о себе знать честно отработанные летные часы, да, пилот? —

усмехнулся Панин.  —  Вам  для  взлета подавай авианосную группу,  как минимум?

Может, лучше галактический крейсер с эскортом?

          — Наверное,  товарищ гуманитарий,  — подтрунил в свою очередь Дейн. —

Ведь у тебя, кажется, юридическое образование-то?

          — И оно тоже присутствует,  Роберт. Бумажные мы крысы, куда деваться.

А  что,  господин научный  эксперт  считает,  что  в  вакуумном скафандре будет

безопасно вполне? А может, приторочить к спине надувной спасательный плотик?

          —  Была бы  моя  воля,  то  да,  —  кивнул представитель американской

научно-разведывательной группы.

          — Это если вдруг выпадет очутиться где-нибудь в океане-море,  так?  —

продолжал разворачивать шутовскую дискуссию Панин.  — А если на глубине? Может,

все-таки жесткий водолазный скафандр пригодится?

          — Уж тогда для солидности — батискаф, глубина ведь может быть всякая.

          — О верно! С экипажем и с парой ядерных торпед для той же солидности.

          — Согласен вполне,  — кивнул Ричард Дейн,  улыбаясь.    -  Во сколько

обойдется таковая экспедиция, а, наука?

          — В годовой бюджет маленькой страны, наверное. И что?

          —  И  ничего.  Двумя руками «за».  Давай совместно обратимся к  обоим

нашим  президентам  с  доблестным  рацпредложением.  —  Последнее  слово  Панин

произнес по-русски — эквивалентов в английском не присутствовало.

          Обоим участникам диалога стало смешно.

     5. Переход

          И  ничего не случилось.  С организмом,  имеется в виду.  С организмом

разведчика  ничего  не  случилось.  С  внутренними органами  разведчика планеты

Земля:  прописка — Солнечная система,  галактика Млечный путь,  Вселенная самая

истинная из всех истинных; шпиона, снаряженного для сбора информации на планете

Земля:  прописка —  Солнечная система,  номер  «три» от  светила,  в  галактике

Млечный путь,  в  менее  истинной и  покуда  засекреченной от  лишних ушей-глаз

Вселенной-2.

          И  даром  его  потчевали  противорвотными  таблетками  и  уколами  от

болевого шока,  а может, и на тренажерах катали до одури тоже даром, потому как

выпрыгнул он в этом ложном зеркальном мире как свеженький огурец,  проскользнув

в   «угольное  ушко»,   как  подкалиберный  снаряд,   аккуратно  упакованный  в

пластмассовый кожух,  по смазанному маслецом стволу.  Да, кое-кто, тот же гений

популяризации — господин Литскоф-фер,  предсказывал своими формулами отсутствие

видимых эффектов на уровне человеческого восприятия,  но кто его сильно слушал?

Разве только тот,  кто  и  так  понимал?  И  действительно,  если  уж  было  бы

воздействие,  то почему же оно должно было оказаться таким щадящим, что от него

противорвотные таблетки  обороняют не  хуже  линии  Маннергейма?  В  ЖД  аварии

бывали?  Подумаешь,  поезд на поезд набросился.  А  трупов-то сколько,  сколько

вагонов,  с  насыпи кувыркнувшихся через  голову,  колесных тележек оторванных,

стекол битых и дверей вышибленных? А здесь — субсветовой разгон, гравитационное

сжатие,   выворот  наизнанку  со   сменой  внутреннего  электрического  заряда,

возможно, еще что-то, только формулами выражаемое, какой-нибудь спин-разворот и

прессование времени,  а потом все в обратном порядке,  а может,  еще хуже. И вы

хотите,  чтобы тело наше,  генетически для скольжения по лианам приспособленное

когда-то,  а ныне даже этого не умеющее, отделалось рвотным рефлексом, тошнотой

и  потемнением в глазах?  Многого вы хотите от своей природы или от окружающего

мира.  Делаем ставку:  кто за «первое»!  Разницы в последствиях ставки вроде бы

нет,  но  она  очень  существенна.  Природа бесконечного мира  вокруг  обладает

неизмеримой  многоуровневой  сложностью,   а  природа  нашего  устройства  тоже

обладает  неизмеримой,  но  конечной сложностью,  поскольку есть  только  часть

целого.  Если уж  природа перехода решилась бы  ударить,  то  это бы  был молот

размером с город, и можете хоть припарки из таблеток делать, хоть одеяло из них

шить и укрываться им по уши:  молот опускается,  наковальня радостно ждет, и вы

мечетесь, не добегая до края.

          Так что те,  кто сделал ставку на «второе»,  шаг вперед! Вы выиграли.

Природа оказалась на удивление ласкова либо до удивления глупа —  она позволила

биологическим системам,  как  и  более  простым —  неорганическим,  производить

переход безболезненно.  А  потому никаких ощущений.  Плавная остановка трамвая,

«двери открываются!».  Вы  уже  на  месте.  А  какой  ценой?  Сколько мегаватт,

гигаватт? Для того, кто участвует в «скачке», это не важно. Антропный принцип —

своя рубашка ближе к телу. Подкалиберный снаряд вышел из ствола, какое дело ему

до пославшей его гаубицы? Начальный импульс погашен, теперь его ход!

     6. Под впечатлением

          —  Ну что,  милый Луи?  Как ваше впечатление?  —  спросил Саржевского

расслабленно,  по-домашнему сидящий на диване главный администратор Соединенных

Штатов.

          — Впечатление впечатляет, скажу честно, господин президент, — доложил

советник по национальной безопасности,  приземляясь в кресло.  — Я,  правда, не

имею технического образования,  так что на меня воздействует, наверное, сильнее

чем на какого-нибудь химика-производственника.  Гигантская штука. Вы фотографии

видели?

          — Смотрел, — кивнул глава исполнительной власти. — Почему на видео не

сняли, а?

          —  Из-за  секретности  повышенной,   как  я  понял.   Мол,  если  что

просочится, то фото легче объявить подделкой, чем цветной, красивый фильм.

          — Господи,  Луи, как глубоко в печенках сидит у меня эта секретность.

Самое главное, чем дальше, тем хуже, — пожаловался руководитель самого сильного

государства мира.

          —  Да,  господин президент,  пласт событий все растет,  а последствия

делаются все более непредсказуемыми.

          — Хоть ты меня понимаешь,  Луи.  — Правитель страны,  ведущей в своих

границах борьбу за  здоровье нации,  потянулся за  сигаретой,  —  с  появлением

Проблемы он тайно возобновил эту юношескую привычку.  —  Ну,  рассказывай что и

как.

          —  Как  я  уже доложил,  производит впечатление.  Постройка огромная.

Размером  с  небольшой  завод.  Мне  пояснили,  что  пришлось  в  полной  тайне

перераспределить  потоки   электроэнергии  двух   штатов,   дабы   снабдить  ее

электричеством вдоволь. Некоторые ученые высказывали пожелание иметь поблизости

собственную АЭС.

          — Размечтались, — пыхнул дымом президент.

          —   Еще  говорят,   что  наша  модель  уменьшенная,   сравнительно  с

размещенной под Москвой,  строилась с  учетом накопленного опыта.  Представляю,

что воздвигли там.

          — Я видел фото, Луи.

          —  Я  не  буду  рассказывать устройство,  пусть  уж  этим  занимается

знакомый нам с вами Литскоффер,  да я и не смогу.  Но вся эта штуковина создает

чудовищное напряжение полей в нужной области пространства.  А главное,  что она

работает.

          —  Хотел бы я  взглянуть на это чудо,  — подосадовал главный чиновник

самой свободной страны.  — Однако не стоит раздражать журналистов исчезновением

президента в  неизвестном направлении.  Они  и  так  никак не  угомонятся после

морских эпопей.  И все-таки,  Луи,  как твое мнение,  эта гигантская постройка,

пирамида Хеопса нашего времени, она разрешит Проблему?

          Советник по национальной безопасности пожал плечами.

     7. Место встречи изменить нельзя

          Отпуск в  другую вселенную не  хотите?  Слишком накладно?  Ну а  если

командировочка за государственный счет? Билет туда-обратно, все оплачено? Вот и

я так думаю.

          Господин Панин Роман Владимирович,  офицер госбезопасности Российской

Федерации,  осматривался вокруг.  Гением науки и  цепочкой обстоятельств он был

перенесен во  вселенную-дубликат,  а  может,  сам он  был теперь дубликатом,  а

истинный Роман  Владимирович парил  где-нибудь  в  вакууме,  вдыхая виртуальный

кислород,  и  не исключено,  что существовало уже сто Паниных —  клонов-матриц,

разобщенных по  ста  вселенным,  ста галактикам,  ста солнечным системам и  ста

планетам земного типа,  кто их знает,  эти законы переходов между мирами.  И  в

сущности,   граничные  условия,   куце  ограниченные  километровыми  формулами,

допускали и такое.

          Покуда бывший старший лейтенант —  ныне капитан — Панин осматривался,

стремясь  визуально  увидеть  разницу  физических законов,  убедиться,  что  не

обманут многонациональной ученой братией, дабы изучить реакцию русского офицера

на стресс-новинку,  мир вокруг него шелестел желтизной осени, блестел ручейком,

голубел небом, белел облаками, слепил ближайшей звездой и нависал обрезанным по

краю  безжизненным планетарным спутником —  словом,  притворялся Землей на  всю

катушку.

          Может быть,  тут  и  люди  водились,  то  есть  псевдолюди?  Еще  как

водились.  Вон,  полетел серебристый, белый след оставляющий псевдореактивньгй,

даже  звук  издал,   как   водится.   А   значит,   местные  аборигены  создали

технологически  развитую   псевдоцивилизацию  для   производства   этих   самых

псевдолайнеров и заодно прочих целей.  И будем, господин офицер Панин, исходить

из того, что местная псевдоистория долго-долго следовала с нашей родной рука об

руку,  и только не слишком давно разошлись те пути-дорожки в разные стороны.  А

значит, где-то здесь поблизости находится псевдогород, псевдо-Москва, Москва за

номером  «два».   И  надо  нам  сейчас  осмотреться  и  двигаться  в  привычном

направлении,  исхоженном в  истинном мире несколько раз и  ночью,  и днем,  и в

дожде-грязевую слякоть.  Потому как  нет  ученым людям  охоты  бывшего старшего

лейтенанта Панина назад в  мир-перевертыш поворачивать,  знают они  точно,  что

вернуть его  возможно —  делали уже таковые штуки с  другими военными,  правда,

англоязычными,  но физиология оных от Панина скорее всего не сильно отличается,

раз не надо делать срочного возвращения на родину.

          А  потому —  ноги в  руки,  только сверим часы,  подзаведем пружинку,

старую механическую из музея.  «Ориент» какой-нибудь или швейцарские,  конечно,

надежнее, но не знаем мы покуда, какие здесь часики в моде, а старинные, словно

от дедушек-прадедушек доставшиеся, до развилки роковой выпущенные, в самый раз.

          А  еще,  запомним место,  хорошо запомним,  потому как только с этого

места мы когда-нибудь стартуем обратно, в Подмосковье нашего мира.

     8. Взгляд геополитика

          — Господин Эпштейн,  вы у нас самый известный геополитик из тех,  кто

введен в  курс  Проблемы,  осведомлен с  материалами операции «Несуразица» и  с

ходом  произошедших в  Тихом  океана военных столкновений,  —  произнес старший

советник президента США.

          —  Господин Саржевский,  вы  явно преуменьшаете мою  уникальность,  —

возразил Эпштейн,  вытирая вечно потеющие руки  о  собственные брюки,  —  я  не

просто самый известный из допущенных — я вообще единственный, правда, в чем тут

моя заслуга, я не очень представляю.

          — Не скромничайте, господин Эпштейн. Вас знает почти весь мир.

          —  Вы  снова мне льстите,  и  вы  и  я  понимаем,  что девяти десятых

населения этой милой планеты наплевать не только на меня,  но даже на проблемы,

по которым я когда-то защищал ученые степени,  а девяноста девяти, с девяткой в

периоде, процентам до лампочки я лично.

          —   Вы  очень  критичны  к  самому  себе,   —  отработанно  улыбнулся

Саржевский. — Ваше лицо неоднократно появлялось на экранах телевизоров.

          — Ну, это совсем ни о чем не говорит, вы тоже там иногда мелькаете, а

уж догнать какую-нибудь рок звезду ни мне,  ни вам вообще никогда не удастся. И

кстати, слава богу, там демонстрировалось только лицо, а не вся моя туша. — Ник

Эпштейн  фигурой напоминал парящий на  малой  высоте  воздушный шар.  —  Ладно,

господин  советник,   о  чем  вы  и  остальные  присутствующие  господа  желали

переговорить?   —  В  комнате,  кроме  Саржевского,  находились  еще  несколько

чиновников  из   различных  ведомств.   Некоторые  из  них  были  поставлены  в

известность о  Проблеме не для того,  чтобы ее разрешить,  а просто из-за того,

что  обойти их  в  получении информации было невозможно.  Были,  разумеется,  и

военные, но они маскировались в гражданских костюмах.

          —  Вы правы,  господин Эпштейн.  Все мы люди занятые,  и  нам некогда

тратить время на пустопорожние разговоры. Так что перейдем к делу. Мы хотели бы

услышать ваше авторитетное мнение по поводу Мира-2.  Можете учесть,  что все, —

Луи Саржевский обвел взглядом помещение,  —  в  курсе,  что ваше мнение будет в

основном состоять из допущений.

          —  Правильное замечание.  Однако я  вынужден расширить его еще более.

Первое,  господа,  и  самое главное:  мы,  в смысле наука,  геополитика или кто

угодно еще,  ничего конкретно не знаем.  Никто в Мире-2,  собственно говоря, не

бывал.  Начаты уникальнейшие практические эксперименты —  результатов еще  нет.

Испытательные переправы первых «пилотов» туда и  обратно в расчет брать нельзя,

они не вступали ни в  какую связь с окружающей их новой действительностью.  Тем

не  менее мы можем кое-что предположить с  определенной долей уверенности.  Мир

номер «два» существует и не слишком сильно отличается от нашего.  — Ник Эпштейн

сделал эффектную паузу.

          — То есть? — выразил удивление кто-то из чиновников.

          — Там есть кислород,  он пригоден для жизни и т.  д.  Любая из планет

Солнечной системы настроена к  человеку в  тысячу  раз  враждебнее.  —  Эпштейн

хохотнул — некоторые из присутствующих переглянулись. — Но речь, конечно, не об

этом,  не о его биологической пригодности и не о том, кто его населяет — знаем,

что люди.  И  вопрос,  волнующий и  вас и  меня,  в  том,  при какой социальной

структуре живут эти самые люди и,  более того,  чем нам грозит общение с  этими

самыми структурами. Из того, что происходило здесь, в нашем мире, при вторжении

чужого флота,  можно заключить,  что там не очень спокойно и не слишком весело.

Конечно,  до сих пор нельзя с точностью установить, было ли это самое вторжение

преднамеренным или же произошло случайно для обеих сторон. Тем не менее, скорее

всего,   и  желательней,  между  прочим,  что  соприкосновение  вселенных  было

неожиданностью не только для нас с  вами.  Из этого постулата и будем исходить,

так  как  в  другом  случае  нам  придется предположить,  что  Мир-2  чудовищно

превосходит нас в технологии,  сейчас мы уже в курсе,  какие мощности требуются

для переноса между мирами даже небольших объектов, а что говорить об авианосцах

или атомных лодках?  Подтверждением постулата является то,  что явившиеся к нам

корабли  имели  сходный  технологический уровень,  исключая  некоторые  загибы,

находящиеся тем  не  менее  в  пределах допуска возможностей теперешнего уровня

развития цивилизации.  Можно, конечно, нагородить кучу допущений о том, что нас

специально  обманывали,  посылая  в  битву  старье,  но  это  звучит  чрезмерно

надуманно и  нелогично.  Ведь мы ранее абсолютно ничего не знали о  Мире-2,  и,

вводя  нас  таковым  образом  в   обман,   он   грубо  выдал  сам  факт  своего

существования.  Теперь вот  что.  Исходя из  воинственности пришельцев,  скорее

всего на  той  Земле не  все  в  порядке и,  наверное,  давно.  Конечно,  снова

допустимо,   что  мы  случайно  столкнулись  с   некоей  кратковременной  фазой

обострения там  военно-политической ситуации,  но  все  же  здесь  нам  следует

исходить из худшего варианта:  геополитическая обстановка в Мире-2 такова,  что

наш неспокойный двадцать первый век может показаться им тихим девятнадцатым.

          —  И вот что нас с вами волнует еще.  — Ник Эпштейн почесал массивный

картофелеобразный нос.  —  Как в том мире могла возникнуть столь непохожая,  на

теперешнюю нашу,  военно-политическая ситуация. Ведь в нашем мире Россия как-то

не  слишком претендует на  острова Фиджи или  вообще на  что-то  в  той далекой

акватории,   правда.   —  Слушатели  согласно  закивали,  наконец-то  дискуссия

докатилась до интересующей их темы.  —  Но ведь там мы имеем дело не с отдельно

взятой Россией,  а  все-таки  с  Советским Союзом.  А  это  не  одно и  то  же,

согласитесь?  Как  он  там сохранился по  сию пору?  —  Эпштейн пожал плечами и

пощупал двойной подбородок.  —  Скорее всего на  ситуацию там повлияли какие-то

сугубо специфические исторические условия,  неизвестные нам факторы. Установить

их  нам покуда не дано.  Но в  целом ничего особо чудесного в  произошедшем там

нет.

          —  Подождите,  —  поднял руку Саржевский.  —  А  как же кризис и крах

коммунистического блока?

          — Кризис, возможно, был и даже наверняка случился, но вот там, в силу

неясных нам факторов, он был успешно преодолен.

          — А как же несостоятельность социализма вообще?

          — Какая несостоятельность, господа?

          —  Ясно какая.  Вы что,  не помните?  Строй,  возникший в СССР,  есть

перенесенный из прошлого в двадцатый век рабовладельческий?

          —  Не  надо,  пожалуйста,  повторять тут всякие идеологические клише.

Общество управлялось сверху, ну и что здесь такого? Управлялось жестоко, ничего

не  возразишь,  однако если  принять во  внимание уникальные условия изначально

враждебного окружения,  отсталость и  так далее...  Впрочем,  об  этом не стоит

долго.  Возникший в  восьмидесятых годах прошлого века кризис был специфическим

кризисом коммунизма.  Отметая  мелочи,  это  —  кризис  системы управления.  Ее

следовало  усовершенствовать,   а   не   пытаться  ввести   вместо  нее   некую

саморегуляцию.  Что из этого получилось,  знают все. Полный развал. (То, что он

на руку нашей собственной стране, к делу не относится.) Саморегуляция, то есть,

по существу,  неограниченное ничем господство свободного рынка, была, возможно,

где-нибудь в  уже  упомянутом девятнадцатом,  но  никак  не  сотней лет  позже.

Общество  слишком  усложнилось,   хотите  не  хотите,  а  оно  вынуждено  иметь

институты, управляющие им. Страны Свободного мира давно уже потихоньку внедряют

внутри себя относительно жесткий тоталитарный контроль,  просто они об  этом не

шумят.  Строй  Советского Союза был  по  сравнению с  окружающим миром огромным

шагом вперед — в плане возможности управляемого прогресса,  понятное дело, а не

в  соблюдении элементарных прав личности.  Именно поэтому он  сумел долгие годы

держать темпы экономического роста,  невиданные в истории нигде и никогда.  Это

было  достигнуто с  помощью нового вида  надгосударственной структуры,  тайно и

явно сконцентрировавшей в своих руках все рычаги управления. Структура эта, как

мы знаем, называлась КПСС. Конечно, это была вовсе не партия, мы с вами об этом

ведаем,  это  был  аппарат,  необходимый для тотального управления.  Партией он

назывался только для  маскировки.  Далее,  в  развитие темы.  Мы  знаем,  что в

именуемые Застоем годы СССР —  даже у  нас,  в  этом мире —  сумел сравниться с

самой  сильной  державой планеты  по  многим  показателям.  Да,  он  безусловно

отставал.  Он  был  изначально слабее и  поэтому,  в  конце  концов,  лопнул от

невыносимой нагрузки.  Мы,  страны Свободного мира,  его победили и положили на

лопатки,  а дабы он более никогда не поднялся, внушили побежденному, что он был

неизлечимо и смертельно болен.  А в параллельном нам мире — повторяюсь — в силу

неисследованных причин  проистекли известные  следствия.  Советский Союз  сумел

преодолеть внутренний кризис управленческой системы,  перестроить ее  с  учетом

научно-технической революции.  Возможно, имел место некоторый спад, а возможно,

и  не  имел,  просто  случилась небольшая задержка темпов  развития,  а  затем,

перестроившись,  он быстро взял реванш над Западом, находящимся в принципиально

невыгодных,  с  точки  зрения перспективы,  условиях.  Скорее —  вынужден снова

подчеркнуть — в силу каких-то не случившихся у нас исторических реалий СССР там

обладал некой форой.  Она решила дело. (Кстати, узнать, где и как была получена

данная фора,  нам очень даже желательно и  не  только из  пустого любопытства.)

Когда Запад из наступательной позиции был вынужден уйти в оборону. Союз перешел

в наступление.  По тому, как нагло вели себя его корабли в нашем мире, думаю, в

настоящее время  всеми  козырями в  тамошней геополитике обладает именно  Союз.

Скорее всего. Соединенные Штаты, и вообще весь Запад, загнаны в угол.

          — Однако все же, — дополнил Луи Саржевский, — он еще огрызается. Ведь

в случае «лапок кверху» военные действия бы вообще не требовались.

          — Все может быть,  в отношении причин и следствий произошедшего там у

нас огромный запас допусков.  Не нужно забывать об оговоренных вначале условиях

—  все  наши  умозаключения касательно того  мира абсолютно прикидочны,  просто

попытка объяснения отдельных попавших в наше поле видения фактов.

          — И что же теперь?

          —  Продолжаем действовать по  плану.  В  случае  неясности обстановки

первая скрипка принадлежит разведке.  В  нашем случае разведкой является наука.

Возможно,  усилия  не  пропадут  зазря  и  это  сдвинет  ножницы  допусков  еще

чуть-чуть.  За последние дни дело пошло вперед —  в Мире-2 находится разведчик.

Если ему повезет...

          —  А  вы лично,  господин Эпштейн,  возлагаете на агентурную разведку

туда большие надежды? — внезапно задал вопрос один из присутствующих.

          Геополитик потискал подбородок:

          — Не хочется вас всех разочаровывать своим предвзятым мнением.

          — И все же?

          — Может произойти то же, что и с космонавтикой.

          — Это как?

          —  Люди  покуда  не  шагнули  далее  луны,  а  автоматические станции

облетели восемь планет из девяти.

          — Понятно.

          — Тем не менее я могу ошибаться.

     9. Этот недобрый противоположный пол

          Вообще-то он заметил,  что красивых женщин здесь было меньше, или это

сказывались внесенные извне привычки, может, просто там, в покинутой Вселенной,

они  были более пестрыми,  более разнообразными в  одежде,  прическах,  гораздо

развязнее в поведении. Могло быть и так, кто против? Могучая поступь социализма

несколько  нивелировала  разнообразие,   или  просто  не   сказалось  на  людях

заокеанское развращающее богатство.  Панин не знал этого,  он просто фиксировал

свои  ощущения,  его  обязанность была  запоминать все  текущие  нюансы.  Но  к

девушкам он  присматривался не  только из спортивного интереса и  дабы развеять

скуку,  ему  действительно  нужен  был  близкий  контакт  с  представительницей

здешнего человечества,  эта акция была даже спланирована большими начальниками.

Она  преследовала несколько целей,  и  амурные  развлечения Панина  стояли  тут

далеко  не   на   первом  месте.   А   нужны  начальникам  были   информация  и

законспирированное местожительство для разведчика,  коим являлся Панин. Так что

Панин находился в  крайней точке известной ситуации:  «Девушка,  вы не скажете,

который час?  И год,  пожалуйста, заодно? Это город Москва, если не ошибаюсь? И

она столица СССР,  правильно?  Слава богу,  угадал.  А  то  знаете,  так кушать

хочется,  что  переночевать негде».  Благо что язык родной,  хотя есть отличия,

чувствуются в произношении. Все-таки больше шестидесяти дет нахождения в разных

областях истории.

          И вот сейчас Панин высматривал «добычу». Сам он представлял неплохую,

но  далекую от  идеала ловушку для дам.  Вся ее прелесть базировалась на личных

качествах,  то есть первоначально на внешности,  однако и  здесь он находился в

некотором проигрыше.  Он не мог использовать наряд местного стиляги не только в

силу того,  что у  него не имелось большого гардероба,  — денег на приобретение

костюмчика  хватало   (потолкавшись  по   небольшому  продовольственному  рынку

районного значения,  он пополнил свои карманы содержимым трех кошельков и  один

из трофеев оправдал затраченные усилия и  риск),  просто он не мог,  вследствие

нелегальности,  использовать имидж фраера;  кроме того, по природным данным, он

не  обладал внешностью киноартиста (понятно,  что если бы  для дела понадобился

Ален  Делон,  такового  бы  быстро  подобрали,  но  требовался  середнячок,  не

привлекающий лишнего внимания);  а еще он, имея подвешенный язык, был связан по

рукам  и   ногам,   он  еще  не  ведал  о  модных  здесь  фильмах,   популярных

кинопрограммах и  вообще  ни  черта  не  понимал  даже  в  текущих политических

событиях,  а  не то что в  местной истории (о чем он мог говорить,  не опасаясь

засыпаться или сойти за  сумасшедшего?).  Но ведь для добывания информации он и

действовал.  По  перечисленным выше причинам он не рассчитывал,  что окружающие

московские  красавицы  будут  бросаться  ему  на  шею,   он  надеялся  «урвать»

какую-нибудь «серую мышку»,  не слишком молодого возраста,  у  которой ко всему

прочему окажется отдельная квартира, ежели таковые здесь наличествуют. Этот мир

пошел не  по  пути  удовлетворения материальных благ и  накопления вещественных

ценностей,  однако  наверняка под  этой  внешней аскетической оболочкой крылась

неугасимая жажда-мечта  красивой жизни,  по  крайней мере,  у  представительниц

слабого пола.  Но и ловушки подобного уровня не было в распоряжении Панина,  он

не  мог  небрежно  остановить возле  легко  скользящей по  тротуару  незнакомки

удлиненную сигару похожей на космический корабль «Волги-ГАЗ-44»,  у него просто

не  было такой штуки,  как,  впрочем,  и  прав на ее вождение.  Он был голодным

удильщиком,  без удочки,  лески и  червей,  а кроме того,  море кишело акулами,

способными заглотнуть его самого не пережевывая. Так что задание, как ни крути,

было очень сложным, а вот выполнять его нужно было весело. Он и выполнял.

          Он сделал пять попыток,  и все неудачные.  Но в Москве-2 имелось,  по

крайней  мере,  около  миллиона (плюс-минус  пятьсот тысяч)  незамужних или  же

разведенных женщин, так что у Панина был впереди большой плацдарм, к тому же он

не  собирался охмурять их  всех,  первая же  его  удача автоматически ограждала

оставшихся москвичек от его амурных притязаний.

          Пять неудач били по самолюбию,  но, во-первых, никто из потенциальных

жертв ему не грубил,  две просто проигнорировали, не сбавляя темпа прошествовав

далее,   словно  не  заметив  навязчивой  мухи  —  Панина;   двое  с  улыбочкой

отстранились,  бросив что-то насчет ревнивых мужей;  а  одна даже провела с ним

короткий диалог о моральных ценностях: «Вот так все вы, мужчины: жена только за

порог,  и вот он уже тут как тут,  прохаживается,  ищет приключений,  строит из

себя мальчика пятнадцатилетнего...» Словом — пожурили.  Если бы Панин занимался

этой ловлей рыбы вручную для собственного удовольствия,  если бы  ему было куда

податься и  если  бы  не  задание,  уже  после этих нескольких поражений он  бы

припустил с этой улицы бегом,  однако долг есть долг, и он продолжал корчить из

себя клоуна и улыбаться хмурому дню и движущимся навстречу лицам.

     10. Роботы, их заменители и молитвы

          —   Послушайте,   Роб,   —   обратился   к   начальнику  Центрального

разведывательного управления Луи Саржевский,  —  мы с  вами сейчас в  маленьком

коллективе имеющих отношение к  делу  людей.  И  я  хочу  узнать ваше мнение по

поводу перспектив агентурной разведки там.

          —  Господи,  Луи,  мы  ведь  уже  раскладывали все  по  косточкам,  —

скривился Роб Турбиц.

          — И все-таки?

          —  О  геополитической неопределенности мы  все  вволю  наслушались  у

прошлого докладчика. Но я могу, конечно, кое-что добавить. К примеру, по поводу

космонавтики.  В отличие от названной области,  там,  в Мире-2,  не вакуум, как

вначале своей речи любезно доложил господин Эпштейн,  потому там  не  требуются

для  поддержания жизни  агента  никакие  сложные устройства.  Роботизация же  в

настоящее время не  дошла еще до Уровня,  когда в  нормальных условиях механизм

может хотя бы  приблизительно сравниться с  человеком.  Да,  разумеется,  мы бы

сумели  отправить  туда   некую  подслушивающую  станцию,   которая  бы   имела

возможность фиксировать происходящее вокруг во  всяких видах излучения,  однако

для  получения  свежей  информации  нам  бы   пришлось  все  время  дергать  ее

туда-обратно.  Да,  для  не  слишком свежей можно было бы  послать туда некоего

технологического монстра с тысячью свободных ячеек памяти или видеокассет.  Но,

в  первом случае,  мы очень скоро вынуждены будем строить около центра передачи

десяток электрических станций,  лучше всего атомных,  а  во втором — информация

потеряет оперативность.  А  кроме  того,  где  гарантия,  что  нашу  станцию не

обнаружат и  не  начнут использовать ее  для  дезинформации,  изучения или  еще

чего-нибудь?   Для  нейтрализации  придется  снабжать  ее  какими-то  приборами

самозащиты  или   самоликвидации,   но   диапазон  вполне  допустимых  ситуаций

невозможно перечислить, адекватно реагировать на них способна только достаточно

разумная система —  таковых в  настоящее время  ни  одна  страна  мира  еще  не

изобрела.  А чтобы найти для нашей мифической машины безопасное и в то же время

оптимальное для  сбора  информации место,  все  равно придется посылать впереди

человека —  единственный известный нам разумный вид.  Так что будем реалистами.

Конечно,  использование агента не исключает и использование техники.  Идеальное

решение в  нашем случае,  как и  в  большинстве вообще,  — это умелое сочетание

обоих способов.  Словом,  агентурному отдается предпочтение.  А кроме того, нам

нужны  еще  и  личные впечатления наблюдательного человека.  Он,  мы  надеемся,

увидит  и  ощутит  то.  что  недоступно никакой машине.  Пожалуй,  это  все.  —

Начальник ЦРУ замолчал.

          —  Подождите,  Роб,  —  остановил его  возвращение в  ряды слушателей

Саржевский, — а как насчет отдачи предпочтения российской стороне?

          Роб Турбиц кивнул, соглашаясь с важностью заданного вопроса:

          — В связи с указанными нашим уважаемым геополитиком факторами, от нас

с  вами независящими,  тайны Мира-2  скорее всего находятся на другом полушарии

Земли.  Если уж посылать разведчика,  так в  самое логово потенциального врага.

Конечно,   можно  было  бы  послать  американца,  но,  учитывая  предполагаемые

«вредные» для  жизни факторы,  —  никто не  улыбнулся черному юмору,  даже  сам

докладчик,  — вероятность не обнаружить себя,  а значит, не только выжить, но и

добыть максимально возможное количество интересной информации,  больше все-таки

у  русского и  к тому же — москвича.  Нам приходится с этим мириться,  учитывая

важность проделываемой работы. Наше счастье, что в настоящее время мы с Россией

не в конфронтации.

          —  Послушайте,  господин Турбиц,  —  спросил облаченный в гражданскую

одежду командующий НОРАД,  — существует или нет риск какого-то тайного контакта

российского правительства нашего мира с тем?

          — Наш генералитет, как всегда, на высоте — зрит в корень, — улыбнулся

Роб  Турбиц.  —  Но,  на  сегодняшнем  этапе  все  происходящее  находится  под

контролем.  Кроме того, ситуация покуда настолько неопределенная — допущение на

допущении, что все-таки основывать отношения с союзником желательно на доверии.

Понятно,  таковые высказывания не  соответствуют принципам разведки,  однако мы

слишком мало знаем о Ми-ре-2.  По сути, мы не знаем ничего. И единственное, что

мы  можем сделать для  посланного в  неведомое человека,  это  молиться за  его

везение. Возможно, Господь Бог един для обоих параллельных миров.

     11. Адреналиновая бомба

          —  Милая  девушка,   —  обратился  он  к  очередной  проходящей  мимо

москвичке, — а не хотите ли вы пройтись со мною в кино?

          И  тогда она  словно очнулась ото  сна,  вернулась на  грешную землю,

поднимая на него глаза.  И она споткнулась — ноги потеряли ориентацию,  надеясь

на вырастающие распахивающиеся крылья,  а  он успел подхватить,  бессознательно

подставляя руку и немного нагибаясь — она не отличалась большими пропорциями.

          — Спасибо, — сказала она, вновь приобретая вертикальную устойчивость.

Но  он  не  смел  отпустить  руку,  хотя  уже  произносил «Пожалуйста».  И  его

заготовленная,  отработанная  теоретически программа  стерлась,  сталкиваясь  с

подставленным шлагбаумом, давая полный скоротечный сбой шпаргалкам отработанных

действий.  И  тогда их  мечущиеся,  не видя сканирующие местность,  глаза снова

состыковались,  и  краткосрочная память произвела перезапись на  долговременное

хранение и,  более того,  погнала голограмму-образ по кругу внутри электронного

облака черепной коробки,  выводя увиденное из  конкретной временной календарной

привязки,  ставя его  приоритетно выше  над  временем и  пространством,  эдакую

реализовавшуюся  мечту.  Это  была  идеально  сработавшая  психофизиологическая

ловушка, давным-давно изобретенная природой для млекопитающих и даже еще ранее,

для их предков.  Не дай бог попасть в  этот силок в  одиночестве,  иногда проще

умереть,  чем выпутаться,  но  те,  кто проваливаются в  эту пропасть на  пару,

обретают новую вселенную.

          — Меня зовут Роман, — произнес он, краснея как рак.

          — Очень приятно,  а я — Аврора.  — И она тоже залилась краской сверху

донизу. Есть такая штука — адреналин.

          И  они уже шли рядом,  и направление для них не имело значения — наше

пространство анизотропно, если вы помните — все направления едины, а может, все

дороги ведут в Рим?

     12. Мелкий песок в Колесо Фортуны

          Известно, что лишняя соломинка ломает хребет верблюду. В какой момент

конкретно   произошел  перелом,   когда   мизерные   рассогласования  поступков

исторических и  незамеченных этой  наукой  личностей начали менять реальность —

нельзя  выявить,  однако  наметить временной период  и  очертить географический

регион — вполне можно.

          (Только возникает вопрос,  не есть ли то,  что свершилось там,  более

вероятной реальностью, а значит, более правдивой историей? Не слишком ли сильно

случай подыгрывал Гитлеру?  Не  были  ли  все  грани  выбрасываемых им  кубиков

заполнены шестерками?  Ведь  сколько раз  за  два  предшествующих года войны он

прошел по лезвию случая и сколь долго ему еще должна была улыбаться удача? Да и

остановил он  экспансию в  дальнейшем,  только когда  жернова удачи уже  совсем

сточились,  а костяшки постирались от непрерывного антивероятного трения: мы же

все-таки  живем в  реальном мире,  и  нельзя окончательно пренебрегать законами

природы. Нельзя постоянно заглатывать добычу, большую хищника по объему, весу и

потенциальной силе. А ведь он заглатывал!)

          В  ночь  шестого апреля тысяча девятьсот сорок первого года  немецкие

войска  вторглись  в  Югославию.  Согласно  первоначальному замыслу,  вторжение

осуществлялось с территории всех приграничных государств, кроме Греции, которая

тоже  подверглась  агрессии.   Тем  не  менее,   несмотря  на  широту  размаха:

одновременные наступления из  Австрии,  Венгрии,  Румынии,  Болгарии,  а  также

активизацию окопавшихся в  Албании  горе-союзников  —  итальянцев,  наступление

готовилось в спешке и не везде войска смогли действовать активно.  Размеры трех

югославских групп  армий  внушали  уважение в  количественном отношении:  около

миллиона двухсот тысяч  солдат,  если  бы  им  еще  и  технику соответствующего

уровня...  Но и техника немцев на то время не являлась верхом совершенства.  Их

легкие танки  «Т-1»  имели  всего  два  пулемета и  столько же  членов экипажа.

Несмотря на  мизерную для  танка массу —  менее пяти  с  половиной тонн,  из-за

слабого бензинового движка он не мог, даже в идеальных условиях, разогнаться до

сорока  километров в  час,  а  вокруг  была  гористая местность.  Коллега этого

инженерного чуда  —  «Т-2»  —  был  помощней,  в  полтора раза  тяжелее,  также

некудышно  бронирован —  лишь  от  пуль,  но  зато  имел  двадцатимиллиметровую

автоматическую пушку  и,  как-никак,  сто  восемьдесят  снарядов  в  комплекте.

Спасало превосходство в авиации — три к одному.

          Через  день  40-й  механизированный корпус агрессоров,  действующих в

Македонии,  прорвался в глубь страны на пятьдесят километров.  Уже через четыре

дня немецкие части планировали войти в  контакт с  итальянцами,  завязнувшими в

Албании.

          Грядущая потеря союзниками Югославии вела к неминуемой утрате Греции,

потеря  последней  грозила  теоретически  возможной  бомбардировкой  (вряд   ли

захватом)  Крита,   это,   в   свою   очередь,   влекло   утрату  контроля  над

северо-восточной частью Средиземного моря и,  по принципу домино, могло планово

обернуться переходом пока  нейтральной,  находящейся в  растерянности Турции на

сторону Оси —  из  чего неизбежно вытекало грядущее полное вытеснение Англии из

восточного Средиземноморья, прекращение подпитки ресурсами военного контингента

в восточной Африке,  сдача Египта, Суэцкого канала и черт знает чего еще. Пахло

новой   катастрофой,   подобной  скоростной  потере  Франции,   когда  пришлось

изгаляться,  топя в  портах флот бывшего союзника.  Как в  детской сказочке про

репку,  все ухватывалось одно за другое и нужно было поторопиться,  раскручивая

эту  логическую карусель  в  обратную  сторону.  Черчилль  настаивал,  описывая

будущие  кошмары  в  случае  пассивности.  Вначале,  как  всегда,  рассчитывали

переложить всю  работу на  других,  но  когда окончательно стало ясно,  что  от

Штатов в ближайшее время активности не предвидится,  решились действовать сами,

тем  паче что в  северной Греции окопался собственный английский экспедиционный

корпус — более шестидесяти тысяч солдат и офицеров,  как-то неудобно было снова

повторять  Дюнкерк.   Из  Александрии  вышли  транспорты  с  пополнением,  а  в

Адриатическое и Эгейское моря внаглую вошли соединения королевского флота.

     13. Книжная витрина

          Панин   с   интересом  разглядывал  книжную  витрину.   Авторы   были

представлены скупо,  все  больше  революционные классики  да  «великие вожди  и

учителя».  Обложки были солидные,  без попуганной пестроты, привычной Панину по

своему родному миру.  Страницы и  переплеты из  качественной бумаги.  Но брошюр

тоже хватало.  Все те  же «учителя»,  но попадалась и  беллетристика,  обычно с

похожими друг на друга комбайнами или танками. Встречались писатели-иностранцы.

Те,  что писали про танки,  чаще были, судя по именам, с далеких периферий; все

больше переводы с корейского,  вьетнамского или банту.  Панин подумал,  что это

явно свидетельствует о распространении революции вширь, даже без всяких выводов

аналитиков.  А  вообще,  выбор  был  слабый,  но  Панин уже  знал,  что  многое

распространяется по спецраспределителям. В том числе и книги. А если дают, то и

берут.  Ясный день, не по читательским интересам идет распределение. По табелям

о рангах. У кого больше кресло — у того и библиотека шире. Здесь еще не грянула

информационная  революция:   книги  в   электронном  виде   —   дело   далекого

коммунистического будущего,  об  этом пишут фантасты ближнего прицела.  Кстати,

фантастики в  магазине нет  —  никакой.  Дефицит.  Вот только объявление насчет

подписки  на   полное  собрание  сочинений  Казанцева.   Нет,   не   свободное.

Оказывается,  для ветеранов войны. Принцип: «от каждого по способности, каждому

по труду» соблюден. Для всех остальных — не ветеранов войн и труда — существуют

общественные библиотеки с читальными залами.

     14. Щебень в колесо Фортуны

          Седьмого апреля три английских линкора, прикрытые самолетами досрочно

введенного в  строй  после повреждений,  полученных десятого января,  авианосца

«Илластриес», с дистанции двадцать километров обстреляли порт Дуррес в Албании.

Девять  главных  406-миллиметровых калибров старичка-линкора «Нельсон» прошлись

по  итальянским  военным  транспортам,  разгружающим  пополнение.  Этот  кошмар

продолжался полтора часа.  А пока крупные корабли вносили смятение на суше, два

крейсера вышли  навстречу транспорту,  неосмотрительно появившемуся в  зоне  их

огня  в  открытом море.  Одного залпа хватило вполне.  И  хотя  все  английское

соединение,  попугав противника,  спешно  развернулось к  югу,  унося  ноги  от

предсказуемых действий германской авиации, итальянцы уже были в шоке.

          Активность союзников вдохновила кое-кого  из  тех,  кто  уже  опустил

голову и  сложил лапки,  готовясь к неминуемому.  Югославские силы безопасности

положили в Загребе целый взвод, но смогли арестовать лидера усташей Кватерника.

Эта,  казалось  бы,  мизерная  в  мировом  масштабе,  акция  сразу  обезглавила

хорватских   фашистов.    Более   того,    неизвестные   лица,   скорее   всего

разведывательная английская группа (подробности так и остались невыясненными) в

упор расстреляла из автоматов тайно прибывшего в Югославию штандар-тенфюрера СС

Везенмайера.  И  он  не  смог  организовать добровольную сдачу  Загреба,  когда

немецкие танки прорвались к городу.

          В  Словении начальник штаба  1-й  группы  армий  Рупник не  осмелился

ослушаться приказа верховного командования об  аресте самозваного национального

совета,  готовившего сдачу приграничной провинции без боя.  Совет организовался

не без помощи немецких спецслужб шестого апреля, в момент вторжения.

          Чувствуя за спиной крепкий тыл,  1-я  и 2-я группы югославских армий,

прикрывающие западные границы,  решили  стоять насмерть.  Попытка профашистских

элементов 108-го  пехотного полка  захватить штаб  4-й  армии поначалу удалась,

однако  уже  через  два  часа  их  с  боем  выбили  из  Беловара.  Арестованных

командование группы армий спешно передало на попечение военного трибунала.  Уже

к  утру несколько десятков предателей расстреляли и  по радио передали приговор

по  всем вооруженным силам.  Это  резко охладило пыл  всем подобным вылазкам на

ближайшие несколько дней.

          Однако силы были все еще слишком неравны, но югославская армия уже не

бежала,  а медленно отступала под напором авиации и танков.  На пятый,  шестой,

седьмой  день  сопротивление  на   территории  Словении  и   Хорватии  все  еще

продолжалось.  Там,  в нашем мире,  все это решилось на пятый. А здесь блицкриг

терпел крах.  Более  того,  после  нового налета английской палубной авиации на

Албанию  (что  имело  совсем  малую  военную  ценность —  простая  демонстрация

солидарности) итальянские части завязли на границе,  как и много месяцев назад,

при первой попытке. Больше того, в некоторых местах югославы прорвали их фронт.

Развить успех было нечем,  но  прецедент был  налицо.  В  условиях затянувшейся

войны  югославское  правительство продолжило  проведение  мобилизации  —  армия

пополнялась.  Все происходящее прямым образом отразилось на  защитных свойствах

соседнего государства.  В той,  нашей,  истории немецкие части, быстро вытеснив

югославов с границ Македонии,  смогли обойти греческую линию обороны и, обогнув

Дойранское озеро,  ударить в тыл греческой армии «Восточная Македония».  Здесь,

хотя немцы смогли взять Салоники девятого апреля,  греческая армия,  отрезанная

от своих,  все равно не капитулировала. А английский флот во главе с авианосцем

«Формидебл» уже  бомбил  и  расстреливал большими  калибрами немецкие части  из

залива Термаикос.  Учитывая это и  то,  что гораздо больше,  чем намечено,  сил

завязло в  югославской Македонии,  гитлеровские войска  поостереглись развивать

наступление  в  глубь  Греции.  Кроме  того,  активность  со  стороны  кораблей

союзников   потребовала  отвлечения   значительного  количества  авиации   4-го

воздушного флота,  пришлось  свести  к  минимуму демонстрационные бомбардировки

крупных городов, так подавляюще действующие на психику атакуемых. „

          Отсутствие  явной  угрозы  со  стороны  прорвавшейся  в  Грецию  12-й

немецкой армии  позволило не  спеша организовать отход и  закрепление на  новой

линии обороны,  протянувшейся от  горы Олимп на  востоке,  до озера Бутринти на

западе. Англо-греческие войска начали спешно окапываться. А в тылу, в греческих

портах,  уже разгружались английские военные транспорты с  техникой и войсками.

История поворачивала в  новое русло,  в  пока еще не  ясное направление.  Немцы

завязли.  Гитлер был вынужден снять с  восточного фронта готовые к  бою части и

бросить их в югославо-греческую мясорубку.

     15. Открытый шпионаж

          Панин сидел не где-нибудь, а в общественной библиотеке. Вот насколько

он  обнаглел и  прижился в  Мос-кве-2  за  последнее время.  На  входе он,  как

положено,  предъявил паспорт,  на  самом  деле  не  паспорт  —  копию,  искусно

созданную  в   лучшей  лаборатории  ФСБ   по   образцу,   добытому  накануне  и

заблаговременно переправленному в  свою собственную Вселенную.  Кроме паспорта,

он  предъявил такую же искусно имитированную книжицу кандидата наук,  поскольку

библиотека,  в которой он заседал, была не просто средоточие бумажной мудрости,

а святая святых всех прочих аналогичных хранилищ — это была Библиотека имени В.

И.  Ленина. Стоило ли для его мелких на сегодня целей использовать столь мощную

штуковину?  Абсолютно не стоило,  и  он,  между прочим,  это прекрасно понимал.

Поскольку он  всего  лишь  смотрел  подшивку газет  этого  же  года,  все  было

равносильно использованию тяжелого орудия по  воробьям.  Наверное,  ему  просто

хотелось проникнуть в одну из святынь этого мира, а может, просто сравнить свои

ощущения, ведь там, у себя, он бывал в этом заведении. А вообще-то он, конечно,

охамел.  Кто мог знать наверняка,  не  ведут ли  за  каждым из  читальных залов

наблюдения специальные агенты неусыпного КГБ?

          Что он искал в подшивках газет? Он искал упоминания о доблестных боях

с  обнаглевшим  империализмом,  о  нарушениях  территориальной целостности  вод

родного  Тихого  океана,  о  нотах  протеста  против  притязаний пентагоновской

военщины  на   исконно  социалистические  территории  островов  Науру  или  еще

чего-либо подобного.  Но ничего не было.  Абсолютно ничего.  На некоторое очень

малое  мгновение  проскочила  мысль,  не  есть  ли  этот  мир  не  единственный

параллельный,  и  не было ли вторжение произведено еще откуда-нибудь?  Но разве

его прерогатива была решать столь глобальные вопросы? Конечно, не его, и потом,

с  чего бы  это  надо было верить тому,  что написано,  то  есть не  написано в

газетах под названием «Правда» или «Красная Звезда»?  И не есть ли молчание как

раз свидетельство о чем-то?

          Сюда  бы  отдел Люка  Безеля,  о  котором упоминал Ричард,  или  чего

покруче,  тоскливо  размышлял Панин,  листая  бесчисленные страницы об  успехах

боевой  и  политической подготовки  и  укреплении братства  дружественных армий

Варшавско-Парижского договора,  а также об эксплуатации негров и мексиканцев на

заводах Дюпона и Моргана,  повальной наркомании и кастовом делении в армии США,

о  воспитании ее в  духе ненависти и  неуважения к  народам с  иной культурой и

жизненными принципами.

          Так,  сказал  себе  Панин,  прикрывая очередную стопку подшивок,  чем

займемся теперь?  Однако обучение на разведчика не прошло даром. Он давно знал,

что в  настоящее время основной пласт разведывательной информации добывается из

анализа открытых источников,  тем более от него и требовали общей картины, а не

какой-то  строгой конкретики.  Будем  думать,  решил  Панин,  думать и  думать.

Многократный обмен ударами между флотами не привел к развязыванию новой мировой

войны.  Но  это,  понятно,  —  гипотеза  академика Су-лаева:  поскольку системы

находятся в  постоянном неравновесном состоянии,  они к нему привыкли,  вызвать

потоплением нескольких корабликов мировой пожар проблематично. Кстати, не такой

уж  это  казус,  присущий только этому миру.  В  нашу родненькую Вторую мировую

никакая из  сторон  не  решилась применить химическое оружие,  хотя  на  разных

этапах  все  стороны  находились  как  в   критическом,   так  и  в  безусловно

доминирующем положении...  Однако  почему  нет  сообщений даже  вскользь,  даже

искаженных и обработанных цензурой,  ведь в стычках,  безусловно, потонули суда

огромного   водоизмещения,    перегибла   куча   военно-морского   народу?   Не

свидетельствует ли это о том,  что стороны, кроме всего, обменялись между собой

секретными нотами и  заподозрили не просто морские бои,  а что-то принципиально

новое,  вмешательство иррациональных сил? А почему, собственно, нет? Хм, сказал

себе Панин мысленно,  а  просмотрим мы что-нибудь на грани науки и  фантастики,

«Технику —  молодежи» какую-нибудь или...  (что еще  здесь бывает?)  Кто мешает

обнаружить  на  этих  несерьезных  страницах  отображение нешуточной  кулуарной

дискуссии,  рассказики легко-фантастические об  иных мирах и  измерениях,  но с

внезапными комментариями академика, например?

          Панин,   не  покраснев,  ощутил  себя  гением  и  рьяно  приступил  к

исследованиям.

     16. Скрип несмазанного Колеса

          Только 30 апреля немецкие войска смогли полностью разбить югославскую

армию  и  начать  перераспределять силы  для  помощи  завязшим в  Греции частям

вермахта.  Однако  английский экспедиционный корпус держался стойко.  Только 10

мая  фронт греков был  прорван.  13-го  два английских линкора в  Эгейском море

потоплены переброшенными с Балтики торпедоносцами.

          Это было отрезвляющим ударом.  Англичане поняли, в какую кутерьму они

ввязались.  Черчилль,  принявший самое активное участие в организации авантюры,

едва  не  лишился  своего  места.  Теперь  транспорты спешно  сгружали технику,

освобождаясь  для  загрузки  собственной  пехотой.  Только  накануне  усиленный

экспедиционный корпус получил команду на отход.

          Поняв,  что остается с  врагом один на  один,  премьер-министр Греции

Коризис 18 мая покончил жизнь самоубийством. В нашем мире это случилось месяцем

раньше. Премьер явно отличался паническим характером или, может быть, в этом он

видел  свою  судьбу.  Однако  греческий  генералитет  решил  продолжать  войну.

Генералу Папагосу пришлось солидно  повозиться,  подписывая приказы о  смещении

некоторых командиров соединений, не желающих сражаться с оккупантами.

          Экспедиционный корпус медленно отходил.  Не удалась и  попытка немцев

хитро  обойти новый  рубеж обороны греков.  Там,  в  нашем мире,  они  спокойно

переправились на  остров Эвбея,  спешным маршем прошли по нему за линию обороны

и,  вновь переправившись на  материк,  отрезали от своих кучу греческих частей.

Здесь  авиация  с  «Илластриеса» и  «Формидебла» потопила три  немецких парома.

Переправа сорвалась.  Немцы снова теряли время, а ведь впереди их ждали большие

дела.  Однако и англичанам,  стремящимся любой ценой помочь спокойному отходу и

эвакуации своих,  пришлось  не  сладко.  Пошел  ко  дну  «Илластриес» вместе  с

половиной экипажа.  Не спасли его шестнадцать 114-миллиметровых зенитных орудий

и даже истребители.

          Только 28 мая воздушный десант смог обосноваться в Коринфе,  и лишь 2

июня  немцы  смогли  захватить Афины.  Когда  4  июня  передовые немецкие части

достигли  оконечности Пелопоннеса,  основная масса  английского десанта  успела

эвакуироваться.

          Господство на  Балканах было достигнуто большой ценой (по европейским

нормам):  немцы потеряли убитыми двадцать пять тысяч человек, вдвое больше было

раненых и пропавших без вести.  И хотя потери греков, югославов и англичан были

намного больше,  это мало успокаивало.  Не  была ли это пиррова победа?  Гитлер

совсем не радовался, был в неистовстве: в течение этих двух месяцев он снимал и

перемещал генералов с  места на место.  Теперь он впал в  меланхолию —  было от

чего. Все планы летели к черту. Начало операции «Барбаросса» пришлось перенести

на  целый месяц.  А  сейчас требовалось заняться Кипром,  наказать этих  наглых

островитян Альбиона за  вмешательства в  дела  материков.  Да  еще  нужно  было

изыскать резервы для пополнения военных потерь.

          Эшелоны снова пошли на восток, возвращаясь к советской границе.

     17. Глубокие подземные заплывы

          Первое,  на что наткнулся Панин, было большущей повестью. Он не читал

ее подробно,  лишь просмотрел. То, что она не имеет отношения к его поискам, он

уловил сразу.  В  ней говорилось о  том,  что подлые империалисты и милитаристы

изобрели очередное оружейное чудо,  на  этот раз оно включало в  себя подземную

лодку,  которая могла сама  собою быстро вкапываться в  грунт почти до  глубины

мантии  и  оттуда совершать далекие трансконтинентальные рейсы.  В  багажнике у

нее,  как  водится,  полоумные  агрессоры поместили подземную мину-сюрприз  для

Москвы и ее окрестностей.  Недалекие умами супостаты, конечно, не предполагали,

что   наши   доблестные   мирные   граждане,   объединив   усилия   с   мудрыми

учеными-созидателями,  давно  изобрели подобные «земле-лодки»  и  теперь  смело

рассекают на них кору планеты в поисках скелетов динозавров,  а также алмазов и

янтарных комнат.  В  процессе своего неспешного подкопа под  столицу коммунизма

бесчувственные буржуи дискуссируют о преимуществах «свободного мира», и из этих

жалких разговоров сразу становится ясна их  звериная сущность и  закольцованный

интеллект. Завершилось все, как водится, хорошо для мирных тружеников, спокойно

спящих в светлых, открытых солнцу домах на поверхности счастливой страны, а вот

мерзкие бомбовозчики едва не загнулись.  Конечно,  их подвела хваленая западная

наука.  Отказал стартер,  а может, еще какая-то важная запчасть. И, разумеется,

на  борту не  выявилось ни  одного грамотного специалиста-техника,  что сразу с

головой  разоблачило преступно-халатное  отношение  эксплуататорских классов  к

образованию и  просвещению.  Так бы и померли неудачливые террористы от голода,

потому как ко  всему прочему не  оказалось на «земле-лодке» достаточных запасов

апельсинового сока и сухого пайка, но тут в борт их внезапно постучали. Да, это

были  славные  землепроходцы славянского происхождения —  они  просто  нечаянно

плыли поблизости,  роя  очередную ветку метро до  Хабаровска,  и  тут  услышали

разлагающе-вредные споры пленников западной технологии и,  конечно, не могли не

вмешаться.  О,  как  были  посрамлены буржуазные «мыслители»,  когда  помощь им

оказали презираемые ими нации.

          Да,  подумал Панин,  литературная премия  за  столь  изысканный сюжет

гарантирована.  Однако он  отвлекся,  а  нужно было искать что-нибудь о  других

измерениях.

     18. А крысы бегут

          —   Товарищ  Сталин,   служащие  германского  посольства  в   Москве,

разумеется под  видом отпуска,  массово покидают нашу  страну.  Кроме того,  из

посольства  вывозятся  наличные  ценности  и  документация.  Расположенные  при

посольстве печи для сжигания мусора,  точнее секретной литературы,  пускают дым

днем и ночью без перерыва.

          — О чем это говорит, товарищ Голиков?

          —   С   учетом  других,   ранее  доложенных  вам   фактов  это  может

свидетельствовать о  готовящемся на нашу страну нападении,  или же...  Можно ли

говорить далее, товарищ Сталин?

          — Правильно,  ненужно,  товарищ Голиков.  Вы хотели сказать,  что наш

партнер, с которым заключен Пакт о ненападении, раскрыл наши планы?

          — Именно так, товарищ Сталин.

          — Что у вас еще?

          — Пока все, товарищ Сталин.

          — До свидания, товарищ генерал-лейтенант.

          — До свидания, товарищ Сталин. И ровно через минуту:

          — Соедините со мной командующего флотом.

          — Доброе утро, товарищ Сталин. Слушаю вас.

          — Здравствуйте, товарищ Кузнецов. Как идут приготовления?

          — С воодушевлением и с перевыполнением плана, товарищ Сталин.

          — А как доблестному флоту помогает наша славная промышленность?

          —  Наркоматы делают все  возможное и  невозможное для снабжения флота

Балтийского и северных морей.

          —  Вот  как  раз  касательно  Балтийского флота  я  и  хотел  кое-что

уточнить.

          — Слушаю, товарищ Сталин.

          —  В ближайшие часы из порта Ленинграда выйдет пассажирский пароход с

членами посольства Германии. До начала нашего плана осталось двое суток, успеет

ли за это время данный пароход достигнуть немецких портов?

          — Думаю нет,  товарищ Сталин,  не успеет,  если,  конечно, не брать в

расчет Восточную Пруссию.

          — Правильно,  не стоит,  товарищ Кузнецов,  для Пруссии у нас имеются

«КВ-2». И все же считаю, крыс, которые бегут с корабля, не нужно сильно беречь.

          —  Понял  вас,  товарищ Сталин.  Тем  не  менее  необходимо учесть  —

подводные лодки будут у  нас  очень загружены работой.  Как  ваше мнение насчет

использования крейсера «Киров»,  тем более что экипажу не  следует отказывать в

возможности попрактиковаться в стрельбе по крупной надводной цели.

          —  Не  есть ли  применение одного из  наших лучших кораблей в  данном

случае излишество, не соответствующее моменту, а, товарищ Кузнецов?

          — Вы правы,  товарищ Сталин,  пушка по воробьям — не наш метод.  Да и

лишнее заблаговременное движение большой боевой единицы может  насторожить тех,

кого  не  надо.  Для  задания хватит торпедных катеров понравившейся вам  марки

«Д-3».

          — Правильно учитываете партийную критику, товарищ Кузнецов. Торпедных

катеров у нас, как помнится, триста десять штук...

          — Верно, товарищ Сталин.

          —  ...и  отвлечение двух-четырех для специального задания не  ослабит

правый фланг сухопутных армий. Так, товарищ Кузнецов?

          — Конечно, товарищ Сталин.

     Часть третья

     СЛОИСТЫЙ ПУЗЫРЬ ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ

                                                И от ветра с востока пригнулись

стога,

                                                Жмется к скалам отара.

                                                Ось  земную  мы   сдвинули  без

рычага,

                                                Изменив направленье удара.

                                                Не ругайтесь, когда не на месте

закат,

                                                Судный  день,  это  сказки  для

старших.

                                                Просто  Землю   вращают,   куда

захотят,

                                                Наши сменные роты на марше.

                                                Владимир Высоцкий

     1. Воскресенье, тринадцатое июля

          Нет,  не в пятницу тринадцатого, а тринадцатого в воскресенье, ранним

утречком тысяча девятьсот сорок  первого года,  зависнувшее в  неопределенности

событие сдвинулось.  Для большинства несведущих и  лишенных политического чутья

это явилось неожиданностью,  они не видели и не ощутили ранее,  как нарастающий

ком причин спрессованной лавины будущего тихонечко прокатился по ним, взбираясь

в свою верхнюю точку,  эдакая скромная комета, подкрадывающаяся к Солнцу, чтобы

рвануть вокруг  него,  распушивая хвост,  перечеркивающий небо.  Но  для  сколь

многих это событие явилось апофеозом ожидания,  мгновением счастья, когда можно

было победно оглянуться вокруг и сказать: «Вот видите, что я знал? Понимаете, к

чему готовился сам и  вас неразумных,  неоперившихся,  готовил?  А смогли бы вы

так,  знать об этом и не сказать,  не намекнуть?» Да,  только за счастье такого

момента не жалко жизнь положить. Ведь дождались, смогли сохранить в секрете, не

помешало  ничто,  обманули  судьбу-злодейку.  Мгновенный  сброс  многомесячного

напряжения:  выстрел катапульты,  на  которую намотаны,  навиты вместо конского

волоса собственные нервы, завязанные узлами, взведенные так загодя, так далеко,

утончившиеся до  паутинок и  вот-вот  готовые порваться,  взвизгнуть лопнувшими

струнами,  и тогда все зазря.  Уж нам-то это знакомо, и совсем не теоретически.

Это у нес,  а не у них топор рубанул по взведенной баллисте...  Помните,  когда

застонала  она,   не   сумев  выстрелить,   рубя   собственными  полопавшимися,

рассеченными нервами по  своим;  уронив  едва  подпрыгнувшее заряженное заранее

ядро на себя и  разламываясь под его тяжестью на части?  Помните?  Тысячи тысяч

растерянных пленных, с оружием сдавшихся на границе; летчиков, кусающих локти и

плачущих возле верениц пылающих стогами самолетов, — как много их было, крыло у

крыла;  танкистов,  напрасно мечущихся по станции в ожидании своих танков,  так

старательно закрепленных на  платформах  там,  за  тысячу  километров и  недель

отсюда,  — и так и не дождаться, и так и не узнать им, как ткнулись, тормознули

эти платформы в развороченные бомбой рельсы и совсем,  совсем недалеко, если бы

знать — пешком,  пехом дойти...  Помните?  Командиров с серыми лицами, кусающих

губы  перед  распахнутыми распечатанными сейфами  и  жгущих  секретные приказы,

потому что  нельзя их  теперь выполнить,  и  нельзя оставить,  потому что это —

оправдание,  полное-полное оправдание-алиби для тех счастливчиков, чьи танковые

клинья обходят справа и  слева,  и надо успеть сжечь,  а потом уже спокойно,  в

суматохе,  геройски умирать, потому что нет смысла жить, потерпев такое фиаско,

однозначно умирать,  потому что нет даже окопов и  некогда их рыть,  а  значит,

умирать еще и  из солидарности с  подчиненными,  и потому плен не страшен — все

одно...  Помните? Двадцать второе июня, четыре часа утра? Когда бомбардировщики

накрыли  сверху  истребители и  летающие  тягачи,  и  остались  двадцатиместные

планеры и  растерянные десантники возле них,  и  другие десантники,  испытанные

парни,  не  раз и  не  два игравшие со смертью и  высотой в  прятки,  а  теперь

смахивающие слезы,  потому что надо было бросать, резать напоследок, дабы врагу

не  достались,  бесценные только  вчера  и  только  намедни заботливо уложенные

парашюты,  и снова уходить пехом,  да не просто пехом, а без карты, по компасу,

потому что есть карта, да не той она местности, насмешка она теперь, анекдот, а

не карта,  и сжечь ее надо за ненадобностью...  Помните?  А потом...  Вставайте

братья, снаряды есть, да бойцы убиты! Только нет даже снарядов, у буржуинов они

уже, вместе с вареньем и печеньем, и землицей родной.

          Если помните,  тогда вам понятна не только грандиозность,  но и  душа

момента.  Вдоль гигантской границы,  переставшей быть таковой и  ставшей теперь

фронтом,  от  моря Черного и  до  моря Балтийского,  всколыхнулось титаническое

движение,  и  рванулась лавина по  воздуху,  по воде и  по суше.  Около трехсот

дивизий,  более пяти миллионов солдат и офицеров,  и это только в первой волне,

волне, которая заслонила встающее позади солнце. И все до наоборот — зеркальная

копия.  И горят самолеты,  только других марок;  и режут охрану у мостов рослые

бесшумные  ребята-десантники;   и  ловятся  на  мины  кораблики  на  выходе  из

собственного порта,  и  бесстрастно любуются на  это  глаза-перископы «Щук»;  и

планеры заходят на отмеченные кострами поляны;  и маленькие кораблики Дунайской

флотилии тарахтят дизелями,  глуша собственные пулеметы,  и  прут,  прут  вверх

против течения; и десятки тысяч снарядов в каждом залпе вдоль всей линии.

          Только все перемешалось еще интереснее.  Помните, как в песне: «В эту

ночь решили самураи перейти границу у  реки...  Но  разведка доложила точно...»

Что там в  строчках раньше забылось,  а уж как в действительности,  кто кого на

минуты  опередил  —  не  разобрать.   Только  одновременно  все  началось.  Две

гигантские армии поднялись, желая то ли опередить, то ли воскресенье рассветное

им обоим очень нравилось,  да только столкнулись они в  движении.  Две лавины —

лоб  в  лоб.  Как по  свистку судьи —  все предельно честно,  хотя каждый хотел

сделать сюрприз.  Да только теперь, поскольку каждый не успел ударить спящего в

челюсть,  бой решала сила.  Как могло случиться такое совпадение?  А почему нас

меньше удивляет совпадение желаний?  Две агрессивные армии,  умеющие нападать и

покуда не умеющие и не обученные обороняться,  обязаны были произвести агрессию

летом, а закончить осенью. Зимой тоже можно воевать, но Финляндия показала, как

тяжко это дается и какой кровью платится.  Если есть выбор,  лучше летом,  зима

время  тяжелое,  сколько себя  помню,  а  самое сложное ежегодное мероприятие в

Советском Союзе  —  «Подготовка к  зиме».  Лучше  нападать ночью,  еще  лучше в

воскресенье —  максимальный эффект  внезапности,  бесплатное подкрепление,  как

экономия электроэнергии со  сдвигом времени на час,  раз в  полугодие:  забот —

будильник перевести, а прибыль в большом масштабе — налицо. Сколько воскресений

на лето приходится?  Число двухзначное, но не слишком велико. В жизни случаются

и  не такие совпадения.  А может,  опомнились по ту сторону в последний момент,

послушались разведчиков,  поверили и решили упредить, да только не вышло в этом

мире, события предшествующие подзадержали.

          И столкнулись лоб в лоб,  лбы железные бронетанковые.  Только у одних

танки были помощней,  потяжелей и помногочисленней.  Да, четыре танковые группы

немцев кое-где  прорвались,  подрезая коммуникации,  но  ведь в  них было всего

четыре  тысячи  бронеединиц,  а  вот  их  собственные пути  снабжения подкопали

двадцать тысяч танков,  и каких.  И ведь для наступления танковым группам нужна

была авиаразведка,  а  как ее  вести,  если вокруг истребители врага.  А  самое

главное,  отсюда наступают широко —  от  моря  до  моря,  а  навстречу лишь  от

Балтийского до Карпат. Проигрышный вариант только поэтому.

     2. Шпионская романтика

          Панин  ехал  в  троллейбусе.  Он  сумел забраться в  его  нутро после

некоторой борьбы плечами с  себе  подобными.  Такова уж  была ежедневная судьба

жителей больших советских городов.  По  одежде и  внешнему виду  Панин ничем не

отличался от окружающих его обычных обывателей,  торопящихся на смену в  родные

цеха.   На   самом  деле  его  одежда  была  безусловно  новее,   чем  у   всех

присутствующих,  однако так же произведенная на фабрике «Красный большевик» или

на  ей  подобных,  но  после долгих стараний ему удалось привести свое пальто и

брюки  в  состояние  некоторой искусственно ускоренной старости.  В  общем,  он

прекрасно вписывался в окружающую толпу,  более того, он выглядел даже хуже. Но

эта намеренная неряшливость тоже была запланирована —  он  хотел походить не на

какого-нибудь   современного,   одухотворенного   социалистической   индустрией

рабочего или  потрепанного жизнью инженера,  вовсе  нет.  Он  хотел уподобиться

колхозному крестьянству, выбравшемуся в город за вареной колбасой.

          С  собой у  него  действительно имелась вареная колбаса в  количестве

двух  намедни  купленных  килограммов и  сосиски,  приобретенные после  долгого

стояния  в  очереди,  так  как  Панин,  не  будучи  заслуженным членом  партии,

воином-интернационалистом и  прочим  почетным  населением,  не  имел  права  на

спецобслуживание.  Понятное  дело,  сосиски  и  прочие  достижения мясомолочной

промышленности являлись маскировкой.  Там,  под ними, покоилась очередная часть

микроэлектронного достижения Вселенной разведчика Панина. Это был самый тяжелый

узел  —  блок питания.  Неделю назад Панин присмотрел достойное местечко и  все

последующие  дни  пронаблюдал  его,  дабы  убедиться,  что  вблизи  не  ведутся

какие-нибудь   секретные   работы,   не   расположены   дачи   партийно-военной

номенклатуры,  и  не  происходят прочие  долгопериодические события,  могущие в

дальнейшем свести его работу на «нет».

          А  два  дня  назад  Панин  произвел  конкретную подготовку места  для

установки оборудования.  Он  сделал  почти  ювелирную работу,  которую  он  для

тренировки осуществил дважды,  еще там,  на истинной Земле,  конечно,  оба раза

понарошку.  Он выдолбил в старом,  но не гнилом пеньке огромную полость, однако

так, что она могла маскироваться съемным куском древесины. Немногие требования,

которые предъявлялись к пеньку, заключались в его расположении на возвышенности

и  в  удаленности от  Москвы не  более чем на  пять километров.  Панин не знал,

сколько стоит оборудование,  переправленное им сюда,  но догадывался, что цифры

включают в себя много нулей в любой валюте.

          Разделенное на  три части устройство,  после того как будет собрано и

приведено в действие, станет способно фиксировать, производить первичный анализ

и избирательно записывать радиотелефонные разговоры в радиусе двадцати-тридцати

километров,  а  идущие по незащищенным проводам — в пределах пяти,  кроме того,

оно  будет фиксировать высокочастотные сигналы локаторов,  случайно бросившие в

его сторону «взгляд». Разговорчивые пилоты, попавшие в его зону действия, будут

также сохранены для истории,  хотя бы  на  аудиокассете.  Но особое пристрастие

этот  напичканный «умной» техникой «пенек» будет  питать ко  всяким шифрованным

радиопередачам.  Нет,  он  не  будет заниматься их  дешифровкой,  этим займутся

эксперты,  но  их полную запись он произведет обязательно.  Именно с  последней

функцией —  записью у  товарища Панина впоследствии будет  больше всего мороки,

если,  конечно,  он  умудрится благополучно довести  до  места  составные части

устройства и  успешно пустить его в  ход.  Тогда его главной обязанностью будет

доставка на  место  чистых кассет,  новых  блоков питания,  а  обратным ходом —

извлечение  и   отправка   в   истинное   Подмосковье  заполненных  информацией

контейнеров.  И нужно будет продумать схему своих маршрутов,  возможно, сделать

липовую  «прописку»  на   какой-нибудь  ближайшей  ферме  или  в   строительном

управлении. В общем, дел у него было еще по горло.

          А  народ вокруг вершил сооружение нового мира,  не подозревая о  том,

что в  его среде находится шпион-террорист,  да еще к  тому же — инопланетянин.

Некоторые,  правда,  не  по  злому умыслу,  наступали ему на  ногу либо цепляли

локтем в  своем движении к  светлому будущему двадцать второго века,  раз уж  в

двадцать первом покуда ничего не  удается,  однако Панин терпел,  стойко сносил

тяготы  —  такова  была  его  шпионская судьба.  Направлялся он  к  вокзалу  на

пригородную электричку,  так же как и троллейбус забитую под завязку.  Пожалуй,

общественный транспорт в  социалистическом мире был  не  слишком комфортен,  но

если честно,  и там,  в оставленной за «завесой» Москве,  он не был лучше. Зато

этот был крайне дешев. Вот сейчас, в троллейбусе, Панин заплатил десять копеек.

Когда-то,  говорят, было четыре. Вполне возможно. Значит, инфляция существовала

и  здесь,  в  царстве освобожденного труда.  Все  эти  окружающие мелочи  Панин

фиксировал,  вечерами прокручивал у  себя в  голове для тренировки памяти и еще

потому,  что при возвращениях из командировок он все это тщательно пересказывал

экспертам.  На  то они и  были специалисты,  дабы добывать из обыденных мелочей

зерна истины, а может, выращивать из мух слонов. Ну, так это уже их проблемы.

          И  Панин  ехал,  осматривая  сквозь  грязное,  полупрозрачное  стекло

неродную, но так похожую на настоящую, Москву.

     3.Дичь

          Это была уже не война,  это было избиение,  а как вы еще изволите это

назвать?

          Теперь  после  успешного  прорыва  стратегического эшелона  фрицев  у

приграничной полосы  некоторые русские  танковые  патрули  вышли  на  свободную

охоту.  На  каждом  советском среднем танке  имелась радиостанция и  они  могли

принимать депеши от  господствующей в  воздухе авиации,  вот как раз сейчас они

получили послание.

          — Поднажмем,  братва! — заорал командир взвода во все горло, стремясь

перекричать дизель мощью в полтысячи лошадок.

          Однако его прекрасно слышали в наушниках те,  кому надо, и два «Т-34»

поскакали вперед  по  пересеченной местности,  забирая вправо,  чтобы  обогнуть

лесок.  Им  потребовалось десять  минут,  и  когда  они  выскочили  на  холмик,

возвышающиеся над  люком офицеры поняли,  что  попали куда  следует.  Несколько

озадачило число фашисткой бронетехники:  даже посчитать трудно. Это были «Т-1»,

чудесное достижение третьего рейха,  чем-то они,  если смотреть с  исторической

перспективы,  напоминали «Фау-1»,  то  ли  своим  примитивизмом в  сравнении  с

«Фау-2»,  то  ли  способностью  Простреливаться  крупнокалиберной  пулей.  Куда

направлялась эта танковая банда,  было неясно, скорей всего драпала, а может, и

наступала:  лишившись авиации  и  штабов,  немецкие  танковые группы  полностью

дезориентировались.   Неясно  было,   куда  они  собирались  убежать  на  столь

медлительных машинах, да и запас хода у них был всего полторы сотни километров.

Наивные ребята,  тут  вам  не  окрестности Парижа  весной  сорокового,  подумал

командир взвода, задраивая люк. То ли танкисты не успели получить истерический,

приказ фюрера о  запрете вступать в открытое столкновение с советскими танками,

то ли их вдохновило свое численное преимущество,  только они не свернули, а шли

как шли.  А навстречу им уже свистели 76-миллиметровые снарядики:  убийственная

мощь для их менее чем полусантиметрового клепаного бронирования. Но и в сторону

«тридцатьчетверок»  полоскали  пулеметы,  но  им-то  что?  На  броне  переднего

красавца-харьковчанина выбила густую глушащую дробь автоматическая «КвК-30», но

запас снарядов у  «Т-2»  всего сто восемьдесят штук —  даже вмятин приличных не

осталось — смешно!  Велик рейх,  а отступать некуда.  А полновесные калибры уже

дырявили  передовые  «Т-1».  И  визжали,  разматываясь,  гусеницы,  разбрасывая

звенья.  И  слетали  пулеметные  башни,  словно  срубленные  заточенным клинком

головы.  Так  ведь  и  головы  тоже.  А  пехота уже  сыпалась врассыпную,  хотя

конкретно ею  никто  не  желал  покуда  заниматься:  так,  ловился  кто-то  под

гусеницы. Иногда под них попадались и танки: соотношение масс было один к пяти,

поэтому «Т-1» кувыркались, словно гоночные автомобили, потерявшие управление. И

уже командиры теряли счет поверженных врагов,  а бой был в разгаре: нельзя было

дать им  уйти —  лови потом по  лесам-полям,  да  и  опасны они  оставались для

движущейся плотным строем пехоты, осуществляющей освободительный поход.

          Какие-то  фашистские  ловкачи  умудрились вскарабкаться на  советскую

броню — это была просто наглость.  Они еще стучали по люку,  видимо,  требовали

капитуляции, а может, пощады вымаливали — недосуг было разбираться.

          — Второй,  — попросил по радио командир взвода, — стряхни с меня этих

гадов.

          —  Тормозни на  секунду,  никуда  остальные не  денутся,  —  попросил

«второй».

          Он подкатился к  напарнику и долгой пулеметной очередью полил соседа.

Вблизи было неприятно:  это же  не  по  железу,  по  людям в  упор.  Да  еще на

собственной советской башне: кровь, осколки костей, мозги, жуть!

          А   фрицы,   воспользовавшись   заминкой,   уже   драпали.   Пришлось

остановиться для  более  точной стрельбы.  Можно  было  и  догнать:  скоростные

показатели позволяли. Никто не ушел, по крайней мере из танков.

          Из выпущенных Германией 1500 штук «Т-1» двадцать шесть полегло здесь.

Трудно было  сказать,  кто  из  двух  экипажей положил больше,  но  свои  люди,

как-нибудь разберемся. Сколько еще впереди. Эх, дороги военные!

     4. Шпионские беседы

          — Не пойму я, бабушка, вас, — спросил Панин без притворства, — как же

мог быть голод в сорок втором?

          — Так война же, милок, — посмотрела на него старушенция с удивлением.

          —  Но так ведь не на нашей же территории,  бабушка,  или я чего-то не

понимаю?

          — Еще бы на нашей, кто же пустил бы сюда этих окаянных?

          — И сильный голод был?

          — Я, дорогой, тогда маленькой была, но помню. Вот помню, что отец мой

покойный ходил есть в специальную закрепленную за управленцами столовую. Там их

кормили — будь здоров. Честный он у нас был. Мы тут с матерью крохи последние с

хлебной порции подбирали,  а  он  не  мог ничего принести оттуда,  не положено,

видите  ли.  Мать  уж  слепнуть начала  от  недоедания;  братишка,  царство ему

небесное,  прыщей своих корку засохшую сковыривал и жевал. Потом мать уговорила

батю —  стал брать сына с  собой на обед,  делил с  ним порцию поровну,  а мы с

мамой смогли его хлебный брикетик лопать.  Как я тогда брату завидовала. Залезу

на окно и плачу, говорю маме: «Папка меня не любит, он только Павлика любит!» И

мама плачет со  мной,  не  знает,  что  сказать.  Такое было время.  —  Старуха

уставилась  перед  собой,  погрузившись взглядом  во  внутреннее  пространство,

сквозь годы и пласты памяти.

          «Неужели она правда так стара?  —  раздумывал Панин.  — Неужто помнит

эту  неизвестную нам  Вторую мировую?»  Старуха представляла собой историческую

ценность, стоило потратить время и поговорить с ней еще о тех далеких событиях.

Он даже увлекся. Он даже несколько потерял бдительность. А ведь вокруг был мир,

реальный,  хоть  и  параллельно расположенный,  сложный,  живой  и  опасный для

пришельца.

          Милиционера Панин заметил,  когда тот был совсем рядом,  он  оказался

так близко, что даже, наверное, слышал обрывок их милой беседы.

          — Сержант Лазарев,  московская милиция, — представился он, козырнув и

глядя на Панина очень внимательными,  прищуренными глазами.  — Прошу предъявить

документы! И вас, гражданочка, тоже!

          — Так я же здесь,  милок, живу, дома у меня паспорт, квартира «пять»,

кого хочешь спроси, — раскраснелась старушка.

          Панин  полез  в  карман,  между  делом  изучая окрестности в  поисках

остальной московской милиции.  Но  город был  велик,  нужно было бдить во  всех

районах — в визуально наблюдаемой местности хватало сержанта Лазарева.

          —  Я  здесь по  служебному делу,  сержант,  —  переходя на  полушепот

сообщил Панин. — Вы своим появлением можете нарушить план нашей операции.

          — Какой еще операции?  — так же сбавляя тон,  спросил сержант. Рука у

него уже трогала кобур.

          — Отойдемте-ка, Лазарев, в сторонку, — посоветовал Панин, извлекая из

кармана какую-то красную корочку и тут же пряча ее назад.

          — Покажите,  покажите документ! — снова потребовал милиционер, но все

же шагнул за Паниным в сторону подъезда.

          Они сделали еще несколько шагов, но кобур уже был расстегнут, и скоро

силы могли стать не равны.  И пришлось делать все при свете дня, на виду у окон

и бабушки-ветерана, а не тусклой безжизненности подъезда.

          Руки  Панина  совершили  несколько  быстрых,  неуловимых движений,  и

сержант Лазарев осел,  просыпался вниз, подобно внутренностям освобождаемого от

груза  мешка.  Панин  успел подхватить его  до  падения и  живенько доволочь до

входной двери. Бабушка открыла рот от удивления, а Панин, загородившись дверью,

уже шарил по карманам нейтрализованного правозаконника. Он нашел документы там,

где и планировал, около сердца во внутреннем кармане. Очень хотелось прихватить

и пистолет,  но,  скорее всего,  это было бы лишнее.  -  — Вызовите милицию!  —

скомандовал он бабушке,  пролетая мимо. — И «Скорую помощь», «Скорую помощь» не

забудьте.

          А  ноги уже уплотняли секунды,  сводя пространство и  время к единому

знаменателю. Прав был Эйнштейн, что ни говорите.

     5. Традции

          «Кавалерийская дивизия имени Григория Ивановича Котовского» — вот как

это называлось по официальному.  Ну а  для немцев — это была лютая смерть.  Она

прошла с боями всю Румынию, Венгрию, Чехословакию и Польшу, а теперь на пути ее

лежала сердцевина Германии. Вам смешно? Кто же воюет конями в двадцатом веке, в

веке машин и  роящихся покуда только в  мозговитых головах безумцев управляемых

атомных реакций?  Однако идет своим чередом осень сорок первого года,  и совсем

недавно в большинстве армий мира присутствовала конница.  Просто теперь нет уже

этих стран как самостоятельных образований.  Да еще, конечно, ни одна из них не

имела столько конных дивизий,  как СССР,  ну  что ж,  и  от тайги до британских

морей...

          Вам все равно смешно?  Над вашей макушкой никогда не  свистела острая

металлическая штуковина,  называемая саблей?  А  неслась ли на вас когда-нибудь

тысяча пышущих паром,  взмыленных галопом лошадей, с людьми на спинах? И видели

ли вы, сквозь неожиданно возникающее марево, перекошенные жестокостью лица этой

тысячи всадников?  Да,  конечно, не видели, ибо тот, кто такое наблюдал, обычно

уже не мог передать по наследству свои впечатления.

          Понятно,  что  пулемет,  а  может,  десяток пулеметов,  установленных

заблаговременно в  нужном  направлении,  снаряженных под  завязку и  снабженных

прикованными цепями расчетами,  могли бы остановить эту лавину. Возможно, могли

бы.  И не в том дело,  что,  кроме шашек,  у конников, понятное дело, в наличии

«ППШ» и  косят они  очередями,  не  выскакивая из  седел.  А  дело в  том,  что

направление  атаки   выбирается  заблаговременно  и   само   время  назначается

наступающей стороной,  потому как  это,  конечно,  конное воинство,  но  нового

социального строя,  и есть у них авиация,  которая выдает координаты, а часто и

поддерживает сверху предварительным бомбометанием.

          А  еще надо не забывать,  что воюет эта Красная дивизия с  людьми,  а

люди существа живые и  потому не  окончательно предсказуемы,  но  тем не  менее

программируемы предварительной психической обработкой.  И  чем  дальше  уходила

дивизия имени  Г.  И.  Котовского от  родной границы,  тем  сильнее впереди нее

расходилась кругами паника.  А потому,  если где-то вырезала дивизия тысячу, то

выплескивалась молва о десяти тысячах,  а через некоторое время само число боев

начинало в  разговорах удваиваться и  утраиваться,  а  когда  числа вымышленные

затирали окончательно реальные,  тогда уже алгебра количества погибших начинала

жить  своей  жизнью  и,  умножаясь  и  делясь,  уносилась ввысь  геометрической

прогрессией.  И когда просачивался среди фрицев слух, что где-то снова прорвали

фронт,  все  сразу очень сильно интересовались,  на  том  ли  участке находится

сейчас дивизия имени Котовского,  и если оказывалось, что на том, — серели лица

и расширялись глаза.

          Так что не смейтесь, жива еще конница и даже очень необходима!

     6. Аллюр

          В том грохоте, глушащем звуки даже на расстоянии километров, можно не

слишком таиться. Можно, отгибая встречную сухую ветвь, неожиданно сломать ее, и

ничего не  случится.  Можно  говорить в  голос с  едущим позади товарищем и  не

прерывать лошадиное ржание,  которое ты чувствуешь заблаговременно по вскинутой

вверх такой родной и  огромной морде,  не  наклоняться при этом,  прислоняясь к

теплому уху, и не предупреждать будущее спокойным шепотом: «Тихо, тихо. Огонек,

молчи —  всякая сволочь вокруг бродит»,  поглаживая под большущим черным глазом

свободной  ладонью.   Многое   можно,   только   нельзя   забывать  внимательно

вглядываться вперед,  в стороны,  да и назад тоже,  а еще вслушиваться,  сквозь

дальний шум танковых пушек, селектируя звуковую какофонию доставшегося нам мира

—  нельзя допустить,  чтобы  где-то  поблизости клацнул незамеченным пулеметный

затвор  или  раздалась  беспорядочная нерусская речь  в  командной тональности.

Слишком  мало  их  в  этом  рейде-разъезде,  и  негоже  растрачивать лошадей  и

товарищей в бессмысленных маленьких боях — у них впереди жирная,  славная своей

значимостью цель. И надо дойти без потерь, потому как неизвестно точно, сколько

они там положат этих самых товарищей и тех же самых лошадок.  И хочется скакать

в  галоп,  ускоряя развязку,  какой бы она ни была,  потому как вон она —  цель

путешествия и  кровавой охоты на  людишек,  периодически выдает себя ударами по

перепонкам,  солидными такими ударами,  будто в самое ухо просовывают исправный

Царь-колокол.  Но нужно ехать не торопясь,  с  опаской,  не угодить в  засаду и

беречь копящееся конское напряжение для грядущего стремительного броска.

          —  Давай я пойду вперед,  Ренат,  — предлагает скачущий вторым Сережа

Лоза.

          — Не стоит,  Серый,  — без улыбки улыбается Джумахунов. — В следующий

раз.

          А какая,  к черту,  разница,  размышляет он про себя, если впереди, в

засаде,  «МГ-34»,  на две сошки поставленный, то первый ты или второй — разница

невелика —  всех положат,  как  оловянных солдатиков.  Были у  него когда-то  в

другой жизни,  в неизмеримо далеком, как звезды, Бишкеке такие солдатики. Он не

помнил,  откуда они у  него появились,  кто из взрослых купил их или выменял на

что-нибудь,  может, они присутствовали в их маленьком домике с самого рождения.

Зато  он  помнил  их  всех  —  всех  своих  оловянных  воинов.   А  еще  старый

дедуля-аксакал из соседнего дома,  почему-то не имеющий ни детей, ни внуков, ни

даже жены,  преподнес ему однажды вырезанных из дерева малюсеньких конников. Он

понятия не имел до этого, что старик такой мастер. И вот тогда, наверное, все и

началось, мыслил далее Джумахунов, улетая частью сознания в неизмеримые глубины

или  выси  памяти.  Теперь  эта  явившаяся неизвестно откуда  конница всегда  и

неизменно решала исход производимых на глиняном полу боев в пользу того отряда,

за  который сражалась,  она  всегда сваливалась на  врагов как снег на  голову,

прячась за  старой тумбочкой или за свернутым рулоном верблюжьим одеялом.  Вот,

может,  с  того  момента  все  и  вытекло,  продолжает  рассуждения Джумахунов.

Доигрался.  Он  снова улыбается без улыбки.  А  еще он  продолжает вслушиваться

попривыкшими к грохоту канонады ушами в обманчивую ближнюю тишину.

          —  А  мы точно сможем подойти к ним,  не выходя из леса.  Ренат?  — в

который раз интересуется Сережа Лоза.

          И Джумахунов отвечает,  что да,  сможем. Он знает, что его конкретный

ответ  абсолютно  не  требуется.  Лоза  сам  прекрасно  видел  карту  и  изучал

самолетные фотоснимки.  Просто перед боем Лоза всегда волнуется, как ребенок, и

этими наивными вопросами он хоть частично сбрасывает напряжение. Наверное, Лозе

очень хочется для разрядки запеть свои жалостные украинские песни, но сейчас не

время и не место.  И еще Джумахунов знает, тысячу раз подтверждалось практикой,

что когда они ринутся в  последнем броске,  громче всех «ура!»  будет литься из

луженой глотки  Сергея,  и  будет  он  красив  и  страшен,  как  шайтан,  и  не

понадобятся ему  никакие отвлекающие разговоры-примочки.  Просто Сережа Лоза не

может,  подобно Джумахунову, раздваиваться, находясь одновременно там, в старом

Бишкеке,  теперь именуемом по-новому — Фрунзе,  или где угодно еще,  и здесь, в

разросшемся в лес кустарнике южной Германии. Наверное, он забывает, как забывал

маленький;.  увлеченный игрушечным боем Ренат,  играя за противную сторону, что

там,  за  скатанным  одеялом,  таится  непобедимая армада  из  двух  деревянных

всадников с  пиками и  что  когда про  нее вспомнят,  все сразу разрешится само

собой.  Надо бы  сказать Лозе про эту спрятанную,  схороненную за  одеялом и  в

сердце,  подмогу и тогда,  может,  он успокоится до самого боя. Или нет, нельзя

выдавать самые секретные резервы Верховного командования.

          И они едут молча. И Ренат почесывает широченную шею лошади, у которой

не понравившееся ему поначалу имя — Огонек.  И конь идет вперед,  шевеля своими

большими  ушами,   водя  ими   как   локаторами.   Между  ним  и   Джумахуновым

телепатическая связь.  Животное совсем  спокойно,  оно  знает  о  спрятанных за

верблюжьим одеялом чудо-солдатах.

          И они едут молча, не выдавая никому своей маленькой решающей тайны.

     7. Лавина

          И  когда  прорывается  передний  неподготовленный  к  обороне  рубеж,

двадцать тысяч  одетых  в  броню  моторов  могут  выбирать:  остаться ли  здесь

помогать авиации и  пехоте утюжить окруженных и еще не понявших что к чему вояк

или  нестись дальше,  добивая,  руша  и  не  давая  создавать рубежи  настоящей

обороны.  И здесь в полосе прорыва остаются те, что медлительны по натуре, типа

маленького сухопутного броненосца «Т-35», а может, имеют узкое предназначение —

«КВ-2», например, его работа рушить толстые стены Восточной Пруссии.

          И  тогда только быстрая конница стального века льется вперед лавиной.

Нет,  это  не  гоночные автомобили,  они  не  соревнуются с  самолетами,  пусть

летчики,  не  торопясь,  выдают  им  координаты новых  целей  или  невидимых за

горизонтами и  лесами засад.  Человеку,  почти каждому,  нравится созидательный

процесс,  но и  в разрушении есть своя притягательная сила,  и сейчас у каждого

танкиста звенит камертоном именно эта струна нашего сложного естества.  И  пыль

столбом из-под гусениц,  и  опрокинутые корпусами «тридцатьчетверок» полыхающие

грузовики,  и  снова бесконечные колонны этих раскиданных игрушками по обочинам

грузовиков:   пустых,   с  рассыпанными  снарядными  ящиками,  с  раздавленными

невезучими пассажирами,  с какими-то консервами — расплющенные банки катятся во

все  стороны,  словно  живые,  а  дальше,  колесами вверх,  повозки и  лошади с

переломанными хребтами или с  гирляндами пуль в  крупе — ржут,  никак не желают

спокойно затихнуть в этом хаосе, молят на своем языке, чтобы добил какой-нибудь

добрый человек,  но  кому сейчас дело до  животных —  разбежались кто  куда.  А

сотворившая хаос танковая рота уже умчалась вперед, творить чудесное разрушение

дальше,  не слышны уже дизельные моторы — далеко, но неожиданно снова бухают за

деревьями 57-миллиметровые танковые  пушки  —  это  нашли  они  какую-то  новую

жертву.  И  так без конца,  удары по  отступающей,  бегущей немецкой армии,  не

прикрытой с  неба  собственной авиацией.  Удары  по  армии,  совсем,  совсем не

готовой к обороне. Ей бы отойти подальше, вкопаться в землю, ну пусть уже не на

Буге, пусть на Висле — ведь берега рек планеты Земля, обычно, те, что с запада,

крутые,   а  восточные  пологие,  и  если  вкопаться,  то  будут  защитники  на

возвышении,  а русские танки снизу в обрыве,  да еще и за рекой, и тогда, может

быть...  Но никак не получается —  запас хода у советских танков «БТ» — пятьсот

километров,  и не нужно им покуда тормозить для заправки, и снова подрезают они

запрудившие дороги колонны,  потому что  прут без  дорог,  а  немецкая техника,

почти вся колесная —  не гусеничная.  А  еще отступающие немецкие колонны месят

сверху,  ровняют с землей,  фронтовые штурмовики, и нет этому конца. Сколько же

их?  Множество несметное,  потому как все время,  без перерыва в небе ревут,  и

счастье если просто над  головой проносятся игнорируя —  там,  впереди,  что-то

более интересное,  но обычно совсем не игнорируют:  гроздья пуль — плюх, плюх —

забиваются  в  утоптанную  землю  железными  каплями;  бомбы  малокалиберные  —

гроздьями,  разрывающие в  щепки  машины;  или,  самое  худшее,  что-то  совсем

дьявольское и никто не может объяснить,  только штаны, полные страха, это когда

с  самолетов ухает,  и  несутся к  земле ужасные огненные стрелы —  и съедающее

глаза пламя во все стороны, и огненные горы, не желающие опадать. Кто из немцев

может  догадаться,   что  это  ракетные  снаряды  —  впервые  в  мире  массовое

применение,  да еще и  с  летающих батарей.  В нашем мире их ставили на машины,

потому как  господство в  воздухе полностью перехватил Гитлер.  А  здесь  можно

повыпендриваться напропалую.

          И  затем  —  не  успеют  водители  запрыгнуть  на  подножки  случайно

уцелевших машин — снова танки. И снаряды навылет, сквозь строй. Это уже «KB», с

ним шутки плохи, и даже если ты в танке, можешь смело выскакивать, коли успеешь

—  нечем пробить броню «KB»  во  всем  немецком вермахте.  И  тарахтит курсовой

пулемет.  И пленные табунами — «Гитлер капут!». Иногда их берут. Это когда есть

под рукой свободная пехота.

          И нет этому конца.

     8. Жареные мясные блюда

          Вот то,  чего они боялись — посторонний близкий шум. Ревут с надрывом

моторы,  похоже,  танки,  а может,  гусеничные тягачи,  они попадаются,  хотя у

немцев их почти нет — все на колесах.

          Лесок вокруг все-таки очень редкий,  и  сейчас,  судя по  карте,  они

должны пересечь небольшую пустошь,  да  еще  и  дорогу.  Самый  опасный участок

маршрута.  Несколько солдат  спешиваются и  быстро,  как  тени,  перемещаются к

крайним деревьям.  Да, это танки — «Т-2», фанерная броня для приданных к конной

дивизии имени Григория Котовского «Т-26». Но сейчас с ними нет танков, а против

конницы даже «Т-2» — сила.

          Однако «Т-2» всего две штуки,  и  они явно не готовы к  бою.  Похоже,

меняют позицию,  перемещаясь по  рокадной трассе на  какой-нибудь новый  фланг.

Позади каждого на буксире бочка с горючим — так не ходят в бой. А для советских

танков,  с очень большим запасом хода,  это вообще невиданное явление. У немцев

давно,  а может,  с самого начала,  нехватка транспорта,  особенно гусеничного.

Замполиты рассказывают,  что они собирались воевать с Союзом — полная глупость.

Как они обеспечивали бы свои ушедшие вперед танковые армии?

          Однако два танка с  бензиновыми бочками на цепях — это уникальная для

поражения  цель.   Конечно,   не  конников,  а  для  противотанкового  ружья  с

зажигательным патроном.  Тульское ружье  способно пронзить и  броню «Т-2»,  все

равно откуда, тем более сбоку.

          — Рискнем? — спрашивает Джумахунов, не поясняя даже, о чем речь.

          Сергей Лоза  позади даже не  дышит,  так  хочется ему  положительного

ответа лейтенанта Сологубы. Лейтенант думает, а может, ждет, хотя и так все уже

ясно и понятно,  что танки движутся по дороге и никуда не свернут. Возможно, он

взвешивает риск выдать себя до  выполнения главного задания.  Но пропустить эти

славные,  пришпиленные к  тарам танки,  танки,  которые,  если  их  пропустить,

способны,  разместившись поудобнее,  устроить из  засады жестокую мясорубку для

наступающих пехотинцев и которые кому-то придется потом рвать гранатами,  и дай

бог, чтобы не с собой заодно, — нет, это свыше сил лейтенанта Сологубы.

          — Жмыхова сюда,  живо,  с расчетом и причиндалами, — распоряжается он

почти шепотом,  на  грани слышимости в  гуле идущего вдали боя,  боясь спугнуть

удачу.

          И Джумахунов снова улыбается не шевеля губами.

          А  потом они стоят,  обнимая снизу лошадиные шеи,  готовые вскочить в

седла в  мгновение ока,  и успокаивая коней,  чувствующих приближение событий и

ревущие моторы «Т-2».  И  таращится из  кустов тульское чудо длиннющим стволом,

таким длиннющим,  что кажется невероятным,  что торчащие из  люков фрицы до сих

пор его не заметили.

          И вот опять буцание по ушам, и сразу по глазам — патрон зажигательный

и бочка первого танка производят ослепительный фейерверк. Там, наверное, ад.

          А сержант Жмыхов умело заряжает новый патрон.  Шайтан! Два выстрела —

два бронированных чудовища, это даже похлеще, чем игра в оловянные солдатики.

          А  затем — седла и стремена на нужные места.  И коней в этот пылающий

ад,  и сабли наголо.  И отсвечивают они дьявольским, шайтанским огнем. И кто-то

из гитлеровцев умудрился выжить в бензиновой западне,  и даже один из «Т-2» еще

движется,  неясно,  управляемый либо нет.  И гранату ему под брюхо, и в сторону

лошадей,  пока не бухнуло.  И  катится кричащая голова,  отсеченная от объятого

пламенем тела,  и  еще  одна,  возможно,  уже  мертвого,  свесившегося из  люка

начальника колонны.  И еще две гранаты в распахнутый люк, дабы не поддался танк

починке, но, наверное, это уже перебор.

          А потом стремительным аллюром весь конный отряд пересекает местность.

И  где-то  рядом  следуют  деревянные  копьеносцы,  выскочившие  из-за  старого

сундука. Но их не замечает никто, кроме Джумахунова. Он им подмигивает и прячет

обагренную кровью саблю — сейчас не время ее протирать.

     9. Экспонаты

          В московском Музее Вооруженных Сил было на что посмотреть. И главное,

не  надо было что-то  выведывать,  высматривать и  выспрашивать,  довольствуясь

намеками и  достраивая остальное в  голове.  Здесь все было на виду.  Вот она в

натуральную величину — модель первой водородной бомбы, взорванной в 1953 году в

австралийской пустыне Симпсон.  Да,  это  была трезвая мысль «вождя и  учителя»

передвинуть испытательный полигон несколько южнее Казахстана,  дабы не засорять

радиационными отходами будущие целинные земли.  Вообще, грандиозность некоторых

замыслов  поражала.  В  этой  вселенной  большому  Советскому Союзу  не  стоило

опасаться сильных империалистических врагов,  а  потому то,  что в  родном мире

Панина  было  бы  за  семью  печатями,  здесь  выставлялось  наружу.  Например,

использование нейтральной  и  незаселенной  Антарктиды  для  супервзрывов таких

мощностей,  для  коих  уже  не  годилась маленькая,  к  тому же  разделенная на

антагонистические лагеря  Австралия.  Пятьсот  мегатонн  бабахнули подо  льдами

Земли Уилкса,  выбросив на волю лед с  двухкилометровой глубины.  Лежал он там,

никого не трогал миллионы лет и  тут вдруг в  одно мгновение вошел в мир,  явив

столб пара восьмидесятипятикилометровой высоты.  Вот и фото — большие,  правда,

черно-белые,  отлично отснятые со  станций «Восток» и  «Мирный».  Вид  с  обеих

сторон, как полагается. Но здесь, конечно, расстояние великовато, нет эффекта —

самолетные снимки куда красивее. Геополитика наяву.

          Панин смотрел во все глаза, это была не просто история, местами здесь

имелись вещи,  от которых волосы на голове шевелились.  И, кстати, об ужасах: о

германских  концентрационных  лагерях  смерти  в  экспозиции  военного  времени

почему-то  не  было  ни  слова.  Война  та,  как  положено,  именовалась Второй

Империалистической,   но  только  до  сорок  первого  года.   Потом  она  резко

переименовывалась в  Мировую Освободительную,  или та  становилась ее  частью —

что-то здесь было запутано, и, скорее всего, намеренно. Короче, после лета того

же  —  сорок первого обе войны —  Мировая Империалистическая и  Освободительная

производились как бы  параллельно.  Кое-где эти параллельные лихо пересекались.

Например,  до  сорок  седьмого война  императорской Японии  с  США  именовалась

Большой Тихоокеанской,  а  после  вступления в  дело  СССР  вдруг скачком стала

частью все той же Освободительной.

          И,  в общем,  если читать между строк и видеть картину в целом, можно

было уловить,  отчего этот мир приобрел столь разительные отличия от  знакомого

Панину с  детства.  И  не  нужно было изучать какие-то засекреченные документы,

рыться в пыльных,  помеченных грифом высокой таинственности диссертациях,  либо

взламывать охраняемые автоматчиками сейфы,  или,  еще  того хуже,  забираться в

дебри вероятностей высшей алгебры, подкрепленной компьютерной топологией, — вот

оно решение проблемы, только впитывай и запоминай.

     10. Охват

          Ну,  с Европой все ясно.  По центру,  по горным склонам Карпат, через

Дунай  в  Альпы,  рассекая  ее,  милую,  вдоль,  ползут  по  склонам,  шелестят

гусеницами   легких   «Т-40»    горно-стрелковые   дивизии,    укомплектованные

исключительно выходцами с Большого и Малого Кавказа. Грузины, армяне, осетины и

прочие в тесной, спаянной трудностями похода связке. Водрузить красное знамя на

Монблан? Всегда пожалуйста, наш родной Казбек куда выше.

          Левый  фланг  от  Карпат?  Поначалу  самый  сильный  в  количестве  и

качестве.  Однако с кем там сражаться? «Румынии», «Болгарии», «Греции» и т. д.?

Танкам «БТ» даже некогда особо разогнаться.  Вот и хорошо, после равнин Румынии

можно  развернуть  железную  лавину  вверх,   по  Дунайским  низинам,  подрезая

группировки врага в Великой Германии с тылу. «Течет вода Москвы-реки куда велят

большевики!» Правильно?

          С правого фланга от Карпат? Давно подробно рассмотрено. Громящий удар

в лоб,  с охватами, «котлами», рассечениями и захватами. Смелость города берет,

пехота их оккупирует. Простите, освобождает.

          С  северной Европой,  с этим нависающим тигром Скандинавии,  все тоже

о'кей. Финская линия Маннергейма заблаговременно и давно — в тридцать девятом —

прорвана.  Теперь дело простое и привычное — расширяй проход и «Вперед, рахиты,

на Стамбул!»,  как говаривал классик русской тактики Суворов. Тулупчики заранее

припасены,  так что можно необязательно на  Стамбул —  Стокгольм тоже на  ту же

букву.  Хотя  туда  морская пехота Балтики может успеть раньше,  если  вся,  не

сдержав молодецкую удаль, на прибрежных минах не поляжет.

          Вот, кстати, и о том, кто заполнит досадную паузу в стыке армий между

Финским и  Западным фронтами — Краснознаменный Балтийский флот.  Что кривитесь?

Не веруете в русско-балтийскую удаль?  А шведов под Полтавой припоминаете?  Да,

частично вы правы. Мал у нас опыт морских войн, а тот что есть — отрицательный:

знаем,  как делать не надо.  Например,  эскадру с  ходу в  бой,  после огибания

Африки,  Мадагаскара и  Индии.  Но вариантов как не надо —  великое бесконечное

множество.  Можно ведь и  Стамбул через Северный полюс.  А  вот  как надо?  Вот

именно по этой причине нет на Балтике равных по количеству морских армад.  Есть

зазор для обучения, бесславной мужественной гибели и прочего. Главное, сберечь,

до торжественного входа во вражеские порты, тяжелые корабли. А подводные лодки?

Да  кто их посчитает?  Они ведь под водой львиную долю времени.  Из них бы хоть

одной в  Северное Море  из  мелководья балтийского выбраться,  дабы  доложить о

прорыве очередного окна — уже не в Европу,  дальше!  Эх,  пришла беда откуда не

ждали — с тральщиками проблемы.  Мало их или уже вообще нет — те,  что были,  —

подорвались.  Сволочи-фрицы  используют  предательское оружие  —  донные  мины.

Обидно,  крейсера есть,  а дорогу им проложить некому.  Как у Гайдара,  патроны

есть,  да бойцы убиты. Вставайте, братья-сестры! Ищите мины, уничтожайте их чем

не  попадя!  Зазря  калибры большие ржавеют —  никак  до  Киля  и  Гетеборга не

достать.  Зазря порох в  снарядах сыреет — жрут оккупанты фашистские рябчиков в

Копенгагене без забот.

          Но недолго тот праздник желудка будет длиться у  буржуев —  спешит на

выручку  Балтийскому  брату  флот  Северный,  вкруговую,  огибая  Норвегию,  по

пути-дороге десанты сбрасывая на шхеры. А еще, доблестные ВВС не оставят в беде

корабли, на минных полях застрявшие, дадут жару агрессорам по самые гланды.

          И главное в освобождении Европы Восточной,  а особенно Западной — это

быстрота.  Поспешишь,  людей насмешишь —  не для этого случая.  Сейчас главное,

дабы  Великобритания,  на  островах дремлющая,  не  спохватилась,  не  пожелала

внезапно  в  стирании третьего рейха  и  окрестностей поучаствовать.  А  потому

стремительные красные стрелы по карте и по жизни.

     11. Потенциал

          У  кого  возникают сомнения по  поводу произошедшего?  У  каких таких

троцкистов-мазохистов? Кто тут Фома Неверующий?

          Если  в  нашем  мире  досточтимый  СССР  сумел,  получив  жесточайшее

поражение,  оправиться от удара и размахнуться для убийственного ответного,  то

что говорить о принятой за основу ситуации?  Утверждаете, задачи более обширны?

Да,  конечно,  завоевать всю Европу сложнее, чем половину. Однако это на первый

взгляд.  В нашем сорок четвертом Запад высадился с одной стороны, мы подперли с

другой,  и фашизм,  побившись чуток в агонии,  лопнул,  зажатый в клещи. Теперь

Запада нет и клещи работают с одной стороны.  Но что с того?  Наковальня,  один

черт, имеет основание. Конечно, отталкивать противника удобнее, вжимаясь спиной

в стену,  а не в другого агрессора, но... Размеры Европы конечны, да и не очень

она велика по российским масштабам.  А  что более разнообразна,  так гитлеровцы

ухе  солидно затерли радужный спектр —  осталась пара  мазков красного,  и  все

дела.   А  кроме  того,  зачем  брать  всю  конечную  Европу?  По-моему,  после

пары-тройки  сотен  километров наступления за  Берлин для  самых  тыквообразных

голов все становится ясным до жути. Будет ли вытесненная и случайно не взятая в

«котлы» армия боеспособна на чужой,  пусть и оккупированной своими,  территории

без  баз  снабжения и  подкачки военной  промышленности?  Это  вам  не  времена

Чингисхана,   когда  войска  могли  действовать  без   средств  коммуникации  и

снабжения. Здесь не может быть прямого отображения произошедшего у нас. Если бы

Гитлер даже сумел,  еще одним чудом, заграбастать Москву, это бы мало отсрочило

поворотный момент  войны.  Там,  за  столицей,  тянулись еще  тысячи километров

враждебных,  плохо освоенных земель,  с десятками очагов передовой индустрии, а

ресурс  слабеньких  немецких  танков,   сделавших  подвиг,  был  уже  полностью

выработан;  а  артерии-питатели  снабжения  армии  растянулись до  критического

предела;  а  линия фронта все ширилась и  ширилась,  превращаясь в  опрокинутую

воронку.

          Так что с зеркальным отображением что-то не получается.

          А   еще  утверждают,   после  захвата  Москвы  на  нас  бы  наскочила

милитаристская Япония? Извините, в момент .битвы под русской столицей она и так

влипла по уши, напав одновременно на коалицию стран во главе с США, — добавлять

туда для икебаны СССР было совсем некстати.

          Как ни крути, зеркало, однако, кривое.

          Так  вот,  после захвата Берлина все  становится прямолинейно-кругло.

Далее можно двигаться все быстрее и  быстрее,  поскольку гусеницы у танков «БТ»

сняты и несутся они колесным ходом по хорошим дорогам и твердому грунту. Может,

и  есть очаги сопротивления,  но  все  они  заранее выявлены парящей в  небесах

авиацией с краснозвездными крыльями.  Недаром,  недаром едят хлеб преподаватели

летных  школ  и  комсомольских клубов  по  интересам —  вот  сколько ясноглазых

соколов воспитали.  Так что укрепленные районы обходятся,  оставаясь в глубоком

тылу авангарда.  Кто  там еще впереди?  А,  союзники фюрера или сдавшиеся ему с

потрохами! На кол их, на кол! И прут быстроходные, автострадные танки дальше.

          Нет, скажет кто-нибудь, союзники такого самосуда не потерпят. Они тут

же  десант  во  Франции высадят и  построят непреодолимый барьер  из  штыков  и

тяжелых «Черчиллей».  Ха,  ответим мы.  Во-первых:  в  каком году в  нашем мире

американо-британцы высадились в  Па-де-Кале?  В  сорок  четвертом,  кажется.  А

сейчас сорок первый,  дотуда еще жить и  жить.  Пусть покуда мастерят десантные

боты   да    изобретают   плавающие   танки,    давно   в    нашей   доблестной

армии-освободительнице  известные.   А   во-вторых,   чхали  мы  на  двудульный

«Черчилль»,  у нас «КВ-1»,  «КВ-2»,  «КВ-4» и «КВ-5».  Последних двух еще в бою

никто не видел — просто не было достойного случая.

          Так   что,   Европа,   проснись!   Будь  готова  к   освобождению  от

эксплуатации!

     12. Киргизский бешбармак

          А  впереди ухает,  совсем уже громко,  цель-пряник — финишная красная

лента этого рейда.  Просто не верится, что до нее десять-двенадцать минут ходу,

невозможно,  что  прошли они  по  тылам добрые сорок километров и  до  сих  пор

невидимы. Кто поверит когда-нибудь, во счастливом всеобщем социализме, что были

возможны такие штуки?  Джумахунов нагибается,  уклоняясь от веток.  Сергей Лоза

больше не лезет с успокоительными для себя вопросами, его большая голова занята

внутренней перемоткой проведенного непланируемого боя,  а может,  это совсем не

так и,  сбросив в  бою напряжение,  он просто поет про себя свои длинные песни?

Нет смысла спрашивать, только засмущается парень, устыдится непонятно чего, как

будто  все  остальные не  люди  и  могут  управлять своими  мыслями-скакунами в

черепах.  Например Джумахунов,  если  бы  его  спросили прямо,  вполне  мог  бы

рассказать про оловянных солдатиков далекого детства,  ведь это случилось столь

давно,  что,  можно сказать,  только условно,  по  договоренности имеет к  нему

теперешнему какое-то отношение.

          Вскоре они останавливаются,  осталось совсем-совсем немного до цели —

дальнобойной немецкой батареи. Почему-то ее никак не может угомонить авиация, и

приходится призывать на  дело  старых  проверенных лошадок.  Лейтенант Сологуба

быстро раздает указания.  Когда начнется бой,  не время командовать,  тогда все

покатится само собой по выбранной, а может статься, и по неожиданной колее. Все

и  так знают свои обязанности назубок — все вокруг,  съевшие собаку в сабельных

боях, ветераны. И тогда отряд рассыпается на части — каждая пойдет теперь своей

дорогой, дабы взять злосчастную батарею в кольцо.

          У Джумахунова и тех, кто с ним, путь самый простой — по прямой. И они

движутся к неумолимой цели. А предохранители у оружия уже снять! и пальцы около

курков. Как чешутся эти пальцы.

          — Тихо, Огонек, — говорит Джумахунов лошади, уже почуявшей развязку.

          Потом, сквозь перекаты в ушах, он различает каркающую речь фрицев. На

мгновение он  оглядывается на  едущих  позади и  все  всё  понимают:  не  стоит

выдавать  себя  автоматной  стрельбой  у   самой  цели  —   к   шайтану  курки,

предохранитель на место, а вот шашки наголо.

          — Гони, Огонек!

          И  они несутся сквозь этот бесконечный кустарник,  хлещущий по щекам,

сквозь ветки,  желающие выколоть глаз.  Да,  стрельба может случиться не  по их

вине,  но  тут  уж  стоит  рискнуть.  За  дело,  сабля!  Только одно  беспокоит

Джумахунова, пора ли вызывать из-под старого сундука запасное воинство — может,

сберечь его до следующего случая?

          А впереди внезапно ржут лошади.  Черт возьми, это всего лишь немецкая

полевая кухня со сменой поваров.  Ну,  что ж, не повезло снабженцам — сейчас из

них самих сделают фарш.  И  визжат зарезанные,  и  падают разрубленные от плеча

пополам.  На  миг  один  из  воинов  Джумахунова замирает над  колесной кухней,

свешивается с седла — жуть как интересно посмотреть, что едят артиллеристы.

          —  Все сожрали,  сволочи!  — сообщает он остальным.  — Товарищ Ренат,

возьмем их тепленькими и сытыми.

          Все  ржут,  только  кони  тяжело  дышат,  а  Джумахунов улыбается без

улыбки.

          И  снова они врезаются в высокий кустарник,  и нет ему конца-края.  И

опять шашки в ножны, а палец вблизи курка.

          — Гони, Огонек!

          Но вот она —  гаубичная батарея.  Пушкари зажмурились и  зажимают уши

ладонями — роковой момент команды «огонь!».  Гахает так,  что чуть не падает на

ровном месте Огонек.  А фрицы расплющивают глаза — уже видят, но еще не слышат,

оглушенного, рокового грома «ура!».

          А автоматные очереди уже высекают искры из их тяжелой,  но не могущей

защитить хозяев техники.  А  откуда-то  из  далекого-далекого угла выскакивают,

шайтанами из  табакерки,  могучие  деревянные воины,  сами  без  всякой  помощи

маленького Рената. Ему некогда оглядываться на них, но он знает — они здесь.

          И если враг не сдается, его...

          Кто-то сообразительный из орудийного расчета выбрасывает вверх руки.

          Но первое правило необязательно.

          Свистит, режет воздух заточенная сабля.

     13. Новые винтики в старую резьбу

          А освободительный поход набирал темп.  Заводы «Шкода».  Чехословакия.

Март, 1942 год.

          —  Так  говорите,  что не  сотрудничали с  фашистами?  —  Следователь

улыбается так  мило,  что  даже не  соответствует застегнутой на  все  пуговицы

гимнастерке, и говорит почти без акцента.

          Марек Благович слушает его  в  некотором замешательстве:  черт  знает

куда клонит этот русский.  Но он все еще верит в разумное,  доброе, вечное, ему

только тридцать лет,  из  них под фашистами он прожил менее одной десятой,  под

коммунистами месяц — он еще не уразумел.

          —  Понимаете,  гражданин  следователь,  —  слово  «товарищ»  Благович

некоторое  время  назад  перестал  употреблять,  когда  однажды  укрывающая его

благостная  аура  на  мгновение  рассеялась  и   он  заметил  перемену  в  лице

следователя при  пролетарской форме обращения.  —  Как  я  могу  сотрудничать с

фашистами, если я сам коммунист, вот уже два года скоро.

          —  Да,  да мы в курсе,  пан Благович.  Но как вы объясните факт своей

работы на заводе?

          —-   Но  ведь  нужно  было  маскироваться.  —  Марек  еще  в  большей

растерянности.  —  Нужно  в  конце концов семью кормить.  У  меня  двое.  —  Он

заискивающе улыбается, возможно, впервые в жизни так наигранно.

          —  Вы в курсе,  что после захвата Гитлером вашего производства выпуск

танка «Прага» не прекратился, а даже возрос?

          —  Нет,  по-моему,  все-таки  делать стали  меньше.  У  вас  неверные

сведения, поймите...

          —  Это  грозное  оружие  усилило  агрессора.  Вы  знаете,  сколько мы

захватили их вблизи границы. У немцев они назывались "38(т)", я не ошибаюсь?

          — Нет, все правильно, но ведь...

          —  А  вы говорите,  —  шутовски грозит Мареку пальцем следователь.  —

Теперь вот просмотрите-ка эту бумагу и распишитесь, что вы ее читали.

          Благович некоторое время читает,  он  все  еще  не  верит,  ему  даже

смешно.  Вскользь, словно из амбразуры, он бросает взгляд на следователя, желая

найти в его выражении улыбку: тот без юмора и без выражения смотрит на весенний

пейзаж за стеклом.  Стекла у них уже вставлены, отмечает вдруг Марек, нигде еще

нет, а у них уже все чистенько, аккуратно, аж зло берет.

          — Прочли? — вяло интересуется русский, не поворачивая головы.

          Марек  все  еще  постигает,  желает проникнуть между строк,  выловить

скрытый смысл. Он переживает, как когда-то на экзаменах. Попался не тот билет.

          — Ну что? — говорит следователь.

          —  Бред какой-то.  Как я  мог сотрудничать с  англичанами,  если наша

страна оккупирована немцами.  Да и  к тому же даже если бы так:  англичане ведь

союзники, и наши и ваши, как я понимаю.

          —  «И  наши  и  ваши»,  —  загадочно повторяет следователь и  наконец

улыбается.  —  Но вы,  пан Благович,  все же подпишите,  вы ведь ознакомились с

содержанием.

          Марек подписывает.

          Больше он  никогда не  увидит своих  близких.  Через  десять дней  он

несется в теплушке в бескрайние дали.  Он еще не ведает, как ему повезло. Ехать

ему  еще  очень  далеко,   но  ближе  чем  другим:  он  сойдет  на  Урале.  Там

разворачивается новый Нижнетагильский танковый гигант.  Нужны рабочие руки,  но

ведь эвакуации не было — где их взять?

          Здесь   Марек  увидит  технологическое  и   военное  чудо:   серийное

производство сверхнадежного пятиступенчатого «Т-34»,  даже по массе в  три раза

превосходящего его родную «Прагу». Век живи, век учись.

     14. Экспозиции

          Как быстро мы ко всему привыкаем.  Как пластичен наш разум.  Казалось

бы,  он  так недавно здесь,  но  уже так привычна окружающая необычность.  Ведь

совсем другой мир,  похожий,  но другой, параллельная вселенная или измерение —

не все ли равно,  как называть? Как быстро он освоился, уму непостижимо. Вот, к

примеру:  Дворец  Советов —  взгляд еще  задерживается,  пялится вверх  голова,

отслеживая край-вершину,  но  ведь  механически.  Да,  на  мгновение  возникает

интерес-удивление,  когда голова упирается в  зенит —  но  и  только.  Вот он —

Владимир Ильич  на  чердаке,  даже  отсюда  с  трехсотметровой низины  поражают

габариты.  В  детстве родители возили Панина в Волгоград,  так,  дань традиции,

доставшейся от деда,  пережившего войну и  потерявшего на фронте брата и  отца.

Давно заброшен,  никому не нужен Мамаев курган. Но Родина-мать, пусть в вечных,

не  снимаемых строительных лесах (нагромоздили,  когда обелиск меча  среди бела

дня надломился и ухнул, расплющив троих ротозеев) все равно завораживала своими

размерами  —  здесь  никакое  фото,  пусть  даже  стерео,  не  поможет  вызвать

аналогичное ощущение.  Так  вот,  Ильич  на  верхотуре этого  самого высокого в

Москве здания был намного внушительней.  Правда, этот мир не знал той статуи на

Волге,  потому как  не  было тут Сталинградской битвы и  Панин был единственным

способным провести аналогию вживую,  но  все же...  И  ведь даже это чудо стало

обыденностью, не приелось еще окончательно, но все-таки...

          Что  еще  поразило Панина в  первый раз,  когда Аврора повела его  на

Красную площадь,  — это второй мавзолей. Чего-чего, а уж этого он как-то совсем

не  ожидал.  Два симметричных строения,  слева и  справа от  Спасской башни.  В

пятьдесят пятом воздвигли,  а до этого почти два года обе мумии спали под одной

крышей —  в  тесноте,  да не в  обиде.  Теперь вокруг Кремля сразу три почетных

караула,  третий возле Вечного огня павшим в Освободительном походе. Интересный

мир!

          Что возмущало Панина поначалу и  на  что он,  конечно,  не мог никому

пожаловаться —  это  отсутствие карты.  Нельзя сказать,  что  карты  Москвы для

туристов вообще не  существовало (с  большим трудом через  какого-то  знакомого

Аврора  смогла  добыть  ему  нормальную типографскую схему-план),  но  это  был

страшный дефицит.  Смысл  этого  изъяна организации жизни пятнадцатимиллионного

города был  ясен  —  заставить приезжих все  время  обращаться к  окружающим за

советом,   и   этим   действием  выдавать   себя,   упрощать  контроль  органам

правопорядка.  А  уж  на  своей машине пришлый тем более никогда бы  не рискнул

въехать в  столицу мирового социализма,  хочешь ездить —  бери такси.  А  через

таксистов тоже,  если  понадобится,  можно  потом отследить маршрут следования.

Сложности одиночкам, зато повышенная безопасность системы.

          Карты с собой Панин не носил, не стоило при внезапном обыске на улице

сразу  же  выдавать в  себе  приезжего.  Он  угробил  несколько вечеров  на  ее

изучение.  Особых сложностей не возникло, еще там, в своем мире, он досконально

исследовал Москву.  Отличий было достаточно,  во  многих местах это  был совсем

другой город,  но центр был похож,  а львиная доля названий сохранилась с очень

далеких времен.

     15. Табуреточки

          И  совсем немного —  чуть-чуть об  экономике.  Перед началом Великого

Освободительного похода  стало  ей  тяжеловато.  Все  знают,  что  если  где-то

прибудет,  то  откуда-то  убудет.  Так  вот,  поскольку в  день  одновременного

перехода  границ  Германии,  Венгрии  и  Румынии  объявили  по  Союзу  всеобщую

мобилизацию,  то мужичков, изрядно на предприятиях поредевших, а на селе совсем

исчезнувших,  стало  еще  меньше.  Конечно,  социалистический  строй  не  может

допустить, чтобы техника, народным потом и кровью политая, простаивала зазря, а

потому  встали  за  станки мужичками забытые,  и  сели  за  штурвалы тракторов,

мужичками объезженные,  женщины-передовики.  Да не просто сели и встали,  а еще

лозунги кинули:  «Бабы,  дадим для фронта не сто —  двести процентов плана!»  И

пошло, понеслось движение «двухсотчиков», а затем «трехсотчиков», а затем...

          Однако каждый начальник знает,  на бабах далеко не уедешь. Во-первых,

управлять ими очень мудрено, возможно это только в момент трудового энтузиазма,

который охватывает их  без всякой видимой причины,  но способен так же внезапно

сникнуть,  без причинно-следственного объяснения.  Ну а кроме того, часто они в

декреты уходят либо больных деток обхаживают,  и  тогда на  предприятии от  них

сплошной убыток.

          А  еще,  гребла  армия  родная  и  женщин временами —  в  медсестры и

фельдшера:   двухмесячные  обязательные  курсы   ускоренной  анатомии,   умение

вставлять  градусники  и  вкалывать  кипяченый  шприц  в  нужное  место,   бинт

разматывать и наматывать, что еще надо-то? Куда денешься, когда внезапно начали

появляться в  непобедимой армии  раненые  и  больные  всякими  дизентериями.  А

движение  на  запад  останавливать  нельзя,  мало  ли  какое  чудо-оружие  друг

плененного Гитлера — Франко изобретает.

          Да,   помогло  привлечение  в   дело  самих  детишек,   лет   эдак  с

четырнадцати-тринадцати.  Благо  в  век  индустриализации и  строительства базы

коммунизма живем,  все  равно  станку  железочугунному,  кто  на  нем  кнопочки

нажимает,  пришлось,  правда,  мастерам цехов табуреточки специальные из головы

изобрести,  дабы  поднять  подростков на  должный  уровень  кнопконажимания.  А

вообще, дело нужное, и оно пошло. И «все для фронта, все для победы» набирало в

экономике обороты.

          Хуже было с  сельским хозяйством,  здесь как запороли посевную весной

сорок первого,  в связи с непрерывными учениями и перегоном эшелонов к западной

границе,  так только сейчас,  осенью, всполошились, что убирать-то нечего, да и

некем,  по  сути.  Ох  уж  тут  аграрии забегали по  Кремлю.  Многих их  тогда,

ускоренным образом,  перевели в  лесозаготовительную промышленность на  младшие

должности,   орудовать  топорами   и   пилами.   А   то   ведь   поубавилось  в

лесопромышленности работников —  еще  на  границе весны  и  лета  посадили всех

молодых ЗК в  эшелоны и  так же — на запад.  Там им,  понятно,  винтовки Мосина

вручили и  танки  постарше возрастом,  снятые  тепереча с  производства.  Пошли

ребятки в  прорывы,  в первых героических рядах,  кровушкой родимой грехи перед

Родиной-мамой замаливать.

          Ну,   так  кто  же  тогда  лес  валит,  так  нужный  для  шпал  новых

русифицированных  железных  дорог  в   Польше  и  Чехословакии,   спросите  вы,

начальства аграриев действительно маловато для такой сложной задачи будет?

          Забыли, забыли вы один нюанс. Ведь война же. И дело не в том, что она

все спишет.  Действительно спишет, будьте спокойны. А дело в том, что социализм

покуда укрепляется и вширь растет, а коммунизм еще за горами и долами, принципы

старинных рабовладельческих войн нам совсем не помешают,  раз для дела, а не со

скуки.  Пленные!  Десятками,  сотнями тысяч, а затем и миллионами, из всех этих

больших «котлов»:  под Люблином,  под Кенигсбергом, под Плоешти, под Веной и т.

д.  И идут десятки эшелонов назад на лесоповалы с новыми лесорубами, говорящими

покуда на  румынском или  немецком.  И  спускаются переполненные клети в  шахты

Донбасса с  интернациональными сменами для уставших стахановцев.  И снова можно

забрать имеющих до этого бронь мужичков с заводов для пополнения ушедшей далеко

армии.  Ведь и оттуда имеются вернувшиеся. Ну и пусть что без ноги-руки — их на

более  легком производственном процессе можно использовать,  только снова нужно

табуреточку специальную мастеру цеха изобрести.

          А,  плохо с питанием? Несмотря на репарации, кушать сильно хочется, а

хлеб по  карточкам и  наполовину из  соломы.  Извините,  война.  Не  мы  в  ней

виноваты.  Вон,  газеты  читали?  Видели,  какие  там  страшные документы о  их

варварских планах  нападения на  нашу  мирную страну публикуются?  «Барбаросса»

именовался, и если бы мы не успели, тогда... Вот сейчас хлеб из соломы едите, а

то бы... Про концлагерь Бухенвальд слышали? Вот, вот.

          Так  что  —  война все  спишет.  А  движение «трехсотчиков» ширится и

множится, как свет социализма по нашему шарообразному миру.

     16. Подвиг генералиссимуса

          Видали   картину   «Переход   Суворова   через    Альпы»?    Русскому

генералиссимусу было нелегко,  но все же в  кое-чем он имел облегчение — ему не

надо было тащить с собой танки и 122-мм гаубицы.  «KB»,  правда,  не тащили, но

«БТ» и «Т-34» — это,  скажу вам,  тоже не подарок на горных тропах. А руководил

этим подвигом генерал Баграмян, друг Жукова.

          То-то  удивились «макаронники»,  когда они с  гор спустились.  Италия

страна теплая, здесь и зимой воевать в удовольствие, да и небольшая она — фронт

узок, один раз прорвал и при, пока есть горючее. «БТ» без гусениц — знаете, как

несутся?

          И понеслись!

     17. Приобретения

          Он прибыл в  Таранто ночью,  и  как ни вглядывался в окно автомобиля,

пока его везли с  аэродрома в  порт,  ничего не рассмотрел —  освещение напрочь

отсутствовало.

          —  Это специально,  —  пояснил обстановку сидящий рядом и встретивший

его подполковник с  нашивками авиации,  но  совсем из другого ведомства.  —  Мы

запретили пока ночное освещение.  Летающие английские разведчики с Мальты так и

норовят  заглянуть  нам  под  юбку.  —  Офицер  нехорошо  осклабился.  —  Пусть

помучаются в  неведении,  империалисты хреновы.  А местные даже не возмутились,

фашисты их  тут  к  дисциплине приучили.  Мы,  кстати,  их  сейчас отлавливаем,

гаденышей, муссолиниевских прихвостней. Будут знать, как делать диверсии.

          — Что, взорвали что-то? — спросил Гриценко.

          —  Сейчас  сами  увидите,  —  неопределенно  пояснил  замаскированный

авиатором энкавэдэшник.

          Шофер вел уверенно,  будто тут и родился,  в этом городе у моря, а не

оказался здесь в  составе освободительной армии считанные дни  назад.  Гриценко

еще раз внимательно посмотрел на него сзади —  нет,  и  затылок и  морда совсем

рязанские, будто только сейчас из родного колхоза призвали на защиту Родины.

          —  Как он  дорогу не  путает?  —  все же спросил он у  подполковника,

кивнув на водителя.

          —  Наш человек,  — с гордостью пояснил сопровождающий,  — бывал здесь

ранее.  Он  заговорщически приложил ладонь  ко  рту.  —  «Пятая  колонна»,  так

сказать.

          Неужели  разведка,  подумал  Гриценко,  но  не  стал  переспрашивать:

слишком любопытных,  в  не касающихся тебя самого сферах,  в армии не поощряли.

Четкое разделение обязанностей, вот что крепило всю механику победы, и Гриценко

вполне разделял это утверждение.  Он снова воззрился в  темноту.  Лишь в  свете

закрытых  маскировочной маской  фар  временами  мелькали  какие-то  детали,  да

несколько раз их  останавливал вооруженный патруль,  вблизи стоящих на  обочине

«БТ-7».  И все-таки даже в этих отдельных кусках пейзажа угадывалось отсутствие

разрушений,  он прекрасно помнил немецкий порт Варнемюнде — вот кому досталось,

живого места не было.  Штурмовая и  бомбовая авиация потренировалась там вовсю.

Сколько они  тогда  мучились с  подъемом подводных лодок,  затопленных прямо  у

пирса.  А толку от них так и не оказалось никакого,  легче новую построить, чем

такие дыры залатать.  А сколько распухших, вонючих трупов подводников они тогда

из них извлекли. Гриценко отогнал неприятные воспоминания.

          За  отвлеченными разговорами они добрались до порта.  Однако и  здесь

было хоть глаз выколи.

          — Маскируемся, — снова прокомментировал оперативник. — Флот с Черного

моря пока не может подойти, а кто нас прикроет.

          — А авиация? Вон сколько ее на аэродроме было.

          —  Да,  —  повернулся в  темноте энкавэдэшник,  —  а  если их линкоры

подойдут или эсминцы. Вы помните, что они сделали в южной Франции.

          Гриценко  помнил,  в  смысле  читал.  Тогда  англичане потопили  флот

бывшего союзника — Франции,  после того как Петен сдался.  «Да,  не хотелось бы

здесь  этого,  —  подумал  он.  —  Здесь  кораблей  поболее  будет,  и  сколько

первоклассных,  о которых советскому флоту пока только мечтать.  Правда, кто-то

рассказывал,  что линкоры у нас тоже строятся,  но когда их еще доведут до ума,

да и  не просто их с Балтики переправить сюда,  под носом у Великобритании,  не

говоря уж о том, что там они нужнее.

          Затормозили возле самого трапа.  Сердце защемило от ударившего в  нос

знакомого  запаха  моря  и   большого  корабля.   У  них  проверили  документы,

подсвечивая фонариком,  и  пропустили наверх.  Поднимаясь по  раскачивающейся в

темноте  лестнице,  Гриценко  испытывал  радость,  как  будто  уже  качался  на

капитанском мостике посреди Средиземного моря.

          Когда за ними неслышно закрылась обрезиненная по краям дверь, он едва

не ослеп — от многочисленных ламп. Здесь их встретил старшина пехотинец.

          — Наденьте! — сказал он повелительно, отдавая честь.

          Это  были  противогазы.  Гриценко не  пользовался ими  давненько,  он

больше  привык  к   респиратору,   при  отработке  учебных  тревог  по  тушению

корабельных пожаров.

          — А зачем? — вырвалось у него невольно.

          — Надо,  надо,  — подстегнул его опер, сам он уже облачился и говорил

словно из закрытого отсека.

          Теперь вниз их повел появившийся откуда-то рядовой.

          — Здравия желаю,  товарищ капитан третьего ранга, — приветствовал его

еще один мордастый подполковник. — А все-таки молодец товарищ Сталин, что форму

офицерскую вернул  —  любо-дорого смотреть.  Как  добрались?  Устали небось при

перелете?  Подумать только — Альпы перемахнули.  Но разве могли мы раньше такое

представить, товарищи?

          Мордастый  подполковник  говорил  возбужденно,   с  верой  в  глазах.

Противогазы гости уже сняли.  Гриценко пытался пригладить вздыбившиеся волосы —

никак не получалось.

          —  Как  вам  корабль?  —  спросил  мордастый,  представившийся Иваном

Петровичем Мокиным.

          —  Да  не  видел  еще,  —  ответил  Гриценко,  пожимая руку  и  также

представляясь.

          —  Ничего,  дорогой товарищ,  увидите.  И не только увидите,  — Мокин

поднял вверх указующий перст,  — а еще и поплывете на нем, поплывете под флагом

нашей Родины.

          «Никак,  замполит,  — констатировал Гриценко.  — Ладно, чего время за

разговором трепать, нужно действительно осмотреть корабль».

          —  А  всегда пожалуйста,  — лучезарно улыбнулся Иван Петрович,  когда

Гриценко выразил свою просьбу вслух.  Посмотрите,  пощупайте что надо,  а потом

поговорим, так сказать, по вашим свежим впечатлениям.

          Я  буду тут,  у  себя,  в этих скромных апартаментах,  я ведь человек

маленький —  партийная совесть.  Это вам — капитанскую каюту выделили,  вот там

простор,   скажу  я   вам   по   секрету.   Сейчас  позвоню,   вызову  для  вас

сопровождающего.  Противогазик не  забудьте,  у  нас  покуда без  него  нельзя.

Здоровье ваше товарищу Сталину еще требуется.

     18. Шпионская суета

          Панин  уже  привычно  выскочил  из  трамвая  (вагон  был  красивый  —

производство Французской  Коммунистической Республики) и  желал  перепрыгнуть в

идущий  дальше от  конечной троллейбус,  когда  краем  глаза  заметил неладное.

Оттуда,  с наблюдаемой боком стороны, выдвинулся в его сторону человек в форме.

Панин,  не останавливаясь, покосился в его направлении и сразу же повел глазами

дальше,  словно в  рассеянности не видя окружающего пейзажа.  Там,  в  двадцати

метрах,  возвышался высокий отглаженный майор и  с  ним два сержанта —  военный

патруль,  это было понятно,  даже если бы  они не  носили своих опознавательных

блестящих блях со стороны сердца.  А  вот третий —  ефрейтор — самый младший по

званию и,  наверное,  по сроку службы —  летел в  сторону Панина — хотел выдать

приглашение:   «Гражданин,   подойдите,   пожалуйста,   к   начальнику  патруля

города-героя Москвы». Спасибо большое, мы как-нибудь...

          К «приглашению» не стоило относиться с ухмылочкой,  ляпать что-нибудь

вроде:  «Товарищ  начальник,  зачем  я  нужен-то?  Ведь  уж  давненько в  армии

отслужил,  чем  могу  быть  интересен?»  Но  здесь был  не  старый,  добренький

социализм раннего детства Панина —  здесь военный патруль имел  право проверять

документы у любого встречного поперечного,  а слишком подозрительных передавать

по эстафете милиционерам.

          Кстати,  милиция  обладала сходными функциями в  отношении военных  —

эдакая тимуровская идиллия взаимовыручки и братско-ведомственной поддержки.

          Панин взял старт, мгновенно сменив торопливую деловую походку на бег.

Оглядываясь,  он зафиксировал,  что ефрейтор раздумывал не более секунды,  тоже

ускорился.  И  те,  старослужащие,  тоже  не  остались в  стороне.  Становилось

интересно.

          Панин на  мгновение остановился за  первым поворотом.  Пришлось ждать

лишь  несколько биений сердца,  когда на  него вылетел трудяга-ефрейтор.  Панин

стукнул его по  носу и,  не дожидаясь его красивого падения,  вновь развернулся

для  бега.  Прохожих не  надо было раздвигать,  они сами поспешно шарахались от

греха  подальше.  Он  сделал еще  одну  остановку,  когда понял,  что  один  из

сержантов бегает очень  быстро.  Снова пришлось замедлить движение,  перейти на

вялую трусцу, а потом резко развернуться, ориентируясь по звуку шагов.

          Теперь удар получился совсем жестокий — на встречном курсе, возможно,

он  сломал служаке переносицу —  он  совсем не  хотел этого,  но так сложилось.

Третий преследователь явно не был спринтером, и Панин оторвался.

          Затем пришлось делать несколько ложных пересадок,  дабы запутать след

окончательно  —он  хотел  убедиться,   что  «хвост»  отсутствует.  Да,  товарищ

начальник патруля,  знали бы  вы,  кого  только что  чуть не  задержали,  шутка

сказать, не просто шпиона — посланца из другой вселенной!

          Даже в том, родном мире про старую московскую гауптвахту рассказывали

легенды. Панина специально просветили по этому вопросу. Не стоило попадать туда

даже местным офицерам,  а  уж  о  срочной службе и  говорить нечего.  Тот,  кто

направлялся туда на трое суток,  мог просидеть суток семьдесят,  начальник, или

же  дежурный прапорщик,  мог  добавить по  своему желанию сколько душе  угодно.

Понятно,  его душе — не твоей.  А выпускали оттуда тоже своеобразно, без всяких

документов о  выписке.  Попробуй доберись в родную часть через всю Москву,  где

снова патрули.  Некоторые достигали родной казармы пешком, мелкими перебежками,

по ночам, за несколько суток, хотя ехать в метро днем — полчаса. Так ведь это в

нашем родном мире  всего лет  двадцать назад,  а  здесь где  у  генералиссимуса

Сталина собственный мавзолей? Нет, стоило побегать.

     19. Итальянское Амаретто

          В  противогазе  было  крайне  неудобно  участвовать в  экскурсии,  но

снимать и вправду не разрешили.  Да,  на таких больших кораблях Гриценко еще не

бывал,  тем более внутри. Осмотра здесь было, конечно, не на один день, но хотя

бы беглое впечатление надо было составить.  Вообще-то,  что неприятно поразило,

так это царящий бардак,  полное отсутствие чистоты. То там, то здесь попадались

под ноги какие-то  бумаги,  мусор.  Но все равно кто-то незримый держал руку на

пульсе действительности — некоторые встречающиеся двери оказались опечатаны.

          — Комитетчики,  — глухо сквозь мембрану пояснил новый сопровождающий,

как будто сам был не из той же шайки-лейки.

          Кое-где встречались живые люди.  Обычно они таскали на  себе какие-то

бочки и  обливали окружающие стены и полы некой пенообразной жидкостью.  Иногда

бочки были большие, их носили по двое, а не в ранце за спиной.

          — Что они делают? — спросил Гриценко.

          —  Дегазация,  —  одним словом растолковал сопровождающий и  не  стал

пояснять далее.

          «Какая дегазация,  —  думал про себя Гриценко,  — холера у итальяшек,

что  ли,  была или какая-нибудь неизвестная нам местная зараза.  Но  ведь тогда

нужно делать прививки, а не дегазацию».

          Через какое-то  время —  Гриценко показалось,  что  он  отмахал много

километров,  — они попали на пост боевого управления.  Честно говоря,  Гриценко

надеялся увидеть что-то  поражающее воображение,  но особой механики-автоматики

он здесь не разглядел.  Он вспомнил водимые им ранее,  гораздо меньшие корабли.

Да,  сладко мелькнуло в  мозгах,  не  во  всем капиталисты нас опередили,  прав

товарищ Сталин,  что  у  нас  самый  передовой строй.  Дайте нам  только время,

размышлял Гриценко, и мы вас за пояс заткнем, господа миллиардеры.

          Зато главный калибр произвел впечатление. Господи, сколько здесь было

всего.  Он  даже увидел готовые к  применению гигантские снаряды.  Какая удача,

думал он пораженный,  какая удача,  что все это нам досталось, а не пальнуло по

нам.  Даже зло берет на  этих макаронников,  сдать корабли совсем в  боеготовом

состоянии. Вояки называется.

          Но  он  все  никак не  мог  насытить свое  любопытство,  и  экскурсия

продолжалась.  Отмахав еще с километр по переходам,  он попал вниз,  в машинное

отделение.  Вот  здесь любопытство сыграло с  Гриценко злую  шутку,  насытилось

наконец...

          Там,  внизу,  были  трупы  —  раздутые,  воняющие (благо противогаз),

причем целые горы.  А  вокруг деловито сновали живые и  что-то  делали с  ними,

грузили на носилки и куда-то несли.  Гриценко стоял,  как громом пораженный. Он

разглядывал эти  обезображенные синие лица  сквозь начавшие запотевать стекла и

никак  не   мог   понять.   На   трупах  была  форма,   наверное,   итальянская

военно-морская,  раньше ему  такой  видеть не  приходилось,  иногда угадывались

офицеры,  по другому покрою одежды.  Сопровождающий пытался его оттащить, но он

уперся.  Пока  он  стоял так,  откуда-то  пришли новые солдаты в  противогазах,

принесли еще мертвых. А те, другие, брали подряд то, что уже есть, и продолжали

куда-то  таскать.  Он  пошел за  ними,  хотя сопровождающий дергал его за руку,

шипел что-то под своей резиной.

          А  трупы носили в  глубину машинного отделения.  Стало совсем жарко и

плохо видно от копоти. Здесь, прямо в топке, сжигали тела, прямо так, не снимая

с  них  одежды.  Бросали в  специальное отверстие —  спешную доработку питаемой

мазутом  машины,  доблестное  рацпредложение какого-то  Левши  из  технического

отдела НКВД.

          Гриценко был в шоке,  он не помнил, как снова попал в каюту к Мокину.

С  него едва стянули противогаз,  когда его вырвало.  Только еще через полчаса,

уже ранним утром,  он вновь предстал перед Иваном Петровичем. Тот выпроводил из

помещения всех,  оставив,  кроме Гриценко,  только опера, встретившего гостя на

аэродроме.

          На столе оказалась красивая бутылка.

          —  Зря вы,  дорогой товарищ,  полезли в  машинное,  рано еще туда,  —

растолковал Мокин. — Там еще работы на несколько дней. Команды у линкора знаете

сколько? Слава Вождю и Учителю, она была не полная.

          —  А  что с  ними случилось?  — наконец решился спросить Гриценко.  —

Эпидемия какая-то, не пойму?

          — Вначале давайте выпьем за встречу и за здоровье товарища Сталина, а

потом обсудим.

          Они  выпили —  вино  было  на  редкость вкусным.  Потом выпили еще  —

закуска тоже была ничего.

          — Что с ними было делать,  с гадами? — спросил Иван Петрович. — Ведь,

сволочи,  хотели  все  свои  корабли затопить или  вывести из  строя.  Они  бы,

конечно,  сдались англичанам,  но горючки у них давно не было в наличии. Плохое

материально-техническое  снабжение,   экономика  капиталистическая  в  кризисе.

Чертовы  милитаристы  Муссолини  заглотнули  больше,   чем  хотели.  Грецию  им

захотелось,  а у самих флот без топлива.  Можно было бы,  конечно,  авиацией их

забомбить,  но ведь жалко корабли. Красавцы ведь — вот увидите при свете дня. А

пока  еще  пехота сюда бы  добралась...  А  у  них,  видели,  снарядов сколько?

Подорвали бы гады корабли и все тут. Вот и решили их того.

          —  Что  того?  —  обалдело спросил Гриценко,  держа  очередную полную

рюмку.

          —  Бомбами специальными —  химическими,  вот чего,  —  Мокин спокойно

выпил и закусил.

          Гриценко ждал продолжения, не дождался, тоже выпил.

          — Это только по линкору, или...

          — А что,  другие корабли хуже?  — воззрился на него Мокин. — По всему

флоту, разумеется. Три эскадрильи накрыли весь порт.

          — А город, как же город?

          —  Не паникуй,  моряк.  Партия все учла.  Направление ветра подгадали

нужное.  Всю  лишнюю  дрянь  унесло  в  море  синее,  только несколько соседних

кварталов задело.  Ты  не  расстраивайся,  товарищ Гриценко,  ты  же коммунист.

Теперь понимаешь,  почему затемнение и противогазы?  Так вот, о деле. Приказано

вам в ближайшее время оценить обстановку.  Дадут вам инструкции,  чертежи, все,

что нашли в  сейфе.  Еще выделим несколько переводчиков с  местного,  пусть эти

инструкции советским языком озвучат. Вам надо в срочном порядке подготовить эти

корабли к морским сражениям,  пора, наконец, с главными империалистами сойтись.

Горючее уже идет по железной дороге.  Осмотритесь, напишете список тех людей из

известных вам  ранее  специалистов,  которые вам  нужны в  команду.  Прикинете,

сколько нужно матросиков для  экипажа,  чувствую я,  что раздували империалисты

штаты  до  невозможности.  Набросаете,  какие усовершенствования необходимы,  в

смысле навигационного оборудования,  может,  его подновить? Что надо пришлют из

Германии,  там у них все равно трофеи в гораздо худшем состоянии. Ясно, товарищ

капитан третьего ранга?

          Гриценко кивнул. Он все еще не мог очухаться от нового знания.

          — Теперь вот что,  товарищ. Через несколько дней спецкоманда доделает

свою необходимую работу,  дезактивация тоже завершится.  Те, кто прибудет после

вас,  не должны ничего знать,  вам,  надеюсь, понятно? Другого метода захватить

флот не было, партия наша взвесила все. Останутся там всякие несгорающие части,

типа  костей,  так  вот,  их  запакуют в  специальные контейнеры,  пусть покуда

хранятся,  а  когда выйдете в  первый рейс,  сбросите их  в  глубину без особых

почестей,  но,  в какой-то мере, по морскому обычаю. Не станем мы их закапывать

на суше, нечего Катынь разводить, раз море рядом.

          — Кого разводить? — переспросил Гриценко.

          —  Не обращайте внимания,  термин такой специальный,  я  ведь в  ваши

грот-брамсели не  лезу,  Павел Львович.  Не  знаю,  как вам,  а  мне лично этих

фашистов не жаль.  Они поплатились по делу. Помните, как в тридцать восьмом они

травили газом угнетенные массы Эфиопии?  Кто тогда их наказал?  Давайте выпьем,

Гриценко, за здоровье самого справедливого человека — товарища Сталина.

          Они чокнулись. Вино в Италии бьиго великолепно.

     20. Реки загнивающего мира

          Как известно из географии,  не все города стоят у моря. Поэтому не во

все из  них можно добраться на  крупном военном корабле.  Следовательно,  не во

всех можно объявить революцию залпом боевого крейсера.  Это не значит, конечно,

что революцию нужно всегда объявлять с водоплавающего устройства, но все же так

принято.  В  американских горах  Кордильерах имеются  старые  развалины  одного

затерянного города. Не ведаем мы, кто там и даже когда жил, но знаем, что там в

свое  время  произошла мощная революция,  оставившая лишь  камни  на  камне,  —

валяются там местами составные части дворцов весом по  две тысячи тонн,  но еще

знаем наверняка,  что  без  моря не  обошлось даже на  этой четырехкилометровой

высоте — следы наводнения также сохранились.

          Так вот,  поскольку революциям и сменам исторических формаций принято

салютовать с боевых кораблей,  приходится идти на самые разные ухищрения. Можно

использовать корабли на  воздушной подушке,  однако на  дворе зима  1942  года.

Данный класс кораблей покуда имеется только у  одной страны — Советского Союза,

но  малы они  еще  по  весу (танки по  этому показателю давят их,  как клопов).

Несолидно врываться в антагонистические города на десятитонных малютках. Что же

делать? Как же быть?

          Остаются водные артерии,  имеющие выход к морям, — реки. К примеру, к

нужному  сейчас  городу  Западной Европы  —  Парижу  со  стороны моря  подходит

известная река  под  названием Сена.  И  недалеко по  ней  до  исконной столицы

неудачных революций —  всего-то километров триста наберется,  со всеми изгибами

русла. Крейсер, конечно, по ней не пройдет — мелковата. Можно пустить торпедную

мелочь,  но и здесь незадача. Впрочем, относящаяся и к крейсерам так же. Видите

ли,  доблестный советский Краснознаменный Балтийский, а также Северный флот еще

не  контролируют пролив  Ла-Манш.  Так  что  проход  по  Сене  к  Парижу закрыт

империалистами накрепко.

          И  что  же  предпринимать?  Совершать революцию без военных кораблей?

Октябрьская традиция нарушается.  И  что же все-таки делать?  Продлить на запад

Беломорканал?  Решение почти верное, по крайней мере, близкое. Если океанские и

морские флоты не имеют пока возможности прорваться,  то у  СССР на такой случай

имеются речные флотилии.  И  если в  Сенунет возможности прорваться из дельты к

истокам, то, может, стоит попробовать наоборот?

          Каким образом?  Не слишком просто,  но попытаемся спланировать. Берем

Днепровскую флотилию,  не самую мощную в мире — Амурская мощней, но от Амура до

Сены все-таки далековато.  Да  и  Япония императорская не дремлет,  нельзя ее в

расслабленном состоянии держать — научены Цусимой.  И вот,  берем Днепровскую —

вторую по .мощи,  загоняем вверх по Днепру,  ставим в колонну,  разворачиваем в

Припять,  гоним  к  истокам  (тут  как  раз  канал  Днепровско-Бугский к  месту

оказывается),  по нему в  Буг,  по тому в  Вислу,  а  там по рекам,  речушкам и

каналам дальше и дальше — и Одер наш,  и Эльба и Рейн,  Маас и,  наконец, милая

сердцу Сена.  Просто к Парижу родному подойдут наши корабли со стороны истоков.

Элемент неожиданности — налицо.

          Готовьтесь к неожиданностям и сюрпризам, товарищи и господа!

     21. Плотины загнивающего мира

          Основные  опасности  для  мужественных советских  мониторов миновали,

когда  добрались  они  до  Бургундского  канала.  Здесь  пришлось  разделиться:

«Левачев» направился на юг к Лиону,  вниз по Соне,  туда,  где она стекается в,

единое целое с Роной, помочь тем русским соединениям, которые в ближайшее время

переберутся  через  Альпы  из  северной  Италии  и   освободят  от  капитализма

исстрадавшуюся от эксплуатации человека южную Францию — эдакий плавучий, хорошо

вооруженный вестник освобожденного труда; а «Флягин» нацелил свой низкий силуэт

на  север  к  заочно  родному  Парижу,  туда,  в  очередное  логово  недобитого

фашистского зверя,  голова  которого —  Берлин трещит в  жестких лапах  красных

танковых клиньев.

          Здесь  в  тесных  берегах  Бургундского канала,  где  длинный  корпус

«Флягина» ни  за  какие коврижки не смог бы развернуться обратно,  расслабиться

по-настоящему было,  конечно,  нельзя,  но  психологически стало намного легче.

Лишь  дважды ночами стучали по  корпусу пулеметные очереди с  берега,  и  тогда

«Флягин» словно  просыпался от  спячки,  и  гахали в  темноту четыре «максима»,

скрученные единой связкой.  Это была реакция, подобная отпугиванию обнаглевшего

комара,  никто не задействовал прожектора и большие калибры — не стоило тратить

боеприпасы на непредусмотренные сражения, ведь «Флягин» не мог тащить чрезмерно

много,   в   мелких  речушках  не   стоило  опасно  увеличивать  осадку.   Хотя

запланированные бои,  конечно,  тоже случались —  у шлюзов — обязательно.  Этих

перепадов уровней  воды  было  на  пути  достаточно.  Подходя к  такому  месту,

«Флягин» выпускал на  берег морских десантников.  Обычно они  лихо  делали свое

дело  и  «Фля-гин»  спокойно  следовал в  распахнутые ворота  дамбы,  но  часто

приходилось делать пару-тройку залпов из 45-,  а  порой и  из 102-миллиметровых

орудий. Кто на этих удаленных от моря шлюзах дожидался такой силищи? И взлетали

вверх белые флаги. И только советский военно-морской реял гордо и не кренясь. И

тогда   морские   пехотинцы   прощались   с   покуда   временно   освобожденным

пролетариатом,  обещая вернуться в большем количестве и добить фашистских гадов

до конца в  ближайшее время,  выводили из строя все средства связи,  покоящийся

«Флягин» брал их  на  борт,  матросы хлопали их по закамуфлированным спинам,  и

винты «Флягина» вновь начинали крутиться, а труба извергать дым.

     22. Вскрыть архивы

          Разговор происходил в  русском  посольстве на  территории Соединенных

Штатов Америки.  Поначалу сдержанный обмен  любезностями постепенно переходил в

недружелюбную перепалку. Сейчас речь держал советник президента Луи Саржевский:

          —  В  сложившихся условиях,  которые,  по  нашему  обоюдному  мнению,

являются чрезвычайными,  наше правительство обеспокоено сокрытием от  экспертов

необходимой для понимания проблемы информации.

          — Я не совсем вас понимаю,  господин советник,  — бесстрастно отражал

атаки Иван Евгеньевич Титуленко.  —  Насколько я  в  курсе,  по данной тематике

усиленно и плодотворно сотрудничают не только наши разведки, но и ученые, или я

не прав?

          —  Да,  это так.  И  до последнего времени никаких претензий не было.

Однако вы,  конечно,  понимаете,  о  чем  я  говорю,  вот  уже несколько недель

(подчеркиваю,  не  дней,  а  именно недель) ваши  службы не  дают нашей с  вами

совместной комиссии добраться до некоторых архивов.

          — Я не в курсе таких мелких нюансов.

          — Бросьте,  Иван Евгеньевич,  это не первое наше обращение по данному

поводу, пусть и не на таком уровне, как сейчас.

          — Однако мне надо уточнить.

          — Но позвольте тогда более подробно ввести вас в курс дела. Поверьте,

в  данном  случае политика поначалу стояла далеко в  стороне,  к  выводу пришли

ученые-эксперты,  причем и  ваши и  наши вместе,  так что,  опять же,  никакого

предвзятого очернения здесь не  происходило.  Но  для полной убедительности нам

нужно заглянуть в  кое-какие засекреченные до  настоящего времени архивы.  Дело

касается событий  многодесятилетней давности,  поэтому  закрытие информации нам

совершенно непонятно.  Если бы  она  касалась или там порочила какого-нибудь из

ныне живущих либо существующую в  настоящее время страну.  Так  ведь вовсе нет.

Дело касается канувшего в историю СССР. Мне лично, как частному лицу, абсолютно

непонятна такая реакция.

          — Но ведь вы,  господин Саржевский,  разумный человек. Вы понимаете о

чем идет речь? — внезапно с таким же бесстрастным, как и до этого, лицом открыл

«карты» русский посол.  —  Речь идет о престиже страны.  О нашей истории Ведь у

вас тоже есть закрытые темы, например убийство президента Кеннеди, так?

          — Да,  но я не думаю, что если бы речь шла о сегодняшней безопасности

страны и зависела от этих архивов, то мы бы стали сильно упираться по поводу их

просмотра посторонними.

          — Как знать, господин Саржевский.

          —   Но,   Иван  Евгеньевич,   что  с  того,   если  открытие  архивов

документально и  неопровержимо докажет  намерения Советского Союза  напасть  на

Германию первым и  только роковые,  почти случайные обстоятельства не позволили

данному событию реализоваться?

          — А вы что, не понимаете, что с того?

          — Но ведь разговоры об этом идут не одно десятилетие, так?

          —  Собака лает  —  ветер носит Разговоры одно,  а  истинные документы

совсем другое

          —  Но ведь именно в точке исполнения или неисполнения данного события

и  разошлись наши  миры.  Здесь  прошла  трещина разделения,  и  нужно  изучить

первопричину, очень нужно.

          — Я сделаю все от меня зависящее, господин советник

          — Очень надеюсь, Иван Евгеньевич.

     23. Недобрые берега загнивающего мира

          Конечно,  они  давно  ждали  неприятностей Не  стали те  неприятности

неожиданностью,  но и  приятностью тоже не стали,  разумеется На четвертый день

осторожного скольжения по Бургундскому каналу они угодили в засаду.

          Почему плыли по каналу осторожно? Понятное дело, у монитора боевого и

так скорость небольшая,  не выше пятнадцати километров в час, а здесь еще чужие

мелкие воды, узости — нет места для маневра, если кто-то мину посреди фарватера

положить догадается,  так и  не обойти Во время движения пара человек все время

на кончике носа корабельном стоит, темную воду внизу обозревает, лишние глаза в

таком деле никогда не бывают Да еще по бортам —  люди дно непроглядное пытаются

узреть  и  берега под  неусыпным прицелом держат.  А  там,  вокруг,  деревеньки

живописные, любо-дорого, словно не случилось в этой стране позорного Поражения,

и  не под сапогом она у агрессора лютого.  Смотрят оттуда крестьяне французские

на непобедимый советский флот и диву даются — сколько лет в этих местах жили, а

никогда  боевого  корабля  настоящего не  видывали  Старший  лейтенант Абрамов,

начальник  десантников,  помещенных на  борту,  много  раз  предлагал сотворить

вылазку с  захватом трофеев —  очень уж  молодой свининки хочется или там лучку

пощипать (про лучок,  он,  конечно, размечтался — зима на дворе, хоть и теплая,

западноевропейская).  Однако Капитан судна Кожемякин на такие дела не поддается

— еще чего,  будет боевой корабль стоять неподвижно у берега, авиации вражеской

дожидаться,  покуда десантники там нарезвятся.  На крайний случай, можно просто

калибр главный стадвухмиллиметровый навести,  и  сало  с  маслом жители сами на

бережок принесут,  И  никакой суеты не потребуется,  разве что выстрелить разок

ради  демонстрации мощи.  Но  как  такие  действия  расценит НКВД,  если  очень

захочет?  Вот в  чем вопрос.  А  главное,  времени нет,  и так график,  заранее

разработанный,  на  грани срыва Конкуренты на «Левачеве»,  Может,  уже до Лиона

добрались,  скоро, того и гляди, средиземноморский флот пополнят исстрадавшейся

боевой единицей Только подумать. Днепровская флотилия наводит пушки на Марсель.

Здесь даже древний переход питерской эскадры к Цусиме меркнет.

          И  вот  на  четвертый день самостоятельного плавания монитор «Флягин»

напоролся на  засаду.  Здесь было все как полагается —  не только пехота,  но и

танки — четыре штуки. Сразу, конечно, было неясно, сколько, все-таки засада, да

и  какие,   тоже  непонятно.  Но  когда  Буратов  разглядел  их  в  прицел  под

увеличением,  то  на  душе  стало легче,  веселый мальчишеский задор разгорелся

внутри.  По танкам он уже стрелял,  и неоднократно. Те были ничуть не лучше, но

все-таки немецкие,  и если они смогли в свое время переломать хребет тем,  то о

чем  дальше  говорить?  Против трех  45-  и  спаренных 102-миллиметровых орудий

«Флягина» у врага было:  одно 75-, три 47- и два 37-миллиметровых орудия, всего

— пять стволов, причем на четырех танках. На тяжелом «В-1» имелись две пушки.

          Вначале  Буратов  решил,  что  на  родимый «Флягин» напали  французы,

все-таки  пока  еще  официальные  союзники  фашистов,   пусть  и  не  до  конца

добровольные.  Однако  когда  один  из  мелких  танков —  «Гочкис» стал  менять

позицию,  шуруя бочком,  глазам предстал знакомый симметричный крест,  и  стало

как-то душевно легче наводить на него пушечку.  Хотя,  конечно,  двое срезанных

первой очередью впередсмотрящих на носу,  возможно,  еще не совсем мертвых,  но

уже неподвижных,  загодя списали с  Буратова и  остальных артиллеристов будущие

грехи.

          Неосторожный «Гочкис», хоть и являлся легким танком, все же умудрился

увязнуть в небольшой лужице возле бетонированного ложа канала.  Бог знает,  для

какой  погоды  годились  эти   танки,   но   явно  не   для   зимы,   даже  для

западноевропейской.  Когда боевая машина начала пробуксовывать и  давать задний

ход,  снаряд,  наведенный Буратовым в упор, разнес ее на куски. Башню подкинуло

вверх,  на мгновение она уподобилась воздушному змею, но, видимо, в эту секунду

в  недрах ее  рванули боеприпасы,  и  она  просто рассыпалась,  и  уже запчасти

отнесло  ветерочком в  сторонку.  Внутри  явно  никто  не  выжил.  Этот  «Н-35»

представлял для «Флягина» только косвенную опасность,  но  все же его пулемет и

слабая пушка могли положить незащищенный личный состав.

          Куда  страшнее  был  единственный  на  арене  «В-1».  Может,  у  него

что-нибудь и  получилось бы,  но  его  главное орудие могло  наводиться изнутри

только по вертикали —  оно не размещалось в  башне,  а  потому механик-водитель

вынужден был  вертеть всю тридцатитонную громадину шевеля гусеницы.  Это лишнее

движение его  и  выдало.  Танк  был  неплохо замаскирован в  сваленных накануне

сосенках.  Вообще,  хоть орудие этого достижения довоенной Франции и наводилось

столь замысловатым способом,  в отношении такой цели,  как «Флягин»,  оно имело

шансы.  Монитор  был  длиннющей пятидесятиметровой громадиной,  и  развернуться

по-другому в узости воды или,  на крайний случай, увеличить скорости он не мог,

так  что  75-миллиметровый ствол имел все  шансы дырявить его  корпус как  душе

угодно.  Как  только тяжелый танк  выдал  себя,  из  бронированной боевой рубки

скомандовали перевести огонь на его укрытие..  И тогда все пять пушек «Флягина»

заговорили разом.  Там,  где размещался изъятый немцами трофей, взвилось облако

из ускоренно переработанной древесины, зависла опилковая взвесь. «В-1» так и не

успел задействовать свой  главный калибр,  только сверкнула дважды,  огрызаясь,

слабая башенная пушка.  Ну  а  потом  пыхнуло за  бревнами клубастое бензиновое

облако. Пыхнуло и ушло на восток.

          И тогда остались мелочи,  не чета артиллерии советского флота. А еще,

конечно,  пехота.  И  наверно,  главный десантник Абрамов,  сидя под  палубой и

слушая,  как  броню  царапают чужие  пули,  тщетно  скрежетал зубами,  мечтая о

рукопашной. Но как было высадить его, вместе с остальными «орлами», да и стоило

ли, когда по берегу шлялись чужие танки. Это для «Флягина» они не противники, а

для пешего морского пехотинца?  То-то. Так что зря Абрамов скрежетал зубами, не

пришло еще его времечко.

          Морские пехотинцы потребовались,  когда  еще  один  «Гочкис» задымил.

Счетверенный «максим»,  конечно,  не давал пешим врагам сильно задирать нос, но

иногда  в  его  смелой  работе возникали неурядицы.  Это  когда  вражеские пули

срезали под корень очередного пулеметчика. И пришлось советским морячкам залечь

на  палубе и  подсоблять ручными пулеметами основному пулеметному агрегату.  Но

главное, конечно, делали пушки.

          Сколько длился бой? Те, кто участвовал, думали что много-много часов,

хотя уже  имели опыт,  а  вообще-то,  два  с  мелочью десятка минут —  половина

испытанного в детстве школьного урока.  И ясно,  кто победил.  Те, у кого дух и

оружие лучше.

          И стирая рукавом заливший глаза пот,  Буратов думал именно об этом, о

боевом духе. Откуда он мог взяться здесь, у каких-то тыловых немецких частей, у

которых даже танки,  все под чистую,  трофейные.  Те фрицы,  у которых еще есть

боевой  дух  и  нормальная  техника,  те  сейчас  вокруг  Берлина  умирают  под

бомбежками, защищая «сердце» тысячелетнего рейха.

          Ну а враги, разумеется, бежали. И правильно сделали. А боевой славный

речной монитор «Флягин» поплыл по Франции дальше,  поднимая носом темную волну.

А  корабельный радист Зимин выстучал закодированной морзянкой о  боевых успехах

экипажа на далекую «большую землю».

     24. Странности пространственных путей

          Были  и   другие  странные  случаи.   Например,   в   начале  Великой

Отечественной войны на территории, контролируемой Германией, иногда на немецкие

тыловые части нападали прекрасно оснащенные подразделения Красной армии.  Немцы

недоумевали, откуда они могли взяться. Да, конечно, можно объяснить это заранее

отправленными в  тыл будущего агрессора группами,  которые в нужное время стали

действовать  по   команде.   Однако   партизанские  формирования  обычно  умело

пользуются моментом,  действуют по ночам и, как правило, не нападают на крупные

воинские контингенты.  Эти действовали иначе. Да, можно сослаться на всегдашнее

русское «авось», но...

          Эти данные практически не поддаются проверке, однако...

          Были и другие странные случаи. Например...

     25. Будни рек загнивающего мира

          Но,  конечно,  приключения на  долю любого корабля выпадают не каждый

час,  да  и  не каждые сутки.  Основное время занимает работа,  тяжелые либо не

очень  служебные обязанности и  всякая  всячина,  валящаяся на  голову  помимо.

Сколько длилось последнее приключение — битва с танковым старьем? Минуты. А как

бесконечно долго тянутся будни?  Но  и  здесь все относительно.  Стоит выйти из

потока времени,  свалиться на койку,  освобожденную напарником, которого только

что  растолкали на  смену,  упасть в  беспамятство отключки после индивидуально

расписанного  трудового  ритма,   погрузиться  в   не   слишком  здоровый,   но

спасительный сон,  как  уже  теребит тебя  чья-то  подлая  рука  —  все,  конец

внутреннего спектакля,  даже до  антракта не  дотянули,  тушите свет,  кинщик в

запое.  Но  все же и  в  этом ритме жизни и  полусмерти есть некоторые продыхи,

маленькие моменты —  ни  туда  ни  сюда.  Вот  в  некоторые из  этих эпизодов и

происходит  общение  загнанных  в  обстоятельства  людей.  Человек  —  животное

общественное,  да еще и разумное,  временами. Не общаться он не может, так ведь

еще и  по  служебно-идеологическим ритуалам требуется.  И  они общались.  Нет в

передовом  государстве земного  шара  антагонистических классов,  но  некоторый

разрыв  между  кастами  все  же  имеется.  А  потому  класс  управленцев  самой

непобедимой армии мира общался более откровенно и  несколько раскрывая объятия,

все-таки офицеры,  хотя звания у них могли быть не совсем одинаковыми. Конечно,

до  полного идеального равенства коммунизма было еще  жить да  жить,  а  потому

некоторая  дистанция  имела  место  и   здесь.   Иногда  разговоры  приобретали

отвлеченный характер.

          —  Злость у  меня  на  этих французиков,  —  продолжает пояснять свою

застарелую,  покрытую коркой мысль непосредственный начальник и боевой командир

боевого же монитора «Флягина» Кожемякин. — Значит, покуда мы Берлин не осадили,

они этих фрицев терпели, задницы им целовали и союзнические договоры заключали,

так? А как только дело начало меняться на обратное, вот тогда они зашевелились.

Да  и  то  не  зашевелились,  а  решили  еще  до  какого-либо  своего  движения

обезопасить   себя,   договориться   о   взаимоприемлемых   условиях   военного

взаимодействия.  Чуть ли не послевоенный мир делить собираются,  как будто сами

не подняли лапки перед Гитлером и  этим не высвободили его лапищи для остальных

черных дел.

          — Вы считаете,  их помощь нам не нужна?  — неуверенно спросил младший

лейтенант Буратов.

          —  Да,  я  так считаю!  Но что есть мое личное мнение?  Главное — так

считают те,  кто...  — Кожемякин поднял палец кверху,  изображая словосочетание

«повыше будут»,  — а им,  как известно,  виднее вдесятеро.  И понятно почему. —

Теперь указующий перст Кожемякина выпрямился и  воткнулся в собеседника.  — Для

вас,  товарищ кандидат в члены руководящей партии мира, поясню. Зачем, скажи на

милость, нам нужна эта помощь?

          — Ну, союзник как-никак.

          — Ты их танки видел, Володя?

          — «Гочкис», что ли?

          —  Да  любые.  —  Кожемякин опустил большущий кулак на привинченный к

стене столик —  от  сотрясения на  пол свалился замусоленный русско-французский

разговорник карманного формата. — Сравни их с нашими.

          — О чем речь,  у нас ведь передовой строй. Огромная ладонь Кожемякина

отмахнулась от такого незрелого аргумента, как от мелкой, не слишком назойливой

мухи.

          —  Но самое главное даже не в  этом.  Не в том,  что без их помощи мы

справимся прекрасно.  Просто они думают, что с полным разгромом немцев проблема

исчерпана.

          — А что? — сглотнул слюну Буратов.

          — Вы газеты читаете, товарищ красный командир?

          — Ну, сюда, на борт, нам давненько не приносили, а так читаю.

          — А между строк читать можешь,  Володя?  Ты что,  не соображаешь, все

наши  газеты для  нас,  для  советских людей.  Видеть надо  между строк,  смысл

видеть, а не форму. То, что для иностранцев темный лес, для нас должно быть как

на ладони, так?

          Буратов неопределенно пожал плечами.

          —  Мы  —  советские —  должны уже по расположению статьи угадывать ее

важность.  Ладно,  я  согласен,  не  способен это  понять наш механик —  матрос

Деревянко,  что он видел в жизни до нашего корабля,  кроме своего трактора?  Но

мы-то  с  тобой  —  офицеры.  Газета  наша  —  это  уникальное дело.  Читает ее

какой-нибудь французский буржуй:  мало того что на чужом сложном языке, так еще

смысл затушеван. Прочтет он ее от корки до корки, плечами пожмет — ничегошеньки

ему не ясно — зачем такие газеты издают?  А тебе,  коммунисту будущему, все как

на ладони.  Вот читает он, к примеру, доярка Дуня такая-то решила повысить свой

культурный  уровень  —   освоить  профессию  тракториста,   а  за  ней  подруги

потянулись.  Усекаешь?  Что  в  этом буржую?  Да  вовсе ничего.  Жует от  своих

рябчиков дальше.  Не понимает тот буржуй, что это в его жизни, может, последний

ананас.  Села та Дуня на трактор потому,  что милый ее друг — Деревянко — к нам

на боевой монитор призван мотористом, и поплывет скоро тот жених несостоявшийся

забирать у  буржуев их  незаконную власть.  Вот так-то,  Володя.  Ты  ж  у  нас

артиллерист,   а   простых  вещей  в   политике  не  понимаешь.   Так  можно  и

соцсоревнование проиграть.  Вон наши соратники-конкуренты на «Левачеве» поплыли

на  юга.  У  них  заранее выигрышный для  соцсоревнования режим.  Нам тут возле

Парижа с немцами воевать, а им с французиками, а что с ними воевать? Вон их как

немцы шарахнули в сороковом,  а они тогда были в полном соку, не то что сейчас,

правда?

          — Да уж, — сказал Буратов.

          — Так что газеты надо читать с умом, а не как развлекаловку, — подвел

итог Кожемякин.

          — Будем знать, командир, — согласился Буратов.

          —   Товарищ   командир,   —   поправил  Кожемякин,   устремляя  ввысь

указательный палец.

          — Так точно — товарищ командир, — повторил Буратов.

     26. Провокации пространственно-временного континуума

          Кстати,  в  Мире-2 наблюдались аналогичные или скорее антианалогичные

случаи.  В  самом апогее победного вторжения в Германию,  когда красноармейские

части  стремительно  освобождали  Катовице  или,   там,   Бухарест,  в  городах

Советского Союза появлялись какие-то перепуганные люди, утверждающие, что Киев,

Минск или,  там,  Харьков взят, то есть захвачен немцами, а над городом Сталине

носятся  без  всякого  противодействия  ПВО  фашистские  самолеты  и   поливают

пулеметным огнем главные улицы.  Оборванцев, конечно, называли провокаторами, и

они быстро перетирались железными челюстями НКВД,  и увлеченный победами родной

армии народ оказывал в арестах должное содействие. И еще...

     27. Приговор загнивающему миру

          Вот теперь им  действительно разрешили похулиганить на славу.  Еще бы

капитану судна  Кожемякину не  воспользоваться таким удачным случаем подпортить

врагам кровь.  Прямо отсюда,  из  Бургундского канала,  они могли вести обстрел

вражеской железной дороги.  Она проходила в  зоне видимости и,  естественно,  в

зоне  досягаемости  орудий  «Флягина»,  даже  45-миллиметровых.  Надо  ли  было

досматривать груз?  Интересно,  каким  образом и  главное —  зачем?  Территория

противника, что с того, что оккупирована? Любой перевозимый груз служит рейху.

          Не слишком длинный эшелон тарабанил колесами на встречном курсе. Если

бы на параллельном, времени для обстрела и прицеливания было бы больше.

          — Пошевеливайтесь,  братки!  — орал в переговорную трубу Кожемякин. —

Главный калибр, огонь!

          Уши заложило,  стало жарко и  нечем дышать.  Очень привычные,  родные

неудобства. Плата за власть над пространством, за звание Великого Разрушителя.

          Однако  недолет,  констатировал Буратов,  сверясь с  помещенной перед

глазами таблицей.  Отработаем малость.  И снова — вата в ушах, многослойная, да

еще  клинья,  вбитые  туда  же.  Музыканты  из  участников  праздника  явно  не

получатся.  В глазах пелена, невольный прищур, хотя надо смотреть, расширив очи

нараспашку.  И прямо по ним, распахнутым, полыхнуло. Снаряды зажигательные, что

прикажете — бронебойными? Они пронзят эти вагончики и не почувствуют.

          И  снова  распахиваем зрительные  органы.  Попадание  —  оба  ствола.

Наверное,  Кожемякин хвалит,  но хрен чего услышишь.  «Заряжай!» — командует, а

точнее,  показывает жестом  Буратов.  Теперь проще  —  поезд  уже  полыхает,  а

главное,  стоит как вкопанный.  И  «Флягин» тоже стоит — так удобнее.  Приговор

поезду —  расстрел,  и  приведение в  исполнение — немедленно.  Интересно,  что

все-таки там везли?

     28. Милиционеры временно-пространственных туннелей

          И  еще в  тоже лето сорок первого в Мире-2 на территории Белоруссии и

Украины милиция часто ловила дезертиров.  Во  время ареста они утверждали,  что

пробиваются к своим, так как их части поголовно истреблены. Конечно, их считали

бандитами, разоружали и поступали как водится. Некоторым везло, их направляли в

штрафные батальоны.

          Странно  было  то,  что  бандиты вовсе  не  использовали свое  боевое

заряженное оружие против вязавших их милиционеров, а, наоборот, даже радовались

неожиданной встрече.  Конечно,  мало  ли  какие объяснения можно придумать этим

случаям, тем более что их можно по пальцам пересчитать.

          И еще...

     29. Освобождение загнивающего мира

          Третий встретившийся на  пути  паровоз —  пассажирский.  Точнее,  там

позади прицеплены какие-то деревянные,  для стратегического и прочего сырья, но

в  основном  присутствуют небольшие  вагончики с  окнами  и  дверями,  все  как

полагается.  И что же теперь?  Так и отпускать?  А вдруг там эсэсовцы недобитые

драпают с Восточного фронта в отпуск, на берега Средиземного для восстановления

здоровья и сил? Что же, так и отпускать?

          «Заряжай!» — командует Кожемякин.  Впрочем, все не как обычно, теперь

снаряды осколочные, что же мы, изверги — живых людей жечь. Да еще, счетверенный

«максим»  начеку,  отвернулся  от  опасного  неба  и  отслеживает вагончики,  а

снайпер,  отличник боевой  и  политической подготовки красноармеец Горшков,  не

дышит в  предвкушении.  Впрочем,  если  там  вместо эсэсовцев будут выскакивать

гавроши с  мамами и  нянечками,  команду «огонь!»  для «максимов» не дадут.  Мы

здесь не фашисты какие-нибудь, мы освободители и борцы за мир.

          Ну   а   после  серии  залпов  102-миллиметровых  и   подсобивших  им

сорокапяток  никто  почему-то  из  того  поезда  не  выскакивал,   а  может,  и

выскакивал,  но в ту,  не видимую отсюда,  с борта,  сторону.  Долго, долго тот

состав еще коптил, покуда обзор с «Флягина» не заслонили древесные насаждения.

     30. Шпионские беседы

          —  Откуда ты взялся на мою голову?  — произнесла Аврора.  — Откуда ты

свалился?

          «Господи,  девочка,  — с тоской подумал Панин, — если я сейчас отвечу

тебе правду, дорога мне одна — в сумасшедший дом. Если бы мне сказал кто-нибудь

такое раньше,  я бы, понимая, что чужая душа потемки, не вызвал бы «Скорую», но

отнесся бы к такому человеку с опаской».

          — Я же тебе рассказывал, Аврора.

          — Странный ты какой-то. Честно, что-то в тебе не так.

          — Да это же после военных действий.  Знаешь,  такого там насмотрелся.

Но об этом нельзя — подписка, понимаешь?

          — Конечно, понимаю.

          «Вот и слава богу», — подытожил Панин.

     31. Тишина загнивающего мира

          Все на  борту настороже,  все на  боевых постах,  а  после того как в

запланированном  месте   действительно  замечены   мигающие   сигнальные  огни,

бдительности вообще хоть отбавляй.  Может,  и не зря,  на враждебной территории

всего можно ждать,  даже авианалета. Кстати, странно, что до сих пор не было ни

одного.  Видимо,  «Флягину» действительно везет.  Его  близнец и  родоначальник

серии — монитор «Железняков» еще в октябре месяце получил двенадцать фашистских

бомб в  корпус и  затонул во  второй по мощности реке Европы —  Дунае,  канул в

вечное геройство почти со  всем  экипажем,  поблизости от  Белграда.  А  потому

орудия «Флягина» смотрят не  только на  темные ночные берега,  но  и  в  хмурое

беззвездное небо, задираясь на шестьдесят градусов кверху. Будет ли в них толк,

если начнется?  «Юнкерсы» — это не трофейные танки.  Хорошо все-таки, что почти

всю авиацию Гитлера пожгли на аэродромах в середине июля,  а то бы...  Впрочем,

не имей СССР превосходства в воздухе, не послало бы командование боевой корабль

бесславно,  зазря умирать.  А может,  и послало бы, почем артиллеристу Буратову

знать.  Может, вот сейчас эти самые огни, зажженные по договоренности, и служат

приманкой, которую бесстрашный «Флягин» заглотает вместе с крючком. Не выстоять

монитору против хорошей батареи полевых пушек.

          Но  «Флягин» смело  стопорит машины и  безрассудно выпускает на  воду

шлюпку с  пехотой.  А с борта подают на берег условные сигналы.  Жалко,  там на

берегу нет морского сигнальщика,  вдруг можно было бы так,  не сходя, разрешить

все вопросы?  Но те,  кто хочет встретиться,  настаивали просто очень.  И  не с

«Флягиным» они,  конечно,  поначалу связались,  может,  не знали о нем вовсе, а

связались они с вышестоящими инстанциями. А уж капитану судна Кожемякину велели

выяснить «что  почем»  на  месте.  Он  и  выясняет.  Правда,  сам  он  сидит  в

бронированной рубке,  на берег послан старший лейтенант Абрамов, но такова доля

командиров всюду —  держать руку на  пульсе,  но  самому не высовываться.  Да и

артиллерийскому офицеру  Буратову  тоже  неплохо.  Физически их  с  Кожемякиным

разделяет только железный потолок,  потому как  боевая рубка  помещена прямиком

над  вращающейся башней-казематом.  Буратов даже в  более безопасном положении,

если разобраться,  по  крайней мере со  стороны бомб.  Если таковая свалится из

беззвездного неба,  так,  для начала, ей будет необходимо проломить капитанский

мостик.  Словом,  за  себя волноваться совсем нечего,  как ни верти,  а  первым

голову в  петлю сует  все-таки  пехота.  Недаром мама  говорила:  учись сынок —

человеком будешь.  Вот Буратов и выучился — начальник боевого расчета,  что еще

надо?

          Конечно,  в  телескопический прицел среди ночи ничего не видать,  так

что,  в  смысле  вовне  происходящих явлений,  Буратов  рассчитывает только  на

милосердие  вышестоящего  начальства.  Оно  покуда  молчит.  А  где-то  там,  у

близкого,  запаянного в бетон бережка лодка уже причалила,  и те, кто на борту,

смело  лезут  на  наклонную  плиту  выяснять  отношения  с  неизвестностью.  И,

наверное, темнота встречает их не очень плохо, потому как через холодный воздух

не долетают до «Флягина» ни автоматные пуканья,  ни задушенные крики.  И только

неизвестность наваливается всей массой и  давит.  И сознание,  нелокализованная

конкретно субстанция,  мечется внутри мозга,  выхватывая из  распахнутой памяти

всякую  ненужную дребедень.  Многие,  очень  многие  в  такие  минуты  рады  бы

выключить свои противные и  неугомонные мозги начисто,  вставить в  них  эдакий

будильник, который дернет, когда хоть что-нибудь случится во внешней неясности.

Но куда деваться, если мы сами себе будильники?

          Потом оттуда морзируют,  в  том  смысле,  что  мельтешат фонарями,  —

наверное,  все нормально.  Как проверить,  у тех,  заброшенных на берег в пасть

обстоятельств,  рации  нет,  а  орать  в  чужой  стране  тоже  не  стоит.  Идет

налаживание контакта с подпольем. А вообще зря, по-видимому, экипаж волнуется —

зачем фрицам такие сложности? Монитор, как бронепоезд, никуда со своей колеи не

сойдет и  развернуться в  узости канала неспособен.  То,  что  не  удалась одна

засада, ни о чем не говорит — кто мешает сделать следующую и потопить, наконец,

эту русскую посудину.  А раз сложности врагу не требуются,  то сейчас на берегу

будущие союзники,  по крайней мере —  нейтралы.  И нечего наращивать внутреннюю

панику.  Но сердце все равно колотится в висках, живет своей жизнью, ему на эти

логические успокоения плевать с  высокой колокольни.  Так  что  сидим  и  ждем.

Хорошо что сидим,  некоторые вообще стоят, у них такое рабочее место. Покой нам

только снится.

          Буратов оторвался от бесполезного окуляра и глянул вокруг.  Некоторые

из  расчета действительно прикрыли глаза от  безделья,  но вряд ли они дрыхнут,

просто убивают подлую черепаху— время. Медленно так убивают, с оттяжкой. Будьте

уверены — она в долгу не останется.

     32. Шпионские пельмени

          «Пельменная» полностью соответствовала своему Названию —  здесь  были

только  пельмени.   Правда,  в  нескольких  видах:  в  качестве  «первого»  или

«второго». «Второе», в свою очередь, делилось по классу на пельмени со сметаной

или пельмени с  уксусом.  Правда,  еще существовало дополнение —  компот и чай.

Последний спросом не пользовался.  Поскольку сегодня по пролетарскому календарю

был   выходной,   то   рабочий  народ   использовал  «Пельменную»  в   качестве

«закусочной».   Почти  все  прихватывали  вместе  с  компотом  по  паре  пустых

стаканчиков и  теперь  с  радушными  лицами  подливали  под  столиками водочку.

Контингент вокруг был  самый разношерстый —  нищий народ привлекала дешевизна и

питательность здешних продуктов.  Однако Панин  давно  приглядел это  заведение

совсем не по экономическому отборочному критерию, а из-за разнообразия публики.

Очень часто сюда забредали даже офицеры пониже рангом.  Обычно это  происходило

ближе  к  концу месяца,  когда жалованье подходило к  критическому минимуму.  А

военные,  уровня рядовых и  старшин,  обитали здесь всегда.  Так что прозрачная

стеклянная тара наполнялась здесь прозрачным напитком в едином дружном порыве и

народом,  и армией. А когда после второй порции пельмешков развязывались языки,

здесь было во  что вникнуть имеющему уши.  Панин их  имел.  Он  был благодарным

слушателем и,  кроме того,  любил скромно,  ненавязчиво угощать. Хотя он всегда

был  одет в  гражданское пальтишко,  от  его даров никогда не  отказывались.  С

собой,  в  просторных внутренностях пальто,  он всегда проносил парочку бутылок

«Столичной»,  а  по  его уверенным действиям новые знакомые сразу чувствовали в

нем своего — офицера запаса, контуженного где-нибудь на краю света и тоскующего

об армии либо просто спившегося в тайге, в тех местах, где Макар овец не пас, и

выгнанного  из   вооруженных  сил   подчистую.   Кое-кто  полагал  его  морским

пехотинцем,  летчиком либо военным строителем,  а  некоторые считали его бывшим

старшиной-десантником. В общем, он был многолик. Единственный облик, который он

никогда не напускал на себя,  — это оперативного работника или контрразведчика.

Понятное дело, почему.

          Задача Панина в  отличие от постоянно —  судя по газетам — засылаемых

империализмом сборщиков сложных военных секретов была гораздо проще.  Он  всего

лишь отслеживал общую политико-военную тенденцию,  и со стороны раскрасневшихся

прихлебателей «Столичной» это  совсем  не  являлось выдачей несусветной военной

тайны. Ведь он не интересовался ни номерами их дивизий, ни составом вооружения,

ни  чем-либо подобным.  Через некоторое время,  после десятка-второго посещения

«Пельменной»,  Панин уже довольно сносно по  виду человека определял,  из какой

местной  части  тот  вырвался либо  преподавателем какого  военного училища  он

является. Опыт делал свое дело, а расширение кругозора позволяло теперь врать с

три  короба,  все  менее  опасаясь быть  разоблаченным самому.  Очень часто его

собеседниками являлись приезжие,  командированные офицеры,  прибывшие в столицу

из  «у  черта на  куличках» расположенных боевых частей.  Среди них  попадались

очень интересные типажи.  Многие из  них чрезмерно опасались грозных московских

патрулей,  и  «оборотень» Панин являлся для  таких просто манной небесной —  он

знал все местные подворотни,  ведал,  где можно славно посидеть на перевернутых

ящиках, разложив на странице из «Крокодила» аппетитно разделанную селедочку, но

главное,  наливать уже не под столом, а в открытую. Вообще, некоторый дефицит с

хорошей водкой лил воду на мельницу представителя иного измерения.

          Сегодня в  сети Панина угодил танкист-гвардеец,  да еще и лейтенант в

придачу.  «Пельменная» ему быстро разонравилась из-за запрета курить,  поэтому,

бросив недоеденный пельменный суп,  он,  с новым собратом, «танкистом» Паниным,

смело сменил место дислокации и перебазировался на «завалинку»,  между давно не

крашенными автомобильными гаражами.  Уже в процессе транспортировки танковый ас

стал быстро терять контроль над внутренними процессами в организме.

          Панин взял это на заметку и резко уменьшил вливаемые в него дозы.

          Защитник родины был здорово загорелым известным в народе «офицерским»

загаром. Это когда хорошо, до шелушения, опалены светилом лицо, шея и кисти рук

—  те  части туловища,  которые выглядывают из под форменной робы.  «Курортник»

прибыл  в   столицу  развитого  социализма  из   далекой,   желающей  идти   по

коммунистическому пути Намибии.  Однако,  как и прежде, ей сильно мешала в этом

рабовладельческая   Южно-Африканская   Республика.    Орды   белых   наемников,

вооруженные до зубов и выше,  постоянно досаждали ее южным провинциям,  а также

внутренним областям.  Ясно,  чем  занимался  в  противолежащем полушарии  новый

знакомый Панина:  он  боролся  с  этими  ордами  —  раскатывал в  многосуточном

танковом  патруле  их  диверсионные группы,  стремящиеся  протащить  в  столицу

соседней Анголы — Луанду связки динамита и гексогена, дабы взорвать возведенный

там  семидесятиметровый памятник  Ильичу  с  алмазными глазами.  Однако,  кроме

этого,  лейтенант,  оказывается, брал штурмом северную линию обороны все той же

Южной  Африки,  не  с  целью  захвата чужой территории —  нет.  Лишь-с  задачей

проделать из  Намибии  неширокий (всего  сто  километров) коридор к  окруженной

империализмом, но желающей самостоятельности Лесото. Пока не получилось.

          После  рассказа этого  везучего танкиста,  умудрившегося выскочить из

схлопнувшегося у  Кимберли «котла»,  Панин  хорошо  представлял,  как  все  это

случилось. Ясное дело, советский танковый корпус пропустили намеренно. Ракетные

танки  и  мотопехота спокойно двигались вдоль  берега  Оранжевой реки,  страдая

только от налетов авиации и  насекомых,  а  когда линии коммуникации достаточно

растянулись,  их обрезали.  Ну а  потом началось избиение.  Вот про подробности

последнего стоило послушать.

          И Панин слушал, впитывая, как губка.

     33. Нервные ночи загнивающего мира

          И снова медленно ползет черепаха-время,  карабкается помаленьку вдоль

спирали эволюции,  может,  именно сейчас входит в  новый  виток.  Кто  может  в

текущий момент это знать?  Буратов не знает, а Владимир Ильич, который утвердил

в  наших  мозгах  эту  временную спираль,  остался  на  другом  витке,  и  хоть

заспиртованный покоится на веки вечные в мавзолее, никакой связи с ним нет. Но,

может,  теперешний Вождь  и  Учитель все  же  поддерживает с  ним  некое тайное

сношение,  дабы не свернуть с  идеально правильного курса.  Каким образом?  Ну,

хотя бы морзянкой?  Или лучше все ж таки телефон?  Буратов внезапно понял,  что

впадает в  некое  подобие транса —  в  голову лезла всякая чушь  —  последствие

хронического недосыпа.  Да,  выбрал себе профессию — романтики полные штаны.  А

где лучше?  На заводе танковом? Там уже полтора года смены по двенадцать часов,

как при свергнутом царе-батюшке,  а за бракованную железяку или опоздание можно

загреметь на вывал леса,  далеко на восток.  Хотя,  нет,  теперь все валяльщики

сосен и  елей эшелонами в обратку переброшены — в штрафных батальонах — колючую

проволоку немецкую грудью и  зубами рвут,  да  дорожки для танков в  германских

минных полях копытят.  Так что через путевку в  трудовые фабричные подвиги тоже

можно схлопотать романтики по уши.  Куда ж крестьянину податься?  Да и какой из

Буратова крестьянин —  в  анкете «из  рабочих».  Было бы  точнее «из  рабочей»,

батьки-то  давно  нет  —  окочурился  от  перевыполнения норм.  Буратов  тяжело

вздохнул,  встряхнулся. В помещении было холодновато — всегда так, когда машины

застопорены.  Все  металлические предметы вокруг приобрели видимую шершавость —

иней.  Куда  деваться,  февраль месяц.  Февраль тысяча девятьсот сорок  второго

года.  Скоро великий праздник —  День Красной Армии.  Где встретим?  В  Париже?

Все-таки война сильно затянулась. Как поначалу-то замполиты распелись:

          «К  середине осени  Гитлеру капут!  Все  рядовые по  домам вернутся».

Черта лысого,  на родной Украине снега выше колена,  весна на носу,  а  вермахт

никак до конца не угробят.  Вечно так с этими планами — наобещают с три короба,

а потом вроде бы ничего и не говорили.  Но с этими герингами, Геббельсами вроде

бы  все  ясно —  в  любом случае к  концу зимы —  кранты,  так ведь новые войны

разгораются каждый день.  Вот,  скоро  два  месяца,  Кожемякин объявлял сводку:

японские  милитаристы  напали  на  Соединенные Штаты.  Это  же  наши  союзники,

получается,  в беде?  Или уже не союзники? Хрен разберешься в этой политической

экономике.  Вроде и  с  япошками договор о  ненападении,  хотя и  с немцами был

раньше.  Друзья были,  товарищи —  не разлей вода.  Что-то там у них в правящей

партии было от социализма или от рабочего движения.  Как она называлась-то?  Не

далее как весной в  каждой газете кричали и  поясняли,  а  сейчас и название-то

забыл.  Память дырявая до жути.  Буратов обвел глазами прикемаривший расчет.  А

эти, подумал он, окончательно стряхивая сонливость, вообще, наверно, не помнят,

как им обещали увольнение в запас до конца осени. Странное животное человек.

          По  праву начальника он решил на некоторое время покинуть боевой пост

— выбраться на палубу взбодриться. Вряд ли, в случае чего, сразу же понадобится

главный калибр.  Когда  он  нырял  в  люк,  расчет смотрел на  него  преданными

просящими глазами — им всем так хотелось курить. Ничего, думал Буратов, вначале

спускаясь,  а затем снова поднимаясь по трапу к другому люку,  злее будут.  Это

было  повторение высказываний капитана Кожемякина,  самому Буратову было совсем

неудобно и  стыдно так думать.  Однако все равно даже выпущенные на палубу люди

не  смогли бы  курить —  это было запрещено на  враждебной территории по ночам,

такая милость разрешалась лишь среди бела дня,  и,  ясное дело,  не при наличии

боевой тревоги. Поэтому сам Буратов тоже не собирался курить.

          На  палубе  было  несколько светлей и,  понятно,  несколько холодней.

Буратов вздохнул морозный воздух.  Справа к  нему приблизился один из  наружных

вахтенных.

          — Это вы, товарищ младший лейтенант?

          — Я, Панченко, не волнуйся. — Буратов узнал матроса по голосу.

          — Ну, что там, товарищ младший лейтенант? Договорились?

          Он  имел в  виду переговоры,  ведущиеся в  боевой рубке с  прибывшими

французами.

          —  Нет,  еще  разговаривают,  —  пояснил обстановку Буратов,  хотя не

входил  в   число  допущенных  к  секретному  совещанию.   Его  пост  находился

непосредственно под бронированным капитанским мостиком,  но  за  два часа кряду

разговоров наверху он не расслышал ни слова.

          —  Угу,  —  промычал закоченевший боец  и  двинулся вдоль корабельной

палубы дальше.

          Буратов приблизился к борту и посмотрел вниз. Почему, интересно, вода

здесь не  замерзает?  По родному Днепру сейчас они бы только на ледоколе смогли

передвигаться.   Раньше  зима   для   флотилии  являлась  периодом  интенсивной

теоретической учебы.  Хорошо было:  город в двух шагах,  танцульки в офицерском

клубе,  да  и  морячки  были  не  издерганы —  увольнения перепадали.  Моряк  в

сухопутном городе —  это  похлестче всяких севастополей,  там их  куда не  ткни

понатыкано,  а здесь невидаль ходячая:  девки падали.  Однако,  может, в Париже

тоже будет неплохо? Буратов размечтался.

          Из  ступора его вывела французская речь.  На очень короткое мгновение

он  испугался,  что  его  мечты  о  Париже чудесно и  неожиданно реализовались.

Буратов поднял голову: там, почти над его головой, приоткрылась стальная дверца

и  на  открытую площадку вышла  вся  компания высоких  договаривающихся сторон.

Капитан судна  Кожемякин беседовал с  прибывшими французами через переводчика —

красноармейца Зингера.  Стоя  внизу,  Буратов  улавливал  и  понимал  некоторые

чужестранные слова —  это было последствие изучения по  ночам недавно выданного

каждому бойцу русско-французского разговорника со  встроенным словарем.  О  чем

шел диалог,  разобрать он,  конечно,  не мог.  Может,  о совсем несущественном,

ведь, скорее всего, все важное уже было обговорено в рубке.

          Буратов бочком вернулся к  распахнутому люку и  полез в  темноту,  на

рабочее место.

     34. Шпионы и ветераны

          Танкист был  уже  в  зюзю.  Речь теперь не  могла идти о  стратегии и

тактике,  она наконец-то додвигалась до состояния:  «Ты меня уважаешь? И я тебя

ува-жа-жа-ю!»  По  товарищеским побуждениям  Панин,  наверное,  был  бы  обязан

сопроводить лейтенанта до гостиницы,  но данное социалистическое учреждение для

приезжих военных находилось у черта на куличках — в Текстильщиках,  — не стоило

разведчику иных  метагалактик переться  с  пьяным  попутчиком мимо  патрулей  и

лишних свидетелей,  без любимого сопровождаемым ракетного танка, оставленного в

субтропических лесах  Африки.  Поэтому,  когда  опаленный южным солнцем младший

офицер во второй раз завопил на всю улицу «Смирно,  негры!»  (они с Паниным как

раз подходили к трамвайной остановке),  пришелец с иных измерений растворился в

темноте.  Маленькое предательство родной и любимой армии, вот как это выглядело

со стороны. Бывает.

     35. Очищение загнивающего мира

          Итак,     достигнута    договоренность    с     какими-то    местными

коммунистическими движениями о  военном сотрудничестве.  Представитель Союза  —

Кожемякин смело  может  дырявить дырочку для  очередного ордена.  Предыдущий он

получил за досрочный прорыв к Рейну, этот, значит, будет за Сену... Сколько там

в Европе осталось больших рек? Не густо. Луара совсем рядом, она к этому ордену

автоматически зачтется,  тем  более  что  проводимая  сейчас  военная  операция

касается  и  ее.  Благо  Кожемякин  наконец-то  удосужился посвятить офицерский

состав в суть грядущей кампании.  Почему только нельзя было сделать это раньше?

Наверное,  все согласно плану,  да и  к  тому же кто мог знать заранее о  новых

союзниках? В общем, дело будет происходить следующим образом: местные партизаны

и  наши  море-речные  десантники обеспечат необходимую сигнализацию кострами  в

нужном районе; на костры родная доблестная авиация сбросит десант первой волны,

который,   в   свою   очередь,   обеспечит  высадку  всего  остального  Первого

Краснознаменного  десантного  корпуса.   А   уж   их   проблема  понятна,   где

рассредоточившись,   а  где  концентрируясь,   они  должны  будут  захватить  и

удерживать мосты на  всех реках и  речушках южнее Парижа,  вплоть до упомянутой

Луары —  двенадцатой по  мощности реки  Европы,  если считать вместе с  истинно

советскими, разумеется.

          Может,  в это же время еще один-два корпуса выбросят севернее столицы

для тех же целей?  Все возможно,  кто будет ставить нас в  известность обо всей

глобальности замысла?  Если  это  так,  то  немцам,  оттесненным в  Арденны  и,

вероятно,  мечтающим отступать далее, придется совсем не сладко. Близка, близка

победа над  фашистами.  В  сводках как-то  мелькало,  что  несколько эсэсовских

дивизий,  отступая,  вторглись на территорию нейтральной доселе Швейцарии. Ну и

прекрасно,   у  наших  дипломатов-оперативников  будет  повод  экспроприировать

награбленное капиталистами за века золото и  ценные бумаги,  пустить их в  дело

повышения благосостояния трудящихся.

          И вот, в связи с грядущими победными планами, «Флягин» теперь лишился

десантников на борту. Как просторно стало в кубриках! Но, конечно, за ребят все

очень переживают:  сжились,  спаялись с  ними дружбой за  этот тяжелый переход.

Буратов и сам расстроился,  пожал напоследок руку буквально каждому,  как и все

остальные, конечно. Абрамов на прощание пошутил, что морская и воздушная пехота

будут теперь воевать в одной упряжке.  Ясное дело,  командир пехотинцев доволен

по уши — сколько их на бережок не выпускали.

          Кроме  очищения трюмов  от  пехотинцев,  есть  и  другие изменения во

внутренней жизни корабля:  для связи с  местным населением на борту у «Флягина»

несколько французов,  а еще — наложено табу на обстрел пассажирских поездов,  и

заикаться  о  предыдущих стрельбах  запрещено строго-настрого.  А  вообще,  для

монитора «Флягина» боевая вахта, конечно, не закончена. Он продолжает двигаться

вниз по течению и,  если всякие беды,  типа бомбардировок, пронесет мимо, скоро

минует узкие притоки и будет плескаться в Сене,  девятнадцатой по протяженности

реке Европы.

     36. Шпионское житие

          Была еще одна трудность,  с  которой он столкнулся в этом новом мире.

Готов ведь был к чему угодно, а вот такой банальщины как-то вовсе не предвидел.

          Дело в  том,  что ведь надо было не  только накапливать впечатления и

таскать в  условленное место  совсекретные кассеты,  нужно  было,  кроме  того,

просто жить.  А  жизнь  по  функциональному определению предусматривает обмен с

окружающей средой не только информационными потоками,  а еще и материей. Говоря

попросту —  надо было что-то есть.  В  привычном Панину обществе пищу следовало

обменивать на  универсальное средство взаиморасчетов —  деньги.  В  первые  дни

Панину  для   их   добычи  следовало  постоянно  нарушать  одну  из   заповедей

христианства —  «не  укради».  Это  были нервные минуты,  когда он  имел прямую

возможность угодить в милицию в качестве мелкого карманника. Затем, после новой

переброски туда-обратно,  Панин заимел увесистую пачку местной валюты в купюрах

самого разнообразного достоинства.  Конечно,  это были фальшивки,  но как умело

они были сотворены...  Приятно было смотреть на  Владимира Ильича,  украшающего

полтинники,  на Иосифа Виссарионовича,  озаряющего сиянием сотенные.  Увесистые

были купюры,  шуршащие где надо под пальцами,  с  добротными водяными знаками в

виде гербов двадцати двух республик. Еще бы они не были похожи на настоящие: их

изготовили  не  в  какой-нибудь  подпольной чеченской  типографии,  а  в  самом

подлинном Монетном дворе,  пришлось,  наверное, по этому поводу втянуть в сферу

секретности еще десяток людей,  но финансистам не привыкать,  они приспособлены

держать язык за зубами не хуже ракетчиков. Так что в смысле наличия денег Панин

был, по здешним меркам, чуть ли не миллионером Корейко.

          Но вот в  чем оказалась закавыка.  В этом прелестном мире социализма,

развитого  и   почти  прикончившего  капитализм  на  Земном  шаре,   продолжала

существовать проблема дефицита, и ладно бы только на какие-нибудь модные тряпки

—  в  условиях отсутствия конкуренции со  стороны «левисов» и  «вранглеров» это

как-то не слишком ощущалось, — но ведь была еще и проблема дефицита съестного.

          Нет,  вообще-то, что-нибудь в продаже всегда имелось, но за какой-то,

не  слишком  аппетитного вида,  картошкой часто  приходилось стоять  в  очереди

два-три  часа.  А  ведь это  была не  отдаленная провинция,  а  матушка-Москва,

столица страны,  покрывающей уже не одну шестую,  а,  слава Сталину, одну пятую

площади суши.  Панин с трудом представлял, что делается в других, менее славных

городах.  Там,  в  оставленном на  время  мире,  он  умудрился родиться в  иные

времена.  Может,  в  его  глубоком детстве  родителям тоже  приходилось подолгу

потеть  в  магазине  «Овощи-фрукты»,   следя,  как  бы  какой-нибудь  пройдоха,

вклинившись без очереди,  не  перехватил последний на сегодня килограмм яблок —

Панин не мог этого помнить.

          Вообще-то,  как решался вопрос снабжения чем-либо в провинциях,  было

понятно  —  аналогичная методика  наличествовала и  тут.  Официально она  могла

именоваться  как  угодно,   периодически  меняя  личину,  не  затрагивая  суть.

Карточно-талонное распределение — вот что это было.  «От каждого по способности

—   каждому  по   труду»   в   действии.   До   уравниловки  будущего  изобилия

коммунистического завтра еще далековато —  ждите спокойно,  в двадцатом веке не

получилось, в двадцать первом пробуксовывает, может, в двадцать втором повезет.

Возможно,  когда на Марсе будут яблони цвести,  тогда и наедитесь яблок вволю —

не червивых.

          А  сейчас  той  же  девушке Авроре как  представителю рабочего класса

выдавали в профсоюзе талоны на сахар,  сигареты и прочее или, того лучше, сразу

отсыпали мешок картошки,  привезенный предприятием из  подшефного колхоза.  Вот

именно  преимущество последнего вида  снабжения и  стояло Панину поперек горла.

Он-то ни к  какому рабоче-служащему классу не относился.  А  по талонам,  также

умело в госбанке имитированным, продукты выдавались далеко не всегда.

          Иногда  Панин  рисковал  прикупать  кое-что  у  спекулянтов —  мелких

пережитков почти сто лет назад закопанного в могилу внутреннего капитализма. Но

«сорняки  старого  мира»   продолжали  выкорчевываться  властью  с   неугасимым

революционным порывом,  а  потому,  производя сделки  обмена фальшивых денежных

знаков на материальные носители белка и витаминов, можно было ненароком угодить

в облаву.  Простые смертные,  при поимке,  могли отделаться пятнадцатью сутками

или выговором на предприятии, а чем бы кончил Панин — человек поддельный в этом

мире с головы до пят? Вот и приходилось иногда стоять в очередях.

     37. Гости из загнивающего мира

          А француз — парень неплохой.  Веселый, на гитаре красноармейца Салова

чудеса выделывает,  конечно,  когда Кожемякин разрешает шуметь.  Зовут его Жорж

Сюри,  но настоящее ли это имя или какая-нибудь конспиративная кличка,  покрыто

мраком.  Буратов с ним в хороших,  приятельских отношениях.  Даже водил в башню

главного калибра на экскурсию,  с письменного согласия Кожемякина,  разумеется.

Так  что у  «Флягина» тут передвижной филиал ВДНХ,  и  французский товарищ имел

возможность  убедиться   в   достижениях  советской   военно-прикладной  науки.

Потрясен,  правда,  не был,  из Буратова явно никудышный экскурсовод. Жалко, не

присутствовал этот Жорж,  когда товарняк на  рельсах от  сотрясений подпрыгивал

или  когда  достижение его  родимого  милитаризма —  «Гочкисы»  десятитонные от

общения со снарядами буратовскими рассыпались. Права народная русская мудрость:

лучше один раз увидеть,  чем сто раз услышать.  Словом,  весь толк от экскурсии

только тренировка в языке. Встретим освобождение Парижа во всеоружии!

     58. Речные тупики загнивающего мира

          —  Младший лейтенант Буратов,  вы кандидат в члены партии?  — спросил

капитан судна Кожемякин, как будто был не в курсе.

          Но   вопрос  был  задан  без  улыбочек,   то   есть  официально,   и,

следовательно, требовал прямого, по-военному короткого ответа.

          — Так точно, командир, — рапортовал Буратов.

          — Товарищ командир, — поправил Кожемякин автоматически.

          — Так точно, товарищ командир.

          — Разговор у нас с вами,  товарищ Буратов, будет очень серьезный и не

предназначенный для неподготовленных комсомольских ушей.

          — Понял, товарищ командир.

          —  Прекрати  паясничать,  Володя,  —  с  досадой  высказал Кожемякин,

расстегивая верхнюю пуговицу бушлата.

          — Да не паясничаю я, командир.

          — Товарищ командир, — снова автоматически поправил Кожемякин.

          — Не паясничаю я,  товарищ командир,  — отремонтировал словосочетание

Буратов.

          —  Что-то мы зациклились,  Володя,  —  произнес Кожемякин,  почесывая

висок.  —  Дело  вот  в  чем.  Будет  к  тебе  не  слишком почетное,  но  очень

ответственное задание партии и командования. Ты как?

          — А когда я от заданий или приказов отлынивал, командир?

          — Товарищ ко...  Тьфу!  Черт возьми!  — ругнулся Кожемякин. — Задание

очень серьезное,  но несколько необычное.  Кстати,  я  тут буду намедни фамилии

вносить в  кандидаты на  награждение.  Есть  возможность попасть в  списочек на

«Боевое Красное Знамя».

          «Что-то не так», — панически подумал Буратов, но виду, разумеется, не

подал.

          — Очень интересно, — сказал он вслух.

          — Так вот,  Володя, кандидат в члены партии и будущий коммунист, если

ты  по  наивности  надеешься,  что  за  стрельбу  по  деревянным вагонам  можно

заслужить «Красное Знамя» — ты глубоко ошибаешься.

          «Еще и танки были,  целых три штуки!» — громко, но про себя, возразил

Буратов.

          — Если бы ордена за такое давали,  Володя, то любой летчик советского

бомбардировщика не смог бы взлететь —  грузоподъемность самолета не потянула бы

к небу все его ордена уже после первого месяца боев. Понимаешь?

          — Понимаю, командир.

          — Товарищ ко... О горе мне!

          — Извините, товарищ командир, — подрихтовал обращение Буратов.

          — Так,  так, тихо, товарищ младший лейтенант. Стоп. — Кожемякин начал

потеть  лбом,  несмотря на  присутствие в  северном полушарии зимы.  —  Значит,

понимаешь,  Володя?  Вот и хорошо, что понимаешь. Что за это награждать, право?

Любой горазд крушить на расстоянии, правда?

          — Правда, това...

          —  Уймись,   —  прервал,   покраснев  от  предчувствия,  Кожемякин  и

продолжил:  —  А  вот  глаза в  глаза попробуй.  Вон  как наша пехота.  Вот где

смелость надобна нечеловеческая.

          — Да,  против танка врукопашную оно,  конечно...  — дополнил,  сам не

ведая для чего,  Буратов и осекся под странным взглядом командира.  — Я слушаю,

слушаю.

          — Я к чему веду,  Буратов. Убивать на дистанции надо, конечно, уметь,

но воли такой как вблизи не требуется, так ведь.

          — Само собой, това...

          — Так вот,  Володя, крепись. Не могу прямо приказывать, не входит это

в  твои непосредственные служебные обязанности,  сам понимаешь,  но как старший

партийный товарищ прошу.

          — Что? — тихо похолодел Буратов.

          Однако  Кожемякин замолчал и  твердо посмотрел на  подчиненного.  Его

взгляд прибил Буратова к принайтованному к корабельному полу табурету.

          —  Ты готов?  — таинственно спросил Кожемякин.  Буратов уже ничего не

мог сказать, его язык отнялся в предчувствии — он просто кивнул.

          — «Боевое Красное Знамя»,  — произнес Кожемякин,  вставая,  — думай о

нем.  —  Затем он извлек откуда-то из дальней ниши и  мягко,  без звона и  даже

шороха, положил перед Буратовым начищенный до блеска «вальтер».

          —   Хорошая   штука,   хоть   и   немецкая,   —   почти   приятельски

прокомментировал Кожемякин.  — Никогда не стрелял?  Мелочи жизни,  из нашего же

родного стрелял?  Ну а какая разница? Вот так взводишь, так досылаешь патрон, —

его большие руки замелькали над столом.  — На,  попробуй.  Только я обойму пока

выну — нечего шуметь, если что.

          Буратов взял  пистолет.  Чуть  не  уронил.  Действительно благо,  что

Кожемякин  извлек  боеприпасы.   Кисти  не  тряслись,  но  сразу  ни  черта  не

получилось, хотя чего проще. Даже руку оцарапал. Последнее, похоже, и вывело из

ступора.  Он привстал, так было чуточку удобнее. Провел операцию несколько раз.

Наконец   родилась   идеальная  последовательность  движений   —   еще   бы   —

артиллерист-механик.

           —  Вот видишь,  — с приторной веселостью отметил Кожемякин.  — Немцы

умеют делать вещицы.

          — Ну, — твердеющим голосом спросил Буратов. — Что делать-то?

          — Ты, Володя, для чего шел в Военно-Морской Флот?

          — Служить.

          — Кому служить?

          — Родине, ясное дело. — Голос Буратова начал твердеть.

          — Родине и партии, — поднял указательный палец капитан «Флягина».

          — Конечно, народ и партия едины, — дополнил Буратов.

          — Мне нечего возразить, дорогой мой офицер.

          — В чем будет заключаться мое задание?  — с железной, пугающей самого

себя прямотой осведомился Буратов, взвешивая в руке пушинку «вальтера».

          — «Боевое Красное Знамя». Думай о нем, Володя, думай о нем.

          — Слушаю.

          — На борту нашего судна находится шпион.

          —Что?

          —  На  борту вверенного мне  судна —  речного монитора «Флягина» —  в

настоящее    время    находится    иностранный    шпион,     законспирированный

империалистический агент и фашистский прихвостень.

          —  Да?!  —  Буратов лихорадочно листал  в  голове  лица  собственного

экипажа.

          —  Есть данные,  что он имеет задание войти в  доверие и потопить наш

славный, много переживший боевой корабль.

          — Известно кто это? — спросил Буратов холодея — что-то там в подкорке

мозгов уже откапывало решение загадки.  Он сам,  подсознательно, наваливался на

эту крышку сундука Пандоры, боясь окончательного разумения.

          — Нам все известно, товарищ Буратов.

          —Все?

          — Между прочим, данный агент и тайный фашист втерся и вам в доверие.

          —  Мне?  —  Проклятый ящик Пандоры в голове уже почти открыл зев,  но

страшно было глянуть распахнутыми мыслями на то, что оттуда вывалилось.

          — И не только вам,  Буратов, но даже мне. — Кожемякин сделал какое-то

неуловимое движение, и на стол опустилась бумажечка со знакомыми каракулями.

          Где-то в  груди у Буратова остановилось сердце.  Это был его рапорт с

просьбой ознакомить,  провести на  экскурсию коммуниста Сюри  в  артиллерийские

казематы.  То,  что  ниже  красовалась  размашистая,  как  и  он  сам,  подпись

Кожемякина, ничего не меняло. Ящик Пандоры в голове открылся окончательно.

          — Жорж? — с трудом выдавил Буратов.

          —  Так  называемый Жорж  Сюри —  тайный фашист и  враг прогрессивного

строя.

          —  Он  же,  вроде,  наоборот —  антифашист,  борец с  оккупантами,  —

выдвинул совсем неуместное возражение Буратов. Он сразу пожалел о сказанном.

          —  «Наоборот  антифашист»,   любезный  мой  Володя,   —  торжествующе

улыбнулся Кожемякин, — это, как известно, фашист. Правда?

          Буратов смолчал.  Каталась,  каталась от  виска к  виску резонирующая

волна паники.

          —  Ладно,  Володя,  это все литература.  Главное дело —  практическое

дело.  Думаете,  мне  самому приятно давать вам  такое распоряжение?  Ничуть не

приятно,  тем более вам — артиллеристу,  спецу по баллистике.  Если бы на борту

все еще была пехота, то о чем речь. Резать людей по ночам... — Кожемякин на миг

запнулся,  уразумев,  что  употребил слишком  выпуклое сравнение,  но  все-таки

закончил,  —  это их непосредственные обязанности.  Моргнул бы Абрамову,  и все

дела.  С меня взятки гладки,  пусть он сам назначал бы кого захочет.  Но,  надо

исходить из  реальности —  десанта тут  уже  нет.  Надо самим управляться.  Вы,

Володя, у меня на особом доверии. А если у меня, сами понимаете, то и у партии.

Вот  как  нужно  все  провернуть.   —   Кожемякин  заговорил  быстро  и  четко,

по-деловому.  —  Он  чувствует к  вам  расположение.  Выведите его  на  палубу,

подальше к корме.  Я обеспечу,  что в нужное время там никого не будет. Итак, в

процессе мирной беседы пальнете в  него  пару  раз.  Можно больше.  А  один раз

обязательно,  хотя это очень трудно, я знаю, — пояснил Кожемякин спокойным, как

лед,  голосом,  — пальнете ему в голову. Труп сбросите в воду. И «вальтер» туда

же. Хотя можете оставить его себе, если очень хочется. Вы понимаете, почему все

должно делаться так — никаких тебе трибуналов,  приговоров перед строем? Нельзя

убивать в наших людях веру в союзников. Даже если они сейчас и не нужны нам как

союзники, то, может, в будущем будут нужны, правильно?

          —  Когда?  —  мертво спросил Буратов —  он  еще надеялся на отсрочку,

длинную, длинную отсрочку.

          —  Сегодня,  примерно в  одиннадцать вечера по-местному.  Сверим наши

часы.  —  Неизвестно когда Кожемякин уже  встал и  нависал сзади над Буратовым,

теребя его левую руку с часами.  — Видите,  все со временем в норме.  Не берите

все это сильно в голову.  Думайте,  как я уже советовал, о «Красном Знамени», о

партии. Или вообще ничего не думайте, тоже помогает.

     39. Планеры

          Знаете,  конечно, что Наполеон Бонапарт, прежде чем проиграть войну в

России,  потренировался в проигрыше в Испании.  И вроде бы армии крупной против

него  тут  не  было,  так,  выслали британцы экспедиционный корпус,  а  все  же

величайший стратег всех времен и народов продул начисто. Почему? По какой такой

причине?  Партизаны замучили. И тут сразу видится вторичное сходство с Россией.

Приходилось величайшему,  для удержания территории,  держать чуть не  в  каждом

населенном пункте  войска,  и  чем  больше,  тем  лучше,  ибо  маленькие отряды

вырезались испанцами начисто.  Ему бы бросить к черту этот полуостров, так нет,

спесь имперская не  позволяла.  Да  и  опасения того,  что стоит уйти и  тут же

начнут вражины-англичане создавать там  плацдарм для распространения вширь.  Ну

и,  конечно, верил он в свою звезду и надеялся, в конце-то концов, победить. Не

вышло!

          И  если  в  России  безбрежной способствовали партизанам леса,  то  в

Испании — горы. Вся страна — сплошные горы. Как тут воевать, когда везде пещеры

и негде построить редуты, как на поле Бородинском.

          А   потому  Красная  армия  генералиссимуса  Сталина  не   собиралась

повторять ошибки Бонапарта,  тем более обожглась недавно,  здесь же—с Испанской

Республикой,  и нельзя было в грязь лицом снова падать. А потому танки решили в

горы не вводить,  пусть на равнинах Франции резвятся,  да и не дошли они покуда

до южной оконечности страны, чтобы осуществить плановое вторжение.

          И посему, надежда на доблестную авиацию. Давайте, Чкаловы, трудитесь,

кончились ваши  мирные  пропитанные подвигом будни,  теперь дела  посерьезнее —

коммунизм распространять с неба на землю.

          И пошло в эфире:  «Над всей Испанией небо в облаках!» Условный пароль

— начало радостной эры. Жаль, республиканцы не дотянули, вот бы согрели душу.

          А  в  небе  уже  не  облака,   соколы  ясноглазые,  и  от  числа  их,

неизмеримого визуально,  темнеет небо.  Вначале,  конечно, все по отработанному

сценарию.  Первыми — дипломаты с каменными лицами.  «Что, братец Франко, может,

подпишем мирный договор?» — «А надо ли,  мы же не граничим непосредственно».  —

«Ошибаетесь, господин Франко, чуть-чуть осталось нашим танкам от Ла-Рошель сюда

докатиться,  глазом моргнуть не успеете. У нас уже начальники новых пограничных

застав  назначены.   Едут  спецвагоном  с  тревожными  чемоданчиками  в  руках,

рабоче-крестьянского происхождения».  —  «Ну,  давайте,  заключим,  чего же  не

заключить,  в самом деле.  Но, вообще-то, мы страна мирная, нейтральная, может,

так оставим,  как есть?» — «Ваше право,  мы к чужим народам со своими порядками

не  суемся.  Но  только,  чтобы на границах будущей социалистической республики

Франции — покой и порядок, никаких провокаций». — «Ну что вы, как можно?»

          Потом,  как положено, авиация на подавление аэродромов. Превосходство

в воздухе — гарантия победы!

          Ну а  уже затем та самая воздушная армада,  от которой гаснет солнце.

Нет,  самолетов,  конечно, столько не наберется. Хотя, может быть, если со всех

фронтов собрать и  в  одну сторону выпустить...  Но,  так  делать негоже,  что,

по-вашему, Норвегию без авиаподдержки требуется отвоевывать? Или Иран с Ираком,

возможно,  без авиаприсмотра оставить? Нет, нельзя, война без прикрытия авиации

и без воздушной разведки — это гиблая война.  Кто не верит,  на немцев,  вокруг

Берлина окопавшихся,  посмотрите: их с фланга обходят, а они ни сном ни духом —

сидит их авиация на голодном пайке, без топлива.

          Но самолетов в небесах действительно чрезмерно много. Что такое?

          Их меньше, чем кажется. Дилетанты вы, не специалисты. Не самолеты это

—  просто планеры краснозвездные.  Тех,  что поменьше,  может наш «Як» ухватить

штук  пять-шесть за  раз.  Большие,  конечно,  типа пятидесятиместного инженера

Цыгина,  тех  по  одному  тащат.  Еще  бы,  там,  кроме  десантников  в  зимней

экипировке, еще и легкое орудие, правда, разобранное на запчасти.

          Еще  убийственно  действует,   и  не  только  своими  размерами,  наш

доблестный планер «БДП».  Если  видит он  врагов с  высокого неба,  уже  оттуда

начинает поливать огнем,  создали его  для  воздушного боя —  торчат у  него из

носа, кормы и боков семь крупнокалиберных пулеметов. Вот бы фрицы удивились, но

нет их уже в небесах,  всех повыбили, а кто с парашютом прыгнул, уже валят леса

в  холодной Воркуте —  нужно дерево для  новых планеров,  потому как  нечего на

такие одноразовые игрушки тратить бесценный металл.

     40. Шпионские обобщения

          Правда,  и  здесь,  в очередях,  можно было извлечь кое-какие детали,

незаметные  из  архивно-библиотечного  далека.  Например,  становилась  понятна

озлобленность окружающего народа.  Еще  бы,  вначале,  до  двухчасовой очереди,

отстой  у  станка  восемь-десять  часов  при  шестидневной рабочей неделе  —  в

условиях загона капитализма на отдельно взятую часть света,  агрессивность его,

понятное дело,  возросла,  а  потому  экономика продолжает работать в  условиях

военного времени — за опоздание на службу, минуток на пятнадцать, можно угодить

в    семидневную   рабочую   неделю    с    продолжительностью   рабочего   дня

двенадцать-четырнадцать  часов  и  в  регион  с  менее  приятным  для  здоровья

климатом.  А  еще —  давка на  транспорте.  А  еще —  детишек надобно из садика

забрать. Правда, воспитатели там приученные — боятся жалоб как огня, если надо,

до   восьми  вечера  будут  за   подопечными  присматривать,   да   не   просто

присматривать,  как какие-нибудь частнокапиталистические гувернантки, а песенки

про дедушку Ленина учить:  «Камень на камень, кирпич на кирпич — умер наш Ленин

Владимир Ильич!» Да весело,  с притопом,  да с прихлопом.  То,  что этот стишок

впоследствии может  вызвать  клин  в  особо  негибких  мозгах  от  соударения с

узнаваемой в школе формулой: «Ленин и теперь живее всех живых, наше знамя, сила

и оружие!», как-то в учет не берется.

          Так вот, набегается тот пролетариат служащий за день — еле ноги домой

приволочет,  включит телевизор,  а  там  ему программа «Время»:  «Здравствуйте,

товарищи!  Успешно,  с  перевыполнением втрое  завершает  пятилетку Харьковский

тракторный завод —  вон сколько тракторов навыпускал —  солярки не  напасешься.

Грузятся те  трактора на  пароходы,  дабы  своими мирными гусеницами мять  бока

австралиям да  гренландиям.  А  Тагильский завод  жертвует сто  тысяч рублей на

строительство мемориала трагически погибшей  со  всем  прогрессивным населением

Кубы. Кто желает, может присылать деньжата на счет такой-то и такой-то, дабы не

забывали  радиоактивную Кубу  наши  славные,  еще  более  счастливые,  чем  мы,

потомки».  Наслушается этого служащий пролетариат,  водочки —  по талону с боем

взятой —  хлебнет,  и  атакует его ярость безмерная.  Куда сей поток направить?

Надо бы  на  империализм,  но далеко тот гад —  за океанами окопался,  лежит не

дышит,  рябчиков с  ананасами дожевывает.  Вот тут-то  из телевизора и  скажут:

«Благодаря  усилиям  органов  внутренних  дел  задержана  группа  вредителей на

атомной  станции  Чернобыля.  В  результате  тщательно  проведенного  следствия

накоплено сто  сорок томов доказательств с  признаниями о  том,  что  шпионская

банда  собиралась,  по  указке с  Аляски,  взорвать нашу  милую сердцу станцию,

посредством метода,  использованного ранее,  в восемьдесят шестом году, однако,

вопреки   желанию   «троцкисто-горбачевцев»,    не   приведшего   к   серьезным

последствиям. Попутно главной акции преступная свора постоянно распускала слухи

об  утечках,  якобы  вредных для  здоровья местной фауны и  флоры,  хотя  любой

школьник    Советского    Союза    знает,     что    вокруг    социалистических

атомно-энергетических объектов никакой фауны  и  флоры  не  водится,  поскольку

мешают они трудолюбивой работе мирных протонов и нейтронов.  Уважаемые товарищи

телезрители,  партийные и  не  очень,  можете  присылать свои  письма-мнения по

поводу гнусностей названной банды,  а  также  свои  пожелания по  поводу метода

наказания однозначно виновных».

          И сразу есть куда обратить свою ненависть,  за день трудового подвига

накопленную.

          Мудра партия.

     41. Большое будущее маленькой страны

          А скажите мне,  можно ли страну захватить дивизией?  А батальоном?  А

ротой?   Нет,   не  просто  арестовать  правительство,  а  именно  захватить  и

контролировать?  Нельзя? А взводом? Тем более? Вот и не угадали — можно, только

надо подобрать соответствующую страну. Да, конечно, маленькую. И в Европе такие

страны есть.

          Первый раз Андорре досталось от заблудившихся и  не вышедших к нужной

цели   истребителей-бомбардировщиков  «Су-2».   Сильно   досталось.   Руководил

эскадрильей опытный, но покуда плохо знакомый с местными условиями и местностью

подполковник авиации Жмыхов В.  В.  Его только недавно прикомандировали в  полк

после госпиталя.  А в госпиталь он попал из северной Норвегии. Теперь, наблюдая

внизу, вместо сплошной снежно-белой равнины, сады и возделанные поля, Жмыхов В.

В.  сильно терялся и постоянно сбивался с намеченного маршрута.  Двигающиеся за

ним следом самолеты вели выпускники Осоавиахима —  их научили держаться плотным

строем,  подобно гусям,  и не терять ведущего из виду. Еще их научили взлетать,

садиться,  а также, обязательно, сбрасывать бомбы. Ориентироваться на местности

они совсем не умели.  Они много чего еще не умели,  но что втолкнешь в голову в

результате  трехмесячных  курсов,  приравненных ныне  к  полновесному .военному

училищу,  приравненному во всем,  кроме присвоения офицерского звания. Так что,

когда  их  ас-подполковник принял  столицу  Андорры  —  деревеньку с  таким  же

названием —  за  французскую железнодорожную станцию Акс-ле-Терм,  никто из них

также не увидел разницы. Отбомбились летчики-сержанты успешно.

          Потому,  когда в  Андорре приземлились два  боевых резиновых планера,

старый институт буржуазно-феодальной власти уже неделю не существовал,  так как

административное здание  мэрии  сгорело  вместе  со  всей  остальной столицей в

только  недавно утихшем пожаре.  Перво-наперво воины-десантники умело  сдули  и

скатали в увесистый,  но транспортабельный тюк свои чудо-планеры, подготовив их

к  эвакуации на «большую землю»;  затем закопали их в  большие самодельные ямы,

прикрыв сверху  кусточками и  мелкими деревцами;  потом  выпуляли в  окружающую

природу  половину  наличного боезапаса,  после  чего  с  криками  «ура!»  взяли

рукопашной атакой  остатки обгорелой,  изрытой воронками столицы страны;  ну  а

затем помогли освобожденному от  эксплуатации человека человеком народу выбрать

новое, правильное правительство, тут же провозгласившее социализм и демократию.

Обычно  последним делом  занимался второй или  третий эшелон наступающих армий,

специально обученные советизации внутренние войска,  однако в данном конкретном

случае,  в  связи  с  мизерностью территории и  эксперимента для,  было  решено

предоставить  инициативу  десантникам.   Конечно,   по  этому  поводу  в  поход

отправились только проверенные коммунисты и  комсомольцы,  да  еще ряды их были

усилены дополнительными замполитами.

          В общем,  все прошло как водится,  и даже лучше.  Правда,  не удалось

предотвратить  ночной  исход  многих  жителей  со   своих  насиженных  мест  на

территорию  соседних  государств  Испании  и   Франции,   однако  созданный  по

инициативе местных  активистов совхоз  имени  Красной  армии  экспроприировал и

национализировал  оставленные  несознательными  элементами  участки   земли   и

хозяйственные постройки.

          Тепло,  со  слезами  на  глазах,  как  с  родными,  прощались  жители

освобожденной, маленькой, но свободолюбивой земли с воинами легендарной Красной

армии,  которые загружали в  прибывший за  ними транспортный «ВП-1»  (воздушный

прицеп-«один» конструкции Антонова) свои  откопанные и  сырые надувные планеры.

Но  жители не отчаивались,  с  ними для обороны отечества со стороны фашистской

границы остался сравнительно небольшой гарнизон передовой страны социализма.

          Очень скоро маленькая страна Андорра забудет гнетущие годы феодализма

и рабства,  чувство неуверенности в себе. На ее территории расцветут прекрасные

сады,  взовьются ввысь белые корпуса больниц и  санаториев,  а  в  центре новой

столицы,   возле  памятников  всем  революционерам  мира,   состоится  закладка

прекрасной школы для поколения будущих коммунаров.

     42. Прокуроры с крыльями

          Испания. Почти родная русскому революционному сердцу страна. Гренада,

Гренада,  Гренада моя.  Не освободить ее от фашизма? Уж кого-кого, а ее первую.

Точнее, хотели первую, еще в тридцать шестом, но... Кто теперь помешает? Дрожи,

коварный Франко,  здесь вам не  тут —  не  придется сидеть до  самой кончины на

троне. А если и придется, то кончина наступит гораздо раньше.

          В  деле  —  любимые  горные  стрелки.   Даже  еще  похлеще  —  горные

стрелки-десантники.  Те, что просто горные, и так по уши заняты отлавливанием в

Альпах и  на  Балканах последних немецких горно-пехотных полков.  Но  и  там  —

немного.  Основное количество горных  дивизий,  прошедших Карпаты  и  Апеннины,

возвращены в Союз,  доукомплектованы,  снаряжены русско-персидскими словарями и

картами и брошены назад, на Кавказ, точнее, через него, в направлении экватора.

Впереди полно работы.  Но  с  ними все ясно,  хоть Восток и  тонкое дело,  ведь

где-то,  наверное,  горы Кавказа плавно перейдут в Гиндукуш,  а уж оттуда можно

будет  освободить от  международного произвола  лам  Тибета  и  прочих  жителей

восьмитысячников.

          Но то перспектива. Как пойдет дело в Испании? Хватит ли силенок, ведь

даже Наполеон в  свое время продул там  кампанию?  Однако что нам Наполеон,  он

начал поход не с того конца — от Парижа в Москву, но мы-то движемся правильно.

          А  сил  не  маловато,  ведь надо не  забывать товарищей,  которые там

остались и которые ждут не дождутся, когда милые сердцу купола парашютов затмят

небо несчастной родины Сервантеса,  дабы сделать ее окончательно и бесповоротно

счастливой.

          Не  прячьтесь далеко,  гражданин Франко.  Идет за  вашим перемещением

уверенная слежка по  пятам,  и  если еще не изъяли вашу подлую жизнь из мерзкой

плоти,  так,  наверное,  не  было на  то  верховно-данного указания.  Нужны вы,

видимо,  для  суда праведного,  неумолимого,  как  восхождение по  исторической

спирали, когда народы мира решат вашу судьбу на первом заседании в строящемся в

центре Москвы Дворце Мирового Совета.

          А  покуда  живите,  возводите вокруг  Мадрида  пояс  противовоздушной

обороны.  Только  знайте,  смех  да  и  только ваш  пояс,  супротив стоместного

планера,  разработанного русским умельцем Москалевым. И не забудьте про парящую

безмоторную машину «А-7»,  которых по  три  штуки за  раз несут наши доблестные

«илы». И про летящие на крыльях танки «КТ-1» Антонова тоже не забудьте — что их

бронированному дну ваши пялящиеся в небо пулеметы.

          Так что до скорой встречи в суде, товарищ Франко!

     43. Страха другого полушария

          —  Входите,  входите,  Роман  Владимирович!  —  радостно привстал ему

навстречу абсолютно незнакомый генерал-майор,  с  эмблемой химических войск.  —

Знакомьтесь,  вокруг  очень  уважаемые люди.  Многие из  них  чрезвычайно давно

желают на  вас  посмотреть хотя бы  одним глазком.  —  Генерал весело подмигнул

Панину.  —  Вот  член-корреспондент Академии наук —  Сулаев Адам Евсеевич.  Это

известный психолог Вансович Чан Маркович. Вот это...

          В помещении было пятеро,  но,  даже несмотря на давнишнюю специальную

подготовку,  имена-отчества всех Панин не запомнил. Да и были ли они подлинные?

Самого генерала звали Уруков Вадим Гиреевич. Затем взаимно представили Панина.

          — Единственный в своем роде,  — сказал о нем Уруков,  — все равно что

Гагарин.  Уже два «прыжка» туда и  обратно,  и не на день-два — по месяцу.  Да,

впрочем,  что вам рассказывать,  вы  и  так всю его подноготную под микроскопом

изучили.  Да, да, — повернулся он к Панину, — вас изучили, как муху, понимаете.

Но куда денешься.  Роман Владимирович,  мы с вами люди служивые. Дан приказ ему

на запад, и будь добр, выполняй, правильно я говорю?

          Говорил он неправильно,  и дело было вовсе не в русском языке:  Панин

был не первым,  кого «метнули» туда и обратно, просто те люди были «подопытными

кроликами»,  «летчиками-испытателями», так сказать, а вот он пошел в «настоящий

бой» и, наверное, действительно — первым.

          —  Хотим,  Роман Владимирович,  чтобы вы нам чего-нибудь рассказали о

том, как там. Что хотите. Можно то, что вас самого больше всего поразило.

          Вот тебе «здрасте»,  подумал Панин,  извольте давать интервью. Может,

еще и автографы попросят по окончании лекции. И что прикажете рассказывать этим

академикам и членам-корреспондентам?

          —  Хорошо,  господа,  —  сказал он тем не менее совсем спокойно и  не

растерянно, — можно начинать с любого места и момента.

          —  Вот именно.  Роман Владимирович,  —  неожиданно поддержал его Адам

Евсеевич Сулаев, — все направления в нашем мире изотропны.

          — Значит,  что меня поразило,  — начал по новой Панин. — Кроме самого

«перехода», переноса этого, сквозь гравитационную сингулярность. — Он скривился

про  себя,  снова припомнив,  что  перед ним академики —  не  хватало сморозить

какую-нибудь  наукообразную  чушь.   Хотя,  наверное,  уже  сморозил.  Лучше  о

чем-нибудь приземленном.  Не ученый я,  не теоретик,  всего лишь капитан ФСБ. —

Мавзолеи эти чуть не  убили наповал.  Правда,  я  глаза выпучил,  когда увидел.

Вообще, Москва эта неизвестная...

          Он понял,  что главное было начать, а там все полилось само собой. Не

слова его им  были необходимы —  видеть его,  ощущать,  что он  тоже из плоти и

крови.  Может,  нужно было этим «яйцеголовым», кроме голого знания, еще и это —

чувственное подтверждение,  аксиома наяву,  так сказать.  Он мог ошибаться, кто

знает.  Но  приняв  как  должное  свою  роль  —  накрытого стеклом  подопытного

таракана, — он абсолютно смирился.

          И общение состоялось,  и,  как оказалось, не только в форме монолога.

Ему самому кое-что рассказали.  Например, он знать не знал, только догадывался,

об  альтернативном  проекте.   Конечно,  можно  было  предположить,  что  одной

Москвой-2 дело не ограничится, но знать наверняка он раньше не мог.

          —  Да,  —  говорил ему  генерал-майор Уруков,  —  заслали они  своего

собственного разведчика в Нью-Йорк.  Кстати,  мы к нему тоже одного эфэсбэшника

приставили,  как и  они к  вам.  Роман,  Ричарда Дейна.  Он с  ним общается при

возвращении, так что у нас данные, как и у них, из первых рук.

          — Знаете, Роман Владимирович, что самое смешное? Мы-то, русские люди,

давно ко всяким диктатурам попривыкли,  у нас это неотъемлемая часть истории, а

им-то каково.  Не знаю,  на что они там надеялись.  У них там такое... — Сулаев

махнул рукой.  — Президенты по три срока сидят. Рейган — четыре. Мартина Лютера

Кинга прикончили, так никто даже расследования не вел.

          — А Кеннеди? — автоматически спросил Панин.

          —  Какое там,  — встрял Уруков.  — Его же когда у нас подстрелили,  в

открытой машине везли,  с  женой в обнимку.  А они там только на броневиках,  и

шпарят сто  двадцать в  час,  ПТУРСом не  наведешься.  Да  и  вообще,  кто  его

официально стрельнул — Освальд?  Так ведь он до этого три года в Минске работал

слесарем каким-то.  Представьте,  чтобы с  ним  было бы  —  приедь он  туда при

полувоенной хунте? Кто бы ему винтовку продал?

          — У них там оружие вообще не продается, — пояснил Сулаев. — Правда, у

всех подлежащих призыву первой очереди — дома,  в сейфе опечатанном,  автомат —

на случай массированного воздушного десанта русских.  Да и вообще,  что о Джоне

Кеннеди говорить?  Он там вообще президентом не был. Самым лучшим президентом у

них был Эдвард Кеннеди,  бывший летчик и  сын миллионера.  Он говорил —  больше

всего в  жизни ему хотелось во время войны бомбить Берлин,  но,  кроме русских,

никому более  не  выпала такая честь,  а  потому пришлось ему  довольствоваться

Японией.  Однако когда погиб его  брат —  Джон,  Эдвард понял,  что бомбил кого

надо.  Катер  Джона  Кеннеди  протаранил японский  крейсер.  Можно  сказать,  в

отношении  брата  будущего  президента  самураи  использовали  метод  борьбы  с

кораблями,  известный во  времена триер.  Эдвард президентствовал два срока.  А

Джонсон так и прокантовался помощником.

          — Эдвард Кеннеди сидел бы и третий срок,  если бы Вьетнам досрочно не

продул, — дополнил кто-то из присутствующих.

          — А знаете,  — довел до всех Панин,  хотя они,  наверное, изучали его

доклады, — я там случайно про дело Горбачева прочитал. Да, Михаила Сергеевича —

секретаря Ставропольского горкома. В восемьдесят пятом осужден как космополит и

шпион империалистов.

          — Жуть, — сказал Сулаев.

          —  Кажется,  дали  десять лет  плюс последующая бессрочная ссылка.  И

Раису Максимовну с ним туда же.

          —  Веселая там жизнь,  —  подтвердил Уруков.  —  Вы там.  Рома,  себя

берегите. Вон агент их — ваш двойник в

          Америке — не вернулся. Сам не вернулся, и посылки с разведывательными

донесениями перестал передавать.  Такие дела.  Благо, если просто погиб, а если

под пытками кое-что выдал?

          — Мрачно, — всерьез ужаснулся Панин.

          —  Мы  вас,  Роман Владимирович,  не  совсем зря  просвещаем на  счет

тамошней жизни,  —  таинственно и без улыбки сообщил ему генерал-майор.  — Если

попадетесь, будете выдавать себя за американского агента.

          — Не попадусь, — с напускной уверенностью высказался Панин.

          — Мы тоже так думаем, — с серьезной миной согласился Уруков.

     44. Кит и слон

          Кто  победит в  антагонистической схватке кита  и  слона?  Если  слон

побьется с носорогом или там кашалот с акулой, тут еще как-то можно взвешивать,

спорить,  а вот в первом случае?  Вопрос, конечно, где биться? Дураку ясно, что

кит,  если захочет,  утопит слона, но уложите кита на бережку, и что он сделает

против бивней?  Проблема кажется абстрактной и оторванной от реальности? Но это

не  так,  с  ней  постоянно сталкиваются стратеги,  и  так было во  все периоды

истории.

          Да, конечно, в столкновениях государств все не выражено так резко. Не

бывает  страны,  пытающейся укрепиться на  побережье и  не  имеющей  ни  одного

корабля,  как нет и  державы,  владеющей только флотом и  ни  единым сухопутным

воином.  Однако в  той  или иной мере проблема кита и  слона присутствует очень

часто.

          Сейчас она  возникла вновь.  Слон  уже  задавил носорога и,  расширяя

ареал обитания дальше,  пока случай подвернулся, вышел на берег моря. Он еще не

считает возможным бороться с  китом в его стихии,  он только отращивает ласты и

изобретает жабры,  но  сделать пастбище из побережья уже хочет.  Он заискивающе

раскланивается с китом,  снимает шляпу и делает реверанс, утверждает, что вышел

просто прогуляться и помочить ножки, однако бивни его уже чрезмерно массивны и,

хотя оплетены розами, явно не смахивают на предметы туалета.

          А кит бессилен против резвящегося наглеца,  он может фыркать, пускать

фонтаны или  строить радугу брызгами хвоста,  но  ему  явно  слабо  выскочить и

забодать  наглеца  лбом  или   перекусить  пополам.   Поэтому,   маскируя  свою

растерянность,  он вынужден делать вид абсолютной отрешенности от происходящего

на берегу.

          А слон,  продолжая кланяться,  давит ногами-тумбами всяких козявок и,

бочком-бочком,  расширяет ареал обитания —  он мечтает окружить море и  сделать

кита маленькой аквариумной рыбкой.

     45. Заботы генералиссимуса

          —  Как наш подопечный,  товарищ психотерапевт?  — Иосиф Виссарионович

был в хорошем настроении,  это чувствовалось,  внушало надежду.  Уже долго,  на

редкость  долго,  Сталин  находился  в  приподнятом настроении:  он  награждал,

хвалил,  иногда журил,  гораздо реже карал.  Так  складывались обстоятельства в

этом мире:  чего не веселиться,  коль из колоды судьбы выпадали козырные тузы и

короли.

          — Совсем чахлый, товарищ Сталин. Внушает тревогу.

          — Так что ж вы, академики, профессора, его не лечите?

          —  Да  лечим,  лечим,  товарищ Сталин.  —  Доктор буржуазной лженауки

психологии запаниковал, что взболтнул что-то не так.

          — Что же делает наш,  то есть ваш, больной? — генералиссимус не спеша

достал из пачки «Герцеговину Флор».

          —  Рисует,  товарищ Сталин.  —  Доктор покраснел,  как будто сказал о

чем-то аморальном, типа онанизма.

          Верховный главнокомандующий самой победоносной армии,  уже  разбившей

предыдущую победоносную армию, внимательно посмотрел на доктора.

          — Что рисует, товарищ военврач?

          — Я прихватил, велите внести, товарищ Сталин? — Психолог засуетился.

          Верховный  глава  мирового  коммунизма на  неуловимо малое  мгновение

брезгливо поморщился:  не любил он большой суеты.  Затем кивнул.  За портфелем,

оставленным у охраны, послали.

          — А может, он по своей Еве тоскует, а?

          — Так ведь приводили мы ее, товарищ Сталин. Не стал он с нею общаться

—  в  слезах женщина выскочила.  Только все кричал ей  что-то  на немецком,  ну

знаете,  как он умеет,  с выражением, с жестами, прям как раньше в кинохронике,

нет,  правда, товарищ Сталин. А потом, распалившись, едва снова не свел счеты с

жизнью, остановили мы его, как начал вены себе прокусывать.

          — Нервный человек — больной. Следите за ним.

          — Он не просто больной,  товарищ Сталин, он (можно употребить термин)

— маньяк.

          —  Интересное определение.  Но вы усильте бдительность,  берегите его

для международного пролетарского суда.  И  за  дамой этой —  Евой Браун —  тоже

присматривайте.  Как бы и  она на себя руки не наложила.  Черт их баб разберет,

чего им надо.

          Теперь,  после  ухода  лечащего врача бывшего фюрера,  вождь мирового

пролетариата внимательно  смотрел  на  эскизы,  разложенные на  столе.  Сам  он

рисовать не умел, да и считал это чем-то в виде умения чинить сапоги — полезно,

необходимо,  но  зачем растрачивать себя на  ремесло?  Через некоторое время он

поднял трубку телефона.

          — Товарищ Поскребышев, соедини меня с нашим главным архитектором.

          И сразу же ответили:

          — Слушаю вас, товарищ Сталин?

          — Вот,  товарищ академик, давеча поднимался я на самый высокий этаж в

Кремле. Не наблюдается еще ваше строение. Почему, объясните мне?

          —  Так ведь все по плану,  товарищ Сталин.  Даже перевыполняем чуток.

Ведь  воздвигли уже  первый этаж,  тут  ведь  самая тяжелая,  трудоемкая часть,

колонны гигантские, вы же видели.

          —  Видел,  видел.  Действуйте.  А  вовремя ли  поставляются материалы

наркоматами?

          —   На   редкость   вовремя,    товарищ   Сталин.   Даже   дефицитная

высоколегированная сталь,  вся, как надо, приходит. А ведь я понимаю, сколь она

нужна фронту.

          — Война,  товарищ архитектор,  будет не всегда.  Народы планеты живут

мечтой о мире, и надо нам эту мечту крепить и преумножать.

          — Так точно, товарищ Сталин.

          — Давайте,  давайте, завершайте стройку. Когда наступит всеобщий мир,

народы захотят послать своих представителей на всеобщий съезд, и грош нам цена,

если мы не управимся вовремя.  Нужен Дворец Советов,  очень нужен,  как танки и

самолеты армии-победительнице.  И  вот что,  товарищ инженер,  есть у  меня тут

интересные схемы,  эскизы, один товарищ, немецкий специалист сочинил. Не хотели

бы вы взглянуть на них,  к примеру,  завтра?  Вдруг почерпнем чего у буржуазных

мыслителей.  Нельзя ведь  отринутый историей строй  полностью в  утиль сдавать.

Что-то ведь есть и нужное, хорошее.

          — Прибуду завтра,  товарищ Сталин. Есть, есть у немецких спецов много

полезного.  Вот,  например, у меня пристроен один, друг известного всем Адольфа

Шикльгрубера, большой опыт у товарища в макетах.

          — Рад, что сходятся в некоторых вопросах наши устремления в завтра, —

удовлетворенно подвел  итог  главный  освободитель планеты  от  фашисткой чумы,

кладя телефонную трубку на рычаг.

          Упомянутого  специалиста  он  отрядил  в  наркомат  архитектуры после

освобождения Берлина,  точнее того,  что от него осталось.  Не получилось у них

там с  маньяком Адольфом превращение названного города в  столицу мира,  ну так

пусть здесь попробует, может, и пригодится какой-нибудь макет невостребованный.

          Верховный Главнокомандующий встал,  прошелся  по  кабинету,  замер  у

карты  (огромной,  занимающей всю  стену).  Да,  большая работа  проделана,  но

сколько еще впереди.  Он навис над Испанией. Он словно видел реальность на этом

условном  плоском  изображении.   Там,  там  в  ста  пятидесяти  километрах  от

Гибралтара,  разгружались новые,  только  что  доведенные до  ума  из  бумажных

проектов  супертанки.   Постарался  Кировский  завод,   на   славу  постарался,

управились досрочно и к тому же сразу две модели, надо же. А уж как потрудились

военные железнодорожники: уму непостижимо — перешить всю колею на расширенную и

перешить от белорусского Бреста,  почти до самой английской базы.  И ведь все в

секрете.  Захватили империалисты ее  в  1704-м,  пора  и  честь знать,  недолго

осталось терпеть народу  Испании великобританское ярмо.  Сталин пыхнул дымом  и

загасил окурок.

     46. Топот слона

          Слон бесится на бережку. Действительно обидно, Франция освобождена от

агрессоров-немцев,  умело  очищается  от  язв  капитализма,  готовятся  местные

молодые кадры для расширения дороги в завтра,  а колонии Франции,  бесчисленные

необозримые просторы,  превосходящие метрополию в  десятки раз,  по  сию пору в

феодализме и латифундиях загнивают. Не дело. Однако как быть?

          Хуже дело.  Испания дружно и яростно с фашистским прошлым рассталась,

а проблема та же самая. Мучается негритянское и арабское население ее колоний в

цепях позорного в двадцатом веке рабства.

          А Италия?  Одна Ливия чего стоит, посмотрите на размер, а еще Эфиопия

с Сомали.  Обидно, досадно за тамошний народ. Ведь обидеться может. Скажет, вон

смотрите,  Красная армия всем помогла буржуев выгнать в  шею,  а  нам не хочет.

Может,  не любит она негров?  Может,  арабов не жалует?  Так,  значит, она тоже

тайно страдает расизмом?

          Оно  конечно,  когда-нибудь солнце свободы неминуемо и  там  взойдет,

потому как процесс загнивания эксплуатации предопределен классиками немецкими и

советскими, но когда будет-то? Устали народы мира.

          А  еще  хужее то,  что  есть еще  мощные буржуйские страны,  где  они

рябчиков жуют за обе щеки и до сих пор не давятся.  И ладно бы кушали их втихую

и дали бы прогрессу самому себя толкать потихонечку, так нет — заблестели у них

глаза завидущие,  зачесались руки загребущие — хотят они бесхозные колонии, без

внешней эксплуатации брошенные себе в нутро запихать.

          Вот и бесится слон сухопутный,  гневом праведным пылающий, потому как

нет у него покуда флота океанского. Строится флот.

          А  киты посмеиваются.  Не  видать,  говорят,  тебе конца-края мучений

негров и  арабов многочисленных,  не дождутся они твоей помощи,  быть им рабами

нашими до самого коллапса Вселенной.

          Флота еще нет,  слабы мы покуда в море, окромя северных ледовитых, ну

так зато в  океане воздушном можем кого хошь за  пояс заткнуть.  Сколько у  вас

самолетов военных,  Англия с  Америкой?  Сколько летчиков?  Много?  А у нас вон

сколько,  и еще больше будет.  У нас ресурсы народные в едином кулаке,  а не по

карманам частным распиханы. А не хватит денег, так кликнем народу клич: «Народ,

спасай Россию,  давай заем государственный,  лет на тридцать-пятьдесят!» Есть у

нас сто тысяч самолетов,  а  будет двести!  Построим столько,  сколько места на

аэродромах найдется, а не поместятся, так еще аэродромов наделаем.

          Теперь берем море Средиземное.  За  сколько бы  ваш линкор из конца в

конец его ни прошел, а бомбардировщик тяжелый все равно быстрей и выше.

          Вставайте  люди,  начинаем  освобождение народов  самого  угнетенного

континента в мире — Африки!

     47. Исследователи океана

          А  социалистическая наука  тоже  не  дремлет,  не  отстает от  своего

генералиссимуса,  не  зря  потеет.  И  не  смейтесь,  не  всегда она велосипеды

изобретает, иногда сразу использует новаторские революционные идеи, не нашедшие

применения на загнивающем Западе.

          — Жак Ив Кусто? — спросил арестованного следователь, понятное дело на

французском.

          — Да. Можно поинтересоваться, за что я задержан?

          — Всему свое время, господин Кусто. Курите? — Жак отрицательно мотнул

головой,   и  следователь  чиркнул  спичкой  для  себя.   —  Знаете,   что  нас

заинтересовало после обыска в вашем доме и прилегающей территории?

          — Просветите, пожалуйста.

          —  Кислородные аппараты,  точнее не  кислородные,  а  воздушные,  для

дыхания под водой. Что вы можете сказать по этому поводу?

          —  Извините,  в  чем  меня  обвиняют?  С  немецкими оккупантами я  не

сотрудничал.

          —  Ну,  что вы,  об этом и  речи нет,  — расплылся в приторной улыбке

следователь НКВД. — И все-таки?

          — Что?

          — Для чего служили эти воздухосмесевые аппараты?

          — Для плавания, конечно.

          — А для чего вы с вашими товарищами плавали?

          — Не совсем понял вопрос?

          — Для чего, господин Кусто, вы плавали?

          —  Ну,  господи боже мой,  интересно.  — Разговор уже переставал быть

смешным.

          —  Странная у  вас страна,  —  философствовал следователь,  попыхивая

папиросой.  —  Вокруг фашисты,  иноземные захватчики,  а  вы,  понимаешь,  не о

спасении родины мыслите, а об интересе каком-то. Ну ладно, это я так, отвлекся.

Мы совсем не хотим с вами ссориться,  господин Кусто, не волнуйтесь. Но знаете,

что мы выведали у некоторых из ваших товарищей?

          Жак промолчал.

          — Вы, конечно, в курсе, на какую глубину можно погрузиться с немецким

кислородным баллоном, правда?

          — Правда.

          —  Я  не  специалист,  но  уже пообщался со  специалистами,  смею вас

уверить. Эта глубина — всего пятнадцать метров, так?

          — Конечно.

          — А вот от ваших соратников мы узнали, что с помощью вашей аппаратуры

можно нырнуть на тридцать-сорок.  Это очень интересно.  Знаете, конечно, что на

такие   глубины  можно  сейчас  погружаться  только  с   помощью  связанного  с

поверхностью жесткого скафандра, да? — Следователь просто радовался возможности

поделиться расширением своего кругозора.

          «Кто  же  проговорился,  —  думал  Жак,  —  кто  выдал?  А  вообще-то

неизвестно, как на него давили».

          —  Так вот,  господин Кусто,  вы подтверждаете,  что ваше изобретение

действительно позволяет боевому  пловцу  попасть  на  сорок,  или  около  того,

метров?

          «Вот так, уже «боевому пловцу», — с досадой отметил Жак.

          — Еще не знаю, мы находимся в начале испытаний, — соврал он вслух.

          Следователь затушил вонючую папироску и снова приторно заулыбался.

          — Давайте начистоту,  господин Кусто. Вот наше предложение, не мое, а

наше.  Чувствуете разницу?  Мы  вам  даем  лабораторию,  персонал,  средства на

исследовательскую работу в любом количестве,  а если хотите,  и научную степень

со  временем.  Единственная сложность —  придется переехать в  более охраняемое

место. Ну, как?

          — Я подумаю над вашим заманчивым предложением.

          — Господин Кусто,  — цвел как майская роза следователь.  — Мы изучили

ваши записи.  Знаем,  что вы горячий поклонник изучения океана и жизни в нем. В

Советском Союзе мы вас познакомим с  замечательным писателем Беляевым,  который

много пишет об освоении морей и дна океана.

          — Да, океан нужен человечеству для будущего, мирного будущего.

          — А разве мы против, господин Кусто? Мы всегда «за». Но отказов мы не

приемлем. Не все еще спокойно в мире.

          Вот так возможный будущий исследователь океана попал в «шарашку».

     48. Арена для слона

          С  Испанским Марокко  получилось удачно,  маленькое оно  и  близко  к

Испании, ныне прогрессивной, расположено. А вот с Испанской Сахарой, да с Южным

Марокко, все так же испанским, дело дрянь. Нет транспортов морских в такие дали

катать гарнизоны,  нет высадочных средств для десантирования с моря,  нет флота

настоящего,  океанского,  для сопровождения десанта этого.  Можно,  конечно, по

суше  —  но  вокруг  Марокко,  с  радостью  встретившего освободителей,  бывшие

французские колониальные владения.  Захватили там власть профашистские элементы

и  не пускают прогресс по до-рогам железным и  прочим.  А  воевать с Испанского

Марокко несподручно,  гориста там местность,  и  не пройдут танки быстрые через

высотные перевалы.     Ладно,  пусть негодно Марокко как плацдарм,  зато теперь

можно  Гибралтарский  пролив  с  обеих  сторон  .контролировать,  эдакую  аорту

империализма средиземноморского.

          Но мы мирные люди — наш бронепоезд на запасном пути, так что не будем

аорту  покуда трогать —  пусть  дышат.  Нельзя ссориться,  мы  же  союзники,  в

конце-то концов.  А  вот профашистские петеновцы в Алжире — это отличный повод.

Не хотите нас добром пускать по железной дороге из Марокко?  Да нам из вставшей

на  путь  прогресса и  демократии Италии до  вашего Туниса рукой подать,  а  уж

авиацией и подавно.

          А  для  чего  нам  Тунис?  Ну,  для  освобождения тамошнего народа от

фашистов,  понятное  дело.  А  еще  для  чего?  Хороший,  большой  порт  всегда

пригодится,  и не только в колониях Франции дело. Рукой подать оттуда до Ливии,

которой в последнее время овладели настоящие первородные гитлеровцы. Правит там

бал  провозгласивший себя  фельдмаршалом  Роммель,  известный  еще  в  разбитом

вермахте,  военный стратег.  Есть у него не только части немецкие, прекраснейше

обученные  из  пушек  зенитных  по  танкам  целиться,  но  и  итальянские,  еще

муссолиниевские  пехотинцы,   мечтающие  режим  свой  на   родине  впоследствии

возродить.  Тайно сдружился он,  по проверенным агентурным сведениям, со своими

бывшими противниками,  прекратили они с ним воевать, и тепереча вместе в заливе

Сидра  купаются,   соки  пьют  и  планы  закабаления  народов  Северной  Африки

обсуждают.

          Как такое можно терпеть?

     49. Беспокойство генералиссимуса

          — Ладно.  — Сталин встал, он редко это делал в присутствии громоздких

маршалов. — По поводу Балкан все ясно. А что у нас в Северной Африке?

          И   сразу   словно   чертик   из   табакерки  вскочил  начальник  ГРУ

генерал-полковник Голиков.

          —   Товарищ  генералиссимус,   здесь  обстановка  на   первый  взгляд

стабильная, но в действительности чрезвычайно взрывоопасна. Во-первых, мы никак

не можем наладить устойчивое снабжение войск,  находящихся на континенте.  Путь

через  Испанию,  с  ее  лишь  в  одном месте покуда перешитой на  широкую колею

железной дорогой,  очень долог.  Кроме того, даже перебросив нужное в Испанское

Марокко, мы не можем двинуться никуда далее. Профашистские элементы в Алжире не

дают нам  возможности пользоваться веткой,  идущей вдоль побережья.  С  Италией

случай аналогичный — грузы скапливаются в портах. По докладам Наркомата морских

перевозок,  у  нас  не  хватает транспортных судов для  доставки грузов.  Кроме

того...

          Сталин вынул изо рта сигарету.

          —   Товарищ  Голиков,   насчет  перевозок  мы  спросим  с  конкретных

отвечающих за  это  людей.  На  мой  взгляд,  как  говорил один  умный человек,

неважно,  сколько времени занимает путь. Если даже из Индонезии, оккупированной

милитаристами Японии, каждый день в далекий город Ленинград будет выходить один

корабль с  восточными фруктами,  то каждый день дети города-героя смогут кушать

фрукты. Так ведь?

          — Конечно, товарищ генералиссимус.

          —  Поэтому  с  Наркомата  транспорта мы  спросим  по-социалистически,

по-партийному и по совести. Продолжайте докладывать, товарищ Голиков.

          —  Исходя из  перечисленных трудностей,  наши  войска никак не  могут

накопить  достаточные силы  для  решающего наступления на  восток.  Против  них

находятся  последние недобитые фашистские войска  под  начальством фельдмаршала

Роммеля.

          — Который по-прежнему не желает капитулировать, так?

          —  Да,  товарищ  Сталин.  В  распоряжении  Роммеля  находится,  кроме

отборных  немецких,  еще  некоторое  количество итальянских дивизий.  По  нашим

сведениям,  их  боеспособность крайне  низка.  И  тем  не  менее  у  нас  самих

недостаточно сил для решающего броска.  Крайне мало танков. А если и есть, то в

основном легкие.  Если  бы  мы  сумели  каким-то  образом отвоевать захваченный

гитлеровцами Триполи,  тогда бы  у  нас  имелся прекрасный порт,  расположенный

близко  от  освобожденной Красной армией  Италии,  и  можно  бы  было  наладить

перевозки.

          — Просто заколдованный круг, да, товарищ Голиков?

          —  Вы  правы,   товарищ  Сталин.  Однако,  кроме  засевших  в  районе

Триполитании фашистов,  дни  которых так или иначе сочтены,  нас волнуют не  до

конца  разоруженные местные  франко-арабские военные формирования в  Тунисе.  А

ведь это в какой-то мере наш тыл. Из-за данной опасности мы вынуждены держать в

городах     и     селениях     усиленные     гарнизоны.      Наши     небольшие

Освободительно-экспедиционные силы просто разрываются на  части.  Но,  и  кроме

этой, извиняюсь, пакости есть еще сложности. Английский флот, вместо того чтобы

способствовать нашему освободительному походу,  вставляет нам, извиняюсь, палки

в колеса.  Досмотры наших гражданских судов,  непредвиденные задержки под видом

контроля подвоза  боеприпасов окопавшемуся в  Африке  Роммелю и  так  далее.  К

великому сожалению,  Средиземное море —  это  все  еще  не  наше море.  Имеется

агентурная информация о  том,  что  сами  англичане ведут  тайные  переговоры с

Роммелем и  даже подбрасывают ему военное снаряжение.  Сам Роммель,  по  тем же

источникам,  пытается договориться с  Великобританией о  тайном  нейтралитете и

помощи  взамен  на  обещание,  извиняюсь,  выкурить из  Северной Африки Красную

армию. Вот обстановка вкратце.

          —  Мне кажется,  товарищи,  что наш союзник Великобритания ведет себя

очень некорректно по отношению к нам в Африке, правда?

          Присутствующие активно и согласно закивали.

          —  Они пользуются нашей слабостью,  проистекающей из  слабости нашего

флота на этом театре, не так ли? Снова кивки.

          — Как насчет нашей идеи с переброской в Средиземное больших подводных

лодок с северных морей?

          — Товарищ генералиссимус,  специальные английские поисковые самолеты,

снабженные новейшими радиолокаторами, днем и ночью дежурят в районе Гибралтара.

Мы  очень опасаемся,  что,  обнаружив в  проливе наши  лодки,  даже  идущие под

шноркелем,  они попытаются их атаковать.  Вероятность уничтожения очень велика.

Ну а  затем они сошлются на то,  что приняли их за недобитые немецко-фашистские

субмарины.

          — А откуда взлетают эти самые чудесные самолеты?

          — С военно-морской базы Гибралтар, товарищ генералиссимус.

          — А не думают наши милые союзники, что мы можем запросто перекрыть им

сухопутные пути снабжения этой самой базы?

          — В основном,  товарищ Сталин,  она снабжается морским путем.  И пока

советские матросы и  офицеры не освоились с трофейным итальянским флотом,  наша

военно-морская мощь в данном регионе явно недостаточна.

          —  Да,  Англия  по-прежнему владычица морей,  —  пыхнул «Герцеговиной

Флор» Сталин.

          — К сожалению, товарищ генералиссимус.

          — Товарищи маршалы, а как насчет того, отложенного решения, о захвате

этого нахального Гибралтара?

          —  Товарищ  Сталин,  —  поднялся,  как  всегда  бесстрашный,  Георгий

Константинович Жуков,  — эта идея с военной точки зрения,  конечно, осуществима

запросто,   но   нам   все  же   не   следует  пока  открыто  выступать  против

Великобритании.

          — Вы хорошо подумали, товарищ Жуков?

          — Да, товарищ Сталин.

          —  Ладно,  зайдем с  другой стороны,  как  говорит наш товарищ Берия.

Значит,   туманный  Альбион  опасается  немецких  субмарин?  А  что,  если  нам

организовать  пару  десятков  этих  самых  субмарин  под  видом  лодок  Деница,

арестованного нами?  Пусть досаждают нашим союзникам в Атлантике, пусть они еще

немного отведут свои силы из Средиземноморского бассейна.

          —  Очень  смелое  предложение,   товарищ  генералиссимус,   его  надо

внимательно рассмотреть, — поднялся с места командующий Военно-Морским Флотом.

          — Вот и обдумайте, товарищ Кузнецов. — Сталин замер у громадной карты

мира во всю стену.  — Товарищ Голиков,  а не скажете ли вы, когда этот немецкий

генерал стал фельдмаршалом?

          —  Это  был  один  из  последних  приказов  Гитлера,   переданный  из

осажденного Берлина, товарищ генералиссимус.

          —  Хорошо.   По  поводу  группировки  этого  фельдмаршала.  Я  думаю,

товарищи,  с  ней надо незамедлительно кончать.  Я  надеюсь,  если поискать,  у

морского флота найдутся резервы для перевозки хотя бы пятисот,  а  лучше тысячи

танков,  в  том числе так до сих пор и  не проверенных нами в бою сверхтяжелых.

Африка,  товарищи,  очень удобный театр боевых действий для  танков,  возможно,

товарищи,  самый удобный в мире. И Триполи нужно захватить не откладывая. Что у

нас по другим театрам, товарищ Голиков?

     50. Второй фронт

          Итак,  гитлеровская Германия исчезла,  растворилась кошмаром истории.

Давно  и  жестоко  наказаны лидеры  армии,  политики и  экономики,  развязавшие

ужасную войну против Польши,  Франции,  Англии,  Греции и  прочих стран Европы;

давно  поплатились они  за  мечту покорить мир  и  замысел нападения на  первую

страну победившего социализма.  Однако исчезла ли  она  вовсе,  эта  тщеславная

возомнившая о себе фашистская страна?  Нет, мы не имеем в виду Германию вообще.

Все  знают,  как  смело  и  мужественно  она,  отбросив  прошлое  и  заменив  в

Бухенвальде   одних   узников   на    других,    двинулась   под   руководством

рабоче-крестьянского правительства Тельмана к построению базы коммунизма.  Нет,

мы  имеем  в  виду  именно фашистскую Германию,  созданную отбывающим одиночное

заключение  фюрером.   Так  вот,  она  действительно  исчезла.  Но  на  далеком

таинственном востоке через некоторое время появилась ее мистическая тень.

          Да, в ведущей империалистическую войну Японии потихонечку-полегонечку

то там, то здесь в славных, пропитанных самурайским духом вооруженных силах или

напружившей мышцы,  поставленной на  военный  лад  экономике начали  появляться

немецкие  специалисты.  Рослые  белокурые  парни,  истинные  арийцы,  плохонько

говорящие на японском,  иногда со странным акцентом на собственном немецком, но

хорошо соображающие в своем деле,  будь то производство танков, брони, кораблей

или  обучение основам  наступательного боя  против  армии  Чан  Кайши.  Вначале

окружающие относились к  ним  с  некоторым  чисто  азиатским презрением,  плохо

спрятанным за  льстивыми улыбками —  тоже мне,  нашлись учителя наступательного

боя:  что же вы в  собственной экономике порядок не навели и на войну полностью

не  перенацелили,  что же  вы сами-то Берлин свой от танков «КВ-2» не защитили?

Потом,  довольно быстро, когда поняли, что советы их дельны, — например, о том,

почему бы  в  «камикадзе» женщин не  привлечь,  раз у  мужчин самурайского духу

недостает,   а   четкие   линии   длинных  наступательных  стрелок  на   картах

действительно ведут  к  победам  и  «котлам»  для  противника,  стали  к  новым

«сенсеям»  относиться с  уважением,  начали  к  их  советам  прислушиваться.  И

поползли слухи по стране Солнца Восходящего,  что белые братья,  словно с  того

света  вернувшиеся,   принесут  победу  над   ненавистными  янки,   что   есть,

оказывается,  белые братья-пилоты, а есть подводники, и хотя лодки их Солнце на

борту  в  виде  опознавательного знака  имеют,  тем  не  менее  лодки те  типов

неизвестных и размеров невиданных.  А еще начала вроде бы вливаться во вроде бы

из последних сил выбивающуюся экономику словно новая кровушка:  вдруг и  мазута

стало хватать для крейсеров,  в порту застоявшихся,  и уже начавших потихонечку

своих  матросиков окопы  рыть  обучать  и  в  роты  пехотные переформировывать;

металла  внезапно хватило  дыры  торпедные на  тех  же  корабликах,  на  прикол

поставленных,  заделывать;  зенитки  странного вида,  но  умело  сделанные,  со

сточенными клеймами производителя,  начали  вновь  обученными теми  же  немцами

расчетами вести огонь по  бомбардировщикам палубным,  до того окрестности Токио

спокойно утюжившим.  Словом,  будто с того света, бывший союзник Японии во всем

ей стал помогать.

          А  специалистов тех  число множилось и  множилось.  Может,  тысяча их

стала,  может,  десять тысяч,  а может, и пятьдесят. Не все они теперь умели на

японском изъясняться,  да и  на германском все хуже шпрехали,  не все выглядели

белокурыми арийцами,  некоторые и  на азиатов стали несколько смахивать — то ли

ассимиляция досрочная,  то  ли  тот  свет  сильно  на  их  физическом  развитии

сказался,  только что было, то было. Но за разглашение чего-либо об иностранных

наемниках грозили сроки немереные,  палки бамбуковые либо вообще виселицы,  так

что  посчитать их  точно желающих мало находилось,  а  те,  кто  хотел,  те  на

тщательную охрану либо  тайную полицию неизменно натыкались,  и  любопытство их

стремительно в пятки уходило, те самые, по которым палками бамбуковыми стучат.

          Что за всем этим крылось в действительности... Сами догадываетесь или

подсказать?

          Понятно что — Советский Союз.  Не мог он, продолжая переживать за мир

во  всем мире,  спокойно смотреть,  как  душат империалисты и  милитаристы один

другого,  хотел бы и сам поучаствовать,  да нельзя покуда. Слишком много пока у

него дел на Западе и  на Юге:  границы новые крепить,  расширять,  да и  просто

социальные   преобразования   торопить   к   вызреванию,   молодые   демократии

поддерживать от  внутренних врагов,  как  деревца-саженцы  оберегать,  лелеять.

Копятся силы на Востоке для наведения революционного порядка,  и  не пришло еще

время.  И  нельзя,  чтобы метрополия мирового капитала бразды правления в  свои

нечистоплотные   руки   загребла,    и,    однако,    не    положено   напрямую

милитаристов-самураевых подпереть,  ведь покуда союзники еще  заатлантические —

друзья, не стоит ссориться до срока. А потому и изобрели легенду про легионеров

третьего рейха,  и  слухи умело распущенные и  контролируемые даже  на  руку  —

маскируют истинные масштабы происходящего.  А  те,  кто  действительно в  курсе

событий,  так  тех по  пальцам перечесть —  невелика работа.  И  идут танкеры с

нефтью из Владивостока,  так ведь,  может, то на Сахалин северный? Может, у нас

там  завод по  переработке имеется?  А  ведь правда,  уже  имеется.  А  куда же

продукция с него девается? А на освоение тайги, вот куда. И вообще, не лезли бы

вы,  «долларовые мешки»,  в  наши социалистические дела,  не созрели вы еще для

коммунизма,  а потому вам наша экономика и непонятна, за семью печатями она для

вас.  «Капитал» Маркса  вначале изучите.  У  самих  вон  рыльце  в  пушку:  где

продолжение поставок по ленд-лизу?  Вы же видите,  мы еще войну освободительную

не  закончили,  а  без  ваших  грузовиков сколько теперь  походы  боевые  будут

длиться?  А  мы не тем там в Северной Африке и в Иране занимаемся?  А бог знает

что вы сами на островах у Японии отвоеванных творите, на

          Бикини   всяких,   как   вы   там   местное   аборигенское  население

воспитываете,  мы ведь за вами не смотрим.  Масштабы,  говорите,  не те?  А для

истории каждый народ по-своему ценен, как и каждая слеза ребенка, между прочим.

          Так вот,  Владимир Юрьевич Луговой,  он  же  Ганс Краузе,  был именно

таким,  прибывшим из потусторонней великой Германии специалистом.  Он служил на

так называемом шестом фронте Японии. А воевала его армия с генералиссимусом Чан

Кайши.  Чем  этот  восточный генералиссимус мешал  великой Германии?  Вроде  бы

ничем.  Чем он мешал Японии? Понятно чем — своим присутствием, он отвлекал силы

и  средства и  не  давал японской армии спокойно творить Великую Сопроцветающую

Азию.  Чем  он  мешал  СССР?  Он  нападал на  дружественную армию Мао  Цзэдуна,

предводителя коммунистического движения всего китайского народа.  А что, японцы

сами с Чан Кайши справиться не умели? Конечно, не умели, у него под ружьем было

более четырех миллионов человек.  Китай все-таки как-никак. А еще, конечно, Чан

Кайши подпитывали долларовые империалисты.  Помочь бороться с  ним  для  майора

Красной Армии и фиктивного оберстлейтенанта немецкой было таким же делом чести,

как  для  царской «белой  кости»  карточный долг.  Кто  сказал,  что  идеология

коллективизма сделала людей хуже?

     51. Обидная нехватка

          Если  маршал Георгий Жуков  появился на  фронте,  все  знают  —  быть

наступлению.  Знают  об  этом  Красной армии бойцы,  знают генералы,  знают все

народы освобожденные и еще в освобождении нуждающиеся, знают советские танковые

экспедиционные силы,  дула танковые от песка вычищающие в Триполитании, и знает

гарнизон фашистский в  Триполи,  пока от своих еще не отрезанный и в «котел» не

попавший.  Весело бойцам красным,  играют они на баяне, песни поют про Катюшу и

прочих чернобровых,  потому что знают, что там, где маршал Жуков, там не только

наступление само по себе,  там еще и победа.  А гитлеровцы недобитые печалятся,

не играется им на губных гармошках,  копают они песок —  фортификацию возводят,

только  что  в  песке  выроешь-то?  Пройдет  буря  песчаная,  и  где  ваши  рвы

противотанковые?

          Даже буржуины задумались в  своем Эль-Аламейне,  Гибралтаре и Мальте.

Может,  послать пару линкоров к  другу Роммелю,  вроде как добить его,  а самим

пушечки повыше нацелить — на жуковские позиции?  Нет,  страшно. Ладно здесь, на

Средиземном,  несилен покуда союзник Сталин,  а  там,  возле Ла-Манша?  Что ему

стоит  с  арестованным Брауном изобрести «Фау» «один»,  «два» и  «три»,  да  по

Лондону пальнуть в  экспериментальных целях,  в  ответ на провокацию,  или того

хуже,  новый  ДнепроГЭС  поперек  Гибралтарского пролива  построить и  в  шлюзы

авианосцы буржуинские более не  пускать?  Ничего не  стоит,  потому как  труд у

русских бесплатный, а энтузиазм немереный.

          Так  что почему фашисты итало-немецкие вздыхают,  почему буржуины лоб

чешут  —  понятно.  Другое неясно.  Правда,  никто про  то  особо и  не  знает.

Печалится,  оказывается, еще и маршал Георгий Жуков. Вот это да! И с чего бы? А

с  того,  что за время войны в Европе Восточной и в Европе Западной привык он к

масштабам   крутым,    к   армиям   невиданным   и   неслыханным,    к   ударам

парализующе-глубоким,  к  охватам сверхглобальным,  забываться стал помаленечку

Халхин-Гол, где били самураев превосходством всего-то тройным, а тут — на тебе:

танков — тысячи не наберется, пехоты — миллиона, да и те десантники, в основном

легко вооруженные,  благо хоть авиацией не обделил Верховный, выделил по дружбе

за былые заслуги.  Как тут воевать?  Оно,  конечно,  можно и так.  Пески нам по

монголиям знакомы,  учить не надо.  Но все же обида на снабженцев.  Вон сколько

танков по Европе бродит сейчас без дела — тысяч двадцать-тридцать,  сюда бы их.

ан не на чем доставить,  транспортов морских-то «ёк».  Обидно. Один Харьковский

завод в  месяц больше двухсот «Т-34» выдает.  А  здесь —  мелочь всякую свезли,

«Т-50»  да  прочее.  Конницу прислали.  Вот тебе на  —  здравствуй,  молодость!

Конечно,  коней в  транспорт больше можно напихать,  чем  танков,  и  весят они

меньше,  но  здесь же  жарко —  кони к  погоде непривычные,  не могут они,  как

верблюды нормальные,  напиться на неделю вперед и бежать вприпрыжку по барханам

с «Т-34» наперегонки. Жалко маршалу Жукову коней, нет здесь водопровода, в море

Средиземном  соль  сплошная,   чем  поить  лошадок?  Вот  и  печалится  Георгий

Константинович.  Хотя,  может,  и к лучшему оно?  Закипает в нем дополнительная

ненависть к фашистскому Роммелю.

          А Роммель чем же занят?  Шлет он парламентеров на египетскую границу,

к буржуинам. Так вас перетак, сообщает, сделайте что-нибудь, ведь возьмет Жуков

вначале в  «котел» меня,  а  потом развернется,  и  вас,  вместе с  Французской

Экваториальной  Африкой  и   Англо-Египетским  Суданом  прихватит.   Но  молчат

буржуины,  не верят Роммелю,  в  Суэцкий канал вцепились,  в рот воды набрали и

молчат.

     52. Крепость

          Это  старая,  уже  тысячу  раз  решенная в  тактике проблема.  Взятие

крепости.  Конечно, если б атомной бомбой шарахнуть, проблемы как не бывало, но

нет   еще  такого  добра,   только  в   стадии  тайной  интенсивной  разработки

наличествует.  Развилась,  конечно,  за время военной истории наука нападения и

без фантастического оружия,  но ведь и оборона на месте не стояла. Помните, как

в  Первую мировую армии вгрызлись в  землю так,  что покуда ресурсы у  одной из

сторон не иссякли,  никак побоище заканчиваться не хотело.  Вот и сейчас, перед

затихшей  до  броска  экспедиционной армией  вторжения,  плохо  известная,  без

нормальных карт территория,  пески зыбучие,  открытые где не надо пространства,

минные поля нехоженые, эскарпы, контрэскарпы, ежи противотанковые, доты, дзоты,

местность,  противником пристрелянная,  да враг отчаянный. Однако и позади тоже

не  сахар:  отряды заградительные,  суды военно-полевые,  да маршал Жуков —  во

время атаки скорый на расправу.  Куда бедному солдату податься? Лучше вперед за

медалями,  чем назад за пулей в затылок.  Да и вообще, если не я, то кто же? Не

вернусь, привет жене и считайте меня коммунистом. Даже страхования жизни еще не

изобрели,  а то бы,  например, неплохо от пожара, на случай, если наткнешься на

огнемет стационарный,  или там —  от  стихийного бедствия,  если накроет бомбой

шальной.  Но  не  нужно советскому солдату страхование,  санитар его без всякой

мзды с  поля боя  вынесет,  полковой хирург бесплатно прооперирует,  а  если уж

случится летальный исход,  так за салют с  семьи ни копеечки не возьмут.  Прямо

живи и радуйся.

          Джумахунов,  правда,  еще  в  лучшем положении,  он  уже  не  сержант

какой-нибудь,  а  боевой офицер,  закончил намедни двухмесячные курсы,  и  если

случится что,  выдадут семье льготы. Одна беда, семьи у него нет, за зря льготы

пропадут. Но, с другой стороны, стране родной экономия, а поскольку государство

у нас социалистическое — всему народу прибыль. Его рота сидит за дюнами, держит

коней под  узды и  ждет.  На  черта при штурме Триполи конница,  понять трудно,

здесь,  где  деревья живые или  высокий кустарник явление невиданное,  никак не

подкрасться незамеченными,  как  в  далекой  Польше,  здесь  тебя  пулеметчик с

километра,  не торопясь,  в  перекрестие возьмет и будет сдерживать атаку всего

полка,  покуда патронов хватит.  Пустыня,  специфический регион.  Здесь главное

маневр, но какой маневр, когда враг блокирован со всех сторон, кроме моря, а по

воде конница скакать не умеет? Однако приказ дан, а его не обсуждают.

          Вокруг  ночь,  но  видимость  превосходная —  полнолуние,  специально

выбранное  для  наступления  время,   и  если  погода  не  испортится,   а  это

маловероятно,  то воевать можно сутки напролет. Звезды здесь — загляденье, даже

крупнее,  чем  в  родной полузабытой Киргизии.  Висят так  низко,  что кажется,

немного подпрыгнуть,  влезть вон на тот бархан —  и можно срывать их гроздьями.

Так  это еще при полной луне.  Холодновато,  тянет в  сторону невидимого отсюда

моря пробирающий до костей ветерок.  Конечно,  температура все равно «плюс», но

перепад со  светлым временем чудовищный.  Но  днем вообще кошмар.  Почти каждый

полдень хоть у  кого-то из роты обморок от перегрева.  Интересно,  как танкисты

выживают в  своих гусеничных сковородках,  к  их  машинам под стоящим в  зените

светилом страшно подходить, отбрасывает прочь волна жара.

          Внезапно притаившуюся тишину  ночи  нарушают бьющие по  внутренностям

раскаты.  Но вначале ровная тьма расцветает великолепной яркой зарницей — пошла

в ход гаубичная артиллерия.  Началось! Теперь даже те, кто пытался, закутавшись

одеялом, немного прикимарить, оставляют попытку, хотя мало ли сколько минут или

же часов будет длиться артподготовка,  кто из солдат знает об этом заранее? Все

оживают, идет возбужденный обмен мнениями по поводу того, сколько тонн снарядов

выпускается в минуту — предположения самые фантастические.

          Когда  ушные раковины несколько адаптируются к  грохоту,  слух  режет

новый  нарастающий  звук.  Так  вверху  идут  на  бреющем  штурмовики  «Ил-10»,

неуязвимые бронированные звери с двумя пушками и парой пулеметов. Они расчистят

поле  боя,  потрепав и  выявив зенитные точки,  перед подходом менее защищенных

дешевых машин.  И  вроде бы  только пронеслись,  а  уже вспыхивают в  отдалении

слепящие хлопушки бомб.

          Просыпается прикидывающаяся мертвой пустыня.  Следуют новые  и  новые

испытания на  прочность ушных перепонок.  По-новому дрожит под  ногами пустыня,

помимо воли внушая мысль о  непрочности находящейся под  ногами опоры,  а  ведь

правда,  там,  пусть и  в десятках километров внизу,  клокочущая жидкая магма —

что,  если вырвется, опрокинет континентальную плиту? Однако все гораздо проще,

совсем тихо во внешнем шумовом коконе, хотя ревет подобно тепловозу, ползет, не

торопясь,  на  новую  позицию трехсоттонная масса  «КВ-5»  —  четырехгусеничная

подвижная платформа из  двух  объединенных,  скрепленных между собой танков.  В

общем,    у    этого   монстра   три   башни,    и   в   центральной   из   них

стопядидесятидвухмиллиметровое  (ровно  30   букв!)   орудие.   Броня  у   «КВ»

неизвестной Джумахунову толщины,  но  явно достаточная,  потому как  это чудище

следует  на  позицию  стрельбы прямой  наводкой,  нипочем  ему  даже  вражеские

подкалиберные снаряды.  Апофеоз танковой мощи,  неуязвимость такого класса, что

почти не требует подвижности. Вся рота смотрит на чудо, приоткрыв рты. Господи,

великий Ленин, зачем при такой силище еще требуется конница в придачу?

     53. Шпионские выходные

          А  ведь,  пожалуй,  не сказал он академикам самого главного,  что его

поразило  в  тамошнем мире,  размышлял Панин  по  возвращении домой  —  в  свой

однокомнатный холостяцкий рай.  Ведь  если  бы  сейчас по  новой  спросили,  то

ответил бы  подготовленно,  а  так —  сплошной экспромт,  частности,  думал он,

укладываясь на американский диван.  Ведь главное не этот мавзолей, удвоившийся,

не  мировая  экспансия,  которой  не  узнал  наш  мир,  главное-то,  по  зрелом

размышлении,  — это неугасимая вера находящихся там людей, что так все и должно

быть.  Нет,  не  в  смысле событийного ряда,  здесь  привычка делает свое  и  с

реальностью не  поспоришь.  Вера,  убежденность,  что  права  их  страна,  что,

несмотря на постоянную нехватку всего, — скоро все будет, несмотря на постоянно

мельтешащую перед глазами несправедливость — суть политики и обобщенная в целом

нравственность на верном пути и каждому по заслугам воздается. И ведь не дураки

наполняют тот мир — отличия в забивающей голову информации больше в форме,  чем

в сути. Какая разница, по большому счету: у них везде и всюду лозунги и плакаты

—  «Вперед!  Наш путь самый верный!  Мы победим!»,  а  у  нас —  «Купи!  Пожуй!

Оттянись со вкусом!»?  И то и то приедается,  это одно, а главное — и то и то —

обман.  Уж  второе вообще невооруженным взглядом видно —  не в  том смысл жизни

человека, венец миллиардов лет развития биосферы, дабы оттягиваться, бороться с

запахами рта, «Миринду» с «Пепси» внутрь заливать через отрыжку, да прокладками

жидкость в  гель обращать.  И,  может,  более правильно «вперед!»,  да только —

куда?  и какие существуют пути, кроме «самого верного»? Может, стоит их хотя бы

изучить?

          Но  самое страшное,  что эти дурацкие,  на первый взгляд,  программы:

одна — сделать из человека трудящегося без отдыха муравья, а вторая — сотворить

из него жующе-приобретающий механизм,  — работают.  О нашем мире речи нет,  тут

все сами наблюдают результат изобилия на  прилавках.  На  наклейку сверхдорогой

бутылки можно внимательно полюбоваться,  пожать плечами —  мало ли кто и  как с

ума  сходит,  но  пить будем —  что  доступнее.  Но  вот  там,  в  Мире-2,  еще

интереснее.

          Как-то Панин с  Авророй,  в редкий воскресный денек,  без объявленных

загодя субботников,  прогуливались по центру города.  Чинно так,  под ручку,  и

даже мышцы не напрягаются,  когда в  метре волочит обутые яловыми сапогами ноги

наряженный аксельбантами патруль.  Весело  так  идешь,  с  видом  превосходства

поглядываешь на  «Овощи-фрукты»  без  очередей —  выходной нынче  —  всеобщий и

равный,  можно  мороженое —  «эскимо» —  прикупить,  благо народу всего человек

пятнадцать.  Зато порция —  тридцать восемь копеек —  с  орехами.  Нет худа без

добра. Дорогу, как положено, переходим на зеленый свет. И вдруг...

          Сирены,  вой,  народ в  панике назад к тротуару,  у дамочки коляска с

дитем на  развороте буксует —  бордюр с  ходу  не  возьмет (Панин помог —  юным

тимуровцем прикинулся),  автомобили к обочинам вплотную — чадят холостым ходом,

а  в  воздухе вой  сирены  —  у  Панина  в  груди  екнуло  —  уж  не  налет  ли

империалистических баллистических, спущенных по навесной траектории прямо через

проломленные арктические льды? Но сквозь сирену успокоительное: «Всем прижаться

к  обочине!   Немедленно  освободить  центральную  полосу!  Остановиться!  Всем

остановиться!»  Нет,   не  ввинчивающиеся  из  стратосферы  боеголовки,   слава

создателю противоракетного пояса  Никите  Сергеевичу,  просто правительственный

эскорт.

          Вон,  несутся,  км двести в час. Черные, пуленепробиваемые красавицы.

Некоторые смахивают на джипы —  наверное,  на всякий пожарный — вдруг захочется

через леса-поля за  городом свернуть.  Может,  даже и  не  правительство родное

едет, тем паче не милый сердцу генералиссимус, а так — отвлекающий маневр, пока

истинное начальство по  специальной ветви метро в  другую сторону скользит,  но

ведь все равно внутренность за  тройным стеклом не разглядеть —  думай что душе

угодно.

          Насчет  обходных маневров понятно  —  враг  наш  никогда не  дремлет,

потому и мы — бдим. Насчет генералиссимуса немного пояснений. Поскольку армия и

флот самые большие-пребольшие в мире, да еще и размещены по нему вширь, ввысь и

в глубину,  да,  кроме того,  по договорам Варшавским,  Пекинским,  Луандским и

прочим —  союзников у страны,  первой познавшей прелести социализма,  немерено,

кто может сей тучей самолетов, горой танков и островом кораблей управлять? Выше

генералиссимуса звание еще не  изобрели,  вот когда на планете порядок наведем,

до звезд допрыгнем,  тогда,  может,  и придется чего-нибудь сочинить,  а пока —

скромность в  почете.  Потому  генералиссимус —  звание,  даваемое  в  нагрузку

Генеральному секретарю Центрального комитета — обязательно.

          И с удивлением Панин смотрел не на саму кавалькаду,  он на лимузины и

в собственной Москве насмотрелся,  там их куда более и поразнообразней их типы.

Смотрел он  на  народ окружающий,  рекламы «Сникерсов» никогда не нюхавший,  но

оболваненный не  меньше тех,  кто жевал.  Шеи тянутся,  ноги на носки,  дыхание

остановилось,  глаза распахнуты в умилении,  ребенок в коляске давешней вопит —

дама  его  ручкой качает,  а  сама  зрачками сквозь спины  и  пальто проникнуть

норовит,  будет о чем домашним поведать,  эдак между делом за ужином:  «Сегодня

видела Самого — машина черная,  в флажках,  мотоциклисты — каски белые,  «АКМы»

наголо,  красота,  жуть.  Ехал быстро, торопился — еще бы, работы невпроворот —

вон что эти сволочи на Фолклендах опять затевают...»

          И  ведь что страшнее всего?  Панин на  Аврору глянул...  Лучше бы  не

глядел.  Не застал он в  молодости времена пионерии —  «Будьте готовы!»,  горны

расчехлены,  барабаны как положено, но видел хронику военных лет. Нет, не у нас

снимали —  ехал,  задравши правую руку,  товарищ Гитлер,  а  сверху —  дождь из

цветов.  Ведь не могли же набрать столько статистов.  Сейчас,  глядя на Аврору,

Панин видел,  что и  не  надо было.  Фильм тот,  документальный,  слабоват,  но

название гениальное — «Обыкновенный фашизм».

          Вот  с  этими  радостными мыслями Панин  и  уснул  на  своем  диване,

купленном за пятнадцать тысяч рублей.

     54. Африканский рассвет

          — Могли бы и дольше пострелять! — громко проорал кавалерист Бахмудов,

подводя итог  внезапно оборвавшейся артподготовки.  Выводы  канули в  небытие —

некоторое время почти никто никого не слышал.

          А потом там, за дюнами, пошли вперед короткими бросками пехотинцы. Их

задача  была  прикрыть саперов,  прогрызающих проходы в  обширных минных полях.

Возились они долго.  Иногда их  бесшумно срезали далекие невидимые снайперы,  а

несколько раз накрывали шальные минометные залпы. Часто после этого на короткое

время оживали советские орудийные батареи.

          Короткая  артподготовка возмутила  не  только  Бух-мудова  —  ворчали

многие.

          —  Снарядов у  них  мало,  вот  что,  —  философствовал поблизости от

Джумахунова сержант Данильян. — Мало прислали, решили, и так сойдет.

          —  А  самолеты?  —  спрашивал Бахмудов.  —  Что им  стоит стереть это

Триполи?

          —  Ничего  не  стоит,  —  соглашались окружающие.  —  Нет,  не  жалко

начальникам солдатской кровушки.

          — Рядовой Бахмудов, — гаркнул в конце концов Джумахунов, — прекратить

разводить паникерское настроение!

          — Да нет. Я ничего... — оправдывался Бахмудов. — Просто...

          — И вас, Данильян, тоже касается, — добавил Джумахунов. — После боя у

замполита спросите, «что, почему и как», ясно.

          — Ясно, товарищ лейтенант. Но я ведь никоим смыслом...

          — Вопрос снят, товарищ сержант!

          Вот  так  они  и  коротали время в  оживленных дискуссиях,  а  саперы

впереди  выявляли своими  телами  новые  огневые точки  противника.  Поля  были

обширные и саперов требовалось много.

          А  в  один  из  моментов  роте  Джумахунова приказали  выдвинуться на

передовую позицию. Потом на короткое время все вновь оглохли, пока гаубицы пели

старую, но добрую песню. Ну а после им скомандовали:

          «В атаку!»

          Как раз начался рассвет. Короткий — африканский.

     55. Большое искусство

          Что еще поразило?  Нет,  не то что поразило,  а так, удивило изрядно.

Третьяковка,  как ни  странно.  Конечно,  если бы  ранее Панина не подвигала на

расширение  кругозора  служебная  необходимость,   он  бы,   может,   воспринял

впечатления  зевая,  но...  Четыре  гигантских  здания,  заполненных полотнами,

статуями,  барельефами и  всем  прочим...  Откуда  столько  набралось?  Неужели

вдохновленный малокровной победой народ  выплеснул избыток чувств в  творческий

импульс  и  сумел  наляпать за  пяток  десятилетий столько  достойных классиков

барокко ваянии? Уймите удивленные умы, все не так.

          Великий освободительный поход,  вот что наполнило величием гигантские

постройки. О нет, нет, не подумайте... Прямо с ходу, лишь успев отвернуть башню

навыворот, «КВ-2» таранит гусеницами Дрезденскую галерею... Или: срезая ножиком

стропы, путаясь в холщовке, орлы-десантники грохочут сапогами по крыше Лувра...

Глупости.  Зачем демонстрировать прямой грабеж,  если вы  пришли не  на время —

навсегда,  или,  по крайней мере,  до полного стирания государственных границ в

вечности  царствия  братства  и   справедливости.   А  вот  подарками,   эдакой

благодарностью за  освобождение от  «коричневой фашистской чумы»,  можно  и  не

погнушаться.  И  не надо забивать все четыре здания под завязку сразу,  вначале

можно развесить рамы пореже, а уж постепенно довести концентрацию до максимума.

          А  еще,  дабы  разные вредно-крамольные мысли случайно в  эстетически

подкованном народе не  завелись,  можно,  что не  помещается,  рассортировать в

Музей  изобразительных  искусств  имени  Пушкина  и   всякие  прочие  столичные

заведения.

          А вообще,  разве есть недовольные?  Москва — столица мира, любой Лувр

будет рад  демонстрировать свои  достижения в  постоянной выездной экспозиции —

свободный зал всегда найдется.

     56. Встречный огонь

          А когда они пронзили узкий, отмеченный флажками проход в минных полях

вслед за легким «Т-50» и развернулись в цепь,  откуда-то спереди,  навстречу им

рванулись стрелы трассирующих пуль. Пришлось залечь, используя коней в качестве

мешков с  песком.  И  тогда по  их захлебнувшемуся прибою заработали до сих пор

живые и не задавленные минометы.  И вспенилась взрывами земля.  А впереди горел

пронзенный фаустпатроном танк  «Т-50»,  и  не  было  никакой возможности помочь

задыхающимся в  дыму танкистам выбраться —  всех вдавливал в  еще  прохладный с

ночи песок непрерывный пулеметный огонь. И длилось это неизмеримо долго, потому

что принять самостоятельное решение на  отход Джумахунов не  имел права —  там,

позади, сидели, покуривая, мордатые расчеты заградительного отряда, под завязку

снаряженные новинкой,  еще невиданной обычными пехотинцами — пулеметами системы

Горюнова.  И  снова  стегала по  мозгам мысль,  зачем здесь нужна конница и  не

слишком ли короткой, действительно, была артподготовка.

          И   бессильно  молотили  воздух  автоматы  роты  Джумахунова  —   так

выплескивали вперед граммы незримо быстрого металла — их никто не атаковал.  Не

было у немцев сил на контратаки.

          А  за спиной санитары уносили с  минных полей новых и  новых саперов,

продолжающих расширять проход, дабы пропустить ближе сверхтяжелые танки.

          Ну  а  когда все  уже  почти привыкли к  этому лежбищу на  солнечном,

горячем пляже вместе с лошадьми,  их,  наконец, контратаковали, и сделали это с

воздуха.  Оттуда,  из  осажденного  города,  вывалились  на  головы  штурмовики

«Хеншель».  Где только набралось их  столько на последнем африканском плацдарме

давно завоеванной Германии?

          И  вот  лишь  теперь,  когда  сверху по  лошадям и  людям  замолотили

тридцатисемимиллиметровые  и  двадцатимиллимеровые  пушки,  пришла  команда  на

отход.  Но лезть теперь в зауженное пространство между минами значило еще более

повысить эффективность работы немецких асов.

          И  мясорубка продолжала сгребать в  свое  ширящееся входное  жерло  и

людей, и ездовых животных.

     57. Деликатный вопрос

          — Ну что, товарищ Жуков, — сказал особый уполномоченный ставки, — как

думаете,   теперь  наш   русский  солдат  горит  достаточным  желанием  удавить

фашистскую гадину?

          —  Мне,  конечно,  не нравится то,  что нужно было принести так много

напрасных жертв,  — хмуро ответствовал маршал.  — Мне думается,  что можно было

ограничиться приказом  кавалерийской дивизии  «пленных не  брать»  и  этого  бы

хватило.

          — А теперь, товарищ маршал, — оскалился с видом превосходства генерал

Абакумов,  —  нам даже не придется давать такой бесчеловечный,  —  он с  трудом

выговорил это слово и, видимо, не из-за его грамматической сложности, — приказ.

Все решится само собой.

          —  Да,  я уже отдал команду авиации подвергнуть завтра поутру Триполи

трехчасовому ракетно-бомбовому удару.

          —  Правильно,  — снова расплылся в улыбочке особый уполномоченный,  —

потом пойдут «КВ» и «тридцатьчетверки»,  а затем в город ворвется наша славная,

несколько потрепанная дивизия Георгия Котовского. Не расстраивайтесь, маршал. Я

понимаю,  что  полководцу интересно захватить триста тысяч или  более вражеских

солдат и офицеров пленными, но вы же поняли, в чем проблема.

          —  Да,  нам не на чем быстро вывести их в  Союз,  и  придется принять

предложение англичан разместить их в лагере для военнопленных в Торбуке.

          —  Вот  именно.  И,  как  я  уже  говорил,  у  разведки есть надежные

сведения,  что  наши хитрые союзники опять попытаются сделать из  пленных армию

для  поддержки профашистских элементов в  Алжире.  Не  хватало нам  при  штурме

какого-нибудь Орана снова столкнутся с этими же отборными фрицами. Понятно, что

ранее такими деликатными вопросами занималось бы  наше  ведомство,  но  пока  в

Африке у  нас недостаточно личного состава,  даже дивизии не наберется,  все по

уши заняты в Европе — вон сколько стран нужно подвергнуть советизации, и только

поэтому такое дело возложили на обычную армию.

          —  Да,  я  понимаю,  другого пути не было.  И гарантирую — пленных не

будет.

          — Вот и славно.

     58. Генеалогия

          Два дня назад их лодку прикончили американские эсминцы. Это случилось

на двадцать миль западнее острова Тайвань.  Первоначально всплыли только десять

человек.  Дело происходило под вечер,  а  ночь в тропическом поясе накатывается

стремительно, поэтому никого из них эсминцы не нашли, если вообще искали. Потом

были ветры, течения и акулы. Так что когда три часа назад его в бессознательном

состоянии подобрали,  он оставался один.  Здоровье,  везение и любовь к жизни —

вот что этому способствовало.  Правда,  во  втором Компоненте можно было теперь

усомниться. Он был русским моряком, плавающим под немецким флагом и .воюющим на

стороне Японии. Его разоблачение пахло для Советского Союза большим скандалом и

даже возможным прекращением поставок по ленд-лизу. Он любил свою могучую родину

и не собирался ее предавать. Нужно было срочно что-то изобрести. Похоже было на

то, что любовь к жизни сделала с ним плохую шутку.

          Немецкий,  который по  легенде был  его  родным,  мичман  Колокололов

когда-то  изучал в  школе.  Но если бы в  то славное времечко кто-нибудь сказал

ему,  что  через  считанные годы  он  окажется на  борту  американского боевого

корабля,  экипаж которого уверенно говорит по-английски и не слишком уверенно —

в обращении к Колокололову — на японском, изображать же из себя он должен будет

не  простого  русского  хлопца-торпедиста,   а  непростого  фашистско-немецкого

парня-торпедиста,  который по приказу свыше, ведать того не ведая, топит уже не

англичан  где-нибудь  в  Ла-Манше,   а  американцев  на  территории  Азиатского

Сопроцветания под протекторатом Страны восходящего солнца,  он —  Колокололов —

уверенно  бы,   будучи  в  полном  сознании  и  здравом  уме,  послал  бы  того

предсказателя подальше,  и еще далее.  И ведь что интересно,  отменил социализм

разные антинаучные учения,  всякие предсказания судьбы по звездам и т.  д.,  но

ведь у  некоторых кое-что на  роду написано,  да так ясно,  что только полный и

окончательный материалист  может  не  видеть  очевидного.  Вот,  например,  имя

собственное.  Было оно У  мичмана Колокололова не  больше не меньше как Маклай.

Папочка родимый,  царство ему небесное и  земля пухом,  постарался — удосужился

увековечить свой подвиг по  прочтении второй в  жизни книги от начала до конца.

Была та брошюра,  одиноко скучающая на самодельной полке,  о  путешественнике и

исследователе папуасов — Миклухо-Маклае.  Книгу ту младший Колокололов прочесть

так и  не удосужился —  в  отличие от папаши он был не столь смел в  изысканиях

ума,  но он бессчетное множество раз листал ее с заду наперед и с переду назад.

Можно сказать,  ему  еще повезло:  родитель мог удосужиться обозвать его полным

наименованием.  И  явился бы  тогда миру —  Миклухо-Маклай Колокололов.  Тут  с

фамилией,  и то была сплошная тоска с единовдоховым выговариванием, редко какой

из  встретившихся в  жизни Колокололову офицеров или  учителей умел написать ту

фамилию монолитно грамотно. А если бы еще имя? Как, в этих условиях, отмененное

коммунизмом,  верховно-сидящее существо умудрилось спасти  от  утопления именно

его, а не кого другого с более короткими выходными данными, уму непостижимо. По

поводу своей  фамилии Колокололов,  и  не  только он,  ясное дело,  предполагал

всякое.  Самым вероятным было  научно недоказуемое объяснение о  давней ошибке.

Возможно,  когда-то,  еще во времена феодализма,  крепостного права и  царизма,

кто-то из малообразованных писцов того времени,  в запале,  макая гусиное перо,

израсходовал чернила более  надобности —  вписал две  лишние буквы в  окончание

крестьянской фамилии.  Действительно,  как  было бы  прекрасно наличествовать в

мире  просто Колоколовым,  но...  Мак-лай,  в  этом плане несколько уравновесил

трагедию. Минус на минус выдал некоторый плюс. Обычно Колокололова звали просто

Маклаем. И офицеры тоже, разумеется.

          Теперь нужно было  притворяться каким-нибудь Гансом.  Колокололов уже

прикидывал,  не  проименоваться ли  Христианом Андерсеном,  но  сдержал  порыв,

предположив,  что  внутри  организма очнулись отцовские гены  безумной любви  к

усложнению.

          В   конце  концов,   он  решил  обратиться  контуженным  и  несколько

свихнувшимся от кессонной болезни.  Он знал,  что такая штуковина в  мире есть.

Выразится  его  кессонная болячка  должна  была  посредством полной  немости  и

частичной  глухоты.  Далекая  прогрессивная родина  должна  была  простить  ему

таковую симуляцию перед заокеанским империализмом.

     59. Новое разрушение Карфагена

          А потом случилась большая бойня.

          Вначале,  с  новым рассветом,  к Триполи подлетели неисчислимые волны

летающих ракетных батарей «И-16», любовно прозванных в народе «катюшами», и вся

пере-,  довая  итало-немецкая линия  обороны  запылала.  Затем  глубину  боевых

порядков фашистов накрыли  пятитонные бомбы-монстры  с  летящих на  недоступной

зениткам высоте «Пе-8».  Они прибыли издалека,  из  предместий Рима,  с  нового

большого советского аэродрома.  После, одновременно с началом выдвижения танков

и  пехоты,  сквозь расширенные и  умножившиеся в  числе за ночь проходы позиции

обороняющихся  атаковали   пикирующие  бомбардировщики  «Пе-2»   и   неуязвимые

штурмовики «Ил-10».  А  взлетевшие со  стороны  немцев  «Юнкерсы» и  «Хеншели»,

мечтающие  остановить  либо   хотя  бы   сделать  менее  плотной  лавину  «КВ»,

перехватили красавцы «Яки», «Ла», «Пе» и «МиГи».

          А там, внизу, строящиеся много месяцев бетонированные убежища сделали

с  итальянцами и немцами очень злую шутку — в них было удобно и почти безопасно

отсиживаться при налетах,  но неудобно наблюдать за полем боя,  а поэтому танки

подобрались  целехонькими,   лишь   некоторые  из   сотен   попали  под   огонь

противотанковых  пушек.   А  потом  в  убежища  полетели  гранаты  и  ворвалась

потрепанная в прошлые сутки советская пехота.

          А  обгоняя ее,  туда,  далее,  просочилась,  между еще  огрызающимися

дзотами и  дотами,  жаждущая крови л возмездия конница.  А «легкие» и «средние»

танки прикрыли ее орудийным и пулеметным огнем.

          И  где-то  в  первых рядах неслась рота Джумахунова и  прямо с  коней

поливала своими автоматами «ППШ» бессильно поднимающих руки бледных и  дрожащих

от страха итальянцев.  И пока не кончились патроны,  сабли оставались в ножнах,

но и до них дошла очередь.

          И   жующая  мясорубка  боя   начала  заглатывать  мясо   и   кости  с

удесятеренной скоростью, повизгивая от счастья.

     60. Неудачные разоблачения

          — Какой он, к черту, немец, посмотри на черты лица, — заметил один из

американских офицеров,  проводящих первоначальный допрос подобранного в воде. —

Кто бы в ведомстве Денница подпустил его близко к кораблю?

          — Как знать,  — хмыкнул его напарник,  — какие проблемы начались в их

флоте после нападения русских?

          — Но не могли же они принимать в команды явных монголоидов, а?

          — Почему не могли? Они же за японцев воюют.

          — Так что? Он, по-твоему, японец? Взгляни на его рост.

          — Не знаю я, что ты от меня хочешь?

          — Я тебе говорю, это русский.

          — Да брось, Ник. А то у русских мало проблем.

          — Ну, ты даешь. Ты хоть газеты читаешь?

          —  Ясно,  читаю.  Там  черным  по  белому  —  «русские  наши  кровные

союзники».

          — А оппозиционные?

          — Где ты их берешь, интересно?

          — Неважно. А твой любимый Рузвельт доиграется.

          — А ты что, против президентского правления?

          — Потише, черт возьми. Ты меня точно сдашь в УСС.

          —  Нет,  друган,  ты  скажи,  —  почуяв  слабину  собеседника,  насел

приверженец официального курса, — за кого голосовал?

          — За Рузвельта, ясный день.

          — Вот!

          — При чем тут это? — скривился оппонент.

          — А сейчас ты ему верить перестал, да?

          — Я тебе говорю, это русский.

          — Да немец это ояпонившийся.

          —  Ты офонарел,  это чуваш какой-нибудь с  Поволжья,  и  то в  лучшем

варианте.

          Их  спор не имел значения.  Может,  Управление стратегических служб и

догадывалось о русском влиянии, но заявлять об этом вслух на официальном уровне

было просто опасно —  лучше было иметь Россию в качестве ложного союзника,  чем

официальным врагом.  После захвата Европы СССР,  по большому счету, не нуждался

ни  во  Втором  фронте,  ни  в  ленд-лизе.  Кто  мог  ему  помешать,  в  случае

официального разоблачения и международного скандала,  стать открытым побратимом

имперской Японии?  Похоже, никто. Так что лучшим вариантом было — тянуть резину

и тихонько готовить миру свой собственный сюрприз — «Made in USA».

     Часть четвертая УЗЛЫ ПРОСТРАНСТВА-ВРЕМЕНИ

                                                    Кто-то злой и умелый,

                                                    Веселясь, наугад

                                                    Мечет острые стрелы

                                                    В воспаленный закат.

                                                    Владимир Высоцкий

     1. Лепка наримаки1

          Их задача была бы проста,  если бы:  Тихий океан был немножко меньше,

раз в десять-двадцать;  в этом океане не доминировал американский флот, хотя бы

локально  вблизи  Марианских островов;  в  небе  имелись  собственные воздушные

разведчики,  хотя бы в некотором количестве;  или,  на крайний случай,  война с

Америкой велась  бы  официально.  Но:  Тихий  океан  уменьшался в  объеме очень

медленно, по мере движения по мантии континентальных плит — не стоило так долго

ждать окончания процесса;  до ближайших советских аэродромов было четыре тысячи

километров искривленного гравитацией горизонта;  а  с  Соединенными Штатами они

все  еще  значились  официальными союзниками.  А  еще  против  них  был  ресурс

автономности окружающих механизмов,  желающих пить  кислород из  атмосферы даже

более,  чем обслуживающие их люди, глотать его и давиться, выплевывая мерзости,

не  литрами,  а  кубическими метрами.  А  еще  против них  была  внешняя среда,

пакостная,  холодная и равнодушная пустота,  заполненная всякой всячиной,  но в

основном,  за  тонкой  стенкой их  вывернутого наизнанку аквариума,  молекулами

кислорода и водорода,  склеенными воедино. А иногда, по ночам, против них нагло

работал  отросток  их  собственных механизмов  —  предатель  шноркель,  сосущий

воздушную вату из  враждебно-официально-союзного внешнего мира.  Это были самые

рискованные  моменты,  поскольку,  нежданно-негаданно,  эту  короткую  железную

пуповину  дизеля  мог  засечь  с  высоты  летающий радиолокатор,  и  засечь  не

где-нибудь вблизи под собой,  а  миль за двадцать в  стороне.  И тогда ненужной

становилась вся суетность с  бесшумными резиновыми тапочками и  обитые войлоком

косяки дверей.  И  главное,  дело было бы не просто в  том,  что,  приняв их за

японцев,   торопящиеся   выслужиться  эсминцы   могли   бы   их   действительно

ухандокать... Нет, гораздо страшнее был бы срыв боевой задачи.

          Ну а что же было за них?  Почти точное время и почти точное место,  а

также  точный  силуэт  в  фас  и  в  профиль того  странного своей  значимостью

предмета,  который они должны были потопить.  Этот предмет назывался —  крейсер

«Индианаполис» ВМС  США.  И  мало того,  что никто из  экипажа советской лодки,

поджидающей и  роющей  в  соленой водице его  вместительную могилку,  не  знал,

почему на  этом средней значимости крейсере,  каковых у  Америки имелось сейчас

десятки,  свет  белый сошелся клином,  но,  странное дело,  этого не  знал даже

собственный  экипаж  «Индианаполиса».   И  вдыхающий  вонь  машинного  масла  и

испражнений потных, давно не мывшихся людей и сотен других невероятно противных

запахов капитан новенькой лодки, состряпанной на верфи направляемой в социализм

Германии,  по  проектам  фашистского  конструкторского  бюро,  превращенного  в

«шарашку»,  лодки,  имеющей на  внешнем борту опознавательный знак «Восходящего

солнца»,  но не значащейся в  японском флоте,  капитан этот,  массируя виски от

недосыпания,  мог  выдумывать для  себя  тысячи  причин «почему».  Почему нужно

рисковать экипажем,  и не одним экипажем — пятью?  Именно столько лодок дежурят

сейчас возле ничем не приметного острова Тиниан,  острова ничуть не лучше и  не

больше других Марианских. И рисковать по-настоящему, потому как по данному ему,

капитану,  праву,  неведомому всем окружающим,  в случае получения повреждений,

ведущих  к  неизбежному всплытию,  он  обязан  ликвидировать любую  возможность

спасения для команды,  то  есть не  только не  покинуть корабль последним —  по

праву  и  по  привычной  очереди,  но  и  уничтожить саму  вероятность очереди,

попросту сделаться предателем всех окружающих людей,  дабы не  стать изменником

плетущей таинственные интриги родины. И все это предательство, еще и умноженное

на пять.  И  все это античеловеческое действо ни ради какого-то,  ну уж не знаю

чего,  авианосца,  к примеру,  которых у родного Союза все еще нет,  — все ради

несчастного крейсера.

          После  долгих одиночных размышлений капитан Сергей Макаренко пришел к

выводу,  что единственной достойной причиной для данного действия является груз

«Индианаполиса».  Какой груз может быть так важен, что ради него можно пойти на

риск прямой,  досрочной конфронтации с  самой сильной капиталистической страной

мира? И какой груз можно перевозить на крейсере, и места на нем при этом хватит

с лихвой? Единственной достойной целью, с подходящими габаритами и значимостью,

за которую Сергей Макаренко считал возможным превратить в  шпроты экипаж и себя

самого,   был  президент  Гарри  Трумэн.  Что  могло  понадобиться  Трумэну  на

закулисном Тиниане,  капитан секретной советской субмарины не  мог предсказать,

он не обладал способностями к ясновидению и даже никогда не читал о таких вещах

— не печатал статьи об этом «Советский моряк» и «Морской агитатор»,  все больше

о руководящей роли и о комсомольском задоре боев.

          Вообще-то  Сергей Макаренко ошибался.  Президент Америки в  настоящий

момент  обедал  в  Белом  доме,   но  насчет  важного  груза  он  действительно

соприкоснулся с озарением. Ну что же, дураков капитанами лодок не назначают.

     2. Еда шпионов

          Вокруг была другая Москва.  В смысле своя собственная,  та, к которой

привык с  детства,  та,  что  с  одним  мавзолеем на  Красной площади,  но  как

по-новому она теперь смотрелась.  И самое интересное — какая из них лучше? Эта,

в  огнях и  рекламе —  пародия на Нью-Йорк в  центре и  загаженная обертками от

жвачек по окраинам,  или же та,  с чистыми улицами,  просматриваемыми патрулями

навылет?  Эта, с шикарными позолоченными магазинами без покупателей, либо та, с

очередями,  торчащими из  дверей и  размахивающими талонами на  сахар.  Эта,  с

гостиничными холлами,  осажденными не маскирующимися проститутками,  или та,  в

которой,  может быть,  и  есть подобное развлечение,  но,  по крайней мере,  не

выставлено оно напоказ,  заштукатурено и зашпаклевано,  и хоть юную пионерию не

разлагает.  Та,  с  затмевающим небо Дворцом съездов,  либо эта,  с отстроенным

храмом Христа Спасителя.  Как различны они, но и как похожи. Ведь обе из одного

корня.

          И  очень  хорошо,  что  похожи,  легче  будет  Авроре привыкать после

переезда. Панин внезапно остановился, поймав за хвост собственную мысль. А кто,

собственно,   собирался  «переезжать»?   И  кто  будет  оплачивать  этот  самый

«переезд»?  И кто его разрешит?  А если совершить его самостоятельно,  кто даст

обосноваться в Москве? Разве что в «Матросской тишине» пригреют.

          Панин продолжил движение.  Да,  он знал в  этом городе все.  Он здесь

родился.  Наверняка данное обстоятельство учитывали при  выборе его в  качестве

агента-посланника.  Может, в контрразведке он и не единственный москвич, но, по

всей видимости,  выбирали из  уже допущенных к  секретам —  не стоило расширять

круг посвященных без крайней нужды.

          А вокруг него сновали люди. Десятки, сотни, тысячи людей. Сновали, не

догадываясь о том, что где-то есть город-копия, город-близнец и, может статься,

в  нем встречаются даже люди-близнецы каждого присутствующего.  Кто знает?  Кто

проверял?

          Панин затормозил перед «Макдоналдсом».  Зашел.  Как давно он не видел

таких заведений.  Что на этом месте там?  Кажется,  какая-то столовка с рыбными

четвергами и остальными не мясными неделями? Да, паршиво быть сытой свиньей, но

лучше  ли  быть  еще  и  голодной?  Он  заказал  гамбургер,  подумал и  добавил

чиз-бургер. Нью-Йорк, ей-богу, Нью-Йорк!

     3. Начинка наримаки

          Они не пожали друг другу руки.  Бог знает почему. Дети разных народов

и  заточенные,   закаленные,  живые  инструменты  разных  культур,  они  просто

посмотрели друг на друга распахнутыми в  мерзком,  искусственном свете глазами,

пронизали  взглядами  тяжелый  провонявшийся,  уже  почти  наблюдаемый  воздух,

столкнулись лучами понимания,  зрачками сути.  И  совсем не  нужен  был  Сергею

Макаренко  стоящий  наготове  переводчик Коля  Лазо,  его  и  этого  маленького

молодого японца  разделяли не  только  язык,  культура,  разница  в  возрасте и

образовании,  сейчас  их  делил,  резал  исполинской трещиной пополам турникет,

пропускающий только в одну сторону.  Там, за этой границей, обитала смерть. Для

этого  семнадцатилетнего по  документам,  но  такого  тринадцатилетнего на  вид

японца турникет уже сработал,  и  даже если бы  он сейчас улыбался,  чего он по

наблюдениям команды вовсе не умел,  это бы нисколько не приподняло завесу между

ними.  Для  всех  остальных и  для  Макаренко,  разумеется,  смерть покуда была

наиболее вероятным,  но не неизбежным концом затянутого приключения, а для него

—  однозначным неминуемым действом.  Так что объединял этого пловца с капитаном

боевой  субмарины только долг,  у  каждого перед  своей  державой,  культурой и

прочим,  но  это были нюансы,  наклейки-лейблы,  важно,  что долг для обоих был

важнее жизни, итогом-завершением канувшего прошлого.

          На  трех остальных подводных пловцов капитан взглянул мельком,  видел

он  их сто раз,  один черт почти не различал,  но не это погнало его мимо —  до

сего дня он  сам не обращая внимания,  чувствовал свое внутреннее превосходство

перед  этими  малограмотными азиатами,  наспех обученными управлению торпедами.

Сейчас эта уверенность растаяла в дым. Черные зрачки японца Ито, еще год назад,

наверное,  не  умеющего ничего делать,  кроме ухаживания за подрастающим рисом,

убили его  русское превосходство.  Хуже того,  они  придавили его к  палубе еще

одним  долгом,  помимо того,  что  имелся до  этого,  долгом перед этими новыми

самураями.  Пресс нового долга оказался таким мощным, что даже превысил прошлые

— перед присягой,  флотом и партией.  Но,  черт возьми, не мог же он допустить,

чтобы эти мелкокалиберные ребята погибли зазря! Абсолютно не мог.

          Да,  конечно,  у  него были и простые торпеды — целых восемь штук.  И

заряды в  тех обычных торпедах были не  слабее тех,  которые полыхнут,  испаряя

воду  и  обращая  в  жидкость железо,  между  ног  у  Ито,  но  ведь  они  были

неуправляемые.  И что ни говори,  а вероятность не просто повредить,  а утопить

крейсер в  единственно возможной атаке  была  очень  маленькой.  И  не  свалишь

бронированный корпус единичным попаданием.  Много их  надо,  этих попаданий.  А

если  засекут  с  борта  или  с  кораблей  сопровождения атаку,  начнут  маневр

уклонения и уйдут, унесутся бессмысленно толкаемые винтами сигары — и тогда уже

все  зря.   А  задание  четкое:  не  просто  повредить  —  уничтожить.  И  ведь

какой-нибудь поганец-эсминец сопровождения может и бортом прикрыть,  принять на

себя удар.  Или янки неспособны на такие подвиги? Думать о противнике хуже, чем

о себе, — это сразу проигрыш. И если прикроет, что толку от неуправляемых, и от

магнитных,  и от прочих полей взрывающихся?  И,  значит,  надежда на метод этот

варварский —  на  смертничков этих низкорослых.  Ясно,  как их подбирали —  кто

меньше весит, какого-нибудь борца сумо на торпеду не посадишь — опрокинет, да и

скорость она  с  ним  не  так живо наберет.  Для идеального случая сгодилась бы

голова профессора Доуэля, да чтобы бровями рули управления поворачивала. А ведь

такими методами воюя, японцы всю свою молодежь поизведут. Ведь второй, а может,

третий год они уже эти технологии передовые применяют. С самолетов началось.

          Сергей Макаренко погасил мешающие мысли —  патриотической настройки и

так хватало.  Он  оперся на перископ,  прикрыл на минуту глаза,  сосредоточенно

наблюдая за  мерцающей черной пеленой.  Ни  черта их не хотелось открывать,  но

пока  и  можно  было  —  все  равно перископ еще  не  выпрыгнул наружу,  только

тонюсенькая приемная антенна билась наверху над только в голове представимыми и

такими позабытыми волнами.  Была ли  она  теперь нужна?  Главное,  что  от  нее

требовалось, они уже получили. Сообщение о приближении скоростного конвоя. Там,

в  этом  конвое,  была их  маленькая,  но  такая дорогая для  достижения цель —

президент Трумэн. Ну, что же, господин Гарри, посмотрим, как крепки ваши нервы.

Будем знакомы,  новоиспеченный капитан Немо  —  Сергей Сергеевич Макаренко.  Не

смею  обнять вас  слишком крепко,  предоставляю это  право избраннику японского

народа — Ито.

          Да,  а  если его спасут на шлюпке,  внезапно додумался до лежащего на

поверхности,  такого простого вывода Макаренко.  Он даже разлепил веки. Сколько

же  надо  всадить  в  «Индианаполис»,  дабы  он  погрузился  достаточно быстро?

Возможно ли такое?  Сергей Макаренко был асом,  за свое капитанство он отправил

на  дно морей и  океанов достаточно металла,  но еще ни разу это не был крейсер

водоизмещением  тринадцать  тысяч   тонн.   Сергей  Сергеевич  начал  топить  в

Средиземном,  добрался сюда, до самого большого океана. И если он выкрутится из

новой истории,  то рост в  званиях и  должностях неминуем,  как победа мирового

коммунизма.  Но выкрутится ли?  Однако сейчас главное,  конечно, было не это, а

долг  перед  напялившими акваланги  японцами.  Пока  они  дышат  из  специально

выведенных в  выпускной отсек трубок,  экономят смесь в  баллонах.  Раньше,  до

этого рейса,  Макаренко никогда не слыхал о таких штуковинах,  с которыми можно

погружаться так  глубоко.  Насчет акваланга с  него  взяли отдельную подписку о

неразглашении.  Смешно.  Неужели он,  ставящий на карту жизнь экипажа,  продаст

капиталистам научные секреты Союза?  Вообще, много чего в этом круизе Макаренко

увидел нового. Хотя бы смертников этих, никогда раньше японцы на борт советских

лодок  не  допускались —  слишком  тайный  это  союз  —  «Восходящего солнца» и

красного знамени. И надолго ли он?

          Им  могло не  повезти.  Ясно,  что  конвой,  раз такой ценный,  шел с

соблюдением правил маневрирования от возможной атаки. Хотя японские и советские

лодки,  тайно  воюющие  сообща,  и  снизили  в  последние  месяцы  активность в

окружающих районах,  все же американцы вряд ли потеряли бдительность, тем более

при  перевозке  президента.  Однако  будем  надеяться,  что  радиосообщение  от

обнаружившей цель напарницы получили все ее четыре подруги,  а  значит,  хоть у

кого-то  из  них  «Индианаполис» окажется в  необходимом ракурсе  и  на  нужном

расстоянии. Сергей Макаренко очень хотел, чтобы везение улыбнулось ему, но даже

если он сможет только добить корабль,  а  первым его зацепит кто-то из соседей,

то и тогда он,  наверное, тихонько перекрестится, хотя имеет около сердца билет

с изображением Ленина.  Конечно, броситься в атаку, когда каша заварится, будет

почти неминуемым самоубийством, но куда денешься? Коль пошла такая пьянка, режь

последний огурец!

          Вообще, их лодка уже умела атаковать цели, не всплывая на перископную

глубину,  —  совсем неизвестное покуда американцам качество.  Но в  сегодняшнем

случае нужно было  бить не  что  попало,  а  конкретную цель,  выбрав ее  среди

множества  других-  И  бить  сразу  и  наповал.  Если  бы  не  новый  фактор  —

мальчики-камикадзе,  Сергей Макаренко считал бы задание абсолютно невыполнимым.

Да  еще мысль о  том,  что Гарри Трумэн сможет спастись с  помощью обыкновенной

шлюпки, не давала капитану покоя.

     4. Большая стратегия

          — Итак, господин Эпштейн, все-таки объясните нам, почему предложенный

план обречен на успех, если можно так выразиться? — спросил помощник президента

США Луи Саржевский.  Разговор был продолжением предыдущего, однако теперь в нем

участвовали новые лица — высокопоставленные служащие Пентагона.

          —  Хороший вопрос,  очень точный для  представителя администрации,  —

кивнул в сторону подыгрывающего ему вопрошающего Ник Эпштейн. — Конфликт в этом

мире переведен в  постоянную фазу,  обе стороны вооружены до зубов и непрерывно

держат руки на кнопках.

          —   В   таком  случае,   Мир-2  может  вывести  из  равновесия  любая

случайность. Как вы объясните, что их мир до сих пор не взорвался в тартарары?

          — Подобный прецедент имелся в нашей собственной послевоенной истории.

Наши Советский Союз и США тоже постоянно держали пальцы на кнопках.

          —  Да,  конечно,  но противоречие не достигало столь опасного уровня,

как в этом мире.

          —  Глупости,  достигало.  Только в нашем мире в угол был загнан Союз,

вместе со  всем  социалистическим лагерем.  Однако в  период своей конвульсии и

развала он  все  же  не  нажал кнопки,  хотя  рука  Вашингтона была причастна к

происходящему.

          —  Но это было не прямое давление,  как в нашем случае.  Оно все-таки

маскировалось благими целями.

          — Наконец-то хоть сейчас не отрицаете участие США. Да?

          — Ничего такого я не сказал. Мы ведь говорим в общем.

          — Да это я так. Не обижайтесь.

          — Вовсе я не обижаюсь. Продолжайте, пожалуйста.

          — Так вот,  с одной стороны,  этот мир, как пороховая бочка, с другой

стороны,  поскольку  у  них  произошло  несколько  маленьких ядерных  войн,  не

приведших  к  глобальному  опустошению и  к  полной  разгрузке  арсеналов,  они

несколько попривыкли и  допускают больший диапазон давления друг на друга.  Они

относительно часто шахуют,  и нервы у их генералов из железных веревок. Кстати,

это надо учитывать в нашем плане.  Для того чтобы взорвать этот мир,  требуется

не просто фитилек, а довольно мощный фейерверк.

          — Фейерверк, который сам является угрозой, так? — подал голос один из

многозвездных генералов.

          — Да.  И более того,  настоящим, нешуточным ударом. Но мы отвлеклись.

Так вот, как существует этот мир? И та и другая сторона прекрасно понимают, что

всеобщий термоядерный коллапс —  это худшая из  возможных бед.  Однако наиболее

решительная  сторона  —  мощная  прокоммунистическая  диктатура,   находится  в

стратегически  выгоднейшей  ситуации  по  многим  параметрам.  Наличие  слабого

капиталистического соперника  делает  менее  заметными противоречия социализма,

маскирует бесперспективность,  проецирует вблизи мираж достижимой реально цели.

Кроме  того,  нормального рыночного  общества  там  уже  не  существует  вовсе,

поскольку втянутые в  милитаристическую гонку  Соединенные Штаты постепенно,  а

может,   скачком,   скатились  к  военной  диктатуре.  Так  что  разница  между

политическими институтами крайне расплывчата и,  возможно,  по  большому счету,

отсутствует  вовсе.  Я  бы  даже  предположил (но  учтите,  это  полностью  мои

фантазии),  что у  коммунистического блока даже больший потенциал в этом плане.

Поскольку в  его  структуру входит  огромное количество стран  с  очень  разной

культурой,  то даже революционное нивелирование не может стереть все отличия, а

потому возможность прогресса остается.

          —  Спорная,  и  более того,  шаткая позиция.  Но  не  будем раздувать

отвлеченную дискуссию.

          —  Так  вот.  Коммунизм,  даже как учение,  преследует решительнейшие

цели.  Следовательно,  вооруженное более агрессивным учением государство еще  и

обладает большей силой.  Ясно,  как  божий день,  оно использует преимущество —

часто  умело шахует.  Однако,  зная  о  неизбежном крахе западного капитализма,

точнее,  веря в него, все же чувствует меру. Зачем перегибать палку, когда плод

так и так созреет и упадет в рот.

          —  Возможно,  имеются  причины,  способные  подтолкнуть коммунистов к

более решительным действиям.

          —  Вы правы.  Эти причины наверняка существуют,  и они внутренние.  Я

имею в  виду по  отношению ко всему социалистическому лагерю в  целом.  В  этот

лагерь входит очень  много  стран.  Среди них  несколько крупных.  Противоречия

между великими державами, находящимися на одном материке, никуда не девались. К

решительным действиям по  отношению к  главному  конкуренту —  США  СССР  может

подтолкнуть нарастание конфликтов с соседним Китаем или Индией, не говоря уже о

Европе.  Он может захотеть быстрее решить главный вопрос, дабы высвободить руки

для этих, покуда второстепенных. Так?

          — Может быть. — Многозвездный генерал откинулся в кресле. — Но на чем

основаны все эти логически непротиворечивые построения, а?

          — Поверьте, господа, у многих из этих выводов есть фактическая опора.

          —  Мы с  вами обсуждаем возможность,  господа генералы и адмиралы,  —

добавил Луи Саржевский,  —  на сегодня только возможность.  Но тем не менее нас

интересуют ваши мнения, особенно возражения.

          —   Хорошо,   —  расплылся  в  отработанной  штабной  работой  улыбке

многозвездный генерал, — послушаем «науку» дальше.

          —  Основная мысль уже выражена,  господа военные,  — сухо подвел итог

Ник Эпштейн. — Меня интересуют ваши конкретные вопросы. Очень желательно, чтобы

дискуссия получилась интересной.

          —  Мы ее вам гарантируем,  —  снова расплылся в  улыбке многозвездный

генерал.

     5. Жарка наримаки

          И   вновь   перед   глазами   суженый,   стиснутый  призмами   мирок,

переотражение реального,  такого далекого для окружающих людей мира.  Его можно

удалять, приближать, вертеть вправо-влево, с ним можно играться — он управляем,

но  обычно он пуст,  неинтересен.  Однообразная серость,  и  нет смысла вертеть

рукоятки, плодя дубликаты мертвого горизонта. Может, он не существует? Этот мир

—  отражение.  Однако тогда совсем все  на  свете полная фикция:  мы  все горим

отраженным сиянием, и предметы вокруг нас обычно не пылают собственным огнем. А

поэтому система зеркал не  рождала что-то  новое под солнцем —  она была просто

хитрым способом подглядывать в щель,  оставаясь самостоятельным, боящимся света

привидением.

          Сергей  Макаренко —  главное  местное  привидение —  убрал  глаза  из

резиновой муфты и привычно крутанул бесшумную рукоятку-колесо, втягивая в нутро

мачту  перископа,   словно  иголку  шприца.  Растаяла  краткосрочная  пуповина,

соединяющая замкнутый мир  советской субмарины с  поверхностью.  И  снова нужно

было ждать.  Он  связался с  акустическим постом:  заскрежетала,  зашелестела в

ушах,  отдаваясь  в  челюстях,  мембрана  искаженных  голосов.  Черти  тыловые,

раздраженно подумал Макаренко,  имея в виду инженеров-разработчиков,  мы тут за

каждый лишний децибел матросу по  шапке даем,  а  они  микрофоны нерезонирующие

изобрести неспособны.

          Там,  на  посту  акустиков,  ребята  вершили чудеса  —  свою  обычную

повседневную  службу  —   пронизывали  слухом  километры  черной,   шевелящейся

гидросферы.  Они  уже  видели то,  что  безуспешно надеялся втянуть в  объектив

Сергей  Сергеевич  Макаренко  —  конвой  американцев,  железных  сопроводителей

президента,  всю королевскую рать.  И сигнал от этой корабельной армады рос,  и

перла эта силища прямо на  притихшую рыбу-пилу,  прячущую покуда свой глазастый

шприц от радиолокационных штучек-дрючек империалистов.  И  главное было,  чтобы

эта  банда  не  свернула в  сторонку в  противолодочном либо  еще  каком-нибудь

маневре.

     6. Гены

          —  А  хочешь,  господин Ричард Дейн,  я  расскажу тебе одну правдивую

историю?  —  сказал  однажды Панин  после  пары  бокалов недорогого,  но  очень

неплохого крымского вина.  —  Только  рассказывать буду  на  русском,  мне  так

удобнее,  приятнее,  да  и  вообще,  эта маленькая повесть достойна изложения в

подлиннике, а тебе лишняя практика в языке не помешает.

          — Валяй, — ответил на это американский шпион Дейн.

          — Судя по выводам современной науки,  личностная память не передается

по  генетической цепи,  по крайней мере у  человека,  но вот уже много лет меня

преследует ночами один и  тот же  кошмар.  Он  бывает не  всегда,  иногда я  не

вспоминаю о нем полгода и более.  То, что мне снится, произошло реально, я знаю

об  этом точно,  из  уст  моего деда.  Впервые я  услышал от  него эту историю,

непосредственно предназначенную для меня,  очень давно, будучи подростком, но и

до этого я ее знал:  еще совсем маленьким, я, крутясь около взрослых, воспринял

ее дословно,  когда дед за бутылкой —  похожего на наше —  вина пересказывал ее

кому-то из собутыльников.  Дед давно умер,  и  теперь я не могу расспросить его

еще раз, сам будучи зрелым, умудренным опытом человеком. Учитывая все это, я не

знаю,  являются ли мои ночные страхи подтверждением наличия генетической памяти

или  же  просто отголоском услышанного в  детстве,  ведь тогда все происходящее

просто творческая работа нашего гениального правого мозгового полушария.  Очень

хотелось бы,  чтобы это  было  первым,  ведь  дальтонизм может передаться через

поколение, не от отца к сыну, а уже к внуку? К моему счастью, я различаю цвета,

в  отличие от деда,  но если я  получил мой кошмар от него,  тогда я  счастлив:

обладать живым  свидетельством жизненных переживаний предков —  что  может быть

интереснее?

          Этот сон начинается всегда одинаково:  я  еду в  открытом автомобиле.

Машина движется быстро,  но меня все время болтает из стороны в сторону — шофер

объезжает рытвины. В машине нас всего двое. Мотор равномерно урчит, и встречный

напористый ветерок,  резво  огибая ветровое стекло,  относит прочь  надоедливые

бензино-масляные пары.  Вокруг  редкий  смешанный лесок,  некоторые деревья уже

начали  менять  окраску,  неимоверная красота  сочетания  зеленого,  желтого  и

красного.   Хочется  жить.   Эта  идиллия  длится  довольно  долго:  ничего  не

происходит, просто наплывает и наплывает под шины грунтовка. Идет сентябрь, это

я знаю точно.

          Потом мы  оба различаем тончайшее гудение,  словно атакующее злобное,

голодное бдение назойливого комара.  Еще не  покидая блаженной безвестности,  я

оборачиваюсь назад.  Мешает  тяжелый  кобур:  некоторое время  я  поглощен этой

помехой  —  куда  мне  торопиться?  Покуда  я  сдвигаю его  вдоль  ремня,  едва

различимый  писк  переходит  в  ровное  механическое бормотание,  как  будто  в

середине ночи вы  сквозь двойную стену слышите чью-то беседу.  Я  уже полностью

развернулся  и  поднимаю  голову:   там,   в  голубом  промежутке  неба,  между

сверкающими вершинами кленов...

          Он  идет прямо на  нас.  Тщетно пытаться убежать или  прятаться —  он

растет на  глазах.  Он  не  следует законам логики,  он  не собирается играть в

скорости  приближения,   как  Ахиллес  с   черепахой:   он  ведет  войну.   Это

«Фокке-Вульф».  Он предназначен для завоевания превосходства в воздухе,  но чем

теперь ему  заняться,  когда превосходство достигнуто?  Именно поэтому он  ищет

добычу, а может, развлекуху? Он уже прицелился и держит руку на кнопке.

          Шофер тормозит так,  что мы  едва не  вылетаем через голову.  Некогда

открывать двери.  Не сговариваясь,  мы вываливаемся по обе стороны «газика»,  и

бегом,  бегом к лесу. А уши уже звенят, глушатся треском сдвоенного пулемета. И

рвутся  фонтаны  пыли  вдоль  дороги,  и  стонет  железный  капот,  дырявясь  и

вспучиваясь,  и  нельзя оглянуться,  нет  времени даже  дышать,  а  не  то  что

оглядываться.  Мы  бежим в  разные стороны,  интуитивно надеясь,  что на выборе

следующей после автомобиля мишени он  потеряет хотя бы  долю секунды.  Не знаю,

сколько он потерял, но он сделал выбор...

          Когда,  достигнув первого клена,  я  наконец оборачиваюсь,  он  снова

заходит сверху и движется на меня.  Секунды прессуются и одновременно тянутся в

длину,  как жвачка,  если ее медленно тянуть пальцами.  Я  уже не слышу урчания

двигателя,  и поле моего зрения сужено,  как в подзорной трубе. Это невероятно,

но  среди окружающего хаоса я  вижу  лицо  летчика:  он  ухмыляется,  он  вовсю

наслаждается боем и  своим божественным всесилием.  Он  уже жмет гашетку,  а  я

снова бегу, бегу зигзагами, сбивая ему прицел. Там позади крупнокалиберные пули

тупо хлюпают в землю,  мою родную землю,  которую мы не смогли защитить. Теперь

она принимает на себя предназначенную для меня порцию смерти.  Мне надо бежать,

у  меня еще нет детей и  нет внуков,  которым впоследствии будет мерещиться это

происшествие. А «Фокке-Вульф» обгоняет меня: он все-таки очень быстрый и не для

таких вещей предназначен.  Я  почти не  успеваю видеть его  —  он  все время за

деревьями.  Не знаю,  может быть,  ему сверху гораздо удобнее смотреть?  Вот, в

клочке неба,  я наблюдаю,  как он мелькнул,  взмывая вверх. А сердце у меня уже

вываливается наружу:  он  может даже не  пристреливать меня,  если захочет,  он

просто может загнать меня,  как загоняют лошадь.  Но он хочет покуражиться,  он

хочет стрелять. И я снова бегу, и мир вокруг все более сужается: я уже не вижу,

куда наступают ноги,  не слышу, как сверху осыпаются срезанные очередями ветки,

только пульсация крови в  висках,  только красная пелена перед глазами и только

каким-то боковым зрением я продолжаю видеть лицо пилота.  Потом что-то обжигает

подошву,  я  шарахаюсь  оземь  со  всего  маху  и  уже  в  состоянии  столбняка

откатываюсь в сторону или хочу откатиться...

          Вот здесь я всегда просыпаюсь.

          Дед    рассказывает,    что    тогда    ему    божественно   повезло:

тринадцатимиллиметровая пуля срезала ему всю подошву на правом сапоге,  но даже

шрама не осталось.

          Шофер,  тот  вообще спокойно отлежался в  кювете,  наблюдая,  как все

происходило.  Он  говорит,  что  немец стрелял пять  раз,  сделал пять коротких

смертельных очередей,  не считая стрельбы по машине. Может, потом у истребителя

кончились патроны?  Как можно это узнать?  Даже если этот летчик дожил до конца

войны и надиктовал мемуары, вряд ли он будет признаваться в охоте на отдельного

русского, он будет все больше о воздушных дуэлях.

          До места назначения мой дед добрался пешком,  портфель с документами,

который он вез, благо, уцелел и не пришлось выяснять отношения с органами.

          Теперь я  думаю,  могло ли  это не произойти?  Могло ли действительно

случится то,  что случилось там, в этом параллельном мире? И этот фашистский ас

сгорел где-нибудь на  аэродроме вблизи границы,  так и  не  успев взлететь,  не

успев поохотиться на людей,  а может,  и успев,  но только раньше, где-нибудь в

Испании или Югославии?  Черт, ведь мы с нашим знанием того, как это случилось в

нашей  действительности,  зная  все  ужасы  происшедшего,  можем  этим  знанием

оправдывать их  действия там.  Но  ведь они этого не  знают и  вряд ли  могут в

худших возможностях предполагать, что Гитлер смог добраться до Волги, что война

с Германией выльется в неясное до конца число убитых, варьирующееся от двадцати

до  пятидесяти миллионов  советских людей.  Зная  это  число,  можно  оправдать

агрессию там. Но чем оправдывают ее они? Нет ответа. Какая из действительностей

лучше?  Похоже,  если  отбросить национальную принадлежность ставящего вопрос —

они равно плохи.

     7. Вкус наримаки

          Он  видел  их  всех.   А  они,  они  совсем  не  догадывались  о  его

существовании.   И   куда  подевались  их   хваленые  радиолокаторы?   Или  эти

штучки-дрючки забивались отражениями от собственной армады? Сергей Макаренко не

знал этого,  но продолжение спектакля,  в  котором он и  его «рыба-пила» покуда

оставались за  кадром,  его очень и  очень устраивало.  И  по  мере приближения

кораблей  «союзников»  он  спокойно,   точнее,  с  взлетевшим  в  полтора  раза

сердцебиением,  но все-таки без помех извне, рассматривал и опознавал изученные

заранее силуэты.

          А  когда он их опознал и когда дистанция сделалась совсем подходящей,

он  дал  в  переговорное устройство команду на  выпуск в  мир  своих  маленьких

зубастых «китят».  И  тогда  в  борту  вскрылась так  наспех,  в  ударном темпе

созданная шлюзовая камера  и  «поскакали» вперед подводные наездники двадцатого

века — «кай-тэны».  И все вначале, в первые секунды, шло как по маслу, и Сергей

Макаренко давил внутри поднимающийся вал благодушия,  давил, чтобы не сглазить,

и,  наверное,  этим же занимались многие на борту,  все те,  кто держал руку на

пульсе процесса.

          Но  кто-то,  видимо,  сглазил.  Сергей  Макаренко был  опытным волком

глубины,  он вдруг понял: корабли противника делали разворот. Почему? Зачем нам

причины, когда нужно бороться с последствиями. Может, это было просто изменение

галса?  А может, отзыв на шум торпедных движков новых японских самураев? Только

теперь   нашим   желтолицым   воинам-аквалангистам  было   никак   не   успеть:

«Индианаполис» менял направление,  а значит, строй кораблей должен был изменить

ракурс к моменту их прибытия. И нет с ними связи, и нельзя перенацелить. Сергей

Макаренко ощутил, как капли пота скапливаются на бровях.

          «Готовить новую двойку!»  —  вот  что скомандовал он  в  микрофон.  И

где-то там,  на носу,  последние «кайтэны» — самоубийцы-торпедисты — вскочили в

«седла» и  вдели «ласты» в  «стремена».  И  теперь они ждали последней в  своей

жизни команды во  славу императора,  по стечению обстоятельств отданную русским

офицером.  А  те,  первые из  них,  еще резали носами воду где-то в  стороне от

нужного направления,  потому как  всплывать для  коррекции им  разрешили только

через  определенное время  и  время это  еще  не  наступило.  А  капитан Сергей

Макаренко ждал завершения маневра янки и  почти не  дышал,  хотя что стоило его

дыхание по сравнению с тысячесильными турбинами плавно поворачивающей армады.

          И только когда они завершили изменение галса, обычный противолодочный

маневр конвоя,  он понял,  что судьба снова улыбается:  соединение янки все еще

было в зоне его досягаемости.  Тогда он снова отдал серию коротких, необходимых

по случаю команд. И завертелась судьба, скручиваясь колесом.

          И только снова гукнуло сердце,  гукнуло,  когда с акустического поста

доложили о.  взрывах —  досрочно доложили,  вот  в  чем  дело.  Это  могли быть

предупредительные меры  соединения янки —  просто так,  на  удачу,  брошенные в

море-океан глубинные бомбы,  могли быть оборонительные действия тех же  янки по

случаю  обнаружения  вынырнувших  на  поверхность «кайтэнов»,  еще  той  первой

двойки,  а  могли быть подрывы этих самых «кайтэнов» —  Ито с  напарником,  имя

которого  Сергей  Макаренко  не   помнил,   а   могла  быть   просто  досрочная

самоликвидация по  какой-либо  причине кого-то  из  четырех пловцов-смертников.

Теперь соединение янки было слишком близко,  и  Сергей Макаренко не мог увидеть

все  корабли  одновременно.  Он  лихорадочно  крутанул  рукоятку  азимутального

поворота перископа,  обводя зону боя.  Ничего он не увидел —  учитывая скорость

распространения звука,  он  мог  просто  не  успеть засечь зрением уже  опавший

султан воды вблизи какого-либо корабля.  Он  знал,  что после маневра попадание

первой  двойки  в  «Индианаполис» начисто  исключалось.  Кто  знает,  может,  в

отчаянии,  не обнаружив цели на месте, японцы атаковали что-нибудь проплывающее

поблизости.  Этим они  обессмертили себя перед богами,  но  выдали всю  акцию с

потрохами.  И теперь нужно было действовать с учетом новых,  качественно других

обстоятельств.

          У  них  было два  пути,  но  тот  второй,  с  уходом без  борьбы и  с

погружением ниже термоклина, пока отбрасывался.

          —  Заводи моторы!  Полный вперед!  — скомандовал Сергей Макаренко.  —

Радисту выйти в  эфир и  сообщить о  местонахождении конвоя.  —  Доселе русская

субмарина хранила радиоинкогнито,  но  теперь все уже было до лампочки,  а  тем

остальным лодкам группы нужно было дать шанс.

          — Торпедный отсек, передние аппараты «товсь»!

          И  было  «товсь!»,   и  был  «огонь!»,  и  ушли  вперед  все  .восемь

нормальных,  неуправляемых торпед.  И там, впереди, были подрывы, и кто ведает,

кто знает, что это было — люди японского происхождения разрывались там на части

вместе  с  толом  и  криками «банзай!»  или  же  обычные неуправляемые железяки

вспарывали корпус «Индианаполиса».  Важно  было  не  это  и  даже  не  то,  что

облегчившаяся субмарина ушла вниз,  ниже термоклина,  —  важно было,  что самый

бесценный в  американском флоте  крейсер  получил пять  дыр  ниже  ватерлинии и

клонился набок, все более ускоряясь в этом пагубном движении.

          И несмотря на то,  что двум подоспевшим на запах «дичи» субмаринам не

дали спокойно и безопасно довершить начатую самураем Ито работу, «Индианаполис»

все же опрокинулся.

          Нет,  Сергей Сергеевич Макаренко не  утопил президента Трумэна,  тот,

оказывается,  вовсе не присутствовал на борту,  и  те,  кто посылал капитана на

бой,  прекрасно об  этом знали.  Но кое-что вместе с  «Индианаполисом» все-таки

утонуло.

          Это были «Толстяк» и  «Малыш».  Гробовые гвозди Хиросимы и  Нагасаки.

Урановый и плутониевый братья-убийцы по двадцать тысяч килотонн каждый.  (Бомбы

были по 20 килотонн, а не 20 тысяч – прим. Moon)

          Демонстрация атомной мощи миру пока не состоялась.

     8. Планирование ударов

          А  в  одном  из  звуко-   и  радиоизолированных  кабинетов  Пентагона

происходило  новое  совещание  в  присутствии  ограниченного ряда  лиц,  самого

минимума  возможного,  так,  несколько  «шишек»  из  этого  же  здания  и  пара

экспертов,   сделавших  предварительно  кучу   заверенных  подписями  клятв   о

неразглашении.  Речь снова держал Ник  Эпштейн,  теперь окончательно признанный

верхушкой эксперт по стратегии взаимодействия миров,  зачем было пентагоновским

начальникам говорить сейчас между собой, они могли побеседовать в другое время.

          —  Господа,  в результате всех перечисленных аргументов мы приходим к

выводу,   что  с   нашей  стороны  единственным  приемлемым  решением  остается

превентивный удар,  и  не просто удар,  а мощнейший,  с уничтожением глобальной

инфраструктуры противника. Да, это варварское решение. Но есть ли другое? У нас

нет  возможности провести детальнейшую аэрокосмическую разведку всей территории

Земли-2,  дабы выявить,  где расположены все их чисто военные объекты. В случае

засылки в  их ионосферу массы спутников-шпионов мы однозначно демаскируем себя,

а покуда мы будем копить данные, они окончательно разберутся, в чем дело. Тогда

наш будущий удар не будет носить характер неожиданности,  а  следовательно,  не

достигнет поставленной цели. У нас есть одна единственная возможность покончить

с этим противником раз и навсегда. Любой вид длительной войны по правилам — для

нас неприемлемая роскошь, у них полное тактико-техническое преимущество.

          —  Можно  более  конкретно  по  силе  гипотетического удара,  —  ввел

дискуссию в прежнее русло генерал авиации Келли Хайнхил.

          —   Итак,   у   нас   нет   времени  окончательно  выявить  даже  все

административные центры этого мира. Однако есть полная уверенность считать, что

города остались на прежних местах, поэтому нет никакой сложности в наведении на

цели. Мы знаем, что у них имеется развитая система ПРО. Для полной убежденности

придется использовать,  как  минимум,  несколько тысяч,  а  мое личное мнение —

десять  тысяч,  боеголовок средней стратегической мощности.  Не  нужны  никакие

сверхточные,  проникающие на  десятки  метров  в  бетон  щадящие атомные уколы,

наоборот,  мы  абсолютно не заинтересованы в  уничтожении их командных центров.

Без инфраструктуры,  без науки эти центры никогда не разберутся, что произошло.

Так  пусть  выплескивают свой  гнев  по  единственным подозреваемым.  Наш  удар

поставит  их  перед  однозначной возможностью —  продолжить  взаимоуничтожение,

выплеснув его за  край.  Итак,  сила нашего первичного удара:  если долетят все

боеголовки,  то от трех до десяти тысяч взрывов,  мощностью от одной десятой до

десяти метатонн (последних немного).  Мы можем приблизительно,  конечно,  чисто

теоретически,  оценить эффективность их  ПРО.  Мы  знаем,  что  противоракетная

оборона  не  может  быть  размазана по  всей  территории,  она  наверняка имеет

зональный характер.  Поэтому в  любом случае нашим ракетам обеспечено попадание

хотя  бы  в  не  самые  важные инфраструктурные и  административные единицы.  В

наихудшем случае до целей доберется тысяча. Этого более чем достаточно, даже на

тот маловозможный случай,  если их  штабы сдержатся и  не ответят на удар еще в

момент обнаружения массированного облака целей.  Никакое правительство Земли-2,

и  даже нашего мира,  не  стало бы  проводить следствие после того,  как в  его

границах и территориях союзников взорвется от двухсот до тысячи мегатонн. После

уничтожения городов они,  однозначно,  нанесут взаимно уничтожающие удары  друг

другу.  Да,  господа,  хотя я  не буду лично жать кнопки,  я полностью разделяю

ответственность за применение силы. Особо обидно, что мы будем вынуждены обречь

на вымирание и ту Америку. Но есть ли другая возможность спасти наш мир?

          Кроме того,  всем понятно,  что медлить нам нельзя. Там у них тоже не

садовые головы,  мы  не  можем быть до конца уверены,  что они уже не обсуждают

возможность появления нового  врага.  Кроме  того,  надо  учитывать вероятность

просачивания  информации  о  наших  планах  здесь.  В  дело  втянуты  несколько

государств,  мы не убеждены,  что какие-то,  пусть и не совсем точные, сведения

или даже слухи не просочатся в  прессу.  Не будем забывать о том,  что в России

очень  сильна  фракция коммунистов.  Они  вполне могут  стать  «пятой колонной»

Мира-2.

          — Ну,  господин Эпштейн,  по поводу футурологи-ческой проблематики мы

уже ознакомились с  докладом специальной экспертной группы,  — снова сжал русло

дискуссии генерал Келли Хайнхил. — Вам его пересылали?

          Ник Эпштейн кивнул и продолжил:

          —  Хотел пояснить еще одну вещь.  По  поводу дополнительной,  для нас

избыточной,  но  тем  не  менее существующей причины,  почему целями выбираются

города,  а  не  военные  объекты.  —  Ученый  сделал  паузу,  по  всем  законам

ораторского искусства,  стимулируя интерес окружающих до максимума.  —  Причина

физического плана,  даже технического.  Вполне может быть,  что кто-то из вас в

курсе.  Так  вот,  при  переносе материального тела  через  измерения мы  имеем

отклонение местоположения в пределах нескольких десятков метров.  Наше счастье,

что направление движения перебрасываемого объекта не изменяется. Это бы роковым

образом сказалось на  наведении баллистических ракет.  Наши «головки» не  будут

использовать никакие активные методы наведения. Они, как вы знаете, свалятся на

противника как снег на  голову.  Смещение их  в  пространстве на десятки метров

приведет к отклонению в конечной стадии полета уже на сотни метров. Не буду тут

излагать,  почему и как,  здесь задействованы силы Кориолиса,  магнитные поля и

так далее. Так вот, при стрельбе по вбетонированным в кору планеты штабам такое

отклонение от цели недопустимо, несмотря на ядерные боеголовки.

          — Можно сказать,  господь бог несколько очистил нам совесть,  так?  —

подал голос советник президента по национальной безопасности.

          — Да,  можно сказать, — повторил за ним Ник Эпштейн. — Законы природы

имеют очень слабый люфт и не дают нам выбора.

     9. Сырье для тофу2

          Может ли Моська лаять на слона?  Все знают —  может.  А может она его

немножечко покусать?  Тоже,  думаю,  может.  А может ли слон на некоторое время

испугаться и  даже попятиться под  ее  напором?  Наверное,  допустимо.  Кстати,

именно  так  и   случилось  в   декабре  тысяча  девятьсот  сорок  первого,   в

аллегорическом  смысле,   разумеется.   Однако  обнаглевшая  и   опьяневшая  от

собственной удали Моська продолжала наглеть и идти в атаку,  и даже то,  что ее

уже несколько раз пнули гигантской ногой,  казалось ей  досадной случайностью и

признаками агонии  поверженного гиганта.  В  слепом опьянении своей  удачей она

совсем растеряла чувство реальности и  абсолютно не  догадывалась,  что  над ее

хлипеньким телом нависает чудовищная, не ведающая пощады ступня. Однако, как мы

знаем,  наивную Моську  подпирал с  тылу  другой  великан —  большущий носорог,

покуда  скромно остающийся в  тени,  эдакий  озабоченный второстепенными делами

наблюдатель. А поскольку лай Моськи его покуда интересовал и вовсе не хотелось,

чтобы  ее  сплюснутый,  с  вывороченными кишками силуэт продемонстрировал всему

миру  реальную  мощь  слегка  покусанного  слона,   теневой  наблюдатель  решил

незаметно отсечь занесенную для  удара  ногу-колонну.  Он  знал,  конечно,  что

полной  ампутации одиночной акцией  не  достигнешь,  но  однажды  подобное  уже

удалось, и почему было не попробовать. Что бы случилось, если бы мир узнал, что

удар-отсечение  нанес  добродушный  теневой  гигант?  Большие  неприятности  на

политическом фронте,  но и  в случае досрочного проезда по Моське катка обидных

последствий тоже было бы не миновать. А накачанные бицепсы и трицепсы позволяли

рискнуть. Ведь кто не рискует, тот...

          «Пе-8» двигались на десятикилометровой отметке. Их было пять единиц и

это были все наличные «Пе-8»,  доработанные для специальной одноразовой миссии.

Нет,  они  не  делали что-то  абсолютно непривычное,  то,  что  они должны были

совершить,  десятки раз отработалось на  полигоне под Саратовом,  просто теперь

это должно было сработать по реальному противнику.

          «Пе-8»  летели  спокойно,  хотя  перемещались над  территорией чужого

государства,  находящегося в  состоянии войны  с  целой сворой противников.  Их

неторопливые,  пришпиленные к  небу силуэты вполне могли показаться пэвэошникам

подозрительными и враждебными (и,  между прочим,  казались). Но что из того? Ни

зенитки,   ни  истребители  проплывающей  снизу  страны  не  имели  возможности

дотянуться до  таких божественных высей.  Как  говорится,  око видит —  да  зуб

неймет.  Поэтому,  несмотря на свою очень невысокую скорость —  всего четыреста

километров в час, «Пе-8» ничего на свете не боялись. Такие они были бесстрашные

железные парни.  А  внутри каждого из них помещалось целых восемь человек,  все

занятые делом по уши. Еще по одному воину-интернационалисту помещалось снаружи,

но о них разговор особый, отдельный и секретный.

          «Пе-8»,  как  известно,  носил  ранее название «ТБ-7»,  что  значит —

«тяжелый бомбардировщик-семь», и был для настоящего момента довольно устаревшей

вещицей,  ведь  шел  тысяча  девятьсот  сорок  шестой  год,  и  с  момента  его

изобретения миновало почти восемь годков.  Но  его  ТТХ  еще  кое-что значили в

современном мире,  а  потому годились,  тем  более  над  страной,  которая лишь

мечтать могла о  таких славных тридцатипятитонных гигантах.  Но не с ней,  не с

ней,  ведущей неравную агрессивную войну со сворой противников,  они собирались

сражаться, да и не несли они бомб.

          «Пе-8»  шли  навстречу  с  достойными себя  противниками,  с  другими

славными металлическими парнями, еще более тяжелыми и еще более массивными, чем

они,  —  с  самолетами по  прозвищу  «Летающая крепость»,  или  «Б-29»,  самыми

сильными бомбардировщиками Земного шара настоящего времени.

          Вообще, как все догадываются, бомбардировщики друг с другом не воюют,

для  воздушного боя  изобретена целая куча специальных вертких и  стремительных

машин,  и  это их дело,  дырявить бока и  крылья собратьев по полету.  Поэтому,

конечно,  «Пе-8» не собирались непосредственно,  собственными руками, пушками и

пулеметами тягаться с утыканным средствами уничтожения «Б-29»,  они были просто

носителем.  Там,  под их большими,  славными телами,  на специальном креплении,

наличие   которого   и    было   той   самой   секретной   доработкой,    висел

истребитель-перехватчик с ракетным двигателем. Дивный это был симбиоз.

     10. Торг уместен

          Разговор происходил тет-а-тет, хотя в зале, кроме двух ведущих беседу

президентов,  присутствовала пара переводчиков.  Они не  брались в  расчет,  их

мнения,  если таковые и  имелись,  не учитывались,  а  молчание о  происходящем

гарантировалось подпиской. Один из участников беседы понимал речь собеседника и

без помощника,  однако сам он все равно пользовался родным языком, поскольку не

был уверен в правильности своего произношения.

          —  Вы  согласны  с  высказанными  мной  доводами?  —  поинтересовался

переводчик,  говоря по-русски совсем без  акцента.  Ясное дело,  доводы были не

его,  а  президента США,  но  в  данном  случае  требовался дословный смысловой

перевод.

          —  Господин президент,  если называть вещи своими именами,  это будет

неприкрытая агрессия,  равной  которой  не  знал  мир.  —  Российский президент

откинулся в  кресле.  Его спокойная поза не соответствовала тому,  что он в это

время ощущал.

          —  Да,  согласен.  Но это будет превентивное нападение с целью защиты

своих народов.  —  Американцу очень хотелось закурить,  он  не  делал этого лет

пятнадцать для  поддержки имиджа  в  стране,  народ  которой  исповедовал культ

здоровья, по крайней мере, местами.

          —   Однако,   согласитесь,   если  все  пройдет  по  плану,   то  это

«превентивное нападение» приведет к полному уничтожению целых народов.  И более

того,  само наше нападение будет произведено по  городам,  а  не по вооруженным

силам, правильно?

          — Да,  это очень сложное решение. Но разве вы, господин президент, не

согласны с тем, что наше нападение «превентивное»?

          — Можно поспорить. Непосредственно нам никто не угрожал.

          —  А  инцидент  с  нападением  на  нашу  базу  Форт-Кук,   случаи  со

столкновением флотов?

          —  Мы  знаем,  что,  скорее всего,  это  были ошибочные наскоки.  Они

принимали ваш флот за своих исконных врагов.

          — Ну,  это только одно из предположений,  и, если захотеть, его можно

интерпретировать абсолютно по-другому. Например, как запланированную агрессию с

целью изучения реакции другой стороны.

          —  В  любом варианте неизвестно,  собирается ли этот параллельный мир

нападать на нас по-настоящему.

          — Господин президент,  — кисло улыбнулся американец, — когда этот мир

«соберется» напасть,  он сделает это, не задумываясь ни на секунду. Более того,

когда этот мир просто узнает о нашем существовании, нам всем крышка. Нам нечего

противопоставить ему в военном отношении.

          —  Ну  уж  это  вы  загнули,  ладно нам  —  наша страна действительно

находится последние годы не  на лучшем уровне,  но уж вам —  жаловаться нечего.

Ваши вооруженные силы самые боеспособные в мире.

          —  Коллега,  не  будем прибедняться друг перед другом.  Вы  прекрасно

понимаете,  что даже если мы превосходим их по каким-то параметрам,  это мелочи

по сравнению с общей стратегической ситуацией.  В случае военного столкновения,

которое по  некой  счастливой случайности не  выльется сразу  в  обмен ядерными

ударами, нашим странам придется направить все ресурсы на войну. Я не думаю, что

нашим избирателям это сильно понравится.

          — Но наши народы не простят нам применения ядерного оружия первыми.

          —  Но  ведь по  нам применили его,  когда была потоплена наша ударная

лодка класса «Си Вулф».

          — Повторюсь, тогда они просто приняли вас за других.

          — Однако это только одна из интерпретаций произошедшего, правда? Если

признать это запланированным нападением, тогда наша реакция явится оправданной.

          — Господин президент, тем не менее мы с вами понимаем, что, поскольку

от  вашей  лодки  не  осталось  ничего,  доказательств о  том,  что  ее  именно

атаковали, нет.

          — Это удар ниже пояса, господин президент. Вы знаете выводы секретной

комиссии Пентагона не  хуже  меня:  вероятность подрыва  собственного бортового

боеприпаса исключается с огромным запасом гарантии.

          — И все-таки не совсем.

          — Господин президент,  не будем заводить друг друга, — решил сгладить

наверняка провоцируемый русским конфликт американец,  —  в  конце  концов тогда

погибли наши американские граждане. Давайте их чтить, как мы чтим экипаж вашего

«Курска» и вашей лодки, погибшей по трагической ошибке совсем недавно.

          — Последний случай тоже можно интерпретировать как угодно,  вплоть до

«проверки реакции другой стороны»,  но  ведь мы,  в  конце-то концов,  поверили

вашей версии, — сразу же воткнул шпильку русский.

          —  За  это  мы  вам  искренне благодарны,  господин президент,  —  со

страдальческой  миной,   демонстрирующей  не   угомонившуюся  совесть,   кивнул

американец.

          —  Нам все равно не  простят агрессию,  —  выдержав паузу,  продолжил

президент России.

          — А кто собирается сообщать о происшедшем, господин президент?

          — Шила в мешке не утаишь. Пресса докопается.

          — Вы меня смешите, мой русский друг. Уж кому жаловаться на прессу, но

только не вам.  Это у нас ее будет довольно трудно уводить в сторону, а в вашей

стране ее очень просто приструнить, или я ошибаюсь?

          — Все равно — будут проблемы.

          —   Если  мы  не  воспользуемся  нашим  временным  преимуществом  над

противником,  проблем будет в  миллион раз  больше.  Если мы  сами подвергнемся

нападению, мы с вами обкусаем локти от осознания потерянной возможности.

          —  Но вы понимаете,  что выпустить по ним баллистические ракеты,  это

значит убить миллионы ни в чем не повинных людей,  кроме того,  своих земляков,

соплеменников.

          —  Дорогой коллега,  —  американец снова  скривил подобие улыбки (это

искусственное образование было  явно  не  к  месту),  —  с  этого и  надо  было

начинать.  Вы,  извиняюсь,  по своей русской наивности полагаете,  что, являясь

вашими земляками,  эти коммунисты оставят вас в покое в случае вторжения в нашу

Вселенную? Вы, видимо, прикидываете, что они в первую очередь набросятся на нас

— империалистов и от этого ваша страна даже что-то выиграет?

          Русский  президент  хотел  ответить,  но  американец  предостерегающе

поднял руку.

          —  Мы  обсуждали подобную раскладку событий.  Во-первых,  вы  для них

являетесь такими же империалистами,  ведь у вас давно отменен социализм,  более

того,  для них вы являетесь изменниками-оппортунистами, предавшими великое дело

Ленина. Не спорю, у вас в стране есть силы, которые будут довольны возвращением

сталинистов,   но  даже  они,  гарантирую,  поплатятся.  Даже  их  политические

платформы слишком проникнуты капиталистическими принципами с  точки зрения тех.

Если вы думаете,  что на первом этапе они займутся нами,  то,  возможно,  очень

ошибаетесь.   Мы  думаем,  что  вначале  они  займутся  вами,  для  обеспечения

дальнейшего плацдарма.  Да и  справиться с вами легче,  с точки зрения военного

противостояния,   а  еще  неизбежная  «пятая  колонна»,  которая  расколет  вас

идеологически.  Смотрите,  они еще ногой к  вам не  ступили,  а  вы  уже готовы

принять некие условия,  если это будет выгодно.  Далее, наши действия, конечно,

попахивают предательством,  однако с вашей стороны оно все-таки оправданно: там

ваша  Россия,   то  есть  СССР  —  сверхсильная  в  военном  отношении  страна,

агрессивная  сверхдержава.   Мы   в   гораздо  худшем  положении,   мы  предаем

относительно слабую страну —  США-2,  осуществляющую стратегическое отступление

на всех фронтах (под таковым термином я имею в виду не только военные аспекты).

Вы понимаете, что нам было решиться еще труднее?

          — Да, возможно, это так.

          — Однако мы пошли на это.  Не спорю,  нам, вполне может быть, было бы

гораздо сложнее решиться,  если бы  Соединенные Штаты того мира представляли из

себя доброкачественное демократическое государство,  но, извиняюсь, слава богу,

это  совершенно  не  так.  Там  страшнейшая полицейская диктатура,  которую  мы

никогда не могли представить в реальности ранее.

          —  Согласитесь,  в условиях такого противостояния ничто другое там бы

не выжило.

          Американец отмахнулся от слов русского как от не относящихся к делу.

          — Теперь вот что.  Не расценивайте это в качестве взятки,  но все же.

Мы  понимаем,  что России,  в  ее стагнационном положении,  очень тяжело,  а  в

результате  проведения  нашей  акции  вы  лишитесь  кучи  баллистических ракет,

которые создают вам  известную репутацию в  мире.  Так  вот поэтому Соединенные

Штаты Америки согласны покрыть все  ваши  материальные расходы,  а  кроме того,

предоставить в  качестве  гуманитарной акции  денежную  помощь  и  отсрочку  по

выплате долгов.  Детали обсудят специальные комиссии,  они не так важны.  Кроме

всего  прочего,  нам  нужно  будет обсудить международный закон по  прекращению

некоторых физических экспериментов на  станции  «Альфа» или  где-либо  еще.  Не

хватало снова открыть дыру еще в какие-то миры, правда? А насчет предательства,

вы ведь будете стрелять не по своей стране,  а  по США-2,  Анг-лии-2,  всему не

появившемуся там НАТО,  так?  Это мы займемся Россией, Китаем и прочей Азией-2.

Нужно будет,  кроме всего,  предусмотреть методы контроля,  дабы  боеголовки не

попали в нас самих, верно?

          —  Господин  президент.  —  Русский  заметно  ожил.  —  Понимаете,  в

сложившихся условиях Россия желает не просто отсрочки по долгам,  а  полного их

списания.  Может  быть,  это  напоминает  шантаж,  но,  поверьте,  наша  страна

находится в очень трудном положении.

          Разговор начинал  налаживаться:  ядерная  сверждержава-«два»  шла  на

контакт.

     11. Толчение тофу

          Нет,  реактивный двигатель был к  этому времени не уникальной штукой,

почти все воюющие страны имели у себя что-нибудь эдакое на вооружении, и многие

конструкторы предсказывали закат турбовинтовых красавцев,  находящихся в зените

славы.  Их ждала участь динозавров,  только,  в отличие от природы, технический

прогресс  идет  исключительно  стремительно.   Не  новинкой  была  и   подвеска

маленького самолета к большому,  и даже ракетного.  Японцы вовсю таскали к полю

боя  управляемые смертниками летающие снаряды  «Ока».  Пожалуй,  нетрадиционным

было  вооружение подвешенного к  «Пе-8»  самолета —  на  его  крыльях,  в  свою

очередь,  висели ракеты.  Несмотря на то что Советский Союз с первых дней войны

на Западе применял это славное оружие в  варианте «воздух—земля»,  в зарубежных

моделях начинание не привилось. Сейчас ракеты должны были использоваться против

самолетов, ну что ж, дорогу осилит идущий.

          Что еще было удивительно? Сам подстегнутый к «Пе-8» истребитель. Хотя

он  был  сделан в  СССР  и  по  советскому заказу,  разработала его  «шарашка»,

поголовно состоящая из  немецких ученых.  Так  они  лихо заглаживали вину перед

Россией  за  сотрудничество  с   агрессорами  рода  человеческого  —  немецкими

фашистами.  Но  здесь тоже не было ничего из ряда вон,  мало ли немецких мозгов

крепили сейчас боевые мускулы советского народа — очень даже немало. В этом был

свой рационализм, негоже было растрачивать мозги на вывал лесов Воркуты, правда

ведь?  Топорами и без них будет кому помахать, вон, одних франкистов сколько по

Мадриду наловили,  топоров с  пилами на  всех  не  хватает,  ватники,  и  те  в

дефиците.

          Так что дело с уникальностью самолета было,  конечно,  в другом.  Все

его  детали имели ложное клеймо,  как  будто были  произведены в  далеком сорок

первом и в канувшем в Лету третьем рейхе.  Это было сделано на всякий пожарный,

дабы в случае чего запутать союзников. Они и так были уверены, что подлые немцы

перед гибелью перегнали в Японию половину своего подводного флота, хотя, может,

у  некоторых и  возникали сомнения по данному поводу,  так пусть в  случае чего

приписывают срыв своего очередного плана фашистским асам-наемникам.  Прекрасная

это была легенда, красивая.

          Самолет,  висящий  под  брюхом  нашего  бомбардировщика,  был  сделан

небольшой серией,  но реально в бою не применялся — не нашлось покуда достойных

воздушных противников у Советского Союза. А поскольку создали его действительно

в  сорок первом,  на  сегодня он морально устарел.  Теперь на вооружении стояли

новые,  сотворенные в  русских «шарашках» более  серьезные модели.  Но  сейчас,

наконец,  для самолета марки «Комета» нашлась приличная работенка.  Не  каждому

удается и даже выпадает шанс в жизни завалить «Летающую крепость».

     12. Сомнения

          —  Мне  не  нравится Панин,  —  заявил  майор  Воронкевич,  помешивая

ложечкой чаек с лимоном.

          — В чем проблема? — вскинул на него глаза полковник Ковалев.

          — Что-то он недоговаривает, мне кажется.

          — Кому кажется, тот... — Ковалев схватил своей ручищей чашечку с кофе

и залпом выпил. — Это серьезные подозрения, Ваня?

          — Нет,  конечно, я не думаю, что его перевербовали, но все же. Может,

у  него что-то  с  той,  местной девицей.  —  Полковник подмигнул.  Даже это не

придало его каменному лицу оживления. — Аборт какой-нибудь внеплановый. Нет?

          — Не знаю, Евгений Яковлевич. Если бы знал, сам бы доложил.

          — Так, Ваня — товарищ майор, ты мне сам начинаешь не нравиться. Какие

предложения?

          — Может, задержать его здесь?

          — А кого пошлем? Кто нам его заменит? Воронкевич пожал плечами.

          —  Вот то-то и оно,  Ваня.  Незаменимых людей нет,  но,  оказывается,

бывают.  Даже если его перевербовали,  нам,  один черт, нужно, и даже,тем более

нужно, посылать его туда. Если его обнаружили и догадались, откуда он, то это в

любом случае хуже некуда.  А  как шпион в нашем мире он им малоинтересен.  Ведь

здесь  он  практически полностью под  контролем.  Как  он  протащит  какую-либо

разведывательную аппаратуру, а?

          — Согласен с вами, товарищ полковник. Может, я и вправду погорячился.

А послать с ним кого-нибудь еще мы не сможем?

          — А,  вот в чем дело.  Ты захотел прокатиться по тамошним девочкам? —

Ковалев снова подмигнул и откинулся в кресле.

          —  Ну,  что  Вы,  Евгений  Яковлевич,  —  Воронкевич покрылся  легким

румянцем, — разве в этом дело.

          —  Ну а  раз не в этом,  Ваня,  то подумай,  сколько мегаватт энергии

требуется на переправку дополнительного агента.  Это они,  Ваня, при сталинских

законах живут,  а мы тут должны людям доверять.  Если исходить из твоего плана,

то в  следующем рейсе придется приставить к наблюдателю за Паниным собственного

соглядатая.  Где  наш  народ,  занятый долгостроем капитализма,  найдет столько

энергии, а Иван?

          —  Критика  понятна,   Евгений  Яковлевич,   учтена  и  внедряется  в

производство.

          — А Панина я, пожалуй, вызову к себе побеседовать, так, Ваня?

          —  Извините,  полковник,  мы хоть с  вами и старшие офицеры,  но ваши

решения совсем, совсем не в моей компетенции.

          — Ты не падай духом,  майор.  Отправим нашего капитана в поход. А там

шагом марш на выходной.

          — Да я не прошусь.

          — Зато я приказываю.

          — Понял. Вам еще кофе не налить?

          — Вредно мне много, Ваня. Что мы еще не обсудили?

     13. Отжим тофу

          Итак,  два гиганта должны были помериться силой в небе Моськи-Японии.

Только вот в  чем дело:  один из  гигантов —  прогнившая империализмом Америка,

ведать не ведал,  что большой скромный носорог —  СССР собирается нанести по ее

тактической единице  ракетный удар.  Она  ведь,  наивная,  воевала  с  Японией,

напрягая бицепсы. Конечно, проводящаяся сейчас акция косвенным образом касалась

и Советов, хотя трупы и развалины должны были по сценарию принадлежать японцам.

Зато парад мощи должен был  показать всему миру,  кто в  маленьком доме Земного

шара  настоящий хозяин.  Один  раз  подобная  демонстрация сорвалась,  помешали

подлые  японские  субмарины,  дежурившие у  острова  Тиниан,  но  сейчас  бомбу

наконец-то до него довезли, хотя миновали месяцы, покуда ее собрали, — пришлось

искать новые  источники добычи урана,  ведь  после высадки в  Бельгийском Конго

красноармейского десанта разработанные рудники стали недоступны.

          Американские   пилоты    чувствовали   себя    достаточно   уверенно.

Ощетинившиеся  во   внешнее   пространство  пулеметы  и   пушки,   а   главное,

десятикилометровая высота делали их самолеты тем самым,  чем они и назывались —

«Летающей крепостью».

          «Б-29» присутствовало на сцене несколько.  Один —  основной носитель,

названный именем  мамочки капитана —  «Энола  Гей»,  и  два  прикрывающих,  чьи

бомбовые  отсеки  бь1ли  пусты,  а  пушки  и  пулеметы стали  главным  оружием.

Американские пилоты очень злились на  своих начальников —  никак,  никак те  не

хотели их  отправлять на  боевое задание,  сколько месяцев уже их  единственным

занятием были тренировки по взлету и посадке с тяжелыми макетами. А в это время

их  коллеги вовсю  бомбились над  Токио и  Осакой,  зарабатывая боевые медали и

славу  испытанных ветеранов.  Война  катилась к  концу,  а  им  все  не  давали

развернуться.  Со  всеми  этими  затянувшимися тренировками летчики  эскадрильи

дальнебомбардировочной   авиации   приобрели   в    сознании   некий   комплекс

неполноценности,  им  все  время казалось,  что любое их  начинание обречено на

провал.  И  сейчас в этом они были полностью правы,  хотя откуда им было знать,

что  завербованный советской разведкой военный  клерк  выдал  всю  их  затею  с

потрохами и что в данное мгновение навстречу их «крепостям» несутся истребители

со скоростью, почти равной звуковой.

          Ну а  уж японцам,  жующим заниженную норму риса внизу,  вовсе было не

понять,  что над их  головой разыгрывается битва сверхдержав,  одна из  которых

стала  атомной,  но  никак не  могла продемонстрировать заждавшемуся миру  свое

научное достижение —  ее  не  пускали на сцену,  все время стаскивали за ноги с

подмостков.

     14. Раскол

          — По долгу службы обязан вас огорчить, господин президент, — произнес

начальник Разведывательного управления Роб Турбиц.

          — Я весь внимание,  Роб. Что там еще свалилось на мою быстро седеющую

голову?

          —  Сведения,  разумеется,  конфиденциальные,  получены,  надо сказать

прямо,  не  совсем законными методами.  Поэтому они  не  будут нигде и  никогда

уместны в виде доказательств.

          — Ладно, Роб, учту. Что там за фрукт?

          —  Не все в руководстве наших вооруженных сил довольны вашим решением

по поводу Мира-2.

          — Вот как.  Мне казалось,  военным будет интересно провести серьезную

атомную  войнушку.  Вряд  ли  история  хоть  раз  выдаст  кому-нибудь  подобную

возможность. Или они внезапно превратились в «голубей»?

          — Нет, конечно.

          — Так что же?

          — То, что вы сказали ранее. Им неинтересна война, последствия которой

они даже не смогут оценить.

          — Да? А что в случае серьезного бросания бомбами здесь, у них была бы

такая возможность?  Я,  конечно, Вест-Пойнт не заканчивал, но тем не менее имею

теоретические  познания  по  поводу  атомных  сценариев  —  проходил,  как  вам

известно,  специальные курсы после того,  как сел в это кресло.  По-моему, если

ракеты обоих  континентов стартуют в  космос,  оценить их  падение нам  уже  не

придется.

          — Вы правы, сэр. Но дело не только в этом.

          — Ну-ну?

          —   Некоторые   из   указанного   учреждения   считают,    что,   при

соответствующей подготовке, мы могли бы вести войну обычными средствами, и даже

выиграть ее.

          — Они сумасшедшие,  что ли?  Мы с трудом загнали в угол всего одно их

морское соединение,  имея превосходящие втрое, а может, впятеро, силы. — Обычно

картинно-спокойное лицо президента раскраснелось от злости.

          —  Однако кое-кто из  генералитета все же считает,  что очень выгодно

было бы иметь постоянную арену для битв.  Они считают, что нам надо попробовать

вторгнуться в их мир с обычными средствами поражения.  Конечно, после некоторой

их модернизации и усовершенствования.

          —  А,  им  не  терпится  пополнить арсеналы  всякими  отвергнутыми по

экономическим соображениям новинками, да?

          — Это все наверняка имеется в виду.

          —  И  у  них,  разумеется,  найдутся  сообщники среди  производителей

вооружений?

          — Думается, что найдутся.

          — Они совсем потеряли разум в своих амбициях,  они что — не осознают,

что ставят на кон?

          — Они считают, что, установив контакт с США-2, можно будет приобрести

постоянный рынок для новейших военных и  космических технологий.  Ведь космос у

них неосвоенная область, так?

          —  Глупцы,  а  как  насчет  сбивания наших  спутников?  Они  об  этом

подумали?  Роб,  ведь вы же разумный человек.  Неужели они могут надеяться, что

сумеют все последующее время балансировать на грани?  При лучшем раскладе,  что

будет с  нашим миром,  когда о нем узнают там?  У нас единственный шанс,  вы-то

хоть согласны?

          —  Я  здесь ни при чем,  господин президент.  Я  просто довожу до вас

тенденцию, делаю свою работу.

          — Да,  понимаю. Мой вывод таков: если эти разговоры ведутся, рано или

поздно они  начнут выливаться в  действия.  Значит,  тем  более  нужно ускорить

выполнение нашего плана.  Шансов на  выполнение становится все  меньше,  а  при

наличии «пятой колонны» их не будет вовсе. Так?

          — Возможно, господин президент.

          — Вам известны фамилии этих людей?

          — Разумеется, сэр.

     15. Завтрак из тофу

          Его  настоящая фамилия  была  Кумач,  что  в  переводе с  украинского

означает — флаг,  стяг,  знамя и т. д. по синонимам. Имя его было Николай, хотя

раньше,  до призыва в летную школу,  в родном селе его «клыкали» Мыкола. Однако

сейчас  в  его  кармане  на  всякий  случай  лежали  документы на  имя  Юнгерда

Бартольда.  Этот  мнимый Юнгерд значился пилотом Первой воздушной армии  Страны

восходящего солнца.  Но  куда  было деваться без  такой маскировки,  ведь после

задания он был вынужден садиться на один из японских аэродромов острова Сикоку,

слишком далеко было до родного Владивостока.

          Сейчас мнимый Юнгерд несся  на  высоте более  десяти тысяч метров над

уровнем моря,  правда,  несся  над  землей.  Землей романтической,  на  которой

крестьяне возделывают рис,  а  женщины  ходят  в  сложно  намотанных простынях,

именуемых кимоно,  землей такой  далекой от  «ридной батькивщыны».  На  лице  у

пилота красовалась кислородная маска,  на  глазах дорогие,  никогда не виданные

никем из  его односельчан очки,  на руках аккуратные перчатки,  обшитые изнутри

настоящим мехом,  а под пальцами видимо-невидимо приборов,  кнопок и рычагов. И

смотрел он  на  них не как баран на новые ворота,  а  со знанием дела.  Вот как

круто его вознесла жизнь.

          И  вовсе никогда Мыкола Кумач не собирался быть «ястребом» неба,  жил

себе и  жил на  родной Украине,  даже в  высшее учебное заведение не собирался,

потому как стало оно,  еще до нападения на фашистов,  платное. Хоть и не велика

плата,  да куда его родителям, простым советским колхозникам, и такую потянуть.

Вот и готовился он,  в лучшем варианте,  стать ударником-трактористом, благо на

такое дело учили без всяких вступительных взносов.  Молодым везде у нас дорога!

Однако  судьба повернулась иначе.  Готовился мирный Советский Союз  к  Великому

Освободительному походу в Европу,  а потому пилоты нужны были позарез. Но после

того как выпускники летных училищ перестали получать офицерские звания и вместо

погонов лейтенантских,  или ромбиков,  получили службу сверхурочную в  качестве

сержантов,  умеющих  водить  самолеты,  тут-то  и  перестали  КПП  училищные от

добровольцев,  документы подающих на  поступление,  ломиться.  А  летчики  были

необходимы  родине  позарез,  ведь  линии  заводские  самолетостроительные  уже

заправлены были комплектующими под завязку —  давай,  давай!  Тогда-то и решила

партия  призыв в  летные училища организовать по  назначению.  Невиданное дело,

скажете?  Да,  тогда  еще  невиданное.  Это  после  сорок  четвертого  японские

милитаристы  всех  удивили,  когда  иссяк  поток  добровольцев из  молодежи  на

самолеты-снаряды    «Ока».    Пришлось    вместо    провозглашенного   принципа

«исключительно  по  желанию»  использовать  еще  и  принудиловку,  но  куда  им

деваться,  когда снаряды «Ока» для посадки на  землю вовсе не предназначены,  а

стартуют с  самолета-носителя,  все равно разбиваться,  точнее разрываться —  в

носу  тысяча  двести килограммов тротила —  так  лучше  уже  с  пользой —  лихо

воткнуться в американский транспорт. Погибать так с музыкой!

          Именно так,  добровольно-принудительно, и попал Мыкола Кумач в летное

училище.  Ему повезло,  он угодил не на самые скоростные курсы,  где в  течение

трех месяцев обучали вождению на  штурмовиках и  залповому выпуску по  колоннам

противника реактивных снарядов,  он  попал на более длительную учебу,  где,  на

всякий  случай,  обучали даже  воздушному бою.  Здесь,  в  училище,  перед  ним

открылись невиданные и неслыханные ранее горизонты, и со всей природной сметкой

и  комсомольско-молодежным задором он  схватился за  новое дело.  Так  он  стал

истребителем.  Потом была Германия,  Франция,  Испания, Северная Африка, теперь

вот —  Япония.  А сколько еще предстоит.  Он был по гроб жизни обязан советской

власти за  такую разнообразную жизнь.  Он  был  уверен,  что и  в  Америке тоже

когда-нибудь побывает, ведь побывал же там Чкалов.

          Но  как быстро летело сейчас время,  не то что в  те часы,  когда его

«ястреб» висел прицепленный под брюхом «Пе-8».  Что для его реактивной скорости

несчастные сотни километров.  Там,  впереди,  ниже его стремительной машины, он

разглядел точечные отметки целей.  И сразу ожили наушники. Это был Ян Хеллер, а

в  действительности  Саша  Козленков,  один  из  напарников  Мыколы  Кумача  по

выполняемому заданию партии.  Саша  Козленков был  у  них  за  главного,  целый

подполковник авиации,  и  сказал он то,  что они уже знали:  впереди цели и что

первой двойке пора начинать атаку.  Сказал все  это  Саша Козленков по-немецки.

Продолжалась все та же программа маскировки.

          А почему они не нападали все разом?  Ну,  кто догадается? Дело в том,

что  надо  было выявить в  американской группе главную цель —  носитель атомной

бомбы. А как это сделать, как вы полагаете? Есть, оказывается, надежный способ.

Бомбы атомные еще  очень несовершенны,  а  главное,  что  важно,  очень тяжелы.

Поэтому с  носителя снято все лишнее оборудование,  в  том числе оборонительные

пушки, почти все. Значит,, когда начнется атака и на янки, с такого безопасного

по  их представлениям неба,  вывалятся истребители,  «летающие крепости» начнут

отстреливаться.  Тот,  кто  будет  стрелять  меньше  всех  —  и  будет  искомым

носителем.  Итак,  за дело первая двойка!  Задело,  ребята,  у нас слишком мало

топлива для долгого боя. Нужно сделать все очень быстро.

          А  там,  внизу,  уже  пошли  в  ход  подкрыльевые ракеты раскрашенных

Восходящим  солнцем  «комет»,  и  полились  им  навстречу  трассирующие ручейки

двенадцатимиллиметровых  спаренных  пулеметов.  Полились  от  двух  гигантских,

раскинувших во все небо крылья бомбардировщиков.  А  третий,  средний в  широко

растянутом строю,  молчал,  молчал и  не рыпался,  а следовал вперед намеченным

курсом.  И все три оставшихся, еще не растративших ракеты и патроны истребителя

прекрасно видели это. И все одновременно и решительно выбрали свою цель. До нее

было далеко,  да  и  не  тот  угол обзора,  чтобы прочитать на  борту имя  мамы

командира корабля. «Энола Гэй», вот что там было написано.

          А  затем  внизу  начали  рваться  неуправляемые  ракетные  снаряды  с

радиовзрывателями и  стало  вовсе  не  до  чтения,  а  затем  коротко  и  резко

затарахтели  тридцатимиллиметровые  пушки   «комет»,   мигом   сжирая  наличный

небольшой арсенал,  уменьшенный в связи с подвеской ракет. Ну а затем пора было

выходить из  боя —  ресурс горючего кончился.  И  вовсе не нужно было выдвигать

шасси,  их у  «комет» совсем не имелось.  Внизу под корпусом у  них были просто

посадочные лыжи. Их ждала незнакомая взлетно-посадочная полоса города Кура. Это

тот самый Кура, от которого рукой подать до Хиросимы. I Как тесен этот мир!

     16. Выжимка риса

          А кольцо — железный обруч на шее Японии — сжималось. Уже брошены были

далекие Маршалловы острова,  оставлены не  вывезенные,  отрезанные американским

флотом гарнизоны без достойного запаса риса,  снарядов и  воздушного прикрытия;

забыты в таких же условиях жалкие отряды на Каролинских; с тяжелейшими потерями

выбиты и  загнаны в  резервации воинские части на  Филиппинах;  еще  держатся в

Индонезии поредевшие полки,  усмиряя партизан; хватаются за плацдарм в северной

Австралии поредевшие танковые батальоны. Но что толку в этих отдельных успехах,

если  теперь  янки  бомбят  метрополию  вовсю,  а  англичане  перерезали  линию

снабжения гарнизонов Сингапура. Что толку в том, что вкалывает экономика на всю

катушку,  если  недостижимая  для  бомб  Калифорния  штампует  вдесятеро  более

самолетов,  кораблей и  патронов.  И  уже под прямой угрозой отторжения острова

Рюкю.

          Сейчас,  например,  только за неделю, американские линкоры и крейсера

выпустили по главному острову гряды —  Окинаве сорок тысяч снарядов.  И это еще

до начала высадки,  эдакая предбоевая раздача призов.  А  на рассвете,  в  день

«долгожданной»  материализации морского  десанта,  на  берег  вывалилось  сорок

девять тысяч снарядов, тридцать три тысячи ракет и двадцать три тысячи мин. Так

ведь еще и  авиация сверху утюжит.  А  потом амфибии и плавающие танки волнами,

через очищенную тральщиками акваторию. Фронт высадки — девять километров. И вот

к  вечеру на  Окинаве уже пятьдесят тысяч неприятельских солдат.  Да,  на  этой

исконно японской земле их  ждали очень нехорошие сюрпризы,  но нельзя надеяться

на  чудеса —  отрезанный от Японии гарнизон готов проделывать любые фокусы,  но

кудесников в  его  составе  все-таки  нет.  Придется  экспортировать чудеса  из

метрополии — поскребем в опустевших закромах, может, чего и надыбаем.

          Тысяча девятьсот сорок седьмой, апрель. Страна восходящего солнца еще

крепится, еще не упали на ее землю атомные бомбы, хотя вроде бы они уже имеются

у   противной   стороны,   но   мало   ли   кто   какие   слухи   распускает  в

рекламно-психологических целях  —  своих подбодрить и  врагов дезориентировать,

вспомним третий рейх,  как их радио кричало шесть лет назад о чудо-оружии — где

итоги?  Нужные рейху,  имеется в  виду.  А  потому Окинава —  это  очередной и,

наверное, последний перед боями на Токийской равнине рубеж. Сдать его подороже,

и,  может,  струсят «демократы» двигаться дальше. А потому все на карту. Флот в

плотную кучу —  благо горючего в  последнее время вволю,  — зенитные пулеметы в

небеса  —  гадов  американских выслеживать.  И  «камикадзе» плотным строем,  по

несколько сотен враз на головы транспортов с пехотой и пушками, а следом катера

«синё»,   смертниками  и  глубинными  бомбами  заряженные,   тоже  вперед,  под

прикрытием орудий линкора «Мусаси».  А  еще подводные лодки,  обычные и микро —

тоже  смертники.   И  торпеды—с  людьми  поверх  боеголовок.   Давайте,   янки,

померяемся, у кого боевой дух пожиже!

          И разгорелась битва невиданная и неслыханная.

     17. Шпионские откровения

          —  А  скажи  мне,  друг  мой  Ричард,  —  заявил Панин  по-английски.

Давненько он не разговаривал на этом языке,  там,  откуда он прибыл,  этот язык

даже  в  школьной программе до  сих  пор  конкурировал на  равных с  немецким и

французским, — что, наши милые правительства затевают какую-то странную игру?

          Ричард  Дейн  покосился на  коллегу —  он  читал  распечатку какой-то

инструкции на русском.

          — Что ты имеешь в виду, Роман?

          —  Если бы я  знал,  Ричард.  Ведь меня тут не было,  я просто смотрю

свежим взглядом. Что-то изменилось.

          — О чем ты. Рома?

          — Знаешь,  чего я с тобой этот разговор затеял? Со своими бы, честно,

не стал.

          — Не знаю, Рома.

          —  Мои соотечественники меня заложат,  понял.  А  ты  лицо не слишком

заинтересованное, к тому же летчик по профессии, не разведчик-профи все-таки.

          — Тронут, Рома.

          — Если даже выдашь,  так своим, не моим, правда? Тебя, кстати, задачу

вербовать меня не ставили?

          — Нет,  не ставили.  Я тут у вас покрутился и весь в тревоге,  как бы

самого на крючок не посадили. Порядочки здесь у вас, скажу, еще те.

          — Знаешь, а ты здорово по языку подтянулся за это время. Скоро тебя и

вправду можно будет как разведчика использовать.

          — Сплошные комплименты. Роман Владимирович. С чего бы это?

          —  А  может,  я  действительно тебя  перевербовать хочу.  Ричард Дейн

окончательно отодвинул  в  сторону  отпечатанные листы  и  воззрился на  Панина

внимательно.

          — От чьего имени вербовать будешь. Рома? От Сталина-Ленина?

          — От своего собственного, дорогой Ричард. И потому я это буду делать,

что  не  на  кого мне более в  этом мире надеяться.  Есть у  меня соломинка,  и

соломинка эта — ты.

          —  Хм,   —  скривился  озадаченно  Ричард  Дейн.  —  А  если  у  меня

записывающее устройство неотключаемое в складках одежды, а. Роман?

          — Двум смертям не бывать, а...

          —  Одной не миновать,  — дополнил Ричард Дейн.  — Значит,  правда,  с

тобой,  Рома,  что-то не то?  Не ошиблась моя интуиция, да? Только никак я твою

русскую душу не  раскушу,  то  ли  горе у  тебя,  то ли радость —  не врублюсь,

ей-богу.

          — Вообще-то,  по существу, я сейчас очень счастливый человек, Ричард.

Влюблен я, Ричард.

          —  Во дела!  Я  уж думал трагедия,  а  тут «хеппи-энд».  — Американец

хлопнул Панина по плечу.  — Давай, друг, выкладывай, не таи. Я так и думал, что

ты отобразил в докладе не все происходящее.

          — Читал?

          — А как же, у меня ведь допуск. Готов слушать дополнения.

          И тогда Панин выдал.

          И по мере его рассказа глаза у американца все более лезли на лоб.

     18. Просеивание риса

          А  у американцев здесь сил немерено — одних кораблей разных классов и

функционального назначения тысяча  пятьсот.  Только  линкоров  двадцать два,  а

авианосцев —  целых пятьдесят девять штук.  Ну а  уж мелочи всякой — считать не

пересчитать.  Всего народу в  американской форме больше полумиллиона.  Да  и  в

авиации явный перевес.  Однако Японии не привыкать биться с гигантами.  Ее флот

идет на выручку блокированному острову.

          И штатовские лодки-наблюдатели докладывают о движении.  И с рассветом

торпедоносцы волнами.  Но  не  умерла еще  авиация прикрытия,  близко аэродромы

метрополии.  И  режет  корпуса  летательных аппаратов пушечно-пулеметный огонь.

Славно  работают летчики-истребители,  на  тихих,  далеких полигонах Хабаровска

тренированные.  Не  чета  им  необученные девушки-камикадзе,  которые только за

ведущим способны руль поворачивать,  а  сбей ведущего,  так и  к родным берегам

дорогу не отыщут,  что уж говорить о вражеских кораблях, дай бог, чтобы в своих

не воткнулись по ошибке.

          И   валятся  на   воду   распиленные  двадцатимиллиметровыми  пушками

торпедоносцы «Авенджеры», и прут последние боевые корабли Японии дальше.

          Здесь  их  уже  ждут.  Расставлены по  дуге  более  десяти линкоров —

пришлось  оставить  временно  морскую  пехоту  на  Окинаве  без  артиллерийской

поддержки,  но  дело  стоит  того  —  позади  десятки  транспортов с  оружием и

техникой, они еще не разгружены.

          И  гигантские калибры  начинают  нащупывать друг  друга  из-за  линии

горизонта — есть авиационные корректировщики с обеих сторон. Пусть у азиатского

«Мусаси» самые  большие  в  мире  калибры,  зато  Америка снабжена ими  гораздо

обильнее.  А  главное —  может она пожертвовать за «Мусаси» хоть два,  хоть три

линкора  —  верфи  заокеанские  строят  еще  и  еще.  А  у  японцев  один  этот

сверхлинкор,  и  не  строится больше.  Было  когда-то  два,  но  «Ямато»  возле

потерянного Лусона получил свои пятнадцать торпед,  и нет его более.  Но есть у

Восходящего солнца еще «Синано».  Самый сильный и бронированный авианосец мира.

Он тихо и спокойно достроен на тайных верфях Хоккайдо,  укомплектован авиацией,

и вот теперь он в бою.  Не ждали, не ждали янки такой сюрприз. И пошли в воздух

отборные «камикадзе»,  из  тех что по  собственному желанию,  а  не по призыву.

Жалко,  не  все  они  по  линкорам  противника  работают,  главная  их  цель  —

транспорты.  И  ахнули в  небо  потоки огня  и  дыма,  помогая следующим волнам

находить недобитые цели.  А по линкорам — катера «синё». Один из десяти доходит

до цели — бьют их как уток на взлете мелкокалиберные жерла,  но если добираются

— дыра в ватерлинии обеспечена. Правда, от человека-снаряда только облако пара,

так ведь даже останови его на бегу, над гребнями волн — результат тот же самый.

И  потому все по плану.  Даже в лучшем варианте.  Флот приносится в жертву,  но

все-таки не зря.

     19. Списанная техника

          — Господин президент, после того как наша служба, по вашему указанию,

начала  усиленное  наблюдение  за  «заговорщиками»,  выяснились новые  вопиющие

обстоятельства.

          —   Их  достаточно  для  привлечения  людей  из  списка  к  суду?   —

поинтересовался президент США.

          —  В  других  обстоятельствах,  возможно,  набранных  доказательств и

хватило бы,  однако,  учитывая нежелательность просачивания темы  в  свет...  —

начальник ЦРУ пожал плечами.

          — Роб,  — ослепительно улыбаясь произнес президент,  — мы ведь с вами

знакомы черт знает сколько, я чувствую, что-то у вас для меня есть.

          — Так, господин президент.

          — Ну так выкладывайте.

          —  Приказ понятен.  Один из наших парней — руководитель отдела — Глен

Куинс предложил некий план.

          — Постойте,  Глен Куинс? По-моему, он занимался вопросом, связанным с

сумасшедшими домами?

          —  Да,  господин  президент,  но  параллельно не  только  этим.  Круг

допущенных  людей  продолжает,  слава  богу,  оставаться  ограниченным,  потому

приходится накладывать на  верных  сотрудников обязанности сверх  меры.  Вот  и

пришлось привлечь Глена еще и к теме «заговорщиков».

          — Ладно, это детали, что там?

          — Предложение основано на последних подслушанных нами переговорах.  —

Роб Турбиц сделал паузу, ожидая уточняющего вопроса о законности прослушивания.

Вопроса  не  последовало —  президент  просто  кивнул,  —  и  он  продолжил:  —

Необходимо дождаться,  пока  генералы  сделают  что-нибудь  выходящее за  рамки

теоретических замыслов.

          — Ну, это смотря что они замыслят, я так понимаю.

          — Разумеется, господин президент.

          — И на что же они решились?

          —  Мы  уже  держим  их  операцию  под  контролем.  Суть  такова:  они

собираются использовать недавно списанный в  утиль последний «СР-71».  Генералы

уже  имеют  своих  людей среди обслуживающего персонала машины для  переноса за

«зеркало».  Кроме того,  у них есть готовый на все пилот.  Он пенсионер, даже в

случае неудачи его не  особо хватятся и  уж  тем более не  свяжут его пропажу с

военно-воздушными силами.  Этот  списанный,  но  абсолютно  исправный  «Локхид»

должен взлететь и на максимальной высоте быть переброшенным туда.  Цель акции —

сбор    разведывательной   информации,    в    основном   касательно   тамошней

противоракетной и  противокосмической обороны.  Через  некоторое время  самолет

вернут  сюда.  В  случае успеха это  будет  только первым гвоздем.  Затем  наши

доблестные  генералы  планируют  планомерные  налеты  на   противника  звеньями

скоростных бомбардировщиков.

          Президент присвистнул.

          — Последнее, безусловно, покуда находится в режиме прожектов.

          — И что же мы будем делать?

          — У нас есть свой встречный план, господин президент.

     20. Проблемы с рисом

          Кто в  Америке ждал такого сопротивления?  Большинство командования в

шоке — пятнадцать тысяч трупов и пропавших без вести.  Захвачена северная часть

острова,  но ведь она и не готовилась к обороне,  как выясняется. А продвижение

на юг,  в  сторону столицы Окинавы —  Наха,  несколько десятков метров.  Да,  к

сожалению,  не  весь планируемый десант и  не вся положенная техника и  ресурсы

разгружены на берегу — потоплены «камикадзе»,  морскими и воздушными. Да, можно

радоваться, что утоплен «Мусаси» и нет у Японии более тяжелых линкоров. Но зато

облегчившийся от авиации «Синано» преспокойно ушел в  метрополию и,  кто знает,

может быть,  сейчас заполняет палубу новой партией самолетов. И ведь где-то еще

прячутся корабли.  Что  с  того,  что  их  не  могут  обнаружить переделанные в

разведчики «Б-29»?  Где-то ведь они есть. Вдруг готовят по окинавской десантной

группе  очередной удар?  (В  действительности многие из  разыскиваемых кораблей

давно изучаются новыми экипажами в портах Камчатки.  Откуда Америке знать,  что

этими линкорами и  эсминцами император Хирохито рассчитался с Россией за нефть,

солярку и динамит.) А главное,  если за Окинаву такие жертвы,  что же будет при

высадке на Кюсю и Хонсю? Да и не взята еще эта самая Окинава.

          Но, оказывается, кто-то в собственном правительстве довольно потирает

руки. Эти чрезвычайные жертвы кое-кому на руку.

          —  Господин президент,  у  нас  ведь давно есть средство,  вы  ведь в

курсе.

          — Да? А помните, как с Хиросимой сорвалось?

          — Но остров блокирован со всех сторон.  Мы обеспечим полную воздушную

изоляцию.

          — Но там ведь вокруг наши.

          —  Ну,  что ж,  им  не помешает,  для поднятия боевого духа,  увидеть

вблизи мощь своей родины.

          — А что, обычными средствами мы не сможем?

          —  Сможем,  конечно,  но  время —  деньги.  Страна уже устала от этой

войны.

          — Я тоже устал.

          —  Тем более.  Вы  ведь согласны,  что нужно закончить ее  за  период

вашего президентства.

          — Да, негоже отдавать приемнику недовершенное дело.

          — Тем более плоды победы, господин президент.

          —  Что да,  то  да.  Через сколько наша стратегическая авиация сможет

осуществить это?

          — Хоть завтра.

          — А наша пехота?

          — Сегодня дадим команду оставить передовые позиции.

          —  Нет,  все-таки лучше послезавтра.  Нет,  не  команду на  временное

отступление, а наше боевое испытание. Ну, а команду на отход, конечно, сегодня.

Сколько у нас там разница во времени?

     21. Пришелец из прошлого

          Больше всего на  свете Кир  Толкотт любил летать.  Он  летал много на

чем,  правда,  на  перечисление все же  хватило бы пальцев на руках,  однако он

гордился тем,  что в львиной доле это были отборные сверхскоростные машины.  Но

даже  в  этом  небольшом перечне всех  перекрывал и  оставлял за  бортом  самое

скоростное из  когда-либо созданных человечеством технических средств разведчик

«СР-71».  Конечно,  он  не  шел  в  сравнение с  какими-нибудь фотографирующими

Ганимед и  Амальтею «Вояджерами»,  которые умудрялись,  за  счет гравитационных

маневров,  резать в секунду больше пятидесяти километров, но среди самолетов он

значился как самый-самый.  «Семьдесят первый» являлся пришельцем из тех славных

времен,  когда  великие державы делали ставку на  скорость,  высоту и  массовое

применение атомных арсеналов,  и предназначен-то он был, по большому счету, для

оценки первоначального ядерного удара баллистических ракет, для уточнения целей

перед подходом «второй волны» — армады неторопливых «Б-52».

          А  Кир  Толкотт  был  произведен на  свет  для  этого  стремительного

красавца.  Может быть,  он  немного опоздал родиться,  дабы  застать «семьдесят

первый» в  апофеозе славы  —  когда  Толкотт только  учился  марать стягивающие

туловище пеленки,  фирма «Локхид» уже пустила его будущую мечту на  поток.  Да,

сейчас «СР-71» считается потерявшим значение старичком.  Кто и где теперь ценит

высоту полета — возможность, пусть на мгновение, но чиркнуть по краешку космоса

— выше тридцати километров?  Кто и где способен удивиться скорости — три тысячи

семьсот километров в час?  Похоже, у большинства начальников в головах сплошная

пелена:  им  подавай радионевидимость —  режущие кромки «Ф-117»  и  возможность

передвигаться над руслом реки, ниже кроны деревьев. Мир сошел с ума, похоже, он

свернул в своем развитии со столбовой дороги прогресса. Ведь что есть прогресс?

Безраздельное наращивание мощи, а скорость и есть одна из ее производных.

          Но сейчас,  как всегда во время взлета,  Киру Толкотту было совсем не

до философии. Когда перегрузка плющит щеки, рев заставляет завидовать глухим, а

внутренность скафандра истекает потом —  тут не до рассуждений о смысле жизни и

уж  тем более не до услады.  Ему было действительно тяжело,  он давно не летал.

Нет,  даже в момент,  когда ускорение превращало его в лепешку, он не пожалел о

решении.  Дело было,  конечно, не в деньгах — за в два раза меньшую плату он бы

все равно согласился — он просто хотел снова ощутить под руками этого монстра.

          Кир Толкотт был в  кабине один.  Это было нарушением всех и всяческих

инструкций,  в экипаже «СР-71» должны быть два человека, один — пилот, а второй

—  специалист по  разведывательной аппаратуре.  Сейчас Кир Толкотт совмещал обе

должности.   Похоже,   с   момента  запуска  «СР-71»   в   серию  автоматизация

действительно ушла далеко вперед,  но,  скорее всего,  причиной было не  только

это,  а уж скупость заказчиков полета тем более — величина авансовой предоплаты

убеждала в  щедрости,  просто кто-то наверху хотел покрыть происходящее пологом

секретности.  Кир Толкотт не  возражал,  всю сознательную жизнь он  имел дело с

секретами и  почти  все  время работал на  техническую разведку.  Он  привык не

вникать в суть выполняемых заданий,  даже спецы-инженеры, летающие с ним вместе

в экипаже,  не часто понимали,  что и для чего они делают,  и, говоря по чести,

были не в состоянии выбрать истину из множества правдоподобных гипотез.  Тем не

менее  незнание отдельных деталей  окружающего мира  совсем  не  умаляло иногда

возникающего в процессе полета состояния равности Богу.

          Сегодня  Киру  Толкотту снова  повезло —  судьба  благодарила его  за

согласие или,  может быть, награждала перед окончательным уходом со сцены, там,

в  беспокойном ритме  городов ему  останется только  вспоминать о  своем  былом

всемогуществе. Это случилось, когда он достиг восемнадцати тысяч метров — всего

лишь половины покоящихся под руками возможностей.  Однако сейчас не  время было

ставить рекорды,  даже этот подъем был просто проверкой функций оборудования. В

ближайший час «семьдесят первый» должен был снизиться и  в  шести километрах от

океана произвести дозаправку в воздухе от уникального заправщика, созданного на

базе  «КС-135».   Уникальность  заправщика  заключалась  в  том,   что  он  был

приспособлен  под  особенное  топливо,  предназначенное только  для  «семьдесят

первых».  Скоро,  скоро их  должны были списать вслед за  снятыми с  вооружения

разведчиками.  Глубоко в  душе Кир  Толкотт очень радовался этому,  и  вовсе не

потому,  что  концепция ковровых ядерных бомбардировок навсегда проваливалась в

прошлое — эта частность была ему до лампочки,— он радовался потому, что сам уже

был списанным для авиации агрегатом.  И следовательно, он радовался из ревности

к летчикам-конкурентам.

          А  сейчас он наслаждался полетом в заоблачной высоте.  Сквозь широкое

стекло он мог обозревать немигающие звезды в небесах,  хотя там,  внизу,  царил

полдень,  а под ним расстилалась,  пучилась в стороны безбрежная планета Земля.

Он не имел никакого понятия .  и даже намека на таковое, что очень скоро, после

дозаправки,  с  помощью удаленной за тысячи километров машины,  его летательный

аппарат будет перенесен совсем на другую планету.

     22. Рис печется

          И полыхнуло.

          Полмиллиона   живых   свидетелей   только   со   стороны   США.   Три

последовательных,  с  разницей около суток,  взрыва,  один из  них  ночной (для

отработки навыков у  пилотов).  Все бомбы на  основе плутония,  все по двадцать

килотонн.

          Первый  —  столица Окинавы —  Наха.  Уничтожен город  и  укрепрайон —

поселок Ороку.

          Второй  —  передовые позиции японцев перед  аэродромом Макиминато.  В

этом месте остров сильно сужается,  до  шести километров.  Поэтому взрыв не  по

центру:  должны же собственные войска продолжать застопоренное наступление и не

ждать,  покуда радиация снизится до приемлемого уровня.  Да и кто знает сейчас,

каков он,  этот приемлемый уровень.  Испытание в Нью-Джерси не в счет, там были

только зверюшки, а люди в бронированных укрытиях.

          Третий,  последний,  по укрепрайону в поселке Ма-буни. Нужен ли? Коль

пошла  такая пьянка,  режь  последний огурец.  Требуется показать япошкам,  что

Америке надоело шутить.  Вот  вам  листовки!  Вот  вам  предложение немедленной

капитуляции с контрибуциями и прочим! Вот вам сто тысяч обожженных и зараженных

вояк!  Готовьте койки в  больницах!  Правда,  даже у  нас  столько нет во  всех

военных госпиталях армии  и  флота.  Но  транспорты для  раненых выделим,  если

слезно попросите. А вот вам для информации: наша промышленность поставила бомбы

на поток — двадцать штук в год,  минимум,  обеспечим!  Ваше слово?  А мы покуда

группы специалистов в  скафандрах в местах испытаний.  Боев здесь уже нет — это

сплошная зона  мира  и  бедствия.  Здесь  будут взлетные полосы для  налетов на

главные острова.

          Японскому императору Хирохито есть о чем подумать.

     23. Готовность к неожиданностям

          Луговой  Владимир  Юрьевич,  фиктивный  оберстлейтенант разбитого  на

взлете вермахта,  сидел в невысокой (он не мог встать в ней во весь рост, боясь

пробить  потолок)  глиняной  хижине,  отобранной  оккупационной  армией  Страны

восходящего солнца у  угнетенного крестьянства свободолюбивого Китая.  Владимир

Юрьевич бил мух и  прочих воздушных агрессоров,  пытающихся выпить у него кровь

пролетарского происхождения.  Его кровь и  он  сам действительно образовались в

рабочей  среде  посредством сложного процесса оплодотворения женской яйцеклетки

мужским сперматозоидом.  Его  собственные родители также  появились на  свет  в

результате аналогичного процесса и также из рабочей среды. Вот такая у них была

династия  в  воспроизводстве  себе  подобных  и  материальных  средств.  Однако

материальные  средства  производились  другим  способом  —  сознательным  актом

целенаправленного трудового ритма.  В этом, идущем от ума и лобных долей мозга,

акте за несколько поколений произошли изменения. Например, когда-то его предки,

почти схожие с ним по генетической природе, производили на свет железные плуги,

косы  и  прочую  несложную по  внутренней структуре мелочь.  А  вот  позже  его

непосредственные родители уже  умели  делать из  разнообразных,  поступающих из

соседних цехов  деталей готовые к  применению паровозы,  и  эти  самые паровозы

после этого даже ездили по стране.  Конечно,  паровозы были гораздо проще,  чем

структура  ДНК,   которая  образовывалась  внутри  его  родителей  сама  собой,

ежедневно и  ежечасно,  но  все  же  этот  рост  сознательного умения  человека

доказывал,  что  со  временем человек сможет  собирать очень  сложные предметы,

сравнимые,   а  быть  может,   и  превосходящие  вещи,  производимые  социально

несознательной природой.

          Кроме  поглощающего его  сознательное внимание  бития  мух,  Владимир

Юрьевич Луговой читал  лежащий на  коленях учебник японского языка.  Сейчас,  в

период,  когда насекомые отступали,  зализывая раны и бросая на произвол судьбы

раненых и незахороненных убитых,  он восхищался сложностью раскинутых перед его

взором  иероглифов.  В  них  чувствовалась  более  чем  тысячелетняя  культура,

незагаженная влиянием  прогнившего капиталистического Запада.  В  них  виделась

чистая душа восточного народа,  из года в  год борющегося с цунами и неурожаями

риса. Далеко отступали теснящиеся

          впереди  видения  последнего года,  когда  он  проникся  неприязнью к

некоторым представителям японского народа. Но он знал, что все это пена, черная

пена,  порожденная неуемным милитаризмом и тяжелой службой на чужбине. На самом

деле японский народ,  так же,  впрочем,  как и китайский,  ждал своего права на

освобождение.  И  майор Владимир Луговой верил в  скорое восхождение настоящего

светила над  Страной восходящего солнца,  а  также над спящим непробудным сном,

феодальным и разорванным на куски Китаем.

          От  радостных  мыслей,  вызванных верой  в  силы  простого  народа  и

неукоснительными   победами    над    неумолимыми    членистоногими,    ложного

оберстлейтенанта оторвало прибывшее из-за  тростниковой циновки лицо  такого же

ложного штурмбаннфюрера запрещенной законом СС — Манина Геннадия Ивановича.

          «Чего тебя  принесло?»  —  хотел чистосердечно спросить его  Владимир

Юрьевич  по-русски,  но  сдержал  порыв  и  с  некоторым  акцентом  осведомился

по-немецки:

          — Здравствуй, что слышно?

          Геннадий Иванович Манин,  он  же  Зеральд фон  дёр  Грюн,  подвинулся

вплотную к Луговому, зыркнул по сторонам и произнес на родном языке:

          — Ты готов, Вовик?

          Манеры  Манина  поражали Владимира Юрьевича,  хотя  его  пролетарское

нутро радовалось простоте коллеги.  Но созревшим сознанием он удивлялся,  зачем

сюда  прислали этого человека.  Мало  того  что  он  почти не  умел говорить на

«родном» немецком,  на  японском он  вообще не понимал ни бельмеса,  так еще он

совсем  ничего  не  соображал  в  тактике,  которой  они  должны  были  обучать

малорослых самураев.  Правда,  как помнил Луговой по прошлому житейскому опыту,

Манин неплохо разбирался в  технике,  но вот этому он японцев не учил вовсе,  к

тому же по спущенной сверху легенде он вовсе не являлся специалистом-механиком.

Оставалось непонятным,  что он  тут вообще делал.  Если бы не случайность,  что

когда-то,  до встречи здесь,  в Восточном Китае,  они служили вместе, так и про

умение  Манина  разбираться  в  механизмах  Луговой  бы  ничегошеньки не  знал.

Помнится, в той их бывшей совместной части Геннадий Иванович прославился на всю

дивизию,  когда при  разряжении служебного пистолета умудрился пять раз  подряд

прострелить пол, прежде чем сообразил, что перед контрольным выстрелом не вынул

наружу  обойму.  Многие старшие офицеры,  находящиеся тогда  в  штабе,  услышав

пальбу,  бросились спасаться в  родные кабинеты и  запираться там на все замки:

возможно,  они решили, что в помещении штаба начат контрреволюционный мятеж или

же красный командир Ма-нин сошел с ума от тяжести службы и войскового быта.  Но

случай оказался настолько нетипичный и  смешной,  что  Манина даже  наказали не

слишком строго, обошлись дисциплинарными мерами.

          — Пошли, Вова, — сказал Луговому Манин и потянул за рукав.

          — Что случилось? — тихо по-русски осведомился Владимир Юрьевич.

          —  Мотать надо,  сейчас здесь  все  полетит в  тартарары,  —  пояснил

штурмбаннфюрер.

          — Какого черта. Гена? — обмер Луговой.

          — Я все заминировал, сматываемся; дорогой.

          — Как заминировал, мы же вместе с японскими товарищами вою...

          — Волк тамбовский им товарищ,  Вовик,  — оборвал его Манин. — Мотаем,

говорю. Жить хочешь?

          —  Да что я,  идиот?  Нас на родине за предательство расстреляют,  из

партии исключат.

          —  Не  мели  чушь,  Володя,  —  спокойно,  как  ребенку,  сказал  ему

штурмбаннфюрер фон дёр Грюн, кладя толстую ладонь на колено. — Мы с узкоглазыми

более не союзники, точнее с этим их видом.

          — Как? — подавился вопросом Луговой.

          —   Несколько  часов  назад  наше   правительство  объявило  японским

агрессорам войну.

          — Да как же... Почему же нас еще не...

          —  Я им обрезал проводную связь и перепаял внутренности рации,  у них

теперь все диапазоны перепутаны,  черт ногу сломит.  Они теперь почти все время

настроены на ложный командный пункт.

          Луговой глянул на Манина с подозрением.

          —  Это  такая  штука,  Тактик,  —  пояснил тот,  нимало  не  смущаясь

растерянностью Владимира Юрьевича,  —  когда вместо приказов собственного штаба

они слушают нужные нам.

          — А откуда ты...

          —  От  верблюда,  Вова.  Пока ты  своей тактике их  учил,  я  получил

инструкции.

          —  Да?  —  такое недоверие партии и  правительства на мгновение очень

обидело Лугового.

          — А почему ты, то есть вы?

          —  А  потому,  что ты  в  технике ни бельмеса.  Ты фугасы закладывать

умеешь, Стратег?

          — Ну...

          — Вперед,  за мной.  Твоя задача была,  по большому счету, прикрывать

мои действия. А теперь двигай, а то они сделают с тобой то, что делают обычно с

пленными китайскими партизанами.

          Луговой  невольно вздрогнул и  начал  поспешно упаковывать в  карманы

самое необходимое.

          — А куда же мы двинемся?

          —  До  двиганья еще  далеко,  вначале нужно  разжечь костры в  нужных

местах.

          — Зачем?

          — Бомбардировщики дальние навести, вот зачем.

          — Наши или американские?

          — Наши, без империалистов как-нибудь обойдемся.

          — А куда мы потом, ведь до границы Союза две тысячи кэмэ?

          —  В армию Мао покуда пристроимся.  Тактике их поучишь,  чтобы не зря

есть рисовые лепешки.

          — Да? А ты... Вы с ними уже связались?

          — Конечно, Вова.

          — Так вы по-китайски умеете шпрехать?

          —  Еще  чего.  Это  они  должны  русский  усваивать.  Знаешь,  как  у

Маяковского? Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал...

          — Ленин, — закончил фразу Луговой. — Ну, я готов, штурмбаннфюрер, или

как вас теперь называть?

          — Пока — Гена,  а там видно будет.  Вперед,  Тактик.  Да пригнись ты,

забыл,  какие низкие здесь потолки?  И  они  бесшумно выскочили в  покуда тихую

ночь.

     24.Дележ риса

          Но   думает   не   только   император  Хирохито,   думают  и   другие

правительства-наблюдатели.

          Советский Союз.  Неофициальная резкая смена курса.  Официально все  в

норме или почти в  норме.  Денонсация продленного летом сорок пятого договора с

Японией о ненападении.  Продленного,  между прочим,  на пять годков. Теперь все

мимо.

          Официальное  заявление:   «После  разгрома  и   позорной  капитуляции

фашистской Германии  Япония  оказалась  единственной великой  страной,  которая

стоит  за  продолжение  войны.   Требование  США,   Великобритании  и  Китая  о

безоговорочной  капитуляции  вооруженных  сил  и  военного  флота  неоднократно

отклонено.  Тем самым предложение японского правительства СССР о посредничестве

в  заключении мира на Дальнем Востоке теряет всякую почву.  По этой причине,  а

также потому, что советским людям надоело наблюдать вблизи своих границ слезы и

плач миллионов ни  в  чем не  повинных людей.  Советский Союз считает возможным

принять предложения своих истинных союзников об участии в войне против японских

агрессоров и  наказании преступников,  стоящих у власти,  прямо в их бандитском

логове  —  на  Японских  островах.  Такая  политика миролюбивого СССР  является

единственно возможным средством, способным приблизить окончание войны на земном

шаре,  избавить народы от  дальнейших жертв и  страданий и  дать шанс японскому

народу  избежать разрушений,  которые были  пережиты Германией после  отказа от

капитуляции.   Ввиду  перечисленного  Правительство  СССР   заявляет,   что   с

сегодняшнего дня считает свою страну в состоянии войны с Японией».

          Разницу во  времени между поясами учитываете?  Пока заявление идет по

официальным каналам,  пока  посол  едет  на  встречу с  императором,  пушки уже

говорят.  А еще бомбы,  диверсионные группы и автоматические винтовки.  Красная

армия всех сильней,  и  быстрей,  кстати,  тоже.  У нее самые скоростные в мире

танки,  выпускающиеся серийно. Однажды танковый гений — Кристи создал очередную

чудо-машину.   Он  сотворил  ее  в   тридцать  втором,   а  считал  ее  «танком

пятидесятых».  Выжимала она  на  гусеницах 98  километров в  час,  а  когда  их

сбрасывала,  то на хороших дорогах давала жару — 180 километров (!). Гений есть

гений,  он  считал,  что танк обязан уклоняться от  нападения штурмовика (!!!).

Между прочим, Советский Союз был единственной страной, оценившей по достоинству

этого гиганта мысли.  Сейчас,  в основном,  границу Китая пересекли более новые

танки,  чем «ВТ»,  созданные по прототипам Кристи,  но и  стареньких,  степенно

простоявших в смазке почти десять лет, тоже хватало. Они хоть и устарели и хоть

нет  в  маньчжурских пустынях дорог для  снятия гусениц и  полета по  асфальту,

однако стоящим на вооружении японским моделям до них — расти и расти.  А позади

«БТ» и «Т-26»,  лучшие средние танки этой планеты — «Т-34-85».  Что из японской

снарядометательной техники способно пробить их броню?

          А  дальше,  не торопясь и со вкусом,  прут напролом,  давя гусеницами

пушки... Нет, не «КВ». Те прекрасные, но снятые с производства машины не стоило

везти так далеко на восток.  Так что дальше — «ИС-3». Пушка — сто миллиметров —

любого бронированного «японца» навылет,  даже если их поставить в  колонну штук

по пять за раз. Давайте повоюем, господа самураи!

     25. Провинциальная глушь

          В основном они не воевали. Больше готовились к грядущим революционным

боям.  Да  и  чего тратить силы на  тех,  кто и  так обречен идущей по  спирали

революционной  историей?   С   японскими   милитаристами  прекрасно   справится

Советско-монгольская освободительная армия —  новый поход Чингисхана на  Китай,

но  кто теперь возражает?  Им  ясно указали,  а  может,  просто намекнули,  что

главный враг их — союзник империализма Чан Кайши.  Однако сейчас силы были явно

неравны,  вот  прибудет обещанное оплотом трудящихся всего мира  оружие,  тогда

повоюем с вами,  господин-товарищ Чан.  А покуда сидим, тем более что армию Чан

Кайши  и  Мао  разделяет территория,  занятая Экспедиционными силами  в  Китае.

Выгонят «татаро-монголы» эти силы,  тогда возьмем в руки красные знамена, танки

и все прочее и освободим крестьянство от феодализма и вековой отсталости.

          Правда,   иногда  вылазки  все  же  производились.   Есть-то  надобно

чего-нибудь.  Атаковали обычно  отдельные машины  или  небольшие колонны конной

тяги.  Тогда удавалось подстрелить одного-двух оккупантов и кое-чем поживиться.

Еще  сверху,  как рассказывал бывший ложный штурмбаннфюрер СС  Манин,  передали

указание:  отстреливать американских специалистов в среде гоминьдановских армий

—  эдакое  отражение  Манина  с  Луговым,  но  выполнить его  не  было  никакой

возможности,   все  из-за  той  же  территориальной  разделенности.  Инициативу

местного  командования —  вместо  американцев отстрелять  некоторое  количество

фашистских оборотней в  раскинувшейся по  округе  японской армии  —  Луговой  с

ужасом загасил.  Он намекнул,  что среди оных могут оказаться посланники первой

страны социализма — такие же хорошие люди,  как и они с Маниным, и партизанские

лидеры вынуждены были уступить. Вообще-то Луговой был уверен, что с объявлением

войны  Советским  Союзом  все   эти  «немецкие»  призраки  должны  раствориться

подчистую, но мало ли что.

          Владимиру  Юрьевичу  Луговому,   как   выходцу   из   пролетарской  и

непривычной  к  излишествам  семьи,  вообще-то  было  наплевать  на  окружающие

удобства,  явный пережиток капитализма и варварства, однако, к своему стыду, он

вынужден был  признать,  что  все-таки в  японской экспедиционной армии кормили

сытнее и  спал  он  там  с  большими удобствами.  Еще  одной  неприятной вещью,

досаждающей его психике,  стала его полная языковая изоляция.  Если на японском

он, в результате постоянной практики и осуществленной перед засылкой за границу

загрузки мозгов,  многое уже понимал,  то здесь,  среди китайцев, он оказался у

разбитого корыта.  Благо кое-кто из местных командиров,  видимо, руководствуясь

принципом Маяковского,  прилично владел русским,  а то бы пришлось нисходить до

уровня предков-обезьян — переходить на мимику.

          А вот Манину эта проблема была абсолютно до лампочки.  Может, потому,

что он  нашел для себя массу интересных занятий?  Дело в  том,  что здесь он не

обязан бьш,  как  перед японцами,  скрывать свои  технические таланты.  Правда,

самого объекта для таланта — техники — здесь тоже оказалось гораздо меньше,  но

все же  в  середине двадцатого века техника применяется везде,  а  в  праведной

борьбе с  оккупантами тем более.  С некоторой досадой Владимир Юрьевич заметил,

что на  его уроках тактики многие командиры зевают,  а  когда Манин разбирает и

собирает  на  задворках,  подальше  от  лагеря,  какую-нибудь  мину  с  часовым

механизмом, просто так, скуки ради, вокруг него собирается целая коллегия, и не

только простые бойцы-комсомольцы,  а и зрелые воины, даже командиры. И языковой

барьер для всех них в это время вовсе не барьер. Такие дела. Надо признать, что

в глубине души Луговой стал считать японцев более интеллигентной нацией.

     26. Над миром

          Вообще-то он засек момент перехода.  Нет,  конечно,  он не знал,  что

произошло,  более того, не поверил бы, если бы рассказали. Просто неожиданно он

попал в полосу какого-то туманного марева, по идее, мало представимого на такой

высоте.  Но оно было совсем небольшим, и уже через долю секунды суперскоростной

лайнер Кира Толкотта покинул район аномалии.  Ландшафт под самолетом изменился.

К  сожалению,  ландшафт представлял собой скопище облаков,  а  потому изменение

было заложено в его конструктивном материале. Впрочем, если бы облаков не было,

сравнение двух  планет  стало  бы  еще  сложнее —  там,  внизу,  под  облаками,

расстилался океан. Ведь так и было задумано людьми, планировавшими операцию.

          Кир Толкотт несколько удивился. Однако визуальный нижний обзор был из

«СР-71» затруднен,  не мог же он, в самом деле, откинуть колпак и, высунув шлем

наружу, полюбоваться окрестностями? Скорее всего, скоростной напор убил бы его,

несмотря  на  забрало.   Кроме  всего,  подошло  время  задействовать  бортовую

аппаратуру.   Работы  хватало,   не   зря   в   экипаж  должен  был  включаться

разведчик-электронщик.   Теперь   стало   не   до   эйфорического   наслаждения

богоподобностью —  тумблеры,  индикаторы,  защитные  колпачки кнопок,  господи,

сколько их  было.  Толкотт работал без всяких под сказок,  извлекая вызубренные

инструкции из  памяти,  как матрешки —  одну за  другой.  И  там,  вокруг него,

оживали  десятки сложных удивительных приборов.  До  того  бессмысленно парящий

черный   призрак   «семьдесят  первого»   начинал   обретать   сущность  своего

существования.   Он  начинал  впитывать  окружающий  радио-фон,   деля  его  на

составляющие, раскладывая по полочкам.

     27. Научное устройство мира

          Вот уже несколько дней их отряд двигался на север для воссоединения с

освободительницей Китая — советско-монгольской конно-танковой ордой.  Так как с

механическим транспортом в  отряде было худо,  то есть автомобили с двигателями

внутреннего  сгорания  отсутствовали начисто,  пользовались  верблюдо-лошадиной

тягой,  но в  основном —  собственными двумя.  Луговому с Маниным еще повезло —

поскольку они были люди новые и уважаемые,  им не доверили нести дополнительную

поклажу на своем родном горбу. А вообще носить на себе кучу всякой всячины было

здесь так же привычно,  как в других районах земли дышать атмосферным воздухом.

Львиную долю  партизанского отряда составляли штатные носильщики,  и  по  своей

грузоподъемности и  средней скорости движения они  могли  поспорить с  хваленой

монгольской лошадкой,  доскакавшей во  времена Батыя до  Италии.  Так  что наши

русские герои-инструкторы боролись с гиподинамией налегке,  радостно впитывая в

себя пыль, поднятую тысячами двуногих существ, движущихся по следу товарища.

          Иногда навстречу попадались леса. Тогда отряд мгновенно превращался в

большую  армию  очень  крупных  муравьев.  Они  рассыпались  по  окрестностям и

продолжали ход несколькими параллельными колоннами.  К  сожалению,  бойцы Новой

четвертой армии не имели возможности перемещаться по нормальным дорогам, те все

еще контролировались оккупационной армией Японии.

          Для чего все совершалось?  Им  сообщили об  этом по  рации.  За  годы

владычества в  Северном Китае  Страны восходящего солнца Маньчжурия стала самой

развитой  в  промышленном отношении территорией государства,  поэтому  те,  кто

владел  севером,  в  перспективе  должны  были  распространить влияние  на  всю

Поднебесную.  Сейчас,  после  сдачи с  потрохами всей  Квантунской группировки,

целые  провинции оказались бесхозными—у Красной армии просто не  хватало сил  и

даже  комендантов,  дабы  взять под  свою  опеку раскинувшиеся вокруг просторы.

Русско-монгольским частям  срочно требовалось наступать далее,  насколько могли

еще позволить благоприятные обстоятельства,  но  ведь нельзя было освобожденную

от   ига  промышленность  оставлять  просто  так,   под  опеку  несознательного

крестьянства,  недозрелого пролетариата или, того хуже, приспешников Чан Кайши.

Вот  именно  поэтому  вооруженным  коммунистическим  отрядам  приказали  срочно

бросить позиции в  среднем,  менее  цивилизованном Китае и  занять маньчжурские

заводы,  фабрики, а главное — оприходовать с толком запасы трофейного японского

вооружения. Красной армии передовой страны мира оно было на фиг не надо, своего

было невпроворот,  а главное,  по сравнению с ее собственным, оно было донельзя

устаревшим.  Вот за  этими нежданными-негаданными подарками и  шли вперед бойцы

Новой четвертой армии.

          Однажды,  в  одной из лесных прогулок,  их пеший отряд повстречался с

передовым  разведывательным дозором  Забайкальского фронта.  В  передовой дозор

входили десять танков «Т-34-85»,  пять  «ИС-2»  и  несколько сотен  конармейцев

монгольского  вида,   с   автоматами  «ППШ».   Оказалось,   что   танки   здесь

использовались не для борьбы с самой агрессивной армией мира — японской,  — та,

заслышав вдалеке рев  танковых дизелей,  обычно бежала без  оглядки,  —  а  для

вывала,  впереди  наступающей армии,  леса.  За  танками двигались мотопехотные

части военных строителей —  из  наваленных грудами деревьев они  мостили дороги

для более тяжелой техники.

          Эта  встреча  помогла китайским партизанам сэкономить массу  времени,

поскольку теперь можно было продвигаться вперед по широкой двухрядной дороге, а

не  продираться по  тропкам и  болотцам.  Кроме того,  движущиеся по встречному

курсу советские части отрадно действовали на  личный состав отряда —  ранее они

только теоретически представляли себе,  что  такое  коммунистическое завтра,  а

сейчас свежим взором наблюдали царство передовой техники и  научного устройства

мира.  Такое  завтра им  очень  нравилось.  Даже  на  бывших военных советников

экспедиционных сил  Японии —  Лугового и  Манина,  привыкших за  время  ложного

сотрудничества с капитализмом к его отсталости на военно-экономических рубежах,

тарахтящие навстречу сотни  колясных  мотоциклов и  залповые системы  ракетного

огня —  «Катюши» производили радостно-трепетное впечатление,  а  что говорить о

незрелых коммунистах крестьянской провинции Хэнань.  А уж когда рядом проревели

стотонные «Маусы»  с  красными  звездами на  гигантских конических башнях  и  с

такими  широкими  гусеницами,   что  партизанскому  отряду  пришлось  сойти  со

встречной полосы движения,  тут уж  социализм стал виден во всей красе и  сути.

Кое-кто из не совсем зрелых комсомольцев даже возвел руки в молитве,  по старой

привычке времен  буддизма и  индуизма,  но  Владимир Юрьевич Луговой с  помощью

переводчика сумел  убедить их,  что  это  не  начало знаменитой битвы  титанов,

описанной в «Махабхарате».

          Очень  хотелось  нашим  уставшим  за  время  командировки офицерам  —

Луговому  и   Манину  плюнуть  на   китайских  товарищей  и   присоединиться  к

комфортабельному наступлению Красной  армии,  однако  их  вели  вперед  долг  и

инструкция, полученная посредством беспроволочной связи.

     28. Другой случай

          Кир  Толкотт  был  предан  дважды.  Вначале  он  был  предан  людьми,

посвященными  в   Проблему  и   недовольными  методом  ее   решения,   принятым

президентом,  а затем он был предан людьми,  окружающими президента, и им самим

ради более успешной посадки в  лужу первой из названных групп.  И для тех и для

других  Кир  Толкотт оказался разменной монетой,  пешкой,  не  имеющей никакого

значения  в  качестве отдельной человеческой личности.  А  почему?  Всего  лишь

потому,  что  на  вопрос  представителей первой группы относительно возможности

полетать он  ответил «да».  А  что  еще  должен  был  ответить профессиональный

летчик,  уже  замененный в  рядах ВВС  молодым крепким лейтенантом?  Как всякий

проигравший, в душе он жаждал реванша.

          А  напичканная в  послушный ему  черный призрак аппаратура продолжала

фиксировать  творящиеся  за  бортом  события:  растопыривали  зев  в  неведомое

многодиапазонные антенны,  пялились вниз видеокамеры,  фиксируя все,  что есть,

вплоть до инфракрасных и ультрафиолетовых лучей, накручивались, последовательно

меняясь,  фотокассеты огромной длины, навивали узлы толстенные магнитные ленты.

Это все были пассивные методы разведки,  и по идее «СР-71» абсолютно ничем себя

не выдавал.  К тому же он продолжал двигаться над океаном, имея береговую линию

Евразии далеко-далеко на  линии горизонта.  Кир  Толкотт даже  не  нервничал по

этому поводу,  он  не нарушал ничьи территориальные неприкосновенности.  Но это

там, у себя на родине, на Земле. Здесь был другой случай.

          «Семьдесят первый» летел высоко.  Он  не  обнаруживал себя работой на

излучение, но сам он отражал направленные в его сторону сигналы, он ведь не был

новинкой по прозвищу «Стеллс».  Из-за высоты полета «СР-71» далеко видел,  но и

сам прекрасно наблюдался. Кроме того, два его чудовищных двигателя создавали на

чувствительных инфракрасных приборах прекрасно заметное тепловое пятно. Словом,

он  орал  о  своем присутствии на  всю  округу и  делал это  беспечно.  Там,  в

оставленном  позади  мире,   его  выходки  принято  было  терпеть,  традиция  и

договоренность  обязывали,   по  крайней  мере  до  момента  пересечения  чужих

государственных границ. Здесь был другой случай.

     29. Новые неожиданности

          В  город Цзиньчжоу они попали как раз в  апофеоз уже неделю длящегося

праздника  освобождения от  гнета  оккупантов.  Население  провинции продолжало

заваливать армию-освободительницу письмами признательности и  всяческой утварью

за  добросовестный ратный труд.  Недавно назначенный комендант,  как оказалось,

соученик Владимира Лугового по пехотному училищу,  уже устал вносить приносимые

дары  в  опись  имущества расквартированной в  городе воинской части.  Он  мило

улыбался, кивал, жал руки, но делал это настолько механически и расторопно, что

сразу   чувствовалась  практика  и   характер.   Надо   сказать,   что   бывший

оберстлейтенант Луговой не  сразу  узнал сокурсника,  а  только после долгого и

внимательного изучения его лица во  всех нужных ракурсах.  Все-таки тяжело было

разглядеть в  поседевшем и  обрюзгшем  от  долгих  сражений  генерале  когда-то

стройного курсанта.

          А  окружающий народ  говорил и  говорил о  том,  как  они  много  лет

переживали гнет японских насильников,  как их  насиловали эти насильники,  хотя

они,  китайцы,  жили  на  этой территории с  самого создания Китая.  Еще  народ

докладывал окружающим на китайском,  японском и  русском языках о том,  что эти

насильники не  только насиловали этот  самый коренной народ,  но  еще  и  самым

бесстыдным образом требовали от него все,  что у него было. А еще, оказывается,

весь окружающий народ все эти долгие годы мыкался в округе в ужасе и печали,  а

также вопил от  голода и  холода.  И  что  Красная армия вытащила их  из  столь

горестного и  безвыходного положения.  И,  кроме  того.  Красная армия показала

всему  миру  свою  выучку и  дисциплину,  а  кроме того,  разбила насильников и

всяческих оккупантов.  И  да  здравствует вечная  дружба,  говорил еще  местный

порабощенный  некогда  народ,  и  да  падет  позор  на  головы  империалистов и

варваров-насильников.   Все   окружающие  слушали   речи   народа   с   большим

воодушевлением и ждали вечера для танцев и веселья.

          Иногда к советскому коменданту умудрялись подбираться какие-то люди в

богатых  военно-образных  одеждах,  возможно,  местные  князья  или  генералы —

наймиты  посаженных за  колючую  проволоку  оккупантов.  Они  приносили  боевые

знамена своих  сдавшихся частей,  именное оружие  и  прочую опасную всячину,  а

затем,  после внесения этих  гор  наточенных,  инкрустированных сабель,  слезно

просили  дать  им  возможность  искупить  свою  постыдную  вину,  выраженную  в

сотрудничестве с  агрессором,  боевыми подвигами рука об руку с любимой Красной

армией.  Советско-монгольская  армия  в  лице  коменданта  города  выражала  им

доверие,  но оружие не возвращала, а иногда брала с князей и генералов подписку

о невыезде за пределы гарнизона, после чего генералы кланялись и записывались в

очередь  в  секретариат  на  добровольную  сдачу  освобожденному  народу  своих

особняков и земельных угодий.

          Наконец,  с  большим трудом и с непреднамеренным использованием своей

расовой непохожести Луговой и Манин сумели добраться до обремененного подарками

коменданта.   Тот,   разглядывая   их   смутно   идентифицируемую   потрепанную

штурмбаннфюрерскую форму одежды,  уже  привычно протянул руку,  желая ощутить с

утра еще  белой перчаткой тяжесть сдаваемого личного оружия,  но  был несколько

шокирован их историей и судьбой.  Наконец,  узнав,  по подсказке Лугового,  его

лицо и вспомнив тяжелые курсантские будни в городе Днепропетровске, он искренне

обрадовался и  велел  им  подождать  вечернего  перерыва  в  стихийном народном

митинге. Что Луговой и Манин с удовольствием сделали.

          А  ночью комендант города Поздоровкин пригласил их  на  торжественный

ужин  в  своем  тесном кругу.  Участвовали не  только наши  герои  и  комендант

Поздоровкин,  были и другие офицеры, была и гармонь. Еще был спирт с прекрасной

закуской из  консервов и  плова.  Надо  сказать,  что  от  спирта наших героев.

Лугового и  Манина,  сильно развезло.  Все же  считай два года они не пробовали

ничего крепкого,  кроме саке,  да еще иногда прихваченного в качестве трофеев у

гоминьдановцев виски.  Так что посидели они отменно,  даже песни попели.  Между

прочим,  оказалось,  что сокурсник Владимира Юрьевича вовсе не генерал, а всего

лишь подполковник,  и  форму ему  выдали для большей солидности,  дабы придавал

непобедимой и  легендарной армии  еще  больший вес,  потому как  все  настоящие

генералы и  маршалы  заняты  штабной  работой  по  уши  и  нет  у  них  времени

выслушивать на  этой  маленькой  узловой  станции  бесконечные хвалебные  речи.

Данное  открытие,  надо  сказать,  придало  Владимиру Юрьевичу Луговому гораздо

большую уверенность в себе,  а то, до этого откровения, он горестно размышлял о

превратностях судьбы,  которая, покуда он проливал кровь в рядах потенциального

супостата,  сыпала звезды на погоны кому не попадя.  Так они и веселились почти

до самого рассвета.

          Ну а  утречком тепленьких и непротрезвевших Лугового и Манина сдали в

Особый отдел в качестве шпионов недобитого Белого движения.

     30. Охота

          Теперь уже  сам охотник,  или скорее эдакий наблюдательный собиратель

жуков,  непосредственно не  стреляющий,  а  только  так,  намечающий места  для

будущих засад и ям-ловушек,  неминуемо стал предметом лова.  Думаете, кто-то из

хитрых  врагов  выдал  свои  намерения  хрустнувшей под  ногой  веткой  в  виде

зафиксированного в направлении «семьдесят первого» основного лепестка локатора?

Ничуть  не  бывало,   они  были  не  какие-нибудь  неопытные  дураки.  Слежение

происходило по боковым лепесткам,  по-научному —  диаграммам направленности,  к

тому же в диапазонах, не принятых для наведения перехватчиков в покинутом Киром

Толкоттом мире,  но  даже это слежение носило эпизодический характер,  стремясь

внушить  даже  почуявшему опасность  противнику беспечность.  Основным  методом

слежки  была  пассивная  локация  по   тепловому  фону  —   всяческое  активное

зондирование таилось сюрпризом будущему.  Так, рыболовецкий трал подводится под

косяк  и  обнаруживает себя,  только когда жесткие нервущиеся нити  сворачивают

узлом горизонт окружающих событий, закукливая вселенную.

          И  «СР-71» летел.  И  наматывали витки магнитные кассеты.  И мерились

силой  чувствительности  носовые  и  хвостовые  антенны.  И  развернутые  вдоль

длиннющего  корпуса  локаторы  качали  лучи   приема  поперечно  стремительному

движению огромной черной сигары.  И высота была не беспредельная,  даже наглая,

не на грани рекорда —  двадцать два километра.  И  все это продолжалось уже так

долго —  целых девятнадцать минут.  И  дышащий обогащенной смесью кислорода Кир

Толкотт уже  в  очередной раз начинал ощущать свою эйфорическую богоподобность.

Он  даже  жалел,  что,  согласно  плану,  обязан  в  ближайшие минуты  начинать

разворот.  Дальше следовало увеличить полетную высоту до двадцати четырех тысяч

метров и проследовать назад тем же маршрутом. Откуда он мог ведать, что на него

уже  наводятся  два  перехватчика «МиГ-31»,  а  еще  два  барражируют в  режиме

готовности на случай неудачи у первой двойки?  Цель, судя по параметрам полета,

была  достаточно сложная  для  гарантированного перехвата,  однако  вероятность

поражения укладывалась в норму.

     31. Биографические неожиданности

          — Так вы давно из Харбина,  Владимир Юрьевич?  — спросил следователь,

чиркая спичкой.

          — Да не был я в Харбине! — возмутился Луговой.

          — Вы закуривайте,  Владимир Юрьевич,  закуривайте, — энкавэдэшник был

до ужаса мил. — Значит, вы не из Харбина прибыли?

          — Конечно, не из Харбина, я же вам говорил.

          — А откуда?

          — Из провинции Хэнань, зоны оккупации Экспедиционных сил Японии.

          — Ага, — просиял оперативник, — значит, там тоже имеется центр Белого

движения?  Вы, говорите, говорите, Владимир Юрьевич, — чистосердечное признание

вам зачтется.

          — Да нет там никакого Белого движения! — вспылил Луговой.

          — Вы не волнуйтесь,  — утешил его следователь, подвигая пепельницу. —

И что же там есть?

          — Я же докладывал, я служил инструктором тактики при японской армии.

          — Ага, сотрудничали с оккупационным режимом.

          — Да не сотрудничал я!

          — Нет, а что вы там делали?

          — Учил тактике.

          — Понял. А какой тактике?

          — Нашей советской тактике, разумеется.

          —  Ага,  значит,  обучали  японских  оккупантов обороняться от  нашей

непобедимой армии?

          — Да нет,  я учил их наступать.  Красная армия ведь более всего умеет

наступать, это все знают.

          —  Понял,  —  задумался на мгновение энкавэдэшник.  —  Следовательно,

японские милитаристы готовились внезапно напасть на СССР,  и вы обучали их, как

сделать это меньшей кровью?

          — Кто вам сказал, что они готовились нападать на нашу страну?

          — Не забывайтесь,  — посуровел следователь,  поправляя гимнастерку. —

Нашу страну, а не вашу. Ваша царская Россия давно не существует.

          — Так вы что, правда, меня за белоэмигранта принимаете? Да вы на меня

посмотрите. Сколько мне лет? Как я мог участвовать в Белом движении?

          —  Не знаю я,  сколько вам лет,  Владимир Юрьевич,  но мне,  конечно,

хочется даже чисто по-человечески узнать,  что вы  делали в  этой антисоветской

организации.  А насчет того, откуда я узнал о подготовке нападения на СССР, так

возьмите и почитайте «Правду» за любое число.

          — Да не видел я «Правды» уже года полтора-два, уж и не помню сколько,

—  съязвил Луговой.  —  Понимаете,  в японской армии данную газету почему-то не

выписывают.

          —   Интересная  информация,   —   подвел  некоторый  итог   советский

оперативник.  —  Значит,  вы  все-таки признаете,  что обучали нашего исконного

врага тактике наступательного боя?

          — Ясное дело, у меня было такое задание, но...

          — Хорошо,  — оборвал его энкавэдэшник,  — идем дальше. Что это на вас

за форма?

          — А, так это маскарад, — заискивающе улыбнулся Луговой.

          — Маскарад?  А мне кажется, что это форма разбитого нашей непобедимой

армией вермахта, или я не прав?

          — Ну конечно...

          — Вот видите,  вспомнили.  Очень хорошо. Следуем далее, — следователь

переложил на столе какие-то бумаги.

          —  Позвольте,  позвольте,  товарищ,  —  запаниковал  Луговой.  —  Что

хорошо-то? Вы это что же, мне теперь сотрудничество с Гитлером прилепите?

          —  Полегче  в  выражениях,  господин оберстлейтенант,  —  утешил  его

энкавэдэшник. — Идем дальше.

          — Нет, подождите...

          — Тихо,  фриц! — неожиданно рявкнул следователь. Затем снова мягко: —

Где вы изучали тактику боя Советской армии?

          —  А  я  заканчивал Днепропетровское командное училище,  ну  а  затем

академию в Москве.

          —  Вот оно что,  — почесал затылок офицер,  ведущий дознание,  — даже

туда гады добрались.

          — Как «гады»,  — снова несмело возмутился Луговой,  — я учился там на

вполне законном основании — комсомол рекомендовал.

          — Ага,  еще и комсомол,  — зафиксировал собеседник. — Вы продолжайте,

продолжайте, раз начали.

          —  Послушайте,  я действовал по планам нашего правительства.  Вы же в

курсе, что мы тайно помогали японцам громить империалистов Запада. Разве нет?

          —  Первый раз слышу.  Вы  хотите сказать,  что наша родина занималась

неким двурушничеством?  Вы прекрасно знаете,  что США, если вы имели в виду под

«Западом» именно их,  являются нашими союзниками еще  со  времен войны с  вашим

любимым гитлеровским фашизмом.

          — Да чего это вы мне приписываете? Какой он мне любимый?

          — Немецкий знаете?

          — Ну конечно.

          — И японский?

          —Да.

          — А китайский?

          — Нет, не знаю.

          —  А  как  же  вы  вначале  беседы  утверждали,  что  последнее время

сотрудничали с китайскими партизанами? Как вы с ними говорили?

          — На русском, нашем с вами родном русском языке.

          —  Вы  меня  тут  не  путайте,  Владимир  Юрьевич,  если  только  вас

действительно так зовут?

          — Ну конечно. Кстати, вы у Поэдоровкина спросите.

          — У какого еще Поздоровкина?

          — У генерала Поздоровкина, то есть у подполковника Поздоровкина.

          — Вы что, еще плохо различаете советские звания?

          — Как плохо, я ведь сам майор.

          — Интересно.

          — Послушайте, давайте кончим эту комедию. Где Манин?

          — Кто?

          — Задержанный вместе со мной офицер.

          — Штурмбаннфюрер СС?

          — Ну да, если хотите.

          —  Вообще-то  нам  не  положено давать  арестованным по  подозрению в

шпионаже информацию,  —  при слове «шпионаж» Луговой обмер,  —  но поскольку вы

проявляете здравое  желание сотрудничать,  я  отвечу.  С  вашим  товарищем дела

обстоят лучше.  Он никакой тактике Экспедиционный японский корпус не обучал, да

и не мог этого сделать. Он, видите ли, не знает ни японского, ни, между прочим,

немецкого языка.

          — А.

          — Вот видите.

          — Значит, его отпустят?

          —  Нет,   ему  покуда  грозит  небольшой  исправительный  срок,   лет

пять-десять. С вами, к сожалению, дело обстоит хуже.

          — Да? И сколько?

          —  Четвертак,  а  может,  пятнадцать.  Все  зависит от  вас.  Давайте

сотрудничать, Владимир Юрьевич, — продемонстрировал улыбочку следователь.

          — Черт знает что. Может, все-таки обратитесь к Поздоровкину?

          — Ну обратимся, и что?

          — Он подтвердит, что мы вместе учились.

          — Вдруг так, и что?

          — Все станет на свои места.

          — А если вас завербовали до поступления в красноармейское училище?

          — Так мне же тогда было всего шестнадцать, что за бред.

          —  У  нас,   между  прочим,  уголовная  ответственность  наступает  с

двенадцати годков, Владимир Юрьевич. Вы об этом забыли?

          Словом, в процессе разговора выяснялось, что Владимир Юрьевич Луговой

вообще много чего поперезабывал. Вот что значит жить вдали от Родины-мамы.

     32. Радиус разворота

          Сделать разворот на  «СР-71» —  это вам не сжевать фунт изюму.  Из-за

скоростей,  а  также  нагрузок,  которые способны выдержать организм человека и

конструкция планера,  такой  маневр занимает десятки километров.  Думаете,  это

давало лишний шанс истребителям-перехватчикам?  Черта лысого,  столь скоростную

цель они  были способны сбить только на  встречном курсе,  никакая из  бортовых

ракет не  умела догнать «Локхид» при  достаточной форе.  Кроме того,  поскольку

«семьдесят  первый»  отслеживался  в  основном  пассивными  методами,  а  также

длинноволновым  загоризонтным  локатором,   наблюдатели   получали   на   своей

аппаратуре его  координаты с  достаточно большой ошибкой.  «МиГи» же  вообще до

поры  до  времени наводились,  следуя  данным командного пункта наведения,  они

опасались включать свои дорогущие фазированные решетки,  дабы не  предупреждать

противника  об  атаке  —  они  хотели  сделать  все  чисто  и  гладко,   эдакая

неторопливая  стрельба  из  засады.  Наглого  янки,  по  их  мнению,  следовало

проучить.  Давно,  очень давно они  так не  наглели.  Акватория северо-западной

части Тихого океана уже солидный срок считалась зоной безраздельного господства

стран   победившего  социализма,   никакие  разведывательные  полеты  здесь  не

допускались приблизительно с  семидесятых годов.  Правда,  последнее время,  по

слухам,  возможно,  имеющим под собой почву,  активность заокеанского агрессора

невероятно повысилась.  В  этом  мире не  приняты были «мягкие» методы борьбы с

нарушителями  режима  полета,  всякие  там  «вытеснения»  или  предупреждения о

нарушении воздушного рубежа,  единственный метод  и  единственное наказание бьы

расстрел — ракетная атака.  И знаете, помогало. По крайней мере, до сих пор ПВО

не жаловалась.

          На этот раз осторожность истребителей сыграла с  пилотами злую шутку.

«СР-71» уже завершал многокилометровый маневр, когда на КП наконец разобрались,

что происходит,  и  передали на  «МиГи» новые данные.  Даже те,  кто передавал,

сообразили,  что время упущено. Несмотря на то что «МиГ-31» был рожден на целую

самолетную эпоху позже «семьдесят первого»,  он  тем  не  менее тоже подчинялся

законам  физики,   и   его  параметры  так  же   ограничивались  биологическими

организмами,  помещенными  под  прозрачными  колпаками.  Следуя  приказу,  они,

конечно, попытались сделать все возможное, но их попытки были заранее обречены.

Представьте обиду летчиков, их побелевшие, зажатые в перчатки кулаки, сжимающие

штурвал.

          Поскольку расстояние,  судя по исходным данным, было уже относительно

небольшим,  один из атакующих включил бортовой локатор. Это была не примитивная

система,  имеющая  вращающиеся  части,  луч  формировался  несколькими  сотнями

маленьких штыревых вибраторов.  Вначале  система сформировала широкую диаграмму

направленности и мигом просканировала заданный сектор. После обнаружения цели —

«СР-71»  представлял с  задней  полусферы чудовищную радиовидимую блямбу —  луч

сузился,  уточняя параметры.  Для пилота,  задействовавшего локатор, полученная

информация уже  не  могла  иметь  никакого значения,  любой из  видов бортового

оружия не успевал догнать нарушителя.  Ну что же,  подавив обиду, летчик «МиГа»

сделал то, что и было положено бывшему пионеру и комсомольцу — помог товарищам.

Нажав одну из кнопок на пульте,  он послал в пространство закодированный сигнал

с уточненными данными о цели.

          Однако и  Кир  Толкотт,  беспечно уносящийся от  своей  смерти в  ста

восьмидесяти километрах от русского самолета,  внезапно вспотел:  на его панели

высвети-лось  сообщение о  попадании «семьдесят первого»  в  луч  сопровождения

неизвестного локатора.  Не  зная расстояние до перехватчика,  вполне можно было

предположить,  что за самолетом уже несутся ракеты «воздух-воздух».  Жить очень

хотелось,  но «Локхид» не был создан для пируэтов высшего пилотажа,  потому Кир

Толкотт не  завалился на  крыло,  не спикировал штопором и  не завис в  воздухе

носом кверху,  как  это  умел делать какой-нибудь юркий «МиГ-29»,  Кир  Толкотт

совершил два взаимосвязанных действия — он увеличил скорость, вводя двигатель в

форсажный  режим,  и  начал  набирать  высоту.  Навалившиеся  перегрузки  вновь

отвлекли его от чрезмерных переживаний,  кроме того, он несколько пришел в себя

— где это видано,  чтобы американские самолеты сбивали над нейтральными водами?

Кир Толкотт понятия не  имел,  где находится,  то есть он,  конечно,  знал свои

координаты,  но  ни  о  какой  параллельной вселенной он  ведать  не  ведал.  О

нестабильности в океанских акваториях он тоже слыхом не слыхивал.  Точно так же

он не знал о десятках американских летчиков,  погибших в последние месяцы.  Тем

не  менее примененная им тактика в  данном случае оказалась единственно верной.

Более того,  она бы  была полностью выигрышной,  если бы  на «семьдесят первый»

охотились иные,  более  примитивные типы  самолетов,  а  кроме  того,  если  бы

«МиГ-31» был один. Но это было не так.

     33. Неожиданные дополнения к делу

          Как-то раз,  во время очередной плановой беседы-допроса,  в  коридоре

послышался  небывалый  приглушенный  шум,  как  будто  надзиратели  и  выводные

внезапно и одновременно перешли от положения «вольно» в позу «смирно!» или даже

«на-кра-ул!». Может, так оно и было в действительности, ибо вслед за этим дверь

следовательского кабинета рывком  разверзлась,  и  на  пороге  материализовался

генерал-майор во всей красе парадного обмундирования.

          Подозреваемый в  шпионаже Луговой сидел  спиной к  входу,  но  чутким

армейским нутром ощутил дыхание момента —  он попытался встать в соответствии с

привитым еще в  военном училище ритуалом,  но сцепленные за спиной руки не дали

это выполнить с  должным энтузиазмом.  Следователь-дознаватель вскочил и  бодро

доложил обстановку.

          — Вольно,  капитан,  — махнул на него рукой генерал.  За генералом не

громоздилась привычная в  таких  случаях свита,  только один  подполковник,  на

которого поначалу Луговой не обратил никакого внимания, но когда присмотрелся —

обмер.  Это  был  Геннадий  Иванович Манин  собственной персоной.  «Выкрутился,

зараза!  — подумал про себя Владимир Юрьевич Луговой. — Как всегда, вышел сухим

из воды, гад».

          —  Так,  —  сказал генерал-майор,  присаживаясь на свободный стул.  —

Вообще-то  зря  я  вас  остановил,  капитан.  Доложите-ка  поподробнее об  этом

арестованном. В чем его обвиняют конкретно? Энкавэдэшник ожил.

          —  Товарищ генерал,  задержанный при попытке бегства с  освобожденной

Красной армией территории,  а также при шпионаже и, с этой целью, проникновении

в  советскую комендатуру,  бывший белый  офицер Луговой,  —  следователь указал

пальцем на Лугового,  —  обвиняется в  сотрудничестве с фашистами и с японскими

милитаристами в пользу фашизма и гегемонизма.

          — Так, хорошо, — выдал генерал задумчиво. — И что его ожидает?

          Следователь стал еще живее.

          —  Суровая кара от имени советской власти и советского же народа — от

двадцати пяти лет заключения с принудительным трудом, или же — расстрел.

          —  Ага,  —  подвел итог  генерал-майор.  Чувствовалось,  что  генерал

действительно настоящий, а не наряженный для солидности старший офицер. — У вас

вначале нестыковочка получается,  капитан.  Непонятно,  то ли он бежал от нашей

армии, то ли шпионил, что конкретно?

          Энкавэдэшник несколько помертвел.

          — Я думаю, «шпионил» все же солиднее. Так что с этим надо доработать.

Тщательнее надо прорабатывать детали,  —  генерал снял фуражку,  обнажив седые,

потрепанные бессонными ночами  над  оперативными картами виски.  —  Вот  насчет

последнего мне понравилось.  Расстрел — это по-нашему.  Нечего нашему строящему

коммунизм во  всем  мире  государству тратиться на  содержание и  охрану разной

сволочи.

          Луговой глотнул застрявший в горле комок, а генерал продолжал:

          —  Так что сойдемся на расстреле.  И,  я  думаю,  нечего затягивать —

где-нибудь завтра-послезавтра с ним надо кончить. Правильно, капитан?

          — Так точно, — моргнул следователь. — Только, товарищ генерал, успеем

ли? Сколько ниточек еще не распутано.

          — Ничего,  поторопитесь.  Наша доблестная армия, вон — по восемьдесят

километров прорыва делает ежедневно,  а вы тут волынку тянете, как какая-нибудь

гитлеровская имперская канцелярия. Эдак вы в делах совсем зароетесь.

          — Будем исправляться, товарищ генерал! — поблагодарил энкавэдэшник за

науку.

          —  Вот  то-то.  А  для  ускорения дела вам  тут  кое-что подбросят из

материальчиков на этого Лугового, точнее на Ганса Краузе. Там будет о его жизни

при рейхе и  о  службе в вермахте.  По поводу Белого движения — это все из дела

выкиньте, и пусть вообще там будет указано, что беседовали вы с ним на немецком

языке.

          — Да? — искренне удивился следователь. — Но я, понимаете...

          — По-немецки не говорите?

          — Ага, то есть так точно.

          —  Плохо,  капитан.  Плохо.  Языки противника надо знать,  —  генерал

провел рукой по своей седенькой голове,  — правда,  они уже не противники. — Он

почесал подбородок.  — Сейчас, скорее всего, и японский не успеете выучить. Мой

вам совет,  учите в свободное время английский. Тут вы не ошибетесь, между нами

пока океан.

          —  Понял,  товарищ генерал.  Все  сделаем и  расстреляем этого  врага

народа, как положено.

          «А  ведь  Манин-то,  сволочь,  —  думал  между  тем  Владимир Юрьевич

Луговой,  —  на свободе.  Еще и  в  свите такого шишки.  Чего же он на меня там

наговорил? Какие еще показания про вермахт всучил, скотина?»

          — А как вообще,  капитан, — поинтересовался генерал-майор, — вел себя

указанный подсудимый?

          — Ярый антикоммунист, товарищ генерал, очень ярый. Мы с ним, конечно,

хотели по-хорошему,  согласно нашей доброй конституции,  но он,  контра, не дал

мне никаких показаний о службе в вермахте и гестапо.

          —  Ясно,  —  задумчиво и  явно не к месту улыбнулся генерал-майор,  а

предатель Манин прямо расплылся в улыбке — чуть не прыснул — закрылся кулаком.

          «Вот сволочи!» — прокомментировал мысленно Луговой.

          —  Ладно,  капитан.  Этого  человека,  —  генерал махнул  фуражкой на

арестованного, — я забираю с собой.

          — Как? — ахнул энкавэдэшник. — А как же следствие, и это... расстрел?

          — На бумаге, все на бумаге, капитан. И чтобы без сучка без задоринки,

все по уму.

          — Но?

          —  Вот вам бумага с печатью на его освобождение,  — произнес генерал,

протягивая руку  в  сторону Манина,  а  тот  извлек откуда-то  невидимую доселе

папку,  раскупорил ее  и  вложил в  генеральскую руку солидную пачку листов.  —

Здесь,  кроме этого,  все документы,  о  которых я говорил.  Мы должны до конца

держаться версии о долговременной фашистской помощи японцам.  Бумагу о том, что

оберстлейтенант Ганс Краузе у  вас изъят,  уничтожите —  она особо секретна.  —

Затем  генерал-майор  повернулся  к  Луговому.  —  Ну,  здравствуйте,  Владимир

Юрьевич,  много про  вас слышал,  да  и  ваш друг,  Геннадий Иванович,  все уши

прожужжал, как вы помогали ему взрывать штаб японской дивизии.

          Манин  скромно,  весело улыбнулся,  а  генерал,  отодвинув в  сторону

капитана-следователя и субординацию,  обнял и прижал к себе грязного,  вонючего

Лугового в ложной немецкой форме.

          — Эх, — сказал через некоторое время, в течение которого все в голове

Лугового окончательно перевернулось,  генерал-майор,  —  мне бы вашу молодость.

Сколько дел  впереди.  Пока,  к  сожалению,  не  могу вас обрадовать,  Владимир

Юрьевич,  на  родину вам путь заказан.  Дел впереди по горло.  Вот ваш друг,  к

примеру, сегодня направляется в тыл гоминьдановских, а возможно, и американских

войск,     которые    вот-вот    высадятся    на     побережье,     вместе    с

партизанами-коммунистами,   разумеется.  Мы  ведь  их  немножечко  довооружили,

правда?  —  кивнул генерал-майор в сторону Манина.  — А вам,  Владимир Юрьевич,

дорога в ином направлении. Помните, как в песне: «Дан приказ ему на запад, ей в

другую сторону...»  —  внезапно пропел он в  голос.  —  Так вот,  вам в  другую

сторону.  Будете  участвовать в  высадке морского десанта в  Японии,  очень  не

хватает людей, знающих язык. Ваш товарищ, Геннадий Иванович, вон тоже хотел бы,

да что от него там толку.  Не способен к языкам.  Без этого сейчас никуда.  Ну,

пойдем,   Владимир  Иванович.   А  вам  счастливо,  капитан,  —  попрощался  со

следователем за руку генерал майор. — Желаю счастья.

          И они вышли на свежий ветер.

     34. Восхождение на Олимп

          Вот это было действительно здорово. Было от чего впасть в религиозный

экстаз.  Не каждый,  далеко не каждый полет выпадал случай совершить в небесной

лазури столь  милый  сердцу маневр.  То,  что  сейчас происходило с  «семьдесят

первым»,  выводило  его  за  грань  реально  существующих  в  мире  летательных

аппаратов,  ставило его на одну доску с так и не родившейся мечтой шестидесятых

—  гиперзвуковыми межконтинентальными лайнерами.  «СР-71» делал маневр,  жалкое

аквариумное подобие  которого  умели  совершать многие  существующие в  природе

реактивные истребители,  и  как смехотворны,  в самом деле,  по сравнению с его

успехом  были  их  поползновения на  триумф.  В  данный  момент  стратегический

разведчик делал «горку»,  эдакий дугообразный подскок,  если  сделать срез  его

движения  в  вертикальной плоскости.  Разогнавшись на  форсаже,  он  вознесся в

стратосферные выси.  В  максимуме маневра он  попадал в  столь разреженные слои

атмосферы, что  его аэродинамические свойства переставали играть сколько-нибудь

значительную роль,  можно  сказать,  он  полностью отдавался лишь  двум  силам:

реактивному моменту и гравитационному влиянию планеты. В апогее «горки» «СР-71»

достигал тридцати пяти  тысяч  метров  над  уровнем моря.  Получалось,  он  мог

перепрыгнуть  через  четыре  поставленных на  головы  Эвереста,  но  разве  что

чиркнуть по заснеженному пику самого последнего. Даже наивысочайшая в Солнечной

системе гора  —  марсианский Олимпик —  была для  «семьдесят первого» абсолютно

плевой преградой. Можно было понять эйфорию Кира Толкотга!

          В этой загадочной небесной дали «СР-71» становился неуязвим для любых

поползновений людской суетности,  кроме разве что атомных боеголовок.  Так и те

из-за разреженности воздуха лишались своей главной прелести — ударной волны,  а

потому для поражения несущегося с полукосмической скоростью «семьдесят первого»

должны были  бы  обладать нехилым запасом плутония.  Однако пушка по  воробьям,

разумеется,  применима, но это крайний метод. А вот для обычного оружия «СР-71»

действительно уподоблялся супермену.  Что толку было запускать по  нему ракеты,

если на таких высотах они переставали управляться своими рулями; они попадали в

ситуацию,  когда «око видит,  да  зуб неймет».  Их локаторы наведения прекрасно

чувствовали цель,  даже лучше чем обычно,  без затеняющего влияния воздуха,  но

опорные плоскости их маленьких крыльев... Как бессильны они были развернуть или

даже  чуть подкорректировать полет!  Конечно,  некоторая вероятность победы над

«прыгуном» сохранялась, но она была ниже любого тактически приемлемого допуска.

          И  все же  как жесток этот мир и  как он не любит возомнивших о  себе

сверх меры.  Несмотря на  все прелести своей конструкции,  «СР-71» все равно не

выходил  из  подчинения физике.  И  пусть  человечеству не  все  еще  понятно с

некоторыми  виртуальными переходами-выкрутасами  в  освоенных  областях  —  все

знания разложены по полочкам, а то, что за взлетом следует падение, ведают даже

детишки.  Апогей славы «семьдесят первого» мог  длиться не  более ста  двадцати

секунд,  ясно, что за это время он оставил позади многие десятки километров, но

что с того? Притяжение Земли неминуемо разворачивало его а родные пенаты. Очень

скоро он  должен был  снова обосноваться на  своей любимой двадцатикилометровой

отметке.  Ясно,  что он упирался как мог, стараясь делать спуск как можно более

пологим. И знаете, это давало ему еще более пятидесяти километров безопасности.

     35. Неожиданности для союзников

          После освобождения из-под колпака НКВД жизнь навалилась на  Владимира

Юрьевича Лугового спрессованным комом,  событий было так  много,  но  они  были

столь  мелочны  и  незначительны по  сравнению с  прошедшими и  грядущими,  что

проходили, не задевая чувств и не запечатляясь в памяти. Правда, были отдельные

моменты,  к примеру, во время посадки на миноносец в городе Порт-Артур, который

по-местному называется — Люйшунь. Дело происходило так...

          Порт  захвачен нашим  десантом,  а  с  моря  прикрыт только  давешним

миноносцем и  тремя сторожевиками.  Ну а  на горизонте красуются два гигантских

американских линкора типа «Миссури»,  штук пять эсминцев и прорва всякой мелочи

типа фрегатов. Вся эта стальная мощь подпирает пятнадцать большущих транспортов

с  несколькими  дивизиями  армии  Чан  Кайши.  Официально  Гоминьдан  считается

законной армией Китая.  Естественно,  пользуясь случаем,  США желают,  чтобы их

ставленники захватили контроль над главными городами и узлами связи страны.  Им

позарез необходимо высадить на берег этих вооруженных до зубов ребят,  чтобы на

законном основании очистить территорию от коммунистически настроенных элементов

—  ведь рано или поздно Советская армия,  согласно договоренности,  уйдет.  Что

стоит  для  последнего поколения линейных  кораблей  нечаянно продырявить парой

снарядов несчастный русский  миноносец или  сдуть  с  глади  морской сторожевые

катера?  Где-то  там,  за  линией  горизонта,  все  это  соединение  прикрывает

Лос-Аламосский центр со своей ядерной монополией,  ну и  понятно,  сильнейший в

мире  авианосный флот.  Глядя на  все  это  и  четко представляя остальное,  не

видимое глазу,  Владимир Юрьевич Луговой,  будь его воля,  вообще бы не садился

пассажиром на  храбрый миноносец «Раскованный пролетариат».  Но  после лап НКВД

приказы выполняются особо бодро.

          А вот тихоокеанскому мичману на причале на американскую мощь попросту

нас...ть. Американский коммандер разговаривает с ним через негра-переводчика.

          —  Господин русский,  этот  порт принадлежит Китаю.  Мы  пришли сюда,

чтобы высадить китайскую армию, понимаете нас?

          — Понимаю, товарищ офицер, и что?

          —  Мы  просим убрать вашу пехоту с  причала и  не  держать на прицеле

своих пушек наши транспорты.

          — Товарищ американец,  — нагло заявляет ему мичман, чуть ли не хлопая

по плечу, — мне ваши слова не указ. Мне капитан Бабушкин велел охранять причал,

и я это буду делать, пока мне не прикажут что-нибудь другое.

          — Где ваш капитан Бабушка?

          — Еще чего, буду я говорить всем, где мой начальник.

          — Ну, позовите другого начальника.

          —  Еще чего,  вы,  что ли,  мне будете указы давать.  В гробу я видел

таких начальников.

          — Сейчас наши транспорты подойдут для разгрузки, — спокойно переводит

негр жесткую фразу на английском.

          — Я,  мичман Пиюся,  предупреждаю,  — затягивается махоркой советский

мичман, — если корабли подойдут к берегу ближе, я открываю огонь.

          — Вы вызовете международный скандал. Мы покуда союзники.

          —  Это вы  вызовете скандал.  Я  ведь не  нападаю на ваши корабли без

предупреждения.

          — Почему,  скажите, в китайском порту не может разгрузиться китайское

судно с китайцами на борту?

          —  Я уже говорил — не положено.  Порты Дальний,  а также Порт-Артур —

это сугубо мирные порты. По договоренности, вроде. Здесь не должны разгружаться

военные грузы и военные корабли.

          —  Моряк.  Ведь вы  же  моряк?  Вы  понимаете,  мы  прошли две тысячи

километров  сюда   из   южного  Китая,   а   вы   здесь   занимаетесь  каким-то

вредительством.

          — Я ваши грузы сюда не заказывал.  Я несу службу,  товарищ офицер. Не

смейте  оскорблять  меня  при  исполнении  служебных  обязанностей,  моя  честь

защищена Уставом караульной и гарнизонной службы. Кроме того, я не просто моряк

— я морская пехота.

          — Мы все равно разгрузимся.

          — Давай,  валяй.  А сейчас марш в свою шлюпку, а то начну стрелять. У

меня тут охраняемое место.

          — Но как вы не поймете?..

          — У меня служба,  союзнички,  усекли?  Служба. Мне положено уже давно

стрелять по вам, а я все втолковываю вам истину, как детям малым.

          — Но...

          — Все, все, валите! Здесь мирный порт, здесь не положено.

          —  А  вот этот корабль,  —  американец тычет в миноносец «Раскованный

пролетариат», — тоже мирный?

          —   Да,   это  передвижной  госпиталь.   Он  тут  забрал  раненого  с

аппендицитом.  И нечего меня поощрять на нарушение приказов. Я за вас сидеть на

«губе» не собираюсь. Валите, все. Гуд-бай!

          И  представьте  себе,  штатовцы  так  и  не  разгрузились.  Постояли,

постояли линкоры с транспортами, да и ушли через некоторое время.

     36. Скольжение

          Конечно,  его  уже дожидались.  Нет,  они не  сидели на  одном месте,

замаскировав листьями шляпу и выставив поверх кустов двустволку,  как это любят

охотники на уток.  Кустов и деревьев в Тихом океане не росло, но зато они знали

приблизительное место,  в котором наш неутомимый альпинист, «семьдесят первый»,

вынырнет  из  своих  эмпиреев безопасности.  Вообще-то,  «МиГи-31»  тоже  умели

довольно ловко забираться в стратосферные дали,  однако что в данном случае это

давало,  если их ракеты становились в тех краях неуправляемыми болванками?  Они

ведь  не  ведали в  своем мире  парадов в  Ле  Бурже —  о  праздниках величавей

Тушинских им слышать не приходилось,  — потому и не стремились сейчас хвалиться

возможностями перед агрессивным американским «ястребом».  То,  что он прибыл из

совсем другой Америки, их нисколько не касалось — они ведать о ней не ведали, а

к  тому же  цели его угадывались и  без знания государственно-метагалактической

принадлежности.

          Потому  к  месту  схождения  «СР-71»  в  двадцатипятитысячную отметку

спешили два из оставшихся в деле «МиГа». Они следовали на встречном курсе, а их

дальнобойные   ракеты   «Р-33»   готовились   стать   самостоятельно   парящими

механизмами.  Поставленная для уничтожения цель была очень скоростной — сложной

для перехвата,  потому общее количество готовящихся к выстрелу ракет составляло

беспрецедентное число — по четыре штуки на каждом.  Куда денешься,  у любого из

них была только одна возможность.  Правда,  у летящего впереди она была гораздо

больше. «МиГи» следовали на некотором расстоянии один от другого, потому второй

должен был вмешаться,  только если бы первый промазал. Соответственно задаче он

и  шел  на  меньшей  высоте.  Расстояние  между  ними  составляло менее  сорока

километров, и потому их автоматические системы часто обменивались данными, даже

без участия биологических существ, помещенных внутри машин.

          Но знаете,  о чем не ведал никто из участников буйства неограниченной

техногенной войны? Кир Тол-котт, вместе со своей пикирующей птицей, приближался

не  только к  ощетинившейся ракетами опасности,  но еще и  к  моменту обратного

переноса в родненькое пространство.  Просто глупо, что он сам этого не знал, но

те,  кто его инструктировал,  руководствовались каким-то извращенным понятием о

долге.  С  одной стороны,  они  смело начали свою собственную боевую операцию с

непрогнозируемыми  последствиями,  а  с  другой  —  соблюдали  по  отношению  к

втянутому в действия человеку режим секретности, не открывая карт не внесенному

в президентский список допущенных к тайне.

          По    превратности   судьбы   оба   события   случились   практически

одновременно.

     37. Хорошо проваренный рис

          Объясните,   что  мешает  стране  победившего  социализма  освободить

дружественный,   но  порабощенный  доморощенными  милитаристами,   феодалами  и

монополиями народ,  который живет совсем рядом,  в каких-нибудь тысяче пятистах

или двух тысячах километрах?  Велика ли площадь страны?  Невелика, всего триста

семьдесят тысяч километров квадратных. И не такие площади от помещиков, царей и

королей очищали. На островах находится? И сколько их? Около четырех тысяч? Ого!

Но  главных-то  всего  ничего,   несчастных  четыре  штуки.  С  одной  стороны,

освобождать острова не удобно,  каждый раз,  не успеют танки разогнаться, а уже

тормози,  снова  на  паромы,  плыви пассивно,  опасайся торпед,  но,  с  другой

стороны,  остров освободил —  он  уже  твой,  крепи  внешнюю оборону,  расширяй

взлетные полосы и отыскивай недобитых классовых врагов в свое удовольствие.

          Кроме  того,  народец островной хлипок  по  натуре.  Вот  только  что

буквально  освобождали  северный   Китай   —   Маньчжурию.   (Кстати,   площадь

освобожденной территории превысит все страны Оси, вместе взятые.) И что? Только

седьмой день  войны,  а  Квантунская армия  уже  пощады  просит,  просто готова

капитулировать на любых условиях. Так и говорит ее командующий, что, мол, «наша

Квантунская армия  свою  задачу  выполнила и  готова сдаваться хоть  вся,  хоть

частями,  как будет угодно советскому командованию».  А нашим даже и вообще еще

неугодно,  они еще и боеприпасы, положенные к использованию, не растратили. Где

теперь их хранить?  Думают пока,  решают. Никак не хотят капитуляцию принимать,

продолжают воевать.  Уж  японцы и  так  и  эдак  их  упрашивают.  Мы,  говорят,

приказали  никакие  материальные ценности  перед  сдачей  в  плен  не  портить,

сдаемся,  так сказать,  со всеми потрохами.  В общем,  несколько дней уламывают

наше командование по радио и  через парламентеров.  Наконец согласились.  Вот и

скажите, что это за вояки? С тридцать девятого года готовились к обороне, через

семь дней боя сдались?  И  ведь это,  как утверждают,  самая боеспособная армии

агрессора.  Нет, не зря их флот никак не соглашался войти в подчинение армии. С

таким командованием он бы и месяца против американских эскадр не продержался.

          Или боевые действия русского десанта в Корее.  Один не уникальный,  а

обычный эпизод.  По  данным разведки,  военно-морская база,  да еще и  крепость

Гёнзан  располагала  шестью  береговыми  батареями  и   минными  заграждениями.

Гарнизон более шести тысяч солдат.  В  тридцати километрах от  города еще  одна

вражеская группировка такой же  численности.  Ну  и  что?  Вывод разведки:  для

овладения районом требуются крупные силы,  желательно — превосходящие. Логичный

вывод,  надо отметить. Однако командование решило занять крепость ограниченными

силами в составе одного миноносца, сторожевого корабля, двух тральщиков и шести

торпедных  катеров.   А   еще  с  ними  было  подразделение  морской  пехоты  и

разведывательный отряд. Всего — менее двух тысяч народу.

          Результат?  В первый день высадки сопротивление не оказано. На второй

день японцы решили...  Нет,  не волнуйтесь,  не атаковать! Эвакуироваться через

местный аэродром на пятидесяти еще исправных самолетах.  Но? Им это не удалось.

К   исходу  второго  дня  вся  крепость  разоружена.   Большая  помощь  оказана

тихоокеанским морякам  местными жителями.  Спешно  созданный «Корейский рабочий

союз»  по  распоряжению русского военного коменданта занят  выявлением японской

агентуры,  а  также охраной складов и трофейного оружия.  Каково?  То-то,  знай

наших.

          А  захват Курил!  Это же  песня:  «Из-за перегрузки и  большой осадки

десантные суда остановились в  ста — ста пятидесяти метрах от берега на глубине

до двух метров, поэтому бойцы добирались до вражеского берега вплавь». Способна

ли на такое американская морская пехота?

          Или:  «Японцы использовали самолеты для ударов по советским кораблям.

Однако после  того,  как  тральщик «ТЩ-525»  сбил  зенитным огнем  четыре (!!!)

боевые  машины,  они  стали  действовать только  против  невооруженных судов  и

плавсредств».  Каково?  Вы главное усекли?  Не какой-нибудь крейсер — тральщик.

Это который мины ищет.  Беспечные японцы на мощнейших линкорах мира всех времен

и  народов «Ямато» и  «Мусаси»,  вы почему с  собой,  в свои последние рейсы не

прихватили по  паре-тройке советских тральщиков?  Не  потопила бы  вас  союзная

авиация, как пить дать.

          Так вот,  в  нашем случае дело еще облегчается.  Чем?  Так ведь Южный

Сахалин и  половина Курил  уже  давно тайно переданы Союзу в  качестве платы за

нефть и  нейтралитет после окончания первого пятилетнего договора о  перемирии.

Кроме того, во флоте СССР три новейших линкора марки «Советский Союз» и большое

количество кораблей,  переданных Японией в  качестве платы за  снаряды,  руду и

тринитротолуол.   Так  что  флот  у  русских  довольно  силен,  пусть  не  чета

американскому с его линкорами и авианосцами,  меряемыми десятками штук,  но тем

не  менее  уже  сильнее японского.  Тем  более  что  Японии отсечены поставки с

Дальнего Востока,  а Маньчжурия — последний источник собственной нефти, уже под

нами.

          Повоюем, господа самураи?

          И  не упорствуйте,  не раскланивайтесь,  все равно повоюем.  Начинаем

высадку на  острова метрополии.  Вы  когда-нибудь  тяжелый танк  «ИС-3»  видали

вблизи?  Или десяток сделанных для эксперимента по  немецким проектам стотонных

«Маусов»?  Да,  им  тяжко передвигаться по  вашим узким долинам,  но  если  они

вкопаются в землю на бережку — попробуйте их выбить.

          Но вы правы,  захватить Японские острова с ходу нельзя. Слишком много

желающих.  Глядя на  так  быстро завертевшуюся карусель,  американцы наконец-то

решились на высадку. Им, конечно, далеко до нашей морской пехоты с пулеметами и

минометами,  плывущей по  сто  —  сто  пятьдесят метров к  берегу,  но  у  них,

прохвостов, амфибии и плавающие танки, да и опыт атак с моря немалый. Мы начали

с  севера —  они с юга.  Кто сказал,  что направления движения по матушке-земле

изотропны?

          События   развиваются   нарастающим   комом,    явно   не   в    духе

социалистического соревнования и  братства,  ас  элементами алчного буржуазного

предпринимательства.

     38. Карьера с восточным уклоном

          — ...И вот, товарищи, — с воодушевлением говорил на японском Владимир

Юрьевич Луговой,  бывший  ложный оберстлейтенант вермахта и  всегдашний учитель

тактики,  —  понимаете  ли  вы  теперь,  какую  страшную  участь  готовило  вам

пронизанное  милитаризмом буржуазное  правительство?  И  не  в  том  дело,  что

обречены вы были на неминуемую лютую смерть — умереть за родину всегда почетно,

главное, вы были обречены на бессмысленное уничтожение. Наша доблестная русская

разведка  сумела  добыть  некоторые  данные  по  поводу  налетов  камикадзе  на

американский флот.  Неутешительная,  скажу  вам,  статистика получается,  можно

сказать преступно-обидная статистика.  А почему?  Может, дело в непробиваемости

американской флотской ПВО?  Ничуть не бывало, если бы так случилось, не быть бы

нам, вашим русским братьям-пролетариям, на этой славной самурайской земле. Ведь

флот наш,  надо признаться,  пока еще слабее, чем у янки. Но почему свободно от

них  Японское море?  Потому,  дорогие японские братья,  что наши доблестные ВВС

непрерывно контролируют ситуацию, и хваленый североамериканский флот против них

бессилен.

          Владимир  Юрьевич,  бывший  советник  японской оккупационной армии  в

Китае,  читал лекцию неокрепшим шестнадцатилетним японским юношам,  выглядевшим

как  двенадцатилетние.  Это  были  бывшие  отборные сливки имперского величия —

пареньки,  отобранные в  отряды летающих смертников и только по случаю нехватки

реактивных самолетов «Ока-3»  оставшиеся живыми.  После приезда на остров Хонсю

Луговой  восстановил нарушенную  напарником Маниным  уверенность в  себе  —  за

заслуги перед Отечеством ему присвоили звание подполковника,  можно сказать, он

достиг того же оберстлейтенанта,  только в советском варианте. Кроме того, один

из больших начальников —  заместитель командующего ОСЯ (Освободительными силами

Японских островов) —  генерал Губин  обещал Владимиру Юрьевичу место начальника

академии генерального штаба  новой,  только  начавшей создаваться Красной армии

Восходящего солнца.  Видите ли, давно миновали те славные времена, когда страна

впервые  победившего социализма собиралась освободить от  оков  угнетения  всех

братьев-пролетариев  мира  только  своими  чистыми  мозолистыми  руками  —   не

потянула,  как выяснилось.  Несмотря на доведение количества служащих в армии и

флоте людей до  двадцати пяти миллионов,  для  контроля построения социализма в

освобожденных от  прямого  воздействия  буржуев  территориях  и  одновременного

продолжения Великого похода вглубь и  вширь сил все-таки не хватало.  А  потому

чем плохи были не взлетевшие «орлята» императора Хирохито?  Вот их наставлением

на  путь  истинный  сейчас  и   занимался  подполковник  армии-освободительницы

Луговой.  Чего у них,  собственно, не хватало для успешной борьбы с оккупантами

южной Японии — янки?  Ненависть к врагу имелась в избытке — у кого недоставало,

для  верности сажали  в  грузовую прогулочную машину с  открытым верхом и  пару

часов катали по стертому бомбами с лица земли Токио.  Обычно помогало, а совсем

толстокожих можно было свозить подальше — в места радиоактивных развалин города

Сидзуока.  После такого круиза ни у  кого из слушателей не возникало сомнений в

благотворном для японского народа вводе в  страну сил морской пехоты и зенитной

артиллерии Советской армии.  Так  что  с  целевой направленностью ненависти все

было в норме.  Что же оставалось?  Мелочи.  Переучить неэффективных камикадзе в

доблестных летчиков-истребителей и  дать  им  эти  самые истребители.  «МиГи» и

«Яки»,  конечно же,  годились, но интересней было восстановить из пепла местные

авиационные заводы  и  поставить  внутри  них  новые  поточные  линии.  Главным

условием  всего  этого  экономико-военного чуда  была,  конечно,  как  водится,

ускоренная национализация.

          —  Дорогие  товарищи  красноармейцы Восходящего солнца,  —  продолжал

вещать незрелым ушам  союзников Владимир Юрьевич,  —  в  новой  воздушной армии

Свободной Северной Японии  вы  не  будете  служить  глупым  пушечным мясом  для

американских  зениток  —  под  руководством  опытных  инструкторов  вы  станете

громящими  молниями  из  нового  мира  и  обученными  могильщиками старого.  Вы

заставите кичащихся мощью янки пожалеть о бандитских атомных бомбардировках.

          Подполковник Луговой наслаждался — таких образцовых слушателей у него

еще не бывало.  То-то еще будет,  размышлял он параллельно изложению материала,

то-то  еще  будет  после восстановления снесенной начисто академии генерального

штаба.  Нет,  на этот раз не американскими бомбами — пушками «ИСУ-152»:  старое

здание     академии    почему-то     явилось    центром    недавно    поднятого

феодально-самурайскими     недобитками     мятежа,      пришлось      проводить

политико-воспитательную работу.  По сведениям,  полученным Владимиром Юрьевичем

от  знакомого энкавэдэшника,  случай явно не  обошелся без влияния заокеанского

УСС — управления стратегических служб.  Но до него покуда калибр «сто пятьдесят

два» не достреливал.

     39. Расфасованный рис

          Итак,  наблюдаем и любуемся результатом. Итоги Второй мировой, точнее

Второй Империалистической, еще точнее Мировой Освободительной.

          Германия —  единая и  неделимая,  уверенно идет  по  пути прогресса и

счастья социализма.

          Италия,  подвесив  за  ноги  фашиста  Муссолини,  верно  держит  стяг

коммунистического братства, а также солидарности с легендарным восстанием рабов

под руководством Спартака.

          Испания — фашизм не пройдет, республика на плаву.

          Финляндия —  весело равняет с землей линию Маннергейма и подкладывает

цветики-семицветики к могилам Неизвестного солдата.

          Япония  —  к  сожалению,  разделена на  антагонистические половины по

линии  Канадзава —  Йокосука.  Только  жители  Северной Японии  дышат  воздухом

свободы  бесплатно,  жители  юга  задыхаются не  только  под  гнетом  старинных

оккупантов — феодалов и помещиков,  но еще и заокеанских магнатов.  Кроме того,

там попахивает радиацией,  подлые демократы все же не сумели прорвать береговые

линии обороны без ядерной дубины.  Император позорно бежал в  Нагоя,  но тем не

менее  и   без  него  столицей  севера  является  несколько  (мягко  выражаясь)

потрепанный Токио.  А Северная Япония, если захочет, найдет императоров сколько

угодно — мало ли принцев шастает на белом свете без короны и подданных.

          Корея — здесь, к сожалению, результат аналогичный. Есть прогрессивный

Север и угнетаемый Юг.

          Китай —  вот здесь пока не все в  ажуре.  Однако до ядерной эскалации

дело,  к счастью,  не докатилось: советские и американские воинские контингента

взаимно выведены с  территории страны,  пусть Гоминьдан с местными коммунистами

сами делят территорию. Можем помочь советами и оружием.

          С  остальными мелкими  и  крупными  странами до  конца  тоже  не  все

понятно. Видимо, идет процесс освобождения от колониального ига.

          Ах,  да.  Передовой советский десант  разоружает японский гарнизон на

мысе Йорк (Северная Австралия).  Кому нужен этот пустынный,  далекий материк? И

главное, для чего?

          Американский империализм  пугает  мир  атомной  бомбой.  Посмеемся  в

кулак.  Недавно  Советский  Союз  заявил  об  изготовлении своего  собственного

ядерного  оружия.   Правда  ли  это?  Кто  знает?  Никакие  сейсмические  посты

наблюдения   характерных   толчков   не   фиксировали.   Штаты   потеряли   два

самолета-лаборатории от русских средств противовоздушной обороны,  тем не менее

никакого  повышения  фона  от  нормального  не  найдено.   Конгресс  и   ЦРУ  в

растерянности. Сталин загадочно пощипывает усы.

          Тейлор  заверяет Трумэна в  скором создании водородной бомбы.  Может,

стоит отложить окончательную разборку до лучших времен?

          Сорок седьмой на исходе.

     40. Колбаса чу-чук3

          Основные набеги они производили по  западному побережью,  однако и  в

глубине пустыни случались стычки. Разница была лишь в том, что на побережье они

обычно  нападали  на  чисто  белых,  а  здесь,  в  бескрайних просторах  бывшей

Французской Западной  Африки,  или  северной  части  Французской Экваториальной

Африки,  или Французского Марокко,  или Испанской Сахары, или Итальянской Ливии

они  ставили  в  рамки  поднимающих голову  после  ослабления колониальной узды

местных шейхов или просто лихих, не признающих никакой власти атаманов.

          Добрая половина отряда полковника Красной армии  Джумахунова была  из

местных —  неприхотливых,  неразговорчивых,  не  ведающих другой жизни  арабов.

Конечно,  за ними был нужен глаз да глаз.  Замполит Иннокентий Львович не особо

рьяно агитировал их вступать в комсомол и партию, общение с этими детьми песков

внушило ему мысль,  что все его усилия похожи на плеск моря —  и вроде бы волны

через  волнорез  перекатывают,   а  толку  никакого,  лишь  бессмысленный  шум.

Джумахунов,   не  выражая  этого  вслух,  считал  всю  эту  пропаганду  веры  в

коммунистическое  завтра   в   стране,   погрязшей  в   феодализме,   абсолютно

преждевременной,  а  посему  применял для  поддержания дисциплины средневековые

методы воздействия.  Кроме  того,  он  воспитывал своих  арабов в  духе  личной

преданности себе самому,  как делали это все окружающие недобитые шейхи. Однако

знамя у  его  полка было  красное и,  конечно,  официально выдано командованием

армии  с  таким  же  названием.  Вторая  половина отряда  состояла из  временно

прикомандированных,  сменяемых каждые два  года  бойцов и  офицеров,  прошедших

специальный курс подготовки в Каракумах. Эта половина тоже была нужна, для того

чтобы  полк  все-таки  оставался  советским и  для  уравновешивания верующих  в

коммунизм и аллаха.

          То существо,  на котором ехал сейчас Джумахунов,  звалось Огонек,  но

это был вовсе не  тот черногривый Огонек,  который поделил с  ним когда-то  все

тяготы походов по  Польше и  Германии,  нет  —  тот Огонек сгинул,  сломал шею,

кувыркнувшись   с    обрыва    вблизи   красивой   речки    Маас,    с    двумя

двадцатимиллиметровыми пулями в туловище.  Джумахунов тогда тоже едва не погиб,

однако повезло. Правда, незадолго до трагедии конь Огонек успел все же побывать

в  Африке,  в короткой командировке в Триполи и окрестностях,  так что зеленая,

травянистая Голландия,  в  которой он  вывернул позвонки,  должна была казаться

животному истинным  раем  —  на  свое  счастье,  он  не  вернулся дослуживать в

пустыню.  Огромный двугорбый боевой  верблюд,  на  котором восседал Джумахунов,

теперь назывался так по старой памяти о боевом товарище, хоть и не человеке.

          Джумахунов внушал  истинный  трепет  «детям  пустыни»,  поскольку при

каждом удобном случае демонстрировал свое  беспощадное умение орудовать саблей,

хотя,  сказать по правде,  с нового,  высоченного Огонька это было вовсе не так

удобно,  особенно когда противник пеший.  Кроме того,  он вначале намеренно,  а

теперь,  наверное,  по инерции вел жизнь,  очень схожую с  привычным окружающим

бытием  шейхов и  падишахов.  В  нескольких,  относительно часто  посещаемых им

селениях у  него в  распоряжении находились небольшие гаремы,  а также персонал

слуг и рабов из помилованных, по доброте душевной, пленных.

          —  Понимаешь,  — объяснял он присутствие таких вопиющих отклонений от

марксистского понимания социализма каждому  очередному,  прикомандированному на

два года,  замполиту,  — нельзя в чужой монастырь вламываться со своим уставом.

Если  я  сразу  введу  у  этого  дикого народа моногамию —  это  может  вызвать

партизанское волнение,  и  не  только среди мужчин.  Еще  не  хватало мне здесь

отрядов амазонок. Мы что здесь строим, коммунизм или матриархат?

          Последний вопрос,  будучи  прямым  и  однозначным,  надолго выбивал у

замполитов почву из-под ног.  А  для пущей убедительности он  завел в  одном из

населенных пунктов маленький гарем  для  замполитов и  периодически прилетающих

для проверки особистов. В общем, жизнь налаживалась.

          В  Союз Джумахунова абсолютно не тянуло.  Иногда,  в пылу ностальгии,

после заунывного пения своего придворного стихотворца-араба или лихого концерта

полкового ансамбля песни и  пляски он чиркал все еще живым родителям весточку в

далекий Фрунзе.

          «Мама и  папа,  —  писал он по-киргизски,  — у меня все в порядке.  Я

по-прежнему  нахожусь  в  учебном  лагере  и,   как  и  ранее,  преподаю  здесь

коневодство.  Подчиненных у меня много,  и они любят меня, как отца родного, за

доброту и ласку. Часто со своим отрядом мы выезжаем помогать местным колхозам в

уборке  картофеля  или  редиса.   Командование  меня  ценит,  даже  вождь  всех

угнетенных народов и рабочего класса — Сталин знает о моих достижениях в боевой

и  политической подготовке.  У  меня  уже  есть множество орденов и  медалей за

ратные  подвиги  на  полигонах.  В  нашем  подразделении  процветает  братство,

товарищеская выручка и  сотрудничество всех  народов нашей  прекрасной Родины —

СССР.   Очень  хочется  вас  всех  обнять  и  снова  вместе  копаться  в  нашем

приусадебном огороде.  Однако  не  все  еще  спокойно на  нашей  круглой Земле.

Империалисты и  баи  всего мира хотят задушить свободу и  независимость нашей и

прочих правильных стран.  Поэтому я  должен стоять на посту в постоянной боевой

готовности.  Папа, а вступил ли ты в партию, как я тебе советовал? До свидания,

спешу на  лекцию по новой работе вождя всех народов «О невозможности построения

коммунизма в одной, отдельно взятой стране». Ваш Ренат».

          Он отсылал свои письма, даже не заклеивая конверты, — зачем создавать

трудности тем людям,  которые по своим служебным обязанностям должны их читать,

разыскивая скрытый  смысл  или  намеренную выдачу  количества личного  состава,

вооружения и  боевой техники либо местности дислокации боевой части.  Поскольку

ничего такого в  его письмах при самой придирчивой проверке не  присутствовало,

они быстро доходили до адресата.  Это была одна из мер запутывания теоретически

допустимой шпионской сети империалистов:  письма из ближних мест шли невероятно

долго,   а  из  далеких  авиация  доставляла  их  почти  мгновенно,   а  посему

географическое положение  частей  нельзя  было  установить,  составляя  графики

зависимости времени и места.

          Своих  мифических  деревянных воинов  Джумахунов практически позабыл,

правда,  однажды он заставил одного из подчиненных,  умеющего орудовать резцом,

сделать ему несколько похожих на детские воспоминания коников, и хотя скульптор

постарался на  славу,  его  произведение не  зажгло в  командире полка никакого

внутреннего огня. Он даже не помнил, куда потом задевал эти статуэтки.

          Звание полковника Джумахунову присвоили,  можно  сказать,  заочно,  с

опережением всех сроков и  без  всякой академии.  Возможно,  ему просто повезло

или,  по  мере  гибели  в  боях  и  переквалификации кавалеристов в  танкистов,

оставалось все  меньше  кандидатов среди  людей,  умеющих ездить верхом,  —  он

правда не знал причин своего искрометного возвышения.

          Танки в  его  полку тоже имелись,  и  иногда,  во  внушающие опасение

рейды,  он прихватывал и  эти громыхающие боевые колесницы середины поворотного

века  истории.  Гораздо  больше  ему  помогала авиация.  К  сожалению,  она  не

подчинялась ему лично,  и  о  ее поддержке приходилось иногда долго вымаливать,

наполняя радиоэфир так  нужными шпионам длительными закодированными передачами,

но ее наличие давало ему неоспоримое преимущество перед любым мятежным халифом:

благодаря аэрофотосъемке,  он  заранее знал,  где  и  когда встретить вражеский

отряд  превосходящими силами.  На  счету Джумахунова значились десятки успешных

военных операций небольшого масштаба.  Пожалуй,  в  чем-то он превзошел бывшего

нацистского «лиса пустыни» Роммеля,  которому к  тому же  Советский Союз не дал

особо развернуться.

     41 Условия пари

          Место возвращения самолета Кира Толкотта назад, в отличие от наземных

экспедиций Панина,  не  имело  четкой координатной привязки.  (Скорее всего это

было связано все с тем же влиянием океанских просторов,  вдаваться в наукоемкие

подробности сейчас не имеет смысла.) Это,  конечно, было явным плюсом, но имело

и достаточное количество отрицательных свойств.  К примеру,  людям,  задумавшим

операцию, пришлось солидно попотеть, изобретая правдоподобный повод для очистки

от  посторонних самолетов значительного участка неба.  Однако полностью бросать

на произвол судьбы этот участок тоже было нельзя.  Благо к  сей тайной операции

было  причастно  достаточное  число  высокопоставленных военных  шишек,  потому

наблюдение   за   воздухом   производилось   самым   тщательнейшим  образом   с

использованием всего,  что смогли привлечь.  В небе даже нес дежурство огромный

«Боинг  Е-3  Сентри»,   оседланный  «летающей  тарелкой»  системы  «Авакс».  Он

прощупывал небесную лазурь на огромную дистанцию.  Нет,  конечно, его операторы

понятия не имели о том,  что в действительности происходило. Они не ведали ни о

заговоре,  ни,  тем паче,  о  вторжениях из  чужих измерений.  Тем не менее для

верности, дабы направить потуги целеустремленных, привыкших к напряжению мозгов

многочисленного персонала  в  безопасное отводящее русло,  был  пущен  слух  об

очередном испытании системы «Стелле».  Слухам поверили,  и  пялящиеся в  экраны

операторы иногда подмигивали друг другу, помня свои тайны о заключенном пари по

поводу дальности поимки «большим грибом» самолета-невидимки.  Кроме «Авакса», в

атмосфере дежурили и  другие,  менее амбициозные машины.  Им было далеко до его

возможностей,  а  потому их персонал честно скучал,  пялясь на невиданно пустой

экран кругового обзора. Конечно, «Е-3» повезло больше.

     42. Хошан4

          Еще в  «свите» Джумахунова присутствовало большое число переводчиков,

ведь  ареал  его   деятельности  имел  чудовищную  протяженность.   Здесь  были

переводчики с французского, английского, испанского, португальского, немецкого,

итальянского,  конечно,  арабского  и  еще  кучи  всяческих  местных  племенных

диалектов.  В общем,  одних специалистов по языкам в полку была большая дружная

семья,  а  если  приплюсовать  еще  родные  для  многонационального  советского

контингента,  в  том  числе киргизского Джумахунова,  тогда получались воистину

«пролетарии всех стран».

          В  этот поход полковник Джумахунов не  взял с  собой всю  массу своих

филологов,  было достаточно специалистов английского, арабского и французского.

Все они предстали в  одном лице,  в качестве сержанта по имени Абдул.  Сержанту

Абдулу бьшо приблизительно от шестнадцати до двадцати лет,  точно Джумахунов не

знал,  никаких свидетельств о  рождении у переводчика никогда не водилось.  Сам

Абдул утверждал,  что  ему  двадцать четыре,  но  это  было явным враньем.  При

зачислении  в  часть  Джумахунов  велел  записать  годом  его  рождения  тысяча

девятьсот двадцать четвертый.  Абдул не состоял ни в  партии,  ни в  комсомоле.

Вообще процент политически сознательной массы в  части Джумахунова очень сильно

отставал от среднего по Красной армии,  и  эта проблема внушала неуверенность в

индивидуальном завтрашнем дне  каждому  очередному замполиту  при  вступлении в

должность,  они даже по-дружески предупреждали Джумахунова,  что именно на этом

недочете он и погорит, но покуда все как-то само собой образовывалось.

          Сейчас отряд Джумахунова очень торопился.  Он не взял с собой танков.

Танки   требовались  при   штурме   укрепленных  баз   в   населенных  пунктах,

контролируемых пособниками феодалов и  капиталистов,  а сейчас Джумахунов желал

перехватить подвижное соединение нового  врага,  с  недавних  пор  досаждающего

окраинам его «царства».  Звали врага Ибн-Норик-хан,  и,  по данным разведки, он

получал оружие из Англо-Египетского Судана.

          По  распущенным заранее Джумахуновым слухам,  его армия ушла усмирять

восстание среди племен негров на  берег пересыхающей реки  Азавак,  к  черту на

кулички,  почти в южную оконечность Сахары.  Для достоверности он действительно

послал  на  юг  несколько танков  «БТ».  Ложный поход  должен был  занять очень

продолжительное время,  даже в один конец, а потому Ибн-Норик-хан нагло вторгся

в  чужие социалистические владения.  На самом деле волнение,  или,  правильнее,

контрреволюционная  вылазка,  среди  черных  племен  бывших  людоедов,  а  ныне

строителей коммунизма,  должна была быть подавлена в ближайшие часы.  Поскольку

доставить в  район боевые резервы быстро не получалось (конницу и  танки еще не

научились сбрасывать с  парашютов),  весь район,  доводивший командование своей

периодической неугомонностью,  решено было полить сверху доставленным из  новой

Германии «Циклоном Б-3».  Тридцать самолетов «Пе-8»  в  данный момент загружали

специальные контейнеры на крупнейшем в Африке аэродроме около Триполи.  А отряд

Ибн-Норик-хана,  по данным авиаразведки,  успешно следовал в то место,  где его

собирался взять в клещи Джумахунов. Наверное, это была судьба и того и другого.

          Восседающий на  запасном  верблюде Джумахунов (он  давал  возможность

Огоньку отдохнуть и  накопить силищу перед грядущим боем) был облачен в одежду,

специально разработанную советскими ателье для пустынных районов. По слухам, ее

изобретали несколько  лет  и  уморили  стажирующиеся в  Каракумах боевые  части

переодеваниями. Однако результат передовой научной мысли оказался очень скромен

—  одежда  ничем  существенно  не  отличалась  от  принятого  тысячелетие назад

арабского  облачения.   Это  оказался  набор  халатов  и   накидок,   полностью

закрывающих тело и даже лицо. Парадную форму офицерского состава создали белой,

повседневную —  серой.  Доставшиеся в наследство от обычной,  среднеевропейской

формы  металлические пуговицы  с  серпами,  молотами  и  звездами раскалялись в

воздухе пустыни едва ли не до свечения. Первое, что обычно советовал Джумахунов

своим  вновь  прибывающим  прикомандированным,   это  срезать  их  и   заменить

изготовленными «придворным» резчиком деревянными.  С  ним соглашались не сразу,

только после пары-тройки ожогов.  Вообще,  акклиматизация в Сахаре была тяжелым

испытанием для  всех  вновь прибывающих,  несмотря на  стажировки и  отпуска на

побережье.

          Прищурившись,  полковник Джумахунов наблюдал окрестности. За эти годы

он   немного,   гораздо  меньше,   чем   это   казалось  окружающим,   научился

ориентироваться в  раскинутых вокруг  песках  и  скалах.  Если  бы  не  наличие

местного  контингента,  он  бы  уже  тысячу  раз  заблудился  и  погиб  в  этой

малопригодной   для    человека   местности,    которую   в    далеких   планах

социалистического завтра  передовые люди  планеты желали превратить в  обширную

цветущую долину путем мелиорации и  разворотов центральноафриканских рек.  Пока

последнему мешали империалисты-колонизаторы,  не  отпускающие на волю некоторые

народы континента.

          Джумахунов остановил верблюда,  достал из привычно обжигающей полевой

сумки карту и  подозвал к себе переводчика вместе с одним из заранее выявленных

уроженцев здешних мест.

          — Мы вот здесь?  — ткнул он на схему.  Проводник ничего не понимал на

бумаге и даже в метрической системе мер.  Джумахунов абсолютно не удивился,  он

давно привык к культурному вакууму местных.

          — Ладно, товарищ, — сказал он без злобы, дабы успокоить побледневшего

араба. — Это место называется Ке Марзук?

          — Ее, ее, — закивал проводник.

          — Вот и хорошо, что «ее», — улыбнулся про себя Джумахунов. Оставалось

совсем немного до Тарик-аль-Мито, старой караванной дороги, по которой отступал

после набега его очередной враг.

          Он сделал новые распоряжения, послав небольшой отряд на разведку и на

поиск удобного места для оборудования засады. Затем он подъехал к умирающему от

жары и впавшему в прострацию замполиту Краснодонному.

          — Уже скоро, Иннокентий Львович. Держись. И попей немного воды, будет

неудобно перед бойцами, если ты свалишься в обморок.

          Краснодонный вяло и отрешенно кивнул.

     43. Грамотные наблюдатели

          —   Есть  цель!   —  доложил  один  из  операторов,   сам  удивившись

внезапности,  с  которой на экране засиял сигнал-отражение,  —  азимут — двести

семьдесят, дальность — двести пятьдесят.

          Цель  явно  имела  достаточно  большую  отражающую поверхность,  было

странно,  что никто не смог засечь ее раньше.  Правда,  одновременно по экранам

пошла рябь,  но  автоматическая система отстройки от помех уже взялась за дело,

давя вредные составляющие.

          —   Есть  более  точные  данные,   —   доложили  с   другого  пульта.

Горе-«Стеллс» уже вовсю просматривался всеми, кто хотел, а хотели все.

          Среди экипажа находился лишь один человек —  генерал,  направленец из

штаба,  который  был  в  курсе  проблемы.  Он  облегчено  вздохнул  и  едва  не

скомандовал:

          «Уточните тип самолета!»,  но  сдержался —  вокруг были спецы,  они и

сами справятся.

          Со  всех  сторон  действительно  сыпались  доклады,   это  не  считая

информации,  идущей  по  техническим  линиям  связи  и  мельтешащей на  экранах

мониторов. И вот наконец:

          — Судя по скорости и всему остальному — «СР-71».

          На форсаже гонит, как мы его не засекли, ведь сбоку наблюдаем?

          Генерал-направленец снова облегченно вздохнул.  Он  уже поднял трубку

специального телефонного аппарата и набрал код, когда внезапно замер.

          — Еще цель!  Азимут двести семьдесят два. Курс встречный по отношению

к цели «один».

          — Прет будь здоров, — сказал кто-то.

          — Опознать можно? — все же не сдержался направ-ленец заговорщиков.

          —  Цель  «один»  опознана,  —  пояснил один  из  местных начальников,

находящийся рядом с генералом. — Вот, посмотрите, можно даже запросить бортовой

номер, если хотите. Нет, это не отвлечет пилота, техника все произведет сама по

себе.

          — А вторая?

          — Пока нет ответа. Подождите, — и в сторону: — Что там с целью «два»,

не понял?

          — Нет опознавания!  Вот черт!  В запасном режиме также.  Мамочка моя.

Всем! Цель «два»: нет опознавания даже во втором режиме!

          — Определить тип!

          — Истребитель! Высотный! Скоростной! Боже, у нас вообще таких нет.

          — «МиГ» «тридцать первый», ребята.

          — Что он тут делает? Далековато для русских наземных аэродромов.

          — С дозаправкой в воздухе мог дотянуть.

          — А что он делает?

          — Кажется, имитирует атаку.

          — Полковник!  — Генерал-направленец уже бросил пикающую трубку. — Где

ваши истребители сопровождения?

          — Нет,  это не они, генерал. Мы же, в соответствии с вашим указанием,

отогнали их барражировать в сторону, за сто пятьдесят километров.

          — Сбейте его!

          — Что?!

          — Приказываю сбить этот «МиГ»!

          — Есть,  господин генерал,  — автоматически отчеканил старший офицер,

несколько удивляясь,  но  он вовсе не собирался требовать какого-то письменного

подтверждения услышанному —  в  кабине фиксировались все команды.  — Координаты

нашим «Томкетам»!

          —  Вряд  ли  они  сладят  с  «тридцать первым»,  —  сказал кто-то  из

операторов своему соседу, — далеко, да и скорость у него больше.

          —   Сделайте   все   возможное,   полковник,   —   негромко   добавил

Генерал-направленец.

          Полковник авиации  кивнул,  на  секунду  зацепившись взглядом за  его

побелевшие костяшки.

          —  Смотрите!  —  снова взвизгнул кто-то.  — Там еще цели.  Отражающая

поверхность очень малая. Четыре штуки. Ракеты. Ракеты!

          — Мамочка, — выдавил один из офицеров, поправляя очки.

     44.Самса5

          Все — отборный кавалерийский полк Красной армии неполного состава был

полностью готов  к  бою.  Теперь  Джумахунова донимала только одна  вещь  —  он

опасался  английских разведывательных самолетов.  Данная  территория входила  в

некую буферную зону  между старыми колониальными владениями и  покуда неясными,

неоформившимися  образованиями,   условно  именуемыми  развивающимися  странами

соцориентации.  Поэтому над  данной территорией мотались в  воздухе все кому не

лень. Конечно, авиация давала по радио гарантию, что усилит в районе активность

и сорвет любые вражеские происки, но все же — мало ли. О том, что Ибн-Норик-хан

выберет другую дорогу,  полковник Джумахунов не  волновался.  Не  так  много  в

пустыне дорог,  а  делать такой  рискованный рейд,  какой  проделал недавно его

собственный отряд,  в такое время года — летом — Ибн-Норик-хан вряд ли решится,

разве что если бы знал о поджидающем его сюрпризе.

          Джумахунов выслал вперед всего трех надежных наблюдателей,  он боялся

спугнуть Ибн-Норик-хана.  У  наблюдателей была рация,  и  он  ждал их  сигнала.

Советской авиации, ведущей до этого разведку, велели больше не мелькать на пути

врага,  дабы,  опять же,  не спугнуть.  И отряд Джумахунова ждал, радуясь концу

перехода,  но  продолжая страдать от  чудовищной жары  днем и  холода ночью.  С

холодом боролись только ворохом одежд и  плотной,  сбившейся в  кучу  массой во

время сна. Костры не разводили, и пищу ели тоже не разогревая.

          А  на  вторую ночь чуткую дрему Джумахунова наконец прервало короткое

радиодонесение:  передовые разведчики врага  вклинились в  ловушку.  Джумахунов

вскочил,  смочил сухие  губы  глотком из  фляги и  отдал короткое распоряжение.

Никто не затрубил в трубы,  играя ускоренную побудку, — всех будили так же, как

его самого,  тормоша за плечо.  Война в пустыне — это маневренная война. Нельзя

было надеяться,  что они смогут бесшумно ликвидировать передовой отряд, — нужно

было идти на сближение с  главными силами,  окружать и брать их в клещи.  Здесь

оставались отряды  заслона —  то  была  скорее  дань  моде,  слишком просто  на

бесконечной плоскости что-либо обойти.

          А над мертвой чернотой невыговариваемого числа песчинок свешивались к

самой  земле  чудовищно  яркие  холодные  звезды  и  светила  полумесяцем луна,

обернувшись вниз непривычным для жителя средней полосы ракурсом.

     45. Он улетел, но обещал вернуться

          Как и  следовало ожидать,  «Томкеты» не сумели осуществить перехват и

даже догнать «пришельца».  Хуже того,  он ушел в сторону Курильских островов, и

через некоторое время слишком рьяное преследование грозило перерасти в  скандал

международного масштаба. Безысходность ситуации вообще, а в частности положение

заговорщиков  могло  спасти  только  чудо.   Один  из  вариантов  божественного

провидения  предусматривал исчезновение  «МиГа-31»  обратно  в  тартарары.  Это

влекло за  собой неясные последствия в  будущем,  теоретически даже возможность

догадки командных центров Мира-2  о  существовании Мира-1.  Но ведь перспектива

была столь далеко, по сравнению с текущим катастрофическим провалом акции.

          Чудо  пришло  с  неожиданной  стороны.   Поскольку  за  деятельностью

заговорщиков бдительно наблюдали,  в  критической фазе информация была доведена

до президента. Немедля сработала «горячая линия». Русское правительство, точнее

та  его  часть,  которая  имела  представление  об  аномалиях,  была  ускоренно

предупреждена.  Оттуда,  по  цепочке,  информация дошла  до  нужной  эскадрильи

российских военно-воздушных сил.  Вот именно тем, заброшенным судьбой и плохими

курсантскими аттестациями в  камчатско-курильские дали,  старшим  лейтенантам и

капитанам  и  пришлось  расхлебывать последствия  авантюр  американских военных

штабов. Согласно докладам, они справились.

          Часть   Седьмого  флота  несколько  дней   обшаривала  море,   однако

каких-либо частей «СР-71» обнаружено не было.  Пилота тоже.  Вообще-то никто из

посвященных в  детали особо и не надеялся — учитывая скорость самолета в момент

атаки, вряд ли Кир Толкотт сумел воспользоваться катапультой.

          Выявленные заговорщики были  тихонько сняты с  занимаемых постов,  но

все же  из  вооруженных сил не уволены,  дабы лишний раз не привлекать к  армии

внимание прессы,  она и так в последнее время напоминала потревоженный,  но еще

не понимающий причины опасности пчелиный улей.

     46. Чошкийде6

          Чернота ночи стала гуще,  поскольку луна,  устав ждать,  укатилась за

горизонт.  Да  и  объемные фонари  звезд  сменились другими,  демонстрируя иные

созвездия.  А  гигантские клещи  внизу  уже  почти  сомкнулись вокруг спешащего

каравана Ибн-Норик-хана.  Они двигались по ночам, дабы не так мучиться от жары,

а главное, не попасть в объективы русских летающих разведчиков. Теперь они были

обречены.  Почти.  Существовал небольшой шанс,  что они смогут вырваться. А еще

полковник Джумахунов решил предложить им  переговоры.  Он  не  имел возможности

напасть на отряд совсем внезапно,  а значит, обоих противников ожидала кровавая

баня.

          Он  выслал вперед парламентера.  Он  чувствовал,  как  тот боится,  и

прекрасно понимал его состояние, но, так или иначе, кто-то должен был оказаться

жертвой. И молодой сержант помчался вперед.

          — Почему вы отпустили его одного?  — спросил недовольно Краснодонный.

— Он ведь из местных — сбежит.

          — А что, думаете, если бы мы послали с ним какого-нибудь хохла, он бы

быстрей договорился? — веско процедил Джумахунов. — Из наших русских кто-нибудь

знает в совершенстве арабский?

          — Да, Хаймерденов.

          — Он слишком ценен,  он переводчик. Кроме того, Хаймерденов остался в

лагере.  Шансов вернуться у  этого  парня  почти ноль.  Если  мы  пошлем с  ним

какого-нибудь европейца, их совсем не будет. Они для них — неверные.

          — Однако с англичанами они сотрудничают.

          — У вас есть на примете годный для переговоров англичанин, Иннокентий

Львович?

          Краснодонный обиделся,  хотел  со  злости  сплюнуть  вниз,  с  высоты

верблюда,  но  ничего не вышло,  рот был слишком сухой.  Теперь они снова ехали

молча.   Лишь   иногда   бессвязные  размышления  Джумахунова  прерывали  новые

сообщения,   поступающие  по   радио  или   через  посыльных.   Челюсти  вокруг

Ибн-Норик-хана продолжали смыкаться.

          А потом вернулся посол. Живой и невредимый.

     47. Технические нюансы

          —  Как  это  могло  случиться?   —  спросил  советник  президента  по

национальной безопасности.  —  Главное даже не это,  а  то,  можно ли полностью

исключить версию о сознательном переходе их самолета в наш мир?

          —  Господин советник,  группа экспертов и  я в том числе склоняемся к

мысли,  что  все  же  это  было  непреднамеренное с  их  стороны  вторжение,  —

ответствовал Генри  Литскоффер.  За  последнее время ученый сильно поднаторел в

общении  с  большими государственными шишками,  а  потому  научился фильтровать

поток научных терминов, которые ранее слетали с его языка сами собой.

          —  Но  ведь мне  докладывали,  что перерасход энергии при возвращении

нашего самолета был относительно небольшим. Или это не так?

          — Вы очень мягко сказали: «небольшим». Перерасход был чудовищным, но,

конечно,   не  сравним  с   тем,   что  должен  быть  затрачен  при  переброске

предполагаемой «потусторонней» массы.

          — Все равно, чем можно это объяснить?

          —  Наш  разведчик всю  дорогу кушал топливо,  скорее всего он  еще  и

работал на  форсажной мощности.  В  результате его  масса изменилась в  сторону

уменьшения.  Отработанное топливо рассеялось на громадной площади,  кроме того,

оно изменило молекулярный состав.  Вернуть его обратно в процессе перехода,  по

некоторым расчетам,  невозможно,  гораздо проще в  дело  втягиваются компактные

массы. Когда-то говорили:

          «Природа не терпит пустоты».  Здесь похожий случай —  разницу в массе

заполнили близко расположенным материальным предметом.

          —   Скажите,   господин  Литскоффер,   вы  это  объяснение  придумали

специально или так и есть на самом деле?

          — Вы становитесь философом, господин советник, — неотразимо улыбнулся

ученый. — Кстати, хотелось бы знать. Этого пришельца все-таки сбили?

          — Русские утверждают, что успешно атаковали его над Охотским морем.

          — А летчик?

          — Они сообщили — никто не катапультировался.  Обломков тоже нет — все

сгинуло в воде.

          —Жаль.

          — Это все же лучший вариант, по сравнению с тем, в котором этот «МиГ»

вернулся бы через некоторое время назад в Мир-2 и доложил о случившемся.

          —  Ну,  это вряд ли.  Не создано энергетической воронки для обратного

перехода.

          — Не буду спорить, но ведь их авианосные группы исчезали?

          — Но там же был не искусственно вызванный процесс?

          — Не хочется спорить со специалистом,  но ведь стопроцентной гарантии

вы тоже дать не можете? Генри Литскоффер пожал плечами.

     48. Жупка7

          —  Вы их встретили,  Салай?  — спросил его Джумахунов самостоятельно,

хотя его личный переводчик Абдул стоял рядом.

          — Да, командир. — Парламентер тяжело дышал.

          — И вы говорили с ними?

          — Да, командир.

          — Ну, так докладывай, черт возьми, — не выдержал Джумахунов.

          —  Вот что они прислали,  —  и  парламентер бросил на песок увесистый

мешок, притороченный до этого к седлу.

          В свете звезд было ничего не рассмотреть.

          — Открой! — приказал Джумахунов Абдулу, включая фонарь. Однако еще до

того,   как  спешившийся  арабский  юноша  высыпал  на   обозрение  содержимое,

Джумахунов уже почуял запах смерти.

          Когда  только первое это  попало в  круг  света,  Абдул  отшатнулся и

испуганно глянул на свои руки. Они были красные, а на песке лежала человеческая

голова.

          Джумахунов  спешился  и,   действуя  рукой  абсолютно  спокойно,  как

манипулятором, повернул голову лицом к себе. Затем он достал следующие две. Это

были передовые разведчики его отряда.

          Позади него заместитель по  политической части свалился с  верблюда в

обморок.

          —  Закопать!  —  холодно произнес полковник Джумахунов.  —  Или лучше

пусть их похоронят по вашим обычаям.  Кто там у нас учился когда-то на муллу? —

Он  поднял  голову  и  направил фонарь  на  парламентера.  —  Вы  видели самого

Ибн-Норик-хана?

          — Да, командир, — доложил воин, спешиваясь, поскольку чувствовал себя

неудобно, возвышаясь над начальником.

          — Он еще что-нибудь передавал?

          — Да, командир. Смею ли я говорить?

          — Говори, шайтан тебя разбери, чего тянешь резину?

          —  Командир,  Ибн-Норик-хан,  сказал,  что  если ты  мужчина,  то  не

побоишься сразиться с  ним  один на  один,  завтра,  то  есть сегодня утром,  в

известном мне месте.

          — Что он говорит?  — переспросил Джумахунов Абдула, он не был уверен,

что понял все правильно. Тот поспешно перевел.

          Тогда полковник Джумахунов улыбнулся без улыбки.

          —  Сегодня мы  посмотрим,  какая  у  Ибн-хана  кровь,  —  произнес он

зловеще.

          Присутствующие вздрогнули. А объемистые звезды все так же бесстрастно

свешивались вниз.

     49. Шпионско-пограничные страсти

          Ну  что,  дон  Румата-Панин,  как  тебе в  этом мире?  Как  идет твоя

деятельность во  благо  родной  Вселенной?  Как  нравится разведка,  накопление

данных и новых впечатлений? А главное, какова цель этого шпионского ремесла?

          Панин стоял с  закрытыми глазами,  упираясь лбом  в  оконное стекло с

сумрачным вечерним пейзажем по  ту  сторону.  Он  ждал  Аврору,  хотя  невольно

мысленно оттягивал встречу.  Ему нужно было серьезно с ней поговорить, но он до

сих пор не имел понятия,  как подступиться к теме.  Мало того, что то, о чем он

хотел ей поведать,  не лезло ни в какие ворота рационального рассудка,  так еще

сам он не был уверен в конечных выводах своих рассуждений.  Правда,  говорить о

своих сомнениях Авроре он вовсе не собирался. В принципе вопрос стоял проще: он

не  желал с  ней расставаться,  но  и  не собирался становиться невозвращенцем.

Следовательно, нужно было переправлять Аврору в свой мир.

          Техническая сторона дела в  данную минуту была на  втором плане,  все

эти перерасходы энергии на  переправку лишних десятков килограммов касались его

косвенно, тем более далеко отодвигались служебные несоответствия, понижение или

лишение  званий  и  должностей  за  несанкционированную переброску  неизвестной

личности. В любом случае уже разглашение информации о наблюдателях постороннему

лицу вело к наказанию, тем более лицу из враждебного мира. Мало кто поверил бы,

что  девушку  ему  подсунули  специально какие-нибудь  местные  спецслужбы,  уж

что-что,  а  то,  что  власти торжествующего социализма еще не  ведут встречное

наблюдение за истинной Вселенной, не поддавалось сомнению.

          Он хотел украсть Аврору по нескольким причинам.  Во-первых, он просто

не мог без нее жить и знал, что, бросив ее здесь, он навсегда сделает себя и ее

несчастными.  Плевать ему было на готовящиеся сгинуть ради любви годы успешного

продвижения по служебной лестнице и даже на саму работу. А может, это было даже

во-вторых,  а  во-первых было то,  что он  почему-то понял судьбу,  уготованную

всему этому миру. Этот мир был опасен, опасен сам для себя, но еще более опасен

для мира,  в  котором доминировал доллар.  А люди и ученые здесь не глупее тех,

что заслали сюда Панина,  да к тому же направляются они более железной рукой, и

если им скажут «фас!»,  то недолго нашей милой Вселенной быть в одиночестве. Да

и,  наверное,  занимается уже  кто-нибудь  проблемой,  ведь  не  только  у  нас

появлялись чужие кораблики?  Что можно противопоставить этому грядущему событию

прозрения?  Не надо быть стратегом и генералиссимусом Андроповым — превентивный

сокрушительный   удар,   вот   что   снимает   и   сводит   к   нулю   проблему

межпространственного контакта.  Есть альтернатива? Мирное существование народов

с разным общественным устройством?  Знаем мы, к чему привело братание народов —

к  доминированию  империи  нового  типа  —  США!   А  империя  старого,   более

стандартного вида — СССР,  что предпримет она?  Можем не сомневаться... Сразу и

всерьез!

          Вот она,  наконец-то. Слышны с лестницы легкие шаги. Нет, почудилось.

Что-то плохо у  тебя стало со слухом,  да и с нервишками,  прогрессор Панин.  И

если  ты   сам  за  собой  замечаешь,   то  уж  начальство  родное,   из  милой

немилитаризованной Вселенной, давно заметило, хоть и не каждый день ты им глаза

мозолишь,  но терпят тебя покуда,  не хотят обижать недоверием до срока. А срок

тот  близенько,  ой  как близенько.  Добила,  зажевала тебя эта новая вселенная

развитого социализма.

          Он  внезапно  вышел  из  своих  мыслей  в  реальный мир  от  громкого

странного звука над головой.  В  растерянности он сжимал в  побелевшей костяшке

оборванную портьеру,  отодранную от  крепящей струны  с  корнями.  В  странном,

внезапно  навалившемся состоянии полусна  он  прошел  на  кухню,  выпил  залпом

холодной  простой  воды  из  крана  —   в  окружающей  реальности  не  водилось

«пепси-кол»,  как и  всех ее собратьев.  Правда,  бочковый квас на улицах был —

вкуснейшая штука,  как оказалось,  никогда раньше не пробовал.  Панин растер по

лицу   живительную  влагу.   Несколько  взбодрился.   Прилег   на   старенький,

продавленный диван.  Внезапно подумал:  кто же успел так его продавить? Отогнал

эту  злую,  выплывшую еще  из  какой-то,  самой мерзкой из  возможных вселенных

мысль.   Вскочил.   Взял   с   полки  первую  подвернувшуюся  книгу.   Название

многообещающее: «Правда о пограничниках». Открыл, где получилось. Книга была не

заезженная,  хоть и не новая.  Наверное, давали в книжном магазине в нагрузку к

чему-нибудь о комиссаре Мегрэ.

          ...Там,  где  он  открыл,  дело происходило так.  Год  эдак двадцатый

прошлого века.  Борьба с  какой-то  контрой на  территории Казахстана.  Басмачи

напали на  город.  Пришлось местным пограничникам прятаться вместе с  партийной

верхушкой в двухэтажном административном здании посредине населенного пункта, а

заодно прятать от  врагов женщин и  детей из этого самого города.  Разместились

они там все как в  безразмерном теремке,  а  враги окружили уже здание со  всех

переулков и  требуют:  «Сдавайтесь,  чекисты!»  Но  наши не  сдаются,  однако и

стреляют редко —  патроны берегут.  Если уж стреляют,  то прямо в сердце врагу.

Стреляют день,  два стреляют,  три, четыре. Патроны кончаются. Пулемет вообще с

самого  начала  бил  только  одиночными и  только чтобы  как  минимум парочку в

колонну построившихся басмачей завалить, а так ни-ни.

          Панин  снова  посмотрел  на  обложку:   не  Гайдар  ли,  «О  мальчише

Кибальчише».  Нет,  не Гайдар. И не юмор вовсе. Воениздат, тираж пятьсот тысяч.

Читаем дальше.

          Так, патроны кончились вовсе. Тогда, пока двое красноармейцев с крыши

басмачей моделями гранат пугали,  остальные,  вместе с местным кузнецом,  стали

отливать пули из свинца подвернувшегося, а гильзы собирать старые. Про порох не

сказано,  но  Панин понял —  тоже  старый использовали.  Отлили пули  вовремя и

раздали каждому прикрывающему окно по пять штук.  А  те уже возле окон баррикад

понаделали,  не  из мешков,  нет.  Из мертвых бандитов!  (Панин снова глянул на

обложку.  Издание третье,  исправленное и дополненное. Все рассказы написаны по

подлинным документам.)  Тут прилетел аэроплан от великой Красной армии.  Как же

ему  сообщить,  что здесь происходит?  Ведь может сверху пролететь и  подумать,

мол,  все хорошо.  Революция продолжается,  а  что связи нет с районным центром

неделю,  так  ведь всякое бывает.  Написали красной краской на  полотне большую

надпись,  где краски не хватало,  там каждый донором послужил.  А  написали вот

что:

          «НУЖНЫ ПАТРОНЫ!  УРА!»  Слава богу  и  Ленину,  на  аэроплане попался

грамотный  крестьянин-коммунист,  пока  читал,  не  весь  бензин  израсходовал.

Полетел за патронами, может, в Кремль, может, ближе, о том не пишется подробно,

видно,  не  все  документы сохранились.  Привез вскоре (через два  денька) ящик

патронов.

          Сбросил сверху.  Хоть  и  бросал  с  небольшой высоты,  однако ветром

ураганным отнесло на  нейтральную полосу.  Прямо  на  середине между  нашими  и

басмачами.  Что делать?  Бандитов-то  две тыщи,  так и  сказано,  точная цифра,

документально зафиксирована.  Поднялся тогда  командир —  главный  пограничник,

раздвинул руками баррикаду из басмачей,  в  халаты облаченных,  кинулся в окно.

Стреляли по  нему все  бандиты сразу,  но  командир был как заговоренный (таким

словом  и  названо).  Всю  гимнастерку  по  краям  пробило  пулями,  все  плечи

исцарапало,  однако поднял командир ящик и поволок к своим,  на руках. Добрался

до  опорного пункта советской власти и  спокойно лег поспать.  А  надо сказать,

если остальные бойцы еще и спали в сутки по два часа,  то командир,  покуда все

предшествующее вершилось,  не спал вовсе.  Так и сказано: «не спал вовсе». Жуть

просто.

          На этом месте повести Панин окончательно расслабился и задремал, беря

на    себя    отвергнутую   командиром   чекистов-пограничников   биологическую

потребность.  Ему  снилась  конница  и  фаланги тачанок.  Он  не  услышал,  как

вернулась с работы Аврора,  но когда почувствовал рядом ее тепло, решил, что не

будет  вести серьезный разговор сегодня.  Пусть доблестные пограничники постоят

на посту еще денек, он не станет разрушать мирную жизнь девушки Авроры.

     50. Боорсок8

          Они сближались. Две небольшие группы, всадников по двадцать в каждой.

Все  они  были  вооружены  до  зубов,  а  дальше,  с  обеих  сторон,  охватывая

перспективу,  стояли пешие и  конные,  словно древние легионы,  а еще где-то за

дюнами уплотняли песочек и регулировали углы прицеливания минометчики.

          Внешне Джумахунов представлял из себя холодный айсберг, не тающий под

выскочившим час  назад из  песка солнцем.  Его тепла так не  хватало ночью,  но

теперь оно уже успело трижды и четырежды надоесть.  Но свет его был нужен. Пока

оно  не  взошло,  отошедший  от  обморока  Краснодонный уговаривал  Джумахунова

отказаться от вызова.

          — Я не могу,  — ответил на это полковник. — Мои воины будут говорить,

что я струсил.

          — Черт с ними,  Ренат,  — умолял его замполит.  — Собака лает — ветер

носит. Поговорят — перестанут.

          —  Для  сокрытия своего отказа мне придется убить всех свидетелей,  в

том числе и вас, Иннокентий Львович, — припугнул его Джумахунов.

          —  Что вы чушь городите.  Как можно принимать этот вызов.  Вы ведь не

сам по себе, вы представитель Советского Союза, человек военный. Я запрещаю вам

участвовать в этом поединке.

          — Не имеете права,  майор.  Вы можете только советовать мне что-либо.

Будете  мешать,  маршалу Жукову на  вас  пожалуюсь.  Знаете,  что  он  делает с

нерадивыми офицерами?

          — Я-то знаю.  Ренат Сайменович,  а вот вы, наверное, забыли? Это я на

вас напишу докладную за самоуправство.  Вы подумали, что будет, если вас убьют?

Здесь же все развалится. Кто будет управлять этим воинством?

          — Ну вот, Иннокентий Львович, а вы хотите сажать меня в дисбат. Так и

так все развалится.  И  если мои люди —  местные,  не  наши родные комсомольцы,

узнают что я  струсил,  они перестанут меня уважать,  и снова все,  однозначно,

развалится.

          — Опять чушь порете.  А если там засада? И вас шмякнут на расстоянии,

без всякого поединка? — оживился, найдя неотразимый аргумент, Краснодонный.

          — Есть риск,  конечно.  Но тогда мои бойцы будут знать, что я погиб в

нечестном бою,  а  трусом не был.  Это все-таки лучше.  К тому же Ибн-Норик-хан

тоже может опасаться подвоха с нашей стороны.

          —  О!   Вот  и  прекрасно,  полковник.  Давайте  приготовим  ловушку.

Прикончим этого  садиста  вместе  с  его  главными  подручными,  —  с  надеждой

загорелся замполит.

          — Нехорошо.

          — Что нехорошо, убивать бандитов?

          — Подличать нехорошо.

          — Я вам удивляюсь, вы на войне или как?

          — Или как.

          На  самом деле,  Джумахунов был вовсе не  против ловушек и  всяческих

военных хитростей,  но  ему  представился случай,  о  котором можно было только

мечтать:   самоутвердиться  еще  более,   заставив  группировку  Ибн-Норик-хана

признать  поражение  без  боя.  Весть  о  поединке  распространится по  пустыне

мгновенно.  Его станут уважать еще более, как настоящего благородного шейха. Да

и  советская власть от  этого только выиграет,  по  его мнению.  О  возможности

неудачи он абсолютно не думал.  Так что брюзжание замполита не могло ни к  чему

привести. Он был готов к бою и морально и физически.

          Отряды сближались.  И  та  и  другая сторона были  обвешаны оружием и

держали  его   наготове.   Это  было  похоже  на   переговоры  двух  враждующих

гангстерских  кланов  где-нибудь  в  сердце  современного  империализма.  Любое

неосторожное  слово  или   жест  могли  привести  к   стремительному  взаимному

истреблению.  Конкретно Джумахунов не держал руку на курке, но совсем близко на

переднем горбу его Огонька висел заряженный «ППШ».

          Когда между отрядами осталось не более пятидесяти метров,  они словно

натолкнулись  на  невидимую  преграду.   Передние  встали,   а   задние  быстро

рассредоточились вдоль невидимой черты.

          —  Эй!  — заорал на арабском один из противников.  — Где тут мохнатый

русский паук?

          Говоривший был  одет не  красивее других,  но  его  одногорбый боевой

верблюд имел  сияющую,  может быть,  действительно обшитую золотой нитью сбрую.

Это явно был Ибн-Норик-хан.

          —  Я  —  полковник Джумахунов,  к твоим услугам,  тушканчик Норик!  —

рявкнул, трогая с места Огонька, Джумахунов. — Давно ли ты стал ханом? Не знаю,

как в Судане, а здесь, в Сахаре, такие клички не приняты.

          — Ага,  мерзкий падальщик,  трусливый шакал пустыни, который не может

без танков шагу ступить, решил провести политинформацию?

          Находящийся позади сержант Абдул  быстро и  четко переводил фразы для

Джумахунова, хотя тот и так почти все уловил сам.

          — Это тот, кто привык своим железом давить женщин и детей в селениях,

так?! — продолжал распалять себя Ибн-Норик-хан.

          — Переводи,  Абдул, — приказал в сторону Джумахунов, опасаясь за свой

выговор.  —  Не  плачь,  мальчик!  Я  сегодня удавлю тебя без всяких танков!  А

вообще, предлагаю тебе от своего имени и от командования заодно сдать к шайтану

оружие и сдаться! Тогда, может, убережешь свою мерзкую шкуру!

          — Мне смешно, русский падальщик!

          — Я не русский,  гов...к, я киргиз! Ты хоть знаешь, где такая страна,

необразованный мерин!

          В  таком роде они  некоторое время осыпали друг друга,  мягко говоря,

нелестными эпитетами.  У Абдула все время происходили сложности с переводом,  и

он был вынужден импровизировать. Наконец Джумахунову надоел этот детский сад.

          — Ладно, Хан! Заткни свой рот! Ты готов сразиться на саблях?

          — Всегда,  русский паук!  Давай только договоримся, что если я отсеку

твою голову и  надену ее на вон ту пику,  —  он показал в  сторону какого-то из

своих оруженосцев,  —  то тот,  кто останется за тебя,  пропустит мой отряд без

всяких помех, а?

          — Идет,  Хан! — На самом деле Джумахунов был уверен, что в случае его

гибели Краснодонный все  равно навяжет Ибн-Норик-хану  бой,  но  какое значение

имело то,  что могло случиться после смерти? — А что будет, если ты сам станешь

кусками мяса? Твои сдадутся?

          — Самонадеянный страус!  Не будет этого! — Ибн-Норик-хан начал быстро

освобождать от лишнего имущества себя и  верблюда.  На песок полетел английский

пистолет-пулемет «стерлинг»,  немецкий «вальтер», две гранаты, наружный халат и

вообще вся затрудняющая движения одежда.

          Увидев такое,  Джумахунов в свою очередь сбросил вниз «ППШ»,  верхнюю

полевую форму, чалму, да и вообще почти все. Затем он тронул Огонька вперед. Он

опасался, что Ибн-Норик-хан захочет драться в пешем варианте, а здесь он был не

силен.

          — Прикажи своим рабам не вмешиваться в наш спор! — рявкнул Джумахунов

на  родном киргизском,  забыв,  что  Абдул не  сможет такое перевести.  Но  все

окружающее,  и  Абдул в  том числе,  уплывало куда-то в сторону,  оно больше не

существовало. Только впереди был враг.

          Солнце светило ему справа, и нужно было не допустить, чтобы Хан зашел

с этой слепящей стороны. А их верблюды уже неслись навстречу.

          — Жми, Огонек, шайтан тебя забери! — орал в исступлении Джумахунов.

          А впереди что-то каркал Хан.

          И  они  сошлись.  И  столкнулись на  лету  сабли.  Джумахунов вовремя

отгадал маневр,  хотя он никогда не дрался с этим человеком, он внезапно понял,

что  первый удар  тот  хочет нанести по  Огоньку.  Он  вовремя отбил нападение.

Когда-то  в  далекой Европе  Джумахунов видел,  как  заточенная сабля  отрубала

малокалиберное дуло  немецких танков.  Свое  собственное оружие  он  никогда не

подвергал таким рискованным проверкам,  но,  учитывая виденное в  жизни,  можно

было допустить, что опытный человек способен срубить голову верблюду.

          Только раз звякнули и  свистнули их сабли,  а они уже проскочили мимо

друг  друга.  Верблюд Хана  был  легче,  несколько ниже,  и  потому явно  более

маневренным.  Можно  было  попробовать свалить его  массой  Огонька,  но  тогда

неизбежно бой пришлось бы продолжать на ногах,  а  этого Джумахунов все-таки не

хотел.  Он  развернулся,  чуть не врезавшись в  линию вражеских телохранителей.

Когда он кинул своего зверя вперед,  в  новую атаку,  верблюд Хана уже несся на

него во всю прыть. Он снова отбил удар. Казалось, зазвенела не только сабля, но

и  сама рука,  содрогнулось камертоном все тело.  Да,  Ибн-Норик-хан имел очень

сильный отработанный удар.  Но  знал  ли  он  другие приемы,  кроме уже  дважды

отраженного?

          Их  верблюды вновь разошлись и  вновь развернулись.  Джумахунов решил

сменить тактику,  эти наскоки, годные для рыцарских турниров, ему не нравились.

Поскольку верблюд Ибн-Норик-хана был ниже,  он имел в  нижней полусфере большую

свободу маневра.  Это грозило ногам и Огонька,  и самого Джумахунова.  Находясь

выше,  он  мог не  суметь отбить какой-нибудь из подлых трюков Ибн-хана.  Кроме

того,  за  счет  одного горба Хан  имел  еще  большую подвижность.  Конечно,  у

Джумахунова была  дополнительная защита  из  самих  горбов  и  сидел  он  более

устойчиво, но это, опять же, годилось для отвергнутых им рыцарских наскоков или

для  ударного налета толпой на  толпу,  когда противники все время менялись,  и

если ты быстро не пришиб первого встречного,  им неминуемо занимались следующие

позади товарищи.  Здесь был  другой случай.  Ему был необходим ближний бой.  Он

хотел свести поединок к победе более умелого фехтования.

          Когда они  вновь сошлись,  он,  изменив направление движения Огонька,

заставил  его  толкнуть  туловищем вражеское животное.  Ибн-Норик-хан  чуть  не

опрокинулся,  но погасил свою скорость. И тут их сабли замелькали с невероятной

скоростью.  Удары Хана были в  среднем сильнее,  но Джумахунов сидел выше,  это

давало  ему  преимущество  в  ударах  сверху.   Вначале  Ибн-Норик-хан  пытался

атаковать не только человека,  но —  опять за свое —  еще и  Огонька,  однако в

считанные секунды Джумахунов заставил его  перейти к  жесткой обороне.  Оба уже

почти  задыхались,  верблюды же,  наоборот,  несколько восстановились и  теперь

выворачивали  шеи.   Огонек  усиленно  чавкал  ртом,  накапливал  слюну,  желая

по-свойски наказать обидчика.  А  сабли звенели и  сыпали искрами.  Между делом

каждый из  противников пытался отжать другого в  неудобное положение,  то  есть

глазами на солнце.  В этом смысле даже сильные удары Ибн-Норик-хана действовали

ему во  вред.  Оба они,  понятно,  держали сабли в  правой руке,  посему каждый

теснил противника справа налево.  За  счет  этого  Джумахунов оказался в  новом

преимуществе.

          Когда солнце стало бить в глаза Хану, преимущество опять увеличилось.

Нужно  было  пользоваться им  быстрее,  пока  они  не  развернулись по-другому.

Джумахунов сумел снести у  Ибн-хана тюрбан.  Тот  был  слишком распален,  чтобы

обращать внимание на такую мелочь.  И  в этот момент,  когда особо сильный удар

Хана  заставил Джумахунова несколько податься назад,  откуда-то  сбоку прилетел

плевок Огонька.  Он  попал Ибн-Норик-хану прямо в  лоб.  В  какой-нибудь другой

момент  это  бы  было  смешно,  но  сейчас  два  человека бились со  смертью на

предельной частоте пульса.

          Мерзкое,  разъедающее кожу  соплеподобное образование стало стекать к

глазам  Хана.  Он  попытался резко  смахнуть помеху свободной рукой.  Отвлекся.

Джумахунов мгновенно надвинулся и  ловким  ударом  сверху отсек  Ибн-Норик-хану

левое ухо. Хлынула кровь. Возможно, где-то внутри Хан запаниковал. Его удары не

сделались менее слабыми,  но стали более хаотичными — он уже совсем не нападал,

только защищался. А мерзкая пакость на его лбу и голове продолжала наплывать на

глаза.  Он снова отвлекся. Теперь Джумахунов полностью уверился в своей победе.

Он мог позволить себе поиграться со смертью. Сделав обманное движение, он вновь

нанес рассчитанный удар сверху,  и на песок шмякнулось второе ухо Хана.  Теперь

тот  был  в  явной  панике.  Дело  было  не  в  боли  —  он  увидел тактическое

превосходство врага.

          Дальше  было  избиение.   Краем  глаза  Джумахунов  глянул  на   ряды

соратников подвергаемого линчеванию главаря.  Никто не шевелился и не тянулся к

оружию.  Они просто смотрели,  затаив дыхание. Тогда Джумахунов срубил ему нос.

Снова хлынула кровь.  Ибн-Норик-хан наносил по  воздуху какие-то  бессмысленные

удары,  похоже,  его  рука уже  работала сама по  себе,  без подсказок объятого

предсмертной паникой мозга.

          — Это тебе за моих разведчиков! — задыхаясь, выкрикнул Джумахунов.

          Слышал ли его враг без ушей? Джумахунов этого не знал. Больше не было

смысла продолжать этот садизм.

          — Сдохни,  сын шайтана!  — проорал он во всю силу легких и мгновенным

ударом снес голову Ибн-Норик-хана.

          Все было кончено.  Обезглавленное туловище дернулось, уронило саблю и

завалилось вперед в промежуток между почти сцепившимися животными. Оба верблюда

шарахнулись в  стороны.  Джумахунов соскочил.  Он не знал,  за что ухватить еще

горячую голову. Затем сообразил и взялся за бороду. Он поднял ее высоко кверху,

этот варварский трофей,  и  издал из  работающих мехами легких что-то  ужасное,

доисторически древнее, а может, даже дочеловеческое. И где-то далеко, за линией

его туманящегося зрения, верные воины подхватили его бешеный возглас.

     51 Шпионская нерешительность

          Однако он по-прежнему не знал,  что делать.  Рассказать ей? А если не

согласится?  Если не поверит?  А если наоборот, очень даже поверит, Кира вон, у

Стругацких,  поверила.  Только решит, что счастье должно быть для всех и негоже

прятаться за  чужими спинами,  возьмет и  откажется,  останется строить светлое

завтра без  буржуев.  Что  тогда?  Более  того,  если  возьмет и  исполнит свой

комсомольский долг — сходит куда следует,  из лучших,  понятно, побуждений? Что

делать-то?

          Снова  был  одинокий покуда  вечер.  Теперь Панину казалось,  что  он

размышляет над этой проблемой не первую неделю. Может, подсознательно оно так и

было. Но только после последнего перехода между мирами у него появилась мысль о

том,  что все здесь приговорено. И обжалованию решение судей не подлежит. А вот

взять  и   самому  доложить  обо  всем  местным?   Принести  в   доказательство

подслушивающий  «пенек».   Что,   не  поверят?  Порассказать  о  вторжениях  их

авианосных соединений в наш мир.  Заинтересуются,  откуда информация — в газете

«Правда» о  таком не  пишут.  Может,  сразу и  не  поверят.  Но  уж  за  шпиона

империалистов примут точно.  Затем,  скорее всего,  попытаются перевербовать. А

потом  начнут искать пути-дороги,  дабы  собственными глазами увидеть.  Веселая

перспектива.

          И  все-таки,  как  начать разговор?  Примет она его за  сумасшедшего,

эдакого тихо  помешанного князя  Мышкина.  А  вдруг  возьмет и  сразу  поверит?

Фантастику вон читает — ждет принца со звезд. Вот и дождалась, кажется.

     52. Самый угнетенный народ

          Декабрь сорок седьмого.  Кто  теперь самый угнетенный в  мире  народ?

Если не открывали газету «Правда» и  не слушали радио недели три-четыре,  вовек

не догадаетесь.  Можно,  конечно,  попробовать. Китайский кули? Нет, это было в

начале  года.  Сейчас они  идут  по  верному пути  национального освобождения и

возрождения.  Египетские феллахи?  Почти верно,  этих последнее время,  судя по

прессе,  бойко угнетают белые колонизаторы,  особо в районе Суэцкого канала. Но

все-таки это не самые нещадно эксплуатируемые люди земного шара,  нет. Конечно,

американским неграм,  чьи  прабабки  были  похищены из  родимой,  милой  сердцу

Африки,  приходится нелегко,  все об этом ведают.  Да и пуэрториканцам несладко

быть сырьевым придатком империализма.  Однако вы не угадали, а четыре попытки —

это  и  так  перебор.  Хуже всех доводится детям скудной природы,  наивным,  но

мужественным  аборигенам  Австралии.  Истребляют  их  колонизаторы с  уголовной

родословной под корень,  сгоняют с насиженных теплых пустынь, не дают запускать

любимые  бумеранги куда  хочется,  а  главное  и  обидное,  не  разрешают вести

дружественную  переписку   и   получать   посылки   из   сочувствующей  страны,

давным-давно победившей царизм и крепостное право. Эх, жаль-краснокожие братья,

индейцы истреблены почти под корень, а то бы и им можно было бы посочувствовать

и  слать  бандероли  с  газетами  «Комсомолец Донбасса»  или  журналом  «Звезда

Востока», а также «Коммунист Вооруженных Сил».

          Однако не  дело освободителей вдаваться в  слюнявый плач по прошлому,

направлен их  ясный и  незамутненный взгляд в  светлое завтра,  а  другим своим

ракурсом в несовершенство текущего момента.  И нет тому взгляду преград,  видит

он  все насквозь,  подобно известному сатирическому киножурналу «Фитиль» и  его

печатному брату «Крокодилу».  Так вот, касательно аборигенов. Не дело передовой

партии ставить любимому народу задачи,  время которых еще не  наступило,  плодя

отчаяние и пессимизм.  И раз заговорили ее органы об Австралии,  значит, есть к

тому  основания и  подведен под  решение базис.  Больше того,  не  только базис

должен быть  подведен,  а  сделан первый шаг,  и  даже  два-три,  дабы упредить

коварных империалистов и  их  пособников.  Не  дело  партии  трубить загодя  об

угнетенных жителях полуострова Аркемленд, давая колонизаторам явную указку, где

громоздить береговые батареи и  флоты  бесчисленные сосредотачивать.  Лучше,  и

по-коммунистически правильнее,  под  видом  грузов  с  гуманитарной помощью для

пострадавшего от  возможного цунами  острова  Ява  загнать  транспорты в  залив

Карпентария и  произвести  разоружение по  сию  пору  не  сдавшегося  японского

гарнизона в  городе Борролула,  а  уже  затем  двинуть оттуда танки знаменитого

маршала  Малиновского,  недавно за  считанные дни  прошедшего Маньчжурию.  Сами

подумайте, как иначе освободить аборигенов, если колонизаторский порт Дарвин от

буржуазных пережитков не очистить?

          Да,  конечно,  далеко  до  теплой  Австралии от  незамерзающего порта

Мурманска и  даже от  Владивостока,  но ведь есть еще любимый уважающим историю

народом Порт-Артур,  а  это чуть-чуть,  но  ближе.  Ну  и  к  тому же  разве от

Сан-Франциско или Лос-Анджелеса до Сиднея короче? Ничуть. Правда, боевой флот у

Соединенных Штатов помощней,  но мы знаем,  что могут делать подводные лодки, а

их у СССР куда большее. Но ведь у Дяди Сэма еще и атомная дубина, вспомните вы.

И то правда. Риск имеется.

          А  стоят ли риска такого,  да и вообще усилий затраченных,  аборигены

эти самые, даже непостижимо эксплуатируемые? Конечно, стоят. Глобус пощупайте и

сами  убедитесь.   Если  освободить  сей  пустынный  материк,  то  все  острова

Индийского океана,  да и сам океан,  автоматически освободятся,  то есть,  если

точнее  и  исторически правильнее,  на  них  возникнут условия  для  скорейшего

вызревания социальных преобразований.  А  если к  тому же  согласованно с  этим

локальным боевым походом,  так сказать, другой рукой перекрыть аорту Гибралтара

и  двинуть в  сторону Египта два сходящихся танковых клина —  один из Ливии,  а

другой из  Ирана,  с  проходом сквозь Ирак и  Сирию,  то  тут уж  дозреют давно

эволюционно  сложившиеся  предпосылки для  падения  всей  системы  колониальных

владений Великобритании,  и, кроме ее величественного названия, ничего-то у нее

не останется. А ведь в ее власть входит даже спящий тысячелетия колосс — Индия,

не говоря уж о всяких пакистанах, бирмах и цейлонах.

          А  хватит ли у  друга всех угнетенных народов и  стран —  СССР сил на

столь решительные свершения?  Риск, конечно, есть, но история отпустила слишком

мало времени,  и  если дать империализму очухаться и пожить мирно,  то никто не

знает,  чем кончится противостояние. К тому же давно назрели противоречия между

союзниками по  антигитлеровской коалиции,  зашли они,  можно констатировать,  в

тупик  окончательный.   Да  и   нет  более  врагов,   против  которых  коалиция

создавалась.  Ну и, помимо всего, при мирном сожительстве надо бы СССР долги по

ленд-лизу возвращать.  Но  разве это  дело?  А  кто  нам заплатит за  кровушку,

пехотой, танкистами и подводниками пролитую? Кто рассчитается за труд сиротский

у станков долгими зимними ночами?  Так что,  как ни вертись,  а аборигенов,  на

кенгуру охотящихся, спасать надо.

          И спасем.

          Маршал Малиновский, ваше слово!

     Часть пятая

     РАССЕЧЕНИЕ ПУПОВИНЫ

                                                Многие лета  тем,  кто  поет во

сне.

                                                Все части света могут лежать на

дне.

                                                Все  континенты могут  гореть в

огне,

                                                Только все это не по мне.

                                                Владимир Высоцкий

     1. Постоять за себя

          Они,  местные аборигены социализма вчера  или  коммунизма завтра,  не

разрешили, не позволили ему подготовить ее заранее. А в принципе, кто ему мешал

поговорить с  ней раньше —  захватывающие истории о пограничниках?  И не делись

никуда  его  навыки  —  выплеснулись,   взорвались  накатанным  знанием,  когда

потребовалось.

          Панин насторожился, еще когда до них было, как до Луны — четыре этажа

лестниц с перилами. Но они предпочли лифт — старую скрипучую железяку с вручную

отпирающимися дверями.

          Панин  находился  в   полудреме  после  ночного  похода  к  знакомому

«пеньку». Этот поход убедил его окончательно, что дело завершено. На сей раз он

не сменил кассетный блок для записей, только вынул и привычно спрятал в буханку

тот, что имелся. Что бы это значило? Окончательный приговор — вот что.

          Но  сейчас что-то сдуло с  него сон начисто.  Может,  громко зашуршал

снег под колесами их машины,  а может, какой-то самоуверенный лейтенантик-пижон

чрезмерно рьяно хлопнул дверцей, только сон Панина упорхнул и сменился тиканьем

хронометра  в  голове.   Он  осторожно,  хотя  это  было  совсем  лишнее,  снял

придавивший  грудную  клетку  томик  справочника  для  туристов  столицы  СССР,

невесомым клубком скатился с  дивана и боком,  из-за шторины,  глянул на улицу.

Машина была обычная — «Волга-41» темного цвета,  без мигалок,  но, может, у них

съемная,  на  магните?  А  кроме того  —  машин было  две.  Здесь вам  была  не

наполненная бандитами  и  «мерседесами» Москва  пятнадцатого года  капитализма,

здесь личный автомобиль до  сих  пор  считался не  только роскошью,  но  еще  и

невидалью,  так  что  одно присутствие двух легковушек одинакового темно-синего

цвета за раз вызывало известное беспокойство.  Панин быстро отступил в  глубину

комнаты.  Не  зажигая света,  мгновенно переоделся в  удобный для любого случая

спортивно-туристский костюмчик местного  производства,  вскрыл  тайник,  извлек

оттуда кассеты с записями,  блокнот со своими пометками, пистолет «ПСМ» калибра

5,45 миллиметров,  зашнуровал ботинки и напялил шапочку.  Теперь он был готов к

труду и обороне.  Что еще осталось?  Ясно что — Аврора. Да, ее не было сейчас в

квартире,  но  вот-вот она должна была явиться со  своего ежедневного трудового

подвига.

          Панин скользнул на кухню, на мгновение замер, не решаясь открыть газ,

— это был все же жилой дом,  хоть и обреченного мира,  но то,  грядущее решение

было не в его власти и не на его совести;  не открыл все же, лишь бросил на пол

кучу  мятых  «правд»,   «комсомольских»  и  прочих,  добавил,  не  глядя,  книг

(специально не смотрел,  дабы не было жалко),  затем бесшумно приоткрыл входную

дверь и протиснулся в подъезд — там, позади, уже занялось пламя.

          Они  были еще  и  ленивы,  оказывается.  Ожирели душами,  погрязли во

всесилии,   давно   отшумели   повальные   чистки   —   обрюзгли,   одеревенели

щупальца-присоски власть предержащих.  Они  решили прокатиться лифтом.  Или  он

понапрасну встревожился и  не  за ним они явились?  Как теперь объяснить Авроре

аутодафе на кухне?  Но это было бы счастьем,  такой мелочью по сравнению с тем,

что  сейчас предстояло.  Он  проскочил полтора пролета,  когда старый скрипучий

развалина-лифт замер на  его этаже.  Панин заморозил время и  сердце.  Лязгнула

дверь  лифта.  Это  были  они  —  представители  социалистической законности  и

порядка,  и  пришли они по его душу.  Контрразведки всех стран,  объединяйтесь!

Грядут новые бои с пришельцами из вселенной буржуинов!

          И  они уже звонили в  дверь,  а  он не умирал от страха и напряжения,

совсем нет.  Он радовался жизни,  радовался их приходу, тому, как они разрешили

его  сомнения,  свалили  и  выбросили  ношу  будущего  решения  и  предстоящего

разговора.  Ему нельзя было больше здесь оставаться,  но и ей тоже нельзя.  И в

этом было дело.

          И Панин покатился вниз,  с легкостью ветра пожирая ступеньки. И внизу

какой-то   сержант,   на   стреме,   хотел   что-то   сказать  или   произвести

досмотр-задержание по  закону,  но  он уже вдавил ему в  грудь подошву удобного

зашнурованного ботинка,  и тот опрокинулся,  и Панин добавил еще.  Не знал этот

мир  дальнодействующего боя  ногами  —  карате,  остался он  локальным японским

казусом, не вспыхнул Брюсами Ли и Чаками Норисами с голубых экранов, потому как

не взял его заокеанский бизнес в долларовый оборот.

          А  потом  Панин  стянул с  бойца  «невидимого фронта» шинель,  шапку,

кобуру с портупеей и стал милицией столицы, зато время, целую эпоху, потерял, а

ведь там, наверху, уже выломали дверь и дышали дымом, осматривая комнаты. Он не

стал  тратить еще  один геологический период на  форменные ботинки,  благо его,

удобные,  были  темного цвета  и  хоть  издали напоминали что-то.  Да,  господа

коммунисты,  не  тех вы  прислали.  Шли вы  арестовывать какого-нибудь бандита,

безработного, не прописанного мальца, не здоровающегося с соседями по подъезду,

дабы акцентом не привлечь к себе дополнительное внимание,  так?  А надо было бы

профессиональных  контрразведчиков,   поднаторевших  на  акциях  в  мексиках  и

аргентинах.  И следовательно, те, кто готовят сейчас по вас окончательный удар,

выбирают молот  поувесистей,  рассчитали удачно —  не  ждете вы  этого удара по

затылку,  когда буржуи все загнаны на далекий материк,  не ведаете вы о  других

вселенных,  и  даже фантасты ваши,  пишущие больше о  стремительном прогрессе в

городе  и  деревне,  о  их  слиянии  в  радужном далеке,  о  несмелых подножках

буржуинов да об отрубании этих лапок-ножек многонациональными жилистыми руками.

          А потом была стрельба по машинам и людям,  и не хотелось,  чтобы были

убитые,  но  тяжелораненые  появились  наверняка,  а  одного  из  них  пришлось

выбрасывать на снег в  крови и  агонии и гнать машину вперед.  А под сиденьем и

правда была мигалка на  магните,  но  не  стоило ею  пользоваться.  Одно плохо,

нельзя было быстро ехать,  так  можно было проскочить мимо Авроры —  все  здесь

шлялись по улицам в такой однообразной одежде.

          И  он  ехал и  смотрел,  потому что  проглядеть ее  или разминуться —

значило вынести ей приговор.

     2. Во имя будущего

          Итак,  захватываем австралийские пустыни.  Мало нам  песков Муюнкума,

Бетпак-Дала,  Кызылкума,  Каракумов,  Такла-Макана,  Гоби и,  понятно,  Сахары.

Может,  и мало, ведь в далекой безоблачной перспективе коммунизма даже на Марсе

будут яблони цвести,  а  уж  собственные земные пески тем  паче  будут радовать

уставшие  от  трансгалактических перелетов взоры  сплошной  зеленью  шелковиц и

слив.  Предлагаете начать с малого, например с карагандинских степей? Успеется.

Скоро-скоро мир выпучится от  удивления,  любуясь распашкой целины.  А  пустоши

Джезказгана и Семипалатинска покуда требуются для другого — не все еще спокойно

в мире, не везде эксплуатация человека человеком сведена до нуля.

          А   вообще-то  военным  людям  нечего  вникать  в   будущий  праздник

освобожденного  труда,   где   грани   между  городом  и   деревней  перестанут

существовать,  а  рабочая интеллигенция подопрет жилистыми плечами крестьянские

серпы и молотилки,  разве что замполиты на политзанятиях пропоют об этом песни.

Поставлена  задача  —  отвоевать  Австралию,   и  по  возможности  до  Большого

Водораздельного хребта,  вот и  «вперед и  прямо»,  «броня крепка и  танки наши

быстры». Однако, как водится, представители эксплуататорского класса даром хлеб

с  ананасами не жуют,  и  их подлые наймиты множат танковые армии в южной части

материка.  А своих танков,  как известно, Австралия не производит. Уже по этому

показателю ясно проглядывается отсталость отдаленных регионов капитализма. Идут

танки по  морю непрерывными группировками конвоев из сияющей долларовым миражом

Калифорнии.   А  почему  идут  они  медлительными  конвоями,  а  не  отдельными

быстроходными  транспортами?   Сами  догадались?   Правильно,  подводные  лодки

Краснознаменного Тихоокеанского флота с развернутыми знаменами и с торпедами на

взводе.  Самый большой океан Земли для  наших новых лодок серии «Б» (что значит

«больших»)  теперь  что   родное  море  Лаптевых,   настажировались  в   тайном

сотрудничестве с японскими феодалами.  Пара-тройка удачных торпед,  калибра 553

мм — и нет мотопехотной дивизии,  смелое нападение группы субмарин — и танковый

корпус  в  Центральной  котловине,  под  давлением  пятьсот  атмосфер,  и  даже

ракушками не  зарастает и  песочком не заносится —  скудно там,  на глубине,  с

жизненными формами и с бурными течениями — спокойствие и тишь.

          А   потому  капиталистические  конвои  с   эсминцами,   крейсерами  и

глубинными бомбами в  вечных рейдах от Берингова до Кораллового моря.  И  тяжко

нашим подводникам,  кладут головы зазря в  желобе Тонга.  Но  ладно подводники,

хотя,  конечно,  каждый человек нам по своему ценен,  а каждый герой безымянный

сердцу мил.  Ладно лодки —  пыжатся заводы Комсомольска-на-Амуре,  Николаева на

Днепре и  Ленинграда на Неве в три смены,  не покладая рук,  и прут со стапелей

новейшие субмарины «Б»  без всякой помпы и  битых бутылок шампанского.  Главный

ужас  —  танковые  орды  «Першингов» беспрепятственно доходят.  И  ведь  подлый

капитализм столько сухогрузов зафрахтовал у  частных предпринимателей,  что  не

может пока мирный СССР за ним угнаться.  Представляете,  не может, хотя изъял в

качестве репараций все корабли у германского фашизма и японского милитаризма, и

все равно отстаем в грузоперевозках, и отстаем чудовищно. Что делать?

          Есть против конвоев одно действенное средство, и, может, никого оно и

не  утопит,  но  уже  своим  присутствием в  регионе внесет такую  панику,  что

собьются графики и  накроются сроки грузополучения.  Дорогое это  средство,  но

будущие плодоносные сады Большой Пустыни Виктории еще дороже, а свобода любимых

народом   метателей   бумеранга   вообще   не   поддается   измерению  денежным

эквивалентом.  И  средство это  —  рейд в  район Аделаиды,  Мельбурна и  Сиднея

новейшего линейного корабля «Советский Союз».

          И уже стелется дым из труб, и ревут согласованно сто пятьдесят четыре

тысячи  лошадиных сил  котлотурбинных установок.  Он  делает маневр-уклонение и

заходит в Тасманово море с юга,  отделяясь от стаи попутных айсбергов.  Не зря,

ой  не зря размещены на ледовом континенте советские научные станции «Восток» и

«Мирный»,  и,  наверное,  с  дальним прицелом плавали туда  когда-то  Лазарев и

Беллинсгаузен: нам нужна хотя бы приблизительная сводка погоды.

     3. Постоять за любовь

          А  она все еще не могла вникнуть в  происходящее,  да и  кто бы смог,

если еще не  было ни  одной словесной подсказки с  его стороны.  А  он не давал

никаких,  потому как  отделаться простыми фразами было невозможно,  а  начинать

лекцию не время. Против них был целый город или страна, а может, вся планета, и

казус был еще в том, что он нарушал теперь не только законы этой страны — мечты

Сталина  в  реальности,   кроме  того,  он  хотел,  и  теперь  не  имел  другой

альтернативы,  нарушить правила пославшей его планеты, а это ставило его одного

один на один не против Вселенной, а против команды из двух метагалактик. Похоже

было  на  то,  что  Роман  Владимирович Панин  действительно влип.  На  что  он

надеялся? Но был ли другой путь? Ведь игра уже шла.

          Он подобрал Аврору на перекрестке,  тормознув прямо на нем.  Выдернул

ее из толпы,  и  только его милицейская форма остановила маты жмущих на сигналы

водителей позади.  А  потом они помчались,  только пришлось отвлечься и снизить

скорость, застегивая ее ремень безопасности, — сто лет она не ездила в легковой

машине,  не  умела пользоваться —  двадцать первый век  от  рождества Христова,

канун победы мирового коммунизма.

          Им надо было закопаться в песок всего лишь на трое суток, до открытия

подпространственного туннеля.  Если  закопаются хорошо,  будет  время  обсудить

детали и целесообразность путешествия туда.  А пока,  гражданка столицы мировой

революции Аврора, умирай от неизвестности, пристегнутая к креслу.

     4. Враг наружный и враг внутренний

          И еще есть один толк от вторжения «Советского Союза» в Тасманово море

помимо запугивания караванов из Северной Америки —  его существование отвлекало

на  себя  авианосные и  линейные силы  из  средней части Тихого океана.  Теперь

каждый уважающий себя конвой имел не только эсминцы, но еще и тяжелые крейсера,

а лучше корабли класса «Миссури».

          А  «Советский Союз»,  обладая  огромной  автономностью,  пугал  своим

контуром то Новую Зеландию, то Новую Каледонию, а его гидросамолеты выслеживали

добычу.  Все,  что двигалось по морю или пускало дым, сразу вызывало на мостике

живейший интерес.  И  росли на дне акватории,  спорной между Индийским и  Тихим

океанами, залежи простреленных навылет корабельных корпусов.

          Не всегда,  безусловно, судно топилось, как только его корпус — точка

на  горизонте —  оказывался в  пределах  поражения главных  или  второстепенных

калибров.  Бывало,  когда оно замрет,  натолкнувшись на пристрелочные выстрелы,

линкор летит к  нему на  всех парах,  одновременно передавая флажками программу

действий,  а  гидроплан  его  кружит  над  жертвой,  производя  предварительную

проверку на предмет запрещенного товара.  Затем, как положено, подходит к борту

спущенная моторная лодка с призовой командой,  а иногда, когда время поджимает,

— есть сведения,  что поблизости резвится в волнах парочка охотников-линкоров с

эскортом,  «КОР-1» сам на воду спускается и уже с него второй пилот передает на

судно,  попавшееся в  лапы,  нужное распоряжение.  Обычно комплекс распоряжений

простой:  запрет на  пользование радиоприборами,  покуда «Советский Союз» свое,

партией данное предназначение не выполнит — это раз; экипажу и пассажирам, если

таковые имеются,  покинуть судно в  течение минут пятнадцати-шестнадцати —  это

два. Бывало ли по-другому? Да, два случая из семнадцати. В одном, после беглого

контроля  трюмов,  сухогруз  дружественной,  вставшей на  социалистический путь

развития Индонезии был отпущен с  пожеланиями доброго пути.  В другом небольшое

пассажирское судно  под  панамским  флагом  оказалось  доверху  набито  мирными

туземцами с  островов Океании.  Не было у  тех туземцев с  собой ничего,  кроме

набедренных повязок, кокосов, неразумных детей и таких же, не ведающих русского

языка и  трудов Карла Маркса,  женщин.  А  судьба тех туземцев была трагична до

слез,  выселила  их  с  исторической родины  проникнутая  милитаристским угаром

Америка,  дабы на их родном атолле взрывать и  совершенствовать свое варварское

оружие массового поражения.  Вам  еще  повезло,  сказал океанийцам растроганный

замполит Скрипов,  не помню уж кого точно,  то ли Хиросиму,  то ли Мацуяму, они

вообще ни о  чем не предупредили и нисколечко не выселили,  а сразу опустили на

голову свою подлую атомную бомбу.  Наша родина,  первая исторически завоеванная

социализмом,  досказал  он  напоследок,  никогда  не  будет  использовать столь

варварское  средство  разрушения  на  мирных  атоллах  и  в  прочих  населенных

джунглях.  Затем  экипаж «Советского Союза» подарил жертвам империализма четыре

ящика засоленной таранки,  чем, безусловно, вдохнул в изгнанников дух борьбы за

свои человеческие права, а также веру в Краснознаменный Тихоокеанский и, может,

даже Средиземноморский флот.  После теплого прощания под  корабельный оркестр с

братьями  и   сестрами  по   планете  советские  моряки  преисполнились  такого

негодования к  буржуазии,  что  те,  кто еще недовступил в  комсомол и  партию,

довступили,  а те, кто в момент спешно собранных ячейковых собраний находился у

любимых пушек или  же  котлов,  подали заявления о  вступлении прямо из  боевых

постов.

          Конечно,  к  большому сожалению экипажа,  досматривать все проходящие

суда  иногда  не  хватало времени и  приходилось принимать решение и  открывать

огонь,  руководствуясь лишь национальной принадлежностью. А часто остановленные

сами провоцировали применение жестких методов воспитательного воздействия, типа

калибр  сто  пятьдесят два,  так  как,  вопреки указаниям или  недослушав оные,

пытались  вторгнуться в  радиоэфир  со  всякими  сигналами «508»,  маскирующими

сговор с авианосными группировками англо-американского флота.  И знаете, тяжело

было в некоторых случаях принимать роковое решение.

          Поэтому рядом  с  командиром корабля всегда  находился заместитель по

политической части,  и  часто капитан — контр-адмирал Пронь — советовался с ним

насчет  применяемых калибров либо  по  более  бытовым вопросам.  Думаете,  пока

боевые моряки с  ног сбивались в  поисках контрабандных грузов,  обшаривая море

Фиджи,  море Тасманово и  море Коралловое,  у политотдела не было других забот,

как  собрания  проводить и  капитана судна  морально поддерживать?  Ошибаетесь.

Например,   освобожденному  комсомольскому  работнику  Баженову   было   отдано

приказание изъять из  библиотеки корабельной,  до  особого распоряжения,  книгу

«Одиссея капитана Блада» и  все ее  продолжения,  так как в  народе подпалубном

вызвать могла она неправильные ассоциации с  текущим моментом истории,  а кроме

того, поручили Баженову выявить и также изолировать романы сходного содержания.

          Баженов отнесся к заданию ревностно,  и после нескольких дней поисков

обнаружил еще  один компромат —  «Красный корсар»,  американского,  конечно же,

автора Фенимора Купера.  Безусловно,  особо  настораживало первое слово данного

названия.  Прочитав его на обложке,  старший корабельный замполит Евгений Ильич

Скрипов  весьма  побледнел  и   спешно  вызвал  на  собеседование  корабельного

библиотекаря —  мичмана Цибулю.  Конечно,  Цибуля попал  под  горячую руку,  но

нельзя   же   было   наказывать   весь   советский   наркомат   книгопродажи  и

книгопечатания?  А  еще,  вместе с  мичманом Цибулей,  под горячую руку угодили

«Последний из  могикан»  со  «Следопытом».  Тираж  сей  потенциально крамольной

литературы в сто тысяч единиц, к тому же неоднократный, поражал.

     5. Реликтовое излучение

          Пожалуй,  его тирада произвела на нее не слишком великое впечатление.

Ошарашивать тоже  нужно  в  подходящий момент.  Больше всего  Аврору,  кажется,

расстроило то,  что  нельзя вернуться в  родное гнездо,  до  сего  дня  успешно

ограждавшее  ее  от  окружающей  действительности.   Не  к  месту  сейчас  были

объяснения о  черно-белых  дырах,  красных  смещениях и  гравитационных линзах,

как-то  искусственно все  это  выглядело на  фоне украденной милицейской формы,

угнанной служебной машины и  сожженного жилища.  А  если  бы  она  еще  знала о

перестрелке?  Пришлось благоразумно смолчать о  сильно раненных или  немножечко

убитых защитниках закона.  Да  и  нет особой доблести в  стрельбе по людям,  не

ожидающим и не ждущим сопротивления.  Не было у него на подвернувшихся под пули

зла,  так же,  как на  их  легковую машину.  Однако вряд ли  его действия будут

трактоваться этой атакованной им вселенной как самозащита.  И  вряд ли действия

Авроры будут расцениваться иначе,  чем соучастие.  Другой вопрос, в чем? Вполне

подходит шпионаж в  пользу американского империализма,  хотя судьи и подсудимый

вольют в сосуд понимания несколько разный смысл.

          Так  что  самое  интересное —  о  парадоксах параллельных вселенных и

роковых точках разветвления истории — Аврора как-то пропустила мимо уха, но как

без  этого  можно  было  обойтись?  Иначе его  действия вообще трактовались как

уголовщина —  мокряк.  Пятнадцать лет  строгого  режима,  в  везучем  варианте.

Шпионаж пах, конечно, двадцатью пятью, но выглядел несколько более пристойно.

          И только когда они обрели наконец некоторый покой,  забросив машину в

какой-то  подворотне и  ухватив у  привокзальной бабульки ключи от коммунальной

комнатушки: «Сдаю только на ночь; оплата вперед; не шуметь; заходить по одному,

а  то менты загребут (форму он давно припрятал в  прихваченную складную сумку);

ванной не пользоваться и т. д.»

          Только  сотенная  купюра  с  профилем  Ленина  перевесила «т.  д.»  и

особенно «сдаю на ночь».  «У нас на Севере,  маманя,  —  со значением сказал ей

Панин,  — сейчас ночь,  знаешь какая?  Полярная,  мамуля.  И спим мы, как белые

медведи, и так же, как они, любим купаться. Вот денек-два отоспимся, а потом уж

пойдем столицу золотоглавую смотреть.  И  чайку  нам,  мамуля,  пожалуйста,  за

отдельную плату.  А в других комнатах у тебя,  мамка, кто проживает? Студентки?

Ладно,  раз уж живут.  В тесноте,  да не в обиде. Да, я же сказал, с Севера мы,

мать,  с Полярного круга. Ты книгу «Изгнание владыки-пять» читала? Вот те на, а

я думал, тут в столице все ученые».

          ...И  вот  тогда,  наконец  —  нет,  еще  осмотр  комнаты на  предмет

подслушивающих устройств, — снова наступила очередь лекций по связям истории со

структурой  Вселенной.   Тяжко  ему  пришлось,   здесь  до  сих  пор  верили  в

бесконечность по Ильичу, в то, что электрон так же неисчерпаем, как и атом, а о

теории Большого взрыва не слыхивали вовсе. Пришлось начать с нуля, но не жалко,

Аврора была благодарным слушателем.

          - Я  начну издалека,  милая,  —  произнес он,  обнимая ее  за плечи и

разглаживая волосы, — и то, что я буду говорить, будет очень непривычно и дико.

Вот послушай. Представь себе, что Великая Освободительная война началась совсем

не так и несколько раньше.  Не тринадцатого июля, а двадцать второго июня ровно

в четыре часа...

     6. Последняя стадия

          И  захлопнулись челюсти.  Не зря,  не зря офицеров корабельных томило

предчувствие,  не  зря  морячки перед сном страшными историями психику к  ужасу

приручали.  И,  как  водится,  захлопнулись те  челюсти,  когда до  конца рейда

максимум денька три-четыре оставалось.  Жестки стали сроки возвращения,  потому

как  предварительно супостаты поганые  спугнули  авианосцами суда  обеспечения,

везущие «Советскому Союзу» мазут для  котлов,  снаряды для калибров башенных да

бензин для гидропланов,  в ангаре на корме помещенных.  А еще те мирные русские

корабли  везли  для  команды  линкора  тушенку китайскую,  шоколад француз-кий,

бананы индонезийские и письма из страны радости и безоблачного неба.  В письмах

тех,  цензурой с  зеванием прочитанных,  родственники неисчислимые,  ведать  не

ведающие  о  том,  где  их  сыночки,  внучики  либо  мужья-романтики яркостью и

незабываемостью службы наслаждаются, значились призывы беречь мирное солнце над

головой,  а  еще писалось о  том,  что неважно,  на каком меридиане и  на какой

широте то  мирное солнце беречь и  приумножать —  одно  оно  у  нас,  и  верить

необходимо,  что  растопит  оно  своими  лучами  империализм и  южноафриканский

расизм.

          Однако и  без  писем недополученных вся  команда от  мала  до  велика

верила в светлое завтра и руководящую силу марксизма-ленинизма-сталинизма.  Вот

только заперли их  линкор родимый в  Тасмановом море.  И  вроде велико оно,  не

меньше  родимого  Черного,  на  коем  стажировку  половина  командного  состава

проходила, но как-то неуютно и вроде даже не со всех сторон заперто, а только с

юга и севера,  но ведь с запада подпирает море вражеская оконечность Австралии,

а  на восток — далеко больно обходить вокруг Новой Зеландии.  А потому история,

как всегда,  вопрос поставила жестко: или принять бой неравный с превосходящими

силами,  или голодной смертью,  без тушенки и горючего,  помереть.  Вот и стоит

линкор  советский посреди Тасманова моря,  думает,  рыбу  летающую и  плавающую

крючками  ловит,   холодильники  и   сковородки  набивая,   эфир   англоязычный

прослушивает,  разведывательные сводки пополняя, трубы его не дымят, гидропланы

весла сушат,  летчики-чкаловцы работы Владимира Ильича и  Иосифа Виссарионовича

конспектируют,  ручки перьевые в  чернильницы макая,  а  капитан с  помощником,

штурманом и  замполитом на  карту  глядят,  и  кофе  их  кукурузный стынет  без

использования.  Думают они  думу.  Далеко «Советскому Союзу» до  незамерзающего

порта Мурманска,  и  до  Севастополя далеко,  даже  до  Дарвина отвоеванного не

близко.  И можно обойтись без тушенки,  рыбой сушеной довольствуясь, но ведь не

океанографическая у  них  экспедиция —  боевой  поход,  похлеще древнеказачьего

налета     на     султана,     как     воевать     без     подвоза     снарядов

четыресташестимиллиметрового  калибра?   Как   без   авиаразведки  поддерживать

строительство  социализма  в  отдельно  взятом  полушарии?  Как  кровь  портить

империалистам,  если  нет  вволю  любимых  народом  даже  по  сухопутной  войне

стапятидесятидвухмиллиметровых?  И  как биться на  равных за милую сердцу,  уже

живую  в  мыслях  Австралийскую Советскую  Республику,  когда  согнал  агрессор

заокеанский в  акваторию десять линкоров типа «Миссури» и  «Алабама»,  да еще —

шесть авианосцев.  Легко,  конечно,  на сердце от уважения такого,  чувствуется

растерянность последней стадии капитализма,  но ведь тем более нужно напоследок

лицом в  грязь не  упасть.  Была надежда на  бомбардировщики дальние,  которые,

вместо транспортных,  с  неба сбросят грузы жизненно важные,  но  не  могут они

спустить на парашютах снаряды крупнокалиберные — тонет подлое железо.  Есть еще

слабое упование на подводные лодки,  но много ли нагрузишь в дизельную малютку?

Вот и думает думу линкор, а челюсти буржуев сжимаются вокруг него, как будто он

ананас какой-нибудь или рябчик.

     7. Уроки

          —  Бред какой-то,  — сказала она не сдержавшись,  когда он пересказал

несколько абзацев из учебника истории.  — Как фашисты могли дойти до Москвы, да

еще взять в кольцо Ленинград,  ты что?  Да их собственный пролетариат поднял бы

восстание и ударил им в спину.

          — А кроме того, — прошептал он ей на ушко, прижимая к себе сильнее, —

они чуть не захватили Кавказ,  оккупировали всю Украину и только на Волге,  под

Сталинградом,  получили первый раз по мордасам. А выгнали их с нашей территории

только в сорок четвертом.

          — Это что — анекдот? Или ты решил писать фантастику?

          — Таланта нет и терпения маловато. Но я тебе больше скажу. Американцы

высадились в  Италии,  гораздо позже в  Нормандии,  и  поэтому там не создалось

условий  для  коммунизма.  И  Германия разделилась на  две  части.  Восточную и

Западную... Знаешь, я несколько забежал вперед. Вернемся. И вот...

     8. Самый великий поход

          Эх, жалко погибать только в начале славного пути освобождения народов

малых  островов.  Ведь  какие перспективы раскроются,  когда вздохнет привольно

австралийский абориген,  когда  оседлают  харьковские  трактора  целину  центра

континента.  Поймут все народы окружающие,  начиная от Новой Зеландии и  кончая

островом Пасхи,  что нет смысла больше спину гнуть на милитаристов заокеанских.

Возьмут они  в  руки мотыгу или  ножик кремневый и  обрушат на  пробковые шлемы

последних колонизаторов,  и  взовьются красные знамена над Фиджи,  Тонга и даже

над Гонолулу,  а там,  глядишь, и метнется огонь революции в западное побережье

Южной Америки,  да и затопит ее вместе с Северной. Возьмутся все негры, индейцы

и  испаноязычные граждане за руки и  взойдут разом на баррикаду,  вокруг Белого

дома возведенную.  И пойдет гулять освобожденный труд от лесов Канады до снегов

Огненной Земли,  и, подумать только, даже на льды двухкилометровые гренландские

перекинется (или,  может, через родину викингов — Норвегию ближе будет? Надо бы

по  карте  и  течениям  океанским  сопоставить).   В  общем,  воцарится  победа

социализма всюду,  где она исторически созрела.  И наступит долгожданный мир во

всем мире. И вздохнет Вселенная с облегчением. И пойдут тогда все линкоры мира,

даже  те,   что  еще  на  стапелях  в  настоящее  время  не  завершены,  строем

кильватерным на  последний  военный  парад.  Пройдут  они  вдоль  берегов  всех

континентов и  островов Земли,  заходя во все порты на чашку чая или кокосового

сока.  И кому где из экипажа захочется остаться на вечное поселение,  тот там и

сойдет на  берег.  И  будут  те  линкоры идти,  пока  не  останется на  мостике

последний капитан, а в машинном отделении последний механик. И конечным пунктом

того похода будет какой-нибудь мелководный мыс,  допустим,  мыс Игольный, что в

Южной Африке. И там, вблизи берега, сядут на дно притопленные линкоры, десятки,

а может,  сотни штук,  сядут навечно последним памятником борьбе за свободу.  А

может,  пустят те  линкоры на переплавку и  сделают из них великанский обелиск,

заметный с  орбиты Юпитера.  Но  до этого эпилога будет,  далеко,  ведь сколько

островов  и  полуостровов  нужно  будет  обойти,   дабы  всем  жителям  планеты

показаться.  И  только будет в  том строю победителей и  трофеев одно пустующее

место,  для  самого  большого  железного героя  —  шестидесятипятитысячетонного

«Советского Союза».

          Вот  так примерно размышлял капитан-лейтенант Баженов,  освобожденный

секретарь комсомольской организации самого  могучего линейного корабля  СССР  в

южном полушарии Земли, накануне последнего решительного боя, заполняя ведомости

уплаты взносов.  Он был одним из бесчисленных работников партии, направленных в

вооруженные силы для  контроля и  управления Великой Освободительной войной.  В

отличие от  нашей родимой,  неизвестной в  этом Мире-2,  Отечественной,  где на

фронтах замполитов хватало,  но  было отнюдь не  чрезмерно,  здесь,  где страна

победившего  социализма  не  испытала  тяжелый  демографический удар  немецкого

вторжения,  офицеров доставало на  все.  На корабле был целый штат политических

работников во  главе с  капитаном первого ранга,  и  если  посчитать не  только

офицеров,  но  и  всех занятых в  работе политотделов писарей,  то набралась бы

плотная  пехотная  рота.  Вот  так  в  самом  боевом  флоте  мира  заботились о

нравственном духе личного состава.

     9. Услуги оптом и в розницу

          И снова в шикарном помещении присутствовали только четверо: президент

сверхдержавы, президент бывшей сверхдержавы и два переводчика.

          — Теперь,  господин президент,  мне хочется поговорить о том, что нам

обоим следует предпринять по  данной проблеме в  практическом плане,  —  сказал

президент сверхдержавы.

          Президент экс-сверхдержавы заметно оживился.

          —  Позвольте,  господин  президент,  перед  обдумыванием  этих  задач

уточнить в нашей приватной беседе одну деталь.

          — Я весь внимание, — американец был явно раздражен, что его перебили,

но на лице это почти не отразилось.

          —  Вы уже приняли решение о сворачивании секретных работ на обитаемом

спутнике «Альфа», относящихся к данной проблеме?

          —  Да.  Но это лишь предварительное решение.  Свернуть их можно будет

только после, правда?

          —  Однако,  господин президент,  нам доподлинно известно,  что работы

продолжаются,  и  не только в  рамках предстоящего плана «Задвижка»,  а в более

широком спектре.

          —  А  что вас и  ваших экспертов так волнует,  мы ведь держим все под

контролем?  Ведь наука развивается по  своим законам,  правда?  —  По тону было

ясно, что под «экспертами» американец разумеет «шпионов».

          —  Господин  президент,   —  продолжил  бесстрастно  русский,  —  эти

эксперименты уже привели ко  всем неприятностям,  в  которые мы  сейчас влипли.

Наша страна настаивает,  чтобы проводились лишь работы, связанные с «Задвижкой»

и  нашей с вами агентурой,  уже заброшенной туда,  а все остальные,  касающиеся

переходов между мирами, должны быть остановлены буквально сегодня.

          — Хорошо,  господин президент,  если вы настаиваете, я сразу же после

этой встречи распоряжусь,  а мои консультанты придумают для сворачивания работы

убедительные доводы.

          — Мне очень нравится, что у нас не возникает разногласий по проблеме.

          — Можно теперь приступать к изложению предварительного плана?

          — Я весь внимание.

          — Наша и ваша стороны запускают одновременно по тысяче баллистических

ракет наземного базирования, это практически все, что у нас осталось на сегодня

из  самого  дешевого компонента ядерной триады.  Учитывая среднюю наполняемость

боеголовками,  получится,  что  территории,  контролируемые  «террористическими

группировками»,  получат примерно по  три тысячи боевых зарядов.  Наши эксперты

считают,  что этого вполне достаточно даже для варианта,  когда «террористы» не

поддадутся на нашу...

          — Провокацию, — дополнил русский на хорошем английском.

          — Да, — кивнул его собеседник.

          — Но ведь первоначальный план,  доведенный до меня вами,  включал сто

ракет, как мне помнится.

          —  Нам лучше перестраховаться.  Вы  сами настаиваете на  прекращении,

более того,  на запрете работ в этом направлении. А потому нам надо покончить с

проблемой однозначно.

          —  Да,  план «Задвижка» обязан закрыть проблему насовсем.  Особенно в

свете  того,  что  некоторые из  высокопоставленных чиновников в  вашей стране,

имеющие  представление о  проблеме  в  целом,  но,  скорее,  не  понимающие  ее

серьезности, высказывают мысли по поводу некоего товарного обмена, новых рынков

сбыта и т.д.

          — Но вы же представляете,  какие чудовищные затраты энергии влечет за

собой пересылка товаров из одной вселенной в другую.

          — Можно обмениваться технологиями...

          —  Безусловно.  Но  не  хватало еще выдать «террористам» те  немногие

области,  по которым мы покуда оставляем их позади.  Спасибо за информацию,  но

мы,  конечно,  в курсе происходящего в кулуарах Белого дома.  Все это тем более

заставляет отнестись к «Задвижке» еще более внимательно.

          —  Однако —  снова о  том же — первоначальный план включал применение

ста  новейших ракет каждой из  сторон,  что в  результате давало приблизительно

тысячу попаданий на выходе. Вы считаете, этого мало и нужно нарастить усилие до

трех — трех с половиной тысяч, то есть, грубо, до шестисот-восьмисот мегатонн?

          —  Почему  нет?  Заодно выполнение «Задвижки» по  новому сценарию еще

более снизит напряженность между нашими странами.

          —  Вы  знаете,   наши  эксперты  тоже  просчитывали  проблему.  И,  к

сожалению,  хочу заявить,  что Россия не может в  настоящий момент использовать

более пятисот боевых изделий.

          — Скажите честно,  их техническая надежность не допускает применения?

— американец не мог скрыть в голосе некоего торжества.

          —  Просто не стоит рисковать,  — пояснил русский и переменил тему.  —

Здесь нет никакого злого умысла.

          Снижение напряженности и  уменьшение вероятности атомного конфликта в

наших  интересах.   Наша  великая  держава  крайне  заинтересована  в   мире  и

сотрудничестве с западными странами,  а в условиях появления такого враждебного

фактора,  как  «террористы»,  мы  считаем —  не  стоит раздувать еще и  местные

пожары,  необходимы объединенные усилия под флагом единого человечества,  перед

лицом опасного окружения Вселенной.

          —  Мы также рады,  что наши страны понимают проблемы и сложности друг

друга.  — Американец даже привстал в кресле,  выражая свою признательность. — И

вот еще, мой русский друг, о чем хотелось бы поговорить.

          — Я весь внимание.

          —  Уже сейчас,  до выполнения «Задвижки»,  нам следует договориться о

последующем засекречивании проблемы,  и не просто засекречивании, а уничтожении

документов  начисто.  Уже  сейчас  следует  разработать приемлемую  версию  для

запуска  огромного  количества  ракет.   Кроме  того,  учитывая  большое  число

используемой  сложнейшей   техники,   следует   обговорить   детали   того,.что

предпринимать  в  случае,   если  какая-либо  из  боеголовок  не  проникнет  за

«зеркало», так сказать...

          — Упадет и сработает по одному из наших городов?

          — Вот именно.

          — Или ваших, — дополнил российский президент.

          — Да.

          — Это щекотливая проблема.  Но, надеюсь, контроль специалистов каждой

из  сторон  снимает  возможность подозрений  о  предварительной задумке  такого

случая, или это не так?

          — И все же следует это обговорить особо. Допустим, группе спецов, дня

через два?

          — По поводу полного засекречивания проблемы.  Еще раз подчеркнем.  Мы

настаиваем,  чтобы  после  проведения акции  сразу же  уничтожить аппаратуру на

станции «Альфа» под  контролем нашего  и  вашего  космонавта.  Кроме  того,  не

пытаться снова проводить засылку агентов либо  спутников разведки за  «зеркало»

ни по какому поводу. Хотя, наверное, найдется масса «ученых», которым до смерти

хочется посмотреть, что собой представляет «ядерная зима» и всеобщая войнушка в

действительности.   Пусть  умерят  свое  любопытство.  Наша  с  вами  задача  —

ликвидировать любую  утечку  информации,  так?  Возможно,  для  этого  придется

кое-где ограничить демократию, но мы должны пойти на это ради стабильности.

          — Вы, коллега, прямо мои мысли читаете, — заулыбался американец, хотя

был несколько ошарашен красноречием русского президента.

          — Впоследствии,  даже если что-то и всплывет,  без опоры на документы

все произошедшее будет представлять из себя бред параноика. Согласны?

          — Да,  конечно. Тем более что после одновременного уничтожения такого

количества боеголовок мы  войдем в  историю как  самые большие борцы за  мир  —

первые президенты, сделавшие великанский шаг к разоружению.

          Оба заулыбались, и улыбки их были искренними.

     10. Заброшен, но не забыт

          А почему,  скажите на милость, не может Краснознаменный Тихоокеанский

или  орденоносный Балтийский прийти  на  помощь  запертому в  чужестранном море

кораблю?  Почему самая многочисленная фронтовая авиация мира не хочет распугать

авианосцы  и  эсминцы,  стянутые  заокеанскими  супостатами  к  Тасмании?  Надо

сказать, что хочет, но действительно не может. Так сложилась жизнь, и поскольку

мы материалисты,  то нечего на судьбу сетовать,  сами законы природы, времени и

пространства против нас в данном случае работают.

          Растянулись  наши  коммуникации до  невозможности,  распылилась  наша

силища на  тысячи направлений,  и  десятки из  тех направлений важные,  и  если

упустить их  даже временно,  может опрокинуться вся постройка.  Попробуй ослабь

мирно стоящую группировку в Северной Японии,  тут же Штаты перебросят с Алеутов

дополнительный контингент,  и  не только Хоккайдо —  Сахалина лишишься.  Рискни

новых  коммунистов  Египта  без  танковой  солярки  оставить,  вмиг  английские

«черчилли» из Судана на север попрут — и плакал очищенный от мин Суэцкий канал.

Поставь на  кон  материально-техническую помощь крепнущей армии  Мао  Цзэдуна —

рухнут  все  достижения  освободительных походов  по  Азии.  Так  что  хочется,

конечно, линейному кораблю, в угол загнанному, помочь, но занята авиация по уши

снабжением танковых клиньев Малиновского и Катукова,  вздымающих пыль в пустыне

Симпсона и  в  Большом Артезианском Бассейне.  А флот торпедоносный,  и малый и

большой,  по  уши  завяз  в  сопровождении собственных  транспортов,  идущих  в

очищенный  от  агрессоров Дарвин.  И  хоть  и  плохо,  что  гибнет  мощнейший и

дорогущий линкор,  а  есть и  в  его гибели толк —  отвлекает он  на  себя силы

немереные,  десятикратно  превышающие  собственные,  да  и  мешает,  пока  жив,

нормальному судоходству буржуазному.  Так что,  может, и не удастся «Советскому

Союзу» прорваться сквозь Коралловое или Тасманово моря,  но если в Мельбурн или

Сидней  доберутся  мотопехотинцы аборигенов  освободить,  тогда  воздвигнут  на

берегу океана достойный памяти команды линейного корабля обелиск.  И  будут  на

нем  высечены имена-отчества неизвестных покуда миру  героев,  всех  трех тысяч

человек команды «Советского Союза». «Спите спокойно, — будет гласить надпись на

постаменте, — Австралия наша и враг не пройдет!»

     11. Шпионы и их соседи

          Никуда они полутора суток не выходили и успели несколько облениться и

наговориться всласть.  И кажется,  поверила Аврора в его истории, и снова Панин

удивился,  как она со своей неугасимой верой в  лучшее до сих пор существует на

этом свете,  не  обманутая и  не растоптанная каким-нибудь мимо проскользнувшим

подонком. И все было хорошо, и даже как-то не верилось в то, что очень скоро им

надо  будет осуществить рывок,  вначале через милицейские кордоны,  потом через

леса-поля,  а  уж напоследок —  через пространство-время.  А однажды Панин даже

решился пройтись в ближайший гастроном прикупить продовольствия, и взял слово с

Авроры,  что  она  никуда не  высунет нос и  не  позвонит подругам или еще кому

попрощаться.  И хозяюшка,  получая очередную крупную купюру, была улыбчива, как

стюардесса «Аэрофлота» на плакате в  кассовом зале.  И  Панин в конце-то концов

так успокоился,  что отважился еще и  на вылазку в «Промтовары»,  хотя с каждым

походом вероятность привлечь внимание каких-нибудь новых соседей возрастала.

          Не  относитесь к  своим соседям как  к  пустому месту,  ведь кто  мог

навести на квартиру Авроры правосудие,  как не они?  Это им, людям, волею судеб

менее  обремененным  работой,   чем  остальные,  пропитанным,  как  промокашка,

классовой  бдительностью,   читающим  от  скуки  на  дверях  подъездов  правила

социалистического общежития,  а  в  трамваях правила  поведения на  транспорте,

любящим субботники и  собрания из-за  массовых сборищ  и  возможности послушать

вытащенную  наружу,  на  обозрение,  чужую  личность,  это  им  он  был  обязан

необходимостью применения оружия и кухонному аутодафе.

          Панин нашел ближайшую «Галантерею» всего в одном квартале. Вот здесь,

выйдя наружу с  новой курткой для Авроры,  он и остановился у доски объявлений.

Красная свежая листовка «Их разыскивает...» сразу же привлекала внимание.  Себя

он не обнаружил, а вот юная Аврора — увеличенный снимок с комсомольского билета

— имелась.  То, что у них нет его фотографии, конечно, радовало, но превращение

скромной Авроры в здешний аналог кинозвезды...  И ведь, действительно, есть еще

телевидение.

          Перед  знакомой  дверью  он  сквозь  дерево  расслышал,  как  хозяйка

беседует с кем-то по телефону.  Прислушался:  все равно ничего не разобрать — и

дело не только в двери — намеренное снижение тембра,  это в квартире, где ты не

просто хозяйка — царь и бог.  Он нажал звонок,  уже включив в голове хронометр.

Засиделись они здесь,  явно засиделись.  Но  какова была альтернатива?  Заранее

разместиться на опушке — туристов изображая?  Ни палатки, ни черта, а если даже

купить,  попробуй с такой поклажей пробраться по вокзалам незаметными — зима на

улице.  Спрятаться где-нибудь  в  пригороде?  По  поводу  нападения на  милицию

всесоюзный,  а  может,  и всемирный — Москва все же — розыск гарантирован.  А в

маленьком городишке,  ближнем к месту «прибытия», ой как тяжело затеряться, там

все на виду.

          Когда ему  открыла,  натянуто выжимая приветливую улыбочку —  скажите

«чиз» — хозяюшка,  он,  защелкивая ногой дверь и опуская на пол огромный пакет,

глянул ей в глаза.  Ее зрачки заметались, разыскивая бомбоубежище. Он с видимым

спокойствием шагнул  мимо.  Он  еще  не  успел  отойти от  вешалки,  когда  она

попыталась упорхнуть,  протягивая руку за шубой. «В магазин!» — взвизгнула она,

как  будто должна была  ему  докладывать либо  просить разрешения.  Значит,  «в

магазин» — это в тапочках на босу ногу и без шапки!  На улице минус восемь!  «К

соседке!» — поправилась она, уже протягивая руку к замку.

          Он  мог  убить  ее  одним-двумя  резкими ударами,  даже  через  шубу.

Догадывалась ли она об этом? Может, и да. Ее пальцы еще скреблись по металлу, а

душа,  наверное,  рвалась к соседке, в магазин или к черту на кулички, когда он

рывком развернул ее к себе,  одновременно накидывая на дверь цепочку. Наверное,

она хотела закричать,  завизжать, как резаное порося: однако ее горло, да и вся

ее пульсирующая жизнь, находилось между пальцами его правой руки.

          Он  провел ее  на  кухню  —  маленькое неудобное достижение развитого

социализма.  Она  двигалась,  как заводной манекен,  действительно сама:  в  ее

организме еще имелся запас кислорода —  эдакий кашалот,  нырнувший к  основанию

подводного вулкана.  Панин усадил ее  напротив себя  и  чуть ослабил давление —

приоткрыл краник надежды.

          — Кому звонила, тетка?

          Глаза ее  уже лезли из  орбит,  распихивая бельмами паршивую тушь для

ресниц местного производства.  Никуда ей более не хотелось,  ни в магазин, ни в

коридор пообщаться с  лифтом —  просто дышать.  И  вопросы его как-то тоже,  от

радости, отдалились в глубины космоса.

          — Куда звонила? — Он снова стал сжимать ее горло.

          — Туда... — уже кашляла. — Они сами позвонили.

          — Кто?

          —  Жора.  Жора —  участковый,  —  краснющие глаза бегали по  округе —

никак, никак не мог этот кашалот добраться до солнечного, воздушного далека.

          —  Он сказал дать сведения о проживающих,  а то,  говорит,  «прикроем

твою лавочку». Ну и...

          — Что сказал потом?

          — Сейчас приедут, наверное. Я решила лучше от греха...

          —  Заткнись,  —  ледяным тоном остановил ее  Панин,  не  было времени

выслушивать лишнее.

          — Аврора! — позвал он. обрывая корневище телефона.

          Она появилась тут же.  Рукава подняты до локтя,  видимо,  готовила на

стол то,  что он принес до этого.  Увидев хозяйку —  обмерла.  В этом момент он

вязал старушенцию телефонным проводом.

          — Пора в путь-дорогу, — сказал он. Когда девушка выпорхнула, он вновь

наклонился над связанной:

          — Где твои деньжата, бабуля?

          Вот  здесь она  попыталась изобразить Зою  Космодемьянскую,  которая,

наверное, в этом мире спокойно дожила до пенсии и воспитала внучат, если только

в  комсомольском задоре не упорхнула в  какой-нибудь Заир —  делать революцию и

освобождать народы от колониального ига.

     12. Репортаж из первых рук

          «Долго,  в  течение  приблизительно часа,  движемся  вдоль  величавой

ледяной стены.  Это  развернутая к  нам сторона огромного айсберга.  Скользкая,

вывернутая наизнанку пропасть нависает над нашими задранными вверх головами. Не

верится,  что внизу,  под черной маской воды, скрывается основная часть ледяной

горы, а уж совсем невероятным кажется то, что раскинутая перед нами махина сама

плавает. По сравнению с этим айсбергом-великаном, наш огромный, самый большой и

современный в мире корабль кажется игрушечным.

          Идти  в  такой  близости  от  толкаемого океанскими течениями осколка

самого холодного континента нашей планеты небезопасно,  поэтому капитан корабля

Иван   Иванович  Пронь,   напоминающий  своими   габаритами  старинных  русских

богатырей, дает команду увеличить дистанцию. Однако и слишком сильно отдаляться

от айсберга мы тоже не намерены, его гигантское тело маскирует нас от возможных

радиолучей вражеских локаторов.  Сама природа помогает нам в нашем справедливом

деле — войне за свободу и независимость

          Австралии.  Да,  наш путь лежит туда, к теплому материку, остается за

спиной так и не увиденная нами Антарктида. Пока не наступил ее черед. Но все мы

верим,  что наши не очень далекие потомки освоят и этот совершенно не пригодный

для  жизни край.  Они  растопят льды  искусственными солнцами над  полюсами,  а

последние айсберги отбуксируют в осваиваемую объединенным человечеством Сахару.

Сейчас все это лишь мечты, и не о них сегодня речь.

          Конечно,   мы  не  ждем  милостей  от  природы.   Впереди,  в  сотнях

километров, по намеченному капитаном Пронем маршруту летят самолеты-разведчики.

Они исследуют трассу и передают сюда, на командный мостик, все свои впечатления

об увиденном.  Когда у очередного самолета кончается горючее, он возвращается к

нам,  а на смену ему с кормовой катапульты стартует свежий,  отдохнувший пилот.

Вернувшиеся с  полета летчики бодрятся,  но  видно,  как  они устали.  Механики

помогают  им  подняться на  палубу,  а  бортовой  кран  поднимает их  машину  с

поверхности воды.  Затем  летчики сдают личное оружие,  карты и  документацию и

отправляются пить приготовленный для них коком горячий чай с  шоколадом.  А мы,

сидя здесь в удобном теплом помещении,  изучаем их донесения.  Я наблюдаю,  как

хмурится наш  доблестный капитан Иван Иванович,  когда из-за  низкой облачности

или  еще по  каким-то  причинам самолеты-разведчики не  могут подробно доложить

обстановку.

          Наш  славный капитан не  спит  уже  третьи сутки  и  на  все  уговоры

заместителя  по  политической  части  —  Евгения  Ильича  Скрипова  —  спокойно

отвечает, что он не сможет отдыхать, покуда вверенное ему партией судно следует

в столь опасных, неведомых ранее нашему Военно-Морскому Флоту водах.

          Хочется более  подробно осветить биографию и  судьбу  нашего славного

замполита  —   великолепного  человека,   души   нашего   боевого   коллектива,

насчитывающего...»

          Капитан-лейтенант Баженов  замер,  опуская  ручку  в  закрепленную на

столе чернильницу.  Нет,  подумал он,  об этом нельзя, еще не хватало загреметь

под  фанфары к  особистам за  разглашение численности экипажа.  Он  старательно

вычеркнул последнюю строчку.  С ручки капнуло, образовалось мерзкое, некрасивое

пятно. Освобожденный секретарь поморщился — он любил аккуратность. Ладно, решил

он с облегчением, это ведь черновик, а не стенгазета. Но он все равно осторожно

обработал кляксу промокашкой.  Снова перечитал написанное. Вроде бы ничего, вот

только  насчет  «недалеких  потомков»?..   Не  проглядывается  ли  здесь  некий

сатирический намек?  Все-таки  лучше  заменить на  нечто  другое.  «Неблизких»,

например?  Однако  тут  уж  совсем ясно  видно  упадническое настроение.  Можно

понять,  что  все  это  произойдет очень-очень нескоро.  Кто-то  решит,  что до

освоения Антарктиды так  же  далеко,  как  до  Луны или  даже до  не  так давно

открытой  новой  планеты  Плутон.  Лучше  поместить нейтральное прилагательное,

вроде  «славных».  Правда,  у  нас  почти  все  славное,  и  капитан  Пронь,  и

заместитель. Но зато к «славным потомкам» не придерешься. Баженов задумался над

пришедшим в голову каламбуром. Да, не придерешься, ни в прямом, ни в переносном

смысле.  Попробуй к ним придраться,  их ведь еще нет. Он снова взялся за перо и

аккуратно ликвидировал «не очень далекие»,  затем,  макнув ручку в чернила, уже

собирался вписать «славные», когда заметил на кончике пера неаппетитный остаток

промокательной бумаги. Пришлось почистить перо. Господи, подумал политработник,

когда же  наша  славная наука изобретет что-нибудь удобное для  письма.  Как  с

такими канцелярскими принадлежностями Антарктиду осваивать,  ведь  замерзнут же

чернила  для  репортажей.   А   вообще-то  корабельные  крысы  —  энкавэдэшники

рассказывали, что есть такая штука, которая записывает голос прямо на магнитную

пленку.  Вот бы нам для нужд политического воспитания такую выдали. А то, кроме

радио и кино, никаких средств пропаганды.

     13. Шпионские штучки-дрючки

          Как  хорошо,  что на  свете еще встречаются активные,  самоуверенные,

напыщенные дураки,  желающие не просто выполнять свой долг, а еще проявлять при

этом ненужную,  бестолковую инициативу. Может, они, проживя на свете двадцать —

двадцать пять лет,  так и не поняли,  что вокруг процветает век специализации и

негоже совать нос в амбразуру, когда есть гранатомет? Может быть.

          Насчет  участкового лейтенанта Жоры  им  как  раз  и  повезло в  этом

смысле.  Ведь сообщили,  наверное,  всей милиции столицы, что преступник крайне

опасен и вооружен, нет же, захотелось личной славы — не разделить благодарность

с  коллективом,  а медаль «За личное мужество» на грудь.  Взял лейтенант Жора с

собой  лишь  одного сержанта,  да  и  то  —  младшего.  Когда  Панин увидел это

горе-воинство,  он  не  стал дырявить их  старинный «ГАЗ-31».  Он их встретил в

лестничном пролете,  разбив единственную на  три  этажа лампочку.  Социализм на

дворе —  все вокруг колхозное,  все вокруг мое.  Был ли у  них штатный фонарик?

Возможно,  и  был,  только не успели они им воспользоваться.  Много чего они не

успели:  не успели освоиться с темнотой после снежного полдня;  не успели снять

предохранители у своих древних «Макаровых»;  не успели хорошенько ухватиться за

перила,  скатываясь вниз;  может быть,  даже не успели сильно удивиться,  когда

получили по  несколько увечий.  Допустимо,  что  Жора был неплохой самбист,  но

против дальнобойных ударов ногами он  не выстоял.  А  недозрелый сержант вообще

произвел впечатление балласта.

          И,  слава богу,  путь Панина с Авророй не пролег по их трупам, просто

просвистел  по  ним  вскользь,   далее  в  неизвестность,   в  новую  борьбу  с

трудностями. Бег с препятствиями заказывали? Распишитесь в получении.

     14. Актуальный вопрос

          По  непроверенным данным разведки,  на восток из моря Фиджи двигались

три  американских линейных корабля,  прикрывающих еще  один  скоростной ударный

авианосец.  Это  дополнительно к  дежурящим вблизи  Тасмании четырем линкорам и

паре  тяжелых  авианосцев.   Кроме  того,   между  Новой  Зеландией  и  Большим

Водораздельным хребтом материка Австралия шастало несколько десятков крейсеров,

обеспеченных группами миноносцев.  Предположительно,  вся эта свора имела своей

целью не только прорывающиеся с севера,  снабженные шноркелями лодки «Б», но, в

первую очередь, разумеется, наводящий страх «Советский Союз».

          В  коридорах его  царила  деловая суматоха,  многие орудийные расчеты

спали тут  же,  вблизи мест,  предписанных боевым расписанием.  Летчики «КОРов»

ходили полусонные, а их «ястребы» вообще летали почти непрерывно, лишь дублируя

экипажи.  Теперь самолеты заправляли прямо в воде,  не поднимая на палубу, дабы

не терять времени и не напрягать лишний раз конструкцию,  летающие машины стали

на вес золота, ведь из четырех их осталось всего две. Первая пара была потеряна

в течение последних трех суток.  Скорее всего, их сбили авианосные истребители,

хотя,  конечно,  могло случиться всякое,  и тот и другой «КОР» давно прикончили

ресурс надежности.

          Однако среди  всей  окружающей суеты  и  трудолюбивой неуверенности в

завтрашнем  дне  в  бронированных внутренностях «Советского Союза»  существовал

оазис оптимизма и  спокойной деловитости.  В Ленинской комнате номер восемь два

работника  политотдела оживленно  спорили.  Точнее,  не  спорили,  а  обсуждали

насущную проблему. К тому же младший по должности и званию Баженов больше кивал

и  безропотно  соглашался,  лишь  иногда  осмеливаясь  по-коммунистически прямо

возразить.   Они  с  верховным  корабельным  партийцем  обсуждали  состряпанный

накануне Баженовым отрывок репортажа.  Репортаж тот  должен был  лечь в  основу

заметок о  героическом советском флоте в «Красной Звезде».  Заметки должны были

идти  под  фамилией  капитана  первого  ранга  Скрипова,  поскольку он  являлся

внештатным корреспондентом названного издания.  Фамилии трудящегося в поте лица

Баженова значиться там было не положено,  не вышел он покуда званием,  а  может

быть, и рылом.

          — Так,  — сказал капитан первого ранга,  жуя нижнюю губу, была у него

такая шокирующая привычка,  — в общем,  сойдет.  Только вот что это за «славные

потомки»?  Как,  лейтенант,  они могут быть «славными»,  когда еще не родились?

Сами  подумайте.   Славу  надо,  понимаешь,  лейтенант,  заслужить,  —  главный

корабельный политрук непроизвольно покосился на собственную орденскую планку. —

Наверное, будет лучше употребить словосочетание «недалекие потомки».

          Баженов решился на возражение:

          —   Товарищ   капитан   первого  ранга,   понимаете,   словосочетание

«недалекие» можно понять двояко.

          — Это как так?

          — Ну, «недалекие» в смысле «недалекие умом».

          — Что?  И это кто же так поймет?  Какой такой космополит? Наш славный

моряк  должен  все  понимать однозначно.  Недооцениваете вы  собственных людей,

лейтенант,  превратно о них думаете. С людьми надо работать, товарищ Баженов, а

вы зарылись в своих бумагах и делаете фикцию,  а не настоящую партийную работу.

Вот  сколько  людей  вы  сагитировали за  текущий  отчетный  период  вступить в

комсомол?

          Баженов ответил.

          — А сколько офицеров вы уговорили подписаться на государственный заем

помимо положенного минимума?  О стране надо думать,  товарищ лейтенант,  а не о

бумагах.

          Вообще-то Баженов давно не был лейтенантом,  и  даже не старшим,  как

истинный политработник,  он  получал положенные по  сроку звания день  в  день.

Традиция эта  в  политуправлении армии и  флота была  налажена.  Однако Евгений

Ильич  Скрипов упорно именовал Баженова «товарищем лейтенантом»,  видно,  такое

было у него кредо.

          —  Ладно,  —  наконец согласился линкорный замполит,  —  пусть  будут

«славные потомки», а то правда, если они будут какими-нибудь серыми мышами, для

кого мы тогда тут с вами кровь проливаем?

          — Конечно,  товарищ капитан первого ранга, обидно воевать за каких-то

будущих мещан.

          — Верно мыслите,  лейтенант, верно. Ладно, что у нас далее? — Скрипов

вчитывался в текст, шевеля губами.

          В  отношении  именно  этого  старшего  начальника  Баженов  испытывал

неизгладимый  комплекс  неполноценности.   Комплекс  возник   в   первый   день

знакомства, когда замполит корабля допытывался у вновь прибывшего офицера о его

пристрастиях  и   душевных  интересах.   Для   начала  Скрипов  исполнил  перед

подчиненным начальную фразу некой арии  и  с  интересом воззрился на  Баженова,

ожидая,  что тот браво и с выражением ее подхватит.  Баженов тупо смотрел перед

собой,  стремительно обшаривая мозговые кладовые.  Он  чувствовал,  что  сейчас

последует вопрос об авторе и  персонажах представленного произведения,  но ни о

том,  ни  о  другом он  не  имел никакого понятия.  Кроме всего,  он никогда не

отличался музыкальностью,  а  о нотах ведал только то,  что их семь.  Это стало

катастрофой  —   в   глазах   Скрипова  он   навсегда  заимел  репутацию  плохо

образованного, находящегося не на своем месте человека.

          — Теперь вот что, — продолжал рецензирование Скрипов. — Смотрите, тут

у вас сказано, что командир корабля не спит уже трое суток, так?

          — Что, уменьшить до двух?

          — Нет,  зачем, чем больше, тем лучше. Героизм не должен иметь границ.

Но все-таки кое-что здесь у вас не так,  — хитро сощурился замполит.  — Кое-что

не  сопутствует реалистичности.  Правде жизни не  способствует.  Так  что  это,

лейтенант?

          — Увеличить? В смысле пусть бодрствует четверо или даже пятеро суток?

          — Ну что вы, лейтенант, — скривился капитан первого ранга. — Мы же не

побасенки какие-то пишем — саму правду жизни, нелегкие тяготы флота.

          —  Можно?  —  Баженов взял в руки листок и пробежал обсуждаемый абзац

глазами.

          — Ну? — с неподдельной печалью поинтересовался Скрипов.

          —  Поподробнее про капитана написать?  Но ведь в предыдущем репортаже

мы даем его краткую биографию.

          — Нет,  с нашим капитаном все нормально. Ну так? Баженов даже вспотел

от  мозгового накала.  Мысли не  возникали.  Он  прибег к  испытанному методу —

добровольно признать  свое  поражение и  доставить Скрипову наслаждение личного

умственного превосходства.

          — Так вот сомнения гложут,  товарищ политрук,  — произнес он, краснея

как рак. — Я же и пришел к вам совета испросить.

          Обращение «товарищ политрук» Скрипов любил еще  более,  чем  «капитан

первого  ранга»,   и  даже  больше,  чем  «Ильич»  —  последнее,  конечно,  для

старше-офицерского персонала.

          —  Ну  как же вы не заметили,  товарищ Баженов,  —  по-отечески мягко

произнес Скрипов. — Капитан, значит, у вас не спит трое суток, так?

          Баженов подобострастно кивнул.

          — А заместитель по политической части как же?  Только вот уговаривает

его,  значит,  отдохнуть, так? А сам, значит, спит положенное, что ли? У народа

создастся неверное, превратное представление о руководящей роли, ведь так?

          — Но ведь, товарищ политрук, если мы напишем, что и вы не спите, то у

нас получится какое-то масло масляное. Об этом можно в другой раз упомянуть, на

следующей странице.

          — Во-первых,  лейтенант,  — погрустнел замполит, — при чем здесь сплю

конкретно я или не сплю. Неважно, что у нас в статье фамилии указаны, ведь даже

корабль точно не обозначен, поэтому образ, можно сказать, собирательный. Нельзя

позорить собирательный образ, тем более замполита. Так?

          — Ага,  понял. Значит, напишем «капитан корабля вместе с заместителем

по политической части не спали уже третьи сутки».

          — Во-во, это, конечно, более жизненно. Просто чувствуется сама жизнь,

да?

          — Что бы я без вас делал, товарищ политрук.

          — Ничего, товарищ Баженов, опыт приходит с возрастом, с новым опытом.

Работайте, дерзайте, все у вас впереди.

          Евгений  Ильич  Скрипов ошибался,  кольцо  вокруг  «Советского Союза»

продолжало сжиматься.  Недолго им оставалось куролесить и выдавать репортажи из

Тас-манова моря.

     15. Выбраться из Москвы

          Трудно ли заблокировать город с  пятнадцатью миллионами людей внутри?

Это  смотря  для  каких  целей.  Если  нужно  полностью отсечь  от  окружающего

человеческого мира,  тогда пожалуйста — хоть на месяц,  хоть на год. Если нужно

квартал-два с одного места переселить куда-нибудь в другое за пять тысяч верст,

это тоже много раз разрешаемая задача.  Даже если пару десятков крупных заводов

разобрать и на материальном отображении флажка,  в глобус впившегося,  слепить,

чуть медленней, чем это делает джинн из волшебной лампы, то и это — по силам. И

сто  заводов —  по  силам.  И  десять миллионов людей  —  маленьких придатков к

механизмам — перебросить тоже по силам.  Хоть и не проверялось в этом мире,  на

этой земле,  но на другой-то видели.  Видели,  как из фабрик и  электростанций,

перед  попаданием туда  фрицев,  выгребали  все  станки,  а  турбины  динамитом

обвязывали и шнурочек бикфордов приторачивали поверху.  Словом, вычистить город

от кого бы то ни было задача вполне возможная. Но...

          А   если  нужно  просто  кого-то  конкретного  изловить,   а  не  лиц

какой-нибудь одной  национальности подвергнуть срочной обструкции,  тогда  как?

Если птица очень важная, тогда, конечно. Но...

          Кто в  этом мире знал,  что Панин не какой-нибудь уголовник,  а агент

параллельного мира? Кто догадывался, что он не просто человек, испачкавший руки

милицейской кровью и  совративший с пути истинного комсомолку Аврору,  а шпион,

посланный для выслеживания целей баллистических ракет?  Он сам о последнем мало

чего  знал  и  лишь  чуть-чуть догадывался,  ловя ноздрями предчувствия запашок

далеких ядерных пожарищ.  Если  бы  органы безопасности ведали хоть что-нибудь,

но...

          Мало ли  опасных типов в  государстве развитого социализма?  Вовсе не

мало.   Мало  ли  людей  в  розыске  —  всяких  фашистов  немецко-американского

происхождения? Пруд пруди. Да и нет фотографии последнего стрелка-пистолетчика,

есть  только устное описание —  очередное известное решение неразрешимой задачи

совмещения воедино образности и логики.  А потому,  как знаем, есть только фото

одного соучастника —.  бывшей пионерки Авроры.  Вот ее и будем искать.  Молодую

девушку приятной наружности.  Много ли таких по Москве?  Пруд пруди.  А  если с

помощью макияжа и обученного маскировке разведчика Панина преобразовать ее лицо

в  несколько более  старое,  если  документики малость  подчистить?  Сделать из

Авроры некую бодро-стройную старушку Шапокляк?  Тогда сложность для органов, на

людей любящих охотиться, возрастет еще на порядок.

          Да,  конечно,  если бы ребятки из неувянувшего КГБ догадывались,  что

Панину  нужно  не  всю  дальнейшую  жизнь  от  Комитета  скрываться,  а  только

сутки-двое,  и уйдет он после этого в пространства недостижимые, в которые лишь

атомные крейсера иногда проскальзывают,  да  и  то  когда бог на  душу положит,

тогда да.  А так, чего свору-то на него напускать, когда любой человек рано или

поздно где-нибудь всплывает.  Вот гитлеровцы недобитые или троцкисты —  свежий,

неустаревающий пример.  А  потому  общемировой и  общесоциалистический розыск и

будничная  бюрократическая работа,  вон,  милиционер  Жора  допустил  служебную

незрелость,  халатностью приправленную,  — где теперь офицерские погоны Жоры? В

мусорном ведре,  вот  где.  Медленно сжимающееся кольцо лучше стрельбы наудачу,

все  знают.  Кто из  местных мог ведать,  что Панину нужно пройти только первое

маленькое колечко вокруг столицы,  а  большое — общемирового уровня — его вовсе

не касается?  Параллельные миры —  это вам для фантастов,  да и  то в тех мирах

должна торжествовать революционная перспектива.

          Итак,  ваш ход,  товарищ Панин!  Все вокруг играют в  шахматы —  вы в

теннис!  Попробуйте королевами и  конями перехватить прыгающий по  доске шарик.

Настольные игры всех стран, объединяйтесь!

     16. Очередь

          Капитан-лейтенант  Баженов  пробирался  по  внутренностям «Советского

Союза».  Его  сопровождали  два  морячка-писаря,  точнее,  он  их  сопровождал,

поскольку они были с  грузом —  двумя большими опечатанными мешками с бумагами.

Писаря были  недовольны,  что-то  ворчали,  поругивались,  спускаясь по  крутым

трапам,  не любили они простую физическую работу, и Баженов отрешенно размышлял

о  том,  как  же  в  счастливом будущем далеке произойдет слияние физического я

умственного труда.  Нет,  думал  он,  наше  поколение еще  к  такому подвигу не

готово, к любому готово, а вот к этому — нет.

          Путь команды Баженова лежал вниз, в самые недра линкора, в его сердце

— «пламенный мотор»,  к топкам котлов,  а может,  турбин — капитан-лейтенант не

слишком разбирался в технических тонкостях.  Сейчас его назначили ответственным

за  уничтожение  некоторой  части  партийно-корабельных  документов.  Поскольку

линейный корабль готовился к  последнему и  решительному бою  с  превосходящими

силами  загнивающего  строя,  было  рационально  избавиться  заблаговременно от

кое-каких секретных бумаг.  Никто,  конечно,  не собирался сдаваться,  даже при

абордажных боях с  каким-нибудь «Миссури»,  но  все  же  мало ли  какие научные

казусы изобрели заокеанские агрессоры за то время,  пока СССР очищал от буржуев

другие  материки,  может,  они  научились  проникать в  затопленные не  слишком

глубоко корабли,  а мало ли на какой глубине придется открыть кингстоны,  вдруг

не  будет времени с  эхолотом возиться.  А  что для колонизаторов важнее всего?

Неужели  не  комсомольские характеристики и  сведения  о  добросовестной уплате

взносов?  Нельзя было подставлять под удар истинных ленинцев.  Благо на корабле

не имелось беспартийных,  все,  как водится, состояли хотя бы в ВЛКСМ, а то бы,

кто  знает,  может,  следовало бы  заранее  избавиться от  пятой  колонны?  Как

заблаговременно выявить  предателей и  нестойких элементов?  Баженов  этого  не

знал,  для этой проблемы предусмотрительно существовала специальная организация

— НКВД.

          Мимо  неспешно  бредущего  отряда  Баженова  —  он  приноравливался к

многоразово отдыхающим писарям  —  часто  мелькали  встречно-поперечные военные

люди,  иногда слабо,  а чаще хорошо знакомые лица.  Рядовой и младший командный

состав вяло отдавал капитан-лейтенанту честь,  а  младший офицерский либо вовсе

игнорировал,  либо подмаргивал или,  того хуже,  увесисто хлопал по плечу,  что

означало примерно:  «Привет,  комсомол!»,  и  этим страшно позорил его в глазах

презрительно шагающих писарей.  Баженов  краснел,  но  не  знал,  как  ответить

подобным же наглым образом.  С  момента выхода из училища,  когда его перестали

окружать плотные  плечи  братишек-курсантов,  он  испытывал болезненное чувство

отверженности от  сложного окружающего мира,  он  почти ничего в  этом  мире не

понимал — им владели офицеры-техники: штурманы, пилоты, локаторщики и механики.

Он  оказался за  бортом.  Военные вокруг него несли какие-то дежурства,  что-то

чинили,  носились на корабельный склад ЗИПа с китайскими грамотами таинственных

списков,  радовались успешно проведенным учебным стрельбам.  Он тоже,  конечно,

радовался,  но все же в  душе ощущал некую пустоту,  все эти праздники,  а  тем

более будни,  мелькали где-то за кадром. В чью работу еще можно было врубиться,

это в дела коков и снабженцев, но у последних только до уровня портянок, в дела

тех   офицеров  из   снабжения,   которые   именовались  «группой  технического

обеспечения»,  он даже не пытался заглянуть,  и не только потому,  что они были

секретными, — не стоило усугублять свою собственную неполноценность.

          Как назло возле финишного участка маршрута —  оставшегося для прохода

трапа — Баженов натолкнулся на сухощавую фигуру старшего лейтенанта Горбатова.

          — Салют комсомольцам!  — приветствовал он Баженова вместо положенного

по уставу приложения руки к  головному убору перед вышестоящим званием.  —  Как

дела? Взносы все собрал напоследок?

          Ничуть не вспотевшие за время перехода писаря позади уже скалились.

          —  Некогда  мне,  —  принимая  обеспокоенную  делами  позу,  произнес

Баженов, — дай-ка пройдем.

          —  Не торопись,  комсомол-добровол,  —  одернул его Горбатов.  —  Ты,

небось, вниз, в машинное, ведомости свои сжигать?

          Что было тут отвечать?

          — Да уж.  Все тебе, товарищ Валера, надо знать. Только я в котельную,

а не в машинное.

          — Какая,  к чертям,  разница. Не суетись, говорю, Подросшая Пионерия,

будешь крайним.

          — А что, очередь? — удивился Баженов.

          — А то.  Надо было своих канцелярских крыс гнать побыстрее, зажрались

они у вас.  Ты же знаешь,  что дело туго,  зажали нас янки крепко.  Думаешь,  у

одних полит-отдельцев есть лишние бумаги? Там впереди человек пятьдесят.

          —  Да ты что?  — еще раз удивился Баженов.  Он стал быстро размышлять

над новой проблемой:  долго дежурить внизу,  в жаре котельной, не улыбалось, но

ведь он не мог оставить без присмотра опечатанные мешки,  чтобы спуститься вниз

и занять очередь к пылающим топкам.

          —  Пошли туда какого-нибудь из своих олухов,  —  одним махом разрешил

сомнения Баженова старший лейтенант. — Если, конечно, ты сам не хочешь провести

там комсомольское собрание без отрыва от производства.

          В    словах    Горбатова,     правда,    был    резон,    сказывалась

незакомплексованность офицера-практика.

          — Товарищ Булкин, — обратился к одному из писарей Баженов, — вот тебе

внеплановое поручение от имени ВЛКСМ, сходи-ка вниз и найди там крайнего.

          —  Всегда так,  —  негромко,  но  так,  дабы его расслышал начальник,

проворчал старший матрос, — всегда крайний Булкин, — но все же стал неторопливо

спускаться. Когда он приподнял люк, оттуда пыхнуло жаром.

          — Курить будешь, Смена Партии? — спросил Баженова Горбатов.

          — Ты что, здесь же нельзя.

          —  Не  смеши,   Комсомол,  чему  здесь  гореть.  Вот  на  корме,  где

гидропланы, там да. — Он уже самостоятельно сделал затяжку. — Знаешь, Молодость

Партии, я бы на твоем месте отвел бы этого твоего Булкина в тихий закуток внизу

и произвел маленький несчастный случай с его телом и лицом, дабы уважал старших

по званию.  Не бойся, там так шумно, что его голос, взывающий к твоей партийной

совести, услышан не будет.

          — Так нельзя же, неуставщина.

          —  Ты  сколько  служишь,  Пионерия  —  Дети  Рабочих?  Вот  именно  —

уставщина.  Ты  оторвись от  своих  «Задач  Союза»  и  открой устав.  В  боевой

обстановке все методы,  вплоть до применения оружия.  А  уж у нас сейчас боевая

что ни на есть.

          — Что,  совсем плохо дело?  — спросил Баженов, тоже закуривая, но без

затяжки —  эдакая  имитация процесса для  вливания в  незаботящиеся о  здоровье

массы.

          —  Еще  бы,   —  понизил  голос  Горбатов,  насколько  это  позволяли

окружающие  корабельные  шумы.  Как  всякий  человек,  допущенный  к  секретной

информации,  он страсть как желал ею поделиться с первым встречным знакомым.  —

Против нас  приблизительно семь  линкоров и  два  авианосца,  и  это  только со

стороны американцев.

          — Да, а еще кто?

          —Англичане подогнали «Вангуард» и авианосец «Херкьюлиз».

          — А «Вангуард» — это что?

          —  Ну,  ты  даешь.  Воспитатель Молодежи.  «Вангуард» —  это  линкор.

Калибры орудий триста восемьдесят один миллиметр.  Правда,  сомневаюсь, что они

им пригодятся.

          — Это почему?

          —  Как  только разветрится погодка,  они пустят в  дело аэроразведку.

Потом — торпедоносцы. Разделают нас под орех.

          —  У  нас  сто  пятьдесят  зенитных  пулеметов,   ты  что,  забыл?  —

завуалированно похвастался своими технологическими познаниями Баженов

          —  Ни  хрена,   ты.   Племя  Молодое,  не  секёшь.  Без  истребителей

противовоздушная оборона,  даже соединения кораблей,  неэффективна.  А  у нас —

далеко не соединение.

          Баженов был поражен.

          — И что наши будут делать? — ошарашенно спросил он.

          —  Жги  свои бумаги старательно.  Синие Ночи Дети Рабочих.  «Врагу не

сдается наш гордый «Варяг» — вот что будет.

          — Да ты что, Валера. Ты хоть бы потише, не пугай личный состав.

          —  Сегодня командование попытается проскочить под  штормовой завесой.

Будем надеяться.

          — Вот это другое дело. Как они нас в непогоду увидят?

          — Так же, как и мы их, — радиолокатором.

          — А...

          —  Ладно,  хватит о  печальном.  Комсомол.  Я  бы  тебе действительно

советовал спешно  заняться  воспитанием своих  писарей,  —  Горбатов  кивнул  в

сторону уже задремавшего,  развалившегося на секретных мешках матросика. — Если

надо,  я подпрягусь. По-моему, они один другого стоят, так что можно начинать с

любого края. Давай начнем с этого?

          — Да нехорошо это, бить подчиненного по мордасам, Валера.

          —  Не  будь чистоплюем,  если будешь все время подтирать им задницы и

придерживать  штанишки,   быть  тебе  в   дерьме  по   уши.   Если  не   хочешь

дружески-наставительного применения кулака,  тогда  надо  пустить под  трибунал

одного-двух,  а лучше трех.  Говорят,  тоже помогает.  Те,  кто остаются, ходят

потом на задних лапках и в рот заглядывают,  а главное,  по-настоящему уважают,

от всей души, ей-богу.

          — Ты что, верующий, Валера?

          — Дурь не говори.

          —  А  чего же  все  время то  бога,  то  черта поминаешь?  —  Баженов

наконец-то нашел, чем можно прижучить Горбатова.

          — Да я бы сейчас поминал кого ни попадя,  если бы еще кого знал.  Вот

сам скоро познакомишься с Нептуном вблизи, тогда запоешь.

          —  Опять ты  панику распускаешь,  товарищ Горбатов.  Что  нам торпеды

янки, у нас ведь противоторпедная защита — лучшая в мире.

          — Слушай, Партийная Совесть, наш линкор в каком году на воду спущен?

          — В сорок третьем, забыл, что ли?

          — Нет, не забыл. А ты думаешь, все эти годы прогресс военный стоял на

месте? Ладно, заболтался я, пойду проверю, как моя очередь движется.

          — И правда медленно,  чего так? — поинтересовался напоследок Баженов.

— Всего делов-то, вытряхнул мешок в печь и отряхнул ручки о брючки.

          —  А  протокол?  А подписи свидетелей?  А пересчитывание уничтожаемых

листов?

          — Да, действительно.

          На том они расстались, потому как очередь Горбатова действительно уже

подходила.

     17. В кольце

          В  окружающем мире  царила  ночь.  Хуже,  там  царствовал полный мрак

непроглядного липкого тумана. Море штормило, гоняя высокую волну во все стороны

одновременно. Как все эти несуразности могли сочетаться между собой, было вовсе

непонятно.  Торопливые,  хаотичные  валы  вдребезги  бились  о  железную  стену

«Советского Союза», стараясь в последнем угасающем усилии забраться на палубу и

утащить во мрак какого-нибудь зазевавшегося матросика.  А  внутри титанической,

вяло  качающейся громадины  —  тишь  и  благодать.  Здесь  срезались,  гасились

бронированным корпусом звуки  природного хаоса.  С  потолка  лился  не  слишком

резкий свет,  а  в  воздухе зависали,  надежно впечатываясь в  мозг,  спокойные

команды и доклады.

          Глава   местного   комсомола   Баженов   занимался  ответственнейшей,

поставленной верховным замполитом Скриповым задачей — фиксацией на бумагу всего

происходящего в  святая  святых  —  боевой  рубке.  В  основном Баженов  просто

стенографировал,  он знал, что всякие возникающие в глубине организма ощущения,

а  также  выражения лиц,  состояние погоды и  прочие нюансы гораздо достовернее

можно  будет  досочинить впоследствии в  милой  сердцу двухместной каюте или  в

одной из многочисленных Ленинских комнат.

          В   бронированной  боевой  рубке  дежурила  целая  команда  офицеров.

Главным,  как положено,  был,  судя по будущим газетным вырезкам,  абсолютно не

нуждающийся во  сне и  отдыхе контр-адмирал Пронь.  Вообще-то  на кораблях даже

такого  класса  для  командования хватало капитана первого ранга,  но  первенец

советского линкоростроения был особым случаем,  а  его текущее задание —  очень

даже  особым.  Конечно,  проглядывалась некоторая аналогия с  рейдами  немецких

супердредноутов в Атлантику, но они все же не забирались в такие дали от родных

берегов.  Кроме этого,  с  тех,  вроде бы недавних,  времен сменились не только

принципы морского боя — ушла в историю целая эпоха.  Тактические изменения были

вызваны не только участием людей и кораблей в реальных боях, но еще и скачком в

развитии новой техники.  Радиолокатор и  авианосец,  вот  что теперь определяло

главенство на  театре военных действий.  Давало ли наличие на борту «Советского

Союза» контр-адмирала дополнительные преимущества по сравнению с  превосходящим

его  количественно западным  флотом?  Может  быть,  и  давало,  но  не  слишком

значительное, парочка торпедных катеров пригодилась бы больше, хотя даже она не

решила бы ситуацию радикально.

          Общее соотношение сил  в  Тасмановом море  было  один  к  двадцати и,

конечно,  не в пользу «Советского Союза».  Его спасало то, что ни американский,

ни  английский,  ни  австралийский флоты не ведали его точного местоположения и

сильно распыляли силы по  широкой акватории.  Еще на его стороне была разница в

ставящейся задаче.  Армады противника надеялись постепенно сомкнуть вокруг него

капкан,  а при обнаружении наброситься скопом. При удаче им бы даже не пришлось

рисковать своими кораблями, штук сорок штурмовиков и торпедоносцев, действующие

согласованно и смело, не дали бы русскому линкору никаких шансов. Сам советский

дредноут ставил перед собой куда более простую цель — убраться восвояси. Только

если совсем припрут, он намеревался погибать как полагается — с «музыкой».

          И  еще,  на  сей раз силы,  находящиеся не во власти человека,  имели

склонность помогать авантюре СССР —  практически над всей акваторией к  востоку

от Австралии свирепствовала непогода.  Она загнала в порты мелкие суда, могущие

принять участие в поисках,  и заставила палубную авиацию сбиться вплотную,  без

признаков жизни, кучу. А значит, у «Советского Союза» все же имелся шанс.

          Нужно было действовать быстро, но, разумеется, не теряя осторожности.

И  большущий линкор понесся к  югу,  желая выскочить в  холодные антарктические

воды.

     18. Бег

          Итак.   Ясное  небо,   заходящее  солнце  —   чудо-погода  для  зимы.

Нетоптаная,  снежная лесная тропка, компас наперевес, сбитое дыхание и ветки по

щекам, и мокрая, пропитанная потом и снегом одежда, потерянная шапка, полуживая

от  усталости  девушка,   и  он  в  распахнутой  милицейской  шинели,  «ПСМ»  с

отщелкнутым предохранителем,  и лай собак,  где-то на грани слышимости,  может,

идущих по следу,  а может,  просто брешущих от скуки в демонстрации преданности

хозяевам,  а  в  конце пути —  оцепленная войсками полянка с пулеметами ПКС,  и

тогда наконец-то  нужный для настоящего дела пистолет,  ясно,  не против врагов

неисчислимых — для собственных нужд, выяснения отношений с самими собой. Хоть и

не самураи мы, но если другого пути не остается...

          Но  нет!  Многое  из  перечисленного в  конце  —  изобретение  нашего

пессимистического  правого  мозгового  полушария.   Это   оно  предсказывает  и

накликает гадости,  а может, просто не дает расслабиться и распустить радостные

слюни левому.  Но вот бег по снегу действительно был,  и где-то был оглушенный,

но наверняка давно очнувшийся вагоновожатый,  и  были ветви по лицу,  и  сбитое

дыхание,  и едва шатающаяся с непривычки к походам Аврора — следствие несданных

норм ГТО,  и  действительно было опасение,  что вдруг они уже знают —  вдруг их

наука  уже  раскусила  орешек  и  как-нибудь  своими  умными  штучками-дрючками

улавливает  зоны  пространственной дисгармонии более  или  менее  точно,  и  им

действительно  готовят  встречу,  только  не  самонадеянные Жоры,  а  настоящие

чекисты-пограничники в белых,  под цвет зимы,  маскировочных халатах.  А еще их

поджимало время,  когда-то  его  было некуда девать,  а  сейчас оно сорвалось с

поводка и летело молнией.

     19. Опытные морские волки

          Освобожденный работник военного комсомола Баженов  записывал как  мог

быстро.

          —  Иван  Иванович,  —  весело  подбадривает командира корабля старший

помощник —  капитан второго ранга Спода,  —  ведь,  согласитесь,  здесь все  же

легче,   чем  тогда,  в  Средиземном,  три  года  назад.  Помните,  нужно  было

блокировать англичан на Мальте, но при этом стрелять совершенно не разрешалось.

Жуть просто.

          —  Да  уж,   Алексей,  славные  были  времена.  Ты  тогда  командовал

правобортовой батареей,  кажется. Признайся, чесались руки пальнуть по буржуям?

— В голосе командира корабля чувствуется маскируемое напряжение.

          —  Еще как чесались,  Иван Иванович.  А когда их эсминцы на дистанцию

прямой торпедной атаки  подошли,  клянусь,  единственное,  что  удержало —  это

будущий трибунал.  —  Спода улыбается,  выставляя напоказ черные зубы  заядлого

курильщика.  —  Представляю,  как  тогда  наложили в  штаны команды этих  самых

миноносцев.

          Капитан линкора едва заметно улыбается.  Этому старому морскому волку

тоже, видимо, доставляют радость столь славные воспоминания.

          — Да и вообще, обделался тогда хваленый королевский флот, — веселится

Спода,  —  ведь не  решился на нас напасть,  хотя,  сравнительно с  сегодняшней

мощью, у нас тогда был ерунда, а не флот.

          —  Да  не  такая уж  ерунда,  Алексей.  Один трофейный,  отобранный у

«макаронников», чего стоил.

          —  Но ведь не в  деле он был еще,  Иван Иванович,  ведь еще толком не

освоился нашими морячками, для серьезного боя он начисто не годился.

          Ветераны уже  не  в  шутку разошлись.  Те  офицеры,  что помоложе,  с

некоторой завистью вслушиваются в  их диалог.  Кто знает,  не осуществляется ли

эта вроде бы спонтанная дискуссия с  предварительным намерением,  дабы вдохнуть

боевой дух в окружающую «морскую поросль».

          — Нет,  Алексей,  флот у нас на то время и для тех целей был о-го-го.

По подводным лодкам мы тогда,  как и сейчас, были впереди планеты всей, так что

не надо мне о нашей слабости.

          —  Но,  Иван Иванович,  ведь у  англичан надводный флот был все равно

мощнее, разве не так? И все же они не решились нас тогда атаковать.

          — Ты прекрасно знаешь, Алексей, почему. Не прикидывайся.

          — И все же прикинусь, — смеется сквозь пышные усы Спода.

          —  Их  пугал  наш  новейший аэродром на  самом  краешке  итальянского

«сапога». Если бы они рыпнулись, быть Мальте битой. Не тянула их авианосная, да

и вся прочая авиация против нашей по количеству.  Сам знаешь,  Средиземное море

небольшое, там авианосцы не играют такую роль, как здесь.

          — Все равно, было бы интересно тогда померяться силами.

          —  Нет,  Верховный Главком правильно рассчитал,  тогда было еще  рано

тягаться с англосаксами — против Америки мы бы тогда не потянули.

          — Да, Иван Иванович, сейчас совсем другой расклад.

          Дискуссия постепенно затухает.  Баженов смотрит на свою стенографию и

с  тоской осознает,  что практически ничего из диалога военные цензоры не дадут

напечатать в заметке. Хоть статьи и выйдут совсем не под его фамилией, Баженову

все равно обидно. Он тихонько, неслышно вздыхает.

     20. Вперед и прямо

          Но  пока где-то  умирает линкор,  танки идут вперед.  Не какие-нибудь

танки  из  анекдота,   распущенного  КГБ  о  китайской  армии,   когда  генерал

спрашивает,  будет ли  танковая поддержка,  а  ему отвечают:  да,  вся наличная

техника — оба танка. Здесь по пустыне идут тысячи танков. Да не простых танков,

а лучших в мире.  Лучших по броне,  лучших по подвижности и, конечно, лучших по

огневой мощи.  А  внутри в  них —  где по три,  где по четыре,  а где и по пять

человек экипажа,  и тоже лучшего в мире, прошедшего Европу, Африку и Азию вдоль

и поперек.  Что им мелкая Австралия,  без снегов, Гималаев и линии Маннергейма?

Лишь бы тылы не подводили: солярку да снаряды подавали вдогон без перебоев. Эх,

жаль «БТ-7» уже поизносились,  заглотну-ли ресурс в  Маньчжурии,  Гоби и горной

Персии, вот бы ставить им сейчас рекорды скорости на гусеницах и без — куда там

гонкам  «Париж—Дакар»,   никакого  сравнения.   Жаль,  нет  прямой  общемировой

трансляции, не созрела еще цивилизация для всемирной телевизионной сети. Только

в  громкоговорителях метро,  парков и домов отдыха:  «От советского информбюро:

выполняя интернациональный долг,  наши  войска  с  боями  движутся по  Большому

Артезианскому бассейну. Отступающий в суматохе враг применяет тактику выжженной

земли, оставляя без пропитания неисчислимые стада кенгуру, собак динго и прочих

редких животных.  Уцелевшие от  истребления аборигены встречают нашу  армию как

свою  родную  освободительницу.  Обнаруживший доселе  неизвестное  науке  племя

генерал Иванов Иван Иванович,  командующий Н-ской воинской частью, был встречен

с  преподнесением хлеба-соли  и  почетного охотничьего бумеранга.  Слава  нашим

воинам — освободителям и исследователям!  Слава народу-победителю! ...На почтах

продолжают работать в  три смены пункты приема посылок в  пользу Красной армии.

Еще раз напоминаем радиослушателям:  теплые вещи отправлять армии не  нужно,  в

Южном  полушарии  сейчас  наступило  лето.  Температура  окружающего воздуха  в

пустыне Симеона — плюс пятьдесят выше нуля. Спасем наших воинов от перегрева!»

     21. Неопределенность

          В боевой рубке напряженное оживление.  Теперь здесь не до дискуссий о

славном  прошлом размазывания по  морям-океанам мировой революции.  На  радарах

контакт не один — большое скопище.  Своих кораблей здесь никогда не было,  ясно

кто это — охотники.  Непонятно,  почему их самих не видят?  Понятно,  почему не

видят визуально,  линкор сам в тумане слеп,  как однодневный котенок, но как их

подпустили  так  близко?  Расстояние  до  ближнего  крупного  противника  всего

пятьдесят кабельтовых.  Может,  они ждали с этого направления своих? Кто теперь

ответит.

          —  Главные  калибры передних башен  к  бою!  —  не  слишком громко  в

окружающем шуме докладов и  рапортов командует контр-адмирал Пронь.  По  скулам

его бегают желваки.  —  Первая батарея,  заряды зажигательные!  Вторая батарея,

осколочные!

          Идут откуда-то из переговорных труб доклады-подтверждения. Еще ничего

не случилось, но по вискам адмирала ползут маленькие потные капли.

          —  Если это не  линкор,  а  авиаматка,  —  тихо подсказывает капитану

помощник Спода, — от осколочных нет толку.

          Пронь даже не поворачивает голову в его сторону.

          —  Все  правильно,  командир.  Двум  смертям не  бывать,  а  одной не

миновать. — Спода внезапно улыбается в усы.

          —   Правой,   левой  бортовым  батареям  готовность  боевая!   Заряды

бронебойные!  —  это уже для 152-миллиметровых.  — По команде — беглый огонь по

целям! Фугасные держать наготове! Быть готовыми к отстрелу вражеских торпед!

          Снова доклады-подтверждения из переговорных труб.

          А линкор продолжает сближаться с противником.  Что они там, спят, что

ли? Но надо пользоваться моментом: если «Советский Союз» обнаружат, взовьются в

небо осветительные ракеты,  может,  и  не  пробьют это туманное молоко,  но это

будет конец. Неизвестно, что за корабли вокруг, но явно не транспорты, хотя все

может быть.  Ладно,  утопить напоследок транспорт тоже не помешает. Теперь даже

контр-адмирал отторгнут от управления стрельбой — за дело взялись офицеры-спецы

с поста управления огнем. Теперь они дают в переговорные устройства дальность и

азимут  для  главного калибра.  Скрипят  где-то  впереди  гигантские механизмы,

ворочаются в насесте тысячетонные башни. А оттуда, с ПУО, следует долгожданное:

          — Первой, второй батареям! Огонь!

          И закладывает, вдавливает в черепа уши. Вибрируют привинченные к полу

стулья.  Вспышки не видно.  Не отсюда,  с боевой рубки, закрытой со всех сторон

бронированной  рубахой  в   четыреста  двадцать  пять  миллиметров,   наблюдать

визуальные эффекты, разве что в стереотрубу.

          — Полный вперед! — это уже команда машинному отделению.

          При полном ходе,  конечно,  хуже целиться,  но  все равно сейчас дело

решает  не  меткость,  а  увеличение  вероятности попаданий  за  счет  большего

количества вы-пуленного железа. Ясно, что железо это не стреляется просто так в

туманное марево,  идет прицеливание по  радиолокатору,  но  тем не менее это не

спокойная работа  с  подсказкой командно-дальномерного поста.  Еще  в  стрельбу

вносит  свою  лепту  морская  качка  —  дополнительный  параметр,   уменьшающий

вероятность.  Так что увеличение скорости —  это только один из многих и многих

мешающих делу факторов.

          И вот, наконец, доклады с постов наблюдения.

          —  Впереди по  курсу —  зарево!  Примерный азимут..,  Идут  цифры для

спецов.  Каков  же  должен быть  пожар,  чтобы пробить десятикилометровую толщу

тумана?  Это явная удача.  Может,  танкер,  может,  снарядные погреба какого-то

крейсера, а может, и авианосец — плавучая керосинка.

          И  оттуда,  из  бункера управления огнем,  льется  неиссякаемый поток

команд.

          — Первая,  вторая батарея! Продолжать стрельбу! Заряды зажигательные!

Координаты...

          И снова арифметика — тангенсы,  котангенсы, синусы, господи — великий

Ленин, оказывается, все это имеет отношение к жизни. Или, скорее, к смерти.

          А  уши у  всех уже сворачиваются.  Взять бы  их оторвать да выкинуть.

Все,  кому надо делать доклады,  орут, демонстрируя миру выпирающие бурые жилы.

Идет война глоток.

          А там,  вокруг, слабо пробивается свечение сигнальных и осветительных

ракет.  И еще пожары.  Цели близко,  и пусть они не видны визуально, зато и сам

стрелок тоже замаскирован.  К  тому же он уже в  центре логова.  На индикаторах

кругового обзора кишат отражения вражеских силуэтов.  Конечно, атакованные тоже

могут пользоваться радиолокаторами для пристрелки,  но  им сложнее —  есть риск

накрыть ошибочным залпом кого-то  из  своих.  А  одинокий обреченный слон давит

все,  что мелькает в пределах видимости.  Точнее, пытается это делать. Работают

все  пушечные калибры,  даже четыре сдвоенные стомиллиметровые башни.  Враг так

близко,  что величайшая в мире дальнобойность главных калибров не требуется. О,

сладкая прелесть безнаказанной победы!

          Только обидно,  что неизвестно,  когда попадаешь, а когда нет. И кого

топишь, тоже неясно.

          И  только  предательское содрогание  собственного  корпуса  прерывает

тринадцатиминутное упоение силой.

          — Уточнить повреждения! — надрывая связки, командует Пронь.

          И пока кто-то там,  внутри, в нижней части корпуса, лезет в огонь или

воду,  выполняя  последнее  в  своей  жизни  приказание,  с  визуального  поста

наблюдения докладывают,  что по левому борту,  совсем рядом —  пылающий корабль

противника.  Контр-адмирал лично  смотрит на  него  в  стереотрубу.  А  средние

калибры «Советского Союза» расстреливают жертву в  упор.  Даже 37-миллиметровым

счетверенным автоматам находится работа.

          Но  линкору нельзя  задерживаться,  тем  более  что  скорость немного

падает.

          И наконец доклады снизу.

          —  Торпедная  пробоина.  Не  особо  серьезно  —  противоминная защита

сделала свое дело.

          Может,  этот  самый  горящий эсминец и  пустил ранее  эту  нарушившую

идиллию торпеду. Кто знает? Ведь наверняка она была выпущена не одна, и, может,

не только им.  Кто потом разберется в  мемуарах оставшихся в живых?  И будут ли

эти бумаги правдивым отражением реальности?  Не зря, ой не зря ставят памятники

безымянным героям. Они — самые правильные.

          Кто  утверждает,  что  законы неопределенности верны только для  мира

элементарных частиц?

     22. Артиллеристы, Сталин дал приказ!

          Какой из видов боевой техники самый главный в войне сорок седьмого на

далеком континенте Австралия?  Нет,  все-таки не танки и даже не авиация,  хотя

она  уже таскает по  небу атомные заряды.  И  уж,  конечно,  не  пехота,  хотя,

разумеется,  по-прежнему,  пока сапог пехотинца не  протопает по чужим улицам и

паркам,  не сдадутся города.  И все же, как и в таком далеком тридцать девятом,

сорок первом и  сорок пятом,  «бог войны» —  артиллерия.  Да,  бой стал гораздо

маневреннее,  и,  понятно,  некогда  ждать  медлительные тягачи  и  накапливать

боеприпасы неделями, но...

          Не  зря  не  спят  в  Советском Союзе  станки,  меняя  смены трижды и

четырежды на  день,  не  зря  пыхтят  загнанные в  отрезанные от  мира  шарашки

инженеры, не даром едят хлеб с икрой маршалы-практики, не напрасно берет глухой

ночью телефонную трубку морщинистая,  рябая рука генералиссимуса. Многие, очень

многие пушки,  гаубицы и  мортиры поставлены на гусеницы и  закованы в  броню —

катят их теперь по бездорожью пустыни Симпсона мощные дизельные движители.  Так

еще  есть  у  генералиссимуса в  запасе проверенные Европой и  Северной Африкой

реактивные артиллерийские платформы. Поставлены они теперь и на грузовики тоже,

ведь  нереалистично надеяться на  приобретение скорого  перевеса в  небесах над

самой мощной, пока еще, промышленно-развитой страной. Пусть самолеты с красными

звездами покуда без реактивных неуправляемых мин полетают —  есть для них бомбы

в достаточном количестве — не тысячи — миллионы штук.

          И прут по бездорожью «БМ-13» вместе со своими гусеничными аналогами.

     23. Готовность

          Все готово. Орудия расчехлены, офицерские кортики на парадной одежде,

ордена Ушакова на груди,  белые рубахи заправлены за черные кожаные ремни, ну а

ленточки бескозырок,  как водится,  в зубах, дабы порывам ветра не поддаваться.

Что еще?

          Обращение врагов открытым текстом:  сдавайтесь,  мол, не надо лишнего

кровопролития,  всем  гарантируем жизнь,  политическое убежище,  только карты и

планы секретные на столы и ключи от сейфов на блюдечке, а уж участие в открытых

процессах в качестве свидетелей мы вам гарантируем.

          Была охота отвечать на  такие приманки,  знаем,  как  они  по  нашему

радиоголосу торпедоносцы на  топ-мачтовое бомбометание наведут,  воздержимся от

балаканья  бессмысленного,  тем  более  погода  снова  на  нашей  стороне,  вон

тучи-циклоны  все  небеса  запорошили —  пусть  помучаются со  своими  радарами

всепогодными,  глядишь,  в какой-нибудь айсберг, рекордсмен по плаванию, угодят

снарядами.  Давайте, господа класса «Миссури», подходите ближе, сойдемся калибр

в калибр,  нечего на авиацию все время кивать:  дальность боя в пределах прямой

видимости —  вот  это  будет по-русски.  Арены ровнее моря не  найти,  а  волна

океанская выше линкора не бывает.

     24. Обратный скачок

          Все-таки разорительная, опустошающая штука любовь.

          Вначале  пошел  перерасход энергии,  скачком  взлетел,  высасывая  из

окружающих потребителей мегаватты,  превращая ближайшие линии электропередачи в

пустые скорлупки,  заставляя их,  в свою очередь,  черпать из соседних потоков.

Словно воронка урагана,  сосущая в  нутро окружающую газовую смесь,  называемую

воздухом.

          Но перерасход для военного ведомства —  это вещь малозначимая — мы за

ценой не постоим!  Подумаешь,  потом посидит десяток городков без электричества

пару-тройку вечеров, не посмотрит обыватель пару дюжин серий мелодрамы из жизни

мексиканской знати — обойдется,  пусть хоть чуть-чуть экстраполяцией того,  что

должно происходить на экране,  займется да между собой пообщается,  да и вообще

при свечах посидеть полезно, потому как лучше отрыв наш от исторического далека

чувствуется,  прогресс заметней становится и  благодарность партии  правящей за

его движение вперед.  Полезное дело.  Кто «против»?  Все «за»! Ах да, мы же уже

перенеслись в  другой  мир.  Имеются  отличия,  но  не  слишком  сильные,  если

разобраться.  Партий  больше,  однако лозунги целей  не  соответствуют истинным

порывам.  И тем не менее перерасход электричества все равно нужно будет за счет

кого-нибудь покрыть. Такова логика закона сохранения энергии.

          Значит,  так.  Перерасход  энергии  есть,  следовательно,  его  можно

измерить. Один параметр дан точно. Энергия и масса повязаны известной формулой,

так что,  в общем,  можно определить не что прибудет,  но, по крайней мере, вес

этого «что» в условиях поверхности планеты Земля.  Однако далее вступает в силу

несколько  неясное  нам,  смертным  потомкам  древолазающих существ,  следствие

закона неопределенности.  Сам момент реализации уже расплывается до  секунд,  а

место — до десятков метров. Не слишком страшно — терпимо.

          Хуже оказалось другое.

     25. Старый друг в новых обстоятельствах

          Ну что, товарищ Джумахунов? Не устали ли шейховать в своей родненькой

Сахаре,  месить копытами песок,  может,  пора развеяться в  Новом Южном Уэльсе,

воткнувшись в него со стороны пустыни Симпсона?  И может, все-таки пора сменить

двугорбого Огонька на  одногорбого «ИС-3»?  Вам этого не хочется,  обнаглели от

ручных замполитов? Ничего, если партия сказала «надо» — комсомол ответил...

          Ренат  Сайменович устало  оглянулся вокруг.  Голова  его,  по  старой

привычке,  была  обернута в  белую,  спасающую от  солнца материю,  однако ноги

изнывали под накаленной танковой броней. Сзади пыхал жаром остановленный минуту

назад дизельный минотавр.  Полковник небрежно оперся на  основание командирской

башенки и  тут же отдернул опаленную руку.  Да,  это был действительно не милый

сердцу и  привычке,  забытый в Африке Огонек,  тот никогда бы не обжег хозяина.

Джумахунов поднес  к  глазам тяжелый,  двенадцатикратного увеличения,  бинокль.

Похоже,  вылезая,  он  сбил  фокус.  Пришлось  регулировать  настройку.  Затем,

наконец,  он  вперил глаза  в  резиновый,  отдраенный бровями окуляр.  Ландшафт

внутри прибора ничем не  отличался от видимого невооруженными зрачками.  Хорошо

ли  это?  А  что,  приятнее было  бы  воткнуться глазами в  жерло приближенной,

нацеленной в голову самоходной американской пушки? Джумахунов отогнал видение и

продолжил методическое изучение дальней перспективы.  Там явно ничего не  было.

Однако он протер ладонью глаза и,  стараясь опираться только защищенными формой

локтями,  выбрался из  башни.  Расставив ноги,  которые сквозь  подошву почуяли

наклонность брони,  он  вновь  принялся исследовать горизонт с  несколько более

высокой точки.

          Янки в пределах видимости не было.

          Случается.

     26. Убеждения

          А  ведь  после  ночного  боя  все  они,  от  контр-адмирала Проня  до

последнего первогодка-кочегара, поддались иллюзии всесилия и поверили в судьбу,

не  глядя на  партийно-комсомольские билеты за пазухой,  не глядя на опыт.  Как

просто человеческие существа впадают в  суеверия,  не  хотят они расставаться с

мистикой, сидит она в глубине еще с тех, благостных для любителей простоты пор,

когда жались они  друг  к  другу в  пещерном полумраке.  А  ведь после ночного,

такого    удачного    для    «Советского   Союза»    боя    стали    они    для

американо-австрало-английского флота не просто целью, а стали они предметом для

удовлетворения личной мести.  Почему?  Там,  в  нутре «Советского Союза»,  они,

конечно,  не  могли знать подробностей,  ушли их  снаряды куда-то  и  ушли,  и,

кажется,  во что-то угодили. Но те, кто оказались жертвами — не важно, калибров

«Советского Союза» или пущенных в суматохе собственных торпед, к утру, подбирая

плавающие в воде человеческие тела,  смогли сделать подсчет и выписать долговую

расписку.  В  ней  значились  потопленными:  ударный  авианосец «Шангри  Ла»  с

восемьюдесятью самолетами на  борту (это и  было то зарево,  пробившееся сквозь

туманы и  шквалы),  эскортный авианосец «Манила Бей»  с  двадцатью летательными

аппаратами и, кроме всего, два новеньких эсминца класса «Джиотт». Среди надолго

выведенных  из  строя:  английский  ударный  авианосец  «Илластриэс» и  крейсер

«Леандер».  Ну и, конечно, приложение к технике — обученные военному делу люди.

Убитых  и  раненых —  девятьсот восемь.  Пропавших без  вести  —  четыре тысячи

восемьсот два.  Что есть пропавший без вести в  океане?  Не найденный в течение

суток, с девяностовосьмипроцентной гарантией — ушедший в мир иной. Не найденный

в течение трех — то же самое,  но с гарантией девяносто девять и девять.  Повод

для  отчаяния налицо,  но  если  есть виновный —  гоним адреналин по  венам.  У

какого-нибудь механика этот адреналин только бессильно сожмет кулаки, и, может,

чуть мощнее повернется в  его ладони вентиль подачи пара.  Но  среди «пропавших

без вести» сотни пилотов.  У их сотоварищей под руками уже не вентили-штурвалы,

а рычаги сброса бомб.  Знаете,  что такое топмачто-вое бомбометание?  Это когда

бомба не  простая,  а  с  пятисекундным замедлителем,  и  самолет несется вдоль

длинного корабельного корпуса, едва не задевая трубы, — очень опасная штука. Но

когда перед глазами стоят лица или  просто знакомые фамилии тех,  кто  уже «без

вести», тогда можно решиться подставить брюхо под четырехствольные пулеметы.

          Сегодня погода этому способствует.  По крайней мере,  в  зоне шквалов

солидные прорехи.

     27. Последний рубеж буржуинов

          Хоть  и  жуют  покуда  буржуи  рябчиков  да  бананами  закусывают,  а

сердечко-то у  них уже екает —  сомневаться начинают они в завтрашнем дне милой

сердцу эксплуатации братьев по  виду.  Еще бы  сердечко не стучало,  не тикало,

когда  освободители пролетариата,  крестьянства и  туземцев-собирателей готовят

«тридцатьчетверки» к перепрыгиванию через Большой Водораздельный хребет.  Ясно,

танки к  альпинизму не  слишком приспособлены,  но  ведь не  так  давно Большой

Хинган преодолели,  а  разве это проще?  И  сдают у «денежных мешков» нервишки,

давят они на генералов-адмиралов:

          «Сделайте  что-нибудь   срочно!»   Подождите,   говорят   те,   дайте

подготовить достойный  контрудар,  силы  нарастить.  Пусть,  вон,  русские  еще

коммуникации растянут, тут мы им с фланга и врежем. Но не слушают буржуи, гонит

их страх на скоропалительные решения: «Что нам фланги их растянутые, бейте их в

нос.  Остановите,  ради  Христа!»  «Ну,  разве  что  ради  Христа,  —  отвечают

генералы-адмиралы,  — но зря торопимся,  ей-богу. Вон, с японцами, не торопясь,

повозились шесть  годков  —  и  результат  налицо».  —  «Сравнили,  —  отвечают

буржуины,  — у самураев и ресурсов-то не было, а здесь два континента скоро под

пятой окажутся. Вот вам бомба, вперед!» — «Что бомба, — отвечают военные спецы.

—  Неудобно по  рассредоточенным боевым порядкам —  эффекта мало,  это  ведь не

Нагасаки какие-нибудь».  — «Ну так заставьте их сплотиться в плотную группу». —

«Это как же?» — «Не наше дело,  господа военные,  вас для чего в «вест-пойнтах»

обучали? Вот вам последний рубеж — река Дарлинг, в истоках пересыхающая. Велика

Австралия, а отступать некуда, господа милитаристы!»

          И   напряглись   экскаваторы,   забегали   бульдозеры,   потому   как

американский солдат  ленив  и  невынослив лопатой землицу сухую  ковырять;  как

вручает ему многозвездный генерал черенок, вспыхивает у него в голове

          Декларация прав  человека  и  усиленно мешает  окопы  и  фортификацию

возводить, а может, бережет он силенки для еженедельного увольнения в свободный

покуда город Мельбурн —  факт тот,  что не  копает.  Эх,  нет на  них товарища,

учителя всех народов — Сталина, которому стоит подпись пером золоченым вывести,

и тут же из ниоткуда создадутся одна,  две,  а то и все десять саперных... Нет,

не  рот,  не  дивизий  и  не  корпусов —  армий!  Тех,  что  без  бульдозеров и

экскаваторов способны реки разворачивать и болота осушать.

     28. Трепание нервов

          Да,  не  повезло «Советскому Союзу» насчет погоды.  На  свое горе он,

наконец,  высунулся из  зоны  шквалов.  Конечно,  если бы  не  его  смелый рейд

прошедшей ночью,  быть ему битым тут же, но у австрало-американского соединения

рядом нет больших исправных авианосцев,  а  два эскортных,  королевского флота,

улепетывают к  Новой Зеландии,  они больше не верят в  солидность американского

корабельного прикрытия.  От  Новой  Каледонии идет  свеженькая группа авианосца

«Ханкок»,   но  когда  еще  она  доберется.   Спешно  подняты  в  небо  наземно

базирующиеся поисковики «Виндикатор» с  острова  Тасмания  и  еще  с  маленькой

новехонькой базы на острове Стьюарт. А помимо того, стягиваются к месту событий

близко патрулирующие линкоры.

          Что  с  того,  что  при  засечке вражеских самолетов «Советский Союз»

ставит мощнейшую дымовую завесу?  Она хороша против атаки миноносца, да и то не

снабженного радиолокатором,  а  против  самолета так,  смех  один  —  своим  же

37-миллиметровым автоматам помеха.

          И смыкаются челюсти.

          Вот они, вываливаются из-за изодранных клочьев облаков передовые ряды

зубов.  Торпедоносцы «Авенджер». Атака. Заходят с носа. Две торпеды по курсу, с

обеих  сторон,   дабы  жертва  не  могла  уклониться  в  сторону.   Пенят  воду

неразличимые сигары. И рвут на их пути воду, встают зависающими горами фугасные

снаряды среднего калибра.  И корабль идет ровно,  ни влево,  ни вправо,  может,

минуют его сходящиеся стрелы. А полторы сотни пулеметов пилят небо, нарезая его

ломтями,  делая из него фарш.  Однако очень оно велико, и есть где спрятаться в

его  нутре  пиратствующим неуловимым  мстителям.  Попадание  —  редкость.  Прав

контрадмирал Пронь,  даже  старший лейтенант флота  Горбатов и  тот  прав:  без

прикрытия   истребителей-перехватчиков  корабль   против   авиации   противника

бессилен. Но все же трассирующие шрамы в небесах отпугивают даже самых заядлых,

жаждущих расплаты героев —  бомбы  сбрасываются с  больших высот,  с  огромных,

максимально безопасных дистанций.  И они, и торпеды, все сброшено зазря, только

нервы друг  другу потрепали.  А  может быть,  «Советскому Союзу» снова начинает

везти?

     29. Запасливые космические волки

          Вам никогда не направляли ствол пистолета в голову? Мерзкое ощущение,

не  производящее большого впечатления только  на  людей,  никогда  не  видевших

применения оружия в  действии наяву,  да еще к  тому же со слабым воображением.

Так вот, для усиления воображения на охранника навели три ствола, причем два из

них калибром двенадцать с половиной миллиметров.  И кому какое дело, что стволы

те  гладкоствольные и  бьют  дробовым зарядом?  Даже  хуже,  коль знаешь.  Если

обычная пистолетная пуля,  из «Макарова»,  сделает во лбу аккуратную дырочку, а

на  выходе  сорвет черепную крышку,  то  дробовой заряд  с  близкого расстояния

просто-напросто снесет головушку. Самое интересное, что стоят те стволы в одной

связке,  а стрелять всеми тремя курками можно одной рукой и почти одновременно.

Знаете,  кто имеет на вооружении такие странные штуковины? Если не знаете, сами

не докумекаете.  Держитесь за стул. Буду говорить шепотом, а то правда упадете.

Русские  космонавты!   Космическое  оружие  ближнего  боя.  Нет  покуда  у  них

всережущих бластеров и  аннигиляторов,  так  что  довольствуются передовые силы

Земли  трехстволкой «ТП-82».  А  куда  деваться?  Вдруг  занесет  представителя

демократической  России  на   какой-нибудь  Марс  и   не  получится  контакт  в

положительном варианте?  Что делать?  Кулачный бой в скафандре не очень удобен,

так ведь?  Вот тогда и  пригодится «ТП-82» с  мачете,  припрятанным в прикладе.

Одному-двум   селенитам  снесешь  головы,   снабженные  мозгами  большими,   но

недружественными —  другие зауважают.  По  одежке встречают,  а  раз «ТП-82» на

брюхе, то можно отнести его к предмету одежды.

          Еще «ТП-82» на вооружении у некоторых летчиков.  Те, правда, на чужие

луны летать не  готовятся,  и  им  что до  Ганимеда,  что до  Альфы Змееносца —

одинаково далеко, но тем не менее могут они из своей летающей машины вывалиться

не только в Ле Бурже,  но в районах родной страны,  неосвоенных человеком. Да и

опять же, летающие тарелки пугнуть при случае.

          Но мы отвлеклись.  Когда «ТП-82» направляют вам в  глаза,  становится

как-то  невесело.  Охраннику Валерию  Сидорову становится невесело оттого,  что

мелькает перед ним  его  тридцатипятилетняя жизнь и  кажется такой короткой,  а

остальным как-то  неловко становится,  что  за  них  всех в  случае чего одному

короткоживу-щему  Сидорову  расплачиваться.   Так  что  теряются  люди,   да  и

отвлекаются от  «главной арены».  А  покуда все на вооруженного «ТП-82» мощного

парня,  с акцентом иностранным командующего,  смотрят,  упущен главный момент —

реализация в  пространстве разведчика планеты Земля вместе с  его принцессой из

заморской русскоязычной империи.  Бывают совпадения,  хоть и  не верится.  А  у

принца,  из леса подмосковного явившегося в  этот расчищенный от растительности

пригородный район,  тоже  руки  не  пусты,  в  одной руке  тезка революционного

корабля,  а  в  другой  пистолет «ПСМ»,  стволом головы  ученые выискивающий и,

несмотря на малый калибр, способный их расколоть не хуже старичка «Макарова». А

поблизости,  на забетонированной полянке, могущий вертикально взлетать «Як-38»,

правда,  не боевой,  а учебный вариант, с полигона угнанный, но кто из охраны и

технического персонала разберет,  что учебный —  на вид-то боевой.  Как уж этот

«Як-38»  морского базирования на  суше  раздобыли и  куда часовые смотрели,  мы

распространяться не  будем,  мало  ли  чего  в  Российской армии  в  один  день

воруется.  Если перечислять, только список названий займет пару страниц, потому

как  войдет в  списочек и  крупа перловая,  и  проволока-катанка,  не  говоря о

бензине и спирте техническом.

     30. Сложности

          Итак,   против   танков   артиллерия,   мины,   пехота  с   базуками,

контрэскарпы,  рвы и штурмовая авиация,  наконец.  Конечно, с эскарпами и рвами

все вроде ясно,  танк,  в  одиночку и с ходу,  четырехметровую яму двухметровой

глубины не перемахнет. Однако если ту яму-ров не оборонять, бесполезна она, как

и  любое природное препятствие.  Ведь сами по себе любые преграды на местности,

за  исключением межзвездных пустот,  ничто  —  человек всегда  их  обойдет либо

изничтожит.  Нельзя  оставлять препятствия сами  по  себе,  нужно  их  защищать

активными методами обороны.  Без сомнения, когда все перечисленное выше собрано

в умелую систему прикрытия,  танкам,  сколько их ни имей,  не прорваться. Есть,

конечно, среди них средние и тяжелые, да еще с различной спецификой применения,

но  все  равно действуют они с  «друзьями» —  пехотой,  самоходной артиллерией,

минометами и авиацией. И когда эти комплексные системы начинают испытывать друг

друга на прочность, меркнет перед тем испытанием библейский апокалипсис.

          Но не в красивых аллегориях дело. Суть в том, что любая линия обороны

пробиваема,  потому как линия —  это размазанность и  кисель,  а  наступление —

сосредоточенность,  колющее ударное копье,  в  галопе разогнанное — и если и не

пробита кольчуга,  то  всадник,  определенно,  вон из  седла.  А  потому лучшая

оборона — встречный громящий удар,  а еще краше — боковой — эдакое сворачивание

скулы или  подсечка с  грохотом падения в  аккорде.  И,  значит,  лучшее оружие

против танка — танк.  И даже не спорьте, тысячу раз это доказано, и пока боевой

вертолет с «ПТУРСами» на поле боя не родился,  докажется еще сотню.  Потому,  в

недалеком тылу янки,  скороходный подвижный резерв — танковый корпус, еще лучше

— два.  Только не торопимся, ждем, когда менее прыткие средства обороны хотя бы

некоторые   волны   наступающей  армады   заставят   обуглиться,   почернеть  и

опрокинуться.  Ну,  а затем уже ударный темп и смыкание захлопывающейся клешни.

Но пока окопы,  залитые напалмом, и короткие пулеметные трели, слитые в ураган,

и  русская пехота  второй волны,  пригнувшись,  вдоль  захваченных траншей ищет

штыкового соприкосновения,  и штурмовая авиация тоже волнами,  хотя,  может,  и

лишнее —  в суматохе горячей дымной метели может ошибочка выйти — своих накрыть

бомбово-пулеметным жаром.  И  ждут,  курят  казенные сигаретки нервные  экипажи

буржуйского резерва.

          И,  знаете,  не  зря они нервничают.  Хорош танковый контрудар против

танкового клина, но лишь с маленькой поправкой: если танки равноценны. Но нет у

империалистов тяжелых машин,  подобных «ИС-2»,  а уж «ИС-3» и подавно,  и нет у

них средних машин,  равных по  подвижности и  маневру «Т-34-85».  Отстали они в

конструировании танков,  очень сильно отстали.  А  потому встречный прямой удар

для их «Шерманов» и «Першингов» — сплошная катастрофа.

          Остается  обходный,  боковой  финт-отсечение,  когда  у  унесшихся  в

дальние дали  танков  отрезаются ходы-выходы  назад,  защелкиваются проходы для

тягачей с  боеприпасами и  соляркой.  И  тогда  тот,  стремительный бег  вперед

внезапно леденеет катаклизмом, и даже менять курс на обратный абсолютно поздно.

          Но это все в планах,  а покуда врытая бульдозерами в каменистую землю

артиллерия пытается отсечь от  наступающих танков пехоту.  В  отражении русской

атаки  это  навсегда первейшая задача.  Танки  без  сопровождения людей  —  это

мамонты,  коих забивают камнями все кому не лень.  Конечно, камень должен уметь

дырявить стомиллиметровую броню,  но  это  дело  техники,  есть  такая  штука —

подкалиберный снаряд.

          Попробуем не стать мамонтами.

     31.Дуэль

          Да  уж,  это  не  совсем  честная  дуэль,  но,  великий Сталин,  хоть

применяемое оружие идентично.  Ведь  могли  гнать в  угол,  пока  не  подоспеют

авианосцы.  Тем  не  менее перевес налицо,  да  и  как  хочется линейному флоту

доказать,   что  он  еще  на  что-то  годен,   даже  в  теперешнем,  снабженном

летательными аппаратами тяжелее  воздуха мире.  Соотношение сил  один  к  пяти.

Участники?  Со  стороны русских:  многоуважаемый «Советский Союз».  Со  стороны

австрало-американо-английского флота линкоры:  «Миссури», «Айова», «Висконсин»,

«Индиана» и «Массачусетс». (Благо все пятьдесят штатов не собрались!) Последние

два  полегче  и  помедленнее трех  предыдущих,  но  главные калибры совпадают —

четыреста  шесть  мм.   Мог  ли  «Советский  Союз»  уклониться  от  боя?  Очень

маловероятно,  у  первых трех из  перечисленных врагов скорость на  четыре узла

выше.  Эх,  если бы поближе к родным берегам,  а не здесь, у черта на куличках.

Прикрыли бы с воздуха морские бомбардировщики с красными звездами,  окружили бы

телами малые и большие торпедные катера, тогда бы и с пятью великанами появился

шанс. А сейчас, конечно, ясный и понятный итог.

          А  разве кто  надеялся,  что  проклятый империализм просто так отдаст

свои океаны?  Да, слабы мы еще победить его одним махом, но уж бой классический

на пределе сил — всегда пожалуйста. Пусть знают, с кем имеют дело, кто вышел на

мировую арену.  Цели  у  нас  не  мелочные,  не  какая-нибудь сфера  азиатского

сопроцветания,  как у канувшей в историю Японской империи,  цели у нас крутые —

освобождение всего мира, а потому и продавать будем себя дорого. Держите штаны,

мистер «Миссури»,  диаметр ствола у  нас  одинаковый,  но  наши орудия все-таки

мощней! Сойдемся калибр в калибр?

          Что есть корабль в зоне поражения?  Хотя бы такой большой — линейный?

Точка на  горизонте,  даже  для  опытного зрения морского волка,  вот  что.  На

стерео-дальномере —  чуть  лучше.  Но  стрелять давно  пора,  радиус  поражения

гораздо дальше горизонтальной видимости.  И  к  черту  дымовые завесы,  глаза в

глаза,  пусть и  через бронированные бойницы.  И дрожит воздух от сверхзвуковых

ударов, и белый дым из главных калибров, и команды подавления очагов возгорания

в  тяжелой  пожарной амуниции,  готовые  умереть за  непотопляемость железа.  И

кажется,  так долго это готовилось:  много лет возводились на стапелях корабли;

годами  офицеры накапливали опыт  и  штудировали алгебру,  недосыпая;  месяцами

натаскивались матросы,  превращаясь в  автоматические машины;  часами  ходили в

ствольных  трубах  гигантские  шомпола.   А   значит,   и   свершаться  обязано

продолжительно.  Только неправда это. Строительство и учеба — дела мирные, хоть

и  для  войны производимые.  А  в  апофеозе войны —  бою  —  все  стремительно.

Катастрофа, и неважно, что искусственно вызванная.

          И  все же расстояние большое —  снаряды около минуты движутся.  Можно

даже произвести уклонение,  знать бы,  куда.  Везет тем,  кто  когда-то  нужную

страничку учебника выделил из массы идентичных,  к  жизни не относящихся,  да у

кого нервные волокна толще,  а еще,  конечно, тем, у кого больше орудий. Помним

соотношение?  Пять к одному.  У «Советского Союза» девять главных калибров,  не

считая  мелочи.  И,  значит,  на  его  девять  тяжелых  снарядов —  сорок  пять

противника.  Прямая  привязка вероятности.  Калибр  —  четыреста шесть.  Тип  —

бронебойный.  Представляете, что происходит, когда всего одна такая неподъемная

бамбулина втыкается в  палубу на  скорости вдвое  выше  звуковой?  Вертикальная

защитная броня «Советского Союза» — сорок два сантиметра, палуба передней части

— десять.  Еще всякая навесная,  усиливающая сопротивление всячина.  Но и этого

против равновесных калибров оказывается мало.

          Лучшая тактика для русского линкора — нанести поражение всем.  Однако

если стрелять во  все  стороны сразу,  толку вообще не  будет.  Сами понимаете,

опять  против  вас  действует подлая  вероятность.  Значит  —  последовательный

обстрел.  Но если все время атаковать одного, он начнет меньше воевать и больше

уклоняться,  а  другие,  чувствуя  безнаказанность,  сохраняя прямолинейность и

равномерность движения,  точнее  целиться.  И,  значит,  супердредноут вынужден

распылять силы.

          После десяти минут боя корабельный лазарет заполнен под завязку.  Что

с того,  что многие,  наспех приняв необходимую помощь,  рвутся назад на боевые

посты?  Сколько  тех  боевых  постов  осталось  в  боеготовом состоянии?  Благо

пороховые погреба  защищены самой  надежной в  мире  системой против  пожаров и

взрывов, а то бы...

          Линкор уже  дымит в  нескольких местах.  Снесена пара вспомогательных

башен.  Счастье,  на  основных броня такая,  что даже с  покрытием боевой рубки

может  поспорить.  Лежит  поперек корпуса оторванная задняя труба.  Сработал от

сотрясения механизм правой якорной цепи,  а  сам якорь,  выскочив из крепления,

ринулся вниз,  желая,  по-видимому,  очутиться в  тихом далеке от происходящего

кошмара.  Его некогда вытравливать,  но и  резать невозможно —  одно звено цепи

больше ста килограммов.  Тем не менее волочащийся на двести метров ниже корпуса

двадцатипятитонный якорь  серьезно мешает  движению.  Но  это  только  одна  из

многих-многих проблем. .

          Горит  на  корме последний,  запертый в  ангаре,  «КОР-Ь.  Обидно ему

пылать не в небе,  как трем его родичам.  Может,  и летчикам обидно,  бесцельно

зажимать уши  под  бронированной палубой —  разве  это  дело,  гражданам страны

гарантированного труда умирать безработными.  Но кому в царящем дыму, грохоте и

смерти потребны их штурманские навыки?  Под осколки бы не угодили,  и то дело —

меньше суматохи бортовым хирургам.

          Всеми признано,  что энтропия в  мире растет.  Что есть та  энтропия?

Разрушение сложных,  скомбинированных по-хитрому систем и  замена их  кисельной

размазней,  не просто хаосом,  а  однообразным студнем.  В  отношении линейного

корабля «Советский Союз» энтропия взялась за  дело по-настоящему,  без  всякого

послабления к  себе,  потея вволю.  Стираются в  пыль,  размазываются в горелую

кашу,  рвутся в мокрые клочья, медленно остывают, заполняются морской, бодрящей

водицей  изнутри  самые  сложные  биологические  и,   одновременно,  логические

системы.  Но их много —  больше полутора тысяч штук.  До переживаний ли каждого

конкретного дело?

          Для порядка, дабы доказать, что каждый человек по-своему ценен и мил,

упомянем  про  одного.  Главному комсомольцу линейного судна  найдена  почетная

нетрадиционная работа.  Поскольку «Советский Союз» обречен бесповоротно, решено

сделать из  его  подвига живое  знамя.  Нынче контр-адмиралу Проню наплевать на

радиомаскировку, что толку прятаться, неужто враги не знают, что беспроволочную

связь  когда-то  изобрели  в  России?  Полная  воля  заместителю по  политчасти

Скрипову:  вот  вам  радиоточка,  агитируйте до  упаду,  хоть  на  весь мир.  У

микрофона капитан-лейтенант Баженов, под руководством и по поручению коллектива

в лице политотдела.

          «Всем!  Всем!  Всем!  Слушайте диапазоны:  волны длинные такие-то,  а

короткие эдакие.  Впервые в  мире!  Прямая трансляция!  Из нутра ведущего бой с

загнивающим империализмом всего мира  советского боевого корабля под  названием

<Р4».  Ведем неравный бой с превосходящими силами.  На каждую нашу пушку десять

вражеских,  а  на каждый наш самолет —  сто.  Мы умираем,  но не сдаемся!  И да

выйдет буржуям боком эта сороковая южная широта, пусть они запомнят ее надолго!

Но  и  вы,  соотечественники,  и  все  честные люди мира,  и  все потомки наши,

помните!  Наш  доблестный корабль от  носа и  до  кормы в  огне.  Языки пламени

вздымаются выше радиорубки,  в которой нахожусь я — простой морской политрук. В

корпусе нашем  несколько дыр,  в  которые может  проплыть большое китообразное.

Вокруг нас вздымаются,  перерастая трубы и мачты,  водяные горы. Под нами шесть

километров океанической бездны. Там найдем мы покой! Но мы не ропщем на судьбу,

знаем о грядущих победах передового социального строя. Но не только мы в огне и

дыму. Отсюда, с верхотуры, видно, как коптят пораженные нами империалистические

линкоры,  как они вздрагивают,  пронзаемые насквозь нашими неумолимыми главными

калибрами.  Да,  мы  не справимся со всеми неисчислимыми врагами прогресса,  но

достаточный урон обязуемся нанести...»

          И   думаете,   эти  комментарии  длились,   подобно  решающему  матчу

футбольного  чемпионата?   Как  же.  Через  пятнадцать  минут  обстрела  судьба

«Советского Союза» решилась окончательно. Он начал крениться на левый борт.

          Безусловно,  экипаж  пытался  делать  перекачку балласта с  места  на

место.  Но  линкор терял ход,  все  меньше огрызался главными калибрами и,  как

следствие, становился все более доступной и легкой мишенью. А когда крен достиг

предельно возможного,  того уровня,  когда дальше — все,  капитан Иван Иванович

Пронь дал  последнее распоряжение своим матросам и  офицерам:  «Покинуть судно!

Спасайся кто может!  Да раненых не забудьте!»  И надо сказать,  при отдаче этой

самой   команды  контр-адмиралу  пришлось  преодолеть  противодействие  родного

заместителя по политической части да еще и  парочки подвернувшихся гэпэушников.

Однако  командир  Пронь  был  истинным  морским  волков,  куда  с  ним  сладить

кабинетным крысам.

          А  его любимый корабль в  это время начал клевать носом и заглатывать

пучину якорными отверстиями. Ну, а маленькие, муравьиного вида людишки сигали в

воду.   Только  вражеские  снаряды  никак  не  хотели  зависнуть  в   полете  и

развернуться назад или хотя бы сделать хороший перелет.

     32. Лава

          Прорыв линии обороны, воздвигнутой на плоской равнине, да еще наспех,

для  прошедшей школу  войны  Советской армии дело  плевое.  Правда,  в  связи с

растянутостью коммуникаций до двадцати тысяч километров и  с  ушедшим в прошлое

методом длительного накопления сил  очень  плохо с  артиллерийской поддержкой —

тяжелых, возимых тягачами орудий вообще нет, а потому обходимся без двухчасовых

«огневых  налетов»,   испытанных  под  Берлином  и   Гамбургом.   Прем  вперед,

неожиданность и напор за нас, а стволы поддержки тут же, недалеко, — гусеничные

скоростные самоходки.  Ну а впереди,  как водится, танки, танки, пехота и снова

танки  волнами.  Задача первых:  нестись как  угорелые,  давить что  придется и

стрелять куда ни попадя.  Если повезет —  прорыв.  Ну а уж если полегли — дымят

оторванными башнями и рваными боками,  то хоть огневые точки выявлены. Теперь в

них сосредоточенная, серьезная пристрелка ребят, загороженных 150-миллиметровой

подвижной броней — водят широченными трубами стволов, шевелят гусеницами, топча

гравий,  будто  нащупывая опору,  красавицы «СУ-100»  и  «ИСУ-152».  И  жахают,

прессуя всмятку пулеметные гнезда, тяжелые красавцы «ИС-2». Где в этой кутерьме

стальных кулачищ место маленькому двуногому с  автоматической винтовкой?  Зачем

он  нужен  здесь?  Для  отчетности перед  вышестоящим командованием за  потери?

Однако не все так просто,  пехота по-прежнему остается необходимым элементом не

только обороны,  но  и  наступления.  Там,  где не  проходят танки,  выбиваемые

круговым обстрелом базук и  подкалиберных в  упор,  там  они уверенно замирают,

командуя «фас!» оседлавшим их человекам,  а те брюхом,  брюхом, обтекая камни и

щуря  глаза  от  пыли,  мечут через головы впередползущих гранатовые связки,  а

сзади  —  километров с  четырех —  несутся вызванные ими  по  радио  минометные

послания,  и  растет впереди энтропия огненным валом.  И  решает все не столько

стойкость,  привычка без брезгливости смотреть на  мясисто-кровавое месиво,  не

столько обыденность наложенных до  края штанов,  не столько уверенность в  том,

что обученные санитары выволокут тебя,  прикрывая туловищем,  —  лишь бы сердце

прощупывалось, нет, совсем не это. Решает плотность огня. Совсем здесь не нужны

снайперы с  большой  линзой  правого  глаза  —  в  дыму  попробуй увидеть далее

пятидесяти  метров.   Плотность  огня,   а   потому   автоматическая  винтовка,

пистолет-пулемет,  а  лучше просто пулемет,  но  не  тяжелый,  нет  —  попробуй

перебросить его  с  места на  место быстрее,  чем  прицеливается «сто пятьдесят

вторая», — ручной — самое то.

          Но   лучшую  плотность  огня  —   сразу  огонь,   без  промежуточного

преобразования в гильзы,  снаряды и мины,  делает,  конечно, огнемет. Советские

военные инженеры — мастера таких прелестей,  и тактика отработана. Ничего особо

нового изобретать не надо.  Берем танк «Т-34-85» и снизу, к дулу, приторачиваем

дополнительную метательную трубу, а внутри, под броней, двухсотлитровая емкость

—  это спецсмесь,  смертельная ловушка для сидящих в  окопах и  за  амбразурами

стрелков. Как только этот ОТ (огнеметный танк) замирает в ста метрах, оценивая,

с кого начать, лучший ход для еще соображающих — фронтальное отступление: пусть

поливает траншеи  зазря.  Конечно,  «ОТ-34-85»  удачная  выдумка,  но  есть  на

вооружении такая сорокасемитонная штука —  «КВ-8»,  броня у  него  покрепче,  а

вязкой воспламеняющейся смеси внутри — девятьсот литров.

          Безусловно,  кто применяет такие штуковины сразу везде,  а значит, по

чуть-чуть,  тот уже заранее проиграл.  Централизация усилий, как и в экономике.

ОТ  сводятся в  батальоны,  а  лучше  в  бригады.  Отдельные огнеметно-танковые

бригады —  вот как это называется.  В каждой — пятьдесят девять танков.  Много?

Может,  и  не  слишком,  но  если очень надо,  почему не сосредоточить в  одном

пространственно-временном отрезке  две-три  или  более  бригад?  Горючку  можно

метать прицельными одиночными выстрелами,  а можно очередями, по пять выстрелов

зараз.

          Повоюем, господа американцы! Доставайте базуки, начинаем поливать!

     33. Сдвиг декораций

          И  еще  раз скажу:  время —  вещь относительная.  Уплотняется оно или

растягивается резинкой нервущейся жевательно-однотонной, все от обстоятельств и

зоны восприятия зависит.  И,  может,  не могу я представить, но уж вполне душой

приемлю  состояния,   подобные  сингулярности,   когда  вечности  и   мгновения

неизмеримо мизерные прессуются в общую безрадостную и без-событийную кучу-малу.

Вот он, живой пример-доказательство, перед глазами.

          Только двадцать минут назад сидел капитан-лейтенант Баженов в теплом,

сухоньком помещении,  досаждали ему всяческие малые жизненные несчастья: прямой

начальник Евгений Ильич;  технические гении,  возомнившие из себя богов;  ручка

перьевая,  пятна ляпающая где ни попадя, да писаря непослушные, только спящие и

жрущие.  Еще, конечно, давило предчувствие грядущих неприятностей, ну так это и

сейчас никуда не делось,  даже более уплотнилось,  перейдя из чисто абстрактных

рассуждений в ощутимую всеми чувствами материальность.

          Теперь не  присутствует рядом капитан первого ранга Скрипов,  даже  в

зоне  зрительной видимости не  наблюдается;  нет  в  непосредственном окружении

технологически  сложного,   непонятно  как   функционирующего  мира,   могущего

управляться лишь специальными, таинственным образом обученными людьми; и совсем

не плавают поблизости ручки перьевые,  не приспособлены, видимо, для автономных

заплывов;  и тех,  кто должен по штатному расписанию в чернила их макать,  тоже

почему-то  нет.  И  что  же,  думаете,  Баженов  возрадовался такому  успешному

устранению из жизни всех досаждающих неурядиц?  Ничуть не бывало,  человек есть

неблагодарное и очень забывчивое существо.

          А почему,  спрашивается,  так? Да потому, что на смену одним горестям

пришли другие,  а  поскольку эти  другие совсем свеженькие,  душа к  ним еще не

притерпелась,  те старые — черви,  уже проделавшие в мозгу норы, вспоминаются с

ностальгической тоской и  благоговением.  К тому же те,  что сейчас,  грозят не

просто  неприятностями,   а   роковым  и  скорым  обрывом  общения  со  всякими

неприятностями вообще.

          А  еще  эти  новые,  посланные судьбой или случайностью неприятности,

набросившись скопом,  абсолютно не  оставляют времени думать,  по  крайней мере

пока. Сейчас надо бороться за жизнь.

          С  чем  бороться?  Да  вот  хотя бы  с  тонким слоем мазута,  обильно

покрывающим воду.  Нужно выбраться из  него поскорее,  потому как такой же слой

присутствует сейчас на непокрытой голове,  лице и одежде капитан-лейтенанта,  и

если полыхнет поблизости зажигательный снаряд, встанет вокруг Баженова огненный

вал.  Да,  можно будет нырнуть,  уйти от  жара в  холодный сумрак,  но долго ли

Баженов сможет маскироваться рыбой?  Наверное,  очень недолго, от силы — минуты

две.

          Но надо плыть еще быстрее,  потому как,  кроме огнеопасного окружения

вокруг,  там,  позади,  висит,  упираясь в облака, чудовищная железная статуя —

обелиск канувшим и  еще  живущим техническим гениям  —  эдакий  наклоненный под

сорок пять градусов небоскреб,  прихотью судьбы очутившийся в синем море-океане

—  задирающаяся все  выше  и  выше корма «Советского Союза».  И  прут в  небеса

чудовищные винты,  однако как  они мизерны,  глядя отсюда.  Если бы  было время

соображать да  сопоставлять,  то  можно  было  бы  припомнить наблюдаемые ранее

айсберги Антарктиды.  Возможно,  в  представленном сейчас  зрелище размеры даже

миниатюрней,  но,  за  счет  соотношения длины  и  ширины,  эффект  достигается

обратный.  Кроме того,  здесь нет  статичности покоящихся в  воде  гор  —  идет

постоянное нарастание высоты,  благое стремление к  завершенности —  вертикали.

Вот этого последнего и надо бояться.  Когда критическая точка — апофеоз роста —

будет достигнута,  время снова спрессуется,  и  вся эта новая Вавилонская башня

начнет разгоняться вниз — эдакий курьерский поезд весом в шестьдесят пять тысяч

тонн.  А за ним,  заполняя пустоты, ринется Ниагара. И когда тебя всосет метров

хотя бы на сто — а что,  собственно, помешает на двести или километр? — никакие

сверхчеловеческие усилия более не вытащат тебя на свет божий.  И если ты будешь

еще в сознании,  то тем хуже для тебя.  А потому надо плыть,  пока есть случай,

увеличивать дистанцию от грядущего кошмара.

     34. Пессимисты

          Сегодня генерал Уруков умудрился заарканить на  свою трехэтажную дачу

крупную «рыбу»  —  академика Сулаева.  Теперь они  распивали чаек  на  шикарной

лоджии,  сравнимой по  габаритам со  стандартной двухкомнатной квартирой.  Дача

была  вторым  необходимым  и   строго  обязательным  для  российского  генерала

предметом престижа,  после  паутины служебно-неслужебных связей  с  вышестоящим

командованием.  Первое было,  конечно,  самым  важным,  поскольку без  оного не

получалось становиться генералом, а следовательно, возможности иметь второе.

          — Послушайте,  Адам Евсеевич,  — задушевно пел соловьем Уруков, — вы,

конечно,  не какой-нибудь футуролог,  но все же, как вы считаете, эта экспансия

будет расширяться далее?

          —  В  вас,  Вадим Гиреевич,  сидит неуничтожимый джинн,  —  улыбаясь,

ответствовал академик,  пуская в  лицо Урукова зайчики отражения от  толстенных

линз своих массивных окуляров.  — Этот джинн-привидение сидит в каждом военном,

могу вас уверить. Знаете, что это за джинн?

          — Интересно.

          — Идея о том, что вооруженное покорение земного шара достижимо.

          — Да?

          — Конечно,  вы все считаете, что вот если бы Александр Македонский не

умер,  то  он  бы  дошел до  Индийского океана;  а  если бы  Рим  не  раздирали

внутренние противоречия,  то  он  со  временем помаленьку присвоил бы  себе еще

большую территорию;  или если бы Великая армада не затонула,  то Испания до сей

поры владела бы всей Америкой...

          — Вы так думаете?

          —  Нет,  так  думаете вы.  У  ученых есть свои причуды.  Они страдают

другими комплексами. Так вот, сейчас вы считаете, пусть и не высказываете этого

вслух,  что при новом раскладе,  том,  что сложился в  Мире-2,  обанкротившийся

здесь Советский Союз имеет шанс на мировое господство. Так, признайтесь?

          — Признаюсь.  Я на лопатках.  Вы,  оказывается, опасный человек, Адам

Евсеевич — читаете мысли. Как вам это удается?

          — Я не волшебник,  я просто учусь,  как говорится.  Так вот, о чем мы

говорили?

          — О мировой экспансии, кажется, — генерал откинулся в кресле. — Вы не

будете против, если я закурю?

          — Ну что вы.  Я,  правда,  уже пять годков как забросил это гибельное

дело,  и  знаете,  не  тянет.  Так вот,  в  плане порабощения мира каждая эпоха

завышает свои возможности.  Рим  в  свое время дошел до  верха возможностей для

своего  технологического  периода.   Открытие  Америки  разожгло  новый   виток

страстей.  Это произошло в связи с развитием мореплавания,  ну и еще,  конечно,

из-за  научно-технической  отсталости  цивилизаций,  оторванных  географией  от

основного  ствола.  Сверхцентрализация управления  государством в  гитлеровской

Германии или  в  СССР,  в  свою очередь,  породила у  правящей верхушки иллюзию

возможности неограниченного раздвигания подобной системы,  ее закукливания лишь

в  пределах земного шара.  На уровне развития техники тридцатых-сороковых годов

это было принципиально невозможно.

          — Вот, — радостно вставил Уруков. — Но ведь сейчас, в век компьютеров

и автоматизации производства, это становится достижимым?

          —   Это   новый   миф,    точнее   старый,    подогретый   радостными

футурологическими прогнозами.  В гигантском масштабе увеличились возможности по

прогнозированию  кое-каких  факторов,  определяющих  развитие  цивилизации,  но

количество самих факторов, в свою очередь, выросло, а вероятности их комбинаций

взметнулись геометрической прогрессией.  Вы  же  сами наблюдаете,  что,  как  и

ранее, странами и цивилизацией в общем движут сиюминутные интересы.

          — Мне кажется,  — опять перехватил нить полемики генерал,  — вы, Адам

Евсеевич, увели тему к слишком общим вопросам.

          — Пожалуйста,  Вадим Гиреевич,  вернемся к конкретике.  Только прошу,

разумеется,  учесть,  что мы ведем теоретическую дискуссию.  —  В стеклах очков

академика блеснули маленькие четкие отражения шикарной цветкообразной люстры. —

Наш  уважаемый Большой  Советский Союз  удивительно здорово разросся вширь.  Не

всегда,  понятно,  простым способом наращивания «свободных» республик, чаще это

подчиненные  тем  либо  другим  образом  вассалы.   Но  возможности  метрополии

ограничены.  Чем дальше находятся ее окраины,  тем тяжелее ими управлять и  тем

труднее оберегать,  а уж тем более завоевывать новые области. Вы же военный, вы

знаете.  Чем  длиннее линии  коммуникаций,  тем  сложнее их  обслуживать.  Есть

какой-то предел.

          —  Конечно.  Если танки ушли на  тысячи километров вперед,  а  для их

снабжения горючим используются автомобили,  то  в  конце  концов  для  доставки

канистры топлива начинает тратиться маленькая цистерна, да?

          — Вот именно.

          — Но то же самое происходит с освоением космоса, правда?

          — Это случай из другой «оперы». На этом вы меня не поймаете, генерал.

Я  продолжу.  Экспансия не  может  быть  очень стремительной,  нужно осваивать,

ассимилировать завоеванное.  Именно тут возникает противоречие.  Для сокрушения

врага нужна стремительность —  непрерывный бег  вперед до  победы,  но  если не

производить освоение  уже  завоеванного,  то  почва  начинает  расползаться под

ногами.  Если сравнить с  космосом,  то никак не удастся освоить Альфу Центавра

ранее,  чем слетать на Луну.  Правильно? Так вот, сейчас этот Большой Советский

Союз дошел до  вершины своего могущества на  текущем этапе.  Для  «переработки»

захваченного ему  нужно очень много времени.  Если  он  сейчас не  остановится,

внутренняя катастрофа ему  гарантирована.  Это чемпион,  который пытается взять

вес,  обязанный его задавить.  Но и остановиться он не может.  Мы знаем,  что в

деле общего научно-технического прогресса за Западом ему не угнаться. Он должен

использовать шанс,  и  он  будет пытаться это делать.  В  конце-то  концов,  он

надорвется.

          — Интересная-концепция. И как это отразится на всех остальных?

          —  Не  знаю.  Если не произойдет глобальной атомной катастрофы,  быть

может,  они и выкрутятся.  А может,  и этого недостаточно.  — Академик снова на

мгновение ослепил генерала переотраженным светом своих квадратных очков.

          — Ну, и пессимист же вы, Адам Евсеевич, — констатировал тот.

          В общем, вечер удался.

     35. Поводы для сомнений и их отсутствие

          Ну,  что?  Что  еще  противопоставят  нашему  напору  слабосильные  в

штыковом и  таранном танковом бою империалисты?  Чем затормозят нашу гусеничную

удаль?  Ясно чем,  подлостью и  коварством — своим эфемерным научно-техническим

прорывом.  Бомбой ядерно-плутониевой, медленными нейронами разогретой. Но ведь,

позор  империализму,  сколько их  уже  в  пришпиленных к  Тихому океану странах

взорвалось —  не  новость даже  для  первоклассника.  А  потому  не  спит  наша

разведка,  не  дремлет  ПВО,  истребителями высотными снаряженное под  завязку,

вертят ушастыми головами части ВНОС,  жужжат невидимыми лучами свежевыкрашенные

в  красноту-желтизну  пустыни  локаторы.   И  посему  знает  наша  разведка  из

агентурных источников о  спешном  строительстве в  Тасмании гигантской взлетной

полосы под «Б-29».  А что есть «Б-29»? И это наша славная разведка ведает. Есть

он,   покуда  единственный  возможный  носитель  «Малышей»,  «Толстяков»  и  их

потомков,  в лабораториях Оппенгеймера родившихся.  А по сей причине — двойная,

тройная бдительность к  небу.  А по случаю таковому приказ по войскам пехотным,

конным и  танковым —  рассредоточенность и  еще раз рассредоточенность!  Скажем

«нет!» плотным боевым порядкам.  И еще:  держите противника вблизи, вцепляйтесь

ему в глотку и не отпускайте.  А значит, наступление без долгой подготовки, это

вам  не  европейские  кампании,  когда  можно  неделями  маскировать  орудия  и

накапливать снаряды под пеньками для двухчасовых «огневых налетов».  Нет теперь

на это времени —  «Б-29» от Тасмании три часа ходу,  а «Толстяку» пять минут на

парашютное падение.  И  по сему поводу ужасному —  с  ходу и  в бой,  встречно,

поперечно и  как  придется.  А  следовательно,  жертвы немереные и  минные поля

навылет,   и   гусеницы  стальные,   змеями  свивающиеся,   и  катки  танковые,

разбрызгивающиеся хрусталем.  Потому как — нет альтернативы,  точнее,  есть — в

землю вкопаться и ждать лобового наступления янки,  когда они силы нарастят, по

их  меркам  достаточные для  перехода  в  атаку  —  десятикратный перевес,  как

минимум,  а  потом перемолоть их,  как  под неизвестным в  этой истории Курским

выступом,  но ведь снова маячат над картами «Б-29»,  а  потому какая,  к чертям

собачим,  круговая оборона?  Пан или пропал —  победа только в  наступлении,  в

самом стремительном,  самом сжатом во времени и  расплесканном в  пространстве.

Вперед, заре навстречу!

     36. Новая смена фона

          Капитан-лейтенант  Баженов  горестно  раздумывал  о   своей   судьбе.

Противоречия жизненных коллизий последних дней несколько сбили его с  толку.  С

одной стороны,  он остался жив,  когда тысячи членов экипажа «Советского Союза»

ушли  в  неизведанную и  недостижимую,  на  нынешней  стадии  развития техники,

глубину  океанической пучины.  Более  того,  в  текущий  момент  он  не  просто

плескался в верхнем слое моря, доступном акулам и торпедным катерам противника,

а  покоился в относительно сухом помещении американского эскадренного миноносца

«Могиканин».  Но,  с  другой стороны,  не лучше ли было остаться в чреве навеки

затаившегося на дне линкора,  чем попасть в позорный плен к средоточию мирового

империализма?  Кроме  всего,  освобожденный комсомольский работник потопленного

бронехода Баженов  окончательно все  запутал на  первоначальном допросе.  Когда

янки,  на  чисто русском языке,  потребовали от  него  назвать свою  должность,

звание и  имя-отчество,  он,  после недолгого раздумья,  смалодушничал и вместо

планируемого заблаговременно прикидывания немым или контуженным решил назваться

чужим  именем,   благо  истинные  документы  были   централизованно  и   загодя

уничтожены.  Повинуясь некому  шальному внутреннему импульсу,  он  представился

капитаном первого ранга Скриповым Евгением Ильичом, присвоил, так сказать, себе

имя героически сгинувшего верховного корабельного замполита.  Имел ли  он на то

право?  Абсолютно никакого.  Но  подлые янки проглотили его намеренную ложь без

особого конфуза,  и  их  военнослужащий писарь внес  сию  неправду в  формуляр,

пользуясь  автоматической  ручкой  неизвестной  Баженову  марки.   После  этого

Баженова отделили от  остального личного  состава,  подобранного американцами в

месте  затопления «Советского Союза»,  и  поместили  в  отдельную  камеру-трюм,

предназначенную для  временного хранения плененных старших  морских  офицеров и

адмиралов.  Однако  на  сегодня  у  империалистов имелся  всего  один  подобный

представитель — Скрипов-Баженов. Надо сказать, что молодость Баженова вызвала с

их  стороны некоторое недоверие по  отношению к  его  должности,  а  потому они

привлекли,  для  подтверждения правдивости  его  слов,  свидетелей  из  состава

спасенных.  Но то ли свидетели были выбраны неудачно и  навскидку,  то ли некие

нематериальные  и   отрицаемые   марксизмом-ленинизмом  силы   природы   решили

окончательно запутать и  без того сложное существование капитан-лейтенанта,  но

выдернутые для  опознания морячки  действительно признали  в  Баженове капитана

первого ранга Скрипо-ва.  Морячков было двое,  оба  из  команды,  обслуживающей

многосильные судовые  двигатели,  скорее  всего,  из  тех,  кто  во  время  боя

находился в  отдыхающей смене,  иначе как  можно было допустить их  спасение из

самого нутра гигантского линкора? То ли они были призваны в Военно-Морской Флот

совсем недавно, то ли вечный грохот тысячесильных машин нивелировал их мозговые

извилины,  но,  похоже,  званий и лиц они совершенно не различали,  а может, их

органы зрения настолько привыкли к  полумраку внутренностей «Советского Союза»,

что приобрели дальтонизм,  близорукость и  куриную слепоту?  Баженов мог только

догадываться о  причинах произошедшего,  но теперь хода обратно окончательно не

было.  Находясь  в  уединении и  тиши  своей  камеры  заключения,  он  усиленно

готовился принять  как  должное пытки  и  смерть,  уготованные ему  в  качестве

главного корабельного комиссара. Он смутно чувствовал, что на долю руководителя

коммунистов  и   второй  по   значимости  руки  самого  мощного  из  когда-либо

потопленных кораблей  неприятностей должно  выпасть  значительно и  значительно

больше,  чем на долю простого освобожденного секретаря комсомола.  Поскольку он

не имел имущества,  семьи или еще каких-то атрибутов, усложняющих жизнь, ему не

нужно  было,  даже  мысленно,  составлять завещание или  же  писать  прощальные

морально-этические наставления конкретным людям.  Поэтому, дабы развеять уныние

обреченного на  гибель  существования,  Баженов-Скрипов  предавался  сладостным

мечтам  о  своей  героической гибели.  Так,  ему  виделась  озаренная  светлыми

звездами,  почерневшая от  крови  пролетариата палуба  (потому как  нельзя было

представить,  что  империалисты решатся  осуществлять свой  геноцид при  сиянии

возвещающего светлую зарю человечества солнца),  а  на  той  палубе стоял он  —

Баженов,  в  роли капитана первого ранга,  в  распахнутую же грудь ему целились

дымящие пороховым смрадом главные калибры линейного корабля «Миссури»,  а из-за

горизонта его  славной гибелью интересовались все  угнетенные негры,  индейцы и

метисы, а также отдаленные, еще не родившиеся потомки коммунистического завтра.

Не  приученное  к   прямому  подвигу  воображение  никак  не  желало  довершать

полыхающую  в  голове  картину  последним  аккордом:  то  у  империалистических

калибров случалась осечка,  то недолет,  а один раз в середине ствола «Миссури»

взорвался подкалиберный снаряд,  изготовленный с  тайным  изъяном американскими

подпольщиками,   спонсируемыми   Комитетом   государственной  безопасности.   В

мечтах-размышлениях бывшего  комсомольского вожака  подобные  казусы  случались

часто.  А  кончалось  все  тем,  что  восхищенный стойкостью  русского  офицера

военно-морской  пролетариат  и  крестьянство штатовского линкора  разворачивало

калибры  в  сторону  своих  поработителей и  победоносно  мчалось  громить  всю

президентскую рать города Вашингтона.  По пути к ним присоединились вставшие на

путь равенства и братства подводные лодки,  а также снабженные атомной авиацией

авианесущие корабли.  Сам  израненный калибрами,  Баженов-Скрипов  символически

водружал  политое  собственной кровью  алое  знамя  на  баррикадах Нью-Йорка  и

Чикаго.  Дальше сознание Баженова привычно уносило его  мысли в  знакомые дебри

грядущего царства освобожденного труда и  процветания справедливости.  Радостно

стирались грани между городом и деревней,  а целина недоступных ныне днищ морей

и  океанов превращалась в хранимые дельфинами и прирученными медузами плантации

полезной для зубов и печени морской капусты.

     37. Хитрые янки

          И где эти янки научились воевать по-умному?  Ну,  понятно, что в море

они испокон веку умели — генетически к ним передалось от англичан,  а последние

годы  на  Японии  вон  сколько  тренировались.   Ясно,  почему  в  воздухе  они

относительно преуспевают —  опять же японцы подучили,  да и откуда родом братья

Райт?  Но  где  они  набрались опыта сухопутной войны?  В  Первую мировую?  Так

устарел  тот   урок   давным-давно  —   ушли   те   статично-позиционные  войны

далеко-далеко в  историю,  гибельна та  тактика сегодня,  как ни верти.  Может,

чистая правда —  слухи  о  якобы использовании в  армии США  бежавших из  новой

Германии генералов?  А  если неправда,  то  чем объяснить хотя бы это?  Вот это

самое,  перед носом.  Называется — оборонительные укрепления на обратном скате.

Хитрая это штука, только в век танков до нее додумались.

          До этого ведь как считалось:  холм удобен тем, что можно на нем окопы

рыть выше и выше — ведь чем выше, тем сподручнее нижних из ружьишка или пушечки

отслеживать.  Сидишь вроде в  землю и  бетон зарытый,  а  в  тоже время,  как в

детской сказке:  «Высоко сижу,  далеко гляжу!» Но что потом получилось?  Кто на

виду,  пусть и  выше наступающего сидит,  того и видно дальше,  а батарее пушек

современных цель,  которая на виду, накрыть, что два пальца... Братец миномет и

тот — угостит осколочными минами — мало не покажется.  А главное — танки.  Ведь

что есть танк,  по одному из определений?  Подвижное бронированное укрепление —

вот что.  И воткнет то «бронированное подвижное укрепление» в твой окоп снаряды

с  такой дальности,  что базуке с гранатометом не снилась.  И наверное,  немало

народу пришлось когда-то положить, прежде чем изобрели пехотные тактики новинку

— обратный скат.

          Теперь укрепления строились по ту сторону холма. Наступающий спокойно

пер на гребень,  и только там — вот тебе здрасте, тетя Клава — оказывался перед

линией  обороны.  С  первого  взгляда  —  полный  идиотизм.  Сами  подумайте  —

наступающий оказывается выше  ведущего оборонительный бой.  Ему  же  сверху все

видно,  поливай да коси все, что взгляду попадается. Но то старый, привитый нам

воспоминаниями о  детстве человечества взгляд.  Это тогда тот,  кто выше или на

коне,  безусловно победитель.  Персы на  греков при Марафоне снизу вверх перли,

вот и проиграли бой,  хотя были профессионалами супротив ополченцев. Но ушли те

славные времена прямой доблести и  простых решений далеко за  горизонт событий,

сейчас время другое: кто кого перехитрит, да еще — с вывертом.

          Позиция на обратном скате — один из таких вывертов.  Да,  наступающий

оказывается  выше  изготовившихся к  бою  защитников,  но...  Загибаем  пальцы.

Во-первых, он совершенно не знает, с чем столкнется. (Конечно, кое-что заметили

сверху самолеты,  однако вряд ли они отличили с  небесной вышины ложные позиции

от истинных, а деревянные танки-копии от железной гусеничной правды — свистящая

в окружении зенитная шрапнель не слишком способствует спокойному взгляду на мир

распахнутыми  истине  глазами.)  Современное  оружие  не  «меч-кладенец»,   оно

работает быстро. Пока забравшиеся на гребень осмотрелись да прицелились, по ним

шквал огня — давным-давно пристрелен тот гребень. Во-вторых. Ранее артиллерия —

«бог  войны» наступающих —  знала точно,  куда  бить  и  кого в  первую очередь

давить,  теперь — стрельба только по площади — вероятностный подход. В-третьих.

Атака идет волнами, никак не в одну линию, когда первые назначенные смельчаки в

верхнюю  точку  попали,  они,  конечно,  увидели,  куда  стрелять да  огнесмесь

поливать, но против тех одиночных умников вся многослойная полоса обороны.

          Вот  я  и  спрашиваю  вас,  откуда  американцы,  доселе  серьезно  на

континентах не воюющие, сей тактический прием узнали?

          А  еще мне интересно,  где они откопали в этой равнинной стране такую

удобную череду холмов?

     38. Родственные души

          На  нижние,  плохо  окрепшие  в  социализме  чины  американский  плен

действовал  разлагающе.  Так,  каждому  пленному  полагалась  ежедневная порция

отличнейших сигарет,  а  питание было,  может,  и не всегда горячим,  но все же

трехразовым.  Кто  в  таких условиях будет слушать рассказы Баженова-Скрипова о

тяжелой доле  угнетенных негров?  Сигареты были действительно настолько приятны

на  цвет  и  запах,  что  даже несколько морячков,  до  сей  поры не  куривших,

нешуточно взялись за опасное для здоровья дело.

          Лагерь  для  военнопленных располагался в  живописной  местности,  на

большом  острове  Тасмания.   Первые   недели  после   доставки  личный  состав

Тихоокеанского флота  расслаблялся и  в  основном  дремал,  отсыпаясь  за  годы

бесчисленных  дежурств  и   вахт  прошлого.   Затем  на  лагерь  всей  тяжестью

неизведанности навалилась скука.  Ленивые  мордовороты-охранники,  списанные за

какие-нибудь провинности из  морской пехоты,  вынуждены были  обучить плененных

игре  в  американский футбол,  выпросив  у  губернатора острова  три  настоящих

кожаных мяча. Сие занятие несколько разрядило обстановку.

          Однако  Баженов-Скрипов,  относящийся теперь  к  старшему офицерскому

составу, хотя и ходящему без погон, не принимал в спортивных забавах участия из

строгой  социальной  убежденности  —   негоже  брать  подачки  от  загнивающего

общества. Поэтому он стойко и мужественно скучал.

          Это продолжалось долго, но однажды ему на глаза попался человек вовсе

не  знакомой доселе наружности.  Поначалу неизвестный не  желал разговаривать с

лже-Скриповым по душам,  потому как старался говорить на немецком,  несмотря на

то,  что уверенно произносил только два слова:  «шнель» и «Гитлер капут»,  да и

то, несомненно, понимал только глубину смысла второго. Баженов сразу заподозрил

в  этом  арестованном фашисте  какую-то  строго  охраняемую тайну.  Стремясь ее

разгадать,  он  подкупал фрица своей порцией сигарет,  рассчитанной на  запросы

старшего  офицера.   Немец  кивал  с   благодарностью,   а   курил  с   большим

удовольствием.  Ну,  а одним случайным вечерком он заговорил с ложным капитаном

первого ранга  на  чисто  русском языке.  И  поведал он  очень-очень интересную

историю.

          Оказывается, звали его Маклай Колокололов, и был он, конечно, никакой

не  фашист.  Был он  советский подводник,  воюющий на  стороне Японии под видом

крисмарине.  На  сие  признание Баженов,  в  свою  очередь,  информировал,  что

императорская Япония давно  разгромлена и  освобождена от  феодализма Советской

армией и флотом,  за исключением некоторых южных, не имеющих жизненной ценности

провинций.  Маклай поблагодарил за информацию, но сообщил, что это уже поведали

ему американцы,  и  достаточно давно.  А с Баженовым он заговорил вот по какому

поводу.  Ему  нужен  совет старшего офицера,  стоит ли  в  сложившихся условиях

разгрома  японского милитаризма и  прямого  военного  столкновения США  и  СССР

продолжать разыгрывать из  себя  гитлеровского наемника или,  вообще,  сообщить

национальность, давно вставшую на путь построения светлого завтра?

          Вспомнив о  своем  собственном инкогнито,  Баженов засомневался,  что

посоветовать,  поэтому  разговор сместился на  менее  острые  темы,  например о

климатическом поясе нахождения в мире острова Тасмания.  На сем поприще ни один

из  спорящих  не  смог  доказать  убедительно  непреклонную правоту,  но  обоих

примирили слова  Баженова-Скрипова о  грядущей ненужности знания климатического

пояса вообще,  в  связи с  тем,  что  при коммунистическом братстве ось планеты

развернута под  таким  строго научным углом,  что  все  пояса станут равны друг

другу.  Так что плавно и  степенно дискуссия удалилась в  любимое лже-Скриповым

русло  грядущего  преобразования  мира.   Допустим,   находящаяся  под   ногами

собеседников Тасмания  должна  была  вскоре  стать  новой  республикой будущего

всемирного государства рабочих, навсегда покончить с отсталостью и удаленностью

от  других континентов,  а  как  следствие построить на  своей  пустующей земле

величественные  белые   города  из   бетона,   стали  и   добытого  посредством

электричества алюминия.

          Мнения  по  поводу  будущего счастья людей,  однозначно сошлись.  Это

стало   просто   началом   дружбы.    А    что   еще   могли   противопоставить

империалистической сытости отрезанные от Большой Земли моряки?

     39. Лайнер

          —  А  это  кто  —  она  самая?  —  спросил Панина  поигрывающий почти

трехкилограммовым «ТП-82» Ричард Дейн, имея в виду ясно кого — Аврору.

          — Да,  живой свидетель оттуда,  — отбился Панин, с уважением глядя на

«ТП-82». — Где взял «игрушечку»?

          — На дороге валялась.  Делаем ноги! — Русские специфические выражения

удавались Дейну вполне хорошо и к месту.

          —  Мы полетим?  — кивнул Панин на «Як-38»,  несколько провалившийся в

тонкий слой бетона при посадке.

          —  Ну да.  И быстрее,  пока наша «бомба» забивает связь.  — Он имел в

виду  специальную штуковину,  которую притащил с  собой  на  борту  —  одно  из

достижений Запада на поприще информационных войн.

          — Мы поместимся втроем?

          — Да, это учебный лайнер. Только будет несколько тесновато.

          Панин с подозрением покосился на Ричарда:

          — Ты знал?

          — Про то,  что ты приволочешь из Мира-2 девицу,  что ли? — Американец

продемонстрировал,  как нужно говорить слово «чиз».  — Не знал, но догадывался.

Представь себе,  как  тяжело мне  было привлечь на  свою сторону нашу разведку,

нечаянно не выдав своей догадки о твоем помешательстве.

          — Представляю.

          Они уже размещались в «лайнере».  И Ричард Дейн последний раз обводил

окрестности  еще  ни  разу  не  стрельнувшим  «ТП-82»,  могущим  своим  зарядом

опрокинуть бегущего  навстречу  тигра.  И  тогда  по  борту  «Яка»  затарахтели

девятимиллиметровые пули пистолета-пулемета «Кедр». Затарахтели большой длинной

очередью,  потому как стреляли издалека и знали, что из оружия подобного класса

на  большие  расстояния целиться бессмысленно.  Длилась  та  длинная очередь не

более трех секунд,  потому как в обойме было всего-то тридцать патронов. И вот,

одна из  обоймы,  входящая в  первую десятку,  в  те,  что  еще  имели какую-то

кучность, угодила в спину Ричарда Дейна.

          И  тогда  он  сразу сел  и  замер на  секунду-полторы.  И  улыбка его

улетучилась.  А потом он пристегнул ремень,  молча обернулся на Аврору,  словно

что-то прикидывая, и включил двигатели, развернутые в бетон.

     40. Чучбара9

          Что  есть  война?   Помимо  всего  прочего,   разумеется.   Есть  она

нагромождение случайностей,  которые некоторые личности пытаются взять за горло

и  свести их,  вместе с  хаосом и противоречиями,  к относительно предсказуемой

системе.

          Танк  Джумахунова взобрался  на  гребень.  Даже  сквозь  ограниченную

видимость   смотровых   щелей   командирской  башенки   он   мгновенно   оценил

раскинувшуюся картину. Может быть, тот, берегущий его в Сахаре аллах сработал и

здесь,  он  все-таки  не  оказался в  первых рядах прорыва.  Несколько досрочно

увядших красавцев «Т-34-85»  дымили отсеченными головами-башнями или беспомощно

шаркали огрызками лопнувших от сверхзвукового удара гусениц —  их уже добивали,

тщательно выбирая местечко для входа подкалиберной смерти.  И,  значит,  первая

линия наступающих танков не справилась с поставленной командованием задачей.  А

следовательно,  теперь  на  вторую,  на  двести метров отставшую шеренгу танков

ложилась —  вместо  добивания врага  и  расширения пробитого прохода  —  задача

первых. Ну, что же — двум смертям не бывать, а одной...

          —  Цель  слева —  орудие,  дальность триста метров!  Централизованный

огонь!  — орал Джумахунов в микрофон. Он не занимал должности командира взвода,

но сейчас приходилось им быть.

          А  башня уже тряслась от бьющих в  лоб снарядов неизвестной массы.  И

звенело в голове,  а уши отваливались,  когда эти разогнанные стволами болванки

гахали,  не умея пробить двадцать пять сантиметров стали.  Но большущая тяжелая

машина уже  разгонялась вниз,  и  резал  пространство впереди курсовой пулемет.

Может,  иногда он  и  попадал,  но  главное,  не давал тем,  из чьих брустверов

высекал искры, тщательно и неторопливо навести ручные гранатометы. И пушка тоже

стреляла,  так,  как учил Сталин — с ходу и не останавливаясь. Да, не попадала,

но  у  тех,  кто  целил в  танк  из  окантованных песочными мешками укреплений,

сбивались сердечные ритмы, слепли глаза и вздрагивали не вовремя руки — и тогда

они тоже мазали.  И можно бы было это продолжать вечно — эдакая игра в поддавки

до  скончания мира  либо  хотя бы  до  пустоты снарядных ящиков,  но  ведь танк

сокращал дистанцию,  а  сзади на  гребень уже ступала,  заползала,  вваливалась

пехота —  и значит,  здесь,  на обратном скате,  росли силы наступающих.  А еще

получали лишнее время приданные танковой шеренге корректировщики огня.  И тогда

те,  далекие  батареи  гаубиц  получали наконец  пищу  для  ненасытных жерл.  И

вершилось возмездие за догорающих в «Т-34-85».

          И уже под стальным прыжком обрушивался ближайший американский окоп, и

шарахались в  стороны каски.  А  позади,  сверху,  по  ним  уже били автоматы и

рвались  из  стволов  гранаты.  А  в  жалящие  пулеметные гнезда  плюхали мигом

растекающиеся огненные кляксы из  «КВ-8».  Но  передовой шеренге пехоты некогда

заниматься отдельными задавленными ужасом  солдатами и  даже  их  группами,  их

задача идти за  танками,  не  отставая,  ибо  что  есть танк,  даже тяжелый,  в

окружении противника —  мишень для  наведенных отовсюду базук и  фаустпатронов,

вот что.  И они шли,  ложились костьми,  но шли, ибо если вторая очередь танков

будет прикончена так же,  как и  первая,  тогда обречена и  вся атака,  и  если

сейчас смерть вероятна,  то  тогда,  при  бегстве через простреливаемый врагами

холм,  — она абсолютно неминуема. А значит, бег за тяжелым танком, не отставая,

— лишняя гора железа впереди — дополнительный шанс выживания. Солярная копоть в

глаза и ноздри — мелочь, привычная на учениях суета.

          А  120-миллиметровый ствол  непрерывно выплевывает снаряды.  Гусеницы

плющат торчащие из  укрытий орудия.  В  передней части «ИС-3» уже до пятидесяти

вмятин от встретившихся по курсу бронебойных, зажигательных и всяких прочих. Но

все это мелочовка.  Современная оборона базируется на встречном танковом ударе.

Где вы, господа «Шерманы»? Покажитесь!

          По  команде Джумахунова наводчик несмело выглядывает из  приоткрытого

люка.  Не  вся ли бегущая позади пехота полегла?  Нет,  не вся —  сквозь копоть

проглядываются автоматные вспышки.  Сколько траншей противника уже пройдено? Не

пора  ли  закрепляться  для  обороны,   пропуская  вперед  еще,   наверное,  не

забравшийся на холмы второй эшелон?

          Прямо по курсу,  сквозь клочья черноты,  мелькают камуфлированные под

цвет пустыни спины — там, впереди, у неприученных к серьезному бою американских

рейнджеров сдали нервы.  Ну что же,  мальчики,  вот вам семь целых и шестьдесят

две сотых миллиметра вдогон.  Наверное,  кто-то падает,  но некогда смотреть на

результаты —  главное нейтрализация текущей и  грядущей —  плюс десять-тридцать

секунд — опасности. Война, вернее бой, очень сильно сплющивает время, давит его

в  двумерность,  а  может быть,  и  в точку.  Где ты,  хваленая спираль времени

Владимира Ильича?

          Полковник Джумахунов лично высовывается в  люк.  Он  даже не успевает

приложиться к биноклю. Вот они, достойные его танка цели — две самоходные пушки

справа. Джумахунов снова ныряет вниз, едва не отхватывая пальцы железом крышки.

Спешное наведение.

          — Огонь!

          У  модернизированной,   обвешанной  дополнительной  броней  самоходки

«Ведьма»  сорвана  башня.   Зато  и  «ИС-3»  содрогается  от  76-миллиметрового

попадания.  Абсолютная мелочь  для  его  толстой  кожи,  даже  со  столь  малой

дистанции.  Зато вторая «Ведьма» замирает в  новом прицеливании.  И  это  очень

удобно. Ухает в голове отдача танкового орудия. Дым, ничего не видно. Но там, в

перекрестии,  железный  посланник  проходит  «Ведьму»  насквозь,  пронзая  даже

двигатель.

          Итак, говорит о себе Джумахунов, начата контратака. Хватит двигаться,

пора вести прицельный огонь.  Он жестом посылает наводчика наверх,  к зенитному

пулемету.  Сам включает рацию.  Но  он ничего не слышит —  легкая контузия,  не

иначе.

          Бой входит во вторую фазу.

     41.Диалоги

          На  самом деле разговор был не таким,  но его приблизительный вариант

мог представлять собой подобие приведенного диалога:

          — Пехота, как там ваше ничего?

          — Русские передовые колонны прорвали фронт на рубеже,  прикрытом 55-й

дивизией.  Еще  в  двух  местах  намечается  прорыв.  С  несколькими  пехотными

дивизиями и артиллерийскими бригадами прервана связь.

          Если  танки  русских  развернутся  для   помощи  своим,   наш   фронт

рассыплется.

          — Вы вводите танковые резервы?

          — Нет. Вводить их сейчас, это значит распылять силы. Нам нужна только

победа.  Будем надеяться,  что  успех вскружит русским голову и  они  понесутся

вперед, надеясь на свое пресловутое «авось».

          — А что вы противопоставите этому «авось»?

          — Как только их коммуникации в очередной раз растянутся,  мы вобьем в

эту  тонкую кишку танковый клин.  В  максимально доблестном варианте мы  сумеем

отсечь от «большой земли» три-пять тысяч танков.

          —  Вы  уверены в  успехе?  Наши войска еще  никогда не  делали ничего

подобного.

          —  Будем надеяться на бога.  Но,  в любом варианте,  давать встречное

сражение с нашими отсталыми боевыми машинами будет самоубийством.

          —  Но  ведь  мы  все-таки  сумели переправить их  на  материк гораздо

больше, чем Союз.

          — Это мало что меняет,  качественное отставание налицо,  да и,  кроме

того,  сколько  нашей  бронетехники уже  полегло в  коротких стычках последнего

месяца.

          —  Значит,  вы хотите совершить победоносный охват,  пропустив их еще

ближе к восточному побережью?

          — Да, это последний шанс решить все одним большим сражением.

          — Кто разработчик этого плана, уж не тот ли «штаб теоретиков»?

          —  Да,  первоначальный план  предложен бежавшими и  сдавшимися Англии

офицерами германского генерального штаба.

          —  Мы  не  слишком доверяем этим  эмигрантам.  Если они  такие умные,

почему сами не остановили красных до подхода к Берлину?

          — Вы знаете почему, соотношение сил было не в пользу немцев.

          — Тем не менее ваш план очень рискованный.

          — Но ведь вначале вы его одобряли.

          — Это было прикрытием.

          — Чего?

          —  Скоро увидите.  Скажите,  как  по-вашему,  русские уже  достаточно

сгруппировались в районе прорыва?

          — Господи, вы хотите...

          — Молчать, не будем забывать об их разведке. Наши авианосцы уже вышли

на  нужные  позиции.  Сейчас  мы  будем  иметь  тройной перевес в  воздухе.  На

некоторых участках мы сможем создать абсолютное превосходство.

          — Что же нам делать?

          — Отводите резервы подальше.

          —  Но передовые части,  ведь я  уже говорил,  с некоторыми вообще нет

связи.

          — Будем реалистами, они все равно обречены.

          — Но...

          — Выполняйте приказание!

     42. Превратности образования

          С некоторых пор Маклай Колокололов вел тайные одиночные размышления о

побеге в  социалистическую действительность.  Теперь же,  найдя в  лже-Скрипове

сотоварища,  столь преданного будущему счастью человечества, он решил несколько

посвятить его в свои тайны.

          —  Самое подходящее,  — поучал он внимающего ему лже-капитана первого

ранга,  —  это,  конечно же,  угнать подводную лодку.  В  отличие от надводного

судна,  она может ходить под водой.  Вот если бы ваш линкор умел нырять, его бы

нипочем не  разрушили пушки американской эскадры.  На подводной лодке мы сможем

под  шноркелем достичь Японии или  еще  каких-то  мест  и,  кроме  себя  самих,

подарить флоту еще и лишнюю боевую единицу.

          —  А  ты  умеешь ей  управлять?  —  зачарованный мощной перспективой,

спросил Баженов.

          —  Нет,  к сожалению.  Я ведь торпедист по образованию.  Но чем лодка

слишком отличается от торпеды?  Только тем, что внутри нее сидят люди, да еще —

размерами.

          — Да? И где же мы возьмем лодку?

          — В том-то и дело.  У меня плохо с английским,  и это не способствует

расспросам местных насчет базирования их субмарин. А как у тебя с этим делом?

          — Тоже не ас, — краснея, признавался Баженов. — Нас в училище обучали

по старинке — немецкому, а ведь Германия давно лежала в руинах.

          — Вот так всегда, — удрученно согласился Колокололов.

     43. Смена кастрюли

          Однако  нашему  танку   сильно  повезло,   оценил  удачу  Джумахунов,

рассматривая в  увеличительные стекла  соседа справа —  остановленный на  скаку

«ИС-2».  В его лобовой броне,  пониже башни, помимо десятка вмятин виднелось не

слишком  аккуратное входное отверстие кумулятивного снаряда.  А  ведь  командир

корпуса генерал Чабан предостерег Джумахунова от показного героизма.

          — Я наслышан о ваших достижениях.  Ренат Сайменович,  но здесь вам не

Африка —  противник посерьезнее.  Не советую демонстрировать личную удаль.  Это

там на лошадях можно было нестись впереди полка с шашкой наголо.

          — У меня был боевой верблюд,  Валерий Павлович, — поправил начальника

Джумахунов.

          — Тем более. Так вот, мне доложили — по линии политотдела, не НКВД, —

что вы  собираетесь лично принять участие в  атаке.  Не  советую.  Понятно,  вы

хотите поднять этим авторитет,  но, извините, ставка слишком велика. Я понимаю,

что можно получить пулю, и находясь в тылу — как ваш предшественник, у которого

машина попала под  бомбовый налет,  но  повторюсь —  техническая война середины

века не место для показа примитивного героизма.

          Так он  и  послушал старшего начальника.  Но  это в  прошлом,  теперь

остаткам первого  эшелона нужно  закреплять рубеж.  Остаться здесь?  Или  снова

понестись вперед со вторым эшелоном?  Он глянул на часы. Странно, он думал, что

прошло как минимум несколько часов.  Однако все уложилось в несчастных двадцать

минут  —  жизнь,  смерть,  прорыв,  раздавленные окопы,  десяток  пушек,  почти

приконченный снарядный боезапас и вот эти две самоходки, негодные для ремонта.

          Но это только ему, бывшему кавалеристу, все окружающее представлялось

новинкой —  остальные действовали подобно  отработанным,  смазанным механизмам.

Все  это уже было,  пусть не  здесь,  пусть в  Европе,  в  Азии или на  Ближнем

Востоке.  Настигнувшие передовую  шеренгу  солдаты  уже  размещались  в  чужих,

оставленных  окопах,   деловито   орудовали   складными   саперными  лопатками,

разворачивая стрелковые ячейки  в  обратную  сторону.  Теперь  по  отношению  к

возможной контратаке позиция будет расположена по-старинному —  не  на обратном

скате, но сейчас главное — скорость.

          —  Полковник!  — докричался наконец до его ушедших на больничный ушей

пехотный старший лейтенант. — Что дальше?

          Если бы  знать.  Странно,  что  они  вообще так  запросто осуществили

прорыв.  Да,  там позади и  по  флангам еще огрызались незадавленные пулеметные

гнезда и плюхали огнеметы,  но главное было сделано.  Лучший вариант,  конечно,

сейчас осуществить преследование и,  на  плечах отступающих в  панике,  накрыть

танковым ударом расположенные в глубине гаубичные батареи.

          Плохо  то,   что   бронетранспортеры  пехоты  —   сравнительно  плохо

бронированные машины,  да и  сверху абсолютно не прикрыты,  придется в основном

«работать» танками.  Оправдан ли риск?  По его,  Джумахунова, мнению, абсолютно

оправдан.

          — Окапывайтесь,  старший лейтенант. Несколько танков останутся здесь.

Взвод саперов и  два взвода пехоты пусть садятся на «К-75» — и за мной.  Сейчас

подойдут  танки  второго  эшелона  —   с  ними  и  пойдем.   Остальные  «Кашки»

задействовать для отправки раненых в тыл. — Похоже, он ничего не забыл. Ах, да.

— Потери большие?

          —  Еще не  разобрались,  товарищ полковник.  Джумахунов влез на броню

повыше и глянул вокруг,  на несколько поредевший дым. Картина разрушения теперь

просматривалась гораздо лучше.  Он еще раз удивился столь быстрой победе, хотя,

может,  и рано было подводить окончательные итоги: кто знает, вдруг сейчас сюда

движутся сотни «Першингов», прикрытые десятками самоходок «Слаггер», а далекие,

спрятанные покуда  в  пятнадцати-двадцати километрах,  батареи  наводят на  это

место заряженные орудия.

          Затем,  сквозь  вату  глухоты,  Джумахунов  различил  ревущую  мощную

мелодию —  сзади к  нему  приближались громадины «ИС-7».  Полковник повернулся,

желая любоваться ими в упор. Да, страна не забывала своих перебравшихся в южное

полушарие героев,  лепила и  лепила новые оружейные чудеса,  опережающие время.

Как стремительно они двигались,  прямо-таки летели,  над этой не  знающей влаги

землей.  Шестьдесят восемь тонн вооружения и брони. Больше тысячи лошадиных сил

мощи.  Нет, все-таки будет преступлением не попытаться развить валящийся в руки

успех,  подумал Джумахунов.  «ИС-7»  в  полтора раза быстроходнее покинутого им

«третьего»,  можно успеть прихлопнуть дальнобойные батареи.  Он  не  знал,  что

подтолкнуло его на решение,  может быть, старое воспоминание о конных рейдах по

немецко-фашистским тылам?  С  генералом Чабаном как-нибудь потом все уладим,  к

тому же победителей обычно не судят.

          Когда  длинноствольные великаны замерли поблизости и  оттуда выскочил

маленький  танкист-офицер  для   доклада  или   передачи  указаний,   полковник

Джума-хунов подбежал к нему первый.

          — Давай,  командир!  Гоним вперед!  Здесь справятся без нас.  В каком

танке мне можно разместиться?

          — Что, дадим империализму под зад? — радостно засмеялся танкист.

          — Рация у вас работает?

          — Конечно, это же не ваше старье, — кивнул он в сторону «ИС-3».

          Наверное, не стоило спорить.

     44. Распространение опыта

          Обрывки радиоперехвата. Личности говоривших не установлены.

          «—   Почему  так  медленно  идет  строительство  нового  аэродрома  в

Тасмании?

          — Нехватка рабочих рук и...

          —  Довод не принят,  у вас там лагерь военнопленных,  куча народу без

дела.

          — Но...

          — Какие «но», используйте их.

          — А как их заставить?

          —  Не смешите,  там в основном русские,  они давно научились работать

бессмысленно и много. Просто посматривайте за ними.

          — А это не противоречит Женевской конвенции?

          — Плюньте, чья теперь Женева?

          —А...

          — И вообще,  учитесь у товарища Сталина. Его пленные без дела кашу не

едят...»

     45. Груз

          Цель  находилась  в  радиусе  действия  тактической  авиации,  потому

«Суперкрепость»,   помимо   аналогичных  машин,   сопровождал  солидный  эскорт

истребителей  «Мустанг».   Правда,   «Б-29»  не  изменил  своей  сути,  он  был

стратегической машиной, рассчитанной на тысячемильные броски, поэтому и сейчас,

прежде  чем  встретить  новых  реактивных сопровождающих,  он  преодолел  более

полутора тысяч  километров от  Тасмании,  облетая дальней стороной расплывчатую

линию фронта — слишком ценен был его груз.

          Предусмотрительно взятые на  борт  специалисты в  ходе полета привели

плутониевую бомбу  в  полную  боевую  готовность,  ибо,  несмотря на  некоторую

привычность к  новому  оружию,  авиационное командование все  равно  не  желало

подвергать риску аэродромы.  Кстати, прежде чем с новой, отшлифованной русскими

пленными полосы взлетел бомбардировщик с бомбой,  с нее несколько раз поднялись

другие машины с  имитацией груза,  равного по  весу исконному,  и  только тогда

авиационные генералы сказали «Вперед!»

     46. Удобство кастрюли

          Внутри «Семерки»,  несмотря на обилие оружия, было гораздо просторней

—  полковник Джумахунов сумел  относительно комфортно разместиться в  массивной

плоской башне,  в  которой и  без  него обитало четыре постоянных члена экипажа

плюс дополнительный пехотинец,  переученный в стрелка.  Дело в том, что в танке

имелось,  помимо пушки,  целых семь  пулеметов —  просто рук  не  хватало курки

нажимать.  Духота здесь, конечно, была страшная, несмотря на раскрытые люки, но

что можно было ожидать от скоростного путешествия по восточной Австралии?  Да и

жаловаться

          Джумахунов имел право меньше всех,  и  не  только из-за  звания —  уж

он-то прошел прекрасный курс акклиматизации в пустыне.

          Достаточно  привыкнув  к  внутренностям новейшего  советского  танка,

который  явно  превосходил  сочетанием  боевых  возможностей гиганта-переростка

«Мауса»,  созданного  в  Новой  Германии  и  использовавшегося армией  Союза  в

Евразии,  Джумахунов решил  выглянуть наружу  —  благо  имелось три  люка:  для

зенитчика-пулеметчика,  командира и  «на  всякий  пожарный».  Именно  третьим и

воспользовался Джумахунов.

          Сзади  за  танком  поднимался столь  мощный слой  дыма  и  пыли,  что

абсолютно  не   было   видно  следующих  позади  средних  танков-«старичков»  —

«Т-34-85».

          Сейчас  план  операции-прорыва  был  до   ужаса  прост:   давить  все

американские тяжелые  батареи,  что  встретятся  на  пути,  а  если  встретится

контратакующая орда танков и  самоходок,  тяжелые «ИСы» протаранят ее в лоб,  а

средние «Т-34» обойдут с флангов, замыкая смертельные клещи. Бой на уничтожение

и никакой пощады.

          На  некоторое время Джумахунов впал  в  гипноз катящейся под  широкие

гусеницы пустыни —  он  минут пять  смотрел,  как  она  прогибается под  массой

железа,  затем там,  под стальным брюхом,  с ней происходит что-то страшное, и,

наконец,  она выбрасывается назад в виде истолченной розовато-зеленоватой пыли.

Сходное преобразование вершилось и  с  налитой в баки соляркой,  только это уже

совсем не  наблюдалось визуально,  лишь конечная стадия —  черный дым из задней

части.  В  этом танк напоминал живое существо.  Преодолевая гипноз,  Джумахунов

попытался  найти  себе  занятие.  Он  перекинулся парой  слов  с  лейтенантом —

командиром этой машины.  Они беседовали не  напрямую —  это было бы бесполезное

сотрясение воздушной  среды,  а  через  внутританковое переговорное устройство.

Затем  полковник  Джумахунов  решил  снова  опуститься во  внутренний полумрак,

изучить,  пока есть время, как ефрейтор-наводчик умудряется управляться с тремя

пулеметами.

          Это погружение в стальной кокон спасло его голову.

     47. Уроки истины

          Разлагающее действие капиталистической среды все более сказывалось на

окружающих лже-Скрипова людях.  Теперь они не просто ели буржуазно-антиколхозно

выработанный хлеб  да  курили  империалистические сигареты,  но  и  работали на

западный  милитаризм,   выделяя  пролетарский  пот.   С  негодованием  наблюдая

происходящие  с   пленными  перемены,   Баженов  часто   обдумывал  возможность

организации  тайного  сопротивления  американским  агрессорам.   Он  планировал

создание сети партизанских отрядов,  делающих диверсии на железных дорогах,  во

дворце  губернатора острова,  а  также  совершающих нападение  на  американские

гарнизоны с  помощью захваченных танков и  самоходных артиллерийских установок.

По   взглядам  Баженова-Скрипова,   со  временем  остров  Тасмания  должен  был

превратиться в  основной район боевых действий американской армии,  а  также ее

малочисленных союзников;  отряды,  руководимые умелой рукой и  светлой головой,

должны были,  рано или  поздно,  вынудить буржуазию покинуть остров,  остальной

район  Океании и  вообще —  Тихого океана;  Красная же  армия,  узнав  о  таких

подвигах  партизан  Тасмании,   несомненно,   помогла   бы   им   агитационными

материалами,  а  возможно,  опираясь  на  гряду  Курильских  островов,  как  на

непотопляемые  авианосцы  и   транспорты,   смогла  бы   блокировать  еще  одну

группировку врага на  полуострове Аляска.  Словом,  скорая гибель окончательной

стадии капитализма просматривалась четко.

          Однако пока, дабы скрыть от врагов и потенциальных предателей будущие

победы,  Баженов  маскировал  свои  замыслы  четким  исполнением полученного от

империалистов задания.  Конечно,  как  старшему офицеру —  лже-капитану первого

ранга,  ему  не  поручили месить ногами цемент или выворачивать ломом вросшие в

почву пни,  но  оставлять в  стороне от унизительного труда его тоже не стали —

назначили бригадиром большой  группы  пленных,  очищающих от  камней  и  мусора

территорию будущего военного аэродрома. Будучи уверенным в том, что со временем

аэродром,  вместе  со  всеми  полезными  сооружениями,  достанется  социализму,

Баженов посчитал работу  допустимой и  не  слишком нарушающей идейную цельность

своих убеждений.  Поскольку сам он не имел физической нагрузки,  за исключением

ежедневных пеших  переходов от  лагеря  и  обратно,  то  сэкономленные силы  он

направил   на   воспитание   личного   состава,   подвергнутого  унизительному,

душеубийственному труду.  Он рассказывал превращенным в  рабов людям о грядущих

достижениях    коммунизма:    механизации,    автоматизации,    миниатюризации,

телефонизации,  а  также  газификации,  кроме  того,  он  частично  упоминал  о

кибернетизации,  гидролокации и  рекламации.  Иногда,  устав,  вспотев  и  куря

изготовленные  угнетенным  пролетариатом  и   крестьянством  Америки  сигареты,

оболваненные империалистами пленные ловили его  речи  растопыренно-напруженными

ушами.

          — Что есть эта строящаяся взлетная полоса?  — спрашивал .их Баженов и

тут же сам отвечал: — Есть она — жалкое подобие будущих взлетных полос мирового

коммунизма.  А что есть эти хваленые пятидесятиметровые бомбардировщики «Б-29»,

которые  собираются отсюда  взлетать?  Есть  они  —  мизерное подобие  грядущих

левиафанов неба  и  космоса,  которые  будут  бороздить  воздушную  твердь  при

развитом социализме.

          — Товарищ замполит, — обращался к нему какой-нибудь особо неграмотный

плененный воин,  —  а  вы  не  можете нам  поведать,  что это за  такая бомба —

атомная?

          — Могу, — ответствовал на это лже-Скрипов, радуясь взрослению личного

состава и  тому,  что зерна его истины находят почву и  будят головы к познанию

мира.  —  Атомная бомба есть величайшая иллюзия имперского мышления.  С помощью

этого рекламного ролика Запад пытается одурачить народы и убедить всех,  что он

не погряз в  возрожденном шаманстве,  идолопоклонстве и  астрологии.  Истинная,

плодотворная наука  может  существовать только  при  социализме,  а  достигнуть

полнейшего расцвета при завтрашнем коммунизме.

          —  А  вот еще,  янки говорят,  что скоро они сделают новую штуковину,

какое-то   «термоядовое»  оружие?   —   никак  не   мог   угомониться  искатель

окончательной истины.

          —  Не надо верить их лживо-вычурной пропаганде,  — ответствовал на то

Баженов-Скрипов,   —   нашей   армии-освободительнице  до   лампочки   все   их

антимарксистские прогнозы.  Ход истории неумолим,  к тому же наше правительство

давно заявило,  что имеет на вооружении еще более мощные чудеса, чем прогнивший

североамериканский угнетатель,  но те открытия,  как всегда, покоятся на мирных

рельсах.

          Вот  так,  в  славной идеологической борьбе,  один  на  один со  всей

империалистической машиной  оболванивания масс,  и  мелькали  героические будни

бывшего капитан-лейтенанта Баженова.

     48. Взгляд сверху и снизу

          Местность с  шестимильной высоты  представляет из  себя  размытый,  в

цветных разводах, необозримый ковер, мелкие детали рельефа стирались, шевеления

микробной мелюзги —  бешено-опасные вблизи наскоки танковых полчищ — смотрелись

отсюда  статичными пылевыми облаками,  подобными далеким звездным миражам.  Над

одной  из   таких  пылевых  туманностей,   очутившейся  в   намеченных  заранее

координатах, и раскрылся бомбовый отсек.

          И пошла вниз, рассекая воздух...

          Нет,  не  кувыркаясь  и  не  рыча  стабилизаторами  от  резонанса  со

встречным  потоком.  Пыхнул,  охватывая  небо,  большущий тормозной парашют,  и

замкнулась вселенная, отгораживаясь шелком от спокойствия высокой голубизны. Но

даже этот многометровый белый саван купола не  мог остановить рвущееся падение.

И она шла вниз, рассекая воздух к расплывшейся полутонами земле.

          А там...

          Нет,  никто не  обратил внимания,  кроме зенитных расчетов,  тем ведь

было по штату положено. Но и они не поверили. Ну, а уж остальные...

          Остальные были просто по  уши  заняты.  Одни наводили в  жующие землю

гусеницы противотанковые ружья,  боясь промазать и  ощущая,  что  это последняя

возможность;  другие бежали пригибаясь,  не  чувствуя,  как  стучит ниже  пояса

опустевший патронташ и  как сердце обгоняет ритмику шагов;  третьи преследовали

этих  вторых,  прикидывая,  чем  сподручнее  остановить мелькающую в  поворотах

окопов спину,  потому как  пули-дуры  никак не  вписывались в  чертовы развилки

фортификации;  некоторые давили педали и  дергали рычаги,  и их угол обзора был

так  мал,  что  даже  не  соответствовал  пропускной  способности  мозга  столь

поумневших за  последние сто  тысяч лет  млекопитающих;  еще  какие-то  ползли,

привыкая к  свисту осколков в сантиметрах от спины,  и резали «колючку» под тот

свист;  а  кто-то  отслеживал воображением пролетающие поверху мины,  поскольку

реально данное ему природой зрение было совсем неспособно к  таким выкрутасам —

понимаете,  метеориты очень редкое явление,  вот если бы  они бились в  землю в

день по  несколько раз,  вот тогда бы  природа-мама была вынуждена наделить нас

способностью отслеживать быстротечные явления,  а так от глаз никакого толку; а

кое-кто  вообще потел  от  страха,  одновременна истекая жизнью через иголочные

пулевые входы;  да  и  вообще вокруг все  было  в  дыму-пламени и  не  очень-то

сподручно любоваться прозрачностью высоты.

          А она валилась.

          И может быть, на нее бы обратили внимание в конце концов, если бы она

спланировала  пониже,  но  она  не  спланировала.  Там,  в  километровой  выси,

встроенный, очень хитро сотворенный датчик замкнул запланированную цепь.

     49. Обновленные решения

          —  Значит,  так,  —  с  воодушевлением и  брызжущей слюной докладывал

Маклай Колокололов. — Лучше и правильнее всего удрать на самолете. Он быстрый и

способен  достичь  севера  Австралии за  полдня.  Лучше  всего  взять  вот  эту

громадину — «Б-29», он, наверно, и до Индонезии допрет, а там наши точно есть.

          —  Правда?  —  загорался  глазами  лже-Скрипов.  —  А  ты  умеешь  им

управлять?

          — Нет,  к сожалению,  я ведь торпедист.  Но,  по большому счету,  чем

самолет отличается от торпеды?  Тем,  что в нем сидят люди, да тем, что винты у

торпеды расположены сзади, а у него впереди. Так?

          — Но ведь он еще большой, — добавлял свои наблюдения Баженов.

          — Что да, то да, — сокрушенно соглашался Колокололов.

          — Да и инструкции управления у них наверняка на английском,  — вершил

«убиение» собеседника Баженов-Скрипов.

          —  Еще бы,  —  с  обидой кивал лже-немец,  — русскому человеку просто

ступить негде.

          Некоторое время оба  молчали,  поверженные очередной неудачей,  затем

Колокололов загорался новой идеей.

          — Стой, а куда они летают, как ты мыслишь?

          — Самолеты, что ли? — выплывал из бездельной дремы Баженов.

          — Ну да, "Б-29".

          —   Они  же  бомбардировщики,   кажется,   —  неуверенно  предполагал

лже-Скрипов. — Видимо, летают кого-то пришибать.

          —  Правильно,  наших!  —  сиял от  счастья Колокололов.  —  Вот мы  и

заберемся в бомболюк, пусть нас сбрасывает к своим.

          —  Так ведь с  большой высоты кидают,  скорее всего,  — мешал счастью

Колокололова Баженов. — В лепешку расшибемся.

          —  Да нет же,  —  успокаивал его волнение Колокололов.  — Мы парашюты

возьмем.

          —  А,  — замирал в блаженном предчувствии Баженов.  — А ты прыгать-то

умеешь?

          — Нет, я же только торпеды по образованию выстреливать обучен. Но чем

парашют отличается от торпеды?

          — Много, наверное, чем, — пожимал плечами лже-Скрипов.

          — А отвлекаясь от деталей,  — замирал в превосходстве Колокололов,  —

только тем, что его на спине носят.

          Скрипов-Баженов снова  начинал чувствовать превосходство над  собой —

гуманитарием —  технически грамотных людей,  как ранее на «Советском Союзе».  А

Колокололов тем временем добивал его окончательно.

          — Что им управлять-то? Он как граната, дернул кольцо — и все дела. Ты

гранату-то метал?

          — А как же, — освежал память Баженов, — в училище проходили курс.

          — Вот видишь, — радовался Колокололов, — значит, что нам мешает?

          План действительно был грамотным.

     50. Скороварка

          Все, что нахлынуло дальше, проследовало очень быстро.

          Вначале в кабине стало ярко.  В белом, потустороннем свечении, словно

при вспышке великанского фотоаппарата,  на секунду проступили детали окружающей

машинерии —  даже  отпечатки пальцев на  пулеметных скобах  можно  было  успеть

рассмотреть и  запомнить.  Затем ноги лейтенанта вытянулись,  соскочили с опоры

миниатюрного сиденьица и  упали вниз.  После адской яркости нельзя было  ничего

разглядеть,  но в нос, несмотря на большой букет пота, солярки, масла и пороха,

ударил запах  паленого мяса.  Одновременно хлестнуло по  перепонкам —  нет,  не

сквозь вату шлема и  наушники,  это  было еще  впереди —  именно оттуда,  через

радиоэфир,  пришел гребень,  краешек широкодиапазонного,  неощутимого чувствами

человека  цунами.  И  пока  они  еще  не  успели  поднести  руки,  сорвать  эти

предательские,  убивающие хозяев динамики, даже открыть рты в ужасе ослепленной

действительности,   оттуда,   сзади,   с  оставленных  недавно,  разрушенных  и

наполовину захваченных позиций прибыл новый эффект рожденного в  муках джинна —

сверхплотная подушка спрессованной атмосферы планеты Земля.

          Танк тряхнуло,  однако он был слишком тяжел для полета перышком. Всех

людей — мелких насекомых по сравнению с примененными к ним силами — подбросило,

вплющило в гудящие,  вибрирующие резонансом приборы,  стены и затворы.  Те, кто

успел стряхнуть,  оторвать с  волосами убивающие визгом шлемы,  теперь получили

сдвоенный удар молота, сминающий головы справа, слева, сверху и изнутри — через

растопыренные навстречу миру  ушные раковины.  Сорвались и  понеслись летающими

тарелками открытые  люки  либо  захлопнулись,  отхватывая неудачно  размещенные

пальцы. Мигом выдулась за километры когда-то — минуты назад — поднятая танковым

полком  пыль,  заменившись непробиваемым облаком  из  глубины  вырытой титанами

воронки.  Приподняло,  протащило вперед или  вообще опрокинуло всю кучу-малу из

«Т-44»,   «Т-34-85»   и   прочей  мелочовки.   Сыпануло  горстью  из   открытых

транспортеров обугленно-запеченную пехоту,  сминая  консервной банкой картонную

броню.

          И в этих растянутых секундах судного дня микроб полковник Джумахунов,

с  выбитыми из  строя  органами чувств,  отделался несерьезным вывихом плеча  и

растяжкой голени,  уже совсем неизвестно как случившимися. И некоторое время он

лежал,   или  сидел,   а   может,   просто  зависал  в  бесчувственной  темноте

ослепительной ночи,  а сознание его, эдакая маленькая необходимая плоти деталь,

не  имеющая  конструктивно  обозначенного  места  для  крепления  в  организме,

потихоньку выныривало,  выгребало на поверхность, несмело щупая дорогу и смутно

угадывая ориентиры, ведущие в реальность. Это длилось геологический период.

          И  однажды Джумахунов ощутил себя выглядывающим из танкового люка.  В

этом мире уже не было слепящего солнца,  многоголосый спектр мира не исчез,  но

сдвинулся в  менее  кричащие оттенки —  энтропия украла  из  Вселенной основную

часть  палитры,  красноватая иссушенная почва  приобрела  сероватый,  смазанный

оттенок,  реальность  видимых  предметов  внушала  сомнения  по  поводу  своего

существования —  все  подрагивало,  плыло,  может,  воздух  приобрел  плотность

жидкости или устремился куда-то вдаль высоты?

          Вначале неожиданно плохо  воспринимались детали  —  память копировала

все в целом, пренебрегая разделением объектов. Потом, скачком, даль и доступное

руке явилось,  расслаиваясь изобретением,  стерео.  Рядом, в соседнем люке, все

еще сидел,  опираясь локтями,  коптя огрызками форменного белья,  кожи, печеной

крови в месте оторванной и унесенной в подпространство головы, стрелок-зенитчик

— кто знает, вдруг он успел пронаблюдать напоследок недоступное другим?

          Свершившееся здесь не  пугало,  как  и  тот  ошпаренный фронтом света

лейтенант,  воняющий тлеющим нутром  внизу,  ведь  даль  была  интереснее,  она

втягивала  проснувшееся воображение в  хоровод,  уводя  грани  реальности далее

возможного.

          Там (может,  и  далеко,  но как проверить?)  росла в  верхотуру звезд

черная гора,  клубастая плотность ела  километры,  или  световые годы,  парсеки

метагалактических далей.  Когда она сожрала верх, мелькнули белые клочки зубов,

и тогда она принялась за ширь.

     51 Работорговля

          Знаете,  чем  еще  удивительна война?  Она  возвращает человечество в

древность.  Не  только в  том смысле,  что теперь безопаснее спать в  вырытой и

хорошо перекрытой землянке,  чем в многоэтажном доме с лоджиями,  но еще в том,

что  становится  возможным  меняться  людьми,  как  фантиками.  Правда,  просто

выкупать,  как  практиковали раньше  пираты,  —  неэтично,  а  вот  меняться  —

пожалуйста.

          После  того  как  советские танки  уперлись в  новую  линию  обороны,

получив предварительно несколько чувствительных ударов атомной дубиной,  боевые

действия несколько застыли и  постепенно вообще  приобрели статичность.  Тогда,

пока  суд  да  дело,  находящиеся  на  разных  континентах правительства решили

сделать друг другу любезность —  поменяться пленными.  Понятно,  не мах на мах,

как говорил в  известном фильме товарищ Сталин:  «Я  фельдмаршала на солдата не

меняю».  Вот и здесь так же.  И хотя мы знаем,  что,  по народной пословице, за

одного битого двух небитых дают, здесь происходило несколько по-другому.

          Так  что  все-таки  это  была  работорговля не  в  чистом виде,  а  в

несколько закамуфлированном гуманизмом варианте.

     52. Незнакомые рецепты

          «Бомба!   —   осознал   окончательно  полковник  Джумахунов,   точнее

наконец-то сумел связно выразить бившуюся до этого в  бессилии мысль.  — По нам

применили  бомбу!»   Вот   сейчас  его  внутренняя  догадка  пересилила  гипноз

вершащегося вокруг.  «И понятно,  почему они не пошли на контратаку. Ясно даже,

зачем без жалости оставили окопы,  почти не боролись за удобную позицию.  И  не

было никакого заградительного огня из далеких батарей —  все к  одному —  зачем

тратить боеприпасы на покойников. Мы, незрячие, глупые щенки, сунулись в пекло.

Что теперь? Что бы я на их месте сделал теперь?»

          Надо пояснить,  что некоторое недотепство советского старшего офицера

было   вполне   объяснимо.   Имея   покуда   свое   ядерное  оружие   только  в

раздуто-напыщенных заявлениях ТАСС,  а  не в  охраняемых складах,  командование

Красной армии смутно представляло реальность его непосредственного тактического

применения.  Да,  разумеется,  разведка старалась вовсю,  и кое-что о настоящих

взрывах было известно из теории. И о радиоактивном заражении тоже знали, однако

на  рудниках Чехословакии десятки тысяч хлебали пары радона,  ничуть не боясь и

не  связывая  это  с   кровохарканьем.   Даже  в  лабораториях  опытные  физики

пренебрегали безопасностью,  и не только личной, предпочитая подвиг ускоренного

открытия здоровому образу жизни.  Что говорить об армии?  Солдат,  да и младшее

звено командиров вообще убеждали,  что  атомная бомба есть  просто очень мощная

взрывчатка,  и ничто более. Входили в моду отработки команд: «Вспышка справа!»,

«...слева» или еще откуда-нибудь,  но и те не очень рьяно. Не стоило запугивать

закаленных долгой,  успешной войной бойцов буржуазными достижениями. О радиации

даже  генералитет имел  скудные знания.  Кое-что  понимали приданные дивизиям и

корпусам военные химики,  но  к  ним  относились не  слишком серьезно,  ведь  в

текущей  уже   столько  лет   войне   гигантские  запасы   отравляющих  веществ

использовались считанные  разы.  С  точки  зрения  современных  стратегов,  ход

дальнейших  решений  Джумахунова  был  ошибочен,   но,  по  сути,  он  случайно

соответствовал  истине,   ведь  та,   американская  сторона,  несмотря  на  уже

неоднократное применение этих самых «специальных средств» ведения войны, еще ни

разу не использовала их в серьезной танковой войне.  Еще не наступили, а может,

они и не грозили вообще,  те несчастные для министерства обороны времена, когда

постаревшие,  болеющие  кучей  напастей старые  солдаты  начнут  бомбардировать

Конгресс исками за полученные в молодости рентгены.

          «Так что бы я  сделал на их месте?  — продолжал раздумывать полковник

Джумахунов. — По сути, атомная бомба — это просто чрезвычайно эффектный огневой

налет.  А  что  есть  огневой налет без  закрепления успеха?  Бесполезная трата

боеприпасов — вот что!  И значит? — решал он, глядя на уносимое западным ветром

гигантское облако,  приподнятое над обожженной землей километров на  восемь.  —

Значит, сейчас сюда придут танки. Придут, чтобы добить окончательно».

          И  тогда,  уже  совершенно собранный,  полковник обвел  грядущее поле

брани и  примерно оценил количество исправных и пока не готовых к бою машин.  У

него  было  мало времени,  но  —  кровь из  носа —  нужно было успеть возродить

сплоченный сокрушающий кулак.

          «Сюрприз,   господа  атомщики!  Идите  же  сюда,  вас  ждет  крупный,

неожиданный сюрприз!»  —  и Джумахунов улыбнулся внутри,  без внешних признаков

улыбки.

     53.Дилеммы

          Теперь жизнь Баженова-Скрипова осложнилась следующим обстоятельством.

Попав к  своим в  качестве капитана первого ранга,  он,  в первые часы эйфории,

как-то не удосужился сообщить,  что является всего лишь капитан-лейтенантом и к

тому же вовсе не Скриповым,  ему казалось крайне неуместным разочаровать людей,

осуществляющих обмен пленными с самого начала, кроме того, он случайно выяснил,

что  за   его  драгоценную  жизнь  янки  были  возвращены  целых  два  танковых

полковника.  Он  просто не мог представить,  что бы случилось с  «обменщиками»,

когда бы они узнали о такой несусветной переплате.  Помимо того, в специальной,

охраняемой секретчиком тетради  он  —  Баженов —  был  уже  помечен в  качестве

Скрипова,  а ведь что написано пером, как говорится, не вырубишь топором. А еще

очень скоро перед ним возникла просто-напросто неразрешимая дилемма.  На  милом

сердцу дознании,  когда  вежливый представитель НКВД  вел  с  ним  неторопливую

беседу и  растроганный Баженов искал момент,  дабы с  максимальной тактичностью

вставить фразу о  своем лже-скриповстве,  внезапно выяснилось,  что  ему задают

вопросы касательно «так сказать, бывшего подчиненного» Баженова. Оказалось, что

органы разрабатывают тему о  разглашении военной тайны,  и  разгласил ее не кто

иной,   как   скрывающийся  от   следствия   Баженов.   На   осторожный  вопрос

Баженова-Скрипова о  том,  когда же данный изменник выдал тайну,  ему пояснили,

что именно в  момент прямой радиотрансляции о последнем бое «Советского Союза».

На  вопрос,  в  чем же заключалась тайна,  собеседник-следователь ответил,  что

именно в разглашении этой самой гибели. Затем, в мягкой форме, капитану первого

ранга было предложено ответить на вопрос:  по чьему указанию этот самый Баженов

вел передачу в  эфирное пространство,  а также:  не велось ли данное заполнение

пустого эфира  по  указке капитана судна,  выходца не  из  пролетариата,  а  из

служащих,  Проня  Ивана  Ивановича?  Вопрос был  на  засыпку.  Мало  того,  что

неизвестно было,  как вообще на  него ответить,  дабы не обидеть павших смертью

героев капитана и замполита,  а заодно эфемерно сгинувшего Баженова,  так еще и

непонятно было,  как в  таком узле проблем выдать правду-матку о своем истинном

имени-отчестве.  Баженов едва не  представил себе позорную смерть в  чекистских

застенках, и развитое воображение его уже выдавало виртуальный фильм о том, как

через  много лет  после ошибочного расстрела его  дело  реабилитируют,  а  тело

реанимируют  всезнающие  и   сопереживающие  потомки,   а   ушедший  на  пенсию

следователь-исполнитель  накладывает  на   себя   руки  подаренным  Дзержинским

маузером...  Но оказалось, что настоящее положение дел никого не интересует, а,

по  революционным соображениям,  всем  выгодна  версия,  по  которой  вся  вина

возлагается  на  отступника  Баженова,  воспользовавшегося  суматохой  боя  для

захвата радиорубки.  Кроме того,  признано уместным считать,  и,  как  намекнул

собеседник-следователь,  версия эта  имеет под собой некоторые неподтвержденные

основания,  что  сам  Баженов скрывается ныне  в  американском тылу  под  чужим

именем. «Правда?» — переспросил побледневший лже-Скрипов. «Вполне может быть, —

подмигнул  ему  в  ответ  энкавэдэшник.  —  Мы  располагаем  такой  оперативной

информацией.  Но  руки  у  нас  длинные,  —  успокоил  Баженова следователь,  —

когда-никогда мы  до  него доберемся.  Ну,  а  вам,  товарищ Скрипов,  —  пожал

Баженову руку на прощание собеседник,  — за мужество и стойкость, проявленные в

плену,  досрочно присвоено очередное воинское звание  —  адмирал».  Опешивший и

вовсе не ожидающий такого поворота, Баженов поблагодарил. «Семье вашей сообщили

о  вашем спасении.  Не  волнуйтесь,  у  них все хорошо,  роды у  жены прошли на

«ура!».  Родила вам  третьего сына.  Поздравляю».  Следователь встал,  тепло  и

проворно пожал руку. Совсем растерявшийся Баженов снова поблагодарил. «Напишите

своим, Евгений Ильич, они ждут не дождутся, — посоветовал Баженову энкавэдэшник

напоследок.  — Письма отсюда,  из Австралии,  идут быстро — авиапочтой.  Страна

наша делает все, дабы мы не чувствовали себя в отрыве от родины».

     54. Исследователи

          Первыми  вблизи   места   взрыва   прошли   американские  тактические

разведчики.  Их было несколько, и у каждого имелись свои специфические функции.

Даже стартовали они с разных аэродромов.  Высотный «Б-29»,  приспособленный под

лабораторию,  не  торопясь  продефилировал несколько выше  облака,  осуществляя

дозиметрический контроль и высотную аэрофотосъемку. Он лишь пару раз провалился

в  неожиданную  воздушную  яму  и,   сделав  круг,   удалился.  Приблизительные

визуальные   наблюдения   находящегося   на   борту   специалиста   подтвердили

запланированную мощность  использованного боеприпаса  —  сорок-пятьдесят  тысяч

тонн  тринитротолуола.  Сама  бомба была  по  размерам вдвое меньше примененных

недавно на  Японских островах,  но  обладала,  как видите,  в  два раза большей

разрушительной силой.

          Вторым самолетом был  «Б-17».  Он  решал  аналогичные «Суперкрепости»

научные задачи,  только на  меньшей высоте.  Лишь  третий —  «Б-24»  —  являлся

разведчиком,  нацеленным на  исследование тактико-оперативных вопросов.  Тем не

менее  и  он  не  решился опуститься ниже  трех  километров,  опасаясь все  еще

мечущихся в растерянности воздушных потоков.

          — Что с русскими? — запросили его по радио с командного центра. Связь

после катаклизма резко ухудшилась, однако данные нужны были срочно, до посадки,

потому говорящие ограничивались короткими однозначными фразами.

          —  Везде  дым,  горящая техника.  Местами наблюдаю большое количество

танков.

          — Они движутся?

          — Нет.

          — Повторите?

          — Нет! Все танки покоятся.

          — Понял вас.

          И  тогда  оттуда,  из  центра  связи  авиации,  пошло  сообщение  для

сухопутных войск.

     55. Далекая родня

          Лже-Скрипов  устал  мыкаться по  замкнутому помещению.  Покидать свою

комнату ему пока не  разрешалось,  хотя его заверили,  что он  не находится под

подозрением.  Учитывая  истинное  положение дел,  Баженов-Скрипов  считал,  что

покуда судьба снова относится к  нему с  симпатией.  Для разрядки накопившегося

напряжения он  решил  черкнуть послание семье Скрипова,  конечно,  под  его  же

фамилией.  Несовпадение почерков его нисколько не остановило,  дело в том,  что

еще  на  борту  «Советского  Союза»  он  неоднократно писал  письма  за  своего

начальника,  так  как  служебные  дела  не  позволяли  тому  заниматься  такими

мелочами,  как личная жизнь. Правда, ранее истинный Скрипов все же редактировал

эти  послания  и  часто  вносил  коррективы,  заставлял  руководителя комсомола

переписывать приветствия семье по несколько раз,  окончательную подпись он тоже

ставил  самостоятельно.  Но  даже  здесь  не  возникало  неразрешимой проблемы,

подпись начальника Баженов тоже  давно  научился имитировать в  силу  служебной

необходимости.

          Начав  писать,  Баженов  какое-то  время  мучился совестью по  поводу

производимой подделки,  но,  по мере втягивания в  работу,  он оставил сомнения

позади.  Конечно, можно было бы в первом же послании ошарашить женушку Скрипова

признанием,  но,  во-первых,  Баженов покуда сомневался,  что  письмо не  будет

подвергнуто тщательной, причем неоднократной проверке, а во-вторых, было просто

варварством испытывать нервным стрессом женщину, недавно перенесшую роды. Мысль

о  родах  напомнила Баженову о  том,  что  возникший недавно природным способом

человек наверняка застанет пору расцвета социализма, плавно перетекающую в зарю

вечности  коммунизма.  Он  со  всей  определенностью обнаружит в  глазах  своей

зрелости сверкающие электричеством белые  города,  имеющие  на  вершинах оазисы

озеленения в  виде пальм и  эвкалиптов.  Вершины эвкалиптов и  балконных секвой

будут  касаться  ионосферы,  а  иногда  упираться  в  космический вакуум,  дабы

наполнить его живительным кислородом. Сидящие в ветвях деревьев попугаеобразные

птицы будут говорить на новом, изобретенном учеными языке общемирового общения.

          Представив все  это,  Баженов  внезапно  подумал,  как  тяжело  будет

будущему жителю вознесенной в  небеса коммуны ощущать себя сиротой по отцовской

линии.  Он почти решился официально усыновить малютку в том плане, что признать

свое  лже-отцовство истинным.  Он  едва удержался,  дабы не  обсудить в  письме

моральность-аморальность возникшей проблемы.  Преодолев искус,  Баженов надумал

посоветовать матери  изобрести для  рожденного ребенка какое-нибудь  подходящее

для  безвременной эры коммунизма имечко.  Имена,  порожденные революцией,  типа

Владилен или Аврора,  он считал несколько не отвечающими тому будущему расцвету

—  зачем нести на себе груз давно решенных проблем?  В  новом имени должно было

ужиться что-то донельзя вечное и, одновременно, неописуемо часто обновляющееся.

Может,  назвать  сынишку  Ветер,  прикидывал Баженов.  Однако  это  казалось на

редкость приземленным.  Быть может,  лучше —  Ураган?  Или Линкор.  Он  пожевал

имечко  на  вкус,   попробовал  сочетание  —  Линкор  Скрипов.  Явно  неудачное

сочетание,  ко  всему  прочему  возводящее хулу  на  советскую судостроительную

промышленность.   Быть  может,   заодно  с   именем  переименовать  и   фамилию

новорожденного?  Ураган Линкоров или  Линкор Ураганов.  Баженов задумался.  Как

объяснить простой советской женщине необходимость перестройки фамилии мальчика?

А может,  дать ему свою истинную фамилию?  Возродить, так сказать, приконченную

обстоятельствами династию.  Ураган Баженов,  или  Линкор Баженов.  И  то  и  то

смотрелось великолепно.  Жалко,  нельзя применить оба варианта. Почему замполит

не  постарался  и   не  сварганил  двойню?   Явно  чувствуется  его  всегдашнее

пренебрежение семейными делами.  Нет, с людьми, которые так по-хамски относятся

к своим прямым обязанностям,  нужно обходиться построже. А то что же получается

—  внешне коммунизм будет построен,  а  внутренне люди,  в нем находящиеся,  не

будут ему соответствовать?

          Баженов  внезапно  обнаружил себя  замершим в  неестественной позе  с

опущенной  в  чернильницу ручкой.  Он  оценил  размеры  отправляемого письма  —

похоже, было достаточно, в самый раз. Имелась некоторая недосказанность, но это

даже к лучшему.  Он написал «Целую,  твой Женя!» и размашисто расписался. Затем

он перечитал послание.  Морально ли коммунисту целовать чужую жену, хуже того —

вдову,  прикинул Баженов.  Однако он ведь написал от имени Евгения Ильича, а не

от собственного,  поэтому как бы он сам целовал свою собственную жену и  мораль

строителя бесклассового общества не нарушалась.  С другой стороны,; если целует

он — Баженов,  то и с этого ракурса все в порядке:  официально Баженов погиб, а

покойник сам  по  себе целовать неспособен.  Однако есть мнение,  что Баженов в

бегах.  Вот  здесь возникают сложности.  И  все же,  он  же  пишет не  от  того

Баженова,  который вроде бы в бегах, правильно? Баженов почувствовал, что вновь

запутывается в сложностях своего текущего положения.

          Он  решил,  что признается жене Скрипова не в  письме,  а  при личной

встрече.  Она,  должно быть,  женщина интеллигентная,  все поймет. Но даже если

неинтеллигентная,  тогда тем более — что ей важнее:  живой,  пусть и новый, муж

или покойник, которого к тому же нельзя даже похоронить и обласкать напоследок,

поскольку он  находится на глубине километров в  пять.  Придется усыновить всех

детишек Скрипова. Здесь, наверное, проблем не будет, папа у них был моряк, дома

появлялся редко — они его плохо помнят,  разве что имеются фото.  Это затруднит

отцовство,  к  тому же тайное.  С  другой стороны,  как они различают папу?  По

званию?  Звание  у  него  в  процессе службы менялось множество раз,  однако же

привыкли. Почему же сейчас не привыкнут?

          Баженов  внезапно вспомнил,  что  Скрипову присвоили адмирала.  Мысли

Баженова сразу  же  уплыли в  новом направлении.  Что  более ценно для  родины,

прикидывал он,  мертвый адмирал или  же  живой?  Вопрос,  в  его понимании,  не

вызывал сомнений. Значит, даже если жена Скрипова не признает в нем своего, все

равно,  во  имя  Родины,  следует остаться на  плаву.  Ведь  даже  если его  не

расстреляют в  роли  настоящего Баженова,  то  что  толку  стране от  какого-то

капитан-лейтенанта?  От адмирала пользы несравненно больше. Адмирала можно даже

приравнять к полку морской пехоты или к трем минным тральщикам.  Слава Сталину,

что янки не  знали,  что он  уже адмирал,  а  то  бы органы вовсе не отделались

какими-то двумя задрипанными танкистами. Баженов облегченно вздохнул. Ему стало

радостно,  что Родина-мать сэкономила на нем.  Больше достанется детям-сиротам,

обрадовался он окончательно.  Но его дети,  то есть отпрыски Скрипова, сиротами

быть, конечно, не должны.

          Затем  Баженов  начал  размышлять о  том,  какие  необходимые в  фазе

коммунизма  специальности приобретут его  усыновленные чада.  Возможностей было

много:  морской  политрук,  пехотный замполит или,  на  худой  конец,  полярный

исследователь.  Затем Баженов вспомнил о профессии летчика-инструктора, и мысли

его унеслись очень высоко.

     56. Помешивание мяса

          С чем было у него действительно плохо сейчас, так это с разведкой. Но

разве в этом было что-то новое для Советской армии? Так, возвращение во времена

конницы, но не являются ли танки, по взглядам некоторых стратегов, возрождением

тяжелых рыцарей канувших в Лету времен? И тогда все становилось на свои места.

          Они шли вперед,  руководствуясь данными,  которые имели еще до атаки.

Они  примерно знали места расположения батарей тяжелого оружия,  выявленного по

результатам авиа-,  звукометрической и оптической разведки. Вот туда они и шли.

Многие из личного состава получили некоторые дозы радиоактивного облучения,  но

поскольку  пока  это  абсолютно  не  сказывалось  на  здоровье,  они  ничего  о

произошедшем не ведали. Более того, именно оставленные на месте раненые как раз

и  продолжали наращивать дозы,  а  вот  те,  кому  повезло не  изжариться и  не

поломать челюсти и руки, теперь уходили от смертельно опасного места прочь.

          Джумахунову пришлось  хорошо  побегать  между  машинами,  несмотря на

поврежденную ногу.  Он  приводил в  чувства  опешивших капитанов,  лейтенантов,

сержантов и  даже рядовых.  Своей уверенностью и  жаждой мести он вселял в  них

тягу  к  целесообразным действиям,  казалось,  абсолютно утратившим смысл.  Да,

поначалу он хотел отделаться радиопереговорами,  не выходя из танка.  Однако не

тут-то  было —  он не слышал в  наушнике даже ближние машины.  Тем не менее для

возвращения боевой готовности поредевшего танкового полка ему  потребовалось на

удивление мало —  всего лишь двадцать пять минут.  Дело в том,  что он оказался

лишь стимулятором процесса,  дальше все закружилось как в произошедшей накануне

цепной реакции — один нейрон вызывал инициацию нескольких других,  а те, в свою

очередь,  следующих.  В  теперешнем случае  ядрами  плутония служили  танки,  а

нейронами — выскакивающие из них офицеры и сержанты.

          Выведенных из  строя тяжелых танков было  на  удивление мало,  хуже в

отношении  средних,  совсем  плачевно  с  мотопехотой —  ни  одн9го  исправного

бронетранспортера   и   практически   ни   единого   непокалеченного   солдата.

Следовательно,  приходилось осуществлять прерванное  наступление без  поддержки

пехоты.

          Конечно,   у   Джумахунова  имелась  альтернатива  —   отступить  или

закрепиться на  достигнутом рубеже.  Но что стоили после произошедшего какие-то

рубежи?  Другое дело,  что,  бросая сотни раненых на нескольких фельдшеров, он,

скорее всего,  обрекал их  на смерть.  Но что было делать?  Загрузить их поверх

боевых машин и отправить в тыл?  Все не поместятся.  Кроме того, там, позади, в

эпицентре, еще больше раненых — что делать с теми? И главное — он был уверен, и

это прозрение действительно соответствовало истине,  что в ближайшее время враг

совершит новый  добивающий удар.  И  тогда преступно было  использовать тяжелые

танки как санитарные автомобили.  Неясно было,  что там вообще творится позади,

может,  его полк держит сейчас весь фронт, и если он дрогнет, уйдет, подчиняясь

вроде бы объективным причинам,  начнется настоящий разгром,  охваты,  «котлы» и

все  остальные  прелести  позорнейшего поражения.  Полковник Джумахунов не  мог

этого допустить.  И, значит, оставалось одно — продолжение вклинивания в боевые

порядки янки и  встречный удар по их идущим на сближение танкам.  Он знал,  чьи

танки лучше —  произошедшее только что  это  отлично проиллюстрировало.  И  чьи

экипажи опытнее и злее, он тоже знал.

     57. Шпионские инструкции

          Вы  когда-нибудь летали на  двадцать метров выше  верхушек деревьев в

безоружном  самолете  над  самым  насыщенным средствами ПВО  районом  мира?  Вы

когда-нибудь летали с  полупустыми баками в  направлении,  не  имеющем для  вас

значения?  Вы когда-нибудь летали пассажиром со смертельно раненным, истекающим

кровью пилотом?

          Летайте самолетами «Аэрофлота»,  тогда  избежите всего перечисленного

кошмара.

          Да,  по  названным причинам Панин,  Ричард  Дейн  и  Аврора  парили в

небесах не очень долго,  но как тягуче шло для них время. Но если все они могли

лишиться жизни мгновенно,  то у Ричарда Дейна она еще и утекала,  и вовсе не по

каплям.  А ему ведь нужно было думать не только о себе. Однажды он повернулся в

сторону Панина, сидящего с Авророй на одном сиденье позади, и протянул бумагу.

          Несмотря на все старания,  читать в настоящий момент было невозможно,

единственное,  что понял Панин,  —  это была инструкция их дальнейших действий.

Да,  видимо,  Ричард Дейн неплохо подготовил их отступление в  этом мире,  и  в

менее напряженный момент было бы действительно интересно узнать,  чем Дейн смог

так  заинтересовать американскую разведку,  что  она  решилась прямо напасть на

союзника, да еще и в сердце чужой территории.

     58. Обузданные моря

          Перед   адмиралом  Скриповым-Баженовым  встала  новая   альтернатива.

Последний месяц ему начисляли денежное довольствие только за звание,  так как в

связи  с  утоплением «Советского Союза»  у  него  исчезла должность,  теперь же

Баженов получил новое назначение.  Дело не  в  том,  что Скрипов-Баженов сильно

мучился в  связи с  недополучением денег,  вовсе нет,  но  все-таки  отсутствие

обязанностей было ему абсолютно непривычно. Самое странное, что новая должность

вовсе  не  внесла  в  его  текущую  жизнь  каких-либо  нюансов,   все  осталось

по-прежнему. Дело в том, что его назначили не больше не меньше как заместителем

по политической части коменданта порта города Сидней.

          Баженов  еще   никогда  не   работал  в   роли   адмирала  Советского

Тихоокеанского флота,  поэтому его  несколько пугали новые  неясные опасности и

рифы высоких званий и должностей,  однако,  по своему обыкновению,  он не очень

отчаивался и  уже  представлял свои  подвиги на  поприще управления причалами и

доками.  Ближайшую перспективу он,  конечно же,  предвидел довольно смутно,  но

далекую глубину будущего наблюдал с уверенной отчетливостью.  Так,  он почти не

сомневался в  грядущей необходимости для коммунизма и даже развитого социализма

развития  города-порта  Сидней.  Поскольку во  всеобщем царстве  освобожденного

труда грузоперевозки возрастут неимоверно,  так  как  новорожденный строй будет

усиленно  восполнять  все  потребности осчастливленных человеческих миллиардов,

порты Японии,  Китая и Дальнего Востока загрузятся под завязку.  Посему остатки

товара  общеземное  государство  будет  вынуждено  переправлять  через  Сидней.

Правда,  Баженов смутно чувствовал в  постановке данной проблемы некий вопиющий

изъян.  Так,  он  абсолютно не  мог  уловить,  какие такие потребности способны

загрузить весь  океанический флот под  завязку,  ведь,  по  логике вещей,  что,

собственно, надо человеку будущего? Вредные привычки, допустим курение и любовь

к пиву,  он оставит на обочине истории, а значит, это уже высвободит из оборота

сотни и  тысячи наливных судов и  обыкновенных барж.  Некоторое время,  в самой

начальной стадии не  всеобщего еще  социализма,  множество транспортов все  еще

будут  обязаны передвигать по  океану танки  с  экипажами,  но  ведь  поскольку

Австралия не будет граничить с  пораженными империализмом континентами по суше,

то  она  автоматически вывалится  из  танкооборота.  Чем  же  объяснить будущую

неминуемость развития портовых сооружений Сиднея?

          Баженов обсасывал данную проблему примерно в течение двух с половиной

часов,  и  когда голова уже начала несколько искрить от напряжения,  а короткие

волосы периодически вздыматься ежиком,  он внезапно припомнил леденящее дыхание

самого южного континента. Это и явилось решением.

          Чем  богата  Антарктида?  Правильно  —  льдом.  Вот  его-то  и  будут

транспортировать через Сидней.  А  повезут его гигантские буксиры на  воздушной

подушке.  Многокилометровыми стальными  тросами  к  ним  присовокупят  огромные

айсберги,   искусственно  отколотые   от   Земли   Королевы   Мод   с   помощью

социалистически изготовленных атомных зарядов. Айсберги эти, эти ку-бокилометры

льда,  будут ужасно потребны грядущему человечеству для превращения в  сплошные

оазисы пустынь и полупустынь.  В одной Австралии их вон сколько, а ведь впереди

еще  облагораживание Африки с  ее  Сахарой.  Вначале в  Сидней будут  прибывать

айсберги для собственных внутриавстралийских дел, здесь их будут распиливать на

мелкие части и по великанским пневмотуннелям перегонять внутрь пустыни Симпсона

или  еще  куда.  А  еще,  кроме  того,  через Сидней будут проходить транзитные

буксиры,   волокущие  ледяные  горы  в  сторону  Гоби.  В  свою  очередь,  сама

Антарктида,  избавившись от  векового  плена  ледового  панциря,  станет  много

теплее,  и,  возможно,  на  нее  устремятся поселенцы,  отосланные комсомолом и

партией  на   озеленение  шестого  континента.   Подумать  только,   это  будет

единственный в  истории  материк,  на  котором никогда не  процветало рабство и

угнетение.  А  самое  главное,  прекрасные лайнеры  с  поселенцами снова  будут

приходить в величайший порт мира — Сидней на дозаправку. Здесь, на мемориальной

доске,  прогрессивные потомки  смогут  прочесть фамилии и  имена  всех  прошлых

комендантов  порта  и  их  заместителей.  От  последней  мысли  Баженову  стало

невыносимо горько,  ведь благородные потомки узнают из золоченой надписи не его

истинную фамилию, а фамилию не относящегося к делу подвига человека — Скрипова.

Баженову было обидно до сердечных колик.

          И все же,  поразмыслив более внимательно,  он пришел к выводу, что на

пути  посмертной славы  стоит еще  одна  не  зависящая от  личных обстоятельств

трудность.  Дело было вот в чем.  Оказывается,  город Сидней все еще по-старому

находился в хищных лапах империалистов.  И это бы ничего,  но, как знали все, в

связи с ведущимися переговорами заключено,  а главное, выполняется соглашение о

прекращении огня между Красной и Американской армией и военно-воздушным флотом,

а  посему  прогрессивное движение танков  через  Большой  Водораздельный хребет

остановлено,  более того,  ходят упорные слухи,  что армия окапывается,  да  не

просто окапывается, но возводит бетонированную долгосрочную полосу обороны. Как

в таких условиях надеяться на добросовестное исполнение служебных обязанностей?

Вот то-то и оно.

          Успокаивало одно:  денежное довольствие платили теперь и за должность

тоже.  Это было неплохо, ведь у Баженова отныне имелась целая тройня. Абсолютно

недавно он получил с  Большой Земли красивое фото.  Сыновья ему понравились,  а

вот жена — не очень.  Но, может, в жизни она несколько симпатичней? От безделья

Баженов  стал  отсылать  письма  ежедневно.   Свое  фото  он   покуда  отсылать

поостерегся, нельзя, чтобы у молодой матери внезапно пропало молоко.

     59. Острые приправы

          Они  обнаружили друг друга одновременно.  Может,  покажется странным,

почему какой-нибудь из  видов войсковой разведки американцев не  засек движение

танковой  массы  русских  раньше,   ведь  те  двигались  по  подконтрольной  им

территории.  Но  ведь сухопутные подразделения в  последний момент,  уже  перед

подходом к месту носителя,  получили команду оттянуться в тыл. Инструментальная

же  разведка,  ведущая  наблюдения по  шумам,  имеет  довольно  узкий  диапазон

применения при  резком отклонении метеорологических параметров среды,  а  взрыв

сдвинул эти параметры ой как намного.

          Тем  не   менее  нельзя  сказать,   что  встречная  танковая  дивизия

американцев опешила,  нет.  Может, ее командование и испытало некоторый шок, но

на внешних действиях это абсолютно не сказалось,  они ведь и шли в бой,  просто

встретили русских чуть раньше,  чем планировали,  вот и все.  Поэтому их боевые

колонны начали спешную перестройку для охватывающего удара.

          Но  ведь  полку Джумахунова было  в  этом  плане еще  легче,  ему  не

требовалось совершать почти никакого маневра —  танки его  и  так шли в  боевом

построении.  Кроме  того,  его  танки  имели большую скорость.  Поэтому тяжелые

«ИС-7» и самоходки пошли вперед, как и шли, лишь иногда замирая для тщательного

прицеливания —  они  совершенно не  боялись американского «гороха»,  а  недавно

поредевшие «Т-44»  и  «Т-34-85»  рассыпались,  стремясь  охватить  и  атаковать

противника с флангов, ведь броня в боковинах танков пожиже. «Бей! Рубай! Коли!»

— как говорится.

          И пошла потеха.

     60. Письма

          Рассматривая в  очередной раз  фотографию супруги  Скрипова,  Баженов

окончательно и  бесповоротно решил не  встречаться с  ней лично.  Зачем ему,  в

самом  деле,  переться через  целое  полушарие для  встречи со  знакомой только

заочно женщиной,  которая,  ко всему прочему,  возможно, неспособна оценить всю

щепетильность  его  текущего  жизненного  положения?  В  самом  деле,  кто  его

обязывает ехать в этот самый Ленинград? Что, в Советском Союзе мало городов или

санаториев для  отдыха,  тем паче что с  некоторых пор он  относится к  высшему

командному составу.  Если разобраться,  все  окружающие должны ему  завидовать:

имея истинно-биологический возраст менее четверти века,  он  умудрился нацепить

адмиральские лампасы.  Есть ли еще в родном флоте хоть один аналогичный случай?

Разве  что  сынишки  какого-нибудь  командующего фронтом?  Баженов достал  лист

бумаги и стал сочинять письмо своей лже-спутнице жизни.

          «Дорогая моя Клава!  — написал он размашисто и привычно.  — Служба не

дает  мне  расслабления  ни  на  минуту.   После  получения  заслуженного  мной

очередного воинского звания забот у  меня  прибавилось неизмеримо.  И  ведь все

приходится делать самому,  ты  же знаешь,  каких недоученных офицеров присылают

сейчас из военно-морских училищ,  все-то им надо объяснить и показать,  сколько

времени  пройдет,  пока  какой-нибудь  лейтенант научится  хотя  бы  исполнению

обязанностей  начальника  караула,   а   тем  более  руководству  комсомольским

коллективом. А ведь управление комсомолом работа очень и очень непростая, одних

взносов вон  сколько надо  собрать,  а  собрание организовать,  дабы прошло без

сучка без задоринки.  Так ведь еще и  нужно проводить агитацию по  вступлению в

ряды,  а  разве  способен  с  этим  справиться какой-нибудь  капитан-лейтенант?

Отнюдь.  Ведь надо не  просто принимать кого ни  попадя,  у  нас тут не  пехота

какая-то,  что лишь окопы копать и штурмовать обучена,  у нас вокруг сложнейшая

высокотехнологическая  техника.   Потому  надобно  делать  отбор,   надо  уметь

разбираться в  людях.  Эх,  свозить бы тебя разок на боевой корабль,  дабы сама

убедилась,  каково это — руководить такими махинами. И ведь, главное, от любого

матроса,  ну  вот  хотя бы  стоящего за  штурвалом,  может зависеть срыв или же

выполнение боевой задачи.  Нельзя,  чтобы у  руля  крейсера или  подлодки стоял

человек, не преданный делу партии...»

          В  таком духе Баженов продолжал еще  долго,  покуда в  чернильнице не

истощилось топливо для  его неистощимого ума.  Тогда он  спешно расписался,  не

забыв  пометить  «Целую,  твой  Женя»,  и  с  облегчением прилег  отдохнуть  на

застеленную дневальным койку.  Надо сказать,  что с  некоторых пор Баженов стал

гораздо меньше бояться разоблачения,  это случилось после того,  как он  сделал

фотографию на новехонькое адмиральское удостоверение — теперь его «скриповство»

было  заверено  собственным  баженовским  лицом.  И  спать  теперь  можно  было

абсолютно  спокойно,  оставив  воспоминания  о  следственных  кабинетах  далеко

позади.

     61. Жаркоп10

          И вершилась...

          Кто-то,  например  полковник Джумахунов,  считал,  что  —  возмездие.

Кто-то,   ведающий  истинное  соотношение  качеств,   —  бойня.  А  кто-то,  из

исторического далека,  —  встречное танковое сражение.  Может,  кто-то был прав

больше, а может, меньше.

          У   американской  дивизии  было   значительное  количество  танков  и

самоходных  артиллерийских  установок,  но  их  калибры...  Максимум  девяносто

миллиметров.  Против  тяжелых  «ИСов»  они  что-то  стоили,  только  врезаясь в

боковину или с  очень небольшой дистанции,  но  кто же  поворачивается к  врагу

боком и  кто  их  подпустит?  А  ведь «ИСы» сзади поддерживали огнем 122 и  152

миллиметровки самоходок. Они уже заняли позицию, и били точно.

          Знаете,  что  происходит с  сорокатонным «Першингом»,  когда  в  него

попадает  пятидесятикилограммовый  бронебойный  снаряд?  Не  требуется  никаких

подкалиберных и  никаких кумулятивных.  Башня срывается с  ходу,  а если ниже —

вначале протыкаются сто  два  миллиметра стали  передней брони,  затем насквозь

пронзаются  двигатели,   трансмиссии,   баки,   а   уже   потом  задняя  стенка

выбрасывается прочь,  как бы  оставляя танк без штанов.  С  бронетранспортерами

было бы вообще смешно, но главная задача самоходок — борьба с танками и пушками

врага.   Оставим  мелочь  обыкновенным  танкам,   вот  их  принцип.   Ну,  а  у

«обыкновенных» танков — «ИС-7» не просто «стотридцатимиллиметровка» орудия, она

еще длинноствольная.

          В  других обстоятельствах у янки было бы явное преимущество — у них в

распоряжении имелась мотопехота.  Но...  Если бы они окопались и  демаскировали

свои фаустпатроны только на  ближней дистанции.  Если бы  от  разрывов их берег

метр бетона,  а не смешная броня из пулеметного транспорта. А так — у «ИС-7» со

стволом сцеплены сразу три среднекалиберных пулемета. Когда эта связка начинает

трудиться,  дырявя навылет грудные клетки, стягивая сапоги вместе с голенью или

головы  с  каской,  все  с  легкого шевеления указательного пальца Джумахунова,

былая сабля,  пугающая Сахару, предстает вершиной гуманизма и озаряется ореолом

милосердия.

          Так что штатовским «Першингам» и  «Слаггерам» —  самоходным орудиям с

идентичной пушкой — надо было сблизиться, сойтись на дистанцию поражения своего

оружия.  И они,  конечно,  пытались.  А всякая мелочь, типа восемнадцатитонного

«Чаффи», присутствовала пока вообще неизвестно для чего, так, отвлекала на себя

какое-то подмножество орудийных башен на некоторое время,  и только.  Моментами

пытались что-то изобразить доработанные 105-миллиметровыми гаубицами «Шерманы».

Обычно им  тоже  не  везло,  они  представляли из  себя довольно неповоротливые

мишени.  Но чем меньше калибр, тем, обыкновенно, выше скорострельность, так что

русская броня сотрясалась чаще,  и  потому умирать американским танкам было  не

так уж и обидно — они успевали истратить большее число боеприпасов.  Да Троцкий

с ней,  с техникой. Но и люди, те танкисты, которым везло не умереть мгновенно,

а  еще и  выбраться на  волю широкоугольного ада пустыни...  Им не было пощады,

потому как  у  наводчиков полковника Джумахунова еще  стоял в  голове клубастый

атомный гриб.

          А  знаете,  какую новую шутку выкинула костлявая,  несытая даже после

атомного катаклизма,  старуха? Она дала некоторым основным участникам отсрочку,

можно  сказать,  наняла  на  последнюю короткую службу.  Почти  все  офицеры  и

сержанты, инициированные Джумахуновым в реакцию оживления замороженного атомной

бомбой  полка,  получили смертельную дозу  рентген,  пока  бегали  вокруг своих

остановленных танков.  Им  оставалось очень недолго активно и  лихо  двигаться,

командовать,  да и  вообще —  жить.  А Джумахунов?  Он получил больше всех.  Та

тошнота с  головокружением,  которую он приписывал удару,  была вызвана гораздо

более серьезной, но неизвестной ему причиной.

          Вечная слава героям!

     62.. На лоне природы

          — Ладно,  братцы,  — произнес Ричард Дейн с трудом.  — Извиняюсь, что

забросил так недалеко. Не таким образом я все это себе представлял.

          Вообще-то они все не так себе это представляли, особенно Аврора.

          «Да  ты  не  расстраивайся слишком»,  —  хотелось сказать Панину,  но

неизвестно,  к  месту были бы эти слова,  однако Ричард Дейн все равно опередил

его реплику, потому как еще не закончил мысль.

          — С вами я,  разумеется,  не пойду.  Здесь отсижусь.  — Между прочим,

разговаривал он  все  еще  по-русски,  может,  не  хотел  доставлять неудобство

Авроре, исключая ее из понимателей диалога.

          —  У  тебя в  лайнере рация-то есть?  — спросил,  наконец,  Панин.  —

Придется вызвать «Скорую».

          Ричард Дейн поднял на него потускневшие глаза.

          — Ага, давай! Они скоренько примчатся, будь спок.

          Хочешь лишить себя форы?  Не будь дураком.  Давайте валите вон, и так

время с моей раной потеряли.

          —  Как  же  мы  его  бросим?  —  решилась наконец спросить гостья  из

Вселенной-два — Аврора.

          — По-другому не получится,  — прикрыл глаза Ричард Дейн.  — Идите уж.

Прощай, Рома.

          — Уйдем, если пообещаешь после этого вызвать «Скорую».

          — Обещаю, — вяло кивнул пилот, — шагайте.

          — Он обманет, — предсказала вслух Аврора.

          — Скорее всего, — согласился Панин.

          — Шагайте,  — сказал американец.  — Чем больше вы тянете резину,  тем

позже ко  мне придут врачи.  Давненько я  не бывал в  госпиталях —  соскучился.

Может,  на этот раз дадут «Пурпурное сердце».  Только знаете что?  Усадите меня

обратно в кабину — там теплее.  Кроме того,  именно там рация. Я обязуюсь через

полчаса после вашего ухода вызвать помощь.

          — А минут через десять, нет? — попытался воздействовать на обстановку

Панин.

          — Нет. Полчаса.

          — А если ты потеряешь сознание?

          — Не потеряю.  Я рассказывал тебе.  Рома, как однажды плавал в океане

около суток, пока меня не нашли?

          — Рассказывал. Только там ты не был ранен.

          — Не был? А ты когда-нибудь пользовался катапультой, контрразведчик?

          — Сейчас не об этом речь.

          — Правильно, некогда. Помоги мне дотащиться до кабины.

          Это оказалось не так уж просто.  А когда усадили, сверху, с фюзеляжа,

Панин глянул на  ландшафт.  Военный самолет на  этой  поляне,  покрытой давшими

поросль пнями, выглядел так же к месту, как летающая тарелка. Однако было вовсе

некогда  любоваться цветочками —  если  смотреть  с  неба,  ничто  не  скрывало

распластанное тело  самолета,  а  наверняка в  деле  поиска  уже  задействовали

вертолеты.

          — Так ты обещаешь? — спросил Панин Ричарда Дейна еще раз.

          — Надоел. Шагайте. Возьми мою большую пушку, и вот еще что. Извините,

Аврора, я перейду на другой язык.

          — Слушаю, — сказал Панин на английском.

     63. Родные моря

          Жизнь похожа на зебру. Белые и черные полосы в ней чередуются, однако

синхронизация длительности,  и  тем  более  тональности,  часто  не  совпадает.

Движение Скрипова-Баженова по белой полосе продолжалось уже относительно долго,

пора было и  честь знать.  Но то ли жизнезебра несколько полиняла,  то ли некие

эфемерно-занаучные   силы   основательно   макнули   кисть   в    белила,    но

радостно-удачное бытие лже-Скрипова все еще длилось.

          Кроме    восполнения    задержанного    жалованья    за    еще    ту,

капитано-перворанговскую,  службу, и сразу за полгода, ему .еще вручили путевку

в адлеровский санаторий для восполнения растраченных на благо родины сил. Семью

тоже не забыли,  обоим старшим сыновьям выдали по путевке в Артек, а жене Клаве

— наградное пособие за третьего ребенка.

          Самолеты «Аэрофлота» из Австралии пока не летали,  впрочем, как и изо

всех других материков и континентов — немногочисленная гражданская авиация СССР

успешно,  но неофициально умерла тринадцатого июля сорок первого, в день начала

Великого Освободительного похода,  и  поскольку поход все еще не  был завершен,

вот  уже  около семи лет всеми небесными экипажами руководил штаб ВВС.  Но  для

героического молодого адмирала Скрипова место на  борту,  конечно же,  нашлось,

тем  более что транспортники двигались обратно на  родину первичного зарождения

социализма абсолютно пустые.  Тем не менее в  этот раз грузовой отсек «Дугласа»

оказался не совсем пустотелым,  в Союз направлялась группа местных аборигенов в

роли  ансамбля  фольклора  и  народного танца.  Именовался ансамбль  «Свободный

Бумеранг».  Самолет ВВС маршрута «Дарвин — Куйбышев» делал четыре промежуточных

посадки для дозаправки и,  в общем,  полет занял около двух дней,  но благодаря

веселому соседству скучать тихоокеанскому адмиралу не пришлось,  ансамбль песни

и пляски репетировал без сна и отдыха,  а в те недолгие моменты перерывов между

музыкальными  тренажами,   когда  прикомандированные  к   аборигенам  замполиты

подводили итоги,  дети  скудной  природы  молились установленному поблизости от

хвоста идолу.  Их  можно было понять,  они  первый раз оказались в  летательном

аппарате тяжелее воздуха.

          Словом,  когда Баженов спустился по лесенке на родимую русскую землю,

тамтамы в  его голове грохотали еще достаточно долго.  Поэтому он  отказался от

любезного приглашения коллеги-политотдельца фольклорной группы следовать с ними

до столицы спецрейсом.  Да и  не хотел он попадать в  златоглаво-краснозвездную

Москву,  его ждали сочинские пляжи —  он  собирался оттягивать встречу с  женой

Скрипова по возможности дольше.

     64. Шпионские разоблачения

          А  вот  что  Панин  получил напоследок от  Ричарда Дейна  в  качестве

устного пояснения на английском языке к инструкции, выданной намедни:

          — Плюнь,  братец,  на эти писульки.  Все равно у тебя нет того, что я

обещал моим шефам. Действуйте сами.

          — А что ты им наврал, дружище Дейн?

          — Агента, который разоблачит закулисные переговоры местных коммуняк с

Миром-2.

          — И ты их убедил, пилот?

          —  Еще  как,  —  Ричард Дейн попытался изобразить подобие улыбки,  но

слишком быстро из него утекало здоровье, а может быть, и жизнь.

          —  Я  так рад,  что удалось с  тобой полетать,  —  бодро похвалил его

Панин. — Жаль, что мало.

          —  Как-нибудь  потом,  если  меня  после  этого  не  дисквалифицируют

вторично.

          Так  они  беседовали еще  полминуты,  покуда Ричард Дейн поаккуратнее

размещался в кабине,  словно готовясь взлетать.  Затем все-таки наступило время

прощаться.

     65. Сияющие моря

          Знаете,  кто  был  первым знакомым,  кого  Скрипов-Баженов встретил в

вечернем сочинском ресторане?  Маклай Колокололов собственной персоной.  Теперь

он был одет прилично и со вкусом — в форму капитана третьего ранга.

          Слепящие погоны лже-Скрипова не  давали возобновить общение на  «ты»,

потому затеянный разговор велся в прилично-вежливой манере «выканья».

          —  Сколько  лейтенантов  выплатили  за  вас  американцам?  —  спросил

собеседника Баженов-Скрипов,  желая в следующей фразе похвастаться,  что сам он

обошелся в  двух полковников,  выпускников Вест-Пойнта.  Однако он просчитался,

после  ответа  собеседника его  доклад  об  экономии родиной пленных померк  до

произнесения.

          — Так я же сам сбежал, — открыл ему истину Мак-лай.

          —  Как сбежал?  —  оторопел Баженов;  он заподозрил,  не соединена ли

случайно Тасмания с Австралией неким подобием мифической Беринговой суши.  — На

чем? Может, на «Б-29»?

          —  Нет,  товарищ адмирал,  я  же  не  летчик.  Я  ведь по образованию

торпедист. Так что — вплавь, разумеется.

          — Вплавь? — Значит, суша до Австралии все-таки отсутствовала, но ведь

тогда нужно было преодолеть не меньше нескольких сотен километров.  Может быть,

можно  делать  броски  кролем  вдоль  цепи  маленьких  островов,   но   как  же

океанические течения?

          — Как же океанские течения? — спросил лже-Скрипов вслух.

          — Да это-то мелочи,  мне ведь было все равно, в каком месте пристать.

Как видите я, слава Сталину, все равно попал на Кавказ.

          — Так вы до самого Кавказа? — Баженов замер с вилкой у рта.

          — Да, расстояние ерунда, вот акулы — сволочи — досаждали.

          — И как же вы?

          —  Да вы кушайте,  адмирал,  кушайте,  а  то остынет антрекот.  Можно

поинтересоваться, как вы насчет водочки?

          —  Охотно,  — наконец заработал вилкой и челюстями Баженов.  — Но все

же,  как вы смогли добраться вплавь?  Я понимаю, что необязательно было огибать

Африку,  Суэцкий канал теперь наш,  но  все  же  что,  нельзя было  хоть иногда

попользоваться сушей?

          Маклай Колокололов уже разливал поднесенную официантом водку.

          — Нет,  вру,  — пояснял капитан третьего ранга, — акулы были не самое

страшное.

          — Были еще какие-то млекопитающие звери? — живо перенацелил жизненный

интерес лже-Скрипов.

          — Да,  хватало разных медуз,  — отмахнулся Мак-лай.  — Я ж говорю, не

это самое мерзкое.

          — А что?

          — Звезды Полярной не видно, вот чего. Я теперь узнал у знающих людей,

оказывается,  из  Южного  полушария  вообще  не  видно  ни  Малой,  ни  Большой

Медведицы. Представляете, адмирал?

          — Правда? — разделил удивление младшего по званию Баженов. — И как же

они там находят север?

          —  Вот и  я  о  том,  понимаете,  — поднял свою рюмку Колокололов.  —

Давайте, за нее — Полярную! Они выпили.

          —  Когда-нибудь,  —  предсказал сквозь  чмокающую в  челюстях свинину

Баженов,  —  наши  с  вами  потомки доберутся до  этой самой Полярной,  клянусь

партийным билетом.

          — Да ну? — не на шутку заинтересовался Маклай Колокололов.

          —  Я  вам  говорю,  товарищ,  осталось совсем  недолго,  вот  победим

капитализм окончательно, тогда и займемся космосом, и ближним и дальним.

          — Интересное будет-время, наверное.

          —  Еще бы,  —  встал на знакомую линию Скрипов-Баженов.  —  Поверьте,

Землю всю  заселят,  даже океаны застелят надувными плотами и  вознесут на  них

белокаменные города.  Сверху планету покроют куполом, прозрачным, понятно, дабы

предохраниться от метеоритов и прочих комет.

          — Купол, должно быть, толстый будет?

          —  Да,  метра два-три,  из чистого кварца,  а лучше из искусственного

алмаза. Огородят всю Землю таким куполом-сферой.

          — Дорогое, признаться, удовольствие.

          — При реальном коммунизме деньги не будут иметь цены.

          —  Вам  виднее,  адмирал.  Ну  что,  давайте еще  вздрогнем за  наших

трудолюбивых потомков.  —  Морские офицеры опрокинули фужеры в свое внутреннее,

ограниченное кожным покровом пространство.

          —  А  как же тот купол будет держаться?  —  внезапно задумался Маклай

Колокололов.  — На чем он будет стоять? Колонны опорные-то потребуются о-го-го.

А вдруг штормы? Он точно не развалится?

          Лже-Скрипов привычно задумался.  Однако редко  употребляемое спиртное

действовало в  данном  случае  подобно новому мозговому медиатору.  Он  тут  же

нашелся:

          — Я размышляю так:  купол-яйцо будет стоять на специально прирученных

гравитационных силах.

          —   Точно,   на  гравилетах,   —  с  уверенностью  согласился  Маклай

Колокололов, также ощутивший себя очередным Нострадамусом.

     66. Шпионские потери

          —  Хороший у  тебя  мир,  —  наконец подвела итог  Аврора,  когда  ей

представилась возможность говорить. — В нашем нам хватало автомобиля, а здесь и

на самолете не скрыться.

          — Выходит так, — согласился Панин. — Выходит так.

          Он   пытался  сосредоточиться  на  перешнуровывании  ботинок.   Но  и

разговору  он  был  рад,  это  было  отвлечение.  Отвлечение от  произошедшего.

Двадцать минут  назад  они  бросили в  лесу  Ричарда Дейна,  совсем  раненого и

беспомощного,  храбрившегося при  них,  но,  возможно,  сейчас уже  потерявшего

сознание,  а может,  вообще с остановившимся сердцем внутри,  или — кто знает —

вдруг из него уже вылилась вся кровь?  Конечно, они ведали, что очень скоро его

все равно найдут,  но  не будет ли тогда совсем поздно?  А  вот во что Панину и

Авроре совсем мало верилось — это в то, что Ричард Дейн собственноручно вызовет

на место посадки «Скорую помощь». Пока были рядом — верилось, а вот теперь...

          А еще Панин чутко прислушивался вокруг,  боясь,  кроме всего прочего,

внезапно оглохнуть от  рева  вертикально взлетающего «Яка» —  ведь могло быть и

такое.  Кто  мог  помешать списанному летчику взвиться в  последний полет  и  в

последнее падение, дабы еще более запутать след? И тогда на плечах Панина будет

висеть  не  только  предательство  собственного  ведомства  и  растранжиривание

народного  электричества  в  больших  масштабах,   тогда  на  него  облокотится

настоящая вина.  И висеть ей навсегда,  при любом раскладе будущего.  Даже если

все завершится превосходно и  жить Панину с  Авророй вечно и  более не  тужить,

камень этот,  со смертью повязанный,  перевесит все последующее счастье.  Ну, а

если попадут они в  лапы закона,  или,  точнее,  спецслужб,  то срезанная жизнь

американского пилота  совсем  уже  зазря.  И  можно  пройти через  пространства

навылет,  но нельзя развернуть обратно время.  Хоть часы прошли, хоть секунды —

кануло все  навечно,  хоть суставы выверни,  кусая локти.  И  вина эта  тягучая

навсегда на плечи, в отличие от погон.

          — Куда дальше? — спросила Аврора.

          И  Панин и  она знали —  вопрос ее  риторический,  и  не важен ответ.

Просто  отвлечение  мыслей  от  внутреннего  сосущего  водоворота,  как  запрет

смотреть вниз, с высокой пожарной лестницы.

          —  Теперь на  трассу,  милая,  —  произнес он,  обнимая ее за плечи и

маскируя в  спутанных волосах свои набухающие слезы.  —  И,  дай  бог,  дабы не

попался навстречу кто-то слишком упрямый.  Не хочу я еще и здесь убивать. А мир

мой вполне хороший, только влезли мы в него без спросу и спугнули сторожей.

     67. Теплые моря

          Конечно,  в Сочи было хорошо.  Как истинные морские волки,  Баженов с

Колокололовым совсем не  купались в  море —  что им эта черноморская лужа после

Великого океана.  На пляже они также не загорали,  уж наполучали ожогов кожного

покрова всяческих степеней в Тасмании, пусть вон полярники с подводниками греют

кости,  им  не  помешает лишний ультрафиолет.  Кроме всего,  конечно,  загару и

купанию несколько мешала зима,  ведь они теперь очутились в Северном полушарии,

а здесь все навыворот, по отношению к оставленной недозавоеванной Австралии.

          С утра пораньше они обычно подзаряжались очередным сортом грузинского

вина,  в обед боролись с непогодой пивком, а вечером участвовали в каком-нибудь

культурно-массовом предприятии типа танцы белые и обыкновенные.

          Вот тут однажды и случилась неожиданность — Баженов-Скрипов влюбился.

Вероника действительно была удивительной девушкой,  хоть ее  имя и  не  несло в

себе революционного заряда.  На некоторое время Баженов даже забылся — перестал

посылать письма приемной семье.  Как-то  после повседневной обеденной тараночки

под   пивко   он   внезапно   вспомнил   о    новорожденном   Скрипове-младшем.

Коммунистическая совесть  мучила  его  приблизительно в  течение двух  литровых

кружек.   Разводиться  все-таки  придется,   решил  он,  цедя  третью.  Текучка

великанских   перспектив   победившего   социализма,   обсуждаемая  с   Маклаем

Колокололовым, как-то внезапно отступила куда-то в дальние дали. Затем он начал

размышлять о том, не явится ли развод помехой в служебном движении, ведь он все

же замполит, пусть и адмирал.

          Это озадачило.

     68. Шпионские шансы

          Теперь на их стороне были некоторые плюсы,  немного, но были. Первое,

это был его собственный мир.  Он знал его,  и  здесь было меньше шансов попасть

впросак по  невежеству и  глупости.  Далее,  даже в  случае поимки ему никак не

смогли  бы  по-настоящему впаять  статью  по  шпионажу.  Если  только «тасовать

карты».  Однако  нет  здесь  КГБ  и  «открытых» процессов против «контры».  Что

случилось реально?  Ну,  помешался парень на  любви.  Бывает.  Повесить на него

перерасход электричества?  Так за  сто жизней не  выплатит,  нет в  нашей новой

России таких зарплат,  по  крайней мере официально.  А  еще  была надежда,  что

западные коллеги,  увидев его бегство,  и правда подумают,  что дело нечисто, и

включатся в  борьбу.  А  когда  титаны дерутся,  у  маленьких мышек  есть  шанс

прошмыгнуть под ботинками.  А еще одним пунктом было то,  что теперь нужно было

драться до последнего.  Не на кого теперь было надеяться и не на что, тем более

при заядлом атеизме.  Раньше была надежда на  прорыв в  другой мир,  на Ричарда

Дейна. Нет теперь этих ступеней, пройдены они, обвалились под подошвами.

          А что еще против нас,  размышлял далее Панин, и что за? Хорошо, что в

России  теперь есть  Конституционный Суд,  а  в  мире  Организация Объединенных

Наций,  но  нам-то что за дело?  Знаем мы слишком много,  и  нельзя нас в  этот

Конституционный Суд,  как и  во  все прочие допускать,  нет нам туда дороги.  В

былые советские времена родного мира,  мягкого, не сталинского периода, была бы

нам прямая и ровная дорога в сумасшедший дом:  ковры красные расстелены и двери

с  музыкой нараспашку.  Но канули безвозвратно те благие годы,  когда правил...

Загадка на эрудицию.  Брови черные,  густые, речи длинные, пустые? Теперь таких

опасных людей,  как Панин,  тех,  кто много знает,  но  контролю не поддается —

отстреливают. Впрочем, как и во все остальные времена, что это мы в самообман и

идеализацию ударились?

          Что  еще  против  нас?  Все  то  же.  Большие вертикально подчиненные

организации,  охраняющие стабильность и порядок в мире. Сцена другая — статисты

прежние.  Ну и,  конечно, плохо, что отступать уже некуда. Да и зрителей в зале

нет, не перед кем куражиться.

          Так что бежим дальше, смело бежим. И поскольку будущее неизвестно, то

любое направление изотропно.

     69. Совсем чужие моря

          Однажды,  после  первой  бутылки  пятизвездочного армянского коньяка,

Баженов  внезапно  вспомнил  о   том,   что   его  волновало  после  встречи  с

Колокололовым.

          —  Кстати,  товарищ  капитан третьего ранга,  —  сказал  лже-Скрипов,

покосившись на  свой  собственный сверкающий погон  (за  столиком  с  офицерами

восседали две дамы, потому он тщательно следил за формой одежды), — вы так и не

рассказали, как вы добрались вплавь до Кавказа.

          — А откуда? — поинтересовалась Вероника.

          — От Тасмании, — пояснил Баженов, любуясь своей возлюбленной.

          — Это где? — спросила возлюбленная.

          —  Возле Австралии,  на юге,  —  со знанием дела выдал географические

данные Баженов-Скрипов.

          — Как интересно,  — округлила глаза Вероника, — и вы правда добрались

оттуда вплавь?

          — Да нет,  — смутился Маклай Колокололов, — по воде я добрался только

до  равнины Налларбор.  Снесло  течением.  А  вплавь  совсем  мало,  километров

десять-двадцать.

          —   Но  ведь  до  Австралии  гораздо  дальше?   —   удивился  Баженов

разочарованно — ему уже несколько раз снились сны-эпопеи о героическом плавании

Маклая, только он их плохо запоминал.

          —  Так ведь поначалу я двигался на танке,  — пояснил адмиралу капитан

третьего ранга.

          —  На танке?  —  выпучил глаза Баженов.  —  Под водой?  Ах да,  вы же

подводник.

          — Да нет,  я по образованию торпедист, — отмахнулся Колокололов, — но

чем, по большому счету, танк отличается от торпеды?

          — Он, наверное, больше? — предположил лже-Скрипов.

          — Само собой, однако главное, что у него гусеницы заместо винта.

          —  Правда?  —  снова почувствовал моральное превосходство физиков над

лириками Баженов.

          —  Кроме того,  это  был  плавающий танк,  —  объяснился для верности

Колокололов.

          — Плавающий? — удивились присутствующие женщины.

          — Да,  марка ЛВТ.  Я бы вас, адмирал, тоже прихватил, но не нашел вас

тогда в лагере.  Так что я взял с собой одного механика-водителя. Мы и поехали.

Вначале долго с приливными волнами боролись, покуда механик вождение не освоил,

а потом погнали вперед.

          — Вы герой, — восхитилась Вероника. Маклай Колокололов смутился.

          —  Да  нет.  Танк этот,  видимо,  на  ремонт привезли,  он  совсем не

охранялся. Мы бензинчика налили и понеслись.

          —  И  как вы  не испугались?  —  наконец подала признаки жизни вторая

дама. — Вы не боитесь акул?

          — У них же пушка, — пояснил уязвленный героизмом товарища Баженов.

          — Нет,  — отмахнулся Колокололов,  — пушки не было. Танки пригнали на

ремонт  по  поводу того,  что  ему  снарядом башню  снесло.  Вместе с  пушкой и

пулеметом.  Но акулы нас поначалу не трогали, больно сильно танк ревел. Это уже

потом, когда горючее кончилось, пришлось их веслом отгонять.

          — У вас и весла были? — восхитился предусмотрительности Баженов.

          —  Конечно,  они,  оказывается,  входят в  комплектацию.  Зато вместо

снарядов и  патронов мы смогли погрузить целую кучу сухих пайков и три канистры

воды.

          — Зачем?

          —  Так  ведь дальше нас просто течениями носило-вихляло,  куда судьба

прикажет, вот и пригодились сухарики.

          —  Так чего ж  вы веслами не гребли?  — осудил буржуазный пережиток —

пассивность — лже-адмирал.

          — А куда? Я же вам объяснял. Полярной звезды оттуда не видно.

          — А... — вспомнил Баженов.

          — Механик-водитель тоже не знал,  куда плыть.  Есть еще такая штука —

компас,  но  мы  про него поначалу забыли,  да  и  вообще,  вы его когда-нибудь

видели?  Стрелка у  него дурацкая — красно-синяя,  кто разберет,  какая сторона

показывает на север?  Так нас и таскало ветром и солнцем, покуда вдали берег не

показался,  на третью или четвертую неделю, не помню. Погребли мы чуток веслами

—  ни  с  места подлая железяка,  я  же не знаю,  сколько в  ней,  может,  тонн

сто-двести будет.  Тогда говорю механику моему:  «Пошли вплавь». Он ни в какую.

Может,  плыть боится,  Сталин его знает.  Пожали мы тогда друг другу руки, а он

довольный,  небось подсчитал,  что если я  за борт сигану,  у него пайков в два

раза больше окажется на душу населения.  Но я, конечно, ничего с собой не взял,

только водички хлебнул напоследок вволю и  нырнул.  Уж  не знаю,  сколько часов

плыл. Вы спросили, каким стилем? Я, похоже, все перепробовал.

          — Может, выпьем за героев? — предложили дамы.

          —  Вы  достойны жить  в  будущем коммунизме,  —  сообщил Колокололову

Баженов.

          Потом они заказали еще бутылку коньяка и даже икру.

     70. Штыки в землю

          И  вот  теперь  эту  славную Машину,  это  достижение конструкторской

мысли, это выдающееся детище мировой цивилизации двадцать первого века, которая

в  подавляющем большинстве про Машину ведать не  ведало,  это великое творение,

достойное од,  поэм и прочего,  необходимо было разрушить до основания.  Зачем,

спросите вы.  А вот зачем. С помощью такой Машины можно забросить ядерный заряд

сквозь любой барьер противоракетной либо противокосмической обороны, достаточно

лишь запрограммировать ее так, чтобы исконная боеголовка на пару десятков минут

ушла  в  тот  мир,  а  затем  явилась обратно,  но  в  другом  месте  —  эдакий

параллельный перенос —  ведь все эти минуты меченная Машиной железяка двигалась

бы там,  резала неугомонно мили,  а здесь не наблюдалась.  Каково? То-то. Такая

машина сделала любое существующее оружие устаревшим, все эти «МХсы» и «Стеллсы»

стали  после  ее  появления  кремневыми  ружьями,  заряжающимися,  кроме  всего

прочего, через ствол.

          Вот  потому-то  эта  самая Машина и  минировалась теперь.  Зачем была

одной супердержаве и одной бывшей супердержаве такая болезнь, обнуляющая все их

грандиозные арсеналы?  Нужно было прятать концы в воду, покуда другие страны не

разобрались,  что  к  чему,  и  срочно  подписывать  соглашение  о  прекращении

всяческих подобных экспериментов.

          И взорваться обе Машины должны были одновременно,  минута в минуту по

Гринвичу, но, конечно, после того как...

     71. Оставленные моря

          Жизнь все-таки похожа на  зебру.  Вот  и  кончилась в  жизни Баженова

долгая, спектрально-плотная белая полоса.

          Однажды,   возвратившись  в  родную  одноместную  комнату  санатория,

лже-Скрипов застал в своих адмиральских апартаментах троих симпатичных мордатых

курортников.

          —  Вам не  кажется,  товарищи граждане,  что вы  ошиблись номером?  —

сказал Баженов-Скрипов, отрыгивая послеобеденное пивко.

          —  Адмирал Скрипов?  —  спросил его один из мордоворотов в  красивой,

расшитой национальными украинскими узорами белой рубахе.

          — Так точно, а вы что, мои новые соседи?

          —  Собирайтесь,   товарищ  адмирал,  вас  срочно  вызывают  в  Ставку

Верховного Главнокомандующего.

          — А кто вы будете? — удивился Скрипов-Баженов.

          — Майор Сидоров, — представился самый крупногабаритный гость, — а это

капитан Петров и старший лейтенант Иванов.

          — А когда мне надо быть в столице? — трезвел на глазах лже-Скрипов.

          — Очень немедленно, но пять минут мы подождем.

          — А можно попрощаться с другом-однополчанином?

          —  Знаем  мы,   какие  тут  однополчане.  Потом  пошлете  им  срочную

телеграмму.

          А когда ему не слишком вежливо помогли усесться в ожидающий у входа в

санаторий «ЗИС», он совсем расстроился, вспомнив о Веронике.

          За  что же меня,  думал он по дороге в  аэропорт и  даже взбираясь на

лестницу  военно-пассажирского «Дугласа»,  вроде  бы  получку  исправно посылал

семье, а о разводе еще никому не намекал.

          А  правильно  ли  я  уплатил  партийные взносы  за  последние месяцы,

внезапно предположил Баженов.  В этом он не был уверен,  черт его знает,  что в

процентах платится от  большого адмиральского жалованья.  Как бы  из  партии не

исключили.

          Весь полет он был в тоске и печали.

     72. На Европу!

          —  Что  приуныли,  коллеги?  —  спросил  у  присутствующих  профессор

Литскоффер.

          В  помещении находились его  подчиненные,  поэтому конкретно никто не

мог ответить на риторический вопрос.

          — Мучаемся последствиями решения правительства,  осуществляющего идею

брата нашего по труду Эйнштейна?

          — А то как же, — в тон ему отозвался, наконец, один из молодых гениев

физики.

          — И не будет теперь у нас с вами,  милые коллеги, возможности изучать

парадоксы иных пространств и измерений, правда?

          — Так точно, шеф. Но куда денешься. Вы ведь сами всегда говорили, что

прошли   времена  Ньютонов  и   теперь   головы   теоретиков  надежно  защищены

облицованными потолками.

          — Да, коллеги, прямой путь исследований нам начисто обрезали, но... —

Литскоффер обвел всех  глазами,  заполненными бегающими искринками разума.  Те,

кого касался его взгляд, сразу получали заряд надежды. Странно, что лаборатория

Литскоффера не занималась изучением телепатии.

          — Но, господин Литскоффер, даже для нащупыва-ния альтернативных путей

нужны средства и, разумеется, разрешение сверху. Ведь договор — с русскими.

          —  Я  убедил нашего президента,  что  предложенный мной  обход  будет

настолько  непрямым  действием,   что   проконтролировать  его   будет   просто

невозможно.

          — Да?! — произнесло сразу несколько голосов.

          — Придется,  правда, посотрудничать с НАСА. Вопрос на засыпку: как вы

думаете, по какому поводу?

          — Новый блок-излучатель, не состыкованный с «Адь-фой»?

          — Ответ неверный.  Еще варианты?.. Ладно, наводящие подсказки. Теперь

жареный петух не клюет правительство,  срочные проблемы решены.  Так что у  нас

проект очень долгосрочный.  Помните, наверное, что для наших «перескоков» нужны

океаны?

          — Еще бы не помнить.

          —  А  где,  скажите  на  милость,  в  нашей  Солнечной  системе  есть

много-много воды, кроме нашей родной планеты?

          — Э...  — некоторые из коллег замялись.  Но уж,  конечно,  не все.  —

Спутник Юпитера — Европа, если не ошибаюсь, да?

          — Пять баллов, коллега Соранцо! В самую точку.

          —  Но  ведь  там  лед,  а  не  вода.  Двухсоткилометровая толща,  как

помнится.

          —  Вот над этой проблемой мы и  поработаем,  как теоретики,  в первую

очередь.  За дело,  братцы кролики.  — И снова во всех присутствующих перетекли

искры из его сияющих глаз.

     73. Использование морей с умом

          Все   оказалось   гораздо   хуже   —    дело   было   вовсе   не    в

комсомольско-партийных взносах. И привезли его не в Москву, а вообще неизвестно

куда.  И светло-праздничные погоны с его белорубашечных плеч тоже сорвали,  без

жалости и без особого гнева,  так, по принятому давным-давно ритуалу и привычке

службы.  А когда ему первый раз умело дали по зубам,  вышибая передние вместе с

корнями,  Баженов внезапно вспомнил,  что он вовсе не Скрипов и  совсем даже не

адмирал,  а  так —  младший офицерский состав большой воюющей армии.  Наверное,

стране требовалось срочное пополнение в обыкновенные,  быстро редеющие штрафные

роты.

          Но  на  второй встрече со  следователем он  понял,  что снова ошибся.

Никто  до   сих  пор  его  не  разоблачил.   Похоже,   Великий  Поход  временно

приостановился,  откатившись от Большого Водораздельного хребта.  Теперь партия

искала виновных.  По  большому счету,  была виновата вся  родимая армия и  весь

родненький Краснознаменный флот,  вместе с винтокрылой, отращивающей реактивные

мускулы  авиацией,   но   ведь  марксистки  неправильно  огульно  обвинять  всю

доблестную ораву.  Давно  отгремели революционные ливни массового использования

заложников.  Теперь,  в соответствии с новыми директивами,  в каждом деле нужно

было выявлять конкретных виновников.  Вопрос был только в том,  в чем конкретно

обвинить.

          —  Итак,  —  спросил Баженова-Скрипова дознаватель,  пыхая  недорогой

папиросой, — я долго изучал ваше дело.

          —  И  что?  —  испуганно глянул на  него  Баженов сквозь заплывшие от

синяков веки.

          —  А  вот чего.  Будь моя воля,  я  бы  привлек вас по  поводу утраты

боевого знамени безвременно почившего линкора, но...

          —Что?

          — Нет,  а почему все-таки «нет»? — задумался задавший себе работу для

головы правовед.  —  Бог с  ним,  с утопленником-командиром,  у него и в уставе

указано  —  сходить  с  борта  последним,  но  какая  забота  у  заместителя по

политчасти?

          — Ну,  у него много обязанностей, например сбор комсомольских взносов

и...

          —  Кстати,  о  взносах.  Можно было бы  привлечь вас по поводу утраты

сейфа с корабельной кассой,  — мечтательно произнес следователь,  пуская дымные

кольца. — Хотя нет, с такими мелкоуголовными делами вы бы ко мне не попали.

          — Так в чем же меня обвиняют?  — несмело спросил лже-Скрипов,  набрав

заранее  воздуха,  из  опасения внезапно-незапланированного удара  в  солнечное

сплетение.

          — А то не знаете? — хихикая, сощурился дознава-тель.

          — Да вот не знаю.

          — Все так говорят. Послушаешь вас, так прямо ангелы небесные.

          —  А  что,  вы  верите в  бога,  товарищ?  —  заинтересованно спросил

Баженов.

          — Насчет меня не так важно, а вот вы, дорогуша, скоро поверите во что

угодно.

          — Я и так свято верую в коммунистическое завтра. Знаете, когда-нибудь

всю нашу планету накроют яйце-куполом из искусственного горного хрусталя.

          — Зачем? — премного удивился гэпэушник.

          —  Потому как  весь  лишний воздух откачают и  переработают в  нужное

народонаселению топливо и общественную собственность,  — ступил на милую сердцу

разговорную тропу Баженов-Скрипов.  — Оставят пять метров воздуха в высоту, для

дыхания и  прыгания на  полосе препятствий,  а  дабы горы и  различные холмы не

мешали прогрессивному куполу, их всех срежут подчистую гигантскими, движущимися

от  водорода экскаваторами.  Только  на  месте  великих  белокаменных городов в

яйцекуполе будут специальные выпуклости для строений и  ретрансляционных вышек.

Летательные  аппараты  будут  двигаться  за  счет  реактивной  тяги,  а  всякие

дирижабли  парить  в  пространстве без  опор.  Сверху  по  куполу  можно  будет

перемещаться  в  специальных  санях,   снабженных  автономной  системой  добычи

кислорода для легких.

          Следователь отложил очередную папироску и заслушался.  Только однажды

он прервал докладчика, вспомнив о давно мучающем его мозги вопросе.

          —   Послушайте,   —  произнес  он,   несколько  волнуясь  при  выдаче

заветно-потаенного,  —  а  как же  при коммунизме будут наказывать предателей и

изменников, а также других мелких нарушителей порядка?

          —  Их  будут отправлять на  тяжелые подводные работы по строительству

новых городов на  дне  океанов и  морей,  —  авторитетно пояснил Баженов.  —  К

головам этих  вредителей будут пришивать жабры,  дабы они  не  тратили нужный в

хозяйстве  воздух.  А  всяческие  неопасные жулики  будут  бурить  в  базальтах

межконтинентальные туннели для скоростного метро. Надо сказать, что труд станет

такой же необходимостью,  как воздух,  потому человек без него будет мучиться и

умирать  быстрее,  чем  от  жажды.  Но  поскольку империалисты не  будут  более

угнетать народы, труд тот пойдет в общую копилку блага и радости. А еще...

     74. Шпионская неизвестность

          А  потом  был  попутный  «жигуленок».  Удобная  штуковина  «ТП-82»  —

внушительная и  многофункциональная,  видите,  даже попутный транспорт ею можно

останавливать,  даже  не  слишком  попутный при  взгляде  на  трехстволку сразу

волшебно  становится  таковым.  Да,  вертикально взлетающий «Як»  продержался в

воздухе очень недолго,  каких-то семнадцать минут, но он двигался вне дорог, по

прямой,  и  успел уйти  из  сжимающегося кольца.  Теперь новое кольцо оцепления

возникало в  другом месте,  вокруг предположительной точки  приземления легкого

учебного штурмовика,  но это новое кольцо еще надо было создать.  А маленькие в

сравнении с ним мышки, с большим «ТП-82», продолжали уноситься в неизвестность,

точнее,  могли бы  уноситься.  Мешал один не  присутствующий на сцене человек —

Ричард Дейн, оставленный в одиночестве на полянке.

          —  Телефон  есть?  —  спросил  остановленного без  выстрелов водителя

Панин.  Без надежды спросил,  между прочим,  те, кто с телефонами мобильными не

расстаются, обычно ездят не на «Жигулях».

          Однако шофер кивнул, все еще прикидываясь осиновым листиком.

          И Панин сгреб в ладонь невесомость мобильника.  Затем он набрал «ноль

три».

          — У нас тяжелораненый.  Да, пулевое ранение. Где? — Панин вновь навел

на водителя многоствольник. — Какой это километр?

          В  общем,  они  себя  выдали —  сузили зону  поиска.  Эдакие шашки  с

элементами поддавков.

          Затем «жигуленок» сменил водителя,  а ведь у Панина даже прав с собой

не было. Зато у него по-прежнему имелся большой спаренный калибр.

     75. Проблемы волнительного будущего

          —  А  я  вот  еще чего недопонимаю,  гражданин Скрипов,  —  спрашивал

Баженова на  очередном ночном допросе следователь.  —  Вы ведь человек морской,

вот и поясните мне, к суше привязанному, как быть с приливами?

          —  С  какими еще приливами?  — несколько растерялся невыспавшийся,  в

результате яркости освещения своей камеры, Баженов-Скрипов.

          — А вот с обычными, что от Луны?

          — От Луны?

          — Ну да, и от Солнца.

          — И от Солнца? — повторил Баженов, ничегошеньки не понимая.

          — Так что?

          —  Не  пойму я  как-то  вас,  —  попытался нащупать почву под  ногами

Баженов.

          —  Ну  вот,  ведь сами рассказывали мне про яйцекупол.  Я  вот думал,

думал,  как  же  быть с  приливами.  Ведь читал я  когда-то,  что бывают они до

восемнадцати метров высоты,  а  купол ваш  гораздо ниже будет расположен.  Ведь

зальет людей и утопит до отлива, вам не кажется?

          —  Правда?  —  растерялся окончательно лже-Скрипов,  поскольку данное

замечание выбивало табуретку из-под долгосрочных планов будущего.

          —  Наверное,  правда.  Я  вот чего вас вызвал-то,  подумал,  а может,

оставить в  том яйцекуполе специальные охраняемые ГПУ отверстия,  через которые

лишняя вода будет убираться куда следует в момент наполнения?

          Однако,   по   мнению  Баженова-Скрипова,   такое   решение  являлось

поверхностным, а задача требовала радикального ответа.

          — А вы точно знаете,  что от Луны? — спросил арестованный любопытного

дознавателя.

          Тот кивнул, закуривая и глядя Баженову в рот.

          — Значит,  социалистической науке нужно подумать, как остановить этот

спутник планеты насовсем.

          — И справится?

          — Наша наука? Однозначно сладит.

          — Ладно,  вы меня успокоили.  Ну,  идите. Касательно вашего дела, все

уже налажено. Здесь уж без обид — служба.

          — Спокойной ночи.

          — И вам, и вам того же.

     76. Подход с другой стороны

          — Входите,  входите,  Адам Евсеевич,  — генерал-майор Уруков привстал

из-за массивного стола. — Садитесь, дорогой, давно вас не видел.

          —  Прекрасный  у  вас  кабинет,  Вадим  Гиреевич,  —  обвел  взглядом

помещение академик, протягивая руку для пожатия.

          — И чистота идеальная, добавьте, Адам Евсеевич, — усмехнулся генерал.

—  Я ведь здесь почти не бываю,  все по командировкам ношусь.  Конечно,  сейчас

страна стала поменьше, чем во времена СССР, но все равно институтов и КБ всяких

закрытых — пруд пруди. И везде надобно успеть.

          —  Не жалуйтесь,  не жалуйтесь,  Вадим Гиреевич,  —  улыбнулся в свою

очередь Сулаев, — Россия не забудет ваши доблести и пролитую кровь.

          — Ох уж эта мне профессура, не могут не подколоть старого воина.

          Таким  манером они  обменивались любезностями еще  минуты  три,  пока

несколько не исчерпали запас красноречия.

          — Ладно, Адам Евсеевич, сообщайте уж, что у вас накипело.

          —  Не  смею отнимать у  вас  много времени.  Единственное,  что  хочу

узнать, как в этом малообитаемом кабинете насчет прослушивающих устройств?

          — Вопрос столь серьезен,  Адам Евсеевич?  Сулаев пожал плечами. Тогда

Уруков  выдвинул один  из  ящиков  в  массивном столе  и  сделал  там  какую-то

невидимую манипуляцию.

          — Слушаю вас.

          — Дела таковы,  генерал.  Как нам с вами известно, наше правительство

заключило с  Америкой тайный  договор  о  прекращении исследований и  демонтаже

оборудования для «переносов».

          — Конечно, и...?

          —  Дело вот  в  чем.  Я,  как  обычно,  скажу более развернуто,  дабы

исключить лишние дополнительные вопросы.

          —  Пожалуйста,  Адам Евсеевич,  но я все же не маршал Сомов,  так что

можно особо не популяризировать.

          —  Я  это  учту,  генерал,  —  улыбнулся  Сулаев.  —  Так  вот.  Наша

цивилизация в  настоящее  время  находится на  технологическом витке  развития.

Потому любой вставший перед ней вопрос она стремится разрешить самыми простыми,

привычными ей методиками, так? Применительно к нашему случаю установления связи

между миром «Один» и  «Два» она  пошла по  проверенному практикой технонаучному

пути.  Понятно, что первоначальные «проникновения» последнего времени тоже были

случайны — друг друга перекрыли несколько независимых факторов:  сосредоточение

флота США для учений в  тех районах,  где до  этого он  никогда не  появлялся в

таком  количестве (исключая,  конечно,  сороковые-пятидесятые годы,  когда  они

взрывали на  атоллах бомбы,  но  ведь тогда не было еще атомных авианосцев),  и

опытов с  излучением на  станции «Альфа».  Понятно,  что фактор по  ту  сторону

присутствовал всегда, я имею в виду их флот.

          — Я уразумел, о чем речь, Адам Евсеевич.

          —  Затем  наша  земная наука подступилась к  проблеме именно с  этого

пути,  то есть — концентрация масс и энергий. Он обещал результаты, более того,

относительно быстро их  дал.  Однако с  самого начала перед  нашим носом стояли

альтернативные пути. Если бы с первично выбранной тактикой начались сбои, мы бы

стали нащупывать и их тоже,  а так — обошлось. Вы помните, что атомную бомбу, в

свое  время,  можно  было  получить двумя путями —  изготовив из  урана или  из

плутония.  Средств хватило,  и  Америка двинулась по  обоим путям одновременно.

Получился дублирующий результат.  Наши советские физики также вначале двигались

по  обеим  дорогам  сразу,  но  после  добычи  разведкой некоторых американских

секретов один из  путей получил приоритет,  и  потому русская плутониевая бомба

взорвалась на два года раньше нашей же урановой. К чему я отвлекся? Вот к чему.

Перед  нашими глазами,  с  самого первого дня,  стоял  другой вариант действий,

возможно,  более долгий,  идущий непривычным маршрутом,  но, кто знает, вдруг —

намного более дешевый и эффективный.

          — Интересно, что это за путь?

          — Вот видите, ваши глаза тоже заделаны ширмами. А ведь фактов — море.

Мы  сосредоточились на  изучении  переноса  техники  под  действием излучения и

всяких напряженностей магнитных полей,  а  ведь  у  нас  была  целая статистика

перескоков через барьер людей.

          — А, эти аномалии?

          — Да, «антропные аномалии».

          — Так, интересно. И что?

          — Не стоит ли попытаться,  не торопясь и, разумеется, тайно, заняться

этим  направлением?  Узнать,  в  результате  каких  обстоятельств  люди  смогли

совершить такие броски без привлечения чудовищных мощностей.  Кроме того,  ведь

сразу указывалось на  характер момента разделения вселенных.  Он  явно связан с

психическим  напряжением крупных  человеческих масс.  То  есть  отдельные  люди

могут,  в  результате чего-то,  совершать переход,  а  десятки миллионов вообще

заставлять миры делиться.

          — Мистикой попахивает, Адам Евсеевич, сера коптит.

          — Ничего, Вадим Гиреевич, у нас в стране более нет ведущей идеологии.

Можно и к сере притерпеться.

          — Послушайте,  Адам Евсеевич, а у вас, кроме догадок, есть что-нибудь

еще?

          —  Понятно,  есть.  Проделаны  некоторые предварительные расчеты,  но

разброс результатов непростительно велик —  очень скользко с исходными данными,

нужны практические опыты.

          — Очень занимательно,  Адам Евсеевич,  даже чрезвычайно занимательно.

Я,  конечно,  посоветуюсь  с  начальством,  но  хотелось  бы  знать,  какой  из

подходящих для дела институтов вы хотели бы иметь под своей опекой?

          —  Люблю  вашу  деловую хватку,  Вадим Гиреевич,  —  в  очередной раз

улыбнулся Сулаев.

          Затем они долго и не торопясь обсуждали детали.

     77. Пособие агрессоров

          Черная полоса в жизни Баженова-Скрипова тянулась и тянулась, не желая

менять спектральную плотность или частотную модуляцию.  Сегодня, сидя в камере,

он обдумывал решение тройки. Наконец-то ему представилась возможность дознаться

о  пунктах обвинения.  В  первый  момент,  при  их  узнавании,  Баженов-Скрипов

сообразил,   что  жить  ему  осталось  недолго  и  судьба  его  недобросовестно

оборвется,  не  дотянув  даже  до  фазы  развитого социализма.  Его  обвиняли в

пособничестве буржуазной агрессии  на  миролюбивый континент Южного  полушария.

Всплыли  кое-какие   цифры.   Например,   по   данным   агентурной  разведки  и

аэрофотосъемки с больших высот,  для агрессии применялись танки.  Танки те, как

выяснилось,  изготавливались и  завозились из оплота капитализма —  США.  Кроме

всего,  они снабжались экипажами,  обученными и  предварительно выращенными там

же.  Как же все это стыковалось с деятельностью адмирала флота Скрипова?  Очень

просто:  танки и  самоходные орудия врага транспортировались морем и сгружались

тысячами в  портах  Мельбурна и  Сиднея.  Так  вот,  после  потопления русского

линкора «Советский Союз» адмирал Скрипов Евгений Ильич сдался в плен.  Будучи в

плену,  он  нанялся штрейкбрехером к  врагам  всего  живого и  прогрессивного в

качестве заместителя начальника порта Сиднея.  Отсюда ясно вытекала его немалая

роль в усилении на континенте Австралия античеловеческой агрессии.

          Кроме того,  не  признавая своего явного сотрудничества с  буржуазным

флотом  в  главном,   бывший  адмирал  Скрипов  самовольно  признался  в  своем

непосредственном участии  в  строительстве  бетонированной взлетной  полосы  на

капиталистическом  острове  Тасмания,   откуда,  как  знает  все  прогрессивное

человечество,  брали курс на советские танковые корпуса атомные бомбардировщики

«Б-29» — варвары и пираты.

          Помимо этого изменник родины чистосердечно признал свою  причастность

к   разработке  империалистических  планов  нивелирования  земной  поверхности,

посредством стирания с лика мирового глобуса гор, холмов и прочих неровностей.

          Что следовало сделать с  преступником Скриповым за  таковые проделки?

Всяческую ликвидацию,  вот что.  Однако,  как выразился председатель тройки,  в

связи с  успехами социализма и  мира  советский суд  может позволить себе  быть

невероятно мягким,  и  потому исключительная мера наказания может быть заменена

совсем плевым параметром,  а  именно четвертью века содержания в исправительном

учреждении.   Приговор,   как   было  сказано  с   украшенной  гербом  трибуны,

окончательный и обжалованию не подлежит.

          Сейчас,  размышляя о  пережитом,  Баженов-Скрипов думал  о  том,  что

выйдет в  свободную действительность не  ранее первичной фазы  коммунизма.  Как

изменится мир к тому времени?  Неужели,  покинув тюрьмы и ссылки,  он обнаружит

над головой изумрудный купол из хрусталя,  с элементами стальной арматуры?  Или

купол-яйцо только лишь начнут возводить? Да, вопросов к будущему хватало.

     78. Стрелы бога

          Вот  они,   стрелы  бога!   Новое  чудо  света!  Апофеоз  могущества!

Универсальное орудие,  сочетающее в себе мощь и быстроту одновременно!  Ничто и

никогда не  было и,  скорее всего,  не будет уже таким сильным и  вместе с  тем

столь  компактным.  Всего восемьдесят восемь тонн,  двадцать два  метра,  но  в

планетарных масштабах более некуда шелохнуться.  Знакомимся: «Пис-кипер», иначе

«МХ»  —  межконтинентальная баллистическая ракета,  дата явления миру —  тысяча

девятьсот восемьдесят третий.  Секундомер в фокус зрачка — отслеживаем стрелку.

Оп!  —  тридцать секунд —  она  уже  готова к  старту —  можно  лететь!  Голубь

сохранения мира  и  стабильности,  запертый в  бетонированную клетку,  врытую в

землю. Арифметика для дошкольников: есть сто голубей, в каждом голубе по десять

яиц,  каждое яйцо  по  шестьсот килотонн (кило  —  значит тысяча,  кто  забыл).

Сколько мира  несут голуби?  Подсчитали?  Далее.  Лететь будут далеко-далеко от

земли,  но  всю  дрянь  горючую  выплеснут здесь,  на  своей  планете.  Почему?

Подсказываю,  ответ дан вначале:  ракета — баллистическая. Разгоняется, а потом

движется по  инерции.  Дальность транспортировки мира и  стабильности —  десять

тысяч км,  отклонение от цели в пределах ста метров. Поскольку исходная аксиома

о  гаранте стабильности не вызывает сомнения,  наш мир начинает казаться мне не

очень   прочным  яйцом   —   таким   маленьким  —   голубиным.   Но   это   мое

лично-индивидуальное мнение.

     79. Далекие перспективы

          А  однажды к Баженову-Скрипову прибыла жена.  — Следовать за мной!  —

приказал ему выводной.  — К вам посетитель.  Хотя,  стоп!  Видок у вас, однако.

Баженова спешно,  но со знанием дела обмотали бинтами,  дабы скрыть не желающие

сходить синяки и ссадины.

          —  Если спросят,  —  пояснил ему  забежавший на  шум  следователь,  —

доложите, что у вас вскочил флюс и стреляет ухо. Но доктора, понятно, заботятся

со  всевозможным вниманием.  Жена к  вам приехала.  Начальник хотел поначалу не

разрешать свиданьице,  но,  учитывая ее орден «Мать-героиня», все же смягчился.

Радуйтесь, Скрипов.

          Баженов давно  привык все  делать по  приказу,  поэтому он  и  правда

порадовался.

          Жена  его  не  узнала,  точнее,  она  узнала  в  нем  своего  мужа  —

экс-адмирала Скрипова.  Благо свидание было недолгим,  а то бы она все-таки его

раскусила,  несмотря на  бинты поверх лица  и  темечка.  «Похудел ты,  Женечка.

Вообще изменился.  А наш младшенький — Линкор — скоро пойдет в ясельки. Растет,

смотрит на твои старые фотографии. А чего же ты не прислал нам ни одной, где ты

в  адмиральской форме?  Теперь,  может,  не  получится  больше  в  форме  такой

походить», — всплакнула она. Со старшими сынками все тоже было в норме, правда,

путь в морские замполиты им теперь был заказан,  как отпрыскам врага народа, но

что сделаешь против судьбы?

          Вот так они и пообщались.  В общем,  жена Скрипова оказалась женщиной

ничего — преданной и участливой.  Скорее всего,  будет ждать,  решил Баженов, а

через двадцать пять годков кто его вообще опознает?

          Жизнь начинала приобретать далекие перспективы.

          Ударим по ним молотом!

     80. Голубь мира

          Только один голубь мира может сравниться с МБР «Пискипер» — «РС-20Б».

У  него не  слишком голубиное имя,  но  не сомневайтесь,  он крайне миролюбив и

стоит на страже мира очень долго.  Зовут его в народе «Сатана».  По сравнению с

ним "МХ" выглядит худосочным недорослем,  роста в  нем чуть не сорок метров,  а

весит «Сатана» двести семнадцать тонн.  Он  тоже несет во  внутренностях десять

ядерных яиц,  чуть  меньшей мощи —  всего по  половине мегатонны,  но  стая его

голубиная втрое многочисленнее американского близняшки. А еще некоторые из стаи

несут по  одному яйцу  вместо десяти,  зато какому —  двадцать мегатонн!  Ровно

тысяча хиросим.  И вся эта лавина может отклониться от цели только на четыреста

метров. Вы еще не устали читать этот справочник? Переходим к делу.

     81. С глаз долой

          Что   с   ними  случилось  дальше?   Разве  это   имеет  отношение  к

взаимопроникновению миров? Теперь уже никакого. Однако кто сильно жаждет...

          Вы  думаете,  тоталитаризм и  демократия сильно  различаются с  точки

зрения утапливания в воде концов?  Представьте,  различаются. При тоталитаризме

непосредственные исполнители чего-либо освобождены от обязанности заметать след

— специальные органы прекрасно делают свою работу, да и пресса в узде. Ну а при

демократии  исполнителям приходится повозиться,  проявить  сноровку.  Но  разве

невозможно при  современном многоканальном телевидении создать  дымовую завесу,

сотворить непробиваемый,  мягкий кокон-облицовку для  любой  проблемы?  Даже  в

детской сказке нарисованным очагом занавесили дверцу в новую жизнь, и никто без

подсказки черепахи-долгожительницы Тортиллы не  догадался.  Разве  не  подобную

завесу ставит нам общество всеобщего благоденствия,  тем более в  стадии своего

становления?  Может,  мы  не  являемся сытыми свиньями,  но  жующими машинами в

какой-то мере наверняка...

          Так вот по конкретике.  Никто ничего не знает,  свидетелей нет. Кто в

нашем  перенаселенном,  нагоняющем седьмой миллиард жителей мире  особо заметит

отсутствие двух фигурок-микробов?  Тем  более что  одна из  них вообще является

контрабандой,  не  имеющей  к  нашей  славной  демократической планете никакого

отношения.  А потому можно только предполагать, может, пуля в затылок в упор, а

возможно,  издали, со снайперской тщательностью, или очередной террористический

акт,  и  жертвы  неопознанны.  Допустимо и  мягкое  продолжение:  засекреченный

институт академика Сулаева,  ведь все же гораздо удобнее начинать опыты на тех,

кто уже летал «туда-обратно».

     82. Глобальные победы во всех плоскостях

          И случилось это днем, поскольку слишком далеко ночью видна взлетающая

ракета  невооруженным  глазом,   а  лишние  свидетели,   лишние  слухи,  лишние

растревоженные умы не есть опора стабильности и не есть опора мира.  Правда,  в

других  местах  это  случилось  глубокой  ночью,  потому  как,  понятно,  ночью

народишко в  основном делает  «баиньки»,  и  посему  свидетелей действа гораздо

меньше,  а коль и имеются,  так кто тем лунатикам ненормальным поверит?  Но вот

парадокс,  и ночью и днем,  а все же одновременно. Все потому, что планета наша

подвешена в мировом пространстве без видимой опоры,  имеет форму геоида, да еще

и озарена ближайшим источником света, в каждый момент, только с одной стороны.

          Так вот,  случилось это днем и ночью, но в единый миг. И взлетела она

не одна,  а  взлетела их тысяча.  Все сразу,  только не с  одного места,  а  со

многих. Дыхнули синхронным, титаническим хором врытые в скалы, в горы, в речные

долины,   пустыни  и  леса  пусковые  вертикальные  туннели,   выпустили  своих

джиннов-голубей в  длинных мантиях-факелах.  Только  некоторые невезучие —  две

десятых  процента  —  в  пределах  допуска  и  предусмотренной  договоренности,

схоронились внутри  шахт,  не  допущенные к  запуску  престрогими офицерами,  в

результате тридцатисекундного машинного опроса-контроля. Кому-то повезло.

          Но   остальные  —   львиная  доля   гигантов,   многоглавых  огненных

змей-ящериц —  уже сбросили старую кожу,  откусили свои длинные хвосты — первую

ступень, и шагнули, обновленные, в космическую бездну, а сзади них уже полыхнул

новый хвост-победитель.

          Но  еще до того,  как они распались —  произвели на свет бесчисленное

потомство,  которое,  словно лососевые мальки,  знать  не  знающие своих мамок,

окочурившихся в родовых муках,  находят тем не менее свои родные речные заводи,

пробираясь  сквозь  электроплотины;   вот  и   здесь,   еще  не   очищенные  от

плевел-оболочек  боеголовки,  желающие,  следуя  родовой  памяти,  вернуться на

планету, их породившую, — они были преданы.

          Где-то в неясных,  абстрактных далях,  на маленькой соринке в глазу —

станции  «Альфа» —  родился поток  невидимого излучения,  захлестнувшего земные

радиопояса. И тогда они — эти виноградные гроздья, слепленные покуда, до срока,

в крепкую связку,  эти чудеса науки прошлого века,  эти связанные драконы,  эти

одноразовые огненные фениксы, эти всадники Апокалипсиса, эта замороженная жуть,

эти посылки огромному числу получателей, эти...

          Они просто...

          Исчезли.

          Самый  великий этап,  первый  шаг  серьезного разоружения на  планете

Земля прошел успешно!

          И по этому случаю хочется выразить благодарность всем участникам!

          Ура, господа и товарищи!

          Ура!

          январь — ноябрь 2000 г. — июнь 2001 г.

     1 Наримаки — пирожки из рисового теста,  начиненные ломтиками сырой рыбы и

завернутые в сушеные водоросли. Традиционное изделие японской кухни.

     2  Т  о  ф  у  —  бобовый сыр,  состоящий в  основном из  соевого белка  и

напоминающий по виду творог. Японцы предпочитают подавать это блюдо к завтраку.

     3  Ч  у  -  ч  у  к  —  колбаса из  конского мяса с  жиром или  начиненная

размельченной печенью и рисом. Знаменитое киргизское блюдо.

     4 Х о ш а н — тесто,  заправленное мясом и зажаренное на огне.  Киргизское

национальное блюдо.

     5  С  а  м  с  а — мясо,  обернутое тестом и сваренное в кипятке.  Одно из

национальных киргизских блюд.

     6  Чошкийде —  лепешка,  фаршированная рубленым мясом.  Одно из киргизских

блюд.

     7  Ж  у  п  к  а  —  слоеные лепешки из теста.  Одно из кулинарных изделий

Киргизии.

     8  Боорсок— зажаренные в  масле  или  жире  нарезанные куски  раскаленного

теста. Блюдо национальной киргизской кухни.

     9  Чучбара— крупные пельмени,  готовящиеся на  пару.  Одно из национальных

киргизских блюд.

     10 Жаркоп —  жареный картофель,  перемешанный с мясом.  Распространенное в

Киргизии блюдо.